Триумф Солнца (fb2)

- Триумф Солнца [litres][Triumph of the Sun-ru] (пер. Василий Митрофанович Заболотный) (Баллантайн - 5) 4381K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Уилбур Смит

Уилбур Смит
Триумф солнца

Wilbur Smith

THE TRIUMPH OF THE SUN

Copyright © Orion Mintaka (UK) Ltd, 2005, 2018

Originally published in the English language in the UK by Zaffre, an imprint of Bonnier Books UK Limited

The moral rights of the author have been asserted

All rights reserved

Карта выполнена Юлией Каташинской

© В. М. Заболотный (наследники), перевод, 2008

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА^®

* * *

Уилбур Смит (1933֯—2021) родился в Северной Родезии (Южная Африка) и получил образование в Университете Родса, который окончил со степенью бакалавра по коммерции. По словам Смита, он начал писать, чтобы забыть о жизненных невзгодах, – ведь выдуманные истории можно полностью контролировать, в отличие от собственной жизни. Первый же роман – «Когда пируют львы» – был настолько успешен, что Смит задумался о карьере профессионального писателя.

Перу Уилбура Смита принадлежит 49 историко-приключенческих и остросюжетных романов. За свои заслуги в области литературы Уилбур Смит удостоен Британской национальной книжной премии.

* * *

«Триумф солнца» превзошел все ожидания почитателей Смита… Мастерское повествование и захватывающие приключения.

Times Record News

Поклонники творчества Уилбура Смита не будут разочарованы.

Publishers Weekly

* * *

Эта книга посвящается моей жене Мохинисо – с ней связано все лучшее, что случилось со мной в жизни

Омдурман

1. Мечеть

2. Михраб

3. Гробница Махди

4. Маленькая мечеть

5. Владения халифа

6. Суд халифа по особым делам

7. Дворец халифа

8. Гарем халифа

9. Школа Корана

10. Дома мулазиминов (телохранителей) халифа

11. Дом преемника Махди

12. Конюшни халифа

13. Кладовые халифа

14. Гарем Махди

15. Дом семьи Махди

16. Дом халифа Али Вад-Хелу

17. Дома мулазиминов и родственников Али Вад-Хелу

18. Дом Османа, сына халифа

19. Большая каменная стена Омдурмана

20. Глинобитная стена Омдурмана

21. Дома родственников халифа

22. Новый дом Слатина

23. _{Дома кади (судей)}

24.

25. Старый дом Якуба

26. Лагерь Османа Аталана и его воинов-беджа

27. Дома катибов (писцов)

28. Старый дом Слатина

29. Бейт-эль-Амана

29a. Хранилище знамен и барабанов

30. Дома родни халифа

31. Тюрьма

32. Оружейный завод

33. Лагерь европейцев

34. Лагерь борго и такарна

35. Переправа

36. Дом халифа на Ниле

37. Старая крепость Омдурмана

38. Дом главнокомандующего армией джихада

39. Лагерь чернокожих солдат джихада

40. Дом халифа в Дем-Юнес

41. Деревня правоверных арабов

42. Лагерь борну, феллата, гоама

43. Дом Нур-Ангара

44. Лагерь хомр

45. Лагерь кабабиш и других племен, владеющих поголовьем верблюдов

46. Лагерь хамар

47. Лагерь хаббанийя

48. Лагерь ризейкат

49. Лагерь канана

50. Дом Абдуллы Вад-Ахмеда

51. Лагерь дегейм

52. Лагерь племен с Белого Нила

53. Лагерь джаалин

54. Столярные мастерские

55. Рыночные суды

56. Место казни

57. Рынок соли

58. Рынок полотна и прочих тканей

59. Цирюльни

60. Швейные мастерские

61. Овощной рынок

62. Мясные лавки

63. Фуражные ряды

64. Рынок зерна и фиников

65. Хранилище зерна и фиников

66. Рынок древесины

67. Ряды товаров для женщин

68. Лавки продуктов и еды для европейцев

69. Мусульманский квартал

70. Старый дом миссионера Джозефа Орвальдера

71. Кладбище

72. Дома Шерифа Ахмеда и семьи Халифа Шерифа

73. Лагерь кунуз барабра

74. Лагерь данагла

75. Лагерь бени-джаррар

76. Гробницы мучеников за веру

77. Лагеря разных племен

78. Гробницы членов семьи Махди и его родственников

79. Пороховой завод

80. Бейт-эль-Маль

81. Невольничий рынок

82. Продовольственные склады мулазиминов и катибов

83. Лагерь племени фур

84. Лагеря египтян (Ибрагима-паши, Саид-бея, Юсефа Мансура и др.)

85. Дом хиджры халифа

86. Дом хиджры Али Вад-Хелу

87. Мечеть хиджры

88. Лагерь вад эль-безир и хеллавин

Остров Тути

89. Пороховой склад

90. Деревня Тути

Хартум

91. Форт Мукран

92. Консульство Британии

93. Церковь

94. Санитарный департамент

95. Почтовое и финансовое отделения

96. Консульство Австрии

97. Дом правительства (резиденция хукумдара)

98. Дворец губернатора

99. Зернохранилище

100. Арсенал

101. Казармы

102. Госпиталь

103. Форт Бурри

104. Стрелковое оружие, склад боеприпасов

105. Склад артиллерийских боеприпасов

106. Патронный завод

107. Святыня

108. Консульство Франции

109. Консульство Италии

110. Дома местного населения

111. Баб-эль-Мессаламия

112. Форт Калакия

113. Восточный дворец

114. Северный форт

115. Ходжали

116. Бурри

117. Калакла

118. Шагарет Маххи Бей

119. Халфайя

Земля иссушена неутолимой жаждой вечности; в холодно-голубых небесах нет ни облачка, которое могло бы затмить безжалостный триумф солнца.

Уинстон Черчилль. Речная война, 1905

Ребекка сидела, упершись локтями в подоконник широкого, без стекол, оконного проема, и ощущала огненно-жаркое дыхание пустыни. Даже вода в реке, что текла внизу, казалось, кипела, будто в огромном котле. Расстояние до противоположного берега составляло не меньше мили: ежегодно в это время разливался Нил. Сила потока была такова, что на поверхности воды тут и там возникали стремительные водовороты. Белый Нил становился зеленым, исходил зловонием болот, через которые протекал чуть выше и которые превосходили по площади такую страну, как Бельгия. Эту не имевшую границ трясину арабы назвали Бахр-эль-Газаль, англичане же дали ей имя Суд^[1].

В последние месяцы предыдущего года Ребекка вместе с отцом побывала в верховьях реки, там, где из бездонных топей вытекал небольшой ручеек. Далее простирались загадочные, не исследованные еще картографами районы Суда: лишь очень искушенный путешественник мог различить под густыми зарослями плавучих островков редкие зеркала воды. Эти места, родина печально известной тропической лихорадки, являлись безраздельной вотчиной крокодилов и гиппопотамов, служили прибежищем крикливому племени пернатых – удивительным, райским созданиям и уродливым грозным чудищам. Там же обитала ситатунга – почти мифическое существо, антилопа-амфибия с витыми рогами, густой длинной шерстью и широкими копытами, позволявшими ей чувствовать себя в воде как в родной стихии.

Ребекка чуть повернула голову, отчего на лицо упал длинный белокурый локон. Смахнув его, девушка устремила взор на север, к точке слияния двух великих рек. Зрелище завораживало, хотя и находилось у нее перед глазами изо дня в день уже долгих два года. Посреди ближайшего русла вода несла гигантских размеров плот из стеблей жесткой травы со сросшимися корнями. Где-то в верховьях растения освободились из плена болот и теперь будут дрейфовать на север, пока их не разъединят стремнины встречных водопадов. Взглядом Ребекка проводила островок до места, где два потока соединялись в один.

Другой Нил устремлялся к собрату с востока. Воды его были холодны и прозрачны, поскольку начало свое брали высоко в горах. Лишь в период разлива их окрашивали в серовато-голубой оттенок частицы вымытой из хребтов Абиссинии почвы. Из-за них-то река и получила второе имя. Даже будучи несколько уже своего близнеца, Голубой Нил все равно мог гордиться собственной мощью. Оба потока сливались в вершине треугольника, на котором лежит Город слоновьего бивня – то есть Хартум. Однако единение братьев происходило далеко не сразу. Ребекка видела, что и в далекой дали делившие общее ложе потоки сохраняли присущий каждому цвет – до тех пор пока пороги Шаблука, перегораживавшие русло в двадцати милях к северу, не переплетали их струи в единое целое.

– Ты не слушаешь меня, дорогая, – укоризненно прозвучал за спиной голос отца.

Ребекка с улыбкой обернулась:

– Прости, папа. Я и вправду отвлеклась.

– Знаю. Вижу. Близится время испытаний, моя девочка. Нам нужно быть к ним готовыми. Ты уже не ребенок, Бекки.

– Еще бы! – значительно подтвердила Ребекка, с детства ненавидевшая нытье. – Неделю назад мне исполнилось семнадцать. В этом возрасте мама вышла за тебя замуж.

– А теперь хозяйкой дома стала ты. – Голос отца дрогнул – перед глазами возникли образ горячо любимой супруги и ужасная картина ее смерти.

– Папочка, дорогой! Ты же сам себе противоречишь! – рассмеялась Ребекка. – Если я хозяйка дома, то как можно настаивать, чтобы я оставила тебя одного?

На мгновение Дэвид Бенбрук смутился, однако тут же взял себя в руки и удовлетворенно хмыкнул. Красавица-дочь выросла такой смышленой, что он редко находил силы отказать ей хоть в чем-то.

– Ты в точности мать.

Обычно эта фраза означала, что отец выбрасывает белый флаг, но сейчас Бенбрука продолжали мучить сомнения. Ребекка вновь отвернулась к окну – не игнорируя дальнейшие слова родителя, однако воспринимая их вполуха. Теперь, когда отец напомнил ей о предстоящих опасностях, девушка ощутила, как в сердце впиваются холодные коготки страха.

Неуклюжие постройки туземного городка Омдурмана, видневшиеся на противоположном берегу реки, серовато-желтые, как и пустыня, которая их окружала, подрагивали в знойном мареве и казались почти игрушечными. Несмотря на очевидную безобидность, от домишек исходила некая угроза, ощутимая так же явственно, как и обжигающе-горячие лучи солнца. Смертельный характер этой угрозы подчеркивал не стихавший ни днем, ни ночью грохот барабанов. Гулкие звуки разносились над водной гладью подобно ударам сердца, бьющегося под панцирем ужасного монстра. Он представлялся Ребекке мохнатым пауком, что сидит, поблескивая крошечными глазками, в центре своей паутины, исполненный неодолимой жажды человеческой крови. Осталось совсем немного, и этот монстр вместе с сородичами придет, чтобы пожрать их. Зябко поведя плечами, Ребекка заставила себя вслушаться в голос отца.

– Я еще раз готов подтвердить: да, ты так же отважна, как твоя мать. И так же упряма. Но подумай о малышках, Бекки. Подумай о них, ведь теперь и они стали твоими!

– Свой долг перед девочками я ощущаю ежеминутно, папа. – Ребекка с трудом подавила вспыхнувший в груди гнев и улыбнулась: улыбка всегда смягчала сердце отца. – Однако не могу не думать и о тебе. – Она подошла к креслу, в котором сидел Бенбрук, мягко положила руку ему на плечо. – Если ты поедешь с нами, я буду спокойна.

– Это невозможно, Бекки. Мое место – тут. Я генеральный консул ее величества. Мне доверено слишком многое. Я остаюсь здесь, в Хартуме.

– Значит, я тоже, – спокойно сказала она, проведя пальцами по волосам отца.

В шевелюре Бенбрука, все еще по-юношески жесткой и густой, змеились частые седые нити. Консул ее величества недаром считался очень красивым мужчиной; дочь любила расчесывать щеткой его волосы, заботливо подравнивать и без того аккуратные усы – испытывая ту же гордость, что когда-то наполняла сердце ее матери.

Бенбрук тяжело вздохнул, собираясь продолжить нелегкий спор, но в этот момент за окном послышались детские крики. Отец и дочь замерли. В следующее мгновение Ребекка бросилась к окну, консул же рывком поднялся из кресла. Хвала Господу, в криках звучало не смятение или боль, а восторг.

– Они в сторожевой башне, – сообщила Ребекка.

– Но им туда нельзя! – воскликнул отец.

– Им много куда нельзя, – согласилась Ребекка, – однако именно там ты чаще всего их и находишь.

Распахнув дверь, она быстрым шагом двинулась по выложенному камнем проходу. В дальнем его конце начиналась винтовая лестница в башню. Ребекка приподняла полы длинной юбки и проворно заспешила вверх по ступеням. За ее спиной, сохраняя достоинство, вышагивал отец. На верхней башне в глаза дочери ударил яркий солнечный свет.

Обе девочки находились в опасной близости от невысокого парапета. Поймав их за тонкие ручонки, старшая потянула сестер к себе. С площадки открывался великолепный вид на Хартум: скопище плоских крыш тут и там прорезали острые иглы минаретов; на много миль к югу и востоку уходили рукава Нила.

Сэффрон попыталась выдернуть ручку из крепкой хватки Ребекки.

– «Ибис»! Да посмотри же, там «Ибис»!

Из двух младших сестер Сэффрон была более высокой и смуглой, своевольной и непокорной, как мальчишка.

– «Неустрашимый ибис», – уточнила Эмбер, хрупкое и изящное создание с ангельским даже в минуты волнения голоском. – Это Райдер на «Неустрашимом ибисе».

– Для тебя – мистер Райдер Кортни, – одернула сестру Ребекка. – Дети не должны называть взрослых просто по именам. Повторять, надеюсь, не придется.

Однако девочки, казалось, замечания не услышали. Сестры втроем с нетерпением всматривались в воды Белого Нила, по которым к берегу приближался небольшой пароход.

– Он такой же белый, как кусочек сахара, – тоненьким голоском пропела Эмбер, маленькая фея со вздернутым носиком и широко распахнутыми голубыми глазами.

– Это мы уже слышали. Могла бы придумать что-нибудь поновее, – беззлобно констатировала Сэффрон.

Она ничуть не походила на Эмбер: цвета темного меда глаза, усыпанные крошечными веснушками круглые щеки и пухлые, вечно смеющиеся губы. В ее устремленном на Ребекку взгляде светилось лукавство.

– Райдер – твой кумир, правда?

«Кумир» являлось последним пополнением ее словаря, и, поскольку употреблялось лишь применительно к Райдеру Кортни, Ребекка находила словечко почти вызывающим.

– Ничего подобного! – высокомерно бросила она, пытаясь скрыть досаду. – И вообще, придержите свою дерзость, мисс Острый Язычок!

– Он привез гору еды! – Вытянув руку, Сэффрон указала на четыре вместительные плоскодонные баржи, тащившиеся на буксире за «Ибисом».

Ребекка разжала пальцы, стискивавшие запястья сестер, и ладонями прикрыла глаза от ослепительных лучей солнца. Сэффрон оказалась права. По крайней мере две из четырех посудин были нагружены мешками дурры – зерна, служившего жителям Судана главным продуктом питания. На двух других баржах виднелась всякая всячина: Райдер слыл самым удачливым торговцем на берегах обеих рек. Принадлежавшие ему лавки располагались на расстоянии примерно сотни миль одна от другой, начиная от слияния Нила с Атбарой на севере и до Гондокоро и Экваториальной провинции на юге; тянулись они вдоль течения Голубого Нила и к востоку от Хартума – в сторону Абиссинии.

– Слава Господу, он прибыл, – произнес, ступив на площадку, Дэвид Бенбрук. – Для вас, девочки, это последний шанс убраться отсюда. Вместе с вами Кортни сумеет вырвать из дьявольских лап Махди и переправить вниз по реке сотни наших беженцев.

Не успел Бенбрук закончить фразу, как со стороны Белого Нила послышался резкий звук пушечного выстрела. Все четверо обернулись: из жерла германской гаубицы, что входила в батарею дервишей, позиции которых располагались на противоположном берегу, поднималось облачко дыма. Секунду спустя перед носом парохода встал столб воды и пены, окрашенной в желтоватый цвет вследствие сгорания лиддита^[2].

Сдерживая рвавшийся из горла крик отчаяния, Ребекка ладонью зажала рот. Бенбрук сдержанно заметил:

– Будем надеяться, они так и не нашли себе лучших наводчиков.

Одна за другой к обстрелу парохода подключились все гаубицы батареи. Вода вокруг суденышка закипела. Шрапнель падала в реку густым дождем.

Артиллерийская канонада усилилась грохотом барабанов и леденящим душу воем полковых рожков омбейя. Из-за глинобитных построек на лошадях и верблюдах высыпали всадники – чтобы, растянувшись вдоль берега, держаться вровень с «Ибисом».

Ребекка бросилась к отцовской подзорной трубе, стоявшей на треноге у парапета, и направила ее на вражескую цитадель. Поднявшись на цыпочки, она приникла к окуляру и отрегулировала резкость. Кавалерия дервишей едва виднелась сквозь плотные клубы красноватой пыли, взметавшейся из-под копыт. Верховые казались такими близкими, что Ребекка могла рассмотреть свирепые выражения их лиц, видела, как шевелятся, выкрикивая проклятия, губы. Над водой повис пронзительный вопль: «Аллах акбар! Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его!»

Эти всадники называли себя ансарами, то есть «помощниками», и являлись отборными телохранителями Махди. За спиной каждого развевалась джибба – «залатанное» одеяние, символизирующее лохмотья нищего и означающее, что до победного конца джихада – войны против безбожников-гяуров – другой одежды воины Аллаха не наденут. Вооруженные лишь камнями и копьями, ансары за минувшие шесть месяцев сумели разгромить три армии неверных, до последнего перебив их солдат. Теперь, взяв в осаду Хартум, они торжествовали, а одежда с нашитыми заплатами стала знаком беззаветной преданности Аллаху и Махди – его посланцу. Размахивая на скаку двуручными мечами, ансары стреляли в воздух из карабинов: и то и другое было захвачено у поверженного противника.

За долгие месяцы осады Ребекка видела подобные представления уже не раз, и они успели ей порядком надоесть. Труба повернулась к реке, туда, где среди фонтанов воды покачивался нос «Ибиса». В окуляре возникли четкие линии капитанского мостика. Опершись на поручень, Райдер Кортни с насмешливым удивлением всматривался в допотопные доспехи нападающих. Вот он выпрямился, оторвал от губ черную сигару и сказал что-то боцману. Тот послушно закрутил рулевое колесо. Изящный нос «Ибиса» по широкой дуге начал разворачиваться к хартумскому берегу.

Сэффрон напрасно поддразнивала сестру: глядя на Кортни, Ребекка не испытывала ни малейшего любовного смятения. Улыбнувшись, девушка подумала: «Наверное, мне этого не дано». Она привыкла считать себя неподвластной столь приземленным, столь обыденным эмоциям. Тем не менее в груди вспыхнуло восхищение невозмутимостью Райдера – чувство тем более приятное, что согревала его связывавшая их дружба. «Да, мы друзья», – убеждала себя Ребекка, сознавая, насколько ее тревожит безопасность капитана судна.

– Господи, прошу, сделай так, чтобы Райдер не пострадал, – прошептала она.

И Господь ее услышал.

Заряд шрапнели пробил изрядную дыру в трубе катера прямо над головой Кортни. Из пробоины вырвался черный клуб. Но, даже не взглянув наверх, Райдер вновь стиснул зубами сигару и выдохнул облачко дыма, которое тут же унесло ветром. Капитан был в простой холщовой рубахе с расстегнутым воротом и высоко закатанными рукавами. Большим пальцем правой руки он сдвинул на затылок широкополую, плетенную из пальмовых листьев шляпу. С первого взгляда фигура его могла показаться излишне раздобревшей, однако подобный вывод был явно ошибочен и вызван лишь шириной плеч и накачанными тяжелой работой бицепсами. Узкие бедра и движения Райдера говорили об отсутствии любых излишков.

Взяв младших дочерей за руки, Бенбрук склонился над парапетом, окликнув человека, находившегося во дворе консульства.

– Дорогой генерал! – с максимальной уважительностью прокричал он. – Не сумеют ли ваши артиллеристы отвлечь внимание неприятеля от парохода мистера Кортни?

Ребекка посмотрела вниз: отец обращался к начальнику египетского гарнизона, оборонявшего город. Генерал Гордон, или Китаец, как его звали в войсках, был героем Британской империи и вел победоносные битвы едва ли не во всех уголках мира. Прозвище пристало к Гордону в Китае, где он возглавлял легендарную «армию непобедимых». Во двор генерал вышел после первого же гаубичного выстрела.

– Приказ на батарею уже отдан, сэр! – задрав голову в красной феске, раздраженно крикнул он: вечно эти гражданские лезут не в свое дело!

Ребекка слышала каждое слово. Говорили, что под разрывами снарядов приказы генерала звучали не менее отчетливо.

Несколько минут спустя египетская артиллерия, чьи орудия стояли вдоль берега Нила, открыла беспорядочную стрельбу. Горные крупповские пушки были небольшого калибра и давно устаревшего образца, боеприпасы позеленели от времени и давали множество осечек, однако наблюдатель, знакомый с косорукими египетскими солдатами, вынужден был признать высокую точность стрельбы. Несколько снарядов со шрапнелью разорвались непосредственно над батареей дервишей: за время осады обе стороны успели пристрелять позиции друг друга. Неприятельский огонь заметно ослаб. Так и не получивший (кроме поврежденной трубы) ни одной пробоины, «Ибис» миновал угол слияния двух рек и уже входил вместе с баржами в устье Голубого Нила, под защиту городских зданий и стоявших на западном берегу пушек. Потеряв из виду цель, артиллерия дервишей смолкла.

– Папочка, можно нам пойти на пристань, чтобы встретить Райдера? – Сэффрон потянула отца к винтовой лестнице. – Ну же, Бекки, – повернулась она к старшей сестре. – Я тоже хочу взглянуть на твоего кумира!

Почти бегом пересекая неухоженный, поблекший под беспощадным солнцем консульский парк, семейство едва не столкнулось с генералом Гордоном – тот тоже спешил в порт вместе с группой египетских офицеров. Сразу за воротами дорогу перекрывал труп лошади: сраженный осколком дервишского снаряда, бедный конь лежал здесь уже десятый день. Живот его раздуло, в рваных ранах кишели толстые белые черви; над тушей густым синим облаком жужжали мухи. Смешанная с запахами осажденного города, вонь разлагающейся плоти была невыносима. При каждом вдохе Ребекке казалось, что ее желудок вот-вот вывернется наизнанку. Она с трудом сдерживала позывы тошноты: ни в коем случае нельзя опозорить ни себя, ни славу британской короны!

Младшие сестры переглянулись с глубоким отвращением.

– Фу! Даже дышать нечем!

И девочки одновременно согнулись, издав характерные звуки, весьма довольные своим актерским мастерством.

– Прекратите, дикарки! – прикрикнул Бенбрук и замахнулся на дочерей деревянной тростью с серебряным набалдашником.

В притворном ужасе те завопили и со всех ног бросились к пристани, перепрыгивая через обломки разрушенных артиллерийскими залпами домишек. Ребекка и отец ускорили шаг – чтобы возле чудом уцелевшего здания таможни слиться с толпой горожан, стремившихся в том же направлении.

Людской водоворот состоял из калек, нищих, рабов, солдат, богатых матрон в окружении слуг, вызывающе одетых портовых проституток, матерей с привязанными к спинам младенцами и цепляющимися чадами чуть старше, правительственных чиновников и жирных работорговцев с унизанными золотом пальцами. Всех их влекло любопытство: что за груз прибыл на баржах и существует ли малейшая надежда выбраться живыми из ада, в который превратился некогда благословенный Хартум?

Догнав девочек, Бенбрук посадил себе на плечи Сэффрон, а Ребекка крепко стиснула ладошку Эмбер. Толпа не сразу, но признала статную фигуру британского консула: люди почтительно расступились. Берега реки семейство достигло всего через несколько минут после генерала Гордона – тот приветственно помахал им рукой.

«Неустрашимый ибис» уже подходил к пристани. Когда буксировочный трос сбросили в воду, баржи одна за другой ткнулись носами в прибрежный песок, позволив волнам Голубого Нила омывать свою тупо обрезанную корму. На борту каждой посудины Райдер Кортни оставил вооруженных охранников, чтобы толпа не разграбила доставленный товар. Затем встал к рулевому колесу и уверенно направил пароход к дощатому настилу.

Сэффрон и Эмбер восторженно закричали:

– Райдер, это мы! Ты привез нам подарки?

Их тоненькие голоса донеслись до Кортни даже сквозь сдержанный рокот толпы. Подняв голову, он рассмотрел личико Сэффрон. Затем швырнул за борт окурок сигары, потянул веревку гудка, который выбросил вверх последнюю струю пара, и послал ей воздушный поцелуй.

Девочка засмеялась, кружась, как шаловливый котенок.

– Твой кумир, – сообщила она старшей сестре, – самый красивый из всех кумиров на свете!

Ребекка пропустила эти слова мимо ушей: теперь Райдер смотрел прямо на нее. Вот он приподнял шляпу – темные волосы взмокли от пота – и уважительно кивнул. Лицо и руки торговца покрывал темный загар, лишь у кромки волос проходила белая полоса – там, где кожу защищал от солнца головной убор. В ответ Ребекка улыбнулась и сдержанно поклонилась. Сэффрон опять оказалась права: Райдер действительно красив. «Особенно когда улыбается, – подумала девушка. – Но в уголках глаз уже лучатся морщинки. Как же он стар! Наверняка не меньше тридцати».

– Мне кажется, ты ему нравишься, – простодушно поделилась Эмбер.

– Немедленно прекратите эту несусветную чушь, мадемуазель, – строго оборвала Ребекка.

– «Эту несусветную чушь, мадемуазель», – прошептала Эмбер и в уме повторила фразу старшей сестры еще раз, чтобы при первой возможности использовать ее против Сэффрон.

Райдер Кортни лично руководил швартовкой. Нос парохода мягко коснулся кранцев, кто-то из членов команды бросил на берег трос, двое коренастых мужчин ловко притянули судно к пирсу, и Райдер повернул рукоять судового телеграфа, вызывая механика. Из крошечного иллюминатора высунулась голова Джока Маккрампа, лицо его покрывали пятна машинного масла.

– Да, хозяин?

– Не снижай давление пара, Джок. Бог знает, когда нам придется поднять якорь.

– Будет исполнено, хозяин. Мне тоже не улыбается приветствовать на борту этих чертовых туземцев. – Джок небрежно вытер лицо куском ткани сомнительной чистоты.

– Останешься здесь за старшего, ясно?

Райдер спрыгнул на пирс и направился в сторону, где стоял генерал Гордон со своими людьми, однако не успел сделать и десятка шагов, как оказался в гуще толпы.

Окружив торговца плотным кольцом, египтяне и выходцы из различных арабских племен цепкими пальцами хватали его за одежду.

– Эфенди, умоляю! Эфенди! У меня десять детей и четыре жены, позвольте нам пройти на ваш корабль! – звучало из дюжины глоток на арабском и ломаном английском. Перед глазами Райдера мелькали пачки банкнот. – Сто египетских фунтов! Это все, что у меня есть. Возьмите их, эфенди, и я до конца дней буду возносить Аллаху молитвы за вашу милость!

– А вот золотые соверены вашей королевы! – Какой-то египтянин многозначительно тряхнул холщовым мешком. Послышался звон монет.

Женщины срывали с себя украшения: тяжелые браслеты, кольца, цепочки; от блеска камней резало в глазах.

– Меня и моего сына! Возьмите нас, о господин!

Они протягивали Райдеру своих младенцев – крошечные, вопящие на все лады существа со впавшими от голода щеками, покрытые язвами, завернутые в коричневые от холерных испражнений пеленки. Они яростно отталкивали друг друга, чтобы кончиками пальцев коснуться его руки. Одна из них неловко упала на колени, выронив ребенка, который мгновенно исчез под ногами толпы. Пронзительный детский крик с каждой секундой слабел и, наконец, совсем стих, когда чей-то грубый деревянный башмак раздавил хрупкие кости еще неокрепшего черепа. Безжизненное тельце напоминало забытую в дорожной пыли куклу.

Объятый животной яростью, Кортни бешено заработал огромными кулаками. Прямым ударом в челюсть он уложил похожего на набитый салом курдюк турка, затем развернул плечи, опустил голову и зашагал, неподвижным взглядом сверля толпу. Перепуганные люди бросились врассыпную, кто-то побежал на пирс и попытался взобраться на борт «Ибиса».

Джок Маккрамп был готов к этому. Рука его сжимала тяжелый разводной ключ, рядом стояли пятеро матросов, вооруженных баграми и пожарными топорами. Первого же вторгшегося Джок с размаху ударил ключом в висок: мужчина камнем упал в воду.

Осознав серьезность положения, Райдер Кортни решил вернуться на судно, однако пробраться сквозь охваченную паникой толпу не смог.

– Джок, снимайся с якоря и уходи к баржам! – прокричал он.

В знак того, что расслышал приказ, механик взмахнул ключом, поднялся на мостик и отрывисто пролаял матросам команду. Чтобы не терять время на распутывание узлов, швартовы перерубили точными ударами топора. «Ибис» уже отошел от пирса, но несколько беженцев предприняли отчаянную попытку прыжком преодолеть все увеличивавшийся разрыв между бортом судна и причалом. Четверо упали в воду и были тут же унесены мощным течением на середину реки. Пятому повезло больше: одной рукой он сумел ухватиться за металлический поручень судна и теперь висел за бортом, умоляя команду помочь ему взобраться на палубу.

Но Башит, боцман-араб, взмахом топора отсек четыре пальца несчастного. Упавшие на палубу, они походили на коричневые сосиски. Жертва испустила душераздирающий вопль и ушла в воду. Пинком ботинка Башит скинул пальцы за борт, вытер об рубаху лезвие топора и проследовал на нос парохода, чтобы поднять якорь. Джок включил двигатель, и «Ибис» двинулся к баржам.

Толпа на берегу разочарованно охнула, однако Райдер так и не разжал крепко стиснутые кулаки, и люди испуганно попятились. Тем временем генерал Гордон уже приказал своим солдатам усмирить волнение. Взвод выстроился в линию и с примкнутыми штыками пошел на роптавшее сборище, ударами прикладов сбивая наземь тех, кто осмеливался встать на его пути. Объятые страхом горожане кинулись искать спасения в лабиринте узких улочек Хартума. Возле пристани осталось лежать лишь тельце ребенка, его окровавленная и стонущая мать да полдюжины мужчин, распростертых в лужах собственной крови. Громко сопел поверженный ударом Райдера турок.

Кортни обвел взглядом пристань в поисках Бенбрука и его дочерей, но при первых признаках беспорядка отцу хватило здравого смысла укрыть семью за стенами консульства. С облегчением переведя дух, Райдер увидел пробиравшегося к нему между телами генерала Гордона.

– Добрый день, генерал.

– Как дела, мистер Кортни? Рад приветствовать вас. Надеюсь, плавание было приятным?

– На редкость, сэр. Мы удачно прошли через весь Суд. В это время года канал обычно хорошо вычищен, поэтому двигались без задержек.

Мужчины обошли молчанием артиллерийскую перестрелку и стычку возле пристани.

– Я вижу, у вас немалый груз, сэр?

Будучи ниже Райдера не меньше чем на шесть дюймов, Гордон сверлил собеседника своим знаменитым взглядом. Глаза генерала были прозрачно-голубыми – цвета раскаленного солнцем неба над бескрайней пустыней. Немногие из тех, кто когда-либо смотрел в эти глаза, могли впоследствии забыть их. Неподвижные зрачки гипнотизировали, без остатка подчиняя себе чужую волю. Вот почему Гордон всегда казался исполненным ироничной веры в себя и своего собственного бога.

Райдер мгновенно осознал всю значимость вопроса.

– На баржах лежат полторы тысячи мешков дурры, каждый весом в десять кантаров.

Один арабский кантар составлял примерно сто килограммов.

Сапфировые глаза Гордона удовлетворенно сверкнули, генерал легонько хлопнул тонкой бамбуковой тростью себя по бедру.

– Превосходно, сэр. И местный гарнизон, и население города испытывают крайнюю нужду в продовольствии. Доставленные вами мешки помогут нам продержаться до прихода помощи из Каира.

Не ожидавший столь оптимистической оценки, Райдер удивленно заморгал. В городе находилось около тридцати тысяч жителей. Даже если держать такое количество людей на самом скудном рационе, в день потребуется не менее сотни мешков дурры. Согласно последнему сообщению, полученному незадолго до того, как дервиши перерезали телеграфную линию, связывавшую Хартум с севером страны, спасительная колонна все еще формировалась в дельте Нила и выйдет только через несколько недель. После чего ей придется преодолеть более тысячи миль, несколько водопадов и выжить в каменной пустыне. Затем отряду предстоит вступить в ожесточенную борьбу с ордами дервишей, которые патрулируют оба берега Нила и держат в кольце осады город. Полутора тысячами мешков зерна никак не прокормить даже гражданское население Хартума.

Но тут Кортни понял: оптимизм – лучшее оружие генерала. Человек с его характером никогда не позволит себе погрузиться в пучину безнадежности и отчаяния.

– Значит, вы даете мне разрешение открыть торговлю зерном, генерал?

В Хартуме было введено чрезвычайное положение. Продукты питания распределялись исключительно по команде Гордона.

– Сэр, не в моей власти разрешить вам это. Население города голодает. Открытие торговли наполнит зерном закрома спекулянтов, а бедняки останутся ни с чем. Необходимо позаботиться, чтобы каждый получил справедливый паек. Я лично прослежу за распределением и вынужден реквизировать весь ваш груз. Разумеется, вы получите за него достойную цену.

На мгновение Райдер потерял дар речи. Пауза затянулась.

– Достойную цену, генерал?

– После сбора прошлогоднего урожая цена на мешок дурры составляла в городе шесть шиллингов. Я и сейчас считаю ее вполне достойной, сэр.

– После сбора прошлогоднего урожая здесь не было ни войны, ни осады, – резко возразил Райдер. – Шесть шиллингов, генерал, не покроют мои убытки. Ведь я-то покупал зерно по грабительским расценкам! А расходы на доставку его сюда? А законная прибыль, которую я должен получить?

– Уверен, мистер Кортни, что эти шесть шиллингов принесут вам изрядный доход. – Гордон не сводил с собеседника холодных, стальных глаз. – По законам военного времени, сэр, всякая спекуляция и укрывательство продовольствия считаются тягчайшими уголовными преступлениями.

Райдер отлично знал, что слова генерала не пустая угроза. Много раз ему приходилось видеть, как принародно порют розгами, а затем и казнят мужчин, пренебрегших исполнением своего долга либо нарушивших декреты этого невысокого человека. Расстегнув вторую пуговицу форменного кителя, Гордон достал из внутреннего кармана записную книжку, черкнул в ней пару строк, вырвал листок и протянул его Райдеру.

– Вот мое личное долговое обязательство на сумму четыреста пятьдесят египетских фунтов. Его вам оплатят в казначействе хедива в Каире, – сухо произнес он. Хедивом местные жители называли правителя Египта. – А что представляет собой остальной ваш груз, мистер Кортни?

– Слоновая кость, образчики пойманных в пути сюда животных и птиц, – с досадой ответил Райдер.

– Что ж, можете отправить это на свой склад. В данный момент они меня не интересуют, хотя со временем, вероятно, придется заколоть животных, чтобы обеспечить население мясом. Как скоро вы сможете подготовить пароход и баржи к отплытию, сэр?

– К отплытию? – Догадавшись, что последует дальше, Райдер побледнел.

– Ваши суда конфискованы для перевозки беженцев в более безопасное место, вниз по реке, – объяснил генерал. – Можете подать заявку на древесный уголь. Издержки будут компенсированы из расчета два фунта за пассажира. Полагаю, вы сумеете взять на борт пятьсот мужчин, женщин и детей. Я лично отберу тех, кто отправится в первую очередь.

– Компенсация последует в виде еще одного векселя? – с плохо скрытой иронией поинтересовался Райдер.

– Именно так, мистер Кортни. В Метемме вы дождетесь высланный нам в поддержку отряд. Мои собственные суда уже там. Ваша репутация опытного речного штурмана весьма пригодится при проходе через пороги Шаблука, мистер Кортни.

Гордон с величайшим презрением относился к любым проявлениям жадности и поклонению мамоне. Когда хедив предложил ему награду в десять тысяч фунтов за немыслимую операцию по вывозу мирных жителей Судана, генерал без колебаний урезал баснословную цифру до двух тысяч, твердо придерживаясь собственных представлений о долге офицера перед своими подчиненными и Всевышним.

– Прошу подвести баржи поближе к пирсу. Мои люди будут охранять их во время разгрузки, пока последний мешок зерна не окажется на таможенном складе. Ответственность возьмет на себя мой начальник штаба майор аль-Фарук.

Гордон кивнул в сторону стоявшего чуть поодаль офицера. Темноглазый египтянин непроизвольно салютовал Райдеру. В ноздри Кортни ударил тяжелый аромат бриолина: волосы начальника штаба были тщательно напомажены.

– А сейчас вы должны извинить меня, сэр. Дела.

Как фактическая хозяйка генерального консульства ее величества в Судане, Ребекка несла на своих плечах всю ответственность за внутреннюю жизнь великолепного особняка. Этим вечером под ее строгим присмотром слуги накрыли стол на обращенной к Голубому Нилу террасе – чтобы гости отца могли насладиться легким бризом, веявшим от реки. Перед заходом солнца в бронзовых курильницах зажгли тонкие веточки эвкалипта с листьями; ароматный дымок разогнал надоедливых москитов. Развлекать гостей должен был любезно предоставленный генералом Гордоном духовой квартет. Вообще-то, военные играли в городе каждый вечер, а не реже двух раз в неделю по приказу генерала устраивались красочные фейерверки: таким образом Гордон надеялся поднять дух измученных осадой жителей Хартума.

Стол поражал своим убранством: на белоснежной хлопковой скатерти торжественно сверкало начищенное серебро и высокие хрустальные бокалы. Лишь кухня, к досаде хозяйки, не соответствовала этому великолепию. В качестве первого блюда гостям подали суп из семян лотоса и лепестков роз, которые умудрились выжить в консульском парке, затем последует паштет из отваренной мякоти пальмового ствола и тщательно размолотых зерен дурры, а в раскаленной духовке ждал своего часа главный кулинарный шедевр ужина – грудка пеликана.

Обычно Дэвид Бенбрук проводил вечера, устроившись на террасе с отличной двустволкой «парди», ожидая, когда над головой зашелестят крылья бесчисленных водоплавающих птиц. За спиной отца стояли девочки, готовые в нужный момент передать стрелку новое заряженное ружье. Троица давно понимала друг друга без всяких слов. Бенбрук полагал, что каждая женщина, если она живет в Африке, в окружении диких животных и еще более диких людей, должна разбираться в огнестрельном оружии. Под руководством отца Ребекка действительно научилась мастерски обращаться с револьвером. Из тяжелого шестизарядного «уэбли» она легко сбивала пять пустых консервных банок, расставленных по верху каменной стены, высившейся в десяти шагах от террасы.

Сэффрон и Эмбер были еще слишком малы, чтобы справиться с отдачей, поэтому для начала Бенбрук поручил дочкам просто заряжать и подавать ему ружья, и очень скоро девочки набили в этом деле руку. Как только отец спускал оба курка, Сэффрон забирала у него оружие, а Эмбер тут же вкладывала в ладонь другую, уже заряженную двустволку. Пока Дэвид выбирал жертву и прицеливался, дочери проворно вставляли в пустой магазин патроны и вытягивались наготове. Темп стрельбы у этого трио был довольно высокий.

Консул пользовался славой отличного стрелка и промахивался чрезвычайно редко. Пока дочери ободряли отца восторженными криками, Бенбрук меткими выстрелами снимал из летевшей высоко над головой стаи пять-шесть чирков. В первые недели осады над террасой частенько появлялись дикие утки и другие, более экзотические птицы: египетский гусь, гарганий, даже вальдшнеп. Вся эта дичь служила приятным дополнением к оскудевшему меню консульского повара. Однако утки довольно быстро распознали опасность и спустя месяц уже по широкой дуге облетали террасу. Теперь стол разнообразили лишь самые глупые представители пернатых: последними жертвами опытнейшего охотника стали несколько жирных пеликанов.

В качестве гарнира Ребекка намеревалась предложить гостям сваренные без соли листья и стебли священной для египтян водной лилии. Рассказал ей об этом деликатесе Райдер, пояснив, что ботаники называют сей цветок Nymphaea alba – «белая нимфа». Кортни вообще оказался тонким знатоком всего связанного с природой. Ребекка готовила из нежных лепестков салаты – их слегка перечный аромат помогал облагородить провонявшее рыбой пеликанье мясо. Прекрасные цветки в изобилии росли в канале, отделявшем город от континентальной суши. Когда река разливалась, вода в канале доходила до пояса, в периоды засухи дно его обнажалось. По приказу генерала Гордона солдаты расширили и углубили естественную протоку – фортификационное сооружение должно было укрепить оборону города. К великой досаде Ребекки, лилий в результате стало гораздо меньше.

Консульские винные подвалы почти опустели – если не считать последнего ящика с шампанским. Им Бенбрук намеревался отпраздновать прибытие отряда поддержки. Однако, отправляя Башита в консульство за официальным приглашением на ужин, Райдер распорядился доставить в особняк три огромные бутыли из тыквы, полные теджа – крепкого местного пива, по вкусу напоминавшего дешевый сидр. Ребекка собиралась разлить пиво в массивные кувшины для кларета, надеясь, что прозрачный хрусталь придаст вульгарному напитку хотя бы внешнюю изысканность.

Сейчас она занималась последними приготовлениями к ужину – расставляла на столе вазы с цветущим олеандром. Через час появятся гости, а отец еще не вернулся с ежедневного совещания от генерала Гордона. Ребекка переживала: опоздав, Дэвид наверняка нарушит уютную атмосферу. Узнав об отказе Гордона от приглашения, она втайне даже обрадовалась – герой Британской империи слыл человеком, начисто лишенным светского лоска. Разговоры его пронизывал дух елейной набожности и мистицизма, а чувство юмора, мягко говоря, почти отсутствовало.

В этот момент на лестнице послышались знакомая отцовская походка и высокий голос: консул подзывал кого-то из слуг. Ребекка бросилась навстречу. На пороге Бенбрук обнял дочь, но как-то рассеянно, небрежно. Отступив на шаг, девушка заглянула ему в глаза.

– Что-нибудь случилось, отец?

– Завтра вечером мы покидаем город. Генерал Гордон приказал эвакуировать из Хартума всех граждан Великобритании, Франции и Австрии.

– Значит, и ты отправишься с нами, папочка? – В последние дни Ребекка избегала ласковых обращений.

– Значит.

– Как же мы поедем?

– Гордон конфисковал пароход и баржи Райдера Кортни. На них мы спустимся вниз по реке. Я пытался спорить с генералом, но безуспешно. Он непробиваем. Если решение принято – уже не отступит. – Улыбнувшись, Бенбрук обхватил дочь за талию и закружил по залу. – По правде говоря, я очень рад, что решение это пришлось принимать не мне. Как бы то ни было, ты вместе с девочками скоро окажешься в безопасности.

Часом позже консул и Ребекка стояли в просторной прихожей под бронзовым канделябром, принимая первых гостей. Почти все приглашенные были мужчинами. Несколько месяцев назад большую часть женщин переправили на север, в дельту, использовав для этого игрушечные канонерки Гордона. Сейчас утлые суденышки ожидали в Метемме отряд поддержки. Ребекка и ее сестры остались в Хартуме в числе немногих европеек.

За спиной отца с притворной скромностью стояли девочки. Ценой пролитых слез Сэффрон и Эмбер убедили Ребекку разрешить им присутствовать в зале, когда туда войдет Райдер, и полюбоваться фейерверком – прежде чем нянька Назира уложит их в постель. Назира, нянчившая еще Ребекку, считалась в семействе Бенбрука родным человеком. Сейчас она крепко держала малышек за руки, готовая ровно в девять увести их в спальню. К глубокому огорчению девочек, Райдер Кортни появился последним. Увидев его статную фигуру, сестры, хихикая, зашептались.

– Он такой красавец! – прикрыла глаза Сэффрон.

Подтолкнув ее коленом, Назира негромко заметила на арабском:

– Если тебе и не суждено стать настоящей леди, то попробуй хотя бы вести себя как положено, Сэффи.

– Я тоже ни разу не видела его при полном параде, – поддержала сестру Эмбер.

Плечи Райдера обтягивал новый сюртук, недавно введенный в моду принцем Уэльским: узкая талия и блестящие шелковые лацканы. Портной-армянин в Каире скопировал фасон с рисунка в одном из номеров «Лондон иллюстрейтед ньюс». Двигался Кортни с непринужденной грацией, незаметной в будни, когда он расхаживал в куртке из потертого молескина. Лицо молодого мужчины было гладко выбрито, волосы поблескивали в свете свечей.

– Ага! Смотри, он принес нам подарки! – с чисто женской наблюдательностью заметила Эмбер выпирающий внутренний карман на левом борту сюртука.

Обменявшись рукопожатием с Бенбруком, Райдер отвесил Ребекке вежливый поклон. Целовать девушке руку он не стал: Кортни претила бытовавшая в среде дипломатов французская галантность. Затем он подмигнул девочкам, и те тут же зажали рты ладошками, чтобы не рассмеяться.

– Будет ли мне предоставлена честь проводить двух сиятельных леди на террасу? – галантно поклонился он.

– Безусловно, месье, – благосклонно протянула Сэффрон, а Эмбер едва не задохнулась от сдерживаемого смеха.

Райдер подхватил девочек под руки и направился к высокой, распахнутой на террасу стеклянной двери. Слуга в белоснежной робе и с огромным тюрбаном на голове принес им стаканы с приготовленным из свежих фруктов лимонадом. Кортни вручил сестрам подарки – ожерелья из крошечных, вырезанных из слоновой кости львов, обезьянок и жирафов. Сэффрон и Эмбер были очарованы.

С небольшой площади, на которой раньше торговали рабами, донеслись звуки музыки – то играл духовой квартет. Свой обычный репертуар, состоявший из полек, вальсов и военных маршей, музыканты разнообразили тягучими восточными мелодиями.

– Спой нам, Райдер, ну пожалуйста! – умоляюще протянула Эмбер, а когда Кортни рассмеялся и покачал головой, повернулась к отцу: – Папочка, пусть он споет.

– Моя дочь права, мистер Кортни. Поверьте, ваш баритон доставит всем нам неизъяснимое удовольствие.

Поколебавшись, молодой мужчина затянул песню, и минуту спустя гости стали дружно прихлопывать в такт. Несколько голосов поддержали певца, и над террасой мягко зазвучал целый хор, с чувством выводивший слова известного сонета «В небесах над равниною моря».

Внезапно, разорвав сумерки, вспыхнули огни фейерверка. Посланные с катера сигнальные ракеты осыпали уже потемневший небосклон синими, зелеными и красными звездочками. В парке послышались восхищенные восклицания. Кто-то из дервишей, находившихся на противоположном берегу реки, решил послать заряд картечи в то место, откуда, по его расчетам, поднимались в воздух ракеты. Как обычно, выстрел оказался совершенно безвредным, никто из гостей и не подумал искать укрытие.

Когда девочек, несмотря на пылкое возмущение, отвели в спальню, стройный слуга-араб принялся пальцами выбивать на небольшом барабане дробь, приглашая взрослых к столу. Это было воспринято с воодушевлением: жившие в Хартуме если не голодали, то, во всяком случае, не могли пожаловаться на отсутствие аппетита. Порции оказались почти детскими, однако австрийскому консулу герру Шифферу хватило и малости, чтобы объявить суп из семян лотоса «божественным», пашет – «нежным и на редкость питательным», а грудку пеликана – «просто необыкновенной». Ребекка не без труда убедила себя, что слова эти должны означать комплимент.

Банкет близился к концу, когда Райдер Кортни еще раз подтвердил свое право на звание героя вечера. Хлопнув в ладоши, он подозвал к террасе Башита, который с ухмылкой горгульи поставил на стол серебряный поднос. Перед изумленными взглядами гостей предстали толстого стекла бутылка коньяка «Хайн» и деревянный ящичек, полный гаванских сигар. Наполнив драгоценной влагой бокалы и раскурив сигары, мужчины блаженно откинулись на спинки стульев. Завязалась неспешная беседа ни о чем, прерванная, впрочем, почти в самом начале возгласом месье Ле Блана:

– Поразительно! Что могло заставить Китайца Гордона отказать себе в таком удовольствии? – Он усмехнулся. – Ведь нельзя же спасать Британскую империю двадцать четыре часа в сутки. Даже Геракл иногда отдыхал от своих подвигов!

Ле Блан являлся главой бельгийской делегации, направленной королем Леопольдом к Махди с целью завязать дипломатические отношения. Так и не достигнув успеха, бельгиец надолго застрял в осажденном городе. Сидевшие за столом англичане смотрели на него с жалостью: «Иностранец! О чем он может рассуждать? Простим ему недостаток хороших манер!»

– Генерал отверг приглашение на банкет, потому что простые горожане недоедают, – защитила Гордона Ребекка. – По-моему, это очень благородно с его стороны. Но не сочтите, будто я считаю свое скромное застолье настоящим банкетом.

Следуя примеру дочери, Дэвид Бенбрук произнес спич в честь несгибаемого мужества и военных талантов соотечественника. Молчал лишь Райдер Кортни, успевший на себе испытать твердость генеральского характера.

– Среди подчиненных Гордон пользуется авторитетом посланца Господня, – начал свою речь Бенбрук. – Солдаты последуют за ним в огонь и в воду, иначе генерал потащит их туда за косички, как делал в Китае, или же наподдаст ногой под зад – как поступает сейчас с египетскими выродками, навязанными ему для защиты города.

– Что за язык, отец!.. – негромко упрекнула Ребекка.

– Извини, дорогая, но это правда. Гордон абсолютно лишен страха. Один, в полной форме, верхом на верблюде прибыл в лагерь этого бандита Сулеймана, чтобы напрямую обратиться к его мятежникам. И вместо того чтобы тут же изрубить смельчака, Сулейман распустил свое войско!

– То же самое было и с зулусами в Южной Африке, – добавил кто-то. – Когда Гордон в полном одиночестве проходил через их походный импис – лагерь, – сверля воинов своим знаменитым взглядом, те смотрели на него как на бога войны. А местного колдуна, который не вышел ему навстречу, генерал обвинил в богохульстве.

Говорившего поддержал сосед по столу:

– Правители многих народов спорят между собой за честь принять его к себе на службу: император Китая, король Бельгии, египетский хедив и премьер нашей колонии в Кейптауне.

– Своим господином Гордон считает только нашего общего Создателя, – заключил Бенбрук. – Мирская суета ничего для него не значит, и прежде чем принять решение, он обязательно испросит совета у Бога.

«Неужели это Бог посоветовал ему украсть мои мешки дурры?» – с горечью подумал Райдер. Кощунственная мысль осталась невысказанной – Кортни предпочел резко сменить направление беседы:

– Интересно другое: человек, который в данную минуту противостоит генералу на том берегу Нила, обладает теми же чертами характера, что и его противник.

Над столом повисла тишина. Фраза прозвучала не менее дерзко, чем развязное замечание Ле Блана, и не подходила столь достойному и обычно сдержанному джентльмену, как Райдер Кортни. Даже Ребекку ужаснула попытка сравнить окруженного ореолом святости Гордона с чудовищным монстром. И все же девушка заметила, что слова молодого человека выслушаны с напряженным вниманием. Хотя по возрасту остальные гости годились Райдеру в отцы, его мнение давно считалось весьма авторитетным. Кортни бесстрашно разъезжал по таким местам, куда до него лишь немногие рисковали ступить. Он карабкался по склонам Лунных гор, поднимал свой парус на величайших озерах африканского континента. Иоанн – император Абиссинии – называл его личным другом, его закадычными приятелями были Мутеса и Камраси – правители Буганды и Буньоро. В их землях Райдер пользовался исключительными правами.

Арабский язык стал для него почти родным: на нем Райдер мог часами обсуждать с дотошным муллой суры Корана. Владел он и десятком местных наречий, на которых ожесточенно торговался с племенами динка и шиллук. В саваннах Экваториальной провинции он отлавливал самых экзотических животных, чтобы продавать их потом королевским зверинцам и зоологическим садам старушки Европы.

– Это крайне необычное высказывание, Райдер, – осторожно произнес Бенбрук. – По-моему, бешеный Махди и генерал Чарльз Гордон находятся на противоположных полюсах. Может, вы поясните нам, в чем заключается их сходство?

– Прежде всего, Дэвид, оба – аскеты, исповедуют полное самоотречение и отказ от привычных для нас удобств, – живо откликнулся Кортни. – К тому же безраздельно принадлежат Богу.

– Различным богам, – поправил его Бенбрук.

– О нет, сэр! Бог един. Иудеи, мусульмане, христиане и другие монотеисты бьют поклоны одному и тому же Богу, разнятся лишь слова их молитв.

Консул широко улыбнулся:

– Мы обязательно обсудим это, но чуть позже. А пока скажите, что еще у них общего?

– И тот и другой верят, что напрямую общаются с Господом и поэтому не могут ошибаться. Вот в чем кроется причина их убежденности в собственной правоте и нежелания вступать в споры. И оба, подобно многим великим мужчинам и ослепительным красавицам, оказались жертвами неколебимой веры в силу собственной личности. Один считает залогом всемогущества пару своих голубых глаз, второй – широкую щель между верхними резцами.

– О голубых глазах мы наслышаны, – усмехнулся Бенбрук. – Но у кого в зубах щель?

– У Мухаммеда Ахмеда. У Махди – ведомого Господом, – ответил Райдер. – Клиновидная щель называется «фалья», ансары считают ее печатью божественности.

– Вы говорите так, будто хорошо с ним знакомы, – заметил Ле Блан. – Вы и в самом деле встречались с Махди?

– Да, – подтвердил Райдер.

Гости смотрели на рассказчика так, будто он признался в дружеских связях с Сатаной. Первой дар речи обрела Ребекка:

– Прошу вас, мистер Кортни, поведайте – где? Когда? Как он выглядит?

– Наше знакомство произошло в прибрежной пещере на острове Аббаса, это примерно в сорока милях отсюда, вверх по Голубому Нилу. Впоследствии я несколько раз, проплывая мимо, сходил на берег, чтобы поговорить с Махди о Боге и деяниях простых смертных. Не могу сказать, что мы стали друзьями или я хотя бы стремился к этому. Однако какие-то черты его характера меня очаровали. Я кожей чувствовал: это совершенно другой, непохожий на окружающих человек. Меня приводили в восхищение его благочестие, спокойное осознание собственной силы и мягкая улыбка. Он истинный патриот, как и генерал Гордон. Это тоже роднит обоих…

– Достаточно о Гордоне, – перебила Ребекка. – Его добродетели нам хорошо известны. Лучше расскажите подробнее об этом ужасном Махди. Из ваших слов следует, что в нем присутствует благородство?

– Все знают, что правление египетского хедива в Судане незаконно и отличается чрезмерной жестокостью. За имперским фасадом процветают продажность и коварство. Народ страдает от притеснений жадных, бессердечных пашей и сорокатысячной оккупационной армии, силами которой собираются подати. Хедиву в Каир поступает лишь половина налогов, другая идет в карманы пашей. Правосудие вершится штыком и курбашом – длинным хлыстом из кожи гиппопотама. Изнеженный нынешний правитель Хартума развлекается тем, что ежедневно придумывает все новые казни и пытки. Армия стирает с лица земли целые деревни, их обитателей живьем бросают на съедение крокодилам. Арабы и чернокожие в равной мере ненавидят проклятых турок, однако ни один человек до сих пор не решился поднять голову.

Крича о приходе цивилизации, египтяне на деле поощряют работорговлю, за счет которой и полнится государственная казна. Собственными глазами мне приходилось видеть такое, что в голову поневоле закрадывалась мысль о самоубийственном долготерпении местных жителей. Обо всем этом я и говорил с обитателем пещеры на берегу Голубого Нила. Тогда мы оба были еще юношами, хотя я на несколько лет моложе Махди. Мы пытались понять, почему ситуация не меняется, ведь арабы – гордый народ. И пришли к выводу: для революции недостает двух очень важных моментов. Прежде всего знания, что существует иная, лучшая жизнь. Восполнить этот пробел помог губернатор Судана генерал Чарльз Гордон. Второй момент – отсутствие катализатора. Но пришло время, и им стал Мухаммед Ахмед. Махди повел за собой всю нацию.

Наступила тишина. Нарушил ее чисто женский вопрос Ребекки, которую мало волновали политические, религиозные и военные заслуги Махди.

– Но на кого он похож, мистер Кортни? Как выглядит, как себя держит? Как звучит его голос? А еще мне не терпится побольше узнать о щели между верхними зубами.

– Махди обладает той же харизмой, что и Чарльз Гордон. Среднего роста, довольно хрупкого сложения. Одеяния всегда белоснежны – ни пятнышка даже в те времена, когда он жил в пещере. На правой щеке – родинка, по форме напоминающая птицу или ангела, – как хотите. Она тоже воспринимается его последователями как прикосновение руки Господа. Стоит Махди заговорить, и вы невольно обращаете внимание на довольно широкую щель между верхними резцами. Махди – прирожденный оратор. Голос мягкий, завораживающий – до того мгновения, пока его владельца не охватит гнев. Тогда в нем звучит сила библейских пророков, но даже в эти минуты Махди улыбается. – Райдер вытащил из кармана тяжелые золотые часы. – До полуночи остался всего час. Боюсь, я утомил высоких гостей. Всем необходимо хорошенько отдохнуть. Думаю, вы знаете о поручении, данном мне генералом Гордоном. Я должен проследить, чтобы никому из вас не пришлось этой ночью слушать голос Мухаммеда Ахмеда. Осмелюсь напомнить: не позже завтрашней полуночи все вы подниметесь на борт моего парохода, который стоит у пристани в старой части города. Я намерен воспользоваться темнотой и отчалить до того, как дервиши поймут, что происходит. Возьмите с собой лишь самое необходимое. Если удача не отвернется, мы окажемся в безопасности, прежде чем прозвучит хотя бы один выстрел.

Бенбрук усмехнулся:

– Это станет большим везением, мистер Кортни, поскольку Хартум наводнен шпионами. Махди раньше нас узнает, когда и что именно мы попытаемся сделать.

– Может, на этот раз мы все же перехитрим его. – Поднявшись, Райдер отвесил Ребекке церемонный поклон. – Извините, мисс Бенбрук, если злоупотребил вашим гостеприимством.

– Но сейчас еще слишком рано, никто не собирается спать, мистер Кортни. Садитесь, пожалуйста. Вам нельзя так просто взять и уйти. Вы разожгли наше любопытство – так утолите же его!

Райдер протестующе взмахнул рукой, но в следующее мгновение покорно опустился на стул.

– Могу ли я воспротивиться вашему приказу, мисс? Опасаюсь лишь одного: конец истории всем известен, ее рассказывают здесь очень часто. Не хочу наскучить достойной компании.

Над столом пронесся негромкий шепоток:

– Будьте добры продолжить, сэр. Мисс Бенбрук права. Вы должны до конца изложить свою версию. Похоже, она очень отличается от тех, что мы слышали.

Райдер Кортни признательно кивнул.

– Мы, жители Европы, – заговорил он, – привыкли гордиться славными традициями и высокими стандартами морали. Однако и невежество диких племен служит туземцам надежным источником духовного здоровья. Оно, это невежество, наградило аборигенов удивительным фанатизмом. Восстание здесь, в Судане, прошло через три гигантских этапа. На первом, самом долгом, коренные жители страны тонули в жуткой, беспросветной нищете. Второй этап начался, когда они поняли, что главной причиной всех их бед являются ненавистные турки^[3] – фавориты каирского хедива. От осознания этого факта до мощного всплеска фанатизма оставался лишь шаг. И его без колебаний сделал человек, которого позже назвали Махди.

– Ну конечно же! – вскричал Бенбрук. – Семя упало в благодатную почву много лет назад. Шукри на протяжении поколений свято веруют, что во времена всеобщего позора Аллах пошлет на землю своего второго пророка, который вернет людей в лоно Господа и отстоит заветы ислама.

Ребекка с укором посмотрела на отца.

– Но ведь мы собирались услышать историю мистера Кортни, папа! Позволь ему закончить.

Сидевшие за столом мужчины не сдержали улыбок. Бенбрук покаянно опустил голову.

– Я вовсе не хотел занять ваше место, Райдер. Прошу вас, продолжайте, сэр.

– Но вы сказали истинную правду, Дэвид. Сотни лет народ Судана с надеждой вглядывался в каждого безусловно преданного собственным идеям лидера. Когда слава того, о ком мы говорим, разнеслась по всей стране, на остров Аббаса потянулись тысячи пилигримов. Они приносили с собой ценные дары, и Мухаммед Ахмед распределял их среди неимущих. Паломники внимали его проповедям и, возвращаясь домой, дословно пересказывали их друзьям и родственникам. Вскоре весть о новом пророке донеслась до ушей человека, который всю жизнь страстно ожидал второго пришествия посланца Господня. Абдуллахи, четвертый и самый младший из сыновей почти необразованного муллы, счел своим долгом поспешить на остров Аббаса. Прибыв туда верхом на дряхлом ишаке, он с первого взгляда узнал в молодом затворнике посланца Аллаха.

– Или же Абдуллахи узнал орудие, которое вознесет его к вершине власти и богатства? – опять не сдержался Бенбрук.

– Это, пожалуй, точнее, – рассмеялся Райдер. – Как бы там ни было, мужчины заключили между собой союз. Через некоторое время до Рауфа-паши, египетского губернатора Хартума, дошли слухи, будто некий выживший из ума мусульманский святоша решил бросить вызов самому хедиву. Тогда Рауф-паша направил на остров своего чиновника, чтобы тот убедил Мухаммеда Ахмеда приехать в город. Внимательно выслушав слова везира, отшельник громовым голосом воскликнул: «Милостью Аллаха и его пророка, хозяин этой земли – я! И от имени Аллаха объявляю туркам священную войну – джихад!»

Везир отбыл к своему повелителю, а Абдуллахи собрал вокруг себя отряд оборванцев, вооружил их камнями и палками. Для поимки беспокойного служителя культа Рауф-паша снарядил пароход с двумя отборными ротами солдат. Намереваясь укрепить боевой дух подчиненных, он обещал щедрую награду и продвижение по службе тому командиру, чья рота первой захватит бунтовщика. Глубокой ночью капитан парохода высадил солдат на остров. Оба подразделения разными тропами наперегонки устремились к поселку, где, как доносили шпионы, скрывался Мухаммед Ахмед. Было новолуние. В кромешной тьме солдаты не признали друг друга и открыли огонь. Несколько человек пали на землю убитыми, а оставшиеся в живых бросились назад, к пароходу. Но перепуганный капитан отказался пристать к берегу и сказал, что возьмет лишь тех, кому хватит сил добраться до судна вплавь. Таких отыскалось немного: большинство солдат не умели плавать, а те, кто мог держаться на воде, больше смерти боялись крокодилов. Словом, капитан почел за благо унести ноги, а Мухаммед Ахмед и Абдуллахи, возглавив своих оборванцев, наголову разбили египтян.

Весть о неслыханной победе с поразительной скоростью облетела страну. Всем стало ясно, что теми, кто камнями и палками обратил в бегство жестокосердных турок, мог командовать лишь один человек. Зная о намерениях властей послать против него еще большую армию, Мухаммед Ахмед назвал себя посланцем Аллаха и объявил хегиру – массовый исход местных жителей, подобный тому, что за тысячу лет до него возглавил в Мекке другой пророк – истинный. Но прежде чем оставить родные земли, он назначил преданного Абдуллахи своим халифом – заместителем.

Это полностью соответствовало древнему предсказанию. Через весьма короткое время исход обратился в триумфальное шествие. Махди повсюду опережали слухи о сотворенных им чудесах, о множественных сопутствующих ему знаках божественного благорасположения. В одну из ночей яркий диск Луны – олицетворения Египта и Турции – затмила огромная тень. Каждому жителю Судана была ясна воля Всевышнего. Прибыв в расположенную далеко к югу от Хартума горную цитадель, Махди, согласно завету пророка, дал ей новое имя – Джебель-Маса. Неприступная твердыня казалась ему надежной защитой от преследований Рауфа-паши. Но неподалеку находился город Фашода, чей правитель, Рашид-бей, слыл куда более храбрым и энергичным, нежели большинство египетских чиновников. Во главе полуторатысячного войска он отправился в поход на Джебель-Масу. Уверенный в превосходстве собственных сил, Рашид-бей позволил себе излишнюю беспечность. Получив сведения о готовящемся нападении, Абдуллахи устроил неприятелю засаду. Отряд Рашида-бея без малейших колебаний шагнул в расставленную ловушку и был полностью уничтожен, включая самого предводителя. Недостаток вооружения ансарам восполнила ненависть к врагу.

Сигара Райдера потухла. Он вытащил из курильницы тлеющую ветвь эвкалипта и через мгновение с наслаждением выпустил струю табачного дыма.

– Теперь, захватив оружие противника, склады с амуницией и казну Фашоды, где хранилось около миллиона египетских фунтов, Абдуллахи представлял собой значительную военную силу. Хедив отдал приказ о формировании здесь, в Хартуме, новой армии, возглавить которую было поручено отставному британскому офицеру, генералу Хиксу. Армия оказалась, наверное, самой небоеспособной из всех, что выходили на поле брани. Авторитет и полномочия Хикса подрывались неуемным честолюбием Рауфа-паши, фактического виновника двух предыдущих неудач. – Райдер плеснул в бокал остатки коньяка и горестно качнул головой. – Два года назад генерал Хикс выступил из Хартума во главе семитысячного отряда пехотинцев и пятисот кавалеристов. Лошади тащили легкие горные пушки и пулеметы Норденфельдта. Солдаты, почти все поголовно мусульмане, уже успели наслушаться легенд о Махди. Армейская колонна не прошла и пяти миль, как появились первые дезертиры. Расчет артиллерийской батареи Хикс приказал заковать в цепи, но бедняги умудрялись бежать и в оковах.

Запрокинув голову, Кортни расхохотался. Смех его, несмотря на трагизм повествования, был столь заразителен, что Ребекка прыснула.

– Хикс кое-чего не знал. Информации же своего разведчика, лейтенанта Пенрода Баллантайна, он не поверил. Оказывается, под зеленым флагом Махди собралось уже более сорока тысяч воинов. Всех своих людей привел к нему Осман Аталан, старейшина племени беджа.

Услышав это имя, гости возбужденно зашушукались. С человеком, его носившим, нельзя было не считаться. Беджа называли самым яростным из всех арабских племен, а пугающая слава эмира Османа Аталана гремела и за пределами Среднего Востока.

– Третьего ноября тысяча восемьсот восемьдесят третьего года разношерстное войско генерала Хикса вступило в бой с армией Махди и было разбито наголову. Сам Хикс, командовавший каре своих солдат, получил смертельную рану. Когда генерал упал, ансары бросились в атаку и вырезали противника до последнего человека. Пенрод Баллантайн своими глазами видел, как от удара кривой сабли покатилась голова Хикса. Непосредственный начальник Баллантайна, майор Адамс, лежал с простреленными ногами, а вокруг него арабы добивали раненых. Баллантайн вскочил в седло, сумев при этом перебросить через круп коня неподвижное тело Адамса. Обоим удалось спастись. Лейтенант присоединился к арьергарду египетских войск, которые двигались на Хартум. Оказавшись единственным оставшимся в живых офицером-европейцем, он принял командование на себя. Под его началом было не более двухсот человек – и это из семи с половиной тысяч, вышедших в поход с генералом Хиксом. Словом, поведение Баллантайна хотя бы отчасти скрасило бездарно проваленную операцию. Таким образом, Махди и его халиф стали полноправными правителями Судана. В Хартум ступила сорокатысячная армия, и сейчас мы на себе испытываем силу захваченного ею у противника оружия. Горожан мучает голод, они умирают от чумы и холеры, с ужасом ожидая участи, которой Махди удостоит Хартум.

Райдер смолк; в глазах потрясенной Ребекки стояли слезы.

– Этот Пенрод Баллантайн – настоящий храбрец, – промолвила она. – Вы встречались с ним, мистер Кортни?

– С Баллантайном? – Рассказчика удивил интерес девушки к далеко не главному герою его повествования. – Да, я как раз был здесь, когда он возвратился с поля брани.

– Прошу вас, сэр, вспомните какие-нибудь подробности.

Кортни пожал плечами:

– Почти все леди, с которыми мне приходилось общаться, уверяли меня, что он бравый солдат и весьма галантный кавалер. Особое впечатление производили на них его грозно торчащие усы. Думаю, капитан Баллантайн полностью разделяет мнение, сложившееся о нем у прекрасных дам.

– Позвольте, но вы же называли его лейтенантом?

– Желая хоть как-то поднять боевой дух армии, командующий британскими войсками в Каире безмерно раздул роль Баллантайна. Лейтенант числился в Десятом гусарском полку. Лорд Уолсли, его командир, известен своим стремлением продвигать однополчан по служебной лестнице. Баллантайна произвели в чин капитана и к тому же наградили крестом Виктории^[4].

– Капитан Баллантайн вызывает у вас антипатию, сэр? – спросила Ребекка.

Дэвид Бенбрук искренне удивился: впервые в голосе старшей дочери прозвучала явная холодность. С чего вдруг Ребекка так близко приняла к сердцу рассказ о каком-то незнакомце? И тут отца озарило: да ведь юный Баллантайн был в консульстве за две-три недели до того, как корпус генерала Хикса двинулся в поход на Эль-Обейд! Лейтенант привез депешу от Эвелина Беринга, консула ее величества в Каире: донесение носило слишком конфиденциальный характер, чтобы его можно было доверить обычному телеграфу, хотя бы и зашифрованное. Отец понял, что Баллантайн – офицер разведки, а его назначение в отряд Хикса – всего лишь прикрытие.

«Черт побери, ну конечно же! Все возвращается на круги своя», – подумал Бенбрук. Ребекка заходила в кабинет отца, пока тот разговаривал с Баллантайном. Молодые люди обменялись парой учтивых фраз, и дочь вышла. Но позже, уже провожая гостя до двери, консул заметил, что Ребекка заботливо переставляет в коридоре горшки с цветами. Минут десять спустя, когда Бенбрук взглянул в окно, девушка медленно вышагивала бок о бок с лейтенантом к воротам консульства. Держал себя Баллантайн безупречно. Все складывалось! Видимо, дочь с умыслом задержалась в коридоре, чтобы дождаться момента, когда молодой человек выйдет из кабинета. При мысли о наивной хитрости дочери, поинтересовавшейся у Райдера его мнением о Баллантайне, консул улыбнулся.

До чего же Бекки похожа на мать! И коварства в ней не меньше, чем во дворце египетского паши!

Между тем Кортни уже подыскал нужные слова:

– Баллантайн вел себя как настоящий герой, я уверен. И растительность на его лице действительно впечатляет. К сожалению, мне не удалось рассмотреть в нем хотя бы следов скромности. Но видите ли, мисс, я вообще не люблю военных. Что им? Громят язычников, грабят города, захватывают чужие владения, а потом удаляются, гордо бряцая саблями и позвякивая медалями. Все остальное они предоставляют чиновникам, которые, подобно вашему отцу, пытаются навести порядок в сотворенном ими хаосе, и людям дела, восстанавливающим, подобно мне, нормальную жизнь местного населения. Нет, мисс Бенбрук, я никогда не ссорился с капитаном Баллантайном, однако меня не приводит в восторг та часть нашей государственной машины, чьей деталью он является.

Райдер поднялся и зашагал к выходу. Провожая его отстраненным взглядом, Ребекка не сделала ни малейшей попытки остановить Кортни.

На склад у пристани Райдер прибыл после полуночи. Через несколько часов Башит разбудил своего хозяина. Сидя на палубе, Кортни позавтракал лепешками из муки дурры и парой кусков солонины и при свете масляной лампы принялся заполнять судовой журнал. Лежавшая рядом приходная книга наполняла его душу тоской: бизнес нес неисчислимые убытки.

Если не считать шести тысяч фунтов, хранившихся в каирском отделении банка «Бэрингс», почти все состояние торговца заключалось в товарах, доставленных в осажденный город. На складе покрываются пылью восемнадцать тонн слоновой кости: пять шиллингов за фунт, но лишь после того, как груз доставят в Каир. В Хартуме за него не выручить и мешка дурры. То же и с полутора тоннами камеди – липкими черными кирпичиками высушенного сока акации. Камедь служила весьма ценным сырьем при производстве предметов искусства, косметических средств и типографской краски. В Каире эти полторы тонны принесли бы их владельцу несколько тысяч фунтов. Четыре складских помещения до потолка набиты тюками шкур, выменянных у опытных скотоводов, племен динка и шиллук. Еще одну огромную комнату заполняли товары, пользующиеся особым спросом на местном рынке: мотки медной проволоки, бусы из венецианского стекла, топоры, подковы, ручные зеркальца, старые мушкеты, бочонки дешевого пороха, штуки коленкора и хлопка из Бирмингема плюс прочая мелочь, так радовавшая сердца туземных князьков и их подданных.

В просторных клетках у задней стены склада Райдер держал диких животных и птиц – они тоже сулили хороший доход. Эту живность ловили в саваннах Экваториальной провинции, а затем переправляли на баржах в Хартум. Здесь добыча ловцов отдыхала, набирала потерянный вес, привыкала к людям. Те, в свою очередь, изучали привычки животных, чтобы довезти их в целости и сохранности до Каира, где и продать на аукционах. За редкими, наиболее интересными созданиями природы приезжали дельцы из Рима и Неаполя – и уж они-то не скупились. Европейские зверинцы платили по сотне фунтов за особь.

Но самое ценное имущество Кортни хранил за стальной дверью, прикрытой пушистым персидским ковром: сто тридцать холщовых кошелей, полных серебряных талеров – желанной на всем Среднем Востоке валюты. На каждой монете красовался профиль пышногрудой богемской королевы Марии Терезии. Для абиссинцев в их горах и для других, более искушенных торговых партнеров, таких как Мутеса в Буганде, а также племен хадендова и саар из восточных пустынь, серебряный талер служил единственным средством денежного обращения. Но сейчас особой торговли с ними не предвиделось: старейшины этих отдаленных племен почти всех своих сородичей привели под зеленое знамя джихада.

Райдер невесело усмехнулся. Интересно, согласится ли Махди на сделку со среброликой Марией Терезией? Скорее всего, нет. Говорят, он уже награбил себе не менее миллиона фунтов.

Помимо кошелей с монетами, в комнате имелись и другие сокровища: пятьдесят мешков дурры, два десятка ящиков с кубинскими сигарами, шестьдесят бутылок «Хайна» и полсотни фунтов абиссинского кофе.

«Китаец Гордон расстреливает спекулянтов? Надеюсь, что, поставив к стене, он не забудет завязать мне глаза и предложить последнюю затяжку», – подумал Кортни, но тут же посерьезнел. Пока генерал не конфисковал «Ибис», Райдер рассчитывал переправить большую часть своих грузов в Каир. А самые громоздкие и менее ценные вещи Башит доставит на верблюдах в Абиссинию, а может быть, даже дальше, в какой-нибудь порт на побережье Красного моря. Хотя армия Махди перекрыла дороги, пролегавшие по берегам Голубого Нила, в блокаде имелось достаточное количество брешей. Самая широкая из них находилась на границе пустыни, рядом с местом слияния двух рек, где стоял Хартум. Город здесь защищал лишь узкий канал. Люди Гордона зачем-то усердно расширяли и углубляли протоку, за которой на сотни миль простирались барханы с редкими акациями. Даже дервиши обходили эти места стороной.

Саид Махтум, один из немногих эмиров, еще не пришедших под знамена Махди, уже договорился с Райдером о цене, по которой подгонит к городу верблюдов – почти вплотную, под прикрытие невысокой скалистой гряды. Там Башит погрузил бы товар и доставил его через суданскую границу в предгорья Абиссинии.

Но теперь эти планы рухнули. Кортни оставалось только одно: бросить все ценности в Хартуме и заняться перевозкой беженцев.

– Будь проклят этот чертов Китаец, этот Гордон! – вскричал он, стремительно поднявшись и зашагав по комнате.

Если не считать капитанской каюты на «Ибисе», домом ему служил склад. И отец, и дед были неутомимыми странниками. От них он еще юношей перенял тягу к беспокойной жизни. Но склад дарил ему чувство крыши над головой; не хватало лишь доброй хозяйки, которая навела бы тут порядок.

Перед глазами возник образ Ребекки Бенбрук, и Райдер скорбно улыбнулся. Что-то подсказывало ему: парень, ты сам сжег свои мосты. Приблизившись к паре массивных слоновьих бивней, что стояли возле каменной стены, поддерживаемые бронзовыми кольцами, Кортни бездумно провел рукой по желтоватой кости. Прикосновение успокоило. Самца, чью голову украшали эти бивни, Райдер уложил единственным выстрелом – в Карамоджо, за тысячу миль от Хартума.

Лаская пальцами гладкую поверхность, он обратил взгляд на выцветший дагеротип, висевший рядом. Из черной рамки на Кортни смотрело семейство, запечатленное у фургона на фоне неясного, но явно африканского пейзажа. В фургон были впряжены шестнадцать буйволов, с опаской косивших глазом на чернокожего погонщика. Тот поднял хлыст, готовясь послать животных в туманное марево саванны. В центре снимка находился отец Райдера: верхом на сером мерине по кличке Фокс. Отец был крупным, атлетического сложения мужчиной с окладистой темной бородой. Умер он так давно, что без дагеротипа сын уже не вспомнил бы черты его лица. На снимке отец придерживал шестилетнего Райдера за лямки штанишек: мальчик сидел на луке седла, свесив худенькие голые ноги. Рядом стояла мать, левая рука ее покоилась на шее лошади; женщина со спокойной усталостью смотрела в камеру. Правой рукой она держала за локоть дочь: Элис была на несколько лет старше Райдера. Чуть позади высилась фигура старшего брата, бережно обнимавшего мать за плечи. В тот день Уайту Кортни исполнилось шестнадцать. Родившись на десять лет раньше, он стал Райдеру больше отцом, нежели братом, – после того как главу семьи ударом рога убил раненый бык.

Последний в своей жизни раз Райдер плакал, когда из Лондона получил от сестры телеграфное сообщение о гибели Уайта: брат пал в стычке с зулусами где-то в богом забытой Южной Африке, у подножия холма Изандлвана, что на местном наречии означало «маленькая рука». Его жена Ада стала вдовой, сыновья Шон и Гаррик – сиротами. Слава Господу, мальчики уже выросли и вполне могли позаботиться о матери.

Райдер со вздохом отогнал печальные воспоминания и громко подозвал Башита. Хотя уже опустились сумерки, предстояло сделать очень многое – если, конечно, они намеревались до полуночи сняться с якоря.

Мужчины прошли к загородке, за которой содержались животные, и Али, пожилой, вечно ворчавший араб, встретил их сухим покашливанием.

– Да благословит тебя Аллах! – произнес Райдер. – Да пребудут плодовитыми все твои юные жены! Да укрепит их страсть твои чресла!

Али с трудом сдержал усмешку: его три жены – других никогда не было – давно превратились в выживших из ума мегер. Когда с губ араба сорвалось все же нечто похожее на хихиканье, Али натужно закашлял и сплюнул в пыль сгусток желтоватой мокроты. В его обязанности входило присматривать за животными – хотя казалось, что старик ненавидит в душе весь человеческий род, он легко находил общий язык с бессловесными созданиями дикой природы.

Следом за Али Райдер двинулся по проходу между вольерами, в которых кривлялись обезьяны. Клетки были чистыми, вода и фрукты в оловянных мисках – свежими. Стоило Кортни войти в жилище своего любимца Калабуса, как макака ловко вспрыгнула ему на плечо, в радостной ухмылке оскалив острые клыки. Райдер нащупал в кармане несколько кусочков лепешки – остатки завтрака, скормил их обезьяне и зашагал дальше, время от времени проводя ладонью по шелковистой шерсти Калабуса.

В вольерах содержались пять разновидностей приматов, включая грозных на вид бабуинов и молодых шимпанзе. Последние пользовались огромным спросом у состоятельных европейцев и жителей Азии; в Каире, несомненно, они быстро нашли бы себе покупателя. Со всяческими ужимками два шимпанзе забрались на спину Али, один, еще почти детеныш, принялся сосать ухо старика. Низким голосом араб пробурчал ему что-то ласковое.

За вольерами потянулись клетки с птицами: скворцы, чье оперение отливало серовато-стальным блеском, гордые орлы, угрюмые круглоголовые совы, длинноногие аисты, суровые грифы.

– Где ты находишь для них корм? – поинтересовался Райдер, указывая на хищников.

Али что-то хмыкнул. За него ответил Башит:

– Из живых тварей в городе остались только крысы. Мальчишки таскают их сюда по два медных гроша за штуку.

Старик бросил на боцмана негодующий взгляд: с чего этот коротышка сует нос не в свое дело?

В просторном загоне резвились антилопы, за прочной загородкой степенно расхаживала пара буйволов – эти тяжеловесные гиганты были слишком свирепы, чтобы содержать их рядом с более миролюбивыми животными. У антилоп едва начали прорезаться рога: телята куда спокойнее переносили длительный переезд до Каира. Двух молоденьких самочек Райдер лично отловил во время своей последней экспедиции; их пушистая, медового цвета шерсть пестрела узкими белыми полосами, огромные выпуклые глаза с любопытством смотрели на мир, задорно торчали аккуратные ушки. Достигнув зрелости, каждая телочка станет размером с пони. Надо лбом у обеих уже вспухли желваки: спустя несколько недель здесь появятся тонкие винтообразные костяные наросты. Хотя выделанные шкуры рогатых красавиц хранились на складе в изобилии, живую антилопу бонго еще не видел, насколько было известно Райдеру, ни один европеец. Пара достигших брачного возраста животных пойдет в зоопарке – скажем, Милана – за бешеные деньги. Кортни протянул телочкам ладонь с остатками крошек, и обе благодарно слизнули угощение шершавыми языками.

Двигаясь по проходу, Райдер серьезно обсуждал с Али, как добыть необходимое количество фуража, чтобы их питомцы безбедно дожили до отъезда. Бонго питались преимущественно молодыми побегами, и буквально на днях Али обнаружил, что они с охотой поедают скудную листву акации. В обмен на пригоршню серебряных талеров людям аль-Махтума предстояло наладить еженедельный подвоз из пустыни свежесрезанных веток.

– Вскоре придется подогнать к берегу какой-нибудь плавучий островок, – озабоченно заметил Али. – Если этого не сделать, другие животные начнут голодать.

Когда зеленые подушки болотных растений и тростника отрывались от нильских берегов, течение несло их вниз по реке. Временами размеры таких плотов оказывались настолько значительными, что плотно сросшиеся корнями растения увлекали на себе даже крупных животных. Невзирая на отчаянные попытки дервишей помешать им, люди Райдера при помощи веревок с крючьями подтягивали островки к суше. Там два-три работника резали и прессовали густую массу стеблей в подобие брикетов, которые затем укладывались в русло канала: вода помогала сохранить зелень свежей.

Солнце давно клонилось к закату. Когда оно почти скрылось за горизонтом, Райдер с Башитом вышли из города и направились к старой пристани. Из трубы катера поднимались клубы дыма: Джок Маккрамп держал суденышко под парами.

Кортни спиной ощущал сотни тревожных глаз, которыми жители Хартума наблюдали за погрузкой на баржу последних корзин древесного угля для парового котла. Сумерки упали часа за два до того, как приготовления к отплытию были закончены, но город все еще задыхался в раскаленном полуденным светилом воздухе. Небо на востоке озарил призрачный свет луны; уродливые постройки окутал романтический ореол.

Воспользовавшись ласковым вечерним бризом, скромная фелука, ничем не примечательная на фоне весьма редких в это время суток других посудин, неторопливо удалялась от Омдурмана вниз по течению. Под покровом темноты нос ее бесшумно скользнул мимо старой хартумской пристани. Устроившись на кормовой банке, капитан фелуки тревожно вглядывался в длинный язык пирса. Там мерцали фонари, а появившаяся на небе луна позволила рассмотреть, что вокруг парового катера ференгов вовсю кипела непонятная работа. Слышался загадочный перестук, звучали чьи-то пронзительные голоса. Капитана предупреждали: ференги явно намеревались покинуть город. Шевельнув румпелем, араб негромко свистнул, и команда из трех мужчин принялась споро поднимать парус. По пологой дуге фелука развернулась, чтобы лечь на обратный курс. Когда суденышко, так и не пересекши водную границу Омдурмана, подошло к западному берегу Нила, капитан свистнул вновь, уже громче. В то же мгновение из мрака ночи донесся строгий окрик:

– Именем пророка и божественного Махди – говори!

Поднявшись во весь рост, капитан раздельно произнес:

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его. У меня важные вести для халифа Абдуллахи.

«Неустрашимый ибис» по-прежнему прижимался бортом к деревянной стенке пристани. Джок Маккрамп и Райдер проверяли стоявшие в шкафу на мостике семизарядные винтовки «мартини-генри»: оружие должно быть заряжено, пачки патронов сорок пятого калибра^[5] – лежать под рукой, на случай, если, выйдя из города, пароход столкнется с засадой дервишей.

Не успели они закончить проверку, как на борт в сопровождении Башита поднялся самый главный их пассажир. «Ибис» располагал всего четырьмя каютами: одна по праву отводилась Кортни, но, несмотря на резкие протесты боцмана, Райдер решил передать ее семейству Бенбрука. В крошечном помещеньице было лишь две узкие койки, зато имелась собственная уборная с душем. По крайней мере даже на переполненном судне дочери консула получат какое-то подобие уединенного уголка. Одна из девочек ляжет спать рядом с отцом, ради второй потеснится Ребекка. Трое коллег Бенбрука займут оставшиеся каюты; другим беженцам, а их не менее четырех сотен, придется довольствоваться открытыми палубами либо разместиться на трех пустых баржах. Четвертая была загружена углем: Райдер не собирался лишний раз приставать к берегу.

Он взглянул на восток. В свете почти полной луны канал просматривался до самых порогов; к несчастью, сиявший на небе яркий диск превращал пароход в идеальную мишень для дервишей. Свою меткость артиллеристы противника совершенствовали изо дня в день, захваченных в Эль-Обейде боеприпасов им вполне хватало.

Повернув голову к пирсу, Райдер ощутил легкое раздражение. Рота солдат майора аль-Фарука по периметру оцепила пристань: примкнутые штыки должны были сдержать толпы беженцев, которым генерал Гордон отказал в пропуске. Доведенные до отчаяния жители Хартума были готовы на любые безумства, лишь бы покинуть город. Особую досаду вызывало у Кортни то, что аль-Фарук разрешил своим подчиненным зажечь фонари: без них проверка бумаг у пассажиров оказалась бы невозможной. Но подходы к пирсу лежали для дервишских стрелков как на ладони.

– Ради бога, майор, пусть ваши солдаты погасят фонари! – прокричал Райдер.

– У меня приказ генерала Гордона: пропускать на борт лишь тех, у кого оформлены соответствующие документы.

– Но свет фонарей привлекает к нам внимание врага!

– Я выполняю приказ, капитан.

Пока они перекрикивались, количество желавших попасть на пароход быстро увеличивалось. Плечи беженцев гнулись от тяжести пожитков, многие прижимали к себе детей. Услышав, что на борт допустят далеко не всех, толпа заволновалась. Послышались возгласы возмущения, кто-то начал размахивать пропусками. Несчастные, у которых их не было, с понурыми лицами упрямо выжидали снисхождения.

– Да позвольте же пассажирам пройти! – крикнул Райдер.

– Не раньше, чем проверю их бумаги, – отрывисто бросил аль-Фарук и повернулся к Кортни спиной.

Райдер беспомощно повел плечами. Сломить упорство вояки не представлялось возможным: дальнейшая перебранка только задержит отплытие. Зоркий глаз капитана выделил из толпы рослую фигуру Дэвида Бенбрука; за отцом следовали дочери. Кортни с облегчением заметил, что аль-Фарук, узнав консула, взмахом руки приказал кордону пропустить семейство. Все четверо быстрым шагом направились к сходням. Сэффрон прихватила с собой маленький мольберт, Эмбер зажала в кулачке парусиновый узел с любимыми книжками. Девочек подталкивала Назира – использовав все свое влияние, Бенбрук добился пропуска и для няньки.

– Добрый вечер, сэр. Вам с детьми приготовлена моя каюта, – приветствовал Райдер дипломата, когда тот ступил на борт.

– Нет, дорогой друг, мы не можем лишить вас крова, – попробовал отказаться Бенбрук.

– Пока пароход в пути, я и шагу не ступлю с мостика, – уверил его Райдер. – Добрый вечер, мисс Бенбрук. Особых удобств, боюсь, вы там не обнаружите, но это лучшее, что у меня есть. Вашей няне придется искать место на барже.

– Добрый вечер, мистер Кортни. Назира для нас – член семьи. Она ляжет на одну койку с Эмбер. Сэффрон будет спать с отцом, а я устроюсь на полу. И поверьте, все будут довольны, – не допускавшим возражений тоном произнесла Ребекка.

Прежде чем Райдер успел возразить, со стороны ворот, которые вели на пристань, донесся грозный ропот толпы. Шум не позволил капитану вступить в спор с девушкой; глаза Ребекки вызывающе поблескивали.

– Вы должны извинить меня, Дэвид. Располагайтесь сами. Мне необходимо быть в тысяче мест сразу.

Кортни решительно устремился к сходням. Приблизившись к аль-Фаруку, он увидел, что от солдатских штыков толпу отделяло не более полуметра. Через гущу людей пробивался месье Ле Блан – последний прибывший на пристань член дипломатического корпуса. Костюм его смотрелся дико: черная мантия, наводившая на мысль о театральной постановке, и шляпа тирольского охотника с приколотым к тулье пучком перьев. За Ле Бланом тянулась процессия слуг, каждый держал по фибровому чемодану размером с саркофаг.

– На борту парохода, месье, ваш хлам не поместится, – твердо сказал Райдер, когда охрана позволила дипломату пройти.

Желтой кожаной перчаткой Ле Блан смахнул со лба капли пота.

– Этот «хлам», как вы его назвали, месье, – весь мой гардероб. Без него мне не обойтись.

Было совершенно ясно: объяснить что-либо подобному человеку не удастся. Кортни молча уступил пассажиру дорогу и тут же, перегородив путь его носильщикам, по-арабски скомандовал:

– Весь багаж – на землю!

Слуги недоуменно остановились.

– Не обращайте внимания! – завопил Ле Блан, размахивая перчатками. – За мной, мои храбрецы, за мной!

Цепочка пришла в движение, однако Райдер уже выбрал себе жертву. Кулак капитана с размаху впечатался в подбородок тучного араба, явно старшего из слуг. Ноги толстяка подломились, и он рухнул на колени, будто сраженный пулей. Выпавший из руки чемодан упал на булыжную мостовую и раскрылся, из нутра его хлынул поток рубашек, флакончиков с духами, бритвенных принадлежностей. Остальные слуги, не желая разделить участь первого, побросали огромные саквояжи и кофры и бросились прочь от сумасшедшего ференги.

– Да что вы себе позволяете?! – прокричал Ле Блан, опускаясь на корточки, чтобы собрать предметы своего туалета.

Толпа за его спиной потеснила солдат.

Кортни грубо схватил дипломата за руку.

– Встаньте, антверпенский безумец!

– Если я безумец, – огрызнулся, поднимаясь, Ле Блан, – то вы – просто варвар!

Правая его рука мертвой хваткой сжимала ручку чемодана, и Райдер при всем желании не смог заставить бельгийца разжать пальцы.

Пущенный кем-то из толпы в затылок аль-Фарука камень пролетел мимо цели, задев щеку Ле Блана. Дипломат зашелся истошным воплем, выронил чемодан и обеими руками прикрыл лицо.

– Меня ранили! Я смертельно ранен!

По булыжнику застучал каменный град. Сержант-египтянин, выпустив из руки винтовку, затряс окровавленной головой. Солдаты подались назад, оглядываясь в поисках укрытия. Толпа приблизилась еще на пару шагов, кто-то подобрал упавшую винтовку, прицелился в аль-Фарука и нажал курок. Пуля чиркнула майора по виску, тот пошатнулся и опустился на землю. Его подчиненные тут же обратились в беспорядочное бегство. Райдер подхватил Ле Блана на руки и бросился к сходням; бельгиец в его объятиях бился, словно избалованный ребенок.

Взбежав на борт парохода, Кортни опустил Ле Блана на палубу и двумя гигантскими прыжками взлетел по трапу на мостик.

– Отдать концы!

В этот момент к борту подкатила первая волна беженцев, половину из которых составляли тщедушные египетские аскеры. Палубы были настолько переполнены пассажирами, что команда не имела ни малейшей возможности подойти к швартовым линям. По пирсу к судну устремились десятки людей, многие прыгали в баржи. Счастливчики, которым удалось занять места законным образом, яростно отталкивали их от бортов; на палубах царила чудовищная неразбериха из человеческих тел.

Высунувшись по пояс из иллюминатора, Сэффрон с интересом наблюдала за происходящим. Райдер подхватил девочку под мышки, вручил старшей сестре и бесцеремонно затолкал обеих в каюту.

– Не вздумайте выйти! – бросил он, громко хлопнув дверью, и схватил висевший на пожарном щите топор.

Судя по доносившимся из вечерней тьмы голосам, толпа на берегу продолжала расти. Палуба перегруженного парохода ходуном ходила под ногами капитана.

– Джок! – отчаянно крикнул Райдер. – Из-за этих скотов мы вот-вот опрокинемся! Нужно отходить!

Вместе с механиком они локтями проложили себе путь через густую массу пассажиров, чтобы ударами топоров перерубить швартовы. Отделившись от пирса, «Ибис» неуверенно закачался на слабой речной волне.

Когда Райдер, вновь поднявшись на мостик, поворотом рычага дал ход пару и судно тронулось с места, стало ясно, насколько тяжелы баржи. Капитан обернулся, чтобы посмотреть на ближайшую: от верхней планки борта до воды оставались жалкие два фута. Кортни решительно направил судно к середине реки.

Вперед «Ибиса» толкал мощный трехцилиндровый двигатель системы Купера – последняя модель, оснащенная промежуточным резервуаром для пара, обеспечивающим более высокое давление, нежели предыдущие образцы. Чтобы провести за собой четыре баржи с их непомерным грузом через пороги и водопады, «Ибису» потребуется вся его мощь. Катер начал набирать скорость; носы барж вздымали фонтаны воды, временами перехлестывавшей через борт. Послышались отчаянные крики пассажиров, и капитану пришлось сбросить давление пара. «Ибис» вошел в фарватер, получив достаточно широкое пространство для маневра – хотя боковая волна усилила качку.

Райдер еще раз сократил подачу пара в цилиндры; отдав караван на волю течения, буксировочные тросы, соединяющие баржи, провисли. Минута-другая, и нос первой тяжело ударил в корму «Ибиса». Пароход вздрогнул.

– Рубите их! – дрожащим от ужаса голосом выкрикнул Ле Блан. – Ну же! Иначе мы все пойдем ко дну!

Но вот последние городские постройки остались позади, и суда подхватил величественный поток двух слившихся воедино рек. Скоро капитан понял: чтобы баржи покорно следовали за буксиром, необходимо бросить якорь – течение само выстроит караван в должном порядке. Кроме того, Райдер намеревался высадить на берег безбилетных пассажиров: в противном случае баржи ни за что не преодолеют пороги Шаблука. Даже если им удастся уцелеть в бешеных водоворотах, люди вряд ли выдержат: значительная часть пути проходит через адское пекло пустыни, которую местные жители называют «Матерь камней». Поскольку пароход еще находился под прикрытием артиллерии генерала Гордона, Райдер отдал приказ бросить самый тяжелый из якорей.

– Лодки дервишей! Справа! – закричал Башит.

Оглянувшись, Кортни увидел целую флотилию, беззвучно приближавшуюся из темноты со стороны Омдурмана: фелуки, небольшие баркасы и одномачтовые ялики с треугольным парусом. Рядом с капитаном на треноге был закреплен прожектор с лампой в десять тысяч свечей. Райдер направил его ослепительный луч на призрачную армаду: суденышки переполняли вооруженные ансары. По-видимому, дервиши разгадали планы беженцев и заблаговременно устроили засаду. Когда до «Ибиса» фелукам оставалось преодолеть не более шестидесяти ярдов, из глоток ансаров вырвался торжествующий клич; над головами воинов Аллаха засверкали обоюдоострые сабли. Блеск стали наполнил пассажиров парохода леденящим ужасом.

– Все по бортам! – зычно распорядился Райдер. – Приготовиться к бою!

Команда «Ибиса» бросилась исполнять уже привычный приказ. Верховья Нила всегда считались небезопасным местом: жившие там племена отличались необузданной свирепостью. Но сейчас на пути людей Кортни плечом к плечу стояла объятая страхом толпа. На палубе началась давка. Несколько потерявших равновесие пассажиров оказались за бортом. С воплями отчаяния несчастные размахивали руками, пока воды реки не сомкнулись над ними. Молодая женщина, прижимавшая к груди новорожденное дитя, оступилась и упала с палубы, пытаясь удержать ребенка на поверхности воды, но через пару мгновений обоих затянуло прямо под гребной винт парохода.

Попытки спасти кого-либо не имели ни малейшего смысла. Не оставалось даже времени бросить якорь: ансары уже карабкались по низким бортам переполненных людьми барж. С дикой яростью дервиши размахивали саблями, чтобы очистить от беженцев хотя бы кусочек палубы. Баржи заходили ходуном; взметая фонтаны брызг, падали в воду окровавленные тела.

Новый отряд нападавших обогнул пароход с левого борта. Райдер не решился поднять давление пара: от резкого рывка нос ближайшей баржи ушел бы под воду, а это грозило увлечь в пучину и сам буксир. Уйти от схватки Кортни не мог, оставалось вступить в бой.

Джок Маккрамп с Башитом раздавали матросам ружья. Некоторые из взошедших с пассажирами на пароход аскеров захватили с собой карабины и теперь плечом к плечу с командой выстраивались вдоль бортов «Ибиса». Райдер повел лучом прожектора по сторонам: лица ансаров выражали неумолимую жестокость. Дервиши походили на посланцев ада.

– Целься! – громовым голосом крикнул капитан. – Залпом – огонь!

На фелуки обрушился град свинца. Райдер успел заметить, как один из ансаров выронил саблю и рухнул в реку. Вода вокруг его наполовину снесенного черепа окрасилась кровью. На столь близком расстоянии пуля весом четыреста пятьдесят гран^[6] не оставляла шанса выжить.

– Заряжай!

Сухо щелкнули затворы, по палубе с медным перестуком запрыгали пустые гильзы.

– Залпом – огонь!

Не успели дервиши оправиться, как фелуки накрыла еще одна смертоносная волна.

В следующую минуту среди воплей и стонов пассажиров Райдер разобрал уверенный голос Дэвида Бенбрука:

– Я с вами, мистер Кортни!

Держа у груди охотничье ружье, консул высился на крыше капитанской рубки. Рядом с отцом, сжимая в каждой руке по револьверу, стояла Ребекка. За их спинами виднелись девочки, готовые в нужный момент протянуть стрелкам заряженное оружие. Бледные личики Сэффрон и Эмбер были исполнены решимости. Похоже, семейство ничуть не поддалось царившей на борту панике. Выдержка Бенбруков привела Райдера в восхищение.

Дулом ружья консул указал капитану на противоположный борт, и Кортни краем глаза увидел приближавшиеся к «Ибису» лодки дервишей. Было совершенно ясно, что защищавшая правый борт команда не успеет встретить новую опасность. Но в любом случае один фланг все равно оказался бы оголенным. Райдер не успел отдать приказ, как инициативу взял на себя Бенбрук. Приложив двустволку к плечу и направив ее на ближайший баркас, консул нажал оба курка сразу. Заряд крупной дроби в сложившихся условиях более губителен, нежели пуля-одиночка. Пятеро или шестеро из сидевших в баркасе ансаров забились в предсмертных судорогах, несколько их товарищей свалились за борт.

Пока Эмбер перезаряжала ружье, Сэффрон вложила в руку отца другое. Ребекка вела по фелуке прицельный огонь из револьверов. Отдача при каждом выстреле была такой, что руку девушки подбрасывало выше головы, но результаты стрельбы впечатляли. Бенбрук вновь поднял ружье. Осыпаемые градом дроби и пуль, капитаны баркаса и фелуки решили не искушать судьбу и развернули свои суденышки носом к течению.

– Отлично, Дэвид! – захохотал Райдер. – Вы, юные леди, настоящие героини!

Отказавшись преследовать столь опасную жертву, дервиши сосредоточили свои усилия на беззащитных баржах. Пассажиров ждала страшная участь. На одной из барж люди под натиском ансаров попятились к корме; центр тяжести плоскодонки сместился, и она перевернулась. Явив на пару минут свое поросшее водорослями днище ночному светилу, баржа пошла ко дну.

«Ибис» ощутил чудовищной силы рывок: так встает на дыбы заартачившийся конь. Буксирный канат представлял собой три туго переплетенных пеньковых троса, и порвать его было делом немыслимым. Корму парохода неудержимо потянуло вниз, под воду.

Швырнув свое оружие кому-то из членов команды, Райдер подхватил тяжелый топор и по круто накренившейся палубе с трудом двинулся к корме. Вода доходила ему до колена, еще немного, и потоки хлынут в машинное отделение, зальют топку котла. Стараясь не терять равновесия, капитан ухватился за буксирный канат – в ногу человека толщиной, натянутый как струна.

Хотя топор опустился на пеньковые тросы со всего размаха, лезвие рассекло не более десятка набухших в воде прядей. Новый удар увеличил число еще на десяток. Райдер бил до тех пор, пока канат, несущий на себе вес затонувшей баржи и тягу винта, не заходил из стороны в сторону. Через мгновение последние пряди со звуком выстрела лопнули; Кортни инстинктивно отпрыгнул – иначе ушедший под воду конец перебил бы ему ноги.

Палуба вновь обретшего свободу «Ибиса» выровнялась. Пароход словно встряхнулся, подобно спаниелю, выбравшемуся на берег с уткой в зубах. Бешено вращавшиеся лопасти винта послали судно вперед. От внезапного рывка Сэффрон пошатнулась и упала с крыши капитанской рубки. Ребекка попыталась подхватить сестру, но девочка выскользнула из ее пальцев. Еще немного, и головка ее со всего маху ударилась бы о стальное покрытие палубы. Трагедию предотвратил Райдер: выпустив из руки топор, он поднырнул под малышку и принял ее в свои объятия.

– Эй, Сэффи, ты все-таки не птичка!

Прижимая к груди драгоценную ношу, капитан зашагал к мостику. Не слушая протестов Сэффрон, он бесцеремонно сунул девочку в руки онемевшей от ужаса Назиры, встал к рулевому колесу и поднял задвижку, открывая путь пару. В звездное небо ударила высокая раскаленная струя. «Ибис» стремительно набирал скорость, у парохода его класса достигавшую двадцати узлов. По крутой дуге капитан развернул судно на сто восемьдесят градусов и направил в самую гущу баркасов неприятеля.

– Что вы собираетесь предпринять? – забросив двустволку за плечо, спросил Бенбрук. – Выловить этих пловцов?

– Нет, – ухмыльнулся Райдер. – Я намерен не сократить, а увеличить их число.

Носовую часть «Ибиса» покрывали стальные листы толщиной не менее полудюйма: металл защищал корпус от ударов о скалы водопадов.

– Иду на таран, – предупредил Райдер консула. – Скажите дочерям – будет сильный толчок, пусть крепко держатся за поручни.

Лодки дервишей, кружившие возле трех барж, напоминали стаю гиен вокруг мертвого слона. Кортни хорошо видел, как ансары распутывают узлы связывавших баржи тросов, явно надеясь оттащить плоскодонки на мелководье, где уже никто не помешает воинам Аллаха свершить долгожданную расправу над пленниками. Другие бандиты ударами клинков добивали тех, кто, упав в воду, продолжал цепляться за борта. Свет прожектора делал картину до жути отчетливой: воды Нила походили на сок тутовых ягод, с палуб в реку текли ручейки крови.

– Грязные убийцы, – прошептала Ребекка и обернулась к Назире. – Уведи девочек в каюту, им не следует смотреть на это.

Старшая сестра прекрасно знала, что ее просьба невыполнима. Назира просто не могла сдвинуть своих подопечных с места. В глазах Сэффрон и Эмбер светился недетский ужас.

Перевернувшаяся баржа еще держалась на плаву, однако нос ее все глубже уходил под воду. Внезапно корма плоскодонки резко поднялась, а затем без единого всплеска скрылась в пучине. Райдер направил пароход в сторону трех фелук, прилепившихся к борту ближайшей из оставшихся барж. Ансары были столь заняты кровавым ремеслом, что на маневр «Ибиса» не обратили ни малейшего внимания. В последний момент капитан одной из фелук поднял голову и издал предупреждающий возглас. Головорезы на борту баржи засуетились, кто-то успел прыгнуть назад, в фелуку.

Удар обшитого сталью носа оказался рассчитан столь точно, что деревянные суденышки разнесло на доски. Хотя пароход не избежал столкновения и с самой баржей, носовая часть его лишь чиркнула по ее борту.

Глядя на искаженные страхом лица пассажиров, Райдер мрачно слушал их мольбы о помощи. Выбор был прост: либо спасти кого-то, либо пожертвовать всеми. Недрогнувшей рукой он развернул пароход и послал его в гущу неприятельских лодок, сгрудившихся вокруг второй баржи.

На этот раз ансары ждали атаки. «Ибис» мчался на всех парах, луч его прожектора слепил противника. Те из дервишей, кому явно отказало мужество, прыгали в воду. Плавать умели лишь единицы, но и их влекли ко дну тяжелые доспехи. На полной скорости пароход врезался в первую фелуку, буквально раскроив ее пополам. Путь дальше преграждал корпус вместительного яла длиной не меньше «Ибиса». Нос парохода увяз в прочной древесине, от удара ял качнулся, и почти вся его команда очутилась за бортом.

Райдер переложил румпель, дал задний ход и быстрым взглядом окинул место сражения. Лодки дервишей успели подобрать нападавших и теперь, подняв паруса, спешили укрыться от яростного «Ибиса» в тени западного берега. Буксирные тросы, соединявшие баржи, были перерезаны; течением реки плоскодонки медленно сносило туда же, на запад. Поведя прожектором, Кортни увидел, что на том берегу собралась жаждавшая крови толпа ансаров. В голову пришла мысль: не удастся ли выловить из воды какой-нибудь трос?

Когда пароход повернулся носом к баржам, Райдер рассмотрел, что одна из них, груженная древесным углем для котла, двигалась куда медленнее, чем две ее соседки. Палубы их были завалены окровавленными трупами и телами раненых пассажиров, под лучом прожектора поблескивали багровые лужи. Обе плоскодонки уже покачивались на мелководье и стали недостижимы.

Каждую заводь, каждый поворот реки Райдер знал так же хорошо, как пылкий любовник знает изгибы тела своей возлюбленной. Сузив глаза, капитан быстро прикинул порядок смены румбов и сравнительную скорость судов. От осознания, что спасти все три баржи не удастся, в душе похолодело. Так и не сбросив скорости, «Ибис» несся вниз по течению, но смысла в этом не было никакого. Вот заскребло по песку дно первой баржи, а потом и второй. С берега бросились десятка три дервишей и побрели к ним по грудь в воде. Закусив от бессилия губу, Кортни смотрел, как бандиты взбираются на палубы, чтобы закончить свою жуткую работу. Приказ открыть стрельбу по толпе на берегу результатов не дал: на таком расстоянии ружейные пули теряли убойную силу.

Глаза Райдера невольно устремились на баржу с древесным углем. Если не терять времени даром, ее еще можно догнать. Поддав пару, «Ибис» рванулся на перехват. Топливо для котла имело первостепенную важность. С углем пароход мог достичь первых порогов, не приставая к берегу для заготовки древесины. Капитан приказал Джоку Маккрампу держать наготове буксирный канат. Теперь оставалось, осторожно подведя «Ибис» вплотную к барже, на холостом ходу удерживать судно у ее борта до тех пор, пока механик со своими подчиненными не закрепит новый трос.

– Торопись, Джок! – прокричал Райдер. – Винт вот-вот ударится о дно!

В эту секунду что-то заставило его обернуться. Теперь «Ибис» был на ружейный выстрел от западного берега. Сгустившуюся над ним ночную тьму разорвали яркие вспышки: дервиши открыли огонь. В поручень мостика ударила пуля и рикошетом прошла так близко от уха Райдера, что тот инстинктивно пригнул голову. Смущенный этим невольным движением, он повернулся к Ребекке и отрывисто бросил:

– Немедленно уведите сестер в каюту и оставайтесь там, пока я не разрешу вам выйти.

Ребекка знала: когда Кортни говорит таким тоном, с ним лучше не спорить. Схватив девочек за руки, она решительно потащила их за собой. Благоразумная Назира возглавила шествие.

Райдер медленно повел лучом прожектора по берегу: если это и не испугает ансаров, то, во всяком случае, позволит команде «Ибиса» ответить на их огонь. Хотя Джока Маккрампа никогда не приходилось подгонять, до момента, когда прозвучал его бодрый голос, прошла, наверное, вечность.

– Готово, капитан!

Кортни подал пароход чуть назад с таким расчетом, чтобы через образовавшуюся между судами щель люди механика смогли перепрыгнуть на борт «Ибиса». Как только последний из них ступил на палубу, Райдер скомандовал:

– Отходим!

Заслонка была поднята, пар устремился по трубам, и пароход тронулся с места. Баржа следовала за ним, как послушный пес на поводке у хозяина. «Ибис» уже почти вошел в фарватер, когда ночную тишину разорвал резкий вой и над мостиком пронесся мощный порыв ветра, сорвав с головы капитана шляпу. Мгновение спустя прозвучал безошибочный звук артиллерийского выстрела.

– Ага! Они подтащили пушки, – спокойно заметил Дэвид Бенбрук. – Странно только, почему для этого им потребовалось столько времени?

Капитан тут же погасил прожектор.

– Боялись попасть в собственные лодки. – Последние слова утонули в грохоте второго выстрела. – Но пока нам везет.

Хотя заслонка была открыта полностью, вес груженной углем баржи уменьшил скорость по крайней мере на три узла.

– Вы правы, однако ничто не мешает им стрелять прямой наводкой, – сказал консул. – Что тогда?

– Будет и прямая наводка, не сомневайтесь. – Райдер взглянул на луну: как назло, в чистом небе ярко сияли звезды, местность вокруг реки походила на театральную декорацию. В серебристой речной глади «Ибис» представлялся мрачным гранитным утесом.

Очередной пушечный снаряд упал так близко, что мостик окатило водой, одежда стоявших на нем мужчин промокла. Разрывы за кормой участились: дервиши выкатили на берег новые орудия, и теперь «Ибис» оказался под перекрестным огнем.

– Джок, если мы не хотим превратиться в неподвижную мишень, придется обрезать буксир! – прокричал Райдер механику.

– Понял вас, капитан! Я ждал этого приказа! – Подхватив топор, Маккрамп зашагал на корму.

Конной упряжкой дервиши доставили к берегу еще одну пушку, причем лошади остановились чуть впереди двигавшегося по середине реки катера. Ни Кортни, ни Бенбрук понятия не имели, что командовал расчетом ансар, которому консул дал прозвище Рехнувшийся Бедуин.

Спешившись, Рехнувшийся Бедуин пролаял подчиненным приказ снять орудие с передка. Второй и третий номера расчета опустили тяжелые станины на податливую почву. Командир пушки ощущал необыкновенный подъем: впервые ему предстояло поразить такую завидную цель – пароход проклятых ференгов! К тому же «Ибис» был обращен к берегу беззащитным бортом, откуда слышались перепуганные вопли пассажиров и отрывистые распоряжения капитана на варварском языке неверных.

С помощью деревянного шеста, засунутого в жерло пушки, Рехнувшийся Бедуин направил ее ствол на судно, покрутил колесо вертикальной наводки, сквозь открытую казенную часть удовлетворенно посмотрел на цель и прорычал:

– Во имя Аллаха – заряжай!

Двое ансаров подтащили деревянный ящик и сорвали с него крышку – четыре стальные головки угрожающе блеснули. Наводчик-самоучка не постиг еще секретов стрельбы на упреждение. Убежденный, что это придаст разрыву максимальную убойную силу, он поставил регулировочный винт взрывателя в крайнее правое положение. От берега «Ибис» отделяло не более трехсот ярдов. Взрыватель был установлен на две тысячи.

– Во имя Всевышнего! Приступим!

– Во имя Всевышнего! – пробормотал второй номер, отводя планку затвора.

– Во имя Всевышнего! – Третий номер с лязгом дослал снаряд в магазин, и напарник тут же хлопнул затвором.

– Аллах велик! – сквозь зубы произнес Рехнувшийся, склонясь к прицелу и вращая колесико горизонтальной наводки – так, чтобы дуло орудия смотрело в основание трубы парохода. Затем подхватил с земли спусковой шнур и отступил на пару шагов. – Аллах всемогущ!

– Нет Бога, кроме Аллаха! – поддержал командира хор голосов.

– Да пребудут Мухаммед и Махди – его пророки – во веки веков!

Он резко дернул шнур. Пушка подпрыгнула. Звук выстрела оглушил орудийную прислугу, поднявшаяся пыль запорошила ансарам глаза.

Снаряд прошил «Ибис» насквозь на два фута выше ватерлинии с легкостью стилета, пронзающего человеческую плоть. Взрыватель, установленный на две тысячи ярдов, не сработал.

Окажись пробоина тремя дюймами выше или ниже, она не причинила бы особого ущерба – во всяком случае, такого, с каким за несколько часов не справился бы Джок Маккрамп. Но судьба распорядилась иначе. Артиллерийский снаряд перебил трубу главного паропровода. Из отверстия с рваными краями под давлением триста фунтов на квадратный дюйм вырвалась раскаленная белая струя, вдвое превосходящая температуру кипения воды, и сбила с ног кочегара – тот как раз собирался бросить в топку очередную порцию угля. В пекле кочегарки на несчастном была лишь набедренная повязка. Пар безжалостно содрал с тела кожу и мышцы. В жуткой агонии мужчина не успел издать и звука: рот его раскрылся, ноги нелепо подвернулись, и матрос рухнул, потеряв человеческий облик.

Машинное отделение заполнили клубы густого пара. Вырываясь сквозь вентиляционные шахты наверх, он окутал судно непроницаемым облаком. Двигатель смолк, и «Ибис» безвольно заскользил по течению. Орудийный расчет Рехнувшегося ликовал. Из деревянного ящика тут же извлекли второй снаряд – хотя цель теперь скрывала плотная завеса. Другие пушки продолжали вести с берега огонь, вода вокруг «Ибиса» вскипала, однако новых повреждений пароход не получил.

В момент, когда судно прошил снаряд, Маккрамп стоял на мостике рядом с Райдером. Схватив из шкафчика возле лебедки пару грубых перчаток и натягивая их на ходу, Джок бросился к трапу, ведущему в машинное отделение. Лицо механика обжег пар, но давление уже упало. Маккрамп сорвал тяжелую парусиновую занавеску, прикрывавшую вход, и прокричал:

– Капитан, заверните меня поплотнее!

Кортни мгновенно понял, что намеревался сделать его помощник, тщательно расправил полотно и обмотал им Джока с головы до ног, оставив свободными только руки.

– Банку с тавотом! – глухо прозвучало из-под парусины.

Райдер, сняв ее с полки, принялся пригоршнями наносить жирную темно-коричневую массу на голые предплечья и локти механика.

– Хватит. – Маккрамп дернул головой, скидывая угол ткани, набрал в легкие побольше воздуха и, вновь укрывшись парусиной, нырнул вниз по трапу. Глаза непроизвольно закрылись. Под действием горячего пара густая смазка, покрывавшая его руки, разжижилась и крупными каплями стекала на металлические ступени.

Свободно ориентироваться в тесном пространстве машинного отделения Джок сумел бы и с закрытыми глазами. Едва касаясь перчатками механизмов, он ловко продвигался вдоль трубы паропровода. От рева, с которым из пробоины вырывалась горячая струя, барабанные перепонки готовы были лопнуть. Нестерпимым жаром жгло локти. «Вот так чувствует себя брошенный в кипяток морской рак», – подумал Маккрамп, едва сдержав стон боли. Споткнувшись о тело кочегара, Джок умудрился не упасть и вновь нащупал пальцами паропровод. Толстая труба была запеленута в несколько слоев асбеста, предотвращавшего потери тепла. Скользя рукой по шероховатой поверхности, механик добрался до клапана, контролирующего подачу пара, и принялся бешено вращать вентиль. В ту же секунду рев стал на октаву выше, затем послышалось отвратительное шипение, и мгновение спустя все стихло. Клапан был перекрыт.

Выдавить слезу из Джока Маккрампа могла лишь пытка, однако, когда механик заставил себя подняться по трапу, грудь его содрогалась в рыданиях. Ступив неверными ногами на палубу, Джок покачнулся и, если бы Райдер не поддержал смельчака, наверняка бы рухнул. Капитан, с ужасом глядя на свисавшие с локтей Джока лохмотья кожи, потянулся к банке тавота, чтобы хоть чем-то смазать чудовищные раны, но тут к трапу приблизилась Ребекка.

– Это дело женщины, мистер Кортни. Займитесь вашим судном, а механика предоставьте мне.

Она зажгла керосиновый фонарь и в его свете, поджав губы, внимательно осмотрела обожженные локти Маккрампа. Затем, поставив фонарь на палубу, начала обрабатывать раны. Прикосновения Ребекки были нежными, почти неосязаемыми.

– Господь еще воздаст тебе, Джок, за спасение моего «Ибиса», – проговорил Райдер. – Дервиши не оставляют нас в покое.

Как бы подтверждая его слова, еще один посланец Рехнувшегося Бедуина взметнул фонтан воды из-под днища парохода.

– Интересно, насколько серьезны повреждения? – спросил Кортни, обращаясь неизвестно к кому. – Сумеем мы запустить второй двигатель и выйти из-под обстрела?

– Я н-н-ничего толком не успел рассмотреть т-т-там, внизу. – Язык плохо повиновался Джоку. – Но похоже, давление пара не выше, чем в попке девственницы. – Механик бросил взгляд на Ребекку и ухмыльнулся. – Вы уж меня извините, мэм.

Лицо Ребекки вспыхнуло, пальцы дрогнули, и обожженный застонал от боли.

– Ради бога, простите, мистер Маккрамп!

– Ничего, милая, ничего. – Он скрипнул зубами. – Не обращайте внимания. Может, капитан, мне удастся пропустить пар к цилиндрам в обход. Все зависит от того, сильно ли разбит котел. Но и в лучшем случае сомневаюсь, чтобы давление превысило десяток фунтов на дюйм.

Райдер оглянулся, осматривая местность. Вниз по течению, на расстоянии не более кабельтова, темнел массив острова Тути, к которому катер медленно дрейфовал, абсолютно беззащитный под огнем дервишей. Недостаток меткости ансары восполняли обилием выпущенных снарядов – при таком их количестве очередное попадание, пусть даже и случайное, было неизбежно.

Несколько мгновений капитан внимательно изучал неясные очертания острова.

– Течение сносит нас к Тути, – медленно проговорил он. – Если чуть дальше удастся встать на якорь, остров прикроет от обстрела. – Пробираясь между взволнованными пассажирами, он крикнул Башиту и его напарнику Абу Сину: – Расчистите палубу и будьте готовы по моей команде бросить якорь!

Мужчины растолкали обескураженных беженцев, освобождая себе место для работы. Башит снял с лапы тяжелого якоря бухту троса, Абу Син держал в руке молоток, готовый в нужный момент выбить клин, блокирующий цепь.

Кортни вновь оглянулся на берег, где то и дело вспыхивали звездочки артиллерийских выстрелов. Увлекаемый водным потоком, «Ибис» через пару минут оказался в восточной части острова, так что снаряды дервишей были ему уже не страшны.

– Якорь! – Райдер взмахнул рукой, и ударом молотка Абу Син освободил цепь.

Раздался громкий всплеск, сопровождаемый грохотом металла. Когда якорь лег на дно, Абу Син вновь забил клин. Пароход вместе с баржей развернуло носом против течения. Пушечная канонада смолкла: теперь ансары не видели свою цель.

Джока Маккрампа капитан нашел в каюте на узкой койке в окружении дочерей консула и озабоченно спросил:

– Как самочувствие?

– Неплохо, кэп. – Механик поднял над головой руки. – Эти маленькие леди славно над ними потрудились.

Ребекка перевязала его полосками, на которые ее сестры разорвали тонкую простыню, из того же материала была сделана болтавшаяся на шее Джока лямка. Сейчас, стоя у крошечной плиты за переборкой, девушка заваривала Маккрампу чай. Джок улыбнулся:

– Дома я терпеть его не мог. Поэтому в конце концов и сбежал.

– Не хочется отвлекать тебя от приятных мыслей, дружище, но, может, ты взглянешь на двигатель?

– Дьявол, я только начал погружаться в блаженство! – буркнул механик, поднимаясь с койки.

– Я принесу вам туда кружку с чаем, мистер Маккрамп, – трогательным голоском пропела Эмбер.

– А я – вам, Райдер, – добавила Сэффрон.

Мужчины покинули каюту. Башит и Абу Син уже вынесли из машинного отделения труп кочегара, и теперь, при свете двух керосиновых ламп, капитан вместе с механиком могли оценить нанесенный катеру ущерб. Расхаживая вокруг двигателя, Джок покусывал губы, чтобы не выдать охватившее его облегчение.

– Подонки! Гореть им в аду! – бормотал он. – Сотворить такое с бедняжкой «купером»!

К счастью, снаряд пробил только паропровод – ни цилиндры, ни кожух не пострадали.

– Что ж, без моего верстака в Хартуме залатать трубу не удастся. Думаю, смогу соорудить из каких-нибудь кусков обходную линию и пустить пар к цилиндрам. Но имейте в виду, Райдер, рекорда скорости наша старушка уже не поставит, – качнул головой Джок. – Вам тоже предстоит грязная работенка, капитан.

– Не мне одному. Сейчас отправлю Башита, пусть гонит всех безбилетных пассажиров на баржу. Это уменьшит осадку и придаст большую маневренность, да и команде станет проще.

Пока часть беженцев перебиралась на баржу, Кортни вместе с механиком приступили к починке. Стараясь работать быстро, но аккуратно, они стравили из котла остатки пара, выгребли тлевшие на колосниках угли. Когда с этим было покончено, настал черед заняться обходной линией. Предстояло тщательно вымерить ее длину, нарезать ножовкой необходимые куски трубы, зажать каждый в стареньких тисках и нанести в местах соединений резьбу. Для большей герметичности резьба прокладывалась асбестовой нитью. Колена трубы Джок гнул на тех же тисках. Результатом объединенных усилий стало невзрачное подобие паропровода.

Работа заняла всю ночь. Когда Маккрамп объявил, что линию можно испытать в деле, за иллюминатором робко брезжил рассвет. Примерно час ушел на то, чтобы разжечь топку и нагреть воду. Но вот стрелка манометра пересекла красную черту, и Джок осторожно повернул вентиль запорного клапана. Потирая перепачканные маслом, исцарапанные руки, Кортни затаил дыхание. Оба не сводили глаз с циферблата второго манометра. Стоило задрожать и его стрелке, как механик тут же перевел взгляд на колена обходной линии. Выдержат?

– Всё в норме! – Расплывшись в улыбке, он протянул забинтованную руку к главной заслонке.

С низким шипением пар ударил в головки поршней, и те размеренно заходили в своих цилиндрах; тяги сгибались и разгибались, напоминая ноги марширующего солдата; провернулась и начала вращаться винтовая ось.

– Давление растет, – заметил Джок. – И все же я не рискнул бы открыть заслонку полностью. Будем довольствоваться тем, что имеем, капитан. Да и за это не мешает поблагодарить Бога – вместе с вашим покорным слугой!

– Ты кудесник, Джок. Твоя мать, наверное, всегда гордилась своим сыном. – Райдер рассмеялся и тыльной стороной ладони смахнул со лба пот, оставив на коже коричневую полоску тавота. – Я подниму якорь и заставлю «купера» показать, на что он способен.

Капитан двинулся к трапу. Абу Син ждал его на палубе возле паровой лебедки.

Цепь с лязгом начала наматываться на барабан. Когда лапы якоря высвободились из донного песка, «Ибис» дрогнул, и Райдер еще на дюйм приоткрыл заслонку. Пароход реагировал на это крайне неохотно, нос его едва преодолевал сопротивление потока, скорость которого не превышала четырех узлов. В груди Кортни шевельнулось разочарование. Он обернулся, бросил взгляд на баржу. Глубоко осевшая под грузом угля и людей плоскодонка повиновалась буксиру с упрямством местного ишака. На обращенных к Райдеру лицах беженцев читалась обреченность.

«Господи, – подумал он, – что мне мешает перерубить канат и оставить их на милость Махди?» Прогнать искушение удалось с трудом. Капитан повернулся к Бенбруку – бесшумно поднявшись на мостик, тот уже минут пять стоял рядом.

– Пороги Шаблука нам не пройти. Скорость реки в каменной теснине составляет около десяти узлов. С двигателем, который работает вполовину своей мощности, «Ибис» просто не удержится на поверхности. Поток либо перевернет нас, либо разобьет о скалы.

– Есть какой-то другой выбор?

– Довольно убогий: возвратиться в Хартум.

Консул встревожился:

– А мои девочки? Неужели они вновь окажутся в этой чертовой мышеловке? Как долго продержится там Гордон?

– Будем надеяться, что за это время Джок отладит двигатель, тогда предпримем вторую попытку. Но сейчас наш единственный шанс – вернуться на пристань.

Райдер развернул судно и направил его к восточному берегу, стараясь не выходить из-под прикрытия острова, и не успел «Ибис» преодолеть и половины пути, как над рекой опять зазвучали резкие звуки пушечных выстрелов. Но артиллеристы Рехнувшегося Бедуина не могли поразить маленький пароход, отделенный от них пространством в целую милю, – разве что благодаря прямому вмешательству Аллаха. Однако в тот день молитвы ансаров остались неуслышанными. «Ибису» удалось достичь середины реки, свернуть к югу – к городу – и войти в устье канала.

Полдюжины фелук ринулись было от западного берега наперерез, но солнце стояло уже высоко. Пушки генерала Гордона повели яростный и устрашающе точный обстрел флотилии неприятеля. На глазах Райдера прямыми попаданиями разнесло в щепы четыре ялика: желтые клубы сгоревшего лиддита вознесли к небу оторванные головы, руки и ноги ансаров. Это зрелище несколько охладило пыл нападавших, и почти все лодки повернули назад.

Лишь три фелуки не оставили своих попыток перехватить «Ибис» – наперекор сильному южному ветру и встречному течению. Две из них поток неудержимо сносил вниз, зато третья упрямо приближалась к носу парохода. Хвала Господу, Райдер успел подготовиться к встрече с противником. Под правым фальшбортом на корточках прятались Башит и Абу Син.

– Подпустите их поближе! – предупредил их с мостика капитан и, выждав момент, крикнул: – Давай!

Вскочив, оба направили на сидевших в фелуке ансаров медные брандспойты, которыми заканчивались два рукава, тянувшиеся из люка машинного отделения. В следующую секунду из брандспойтов под давлением ударила струя пара. Раскрытые в готовности издать грозный воинственный клич глотки ансаров исторгли вопль ужаса и боли. Раскаленный пар срывал с лиц кожу, проникал под одежду, отчего тела вздувались пузырями. Нос фелуки со всего маху ударился о стальной борт «Ибиса», от чудовищного толчка сломалась и рухнула в воду деревянная мачта. Суденышко потеряло управление, и течением реки его понесло прямо под тяжелую баржу. Ничего этого ослепшие ансары не видели. Баржа накрыла хрупкую фелуку, и все было кончено. На поверхности воды не появилось ни одной головы.

– Каждому – свое, – с удовлетворением истинного философа прошептал Райдер и вымученно улыбнулся Ребекке: – Простите меня, что я лишаю вас удобной каюты. Эту ночь вам придется провести в собственной постели, в особняке господина консула.

– Обещаю стоически выдержать очередное испытание, мистер Кортни.

По губам Ребекки скользнула улыбка, такая же неуверенная, как и у него. Мужчина поразился, насколько свежей и очаровательной выглядела девушка на краю этой разверзшейся преисподней.

* * *

Стоя на верхней ступени лестницы, ведущей к пристани, Чарльз Гордон следил, как «Ибис» швартуется у пирса. Даже с капитанского мостика Райдер видел: холодное, неулыбчивое лицо генерала было лишено и тени сочувствия. Когда пароход пришвартовался, Гордон исчез.

Изможденных и понурых пассажиров приветствовал на берегу майор аль-Фарук. С белой повязкой на голове, он пристально всматривался в лица солдат, которым не хватило мужества остаться рядом с командиром. Каждого проходившего мимо дезертира майор наотмашь бил тяжелым хлыстом. За сходнями отступников хватали аскеры и тут же надевали на них кандалы.

Позже, во второй половине дня, когда Райдера вызвали в кабинет генерала, Гордон держался на редкость отстраненно. Он без единого вопроса выслушал рассказ капитана, как бы осуждая его своим молчанием. Затем безразлично кивнул:

– Я сам виноват. Возложил на ваши плечи слишком большую ответственность. В конце концов, вы же не солдат – всего лишь маркитант. – В его голосе звучало презрение.

Райдер чуть было не дал волю своему возмущению, но в этот момент во дворе консульского особняка раздался ружейный залп. Капитан невольно повернулся к окну.

– Это аль-Фарук разбирается с дезертирами, – пояснил неподвижно сидевший в кресле Гордон.

За окном с десяток солдат небрежно опирались на свои ружья. У высокой стены, окружавшей двор, в нелепых позах лежало несколько трупов; руки мертвецов были связаны за спиной, лица скрыты под грязными повязками; на груди каждого расплывалось кровавое пятно. Перед строем, сжимая правой рукой револьвер, расхаживал майор аль-Фарук. У тела, которое еще содрогалось в предсмертной конвульсии, он остановился, приложил к голове раненого пистолет и нажал спусковой крючок. Обойдя строй, майор кивнул второму отделению: те сноровисто уложили трупы в поджидавшую рядом повозку. Затем из подвала вывели новую группу осужденных и расставили вдоль стены. Пока сержант завязывал им глаза, солдаты первого отделения встали на изготовку.

– Надеюсь, генерал, дочерей консула предупредили о казни? – с горечью спросил Кортни. – Подобного зрелища молодым леди лучше не видеть.

– Я посоветовал Бенбруку держать детей подальше от окон. Такая забота о чувствительных девочках делает вам честь, мистер Кортни. Но вы оказали бы семейству куда большую услугу, доставив его в безопасное место.

– Не сомневайтесь, генерал, так и будет – как только я починю двигатель.

– Боюсь, на это не остается времени, сэр. Пару часов назад весьма надежный источник известил меня: эмир Осман Аталан уже ведет сюда своих людей, которые вольются в отряды Махди.

Гордон резким жестом выбросил вперед руку, указывая на видневшийся за окном противоположный берег Нила, где просматривались строения Омдурмана.

Райдер не смог скрыть охватившей его тревоги. Если в осаде города примет участие пресловутый Осман Аталан, обстановка здесь изменится далеко не в лучшую сторону. Любая попытка оставить Хартум обрекалась на неудачу.

Новый ружейный залп подчеркнул мрачность ситуации. В наступившей затем тишине Кортни услышал мягкие звуки, с которыми падали на землю безжизненные тела.

Эмир Осман Аталан, возлюбленный божественным Махди, находился в пути. Утомительный переход его армии от берегов Красного моря к Хартуму длился уже несколько недель. Неспешная монотонная поступь множества скаковых и вьючных животных раздражала эмира. Колонна, состоявшая из верблюдов, ишаков, рабов, слуг, женщин и детей, растянулась более чем на двадцать лиг^[7]. Во время ночевок лагерь представлял собой огромный палаточный город. Жены эмира следовали в занавешенных паланкинах, каждая на своем верблюде, спали они в собственных шатрах, окруженные десятками прислужниц. В авангарде и арьергарде колонны двигались сорок тысяч воинов.

Алое с черным знамя Аталана позвало на священную войну представителей трех крупнейших племен: хамран, горцев руфар и жителей побережья Красного моря – хадендова. Именно эти несгибаемые защитники веры за предыдущие годы смогли уничтожить две египетские армии. Разгромив у Токара и Эль-Теба превосходящие силы Бекера-паши^[8], они усыпали пустыню человеческими костями, белевшими теперь под лучами солнца. Когда поднимался западный ветер, обитатели Суакина, расположенного в двадцати милях от поля битвы, явственно ощущали тяжелый смрад, исходивший от непогребенных тел.

Эти племена сыграли важную роль и в сражении под Эль-Обейдом, где сложило свои головы семитысячное войско генерала Хикса. Но, будучи цветом мусульманской армии, сейчас, собранные воедино, они, на взгляд Османа Аталана, продвигались вперед поистине черепашьими темпами.

Эмира неодолимо влекла к себе пустыня, околдовывая суровым молчанием бескрайних просторов. Предоставив гигантской колонне самой добираться до города неверных, Аталан вместе с небольшой группой доверенных воинов – аггагиров – устремился вперед.

Мчась верхом на фоне зеленых зарослей, окаймлявших крутую излучину реки Атбара, Осман Аталан казался героем древних сказаний, существом почти мифическим. Голова всадника была непокрыта, длинная коса блестящих черных волос то взлетала, то падала на платок синего шелка, опоясывавший прихотливо расшитую золотом джиббу. Правая рука эмира сжимала ножны широкого меча, лежавшего поперек седла. Эфес его был вырезан из бивня носорога, а на лезвии полуизвлеченного клинка поблескивали золотые нити. Скрытое тонкой тканью джиббы тело обвивали жгуты мышц.

Остановив коня на полном скаку, Аталан выпрыгнул из седла, встал рядом с умным животным и внимательным осмотрел горизонт. Большие черные глаза его обрамляли густые, как у девушки, ресницы, но лицо эмира было лицом воина: исполненные неколебимой решимости черты напоминали неподвижную маску. Солнце и ветры сделали бронзовой его кожу. Да, Осман Аталан мог по праву считать себя истинным сыном пустыни.

Эмира окружили спешившиеся спутники. Давно привыкнув охотиться на самую опасную дичь с одним лишь коротким мечом, все они покрыли себя славой отчаянных храбрецов, вырезанные из того же камня, что и их предводитель. Мужчины ослабили подпруги, отвели коней в тень деревьев, напоили водой из кожаных бурдюков и отсыпали каждому скакуну по полной мере дурры. Сами всадники не испытывали ни жажды, ни голода: суровые условия жизни приучили их к воздержанию.

– Если воин будет часто и помногу пить, он не сможет противостоять зною песков, – учили старейшины племен.

Пока животные отдыхали, аггагиры сняли притороченные к седлам щиты и мечи. Усевшись в кружок под палящими лучами солнца, они принялись править широкие лезвия о жесткую шкуру жирафа, которой были обтянуты их щиты. Более прочного материала в пустыне не существовало: хотя шкуры буйвола или гиппопотама не уступали ему по жесткости, для щитов они не годились – чересчур тяжелы. Округлые и чуть выпуклые, щиты эти были напрочь лишены какого-либо орнамента; единственным украшением служили отметины вражеского клинка или клыков разъяренного зверя. Свое недолгое свободное время аггагиры почти целиком отдавали заботе об оружии – занятию куда более важному, нежели еда и питье.

– Дичь появится завтра, еще до полудня, – сказал Хасан бен Надир, копьеносец эмира. – Если Аллах захочет.

– Хвала Аллаху! – поддержал его хор голосов.

– Мне ни разу не приходилось видеть таких огромных следов буйвола, – проговорил Хасан негромко, боясь вызвать гнев своего повелителя или всемогущих джиннов.

– Этот бык у них за вожака, – согласились остальные. – Нас ждет хорошее развлечение.

Воины уважительно покосились на Аталана. Подперев чисто выбритую щеку, эмир пребывал в глубоких раздумьях.

Тишину нарушал лишь шорох стали о грубую шкуру. Время от времени кто-то пробовал ногтем большого пальца остроту лезвия. Каждый обоюдоострый клинок имел длину около трех с половиной футов и представлял собой почти точную копию тех мечей, которые столетия назад вызвали безмерное уважение сарацин под стенами Акры и Иерусалима. Больше всего ценились клинки, выкованные из золингеновской стали, – они переходили от отца к сыну. Качество металла поражало: лезвие меча, подобно хирургическому скальпелю, легко рассекало подброшенный в воздух тончайший платок – не говоря уже о человеческой плоти. Удар, нанесенный с плеча, разрубал врага до пояса. Рукояти изготавливались из двух кусков мягкой древесины мимозы, обтянутых выделанной кожей слоновьего уха.

Пока аггагиры отдыхали, солнце медленно двигалось по небосклону. Но вот эмир пружинисто поднялся, и воины безмолвно вскочили на ноги, подошли к коням, начали затягивать подпруги. Небольшая кавалькада устремилась по склону холма в просторы саванны, где вдоль русла Атбары раскинули свои плоские кроны акации. Возле довольно глубокого озерка всадники спешились; примерно за час до них на песке оставили свои следы три слона. Утолив жажду, люди с наслаждением бросились в воду. Затем, уже на берегу, покрыли головы и спины жирной донной глиной, которая хорошо предохраняла кожу от лучей солнца и укусов насекомых. Несмотря на испепеляющий зной, отпечатки слоновьих ног были еще влажными. Массивные фигуры животных виднелись у горизонта. Аггагиры взволнованно зашептались. Лишь двумя сложенными вместе ладонями Осман Аталан смог прикрыть округлую вмятину.

– Аллах всеблагий! – с изумлением протянул кто-то. – Этот самец – достойный противник!

– Зверя крупнее я еще не встречал, – сказал Хасан бен Надир. – Вот кто здесь настоящий владыка!

Они наполнили водой кожаные бурдюки, напоили коней и вскочили в седла. В морды слонов дул легкий ветерок, предупреждая животных о малейшей опасности. Аггагиры бесшумной трусцой последовали за ними.

Замерев, головной слон уронил на землю тяжелый ярко-желтый окатыш. Когда воины приблизились, стало видно, что он состоит из полупереваренной коры акации и похожих на крупную гальку плодов пальмы. Над кучкой помета кружили бабочки. Запах был настолько резким, что чей-то конь нервно фыркнул. Его наездник ласково провел рукой по шее лошади, ободряя скакуна.

Кавалькада продолжила путь. Слоны на ходу срывали со стволов акаций полоски коры; раны дерева исходили густым соком, который, высыхая, превращался в драгоценную камедь.

Приподнявшись в стременах, Осман Аталан окинул взглядом местность. На расстоянии примерно мили от них над низкорослой растительностью саванны высилась раскидистая пальма. Хотя ветер почти не ощущался, верхушка ее ходила из стороны в сторону, словно сотрясаемая порывами урагана.

Эмир удовлетворенно кивнул своим попутчикам. Аггагиры улыбались, отлично понимая, что происходит. Один из слонов уперся мощным лбом в похожий на бутылку ствол и всей своей массой раскачивал дерево, будто травинку. На голову его с мягким стуком падали созревшие орехи.

Повинуясь всадникам, кони перешли на шаг. Умные животные уже прониклись азартом погони, инстинкт подсказывал им, что последует дальше; мышцы под мокрыми от пота шкурами возбужденно играли. Внезапно Осман Аталан опустил ладонь на холку своей медово-золотистой кобылы. Чистокровный арабский скакун удивленно повел широкими ноздрями и замер. Звали кобылу Хулумайя – Прохладная Вода – самое ценное, что можно встретить на этой измученной вековой жаждой земле. На шестом году жизни Хулумайя по гибкости не уступала пантере, обладала мягким характером и сердцем львицы. Ни в пылу битвы, ни во время охоты она еще ни разу не подвела своего хозяина.

Лошадь смотрела туда же, куда и всадник. Один из слонов, чуть меньший по размерам, отошел от своих собратьев и улегся под ветвями мимозы. Тень, хотя и не очень густая, размыла его очертания.

Осман взмахнул правой рукой, и группа медленно двинулась вперед; кони ступали осторожно, словно меж их копыт извивался клубок змей. Из густого, пропитанного зноем воздуха возникли силуэты еще двух слонов. Один тряс головой – похоже, его замучили оводы. Бивни животного тускло поблескивали в тени; пораженные их размерами, аггагиры радостно зашептались. Третьего слона почти скрыли заросли колючего кустарника.

Теперь, когда местоположение животных было установлено, Осман Аталан мог рассчитать каждый шаг своих людей. Сначала они нападут на ближайшего, чтобы случайный порыв ветра не спугнул его прежде времени. Стоит слону почуять запах коней, как он тут же подаст сигнал тревоги и вся троица устремится прочь. Едва шевеля губами, эмир отдал краткие распоряжения; долгий опыт подсказывал аггагирам, что каждый из них должен делать.

Описав широкий полукруг, Аталан обогнул мимозу справа и остановил лошадь прямо позади слона. По сравнению с другими жителями саванны – бабуинами или гиенами – слоны видят довольно плохо, но если с трудом различают формы предметов, то малейшее движение фиксируют почти мгновенно.

Приблизиться к огромному животному верхом эмир не посмел. Спешившись, он подоткнул под пояс полы джиббы, чтобы освободить ноги в спускавшихся чуть ниже колена холщовых штанах, затянул ремешки сандалий и вынул из ножен меч. Большой палец левой руки инстинктивно коснулся лезвия. Аталан слизнул с подушечки каплю крови, передал поводья Хасану и на цыпочках двинулся к серому бугру, возвышавшемуся в тени мимозы. Слон ничего не подозревал. Казалось немыслимым, что такого гиганта можно победить с помощью изящного клинка.

Сжимая в правой руке меч, эмир двигался с грацией танцора. Лезвие на ширину ладони от эфеса тоже было обтянуто кожей – чтобы при необходимости усилить хватку левой рукой.

До уха Османа донеслось низкое урчание: слон явно испытывал сытое удовлетворение. Животное плавно покачивало головой, ленивыми взмахами отгоняя надоедливых мух. Пучок жестких волос на кончике хвоста выглядел изрядно поредевшим. Длинные, толщиной едва ли не в ногу человека бивни упирались в твердую землю. Меж них расслабленно свисал морщинистый хобот. Кончиком его слон играл с побелевшей от времени берцовой костью буйвола – то перекатывая ее перед собой, то поднося к ноздрям и принюхиваясь. Похожие манипуляции совершали в древности коптские колдуны, на закате священнодействуя с костяными четками.

Изготовившись к удару, Аталан сжал эфес обеими руками и шагнул вперед. Теперь он мог острием меча коснуться массивного слоновьего зада. Серая кожа по бокам и под коленями животного свисала складками, словно халат с тела старика, ставшего слишком тщедушным для своего одеяния.

Аггагиры в немом восхищении следили за эмиром. Неопытный воитель наверняка напал бы на свою жертву сзади, чтобы перерезать под ее коленями важнейшие артерии и сухожилия. Такие раны дали бы охотнику возможность отступить и не позволили бы слону подняться. На землю хлынет, унося с собой жизненные силы, густая кровь, но смерть придет не скоро – может, через час, а то и два. Атаковать с головы – что и намеревался сделать Осман Аталан – было в тысячу раз опаснее. Слон вполне мог достать эмира хоботом, один удар которого переломал бы человеку все кости. Огромные уши улавливали самый тихий звук, даже выдох, а небольшие красные глаза фиксировали на таком расстоянии шевеление пальца.

Стоя в отбрасываемой гигантом тени, Осман Аталан смотрел на слона. Маленькие глаза животного почти скрывались под тяжелыми веками, хобот покоился меж толстыми бивнями. Охотнику требовалось, чтобы слон выпрямил хобот, а еще лучше – направил на него мощный отросток. Задача предстояла не из легких: одно неверное движение, тревожный звук – и последует чудовищной силы удар. Слону ничего не стоит раздавить человека массивной пятой или пронзить острым бивнем.

Эмир чуть повернул рукоятку меча – так, чтобы на отполированный металл лезвия упал солнечный луч, – и направил зайчик на едва заметно колыхавшееся ухо, затем перевел его в полуприкрытый глаз. Животное повело головой, веки его поднялись, круглые зрачки с недоумением обвели пространство. Вокруг все было неподвижным – не считая яркого солнечного пятна. Опасности оно, по-видимому, не представляло, и слон из любопытства потянулся к нему хоботом.

Осман взмахнул мечом. Закаленная сталь не встретила никакого сопротивления.

От пронзившей мозг острой боли слон вскочил. В то же мгновение Аталан отпрыгнул назад. Заметив движение, гигант тряхнул головой, но хобот его лежал на земле. Из раны фонтаном била кровь, капли ее красными пятнами расползались по джиббе эмира.

Дернув обрубком, слон издал жуткий, исполненный предсмертного ужаса рев и устремился в заросли. Страшный звук вывел из блаженной дремы его товарищей, и они тут же последовали за предводителем.

К Осману приблизился Хасан бен Надир с кобылицей эмира на поводе. Не выпуская из правой руки меча, Аталан ухватился левой за гриву и вскочил в седло.

– Гнаться за зверем не стоит, – сказал он.

Аггагиры знали: на бегу сердце слона мощным насосом выкачает из перерезанных артерий всю кровь и самое большее через милю животное упадет. Они вернутся за добычей позже. Приподнявшись в стременах, Осман направил кобылу по следу двух других животных. Судя по вмятинам, те устремились в сторону холмов, где пути их разошлись. Один свернул на юг, к лесу, другой же тяжелым галопом продвигался вверх по склонам. Поскольку определить, кто из них крупнее, не представлялось возможным, Аталан принял единственно верное решение.

Повинуясь взмаху его меча, аггагиры разделились на две группы. Человек пять поскакали к холмам, оставшихся эмир повел за собой. Поднятая слоном пыль безошибочно указывала преследователям путь. Когда Хулумайя стрелой промчала всадника чуть более мили, ярдах в четырехстах от себя Осман увидел темную тушу, напоминавшую в зеленых зарослях резвящегося на волнах кита. Теперь добыча была рядом, и эмир осадил лошадь, чтобы та приберегла силы для последней схватки. Расстояние между аггагирами и слоном медленно сокращалось.

В скором времени о щит эмира застучали мелкие камешки, вылетавшие из-под ног животного. Чуть смежив веки, Осман еще ближе подобрался к слону. Почуяв человека, тот развернулся со скоростью, которой нельзя было и предположить в таком, казалось бы, неуклюжем создании природы. Всадники мгновенно рассыпались, но один из аггагиров замешкался. В следующую секунду тело его, обвитое слоновьим хоботом, вылетело из седла. Выпавший из руки меч сверкнул в воздухе и вонзился в землю, покачиваясь подобно стрелке метронома. Слон шагнул к ближайшей пальме, хобот его взвился и впечатал человека в ствол дерева. Удар был такой силы, что с плеч несчастного сорвалась голова; в дикой ярости животное растоптало изуродованное тело ногами.

Осман дернул поводья. Хотя грива кобылы встала дыбом от ужаса, лошадь покорилась воле всадника. Проскакав ярдах в двадцати от хобота, эмир прокричал:

– Ха! Ха! Ну давай же, порождение Сатаны! Возьми меня, посланец преисподней!

Поддев бесформенную груду человеческих останков бивнем, слон повернулся к новому противнику и тряхнул головой. То, что минуту назад было телом аггагира, упало на землю, и животное бросилось в сторону Аталана.

Хулумайя резко отпрянула, понеслась прочь, но эмир тут же успокоил кобылу:

– Не пугайся, моя красавица. Нам нужно измотать этого шайтана.

Топоча, словно эскадрон тяжелой кавалерии, слон приближался. Осман сдавил коленями круп лошади, и та полетела птицей. Расстояние не больше протянутой руки, отделявшее ее хвост от кончика слоновьего хобота, начало увеличиваться. Слон еще прибавил скорости, однако наездник вновь послал Хулумайю вперед. Склонившись к уху кобылы, Аталан прошептал:

– Так, малышка, так! Еще немного, они уже рядом!

И скосил глаз: за спиной в облаке поднятой слоном пыли мчались аггагиры. Эмир сознательно делал себя приманкой, чтобы позволить своим людям догнать слона и нанести ему решающий удар. Разъяренный тем, что враг ускользает, слон не замечал ничего вокруг. Краем глаза Аталан увидел, как Хасан бен Надир выпрыгнул из седла почти вплотную к опустившейся рядом с ним задней ноге гиганта и ловко, не выпуская из рук поводьев, перекувырнулся через голову. В этот момент слон перенес тяжесть тела на переднюю ногу, сухожилие задней ослабло под серой шкурой. Неуловимым движением Хасан выхватил из ножен меч; сверкнувшая на солнце сталь рассекла заднюю ногу животного до самой кости. В то же мгновение охотник вновь вскочил в седло, а умный конь пустился галопом. Хватило всего трех скачков, чтобы наездник оказался на безопасном расстоянии от хобота и бивней слона.

Когда раненый гигант попытался сделать следующий шаг, лишенный поддержки сухожилия сустав не выдержал и сломался. В отличие от многих других четвероногих, бежать на трех ногах слоны не могут. С ревом, полным боли и ярости, обреченное животное рухнуло на землю. Наблюдавший за этим эмир развернул Хулумайю, заставив кобылу приблизиться к дергавшемуся хоботу. Слон вскочил было, но лишь затем, чтобы грузной тушей в ту же секунду тяжело осесть на твердую почву.

Тем временем Хасан сделал круг и спешился у хвоста. Зверь бился в агонии. Выждав момент, когда слон попробовал опереться на неповрежденную заднюю конечность, бен Надир ударом меча перерезал его подколенную мышцу. Серая гора беспомощно распласталась на земле: теперь единственной опорой животного остались бивни. От жуткого стона, казалось, дрогнули небеса.

Отвернувшись от поверженного противника, Хасан неторопливо направился к лошади. Эмир выпрыгнул из седла и крепко обнял смельчака.

– Вот настоящий мужчина! – рассмеялся он. – С сегодняшнего дня мы братья, Хасан!

– Эта честь слишком высока для меня, – прошептал бен Надир, опустившись на колени. – Я навсегда останусь вашим рабом, мой повелитель.

Отведя коней в тень и напоив их водой из бурдюков, они молча следили, как вместе с кровью из туши вытекает жизнь. Земля вокруг превратилась в бурое месиво. Было ясно, что агония продлится недолго. Вот могучие легкие опали, глотка исторгла последний стон, и животное завалилось на бок.

– Через пять дней, бен Надир, вернешься сюда с пятью десятками воинов, чтобы забрать бивни. – Осман Аталан похлопал ладонью по желтовато-белому костяному выросту.

За это время хрящи, удерживавшие бивень, размягчатся под действием разложения и позволят извлечь драгоценный материал без помощи топоров – один неосторожный удар мог испортить богатую добычу.

Оседлав коней, они по собственным следам направились к месту схватки Аталана с первым слоном. Отыскать его не представляло особого труда: кровь из чудовищной раны хлестала потоком.

Когда позади осталось около лиги, эмир вдруг вскинул правую руку и прислушался. Из-за гряды невысоких холмов, за которой скрылась первая группа аггагиров, доносились тревожные звуки. Опытный охотник распознал бы их без ошибки: так кричит разъяренный слон, не успевший еще получить серьезной раны.

– Похоже, аль-Нур сплоховал, – бросил Осман Аталан. – Нужно спешить на выручку.

Охотники устремились вверх по склону холма. Когда гребень его остался позади, звуки стали отчетливее. Проскакав около трехсот ярдов, Аталан увидел труп лошади: животное лежало, настигнутое ударом слоновьего хобота. Крупом лошадь придавила аггагира – тот тоже был мертв. Чуть дальше на земле распростерлись неподвижные тела еще двух мужчин. Перед глазами эмира встала четкая картина происшедшего: зацепившись за острые колючки киттара, первый упал с коня, а второй, приходившийся ему родным братом, кинулся на помощь. Слон растоптал обоих. Братья погибли бок о бок, как и жили; слившаяся кровь объединила их и после смерти. Потеряв всадников, кони разбежались.

Внезапно из густых зарослей киттара раздался леденящий душу рев. Аггагиры развернули своих скакунов и галопом помчались в высокий кустарник. Спустя мгновение навстречу им вылетел аль-Нур, его покрытый клочьями пены серый жеребец едва держался на ногах. Наездник был почти обнажен: джиббу сорвали колючки, тело испещрили глубокие, кровоточащие царапины, какие вполне могла бы оставить когтистая лапа свирепого хищника. Усталый конь почти ничего не видел. Копыто передней ноги провалилось в нору муравьеда, и жеребец, споткнувшись, чуть было не упал. Резкий толчок выбросил аль-Нура из седла. Даже не почувствовав этого, конь пронесся мимо и оказался на пути выступившего из зарослей слона. Это был тот самый патриарх, следы которого так поразили аггагиров. По его правой задней ноге обильно струилась кровь, но рана была нанесена слишком высоко, чтобы перерезать сухожилие. Неточный удар аль-Нура пришелся в мышцу и лишь еще более разъярил слона. Животное резко дернуло головой, освобождая бивни от болтающихся на них жестких плетей киттара. У основания они толщиной превосходили женское бедро.

– По десять кантаров каждый, не меньше! – пробормотал изумленный Хасан бен Надир.

С трудом поднявшись, аль-Нур ошеломленно осмотрелся; лицо его покрывала корка из запекшейся крови и пыли. Сзади к потерявшему свой меч аггагиру приближался слон. Почуяв перед собой врага, он затрубил и в следующую секунду обвил мощным хоботом грудь охотника. Аль-Нуру еще хватило сил обернуться, воздеть правую руку с поднятым указательным пальцем и прокричать:

– Аллах акбар!

Смерть не страшна, когда Господь раскрывает тебе свои объятия.

– Во имя Аллаха! – шепнул Осман Аталан на ухо кобыле, и Хулумайя поняла, чего ждет от нее хозяин.

Лошадь стрелой пронеслась под слоновьими бивнями; всадник плотно приник к ее шее. Он не мог нанести удар по хоботу, который стискивал грудь аль-Нура. Оставалось лишь попытаться отвлечь внимание животного. Но слон был слишком увлечен своей жертвой. Лишь когда плечо Аталана на всем скаку задело чудовищный бивень, удивленный гигант отступил на шаг и ослабил хватку. Всадник, дерзкий и подвижный, показался слону более достойным противником.

– О возлюбленный Аллахом! – выкрикнул аль-Нур вслед своему спасителю. – Да простит Господь все твои грехи!

Слова эти, донесшиеся сквозь гулкий топот, заставили Аталана улыбнуться.

– Аллах не будет против, если до смерти я еще пару раз согрешу, – бросил он, увлекая за собой гиганта.

Хасан бен Надир вместе с товарищами устремился вдогонку. На скаку аггагиры свистели и испускали воинственные вопли, однако слон по-прежнему видел перед собой только одну цель. Хулумайя неслась во весь опор, силы еще не оставили ее. Обернувшись, эмир понял: времени на маневр у него нет – слон слишком близко, и даже мчащийся в клубах пыли бен Надир не в состоянии дотянуться мечом до сухожилий его задней ноги. Аталан вновь устремил взор вперед. «Аллах всеблагий, да ведь мы в ловушке!»

С обеих сторон от всадника стеной высились плотные заросли киттара, а единственный узкий проход между ними перегородил немыслимых размеров куст. Осман почувствовал, как по шкуре лошади прошла волна дрожи. На скаку Хулумайя скосила черный глаз, словно испрашивая совета у любимого хозяина. С губ кобылы летела белая пена.

Без всяких раздумий всадник направил лошадь в зеленую гущу. Упругие ветви поддались, чтобы тут же вновь сомкнуться за спиной человека. Подобно когтям орла в шкуру Хулумайи и одежду Аталана впились сотни колючек. Теперь кобыла двигалась уже не галопом, а робким шагом, будто копыта ее ступали по зыбучим пескам. Для их преследователя-слона заросли киттара преградой не являлись.

– Что ж, пора заканчивать, – произнес Осман Аталан, отпуская поводья и высвобождая ноги из стремян. Затем он встал в седле, выпрямился в полный рост и впился взглядом в быстро приближавшегося слона. – Ну же, возьми меня, если сможешь! – Эмир отлично знал, как его голос подействует на животное.

Слон прижал к голове плоские уши и сделал то, чего от него так ждал охотник, – вытянул хобот, чтобы схватить ненавистного врага.

Балансируя на спине кобылы, Аталан крепко сжимал в руке длинный меч. Когда хобот почти уже охватил его, Осман нанес удар. Сталь клинка рассекла кожу и мышцы с такой легкостью, будто это облачко тумана. Так падает нож гильотины, обезглавливая осужденного.

В первое мгновение не было даже крови – ровный срез обнажил лишь розовую плоть и белые нити сухожилий. Затем она хлынула потоком. Слон заревел, и это была агония. Секунду спустя тяжелая туша, нелепо загребая ногами, завалилась на бок.

Осман опустился в седло и, сдавив круп кобылы коленями, направил Хулумайю в сторону от головы животного. Спешившийся Хасан бен Надир подкрался к слону сзади, резким движением перерезал под коленом его левой ноги сухожилие и вновь вскочил в седло. С другого бока то же самое проделал и эмир.

Мощное сердце толчками гнало кровь к ужасным ранам; жить слону оставалось не дольше, чем мулле прочесть суру Корана. Стоя рядом с лошадьми, аггагиры не сводили глаз с поверженного гиганта и возносили в душе хвалу силе и храбрости своего предводителя. Когда огромная голова животного запрокинулась, Аталан прокричал:

– Аллах всемогущ! Да пребудет его слава во веки веков!

Узенькие улочки Хартума полнились слухами, страшную весть выкрикивали муэдзины с высоких минаретов. В городе установилась тяжелая, мрачная атмосфера; жители, казалось, пребывали в ожидании похорон. Тут и там группы озабоченно переговаривающихся горожан торопились к берегу Нила, чтобы занять местечко, откуда открывался вид на противоположную сторону реки.

Райдер Кортни находился в небольшой мастерской, располагавшейся позади больницы, за красными глинобитными стенами форта Бурри. Именно туда гонец принес ему записку от Дэвида Бенбрука – вырванный из консульского блокнота листок с несколькими строками. В мастерскую Райдер пришел еще на рассвете, чтобы вместе с Джоком Маккрампом продолжить ремонт парового двигателя. Разобрав сплетение труб, они обнаружили, что ущерб от прямого попадания снаряда куда более значителен, нежели предполагалось. Паром в цилиндры занесло мельчайшие осколки металла, полированные поверхности поршней покрылись бороздами и царапинами. Черт побери, «Ибису» здорово повезло, что он вообще смог добраться до берега!

– Благодарение Всевышнему, я не позволил открыть заслонку полностью, – пробормотал Джок. – Иначе мы бы просто взлетели на воздух.

Тяжелый двигатель пришлось снять и вытащить на каменный парапет. Оттуда его погрузили в запряженный двумя буйволами фургон и доставили в мастерскую. Ремонт длился десять дней, и сейчас работа близилась к концу. Вытерев ветошью покрытые маслом руки, Райдер пробежал глазами записку и передал ее Джоку.

– У тебя нет желания посмотреть?

Механик усмехнулся, длинными щипцами вытащил из горна добела раскаленный лист металла, положил его на наковальню.

– А не слишком ли много чести этому азиатскому джентльмену Осману, дьявол бы его побрал, Аталану?

Маккрамп поднял молот и с размаху отпустил его на край листа, затем еще раз и еще. Не обращая внимания на Кортни, он щипцами поднял заготовку и окунул в чан с холодной водой. Раздалось шипение, к потолку мастерской взлетело облачко пара. Джок скептически осмотрел лист, который должен был прикрыть пробоину в борту катера. Явно недовольный результатами, Маккрамп вновь сунул заготовку в горн. Пряча улыбку, Райдер вышел из кузни и направился в конюшню.

На противоположном берегу канала собрались сотни горожан. Конь Райдера с трудом прокладывал через толпу путь к воротам британского консульства. Кортни не очень-то хотел встречаться с генералом Гордоном и испытал облегчение, увидев его затянутую в хаки фигуру на парапете форта Мукран в окружении пяти или шести офицеров-египтян. Военные смотрели в полевые бинокли, направленные на северный берег Голубого Нила, что позволило Райдеру незамеченным добраться до консульства. Поручив коня заботам стоявшего возле ворот грума, он направился к дверям особняка. В вестибюле двое стражей отдали ему честь.

Лицо египтянина-секретаря, который торопливо вышел из кабинета навстречу гостю, нервно подергивалось.

– Консул поднялся на башню, мистер Кортни, и рассчитывает, что вы присоединитесь к нему.

Когда Райдер вышел на открытую площадку, семейство Бенбрук заметило его не сразу. Все четверо сгрудились вокруг громоздкой подзорной трубы на треноге. У окуляра находилась Эмбер, взобравшись на высокий, с плетеной спинкой стул. Заслышав шаги, Сэффрон оглянулась и вскрикнула от удивления.

– Райдер! – Девочка бросилась к мужчине и крепко сжала его руку. – Ты только посмотри!

Кортни невольно взглянул на Ребекку. В лице девушки не было и следа переживаний, которые ей пришлось испытать на борту парохода, – наоборот, весь облик Ребекки, одетой в темно-зеленое платье с кринолином, дышал горделивой сдержанностью. Из-под соломенной шляпки с ярко-желтой лентой на плечи падали аккуратные белокурые локоны.

– Не позволяйте этой упрямице докучать вам, мистер Кортни, – застенчиво улыбнулась Ребекка. – Ее вечно тянет командовать.

– Повелевать означает держать себя царственно, – невозмутимо откликнулась Сэффрон.

– Ничего подобного! – повернулась от окуляра Эмбер. – Это означает надменную заносчивость.

– Да будет вам! – хмыкнул Райдер. – Сестрам следует любить друг друга.

– Рад видеть вас, капитан. – Дэвид Бенбрук приветственно поднял руку. – Простите, что отрываю от дела, но зрелище того заслуживает. Слезай, Эмбер, уступи место мистеру Кортни.

Райдер шагнул к подзорной трубе и, прежде чем приникнуть к окуляру, пристально оглядел противоположный берег. Увиденное действительно завораживало: казалось, вся саванна охвачена пожаром. Лишь через мгновение Кортни понял, что солнечный диск затмевают не клубы дыма, а пыль, поднятая огромным скоплением живых существ, надвигавшихся из-за горизонта.

Даже на таком расстоянии воздух содрогался от низкого гула, какой издает рой потревоженных пчел – или море, когда над его просторами гуляет ветер. Но сейчас этот гул исходил от тысяч и тысяч животных; в нем смешивались пронзительные крики ишаков, мычание коров, блеяние овец, перестук копыт, поступь верблюдов и скрип колесных повозок. В грозном стаккато ухо Райдера различило сухие удары древков копий по обтянутым кожей жирафа боевым щитам, бряцание мечей, лязг огнестрельного оружия.

Издалека доносился вибрирующий плач омбейи – вырезанного из слоновьего бивня рожка суданских воинов. Фоном ему служил рокот сотен барабанов. Племена аборигенов двигались на восток, каждое возглавлял вождь или эмир, вместе с отрядом знаменосцев, барабанщиков и трубачей. Эмира тесным кольцом окружали мулазимины, его кровные братья и побратимы – телохранители. За ними следовали аггагиры. Хотя сейчас все это немыслимое скопище людей свел воедино объявленный божественным Махди джихад, испокон веков враждовавшие меж собой племена так и не научились доверять друг другу.

На боевых знаменах блестели вышитые золотом суры Корана и славословия Аллаху. Некоторые полотнища были так велики, что несли их, взявшись за углы, четыре человека. Тяжелая яркая ткань знамен и пестрые джиббы воинов резко выделялись на сером, безликом пространстве саванны.

– Какова, по-вашему, их численность? – спросил Бенбрук голосом завсегдатая скачек в Эпсоме.

– Это известно лишь Сатане, – покачал головой Райдер. – Отсюда им не видно ни конца ни края.

– Ну, скажем, тысяч пятьдесят?

– Больше. Куда больше.

– А где сейчас, интересно, сам Аталан?

– В каком-нибудь фургоне, думаю. – Кортни наклонился к подзорной трубе и всмотрелся в гущу алых и черных стягов. – Да вот же он, прямо перед нами!

– По-моему, вы говорили, что ни разу не встречались с ним лицом к лицу, – удивленно заметил Бенбрук.

– Это вовсе не обязательно. Смею вас уверить, я не ошибаюсь.

И действительно, горделивая стройная фигура на палевом коне не могла принадлежать никому другому.

В темной массе, перемещавшейся по противоположному берегу, внезапно произошло резкое движение. Сквозь мощную оптику Райдер видел, как Осман Аталан, приподнявшись в стременах, размахивает мечом. Вот он пустил лошадь в галоп, и мулазимины устремились за эмиром навстречу небольшой группе всадников, приближавшихся к войску со стороны Омдурмана. На скаку телохранители восторженно палили в воздух из своих ружей. В облачках голубоватого дыма подобно звездам сверкали клинки и наконечники копий.

– Кому они так обрадовались? – озабоченно спросил консул.

Райдер чуть шевельнул колесико резкости и, узнав двух мужчин под зелеными тюрбанами, воскликнул:

– Будь я проклят, если это не Махди и его халиф Абдуллахи! – Голос Кортни прозвучал почти пренебрежительно, однако его насмешка никого не обманула.

– Та-а-ак, – протянул Бенбрук. – С этой бандой головорезов дорога на север для нас закрыта. – В устремленном на дочерей взгляде консула светилась тревога. – Боюсь, выбраться отсюда уже не удастся.

Райдер понял, что спорить бессмысленно. Собеседники молча взирали на тех, в чьих обагренных человеческой кровью руках находилась судьба Хартума со всеми его жителями.

Воздев к небу обнаженный меч, Осман Аталан на полном скаку приближался к неподвижно сидевшему в седле Махди. Посланец Аллаха со спокойным величием взирал на мчащегося в облаке пыли всадника. Халиф Абдуллахи на белом жеребце держался чуть позади пророка.

Когда копыта Хулумайи вросли в землю, за несколько шагов до верховых, Аталан грозно тряхнул клинком.

– Во имя Аллаха и его пророка!

Лезвие, без счета разившее врагов и свирепых животных, покачивалось в дюйме от лица Махди. Тот безмятежно улыбнулся; меж верхних резцов обозначилась черная щель – фалья.

Осман натянул поводья, заставив лошадь сделать круг, и умчался. За эмиром последовали его телохранители – паля в воздух из ружей. Ярдах в трехстах от пророка наездники перегруппировались, чтобы через мгновение вновь устремиться галопом к двум фигурам. За секунду до казавшегося неизбежным столкновения Аталан резко осадил кобылу.

– Нет Бога, кроме Аллаха! – вскричал он громовым голосом. – И Мухаммед – пророк его!

Всадники повторили свой маневр – раз, другой, третий. На пятом Мухаммед Ахмед поднял руку и негромко произнес:

– Господь милостив!

В то же мгновение Аталан соскочил с лошади, упал на колени и благоговейно поцеловал сандалию на ноге божественного посланца. Поступок этот означал, что теперь душа эмира полностью принадлежит высшему существу. Губы Махди растянулись в улыбке. От пророка исходил явственный аромат сандала и розового масла – этот запах называли «дыхание Махди».

– Рад, что ты решил привести своих аскеров и присоединиться к священной войне против турок. Поднимись же, Осман Аталан. Будь уверен, это зачтется. А сейчас мы вместе ступим в город Аллаха – Омдурман.

Скрестив ноги, божественный Махди сидел на плоской крыше своего дома, на низенькой кушетке, покрытой тканным из шелковых нитей ковром с раскиданными по нему подушками. От лучей солнца террасу защищал легкий навес, позволявший прохладному ветерку с реки обдувать крышу, откуда открывался великолепный вид на Нил и город Хартум. Над городскими постройками мрачно высилась уродливая громада форта Мукран.

Осман Аталан расположился напротив пророка, а возле кушетки на коленях стояла служанка с чашей воды, где плавали цветки олеандра. Разбрызгав вокруг себя несколько капель, Аталан произнес слова молитвы и скупым жестом отпустил невольницу. Тут же появилась вторая, поставив между мужчинами поднос с тремя серебряными кубками на высоких ножках – потиры эти аггагиры захватили в храме римской католической церкви в Эль-Обейде.

– Не хочешь ли утолить жажду, Осман? Ты проделал долгий путь, – низким голосом произнес Махди.

Эмир сдержанно улыбнулся:

– Благодарю за гостеприимство, но я вволю ел и пил на рассвете и теперь до захода солнца не приму больше пищи.

Пророк понимающе кивнул. Умеренность Аталана была ему хорошо известна. Махди особо ценил в людях преданность идеалам веры и чувства, заставляющие человека подавлять позывы своей плоти. В памяти его еще были слишком свежи воспоминания о времени, проведенном на острове Аббаса, хотя с той поры миновало уже три года. Подняв кубок, Махди сделал небольшой глоток. Разумеется, возлюбленный Аллахом не мог осквернить свои уста хотя бы каплей спиртного: освежающий напиток для него готовили из сока фиников и молотого имбиря.

Когда-то пророк был таким же стройным и мускулистым, как и сидевший напротив него воин. Но отшельничество давно закончилось. Теперь Махди стал духовным вождем нации, избранником Аллаха. Прежде он не признавал обуви и сознательно лишал себя мирских удовольствий. Всего годом ранее жители Судана с восхищением шептались, что Мухаммед Ахмед еще ни разу в жизни не испытал тех радостей, что дарит мужчине женское тело. Сейчас Махди никто не назвал бы девственником: его гарем состоял из сотен красавиц, добытых в результате многочисленных побед на поле брани. К нему первому приводили прекрасных пленниц. Эмиры и шейхи слали пророку в дар очаровательных в своей наивности девушек, и в силу высших политических соображений Мухаммед Ахмед никогда не оскорблял дарителей отказом. Количество жен и наложниц пророка перевалило за тысячу, но каждый день в гарем прибывали новые. Женщины завораживали, в их обществе Махди проводил почти все свободное время.

Наложницы теряли голову от его статной фигуры и тигриной грации, с которой Махди двигался, от исполненного внутренней силы лица, знаменитой фальи и улыбки, способной скрыть любые эмоции этого незаурядного человека. Женщинам нравился исходивший от пророка запах, их завораживало похожее на птицу родимое пятно на щеке пророка и заставляло трепетать его могущество и богатство: сокровищница в Бейт-эль-Мале была полна золотых слитков, драгоценных камней и банковских билетов чужестранцев. В гареме часто звучала песня: «Наш Махди – это солнце в небесах, это вода, струящаяся меж берегов Нила».

Отставив кубок, Махди протянул руку. Тут же одна из невольниц преклонила колени, чтобы вложить в нее горячую влажную салфетку. Мухаммед Ахмед приложил ее к губам, удаляя остатки шербета.

Позади него на такой же точно кушетке сидел халиф Абдуллахи – красивый мужчина с тонкими чертами и орлиным носом. Лицо его чуть портило множество мелких вмятинок, следов перенесенной оспы. Характером Абдуллахи походил на леопарда: натуре его были свойственны жестокость и коварство. Эмир Осман Аталан не боялся ни свирепых хищников, ни людей – за исключением тех двоих, что видел перед собой. Они заставляли его душу трепетать от благоговейного ужаса.

Поведя изящной, почти как у женщины, кистью, Махди указал на противоположный берег Нила. Одиноко стоявшую на парапете форта Мукран фигуру мог различить даже невооруженный взгляд.

– Это Гордон-паша, – процедил пророк. – Живое воплощение Сатаны.

– Я принесу вам его голову еще до начала праздника Рамадан, – отозвался халиф Абдуллахи.

– Если только тебя не опередят неверные. – Голос Махди звучал мягко и вкрадчиво. Повернув голову к Аталану, он добавил: – По докладам лазутчиков, армия неверных уже вышла в поход. Флотилия их судов движется по реке на юг в расчете спасти осажденного противника от моей справедливой кары.

– Но пока они вынуждены ползти со скоростью хамелеона, – уточнил Абдуллахи. – А вот стоит им миновать пороги, достичь излучины под Абу-Хамедом, и ветер станет для них попутным, да и встречное течение ослабнет. Тогда суда прибавят хода, раз, я думаю, в шесть. К Хартуму они подойдут еще до спада воды в реке, мы же не сможем атаковать город, пока Нил не отступит, чтобы открыть нам линию обороны Гордона-паши.

– Пошлешь половину своих воинов под водительством наиболее доверенных шейхов на север. Пусть остановят неверных на подходе к Абу-Клеа. – Махди в упор посмотрел на Аталана, и лишь усилием воли тот заставил себя выдержать пронизывающий взгляд. – Сумеешь доставить сюда уши моего врага, эмир?

– Он целиком будет в ваших руках, о благословенный Аллахом! Именем Всевышнего клянусь низвергнуть к вашим стопам Хартум со всеми его обитателями.

Глаза троих мужчин устремились через реку. Так охотящиеся львы смотрят на стадо мирных газелей.

Капитан Пенрод Баллантайн уже сорок восемь минут ждал в приемной консульства ее величества в Каире. Стрелки часов над дверью в кабинет генерального консула, казалось, застыли на месте. Слева от тяжелой двери на стене висел портрет королевы Виктории – августейшая особа была запечатлена в полный рост в день своей помолвки: цветущая юная женщина, увенчанная короной Британской империи. Справа от двери на посетителя смотрел портрет ее супруга Альберта, герцога Саксен-Кобург-Готского.

Баллантайн бросил взгляд в огромное, от пола до потолка, зеркало в золоченой раме, украшавшее стену напротив. Сходство собственного лица с чертами молодого принца-консорта наполнило душу гордостью, вполне естественной еще и потому, что герцог давно уже оставил юдоль мирской скорби, а сам Пенрод ощущал себя полным сил. Новенькие эполеты на плечах офицера и пуговицы его мундира значительно поблескивали золотом, высокие ботинки для верховой езды сияли, ноги обтягивали белоснежные лосины. На поясе – сабля, с левого плеча свисает доломан, перехваченный золотой цепью, под мышкой правой руки зажат высокий гусарский кивер. На груди пурпурная шелковая лента с орденом «За доблесть» – бронзовым крестом, на чеканку которого пошел металл, выплавленный из захваченных под Севастополем российских пушек. Более высокой воинской награды в империи не было.

В приемную неслышно ступил секретарь сэра Эвелина Беринга.

– Генеральный консул ждет вас.

Боясь нарушить великолепие мундира, все сорок восемь минут ожидания Пенрод стоял; складок на рукавах кителя и бриджах почти не было видно. Капитан надел кивер, еще раз взглянул в зеркало и, убедившись, что кокарда расположена прямо над переносицей, переступил порог кабинета.

Сэр Эвелин Беринг восседал за массивным рабочим столом, перебирая доставленные курьерской почтой депеши. Пенрод молодцевато отдал консулу честь. Занятый корреспонденцией, Беринг кивком подозвал офицера к столу. Секретарь бесшумно закрыл резную дверь.

Дипломат был официальным представителем интересов британского правительства в Египте и наделенным чрезвычайными полномочиями генеральным консулом ее величества в Каире. Фактически Эвелин Беринг являлся вице-королем, руководившим действиями верховного правителя Египта. Поскольку именно английские армия и флот спасли хедива в Александрии от полчищ разъяренных мятежников, древняя страна на деле перешла под протекторат британской короны.

По молодости лет хедив Тауфик-паша не мог противостоять консулу Берингу и могущественной империи, которую тот представлял. Уступив англичанам право властвовать, хедив получил в обмен мир и спокойствие, напрочь забытые жителями Кемта^[9] со времен фараона Птолемея. В министерстве по делам колоний Эвелин Беринг считался одним из наиболее одаренных чиновников. Британский премьер Уильям Гладстон и его кабинет по заслугам ценили удивительную работоспособность и выдающиеся личные качества консула. Подчиненных Беринг держал в строгой узде и относился к ним со снисходительной покровительственностью. За глаза его именовали не иначе как Венценосцем.

Именно поэтому он подчеркнуто игнорировал Пенрода, пока тот читал донесения, делая пометки на полях своим золотым пером. Наконец он встал из-за стола и, оставив Пенрода в позе услужливого подчиненного, медленно приблизился к окну, откуда через реку открывался вид на Гизу и мрачные силуэты трех величественных пирамид, возвышавшихся на противоположном берегу.

«Чертов идиот, – подумал Беринг. – Втянул нас в эту вонючую дыру с протухшей рыбой». Он с самого начала противился назначению Китайца Гордона на должность, желая видеть на этом посту Сэма Бейкера, но Гладстон и военный министр лорд Хартингтон в конце концов одолели его. «В природе Гордона изначально заложена способность провоцировать всевозможные конфликты. Судан давно следовало оставить. Главная задача Гордона заключалась в том, чтобы поскорее вывести наших людей из этой обреченной земли, а не вступать в бессмысленную борьбу с сумасшедшим Махди и его дервишами. Я неоднократно предупреждал Гладстона о подобном исходе событий, но Гордон диктовал свои условия и фактически принудил премьер-министра и его кабинет повторно оккупировать Судан. Если бы не эти несчастные жители, которых он фактически загнал в ловушку, и не честь империи, нам следовало бы оставить Китайца Гордона в этом котле, чтобы он варился там в собственном соку».

Отвернувшись от окна и прервав размышления, которые навевали бессмертные пирамиды на другом берегу Нила, Беринг взглянул на лондонскую «Таймс», лежащую на его рабочем столе перед любимым креслом. С другой стороны, приходится учитывать мнения насмерть перепуганных сентиментальных обывателей, которыми так ловко манипулируют хитроумные представители прессы.

Он уже на память мог процитировать передовицу из этой газеты: «Нам известно, что генерал Гордон со всех сторон окружен враждебными племенами и напрочь отрезан от какого бы то ни было сообщения с Каиром и Лондоном. Учитывая эти обстоятельства, палата общин имеет все основания спросить правительство ее величества, намерено ли оно предпринять хоть какие-то меры по его спасению. Или будет и впредь равнодушно взирать на судьбу человека, призванного решить все его проблемы и брошенного на произвол судьбы. Неужели оно не в состоянии предпринять хотя бы какие-то шаги во спасение этого человека?» Именно так высказался 16 марта 1885 года Рэндолф Черчилль в палате общин. Чертовы демагоги! Беринг недовольно зыркнул на капитана.

– Баллантайн, я хочу, чтобы вы немедленно вернулись в Хартум. – Он впервые обратился к Пенроду с тех пор, как тот переступил порог его кабинета.

– Разумеется, сэр, – мгновенно отреагировал тот. – Я отправлюсь туда через час. – Он прекрасно понимал, что единственным словом, ласкающим слух этого всемогущего властителя Египта, было «да».

Беринг позволил себе слабо улыбнуться, что означало безусловное одобрение. Его ум простирался до неведомых пределов и предугадывал всевозможные последствия, коренившиеся в самых потаенных глубинах египетского общества – от верхних правительственных чинов и военных кругов до тайных помыслов фанатично религиозных мулл в мусульманских мечетях и христианских епископов в кафедральных соборах и монастырях коптской церкви. Он имел своих агентов во дворцах хедива и гаремах пашей, на шумных базарах, в уютных чайных и в самых разнообразных общинах как крупных городов и мелких селений.

Пенрод был всего лишь крошечным головастиком в гнилом болоте интриг, в мутной воде которого сэр Эвелин Беринг ловил крупную рыбу искусно расставленными сетями. Однако с некоторых пор он начал ощущать некоторую симпатию к этому парню. За аристократической внешностью красивого человека он обнаружил яркий, чрезвычайно живой ум и необыкновенно развитое чувство долга – его собственный портрет в этом возрасте. Его семейство было безупречным во всех отношениях. Старший брат – баронет проживал в большом поместье на границе с Шотландией. Сам же Пенрод Баллантайн имел весьма значительный доход из семейного трастового фонда, а пурпурная лента на его груди свидетельствовало о храбрости. Более того, этот парень успел уже продемонстрировать недюжинные способности разведчика. Нет никаких сомнений, что он медленно, но настойчиво создает себе репутацию весьма ценного сотрудника – разумеется, не незаменимого, поскольку таковых просто нет в природе, а именно ценного. Возможно, единственная слабость, которую Беринг успел обнаружить в этом человеке, таилась в его брюках.

– По известным причинам я не могу дать вам письменных распоряжений, – сказал он.

– Разумеется, сэр.

– Одно сообщение предназначено генералу Гордону, а другое – Дэвиду Бенбруку, британскому консулу. Эти послания вы ни в коем случае не должны перепутать. Они могут показаться вам в высшей степени противоречивыми, но вас это не должно волновать.

– Да, сэр. – Пенрод давно понял, что Беринг всецело доверял Бенбруку, считая его довольно бесхитростным и не слишком умным, и вовсе не доверял Китайцу Гордону, видя в нем совершенно противоположные качества.

– Вот что вы должны передать им обоим… – И Беринг в течение получаса говорил, не заглядывая в бумаги и останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дыхание. – Вы все поняли, Баллантайн?

– Понял, сэр.

«Одно из бесценных качеств этого парня, – подумал Беринг. – Никому и в голову не придет, что за холеной внешностью и аристократическими чертами скрывается столь глубокий ум, позволяющий ему с первого раза запомнить весьма пространное и довольно сложное сообщение, а потом практически дословно передать его нужному человеку месяц спустя».

– Очень хорошо, – спокойно произнес он. – Но вы должны непременно доказать генералу Гордону, что правительство ее величества не имеет намерений вновь завоевывать Судан. В настоящее время британская армия поднимается вверх по Нилу и не располагает достаточными силами для подобной операции. Это не оккупационная армия, а спасательное подразделение, обладающее минимальной вооруженной силой. Главная цель этого формирования – внедрить передовой отряд регулярных войск в Хартум и взять под контроль защитников города, чтобы своевременно эвакуировать оттуда наших людей. Как только эта задача будет выполнена, мы немедленно покинем этот город дервишей и уберемся восвояси.

– Я понимаю, сэр.

– Передав сообщение Бенбруку и Гордону, вам надлежит вернуться на север и присоединиться к отряду Стюарта. Вы проведете его через излучину Нила к тому месту, где в Метемме вас будут ждать пароходы Гордона, чтобы переправить отряд вверх по реке. При этом постарайтесь поддерживать со мной постоянный контакт, используя наши обычные коды.

– Разумеется, сэр Эвелин.

– Очень хорошо. Майор Адамс из штаба генерала Уолсли ожидает вас на втором этаже. Насколько я знаю, вы уже знакомы.

– Да, сэр. – Конечно, Беринг хорошо знал, что Пенрод получил свой крест Виктории за спасение Сэмюэла Адамса во время кровопролитного сражения под Эль-Обейдом.

– Адамс предоставит вам более подробную информацию и снабдит всем, что может понадобиться в пути. Сегодня вечером вы можете сесть на пароход Кука, и во вторник в полдень будете в Асуане. Далее вам придется продолжить путь самостоятельно. Как далеко оттуда до Хартума, Баллантайн? Вы уже не раз проделывали столь опасное путешествие.

– Это зависит от условий в пустыне Матерь Камней. Если колодцы еще сохранились, сэр, – сухо ответил Пенрод, – я могу сократить извилистый путь вдоль реки и достичь Хартума через двадцать один день. В противном случае путешествие может растянуться на двадцать шесть дней.

Беринг молча кивнул.

– Постарайтесь уложиться за двадцать дней, а не за двадцать шесть. Сделайте все возможное. – С этими словами консул отпустил его, даже не пожав на прощание руку.

Не успел Пенрод дойти до двери, как тот уже полностью погрузился в свои депеши. Берингу было совершенно безразлично, нравится он людям или нет. Главное, чтобы они хорошо делали свою работу.

Полковник Сэм Адамс рад был снова увидеть Пенрода. Сейчас он передвигался с помощью только одной палки.

– Хирург-костоправ говорит, что к Рождеству я снова смогу играть в поло. – При этом он даже словом не обмолвился о долгом и мучительном путешествии с поля боя под Эль-Обейдом. Все, что можно было сказать по этому поводу, давно сказано. И тем не менее Адамс с нескрываемым восхищением смотрел на бронзовый крест на груди Пенрода.

Капитан быстро составил зашифрованную телеграмму офицеру-разведчику, который находился в авангарде отряда, направлявшегося к месту сбора в Вади-Хальфе, что в восьмистах милях вверх по Нилу. Адъютант Адамса отнес ее телеграфисту на первый этаж и вскоре вернулся с подтверждением, что телеграмма отправлена и получена адресатом. После этого майор Адамс пригласил Пенрода отобедать в отеле «Шепардс», но тот деликатно отказался, сославшись на срочные дела. Он ушел сразу, как получил все необходимые для путешествия бумаги. Конюх держал его боевого коня у ворот, и через полчаса быстрой езды по берегу реки он уже был в Гезира-клубе.

Леди Агата ждала его на «Женской веранде». Она была младшей дочерью герцога и в свои двадцать лет имела ежегодный доход в размере двадцати тысяч, а ее крестным отцом являлся виконт Уолсли – главнокомандующий британской армии в Египте. Помимо всего прочего, она была весьма симпатичной блондинкой, изящной и в высшей степени утонченной особой, но в то же время несносным существом для любого претендента на ее руку.

– Я бы предпочел иметь дело с какой-нибудь трипперной француженкой, нежели с леди Агатой, – услышал Пенрод сальную шутку в баре отеля «Шепардс» и не знал, как реагировать на эти слова – рассмеяться в ответ или вызвать шутника во двор для выяснения отношений. В конце концов он просто угостил его выпивкой.

– Вы опоздали, Пенрод, – сказала она, покачиваясь в кресле-качалке и недовольно хмуря брови, когда он поднимался из сада вверх по ступенькам. Капитан поцеловал ей руку и посмотрел на большие настенные часы, висевшие над входом в столовую. Она перехватила его взгляд. – Иногда десять минут кажутся вечностью.

– К сожалению, дела, моя дорогая. Интересы королевы и государства.

– Какая жуткая тоска. Дайте мне бокал шампанского.

Пенрод поднял голову, и в тот же миг, как джинн из волшебной лампы, откуда-то появился слуга в длинном белом одеянии – галабее – и феске с кисточкой.

Агата пригубила шампанское.

– В эту субботу Грейс Эверингтон выходит замуж.

– Так неожиданно?

– Ничего неожиданного, как раз вовремя. Пока все еще не слишком заметно.

– Надеюсь, она с радостью ожидает этого момента.

– Нет, сказала мне, что очень недовольна, но отец просто озверел и требует непременно пройти через это. Честь семьи. Разумеется, торжество готовится втайне, без лишнего шума, но мне удалось получить для тебя приглашение, так что сможешь меня сопровождать. Полагаю, будет чрезвычайно любопытно понаблюдать, как она станет его дурачить и изворачиваться.

– Мне очень жаль, но, боюсь, к этому времени я буду очень далеко.

Агата мгновенно выпрямилась в кресле, как стальная пружина.

– О господи! Нет! Только не сейчас. Не так быстро.

Пенрод пожал плечами:

– Мне не оставили выбора.

– Когда же ты должен уехать?

– Через три часа.

– И куда они посылают тебя на этот раз?

– Вы и сами хорошо знаете, куда именно.

– Ты не можешь уехать, Пен. Завтра вечером в австрийском посольстве большой прием, и по этому случаю я приготовила новое платье.

Пенрод снова пожал плечами.

– И когда же ты вернешься?

– Это известно только здешним ветрам.

– Три часа, – тихо сказала она и поднялась с кресла. Это движение привлекло к себе внимание всех слуг, находившихся на веранде. – Идите! – скомандовала Агата.

– Обед? – удивился он.

– Вовсе нет. – Она направилась в апартаменты, которые ее семейство постоянно снимало в отеле «Шепардс», и Пенрод послушно пошел следом. Когда дверь номера закрылась за ними, она бросилась к нему на шею, как кошка на клубок с шерстью, – игриво, грациозно и искренно. Он легко подхватил ее на руки и понес в спальню.

– Живо! – приказала она. – Но не слишком быстро.

– Я офицер ее величества, а приказ есть приказ.

…Леди Агата, соблазнительно растянувшись на постели, словно приглашая полюбоваться собой, молча наблюдала, как он одевается. – Ты все равно не найдешь ничего лучше этого, Пенрод Баллантайн, – игриво улыбнулась она, приподнимая упругие груди – белоснежные и несоразмерно большие по сравнению с осиной девичьей талией, – и сжала пальцами соски, отчего он застыл на мгновение, наблюдая за ней. – Видишь? Они действительно тебе нравятся. Когда ты на мне женишься?

– О! Неужели мы не можем обсудить этот вопрос чуть позже?

– Ты невыносимое чудовище… – Она соблазняюще теребила кудряшки внизу живота. – Мне погладить себя в этом месте? Арабские девушки так делают.

– Ваша осведомленность в таких вещах, несомненно, превосходит мои скромные познания.

– Я слышала, тебе нравятся арабские девушки.

– Иногда вы просто обворожительны, леди Агата, но порой такой не кажетесь. То ведете себя как истинная леди, то являетесь ее полной противоположностью. – Он набросил на плечо доломан, пристегнул к краю мундира, поправил золотую цепь и повернулся к двери.

Она взлетела с кровати как раненый леопард, и он едва успел защитить лицо от острых ногтей, готовых вонзиться ему в глаза, но, к счастью, вовремя перехватил ее руки. Тогда она попыталась укусить его, щелкнув зубами возле самого носа, но Пенрод отпрянул и уберег важную часть своего облика. Ухватив за плечи, он оттолкнул ее, но Агата попыталась ударить его коленом в пах, и тогда он повернул ее к себе спиной и согнул пополам. Женщина оказалась бессильной что-либо предпринять и пошла на хитрость. Крепко прижавшись упругим задом, она ощутила его нарастающее возбуждение и томно застонала, празднуя победу над противником. Она больше не сопротивлялась и, медленно опустившись на колени, высоко подняла ягодицы, подобные половинкам полной луны. Раздвинув бедра, Агата явила розовые тайники своего тела и исступленно прошипела:

– Ненавижу тебя!

Пенрод опустился на колени позади нее – в сапогах, полном обмундировании и с саблей на боку, судорожно расстегнул военные бриджи, и Агата невольно вскрикнула, когда он резко вошел в нее. Едва все закончилось, капитан вскочил на ноги, а она осталась лежать на полу, цепляясь за его сапоги.

– Почему ты всегда знаешь, что я хочу получить от тебя? Откуда тебе известно, что нужно сказать и когда именно? Те ужасные слова, которыми ты обозвал меня минуту назад, подействовали как острый перец, посыпанный на сладкие кусочки манго. И просто свели меня с ума. Откуда ты все это знаешь?

– Кто-то назвал бы это гениальной прозорливостью, но я слишком скромен, чтобы согласиться с подобным утверждением.

Она посмотрела на него снизу вверх – волосы спутаны, щеки горят лихорадочным румянцем.

– Скажи мне это еще.

– Вы заслужили эти грязные слова, но на первый раз достаточно. – Он снова направился к двери.

– Когда ты вернешься?

– Может, скоро, а может, и никогда.

– Ты скотина, ненавижу тебя! Ненавижу больше всего на свете!

Но он уже скрылся за дверью.

Три дня спустя Пенрод сошел с трапа быстроходного парохода, причалившего к пристани Асуана. Он был в тропической униформе цвета хаки без каких бы то ни было знаков различия и своих многочисленных наград. Гусарский кивер он благоразумно поменял на пробковый шлем с широкими краями. Поблизости толкались еще около пятидесяти солдат и офицеров примерно в таком же облачении, поэтому он не вызвал к себе никакого внимания. Оборванный носильщик в замасленном тюрбане подхватил его багаж и побежал впереди по узким и грязным улочкам старого города. Пенрод старался не выпускать его из виду, энергично работая длинными ногами.

Когда они приблизились к воротам, врезанным в загаженную стену в самом конце узкой извилистой аллеи, Пенрод бросил носильщику пиастр и подхватил сумку. Затем потянул вниз длинный шнур звонка и прислушался к знакомым звукам. Через некоторое время за воротами послышались мягкие, почти беззвучные шаги и хрипловатый голос:

– Кто там трезвонит? Мы бедные, забытые Богом вдовы и ничем не можем помочь.

– Отрывай дверь, привратница рая, – шутливо сказал Пенрод, – да поживее, пока я не вышиб ее ногой.

На мгновение за воротами воцарилась мертвая тишина, неожиданно взорвавшаяся смехом и лязгом металлических засовов. Через секунду ворота с треском распахнулись и на пороге появилась древняя, похожая на черепашью, голова, наполовину прикрытая вдовьей вуалью. Широкая ухмылка обнажила два кривых зуба.

– Эфенди! – радостно воскликнула старая женщина, и от улыбки морщины на ее лице обозначились глубже. – Господин тысячи достоинств!

Пенрод переступил порог и обнял ее.

– Ах ты, бесстыдник, – игриво запротестовала старушка, не скрывая удовольствия. – Подвергаешь опасности мою добродетель.

– Я опоздал лет на пятьдесят, чтобы насладиться этим плодом. Где же твоя госпожа?

Старая Лайла многозначительно посмотрела в другой конец двора, где в самом центре сада небольшой фонтан струил воду Нила в крохотный бассейн. Вокруг этого маленького водоема величественно возвышались статуи древних египетских фараонов – Сети, Тутмоса и великого Рамзеса, извлеченные из вековых гробниц какими-то разорителями могил еще в незапамятные времена. Пенрода всегда удивляло, что эти бесценные сокровища выставлены здесь в таком неприглядном окружении.

Капитан быстро зашагал через двор, с трудом подавляя охватившее его волнение. Сердце стучало так часто, что только сейчас он понял, с каким нетерпением ожидал этой встречи. Приблизившись к изрядно потрепанной шторе, отделявшей жилое помещение от двора, он застыл на мгновение, пытаясь взять себя в руки, затем решительно отдернул ее и вошел внутрь. С первого шага его окутал сумрак внутреннего пространства, но когда глаза привыкли к темноте, из дальнего конца дома выплыла смутная фигура необыкновенно стройной женщины в легкой, почти прозрачной накидке, украшенной золотым шитьем. Ее руки и ноги сверкали золотыми украшениями. Она грациозно приблизилась к нему, тихо ступая по ковру босыми ногами, и учтиво поклонилась, коснувшись кончиками пальцев губ, а потом сердца.

– Господин мой! – прошептала она, низко склоняя голову в рабской покорности. – Повелитель моего сердца.

Он поднял вуаль и пристально посмотрел ей в глаза.

– Ты прекрасна, Бахита!

Она засияла от этих слов всеми красками своего восточного великолепия, в сотни раз приумножая природную красоту, медленно подняла голову и посмотрела на него такими ясными, искрящимися глазами, что, казалось, осветила мрачную комнату.

– Прошло всего лишь двадцать шесть дней, но мне казалось, будто вся моя жизнь, – тихо молвила она столь мелодично, что голос ее зазвенел подобно струнам волшебной арфы под умелыми пальцами опытного музыканта.

– Ты считала все эти дни? – удивился он.

– Не только дни, но и часы, – потупила она взор. Ее щеки мгновенно окрасились румянцем, а длинные ресницы на мгновение прикрыли стыдливо опущенные глаза.

– Ты знала, что я приеду? – еще больше удивился он. – Каким образом, если я и сам ничего не ведал?

– Мне подсказало сердце – подобно ночи, предсказывающей наступление рассвета. – Она коснулась его лица, как обычно делают слепые от рождения люди, чтобы кончиками пальцев запомнить важные для себя детали. – Ты голоден, мой господин?

– Я изголодался по тебе, – ответил он.

– Испытываешь жажду, мой господин?

– Да, как затерявшийся в пустыне странник, неожиданно наткнувшийся на благословенный источник после семи дней палящего солнца и изнурительной жары.

– Пойдем, – прошептала она и, взяв его за руку, повела в дальнюю комнату, посреди которой стоял ангареб.

Пенрод заметил, что лежавшая поверх кровати простыня выстирана, тщательно отутюжена и бела, как соленое озеро Шокра. Женщина опустилась перед ним на колени и медленно сняла с него униформу. А когда он остался в чем мать родила, поднялась и отступила назад, чтобы полюбоваться его обнаженным телом.

– Ты принес мне бесценное сокровище, мой господин, – сказала Бахита, прикоснувшись к нему рукой. – Скипетр из слоновой кости, увенчанный твоим мужским достоинством.

– Если это сокровище, то покажи, что ты приготовила для меня взамен.

Ее обнаженное тело отливало лунным светом, а упругие груди тяжело покачивались при каждом движении. Соски, большие, как налившийся соком виноград, и такие же темные. На бедрах лишь тонкая золотая цепочка, а живот округлый, удивительно гладкий, как тщательно отполированный кусок гранита, вырубленный из глубокой каменоломни. Ее руки и ноги украшал причудливый орнамент, выполненный хной.

Она распустила темные локоны и легла рядом с ним на толстый матрас. Какое-то время он жадно пожирал ее глазами, а потом стал поглаживать упругое тело кончиками пальцев. Она медленно двигалась, повинуясь его приказам, и вскоре не осталось ни единой части тела, скрытой от него.

– Твое лоно настолько прекрасно, настолько бесценно, что Аллаху следовало бы поместить его на лбу ревущего льва, чтобы только самый храбрый и достойный мог обладать им. – В его голосе не слышалось удивления. – Оно похоже на созревшую смоковницу, раскрывшуюся под лучами теплого солнца и истекающую сладким соком.

– Оно готово к пиршеству твоего сердца, как сладчайший плод моей любви, дорогой господин, – нежно прошептала она.

Вскоре они уже спали, крепко обнявшись и охлаждая друг друга собственным потом. Старая Лайла принесла им вазу с финиками и гранатами и кувшин с лимонным шербетом. Они уселись на кровати лицом друг к другу, скрестив ноги, и Бахита начала свой рассказ. Ей многое предстояло поведать ему, поскольку немало важных событий произошло за это время на юге, в Намибии и далеко за ее пределами. Почти все арабские племена находились в постоянном движении, когда назревшие перемены способствовали формированию новых союзов и разрывали веками существовавшие связи. А в центре всей этой межплеменной сумятицы восседали сам Махди и его халиф – два ядовитых паука в сердцевине свитой ими паутины.

Бахита была старше Пенрода на три года и успела побывать первой женой одного процветающего торговца зерном, но так и не смогла родить ему ребенка. Тогда ее муж взял себе еще одну жену, помоложе, – невзрачное существо с широкими бедрами, словно специально приспособленными для производства детей. Через десять месяцев она родила ему сына и с тех пор стала помыкать мужем, вовсю используя свое положение в семье. Правда, поначалу он пытался противиться, не без оснований считая Бахиту более умной и рассудительной женщиной, благодаря которой фактически удвоил свои доходы за последние пять лет. Однако в конце концов мать его сына взяла верх, и тогда с нескрываемым сожалением он произнес страшные для нее слова: «Талак! Талак! Талак! Я развожусь с тобой». Таким образом, Бахита была выброшена мужем в ужасное пекло исламского мира, населенного стареющими вдовами и разведенными молодыми женщинами.

Единственным способом выжить в этом страшном мире было найти себе старого мужа с многочисленными женами, нуждавшимися в покорной рабыне, которой не требовалось платить деньги. Или продавать себя в качестве игрушки всем желающим мужчинам. Но за то короткое время, что Бахита провела с мужем, помогая ему в торговых делах, она приобрела необходимые навыки и на сэкономленные деньги стала скупать у бедуинов и бездомных сирот разнообразные керамические изделия и поврежденные временем изображения древних божеств, которые те находили на старых развалинах и в песках высохших рек. Затем приводила весь этот хлам в порядок и продавала белым туристам, которые поднимались сюда на пароходах вверх по реке из дельты Нила.

А поскольку она всегда устанавливала справедливую цену, довольствовалась весьма скромным доходом и никогда не нарушала обещаний, то вскоре многочисленные копатели древних могил стали приносить ей старинные изделия из фарфора и керамики, религиозные статуэтки, разнообразные амулеты и изображения жуков скарабеев, которые и по прошествии четырех тысяч лет выглядели на редкость совершенными произведениями искусства. Кроме того, она научилась расшифровывать иероглифы древних египетских жрецов, украшавшие многие антикварные предметы, а также замысловатые древнегреческие и древнеримские надписи, появившиеся после них. Это была эпоха Александра Великого, царей династии Птолемеев, Юлия Цезаря и Октавиана Августа.

Вскоре она приобрела репутацию знатока древностей, и многие люди приходили к ней, чтобы продать какую-нибудь вещицу или просто поболтать в небольшом, но уютном саду. Некоторые гости, совершавшие трудные путешествия из верховьев Нила за пределами Экваториальной Гвинеи и Суакина, приносили с собой массу интересных сведений, не менее ценных, чем многочисленные экзотические товары и антикварные вещи. При этом люди говорили гораздо больше, чем следовало, но были настолько очарованы ее красотой и умом, что мгновенно теряли осторожность и делились самыми сокровенными мыслями. Разумеется, ее женские чары пленяли их, но заполучить красавицу никто не мог, поскольку она больше никому не доверяла после того, что сделал с ней некогда верный и преданный муж.

Бахита хорошо знала, что происходит в селениях на побережье великой реки и в окружающих ее пустынях. Она знала, когда шейх арабского племени джаалин напал на деревню Бишарин и сколько верблюдов там украл; сколько рабов отослал в Хартум Зубейр-паша и сколько пошлин и взяток он дал египетскому губернатору этого города. Она пристально следила за интригами при дворе императора Иоанна в горной Абиссинии и за торговыми рынками в портах Суакина и Адена.

А в один прекрасный день в ее саду появился мальчуган в грязной оборванной одежде и предложил странную монету, завернутую в такую же грязную тряпку. Ничего подобного Бахита никогда прежде не видела. Монета была массивной и приятно отягощала ладонь высококачественным золотом. На лицевой стороне ее была изображена женщина с короной на голове, а обратную сторону украшала фигура возничего с лавровым венком. Поверхность монеты была настолько ровной и чистой, что казалось, ее отчеканили только вчера.

Бахита без особого труда прочитала сопровождавшие изображения надписи. На лицевой стороне оказалась Клеопатра, а на обратной – Марк Антоний. Она оставила у себя эту драгоценную монету и никому ее не показывала, пока в ее магазин не пришел один человек. Это был европеец, в профиль настолько похожий на изображенного на монете Марка Антония, что Бахита дар речи потеряла от неожиданности. А когда пришла в себя, они немного поговорили в присутствии Лайлы, которая зорко присматривала за гостем, словно опытная няня, сопровождающая невинную девушку. Незнакомец прекрасно говорил на литературном арабском языке и вскоре уже не казался ей чужестранцем. Она почему-то доверилась этому человеку, даже толком его не зная.

– Я слышал, вы мудрая женщина, обладающая многими достоинствами, – осторожно начал он. – И у вас могут быть для продажи редкие и прекрасные вещи.

Бахита под каким-то предлогом отослала Лайлу и, налив гостю еще одну чашку крепкого черного кофе, наконец-то сняла вуаль, чтобы он мог видеть ее лицо. Он вздрогнул от неожиданности и долго смотрел на нее, словно узнавая знакомые черты. Они продолжали неторопливый разговор, но в воздухе повисло странное напряжение, словно первое дуновение хамсина, предвещающего грозу.

Бахита долго боролась с искушением продемонстрировать незнакомцу свое сокровище и в конце концов решилась. Положив на ладонь тяжелую монету, он разглядывал ее, взвешивал на руке, всматриваясь в изображения на обеих сторонах, а потом тихо сказал:

– Это наша монета. Ваша и моя. – Она молча наклонила голову, а он продолжил: – Простите великодушно, я вас обидел.

Она подняла голову, убрала вуаль, чтобы он видел ее глаза, и едва слышно прошептала:

– Вы не обидели меня, эфенди.

– Зачем же эти слезы?

– Я заплакала, потому что вы сказали истинную правду. И я плачу от радости.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– Нет, я хочу, чтобы вы оставались здесь столько, сколько пожелает ваше сердце.

– Это может быть очень долго.

– Пусть так, если на то будет воля Господня, – смиренно согласилась она.

В последовавшие после первой встречи годы она дала ему все, на что способна женщина в ее положении, в ответ не требуя больше, нежели он мог дать ей по доброй воле. Разумеется, она прекрасно понимала, что рано или поздно он оставит ее, будучи намного моложе и прибыв из другого мира, куда она не могла за ним последовать. А он ничего ей не обещал. Во время их первой встречи он сказал: «Это может быть очень долго», но не сказал «навсегда». Поэтому Бахита даже не пыталась обременять его бессмысленными клятвами и обещаниями. Неизбежность конца добавляла страсти ее любви, и без того сладкой, как мед, и горькой, как дикая дыня в знойной пустыне.

В тот день она поведала ему обо всем, что узнала за те двадцать шесть дней, что прошли с момента их последней встречи. Он внимательно слушал, иногда задавал вопросы, а потом все тщательно зафиксировал на пяти страницах своей дорожной записной книжки. При этом он даже не заглядывал в шифровальную тетрадь, поскольку назубок выучил код, предоставленный в его распоряжение сэром Эвелином Берингом.

Старая Лайла набросила на голову вдовью накидку и выскользнула на улицу, спрятав под нижним бельем текст зашифрованного послания. Сержант охраны британской военной базы давно уже знал ее и имел строгий приказ офицера разведслужбы незамедлительно препровождать в здание командования. В течение часа послание передали по телеграфу в Каир. На следующее утро оно было расшифровано чиновником консульства и легло на серебряный поднос генерального консула, когда тот вошел в свой кабинет после завтрака.

Отправив Лайлу с секретным донесением на военную базу, Бахита вернулась к Пенроду, опустилась рядом с ним на колени и стала подстригать его бакенбарды и усы. Она работала легко, быстро, с ловкостью опытного парикмахера, и вскоре модные бакенбарды исчезли, придав ему вид бедного арабского феллаха. Затем она перешла к пышной шевелюре и со слезами на глазах обкорнала ее до неузнаваемости.

– Ничего страшного, голубка моя, – пытался успокоить ее Пенрод, проводя рукой по стриженой голове, – они скоро снова отрастут.

– Это словно убийство собственного ребенка, – прошептала Бахита сквозь слезы. – Ты был так прекрасен.

– И непременно таковым и останусь, – заверил он.

Бахита направилась в дальний угол комнаты и собрала лежавшую на полу униформу.

– Я даже Лайле не позволю прикасаться к твоей одежде и постираю ее своими руками, – пообещала она. – Одежда будет ждать твоего возвращения, но, конечно же, не так страстно, как я.

После этого женщина принесла из чулана большую дорожную сумку, в которой хранила мятые и покрытые жирными пятнами лохмотья – в них он недавно путешествовал на юг. Вынув из сумки грязный тюрбан, она осторожно надела его на стриженую голову Пенрода. А тот тем временем повесил на пояс кожаный кошелек, сунул в легкую кобуру служебный револьвер, а под одеждой скрыл острый кинжал с изогнутым лезвием. Осталось лишь сунуть ноги в грубые сандалии из верблюжьей кожи и отправиться в путь.

– Да хранит тебя Господь, добрая женщина, – шутливо сказал он и отвесил низкий поклон.

И Бахита в который раз с удивлением обнаружила, как быстро и легко он превратился из бравого гусара в покорного крестьянина, из эфенди – в феллаха.

Портовый мастер скользнул взглядом по военному пропуску и записал его в группу портовых грузчиков, ожидавших следующего на юг страны судна с боеприпасами. Это навело Пенрода на мысль, стоит ли предпринимать такие меры предосторожности, если его столь легко узнать. Впрочем, практически все темнокожие грузчики в этих грязных портах так или иначе симпатизировали дервишам. Кроме того, он был слишком заметным и известным человеком в этих краях, поскольку его героические похождения под Эль-Обейдом обросли всяческими слухами и легендами, стали притчей во языцех и фактически единственным позорным пятном на блестящей победе Махди и его халифов. Бахита успела предупредить, что одно только упоминание его имени по всему побережью вызывает у местных жителей ярость и проклятия.

Пароходный груз состоял преимущественно из военных запасов, предназначенных для нужд армии, которая дислоцировалась в городке Вади-Хальфа, готовясь к дальнему походу вверх по реке. Загрузка судна продолжалась всю ночь и большую часть следующего дня. Давно уже Пенроду не приходилось так каторжно трудиться. Малейшая остановка, чтобы перевести дух, расправить ноющую от боли спину или просто смахнуть пот с лица, немедленно вызывала резкий удар кнута одного из надсмотрщиков. От него потребовались немалая выдержка и мужество, чтобы терпеливо сносить побои и не дать волю сжатым до боли кулакам. По мере загрузки большим количеством армейской амуниции судно все ниже опускалось в воду, а когда на рассвете медленно покинуло порт и вышло на водную гладь реки, упрямо рассекая невысокие волны, на его борту оставалось не более пары футов свободного пространства.

Пенрод нашел местечко между ящиками и растянулся там во весь рост, сунув под мышки ноющие от боли ладони. Тело пронизывала острая усталость, а мышцы, казалось, вот-вот лопнут от напряжения. Порт Вади-Хальфа находился не очень далеко, но идущее против течения с тяжелым грузом судно вряд ли доберется туда менее чем за двадцать часов. Большую часть пути Пенрод проспал, и когда на следующее утро пароход наконец пришвартовался в порту назначения, хорошо отдохнул и полностью восстановил свои силы. В акватории порта уже стояли на якорях четырнадцать более крупных пароходов. На южном берегу реки был разбит большой лагерь с длинными рядами белых палаток и высокими грудами армейских ящиков. Лодки и катера уже доставляли на пароходы одетых в армейскую форму солдат.

Сэр Эвелин Беринг весьма детально описал ему план спасательной операции. В этом месте река как бы раздваивалась, уходя обеими рукавами на юг. Пароходная флотилия готовилась к длительному переходу вдоль западного побережья реки. На этом пути ей предстояло преодолеть три сложных и весьма опасных участка, и все это время пароходы должны продвигаться с максимальной осторожностью, чтобы не напороться на острые скалы в бурлящем потоке мутной воды.

А по берегу Нила до Метеммы должна двигаться воинская колонна, где ее посадят на четыре небольших парохода Китайца Гордона и доставят в Хартум, чтобы усилить оборону города до подхода основных спасательных сил.

Грузовое судно протиснулось к берегу, и портовые грузчики сразу же спустились вниз, чтобы приступить к разгрузке. Пенрод сошел на берег одним из первых и в очередной раз удивился, когда офицер охраны незамедлительно пропустил его, бросив быстрый взгляд на пропуск. Он пересек лагерь и вскоре оказался перед контрольно-пропускным пунктом на военную базу спасательного отряда.

Четыре подразделения под командованием генерала сэра Герберта Стюарта уже вовсю занимались военными упражнениями, готовясь на плацу к весьма длительной экспедиции вглубь страны. Но до окончательного решения из Лондона о сроках отправки могло пройти несколько недель, а то и месяцев.

Вероятно, сержант охранного отряда уже был надлежащим образом проинформирован о прибытии Пенрода, поскольку ничуть не удивился, когда к нему обратился араб в грязной одежде портового грузчика и на понятном армейской жаргоне потребовал немедленно препроводить его в палатку адъютанта.

– А, Баллантайн! – радостно воскликнул майор Кенвик, пожимая ему руку, но при этом стараясь не прикасаться к грязному арабскому облачению. – Я получил телеграмму от майора Адамса из Каира, но ожидал, что вы доберетесь к нам через три-четыре дня.

Как и большинство старших офицеров, он был в восторге от легендарного коллеги, но при этом с трудом скрывал зависть к его быстрой карьере. Такие люди обычно не боятся высовываться там, где свистят пули, если, конечно, это сулит им быстрое продвижение по службе.

– Благодарю вас, майор, – сдержанно ответил Пенрод. – Вы, случайно, не знаете, где сейчас находятся мои люди?

– Еще бы мне не знать! Тем более что ваш сержант без колебаний принял от меня пять самых лучших верблюдов. Если бы я не настоял на этом, он бы отправился в пустыню без необходимых припасов.

– В таком случае, сэр, я должен незамедлительно тронуться в путь, если вы, конечно, не против.

– Так быстро? А я-то надеялся составить вам компанию и посидеть немного сегодня вечером.

Пенрод видел, что собеседник просто сгорает от любопытства по поводу столь загадочного визита.

– Сожалею, сэр, но у меня слишком мало времени.

– В таком случае, может, увидимся в Хартуме? – продолжал настаивать адъютант.

– О, сомневаюсь, – отмахнулся Пенрод. – Предлагаю встретиться в Гезира-клубе после завершения этой маленькой операции.

Сержант аль-Саада уже ждал его в колонне верблюдов. Их встреча была прохладной и подчеркнуто официальной, поскольку в этот момент за ними могли следить десятки любопытных глаз. Должна же существовать хоть какая-то социальная дистанция между сержантом Королевских вооруженных сил и арабским феллахом в грязном тюрбане! Они оседлали верблюдов и направились в пустыню, причем Пенрод следовал за сержантом на весьма энергичной верблюдице серой масти. Она так и рвалась из-под него, а сердце радостно замирало – ведь сержант выбрал самое быстроходное животное. Как только лагерь скрылся за высокими дюнами, сержант аль-Саада придержал своего верблюда, повернулся к Пенроду и, радостно улыбаясь, ткнул кулаком ему в грудь.

– Я видел тебя на палубе парохода, когда он только еще огибал Рас-Индер. Ты быстро продвигаешься, Абадан Риджи! – Он назвал его человеком, который никогда не сворачивает с пути. – Я сообщил Якубу, что ты будешь здесь дней через пять.

– Да, я спешил, – согласился Пенрод, – но нужно продвигаться еще быстрее.

Якуб ждал их примерно в миле от этого места и держал наготове пару верблюдов за черной скалой. Их силуэты казались еще более гротескными из-за огромных баулов с водой, прикрепленных на двугорбых спинах словно злокачественные опухоли. Каждый верблюд мог спокойно перевозить свыше пятисот фунтов груза, но в пустыне Матерь Камней человеку требовалось не менее двух галлонов воды в день, чтобы сохранить жизнь. Как только они спешились, Якуб поприветствовал Пенрода. Он опустился на одно колено и приложил руку сначала к губам, а потом к сердцу.

– Верный Якуб ждет вас с начала праздника Курбан-байрам.

– Не сомневаюсь в этом, благословенный Аллахом, – улыбнулся Пенрод. – Но неужели ты забыл о моем пакете?

Якуб, досадливо поморщившись, бросился к одному из верблюдов, отвязал сумку и принес Пенроду. Тот раскрыл ее на опаленной солнцем земле и увидел, что его галабея тщательно выстирана и аккуратно сложена. Он быстро сбросил грязные лохмотья и надел одежду из прекрасной шерсти, которая надежно защитит его от палящего солнца. Затем покрыл голову черной накидкой, закрывавшей почти все лицо, как у кочевников-бедуинов, и прикрепил к поясу небольшую кожаную сумку, куда сунул острый кинжал и револьвер «уэбли», а на другую сторону повесил кавалерийскую саблю. Вынув саблю из кожаных ножен, он провел пальцем по острию, проверяя лезвие, отточенное до такой степени, что можно было побриться. Пенрод удовлетворенно кивнул Якубу и взмахнул пару раз саблей, рассекая воздух. Клинок словно прикипел к его руке и, казалось, жил собственной жизнью. В эпоху быстро заряжающихся винтовок и тяжелых орудий Пенрод по-прежнему испытывал ни с чем не сравнимый восторг от старого рукопашного боя.

Почти каждый араб вооружен длинным клинком с широким лезвием, и Пенрод внимательно наблюдал, как они используют его во время сражения, сравнивая с собственным мастерством. Это тяжелое оружие совершенно не соответствует физическим данным арабов. В отличие от мощных и сильных крестоносцев, у которых они его позаимствовали, арабы не отличались физической силой и больше напоминали терьеров, чем мастифов. Они были сущими дьяволами во время сражений и наносили ощутимый урон противнику этими клинками, но слишком медленно управляли оружием, фактически ничего не понимая в фехтовании, а свои круглые кожаные щиты использовали исключительно для самозащиты. Именно поэтому они были крайне уязвимыми при встрече с искусным бойцом, прекрасно владеющим саблей или шпагой. В минуты опасности арабы инстинктивно поднимали щит, закрывая себе обзор и становясь легкой добычей ловкого противника, который, используя свое преимущество, наносил им молниеносный роковой удар. Во время сражения под Эль-Обейдом, когда и без того нестройные ряды дервишей были рассеяны хорошо организованными войсками, Пенрод именно таким образом убил за несколько минут пятерых воинов. Он еще раз посмотрел на клинок, сунул его в ножны и повернулся к Якубу.

– Матерь Камней все еще открыта?

– Воду можно найти в источнике Марбад-Тегга. – На языке местных племен така это означало «убийца верблюдов». – Ее там немного, и она горьковатая, но для верблюдов вполне достаточно, – пояснил Якуб.

Выходец из арабского племени джаалин, он был изгнан из родных мест в результате кровавой вражды, возникшей из-за покушения на честь и достоинство его сестры. Якуб был ловок и быстр, прекрасно владел холодным оружием и в конце концов убил соперника, но тот, к несчастью, оказался сыном влиятельного шейха. В результате Якубу пришлось покинуть родные места и скрываться всю оставшуюся жизнь.

Один глаз его косил, из-под тюрбана свисали грязные волосы, а улыбка обнажала кривые и желтые зубы, не ведавшие зубной щетки. Он хорошо знал пустыню и горы, чувствуя их всем своим естеством, как дикий осел. Еще до вынужденного бегства из своего племени он получил сильный ножевой удар в ногу во время драки и с тех пор заметно прихрамывал. Именно из-за этой раны ему отказали в военной службе во благо королевы и хедива. Таким образом, он оказался за пределами своего племени, без средств к существованию, и Пенрод был его единственным спасением. Якуб любил своего хозяина, как отца, и преклонялся перед ним, как перед божеством.

– Значит, мы все еще можем обрубить змею?

Когда Пенрод задал этот важный вопрос, Якуб отнесся к нему с максимальной серьезностью и должным уважением. Он заправил полы своего арабского халата между ног и ручкой верблюжьего кнута нарисовал на песке большую букву S, верхняя часть которой была вдвое меньше нижней, – примитивная схема Нила от того места, где они сейчас находились, до порогов Шаблука. Этот извилистый путь отнимет немало дополнительных недель, но именно так должна пройти речная флотилия экспедиционных войск. А колонна двинется по пустыне на верблюдах, сократит дорогу и вскоре достигнет реки возле Метеммы. Это короткое направление отмечено иссушенными костями людей и животных на всем протяжении караванного пути еще в древние времена. И здесь было всего лишь два колодца со скудными запасами вполне подходящей воды, чтобы продолжить путь и пересечь знойную пустыню. А добравшись до Метеммы, они смогут пойти по правому рукаву Нила, не теряя из виду реку, когда та снова повернет на запад, а потом опять вернется на прежний южный путь и направится прямо к Хартуму. Это нелегкая стезя даже для местных жителей, но была еще более тяжкая, которой владельцы караванов дали меткое название «обрубить змею».

Якуб размашисто провел ручкой кнута по земле, прочертив ровную линию от их места пребывания до Хартума и на две равные части разрезав букву S. Этот путь мог сэкономить сотни миль невероятно сложного странствия, но не был обозначен на карте и малейшее отклонение грозило потерей источника Марбад-Тегга, без которого путешественника ждала страшная смерть в безводной пустыне. Колодец был скрыт от посторонних глаз и располагался в самом чреве знойной пустыни Матерь Камней. Неискушенный странник мог пройти мимо него на расстоянии сотни шагов и не заметить. Верблюды спокойно пили эту воду, но человека едкая каустическая соль сводила с ума. Если не напоить верблюдов в источнике Марбад-Тегга, то до следующего придется шагать еще сотню миль, вплоть до берега Нила в районе Корти, чуть ниже четвертого водопада. Причем питьевая вода в бурдюках закончится задолго до того, как они доберутся до реки. Таким образом, они могут оказаться без капли воды в течение почти двадцати четырех часов, прежде чем снова увидят Нил, а может, и дольше, если всемогущие джинны пустыни не будут к ним благосклонны.

А благополучно добравшись до берега, им придется пересечь полноводную реку, причем в месте наиболее бурного течения. Ширина реки здесь составляет не менее мили, а верблюды, как известно, лезут в воду с большой неохотой. Правда, неподалеку есть брод, о котором мало кто знает. Как только они переберутся на другой берег, придется запастись провиантом, наполнить свежей водой бурдюки и без промедления возвратиться, чтобы окунуться в не менее знойную пустыню Монассир. А значит, преодолеть еще две сотни миль по безводной местности. Якуб напомнил об этом Пенроду, иллюстрируя сказанное схемой на песке. Тот слушал внимательно, не прерывая, хотя уже три раза «обрубал змею» и столько же перебирался на другой берег Нила возле Корти. Однако не упустил возможности услышать от Якуба что-то новое об этом мрачном маршруте.

Закончив свой пространный рассказ, араб торжественно объявил:

– Под руководством бесстрашного и хитрого Якуба и под защитой милосердных ангелов нам, вероятно, удастся «обрубить змею» и значительно сократить путь. – И он присел на корточки, терпеливо ожидая решения Пенрода.

Капитан спокойно обдумал сложившуюся ситуацию, тщательно взвешивая все шансы. Он ни за что не решился бы на такое путешествие без Якуба, а с его помощью и под непосредственным руководством игра стоила свеч. Он мог значительно сократить путь и тем самым сэкономить время, чтобы добраться до Хартума. Но было одно обстоятельство, которое непременно следовало обсудить.

Бахита сказала ему, что Махди и его халиф хорошо осведомлены о подготовке англичан к спасению Гордона. Их разведчики постоянно докладывают о концентрации значительных сухопутных сил и речной флотилии в районе Вади-Хальфы. Она также сообщила, что Махди приказал своим наиболее влиятельным эмирам покинуть осажденный Хартум и отвести племена на север вдоль реки, чтобы встретить там противника в самом неблагоприятном для него месте в районе городов Метемма, Абу-Клеа и Абу-Хамед. При этом она добавила, что оба берега реки вниз от Хартума до первого большого изгиба уже заняты арабскими всадниками на лошадях и верблюдах.

– Махди понимает, что должен во что бы то ни стало остановить франков на подступах к городу, – сказала она напоследок, используя слово, которым местные жители называли всех европейцев. – Он также знает, что их армия немногочисленна и к тому же плохо оснащена лошадьми и верблюдами. Поговаривают, будто он послал на север двадцать тысяч воинов, чтобы те достойно встретили англичан и взяли под контроль всю береговую линию вплоть до Нижнего Нила. А сам в это время намерен захватить Хартум, казнить генерала Гордона и отослать королеве его голову. – Бахита выдержала паузу и посмотрела на Пенрода. – Будь осторожен, мой господин. Они отрезали телеграфную связь с севером и понимают, что генералы в Каире непременно пошлют своих курьеров в Хартум, чтобы хоть как-то поддержать сообщение с Гордоном. Махди наготове и попытается помешать тебе проникнуть в город, а его люди будут рыскать по пустыне, чтобы перехватить тебя.

– Да, они станут искать нас в пустыне, – вслух рассуждал Пенрод, – но интересно, смогут ли контролировать весь путь до Марбад-Тегга?

Якуб покачал головой, поскольку ничего не понимал по-английски, и Пенрод снова перешел на арабский:

– Именем Аллаха, храбрый Якуб, отведи нас к этому горькому источнику под названием Убийца Верблюдов.

* * *

Они взобрались на высокие деревянные седла. Пенрод проверил винтовку в чехле под правой ногой, нащупал рукой патронташ с боеприпасами, прикрепленный к задней части седла, и пнул пятками свою серую верблюдицу. Та стала медленно подниматься на ноги, громко ворча и разбрызгивая слюну.

– Поехали с Богом, – пропел аль-Саада.

– Да откроет Аллах нам глаза, чтобы чистым и ясным был наш путь, – произнес Якуб. – И да поможет он нам благополучно добраться до Убийцы Верблюдов.

– Бог всемогущ, – добавил Пенрод. – Нет Бога, кроме Аллаха.

Каждый из них вел за собой вьючного верблюда, на спине которого мерно покачивались кожаные бурдюки с водой. Поначалу свободно привязанный груз сильно раскачивался и бил верблюдов по бокам, пришлось остановиться и крепче привязать сумки и бурдюки. А заодно и выпустить из бурдюков воздух, чтобы вода не плескалась, мешая животным. Они ехали молча, в странной тишине на фоне невыносимого зноя и бескрайнего пустынного горизонта. Ноги верблюдов тихо ступали по песку, издавая едва уловимый шорох. Мужчины обернули головы арабскими платками, оставив лишь узкие прорези для глаз, и, не утруждая себя лишними разговорами, размеренно покачивались в деревянных седлах, всецело подчиняясь ритму верблюжьей поступи.

Древний караванный путь шел через песчаные дюны оранжевого цвета, блестевшие на солнце до боли в глазах. Этот путь был помечен лишь белыми костями и наполовину засыпанными скелетами некогда погибших верблюдов. Высушенные палящими лучами солнца, они столетиями лежали на обочине, напоминая путникам о бренности всего сущего. Горячий воздух пустыни обжигал горло нестерпимым зноем. Линия горизонта смутно искажалась в серебристом мареве миражей. Иногда казалось, будто наездники зависли в пустом пространстве и лишь покачиваются на спинах неторопливых животных на фоне застывшей линии горизонта. Единственным признаком движения был извилистый караванный путь, но даже он словно медленно парил над землей, как извивающаяся струйка дыма.

Пенрод позволил себе немного расслабиться и погрузиться в гипнотический транс пустынного странника. Время словно утратило свое значение и как бы повисло в раскаленном воздухе. Сознание стало совершенно свободным, и он в который раз подумал, как легко поверить в существование сверхъестественных сил, населяющих эти бескрайние пространства. Именно такие чувства обычно испытывают бедуины в знойной пустыне. Он живо представил себе бесчисленных джиннов и призраков, оставшихся от погибших в этих песках армий. И хотя Якуб находился на расстоянии половины пистолетного выстрела, он тоже порой казался Пенроду неким призраком, расплывчатым миражом, который покачивался на верблюде в халате с развевающимися полами, будто воробей с распростертыми от жары крыльями. А в другое время виделся сказочным гигантом, восседающим на слоноподобном существе и многократно увеличенным обманчивой игрой света. Они двигались вперед, медленно и совершенно беззвучно.

Постепенно перед ними замаячили очертания величественной пирамиды, перед которой меркли творения человеческих рук в дельте Нила. Она мерцала в серебристом мареве миража, словно отделенная от земли, над смутной линией горизонта, неустойчиво балансируя верхушкой на южном небосклоне. Пенрод с восхищением смотрел на это чудо, которое мягко подрагивало, то исчезая за горизонтом, то возникая вновь словно из воздуха и застывая в своей высшей точке, упершись основанием в землю.

Они продолжали путь, и через некоторое время пирамида обрела более четкие очертания, напоминающие остроконечный холм с двумя меньшими собратьями позади. Не переставая удивляться этому чуду, Пенрод подумал, что такие природные образования, вероятно, послужили образцом для древних строителей пирамид, поражающих воображение людей уже много столетий. Караванный путь шел прямо к ним, но Якуб резко свернул в сторону, оставив проторенную дорогу слева. Вскоре он привел их в дикую пустыню, не содержавшую даже намека на присутствие человека. Это и был тот самый тайный путь к Марбад-Тегга.

Пенрод снова погрузился в гипнотическое состояние остановившегося времени и в течение нескольких часов умиротворенно наблюдал, как солнце, поднимаясь вверх, застыло в зените, а потом неуклонно покатилось к земле. Он очнулся от гипнотического сна, почувствовав легкий сбой в движении своей верблюдицы, и, оглядевшись вокруг, с удивлением обнаружил, как резко изменился окружающий ландшафт. Песок был уже не оранжевым, а пепельно-серым, похожим на увядшие листья. Все пространство до горизонта покрывал древний вулканический пепел и комья давно застывшей лавы, словно в пустыне прошел величественный обряд кремации всего окружающего мира, несгоревшие останки которого заботливо погребли на этом потустороннем кладбище вечности. Дыхание древнего вулкана преобразило даже безмолвную пустыню. Среди голых камней и пепла не было и признаков жизни, кроме трех странников и их медленно шагающих животных.

Пенрод понял, почему так неожиданно изменилась походка верблюда. Землю вокруг обильно устилали камни и куски скал, причем некоторые из них были настолько большими и круглыми, что напоминали ядра для гигантской пушки, а другие походили на снаряды для средневековых мушкетов. Из-за этого пространство казалось давно забытым и заброшенным полем битвы. Но Пенрод знал, что это отнюдь не последствия странной войны. Круглые камни оказались здесь в результате мощного извержения вулкана, в результате которого жидкая лава была выброшена из гигантского жерла в небо, а потом упала на землю дождем из остывших камней и пепла. Именно поэтому умные верблюды сменили шаг, выбирая удобный путь между камнями и скалами, что неизбежно сказалось на скорости их продвижения.

Солнце уже садилось за горизонт, и коснувшись земли, буквально взорвалось мириадами зеленых и кремовых лучей, после чего обессиленно покатилось вниз, оставляя безутешную землю во власти внезапно наступившей ночи.

– Славная ночь! – прошептал Пенрод пересохшими губами. – Благословенная прохладная ночь!

Они сделали привал, покормили и напоили верблюдов, проверили поводья, седла и упряжь, а когда мужчины вынули свои коврики для молитвы и опустились на них, повернувшись в сторону Мекки, Пенрод решил прогуляться по пустыне, чтобы размять онемевшие за время путешествия ноги и сделать несколько физических упражнений. Он прислушивался к тишине ночи, но лишь ветерок гулял среди песчаных дюн, перешептывавшихся между собой тихими голосами джиннов.

Когда он вернулся, Якуб уже варил кофе в небольшом медном чайнике. Они выпили по три чашки и съели немного тонко нарезанного хлеба с хурмой. Затем смазали ароматным жиром губы и увлажнили кожу специальной смесью, предохранявшей ее от шелушения и обильной потливости. Когда все процедуры были закончены, они улеглись рядом со своими животными и мгновенно уснули. Якуб разбудил всех через пару часов, после чего они взобрались на верблюдов и снова отправились на юг, в ночную мглу.

Небо полыхало от мерцания звезд так ярко, что порой с трудом удавалось обнаружить нужное созвездие, служившее главным ориентиром. Воздух был прохладным и чуть сладковатым, но настолько сухим, что Пенрод ощущал жжение в носу и постоянно сжимал его пальцами.

Час за часом верблюды медленно шагали по пустыне, и время от времени Пенрод соскакивал с седла и шел пешком, чтобы немного размять онемевшие ноги. Следующий привал они сделали незадолго до рассвета, выпили по чашке горячего кофе без сахара, поспали около часа и продолжили путь, когда солнце только-только показалось слева от них. А с первыми лучами укутали головы длинными арабскими платками.

Пустыня стала совершенно другой. Изменилась так же быстро, как прекрасная куртизанка, но все равно осталась чрезвычайно опасной и обманчивой. Временами песчаные дюны становились мягкими и вязкими, цвета слоновой кости, словно грудь и живот танцовщицы, а потом вдруг походили на спелый абрикос. Они перекатывались по пустыне, как океанские волны, но иногда сбивались в кучу, будто спаривающиеся змеи. А наталкиваясь на острые скалы или большие валуны, мгновенно рассыпались на части.

Позади остались многие мили пути и часы палящего солнца. Когда они останавливались, чтобы немного передохнуть в тени огромных бурдюков, то даже глаз не могли сомкнуть от невыносимой жары и лежали на земле, тяжело дыша, как загнанные псы, а потом медленно вставали и вновь трогались в путь. Даже верблюды стонали и рычали от усталости, когда их снова запрягали и заставляли подняться, чтобы продолжить этот безумный марш. Их огромные ноги ныли от боли, а на пятый день путешествия они отказались от предложенной Якубом пищи, которую тот услужливо разложил на соломенных подстилках.

– Это первый признак, что они на грани физического истощения, – предупредил Якуб Пенрода. – Если мы не достигнем источника завтра вечером до наступления сумерек, они начнут умирать.

Не стоило даже объяснять, что случится с людьми, если погибнут верблюды. На следующее утро, когда они сделали привал в небольшой яме на пятачке твердой земли, Пенрод указал рукой на темные силуэты газелей, видневшиеся впереди. Они казались крошечными в дневном мареве, напоминая призраков пустыни, но кремовый окрас, изогнутые в форме лиры рога и белые морды указывали на их реальное существование. Через мгновение газели бесшумно исчезли за высокими валунами, будто их никогда и не было.

– Они пьют воду в оазисе Марбад-Тегга, – сказал Якуб, разлепив иссохшие губы впервые за последние несколько часов. – Осталось немного. Думаю, мы доберемся туда до заката солнца. – Он удовлетворенно хмыкнул и украдкой посмотрел на Пенрода.

В полдень верблюды отказались подниматься на ноги, громко стонали, дергали головами и издавали угрожающие звуки.

– Чувствуют запах воды, – радостно пояснил Якуб, – и желают поскорее добраться туда. Поведут нас, как охотничьи собаки к дикому зверю.

Они сделали небольшой привал, выпили по чашке кофе, с трудом подняли верблюдов и незамедлительно тронулись в путь. Животные ворчали от возбуждения, ускоряли шаг и жадно вдыхали ноздрями запах воды. А когда поздно вечером наконец остановились, Пенрод узнал ландшафт, который врезался в память во время его последнего посещения этого места – фантастическое нагромождение невысоких скал и холмов, обожженных за многие столетия солнцем и высушенных ветром. Сама природа создала эти узкие лабиринты и извилистые проходы среди скал, напоминавшие то армию шагающих каменных воинов, то мрачных крадущихся львов. Иногда попадались фигуры, похожие на огнедышащих драконов, крошечных гномов или джиннов пустыни. А над ними возвышалась высокая каменная колонна, отдаленно напоминающая женщину в длинном одеянии и с вдовьей накидкой на голове – застывшая в камне невыразимая скорбь.

– Это Вдова Ахаба, – сказал Якуб. – Смотрит в сторону источника, где якобы умер ее муж. – Он ударил верблюда плетью, и они поспешили к воде, причем животные торопились больше, чем наездники.

– Постойте! – неожиданно остановил Пенрод Якуба и аль-Саада и предупреждающе поднял руку, когда те удивленно повернулись к нему.

Он направил верблюда в неглубокую лощину-вади и жестом позвал за собой спутников, которые без колебаний последовали его примеру, чего нельзя было сказать о животных. Они отчаянно мотали головой, издавали хриплые звуки и недовольно фыркали, разбрызгивая слюну. Наездникам с большим трудом удалось уложить их на землю и крепко привязать ремнями, чтобы те не вскочили на ноги. Аль-Саада остался сторожить их, а Пенрод повел Якуба к каменным изваяниям, где они нашли укромное место и скрылись за невысокими скалами. Пенрод улегся на живот, вглядываясь в покрытое камнями пространство перед Вдовой Ахаба. Якуб послушно лег рядом, морщась от вечернего, но все еще безжалостно палящего солнца.

– Здесь нет ничего, кроме песка и скал, – недовольно проворчал он, устав от затянувшегося ожидания. – Тебе померещилась какая-то тень, Абадан Риджи. В этом месте не могут жить даже джинны пустыни, – добавил он, поднимаясь.

– Ложись на землю, недоумок! – зашипел Пенрод. Прошло полчаса, и капитан протянул Якубу полевой бинокль. – Можешь полюбоваться на своих джиннов.

Араб уставился в бинокль, вздрогнул всем телом и даже вскрикнул от неожиданности, увидев вдали смутную фигуру человека. Он был почти незаметен в тени каменного монолита, и только яркий отблеск солнца на широком клинке выдавал его присутствие. Именно этот блеск и заметил Пенрод, проезжая неподалеку. Человек вышел из тени, ярко выделяясь на фоне однообразного ландшафта.

– Я вижу его, Абадан Риджи, – возбужденно прошептал Якуб. – У вас острый взгляд. Он одет в джиббу, которую обычно носят махдисты. Интересно, есть здесь еще кто-нибудь?

– Естественно, – недовольно пробурчал Пенрод. – В этих местах люди не путешествуют в гордом одиночестве.

– Группа разведчиков? – догадался Якуб. – Шпионы, которых послали на поиски британских солдат?

– Они хорошо знают, что источник Убийца Верблюдов слишком мал, чтобы напоить целый полк, а горькая вода не утолит жажду солдат. Нет, они пришли сюда, чтобы перехватить посланника, который должен доставить донесение генералу Гордону в Хартум. И хорошо знают, что другого пути туда нет и мы должны пройти именно этой дорогой.

– Значит, они поджидают у источника нас, – заключил Якуб, – прекрасно понимая, что мы не сможем продолжить путь без воды для верблюдов.

– Да, – согласился Пенрод. – Мы должны убить их всех, чтобы никто не предупредил остальных о нашем присутствии. – С этими словами он осторожно поднялся и, скрываясь за скалами, направился к месту, где аль-Саада сторожил верблюдов.

Пенрод со спутниками решили дождаться ночи, отказавшись от идеи сварить немного кофе, поскольку дым от костра мог их выдать. Вместо этого они выпили теплой воды из бурдюков и слегка перекусили, оттачивая клинки и готовясь к бою. После чего арабы расстелили на земле свои коврики и усердно помолились Всевышнему.

Темнота накрыла холмы, как горячее и тяжелое шерстяное покрывало, но Пенрод все же решил подождать, пока созвездие Ориона не окажется в высшей точке южного небосклона. После этого они оставили верблюдов и бесшумно двинулись вперед. Первым шел Пенрод с револьвером «уэбли» и обнаженной саблей в правой руке. Они проделывали это уже не раз и двигались на расстоянии друг от друга, но все же не теряя связи. Пенрод обошел стороной то место, где они обнаружили постового дервишей, и благодарил Бога за легкий ветерок, заглушавший самые слабые звуки их шагов. Он первым учуял запах небольшого костра, разведенного из кучи вонючего верблюжьего навоза, и щелкнул пальцами, предупреждая Якуба и аль-Саада, которые послушно пригнулись к земле.

Пенрод снова пополз вперед навстречу ветерку, скрывавшему его присутствие. Остановился он лишь уловив утробное сопение и едва слышное чавканье верблюдов. Капитан прижался к земле, глядя вперед с азартом заядлого охотника и тщательно исследуя небольшое пространство, усыпанное камнями и пеплом, стараясь запомнить каждую деталь, каждую возвышенность и едва приметную кочку, и вдруг заметил какое-то движение. В темноте на расстоянии не более двадцати шагов едва виднелся округлый предмет, и Пенрод узнал в нем человеческую голову. Часовой сидел на краю неглубокой наллы – сухого русла – и покачивал головой, хотя было уже далеко за полночь. Он явно не спал и был настороже. Пенрод ощутил рядом запах Якуба, состоявший из причудливой смеси человеческого и верблюжьего пота и грязной одежды.

– Я видел его, – прошептал Якуб на ухо Пенроду, обдавая горячим дыханием. – Думаю, ему пора умереть.

В ответ Пенрод крепко сжал его руку, и Якуб пополз вперед, бесшумно извиваясь, как степная гадюка. Он был великим мастером короткого кинжала и владел им отменно. Его тело сливалось с темными скалами, растворяясь на фоне звездного неба. Пенрод пристально следил за головой часового и увидел, как рядом появилась еще одна голова. На мгновение они слились в единое целое, затем послышался глубокий вздох, и обе исчезли. Пенрод подождал несколько секунд, но все было тихо. Через минуту из сумрака ночи возник Якуб.

– Там еще пять человек, – прошептал он. – Спят вместе с верблюдами на самом дне наллы.

– А верблюды в упряжке? – спросил Пенрод, хотя и так было ясно, что это опытные воины, готовые вскочить в седло в любую минуту.

– Да, верблюды под седлами, а люди спят с оружием в руках.

– Других часовых нет?

– Я их не видел.

– А где находится источник?

– Они не настолько глупы, чтобы устроить засаду у самого источника. Он в трехстах шагах от этого места. – Якуб показал в сторону скрытого от посторонних глаз русла.

– Значит, если у них есть еще один часовой, он должен находиться у источника, чтобы наблюдать за ним. – Пенрод задумался на мгновение, потом снова щелкнул пальцами. В тот же миг к нему быстро приблизился аль-Саада. – Я буду ждать вас между этим лагерем и источником, а вы вдвоем ползите туда и подготовьте сыночкам Махди надлежащее место в раю. – Капитан похлопал их по плечу, подбадривая и благословляя на ратный подвиг. В ближнем бою эти люди намного превосходили его и хорошо знали свое дело. А он всегда испытывал тошноту, когда приходилось убивать спящих. – Только подождите, пока я не доберусь до нужной позиции.

Пенрод быстро пополз вправо, достиг края наллы и посмотрел вниз. На дне лежало тело часового, только что убитого Якубом, – на боку, с поджатыми ногами. Якуб накрыл его лицо тюрбаном, чтобы казалось, будто он просто уснул на посту. Неподалеку безмятежно спали остальные воины, а рядом сипло похрапывали оседланные верблюды, и поначалу Пенрод не мог отличить людей от животных. Должно быть, Якуб подполз совсем близко, чтобы пересчитать их. Капитан укрылся за большой скалой, откуда мог видеть все, что происходит в долине, и одновременно контролировать доступ к этому месту со стороны источника.

Нервы были напряжены до предела, а когда к спящим стали подбираться Якуб и аль-Саада, чуть не лопнули. В следующую минуту тени обоих мужчин смешались с телами спящих воинов, и Пенрод мог только догадываться, какая кровавая резня началась там в этот момент. А когда прозвучал хриплый крик, нервы разорвались, как натянутая струна. Значит, кто-то нанес неточный удар, но, конечно же, не Якуб. Внизу послышалась шумная возня, за которой последовал громкий крик. Верблюды мгновенно проснулись, захрипели, раздались возгласы проснувшихся людей и звон клинков. Пенрод видел, как один из них вскочил на спину верблюда и помчался из лагеря, направляясь вверх по узкой тропинке в дальнем конце долины. Другой дервиш тоже попытался вскочить на верблюда, потом бросился наутек, но успел пробежать лишь несколько шагов, когда за ним метнулась темная фигура и в то же мгновение обе тени исчезли на дне высохшего русла реки.

Пенрод испытывал страстное желание выскочить из засады и вмешаться в кровавое месиво, но вдруг услышал глухой топот ног и остался лежать на земле. В свете звезд он увидел еще одну фигуру, быстро приближавшуюся к лагерю от источника, – это был второй часовой, коротавший время у колодца. В его правой руке поблескивала кривая сабля, а левой он прижимал к плечу кожаный щит. Когда он приблизился, Пенрод бросился ему под ноги. Дервиш без колебаний вступил в единоборство, грозно размахивая саблей. Капитан сражался легко, прекрасно ориентируясь в темноте и прислушиваясь к металлическому звону стали. Как только дервиш закрылся от его сабли щитом, Пенрод провел обычный прием и нанес удар снизу. Лезвие его клинка пронзило неприятеля, после чего он выдернул его, а дервиш рухнул на землю как подкошенный, не издав ни единого звука.

Пенрод оставил убитого и быстро спустился в русло. Аль-Саада взмахнул рукой и острым клинком перерезал горло поверженному противнику. Черная кровь брызнула из поврежденной артерии. Аль-Саада выпрямился и спокойно огляделся. Три человека остались лежать там, где уснули.

– Плохо! – сердито проворчал Пенрод. – Двоим удалось бежать. Якуб погнался за одним, но другой ускакал на верблюде. Надо во что бы то ни стало догнать его.

Аль-Саада шагнул к Пенроду, и окровавленный кинжал выпал из его руки. Сержант медленно опустился на колени, и в слабом свете звезд Пенрод увидел застывшее удивление на его перекошенном от боли лице.

– Он был слишком ловок, – с трудом промолвил аль-Саада, убрал руку с груди и посмотрел на рану. Кровь хлынула из-под ребер и мгновенно окрасила его арабскую рубашку до колен. – Догоните его, Абадан Риджи, а я догоню вас… – добавил он слабеющим голосом и рухнул на землю ничком.

Пенрод мгновение раздумывал, как поступить – оказать помощь раненому товарищу или броситься в погоню за противником? Однако судя по тому, как тяжело упал несчастный аль-Саада, ему вряд ли можно чем-то помочь, а если упустить сбежавшего дервиша, вся их операция окажется под угрозой срыва и им вряд ли удастся добраться до осажденного города.

– Уходи с Богом, Саада, – тихо сказал Пенрод и бросился к верблюду одного из дервишей.

Быстро перерубив саблей ремень на его длинных ногах, он вскочил на верблюда и ударил пятками по бокам. Тот громко закричал, резво поднялся и галопом поскакал к пустыне. Пенрод с трудом различал смутный силуэт верхового, похожий при свете звезд на мелкую мошку. Нескольких сотен метров было достаточно, чтобы Пенрод уловил ритм движения верблюда. Животное оказалось достаточно сильным и к тому же отдохнувшим возле источника Марбад-Тегга, где его, судя по всему, хорошо напоили и покормили. Пенрод понуждал верблюда к быстрому бегу, как обычно делают умелые жокеи во время скачек. Звезды подтвердили предположение, что беглец направляется на юг, очевидно желая как можно скорее добраться до Нила.

Примерно через милю Пенрод заметил, что дервиш заметно сбавил скорость и перешел на рысь. Значит, он либо ранен во время нападения и не замечает погони, либо бережет силы верблюда для долгого и опасного для обоих пути. Ведь до Нила очень далеко. Пенрод пришпорил своего верблюда и стал быстро сокращать расстояние.

Он надеялся, что сумеет догнать беглеца до того, как тот осознает грозящую ему опасность, и тут увидел бледное лицо дервиша, обернувшегося через плечо. Заметив Пенрода, тот издал громкий воинственный клич и стал хлестать верблюда плетью. Животные помчались вниз, пересекли вади, а затем бросились вверх по каменистому склону, словно связанные невидимой нитью. Из-под копыт летели песок и мелкие камни. Верблюд Пенрода сокращал расстояние, демонстрируя превосходство в физической силе и запасе энергии. Капитан решил обойти дервиша слева, рассчитывая, что тот будет сражаться правой рукой и окажется в невыгодном для себя положении.

Но противник вдруг изменил свои планы, неожиданно свернув вправо и резко остановив верблюда в сотне шагов от Пенрода. Тот пригнулся к высокому деревянному седлу и увидел, что дервиш вынул винтовку из чехла позади себя и целится в него. Пенрод совсем забыл о прикрепленном к седлу чехле с винтовкой, считая, что у беглеца осталась только сабля.

– Ну что ж, давай, пожиратель свинины! – закричал ему Пенрод и выхватил револьвер «уэбли».

Расстояние было слишком большим для меткой стрельбы, да и седло бегущего верблюда не самое удачное место для прицельного огня. Но он должен опередить противника и приблизиться настолько, чтобы использовать саблю.

Араб выстрелил со спины неподвижно стоявшего верблюда. По характеру вспышки и звуку выстрела Пенрод понял, что имеет дело с карабином «мартини-генри», возможно захваченным после сражения под Эль-Обейдом или Суакином. Через долю секунды свинцовая пуля вонзилась в тело верблюда, и тот споткнулся. Но пока дервиш лихорадочно перезаряжал винтовку, Пенрод налетел на него слева с саблей в руке. Дервиш понял, что не успеет зарядить карабин, и, швырнув его на землю, потянул из ножен свой широкий клинок. При этом он бросил быстрый взгляд на Пенрода и даже отпрянул, узнав его.

– Я знаю тебя, неверный! – злобно заорал он. – Видел в Эль-Обейде! Ты – Абадан Риджи! Проклинаю тебя и твоего трехглавого бога!

Он взмахнул клинком и сильно ударил по голове верблюда, но Пенрод успел дернуть за уздечку, и клинок лишь задел ухо животного. Верблюд закричал и пошатнулся, но Пенроду удалось удержать его, хотя и с большим трудом, поскольку он был серьезно ранен пулей большого калибра. Дервиш оставался неуязвим для его сабли. Пенрод сделал выпад вперед, но не достал противника и приготовился к следующему удару, однако в этот момент верблюд зашатался и рухнул на землю, подмяв под себя передние ноги. Капитан успел отскочить в сторону, чтобы не оказаться придавленным грузным телом животного.

За это время дервиш развернул верблюда и помчался прочь. Пенрод прицелился из револьвера и опустошил весь магазин вслед удаляющемуся противнику, однако понял, что промахнулся, и через минуту тот исчез в темноте. Капитан прислушался, но уловил только легкий шум ветра.

Его верблюд стал медленно подниматься, но вдруг издал душераздирающий рев и рухнул на спину, судорожно задергав в воздухе длинными ногами. Еще через мгновение он распластался на сухом песке и хрипло засопел. Пенрод видел, что при каждом выдохе из его ноздрей вытекали темные струйки крови. Он перезарядил револьвер, подошел к верблюду, приставил ствол к затылку несчастного животного и выстрелил. Еще несколько минут ему понадобилось, чтобы отыскать в темноте прикрепленную к седлу сумку и вынуть оттуда все, что могло пригодиться в пути. К сожалению, там не оказалось ни карты местности, ни документов, лишь изрядно потрепанный Коран, который он решил взять с собой. Кроме того, прихватил кусок сухого мяса и немного хлеба, что было весьма кстати при их скудных запасах.

Последний раз взглянув на бездыханное тело верблюда, Пенрод быстро зашагал назад к источнику Марбад-Тегга. Но не успел пройти и половину мили, как послышался топот копыт. Приглядевшись, он увидел всадника на верблюде и спрятался за выступом небольшой скалы, но вскоре узнал быстро приближавшегося Якуба и окликнул его.

– Хвала Аллаху! – радостно воскликнул тот. – Я слышал выстрелы и подумал, с вами что-то случилось.

Пенрод молча взобрался на спину верблюду, и они поехали обратно к источнику.

– Дервишу удалось сбежать, – горестно признался он. – Он убил моего верблюда из винтовки, о существовании которой я даже не подозревал.

– А мой дервиш не сбежал, – гордо объявил Якуб, – но умер достойно. Он был настоящим воином, и я отдаю ему должное. И аль-Саада тоже скончался. Но он заслужил эту печальную участь из-за своей неловкости.

Пенрод благоразумно промолчал, зная, что между мужчинами не было особых симпатий. Правда, оба исповедовали ислам и говорили на одном языке, но аль-Саада был египтянином, а Якуб – арабом из племени джаалин.

Спустившись в сухое русло, Пенрод нашел узкую расселину неподалеку от лагеря дервишей и захоронил там тело погибшего аль-Саада, обернув его голову накидкой, а на грудь положив трофейный Коран. Затем они засыпали тело покойника сланцевой глиной. Эта примитивная могила вполне соответствовала его религии. Они работали молча и вскоре закончили печальную процедуру.

Похоронив товарища, они вернулись в лагерь дервишей и стали готовиться к продолжению своего путешествия.

– Если будем продвигаться достаточно быстро, то, возможно, успеем проскочить опасный участок до того, как сбежавший дервиш поднимет тревогу.

Верблюды были сыты, напились воды и хорошо отдохнули. Пенрод и Якуб перенесли свои седла на новых животных, а своих, измученных жаждой и длительным походом, отпустили к источнику. В бурдюках дервишей оказалось достаточное количество воды, а в сумках – необходимого для путешествия провианта, включая хлеб из дурры и сушеное мясо.

– У нас есть все необходимое, чтобы благополучно добраться до Хартума, – удовлетворенно заметил Пенрод.

– Да, они думают, что мы пойдем к броду через Нил возле селения Корти, – добавил Якуб, – но я знаю еще один путь через реку. Мы двинемся дальше на запад и переправимся на другой берег чуть ниже водопада.

Они оседлали верблюдов, привязали к своим трем животным дополнительные бурдюки с водой и взяли курс на юг.

Они отдыхали в полдень, укрываясь от палящего солнца в узкой полоске тени, отбрасываемой верблюдами. Эти животные находились под палящими лучами стоящего в зените светила и, казалось, не испытывали никаких неудобств, хотя любой другой зверь и уж тем более человек давно бы изжарились на такой сковородке. Порой казалось, что кровь закипит на невыносимой жаре. А как только полуденный зной немного спадал, они садились на верблюдов и продолжали свой путь вечером и ночью. На рассвете третьего дня, когда утренняя звезда еще светила на небосклоне, Пенрод оставил Якуба с верблюдами и взобрался на вершину небольшого холма конической формы, единственного в этой ровной и выжженной дотла пустыне.

День уже начался, и перед ним открылось изумительное зрелище. В двух милях сверкало нечто белое, как соляной столб, и изящное, словно расправленное крыло чайки, сверкающее на фоне безжизненного океана песка и скал. Он знал, что это такое, еще до того, как поднес к глазам бинокль. Пенрод долго смотрел на одинокий парус, казавшийся совершенно неуместным в этом пустынном мире, наслаждаясь приятным облегчением, которое охватило его измученную долгим путешествием душу: это было белое крыло одномачтового арабского судна, проплывавшего по темной воде Нила.

Они приближались к реке с особыми предосторожностями. Ужасы пустыни Матерь Камней остались позади, но их могли ждать еще большие опасности – люди. Тем временем судно с высоким белым парусом исчезло из виду. Берег показался им совершенно безлюдным и лишенным даже признаков человеческого существования. Только белые цапли большой стаей низко пролетели над темной водой Нила, устремившись острым клином на восток. Вдоль реки тянулась узкая полоска прибрежной зелени, прерываемая редкими пальмами и другими тропическими деревьями. Издалека казалось, что корни их погружены в воду и питаются грязной прибрежной жижей. А посреди этого бедного растительного мира возвышалась величественная крона могучего платана, господствующего над окрестностями. Под его ветвями виднелась древняя гробница, выложенная из сырой глины. Ее стены потрескались от времени, а пересохшая на палящем солнце штукатурка облупилась и пластами осыпалась со стен. С тонких веток свисали разноцветные ленты, давно выгоревшие на солнце и утратившие свой первоначальный блеск.

– Это дерево аль-Маула, святого отшельника, который жил в этих местах сто лет назад, – пояснил Якуб. – Многочисленные паломники оставляют здесь свои ленточки в его честь, чтобы святой всегда помнил о них и вознаграждал благословением их дела и помыслы. Сейчас мы в двух лье к западу от водопада и примерно на таком же расстоянии до деревни Корти, которая находится на востоке.

Они отошли подальше от берега, чтобы их не заметили с проходящих мимо судов, и направились на запад по каменистой почве, временами возвышающейся невысокими холмами. Вскоре они подошли к скалистому обрыву, нависавшему над широкой водной гладью Нила, и остаток дня терпеливо наблюдали за рекой с высокого обрыва.

Нил был главной торговой и транспортной артерией для территории, превосходящей площадью всю Западную Европу, однако за все это время на реке не появилось ни единого судна и никаких признаков жизни. И это обстоятельство насторожило Пенрода. По всей вероятности, что-то нарушило привычную суету оживленного торгового пути. Бахита была права, предупреждая его об этом. Значит, действительно где-то поблизости идет интенсивная передислокация войск дервишей. А ему нужно как можно скорее перебраться на другой берег и скрыться в пустыне Монассир, избегая нежелательной встречи с ними, и успеть в Хартум, чтобы помочь осажденному в городе генералу Гордону. А на берегу Нила его постоянно подстерегала опасность.

Солнечные лучи высветили воду, обнаружив удобные для переправы отмели. Затопленные камни явственно отмечали путь через реку, противоположный берег которой обозначался полосой вязкого ила. Река здесь была темно-зеленой, но достаточно узкой – не более ста пятидесяти шагов в поперечнике. Пенрод постарался запомнить это место. Если они используют пустые бурдюки в качестве надувных подушек, то смогут переправиться вместе с верблюдами. Разумеется, в ночное время. Днем на этом участке реки можно стать легкой добычей неприятеля в случае неожиданного нападения дервишей. А перебравшись на другой берег, они тут же наполнят бурдюки водой и скроются в пустыне Монассир.

Пенрод оставил Якуба с верблюдами на вершине крутого обрыва, а сам отправился на берег, чтобы осмотреть спуски и почву. Пройдя вдоль реки, он с удовлетворением констатировал, что за последнее время войска неприятеля здесь не проходили.

Когда сгустились сумерки, Якуб спустил вниз верблюдов, опустошил бурдюки, надул их воздухом и прикрепил к животным. Затем придирчиво осмотрел их и удовлетворенно хмыкнул – у каждого было по два огромных мешка с воздухом, и, связанные друг с другом тугим ремнем, они не могли разделиться в воде.

Верблюды не хотели заходить в реку, но Пенрод с Якубом загнали их туда кнутами, и они медленно поплелись по выступам скал. В середине пути вода дошла мужчинам до подбородка, и им пришлось ухватиться руками за ремни верблюдов. Высокий рост животных и длинные ноги позволили им передвигаться над водой, и только у самого берега они перестали доставать до дна и неохотно поплыли. Пенрод и Якуб плыли сзади и постоянно подстегивали их кнутами, направляя к нужному месту. Верблюды легко преодолели быстрое течение, поддерживаемые огромными кожаными бурдюками с воздухом. Как только животные коснулись дна, Пенрод и Якуб вывели их на илистый берег и отвели подальше от реки, чтобы они как следует просохли. Пока верблюды наслаждались теплым воздухом, мужчины наполнили бурдюки водой и вдоволь напоили животных перед дальней дорогой. Затем уничтожили следы своего пребывания на берегу и двинулись дальше.

Переправа отняла больше времени, чем рассчитывал Пенрод, и когда они снова тронулись в путь, на востоке уже появилась светлая полоска, предвещающая скорый рассвет. Верблюды важно покачивали наполненными водой животами и охотно откликались на нетерпеливое постегивание седоков. Несмотря на свои старания, они так и не смогли устранить все следы и надеялись, что ветер и речная вода помогут им оставаться незамеченными, пока их не обнаружат разведчики дервишей.

Однако как только они вышли на караванную тропу в пустыне Монассир, Пенрода охватило дьявольское предчувствие беды, не отпускавшее ни на минуту. С каждым часом оно возрастало и в конце концов привело его к нерадостному решению вернуться назад к реке и проверить обстановку. Недолго думая, он выбрал самого низкорослого и послушного верблюда, поскольку успел уже ознакомиться со всеми животными, оседлал его и повернул назад, приказав Якубу следовать намеченным маршрутом. За несколько миль до реки он свернул в сторону и поехал вдоль высоких холмов, которые приметил еще во время переправы. Они нависали над гладью воды и позволяли незаметно подобраться к берегу. Он спешился, стреножил верблюда и ползком приблизился к обрыву, откуда открывался вид на реку. То, что он увидел на берегу, потрясло его до глубины души. Сердце чуть не выскочило из груди, а нервы напряглись, как натянутая струна.

На берегу Нила находился небольшой отряд спешившихся дервишей, которые уже обнаружили на покрытой толстым слоем ила поверхности следы верблюдов и людей. В бинокль он хорошо рассмотрел неприятеля. Одним из шестерых, по всей вероятности, был тот самый дервиш, которому удалось избежать горькой участи своих товарищей в пустыне возле оазиса Марбад-Тегга. Правда, он не был до конца уверен в этом. Поджарые и чрезвычайно выносливые арабы пустыни, вероятно принадлежавшие к племени беджа, были в цветастых джиббах, которые обычно носили сторонники Махди, вооруженные длинными изогнутыми саблями, остроконечными копьями и небольшими круглыми щитами. Опершись на рукоятки своих копий, они оживленно размахивали руками, то и дело показывая на следы и энергично обсуждая план дальнейших действий. Один из них махнул рукой на юг, в направлении возвышавшихся холмов. Остальные посмотрели туда же, и Пенрод больше не сомневался – они смотрят в его сторону.

Капитан инстинктивно отпрянул и, укрывшись за скалой, стал лихорадочно обдумывать сложившуюся ситуацию. Совершенно очевидно, что дервиш, ускользнувший от него в пустыне, первым добрался до реки и предупредил передовой отряд. Даже если его нет среди этой группы, он все равно рассказал им о нападении и, возможно, указал нужное направление. По всей видимости, один из полевых командиров выслал вперед этот небольшой отряд, чтобы осмотреть берег в районе переправы и перехватить их. Пенрод с первого взгляда определил аггагиров, то есть лучших и храбрейших воинов дервишей. Соотношение сил было один к трем, к тому же эти люди начеку и готовы сражаться до последнего. Он даже думать не хотел о вооруженном столкновении. Единственным их шансом на спасение была скорость верблюдов и надежное укрытие.

Пенрод снова посмотрел в бинокль. Каждый дервиш имел превосходного арабского скакуна, и только один верблюд нес на спине кожаные сумки с боеприпасами и запасами еды на несколько дней. Но у них не было бурдюков с водой – следовательно, это передовой отряд разведчиков, которые могли обследовать узкую прибрежную полосу, но не углубляться далеко в пустыню. Значит, чтобы перехватить караван Пенрода, им придется сделать большой круг вдоль берега и выйти на противоположную от Хартума сторону. Этот путь был почти на двести миль длиннее предстоящего им с Якубом. Пенрод облегченно вздохнул, прикинув, что даже самые быстрые арабские лошади не смогут добраться до Хартума раньше их.

– Все в руках милосердного Аллаха, – усмехнулся он и хотел было вернуться к верблюду, чтобы нагнать Якуба и поделиться с ним новостью, но в последний момент краем глаза заметил какое-то странное движение среди дервишей и снова припал к скале, настроив бинокль. Два дервиша, подбежав к груженому верблюду, заставили его опуститься на колени, открыли кожаную сумку и вернулись назад. Один из них уселся на землю, скрестив ноги, и стал что-то писать в небольшом блокноте, причем делал это с усердием, старательно выводя буквы.

Другой араб в это время вынул из сумки маленькую клетку, отбросил хлопчатобумажную накидку и вытащил на свет божий птицу с круглой головой и белым оперением. У Пенрода даже дыхание перехватило от волнения. Это был почтовый голубь.

К этому времени дервиш закончил писать, свернул листок, и они, немного повозившись с птицей, высоко подбросили ее в воздух. Голубь захлопал крыльями и стал кругами подниматься все выше и выше над рекой. Дервиши молча наблюдали, запрокинув головы, а потом закричали хором, так громко, что Пенрод без труда разобрал слова.

– Лети голубка на крыльях ангелов Господних!

– Лети быстро к груди святого Махди!

Голубь тем временем превратился в крошечную точку на голубом небе и вскоре исчез в южном направлении, где находилась ставка Махди в Омдурмане.

Пенрод отполз в сторону и побежал к верблюду. Вскочив в седло, он пришпорил животное и помчался назад к Якубу, то и дело поглядывая туда, где только что исчез почтовый голубь с донесением дервишей. Этой птице придется преодолеть расстояние не менее пятидесяти миль, но она все равно будет в Омдурмане до наступления ночи, а им с Якубом предстоят двести пятьдесят миль по безводной пустыне. Только сейчас Пенрод осознал всю трагичность их положения и ту ужасную гонку, которую придется выдержать, чтобы благополучно добраться до Хартума и доставить секретное послание Китайцу Гордону.

Осман Аталан шел в огромной толпе правоверных к большой мечети Омдурмана. Над его головой развевался личный флаг, подаренный самим Махди. Он был украшен словами из Корана, а несли его два аггагира. Люди вокруг стучали в огромные военные барабаны и громко возносили хвалу Аллаху, Махди и его халифу. Жара давила на толпу, обволакивала с ног до головы, напитанная плотной пеленой пыли, поднимавшейся в раскаленный воздух от множества ног. По мере приближения к мечети возбуждение нарастало, поскольку все знали, что сегодня хвалу Аллаху и его пророку вознесет сам Махди – светоч ислама. Ансары начали традиционный танец. Когда-то их называли просто дервишами, но Махди запретил это название, считая его унизительным.

– Благословенный пророк разговаривал со мной несколько раз и строго-настрого предупредил, что если кто-нибудь назовет моих последователей дервишами, то будет семь раз бит колючими прутьями и разжалован. Неужели я не дал гордое название и обещание рая моим самым преданным и храбрым воинам, одержавшим триумфальную победу на поле битвы под Эль-Обейдом? Разве я не приказал называть их ансарами – моими верными помощниками и последователями? Пусть они будут известны как ансары и да прославят в веках это гордое имя.

Ансары исполняли свой ритуальный танец на палящем солнце, кружась, как пыльные дьяволы, все быстрее и быстрее, и порой казалось, что их босые ноги не касаются земли. А сомкнувшиеся вокруг тесные ряды фанатичных поклонников громко визжали и выкрикивали все девяносто девять имен Аллаха: «аль-Хаким – Мудрый, аль-Маджид – Славный, аль-Хакк – Истинный…» Один за другим танцующие ансары входили в состояние священного транса, падали на землю, бились в судорогах, закатывали глаза и натужно хрипели перекошенными ртами.

Осман вошел в ворота мечети, представлявшей собой большое открытое пространство, отгороженное от остального мира стеной из глинобитного кирпича высотой не менее двадцати футов. Площадь мечети превышала восемьсот шагов в одну сторону, и всю эту громадную территорию заполняли стоявшие на коленях верующие, облаченные в традиционную джиббу. А в самом дальнем конце мечети оставалось небольшое свободное пространство, огражденное от людей плотным кольцом ансаров в черных одеждах – личных палачей Махди.

Осман медленно прошествовал к этому почетному месту сквозь густую толпу правоверных, которые услужливо расступались, давая ему дорогу, и награждали молитвами, как самого важного из всех великих эмиров. В первом ряду верующих его аггагиры расстелили на земле молитвенный коврик из прекрасно обработанной шерсти, а рядом положили шесть больших бивней слонов, добытых во время охоты в долине Атбара. Осман не спеша опустился на коврик и повернулся к узкой двери в стене, ведущей в личные покои Махди.

Постепенно дикий галдеж верующих перешел в тихий ропот, сменившийся гулкой тишиной, за которой последовали торжественные звуки омбейи, и через открывшуюся дверь в стене на площадь вышла небольшая процессия. Во главе ее величественно шествовали три халифа. Предварив таким образом свое появление, Махди всецело следовал древнему обычаю, установленному еще первым пророком Мухаммедом.

Правда, здесь должен был быть еще и четвертый халиф – аль-Сенусси, правитель Киренаики, но тот отказался признать святость Махди. Некоторое время назад он послал своего эмиссара в Судан, чтобы тот навел справки о человеке, которого все называют Махди. Посланник прибыл на место в самый разгар резни в Эль-Обейде. Он с ужасом наблюдал, как ансары казнили людей, подвергая их чудовищным пыткам, как кромсали маленьких детей и насиловали женщин. Посланник так и не решился навестить Махди, а просто сбежал оттуда и, благополучно добравшись домой, сообщил халифу о зверствах, которые видел своими глазами.

– Это чудовище не может быть истинным Махди, – заключил аль-Сенусси. – Я не хочу иметь с ним ничего общего.

Таким образом, в распоряжении Махди оказались лишь три халифа, первым из которых был, разумеется, Абдуллахи. По сравнению с ним двое других являлись полным ничтожеством. Абдуллахи повел их к молитвенным коврикам, расстеленным на небольшом возвышении. После того как они заняли свои места, наступила еще одна томительная пауза. Служитель мечети крикнул в очередной раз, и на площадь вышел главный оруженосец Махди, несший в руках символ могущественной власти своего хозяина – длинный меч, сверкающий на солнце. Его золотая рукоятка, украшенная многочисленными бриллиантовыми звездами и полумесяцами, завершалась золотым двуглавым орлом Священной Римской империи, под которым виднелась выгравированная надпись «Vivat Carolus»^[10]. Эта вовсе не исламская реликвия, принадлежавшая христианским крестоносцам и являвшаяся фамильным достоянием одного из европейских монархов, через несколько столетий каким-то образом оказалась в руках Махди. А за оруженосцем на площадь вышел и сам пророк Аллаха собственной персоной.

Махди был в белоснежной джиббе, искусно украшенной замысловатым золотым шитьем. Голову венчал золотой шлем с цепочкой драгоценных камней, которая могла принадлежать одному из военачальников легендарного Саладина. Он величественно ступал по дорожке между склонившимися перед ним правоверными, и многие шейхи, эмиры, муллы и воины припадали к земле и пытались подползти поближе к своему кумиру и поцеловать его ноги, оставляя перед ним священные дары. Постепенно возле пророка вырастала гора золотых украшений, драгоценных камней, бесценного жемчуга и искусных изделий из серебра. Махди подносили рулоны шелка и дорогой парчи, украшенной золотым шитьем. Он отвечал ангельской улыбкой и прикасался рукой к склоненным головам, благодарно принимая каждый подарок. А пока преданные ансары следовали за ним по пятам и собирали подношения, он читал молитву и благословлял дарителей.

– Аллах беседовал со мной много раз и постоянно напоминал, что вы не должны носить дорогую одежду и драгоценные украшения, поскольку они отвлекают вас от истинной веры и порождают гордыню. Надевайте традиционную джиббу, которая подчеркивает вашу любовь к пророку и Махди. Вы поступаете мудро, отдавая мне на хранение свои побрякушки и погремушки.

Многие верующие не слышали этих слов, поэтому стоящие на коленях в первых рядах громко повторяли их, передавая откровения Махди, и воздавали хвалу Богу за то, что им выпала большая честь приобщиться к мудрости пророка.

А правоверные тем времен сыпали под ноги Махди золотые и серебряные монеты, сверкающие на солнце талеры Марии Терезии, золотые мухуры^[11] и английские соверены.

Осман Аталан пополз вперед, таща за собой самый большой бивень, а его слуги волокли остальные. Махди улыбнулся Осману и даже остановился, чтобы обнять его.

Позади послышался удивленный шепот, вызванный таким знаком внимания со стороны божественного пророка.

– Ты знаешь, что эти богатства не обеспечат тебе достойного места в раю, – глубокомысленно заявил Махди. – Если кто-то укрывает дома сокровища и не приносит их мне по доброй воле и без принуждения, Аллах сожжет его священным огнем, а земля поглотит бренное тело. Слушайте мои слова и повинуйтесь им. Верните мне все то, что припрятали для себя. Пророк, да благословенно имя его, неоднократно говорил мне, что любой человек, который пытается скрыть от меня все, что портит его душу и мысли, будет безжалостно уничтожен. Покоритесь благословенным словам пророка.

Верующие снова закричали от радости, что услышали слова Господа, его пророка и божественного Махди, и заспешили в первые ряды, чтобы вручить последнему свои драгоценные подношения.

Закончив обход мечети, Махди вернулся на самое почетное место и уселся на свой шелковый молитвенный коврик. Один за другим к нему подходили халифы, опускались на колени и подносили свои дары. Первый из них хлопнул в ладоши, и его слуги ввели на площадь резвого жеребца черной масти, сиявшего на солнце как тщательно отполированный обсидиан. Его седло было вырезано из эбонита, а уздечки и поводья сделаны из золотых ремней, украшенных перьями марабу и орлов.

Второй халиф преподнес пророку королевский ангареб – широкую кровать с пышными подушками и покрывалами, каркас которой был искусно вырезан из слоновой кости и инкрустирован золотом.

Абдуллахи лучше других знал своего хозяина и преподнес божественному Махди женщину, но не совсем обычную. Он сам ввел ее на территорию мечети и подвел к хозяину. Она была покрыта арабской накидкой с ног до головы, но даже это просторное одеяние не могло скрыть прекрасные формы, делающие ее похожей на юную газель, а босые ноги поражали изяществом и красотой. Халиф подвел женщину к Махди и открыл переднюю часть накидки, так чтобы скрыть ее от глаз посторонних.

Она была совершенно голой. Махди подался вперед и придирчиво осмотрел это прекрасное дитя эфиопского племени оромо. В свои четырнадцать лет она имела черные как смоль глаза, нежную, словно масло, кожу и двигалась грациозно, будто только что проснувшаяся самка оленя. Ее груди были упругими, по-детски миниатюрными, но при этом созревшими, как налитый соком финик. На самой интимной части ее шоколадного тела не осталось ни единого волоска, и розовые края внутренних губ стыдливо выпирали, будоража воображение, – еще одно свидетельство ее нежного и непорочного возраста. Махди сладострастно ухмыльнулся, а она скромно потупила взор и захихикала, застенчиво прикрывая пухлые губы ладонью.

Халиф Абдуллахи опустил накидку, а Махди удовлетворенно кивнул:

– Отведи ее в мои покои. – Он встал, торжественно распростер руки и снова обратился к верующим: – Пророк много раз говорил мне, что мои ансары – избранные и благословенные люди. А еще он строго-настрого запретил вам курить и жевать табак. И ни в коем случае не употреблять алкоголь. Кроме того, правоверным непозволительно играть на музыкальных инструментах за исключением барабанов и омбейи. Вы не должны танцевать, если, конечно, это не танец во славу Аллаха, не смеете допускать супружескую измену, вступать во внебрачные половые отношения и воровать. И пусть вам будет наглядным уроком незавидная участь тех, кто нарушает мои законы.

Махди хлопнул в ладоши, и через заднюю дверь его покоев личные палачи вывели пожилого человека. Он был босым, изможденное тело прикрывала лишь грязная накидка, редкие седые волосы слиплись от пота и грязи. Он выглядел несчастным и совершенно беспомощным, а его шею охватывала петля. Когда старик остановился у первых рядов верующих, один из палачей сильным ударом поверг его на землю, к ногам еще четверых палачей с длинными плетями в руках.

– Этого человека застали за курением табака. Теперь его ждет наказание в виде ста ударов плетью.

– Во имя Аллаха и победоносного Махди, – простонал обвиняемый хриплым голосом, пока палачи готовились к исполнению наказания.

Первый удар был настолько сильным, что на спине несчастного появилась багровая полоса, а после второго брызнула кровь. Жертва громко визжала и билась, а верующие поддерживали его глухими стонами. С последним ударом он уже не мог шевелиться и пластом лежал на окровавленной земле. Палачи оттащили бездыханное тело в ту самую дверь, откуда недавно вывели, оставляя позади темный кровавый след.

Вторую жертву привели в мечеть на веревке, и Махди презрительно усмехнулся:

– Этот человек украл весло в хижине своего соседа. По заветам пророка, ему нужно отрубить руку и ногу.

В тот же миг один из палачей взмахнул саблей и отсек несчастному ногу на уровне лодыжки. Тот рухнул на землю и простер руки к Махди с мольбой о пощаде. Палач наступил на его правую кисть и уверенным движение отсек ее. После этого культи погрузили в чан с кипящей водой, подняли с земли окровавленные обрубки, привязали их веревкой к шее преступника и потащили его обратно в боковую дверь.

– Хвала справедливости и милосердию Махди! – завопили правоверные. – Аллах велик, и нет Бога, кроме Аллаха!

Осман Аталан наблюдал за этой сценой со своего почетного места в первом ряду, не переставая восхищаться мудростью и проницательностью Махди. Он инстинктивно чувствовал, что новые религиозные общины устанавливаются не обещаниями роскоши или прощением грехов, а жестким внедрением моральной чистоплотности и безграничной преданностью слову Господа. Никому из присутствующих, своими глазами видевших правление этого нового пророка, и в голову не придет усомниться в истинности его божественного откровения.

Махди тем времен снова обратился к правоверным:

– Мое сердце сжимается от печали, поскольку сейчас перед нами предстанут два человека – мужчина и женщина, совершившие тяжкий грех прелюбодеяния.

Собравшиеся загудели от возмущения, вскидывая руки и громко выкрикивая:

– Они должны умереть! Они должны умереть!

Сначала палачи выволокли на небольшую площадку перед Махди женщину, похожую на ребенка с тонкими руками и ногами. Длинные спутанные волосы свисали на плечи, прикрывая заплаканное лицо. Пока палачи привязывали ее руки и ноги к вкопанному неподалеку столбу, она все время плакала, повизгивая от ужаса.

Затем палачи привели мужчину. Он тоже был совсем юным, но высоким, крепким и необыкновенно гордым.

– Будь мужественной, любовь моя! – крикнул он своей любовнице. – Скоро мы окажемся в лучшем месте, чем это.

Несмотря на сдерживавшую веревку на шее, он решительно направился к самому краю площадки, словно пытаясь обратиться к божественному Махди. Однако палач дернул его назад.

– Не приближайся к Непобедимому, грязное животное! Ты можешь запачкать своей кровью его белоснежную одежду.

– Наказанием мужчине за супружескую неверность будет отсечение головы, – произнес Махди, и слова гулким эхом разнеслись по мечети, повторенные десятками верующих. В тот же миг один из палачей подошел к парню сзади, приставил к его шее острую саблю, словно примериваясь к удару, и, размахнувшись, со свистом опустил сверкающее лезвие на шею несчастной жертвы. Девушка у столба громко вскрикнула, когда голова ее возлюбленного отделилась от тела и покатилась по пыльной земле, разбрызгивая тонкие струйки крови. Из шеи парня в воздух с шумом вырвался темный фонтан, окрасив тело, пока он все еще стоял, словно не веря в случившееся. Махди благоразумно отступил, запахивая полы белоснежной джиббы. Через секунду голова парня застыла в липкой кровавой грязи, а тело рухнуло на землю. Девушка отчаянно билась у столба, пытаясь разорвать путы и броситься к любимому.

– Наказанием для женщины за супружескую неверность будет побивание камнями, – провозгласил свой приговор Махди.

Халиф Абдуллахи первым встал с почетного места, подошел к привязанной девушке и со странной нежностью убрал с ее изможденного лица слипшиеся волосы. Вероятно, для того, чтобы правоверные видели выражение лица грешницы в момент мучительной смерти. Затем отошел к большой груде заблаговременно приготовленных камней, выбрал самый крупный, удобно легший в его ладонь, и снова повернулся к девушке.

– Во имя Аллаха и божественного Махди, да помилуют они твою грешную душу. – С этими словами он широко размахнулся и бросил камень с силой и ловкостью опытного метателя копья, попав ей прямо в глаз.

Даже со своего места Осман Аталан услышал глухой удар, после которого глаз вывалился и повис на щеке, удерживаясь окровавленным нервом, словно сгнивший на ветке плод.

За Абдуллахи последовали другие халифы, эмиры и шейхи, которые так же старательно выбирали камни и швыряли в окровавленную юную женщину. Когда настал черед Османа Аталана, ее лицо уже превратилось в кровавое месиво, а хрупкое тело, не подавая признаков жизни, беспомощно обвисло на крепких веревках. Камень Османа попал ей в плечо, но она даже не вздрогнула и висела у позорного столба, пока Махди не закончил свою проповедь.

– Пророк, да будет он милостив в своей вечной жизни, неоднократно напоминал мне во время нашей беседы: усомнившийся в том, что я истинный Махди, является вероотступником. Тот, кто противится мне, – изменник и неверный. Объявившие мне войну будут лишены жизни и уничтожены в загробном мире, а их имущество и дети станут собственностью ислама. Моя битва против турок и неверных ведется по приказу самого пророка. Он посвятил меня в ужасные тайны, и одна из самых важных гласит, что все страны Турецкой империи, а также европейцы и прочие неверные, восставшие против Аллаха и его пророка, рано или поздно покорятся нашей священной религии и его законам. Они станут пылью на грязной дороге, мелкой вошью на нашем пути, абсолютным ничтожеством, жалко ползущим в сумраке ночи.

Осман Аталан вернулся в свой шатер, раскинутый в тенистой пальмовой роще на живописном берегу Нила, посмотрел на противоположный берег, где находилась захваченная неверными крепость, и вдруг ощутил страшную физическую усталость, хотя в душе испытывал необыкновенный подъем, будто победу в предстоящем сражении ему гарантировал сам Аллах и божественный Махди. Он устало опустился на дорогой шелковый ковер из Самарканда, а жены принесли ему кувшин прохладного молока. Когда он сделал несколько глотков, первая жена наклонилась и прошептала на ухо:

– Один человек ожидает тебя, мой господин.

– Пусть войдет, – разрешил Осман. Через порог палатки робко переступил старик с необыкновенно ясными глазами. – А, это ты, голубятник. Рад видеть тебя, – доброжелательно приветствовал его Осман. – Да пребудет с тобой милость Аллаха.

– И я рад видеть тебя, всемогущий эмир, – низко поклонился тот. – И молю пророка, чтобы он ниспослал тебе удачу. – И протянул Осману серого голубя, которого прижимал к груди обеими руками.

Эмир взял птицу и нежно погладил по голове. Та тихо заворковала в ответ, а он быстро развязал шелковый шнурок на ее лапке и снял свернутый трубочкой клочок рисовой бумаги. Развернув его на коленях, прочитал и злорадно ухмыльнулся, ощутив, как свалилась с плеч тяжелая усталость. Немного подумав, он более внимательно перечитал последнюю строчку короткой записки. «Я видел его лицо при свете луны, – говорилось в ней. – Это тот самый франк, которому удалось избежать вашей мести в битве под Эль-Обейдом. Тот самый, известный под именем Абадан Риджи».

– Позовите всех моих аггагиров и оседлайте Хулумайю, – решительно приказал он. – Мы отправляемся на север. Мой давний враг сам пришел к нам. – Слуги опрометью бросились исполнять приказ хозяина.

– Слава Аллаху, что не придется прочесывать пустыню Монассир вдоль и поперек, – поделился Осман своими мыслями с Хасаном бен Надиром и аль-Нуром, которые стояли у входа в палатку и ждали, когда слуги приведут им лошадей. – Нам известно, когда и где он переправился через брод, и осталось только одно место, куда он стремится.

– От переправы до того места, куда он сейчас направляется, чтобы добраться до Хартума, не меньше двухсот пятидесяти миль, – резонно заметил аль-Нур.

– Это хороший и выносливый воин, – добавил Хасан бен Надир. – Мы видели его во время сражения под Эль-Обейдом и знаем, на что он способен. Он постарается ехать как можно быстрее и в конце концов погубит своих верблюдов.

Осман кивнул в знак согласия, поскольку хорошо знал человека, за которым так долго охотился. Конечно, Хасан прав: тот ни перед чем не остановится и до смерти загонит своих животных.

– Дня через три, максимум четыре этот человек сам попадет в нашу сеть, как маленькая рыбешка.

Конюх привел ему Хулумайю, и та радостно замотала головой, узнав хозяина. Осман нежно похлопал ее по морде и дал пожевать немного хлеба, пока поправлял уздечку и проверял седло, рассуждая вслух:

– Он очень осторожен и будет держаться подальше от берега, пока не выберет место для переправы. Интересно, где он собирается это сделать? – И, не дожидаясь ответа, снова похлопал лошадь по морде. – К югу от Омдурмана или к северу? Нет, вряд ли он пересечет реку к северу – там очень сильное течение и всех его верблюдов вместе с багажом отнесет прочь от города. Он должен переправиться южнее Омдурмана, чтобы течение Бахр-эль-Абьяда, – употребил он арабское название Белого Нила, – отнесло его вниз к Хартуму.

В этот момент кто-то кашлянул, переступив ногами по пыльной земле. Только один из его помощников мог осмелиться прервать своего хозяина. Осман недовольно зыркнул на аль-Нура – самого надежного и преданного воина.

– Говори, Нур. Пусть твоя мудрость ублажит нас, как прекрасное пение небесного херувима.

– Мне кажется, что этот франк умен и хитер, как степной шакал. Он может рассуждать примерно так же, как это только что сделали вы, и поэтому, хорошо понимая вашу логику, сделать нечто совершенно противоположное. Например, переправиться через реку далеко на севере, а потом быстро добраться до горной гряды и попытаться переплыть Бахр-эль-Абьяд, а не Бахр-эль-Азрак.

Осман покачал головой:

– Он не дурак, как ты сам только что сказал, и неплохо знает эти места. Он знает, к примеру, что самая большая опасность подстерегает его не в безводной пустыне, а вдоль берега реки, где сосредоточены все наши племена. Неужели ты считаешь, что он отважится дважды пересечь реку, вместо того чтобы сделать это один раз? Нет, он будет переправляться через Бахр-эль-Абьяд и именно южнее города. Вот там-то мы и будем его ждать.

Осман легко запрыгнул в седло, и аггагиры последовали за ним.

– Мы едем на юг.

Они окунулись в приятную вечернюю прохладу, оставляя за собой длинный шлейф красноватой пыли. Осман Аталан скакал во главе отряда, постоянно пришпоривая свою быстроногую лошадь. Проехав несколько миль, он резко натянул поводья и приподнялся на стременах, оглядывая раскинувшуюся перед ним полоску земли. Слева едва виднелись верхушки пальм, обозначающих береговую линию, а справа до горизонта тянулась мрачная пустыня Монассир, через две тысячи миль незаметно переходившая в еще более жаркую и безлюдную Сахару.

Осман спрыгнул с лошади и похлопал ее по загривку. Верные воины последовали его примеру.

– Абадан Риджи сделает большой круг на запад, чтобы держать в поле зрения реку и перебраться на другой берег в удобном месте, – заключил эмир. – Затем выйдет из дикой пустыни и попытается проскользнуть через охраняемую нами территорию под покровом ночи. А мы оставим посты наблюдения вон там и там, – показал он на обширную территорию береговой линии. Воины молча кивнули в знак согласия, хорошо понимая поставленную перед ними задачу. – Нур, возьмешь своих людей и поедешь вон туда, а ты, Хасан бен Надир, отправишься в другую сторону.

Пенрод гнал верблюдов с такой скоростью, что далеко не каждый человек мог выдержать, не говоря уже про животных. Они преодолевали не менее восьми миль в час и ехали без отдыха и остановок более восемнадцати часов. Однако даже для выносливых животных есть свой предел. Оба всадника также совершенно обессилели, и Пенрод решил сделать привал. Они отдыхали часа четыре, если верить карманным часам Пенрода, но когда стали поднимать верблюдов, один из них – самый старый и слабый – наотрез отказался продолжить путь. Недолго думая, Пенрод пристрелил загнанное животное, и, распределив его груз по остальным верблюдам, они помчались дальше с прежней скоростью.

В конце следующего восемнадцатичасового этапа Пенрод прикинул, что до Нила в десяти милях от Хартума им предстоит преодолеть еще как минимум девяносто, а может, и все сто миль. Якуб с ним согласился, хотя его расчеты строились по совершенно другим критериям. Судя по всему, они уже прошли половину пути, но это стоило им слишком дорого – тридцать шесть часов напряженной езды и только четыре часа отдыха. Они попытались накормить верблюдов, но те решительно замотали головами, отказываясь принимать скудную пищу да еще в таком мизерном количестве.

Когда верблюды отдыхали от второго перехода, Пенрод осмотрел каждое животное и проверил содержимое кожаных бурдюков, определяя запасы воды. Обдумал соотношение груза, длину предстоящего пути и физическое состояние каждого животного и в конце концов решил испробовать другой план. Он тут же изложил его Якубу, на что тот тяжело вздохнул и почесал бок, высоко задрав длинную арабскую рубашку. Это означало, что его одолевают серьезные сомнения. После долгих раздумий он неохотно кивнул, но так и не подтвердил согласие словами.

Они выбрали двух самых молодых и крепких верблюдов, отвели их подальше, чтобы не видели остальные, и щедро напоили из прихваченных бурдюков. Верблюды жадно глотали воду, и казалось, никогда не утолят жажду. Пенрод прикинул, что каждый из них выпил как минимум по тридцать галлонов бесценной в пустыне жидкости. И это мгновенно принесло свои результаты. Животные взбодрились и с жадностью набросились на еду, от которой отказались их ослабевшие и истощенные долгим переходом собратья. Наконец они полностью восстановили силы и готовы были продолжать путь. Наблюдая за ними, Пенрод не переставал поражаться физической выносливости этих чудесных творений природы.

Через четыре часа отдыха они отвели их к остальным, неподвижно лежавшим на горячем песке. Оседлав ослабевших животных, они переложили на их спины оставшийся груз, освободив двух самых крепких от какой бы то ни было ноши, кроме седел. Таким образом, слабые верблюды несли на себе не только груз, но и седоков, а окрепшие бежали рядом налегке. Первый верблюд рухнул на землю уже через три часа напряженного пути, и Пенрод без колебаний пристрелил загнанное животное. Затем они с Якубом напились до отвала, а оставшуюся воду распределили между двумя крепышами.

Они продолжали продвигаться вперед с прежней скоростью и в течение следующих десяти миль потеряли еще двух слабых верблюдов. Один из них упал замертво, когда они поднимались на высокий склон песчаной дюны, причем рухнул так неожиданно, словно ему выстрелили в голову. А через полчаса другой верблюд хрипло застонал, издал предсмертный вопль и тяжело опустился на задние ноги. Он умирал медленно, закрыв глаза длинными ресницами. Пенрод, стоя над обреченным животным с револьвером, тихо сказал:

– Спасибо, старик. Надеюсь, твое путешествие в вечность будет не столь мучительным. – И выстрелил ему в голову.

Они снова вволю напоили двух оставшихся верблюдов и сами выпили сколько могли. Верблюды казались бодрыми и готовыми к долгому пути. Якуб остановился рядом с ними и посмотрел вдаль. Вплоть до горизонта тянулись небольшие дюны, а за ними виднелись вершины горной гряды.

– Еще восемь миль до реки, – подытожил он.

– Если моя задница выдержит такой долгий путь, – устало проворчал Пенрод, с трудом взбираясь в седло.

У него ныли все кости, болели мышцы, а иссушенные солнцем и ветром глаза закрывались от усталости. Пришпорив верблюда, он полностью отдался во власть животного и вскоре задремал, покачиваясь в такт размеренного бега. Ровное пространство пустыни осталось далеко позади, а однообразные песчаные дюны и голые вершины холмов были настолько похожими друг на друга, что невольно создавалось впечатление, будто они топчутся на месте в этом жутком и бесконечном пространстве.

В своем деревянном седле Пенрод неожиданно провалился в бездну тяжелого, как свинец, и мрачного, словно сумрак ада, сна. В какой-то момент он утратил контроль над собой и чуть не свалился наземь, но твердая рука преданного Якуба поддержала его в последнюю минуту. Пенрод поднял голову, виновато посмотрел на друга и бросил взгляд на солнце. Они ехали не более двух часов.

– Еще шесть часов, – сказал он и тряхнул головой, отгоняя сонливость.

Он знал, что в любую минуту может снова провалиться в забытье, и поэтому соскочил на землю и какое-то время бежал рядом с верблюдом, пока не вспотел от невыносимой жары и физической нагрузки. После чего спокойно поскакал за Якубом, не опасаясь, что снова уснет. Правда, ему еще дважды приходилось проделывать этот трюк, а в самом конце пути он заметил, что животное резко сменило ход.

– Они почувствовали реку! – закричал ему Якуб, радостно взмахнув рукой.

– Ну и сколько же до нее?

– Час, а может, чуть дольше! Потом свернем на восток и выедем прямо к реке.

Этот час тянулся очень медленно, но верблюды резво продвигались вперед, пока в сгустившемся от жары воздухе не появилась еще одна возвышенность из сланцевой глины. Пенроду она показалась такой же, как и сотни других, встреченных на пути после переправы через реку, но Якуб радостно улыбнулся и показал на холмы:

– Я хорошо знаю это место!

Он повернул верблюда, и животное охотно ускорило шаг. Яркий диск солнца уже находился на полпути к западному небосклону, и их длинные тени весело подрагивали на голой песчаной земле.

Вскоре они подошли к невысокой горной гряде, и Пенрод жадно вгляделся в даль в надежде увидеть долгожданную зеленую полоску, но впереди лежала голая земля без всяких признаков прибрежной растительности. Но Якуб был полон энергии и бодро тряс на горячем ветру своими длинными, слипшимися от жары кудрями. А верблюды так же бодро отмеривали шаг за шагом по песчаной равнине.

Через некоторое время впереди показалась еще одна голая вершина, возвышавшаяся над пустыней, как голова сказочного чудовища над поверженными врагами. Якуб пришпорил верблюда и пустился к Пенроду с бешеной скоростью.

– Теперь ты сам удостоверишься в мудрости Якуба, повелителя пустыни. Храбрый Якуб видит землю, как стервятник с огромной высоты, а мудрый Якуб знает все скрытые места и потаенные дорожки.

– А если этот храбрый Якуб ошибется в своих предсказаниях, – сдержанно откликнулся Пенрод, – я просто-напросто оторву его мудрую голову.

Якуб весело ухмыльнулся и, пустив верблюда в галоп по песчаной пустыне, вырвался вперед на пятьдесят шагов, остановился на вершине холма и драматическим жестом показал вперед.

Далеко на горизонте они увидели темную полоску пальмовой рощи, растянувшейся вдоль реки, но в неверном свете было трудно определить истинное расстояние. Лохматые верхушки пальм, выстроившихся в темную линию, напомнили Пенроду знаменитую прическу воинов племени хадендова. Он прикинул, что до ближайшей пальмовой рощи чуть меньше двух миль.

– Немедленно уложи верблюдов! – приказал он и спрыгнул на землю, с удивлением обнаружив, что чувствует себя необыкновенно бодрым и полным сил.

При первом же взгляде на Нил всю накопившуюся за изнурительный путь усталость как рукой сняло. Они укрыли верблюдов за скалистыми выступами холма, чтобы их никто не заметил со стороны реки.

– В какой стороне находится Хартум? – спросил Пенрод.

Якуб без колебаний показал налево.

– Там можно своими глазами увидеть дым от кухонных костров Омдурмана.

Линия горизонта была настолько размытой и туманной, что Пенрод принял видневшуюся вдали дымку за пыльную бурю или водные испарения Нила. Но теперь он понял, что Якуб прав.

– Значит, мы находимся примерно в пяти милях от Хартума, – заключил он, довольный, что они наконец-то добрались до места, к которому стремились все это время.

Пенрод спешился и осторожно подошел к краю скалы с биноклем в руке. Только сейчас он понял, что ошибся, определяя расстояние до реки. На самом деле до нее оставалось меньше мили. Берег был ровным, без особых примет и каких-либо природных укрытий. Ему даже показалось, что под растущими у воды пальмами кто-то возделывал землю, поскольку тут и там виднелись более темные полоски.

– Вероятно, на этом поле выращивают хурму, – обескураженно пробормотал он, – но поблизости нет ни одной деревни.

Он снова взглянул на солнце. До наступления темноты осталось часа два, не больше. Что же делать? Попробовать добраться до реки или подождать сумерек? Размышляя над этой задачей, он продолжал смотреть в бинокль. Берег реки мог находиться далеко за пальмовой рощей или совсем рядом.

В этот момент странное движение привлекло его внимание, и он насторожился. Из пальмовой рощи в воздух поднялось какое-то облачко и двинулось в противоположном направлении от Омдурмана. Сначала он подумал, что это, возможно, пыль от торгового каравана, шедшего по дороге вдоль берега. Но потом сообразил, что караван не может продвигаться так быстро. Стало быть, это всадники на верблюдах или лошадях. Неожиданно пыльное облако остановилось, повиснув над пальмами, и стало медленно растворяться в воздухе. Кто бы это ни был, он помог Пенроду принять правильное решение. Теперь ему оставалось только дожидаться темноты. Он вернулся к Якубу, ожидавшему его с верблюдами, и сообщил:

– На берегу какие-то всадники. Думаю, лучше дождаться темноты, чтобы проскользнуть.

– Сколько их?

– Точно не скажу. Довольно много, если судить по облаку пыли. Человек двадцать.

В бурдюках осталось несколько галлонов воды. Близость реки сулила пополнение запасов, поэтому они позволили себе насладиться животворной влагой. К этому времени вода успела протухнуть, отдавала плесенью и высушенной кожей. Но для Пенрода и Якуба не было ничего дороже этой вонючей жидкости. Остатки они отдали верблюдам, а пустые кожаные бурдюки надули. Это было делом нелегким: приходилось зажимать бурдюк ногами и изо всех сил вдувать туда воздух, зажимая отверстие во время передышки. Наполненные воздухом бурдюки они привязали к спинам верблюдов. Когда все было готово к переправе, Якуб посмотрел на Пенрода:

– Неутомимый Якуб останется на страже, а вы немного отдохните. Я разбужу вас на закате солнца.

Пенрод хотел было возразить, но передумал. Его друг был прав – силы почти истощились, энтузиазм заметно поубавился, и если не поспать хотя бы часок, успех операции окажется под большим вопросом. Кроме того, Якуб действительно неутомим и выдержит все испытания. Он вручил ему бинокль, растянулся в тени верблюда, замотав голову шарфом, и мгновенно уснул.

– Эфенди, – прошептал Якуб и потряс Пенрода за плечо.

Увидев его взволнованное лицо, тот сразу понял, что случилось нечто необычное. Похоже, у них возникли проблемы. Лицо Якуба перекосилось от волнения, один глаз смотрел на Пенрода, второй был устремлен куда-то вдаль.

Капитан резко приподнялся, сжимая рукоять револьвера.

– Что стряслось?

– Всадники! – Якуб показал в ту сторону, откуда они недавно пришли. Далеко на пустынной равнине виднелся конный отряд, быстро приближавшийся к горной гряде. – За нами. Они идут по нашим следам.

Пенрод вырвал бинокль из его рук и припал к окулярам. Всадники были в джиббах. Девять человек скакали во весь опор, быстро приближаясь. При этом передние пригибались в седле, вглядываясь в следы на песке.

– Они ждали нас, – заметил Якуб. – Это тот голубь принес им весточку.

– Да, голубь, – кивнул Пенрод и взглянул на солнце, уже коснувшееся линии горизонта. Значит, до наступления темноты еще много времени. Верблюды давно стремились к воде, готовые к последнему рывку, и вскочили после первого же удара хлыстом.

Пенрод взлетел в седло и, направив верблюда к пальмовой роще, пустился в галоп. Позади послышался выстрел, и слева в воздух взметнулся столб пыли. Пуля рикошетом отлетела от каменной почвы, но, к счастью, в пятидесяти ярдах от него. Это был плохой выстрел, но расстояние быстро сокращалось. Дервиши не жаловали огнестрельное оружие, предпочитая более привычные дамасские клинки и храбро вступая в рукопашный бой.

За несколько секунд верблюды перемахнули через горную гряду и стали спускаться, оставаясь на какое-то время вне досягаемости для пуль. Пенрод, зная, что они значительно уступают лошадям на короткой дистанции, стегал своего верблюда кнутом, пинал его пятками и громко кричал: «Ха! Ха!» Якуб был гораздо легче и немного опередил его.

Приближаясь к пальмовой роще, Пенрод вглядывался в темную полоску берега, где недавно видел всадников на лошадях, надеясь, что те уже ускакали к Омдурману и берег свободен. «Даже самым отчаянным людям требуется хоть немного удачи», – думал он. Сзади раздались громкие крики преследователей. Пенрод обернулся и увидел, что девять всадников уже показались из-за горной гряды и мчатся к берегу. Послышались винтовочные выстрелы, но пули легли далеко от них. Пальмовая роща тем временем быстро приближалась, и Пенрод с облегчением увидел, что берег чист и безлюден.

– Живее, эфенди! – торопил Якуб. – Смотрите на меня и учитесь, как нужно управлять верблюдом.

Этот маленький и храбрый всадник племени джаалин любил пошутить в самый неподходящий момент и остался доволен своим остроумием. Они мчались галопом на пределе возможностей, но Пенрод все подстегивал верблюда, плотно прижавшись к его спине.

Внезапно послышались другие выстрелы, более громкие и точные. Из пальмовой рощи справа от них на открытое пространство вырвалась та самая группа всадников, которую они недавно видели из-за гор. По всей вероятности, те отдыхали в тени деревьев, а услышав выстрелы, решили перехватить беглецов. Это были дервиши в длинных джиббах, вооруженные саблями, кинжалами, копьями, круглыми щитами и винтовками. Они быстро мчались вдоль пальмовой рощи, явно намереваясь отрезать им путь к реке.

Пенрод прищурился, пытаясь на ходу определить их скорость и расстояние до точки пересечения, и успел подумать, что они первыми достигнут берега, если им ничто не помешает, как вдруг пуля сорок пятого калибра, выпущенная из винтовки «боксер-генри», поразила в голову верблюда под Якубом, и тот рухнул наземь, перевернувшись вверх ногами. Якуб взлетел в воздух, грохнулся вслед за верблюдом и застыл.

Пенрод подумал, что друг либо убит наповал, либо потерял сознание от удара о землю. Он не имел права останавливаться, чтобы оказать ему помощь. Секретное донесение Беринга было гораздо важнее жизни одного человека. Но его бросило в дрожь при мысли, что верный товарищ может оказаться в руках жестоких дервишей. Он хорошо знал, как они поступают со своими пленниками – отдают для жестоких утех своим женам. Женщины племени хадендова сначала кастрируют бедолагу, а потом начнут медленно срезать с него кожу узкими полосками, стараясь, чтобы он не потерял сознание и не умер преждевременно.

– Якуб! – что есть мочи заорал Пенрод. – Приготовься!

Тот очнулся, вскочил на ноги и бросился в том же направлении, а Пенрод наклонился и, нагнав его, подхватил правой рукой. Якуб подпрыгнул, и капитан взвалил его на спину своего верблюда. Он часто проделывал этот трюк, готовясь к сражению или во время охоты, поэтому ничего необычного здесь не было. Якуб вцепился в него обеими руками и оглянулся, оценивая обстановку. Верблюд тем временем скакал галопом, с каждой секундой приближаясь к реке. Правда, и дервиши не теряли времени зря, и первый из них находился уже ярдах в двухстах от них. Он скакал на прекрасном коне кремовой масти с развевающейся по ветру золотистой гривой. На голове всадника был зеленый тюрбан эмира, но он умело управлял конем и выглядел не седовласым хилым стариком, а весьма опытным и храбрым воином.

– Абадан Риджи! – донесся до Пенрода полный ненависти голос эмира. – После Эль-Обейда я каждый день ждал, когда ты вернешься в Судан.

И Пенрод вспомнил этого человека. Его злобное лицо и худощавую фигуру невозможно было забыть. Это был Осман Аталан, эмир племени беджа.

– А я думал, что убил тебя! – крикнул в ответ Пенрод.

В тот день эмир преследовал его по пятам, когда он скакал на лошади с раненым Адамсом, пытаясь спасти соратника от неожиданно напавшей на них разъяренной толпы дервишей. Тогда у Османа был другой конь, не такой красивый, как сейчас, а у Пенрода – чрезвычайно сильный жеребец. Эмиру понадобилось почти полмили, чтобы нагнать его. Какое-то время они мчались бок о бок, плечом к плечу, словно азартные игроки в поло, гонящиеся за мячом. Осман размахивал саблей, а Пенрод успешно отражал удары гусарским клинком, пока, улучив момент, не нанес противнику последний удар. Он сделал вид, что метит в голову, а когда эмир прикрылся щитом, ударил в незащищенный живот. Он хорошо помнил, что сталь клинка вошла в тело противника, после чего Осман тяжело осел, а его лошадь свернула в сторону и мгновенно потеряла скорость.

Пенрод помчался с раненым товарищем вперед и краем глаза видел, что эмир отстал, неуверенно покачиваясь в седле. И Пенрод решил, что нанес ему смертельную рану, от которой тот уже не оправится.

Но оказалось, что это не так.

– Клянусь пророком, – снова закричал Осман, – сегодня у тебя будет еще одна возможность убить меня!

Люди эмира мчались с той же скоростью, и Пенрод знал, что они опасны, как стая свирепых волков. Один из аггагиров поднял карабин и выстрелил. Черный дым вырвался из ствола, и пуля просвистела так близко от щеки Пенрода, что он ощутил слабый ветерок, инстинктивно пригнулся и услышал строгий приказ Османа:

– Не стрелять! Только сабли. Я хочу разрубить его своим мечом – он покусился на мою честь!

Пенрод несся вперед, выжимая все силы из своего верблюда. Они быстро приближались к пальмовой роще, но топот копыт слышался все отчетливее, сливаясь в одно мощное крещендо. Подскакав к роще, Пенрод понял, что ошибся и под деревьями не засеянное поле дурры, а молодая поросль карликовых пальм, отличавшихся жестким стеблем и острыми колючками, что служило серьезным препятствием для лошадей, но не для верблюдов. Недолго думая, он резко свернул в самую гущу зарослей.

Позади послышалось громкое ржание лошадей, на полном скаку влетевших в колючие заросли, и истошные проклятия всадников. Боковым зрением он заметил быстро догонявшую его золотистую гриву.

– Это твой последний шанс, Абадан Риджи! – приближаясь, заорал Осман. Тот наклонился и ударил саблей по покрытой тюрбаном голове эмира. Осман ловко отпрянул и злорадно ухмыльнулся: – Хитрая лиса никогда не попадает дважды в одну и ту же ловушку.

– Ты быстро научился…

Пенрод, отражая удар огромного меча крестоносцев своим изящным клинком, продолжал отчаянно бить верблюда пятками, направляя в самую гущу пальмовой поросли. Тот легко преодолел препятствие, а Осману пришлось свернуть в сторону, чтобы сберечь ноги своей чудесной лошади. Он мчался вдоль зарослей, не спуская глаз с Пенрода, но все же отстал шагов на сто и всеми силами старался наверстать упущенное.

Пенрод уже видел раскинувшуюся впереди широкую гладь Нила, ярко поблескивавшую в лучах заходящего солнца. Верблюд тоже неудержимо рвался вперед, чувствуя близость воды. Капитан держал поводья левой рукой, а правой крепко сжимал гусарский клинок.

– Якуб, возьми мой пистолет! – крикнул он сидевшему позади товарищу. – И ради милосердного Аллаха, постарайся на сей раз хорошо прицелиться и не промахнуться.

Якуб выхватил из кобуры огромный револьвер «уэбли».

– Ловкий Якуб свалит фальшивого эмира одним выстрелом! – Он тщательно прицелился и нажал спусковой крючок, предварительно закрыв глаза.

Осман Аталан не дрогнул, но при этом видел, что противники вот-вот достигнут берега, и, еще сильнее пришпорив лошадь, привстал на стременах, изготовившись к удару.

Пенрод понял, что эмир изменил тактику и решил покалечить верблюда, разрубив подколенное сухожилие. Он резко натянул поводья и ударил плетью животное, которое дернулось в сторону и сильно толкнуло лошадь. Стоявший на стременах Осман не успел среагировать, пошатнулся и потерял равновесие. Какое-то время верблюд и лошадь мчались рядом, тесня друг друга. Однако верблюд Пенрода был почти вдвое выше лошади и столь же массивнее, поэтому исход поединка был предрешен. Лошадь, не выдержав натиска, рухнула на передние ноги, швырнув седока себе на шею. Однако тот успел сгруппироваться, удержался в седле и восстановил равновесие, не выпустив из руки меча. Почувствовав его неукротимую волю, лошадь вскочила и рванулась к реке.

Пенроду хватило мгновения, чтобы оглядеть берег. Он был довольно крутым, футов десять высотой, а вода внизу казалась темно-зеленой. До противоположного берега было не меньше мили, а по реке в сторону Хартума медленно проплывали небольшие островки плотно сплетенных водорослей и папируса. Вот и все, что он успел заметить. Подгоняемый криками дервишей и бешеной скачкой Османа, капитан без колебаний направил верблюда к обрыву.

– Ради всего святого! – заорал Якуб. – Я не умею плавать!

– Если останешься здесь, женщины дервишей с огромным удовольствием отрежут тебе яйца, – напомнил ему Пенрод.

– Нет-нет, я умею плавать, – быстро согласился тот.

– Какой сговорчивый Якуб, – ухмыльнулся Пенрод и сильно ударил верблюда кнутом по шее, когда тот уперся у края обрыва.

Животное так резко бросилось в воду, что Пенрод с трудом удержался в седле, а Якуб свалился и выронил пистолет. В следующее мгновение они взорвали водную гладь, подняв в воздух столб брызг высотой с обрыв. Дервиши сгрудились на краю обрыва, беспорядочно стреляя из винтовок по бултыхавшимся в воде мужчинам.

– Стойте! – сердито скомандовал Осман и прицелился из карабина аль-Нура, однако его вмешательства уже не требовалось, поскольку пуля одного из дервишей попала в верблюда, раздробив ему позвоночник.

Бедное животное в ужасе билось в воде, но парализованные задние ноги тянули его ко дну, и верблюд беспомощно кружил на месте, жалобно рыча и разбрызгивая слюну. Однако, несмотря на тяжелое ранение, быстро уходил на глубокую воду, поддерживаемый надутыми воздухом бурдюками.

– Ты думаешь, что снова перехитрил меня? – злобно орал гарцевавший на берегу Осман. – Но не забывай, что я Осман Аталан и твоя жизнь принадлежит мне!

Бравада явно была ложной, и Пенрод быстро понял, что эмир, как и большинство пустынных арабов, не умеет плавать. Несмотря на всю свою безумную храбрость на земле, он ни за что не полезет в воду, подвергая себя и своего прекрасного скакуна опасности со стороны джиннов и крокодилов, которые в Ниле достигали иногда чудовищных размеров. Он никогда не бросится за врагом в темно-зеленую стремнину.

С минуту Осман топтался на берегу, мучительно раздумывая, что делать дальше – палить из винтовок или все-таки сразиться с противником в честном поединке, но в другое время? В конце концов жажда мести пересилила гордость, и он отчаянно махнул рукой в сторону беглецов.

– Убейте их!

Его преданные воины мгновенно спешились и, выстроившись в ряд на берегу, открыли ураганный огонь из винтовок по головам плывущих. Пенрод схватил Якуба за руку и дернул к себе, под защиту обессиленного, но все еще подававшего признаки жизни верблюда. Быстрое течение относило их все дальше, а дервиши гнались за ними вдоль реки, отчаянно паля из винтовок. Они медленно отдалялись от берега, но стрельба не прекращалась и в конце концов шальная пуля угодила верблюду в голову, после чего он перевернулся на спину и застыл, как толстое бревно, уносимое течением вниз по реке.

Пенрод вынул кинжал из ножен и обрезал веревку, крепившую один из бурдюков к седлу.

– Держись за него, храбрый Якуб, – выдохнул он, и побледневший от ужаса араб судорожно ухватился за конец веревки.

Они оставили безжизненное тело животного и поплыли на середину реки, держась за спасительный воздушный мешок. Африканская ночь накрыла их мгновенным сумраком, смутные фигуры дервишей на берегу стали постепенно исчезать, и только изредка темнота озарялась вспышками отдельных винтовочных выстрелов. Пенрод умело плыл по реке, загребая одной рукой и активно работая ногами, а другой поддерживая своего преданного и храброго друга. Якуб крепко вцепился в надутый бурдюк и дрожал всем телом, как брошенный в воду щенок.

– В этой проклятой реке водятся такие огромные крокодилы, – пыхтел он от усталости, – что могут проглотить быка вместе с рогами. – Он стучал от холода зубами, прихлебывая грязную воду Нила.

– В таком случае они вряд ли прельстятся каким-то тощим и костлявым арабом из племени джаалин, – успокоил его Пенрод.

Из темноты вынырнуло большое темное пятно и стало быстро приближаться. Пенрод, посмотрев на этот островок из переплетенных стеблей водорослей и папируса, решил воспользоваться подвернувшейся удачей. Ухватившись одной рукой за его край, он стал взбираться на него, помогая обессиленному Якубу. Растения столь плотно переплелись между собой, что, казалось, могли выдержать стадо слонов. Плотная масса лишь слегка прогибалась под их весом, когда они ползли к противоположному краю, смотрящему на Хартум. Там они растянулись во весь рост, набираясь сил и пристально вглядываясь в восточный берег.

Пенрод боялся, что в кромешной тьме они пропустят тусклые огоньки города, и до боли в глазах всматривался в ночь. В непроглядном мраке ему мерещилось огромное квадратное пятно, похожее на уродливый форт Мукран, но это был всего лишь обман зрения.

– После такого трудного путешествия, – пробормотал он, – было бы верхом идиотизма проплыть ночью мимо Хартума.

Однако его опасения быстро развеялись, когда совсем рядом послышался артиллерийский залп. Он вскочил на ноги, напряженно всматриваясь сквозь тонкие стебли торчащего из плавучего островка папируса. Впереди виднелись яркие вспышки артиллерийских орудий, стрелявших со стороны Омдурмана. Через несколько секунд вспышки появились и на противоположной стороне, ярко осветив береговую линию Хартума. На этот раз сомнений не оставалось – впереди находился форт Мукран, а за ним здание консульства. Пенрод хмуро улыбнулся, вспомнив тот ночной артиллерийский обстрел со стороны дервишей, который Дэвид Бенбрук назвал бедуинским бедламом.

– По крайней мере видно, что у него еще остались артиллерийские снаряды, – сказал он Якубу и детально объяснил, что им следует делать дальше.

– Мы здесь в полной безопасности, – неуверенно заметил Якуб. – Река через некоторое время вынесет нас на берег, и мы будем идти, как люди, а не плавать, как игуаны.

– Это невозможно, пока мы не доберемся до порогов Шаблука, где этот естественный плот непременно будет разрушен. Ты же знаешь, что эти пороги – вместилище самых кровожадных и злых речных джиннов.

Якуб какое-то время напряженно размышлял над этими словами, а потом торжественно объявил:

– Храбрый Якуб не боится злых джиннов и поплывет вместе с вами до города, чтобы не оставлять без присмотра.

Надутые воздухом бурдюки почти наполовину уменьшились, и им пришлось еще раз надуть их, пока плот не достиг опасного участка реки. К тому времени луна поднялась высоко в небо, и хотя дервиши еще долго не прекращали артиллерийский обстрел, они уже явственно различали смутные очертания города, даже видели огоньки костров, на которых осажденные готовили себе еду, и покинули плот. На сей раз Якуб просто демонстрировал чудеса храбрости, и Пенрод показал ему, как нужно двигать ногами, чтобы держаться на воде и плыть по течению.

Через несколько напряженных минут капитан с облегчением ощутил под ногами дно, отшвырнул спасительный бурдюк и помог Якубу выбраться на берег.

– Бесстрашный Якуб победил всех злых джиннов и крокодилов в этой мелкой воде, – самодовольно заявил араб, кивнув на реку после того, как с большим трудом выбрался на скользкий берег.

– Якуб должен прикусить свой бесстрашный язык, – посоветовал Пенрод, – а то какой-нибудь египетский часовой влепит ему пулю прямо в зад.

Капитан надеялся добраться до города без лишнего шума. В худшем случае их могли подстрелить часовые на многочисленных постах, а в лучшем – его просто привели бы к генералу Гордону со связанными руками, хотя он получил строгий приказ сэра Эвелина Беринга сначала доставить донесение Бенбруку и только потом явиться с докладом к Гордону.

Пенрод провел много месяцев в Хартуме до и после трагических событий в Эль-Обейде, поэтому хорошо представлял себе все фортификационные сооружения и заградительные линии, выстроенные вдоль реки. Держась подальше от канала и укрепленных стен, он быстро продвигался вперед, обходя стороной южные предместья города. А оказавшись напротив темной крыши французского консульства, осторожно приблизился к береговой линии канала. Убедившись, что вокруг все спокойно, они быстро перешли канал, глубина которого едва достигала подбородка.

Пробравшись на другой берег, они залегли в небольшой пальмовой роще, ожидая, когда пройдет последний патруль. Его приближение Пенрод почувствовал по запаху крепкого турецкого табака. Патрульные медленно прошли мимо них с винтовками в руках, а сержант попыхивал трубкой. Это было весьма типично для неряшливых египетских солдат.

Как только они скрылись из вида, Пенрод спустился в дренажную канаву, ведущую к внешней городской стене, и пополз вперед, увлекая за собой Якуба. Они почувствовали отвратительный запах гниющих водорослей и слежавшейся грязи, но продолжали ползти и вскоре миновали заднюю стену французского консульства, за которой начинался старый город. Пенрода насторожило то обстоятельство, что они так легко и быстро преодолели столь сложный участок пути. Судя по всему, большую часть своих сил генерал Гордон направил на линию возможного прорыва. К началу осады города под его непосредственным командованием находилось около семи тысяч египтян, но, похоже, значительная часть этого войска была выведена из строя беспрестанными боями, болезнями и дезертирством.

Они выбрались из канавы и заспешили по пустынной аллее, обходя лежавшие на земле трупы животных и людей и распугивая многочисленные стаи ворон и других стервятников, слетевшихся сюда со всех концов. Все это не укладывалось в представление об осажденном городе, который еще сопротивляется врагу. Голова шла кругом от зловония, заполнившего все вокруг. Это был запах смерти и разложения. Он уже слышал, что в городе появились первые случаи холеры.

Пенрод приостановился, вынул из кармана часы и поднес их к уху. Как и следовало ожидать, они не вынесли столь длительного пребывания в воде. Тогда он посмотрел на луну, решил, что уже далеко за полночь, и быстро зашагал по безлюдной улице, поглядывая на уныло ковыляющего Якуба. Когда они подошли к зданию консульства, в некоторых окнах еще горел свет. Часовой у парадного входа мирно спал, свернувшись калачиком, как пес в своей будке. Его винтовка стояла у стены, и Пенрод благоразумно убрал ее, прежде чем разбудить охранника. Ему потребовалось немало времени, чтобы растолкать его, а потом еще столько же ушло на бессмысленные споры с сержантом патрульного отряда. Несмотря на болотный запах водорослей и изможденный вид, Пенроду все же удалось доказать начальнику караула, что перед ним стоит не какой-то бродяга, а офицер британской армии.

Когда его в конце концов препроводили в кабинет Дэвида Бенбрука, консул в вельветовом домашнем пиджаке сидел за письменным столом и читал бумаги. Он был раздражен неожиданным вторжением и медленно поднялся, снимая очки.

– В чем дело? – поморщился он, отодвигая стопку документов.

– Добрый вечер, полковник, – сказал Пенрод. – Сожалею, что вынужден побеспокоить вас в столь поздний час, но я только что прибыл сюда из Каира со срочным сообщением от сэра Эвелина Беринга.

– Да хранит Господь мою душу! – удивленно воскликнул Дэвид. – Вы англичанин!

– Да, сэр. И к тому же имел честь познакомиться с вами раньше. Капитан Баллантайн из Десятого гусарского полка.

– Баллантайн! Я хорошо вас помню. Откровенно говоря, мы на днях говорили о вас. Как поживаете, мой дорогой друг?

Они пожали друг другу руки, и Дэвид поднес к носу платок.

– Первым делом вам следует принять ванну и переодеться во что-нибудь чистое. – Он позвонил в колокольчик, вызывая прислугу. – Правда, не думаю, что в это время у нас найдется горячая вода, – извинился он, – но полагаю, не понадобится слишком много времени, чтобы разогреть котел.

Дэвид Бенбрук позаботился не только о горячей воде, но и снабдил Пенрода ароматным парижским мылом и предложил гостю свою бритву. Пока тот брился, Дэвид в противоположном конце ванной комнаты что-то записывал в свою записную книжку из красной кожи, совершенно не обращая внимания на наготу Пенрода. А капитан тем временем неспешно пересказывал ему устное сообщение Беринга. Потом он подробно расспрашивал Пенрода о готовности генерала Стюарта к спасательной операции.

– Он еще не вышел из Вади-Хальфы? – встревожился Дэвид. – Боже мой, очень надеюсь, что мы сумеем продержаться здесь до его прихода.

Дэвид сложением походил на Пенрода. Даже армейские ботинки пришлись впору, словно были изготовлены специально для него. Правда, брюки, несколько широковатые в бедрах, пришлось потуже стянуть ремнем, предварительно заправив под них хорошо выстиранную и тщательно выглаженную белоснежную рубашку. Когда он полностью оделся, Дэвид повел его в свой кабинет.

– К сожалению, не могу предложить вам даже рюмочку бренди, чтобы снять усталость, – извинился консул, когда служанка поставила перед Пенродом тарелку с кусочком хлеба из дурры и тонким ломтиком козьего сыра.

– Вполне достаточно, сэр…

– Чертовски рад вашему донесению, Баллантайн. Мы уже несколько месяцев сидим здесь в полном неведении, совершенно отрезанные от внешнего мира. Сколько времени вы добирались сюда из Каира?

– Я выехал оттуда девятнадцатого числа прошлого месяца, сэр.

– Черт побери, вы добрались очень быстро! – удивился Дэвид. – Ну а сейчас расскажите, о чем пишут лондонские газеты. – Он жадно ловил все новости, которые Пенрод добросовестно ему пересказывал.

– Лондонские газеты весьма подробно освещают жесткое противостояние между генералом Гордоном и мистером Гладстоном, сэр. При этом общественное мнение всецело на стороне генерала Гордона. Многие хотят, чтобы Хартум был освобожден от блокады, генерал Гордон спасен, а дикарей наконец-то научили хорошим манерам.

– А вы что думаете на этот счет, капитан?

– Будучи кадровым армейским офицером, сэр, я не позволяю себе иметь собственное мнение по таким вопросам.

– Очень мудро, – улыбнулся Дэвид. – Однако, разделяя это общественное мнение, вы не считаете, что премьер-министр демонстрирует полное отсутствие решительности в своих действиях?

– Я могу говорить откровенно, сэр?

– Именно этого я и добиваюсь. Все, что вы скажете мне сейчас, останется между нами. Даю вам честное слово.

– Я думаю, что мистера Гладстона нельзя обвинять ни в трусости, ни в малодушии, как это делают многие британцы. Отказываясь послать армию вверх по реке, чтобы спасти жизнь генералу Гордону, мистер Гладстон просто не считает эту операцию достаточно оправданной. Судя по всему, он не хочет вовлекать всю нацию в весьма дорогостоящую и к тому же чрезвычайно рискованную кампанию в самом сердце Судана всего лишь для спасения репутации одного человека. Ведь он может просто бросить этот город, сесть на один из своих пароходов и благополучно вернуться домой.

Дэвид нахмурился:

– Боже мой! Я попросил вас быть предельно откровенным и получил то, что хотел. Но все же скажите, Баллантайн, не кажется ли вам, что Уайтхолл несколько озабочен поступками высокопоставленного офицера, чьи слишком поспешные и не всегда удачные действия могут навлечь на правительство волну гнева и разочарования?

– Было бы прекрасно, сэр, если бы речь шла о чем-то другом, – резонно заметил Пенрод. – Полагаю, это хорошо видно из того донесения, которое я только что доставил вам от сэра Эвелина.

Дэвид со всей серьезностью обдумал слова Пенрода. Этот парень показался ему не только симпатичным, но еще и чертовски неглупым. У него есть голова на плечах.

– Значит, вы против операции армии Уолсли, направленной на наше спасение?

– О нет! – поспешил заверить его Пенрод. – Ни в коем случае. Я солдат, а солдаты не могут выступать против войны. Я всегда стремился быть в гуще военных событий, даже когда сами действия казались мне лишенными здравого смысла, что совершенно очевидно в данной ситуации. И даже если благополучный исход операции представляется маловероятным.

Дэвид громко рассмеялся.

– Да, война редко имеет здравый смысл, – согласился он. – Приятно слышать такие слова от армейского офицера. Но почему же тогда Гладстон изменил свое решение и все-таки направил сюда армию?

– Мистер Гладстон всегда уступает силе, выраженной в единодушном желании нации. Насколько я понял со слов сэра Эвелина Беринга, премьер-министра убедили, что для успешной экспедиции вполне достаточно одной бригады. И только когда он неохотно согласился на эту операцию и громогласно объявил о ней всему народу, военное министерство запросило гораздо большие силы. Он понял, что менять решение слишком поздно, и поэтому вынужден был увеличить экспедиционный корпус до десяти тысяч человек.

Время за разговором пролетело быстро, и они опомнились, лишь когда в дальнем углу кабинета громко пробили большие настенные часы. Дэвид изумленно уставился на них.

– Боже мой, уже два часа ночи! А вам надо хоть немного поспать перед встречей с генералом Гордоном. Нетрудно представить, что с ним вам придется беседовать гораздо дольше, чем со мной.

Слуги терпеливо ждали его за дверью, но Дэвид отпустил их и сам показал Пенроду одну из гостевых комнат. Ночь была такой душной, что он, измотанный долгим путешествием, даже не потрудился надеть фланелевую пижаму, любезно предоставленную хозяином. Вместо этого быстро разделся, накрылся простыней, предварительно сунув под подушку свой кинжал, и уснул мгновенно, как гаснет свеча, задутая порывом ветра.

Через некоторое время он проснулся и, затаив дыхание, понял, что в комнате кто-то есть. С трудом сообразив, где находится, он заметил сквозь ресницы, что шторы на окне задернуты и комната погружена в полумрак. Было раннее утро. Он медленно сунул руку под подушку, сжал рукоятку своего любимого кинжала и приготовился нанести молниеносный удар.

Позади кровати послышались тихие шаги, и кто-то робко кашлянул. Звук позволил определить местонахождение незваного гостя. Пенрод мигом слетел с кровати, свалил вторгнувшегося в комнату человека на пол и, ухватив одной рукой за горло, другой приставил острие кинжала к его груди.

– Малейшее движение – и я убью тебя, – хрипло прошептал он на арабском языке. – Кто ты?

И только после этого осознал, что от противника веет розовым маслом и духами, а кожа на шее теплая и шелковистая. Да и тело под ним, облаченное в нежный халат, было мягким и податливым. Он оставил свою жертву и вскочил на ноги, позволяя незваному гостю подняться с пола, и с удивлением обнаружил, что повалил незнакомую молодую женщину с блестящими светлыми волосами. И теперь она сидела на полу в распахнувшемся халате, и ее белокурая голова оказалась как раз на уровне его паха. Женщина с ужасом смотрела на анатомическую принадлежность, обычно скрытую от столь пристального внимания почтенной публики.

Не выпуская кинжала, Пенрод резко повернулся к кровати и схватил простыню, тщетно пытаясь прикрыться одной рукой. Он ощущал изучающий взгляд незнакомки, что вовсе не прибавляло ему ловкости, и долго возился, оборачивая бедра простыней.

– Я ужасно напугал вас, мисс Бенбрук, – смущенно пролепетал Пенрод, наконец справившись с этой задачей. – Я понятия не имел, что это вы.

Ее бледные щеки вспыхнули румянцем. Она тяжело дышала, будто пробежала не одну милю по пустыне, и, осознав свое положение, лихорадочно запахнула халат, еще больше смущаясь.

– Если я так сильно напугала вас, сэр, то можете представить, как испугалась сама. Кто вы такой и что здесь делаете?.. – И прикрыла рот ладонью, наконец-то узнав его с этой новой прической. – Капитан Баллантайн?

– К вашим услугам, мадам, – вежливо поклонился он, но благородный жест был явно испорчен необходимостью придерживать сползающую простыню.

Мисс Бенбрук медленно поднялась и какое-то время смотрела на него широко открытыми глазами, а потом опрометью выскочила из комнаты. Пенрод удивленно проводил ее взглядом, вспоминая, какое благоприятное впечатление, совершенно не испорченное ее смущением и неожиданной скромностью, произвела на него эта очаровательная юная особа. Затем довольно ухмыльнулся:

– Одно это стоило трудного путешествия…

Бреясь и умываясь в ванной комнате, Пенрод весело насвистывал, потом многозначительно подмигнул себе в зеркало и громко сказал:

– Ну что ж, возможно, она станет сговорчивее после того, что увидела своими глазами.

Дэвид сидел за завтраком в одиночестве, если не считать облаченной в белые одеяния прислуги.

– Попробуйте вот это, – предложил он Пенроду, придвигая тарелку с бесформенной бледно-зеленой массой. – Вкус может показаться несколько странным, но авторитетно заявляю, что это в высшей степени питательно.

Пенрод с нескрываемым подозрением уставился на предложенную еду, напоминающую заплесневевший сыр.

– Что это?

– Насколько я знаю, нечто вроде творожной массы из сока папируса и речных водорослей; приготовлена собственноручно моими дочерьми. Сейчас мы питаемся в основном этим, особенно после того, как ежедневная порция дурры была ограничена одной чашкой.

Пенрод поддел немного зеленоватой кашицы и осторожно попробовал.

– Мои комплименты вашим дочерям, – сказал он через минуту, стараясь быть предельно искренним. – Вполне съедобно.

– Да, это действительно не так уж плохо, – согласился консул. – Попробуйте с вустерширским соусом, и думаю, вы быстро привыкнете к такой еде. Ну а сейчас не пора ли нам наведаться к генералу Гордону?

Генерал Гордон повернулся от окна, через которое долго смотрел на противоположный берег реки, где располагались позиции противника. Пока Пенрод приветствовал его по-военному, он разглядывал его своими бесстрастными голубыми глазами.

– Вольно, капитан. Похоже, вы добрались сюда из Каира за рекордное время.

Пенрод удивился, как он узнал об этом, а потом сообразил, что это проделки Якуба. Хвастливый араб все уже успел разболтать.

Генерал Гордон выслушал его доклад и устное донесение от сэра Эвелина и долго молчал, расхаживая взад-вперед по огромной комнате, пока не остановился перед большой картой Судана, разложенной на столе перед окнами. Освещение было отменным, поскольку ничто не мешало солнечным лучам – стекла были разбиты шрапнелью артиллерийских орудий дервишей, но Гордон даже пальцем не пошевелил, чтобы хоть как-то защититься от неприятностей, то и дело случавшихся с его штаб-квартирой. Казалось, его беспокоили только проблемы безопасности вверенного ему города и благополучие находящихся под его командованием людей.

– Полагаю, мы все должны быть признательны нашему премьер-министру за то, что он решил спасти этих несчастных граждан, – наконец нарушил он тишину. – Хотя эта помощь опоздала как минимум на несколько месяцев. – Он посмотрел на Пенрода. – Моим единственным утешением является то, что сейчас в моем распоряжении есть хотя бы один британский офицер.

При этих словах Пенрод ощутил пробежавший по спине неприятный холодок.

– Сэр, у меня есть строгий приказ генерала Стюарта немедленно вернуться в Вади-Хальфу после передачи вам секретного сообщения. Я зачислен в новый корпус, чтобы провести его через пустыню до Нила и подготовить к взятию Метеммы.

Гордон, какое-то время поразмышляв над его словами, покачал головой:

– Если генерал Стюарт еще не оставил Вади-Хальфу, то до его прибытия в Метемму пройдет несколько месяцев. Думаю, вам лучше остаться здесь, чем бездельничать в Вади-Хальфе. Кроме того, там полно проводников, которые без особого труда проведут караван верблюдов через пустыню. А когда спасательная команда достигнет Абу-Хамеда, я сразу узнаю об этом. Но мне понадобится ваша помощь.

Последние слова он произнес так твердо, что Пенрод понял – спорить с ним бессмысленно. Его мечтам о подвигах и славе не суждено было сбыться. Вместо того чтобы выступить во главе своего полка после длительного сражения под Метеммой, он будет сидеть в осажденном городе и довольствоваться монотонной, тоскливой жизнью его обитателей.

«Нужно немного подождать, – подумал он, – выбрать благоприятный момент и исчезнуть из города, не нарушив приказ генерала Гордона. А самое главное – не выдать сейчас своих чувств».

– Для меня большая честь, генерал, служить под вашим командованием, но я просил бы оформить ваш приказ письменно.

– Вы получите такой приказ, – пообещал Гордон. – А сейчас я должен ознакомить вас с ситуацией в городе и теми мерами, которые следует предпринять безотлагательно, поскольку речь идет о жизни и смерти. Присаживайтесь, Баллантайн.

Гордон говорил быстро, с нескрываемым волнением, перескакивая с одной темы на другую и не переставая курить сигареты в серебряном мундштуке. Постепенно Пенрод вникал в ту жуткую, напряженную обстановку, в которой приходилось жить и работать этому человеку в атмосфере абсолютного одиночества. И понял, что до его прибытия здесь не было ни единой души, с которой генерал Гордон мог бы поделиться своими переживаниями и невыносимым бременем ответственности. И если Пенрод не был равным ему по званию и должности, то по крайней мере являлся кадровым офицером британской армии и в этом качестве вполне соответствовал штабным египетским чинам.

– Понимаете, Баллантайн, моя огромная ответственность и служебный долг не подкреплены соответствующими полномочиями для контроля над событиями. Я каждый божий день сталкиваюсь не только с вопиющей некомпетентностью египетских офицеров, но, что гораздо хуже, с их совершенной расхлябанностью, безответственностью и полным отсутствием каких бы то ни было моральных обязательств. Они пренебрегают моими приказами, если понимают, что могут избежать наказания, не подчиняются распоряжениям и плюют на свой долг, предпочитая проводить время с многочисленными любовницами. Они ни за что не пойдут на передовую линию обороны, если не получат от меня прямой и грозный приказ. Я прекрасно понимаю, что они интригуют против меня и заигрывают с дервишами, рассчитывая получить поблажки и привилегии после падения города. И нисколько не сомневаются, что это непременно произойдет. Они грабят свое же население, обворовывают собственных солдат, их часовые спят беспробудным сном на посту. У меня есть серьезные подозрения, что значительную часть дурры они воруют из городских амбаров и зернохранилищ. Женщины и дети плюют в мою сторону, когда я прохожу по городу, и проклинают на чем свет стоит. А мне приходится постоянно урезать дневной рацион. Сейчас, например, это одна чашка в день. – Он зажег очередную сигарету, и огонь от спички подрагивал в его дрожащих пальцах. Генерал несколько раз глубоко затянулся и неожиданно усмехнулся, глядя на Пенрода. – Итак, надеюсь, вы уже поняли, что ваше присутствие здесь крайне полезно для нашего дела. Еще и потому, что вы неплохо знаете город и его окрестности.

– Разумеется, вы можете рассчитывать на меня, генерал. – Несмотря на холодный тон, Пенрод с нетерпением ждал, когда тот перейдет к самому главному.

– Я намерен вручить вам довольно серьезные полномочия. До настоящего времени за хранение и распределение провианта отвечал майор аль-Фарук. Его деятельность на этом посту была, мягко говоря, неадекватной. Подозреваю, что ему известно об утекающем на сторону зерне, хотя, конечно, пока не могу доказать этого. Вы должны немедленно принять у него дела и навести надлежащий порядок. Выясните и доложите мне все обстоятельства доставки и хранения продуктов питания. Согласно законам военного времени вы имеете право задерживать и допрашивать любого человека, а также инспектировать все продовольственные склады на территории города. К любым попыткам укрывательства или уничтожения продуктов нужно относиться с предельной строгостью и от моего имени арестовывать и даже расстреливать любого спекулянта или торговца на черном рынке. И войска, и гражданское население должны смириться с неприятными ограничениями военного времени и уяснить, что любое отклонение от этого закона неизбежно приведет к гораздо худшим последствиям. Вы понимаете это?

– Конечно, генерал.

– Вы знакомы с Райдером Кортни?

– Весьма поверхностно, сэр.

– Он довольно известный торговец из этого города. Недавно я был вынужден реквизировать его судно с большой партией дурры. Он абсолютно лишен альтруизма и, разумеется, воспринял это с крайним неудовольствием. У него здесь есть собственные складские помещения, и ведет он себя так, будто абсолютно независим от каких бы то ни было властей. Я хочу, чтобы вы доходчиво объяснили ему суть дела и наше нынешнее положение.

– Понятно, сэр, – кивнул Пенрод и с грустью подумал, что отныне он уже не гвардейский офицер, а полицейский и квартирмейстер.

Гордон пристально следил за выражением его лица и, несомненно, видел реакцию, но продолжал как ни в чем не бывало:

– Помимо прочих предприятий, ему принадлежит также большой речной пароход. В настоящее время он его ремонтирует в собственном доке. Как только ремонт закончится и судно вновь будет на плаву, оно может оказаться весьма полезным для военных операций и возможной эвакуации гражданского населения. Разумеется, в том случае, если войска Стюарта не прибудут сюда своевременно. У Кортни также довольно много лошадей, верблюдов, полезных вещей, которые могут пригодиться, если дервиши сожмут кольцо блокады. – С этими словами Гордон встал, давая понять, что встреча подошла к концу. – Постарайтесь выяснить, Баллантайн, что ему известно о пропавшем зерне. И немедленно сообщите мне.

Пенрод был неплохо осведомлен о репутации Райдера Кортни со слов Дэвида Бенбрука, и даже Эвелин Беринг неоднократно упоминал о нем во время разговора. Похоже, это действительно упрямый, решительный и в высшей степени влиятельный человек. Вряд ли удастся выполнить приказ генерала Гордона, если просто явиться к торговцу и объявить ему о своих намерениях. Прежде всего нужно провести небольшую разведку и получить максимум полезной информации.

Резиденцию генерала Пенрод покинул через ворота, выходившие на берег реки. Этот выход никем не охранялся, и капитан на всякий случай запомнил сие важное обстоятельство. Он быстро шагал по набережной, стараясь не привлекать внимания. В противном случае народный телеграф немедленно разнесет по городу весть о его прибытии. На первом же блокпосту он увидел растянувшихся на земле часовых. Пенрод знал о быстрой и жестокой расправе со стороны Гордона и не хотел, чтобы под его горячую руку попал весь египетский гарнизон. Поэтому немедленно привел часовых в чувство с помощью трости и ног, напомнив о служебных обязанностях.

После этого он прошел вдоль фортификационных сооружений и артиллерийских орудий, которые появились здесь во время его последнего визита в Хартум. Все эти укрепления сооружались по плану генерала Гордона с учетом местного ландшафта и полностью отвечали требованиям военной науки. Пенрод тщательно осмотрел полевые орудия, и хотя не был артиллеристом, все же заметил недостатки в уходе за сложной боевой техникой. Кроме того, в глаза бросался острый дефицит боеприпасов, вызванный тяжелыми условиями блокады. Именно поэтому расчеты не имели права на самостоятельное ведение огня и даже единого выстрела в сторону противника не могли сделать без приказа вышестоящего командования. А у дервишей на другом берегу подобных ограничений не было, и они постоянно обстреливали прибрежные районы города, хотя их меткость оставляла желать лучшего. Однако в полдень, как правило, никакой стрельбы не было, поскольку обе стороны укрывались в тени от невыносимой жары.

Пенрод быстро миновал территорию гавани, где заметил белый речной пароход, двигатели которого, разложенные на каменной верфи, ремонтировала небольшая группа рабочих. Корпус парохода, в особенности носовая часть, был изрешечен шрапнелью и походил на сито. Арабские рабочие пытались хоть как-то залатать эти дыры и покрасить корпус свежей краской. Ими руководил белый инженер, который так и сыпал проклятиями, разносившимися по всей гавани. Было совершенно очевидно, что на восстановление судна уйдут недели, а то и месяцы. Покинув гавань, Пенрод направился берегом Голубого Нила к форту Бурри и зданию арсенала.

Проходя по узким тенистым аллеям, заваленным грязными отбросами и прочим мусором, он видел, что из окон приземистых домов на него смотрят черные лица женщин и детей. Женщины показывали ему тощих малышей, покрытых синяками и ссадинами.

– Мы голодаем, эфенди! – вопили они. – Дайте нам поесть!

Их рыдания привлекли нищих, и те стали выползать из грязных нор и хватать его за одежду. Пришлось отгонять их тростью и пинками.

Артиллерийские орудия форта Бурри защищали северное побережье Голубого Нила, а на противоположном берегу разместились фортификационные сооружения дервишей. Пенрод остановился и внимательно осмотрел их. Даже невооруженным глазом было видно, что противник не предпринимает никаких мер предосторожности. Солдаты спокойно ходили по берегу, а женщины безмятежно стирали в реке одежду и раскладывали на земле для сушки. И все это на виду у защитников форта Бурри. Похоже, они прекрасно знали, что генерал Гордон испытывает острый дефицит снарядов и других боеприпасов.

Позади форта Бурри находились низкие и совершенно безобразные здания арсенала и склада боеприпасов. Генерал Гордон использовал их в качестве главных зернохранилищ города. Часовые охраняли все входы и патрулировали вдоль высоких стен. Но Гордон предупредил его, что вся эта многочисленная охрана не в состоянии предотвратить массовое воровство. Райдер Кортни или египетские офицеры каким-то образом похищали продовольствие, а потом продавали его на черном рынке по баснословным ценам. Однако Пенрод понимал, что сейчас не время врываться в здание арсенала и проверять складские помещения, и первым делом направился к громадному комплексу предприятия Райдера Кортни, расположенному позади арсенала и складов на берегу канала, защищавшего город со стороны южной пустыни.

Приблизившись, он обнаружил странную активность возле канала, скрытого от посторонних глаз высокими стенами здания. Это настолько поразило его, что он свернул с дороги и пошел по узкой тропинке вдоль берега. Сначала ему показалось, что множество людей возводят здесь что-то вроде фортификационного сооружения, но это оказались преимущественно женщины, которые несли на головах к воротам предприятия большие снопы.

Через некоторое время он понял, что практически все водное пространство канала покрыто речными водорослями. Это были такие же растительные островки, как и тот, что помог им с Якубом сбежать от разъяренного Османа Аталана и благополучно добраться до Хартума. Толпы арабов, вооруженных длинными ножами и серпами, интенсивно разрубали водоросли и связывали в большие снопы, а женщины тащили их на головах к предприятию Кортни.

Зачем они это делают, черт возьми? Пенрод был настолько заинтригован, что решил выяснить все подробности. И как эта масса водорослей попадает в канал, так ловко приспособленный Кортни для своих нужд? Ответ пришел неожиданно. Ну конечно же! Вероятно, он перехватывает островки на реке, стягивает их веревкой, а потом арабские рабочие буксируют их вниз по каналу. Его уже неоднократно предупреждали, что Кортни чрезвычайно предприимчивый человек.

Рабочие почтительно приветствовали Пенрода, благословляя его милостью Аллаха, и удивленно таращились, когда он отвечал им на хорошем арабском. Он был в цивильной одежде, но они все равно узнали в нем легендарного Абадана Риджи, который обманул в пустыне Османа Аталана и его знаменитых аггагиров и благополучно добрался до Хартума. Судя по всему, Якуб приложил немало сил, чтобы осведомить об этом героическом событии всех жителей города.

Когда Пенрод вслед за суданскими женщинами прошел через задние ворота фабрики, никто даже не попытался остановить его. Вскоре он оказался на большой территории, огражденной высокими стенами. Там вовсю кипела работа. Женщины складывали огромные снопы водорослей в самом центре огороженного пространства и возвращались к каналу за новыми. Другие сидели вокруг этой груды сырья и, оживленно переговариваясь, сортировала стебли водорослей и тростника в отдельные кучи, очищая их от грязи, илистых наслоений и пожелтевших стеблей, оставляя только молодую зеленую поросль. Больше всего было папируса, за ним следовали водный гиацинт, другие речные и тростниковые растения. При этом наиболее ценной, судя по всему, считались нимфея, поскольку ее не бросали в общую кучу на пыльную землю, как, например, папирус или гиацинт, а аккуратно складывали в большие сумки и относили другим женщинам, превращавшим сырье в пульпу. Люди работали слаженно, помешивая содержимое огромных котлов длинными палками и подливая туда воду. При этом они пели ритмичные африканские песни, что, очевидно, скрашивало монотонную и весьма утомительную работу.

Когда содержимое чанов превращалось в однообразную густую зеленую массу, женщины перекладывали ее в большие глиняные емкости и уносили на другую территорию. Заинтригованный Пенрод последовал за ними, но, как только ступил на небольшое огражденное пространство, его тут же остановили:

– Кто вы такой и что здесь делаете?

Путь Пенроду преградили две юные особы ростом ему по пояс или чуть выше. Одна была жгучей брюнеткой с глазами цвета темной ириски, а другая – совсем крохотная – голубоглазой блондинкой с золотистыми волосами. Они гневно уставились на него, поджали губы, а брюнетка еще и уперлась кулаками в бока, словно возмущенная мегера.

– Вы не имеете права здесь находиться! Это секретное место!

Пенрод, с трудом подавив изумление, галантно приподнял шляпу и отвесил низкий поклон.

– Прошу прощения, милые леди, я вовсе не хотел вторгаться в ваши владения. Пожалуйста, примите мои искренние извинения и позвольте представиться. Капитан Пенрод Баллантайн, офицер Десятого гусарского полка ее величества. В настоящее время прикомандирован к штабу генерала Гордона.

Девицы продолжали пристально смотреть на него, но черты их милых лиц явно смягчились. Судя по всему, незнакомки давно привыкли к подобному обращению и воспринимали его как должное. Более того, как и большинство представительниц прекрасного пола, они не могли устоять перед очарованием Пенрода.

– Я Сэффрон Бенбрук, сэр, – поспешила представиться та, что повыше, и кокетливо присела в реверансе. – Но вы можете звать меня просто Сэффи.

– К вашим услугам, мисс Сэффи.

– А меня зовут Эмбер Бенбрук, – сказала блондинка, – хотя многие предпочитают называть меня Миджит^[12]. Но мне не нравится это прозвище, хотя я действительно пониже своей сестры.

– Совершенно с вами согласен, – улыбнулся Пенрод. – Это не совсем удачное имя для такой симпатичной леди. Если не возражаете, я буду называть вас просто мисс Эмбер.

– Очень приятно, – грациозно поклонилась малышка, а подняв голову, вдруг обнаружила, что безнадежно влюбилась впервые в жизни. В груди вспыхнул пожар, а сердце так трепыхалось, словно готовилось выпорхнуть наружу. Это ее удивило, но показалось весьма приятным. – Я знаю, кто вы, – пролепетала она, с трудом восстанавливая дыхание.

– Правда? Откуда же, Боже милостивый?

– Слышала, как Райдер рассказывал о вас моему папе.

– Ваш папа, полагаю, Дэвид Бенбрук? А кто такой Райдер?

– Райдер Кортни. Он сказал, что у вас самые шикарные бакенбарды во всем христианском мире. Кстати, куда они подевались?

– О! – грустно протянул Пенрод. – Он, должно быть, большой шутник.

– Нет, он большой охотник и очень, очень умный человек, – мгновенно бросилась на защиту Сэффрон и гордо добавила: – Он знает названия всех животных и птиц – причем на латыни.

А Эмбер в это время безуспешно пыталась отвлечь внимание Пенрода от своей сестры-близняшки.

– Райдер сказал, что многие леди находят вас весьма учтивым и галантным. – Пенрод посмотрел на нее с наигранным удивлением, но не посмел опровергнуть невинные слова девушки. – И вы сами полностью согласны с этим мнением.

Капитан попытался сменить тему:

– А кто здесь главный, на этой фабрике?

– Мы, – дружно ответили девочки.

– А чем вы тут занимаетесь? – допытывался Пенрод. – Здесь все так интересно!

– Мы делаем растительный творог, чтобы накормить наших людей.

– Я был бы весьма признателен, если бы вы объяснили мне суть этого процесса, – попросил он, и сестры затараторили, пытаясь привлечь его внимание и перебивая друг друга. Наконец, ухватив Пенрода за руки, они потащили его во внутренний двор фабрики.

– Когда самые сочные листья хорошо перемолоты и перемешаны, – торопилась одна, – их надо как следует профильтровать.

– …чтобы избавиться от жесткой сердцевины и всякого мусора, – подхватывала вторая, мгновенно позабыв про всяческие секреты.

– Мы пропускаем эту массу сквозь плотную ткань, которую берем на складе Райдера.

– А потом выжимаем самый полезный сок.

В этот момент две суданские женщины вылили густую пульпу в кусок цветастой ткани и стали скручивать его, выжимая зеленоватый сок, стекавший в огромные металлические чаны, которые стояли над огнем на больших треногах.

– Мы постоянно замеряем температуру в чанах, – пояснила Сэффрон, гордо показывая длинный термометр.

– А когда она достигает семидесяти градусов, – вмешалась Эмбер, – сок начинает сгущаться, выделяя протеин.

– Я сама расскажу! – нетерпеливо прервала ее Сэффрон. – Потому что я старше тебя.

– Всего на один час! – парировала Эмбер и как ни в чем не бывало продолжила свой рассказ: – Затем мы отделяем сыворотку, прессуем полученный творог в небольшие брикеты и высушиваем их на солнце. – Она гордо показала на длинные деревянные столы, поверхность которых устилали квадратные, выложенные длинными рядами брикеты. И Пенрод понял, что именно это испробовал сегодня на завтрак и Дэвид говорил о пользе такого творога. – Мы называем их зелеными лепешками, – добавила Эмбер и, отломив кусочек, поднялась на цыпочки, поднося к его губам. – Можете сами попробовать, если хотите.

– Восхитительно! – воскликнул Пенрод, проглотив кусок лепешки.

– Угощайтесь еще.

– Очень вкусно, но на первый раз достаточно, – деликатно отказался капитан. – Ваш отец говорил мне, что эти лепешки еще вкуснее с вустерширским соусом, – поспешил он добавить, чтобы избежать еще одной порции зеленой массы, уже находившейся на полпути к цели в изящной руке Эмбер. – Интересно, какое количество этого растительного пирожного вы производите за день?

– Пока еще недостаточно, чтобы накормить всех желающих. Этого количества хватает только для нас самих и наших людей.

Эффективность зеленых лепешек была очевидной. В отличие от остальных жителей города, никто из работников фабрики не страдал от изнурительного голода. А близнецы просто расцвели от такого питания. Пенрод неожиданно вспомнил короткую встречу с их старшей сестрой, которая тоже выглядела вполне прилично, и улыбнулся обстоятельствам их ночного знакомства, а сестры, приняв это на свой счет, заулыбались в ответ.

Пенрод понял, что нашел на фабрике Кортни верных сторонниц.

– Вы очень умные и сообразительные девушки, – сказал он. – Я буду весьма признателен, если вы покажете мне свое изумительное производство. Слышал, что здесь немало удивительных вещей.

– А вы хотели бы посмотреть на наших животных? – оживилась Эмбер.

– На наших обезьян, – уточнила Сэффрон.

– Я хочу видеть абсолютно все!

Вскоре выяснилось, что сестрички пользовались огромной популярностью среди рабочих и действительно руководили фабрикой Кортни. Разумеется, они дружили с Али, который присматривал за животными. Этот старик был настолько очарован молодыми леди, что просто сиял от удовольствия. Они провели Пенрода от клетки к клетке, называя животных по именам и давая им корм.

– Сначала им совсем не понравились зеленые лепешки, – пояснила Эмбер, – но сейчас они едят их с огромным удовольствием. Вы только посмотрите, как заглатывают!

– А как насчет дурры? – поинтересовался Пенрод. – Насколько я знаю, они ее обожают.

– О, полагаю, что да, – согласилась Сэффрон. – Но зерна не хватает даже для людей, не говоря уже про животных.

– Мы все получаем только по чашке в день, – подтвердила Эмбер.

– А я думал, ваш друг Кортни имеет столько дурры, что даже продает ее в своих магазинах.

– О да! У него действительно было много зерна, полные трюмы, но генерал Гордон все отобрал. Райдер был вне себя от ярости.

Пенрод с удовольствием отметил, что невинные признания юных особ полностью снимали подозрения генерала Гордона, что Кортни утаил зерно или воровал его из амбаров арсенала. Он не испытывал никаких симпатий к этому человеку, в особенности после его едких шуток насчет бакенбардов, но тот был англичанином, и Пенроду совсем не хотелось найти подтверждение словам Гордона.

– Я был бы не прочь познакомиться с вашим другом Райдером, – осторожно заметил он. – Вы не могли бы меня ему представить?

– О да! Пойдемте с нами.

Они потащили его через зверинец, пересекли внутренний дворик и остановились у небольшой двери в дальнем конце здания. Отпустив гостя, сестры бросились к ней, стараясь опередить друг друга, широко распахнули и ворвались в комнату. Пенрод последовал за ними, аккуратно прикрыл за собой дверь и быстро осмотрел комнату.

Она явно служила хозяину фабрики и офисом, и жилым помещением. На противоположной стене висели два огромных слоновьих бивня, таких поразительных размеров, что даже многоопытный Пенрод в жизни не видывал ничего подобного. Другие стены покрывали большие персидские ковры изумительной ручной работы, на которых крепились пожелтевшие от времени фотографии в темных деревянных рамках. Еще несколько ковров лежало на полу, а в дальнем углу за занавеской виднелся большой старый диван со шкурами леопардов и узорчатыми покрывалами. У окна стоял большой письменный стол и несколько стульев, сделанных из местного тика и отполированных до блеска. Книжные шкафы хозяина были доверху забиты многочисленными научными томами и журналами по африканской флоре и фауне. В небольшом шкафу под бивнями виднелся ряд охотничьих ружей и винтовок. А посреди этой истинно мужской обители стояли мужчина и женщина. Сестры-близнецы застыли от потрясения, увидев эту сцену.

Они застыли в страстном поцелуе, крепко обнявшись и не замечая ничего вокруг. Первой опомнилась Сэффрон и гневно закричали:

– Она целуется с ним! Бекки целует Райдера в губы!

Райдер Кортни и Ребекка Бенбрук отпрянули друг от друга и непонимающе уставились на непрошеных гостей. Ребекка побледнела, а когда она увидела Пенрода, глаза ее изумленно расширились. Тот приветливо взмахнул рукой и усмехнулся:

– Вот мы и снова встретились с вами, мисс Бенбрук.

Ребекка смущенно потупилась, вспыхнув румянцем. Стыд был таким сильным, что закружилась голова и она даже покачнулась, но тут же взяла себя в руки и бросилась к сестрам, не обращая внимания на мужчин.

– Вы ужасные дети! – зашипела она, хватая их за руки. – Сколько раз я говорила, что нужно стучаться, перед тем как входить в комнату?

И потащила их прочь, а из коридора еще долго доносился тонкий голос возмущенной до глубины души Сэффрон:

– Ты целовалась с ним! Как ты могла! Я ненавижу тебя! Никогда больше не буду разговаривать! Ты целовала Райдера!

Мужчины какое-то время изучающе смотрели друг на друга, делая вид, что не слышали обвинений сестер в предательстве.

– Мистер Кортни, полагаю? – первым нарушил тишину Пенрод. – Надеюсь, вы не сочтете мой неожиданный визит неуместным?

– Капитан Баллантайн, я слышал, что вы прибыли в наш город вчера ночью. Как видите, слава шествует впереди вас.

– Да, такое иногда случается, – скромно согласился Пенрод. – Хотя, откровенно признаться, понятия не имею, каким образом.

– Все очень просто, уверяю вас. – Райдер облегченно вздохнул, убедившись, что собеседник вовсе не намерен подшучивать над сценой, свидетелем которой только что стал. В противном случае это наверняка посеяло бы между ними вражду. – Ваш преданный спутник Якуб из племени джаалин – близкий друг одной из служанок в доме Бенбрука. Эта замечательная женщина по имени Назира обслуживает близнецов и поддерживает порядок в доме. Длинный язык, несомненно, является ее единственным недостатком.

– Ага, теперь я понимаю! – воскликнул Пенрод. – Значит, вы уже ждали моего визита.

– Да, это не стало для меня большой неожиданностью, – сдержанно признался Райдер. – Насколько я понимаю, генерал Гордон, да сопутствует удача всем его делам, имеет ко мне ряд важных вопросов, касающихся таинственного исчезновения дурры со складов арсенала.

Пенрод чуть склонил голову, соглашаясь с собеседником.

– Вижу, вы неплохо информированы на сей счет. – Он пристально посмотрел на Райдера Кортни, словно пытаясь заглянуть ему в душу и скрывая за обезоруживающей улыбкой свой истинный интерес.

– Просто стараюсь быть в курсе дела, – твердо сказал Райдер, выдержав проницательный взгляд гостя. Более того, ответил ему столь же многозначительной усмешкой. – Ну что ж, проходите, пожалуйста, дорогой друг. Сейчас немного рановато, но все же осмелюсь предложить вам сигару и рюмку первоклассного коньяку.

– А я был уверен, что такие прекрасные вещи давно уже вышли из обихода в этом ужасном мире, – заметил Пенрод, направляясь к предложенному Райдером стулу.

Когда сигары задымились, они посмотрели друг на друга сквозь кристально чистые бокалы с коньяком.

– Примите мои поздравления с фантастически быстрым прибытием из Каира, – сказал Райдер.

– Откровенно говоря, сейчас мне хотелось бы направляться в его сторону.

– Да, Хартум вряд ли можно назвать курортом с минеральными источниками, – согласился Райдер.

Они пригубили коньяку и перешли к спокойному деловому разговору, все еще присматриваясь друг к другу. Райдер хорошо знал Пенрода и его репутацию, поэтому не открыл для себя ничего нового. А капитан, в свою очередь, быстро убедился, что все сведения об этом человеке оказались довольно точными. Райдер действительно оказался крепким орешком – с живым умом, быстрым взглядом и энергичным характером. Кроме того, он был по-своему красив со своими грубоватыми манерами. Ничего удивительного, что симпатичная мисс Бенбрук не устояла перед его очарованием. Вопрос в том, насколько глубоко она увязла в своей страсти к этому человеку. Было бы крайне любопытно проверить ее чувства лицом к лицу, так сказать. Пенрод сдержанно улыбнулся, умело маскируя стальной блеск в глазах. Он любил подобные поединки, проверяя остроту своего ума и способность парировать любой удар, тем более имея на кону такой замечательный приз. Но дело было не только в этом. Отношения мисс Бенбрук и Райдера Кортни привносили некую новизну в то острое чувство, которое он уже испытал к ней раньше. Ее внешняя холодность была явно обманчивой, словно корочка льда, скрывающая прозрачную воду, в которую так приятно погрузиться. Он сам удивился этой неожиданно точной метафоре.

– Вы только что упомянули пропавшую дурру, – вернулся Пенрод к прерванной теме.

– В этих поставках у меня был свой коммерческий интерес, – кивнул Райдер. – Груз когда-то принадлежал мне. И стоило немалых денег доставить его сюда через несколько сотен миль вниз по реке, но Китаец Гордон наложил на него свою руку, можно даже сказать, просто украл груз в ту самую минуту, когда я благополучно доставил его в Хартум. – Он умолк, подчеркивая тем самым несправедливость совершенного.

– Разумеется, вы понятия не имеете, что произошло с вашим грузом, когда он перешел в другие руки? – деликатно осведомился Пенрод.

– Я пытался навести справки, – откровенно признался Райдер и добавил, что по его просьбе Башит потратил несколько недель, чтобы проследить за грузом, но так ничего и не выяснил. Даже в самых глубоких подвалах древних зданий и в непроходимых трущобах Хартума невозможно укрыть от посторонних глаз пять тысяч ардебов зерна.

– Мне бы хотелось более детально ознакомиться с результатами этого расследования.

Райдер посмотрел на кончик сигары с нескрываемым разочарованием. Отсутствие влаги в африканской пустыне иссушило листья табака, и они горели, как летняя трава.

– Вы, случайно, не слышали, что этот добрый генерал готов предложить вознаграждение тому, кто поможет вернуть пропавшее зерно? – спросил он после непродолжительной паузы. – Видит бог, это не такая уж большая сумма по сравнению с первоначальными затратами. Всего шесть шиллингов за мешок!

– Генерал Гордон ничего не говорил мне о вознаграждении, – покачал головой Пенрод. – Но я могу предложить ему такую сделку. Полагаю, что вознаграждение в шесть шиллингов за мешок поможет нам получить более подробную информацию о пропавшем зерне, не так ли?

– Не думаю, – усмехнулся Райдер. – Однако полагаю, что двенадцать шиллингов непременно дадут хороший результат.

– Я поговорю с ним при первой же возможности, – пообещал Пенрод. – Хотя лично мне это кажется пустой затеей.

– Как, впрочем, и все его предыдущие обещания, – согласился с ним Райдер. – Однако всем хорошо известно, что хедив предоставил в его распоряжение почти двести тысяч фунтов из казны Каира. Знаете, несколько золотых соверенов могут запеть лучше, чем все лесные канарейки, вместе взятые.

– Вы весьма поэтично выразили свои чувства, сэр, – ответил Пенрод.

* * *

Ребекка сидела в своем тайном убежище в дальнем углу оружейной башни консульства, укрывшись за массивным корпусом древней пушки весом не менее сотни фунтов. Это была реликвия чудовищных размеров, которая никогда не стреляла в девятнадцатом веке и вряд ли выстрелит в будущем. Она укрылась темной шерстяной накидкой и с удовлетворением думала, что здесь ее не найдут даже непоседливые близнецы.

Девушка посмотрела на ночное небо и по расположению созвездия Южный Крест на пустынном горизонте поняла, что уже далеко за полночь. Однако сна не было и в помине. В течение одного дня вся ее жизнь перевернулась вверх тормашками, нарушив свой привычный ход. Порой она ощущала себя дикой птицей, попавшей в силки и бьющейся израненными в кровь крыльями. Ей казалось, что она вновь и вновь падает на дно свой клетки, но, поднимаясь и дрожа всем телом, упрямо бросается на металлические прутья. И все ее попытки вырваться на волю обречены на провал.

Она не понимала, что с ней происходит и почему ее одолевают такие странные чувства. Все казалось совершенно бессмысленным. Мысли вновь и вновь возвращались в то раннее утро, когда она отправилась в еженедельный обход дома, убедившись, что сестры встали, умылись и оделись. Войдя в голубую комнату для гостей, она обнаружила, что на широкой постели кто-то лежит. Ее почему-то не предупредили, что в осажденный город приедут гости, а Хартум не то место, где могли оказаться случайные посетители. А значит, она должна была немедленно покинуть гостевую комнату и поднять тревогу, но почему-то не сделала этого. Напротив, решила подойти поближе и посмотреть, кто там лежит. Ребекка до сих пор не могла понять, как решилась на такой отчаянный поступок. Не успела она толком разглядеть человека под тонкой простыней, как тот вдруг вскочил и набросился на нее с кинжалом, словно леопард на свою добычу с ветви высокого дерева. В мгновение ока ее прижал к полу совершенно голый мужчина с длинным ножом в руке.

То и дело возвращаясь к подробностям этого ужасного момента, она закрывала лицо руками. Правда, она не в первый раз видела обнаженное мужское тело. В шестнадцать лет родители повезли ее по столичным городам Европы, и они с матерью отправились посмотреть на «Давида» Микеланджело. Ребекку потрясла невыразимая красота знаменитой статуи, но холодный белый мрамор не пробудил в ее юной душе сильных эмоций. Она спокойно делилась впечатлениями со своей матерью, не покрываясь краской стыда.

Мать всегда считала себя эмансипированной женщиной. В то время Ребекке казалось, что это означает лишь курение в будуаре турецких сигарет и откровенное обсуждение особенностей мужской анатомии и функционального назначения отдельных органов. Лишь после ее драматического самоубийства она поняла истинное значение этого слова. Во время похорон в Каире Ребекка случайно подслушала разговор женщин, которые шепотом обсуждали, что Сара Бенбрук наставляла рога своему мужу Дэвиду намного чаще, чем готовила ему завтрак. Ребекка знала, что мать никогда не готовила мужу завтрак, и насторожилась. Она нашла словарь в библиотеке отца и посмотрела там значение слова «рогоносец». Конечно, ей понадобилось немало труда, чтобы осознать истинное положение вещей, но, дойдя наконец до сути, она решила, что никогда не станет такой же эмансипированной, как ее мать. Она знала, что всю жизнь будет верной и преданной женой своего мужа.

Во второй раз она видела обнаженное мужское тело в прошлом году. Дэвид взял ее и близняшек в официальную поездку по верховьям викторианского Нила. А там, на побережье большой реки, проживали совершенно дикие племена шиллук и динка, которые не обременяли себя одеждой. Девушки были крайне поражены этим обстоятельством и не могли успокоиться, даже когда отец объяснил им, что для местных жителей это давняя традиция и не стоит обращать на них никакого внимания. С тех пор Ребекка считала огромные черные отростки аборигенов безобразным украшением туземцев и относилась к ним, как и к другим вещам подобного рода – например, кольцам в проколотых губах и ноздрях у представителей племен Новой Гвинеи, которых видела на иллюстрациях.

Однако когда Пенрод Баллантайн набросился на нее этим утром, эффект был просто потрясающий. Ее охватило странное чувство, от которого она до сих пор не могла избавиться. Даже сейчас, в полной темноте, с шерстяной накидкой на голове и прижатыми к лицу руками, она ощущала, что заливается густой краской, а лицо горит огнем.

Она в очередной раз сказала себе, что никогда больше не будет об этом думать. Под словом «это» она подразумевала все увиденное утром в голубой комнате для гостей. Никогда. Никогда больше. Она повторяла эти слова как заклятие, но чем старательнее стремилась забыть увиденное, тем сильнее оно врезалось в память, вызывая смутное беспокойство. Уже через минуту она снова погрузилась в эти воспоминания.

После того давнишнего визита в Европу Ребекка случайно подслушала разговор матери с подругой. Они обсуждали именно этот предмет и в конце концов пришли к выводу, что обнаженная женщина может быть прекрасной, а обнаженные мужчины таковыми не являются, кроме, разумеется, «Давида» Микеланджело.

– Это не было безобразным или неприличным, – возразила тогда Ребекка матери. – Это было… Это было… – В то время она так и не нашла ответа, поскольку и сама не знала, что это было. Но уже ощущала нечто волнующее, будоражащее воображение, томящее душу. А происшедшее позже между ней и Райдером Кортни имело самое непосредственное отношение к первому эпизоду, причем настолько странное и непонятное, что невозможно было определить словами.

За последние несколько месяцев они с Райдером стали друзьями. Она увидела в нем человека необыкновенно интересного, умного и даже забавного. Он знал множество любопытных историй и, как неоднократно замечала Сэффрон, был красив и источал приятный аромат. В трудные дни осады, когда город охватил ужас смерти, болезней и голода, общение с ним придавало ей сил, успокаивало и дарило надежду. По мнению ее отца, Райдер Кортни был человеком в высшей степени достойным и солидным. Несмотря на превратности судьбы, когда казалось, что мир вокруг безвозвратно рушится, он создал весьма преуспевающее предприятие и тем самым помог многим людям избежать голодной смерти. Он всегда заботился о своих рабочих и не забывал про друзей. Именно он научил их производить зеленые лепешки, веселил своими шутками и заставлял хотя бы на время забыть о гнетущем страхе. Ребекка чувствовала себя защищенной рядом с ним. Конечно, пару раз он дотрагивался до нее, но слишком невинно, чтобы делать какие-то выводы. Просто иногда брал ее за руку во время разговора или прогулок. В таких случаях она всегда отстранялась, поскольку мать постоянно предупреждала ее об опасности такого общения с мужчинами. Они могут соблазнить женщину, а потом бросить на произвол судьбы, и она никогда не найдет себе достойного мужа. Подобная перспектива казалась ей ужасной и, по опыту ее матери, уступала только незапланированному ребенку.

В то утро, раздираемая смутными предчувствиями и странным беспокойством, она отправилась на фабрику одна, хотя раньше всегда брала с собой кого-то из близняшек, служивших ей в качестве прикрытия. Но в тот раз она переживала такое сильное смятение чувств, что решилась отправиться к Райдеру, пытаясь избавиться от тягостного ощущения вины и стыда перед капитаном Пенродом Баллантайном, а также от одолевавших ее мыслей о нем. Сознание, что она унаследовала худшие черты матери, приводило ее в ужас. Именно тем утром она больше всего нуждалась в утешении.

А Райдер, как всегда, был счастлив видеть ее и попросил Башита сварить бесценный в их условиях кофе. Сначала они болтали о том о сем, обсуждали близняшек и их уроки, которые практически прекратились с началом осады. И вдруг совершенно неожиданно для себя Ребекка расплакалась. Райдер ничего не мог понять. Он знал, что она никогда не хныкала без повода, по-дружески обнял за плечи и легонько прижал к себе.

– Что случилось? – заботливо спросил он. – Я никогда не видел тебя такой расстроенной. Ты же всегда была самой славной и храброй девушкой из всех, кого я знал.

Ребекку потрясло ощущение покоя и умиротворения, которое он навевал своим присутствием. А его объятия совершенно вскружили ей голову.

– Извините, – едва слышно прошептала она, но даже не попыталась отстраниться. – Я веду себя очень глупо.

– Нет, не глупо, – мягко успокоил он ее, как обычно разговаривал с испуганными животными или обиженными детьми. – Я прекрасно тебя понимаю. Это слишком тяжелое испытание для всех нас скоро закончится. Поверь мне, наша армия будет здесь еще до Рождества.

Она молча покачала головой. Ей хотелось сказать, что дело вовсе не в войне с дервишами, не в Махди или осаде города, но он нежно погладил ее руку, и она позабыла обо всем на свете. Не соображая толком, что делает, Ребекка неожиданно прижалась лицом к широкой груди и вдруг ощутила его тепло, силу и запах мужского тела.

– Райдер, – прошептала она и подняла голову, чтобы объяснить ему свои чувства. – Дорогой, милый Райдер… – Но не успела продолжить, ощутив на своих губах его горячий поцелуй. Потрясение было настолько сильным, что она не могла даже пошевелиться. А когда все-таки собралась с силами оттолкнуть его, вдруг ясно осознала, что не хочет этого. Чувство показалось ей таким новым, свежим и необыкновенно приятным, что стоило продлить его хотя бы на несколько мгновений.

Эти несколько мгновений превратились в несколько минут, а когда она приоткрыла рот, чтобы высказать свой протест, произошло нечто невероятное: его язык скользнул между ее губами и лишил этой возможности. Ноги подкосились, и она обмякла у него в руках. Крепкое мужское тело прижалось к ней, и она пискнула, словно новорожденный котенок, ищущий тепло своей матери. Затем началось самое странное. К своему удивлению, она вдруг почувствовала что-то твердое, возникшее между ними внизу живота и, казалось, жившее своей собственной жизнью. Это ужасно напугало ее, но сил противиться наваждению уже не было. Воля оказалась парализованной, и уйти от него она не могла.

Истерические голоса сестер-близняшек грянули как гром среди ясного неба: «Она целуется с ним! Бекки целует Райдера в губы!»

Вспоминая этот эпизод, она так увлеклась, что невольно заговорила вслух, все еще прячась за огромной пушкой:

– И вот теперь даже Сэффи ненавидит меня. И я сама ненавижу себя. Все так ужасно, что хочется умереть.

Она не знала, как далеко разносится ее голос, пока из темноты не послышался чей-то ответ.

– Ах вот ты где, Джамаль, – ласково произнесла Назира, употребив арабское имя, которое означало «прекрасная».

– Назира, ты хорошо меня знаешь, – смущенно пролепетала Ребекка, увидев перед собой грузную фигуру служанки.

– Я очень хорошо тебя знаю и еще больше люблю, – ответила та, усаживаясь рядом на лафет пушки и обнимая девушку. – Твоя постель была пуста, и я догадалась, что найду тебя здесь.

Ребекка положила голову ей на плечо и грустно вздохнула. Назира была мягкой и теплой, как пуховая перина, и пахла розами. Она нежно покачала Ребекку из стороны в сторону и вдруг спросила:

– Ну что, ты все еще хочешь умереть?

– Ты подслушивала! – уличила Ребекка. – Нет, я не хочу умирать. Во всяком случае, сейчас. Но жизнь иногда кажется мне такой трудной, правда, Назира?

– Жизнь не трудная, она прекрасная, – возразила та. – Но мужчины часто делают ее невыносимой.

– Башит и Якуб? – подколола Ребекка, намекая, что весь двор давно знает о ее романтических поклонниках. – Назира, почему ты не можешь выбрать одного из них?

– А ты почему не можешь сделать то же самое, Джамаль?

– Не понимаю, о чем ты! – Ребекка сбросила с головы накидку и вопрошающе уставилась на служанку, сверкая в темноте огромными глазами.

– Нет, знаешь, – хитро улыбнулась Назира. – Почему ты спряталась у аль-Сахави в тот день, когда к нам неожиданно приехал этот красивый капитан? И почему вдруг решила умереть, когда выяснилось, что он уже не хочет оставаться просто твоим старым другом?

Ребекка снова опустила голову и закрыла лицо руками. Назира знала практически все и наверняка догадывалась об остальном. Несколькими словами она помогла Ребекке осознать все свои треволнения. Няня тихо покачивала ее и вдруг запела старую колыбельную песенку, но уже с другими словами:

– Который из них? Как ты будешь выбирать и на кого упадет твой взгляд?

– Ты относишься к этому будто к детской игре, – строго заметила Ребекка.

– Так оно и есть. Жизнь вообще похожа на игру, но, к сожалению, детские игры, как и взрослые, часто заканчиваются горькими слезами.

– Как у бедняжки Сэффи, – согласилась Ребекка. – Она сказала, что ненавидит меня и перестанет даже разговаривать.

– Ей кажется, что ты украла у нее любовь. Это самая обыкновенная ревность.

– Но она еще маленькая.

– Нет, она скоро станет женщиной и знает, чего хочет, – нежно улыбнулась Назира. – В отличие от некоторых других женщин, которых я хорошо знаю.

– Двенадцать шиллингов? – недоверчиво переспросил Райдер Кортни. – Здесь не должно быть никаких недоразумений.

– Двенадцать шиллингов, – повторил Пенрод. – Слово офицера и джентльмена.

– Ну, об этом понятии можно поспорить, – усмехнулся Райдер.

– Вы носите с собой оружие?

– Да! – Он похлопал рукой по тяжелой деревянной дубинке.

– Я имею в виду огнестрельное или холодное оружие, которое обычно носят на ремне. – Пенрод показал на свою саблю в ножнах.

– Знаете, в темноте порой невозможно отличить врага от друга, поэтому я предпочитаю защищаться с помощью кулаков или такой дубинки. По крайней мере это не приведет к необратимым последствиям.

Они вышли на улицу и плечом к плечу направились по темным дворам грязного квартала, где проживали местные жители. Оба были в черных одеждах и почти полностью сливались с темнотой, хотя солнце скрылось за горизонтом чуть больше часа назад. Однако оставшегося света вполне хватало, чтобы безошибочно продвигаться темными переулками. Башит уже ждал их около башни Слоновой Кости, которая пользовалась репутацией самого ужасного и опасного места в городе. Он негромко свистнул, привлекая их внимание, и помахал рукой, приглашая в старое здание, почти полностью разрушенное снарядами дервишей с противоположного берега реки. На фоне звездного неба четко выделялись контуры огромного кожевенного завода – пустого и полностью заброшенного трехэтажного здания, находившегося в самом конце узенькой улочки.

– Очень хорошо, капитан Баллантайн, – сказал он. – Думаю, вам пора повидаться с вашим другом Якубом.

Ожидая в разрушенном здании фабрики, они продолжали обсуждать детали этого дела, чтобы не осталось никаких недоразумений или даже малейших колебаний. И в конце концов пришли к единому мнению, что отдает приказы и принимает окончательные решения Райдер, поскольку это его предприятие и он больше других заинтересован в благополучном исходе дела. Однако Якуб был человеком Пенрода и соглашался подчиняться только своему хозяину.

Капитан похлопал Райдера в знак согласия и быстро пошел к задней стене кожевенной фабрики. Ворота были заперты, но он, придержав висевшую на ремне саблю, подпрыгнул, ухватился руками за верхнюю часть стены, энергично подтянулся и тут же исчез за забором. Райдер позволил ему отойти подальше, а потом повел Башита и других членов группы к высоким воротам. Он хорошо ориентировался в здании, поскольку задолго до осады города отослал всех работников фабрики, привезенных сюда из Экваториальной Африки, к старому немцу, которому она принадлежала. А дубильщик покинул Хартум вместе с первой волной беженцев. Райдер знал, что эта дорога вела к складскому двору, но дверь в большое помещение, старая, некрашеная и потрескавшаяся от времени, была заперта изнутри. Он вынул длинный нож, острие которого вошло в древесину, словно в кусок заплесневевшего сыра.

– Высушенная гниль, – проворчал Райдер и ударил ножом по двери, стараясь попасть рядом с замком. Затем отошел назад и сильно ударил ногой. Дверь с шумом распахнулась, а на землю посыпалась труха.

– За мной! – скомандовал Кортни и бросился к большой грузовой платформе, на которой когда-то оставил сырье и готовую продукцию.

Один из контейнеров все еще стоял на платформе, источая терпкий запах полусгнившей кожи. Сквозь плотно занавешенные окна пробивался слабый свет.

Райдер взбежал по ступенькам, распугивая бросившихся врассыпную жирных крыс. Перед дверью он остановился и прислушался к доносившимся изнутри приглушенным голосам. Затем осторожно приоткрыл ее и заглянул внутрь. На пороге спиной к Райдеру стоял какой-то человек, прислонившись к дверному косяку. Он был в длинном балахоне коптского христианского священника, голову покрывал высокий черный капюшон. Услышав скрип, он быстро оглянулся и изумленно уставился на Райдера.

– А, эфенди Асват! – В знак приветствия Райдер поднял вверх свою дубинку. – У вас, случайно, не найдется немного дурры на продажу? – С этими словами он размахнулся и ударил прямо по черному капюшону.

Толстый конец дубинки метил в макушку священника, но Райдер задел верхнюю часть дверного проема. Дубинка вылетела из его руки и стукнула священника по плечу. Тот инстинктивно пригнулся, взвыв от боли.

– Тревога! К оружию! – заорал он что есть мочи и рванул через открытую дверь во двор. – Враги напали на нас!

Райдер потерял несколько драгоценных минут на поиски откатившейся к стене дубинки, а когда наконец нашел ее, выпрямился и оглядел внутреннее помещение склада. Оно было слабо освещено дюжиной масляных светильников, свисавших с потолка, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять ошибку Башита, явно недооценившего силы противника. В помещении находилось человек двадцать, причем некоторые из них явно были рабами и не имели практически никакой одежды, кроме тюрбанов на головах, другие были в форме цвета хаки и красных фесках египетского гарнизона. Все они застыли на месте, удивленно таращась на неожиданно ворвавшегося Райдера, явно застигнутые врасплох.

Рабы дружно складывали мешки с дуррой посреди склада, и в воздухе висел острый запах спелого зерна, смешанный с приторной вонью гниющей кожи. За их работой пристально следили египетский лейтенант и три других офицера. Им понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Они оторопело смотрели на Райдера и его огромную деревянную дубинку, пока в помещение с диким криком не ворвался Башит со своей арабской дружиной.

Египетские офицеры наконец-то опомнились и бросились к винтовкам, прислоненным к противоположной стене, а лейтенант вынул из кобуры пистолет и даже успел выстрелить, прежде чем Башит с друзьями набросились на него с саблями наголо. Склад огласился дикими криками, воплями раненых, грозными проклятиями и призывами о помощи. Один из рабов упал перед Райдером на колени, моля о пощаде. Тот попытался оттолкнуть его, но несчастный ухватился за его ногу и прилип, как обезьяна к стволу фруктового дерева.

В другом конце огромного склада Асват отчаянно пытался вырваться наружу. Он мчался, перепрыгивая через мешки дурры, а длинный балахон развевался за ним, как огромный парус. Подбежав к металлической лестнице, ведущей к верхнему люку, он лихорадочно полез по ней, но длинная одежда путалась у него между ног, затрудняя движение. Несмотря на это, ему все же удалось подняться наверх, где он закричал, призывая на помощь сторонников:

– Убейте их! Не дайте им уйти! Убейте всех!

Райдер ударил раба дубинкой по голове, и тот, отпустив его ногу, рухнул на грязный пол. Переступив через него, Корни побежал к лестнице вслед за священником, запихивая дубинку за ремень. Подняв голову, он вдруг увидел, что под одеждой священника виднеются кавалерийские бриджи цвета хаки и армейские ботинки. Священник тем временем вылез из люка и остановился, переводя дух, но, увидев идущего по пятам Райдера, завопил от страха:

– Остановите его! Застрелите как собаку!

Однако его люди были слишком заняты собственными проблемами и не обращали на вопли никакого внимания. Тогда священник стал лихорадочно подбирать полы балахона, чтобы добраться до ремня, на котором висела кобура с пистолетом, но так и не успел схватить оружие. Райдер бросился на него, нарушив все планы. Тот отпрянул, схватил висевшую на стене масляную лампу и высоко поднял над головой.

– Стой! Именем Господа, предупреждаю! Я сожгу тебя живьем!

В этот момент широкое одеяние упало на пол, обнажив военный мундир офицера египетской армии с эполетами и погонами майора. Темные курчавые волосы блестели от помады. Райдер сразу узнал этот ни с чем не сравнимый запах.

– Майор аль-Фарук! – удивленно воскликнул он. – Какой приятный сюрприз.

Лицо аль-Фарука перекосилось от ярости.

– Я предупреждал тебя! – закричал он и швырнул лампу в Райдера.

Тот инстинктивно прижался к лестнице, и лампа, пролетев мимо, разбилась внизу, осветив все вокруг ярким пламенем. Огонь коснулся сухих мешков с зерном, и те запылали, как свечи.

– Не подходи! – продолжал вопить аль-Фарук, не спуская с Райдера глаз. – Предупреждаю тебя! Не смей…

Он схватил еще одну лампу, но Райдер успел выхватить из-за пояса дубину. Майор бросился к нему, размахивая светильником, и запустил прямо в голову, но Райдер отразил его умелым ударом дубинки. И эта лампа упала на мешки с зерном, вызвав еще один очаг пожара. Зерно уже вовсю пылало, потрескивая и лопаясь от огня.

Поняв, что потерпел неудачу, аль-Фарук бросился бежать, но Райдер успел схватить его за ногу. Майор отчаянно брыкался, пытаясь освободиться, но Кортни не отпускал его, подталкивая к люку. В какой-то момент аль-Фарук потерял равновесие и свалился вниз, успев ухватиться руками за поручни.

В этот момент снизу раздался выстрел, и пуля, задев плечо Райдера, врезалась в стальную лестницу в шести дюймах от его лица. На металлической поверхности осталось темное пятно от свинца. Выстрел был настолько неожиданным, что Райдер, невольно отпрянув, отпустил ногу аль-Фарука, и тот, продолжая отчаянно лягаться, попал ему по голове, отчего Райдер потерял равновесие и распластался на краю люка.

Прозвучал еще один выстрел снизу, и пуля, просвистев рядом с головой Райдера, вонзилась в бетонную стену, вырвав из нее целый пласт штукатурки. Он посмотрел вниз и с ужасом увидел, что в помещение склада ворвалась группа египетских солдат, охранявших поставки зерна. Они, вероятно, увидели языки пламени и услышали выстрелы на складе. Солдаты были вооружены винтовками с пристегнутыми штыками и сразу окружили людей Башита. А стрелявший в Райдера перезарядил карабин, поднял ствол и тщательно прицелился. Оказавшись совершенно беспомощным, Райдер увидел вырвавшийся из ствола сноп огня, вслед за которым донесся горьковатый запах пороха. Пуля врезалась в стену в нескольких дюймах от его головы. Это заставило Райдера действовать. Он вскочил на ноги и побежал за аль-Фаруком, который незадолго до этого исчез за задней дверью чердака. Пробегая мимо люка, Райдер с опасением ждал еще одного выстрела, но, посмотрев вниз, увидел, что стрелявший в него солдат валяется на бетонном полу, как бездыханная рыба на дне высушенного бассейна. А над ним стоит Башит, наступив ногой на горло и пытаясь вынуть из его тела копье. В этот момент прозвучал еще один выстрел. Башит наконец-то выдернул копье и направил его на нового врага.

Райдер хорошо понимал, что его люди внизу сражаются отчаянно, не жалея сил, но численное превосходство врагов настолько значительно, что рассчитывать на успех было практически невозможно. Он уже хотел было отпустить аль-Фарука и вернуться к своим людям, когда через заднюю дверь в помещение склада вбежали еще два человека.

– Да здравствует славный Десятый! – закричал Райдер, узнав в них Пенрода Баллантайна и Якуба с длинным кинжалом в руке.

Пенрод отразил удар штыка, нанесенный ему египетским лейтенантом, и, улучив момент, полоснул его саблей по шее. Острое лезвие рассекло кровеносные сосуды и мгновенно окрасилось кровью. Лейтенант рухнул на бетонный пол, несколько раз дернулся в предсмертных конвульсиях и замер. Пенрод бросился к Райдеру, и тот, показав на дальний конец чердака, закричал:

– Это аль-Фарук! Он побежал туда! Постарайся остановить его! – Слова утонули в шуме мощного взрыва.

Огонь бушевал уже повсюду, пожирая все на своем пути. Языки пламени достигали высокого потолка. Задыхаясь в едком дыму и натужно кашляя, Пенрод бросился за аль-Фаруком. Достигнув черного хода, он глотнул свежего воздуха, протер слезившиеся глаза и увидел еще одну лестницу, упиравшуюся в дальнюю стенку кожевенного склада, за которой начинался канал.

Аль-Фарук на нижней ступеньке отчаянно боролся с длинными полами своей одежды, но, увидев вверху Райдера, что-то громко выкрикнул и упал вниз. Однако он быстро вскочил на ноги и заорал:

– Назад! Не пытайся остановить меня!

На этот раз ему удалось добраться до ремня с кобурой. Выхватив револьвер, он направил его на Райдера. Яркие языки пламени освещали склад, и Райдер видел, что руки майора заметно дрожат. По его пунцовым щекам стекали крупные капли пота, сливаясь в тонкий ручеек на двойном подбородке. Майор торопливо выстрелил, и пули врезались в стенку справа и слева от двери. Райдер отступил за дверь и услышал громкий топот аль-Фарука, который бросился в противоположный конец коридора.

Райдер понял, что, если он достигнет аллеи, его вряд ли удастся поймать. Недолго думая, он скатился по лестнице и спрыгнул вниз, ударившись о бетонный пол так сильно, что, казалось, откусил кончил языка. Он сплюнул кровь и посмотрел вперед. Аль-Фарук был ярдах в ста и почти достиг дальнего угла здания.

Покрепче сжав в руке дубинку, он помчался следом, но аль-Фарук уже скрылся за углом. Обогнув здание, Райдер увидел, что тот пробежал половину аллеи, причем бежал очень быстро, несмотря на грузную фигуру. А в конце аллеи начинаются узкие улочки, в которых так легко затеряться. Конечно, он не станет ждать, когда его поймают, и до рассвета покинет Хартум, благополучно переправится через реку и надежно укроется среди преданных Махди воинских подразделений на другом берегу. А уж там сделает все возможное, чтобы нанести наибольший вред городу и его защитникам. Райдер прибавил скорости, понимая, что вряд ли сумеет нагнать его.

Как только аль-Фарук добежал до конца аллеи, из темноты дверного проема вынырнула элегантная фигура и выставила ногу. Майор грохнулся на землю с такой силой, что, казалось, испустил дух. И тем не менее быстро пришел в себя, перевернулся на толстый живот и потянулся за выпавшим из руки револьвером. Но едва его пальцы сжали рукоятку, как Пенрод наступил на них, плотно прижав к земле.

В этот момент к ним подбежал запыхавшийся Райдер и сильно ударил лежавшего человека дубинкой по голове. Аль-Фарук, крякнув от боли, рухнул лицом на пыльную землю.

– Прекрасный бросок! – восхищенно воскликнул Райдер. – Очевидно, эти навыки вы оттачивали на спортивных площадках Итона.

– Не Итона, а Харроу, мой дорогой друг, – поправил его Пенрод. – Не надо путать две эти школы. – Увидев выросшего словно из-под земли Якуба, он мгновенно перешел на арабский: – Свяжи его покрепче. Полагаю, Гордон-паша будет счастлив побеседовать с ним наедине.

– Надеюсь, он позволит мне присутствовать на казни этого негодяя? – воодушевился Якуб, снимая ремень аль-Фарука и связывая его руки за спиной.

– Благородный Якуб, – усмехнулся Пенрод, – я ничуть не сомневаюсь, что он приготовит тебе место в первом ряду этого удивительного зрелища.

К тому времени небо и крыши близлежащих городских домов были уже ярко освещены заревом горящего склада. Они оставили аль-Фарука на милость Якуба и побежали обратно к главным воротам предприятия. Там стояла такая невыносимая жара, что солдаты поспешно покидали здание, выбегая из двери и выпрыгивая на свежий воздух из разбитых окон. Башит и его верные арабы уже поджидали их там, встречая острыми клинками и ружейными выстрелами. Вскоре предательский египетский гарнизон был окружен и сложил оружие, и только очень немногим удалось скрыться в густых зарослях аллеи. Якуб тут же бросился в погоню.

Уже забрезжил рассвет, когда арестованных отправили длинной колонной к воротам форта Мукран. Генерал Гордон молча наблюдал за звенящими цепями предателями, а потом послал за Пенродом. Его благодушное выражение лица мгновенно сменилось холодной яростью, когда он узнал, что во время пожара было уничтожено три тысячи мешков драгоценной дурры.

– Вы позволили гражданскому человеку взять на себя командование операцией? – обратился он к Пенроду, сверкая голубыми глазами. – Кортни? Торговцу и спекулянту на черном рынке? Этому гнусному субъекту без капли патриотизма и малейших признаков гражданского сознания?

– Прошу прощения, генерал, – решительно возразил Пенрод, – но Кортни принимал такое же активное участие в поисках пропавшего зерна, что и мы все. Если честно, то именно его тайные агенты обнаружили место, где его укрывали.

– Вся его активность ограничилась двенадцатью шиллингами за мешок зерна и ни пенни больше. Если бы этой операцией командовали вы, пожара удалось бы избежать. – Гордон покачивался с пяток на носки и угрюмо смотрел на Пенрода. А тот вытянулся по стойке смирно и молчал, напряженно сжав губы.

С плохо скрываемым усилием генерал Гордон наконец взял себя в руки.

– Ну что ж, по крайней мере вам удалось схватить руководителя, и я нисколько не удивлен, что им оказался майор аль-Фарук. Я намерен примерно наказать его в назидание другим военнослужащим гарнизона – привязать к жерлу пушки и разорвать в клочья.

Пенрод растерянно заморгал. Это была самая жестокая по своей дикости казнь, обычно применяемая к отъявленным мерзавцам и предателям. Насколько он знал, последний раз таким образом казнили восставших сипаев, поднявших мятеж в Индии лет тридцать назад.

– И я бы не заплакал, если бы подобную участь разделил с ними негодяй Кортни, – добавил Гордон и, подойдя к окну, посмотрел на линию обороны врага на противоположном берегу реки. – Однако, к сожалению, не могу позволить себе подобного обращения с англичанином. – Он сделал акцент на слове «сожаление». – Но все равно докажу ему, что он лишен чести и достоинства. И это непременно скажется на содержимом его тугого кошелька. Ведь именно там он хранит всю свою сознательность.

Пенрод счел за лучшее промолчать, поскольку и сам не испытывал теплых чувств к Райдеру Кортни, тем более что вскоре им придется скрестить шпаги совсем по другому поводу – из-за общей прекрасной знакомой. И все же он не мог подавить в себе восхищение умом и храбростью этого парня.

Гордон отвернулся от окна и вынул из бокового кармана золотые часы на длинной цепочке.

– Я хочу, чтобы этот мерзавец аль-Фарук и его пособники как можно быстрее предстали перед военным судом, были приговорены к смерти и казнены сегодня к пяти вечера. Приказываю провести экзекуцию публично на городской площади, чтобы урок был хорошо усвоен. Я не могу допустить существование черного рынка в осажденном городе, население которого страдает от голода. Назначаю вас ответственным за казнь, Баллантайн, и надеюсь, что все будет исполнено в надлежащем виде.

Прогуливаясь перед сном по террасе консульского дворца, Пенрод обдумал события прошедшего дня и пришел к выводу, что все закончилось благополучно. Прислонившись к толстому стволу высокого тамариска, раскидистые ветви которого покрывали почти половину террасы, он закурил кубинскую сигару, которую, прощаясь, вручил ему Райдер Кортни, при этом наотрез отказавшись от приглашения посетить казнь.

– Я его ни в чем не виню, – недовольно проворчал он. – Я сам готов наняться к кому угодно за хорошие деньги.

Пенрод с недоумением вспомнил эти слова и глубоко затянулся. В пять часов вечера весь хартумский гарнизон прошел парадным строем к месту казни. Люди находились на грани истощения и с трудом защищали осажденный город. На площадь пришли и простые жители, хотя никакого приказа на этот счет не получали. На небольшой площадке установили восемь крупповских пушек, нацеленных короткими стволами на окопавшихся в Омдурмане дервишей. Из-за острого дефицита боеприпасов даже эти восемь снарядов должны были нанести хоть какой-то урон, долетев до вражеского лагеря, и, разорвавшись там, поразить хотя бы несколько противников.

Первыми вывели торговцев, которые перепродавали зерно на черном рынке. Они были захвачены с поличным вместе с запасами зерна на тайных складах аль-Фарука. Руководил этой торговлей Али Мухаммед Акрани. Пенрод, обследовав его помещения позади госпиталя, обнаружил там шестьсот мешков с зерном, надежно спрятанных в жилых комнатах рабов в глубоких подвалах.

Заключенных выстроили в ряд позади пушек. Гордон-паша приговорил их присутствовать на публичной казни, а все имущество, включая контрабандное зерно, конфисковали. Потом их должны были изгнать за пределы города, чтобы они могли найти себе надежное убежище в лагерях дервишей Махди и его верных ансаров на другой стороне реки. Пенрод хорошо знал, что их ждет, и предпочел бы смерть возможности оказаться в руках этих головорезов.

Перед глазами стояли события на городской площади. Когда все зрители собрались, Пенрод приказал вывести из крепости майора аль-Фарука и семерых его ближайших помощников, одетых в форму, и поставить по стойке смирно возле пушек, к которым они должны быть привязаны. Старший сержант гарнизонного полка зачитал предъявленные обвинения, а потом торжественным голосом, заставившим вздрогнуть всех зрителей, произнес приговор. Обвиняемые подались вперед, услышав зловещие слова: «…в связи с чем все должны быть расстреляны из пушек». Гул возбуждения пронесся среди собравшихся, предвкушавших невиданное прежде зрелище. Женщины подняли вверх детей, чтобы те хорошо рассмотрели происходящее.

Старший сержант свернул лист с приговором и передал его посыльному, который, подбежав к генералу Гордону, козырнул ему и вручил бумагу. А капитан Баллантайн стоял рядом с генералом, молча наблюдая за этой сценой.

– Хорошо, – кивнул Гордон-паша. – Приведите приговор в исполнение.

Старший сержант прошел торжественным шагом вдоль шеренги приговоренных к смерти военных, останавливаясь перед каждым, срывая погоны и небрежно швыряя их на пыльную землю.

Пока восемь осужденных стояли в разорванной одежде, лишенные воинских знаков отличий, он отдал следующий приказ. Приговоренных к смерти по одному подвели к пушкам и привязали грудью к дулу орудия. При этом их руки прикрутили к черным стволам, и казалось, будто они обнимают пушку перед «поцелуем дочери артиллериста» – так цинично называли в народе эту казнь. Аль-Фарук не выдержал напряжения и, рухнув на пыльную землю, забился в историке, моля о пощаде. Солдаты силой подтащили его к пушке и крепко привязали.

– Приготовиться к исполнению приговора! – громко скомандовал старший сержант.

– Выполняйте! – приказал Пенрод нарочито бесстрастным голосом и с каменным лицом.

Сержант вынул из ножен саблю и поднял сверкающий клинок вверх. Стоявший рядом с ним барабанщик на мгновение замер и огласил окрестности барабанной дробью. Старший сержант резко опустил саблю, грохот палочек оборвался, и наступила оглушительная тишина. Пенрод услышал свое прерывистое дыхание.

Раздался первый залп, тело жертвы мгновенно исчезло в клубах порохового дыма, и на землю упали куски плоти казненного. После этого оглушительного взрыва на площади воцарилась мертвая тишина, нарушенная громкими возгласами одобрения собравшихся зевак, когда на пыльную землю упала окровавленная голова жертвы.

Старший сержант снова поднял саблю, загремел барабан, резко смолк, и громыхнула следующая пушка. На этот раз подготовленная публика громко зааплодировала, послышались одобрительные выкрики и громкий взрыв смеха. Аль-Фарук был последним в этой шеренге, ближе всех к возбужденной толпе зевак, и отчаянно молил о пощаде. Толпа отвечала ему улюлюканьем. Не выдержав ужаса предстоящей казни, он обмочился. На военных бриджах расплылось большое темное пятно, что еще больше раззадорило зрителей. Когда послышался восьмой и последний по счету барабанный бой, толпа завизжала от восторга. После выстрела голова аль-Фарука взметнулась выше, чем у предыдущих преступников, будто отмечая его особое положение среди казненных.

Пенрод молча посмотрел на догорающий кончик своей сигары и с сожалением подумал, что обожжет пальцы, если сделает еще одну затяжку. Он швырнул окурок на террасу и глубоко вдавил каблуком в пыльную землю. Было поздно, он уже обошел посты, но оставалось еще немало бумажной работы, прежде чем можно будет подумать о сне. Рано утром генерал Гордон потребует от него подробного доклада о состоянии дел. Этот маленький человек всегда придерживался строгой дисциплины и ждал от подчиненных безусловного исполнения своих приказов, в особенности от Пенрода, на которого возлагал особые надежды по наведению порядка в осажденном городе.

– Мы должны строго исполнять свои же решения, Баллантайн, – часто повторял он, – и тем самым подавать остальным хороший пример.

«По крайней мере он щадит себя еще меньше, чем меня», – подумал Пенрод.

Он отошел от дерева и хотел было отправиться в жилище, которое великодушно предоставил в его распоряжение Дэвид Бенбрук, когда его внимание неожиданно привлекло странное движение на балконе второго этажа. Дверь отворилась, и он увидел комнату, слабо освещенную масляной лампой, стоявшей на туалетном столике, и спинку широкой кровати. На стенах, оклеенных яркими обоями с большими красными розами и веточками зеленых растений, висели картины.

На пороге появилась изящная женская фигура, освещенная слабым светом лампы, создававшим над ее головой золотистый нимб, словно на средневековом изображении Мадонны. Он не видел лица, но безошибочно угадал Ребекку. Она была в полупрозрачном халате из дорогого материала, вероятно, крепдешина, плотно охватывающем точеную фигуру, подчеркивая грудь, талию и бедра и оставляя открытыми руки ниже локтей. Она подошла к краю балкона, и слабый свет луны добавил серебра в золотистое сияние лампы позади нее.

Девушка посмотрела в сад и перевела взгляд на террасу, но капитан предусмотрительно укрылся за раскидистыми ветвями тамариска. Ребекка подобрала полы халата и устроилась на широкой балюстраде балкона, свесив вниз обнаженные ноги. Ее икры были словно вырезанными из слоновой кости, а ступни маленькими, как у ребенка. Пенрода поразили ее изящные формы и очаровательный профиль. Половину ее лица освещал золотистый свет масляной лампы, а другую – таинственное лунное сияние. Длинные светлые волосы были распущены, она медленно расчесывала их гребнем с ручкой из слоновой кости. Волосы рассыпались по спине до самого пояса и искрились в лунном свете. Ее лицо показалось ему искренним, умиротворенным и необыкновенно красивым.

Пенроду вдруг захотелось разглядеть мельчайшие ее черты и вдохнуть чарующий запах ее духов. Но даже со своего места он видел, что, несмотря на перчатки, длинные рукава и широкополую шляпу, с которыми она не расставалась в течение дня, ее обнаженные руки и ноги были не модного среди людей ее положения молочного цвета, а светло-золотистые. Стройную шею венчала грациозно посаженная головка. Девушка что-то тихо напевала себе под нос. Пенрод не узнал мелодию, но для него это была песня сирены, которой он не имел сил противиться. С ловкостью бывалого охотника капитан стал осторожно подбираться к балкону, дожидаясь, когда она закроет глаза, расчесывая свои великолепные длинные волосы. Теперь он слышал каждый легкий вдох перед следующей строкой песни, предвкушая теплоту и мягкость ее губ. Он даже представил, как они медленно раскрываются, позволяя ему ощутить божественный и сладкий, как яблочный сок, вкус ее рта.

Наконец она отложила расческу, собрала рассыпавшиеся волосы в толстый пучок и скрутила на затылке. Затем вынула из кармана халата заколку с драгоценными камнями и подняла руки, закрепляя прическу. Чем и воспользовался Пенрод, чтобы подойти еще ближе к балкону.

В этот момент она застыла, как газель, почувствовавшая приближение леопарда. Пенрод тоже замер, затаив дыхание. Ребекка быстро повернулась и удивленно уставилась на него широко раскрытыми глазами, потом вскочила и гневно сжала губы.

– Вы шпионили за мной!

Она резко повернулась и бросилась в открытую дверь балкона, не забыв запереть ее на щеколду, но так тихо, будто не хотела, чтобы услышали посторонние. Казалось, она желала сохранить в тайне, что он шпионил за ней. Пенрод с бешено колотящимся сердцем тщетно пытался восстановить дыхание. Он жалел, что напугал ее в такой неподходящий момент и заставил укрыться в комнате. Ему хотелось понаблюдать за ней еще немного, будто изучение ее прекрасного лица позволяло открыть какую-то глубокую тайну.

Он быстро покинул террасу и поднялся в свою комнату по винтовой лестнице. Врожденный инстинкт охотника уступил место благодушному настроению, и капитан улыбнулся. Что ж, по крайней мере теперь он знает, где находится будуар мадемуазель, и не ошибется, если вдруг захочет повидать ее.

В отличие от Сэффи, Эмбер совершенно спокойно отнеслась к любовному поцелую Райдера и Ребекки, когда они неожиданно ворвались в его жилище. Именно поэтому она, единственная из сестер Бенбрук, на следующий день вместе с Назирой пришла на предприятие в обычное время и сразу же взяла на себя руководство почти тремя дюжинами суданских женщин, без устали производивших столь драгоценные для города зеленые лепешки. Она даже радовалась, что не приходится делиться властью со своей сестрой Сэффрон.

Башит нашел хозяина в мастерской порта и шепотом ввел его в курс дела.

Райдер оторвал взгляд от борта парохода «Ибис», который ремонтировал вместе с Джоком Маккрампом.

– Ее сестры? – удивился он. – Мисс Сэффрон и мисс Ребекка?

– Нет, только мисс Эмбер, – покачал головой Башит.

Райдер не хотел, чтобы этот деликатный разговор слышали Маккрамп и другие работники порта, поэтому молча кивнул в сторону двери, и Башит послушно последовал за ним.

Они прошли почти полпути до предприятия, и только тогда Райдер нарушил напряженное молчание:

– Что случилось?

Тот невинно посмотрел на хозяина, словно не понял вопроса, но Райдер знал, что последнюю ночь он провел в постели с Назирой и в курсе всех событий, происшедших за последние сутки в консульском дворце ее британского величества.

– Расскажи мне все, что тебе известно, – настоятельно потребовал он.

– Я простой человек, – осторожно начал Башит, – и хорошо разбираюсь в лошадях и верблюдах, в течениях и переправах через Нил. Но что мне известно о женской душе? – Он сокрушенно покачал головой. – Думаю, вам лучше расспросить об этом тех, кто умнее меня.

– Пришли ко мне Назиру, – приказал Райдер, с трудом подавляя улыбку. – Я буду ждать ее у обезьяньих клеток.

Назира одобряла Райдера Кортни. Разумеется, он был надменным, как и большинство иностранцев, а его глаза имели странный зеленоватый оттенок, однако внешний вид и возраст мало значат, если человек хороший добытчик. Жены такого мужчины никогда не испытают голода, он сумеет защитить их, сильный и решительный. Кроме того, в нем чувствуется некое благородство, и он ни за что на свете не станет бить своих жен, если, конечно, наказание не будет спровоцировано неподобающим поведением. Да, она одобряла его поступки, но при этом явно сожалела, что аль-Джамаль утратила здравый смысл.

Она пришла к месту содержания животных и прошептала Али, чтобы тот отошел подальше, но не слишком далеко. Назира хотела, чтобы он не слышал их разговора, но при этом находился в пределах досягаемости. Конечно, она вдова почти сорока лет, но все же считала себя порядочной женщиной и не желала, чтобы по городу пошли дурные слухи. Ей почему-то казалось, что ее довольно близкие отношения с Якубом и Башитом остаются тайной для окружающих.

Она поздоровалась с Райдером и благословила его именем пророка, прикоснувшись рукой к губам и сердцу, но остановилась на довольно почтительном расстоянии. Разумеется, она прикрыла платком нижнюю часть лица и терпеливо ждала, когда он первым заговорит с ней.

Райдер поинтересовался ее здоровьем, и Назира заверила, что с ней все в порядке. Потом он спросил о ее подопечных.

– Аль-Джамаль чувствует себя хорошо.

– Рад это слышать. Я беспокоился о ней, потому что она не пришла сегодня помогать женщинам.

Назира слегка кивнула, но промолчала.

– Может быть, она рассердилась на меня? – осторожно осведомился Райдер.

Она неодобрительно вздохнула. Вопрос показался ей настолько неделикатным, что не хотелось на него отвечать. Однако на сей раз она решила сделать для него исключение. В конце концов он неверный, а с неверного какой спрос?

– Аль-Джамаль кажется, что вы воспользовались ее доверчивостью. Ей очень нужна забота, и поэтому она пришла к вам за советом, как к другу, а вы повели себя словно старый распутник.

Башит видел, что лицо Райдера вытянулось от огорчения.

– Распутник? – переспросил он. – Она ошибается. Я отношусь к ней с огромным уважением и почтением. Я вовсе не распутник.

Назира была в некотором замешательстве. Она не могла сказать ему, что Ребекка расстроилась, поскольку их застали врасплох не только сестры, но и этот симпатичный капитан. Но не хотела огорчать его, отказав в приличествующих словах сочувствия и утешения.

– Я люблю ее как собственную дочь, но она еще очень юная и не может разобраться даже в своих чувствах. Ее настроение меняется вместе с луной, похожее на дуновение ветра, на быстрое течение реки, словно судно без капитана на борту. Когда она говорит, что не хочет кого-то видеть, это означает всего лишь до полуночи, а не до полудня следующего дня.

Протягивая через прутья клетки зеленый брикет симпатичной бархатной обезьянке Люси, Райдер размышлял над ее словами. Люси с благодарностью облизывала его пальцы и осторожно придерживала большой живот, готовая разродиться в любую минуту.

– Что мне делать, Назира? – спросил он после продолжительной паузы.

Она пожала плечами, словно удивляясь, насколько мужчины похожи на маленьких детей.

– Все, что вы сейчас сделаете, только ухудшит положение. Ничего не нужно. Я скажу ей, как вы переживаете из-за случившегося. Все юные девушки любят такие речи. А когда наступит более благоприятное время, мы снова поговорим с вами на эту тему.

Райдер явно воодушевился столь неожиданной моральной поддержкой.

– А как насчет Сэффрон? Почему она не пришла сегодня вместе с Эмбер?

– Филфил испытывает столь же сильное разочарование, что и старшая сестра. – (Весьма удачное прозвище Филфил – арабское название острого перца – давно уже приклеилось к Сэффрон.) – Она тоже решила никогда больше не разговаривать с вами. И часто повторяет, что хочет умереть.

– Единственный поцелуй – и такие ужасные последствия? – удивился Райдер. – Значит, она хочет умереть?

– Она уже давно выбрала вас в качестве своего будущего мужа и даже обсуждала со мной детали предстоящей свадьбы. И должна предупредить, она ни за что не позволит вам иметь больше одной жены.

– Какое милое и забавное дитя! – развеселился Райдер. – Жаль, что она еще такая маленькая.

– Через несколько лет достигнет брачного возраста, – серьезно заметила Назира, – и поэтому уже наметила планы на будущее.

Райдер снова рассмеялся, но на сей раз без видимого веселья.

– Назира, я вовсе не собираюсь пробуждать в ней несбыточные мечты, но и не хотел бы обидеть своим отказом. Ты не могла бы передать ей мое послание? Скажи, что здесь много срочной работы и она нужна мне.

– Обязательно передам, эфенди, – низко поклонилась Назира, – но ей нужны более веские оправдания вашего предательства. А сейчас я должна помочь аль-Захре. – Этим арабским словом, означающим «цветок», она всегда называла Эмбер. – Боюсь, мы никогда не сделаем столько зеленых лепешек, чтобы накормить все голодные рты.

После ее ухода Райдер еще долго стоял перед клетками, размышляя над этим разговором. Люси цеплялась за прутья, опустив свой большой живот на колени. Ей всегда нравилось, когда хозяин почесывал за ушами. Вероятно, казалось, что он ищет там блох. Наконец Райдер тяжело вздохнул и хотел было выйти из вольера, но Люси ухватила его за руку, осторожно зажав большой палец острыми клыками.

– Ах ты, проказница! – улыбнулся Райдер и шутливо хлопнул ее по голове. Обезьяна игриво отскочила в дальний угол и оскалилась. – Черт бы побрал тебя и всех твоих женских сородичей, – проворчал Райдер и быстро направился в порт, посасывая укушенный палец.

Сегодня Джок Маккрамп собирался закончить ремонт корпуса и привести в порядок двигатель, после чего Райдер хотел вывести пароход из дока на испытание.

Пенрод стоял у передового редута, расположенного на берегу напротив острова Тути. Он похлопал руками по мешкам с песком, проверяя их плотность и надежность. Когда мешки с дуррой освободили от зерна, он приказал наполнить их песком и укрепить самые слабые участки линии обороны.

– Сойдет! – сказал он египетскому сержанту, отвечавшему за фортификации. – А теперь нужно закрепить еще несколько толстых бревен в амбразурах дотов для артиллерийских орудий.

По приказу генерала Гордона Пенрод разбирал брошенные дома, используя бревна для усиления фортификационных сооружений. Он прошел вдоль береговой линии укрепления, тщательно осматривая мешки с песком и через каждые пятьдесят шагов проверяя обрывистый берег. В некоторых местах он ставил метки между основанием укрепленной стены и кромкой воды. В прошлом месяце уровень воды в Ниле поднялся на три фута над землей, а пару недель назад у основания стены появился толстый слой речного ила. Сейчас же прибрежная полоса расширилась почти до шести футов и каждый день увеличивалась все больше. В течение следующих нескольких месяцев уровень опустится до низкого Нила. Именно этого момента с нетерпением ждали дервиши. Узкое русло позволит им легко перебраться через реку, а широкие берега – беспрепятственно высадиться на сушу и штурмовать город.

Пенрод спрыгнул на илистую землю и передвинул указатели к кромке отступающей воды. Местами берег обнажился на пятнадцать или даже двадцать футов. А дервишам понадобится более широкое пространство, чтобы организовать здесь полномасштабное наступление, но река отступала очень быстро, стало быть, времени у защитников города осталось не так уж много. А у Махди немало опытных командиров, умело управлявших своими армиями, таких, например, как Осман Аталан. Скоро они начнут испытывать прочность береговых укреплений ночными рейдами и высадками десантных групп. Пенрод долго думал, где именно будет нанесен первый удар, пытаясь определить самые слабые места обороны. По дороге к форту Мукран он обнаружил по меньшей мере две точки, где можно было ожидать первых нападений.

Генерала Гордона он нашел на его любимом наблюдательном пункте. Тот сидел за столом под походным тентом с биноклем, блокнотом и огромной картой.

– Садитесь, Баллантайн, – предложил он широким жестом. – Должно быть, вы измучены жаждой. – И показал на большой керамический кувшин с водой.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Пенрод, наливая себе стакан.

– Можете не сомневаться, вода кипела добрых полчаса, – предупредил Гордон в соответствии со своим строгим указанием кипятить воду в гарнизоне не менее получаса. Этот опыт он приобрел еще во время службы в Китае и с тех пор не нарушал ни при каких обстоятельствах.

Надо сказать, что результаты были потрясающими. Поначалу Пенрод решил, что это очередная прихоть генерала, но потом убедился в его правоте и стал ярым приверженцем данной методики. Вспышки холеры поражали исключительно тех жителей города, которые пренебрегали правилами Гордона и продолжали употреблять воду из реки или ее каналов, куда сбрасывались нечистоты. А в гарнизоне было только три подобных случая, также связанных с нарушением приказа и употреблением некипяченой воды. И все эти люди умерли от заразной болезни.

– Им чертовски повезло, – заметил по этому поводу Пенрод Дэвиду Бенбруку. – Если бы они выжили, Гордон приказал бы их расстрелять.

– Собаке собачья смерть, – бесстрастно прокомментировал Дэвид. – Выворачиваться наизнанку, блевать и дристать с утра до вечера, иссушая себя невыносимыми болями и превращаясь в скелет! – Дэвида даже передернуло. – Это не для меня. Покорно благодарю. Уж лучше я буду кипятить свою воду.

Пенрод поежился, вспомнив симптомы болезни, столь точно описанные консулом. Хотя жажда убивала так же быстро, как и холера. Тропическая жара и обжигающий воздух пустыни высасывали из тела всю жидкость, а горло пересыхало до такой степени, что невозможно было произнести ни звука. Он поднял кувшин, вдохнул приятный запах обожженной древесины, свидетельствующий о безопасности содержимого, и осушил его четырьмя большими глотками.

– Ну что ж, Баллантайн, а теперь расскажите, как обстоят дела на северном берегу, – предложил Гордон, не тративший времени на пустые любезности.

– Я обнаружил несколько слабых мест на линии обороны. – Пенрод расстелил на столе свою полевую карту и прижал ее углы кувшином и другими предметами. – Уровень воды в реке быстро падает – со вчерашнего дня понизился еще на три дюйма. А значит, с каждым днем берег обнажается все больше. Нам придется хорошо укрепить эти участки.

– Бог свидетель, у нас осталось мало свободных людей и материалов для такой работы. – Гордон удрученно посмотрел на Пенрода. – И что вы можете предложить?

– Как вы сами только что сказали, сэр, мы вряд ли можем обеспечить надежную оборону по всему периметру города…

Генерал Гордон недовольно поморщился. Он недолюбливал людей, легко поддающихся панике, и называл их паникерами-джонни.

Пенрод хорошо знал об этом и поспешил исправить ситуацию до того, как генерал выскажет свое неудовольствие:

– Считаю, что нам следует намеренно оставить открытые места на некоторых участках, чтобы заставить дервишей атаковать именно там.

– А! – обрадовался Гордон, сменив гнев на милость. – Отравленные подарки!

– Так точно, сэр. Мы оставим открытый участок на линии обороны, а позади устроим западню – они ворвутся на узкую улочку и окажутся в тупике. Мы могли бы обрушить на них шквальный огонь из шестиствольных станковых пулеметов Гатлинга.

Гордон задумчиво почесал пальцами серебристую щетину на щеках. В его распоряжении было только два таких пулемета, сохранившихся еще со времени экспедиции Хикса. В то время Хикс наотрез отказался брать их с собой в Эль-Обейд, считая слишком громоздкими для такого длительного похода. Пулеметы были установлены на массивном металлическом лафете, имели два больших металлических колеса и тяжелые оси. Чтобы перетащить их на дальнее расстояние, требовалось как минимум четыре крепких быка. Кроме того, механизм управления орудием был не слишком надежным и часто выходил из строя. Хикс предпочитал традиционные методы военных действия и больше полагался на огневую мощь подвижной пехоты и кавалерии, чем на стрельбу из стационарно установленных орудий. Разумеется, он признавал огневую мощь пулеметов Гатлинга, но считал, что таким тяжелым установкам не место в длительных переходах. Поэтому и оставил в арсенале Хартума два пулемета и около ста тысяч снарядов специального пятьдесят восьмого калибра, а сам отправился в Эль-Обейд, чтобы исчезнуть там навсегда.

Пенрод обнаружил их в самом дальнем углу арсенала, где искал себе новый пистолет, поскольку старый потерял Якуб. Он хорошо знал пулеметы Гатлинга и вскоре подобрал два пулеметных расчета из наиболее способных египетских военнослужащих. В течение недели он натаскивал их и в конце концов научил управлять этой сложной техникой. Трудность заключалась в том, что пулеметчики должны работать быстро и слаженно, вовремя заряжать ленты и, самое главное, быстро поворачивать все шесть стволов установки. Таким образом, скорость ведения огня полностью зависела от физической силы пулеметчика и ловкости его расчета. Как правило, этого хватало на несколько минут беспрерывной стрельбы, но Пенрод подсчитал, что на практике один такой пулемет может за полминуты выпустить почти триста пуль. Конечно, после продолжительной стрельбы стволы пулемета накаляются и его заклинивает, но так происходит практически со всеми скорострельными орудиями.

Хотя в одном Хикс был, безусловно, прав: пулеметы Гатлинга не отличались мобильностью. Пенрод убедился в этом во время неожиданной ночной атаки противника, когда оказалось, что быстро передвинуть их с одного места на другое на десятикилометровом участке линии обороны практически невозможно.

– Пулеметы нужно установить в засаде, загнать туда противника и уничтожить шквальным огнем, – подвел Пенрод итог своему плану.

– Превосходно! – просиял Гордон. – Покажите еще раз, где вы предлагаете устроить западню.

– Полагаю, сэр, что наиболее удачным местом для этого может стать короткий участок чуть ниже порта. – Гордон одобрительно кивнул. – А вторую ловушку можно устроить вот здесь, напротив госпиталя. – Пенрод ткнул указательным пальцем в карту. – Именно на этих участках есть узкие улочки, заканчивающиеся тупиком. Я могу заблокировать их бревнами, а неподалеку установить мощные пулеметы…

Они в течение часа обсуждали детали плана.

– Хорошо, Баллантайн, приступайте к работе, – наконец сказал Гордон, отпуская Пенрода.

Тот отдал честь генералу и отправился восвояси, однако на полпути неожиданно остановился и посмотрел на север. Его острые глаза заметили на безоблачном голубом небе крошечное темное пятно. Вначале он подумал, что это обыкновенная стайка соколов, летевшая с севера над пустыней Монассир. Недавно под крышей арсенала он обнаружил несколько гнезд этих удивительных птиц. Он долго смотрел на приближающееся темное пятно и покачал головой:

– Нет, это не похоже на сокола. – Тем временем пятно быстро увеличивалось, и Пенрод воскликнул: – Голубь!

Он сразу вспомнил свой последний переход по пустыне, когда они с Якубом собирались переправиться через реку, с интересом наблюдая за полетом голубя. Подлетев к реке, птица закружила над самым центром расположенного на другом берегу Омдурмана.

– Голубь всегда возвращается к своему гнезду, – задумчиво проговорил Пенрод.

Голуби начинают свой долгий путь с нескольких кругов над родным местом, чтобы сориентироваться в пространстве, и проделывают такой же маневр, возвращаясь домой. Вот и эта птица сделала несколько кругов, а потом низко пролетела почти над тем местом, где стоял Пенрод.

– Еще один почтальон этих проклятых дервишей! – Он увидел крошечную трубочку из рисовой бумаги, привязанную к лапке, достал из кармана часы и засек время. – Семнадцать минут пятого.

Эти часы он купил по баснословной цене у консула Ле Блана вместо утонувших во время последней переправы через реку.

Он долго наблюдал, как птица, сделав второй круг над консульским дворцом, стала медленно снижаться к темной воде Нила. Вскоре она камнем ринулась вниз и исчезла за белоснежной крышей небольшой мечети на южной окраине Омдурмана.

Положив часы во внутренний карман, Пенрод почувствовал на себе чей-то взгляд и огляделся. Над парапетом показалась голова генерала Гордона.

– Что случилось, Баллантайн? – крикнул он сверху.

– До конца не уверен, генерал, но готов поспорить, что Махди поддерживает регулярную почтовую связь со своей армией на севере.

– Если вы правы, я много бы отдал хотя бы за одно из этих посланий.

Генерал посмотрел на другой берег, где за крышей мечети сел голубь. Прошел почти месяц, как в городе появился Пенрод. С тех пор он не получал из Каира никаких известий, и не имеет ни малейшего представления, где сейчас Стюарт и его спасательная дивизия. Уже на марше? На расстоянии нескольких дней от города?

– Баллантайн, каким образом вы доставите мне одного из этих почтовых голубей? – спокойно спросил Гордон.

В пятом часу следующего дня Пенрод стоял на террасе консульского дворца, с нетерпением поглядывая на северный небосклон.

– В то же самое время! – возбужденно воскликнул он, заметив черную точку на безоблачном небе, правда, чуть левее от того места, на которое рассчитывал. А когда птица пролетала над его головой, прищурился и попытался определить примерную скорость и высоту ее полета. – Двести футов, как один дюйм, и хвост как будто опалило огнем. Значит, прилетела издалека. – Он погладил усы, которые хоть и медленно, но уже обретали свои прежние пышные формы.

В тот вечер в консульском дворце давали официальный ужин, на который были приглашены оставшиеся члены дипломатического корпуса и несколько сотрудников гражданской администрации хедива в Каире. Роль гостеприимной хозяйки, как всегда, играла Ребекка. Дэвид послал приглашение и Райдеру Кортни, не предупредив об этом ни Ребекку, ни Сэффрон, поскольку имел немало оснований наложить свое вето.

Райдер давно выращивал в своем хозяйстве молодого буйвола в надежде выгодно продать, когда будет снята осада города, однако перспектива освобождения с каждым днем становилась все более призрачной, а животное обладало огромным аппетитом и прокормить его становилось все труднее. Поэтому, получив приглашение на званый ужин, он тотчас велел зарезать буйвола и отослал большой кусок мяса на кухню консульского дворца, сопроводив его двумя бутылками дорогого коньяка.

Ребекка сразу узнала, кому принадлежит этот бесценный дар, и восприняла его как признак примирения. Сие обстоятельство поставило ее в весьма затруднительное положение. Если откажется, то тем самым лишится возможности порадовать гостей шикарным ужином. А если примет, значит окончательно простила ему все прегрешения, а это пока не так. В конце концов она нашла выход из положения и отправила к нему Эмбер с запиской, в которой от имени отца благодарила за ценный подарок. Конечно, она понимала, что таким образом проявляет свою слабость, но решила сохранить достоинство, с подчеркнутым равнодушием отнесясь к его присутствию на ужине.

Райдер, как обычно, пришел последним и выглядел весьма элегантно в своем дорогом вечернем костюме, вел себя непринужденно и источал такое обаяние, что от гнева Ребекки вскоре не осталось и следа. «Назира солгала», – подумала она, следя краешком глаза за Райдером, который о чем-то оживленно болтал с отцом и консулом Ле Бланом. В его поведении не было и намека на страдание.

В этот момент она почувствовала, что за ней тоже кто-то наблюдает, оглянулась и увидела неподалеку капитана Баллантайна, который пристально смотрел на нее с едкой ухмылкой на губах. Она уже знала эту улыбку и ненавидела ее. Ребекка горделиво вскинула голову и отвернулась, но все же успела заметить, что его волосы и бакенбарды отрасли и постепенно обретают модные формы. Она почувствовала, что краснеет, а внизу живота появилось странное ощущение, и поспешила к Имрану-паше, бывшему губернатору Хартума, находившемуся сейчас в подчинении генерала Гордона.

Минут через десять она бросила быстрый взгляд в сторону Баллантайна, чтобы проверить, по-прежнему ли он наблюдает за ней, но, к своему разочарованию, увидела, что тот беззаботно болтает с ее сестрами. Эмбер и Сэффрон заливались смехом, больше напоминая подростков, а не взрослых леди. В этот момент она пожалела, что разрешила им присутствовать на вечеринке, вместо того чтобы накормить на кухне вместе с Назирой. Правда, она уже и так немного отыгралась, посадив Сэффрон рядом с Райдером Кортни. Пусть теперь попробует сдержать свое обещание никогда с ним не разговаривать. А капитана Баллантайна она посадила как можно дальше от себя, отыскав ему место рядом с отцом.

В самом центре стола величественно возвышалась хорошо приготовленная задняя нога буйвола в окружении всевозможных приправ. Все присутствующие жадно взирали на это блюдо и с нетерпением ждали, когда им подадут угощение. Как только на столе появились тарелки, капитан Баллантайн прошептал что-то на ухо отцу, встал, сдержанно поклонился ей и быстро вышел из комнаты. Она знала, что не дождется никаких объяснений на этот счет, поскольку, во-первых, война продолжалась, а во-вторых, капитан отвечал за безопасность города и имел массу срочных дел. И тем не менее сожалела, что лишилась редкой возможности уколоть его каким-нибудь язвительным замечанием.

Ребекка посмотрела на другой конец стола, где сидел еще один объект ее недовольства. Похоже, Сэффрон давно простила Райдера. В самом начале он демонстративно игнорировал ее и общался исключительно с Эмбер, чем еще больше злил, заставляя безумно ревновать. Она чуть было не расплакалась от досады, но потом Райдер резко изменил тактику и повернулся к ней:

– Сэффрон, а ты знаешь, что Люси недавно родила крохотных обезьянок?

Сэффрон, не чувствуя подвоха, ловила каждое его слово, пока он рассказывал, что Люси принесла двух близнецов и очень гордится своими малышами. Он назвал их Билли и Лили.

– О, можно мне посмотреть на них завтра? – взмолилась Сэффрон. – Ну пожалуйста, Райдер.

– Но Назира сказала мне, что ты себя неважно чувствуешь, – улыбнулся тот.

– Это было вчера. Мне действительно нездоровилось, – добавила она и посмотрела на Райдера, который сразу сообразил, что «нездоровилось» – ее новое слово. – Но сейчас со мной все в порядке. Мы с Эмбер придем к тебе завтра утром, часов в семь. – По всему было видно, что противоборство закончилось полной капитуляцией с ее стороны.

Ребекка нахмурилась и вновь повернулась к консулу Ле Блану. Однажды она подслушала, как отец говорил Райдеру, что тот чудаковат и эксцентричен, словно утка на четырех лапах. Она не удосужилась спросить у Райдера, что он имел в виду, и до сих пор жалела об этом. Фраза звучала интригующе, а Райдер знал абсолютно все. Ребекка понимала, что рано или поздно простит Райдера, «но только не сейчас».

На десерт подали кексы из зеленых водорослей с подогретым медом. По просьбе Дэвида Бенбрука Башит разорил находившееся под крышей консульского дворца гнездо диких пчел, при этом получив строгое указание не разрушать самого гнезда. Дэвид обожал сладкое и хотел лакомиться медом как можно дольше. Это блюдо тоже вызвало шумное одобрение гостей, и огромную десертную чашу из лиможского фарфора опустошили в мгновение ока.

– Я не получал такого дивного наслаждения от еды с тех пор, как в последний раз наведался в «Гран-Вефёр» в восемьдесят первом году, – поделился с Ребеккой Ле Блан.

«Несмотря на свои загадочные четыре ноги, – подумала девушка, – он довольно милый старикашка». В благодушном настроении она снова посмотрела на Райдера и, перехватив его взгляд, сдержанно улыбнулась и кивнула. Он ответил ей таким же вежливым поклоном. Не слишком ли она торопится? Откровенно говоря, Ребекка не понимала, что означала торопливость женщины в отношении мужчины, но отец всегда повторял, что не одобряет слишком торопливых женщин.

Когда гости разошлись и они поднялись по спиральной лестнице в свои спальни, отец обнял Ребекку за плечи и сказал, что гордится ею и из нее непременно получится прекрасная женщина.

Эти слова успокоили. Значит, он не подумал, что она слишком тороплива в своих желаниях. И все же смутная тревога не покидала.

– Мне чего-то не хватает, – прошептала она, готовясь ко сну. – Почему я чувствую себя такой несчастной? Жизнь коротка. Возможно, завтра утром Махди начнет штурм города и все закончится, а я даже не успела пожить как следует.

На противоположном берегу Нила послышался артиллерийский залп, словно этот монстр услышал ее и решил наверстать упущенное. Где-то над головой просвистел снаряд и разорвался в жилых кварталах туземцев возле канала. Ребекка накинула шелковый халат, поправила волосы, рассыпавшиеся золотыми прядями по спине, погасила масляную лампу и открыла дверь на балкон. Она немного постояла на пороге, испытывая неловкость и даже вину.

«Там не должно быть посторонних, – твердо напомнила она себе. – Ведь уже первый час ночи. Если он еще не спит, то, скорее всего, возится со своими „гатлингами“».

Она решительно вышла на балкон и посмотрела вниз, пристально изучая пространство под густыми кронами пальм. А когда убедилась в своей правоте, ужасно расстроилась. Там действительно никого не было. Она грустно вздохнула, оперлась локтями на каменные перила балкона и посмотрела на противоположный берег.

«Эти сумасшедшие бедуины, похоже, уже спят крепким сном», – подумала она. С наступлением темноты оттуда был сделан только один выстрел из пушки, и теперь все снова затихло. В тусклом свете луны Ребекка увидела летучих мышей, которые кружили и громко хлопали крыльями внизу над террасой, преследуя мелких насекомых. Через несколько минут она еще раз тяжело вздохнула и выпрямилась. Ей не хотелось спать, но было уже поздно и следовало отправляться в постель.

В этот момент под большой финиковой пальмой вспыхнула спичка, и ее сердце затрепетало, норовя вырваться из груди. Яркий огонек потускнел, и она увидела его лицо, обрамленное темнотой, как портрет на старинной камее. Во рту он держал длинную черную сигару, к которой поднес огонек спички, и она увидела выпущенную струйку дыма.

– Господи, как он прекрасен! – прошептала она и густо покраснела от такого богохульства.

А он смотрел на нее, все еще освещая лицо огоньком спички. До него было не меньше пятидесяти ярдов, но Ребекка не могла отвести глаз, как завороженная коброй птичка.

Он погасил спичку и исчез в темноте. Только тусклый огонек сигары иногда вспыхивал в сумраке ночи, напоминая о его присутствии. Все ее тело пронзила странная боль, сжимавшая сердце и туманящая сознание. В конце концов боль эта стала настолько невыносимой, что она утратила контроль над своими эмоциями. Словно в трансе, Ребекка медленно повернулась, пересекла спальню, вышла в коридор и босиком направилась к выходу, минуя комнату отца. Дойдя на цыпочках до лестницы, девушка бросилась вниз, с ужасом сознавая, что он может уйти, и пока возилась с дверным замком, казалось, прошла вечность. Открыв наконец дверь, она побежала босиком по террасе, затем по лужайке и застыла перед темной фигурой под пальмой.

Он отшвырнул сигару, но не двинулся с места, и ноги понесли ее вперед, уже не подчиняясь приказам. Сначала она шла медленно, потом все быстрее и быстрее и лихорадочно шептала:

– Я не могу… Я не хочу…

– Молчи! – скомандовал он, и Ребекка вдруг ощутила странный прилив благодарности, хотя и не знала почему. В следующее мгновение она упала в его объятия, утратив чувство реальности.

Его губы были горячими и отдавали терпким ароматом сигарного дыма и еще каким-то другим, чисто мужским запахом, который пробуждал ее смутное желание. В эту минуту она ощущала себя испуганной и совершенно беспомощной и в то же время такой защищенной, словно находилась за высокой стеной сказочной крепости.

Ее тонкий шелковый халат и легкая ночная рубашка из хлопка не представляли серьезной преграды. Ее кожа под одеждой пылала от жара, а его тонкие горячие пальцы, блуждающие по ее телу, разжигали это пламя, охватившее ее с головы до ног. Ребекка зажмурилась, откинула назад голову и полностью отдалась его нежным прикосновениям. И вдруг встрепенулась, быстро открыла глаза и судорожно вздохнула. Тело охватило какое-то новое, совершенно неизвестное ей ранее чувство, а тупая боль внизу живота неожиданно сменилась сладким блаженством. Она с изумлением обнаружила, что халат расстегнут до пояса, а его губы скользят по ее груди, покусывая соски, и испугалась, что он прокусит ее грудь до самого сердца.

Он подхватил ее на руки и осторожно положил на прохладную траву лужайки. Ребекка чувствовала каждый стебелек под собой и наслаждалась приятной прохладой. Он поднял ее халат и рубашку, ночной ветерок проник между ее ног, и в ту же секунду она ощутила на себе его мощное тело, инстинктивно раздвинула ноги и задрожала от прикосновения к тому месту, которого еще никто и никогда не касался.

В этот момент с противоположного берега грянул один орудийный залп. Ребекка услышала приближающийся свист снаряда и резко сдвинула ноги. Снаряд пролетел низко над их головами и взорвался в восточном крыле консульского дворца, выбросив в небо столб огня, пыли, штукатурки и кусков дерева. Ребекка застонала и даже не могла закричать от парализовавшего ее страха.

Не успела осесть пыль от взрыва, как она, выскользнув из-под него, опрометью бросилась в дом, сверкая белыми ногами, словно молодая олениха из лесной чащи. Взлетев вверх по винтовой лестнице, она миновала комнату отца и ворвалась в спальню сестер.

– Вы в порядке, мои дорогие? – закричала она, прижимая к груди полусонных и до смерти перепуганных девочек. – Господи, спасибо, что сохранил нас в целости и сохранности!

– Почему ты нас разбудила? – недовольно проворчала Сэффрон.

– Что случилось, Бекки? – вторила Эмбер, широко зевая и потирая сонные глаза. – Почему ты плачешь? Что за глупые шутки?

Не успела Ребекка ответить, как в спальню вошел отец с лампой в руке.

– Вы в порядке, девочки?

– Что случилось? – снова спросила Сэффрон. – Что это за шум?

– Ты даже не проснулась? – удивился отец и облегченно рассмеялся. – Этот Рехнувшийся Бедуин за все ответит. Он уже несколько месяцев обстреливает наш дворец, но попал сюда впервые, а вы спите как ни в чем не бывало. Никакого уважения к чудовищу.

– Значит, это был снаряд? – еще больше удивилась Эмбер. – А я думала, что мне приснилось.

– Где, папа? Куда он попал?

– В восточное крыло, но там, к счастью, никого нет. Никто не пострадал, никакого пожара и серьезных разрушений.

Сестры успокоились и быстро уснули, а Ребекка вернулась к себе и еще долго молилась, не в силах забыться.

– Боже милостивый, добрый и милосердный, спасибо, что спас и сохранил папу и моих сестер. Спасибо за то, что спас меня от… – Ей показалось неуместным упоминать то, от чего он ее спас, но ведь ему все равно все известно. – За то, что спас меня от смертного греха, более страшного, чем сама смерть. – Она где-то прочитала это выражение и теперь решила, что оно наилучшим образом соответствует обстоятельствам. – Пожалуйста, избавь меня от искушения!

Однако молитва не помогла. Она не чувствовала себя спасенной – напротив, испытывала горечь, неожиданно лишившись чего-то очень важного и ценного, как сама жизнь.

Она вспомнила, как он ласкал ее тело, и вновь ощутила легкую боль в том месте, которого касались его пальцы. Ребекка провела там рукой, проверяя, не поранил ли он ее, и съежилась от страха, решив, что открылось кровотечение – пальцы нащупали что-то влажное и липкое. Она рассмотрела руку в полоске лунного света и облегченно вздохнула, поскольку это была не кровь, а что-то другое. Она вновь коснулась паха, ощутила нарастающую боль и закрыла глаза, вообразив Пенрода Баллантайна, стоящего над ней в чем мать родила с кинжалом в руке. А потом представила эту руку там, где сейчас находилась ее собственная.

В этот момент внутри ее будто взорвался огромный шар, и боль мгновенно утихла, уступив место неописуемому блаженству плоти, необычному возбуждению и неведомой ранее свободе. Она будто провалилась сквозь толстые матрасы, погружаясь в темную бездну сна. А когда Назира разбудила ее, солнце уже заливало спальню сквозь открытую балконную дверь.

– Что с тобой, Бекки? – разволновалась Назира. – Ты сияешь, как спелая груша в утренних лучах.

Ребекка подумала, что арабский язык очень романтичный и прекрасно описывает ее нынешнее состояние.

– Дорогая Назира, – ответила она ей в тон, – я чувствую себя так, будто это первое счастливое утро в моей жизни. – И удивилась, увидев тревогу на лице няни.

Пенрод понимал нежелание Дэвида даже на несколько часов расставаться со своими драгоценными охотничьими двустволками двенадцатого калибра производства известной лондонской фирмы «Джеймс Парди и сыновья». Это были необыкновенные ружья, стоившие, по мнению Пенрода, не менее пятидесяти фунтов.

– Сто пятьдесят фунтов, – поправил его Дэвид. – Такие ружья есть только у русского царя Александра да германского кайзера Вильгельма.

– Уверяю вас, сэр, что они нужны мне для выполнения важнейшего задания, – уговаривал Пенрод. – Даю слово чести, что отнесусь к ним так же бережно, как к своим будущим первенцам.

– Надеюсь, что вы будете относиться к ним намного лучше, поскольку первенцы могут оказаться отъявленными мерзавцами, а мои ружья «парди» всегда останутся надежными и верными друзьями.

– Возможно, все-таки стоит объяснить вам, зачем они мне понадобились, – решился Пенрод.

Дэвид внимательно выслушал его и был весьма заинтригован. А в конце глубоко вздохнул и махнул рукой:

– Хорошо, но при одном условии: с вами пойдут мои близнецы. – Увидев нескрываемое удивление на лице Пенрода, он добавил: – Они хорошо умеют заряжать эти ружья, к тому же я научил их относиться к ним с величайшим почтением.

Девочки с огромным удовольствием согласились помочь Пенроду в столь важном деле, причем Эмбер обрадовалась больше, чем Сэффрон. Для нее это был лишний повод хоть немного пообщаться со своим героем. Они быстро собрались и за час до условленного срока ждали его на террасе дворца.

Когда Пенрод вышел, они стали наперебой инструктировать его по обращению с двустволками. Вскоре он убедился, насколько серьезно и ответственно девочки относятся к своим обязанностям. Ради интереса капитан притворился, что никогда в жизни не имел дела с таким грозным оружием, и стал задавать самые нелепые вопросы:

– А куда вы вставляете пули?

– Глупый, здесь используются не пули, а патроны, – серьезно пояснила Эмбер, похоже, взявшая на себя роль главного инструктора.

Они с Сэффрон долго спорили на этот счет прошлой ночью, когда погасли огни и все думали, будто они крепко спят. В конце концов победила Эмбер:

– Сэффи, ты можешь считать Райдера своим лучшим другом, а капитана Баллантайна оставь мне. Договорились?

Пенрод сделал вид, что не знает, с какой стороны подступиться к двустволкам, чтобы не лишать Эмбер удовольствия научить его.

– Когда я передаю вам ружье, капитан Баллантайн, – строго наставляла та, – вы должны вытягивать вперед левую руку и держать ее ладонью вверх, чтобы легко ухватить его за приклад и удержать.

– Вот так, мисс Эмбер? – спросил Пенрод с серьезным лицом и вспомнил, что был ровесником Эмбер, когда ему впервые позволили присутствовать на семейной охоте близ городка Клеркасл и даже поставили в первую линию как вполне взрослого человека.

– Не надо так высоко поднимать руку, капитан Баллантайн, а то я до нее не достану. – Она очень не любила привлекать внимание к своему маленькому росту, но в конце концов осталась довольна своим учеником и даже похвалила его за некоторые успехи: – Должна заметить, что вы быстро учитесь, капитан Баллантайн.

– По-моему, мы с вами составим прекрасную команду, мисс Эмбер, – так же серьезно ответил Пенрод, и девочка просто засияла от удовольствия.

– Скажите откровенно, вам раньше приходилось стрелять из охотничьего ружья? – неожиданно вмешалась Сэффрон, обиженная, что о ней практически забыли. Она не привыкла к такому обращению.

– Пару раз, – соврал Пенрод.

– А мой папа один из лучших стрелков во всей Англии, – гордо сообщила Сэффрон.

– Я абсолютно уверена, что капитан Баллантайн справится с этим делом, – возразила Эмбер и недовольно зыркнула на сестру. – Ты не могла бы хоть немного помолчать?

– Ну что ж, посмотрим, что из этого получится, – ехидно заметила Сэффрон.

Они ждали на террасе, и сестры отчаянно спорили, кто из них первым заметит почтового голубя, а увидели птицу почти одновременно и завизжали от восторга. Крылья голубя ослепительно белели в ярких лучах солнца, но летел он высоко над рекой и, похоже, не собирался снижаться. Ружья зарядили мелкой дробью, но заряд мог быть эффективным только на расстоянии шестидесяти ярдов, а голубь парил не ниже трехсот.

– Почему вы не стреляли? – огорчилась Сэффрон, когда птица пролетела над их головами.

– Он вне досягаемости, – терпеливо объяснил Пенрод. – Если я промахнусь или только раню птицу, она благополучно вернется домой, а дервиши сразу догадаются, что случилось, и перестанут использовать голубей. Мы должны быть уверены стопроцентно.

– А папа мог бы легко убить его.

– Смотрите, он делает второй круг! – вмешалась Эмбер, отвлекая сестру от Пенрода.

Голубь тем временем сделал широкую дугу над крышами Омдурмана, снова пролетел над рекой и стал приближаться к Хартуму, постепенно снижаясь.

– Вот теперь все должно быть нормально, – пробормотал Пенрод и поднял ружье.

Его движения были ровными и давно привычными. Левая рука вытянулась почти на длину стволов, а правая крепко прижимала приклад к плечу. Он поймал птицу в прицел чуть позади хвоста, повел стволом по траектории полета и медленно нажал спусковой крючок. Прогремел выстрел, Пенрод ощутил сильный удар в плечо, спокойно навел ружье на цель, тщательно прицелился и еще раз выстрелил.

– Промах! – злорадно крикнула Сэффрон.

Птица была так высоко, что потребовалось время, прежде чем заряд достиг цели. Голубь закружился, несколько раз перевернулся и стал камнем падать на землю, безвольно опустив лапы.

– Попадание! – радостно завизжала Эмбер.

Дробь второго выстрела добила раненую птицу.

– Она мертва! – вопила Эмбер. – Погибла еще в воздухе! Даже папа не смог бы выстрелить точнее.

Голубь тем временем упал на землю и покатился по склону к реке.

– Он сейчас упадет в воду! – встревожился Пенрод и бросил ружье Эмбер.

Это застало ее врасплох, но она все же сумела поймать его на лету. А Пенрод уже мчался вниз по лужайке и вскоре исчез за крутым обрывом. Недолго думая, Эмбер последовала его примеру, не обращая внимания на тяжелое ружье.

Поначалу им казалось, что мертвая птица упадет на берег, но ветер отнес ее ярдов на тридцать. Когда Пенрод подбежал к воде, хлюпая по илистой грязи, голубь уже плыл по течению в окружении голубых перьев и зеленых водорослей.

– Крокодил! – пронзительно закричала Эмбер позади него.

Пенрод посмотрел вправо и, к своему ужасу, увидел, что в ста ярдах от голубя из воды показалась огромная морда здоровенного крокодила. Его кожа была темной и бугристой, как ствол древней оливы.

– Такой огромный!

– Он плывет за голубем! – эхом отозвалась Сэффрон.

Пенрод, недолго думая, скинул армейские ботинки и сорвал рубашку, так что пуговицы разлетелись по всему берегу, будто срезанные бритвой. Уже у самой воды он стянул бриджи и остался в кремовом нижнем белье из тонкой шелковой ткани. Разбежавшись, он вытянул руки и нырнул под воду. Через некоторое время его голова показалась вдали от берега, и он энергично поплыл. Шум привлек внимание крокодила, и тот, мгновенно изменив направление, ринулся наперерез Пенроду.

– Назад! – что есть мочи заорала Эмбер. – Оставьте эту дурацкую птицу!

Пенрод лихорадочно работал руками, медленно приближаясь к голубю, но крокодил двигался намного быстрее. Однако расстояние до птицы было у него раза в три больше, чем у Пенрода. Капитан добрался первым, схватил мертвого голубя, зажал его голову зубами, развернулся и поплыл к берегу.

– Быстрее! – дико орала Эмбер. – Он догоняет! Пожалуйста, быстрее! Быстрее!

Огромный монстр, тупо уставившись на человека, бешено работал хвостом, набирая скорость. Он словно скользил по поверхности, используя все свои природные преимущества и оставляя позади бурлящий след. Рептилия плыла уже так близко, что можно было без труда увидеть зловещий блеск желтоватых глаз и острые зубы, торчавшие из полуоткрытой пасти. Крокодил явно намеревался вцепиться в голые ноги Пенрода.

– Сейчас он вас схватит! – подпрыгивала на берегу Эмбер.

У нее не было времени перезарядить ружье раньше, поэтому сейчас она судорожно передернула фиксатор, переломила ствол, дрожащими пальцами нащупала в висевшей на боку кожаной сумке пару патронов и стала лихорадочно заряжать их в оба ствола. При этом один патрон выскользнул из руки и плюхнулся в жидкую грязь. Она не стала поднимать его или доставать другой, а побежала в реку. Когда вода дошла ей до ребер, она подняла ружье и прижала приклад под правой рукой, поскольку оно было слишком длинным, чтобы упереть в плечо.

А Пенрод был уже прямо перед ней и плыл из последних сил. С леденящим душу ужасом Эмбер смотрела, как огромное чудовище настигает его и уже открывает громадную пасть, усеянную несколькими рядами острых зубов. Крокодил был так близко, что она видела его желтоватое горло, обвисшую кожу по краям пасти и равнодушные желтые глаза. Ей даже показалось, будто она ощущает отвратительный запах этого чудища, готового схватить Пенрода за ноги.

В ее распоряжении осталось всего мгновение. Эмбер прицелилась, взвела курок и выстрелила, не закрывая глаз, как и учил отец. Из ствола вырвался сноп огня, и заряд дроби, просвистев в нескольких дюймах над головой Пенрода, вонзился в пасть животного. Крокодил удивленно лязгнул зубами, дернулся всем своим мощным телом и забился в агонии. Казалось, большая порция свинца пронизала все его тело до самого хвоста. Вода вокруг забурлила, закипела, окрасилась кровью и, в конце концов, скрыла под собой огромную тушу.

Отдача от выстрела была настолько сильной, что Эмбер не удержалась на ногах и упала в воду, скрывшись под зеленой поверхностью одновременно с крокодилом.

Пенрод почувствовал под ногами дно и, оглушенный выстрелом, побежал туда, где только что стояла Эмбер. Увидев расплывшиеся по воде золотистые кудри девочки, он схватил их и рванул вверх. Не выпуская изо рта голубя, капитан подхватил ослабевшую Эмбер и понес на берег. Она быстро пришла в себя и стала отбиваться от него руками и ногами:

– Опустите меня на землю! Немедленно поставьте! Пожалуйста!

Он опустил девочку на грязный берег и сильно хлопнул по спине между лопатками.

– Прокашляйся и выплюнь воду! – тряс он ее за плечи. – Немедленно выплюнь грязную воду! Не глотай! – В этот момент он больше всего боялся, что она может заразиться холерой от грязной воды, куда попадали из города все отбросы.

Дэвид и почти вся прислуга консульского дворца уже спускались по ступенькам. Пенрод наклонился к Эмбер и посмотрел ей в глаза.

– Ты в порядке?

– Да, все нормально, – с трудом выдохнула она. – Но я уронила в воду папино ружье.

– Ты храбрая и умная девочка, – сказал Пенрод и крепко прижал ее к себе. – Ты спасла мне жизнь. Не волнуйся, все будет хорошо.

Когда Дэвид подбежал к ним, Пенрод поднялся, все еще обнимая за плечи свою спасительницу.

– Прошу прощения, сэр, мы уронили в воду ваше ружье, но я обязан жизнью вашей дочери.

– Все нормально, капитан, я сам намерен расцеловать ее.

Но он не успел этого сделать, поскольку к ним подбежали обезумевшие от страха Назира и Ребекка.

– Грязная вода! – гневно закричала девушка, не глядя на Пенрода, и оттащила от него сестру. – Назира, надо немедленно сделать для нее горячую ванну с лизолом! – И они потащили Эмбер к дому.

Пока Назира и Ребекка снимали с Эмбер грязную мокрую одежду, а Сэффрон выливала в фарфоровую ванну еще одно ведро горячей воды, Эмбер продолжала ликовать:

– Ты слышала, Бекки, что он мне сказал? Он сказал, что обязан мне жизнью!

Ребекка молча подошла к ванне и налила туда добрую порцию лизола.

А Сэффрон, не отличавшаяся подобной сдержанностью, не преминула съязвить:

– Значит, ты считаешь, что отныне он станет твоим кавалером?

– Обязательно станет в один прекрасный день, – гордо заявила Эмбер и торжествующе уставилась на сестру, уперев руки в обнаженные бедра.

– Не будь дурой, малышка, – осадила ее Ребекка. – Капитан Баллантайн годится тебе в отцы. Лучше поскорее залезай в ванну и помойся как следует.

Назира с трудом подавляла тревогу, наблюдая, как Эмбер забирается в ванну. Эта маленькая девочка менялась с каждым днем. Вскоре ее детское худенькое тело начнет обретать округлые формы.

«Я быстро теряю своих детей», – с грустью подумала Назира.

Застегнув бриджи, Пенрод осмотрел убитого голубя. Это была довольно крупная птица с бронзовым оперением на груди и белыми кончиками крыльев, вероятно голубка, поскольку они лучше и быстрее находят обратный путь домой. К ее левой лапе шелковым шнурком крепилось послание – клочок рисовой бумаги, свернутый плотной трубочкой размером с фалангу указательного пальца. Вынув из кармана небольшой складной нож, Пенрод отрезал послание, а голубя взял с собой, чтобы отправить на кухню. Затем аккуратно завернул послание в носовой платок, чтобы оно подсохло, надел ботинки и отправился в штаб-квартиру генерала Гордона, расположенную в западном крыле консульского дворца. А Дэвид остался на берегу, сокрушаясь по поводу испорченного ружья.

* * *

– Если судить по оживлению на берегу, – вместо приветствия сказал генерал Гордон, – ваша стрельба из охотничьего ружья не прошла бесследно.

– Да, мне удалось сбить голубя, сэр, и он действительно оказался почтальоном.

– Вы изъяли послание? – нетерпеливо спросил Гордон.

– Да, сэр, но оно попало в воду вместе с птицей и немного намокло. Я не посмел развернуть его, поскольку рисовая бумага может расползтись на куски.

– Давайте посмотрим, – оживился генерал. – Положите его на стол.

Пенрод послушно вынул носовой платок и осторожно развернул. Они склонились над крошечной трубочкой.

– Похоже, все цело, – пробормотал Гордон. – Это ваша добыча, капитан, разверните ее.

Пенрод осторожно поддел шелковый шнурок острием перочинного ножа и разрезал его. Рисовая бумага оказалась хорошего качества – не распалась, а лишь разъехалась по сгибам и была так плотно свернута, что внутренняя часть осталась практически сухой за исключением отдельных мест, где чернила расплылись, а слова превратились в неразборчивые пятна.

– Нужна какая-нибудь книга, – предложил Пенрод, – чтобы зажать ее между страницами, пока не подсохнет.

Недолго думая, Гордон снял с полки Библию в толстом кожаном переплете и протянул капитану.

– Может, не надо Библию, сэр?

– Хорошая книга вполне годится для хорошего дела, – глубокомысленно заметил тот.

Пенрод осторожно положил развернутое послание между страницами, закрыл Библию и крепко прижал ее сверху рукой. Гордон с явным нетерпением следил за его действиями. Он нервно расхаживал по большой комнате, попыхивая турецкой сигаретой, но в конце концов не выдержал:

– Черт возьми, эта бумага наверняка уже высохла!

Пенрод осторожно открыл Библию. Листок был еще мокрым, но уже расправился и чернила больше не расплывались от влаги. Гордон вручил ему большую лупу.

– Ваши глаза и знание арабского, несомненно, лучше моих.

Пенрод положил Библию на небольшой столик у окна, где было гораздо больше света, и, пристально вглядевшись в текст, стал переводить написанное:

– Я, Абдулла Саид, сын Фахля, эмира народа баггара, приветствую победоносного Махди, свет моих очей, да пребудет с ним благословение Аллаха и его пророка, которого также называли Мухаммедом…

– Стандартное приветствие, – проворчал Гордон.

Пенрод молча кивнул и продолжил:

– …Преданно исполняя волю победоносного Махди, я охраняю берег Нила близ Абу-Хамеда, а мои разведчики тщательно следят за дорогами с севера. Неверные франки и презренные турки приближаются к нам по двум отдельным маршрутам. А сегодня пароходы франков миновали водопад возле Корти.

Гордон хлопнул рукой по крышке стола.

– Боже милостивый! Это первая надежная информация, которую я получил за последние шесть недель. Если пароходы Уолсли уже достигли Корти, значит до Абу-Хамеда они доберутся только к концу Рамадана.

– Пожалуй! – согласился Пенрод, хотя и с долей сомнения.

– Продолжайте, капитан, – нетерпеливо бросил Гордон. – Продолжайте!

– Дальше чернила намокли, и текст неразборчив, но я попытаюсь восстановить его. Думаю, здесь написано следующее: «Верблюжьи полки франков все еще стоят лагерем возле источников Гакдул, где находятся уже двадцать восемь дней».

– Двадцать восемь дней? – возмутился Гордон. – Черт возьми, что Стюарт там делает все это время? Если у него осталась хоть капля здравого смысла, он мог бы легко прорваться и дойти сюда за десять дней.

Пенрод знал этот излюбленный стиль Китайца Гордона – стремительный прорыв и величественный жест, – но предпочел не высказывать свои мысли вслух.

– Генерал, – осторожно заметил он, – Стюарт – человек чести и редкой отваги, но должен подтянуть свои тылы, запастись провиантом и боеприпасами, прежде чем прорываться к нашему городу.

Гордон вскочил и швырнул окурок сигареты в открытое окно.

– С двумя тысячами британских солдат Стюарта я мог бы держать оборону, пока не замерзнет пустыня, а он все еще возится в Гакдуле! – Он резко повернулся на каблуках и уставился на Пенрода. – Продолжайте, Баллантайн. Есть еще что-нибудь?

– Совсем немного, сэр. – Капитан склонился над листом бумаги. – «Во имя победоносного Махди и с благословением Аллаха мы встретим неверных возле Абу-Хамеда и уничтожим их». – Пенрод посмотрел на Гордона. – Это все, сэр. Похоже, Саиду просто не хватило места.

– Ничего утешительного, – заключил Гордон. – А вода в Ниле продолжает падать.

– С быстрыми и сильными верблюдами Райдера Кортни мы с Якубом могли бы добраться до источников Гакдул за три дня, – прозрачно намекнул Пенрод. – Я мог бы доставить Стюарту ваше сообщение.

– Нет, Баллантайн, – усмехнулся Гордон, – вам не удастся так легко от меня избавиться. – Во всяком случае, сейчас. Мы будем следить за продвижением армейской колонны, перехватывая почтовых голубей.

– Если дервиши не получат пару сообщений, – рассудительно заметил Пенрод, – то отнесут это на счет хищных птиц. Но если голуби начнут пропадать регулярно, они могут заподозрить неладное и изменят тактику.

– Разумеется, вы правы, капитан, но я должен получать хоть какую-то информацию о положении дел. Сбивайте каждого четвертого голубя, который прилетает сюда с донесением.

Мухаммед Ахмед, победоносный Махди, вошел в прохладную тень на берегу великой реки, где его уже дожидались верные халифы и пять наиболее преданных эмиров. Подходя к ним, он торжественно произносил все девяносто девять прекрасных имен Аллаха, а его подчиненные бормотали в ответ приличествующие звания и титулы.

– Укрыватель ошибок аль-Гафур.

– Аллах велик!

– Друг правоверных аль-Вали.

– Слава Аллаху!

– Могущественный аль-Куави.

– Да исполнятся его слова.

Они подошли к могиле святого аль-Рааба, и Махди занял почетное место в тени огромного дерева, почти полностью закрывавшего его своими раскидистыми ветвями. Когда вокруг собрались воины, он приказал каждому из них доложить о ходе боев и состоянии армий, которыми они командовали. Они по одному подходили к его трону, опускались на колени и подробно информировали о положении дел. Таким образом Махди узнал, что у стен Хартума собралось более семидесяти тысяч воинов, а двадцать пять тысяч отправились на двести миль севернее, к городу Абу-Хамеду, где должны дождаться двух британских соединений. Эти ансары принадлежали к числу наиболее преданных и умелых воинов, готовых до последней капли крови вести священный джихад против неверных и их египетских приспешников. Махди был уверен, что ни одна армия не устоит перед его ансарами.

– Расскажи мне, что мы знаем о нашем противнике, – улыбнулся он подошедшему Осману Аталану.

– О всемогущий и непобедимый господин, любимец Бога и его славного пророка! Абдулла Саид, эмир баггара, с помощью почтовых голубей каждый день присылает нам донесения из своего лагеря в Абу-Клеа, что на берегу Нила. К сожалению, не все голуби возвращаются, подвергаясь нападениям многочисленных стервятников, однако большая часть его донесений благополучно доходит до меня.

Махди медленно кивнул:

– Хорошо, Осман Аталан, расскажи нам, что говорится в этих донесениях о продвижении вражеских войск.

– Саид сообщает, что семь пароходов неверных уже миновали водопад чуть ниже Корти и сейчас, преодолев последнюю и самую трудную преграду, быстро продвигаются на юг. Точнее сказать, сейчас они движутся примерно в пять раз быстрее, чем до водопада, и имеют множество солдат и большое количество оружия.

– Аллах приведет их ко мне, и в конечном итоге все они будут уничтожены, – без тени сомнения заявил Махди.

– Аллах велик! – согласился Аталан. – А вторая колонна неверных достигла источников Гакдул и неожиданно остановилась. Нам пока неизвестно, почему они это сделали. Думаю, у них просто нет достаточного количества провианта, чтобы прокормить ненасытных верблюдов, которые не пойдут дальше без нормальной еды. Думаю, они остановились в Гакдуле, чтобы дождаться пропитания из Вади-Хальфы.

– И сколько же неверных находится сейчас в Гакдуле?

– О божественный Махди, Саид насчитал там более тысячи франков и примерно столько же погонщиков верблюдов, проводников и других слуг.

– Они что, сумасшедшие, эти франки? – удивленно воскликнул Махди. – Как можно мечтать о победе над сотней тысяч моих храбрых ансаров?

– Вполне возможно, они остановились в Гакдуле, дожидаясь подкрепления, – деликатно напомнил Осман.

– Эти неверные тоже должны быть уничтожены, – приказал Махди. – Ни один смертный не может противиться воле Аллаха. Все это сообщил мне сам Господь Бог.

– Аллах все слышит и знает.

– И вы должны знать, что Аллах часто является мне по ночам в образе огненного орла и сообщает свои сокровенные тайны, – елейно проговорил Махди, и все тотчас пали ниц перед ним.

– Да будет благословенным имя Махди, поскольку он один слышит и понимает бессмертные слова Аллаха, – дрогнувшим голосом пропел халиф Абдуллахи.

– Аллах сообщил мне, что, прежде чем из Судана навсегда будут изгнаны неверные франки и прислуживающие им египетские турки и восстановлено царство Аллаха и истинного ислама, должен быть уничтожен мой злейший враг Гордон-паша. Аллах также сказал, что Гордон-паша является черным ангелом, то есть Сатаной в образе человека.

– Да будет он проклят во веки веков и никогда не посмеет посмотреть в глаза Аллаха! – хором прокричали собравшиеся.

– Премудрый и всемогущий Аллах сообщил мне, что самый храбрый воин, который отрубит голову Гордону-паше и положит ее у моих ног, будет благословен на все времена и получит достойное место в раю, по правую руку от самого Аллаха. Кроме того, Бог сделает его самым могущественным и богатым человеком в мире смертных.

– Аллах милосерден! Аллах велик! – хором скандировали халифы и эмиры.

– Аллах также сообщил мне, – продолжал между тем Махди, – имя того самого храброго воина и преданного слуги, который должен выполнить это задание и принести мне голову неверного. – После этих слов все упали на землю и распростерлись перед всемогущим повелителем.

– Я буду этим человеком! – воскликнул кто-то из присутствующих.

– Это будет величайшая честь для меня, – вторил ему другой.

Махди поднял вверх руки, и все мгновенно затихли.

– Пусть ко мне подойдет Осман Аталан из племени беджа, – торжественно произнес он, и тот тотчас пополз к Махди и припал к его ногам. – Аллах своей волей назначил тебя этим человеком.

По щекам эмира потекли слезы умиления и радости. Он склонился, прильнул губами к ногам Махди и слезами омыл с них пыль. Затем сорвал с головы тюрбан и осушил ноги избранного пророка Аллаха своими длинными черными волосами.

– Нил отступает, – сказал Осман Аталан, – поэтому Аллах и Махди подготовили для нас ответственное задание. – (Его верные аггагиры пододвинулись поближе к лагерному костру и смотрели на освещенного пламенем хозяина.) – Они выбрали нас из всех воинов Аллаха и наградили особым благословением умереть во славу Аллаха и его Махди.

– Покорно примем бесценный дар Аллаха, – зашумели аггагиры. – Приказывай, великий господин.

Он с гордостью оглядел суровые лица своих воинов. Это были не люди, а пожирающие людей львы.

– Наша священная задача заключается в том, чтобы принести божественному Махди голову Гордона-паши, поскольку всемогущий и милосердный Аллах объявил ему, что если мы сделаем это, то неверные навсегда покинут нашу землю, а ислам будет господствовать во всем мире.

– Мы дождемся, пока вода отойдет от стен города, – спросил аль-Нур, – чтобы обрести твердую почву под ногами и отыскать слабые места в укрепленной стене?

– Каждый день отсрочки означает, что войска Сатаны все больше приближаются к нам с севера. Их пароходы уже плывут вверх по реке. Да, вода в Ниле еще высока, но Аллах предусмотрел для нас особый путь. – Осман хлопнул в ладоши, и в тот же миг перед костром появился старик и упал перед ним на колени. – Не бойся, благословенный Аллахом, никто не причинит тебе здесь вреда. Расскажи нам все, что знаешь.

– Я родился и всю свою жизнь прожил в Хартуме, Городе слоновьего бивня. Но с тех пор, как победоносный Махди осадил его, этот город постигло проклятие Аллаха. Неверные и прислуживающие им турки посмели сопротивляться его божественной мудрости и сейчас страдают, как никогда в прошлом. Их пустые животы прилипли к спине, детей пожирает холера, гниющие трупы терзают стервятники, а их отцы убивают этих птиц палками и жадно пожирают почти сырыми, вместе с внутренностями, заполненными мясом их детей. – (Аггагиры возбужденно зашумели, услышав причитания старика. Какая мерзость есть мясо диких птиц, которые только что клевали твоих детей!) – Те, кто еще в силах, покидают обреченный город, а его защитники слабеют с каждым днем. Я один из немногих, кому удалось вырваться на свободу. Но, как и вы, очень хочу, чтобы всех неверных изгнали из Судана, а Гордона-пашу уничтожили. Только тогда я смогу вернуться в родной город с именем Махди в своем сердце.

– Да исполнится воля Аллаха!

Этот человек был старым и немощным, но они восхищались стойкостью его духа.

– Турок, воюющих на стороне Гордона-паши, осталось совсем мало из-за болезней, голода и дезертирства, так что неверные уже не могут надежно защищать городские стены. На их место Гордон-паша ставит соломенные чучела, которые напугают разве что ворон, но только не таких храбрых воинов, как вы.

– А что это за слухи насчет соломенных человечков? – спросил Хасан бен Надир. – Это правда?

– Правда, – подтвердил Осман. – Я проплывал в лодке этого храброго человека вдоль северной части порта и видел самые слабые места в линии обороны, где овраг спускается к реке через городские каменные ворота. Именно там из города выводятся сточные воды. Так вот, Гордон-паша выставил над этими воротами и на крепостной стене соломенных солдат, которыми заменил умерших и сбежавших от него. Над парапетом возвышаются только их головы, а время от времени старые женщины передвигают их, чтобы создать впечатление, будто они живые. Мы проплывали очень близко, но ни один из них даже не шевельнулся. Одним мощным рывком мы прорвемся через эти ворота, и тогда весь город с его обитателями окажется в наших руках.

– Там должны быть огромные запасы золота и драгоценных камней, – мечтательно заметил аль-Нур.

– И множество красивых женщин, – добавил Хасан бен Надир. – Сотни прекрасных женщин из числа его жен и наложниц. Турки собрали в этом городе всех красавиц Судана и соседних стран. Каждый из нас получит по меньшей мере дюжину. – Хасан бен Надир даже сглотнул от предвкушения. – У женщин франков волосы похожи на желтый шелк, а их белоснежная кожа цветом напоминает густые сливки.

– Надо думать не о золоте и рабах, – строго выговорил ему Осман Аталан. – Мы сражаемся во славу Аллаха и божественного Махди. Стало быть, бьемся за честь и достойное место в раю.

– Ну и когда же мы нападем на эти соломенные чучела? – спросил аль-Нур, хихикая от возбуждения. – Я засиделся со своим гаремом и начал обрастать жиром. Пора снова вступить в бой.

– Через трое суток наступит период темной луны – вот тогда мы ночью и пересечем реку. Первым делом высадим на берегу двести человек, не больше, поскольку для всех там просто не хватит места. А когда захватим небольшой плацдарм, за нами последует тысяча воинов, а потом еще тысяча. К рассвету мы захватим значительную часть города, и я буду стоять на парапете форта Мукран с головой Гордона-паши в руке. Вот так мы выполним наше священное задание. – Осман встал и осенил присутствующих благословляющим жестом. – Позаботьтесь, чтобы к переправе через реку ваши мечи были острыми, а ваши жены – беременными новыми детьми.

– Старый рыбак, дядя Якуба, подал нам сигнал, бросив горсть серы в костер, – доложил Пенрод Китайцу Гордону. – От серы дым стал желтоватым, и Якуб это заметил.

– А мы можем доверять этому Якубу? – недоверчиво поморщился генерал. – Лично мне он кажется отпетым мошенником.

– Я доверял ему в самых сложных ситуациях и, как видите, до сих пор жив. – Пенрод с большим трудом сдерживал накопившуюся злость.

– А он предупредил, когда дервиши начнут штурм города?

– Нет, сэр, пока это нам неизвестно, – откровенно признал Пенрод. – Но полагаю, что они воспользуются рождением новой луны.

Пока Гордон внимательно рассматривал лунный календарь, пытаясь определить фазы луны, Дэвид Бенбрук – третий человек в его кабинете – высказал свои соображения по поводу планируемой операции:

– Дядя Якуба действительно очень храбрый человек. Я хорошо знаю его и думаю, ему можно доверять. Он служил у меня с тех пор, как я впервые прибыл в Хартум. Его информация всегда была точной и в высшей степени надежной.

Дэвид сидел на стуле у окна. В последние дни он проводил немало времени в обществе генерала, хотя никогда не считал его своим другом. Просто видел, что тот отдает все силы защите города, и решил поддержать его добрым советом.

Пока генерал Гордон переговаривался с Дэвидом, Пенрод пристально следил за выражением его лица, стараясь не выдавать своего интереса. Даже в этой относительно спокойной обстановке генерал выглядел истощенным. Уголок его правого глаза нервно подергивался, хотя он держал себя в руках, однако с каждым днем становился все более жестким и беспощадным к своим подчиненным. Иногда Пенроду казалось, что таким образом генерал пытается предотвратить трагедию города и не допустить пораженческих настроений среди местных жителей. Неужели он и в самом деле полагает, что может заставить их подчиниться и напугать вторжением дервишей, если эти люди сейчас живут так плохо, что хуже при новой власти им уже не будет? С другой стороны, Пенрод был рад, что Гордон наладил нормальные отношения с Дэвидом. Тот намного деликатнее и человечнее и, возможно, окажет на генерала благотворное влияние.

Он отбросил все эти мысли, когда Гордон вдруг вскочил и резко повернулся к нему:

– Давайте спустимся в порт, капитан Баллантайн, и посмотрим, как вы подготовились к отражению возможного нападения дервишей.

Пенрод знал, что было бы непростительной глупостью со стороны генерала показываться сейчас на участке возможного нападения. Слишком много шпионов следят за каждым его шагом, да и сами дервиши не настолько глупы, чтобы не ожидать от него какой-нибудь пакости. Однако еще большая глупость – спорить с генералом в эту минуту.

Правда, Пенрода утешало, что генерал Гордон – старая хитрая лиса – вряд ли позволит обвести себя вокруг пальца. Он не подвергнет риску планируемую операцию. Перед тем как покинуть дворец, генерал снял свою привычную феску, нахлобучил огромный тюрбан, закрывший почти половину его лица, а поверх военного мундира напялил старую, покрытую жирными пятнами галабею. Издалека он походил на обычного законопослушного жителя Хартума.

Но, несмотря на все меры предосторожности, Гордон не рискнул появиться на парапете форта, когда они спустились в речную гавань и стали осматривать оборонительные сооружения. Вместо этого он со свойственной щепетильностью и дотошностью осматривал редуты и придирчиво ощупывал стены, заглядывая в амбразуры, выходившие на самый опасный участок оборонительной линии. Затем он направился к шестиствольным пулеметам Гатлинга и скрупулезно изучил место предполагаемой ловушки для врагов. Осмотрев стволы пулеметов и механизмы управления, он увидел в прицел так называемую мертвую зону, куда не долетали пули. Недолго думая, генерал вылез из пулеметного гнезда, спустился вниз и остановился на том самом месте, где, по его мнению, должны находиться дервиши во время атаки. Затем поразмыслил, подошел чуть ближе к пулеметному гнезду и приказал:

– Ну-ка направь на меня пулемет!

Пулеметчик стал опускать стволы вниз, пока они не уперлись в верхнюю часть стены.

– Нет, генерал, вы подошли слишком близко, – покачал он головой.

– Капитан Баллантайн! – грозно прикрикнул Гордон, явно довольный, что выявил ошибку своего подопечного. – Если дервиши прорвутся к этому месту, то наверняка окажутся вне зоны поражения.

Пенрод понял, что допустил весьма серьезный просчет, не определив протяженность зоны поражения. Несмотря на груз ответственности, который взвалил на его плечи генерал Гордон, он должен был все проверить и избежать оплошности, сравнимой разве что с нехваткой боеприпасов. Выругавшись про себя, капитан тотчас приказал инженерам разобрать стену заграждения из мешков с песком и соорудить на ее месте более пригодную для стрельбы позицию.

– А где вы установили второй пулемет? – поинтересовался Гордон с явным намерением воспользоваться случаем и еще раз уличить Пенрода в пренебрежении своими обязанностями.

– Он на редуте, что напротив госпиталя. Полагаю, там еще одно слабое место в нашей обороне, поэтому решил не оставлять его без соответствующего прикрытия. Впрочем, не исключаю, что дервиши начнут нападение сразу по двум этим направлениям.

– Нет, они нанесут удар здесь, – безапелляционно заявил Гордон.

– Это действительно самое подходящее место, поэтому я установил тут еще одно пулеметное гнездо, откуда можно будет надежно прикрыть значительный участок берега и нижнюю часть оврага. Как только мы узнаем, что атака началась здесь и противник рвется в этот пролом, я быстро переброшу пулемет сюда и усилю оборону. Но если мы ошибаемся в своих расчетах и противник нанесет удар в районе госпиталя, я успею перебросить туда этот пулемет, чтобы прикрыть слабые места.

– Сколько понадобится времени, чтобы перетащить пулемет? – задумчиво спросил Гордон.

– По моим прикидкам, около десяти минут.

– Никаких прикидок, Баллантайн, – недовольно нахмурился генерал. – Нужно провести эксперимент и зафиксировать точное время.

При первой попытке пулеметчики неожиданно наткнулись на груду кирпичей, сваленную в конце улочки позади порта. Им пришлось спешно разбирать завал и только после этого тащить пулемет до нужной позиции. Вторая попытка оказалась более удачной: понадобилось около двенадцати минут на перемещение тяжелого пулемета по длинной улице, чтобы отразить воображаемую атаку на порт и овраг.

– А все это будет происходить в условиях непроглядной темноты, – резонно заметил Гордон. – Значит, пулеметчики должны научиться действовать с закрытыми глазами.

Пенрод тренировал своих пулеметчиков до глубокой ночи. Они изучили все возможные препятствия на своем пути, убрали мусор и завалы, расчистили пространство перед пулеметной точкой возле госпиталя. А Пенрод позаботился, чтобы тяжелое орудие могли тащить сразу двадцать человек.

Утром следующего дня они вновь приступили к тренировкам и вскоре добились замечательного результата: семь с половиной минут. Причем все это делалось в темноте после комендантского часа. Если дервиши узнают, что здесь перетаскивают пулеметы с места на место, они непременно догадаются о ловушке. Оставалось только надеяться, что им еще неизвестно о наличии двух мощных шестиствольных пулеметов, поскольку те долго хранили в самом дальнем углу арсенала, куда обычно не проникали вездесущие шпионы. Тем более что дервиши всегда относились с большим недоверием к огнестрельному оружию и мало обращали внимания на фортификационные сооружения. Скорее всего, они вообще не видели в действии скорострельные шестиствольные пулеметы и плохо представляли себе их огневую мощь. Как бы там ни было, но Пенрод по-прежнему соблюдал все меры предосторожности и старался не показываться на глаза противнику с того берега Нила. А дервиши по-прежнему палили из пушек по безлюдной пустыне на южной окраине города. И все же Пенрод на всякий случай приказал маскировать пулеметы густыми ветками.

– С вашего позволения, генерал, я хотел бы оборудовать в порту место для постоянного дежурства и проживания, чтобы быть на линии обороны к началу нападения на город. Если мои расчеты окажутся верными, мне придется перебраться сюда из консульского дворца.

– Хорошо, – согласился Гордон. – Но если разведка дервишей донесет, что вы постоянно дежурите в районе порта, весь наш план может рухнуть.

– Да, я уже думал об этом и полагаю, что сумею скрыть от них свое присутствие на огневой позиции или, во всяком случае, не вызвать никаких подозрений.

А чтобы сохранить в тайне переселение Пенрода в район оборонительных сооружений порта, они привлекли Дэвида Бенбрука, его дочерей и весь обслуживающий персонал консульства, придумав легенду, будто генерал Гордон приказал Пенроду покинуть город и отправиться с секретной миссией навстречу британскому экспедиционному корпусу в район источников Гакдул.

Пенрод сразу обнаружил разительное отличие своего нового жилища от тех роскошных апартаментов, которыми пользовался в консульском дворце. Свою походную кровать он установил в тесном блиндаже пулеметного гнезда возле станкового пулемета. Там не было даже противомоскитной сетки, поэтому ночь напролет он отбивался от надоедливых насекомых, которые проникали в блиндаж из сырого оврага. Да и с питанием было гораздо хуже. Если раньше еду ему готовили из запасов консульского дворца с помощью сестер Бенбрук, Назиры и целого штата поваров, то сейчас приходилось довольствоваться рационом простых солдат. Генерал Гордон вынужден был ограничить поставки дурры минимальными объемами, поэтому голод стал постоянным спутником Пенрода в ожидании предстоящего нападения на город. Однажды Якуб принес ему пару сухих рыбьих голов, которые случайно обнаружил в хижине своего дяди, и они сварили из них похлебку и полакомились вместе с остальными членами пулеметного расчета. Многие египтяне ели кору пальм и варили кожаные ремни. Пенрод однажды попробовал это варево и тогда наконец оценил вкусовые качества лепешек из водорослей, которые производили сестры Бенбрук на фабрике Райдера Кортни. Ему так не хватало их в эти дни!

Капитан не имел права появляться в городе, поэтому все свободное время проводил в порту. И это добровольное заточение угнетало его больше, чем голод. Единственным утешением в подобных условиях был тот отрадный факт, что всю свою энергию и умственные способности он мог направить на организацию отпора будущему наступлению противника.

Его план состоял из двух частей: сначала направить противника в нужное место, где его уже ждали мощные пулеметы, а затем окружить врага и полностью его уничтожить. Если кому-то удастся избежать этой участи, их план будет раскрыт и сорван, поэтому генерал Гордон строго-настрого запретил ему показываться на оборонительных сооружениях до комендантского часа. Пенрод никогда не ждал благодарности от Китайца Гордона, но все же старался не давать ему больше поводов для критики.

Когда все приготовления были закончены, Якуб, в отличие от генерала, высоко оценил усилия Пенрода.

– С помощью мудрого Якуба вы создали практически неприступную крепость, – скромно подытожил он. – Это будет самая настоящая бойня для свиней ансаров.

Он инстинктивно потянулся к рукоятке кинжала, осматривая хорошо укрепленные позиции. Солдаты тащили к пулеметной точке сухие бревна и разжигали костры на берегу реки и по обеим сторонам оврага. Якуб отдал много сил, чтобы огонь от этих костров освещал как можно большее пространство, но при этом не слепил пулеметчиков и других солдат. Каждый вечер его подопечные обильно поливали дрова маслом, чтобы те как следует пропитались и вспыхнули при первой же искре.

Неожиданное исчезновение Пенрода вызвало у сестер Бенбрук легкое замешательство, если не озабоченность. Меньше всего переживала Сэффрон, хотя и она сожалела, что лишилась прекрасного повода подразнить сестру. Теперь она могла доводить Эмбер до истерики лишь назойливым напоминанием о ее кавалере, поскольку самого кавалера во дворце уже не было. Кроме того, ужасные переживания сестры не доставляли Сэффрон удовольствия, поскольку причиняли ей боль, а это совсем другое дело.

С другой стороны, Ребекка умело скрывала свои истинные чувства к Пенроду, поэтому Сэффрон понятия не имела, как глубоко она переживает таинственное исчезновение капитана. Если бы Сэффи знала об этом, то, вероятно, нашла бы более благодатную почву для насмешек над сестрами.

Когда Эмбер почти убедила себя, что уже никогда не увидит капитана Баллантайна и самоубийство – единственный выход из этой трагической ситуации, появился Якуб и спас ей жизнь. Однако со стороны араба это был отнюдь не жест доброй воли или акт милосердия.

Строгая приверженность его хозяина ко всяческим самоограничениям во время жизни в блиндаже и надоедливые москиты совершенно не устраивали Якуба. За последние месяцы он привык к более приятной жизни. Каждый вечер Назира обеспечивала его полным набором ценных продуктов, которыми кормила генерального консула и все его семейство. Разумеется, это был далеко не праздничный набор, но все же он заметно превосходил по количеству и качеству ассортимент армейской кухни, от которой за милю разило гнилой рыбой и шкурами домашних животных.

Однако самое ужасное заключалось даже не в этом, а в том, что он вынужден был коротать ночи возле хозяина в блиндаже, ожидая возможного нападения дервишей, в то время как Назира спала дома и Якуб не был абсолютно уверен, что она хранит ему верность. Правда, если ее прежнее поведение выходило за рамки приличий, то сейчас все было по-другому. Но поблизости мог оказаться коварный Башит, этот незаконнорожденный сын отца из племени беджа и весьма фривольной танцовщицы из племени галла. Одна мысль, что Башит может воспользоваться удачным случаем и навестить Назиру, заставляла Якуба нервничать и терзаться даже больше, чем от укусов этих проклятых москитов из близлежащего болота. Он тихо встал и сделал вид, что направляется в кусты по большой нужде, а сам повернул к воротам порта. Часовой встрепенулся при его приближении, но Якуб знал пароль и благополучно вышел.

Эмбер изнывала от бессонницы и сидела у окна спальни. Прошло уже три дня с неожиданного исчезновения капитана Баллантайна. Она терзала себя мыслью, что по пути к британскому экспедиционном корпусу он попал в руки жестоких дервишей и сейчас подвергается невыносимым пыткам. Она даже представить себе не могла его пленником Махди. Ей не раз приходилось слышать об ужасной судьбе тех, кто попадал в кровавые руки этого жестокого чудовища, и поэтому сон бежал от нее в эту ночь.

Вдруг она увидела под окном смутную тень человека, скользнувшего во двор, и инстинктивно отпрянула от окна. Это мог быть наемный убийца, подосланный ужасным Махди! Но в этот момент человек поднял голову, посмотрел на ее окно, и Эмбер сразу его узнала.

– Якуб! – тихо выдохнула она. – Не может быть! Он должен сопровождать Пенрода до источников Гакдул. – Ведь араб давно стал тенью Пенрода и не отставал от него ни на шаг.

И тут ее осенила мысль, от которой даже дыхание перехватило. Если Якуб сейчас здесь, то и Пенрод должен быть где-то поблизости. Как бы там ни было, но, похоже, он так и не отправился в Гакдул. Она вдруг поймала себя на мысли, что с недавнего времени называет его Пенродом, а не капитаном Баллантайном, как прежде.

Эмбер так разволновалась, что от меланхолии не осталось и следа. Конечно, она сразу догадалась, куда именно направляется Якуб глубокой ночью, мигом соскочила с подоконника, накинула поверх ночной рубашки темный домашний халат, удостоверилась, что Сэффрон крепко спит, тихонько выскользнула из спальни и сбежала по лестнице, стараясь не наступить на двенадцатую ступеньку, которая громко скрипела и всегда будила отца. Спустившись, она миновала кухню, вышла через заднюю дверь в конюшню и оказалась в коридоре, где располагались комнаты прислуги.

Окно Назиры слабо освещала масляная лампа. Эмбер нашла укромное место за стойлом и стала терпеливо ждать. Несколько часов она терзала себя мыслью, чем могли заниматься Якуб и Назира в темноте столь долгое время. Ребекка как-то сказала, что они занимаются любовью, но Эмбер не представляла, что это значит, а все попытки выяснить у других не имели успеха. Более того, у нее появились подозрения, что даже сама Ребекка, несмотря на все ее амбиции и претензии на начитанность, знала об этом не намного больше.

– Это когда люди целуют друг друга, – сбивчиво объяснила ей старшая сестра, – но об этом лучше не говорить, поскольку можно показаться крайне неделикатной.

Разумеется, такой ответ не удовлетворил Эмбер. Она много раз видела, как люди целуют друг друга, и ничего неделикатного в этом не было. Они просто прижимались губами к щеке или тыльной стороне ладони, и что здесь интересного? Единственным исключением из этого правила оказался тот самый памятный поцелуй в кабинете Райдера Кортни, когда он целовал Ребекку. Вот это был поцелуй – не случайно он наделал много шума и вызвал столь сильные эмоции. Такой поцелуй действительно показался ей интересным и многозначительным. К тому же этот процесс явно доставлял обоим огромное удовольствие, но даже он длился не больше минуты, а Якуб сидит у Назиры уже почти половину ночи.

Поначалу она решила, что обязательно спросит у няньки, чем они там занимались, но потом ей в голову пришла более интересная идея: «Как только я выясню, где прячется Пенрод, то обязательно расспрошу его об этом. Он мужчина и должен знать, что они там делают».

Незадолго до рассвета огонек в комнате Назиры погас, и через несколько минут Якуб выскользнул из двери и быстро зашагал по темной и безлюдной улочке в сторону порта. Эмбер следила за ним, пока его темная фигура не исчезла за воротами порта, и даже расслышала, как часовой окликнул его на входе. После этого она быстро побежала во дворец, пока там не обнаружили ее отсутствие и не подняли тревогу.

– Кошка нашла сметану? – удивилась Сэффрон столь быстрой перемене настроения Эмбер. Еще вчера она была угрюмой и злой, а сегодня, когда они пришли на фабрику Райдера и бок о бок работали над производством зеленых лепешек, просто сияла от счастья.

Эмбер загадочно улыбалась, но ничего не говорила.

В тот вечер Пенрод Баллантайн был крайне удивлен, услышав голос Эмбер, которая о чем-то спорила с часовым при входе в блиндаж. Комендантский час давно начался, и Эмбер просто не могла находиться здесь в это время. Пенрод опрометью выскочил наружу, лихорадочно пристегивая к ремню саблю.

– Ты глупый ребенок! – сурово отчитал он ее. – Ты же хорошо знаешь, что нельзя выходить на улицу во время комендантского часа! Тебя могли просто застрелить!

Откровенно говоря, Эмбер ожидала от него более теплого приема.

– Я принесла вам немного зеленых лепешек, – виновато сказала она. – Я же знаю, что вы тут голодаете. – И развернула небольшой пакет, который держала в руках. – А еще здесь чистая папина рубашка. Вы такой грязный, что чувствуется даже издалека.

Пенрод хотел было спросить, как она узнала о его местонахождении, но передумал, увидев в ее глазах слезы. Правда, Эмбер сочла это крайне унизительным для себя и гордо вскинула подбородок.

– В дальнейшем, капитан Баллантайн, я смогу доказать вам, что давно уже не глупый ребенок.

– Ну конечно же, нет, мисс Эмбер, – смягчился он. – Просто ты застала меня врасплох, вот и все. Никак не ожидал увидеть тебя здесь в столь поздний час. Приношу свои извинения.

Она еще больше зарделась от гордости.

– Если вы отдадите мне свою грязную рубашку, я отнесу ее домой и постираю.

Пенрод оказался перед сложным выбором. С одной стороны, он не мог позволить ей остаться, поскольку в любую минуту могло начаться наступление дервишей. И по этой же причине не смел оставить свой блиндаж и проводить ее до дворца. А с другой – не отправлять же ее домой одну во время комендантского часа! Конечно, можно послать с ней Якуба, но тот должен быть рядом на случай неожиданного штурма. И не было ни единого человека, которому он мог бы доверить эту девочку. В конце концов капитан выбрал меньшее из зол.

– Полагаю, тебе придется провести эту ночь здесь, – неуверенно пробормотал он. – Я не могу оставить свой пост и тем более отпустить тебя домой одну.

Ее лицо засветилось от удовольствия. Этот неожиданный подарок судьбы превосходил самые смелые ее ожидания.

– Я могу приготовить вам ужин, – предложила она.

– Здесь ничего нет, поэтому предлагаю разделить поровну твой щедрый подарок.

Они сели на кровать в блиндаже, откусили по кусочку лепешки и тихо беседовали, стараясь не привлекать к себе внимание солдат, ставших невольными свидетелями их общения. Пенрод впервые проводил время с Эмбер наедине, и вскоре нашел в ней весьма интересного собеседника с хорошим чувством юмора, что само по себе очень ему нравилось, и оригинальной манерой выражать свои мысли. Она охотно рассказывала о своих путешествиях, которые совершила вместе с отцом от Кейптауна до Каира, а потом и Хартума. Затем внезапно умолкла, положила голову на руки и долго смотрела на него.

– Капитан Баллантайн, теперь, когда мы стали друзьями, не могли бы вы ответить на один вопрос, который беспокоит меня в последнее время? Никто не знает ответа на него.

– Почту за честь быть твоим другом, – поклонился он, тронутый таким искренним признанием. Эта девочка была очень забавной! – С огромным удовольствием окажу тебе любую услугу.

– Как люди занимаются любовью?

Пенрод лишился дара речи.

– А! – выдохнул наконец он и стал теребить усы, пытаясь выиграть время. – Думаю, они делают это разными способами. Насколько мне известно, в природе не существует каких-либо строгих предписаний на этот счет.

Эмбер была явно разочарована. Она ожидала от него откровенного ответа, а он, по-видимому, знал об этом не больше Ребекки.

– Мне кажется, они целуют друг друга примерно так, как моя старшая сестра и Райдер, когда мы застали их в его комнате. Разве нет?

– Вне всяких сомнений, – уклончиво ответил Пенрод, ухватившись за спасительную мысль. – Полагаю, что именно это они и делают.

– А мне кажется, что через некоторое время это занятие становится слишком скучным.

– Знаешь, у некоторых людей все происходит наоборот, – заметил Пенрод. – Как говорится, о вкусах не спорят.

– Вы знаете, что Люси, обезьянка Райдера, родила малышей? – спросила Эмбер.

– Понятия не имел. Мальчики или девочки? Как они выглядят? – с радостью подхватил он новую тему.

Через несколько минут девочка закрыла глаза и, положив голову ему на плечо, уснула. Она не проснулась, даже когда он осторожно уложил ее на кровать и укрыл старым потертым одеялом. Пенрод в прекрасном настроении отправился проверять вверенные ему посты на линии обороны порта. К счастью, все египетские часовые были на местах и бодрствовали, то ли напуганные близким присутствием врага, то ли измотанные голодом.

Капитан вернулся назад, нашел себе укромное местечко на огневой позиции и прислушался к монотонному бою барабанов на противоположном берегу реки. Этот бой был таким ритмичным, что он начал невольно кивать в такт и, спохватившись, виновато огляделся. Если бы Китаец Гордон увидел его сейчас, то повесил бы перед строем как изменника. Пенрод обошел парапет и вернулся на прежнее место, позволив себе немного расслабиться и даже вздремнуть, периодически открывая глаза и прислушиваясь к посторонним звукам. Он давно уже выработал в себе привычку дремать, не теряя контроля над ситуацией. Барабанный бой на другом берегу внезапно прекратился.

Он открыл глаза и посмотрел на небо. На юге ярко выделялся красный Марс, бог войны, который вместе с псом Сириусом охотился на безлунном небе. Наступил самый темный и спокойный период ночи. Он снова задремал, но с открытыми глазами.

– Пенрод?

Он ощутил на щеке холодные тонкие пальцы.

– Вы спите?

Он повернул голову и увидел встревоженную Эмбер. Ему было приятно, что она впервые назвала его по имени. Вероятно, девочка действительно убедила себя, что они стали друзьями.

– Нет, не сплю, а вот тебе это не помешало бы.

– Я слышала какие-то голоса, – прошептала Эмбер.

– Приснилось, наверное, – тихо ответил он. – Здесь никого нет.

– Послушайте! – настойчиво повторила она.

На западном берегу громко залаяла собака, такой же лай последовал с острова Тути, расположенного вниз по реке. А в городе не осталось ни одной собаки. Последнюю убили и съели еще несколько месяцев назад.

– Ничего не слышу, – покачал он головой, но она схватила его руку, до боли вонзив в кожу острые ногти.

– Послушайте, Пен, послушайте!

Нервы напряглись, как леска на удочке под тяжестью пойманной тяжелой рыбы. Со стороны реки доносился слабый шум приглушенных голосов, такой тихий и неразборчивый, что уловить его мог только молодой человек с острым слухом. Пенрод вскочил на ноги и прислушался. Шум плыл над водой, слабый ветерок доносил отдельные команды, хлюпанье весел, скрип руля и топот босых ног по мокрому дереву.

– Они пришли, – едва слышно прошептал он и бросился вдоль парапета, поднимая своих солдат. – Подъем! К оружию! Дервиши уже здесь. Не стрелять без моей команды.

Сержант пулеметного расчета побежал к пулемету и стал срывать с него брезентовый чехол. Послышался треск разорванной ткани, и Пенрод зашипел, чтобы тот не шумел. Затем он проверил наличие боеприпасов и убедился, что ящик заполнен до самого верха: шестьсот патронов. Пенрод открыл крышки еще нескольких ящиков с патронами и пододвинул их к пулемету. Во время сражения у холма Изандлвана, когда зулусы прорвали оборону британских войск, вдруг оказалось, что все боеприпасы заперты в ящиках, а офицер, у которого находились ключи, отправился патрулировать местность. В ту ночь в лагере от острых клинков зулусов погибли все белые солдаты. Райдер Кортни рассказывал, что среди них был и его старший брат. Поэтому Пенрод позаботился, чтобы все ящики с патронами оказались открытыми. Четыре египетских солдата пристально всматривались в ночную тьму.

Пенрод побежал в дальний конец огневой точки. Там тоже все готовились к отражению атаки. Ракетницы были заряжены и нацелены в небо.

– Запускайте ракеты после первого же выстрела, но не спешите, – тихо приказал Пенрод. – Сначала должна догореть первая, и только после этого пускайте следующую. Поле боя нужно осветить как днем.

Для более тщательной проверки не осталось времени. Пенрод вернулся к первому пулеметному гнезду, чтобы принять командование, поскольку не доверял малодушным египтянам, которые могли открыть стрельбу при первом же блеске клинков дервишей, не дождавшись, когда те окажутся в ловушке.

Заскочив в блиндаж, он неожиданно наткнулся на Эмбер и чуть не сбил ее с ног.

– Матерь Божья! Я забыл, что ты еще здесь! – Капитан схватил ее за руку и потащил в дальний конец редута. – Беги! – строго приказал он. – Ты должна немедленно покинуть это место! Тебе здесь нечего делать! Сейчас даже на улице намного безопаснее. Беги, Эмбер, и не останавливайся ни на секунду, пока не вернешься домой. – Он подтолкнул ее к выходу, но не стал дожидаться, пока она уйдет, и вернулся к огневой точке.

Эмбер побежала по темной улице, но вдруг остановилась и крадучись вернулась к редуту, увидев, как Пенрод исчез в темноте.

– Меня уже тошнит оттого, что со мной обращаются как с ребенком, – недовольно проворчала она себе под нос и, помедлив, решительно бросилась вслед за ним.

Она тихо пробиралась вдоль темного бруствера, стараясь не привлекать внимание египетских солдат. Правда, ее успокаивала мысль, что сейчас они слишком заняты подготовкой к бою и вряд ли ее заметят. Однако с каждой минутой уверенность таяла, и Эмбер заметалась по линии обороны в поисках Пенрода. Ей казалось, что ему может понадобиться ее помощь. А что толку сидеть в спальне у окна и наблюдать за происходящим? И тут она увидела впереди его высокую фигуру.

Пенрод стоял в полный рост у края бруствера и пристально вглядывался в берег. Соломенные чучела уже убрали с позиций, а их место заняли египетские солдаты с винтовками наперевес. Они тоже напряженно всматривались в окутавшую берег темноту. В правой руке Пенрод держал обнаженную саблю и производил весьма грозное впечатление. «Какой он храбрый и благородный», – подумала Эмбер, не отрывая от него глаз. Она нашла в дальнем конце редута укромное место и спряталась за невысокой стеной. Отсюда можно было спокойно наблюдать за ним. Над огневой точкой повисла мертвая тишина. Все ждали начала боя.

И тут Эмбер вдруг осознала, как мало защитников на этом участке оборонительной линии. Они стояли в двадцати шагах друг от друга и, казалось, были совершенно бессильны остановить наступающие орды дервишей. В этот момент человек, находившийся рядом с ней, прошептал:

– Ну вот, началось… – В его дрогнувшем голосе чувствовался неподдельный страх.

Негромко щелкнул затвор карабина «мартини-генри». Он поднял оружие к плечу, прицелился и готов был уже нажать спусковой крючок, когда кто-то врезал ему по лицу открытой ладонью.

Солдат повалился на землю, а Пенрод схватил его за воротник и гневно прошептал на ухо:

– Я же приказал не стрелять без моей команды! Привяжу тебя к стволу пушки и разорву на части, – пообещал он.

Публичная казнь аль-Фарука произвела глубокое впечатление на всех египтян, ставших свидетелями этого кровавого зрелища. Пенрод поднял бедолагу на ноги и толкнул к брустверу. Снова наступила оглушительная тишина.

Через минуту капитан резко выдохнул. Первая лодка пристала к берегу, и из нее в воду стали выпрыгивать дервиши. Они быстро выходили на берег и бежали к узкому проходу у самого края оврага, вооруженные широкими мечами. Ансары двигались без лишнего шума, а вслед за ними показалась флотилия небольших лодок и плотов с целой армией дервишей.

– Не стрелять! – еще раз повторил Пенрод, расхаживая взад-вперед позади бруствера.

А лодки дервишей все прибывали, пока весь берег не заполнился темной массой людей. Для многих из них не хватило места, и они стояли по грудь в воде, дожидаясь своей очереди. А передовой отряд уже разбирал баррикады, сложенные из мусора и бревен у подножия крепостной стены.

– Спокойно! – тихо повторял Пенрод. – Не стрелять!

Вскоре часть баррикады была разобрана, и дервиши ворвались на территорию города. Послышался их воинственный клич: «Нет Бога, кроме Аллаха!»

– Огонь из всех винтовок! – закричал Пенрод, и грянул мощный залп.

На дервишей обрушился град пуль, а в небо взмыла первая ракета, ярко осветившая поле боя. Колонны дервишей продолжали наступать, как муравьи, пробираясь сквозь дыру в баррикаде и не обращая внимания на пули. Их было так много, что винтовочная пальба казалась совершенно бесполезной. Дервиши добрались до стены и полезли вверх, а сзади их поджимали другие, переступая через трупы погибших. Вскоре на бруствере появились первые бойцы, и египетские солдаты перешли в штыковую, стараясь скинуть их вниз.

Пенрод бегал вдоль бруствера, беспрестанно паля по бородатым лицам из своего нового револьвер «уэбли». А когда патроны закончились, стал рубить их саблей, широко взмахивая клинком. Мертвые и раненые ансары падали, сбивая тех, кто поднимался следом, и вскоре внизу образовалась гора человеческих тел. Дервиши все прибывали и прибывали, карабкаясь по мертвым телам. Египетских солдат было слишком мало, чтобы остановить этот бесконечный поток. Двуручные мечи свистели в воздухе, поражая защитников города. Один из них отскочил от бруствера, когда дервиш отрубил ему руку мечом. На землю брызнула темная кровь, искрящаяся в ярком свете ракет.

– Назад! – скомандовал Пенрод. – Всем отойти на вторую линию обороны!

Эмбер с ужасом наблюдала за битвой и даже в эту минуту не могла не отметить, каким ясным и громким был голос Пенрода. Египетские солдаты стали организованно отходить, выставив вперед штыки своих винтовок. Эмбер с ужасом осознала, что может остаться на захваченной территории, и, выскочив из-за укрытия, помчалась назад со скоростью перепуганного до смерти зайца. Она уже знала, что огневые пулеметные точки являлись самой надежной защитой, и спешила именно туда.

Девочка прибежала раньше Пенрода и его солдат и взобралась на самую вершину набитых песком мешков. Но в этот момент кто-то схватил ее за руку и рванул вниз. Она не удержалась на ногах и рухнула на своего спасителя. От него разило гнилыми рыбьими головами, а лицо казалось зеленым в свете ракет.

– Назира убьет тебя голыми руками, если узнает, что ты здесь! – С этими словами он потащил ее в блиндаж и толкнул к дальней стене.

– Пулеметы – огонь! – громко скомандовал Пенрод сержанту Халеду – огромному чернокожему солдату из какого-то племени в Нубии, что в Верхнем Египте.

Эти воины всегда славились своими бойцовскими качествами и прослыли лучшими в египетской армии хедива. Сержант вцепился обеими руками в рычаги пулемета и открыл огонь, подпрыгивая, как марионетка на невидимой ниточке. Вырывавшееся из шести стволов пламя освещало огневую точку, словно сцену кошмарного театра.

Сопровождаемые резким звуком скорострельного оружия, пули врезались в толпу наступавших ансаров, выкашивая первые ряды один за другим. Часть попадала в каменную стену и рикошетом поражала дервишей. Водя стволами вправо и влево, сержант косил ансаров, сбрасывая их с бруствера вниз. Некоторым дервишам удалось подняться так высоко, что они хватались за стволы винтовок и тщетно пытались вырвать их из рук защитников города. Египетские солдаты кололи врагов штыками, изрыгая воинственные кличи и проклиная дервишей. Увидев столпотворение ансаров на дальнем конце укрепления, сержант Халед развернул пулемет и несколькими длинными очередями очистил стену от неприятеля – так знойный ветер хамсин очищает землю от наносного песка. Через несколько минут последний из ансаров свалился на гору трупов и, дернувшись в предсмертной агонии, затих.

Сержант Халед прекратил огонь и выпрямился. Его черное лицо блестело от пота в свете ракет, а на губах блуждала едкая ухмылка. Он смахнул пот с лица и посмотрел вниз на свою работу.

– Не зевай! – закричал ему Пенрод, перезаряжая свой пулемет и готовясь к новому наступлению. – Сейчас пойдет вторая волна!

По траншее побежали солдаты с боеприпасами, снабжая патронами не только пулеметчиков, но и солдат с винтовками «боксер-генри». Вслед за ними устремились люди с кожаными бурдюками питьевой воды, чтобы напоить измученных жаждой людей.

– Приготовиться к отражению новой атаки! – скомандовал Пенрод. – Они еще не разбиты и начнут новое наступление через овраг.

Он направился в дальний конец траншеи, подбадривая на ходу солдат, и нашел беднягу, которому отрубили руку, но тот уже умер от потери крови. Солдаты отнесли его тело к тыльной стене траншеи и накрыли одеялом. Пенрод повернул назад, чтобы проверить пулемет и подбодрить сержанта Халеда, но, проходя мимо блиндажа, вдруг увидел Эмбер. Ее белое лицо выражало смертельный ужас.

– Эмбер! Почему ты здесь? Я думал, ты давно уже дома!

Девочка решила не таиться, раз уж он все равно ее обнаружил.

– Я знаю, что на самом деле вы не хотели отправить меня домой. И сейчас все равно уже слишком поздно. Мне придется остаться здесь.

Пенрод хотел было вытащить ее наружу и прогнать восвояси, но в этот момент из оврага донеслись воинственные крики дервишей и новая их толпа рванулась вверх.

Капитан вынул из кобуры пистолет, проверил, заряжен ли он, и протянул Эмбер рукояткой вперед.

– Я знаю, что ты умеешь пользоваться этим оружием. Видел, как ты тренировалась с отцом. Возвращайся в блиндаж, спрячься под кровать и стреляй в каждого, кто посмеет прикоснуться к тебе. Но на этот раз делай то, что я говорю. Иди!

Он побежал в траншею, где его солдаты уже открыли огонь по наступавшим дервишам, не дожидаясь команды. Пулеметные и винтовочные пули шквальным огнем ложились на дно оврага, а отстрелянные гильзы веером разлетались во все стороны и хрустели под ногами. Ракеты ярко освещали поле боя, выхватывая из темноты толпы обезумевших ансаров, продолжавших карабкаться вверх по мокрому склону оврага. Их ряды были настолько плотными, что промахнуться не представлялось возможным. Простые смертные ни за что на свете не выдержали бы такого огня, но дервиши отчаянно лезли вперед, не обращая внимания на горы трупов своих погибших товарищей. Их цветастые джиббы покрылись толстым слоем грязи, и каждый воин старался пробиться в первые ряды атакующих, поражая защитников своей безумной отвагой. Порой казалось, будто они специально рвались к стволам пулеметов и винтовок, чтобы умереть в бою.

Однако линию у подножия стены не могли преодолеть даже эти безумные храбрецы. Пулеметный огонь останавливал каждого, словно они натыкались на невидимую стену и падали на землю как подкошенные. Волна за волной дервиши набегали на нее и ложились плотными рядами. Вскоре овраг стал напоминать огромное кладбище мертвых и израненных тел, а когда вторая атака начала захлебываться, пулемет неожиданно умолк.

– Капитан! – заорал что есть мочи сержант Халед. – Заклинило!

Эти слова поразили египетских солдат больше, чем острые клинки дервишей. Они в ужасе смотрели на пулеметчика, и над траншеей повисла мертвая тишина, нарушаемая только отдельными стонами и криками раненых. Это продолжалось несколько долгих секунд.

А потом внизу раздался одинокий голос:

– Аллах Акбар! Нет Бога, кроме Аллаха!

Пенрод сразу узнал его, посмотрел вниз, на влажное дно оврага, и увидел Османа Аталана во главе плотной толпы своих верных ансаров. Их глаза были закрыты. В следующее мгновение тишину разорвал душераздирающий вопль сотен глоток, и вся эта орда дервишей бросилась на штурм крепости. На сей раз перед ними не было неодолимой стены, и они полезли вверх по грязному склону оврага к траншеям защитников города.

Египетские солдаты стали оглядываться в поисках пути к отступлению. Пенрод хорошо знал этот порыв, поскольку не раз видел его во время битвы под Эль-Обейдом. Это был первый шаг к паническому бегству, остановить которое практически невозможно.

– Я застрелю каждого, кто посмеет оставить траншею! – закричал капитан, но они уже не обращали на него никакого внимания.

Как только первый солдат повернулся, чтобы убежать, Пенрод шагнул вперед и ударил в живот своей саблей. Острый клинок пронзил несчастного насквозь и вышел из спины, мгновенно окрасившейся кровью. Солдат упал на колени и схватился руками за острое лезвие. Пенрод резким движением выдернул клинок, фактически перерезав ему пальцы. Солдат тихо вскрикнул и упал навзничь.

– Всем оставаться на своих местах и вести прицельный огонь по противнику! – прохрипел Пенрод, высоко поднимая окровавленную саблю. – Или пойте ту же самую песню, что и это трусливое существо.

Солдаты угрюмо вернулись на свои места и стали стрелять по карабкающимся вверх дервишам. А сержант Халед отчаянно колотил по станине пулемета, в кровь разбивая руки. Пенрод подскочил к нему и оттащил в сторону. В свете ракет он увидел, что смятая коробка с патронами застряла в затворе пулемета. Это была поломка номер три, к тому же самая сложная, которую трудно устранить. Пенрод знал, что нужно делать, неоднократно чинил орудие, но для этого требовалось немало времени. Недолго думая, он выхватил штык у стоявшего поблизости сержанта Халеда и попытался острием разблокировать затворные механизмы.

Над бруствером траншеи появились первые головы дервишей. Они полезли, как белки по стволу дерева, и вскоре замолкла последняя винтовка. Оставшиеся на местах египетские солдаты сошлись в рукопашном бою с ансарами, а остальные тихонько покидали позиции. Затвор все не поддавался. Пенрод поднял голову и вдруг почувствовал невыносимую тяжесть ответственности за судьбу города и всех его обитателей.

Многие поступки Китайца Гордона уже давно обросли мифами, и один из них гласил, что генерал обладал таким мощным голосом, который перекрывал шум битвы. Говорили, будто его слышали по всему полю боя и беспрекословно подчинялись этому громогласному боевому кличу.

– Пулемет номер два – открыть огонь!

Никогда еще Пенрод так не радовался этому хриплому голосу с его отвратительными грозными интонациями. Он доносился с противоположной огневой точки, сооруженной капитаном специально для такого случая. У него даже колени подкосились от облегчения, но он собрался с силами и вновь склонился над заклинившим орудием.

Измотанный томительным ожиданием и бессонной ночью, Гордон прижался к переднему брустверу укрепленной стены возле госпиталя и ждал атаки. Он слышал, как началась стрельба, и видел взметнувшиеся высоко в небо ракеты. Все произошло так, как они и предполагали. Генерал быстро поднял на ноги своих пулеметчиков, те расчехлили вторую установку и потащили ее по узкой улочке к месту боя. Им понадобилось восемь с половиной минут, чтобы добраться до оборонительных сооружений порта и установить пулемет на огневую точку, оборудованную заранее. Верный своей натуре, Гордон засек время и удовлетворенно кивнул, спрятав часы в карман.

– Пулемет номер два – открыть огонь! – рявкнул он, и шесть вращающихся стволов обрушили на дервишей море огня.

Грохот был таким сильным, что полностью заглушил воинственные крики ансаров. Сплошная стена огня буквально смела орду дервишей, сбросив их на илистое дно оврага. Со своей позиции Гордон видел, что еще немало противников осталось на левом фланге, и скорректировал огонь. Враги стали падать со стены, как перезревшие яблоки под сильным ветром. Многие больше не поднимались. А вставшие на ноги либо потеряли оружие во время падения, либо были сбиты с ног падающими сверху телами.

– Назад! – кричали обезумевшие от ураганного огня дервиши в первых рядах. – Назад! Все кончено!

– Вперед! – отвечали им те, кто только приближался со стороны реки. – За Бога и всепобеждающего Махди!

В результате столпотворения овраг оказался забитым телами людей. Их было так много, что даже мертвые не падали и стояли, плотно стиснутые со всех сторон товарищами.

Пенрод не мог наблюдать за этой ужасной сценой, всецело поглощенный ремонтом пулемета. В конце концов ему удалось просунуть лезвие штыка в узкую щель между искореженной коробкой и затвором орудия, и он стал бить ладонью по рукоятке, не чувствуя боли.

– Нажми на рычаг! – приказал он сержанту Халеду, и тот надавил на него всей своей мощью.

Затвор долго не поддавался, но потом неожиданно лязгнул и отскочил, чуть было не отрезав Пенроду палец. Он отдернул руку и швырнул в сторону смятую коробку из-под патронов. Халед тем временем освободил затвор, и тот вернулся на свое место, издав характерный металлический звук, который показался Пенроду восхитительной музыкой.

– Первый пулемет в порядке и готов к бою, сержант, – радостно объявил Пенрод и похлопал его по плечу. – Можем открывать огонь!

Сержант Халед подтащил ящики с патронами, а Пенрод, сжав рычаги управления, направил стволы до нижнего предела, тщательно прицелился и нажал спусковой крючок. Пулемет подпрыгнул от первого залпа, задрожал, как раненый зверь, и стал поливать дервишей пулями.

Даже самые храбрые воины не смогли бы устоять перед таким шквальным огнем из двух орудий. Беспрерывный поток свинца отогнал ансаров на край оврага, где они скучились до такой степени, что не могли даже повернуть назад. Только через некоторое время оставшиеся в живых стали отходить к берегу и лихорадочно цепляться за лодки, пытаясь скрыться от пуль за их бортами. Но и там их доставал пулеметный огонь. Пули врезались в воду, вздымая фонтаны брызг, пробивали борта утлых лодок и поражали уцелевших дервишей. Те были легкой мишенью, и при каждом попадании из ран вырывались струйки крови, словно вода из продырявленного кувшина.

Когда забрезжил рассвет, первые лодки отчалили от берега, увозя с собой груды человеческих тел. А пулеметы строчили, пока не скрылось из виду последнее судно дервишей. Над рекой и портом повисла напряженная тишина, нарушаемая отчаянными криками овдовевших женщин на берегу Омдурмана.

Пенрод отошел от пулеметной установки, стволы которой раскалились докрасна, будто их только что вынули из кузнечного горна, и огляделся с таким чувством, словно только сейчас очнулся от кошмарного сна. Не удивило его лишь присутствие Якуба.

– Я видел Османа Аталана в первых рядах наступающих.

– Я тоже видел его, господин.

– Если он остался на этом берегу, мы должны во что бы то ни стало найти его. Если он жив, я хотел бы видеть его. Если мертв, отошлем его голову всепобеждающему Махди. Это могло бы удержать ансаров от новой попытки взять город штурмом.

Прежде чем покинуть редут, Пенрод подозвал к себе сержанта Халеда:

– Присмотри за нашими ранеными и скорее отправь их в госпиталь.

Он знал, что это бесполезно, поскольку оба врача сбежали из города несколько месяцев назад, предварительно разворовав и продав все медицинские препараты и оборудование, а оставшиеся в госпитале старые суданские женщины пользовали раненых травами и какими-то своими традиционными способами. Он слышал, что Ребекка Бенбрук пыталась обучить женщин более современным методам лечения, но из этого ничего не вышло, поскольку сама она не имела медицинского образования. Правда, она показала им, как можно остановить кровотечение и перевязать раны, но на этом все и закончилось. А еще заставила их кипятить воду для питья и приносила иногда дополнительные порции дурры и зеленых лепешек.

Прежде чем он успел произнести эти слова, раздались чьи-то пронзительные вопли. Он посмотрел в ту сторону и увидел на краю оврага женщину в длинной черной одежде, склонившуюся над раненым дервишем. Проживавшие в городе арабские и нубийские женщины имели какое-то особенное чутье на смерть и бежали к погибшим или раненым еще до того, как туда слетались вороны и другие птицы-стервятники.

Раненый дервиш извивался всем телом, а она остервенело колола его острием небольшого ножа. Потом изловчилась и, воткнув нож в его шею чуть пониже уха, рассекла кровеносный сосуд и отпрыгнула в сторону, чтобы хлынувшая из раны кровь не запачкала ее. Пенрод давно уже знал, что не стоит вмешиваться в эти дела, поскольку арабские женщины во многих отношениях превосходили даже самых жестоких мужчин. А эта даже не скрывала своих намерений. Он брезгливо поморщился и отвернулся.

– Сержант, мне нужны пленные для допроса. Оставь в живых как можно больше. – И посмотрел на Якуба. – Пошли, всевидящий храбрый Якуб. Нам надо все осмотреть и выяснить, нет ли здесь эмира Османа Аталана. Последний раз я видел его на берегу, когда он рассаживал отступающих дервишей по лодкам.

– Подождите меня, Пен, я пойду с вами, – раздался тонкий голос Эмбер, показавшейся из блиндажа.

Он опять забыл о ее существовании. Ее волосы растрепались и слиплись в грязные клочья, под голубыми глазами виднелись темные круги и ссадины, а желтое платье покрывали грязные пятна и густой слой пыли.

– Я когда-нибудь избавлюсь от тебя? – с нарочитой строгостью спросил он. – Эмбер, ты должна немедленно отправиться домой! Здесь тебе не место!

– На улицах сейчас крайне опасно, – резонно заметила девочка. – Если хотите знать, многие дервиши не уплыли на лодках, а скрылись в городе. Я видела, как сотни их бежали вон туда. – Она показала рукой через плечо. – Они могут захватить меня, изнасиловать или просто перерезать горло. – Слово «изнасиловать» было новым в ее лексиконе, хотя она слабо представляла себе, что оно значит.

– Эмбер, здесь много трупов и умирающих, – тщетно пытался вразумить ее Пенрод. – Это не место для юной леди.

– Во-первых, я уже не раз видела мертвых, – кокетливо заметила она, – а во-вторых, я еще не леди, а маленькая девочка. К тому же с вами я буду чувствовать себя в полной безопасности.

Пенрод рассмеялся, хотя на самом деле ему было не до смеха. После ожесточенного боя он всегда пребывал в благодушном настроении и часто терял чувство реальности.

– Маленькая девочка? – повторил он. – Возможно, но только внешне, во всем же остальном уже проявляются хитрость и лукавство, свойственные всем представительницам твоего пола. Ну ладно, пошли.

Они спустились к реке, где начинался овраг. Первые лучи солнца осветили шпили городских минаретов, разгораясь с каждой минутой. Пенрод и Якуб осторожно продвигались вперед, осматривая изувеченные пулеметными пулями тела ансаров. Некоторые из них были еще живы, и Якуб порывался прикончить их своим кинжалом.

– Нет! – строго сказал Пенрод, кивая на идущую сзади Эмбер.

Якуб с трудом скрывал свое возмущение.

– Я просто хочу совершить акт милосердия и помочь этим несчастным душам поскорее пройти через врата рая.

Но Пенрод решительно запретил ему добивать раненых, и Якуб, крайне раздосадованный, все же подчинился воле хозяина.

Капитан искал зеленый тюрбан Османа Аталана и обнаружил его на берегу реки возле каменной арки туннеля. Человек в зеленом тюрбане лежал вниз лицом в мутной илистой воде недалеко от берега. Промокший распахнутый халат не помешал Пенроду увидеть, что это высокий стройный мужчина атлетического сложения. В его спине зияли две черные раны от пуль, настолько большие, что сомнений не оставалось – это были пули от его пулеметов. Возле ран с ошметками кожи и мяса уже вились речные рыбешки, привлеченные запахом крови. Один конец тюрбана свисал в воду, напоминая пучок водорослей, колеблемых быстрым течением. Длинные черные волосы Османа Аталана скрывал тюрбан, и только отдельные пряди выбивались из-под него.

Пенрод вдруг почувствовал горькое разочарование от такого исхода, будто его обманули в лучших ожиданиях. Но дело было не только в этом. Он давно уже ощущал, что связан с Османом одной судьбой, и никто не остановит этот поединок. И вот сейчас все кончилось, но он не радовался тому, что достойный противник погиб в суматохе атаки и теперь лежит в грязной воде, как собака в сточной канаве, а мелкие рыбешки обгладывают его бездыханное тело.

Пенрод придержал саблю и наклонился над телом поверженного противника. Со странным чувством уважения он перевернул его лицом вверх и застыл от изумления. Перед ним лежал старик без всяких признаков благородного происхождения, с густыми кустистыми бровями, толстыми губами и редкими зубами, пожелтевшими от чрезмерного увлечения гашишем.

– Осман Аталан сбежал! – невольно воскликнул он с облегчением.

Значит, этот поединок пока не закончился, и главное сражение еще впереди. Стало быть, судьба благосклонно соединила их для нового сражения, как толстая и крепкая лиана обвивает два соседних дерева, обрекая их на вечное противоборство. Пенрод понял, что самые главные бои у него впереди и одному богу известно, сколько таких сражений им предстоит еще выдержать.

Позади послышалось какое-то движение, но он не обратил внимания, подумав, что это девочка или Якуб, и продолжал разглядывать тело погибшего, когда за спиной пронзительно закричала Эмбер:

– Пен! Осторожно! Обернись назад!

Подстегнутый ее криком, Пенрод уже знал, что означает этот неожиданный шум. «Возможно, – подумал он, – именно здесь и сейчас, в этой грязной воде, на берегу великой реки, все закончится раз и навсегда».

Поворот головы сопровождался привычным движением к рукоятке сабли, но он уже понимал, что не успеет вскочить на ноги и вынуть клинок из ножен. Времени осталось только на то, чтобы бросить взгляд на своего убийцу. Этот дервиш, вероятно, прикинулся мертвым, как часто делают фанатичные воины – притворяются убитыми и терпеливо ждут момента, чтобы вскочить и нанести последний удар. Пенрод оказался в ловушке, подставив врагу спину. Дервиш выпрямился во весь рост и замахнулся широким мечом, целясь в беззащитного противника, словно собирался разрубить надвое толстый ствол дерева и вложил в удар всю свою силу.

Пенрод видел, как широкое лезвие меча сверкнуло на солнце серебристым светом, и время остановилось. Он вдруг ощутил всю свою беспомощность и даже подумал, что похож на муху, которая увязла в чаше с медом и не может выбраться из тягучей жидкости. Капитан ждал, что клинок разрубит его позвоночник и напрочь лишит малейшей возможности к сопротивлению. А потом последует еще один удар, и все будет кончено.

И в этот момент справа от него неожиданно прогремел выстрел. Пенрод успел узнать этот звук, поскольку был знаком с ним с давних пор, – револьвер «уэбли» сорок четвертого калибра. И сразу понял, что стрелять мог только один человек, которому он сам вручил это оружие, – Эмбер. Она стояла неподалеку и сжимала рукоять вытянутыми вперед руками. Отдача от выстрела была такой сильной, что руки вскинулись высоко над головой.

Убийца оказался довольно молодым человеком с узенькой неопрятной бородкой и темной кожей. Пенрод с удивлением смотрел в его лицо, когда пуля впилась в левый висок парня и вышла чуть ниже правого глаза. Лицо, мгновенно исказившись, стало похоже на странную резиновую маску – губы резко изогнулись от боли, а ресницы задергались, как крылья бабочки. Но глаза уже вывалились из орбит вместе с осколками костей и кусками окровавленной плоти.

Его широкий меч был уже на полпути к своей цели, но после выстрела пальцы разжались и лезвие, чуть было не пронзив ногу Пенрода, глубоко погрузилось в илистый грунт. Дервиш шагнул назад, широко взмахнул руками и рухнул в грязную воду Нила.

Пенрод с удивлением уставился на Эмбер. Она выронила из рук револьвер и громко зарыдала. Капитан поднял с земли револьвер, сунул его в кобуру на ремне и обнял девочку. Она дрожала всем телом, закрыв ладонями лицо. Недолго думая, Пенрод подхватил ее на руки и понес вверх, прижимая к себе, как несмышленого ребенка.

– Слишком много для одного дня, – нежно шепнул он ей на ухо. – Теперь я сам отнесу тебя домой.

Гордон ждал возле огневой точки и, увидев поднимающегося Пенрода с Эмбер на руках, приветливо помахал рукой.

– Вы хорошо поработали этой ночью, Баллантайн! Махди не раз подумает, стоит ли предпринимать еще одну атаку, а население города станет послушнее. – Он зажег сигарету твердой рукой. – Мы сбросим мертвых дервишей в реку, чтобы они послужили грозным предупреждением своим товарищам. Возможно, некоторые из них поплывут дальше на север, где их увидят наши войска. Пусть знают, что мы крепко держим оборону своих позиций. Может, это воодушевит их и заставит поспешить к нам на помощь. – Он посмотрел на всхлипывающую Эмбер, все еще дрожавшую от страха. – Я возьму на себя командование обороной, а вы отнесите юную леди домой и передайте семье.

Пенрод вышел на улицу с Эмбер на руках. Она все еще всхлипывала, но уже немного успокоилась.

– Поплачь, если это тебе поможет, – прошептал он ей на ухо. – Но должен сказать, что ты была смелее многих мужчин, которых мне доводилось видеть в бою. Бог свидетель, ты славная и храбрая девочка.

Она перестала всхлипывать и еще крепче обняла его за шею.

Когда капитан вручал Эмбер Ребекке и Назире, та уже столь крепко спала, что им пришлось силой расцеплять ее руки, чтобы оторвать от Пенрода.

Генерал Гордон использовал одержанную победу для поднятия духа отчаявшегося населения города. Он приказал собрать на берегу тела противников, коих насчитали двести шестьдесят, и уложить в ряд на портовой пристани, чтобы жители города воочию убедились в слабости врага и силе своих защитников. Женщины плевали на трупы, а мужчины пинали, осыпая проклятиями от имени Аллаха и осуждая на вечные муки в адском огне. Когда жители насладились жутким зрелищем, трупы бросили в воду, где на них тут же набросились изголодавшиеся крокодилы. Огромные рептилии терзали покойников, не давая им опуститься под воду.

Потом генерал Гордон распорядился развесить на площадях и больших улицах официальные сообщения, что британский экспедиционный корпус уже идет маршем на Хартум и, вероятно, прибудет в город через несколько дней. Он также попытался приободрить население информацией, что многие дервиши, подавленные небывалым поражением в последнем сражении, бросают черные флаги Махди и возвращаются в пустыню к своим племенам. На противоположном берегу действительно наблюдалось массовое передвижение войск, но Гордон хорошо знал, что они отправляются на север, дабы во всеоружии встретить там британский экспедиционный корпус.

Более приятные сообщения содержались в листовках, извещающих о решении генерала Гордона выделить из запасов арсенала двойную порцию дурры, чтобы отпраздновать победу. Там же говорилось, что оставшихся запасов зерна вполне достаточно, чтобы прокормить население до подхода британских войск. Он всячески убеждал жителей, что, как только пароходы с зерном причалят к пристани, на берег выгрузят тысячи мешков с продовольствием.

В тот вечер Гордон приказал развести на площади огромный костер в честь победы. Оркестр играл почти до полуночи, а ночное небо озарялось сполохами сигнальных ракет.

Рано утром следующего дня генерал Гордон провел в своем кабинете небольшое совещание с Дэвидом Бенбруком и капитаном Баллантайном.

– Вы проверили оставшиеся запасы зерна в арсенале? – посмотрел он на Пенрода.

– Да, сэр, для этого не потребовалось слишком много времени. На десять часов вечера там оставалось четыре тысячи девятьсот шестьдесят мешков. На вчерашнее празднование с двойным рационом ушло пятьсот шестьдесят два мешка. При нынешнем уровне потребления запасов дурры хватит на пятнадцать дней.

– Через три дня придется снова сократить рацион вдвое, – угрюмо подытожил Гордон, – но сейчас не время объявлять об этом жителям.

Дэвид был шокирован его словами.

– Но, генерал, экспедиционный корпус наверняка будет здесь через пару недель. Вы сами обещали в листовках, что провианта хватит на всех.

– Я вынужден скрывать от людей всю правду, – уныло ответил Гордон.

– В чем же она заключается, эта правда? – допытывался Дэвид.

Гордон долго смотрел на пепел своей сигареты, подбирая нужные слова:

– Правда, сэр? Это ведь не выкованный из железа монолит. Она больше похожа на облако в небе, постоянно меняющее свою форму, обращаясь к зрителям разными сторонами.

– Ваши слова, генерал, несомненно, обладают высокими литературными достоинствами, но в нашей ситуации ничего не проясняют, – иронично улыбнулся Дэвид. – Когда можно рассчитывать на прибытие экспедиционного корпуса?

– Информация, которой я намерен поделиться с вами, никоим образом не должна выйти за эти стены.

– Понятно.

– Во время боя в порту задержали шестерых дервишей.

– Мне казалось, их было намного больше, – нахмурился Дэвид.

– Да, их действительно было больше, – пожал плечами Гордон. Дэвид уже понял, что случилось с пленными. Это был Восток, где люди придерживались иных стандартов, одним из которых являлись допросы с пристрастием. – Этих шестерых допрашивал сержант Халед. Мы получили весьма ценную, но, к сожалению, безрадостную информацию. Речная флотилия, кажется, надолго застряла в Корти.

– Боже милостивый! – невольно вырвалось у Дэвида. – Ведь к этому времени они уже должны быть в Абу-Хамеде. Что их там держит, черт возьми?

– Нам это неизвестно, а любые домыслы на этот счет совершенно бессмысленны.

– А что насчет экспедиционного корпуса Стюарта?

– Та же грустная история, – мрачно заметил Гордон. – Стюарт до сих пор стоит лагерем возле источников Гакдул.

– Маловероятно, что эти корпуса дойдут до нас к концу месяца, – заключил Дэвид и с надеждой посмотрел на присутствующих, словно ожидая возражений, но те угрюмо молчали.

Первым нарушил тишину Гордон:

– Каково сейчас состояние реки, Баллантайн?

– Вчера вода упала еще на пять дюймов, – ответил Пенрод. – Скорость отлива увеличивается с каждым днем.

– Разве применимо слово «отлив» для высыхания рек? – спросил Дэвид, тщетно пытаясь разрядить напряженную обстановку.

Но Гордон проигнорировал его замечание.

– Пленные дервиши поделились с нами еще одной важной информацией. Махди приказал отправить на север двадцать пять тысяч воинов из своих элитных подразделений, чтобы укрепить позиции армии. Таким образом, под Абу-Хамедом собралось пятьдесят тысяч воинов. – Он сделал паузу, словно не желая продолжать дальше. – А в распоряжении Стюарта находится всего две тысячи. Это значит, что противник превосходит его армию в двадцать пять раз. Кроме того, дервиши хорошо знают, по какому именно маршруту он должен направиться к реке, и поэтому выберут для себя наиболее подходящий плацдарм.

– Стюарт – прекрасный офицер, – с напускной уверенностью заявил Дэвид.

– Да, один из лучших, – согласился Гордон. – Но двадцать пять к одному – слишком много.

– Ради всего святого, мы должны каким-то образом предупредить Стюарта об опасности!

– Именно это я и намерен сделать. – Гордон посмотрел на Пенрода. – Я хочу послать к источникам Гакдул капитана Баллантайна, чтобы он не только предупредил Стюарта, но и помог благополучно добраться до Нила.

– Как вы собираетесь его туда отправить, генерал? – поинтересовался Дэвид. – Насколько мне известно, в городе нет ни одного верблюда. Их давно уже съели. Есть, правда, пароход Райдера Кортни «Неустрашимый ибис», но его двигатель до сих пор не починили. Что же касается лодки, то вряд ли ему удастся прорваться на ней через кордоны дервишей.

Гордон едко усмехнулся:

– Я недавно обнаружил, что мистер Кортни является счастливым обладателем целого стада верблюдов – не менее двадцати голов. Разумеется, он достаточно благоразумен, чтобы не держать их в пределах города, где я мог бы легко найти их, и отправил в пустыню, в какой-то крошечный оазис, расположенный в двух днях пути к югу. Там они набираются сил под присмотром преданных ему людей.

– У Райдера Кортни больше стрел в колчане, чем блох на теле его любимой макаки, – скептически хмыкнул Дэвид.

– У вас сложился весьма превратный образ этого человека, которого вы и раньше обвиняли во всех смертных грехах, – поддержал его Пенрод.

– Когда его впервые спросили о верблюдах, – без тени улыбки сказал Гордон, – он все отрицал. Потом стал доказывать, что не имел намерений скрывать их от меня, а в пустыню отправил, чтобы подкормить и привести в порядок. Тогда я приказал немедленно доставить их сюда. Если бы он был честен со мной с самого начала, то мог бы рассчитывать на солидную компенсацию.

– Он мог не выполнить вашу просьбу, – заметил Дэвид. – Райдер Кортни – независимый человек, привыкший полагаться на собственные силы.

– И беспредельно алчный, – добавил Гордон. – Но поступил крайне неразумно, попытавшись обмануть меня. Даже в условиях чрезвычайного положения нормальный человек сто раз подумает, стоит ли посягать на собственность королевы, а у него есть несколько складов, заполненных слоновой костью, и много экзотических, но вполне пригодных животных. – Гордон самодовольно оглядел присутствующих. – В конце концов я убедил его в своей правоте. Кортни послал гонца в оазис, чтобы верблюдов привели в город, и я надеюсь увидеть их в своем распоряжении не далее как послезавтра утром.

– Не думал, что ситуация в городе настолько тревожна, – растерянно пробормотал Дэвид. – В противном случае я запретил бы своей дочери проводить в порту праздник в честь нашей победы. Она планирует на завтра званый ужин. К сожалению, наши продовольственные запасы не позволяют порадовать людей нормальной едой, но мы могли бы организовать музыкальный вечер. Если вы считаете это неуместным, генерал, то я попрошу Ребекку отменить празднество.

– Ни в коем случае, – решительно возразил Гордон. – Сам я не смогу присутствовать на вашем вечере, но, полагаю, усилия мисс Бенбрук поддержат боевой дух населения и хоть немного отвлекут его от насущных проблем. Она должна провести его, несмотря ни на что.

Эмбер и Сэффрон открыли вечер, дуэтом исполнив на пианино мелодию «Зеленые рукава». Никто и внимания не обратил, что консульское пианино требует настройки. Сестры с небывалым энтузиазмом сыграли в четыре руки, обрадовавшись столь редкой возможности продемонстрировать свои музыкальные таланты.

Ребекка весело принимала гостей, и отец с удовольствием отметил разительную перемену в ее настроении. На прошлой неделе она изнывала от тоски, а сейчас вместе с Райдером Кортни жизнерадостно пела «Испанских леди», а потом уговорила его исполнить соло «Моя любовь плывет над океаном», что вызвало бурю аплодисментов и восхищение присутствующих. Сэффрон – та просто аплодировала ему до изнеможения.

Затем Эмбер вытащила на импровизированную сцену Пенрода.

– Вы тоже должны порадовать нас своим пением. Здесь все обязаны либо спеть, либо исполнить какой-нибудь другой номер.

Пенрод великодушно уступил ее просьбе.

– Ты можешь сыграть «Сердце дуба»? – спросил он, и девочка побежала к пианино.

Звучный голос Пенрода – лиричный и в высшей степени искренний – поразил всех до глубины души.

Когда песня закончилась, Ребекка с трудом сдержала слезы, а потом весело крикнула:

– Освежающие напитки будут поданы после небольшого перерыва!

Она принесла всем крепкий абиссинский кофе, правда, без молока и сахара, зато в дорогих чашках из тонкого лиможского фарфора. Обслуживая капитана Баллантайна, она так разволновалась, что нечаянно пролила кофе на его сверкающие армейские ботинки.

Отец наблюдал за ней из другого конца комнаты и хорошо видел, как она густо покраснела. Дэвид подумал, что обычно дочь не отличалась такой застенчивостью и уж тем более не допускала столь неловких движений. И вдруг он понял, что все это значит. Этот бравый солдат, вероятно, запал ей в душу и заманил в свои сети. Теперь понятно, почему она так нервничала и злилась, когда его не было рядом, и так радовалась, когда он появился. А сейчас Ребекка просто сияла от удовольствия. Дэвид недовольно поморщился и сунул руки в карманы пиджака. Она даже не подозревает, что через пару дней он вновь исчезнет на неопределенное время, тем самым заставив ее страдать. Как не хочется опять видеть ее грустной и злой! Его отцовский долг предупредить дочь. Впрочем, это еще и прямая служебная обязанность.

Тем временем Ребекка пришла в себя и громко хлопнула в ладоши, привлекая внимание.

– Дамы и господа, сегодня вечером я приготовила для вас особенный номер. Проездом из Мадрида, где она исполняла зажигательный танец для короля и королевы Испании и других коронованных особ Европы, у нас остановилась сеньора Эсмеральда Лопес Кончита Монтес де Тете де Синге, прославленная исполнительница фламенко.

В комнате воцарилась мертвая тишина, нарушенная робкими аплодисментами, когда на импровизированную сцену действительно вышла полная испанская леди в кружевном платье, с дорогими серьгами и прекрасным ожерельем на шее. Она проплыла по сцене, изящно опираясь на руку Райдера Кортни, грациозно присела в поклоне и резко выпрямилась с поразительным для ее пышных форм изяществом. Через мгновение она громко зазвенела над головой кастаньетами, а когда зазвучали первые аккорды «Марша тореадоров» в исполнении Ребекки, сеньора Тете де Синге пустилась в неистовый пляс, громко выстукивая каблуками по деревянному полу.

Дэвид не выдержал и расхохотался. Он первый узнал в испанской танцовщице грузную фигуру консула Ле Блана, тщательно замаскированного толстым слоем грима и напудренным париком. Затем гомерический хохот разнесся по всей комнате и не прекращался, пока грузная испанка, отвесив очередной грациозный поклон, не исчезла за занавесом.

Под несмолкаемый шум и смех Дэвид подошел к Ребекке и взял ее за руку.

– Какой прекрасный номер, моя дорогая. Ле Блан был просто великолепен. Мне нравятся хорошие перевоплощения.

Ребекка была в отличном настроении и охотно подошла с ним к открытому окну.

– Ах! – выдохнул Дэвид. – Как хорош свежий воздух! – Он взял ее под руку и повел на террасу. – У Райдера Кортни прекрасный голос. Обладая таким множеством талантов, он мог бы осчастливить любую женщину, став для нее верным мужем.

– Папа, ты всегда так витиевато говоришь, что тебя трудно понять. – Она похлопала себя по плечу сложенным веером. – Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но, признаться, весьма удивлена капитаном Баллантайном. У него тоже незаурядный голос. – Она умолкла и отвернулась.

– Да, жаль, что он покидает нас и, надо полагать, навсегда. Судя по всему, нам больше не суждено услышать его очаровательный голос.

– О чем ты, папа? – встрепенулась Ребекка.

– Дорогая, я не должен был говорить тебе об этом, – потупился Дэвид. – Генерал Гордон решил послать его на север с секретным донесением в Каир. Ты же знаешь этих военных. Они могут исчезнуть в любую минуту. На них нельзя положиться.

– Папа, думаю, нам нужно вернуться к нашим гостям.

Ребекка посмотрела на свое отражение в зеркале, висевшее над туалетным столиком. Лицо так похудело, что даже скулы выпирали. В Хартуме давно не осталось толстых людей. Даже консул Ле Блан превратился в мешок с костями. Она улыбнулась от такого сравнения и отметила, как похорошело от улыбки ее лицо. «Надо больше улыбаться и меньше хмуриться», – подумала Ребекка, погрузила кусочек ваты в хрустальную вазу с пудрой и аккуратно припудрила темные круги под глазами.

– Все лучше и лучше, – прошептала она себе под нос.

Конечно, она очень худенькая, зато такая юная! По крайней мере, отец считает ее красивой. Интересно, он согласился бы с таким мнением? Одна мысль о нем покрыла щеки предательским румянцем. «Там он сейчас или нет? – Она взглянула на балконную дверь. – Нет, не буду смотреть! Если он под балконом, то может подумать, что я его поощряю. Решит, что я доступная женщина, а это совсем не так».

Она сбросила платье и потянулась к крепдешиновой ночной рубашке. Но прежде чем надеть ее, еще раз посмотрела в зеркало. Затем по какому-то странному импульсу подошла к двери и заперла ее изнутри. Ребекка уже отослала Назиру и не хотела, чтобы та неожиданно ворвалась в ее спальню. Вернувшись к зеркалу, она сбросила ночную рубашку и осталась обнаженной. Под белой кожей отчетливо выделялись ребра, а живот был втянут, как у гончего пса. Она осторожно дотронулась до грудей. Назира говорила, что мужчинам не нравятся слишком маленькие груди.

«Неужели они слишком маленькие?»

Затем она вдруг вспомнила, как к ним прикасались его горячие губы, мягко щекотали усы и покусывали острые зубы. Она смотрела на себя, и внизу живота разливалось тепло. Соски набухали, а между ног появилась странная влага. Она уже знала, что это не кровь, а нечто совсем другое. Пальцы скользнули от груди по животу, опустившись в средоточие тепла. Она невольно погладила золотистые волоски, но, словно опомнившись, резко отдернула руку.

«Никогда больше не делай этого!»

Ребекка подняла с пола ночную рубашку, надела ее, завязала на талии поясок и еще раз посмотрела на балконную дверь.

«Нет, мне не следует выходить на балкон. Лучше погашу свет и лягу спать. – Она пошла к кровати, но неожиданно остановилась у двери. – Глупо и к тому же опасно. Бог знает куда это может привести. Остается молить Господа, чтобы его там не было».

После долгих колебаний она взялась за дверную ручку и застыла, словно собираясь нырнуть в бассейн с ледяной водой. Затем медленно повернула ее и шагнула через порог, глядя на высокий тамариск.

Пенрод стоял, прислонившись плечом к стволу пальмы. Увидев Ребекку, он выпрямился и посмотрел вверх. Его лицо было в тени, и она шагнула к краю балкона, чтобы лучше разглядеть его. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Ребекке казалось, что она вот-вот задохнется от волнения. Дыхание сбивалось, тело горело как в лихорадке, а нервы дрожали натянутыми струнами. А внизу живота нарастала смутная боль, готовая в любой момент вырваться наружу. Не выдержав его взгляда, она отвернулась и посмотрела на большую ветку тамариска, отходившую от ствола, словно огромный питон, и нависавшую над ее балконом. Сестры использовали ее в качестве качелей и почти до блеска отполировали ствол. Ребекка положила руку на ветку и, взглянув на Пенрода, тихо прошептала:

– Я не пытаюсь соблазнить его. Это вовсе не приглашение подняться.

Капитан подошел к дереву и стал быстро взбираться. Она тихо вскрикнула и даже прикрыла глаза от страха. «Он не должен этого делать! Я не хотела!»

А Пенрод тем временем добрался до основания ветки и, словно по трапу, пошел к ней по толстому стволу на высоте почти двадцати футов. Она была поражена его ловкостью и физической силой и очень боялась, что он упадет на землю и покалечится. Но еще больше ее пугало, что он не упадет и в конце концов доберется до балкона. И тогда?..

Она быстро повернулась, вбежала в комнату, закрыла за собой дверь и хотела было повернуть защелку, но руки отказались повиноваться. Тогда она отступила, с ужасом наблюдая, как он спрыгнул на балкон и осторожно вошел в комнату, прикрыв за собой дверь. Ребекка собралась закричать, но рядом находились спальни ее отца и сестер. Конечно, ей не хотелось поднимать шум и будить их, и она просто смотрела на него широко открытыми глазами, казавшимися еще больше на тонком бледном лице. Он медленно подошел к ней и протянул руку, будто пытаясь успокоить. Ребекка задрожала от охватившего ее возбуждения.

Пенрод прикоснулся пальцами к ее щеке.

– Ты очень красивая, – прошептал он так нежно, что она чуть не расплакалась.

Он положил руки ей на плечи и осторожно привлек к себе. А она не могла оторваться от его зеленых глаз, лучившихся в свете масляной лампы золотыми искорками. Его ладони скользнули вниз и обхватили ее тонкую талию, а руки Ребекки безвольно повисли вдоль тела, как у безжизненной куклы. Он еще крепче прижал ее к себе, и сил сопротивляться совсем не осталось. Наклонившись к ее лицу, Пенрод нежно коснулся ее губ, и она ощутила приятную теплоту. Они застыли на какое-то время, а потом, когда он раздвинул ее губы своим сильным языком, Ребекка невольно обняла его обеими руками, и он так сильно сжал ее в объятиях, что у нее даже дыхание перехватило. Она почувствовала что-то твердое, пульсирующее между их животами, и ощутила влагу, затопившую ее, как весеннее половодье после долгой зимы. Ребекка плотно сжала бедра, чтобы эта влага не потекла по ногам, но было уже поздно.

Пенрод чуть отклонился, и она, словно боясь потерять контакт с его телом, потянулась следом. Он развязал поясок ночной рубашки и поднял ее до груди. Ребекка инстинктивно прикрыла обнаженное тело, но он отвел ее руки.

– Как ты прекрасна! – пробормотал он хриплым от возбуждения голосом.

Услышав столь высокую оценку, Ребекка невольно расправила плечи, выставив упругие груди с набухшими и потемневшими сосками. Его глаза говорили, что они показались ему не такими уж маленькими. Ей вдруг захотелось, чтобы он прикоснулся к ним губами, но Пенрод продолжал восхищенно смотреть на нее. Тогда она вскинула руки, запустила пальцы в его волосы и потянула его к себе.

Пенрод поцеловал ее в губы и стал осыпать поцелуями шею и груди. Никогда еще она не испытывала таких противоречивых ощущений. Вдыхая, он обдавал ее прохладой, а потом словно обжигал жаром при выдохе. Губы его были то мягкими, горячими и влажными, то вдруг становились твердыми, холодными и сухими. И язык сперва казался ей тонким и острым, но уже через мгновение вдруг становился большим и нежным, как у кошки, которая слизывает с тарелки сметану.

Он продолжал страстно целовать Ребекку, пока она не почувствовала тупую боль внизу живота. Тогда он подхватил ее на руки и понес на кровать, положив на простыни, словно самое драгоценное и хрупкое существо в мире. Пенрод расстегнул несколько пуговиц на рубашке, наклонился над масляной лампой и задул огонек.

– Нет! – решительно воспротивилась Ребекка. – Не надо гасить свет. Ты уже видел меня, а теперь я хочу видеть тебя.

Она сама не верила, что осмелилась произнести такие слова, но он уже медленно снимал рубашку, а потом и бриджи. Его кожа была гладкой и ослепительно-белой в местах, укрытых от солнца. Тугие мышцы на руках и груди говорили о большой физической силе и играли, когда он раздевался. Она помнила его обнаженным в ту памятную ночь и была уверена, что этот образ останется с ней навсегда. Но такого еще не видела и была так потрясена, что даже прикусила губу, чтобы не вскрикнуть от удивления. Он подошел к кровати и встал над ней на колени.

– Пожалуйста, не делай мне больно, – взмолилась Ребекка.

– Я скорее умру, чем причиню тебе боль…

Она закрыла глаза и испугалась, что что-то разорвется в ее теле, когда он вошел в нее. Внутри ее нарастало странное сопротивление, но Ребекка уже не могла подчиняться этому чувству.

Она понимала, что поступает неправильно, однако покорно принимала происходящее. Пенрод начал ритмично двигаться, и девушка отвечала ему своими телодвижениями. Вдруг она ощутила резкую боль, но та быстро исчезла, уступив место неописуемому блаженству. Они слились в единое целое, все ускоряя темп, пока Пенрод не излил в нее свое семя. И в этот момент Ребекка испытала неведомое прежде чувство освобождения и восторга. Она выгнулась дугой и чуть было не закричала во весь голос, но вместо этого впилась зубами ему в шею.

– Останься со мной, – тихо попросила она, когда чуть позже он вскочил с кровати и стал быстро одеваться. – Не оставляй меня так быстро.

– Ты же знаешь, что я не могу себе этого позволить, – ответил Пенрод. – Уже поздно, скоро наступит рассвет и в доме появится прислуга.

– Когда ты уезжаешь?

Он замер, так и не застегнув рубашку, и мрачно спросил:

– А кто тебе сказал, что я должен уехать? – Но она лишь покачала головой. – Это опасная информация, Бекки. Если об этом узнают наши противники, может оборваться не только моя жизнь, но и многих других людей.

– Я не скажу об этом ни единой живой душе, – горестно пообещала она. – Но я буду скучать по тебе…

Ребекка хотела услышать от него клятвенное обещание, что он непременно вернется к ней. Отец сказал, что лодка уходит сегодня ночью и на военных нельзя полагаться. А ей не хотелось, чтобы все случилось именно так.

Пенрод только пожал плечами.

– Обещаешь, что вернешься сюда? – взмолилась она. Капитан подошел к кровати, наклонился и поцеловал ее в губы. – Обещаешь? – повторила Ребекка.

– Я никогда не даю пустых обещаний, – ответил он и быстро покинул комнату.

Ребекка почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, но усилием воли взяла себя в руки.

«Ни за что не запла́чу!» И, несмотря на тревогу и щемящую боль в сердце, быстро уснула глубоким сном.

Проснулась она от артиллерийских залпов, но снаряды рвались на территории порта, где недавно была отбита атака дервишей. Похоже, они вымещали на горожанах свою злобу. Шторы в ее спальне были раздвинуты, и комнату заливал солнечный свет. Назира суетливо убирала какие-то вещи.

– Уже девятый час, Джамаль, – проворчала служанка, когда Ребекка подняла голову с подушки. – Твои маленькие сестры ушли на работу два часа назад. Я нагрела тебе воды и приготовила синюю юбку.

Еще не проснувшись окончательно, Ребекка выскользнула из-под одеяла. Назира удивленно уставилась на нее, и девушка невинно потупила глаза.

– Ты смотришь на меня так, будто увидела перед собой страшного джинна. Первый раз видишь меня голой? – Она поспешно скрылась в ванной комнате и быстро наполнила ванну горячей водой.

Назира долго смотрела ей вслед, недовольно поджав губы. Сорвав с кровати простыню, она с ужасом уставилась на небольшое красное пятно и сразу поняла, что менструация здесь ни при чем. Да и месячные у нее были двенадцать дней назад, а для нового цикла еще рано.

«Моя маленькая девочка, моя малышка! Ты перешла грань, за которой твоя жизнь станет совсем другой – опасной и совершенно непредсказуемой!» Она склонилась над простыней, внимательно рассматривая пятно – совсем свежее, не больше ладони и формой напоминает летящую птицу.

Что это? Гриф-стервятник? В этих краях грифа считали дурным знаком, птицей смерти и безмерных страданий. Она попыталась выбросить из головы дурные мысли. А может, это добрая голубка? Или сокол? Сокол тоже считается жестокой, хотя и красивой птицей. Или мудрая старая сова? Только будущее покажет, что означает этот знак на простыне. Назира тяжело вздохнула. Она выстирает простыню своими руками, чтобы сохранить тайну Ребекки. Никто из домашних не должен видеть это пятно. И вдруг замерла, почувствовав на себе взгляд аль-Джамаль, которая пристально смотрела на нее из ванной комнаты.

Швырнув на пол скомканную простыню, она медленно направилась к ней, присела на корточки и взяла кусок люфы. Мыла у них давно уже не было. Последнее они израсходовали еще неделю назад. Ребекка подняла волосы над головой, а Назира стала исполнять привычный ритуал – тереть ей спину.

Наконец она набралась смелости и прошептала ей на ухо давно назревший вопрос:

– Кто это был, Джамаль?

– Не понимаю, о чем ты, – тихо ответила Ребекка, не поднимая головы.

– Это не мог быть Абадан Риджи, этот приятный солдат, – сказала Назира, – потому что у него есть другая женщина.

Ребекка медленно опустила руки и уставилась на нее.

– Ты лжешь, – холодно сказала она. – Жестоко и нагло лжешь.

– Значит, все-таки этот солдат, – мрачно заключила Назира. – А я надеялась, что кто-то другой, который мог бы сделать тебя счастливой. Солдаты на это неспособны.

– Я люблю его, Назира. Ты можешь это понять?

– Я могу, но не она. Ее зовут Бахита.

– Нет! – закричала Ребекка и закрыла уши. – Я не хочу этого слышать!

Назира замолчала, взяла ее за руку и стала тереть мочалкой каждый палец по отдельности.

– Бахита – арабское имя, – первой не выдержала Ребекка, но Назира продолжала молчать. – Ответь мне! – потребовала девушка.

– Ты сказала, что ничего не хочешь слышать.

– Перестань меня мучить! Она арабка? Красивая? Он любит ее?

– Она принадлежит моему племени и моему Богу, – тихо ответила Назира. – Я никогда ее не видела, но люди говорят, что она очень красивая, богатая и умная. А любит он ее или нет, сказать не могу. И способен ли такой человек, как Абадан Риджи, любить женщину, как любит его она?

– Но он англичанин, а она арабка, – прошептала Ребекка. – Как она может любить его?

– Прежде всего он мужчина, а она – женщина. И любит его как женщина.

– Назира, еще полчаса назад я чувствовала себя самым счастливым человеком, и вот теперь от моего счастья не осталось и следа.

– Возможно, лучше быть несчастной сейчас, сегодня, чем всю оставшуюся жизнь, – грустно произнесла Назира. – Вот почему я решила рассказать тебе об этом.

Четверо тайно покинули город после наступления комендантского часа. Пенрод и Якуб были в арабских тюрбанах и джиббах ансаров, поскольку им предстояла дорога на север через оборонительные линии дервишей, а Райдер и Башит надели простые арабские галабеи, как самые обыкновенные торговцы, поскольку собирались вернуться в город.

Несмотря на свое необычное одеяние, они беспрепятственно перешли через канал, позади фабрики Райдера. Часовые были предупреждены и без всяких условностей пропустили их через свои посты вместе с оружием, боеприпасами и провиантом. С этим тяжелым грузом они пересекли границу пустыни и шли молча, на довольно большом расстоянии, но стараясь не терять друг друга из вида.

Первым быстро шагал Башит, хотя его ноги увязали по щиколотки в песке. Через пару часов они поднялись на край небольшого оврага, отражавшего бледный свет луны. Дальний его конец, словно вырезанный из каменной глыбы, заполняла темная бесформенная масса колючего кустарника. Здесь Башит остановился и, устало сбросив на землю тяжелую ношу, сказал несколько слов Райдеру Кортни. Тот вручил ему кожаную сумку с талерами Марии Терезии, и Башит устало пошел вперед, оставив своих товарищей в томительном ожидании. Через некоторое время вдали послышался его голос – он выкрикнул какое-то ругательство – ночной пароль безмолвной пустыни, – и постовой ответил ему тем же.

– Значит, аль-Махтум здесь, – удовлетворенно хмыкнул Райдер. – Он хороший человек. Я всегда мог положиться на него.

– Пойдем к ним! – нетерпеливо вскочил на ноги Пенрод.

– Сиди! – остановил его Райдер. – Башит скажет, когда мы можем подойти. Аль-Махтум не позволит постороннему увидеть свое лицо. Он избрал опасный путь и, как только передаст Башиту верблюдов, сразу исчезнет в пустыне, как лиса.

Через час до них снова донеслись смутные голоса, и Райдер поднялся.

– Вот теперь пошли, – позвал он, увлекая за собой Пенрода и Якуба.

Из густого кустарника торчали головы четырех верблюдов, возле которых суетился Башит. А аль-Махтума уже и след простыл. Пенрод и Якуб подошли к животным и стали нагружать их сумками с дуррой и сушеным мясом, бурдюками с небольшим запасом питьевой воды.

Пенрод не преминул напомнить об этом:

– Аль-Махтум считает, что вы сможете наполнить бурдюки, когда будете переправляться через реку. Доберетесь до Нила возле Гутрана завтра незадолго до полуночи. И не пытайтесь переправиться раньше, иначе попадетесь на глаза дервишам. Их там больше, чем мух цеце.

– Мы с Якубом уже проезжали по этой дороге, – деликатно заметил Пенрод, – но все равно спасибо за добрый совет. – Он осмотрел каждого верблюда, похлопывая их по толстым крупам. Они накопили за это время немало жира. Затем проверил крепкие жилистые ноги и потрепал по загривкам. – Замечательно, – подытожил капитан. – Они в прекрасной форме.

– Еще бы, – проворчал Райдер. – Это же гималы – лучшие скаковые верблюды. Каждый стоит не меньше пятидесяти фунтов, самым наглым образом украденных у меня твоим хозяином Китайцем Гордоном.

– Я буду обращаться с ними как с собственными детьми, – пообещал Пенрод.

Райдер посмотрел на него и грустно усмехнулся:

– Не сомневаюсь. Хотя те люди, которые зовут тебя Убийцей Верблюдов, а их немало, вряд ли поверят твоим словам.

Они с Якубом взобрались в седла, и Пенрод на прощание помахал кнутом:

– Передам привет от тебя всем дамам в Гезира-клубе. – Он знал, что Райдер никогда не был членом этого клуба, и сознательно подколол его.

И все же Кортни провожал их с нескрываемой грустью. Пенрод Баллантайн был интересным человеком, с которым приятно иметь дело. Они с Башитом долго смотрели вслед небольшому каравану, пока тот не растворился в сумраке ночи.

Когда они ушли, Башит недовольно поморщился и сплюнул на землю.

– Они всегда ездят вместе, – проворчал он, – потому что оба отъявленные мерзавцы и распутники, которые ножом орудуют лучше, чем вилкой для мяса.

Райдер весело рассмеялся:

– Ты должен радоваться, что Якуб уехал, предоставив тебе прекрасную возможность почаще наведываться к Назире. – И показал прикладом винтовки через плечо.

– Да и вам не следует горевать, глядя им в спины, – ехидно ответил Башит. – Хотя, насколько я знаю, леопард уже побывал в козьем краале.

Райдер остановился и пристально посмотрел на Башита, стараясь разглядеть выражение его лица в слабом свете луны.

– Какой еще леопард и какие козы?

– Вчера утром Назира меняла простыни в спальнях дворца, и одну из них ей пришлось стирать в холодной воде.

Райдер сразу понял суть этого весьма туманного замечания. Обычно пятна отстирывают горячей водой за исключением крови. Кровь можно отстирать только в холодной.

Остаток пути до стен города они напряженно молчали. Райдер все еще не мог поверить в такое предательство и терялся в догадках, подъехав к фабрике и переступив порог своего дома. Разумеется, он давно знал о репутации Пенрода как заядлого бабника и сердцееда, но не мог и представить в качестве его жертвы скромную Ребекку Бенбрук – юную леди из прекрасной семьи, всегда отличавшуюся строгим воспитанием. Нет, не может этого быть! Его уважение к ней и те чувства, которые он испытывал в последнее время, предполагали определенные стандарты поведения. Следуя им, она в будущем могла бы украсить жизнь любого мужчины, претендующего на ее руку.

Башит и Назира давно славились своими невоздержанными языками, распространяя всяческие слухи и сплетни. Он не мог поверить, что они говорят правду. А потом вдруг вспомнил слова своего старшего брата Уайта, который много лет назад сделал весьма любопытное наблюдение: «Леди полковника и Кэти О’Грэди прежде всего женщины и при определенных обстоятельствах руководствуются не мозгами, а своими детородными органами». В то время Райдер весело посмеялся над его словами, а сейчас они заставили его серьезно задуматься.

Настроение улучшилось, только когда он побрился и выпил две большие чашки крепкого черного кофе, практически покончив со своими некогда огромными запасами. Но и после того, как привел себя в порядок и уселся за письменный стол, тревожные думы не давали покоя. Он долго не мог сосредоточиться – в голову лезли непотребные мысли и ужасные образы. Наконец он сделал последнюю запись в большом журнале в кожаном переплете, закрыл его и отправился на фабрику с традиционной утренней инспекцией.

Когда Райдер вошел в загон для животных, навстречу ему выбежала Сэффрон с обезьянкой Люси на плече. Крошечный детеныш вцепился в мамину шерсть на животе и жадно сосал грудь. А второго малыша Люси потеряла. Он заболел какой-то редкой болезнью, которую даже мудрый Али не смог вылечить. Сэффрон семенила рядом с Райдером, спеша поделиться с ним важной информацией, которую Али сообщил ей сегодня утром.

– Виктория успешно поправляется, – радостно сообщила она.

– Речь идет об этой малышке или о королеве Англии и императрице Индии? – пошутил Райдер.

– Что за глупый вопрос! – засмеялась Сэффрон. – Вы прекрасно знаете, о чем речь. Али говорит, что листья акации не подходят для нее. Мы приготовили ей лекарственное снадобье, а потом уложим спать. Этим лекарством он обычно лечит лошадей.

Райдер почувствовал, что его мрачное настроение немного улучшилось. Общение с Сэффрон всегда доставляло ему удовольствие, поскольку отвлекало от дурных мыслей.

– А почему ты не помогаешь Эмбер готовить зеленые лепешки? – спросил он, когда они подошли к последней клетке.

– Потому что моя сестра уже замучила меня своими придирками. Ее не было здесь почти две недели, а сегодня она появилась и сразу раскомандовалась, как какая-нибудь герцогиня.

Они шли между рядами суданских женщин, рубивших зеленые водоросли и складывавших их в большие деревянные емкости. Райдер ко всем обращался по имени, приветливо улыбался и задавал вопросы, свидетельствующие о неподдельном интересе к их жизни и работе. При этом женщины постарше хихикали в ответ и благодарно кивали, а молодые откровенно заигрывали с хозяином и не скрывали своих чувств. Он знал, что самый лучший способ завоевать расположение этих людей – показать им свою симпатию. Сэффрон принимала в этом непосредственное участие, поскольку испытывала к нему такие же чувства и готова была демонстрировать их в любую минуту. В этом городе, где люди одичали от голода и страха, хорошее настроение давно стало большой редкостью. Единственным спасением для них были эти лепешки из водорослей, без которых их ждала медленная мучительная смерть.

Райдер едва сдерживал желание поскорее добраться до внутреннего помещения, над которым поднимался сизый дым от костров с котлами. Когда наконец они вошли туда, он сразу увидел Ребекку, которая вместе с Эмбер и пятью другими суданскими женщинами взвешивала и упаковывала готовые брикеты в большие корзины. Позже эти продукты скрупулезно распределят между наиболее нуждающимися жителями города. А определить таковых было не так-то просто, поскольку голодали практически все. Когда Сэффрон позвала их, Ребекка следила за шкалой весов, а Эмбер аккуратно записывала показания в тетрадь.

– Райдер, это наш лучший день! – гордо заявила Эмбер. – Мы уже приготовили сто тридцать восемь фунтов еды.

– Прекрасно, вы проделали огромную работу, – ответил тот и повернулся к Ребекке. Она была в длинной юбке и соломенной шляпе с широкими полями, закрывавшими ее лицо от палящих лучей солнца. – Мисс Бенбрук, как вы себя чувствуете? – спросил он, отметив ее заметную худобу. Глядя на тонкую талию, он подумал, что мог бы обхватить ее пальцами, и вздрогнул при этой мысли, неуверенно переступив с ноги на ногу.

Она улыбнулась впервые за время, прошедшее с их свидания, но в этой улыбке уже не было прежнего тепла. Девушка показалась ему подавленной и удрученной.

– Благодарю вас, мистер Кортни, – с подчеркнутой вежливостью ответила Ребекка. – Мне немного нездоровилось, но сейчас я полностью поправилась.

Они обменялись приличествующими в таких случаях любезностями, но тут в разговор вмешалась Сэффрон, пытаясь завладеть вниманием Райдера.

– Если вы не против, мы вернемся к работе, – сдержанно произнесла Ребекка. – Эмбер, сейчас мы взвесим готовую продукцию, и можешь отнести ее под навес. А ты, Сэффрон, просто убиваешь Люси и малышку своей неуемной любовью. Посади ее обратно в клетку и приходи сюда. Нам потребуется твоя помощь.

Сэффрон недовольно насупилась, но все же пошла выполнять приказ старшей сестры, оставив Райдера и Ребекку наедине.

– Вы в арабской одежде, – заметила девушка. – Это странно, не правда ли?

– Ничего странного, – сухо ответил Райдер. – Я всегда надеваю ее, отправляясь в пустыню. В ней не так жарко и к тому же удобно ехать верхом. Кроме того, так одеваются мои люди и я похожу не на чужеземца, а на одного из них.

– Правда? – удивилась Ребекка. – А я думала, что вы с Башитом вырядились, чтобы уйти в пустыню за верблюдами для капитана Баллантайна и Якуба.

– Кто сказал вам об этом?

– Догадайтесь.

– Назира – страшная болтушка. Полагаю, вам не следует принимать на веру все, что она говорит.

– У вас сложилось о ней весьма превратное представление, мистер Кортни, – ответила Ребекка. – А я уже давно обнаружила, что ее информация в высшей степени достоверна и надежна.

«Если бы она только знала о последнем открытии Назиры», – подумал он, но Ребекка прервала его мысли:

– Скажите, пожалуйста, сэр, капитан Баллантайн благополучно выехал из города?

Это был прямой вопрос, ответ на который она, несомненно, уже знала. Райдер долго обдумывал, что сказать. Ему вдруг пришла в голову мысль, что отъезд Пенрода предоставил ему свободу действий, но, с другой стороны, хочет ли он подбирать брошенную этим красавцем-солдатом игрушку?

– Почему вы молчите? – удивилась Ребекка. – Меня это мало беспокоит, но Назира волнуется по поводу Якуба. Вы же знаете, что это ее лучший друг.

Райдер усмехнулся столь деликатному определению их отношений. Неужели Ребекка и о своем капитане думает как о лучшем друге?

– Сомневаюсь, что мы вправе обсуждать военные тайны, которые непосредственно касаются безопасности города, – уклончиво ответил он.

– Ах, оставьте, мистер Кортни, – улыбнулась Ребекка. – Я же не шпионка Махди. Если вы мне не скажете, я спрошу у отца. Просто надеялась, что вы избавите меня от такой необходимости.

– Ладно, не вижу причины, по которой должен скрывать от вас эту информацию, – согласился он. – Капитан Баллантайн вышел из города вскоре после полуночи. Они с Якубом отправились на север и, по всей вероятности, переправятся через Голубой Нил сегодня ночью. А потом присоединятся к армии махдистов, которая направляется по берегу на север до Абу-Хамеда.

Ребекка побледнела:

– Они собираются идти туда вместе с дервишами? Но это же безумие!

– У них это называется «спрятаться на виду у всех». Думаю, они попытаются скрыться под маской купцов, – успокоил он. – Вам не следует волноваться, капитан Баллантайн славится своим умением маскироваться под местных жителей. Он меняет обличье, как опытный хамелеон. – Райдер подумал, что она может счесть эти слова предупреждением, если, конечно, захочет.

– О нет, я вовсе не волнуюсь, капитан! – невольно оговорилась Ребекка, чем выдала себя с головой. Ложь была слишком очевидной. Райдер видел, что она готова разрыдаться в любую минуту.

Теперь он больше не сомневался, что Назира права и Баллантайн действительно навещал ее той ночью. Ну и что из этого? Ребекка никогда не принадлежала ему, и он, в свою очередь, никогда по-настоящему не любил ее. Особенно сейчас, когда она уподобилась испорченному плоду. Эти мысли не напугали его. Нужно быть предельно искренним и не тешиться пустыми надеждами. Любит ли он ее? Впрочем, не стоит решать этот важный вопрос в неподходящем месте и в неподходящее время.

– Не буду мешать вашей работе, мисс Бенбрук, – пробормотал Райдер и повернулся, чтобы уйти. – Эмбер! – удивленно воскликнул он, увидев перед собой девочку.

Они так увлеклись беседой, что не заметили ее возвращения.

– И давно ты нас подслушиваешь? – строго спросила Ребекка.

– А что, дервиши действительно могут поймать Пенрода? – вместо ответа осведомилась озадаченная Эмбер.

– Конечно же нет, – успокоила сестра. – Что за глупый вопрос! – Однако обе они едва сдерживались, чтобы не зарыдать от отчаяния. – В любом случае ты не должна подслушивать чужие разговоры и уж тем более называть капитана Баллантайна Пенродом. А сейчас иди сюда и помоги мне наполнить этот чан.

Но Эмбер выбежала из помещения и помчалась к консульскому дворцу.

«Бедный ребенок», – подумал Райдер, вдруг осознав, что в будущем их ожидают нелегкие дни.

По утрам, когда колокола на старой католической миссии извещали об окончании комендантского часа, женщины со всех концов города покидали свои руины, хижины и халупы и устремлялись к воротам арсенала за ежедневной порцией зерна. К тому моменту, когда отворялись ворота, там собиралась многотысячная очередь, хвост которой тянулся до самого порта. Это было живое олицетворение нищеты. Почти все они страдали от голода и болезней, а многие с трудом держались на ногах. Женщины стояли босиком, измученные и истощенные, а их маленькие дети плакали и дергали матерей за подолы юбок. И все сжимали в руках зерновые карточки, выданные секретариатом генерала Гордона.

У ворот арсенала дежурил египетский капитан с двадцатью вооруженными солдатами. Мешки с дуррой вытаскивали из склада по одному, и горожанам не разрешали входить на территорию арсенала. Генерал Гордон не хотел, чтобы жители видели, сколь ничтожно количество продовольственных запасов.

Когда к воротам подходила очередная женщина, сержант внимательно проверял карточку и, убедившись в ее подлинности, ставил дату и подпись. Дневной рацион для каждой семьи отмерялся деревянным ковшом и ссыпался в принесенную емкость. А неподалеку стояли два вооруженных дубинами солдата, которые прекращали часто возникающие споры и беспорядки.

Этим утром к воротам арсенала выстроились шеренгой еще двадцать вооруженных солдат. Женщины по горькому опыту знали, что это значит, и зашумели, размахивая руками и показывая в сторону склада. Дети тоже заволновались, чувствуя нарастающее возбуждение.

Когда генерал Гордон шел по улице в сторону арсенала, люди выкрикивали в его адрес проклятия и поднимали на руки детей, демонстрируя ему их исхудавшие тела и посиневшие лица – живые скелеты с растрепанными и грязными волосами.

Гордон игнорировал оскорбительные выкрики в свой адрес и проклятия несчастных матерей. Спокойно приблизившись к воротам, он встал во главе вооруженного отряда и приказал капитану начинать раздачу зерна. Молодой офицер развернул лист бумаги, отпечатанный в консульском дворце, и громко прочел: «Я, генерал Чарльз Джордж Гордон, властью, наделенной мне хедивом Египта и правительством провинции Кордофан и города Хартум, настоящим извещаю, что отныне ежедневный рацион продовольствия, предназначенный для жителей города Хартум, сокращен до тридцати децилитров на человека».

Дальше капитан читать уже не мог, поскольку его голос мгновенно заглушили громкие выкрики протеста и женский плач. Толпа людей колыхалась, словно огромная черная медуза. Женщины размахивали кулаками, осыпая проклятиями Гордона и всех военных.

Генерал отдал приказ, и солдаты опустили винтовки с прикрепленными к ним штыками, чтобы остановить надвигающуюся возмущенную толпу женщин, а те стучали кулаками по металлической ограде, плевали в солдат и дико визжали. Египетский капитан вынул из ножен меч и закричал:

– Назад! Всем отойти назад!

Но это еще больше распалило протестующих.

– Вы хотите заморить нас голодом! – орали они. – Мы откроем ваши склады и заберем зерно! Если хедив и Гордон-паша не могут накормить наших детей, мы отдадим себя на милость Махди!

Женщины в первых рядах разбушевавшейся толпы хватались голыми руками за острые лезвия штыков и теснили солдат, не обращая внимания на окровавленные пальцы.

Гордон отдал еще один приказ молодому капитану, тот повернулся к солдатам и взмахнул рукой. Послышались щелчки затворов.

– Рота, внимание, приготовиться! – (Солдаты, глядя на толпу, стали целиться поверх голов возмущенных женщин.) – Огонь!

Раздался оглушительный залп, и пули просвистели над беснующейся толпой. Не успел развеяться пороховой дым, как испуганные женщины попятились назад.

– Заряжай! – последовала новая команда, и толпа отступила, угрюмо глядя на стволы винтовок.

Но в этот момент послышалось громкое улюлюканье, и люди снова заволновались.

– Откройте ворота зернового склада! – кричали несчастные. – Отдайте нам полный рацион!

– Накормите нас! – подхватили в другом конце очереди, но солдаты даже не шевельнулись.

В момент наивысшего напряжения одна из женщин подняла половинку кирпича возле разрушенной стены и швырнула его в шеренгу. Это не причинило никакого вреда, но спровоцировало других женщин, которые бросились к стене и осыпали солдат градом кирпичей. Толпа мгновенно преобразилась, превратив людей в озверевшее стадо диких животных, с отчаянием обреченных все крушившее на своем пути.

В солдат летели камни и обломки. Больше всех досталось молодому капитану – он охнул, выронил меч и опустился на землю, закрыв лицо руками. Потом вместе с кровью выплюнул выбитый зуб. Женщины бросились к воротам, пытаясь захватить только что доставленный из склада мешок с зерном.

Генерал Гордон занял место раненого капитана и грозно сверкнул голубыми глазами. Женщины хорошо знали этот блеск.

– Глаза дьявола! – закричала одна из них. – Шайтан! Убейте его!

– Дайте хлеба нашим детям! – орали другие. – Дайте нам поесть!

Снова полетели кирпичи и камни, и на землю рухнул еще один солдат.

– Целься! – прогремел громкий голос Гордона. – Залпом! Огонь!

Пули врезались в толпу, поразив первый ряд. Женщины упали на землю, корчась в пыли, словно свиньи в загоне. А оставшиеся стоять на мгновение оцепенели и попятились, но на них напирали сзади, не давая отступить.

– Штыки к бою! – приказал Гордон. – Вперед!

Солдаты нерешительно двинулись на толпу с винтовками наперевес и пристегнутыми штыками, на которых играли яркие лучи солнца. Толпа дрогнула и стала медленно отступать, рассыпаясь на мелкие группы. Женщины побросали на землю камни и кирпичи, затем свою посуду и кинулись врассыпную по узким улочкам города.

Гордон остановил солдат и приказал им вернуться в здание арсенала. Как только они закрыли за собой ворота, из руин и углов близлежащих домов появились уцелевшие женщины, пытаясь найти среди погибших и раненых своих близких и знакомых. Сначала они были до смерти напуганы решительными действиями солдат, но потом заметно осмелели, а одна снова схватила лежавший на земле камень и с силой швырнула его в металлические прутья ворот.

– Солдаты откормлены, как свиньи, а когда мы потребовали еды для наших детей, стали стрелять в нас, как в бездомных собак! – Это была высокая костлявая старуха в черной одежде, похожая на злобную ведьму. Она остановилась перед воротами, воздела костлявые руки и посмотрела на небо. – Призываю Аллаха покарать этих мерзавцев, наслать на них холеру и чуму. Пусть они едят трупы грязных жаб и стервятников! – Ее голос сорвался на душераздирающий крик, а другие женщины столпились вокруг нее и принялись улюлюкать так, что слюна изо рта летела. – Франки тоже жируют! – неистовствовала женщина в черном. – Обжираются, как короли в своих дворцах.

– Фабрика неверного аль-Сахави заполнена жирными животными, а его склады забиты мешками с зерном.

– Дайте еды для наших детей!

– Шайтан обучил аль-Сахави злому колдовству! Он делает манну из травы, колючек и зеленых водорослей и кормит этой едой своих людей!

– Разрушим осиное гнездо шайтана!

– Мы – дети Аллаха. Почему неверные жируют и набивают животы, а наши дети должны голодать и умирать?

Толпа замешкалась в неуверенности, и женщина в черном решила подать пример. Она выскочила на улицу, ведущую к госпиталю, а оттуда – к фабрике Райдера Кортни, и закричала:

– Идите за мной! Я покажу вам, где можно найти еду.

И пустилась в дикий пляс, громко улюлюкая и кривляясь как сумасшедшая. Толпа, словно завороженная, последовала за ней, заполняя узкую улочку громкими воплями. Мужчины, услышав шум, выходили из разрушенных домов и трущоб, удивленно тараща глаза. Вскоре громкие завывания подействовали и на них – наиболее смелые вооружились чем попало и двинулись за танцующей и визжащей процессией, воинственно крича и распевая песни своих племен.

* * *

Райдер и Джок Маккрамп были в мастерской. После нескольких неудачных попыток отремонтировать паровой двигатель они уже в третий раз за последние месяцы демонтировали его, чтобы в мастерской проверить систему паровых труб. Но попутно обнаружили ряд других повреждений и сейчас в поте лица трудились над их устранением. При этом Джок заменил некоторые детали, а одну из них сделал сам из цельного куска металла. Это был великолепный образец умения, ловкости и терпения. После долгих часов работы им в конце концов удалось привести двигатель в рабочее состояние, и они собирались еще раз проверить его в действии, а потом отвезти в порт и установить на пароходе.

– Ну что ж, шкипер, думаю, что сейчас все будет в полном порядке. – Джок выпрямился, вытирая пот со лба грязными по локти руками и приглаживая на своей лысой голове несколько чудом уцелевших волосков. – Надеюсь, на сей раз старенький «Ибис» вывезет нас из этой Богом забытой чертовой дыры. А в Асуане есть небольшой магазинчик, которым владеет моя давняя знакомая из Глазго. И в нем продается самый настоящий хлеб с острова Ислэй. Жду не дождусь, когда снова отведаю эту вкуснятину, этот настоящий нектар Всемогущего, и в этих словах, заметь, нет никакого богохульства.

– Я куплю тебе целый мешок, – пообещал Райдер.

– И все остальное, – не преминул напомнить Джок. – Ты не платил мне весь прошлый год.

Райдер хотел было оспорить сие несправедливое обвинение, но в этот момент услышал громкий топот и пронзительный крик Сэффрон:

– Райдер! Скорее сюда!

Он подошел к двери и выглянул наружу.

– Что стряслось, Сэффи?

Она бежала к нему, приподняв обеими руками подол длинной юбки, с раскрасневшимся от волнения лицом. Соломенная шляпа болталась за спиной на синей тесемке.

– Творится что-то ужасное! Ребекка послала меня за вами! Живее! – Она схватила его за руку, и они побежали к цеху, где готовили лепешки. – Вы слышите? – Сэффрон остановилась и подняла руку. – Вот сейчас, слышите?

Райдер уловил глухой шум, похожий на тихое бормотание, словно завывание ветра в ветках деревьев или шум водопада.

– А что это?

– Наши женщины сказали, что перед фабрикой собралось множество людей, которые пришли сюда от арсенала. Они возмущены уменьшением дневного рациона и требуют восстановить прежнюю норму. Похоже, нас ждут большие проблемы. Наши женщины до смерти напуганы и прекратили работу.

– Беги туда и уведи Ребекку и Эмбер.

– Эмбер там нет. Она сидит во дворце и страдает из-за того, что капитан Баллантайн уехал. Она не выходит на работу с тех пор, как он оставил город.

– Хорошо, значит, твоя сестра в безопасности. Пусть женщины уходят домой. Позови Ребекку, Назиру и всех остальных, кто захочет остаться в блокгаузе. Ты знаешь, как закрыть ставни и запереть дверь на засов. И где хранятся винтовки. Вооружитесь и ждите меня.

– А вы куда?

– Позову мужчин. Все, довольно вопросов. Беги!

Именно на такой случай Райдер хорошо укрепил свое предприятие. Стены были достаточно высокими, чтобы остановить любую толпу, а верхние окна служили прекрасными амбразурами. Он с самого начала задумал это хозяйство как систему связанных друг с другом дворов и помещений, каждое из которых можно эффективно оборонять. Когда толпа ворвется в одно из них, можно будет отступить на следующую позицию. А в самом центре территории находится его кабинет и жилая комната, она же казначейство и арсенал. Все окна и двери в помещениях наглухо закрываются тяжелыми металлическими ставнями, а в стенах предусмотрены специальные проемы для стрельбы из винтовок. Более того, он приказал обмазать тростниковые крыши речной глиной, чтобы они не загорелись во время нападения.

Первой линией обороны являлась внешняя стена, окружавшая предприятие по всему периметру и имевшая передние и задние ворота. Райдер послал Джока с тремя охранниками, чтобы те укрепили и охраняли задние ворота, а сам с Башитом и пятью наиболее преданными ему людьми отправился к центральному входу, ведущему на узкую улочку. Он был укреплен толстыми бревнами и мощными засовами, причем Райдер давно позаботился, чтобы все болты крепко затянули, а засовы смазали. Рядом с главными воротами в стене имелась узкая дверь, в которую мог протиснуться лишь один человек. Райдер осторожно вышел наружу через эту дверь и осмотрел улицу. Несколько женщин с его кухни спешно покидали фабрику. Вскоре последняя из них исчезла за углом.

Райдер ждал, поигрывая большой деревянной дубинкой. Ружье в таких случаях не только бесполезно, но и чрезвычайно опасно. Выстрел из винтовки в толпу может спровоцировать ее на безумные действия, а у него даже не будет времени перезарядить оружие. Можно убить одного человека, но остальные потом растерзают стрелявшего. Он оперся на дубинку и напряженно вгляделся в дальний конец улицы. Шум толпы медленно приближался, становясь все громче и громче. Райдер хорошо знал, что означают истеричные крики обезумевших женщин: они стегали себя и своих близких, возбуждая тем самым невыносимую злобу.

Он стоял в гордом одиночестве у ворот своего предприятия, а шум нарастал, как весенний ливень, неудержимый поток реки в весеннее половодье. И вдруг толпа замерла, увидев перед собой одинокого человека, стоявшего у ворот фабрики. Шум стал медленно затихать, и вскоре повисла мертвая тишина. Многие знали этого человека, а его репутация была вне подозрений.

«Черт меня побери, если я не повлияю на них так же, как обычно действует на толпу генерал Гордон», – подумал Райдер. Китаец Гордон славился своим магическим воздействием на людей и мог без единого выстрела покорить даже самые враждебные племена туземцев. Поговаривали, будто его таинственная сила заключалась в необыкновенном хладнокровии, силе воли и стальном блеске голубых глаз.

Райдер выпрямился и посмотрел на возбужденную толпу с такой уверенностью, на какую только был способен. Он знал, что местные жители считают светлые глаза признаком дьявола. Толпа замерла и молча уставилась на него. Малейшее движение или слово могло направить ее в ту или иную сторону.

Он медленно двинулся к людям, чеканя шаг и грозно похлопывая дубинкой по ладони. Толпа попятилась, отступая перед ним. Кто-то даже оглянулся, словно готовя путь к бегству, а за ним последовали бы и остальные.

И вдруг от толпы отделилась высокая изможденная женщина в черном. Она, словно мифическая гарпия, злая фурия, злобно вращала глазами и, пританцовывая огромными босыми ногами по пыльной земле, стала медленно приближаться к нему, что-то выкрикивая, запрокинув голову с растрепанными черными волосами.

Толпа позади нее снова заорала и двинулась следом. Райдер театральным жестом поднял вверх левую руку, зная, что именно этот взмах и стальной блеск в глазах могут определить исход безумного противостояния.

– Стойте! – громко крикнул он. – Я дам вам все, что хотите.

Но голос его потонул в яростном визге черной гарпии.

– Мы сами возьмем все, что нужно, и убьем каждого, кто встанет на нашем пути!

Райдер, направив на нее дубинку, скорчил жуткую гримасу, долженствующую, по его мнению, олицетворять маску дьявола. Гарпия в черном споткнулась, словно наткнувшись на невидимую стену, однако быстро пришла в себя и снова направилась вперед в жутком магическом танце. Теперь он видел ее глаза и понял, что это взгляд сумасшедшего, который так далеко зашел в своем безумии, что утратил нормальные человеческие реакции.

И тем не менее Райдер не двинулся с места, пока она не приблизилась к нему вплотную. Тогда он сделал выпад и сильно ткнул ее дубиной чуть ниже ребер. Люди, жившие на берегах этой великой реки, страдали от малярии и отличались редкой худобой. Их внутренние органы, пораженные болезнью, не выдерживали резких ударов. Они могли либо умереть от их разрыва, либо рухнуть без сознания. Гарпия в черном действительно упала, но толпа продолжала надвигаться и вскоре остановилась над бездыханным телом женщины. Какой-то мужчина в первом ряду размахнулся и бросил в Райдера свой широкий меч. Тот пролетел мимо и врезался в массивные деревянные ворота, которые Башит предусмотрительно закрыл за Райдером. Вероятно, они услышали грозный шум толпы и пришли на выручку хозяину.

– Мы будем пропускать их через узкую дверь по одному, – предложил Башит, – и отрубать головы.

– Нет, их слишком много, – возразил Райдер. – Я выйду к ним и постараюсь как-то образумить.

– Вы не сможете образумить свору взбесившихся собак.

Кто-то настойчиво дергал его за полу сюртука, и Райдер раздраженно отмахнулся, но, повернувшись, в изумлении застыл.

– Я же велел тебе оставаться в блокгаузе! – сердито воскликнул он.

– Я принесла вам вот это, – сказала Сэффрон и протянула ему ремень с кобурой, из которого торчали рукоятка револьвера и ряд латунных патронов в кожаных петлях.

– Молодец! – похвалил он. – А теперь возвращайся в блокгауз и жди меня там. – И повернулся к Башиту, даже не дав себе труда убедиться, выполнила ли она его указание. – Принеси из мастерской длинную лестницу.

Они приставили лестницу к внешней стене, и Райдер взобрался наверх, чтобы обратиться к обезумевшей толпе. Улица была заполнена возмущенными людьми. Он отыскал глазами гарпию в черной одежде. Та уже стояла на ногах и, согнувшись в три погибели, выла от боли. Ее пронзительный голос звучал с прежним надрывом. Сквозь завывания он разобрал призыв собирать у ближних домов все, что может гореть. Вскоре люди потащили к воротам бревна, доски, сухие пальмовые ветки, обломки старой мебели и прочий мусор, который складывали под деревянными воротами фабрики.

– Послушайте меня, граждане Хартума! – обратился он к ним на арабском. – Да пребудет с вами спокойствие и мудрость Аллаха. За этой стеной нет ничего, что я не отдал бы вам по доброй воле.

Они растерянно смотрели на человека, балансировавшего на высокой стене.

– Это сподручный шайтана! – завопила гарпия. – Неверный! Посмотрите на этого пожирателя свинины! Он варит дьявольское зелье! – И вновь пустилась в шаманский танец, подталкивая толпу к решительным действиям. Люди загудели и стали швырять в него камни и палки, которые отскакивали от спины и падали на пыльную землю.

– То, что вы называете дьявольским зельем, на самом деле лепешки из водорослей и тростника. Если вы накормите ими своих детей, они быстро поправятся и наберутся сил.

– Он лжет! – надрывалась гарпия. – Эту бесстыдную ложь сам дьявол вложил в его уста! Мы знаем, что сами вы едите дурру и мясо, а не эту траву. У вас много хлеба и мяса. Отдайте все нам! Отдайте своих животных! Отдайте дурру, которая хранится на ваших складах.

– Нет у меня никакой дурры!

– Он лжет! – бесновалась гарпия. – Принесите огонь! Сейчас мы выкурим его из этого дьявольского гнезда святотатства и богохульства!

– Стойте! – закричал Райдер. – Послушайте меня!

Но его голос потонул в реве толпы. Какая-то женщина уже бежала по пыльной улице с факелом в руке. Грязные тряпки, вымоченные в масле и привязанные к концу длинного шеста, плохо горели, оставляя за собой длинный шлейф едкого дыма. Она вручила факел одному из мужчин, и тот направился с ним к воротам к большой куче сложенного там мусора и деревянных обломков. Мужчина бросил факел на вершину этой свалки, но он скатился вниз, оставляя за собой язычки пламени. Высушенный тропическим воздухом хлам быстро загорелся, и пламя поднималось все выше и выше, поджигая ворота, тоже иссушенные палящим солнцем за много лет. Райдер часто красил их со своими рабочими, чтобы они не потрескались от жары, и вот сейчас ворота вспыхнули, выбрасывая высоко вверх яркие языки пламени. Райдер хотел было поставить шеренгу людей во главе с Башитом, чтобы ведрами с водой загасить пламя, пока оно не повредило ворота, но понял, что не имеет для этого ни людей, ни ведер, да и река отсюда слишком далеко. А пламя уже поднялось выше каменной стены и так раскалило воздух, что он был вынужден спешно покинуть верхнюю ступеньку лестницы.

– Башит, мы можем отразить нападение, но мне претит стрелять в людей. Я не хочу никого убивать.

– А меня больше беспокоит собственная жизнь, эфенди, – откровенно признался тот. – Не желаю быть растерзанным этой безумной толпой. Это же звери, самые настоящие дикие животные.

– Они обезумели от голода. Именно голод привел их сюда.

– Может, послать кого-нибудь с запиской к Гордону, чтобы он направил роту солдат? – с надеждой предложил Башит.

– Гордон-паша не относится к числу наших друзей, – усмехнулся Райдер. – Он ценит нас только за дурру и верблюдов. Да и нельзя покинуть территорию фабрики незамеченным. Эта безумная толпа просто разорвет на части. Боюсь, нам придется спасаться без помощи генерала Гордона.

– И как мы это сделаем? – поинтересовался Башит.

– Вернемся в основное здание! Задние ворота им спалить не удастся, поскольку туда доходит пожарный шланг! – Райдер повысил голос, чтобы перекричать шум неистовствующей за стеной толпы и треск горящего дерева. – За мной! – Краска на внутренней стороне створов вздулась и вспыхнула, как сухая трава.

Он побежал к внутренним воротам, распорядился приготовить водяной насос и пожарный шланг и неохотно раздал карабины «мартини-генри» всем, кто умел обращаться с оружием. Помимо Ребекки и Джока, это были еще пять человек, включая Башита. Как правило, арабы не проявляли интереса к огнестрельному оружию и мало доверяли ему. Самым умелым стрелком была Ребекка. Райдер оставил ее и Джока в блокгаузе, чтобы они защищали основное здание фабрики.

Поднявшись на оборонительную стену, он увидел, что ворота объяты пламенем. И через несколько минут их обломки рухнули на пыльную землю, вздымая в воздух яркие искры и клубы черного дыма. Толпа с дикими воплями хлынула в образовавшийся проем и на мгновение застыла, оказавшись на незнакомой территории. Какая-то женщина споткнулась о кусок бревна и упала. Ее черное платье мгновенно вспыхнуло, и через несколько минут она неподвижно застыла на земле. Никто в толпе не обратил на нее внимания. Людей не остановил даже удушающий запах обгорелой человеческой плоти. Они растерянно оглядывались, не зная, что делать дальше.

Но, увидев несколько голов поверх крепостной стены, толпа набросилась на внутренние ворота, как свора диких псов. Райдер подпустил их на некоторое расстояние и выстрелил в землю. Пуля врезалась в грунт, подняв фонтан пыли, и рикошетом просвистела над их головами. Толпа остановилась в растерянности, а некоторые потихоньку попятились.

– Не подходите! – предупредил Райдер. – Я убью каждого, кто приблизится к воротам!

Но когда толпа, казалось, осмыслила трагизм происходящего, вперед снова выскочила гарпия в черной одежде и забилась в истерическом танце, размахивая длинным хлыстом из конского хвоста. Она изрыгала проклятия в адрес стоявших на стене людей и подстрекала толпу к более решительным действиям.

– Ты глупая, выжившая из ума старуха, – проворчал Райдер, с трудом подавляя отчаяние. – Не вынуждай меня покончить с тобой раз и навсегда. – Он выстрелил ей под ноги, и, когда пуля врезалась в землю, подняв сноп пыли, женщина высоко подпрыгнула, взметнув в воздух подол своего черного платья, будто древняя ворона, тщетно пытающаяся взлететь.

Толпа снова завыла, а старуха, размахивая руками, бросилась к воротам. Райдер еще раз прицелился ей под ноги и выстрелил. Та снова подпрыгнула, но толпа уже не остановилась, понимая, что он не станет стрелять по людям. Мужчины громко хохотали, имитируя смешные прыжки старухи.

– Стоп! – побормотал Райдер. – Остановись, старая сучка!

Он сделал еще один выстрел, но толпа не реагировала, покорно следуя по стопам этой ведьмы и совершенно утратив чувство страха. Самые активные уже подошли к воротам и колотили по ним кулаками и палками.

– Дерева! – громко командовала гарпия. – Побольше дерева!

Они бросились исполнять ее приказ, и вскоре перед воротами выросла куча мусора и деревянных обломков.

– Качайте воду! – закричал Райдер, и двое мужчин схватились за водокачку.

Пустой рукав шланга задергался от внутреннего напряжения, набух, а из брандспойта вырвалась мощная струя. Стоявшие на верху стены два человека направили ее на кучу обломков, и та мгновенно рассыпалась, как карточный домик.

– Цельтесь в нее! – приказал Райдер, показывая на старуху.

Вода ударила ее в грудь и отбросила на несколько шагов. Женщина упала на землю острыми лопатками и покатилась по пыли, а струя преследовала ее, сбивая с ног каждый раз, когда она пыталась подняться. Райдер направил брандспойт на группу мужчин у ворот, и те тоже рухнули под напором воды. После этого нападавшие стали искать другие бреши в крепостной стене, и через несколько минут до Райдера донеслись глухие удары в районе мастерских.

– Они пробивают дверь склада слоновой кости, – догадался Башит. – Мы должны остановить их.

– Разве десять человек могут остановить тысячу разъяренных людей?

– Но там же большое количество слоновой кости и шкур! – воскликнул Башит, который отвечал за эту часть собственности Райдера и ужаснулся при мысли, что они могут ее потерять.

– Я бы предпочел лишиться слоновьих бивней, чем собственных зубов, – спокойно заметил Райдер. – Они же не смогут съесть шкуры животных и, возможно, оставят нас в покое, если не обнаружат там дурры.

Он и сам знал, что это тщетная надежда. Вскоре мужчины вернулись, волоча за собой огромные бивни и связки высушенных на солнце шкур, и свалили их кучей у подножия стены, чтобы добраться до ее верха. Слоновьи бивни были намного тяжелее и крепче того хлама, который они использовали в первый раз. Райдер приказал направить на них струю воды, но это не помогло. Тогда они попытались сбросить рвущихся вверх мужчин, но и это не принесло желаемого результата. Едва один из них падал на землю, как его место тут же занимали трое других. Они громоздили баррикаду, пока она не выросла до края стены. После этого собрались во внешнем дворике и стали обсуждать план действий, окружив пританцовывавшую гарпию.

– Ее надо вывести из строя, – пробормотал Башит, – а еще лучше – прострелить дурную голову, пока еще не поздно. – Он поднял ствол карабина и направил его на возбужденную фурию.

– Если стрелять будешь ты, она может чувствовать себя в полной безопасности, – съязвил Райдер.

Он потратил немало времени, обучая Башита стрельбе из винтовки, но тот так и не сумел овладеть этим оружием. Башит обиженно насупился, но карабин опустил.

– Видите? Старая ведьма выбирает самых крепких мужчин для штурма нашей стены.

Райдер был прав. Ведьма на удивление быстро пришла в себя и теперь формировала передовой отряд для нападения на фабрику. Она вытаскивала из толпы самых сильных мужчин, тыча в них своей плетью из конского хвоста, и в конце концов собрала человек сорок, которым предстояло решить судьбу защитников фабрики. Многие из нападавших были вооружены широкими мечами и топорами.

Воодушевленные черной гарпией, женщины снова стали пританцовывать и завывать, что еще больше возбуждало орущую толпу. Избранный отряд бросился на штурм стены с обнаженными клинками и топорами. Мощная струя воды сбивала с ног, но остальные поддерживали их, не давая упасть.

– Надо стрелять, эфенди, – взмолился Башит. – Сейчас они так близко, что даже я не промахнусь.

– Никаких сомнений, – усмехнулся Райдер. – Но все же не стоит открывать пальбу. Если мы убьем хотя бы одного человека, эта безумная толпа сметет нас и начнется массовая резня. – Он думал о женщинах, оставшихся в блокгаузе. Остальное его мало интересовало.

А штурмовой отряд продолжал карабкаться на стену, не обращая внимания на сильную струю воды. Те, кому удавалось добраться до края, получали удар дубинкой по голове и падали вниз. У Райдера и его людей было огромное преимущество высоты, которым они не преминули воспользоваться, не позволяя врагам применить широкие арабские мечи. Но внизу их ожидало не менее жестокое наказание. Черная фурия хлестала по лицу тех, кто спрыгнул на землю, собираясь оставить бесплодные попытки одолеть стену. Осыпая отступников проклятиями, она вновь и вновь посылала их на штурм неприступной крепости.

– Они сдаются, – воодушевился Башит. – Теряют силу напора.

– Надеюсь, Аллах слышит твои слова, – сказал Райдер, обрушивая сильный удар на голову появившегося на стене мужчины.

Тот рухнул на землю и не поднялся, даже когда черная гарпия стала хлестать его плетью по лицу.

В этот момент сквозь плотную толпу женщин к стене пробился темнокожий гигант со сверкающим мечом. Его огромная голова была наголо выбрита и блестела на солнце от мелких капель пота, а кожа напоминала добытый из-под земли антрацит. Это был нубиец с толстыми негритянскими губами, широким носом и большими черными глазами. Он был голым по пояс и демонстрировал недюжинную физическую силу. Его мощные руки походили на огромных питонов, переваривающих только что проглоченную пищу.

– Я знаю этого человека, – сказал Башит. – Это знаменитый борец из Донголы по прозвищу Костолом. Он очень силен и опасен.

Нубиец стал быстро взбираться по куче мусора, а Райдер бросился ему навстречу, опасаясь, что остальные могут испугаться и убежать. Острый конец его деревянной дубинки вонзился в грудь черного великана и на какое-то время лишил его равновесия, но ненадолго. К счастью, рядом с Райдером оказался Башит, и они вместе обрушились на него. Черный великан не выдержал и рухнул вниз, сбивая на землю пятерых следовавших за ним мужчин.

Нубиец упал на спину, как подпиленный огромный дуб, и широко раскинул руки. Какое-то время он лежал неподвижно, собираясь с силами, пока ему на грудь не вскочила черная гарпия, охаживая кнутом по лицу. Он тряхнул головой, открыл глаза и сел, вытянув длинные ноги. Потом поднял голову и, увидев над собой ухмыляющиеся лица Башита и Райдера, дико заорал. Вскочив на ноги, нубиец выхватил широкий арабский меч и ринулся на штурм крепости.

– Матерь Божья! – невольно вырвалось у Райдера. – Ты только посмотри на него!

Едва над стеной показалась блестящая голова нубийца, Райдер обрушил на него мощный удар дубинки, но тот успел взмахнуть острым мечом и разрубил ее на две части, причем у Райдера остался лишь короткий обрубок. Недолго думая, тот размахнулся и с силой бросил его в лицо яростному великану. Обрубок пришелся прямо в середину мощного лба, нубиец охнул, издал душераздирающий крик и вскочил на стену.

– Назад в блокгауз! – закричал Райдер, с трудом отбивая удары широкого меча.

И вдруг осознал, что остался один. Не дожидаясь указаний, люди бросились врассыпную и скрылись в помещениях фабрики. Райдер тоже спустился, скинул лестницу на землю и помчался к блокгаузу, слыша за собой топот ног нубийца и свист меча рядом с затылком.

– Скорее, Райдер! Он догоняет! – в ужасе завизжала Сэффрон. – Стреляйте в него! Я же дала вам револьвер! Почему вы не стреляете?

В теории это был хороший совет и вполне уместный, но на практике, увы, неосуществимый. Если бы Райдер остановился хотя бы на секунду и стал возиться с кобурой, то нубиец рассек бы его на две части. Он собрал все силы и рванул вперед, быстро догоняя Башита и других арабов.

– Живее, Райдер, живее! – кричала Сэффрон.

Райдер отчетливо слышал позади себя тяжелое дыхание черного гиганта. А Башит и другие люди уже исчезли за тяжелой дверью блокгауза.

Ребекка стояла в проеме широко распахнутой двери. Увидев, что Райдер уже близко, она подняла винтовку и прицелилась в его преследователя.

– Я не могу стрелять, потому что боюсь попасть в вас! Быстрее, Райдер, ради всего святого!

Даже в этой отчаянной ситуации Райдеру прибавило сил то, что она назвала его по имени. Окрыленный, он буквально влетел в распахнутую дверь, а Ребекка и Сэффрон тут же захлопнули ее и заперли на засов. Нубиец разогнался с такой силой, что не успел остановиться и всей своей массой врезался в тяжелый створ, который чуть было не слетел с петель.

– Он сейчас сорвет ее! – выдохнула Ребекка.

Нубиец действительно колотил руками и ногами, грозя разбить дверь в щепки.

– Створ стальной, и дверной косяк тоже, – успокоил ее Райдер, забрал у Сэффрон винтовку, которую она ему протянула, и проверил наличие патронов. – Здесь мы в полной безопасности.

Он подошел к небольшому окошку, и Ребекка последовала за ним. Через узкую щель они видели половину внутреннего дворика вместе с мастерской, а также часть административного помещения. Обзор заслонила широкая, блестящая от пота спина нубийца. Прекратив безуспешные попытки разбить дверь блокгауза, он направился через двор к внутренним воротам фабрики. Подойдя к ним, он вырвал мощный засов и отшвырнул его в сторону. Затем поднял ногу и сокрушительным ударом сорвал замок. Ворота распахнулись, и первой на территорию фабрики ворвалась гарпия в черном платье, за ней повалила толпа разъяренных людей. Это походило на какой-то ужасный спектакль. Словно неожиданно разверзлись врата ада, и оттуда вырвалась орда проклятых грешников и обезображенных тленом покойников. Их лица были перекошены злобой и покрыты гнойными язвами, а иссушенные жаждой и жарой губы изрыгали проклятия и требовали еды. От них несло тошнотворным запахом, проникавшим в блокгауз и саднящим горло. Казалось, ядовитые миазмы этого зловония заполнили все пространство, не давая дышать.

– Боже! – взмолилась Ребекка и инстинктивно прижалась к Райдеру в поисках защиты и поддержки. – Спаси и сохрани нас! – Тот одной рукой обнял ее за плечи, а другой еще крепче сжал приклад винтовки. На этот раз она не сделала попытки отстраниться. – Что теперь с нами будет?

– Что бы ни случилось, – тихо сказал он, – я всегда буду рядом с тобой. – Ребекка еще крепче приникла к нему.

А гарпия тем временем командовала покорной толпой:

– Обыщите все помещения! Мы должны найти склад, где они прячут запасы дурры! А потом разобьем все котлы и чаны, в которых они варят свое дьявольское зелье. Это противно Богу и должно быть уничтожено. Именно это зеленое снадобье наслало на наш город все несчастья. Из-за него мы теперь страдаем и умираем голодной смертью. Найдите, где они держат своих животных. Сегодня у вас будет праздник мяса!

Ее пронзительный голос проникал глубоко в души озверевших от голода людей. Они подчинялись ей слепо, без колебаний, словно загипнотизированные властными манерами. Мужчины рассыпались по территории фабрики в поисках продуктов. Райдер и Ребекка прильнули к узкой амбразуре и затаив дыхание следили за происходящим. Толпы людей взламывали двери и выволакивали наружу имущество. А возглавляли их черная гарпия и такой же черный нубиец-великан.

– Ну что, шкипер, – усмехнулся Джок Маккрамп, – похоже, твои макаки больше не будут гадить на палубу моего судна. – Но тут он вспомнил о Ребекке и Сэффрон и виновато поклонился: – Простите мой французский, уважаемые леди.

– Что они собираются сделать с ними, Джок? – испуганно спросила Сэффрон.

– Полагаю, мисс, теперь этих несчастных животных ожидает большой кухонный котел.

Девочка рванулась к металлической двери и попыталась открыть засов. Райдер успел схватить ее за руку и осторожно, но твердо оттащил.

– Сэффрон, – прошептал он ей на ухо, – сейчас мы не сумеем помочь бедной Люси.

– Неужели вы не можете остановить их, Райдер? Пожалуйста, сделайте же что-нибудь!

Но он лишь еще крепче прижал к себе девушек. Тем временем беснующаяся толпа побежала к воротам огражденной территории, где содержались животные, и несколько человек безуспешно попытались раскачать их. Тогда могучий нубиец, отодвинув их плечом, обхватил руками стойки ворот и затряс их с такой силой, что через минуту сорвал с петель. Отбросив их в сторону, великан распахнул двери и увидел на пороге старого Али, который много лет присматривал за животными и очень любил их. Он стоял со ржавым мечом в руке, решительно преградив путь нападающим.

– Али! – простонал Райдер. – Старый глупец!

Он попытался помешать Ребекке и Сэффрон увидеть то, что произойдет дальше. Но девушки упрямо смотрели сквозь узкую щель, до боли прикусив губы и стиснув кулаки.

Али поднял над головой ржавый клинок и закричал срывающимся от напряжения голосом:

– Прочь отсюда! Пошли вон! Я не позволю вам тронуть моих питомцев!

Он стал наступать на черного гиганта, но тот, перехватив рукоятку клинка, так тряхнул его, что даже в блокгаузе послышался треск сломанных костей. Нубиец тряс его, как огромный терьер, сдавивший зубами пойманную крысу. Ржавый меч выскользнул из рук старика и упал на землю, подняв столб пыли. Не выпуская его сломанную руку, костолом поднял над головой тщедушное тело и швырнул на обломки ворот с такой силой, что ребра сломались, а их острые концы вылезли наружу. Переступив через поверженного противника, нубиец направился в помещение. Толпа повалила за ним, пиная по пути старика. Женщины плевали на его бездыханное тело и тоже норовили пнуть. Из помещения послышались восторженные вопли обезумевшей толпы, увидевшей длинные ряды клеток с попугаями и обезьянами.

– Еда! Мясо! – ликовала гарпия. – Я говорила, что сегодня будет настоящий мясной праздник!

Она бросилась к ближайшей клетке и открыла дверцу. Ярко-красные и серые попугаи от шума забились в дальний угол. Старуха плеткой хлестала птиц, а когда они падали на землю, топтала босыми ногами.

Остальные последовали ее примеру. Они взламывали дверцы клеток, вытаскивали наружу перепуганных обезьян, а потом добрались до таких же перепуганных антилоп.

Люди в блокгаузе хорошо слышали доносившиеся оттуда крики и понимали, что происходит. Сквозь рев толпы и скрежет металла Сэффрон отчетливо слышала отчаянные вопли своих любимцев – попугаев и обезьян.

– Это же голос Люси, моей бедной Люси! – всхлипывала она. – Они не могут ее съесть! Ну скажите, что они не съедят ее!

Райдер обнял девочку за плечи, не в силах утешить. Да и где найти такие слова?

Потом послышались душераздирающие крики более крупных животных.

– Это Виктория! – заплакала Сэффрон. – Пустите меня! Пожалуйста, я должна ее спасти!

В этот момент из помещения вырвалась крупная обезьяна, пролетев над окровавленным телом Али, лежавшим в пыли у ворот. Вероятно, она выскочила из клетки, когда разъяренная толпа сломала дверцу.

– Беги, Виктория! – заорала Сэффрон. – Беги, моя детка!

Несколько мужчин и женщин выскочили вслед за ней, потрясая ножами и копьями. Обезьяна увидела перед собой открытую дверь и ринулась туда без оглядки. Ее шерсть вздыбилась от страха. Она уже почти добралась до спасительного убежища, когда один из нападавших бросил копье. Оно описало дугу над двором и вонзилось в спину несчастного животного. Обезьяна, застыв на мгновение, рухнула в пыль.

Радостный рев охотников разнесся над фабрикой. Они окружили поверженное животное и стали отрезать куски мяса, даже не умертвив его до конца. Огромный нубиец, растолкав всех, сильным ударом меча распорол обезьяне живот, как будто это был кошелек. На землю вывалились ее внутренности, вызвав у толпы новый прилив радости. Для них это был настоящий деликатес. Обезумевшие люди хватали требуху и тут же совали в рот, жадно поглощая окровавленные куски. Вскоре их лица покрылись кровью и какой-то желтоватой массой.

Ребекка прикрыла рукой рот и отвернулась, чтобы сдержать тошноту, а Сэффрон безотрывно смотрела, как эти дикари заглатывали куски мяса, вырезанного у еще живого существа. Через несколько минут из ворот показались другие люди с кусками сырого мяса в руках. Они старались избежать встречи с тему, кто еще только подступал к фабрике и мог отобрать добычу. Но было уже поздно – огромная толпа обезумевших от голода горожан ворвалась на территорию и стала отнимать у них трофеи. Сэффрон видела, как маленькие дети поднимали с земли сырое мясо и тут же совали его в рот. Двор фабрики наполнился дикими криками и отчаянной борьбой за пищу.

Несколько людей ворвались в помещение с запасами зеленых лепешек и стали запихивать их под одежду, но в этот момент на них набросилась фурия в черном платье. Она направлялась в загон для животных, случайно нарвалась на этих несчастных и стала вопить, хлестать их плетью и обвинять во всех смертных грехах:

– Это отрава Сатаны! Пища шайтана! Бросьте в огонь экскременты дьявола!

Некоторым удалось бежать, прихватив с собой немного лепешек, остальным же пришлось подчиниться ее приказу и выбросить их в огонь.

– Она все уничтожила, – в отчаянии заплакала Ребекка. – Какая ужасная потеря! И заставит их разбить наши чаны. Теперь нас всех ждет ужасный голод.

Райдер беспомощно наблюдал за черной гарпией и видел, насколько опасными становятся ее призывы. В любой момент она могла спровоцировать резню с непредсказуемыми последствиями. Однако большая часть толпы уже рассосалась, и оставалась надежда, что бунт постепенно сойдет на нет.

Ущерб был огромный, но Райдера утешала мысль, что до сих пор никто из этих людей не покусился на слоновую кость. Огромные бивни были для них слишком тяжелой ношей, а наиболее ценные вещи надежно укрыты в сейфах блокгауза. Как только удастся отремонтировать и спустить на воду «Неустрашимый ибис», он погрузит все это на пароход и отправит в более безопасное место.

А гарпия тем временем металась по двору, указывая плетью в сторону блокгауза и изрыгая проклятия в адрес белых лиц, которые видела в узких окнах. Когда она остановилась перед массивной дверью мастерской, Райдер хранил спокойствие. Там не было для нее ничего интересного, а самое главное – не было еды. Женщина сунулась в мастерскую, а через минуту выскочила оттуда и побежала к огромному нубийцу. Выслушав ее, он широким шагом пересек двор и вошел в помещение, размахивая огромными ручищами, словно горилла. А через некоторое время вышел оттуда, держа в руках массивную паровую турбину. Она была настолько тяжелой, что далеко унести ее не удалось.

– Вы только посмотрите! – удивленно воскликнул Джок.

Эту турбину тащили в мастерскую пять здоровых мужчин, а нубиец поднял ее один!

Джок несколько месяцев корпел над ней, пока наконец-то не отремонтировал. Осталось лишь установить турбину на паровой двигатель, да помешала толпа.

Гарпия повернулась в сторону блокгауза:

– Хотели сбежать от праведного гнева Махди? Удрать отсюда на своем маленьком пароходе? Не получится! Мы выбросим все ваше железо в Нил. А когда сюда вернется Махди, ваши белые прокаженные тела будут валяться на улицах Хартума и даже самые голодные стервятники не станут их жрать. – Она потащила огромного нубийца к выходу с территории фабрики, словно быка на привязи.

– Даже он не донесет ее до реки! – предположил Райдер, но в этот момент гарпия позвала на помощь других мужчин и те охотно откликнулись на ее просьбу.

– Клянусь честью, ему не удастся украсть у меня эту турбину, – проворчал Джок, стиснув зубы, схватил карабин «мартини-генри», прицелился и выстрелил.

Грохот сотряс блокгауз, а в глаза ударил едкий пороховой дым.

Нубиец уже подходил к воротам, отдалившись от блокгауза ярдов на шестьдесят. Тяжелая свинцовая пуля вонзилась ему в голову позади левого уха и вышла под правым глазом, разбрызгав по пыльной земле мозги и окровавленные куски черепа.

– Ты убил его! – воскликнул Райдер, не веря своим глазам.

– Но я же целился, не так ли? – спокойно заметил тот. – Разумеется, убил, черт бы его побрал! – Он отвел затвор и сунул в винтовку еще один патрон. – И покончу с каждым, кто посмеет прикоснуться к моему двигателю.

Во дворе воцарилась непривычная тишина. Исступленные люди, казалось, напрочь забыли о существовании белых владельцев фабрики. А самое главное – забыли, что узники блокгауза вооружены винтовками. Какое-то время они молча таращились на бездыханное тело черного великана, распластанное на грязной земле.

Черная гарпия была единственной, кто не утратил контроль над ситуацией. Она выхватила топор у одного из мужчин и бросилась на лежавшую на земле турбину. Одной из многих священных обязанностей суданских женщин была заготовка дров, поэтому они весьма умело обращались с топорами. С первым ударом по металлическому корпусу Джок понял, что старуха хорошо знает свое дело. Она била в одну и ту же точку, причем выбрала самое слабое место, которое он ремонтировал с помощью горелки. Еще несколько таких ударов, и весь его труд пойдет насмарку, а на новый ремонт турбины потребуется немало дней. А если не остановить эту сумасшедшую, она вообще уничтожит эту часть двигателя, без которой им отсюда не выбраться.

– Хватит терпеть это безумие, – проворчал он, поднимая винтовку.

– Не стреляй! – попытался остановить его Райдер. – Не надо, Джок!

– Слишком поздно, – спокойно ответил тот и нажал спусковой крючок.

Раздался еще один выстрел, и блокгауз вновь затянуло едким дымом.

Пуля попала гарпии в грудь и отбросила на стену, в широко открытом рту застыло последнее проклятие. Потом тело медленно сползло на землю, оставляя на стене кровавый след.

Оставшиеся бунтовщики недоуменно смотрели на два бездыханных тела, а потом стали озираться по сторонам, с опаской поглядывая на амбразуры блокгауза. С перекошенными от страха лицами они ждали следующего выстрела и терзались в догадках, кто будет новой жертвой. Не выдержав напряжения, люди бросились к воротам, сбивая друг друга с ног и стараясь первыми покинуть проклятое место.

– Не давай им остановиться! – воодушевился Райдер и, схватив вторую винтовку, выстрелил поверх голов. Через несколько минут двор фабрики опустел за исключением неподвижных тел нубийца и гарпии. Райдер осторожно открыл дверь блокгауза и вышел, приказав Ребекке оставаться внутри: – Сидите здесь с Сэффрон, пока мы не убедимся, что вам не угрожает опасность.

Зарядив винтовки, Райдер и Джок прошлись по двору, заглядывая во все щели. Они были готовы в любую минуту применить оружие, но, к счастью, этого не понадобилось. Джок поспешил к паровой турбине, осмотрел метки от топора и, сняв с головы пропитанную маслом кепку, бережно смахнул пыль с металлической поверхности. Убедившись, что серьезного вреда не нанесено, он облегченно вздохнул, поднял турбину обеими руками, как гигант нубиец, и потащил обратно в мастерскую.

Райдер тем временем подошел к двум трупам. Гарпия в черном сидела у стены, выпучив глаза. На мертвом лице застыла смесь удивления и ненависти. Он толкнул ее ногой, и тело повалилось вниз лицом, обнажив на спине огромную рваную рану, куда прошел бы кулак взрослого человека. Нубийца можно было не осматривать – его голова лежала в луже крови, перепачканная собственными мозгами.

– Не одобряю убийства, Джок, но это был неплохой выстрел, – проговорил Райдер и подозвал Башита. – Бросьте тела в реку. Крокодилы о них позаботятся. И не надо никому говорить об этом. Гордон-паша занят своими делами, и не стоит взваливать на него дополнительные проблемы.

Башит собрал людей и потащил трупы к реке, а Райдер вернулся в блокгауз и распахнул дверь.

– Все спокойно, можете выходить.

Первой во двор выскочила Сэффрон и пронеслась мимо Райдера в загон для животных. Старый Али лежал у входа в помещение. Девочка наклонилась над ним, глотая слезы. Он любил своих питомцев и был ее лучшим другом. Именно он научил ее обращаться с животными и понимать их нужды. За долгие месяцы осады она не раз видела смерть во всех ее проявлениях, но сейчас не могла сдержать слез у бездыханного тела своего друга. Бунтовщики так сильно били его по голове, что та превратилась в бесформенное месиво, а тело утратило привычные очертания.

– Бедный Али, – прошептала она. – Ты умер, защищая животных. Бог вознаградит тебя за это. – Сэффрон подняла с земли окровавленный тюрбан и закрыла его лицо. – Покойся с миром, – добавила она по-арабски.

Сэффрон вошла в помещение и остановилась как вкопанная. Повсюду виднелись следы ужасного погрома. У нее даже ноги подкосились от вида крови. Все клетки были разбиты, а находившиеся в них животные бесследно исчезли. Пол покрывали пропитанные кровью перья попугаев. Сэффрон взяла себя в руки и медленно двинулась вдоль разоренных клеток.

– Люси! – позвала она на всякий случай, уже не надеясь встретить ее живой, и почирикала, как это обычно делают обезьяны. – Билли! Билли! Малыш, где ты?

Дверь пустой клетки Люси была сорвана с петель. Сэффрон постояла возле нее, вытирая слезы. Она была еще маленькой, когда умерла ее мать, но только сейчас ощутила всю горечь этой утраты.

– Они не имели права так жестоко поступить с животными. Это бесчеловечно! – Девочка знала, что, задержавшись здесь хотя бы на минуту, не выдержит и разрыдается, чем опозорит своего отца.

Осталось еще одно место, где могла спрятаться Люси. Она пошла в дальний конец помещения, там, высоко под крышей, у обезьянки было потайное укрытие.

– Люси! – позвала она. – Билли! Ты где, мой маленький?

Сэффрон пристально вглядывалась в темноту и вдруг услышала слабый шум.

– Билли?

Из темноты выполз комочек шерсти с застрявшими соломинками на спине. Обезьянка прыгнула на руки девочки и прижалась к ней всем телом.

– Билли! – прошептала она. – Ты цел! – Сэффрон опустилась на землю и еще крепче прижала к себе хрупкое и беззащитное существо. Позабыв о строгом предупреждении отца, она заплакала навзрыд и никак не могла остановиться.

Еще до восхода солнца на следующее утро, когда колокола известили об окончании комендантского часа, Райдер услышал женские голоса во дворе возле цеха по приготовлению зеленых лепешек. Он вытер пену с лезвия бритвы и сбрил остатки щетины с адамова яблока. Затем внимательно осмотрел лицо в небольшом зеркале и смирился с реальностью. В конце концов не каждый мужчина может позволить себе бакенбарды, как у того красавца-солдата. Райдер сложил бритву и, аккуратно убрав ее в кожаный футляр, вышел во двор.

Разрушенные ворота в загон для животных напомнили ему об ужасной участи питомцев. Он был так расстроен жестоким убийством, что не находил в себе сил войти в это помещение. Слава Всевышнему, Башит уже похоронил тело Али вчера до захода солнца, как и положено по строгим законам ислама.

А сейчас он вместе со своими людьми собирал по всему двору огромные бивни слонов и относил их обратно на склад. Райдер подозвал к себе верного помощника, и они вместе пошли осматривать главные ворота фабрики. От них практически ничего не осталось, кроме нескольких обгоревших досок.

– Придется оставить все это, – решил Райдер, – и перенести наиболее ценное за укрепленную внутреннюю стену. Там ворота гораздо крепче, и мы сможем надежно защитить их. – Отдав последние распоряжения Башиту, он отправился в мастерскую, откуда уже давно доносился стук молотка.

К его приходу стук прекратился – Джок зажег ацетиленовую горелку, надел черные очки и приготовился завершить ремонт.

– Эта старая ведьма орудовала топором, как заправский лесоруб, ее ударам позавидовал бы сам Джон Салливан^[13], – сказал он, увидев Райдера. – Теперь понадобится два или три дня, чтобы привести все в порядок. А ты отойди подальше. – Он направил пламя на металлическую поверхность турбины.

– Настроение ни к черту.

– Да уж, петь и плясать от радости совсем не хочется. Ты должен был позволить мне пристрелить эту ведьму до того, как она стала кромсать мой двигатель.

Райдер засмеялся. Они были знакомы много лет и прекрасно знали слабости друг друга. Он оставил Джока наедине с двигателем и пошел в цех, где готовили зеленые лепешки. Там уже вовсю суетились Назира и сестры Бенбрук. Они были в фартуках и перчатках, которые сами сшили для этой работы, и пытались навести хоть какой-то порядок в разгромленном помещении.

– Доброе утро, Райдер! – улыбнулась Ребекка.

И он удивился ее добродушию, а еще больше тому, что она назвала его по имени.

– Доброе утро, мисс Бенбрук.

– Я была бы вам крайне признательна, если бы в будущем вы обращались ко мне по имени. После того как вы защитили меня и моих сестер вчера вечером, нет никакой надобности придерживаться официальных церемоний.

– Я всего лишь выполнил свой долг.

– Вы проявили редкую сдержанность. Это замечательно. Другой превратил бы этот бунт в кровавое побоище, а вы оказались достаточно гуманным, чтобы понять трагический выбор этих людей. Однако, несмотря на это, я хотела бы выразить вам искреннее сожаление по поводу огромных материальных потерь.

Сэффрон с нетерпением ждала окончания разговора, явно недовольная симпатией, возникшей между Ребеккой и Райдером. Совсем недавно старшая сестра говорила, что презирает Райдера, а сейчас воркует с ним как голубка.

– Вам нужно было застрелить их всех, а не только этих двоих, – угрюмо буркнула она. – Может, тогда нам удалось бы спасти Люси.

– Зато удалось спасти Билли, – утешил ее Райдер, наблюдая, как быстро исчезает грусть с лица этой девочки. – Кстати, как ты собираешься его кормить? – озабоченно спросил он. – Ведь малыша еще не отлучили от груди.

– Назира нашла нам женщину, которая потеряла грудного ребенка из-за холеры. Мы платим ей за то, что она кормит Билли грудью, как маленького поросенка.

– Не думаю, что Райдеру интересны эти грустные подробности, – густо покраснела Ребекка.

– В таком случае ему не следовало бы задавать такие вопросы, – резонно заметила Сэффрон. – И потом, что тут такого, Бекки? Все прекрасно знают, как вскармливают младенцев, поэтому не надо смущаться и краснеть.

Райдер огляделся в поисках пути для отхода и быстро нашел его:

– Доброе утро, Эмбер! Вчера ты пропустила самые волнующие события.

Но Сэффрон ни за что не хотела отпускать Райдера и уж тем более дарить его внимание еще одной сестре.

– Не обращайте на нее внимания, – махнула она рукой. – Она никак не может прийти в себя, после того как капитан Баллантайн покинул город. – Не успела Эмбер запротестовать, а Сэффрон уже продолжила как ни в чем не бывало: – Все наши суданские женщины убежали и вряд ли вернутся. Говорят, что мужчины угрожают им расправой, если они будут здесь работать, потому что считают, будто мы готовим дьявольскую пищу.

Райдер нахмурился и посмотрел на Ребекку:

– Это правда?

– Боюсь, что да. Они слишком напуганы, чтобы сказать нам об этом, но одна все рассказала Назире. Даже этот визит был для нее слишком рискованным. Она сказала, что сторонники дервишей в городе обнаружили, насколько ценным является этот продукт во время голода. Поняли, что зеленые лепешки помогают нам выжить, и решили запугать нас, чтобы лишить последней возможности сопротивляться. Женщина в черном и нубийский борец, которые вчера руководили бунтом, были активными махдистами.

– Это многое объясняет, – кивнул Райдер. – Ну и что же вы теперь намерены делать?

– Будем работать сами, – спокойно ответила Ребекка.

– Втроем?

– Вчетвером, вместе с Назирой. Она не боится угроз. А мы, Бенбруки, так легко не сдаемся. Мы отыскали два уцелевших чана и надеемся, что первые лепешки появятся уже сегодня вечером.

– Измельчать растения не такая уж легкая работа, – предупредил Райдер.

– Да, и именно поэтому вы не должны отвлекать нас от нее, – улыбнулась Ребекка. – Почему бы вам не помочь мистеру Маккрампу?

– Мужчины всегда чувствуют, когда их не хотят видеть на кухне… – Он приподнял шляпу и отправился в мастерскую.

Вскоре после полудня Джок сдвинул на макушку черные защитные очки и впервые за этот день расплылся в улыбке.

– Пожалуй, шкипер, это все, что я мог сделать на данный момент. Остается надеяться, что машина не взорвется от избыточного давления и не заставит нас еще раз искупаться в реке. Положимся на милость Всевышнего.

Они погрузили коленчатый вал и паровую турбину на шотландскую телегу и накрыли их большим куском брезента, чтобы спрятать от глаз вездесущих дервишей на улицах города. Никаких тягловых животных в городе не осталось. Они умерли от голода или были съедены жителями, поэтому Райдеру, Джоку, Башиту и другим арабам пришлось самим тащить телегу до речной верфи, где стоял на якоре «Неустрашимый ибис». Там они весь вечер и почти всю ночь устанавливали двигатель в машинное отделение, а когда даже самый стойкий Джок Маккрамп стал падать от усталости, прилегли на палубе и вздремнули несколько часов.

Проснулись они на рассвете, и Райдер приказал Башиту принести несколько кусочков копченой рыбы. Наскоро позавтракав, они вновь приступили к работе в машинном отделении. Ближе к полудню в порт пришли Сэффрон и Эмбер с двумя свежеиспеченными зелеными лепешками, спрятанными в небольшую коробку.

– Это чтобы никто не догадался, что мы снова начали работать. Наш первый продукт! – гордо объявила Сэффрон и показала свои руки.

– Посмотрите! – тут же последовала ее примеру Эмбер.

– Вы мои главные герои! – расстроился Райдер, увидев красные волдыри на их ладонях.

Мужчинам досталось лишь по куску лепешки, но и этого хватило для восстановления сил. Сэффрон и Эмбер сидели на краю палубы, свесив ноги, и смотрели, как Райдер жадно уплетает приготовленное ими угощение. Он был тронут до глубины души – эти маленькие девочки столь внимательно следили, как он поглощает еду, что невольно напомнили ему мать, которая так же заботливо кормила его много лет назад.

– Очень жаль, но больше у нас ничего нет, – сказала Сэффрон, когда он покончил с лепешкой. – Завтра мы приготовим намного больше.

– Очень вкусно! – похвалил Райдер. – Лучшая еда в моей жизни.

Сэффрон даже покраснела от удовольствия. Она подтянула коленки к подбородку, обхватила руками и посмотрела на противоположный берег.

– Меня тошнит от мысли, чем там питаются эти ужасные дервиши. – Она поднялась и отряхнула платье. – Пошли, Эмбер, а то нам достанется от Ребекки.

Когда девочки-близнецы ушли, мужчины еще долго возились в машинном отделении, пытаясь прикрепить двигатель к станине, а Райдер все размышлял над невинным замечанием Сэффрон.

В полдень Джок торжественно объявил, что, похоже, на сей раз двигатель их не подведет. Команда разожгла паровой котел и стала терпеливо ждать, когда наберется достаточное количество пара. По такому случаю Райдер поделился со своим другом-шотландцем последней сигарой. Они облокотились на перила палубы и молча курили, усталые и довольные проделанной работой.

Райдер глубоко затянулся и передал сигару Джоку.

– Махди собрал на том берегу более ста тысяч человек. Вот скажи мне, Джок, как ты думаешь, чем он их кормит?

Джок так глубоко затянулся сигарным дымом, что даже лицо побагровело.

– Ну прежде всего у них много крупных животных, которых можно использовать в качестве пищи. – Он выпустил густое облако дыма. – Но мне кажется, что это еще не все. Полагаю, из Абиссинии он получает изрядное количество дурры.

– На лодках?

– Конечно, а как же еще?

– По ночам? – допытывался Райдер.

– Разумеется. В лунную ночь можно спокойно плыть по реке. На Ниле вообще очень оживленное движение по ночам.

– Джок Маккрамп, я хочу, чтобы к завтрашнему дню ты полностью восстановил пароход и держал его под парами. Хорошо, если ты это сделаешь к вечеру, а лучше – если он будет на ходу еще раньше.

Джок подозрительно уставился на друга и хитро ухмыльнулся, обнажив ряд неровных, как у древней тигровой акулы, зубов.

– Если бы я не знал тебя слишком хорошо, шкипер, то мог бы подумать, что ты замыслил нечто грандиозное.

Небо было безоблачным. Огненный шар солнца катился за горизонт, словно брошенный гигантом камень, и почти сразу же иссушенную землю окутала темная пелена ночи. Райдер дождался, пока смутные очертания противоположного берега стали едва различимы, и приказал Башиту поднять якорь.

Отдав машинисту привычную команду «медленно вперед», он осторожно вывел «Неустрашимый ибис» из порта в главный фарватер реки и, почувствовав мощное течение, дал средний ход. Пароход медленно плыл против течения, а Райдер прислушивался к ритмичной работе паровой машины, ощущая мелкую дрожь палубы под ногами. Они шли на такой скорости, пока не обогнули первую излучину Голубого Нила, после чего перед ними открылась гладь основного русла реки.

Он глубоко вдохнул и послал машинисту сигнал увеличить скорость до трех четвертей мощности. «Ибис» отреагировал грозным ревом тореадора, вышедшего на арену для своего главного боя с быком. Райдер облегченно выдохнул.

– Держи штурвал, Башит, а я спущусь вниз.

Он сбежал по ступенькам мимо кают-компании. Джок довольно наблюдал за работой паровой машины. Райдер остановился рядом и долго смотрел на ритмичный ход двигателя. Маккрамп опустил лампу, и в ее золотистом свете они прислушивались к шуму, пытаясь обнаружить малейшее отклонение от нормального ритма. Машина работала так хорошо, что порой казалось, будто замерла в неподвижности.

– Послушай, шкипер, как она поет! – Джок поднял на друга глаза и повысил голос, перекрикивая постукивающие цилиндры. – Намного приятнее, чем незабвенная Лили Мактавиш!

– А кто эта Лили Мактавиш?

– Барменша из ресторана «Бык и буш».

– Никогда не думал, Джок, что ты такой любитель оперы! – захохотал Райдер.

– Не могу сказать, что хорошо разбираюсь в опере, но оценить прекрасные сиськи мне по силам. Главное – увидеть их на сцене.

– Можно пустить «Ибис» на полную скорость?

– Как и прекрасная Лили Мактавиш, мой пароход способен на чудеса.

– Хотел бы я познакомиться с этой Лили.

– Становись в очередь, шкипер.

Насмеявшись вдоволь, Райдер поднялся на капитанский мостик и, взяв у Башита штурвал, до предела потянул на себя ручку «полный вперед». «Ибис» напрягся и рванул по реке, рассекая воду.

– Двенадцать узлов! – восхищенно закричал Райдер, ощутив такую легкость, будто гора с плеч свалилась. Отныне он уже не пленник жуткого Хартума. Теперь ему принадлежат три тысячи миль Нила, а это отличный путь к свободе и удаче.

Он наполовину сбавил ход и пошел вверх по реке, насчитав до следующего притока Нила пять лодок под парусами, идущих в Омдурман из Абиссинии. Вскоре Райдер повернул назад, и судно легко заскользило по течению.

– Джок, поднимись наверх, нужно поговорить! – крикнул он с капитанского мостика.

Тот вышел на палубу и облокотился рядом с ним на перила.

– После вчерашнего, – сказал Райдер, глядя вдаль, – мне здесь больше нечего делать. Жители города в отчаянии и способны на всякие мерзости. Здесь становится опасно, тем более что Хартум наводнен агентами Махди и его скрытыми сторонниками. К утру они узнают, что наш «Ибис» на ходу, и следует ожидать чего угодно. С этого момента мы должны круглосуточно держать на палубе вооруженную команду.

– Я и сам хотел это сделать, – согласился Джок. – Перенес свою кровать на палубу и намерен спать там с револьвером под матрасом, а мои люди будут по очереди охранять судно на берегу.

– Превосходно, Джок. Но, помимо этого, пока светло, отведи судно из порта в канал и хорошо привяжи его к воротам фабрики. Там оно будет в большей безопасности и к тому же гораздо ближе, если понадобится срочно грузить вещи.

– Ты имеешь в виду слоновую кость? – спросил Джок.

– А что же еще? – улыбнулся Райдер. – Но дело не только в этом. В случае чрезвычайных обстоятельств мы должны быстро погрузиться на судно и отчалить. Я буду ждать тебя на берегу канала с первыми лучами солнца.

– Что за грохот? – спросонья спросил Райдер у Башита, который вовсю колотил молотком по металлической двери блокгауза.

– Пришел египетский офицер с посланием от Гордона-паши! – прокричал Башит.

Райдер сокрушенно покачал головой – новости от Китайца Гордона никогда не были хорошими – и потянулся к одежде.

У египтянина были огромные синяки под глазами и распухшая нижняя губа.

– Что с вами случилось, капитан? – полюбопытствовал Райдер.

– Возле арсенала взбунтовались голодные жители. Кто-то бросил мне камень в лицо.

– Я слышал, ваши солдаты застрелили двадцать человек?

– Это не совсем так! – горячо возразил офицер. – Чтобы восстановить порядок в городе, генералу пришлось убить только двенадцать бунтовщиков.

– Как это гуманно с его стороны, – тихо проворчал Райдер.

– Вы тоже пострадали от этих мерзавцев и были вынуждены применить оружие, – напомнил капитан.

– Да, были убиты два человека, но только после того, как убили моего работника. – Райдера обнадежила стрельба у арсенала – теперь Гордон не сможет показывать на него пальцем и обвинять во всех прегрешениях. – Насколько я понял, вы принесли мне записку от генерала Гордона?

– Генерал хочет как можно быстрее видеть вас в форте Мукран. Я пришел, чтобы сопроводить вас туда. Вы готовы отправиться прямо сейчас?

«Провинившегося школьника вызывают в кабинет директора», – усмехнулся Райдер, снял с крючка шляпу и вышел из комнаты.

– Я готов.

Гордон пристально рассматривал в подзорную трубу нижнее течение реки возле порогов Шаблука. На двух флагштоках сторожевой башни форта развевались яркие флаги – красно-бело-черный Египта и красно-бело-голубой Великобритании.

Он повернулся на шум шагов и увидел обеспокоенное лицо Райдера.

– Эти флаги – первое, что заметят солдаты экспедиционного корпуса, поднявшись вверх по реке. И поймут, что город все еще в наших руках и мы отразим все атаки превосходящих сил зла и мракобесия.

– И весь мир узнает, генерал, чего может добиться один англичанин без посторонней помощи. Это непременно опишут во всех деталях и засунут в анналы истории.

Райдер хотел, чтобы его слова прозвучали иронично, но ничего не вышло. Хочешь не хочешь, а приходится признать, что он восхищается этим маленьким ужасным человеком. Он никогда не испытывал к нему уважения, но сейчас почему-то вытянулся, отдавая должное мужеству и решительности.

Гордон вскинул серебристо-серые брови, под которыми сверкали холодные голубые глаза. Это был знак, что он принимает комплимент от своего идейного противника.

– У меня есть информация, что вы спустили на воду свой пароход и весьма успешно опробовали его на реке, – сухо заметил он.

Райдер медленно кивнул, настороженно поглядывая на генерала. «Этот старый черт ничего не пропускает мимо ушей», – подумал он и почувствовал, что ненавидит его с прежней силой.

– Надеюсь, это не означает, что вы собираетесь втайне покинуть наш город до прихода экспедиционного корпуса?

– Не скрою, эта мысль приходила мне в голову.

– Мистер Кортни, несмотря на свои купеческие замашки, вы, может быть, сами того не желая, внесли значительный вклад в оборону моего города. Ваши ужасные лепешки из травы и тростника оказались достаточно питательными, чтобы поддержать голодных людей. Одно это уже дорого стоит. Кроме того, в вашем распоряжении имеется немало других ресурсов, весьма полезных для спасения жизней. – Гордон вперил в Райдера холодные глаза.

Тот выдержал его взгляд и спокойно ответил:

– Мне тоже кажется, что я сделал все возможное, однако меня не покидает чувство, что сейчас вы попытаетесь доказать обратное.

– Я прошу, чтобы вы остались в городе. Мне не хотелось бы применять силу, арестовав ваше судно, но я без колебаний пойду на это в случае необходимости.

– Ага! – кивнул Райдер. – Довольно убедительный аргумент. Могу ли я предложить вам компромисс, генерал?

– Я разумный человек и всегда готов прислушаться к доводам здравого смысла.

Райдер подумал, что далеко не все люди согласились бы с этим утверждением.

– Если я окажу вам некую равноценную услугу, то могу ли надеяться, что вы позволите мне уехать из Хартума куда пожелаю, с грузом и пассажирами, которых выберу сам и без какого бы то ни было ограничения?

– Ах да, – едко усмехнулся Гордон, – чуть не забыл, что вы крепко подружились с дочерьми Дэвида Бенбрука, а на вашем складе пылятся несколько тонн слоновой кости. Значит, именно эти люди должны стать вашими пассажирами, а бивни – грузом, не так ли?

– Да, Дэвид Бенбрук и три юные леди, вне всяких сомнений, будут среди приглашенных на палубу парохода. Не сомневаюсь, что это никоим образом не противоречит вашему врожденному чувству чести.

– И что же вы намерены предложить мне, сэр, в качестве равноценной услуги?

– Как минимум десять тонн зерна дурры. Этого количества вполне достаточно, чтобы прокормить население города до подхода экспедиционного корпуса и тем самым предотвратить новые вспышки голодных бунтов. А вы заплатите мне двенадцать шиллингов за мешок, но только наличными.

– Я всегда подозревал, что вы укрываете огромное количество зерна, – помрачнел Гордон.

– У меня нет тайных складов, но я готов рискнуть своим судном и даже своей жизнью, чтобы достать вам требуемое количество продовольствия. Взамен я жду от вас слово джентльмена и офицера Королевской армии ее величества, что по возвращении назад и получении вами оговоренного количества зерна вы заплатите мне названную сумму и позволите беспрепятственно покинуть Хартум. Полагаю, это была бы честная сделка, и вы ничего не теряете, соглашаясь на нее.

Райдер накрыл черным брезентом палубную надстройку «Ибиса» и приказал обмазать речным илом всю надводную часть корпуса. С помощью длинных бамбуковых шестов они отбуксировали пароход по мелководному каналу к реке. С такой маскировкой ночью судно практически незаметно и даже под звездным небом неразличимо на дальнем расстоянии. Во всяком случае, с противоположного берега обнаружить его невозможно. Когда длинные бамбуковые шесты перестали касаться дна, Райдер спустился в машинное отделение к Джоку и приказал дать полный вперед. Пароход быстро направился вверх по реке, держась восточного берега Голубого Нила, поскольку на западном артиллерийские орудия дервишей контролировали всю северную часть реки. По всему было ясно, что именно с севера они уже давно ожидают британский экспедиционный корпус. Однако такая диспозиция оставляла незащищенными другие притоки с восточной и южной сторон. Пока дервиши догадаются о своей стратегической ошибке, «Неустрашимый ибис», успеет пройти не менее тысячи миль вверх по реке.

Все лодки, попадавшиеся на их пути, принадлежали абиссинцам. Как и Райдер, это были главным образом честные и трудолюбивые торговцы, поставляющие зерно в самые отдаленные части страны. Разумеется, можно было только пожалеть, что их главным покупателем оказался Махди.

Райдер направил замаскированный «Ибис» через реку. По вполне очевидным причинам владельцы парусных судов, перевозящих зерно, старались придерживаться противоположного от Хартума берега. Он стоял на капитанском мостике вместе с Башитом и пристально вглядывался в даль, пытаясь обнаружить парус или темный корпус первого судна. Легкие Райдера изнывали от отсутствия табака, но волнение перебивало давнюю привычку курильщика. «Длительное воздержание делает сердце более чувствительным», – грустно подумал он. Возможно, ему придется отказаться от черного турецкого табака и вернуться к прежней жизни.

Башит осторожно тронул его за руку:

– В наши сети плывет первая маленькая рыбка.

Райдер посмотрел на смутные очертания небольшого судна, вынырнувшего из темноты, словно призрак, и вздохнул:

– На этой рыбацкой лодке вряд ли есть груз. Отпустим ее, с богом. – И, повернув штурвал парохода, прошел мимо.

– Ради Аллаха, скажите, чье это судно? – крикнули с лодки.

– Плывите с миром, и да благословит вас Аллах.

Они пошли дальше и за первым изгибом реки, что в двух милях от города, из темноты показалось еще одно судно, приближавшееся так быстро, что у Райдера осталось лишь несколько секунд, чтобы разойтись с ним. Это была довольно большая посудина под парусами, низко сидящая в воде, а значит, загруженная до предела. Лишь на палубе осталось небольшое пространство для команды.

– Вот здесь много груза, – удовлетворенно отметил Райдер. – Это наше судно. – Он повернул пароход навстречу незнакомым торговцам и через некоторое время услышал сигнал тревоги. Но было уже поздно. Стальной корпус парохода коснулся деревянной обшивки судна и заставил остановиться. В тот же момент три шеста с металлическими крючками намертво прикрепили его к пароходу. Недолго думая, Райдер спрыгнул на палубу, увидел владельца судна, который вышел из-под крытого камышом навеса, и сразу узнал его.

– Рас Хайлу! – удивленно воскликнул Райдер и поздоровался на амхарском языке: – Я вижу, ты в добром здравии.

Абиссинец вздрогнул от неожиданности, долго смотрел на Райдера и наконец расплылся в добродушной ухмылке:

– Аль-Сахави! Значит, ты стал пиратом.

– Я-то нет, а вот ты имеешь дело именно с пиратом. Я слышал, Махди навязывает тебе свою цену на дурру. Рас Хайлу, поднимись на борт моего парохода. Выпьем по чашке кофе и поговорим о наших делах.

Джок сделал все возможное, чтобы удержать суда на стремнине, а капитаны направились в каюту «Ибиса». После обмена традиционными приветствиями Райдер сразу перешел к делу:

– Как случилось, что ты, глубоко верующий христианин и принц крови правящего дома Менелика, ведешь торговые дела с исламским фанатиком, который объявил джихад твоим соотечественникам и священную войну твоей церкви?

– Я действительно сгораю от стыда, – откровенно признался Рас Хайлу, – но деньги есть деньги, а прибыль есть прибыль, вне зависимости от того, христианские они или мусульманские.

– Сколько тебе платит этот мошенник Махди?

Рас Хайлу поморщился от неприятных воспоминаний, но глаза его блеснули в свете масляной лампы.

– Восемь шиллингов за мешок зерна, которое я еще должен доставить в Омдурман.

– Спрошу тебя как христианин христианина и старого друга: сколько ты возьмешь с меня, если я заплачу тебе серебряными монетами Марии Терезии?

Они оба наслаждались процессом торговых переговоров, поскольку были истинными купцами, но время поджимало, и пришлось сократить самую приятную часть торговли. Наступит рассвет, и можно столкнуться с крупными неприятностями со стороны дервишей. В конце концов они сошлись на девяти шиллингах за мешок и остались довольны такой сделкой. Джок направил пароход в тихую бухту под названием Лагуна Мелкой Рыбы, что в излучине реки, и потащил за собой грузовое судно абиссинца. Надежно укрытые за густыми зарослями камыша и папируса, команды стали энергично перегружать зерно на пароход, хотя это и отняло у них почти целый день. Слишком много было груза на торговом судне абиссинца.

Груз переместили с одного борта на другой, когда над рекой сгустились сумерки. Райдер и Рас Хайлу крепко обнялись на прощание. Судно абиссинца подняло паруса и с сильным попутным ветром помчалось вверх по Голубому Нилу к границам Абиссинии, а пароход Райдера вышел на середину реки и запыхтел вниз, в сторону Хартума. Он был так сильно загружен, что от входа в мелкий канал его пришлось буксировать к фабрике с помощью бамбуковых шестов и канатов.

А рано утром, как только закончился комендантский час, Райдер послал Башита к генералу Гордону со срочным донесением. Генерал прибыл на берег канала в тот же час в сопровождении сотни египетских солдат. Не мешкая ни секунды, он распорядился быстро выгружать мешки с зерном и подошел к Райдеру, который вел подсчеты, делая пометки в записной книжке.

– Зерна намного больше оговоренного количества, – сказал он, продолжая зорко следить за солдатами, выносившими на берег мешки. – Даже если допустить, что вес каждого мешка на десять процентов меньше, чем принято считать, все равно выходит гораздо больше десяти тонн. Думаю, здесь тонн двенадцать, не меньше.

Генерал весело рассмеялся, что случалось с ним крайне редко. Райдер даже не мог припомнить, когда в последний раз видел Китайца Гордона в таком благодушном настроении.

– Надеюсь, мистер Кортни, вы не предлагаете мне вернуть излишки Махди?

– Нет, сэр, – вполне серьезно заметил Райдер, – я предлагаю вам заплатить за эти излишки.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Гордона.

– Должен же быть хоть какой-то предел вашей алчности!

– Я полагаюсь на слово Цезаря, – процитировал Райдер Библию, чем еще больше расстроил Гордона. – Кроме того, я хотел бы оставить тонну дурры для собственных нужд. Мою фабрику разгромили бунтовщики, а мои люди так же голодают, как и другие жители города. Я полагаю своим долгом обеспечить их едой как членов своей семьи. И не считаю это алчностью.

Какое-то время они ожесточенно спорили, но в конце концов Гордон сдался и поднял вверх руки:

– Ну хорошо, возьмите себе двести мешков зерна и благодарите Бога за мою щедрость! Можете в любое время забрать свои иудины шекели. – С этими словами он быстро зашагал к арсеналу, чтобы лично проследить за складированием драгоценного товара.

Но столь внезапный уход имел и другое объяснение: генерал не хотел показывать Райдеру Кортни, что стальной блеск в его глазах уступил место более теплым чувствам. Ему было искренне жаль терять такого славного шельмеца. Подобным людям самое место в его героической армии. Гордон мог бы сделать из него первоклассного офицера-хозяйственника, но время упущено. Он уже безнадежно испорчен чарующим блеском мамоны.

Мысли генерала невольно обратились к еще одному хорошему парню, с которым он недавно имел дело. У ворот арсенала он остановился и посмотрел на север. К этому времени тот, должно быть, уже достиг лагеря Стюарта, раскинувшегося на холмах источников Гакдул, и вручил ему тайное донесение. Гордон всем сердцем чувствовал, что Господь должен вознаградить его за титанические усилия. «Боже милостивый, дай мне силы продержаться еще немного», – подумал он.

Но силы были уже на исходе, а усталость слишком велика.

Они скакали по знойной пустыне уже пять дней, и все это время Пенрод Баллантайн находился в окружении множества чужих людей и верблюдов. Вся эта масса неудержимо мчалась на север, поднимая позади себя пыль до небес. Он оглянулся и увидел, что даже далекая линия горизонта скрыта плотной пеленой пыли.

Неужели здесь действительно пятьдесят тысяч воинов? Вполне возможно, но кто же их считал? Вряд ли можно сказать точно, сколько тысяч вооруженных людей устремились на север в этом бесконечном потоке. Здесь были эмиры всех южных племен со своими войсками. Какой силой должен обладать Мухаммед Ахмед, чтобы собрать под свои знамена многочисленные племена кочевников, в течение пяти столетий соперничавших между собой и враждовавших до кровопролития?

Пенрод снова взглянул на север – единственное направление, где горизонт был чистым от пыли. Увы, ненадолго. А противостоять этой орде будет небольшая армия Стюарта, насчитывающая не более двух тысяч солдат. В каких войнах и в какие столетия бывало такое невероятное превосходство одной стороны над другой?

Он выбросил из головы дурные мысли и попытался прикинуть, на каком расстоянии от авангарда они оказались с Якубом. Не привлекая к себе внимания, они неуклонно пробирались вперед, поскольку только так можно было своевременно оторваться от этой огромной массы людей и свернуть к источникам Гакдул. Дервиши щадили своих верблюдов, чтобы те не истощились до начала главного сражения. Пенрода вполне устраивало, что они не слишком торопятся.

Сейчас они медленно приблизились к еще одной группе дервишей, стараясь миновать их без приключений. Это был большой отряд кочевых воинов пустыни с широкими мечами и щитами за спиной. Многие из них сидели на верблюдах и вели с собой еще пару животных, нагруженных тентами, оружием, большими походными котлами, посудой, провиантом и бурдюками с водой. Замыкали шествие местные торговцы из Омдурмана со своим товаром. Если исход битвы будет успешным, эти купцы получат хорошую прибыль.

Во главе колонны скакало несколько ансаров на прекрасных арабских лошадях, чьи потные шкуры блестели на тонких и сильных ногах, создавая впечатление, будто они сделаны из стали. Отличные воины на хороших скакунах, которым нет равных в пустыне.

– Аггагиры! – тихо проворчал Якуб, когда они подъехали ближе. – Убийцы слонов.

Пенрод натянул на лицо край тюрбана, оставив только глаза, и на всякий случай повернул в сторону. Поравнявшись с всадниками, Пенрод заметил краешком глаза, что те увидели незнакомых людей и стали обсуждать их.

– Черт бы побрал этого Райдера Кортни с его любовью к животным, – проворчал он себе под нос.

Впервые за время их путешествия капитан посетовал на качество верблюдов, таких откормленных и ухоженных, что неизбежно обращали на себя внимание. Простые кочевники не имели столь прекрасных животных. Их могли себе позволить только халифы или могущественные эмиры. В этот момент Якуб пришпорил верблюда и вырвался вперед, но Пенрод осадил его:

– Осторожно, бесстрашный Якуб, они следят за нами. Ты же знаешь – когда мышка бежит, кошка сразу же выпускает когти.

Якуб послушно осадил животное, и они поехали размеренным шагом, но это все равно не успокоило аггагиров. Двое из них оторвались от остальной группы и направились к ним.

– Они из племени беджа, – тихо сказал Якуб. – Это не сулит нам ничего хорошего.

– Спокойно, храбрый и хитрый Якуб. Ты должен обмануть их с помощью своего находчивого языка.

Первый аггагир поравнялся с ними и придержал своего арабского жеребца.

– Да благословит вас Аллах и его непобедимый Махди, незнакомцы. Из какого вы племени и кто ваш эмир?

– Да пребудет на вас милость Аллаха и благословение Махди, – спокойно ответил Якуб. – Я Хогал аль-Кадир, из племени джаалин. Мы сражаемся под знаменем эмира Салида.

– А я аль-Нур из племени беджа, – представился аггагир. – Мой господин известный эмир Осман Аталан, да снизойдет на него милость Аллаха.

– Это великий человек, любимец Аллаха и всепобеждающего Махди, да пребудет его имя и слава в веках, – вмешался в разговор Пенрод, приложив руку к сердцу, а потом ко лбу. – А меня зовут Сулеймани Иффара, я из персидского племени джедда. – У многих персов светлые глаза и такая же светлая кожа. Поэтому Пенрод выбрал себе именно эту легенду, чтобы объяснить некоторые особенности своего лица и специфический акцент.

– Вы слишком далеко ушли от племени джедда, Сулеймани Иффара, – заметил аль-Нур, подозрительно глядя на Пенрода.

– Божественный Махди объявил джихад туркам и франкам, – сказал Пенрод, – поэтому все правоверные должны стать под его знамена и вступить в эту священную войну вне зависимости от того, какой долгий и трудный путь они проделали.

– Добро пожаловать к нашему отряду, но если вы сражаетесь под знаменем эмира Салида, вам придется поспешить, чтобы нагнать его воинов.

– Мы бережем своих верблюдов, – объяснил Якуб, – но последуем вашему совету и поедем быстрее.

– У вас действительно чудесные животные, – согласился аль-Нур, продолжая пристально смотреть на Пенрода. Он видел только его глаза, но в них ему мерещилось что-то дьявольское, хорошо знакомое, а потребовать от незнакомца снять тюрбан аггагир не мог – это противоречило местным обычаям. – Мой господин Осман Аталан послал меня спросить, не продадите ли вы ему хотя бы одного верблюда за очень хорошую цену.

– При всем моем глубочайшем уважении к вашему могущественному господину, – спокойно ответил Пенрод, – я не могу этого сделать. Скорее продам ему своего старшего сына.

– Могу только повторить, что у вас прекрасные верблюды, – недовольно произнес аль-Нур. – Мой господин будет расстроен вашим отказом. – Он поднял вожжи и повернул коня, но в последний момент остановился. – В вашем облике, Сулеймани Иффара, есть что-то знакомое, ваш голос, глаза… Мы не могли встречаться с вами раньше?

Пенрод равнодушно пожал плечами:

– Может быть, в мечети Омдурмана…

– Возможно, – неуверенно протянул аль-Нур. – Но если я видел вас где-то в другом месте, то непременно вспомню. У меня хорошая память на лица.

– Нам пора ехать, чтобы догнать нашего эмира, – решительно вмешался Якуб. – Да здравствует победа сынов ислама в предстоящей битве с неверными.

– Пусть дойдут ваши слова до Господа Бога, – повернулся к нему аль-Нур. – Победа вожделенна, а смерть – конечная цель всякой жизни и ключ к вратам рая. Если Аллах не дарует нам победу, то пусть даст нам славную смерть в бою. – Он прижал руку к груди в прощальном жесте. – Да благословит вас Аллах. – И быстро поскакал к своим.

– Эмир Аталан, – благоговейно прошептал Якуб. – Мы едем в компании вашего смертельного врага. Это все равно что носить кобру за пазухой.

– Аль-Нур разрешил нам покинуть их знамя, – напомнил Пенрод. – Не стоит нарушать его волю.

Они хлестнули верблюдов плетьми и галопом помчались вперед. Отъехав на некоторое расстояние, Пенрод оглянулся и без труда узнал среди аггагиров стройную фигуру Османа Аталана в белоснежной джиббе, покрытой яркими, как драгоценные камни, заплатами, что всегда являлось отличительным признаком дервишей. Он скакал на светлом арабском скакуне впереди колонны и пристально глядел в сторону Пенрода. Даже на таком расстоянии капитан ощущал на себе гнет его взгляда.

Ехавший позади своего господина аль-Нур поднял винтовку и выстрелил в воздух. Пенрод увидел яркую вспышку, и чуть позже до него донесся звук выстрела. Он сделал ответный выстрел и быстро поскакал вперед.

В тот день их останавливали еще несколько раз, но все обошлось благополучно. Их прекрасные верблюды привлекали всеобщее внимание и вызывали недоумение простых кочевников. А когда они спрашивали, как поскорее добраться до красных знамен эмира Салида из племени джаалин, им дружно отвечали, что он находится в авангарде войска. Пенрод стремился побыстрее добраться до головы колонны, подгоняемый дурным предчувствием относительно подозрений аль-Нура и его могущественного хозяина.

За все это время они остановились только однажды, да и то по просьбе мелкого торговца, который предложил им обменяться товарами. Они отъехали в сторону, осмотрели его запасы и купили несколько лепешек из зерна дурры, поджаренных в верблюжьем масле с острыми специями, курагу и кусок козьего сыра, от ароматного запаха которого у них даже слюнки потекли. Убрали продукты в сумки и расплатились за них серебряными талерами Марии Терезии.

Когда Пенрод и Якуб поскакали дальше, купец долго смотрел им вслед, а потом подозвал к себе сына, который присматривал за клетками с обезьянами.

– Я хорошо знаю этого человека. Он ехал вместе с Хиксом-пашой в Эль-Обейд в самом начале джихада. Я предложил ему кинжал с золотой рукояткой, и он долго торговался со мной. Я никогда не забуду его глаза и не спутаю их с другими. Он неверный и эфенди франков по прозвищу Абадан Риджи. Скачи, сынок, к могущественному эмиру Осману Аталану и расскажи ему об этом. Сообщи, что в рядах воинов Аллаха едет смертельный враг.

Солнце клонилось к западу, а верблюды отбрасывали на оранжево-желтые дюны длинные тени, когда сквозь плотную завесу пыли Пенрод наконец увидел красное знамя эмира Салида.

– Это передовой отряд армии, – подтвердил Якуб, подъехавший к нему с правой стороны, чтобы тот не повышал голос – неподалеку скакали воины Аллаха. – Большинство этих людей принадлежат к племени джаалин. Я узнал двоих, объявивших мне когда-то кровную месть. Они из той самой семьи, которая изгнала меня из своего племени и превратила в изгоя. Если они когда-нибудь попадутся на моем пути, я сочту за честь убить их.

– В таком случае давай расстанемся с этой компанией.

Нил находился всего лишь в миле от них по левую руку. Армия дервишей шла вдоль реки с того самого момента, когда кочевые племена соединились в одну колонну возле городка Бербер. В этот вечерний час многие кочевники поворачивали к реке, собираясь напоить животных, и были слишком заняты своими делами, чтобы заметить двоих чужаков. И тем не менее Пенрод не спускал с них глаз.

Прибрежная полоса земли представляла собой вязкую илистую почву, поросшую высокой травой, которая доходила иногда до колен верблюдов. Якуб ехал первым, и вдруг из-под ног его верблюда, громко хлопая крыльями, взметнулась стая перепелов. Это были знаменитые сирийские голубые перепела, которые отличались большой массой тела, высоко ценились за свои вкусовые качества и издавна считались прекрасной добычей охотников. Якуб свесился с седла, взмахнул плетью с длинной ручкой и нанес резкий удар по стае. Просвистев в воздухе, плеть описала круг и поразила одну из птиц с чудесным оперением голубых, золотистых и коричневых оттенков.

– Смотри и учись! – гордо воскликнул он. – Якуб – великий охотник!

Птичья стая пронеслась прямо под носом верблюда, на котором ехал Пенрод, и он тоже метнул в них свою плеть. Она попала в голову первой птицы, поразив ее, отскочила в сторону и ударила деревянной ручкой по крыльям другой. Перепел рухнул в траву и забился, пытаясь взлететь. Пенрод соскочил на землю, схватил раненую птицу за голову и резким движением свернул ее. Затем поднял с земли первого перепела, отыскал в траве плеть и быстро запрыгнул в седло.

– Смотри и учись у Сулеймани Иффара, добропорядочного странника из племени джедда, который никогда не бахвалится своей ловкостью.

– В таком случае я не стану смущать вас подобными разговорами, – мрачно буркнул Якуб.

Они спустились к реке. Сотни верблюдов и лошадей жадно пили, опустив в воду морды, а остальные паслись в высокой траве. Мужчины тоже не теряли времени зря. Одни наполняли бурдюки свежей водой, другие купались на мелководье.

Пенрод выбрал уединенное место, они завели верблюдов в реку, чтобы напоить, а сами набрали полные бурдюки свежей воды. После этого нарезали сочной травы на дорогу и развели небольшой костер, чтобы поджарить перепелов. Когда дичь зажарилась до золотисто-коричневого цвета и пустила сок, Якуб подошел к верблюдице и надоил кувшин молока, которое они выпили с огромным удовольствием, закусывая тонко нарезанными ломтиками козьего сыра. Свою вечернюю трапезу они завершили курагой и другими сухофруктами. Все это показалось Пенроду вкуснее изысканных блюд в ресторане Гезира-клуба.

После ужина они улеглись на траву и уставились на звездное небо.

– Далеко еще до Абу-Хамеда? – поинтересовался Пенрод.

Якуб поднял вверх растопыренные пальцы и посмотрел сквозь них на небосклон.

– Два часа, – перевел Пенрод этот знак. – В Абу-Хамеде мы должны отойти от берега и пройти пустыней до источников Гакдул.

– Два дня пути от Абу-Хамеда.

– Миновав передовые отряды дервишей, мы сможем передвигаться гораздо быстрее.

– Жаль будет убивать таких хороших верблюдов. – Якуб, приподнявшись на локте, посмотрел на мирно пасущихся животных и тихо засвистел.

Молодая верблюдица тут же подошла к нему. Якуб угостил ее куском лепешки и потрепал за ухом, пока она жевала.

– О, сострадательный Якуб, – улыбнулся Пенрод, – ты можешь запросто перерезать человеку горло, но при этом жалеешь животное, рожденное для того, чтобы стать жертвой человека? – Он растянулся на траве и широко раскинул руки, как на распятье. – Ты первый будешь на посту, а потом я тебя сменю. Отдохнем, пока луна не окажется в зените, и продолжим путь. – Он закрыл глаза и почти в тот же момент уснул.

Когда Якуб разбудил его, ночная прохлада уже проникла под шерстяную накидку. Пенрод посмотрел на звездное небо и молча направился к верблюду, оседлал его, и они тихо покинули стоянку.

Ночные сторожевые огни кочевников подсказывали путь. Над пустыней расстилался едкий дым от костров и надежно скрывал их от посторонних глаз. Они крепко привязали свой багаж и закрепили металлическую посуду, чтобы не гремела во время движения. Возможно, именно поэтому ни один часовой не остановил их.

Часа через два, как и предсказывал Якуб, они прошли мимо городка Абу-Хамед, который больше походил на деревню. Они ехали очень тихо, но их запах, вероятно, разбудил местных собак, и те надрывались от лая, пока они не отошли от реки, углубившись в пустыню по древнему караванному пути, проложенному вдоль излучины Нила. Когда на небосклоне появились первые признаки приближающегося рассвета, армия дервишей осталась далеко позади.

Ближе к вечеру следующего дня они остановили верблюдов у подножия невысокого вулканического холма, завели их в тень и покормили травой, нарезанной на берегу реки. Несмотря на продолжительный тяжелый путь, животные жадно поглощали еду и питье, а Пенрод с Якубом тщательно осмотрели их длинные ноги. К счастью, никаких ушибов или порезов не оказалось.

– Они хорошо выдержали это испытание, но главные трудности впереди.

Пока Якуб спал, Пенрод, заступивший на дежурство, поднялся на вершину холма, откуда хорошо просматривались окрестности, и посмотрел в подзорную трубу. На всем протяжении пустыни вплоть до Абу-Хамеда не было ни единой тучки пыли или каких-либо других признаков преследования. Капитан набрал камней, соорудил из них некое укрытие и уютно расположился за ними. Впервые за это время он почувствовал некоторое облегчение. Он ждал вечерней прохлады, а когда солнце коснулось линии горизонта, еще раз осмотрел южный сектор пустыни.

Горизонт был чист, и только узкая полоска пыли поднималась вдали, такая легкая, почти эфемерная, что через несколько минут полностью растворилась в раскаленном воздухе пустыни. Пенрод подумал, что это всего лишь иллюзия, обман зрения, как нередко случается в горячей пустыне, но через некоторое время облачко снова материализовалось, напоминая хвост крошечной желтой птицы.

– На караванном пути, – пробормотал Пенрод, пытаясь объяснить себе происхождение этой пыли, – по нашему следу. Пыль поднимается в воздух на мягком грунте и исчезает на остатках вулканической лавы. Похоже, память все-таки вернулась к аль-Нуру. Но это не могут быть лошади, поскольку здесь нет для них воды. В такой пустыне выживают только верблюды, а в армии дервишей нет верблюдов, равных нашим по силе и выносливости.

Пенрод долго рассматривал облачко пыли в подзорную трубу, но не мог ничего разглядеть. Оно было слишком далеко от него, не менее семи или восьми миль. Он сбежал вниз по холму. Якуб издалека увидел обеспокоенное лицо друга и, не дожидаясь команды, начал седлать животных. Когда Пенрод подбежал к нему, верблюды уже были готовы, недовольно фыркали и плевались во все стороны.

– Что вы там увидели? – поинтересовался Якуб, пустившись в путь.

– Пыльное облако на караванном пути. Верблюды.

– Откуда вы знаете?

– А какая лошадь может выжить в пустыне без воды?

– Когда аггагиры охотятся на слонов или людей, они обычно используют и лошадей, и верблюдов. Вначале скачут на верблюдах, нагрузив их большим количеством воды, а лошади бегут рядом и сохраняют свои силы. Но, увидев добычу, сразу садятся на лошадей и быстро догоняют жертву. Вы же сами видели, какие это скакуны. Ни один верблюд не сравнится с ними по скорости. – Он оглянулся через плечо. – Если это действительно аггагиры Османа Аталана, они могут настичь нас на рассвете.

Они ехали несколько часов без остановок, а первый привал сделали незадолго до полуночи, чтобы напоить верблюдов. Пенрод не жалел воды и, пока животные жадно пили, растянулся на уже остывшей земле, приложил к ней пустой кувшин из-под молока и прислушался. Никаких звуков не было, но это его не успокоило. Только на рассвете они смогут увидеть своих преследователей и определить, сколько их и на чем они скачут. Привал был короткий, и через несколько минут они уже снова гнали верблюдов по безмолвной пустыне.

Когда первые лучи солнца осветили окружающий ландшафт, Пенрод остановился, щедро напоил верблюдов и приказал Якубу как следует накормить их.

– Если мы и дальше будем такими расточительными, – недовольно проворчал тот, – то к вечеру останемся без воды.

– К вечеру мы либо доберемся до источников Гакдул, либо будем мертвы, – спокойно заметил Пенрод. – Пусть они насытятся до отвала. Это значительно облегчит им ношу и придаст ногам силы.

Капитан отошел на сто ярдов и прислушался к шуму. Поначалу он ничего не услышал, и это вселило в него слабую надежду, однако внутреннее чутье подсказывало, что для надежды нет никаких оснований. Через некоторое время он уловил едва заметное дрожание воздуха, настолько слабое, что его можно было легко принять за дуновение ветерка. Пенрод послюнявил палец и поднял его вверх – ветра не было и в помине.

Тогда он вновь прижал ухо к пустому кувшину, обхватил голову руками и застыл в напряженном ожидании. Сперва стояла оглушительная тишина, но он продолжал слушать и в конце концов уловил легкий шум, напоминающий шуршание песка под ногами или дыхание любимой женщины, спящей рядом в тихую ночь посреди пустыни. Несмотря на все обстоятельства этой ужасной ночи, он вдруг вспомнил светлый образ Ребекки – юной и кроткой, с золотистыми волосами, покрывавшими в постели их обоих. Пенрод отбросил несвоевременные мысли, вскочил и бросился к верблюдам.

– Они преследуют нас, – спокойно сообщил он Якубу.

– Где они сейчас? – встрепенулся тот.

– Полагаю, мы увидим их с первыми лучами солнца.

Друзья посмотрели на восток. Поднимающееся светило образовало светлый нимб над далеким холмом, словно над головой гигантского древнего святого.

– И увидят нас так же легко, как и мы их, – хрипло заключил Якуб и натужно прокашлялся.

– Сколько нам еще до источников Гакдул?

– Больше чем полдня пути. Слишком далеко. Если они на быстрых скакунах, то настигнут нас прежде, чем мы доберемся до этих колодцев.

– А что за ландшафт впереди? Нет ли там какого-нибудь укромного местечка, где мы могли бы укрыться?

– Перед нами Тирби-Кебир, – показал рукой Якуб. – Это место не случайно назвали Великим Кладбищем.

Пенрод и сам знал, что это самый трудный участок на излучине Нила. Здешняя земля пропитана солью в радиусе двадцати миль и напоминает замерзшее стекло с едва заметными следами верблюдов на караванном пути. По обе стороны этого древнего маршрута белели кости животных и скелеты людей, погибших здесь много столетий назад. Полуденное солнце слабо отражалось от матовой поверхности, сверкая лишь в кристаллических крупинках соли и щедро разбрасывая рассеянный свет на многие километры вокруг. Любой верблюд в сердце этой безмолвной пустыни виден на огромном расстоянии, не имея возможности укрыться от посторонних глаз, а немилосердно палящее солнце, отраженное и усиленное кристаллами соли, могло заживо поджарить и человека, и животное.

– Другого пути у нас нет – значит, нужно его преодолеть.

Они пришпорили верблюдов и поскакали по безлюдной пустыне. Животные бодро мерили расстояние, освеженные обильным питьем и кормом. Солнце поднималось ввысь, и небо раскалялось, словно гигантский металлический щит, закрывающий вход в преисподнюю мифического Вулкана. Они пересекли полосу золотистых дюн и небольших холмов из мелкого гравия и выехали на раскаленную как сковородка равнину. Безжалостные лучи, уже осветившие восточные окраины пустыни, опалили их лица и, казалось, вот-вот высушат мозги. Пенрод буквально ощущал, как влага покидает его тело, а голова сжимается, будто иссохший плод. Он достал из седельной сумки плоский кусок слоновой кости с небольшими дырочками для глаз, который надежно защищал лицо от палящего солнца, отражая его смертоносные лучи. Капитан позаимствовал эту идею из книги знаменитых арктических путешественников Клеверинга и Сабине, которые описывали жизнь эскимосов Гренландии, спасавшихся от ослепительной белизны снега специально вырезанными из китовых костей щитками.

Подгоняемые плетью, верблюды перешли на бег, который арабы называли «упоение ветром». Эта быстрая езда позволяла им преодолеть многие мили за считаные минуты. Но Пенрод и Якуб все чаще оглядывались, с тревогой ожидая преследователей. И тем не менее их появление оказалось полной неожиданностью. Еще минуту назад пустыня позади была совершенно безлюдной, и вдруг на горизонте замаячил отряд дервишей. Солнечные лучи и раскаленная земля создавали оптический обман, в результате чего погоня казалась намного ближе, чем была на самом деле. Их разделяло несколько миль, но Пенроду чудилось, будто он различает лица преследователей.

Как и предсказывал Якуб, дервиши мчались на верблюдах, груженных бурдюками с водой и сумами с продовольствием, а позади неслись арабские скакуны на длинных поводьях. Отряд возглавлял сам Осман Аталан. Его легко можно было узнать по зеленому тюрбану, прикрывавшему большую часть лица, и той горделивой осанке, которая выделяла эмира из множества соотечественников. Он всегда держал голову высоко поднятой, а плечи – расправленными. Рядом с ним скакал аль-Нур, а позади них Пенрод насчитал еще шесть аггагиров. Они скакали быстро и, видимо, громко кричали, но услышать их на таком расстоянии было невозможно.

Между тем аггагиры остановили верблюдов и без излишней суетливости перебрались на лошадей, предварительно подтянув подпруги и напоив животных. Пересадка отняла примерно столько же времени, сколько требуется опытному ныряльщику на Красном море, чтобы, набрав в легкие воздуха, нырнуть на глубину и наполнить свои сети жемчужными раковинами из-под коралловых рифов. Поменяв животных, аггагиры бросились в погоню, быстро настигая беглецов.

Пенрод и Якуб пригнулись к мокрым спинам верблюдов, подстегивая их пятками и ударами плетей. Животные помчались галопом на предельно возможной скорости. Примерно две мили они неслись по пустыне, сохраняя между собой первоначальное расстояние. Однако вскоре преимущество лошадей сказалось на результатах безумной гонки. Первым вырвался вперед Осман Аталан на своей красавице-кобыле кремового цвета. Она словно летела по раскаленному песку, высоко вскинув длинный золотистый хвост, подобно бледному духу пустыни на фоне ослепительно сверкающей соляной равнины.

Пенрод мгновенно определил, что даже самый сильный и быстрый верблюд не может соперничать с этой лошадью на короткой дистанции, и понял тактику Османа Аталана. Он будет гнаться за ними на бешеной скорости, пытаясь загнать их верблюдов. Пенрод лихорадочно обдумывал ответные действия. Конечно, сорвать этот план с помощью шальной пули вряд ли удастся. Лучше подпустить его поближе, а потом резко развернуть верблюда и встретить эмира лицом к лицу. В этом случае можно использовать значительное преимущество верблюда в физической массе. В результате мощного столкновения лошадь эмира получит такие повреждения, после которых просто не сможет преследовать их. По правде говоря, Пенрод и сам понимал всю тщетность таких надежд. Дело здесь не только в быстроногом арабском скакуне, но еще и в безупречном мастерстве наездника. По всей вероятности, Осман – самый искусный всадник в армии дервишей. Никто не может так легко управлять лошадью и быстро взлетать в седло. Кроме того, даже если ему удастся свалить на землю лошадь Османа, остальные аггагиры быстро нагонят их и разрубят на куски своими кривыми саблями.

Длинный хвост зеленого тюрбана развевался на ветру, открыв лицо эмира, и Пенрод мог различить отдельные черты. Тугие кольца густой бороды прижало к щекам сильным ветром, а горячие, полные ненависти глаза пристально следили за Пенродом.

– Абадан Риджи! – крикнул Осман. – Настал наш час!

Пенрод вынул из чехла винтовку «мартини-генри» и вполоборота выстрелил, прекрасно понимая, что пуля прошла мимо и вонзилась в песок далеко от цели. Он не мог полностью повернуться в седле, чтобы не сбить верблюда с привычного ритма, а прыжки животного не позволяли как следует прицелиться. Осман Аталан ответил презрительным смехом. Он был уже так близко, что Пенрод слышал насмешку в его хриплом голосе.

– Оставь свою винтовку! – кричал Осман. – Мы с тобой настоящие воины и должны сражаться клинками! – Его лошадь была уже почти рядом, и Пенрод видел, как с ее морды срываются белоснежные хлопья пены. Эмир подался вперед и, ловко выхватив из ножен свой широкий меч, продемонстрировал Пенроду его сверкающее лезвие. – Вот оружие настоящих мужчин!

Капитан с большим трудом подавил искушение принять этот вызов, понимая, что на кону нечто большее, нежели честь и достоинство. Речь шла о судьбе экспедиционного корпуса, о его соотечественниках, о Хартуме и всех находившихся в городе, включая Ребекку Бенбрук. Все сейчас зависело от него. Чувство долга должно превалировать над безрассудным героизмом.

Выпустив в песок все пули, Пенрод выхватил из винтовки пустую обойму, вложил новую и хотел было продолжить стрельбу, но в этот момент послышался тревожный голос Якуба. Араб приподнялся на стременах и возбужденно вопил, радостно размахивая руками.

Пенрод проследил за ним взглядом и чуть не свалился на землю от охватившего его волнения. Впереди показалась группа всадников на верблюдах, словно призраки вынырнувших из сизого соляного марева. Это был эскадрон бойцов в военной форме, не скрывавших своего воинственного настроения. Сколько их было? Он попытался прикинуть на глаз, но мешало густое облако пыли. Однако можно было с уверенностью сказать, что не меньше сотни. А кто они такие? Определенно не арабы! В этом нет никаких сомнений. В душе Пенрода шевельнулась надежда, усиливаясь с каждым шагом верблюда. На всадниках не было джибб, а их лица не украшали густые бороды.

Они быстро сближались, и вскоре Пенрод различил униформу цвета хаки и характерные контуры шлемов.

– Англичане! – закричал он. – Это же разведчики верблюжьего корпуса генерала Стюарта!

Пенрод резко оглянулся. Осман стоял, высоко приподнявшись в седле, и с таким же напряжением вглядывался в линию горизонта. В этот момент к нему подлетели верные аггагиры и в растерянности остановились, глядя на эмира. Пенрод повернулся к эскадрону британцев и увидел, что командир отдал приказ спешиться и приготовиться к бою. Солдаты быстро выполнили приказ. Верблюды опустились на колени, образовав плотную стену обороны, а всадники расположились позади них и взяли оружие на изготовку. Их белые, хотя и сильно загоревшие на солнце лица были чисто выбриты и спокойны. Пенрода охватило чувство гордости за своих соотечественников. Это не просто современная армия, а самая лучшая на земле!

Он сорвал с головы тюрбан, обнажая лицо, и размашисто помахал над головой.

– Не стреляйте! Я британец! – Он видел, как командир удивленно приподнялся из-за первой шеренги солдат с саблей в руке и пристально уставился на него. Сейчас их разделяли не более ста пятидесяти шагов. – Я британский офицер! – закричал Пенрод сдавленным от счастья голосом.

Командир сделал хорошо знакомый жест саблей, и Пенрод услышал его приказ:

– Спокойно, гвардейцы! Не стрелять без моей команды!

Он снова оглянулся назад и с изумлением увидел, что Осман Аталан все еще мчится на него во весь опор. Эмир явно решил завершить свое дело, несмотря на растерянность и страх остановившихся аггагиров. Сейчас их разделяло лишь несколько шагов и можно было бы сразить его одним метким выстрелом, но бешеный галоп не позволял вести прицельную стрельбу. К тому же вряд ли можно запугать этого храброго воина одним выстрелом. Пенрод хорошо знал, что Осман ни за что не подставит свою прекрасную лошадь под пули эскадрона.

В конце концов эмир повернул назад и прокричал ему с перекошенным от ярости лицом:

– Я ошибся в тебе, несчастный трус!

Эти слова задели Пенрода за живое.

– Ничего, мы еще встретимся с тобой! – пообещал он в ответ.

– Я буду молить Бога, чтобы это случилось как можно раньше! – И Осман помчался к своим аггагирам, не доехав до эскадрона каких-нибудь шестьдесят ярдов.

Эскадрон расступился, пропуская Пенрода и Якуба. Капитан сразу же направился к офицеру и спрыгнул с верблюда.

– Доброе утро, майор! – поприветствовал он его и отдал честь.

Майор Кенвик уставился на него широко раскрытыми глазами.

– Баллантайн! Вы, как всегда, появляетесь в самых неожиданных местах и самым неожиданным образом. Мы могли запросто пристрелить вас.

– Да, но ваше появление оказалось как нельзя более кстати.

– Я заметил, что у вас серьезные проблемы. Но что вы здесь делаете, черт возьми, посреди этой жуткой пустыни?

– У меня срочное донесение генералу Стюарту от генерала Гордона.

– В таком случае вам крупно повезло. Мы вышли на разведку, а генерал Стюарт сейчас находится с главными силами экспедиционного корпуса примерно в часе езды от этого места. – Он посмотрел поверх лежавших верблюдов и удивленных солдат. – Но дело – прежде всего. Кто этот дервиш, который так отчаянно преследовал вас?

– Один из эмиров. Вождь племени беджа Осман Аталан.

– Боже правый! Премного наслышан о нем. Если верить слухам, это один из наших злейших и непримиримых врагов. Надо бы покончить с ним раз и навсегда. – Он подошел к первой шеренге солдат. – Старший сержант, пристрелите этого мерзавца.

– Есть, сэр! – бодро ответил огромного роста сержант с роскошными черными усами и подозвал к себе двоих лучших снайперов. – Уэбб и Роджер, прикончите этого дервиша.

Солдаты заняли позицию за телами лежавших верблюдов и тщательно прицелились.

– По мере готовности! – последовала команда старшего сержанта.

Пенрод затаил дыхание, с недоумением глядя на майора Кенвика. Он специально сообщил ему о высоком положении Османа, чтобы тот не отдавал такой безобразный приказ. Он надеялся, что гордость кавалериста и инстинкт опытного воина помешают ему стрелять в спину убегающего противника. Во время знаменитой битвы при Ватерлоо Веллингтон никогда бы не отдал своим солдатам приказ стрелять в безоружного Бонапарта.

Прозвучал первый выстрел, но Осман Аталан продолжал скакать как ни в чем не бывало. Расстояние до него уже превышало пятьсот ярдов. Пуля явно прошла очень близко, поскольку лошадь шарахнулась в сторону и взмахнула хвостом, словно отгоняя от себя назойливую муху. Эмир же не только не оглянулся, но даже замедлил ход, перейдя на шаг. Последовал второй выстрел, и на этот раз все заметили взметнувшийся рядом с лошадью фонтанчик песка. Осман продолжал удаляться ровным шагом, не обращая внимания на пули. Солдаты сделали еще по одному выстрелу, но на сей раз пули уже не долетели до всадника.

– Старший сержант, прекратить огонь! – скомандовал Кенвик и недовольно поморщился. – Этому парню удалось улизнуть, как хитрой лисе из западни. – Он едко ухмыльнулся и посмотрел на Пенрода. – Но нужно отдать должное его выдержке и хладнокровию.

– В ближайшее время мы, несомненно, увидим, на что способен этот человек, – заметил Пенрод.

Кенвик удивленно посмотрел на него, вероятно уловив в голосе иронические нотки.

– Понимаю ваш спортивный интерес, Баллантайн, однако считаю, что с опасным противником не следует церемониться. Какое, к черту, уважение к врагам, если мы пришли сюда убивать их?!

«И наоборот», – подумал Пенрод, но благоразумно решил не озвучивать свои мысли.

Они посмотрели вдаль и увидели, что Осман Аталан присоединился к своим аггагирам и отряд быстро поскакал в сторону Абу-Хамеда.

– Ну что ж, – заключил Кенвик, – судя по всему, генерал Стюарт будет счастлив поговорить с вами.

– Я тоже, сэр, – произнес Пенрод.

Майор Кенвик нацарапал на странице блокнота несколько слов, оторвал листок и протянул его Пенроду.

– Если вы будете бродить по окрестностям в таком виде, то готов поручиться, вас пристрелят, как паршивую собаку, приняв за шпиона дервишей. С вами поедет наш юный Степлтон. Передайте, пожалуйста, генералу Стюарту, что мы продвинулись далеко вперед и никого не встретили на пути, кроме, разумеется, этого эмира Османа Аталана.

– Майор, – сдержанно улыбнулся Пенрод, – должен предупредить, что не стоит уж слишком обнадеживать себя благоприятным исходом предстоящих событий. Последние несколько дней я ехал в составе огромной армии дервишей, которая направляется именно сюда.

– И сколько их? – встревожился Кенвик.

– Трудно сказать что-либо определенное, – уклончиво ответил Пенрод. – Так много, что невозможно сосчитать. Полагаю, тысяч тридцать или даже все пятьдесят.

Кенвик возбужденно потер ладони.

– Стало быть, нас ожидают веселые деньки.

– Стало быть, так, сэр.

Кенвик подозвал к себе юного прапорщика:

– Степлтон, поедете с капитаном Баллантайном и проведете его через все посты. И смотрите, чтобы вас где-нибудь не подстрелили.

Персиваль Степлтон смотрел на Пенрода с нескрываемым благоговением, словно восторженный шестнадцатилетний подросток, неожиданно повстречавший своего кумира. Они поехали по древнему караванному пути, и первые несколько миль Перси напряженно молчал, не смея нарушить тишину. Капитан Баллантайн был легендарной личностью и кавалером креста Виктории – настоящий подарок судьбы для юного солдата за первые шестнадцать месяцев военной службы. Немного привыкнув к столь важной персоне, он осмелился задать ему несколько вопросов. Пенрод отвечал в благодушном, даже дружеском тоне, чем несказанно его порадовал. К тому же капитан нашел в своем спутнике бесценный источник информации о состоянии дел в экспедиционном корпусе. За несколько минут он узнал все последние новости, слухи и сплетни, циркулировавшие в британской армии. Перси, необыкновенно гордый своей миссией, всей душой стремился в бой, не имея никакого представления о том, что ожидает его в ближайшее время.

– Все знают, что генерал Стюарт – отличный солдат, один из лучших в британской армии, – гордо заявил Степлтон. – Находящиеся под его командованием полки прибыли с полей сражений и отлично себя зарекомендовали. Я, к примеру, приписан ко Второму гренадерскому полку! – Это прозвучало так, словно он до сих пор не поверил в такое счастье.

– Может, именно поэтому генерал Гордон так долго ждет вашего прибытия в Хартум? – уколол Пенрод.

Перси заметно смутился:

– Генерал Стюарт здесь ни при чем. Каждый в нашем корпусе полон энтузиазма и страстно рвется вперед. Мы не боимся сражения. – Пенрод удивленно вскинул бровь, а парень еще больше распалился: – Дело в том, что политики в Лондоне никак не определятся со своими задачами. Они заставили нас в спешке оставить Вади-Хальфу, а потом вынудили торчать у источников Гакдул, дожидаясь давно обещанных подкреплений. А нас всего-то две тысячи! Верблюды давно голодают, болеют и вообще ослабли от бездействия. Откровенно говоря, сейчас мы далеко не в лучшей форме, чтобы отразить нападение серьезного противника.

– Где сейчас находятся основные силы?

– Подкрепление прибыло только пару дней назад из Вади-Хальфы. Нам доставили свежих верблюдов и провиант, которого так недоставало в последнее время. Генерал приказал немедленно готовиться к выступлению. Сейчас у нас достаточно людей для выполнения серьезного задания, – гордо заключил Степлтон с уверенностью молодого и неопытного человека.

– Достаточно – это сколько? – поинтересовался Пенрод.

– Почти две тысячи.

– А тебе известно, сколько сюда направляется дервишей? – спросил капитан, искоса поглядывая на юного солдата.

– О, совсем немного, – уверенно сказал тот. – Но дело вовсе не в этом, а в том, что мы британские солдаты, разве не так?

– Разумеется! – поддержал его Пенрод с грустной улыбкой. – О чем еще здесь можно говорить?

Они поднялись на очередной холм и увидели перед собой главные силы экспедиционного корпуса и стадо верблюдов. На первый взгляд казалось, что солдат здесь намного больше, чем две тысячи. Они продвигались организованным маршем с весьма приличной скоростью, и главное – во всем чувствовалось хорошее командование.

Капитан следовал за юным Перси, поскольку тот был одет в привычную униформу и не вызывал подозрений. За первой колонной солдат двигались офицеры на лошадях и верблюдах. Пенрод сразу узнал генерала Стюарта, поскольку уже видел его в городке Вади-Хальфа, но, правда, так и не познакомился ближе. Это был высокий худощавый мужчина с красивым мужественным лицом, источающим уверенность в себе и своих силах. Рядом с ним ехал человек, которого Пенрод знал весьма неплохо, – майор Гардинг, старший офицер разведки верблюжьего корпуса. Увидев капитана, он наклонился к генералу Стюарту и прошептал ему несколько слов. Стюарт посмотрел на Пенрода и кивнул.

– А, Баллантайн, как всегда, в обличье грязного пенни! – подъехал к нему Гардинг.

– Сейчас это пенни может оказаться дороже шиллинга, сэр, – улыбнулся тот. – У меня важное донесение из Хартума от генерала Гордона.

– Правда? Боже мой! Да это стоит не шиллинга, а целой гинеи! Следуйте за мной, генерал Стюарт будет рад поговорить с вами.

Они подъехали к офицерам, и генерал жестом пригласил Пенрода приблизиться к его верблюду.

– Капитан Баллантайн, – отдал честь Пенрод. – Десятый гусарский полк. Прибыл к вам с донесением из Хартума от генерала Гордона.

– Гордон еще жив?

– Еще как жив, сэр.

Стюарт внимательно посмотрел на Пенрода.

– Рад это слышать. Донесение можете передать Гардингу.

– Сэр, генерал Гордон никогда не доверяет бумаге, чтобы информация не попала в руки агентов Махди. Мне поручено передать вам устное сообщение.

– В таком случае начинайте прямо сейчас, а Гардинг сделает соответствующие пометки.

– Прежде всего, сэр, должен сообщить вам о состоянии противника и его боевых порядков, как они нам представляются.

Стюарт внимательно выслушал доклад Пенрода. На его красивом загорелом лице не было никаких эмоций, кроме, может быть, некоторого интереса, светившегося в умных проницательных глазах. Он не прервал Пенрода даже когда тот рассказывал о бедственном положении защитников Хартума. Первую часть своего сообщения Пенрод закончил на печальной ноте:

– По оценкам генерала Гордона, город может продержаться не больше тридцати дней. Однако запасы продовольствия сократились настолько, что уже сейчас дневная норма несовместима с жизнью. Уровень воды в Ниле быстро снижается, обнажая хороший плацдарм для высадки противника. Генерал Гордон просил передать вам, сэр, что с каждым днем его положение становится все более критическим.

Стюарт не стал объяснять причину задержки экспедиционного корпуса. Он был человеком действия и никогда не искал отговорок.

– Я все прекрасно понимаю, – тихо сказал он. – Продолжайте, пожалуйста.

– Генерал Гордон приказал вывесить британские и египетские флаги на сторожевых башнях форта Мукран, означающие, что защитники города еще живы и готовы сражаться до конца. В подзорную трубу эти флаги видны даже со скал Шаблука.

– Надеюсь в скором времени увидеть их своими глазами, – кивнул Стюарт, внимательно слушая сообщение Пенрода, но в то же время краешком глаза наблюдая за продвижением колонны на юг.

– Мое путешествие из Хартума проходило в гуще вражеских войск. Господин генерал, если нужно, я могу подробно обрисовать вам их расположение и боевую мощь.

– Слушаю вас.

– Передовым отрядом дервишей командует эмир Салид из племени джаалин. Под его красным знаменем находится примерно пятнадцать тысяч воинов. Племя джаалин проживает в северной части Судана. Эмиру уже около шестидесяти, но он пользуется непререкаемым авторитетом и безупречной репутацией среди соплеменников. В середине колонны находятся войска эмира Османа Аталана из племени беджа. – Услышав это имя, генерал Стюарт прищурился, явно осведомленный об упомянутом человеке. – Осман привел с собой около двадцати тысяч воинов, которых снял с осады Хартума. Они вооружены винтовками «мартини-генри» и большим количеством боеприпасов, захваченных у египтян. Вам, вероятно, известно, сэр, что дервиши предпочитают ближний бой и храбро сражаются мечами и саблями.

– Пулеметы?

– В Омдурмане у них есть несколько пулеметов «норденфельдт» и «крупп» и достаточно стабильные поставки боеприпасов, но в колонне, которая продвигается на север, я их не заметил.

– Мне известно, Баллантайн, что вы хорошо знаете военные традиции арабских племен. Как вы полагаете, где именно они попытаются нас встретить?

– Думаю, сэр, что прежде всего они отрежут вас от питьевой воды, – рассудительно ответил Пенрод. В пустыне рано или поздно все сводится именно к этому. – Следующий источник находится у колодцев Абу-Клеа. Они разбросаны на большой территории, и вода в них не очень хорошая, но дервиши непременно постараются отрезать вас от нее. Путь к этим колодцам пролегает через скалистую местность, где можно легко укрыться. Полагаю, именно там они устроят засаду и дадут первое сражение. Возможно, это случится в тот момент, когда войска будут выходить из ущелья.

Гардинг быстро достал карту и протянул генералу. Тот расправил ее на седле, а Пенрод наклонился, чтобы лучше видеть.

– Покажите то место, где, по-вашему, они могут атаковать нас, – приказал Стюарт.

Пенрод ткнул пальцем в точку на карте, и Стюарт какое-то время изучал ее.

– Я планировал разбить лагерь сегодня вечером на северной стороне Тирби-Кебира. – Он показал на карту. – Однако в свете этой новой информации, возможно, сегодня лучше продолжить путь, чтобы с наступлением темноты добраться до данной скалистой местности. Завтра утром это даст нам больше оперативного простора для маневра.

Пенрод не стал комментировать это заключение. Он вообще не привык давать советы, когда его об этом не спрашивали. Стюарт свернул карту и посмотрел на него.

– Благодарю вас, капитан. Полагаю, наибольшую пользу вы принесете в передовом отряде под командованием майора Кенвика. Поезжайте вперед и поступайте в его распоряжение.

Пенрод козырнул генералу и пришпорил верблюда, но Стюарт остановил его:

– Но прежде вам следует поехать в тыл к нашему квартирмейстеру. Получите у него приличную униформу, чтобы не выглядеть как чертов дервиш. А заодно вас там покормят.

* * *

На рассвете Осман Аталан и Салид сидели на вершине одного из выжженных солнцем холмов близ Абу-Клеа, рассматривая раскинувшееся внизу глубокое скалистое ущелье. Дорогой шерстяной ковер под ними был расстелен на краю черной базальтовой скалы, и на противоположной стороне ущелья возвышались такие же точно скалы.

Эмир Салид знал Османа еще шустрым семнадцатилетним подростком. Он уже и тогда был воином и часто вторгался на территорию племени джаалин вместе с отцом. Однажды они убили шестерых воинов Салида и увели шестьдесят пять великолепных верблюдов. Именно тогда Осман лишил жизни первого человека. Кроме того, воины племени беджа похитили двенадцать юных девушек и одну молодую женщину, но для Салида это были сущие пустяки по сравнению с хорошо откормленными верблюдами. С тех пор долгих двенадцать лет они отчаянно враждовали друг с другом, окрашивая знойную пустыню кровью своих людей.

И только божественный Махди, да будет дарована ему вечная победа над врагами, призвал все племена Судана объединиться в священном джихаде против неверных. Это помогло Осману и Салиду позабыть прошлую вражду, позволило им мирно сидеть у одного костра и курить одну трубку. Во время джихада вражда между правоверными прекратилась, объединив их перед лицом общего врага.

Девушка-рабыня принесла большую курительную трубку и положила между ними на ковер. Затем серебряными щипцами достала из керамического сосуда кусок раскаленного угля, осторожно опустила на черный табак и стала раскуривать трубку, затягиваясь табачным дымом и поминутно кашляя. Когда трубка раскурилась, она вытерла мундштук из слоновой кости и протянула ее Салиду – старшему из них. Сизый дым, пройдя сквозь чистую воду в высоком стеклянном кувшине, наполнил его легкие приятным ароматом. Глубоко затянувшись, Салид протянул трубку Осману. Махди строго-настрого запретил курить табак, но он сейчас в Омдурмане, а Омдурман далеко отсюда. Сделав несколько глубоких затяжек, они стали неспешно обсуждать планы предстоящей битвы. А когда табак в трубке превратился в черный пепел, распростерлись в утренней молитве.

После молитвы девушка раскурила еще одну трубку, а в перерыве между затяжками к ним подошел один из шейхов и сообщил о продвижении неприятеля и диспозиции собственных войск.

– Слава Аллаху, отряд шейха Харуна уже на месте, – доложил он.

Салид посмотрел на Османа сквозь выгоревшие на солнце ресницы.

– Харун – прекрасный воин, а под его командованием не меньше двух тысяч человек. Я поставил его у входа в ущелье, где вчера сидел канюк. С этого высокого места Харун нанесет удар по тылам, когда враги выйдут на равнину.

Через некоторое время по крутому склону к ним поднялся еще один молодой шейх.

– Именем Аллаха и непобедимого Махди, неверные выслали вперед отряд разведчиков из шести человек. Они осмотрели через свои длинные очки пальмовую рощу у колодцев и ускакали обратно. Как вы и приказывали, милостивый эмир, мы позволили им беспрепятственно покинуть ущелье.

Спустя час после восхода солнца принесли последнее донесение, и отряд дервишей занял заранее подготовленные места.

– А что делают неверные? – поинтересовался Салид хриплым старческим голосом.

– Они еще не убрали лагерь. – Разведчик указал на вход в узкое ущелье.

Салид протянул Осману локоть, и недавний кровный враг помог старику подняться. Его суставы были поражены артритом, но в седле он скакал и размахивал клинком, как молодой и полный сил воин. Сторонясь открытого пространства, чтобы не обнаружить свой силуэт на фоне светлеющего утреннего неба, Осман подвел старого эмира к краю скалистого выступа, и они посмотрели вниз.

Лагерь неверных был как на ладони и располагался в двух милях. Вчера вечером солдаты долго сооружали по его периметру заребу – оборонительный вал из острых камней и веток колючего кустарника. Как обычно, лагерь неверных был выстроен в форме квадрата, в каждом из четырех углов которого стояли пулеметы «норденфельдт». Такая диспозиция позволяла вести прицельный огонь по всем направлениям.

– Что это за машины? – спросил Салид, никогда еще не воевавший с франками. Он хорошо знал турков, которых рубил сотнями, но эти рослые люди с красными лицами были явно из другого племени. Старый эмир понятия не имел, кто они такие и как будут себя вести.

– Это такие большие ружья, которые выпускают много пуль, – пояснил Осман. – Они могут покрыть трупами огромное поле и выкашивают людей, словно коса весеннюю траву, пока не нагреются и не заглохнут. Чтобы насытить их прожорливые глотки, может потребоваться много трупов.

Салид подавился смехом:

– Мы их вдоволь накормим сегодня. – И широко повел рукой. – Праздник готов, осталось лишь дождаться почетных гостей.

На первый взгляд холмы, долины и ущелья казались совершенно безлюдными, на самом же деле их заполняли десятки тысяч людей и лошадей, терпеливо ждущих своего часа, как охотники в засаде.

– Чем сейчас занимаются неверные? – полюбопытствовал Салид, переводя взгляд на лагерь противника.

– Готовятся к нашей атаке.

– Они знают, что мы здесь и ждем их? – удивился старик. – Откуда им это известно?

– В наших рядах оказался их шпион, офицер ференги. Умный и ловкий неверный. Он говорит на нашем языке и выдает себя за сына пророка. От самого Бербера он ехал на север с нашими войсками. А значит, успел пересчитать наших воинов, выяснил все наши планы и сбежал в лагерь неверных.

– Как его зовут? И откуда ты так много о нем знаешь?

– Его зовут Абадан Риджи. Он ранил меня в битве при Эль-Обейде и чуть было не отправил к праотцам. Он мой кровный враг.

– Почему же ты до сих пор не убил его? – искренне удивился Салид.

– Он скользкий, как речной ил, – сказал Осман, – и уже дважды ускользал от меня, буквально просачиваясь сквозь пальцы. Но это было вчера, а сегодня совсем другое дело, и нам придется сосчитать своих погибших до захода солнца.

– Сегодня днем неверные могут не решиться на сражение, – предположил Салид.

– Смотри! – воскликнул Осман, передавая старику подзорную трубу. Старый эмир повернул ее к себе противоположным концом и долго смотрел с умным видом. Осман понимал, что старик ничего не смыслит в игрушках неверных, поэтому решил сам рассказать ему о происходящем, чтобы не смущать старика. – Видишь, как их квартирмейстеры идут вдоль шеренги и раздают солдатам дополнительные патроны?

– Боже мой, ты прав, – кивнул Салид, глядя совсем в другую сторону.

– А вон там они устанавливают пулеметы.

– Именем святого Махди, это верно. – Салид так рьяно приложился к бронзовому корпусу подзорной трубы, что ударил себя в бровь и потер ее ладонью.

– А чуть дальше один неверный сел на лошадь, и мы слышим звук походной трубы.

На этот раз Салид обратился в нужную сторону и наконец-то увидел все, о чем говорил ему Осман, хотя по-прежнему смотрел с другого конца.

– Да пребудет священное имя Махди в веках, ты прав! Он скачет в военном облачении.

Эмиры наблюдали, как британцы оставили лагерь и направились к горловине ущелья, сохраняя строгое построение. Они ехали быстро, не встречая на своем пути препятствий, а их сомкнутые ряды и строгая дисциплина поражали даже таких видавших виды воинов, как Осман и Салид.

– Для них нет пути назад, – решительно заметил Осман. – Они должны либо пробиться с боем до колодцев, либо погибнуть в знойной пустыне, как это случилось со многими их предшественниками.

– Я не позволю им умереть в пустыне, – торжественно объявил Салид. – Они погибнут здесь, от меча… Обними меня, мой любимый кровный враг, – мягко сказал он Осману. – Я стар и немощен, а сегодня, кажется, вполне подходящий день для смерти.

Осман обнял старика и поцеловал его в обветренную морщинистую щеку.

– Если тебе суждено умереть именно сегодня, то лучше сделать это с мечом в руке.

Они спустились по склону холма, где оруженосцы уже ждали их с готовыми к бою скакунами.

Пенрод смотрел на острые выступы ущелья, возвышавшиеся по обеим сторонам от них, голые и иссушенные, как скалистые врата преисподней. Едва они въехали в узкий проход, черные вершины сомкнулись над ними. Солдаты двигались строгим боевым порядком, теснясь друг к другу. Пенрод пристально осмотрел окрестности. Там не было никаких признаков жизни, но он знал, что это иллюзия.

– Осман Аталан здесь, – тихо сказал он, повернувшись к Якубу.

– Да, Абадан Риджи, – улыбнулся тот, искоса взглянув на скалу. – Он здесь. Я чувствую, как воздух наполнился приятным запахом смерти. – И глубоко вдохнул. – Я люблю его даже больше, чем самый приятный аромат любимой.

– Только ты, похотливый и кровожадный Якуб, способен соединить в своих мыслях любовь и сражение.

– Да, эфенди, потому что на самом деле это одно и то же.

Они спускались вниз по узкому проходу, и Пенрод всем своим естеством ощущал волнующий прилив страха и возбуждения. Он взглянул на честные, открытые лица окружавших его людей и испытал особое чувство гордости, что является полноправным членом этого достойного сообщества. Тихие приказы отдавались на ласкающем слух родном языке, хотя и с такими разными акцентами, что порой казались совершенно разными наречиями. Здесь можно было услышать звуки Шотландского нагорья, западной части страны, Уэльса и Изумрудного острова, Йорка и Кента, кокни, а также изысканные тягучие акценты Итона и Харроу.

– Они будут ждать нас у выхода из ущелья, – сказал Якуб. – Осман и Салид хотят вывести своих всадников на простор.

– Салид – эмир твоего племени, поэтому ты должен хорошо знать его предпочтения и привычки.

– Он был моим эмиром, – грустно заметил Якуб. – Я ходил с ним в боевые походы и ел у его костра. До того самого дня, когда его старший сын надругался над моей маленькой сестренкой. И тогда я схватил кинжал и наказал их обоих, потому что именно она соблазнила его. С тех пор между мной и Салидом существует кровная вражда. Если он не убьет меня первым, я непременно убью его.

– О, терпеливый и мстительный Якуб, это может произойти уже сегодня.

Они ехали по узкому проходу в окружении черных базальтовых скал, похожих на усыпанную острыми клыками пасть огромного чудовища. На вершинах холмов по-прежнему не было признаков жизни, ни единой птички или газели. Труба известила об остановке, и колонна замерла. Сержанты тут же бросились в первые шеренги, восстанавливая боевой порядок.

– Сомкнуть ряды справа! – прозвучала команда.

– Соблюдать дистанцию!

– Выровнять ряды слева!

В течение нескольких минут плотность боевого строя была полностью восстановлена. Оба фланга плотно сомкнули ряды, а в лучах солнца засверкали острые штыки винтовок. Лица изнывающих от зноя солдат покрылись крупными каплями пота, но никто из них не посмел прикоснуться к флягам, поскольку без соответствующего приказа это было равносильно военному преступлению и наказывалось по условиям военного времени. С высоты своего верблюда Пенрод внимательно осмотрел пустое пространство впереди. За холмами открывалась широкая равнина, покрытая толстым слоем кварцевых отложений и усеянная небольшими, потемневшими на палящем солнце кустарниками. На другом конце этой безжизненной поверхности виднелась темная полоска пальмовой рощи, которая, казалось, давно закостенела от старости.

«Хорошее место для кавалерии», – подумал Пенрод. Высокие холмы по обе стороны от него по-прежнему казались совершенно безжизненными, но при этом содержали в себе явную угрозу. Вершины их маячили в лучах солнца, как призраки гончих псов, застывших на мгновение перед добычей, чтобы в следующую секунду броситься на нее всей своей мощью.

Скалистые склоны были изрезаны ущельями и устьями вади, покрыты валунами и каменистыми осыпями; угловатые выступы перемежались глубокими провалами, а у подножия лежал толстый слой золотистого песка. Якуб весело захихикал и показал кнутом на землю справа от себя. Ему ничего не пришлось объяснять, поскольку и так было видно, что все пространство вокруг испещрено тысячами следов от лошадиных копыт, настолько свежих, что песчаные края углублений еще не успели осыпаться.

Пенрод снова посмотрел на вершины холмов. На фоне чистого синего неба они казались острыми, словно зубы сказочного крокодила, открывшего пасть для нападения. В этот момент на темной скале что-то промелькнуло, как тень черной кошки, и Пенрод пристально уставился в эту точку. Правой рукой он машинально открыл кожаную сумку на спине верблюда и достал подзорную трубу. За скалой прятался человек в черном тюрбане, почти полностью сливавшийся с ее поверхностью. До него было слишком далеко, чтобы разглядеть черты лица, но Пенрод видел, как он оглянулся и рядом появилась еще одна голова. Похоже, он отдал какой-то приказ, поскольку показалось множество тюрбанов.

Пенрод опустил трубу и хотел было предупредить отряд о грозящей опасности, но в этот момент тишину разорвал гром военных барабанов дервишей, гулким эхом разнесшийся по узкому ущелью. И жизнь мгновенно забила ключом. Со всех сторон возникли темные призраки воинов в тюрбанах, а во главе этого войска, казалось, появился сам Махди. Его белоснежная джибба сверкала в лучах раннего солнца, а темно-зеленый тюрбан на голове отдавал странным изумрудным цветом. Он поднял вверх руку с винтовкой, и по яркой вспышке Пенрод понял, что этот выстрел служил сигналом к началу атаки. Ряды дервишей всколыхнулись и издали громкий боевой клич:

– Ла илаха иллаллах! Нет Бога, кроме Аллаха!

Эхо подхватило этот клич и многократно повторило его в ущелье:

– Аллах! Аллах! Аллах!

Труба в центре британского корпуса отозвалась пронзительным сигналом тревоги – войска отреагировали быстро, слаженно и спокойно. Солдаты вывели вперед верблюдов и уложили на землю, образовав живую оборонительную стену, нечто вроде крепостного вала. А грузовых верблюдов, напротив, отвели в самый центр колонны, чтобы сохранить боеприпасы и запасы воды и продовольствия, надежно защищенные со всех сторон. В это же время пулеметчики сняли с верблюдов свою технику и расставили по четырем углам, обеспечивая тем самым круговую оборону. Генерал Стюарт и его штаб находились за первой шеренгой солдат, а рядом располагалась группа посыльных, готовых в любую минуту доставить приказ генерала до любой точки колонны.

Воцарилась мертвая тишина. Бесформенные ряды дервишей угрюмо глазели на строго организованную колонну британских солдат, а те отвечали им таким же взглядом. Казалось, время застыло и сжалось до пределов мгновения. Затем один из дервишей вырвался на лошади вперед, приблизился на расстояние ружейного выстрела, на миг замер, глядя на плотные ряды противника, потом поднял военный рожок-омбейю, и над ущельем раздался глубокий, полный воинственного задора призыв к началу боя.

Из оврагов на равнину вырвалась орда всадников на лошадях и верблюдах и сотня за сотней, тысяча за тысячей помчалась на плотные ряды британских войск. Среди них практически не было одинаково одетых и вооруженных людей. Они скакали в традиционных одеждах своих племен, сжимая в руках копья, пики, топоры, круглые кожаные щиты, винтовки, длинные кривые турецкие сабли и короткие широкие арабские мечи. Снова громко ударили барабаны, извещая о решающем моменте сражения.

– Подождем их, парни! – кричали сержанты, суетясь между шеренгами солдат.

– Не стрелять без команды, ребята!

– Не спешите, здесь всем хватит работы!

Их спокойные и твердые голоса вселяли уверенность в солдат.

Барабанный бой убыстрялся с каждой минутой, и вскоре орда дервишей перешла на галоп, пропустив вперед ансаров – самых храбрых и отчаянных воинов. В сгустившемся от пыли воздухе все громче звучали воинственные призывы и боевые кличи.

– Спокойно, парни, спокойно! – раздавались английские команды на фоне яростных воплей кочевников.

– Не стреляйте, парни! – Пенрод услышал по-юношески задорный голос Перси Степлтона, который с большим трудом сдерживал не только своих подчиненных, но и себя самого. – Спокойно, синие!

«Парень думает, что он на морском сражении», – улыбнулся Пенрод. Барабаны звучали все громче, а омбейя просто надрывалась от напряжения, порой переходя на визг. Дервиши хлынули на британские войска как мощный поток воды сквозь разрушенную плотину.

– Приготовиться! – донеслась команда.

– Стрелять залпом! – надрывались сержанты.

– По инструкции! Как вас учили! Не забывайте об этом!

– Только залпом! Каждый выстрел должен поразить цель!

Пенрод пристально следил за шейхом на быстроногом рыжем верблюде. Он значительно оторвался от других всадников и стремительно приближался к британскому корпусу. Его рот был широко открыт, вероятно издавая воинственные призывы, а между передними зубами зияла широкая щель. Сейчас он был в ста ярдах от британцев, но расстояние быстро сокращалось.

В этот момент снова пронзительно завизжала военная труба англичан.

– Первая шеренга! Залпом! Огонь!

Повисла короткая пауза, как это обычно бывает в хорошо организованной армии, когда каждый солдат тщательно выбирает себе цель. Пенрод посмотрел на шейха с редкими зубами как раз в тот момент, когда раздался первый залп. Первый ряд всадников покачнулся и рухнул на землю. Пенрод хорошо видел, как его шейх получил пулю в грудь и свалился на землю с высокого седла. Верблюд повернул в сторону и врезался в наседающих сзади лошадей, одна из которых тоже упала, увлекая за собой седока.

– Вторая шеренга, залпом огонь! – последовала команда. Пули врезались в дервишей, словно в сырую глину. Они падали на землю, словно натыкаясь на невидимую кирпичную стену. Атака стала захлебываться.

– Третья шеренга, залпом огонь! – хором пропели сержанты, воодушевленные удачным началом. Третий залп поверг дервишей в смятение. Оставшиеся без всадников животные метались по всему полю и дико хрипели, сбивая с ног остальных. В этот момент к хору ружейных залпов добавился ритмичный стук пулеметов, выкашивавших уцелевшие ряды атакующих и дробивших огромную орду на мелкие группы, пронизывая плотную человеческую массу как зубастая барракуда.

– Первая шеренга, залпом огонь! – прозвучал новый приказ сержантов.

К этому времени солдаты уже успели перезарядить винтовки и тщательно прицелиться. После этого залпа оставшиеся всадники рассеялись по ущелью, судорожно пытаясь спастись от беспощадного свинцового дождя. Многие из них повернули назад, но там их встретил призывный голос омбейи: «Во имя Аллаха и непобедимого Махди, всем вернуться на поле боя!»

Заметно поредевшие ряды воинов пополнили свежие силы кавалерии, вырвавшиеся на простор из-за черных скал. Всадники натыкались на поверженных соотечественников, дико орали, рассеивались по равнине и становились легкой мишенью для солдат британской армии. Инстинктивно сгруппировавшись, они снова попытались атаковать британский корпус, но нарывались грудью на свинцовую стену огня и распадались на мелкие группы. Британские сержанты точно рассчитали время на перезарядку винтовок и отдавали приказ за приказом, поражая противника огнем.

Стволы пулеметов раскалились до красноты и напоминали пригнувшиеся хвосты лошадей в этом адском пламени. Осман Аталан верно предрек своему кровному врагу: «Нам придется накормить трупами наших воинов ненасытные глотки этих машин». Пулеметы начали перегреваться и умолкли один за другим. Отряды дервишей тут же пошли в наступление и приблизились на расстояние штыкового сражения. Но залпы винтовок продолжали косить их ряды, застилая равнину горами трупов. Дервиши отчаянно бросались вперед и ложились на песчаном грунте ровными рядами, пока наконец их мужеству и упорству не пришел конец. Оставшиеся всадники повернули назад и скрылись за скалистыми отрогами холмов.

Салид посмотрел вниз на тесно сплоченную колонну британских солдат.

– Это не люди, а самые настоящие джинны. Разве может человек победить дьявола?

– Может, – решительно ответил Руфаар, его старший сын. – Мужеством и мечом. – Два его старших брата погибли во время военных походов и межплеменных войн, а еще один был убит из-за женщины. Эта смерть так и осталась неотомщенной.

Руфаар был высоким крепким парнем тридцати трех лет, в котором текла кровь настоящего воина. Своим беспощадным мечом он убил не менее пятидесяти человек, как и отец в его возрасте, обладая такой же яростью и ненавистью к врагам. Три младших брата стояли позади него и тоже рвались в бой, потому что и в их жилах текла воинственная кровь неустрашимого Салида.

– Позвольте мне возглавить следующую атаку, уважаемый отец! – взмолился Руфаар. – Дайте возможность сразиться с этими гадкими пожирателями свиней! Разрешите укрепиться в вере и окропить кровью сердце ислама!

Салид грустно посмотрел на него и одобрительно кивнул, но тут же решительно покачал головой:

– Нет!

Единственное слово отца поражало сильнее, чем сотни мечей самого жестокого противника. Руфаар зажмурился от отчаяния, медленно опустился на колени и поцеловал его пыльные ноги.

– Я не прошу никаких привилегий, кроме этой. Позвольте мне встать во главе своих воинов.

– Нет! – повторил Салид, и лицо Руфаара потемнело от горя. – Я не позволю тебе возглавить атаку на врага, но разрешаю быть моей правой рукой.

Руфаар мгновенно просиял, вскочил и горячо обнял старика.

– А как же мы? – хором возмутились младшие братья. – Что нам делать, дорогой отец?

– А вы, щенки, поскачете позади нас, – смилостивился Салид, с гордостью поглядывая на сыновей. – Возможно, мы с Руфааром оставим вам немного добычи с нашего праздничного стола. Приведите мне моего верблюда.

– Носилки! – со всех сторон звучали призывы. Бойцов, раненных беспорядочной стрельбой дервишей, относили в центр колонны, где над ними колдовали военные врачи с закатанными по локоть рукавами. Те, кто мог стоять на ногах, возвращались в строй, а тяжелых оставляли в палатке, полной мух.

– Воды! – Этот крик звучал еще чаще, и молодые парни сновали взад и вперед с бурдюками.

– Патроны! – И на смену водоносам и медикам спешили квартирмейстеры, раздавая солдатам картонные коробки с боеприпасами.

Тем временем пулеметчики отчаянно пытались разблокировать заклинившие пулеметы и щедро поливали раскаленные стволы драгоценной водой. Но влага мгновенно испарялась, не охлаждая раскаленный металл, и все их усилия оставались тщетными.

Внезапно среди всей этой суеты раздались пронзительные звуки военного горна.

– К оружию! – закричали сержанты. – Они возвращаются! – Из-за холмов появился новый отряд дервишей, мощной волной накатившийся на плотные ряды британского корпуса.

– А вот и твой главный враг, – бросил Пенрод Якубу, увидев большое красное знамя, которое держали два подростка.

– Да, – кивнул тот. – В центре скачет сам Салид в синем тюрбане, а рядом его старший сын, грязный шакал Руфаар. Его я тоже должен убить. Знамя держат младшие братья. Убить их для меня не велика честь, все равно что муху раздавить между пальцами, но надо сделать и это.

– Стало быть, у нас еще много работы, – улыбнулся Пенрод, разрывая очередную картонную коробку с патронами.

– Салид – умный и хитрый старый шакал, – рассуждал Якуб. – Клянусь святым именем пророка, он быстро учится. Увидев, как мы посекли предыдущих дервишей, он решил укрепить центр своей орды.

Пенрод сразу понял, что он имеет в виду. Салид действительно изменил тактику боя. Его воины не скакали плотной шеренгой, а рассеялись на равнине. При этом многие всадники перешли с флангов в центр, что мешало прицельной стрельбе. Пенрод зарядил винтовку и стал ждать.

На другой стороне каре стоял генерал Стюарт и внимательно разглядывал в подзорную трубу дервишей во главе с эмиром.

– Он кажется мне старым и дряхлым.

– Он действительно стар, сэр, но вряд ли можно назвать его дряхлым, – возразил Гардинг. – Два года назад он возглавил небольшой отряд в пятьдесят человек и разбил целый полк египтян во главе с Валентином Бейкером. У старого пса еще крепкие клыки.

– В таком случае придется их вырвать, – проворчал Стюарт.

– Он пошел в атаку, сэр.

– Да, он пошел в атаку, – эхом отозвался генерал.

Ряды дервишей хлынули на британское каре. Ржали лошади, хрипели верблюды, звенела дамасская сталь и воинственно вопили кочевники, оставляя позади себя тучи пыли. Первые ряды наступающих налетели на трупы своих соотечественников, но это уже не могло остановить их. От обилия крови яркие джиббы мертвых и раненых дервишей еще больше походили на клоунские одеяния, покрывая желтый песок красными пятнами.

В центре орды на верблюде гордо восседал Салид с широким арабским мечом. Приклад винтовки торчал из кожаного чехла, но он и не подумал вынуть ее, предпочитая древние традиции воинов-кочевников. Салид играючи размахивал мечом, но скакал молча, сберегая силы для главного дела. Его старческое лицо светилось восторгом, из налитых кровью глаз текли слезы и падали на густую седую бороду. В своем пестром одеянии он был хорошей мишенью для британских стрелков, но судьба хранила эмира. Когда раздался первый залп и дервиши стали падать на землю, как перезревшие плоды, Салид продолжал мчаться вперед, не обращая внимания на пули. Поредевший первый ряд быстро заняли другие воины. Не пострадали и его сыновья.

На левом фланге британского каре грозно застрочил пулемет, но стих так же внезапно, как и заговорил. Однако этого уже никто не заметил, и за вторым залпом винтовок последовали третий и четвертый. Атака продолжалась, хотя ряды дервишей поредели. Верблюды дико ревели, получив пулю, а лошади падали на землю, подминая под себя седоков. Казалось, все вокруг рушится, и только гордый Салид и его сыновья продолжали мчаться к британским войскам. Убитых дервишей тут же заменяли десятки новых из задних рядов. Салид скакал первым и был почти в двадцати футах от передовой шеренги англичан. Никому еще не удавалось приблизиться к британскому каре на такое расстояние. Его старший сын не отставал, стараясь поддерживать старика в седле.

– На этот раз мы разобьем этих собак! – радостно воскликнул Руфаар.

Но первая шеренга каре выдержала натиск, хотя и пошатнулась под сверкающими клинками из дамасской стали. Так обычно морская волна разбивается о твердые коралловые рифы и откатывается назад. На землю упали первые солдаты в хаки, сраженные острыми мечами, но войско не дрогнуло, дав отпор врагу в безжалостной штыковой схватке. Натиск дервишей заметно ослаб. Смяв первую шеренгу каре, они налетели на вторую, но силы были уже не те.

Уцелевшие всадники поворачивали назад и уходили за холмы. Салид с трудом держался в седле, но наотрез отказался опереться на руку сына. Во время атаки его ударили штыком в бок, чуть повыше бедра, достав до кости.

– Вы ранены, отец, – уговаривал Руфаар, придерживая старика.

– Битва только началась! – гневно сверкнул глазами Салид, отталкивая его руку. – Помоги мне перевязать эту небольшую царапину, и мы исполним великую задачу, возложенную на нас Аллахом и Махди.

Руфаар размотал длинный синий тюрбан отца и крепко перетянул рану, остановив кровотечение. Старик потрогал бок и бодро взглянул на сына.

– Скажи, пусть бьют барабаны и трубит омбейя. Мы снова идем в атаку.

В этот момент к нему подъехал Осман Аталан на своем арабском скакуне. Его отряд племени беджа находился в укрытии, ожидая, когда войска Салида прорвут оборону англичан.

– Достопочтенный и храбрый эмир, вы сделали больше других. А теперь позвольте мне и моим воинам беджа завершить начатое вами дело и разгромить неверных.

– Я сам разобью их, – твердо ответил Салид. – А вы можете следовать за нами, как мы и договорились.

Осман посмотрел на старческое морщинистое лицо, на котором не было даже признаков усталости или страха, и решил, что сейчас спорить бесполезно. Если они потеряют инициативу и не продолжат атаку, этот день будет потерян. Британские войска уже почти разбиты, и если сейчас нанести им мощный удар, не выдержат такого натиска.

– Хорошо, благородный эмир, я поеду вслед за вами.

Огромная армия дервишей вырвалась на равнину из-за холмов и ринулась на маленькое каре англичан. А впереди мчался старик в окровавленной джиббе, без тюрбана, с развевающимися на ветру длинными седыми волосами. Его глаза яростно блестели, как у древних святых или безумцев.

– Джентльмены, – обратился генерал Стюарт к своему штабу, – нам следует переместиться в другую часть каре, чтобы встретить этих упрямых парней. Не ожидал, что они набросятся на нас с такой яростью. Думаю, атаку они повторят в том же месте.

Пока переходили на другую позицию, к генералу подъехал Гардинг.

– Сэр, во время последнего наступления дервиши нанесли нам значительный урон. Мы потеряли пятьдесят пять человек. Три офицера убиты – Элиот, Картрайт и Джонсон. Еще двое ранены.

– Боеприпасы?

– Пока их достаточно, но все четыре пулемета вышли из строя.

– Чертово барахло, – проворчал Стюарт. – Я просил прислать «гатлинги». А как обстоит дело с водой?

– Заканчивается, сэр. Необходимо добраться до колодцев до темноты.

– Именно на это я и рассчитываю. – Стюарт показал рукой на огромную кавалерию дервишей, вырвавшуюся на равнину из-за холмов. – Похоже, на сей раз они решили бросить в атаку все свои силы. Это отчаянный бросок. Передайте, чтобы на всех флангах каре сформировали несколько резервных отрядов на случай, если дервиши прорвутся в середину формирования.

– Они никогда не добьются этого, сэр.

– Разумеется, не добьются, но мы должны иметь в резерве несколько отрядов.

Во время последнего боя дервиши атаковали северное крыло армии, но были успешно отбиты. Остальные три остались вне зоны боевых действий, из-за чего нервничали, томились ожиданием и рвались в бой. Поэтому сейчас сержанты объехали строй и внятно разъясняли роль резервных отрядов в предстоящем сражении. Если враг прорвет одно крыло каре, то остальные должны сохранить боевой порядок армии. Трем сторонам каре следует оставаться на своих местах, а каждый четвертый из резерва должен быстро заполнить образовавшуюся брешь. Не успели сержанты толком объяснить солдатам задачу, как загремели барабаны и протяжно завыла омбейя. Орда всадников ринулась в новый бой.

Пенрод не был облачен непосредственным командованием, поэтому успел определить время по солнцу и с удивлением отметил, что уже далеко за полдень. Стало быть, они сражаются более трех часов.

– Если Салид не появится в этом месте, его могут убить другие люди, – волновался Якуб.

– Этого не случится, благородный Якуб, – успокоил Пенрод и снял шлем, чтобы протереть вспотевшую голову.

Впереди послышался топот копыт и дикие крики разъяренных дервишей, быстро приближавшихся к первой шеренге британских войск.

– Первая шеренга, залпом огонь!

Сержанты отдавали приказ за приказом, поливая наступающих мощным огнем. Цепь всадников заметно поредела, они дрогнули, но все же продолжали наступать, пока наконец не врезались в плотный строй британских солдат. Те немного отступили, но выровняли строй, отражая атаку примкнутыми к винтовкам штыками. Это оружие, в отличие от коротких мечей кочевников, позволяло наносить удары с дальнего расстояния, не подпуская к себе дервишей. Второй раз за день воины Салида, теряя инициативу, беспорядочно покидали поле боя. Правда, и британцы несли большие потери, падая под ударами широких мечей.

В этот момент в бой вступила резервная армия Османа Аталана. Он скакал позади Салида и в нужный момент направил несокрушимую лавину своих воинов в самый центр сражения.

– Они прорвали оборону! – пронесся над солдатами вопль отчаяния.

Случилось действительно нечто невообразимое – первые шеренги британских солдат были смяты, опрокинуты и разбиты на отдельные группы, которые уже не могли оказать врагу организованного сопротивления. А дервиши ворвались внутрь каре, кромсая всех направо и налево. Солдаты валились на землю как снопы и гибли под копытами животных.

– Нет Бога, кроме Аллаха! – яростно орали аггагиры, сея вокруг себя смерть.

Почти все подразделения северной группы были разбиты и продолжали сопротивление на свой страх и риск, без единого командования. Казалось, еще немного – и не останется ни одного живого солдата. Пенрод видел, как орда Османа Аталана прорвала цепь обороны, и бросился на помощь соотечественникам. Собрав вокруг себя несколько человек, он попытался организовать оборону.

– Ко мне, парни, – кричал капитан, – спиной к спине, плечом к плечу!

Они сразу узнали его властный голос, сбились в отряд и ощетинились острыми штыками. Остальные офицеры последовали его примеру. Рядом с Пенродом умело действовал Гардинг, собрав вокруг себя человек десять. Два маленьких отряда почувствовали себя более уверенно и вскоре слились в одно подразделение.

Араб на большом черном верблюде, пытаясь сокрушить оборону, успел ударить копьем в живот Гардинга. Тот выронил саблю, схватился обеими руками за копье и стащил дервиша на землю. Они покатились в пыли, а Пенрод, подхватив упавшую саблю Гардинга, воткнул ее между лопаток дервиша. Гардинг попытался встать на ноги, но не смог – мешал застрявший в животе наконечник копья. Он попробовал вырвать его, но зубцы завязли глубоко в теле. Гардинг откинулся на спину и закрыл глаза, прикрывая рану обеими руками.

Пенрод собрал солдат вокруг раненого офицера, защищая его от нападения. Было приятно сжимать привычную рукоятку гусарской сабли. Она мгновенно ожила в твердой руке Пенрода, и когда очередной дервиш набросился на него с широким мечом, капитан ловко отразил удар и убил его, полоснув по шее. Краем глаза он заметил, что солдаты держат оборону, отчаянно орудуя штыками, а руки их обагрены кровью дервишей.

– Вперед, парни! – скомандовал Пенрод. – Закройте брешь!

– Давайте, ребята! – раздался рядом с ним знакомый голос. – Надерем задницу этим мерзавцам!

Это был Перси Степлтон. Он потерял свой шлем, короткие курчавые волосы слиплись от пота и пыли, но грязное лицо расплывалось в улыбке, когда он пронзал саблей очередного дервиша. Пенрод и не подозревал, что этот юноша так мастерски владеет холодным оружием. Повалив на землю еще одного врага, Перси ловко подпрыгнул и молниеносным ударом рассек ему шею. Тот выронил меч, зажав рану обеими руками, и Перси добил его ударом в сердце.

– Хорошая работа, сэр, – с нескрываемым восхищением заметил Пенрод.

– Вы очень добры, сэр! – Юноша убрал со лба прилипшие волосы и огляделся в поисках следующего противника.

Вскоре наступил перелом. Атака дервишей захлебнулась, они растерянно оглядывались, кто-то еще пытался наступать, но, натыкаясь на горы трупов людей и животных, пятился, посматривая на спасительное укрытие за холмами. Было ясно, что обе стороны окончательно выдохлись, как изнуренные боксеры на ринге, уже не имеющие сил для последнего удара.

– Резервные отряды! Вперед! – громко скомандовал генерал Стюарт, лично возглавив запасной полк. Он понял специфику переломного момента и решил нарушить неустойчивое равновесие в свою пользу. Привстав на стременах, как аист марабу, генерал взмахнул саблей и повел за собой свежие силы. Увидев подкрепление, рассеянные и до предела истощенные британские солдаты воспряли духом и с новой энергией бросились в гущу боя, постепенно смыкаясь в единый строй.

Осман Аталан был опытным воином и сразу заметил наступившую перемену. Битва явно была проиграна. Он резко развернул лошадь и, сделав знак своим аггагирам, помчался прочь, стараясь вырваться из британского каре до того, как сомкнутся шеренги солдат. Через минуту они уже укрылись за холмами, бросив Салида и его воинов на произвол судьбы.

Старый эмир с большим трудом держался в седле. Рана в боку снова открылась, и из нее не переставая сочилась кровь. Лицо Салида стало мертвенно-бледным, меч давно выпал из ослабевшей руки, а тело дрожало от напряжения и большой потери крови. Но еще больше он страдал от безнадежности и усталости, особенно при виде погибающих на его глазах младших сыновей. Он пристально следил за ними во время боя, но сейчас потерял из виду. Скорее всего, они умирали под копытами обезумевших верблюдов. Его старший сын Руфаар сидел сзади и крепко удерживал отца в седле, обхватив обеими руками.

Якуб увидел образовавшуюся в рядах дервишей брешь и ринулся туда, бросив Пенроду:

– Мне нужно заняться личными делами, эфенди.

Но капитан и Перси Степлтон были настолько заняты противоборством с тремя безумными дервишами, что не услышали его.

Сначала Якуб бежал за верблюдом Салида, потом изловчился, выхватил широкий меч из рук какого-то мертвого араба и в прыжке отсек правую заднюю ногу животного. Верблюд истошно заревел, но продолжал бежать на трех ногах. Якуб сделал еще один выпад и подрубил его левую ногу. Верблюд рухнул на землю, сбрасывая своих седоков. Руфаар продолжал обнимать старика обеими руками, чтобы смягчить удар, и они упали прямо под ноги разъяренного Якуба.

Подняв голову, Руфаар сразу узнал своего кровного врага.

– Якуб бен Аффар! – удивленно воскликнул он, приходя в ярость, но защитить себя уже не мог.

– Настал час расплаты! – прошипел Якуб и резким движением воткнул меч ему в грудь по самую рукоятку. Затем выхватил из ножен свой длинный кинжал, отвел голову старика назад за седую бороду и полоснул по шее, распоров ее от уха до уха. Струя алой крови брызнула из раны, но Якуб даже не шевельнулся, наслаждаясь этой жестокой сценой. – Она отомщена, – прошептал он, вытирая со лба кровь. Якуб не произнес имя своей сестры, считая ее распутницей, из-за которой пострадало так много хороших людей. Он отпустил голову Салида, и старик плюхнулся лицом в лужу крови. Оставив его лежать рядом с сыном, он побежал к Пенроду.

К этому моменту брешь в рядах британских войск плотно сомкнулась, оставив в западне значительную часть дервишей, словно пасть огромного морского чудовища, проглотившего косяк мелких рыбешек. Обреченные воины ислама не просили пощады. Смерть в бою была для них пропуском в вечную жизнь, и они не только не боялись ее, но и мечтали о подобном конце. Солдаты Стюарта прекрасно знали, что эти люди не сдадутся на милость победителя, сражаясь до последнего, как ядовитая змея с переломанной спиной, и поэтому действовали быстро и решительно, безустанно работая штыками и саблями, окружая и добивая каждого дервиша. Это была опасная работа, поскольку кочевники сражались, пока хватало сил, не уповая на милосердие врага. Кровавое побоище продолжалось несколько часов и только под вечер стало понемногу стихать, то и дело вспыхивая отдельными очагами сопротивления – раненые дервиши поднимались и продолжали отчаянно сопротивляться, невзирая на увечья.

Генерал Стюарт потерял еще полдюжины солдат, прежде чем отдал приказ готовиться к походу. Семьдесят четырех убитых и девяносто четырех раненых забрали с собой солдаты и устало направились в сторону старой пальмовой рощи на другом конце равнины, за которой начинались колодцы Абу-Клеа.

Среди пальм они соорудили заребу из веток колючего кустарника, наспех вырыли неглубокую братскую могилу и похоронили павших соотечественников, уложив их в ряд на песчаной земле. Только поздно вечером Пенрод отыскал Гардинга в походном лазарете.

– Я пришел, чтобы вернуть вам саблю, сэр, – почтительно склонил он голову и протянул ему прекрасный клинок.

– Благодарю вас, Баллантайн, – ответил тот слабым голосом. – Это подарок моей жены. – Его лицо было бледным, как восковая свеча. Солдаты перенесли носилки поближе к огню, поскольку его знобило и он все время жаловался на холод. Гардинг приподнял голову и прикоснулся пальцами к острому лезвию, словно прощаясь. – Сомневаюсь, что эта сабля мне когда-нибудь пригодится. Оставьте ее себе и используйте по назначению, как вы делали это сегодня.

– Я не могу принять ее, сэр, – смутился Пенрод. – Вы прошагаете с ней до самого Хартума.

Гардинг лишь улыбнулся в ответ на бодрые заверения Пенрода и опустил голову на носилки.

– Думаю, мне не суждено туда добраться, – пробормотал он и не ошибся – умер еще до наступления ночи.

Остальные солдаты и офицеры были слишком измотаны, чтобы продолжать путь. Генерал Стюарт понимал, что его давно уже ждут в осажденном Хартуме, но не мог заставить вверенные ему войска продолжать путь по безводной пустыне после столь тяжелого боя с превосходящими силами противника. Он дал им возможность отдыхать всю ночь и добрую половину следующего дня. Солдаты отсыпались до обеда, скрываясь от палящего солнца под тенью раскидистых пальм возле источников прохладной воды. Правда, она здесь была затхлой и соленой, как в море, но люди тщательно кипятили ее и сдабривали черным чаем и последними запасами сахара.

В самое жаркое время полудня генерал Стюарт решил, что больше ждать нельзя, и отдал приказ готовиться к походу. Раненых усадили на верблюдов и по первому же сигналу трубы тронулись в путь по выжженной земле. Войска двигались маршем остаток дня и всю ночь, преодолев до наступления рассвета более двадцати трех миль. После этого сделали привал, поскольку продвигаться дальше не представлялось возможности. Солдаты и животные были истощены до предела и просто валились с ног, в бурдюках осталось лишь по чашке воды на каждого человека, а верблюды отказывались повиноваться, хотя уже чувствовали близость реки. Да и раненые нуждались в отдыхе и лечении. Стюарт понимал, что может потерять бо́льшую их часть еще до того, как доберется до воды. Он отправил посыльного за Пенродом.

– Баллантайн, мне снова понадобилось ваше знание местности. Сколько еще идти до реки?

– Мы очень близко от нее, сэр, – спокойно ответил капитан. – Около четырех миль. Вы увидите ее за следующим хребтом.

– Четыре мили, – задумчиво протянул Стюарт и посмотрел на измученных солдат.

В таких условиях четыре мили могут значить больше, чем сто. Он хотел было снова обратиться к Пенроду, но тот неожиданно прервал его:

– Посмотрите вперед, сэр.

На небольшой возвышенности, отделявшей их от реки, появилась группа дервишей человек в пятьдесят. Офицеры потянулись к своим подзорным трубам и вперились в горизонт. Пенрод сразу же узнал знамя Османа Аталана и его высокую стройную фигуру в зеленом тюрбане и на кремовой лошади.

– Там их не слишком много, – неуверенно заметил сэр Чарльз Уилсон, второй по чину офицер после генерала Стюарта. – Мы отбросим их без особого труда. Не думаю, что они осмелятся напасть на нас после такого урока.

Пенрод хотел было возразить ему, но передумал. Он-то знал, что Осман Аталан – опытный воин и хитрый тактик. Именно поэтому эмир вывел свои войска с поля боя, почувствовав, что битва уже проиграна. А весь следующий день его разведчики тенью скользили за британским корпусом, выжидая удачный момент для нанесения мощного удара по уставшим и обессиленным войскам противника. Однако Пенрод подавил желание напомнить об этом.

– Вы что-то хотели сказать, Баллантайн? – спросил Стюарт, не опуская подзорную трубу, но чувствуя реакцию капитана.

– На лошади кремовой масти сидит сам Осман Аталан, – спокойно заметил Пенрод. – Полагаю, это лишь малая часть его огромной кавалерии. Он предпочел своевременно ретироваться с поля боя возле Абу-Клеа, и его дивизии в хорошем состоянии.

– Вероятно, вы правы, – согласился с ним Стюарт.

– А справа поднимается пыль, – продолжал Пенрод, и офицеры мгновенно повернулись в указанном направлении, где на горизонте появилась еще одна группа дервишей численностью в несколько сотен человек. И почти одновременно с другой стороны хребта показался новый отряд всадников. Вскоре вокруг эмира сформировалась целая армия в несколько тысяч воинов. Их плотные ряды сомкнулись как раз в том месте, которое следовало пройти, чтобы добраться до Нила.

Стюарт опустил трубу и, с силой захлопнув ее, посмотрел на своего заместителя Чарльза Уилсона.

– Предлагаю оставить багаж и раненых здесь, в заребе, под охраной пятисот наиболее дееспособных солдат, а остальным отправиться к реке. Это должна быть колонна выносливых солдат в восемьсот или девятьсот человек.

– Сэр, верблюды предельно истощены и вряд ли поднимутся, – возразил Уилсон. – Не стоит на них надеяться.

– Я знаю это, – сухо произнес Стюарт, который уже давно понял, что его первый заместитель способен увидеть неприятности даже там, где их нет. – Мы оставим верблюдов здесь, с ранеными, а сами отправимся туда пешим строем. – Он проигнорировал обескураженные лица своих офицеров и повернулся к Пенроду. – Баллантайн, сколько времени отнимет у нас этот переход?

– Без багажа и раненых, сэр, – невозмутимо ответил тот со всей уверенностью, на какую только был способен, – я проведу вас за пару часов.

– Очень хорошо. Командиры подразделений отберут самых сильных и выносливых солдат. Выходим через сорок минут, то есть ровно в пятнадцать ноль-ноль.

– Что это за люди? – изумленно спросил аль-Нур, глядя, как из пальмовой рощи строем выходят британские войска. – У них нет животных, нет воды, а они все равно идут вперед. Святым именем Аллаха, кто они такие?

– Потомки тех, кто сражался под Иерусалимом с нашим далеким предком и борцом за веру Саладином^[14] восемь столетий назад, – ответил Осман Аталан. – Это люди Красного Креста, подобные крестоносцам давних времен. Но все же только люди. Посмотри на них и вспомни битву при Хаттине^[15].

– Мы должны всегда помнить Хаттин, – согласились аггагиры.

– Под Хаттином Саладин завлек крестоносцев в ловушку, лишил их еды и воды, а потом уничтожил одним ударом. Он нанес неверным страшный ущерб и вырвал из их кровавых рук все Иерусалимское королевство, которое они захватили у правоверных и удерживали восемьдесят восемь лет. – Осман Аталан привстал на стременах и показал своим широким мечом на колонну британских солдат, казавшуюся такой крошечной и жалкой на каменистой серой равнине. – Это будет наша битва при Хаттине. Мы уничтожим эту армию еще до захода солнца. Во славу Аллаха и его Махди, ни один из них не дойдет до реки живым.

Аггагиры в едином порыве выхватили мечи:

– Победа будет за нашим Богом и его верным Махди!

Пока британские войска медленно поднимались по склону холма, дервиши исчезли за невысоким горным хребтом. Через каждые несколько сот ярдов британцы останавливались, чтобы выровнять строй и подтянуть отставших, которых не хотели оставлять на произвол судьбы. Всех пленных дервиши кастрировали, а потом убивали. Во время одной из коротких остановок генерал Стюарт послал за Пенродом.

– Что находится позади этого хребта? – спросил он. – Опишите мне эту землю.

– С высоты хребта мы можем увидеть городок Метемма, который стоит на берегу реки, полосу каменистой почвы и песчаных дюн шириной около полумили, а за ней крутой берег Нила.

– Господи, дай нам силы преодолеть этот хребет и увидеть пароходы Гордона, которые отвезут нас в Хартум! – Как только Стюарт произнес эти слова, вершина горы мгновенно преобразилась. По всей длине горного массива засверкали вспышки ружейных выстрелов, как крошечные коробочки хлопка, раскрывшиеся под лучами яркого солнца. Над головами солдат просвистели пули, взбивая фонтанчики красного песка и откалывая от скал куски кварца.

– Мы не ответим им огнем, сэр? – удивился Уилсон. – Может, стоит очистить хребет от противника, прежде чем подниматься вверх?

– У нас нет для этого времени, – сухо ответил Стюарт. – Нам нужно как можно быстрее добраться до воды. Позовите моего волынщика.

Генерал Герберт Стюарт всегда держал поблизости собственного волынщика, который, как и его хозяин, был выходцем с Шотландского нагорья, носил традиционную шотландскую одежду, а шапку-гленгарри старался держать так ровно, чтобы ленточки равномерно распределялись по спине.

– Сыграй нам подходящую походную мелодию!

– «Дорогу к островам», сэр?

– Ты знаешь мой любимый марш, не так ли, Патрик Даффи?

Волынщик обогнал строй на двадцать шагов и заиграл на волынке задорную мелодию шотландских горцев, всегда поднимавшую боевой дух солдат. Его килт развевался на ветру, а ленточки напоминали крошечные флаги. Пули свистели над головами солдат, и если кто-то падал, его тут же подхватывали товарищи и несли на руках вверх по склону.

Снайперы дервишей продолжали поливать британцев свинцом, но постепенно отступали под натиском каре, пока наконец не очистили вершину хребта. Британский корпус бодро направился к нему, и даже грозно ударившие военные барабаны дервишей не остановили его. Земля задрожала под копытами сотен верблюдов и лошадей, вырвавшихся на равнину и устремившихся на плотные ряды британского каре. Воины племени беджа решили опрокинуть англичан лихим кавалерийским наскоком.

Войска остановились на минуту, сплотили ряды, тщательно прицелились и дали по атакующим первый залп. За ним последовал второй, а после третьего дервиши, смешав поредевшие ряды, повернули назад, оставляя на поле боя убитых и раненых.

Своих убитых и раненых британские солдаты подобрали и снова двинулись вперед, не нарушая строя. Вскоре с вершины горной гряды на солдат ринулась вторая волна всадников. На этот раз атаку сопровождал не только бой барабанов, но и призывные звуки омбейи. Британцы, положив в центре убитых и раненых, сомкнули ряды в неприступную крепость. Вторая волна атакующих захлебнулась так же быстро, как и первая. Британский корпус упрямо двигался вперед, добивая штыками раненых противников и шагая по трупам погибших.

Наконец первые шеренги каре поднялись на вершину холма, и солдаты радостно закричали, увидев перед собой синюю полоску Нила. Голубая вода великой реки блестела на солнце, а у противоположного берега торжественно белели палубные надстройки пароходной флотилии Гордона, готовой доставить их в Хартум.

Некоторые солдаты падали на колени, но товарищи поднимали их и подталкивали вперед. Пенрод услышал чей-то молодой голос, сорвавшийся на хрип:

– Вода! Боже мой, вода!

– Наши фляги пусты, – просипел капрал, – но впереди столько воды, что хватит всем. Выше голову, парни! Скоро мы доберемся до нее. И никакие чернокожие арабы не остановят нас на этом пути.

– Вперед, ребята! – подгонял их старший сержант. – Смоем пот в этой чистой воде!

Солдаты рассмеялись и из последних сил зашагали вниз по склону к берегу Нила. Впереди безмолвными истуканами возвышались невысокие песчаные дюны – последний барьер на пути к спасительной реке. Песок здесь имел самые разные оттенки – от светло-желтого до шоколадного, а узкое пространство между дюнами, заросшее колючим кустарником, было усеяно острыми камнями.

За дюнами, вдоль берега Нила, виднелись лабиринты тесных улочек Метеммы. Крохотные домики сбивались в переулки и спускались прямо к реке. Городок был безлюдным, как древний некрополь.

– Это западня, сэр, – сказал Пенрод. – Нет никаких сомнений, что здешние узкие улочки заполнены дервишами и наши люди будут мгновенно изрублены на куски.

– Совершенно верно, Баллантайн, – согласился Стюарт. – Найдите открытый участок берега чуть ниже этого городка.

Беспорядочные выстрелы дервишей все еще доносились с окрестных холмов и из-за дюн и кустарников. Генерал Стюарт шагнул вперед, но неожиданно дернулся, резко повернулся, прикрывая рукой рану от шальной пули, и стал медленно оседать на землю. Пенрод бросился к нему и увидел, что пуля разворотила нижнюю часть живота, поразив жизненно важные органы. Из огромной раны хлестала кровь, которую Стюарт пытался остановить сжатыми в кулак пальцами. Ранение было явно смертельным.

– Я ранен! – крикнул он своему заместителю Чарльзу Уилсону и сел на землю. – Берите командование на себя и двигайтесь к реке. Сметайте всех на своем пути. Пробивайтесь к воде любой ценой.

Пенрод попытался приподнять генерала и отнести в безопасное место.

– Черт бы вас побрал, Баллантайн! Оставьте меня в покое! Лучше помогите Уилсону и солдатам добраться до воды.

Капитан поднялся, а к генералу подбежали два здоровых солдата.

– Удачи вам, сэр! – промолвил Пенрод и, быстро повернувшись, поспешил к первым шеренгам, которые уже спускались по склону. Поначалу казалось, что в этой открытой местности не может укрыться кавалерия противника, но как только они оказались внизу, заросли кустарника и песчаные дюны мгновенно ожили и огласились ржанием лошадей, хриплым ревом верблюдов и воинственными криками кочевников в шутовских цветастых джиббах. Через несколько секунд противники снова сошлись в кровавом и жестоком поединке. Солдаты мужественно отбивали атаки дервишей, залпами выкашивая наступающих, но те снова и снова пытались опрокинуть их стройные ряды. Многие британцы падали не от ран или пуль, а от крайнего физического истощения и невыносимой жажды, но другие поднимали их и подталкивали вперед. Соль засохла на мундирах, а тела были настолько обезвожены, что уже не выделяли пота. Они механически отстреливались, из последних сил поднимая винтовки. Глаза Пенрода слезились от песка и усталости, и он потер их, не выпуская из виду поле боя. Каждый шаг давался с большим трудом, но капитан упрямо шел вперед.

Когда солдатам показалось, что силы закончились не только у них, но и у противника, из-за кустарников на поле вырвалась новая волна всадников, возглавлял которую уже хорошо знакомый человек на кремовой лошади и в зеленом тюрбане. Лошадь вспотела, а ее длинные ноги заплетались от усталости и невыносимой жары. Осман Аталан сразу узнал Пенрода в первых рядах британцев и устремился к нему.

Капитан упрямо переставлял непослушные ноги. Его легкий армейский карабин стал таким неподъемным, что валился из рук. Пенрод прикинул, что до эмира шагов пятьдесят, с трудом приложил приклад к плечу, тщательно прицелился и нажал спусковой крючок. Звук выстрела показался очень далеким, но он хорошо видел, как пуля врезалась лошади Османа чуть выше глаз. Животное вскинуло голову и рухнуло наземь, сбрасывая седока.

Осман с ловкостью опытного наездника вылетел из седла, но не упал, а приземлился на ноги, сохранив равновесие, и уставился на Пенрода налитыми кровью глазами. Тот попытался перезарядить винтовку, но пальцы онемели и плохо слушались. Осман, не спуская с него полного ненависти взгляда, медленно наклонился, поднял с земли выпавший из рук меч и ринулся на Пенрода. А тот никак не мог зарядить карабин скрюченными от усталости пальцами. Наконец он вставил патрон, передернул затвор и прицелился в грудь Осману. Пуля врезалась в руку эмира, которая сжимал меч, и распорола бицепсы, обрызгав кровью рукоятку клинка. Но Осман удержался на ногах и даже не выпустил из руки меч, продолжая упрямо двигаться на Пенрода, и солдаты в первой шеренге направили на него винтовки. Вокруг Османа поднялись фонтанчики песка, но сам он остался невредимым и, как заколдованный, продолжал наступать на Пенрода.

– Убейте этого человека! – закричал Уилсон сорвавшимся от волнения голосом.

Арабы, увидев падение своего эмира, остановились в замешательстве и стали поворачивать назад. Один из его верных аггагиров подлетел к нему на лошади и протянул руки.

– Я помогу вам, господин.

– Оставь меня, Нур, – отмахнулся Осман. – Сражение еще не закончилось.

– На сегодня достаточно, – возразил тот. – Мы еще повоюем с ними.

Вопреки приказу эмира аль-Нур подхватил его обеими руками и забросил на лошадь позади себя. Уносясь прочь от британских войск на лошади аль-Нура, Осман оглянулся и посмотрел на Пенрода.

– Битва еще не закончена! Во имя Аллаха, все еще впереди…

Дервиши исчезли за холмами так же быстро, как и появились. Солдаты падали на землю, полностью обессиленные. Те, кто покрепче, поднимали их и толкали вперед, подгоняемые грозными криками сержантов:

– Всем встать! До реки осталось совсем немного!

Впереди снова появился трубач Стюарта и заиграл бравурную мелодию «Храбрая Шотландия». Британцы медленно продвигались вперед, опираясь на приклады винтовок, спотыкаясь и с трудом переставляя ноги. Пенрод облизал потрескавшиеся до крови губы, глаза туманили последние капли пота, скатившиеся со лба. Он пристально осматривал узкую полоску дюн и кустарников, опасаясь нового налета кочевников. К счастью, впереди было пусто. Дервиши ушли, и на этот раз окончательно. Они просто растаяли в песках, как дым от небольшого костра. Солдаты с трудом доковыляли до крутого берега Нила и радостно заорали, приветствуя пароходную флотилию. Суда были белыми и чистыми, словно ярким солнечным утром на берегу Темзы в Лондоне.

Они все-таки пробились к реке, завоевали право окунуться в ее мутные воды. До Хартума, где их с нетерпением ждал генерал Чарльз Гордон, осталось сто пятьдесят миль.

Осман Аталан ждал в Метемме, когда соберутся разбросанные по окрестностям его союзники из племени джаалин. Их шейхи должны были встать под его знамена. Но эмир Салид был убит вместе с сыновьями. Храбрые до отчаянности во главе с ним, они растерялись, как малые дети без родного отца. Аллах осиротил их, и они рассеялись по бескрайней пустыне, оставив незавершенным начатое дело. Осман Аталан ждал напрасно.

На рассвете следующего дня он позвал хозяина почтовых голубей, приказал принести трех самых быстрых и ловких птиц и собственноручно написал Махди послание в трех экземплярах. Донесения прикрепили к лапам голубей – если хищные птицы убьют даже двоих из них, то третий непременно доставит весточку святому человеку в Омдурман:

Махди Мухаммеду Ахмеду, да благословит и защитит его Аллах. Вы свет наших глаз и дыхание наших тел. Со стыдом и грустью, которые терзают мою душу, сообщаю, что неверные оказались сильнее нас в этой битве. Эмир Салид погиб, а его войско разгромлено. Неверные добрались до Нила в районе Метеммы. Я с печалью возвращаюсь со своим племенем в Омдурман. Молитесь за нас, святой и всемогущий Махди.

Голубятник понес птиц на берег реки. Осман шел впереди него. Владелец голубей вручал ему поочередно своих почтарей, эмир долго держал их в руках, перед тем как выпустить в небо, и тихо благословлял:

– Лети быстро, маленький друг, и пусть Аллах хранит тебя.

Голуби взмывали в небо и долго кружили над Метеммой, набирая высоту, а потом брали курс на юг на большом расстоянии друг от друга, чтобы не привлекать внимание стервятников.

Когда птицы улетели, эмир вернулся в Метемму и поднялся на самый верх мечети. Пока муэдзин собирал верующих на утреннюю молитву, Осман пристально разглядывал с башни берега Нила. Пароходы все еще стояли на приколе в так называемом пруду крокодилов, вне пределов его досягаемости, поскольку у него не было артиллерийских орудий. Он посмотрел в сторону британского лагеря. Даже невооруженным глазом можно было увидеть сновавших там людей. Они так и не начали грузить на пароходы солдат или свое имущество. Эмир не понимал причин такой медлительности, совершенно не соответствующей той энергии, которую они продемонстрировали в последних стычках. Если британцы действительно хотят как можно скорее добраться до Хартума, то должны оставить на берегу своих раненых, погрузиться на пароходы и безотлагательно отплыть в южном направлении.

«Возможно, Аллах еще не совсем оставил дервишей, – подумал он. – И еще поможет мне добраться до Хартума раньше этих непредсказуемых людей».

Осман спустился с башни и направился на окраину городка, где его ждали верные соплеменники. Лошади и верблюды были уже оседланы, загружены и готовы к дальнему переходу. Аль-Нур подыскал ему нового скакуна. Это был большой черный жеребец по кличке аль-Бак, самый красивый и быстрый в его табуне. Осман погладил белую отметину на его лбу. Имя означало «военная труба» и должно было принести ему удачу.

– Ты хорош, аль-Бак, – прошептал Осман на ухо животному, – но тебе никогда не сравниться с моей Хулумайей. – Он оглянулся и посмотрел на дюны, где потерял любимую лошадь. Над горным хребтом все еще кружили вороны и другие стервятники. Будет ли у него когда-нибудь такая же гордая и благородная лошадь? От этой мысли глаза покраснели и налились ненавистью. Абадану Риджи придется дорого заплатить.

Он взлетел в седло, поднял вверх правую руку, крепко сжатую в кулак и закричал:

– Во имя Аллаха, мы отправляемся в Омдурман!

Верные аггагиры хором поддержали его.

Хартум оцепенел от отчаяния, ослабленный голодом и лишениями. Угрюмую тишину разорвали громкие крики девочек:

– Вон летит один!

– Знаю, я давно его увидела!

– Врешь, не видела!

– Видела!

– Перестаньте ссориться, маленькие дьяволята! – строго приказал Дэвид Бенбрук. – Лучше покажите мне его. – Их юные глаза были намного острее.

– Вон там, папа, прямо над островом Тути!

– Чуть левее маленького облака.

– Вижу! – Дэвид поднял ружье и прицелился в летящую на большой высоте птицу. – Я просто проверял вас.

– Нет, ты не видел!

– Тише, тише, мои ангелочки, побольше уважения к отцу…

Назира возвращалась на кухню с большим кувшином воды, которую набрала у колодца позади конюшни, и остановилась, услышав их возбужденные голоса. Она собиралась как следует профильтровать ее, а потом тщательно прокипятить, но теперь поставила кувшин на стол возле входа в гостиную, подошла к окну и выглянула на террасу. Консул стоял посреди лужайки на выгоревшей от солнца траве и смотрел вверх. Ничего необычного в его поведении не было, поскольку последнее время он каждый вечер выходил на террасу и долго высматривал птиц. Назира вернулась на кухню, но второпях забыла на столе кувшин. В этот момент до нее донесся оглушительный выстрел и радостные крики сестер. Она улыбнулась и плотно прикрыла за собой кухонную дверь.

– Ты попал в нее, папа!

– О, какой умный отец семейства! – вторила Сэффрон, ввернув недавно вычитанное словечко.

Голубь завертелся в воздухе, теряя вырванные дробью перья, и камнем упал вниз, застряв в верхушке высокого дерева, росшего позади консульского дворца напротив окон их спальни. Сестры наперегонки бросились к дереву и полезли наверх, отчаянно споря и отталкивая друг друга.

– Осторожно, непоседливые демоны! – прикрикнул на них Дэвид. – Вы можете свалиться!

Сэффрон первой добралась до убитой птицы, балансируя на ветке. Она всегда отличалась большей ловкостью и прытью, чем сестра. Схватив еще теплую тушку, она сунула ее себе за пазуху и начала спускаться.

– Ты всегда меня обгоняешь, – недовольно проворчала Эмбер.

Сэффрон восприняла комплимент как должное и, спрыгнув на землю, побежала к отцу.

– Здесь есть записка! – захлебывалась она. – Как и в прежних случаях.

– Слава богу, если так, – спокойно ответил Дэвид. – Нам крупно повезло. Давайте посмотрим, что сообщают джентльмены с другого берега.

Девочки радостно прыгали вокруг него, когда он шел к дому. В гостиной консул прислонил ружье к стене, достал свое пенсне и приладил на мясистый нос. Затем разрезал острым ножом веревочку, развернул свернутое трубочкой послание и стал читать про себя написанный по-арабски текст, старательно шевеля губами. Выражение его лица быстро менялось.

– Превосходные новости! – сообщил он девочкам. – Наш экспедиционный корпус разгромил армию дервишей на севере и направляется к нам. Они будут здесь через несколько дней. Идите в комнату и скажите Назире, чтобы приготовила вам воду. А я должен немедленно сообщить генералу. Когда вернусь, зайду к вам пожелать спокойной ночи. – Он надел шляпу и быстро зашагал по террасе к штаб-квартире Гордона.

Сэффрон первой схватила ружье, снова опередив сестру, и подняла его высоко над головой, как заслуженный трофей.

– Это несправедливо, Сэффи! Ты всегда все делаешь сама.

– Не будь ребенком.

– Я не ребенок.

– Нет, ты ребенок и снова начинаешь ныть.

Сэффрон понесла ружье через гостиную в комнату отца, а Эмбер долго смотрела ей вслед, уперев в бока сжатые в кулачки руки. Ее лицо густо покраснело от обиды, волосы прилипли к вспотевшему лбу. Потом девочка взглянула на кувшин с водой, оставленный на столе Назирой, сердито махнула рукой, налила себе стакан, залпом выпила и скорчила брезгливую гримасу:

– Какой странный вкус! Я не ребенок и никогда не ною. Я просто немного разозлилась, вот и все.

Райдер Кортни хорошо понимал, что время его пребывания в Хартуме подходит к концу. Даже если экспедиционный корпус прибудет сюда до падения города и всех их эвакуируют, то Хартум все равно останется в руках дервишей. Он давно уже навел порядок в своем небольшом хозяйстве, чтобы при первой возможности погрузить вещи на пароход и покинуть город. Ребекка вызвалась помочь ему собрать документы на те, что уже погрузили на борт «Неустрашимого ибиса».

С каждым днем Райдер все больше сопереживал этой девушке и хорошо понимал сложные и противоречивые чувства, терзавшие ее душу в последнее время. Неопределенность действовала на нервы и угнетала всех оставшихся в осажденном городе. Угроза нового вторжения со стороны превосходящей армии дервишей возрастала с каждым днем, усиливаясь по мере того, как падала воля к сопротивлению, а экспедиционный корпус был все еще очень далеко от них. Город уже десять месяцев был окружен войсками Махди. Они слишком долго пребывали в состоянии страха и смертельной угрозы.

Райдер знал, каким тяжелым грузом легла на хрупкие плечи Ребекки ответственность за маленьких сестер. Отец практически не помогал ей, имея слишком много своих проблем. Конечно, он был добродушным и любящим человеком, но, как и сестры, всецело полагался на ее помощь и с детской наивностью не хотел замечать, как ей тяжело. Суданские женщины не вернулись на работу после нападения изголодавшейся толпы, поэтому вся нагрузка легла на плечи Ребекки. Правда, ей охотно помогали сестры, но тяжелую работу выполняла именно она. Райдер видел, как много сил отнимают у Ребекки присмотр за сестренками и дела на его фабрике, и еще больше восхищался ее ответственностью и трудолюбием. Сложно было представить, как в свои восемнадцать лет она справляется с такой непосильной ношей. Он понимал, какое жуткое одиночество гложет несчастную девушку, и пытался всячески помогать ей и поддерживать в трудную минуту. Но в то же время чувствовал, что его страстность смущает ее и порождает дополнительные страдания. Он должен быть предельно осторожным и не пугать ее безрассудными поступками, хотя едва сдерживал свои эмоции. Ему так хотелось успокоить ее, вселить уверенность в благополучный исход. За время, прошедшее с отъезда Пенрода Баллантайна, Райдер многое сделал, чтобы восстановить их прежние добрые отношения. Ребекка чаще появлялась в его обществе и перестала его бояться. Во всяком случае, больше не шарахалась от него и с удовольствием болтала, как до той давней сцены.

Они сидели в комнате Райдера за большим столом и считали серебряные доллары, складывая их в стопки по пятьдесят штук, которые заворачивали в пергаментную бумагу и убирали в деревянные коробки из-под кофе, чтобы при необходимости быстро погрузить на борт «Ибиса». Краем глаза Райдер следил, как она поправляет свои прекрасные шелковистые волосы, отбрасывая их со лба. У него даже сердце ныло от боли при виде мозолей на ее белых тонких руках и темных кругов под глазами. Цвет ее лица больше подходил для туманной и прохладной Англии, а не жаркого и ветреного климата пустыни. Когда все закончится, он сделает все возможное, чтобы продать здесь свое дело и вернуть ее на родину.

Она почувствовала на себе его взгляд и подняла голову.

– Что бы мы делали без вас, Райдер?

Он был тронут этими словами, а еще больше тоном, которым они были произнесены.

– Моя дорогая Ребекка, вы бы справились без меня при любых обстоятельствах. Я не имею никакого отношения к вашей воле и безграничному чувству ответственности.

– Я была несправедлива к вам в последнее время, – продолжала она, игнорируя его возражения. – Вела себя как маленький ребенок, а вы, как никто другой, заслужили хорошего отношения. Без вас мы давно бы умерли от голода.

– Вы добры ко мне, и это все объясняет и оправдывает.

– Зеленые лепешки – только один из ваших бесценных подарков моей семье. Думаю, не будет большим преувеличением сказать, что вы буквально спасли нас от голодной смерти. Сейчас мы не только живы, но и здоровы, полны сил среди всеобщего голода и смерти. Я никогда не смогу отблагодарить вас за это.

– Ваша дружба для меня – лучшая благодарность, о которой только можно мечтать.

Она улыбнулась, и впервые за последнее время в ее глазах не было тревоги и отчаяния. Райдер хотел сказать, как она прекрасна, но прикусил язык. Ребекка потянулась к краю стола, положила стопку монет и вдруг взяла его за руку.

– Вы хороший человек и верный друг, Райдер Кортни.

Впервые за последние дни Ребекка открыто посмотрела ему в глаза. «Конечно, он не так красив, как Пенрод, – подумала она, – но у него сильное и честное лицо. На такое лицо можно смотреть каждый божий день и не устать от него. Он никогда не оставит меня, как это сделал Пенрод, никогда не скроет своих отношений с какой-нибудь местной женщиной. Он честный, открытый и искренний. Кроме того, Райдер человек дела и всегда заработает на кусок хлеба. Он смелый и сможет защитить любимую женщину. У него сильные руки, натруженные тяжелой работой и подобные мощным колоннам, подпирающим большой дом. У него широкие плечи, и вообще он настоящий мужчина, а не мальчик».

И вдруг она вспомнила, где находится, и улыбка мгновенно сменилась горечью. Превратности нынешней жизни вернули ее на грешную землю. Что будет, если он вдруг уплывет отсюда на своем «Ибисе», оставив их в этом ужасном городе? Что станется с ними, когда сюда ворвутся орды дервишей во главе с Махди? Она хорошо знала, как поступают с захваченными женщинами. На глаза навернулись слезы, мгновенно увлажнив длинные ресницы.

– О Райдер, что с нами будет? Неужели нам всем суждено умереть в этом ужасном месте? Умереть так рано, не познав всех прелестей жизни? – Она чувствовала всем своим женским естеством, что это единственная возможность привязать к себе такого человека, как Кортни. Неужели она готова ее использовать?

– Нет, Ребекка! – Райдер поднялся из-за стола и подошел к ней. – Все это время вы были сильной и мужественной женщиной. Не стоит сдаваться в трудную минуту.

Ребекка смотрела на него снизу вверх, и по щекам ее катились слезы.

– Обнимите меня, Райдер! – взмолилась она.

– Я не хочу снова оскорбить вас, – растерялся Кортни.

– Тогда я была еще ребенком, глупой девочкой, а сейчас я женщина. Обнимите меня как женщину.

Он крепко обнял ее и прошептал:

– Будьте сильной!

– Помогите мне! – Она прижалась к нему всем телом и положила голову на широкую грудь.

Все ее страхи мгновенно исчезли. Она почувствовала себя в безопасности, ощущая, как его сила переходит к ней и вселяет надежду. Это было странное чувство, отличное от всепоглощающей физической близости с Пенродом Баллантайном. Осознание собственной защищенности и теплоты, источаемое человеком, которому она полностью доверяла. В этот момент ей казалось, что она делает нечто важное не только для себя, но и для всей семьи. И Ребекка решилась на отчаянный поступок.

– Поцелуйте меня, Райдер, – тихо сказала она и посмотрела ему в глаза. – Поцелуйте так, как делали это раньше.

– Ребекка, моя дорогая Бекки, вы понимаете, что говорите?

– Если вы способны только на глупые вопросы, – улыбнулась она, – то лучше молчать. Просто поцелуйте меня, и все.

Его губы были горячими, а дыхание смешалось с ее собственным. Она приоткрыла рот, пропуская внутрь его упругий язык. Когда-то это очень испугало ее, но сейчас Ребекка с удовольствием ощутила его вкус и подумала, что готова воспринять его как своего мужчину, решительно отвергнув всех остальных. Эта мысль настолько возбудила ее, что она почувствовала жжение внизу живота, которое все усиливалось, пока не превратилось в боль.

Райдер пробудил в ней желание, но на сей раз Ребекка не отпрянула от него, а, напротив, еще сильнее прижалась бедрами к его телу. В тот день, когда Райдер впервые поцеловал ее, она не поняла, что встало между ними, удивив ее своей мощью. Теперь знала, что это, и не испугалась. Ребекка даже придумала тайное название сего мужского предмета. Она назвала его «тамми» по аналогии с веткой тамариска, по которой Пенрод забрался к ней на балкон в ту памятную ночь. «Его тамми поет песенку моей квимми», – вспомнила она слова своей матери, эмансипированной Сары Изабель Бенбрук.

– Может быть, это последние дни нашей жизни, – страстно прошептала она. – Так не будем же терять их. Воспользуемся моментом и крепче прижмемся друг к другу…

Райдер пребывал в сомнениях, но Ребекка помогла ему быстро избавиться от них. Она взяла его руку и положила себе на грудь, впилась пальцами в его затылок и прижала к себе, другой рукой расстегивая крючки на бюстгальтере. Левая грудь выпрыгнула из тесной одежды, и Ребекка прижала ее к его губам, вскрикнув от сладкой боли, когда он впился в нежный сосок. Казалось, она вот-вот взорвется от сладостного напряжения.

– О Райдер! – задохнулась она, сгорая от страсти. – Пожалуйста, быстрее, а то я умру! Спасите меня…

Она понимала, что несет несусветную чушь, но это было уже не важно. Обхватив его шею руками, она повисла на нем, сжимая коленями его бедра. Райдер резко задрал ее юбку, под которой ничего не было, обхватил тугие белые ягодицы и приподнял.

Ребекка обхватила ногами его талию и судорожно зашептала:

– Быстрее, Райдер! Я больше не могу! Мое сердце разорвется, если ты не возьмешь меня немедленно.

Кортни рванул пуговицы на брюках и вошел в нее всей своей мощью. Ребекка открылась ему навстречу, словно весенний цветок солнцу, мгновенно позабыв обо всем на свете. Она двигалась все быстрее, пока Райдер не задрожал всем телом. Его лицо исказилось от страсти, он зарычал в последних конвульсиях под тихий стон ее наслаждения. Тяжело дыша, не выпуская друг друга из объятий, они стали медленно опускаться на пол, и Ребекка старалась удержать его в себе.

Райдер, словно вернувшись из забытья на грешную землю, смотрел на нее со смешанным чувством удивления и восторга.

– Значит, теперь ты моя женщина? – то ли спросил, то ли констатировал он.

Ребекка мягко улыбнулась в ответ, наслаждаясь его присутствием в себе, и сжала бедра, вырвав у него крик изумления и восторга.

– Да, – выдохнула она, – а ты мой мужчина. Я буду вот так держать тебя всю жизнь и ни за что не позволю уйти.

– Я навсегда останусь твоим благодарным заложником, – прошептал он, нежно целуя ее в губы, и неожиданно продолжил: – Ты окажешь мне большую честь, согласившись стать моей женой. Мы ведь не будем шокировать всех своим неподобающим поведением, не так ли?

Все произошло слишком быстро, и Ребекка растерялась. Она уже не раз думала об этом и не находила возражений, но сейчас вдруг решила, что обременит его лишними обязанностями и заботами. Пока она размышляла над его предложением, раздался громкий стук в дверь. Оттолкнув Райдера, Ребекка вскочила на ноги и, спрятав груди в бюстгальтер, стала лихорадочно застегивать кофту, испуганно посматривая на дверь.

– Она заперта, – шепотом напомнил ей Райдер, теряясь в догадках относительно непрошеного гостя и не желая, чтобы посторонние увидели на его столе сотни сложенных в стопки монет. – Кто там? – недовольно спросил он.

– Это я, Башит. Принес вам сообщение от Гордона-паши.

– Это не так важно, чтобы бросать свои дела, – сухо отозвался Райдер.

Гордон выпускал свои информационные бюллетени почти каждый день, но хороших новостей там не было. Главная их цель заключалась в том, чтобы хоть как-то успокоить население города и не допустить вспышки нового насилия. Именно поэтому в этих сообщениях не было и слова правды.

– На сей раз очень важно, эфенди, – взволнованно возразил Башит. – Здесь есть хорошие новости. Очень хорошие, эфенди.

– Просунь под дверь, – приказал Райдер, помогая Ребекке привести себя в порядок. Заправив рубашку в брюки и застегнув все пуговицы, он подобрал с пола смятый информационный листок и, быстро пробежав текст глазами, протянул его Ребекке.

АРМИЯ ДЕРВИШЕЙ РАЗГРОМЛЕНА.

ДОРОГА НА ХАРТУМ ОТКРЫТА.

БРИТАНСКИЙ ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ КОРПУС ПРИБУДЕТ В ГОРОД ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ.

Она прочитала дважды – сначала быстро, а потом медленно, осмысливая каждое слово, и посмотрела на него.

– Ты думаешь, это правда?

– Если ложь, то слишком жестокая. Вряд ли Китаец Гордон пойдет на это. Он способен на многие гадости, но плюет на чувства и настроения других людей и не стал бы врать им об этом.

Ребекка сделала вид, что внимательно перечитывает бюллетень, но мысли ее были заняты совсем другим. Если экспедиционный корпус действительно одержал победу над дервишами и сейчас приближается к Хартуму, то надо ли так спешить с Райдером Кортни? Будет ли это правильным шагом с ее стороны? Ведь, став его женой, она обречет себя на пожизненное прозябание в этой дикой и жуткой стране. Никогда больше не увидит зеленых полей Англии, не окажется в обществе образованных и цивилизованных людей. Так ли велика необходимость выходить замуж за приятного и в высшей степени заботливого человека, которого она на самом деле не любит?

– Правда это или нет, – рассудительно заметил Райдер, – мы скоро узнаем. Как бы там ни было, ты все равно останешься моей невестой. «Ибис» стоит под парами, а его трюмы заполнены товарами… – Он запнулся и пристально посмотрел ей в глаза. – Что случилось, дорогая? Тебя что-то тревожит?

– Я еще не ответила на твой вопрос, – напомнила она, опуская глаза.

– О, если дело только в этом, я могу повторить его и дождаться формального согласия, – улыбнулся он. – Ребекка Хелен Бенбрук, готовы ли вы видеть меня, Райдера Кортни, своим законным мужем?

– Если честно, – смущенно пробормотала Ребекка, – я не знаю. – (Эти слова повергли Райдера в оцепенение.) – Пожалуйста, дайте мне немного времени, чтобы обдумать ваше предложение! Это очень важное решение, и я не хотела бы принимать его впопыхах…

В этот судьбоносный момент, способный изменить всю ее жизнь, в голову неожиданно пришла странная мысль. Если экспедиционный корпус действительно войдет в город в ближайшие дни, будет ли там Пенрод Баллантайн? Она постаралась отогнать искушение, давно уже решив, что вне зависимости от обстоятельств он никогда не станет играть в ее жизни сколько-нибудь заметной роли. Она уже сделала одну ошибку, доверившись ему, а сейчас пусть идет к своей арабской женщине с ее дикарскими привычками. Правда, это вряд ли могло утешить, поскольку образ Пенрода преследовал ее каждый божий день, не оставляя в покое даже когда она возвращалась домой после тяжкого трудового дня на фабрике Райдера.

Сэру Чарльзу Уилсону понадобилось несколько дней, чтобы перетащить в лагерь всех раненых, грузы и караван верблюдов. Одновременно он укреплял стоянку на берегу Нила чуть ниже Метеммы, приказав установить пулеметы для прикрытия всех подходов и возвести защитную стену высотой не менее шести футов.

На третий день после тяжелого сражения с дервишами главный врач экспедиционного корпуса доложил ему, что у генерала Стюарта началась гангрена. Уилсон поспешил в походный лазарет, расположенный в большой брезентовой палатке, и сразу ощутил сладковатый запах гниющей плоти. Генерал Стюарт лежал под москитной сеткой, обливаясь потом, а на сетке копошились огромные мухи в тщетных попытках проникнуть к гноящейся ране.

– Мне удалось вынуть пулю, – объяснил хирург и понизил голос, чтобы его не услышал раненый генерал. – Гангрена развивается стремительно, сэр. Боюсь, у нас нет никакой надежды… или по крайней мере очень маленькая.

Стюарт бредил, и когда Уилсон подошел к его больничной кровати, перепутал его с генералом Гордоном.

– Слава богу, что мы успели, Гордон. Было время, когда я начал сомневаться в этом. Примите мои искренние поздравления – благодаря вашей храбрости и решительности был спасен Хартум. Вами всегда будут гордиться ее величество и подданные Британской империи.

– Я Чарльз Уилсон, а не Чарльз Гордон, – осторожно поправил Уилсон.

Стюарт долго смотрел на него с недоумением, потом просунул руку под москитную сетку и сжал его пальцы.

– О Чарльз, прекрасная работа! Я всегда знал, что вам можно доверить серьезное дело и вы с честью выполните свой долг. А где Гордон? Попросите его немедленно прийти ко мне. Я хочу лично его поздравить.

Уилсон освободил свою руку и повернулся к доктору.

– Вы даете генералу успокоительное? Насколько я понимаю, ему нельзя так волноваться.

– Я прописал десять капель настойки опия каждые два часа, и хотя гангрена прогрессирует, он не чувствует сильной боли.

– Я отправлю его в Асуан на первом же пароходе. Вероятно, это произойдет через два или три дня.

– Два или три дня? – выкрикнул Стюарт, уловив только эти последние слова. – Зачем нам посылать Гордона в Асуан? И почему через два или три дня? Отвечайте!

– Пароходы отправятся в Хартум немедленно, генерал. Мы столкнулись с непредвиденными, но совершенно неизбежными препятствиями.

– Гордон? Где сейчас Гордон?

– Остается надеяться, что он еще в Хартуме и держит осаду, но более точной информации у нас пока нет.

Стюарт огляделся, осмотрел стены палатки, и его лицо удивленно вытянулось.

– Это не Хартум? Где мы? Сколько времени здесь находимся?

– Это Метемма, сэр, – осторожно вмешался доктор. – Вы здесь уже четыре дня.

– Четыре дня! – Голос Стюарта сорвался на крик. – Четыре дня! Все наши жертвы напрасны! Вы предали моих славных парней, погибших в бою! Почему вы не поспешили в Хартум, а сидите здесь столько дней?!

– Он бредит, – повернулся Уилсон к доктору. – Дайте ему еще дозу опия.

– Я не в бреду! – закричал Стюарт. – Если вы немедленно не отправите войска в Хартум, я отдам вас под военный трибунал и вы будете расстреляны за пренебрежение служебным долгом и трусость перед лицом врага. – Он стал задыхаться и повалился на подушку, бормоча себе что-то под нос, потом закрыл глаза и затих.

– Бедняга, – огорченно покачал головой Уилсон. – Он ничего не понимает. У него начались галлюцинации. Сейчас он просто не в состоянии оценить ситуацию. Присмотрите за ним и сделайте все возможное, чтобы он не волновался.

Уилсон кивнул доктору и быстро вышел из палатки походного лазарета, зажмурившись от яркого солнца. Перед входом стояли несколько офицеров, которые, по всей видимости, слышали его разговор с генералом. Во всяком случае, застывшее на их лицах выражение не оставляло в этом никаких сомнений.

– Джентльмены, вам что, больше нечем заняться, кроме как слоняться вокруг лазарета? – нахмурился Уилсон.

Военные отдали ему честь и ушли прочь. И только один офицер остался на месте – Пенрод Баллантайн, младший офицер, славившийся своим вызывающим поведением и часто нарушающий субординацию.

– Что вам угодно, капитан? – холодно осведомился Уилсон.

– Могу я поговорить с вами, сэр?

– О чем?

– Наши верблюды полностью восстановили силы. Здесь много воды и еды. Если вы не против, я мог бы добраться до Хартума за двадцать четыре часа.

– С какой целью, капитан? Или вы хотите лично освободить этот город? – Уилсон самодовольно хмыкнул над своей шуткой, и Пенрод понял, что тот явно не одобряет его предложение.

– Моя единственная цель, сэр, доставить донесение генералу Гордону, в котором вы могли бы проинформировать его о своих дальнейших планах. Город находится в трудном положении, то есть фактически на грани выживания. А там, между прочим, британские женщины и дети. Через несколько дней они могут стать беззащитными жертвами Махди. Вот я и подумал, что вы могли бы поддержать его своей готовностью помочь нашим соотечественникам и остальным жителям осажденного города.

– Вы не одобряете мои методы руководства этой кампанией, не так ли? Кстати, как вас зовут, сэр? – Разумеется, Уилсон хорошо знал его имя, но не упустил возможности оскорбить.

– Пенрод Баллантайн, сэр, Десятый гусарский полк. Что же касается вашего руководства кампанией, то я не имею права высказывать по этому поводу свое мнение. Просто предлагаю вам использовать мое знание местных особенностей.

– Я непременно пошлю за вами, если мне когда-нибудь понадобится ваш мудрый совет! – сухо отрезал тот. – Однако в своем докладе о завершении этой кампании сообщу о нарушении вами субординации. Вы останетесь в составе экспедиционного корпуса. Я не намерен посылать вас в Хартум с какой-либо самостоятельной миссией. Более того, не намерен включать вас в состав войск по освобождению Хартума. При первой же возможности вы отправитесь обратно в Каир. Иначе говоря, отныне вы не участвуете в этой кампании. Я ясно выразился, капитан?

– Абсолютно ясно, сэр, – отсалютовал Пенрод.

Уилсон отвернулся и быстро зашагал прочь.

Следующие несколько дней он сидел в своей походной штаб-квартире, всецело занятый донесениями в Каир. Он потребовал провести ревизию всех боеприпасов и имущества, лично проверил состояние оборонительных заграждений и постоянно контролировал обучение солдат. Кроме того, Уилсон ежедневно навещал раненых, но ни разу не удосужился посетить умирающего генерала Стюарта. А пароходы тем временем стояли на приколе под парами и дожидались дальнейших приказов командования. Войска экспедиционного корпуса пребывали в полной неопределенности. Никто не знал, какие меры будут предприняты и придется ли вообще спасать Хартум. А сэр Чарльз Уилсон хранил полное молчание.

Вечером третьего дня Пенрод шел мимо загона с верблюдами и якобы случайно наткнулся на Якуба. Делая вид, что осматривает животных, капитан прошептал:

– Подготовь верблюдов и набери полные бурдюки воды. Пароль для часовых на выходе из лагеря – «Ватерлоо». Я буду ждать тебя ровно в полночь возле небольшой мечети на окраине Метеммы. – Якуб смотрел на него в полном недоумении. – Нам приказано доставить сообщение генералу Гордону…

Они мчались на юг со скоростью, позволявшей уйти от любой погони. «Два дня до Хартума, – печально подумал Пенрод, – и моя военная карьера разрушена до основания. Уилсон бросит меня на растерзание. Надеюсь, Ребекка Бенбрук по достоинству оценит мои усилия ее спасти».

Осман Аталан скакал на лошади в окружении преданных аггагиров, оставив далеко позади основную часть своего войска. Поднявшись вверх по узкому проходу в ущелье Шаблука, они остановились, и Осман, с трудом удерживая резвого коня, посмотрел в подзорную трубу на Хартум.

– Что вы видите, господин? – нетерпеливо спросил его аль-Нур.

– Флаги неверных и турок развеваются над фортом Мукран. Враг Аллаха Гордон-паша все еще удерживает Хартум, – сказал Осман с такой горечью, словно выпил едкий сок алоэ, и пришпорил коня.

Возле холмов Керрери они встретили первых женщин и стариков, покидавших Омдурман. Беженцы не сразу узнали Османа Аталана, облаченного в черную одежду и восседающего на новом скакуне.

– Поворачивай назад, странник! – закричал ему какой-то старик, когда он поравнялся с ними. – Город потерян для нас раз и навсегда. Неверные одержали победу в большой битве под Абу-Клеа. Салид, Осман и все их воины погибли.

– Скажи мне, почтенный старик, что случилось с божественным и всемогущим Махди, наследником пророка Аллаха?

– Свет наших очей приказал своим последователям покинуть Омдурман до того, как город захватят неверные и турки. Махди, да пребудет с ним любовь и милость Аллаха, уходит в пустыню вместе со своими придворными. Говорят, он хочет вернуться в Эль-Обейд.

Осман отбросил в сторону край черного тюрбана, прикрывавшего его лицо.

– Посмотри на меня, старик! Узнаёшь?

Тот долго смотрел на него и с радостным возгласом упал на колени.

– Простите, всемогущий эмир, что я назвал вас в числе погибших.

– Моя армия идет вслед за мной. Мы направляемся в Омдурман. Джихад продолжается! Мы будем сражаться с неверными, где бы с ними ни встретились. Расскажи об этом всем по дороге! – Осман пришпорил коня и умчался прочь.

На улицах Омдурмана царила тревожная суматоха. Мчались вооруженные ансары, заплаканные женщины грузили на ослов и верблюдов свои пожитки, толпы горожан спешили в мечеть, чтобы напоследок помолиться и получить поддержку Аллаха в этот трудный момент всеобщего отчаяния и ослабления духа. Осман разогнал толпившихся на пути людей и направился в обнесенный высокой стеной дворец Махди.

Он нашел Махди и халифа Абдуллахи на крыше дворца за зеленой камышовой перегородкой в окружении дюжины юных жен из его гарема. Махди сидел на ангаребе скрестив ноги, а халиф Абдуллахи распростерся перед ним. Осман с большим трудом принял решение ехать в Омдурман и предстать перед наследником пророка Аллаха, вместо того чтобы увести своих аггагиров в бескрайнюю пустыню на востоке Судана. Он знал, что, если бросит Махди, тот непременно пошлет за ним свою армию, но на родной земле Осман мог победить любого неприятеля. Однако это означало бы объявление войны Махди – посланнику Аллаха на земле, что равносильно отречению от высокого звания мусульманина. Эмир предпочел пойти на смертельный риск, представ перед Махди, нежели стать неверным, перед которым навсегда закроются врата рая.

– Нет Бога, кроме Аллаха, – мягко начал Осман, – и Махди Мухаммед – его единственный посланник и пророк на земле.

– Посмотри мне в глаза, Осман Аталан, – приказал Махди.

Эмир поднял голову. Махди широко улыбался, обнажив щель между передними зубами. Осман знал зловещий смысл этого оскала и всем сердцем чувствовал, что Махди не простил ему поражения в бою с неверными. Он не остановил экспедиционный корпус, и теперь стоит Махди подать знак, и его подвергнут пыткам или просто казнят. Как правило, высокопоставленным жертвам Махди оставлял право выбора. Во время длительного похода по пустыне от Метеммы до Омдурмана Осман твердо решил, что выберет отсечение головы, а не долгие мучения при четвертовании.

– Ты помолишься со мной, Осман Аталан? – предложил Махди.

У эмира упало сердце. Это было зловещее предзнаменование, часто предшествовавшее суровому приговору и смертной казни.

– Со всей душой и последним дыханием моего тела, – поклонился он.

– Мы вместе прочитаем с тобой аль-Фатиху, первую суру боговдохновенного Корана.

Осман опустился на колени и прочитал в унисон с Махди:

– Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! – И закончил молитву следующими словами: – Только Тебе поклоняемся мы и у Тебя только помощи просим!

Помолившись, Махди снова сел и пристально посмотрел на эмира.

– Осман Аталан, я поверил тебе и поставил перед тобой великую задачу.

– Вы – биение моего сердца и дыхание моих легких…

– А ты подвел меня. Позволил неверным одержать победу. Ты оставил меня перед лицом врага, и теперь все кончено.

– Нет, мой господин, еще не кончено. Я проиграл битву, но не все сражение.

– Что ты имеешь в виду?

– Аллах сказал, что все закончится, лишь когда кто-то принесет вам голову Гордона-паши. Более того, Аллах сообщил вам, что этим человеком буду я, Осман Аталан.

– Ты не исполнил это пророчество – значит обманул своего Бога, – мрачно заметил Махди.

– Аллаха и божественного Махди никто не может обмануть, – тихо возразил Осман, почти физически ощутив прикосновение ангела смерти к тому самому месту на шее, куда должен опуститься топор палача. – Ваше пророчество – монолитная скала в реке времени, которую нельзя смыть водой. Я вернулся в Омдурман, чтобы исполнить это пророчество. – Он показал рукой на другой берег Нила, где возвышались башни форта Мукран. – Гордон-паша все еще ждет своей участи за теми высокими стенами, и наступило время для решительных действий, поскольку вода в Ниле отошла от берега. Умоляю вас, дайте мне свое благословение, священный Махди.

Сердце Махди совершило не меньше сотни ударов, пока он напряженно размышлял над словами Османа. Эмир был умным человеком и искушенным стратегом. Отказать ему сейчас значило бы расписаться в том, что он, Мухаммед Махди, не верит в свою победу. Махди натянуто улыбнулся и положил руку на обнаженную голову Османа.

– Иди и исполни предписанное. А когда выполнишь мое пророчество, возвращайся ко мне.

За час до полуночи в восточный канал викторианского Нила вошла небольшая лодка с гребцом и опущенным парусом. Аль-Нур сидел на скамье рядом с Османом Аталаном, и оба до боли в глазах всматривались в темный берег возле Хартума. С наступлением темноты небо над городом то и дело озарялось яркими вспышками фейерверков, рассыпавшихся красочными разноцветными огнями. Где-то за стенами города громко играл оркестр, и до них доносились нежное пение и беззаботный женский смех, замиравший над темными водами реки.

– Гордон-паша узнал новости из Абу-Клеа, – прошептал аль-Нур. – И решил отметить со своими подчиненными это радостное событие. С часу на час они ожидают пароходы с юга.

Далеко за полночь звуки празднества постепенно затихли, и Осман велел гребцу поднять парус и приблизиться к берегу. Когда лодка скользила мимо площади, аль-Нур тихо тронул своего господина и показал на крошечный участок берега, недавно освободившийся от воды. Влажный ил блестел в слабом свете звезд. Осман шепотом приказал гребцу подойти к берегу как можно ближе, перебрался на нос и длинным шестом стал отталкиваться от илистого дна, чтобы не привлекать внимание хлюпаньем весел. Они замерли, прислушиваясь к тихим голосам часовых и другим подозрительным звукам. Вскоре все смолкло, и только уханье совы доносилось из высокой башни католической миссии. В окне дворца британского консульства, выходившего на реку, тускло мигала масляная лампа, затем промелькнула темная фигура, и все стихло.

– Отпраздновав победу, неверные наслаждаются покоем, – прошептал аль-Нур. – Гордон-паша уже не такой бдительный, как раньше.

– Ну что ж, мы нашли участок, на котором можно высадиться, – кивнул Осман. – А теперь мы вернемся в Омдурман и приступим к подготовке. – Он подал сигнал гребцу, и лодка тихо поплыла к противоположному берегу.

Когда Осман и аль-Нур добрались наконец до двухэтажного здания в южном квартале Омдурмана, расположенного между казначейством Бейт-эль-Маль и невольничьим рынком, уже светало. Верные аггагиры Османа сидели во дворе и жадно поглощали принесенные рабами зажаренные ножки ягненка и лепешки из дурры, запивая роскошный завтрак крепким и ароматным абиссинским кофе.

– Благородный господин! – вскочили они на ноги. – Мы приехали вчера поздно вечером.

– А почему так задержались в пустыне? – поинтересовался Осман.

– У нас не такие быстрые лошади, как ваш аль-Бак, принц всех лошадей.

– Ну что ж, добро пожаловать, – радушно приветствовал их Осман. – У меня есть важная работа для ваших острых клинков. Мы должны вернуть себе честь, отобранную у нас под Абу-Клеа.

Дэвид Бенбрук настоял, чтобы празднество по случаю победы под Абу-Клеа было проведено в консульском дворце при непосредственном участии его дочерей, с нетерпением ожидающих британского экспедиционного корпуса. Из-за острого дефицита продуктов и напитков Ребекка предложила провести этот вечер на воздухе, а не в душной гостиной среди столового серебра и хрусталя. Они сидели на раскладных походных стульях на террасе, выходившей одной стороной на городскую площадь, и слушали бравурные марши военного оркестра, хором напевая знакомые мелодии. А когда музыканты отдыхали, на террасе звучали здравицы в честь королевы, генерала Уолсли и, по просьбе консула Ле Блана, короля Леопольда.

После долгих сомнений Дэвид спустился в подвал и извлек последний ящик шампанского марки «Крюг», который берег все долгие месяцы.

– Возможно, это несколько преждевременно, – заметил он, – но если войска действительно доберутся сюда и снимут осаду, у нас, вероятно, не будет времени, чтобы отметить это событие надлежащим образом.

Генерал Гордон впервые принял приглашение Ребекки и почтил своим присутствием не только торжественный ужин, но и последовавшее за ним веселье. Он был в безукоризненной военной форме, украшенной египетской Звездой Измаила, начищенных до блеска ботинках и привычной красной турецкой феске. Генерал находился в прекрасном расположении духа и заметно расслабился, хотя Ребекка отметила про себя нервный тик под его правым глазом. Он быстро расправился с небогатым набором блюд – зелеными лепешками, куском хлеба из дурры и холодной птицей неизвестного происхождения, добытой хозяином консульского дворца. После ужина Гордон с величайшим удовольствием затянулся турецкой сигаретой, причем не оставил ее, даже когда встал, чтобы произнести торжественную, но очень короткую речь. Он заверил присутствующих, что пароходы, забитые солдатами британского экспедиционного корпуса, спешат им на помощь, преодолевая огромные трудности, и он ожидает их прибытия в Хартум вечером следующего дня. При этом отдал должное неслыханному героизму гостей и всех жителей города вне зависимости от цвета кожи и происхождения, поблагодарил их за отчаянное сопротивление, а особую благодарность выразил Господу Богу, не оставившему их в эту трудную минуту. В конце своей речи он высказал признательность британскому консулу и его дочерям за их гостеприимство, после чего быстро покинул присутствующих. После столь вдохновляющей речи настроение оставшихся гостей заметно улучшилось.

Сестры-близнецы добились весьма редкой для себя привилегии погулять до полуночи и даже попробовать драгоценного шампанского. Сэффрон опрокинула стакан, как заправский матрос во время отлучки на берег, а Эмбер сделала глоток и долго морщилась от горьковатого вкуса. А когда Ребекка отвернулась, быстро вылила содержимое в стакан сестры, чем несказанно ее обрадовала.

Праздник продолжался, Эмбер становилась все грустней и задумчивей. Она не веселилась, не пела вместе с остальными, и Ребекка подумала, что младшая сестра ведет себя довольно странно. Эмбер обладала удивительно мелодичным голосом и всегда любила петь, а сейчас отказалась даже станцевать польку вместе с отцом.

– Что с тобой, дорогая? Ты нездорова? – озабоченно спросил он.

– Немного не по себе, папа, но я по-прежнему очень тебя люблю.

– Может, лучше пойти домой и лечь спать? Я дам тебе немного нюхательной соли, и все будет нормально.

– О нет, упаси господи! – решительно отмахнулась Эмбер. – Только не это. Все нормально, папа. – Она выдавила скупую улыбку, и Дэвид, хотя и обеспокоенный, не стал настаивать. После некоторых колебаний он отправился танцевать с Сэффрон, оставив дочь в покое.

Консул Ле Блан тоже обратил внимание на необычное поведение Эмбер. Недолго думая, он подсел к ней, взял за руку и принялся рассказывать длинный и непонятный анекдот про немца, англичанина и ирландца. Добравшись до кульминации, консул громко захохотал, схватившись за живот и смахивая выступившие на глазах слезы. Эмбер вежливо засмеялась и, извинившись, подошла к Ребекке, танцевавшей с Райдером Кортни. Девочка прошептала на ухо старшей сестре пару слов, и та, оставив Райдера, повела ее в дом. Дэвид, увидев это, последовал за ними вместе с Сэффрон. Когда они вошли в дом, Ребекка и Эмбер уже поднимались по лестнице.

– Куда вы? – спросил обеспокоенный Дэвид. – Что-нибудь случилось?

Ребекка повернулась, не выпуская руку сестры, но в этот момент Эмбер согнулась в три погибели и громко застонала. Не успели они опомниться, как на лестницу выплеснулось содержимое ее желудка, заливая ступени желтоватой массой. Ее рвало так сильно, что Дэвид мгновенно все понял.

– Холера! – воскликнул он, застыв на месте.

Услышав это страшное слово, Сэффрон побледнела и громко вскрикнула, прикрыв рот ладонью.

– Прекратите! – строго приказала Ребекка, но голос неожиданно сорвался. Она пыталась поддержать Эмбер, но та продолжала содрогаться, извергая все новые и новые порции желтоватой густой жидкости, которая уже и без того запачкала великолепное вечернее платье Ребекки.

Райдер услышал сдавленный крик Сэффрон и вбежал в дом с террасы. Увидев скорчившуюся от боли Эмбер, он тут же оценил ситуацию, бросился обратно, сорвал с одного из столов скатерть, скинув на землю все, что на нем находилось, включая серебряный канделябр, и быстро вернулся в дом.

Эмбер все еще билась в судорогах, изрыгая мутное содержимое своего желудка. Казалось невероятным, что такое маленькое тело могло вместить в себя столь большое количество жидкости. Желтая масса стекала по ступенькам, оставляя за собой зловонный след. Райдер завернул Эмбер в скатерть, подхватил на руки и быстро понес вверх по лестнице.

– Райдер, пожалуйста, поставьте меня на ноги! – умоляла его девочка. – Я запачкаю ваш замечательный новый костюм. Мне очень стыдно, но я ничего не могу с собой поделать.

– Ты смелая малышка, – успокаивал Кортни. – Не надо стыдиться болезни. Где у вас ванная комната? – спросил он у Ребекки, спешившей следом.

– Сюда! – показала она и побежала вперед, чтобы открыть дверь.

Райдер осторожно положил Эмбер в ванну.

– Быстро снимите с нее грязную одежду и вымойте холодной водой! – приказал он. – У нее жар. А потом заставьте выпить большое количество слабого чая комнатной температуры. Чем больше, тем лучше. Она должна все время пить, чтобы максимально восстановить количество воды в организме. – Он посмотрел на Дэвида и Сэффрон, застывших на пороге. – Позовите Назиру, она умеет обращаться с такими больными. Я сейчас принесу с «Ибиса» свою аптечку, а пока меня не будет, все время заставляйте ее пить.

Райдер помчался вниз, выбежал на улицу и с облегчением вспомнил, что Гордон отменил комендантский час, чтобы жители города могли спокойно отпраздновать победу.

Башит засунул ящик с медикаментами на его обычное место под скамейкой в главной каюте парохода. Райдер лихорадочно искал в нем нужные средства от диареи и острой нехватки в организме минеральных солей. Он очень спешил, зная, что холера быстро убивает человека. «Собачья смерть» – так обычно называли эту болезнь местные жители. Холера может за час погубить крепкого и здорового мужчину, не говоря уже о слабой маленькой девочке. Тем более что организм Эмбер сильно обезвожен. Очень скоро нехватка жидкости станет критической, ее согнет в три погибели, и девочка умрет в мучительной агонии.

Его охватил ужас при мысли, что драгоценные лекарства пропали, но он вспомнил, как убрал пакетики с сероватым порошком в специальный ящик на камбузе, чтобы их не похитили. В охваченном холерой городе эти снадобья были дороже бриллиантов. Порошок лежал в шерстяной сумочке, его количества хватило бы, чтобы вылечить пять-шесть человек. Он купил это средство по баснословной цене у одного аббата коптского монастыря, расположенного на берегу Голубого Нила. Аббат сообщил, что монахи готовят лекарство из некоего вещества, которое находят высоко в горах. Оно не только восстанавливает функции желудка и кишечника, но и восполняет недостающие минеральные вещества, имея сходную с ними структуру. Поначалу Райдер весьма скептически отнесся к чудодейственному средству, но изменил свое мнение, когда спас заболевшего холерой Башита, дав ему большую дозу порошка.

Положив все необходимое в пустой мешок из-под дурры, Райдер побежал к консульскому дворцу. Ворвавшись в ванную комнату, он увидел, что Назира и Ребекка моют обнаженную Эмбер мягкой мочалкой, а Сэффрон поливает теплой водой из кувшина. Позади них метался напуганный до смерти Дэвид с большим чайником в руке, не зная, как подступиться к дочери. В доме стоял едкий запах рвоты, но Райдер не обратил на это никакого внимания.

– Ее рвет?

– Да, – ответил Дэвид, – но только этим чаем. Думаю, что ничего другого в желудке просто нет.

– Сколько жидкости она выпила? – поинтересовался Райдер, отнимая у Дэвида чайник, и, не дождавшись ответа, всыпал туда горсть серого порошка.

– Два с лишним чайника, – с наивной гордостью сообщил Дэвид.

– Этого недостаточно, – проворчал Райдер. – Слишком мало.

– Боюсь, что больше она просто не в состоянии…

– Выпьет! – решительно заявил Кортни. – А если откажется, я поставлю ей очистительную клизму. – Он направился к ванне с кувшином в руках. – Эмбер, ты меня слышишь? – Она молча кивнула. – Тебе не нравится клизма, не правда ли? – Девочка замотала головой, взметая золотистые кудри. – В таком случае пей до дна!

Райдер приподнял ее голову свободной рукой и поднес к губам большую чашку со снадобьем. Эмбер стала глотать жидкость, с трудом пересиливая себя, потом откинулась на край ванны и закрыла глаза. Райдер заметил, что за время его часового отсутствия она трагически переменилась. Маленькое хрупкое тело было истощено продолжительным голодом, а сейчас еще и обезвожено жуткой болезнью. Она походила на скелет, обтянутый почти прозрачной кожей, – ребра выпирали, ноги были тонкими, как прутья камыша, а на теле появились темные пятна.

Райдер налил еще одну чашку.

– Пей! – приказал он, и Эмбер послушно начала глотать, подавляя рвотные позывы.

– Я совершенно голая, Райдер, пожалуйста, не смотрите на меня, – попросила она, с трудом открывая глаза.

Он сорвал с плеч молескиновый пиджак и укрыл ее тощее тельце, потом налил из чайника еще одну чашку и поднес к посиневшим губам.

– Я не могу больше! – взмолилась Эмбер. – Умоляю, не заставляйте меня пить эту гадость.

– Нет, ты можешь! Ты обещала!

Она смиренно выпила весь чайник, потом еще один, и комнату заполнил резкий аммиачный запах, а по ванне потекла тонкая струя желтоватой мочи.

– Вы заставили меня обмочиться, как маленького ребенка, – тихо заплакала Эмбер от смущения и стыда.

– Хорошая девочка, – сказал Райдер. – Это значит, что твой организм сохраняет больше жидкости, чем теряет. Я горжусь тобой! – Он понимал, что переступил невидимую грань ее природной скромности, и сказал, поднимаясь на ноги: – Сейчас я выйду, а Ребекка и Сэффрон присмотрят за тобой. И не забывай о своем обещании. Ты должна пить как можно больше. Я подожду за дверью.

На пороге Райдер прошептал Ребекке:

– Полагаю, самое страшное уже позади. Сейчас ее жизнь вне опасности, но скоро начнутся судороги. Позови меня при первых же признаках. Придется растирать ее мышцы, иначе боль станет просто невыносимой. – Он развязал мешок, который принес с парохода, и достал бутылку с кокосовым маслом. – Скажи Назире, чтобы отнесла это на кухню и подогрела до комнатной температуры. Я буду поблизости.

Гости давно покинули дворец, и вокруг дома стояла мертвая тишина. Райдер и Дэвид уселись на верхней ступеньке лестницы, обсуждая насущные проблемы. Прежде всего их волновало время прибытия экспедиционного корпуса, и они долго спорили, когда сюда доберутся первые пароходы. Дэвид согласился с оценками Китайца Гордона, но Райдер высказал сомнения на этот счет:

– Как только доходит до дела, Гордон демонстрирует крайнюю консервативность. Он всегда говорит то, что соответствует его целям в данный момент. Лично я поверю в спасительные пароходы, только когда они причалят в нашем порту. А тем временем буду держать под парами свой «Ибис».

Где-то в ночи скорбно ухнула сова, потом еще раз и еще. Дэвид насторожился, подошел к окну и посмотрел на покрытую мраком реку.

– Когда полуночной совы печальный глас раздастся трижды без перерыва, знай, сие предвестье смерти означает…

– Чушь несусветная, – хмыкнул Райдер. – Тем более что это не соответствует действительности.

– Возможно, вы правы, – согласился Дэвид. – Когда мне было пять лет, моя няня часто повторяла эти слова, но она была мудрой ведьмой и любила пугать детей. – Он вгляделся в сторону реки. – Там какая-то лодка, недалеко от берега.

– Где? – подошел к окну Райдер.

– Вон там! Нет, уже исчезла. Клянусь, там была лодка или небольшая шлюпка.

– Вероятно, какой-то рыбак забрасывал сеть.

В этот момент из ванной донесся душераздирающий крик Эмбер, и они помчались наверх. Она лежала, свернувшись калачиком, и стонала от боли, дергая сведенными судорогой ногами и руками. Они подняли ее из ванны и положили на расстеленную на полу простыню.

Райдер закатал рукава и склонился над девочкой. Назира налила ему в ладони кокосовое масло, и он стал энергично массировать правую ногу Эмбер.

– Ребекка, растирай другую ногу, а Назира и Сэффи – руки! – распорядился он. – Делайте как я.

Пока они разминали конечности, Райдер влил ей в рот еще чашку чая с порошком. Ребекка следила за его сильными и ловкими пальцами, под которыми тело Эмбер постепенно успокаивалось.

– Это еще не все, – предупредил их Кортни. – Будет много таких приступов. Мы должны быть готовы прийти к ней на помощь в любую минуту.

Ребекка подумала, что в этом человеке таится невероятная глубина. Он будто слеплен из противоречий. Иногда кажется суровым и равнодушным, а порой демонстрирует безграничное сострадание, сочувствие и необыкновенную душевную щедрость. Не совершает ли она глупость, отталкивая его?

Приступы повторялись еще несколько раз в течение ночи. И они вновь и вновь бросались ей на помощь, разминая сведенные мышцы. И только перед рассветом Эмбер немного успокоилась и уснула, повернувшись на правый бок.

– Она пошла на поправку, – прошептал Райдер. – Но мы должны внимательно следить за ее самочувствием. Как только она проснется, дайте ей чашку чая с этим снадобьем. Кроме того, ее надо хорошенько накормить. Думаю, сойдет каша из дурры и зеленые лепешки. Конечно, было бы неплохо дать ей что-нибудь более питательное, куриный бульон, например, но сейчас это невозможно. В течение нескольких дней, а может, и недель она будет слабой, как новорожденный ребенок, но самое страшное уже позади. Очень надеюсь, что поразившие ее болезнетворные микробы, как нежно называет этих тварей Джозеф Листер, вышли из нее вместе с содержимым желудка. – Он подобрал с пола свой перепачканный пиджак. – Ты знаешь, где меня найти, Ребекка. Я приду по первому зову.

– Я провожу тебя до двери… – У выхода она взяла его за руку. – Ты настоящий волшебник, Райдер. Совершил чудо. Не знаю, как мы можем отблагодарить тебя.

– Не надо меня благодарить, лучше помолитесь за здравие старого аббата Майкла, который ограбил меня на пятьдесят талеров Марии Терезии, вручив взамен этот чудесный порошок.

Она потянулась и поцеловала его, но тут же отпрянула, почувствовав его возбуждение.

– Ты не только маг и волшебник, но еще и развратник, – слабо улыбнулась Ребекка. – Но сейчас не время. Мы займемся этим при первом же удобном случае. Возможно, уже завтра, если в город войдут наши спасители и мы наконец-то избавимся от страха перед этими ужасными дервишами.

– Я буду держать себя на коротком поводке, – пообещал Райдер, – но все-таки скажи мне, дорогая, ты подумала над моим предложением?

– Ты же понимаешь, что сейчас я могу думать только о здоровье Эмбер и благополучии моей семьи. Но, уверяю, мои симпатии к тебе растут с каждым днем. Как только закончится весь этот кошмар, мы обязательно найдем то ценное, что сможем хранить всю оставшуюся жизнь.

– Значит, я буду жить этой надеждой.

* * *

Для штурма Хартума Осман отобрал две тысячи самых сильных и храбрых воинов и вывел их из Омдурмана, даже не скрывая своих намерений. Гордон-паша видел их со своего наблюдательного пункта в форте Мукран и счел еще одним доказательством того, что войска Махди спешно покидают город, уводя свои силы в Эль-Обейд. А Осман Аталан тем временем укрыл своих воинов за холмами Керрери, где они оказались вне досягаемости подзорной трубы Гордона, разделил их на пять батальонов по четыреста человек в каждом, и повернул к Хартуму.

Большое скопление лодок и судов возле Омдурмана обязательно вызвало бы подозрение Гордона-паши. Если бы Осман направил их к Хартуму, это тоже обрекло бы штурм на очередное поражение. Его воины, сбившись в кучу на небольшом пространстве, стали бы легкой мишенью для пулеметчиков. Поэтому Осман Аталан пошел на хитрость, решив переправлять воинов двадцатью лодками, в каждой из которых можно было укрыть по двадцать человек. Высадив на берег четыреста воинов, посудины возвращались и загружались новой партией. А высадившиеся быстро скрывались в темноте, освобождая место для следующего десанта. Осман подсчитал, что таким образом его войско переправится на другой берег в течение часа.

Он так хорошо знал своих людей, что отдавал только самые важные приказы, предоставляя максимальную свободу шейхам, возглавлявшим отдельные отряды. Это позволило избежать неразберихи, всегда сопровождающей подобные операции.

Многочисленные шпионы дервишей составили весьма подробную карту города и линию оборонительных укреплений Гордона-паши, указав расположение пулеметных точек. Осман не мог забыть ужасные потери, нанесенные пулеметами, и на сей раз постарался избежать подобной участи. Первый отряд должен был вырваться вперед и уничтожить пулеметчиков.

Как только пулеметы будут захвачены, начнется штурм укреплений по всему побережью и разгром египетских войск в казармах и арсенале. После этого он сможет отдать город в руки своих воинов.

Предыдущей ночью первый пророк Аллаха Мухаммед великодушно навестил своего верного наследника Мухаммеда Махди и принес весточку от самого Аллаха. Было решено надлежащим образом вознаградить усилия наиболее преданных ансаров. Они принесут Махди голову Гордона-паши и получат на разграбление Хартум, став полновластными хозяевами города на десять дней и делая там все, что пожелают. После этого Хартум должен быть сожжен, а все крупные здания, включая церкви, миссии и консульства, – полностью разрушены. Короче говоря, земля Судана должна быть очищена от каких бы то ни было следов пребывания неверных.

С наступлением ночи отряд Османа тайно вернулся в Омдурман. Там они сели на небольшие суда и отправились через реку к Хартуму. В эту ночь фейерверки в честь победы были не столь громкими, но защитники города все еще пребывали в уверенности, что скоро им на помощь прибудут пароходы с неверными. Военный оркестр молчал, а когда над рекой взлетала осветительная ракета, дервиши замирали, стараясь не издать ни единого звука. Флотилия Османа состояла из разнообразных лодок, шлюпок и даже небольших торговых судов. Над рекой стоял такой густой туман, что высадка головного десанта прошла незамеченной. Первым на берег ступил Осман, за ним последовали верные аггагиры.

Внезапность нападения была абсолютной. Египетские постовые безмятежно спали, надеясь, очевидно, с первыми лучами солнца увидеть причаливающие к берегу пароходы с британскими войсками. Все они были убиты без единого выстрела, без единого крика, после чего аггагиры Османа ворвались в первую траншею. Их широкие мечи работали без устали, поражая спящих египетских солдат. В течение нескольких минут в траншее не осталось ни одного живого. Покончив с защитниками первой линии обороны, Осман повел своих воинов к арсеналу, а в это время к берегу уже причаливала вторая группа дервишей.

Тишину ночи разрезал звук выстрела, потом второй. Послышались крики и громкие голоса командиров, сливаясь в невообразимый шум. Захваченные врасплох египетские солдаты и офицеры метались по темным улочкам, становясь легкой добычей воинов Османа. Они кричали, палили в воздух из винтовок и спасались паническим бегством. На берегу призывно завыла омбейя и загрохотали военные барабаны, призывая высадившихся дервишей к штурму города.

– Нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед Махди – его пророк! – Этот боевой клич раздавался по всему городу, узкие улочки которого мгновенно заполнились темными фигурами вооруженных людей. Истерические крики о помощи и предсмертные вопли раненых сливались в жуткий вой, напоминавший об ужасах ада.

– Пощадите ради Аллаха!

– Не убивайте нас!

– Дервиши в городе!

– Бегите или умрете!

Знаменитые редуты и форты генерала Гордона находились на берегу и были захвачены дервишами в первую очередь. Аггагиры Османа вырезали почти всех защитников, и лишь немногим удалось спастись бегством, но их преследовали по всему городу, как зайцев.

Дэвид сидел за рабочим столом и писал дневник. Он делал это все долгие десять месяцев осады, понимая, что этот бесценный документ свидетельствует о самом трудном периоде его политической карьеры. Если экспедиционный корпус действительно прибудет со дня на день, то через несколько недель он вместе с девочками благополучно вернется в Англию. Трудно сказать, что ждет его в будущем, но первым делом он сядет за обработку дневника, превратив его в полноценные воспоминания. Интерес досужей публики к приключениям на Черном континенте поистине ненасытен. Бэйкер, Бертон и Стэнли заработали по несколько тысяч фунтов на своих публикациях. А Сэм Бэйкер даже удостоился рыцарского звания из рук королевы за литературные труды. Нет никаких сомнений, что личные воспоминания Дэвида – непосредственного защитника осажденного города от дервишей – удовлетворят самого взыскательного читателя, а рассказы о героическом поведении дочерей, несомненно, вызовут слезы у женской аудитории. Он прикинул, что сможет подготовить книгу к публикации в течение месяца после возвращения в Англию. Дэвид макнул перо в серебряную чернильницу, аккуратно стряхнул лишние чернила и уставился на слабый огонек масляной лампы, тускло мерцавший на краю письменного стола.

Книга может принести ему как минимум пятьдесят тысяч. Эта мысль согревала душу, хотя и порождала некоторые сомнения. Мог ли он рассчитывать на такую крупную сумму? Вряд ли. Слишком много для начинающего писателя. На самом деле Дэвид был бы рад и десяти тысячам. Этих денег вполне хватит, чтобы восстановить пошатнувшееся здоровье и обеспечить семью хотя бы на первое время. Господи, как хорошо снова оказаться дома!

Приятные размышления неожиданно прервали ружейные выстрелы. Они прозвучали совсем рядом, на краю площади. Дэвид дернулся от неожиданности, разлив на бумаге огромное чернильное пятно, и подбежал к окну. На улице раздавались все новые выстрелы, перерастая в грохочущие залпы.

– Боже мой! Что там стряслось? – Он распахнул окно и выглянул наружу. Где-то неподалеку раздался громкий крик «К оружию!», вслед за которым воздух сотряс боевой клич дервишей «Ла илаха иллаллах! Нет Бога, кроме Аллаха!». На мгновение ноги Дэвида приросли к полу, а горло перехватило дурное предчувствие. – Они ворвались в город, – выдохнул он. – Дервиши прорвали оборону!

Консул подбежал к письменному столу, схватил свой дневник, но тот показался ему слишком тяжелым, и он сунул его в сейф, спрятанный за панелью задней стены кабинета. Захлопнув тяжелую стальную дверцу, Дэвид набрал код и посмотрел на свою парадную саблю, висевшую на стене позади его кресла. Конечно, это не боевое оружие и он не умеет с ней обращаться, но все же нацепил ее на ремень. Потом бросился к столу, вынул из ящика револьвер «уэбли», сунул его в карман и огляделся. Ничего ценного здесь больше не было. Дэвид выбежал из кабинета и поднялся наверх, где находились спальные комнаты.

Ребекка еще вчера перенесла Эмбер к себе в спальню, чтобы присматривать за сестрой ночью, а Назира спала в углу на кушетке. Обе женщины уже проснулись от выстрелов и растерянно стояли посреди комнаты.

– Немедленно одевайтесь! – приказал он. – И оденьте Эмбер! Живее! Не теряйте ни минуты.

– Что происходит, папа? – испуганно спросила Ребекка.

– Похоже, дервиши прорвали оборону и захватывают город. Следует как можно быстрее добраться до штаб-квартиры Гордона, там мы будем в безопасности.

– Но Эмбер не может двигаться! Любое перемещение убьет ее!

– Если дервиши найдут ее здесь, будет еще хуже, – мрачно заметил Дэвид. – Я отнесу ее к Гордону. – Он повернулся к Назире. – Беги в спальню Сэффрон, одень ее потеплее и приведи сюда. Нужно немедленно покинуть дворец.

Через несколько минут все были готовы. Дэвид взял Эмбер на руки, остальные послушно следовали за ним по лестнице. Однако не успели они подойти к входной двери, как послышались громкие крики, звон разбитого стекла и удары.

– Ищите женщин!

– Убейте всех неверных!

– Сюда! – шепнул Дэвид, поворачивая к черному ходу. Но не успели они до него добраться, как сзади послышался треск сорванной с петель двери и топот ворвавшихся в дом дервишей. – Держитесь ближе ко мне! – тихо скомандовал Дэвид, уводя их на задний двор. Штаб-квартира Гордона располагалась на другом конце улицы. Он открыл засов и осторожно выглянул наружу. – Берег свободен. Во всяком случае, пока.

– Как там Эмбер? – озабоченно спросила Ребекка.

– Нормально, – ответил Дэвид, думая, что тело ее стало легким, как у раненой птички. Девочка неподвижно лежала у него на руках и, казалось, даже не дышала, но он чувствовал слабое биение ее сердца.

Штаб-квартира Гордона находилась в ста шагах от их дома, но ворота были заперты на крепкий засов. С внешней стороны здания виднелась каменная лестница, ведущая на второй этаж, где находились жилые комнаты генерала. Стояла тишина, и не было даже признаков охраны, которую обычно составляли египетские солдаты.

– Где же Гордон? – Дэвид недоуменно смотрел на темные окна и думал, что надежного убежища нет даже в доме генерала Гордона.

Его грустные мысли прервали громкие крики и скрежет металлических ворот под напором вооруженных дервишей. Пока консул напряженно соображал, что делать дальше, из дома выскочили три сонных египетских солдата и побежали к главным воротам.

– Слава богу, наконец-то они проснулись! – облегченно выдохнул Дэвид и хотел было повести семью к воротам, но вдруг заметил, что солдаты спешно открывают засов и впускают дервишей. – Эти сволочи сдаются дервишам!

– Мы храним верность божественному Махди! – кричали солдаты. – Нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммед Махди – его пророк! – Входите, правоверные, и не убивайте нас, мы ваши братья по вере!

Ворота распахнулись, и во двор ворвалась толпа дервишей в цветастых джиббах. Безжалостно порубив египетских предателей, огромная толпа, топча их мертвые тела, заполонила внутренний двор. Многие держали в руках горящие факелы, тускло освещавшие эту ужасную сцену. Дэвид хотел было запереть дверь на засов, но в этот момент на верхней ступеньке каменной лестницы появилась величественная фигура Гордона в мундире со всеми регалиями.

Генерал Чарльз Гордон, по всей вероятности, собирался произвести должное впечатление на ворвавшихся дикарей и варваров. Он явно потратил немало времени, чтобы облачиться в парадную форму и нацепить свои ордена, в то время как улицы города были уже в руках дервишей. Правда, при нем не было оружия, одна лишь легкая трость. Видимо, он все еще надеялся покорить непрошеных гостей своим видом.

Окинув толпу дьявольским блеском голубых глаз, он поднял руку, гася невероятный шум. Дэвиду этот жест показался театральным и в высшей степени бесполезным, но, к его удивлению, стало тихо. Какое-то время Гордон стоял с поднятыми руками, словно дирижер перед огромным симфоническим оркестром, потом заговорил по-арабски с сильным акцентом, но спокойно и твердо:

– Я хочу поговорить с вашим господином Махди.

Толпа дервишей заколыхалась, как стебли созревшей дурры под сильным ветром, но ответить никто не посмел.

– Кто у вас командир? – грозно вопросил Гордон, не оставляя сомнений, кто здесь истинный хозяин положения. – Пусть он выйдет вперед!

От толпы дервишей отделился высокий и поразительно красивый мужчина в зеленом тюрбане на голове.

– Я Осман Аталан, эмир племени беджа, а это мои аггагиры.

– Я слышал о тебе, – высокомерно заявил Гордон. – Подойди ближе.

– Гордон-паша, ты больше не будешь отдавать приказы сынам ислама, поскольку это последний день в твоей жизни.

– Не угрожай мне, эмир Аталан. Я не боюсь смерти.

– В таком случае спустись вниз и прими ее, как и подобает мужчине, а не трусливой собаке неверных.

Несколько секунд генерал Гордон с презрением смотрел на Османа с лестницы, а укрывшийся за дверью Дэвид с ужасом думал, что сейчас творится в голове этого безрассудного человека. Неужели даже в этот момент он не испытывал страха или хотя бы сомнений? На лице Гордона действительно не было никаких эмоций. Он медленно спускался, будто шествуя на торжественном параде. Остановившись на ступеньку выше Османа Аталана, он вперился в него голубыми глазами.

Эмир долго не отводил взгляда, потом тихо сказал:

– Да, Гордон-паша, я вижу, что ты действительно храбрый человек. – С этими словами он сделал резкий выпад и вонзил свой меч в живот Гордона на всю его длину.

Голубые глаза генерала померкли, словно потухшая от сильного ветра свеча, а черты исказились от внезапной боли, расплываясь подобно воску. Он всеми силами старался удержаться на ногах, но жизнь уже покидала обреченное тело. Осман выдернул меч и, сжимая рукоятку обеими руками, ждал когда противник опустится на колени. Гордон зашатался и стал медленно оседать. Эмир размахнулся и ловко полоснул по шее Гордона, уже склонившего седую голову в предсмертной судороге. Острый клинок мелькнул в воздухе, и в следующее мгновение голова генерала слетела, как перезревший плод с кокосового дерева. Она гулко стукнулась о каменную ступеньку и покатилась вниз, разбрызгивая кровь. Осман спустился следом, схватил ее за волосы и высоко поднял, показывая своим аггагирам.

– Это наш главный подарок божественному Махди! Его пророчество исполнено! Воля и слово Аллаха будут править всеми живущими на земле!

Ночное небо разрезал громкий рев дервишей:

– Аллах акбар!

В последовавшей за этим тишине Осман продолжил свою речь:

– Вы сделали хороший подарок Мухаммеду Махди, а он в ответ дарит вам этот город на десять дней со всеми его богатствами и жителями.

Дэвид не мог больше слышать этого и, пока внимание дервишей было всецело приковано к своему эмиру, осторожно закрыл дверь, запер ее на засов, позвал детей и направился по темным коридорам через винный погреб в дальний конец здания. Придерживая голову Эмбер на своем плече, он подошел к низкой двери, ведущей в жилые комнаты прислуги. Позади слышался звон разбитых стекол и треск мебели. Женщины испуганно прислушивались к топоту ног над головами, пытаясь определить, куда направляются разбушевавшиеся дервиши. Через минуту они с трудом открыли еще одну дверь и вышли наружу.

Едкий запах свидетельствовал, что это задний двор, где обычно стояли бочки с экскрементами. Нечистоты не убирали уже много месяцев, и в воздухе висела невыносимая вонь. Утешало только то, что ни один мусульманин не рискнет подойти сюда. Они остановились, соображая, что делать дальше. На близлежащей улице послышались выстрелы и душераздирающие крики. Через минуту они донеслись и до того крыла здания, которое они только что покинули.

– Как нам теперь быть, папа? – спросила Ребекка.

– Не знаю, – честно признался Дэвид и погладил по голове Эмбер. – Они здесь повсюду. Такое впечатление, что в городе нам негде спрятаться.

– Пароход Райдера Кортни должен сейчас находиться в канале. Но нужно поторопиться, иначе он уплывет один.

– Как можно добраться туда самым коротким путем? – тихо спросил Дэвид.

– Нужно держаться подальше от берега – дервиши уже грабят дома богатых жителей на побережье.

– Да, ты права.

– Думаю, лучше пройти по бедным улицам.

– Хорошо, показывай дорогу!

Ребекка с Назирой взяли Сэффрон за руки и побежали по темной улочке между бочками с нечистотами. В конце ее Ребекка остановилась, проверяя, свободен ли путь. Они свернули в другой переулок и на перекрестке вновь осторожно выглянули из-за угла. Дважды Ребекка замечала неподалеку дервишей и сворачивала в сторону, избегая нежелательной встречи. На задворках бельгийского консульства они чуть было не нарвались на толпу дервишей, взламывавших парадную дверь. Через некоторое время им это удалось, и грабители вломились в темный дом.

Ребекка лихорадочно оглядывалась в поисках нового пути к каналу, но в этот момент толпа дико орущих дервишей вывалилась во двор консульства, волоча за собой визжащего, как недорезанный поросенок, Ле Блана. Он отчаянно вырывался, но, разумеется, не мог справиться с крепкими воинами. Дервиши швырнули его спиной на землю и в два счета сорвали одежду. Один из них вынул кинжал, наклонился над распростертым телом консула, схватил левой рукой его обнаженные половые органы, а правой размашисто отсек их одним ударом, оставив в нижней части живота зияющую рану. Под громкий хохот дервишей он поднял окровавленные гениталии вверх, а потом сунул их в широко раскрытый от боли рот Ле Блана. Процедура публичного унижения закончилась тем, что дервиши отрубили консулу сначала обе ступни, а потом кисти рук и ушли грабить дом, оставив искалеченного на окровавленной пыльной земле. Каким-то образом Ле Блан сумел присесть в позе Будды и долго пытался окровавленными культями вынуть изо рта собственные половые органы.

– Господи Исусе! – прошептала Ребекка. – Какой ужас! Бедный месье Ле Блан.

Она направилась было к нему, но отец решительно остановил ее:

– Не надо! Если они увидят, то сделают с тобой то же самое! – Голос Дэвида дрогнул, не столько от жалости к консулу, сколько от страха за судьбу своих дочерей. Он из последних сил держал Эмбер. – Мы уже не сможем помочь ему. Бекки, дорогая, нужно бежать. Не оглядывайтесь…

Они пробирались по узкому переулку мимо грязных хижин местных жителей к фабрике Райдера Кортни. Через несколько сот ярдов Дэвид остановился как загнанная лошадь. Его лицо исказилось от боли, по щекам стекал пот.

– Папа, с тобой все в порядке? – испугалась Ребекка.

– Да, просто немного устал, – с трудом выдохнул он. – Я давно уже не юноша. Немного переведу дух и соберусь с силами.

– Давай я понесу Эмбер.

– Нет! Она хоть и маленькая, но все же слишком тяжела для тебя. Ничего, через несколько секунд я буду в полном порядке. – Он вместе с Эмбер опустился на землю, но продолжающиеся выстрелы не давали ему покоя. Стреляли возле здания бельгийского консульства, а потом в небо взметнулось яркое пламя. Огонь был настолько сильным, что освещал всю окрестность. Дэвид с трудом встал на ноги и заковылял по дороге. – Быстрее, нельзя терять ни минуты, – прошептал он.

– Пожалуйста, дай мне Эмбер.

– Не говори глупостей, Бекки. Со мной все в порядке. Пошли!

Она пристально посмотрела на его измученное лицо, казавшееся еще бледнее в свете полыхающего огня и блестевшее от пота, но спорить с ним совершенно бесполезно – пустая трата драгоценного времени. Ребекка взяла его под руку, и они пошли вперед, с каждым шагом все медленнее.

Скоро Дэвид снова остановился.

– Сколько еще идти до «Ибиса»?

– Еще немного, – соврала Ребекка. – Вон за той маленькой мечетью, в самом конце улицы. Ты сможешь дойти туда, папа?

– Разумеется, смогу, – прохрипел он.

Внезапно позади них раздался крик и послышались громкие арабские голоса. Они испуганно оглянулись и увидели большую группу дервишей, не меньше двух дюжин. Они потрясали оружием и дико визжали от восторга, увидев перед собой женщин.

Ребекка потащила отца к углу ближайшего дома, и на какое-то время они скрылись от своих преследователей. Дэвид устало привалился к стене.

– Больше не могу, – просипел он и протянул Эмбер Ребекке. – Возьми ее, и бегите, а я попытаюсь задержать их.

– Я не оставлю тебя, – твердо сказала Ребекка. Дэвид пытался возразить, но она упрямо сжала губы и повернулась к Назире: – Возьми Сэффрон и беги к пристани. Беги без оглядки! И постарайся найти там лодку.

– Я останусь с тобой, Бекки! – закричала Сэффрон.

– Если ты меня любишь, то должна делать, что тебе говорят!

– Люблю, но…

– Бегите! – разозлилась Ребекка.

– Сэффи, пожалуйста, делай, что говорит старшая сестра, – дрогнувшим от боли голосом произнес Дэвид. – Ради меня!

Сэффрон колебалась несколько секунд.

– Я всегда буду любить вас, папа, Бекки и Эмбер!

Она схватила за руку Назиру и исчезла в темноте. Дэвид и Ребекка повернулись к выскочившим из-за угла дервишам. Их цветастые джиббы и широкие мечи были покрыты кровью, а глаза сверкали жаждой насилия. Дэвид вытащил саблю, прикрывая собой Ребекку и Эмбер.

Дервиши встали полукругом на расстоянии вытянутой сабли. Один из них сделал выпад, целясь ему в голову. Дэвид неумело отбил удар, вызвав бурю восторга у нападающих. Они кидались на него со всех сторон, заставляя безостановочно метаться.

Пока дервиши забавлялись с Дэвидом, один из них обошел его сзади и, схватив Ребекку за талию, задрал ей юбку. Арабы громко заржали, показывая на обнаженное тело. Раззадоренный дервиш стал имитировать половой акт, чем вызвал еще больший восторг. Ребекка закричала, пытаясь вырваться из его цепких рук, но ей мешала Эмбер. Дэвид бросился на защиту дочерей.

Тогда дервиш отпустил ее и повернулся к отцу:

– Она по очереди ублажит нас всех, двадцать прекрасных сыновей ислама. – И он заулюлюкал.

Дэвид обессилел от боли в груди, а главное, от оскорблений, сыпавшихся на них со всех сторон. Он продолжал защищаться, делая неловкие выпады, но быстрые арабы успевали отскакивать. Ослепленный заливающим глаза потом, консул выронил саблю и медленно опустился на колени, прижимая руки к груди. Один из аггагиров подошел к нему сзади и отсек правое ухо. Кровь из раны брызнула на землю, но Дэвид уже не чувствовал боли.

Ребекка с ужасом смотрела на отца, крепко прижимая к себе Эмбер. Потом бросилась к нему обняла за плечи свободной рукой и сказала по-арабски:

– Пожалуйста, пощадите его! Это мой отец!

Аггагиры стали передразнивать ее, кривляясь и хохоча:

– Пожалуйста, пощадите его!

Затем один из низ схватил ее за волосы, оттащил и швырнул на пыльную землю.

Ребекка привстала, стараясь не уронить Эмбер, и зарыдала.

– Оставьте его в покое! – умоляла она сквозь слезы.

Дэвид дрожащей рукой вынул из кармана пиджака револьвер «уэбли» и направил его в сторону нападавших.

– Назад, иначе буду стрелять!

Дервиш, отрезавший ему ухо, подошел к нему сбоку, взмахнул мечом и отсек руку на уровне запястья:

– Пощадите нас, о всемогущий неверный, а то мы очень боимся!

Дэвид тупо смотрел на обрубок, из которого хлестала кровь.

– Господи, что они с тобой сделали! – закричала Ребекка.

Дэвид, зажав обрубок ладонью, склонил голову и застыл в позе погруженного в молитву человека. Все тот же араб коснулся острием меча его шеи, словно намечая место для удара. Когда он поднял клинок, Ребекка, закричав от ужаса, закрыла глаза. Меч легко вошел в шею Дэвида, и в следующее мгновение его голова покатилась по земле. Обезглавленное тело рухнуло и несколько раз дернулось в предсмертной агонии.

Араб поднял голову Дэвида за седые волосы, подошел к Ребекке и швырнул ей в лицо.

– Если он твой отец, поцелуй его на прощание, прежде чем он отправится навечно вариться в котле ада.

Ребекка, прикусив губу, попыталась закрыть отцу глаза и при этом не уронить Эмбер. Но в этот момент девочка очнулась, увидела в руках сестры отрубленную голову с высунувшимся языком и завизжала от страха.

Наконец дервиш с мечом в руке потерял интерес к этой забаве, отшвырнул голову Дэвида, вытер клинок кофтой Ребекки, несколько раз ущипнув ее за соски, и засмеялся, когда она закричала от боли.

– Заберите их! – приказал он соплеменникам. – Отведите этих грязных неверных шлюх в загон для скота. Там их научат удовлетворять потребности новых хозяев.

Дервиши заставили Ребекку подняться на ноги и потащили с Эмбер на руках к берегу реки.

Сэффрон, спрятавшись за углом разрушенного сарая вместе с Назирой, наблюдала, как толпа обезумевших дервишей издевалась над ее отцом и сестрами. Она была так поражена увиденным, что не могла ни говорить, ни плакать, а когда один из арабов подошел к отцу сзади и занес меч над его головой, зажала рот обеими руками, чтобы не закричать от отчаяния и не выдать себя. Увидев, как обезглавленное тело отца рухнуло на землю, она тихо зарыдала, содрогаясь всем телом.

Они видели, как дервиши швырнули голову отца в Ребекку и Эмбер, как издевались над ними и, в конце концов, потащили на берег. Сэффрон не могла сдержать слез, но вместе с тем понимала, что нужно бежать отсюда как можно быстрее. Она схватила за руку Назиру и потащила ее к фабрике Райдера Кортни.

Они добрались туда, когда забрезжил рассвет, угрожая с минуты на минуту обрушиться на них зноем. Ворота были распахнуты настежь, помещения пустовали. Дервиши не успели добраться сюда из центра города, и все здесь оставалось как прежде. Они пересекли двор и остановились перед запертой дверью блокгауза. Сэффрон осторожно заглянула в окно и увидела, что внутри никого нет и все ценные вещи вынесены.

– Мы опоздали! – закричала она Назире. – Райдер уже ушел! – И помчалась к воротам канала, к счастью незакрытым. Они вместе налегли на них и со скрипом отворили.

Сэффрон бросилась к причалу и остановилась как вкопанная. «Неустрашимый ибис» исчез.

– Где же вы, Райдер? – простонала она. – Куда ушли? Почему оставили меня на произвол судьбы?

Дыхание прихватило, и сердце сжалось от безнадежности и панического страха. Но она все же взяла себя в руки и побежала вдоль канала к тому месту, где он впадал в Голубой Нил, и вдруг почувствовала знакомый запах паровых котлов «Ибиса».

– Он не мог далеко уйти! – Ощутив прилив надежды, Сэффрон побежала еще быстрее, оставив далеко позади тяжело дышавшую Назиру, и за первым поворотом канала закричала во весь голос: – Подождите меня! Я иду к вам! Подождите меня, Райдер!

«Ибис» в двухстах ярдах медленно двигался по мелководному каналу, натужно пыхтя трубой. Сэффрон собрала все свои силы и помчалась следом. Пароход еще не набрал скорость, и девочка стала быстро догонять его.

– Подождите! Стойте! Райдер, остановитесь! – Она уже видела смутную его фигуру на капитанском мостике, но сильный шум двигателя заглушал ее голос. Все его внимание было сосредоточено на той части канала, где он впадал в большую реку. – Райдер! – кричала Сэффрон что есть мочи. – Пожалуйста, оглянитесь!

Она увидела, как пароход подошел к реке и стал набирать скорость. Еще немного, и он выйдет на большую воду. Сэффрон добежала до края канала и остановилась в растерянности, понимая, что опоздала. Она кричала, махала руками, топала и даже подпрыгивала, но пароход упрямо двигался вперед, не останавливаясь ни на минуту. В этот момент ее догнала запыхавшаяся Назира, и они молча обнялись, провожая глазами исчезавшую надежду.

Однако спасение пришло с неожиданной стороны. Сзади внезапно прозвучал выстрел, и пуля врезалась в землю неподалеку от них, подняв столб пыли. Они обернулись и увидели четырех дервишей, приближавшихся к ним с винтовками в руках. Второй выстрел был гораздо точнее. Пуля ударилась в каменную ограду канала и рикошетом отскочила в воду. Сэффрон бросила последний взгляд на быстро удаляющийся «Ибис».

Однако выстрелы сделали свое дело. Райдер услышал их и, повернувшись, увидел на берегу канала две женские фигуры, а чуть дальше – группу вооруженных людей. Сэффрон заметила это и отчаянно замахала руками. Райдер, крутанув штурвал, развернул судно, но расстояние было слишком велико. Сэффрон видела, что дервиши настигнут их быстрее, чем подоспеет пароход.

– Пошли! – крикнула она Назире. – Поплывем к пароходу!

– Нет! – твердо отказалась та. – Аль-Сахави позаботится о тебе, а я должна вернуться домой к своим детям.

Сэффрон хотела возразить, но та, сокрушенно махнув рукой, повернулась и медленно пошла вдоль канала в обратном направлении.

– Назира! – крикнула ей вслед Сэффрон, но голос утонул в громких криках дервишей.

Тогда она сняла туфли, подвернула юбку, глубоко вдохнула и бросилась в канал. Оказавшись в воде, она стала грести по-собачьи и вовсю колотить ногами.

– Молодец! – услышала она голос Райдера и еще сильнее заработала руками и ногами, поднимая вокруг себя брызги.

Позади послышался еще один выстрел, и рядом с ее головой вырос фонтан, забрызгав лицо и глаза.

– Давай, Сэффи! – подбадривал Райдер, перегнувшись через перила палубы. – Плыви быстрее!

Наконец он дотянулся до нее и вытащил из воды, как мокрого котенка.

– Поворачивай! – скомандовал он Башиту, и тот стал вращать штурвал в другую сторону.

Они чуть не свалились с палубы, когда пароход накренился на повороте, а через минуту его корпус исчез за плотной пеленой речного тумана. Дервиши продолжали палить по ним с берега, и случайные пули иногда щелкали по металлической обшивке, но через минуту пальба прекратилась и над рекой воцарилась тишина.

– Что случилось, Сэффи? – спросил Райдер, спускаясь с ней в свою каюту. – Где остальные? Где Ребекка, Эмбер, твой отец?

Она что-то бормотала в ответ, а потом затихла и крепко прижалась к нему, обхватив руками за шею.

– Это так ужасно, что я просто не нахожу слов. Случилось самое худшее, что только могло быть.

Он усадил ее на деревянную скамью и протянул сухое полотенце.

– Ладно, сейчас надо обсохнуть и успокоиться, а потом все мне расскажешь. – Райдер вынул из платяного шкафа выгоревшую на солнце голубую рубашку. – Сними мокрую одежду и повесь на вешалку, потом вытрись как следует и надень вот это. Я буду ждать тебя на мостике, там и поговорим.

Рубашка доходила до колен и напоминала привычную ночную сорочку, только большого размера. Вместо пояса Сэффрон использовала галстук, потом нашла на столе расческу из панциря черепахи и причесалась. Через несколько минут она поднялась на палубу и вытерла навернувшиеся на глаза слезы.

– Они убили моего отца, – сказала девочка упавшим голосом и бросилась Райдеру на грудь.

Он сжал ее плечи, отстранил от себя и посмотрел в заплаканные глаза.

– Не может быть! Ты уверена, Сэффи?

– Я видела это своими глазами. Они отрубили ему голову, как и генералу Гордону. А потом увели с собой Ребекку и Эмбер. – Она с трудом подавила рыдания. – О, как я ненавижу их! Ну почему они такие жестокие!

Райдер усадил ее на скамью над машинным отделением и обнял за плечи.

– Расскажи мне, что случилось. До мельчайших подробностей.

Джок Маккрамп услышал голос Сэффрон и поднялся на палубу. Они с Райдером молча выслушали ее горестный рассказ. Когда она умолкла, первые лучи солнца уже поднимались над горизонтом, быстро растворяя утренний туман. Райдер посмотрел в сторону города и насчитал восемь горящих зданий, включая бельгийское консульство. Над рекой плыл густой дым пожарищ.

Затем он направил подзорную трубу на темные контуры форта Мукран. Флаги были уже спущены, а голые флагштоки торчали над башнями, как огромные виселицы. На улицах города толпы возбужденных правоверных плясали с оружием в руках и в своих цветастых развевающихся на ветру джиббах. Иногда доносились ружейные выстрелы, и черный пороховой дым заволакивал улицы. Одни дервиши тащили на себе награбленное у местных жителей добро, другие продолжали издеваться над окруженными защитниками города. Райдер увидел большую группу плененных женщин, которых вели под конвоем к зданию таможни.

– В чем была Ребекка? – спросил он у Сэффрон, не отрываясь от подзорной трубы, чтобы не видеть слез в ее глазах.

– В голубой кофте и желтой юбке.

Он долго смотрел в трубу, но так и не заметил ничего похожего. Впрочем, расстояние было слишком большим, а дым пожарищ и поднятая танцующими дервишами пыль скрывали от него мелкие детали.

– Башит, куда они уводят женщин? – спросил он.

– В загон для скота, где будут держать, как стадо овец, пока сначала Махди, а потом его халифы и эмиры не отберут себе наложниц.

– Ребекку и Эмбер? – изумился Райдер. – А что может случиться с ними потом?

– Они будут в большой цене со своими светлыми волосами и белоснежной кожей, – ответил Башит. – Скорее всего, они понравятся Махди и отправятся в его гарем в качестве первосортных наложниц.

Райдер опустил подзорную трубу и понурился, думая о Ребекке, которую любил больше всего на свете. Он давно мечтал жениться на ней, а теперь она попадет в руки этого грязного дикаря и религиозного фанатика. Мысль была настолько невыносимой, что он постарался задвинуть ее в самый дальний угол сознания. Но и размышления о судьбе Эмбер были не менее горестными. Он так старался спасти ее от холеры, и даже сейчас видел перед собой ее истощенное хрупкое тело, над которым могут надругаться самым безжалостным образом. Это было так ужасно, что Райдер почувствовал подступающую к горлу тошноту.

– Подойди ближе к берегу, – приказал он Башиту. – Я хочу узнать, куда они ведут женщин, и попытаюсь спасти их.

– Сейчас их может спасти только Аллах, – угрюмо буркнул тот.

Услышав эти слова, Сэффрон снова разрыдалась.

– Делай что говорят, черт бы тебя побрал! – разозлился Райдер.

Башит покорно повернул к берегу, рассекая встречное течение. Поначалу они не привлекали внимания, поскольку дервиши были слишком заняты грабежами. Кто-то выстрелил в их сторону, но на этом все и закончилось. Они дошли до слияния двух больших рек и повернули назад, стараясь пройти как можно ближе к Хартуму. Внезапно прогремели пушечные выстрелы, и перед носом парохода в воздух поднялся фонтан воды. Райдер увидел дым на крепостной стене форта. Судя по всему, дервиши захватили пушки и попытаются потопить судно. Вслед за первой выстрелило еще одно орудие. Снаряд просвистел над палубой и разорвался посреди реки.

– Да, здесь делать больше нечего, – сказал он Башиту. – Мы станем хорошей мишенью для отработки артиллерийских навыков. Уходим вверх по течению. Найдем укромное место, бросим якорь, получим хоть какие-то сведения о судьбе Ребекки и Эмбер, и я подумаю, как можно спасти их.

Несколько миль вверх по Голубому Нилу берега были совершенно безлюдными. Райдер решил остановиться в Лагуне Мелкой Рыбы, где недавно совершил удачную сделку и закупил большую партию дурры у своего друга Раса Хайлу. Там они надежно укрылись в высоких зарослях папируса.

Как только на палубе был наведен надлежащий порядок, Райдер позвал Башита в машинное отделение, где они могли поговорить без свидетелей. Времени объяснять ему весь план не осталось, поэтому он сразу перешел к делу:

– Ты смог бы проникнуть в лагерь дервишей и разузнать, где находятся аль-Джамаль и аль-Захра? И при этом не вызвать подозрений у ансаров.

Башит сжал губы и надул щеки, став похожим на обиженную судьбой белку.

– Я такой же, как они. Почему меня должны подозревать?

– А ты хотел бы туда отправиться?

– Я не трус, но и не безумец. Почему я должен хотеть такую глупую вещь? Нет, аль-Сахави, я не хотел бы, я просто жажду этого. – Он погладил рукой свою бороду. – И готов отправиться туда прямо сейчас.

– Прекрасно, – улыбнулся Райдер. – Я буду ждать тебя здесь, пока меня не обнаружат. А если это случится, я отойду туда, где в Нил впадает река Сарвард. Ты должен пройти в город и, если потребуется, добраться до Омдурмана. Как только добудешь интересующие меня сведения, сразу возвращайся.

Башит театрально вздохнул и отправился в свою каморку. Через некоторое время он вышел оттуда в цветастой джиббе дервишей. Райдер воздержался от вопроса, где он достал форму ансаров. Башит перевалился через борт «Ибиса» и побрел по воде к берегу, а оттуда направился в Хартум.

На набережной Назира быстро смешалась с огромной толпой мужчин и женщин и практически ничем не выделялась на их фоне в своем длинном черном платье и черной накидке, закрывавшей половину лица. Эти люди хлынули в Хартум из соседнего Омдурмана, как только узнали, что город взят дервишами. Одни из них искали волнующих зрелищ, другие рассчитывали поживиться чужим добром, третьи жаждали насладиться мучениями и пытками защитников города. Состоятельные жители Хартума должны были в кратчайшие сроки раскрыть свои тайники и выдать новым властям все золото, драгоценные камни и монеты. Женщины дервишей мастерски владели искусством получать подобную информацию в результате пыток и истязаний.

Назира влилась в этот орущий, улюлюкающий поток людей, текущий в город по навесному мосту. Впереди толпы дервиши вели большую группу египетских солдат и офицеров. Они были раздеты по пояс, а их спины представляли собой кровавое месиво, как будто их рвали на куски голодные львы. Кровь из ран от ударов плетьми стекала на пыльную землю, оставляя темные пятна. Женщины дервишей то и дело подскакивали к ним и били чем попало. Охранники злорадно ухмылялись, а когда какой-нибудь солдат падал на землю, поднимали его ударами острых мечей.

Все попытки Назиры вырваться из этого плотного потока, чтобы найти своих девочек, оставались безуспешными. Толпа женщин тащила ее вдоль берега к месту массовых казней защитников города. Назира уже видела длинный ряд наспех сколоченных виселиц с безжизненными телами казненных. Второй ряд виселиц быстро сооружали на берегу. Несчастных пленников подводили к виселице, загоняли на скамейку, набрасывали на шею веревку и выбивали опору, оставляя в петлях бившихся в предсмертных конвульсиях людей. Но поскольку в городе ощущалась острая нехватка древесины и свободных рук, большую часть пленных уничтожали самым доступным способом – отсечением головы. Их выстраивали в длинный ряд и заставляли опуститься на колени. Два дервиша с обнаженными мечами секли головы с двух сторон, постепенно сближаясь к середине шеренги. Возбужденная толпа шумно приветствовала каждый удар, но наибольший восторг вызвала неудача одного из палачей, когда, устав от напряжения, он только ранил несчастного солдата и тот еще долго бился в судорогах.

В конце концов Назира выбралась из толпы и быстро зашагала к британскому консульству. Ворота были распахнуты настежь, охраны поблизости не оказалось, и Назира осторожно вошла в дом. Все было разбито вдребезги, двери сорваны с петель, окна выбиты, а пол устлан разбросанными вещами. Большую часть мебели просто выбросили из окон на террасу. Назира пробралась в кабинет Дэвида Бенбрука, разгромленный, как и все остальное. На полу валялись бумаги и документы, а книги были сброшены с полок.

К счастью, никто из дервишей не догадался разбить дубовую панель на стене, скрывавшую сейф. Назира нажала секретную пружину и распахнула дверь, за которой показался большой металлический шкаф. Дэвид позволил Ребекке хранить здесь свои драгоценности, и она показала Назире, как пользоваться тайным кодом, чтобы та могла доставать украшения, оставшиеся ей от покойной матери. Назира хорошо помнила набор цифр, поскольку это были день, месяц и год рождения Ребекки. Она набрала их в определенном порядке, повернула ручку и распахнула дверцу сейфа.

Сверху лежал дневник Дэвида в кожаном переплете, а нижние полки были заполнены семейными драгоценностями Бенбруков, включая и украшения Ребекки. Все они были упакованы в небольшие сумочки из красной кожи. Кроме того, там находилось несколько матерчатых мешочков, в которых хранилось более ста фунтов в золотых и серебряных монетах. Назира понимала, что не может забрать все эти ценности, поскольку с ними сейчас опасно ходить по улицам. Она взяла лишь несколько монет на первый случай и, задрав платье, запихнула в нижнее белье небольшой мешочек с деньгами. Затем закрыла дверцу, вернула на место дубовую панель и осторожно вышла из кабинета. Этот сейф станет ее тайным банком, где она сможет взять деньги в случае необходимости.

Назира вышла из кабинета и поднялась по лестнице на второй этаж, где находились спальни ее подопечных. В комнате Ребекки все было перевернуто. На полу лежали ее платья, ночные рубашки, обломки мебели и сброшенные с полок книги. Назира собрала кое-какую одежду и безделушки, засунула их себе под платье и сложила в сумку рассыпанные лекарства от холеры.

Покинув разграбленный дом, нянька вышла на террасу и через калитку на заднем дворе выскользнула на улицу, смешавшись с толпой возбужденных женщин. Из их разговора она узнала, что те направляются к зданию местной таможни, где содержались пленные. Таможню окружало плотное кольцо зевак, которые, отпихивая друг друга, заглядывали внутрь сквозь зарешеченные окна. Назира подошла к одному из них и оттеснила двух подростков. Те стали было протестовать, но она так гаркнула на них, что мальчишек как ветром сдуло. Назира прильнула к решетке – на каменном полу сидело множество плененных женщин.

Через минуту ее глаза привыкли к полумраку, она стала разглядывать заключенных и по их внешнему виду определила, что в основном это жены и дочери египетских офицеров Гордона-паши, обезглавленных или повешенных на берегу Нила. Несчастные женщины сбились кучками, прижимая к себе маленьких детей. На многих из них виднелись засохшие пятна крови, доставшиеся, вероятно, от убитых или израненных мужей. Назира приметила несколько белых женщин – медсестры из католической миссии, австрийская докторша и жены торговцев и путешественников, случайно оказавшихся в осажденном городе.

А потом ее сердце оборвалось от страха. В дальнем углу зала она увидела Ребекку. Девушка сидела на каменном полу, прижавшись спиной к стене, и покачивала на руках Эмбер. Грязные от пыли и крови, они смотрели перед собой мутными от горя, голода, жажды и усталости глазами. Желтая юбка Ребекки превратилась в рваные тряпки, а блузка была разорвана в нескольких местах. Она сидела в стороне от остальных, поджав под себя покрытые синяками и ссадинами ноги. На ее лице застыло выражение невыразимого ужаса и отчаяния, но Назира рассмотрела знакомые упрямые черты, выдававшие силу духа и врожденную храбрость этой юной леди.

– Джамаль! – позвала Назира, но голос утонул в стенаниях женщин. Их рыдания и пронзительный детский плач могли заглушить даже пушечный выстрел. Одни истошно вопили от страха, другие старались приглушить боль от ран, а третьи жалобно просили воды:

– Ради Аллаха, дайте воды! Наши дети умирают от жажды! Принесите воды!

– Джамаль, моя девочка! – закричала Назира сквозь решетку, но та даже головы не подняла, продолжая качать на руках младшую сестру.

Назира отломила от ветхой стены кусок штукатурки и швырнула в сторону Ребекки. Штукатурка упала неподалеку, покатилась и ударила ее по ступне. Ребекка подняла голову и растерянно огляделась.

– Джамаль, моя маленькая!

Девушка посмотрела на окна, и глаза ее расширились от удивления. Убедившись, что поблизости нет охранников-дервишей, она с трудом поднялась, подошла ближе с Эмбер на руках и тихо прошептала, показывая на пересохшие губы младшей сестры:

– Воды!

Назира молча кивнула и отошла. Неподалеку от здания таможни она видела женщину с осликом, продававшую воду из бурдюка и маленькие лепешки из дурры. Обойдя вокруг здания, она нашла старую торговку. Ее осел был так нагружен водой и хлебом, что его ноги подкашивались от тяжести.

– Послушай, мать, – обратилась к ней Назира. – Я хочу купить у тебя еду и один из бурдюков.

– У меня осталось немного хлеба и сухого мяса, – ответила та. – За три пайса ты можешь поесть и напиться до отвала, но я ни за что не продам тебе целый бурдюк воды. – Старуха твердо сжала губы, давая понять, что разговор окончен. Назира показала ей серебряный талер, и настроение торговки мгновенно изменилось.

Назира спрятала еду за пазуху, повесила на плечо бурдюк и вернулась к зданию таможни. Вход охраняли пять дервишей, стоявших у двери с обнаженными мечами, отгоняя слишком назойливых зевак. Назира с первого взгляда определила, что все они из ее родного племени беджа, и с душевным волнением узнала в одном из них дальнего родственника. Он был из ее клана и когда-то ходил в военные походы с покойным мужем Назиры. В то время они сражались под знаменами Османа Аталана, потом появился Махди, и мир вокруг них мгновенно пропитался религиозным фанатизмом.

Назира с трудом протиснулась к двери, но родственник грозно взмахнул мечом, показывая, чтобы она убиралась прочь.

– Али Вад! – воскликнула Назира. – Мой муж вместе с тобой участвовал в знаменитом походе на Гондар, где вы убили пятьдесят пять абиссинцев-христиан и захватили двести пятьдесят прекрасных верблюдов.

Тот опустил меч и с удивлением уставился на нее:

– А как звали твоего мужа, женщина?

– Его звали Тахер Шериф, он был убит в бою с джаалинами возле колодцев Тушкит и умер на твоих руках.

– Значит, ты та самая Назира, которая когда-то считалась красавицей в наших краях. – Его лицо расплылось в улыбке.

– Да, когда мы были молодые, – кивнула довольная Назира и откинула черную накидку, открывая перед ним свое лицо. – Похоже, Али Вад, ты стал влиятельным и могущественным человеком и все еще способен разжечь огонь в любой женщине.

Он самодовольно рассмеялся:

– Ты всегда отличалась острым языком, хотя время тебя изменило. Чего ты хочешь?

Она рассказала ему о своем горе, и охранник недовольно нахмурился:

– Ты хочешь, чтобы я подверг риску свою жизнь?

– Да, как и мой муж, который пожертвовал собой ради тебя… И как его молодая жена, которая пожертвовала большим, чем сама жизнь, ради твоего удовольствия. Неужели ты все забыл?

– Не забыл. Али Вад-Хелу никогда не забывает старых друзей. Пойдем со мной.

Он провел ее через главный вход в помещение таможни, а остальные охранники почтительно расступились перед ним. Как только они вошла в большой зал, Ребекка бросилась к ней на шею, не в силах удержать слезы. И Эмбер сразу же узнала ее, несмотря на полузабытье.

– Я люблю тебя, Назира, – прошептала она пересохшими губами. – А ты меня любишь?

– Всем своим сердцем, Захра. Я принесла тебе немного воды и еды.

Она прошла с ними в самый дальний угол, чтобы укрыться от любопытных глаз, смешала в чашке, захваченной из дворца, порошок с водой и поднесла к губам Эмбер. Та жадно проглотила спасительную жидкость.

Пока Назира поила Эмбер, Али Вад обвел заключенных строгим взглядом.

– Эти три женщины, – грозно произнес он, показывая на Назиру, Ребекку и Эмбер, – находятся под моей личной защитой. Если кто-нибудь из вас посмеет обидеть их, то будет иметь дело со мной. А я, надо сказать, обожаю наказывать женщин плеткой. – Он помахал в воздухе толстой плетью из кожи гиппопотама. – Мне нравятся их крики и стоны.

Женщины попятились от него в дальние углы зала. Напугав их, Али Вад наклонился к Назире и что-то прошептал ей на ухо. Та игриво потупила глаза и захихикала, после чего охранник вернулся на свой пост перед входной дверью, сладострастно ухмыляясь и поглаживая густую бороду.

Вода с лекарством чудодейственно восстановила силы Эмбер.

– Что с Сэффи? – шепотом спросила она.

– Филфил в полной безопасности с аль-Сахави, – успокоила ее Назира. – Я сама видела, как он поднял ее на борт парохода.

Ребекка так обрадовалась этой новости, что, не находя слов, только обняла Назиру за плечи и заплакала.

– Перестань плакать, Джамаль, – строго остановила ее няня. – Мы сейчас должны быть умными, сильными и очень осторожными, чтобы выжить в этой ужасной обстановке. Нам предстоят трудные дни.

– Когда ты снова с нами, а Сэффи в безопасности, я выдержу любые испытания. Что могут дервиши сделать с нами?

Назира помедлила с ответом и выразительно посмотрела на Эмбер.

– Прежде всего ты должна поесть и выпить воды, чтобы набраться сил, а потом мы поговорим.

Она дала им по лепешке из дурры. Эмбер быстро с ней расправилась, и довольная Назира забрала ее к себе на колени, чтобы Ребекка немного отдохнула, а заодно и поела. Няня нежно гладила девочку по голове, прижав к своей груди, и Эмбер заснула в ее теплых заботливых руках.

– Она поправится через несколько дней. Молодые люди быстро набирают силу и переносят такие болезни.

– Что с нами будет? – повторила Ребекка вопрос младшей сестры.

Назира поджала губы, словно размышляя, как много может сообщить им. В конце концов она решила сказать правду, сочтя, что так будет правильнее:

– Все эти женщины – военные трофеи, как, к примеру, лошади и верблюды. – (Ребекка с искренней жалостью посмотрела на окружавших ее несчастных созданий, позабыв, что сама находится в таком же положении.) – Дервиши используют их по своему усмотрению. Старые и уродливые станут домашними рабынями, а молодых и красивых, достигших брачного возраста, возьмут в наложницы. Ты молодая и очень красивая, а твои волосы и белая кожа непременно привлекут их внимание.

Ребекка вздрогнула от такой перспективы. Раньше она и представить себе не могла, что можно оказаться в безраздельной власти человека другой расы, и эта мысль повергла ее в уныние.

– Нас будут выбирать по жребию? – спросила она, вспомнив когда-то прочитанную книгу Гиббона «История упадка Римской империи», где именно так поступали с пленницами римские солдаты.

– Нет, – покачала головой Назира. – Главари дервишей возьмут тех, кого захотят. Сначала сам Махди, а за ним по старшинству все остальные. Уверена, что Махди тебя выберет, и это хорошо. Для вас он будет намного лучше остальных.

– Почему, Назира? Объясни, пожалуйста. И откуда ты знаешь, как он ведет себя с женщинами в своей зенане?

– У него сейчас более трехсот жен и наложниц, и многие из них любят поболтать. Всем хорошо известно, чем он занимается в своем доме, что любит и как обращается со своими женщинами.

Ребекку эти слова удивили.

– Разве не все мужчины ведут себя, как… – Она запнулась, и Назира закончила ее мысль:

– Ты хочешь сказать, как Абадан Риджи и аль-Сахави с тобой?

Ребекка побагровела от смущения.

– Я запрещаю тебе говорить со мной в таком тоне!

– Постараюсь запомнить, – грустно ответила Назира. – Но ответ на твой вопрос заключается в том, что не всем мужчинам требуется от женщин одно и то же. Иногда мужчины требуют интимного разнообразия.

Ребекка задумалась над ее словами и скромно потупила глаза:

– Разнообразия? Чего же может потребовать от меня Махди? Что он со мной сделает?

Назира взглянула на Эмбер и, убедившись, что та крепко спит, наклонилась к Ребекке и зашептала ей на ухо. Ребекка резко отпрянула.

– Мой рот! – выдохнула она. – Это самое отвратительное из всего, что мне доводилось слышать!

– Нет, глупая девочка, – улыбнулась Назира. – Подумай сама. Если так поступает человек, которого ты не любишь или даже ненавидишь, все происходит быстро, легко и без особого неудобства. При этом ты не теряешь своей драгоценной девственности, а если уже потеряла, то тем более ничего страшного не произойдет. А самое главное, что в таком случае тебе не грозят нежелательные последствия.

– Значит, с некоторыми мужчинами так даже лучше… – Она немного подумала и повернулась к Назире, пораженная новой мыслью. – А как это… происходит с мужчиной? И как можно ему позволить сделать с тобой такое?

– Прежде всего запомни кое-что. Если ты будешь с Махди, то должна полностью покориться его воле и выполнять все прихоти и желания, выказывая высочайшее наслаждение и радость. Это очень важно. Нельзя показывать Махди свою непокорность или отвращение. Он, конечно, божественный, но в этих делах такой же мнительный и обидчивый, как и другие мужчины. Однако, в отличие от всех других, держит в своих руках жизнь и смерть подчиненных и без колебаний накажет любого, кто отнесется к нему недостаточно почтительно. А теперь запомни второй главный момент: ни в коем случае не выплевывай и не держи во рту его жидкость. Это будет означать, что ты отвергаешь его семя и тем самым наносишь ему смертельное оскорбление.

– Но, Назира, что же делать, если мне не понравится вкус? Если я не смогу сдержаться?

– Проглоти быстро, и дело с концом. Как бы там ни было, скоро привыкнешь. Мы, женщины, быстро учимся и приспосабливаемся.

Ребекка молча кивнула. Сейчас все это уже не казалось ей таким отвратительным и шокирующим, как минуту назад.

– Что еще я должна запомнить?

– Я абсолютно уверена, что Махди тебя выберет. Ты должна приветствовать его как избранника Бога и его пророка. Сказать, что безумно рада его видеть и для тебя большая честь наконец-то с ним встретиться. А дальше можешь добавить что угодно – например, «свет моих очей и дыхание моего тела». Он поверит. Потом скажешь ему, что аль-Захра не только твоя младшая сестра, но и сирота. Священные законы обязывают его заботиться о сиротах, поэтому он ни за что не разлучит тебя с Эмбер. Выучи наизусть все цитаты из Корана, в которых говорится о судьбе сирот, и повторяй их как можно чаще. Я помогу тебе их выучить. – Ребекка молча кивнула, и Назира назидательно продолжила: – Есть еще одна очень важная вещь, которую ты должна хорошо запомнить, – не делай и не говори ничего такого, что заставит Махди обходить тебя стороной. Не показывай ему свою злость, гнев, досаду или просто неудовольствие. Если же он тебя отвергнет, то следующим будет халиф Абдуллахи.

– Это хуже?

– Абдуллахи – самый жестокий, коварный и злой человек в исламе. Лучше умереть сейчас, чем попасть с аль-Захрой в его руки.

Ребекка содрогнулась от таких слов.

– Ладно, говори мне свои цитаты.

Она была способной ученицей и многое выучила еще до того, как проснулась Эмбер. Назира осталась довольна, что хорошо подготовила ее для встречи с пророком Господа Бога.

Осман Аталан покинул город, который завоевал. Он пересек реку во главе большой флотилии лодок, доставивших в Хартум его армию. На берегу победителя торжественно встречала огромная толпа, громко били военные барабаны и завывала омбейя. Казалось, приветствовать славного героя пришли все, кто мог ходить или ползти. Один оруженосец нес за ним оружие – щит, копье и широкий меч, другой вел под уздцы легендарного аль-Бака с чехлом на спине, из которого торчал приклад винтовки.

Когда Осман ступил на берег, вперед вышел его верный слуга аль-Нур с кожаным мешком из-под дурры на плече, потемневшим внизу от темно-красной жидкости, напоминающей засохшее вино. Увидев этот мешок, толпа радостно завизжала, понимая, что находится внутри. Еще больший восторг вызвал сам Осман, сошедший на берег в своей белоснежной джиббе, украшенной большими яркими заплатами.

Эмир сел на лошадь и медленно поехал по улицам города, сопровождаемый толпой и вездесущими мальчишками. Женщины поднимали вверх младенцев, чтобы те тоже могли лицезреть триумфальное шествие храброго героя ислама и рассказать об этом великом событии своим детям и внукам. Воины Аллаха пытались коснуться его ноги, выкрикивая имя.

Возле дворца Махди Осман спешился, взял у аль-Нура мешок и стал подниматься по широкой лестнице на большую террасу, где на роскошном ангаребе скрестив ноги восседал Махди. Увидев Османа, он подал знак своим юным женам, и те распростерлись перед ним, а потом грациозно удалились прочь, оставив наедине с гостем.

Осман приблизился к Махди, положил перед ним кожаный мешок и низко поклонился, прикоснувшись губами к его руке и ноге.

– Ты свет и радость нашего мира, – благоговейно произнес он. – Да наградит Аллах светлой улыбкой своего избранника.

Махди коснулся рукой лба.

– Всегда доставляй радость Богу, как ты радуешь его покорного пророка. – Он взял Османа за локоть и поднял с земли. – Как прошла битва с неверными?

– Она прошла успешно, и мы все это время ощущали твое великодушное присутствие и видели твое светлое лицо.

– А где же этот крестоносец Гордон-паша, мой кровный враг и враг Аллаха?

– Твой враг мертв, а его мерзкая душа кипит в аду. Настал благословенный день, неизбежность которого ты предвидел в своих пророчествах.

– Все, что ты говоришь, Осман Аталан, радует Господа, а твои слова кажутся мне сладкими как мед и звучат в моих ушах самой приятной музыкой. Но где же доказательства, что ты говоришь правду?

– Я принес такие доказательства, которые не вызовут сомнения даже у самого придирчивого человека. Они найдут отклик в сердце каждого правоверного во всем исламском мире. – Осман взял мешок из-под дурры за один конец и вытряхнул содержимое на грязный пол перед Махди. – Получи голову Гордона-паши.

Махди подался вперед, опершись локтями на колени, и долго смотрел на голову поверженного противника. Улыбка исчезла с его лица, сменившись такой ненавистью и презрением, что у Османа похолодело в душе. Молчание продолжалось долго, и все это время Махди пристально смотрел на трофей. Наконец он удовлетворил свое любопытство и поднял глаза на Османа.

– Ты порадовал Аллаха и его пророка и получишь за это большую награду. Позаботься, чтобы эту голову закрепили на шесте у ворот великой мечети, и пусть каждый правоверный посмотрит на нее и устрашится власти Аллаха и его преданного слуги Мухаммеда Махди.

– Будет исполнено, господин, – ответил Осман, впервые употребив слово «рэбб», означавшее нечто большее, чем просто «господин». Оно означало «повелитель мира» и было одним из девяноста девяти прекрасных имен Аллаха. Не перешел ли он тонкую грань в своей неуемной лести? Не расценит ли Махди это как богохульство? Осман сам испугался возможных последствий своего подхалимства и низко склонил голову, терпеливо ожидая одобрения со стороны Махди.

Оно не заставило себя долго ждать. Все его сомнения оказались напрасными. Лицо Махди расплылось в довольной ухмылке, и он протянул Осману руку.

– Покажи мне город, который ты завоевал во имя славы и величия Аллаха. Яви великолепные плоды своей победы, которые укрепят джихад. Отвези меня на тот берег и покажи все, достигнутое тобой от моего имени.

Осман помог ему подняться, они медленно спустились к реке и взошли на ожидавшее их большое судно, которое пересекло Нил и причалило к речному порту в Хартуме. Когда они торжественно шли по набережной к губернаторскому дворцу, люди падали перед ними ниц и покрывали путь шелком, льняными полотнами и шерстяными покрывалами, чтобы божественный Махди не запачкал ног грязью покоренного им города. Из толпы коленопреклоненных людей звучал гулкий хор славословий и молитв в адрес своего господина.

В большом зале губернаторского дворца Махди сел рядом с халифом Абдуллахи, который вместе с четырьмя кади – мусульманскими судьями, облаченными в длинные черные халаты, – вел пристрастный допрос самых богатых жителей Хартума, доставленных во дворец в цепях. Судей интересовало только одно: где они спрятали свои сокровища и драгоценности. Это был долгий и изнурительный процесс, поскольку судьи не полагались на слова допрашиваемых, а подвергали их страшным мучениям, чтобы те выдали все свои тайны. Халиф Абдуллахи и его кади хотели быть уверенными, что их жертвы ничего от них не утаили. А полный и откровенный ответ можно получить только с помощью огня и воды. В пылающей печи до красноты накаляли длинные металлические прутья для клеймения скота и выжигали на обнаженных животах и спинах несчастных жертв изречения из соответствующих сур Корана. Душераздирающие вопли гулким эхом отдавались в огромном помещении дворца.

– Пусть ваши крики будут услышаны как молитвы и хвала Аллаху, – сказал им Махди. – И пусть ваши богатства станут подношением его славе и могуществу.

Когда на телах несчастных жертв уже не оставалось живого места для цитат из Корана, судьи стали прижигать раскаленным железом их гениталии. После этого их тащили к большому фонтану во внутреннем дворике, привязывали к тяжелой деревянной табуретке и медленно опускали, пока головы не скрывались под водой. Когда жертвы начинали задыхаться и терять сознание, их вынимали на поверхность, давали немного отдышаться и повторяли процедуру. Экзекуция продолжалась до тех пор, пока несчастные не падали на землю без сознания, после чего судьи приходили к выводу, что наконец-то узнали всю правду об их сокровищах.

Абдуллахи повел своего господина в гардеробную дворца, временно служившую им в качестве сокровищницы, и с гордостью показал все, что удалось собрать за это время. Там стояли мешки и сумки с монетами, дорогая посуда из золота и серебра, из цельных кусков горного хрусталя и аметиста, инкрустированная драгоценными и полудрагоценными камнями. Повсюду лежали большие тюки шелка, шерсти и дорогого атласа, украшенного золотыми нитями. Громоздились шкатулки с украшениями из бриллиантов, изумрудов и сапфиров. Там были и фантастические фигурки из Африки, Азии и Индии и даже изображения древних богов, тысячи лет пролежавшие в древних гробницах и украденные гробокопателями. Увидев их, Махди гневно нахмурился:

– Эта мерзость оскорбляет Аллаха и любого правоверного мусульманина! – Его обычно тихий голос вдруг стал подобен грому, отчего все притихли, а халиф задрожал от страха. – Уберите их отсюда, разбейте на тысячи кусочков и бросьте в реку!

Пока десятки людей бросились выполнять его приказ, Махди повернулся к Осману и улыбнулся как ни в чем не бывало:

– Я думаю только о том, о чем велит мне думать Аллах. Мои слова – это глас самого Бога.

– Не желает ли благословенный Махди посетить заключенных женщин? – подобострастно предложил халиф. – Он может выбрать любую из них и отправить в свой дворец.

– Да благословит тебя Аллах, Абдуллахи, – сказал Махди, – но прежде я хотел бы немного освежиться, потом мы совершим молитву и только после этого пойдем смотреть на новых женщин.

Халиф Абдуллахи подготовил небольшой навес в саду губернаторского дворца, выбрав место, откуда хорошо была видна набережная и речной порт, где возвышались многочисленные виселицы. На бамбуковых шестах крепился навес из камыша, со всех сторон открытый для свежего воздуха. На траве лежал большой ковер из чистой шерсти и мягкие шелковые подушки. Служанки принесли керамические кувшины с прохладительными напитками, включая имбирный настой, который так любил Махди в жаркий день. Они наблюдали за массовыми казнями солдат Гордона-паши. Некоторых повешенных уже снимали с виселиц и бросали в реку, других кидали туда живыми, со связанными за спиной руками.

– Жаль, что среди них много мусульман, – сказал Осман, – но, с другой стороны, они турки и сопротивлялись джихаду.

– За это и поплатились, – заметил Махди и жестом благословил их. – Но поскольку они все же правоверные, пусть их души упокоятся с миром. – Он встал и направился к зданию таможни.

Когда они вошли в главный зал, женщин уже выстроили вдоль стены. Увидев Махди, они упали на колени и пропели ему молитвы и здравицы. Махди поднялся на небольшой подиум, накрытый персидскими коврами, и сел в кресло напротив длинной шеренги женщин. Халифа он пригласил сесть справа от себя, а Османа Аталана – слева.

– Пусть подводят их ко мне по одной.

Али Вад, отвечавший за женщин, начал со старых и некрасивых, приберегая молодых и привлекательных напоследок. Махди отмахнулся от первых двадцати, совершенно его не заинтересовавших, а к остальным стал тщательно приглядываться. Первой из них оказалась девушка из племени галла. По его знаку Али Вад задрал ей платье до самой головы, и она осталась перед ними в чем мать родила. Мужчины подались вперед, Махди повел рукой, и девушка стала поворачиваться, демонстрируя несомненные прелести.

– Конечно, она очень худая, – оценил наконец Махди, – и, похоже, голодала в течение этих десяти месяцев, но тем не менее сумела сохранить свои формы. Она приятна во всех отношениях, но у нее наглые глаза, и это может доставить много хлопот. Такие женщины всегда вносят сумятицу в мой гарем. – Он знаком отверг девушку и улыбнулся халифу Абдуллахи. – Если ты сочтешь, что она стоит таких проблем, можешь взять ее, а я пожелаю тебе радостного с ней общения.

– Если она начнет будоражить мой гарем, ее задница покроется шрамами от плети.

Халиф Абдуллахи стегнул ее концом плети по мягкому месту, девушка громко вскрикнула и подпрыгнула, как молодая газель. Абдуллахи махнул рукой направо, и девушку тут же увели прочь.

Особое внимание мужчин привлекла дочь персидского купца. Они решили, что она слишком костлява и угловата, зато обладает копной роскошных рыжих волос, и даже заспорили о происхождении такого цвета, но Махди быстро развеял их сомнения, приказав Али поднять ей платье, – внизу живота кудрявился такой же рыжий треугольник.

– Она может родить рыжеволосого сына, – заметил Махди.

Первый пророк Мухаммед, наследником которого он себя считал, тоже имел рыжие волосы, с тех пор являвшиеся знаком особой удачи и признаком благородства. Он показал рукой вправо, чтобы затем отдать ее одному из своих эмиров в качестве особого расположения.

Затем Али Вад вывел вперед Ребекку Бенбрук. Назира предусмотрительно покрыла ее голову легкой шалью, а Эмбер цеплялась за руку, с трудом следуя за сестрой.

– Что это за ребенок? – строго спросил халиф Абдуллахи. – Дочь этой женщины?

– Нет, всемогущий халиф, – спокойно ответил Али Вад, как его научила Назира. – Это ее младшая сестра. Обе девушки девственницы и сироты.

Эти слова воодушевили мужчин. Девственность здесь считалась большой ценностью, поскольку, по преданиям, наделяла мужчин магическими свойствами и особой удачей. Затем, как просила Назира, Али Вад снял с ее головы шаль, и мужчины ахнули от удивления. Махди затаил дыхание, а Осман Аталан и халиф Абдуллахи выпрямились, не в силах оторвать глаз от белокурых волос, которые Назира аккуратно причесала. Тонкий луч солнца, пробившийся сквозь окно под потолком, рассыпался в прядях тысячами золотых нитей. Махди поманил ее ближе. Ребекка сделала несколько шагов вперед и опустилась перед ним на колени. Он потрогал пальцами ее золотистый локон и восхищенно пробормотал:

– Мягкие, как крыло волшебной птицы!

Ребекка старалась не смотреть ему в глаза, поскольку это считалось неуважением к господину, и прошептала потупившись:

– Я много слышала о вашем благородстве и божественном происхождении. И давно мечтала взглянуть на ваше прекрасное лицо, как путник в знойной пустыне жаждет увидеть прохладные воды Нила.

Глаза Махди округлились от изумления. Он пальцем приподнял ее подбородок, и Ребекка поняла, что понравилась ему.

– Ты хорошо говоришь на арабском!

– Это священный язык, – согласилась она. – Язык правоверных.

– Сколько тебе лет, дитя? Ты действительно девственница, как утверждает Али Вад? И никогда не знала мужчину?

– Клянусь, что вы можете стать первым и последним мужчиной в моей жизни, – без колебаний соврала она, прекрасно зная, как много сейчас зависит от его выбора.

Пока они рассматривали других женщин, Ребекка поглядывала на халифа Абдуллахи и чувствовала, что Назира не обманула ее. Он был скользкий, как слизняк, и ядовитый, как скорпион. Лучше умереть, чем принадлежать этому человеку.

А халиф тем временем наклонился к Махди и елейно прошептал ему на ухо:

– Преподобный Махди, позволь нам взглянуть на ее тело. У нее там такие же золотистые волосы, что и на голове? Ее груди действительно похожи на молоко верблюдицы? И губы женского органа столь же нежные, как лепестки розы в пустыне? Позволь нам насладиться ее сладкими тайнами.

– Эти тайны для моих глаз, и я один буду наслаждаться ими! – сухо отрезал тот. – Эта женщина мне нравится, и я оставлю ее себе. – Он взмахнул правой рукой в подтверждение своих слов.

– Меня переполняют радость и благодарность за ваш выбор, божественный Махди, – неожиданно вмешалась Ребекка, опустив голову. – Но что будет с моей маленькой сестрой? Умоляю взять и ее под свою защиту и покровительство.

Махди бросил взгляд на тощую Эмбер, испуганно жавшуюся к грязной юбке Ребекки. Девочка подняла голову и устремила на него наивный детский взгляд. Махди увидел, какая она еще юная и болезненная. Ее глаза казались огромными на исхудавшем, покрытом ссадинами лице, а сама она была такой слабой, что едва держалась на ногах. Махди понимал, что в данных условиях ребенок в его семье совершенно некстати и вызовет недовольство других жен. Тем более, в отличие от халифа Абдуллахи, он никогда не испытывал влечения ни к мальчикам, ни к девочкам. Вот пусть и заберет себе это несчастное создание. Он уже хотел было показать налево, отвергая Эмбер, но Ребекка опередила его. Назира научила ее, что и как нужно говорить в таком случае.

– Святой Абу Шурайх часто повторял слова пророка Мухаммеда, да пребудет с ним вечно любовь Аллаха, который сказал: «Я наделяю нерушимыми правами слабых, сирот и женщин». Он также говорил: «Аллах поддержит вас в той мере, в какой вы сами будете поддерживать бедных сирот».

Махди опустил левую руку, пристально посмотрел на нее и снова улыбнулся, но на этот раз в его глазах промелькнуло что-то неуловимо важное. Он взмахнул правой рукой, показывая, что желает оставить себе и ребенка.

– Я вверяю этих женщин под твою ответственность, – сказал он Али. – И смотри, чтобы волос не упал с их головы. Отведи их в мой гарем.

Али Вад взял с собой десять вооруженных охранников и повел женщин в порт, где их посадили на борт большого торгового судна, чтобы переправить через реку в Омдурман. Назира все это время шла за ними, стараясь не привлекать к себе внимания, и тоже поднялась на судно. Когда кто-то из членов команды спросил у нее, что она там делает, Али Вад так гаркнул на него, что тот поспешил на корму и стал поднимать паруса. С тех пор Назиру все считали служанкой аль-Джамаль и аль-Захры – наложниц самого Махди. Они втроем сидели на корме судна и смотрели на воду Нила.

Когда Назира напоила Эмбер водой из бурдюка, Ребекка спросила ее упавшим голосом:

– Что мне теперь делать, Назира? Я ни за что не стану рабыней темнокожего мужчины, местного жителя, который к тому же не христианин. – Тяжесть предстоящей жизни давила на нее неподъемным грузом. – Лучше умереть, чем согласиться на такую жизнь.

– Твоя гордость благородна, Джамаль, однако я тоже темнокожая и местная, – тихо проговорила Назира. – И тоже не христианка. Если ты стала такой разборчивой, то, вероятно, должна прогнать меня прочь.

– О Назира, мы любим тебя! – спохватилась Ребекка и виновато потупилась.

– Послушай меня, Джамаль! – Назира взяла ее за руку и заставила посмотреть в глаза. – Ветви дерева, которые не клонятся к земле, ломаются от ветра. Ты сейчас такая же веточка, только очень тоненькая, и тебе придется научиться наклоняться к земле.

Ребекку охватило отчаяние. Воспоминания были слишком печальны. Она подумала об отце и тронула рукой засохшие пятна крови на юбке. Та ужасная сцена, когда ему отрубили голову, навсегда останется в ее памяти, будет преследовать до конца жизни. Печаль казалась настолько глубокой, что она не знала, сможет ли когда-нибудь справиться с ней. Ребекка прижала к себе Эмбер и подумала, переживет ли она болезнь, поразившую ее хрупкое тело. Потом представила, что ждет их в недалеком будущем, и даже вздрогнула, словно увидев перед собой ненасытную пасть чудовищного монстра.

Она понимала, что никому из них теперь не избежать своей горькой участи. И в этот момент на палубе раздался громкий крик. Ребекка, словно очнувшись от кошмарного сна, увидела, что судно уже достигло середины реки и шло к другому берегу под легким бризом. Но возбужденная команда громко орала, показывая куда-то вдаль.

С противоположного берега Нила грохнул пушечный выстрел, за ним второй. Через минуту все пушки дервишей отчаянно палили по воде с обеих сторон реки. Ребекка передала Эмбер Назире и уставилась в ту сторону, куда стреляли. Ее недавние страхи и печали растаяли как утренний туман. Она увидела эскадру пароходов, на которых в лучах яркого солнца развевались флаги Великобритании.

Ребекка подхватила Эмбер под руки, помогая ей встать, и показала на реку. Эскадра находилась на расстоянии полумили от них и быстро приближалась, преодолевая встречное течение. На палубах виднелось множество британских солдат.

– Они идут, чтобы спасти нас, Эмбер, – прошептала Ребекка, все еще не веря своим глазам. – Ты только посмотри! Разве это не самое прекрасное зрелище, которое тебе доводилось видеть? Наконец-то прибыл наш экспедиционный корпус! – И впервые за весь этот кошмарный день позволила себе расплакаться. – Мы спасены, дорогая Эмбер! Они спасут нас!

Пенрод Баллантайн держался на безопасном расстоянии от восточного берега Нила, когда они преодолевали последние несколько миль до окутанного дымом Хартума. Этот дым на горизонте подтверждал очевидное – флаги на башнях форта Мукран исчезли, Китаец Гордон не сумел защитить город, и он пал. Экспедиционный корпус опоздал со своей спасательной миссией.

Пенрод пытался собраться с мыслями и решить, что же делать дальше. До этого момента его расчеты строились на предположении, что Хартум все еще держит оборону. Теперь же необходимость продолжать путь отпала. Ему уже доводилось видеть город, захваченный дервишами. К тому времени, когда он проникнет в Хартум, там останутся лишь вороны и хищные птицы-стервятники.

Однако какая-то сила несла его вперед. Пенрод пытался убедить себя в том печальном факте, что путь назад ему уже заказан. Он нарушил субординацию, отказавшись подчиниться приказу сэра Чарльза Уилсона не покидать лагерь в Метемме, поэтому не видел никакого смысла возвращаться назад, чтобы предстать перед военно-полевым судом, которого ему не избежать благодаря Уилсону.

«А с другой стороны, какой смысл продолжать путь, если город уже пал?» – спросил он себя. Кроме генерала Гордона и Дэвида Бенбрука со всеми его дочерьми, множество других людей нуждаются в его помощи! Но он был честен с собой. С отъезда из Хартума Ребекка Бенбрук заняла прочное место в его сознании и, возможно, является истинной причиной его возвращения. Он понимал, что должен во что бы то ни стало найти ее и оказать посильную помощь. Иначе не простит себе этого до конца жизни.

Пенрод натянул поводья и посмотрел в сторону реки. Оттуда донеслись пушечные выстрелы, которые постепенно нарастали, превращаясь в настоящую артиллерийскую канонаду.

– Что это? – спросил он у ехавшего рядом Якуба. – Куда они стреляют?

Река была за небольшой рощей из колючей акации и высоких пальм. Пенрод повернул верблюда и поскакал к ней, чтобы выяснить причину столь неожиданной стрельбы. Вскоре они выехали на крутой берег, и глазам их предстала безрадостная картина. Небольшая эскадра Уилсона, украшенная красно-бело-голубыми флагами, тщетно пыталась пробиться к Хартуму. Верхние палубы пароходов были забиты солдатами, но Пенрод знал, что на самом деле там не больше двухсот или трехсот человек. В подзорную трубу он увидел, что большинство из них составляют нубийские пехотинцы, среди которых изредка мелькали белые лица британских офицеров. И капитан без труда узнал высокую нескладную фигуру Уилсона в большом пробковом шлеме.

– Слишком поздно, нерешительный и робкий Чарльз, – с горечью прошептал Пенрод. – Сделай ты это раньше, как того требовали генерал Стюарт и твои офицеры, и, возможно, сумел бы повернуть колесо судьбы и спасти жизни несчастным жителям города, которые ждали тебя десять месяцев осады.

Снаряды стали ложиться точнее, поднимая вокруг пароходов фонтаны брызг. Дервиши вели прицельную стрельбу, а по обеим берегам Нила из Омдурмана и Хартума уже неслись их орды с явной целью перехватить флотилию и палили из винтовок, даже не давая себе труда как следует прицелиться.

– Мы должны присоединиться к ним! – крикнул Пенрод Якубу, и они помчались навстречу дервишам, чтобы смешаться с ними. Это стало бы хорошим прикрытием и позволило раздобыть хоть какую-то информацию о судьбе горожан. Смешавшись с дико орущей толпой, Пенрод и Якуб тоже стали палить из винтовок, но их пули ложились далеко от цели.

Вода вокруг пароходов кипела от разрывов снарядов и пуль дервишей, а белые корпуса потемнели от многочисленных пробоин. Оглушительный взрыв сотряс корпус второго парохода, и в воздух взметнулся столб серебристого дыма. Дервиши вокруг Пенрода радостно закричали, потрясая винтовками.

– Снаряд попал в паровой котел, – пояснил Пенрод. – Боги войны подарили этот день Махди!

Окутанный паром и черным дымом, подбитый пароход замер на какое-то время, а потом стал дрейфовать вниз по течению. Головное судно Уилсона остановилось и начало поворачивать, чтобы оказать ему помощь. Вслед за ним развернулись и другие суда небольшой эскадры.

Арабы торжествовали, выкрикивая в адрес противника самые немыслимые проклятия.

– Никто не может противостоять всемогущей силе Аллаха!

– Аллах велик! Махди его истинный пророк! Катитесь в ад! Убирайтесь домой! Возвращайтесь к Сатане – своему родному отцу!

Пенрод кричал вместе с ними, в душе кляня Уилсона последними словами. Какой прекрасный предлог повернуть назад и спасти свою задницу, чтобы потом усадить ее в мягкое кресло Гезира-клуба в Каире! Вряд ли кто-нибудь увидит славного сэра Чарльза в этих краях в ближайшее время.

Сотни дервишей преследовали подбитый пароход, надеясь, что течение прибьет его к берегу. Однако другие пароходы выстроили вокруг него линию обороны, дервиши начали отставать и поворачивать назад в Омдурман. Пенрод двинулся вместе с ними, незамеченный в суматохе всеобщей радости. До Омдурмана добирались больше часа, и за это время он немало узнал о судьбе защитников города. Дервиши оживленно обсуждали ночной штурм Хартума во главе с эмиром Османом Аталаном и последовавшие за ним грабежи и избиение жителей. Из обрывков фраз он узнал и о белых женщинах, заточенных в помещении местной таможни.

Скорее всего, речь шла о Ребекке и ее сестрах-близнецах. Ведь в Хартуме больше не было белых женщин, кроме медсестер и австрийского врача из лепрозория. «Господи, – взмолился Пенрод, – сделай так, чтобы это были Ребекка и ее сестры! Даже если их действительно схватили и держат в заточении, то по крайней мере они живы и есть надежда на спасение».

Пенрод и Якуб въехали в Омдурман в толпе дервишей. Якуб знал караван-сарай на окраине города, принадлежавший старику из племени джаалин. Они были дальними родственниками, и Якуб называл его дядей. Этот человек часто укрывал его под своей крышей и помогал в борьбе с кровными врагами их племени. Старик взглянул на Пенрода с нескрываемым подозрением, но не задавал вопросов и предоставил им небольшую грязную комнату в подвале с одним-единственным узким окошком. Из мебели там стоял только старый ангареб, покрытый ветхим шерстяным одеялом и кишевший клопами, которые немедленно ринулись в атаку, видимо очень недовольные неожиданным вторжением людей на свою исконную территорию.

– Верный Якуб! В награду за твою многолетнюю службу я предоставляю тебе право спать на этом диване, а сам как-нибудь перебьюсь на полу. Скажи, мы можем доверять хозяину, этому старику по имени Вад Хагма?

– Думаю, мой дядя подозревает, кто вы такой, поскольку я как-то говорил ему, на кого работаю. Но Вад Хагма – выходец из моего клана, и мы с ним дальние родственники. Конечно, он приносил байя – клятву верности – Махди, но, думаю, сделал это не по зову сердца, а только на словах. Уверен, он нас не выдаст.

– Он не слишком доброжелателен. Впрочем, это характерно для всего вашего рода.

Пока они поили и кормили верблюдов в небольшом загоне на заднем дворе караван-сарая, наступил вечер. Как только сгустились сумерки, Пенрод и Якуб отправились побродить по священному городу и получить хоть какие-то сведения о судьбе Бенбруков. В Омдурмане действовали строжайшие законы Махди, и даже в темное время суток никто не смел нарушать их. Тем не менее они без особого труда отыскали в центре несколько тихих и уютных кафе, где в тайных комнатах можно было не только выпить чашку кофе, но и покурить травку и даже получить молоденькую смазливую девушку, а то и мальчика, если у кого-то есть такая склонность.

– По моему многолетнему опыту, – заявил Якуб, – наиболее ценную информацию в чужом городе дают женщины легкого поведения.

– Я знаю, целомудренный Якуб, что твои мотивы продиктованы исключительно благородными целями. Спасибо тебе за такое редкое самопожертвование.

– Готов служить вам, но для выполнения этого важного задания мне не хватает нескольких мелких монет.

Пенрод дал ему денег, а сам устроился в дальнем углу кафе, откуда мог беспрепятственно наблюдать за посетителями и слушать их разговоры.

– Я слышал, что когда Осман Аталан положил к ногам божественного Махди голову Гордона-паши, – говорил один из них, – то рядом появился архангел Джибраил и благословил Махди.

– А я слышал, что архангелов было два, – вмешался другой.

– А мне говорили, что, кроме архангелов, там был и сам посланник Аллаха пророк Мухаммед, – добавил третий.

– Да пребудет он вечно по правую руку от Аллаха, – хором пробормотали все трое.

Значит, Гордона больше нет. Пенрод глотнул жгучего черного кофе из медной чаши, чтобы скрыть от посторонних нахлынувшие эмоции. Генерал был храбрым человеком, и сейчас пребывает в большем покое, чем за всю свою прежнюю жизнь. Через некоторое время в зале появился довольно ухмыляющийся Якуб.

– Она оказалась далеко не красавицей, – сообщил он Пенроду, – но доброй и усердной. Правда, пояснила, что усердие объясняется характером ее хозяина, который может избить за плохое обслуживание клиентов.

– Якуб, спаситель порочных и безобразных девушек, ты сделал то, о чем я тебя просил? – улыбнулся Пенрод, глядя, как тот вращает одним глазом, уставив второй на своего господина. – Какую ценную информацию ты раздобыл, помимо той, что уже рассказал?

– Она сказала, что сегодня вечером, сразу после того как дервиши подбили пароход неверных и отогнали их всех от города, непобедимые ансары Махди, да пребудет с ним Аллах во веки веков, доставили из Хартума на торговом судне несколько женщин. Охранял их некий Али Вад, аггагир из племени джаалин, прославившийся своим жестоким и необузданным нравом. Высадив на берег, Али Вад сразу же отправил их в зенану Мухаммеда Махди, да возлюбит его Аллах на вечные времена. С тех пор этих женщин никто не видел и вряд ли увидит в ближайшее время. Махди строго охраняет свою собственность.

– А твоя юная и наблюдательная подруга не видела там, случайно, женщину со светлыми волосами? – спросил Пенрод.

– Моя наблюдательная подруга, которая на самом деле не такая уж юная, ничего не видела, поскольку головы и лица женщин закрывали накидки.

– В таком случае нам придется внимательно следить за дворцом Махди, чтобы удостовериться, что наши женщины находятся именно там, – заключил Пенрод.

– Женщинам из зенаны никогда не позволят оставить свое жилище, – напомнил Якуб. – Аль-Джамаль не появится перед воротами дворца.

– И тем не менее тебе придется узнать хоть что-нибудь, даже если для этого потребуется много сил и времени.

На следующее утро Якуб присоединился к большой толпе просителей и почитателей Махди, которые каждое утро собирались перед воротами его дворца, чтобы упасть ниц перед божественным пророком, когда тот отправится в мечеть для очередной молитвы. Эти молитвы воспринимали как слова самого Господа Бога. В то утро Махди, как и обычно, появился минута в минуту для утренней молитвы, но перед воротами собралась такая толпа, что Якуб увидел лишь верхушку его куфии, когда он проходил мимо. Он направился в мечеть вместе с другими правоверными, а после молитвы вернулся к воротам дворца. В течение следующих трех дней он аккуратно соблюдал этот режим и торчал у ворот в ожидании божественного Махди, но так и не смог получить хоть какую-нибудь информацию о его новых наложницах. На третий день Якуб, по обыкновению, сидел перед воротами в тени олеандрового дерева и тоскливо посматривал на дворец. Он уже начал клевать носом в невыносимой жаре, когда кто-то коснулся его руки.

– Благородный и храбрый воин Аллаха, – прозвучал над его головой женский голос, – у меня есть кристально чистая вода, чтобы утолить твою жажду, и только что обжаренная и приправленная острым соусом асида^[16]. И за все это богатство я прошу ничтожные пять медных монет.

– Да благословит тебя Аллах, сестра, за твое доброе сердце, – машинально ответил он, не поднимая головы.

Женщина налила ему кружку воды из бурдюка и протянула лепешку из дурры с соусом.

– О, правоверный, – прошептала она низким голосом, приглушенным плотной накидкой, закрывавшей почти все ее лицо, – совсем недавно ты клялся именем Аллаха, что не забудешь меня до конца своей грешной жизни, но, похоже, давно забыл свою клятву.

– Назира! – выдохнул Якуб, вытаращив глаза.

– Какой же ты растяпа, – улыбнулась она. – Я третий день наблюдаю, как ты бесстрашно мелькаешь перед глазами своих врагов, а теперь ты дошел до полного идиотизма, громко выкрикнув мое имя, чтобы все вокруг узнали, кто я такая.

– Ты свет моей жизни! – поспешил он заверить. – Я буду каждый день благодарить Бога, что ты жива и здорова. А что случилось с твоими подопечными? Где сейчас аль-Джамаль и ее младшие сестры? Они действительно во дворце? Мой господин хочет знать об этом.

– Да, они живы, но отец их погиб. Мы не можем говорить с тобой здесь. После вечерней молитвы я буду на верблюжьем рынке. Найди меня там. – Назира медленно пошла вдоль ворот, предлагая воду и лепешки другим просителям.

Как и договорились, он нашел ее в самом центре верблюжьего рынка, возле колодца. Она набирала воду в большой керамический кувшин. Когда он наполнился, две другие женщины подняли его и поставили ей на голову. Балансируя под этой тяжестью, она медленно направилась через рынок к дворцу Махди. Якуб поплелся за ней на небольшом расстоянии, внимательно вслушиваясь в ее слова. Но слишком не приближался, чтобы не создавалось впечатление, будто они идут вместе.

– Скажи своему хозяину, что аль-Джамаль и аль-Захра находятся во дворце. Махди выбрал их своими наложницами. А Сэффрон удалось бежать. Я сама видела, как она поднималась на борт парохода. Их отца обезглавили ансары. Это я тоже видела собственными глазами.

Под тяжестью большого кувшина на голове Назира двигалась с грациозно выпрямленной спиной и покачивала массивными бедрами. Якуб шел за ней, с интересом наблюдая, как под платьем перекатываются две упругие половинки.

– Что собирается делать твой господин? – спросила Назира, закончив свой рассказ.

– Думаю, он хочет освободить аль-Джамаль и увезти ее в качестве своей женщины.

– Если он намерен сделать это в одиночку, то, вероятно, просто перегрелся на солнце. Их быстро поймают и казнят. Приходи сюда завтра в это же время. Есть один человек, с которым ты должен поговорить. А сейчас исчезни и не показывайся больше у ворот дворца.

Якуб свернул в сторону, к длинному ряду выставленных на продажу верблюдов, но краем глаза продолжал следить за ней. Эта умная женщина весьма преуспела в искусстве обольщения мужчин. Жаль, что она не испытывает влечения лишь к одному из них.

На следующий день он пришел на рынок в то же время и стал ждать Назиру возле колодца. На этот раз Якуб не сразу узнал ее. Она сменила свой наряд на платье женщин бедуинов и суетилась возле большого котла, в котором готовилась еда для нищих. Откровенно говоря, он ни за что не узнал бы ее, не окликни она его первая.

– Жареная саранча, господин! Свежая, только что из пустыни, сладкая и сочная. – Якуб присел на высохший ствол акации, положенный у огня взамен скамьи. Назира принесла ему целую горсть саранчи, только что поджаренной на огне, и тихо прошептала: – Человек, о котором я говорила, уже здесь.

Лишь сейчас Якуб обратил внимание на незнакомца, сидевшего с другой стороны костра. Он был в традиционной джиббе и носил на ремне широкий меч, но казался слишком толстым для аггагира. На массивном подбородке, где у мужчин обычно растет густая борода, курчавился лишь редкий пучок волос. Якуб присмотрелся повнимательнее и прошипел, охваченный ревнивой ненавистью:

– Башит, почему ты не обманываешь добрых людей своими гнилыми товарами и не тычешься в их жен своим мерзким грязным членом?

– А, Якуб Быстрый Нож! – так же холодно ответил Башит. – Сколько глоток ты перерезал за последнее время?

– Твоя глотка кажется мне вполне подходящей.

– Прекратите свои детские ссоры! – строго прикрикнула Назира, хотя ее самолюбию и льстило, что она до сих пор вызывает такие ожесточенные споры между мужчинами. – У нас немало серьезных дел, которые надо срочно обсудить. Башит, расскажи ему все, что сообщил мне.

– Мы с моим господином аль-Сахави сбежали из Хартума на его пароходе в ту ночь, когда дервиши внезапно напали на город и захватили его. На набережной мы обнаружили девочку Филфил и забрали с собой. Благополучно выбравшись за пределы города, мы скрылись в Лагуне Мелкой Рыбы. Мой господин послал меня сюда разузнать о судьбе аль-Джамаль. Откровенно говоря, он больше не может сидеть в камышах, поскольку дервиши тщательно обыскивают оба берега и обязательно наткнутся на него. Он намерен как можно скорее покинуть эти края и отправиться вверх по Голубому Нилу в абиссинское царство императора Иоанна, где известен как честный торговец и уважаемый человек. Оказавшись в безопасности, он подумает, как спасти аль-Джамаль и аль-Захру. Мой господин еще не знает, что ты и твой хозяин находитесь в Омдурмане, но, уверен, как только я сообщу ему об этом, он непременно захочет объединить наши усилия ради спасения этих несчастных белых женщин.

– Твоего господина зовут аль-Сахави из-за его щедрости и великодушия, – хмуро заметил Якуб. – Люди говорят о его невиданной храбрости, превосходящей храбрость буйвола, хотя никто еще не видел его сражающимся с оружием в руках. А теперь ты говоришь мне, что этот бесстрашный воин намерен бросить на произвол судьбы беззащитных женщин и скрыться в другой стране. А вот мой господин Абадан Риджи, кстати сказать, остается здесь, в Омдурмане, и намерен сделать все возможное, чтобы вырвать этих несчастных из кровавых лап Махди.

– Ха, Якуб, странно слышать от тебя о кровавых лапах, – ухмыльнулся Башит, вставая с бревна и втягивая выступающий живот. – Тявканье щенка не следует принимать за рев мощного пса, – загадочно произнес он. – Если Абадан Риджи желает помочь аль-Сахави в спасении аль-Джамаль, он может послать весточку моему господину. Это можно сделать через абиссинского торговца зерном Раса Хайлу, который регулярно ходит на своих судах из Гондара в Омдурман. Рас Хайлу – преданный друг и партнер моего хозяина, а я не намерен больше тратить свое драгоценное время и нервы на бесконечные споры с тобой. Оставайся с Богом.

Башит повернулся и зашагал прочь.

– Якуб, ты ведешь себя как маленький ребенок! – вспылила Назира, подняв глаза к небу. – Почему я позволяю тебе отнимать мое драгоценное время и нервы? Башит говорит дело. Чтобы вызволить моих девочек из зенаны Махди, а потом переправить через пустыню в безопасное место, потребуется куча денег. Вам придется подкупить охранников во дворце, купить верблюдов и продукты, а главное – безопасно пройти через посты дервишей в пустыне. Есть у твоего господина столько денег? Думаю, что нет. А у аль-Сахави есть. Более того, он обладает здравым смыслом, умом и терпением, чего наверняка нет у твоего господина. Из-за своей идиотской зависти, ревности и злости ты отвергаешь помощь человека, который, в отличие от твоего господина, хорошо понимает разницу между успехом и поражением.

– Если аль-Сахави действительно владеет всеми этими достоинствами и благодетелями, то почему ты отдала свою любимую аль-Джамаль замуж за моего господина, а не за аль-Сахави? – сердито проворчал Якуб.

– Это первые разумные слова, которые ты произнес за сегодняшний день, – согласилась Назира.

– Ты что, против нас? – продолжал наступать Якуб. – Неужели не поможешь нам освободить этих несчастных женщин? Назира, может, ты предпочитаешь не меня, а этого безбородого скопца Башита? Ты же знаешь, как я тебя люблю! – Лицо Якуба жалостливо сморщилось.

– Я совсем недавно в Омдурмане, – продолжала Назира, – и практически никого здесь не знаю. У меня нет никакой возможности пробиться к большим чиновникам. Я вообще мало чем могу помочь тебе, но одно знаю наверняка: ни за что на свете не стану рисковать жизнями моих девочек ради безумных и опасных планов. Если вы хотите, чтобы я хоть чем-то помогла вам, то должны разработать план, который приведет к успеху, а не к поражению. И в этом плане на первом месте должна быть безопасность девочек! – Назира стала сердито собирать кастрюли, горшки и остатки еды. – Иначе говоря, этот план должен мне понравиться. Если вам удастся его выработать, ты сможешь найти меня здесь, на этом месте, утром каждой святой пятницы.

– Назира, ты передашь аль-Джамаль, что мой господин находится здесь, в Омдурмане, и скоро освободит ее?

– Почему я должна вселять в ее ранимую душу ложные надежды на спасение? Она и так сломлена своим неожиданным заключением, трагической смертью отца, потерей своей маленькой сестры Филфил и болезнью другой сестры, аль-Захры!

– Назира, мой господин любит ее и готов пожертвовать жизнью ради ее спасения.

– Он так же горячо любит Бахиту и еще пятьдесят других женщин. Мне плевать, готов ли он отдать жизнь за спасение аль-Джамаль, но я не позволю ей отдать жизнь за него. Якуб, неужели ты никогда не видел, как поступают здесь с женщинами, обвиненными в супружеской неверности? Именно это случится с аль-Джамаль, если все твои планы провалятся. Ты же знаешь, что Махди неведомо милосердие. – Она сложила свои вещи в большой платок, туго связала концы и водрузила себе на голову. – Приходи ко мне, только если у тебя будет достаточно разумный план, который можно обсуждать. – С этими словами Назира направилась ко дворцу, грациозно балансируя с большим грузом на голове.

* * *

– Сколько у вас денег? – спросил у Пенрода Вад Хагма, предполагаемый дядюшка Якуба.

Капитан посмотрел в его бесцветные глаза и ответил вопросом на вопрос:

– А сколько вам нужно?

Вад Хагма поджал губы и задумался.

– Мне придется подкупить моих друзей во дворце Махди, чтобы они расчистили вам путь к бегству. А это очень уважаемые и достойные люди, которых я не могу оскорбить какой-то мелочью. Затем я должен найти и купить еще нескольких верблюдов, чтобы увезти такое количество людей. Кроме того, понадобится немало денег на провиант и воду для длительного перехода. Надо также хорошо заплатить охранникам на границе. Все это обойдется вам в большую сумму, но лично я не возьму ни гроша за свое содействие. Якуб для меня как родной сын, и его друзья – мои друзья.

– Конечно, он делает это добровольно и даже не думает о собственной выгоде, – поддержал Якуб альтруистические намерения своего дяди.

Они сидели у небольшого костра на заднем дворе караван-сарая и ели жареную баранину, приправленную диким луком и острым перцем. Учитывая антисанитарные условия, в которых готовилось мясо, а также почтенный возраст животного, Пенрод не мог не признать, что получилось намного вкуснее, чем он ожидал.

– Я благодарен Ваду Хагме за его бескорыстную помощь, но меня интересует, сколько все это может стоить.

Откровенно говоря, Пенрод допустил Вада Хагму к этому делу только в силу исключительных обстоятельств, да и то после уговоров Якуба, который горячо добивался участия своего дяди в спасении девочек, поскольку тот знает многих людей в окружении Махди, а также среди дворцовой прислуги. Учитывая столь значительную роль дяди в этом деле, Якуб счел излишним сообщать Пенроду о своей встрече с Башитом и о помощи, которую тот предложил от имени аль-Сахави. К тому же его неприязнь к Башиту была столь велика, что он просто не мог заставить себя упомянуть об этом. Одна мысль, что у давнего соперника могло оказаться такое важное преимущество, вызывала у него прилив ревности, если не сказать ярости. Именно поэтому он решил утаить от Пенрода свой разговор с Башитом.

– Это обойдется вам в пятьдесят английских соверенов, не меньше, – вздохнул Вад Хагма, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

– Не бог весть какие деньги, – спокойно сказал Пенрод.

Старик заметно воодушевился и тут же стал поднимать планку. Приятно иметь дело с человеком, для которого пятьдесят соверенов не такая уж огромная сумма.

– Но возможно, придется отдать и намного больше, – заявил он не моргнув глазом. – Однако судьба этих бедных девочек тронула мое сердце, а Якуб мне дороже родного сына. Вы богатый и влиятельный человек, и я приложу все силы, чтобы помочь вам. Клянусь именем Аллаха!

– Именем Аллаха! – эхом отозвался Якуб.

– Десять фунтов я могу дать вам прямо сейчас, – сказал Пенрод, – а остальное – когда вы перейдете от слов к делу.

– Вы увидите, что обещания Вада Хагмы так же надежны, как великая гора Арарат, на которой до сих пор покоится Ноев ковчег.

– Якуб принесет вам деньги завтра, – добавил Пенрод, не желая показывать старику, где именно хранит свой бумажник.

К этому времени они покончили с едой и аккуратно собрали соус кусочками лепешек. Пенрод поблагодарил старика за угощение и, пожелав спокойной ночи, сделал Якубу знак следовать за собой.

– В Омдурмане слишком много людей знают, кто мы такие и где остановились. Опасно оставаться в доме твоего дяди. Отныне мы будем спать в разных местах, тщательно скрывая свои передвижения. Мы всё должны видеть, но при этом оставаться незримыми для других.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Ребекка оказалась в зенане Махди, когда он наконец заявил о себе. Сначала он прислал им с Эмбер целый гардероб новой одежды. Девочка получила три ситцевых платья и легкие сандалии, а Ребекку одарили более дорогими нарядами, приличествующими наложнице самого пророка Аллаха.

Новая одежда послужила приятным поводом отвлечься от тоскливой жизни в гареме. К тому времени Эмбер полностью выздоровела и с любопытством приглядывалась к новому окружению. Они облачились в нарядные платья и стали беззаботно демонстрировать их друг другу и Назире.

Зенана Махди представляла собой огромное огражденное пространство, размером с небольшую деревню. Территория была обнесена стеной не менее десяти футов, выложенной из глинобитного кирпича, с единственным входом, связывавшим их с внешним миром. Вдоль стены тянулись многочисленные комнаты для жен Махди, его наложниц и множества рабынь и служанок, которые их обслуживали. Еда была общей для всех и не отличалась разнообразием – лепешки из дурры, жареная речная рыба, масло и острые приправы. Имея столько дополнительных ртов, Махди, вероятно, решил, что некоторая экономия на питании будет нелишней.

Женщины, имевшие собственные деньги, могли покупать дополнительные продукты у мелких торговок, которых допускали в зенану каждое утро на несколько часов. На монеты, позаимствованные в консульском дворце, Назира сразу же купила несколько бараньих ног, говядину, молоко, лук, кабачки и много других продуктов. Они готовили себе на небольшом очаге во внутреннем дворике позади комнаты, выстроенной специально для них по приказу Али. В результате такого обильного питания их костлявые тела, иссушенные длительным голодом во время осады Хартума, стали быстро округляться, наливаясь соком. Дважды за это время Назира ночью пробиралась на руины консульского дворца и пополняла свои запасы. После первого визита она принесла в гарем не только приличную сумму денег, но и дневник Дэвида Бенбрука.

С тех пор Ребекка проводила дни за чтением этого дневника, испытывая странное ощущение, будто слышит собственный голос, правда не всегда выражающий знакомые ей чувства. Между страницами она обнаружила завещание отца, составленное дней за десять до падения города и заверенное рукой генерала Чарльза Гордона. Его поместье должно быть поделено на равные части между тремя дочерьми, но до их совершеннолетия находиться под опекой Себастьяна Харди, адвоката из конторы на площади Линкольнс-Инн-Филдс. Родной Ньюбери был сейчас далеким, как луна, а шансы благополучно вернуться в Англию настолько призрачными, что Ребекка сложила завещание и сунула между страницами.

Она читала дневник отца, написанный каллиграфическим почерком, и часто улыбалась, одобрительно кивая. Порой она тихо плакала или громко смеялась, стараясь не привлекать к себе внимания. Дочитав до конца, Ребекка обнаружила, что последняя сотня страниц этой толстой книги осталась пустой, и решила продолжить записи, следуя давним семейным традициям. Когда Назира в очередной раз отправилась на другой берег, Ребекка попросила ее найти во дворце письменные принадлежности отца.

Няня вернулась с бумагой, перьевыми ручками и несколькими бутылочками первоклассных индийских чернил. Кроме того, она принесла еще немного денег и несколько ценных вещей, не замеченных грабителями. Среди них было большое зеркало в красивой черепашьей оправе.

– Бекки, какая ты красивая! – восторженно воскликнула Эмбер, разглядывая длинные шелковые платья с серебряным шитьем, присланные Махди. – Интересно, буду ли я когда-нибудь похожа на тебя?

– Ты и сейчас уже гораздо красивее, а станешь еще лучше.

Эмбер внимательно осмотрела в зеркале свое лицо.

– Нет, у меня слишком большие уши и плоский нос. И грудь тоже плоская, как у мальчика.

– Скоро все изменится, поверь мне, – успокоила Ребекка, обнимая за плечи. – О, как я рада, что ты снова здорова!

С детской непосредственностью Эмбер быстро забыла страшные эпизоды недавней жизни. Ребекка позволила ей прочитать дневник отца, и это сгладило тот ужас, который они испытали во время штурма города. Сейчас она вспоминала счастливые времена, проведенные вместе с отцом. Более того, проявляя живой интерес к некогда враждебному окружению, она начала находить в нем определенные преимущества. Обаятельная и общительная, Эмбер познакомилась с другими женщинами зенаны и подружилась с их детьми. На деньги, принесенные Назирой из разграбленного консульского дворца, Эмбер покупала самым бедным женщинам и детям небольшие, но ценные подарки и вскоре завоевала искренние симпатии многих обитательниц женской половины дворца Махди.

Даже суровый Али Вад заметно смягчался перед ее теплым, солнечным обаянием. Этот видавший виды воин изо всех сил старался возобновить интимные отношения с Назирой и покровительствовал ее подопечным. В последнее время Назира все чаще покидала их комнату после ужина и возвращалась лишь на рассвете.

– Понимаешь, – объясняла Эмбер Ребекке причину столь странных ночных похождений, – бедный Али Вад был ранен во время какой-то битвы и теперь у него болит спина. А наша Назира вынуждена навещать его по ночам, чтобы делать массаж и устранять невыносимые боли. Она ведь единственная женщина, которая знает толк в этом деле.

Ребекка пыталась разогнать царившую в замкнутом мирке зенаны тоску, стараясь упорядочить окружающий ее хаос. Прежде всего она обратила внимание на полное отсутствие гигиены. Многие женщины попали сюда из пустыни и не были приучены к такой скученности. Они выбрасывали мусор за дверь своего жилища, не давая себе труда относить его на помойку. Зенана буквально кишела воронами, крысами, бродячими собаками и зловредными насекомыми. Кроме того, здесь не было отхожих мест, поэтому женщины справляли нужду там, где она их настигла. Минуя вереницу комнат и хижин, приходилось лавировать между кучами человеческих отходов, источавших невыносимое зловоние. Терпению Ребекки пришел конец, когда она наткнулась на двух мальчишек, на спор писавших через единственный открытый источник питьевой воды. И поскольку обоих постигла неудача, моча попала в колодец.

Разгневанная Ребекка вместе с Назирой уговорила Али вырыть специальное отхожее место и помойную яму, куда обитатели зенаны могли бы сбрасывать накопившийся мусор. Кроме того, они заставили его следить, чтобы весь этот мусор сжигали или закапывали в землю и жители свято соблюдали порядок. Затем Ребекка и Назира навестили тех женщин, чьи дети заболели дизентерией или холерой, и научили их мерам предосторожности. Ребекка помнила название горного монастыря, где изготавливали чудодейственный порошок, и заставила Али послать трех человек в Абиссинию за этим ценным лекарством. До их возвращения они использовали порошок Райдера Кортни и спасли жизни нескольким детям. Все это создало им репутацию мудрых женщин и знающих лекарей, и обитатели зенаны стали беспрекословно выполнять их строгие требования и кипятить воду для питья, которую брали в том самом единственном колодце. Через некоторое время их усилия были вознаграждены – дизентерия пошла на убыль и вскоре совсем исчезла.

Каждодневные заботы отвлекали Ребекку от более серьезной угрозы, нависшей над ними. Они жили рядом со смертью. Зловонный запах разлагающихся тел витал над их жилищем, и они вскоре привыкли к нему как к чему-то обычному. Ребекка призывала Али преодолеть эту давнюю исламскую традицию. И наконец разлагающиеся тела людей, умерших от холеры и других болезней, вынесли за пределы зенаны и захоронили на пустыре. Однако это не коснулось тел казненных, поскольку лобное место было отгорожено от них высокой стеной.

Вдоль этой стены росли высокие эвкалипты, и дети, а также некоторые женщины взбирались на них каждый раз, когда заунывный звук омбейи возвещал о начале казни. Зрители с любопытством наблюдали за повешением приговоренных к смерти или отсечением их голов. Однажды утром Ребекка заметила Эмбер среди детей, взобравшихся на дерево, чтобы посмотреть на побивание камнями какой-то женщины. Место экзекуции находилось в пятидесяти шагах. Глаза Эмбер были широко открыты, а лицо побелело от ужаса. Ребекка отволокла сестру в комнату и пригрозила строгим наказанием, если она еще раз заберется на дерево.

Однако самым тяжелым испытанием были постоянные мысли о Махди, который мог потребовать ее к себе в любую минуту. Она знала, что он находится в своих дворцовых апартаментах и поочередно приглашает к себе своих жен и наложниц. А полученный недавно подарок свидетельствовал о неизбежном приближении этого события.

И ей не пришлось долго ждать. Через четыре дня после получения подарков явился Али Вад и сообщил о приглашении в покои избранника Аллаха. Назира отсрочила свидание ссылкой на недомогание своей подопечной из-за месячных. Однако этот предлог мог сработать только один раз, и через неделю Али Вад явился снова.

Назира отвела Ребекку на задний дворик, раздела догола, поставила на камышовый настил и стала поливать горячей водой из большого глиняного кувшина, насыщенной ароматным маслом из мирры и сандалового дерева, которое она купила на базаре. Все прекрасно знали, что Махди не любит запаха нечистого тела. Затем она вытерла ее насухо мягким полотенцем, обильно натерла настойкой из цветов лотоса и одела в одно из тех платьев, которые недавно прислал Махди. Вскоре появился Али Вад, чтобы препроводить Ребекку в покои божественного пророка.

Ребекка ожидала увидеть грандиозное убранство, дорогую мебель и шикарные ковры, мраморные полы и величественные фонтаны. А вместо этого оказалась на открытой верхней террасе дворца с несколькими ангаребами и скромными персидскими коврами. Кроме единственного и несравненного Махди, на террасе восседали трое мужчин. Пораженная этим обстоятельством, Ребекка растерялась, не зная, что теперь делать.

– Иди ко мне, аль-Джамаль, садись здесь.

Махди показал на стопку мягких подушек, сложенных у его ангареба, и продолжил разговор со своими гостями. Они обсуждали деятельность работорговцев-дервишей в верхней части Нила, а также перспективы торговли рабами, когда исчезли последние препятствия, связанные со странными запретами Гордона-паши и других франков.

Ребекка сидела на подушках, низко опустив голову, как учила Назира, но краешком глаза разглядывала гостей Махди. Она передернулась от отвращения при виде халифа Абдуллахи, напоминавшего ей ползучую ядовитую змею с холодными мерзкими глазами, и посмотрела на второго гостя.

Теперь она могла вблизи разглядеть легендарного эмира Османа Аталана. Во время их первой встречи Ребекка была так поглощена спасением Эмбер и своей жизни, что не обратила на него никакого внимания. Однако, находясь в зенане столь долгое время, она не могла не слышать разговоров других женщин, единодушно восхвалявших его как храброго воина. Одержав успешную победу над высокомерным Гордоном, Осман Аталан стал главнокомандующим армии дервишей и третьим лицом по силе и влиянию после самого Махди и его верного халифа Абдуллахи.

И неожиданно для себя она нашла его вполне интересным мужчиной. Ребекка и не подозревала, что араб может быть таким красивым и импозантным. Его кожа вовсе не напоминала цветом высохший имбирь и казалась намного светлее, чем у соплеменников, а борода поражала ухоженностью. Его темные глаза, подобные тщательно отполированным черным кораллам на фоне светлого мужественного лица, светились странным блеском, отражая глубину таинственной души. И зубы были ослепительно-белыми и ровными. Ребекке показалось, что он находится в хорошем расположении духа и хочет сообщить присутствующим важную новость.

Махди, должно быть, тоже чувствовал его страстное желание поделиться своими впечатлениями и наконец одарил мягкой улыбкой.

– Мы уже говорили о положении на юге, а что ты можешь сообщить нам о северных областях моих владений? Что там слышно о неверных, вторгшихся в мои пределы?

– Всемилостивый Махди, у меня хорошие новости. Час назад я получил с почтовым голубем известие из Метеммы. Неверные крестоносцы, посмевшие напасть на наши города и пытавшиеся спасти Гордона-пашу, изгнаны из твоих священных земель, как паршивые гиены. Они оставили свои пароходы, на которых добрались до Хартума, разбитые нашими славными ансарами, и позорно бежали в Египет, минуя Вади-Хальфу. Там они рассеялись, и никогда больше их нога не ступит на твою священную землю. Отныне вся территория Судана находится в наших руках под твоим непосредственным контролем, а твоя могущественная и непобедимая армия верных ансаров готова ринуться в бой за новые земли, чтобы распространить твое божественное слово и учение по всему миру. Да благословит тебя Аллах на веки вечные!

– Мы должны благодарить Аллаха, обещавшего мне эти победы, – скромно заявил Махди. – Он много раз говорил мне, что ислам восторжествует в Судане на долгие тысячелетия, а монархи и правители всего мира оставят свои неверные привычки и станут моими вассалами, вверив души моему слову и величию единой веры Аллаха и его праведного пророка.

– Да славится Господь Бог в его истинной силе и мудрости, – хором поддержали знатные гости.

Новость, что британские войска покинули территорию Судана, стала для Ребекки полной неожиданностью и повергла ее в уныние. Несмотря на падение Хартума и неудачную атаку речной флотилии, она все еще лелеяла слабую надежду, что в один прекрасный день британские войска пройдут торжественным маршем по Омдурману и освободят их. И вот теперь от этой надежды не осталось и следа. Значит, им с Эмбер никогда не суждено освободиться от этого мило улыбающегося монстра, которому они всецело и безраздельно принадлежат не только телом, но и душой. Она попыталась отогнать эти мрачные мысли, туманящие сознание.

Надо набраться сил и вынести все испытания не только ради себя, но и ради Эмбер. Вынести любой ценой, чего бы это ни стоило, – все унижения, оскорбления и противоестественные дикарские привычки. Ради самой жизни.

Резко вздрогнув, она осознала, что Махди обращается к ней. Горе туманило сознание, но Ребекка взяла себя в руки и сосредоточилась на его словах.

– Я хочу отправить послание твоему правителю, – сказал он. – Ты сама напишешь его от моего имени. Что тебе для этого нужно?

Девушка растерялась от столь неожиданной просьбы. Она думала, что с ней будут обращаться как с рабыней или проституткой, а не как с секретарем, но назвала ему все, что требуется для исполнения его желания. Махди позвонил в колокольчик, лежавший у изголовья его ангареба, и в зал тотчас вошел визирь и распластался перед господином в величайшем почтении. Получив приказ, он вернулся через несколько минут с тремя рабами, которые принесли небольшой стол и письменные принадлежности, захваченные дервишами в бельгийском консульстве. Поставив все это перед Ребеккой, рабы принесли четыре масляные лампы, поскольку солнце уже клонилось к закату и близились сумерки.

– Напиши на своем родном языке то, что я тебе скажу, – приказал Махди. – Как зовут твою королеву? Я слышал, твоей страной управляет женщина.

– Да, это королева Виктория.

Махди выдержал паузу, собираясь с мыслями, и продиктовал:

– «Виктория Английская, знай, что к тебе обращаюсь я, Мухаммед Махди, посланник Бога. Ты имела глупость противопоставить моей мощи свою армию крестоносцев, не ведая, что я нахожусь под покровительством самого Аллаха и поэтому никогда не терплю поражения в битвах. Твое войско разбито и рассеяно, как солома на ветру. Твоя мощь в этом мире полностью разрушена. Посему объявляю тебя своей рабыней и вассалом». – Он помолчал и добавил, обращаясь к Ребекке: – Ты должна писать только то, что я тебе говорю. Если же добавишь что-нибудь свое, я прикажу тебя выпороть.

– Я ваша собственность и никогда не позволю себе нарушить вашу высочайшую волю.

– Тогда напиши своей королеве: «Ты вела себя неразумно по невежеству. Ты не знала, что мои слова и мысли на самом деле являются словами и мыслями самого Бога. Тебе ничего не ведомо об истинной вере. Ты не понимаешь, что Аллах – единый Бог на земле, а Мухаммед Махди – его истинный пророк. Если ты не осознаешь свои грехи и не раскаешься, то будешь вечно гореть в аду. Слава Аллаху, Он милосерден и предоставляет тебе такой шанс. Он готов простить тебя, если ты немедленно прибудешь в Омдурман и падешь ниц передо мной, если поставишь свои армии и подданных под мое начало, если положишь к моим ногам все свои богатства, если откажешься от своих лживых богов и засвидетельствуешь, что нет Бога, кроме Аллаха, а я его истинный пророк. Я возьму тебя в жены, и ты родишь мне много замечательных сыновей. Я стану твоим защитником, а Аллах приготовит тебе место в раю. Если же ты отвергнешь эти предложения, вся твоя нация будет повержена, а сама ты будешь гореть в аду во веки веков. Это говорю тебе я, Мухаммед Махди, и это слова Бога, которые Он вложил в мои уста».

Махди откинулся назад, довольный своим посланием, и сделал знак, что закончил.

– Вы создали настоящий шедевр, – первым нарушил тишину халиф Абдуллахи. – Ваши слова несут силу и мощь Господа Бога. Их вышьют на ваших знаменах и пронесут по всему миру.

– Нет сомнений, что сам Аллах вложил в ваши уста эти драгоценные слова, – согласился с ним Осман Аталан. – Я буду вечно благодарить Бога за доставленную мне честь услышать их из ваших уст.

А Ребекка подумала в этот момент, что, если когда-нибудь узнают, что именно она написала это предательское послание, ее заточат в лондонский Тауэр до конца жизни. Не поднимая глаз от бумаги, она решила, что в Омдурмане вряд ли найдется человек, умеющий читать по-английски, и, недолго думая, приписала: «Написано по принуждению Ребеккой Бенбрук, дочерью британского консула Дэвида Бенбрука, казненного дервишами вместе с генералом Гордоном. Боже, храни королеву». Она знала, что идет на серьезный риск, но игра стоила свеч, поскольку оправдывала не только ее поступок, но и объявляла цивилизованному миру о ее унизительном положении.

Ребекка протянула бумагу Махди, не поднимая на него глаз.

– О святейший, все ли я сделала правильно? – покорно прошептала она.

Махди взял послание, и по его бегающим глазам девушка поняла, что он пытается прочесть латинские буквы с нижней строки до верхней, причем читает как в арабском письме – справа налево. Он никогда не поймет, что она написала, и, скрывая невежество, ни за что не покажет это послание другому человеку для перевода.

– Да, все правильно, – удовлетворенно кивнул он, и Ребекка с трудом подавила вздох облегчения. Махди протянул листок халифу Абдуллахи: – Запечатай и позаботься, чтобы как можно скорее доставили хедиву в Каир. А он переправит этой королеве, которую я согласен взять в жены. – Он махнул рукой. – Оставьте нас, я хочу уединиться с этой женщиной.

Они встали, отвесили низкий поклон и попятились к лестнице, ведущей к выходу.

Ребекка осталась наедине с пророком самого Аллаха, скованная острым приступом страха. Она почувствовала, как предательски дрожат ее руки, и сжала их в кулаки.

– Подойди поближе! – приказал Махди. Ребекка поднялась из-за письменного стола и, приблизившись, опустилась на колени. Он провел пальцами по ее волосам, и прикосновение показалось ей на удивление нежным. – Ты альбиноска? Или в твоей стране все женщины имеют такие золотистые волосы и голубые, как безоблачное небо, глаза?

– В моей стране я ничем не отличаюсь от других женщин. Мне жаль, что это вам не нравится.

– Мне очень нравится, – заверил Махди.

Ребекка стояла перед ним на коленях, и ее глаза находились на уровне его бедер. Она посмотрела на его белоснежную джиббу и вдруг заметила под ней легкое движение, в том самом месте, где скрывается мужское достоинство. Это было мощное движение тела, живущего собственной жизнью.

«Его мужской орган просыпается», – подумала она и чуть было не рассмеялась от абсурдности подобного предположения. Казалось совершенно невероятным, что у пророка Аллаха между ног болтается такой же член, как и у других смертных мужчин. Она вдруг поняла, как близко подошла к краю бездны, и усилием воли взяла себя в руки.

– Сквозь твое тело можно видеть свет лампы, – сказал Махди и, сжав пальцами мочку ее уха, повернул к свету. Ребекка покраснела от смущения, и он мгновенно заметил произошедшую с ней перемену. – Ты похожа на маленького хамелеона, потому что твоя кожа меняет цвет в зависимости от настроения. Это замечательно и очень соблазнительно.

Он притянул ее к себе, слегка прикусил мочку уха и вдруг начал сосать ее, словно младенец материнскую грудь. Ребекка вздрогнула от неожиданности и какого-то странного чувства, охватившего все ее женское естество. Ее набухшие соски проступили сквозь мягкую ткань шелка, выдавая неодолимое желание.

– Ах! – воскликнул он, заметив ее реакцию, и улыбнулся. – Все женщины разные, но в то же время совершенно одинаковые. – Он обхватил ее правую грудь рукой и сжал двумя пальцами сосок. Ребекка снова охнула, а Махди распахнул ее платье, освобождая затвердевшие от возбуждения соски. Он не спешил, как искусный жених, хорошо знающий, что делать со своей невестой. Его движения были мягкими, словно он боялся испугать ее.

Она поняла, что это опытный любовник. Еще бы, ведь у него более трехсот жен и наложниц! Ребекка очень старалась не показать ему своего отношения к происходящему, но, когда он прикусил зубами ее сосок, как до этого мочку уха, задрожала всем телом и быстро, прерывисто задышала. Она еще пыталась остановить поток сладострастия, растекавшийся от сосков по всему телу, но уже плохо контролировала себя. Слабая попытка отстраниться привела к тому, что он еще сильнее прижал ее к себе. Приятная нега разлилась по всему телу, и только легкий стыд слегка омрачал ее. Ей казалось, будто она совершает большой грех. И уже в который раз за свою короткую жизнь Ребекка вдруг подумала, что грех, как и святость, обладает странной притягательностью. Она убеждала себя, что вовсе не стремится к нему, но не в силах предотвратить неизбежное.

Он ласкал ее возбужденные соски, касаясь их шершавым теплым языком. Ребекка чувствовала нарастающее внизу живота напряжение, и понимала, что уже не может противостоять ему. Ее тело изнывало от странного желания, словно требуя чего-то большего, но она не знала, чего именно.

– Встань! – неожиданно приказал Махди, и она не сразу поняла, чего он хочет. – Встань! – повторил он, и Ребекка медленно поднялась, даже не пытаясь прикрыть обнаженную грудь. Он улыбнулся, глядя на ее смущение, и это была очень нежная улыбка. – Сними платье! – последовал очередной приказ. Ребекка замялась, потупив взор. – Немедленно! – прикрикнул Махди. – Делай, что тебе говорят!

Она опустила платье, придержав его на уровне талии. Махди вожделенно смотрел на ее тело, жадно пожирая его глазами. И вдруг протянул руку и провел пальцами по ее коже. Это простое прикосновение вызвало у Ребекки столь сильный отклик, что даже ноги подкосились от внезапно нахлынувшей слабости. Она не сомневалась, что рано или поздно это случится, но новый прилив стыдливости сковал ее движения. В конце концов она англичанка и христианка, а он араб и мусульманин, и это противоречило всему усвоенному ею с детства.

– Разденься! – снова приказал он.

Ее сомнения исчезли в тот самый момент, когда она вдруг вспомнила слова отца, прочитанные в его дневнике: «Нельзя забывать, что это дикая и языческая страна. Не следует судить об этих людях по тем правилам, которые мы соблюдаем дома. Поступки, в Англии предосудительные и даже преступные, здесь являются вполне обычными и даже нормальными. Мы никогда не должны забывать об этом и им препятствовать».

«Отец написал это специально для меня», – подумала она и потупилась.

– Ни один мужчина не видел того, что скрыто под этим шелком, – тихо сказала Ребекка. – Но если вы сами снимете мое платье, я буду знать, что это сделано рукой Аллаха, а не простого человека, и с радостью покорюсь.

Сама того не понимая, она сделала замечательный выбор, возложив на него ответственность за происходящее. Таким образом, она всецело предалась в его руки и увидела, что своим поступком несказанно порадовала его.

Махди сбросил на пол шелковое платье, скрывавшее ее бедра. Ребекка машинально прикрыла холм Венеры, и это тоже пришлось ему по нраву. Он не только не воспротивился этому, но, напротив, был польщен ее скромностью. Именно так он представлял себе поведение истинной девственницы.

– Повернись! – скомандовал он.

Ребекка выполнила приказ и ощутила его пальцы там, где спина переходит в ягодицы.

– Такая мягкая, такая белая, но с розовым налетом, словно облако на рассвете, освещенное первыми лучами солнца.

Он долго гладил ее пальцами и вдруг заставил наклониться так низко, что ее голова оказалась на уровне колен. Она ощущала его горячее дыхание на своих плотно сомкнутых ногах и чувствовала пронизывающий взгляд, пожиравший ее в самом укромном месте. Он видел то, что было сокрыто даже от самых близких ей людей – родителей, няни, служанок и любовников. В этом отношении она действительно могла считать себя девственницей. Сердцем Ребекка чувствовала, что должна воспротивиться столь тщательному осмотру своего тела, но умом понимала, что зашла слишком далеко и все ее протесты будут напрасными. Она находилась в его безраздельной власти, скованная гипнотическим взглядом.

– В этом мире нельзя насытиться тремя вещами – пустыней, смертью и лоном прекрасной женщины, – пробормотал Махди и повернул ее лицом к себе. Ребекка все еще прикрывалась руками, но он настойчиво развел их в стороны и коснулся ее курчавых волос. – Да, это пряжа из золотых нитей, шелковая паутина, похожая на мягкое утреннее солнце.

Его восхищение было настолько искренним и поэтическим, что она уже не отвергала его прикосновений. Махди осторожно развел пальцами ее внешние губы, и Ребекка невольно раздвинула ноги.

– Ни в коем случае не удаляй волосы в этом месте, – предупредил он. – Даю тебе на это специальное разрешение. Этот шелк слишком дорог и уникален, чтобы портить его.

Махди взял ее за руки и усадил рядом с собой на ангареб. Ребекка опомниться не успела, как он положил ее на спину, приподнял колени и опустил между ними свою голову. Только сейчас она с изумлением поняла, что он намерен делать. Назира не предупредила ее об этом. Она говорила, что все должно быть как раз наоборот.

Случившееся потом поразило ее воображение. Ничего подобного она и представить себе не могла! Конечно, Махди был опытным и искусным любовником, но то, что он сделал с ней в эту минуту, превзошло ее понимание. Казалось, будто она внезапно умерла, а потом родилась вновь. Ее тело пылало от жара, покрывшись потом и непроизвольно выгибаясь ему навстречу. Сначала Ребекка лишь тихо стонала, потом закричала и, наконец, испытала такое блаженство, что забилась в конвульсиях и, совершенно обессиленная, откинулась на спину. В этот момент ей показалось, что прошла целая вечность, закончившись его тихим шепотом. Губы Махди касались ее уха, но ей показалось, что он где-то очень далеко, на другом конце света.

– Как пустыня и смерть, – засмеялся он.

Ребекка лежала словно в забытьи, приходя в себя, только когда он снова начинал ласкать ее. А открыв наконец глаза, к своему удивлению, обнаружила его рядом с собой совершенно голого. Она привстала на локте и посмотрела на его тело, не испытывая больше ни стыда, ни скованности. После того, что он сделал с ней, это было бы просто нелепым. Она поймала себя на мысли, что рассматривает его так же пристально, как незадолго до этого делал он. Больше всего ее поразило, что он оказался совершенно безволосым. Его тело было мягким, гладким, словно у женщины, и совершенно непохожим на мускулистое и крепкое тело Пенрода или Райдера. И даже его мужская плоть оказалась совсем другой – несмотря на возбуждение, ровной, с обнаженной округлой головкой. Размеры члена не поражали воображения, но внушали странное ощущение детской невинности и непосредственности, породив в ней удивительные, словно бы материнские чувства.

– Какой хорошенький! – невольно воскликнула она и тут же испугалась, что он воспримет уменьшительное слово как знак несовершенства своего мужского достоинства, оскорбительного для человека такого высокого положения. Но страхи оказались напрасными. Врожденные женские инстинкты не подвели ее и на этот раз. Махди великодушно улыбнулся, а Ребекка вспомнила подробные наставления Назиры. – Мой господин, – тихо сказала она, – вас не оскорбит, если я повторю то, что вы сделали со мной? Для меня это была бы неслыханная честь, о которой я не смею и мечтать.

Он расплылся в широкой улыбке, обнажив все свои редкие зубы.

Поначалу она вела себя скованно, неловко и неумело. По всей вероятности, Махди счел это еще одним доказательством невинности и начал направлять ее. А когда она наконец доставила ему явное удовольствие, он ответил ей тихим мычанием, ласковым шепотом и сладострастными стонами, которые прерывались, лишь когда ее усердие становилось чрезмерным. Она была так поглощена происходящим, что вдруг ощутила свою власть над этим человеком, ту самую власть, о которой всегда мечтает женщина. Постепенно он стал подталкивать ее к более энергичным движениям, ускоряя темп, потом выгнулся дугой и выплеснул в нее доказательство своего полного и безусловного наслаждения. Это произошло так быстро, что Ребекка растерялась, но вспомнила слова Назиры – «проглоти это быстро, и дело с концом».

Пенрод Баллантайн скрывался в темных улочках, переулках и аллеях Омдурмана, как мелкая рыбешка в мутной воде Нила. Он часто менял одежду и внешность, становясь то погонщиком верблюдов, то покорным попрошайкой или сумасшедшим, который, дергая головой, таращит на окружающих безумные глаза. Тем не менее он прекрасно понимал, что не может до бесконечности находиться в городе, не привлекая к себе внимания, поэтому в конце каждой недели старался покинуть опаленный солнцем Омдурман. Однажды устроился погонщиком верблюдов к какому-то торговцу, обошел селения вдоль реки и продал там несколько животных. Потом нанялся на торговое судно, доставлявшее товар вверх по Голубому Нилу до границ Абиссинии.

А возвращаясь в Омдурман, строго придерживался правила не ночевать дважды в одном и том же месте и, по совету Якуба, не искал встреч с Назирой или другими людьми, которые могли бы его узнать. Даже со стариком Вадом Хагмой общался только через Якуба.

Подготовка к спасению Ребекки шла полным ходом, и общий план операции был давно составлен. Как и следовало ожидать, Вад Хагма столкнулся со множеством затруднений, разрешить которые можно было только с помощью немалых денег и огромного терпения. Каждый раз, когда Якуб приносил ему сообщение от дядюшки, это означало новые расходы на покупку верблюдов, провианта и подкуп важных чиновников и охранников во дворце Махди. Солидная сумма, хранившаяся в ремне Пенрода, быстро таяла, и вскоре он остался ни с чем. Недели переходили в месяцы, а дело стояло на мертвой точке. Его посещали безумные мысли молниеносно напасть на дворец Махди, освободить пленниц и умчаться с ними в сторону египетской границы, но он прекрасно понимал, насколько бесполезны и опасны эти попытки. Зенана Махди была практически недоступна без помощи внутренней охраны, а дервиши с каждым днем усиливали контроль над чужаками, въезжающими в Омдурман. Сам Пенрод еще мог худо-бедно передвигаться по городу, но вырваться из него вместе с несколькими женщинами было практически невозможно. Для этого требовалось подкупить слишком многих охранников, обезопасив себе путь на свободу.

После долгих размышлений и поисков он нашел небольшую пещеру на склоне невысокого холма, расположенного в пустыне в нескольких милях от города. Некогда здесь располагалось убежище для религиозных монахов-отшельников, но сейчас все они ушли в мир иной, а само это место почиталось настолько священным и неприкосновенным, что Пенрод мог чувствовать себя здесь в полной безопасности. В дальнем конце пещеры находился небольшой родник. Кроме того, Пенрод купил небольшое стадо коз, создавая впечатление, будто он местный пастух и занимается исключительно своими животными. От пещеры до Омдурмана можно было дойти за два-три часа, что позволяло регулярно поддерживать связь с Якубом, который каждую ночь приносил ему свежие новости и еду.

Якуб часто оставался в его пещере на несколько дней, и Пенрод был рад его обществу. Он не мог носить с собой европейскую саблю, полученную от майора Гардинга в Метемме, поскольку та неизбежно привлекла бы внимание посторонних, поэтому зарыл ее в песок у входа в пещеру, откуда мог в любой момент достать, чтобы потом передать жене майора. Он попросил Якуба принести ему широкий суданский меч, с которым упражнялся каждый божий день.

С приходом Якуба они выходили на небольшую площадку позади пещеры, где их никто не мог увидеть, и начинали поединок на мечах. В конце концов он достиг такого искусного владения новым оружием, что бедный Якуб валился с ног после нескольких часов тренировок и обливался потом, не находя сил для продолжения поединка.

– Хватит, Абадан Риджи! – молил он хриплым голосом. – Клянусь священным именем Аллаха, никто в этих краях не устоит перед вашим мечом. Вы стали настоящим властелином длинного клинка.

Сложив оружие, они присели у входа в пещеру.

– Что говорит твой дядя? – спросил Пенрод, заранее зная, что ничего путного не услышит. Если бы Якуб имел хорошие новости, то выложил бы их, едва появившись.

– Мой дядя познакомился с визирем Махди и обо всем договорился. Но три дня назад этот визирь впал в немилость у своего господина. Он украл из государственной казны немного денег, и Махди приказал отрубить ему голову. – Якуб огорченно махнул рукой, но, увидев, что лицо его господина потемнело от ярости, поспешил заверить: – Не стоит отчаиваться! У нас есть еще один человек, который занимает более важное положение при дворе. Он отвечает за женскую половину дворца. И готов нам помочь…

– Все понятно, – прервал его Пенрод. – Твой дядя требует еще пятьдесят фунтов стерлингов.

– Нет, мой господин, – сказал Якуб, явно обидевшись на такое предположение. – Он требует только тридцать фунтов, чтобы окончательно закрыть это дело.

– Я дам ему пятнадцать, и если он не сделает все, что надо, к предстоящему новолунию, я сам приеду в Омдурман и поговорю с ним как следует. И приеду не один, а со своим длинным мечом в правой руке.

Эти слова заставили Якуба надолго задуматься, прежде чем он ответил со всей серьезностью, на которую только был способен:

– Думаю, мой дядя непременно согласится на ваши условия.

Предчувствие не обмануло Якуба. Через четыре дня он вернулся в пещеру и еще издали радостно замахал рукой, показывая, что все нормально.

– Эфенди! Дело сделано!

Якуб спрыгнул с верблюда и дружески обнял своего господина.

– Мой честный и надежный дядя выполнил все свои обещания. Аль-Джамаль, ее маленькая сестра и Назира будут ждать нас через три дня позади старой мечети на берегу реки, где обычно проходят публичные казни. Вам следует прибыть в Омдурман в назначенный день, лучше одному и пешком, погоняя ваших коз. Это станет хорошим прикрытием. Я буду ждать вас и женщин в условленном месте с шестью откормленными верблюдами, с водой, провиантом и всем необходимым для далекого путешествия. Затем я, неустрашимый Якуб, проведу вас пустыней к тому месту, где нас будут ждать свежие верблюды и вода. До египетской границы нам придется пять раз поменять верблюдов, поэтому мы помчимся как ветер. Исчезнем из города, прежде чем Махди узнает о пропаже женщин в своем гареме.

Они сидели в тени пещеры, обсуждая все детали этого плана, который так радужно нарисовал Вад Хагма, вложив его в уста Якуба.

– Таким образом, Абадан Риджи, вы сами увидите, что деньги потрачены исключительно на дело и не стоит беспокоить моего любимого дядю по каждому пустяку. Он действительно самый святой человек среди всех ныне живущих.

Через три дня Пенрод собрал свои мизерные пожитки, сунул в чехол за спиной широкий арабский меч, надел халат, водрузил на голову тюрбан, закрывавший половину лица, и берегом реки погнал стадо коз к городу. Якуб как-то принес ему небольшую дудку, вырезанную из бамбука, на которой он учился играть несколько месяцев. Козы уже привыкли к новому пастуху и послушно подчинялись воле хозяина. А когда он играл на дудке, громко блеяли, выражая свое полное удовлетворение.

Он хотел добраться до окраины Омдурмана за час до рассвета, но пришел намного раньше. Когда до первого дома осталось примерно полмили, Пенрод пустил коз на невысокий склон холма, покрытый высушенным на солнце колючим кустарником, а сам уселся на обочине дороги. Он завернулся в халат и опустил голову, как уснувший от усталости путник, но был начеку и внимательно следил за окружающей местностью. Мимо прошел какой-то старик с шестью ослами, нагруженными сухими дровами. Увидев сидящего на обочине человека, он остановился и пробормотал что-то вроде приветствия, но, поскольку Пенрод притворился спящим, продолжил свой путь.

Чуть позже на дороге, ведущей от небольшой деревни к южной окраине города, появилась шумная процессия. Люди громко смеялись, пели и били в бубны. Пенрод сразу узнал свадебные песни, а через минуту увидел невесту в белом платье и монистах из серебряных и золотых монет. Несмотря на строгие запреты Махди, хмельные мужчины вокруг нее пели, плясали и выкрикивали всевозможные пожелания. Увидев сидящего на обочине Пенрода, мужчины стали звать его с собой:

– Эй, старик, пошли с нами! Оставь своих паршивых коз и присоединяйся!

– У нас вдоволь еды и арака! Такого ты не видел уже много лет! – Ему показали небольшой бурдюк, от которого несло запрещенным спиртным.

– Я уже был однажды женат и не желаю видеть, как еще один несчастный парень вступает на эту трудную дорогу, – глухо ответил Пенрод.

Все громко захохотали.

– А ты отъявленный шельмец!

– Дай мудрый совет нашему дорогому родственнику, как надо вести себя с привередливой и сварливой женщиной.

И тут Пенрод заметил, что мужчины слишком могучи для простых людей. Всем своим видом они напоминали крепких воинов с сильными руками, привыкшими к тяжелым мечам. Да и нагловатая манера общения больше напоминала аггагиров, а не сельских жителей. Он взглянул на босые ноги невесты, видневшиеся из-под белого платья, – широкие, натруженные, с уродливыми ногтями без малейших следов хны, которой обычно пользуются молодые женщины.

«Что-то не похоже на хрупкую невесту», – подумал Пенрод и потянулся к рукояти меча, вскочив на ноги и приготовившись к худшему. «Крестьяне» тоже достали оружие, но не мечи, что очень удивило Пенрода, а большие дубинки, и бросились на него. Капитан успел убить первого из них, полоснув по шее, но в тот же миг на его правое плечо обрушилась дубинка. Он услышал хруст костей, но продолжал отбиваться от аггагиров, пока не получил сильный удар по голове, за которым последовал второй. Ноги подкосились, но он все же успел проткнуть грудь человека, огревшего его по голове. Последний удар пришелся в челюсть, и в глазах потемнело, будто от мощной волны, накрывшей его во время сильнейшего шторма.

Очнувшись, Пенрод долго не мог понять, где находится и что случилось. Неподалеку слышались громкие стоны какой-то женщины, которая, похоже, корчилась в родовых схватках. Почему эта глупая сучка никак не заткнется? Разве нельзя рожать где-нибудь в другом месте? Надо же понимать, что у него раскалывается голова! Похоже, накануне вечером он перебрал какого-то дешевого и слишком крепкого пойла. Череп пронзила резкая боль, и он с ужасом осознал, что стоны, которые он слышал, на самом деле исходили из его пересохшего рта. Он с трудом открыл глаза и увидел, что лежит на грязном полу в темной комнате, насыщенной странным зловонием. Пенрод хотел поднять руку и ощупать голову, но не смог этого сделать, сраженный новым взрывом невыносимой боли, пронзившей плечо. Тогда он шевельнул другой рукой и услышал металлический лязг сковавшей его цепи. Пенрод собрался с силами и повернулся на здоровый бок.

Впрочем, «здоровый» оказалось понятием весьма относительным. Каждый мускул его тела, каждая клеточка изнемогали от боли, требуя пощады. Каким-то чудом ему удалось сесть на грязном полу. Дождавшись, когда утихнет боль, вызванная этим движением, он попытался осмыслить ситуацию.

Цепи на его руках и ногах, без всякого сомнения, являлись атрибутом работорговли, издавна процветавшей в этой стране. Закованные ноги были прикреплены к металлическому штырю, вкопанному в центре зловонного помещения. Короткая цепь не позволяла ему приблизиться к двери или небольшому окошку, предусмотрительно закрытому толстой металлической решеткой. А вонь исходила от экскрементов и блевотины, покрывавших грязный пол по всей длине цепи.

Рядом послышался тихий шорох, и Пенрод увидел огромную серую крысу, которая грызла лепешку из дурры. Он отбросил ее ударом цепи, и хищник мгновенно исчез, издав отвратительный писк. Рядом с лепешками стоял глиняный кувшин, при виде которого Пенрод понял, что умирает от жажды. Он не мог даже сглотнуть, поскольку во рту не было слюны. Протянув руку к кувшину, капитан с облегчением отметил, что он полон, но, прежде чем выпить, подозрительно понюхал содержимое. Вода пахла тиной, водорослями и немного дымом. Значит, ее набрали в реке, а потом вскипятили на костре. Пенрод поднес кувшин к пересохшим губам и долго глотал спасительную жидкость.

«Значит, еще есть надежда, что я выживу», – подумал он, жмурясь от сильной боли. Наверху послышалось движение, и он поднял голову. Сквозь зарешеченное окно на него взглянул какой-то человек и быстро исчез. Пенрод сделал еще несколько больших глотков и почувствовал некоторое облегчение.

Дверь комнаты со скрипом отворилась, и на пороге появились два охранника в джиббах, тюрбанах и с обнаженными мечами в руках.

– Кто вы такие? – вскинулся Пенрод. – Кто ваш хозяин?

– Не задавай глупых вопросов, – ответил один из них. – И вообще помолчи, пока тебя не спрашивают.

Вслед за ними в комнату вошел еще один человек, гораздо старше, с седой бородой; в руке он держал кожаную сумку, обычную для восточного доктора.

– Да пребудет с вами мир и благополучие Аллаха, – сдержанно приветствовал его Пенрод.

Тот молча кивнул, не удостоив его ответом, поставил сумку на пол и приступил к осмотру. Сначала он ощупал голову Пенрода, затем предплечье и, наконец, шею. Пенрод сцепил зубы, чтобы не закричать от боли. Ему очень не хотелось доставлять такое удовольствие охранникам. Врач обследовал мышцы на руке и удовлетворенно хмыкнул. Отрезав длинный рукав арабской галабеи, в которую был облачен Пенрод, он забинтовал предплечье и повесил руку на перевязь. Это принесло раненому заметное облегчение.

– Да благословит вас Аллах и его пророк, – произнес Пенрод, но врач лишь коротко улыбнулся и промолчал.

Напоследок доктор налил в чашку какую-то темную густую жидкость из принесенной бутылки и протянул ему. Пенрод выпил, поморщившись от горечи. Доктор молча забрал сумку и вышел из камеры. Он навещал Пенрода все последующие дни, и с каждым его визитом охранники приносили кувшин с водой, черствый хлеб и сушеную рыбу. За все это время никто из них не произнес ни слова и даже не ответил на традиционные арабские приветствия и пожелания добра.

Горькая жидкость, которую Пенрод пил все это время, заметно смягчала боль. По всей вероятности, ему давали наркотическое средство. Осмотрев пациента на пятый день, доктор остался доволен своей работой, поправил ему бинты, но, когда тот попросил дать ему еще немного темной жидкости, отрицательно покачал головой. Он вышел из комнаты и что-то сказал охранникам, но Пенрод не разобрал его слов.

К утру действие наркотика прекратилось, и Пенрод обрел прежнюю ясность мысли. Боль в руке возобновлялась, лишь когда он пытался поднять ее. Сотрясения мозга тоже можно было не опасаться. Он закрывал то один глаз, то другой, глядя на оконную решетку, но она, к счастью, не двоилась. Он начал усиленно массировать и разрабатывать больную руку и вскоре мог уже поднимать локоть на уровень плеча.

Визиты доктора прекратились, и Пенрод воспринял это как обнадеживающий признак выздоровления. Только охранники периодически навещали заключенного, оставляя еду и питье. Это давало возможность спокойно обдумать свое положение и наметить хоть какую-то перспективу. Внимательно осмотрев цепи на ногах и руках, он убедился, что они довольно крепкие, хотя и достаточно удобные. Очевидно, этот нехитрый механизм совершенствовался столетиями. Без ключа или отмычки справиться с ним было практически невозможно. Затем Пенрод внимательно изучил помещение, в котором вынужден был коротать время. Через узкое зарешеченное окно он видел только клочок неба, поэтому стал внимательно прислушиваться, чтобы получить хоть какую-то информацию с помощью звуков и запахов. Он явно находился в Омдурмане, о чем свидетельствовала едкая вонь гниющего мусора и приторные миазмы речного берега. Порой до него доносился плеск воды и редкие голоса с причаливающих торговых судов. Кроме того, пять раз в день он слышал заунывные призывы муэдзинов, приглашавших правоверных на молитву с высокой башни у новой мечети:

– Спешите на молитву! Спешите ради собственного блага! Аллах велик! Нет Бога, кроме Аллаха!

Все это позволило ему хотя бы приблизительно определить место своего заточения. Судя по всему, он находился в трехстах ярдах от мечети, недалеко от берега, к востоку от площадки для казни и примерно на таком же расстоянии от дворца Махди и его гарема. Направление он определил по тем запахам, которые доносил до него ветер сквозь зарешеченное, но открытое окно. С одной стороны тошнотворно пахло разлагающимися трупами казненных, а с другой – костром и жареным мясом. И Пенрод наметил некий треугольник, в центре которого было место его заточения. Таким образом он пришел к весьма неутешительному выводу, что находится в лагере племени беджа неподалеку от Бейт-эль-Маля – опорного пункта его старого и непримиримого врага Османа Аталана. Только после этого он стал осмысливать, что с ним могло случиться и почему.

Сначала он решил, что его предал Якуб, и обдумывал эту возможность несколько дней, но в конце концов счел ее маловероятной. Он столько раз доверял свою жизнь косоглазому проходимцу и мошеннику, что не мог допустить мысли о его предательстве. Если Якуб продал его дервишам, значит никакого Бога нет и в помине.

Пенрод острыми концами металлических наручников отмечал на грязном полу дни, проведенные в камере, и поставил уже пятьдесят две палочки с того момента, когда к нему впервые пришел врач.

Охранники отсоединили его цепь от металлического штыря, но руки и ноги оставили закованными. Это позволяло худо-бедно перемещаться, но лишало возможности бежать.

Настал день, когда через внутренний дворик его вывели на площадку, огражденную высокой стеной, вдоль которой сидели около сотни аггагиров из племени беджа с обнаженными мечами на коленях. Их копья и щиты были сложены неподалеку. Они с любопытством разглядывали Пенрода, и он сразу узнал среди них тех, с кем сражался в последней стычке. У дальней стены площадки виднелась небольшая платформа, на которой в дорогом кресле восседал его смертельный враг Осман Аталан. Даже на фоне этих храбрых и сильных воинов он выделялся своей мощью и статью. Охранники подтолкнули его к возвышению, и Пенрод, гремя кандалами, медленно поплелся через всю площадь. Когда он остановился перед Османом Аталаном, один из охранников прошипел ему в ухо:

– На колени, неверный! Выкажи свое почтение славному эмиру беджа.

Пенрод вытянулся по стойке смирно.

– Осман Аталан знает, что меня нельзя силой поставить на колени, – твердо произнес он, пристально глядя на эмира.

– На колени! – закричал охранник и, размахнувшись длинным копьем, с такой силой ударил Пенрода по почкам, что тот, согнувшись в три погибели, рухнул на землю, загремев цепями. Но, упрямо подняв голову, презрительно посмотрел на эмира.

– Склони голову! – приказал охранник и приготовился нанести второй удар рукояткой копья.

– Довольно! – остановил его Осман, и охранник послушно шагнул назад. – Добро пожаловать в мой дом, Абадан Риджи, – сказал Осман, прикоснувшись кончиками пальцев к губам, а потом к сердцу. – С нашей первой встречи на поле Эль-Обейда нас связали такие прочные нити, оборвать которые не так просто.

– Да, это может сделать только смерть одного из нас, – согласился Пенрод.

– Не покончить ли с этим прямо сейчас? – ядовито осведомился Осман и кивнул человеку, сидевшему справа: – Как ты думаешь, аль-Нур?

Тот выдержал недолгую паузу.

– Всемогущий господин, в высшей степени благоразумно вырвать кобре зубы до того, как она снова укусит.

– Сделаешь мне такое одолжение? – усмехнулся Осман.

Аль-Нур мгновенно вскочил на ноги, выхватил из ножен меч и навис над поверженным Пенродом, примеривая клинок к его шее.

– Вам стоит только пальцем шевельнуть, мой господин, и я отрублю его безбожную голову, как перезревший гнилой плод.

Осман пристально смотрел на Пенрода, надеясь увидеть признаки страха, но встретил лишь его спокойный холодный взгляд.

– Что скажешь, Абадан Риджи? Может, покончим с этим раз и навсегда?

Пенрод попытался пожать плечами, но боль не позволила этого сделать.

– Мне все равно, эмир беджа. Все мы смертны перед Богом. Сейчас или чуть позже, какая разница? – Он слабо улыбнулся. – Давай закончим эту детскую игру. Мы оба знаем, что эмир племени беджа никогда не позволит пролить кровь беззащитного врага, скованного цепями и безоружного.

Осман расхохотался с нескрываемым удовольствием.

– Нас с тобой отчеканили из одного металла, не так ли, Абадан Риджи? – Он махнул рукой аль-Нуру, чтобы тот сел на место. – Прежде всего следует подыскать тебе более подходящее имя, чем Абадан Риджи. Я буду называть тебя просто Абд, поскольку отныне ты становишься моим рабом.

– Вряд ли это надолго, – ухмыльнулся Пенрод.

– Возможно, – согласился Осман. – Посмотрим, время покажет, но пока ты мой покорный раб. Ты будешь сидеть у моих ног или бежать за моей лошадью во время военного похода. А хочешь узнать, кто помог мне превратить тебя в раба? Назвать тебе имя предателя, выдавшего тебя с головой? – Пенрод, застигнутый врасплох этим неожиданным вопросом, молча кивнул. Эмир повернулся к охранникам, сторожившим вход на площадь: – Введите доносчика, чтобы он мог получить обещанное ему вознаграждение.

Те расступились, пропуская вперед знакомую фигуру согбенного старика. Вад Хагма торопливо протиснулся между охранниками, узнал Османа Аталана, плюхнулся на землю и пополз к нему, поднимая пыль и славя своего господина именем Аллаха и его верного пророка. Путь занял много времени, поскольку старик то и дело останавливался и бился лбом в пыльную землю. Аггагиры громко орали, подгоняя его:

– Хватит возить своим толстым брюхом по пыли!

– Имей совесть, сколько можно плестись?!

Наконец Вад Хагма дополз до возвышения и распростерся перед всемогущим эмиром, раскинув руки и ноги, как выброшенная на берег морская звезда.

– Ты оказал мне большую услугу, – сказал Осман.

– Мое сердце переполняется радостью от этих слов, всемогущий эмир. Я безумно счастлив, что помог поймать вашего злейшего врага.

– Как мы договорились оплатить твои труды?

– Милостивый господин, вы были так добры, что предложили пятьсот талеров Марии Терезии.

– Ты заработал их. – Осман швырнул ему толстый мешочек с деньгами, и тот тяжело упал на землю, подняв в воздух облако пыли.

Вад Хагма судорожно прижал его к груди и скорчил безумную мину:

– Да прославится имя твое, непобедимый эмир! Пусть всегда тебе светит улыбка Аллаха! – Он склонился в низком поклоне, выражая свое глубочайшее почтение. – Могу ли я быть свободен, чтобы не утомлять эмира своим присутствием? Твое сияние ослепляет меня, как яркие лучи солнца.

– Нет, ты не покинешь нас так скоро. – Тон Османа внезапно изменился. – Я хочу знать, что ты чувствовал, заковывая в цепи этого храброго воина? Скажи мне, жалкий толстяк, что ощущает трусливая и вероломная обезьяна, ведущая в темницу огромного и храброго слона?

На перекошенном лице Вада Хагмы мелькнул панический страх.

– Это не слон, всемогущий эмир, – пролепетал он, показывая на Пенрода, – это трусливый кролик, перепуганный насмерть, дрожащий от страха неверный, заслуживающий самой страшной казни. Его стоит разорвать на куски.

– Ради святого имени Аллаха, – засмеялся Осман, – я вижу, что ты, Вад Хагма, прекрасный оратор и велеречивый поэт. Сейчас я попрошу тебя оказать мне еще одну услугу. Убей для меня этого трусливого кролика. Разорви его на куски для торжества ислама, чтобы мир стал чище! – Вад Хагма уставился на эмира немигающими глазами, не в силах понять, чего от него хотят. – Аль-Нур, одолжи этому храбрецу свой славный меч.

Аль-Нур подошел к ошарашенному трактирщику и сунул в его руку меч. Тот долго смотрел на него, потом медленно повернулся к Пенроду, все еще не понимая, что происходит. Наконец он положил на землю мешочек с талерами Марии Терезии и шагнул к коленопреклоненному противнику. Пенрод с трудом поднялся, и Вад Хагма в ужасе попятился назад.

– Ну, давай же! – прикрикнул Осман. – Он закован в цепи, а его правая рука сломана. Этот кролик без зубов, он беззащитен, убей его!

Вад Хагма растерянно огляделся, словно ища помощи со стороны, но аггагиры поддержали своего господина:

– Ты слышал слова эмира или ты глухой?

– Ты понимаешь приказ эмира или ты тупой?

– Давай, смельчак, докажи нам, что твои слова не расходятся с делом!

– Убей неверного пса!

Вад Хагма опустил меч и посмотрел на землю, потом вдруг издал истошный вопль и бросился на врага, неловко сжимая клинок обеими руками. Пенрод даже не шевельнулся, когда тот неожиданно напал на него, явно целясь в голову, лишь в самый последний момент отстранился, подставив под меч сковывавшую руки цепь. Удар по цепи оказался таким неожиданным, что трактирщик охнул от боли и, выронив клинок, попятился, потирая ушибленную кисть.

– Какой сокрушительный удар! – зааплодировал Осман. – Похоже, мы недооценили тебя! В душе ты настоящий воин! Ну-ка подними меч и попробуй еще раз.

– Всемогущий эмир! – взмолился перепуганный насмерть Вад Хагма. – Великий и благородный Аталан! Пощади меня! Смилостивись надо мной! Я верну тебе свое вознаграждение. – Он поднял с земли мешочек с монетами и засеменил к Осману, чтобы положить деньги к его ногам. – Вот! Это твое! Отпусти меня, ради всего святого! О всемогущий и милосердный эмир, сжалься надо мной!

– Подними меч и выполняй приказ! – сурово потребовал Осман, и в его тихом голосе было больше угрозы, чем если бы он закричал на весь двор.

– Выполняй приказ эмира! – хором скандировали аггагиры.

Вад Хагма бросился к лежавшему на земле мечу. Но как только наклонился к рукоятке, Пенрод наступил на лезвие.

Вад Хагма, тщетно пытаясь вырвать его, завопил сорвавшимся голосом:

– Прочь! Отпустите меня! Я никому не хотел причинить вреда!

Он понуро опустил плечи и вдруг всей своей массой бросился на Пенрода, пытаясь оттолкнуть его и завладеть оружием. Но тот был начеку и ловко ударил концом цепи по челюсти старика. Трактирщик взвыл и отпрянул, потирая лицо. Пенрод рванулся следом, размахивая цепью. Вад Хагма побежал через двор к выходу, но путь ему преградили два дюжих аггагира. Старик повернул назад и снова столкнулся с Пенродом, который наступал на него, размахивая тяжелой цепью.

– Нет! – отчаянно закричал трактирщик. Его лицо перекосилось от страха, а глаза бегали в поисках спасения. – Я не хотел вам зла! Мне нужны были деньги! У меня много жен и много детей… – Спасаясь от цепи, он ринулся вдоль стены, но сидевшие там аггагиры кололи его острыми концами клинков и громко хохотали, когда он подпрыгивал от каждого укола. Поняв, что другого выхода нет, он снова бросился в центр площадки, где в пыли лежал его меч. Но лишь только коснулся рукоятки, как Пенрод набросил цепь на его толстую шею. Через мгновение Вад Хагма висел, едва касаясь земли, и пищал, словно прихваченный за шкирку котенок.

– Молись! – прошептал ему на ухо Пенрод. – Молись Аллаху и проси у него прощения, потому что это твоя последняя возможность!

Он медленно сжимал цепь на его шее, и вскоре тот не мог уже ни визжать, ни стонать.

– Прощай, Вад Хагма. И пусть успокоится твоя душа. Ты уже ничего не можешь изменить, потому что не принадлежишь этому миру.

Наблюдавшие за этой сценой аггагиры ударяли рукоятками мечей по кожаным щитам, подчеркивая трагичность момента все нарастающим темпом. Вад Хагма забился в конвульсиях, дергая ногами и пытаясь ухватиться за посиневшее от удушья лицо. Затем послышался легкий треск, будто надломилась сухая ветка, и он застыл. Аггагиры восторженно закричали. Пенрод опустил бездыханное тело на землю и медленно двинулся к Осману Аталану. Аггагиры продолжали неистовствовать, громко смеясь, хлопая в ладоши и передразнивая предсмертные судороги Вада Хагмы. Осман тоже весело смеялся, явно наслаждаясь замечательным зрелищем.

Пенрод, проходя мимо лежащего на земле меча, внезапно схватил его и бросился к эмиру, нацелив клинок прямо в сердце. Аггагиры, крича во весь голос, ринулись на помощь своему господину. Пенроду требовалось преодолеть не менее двадцати шагов до возвышения, на котором восседал эмир, но многие аггагиры находились гораздо ближе и заслонили его своими мечами и щитами. Первым успел аль-Нур. Бросившись наперерез, он ухватил цепь на ногах Пенрода и так сильно дернул ее назад, что тот рухнул на землю, поднимая столб пыли. На поверженного Пенрода тут же навалились другие аггагиры, злобно размахивая клинками.

– Нет! – закричал им Осман. – Не убивайте его! Держите крепче, но не убивайте!

Аль-Нур рванул цепь со стороны сломанной руки, и Пенрод стиснул зубы, чтобы не закричать от боли, но все-таки выпустил меч. Аль-Нур тут же отбросил его ногой.

– Клянусь святым именем Аллаха, – засмеялся Осман Аталан, – ты доставил мне несколько приятных минут, раб! Теперь я знаю, что ты можешь сражаться, а завтра посмотрю, умеешь ли так же проворно бегать. Думаю, к вечеру ты вряд ли будешь готов к продолжению таких игр, а через неделю станешь молить меня о смерти.

Осман Аталан повернулся к аль-Нуру:

– Я всегда доверял тебе. Ты моя правая рука. Отведи моего раба в клетку и позаботься, чтобы он был готов к утру. Мы собираемся поохотиться на газелей.

Новости быстро распространяются среди обитателей зенаны. И вскоре все уже знали, включая Али Вад-Хелу и охранников, что Махди остался доволен аль-Джамаль, своей новой наложницей, а это значительно повысило статус Ребекки. Теперь охранники относились к ней как к старшей жене, а не второстепенной наложнице. Ей тут же выделили трех рабынь, а остальные женщины зенаны, и жены, и наложницы, здоровались с ней и благословляли именем Аллаха при каждом удобном случае, самые же напористые приносили ей свои просьбы и умоляли напомнить Махди о своем существовании. Да и питание стало намного лучше. Из общей кухни ей присылали жареную рыбу, только что выловленную в реке, молочные продукты, кувшины дикого пустынного меда, лакомые кусочки оленины, цыплят и яйца, причем в таком невероятном количестве, что Ребекка могла прокормить целую дюжину больных детей из наиболее бедных семей наложниц.

Новый статус обрела и Назира, которую теперь почтительно величали Амми, или Тетушка, а охранники салютовали ей, когда она проходила мимо ворот. Эмбер тоже стала пользоваться некоторыми привилегиями, поскольку все хорошо знали, что она родная сестра любимой наложницы Махди. Она была ребенком, поэтому охранники позволяли ей сопровождать Назиру в ее походах за пределы зенаны.

В то утро Назира и Эмбер поднялись очень рано, чтобы побродить по базару, торгуясь с продавцами зерна нового урожая, которое они привозят туда из сельской местности. Кроме того, наступил сезон фиников и гранатов, и Назира торопилась выбрать самые хорошие фрукты. Когда они проходили мимо Бейт-эль-Маля, в конце улицы показалась толпа людей. Они глазели на процессию, сопровождаемую звуками военных барабанов и рожков из слоновой кости.

– Что это, Назира?

– Я не могу знать всего, – недовольно проворчала та. – Почему ты всегда спрашиваешь меня обо всем на свете?

– Потому что ты действительно знаешь все на свете. – Эмбер подпрыгнула, чтобы увидеть поверх голов, что происходит. – Ой, посмотри! Это же знамя эмира Аталана. Давай поспешим, а то пропустим его самого!

Она побежала по улице, а Назира засеменила следом, чтобы не упустить ее из виду и не потерять в толпе. Тем временем Эмбер протиснулась между зеваками в первый ряд, и нянька бесцеремонно растолкала людей, вызвав их справедливое негодование.

– Едет! – пронеслось по толпе. – Да здравствует всемогущий эмир племени беджа! Слава победителю Хартума и Гордона-паши!

Осман Аталан восседал на своем великолепном черном скакуне, а впереди него ехали четыре могучих аггагира со знаменем. Когда процессия поравнялась с Назирой и Эмбер, они увидели, что рядом с лошадью эмира бежит человек в короткой безрукавке и грязном халате. Голову его покрывал простой тюрбан, закрывавший часть лица. Он бежал босиком, цепляясь одной рукой за стремена черного скакуна эмира.

– Это же белый человек! – удивленно воскликнула Назира, и все вокруг громко засмеялись, хлопая в ладоши.

– Это шпион неверных и приспешник Гордона-паши.

– Когда-то его звали Абадан Риджи, то есть «Тот, Который не Сворачивает с Пути».

– А сейчас он пленник нашего эмира!

– Осман Аталан научит его своим трюкам. Он не только свернет с дороги, но и закружится мелким бесом.

Эмбер узнала его и закричала во весь голос:

– Назира, это же капитан Баллантайн!

Несмотря на шум толпы, Пенрод услышал ее, оглянулся и встретился с ней глазами. Эмбер замахала руками, но кавалькада всадников увлекла его вперед. Однако она все же успела заметить на его шее веревку, другой конец которой был привязан к стременам лошади эмира.

– Куда они его ведут? – заволновалась девочка. – Они собираются убить его?

– Нет! – тихо ответила Назира, успокаивающе положив руку на ее плечо. – Он слишком дорогая добыча для них. Однако нам нужно вернуться и рассказать твоей сестре все, что мы видели.

Они поспешили в зенану, но, когда вошли в свою комнату, Ребекки там не оказалось.

– Где ваша госпожа? – всполошилась Назира.

– Пришел Али Вад и увел ее, – ответили рабыни. – Сказал, что должен доставить ее в покои Махди.

– Не рановато ли для мужских забав? – усомнилась Назира.

– Он болен. Али Вад сказал, что он смертельно болен, поскольку недавно заразился холерой. Они знают, что аль-Джамаль спасла свою сестру аль-Захру и многих других людей от этой страшной болезни, и послали за ней, чтобы она помогла святейшему.

Как только весть о болезни Махди распространилась по зенане, отовсюду послышались вопли отчаяния, женские причитания и молитвы за его здоровье.

Добравшись до пустыни, Осман отпустил поводья и слегка пришпорил аль-Бака, пустив его в тройной аллюр – самый легкий бег как для лошади, так и для всадника. Свита эмира последовала его примеру и тоже перешла на аллюр – чуть быстрее рыси, но медленнее легкого галопа.

Пенрод едва поспевал за лошадью. Они повернули на юг и какое-то время ехали вдоль реки, где жара была не столь ощутима. Вскоре они въехали в селение аль-Малака, жители которого высыпали на дорогу и радостно приветствовали эмира и его свиту, умоляя оказать им великую честь – сделать привал и немного освежиться. Если бы Осман действительно хотел поохотиться, то ни за что не стал бы терять время на посиделки с деревенскими жителями. Но, зная, что пленник не выдержит долго без воды и отдыха, решил дать ему передышку. Одежда Пенрода пропиталась потом, а ступни покрылись кровавыми ссадинами от острых камней и колючего кустарника.

Пока Осман сидел под деревом в самом центре деревни и обсуждал охоту на газелей в этих краях, аль-Нур, поняв истинные намерения хозяина, позволил Пенроду присесть на землю и выпить воды из бурдюка. Увидев это, Осман кивнул ему в знак одобрения. А когда он наконец встал и приказал продолжить путь, Пенрод почти полностью восстановил свои силы. Он ухватился за стремя и побежал за лошадью, хотя плечо еще не зажило и давало о себе знать.

Через час они снова остановились, и Осман пристально вгляделся в горизонт в надежде отыскать стадо диких газелей. Аль-Нур тем временем снова напоил Пенрода и даже позволил ему присесть на корточки, давая ногам отдых. Пенрод опустил голову на руки, стараясь восстановить дыхание. На этот раз перерыв был очень коротким, и Осман вновь погнал лошадь по бескрайней пустыне. Весь день они колесили по песчаным дюнам и голым равнинам, изредка останавливаясь, чтобы утолить жажду и размять ноги.

За час до захода солнца они вернулись в Омдурман. Лошади перешли на шаг, а Пенрод с трудом плелся позади, держась за натянутую веревку. Несколько раз он терял равновесие и падал в грязь, и тогда аль-Нур притормаживал лошадь, давая ему возможность подняться. Когда они наконец въехали во внутренний двор и всадники спешились, Пенрод с трудом держался на ногах. Покачиваясь из стороны в сторону, он посмотрел на свои окровавленные ступни. Сил едва хватало, чтобы не свалиться на землю.

– Ты разочаровал меня, Абд, – повернулся к нему Осман. – Я так надеялся, что ты найдешь мне в пустыне стадо газелей, а ты, кажется, с большим удовольствием искал навозных жуков.

Аггагиры громко расхохотались над шуткой эмира, а аль-Нур произнес:

– Навозный жук – более удачное прозвище для него, чем Абд.

– Так тому и быть, – согласился Осман. – Отныне все должны называть его Абд-Джиз, то есть раб, превратившийся в навозного жука.

Осман повернулся, чтобы пойти в свою половину, но в этот момент из дома выбежал один из его рабов и распростерся перед ним.

– Всемогущий эмир! Любимец Аллаха и его верный пророк божественный Махди серьезно болен и требует, чтобы вы немедленно приехали к нему.

Осман снова запрыгнул в седло и галопом помчался по улицам города.

Тюремщики потащили Пенрода и приковали к металлическому стержню, но, прежде чем выйти, один из них злорадно ухмыльнулся:

– Ну как, у тебя еще остались силы атаковать нашего эмира?

– Нет, – прошептал Пенрод, – но вполне возможно, я еще сумею оторвать башку одному из его цыплят. – Он показал охраннику свои руки. Тот захлопнул дверь и быстро запер ее на замок.

В пределах досягаемости на своем обычном месте стояли три больших кувшина с водой и столько еды, что по сравнению с прошлыми днями это показалось Пенроду настоящим банкетом. Более того, еда не валялась на грязном полу, как прежде, а лежала на большом блюде. Пенрод так устал, что, казалось, не найдет в себе сил жевать, но заставил себя это сделать, чтобы выжить. На блюде лежала половина зажаренной бараньей ноги, ломоть твердого сыра, несколько фиников и другие фрукты. С трудом пережевывая пищу, Пенрод размышлял, кто приказал накрыть ему такой роскошный стол и мог ли это быть Осман Аталан. Если это действительно так, то какую игру он затеял на сей раз? На следующий день они позволили ему отдохнуть, но потом снова разбудили на рассвете.

– Вставай, Абд-Джиз! Эмир приносит свои извинения, что не может сегодня охотиться на газелей. Он сейчас занят важными делами во дворце Махди, так что отправишься с его верным аггагиром аль-Нуром. – Прежде чем снять цепи, охранники привязали ему на шею веревку.

Ноги Пенрода были изранены до такой степени, что даже стоять на них было невозможно, но вскоре боль утихла. Они объехали пустыню на многие мили вокруг, но так и не нашли ни одной газели. К вечеру ногти на ногах Пенрода посинели от крови.

С тех пор охота стала для него обычным занятием. Его выводили каждый день, хотя эмир при этом не присутствовал. Аль-Нур гонял его по пустыне, но никаких охотничьих трофеев они так и не добыли. Ногти уже давно сошли с израненных пальцев, а ступни покрылись толстой кожей. Первые несколько недель его страшила мысль о возможном заражении крови и гангрене, но, к счастью, все обошлось.

С началом новой луны и наступлением Рамадана ступни задубели до такой степени, что уже не боялись острых камней и колючих кустарников. Пенрод стал похож на пустынного араба, поджарого, физически выносливого, с густой бородой на потемневшем от солнца лице.

Капитан не видел Османа Аталана со дня их первой охоты, а на третий день Рамадана они узнали потрясшую их новость. Вернувшись из пустыни, аль-Нур на окраине города остановил лошадь и прислушался. Из центра Омдурмана доносился тревожный барабанный бой и заунывные звуки омбейи. Но это были не бравурные звуки военных гимнов или победных шествий, а что-то другое, больше напоминавшее погребальный обряд. Затем они услышали оружейные залпы.

– Что-то случилось, – сказал аль-Нур.

В этот момент к ним галопом подъехал всадник, в котором они узнали одного из аггагиров Османа Аталана.

– Горе нам! – закричал он издалека. – Наш отец покинул нас! Он умер! Горе нам всем!

– Кто умер? – всполошился аль-Нур. – Эмир? Осман Аталан?

– Нет, умер святейший и любимый Аллахом пророк, свет нашей жизни, Мухаммед Махди. Он ушел от нас, кинув на произвол судьбы, как несчастных сирот, оставшихся без родимого отца.

В течение нескольких недель приближенные сидели у постели больного Махди во главе с халифом Абдуллахи – ашраф^[17], его братья, дяди и кузены, а также эмиры самых крупных племен – джаалин, хадендова, беджа и других. У Махди не было сыновей, поэтому в случае его смерти неизбежно вставал вопрос о наследнике, который до последнего момента оставался нерешенным. Из всех приближенных у его изголовья находились только две женщины, сидевшие в дальнем углу покоев с закрытыми черной вуалью лицами. Одной из них была его первая жена Айша, а второй – любимая наложница аль-Джамаль, оказавшаяся к тому же опытной знахаркой, которая всеми силами пыталась помочь Махди. Эти две женщины вынесли на себе все тяготы по уходу за безнадежно больным.

На ранних стадиях болезни абиссинское лекарство Ребекки оказалось чрезвычайно эффективным. Она смешивала белый порошок с кипяченой водой и заставляла Махди выпивать как можно больше этой жидкости. Как и в случае с Эмбер, его организм был истощен болезнью и сильно обезвожен. Усердным старанием обеих женщин Махди стал быстро поправляться, а в главной мечети тысячи верующих ежедневно молились за его здоровье.

Когда он смог наконец сидеть и даже есть жидкую пищу, весь город ликовал под окнами дворца. Повсюду били барабаны, завывала омбейя и звучали ружейные выстрелы. На следующий день Махди начал жаловаться на болезненные укусы насекомых. Как и повсюду, в его покоях было несметное количество мух, комаров и вшей, и вскоре его руки и ноги покрылись красными язвами. Правда, женщины пытались бороться с ними, возжигая терпентиновое масло, но это плохо помогало. Махди расчесывал укусы, и болезнь возвратилась. Температура стала угрожающе повышаться, участились приступы лихорадки. Его постоянно тошнило, он перестал принимать пищу, а придворный врач определил осложнение холеры.

На шестнадцатый день болезни жар усилился, и смерть могла наступить в любую минуту. Незадолго до кончины он попросил женщин приподнять его в постели и обратился к присутствующим слабеющим голосом:

– Пророк Мухаммед, сидящий по правую руку от Аллаха, недавно посетил меня и сообщил, что моим наследником на земле должен стать халиф Абдуллахи. Мы с ним составляем единое целое, поэтому все вы должны подчиняться ему так же, как подчинялись все это время мне. Аллах велик, и нет Бога, кроме Аллаха. – С этими словами он опустился на подушки и больше не произнес ни слова.

Собравшиеся вокруг ангареба Махди терпеливо дожидались развязки, но обстановка накалялась, превосходя полуденную жару, и запах смерти уже витал в покоях. Члены ашрафа перешептывались, искоса поглядывая на халифа Абдуллахи. Они явно считали, что узы кровного родства с Махди дают им особые преимущества перед остальными претендентами на престол. По их мнению, новым повелителем должен был стать человек из их круга, однако их позиции серьезно ослабил сам Махди, который в своем последнем декрете и молитвах в мечети осудил их непозволительную роскошь и забвение праведных путей жизни.

– Я создал махдийю вовсе не для вашего благополучия, – говорил он. – Вы должны вернуться к изначальным принципам чести и достоинства, которым я вас учил и которые соответствуют духу Аллаха.

И многие запомнили его слова.

И хотя позиции членов ашрафа были основательно подорваны самим Махди, если бы кого-то из них поддержал влиятельный эмир воинственного племени, то халиф Абдуллахи вполне мог оказаться на виселице, что позади мечети, чтобы предстать перед Богом и отправиться в рай вслед за своим господином.

Сидя рядом с Айшей в дальнем конце покоев, Ребекка узнала много нового о придворной политике дервишей и тех подводных течениях и интригах, которые плели сейчас высшие сановники. Она откинула черное покрывало и, наклонившись к Айше, спросила, не лучше ли принести кувшин с прохладной водой и освежить пылающее от жара лицо умирающего Махди?

– Оставь его в покое, – мягко ответила та. – Он сейчас на пути к Аллаху, который лучше, чем мы с тобой, позаботится о своем любимом избраннике и обеспечит ему вечное блаженство в раю.

В покоях повелителя было так душно, что Ребекка оставила лицо открытым чуть дольше положенного, вдыхая поступающий из открытого окна свежий воздух. В этот момент она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Осман Аталан из племени беджа смотрел в ее открытое лицо, и даже бездонная глубина его черных глаз не могла скрыть, что он видит в ней не наложницу умирающего повелителя, а молодую и красивую женщину, которая скоро останется без мужа. Она хотела отвести глаза, но какая-то мощная сила приковала ее взгляд к этому необыкновенному человеку, и Ребекка ничего не могла поделать.

Прошло несколько минут, казавшихся ей вечностью, прежде чем халиф Абдуллахи не отвлек внимание Османа. Эмир повернулся к нему и стал внимательно слушать, разорвав тем самым невидимую нить, соединившую их на мгновение.

– А ты что думаешь об этом, благородный эмир Аталан? – прошептал халиф Абдаллахи так тихо, чтобы никто другой не мог его услышать.

– Восток мой, – решительно ответил Осман.

– Хорошо, – согласился тот.

– Племена хадендова, джаалин и беджа – мои вассалы.

– Ладно, они твои вассалы, – нехотя признал Абдуллахи. – А ты согласен быть моим вассалом?

– Есть еще кое-что… – Осман выдержал многозначительную паузу, но хитрый халиф все понял.

– Эта женщина с желтыми волосами?

Значит, он успел перехватить чувственный взгляд, которым они обменялись с аль-Джамаль. Осман молча кивнул. Как и многие другие, Абдуллахи сам положил глаз на экзотическое создание с золотистыми кудрями, небесно-голубыми глазами и нежной кожей цвета слоновой кости, но вряд ли это стоило огромной империи, на которую он рассчитывал.

– Она твоя, – пообещал он.

– В таком случае я верный и преданный вассал халифа Абдуллахи, наследника Махди, и буду предан ему, как острый меч в моей правой руке.

В этот момент Махди неожиданно открыл глаза и, уставившись в потолок, возопил:

– О! Аллах!

Последний вздох вырвался из его груди, и он затих. Его мертвенно-бледное лицо накрыли простыней, и все присутствующие, мгновенно разделившись на две противоборствующие группы, подозрительно воззрились друг на друга.

Первыми предъявили претензии члены ашрафа, сославшись на кровное родство с покойным Махди. Халиф Абдуллахи противопоставил им последнюю волю Махди и его благословение на царство, и в покоях воцарилось неустойчивое равновесие, которое могла нарушить любая случайность. Недавно рожденная империя оказалась на грани гражданской войны.

– Кто готов присягнуть мне на верность? – воскликнул халиф Абдуллахи.

Осман Аталан встал и грозно взглянул на покорных эмиров, давно присягнувших ему на верность. Один за другим те поддержали его кивками.

– Именем святого Махди, да примет всемилостивый Аллах его благородную душу, – торжественно произнес Осман, оглядывая присутствующих, – я присягаю на верность халифату Абдуллахи.

Каждый из присутствующих тотчас же принес аналогичную клятву верности новому правителю Суданского халифата, хотя голоса членов ашрафа прозвучали не слишком громко и не так убедительно, как у остальных.

Когда Ребекка вернулась в свое жилище, Эмбер бросилась ей на шею. Они не виделись все последние недели болезни Махди и сейчас в полной мере ощутили эту разлуку. Впервые они расстались так надолго. Уютно устроившись на ангаребе, сестры обнялись и разговорились о своих делах. Им так много нужно было сказать друг другу!

Ребекка подробно описала последние дни жизни Махди и его кончину, а потом рассказала о наследнике Абдуллахи.

– Это очень опасно для нас, дорогая, – подытожила она. – Махди был суров и жесток, но к нам благоволил. – Ребекка не стала объяснять, каким образом добилась этого. – А сейчас, после его смерти, мы можем оказаться в руках этого злого человека.

– Он непременно полюбит тебя, – заверила сестра. Она заметно повзрослела за последнее время и понимала гораздо больше своих сверстников, чем несказанно удивила Ребекку. – Ты такая красивая, – упрямо повторила Эмбер, – что он не сможет устоять перед твоими чарами. Он поступит так же, как Махди.

– Тише, моя маленькая сестренка. Давай не будем забегать вперед. Если у нас появятся серьезные проблемы, мы скоро узнаем об этом.

– Может, капитан Баллантайн спасет нас в конце концов, – мечтательно сказала Эмбер.

– Капитан Баллантайн сейчас далеко, – грустно усмехнулась Ребекка. – Скорее всего, он уже в Англии и давно позабыл о здешних происшествиях.

– Это не так! – воскликнула Эмбер. – Он здесь, в Омдурмане! Мы с Назирой видели его недавно. Сейчас весь город только о нем и говорит! Его захватил в плен этот ужасный эмир Осман Аталан и сейчас возит за собой на веревке как какого-то пса. – В свете масляной лампы в глазах Эмбер блеснули слезы. – О, как это жестоко! Он такой милый и добрый джентльмен.

Ребекку поразила эта новость. Ее короткий роман с Пенродом казался сейчас давним сном. Так много событий произошло с момента их последней встречи, что его образ постепенно стерся из памяти, оставив после себя смутные и не очень приятные воспоминания. И вот теперь они вновь нахлынули на нее.

– О, как бы мне хотелось, чтобы его не было в Омдурмане! – пролепетала она, густо покраснев. – Как было бы хорошо, останься он подальше от этого места, чтобы я никогда его больше не видела! Если его захватили дервиши, как и нас с тобой, то он уже ничем не сможет помочь нам. Я даже думать об этом не хочу.

Бо́льшую часть дня Ребекка провела за дневником отца, размышляя и тщательно фиксирую в нем все подробности недавних событий, невольной свидетельницей которых стала. Она детально описала последние дни жизни Махди, обстоятельства его смерти и свои мысли об этом человеке, а закончила потрясающей новостью о Пенроде Баллантайне, который снова появился в ее жизни.

Время от времени ее работа над дневником прерывалась громкими воплями верующих, доносившимися из мечети и проникавшими даже сквозь толстые стены зенаны. Порой казалось, что в мечети собралось население всей огромной страны, и Ребекка послала Назиру выяснить, что там происходит. Эмбер собралась пойти с ней, но Ребекка не разрешила. Она вообще не хотела выпускать Эмбер на улицу в это опасное и неспокойное время.

Назира вернулась вскоре после полудня.

– Все нормально, – успокоила она Ребекку. – Махди похоронили, а халиф Абдуллахи объявил его могилу священной и приказал соорудить над ней новую большую мечеть.

– А почему они так кричали? – удивилась Ребекка. – Вопли доносились весь день.

– Нынешний халифат потребовал, чтобы все жители города принесли клятву верности новому властителю. Первыми это сделали шейхи, эмиры и другие важные особы, а последними поклялись члены ашрафа. Потом настала очередь остальных правоверных, но их было так много, что на это ушел весь день. По давнему обычаю клятву верности могли дать пятьсот человек за один раз. Говорят, что халиф рыдал по Махди, как безутешная вдова по своему безвременно ушедшему мужу, но толпа стала осаждать его своими просьбами. Я долго бродила по улицам и везде слышала клятвы верности новому правителю и хвалы халифату. Говорят, что обряд клятвоприношения продолжится несколько дней, а может, и недель, пока все правоверные не выполнят свой долг перед новыми властями.

«А когда все это закончится, халиф непременно пришлет за мной», – с горечью подумала Ребекка.

Однако она ошиблась. Все произошло гораздо раньше. Через два дня появился Али Вад в сопровождении шестерых незнакомцев.

– Ты должна быстро собрать свои вещи и отправиться с этими людьми, – сказал он. – Это приказ халифа Абдуллахи, который стал светом нашего мира, да благословит Аллах его имя во веки веков.

– А кто эти люди? – встревожилась Ребекка. – Я их не знаю.

– Это аггагиры всемогущего эмира Османа Аталана, – пояснил Али Вад. – Назира и аль-Захра отправятся вместе с тобой.

– А куда они поведут нас?

– В гарем эмира. Сейчас, когда Махди покинул нас навсегда, Осман Аталан стал вашим новым господином.

Много работы предстояло новому правителю. Халиф Абдуллахи был умным человеком и прекрасно понимал, что унаследовал мощную империю, построенную на религиозных принципах и духовной этике покойного Махди и объединенную идеей завоевания земель турок и всех неверных. Но когда Махди умер, цементирующий сплав, скреплявший империю, заметно ослаб. Неверные очень скоро попытаются восстановить свои утраченные позиции и соберутся на его границах, а враги, как ненасытные термиты, будут подтачивать опоры его власти. Абдуллахи был не только умным, но и чрезвычайно жестоким человеком.

Вскоре он собрал в главной мечети наиболее влиятельных людей своей империи, заполнивших почти все пространство. Напомнив о клятве, которую они принесли ему ранее, он зачитал декрет Махди, изданный за год до его смерти, где выражалось полное доверие халифу Абдуллахи как наиболее верному и преданному последователю.

– «Мы с ним единое целое, – напомнил Абдуллахи слова Махди, написанные им собственноручно. – Относитесь к нему с надлежащим почтением, как относитесь ко мне. Покорно подчиняйтесь всему, что он скажет, и верьте в него так, как верите в меня. Никогда не подвергайте сомнению его слова и не оспаривайте решения. Покоряйтесь ему так же, как покорялись мне. Все, что он сделает, продиктовано волей пророка Мухаммеда. Каждый подвергший сомнению его приказы, слова или мысли должен быть уничтожен. Он наделен высшей мудростью на все времена и если приговаривает кого-то на смерть, то делает это ради всеобщего блага».

Присутствующие внимательно выслушали заявление халифата, после чего Абдуллахи приказал эмирам и членам ашрафа написать письма всем племенам и разослать их с самыми быстрыми гонцами, чтобы успокоить людей и призвать к повиновению новым властям. Кроме того, он объявил о назначении шести халифов, которые должны возглавить провинции. Первыми халифами стали его родные братья, а также Осман Аталан. При этом халифу Осману Аталану было даровано новое зеленое военное знамя с пурпурными и черными полосами, а также право водружать его на воротах дворца Абдуллахи во время его присутствия в Омдурмане. Под его знамена переходили все восточные племена Судана, что делало Османа Аталана главнокомандующим огромной армией аггагиров численностью более трехсот тысяч элитных воинов.

Эти преобразования отняли более трех месяцев, а когда все закончилось, Абдуллахи пригласил Османа Аталана на совместную охоту. Два самых могущественных правителя империи уехали далеко в пустыню, где их никто не мог подслушать. Как только они оторвались от остальных охотников на целую милю, Абдуллахи изложил свое видение ближайшего будущего халифата.

– Махдийя зародилась во время войны и окрепла в пламени джихада, – сказал он Осману. – А в условиях мира и спокойствия наше государство быстро заржавеет и распадется, как долго не используемый меч. Кочевые племена, словно испорченные дети, сразу же вернутся к старым кровавым конфликтам, а эмиры переругаются между собой, будто сварливые женщины. Слава Аллаху, мы имеем еще немало серьезных врагов. Язычники и неверные окружают нас со всех сторон. Они собираются на наших границах, как саранча, и только ждут момента, чтобы напасть на нас. Эти враги помогут нам укрепить единство племен и расширить нашу империю, поскольку одно их существование уже дает нам повод продолжать священный джихад. Моя империя должна постоянно расширяться, в противном случае она рухнет и погибнет под собственной тяжестью.

– Ваша мудрость поражает меня, всемогущий Абдуллахи, – заметил Осман. – Я ощущаю себя ребенком рядом с вами. Вы – мой отец, как, впрочем, и отец всей нации. – Осман хорошо знал, как этот человек обожал лесть и восхваления в свой адрес. И все же размах его планов произвел на него неизгладимое впечатление. Он понял, что Абдуллахи мечтает создать могущественную империю, которая могла бы на равных соперничать с Блистательной Портой, то есть Оттоманской империей со столицей в Константинополе.

– Осман Аталан, если ты и ребенок, хотя Аллах знает, что это не так, то очень воинственный, – улыбнулся Абдуллахи. – Я посылаю Абдель Керима со всеми его войсками атаковать египтян на наших северных рубежах. Если ему улыбнется удача, то весь Египет от первых порогов Нила до его устья восстанет против неверных и поддержит наш джихад.

Осман молчал, напряженно обдумывая это экстраординарное предложение. Конечно, он понимал, что Абдуллахи переоценивает привлекательность идей Махди для египетского населения. Разумеется, большинство жителей Египта составляют мусульмане, но они не такие фанатики, как дервиши. Кроме того, здесь проживает немало христиан-коптов, которые будут яростно сопротивляться суданским махдистам. А самое главное заключалось в том, что Египет находится в руках британцев, которые не так давно установили свою власть в стране и ни за что не уступят ее без отчаянного сопротивления. Осман хорошо знал характер этих белых людей, поскольку имел возможность сразиться с горсткой британских военных под Абу-Клеа. Он слышал, что они собирают на севере огромную армию, а их военные корабли стоят на якорях в порту Александрии. Армия халифата не пробьется на север сквозь военные заслоны британцев, чтобы овладеть дельтой Нила. Но даже если им повезет, то там их ждет полный разгром от объединенных британских сил. Он лихорадочно искал подходящие слова, чтобы донести до Абдуллахи эту мысль и при этом не оскорбить его самолюбие, но, посмотрев ему в глаза, заметил хитрый блеск.

И только тогда понял, что речь шла вовсе не об этом безумном предложении. Конечно же, Абдуллахи не мечтал завоевать и оккупировать весь Египет, он просто хотел заманить в ловушку своих внутренних врагов. А самыми серьезными соперниками, бросающими вызов его безраздельной власти, были члены ашрафа, среди которых явно выделялся Абдель Керим – кузен Махди и один из самых влиятельных лидеров ашрафа. Под его контролем была огромная армия, включая большой отряд нубийцев, всегда славившихся своими воинскими доблестями. Если Абдель Керим потерпит поражение в борьбе с египтянами, Абдуллахи получит все основания обвинить его в предательстве и отрубить голову или по крайней мере сместить со всех постов и поставить его армию под свой контроль.

– Какой хитроумный военный план, великий халиф! – восхитился Осман. Только Абдуллахи с его врожденной хитростью и безграничной жестокостью был единственно возможным правителем Судана.

– И для тебя, Осман Аталан, у меня тоже есть задание.

– Господин, вы знаете – я ваш охотничий пес. Только прикажите.

– В таком случае, мой воинственный ребенок, мой верный и преданный охотничий пес, тебе придется отвоевать для меня спорные территории.

Это были обширные земли вокруг Гондара, плодородные и обильные водой, которые простирались вдоль реки Атбара и тянулись от Галлабата вплоть до высоких склонов Хорреа. В течение многих столетий императоры Абиссинии и Судана вели бесконечные кровопролитные войны за эту сказочную богатую добычу.

Осман задумался над поставленной задачей. Прежде всего он пытался найти здесь хитроумную ловушку вроде той, что Абдуллахи придумал для Абдель Керима, но ничего подозрительного не обнаружил. На самом деле это будет очень трудная кампания, но вполне возможная. Под его командованием сейчас находилась огромная армия, которой по силам подобная операция. Он знал, что является лучшим военным стратегом, чем абиссинский император Иоанн. К тому же его никто не вынуждает вести кампанию в высокогорных районах, где превосходство всецело на стороне императора. А цена победы неизмерима, тем более что отвоеванные земли станут его собственными владениями. Мысль перенести свое правительство в Гондар была слишком заманчивой. Гондар являлся древней столицей Абиссинии и находился так далеко от Омдурмана, что можно образовать там собственное государство под формальным контролем Абдуллахи, которому было бы вполне достаточно простых заверений в преданности.

– Вы оказываете мне большую честь, мой господин! – наконец решился он принять предложение. – Перед наступлением новой луны я покину Омдурман и поднимусь вверх по реке Атбара, чтобы разведать местность, проверить береговую линию и разработать подробный план военной операции. – Он сделал многозначительную паузу и продолжил: – Мне понадобится некий предлог для путешествия вверх по реке и посещения Гондара. Если бы великий Абдуллахи написал приветственное письмо с добрыми пожеланиями императору Иоанну и приказал мне доставить его абиссинскому губернатору в Гондар, я смог бы тайно проверить оборонительную систему города и расположение вражеских военных подразделений вдоль нашей границы.

– Да поможет тебе Аллах, – мягко сказал Абдуллахи. – Мы с тобой как братья-близнецы, Осман Аталан. Одинаково думаем и одинаково сражаемся мечом.

Собрав свою флотилию, Осман Аталан поплыл вверх по реке Бахр-эль-Азрак, которую чаще называли Голубым Нилом. Добравшись до прибрежного городка Алигайл, где в Нил впадала самая большая в этих местах река Рахад, Осман выгрузил всех своих аггагиров, жен и рабов, поскольку на несколько миль вверх она была несудоходной. Лошади тоже прибыли сюда на лодках из самого Омдурмана, поэтому были свежими и резвыми, а верблюдов Осман арендовал у шейхов местных племен, послав за ними своих верных аггагиров. Собрав таким образом большой караван, он направился вдоль реки Рахад на восток, далеко обогнав его на своих быстрых лошадях. Пенрод, как обычно, бежал рядом с его лошадью, привязанный веревкой к стремени.

Ландшафт приятно изменился – деревья и кустарники поднимались вверх по склону гор. На пути им встретилось несколько небольших селений и множество диких птиц, носорогов, жирафов, буйволов, зебр, антилоп и других экзотических животных. Осман часто охотился и как-то несколько дней гонялся по степи за редкими антилопами, которых давно уже хотел заполучить в свою коллекцию. Отложив винтовки, он вместе со своими аггагирами ловко использовал длинные канаты, с помощью которых ловил этих быстроногих животных. Скачка была такой стремительной, что Пенрод цеплялся руками за стремя и висел на лошади, отталкиваясь от земли через дюжину шагов. К этому времени он так окреп, практически не отличаясь от выносливых и сильных аггагиров Османа, что охота стала для него своеобразной формой отдыха и свободы.

Ночью свита Османа спала под звездным небом, там, где заставала их дневная охота. Как правило, они далеко опережали остальную колонну, однако, сумев добыть крупное животное, например жирафа или носорога, устраивали большой ужин и сидели у костра, дожидаясь огромной свиты. Когда основная часть багажа прибывала к месту стоянки, в центре заребы воздвигали огромный шатер из колючего кустарника, похожий на громадный дом, украшенный восточными диванами и многочисленными персидскими коврами. Вокруг него сооружались небольшие, но довольно уютные шатры для жен и наложниц.

В отличие от Махди и халифа Абдуллахи, Осман Аталан ограничивался четырьмя женами, что вполне соответствовало Корану, а число наложниц постоянно менялось, но никогда не превышало двадцати – тридцати. В дальние походы он, как правило, брал с собой только последнюю жену, еще не родившую ему ребенка, которой только предстояло забеременеть от него. Из наложниц он брал не более семи самых привлекательных женщин. Среди избранных оказалась и недавно приобретенная им белая девушка аль-Джамаль, но до последнего времени Осман Аталан был настолько занят важными государственными делами, что не имел возможности испробовать столь прекрасный плод. Правда, спешить ему было некуда, а долгое воздержание лишь добавляло прелести его ожиданиям.

Пенрод знал, что Ребекка находится в составе этой экспедиции, поскольку видел, как она садилась на борт небольшого судна в Омдурмане. Кроме того, он видел ее издалека еще четырежды во время путешествия. И каждый раз она отказывалась смотреть в его сторону, хотя находившаяся рядом Эмбер весело махала руками, изо всех сил стараясь привлечь его внимание. Разумеется, у них не было возможности обменяться хотя бы парой слов. Все женщины Османа надежно охранялись, а Пенрода днем привязывали веревкой к стременам хозяина, вечером приковывали цепями, а по ночам отводили в расположение аль-Нура и его верных аггагиров.

Пенрод часто думал о Ребекке бессонными часами, несмотря на ужасную физическую усталость во время дневной охоты. Лежа на овечьих шкурах, служивших ему вместо матраса, он вспоминал их последнюю встречу и обдумывал план побега. Он уже давно понял, что любит ее, и именно поэтому ослушался приказа сэра Уилсона и вернулся в Хартум после битвы под Абу-Клеа. Кроме того, он был ее соотечественником, которому она, помимо всего прочего, отдала свою девичью невинность. Это придавало ему сил и наполняло ответственностью перед ней. Однако ее непосредственность, так привлекавшая его в прежние времена, уже не казалась такой прелестной. Конечно, она попала к завоевателям не по своей воле, но все же являлась содержанкой даже не одного, а двух мужчин чужого племени. А его строгий кодекс чести не позволял ему жениться на любовнице другого мужчины, тем более что последний из них является его кровным врагом, человеком иной расы и культуры.

Но даже если он сможет забыть об этом и взять ее в жены? Они вернутся в Англию, ее пребывание в гареме дервишей не останется тайной, а британское общество беспощадно к подобным вольностям. Она до конца жизни будет носить клеймо проститутки, обслуживавшей дикарей. Он не сможет представить ее своим родным, близким и друзьям в качестве верной супруги. Их подвергнут остракизму, да и в полку ни за что не согласятся с таким выбором. Ему откажут в повышении по службе, а потом и вообще заставят подать в отставку по состоянию здоровья. Таким образом, его репутация и положение в обществе будут разрушены и он в конце концов возненавидит ее.

Будучи весьма амбициозным человеком с развитым инстинктом самосохранения, Пенрод хорошо понимал свою главную задачу. Прежде всего следует выполнить долг и спасти ее, а потом, как это ни прискорбно, расстаться с ней навсегда и вернуться в тот мир, которому она уже никогда не будет принадлежать.

А чтобы выполнить эту нелегкую задачу и спасти Ребекку и ее маленькую сестру, он должен стать свободным. Для этого нужно во что бы то ни стало завоевать доверие Османа Аталана и его аггагиров, развеять их подозрения, что на самом деле он хочет убить халифа или просто сбежать от них. Как только удастся хоть немного ослабить жесткий режим заключения, он непременно найдет возможность осуществить свои планы.

* * *

Чем ближе они подходили к абиссинской границе, тем величественнее становилась дикая страна. Восхитительная саванна уступила место лесам с высокими деревьями и покрытыми густой травой полянами. Через двадцать пять дней после того, как они оставили позади Нил, показалось первое стадо слонов. Возле городов и селений эти огромные животные нещадно преследовались охотниками за слоновой костью, поэтому вынуждены были уходить все дальше в густые джунгли.

Стадо мирно купалось в реке Рахад, которая в этих местах вольно текла среди могучих деревьев с толстыми желто-канареечными стволами. Они издалека услышали их крики и плеск воды и стали обходить с подветренной стороны, чтобы незаметно приблизиться к стаду. Поднявшись на крутой берег, они могли наблюдать за ничего не подозревающими животными, среди которых было не менее пятидесяти самок с детенышами и три огромных самца с массивными бивнями.

Один из молодых воинов Османа Аталана еще ни разу не убивал слона, и эмир подробно объяснял ему, как это сделать классическим способом, то есть без лошади и с одним только мечом. Это был урок настоящего мастерства, и Пенрод слушал с огромным вниманием. Он давно знал об этом опасном испытании, с помощью которого аггагиры получали свой титул, но никогда не видел собственными глазами. В завершение, когда Осман сделал выпад и проткнул мечом заднюю ногу воображаемого слона там, где находится сухожилие, Пенрод понял, что на самом деле эмир учит не только своего юного воина, но и его. Однако мысль показалась настолько невероятной, что он отбросил ее. А стадо тем временем покинуло водопой, медленно углубляясь в густой лес. Осман оставил их в покое, поскольку самки не были достойной добычей для его клинка, приказал аггагирам сесть на лошадей, и они помчались обратно в лагерь.

Через три дня они встретили более крупные следы слонов. Аггагиры спешились и, внимательно изучив их, пришли к выводу, что здесь побывала пара огромных самцов. Следы были свежими и поражали своими невероятными размерами. Аггагиры оживленно обсуждали, какие огромные бивни могут достаться им в результате удачной охоты. Осман приказал им сесть на лошадей и осторожно двинуться следом, чтобы громкий топот копыт не напугал животных.

– Сегодня утром они напились в реке, – пояснил он, – а сейчас возвращаются на горный склон, где в густых зарослях киттара чувствуют себя в полной безопасности.

Приблизившись, они увидели, что склон действительно покрыт высоким зеленым кустарником, ярко выделявшимся на фоне более светлого леса. Крупный самец стоял на краю зарослей.

– Они разделились, и каждый пошел своим путем, – сказал Осман. – Этот станет нашей первой добычей. – И осторожно повел их вперед.

Слон спокойно углублялся в заросли, хлопая огромными ушами и медленно переставляя толстые, как бревна, ноги. Его голова была опущена, и они не видели огромных бивней, скрытых за кустарником. Аггагиры остановили лошадей, чтобы те отдохнули перед началом охоты. Ветер нагонял прохладу, и спешить было некуда. Вместе с лошадьми набирался сил и Пенрод. Он присел на землю и жадно пил воду из бурдюка, протянутого ему аль-Нуром.

Слон затряс головой, громко хлопая ушами, и потянулся хоботом к ярким цветам на самой верхушке кустарника. И тут все увидели его бивни – огромные, толстые, прекрасной формы. Воины восхищенно зацокали языками:

– Отличное животное!

– Достойный самец!

Все выжидающе смотрели на Османа, который должен был сделать свой выбор и назначить охотника за этой прекрасной добычей.

– Аль-Нур, – повернулся тот к своему преданному помощнику, – развяжи Абд-Джиза.

Пенрод вскочил на ноги и удивленно уставился на эмира, пока аль-Нур развязывал веревку на его шее.

– Слишком большая честь для неверного раба, – тихо заметил аль-Нур, но Осман проигнорировал его замечание и, вынув из ножен меч, протянул его Пенроду рукояткой вперед.

– Убей для меня этого самца, – приказал он.

Пенрод взвесил клинок на руке, словно пытаясь определить его тяжесть, потом подбросил в воздух, поймал за рукоятку и посмотрел на Османа. Тот сидел на лошади в шаге от него, совершенно безоружный, и пристально смотрел на раба. Капитан перевел взгляд на острие меча, находившееся на расстоянии одного прыжка до груди эмира, и подумал, что при желании мог бы трагически оборвать жизнь своего кровного врага. Аггагиры именно так оценили эту ситуацию и насторожились, сжав рукоятки своих мечей.

Пенрод медленно поднес клинок к губам и поцеловал холодную сталь.

– Прекрасное оружие, – тихо сказал он.

– Да, только пользуйся им с умом, – спокойно посоветовал Осман.

Капитан медленно направился вверх по склону, бесшумно ступая босыми ногами по каменистой поверхности. Его спина покрылась мелкими каплями пота, и оттого легкий ветерок казался еще более прохладным. Определив направление ветра, Пенрод зашел с подветренной стороны, чтобы слон не уловил его запаха. Огромное животное в два с лишним раза превышало его рост.

Внимательно присмотревшись к задним ногам гиганта, Пенрод постарался вспомнить все то, чему недавно учил Осман своего юного воина. Под толстой шершавой кожей отчетливо проступали сухожилия, казавшиеся толще его большого пальца. Пенрод стал быстро приближаться к слону, но, когда до него оставалось совсем немного, животное неожиданно выгнуло спину, расставило задние ноги и выпустило наружу толстый половой орган. Он был невообразимого размера, не менее вытянутой руки Пенрода и почти касался почвы. В следующее мгновение в землю ударила мощная струя желтоватой жидкости, и приторный запах мочи разлился в раскаленном полуденной жарой воздухе.

Пенрод подошел к слону на расстояние не более трех ярдов и остановился, подняв руку с мечом. Собравшись с духом, он резко прыгнул вперед и сильно ударил по задней правой ноге животного. Острое лезвие разорвало сухожилие и врезалось в кость. Не теряя ни минуты, Пенрод отскочил в сторону, размахнулся, держа меч обеими руками, и с такой же силой ударил по левой ноге слона. Тот на мгновение замер и стал оседать на землю, круша толстым задом мелкий кустарник. Капитан отпрянул, держа меч на изготовку. Позади послышались громкие крики аггагиров, приветствующих хороший удар. Слон всеми силами пытался встать, но безуспешно, поскольку задние конечности были парализованы и уже не подчинялись ему. Убедившись в том, что животное повержено, Пенрод повернулся и медленно пошел назад, ступая босыми ногами по острым камням.

Он преодолел почти половину пути до вооруженных всадников, когда справа послышался громкий топот и дикий рев. Пенрод повернулся на звук и с ужасом увидел, что на него мчится другой слон, разъяренно мотая головой и нацелив огромные бивни. По всей видимости, этот молодой слон мирно спал, укрывшись в высоком кустарнике, а услышав рев товарища, решил отомстить за него. Мощные ноги разбрасывали во все стороны камни, а большие уши хлопали по спине, свидетельствуя о ярости зверя. Казалось, земля гудела под его огромным весом.

Пенрод лихорадочно огляделся в поисках надежного убежища. Бежать к аггагирам не было никакого смысла – слишком далеко, и они могли ускакать прочь, увидев перед собой разъяренного слона. Можно было добежать до ближайшего дерева и попытаться залезть на него, но и это вряд ли ему поможет – слон, встав на задние лапы, достанет хоботом до верхушки или просто свалит его на землю своей массой. Оставалась только видневшаяся неподалеку узкая расселина, куда он мог забраться в надежде, что слон не достанет его сверху своими бивнями. Резко повернувшись, Пенрод помчался к ней, слыша позади подбадривающие крики аггагиров:

– Беги, Навозный Жук! Расправь крылышки и улетай!

– Молись своему христианскому Богу, неверный!

– Живее, врата рая уже открыты пред тобой.

Сзади до него доносился громкий топот и хруст поверженных кустов. Прикинув расстояние, Пенрод понял, что до расселины осталось не менее ста шагов. Можно успеть, если напрячь все силы. И он бежал, разбивая в кровь босые ноги, уже сомневаясь в душе, что сумеет спастись. Топот звучал все ближе, и, оглянувшись назад, он с ужасом увидел над собой налитые кровью глаза животного. Слон нависал над ним темной скалой и уже поднял хобот для удара. В сознании Пенрода пронеслась мысль, что хоботом он непременно собьет его с ног, а потом просто раздавит, как мелкую козявку на твердой каменистой почве, разбросав куски тела по склону острыми бивнями.

Пенрод обхватил голову руками в ожидании смертельного удара, но в этот момент справа промелькнула тень и краешком глаза он увидел черного жеребца.

– Цепляйся, Абд-Джиз! – крикнул эмир. – Я еще не рассчитался с тобой!

Пенрод схватился правой рукой за стремя и повис на лошади, удерживая левой меч. Оглянувшись, он увидел, что слон заметно отстал от быстрого скакуна. В конце концов зверь остановился, громко затрубил, вскинув хобот, а потом развернулся и поплелся назад, яростно круша ветки на своем пути. Через несколько минут он исчез в густых зарослях кустарника.

Осман остановил лошадь и спрыгнул, приземлившись с ловкостью кошки. Пенрод стоял перед ним с мечом в руке – судьба дарила ему еще один шанс поквитаться с кровным врагом. Аггагиры остались далеко позади, а Осман был без оружия. Пока Пенрод раздумывал, он протянул к нему руку и спокойно сказал:

– Тебе больше не нужен мой клинок.

Пенрод взглянул на сверкающее лезвие.

– Мне очень не хочется отдавать его, – произнес он, возвращая оружие эфесом вперед.

– Бог свидетель, ты храбрый и умный человек, – заметил Осман и показал из-за спины левую руку, в которой сжимал револьвер со взведенным курком.

В этот момент к ним подлетел аль-Нур и, соскочив с лошади, невольно обнял Пенрода за плечи:

– Два прекрасных и точных удара! Никто не смог бы сделать этого лучше.

У них не было времени ждать, когда бивни выпадут из разложившегося тела слона, поэтому их просто отрезали и до полудня возились, извлекая нервы убитого животного. Это была сложная и кропотливая работа, поскольку одно неосторожное движение острого меча могло поцарапать дорогую слоновую кость и тем самым заметно снизить ее стоимость.

Навьючив бивни на лошадей, они вернулись в лагерь, где их встретил торжественный бой барабанов и завывание военных рожков. Мужчины, по обыкновению, палили в воздух из винтовок. Все вышли им навстречу, не исключая жен халифа и его наложниц, чтобы собственными глазами увидеть драгоценные охотничьи трофеи.

– Если судить по размерам бивней, это был отец или даже дед всех других слонов, – сказал кто-то из присутствующих.

Наконец Осману задали главный вопрос:

– Скажи нам, всемогущий халиф, кто из твоих храбрых воинов свалил такого огромного зверя?

– Тот, кого еще совсем недавно звали Абд-Джиз, – загадочно ответил Осман, – но отныне все будут называть аггагир Абадан Риджи.

С этих пор никто не смел называть Пенрода унизительным прозвищем, которое вскоре было напрочь забыто.

– Скажи, всемогущий халиф, что нам делать с этими бивнями?

– Один из них я возьму в свой шатер, чтобы он постоянно напоминал мне об этой славной охоте, а второй по праву принадлежит добывшему его аггагиру.

Рано утром следующего дня Осман вышел из шатра и стал обсуждать со своими аггагирами повседневные проблемы: куда и как ехать, а главное – зачем? Пенрод в это время находился возле лошадей и не принимал в совещании никакого участия, пока Осман не подозвал его ближе.

– Твой вид оскорбляет аггагиров.

Пенрод удивленно посмотрел на него, а потом придирчиво оглядел свой наряд. Одежда действительно была изрядно потрепанной, хотя и довольно чистой, поскольку он стирал ее при каждом удобном случае. Но для починки не имел ни иглы, ни ниток. В некоторых местах она была разорвана в клочья острым кустарником и ветками деревьев.

– Я уже привык к своей униформе, великий Аталан, и она меня вполне устраивает.

– А меня нет, – недовольно проворчал Осман и хлопнул в ладоши. Из шатра выскочил один из его домашних рабов, держа в руках аккуратно сложенную стопку одежды. – Отдай это Абадану Риджи, – приказал Осман.

Раб опустился перед Пенродом на колени и молча протянул одежду.

Пенрод развернул ее и увидел, что это чистая и совершенно новая джибба с парой сандалий из крепкой и хорошо выделанной кожи верблюда.

– Надень это, – приказал Осман.

Джибба была самой обыкновенной, без цветных заплаток, являвшихся самой приметной чертой дервишей и даже служившей своеобразным знаком отличия. Вряд ли ему предложили бы нечто подобное. Он быстро сбросил свои обноски и облачился в новую джиббу, которая оказалась как раз впору. Да и сандалии соответствовали размеру, словно кто-то внимательно изучил его ноги.

– Вот теперь ты мне больше нравишься, – самодовольно ухмыльнулся Осман и легко взлетел в седло своего скакуна. Пенрод поспешил занять привычное место у его стремени, но Осман решительно покачал головой. – Аггагир должен сидеть на лошади, – сказал он и снова хлопнул в ладоши.

В ту же минуту конюх вывел из-за его шатра хорошо откормленную и оседланную чалую лошадь, которую Пенрод видел в числе запасных скакунов халифа.

– Садись! – приказал Осман и поскакал к лесу во главе своих аггагиров.

Пенрод не заставил себя долго ждать и поспешил за ними, предусмотрительно держась в хвосте колонны. Он понимал, что не имеет права вырываться вперед и равняться на остальных аггагиров с их резвыми скакунами.

Впрочем, скакуном эту нестарую и очень покладистую лошадку назвать было нельзя. Пенрод сразу сообразил, что следовать за группой он может, но ускакать от них ему вряд ли удастся. Догонят в один миг со всеми вытекающими последствиями.

И тем не менее капитан чувствовал себя в буквальном смысле на коне. Конечно, это был далеко не знаменитый арабский скакун, но все же приятнее чувствовать под собой лошадь, а не острые камни и колючие кустарники. Они ехали в сторону голубых гор, возвышавшихся на границе Абиссинии, и Галлабата – последнего сторожевого пункта дервишей, за которым начиналась чужая земля. Несмотря на кажущуюся близость гор, до них предстояло ехать почти десять дней. Постепенно дикая земля осталась позади вместе со слонами и другими крупными животными, на которых можно было поохотиться. Теперь перед ними расстилались засеянные дуррой и другими злаками поля, принадлежащие суданским племенам. Вскоре они стали медленно подниматься по склону центрального горного массива.

Во время остановок для очередной молитвы Осман Аталан, как правило, удалялся в тень, расстилал там персидский ковер и молился, а потом молча ел, глядя на возвышающиеся впереди вершины. Но однажды он неожиданно пригласил Пенрода, предложив ему место на ковре напротив себя.

– Раздели со мной мою скромную трапезу, – сказал он, загадочно улыбаясь.

Аль-Нур расставил между ними лепешки из дурры, асиду и сырокопченое мясо антилопы. Обычно он же перерезал горло животному сразу после того, как его подстрелили, чтобы мясо годилось для мусульманской трапезы. Осман поблагодарил Аллаха за еду, попросил благословить ее и, выбрав самый лучший кусок, макнул его в соль и протянул Пенроду.

Тот даже отпрянул от неожиданности и растерялся. По арабским обычаям, приняв мясо и соль из рук Османа, он должен будет с ним примириться. Для кочевых арабских племен этот ритуал символизировал прекращение кровной вражды и служил своеобразным способом восстановления мира. Если после этого он попытается бежать или предпримет враждебные действия против Османа, то тем самым нарушит клятву верности.

После недолгого колебания Пенрод принял единственно верное решение, убедив себя в том, что, будучи христианином, а не мусульманином и уж тем более не соплеменником беджа, может не связывать себя подобными обязательствами долга и чести. Он принял мясо с солью из рук Османа, тщательно прожевал его и проделал то же самое в отношении Османа. Халиф без раздумий взял угощение из его рук и благодарно кивнул.

Они ели медленно, наслаждаясь каждым куском, а их непринужденный разговор касался взаимных интересов обоих – война, охота и искусство владения оружием. Поначалу эти темы носили самый общий характер, но вскоре Осман Аталан стал задавать Пенроду более конкретные вопросы, касающиеся военной подготовки британских солдат и офицеров.

– Как и вы, мы тоже очень воинственные люди, – пояснил Пенрод. – И большинство наших королей были превосходными воинами.

– Да, я слышал об этом, – кивнул Осман. – Более того, собственными глазами видел, как воюют ваши солдаты. Интересно, где они обучались военному мастерству?

– Рядом с нами проживает большой народ, который все называют французами. Мы часто соревнуемся с ними в боевом искусстве. Кроме того, в нашей огромной империи есть немало земель, которые нужно держать под контролем и подавлять всяческие восстания. А в мирное время мы готовим военных в специальных школах, созданных много веков назад, где учат военному делу. Из них могу назвать две самые знаменитые – Королевская военная академия в Вулвиче и Королевская военная школа в Кэмберли.

– У нас тоже есть специальная школа для наших воинов, – кивнул Осман. – Она называется пустыня.

Пенрод засмеялся:

– Да, поле боя – лучшая школа, но мы считаем, что академические занятия тоже очень полезны. Все дело в том, что большинство наших выдающихся полководцев от Александра до Веллингтона подробно описали свои великие сражения. И в этих книгах мы находим много полезного для себя.

Когда они снова отправились на восток, Осман ехал рядом с Пенродом, продолжая интересный для обоих разговор и иногда переходя на весьма горячие споры. Капитан рассказал, как Бонапарт не смог разбить британское каре под Ватерлоо, и халиф не преминул пошутить на этот счет:

– Мы, арабы, никогда не учились в военных школах, однако же сумели разбить ваше каре под Абу-Клеа, в отличие от того француза.

Пенрод мгновенно проглотил наживку, на что Осман и рассчитывал.

– Вы не разбили наше каре! – горячо возразил он. – Просто прорвали его в некоторых местах, но наши шеренги быстро восстановили целостность боевого строя, заманили в ловушку вашего эмира Салида и уничтожили его вместе с сыновьями и другими воинами!

Они спорили друг с другом, словно кровные братья, но когда повышали голос, следовавшие позади аггагиры напрягались и пришпоривали, чтобы в случае необходимости броситься на помощь халифу. Осман останавливал их взмахом руки. На вершине очередного горного хребта он вдруг осадил лошадь и показал рукой вдаль.

– Перед нами лежит земля абиссинцев, наших заклятых врагов в течение многих веков. Если бы ты был моим генералом и я приказал тебе захватить всю эту территорию вплоть до Гондара, а потом удержать ее под напором войск императора Иоанна, как бы ты выполнил эту задачу в соответствии со своим академическим образованием?

Именно такие проблемы Пенрод тщательно изучал в военном колледже и откликнулся с большим энтузиазмом:

– А сколько человек вы могли бы дать в мое распоряжение?

– Двадцать пять тысяч, – ответил Осман.

– А сколько мог бы противопоставить мне император Абиссинии?

– Примерно десять тысяч в Гондаре и еще тысяч триста в горах Аксума, что за этим хребтом.

– Значит, им придется спуститься по узким тропам, чтобы вступить со мной в бой, не так ли? В таком случае я должен стремительно захватить Гондар и, не пытаясь удержать его любой ценой, как можно быстрее добраться до подножия горных хребтов и надежно перекрыть все спуски в долину, пока неприятель не вышел на равнину.

Они обсуждали эту проблему самым подробным образом, анализируя ответные действия противника. Споры продолжались до самого Галлабата, и только когда вдали показался город, Пенрод понял, что это была отнюдь не академическая дискуссия. Весь этот разговор являлся прелюдией к большому завоевательному походу дервишей в Абиссинское царство, а Осман использовал его в качестве военного советника по вопросам стратегии и тактики военных операций.

Из этого следовало, что джихад Махди не закончился взятием Хартума, а имел далекоидущие цели. Абдуллахи хорошо понимал, что должен постоянно воевать и захватывать новые земли, иначе будет смещен и казнен. Только сейчас Пенрод сообразил, какой вред невольно нанес соседним странам своими советами Осману.

Даже если дервиши одержат победу здесь, в Гондаре, Абдуллахи тут же направит свои силы на захват Эритреи, а потом и других стран. Он просто не может остановиться. Его укротит только сила, а этого не случится, пока Абдуллахи не вызовет своими захватническими войнами взрыв негодования всего цивилизованного мира. И Пенрод понимал, что в меру своих скромных сил и способностей может внести свой вклад в это святое дело. Он холодно улыбнулся. Значит, впереди еще немало волнующих деньков.

Дервишский правитель Галлабата был вне себя от счастья, что ему выпала честь принимать в своем городе всемогущего халифа Османа Аталана. Он без промедления освободил свой глинобитный дворец и предоставил его в распоряжение дорогих гостей, а сам переехал в небольшое здание на окраине города.

Осман решил переждать в Галлабате период муссонных дождей, из-за которых путешествие по этой гористой стране становилось практически невозможным. Это означало задержку экспедиции на несколько месяцев, но у Османа и здесь работы хватало. Он хотел собрать информацию, которая могла бы пригодиться ему во время военной кампании, и с этой целью потребовал к себе всех местных проводников, сопровождавших торговые караваны до Гондара горными тропами, а также всех воинственных шейхов, которые совершали постоянные набеги на эфиопскую территорию, захватывая скот и рабов. Они немедленно явились, и Осман долго допрашивал их, тщательно фиксируя все детали. Эта информация составит основную часть его отчета перед халифатом Абдуллахи, когда он вернется в Омдурман.

Вспомнив, что Махди часто использовал свою белую наложницу аль-Джамаль в качестве писаря и секретаря, Осман решил последовать его примеру. Она знала несколько языков, и поэтому он приказал ей присутствовать на всех допросах и аккуратно записывать полученные сведения. С началом экспедиции он редко видел аль-Джамаль, занятый более важными делами. Поселившись во дворце местного правителя, Осман узнал от одной из своих рабынь, что самая молодая жена наконец-то ответила на его постоянное внимание долгожданным прекращением месячных.

Осман остался доволен этой новостью. Его четвертая жена являлась племянницей халифа Абдуллахи, поэтому ее беременность обретала важное политическое значение. Ее звали Заматта, она была красива, но явно злоупотребляла жирной пищей, имела огромный живот и такую же грудь, похожую на вымя коровы. Осману требовалось от женщин нечто большее, чем музыкальные услаждения или готовность раздвинуть ноги по первому требованию. Он сделал свое дело и не имел никакого желания проводить время с постылой Заматтой.

В первые дни допросов аль-Джамаль скромно сидела в зале для приемов позади помоста, на котором восседал Осман, но на третий день он приказал ей расположиться перед ним, чтобы наблюдать за ее работой. Она сидела на ковре скрестив ноги и тщательно записывала все, что говорили его гости. Ему нравилось смотреть на быстрые движения ее рук и белоснежные щеки, когда она наклоняла голову над письменным столиком. Как и положено, она редко поднимала глаза, стараясь не встречаться с ним взглядом, однако пару раз загадочно улыбнулась, заметив его внимание. И это заинтриговало халифа. За всю свою жизнь ему нечасто приходилось встречать женщин, которые могли привлечь его своими мыслями и поступками, а это был именно такой случай.

– Прочитай мне все, что ты записала, – попросил он.

Она подняла на него свои странные светло-голубые глаза, от которых у Османа захватило дух, и повторила записанное, не заглядывая в бумагу. А закончив, неожиданно наклонилась к нему и тихо прошептала, чтобы только он один мог услышать:

– Не верьте ему, великий господин. Он может обмануть вас. – Это были ее первые слова, адресованные именно ему.

Лицо могущественного халифа осталось бесстрастным, но он лихорадочно обдумывал сказанное. Всем этим людям сообщили, что халиф собирает сведения для улучшения торговли с Абиссинией и подготовки его официального визита в Гондар. Неужели эта женщина догадалась о его истинных намерениях или кто-то ее проинформировал? Осман продолжал расспрашивать сидевшего перед ним человека, но теперь отнесся к нему более внимательно.

Этот пожилой владелец каравана был довольно состоятельным, если судить по его дорогой одежде. Он оказался весьма умен, подробно рассказывал Осману о своих планах на будущее и не вызывал никаких подозрений. Он сказал, что принадлежит к племени хадендова, но при этом явно игнорировал цветастую джиббу, а в его речи ощущался странный чужой акцент. Осман усомнился в его происхождении, однако отбросил эту мысль, стремясь отыскать другие признаки его неверности, которые обнаружила аль-Джамаль. Купец наклонился, чтобы взять с подноса бронзовую чашку кофе, и на его оголившейся шее мелькнуло серебряное украшение. Осману достаточно было мимолетного взгляда, чтобы узнать висевший на цепочке коптский христианский крест, украшенный затейливым орнаментом.

Это был абиссинец, который почему-то решил скрыть свое истинное происхождение. Неужели за ними шпионят? Он улыбнулся гостю:

– Все, что ты сказал мне, очень ценно, благодарю тебя. Когда ты отправляешься в свое следующее путешествие?

– Великий халиф, через три дня я еду в аль-Глош с двумя сотнями верблюдов, нагруженных каменной солью, чтобы обменять ее на медную руду.

– Иди с Богом, добрый купец.

– Оставайся с Богом, всемогущий Аталан, и пусть ангелы небесные охраняют твой покой.

Когда владелец каравана ушел, Осман подозвал к себе аль-Нура и тихо сказал:

– Этот купец – шпион. Убей его, но только тайно и без свидетелей. Никто не должен знать, кто это сделал.

– Как скажете, так и будет.

Когда свита покидала зал для приемов, низко кланяясь халифу и восхваляя его достоинства, аль-Джамаль тоже стала собираться, но Осман остановил ее:

– Посиди со мной, нам нужно поговорить.

К тому времени Ребекка хорошо освоила роль наложницы. Махди показал ей, как надо ублажать своего арабского господина. Главная особенность такого поведения заключалась в безудержной лести и славословии. Ее всегда удивляло, с какой радостью и охотой они воспринимают совершенно чудовищные преувеличения в свой адрес, являвшиеся на самом деле пустым звуком. Она тоже научилась произносить хвалебные речи своему хозяину, надежно скрывая в душе истинные чувства. Ребекка села рядом с ним и застыла, опустив скрытое черной накидкой лицо.

– Сними накидку, – приказал он. – Я хочу видеть твое лицо во время разговора. – Она безропотно подчинилась, и он долго разглядывал ее, а потом спросил: – Почему ты улыбаешься?

– Потому, мой господин, что я счастлива находиться рядом с вами. Мне доставляет огромное удовольствие служить вам.

– А в твоей стране все женщины такие, как ты?

– Мы говорим на одном языке, но женщины очень разные. Великий халиф, смею вас заверить, что ваши женщины тоже очень разные.

– Наши женщины все одинаковы, – возразил Осман. – Главная причина их существования заключается в служении мужу и услаждению его желаний.

– В таком случае им крупно повезло, великий Аталан, в особенности тем, кому выпала большая честь принадлежать вам.

– Как ты научилась читать и писать?

– Мой господин, меня обучили этому еще в раннем детстве.

– И твоей отец не запрещал тебе этого?

– Нет, милый господин, напротив, он поощрял мою учебу.

Осман покачал головой с явным неодобрением.

– А что же его жены? Он позволял им так легкомысленно относиться к порочным занятиям?

– У моего отца была только одна жена – моя мать. Когда она умерла, он больше не женился.

– А сколько у него было наложниц?

– Ни одной, великий халиф.

– Значит, он был очень беден и занимал низкое положение в обществе.

– Мой отец был представителем нашей королевы и пользовался ее уважением и покровительством. У меня есть письмо, в котором она сама говорит об этом.

– Если бы королева действительно уважала его, то подарила бы дюжину жен взамен умершей. – Осману нравилась ее манера отвечать, когда каждый ответ сразу же вызывал потребность задать следующий вопрос. Он даже представить себе не мог, как можно жить в стране, где постоянно идут дожди и так холодно, что капли, не успев долететь до земли, становятся крупинками белой соли. – Что пьют ваши люди? Почему они не умирают от жажды, если вода мгновенно превращается в соль?

– Мой господин, снег быстро тает и снова делается обыкновенной водой.

Осман задумчиво посмотрел на прикрытое ставнями окно.

– Солнце уже зашло. Проводи меня в покои. Я хочу больше узнать об этих чудесах.

У Ребекки даже дух перехватило. С тех пор как ее доставили в зенану Османа, ей каким-то чудом удавалось избегать прямого контакта со своим хозяином. Она улыбнулась, скромно прикрыв ладонью губы, как делали все женщины в его гареме, демонстрируя врожденную застенчивость.

– Мое сердце преисполнено счастьем, благородный господин. Быть с вами – самая большая радость в моей жизни.

Повара принесли ужин, когда Осман был на террасе и усердно отправлял вечернюю молитву, повернувшись лицом к востоку. А справа высилась горная гряда. Завершив столь сложный ритуал, он отпустил поваров и попросил Ребекку обслужить его, хотя не проявлял к еде абсолютно никакого интереса. Он съел несколько кусков мяса, затем приказал ей сесть у его ног и разделить с ним вечернюю трапезу.

Пока она ела, он продолжал расспрашивать ее, порой не давая даже проглотить еду. Незадолго до рассвета Ребекка так устала, что прилегла на бок и уснула. А проснувшись, увидела, что лежит на его ангаребе, одетая. Она не знала, как оказалась здесь, но вспомнила недавний сон, будто была маленькой девочкой, а отец нес ее на руках в спальню. Неужели халиф собственноручно перенес ее на кровать? Если это так, то совершилось настоящее чудо.

Ребекка услышала доносившиеся со двора возбужденные голоса и топот копыт. Подойдя к окну, она увидела, что Осман Аталан и его аггагиры держат на поводу трехлетних необъезженных жеребцов, которых недавно подарил ему правитель Галлабата, а Пенрод Баллантайн, совершенно неотличимый сейчас от арабов, с трудом держится в седле на одном из них. Жеребец носился по двору с бешеной скоростью, прыгал, выгибал спину и норовил сбросить седока. Осман и аггагиры громко кричали, подбадривая наездника, и смеялись, отпуская соленые шутки.

Ребекка теперь часто видела Пенрода, и каждый раз ее сердце замирало от волнения. Он все еще оставался для нее живым напоминанием о том счастливом времени, из которого ее так жестоко и неожиданно вырвали. Неужели она по-прежнему любит его? Вряд ли, но почему же тогда не может забыть? Сейчас она вообще ни во что не верила и не питала никаких надежд. Единственной реальностью был человек, стоявший на другом конце двора, который всецело определял ее судьбу. Она долго смотрела на Османа Аталана, охваченная новым приступом отчаяния, нахлынувшего на нее огромной темной волной.

Девушка отвернулась от окна и уставилась на большой револьвер «уэбли», темневший на столике у противоположной стены. Она видела, как халиф положил его туда вчера перед вечерней молитвой. Наверное, отнял у какого-нибудь британского офицера в сражении под Абу-Клеа или присвоил во время грабежа Хартума.

Ребекка пересекла комнату и взяла в руки оружие. Револьвер был полностью заряжен и готов к стрельбе. Она повернулась к большому зеркалу и, увидев в нем свое отражение, приставила ствол к виску. И застыла, пытаясь собрать свою волю и нажать спусковой крючок.

В этот момент Ребекка заметила на отраженном в зеркале револьвере какие-то инициалы и вгляделась, повернув рукоятку к дневному свету.

– «Д. В. Б. от С. И. Б.», – прочитала она и ахнула. Это означало «Дэвиду Веллингтону Бенбруку от Сары Изабель Бенбрук».

Значит, это подарок матери ее отцу. Она положила револьвер, опрометью выскочила из комнаты и помчалась в зенану, чтобы найти Назиру – единственного человека, к которому могла обратиться в трудную минуту.

Пенрод легко вскочил на молодого жеребца, пытаясь удержаться, пока тот прыгал из стороны в сторону, бил задом, а потом поднялся на дыбы и, потеряв равновесие, сел на задние ноги. Пенрод, не выпуская длинного поводка, снова вскочил на спину резвого жеребца. Наблюдавшие за сценой аггагиры весело кричали и подбадривали его, а аль-Нур громко стучал ножнами меча по щиту. Жеребец пританцовывал на месте, злобно вращая налитыми кровью глазами и гневно фыркая, не в силах сбросить ненавистный груз.

– Открывай ворота! – закричал Пенрод охраннику. Как только проход освободился, он вырвался из внутреннего двора и помчался по узкой улице, распугивая цыплят, собак и прочую домашнюю живность. Миновав местный рынок, он вылетел на сельские просторы и галопом помчался, не разбирая дороги. Через час Пенрод вернулся во дворец, спешился, обвел жеребца вокруг двора и похлопал взмыленное животное.

– Что скажешь, Абадан Риджи? – спросил Осман Аталан с террасы. – Годится этот конь для хорошего аггагира?

– Он силен, быстр и умен, – ответил запыхавшийся Пенрод. – Такие кони легко поддаются обучению.

– В таком случае прими его от меня в подарок, – великодушно предложил халиф.

Пенрод был удивлен щедростью Османа и польщен его одобрением. Этот дар еще выше поднимал его статус. Сейчас ему не хватало только меча, чтобы стать полноправным аггагиром и воином племени беджа. Он сжал правую руку в кулак и приложил его к сердцу в знак высочайшего уважения к халифу и благодарности за оказанную честь.

– Я назову его Ата-мин-Халиф, то есть Дар Халифа.

На следующий день Пенрод погрузил слоновый бивень на грузовую лошадь и поехал на местный рынок. В течение часа он сидел в тени огромного дерева, пил кофе и мирно беседовал с торговцем из Суакина. В конце концов он продал ему свой трофей за двести пятьдесят талеров Марии Терезии и направился к выходу.

Еще по пути на рынок он приметил небольшой ларек персидского купца и сейчас решил заглянуть туда. Среди огромного многообразия товаров на самом видном месте на овечьей шкуре лежал меч. Это был замечательный клинок, но Пенрод решил для отвода глаз осмотреть другие товары. Поторговавшись с хозяином, он купил чудесное ожерелье и серьги из янтаря и выпил несколько чашечек крепкого кофе. Выходя из магазина, он снова взглянул на меч. Перс понимающе улыбнулся, с самого начала зная, что этот человек вошел в его магазин не ради украшений.

Тонкое изогнутое лезвие меча из дамасской стали покрывал замысловатый узор, а рукоятку украшала золотая гравировка и надпись, благословляющая владельца на ратные подвиги. Это был не декоративный клинок, а самое настоящее боевое оружие, о котором можно только мечтать. Пенрод взял меч, осмотрел его со всех сторон и легко провел по руке – на пол посыпались срезанные острым лезвием волоски. Щелкнув по нему пальцем, он с наслаждением услышал, как металл запел, будто бокал из горного хрусталя. Этот клинок обошелся ему в семьдесят пять талеров, что соответствовало стоимости двух хорошеньких рабынь из племени галла.

Три дня спустя халиф Осман устроил прием в своем шатре, раскинутом на окраине города. Пенрод терпеливо дождался своей очереди и опустился на колени перед халифом.

– Чего еще ты хочешь от меня, Абадан Риджи? – спросил Осман острым, как его меч, тоном.

– Я прошу всемогущего и благородного Аталана принять подарок от человека, которого он удостоил своим вниманием и уважением, – сказал Пенрод и положил к его ногам рулон из овечьей шкуры.

Осман раскатал его и расплылся в улыбке, увидев прекрасное оружие.

– Это хороший подарок. Такие дары я всегда принимаю с большим удовольствием. – Осмотрев клинок, халиф протянул его Пенроду рукояткой вперед. – Носи его от моего имени и пользуйся с умом.

Таким образом, между ними был достигнут компромисс: раб по-прежнему оставался рабом, но при этом наделялся правами воина.

Ребекка каждый день сидела у ног халифа и записывала его беседы с посетителями, а по вечерам он отправлял ее обратно во дворец правителя. Поначалу его равнодушие ее вполне устраивало, но на третий день стало раздражать. Может, она обидела его, уснув во время беседы? Или просто надоела? Может, он устал от ее присутствия или находит малопривлекательной? Конечно, ей это совершенно безразлично, но от него зависела жизнь Эмбер, Назиры, да и ее собственная. Они с Назирой долго обсуждали этот вопрос, словно близкие подруги. И если поначалу она боялась, что он начнет приставать к ней, то теперь ее еще больше пугало его бездействие.

Назира часто приводила в пример Заматту, четвертую жену халифа.

– Она не смогла пробудить его интерес, и вот теперь, даже несмотря на свои родственные связи с халифом Абдуллахи, он отослал ее обратно в Омдурман, как только она зачала от него ребенка. Судя по всему, она больше никогда его не увидит, а остаток своей никчемной жизни проведет в зенане. Будь начеку, аль-Джамаль, если он тебя отвергнет, твоя судьба может сложиться еще печальнее, чем ее. Если он продаст тебя или просто подарит какому-нибудь старому шейху, вонючему, как козел, что будет с Эмбер? Халиф любит подростков и даже детей и, конечно же, возьмет ее в свой гарем, если Осман преподнесет ему такой подарок. Поэтому ты должна понравиться ему и удовлетворить все желания. Я покажу тебе, как это делается, поскольку имею немалый опыт в таких делах.

И Ребекка решила внимательно прислушиваться к советам более опытной Назиры и научиться всему, что она скажет.

На следующий день Назира пошла на местный базар и вернулась оттуда после полудня с удачной покупкой: большим клыком из нижней челюсти гиппопотама.

– Мы воспользуемся им для тренировки, – пояснила она Ребекке. – Такие игрушки очень популярны в гаремах, где женщины не видят своего мужа от одного Рамадана до другого. Они называют их джинном ангареба. Дело в том, что вкусы халифа Аталана отличаются от пристрастий божественного Махди. Одних твоих сладких губ будет недостаточно, чтобы привязать его к себе. Ему понадобится нечто большее, чем Махди. – Она показала клык. – У халифа будет примерно то же самое, так что можешь считать, что тебе крупно повезло. – И Назира начала демонстрировать Ребекке свое мастерство.

Ребекка и представить себе не могла, что возможны такие отношения между мужчиной и женщиной, которые описала ей Назира. Она внимательно выслушивала ее советы и настолько увлеклась этим необычным предметом, что со временем перестала смущаться. Жажда жизни оказалась сильнее стыда. Она часто думала об этом перед сном, а когда Эмбер спала в другой кровати, экспериментировала с игрушкой из слоновой кости.

Однако Осман, казалось, совсем потерял интерес к своей наложнице, пока не произошел случай, положивший конец ее одиночеству. Закончив допрос последнего свидетеля, Осман хотел было покинуть зал, не удостоив ее своим вниманием, но остановился на полпути и повернулся к визирю:

– Сегодня вечером моя наложница аль-Джамаль подаст мне ужин. Проследи, чтобы все было нормально.

Ребекка сидела опустив глаза и вдруг почувствовала огромное облегчение, усиленное томительным ожиданием. Сегодня ей предстоит показать все то, чему ее учила Назира, чтобы пробудить в нем страсть и зажечь огонь наслаждения. Она должна во что бы то ни стало спасти жизнь своих близких и обеспечить их благополучное существование. Она ощутила жар, разлившийся внизу живота. Но и в тот вечер вся страсть халифа ограничилась пустыми разговорами, а не плотскими наслаждениями. Он так и не дал ей продемонстрировать свое недавно приобретенное мастерство в любовных утехах.

– Я знаю, что твоей страной правит женщина, – сказал он незадолго до окончания ужина.

– Да, ее зовут королева Виктория.

– А как она правит? Насколько сильны и умны ее законы?

– Она не принимает законы, – пояснила Ребекка. – Их принимает парламент.

– А! – понимающе кивнул халиф. – Значит, ее мужем является парламент и он же принимает законы. Это очень мудро с его стороны. Он должен быть хитрым и умным. Я с самого начал чувствовал, что за всем этим должен стоять мужчина. Мне бы хотелось написать письмо господину парламенту.

– Парламент – это не один человек. Это собрание многих людей.

– Ты хочешь сказать, что законы принимают простые люди? – удивился Осман. – Повара и конюхи, столяры и каменщики, попрошайки и феллахи? Нет, это невозможно.

Оставшуюся часть ночи Ребекка пыталась объяснить ему суть избирательной системы правления и характер демократического процесса, и когда ей наконец удалось это, Осман был поражен.

– Как могли прекрасные воины-англичане, с которыми мне доводилось сражаться, допустить такую безумную систему? – Он долго молчал, энергично расхаживая взад-вперед, потом неожиданно остановился и посмотрел на нее так, словно боялся возможного ответа. – А женщины тоже имеют право голоса?

– Нет, женщины права голоса не имеют, – успокоила Ребекка. – Ни одна женщина не имеет такого права.

Осман уперся кулаками в бока и победно рассмеялся:

– Ха! Вот теперь-то я вижу хоть какие-то основания уважать своего врага. По крайней мере ваши мужчины держат своих жен под строгим контролем. Но скажи мне, пожалуйста, если вашей страной правит женщина, неужели и она не имеет права голоса?

– Я… я не знаю, – потупилась Ребекка.

– Эх вы, франки! – осуждающе покачал головой Осман. – Вы что там все, сумасшедшие? Или это я сумасшедший?

Ребекка поймала себя на мысли, что ей нравится этот странный разговор. Их беседа походила на увлекательную охотничью игру, в которой свора собак рыщет по огромному пространству в поисках добычи. Более того, это походило на те безграничные и чрезвычайно полезные споры, в которые их постоянно втягивал отец. За открытыми окнами пропели первые петухи, извещая о наступлении нового дня, а она все пыталась объяснить Осману, что Атлантический океан гораздо шире не только Нила, но и озера Тана, что халифу казалось просто невероятным. А когда он отправил ее в гарем, так и не одарив ласками, она уже не испытывала облегчения. Напротив, ее одолевали весьма серьезные сомнения в адекватности происходящего.

Прежде чем лечь спать рядом с Эмбер, Ребекка взяла масляную лампу, подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Многие мужчины находят ее вполне привлекательной, не исключая Райдера Кортни и Пенрода Баллантайна. Почему же этот дикарь полностью игнорирует ее?

На следующее утро она стояла на террасе вместе с Эмбер и другими женщинами гарема, наблюдая, как из двора выезжают аггагиры во главе с Османом Аталаном, направляясь осматривать восточную границу.

– Смотри! – воскликнула Эмбер. – Это же капитан Баллантайн! Говорят, халиф подарил ему свою прекрасную лошадь. Джибба сидит на нем как мундир кавалерийского офицера. Он так красив, Бекки, ведь правда?

Ребекка старалась не замечать Пенрода, но, когда ее глаза остановились на изящной и сильной фигуре во главе колонны, облаченной в экзотическую цветастую форму, она непроизвольно вздохнула. «Он прекрасен, силен и опасен, как сокол, сидящий у него на руке», – подумала она.

Осман Аталан уехал из города на десять дней, а когда вернулся, сразу же послал за Ребеккой. Пока она тщательно наносила на карту все маршруты, по которым он прошел вдоль границы Абиссинии, он стоял за ее спиной и подсказывал, что нужно делать. Одобрив работу, он отпустил ее, но окликнул, когда она была уже на пороге:

– Приходи ко мне после вечерней молитвы. Я хочу обсудить с тобой несколько важных вопросов.

Ребекка вернулась в гарем и отыскала Назиру.

– Он хочет видеть меня сегодня вечером. Что мне делать?

Назира посмотрела на ее покрасневшие от волнения щеки.

– Думаю, ты и сама знаешь, – тихо сказала няня. – Сейчас я приготовлю тебе ванну. – Она налила горячей воды, добавила розового масла и экстракта сандалового дерева и стала выбирать подходящее платье из тех, что подарил Ребекке Махди.

– Сквозь него все видно! – запротестовала Эмбер, когда Ребекка надела новый наряд. – На фоне лампы ты выглядишь совершенно голой! Как будто какая-то танцовщица живота!

– Я наброшу шерстяную шаль и прикроюсь во время ужина, – успокоила ее Ребекка.

Как только они остались вдвоем, Осман продолжил разговор, состоявшийся между ними десять дней назад, будто он и не прерывался.

– Значит, эта большая вода, которую вы называете океаном, ведет себя как живое существо. Она движется, повышается и понижается. Ты это имела в виду?

– Именно так, великий Аталан, порой эта большая вода ведет себя как страшный и ненасытный зверь, обладающий мощью многих тысяч слонов. Она может выбросить на берег, как щепку, или смыть, как сухие листья, огромные суда, в пятьдесят раз больше тех баркасов, которые обычно плавают по Нилу.

Осман пристально посмотрел ей в глаза, пытаясь понять, есть ли хоть доля правды в этих странных утверждениях. Но увидел там лишь яркие огоньки, какие обычно бывают внутри самых дорогих сапфиров. Это отвлекло его на мгновение от прежних мыслей, он задумчиво потер ладонью подбородок и снова взглянул ей в глаза. А Ребекка смотрела на его сильные руки и пальцы, привыкшие к рукоятке меча и поводьям быстрых скакунов.

Почему-то в этот момент она почувствовала себя особенно беспомощной и беззащитной. «Я должна помнить все, что мне повторяла Назира, – подумала она, ощутив нарастающую тяжесть внизу. – Возможно, это мой последний шанс».

– Я пошлю к этому океану отряд из тысячи своих бесстрашных воинов, чтобы они привезли мне воды в самых больших бурдюках, – сказал он, торжественно глядя на нее. – А потом я прикажу вылить эту воду в Нил, чтобы вышвырнуть на берег все британские пароходы, если они осмелятся еще раз атаковать нас на реке.

Она была до глубины души тронута его наивностью и в очередной раз подумала, что порой он напоминает ей малое дитя. И вновь почувствовала к нему какую-то особую нежность, которую тщетно пыталась подавить, а та все прорывалась наружу. Нет, он не дитя, а жестокий, коварный и бессердечный тиран, в руках которого находится ее жизнь, а также жизни близких ей людей. Почему же это так волнует душу, будит тайные желания и наполняет сердце томительным ожиданием? Пока она раздумывала над этим, он неожиданно сменил тему.

– Однако я где-то слышал, что ваши пароходы могут перемещаться не только по воде, но и по суше, причем гораздо быстрее самых быстрых арабских скакунов. Это правда?

– Истинная правда, всемогущий халиф. Эти машины отличаются от пароходов и называются паровозами. – Понадобилось немало времени, чтобы объяснить Осману, как ей удалось проехать за один день от Лондона до Портсмута и даже сделать остановку на обед. – Это намного дальше, чем от Метеммы до Хартума, – закончила она севшим от волнения голосом.

Осман приподнял ее подбородок, долго смотрел в глаза и коснулся золотистых волос. Она была поражена нежным прикосновением сильных пальцев этого дикого жителя пустыни.

– Чем ты пользуешься, чтобы сохранять свежесть кожи и мягкость волос? – неожиданно спросил он.

– Я получила их от рождения.

– Уже темно. Зажги лампы, чтобы я мог лучше видеть тебя.

Ребекка вспомнила пророчество Эмбер, что ее тонкое шелковое платье на фоне лампы станет почти прозрачным. Она медленно встала, сбросила с плеч шерстяную шаль и направилась к огню, чтобы зажечь лампу. Вскоре ее тусклый свет залил комнату теплым золотистым сиянием, отбрасывая на стены темные колышущиеся тени. Ребекка специально поставила лампу так, чтобы оказаться в ее свечении. Она стояла к нему спиной, но даже в таком положении она чувствовала на себе его пристальный взгляд и думала, что ведет себя как проститутка, но потом вспомнила грустные слова отца: «Это вполне достойная профессия и к тому же самая древняя». Ребекка смущенно улыбнулась. «В любом деле надо идти до конца», – говорил ей отец. Сейчас эти слова прозвучали для нее благословением.

– Я постараюсь, папа, – беззвучно прошептала она и в этот момент ощутила на плече руку Османа.

Она не слышала, как халиф пересек комнату, и вспомнила о нем, только когда он положил ей на плечи руки, сильные и тяжелые, источающие терпкий мужской запах. Так пахнут хорошо ухоженные лошади и домашние кошки. Мусульманские мужчины его положения мылись столько раз в день, сколько англичане не моются за весь месяц.

Она покорно стояла спиной к своему господину и с трепетом чувствовала, как его руки, скользнув по плечам, опустились ей под мышки и обхватили груди. Его ладони как будто взвесили их тяжесть, пальцы нежно сжали ее соски. Ребекка откинула голову и глубоко вдохнула, стараясь унять мелкую дрожь во всем теле. Выдержав приличествующую паузу, она прижалась к нему ягодицами и с замиранием сердца поняла, что Осман уже сбросил с себя джиббу и стоял позади нее совершенно голый. Тонкий шелк платья позволял ей ощутить его напрягшуюся плоть. Ребекка вспомнила мудрые наставления Назиры и застыла в ожидании, когда халиф сам начнет действовать. Женщина должна провоцировать мужчину, но ни в коем случае не брать инициативу в свои руки. Сейчас эта наука оказалась очень кстати. Халиф еще крепче прижал ее к себе. Ребекка вспомнила клык гиппопотама, который Назира принесла с базара, и мимолетно подумала, что та не ошиблась в сравнении. Плоть халифа была тверда, как слоновая кость.

Ребекка медленно повернулась в его руках, опустила глаза и решила, что действительно получила благословение отца. Как и клык гиппопотама, его член был ровным и гладким. Она коснулась его и, обхватив пальцами, стала поглаживать, как учила Назира.

– Великий халиф, – прошептала Ребекка, – ваша мужская сила столь сокрушительна, что у меня нет сил сопротивляться.

– Я твой верный жеребец, – сказал он ей на ухо.

– А я ваша молодая кобыла, восхищенная силой и величием своего господина. Умоляю вас, не причиняйте мне боли!

Она продолжала держать в руке его могучую плоть, удивляясь, почему он не набрасывается на нее, как Райдер Кортни. Она удерживала его, когда он снимал с нее тонкий шелк, и не выпустила из рук, даже когда Осман уложил ее на кровать. Тогда она попыталась направить его в себя двумя руками и даже приподнялась на локтях, чтобы видеть, как он входит в нее, но он противился ее намерениям, рассматривая со всех сторон, будто покупал дорогую кобылу. И Ребекка поняла, что для него сейчас главное – ласкать и наслаждаться ее телом, не ограничиваясь сиюминутным совокуплением. Однако его ласки показались ей такими медлительными, что она стала терять терпение и принуждать его к более активным действиям, как это было у нее с Райдером Кортни.

А Осман все делал степенно, без суеты. Даже оказавшись на ней, он не стал торопиться, доводя ее до полного безумия. Когда-то в детстве у нее была кошка по имени Баттер, которая по весне утробно выла, призывая к себе самцов. Только сейчас Ребекка поняла всю мощь инстинкта, повелевавшего кошкой. Интересно, сколько тысяч женщин он испробовал в своей жизни? Конечно, куда ему спешить! Кого волнуют чувства бедной женщины, истосковавшейся по мужской ласке.

– Умоляю вас, великий Аталан, вы сводите меня с ума! Я не могу вынести таких мучений! Пожалуйста, будьте…

– Ты же сама просила быть с тобой нежным, – напомнил он ей с улыбкой.

– Я слишком глупа, чтобы понять свои желания. Забудьте все, что я сказала, мой господин. Вы лучше меня знаете все, что есть и должно быть. То, что вам известно, мне неведомо. Так сделайте же должное, потому что у меня нет больше сил выносить такие муки.

Он выполнил ее просьбу так страстно и искусно, что она громко стонала и билась в его объятиях. Ее кошке Баттер такое и не снилось. Осман тоже был в восторге, поскольку никто из его многочисленных жен и наложниц не доставлял ему такого удовольствия, как аль-Джамаль. Никогда еще он не достигал такого созвучия, плененный силой страсти, заложенной в женщинах веками.

В отличие от остальных жен и наложниц, он не отправил ее в гарем после первого свидания, а оставил при себе и рано утром позавтракал вместе с ней. С тех пор никто из его жен и наложниц, которых он взял с собой в эту поездку, не появлялся больше в покоях халифа. Ребекка завладела его вниманием полностью и безраздельно. Она не только услаждала его, но и развлекала рассказами о своей прежней жизни, чего не могли сделать ее соперницы.

Собрав всю важную информацию из допросов проводников, охотников и торговцев, Осман Аталан использовал грамотность Ребекки для составления подробной карты границы и спорных территорий, где намеревался сразиться с эфиопами из-за земли. А привязку этой карты к местности поручил Пенроду, которого послал на разведку. Он не мог доверить столь важное дело кому-то из своих преданных аггагиров, поскольку те не умели писать и чертить и вообще не понимали, что такое карта местности. Однако он не мог полностью отстранить их от этого задания, поскольку тем самым нанес бы им глубокое оскорбление.

С другой же стороны, он не был до конца уверен в надежности своего раба Абадана Риджи и не знал, до каких пределов можно отпускать его от себя. В конце концов он решил эту деликатную проблему с помощью аль-Нура и шести его верных аггагиров, которых послал вместе с Пенродом в качестве то ли надзирателей, то ли телохранителей. При этом Осман Аталан приказал им беспрекословно выполнять все распоряжения Абадана Риджи, касающиеся составления карты, но обещал казнить, если они вернутся в Галлабат без своего подопечного.

Отправив разведчиков, Осман остался в Галлабате, чтобы вместе с дервишским правителем проверить состояние дел в провинции и побеседовать с абиссинскими эмиссарами из Аксума. Император Иоанн заметно нервничал и жаждал узнать из первых рук истинную причину присутствия высокопоставленного халифа на своей границе. Его послы преподнесли Осману дорогие подарки и заверения императора о стремлении к миру и дружбе с дервишами. Халиф, в свою очередь, просил передать, что, как только закончится период муссонных дождей, непременно прибудет в Гондар для личной встречи.

Между тем в горах каждый день гремели грозы, позволяя ему наслаждаться своей новой наложницей.

Экспедиция Пенрода покинула Галлабат ранним утром следующего дня, когда прекратился ливший всю ночь дождь, а на небе вновь появилось солнце, с трудом пробившись сквозь плотные тучи над вершинами гор. Они ехали налегке и практически ничем не отличались от местных торговцев. У каждого было оружие и легкие матрасы, привязанные к седлу, а весь остальной груз, включая посуду, бурдюки с водой и мешки с продуктами, везли грузовые лошади. Когда последний городской дом исчез из вида, они увидели пятерых женщин, сидевших на обочине дороги и увлеченно занимавшихся своими прическами, убивая свободное время, которого у них было предостаточно.

Для арабских женщин уход за волосами являлся чрезвычайно важным занятием и самым доступным способом общения друг с другом. Поэтому они никогда не делали этого в одиночку. Укладка волос представляла собой настолько сложное дело, что отнимала порой два или три дня и требовала от местных мастериц огромного опыта и умения. За год, проведенный в гареме, Эмбер так наловчилась сооружать хитроумные прически окружающим ее женщинам, что к ней обращались все жены и наложницы зенаны Османа Аталана. В итоге она настолько освоила это искусство, что стала брать плату в размере двух или трех талеров Марии Терезии – в зависимости от сложности прически.

Прежде всего длинные волосы требовалось как следует расчесать, что само по себе было делом нелегким, поскольку у арабских женщин они были очень жесткими, густыми и сваливались плотными веревками в предыдущих прическах. Эмбер с помощью длинного вертела разделяла скрученные пряди, затем грубой деревянной расческой приводила их в нормальное состояние. Эта подготовительная работа могла продолжаться целый день и сопровождалась веселыми шутками и обсуждением слухов, скандалов и сплетен.

Добравшись до корней волос, женщины начинали разделять их на пряди. В этот момент они находили под волосами большое количество паразитов и с громкими криками, визгом и радостными воплями ловили их и давили пальцами. Расчистив таким образом поле деятельности, Эмбер смазывала волосы розовым маслом, миррой, пыльцой сандалового дерева и пудрой из гвоздики и кассии, смешанной с бараньим жиром. После этого начиналась самая ответственная часть укладки – волосы заплетались в сотни тонких косичек, каждая из которых густо покрывалась мукой из дурры, потом все это долго сушилось на солнце и превращалось в затвердевшие прутики. На третий день каждую косичку разделяли на отдельные пряди длинным вертелом из панциря черепахи, отчего голова женщины казалась в несколько раз больше своей натуральной величины. Окончание работы сопровождалось возгласами одобрения, восхищения и нескрываемой зависти. А по прошествии десяти дней вся эта процедура повторялась снова, обеспечивая Эмбер практически неиссякаемый доход.

В то утро девочка так увлеклась распутыванием волос, что не заметила быстро приближающуюся группу аггагиров, пока те не оказались в ста шагах. Ситуация мгновенно стала двусмысленной. Пять женщин из гарема халифа Османа Аталана, без чадры и непременных в таких случаях сопровождающих, оказались лицом к лицу с группой молодых аггагиров. Самое корректное и в высшей степени дипломатичное поведение заключалось в том, чтобы не обращать друг на друга никакого внимания. Женщины должны были продолжать свое дело, а аггагиры не глядя проехать мимо.

– Капитан Баллантайн! – радостно закричала Эмбер и вскочила, оставив в волосах длинный вертел. Не понимая строгих неписаных правил, она бросилась по дороге навстречу воинам, крича от радости. Остальные женщины растерянно хихикали в кулаки, искоса поглядывая на дорогу.

В таком же положении неожиданно оказался и возглавлявший группу аггагиров аль-Нур. Он гневно сверкнул глазами на Пенрода, но тот сделал вид, что не заметил ни Эмбер, ни аль-Нура, и продолжал невозмутимо ехать вперед. Аль-Нур, лихорадочно соображая, как выйти из неловкой ситуации, решил, что для такого редкого случая вообще нет никаких правил. В конце концов аль-Захра еще ребенок, а не взрослая женщина, и к тому же находится под присмотром четырех женщин и шестерых воинов. В случае неприятности все должны нести за нее равную ответственность, но сейчас даже трудно представить, в какой опасности она могла бы оказаться. В крайнем случае он доложит халифу, что формальным командиром отряда был Абадан Риджи, а значит, должен отвечать за соблюдение всех правил и обычаев. Поэтому аль-Нур тоже сделал вид, что ничего не заметил.

– Пенрод Баллантайн, наконец-то я могу поговорить с вами после Хартума! – радостно щебетала Эмбер, пританцовывая рядом с его лошадью.

– Немедленно вернись к женщинам, иначе у нас обоих будут серьезные проблемы, – процедил Пенрод сквозь зубы.

– Женщины считают вас опасным человеком, поэтому ни за что не расскажут о нашей встрече. – Они говорили по-английски, и Пенрод был абсолютно уверен, что никто из аггагиров не поймет ни слова.

– В таком случае передай своей сестре, что я воспользуюсь первым же удобным случаем, чтобы вызволить вас и переправить в безопасное место.

– Мы знали, что вы никогда не оставите нас на произвол судьбы.

Его суровое лицо заметно смягчилось.

– Как живешь, Эмбер? Все нормально?

– Я была очень больна, но Ребекка и Назира спасли меня. Сейчас все нормально.

– Да, я и сам вижу. А как твоя сестра?

– У нее тоже все в порядке. – Эмбер предпочла бы, чтобы Пенрод не упоминал при ней о Ребекке.

– У меня есть для тебя маленький подарок. – Он незаметно достал из сумки справа от седла ожерелье и серьги, купленные на местном базаре. Украшения были предусмотрительно завернуты в кусок овечьей кожи. Пенрод украдкой швырнул их в траву на обочине с той стороны, которая была скрыта от аггагиров лошадью. – Поднимешь, когда мы отъедем на безопасное расстояние, – шепнул он. – И ни в коем случае не показывай другим женщинам. – Он ударил пятками по бокам лошади и поскакал вперед, а Эмбер осталась на обочине и долго смотрела ему вслед. Другие женщины тоже провожали глазами быстро удаляющихся воинов, и Эмбер, воспользовавшись ситуацией, незаметно подняла с земли небольшой сверток. Остаток дня она изнывала от нетерпения, чтобы поскорее взглянуть на его подарок. Но это случилось только в зенане.

– Это самый чудесный подарок в моей жизни! – восторженно воскликнула она, развернув сверток, и показала его содержимое Ребекке и Назире. – Бекки, как ты думаешь, я действительно ему нравлюсь?

– Это и впрямь очень красивое украшение, дорогая, – согласилась Ребекка. – И я не сомневаюсь, что ты действительно нравишься ему. – Она тщательно подбирала слова, чтобы ненароком не обидеть младшую сестру. – Как, впрочем, и всем, кто хорошо тебя знает.

– Как мне хочется поскорее стать взрослой, чтобы он перестал обращаться со мной как с маленьким ребенком, – мечтательно промолвила она.

Ребекка крепко обняла сестру, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. В такие моменты она особенно остро ощущала всю тяжесть их положения, а ответственность перед Эмбер иногда казалась ей просто невыносимой. «Если ты сделаешь с этим ребенком то, что сделал со мной, Пенрод Баллантайн, – с горечью подумала она, – я убью тебя собственными руками, а потом станцую на твоей могиле».

Главной целью экспедиции на абиссинскую территорию являлась разведка трех горных проходов, через которые армия неприятеля может спуститься в долину Гондар.

По дну основного ущелья этой горной гряды протекала река Атбара. Ее северный берег был довольно крутым и извилистым, усыпанным множеством острых камней, а по пологому южному склону пролегал древний торговый путь. Отряду Пенрода понадобилось почти три недели, чтобы добраться до этого узкого ущелья. Каждый день беспрестанно лили муссонные дожди, реки выходили из берегов, а земля стала вязкой и илистой, как болото. Восхождение оказалось настолько трудным, что в иные дни они преодолевали не более десяти миль. Аггагиры ужасно страдали от сырости и холода, к которым не привыкли.

Добравшись наконец до ущелья, они стали подниматься по склону южного берега и на высоте примерно трехсот футов неожиданно обнаружили небольшой выступ, надежно укрытый от любопытных глаз проходящих по караванному пути торговцев. Через эту площадку протекал ручей, по обеим берегам которого росла густая трава. Пенрод решил сделать здесь привал, отдохнуть несколько дней и понаблюдать за пролегающей внизу караванной тропой.

Каждый день Пенрод и аль-Нур занимали на краю выступа позицию, позволяющую незаметно следить за караванным путем. Первые два дня все было тихо. Единственные живые существа в этих краях – черные горные орлы парили над северным берегом реки, встревоженные появлением людей на своей исконной территории. Вскоре они привыкли к посторонним и предались привычному делу – охоте на диких животных, среди которых были даже крупные антилопы.

Помимо этих хищных птиц, ничто не нарушало покой гор, казавшихся совершенно безлюдными. Тишина стояла такая, что слышны были крики орлов, хотя они парили под облаками и казались маленькими точками.

Под конец третьего дня Пенрод услышал странный звук, вспугнувший мертвую тишину. Сперва ему показалось, что это катятся по крутым склонам камни, но потом послышались отзвуки человеческих голосов. Он взял подзорную трубу и внимательно осмотрел видимый отрезок караванного пути. Через полчаса звуки усилились, свидетельствуя, что идет большой торговый караван. Он прижался к земле и настроил подзорную трубу на начало узкой дороги. Через минуту показалась первая пара мулов, нагруженных большими тюками и мешками. За ними появилась вторая пара, третья, и вскоре весь караванный путь заполнили груженые мулы. Пенрод насчитал сто двадцать животных с тяжелой поклажей и несколько погонщиков, медленно спускавшихся с гор в сторону долины Гондара.

– Богатая добыча, – алчно заметил аль-Нур с врожденным бандитским инстинктом. – Интересно, что находится в этих мешках? Серебряные монеты Марии Терезии? Золотые соверены? Думаю, здесь столько добра, что хватит на сотню прекрасных верблюдов и дюжину девушек-рабынь. Сущий рай!

– Да уж, действительно рай, – поморщился Пенрод. – О большем и мечтать не приходится. Но если мы хоть пальцем тронем этих купцов, вся Абиссиния встанет на уши, а наши планы, которые так долго вынашивал халиф Аталан, будут мгновенно разрушены. И тогда мы с вами действительно окажемся в раю, но с отрезанными яйцами, чтобы не могли насладиться всеми его прелестями. Всему свое время, аль-Нур.

Между тем первые мулы огромного каравана приблизились настолько, что можно было различить их усталые глаза. Впереди ехали три купца, и Пенрод вгляделся в их лица. Один из них был молодым парнем, второй – толстым, низкорослым мужчиной, но наибольший интерес капитана вызвал третий. Это был высокий крепкий человек, преисполненный достоинства и явного превосходства над остальными. Когда они подошли совсем близко, Пенрод снова посмотрел на него в подзорную трубу и ахнул от неожиданности, с трудом подавив волнение. Он не хотел вызывать у аль-Нура лишние подозрения и уж тем более делиться с ним поразительной новостью. И еще раз взглянул на этого человека, чтобы развеять последние сомнения. Райдер Кортни! Это было настолько невероятно, что он отказывался верить своим глазам.

Затем направил трубу на толстяка, ехавшего слева. Ну конечно же, Башит, этот толстый мошенник!

Пенрод посмотрел на молодого парня справа от Райдера. Тот был в широких кремовых брюках, ярко-зеленой рубашке с длиннющими рукавами и широкополой желтой шляпе, совершенно нелепой. Парень смеялся, слушая Райдера, и в его чертах Пенроду почудилось что-то знакомое. Господи, это же Сэффрон! Сэффрон Бенбрук! Это открытие поразило его больше неожиданного появления Райдера Кортни. Пенрод уже свыкся с мыслью, что Сэффрон погибла в Хартуме вместе с отцом, и эта мысль была настолько невыносимой, что он постарался отодвинуть ее в самый дальний угол сознания. И вот она здесь, с Райдером Кортни, в огромном торговом караване, живая, как резвый кузнечик, и хорошенькая, словно весенняя бабочка, несмотря на свое странное одеяние.

– Они едут из Аксума или Аддис-Абебы и направляются в Гондар, – заключил аль-Нур, тяжело переживая потерю столь заманчивой и ценной добычи.

– Да, но собираются сделать привал, – добавил Пенрод, увидев, что ведущий погонщик каравана свернул на обочину и остановился на ровной площадке на берегу Атбары.

Он посмотрел на солнце. Оставалось еще как минимум два часа, чтобы продолжить путь, но Райдер решил передохнуть. Погонщики бросились резать траву на берегу реки, чтобы вдоволь накормить мулов, а слуги разбили большой шатер для ужина и несколько палаток для ночлега. Затем вынесли два складных стула и разожгли костер. Райдер Кортни любил путешествовать с комфортом.

Как только солнце скрылось за горизонтом, а над вершинами гор сгущались сумерки, Райдер вместе с Сэффрон, которая уже избавилась от своей огромной желтой шляпы, пошел вокруг лагеря, выставляя сторожевые посты. Пенрод постарался запомнить расположение часовых и обратил внимание, что все они вооружены большими охотничьими ружьями, заряженными, скорее всего, кусочками железа, ржавыми гвоздями и свинцовой дробью. Не очень приятно получить в живот такой заряд, да еще с близкого расстояния.

Пенрод и аль-Нур наблюдали за лагерем, пока его не окутала темнота. И только небольшой пятачок перед главным шатром освещал слабый отблеск костра и масляной лампы. Сэффрон первой ушла в свою палатку, а Райдер еще долго сидел у огня и курил сигару на зависть Пенроду. Наконец и он удалился, швырнув окурок в догорающий костер. Пенрод дождался, когда погаснет лампа в его палатке, и повел аль-Нура в свой лагерь. Решив не греть на огне ужин, чтобы не выдать себя ярким пламенем и дымом, они перекусили холодной асидой и жареной бараниной.

Аль-Нур долго молчал.

– У меня возник план, – наконец заговорил он, загадочно улыбаясь, – который сделает нас всех богатыми.

– Твои мудрые мысли будут восприняты как прохладный дождь в знойной пустыне, – витиевато ответил Пенрод.

– Караван сопровождают двадцать два абиссинца, – начал объяснять аль-Нур. – Я успел посчитать их. Но это жирные торговцы, а у нас шесть отважных и опытных воинов. Глубокой ночью мы спустимся вниз и убьем их всех. Причем так, чтобы никто не смог убежать. Потом захороним их тела, а товары отправим обратно в Галлабат. Абиссинцы подумают, что их купцов сожрали злые джинны гор. Мы же отдадим весь груз нашему халифу Аталану, а он поделится с нами всем этим добром. – Пенрод напряженно молчал, пока аль-Нур не потерял терпение. – Ну, что ты думаешь о моем плане?

– Мне нечего возразить, – задумчиво ответил Пенрод. – По-моему, ты просто великий и благородный шуфта – разбойник.

Аль-Нур был озадачен таким ответом, явно довольный, что его назвали разбойником. Для аггагира из племени беджа это было высшей похвалой.

– Значит, сегодня ночью, когда все они будут крепко спать, мы спустимся в лагерь и сделаем свое дело. Договорились, Абадан Риджи?

– Как только наш великий эмир Осман Аталан, да хранит его Аллах, разрешит нам зарезать этих жирных купцов, мы так и поступим – убьем их и украдем все имущество, – кивнул Пенрод.

Аль-Нур первым нарушил затянувшуюся паузу:

– Всемогущий эмир Аталан, да падет на него вечное благословение Аллаха, сейчас в Галлабате, что в двухстах лигах на север. Как мы можем получить его великодушное разрешение?

– Да, это действительно трудно, – охотно согласился Пенрод. – Вот когда ты найдешь ответ на этот сложный вопрос, мы продолжим обсуждение твоего замечательного плана, а сейчас пусть Муман Дигни первым заступает на охрану нашего лагеря. Я сменю его ровно в полночь, а ты, Нур, займешь пост под утро. Может, тогда у тебя будет достаточно времени, чтобы отыскать подходящее решение этой дилеммы.

Аль-Нур понуро поплелся в сторону, храня гордое молчание, укрылся овечьей шкурой и через несколько минут громко захрапел.

Пенрод спал чутко и сразу же проснулся, ощутив прикосновение руки Мумана Дигни.

– Пора, – прошептал тот.

Через час, когда все аггагиры крепко уснули, завернувшись в толстые овечьи шкуры, он встал с большого камня и посмотрел на лагерь, по опыту зная, что аггагиры с трудом переносят холод и, если уснут под теплыми шкурами, разбудить их будет нелегко. Пенрод стал медленно спускаться к стоянке каравана, осторожно ступая босыми ногами по острым камням. В небе сияла полная луна, которая вместе с бесчисленными звездами позволяла ему безошибочно определять местонахождение часовых. Он легко обошел все посты и подумал, что аль-Нур был прав – это действительно не воины, а жирные торговцы. Подобравшись к палатке Кортни, он остановился и прислушался – полную тишину нарушало лишь мирное посапывание Райдера. Пенрод осторожно раздвинул полы, и сопение мгновенно прекратилось.

– Райдер, – прошептал Пенрод. – Райдер Кортни!

Тот шевельнулся в темноте и настороженно спросил сонным голосом:

– Кто это?

– Баллантайн. Пенрод Баллантайн.

– Боже правый! Что ты тут делаешь, черт возьми? – В темноте ярко вспыхнула восковая спичка, сменившись тусклым светом масляной лампы. – Заходи!

Пенрод вошел в палатку и остановился перед растерянным от неожиданности Райдером.

– Это действительно ты, Баллантайн? – все еще не верил тот своим глазам. – Боже мой, ты похож на дикого! Как ты сюда попал?

– У меня нет времени на лишние разговоры. Я в плену у дервишей и нахожусь под их строгим надзором. Так что избавь меня от вопросов.

– Все ясно, – сказал Райдер, прогоняя улыбку. – Готов выслушать все, что ты считаешь нужным сообщить мне.

– Меня захватили уже после падения Хартума. Я вернулся туда, чтобы выяснить судьбу оставшихся в живых после погрома и массовых казней. В особенности меня интересовал Дэвид Бенбрук и его семья.

– Сэффрон со мной. Нам удалось выбраться из Хартума на моем пароходе в последнюю минуту. Я пытаюсь связаться с их родственниками в Англии, чтобы отправить ее туда, но это требует много времени.

– Я знаю, что она с тобой, – наблюдал за вами накануне вечером и видел ее.

– А я все это время ждал от тебя хоть какой-то весточки. Башит встретил в Омдурмане твоего человека, Якуба, и сказал ему, что Рас Хайлу мог бы послужить связным между нами.

– Я не видел Якуба со своего ареста в Омдурмане, – грустно заметил Пенрод. – Он ничего не говорил мне о своей встрече с Башитом и о человеке по имени Рас Хайлу. – Пенрод немного помолчал. – Якуб вообще куда-то пропал. Думаю, что он, как и его любимый дядюшка Вад Хагма, просто-напросто продал меня дервишам. С его дядей я уже рассчитался, а Якуб теперь под первым номером в моем списке незавершенных дел.

– Да, никому из этих людей доверять нельзя, – согласился Райдер. – Причем вне всякой зависимости от того, как долго ты их знаешь или как хорошо обращался с ними.

– Значит, тебе уже известно, что Дэвид Бенбрук убит во время резни в Хартуме, а Ребекка и Эмбер были захвачены дервишами и оказались в гареме Махди?

– Да, Башит услышал эту ужасную новость от Назиры, когда искал тебя в Омдурмане. Невозможно себе представить этих милых англичанок в грязных лапах невежественных дикарей. Очень надеюсь и постоянно молю Бога, чтобы они не тронули малышку Эмбер, но Ребекка! Одному богу известно, что ей пришлось пережить за это время.

– Махди мертв. Умер от холеры или какой-то другой болезни. Никто точно не знает, что стало истинной причиной его кончины.

– Вот как? – удивился Райдер. – Впрочем, не думаю, что это кардинально меняет ситуацию. Сейчас меня интересует только одно: что с Ребеккой? – Райдер был в отчаянии и не скрывал своих истинных чувств.

«Значит, Райдер Кортни тоже воспользовался щедростью Ребекки Бенбрук и ее слишком вольными взглядами на жизнь, – цинично подумал Пенрод. – Что же касается ее нынешнего положения, то, имея столь богатый опыт в подобных делах, она вполне может стать профессионалкой высшего уровня и занять почетное место на Чаринг-Кросс-роуд, если когда-нибудь вернется в Лондон». Несмотря на уязвленное самолюбие, Пенрод все же отдавал ей должное за то, что она сумела выжить в таких невероятно сложных обстоятельствах и всеми силами берегла жизнь и благополучие своей младшей сестры. Но Райдеру он сказал совсем другое:

– После смерти Махди Ребекку и Эмбер отправили в гарем нового халифа Османа Аталана.

Едва он успел произнести эти слова, как позади послышался тихий возглас. Он быстро повернулся, схватившись за рукоятку кинжала.

У входа в палатку стояла Сэффрон в мужской рубашке, такой большой для нее, что скорее напоминала халат, полы которого прикрывали колени. Должно быть, ее разбудили их голоса и она появилась как раз в тот момент, когда Пенрод произнес последние слова. Тонкая ткань рубашки не могла скрыть от Пенрода ее изящную фигуру, хотя он и старался не пялиться на нее. Она сильно изменилась с тех пор, как он видел ее в последний раз. Бедра стали округлыми, грудь налилась, а лицо, напротив, утратило детскую припухлость. Сейчас она казалась вполне взрослой, чтобы коротать время с мужчиной в торговом лагере, раскинувшемся в богом забытой африканской пустыне.

– Мои сестрички! – воскликнула она. – Сначала погиб отец, а сейчас и сестры! Райдер, почему ты не говорил мне, что они в гареме? Неужели этот кошмар никогда не кончится?

– Сэффрон, главное, что они живы. Им никто не причинил вреда.

– Откуда ты знаешь?! Разве можно выжить в логове этих ужасных язычников и варваров?

– Я разговаривал с Эмбер пару недель назад, – вмешался Пенрод, чтобы хоть как-то ее успокоить. – Они с Ребеккой ведут себя храбро, достойно и стойко переносят жестокие удары, которые обрушила на них безжалостная судьба. Это может показаться невероятным, но с ними обращаются… если не милосердно, то по крайней мере достаточно великодушно. Дервиши видят в них дорогие игрушки, а они, в свою очередь, всеми силами стараются подтвердить свою ценность.

– Но сколько это может продолжаться? Надо что-то делать! Их необходимо спасти, особенно Эмбер! Она такая милая и очень чувствительная. Не такая сильная, как Ребекка или я. Мы должны спасти ее.

– Именно поэтому я здесь, – сказал Пенрод. – Только чудом можно объяснить нашу встречу в этих горах. И сейчас, когда нам выпал этот шанс – один из миллиона, – можно спокойно обсудить спасение твоих сестер.

– А это действительно возможно? – спросила Сэффрон сквозь слезы. – Абиссиния хотя и дикая страна, но по крайней мере ее население исповедует христианство. А Судан – сущий ад на земле, которым верховодят злые демоны. Ни один белый человек – мужчина или женщина – не имеет здесь шансов на выживание…

– Мне нужно возвращаться, – прервал ее Пенрод. – Я постараюсь сделать все для спасения твоих сестер. Но если мне удастся вытащить их из Судана, могу я рассчитывать на вашу помощь? – Пенрод повернулся к Райдеру. – Могу я положиться на твою поддержку?

– Ты оскорбляешь меня своими идиотскими вопросами, – проворчал тот.

Сэффрон сердито смотрела на них и думала, как быстро мужчины обижаются друг на друга и начинают соперничать. Ну почему они такие ревнивые, обидчивые и высокомерные?

– Капитан Баллантайн, мы непременно поможем вам! – заверила она. – Всеми силами и средствами!

Пенрод заметил, что она сказала «мы», как обычно говорят преданные жены. Неужели у нее действительно есть основания для этого? Мысль показалась ему нелепой. Несмотря на свою внешность, Сэффрон еще ребенок, и Райдер Кортни не мог ее обесчестить.

– У меня больше нет времени, – предупредил Пенрод. – Нужно возвращаться в лагерь, иначе я потеряю свое и без того шаткое положение среди дервишей. Они могут что-то заподозрить и обвинить меня черт знает в каких грехах. Нам еще предстоит разработать план действий. И прежде всего наладить надежную связь, чтобы обмениваться информацией и согласовывать свои намерения. Скажи, кто этот Рас Хайлу?

– Он был моим другом и надежным торговым партнером, – с горечью ответил Райдер. – Возил товары в Омдурман два-три раза в год и продавал их дервишам. К сожалению, он впал в немилость у Махди, тот обвинил его в шпионаже в пользу императора Иоанна и приказал казнить. Больше у меня никого нет.

– Ну что ж, в таком случае придется найти другой способ общения. Только не пытайся установить со мной прямой контакт, – предупредил Пенрод. – Я нахожусь под постоянным и довольно строгим наблюдением. Если будут какие-нибудь новости, постарайся связаться с Назирой. Она имеет больше свободы и часто ходит на базар, а я тем временем попытаюсь найти надежного связного. В Омдурмане среди пленников есть и другие европейцы. Один из них – Рудольф Слатин, смелый и решительный парень. В свое время он был египетским правителем Донголы, и возможно, имеет надежную связь с внешним миром. Но если мне все-таки удастся найти верного человека, где он сможет с тобой связаться?

Райдер быстро набросал список своих торговых точек, находившихся вблизи суданской границы, с именами наиболее доверенных торговых агентов.

– Они передадут мне любое сообщение, но, как ты сам убедился, обстоятельства вынуждают меня к разъездам, поэтому твои сообщения могут прийти с опозданием.

– В Африке все происходит медленно, – согласился Пенрод. – Но, возможно, тебе придется обеспечить стремительный переход до абиссинской границы. Если мы покинем Омдурман, дервиши устроят погоню и не пожалеют для этого никаких сил.

– Жизнь сестер Сэффрон – наше главное дело, по сравнению с которым все остальное можно не принимать в расчет, – заверил его Райдер.

– А где сейчас твой «Неустрашимый ибис»? – поинтересовался Пенрод. – Этот пароход мог бы доставить нас до границы в кратчайшие сроки. Мне бы очень не хотелось бежать из Омдурмана на верблюдах через всю пустыню. Пришлось бы преодолеть огромное расстояние, что для женщин подобно смерти.

– К сожалению, я вынужден был продать его, когда дервиши взяли контроль над верхним течением Нила со всеми его притоками. Сейчас я ограничил свою торговую деятельность лишь территорией Абиссинии и Экватории, а «Ибис» стал бы для меня непосильной обузой.

– Очень жаль. Придется придумать какой-то другой маршрут. А теперь мне пора уходить. Но осталось еще одно важное дело. Я приехал сюда по приказу Абдуллахи, который вознамерился покорить Абиссинию и захватить все спорные территории от Гондара до горных склонов Хорреа. А подготовку к этой военной операции он сопровождает дипломатическими уверениями в дружбе и добрососедстве с императором Иоанном. Но непременно нападет на него – возможно, в следующем году после муссонных дождей. Его армией дервишей в тридцать тысяч человек будет командовать Осман Аталан, а первой целью станут горные перевалы на реках Атбара и Минкти. Халиф намерен захватить эти перевалы и не пропустить армию императора, которая может спуститься с нагорья в долину и вступить в сражение. Меня сюда прислал сам Осман Аталан, да сгниет в аду его грязная душа, чтобы я разведал все подступы к ущельям и нанес их на карту.

– Боже мой! – Райдер был ошеломлен этой новостью – Император даже не подозревает о подобных замыслах!

– У тебя есть доступ к нему? – спросил Пенрод.

– Разумеется, я хорошо его знаю. Как только вернусь в Энтото – месяца через три-четыре, – сразу же сообщу ему об этом.

– Хорошо, предупреди его.

– Можешь не сомневаться, – заверил Райдер. – Он будет благодарен мне за помощь и непременно поможет в освобождении Ребекки и Эмбер. Но скажи, Баллантайн, почему ты решил предупредить его? Что тебе из того, что дервиши могут напасть на его страну?

– И ты еще спрашиваешь? Твой враг – мой враг. Это зло могут оценить только те, кто видел массовую резню в захваченном ими Хартуме. Ты был в Хартуме после его захвата? – (Райдер молча кивнул.) – Император Иоанн – христианский монарх и должен во что бы то ни стало остановить Абдуллахи и его кровожадных мусульманских фанатиков. Возможно, именно ему суждено прекратить эту кровавую вакханалию. – Пенрод повернулся к Сэффрон. – Что передать твоим сестрам в Омдурмане?

Ее глаза заблестели от слез, и она какое-то время собиралась с мыслями, не находя нужных слов.

– Передайте, чтобы они хранили стойкость духа. Мы обязательно им поможем и снова будем все вместе. Но что бы ни случилось, я все равно всегда будут любить их.

– Непременно передам им твои слова, – пообещал Пенрод. – Не сомневаюсь, что для них это будет хорошая новость. – Он протянул Райдеру руку. – Надеюсь, мы достаточно разумные люди, чтобы забыть прежние конфликты и направить все силы на достижение общей цели.

– Согласен с тобой всем сердцем, – ответил тот, крепко пожимая руку Пенрода.

Капитан наклонился над масляной лампой, задул ее и растворился в непроглядной темноте ночи.

Райдер Кортни вернулся в Энтото, столицу Абиссинии, где держал свой главный торговый центр, незадолго до Рождества.

– Это место кажется мне самым мрачным в мире, – проворчала Сэффрон, когда они въезжали в городские ворота во главе длинного каравана мулов. – Здесь даже хуже, чем в Хартуме. Райдер, почему мы не можем жить в Гондаре?

– Потому что, мисс Сэффрон Бенбрук, в самом ближайшем будущем ты отправишься в деревню Бишопс-Саттон в графстве Гэмпшир в дом своего дяди Томаса и тети Джейн.

– Ты снова начинаешь утомлять меня, Райдер, – нахмурилась Сэффрон. – Я не хочу жить в Англии, я хочу остаться здесь, с тобой.

– Весьма польщен, мисс, – нарочито вежливо ответил он и прикоснулся пальцами к краю шляпы. – Но, к великому сожалению, ты не можешь всю жизнь мотаться по африканским тропам и кустам, как какая-то цыганка. Надо вернуться к цивилизации, чтобы продолжить учебу и стать настоящей леди. Кроме того, люди начинают болтать разные глупости – ведь ты уже не девочка, а взрослая девушка.

Ага, значит, он все-таки заметил это, обрадовалась Сэффрон, а то она уже начала сомневаться, не слепой ли он.

– Я вернусь в Англию, когда мы освободим Ребекку и Эмбер, – безапелляционно заявила она, решительно поджав губы. – И когда мой дядюшка Томас пообещает, что будет заботиться о нас. Он так и не ответил на твое письмо, которое ты написал ему уже больше года назад, – напомнила она. – А сейчас давай поговорим о более интересных вещах. Сколько мы пробудем в Энтото и куда отправимся в следующий раз?

– У меня здесь важные дела, которые отнимут немало времени.

– В горах так холодно и ветрено, а дров тут днем с огнем не сыщешь. Все деревья вырубили на много миль вокруг. В долине было намного теплее.

– Ты, должно быть, уже успела поговорить с императрицей Мириам. Она полностью разделяет твое мнение об Энтото. Именно поэтому император переводит свою столицу поближе к горячим источникам в Аддис-Абебе. Она слишком надоедливая и придирчивая, как и некоторые мои знакомые.

– Я не придирчивая, но иногда лучше знаю, что к чему, – улыбнулась Сэффрон. – Хотя ты и обращаешься со мной как с ребенком.

Несмотря на ее недовольство, торговая база Кортни в Энтото была весьма удобной и уютной. С помощью Башита Сэффрон удалось навести здесь порядок и сделать это пристанище вполне комфортным. Она выпросила у Райдера помещение бывшего склада и устроила в нем свою спальню, а также студию для рисования, хотя это было нелегко, поскольку Райдер старался не пробуждать в ней иллюзий, что она останется с ним на вечные времена.

Обустраивая студию, Сэффрон призвала на помощь леди Элис Пакер, жену британского посла при дворе императора, которая уже давно взяла ее под свою опеку. Разумеется, ее муж хорошо знал Дэвида Бенбрука еще по тем временам, когда они вместе работали в Каире под началом сэра Эвелина Беринга, поэтому она считала своим долгом опекать внезапно осиротевшую девочку.

Элис хорошо рисовала, а узнав о способностях Сэффрон, вызвалась быть ее учительницей. Она снабдила девочку красками, кистями и бумагой, доставленными сюда из Каира с дипломатической почтой, и научила ими пользоваться. За короткое время их знакомства Сэффрон превзошла свою наставницу как по количеству работ, так и по их качеству. Ее коллекция содержала по меньшей мере пятьдесят замечательных портретов Райдера Кортни, большинство которых было сделано без его ведома, а кроме того, множество африканских пейзажей и рисунков экзотических животных, поразивших Райдера и Элис своей зрелостью и мастерством. А совсем недавно она закончила серию зарисовок, посвященных Хартуму во время его осады дервишами. Они были сделаны по памяти и прекрасно выполнены, но удручали натурализмом. Райдер, считая, что для Сэффрон они стали своеобразной душевной разрядкой, всячески поощрял ее продолжать серию.

Через два дня после возвращения в Энтото Сэффрон отправилась в посольство, чтобы за чашкой чая поболтать с Элис и показать своей учительнице рисунки из хартумского цикла.

– Они прекрасны, моя дорогая! Я в восторге от твоего мастерства! – Элис чуть не расплакалась, глядя на них.

Сэффрон повернулась к ней с полными слез глазами.

– Что случилось? – встревожилась Элис.

Сэффрон не выдержала и, несмотря на данное Райдеру обещание молчать, рассказала о недавней встрече с Пенродом Баллантайном в ущелье Атбары. Элис пообещала, что ее муж немедленно сообщит сэру Эвелину Берингу о том, что случилось с ее сестрами, а также о капитане Баллантайне. Это так воодушевило Сэффрон, что она перестала плакать и, уже покидая посольство, простодушно предложила:

– Если для мистера Кортни есть какая-то почта, я с удовольствием отнесу ему, чтобы не беспокоить ваших сотрудников.

Элис тут же послала слугу в канцелярию, и секретарь принес целую стопку писем, адресованных «Райдеру Кортни, эсквайру». Сэффрон просмотрела их, когда шла по городу в направлении рынка. Она сразу узнала почерк на первом конверте. Это была рука племянника Райдера, Шона Кортни, который вел дела на недавно открытых золотых приисках в Южной Африке. Сэффрон знала, что Шон уговаривал дядю вложить несколько тысяч фунтов в новые шахты. Следующее письмо содержало счета за товары, поставленные с армейских складов в Лондоне. На третьем конверте красовалась большая печать «Офис государственного пробирного контроля мыса Доброй Надежды», а четвертым оказалось письмо, которого она со страхом ждала. На обратной стороне значился адрес отправителя:

Достопочтенный Томас Бенбрук, викарий

Бишопс-Саттон,

Гэмпшир, Англия.

Сэффрон положила остальные письма в карман, а это спрятала под блузку. На базаре она провела меньше времени, чем обычно: купила у цветочника большой букет дикорастущих горных гладиолусов и увидела чудесную набедренную фляжку, которую хотела приобрести в подарок Райдеру, но продавец запросил такую цену, что она даже растерялась. Торговаться с ним не было времени, впрочем, у нее не было и таких денег. В конце концов она пообещала ему, что придет на следующий день и непременно ее купит.

Вернувшись в компаунд, она поставила цветы в большую вазу, а потом удалилась в туалет позади дома, уселась на высокий стульчак и аккуратно вскрыла четвертый конверт. Единственный лист бумаги был исписан мелким почерком с обеих сторон и датирован несколькими месяцами ранее:

Дорогой мистер Кортни!

Мы с женой с горечью узнали из Вашего письма о трагической гибели моего брата Дэвида в Хартуме и о печальной участи его дочерей. Я понимаю Вашу озабоченность и полностью согласен, что юная Сэффрон не должна находиться у Вас на попечении, поскольку Вы холосты и рядом нет женщины, которая могла бы проследить за ее воспитанием.

Надеюсь, Вы понимаете, что я тотчас же навел справки у эсквайра Себастьяна Харди, адвоката моего брата, и с сожалением сообщаю, что стоимость его имущества намного уступает сумме многочисленных долгов. Его покойная жена Сара слишком вольно обращалась с состоянием и не стесняла себя в средствах. Таким образом, дочери моего брата не могут рассчитывать на сколько-нибудь значительное наследство.

Мы с женой обсудили возможность принять у себя Сэффрон, однако у нас девять детей, которых мы с трудом содержим на мой более чем скромный доход сельского викария. Увы, мы не в силах кормить и одевать бедных сирот. К счастью, я могу устроить ее в весьма респектабельное учебное заведение, где она получит не только кров и пищу, но и вполне пристойное христианское образование и воспитание, которое впоследствии позволит ей устроиться гувернанткой в благородную семью.

Если Вы, по своей христианской доброте, найдете возможность оплатить ей дорогу в Англию, а также путь от порта до железнодорожной станции Бишопс-Саттон, я встречу бедное дитя и отвезу в пансион. К великому сожалению, не имею никакой возможности внести свой вклад в ее воспитание и содержание.

Буду ждать новостей от Вас.

Ваш брат во Христе

Томас Бенбрук

Сэффрон медленно, с наслаждением порвала письмо на мелкие кусочки, бросила в выгребную яму, а потом задрала юбку и пописала на этот унизительный для нее документ.

– Вполне подходящий ответ на такой кусок дерьма, – злорадно сказала она. – И на все это христианское воспитание, и на пансион, и на работу гувернантки в благородном семействе. Да я лучше пешком вернусь в Хартум, чем поеду в Англию. – Она встала и оправила юбку. – А сейчас мне нужно спешить, чтобы проследить, готов ли ужин для Райдера, и приготовить ему стопочку виски.

Для Сэффрон вечер был самым напряженным временем. Она проверяла, хорошо ли повариха поджарила цыпленка и сделала салаты, грела воду для ванны, готовила мыло, чистое полотенце и свежевыстиранную рубашку, которая всегда должна висеть на спинке его кровати. Потом накрывала стол, ставила цветы и зажигала свечи. Причем все эти важные дела Сэффрон не доверяла никому из слуг, даже Башиту. Затем она отпирала специальную комнату, ключ от которой был только у нее и у Райдера, приносила оттуда бутылку виски, хрустальный стакан и коробку дорогих сигар и ставила все это богатство на стол в конце веранды, откуда открывался изумительный вид на заходящее за горные вершины солнце.

Сэффрон влетела в свою комнату и быстро переоделась в платье, сшитое собственными руками. С помощью своих взрослых подруг она собрала весьма причудливый, но изысканный гардероб, и обе женщины – леди Элис и императрица Мириам – были в восторге от ее вкуса и редкого чувства стиля.

Тщательно расчесывая волосы в ванной, Сэффрон услышала шум во дворе и громкий голос Райдера, который только что вернулся из дворца, где практически весь день обсуждал важные дела с императором и придворными чиновниками. Когда он вышел из своей комнаты, свежевыбритый, в чистой рубашке, с мокрыми после ванны волосами, она уже ждала его на веранде. Он был для нее самым красивым мужчиной в мире, но отросшие волосы уже давно требовали внимания парикмахера. «Завтра же займусь этим», – подумала она, наливая ему виски в хрустальный стакан.

– Скажешь, когда хватит?

– «Когда» – это слово из пяти букв, которое можно произносить только после долгого размышления и глубокой внутренней рефлексии, – улыбнулся Райдер. Это была их обычная шутка, и она налила ему почти полный стакан. Он сделал глоток и вздохнул. – Слишком хорошо для человеческого потребления! Такой нектар следует пить только ангелам во время полета!

Эта фраза завершила привычный ритуал. Он устало опустился на любимый кожаный стул, а Сэффрон устроилась напротив, и оба зачарованно уставились на оранжевое зарево над вершинами горной гряды.

– Ну, рассказывай, чем занималась сегодня днем? – предложил Райдер.

– Нет, ты первый расскажи, – кокетливо ответила она.

– Я все утро провел в беседе с императором и двумя генералами его армии. Рассказал им о своей встрече с Пенродом Баллантайном и о намерении дервишей напасть на их страну. Император Иоанн был благодарен мне за это предупреждение и, полагаю, воспринял его вполне серьезно. Правда, я ничего не сказал ему о наших планах спасти твоих сестер, поскольку счел это несколько преждевременным. Однако не сомневаюсь, что он непременно поможет нам, когда настанет пора для активных действий.

Сэффрон тяжело вздохнула:

– Мне так хочется, чтобы капитан Баллантайн поскорее вышел на связь. Кажется, прошла целая вечность с нашей последней встречи.

– Вероятно, он вместе с твоими сестрами еще путешествует в свите Османа Аталана. Пенрода так тщательно охраняют, что он, скорее всего, просто не может отыскать надежного посыльного. Надо набраться терпения и ждать.

– Легко сказать – трудно сделать, – еще раз вздохнула Сэффрон.

Чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, Райдер продолжил рассказ о своих дневных делах:

– После разговора с императором я встретился с главным хранителем казначейства. Он наконец-то согласился продлить мою лицензию на торговлю по всей территории страны на следующий год. Правда, взятка, которую он потребовал, показалась мне чрезмерной, но в остальном все было нормально. – (Последняя фраза заставила Сэффрон весело рассмеяться. Он вообще часто смешил ее.) – Кстати, забыл сказать, что в следующую пятницу нас пригласили на аудиенцию. Император Иоанн хочет наградить меня Звездой ордена Соломона и Иудеи за мои заслуги перед его страной. Однако полагаю, дело вовсе не в этом, а в том, что императрица Мириам жаждет насладиться твоим новым платьем и убедила мужа пригласить нас на этот прием. Или попросит тебя нарисовать еще один ее портрет.

– Как интересно! А эта Звезда Соломона большая? И украшена бриллиантами?

– Думаю, что она просто гигантская, но вряд ли ты найдешь там хоть один бриллиант. В лучшем случае несколько кусочков обыкновенного стекла, – сказал он и потянулся к стопке писем, которые Сэффрон принесла из посольства. Сначала Райдер распечатал счета из армейского ведомства. – Отлично! – радостно воскликнул он. – Они готовы прислать мне пару хороших винтовок. Надо завтра отослать им деньги. Винтовки должны прибыть до нашей следующей поездки в Экваторию, где нам без них просто не обойтись. – Он отложил в сторону счет и открыл письмо от племянника. – Шон по-прежнему утверждает, что его новая золотая жила уходит глубоко в землю, а у меня нет такой уверенности. Боюсь, что она окончательно разорит его, оставив только богатый опыт. Думаю, мне следует вмешаться и не допустить, чтобы он потратил на это дело все свои деньги. И во всяком случае, намекнуть, чтобы Шон не надеялся на мои инвестиции. – Он взял конверт с почтовой маркой Капской колонии и удовлетворенно воскликнул: – Я давно уже ждал его! – Райдер внимательно изучил результаты пробы и самодовольно ухмыльнулся: – Превосходно! Просто великолепно!

– Что именно? – поинтересовалась Сэффрон.

– Еще до нашей поездки в Гондар я послал в Капскую колонию образцы горной породы, чтобы они сняли пробу. За год до своего вынужденного затворничества в осажденном Хартуме я собрал минералы в сотне миль к востоку от Аксума, где охотился на горных козлов. И вот наконец-то получил результаты анализа. В них более тридцати процентов меди и только двенадцать процентов серебра. Даже если принять в расчет отдаленность местности и трудности с доставкой оборудования, то все равно это очень выгодное месторождение. Единственная проблема заключается в том, что мне снова придется искать встречи с государственным казначеем и просить еще одну лицензию на разработку этого месторождения. Если сегодня он снял с меня шкуру, то завтра снимет скальп вместе с зубами.

– Без зубов и без волос ты можешь создать совершенно новую моду, – рассмеялась Сэффрон.

Как обычно, они сидели на веранде до наступления ночи, бесконечно болтая о делах и проблемах. Отправившись в свою спальню, Райдер все еще посмеивался над ее остроумными шутками. Потом он задул лампу и подумал, что за весь день ни разу не вспомнил о Ребекке.

Когда они вошли в зал для приемов императорского дворца, Элис Пакер подозвала к себе Сэффрон повелительным взмахом веера.

– Ты извинишь меня, Райдер?

– Занимайся своими делами…

Он долго смотрел, как она пересекает большой зал. Сэффрон была красива в своем чудесном желтом платье, в сиянии молодости. Он спохватился, что слишком явно любуется ею, и отвернулся, надеясь, что этого никто не заметил.

Среди гостей было множество абиссинских принцев и принцесс, поскольку и император, и другие члены правящего дома Менелик отличались редкой плодовитостью. Кроме них, присутствовали еще несколько генералов и епископов, преуспевающих торговцев и землевладельцев и почти весь дипломатический корпус вместе с несколькими заезжими иностранными путешественниками и искателями приключений. На фоне их экзотических нарядов платье Сэффрон казалось весьма скромным.

Неожиданно Райдер почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и, оглядевшись, увидел в дальнем конце зала женщину, которой продал свой «Неустрашимый ибис». Она стояла среди большой группы гостей, но даже с такого расстояния Райдер видел под темной вуалью жгучие черные глаза египтянки, обладавшие такой магнетической притягательностью. Заметив, что он обратил на нее внимание, она тут же отвернулась и возобновила разговор с каким-то старым генералом, увешанным множеством орденов, медалей и других знаков отличия, поверх которых была небрежно наброшена накидка из шкуры леопарда.

– Да ниспошлет на вас Аллах мир и спокойствие, ситт^[18] Бахита аль-Масур, – поздоровался Райдер на арабском языке, приблизившись к ним.

– И на вас в равной мере, эфенди, – ответила она, изящным жестом прикоснувшись к губам, а потом к сердцу.

– Вы далеко уехали от своего дома, – заметил он.

Бахита посмотрела ему прямо в глаза, что было несвойственно египетским женщинам даже самого высокого положения, и в этом взгляде светилось что-то таинственное. Многие мужчины находили ее неотразимой, но только не Райдер. Она была не в его вкусе.

– Я приплыла сюда по реке на своем новом пароходе, – произнесла она мелодичным голосом. – Мы быстро добрались от первых порогов.

– Надеюсь, ваше путешествие прошло без приключений? Сейчас нелегкие времена, а «Ибис» хорошо знают в этих краях.

– Теперь это уже не «Ибис», а «Даркхан-Сама», что означает «мудрость небес». Да и внешний вид его сильно изменился. Сейчас уже вряд ли кто узнает в моем пароходе судно, плававшее здесь раньше. Мои судостроители в Асуане немало потрудились над ним, хотя мне все равно пришлось заплатить приличную сумму в Омдурмане, чтобы беспрепятственно миновать этот отвратительный, хотя и священный город.

– Где же он пришвартован сейчас? – полюбопытствовал Райдер.

Глаза Бахиты сверкнули.

– Я оставила его в Розейресе.

Это был небольшой порт в верхней части Голубого Нила, после которого река теряла свою судоходность. Порт находился на территории Судана, милях в пятидесяти от границы с Абиссинией.

Райдер остался доволен и не скрывал этого.

– А как Джок Маккрамп?

– Он сейчас не только инженер, но и капитан судна, – улыбнулась Бахита. Думаю, теперь его никакими силами не оторвать от своего детища.

Эта новость еще больше порадовала Райдера. Джок мог бы оказаться весьма полезным человеком в том случае, если бы пришлось воспользоваться пароходом для спасения наложниц.

– Вы, эфенди, кажется, не утратили интерес к своему судну. Или мне показалось?

Райдер мгновенно насторожился. Он практически ничего не знал об этой женщине, помимо того что она была весьма богатой и влиятельной особой в высших кругах не только Египта, но и многих других стран. Он часто слышал, что, несмотря на мусульманское происхождение, Бахита поддерживала британские интересы на Востоке, противодействуя влиянию Франции и Германии. Поговаривали даже, что она была тайным агентом сэра Эвелина Беринга в Каире. Если все это правда, то она вряд ли симпатизирует дервишам в Омдурмане и их джихаду, но все же лучше соблюдать осторожность.

– Да, это действительно так, ситт Бахита, – подтвердил Райдер. – У меня есть некоторые идеи насчет аренды вашего парохода на короткое время, но не уверен, что вы согласитесь на мое предложение.

Она неожиданно понизила голос:

– Генерал Рас Менгетти говорит только на амхарском, но лучше продолжить этот разговор в приватной обстановке. Я знаю, где расположена ваша торговая база. Могу я нанести вам визит, скажем, завтра, за час до полудня?

– Буду в вашем полном распоряжении.

– У меня есть к вам взаимный интерес, – загадочно улыбнулась она.

Райдер поклонился и отошел.

Сэффрон все еще разговаривала с Элис, но, увидев, что Райдер освободился, тут же поспешила к нему и ревниво спросила:

– Кто эта арабская леди? Она слишком нагло таращила на тебя свои огромные, как у коровы, глаза.

– Она может оказаться весьма полезной, когда мы приступим к спасению твоих сестер.

– В таком случае я прощаю ее, – успокоилась Сэффрон.

Райдер по-прежнему сомневался, можно ли доверить Бахите свои тайные помыслы, но его раздумья прервали трубы, возвестившие о прибытии императора с супругой.

* * *

Они вернулись домой поздно вечером, и Сэффрон принесла ему в спальню домашние тапочки и налила вечернюю рюмку виски. Затем отстегнула с лацкана его пиджака Звезду Соломона и внимательно рассмотрела в тусклом свете лампы.

– Уверена, что это самые настоящие бриллианты, – решительно заключила она.

– Если это так, то мы, вероятно, стали самыми настоящими миллионерами, – засмеялся он и вдруг поймал себя на мысли, что в последнее время стал перенимать ее привычку и говорить о них во множественном числе. А значит, между ними складываются определенные отношения. Он подумал, умно ли это с его стороны, и в конце концов пришел к выводу, что не очень и в будущем следует избегать подобной неопределенности.

На другой день Бахита приехала к Райдеру в большой карете, запряженной четверкой прекрасных мулов. Он сразу узнал и эту карету, и кучера, поскольку не раз видел их во дворе императорского дворца. Вероятно, сам император предоставил карету в ее распоряжение. Это являлось еще одним доказательством необыкновенного влияния и высокого общественного статуса Бахиты аль-Масур. Карету сопровождали полдюжины вооруженных до зубов охранников, которые остались во дворе вместе с кучером. Райдер пригласил ее в гостиную и попросил Сэффрон подать им крепкий кофе и медовые пирожные.

Когда Сэффрон принесла угощение и собралась покинуть комнату, Бахита жестом остановила ее.

– Пожалуйста, не уходите, ситт Бенбрук. То, что я собираюсь сообщить, касается прежде всего вас. – Сэффрон села на диван, а Бахита продолжила: – Я специально приехала в Энтото, чтобы встретиться с вами и мистером Кортни. Нас всех связывает чрезвычайно важное дело, нити которого тянутся в Омдурман. Мой надежный и преданный друг и члены вашей семьи в руках у дервишей. Не сомневаюсь, что вы не меньше моего хотите освободить их из плена. Ради достижения этой цели я готова оказать вам любую помощь, на которую только способна. – Райдер и Сэффрон изумленно смотрели на Бахиту, не находя слов. – Да, я знаю, что ваши сестры сейчас в гареме эмира Османа Аталана, а мой друг стал рабом этого человека.

– Не могли бы вы назвать нам имя вашего друга? – осторожно спросил Райдер.

Бахита долго молчала.

– Мой английский язык не слишком хорош, но мы должны говорить на нем, поскольку в Абиссинии его понимают очень немногие.

– У вас прекрасный английский, ситт Бахита, – поспешила заверить ее Сэффрон, скрытая неприязнь которой к этой женщине мгновенно сменилась неподдельным интересом.

– Вы добры ко мне, но я-то сама знаю, что это не так, – улыбнулась Бахита и повернулась к Райдеру. – Я могла бы не отвечать на этот вопрос, но хочу, чтобы мы были честны и откровенны друг с другом. Уверена, что вы хорошо знаете этого человека. Это капитан Пенрод Баллантайн из Десятого гусарского полка.

– Он доблестный офицер и прекрасный джентльмен! – воскликнула Сэффрон. – Последний раз мы видели его в ущелье Атбары пять месяцев назад.

– О, прошу вас, расскажите, как у него дела?

– Он был в полном порядке, хотя, конечно, ничем не отличался по внешнему виду от своих врагов, – сообщила Сэффрон.

– Я знала, что его захватили дервиши и, если верить слухам, постоянно унижали и пытали. Ваши слова меня немного успокоили.

Пока женщины увлеченно обсуждали положение Пенрода, Райдер лихорадочно соображал, как ему поступить. Башит говорил, что, по словам Назиры, у Пенрода действительно была какая-то таинственная египетская любовница. Но у этой женщины могли быть личные причины распускать подобные слухи. Вряд ли можно доверять ей в таких деликатных вопросах. Трудно поверить, что такой храбрый, отмеченный высокими наградами офицер мог пойти на столь компрометирующую связь. Ведь, если это обнаружится, он лишится не только репутации, но и армейской должности.

– Из ваших слов, ситт Бахита, – задумчиво сказал Райдер, – с неизбежностью вытекает, что мы должны срочно мобилизовать все возможности ради спасения наших друзей. Но есть одна серьезная проблема, которую я никак не могу решить. Я не знаю, каким образом мы могли бы поддерживать связь с Омдурманом.

– Думаю, что легко помогу вам установить такую связь. – Бахита подошла к двери и громко хлопнула в ладоши. От толпы охранников отделился один из телохранителей и подошел к ней. – Полагаю, вы хорошо знаете этого человека, – повернулась она к Райдеру и Сэффрон.

– Да хранит вас Аллах, эфенди, – сказал тот и, откинув на плечи накидку, низко поклонился.

– Якуб! – воскликнул Райдер, не веря своим глазам. – А я слышал, будто ты предал своего господина Абадана Риджи.

– Эфенди, я скорее предам отца и мать, и пусть Аллах услышит мои слова и жестоко покарает меня, если я вру! – горячо произнес Якуб. – Моя единственная цель – освобождение моего господина из лап дервишей, куда он попал из-за вероломного и низкого поведения моего дяди. Я сделаю все возможное… – Якуб задумался, но все же нашел нужные слова, – все возможное, чтобы спасти своего хозяина, кроме общения со своим злейшим врагом Башитом. Если нет другого способа связаться с пленниками Омдурмана, то я, возможно, пойду и на это, но только в крайнем случае и на очень короткое время. Я все равно убью этого мерзавца, когда мы спасем дорогих для нас людей.

– Что касается убийства, – нахмурился Райдер, – то твой господин Абадан Риджи нисколько не сомневается, что ты виновен в этом подлом предательстве не меньше своего дядюшки. И намерен поступить с тобой так же, как поступили с ним.

– В таком случае я пойду к нему и отдам в его руки свою жизнь.

– Раз уж ты все равно решил это сделать, – усмехнулся Райдер, – то передай заодно и наше послание, а потом вернешься с его ответом.

Райдеру и Бахите понадобилось целых пять дней, чтобы разработать детальный план бегства пленников из Омдурмана, но на этот раз он имел все шансы на успех.

На следующий день Якуб перешел границу Судана.

Осман Аталан остался доволен информацией, которую собрал для него Пенрод во время своей поездки по Абиссинском нагорью. Он внимательно выслушал его исчерпывающий доклад о местонахождении и состоянии всех трех проходов: контроль над ними мог бы обеспечить успешную военную кампанию против армии императора Иоанна, детали которой они подробно обсудили на обратном пути в Омдурман.

Вернувшись в город, Пенрод с удивлением обнаружил, что режим его содержания под стражей заметно изменился, став более свободным и комфортным. Ему больше доверяли и наконец-то избавили от унизительных процедур, которым подвергали с начала заточения. Это объяснялось прежде всего доверием халифа, а также искусным притворством, позволявшим думать, что он полностью подчинился его воле. И тем не менее Пенрода постоянно сопровождали несколько аггагиров из числа наиболее преданных халифу.

В течение первого месяца после возвращения в Омдурман Осман Аталан большую часть времени проводил с халифом Абдуллахи. Аль-Нур как-то поделился с Пенродом, что эмир мечтает вернуться на свои родные земли, но Абдуллахи не желает этого, понимая, что нельзя отпускать такого влиятельного и сильного человека с огромной армией в пустыню, где он будет вне пределов досягаемости. Осману позволялось отлучаться из Омдурмана только с короткими карательными набегами, направленными на усмирение недовольных правлением Абдуллахи племен, или на соколиную охоту в пустыне.

В городе у эмира было гораздо больше свободного времени. Однажды он послал за Пенродом.

– Я видел, как ты владеешь своим мечом, – загадочно сказал он, когда тот явился. – Это противоречит не только правилам воинского искусства, но и здравому смыслу, не говоря уже об изяществе.

Пенрод опустил голову, чтобы скрыть негодование, вызванное подобным унижением. Он с трудом сдержался, чтобы не напомнить всемогущему халифу Аталану их поединок под Эль-Обейдом, когда чуть было не проткнул его своей саблей, используя совершенно глупую тактику боя прославленного эмира.

– Однако, – добавил Осман, – в твоей манере есть кое-что интересное.

Пенрод уловил насмешку в его словах.

– Всемогущий халиф, – сказал он столь же едко. – Такая высокая оценка моего искусства известным мастером меча согревает мне душу.

– Я бы хотел сразиться с тобой на мечах и показать истинное и в высшей степени благородное умение обращаться с этим оружием, – продолжал Осман. – Начнем завтра после утренней молитвы.

На следующее утро, когда они предстали друг перед другом с обнаженными клинками, Осман изложил условия поединка:

– Я постараюсь убить тебя, а ты – меня. Если я тебя одолею, ты навсегда останешься в моей памяти, а если победишь ты, мои аггагиры, – он показал на пятнадцать воинов, окруживших их плотным кольцом, – убьют тебя и похоронят со всеми почестями, а я закажу в твою честь специальную молитву в нашей мечети. Разве я не благородный хозяин?

– Всемогущий Аталан всегда славился своей честностью и справедливостью, – согласился Пенрод и ринулся в атаку.

Минут через двадцать напряженного боя, когда Осман уже с трудом держался на ногах, Пенрод нанес ему легкий удар в предплечье, оставив кровавую метку.

Осман покраснел от ярости.

– Ладно, на сегодня достаточно. Продолжим через пару дней.

С тех пор они сражались регулярно, и Осман вел себя как заправский гусар. Пенрод с удивлением обнаружил, что практически полностью исчерпал свой воинский потенциал, и прилагал все больше усилий, чтобы справиться с противником. В конце Рамадана Осман сказал, что приготовил для него подарок.

Ее звали Лала. Это было крохотное создание, до смерти напуганное войной и униженное трагическими обстоятельствами своего рабского положения. Иначе говоря, дитя войны, измученное, но сохранившее свою женственность. Она не помнила ни отца, ни матери и в своей короткой жизни никогда не знала доброты.

Пенрод принял горячее участие в ее судьбе. Он заплатил одной из наложниц аль-Нура, чтобы та как следует вымыла ее, будто речь шла об уличном щенке, а потом тщательно уложила ее непослушные волосы. Затем приказал выбросить ее грязную и рваную одежду и взамен вручил чистое платье. Пенрод позволял ей готовить для него еду, стирать и подметать пол в небольшой подвальной комнате, которую выделили ему аггагиры Османа. Он разрешал ей спать за дверью, но в остальном обращался как с человеком, а не как с диким животным.

Впервые Лала получила нормальную еду и забыла про голод, преследовавший ее с первых дней жизни. Она не растолстела, но постепенно обрела округлые формы, характерные для нормальных людей. Иногда Пенрод слышал, как она тихо напевает что-то себе под нос, готовя ему еду, а когда возвращался домой с аггагирами, она встречала его радостной улыбкой. Однажды Осман легко ранил его в левое плечо, и Лала заботливо перевязала рану – правда, не без подсказок. Это была царапина, и он быстро поправился. Пенрод назвал ее своим ангелом-спасителем и даже купил на базаре дешевый серебряный браслет, чтобы хоть как-то вознаградить за труды. Тронутая его вниманием, она отошла в дальний конец двора и заплакала от счастья. Это был первый подарок в ее жизни.

В ту ночь она бесшумно подошла к его ангаребу, и он не нашел в себе сил прогнать ее прочь. А когда она застонала во сне от кошмара, нежно погладил по голове. Она мгновенно проснулась и прижалась к нему, как маленький ребенок. Он занимался с ней любовью, но не от страсти или вожделения, а просто из жалости. Вечером следующего дня, когда она готовила для него ужин, Пенрод спросил у нее:

– Лала, если я попрошу сделать для меня одно трудное и чрезвычайно опасное дело, ты не откажешься?

– Мой господин, я готова сделать для вас все, что вы прикажете.

– А если я прикажу тебе достать из огня горячую головешку?

Она без колебаний протянула руку к огню, и он едва успел перехватить ее.

– Нет, не надо! – засмеялся Пенрод. – Я хочу, чтобы ты передала от меня одно сообщение. Знаешь женщину по имени Назира, которую все называют Амми? Она живет в гареме в качестве служанки белой наложницы.

– Да, я знаю ее, мой господин.

Так вот, скажи ей, что Филфил жива и здорова и сейчас находится в Абиссинии вместе с аль-Сахави.

Лала пошла на базар и дождалась Назиру у колодца, где по утрам обычно собирались женщины. Получив сообщение, Назира сразу же отправилась домой, чтобы передать новость Ребекке и Эмбер.

Через несколько дней она снова встретилась с Лалой у колодца и попросила кое-что сообщить Пенроду.

– Якуб здесь, в Омдурмане, – доложила Лала своему господину.

– Это невозможно! – удивился тот. – Негодяй исчез много месяцев назад.

– Он хочет встретиться со мной, – сказала Лала. – Что мне делать?

– Где должна состояться встреча?

– Я должна быть с Назирой на рынке, где продаются верблюды.

– А это для тебя не опасно?

Лала равнодушно пожала плечами:

– Не имеет значения. Если вам это нужно, я обязательно с ним встречусь.

Пенрод едва дождался ее возвращения.

– Ну и что это за Якуб?

– Его глаза смотрят в разные стороны – один на восток, а другой – на север.

– Значит, это тот самый Якуб, которого я когда-то знал, – задумчиво протянул Пенрод.

– Он просил передать, что по-прежнему ваш преданный и верный слуга, – добавила Лала. – Он провел год и три месяца в египетской тюрьме по ложному обвинению в работорговле, поэтому не мог связаться с вами. А потом вышел на свободу и сразу же направился к какой-то асуанской женщине, и та послала его к вам с важным делом, которое, как он сказал, должно вам понравиться.

Пенрод догадался, кто эта таинственная асуанская женщина, и сердце его заныло от тоски. В последнее время он не вспоминал о ней, но она по-прежнему была в его душе. Иногда ему казалось, что он вообще никогда не сможет ее забыть. Теперь, рядом с этими двумя людьми, он не чувствовал себя таким одиноким.

– Ты все сделала правильно, Лала, – похвалил Пенрод, и она просияла от счастья. – Никто не смог бы выполнить мое задание лучше.

Таким образом ему наконец-то удалось установить надежную связь с внешним миром, но Лала была еще слишком юна и не могла запомнить больше одного предложения, а каждый день посылать ее на рынок, кишевший шпионами Абдуллахи и Османа, было слишком опасно. Там повсюду рыскали.

Организация побега оказалось делом муторным и сложным. Якубу дважды пришлось покидать Омдурман для чрезвычайно тяжелого и опасного путешествия в Абиссинию, где он встречался с Райдером Кортни и Бахитой. Но со временем план стал обретать конкретную форму.

Спасение Ребекки и Эмбер намечалось в первую пятницу Рамадана, то есть через пять месяцев. Якуб должен был подготовить верблюдов и ждать их на дальнем берегу Нила, укрывшись среди развалин Хартума. А к этому времени Пенроду следовало незаметно выбраться из дворца Османа и достичь указанного места. Назире, Ребекке и Эмбер придется тайно покинуть гарем и спуститься к реке, где их будет ждать небольшое парусное судно, чтобы доставить на противоположный берег. Там они сядут на верблюдов и вместе с Якубом помчатся вдоль Голубого Нила до того места, где их будет ждать Джок Маккрамп на своем «Ибисе», укрытом среди высоких камышей Лагуны Мелкой Рыбы. Он поплывет с ними до Розейреса, а оттуда на лошадях они быстро доберутся до абиссинской границы.

– Вы возьмете меня с собой, мой господин? – взмолилась Лала.

«Что я буду с ней делать, черт возьми?» – подумал Пенрод, глядя на симпатичную, как у обезьянки, мордашку.

– Конечно, я возьму тебя с собой, – пообещал Пенрод, решив, что в крайнем случае выдаст ее замуж за Якуба. Она бы стала для него прекрасной и верной женой.

Через четыре недели, когда подготовка к побегу была практически завершена, Лала принесла весть, поразившую его как гром среди ясного неба.

– Амми Назира сказала, что у аль-Захры были первые месячные и она стала женщиной. Ей удалось скрыть это от Османа Аталана, но через месяц все повторится, и она не сможет обмануть халифа. Всемогущий Аталан уже справлялся насчет месячных и приказал Назире сообщить ему, когда это произойдет. Он сказал, что, как только аль-Захра достигнет брачного возраста, он подарит ее халифу Абдуллахи, которому она давно нравится.

Пенрод не мог допустить, чтобы Эмбер попала в руки Абдуллахи, даже если из-за этого придется пойти на большой риск. Лучше отдать ее на растерзание кровожадному чудовищу. Значит, план придется срочно менять, передвинув его исполнение на более ранний срок. У них есть для этого только месяц, в течение которого нужно завершить все приготовления. Началась настоящая гонка, и Пенрод почти каждый день посылал безотказную Лалу на рынок для передачи сообщений Якубу.

За две недели до намеченного срока халиф Осман Аталан вдруг объявил о большом празднике, на который пригласил всех своих родственников, а также верных аггагиров и сторонников. Двор украсили пальмовыми ветками, а на огне поджаривались две дюжины хорошо откормленных овец. Низкие столы ломились от обилия мяса, овощей и фруктов. Пенрод с удивлением обнаружил, что ему приготовили одно из самых почетных мест неподалеку от халифа. С одной стороны от него сидел аль-Нур, а с другой – Муман Дигни.

Когда угощение было съедено, а гости пребывали в прекрасном расположении духа, согретые жарким солнцем и беззаботным весельем, которое выплескивалось из них как шумные волны Нила, Осман Аталан встал из-за стола и произнес короткую речь, пересыпанную добродушными здравицами и благодарностью за преданность и лояльность гостей.

– А сейчас настало время для главного развлечения! – торжественно объявил он и громко хлопнул в ладоши.

По двору разнеслось стаккато барабанного боя, за которым последовали недоуменные возгласы гостей, пораженных увиденным. Их головы повернулись в сторону ворот, и внезапно наступила мертвая тишина. Два огромных аггагира ввели во двор на веревке какое-то странное существо, природу которого невозможно было определить с первого взгляда. Оно с трудом передвигалось на четырех лапах, влекомое веревкой на середину двора. И только через некоторое время гости узнали в этом существе некое подобие женщины. Кисти рук и ступни ног были отрублены, и по пыльной земле тянулся кровавый след, хотя культи небрежно завязали грязными тряпками, чтобы остановить кровотечение. Несчастная ползла, опираясь на локти и колени, а ее голое тело покрывали кровоточащие раны, с которых свисали куски кожи. По всему было видно, что ее долго стегали ветками колючего кустарника. Зрелище было настолько ужасным, что даже видавшие виды аггагиры затаили дыхание, безмолвно уставившись на жертву. Девочка медленно поползла к Пенроду, но сопровождавшие ее аггагиры натянули поводок, заставив сесть на землю и поднять голову.

Пенрод смотрел на обезьянье личико Лалы потемневшими от ужаса глазами, не в силах вымолвить слова. Из сорванного скальпа сочилась кровь, исчезая за пустыми глазницами. Мучители выжгли ей глаза раскаленным металлическим прутом.

– Лала! – едва слышно выдохнул Пенрод. – Что они с тобой сделали?

Она узнала его голос и повернулась. От этого движения струйки крови потекли по щекам на землю.

– Мой господин, – прохрипела она, – я ничего им не сказала… – Она упала лицом в пыль и застыла, не подняв головы, даже когда аггагиры стали дергать ее за поводок.

– Абадан Риджи, мой преданный аггагир, искусно владеющий мечом, – обратился к Пенроду Осман Аталан, – избавь это несчастное существо от дальнейших страданий.

Во дворе воцарилась мертвая тишина, и все гости повернулись к Пенроду, не понимая смысла происходящего, но чувствуя приближение драматической развязки.

– Убей ее ради меня! – настойчиво повторил Осман.

– Лала! – прошептал Пенрод дрогнувшим голосом.

Она услышала и повернула изуродованную голову, слепо уставившись на него.

– Мой господин, – едва слышно произнесла она окровавленными, распухшими от побоев губами, – сделайте это ради моей любви к вам. Избавьте от этих мучений, потому что у меня больше нет сил выносить их.

Пенрод замер на мгновение, потом решительно выхватил из ножен меч и поднял над головой.

– Я буду всегда любить тебя, – сказал он, резким ударом отрубил ей голову, потом наступил одной ногой на лезвие меча и сильным движением переломил на две части.

– Скажи мне, Абадан Риджи, – едко усмехнулся Осман Аталан, – неужели я вижу в твоих глазах слезы? Почему ты ревешь как баба?

– Да, это действительно слезы, всемогущий Аталан, но я плачу, предвкушая ту страшную смерть, которая непременно тебя настигнет. Она будет ужасной.

– С помощью этого существа, – обратился Осман Аталан к своим гостям, – Абадан Риджи хотел сбежать из Омдурмана. Принесите сюда шеббу и повесьте ему на шею.

Шебба предназначалась для острастки и наказания непокорных рабов, а также для того, чтобы они не могли сбежать. Это было тяжелое ярмо в форме буквы Y, вырезанное из ствола акации. Заключенного раздевали донага, чтобы еще больше унизить, просовывали голову в рогатину и крепко привязывали с другой стороны. Толстый ствол рогатины свисал перед несчастным, ограничивая свободу передвижений. Чтобы сделать несколько шагов, приходилось держать ствол в горизонтальном положении, что было нелегко даже для очень крепкого человека. Именно такая участь ждала Пенрода после приговора Османа. Его руки привязали к стволу, и он не мог не только ходить, но и есть, пить или справлять естественную нужду. Едва он опускал руки, рогатина начинала давить на шею, грозя сломать ее в два счета. При этом нельзя было ни лежать, ни сидеть, а чтобы немного отдохнуть или поспать, приходилось садиться на корточки, выставив впереди себя тяжелый ствол. С большим трудом он делал пару шагов, после чего рогатина сдавливала шею, и он снова опускался на землю.

Пока Пенрод сидел на корточках посреди двора, праздник продолжался, а потом аггагиры отвели его в самый дальний угол, причем Муман Дигни стегал его кнутом, как вьючное животное. С этого момента он не ел и не пил, и никто не собирался ни кормить, ни поить его. Более того, он не мог уснуть, поскольку шебба доставляла такую боль, что это было практически невозможно. Она была слишком большой, слишком тяжелой и слишком длинной, чтобы оставить хоть малейший шанс на выживание. Он не мог вернуться в свою комнату и продолжал сидеть на корточках, уже не рассчитывая на помощь. К концу третьего дня он перестал ощущать руки, а шея потемнела и покрылась синими пятнами. С большим трудом он перемещался по территории двора, спасаясь от палящих лучей солнца, но жара все равно доставала его даже в самых дальних углах. Его голое тело покраснело и блестело от пота, а язык распух, словно влажная мочалка, и с трудом помещался во рту.

Наутро четвертого дня он настолько ослаб, что стал терять чувство реальности и готов был в любую минуту рухнуть на землю без сознания. Ему казалось, что у него высохли не только губы, но и глаза. Последняя надежда умерла, поскольку помощи извне не было, да и быть не могло. Тяжело опустившись на колени в самом дальнем углу двора, он вдруг услышал громкие голоса аггагиров, оживленно споривших, как долго он может еще протянуть в таком состоянии. Потом неожиданно наступила тишина, и он удивленно открыл глаза, решив, что начались галлюцинации.

Со стороны ворот к нему быстро шагала Эмбер с огромным кувшином на голове, как это обычно делают арабские женщины. Аггагиры молча смотрели на нее, не решаясь остановить. Сняв кувшин с головы и поставив на землю, она смочила в воде тряпку и приложила к его пересохшим губам. Пенрод не мог сказать ни слова – лишь жадно впитывая воду. Напоив его, она вновь водрузила на голову кувшин и мягко сказала, с сожалением глядя на его рогатину:

– Я вернусь сюда завтра.

На следующий день примерно в это же время во двор вошел халиф Осман Аталан и остановился в тени деревьев, мирно беседуя с аль-Нуром и Муманом Дигни. Вскоре после этого появилась Эмбер, увидела халифа и остановилась как вкопанная, растерянно придерживая кувшин на голове. В этот момент ее стройная фигура напоминала газель во время прыжка. Какое-то время она выжидающе смотрела на Османа, потом гордо вскинула подбородок и направилась к Пенроду. Эмир не остановил ее. Напоив и покормив заключенного, она снова водрузила на голову пустой кувшин и тихо шепнула:

– Якуб придет к тебе. Будь готов. – Затем так же гордо прошествовала мимо Османа, который бесстрастно проводил ее долгим взглядом.

Эмбер пришла и на следующий день, но Османа не было во дворе, а аггагиры, казалось, потеряли к ней всякий интерес. Она напоила Пенрода водой, накормила из ложки жидкой кашей из дурры, как маленького ребенка, а потом взяла другую тряпку и, смочив в воде, стала протирать ему ноги и ягодицы.

– Не делай этого, – попросил он.

Она строго посмотрела на него.

– Вы всё еще ничего не поняли?

Он был слишком смущен ее действиями и слаб физически, чтобы осознать значение слов. А она продолжила практически без паузы:

– Якуб придет за вами сегодня вечером.

Наступили сумерки, и Пенрод опустился на корточки в углу двора. В ту ночь его охранял аггагир Кабел аль-Дин. Он уселся на землю, прижавшись спиной к забору и положив на колени обнаженный меч.

Мышцы на руках Пенрода так болели, что ему приходилось сжимать зубы, удерживая стон боли, а во рту ощущался металлический привкус крови. В конце концов он задремал, но спал так чутко, что через некоторое время услышал женский шепот:

– Твое тело сводит меня с ума, но я храбрая женщина и не боюсь этого.

Пенрод открыл глаза и понял, что это не сон. Неподалеку от него на земле лежала Назира с задранной почти до шеи юбкой и широко раздвинутыми ногами, между которыми суетливо возился аггагир Кабел аль-Дин, уже ничего не видя и не слыша.

Через минуту от стены отделилась темная тень Якуба. Когда Кабел аль-Дин уже взобрался на Назиру, он молниеносным броском опрокинул его и вонзил в шею острый клинок. Удар был таким точным, что аггагир свалился замертво, не издав ни звука. Назира столкнула его неподвижное тело, встала, отряхнула юбку и начала помогать Якубу, который уже пытался освободить Пенрода. Окровавленным лезвием кинжала он быстро перерезал веревки, которыми его руки привязали к стволу, и Пенрод чуть не закричал от боли, когда кровь стала быстро поступать в онемевшие конечности. Пока Назира держала ствол, чтобы не сломать Пенроду шею, Якуб перерезал остальные путы, снял ярмо и осторожно положил его на землю.

– Выпейте, – протянула ему Назира стеклянную бутылку. – Это поможет вам восстановить силы и ослабить боль. – Пенрод выпил содержимое тремя большими глотками и ощутил приторный вкус настойки опия. Они помогли ему подняться и потащили к высокой стене, где Якуб оставил моток крепкой веревки. Обвязав Пенрода вокруг груди, он быстро взобрался на стену и потащил за собой, а Назира в это время поддерживала его снизу. Они с трудом перевалились через стену, и Пенрод упал на траву. В это время Назира помчалась в гарем, а Якуб поволок Пенрода на берег реки.

Поначалу они продвигались очень медленно, но под воздействием настойки Пенрод ощутил прилив сил и побежал быстрее, опираясь на руку Якуба.

– В будущем, медлительный Якуб, не пропадай на такой долгий срок, – проворчал капитан, и тот радостно осклабился, принимая упрек. Они добрались до реки, где их уже ожидало небольшое парусное судно, чтобы переправить на другой берег.

Будучи общепризнанной фавориткой халифа Османа Аталана, Ребекка имела собственное жилище, в котором, естественно, проживала и ее младшая сестра Эмбер. В ту ночь они сидели у темного окна, напряженно всматриваясь в зеркальную поверхность Нила, в которой отражалась серебристая луна. Ребекка притушила свет масляной лампы и едва различала лицо сестры, а Эмбер уже надела шерстяную накидку и сандалии, приготовившись к дальнему путешествию.

– Уже пора, приготовься, Бекки, – прошептала она, дрожа от волнения в ожидании новостей. – Назира может вернуться в любую минуту, чтобы забрать нас отсюда.

– Послушай меня, дорогая сестричка, – сказала Ребекка и положила руку на ее плечо. – Ты должна собраться с силами и постараться понять меня. Я не пойду с вами. Ты отправишься одна вместе с Пенродом Баллантайном.

Эмбер окаменела, изумленно уставившись на сестру, но не видела ее глаз в тусклом свете. А когда нашла в себе силы заговорить, ее голос дрожал от волнения:

– Не понимаю тебя.

– Я не могу пойти с вами, – твердо повторила Ребекка. – Я должна остаться здесь.

– Но почему, Бекки? Почему?

Вместо ответа Ребекка взяла ее руку и прижала к своему животу.

– Чувствуешь что-нибудь?

– Ты немного поправилась, и что? – спросила озадаченная Эмбер. – Как это может тебе помешать? Ты должна пойти с нами!

– Эмбер, у меня будет ребенок.

– Нет, не может быть! Не верю! Это просто невозможно! Я люблю тебя и не смогу без тебя жить!

– А у меня будет ребенок, – снова повторила Ребекка. – Мой ребенок! Бастард Османа Аталана. Ты знаешь, что такое бастард?

– Да, – только и смогла вымолвить Эмбер, не находя слов для дальнейших возражений.

– А тебе известно, что будет со мной в Англии, если я вернусь туда с арабским бастардом?

– Да, – прошептала Эмбер почти неслышно. – Но его могли бы как-то удалить, разве не так?

– Ты хочешь сказать, что я должна убить своего ребенка? – содрогнулась от гнева Ребекка. – А ты могла бы убить свое дитя, дорогая?

Эмбер неуверенно покачала головой.

– В таком случае не требуй этого от меня.

– Тогда я останусь с тобой, – решительно заявила Эмбер.

– А ты видела, в каком состоянии находится сейчас Пенрод? – спросила Ребекка, прекрасно понимая, какой это сильный аргумент для сестры. – Ты уже однажды спасла ему жизнь, кормила и поила его, когда он был на грани смерти. Если бросишь его сейчас, он погибнет. Ты должна выполнить свой долг.

– Но как же ты? – слабо запротестовала Эмбер.

– Со мной все будет в порядке, обещаю! – Ребекка крепко обняла сестру, мгновенно переходя на строгий тон, не терпящий возражений. – А теперь слушай: ты должна взять с собой дневник отца, в котором есть и мои заметки. Как только вернешься в Англию, отдай его адвокату Себастьяну Харди. Я написала его имя на первой странице дневника. Он знает, как нужно поступить с ним. – Она протянула Эмбер толстую книгу. Та быстро положила ее в сумку и крепко-накрепко перевязала веревкой, чтобы можно было нести на плече.

– Я не хочу оставлять тебя здесь!

– Знаю, дорогая, но долг превыше всего, и ты должна его выполнить.

– Я всегда буду любить тебя, до конца жизни.

– Не сомневаюсь и сама буду любить тебя так же сильно и долго.

Они крепко обнялись и сидели так, пока их не потревожила внезапно появившаяся Назира.

– Пойдем, Захра. Якуб и Абадан Риджи ждут на берегу.

Говорить больше было не о чем. Сестры обнялись на прощание, и Назира за руку вывела Эмбер из жилища с сумкой на плече. И только оставшись совершенно одна, Ребекка позволила себе разрыдаться во весь голос, бросившись на ангареб и уткнувшись лицом в подушку. И грудь ее разрывалась от невыносимой боли.

Но боль исчезла, когда она ощутила в животе странное движение. Этот толчок новой жизни привел ее в чувство и наполнил необъяснимой радостью. Она обхватила руками живот и прошептала:

– Ты единственное, что у меня осталось. – И Ребекка легла на бок и уснула вместе со своим ребенком.

Парусная фелука стояла на якоре вблизи илистого берега чуть ниже старой мечети. Это было древнее торговое судно с прогнившими бортами и отвратительным запахом гнилой рыбы. Его владелец надеялся поправить свои дела и купить новую посудину на огромные деньги, предложенные ему только за то, чтобы он пересек реку. Правда, сумма сама по себе свидетельствовала о большом риске, поэтому он явно нервничал, поглядывая на берег.

Настойка опия кружила голову и туманила мозги, но Пенрод по крайней мере не ощущал боли. Он лежал на палубе вместе с Якубом, чтобы не привлекать внимания случайных свидетелей. Якуб все время пытался сказать ему что-то важное, но Пенрод плохо понимал суть его слов. От настойки сознание путалось, затмевая смысл сказанного.

Потом он смутно осознал, что кто-то торопливо приближается к судну в кромешной темноте, с трудом поднял голову и посмотрел через борт. На берегу стояла Назира, а Эмбер спешила по трапу с большой сумкой на голове.

– А где Ребекка? – вяло спросил Пенрод, напрягая зрение, чтобы лучше разглядеть покрытый мраком берег.

Эмбер ловко запрыгнула на борт, а Назира повернулась и растворилась во тьме.

– Куда побежала Назира? – снова спросил Пенрод.

Эмбер бросила на палубу узел со своими вещами и склонилась над ним.

– Пенрод! Слава богу! Как вы себя чувствуете? Давайте я посмотрю ваши руки. У меня есть специальная мазь, которая поможет быстро залечить ссадины и порезы.

– Подожди, пока мы не доберемся до того берега, – проворчал Пенрод. – Куда ушла Назира? – повторил он свой вопрос. – И почему нет Ребекки?

Но ни Эмбер, ни Якуб ничего не ответили. Более того, Якуб кивнул владельцу судна и стал вместе с ним поднимать парус. Ночной бриз быстро наполнил воздухом льняное полотно, и фелука отчалила от берега.

Они плыли намного быстрее, чем можно было ожидать от старой развалины. Острый нос резво рассекал встречные волны, орошавшие их мельчайшими брызгами. Напротив Хартума судно врезалось в берег с такой скоростью, что чуть было не сорвало киль. Эмбер и Якуб помогли Пенроду сойти на берег и быстро повели его по темным безлюдным улицам разрушенного города. Вскоре они вышли к воротам заброшенной фабрики Райдера Кортни, где их уже ждал арабский мальчик-бедуин с несколькими верблюдами. Передав в руки Якуба поводья, он тут же растворился в ночной темноте. Скаковые верблюды были уже оседланы и готовы к далекому путешествию. Все быстро взобрались на животных, и только Пенрод не смог обойтись без помощи Якуба. Усадив своего господина, араб взял за поводок первого верблюда и повел небольшой караван по иссохшему илистому дну канала в сторону пустыни. Там он тоже взобрался на верблюда, и они без оглядки помчались в темноту ночи, ориентируясь по виднеющейся слева водной глади Нила. В конце первой мили Пенрод внезапно потерял равновесие, тяжело упал на землю и остался неподвижно лежать как мертвый. Караван остановился, и Якуб помог ему снова взобраться на верблюда.

– Я буду держать его, – предложила Эмбер, взбираясь на спину животного позади Пенрода.

Так они ехали в течение четырех часов без остановки. Эмбер обхватила Пенрода обеими руками, стараясь удержать в седле. А когда на горизонте появились первые признаки приближающегося рассвета, они увидели впереди спасительную лагуну, но никакого парохода на открытой воде не было, как они ни вглядывались в плотный туман.

Остановившись на краю густых зарослей камыша, Якуб приподнялся в седле и пронзительно закричал ночной совой.

– Ради всего святого, – возмущенно воскликнул он, – неужели здесь нет ни человека, ни джинна, который меня слышит?!

В то же мгновение из зарослей раздался низкий голос джинна с протяжным шотландским акцентом:

– О да, парень, я хорошо тебя слышу!

Джок Маккрамп так искусно замаскировал нарубленным камышом свою посудину, что ее невозможно было увидеть с берега лагуны. Они отпустили верблюдов и быстро поднялись на борт судна, которое еще совсем недавно носило гордое имя «Ибис», а сейчас называлось просто «Мудрость небес». Пароход вышел из лагуны в открытые воды Нила, повернул на восток и поплыл в сторону Розейреса, что в двухстах милях вверх по реке. Поручив штурвал своему помощнику, Джок спустился в каюту, где Эмбер суетилась вокруг Пенрода, осторожно смазывая его раны мазью, которую передала ей Назира.

– Вы, вероятно, не откажетесь от чашки крепкого кофе, – радушно предложил он.

Это был знаменитый напиток «Дарджиллинг оранж пеко» со сгущенным молоком. Жадно поглощая его, Пенрод подумал, что никогда в жизни не пробовал ничего вкуснее. После третьей чашки он мгновенно уснул и не просыпался, пока судно не отдалилось от Хартума на сотню миль. Сейчас даже самые быстрые скакуны Османа Аталана не смогли бы догнать их.

Открыв глаза, он увидел перед собой Эмбер, которая так увлеклась чтением отцовского дневника, что даже не заметила, как он проснулся. Какое-то время он молча наблюдал за ее лицом, быстро менявшимся под впечатлением прочитанного. Только сейчас он со всей ясностью понял, что она выросла, повзрослела и стала самой красивой из всех сестер Бенбрук.

Почувствовав на себе его взгляд, Эмбер повернулась и закрыла дневник.

– Как вы себя чувствуете? Вы проспали почти десять часов как убитый.

– Мне сейчас намного лучше, – признался Пенрод и тут же добавил: – Благодаря тебе и Якубу… А что с Ребеккой? – спросил он после небольшой паузы.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Эмбер, сменившись горечью.

– Она осталась в Омдурмане. Это был ее выбор.

– Почему? – удивился Пенрод, и Эмбер подробно пересказала ему свой разговор со старшей сестрой. Они долго молчали, и капитан первым нарушил тишину: – Если бы я мог, то непременно вернулся бы туда и забрал ее с собой.

– Она поступила правильно, – мягко возразила Эмбер. – Ребекка всегда поступала правильно. Она пожертвовала собой ради меня, и я никогда не забуду этого.

И Пенрод в очередной раз отметил, что Эмбер уже не ребенок. Сейчас перед ним была вполне взрослая, смелая и умная молодая женщина, закалившаяся в огне жестоких испытаний.

В Розейресе они пересели на лошадей и через одиннадцать дней изнурительного пути по склонам Абиссинского нагорья достигли Энтото. А когда въехали во двор торговой базы Райдера Кортни, навстречу им, радостно махая руками, выбежала Сэффрон. Эмбер соскочила с лошади, и сестры крепко обнялись, не находя слов, чтобы выразить нахлынувшие на них чувства. Райдер стоял на веранде и счастливо улыбался.

Вновь обретя дар речи, близнецы направились в студию Сэффрон и стали наперебой рассказывать друг другу о своих приключениях, а потом, взявшись за руки, долго бродили по базару и узким улочкам Энтото. На следующий день они поехали в горы и вернулись оттуда с охапкой полевых цветов. И все это время никак не могли наговориться. Они вместе читали дневник Дэвида с дополнениями Ребекки и горько плакали, вспоминая погибшего отца и старшую сестру, которую тоже навсегда потеряли.

Эмбер долго рассматривала рисунки Сэффрон, уделив особое внимание тем из них, которые были посвящены Хартуму, и предложила некоторые уточнения, одобренные Сэффрон. Филфил сшила для сестры несколько новых платьев и познакомила ее с Элис Пакер и императрицей Мириам. Императрица по достоинству оценила новые модели Сэффрон и попросила сшить ей наряд для следующего официального ужина.

Эмбер продолжала записывать в дневник Дэвида Бенбрука последние события и подробно изложила все обстоятельства своего побега из плена дервишей вплоть до абиссинской границы. Именно тогда она впервые обнаружила у себя несомненный литературный талант и стала развивать его.

Только Райдер не пришел в восторг от появления Эмбер. За последнее время он привык к абсолютному вниманию Сэффрон, а теперь приходилось делить его с другими людьми. Лишь сейчас, когда Сэффрон почти все свое время проводила с сестрой, он вдруг понял, как ему не хватает ее.

Пенрод быстро поправился и залечил свои раны, нанесенные шеббой Османа Аталана. Вскоре он начал биться с Якубом на мечах, а ноги тренировал во время продолжительных прогулок по окрестным горам. Оставалось только связаться со своим начальством в Каире, но телеграфная линию была проложена лишь до Джибути, что в Аденском заливе. Тогда он написал письмо сэру Эвелину Берингу и виконту Уолсли, а также старшему брату в Англию. Посол Великобритании отправил эти письма с дипломатической почтой, но Пенрод хорошо знал, сколько времени может пройти, пока он получит ответ.

В тот день Райдер Кортни принес из посольства большой запечатанный пакет и вручил Пенроду. Тот взвесил его на ладони и пришел к выводу, что внутри находится не просто обыкновенный лист бумаги.

– От кого это? – поинтересовался он.

– К сожалению, я поклялся хранить молчание, – сдержанно ответил Райдер. – Но уверен, что ответ содержится внутри. Не расспрашивай меня об этом деле, поскольку я не имею права обсуждать его.

Пенрод прошел в свою спальню, великодушно выделенную ему Райдером, запер дверь на засов и открыл конверт. Из него выпал какой-то тяжелый предмет, но Пенрод успел схватить его, прежде чем тот упал на пол. Это оказалась большая золотая монета, поражающая своей красотой и древностью. На одной ее стороне был отчеканен портрет Клеопатры, а на обратной – Марка Антония. Помимо монеты, в конверте лежала записка с единственной строчкой на арабском языке: «Если мой господин хочет меня видеть, он знает, где меня можно найти».

А монета служила в качестве подписи.

– Бахита! – Он погладил портрет Клеопатры. Интересно, чем она сейчас занимается? И тут он вспомнил, как Якуб рассказывал ему о своих похождениях и какой-то таинственной египетской женщине. Но тогда Пенрод был накачан настойкой опия и ничего не смыслил.

На следующий день он позвал Якуба на прогулку в горы и стал расспрашивать об этой женщине. Тот подробно рассказал, как очутился в Асуане после ареста Пенрода, чтобы обратиться к единственному человеку, способному помочь ему в сложившейся ситуации. Он примкнул к какому-то работорговцу, но на египетской границе их арестовали и посадили в тюрьму. Только через год с лишним он смог разыскать эту женщину и изложить ей суть дела.

– Как только я отыскал Бахиту аль-Масур, она отправилась со мной в Энтото и вместе с аль-Сахави организовала ваш побег.

Пенрод хотел рассказать Якубу о роли Бахиты в его спасении, проигнорировав строгое предупреждение Райдера Кортни, но потом передумал. Они с Бахитой всегда хранили тайну своих отношений и старались не доверять ее посторонним. И его очень удивило, что Якуб знал об этом. Впрочем, давно пора было перестать удивляться способностям Якуба. Пенрод решил написать Бахите письмо, но счел, что это вряд ли разумно. Даже если отправить письмо по дипломатическим каналам, все равно нет никакой гарантии, что оно не попадет в руки агентов вездесущего Эвелина Беринга. Кроме того, была еще одна важная причина не возобновлять пока отношений с Бахитой. Он еще не успел найти разумное объяснение своим сомнениям, но знал, что это связано с Эмбер Бенбрук. Он боялся обидеть этого ребенка.

Ребенка? Он усмехнулся, наблюдая, как она шла по двору под руку с сестрой. «Не обманывай себя, Пенрод Баллантайн», – подумал капитан.

Только через пять месяцев он получил ответ от своего старшего брата сэра Питера Баллантайна, проживавшего в поместье на границе с Шотландией. В письме сэр Питер охотно соглашался приютить сестер Бенбрук в поместье Клеркасл до того момента, пока окончательно не решится их дальнейшая судьба. Пенрод должен отправиться в Англию вместе с Сэффрон и Эмбер и присматривать за ними вплоть до Клеркасла, где передаст их в руки заботливой Джейн, жены сэра Питера.

Получив письмо от брата, Пенрод сразу же отправился в британское посольство и отправил телеграмму в главную контору Восточного пароходства в Джибути, чтобы забронировать три билета на пароход «Сингапур», который отправится через Суэц и Александрию в Саутгемптон через шесть месяцев. Эмбер не возражала, узнав, что поплывет в Англию с Пенродом, а потом останется в Клеркасле с его семьей, – напротив, образовалась и с нетерпением ждала отъезда.

А вот ее сестра отнеслась к предложению весьма прохладно. После долгой и изнурительной дискуссии Сэффрон заявила, что не видит причин для возвращения в Англию, где постоянно льют дожди и где она, по всей видимости, сразу же подхватит двустороннее воспаление легких. Пришлось обратиться за помощью к Элис Пакер.

– Моя дорогая, тебе только четырнадцать лет.

– Нет, через месяц будет пятнадцать, – угрюмо поправила Сэффрон.

– Все почему-то забыли о твоем образовании, – не отступала Элис. – Не сомневаюсь, что сэр Питер найдет вам с Эмбер хороших воспитателей и учителей. Тем более что у него тоже есть дочери примерно такого же возраста.

– Мне не нужна география и математика. Я и так хорошо знаю Африку и к тому же умею рисовать.

– Ах! – воскликнула Элис. – Сэр Джон Миллес – мой хороший друг. Не хочешь позаниматься под его руководством? Думаю, что смогу с ним договориться.

Сэффрон заколебалась. Миллес был основателем «Братства прерафаэлитов» и считался выдающимся художником современности. В кабинете Дэвида Бенбрука в Хартуме висели его картины, и Сэффрон часами любовалась ими, мечтая хоть когда-нибудь увидеть автора. А Элис продолжала убеждать ее:

– Разумеется, по достижении шестнадцати лет ты можешь в любое время приехать в Энтото в качестве моей личной гостьи.

С приближением отъезда в Джибути Сэффрон все меньше времени проводила с сестрой и все больше помогала Башиту присматривать за Райдером. Он согласился позировать ей вечерами, чтобы она закончила свою последнюю работу. С тех пор как судьба обеих сестер была окончательно решена, настроение Райдера заметно испортилось, и эти сеансы стали для него настоящим подарком. Сэффрон была веселой девочкой и смешила его до слез.

За два дня до того, как Сэффрон и Эмбер должны были покинуть Энтото, Райдер вдруг объявил, что намерен вместе с ними отправиться в Джибути, чтобы получить там груз, доставленный ему из Калькутты. Во время непродолжительного путешествия к океану Райдер и Сэффрон поначалу не расставались, но чем ближе они подходили к Джибути, тем серьезнее становились их лица. А когда до города оставался день пути, вконец рассорились. Сэффрон бросила его одного и помчалась к Эмбер, а вечером, во время ужина у костра, демонстративно повернулась к нему спиной, а потом ушла в палатку, даже не попрощавшись.

Когда они прибыли, огромный океанский пароход «Сингапур» уже стоял у причала. Пока Райдер и Башит разбивали лагерь на окраине Джибути, Пенрод вместе с сестрами отправился в контору местного отделения пароходства, чтобы оплатить проезд и забрать билеты до Саутгемптона. Клерк заверил их, что «Сингапур» отчалит в точно назначенное время – ровно в полдень следующего дня. На обратном пути Пенрод зашел в магазин и купил бутылку виски «Гленливт». В тот вечер Райдер и Пенрод засиделись допоздна, в то время как сестры отдыхали в палатке, удалившись туда вскоре после наступления темноты.

На следующее утро мужчины встали поздно, поскольку изрядно выпили накануне. До отправления «Сингапура» оставалось три часа, и они начали собираться в город. Пенрод отправил вещи на причал, где их должны были погрузить на борт, а сам вернулся в лагерь, чтобы забрать остальных. Но, подъехав к лагерю, увидел, что там творится что-то невообразимое.

– Она ушла! – причитал Башит, прижимая руки к груди. – Филфил сбежала!

– О чем ты, Башит? – не понял Пенрод. – Куда сбежала?

– А кто ее знает, эфенди! Ночью взяла своего мула и сбежала. Аль-Сахави погнался за ней, но она ушла на шесть часов раньше, так что вряд ли он догонит ее до полуночи.

– К тому времени «Сингапур» уже уйдет в открытое море, – проворчал Пенрод и пошел искать Эмбер.

– Мы с Сэффрон легли спать, и я сразу уснула, – пояснила та. – А когда проснулась, уже рассвело, а Сэффрон на месте не оказалось. Она убежала, даже не попрощавшись со мной.

Пенрод пристально посмотрел на нее, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки лукавства, но лицо Эмбер оставалось невозмутимым. Вчера вечером он проходил мимо палатки и слышал, как сестры о чем-то шептались. Он точно помнил, что это было далеко за полночь, поскольку посмотрел на карманные часы, перед тем как затушить лампу.

– Придется отплыть без нее, – заключил Пенрод. – Мы просто не имеем права пропускать этот рейс, поскольку следующий будет бог знает когда. Разумеется, я попытаюсь уговорить капитана дождаться, когда вернется Сэффрон. – Он снова посмотрел на Эмбер и встретил ее ангельскую улыбку.

Уже находясь на великолепной палубе «Сингапура», Пенрод не отрывал глаз от позаимствованного у капитана судна бинокля, стараясь разглядеть Сэффрон на последней шлюпке, отплывшей с берега к пароходу.

– Черт бы ее побрал! – гневно проворчал он. – Так и не появилась!

Как только он опустил бинокль, к нему спустился третий помощник капитана и сообщил, что задержать отправку судна невозможно, поскольку при нарушении графика их просто не пропустят через Суэцкий канал. В этот момент раздался громкий сигнал пароходной сирены, и матросы стали убирать трап, а чуть позже загрохотали поднимающие якорь цепи.

– Ну что ж, мисс Эмбер Бенбрук, – мрачно сказал Пенрод, – думаю, теперь вы можете сообщить мне всю правду. Что задумала ваша драгоценная сестричка?

– Полагаю, все предельно ясно, капитан Баллантайн, – хмыкнула та, пожав плечами. – Даже для самого глупого человека.

– И тем не менее я буду крайне признателен, если вы объясните мне суть дела.

– Моя сестра влюбилась в мистера Кортни и не хочет покидать его. Боюсь, мы лишились удовольствия совершить вместе с ней это чудесное морское путешествие. Вам придется довольствоваться только моим обществом.

«Эта перспектива меня не слишком расстроила», – подумал Пенрод, но попытался скрыть от нее удовлетворение подобным поворотом.

Следы мула, на котором уехала Сэффрон, вели по тому же маршруту, каким они прибыли в порт Джибути, иногда пересекаясь с другими следами. Она не пыталась их скрыть или сбить с толку возможных преследователей. Вскоре Райдер понял, что быстро догоняет ее, но увидел только к полудню следующего дня. Он пустил лошадь в галоп и громко закричал, чтобы Сэффрон остановилась. Мул действительно встал, но девушка даже не повернулась к нему. И, только приблизившись, Райдер увидел, что это не Сэффрон, а один из слуг, который присматривал за лагерем и готовил дрова для костра.

– Соломон, что ты тут делаешь, черт возьми?! – недоуменно воскликнул Райдер. – Куда ты едешь на муле Филфил?

– Филфил дала мне талер Марии Терезии и приказала вернуться в Энтото и привезти ей коробку, которую она там забыла, – гордо объяснил слуга, преисполненный важности от столь ответственного задания.

– А где она сейчас?

– Сейчас? Я не знаю, эфенди, – ответил Соломон и озадаченно почесал нос. – Разве юная госпожа не в Джибути?

Когда Райдер снова вернулся в порт, причал, где стоял на якоре «Сингапур», был уже пуст, а на горизонте в небо поднималась тонкая струйка дыма. Райдер ворвался в лагерь и закричал Башиту:

– Где Филфил?

Тот помолчал, плотно сжав губы, а потом кивнул в сторону палатки.

Райдер спешился и вбежал туда, остановившись на пороге.

– Ах вот ты где, беглянка!

Сэффрон сидела на постели, скрестив под собой босые ноги и скрыв лицо под широкими и изрядно помятыми полями шляпы, явно довольная собой.

– Ну и что ты можешь сказать в свое оправдание? – наступал Райдер.

– Только одно: ты – моя собака, а я – твоя блоха. Можешь выковыривать меня сколько угодно, Райдер Кортни, но все равно не избавишься…

Только когда они проехали больше половины пути обратно в Энтото, Райдер отошел от шока и понял, как безумно счастлив, что Сэффрон осталась с ним, а не уплыла на «Сингапуре» в Англию.

– И что же мне с тобой теперь делать? – задумчиво произнес он. – Скорее всего, меня арестуют за соблазнение малолетних. Я даже не знаю, с какого возраста заключаются браки в Абиссинии.

– С четырнадцати, – без тени сомнения ответила Сэффрон. – Я спрашивала у императрицы еще до отъезда из Энтото. И вообще все это ерунда. Ей самой было всего тринадцать, когда она вышла замуж за императора.

– А еще что ты у нее узнала? – полюбопытствовал он.

– А то, что императрица согласна благословить наш союз, если ты все-таки осмелишься жениться на мне. Ну, что скажешь?

– Вообще-то, я никогда не думал об этом, но, раз уж ты сама заговорила, не могу сказать, что это худшее предложение в моей жизни. – Он наклонился, подхватил ее под руки, одним движением перетащил на свою лошадь и крепко поцеловал в губы.

Сэффрон, придерживая одной рукой широкополую шляпу, второй обняла его за шею и одарила ответным поцелуем, но гораздо более страстным. Через минуту она оторвалась от него, с трудом переведя дыхание:

– О, ты замечательный! Ты даже представить себе не можешь, как долго я ждала этого момента. Намного лучше, чем я ожидала. Давай попробуем еще раз?

– Прекрасная идея, – согласился Райдер.

Императрица была великолепна. Она сидела в первом ряду христианской кафедральной церкви Энтото с императором и сияла, как поднимающееся над горизонтом солнце. Платье, сшитое для нее Сэффрон, делало ее похожей на большой шоколадный пирог, посыпанный сахарной пудрой.

Точно так же леди Пакер затмевала сэра Гарольда Пакера, рыцаря-командора Майкла и Джорджа, посла Ее Величества, выдававшего замуж свою соотечественницу Сэффрон Бенбрук. Он был в парадной форме и шляпе с золотым шитьем и белыми перьями. Жених заметно волновался, в высшей степени элегантный в своем черном фраке и с ярко сверкающей Звездой ордена Соломона и Иудеи на груди. А возглавлял свадебную церемонию сам епископ Абиссинии.

Для такого случая Сэффрон сшила себе белоснежное платье, а когда шла к нему в ослепительном наряде истинной девственницы под руку с сэром Гарольдом, Райдер восхищенно смотрел на нее. Когда они покинули церковь уже в качестве мужа и жены, абиссинские войска салютовали им девятью артиллерийскими залпами. При этом одна из древних пушек, чрезмерно заряженная, взорвалась, как огромный фейерверк, но, к счастью, никто не пострадал, а епископ объявил это пророческим знамением. Император приказал угостить всех жителей столицы местным алкогольным напитком, и по всему городу до поздней ночи разносились здравицы молодоженам.

Свой медовый месяц Райдер решил провести в южной части Абиссинского нагорья, чтобы поохотиться на редкого горного зверя нуала. Они вернулись через несколько месяцев не только без этого зверя, но и вообще безо всякого представления, как он выглядит. Зато Сэффрон написала живописную картину, на которой изобразила довольно странное существо, похожее на единорога, но с необычными ушами и вытаращенными глазами. Он стоял на вершине горы, глядя на мужчину и женщину, узнать которых можно было без особого труда. На голове женщины красовалась огромная желтая шляпа, украшенная розами и морскими ракушками. Они смотрели не на единорога, а на огромную птицу, напоминающую то ли страуса, то ли павлина. Надпись под полотном гласила: «Мы пришли сюда, чтобы найти редкого нуала, а нашли не менее редкую птицу счастья».

Райдеру так понравилась эта картина, что он поместил ее в раму из слоновой кости и повесил над кроватью.

Путешествие по Красному морю проходило спокойно и беззаботно. На борту «Сингапура» было только четыре пассажирские каюты, две из которых оказались свободными. Каждый вечер Пенрод и Эмбер ужинали с капитаном судна, а затем гуляли по палубе или танцевали под музыку итальянского скрипача, который был просто очарован юной красавицей.

Днем они сидели в кают-компании, усердно работая над дневником Дэвида Бенбрука. Эмбер реализовывала недавно обнаруженный у себя литературный талант, а Пенрод снабжал ее огромным количеством военных и исторических деталей, с которыми был знаком не понаслышке. Потом Эмбер предложила ему описать собственные впечатления о битве при Абу-Клеа, пленение Османа Аталана аггагирами, а также обстоятельства их побега из дервишской неволи. Они хотели объединить свои записи с теми, которые оставили Дэвид и Ребекка, и таким образом придать дневнику завершенный вид. К тому времени, когда «Сингапур» бросил якорь в порту Александрии, работа над текстом была практически завершена, а дневник готов к публикации. Недоделки можно было исправить на обратном пути в Англию.

В Александрии Пенрод сошел на берег, арендовал лошадь, на которой проехал тридцать миль до Каира, и сразу же направился в британское представительство. Сэр Эвелин Беринг уже через двадцать минут пригласил его в свой кабинет. Перед ним на столе лежало тридцатистраничное донесение, отправленное ему Пенродом из Энтото. На полях отчетливо виднелись красные пометки. Беринг, как обычно, оставался бесстрастным и ничем не выдал своих эмоций. Их беседа продолжалась около двух часов, потом он встал, давая понять, что разговор окончен. При этом он не сделал никаких замечаний, не выразил своего одобрения или неудовольствия и даже не объявил дальнейшую судьбу Пенрода.

– С вами хочет поговорить полковник Сэмюэл Адамс, который находится в штабе нашей армии в Гизе, – сообщил он Пенроду уже в дверях своего кабинета.

– Полковник? – удивился тот.

– Да, повышение по службе, – коротко пояснил Беринг. – Он все вам объяснит.

Сэм Адамс все еще слегка хромал, но передвигался уже без палки. Обойдя вокруг огромного письменного стола, он тепло приветствовал Пенрода – как и прежде поджарый, подтянутый, с загоревшим на солнце лицом, хотя в пышных усах уже появилось несколько седых волосков.

– Сэр, примите мои поздравления с присвоением вам звания полковника, – сказал Пенрод.

Адамс был без головного убора, поэтому просто пожал ему руку.

– Рад, что вы вернулись живым и невредимым, Баллантайн. За время вашего отсутствия здесь произошло немало важных событий. Нам нужно о многом поговорить. Может, пообедаем сегодня в клубе?

Он зарезервировал столик в дальнем конце зала в ресторане Гезира-клуба. Заказав бутылку «Крюга», они подождали, пока официант в красной феске и белой галабее наполнит их стаканы, и Адамс сразу приступил к делу:

– После той катастрофы в Хартуме и трагической гибели этого идиота Гордона произошло немало других неприятных событий. Британская пресса настойчиво ищет козлов отпущения и всячески поносит сэра Чарльза Уилсона за то, что он медлил с оказанием помощи осажденному в Хартуме Гордону после славной победы под Абу-Клеа. А Уилсон, в свою очередь, пытается переложить всю ответственность на своих подчиненных. К сожалению, Баллантайн, вы оказались в числе первых его жертв. Он обвинил вас в нарушении субординации и дезертирстве. Сейчас, когда вы благополучно вернулись из адского плена, вас наверняка отдадут под трибунал. Если суд признает вас виновным, вам грозит высшая мера наказания. Вы что, не знали, что за подобные дела обычно расстреливают перед строем?

Загорелое лицо Пенрода заметно покраснело и омрачилось тревогой.

– Баллантайн, у вас здесь немало влиятельных друзей, – продолжал Адамс. – Всем хорошо известны ваша доблесть и славные подвиги, бегство из плена и все такое прочее. Да и крест Виктории кое-что значит. Однако вам придется распрощаться с гусарским полком.

– Уйти в отставку из гусарского полка?! – воскликнул Пенрод. – Да пусть меня лучше расстреляют!

– Вполне возможно, что так и будет, но постарайтесь внимательно меня выслушать. – Адамс подался вперед и успокаивающе придержал его за руку. – Выпейте свое шампанское, превосходное, кстати сказать, так что не упустите возможность.

Пенрод залпом осушил стакан, и Адамс продолжил:

– Прежде всего хочу познакомить вас с основной служебной информацией. Египет практически полностью принадлежит нам. Беринг называет положение страны «завуалированным протекторатом», на самом же деле это настоящая колония, при всей мерзости и непопулярности данного слова. Так вот, в Лондоне решили преобразовать египетскую армию и превратить ее из плохо организованной и обученной орды в первоклассные и боеспособные войска. Новым сердаром назначен Горацио Герберт Китченер. Вы знакомы с ним?

– К сожалению, нет, – покачал головой Пенрод.

Сердаром обычно называли главнокомандующего египетской армии.

– Этот человек представляет собой гремучую смесь тигра и дракона. Отчаянный и абсолютно бесшабашный вояка, которому для создания практически новой армии нужны первоклассные офицеры, не только хорошо знающие военное ремесло, но и знакомые с пустыней и языками местных племен. Я рекомендовал ему вас, так что он уже знает о вашем существовании. Более того, вы позарез ему нужны. И если согласитесь с ним работать, он легко отметет все выдвинутые против вас обвинения Уилсона. Китченер делает стремительную военную карьеру и тащит за собой своих подчиненных. Уверен, что, начав у него службу в чине капитана, через год вы будете командовать батальоном, а лет через пять получите полк. Лично для вас это означает выбор между крахом военной карьеры и быстрым продвижением по службе. Ну, что скажете?

Пенрод задумчиво погладил бакенбарды и усы, которые Эмбер аккуратно подстригла еще на борту парохода, удалив выгоревшие на солнце волоски, после чего они вновь обрели свою прежнюю роскошь. Он не привык давать скоропалительных ответов.

– Это будет верблюжий полк, – подбросил Адамс еще один аргумент, – созданный для боев в пустыне.

– Когда я должен встретиться с этим джентльменом?

– Завтра. Ровно в девять утра вы должны быть в штабе новой армии. И ни в коем случае не опаздывайте, если хотите еще пожить.

Китченер оказался крепышом среднего роста с походкой гладиатора, густой копной волос и легким косоглазием, что сразу вызвало симпатию Пенрода. Его квадратный подбородок был изуродован в сражении с дервишами под Суакином, еще в бытность Китченера губернатором этого дикого и чрезвычайно опасного уголка Африки. Раздробленная кость исказила лицо, а огромный бледно-розовый шрам ярко выделялся на загорелой коже, придавая ему зловещий вид.

– Вы говорите по-арабски? – спросил он Пенрода на местном наречии, и тот отметил, что у него неплохой язык, но с таким акцентом он вряд ли сошел бы за местного жителя.

– Эфенди сердар! Да будет путь ваш усыпан цветами жасмина, – произнес Пенрод традиционное арабское обращение. – Я действительно хорошо говорю на языке истинного Бога и его пророка.

Китченер растерянно замигал, явно не ожидая услышать столь превосходный арабский.

– Когда вы можете приступить к исполнению своих обязанностей?

– Мне нужно съездить в Англию до Рождества, я слишком давно нахожусь вне пределов цивилизованного мира. Там я должен уладить некоторые личные дела, а также оформить отставку с прежнего места службы.

– У вас есть время до середины января следующего года, после чего я хочу видеть вас в Каире. Все подробности обсудите с Адамсом. Вы свободны. – Его косые глаза обратились на письменный стол, где лежала стопка бумаг.

Когда они с Адамсом спустились во двор к ожидавшим их лошадям, Пенрод заметил:

– Он не теряет времени зря.

– Еще бы, – хмыкнул Адамс. – Ни единой секунды!

На обратном пути в Александрию Пенрод заехал на почту и отправил телеграмму адвокату Дэвида Бенбрука Себастьяну Харди в его контору на Линкольнс-Инн-Филдс. Это было довольно длинное послание, обошедшееся Пенроду в два фунта девять шиллингов четыре пенса.

Харди приехал из Лондона в Саутгемптон на поезде, чтобы встретить в порту прибывший пароход «Сингапур». Своей необычной внешностью он напомнил Пенроду и Эмбер мистера Пиквика из произведений Чарльза Диккенса. Однако за его пенсне поблескивали проницательные глаза опытного адвоката. Обратно в Лондон они ехали вместе.

– Пресса просто сходит с ума от вашего бегства из Омдурмана и прибытия в Англию, – сообщил он. – Репортеры изнывают от нехватки новостей, и я не сомневаюсь, что их толпа будет ждать вас на станции Ватерлоо.

– А откуда они знают, на каком поезде мы приедем в Лондон? – резонно поинтересовалась Эмбер.

– Я намекнул им, – признался Харди. – Я называю это предупреждением половодья. А сейчас не могли бы вы показать мне рукопись?

Эмбер вопросительно посмотрела на Пенрода, и тот согласно кивнул:

– Полагаю, ты можешь полностью доверять мистеру Харди. Во всяком случае, в не меньшей степени, чем твой отец.

Харди так быстро просмотрел толстую тетрадь, что Эмбер усомнилась, понял ли он хоть что-то, и не преминула озвучить свои сомнения, но Харди быстро развеял их:

– У меня наметанный глаз, моя юная леди.

Как только их поезд достиг отдаленных пригородов Лондона, он закрыл тетрадь.

– Полагаю, в этом действительно что-то есть. Вы не могли бы оставить мне дневник на неделю? Я знаю одного человека в Блумсбери, который с огромным удовольствием прочитает этот текст.

На перроне их дожидались пять журналистов, причем один из них был из лондонской «Таймс», а другой – из «Телеграф». Увидев перед собой прославленного героя сражений при Эль-Обейде и Абу-Клеа, отмеченного самыми высокими наградами, да еще с очаровательной юной красавицей, они сразу поняли, что получат зажигательную романтическую историю, которая привлечет внимание всей страны. Репортеры бесновались как стая голодных псов, загнавших бедную белку на высокое дерево, а Харди еще больше заинтриговал их, описав ужасы осажденного Хартума, трагическую гибель Гордона, происки Махди и других героев этой истории. Вырвавшись наконец из лап представителей прессы, он повел путешественников к карете, ожидавшей их на привокзальной площади.

Кучер энергично хлестал лошадь и быстро доставил их через покрытый густым туманом город до гостиницы на Чарльз-стрит, где Харди заказал номер для Эмбер. Устроив ее, они отправились в отель на Дувр-стрит, где должен был остановиться Пенрод.

– Вам ни в коем случае нельзя жить в одной гостинице, – пояснил он. – Отныне вы под неусыпным наблюдением досужих репортеров.

Четыре дня спустя Себастьян Харди пригласил их в свой офис. Его глаза сияли сквозь толстые стекла пенсне.

– Издательство «Макмиллан и компания» охотно согласилось взять ваш дневник. Вы же знаете, что они уже опубликовали книгу Сэмюэла Уайта Бейкера о его путешествии по Нилу в Абиссинию? Так что ваша рукопись будет для них вроде икры с шампанским.

– А что получат за это сестры Бенбрук? – поинтересовался Пенрод. – Дело в том, что мисс Эмбер хочет поровну разделить гонорар между всеми сестрами, неукоснительно следуя последней воле отца.

Харди погрустнел и виновато улыбнулся. Вынув из кармана очки для чтения, он долго протирал стекла краем рубашки.

– Я убеждал их как мог, но они наотрез отказались выплатить больше десяти тысяч фунтов.

– Десять тысяч фунтов! – невольно вырвалось у Эмбер. – Я вообще не знала, что такие деньги существуют за пределами Английского банка!

– Вы также получите двенадцать с половиной процентов от прибыли. Не думаю, что эта сумма намного превысит семьдесят пять тысяч фунтов.

Они долго смотрели на него, потеряв дар речи. Ведь в будущем эти деньги, помещенные в государственные ценные бумаги или даже в простые акции, принесут ежегодный доход в размере трех с половиной тысяч фунтов. Таким образом, они могут не беспокоиться о своем будущем.

Через некоторое время выяснилось, что оценка Харди была слишком осторожной. За несколько месяцев до Рождества книга воспоминаний «Рабыни Махди» взбудоражила всю страну. В книжном магазине Хэтчарда, что на Пиккадилли, она не лежала на полках дольше одного часа. Покупатели расхватывали ее за несколько минут, передавая затем из рук в руки.

А в палате общин оппозиция использовала книгу в качестве сильнейшего аргумента, чтобы свергнуть правительство. История о том, как министры мистера Гладстона бросили бедного Китайца Гордона на произвол судьбы, вызвала возмущение обывателей, требуя справедливости. Этому во многом способствовали рисунки непосредственной свидетельницы трагедии Сэффрон Бенбрук. Сцена убийства прославленного генерала помещалась на первой странице книги и усиливала всеобщий интерес. В передовой статье «Таймс» отмечалось, что при виде этой сцены рыдали не только женщины, но и многие крепкие мужчины не могли сдержать слез. Британский народ пытался забыть унижение, нанесенное ему этим сумасшедшим Махди, но теперь почти затянувшиеся раны вновь стали кровоточить, уязвляя национальное самолюбие. По всей стране прокатилась волна возмущения и вновь усилились требования оккупировать Судан. А воспоминания продавались и продавались.

Эмбер и Пенрода приглашали во все знатные дома и постоянно окружали многочисленные почитатели и поклонники. Лондонские кучера приветствовали их по имени, а совершенно незнакомые люди останавливали на Пиккадилли и в Гайд-парке, чтобы выразить свое сочувствие. Издатели передавали им сотни писем от читателей, среди которых оказалось и короткое поздравление от сердара Китченера из Каира.

– Это не повредит моей новой карьере, – сообщил Пенрод Эмбер, когда они ехали в карете по Роттен-роу.

Книга воспоминаний разошлась по стране тиражом в четверть миллиона экземпляров за первые шесть недель, а печатные станки продолжали работать круглые сутки, выпуская все новые копии. Типография просто не справлялась с нагрузкой, и нью-йоркское издательство «Путнам» подготовило американский вариант книги, тем самым подстегнув интерес даже тех читателей, которые никогда в жизни не слышали о существовании Судана. Вскоре воспоминания «Рабыни Махди» превзошли по количеству проданных экземпляров знаменитую книгу мистера Стэнли о приключениях доктора Ливингстона.

Французы, верные национальному характеру, добавили к парижскому изданию свои замечательные иллюстрации. Ребекку Бенбрук изобразили в этом издании в платье, разорванном ужасным Махди при попытке надругаться над ее маленькой сестрой Эмбер. Ее обнаженная грудь должна была свидетельствовать об ужасной участи невинной женщины, которая хуже смерти. Книги французского издательства быстро пересекли пролив и стали продаваться по бешеным ценам на улицах Сохо. Даже после уплаты подоходного налога, который составлял шесть пенсов за каждый фунт, к Рождеству доход достиг двухсот тысяч фунтов. По предложению Пенрода Эмбер приказала мистеру Харди поместить все эти деньги в трастовый фонд, разделив между сестрами.

Рождество Пенрод и Эмбер провели в поместье Клеркасл. Они гуляли и катались на лошадях, а когда сэр Питер пригласил гостей на фазанью охоту, Эмбер поразила всех меткостью стрельбы. Благодаря продолжительным тренировкам с отцом она превзошла всех других охотников, и главный егерь лично поздравил ее с успехом и даже приподнял шляпу в знак уважения:

– Нам было очень приятно наблюдать за вашей стрельбой, мисс Эмбер.

Январь наступил слишком быстро. Пенрод стал готовиться к отъезду в Каир, к месту своей новой службы, а Эмбер собиралась проводить его вместе с женой Питера до самого порта. Всю прошедшую неделю она провела в магазинах, с помощью Джейн пытаясь обеспечить Пенрода всем необходимым. Разумеется, сейчас Эмбер могла не обращать внимания на цены. Она купила себе серый жакет, отороченный мехом, новую юбку и модную кофту. На ногах у нее были дорогие ботинки с металлическими застежками, которые поблескивали из-под развевающейся при ходьбе юбки. А в качестве украшения она надела роскошные янтарные бусы, которые он подарил ей еще в Галлабате.

– Когда мы теперь увидимся? – спросила Эмбер, с трудом удерживая наворачивающиеся на глаза слезы.

– Пока не могу сказать ничего определенного, – уклончиво ответил Пенрод, давно уже решивший ни при каких обстоятельствах не лгать ей за исключением, может быть, самых крайних случаев. Когда по щекам Эмбер покатились первые слезинки, он поспешил успокоить ее: – Может быть, вы с Джейн приедете ко мне в Каир, когда тебе исполнится шестнадцать? Джейн никогда там не бывала, и ты могла бы показать ей пирамиды.

– О, как здорово! Поедем, Джейн? Пожалуйста!

– Я поговорю с мужем, – пообещала та. Джейн была не намного старше Эмбер, и они успели подружиться и сблизиться, словно сестры. – Думаю, Питер не станет возражать. Тем более что начнется сенокос и он будет слишком занят, чтобы скучать по мне.

Сэм Адамс специально приехал из Каира в Александрию, чтобы встретить Пенрода, и восторженно отозвался о книге воспоминаний:

– Мы все ее прочитали. Сердар доволен, словно кот, которому предложили блюдце сметаны, а Лондон решил вернуться к реорганизации египетской армии. Гладстон и другие идиоты наконец-то отказались от идеи финансировать строительство этой чертовой дамбы на Ниле и отдают эти деньги нам. Книга мисс Бенбрук вызвала такой ажиотаж в палате общин, что взгляды на положение дел в Африке мгновенно изменились. Таким образом, Китченер получит еще один миллион фунтов и пошлет эту дамбу ко всем чертям. Теперь мы точно закупим новую партию пулеметов «максим». А я лично считаю, что нам позарез нужна хорошая команда, если мы хотим выиграть в этом году Кубок Нила.

– После моей первой и очень короткой встречи с сердаром у меня сложилось впечатление, что ему сейчас не до поло.

Жена Адамса нашла и арендовала для Пенрода вполне приличный дом на берегу реки, расположенный вблизи его нового штаба и Гезира-клуба. Поднявшись по ступенькам на веранду, Пенрод увидел невысокого человека в простой белой джиббе и тюрбане, который радостно вскочил и сложил руки в традиционном приветствии.

– Эфенди, сердце верного Якуба истосковалось по вас, как затянувшаяся ночь перед рассветом.

На следующее утро Пенрод узнал, чего ждут от него Китченер и Адамс. Он должен был набрать и подготовить три мобильных кавалерийских полка, которые могли бы отменно сражаться на верблюдах.

– Я хочу, чтобы там служили люди из местных племен, – поделился Пенрод с Адамсом. – Это превосходные воины. Абдуллахи заставил уйти из Судана многих эмиров. Я намерен обратиться к ним с таким предложением. Ненависть вынуждает людей сражаться с большей храбростью. Думаю, что смогу повернуть их против своих бывших хозяев.

– Найдите их, – приказал Адамс.

И Пенрод с Якубом поплыли на пароходе в Асуан. Там им пришлось прождать тридцать шесть часов, чтобы сесть на другое судно и спуститься по реке до первых порогов неподалеку от Вади-Хальфы. Пенрод оставил Якуба в порту сторожить багаж, а сам направился в хорошо знакомый ему дом, расположенный в конце тенистой аллеи. Услышав его голос, Лайла открыла калитку и запричитала, опустившись перед ним на колени:

– Эфенди, вы вернулись! Пожалейте мою госпожу! Вам не следовало возвращаться.

Пенрод помог ей подняться.

– Отведи меня к ней.

– Она не захочет принять вас, эфенди.

– Пусть сама скажет мне об этом. Иди к ней, Лайла, и скажи, что я уже здесь.

Та поплелась в дом, все еще хлюпая носом, а он остался у небольшого фонтана во внутреннем дворике. Старухи все не было. Пенрод снял с цветов несколько крошечных зеленых мух и бросил в воду. В тот же момент на поверхности показалась голова окуня, и мухи исчезли.

Наконец из дома вышла Лайла, вытирая глаза.

– Госпожа примет вас, эфенди, – сказала она и провела Пенрода в покои хозяйки. – Входите.

Бахита сидела на диване в конце комнаты и источала знакомый Пенроду запах цветов. Ее лицо было закрыто чадрой.

– Мое сердце разрывается от радости, мой господин, что я снова вижу вас целым и невредимым.

Ее мягкий нежный голос тронул его сердце.

– Без тебя, Бахита, это было бы невозможно. Якуб рассказал мне, какую роль ты сыграла в моем освобождении. Я пришел поблагодарить тебя за это.

– И за ту английскую девочку, которую по-арабски зовут аль-Захра. Мне сказали, что она юная и очень красивая. Это правда, мой господин?

– Да, это так, Бахита. – Его нисколько не удивило, что она знает об Эмбер. Бахита вообще знала все на свете.

– Значит, это о ней мы тогда говорили. Она ваша соотечественница и, вероятно, скоро станет вашей женой. Я рада за вас.

– Но мы по-прежнему останемся с тобой друзьями.

– Возможно, даже больше чем друзьями, – деликатно намекнула она. – Я буду писать вам обо всем, что может представлять для вас хоть малейший интерес.

– Я еще вернусь к тебе.

– Вероятно.

– Бахита, могу ли я в последний раз увидеть твое лицо?

– Сейчас это не очень уместно.

Он опустился перед ней на колени.

– А я все равно хочу видеть твое прекрасное личико, хочу взглянуть в твои глаза и последний раз поцеловать твои губы.

– Умоляю вас, властелин моего сердца, не делать этого.

Он протянул руку и тронул чадру.

– Можно мне поднять ее?

Она помолчала и, тяжело вздохнув, грустно промолвила:

– Наверное, так будет лучше для нас обоих.

Он поднял черную накидку и неподвижно уставился на нее, потеряв дар речи. Она увидела ужас в его глазах.

– Бахита, моя дорогая, что с тобой случилось? – с трудом выдавил он внезапно осипшим голосом.

– У меня была оспа. Аллах наказал меня за безграничную любовь к вам. – Ее кожа бугрилась не успевшими засохнуть язвами. И только бездонные черные глаза по-прежнему сверкали на обезображенном страшной болезнью лице, которое совсем недавно отличалось редкостной красотой. – Запомните меня такой, какой я была до болезни, – взмолилась она.

– Я запомню тебя храброй, умной и очень доброй, – тихо сказал он. – Ты была моим верным и преданным другом. – Он наклонился и поцеловал ее в губы.

– Нет, это вы были всегда добры ко мне, – прошептала она в ответ, встала и накрыла лицо чадрой. – А теперь оставьте меня.

Он поднялся.

– Я непременно вернусь к тебе.

– Может быть, эфенди.

Но они оба знали, что этого никогда не будет.

Обнаружив во дворе бездыханное тело Кабела аль-Дина и лежавшую рядом с ним шеббу, аггагиры сразу же позвали своего хозяина. Осман Аталан был в ярости, немедленно собрал своих воинов, и в течение нескольких дней они рыскали по обоим берегам Нила, тщетно пытаясь найти беглецов. А когда вернулись домой с пустыми руками, он чуть с ума не сошел от гнева, излив его на тех, кто сообщил ему об исчезновении аль-Захры.

– Когда она исчезла? – грозно вопросил он.

– Восемь дней назад, всемогущий халиф.

– Значит, ушла вместе с Абаданом Риджи, – заключил Осман, сгорая от ненависти. – А что аль-Джамаль?

– Она по-прежнему в зенане, всемогущий Аталан.

– Приведите ее ко мне вместе со служанкой, – приказал он.

Аггагиры притащили к нему обеих женщин и швырнули их на пол у его ног.

– Где твоя сестра?

– Я не знаю, мой господин, – тихо ответила Ребекка.

Осман посмотрел на аль-Нура.

– Пороть ее плетью, пока не скажет всю правду.

– Всемогущий халиф, – вступилась Назира, – если ее будут стегать плетью, она потеряет вашего ребенка. А это может быть сын с белокурыми, как у матери, волосами и львиным сердцем, как у отца.

Османа поразила эта новость, и он долго смотрел на выступающий живот Ребекки, не зная, что сказать. Затем повелел аггагирам оставить их наедине и не тревожить, пока он не прикажет.

Все с радостью покинули зал, зная, что в состоянии гнева их господин может обрушить на них всю свою злость.

– Сними одежду! – приказал он.

Ребекка поднялась и сбросила домашний халат. Осман снова уставился на ее выпирающий белый живот, потом подошел ближе и положил на него руку.

«Двигайся, мой дорогой, двигайся», – повторяла про себя Ребекка, и дитя, услышав ее молитвы, шевельнулось.

– Боже, он живой! – воскликнул Осман, вытаращив глаза на живот. – Оденься!

Пока Назира помогала Ребекке надеть халат, Осман гневно теребил бороду, обдумывая сложившуюся ситуацию. А потом громко выкрикнул, и все аггагиры ввалились к нему с перепуганными лицами.

– Возьмите эту женщину, – приказал он, показывая на Назиру, – и порите ее плетью до тех пор, пока аль-Джамаль не скажет, где скрывается ее сестра.

Два аггагира схватили Назиру под руки, а Муман Дигни рванул платье на ее шее, разорвал его до колен. Потом они согнули ее в три погибели, и аль-Нур стал хлестать ее плетью по голой спине.

– Ай! Ай! – завопила Назира, пытаясь выпрямиться, но аггагиры крепко держали ее с обеих сторон. – Ай!

– Постойте, мой господин! – отчаянно вскрикнула Ребекка, не в силах больше выносить этот ужас. – Я расскажу вам все.

– Стойте! – приказал Осман. – Говори.

– К нам пришел какой-то незнакомец и увел аль-Захру с собой, – соврала Ребекка. – Думаю, они поехали на север, в сторону Метеммы и Египта, но не могу быть уверенной. Назира не имеет к этому никакого отношения.

– А ты почему не поехала с ними?

– Вы мой господин и отец моего будущего сына, – тихо ответила Ребекка. – Я оставлю вас, только когда вы убьете меня или выбросите на улицу.

– Бейте эту старую шлюху! – взмахнул Осман в сторону Назиры, уже не думая о своем белокуром сыне с голубыми глазами.

Однако Ребекка напомнила ему о нем. Обхватив руками живот, она запричитала во весь голос:

– Я чувствую, как он бьется во мне, он встревожен! Если вы не отпустите эту несчастную женщину, которая для меня как мать родная, я не смогу выносить вам сына и благополучно родить его.

– Стоп! – закричал Осман, задохнувшись от ярости. Он был раздавлен, унижен и жаждал крови.

Выхватив из ножен меч, он бросился вперед. Назира зажмурила от ужаса глаза и втянула голову в плечи, но халиф изо всей силы ударил мечом по каменной колонне, высекая из нее сноп искр.

– Отправьте этих женщин в далекую мечеть в оазис Гедда! – взревел он. Это было самое отдаленное место в пустыне, где под пристальным надзором мулл коротали свои дни религиозные отшельники и ученики, посвятившие себя изучению священного Корана. – Если она родит мне дочь, убейте всех троих, а если родится мальчик, приведите обратно ко мне и проследите, чтобы они были живы и здоровы, в особенности мой сын.

Пять месяцев спустя Ребекка родила своего первенца, лежа на ковре в монашеской келье. Назира суетилась вокруг нее, а за дверями кельи в томительном ожидании стояли муллы мечети, почтительно склонив головы. Разрешившись от бремени, Ребекка приподнялась на локтях и посмотрела на сияющую от радости Назиру с младенцем на руках.

– Ну что? – выдохнула она. – Мальчик? Господи, пошли мне сына!

Назира заклохтала как старая курица и поднесла ребенка поближе к Ребекке.

– У тебя маленький жеребенок, – показала она на крохотный пенис. – Видишь, какой он упругий? Можно даже яйцо разбить о его кончик. Пусть теперь остерегаются все особы в платьях и юбках.

Муллы тоже обрадовались этому событию и в тот же день отправили послание в Омдурман, а через двадцать дней в мечеть явились двадцать самых верных аггагиров Османа Аталана, чтобы лично препроводить молодую мать и ребенка в священный город. А когда они подъехали к воротам дворца, халиф вышел им навстречу, сияя улыбкой. За прошедшие пять месяцев от его ярости не осталось и следа, но он все же сохранил присущую ему сдержанность, не допуская чрезмерной слабости, – стоял в воротах, положив руку на эфес меча, и самодовольно покачивал головой.

Аль-Нур спешился и взял у Ребекки младенца. Он был завернут в хлопчатобумажную ткань, а личико прикрывала тонкая вуаль, защищавшая от палящего солнца и уличной пыли.

– Всемогущий Аталан, принимайте своего сына!

Осман строго посмотрел на него.

– Я сам должен удостовериться в этом.

Он взял ребенка и положил его на левую руку, а правой развернул пеленки. Потом долго смотрел на крохотное существо с совершенно голой головой, на которой пробивались первые золотистые волоски. Его кожа напоминала верблюжье молоко с небольшой примесью кофе, а глаза походили на воды Бахр-эль-Азрака. Затем Осман распахнул нижнюю часть пеленок, и его суровое лицо мгновенно озарилось благодатной улыбкой.

Младенец, овеянный прохладным ветерком с реки, заерзал и выпустил тоненькую желтоватую струйку, пролившуюся на белоснежную джиббу всемогущего халифа.

Осман застыл на мгновение и разразился оглушительным хохотом.

– Теперь я вижу, что это действительно мой сын! Если он написал на меня, то так же бесстрашно написает и на моих врагов. – Он высоко поднял младенца и торжественно провозгласил: – Это мой сын Ахмед Хабиб абд-Аталан. Подойдите к нему и засвидетельствуйте свое почтение.

Аггагиры по очереди подходили к младенцу и, сложив руки в традиционном приветствии, славили Ахмеда и желали ему всяческих благ, а тот радостно болтал в воздухе ножками и таращил на них глаза. За все это время Осман ни разу не посмотрел на двух стоящих поодаль женщин, но, передав младенца аль-Нуру, сказал как ни в чем не бывало:

– Отдайте ребенка матери и скажите, чтобы она возвращалась в свои покои в гареме и ждала там моего благоволения.

За прошедшие с того момента восемнадцать месяцев Ребекка виделась со своим господином три или четыре раза, в остальное же время наблюдала за ним, когда он выезжал из дворца или возвращался. И, едва переступив порог, приказывал аль-Нуру принести ему Ахмеда и не спускал его с рук несколько часов, отдавая только на время кормления.

Малыш быстро рос и радовал своих родителей. Ребекка находила в его облике смутные черты своего отца и даже Эмбер, что еще больше усиливало ее тоску по сестре. Сейчас у нее осталось только два близких человека – Назира и ребенок. Женщины в гареме были настолько глупы и мелочны, что она практически не общалась с ними. Ребекка безумно скучала по своим сестрам и часто вспоминала о них и днем, коротая тоскливое время, и ночью, когда Ахмед уютно посапывал у нее под боком.

Она тосковала по Осману и с нетерпением ждала, когда он позовет ее, но эмир оставался безучастным к ее мольбам. Ее тело уже оправилось после родов, и только небольшие рубцы напоминали о недавнем разрешении от бремени да груди немного ныли от боли. Ночью она просыпалась с мыслями о мужчинах, которых когда-то знала, и уже не спала до утра. Но всех их затмил Осман Аталан. Ей требовался человек, с которым можно было бы поговорить о своих заботах, излить душу и насладиться любовью, и никто не превзошел в этом всемогущего халифа.

В гареме поползли слухи о предстоящем джихаде против неверных христиан Абиссинии, в котором главная роль отводилась Осману Аталану. Говорили, что армию должен возглавить именно он по благословению самого Аллаха, а с ним на священную войну отправятся всего лишь несколько жен и наложниц. К этому времени Ахмед уже говорил первые слова, и Ребекка надеялась, что он возьмет их с собой. Она помнила времена в Галлабате, когда зачала от него, и постоянно думала о той счастливой поре. И не просто думала, а мечтала снова оказаться с ним в походе и испытать счастливые минуты близости. Одиночество сводило ее с ума. Конечно, днем она занималась с малышом, но длинные ночи разрывали ей сердце.

Вскоре по гарему разнесся еще один слух, будто Осман возьмет с собой на священную войну трех жен и восемь наложниц, в число которых, к счастью, войдет и она. Осман решил взять с собой ее и Назиру с ребенком, а все другие дети должны были остаться в гареме. Это неизбежно наводило Ребекку на мысль, что на самом деле ему нужен ее сын, а не она сама. Горько было чувствовать, что мать и служанка являются простым приложением к Ахмеду. Ее истосковавшееся по мужской ласке тело постепенно наливалось неизбывной болью.

Они направились к абиссинской границе в составе сорокатысячной армии, но Ребекку с другими женами и наложницами Осман Аталан предусмотрительно оставил в Галлабате. Сам же ринулся со своим войском на абиссинцев и нанес им сокрушительное поражение. Несмотря на многократные предупреждения Райдера Кортни о готовящемся нападении, абиссинская армия не смогла противостоять кавалерийскому напору халифа. Абиссинцы были прекрасными воинами, ничем не уступавшими аггагирам Османа Аталана, но, сокрушенные его натиском, отступили. Отлично зная расположение горных проходов и ущелий, Осман нанес смертельный удар в районе Минкти и Атбары и загнал в реку оставшихся в живых воинов, где они утонули, а захваченных в плен приказал казнить и бросить их тела на съедение хищникам.

Абиссинский генерал Рас Адал не ожидал, что противник поднимется так высоко в горы, а потому допустил роковую ошибку, позволив неприятелю разбить лагерь и набраться сил на равнине Дебра-Сина перед генеральным наступлением.

Сражение было жестоким и кровопролитным. Рас Адал отчаянно сопротивлялся, но в конце концов был сломлен и сдался на милость победителя. В результате этого вся провинция Амхара оказалась в руках Османа Аталана, после чего захват Гондара, древней столицы Абиссинии, оставался лишь делом времени.

Именно в Гондаре Осман Аталан намеревался расположить свою новую столицу, но никогда еще не проводил зиму в жестких условиях Абиссинского нагорья. Его племя беджа проживало в знойной пустыне, где не было изнурительных холодных ветров, а здесь его воины стали часто болеть, слабеть и умирать. Осман поздно понял, что попал в ловушку, и, потеряв множество людей, вынужден был оставить Гондар, предварительно предав его огню, и спуститься в Галлабат. Более того, наглотавшись холодного воздуха, он сильно простудился и вернулся совершенно больным человеком. Аггагиры положили его на ангареб, с ужасом ожидая смерти своего господина.

Осман действительно был при смерти, тяжело дышал, задыхался и выплевывал зеленовато-желтую густую мокроту.

– Приведите ко мне аль-Джамаль, – слабо простонал он.

Ребекка немедленно явилась и стала ухаживать за ним, поила отварами из трав и другими снадобьями, которые готовила Назира, и даже согревала раскаленными камнями. А когда кризис достиг высшей точки, принесла к нему Ахмеда.

– Ты не можешь умереть, всемогущий Аталан, твоему сыну нужен отец.

Через несколько тяжелых недель Осман пошел на поправку. Все это время он не расставался с Ребеккой, долгими часами беседовал с ней на самые разные темы. Наконец-то Ребекка не чувствовала своего одиночества.

Вскоре он снова занялся с ней любовью, с прежней деликатностью и искусством любовных ласк. В конце концов он объявил Ахмеда своим единственным наследником, а потом, в нарушение древних обычаев, но в присутствии муллы, провозгласил Ребекку своей женой.

Именно в ту первую ночь, находясь рядом с Османом в качестве его полноправной жены, Ребекка поняла одну простую вещь. Сначала он сделал ее своей рабыней, использовав тело, затем она покорилась ему душой, а теперь стала верной супругой, сохраняя рабскую привязанность к мужу. Таким образом, он вытравил из нее прежние унизительные чувства. Вскоре страдания, которые он доставлял ей раньше, стали действовать словно мощный наркотик, без которого она уже не представляла своего существования. Каким-то странным, чудодейственным образом он заставил ее полюбить себя, причем так сильно, что она больше не могла без него жить.

* * *

Император Иоанн пришел в ярость, узнав о захвате провинции Амхара и разграблении Гондара. Собрав стотысячную армию, он решил спуститься к Галлабату и разгромить противника, но предварительно послал Осману Аталану предупреждение, чтобы тот не счел его вероломным трусом.

Учитывая огромное численное превосходство неприятеля, Осман превратил свой город в осажденную крепость, разместив в самом ее центре женщин и детей, а воинов выставив по периметру. Нападение не заставило себя ждать. Дивизия аль-Нура численностью не менее четырех тысяч человек была практически уничтожена в первом же бою, а сам он получил тяжелое ранение и выбыл из строя. Разъяренные абиссинцы ворвались в город и устроили там страшную резню, сопровождавшуюся массовым насилием над женщинами.

Убедившись, что эта битва проиграна, Осман Аталан запрыгнул на своего скакуна и помчался в самый центр сражения. Император Иоанн, когда-то легендарный воин, сейчас был уже далеко не молод. В накидке из шкур леопардов и в бронзовых доспехах, увенчанный короной негуса, он был высоким и статным, но в густой бороде появилось больше седых волос, чем черных. Увидев быстро скачущего на него халифа Аталана, он выхватил меч и приготовился к бою. Тем временем аггагиры эмира оттеснили личную гвардию императора, оставив своего господина наедине с неприятелем. Осман хорошо помнил наставления Пенрода Баллантайна и внимательно следил за клинком противника. Его удар был быстрым словно молния.

– Император мертв! – пронеслось среди абиссинских воинов. – Негус погиб! – За считаные минуты уже одержанная, казалось, победа обернулась горьким поражением благодаря натиску Османа Аталана и его быстрому клинку.

В Омдурман эмир возвращался с богатым трофеем. В его сумке лежали головы императора Иоанна и других высших военачальников, которые позже насадили на копья во дворе халифа Абдуллахи.

Семь месяцев спустя Ребекка родила Осману второго ребенка, но на сей раз уже девочку. Осман настолько пренебрегал девочками в своем роду, что даже не стал утруждать себя выбором подходящего имени. Ребекка назвала ее Кахрубой, что соответствовало английскому имени Эмбер и означало «Янтарь». Еще через несколько месяцев Осман простил ее за дочь и возобновил ночные свидания. А когда Кахруба подросла и превратилась в очаровательное создание с черными как смоль кудрями, он иногда позволял себе погладить ее по голове. Однажды он посадил ее с собой рядом на лошадь и пустил скакуна в галоп. Девочка восторженно визжала, крепко цепляясь за руки отца.

– Ты ошиблась, жена, – сказал он, возвращая Ребекке дочь. – Это должен быть мальчик, такое у нее храброе сердце.

Ни одна из дочерей не вызывала у Османа Аталана отцовских чувств. Им не разрешалось не только разговаривать с ним, но даже приближаться. Кахруба первой нарушила этот строгий обычай. Однажды во время праздника Курбан-байрам, когда ей было шесть лет, она ушла от женщин и, сунув палец в рот, направилась к грозному халифу, сидевшему в окружении аггагиров. Недолго думая, девочка забралась к нему на колени. Осман растерянно взглянул на дочь и строго зыркнул на своих аггагиров, чтобы те, не дай бог, не расхохотались. Воины с трудом сдерживались, но все же не посмели осмеять своего господина. Осман взял кусочек сладкого мяса из большого блюда и положил его в рот малышке. Она так обрадовалась, что мгновенно забыла о строгости отца и обняла его за шею тоненькими ручками. Это было уже слишком. Осман поставил ее на землю и легонько шлепнул по попе.

– Иди гуляй, бесстыжая лиса! – проворчал он.

Мистер Хайрем Стивен Максим сидел на низком стуле, морщась от яркого полуденного солнца. Перед ним стоял новый станковый пулемет с толстым кожухом на стволе. Слева возвышался бочонок емкостью в пять галлонов, соединенный с пулеметом тонким резиновым шлангом, а справа громоздилась куча деревянных ящиков, вокруг которых суетились трое его помощников. Несмотря на полуденную жару, они были в толстых твидовых пиджаках и плоских матерчатых шляпах. В отличие от них, мистер Максим разделся до безрукавки, а шляпу небрежно сдвинул на затылок. Поскольку он прибыл из Америки, чтобы поселиться в Англии, то и вел себя в соответствии с местными обычаями.

Он следил за происходящим, перекатывая во рту толстую незажженную сигару.

– Майор Баллантайн! – окликнул он с сильным американским акцентом, выдававшим в нем выходца из штата Мэн. – Будьте любезны засечь время.

Позади него толпились офицеры, тесным кольцом окружая легендарного сердара генерала Горацио Герберта Китченера.

– Генерал? – вопросительно посмотрел на него Пенрод.

– Начинайте, Баллантайн, – кивнул тот.

– Время пошло! – выкрикнул капитан, глядя на деревянные мишени, размещенные в шестистах ярдах от пулемета на склоне песчаной дюны.

Это были большие человеческие фигуры, одетые в джиббы дервишей, с копьями в руках. Мистер Максим взялся за рукоятки пулемета, снял предохранитель и тщательно прицелился.

– Открываю огонь! – предупредил он и нажал большими пальцами гашетку.

Пулемет вздрогнул и загрохотал такими быстрыми очередями, что офицеры не могли различить отдельные выстрелы. Это походило на грохот водопада, только во все стороны разлетались не брызги, а отстрелянные гильзы. Опустошив один ящик патронов, он быстро перезарядил пулемет, щелкнул затвором и снова начал поливать огнем деревянных дервишей.

Мистер Максим водил стволом из стороны в сторону, фигурки взрывались, рассыпаясь на мелкие кусочки, а песок на склоне дюны поднимался в воздух густым облаком пыли. Вскоре от мишеней остались лишь деревянные шесты, да и те валились на землю один за другим.

Британские офицеры смотрели на все это в странном оцепенении. Грохот пулемета оглушил их, а результат поразил воображение. Ничего подобного они никогда раньше не видели. Ассистенты мистера Максима демонстрировали силу нового оружия в разных странах с тем же эффектом. Все их движения были отточены и отработаны до мелочей. Как только заканчивались патроны в одном ящике, его тут же оттаскивали в сторону и присоединяли другой, причем процесс зарядки новой ленты был настолько простым, что занимал лишь несколько секунд. Со стороны казалось, будто пулемет вообще не прекращал стрельбу. При этом его не заклинивало, не заедало, а ствол охлаждался подаваемой в металлический кожух водой. Правда, она закипала от такой бешеной стрельбы, но пулемет продолжал работать. Когда закончился последний ящик патронов, в воздухе повисла мертвая тишина.

– Время? – оглянулся Максим.

– Три минуты десять секунд, – отрапортовал Пенрод.

– Две тысячи выстрелов за три минуты! То есть почти семьсот выстрелов в минуту, если без перерыва.

– И никаких остановок, – ошеломленно вторил полковник Адамс. – Это конец кавалерии в ее нынешнем виде.

– Да, это меняет весь характер вооружения современной армии, – согласился Пенрод. – И посмотри, с какой точностью он поражает цель! – Он показал на то место, где совсем недавно торчали деревянные фигуры дервишей, а сейчас остались лишь разбросанные щепки. Даже шесты были срезаны у самого основания, а поднятая пулями пыль медленно оседала на песчаные дюны.

– Ну, теперь пусть приходят дервиши! – возбужденно воскликнул сердар, и усы его встопорщились, как щетина на спине разъяренного кабана.

Пенрод и Адамс возвращались в Каир вместе и пребывали в таком прекрасном расположении духа, что, увидев выскочившего из придорожных кустов шакала, тут же помчались за ним наперегонки, размахивая саблями. Пенрод обогнал полковника и завернул перепуганное насмерть животное. Адамс наклонился в седле и метким ударом пронзил похожего на терьера шакала, потом приподнял его на кончике сабли и отбросил на обочину дороги, где тот плюхнулся в пыль и застыл.

– Привык закалывать свиней в Пенджабе, – засмеялся он.

Когда они подъехали к Гезира-клубу, полковник повернулся к Пенроду.

– Может, по рюмочке?

– Не сегодня. Дома меня ждут гости из Англии.

– Ах да, уже наслышан. Ну и как юная мисс Эмбер Бенбрук относится к твоему новому званию?

Пенрод окинул взглядом сверкающие майорские короны на эполетах.

– Если ты помнишь имя, то, должно быть, уже получил приглашение на ее день рождения. Ей недавно исполнилось шестнадцать. Придешь?

– Эта юная леди написала знаменитую книгу «Рабыни Махди»! – восхищенно воскликнул Адамс. – Разве можно пропустить это событие? Жена убьет меня, если я откажу ей в таком удовольствии.

Бал в честь дня рождения Эмбер Бенбрук проходил в огромном зале отеля «Шепардс» Военный оркестр новой египетской армии играл до рассвета, а одетые в черно-белую форму официанты разносили шампанское на огромных серебряных подносах. На бал пришли все офицеры новой армии – более ста пятидесяти человек. Они щеголяли в армейской форме, которая прекрасно сочеталась с элегантными вечерними туалетами дам. На балу появились даже сердар Китченер и сэр Эвелин Беринг и успели потанцевать с главной героиней этого торжества, но ушли рано, понимая, что своим присутствием стесняют молодых офицеров. Райдер Кортни и Сэффрон проделали огромный путь от Абиссинского нагорья через пустыню, Красное море и Суэцкий канал вплоть до Александрии. Сэффрон щеголяла в своем очередном шедевре – ее вечернее платье выделялось даже на фоне изысканных нарядов других женщин. Она была на втором месяце беременности, но этого никто не заметил.

Перед началом торжества Пенрод забрал сестер из номера гостиницы и заполнил танцевальную карту Эмбер из двадцати танцев, зарезервировав пятнадцать для себя, что вызвало у нее грустную улыбку. В этот вечер она хотела танцевать только с Пенродом. Ровно в полночь военный оркестр заиграл знаменитую мелодию «Потому что он хороший парень», и зал взорвался восторженными аплодисментами. Шампанское текло рекой, словно Нил во время разлива, и гости пребывали в отличном настроении.

В самый разгар веселья Пенрод подхватил Эмбер под руку и поднялся с ней на подиум для оркестра. Музыканты приветствовали их барабанным боем, но Пенрод поднял руку, прося минуту внимания. Он хотел произнести тост в честь именинницы, но зал долго не успокаивался, и пришлось выпить шампанское под невообразимый шум. Особенно разошелся Райдер Кортни, который тоже поднялся на подиум и громко запел «Когда тебе было шестнадцать». Музыканты и гости радостно подхватили знакомую мелодию. Эмбер покраснела от удовольствия и прижалась к Пенроду.

Как только песня закончилась, он снова потребовал тишины.

– Благодарю вас, я должен сделать важное сообщение! – Шум потихоньку стих, и все с интересом повернулись к нему. – Дамы и господа, а также младшие офицеры! – Гости снова зашумели, но Пенрод быстро призвал их к порядку. – Хочу с огромным удовольствием сообщить вам, что мисс Эмбер Бенбрук согласилась стать моей женой, тем самым сделав меня счастливейшим человеком на нашей грешной земле.

Чуть позже полковник Адамс вышел покурить на затемненную террасу отеля и случайно подслушал разговор двух молодых лейтенантов, которые накачались шампанским и откровенно делились друг с другом впечатлениями.

– Говорят, она заработала на этой книге около двухсот тысяч фунтов. Еще бы ему не чувствовать себя на седьмом небе! Баллантайн получил орден на грудь, погоны майора, собственный батальон, а в довершение всего откопал своим членом золотоносную жилу. Почему же ему не быть самым счастливым человеком на земле?

– Лейтенант Статфорд! – прогремел из темноты до боли знакомый голос.

Побледневший от страха молодой человек попытался вытянуться по стойке смирно, но от обилия выпитого шампанского у него это плохо получилось.

– Да, сэр!

– Явитесь ко мне завтра в десять часов утра.

А в полдень изнывающий от жары и похмелья лейтенант Статфорд спешно паковал свои вещи, чтобы срочно отправиться на пустынный пост в Суакине, давно считавшийся самым отдаленным и опасным во всей Британской империи.

– Египетская армия всегда являлась чем-то вроде мюзик-холла в духе нильской оперы Гилберта и Салливена, – горячо убеждал своих спутников Пенрод. – Наши офицеры не только в Англии, но даже в Индии насмехаются над нами. – Они с Райдером стояли у борта парусного судна, а Джейн Баллантайн, Сэффрон и Эмбер сидели на палубе, прислушиваясь к их разговору. Пенрод арендовал это судно, чтобы подняться вверх по реке, осмотреть пирамиду Хеопса в Гизе и устроить небольшой пикник в тени сфинкса.

– Как это вульгарно и глупо с их стороны, – тут же встав, поддержала его Эмбер.

– По правде говоря, у них имелись для этого определенные основания, – признал Пенрод. – Но речь шла о старой армии в те времена, когда все было плохо. Сейчас же военным хорошо платят, и офицерам не приходится воровать у солдат продукты и бежать сломя голову при первом же выстреле. Солдат не бьют, когда они болеют, а отправляют в госпиталь. В понедельник вы сами убедитесь, что это совсем другая армия. Вы увидите не только военный парад, но и ежедневные тренировки, которые заставят вас изменить свое мнение о ней.

– Как ты, наверное, знаешь, Пенрод, – сказала Джейн, – мой отец служил полковником в караульном полку. Я не претендую на глубокое знание военного дела, но прочитала немало книг на эту тему. А перед поездкой в Каир мы с Эмбер проштудировали все книги по Египту, какие только нашли в библиотеке Клеркасла, включая прекрасное издание Алфреда Милнера «Англия в Египте». И нигде не встретили предположения, что египетские феллахи могут быть хорошими солдатами.

– Истинная правда, – согласился Пенрод. – На богатой и плодородной земле, которой, несомненно, является дельта Нила, не могут жить хорошие солдаты. В этом климате рождаются прекрасные земледельцы и торговцы, а не храбрые и кровожадные воины. С другой стороны, эти люди всегда отличались стойкостью духа и физической силой. Они с невероятным равнодушием переносят боль и прочие трудности. В их поведении есть какая-то особая храбрость, которой мы, представители воинственных народов, просто не можем не восхищаться. Они послушные и честные, быстро учатся, а самое главное – физически крепкие. И если им недостает хладнокровия, то они вполне компенсируют его мышечной силой.

– Пен, дорогой, ты очень хорошо отзываешься о египтянах, но лучше расскажи нам про арабов, – вмешалась в разговор Эмбер.

– Ну, моя дорогая, ты и сама прекрасно знаешь этих людей, – улыбнулся Пенрод. – Если сравнить египетских феллахов с мастифами, то арабов можно назвать джек-рассел-терьерами. Они отличаются умом и невероятной ловкостью, но при этом продажны, коварны и легковозбудимы. Кроме того, они весьма неохотно подчиняются дисциплине. В битве под Абу-Клеа они отчаянно рвались на каре, словно желая погибнуть в славном бою. Если они вам послушны, что случается довольно часто, то это скреплено силой стали. Война является их естественным образом жизни. Они воины по рождению, и я уважаю их за это, а некоторых даже люблю – как, например, Якуба.

– И Назира относится к их числу, – добавила Эмбер.

– Интересно, как она поживает? – сокрушенно покачала головой Сэффрон. – И наша любимая Ребекка. Она мне часто снится. Неужели военная разведка не может разузнать, что там происходит?

– Поверь мне, дорогая, я неоднократно пытался выяснить это, но пока безуспешно. Судан сейчас полностью отрезан от внешнего мира и находится под стальным колпаком. Он просто погружен в собственный кошмар, и если в конце концов наступит день, когда у нас появится достаточно воли и силы, чтобы покончить с этим кошмаром, Ребекка будет первой, кого мы освободим.

Ребекка сидела во внутреннем дворике дворца Османа Аталана вместе с другими женами и наслаждалась вечерней прохладой. В тот вечер халиф Аталан демонстрировал аггагирам врожденную храбрость своего голубоглазого сына. Ребекка давно знала, что рано или поздно ему предстоит пройти это испытание. Она закрыла лицо накидкой, чтобы окружающие не видели страха в ее глазах.

Три месяца назад Ахмед Хабиб абд-Аталан прошел обряд обрезания, и Ребекка долго плакала, бинтуя его изуродованный пенис, а Назира укоряла ее:

– Ахмед стал мужчиной, аль-Джамаль, и ты должна гордиться этим. А твои слезы ослабляют его мужские качества.

И вот теперь Ахмед стоял перед отцом, всеми силами стараясь казаться смелым и храбрым. Его голова была обнажена, а кулаки крепко сжаты.

– Открой глаза, сын мой! – приказал Осман хриплым голосом и подбросил в воздух меч, ловко ухватив его за рукоятку, когда тот уже падал на землю. – Открой глаза. Я хочу, чтобы Аллах и весь мир знали, что ты стал настоящим мужчиной. Покажи свою храбрость не только мне, твоему отцу, но и всем остальным воинам.

Ахмед открыл глаза, темно-голубые, как африканское небо после песчаной бури. Его нижняя губа заметно дрожала, а верхняя покрылась мелкими каплями пота. Осман размахнулся и с такой силой рассек воздух клинком прямо над головой мальчика, что сталь зазвенела и поднялись волосы. Такой удар мог бы отрубить голову взрослому человеку. Стоявшие вокруг аггагиры восторженно зашумели, а Ахмед покачнулся.

– Ты мой сын, – прошептал Осман. – Держись крепче на ногах. – Он прикоснулся плоской стороной меча к уху мальчика, и тот испуганно отпрянул. – Не двигайся, – предупредил отец, – а то я отрежу тебе ухо.

Ахмед согнулся и изверг на землю содержимое желудка.

Осман поморщился от презрения, быстро сменившегося стыдом перед воинами.

– Иди к матери, – сказал он.

Ахмед пытался подавить в себе очередной приступ тошноты.

– Я плохо себя чувствую, – беспомощно пролепетал он и вытер губы тыльной стороной ладони.

Осман шагнул назад и снова презрительно посмотрел на него.

– Иди к женщинам и сиди там.

Ахмед побежал к матери и зарылся лицом в ее юбку.

Во дворе повисла угрожающая тишина. Все замерли и, казалось, даже не дышали. Осман уже повернулся, чтобы уйти, когда из толпы женщин вырвалась крохотная девочка и бросилась к нему. Ребекка пыталась ухватить ее за руку, но Кахруба оттолкнула ее и побежала к отцу. Осман воткнул острие меча в землю, с удивлением глядя на дочь.

– Что за неуважение к старшим? Почему ты пристаешь ко мне? – грозно нахмурился он.

– Мой отец, – пропела малышка тонким голоском, – я хочу показать тебе и Аллаху свою храбрость. – И распустила волосы.

– Иди к матери и не отвлекай меня. Эти игры не для маленьких девочек.

– Всемогущий отец, – продолжала настаивать Кахруба, глядя ему в глаза, – мне не нужны игры!

Осман поднял меч и подошел к ней, как леопард, крадущийся к беззащитной газели. Она не шевельнулась. Он сделал резкий выпад с вытянутым во всю длину руки мечом. Острие клинка остановилось в нескольких дюймах от ее глаз. Кахруба моргнула, но не отдернула голову.

Осман новым ударом клинка отрезал локон с ее головы, и тот как пушинка медленно опустился на землю.

– О боже мой! – послышался дрогнувший голос Ребекки.

Кахруба стояла неподвижно, проигнорировав возглас матери, и упрямо смотрела в глаза отца.

– Ты провоцируешь меня, – засмеялся Осман и чиркнул лезвием вдоль крохотного тела дочери. Острое как скальпель, оно прошло на расстоянии меньше пальца, но девочка не дрогнула. Осман рубил воздух вокруг нее, но Кахруба по-прежнему не двигалась. Ее глаза закрылись, только когда он прикоснулся к ней острием меча, да и то лишь на мгновение.

Осман прищурился от удовольствия и проделал несколько других упражнений, пытаясь испугать девочку. Острый клинок рассекал воздух, свистел на ветру, но Кахруба сохраняла удивительное спокойствие и не закрыла глаза даже когда он махал мечом у нее перед глазами, рискуя ослепить нечаянным ударом. Ребекка тихо плакала в дальнем конце двора, а Назира крепко сжимала ее руку, сама уже готовая разрыдаться.

– Не испугай ее, – шепотом предупредила она. – Если Кахруба двинется хоть на дюйм, она погибнет.

Смертельная пляска меча Османа Аталана держала девочку как в клетке. Затем она неожиданно прекратилась, и острие, застывшее на расстоянии дюйма от правого глаза ребенка, стало медленно приближаться, пока не задело нижние ресницы. Девочка моргнула, но не отвела головы.

– Довольно! – гордо произнес Осман и, отступив, бросил меч аль-Нуру. Тот поймал его на лету и улыбнулся. Осман подхватил дочку на руки и прижал к груди, гордо оглядываясь по сторонам. – Ну что ж, по крайней мере это крохотное существо унаследовало мою кровь, – сказал он, высоко подбросил ее и, поймав, понес к Ребекке. – Роди мне еще одного храброго ребенка, жена! Только на сей раз постарайся, чтобы это был мальчик.

Поздно ночью Ребекка лежала на его ангаребе, утомленная событиями прошедшего дня, а еще больше – его яростной ненасытной жаждой любви, закончившейся несколько минут назад. И все это время ей мерещился острый клинок мужа перед крохотным личиком дочери.

Она лежала, обнаженная, переполненная его спермой, зная, что занятие любовью делает ее нечистой и греховной в глазах Господа Бога и нужно прикрыть голое тело или смыть с себя грешную грязь, но не двинулась с места, наслаждаясь затопившим ее удовлетворением. Открыв глаза, Ребекка увидела, что Осман отошел от окна и теперь стоял над ней, не скрывая полувозбужденного члена, головка которого все еще блестела от животворного сока его тела. Безотрывно глядя на мужа, она вдруг ощутила новый прилив страсти. В эту ночь она поняла, что снова зачала ребенка, а значит, на многие месяцы лишится плотских утех. Но Осман, насытивший свою плоть, думал уже совсем о другом.

– Тебя что-то беспокоит, мой дорогой муж? – спросила она, прикрываясь тонкой простыней.

– Однажды мы говорили с тобой о пароходе, который передвигается по земле по металлическим лентам, – задумчиво сказал он.

– Железнодорожный поезд, мой господин, но это было много лет назад.

– Я хочу снова поговорить с тобой об этом. Как вы его называете?

– Паровоз, – отчетливо произнесла она.

Осман попытался воспроизвести слово, но получилось что-то нечленораздельное, и он понял это по ее глазам.

– Трудное название, – виновато улыбнулся он. – Ваш язык очень сложный. – И сердито покачал головой, ненавидя не удавшиеся с первого раза попытки. – Я буду называть его «земной пароход».

– Хорошо, я запомню, – согласилась она. – Это название лучше, чем мое, оно более сильное и точное. – Она уже давно поняла, что в сложных вопросах он ощущает беспомощность и ведет себя как ребенок.

– Сколько человек может перевезти этот земной пароход за один раз? Десять? Двадцать? Только не говори мне, что пятьдесят, – спросил он с надеждой в голосе.

– Если земной пароход едет по ровной поверхности, то может перевезти тысячу человек, а то и две тысячи.

Осман посмотрел на нее с откровенной тревогой.

– А на какое расстояние он может перевозить их?

– До конца железной дороги.

– Но он же не пересечет такую широкую реку, как, например, Атбара? Он должен остановиться перед ней, разве не так?

– Может, мой господин.

– Я не верю тебе. Атбара – очень глубокая и широкая река. Как он может преодолеть ее?

– Есть специальные люди, инженеры, которые строят мосты через реки.

– Через Атбару? – еще больше удивился Осман. – Нельзя построить мост через широкую реку, – упрямо пытался убедить он себя. – Где они возьмут такие длинные стволы деревьев, чтобы перекинуть их на другой берег?

– Они строят мосты не из дерева, а из стали, как и рельсы, по которым идет паровоз. Это такая же прочная сталь, как и та, из которой сделан твой меч, – пояснила Ребекка. – Но почему ты спрашиваешь меня об этом, мой господин?

– Мои разведчики на севере донесли, что Богом проклятые англичане уже начали прокладывать эти чертовы металлические ленты от Вади-Хальфы на юг через большую реку и намерены добраться до Метеммы и Атбары. – Он помолчал и вдруг взорвался от бессильной ярости: – Твои проклятые соплеменники – самые настоящие дьяволы!

– Они больше не мои соплеменники, всемогущий супруг. Сейчас я полностью и безраздельно принадлежу к твоему племени.

Его гнев утих так же быстро.

– Завтра утром я отправляюсь на север, чтобы собственными глазами посмотреть на это, – сказал он.

Ребекка грустно потупилась. Значит, она снова останется одна в этом гареме. В последнее время она ощущала себя ущербной без любимого мужа.

Начинался новый, 1895 год, а вместе с ним и события, которые коренным образом изменят не только историю, но и внешний облик Африки. На юге континента все завоеванные британцами территории объединились в одну огромную колонию под названием Родезия, и вслед за этим алчные хозяева нового государства набросились на буров Трансвааля, своих южных соседей. Это было открытое вторжение на чужие земли, проходившее под руководством доктора Старра Джеймсона^[19] и названное «рейд Джеймсона». Захватчикам обещали серьезную помощь соотечественников из золотых приисков Уитуотерстрэнд, которая так и не поступила, и они капитулировали перед бурами без единого выстрела. Однако этот рейд вызвал вооруженный конфликт между бурами и британцами, который через несколько лет привел к полномасштабной войне с многочисленными потерями как среди военных, так и среди мирного населения. Только после этого кровопролитного столкновения Трансвааль и сказочно богатые золотые прииски полностью перешли под контроль Британской империи.

А в Англии Либеральная партия Гладстона и лорда Розбери^[20] потерпела сокрушительное поражение на выборах и уступила место правительству консерваторов и юнионистов во главе с маркизом Солсбери^[21]. Находясь в оппозиции, они решительно выступали против политики Гладстона в Египте, однако сейчас, получив огромное большинство в палате общин, резко изменили свое мнение об этом важнейшем в стратегическом отношении районе африканского континента.

Британская нация все еще тяжело переживала унижение, нанесенное англичанам в результате падения Хартума и казни генерала Гордона. Многие книги и воспоминания, как, например, «Рабыни Махди», содержали попытки реабилитировать Гордона и снять с него клеймо позора. В нынешнем Египте, превратившемся в полноценную колонию Великобритании, ускоренными темпами создавалась новая армия, по своей выносливости, оснащенности и стойкости превосходящая любую другую в Африке. И во главе этой новой армии стоял выдающийся военачальник Горацио Герберт Китченер, который с великим энтузиазмом взялся за дело восстановления власти над временно потерянным Суданом.

К началу 1896 года Великобритания уже была готова к активным действиям. Требовался лишь незначительный повод для начала широкомасштабной военной операции. В результате кровопролитного сражения под Адовой второго марта абиссинская армия нанесла сокрушительное поражение Италии, в результате чего еще одна европейская держава, разбитая этим африканским царством, надолго выбыла из игры. Это событие послужило сигналом для всех европейских колониальных владений. Почти сразу по всему континенту прокатилась волна освободительных восстаний, а дервишский халифат Абдуллахи угрожал захватить Кассалу и совершал набеги на Вади-Хальфу. В Каир регулярно поступали сведения, что дервиши собирают в Омдурмане огромную армию, а французы готовы им помочь, чтобы оспорить многие британские колониальные владения в Африке и в особенности в южном Судане.

Таким образом, стечение обстоятельств поставило Великобританию в положение главной спасительницы мира от анархии. Англия должна была отомстить за разграбление Хартума и казнь генерала Гордона и защитить египетское государство, в котором все видели гордость и честь Британской империи.

Вскоре из Лондона генералу Китченеру в Каир пришел приказ как можно скорее и с наименьшими затратами вернуть контроль над Суданом. Предыдущие попытки спасти Хартум, генерала Гордона и разрушить махдистское государство обошлись британской казне в тринадцать миллионов фунтов, доказав тем самым старую истину, что поражение всегда обходится дороже победы. В распоряжение Китченера выделили чуть больше миллиона фунтов, чтобы выполнить работу, на которую потратили до того совсем другие деньги.

Генерал Китченер собрал своих старших офицеров и кратко изложил суть текущих событий. Все были необычайно взволнованы и ждали дальнейших указаний. Почти год они усиленно обучали египетскую армию, готовя ее для военных действий в пустыне, чтобы наконец-то выполнить поставленную перед ними задачу и вернуть утраченные ранее территории.

– Нам предстоит покрыть себя в большей степени потом и кровью, чем неувядаемой славой, – предупредил их сердар, хотя и без того знал, что никто из его офицеров не ищет дешевой популярности. Он предпочитал говорить правду, нежели порождать в душах несбыточные мечты. – На огромном расстоянии от шестнадцатой до двадцать второй параллели северной долготы перед нами раскинулась безводная пустыня. Конечно, мы постараемся захватить берега Нила, но, к сожалению, вряд ли сможем использовать эту реку для переброски войск, поскольку здесь очень много порогов, которые мы не сумеем преодолеть. Стало быть, единственным средством доставки станет железная дорога, практически уже достроенная. А реку мы используем на заключительном этапе военной операции. – Он уставился на офицеров холодным взглядом отъявленного мизантропа. – На нашем пути не будет горных вершин, пустыня здесь ровная и вполне пригодная для быстрого передвижения. Нам не понадобятся сложные инженерные сооружения или тяжелая физическая работа. Мы не можем полагаться на частных подрядчиков. Все должны сделать наши собственные инженеры и специалисты.

– А как насчет реки Атбара, сэр? – спросил полковник Сэм Адамс. – Ведь в месте слияния с Нилом она имеет ширину почти тысячу ярдов?

– Я уже договорился о поставке необходимых материалов для возведения моста через эту реку. Отдельные секции будут доставлены по железной дороге и смонтированы на месте. Кроме того, я заказал несколько речных пароходов со стальными корпусами и хорошим вооружением. Их тоже доставят туда по железной дороге, а после пятого порога спустят на воду.

После этого совещания египетские офицеры стали энергично готовиться к предстоящей военной операции.

Лишь одно печальное обстоятельство делало время и место проведения военной операции не слишком удачным. Дельта Нила являлась житницей всего Средиземноморья со времен Юлия Цезаря и Иисуса Христа, но за последние несколько столетий эта плодородная земля истощилась до такой степени, что не могла прокормить даже местных жителей, не говоря уже об огромной экспедиционной армии. Производство зерна здесь упало в несколько раз, и стране грозил настоящий голод.

– Нам не хватает по меньшей мере пяти тысяч тонн муки, чтобы начать кампанию, – сообщил сердару генерал по обеспечению тыла. – А через три месяца понадобится еще полторы тонны ежемесячно, учитывая враждебную обстановку.

Китченер недовольно нахмурился. Хлеб – основа благополучия современной армии. Без него невозможны сколько-нибудь боеспособные вооруженные силы. И вот теперь ему говорят, что этого продукта у них нет.

– Приходите ко мне завтра, – строго приказал он тыловику и сразу же отправился в британское посольство к Эвелину Берингу.

Если бы кто-нибудь назвал посольство истинным правительством Египта, это стало бы политическим самоубийством, но на самом деле так и было. Беринг отчаянно боролся за назначение Китченера главнокомандующим и сломил сопротивление тех, кто предлагал более влиятельных и прославленных генералов. Они не были друзьями, но считали себя единомышленниками.

Беринг внимательно выслушал Китченера и сказал:

– Думаю, что знаю человека, который может достать для вас хлеб. Именно он снабжал Гордона во время длительной осады Хартума. К счастью, он сейчас в Каире.

Через пару часов таинственный Райдер Кортни уже сидел в кабинете Китченера под суровым взглядом генерала.

– Вы можете нам помочь? – строго спросил тот.

Деловой инстинкт Райдера сработал мгновенно.

– Да, генерал, однако мне потребуется четыре процента комиссионных.

– Ваши условия – получение сверхприбыли, мистер Кортни. Могу предложить два с половиной процента.

– А ваши условия, генерал, – откровенный грабеж, – твердо ответил Райдер.

Китченер растерянно заморгал. Он давно уже отвык, чтобы с ним обращались столь неделикатным образом.

– Однако во имя патриотизма, – продолжал как ни в чем не бывало Райдер, – я принимаю ваше предложение, но только при условии, что моя семья получит приличный дом в Каире и ежемесячное пособие в размере двухсот фунтов, чтобы покрыть самые необходимые расходы.

После этого разговора Райдер сразу же направился к Пенроду, где они с Сэффрон остановились на время пребывания в Каире. Он был в прекрасном настроении, да и Сэффрон останется довольна таким решением. Она давно хотела жить в этом прекрасном цивилизованном городе, а не в диких горах Абиссинии, вдали от Эмбер. А когда Сэффрон была чем-то недовольна, то это равнялось извержению вулкана. Тем более сейчас, когда она была беременна и просто не выносила возражений со стороны мужа. Правда, сам Райдер не видел в этом деле для себя никакой коммерческой выгоды, но Герберт Китченер все изменил своим твердым решением.

Райдер оставил лошадь в конюшне и направился на большую лужайку, расположенную на берегу реки. Джейн Баллантайн, Эмбер и Сэффрон пили чай в маленьком летнем домике и перечитывали письмо от Себастьяна Харди, пришедшее с утренней почтой на имя Эмбер.

Мистер Харди с большим удовлетворением информировал мисс Эмбер Бенбрук о новой волне интереса к ее книге «Рабыни Махди», связанного с подготовкой новой войны против империи дервишей в Омдурмане. Кроме того, за последние три месяца издательство «Макмиллан паблишерс» перечислило на ее счет гонорар в пятьдесят шесть с половиной тысяч фунтов. Мистер Харди также просил сообщить всем участникам трастового фонда, что размер их инвестиций, сделанных от имени семьи Бенбрук, возрос примерно в такой же степени, что и доходы от продажи книги. Мистер Харди вложил эти деньги в финансовую компанию «Уикерс», которая недавно приобрела патент мистера Максима на производство его легендарного пулемета. Эти инвестиции выросли почти вдвое и составили весьма приличную сумму в триста тысяч фунтов. Более того, Макмиллан изъявил желание опубликовать новую книгу воспоминаний Эмбер Бенбрук под условным названием «Африканские сны и кошмары».

Сестры так увлеклись планами мистера Харди, что даже не заметили Райдера, и подняли головы, когда на стол упала его тень.

– Из-за чего такое бурное веселье? – спросил он с напускной строгостью. – Терпеть не могу, когда люди веселятся без причины.

Сэффрон неуклюже вскочила и поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать мужа в губы.

– Ни за что не догадаешься, – прошептала она ему на ухо. – Ты женился на очень богатой женщине.

– Да уж, в самом деле, я женат на очень богатой женщине, которая живет в Каире, а ее дом оплачивает генерал Китченер и вся египетская армия.

Сэффрон отпрянула, не выпуская его из своих объятий, и удивленно посмотрела мужу в глаза.

– Если это твоя очередная глупая шутка, Райдер Кортни, то я… – Она задумалась в поисках самой ужасной угрозы. – …Брошу тебя в Нил!

Он самодовольно ухмыльнулся:

– Слишком рано для утреннего купания. Кроме того, мы с тобой не имеем права терять драгоценное время. Нужно срочно найти подходящий новый дом.

Позже он рассказал ей, что должен немедленно отправляться в Соединенные Штаты и Канаду для закупки двадцати тысяч тонн зерна. Конечно, это был не самый подходящий момент для беременной жены, но что же делать? По крайней мере она сейчас не одна и в его отсутствие займется более интересными делами. Он знал по собственному горькому опыту, что, когда Сэффрон одолеет тоска, с ней труднее справиться, чем со всей армией дервишей.

Земля дрожала и гудела под копытами лошадей. Восемь всадников гонялись друг за другом по зеленому длинному полю, а зрители ревели от восторга, подбадривая их громкими криками. Атмосфера во время игры в поло всегда была напряженной, а здесь, когда решалась судьба Кубка Нила и команды египетской армии, страсти накалились до предела.

Белый мяч летел по неровному полю, но полковник Адамс сумел завладеть им и погнал к воротам соперника, низко свисая с седла взмыленной лошади. Размахнувшись длинной клюшкой, он послал мяч на противоположную сторону поля, где изнемогал от нетерпения Пенрод. Тот подхватил мяч, едва он отскочил от земли, послал его вперед и помчался следом, не выпуская из поля зрения противников. Еще несколько точных ударов – и мяч оказался у ворот в дальнем конце поля. Другие игроки отчаянно погнались за ним, но было уже поздно. Через секунду Пенрод нанес последний удар и направил мяч между двумя высокими шестами. В этот момент боковые судьи известили об окончании игры. Египетская армия вновь завоевала Кубок Нила, победив все другие команды.

Пенрод поскакал к боковой линии, где под зонтиком его дожидалась Эмбер. Она с нескрываемой гордостью следила за каждым движением любимого человека, в очередной раз убеждаясь, что он самый красивый мужчина на свете. Конечно, в уголках глаз появились тонкие морщинки, словно гусиные лапки, но в остальном он был хоть куда – высокий, стройный, загорелый, с пронзительным взглядом и роскошными бакенбардами. Уже не юноша, а зрелый мужчина в расцвете сил, на которого всегда можно положиться.

Пенрод подъехал к ней и ловко соскочил с седла. Конюхи сразу же повели лошадь на конюшню, где усталое животное ждали ведро воды и полная торба дурры, а Пенрод протянул руки навстречу Эмбер.

– Я так горжусь тобой! – прошептала она, бросаясь ему на шею.

– В таком случае давай поженимся, – неожиданно предложил он, целуя ее в губы.

Она помолчала, занятая поцелуем, а оторвавшись от него, весело рассмеялась:

– Какой ты глупый! Неужели забыл, что мы уже договорились пожениться?

– Я имею в виду сейчас, немедленно, а не в следующем году. Мы слишком долго ждем этого момента.

– Ты шутишь?

– Никогда в жизни не был таким серьезным. Через десять дней я снова отправляюсь в пустыню. У нас остались важные дела в Омдурмане. Давай поженимся до моего отъезда.

В последнее время всех охватила лихорадочная подготовка к новой войне, отодвинувшая привычные людские заботы на задний план.

– Да! – без колебаний ответила Эмбер и снова поцеловала его. Тем более сейчас, когда рядом Сэффрон и Джейн. – Да! Конечно же да!

Во время бракосочетания кафедральный собор был заполнен до предела. Прием в Гезира-клубе поражал своим великолепием. Сэр Эвелин Беринг предоставил в их распоряжение пароход британского посольства, на котором они отправились в свадебное путешествие вверх по Нилу аж до самой Гизы.

Во время этого речного круиза они пили шампанское и танцевали на палубе на фоне величественных пирамид, освещенных последними лучами заходящего за горизонт солнца. А по ночам, укрывшись в роскошной каюте, на широкой кровати с зелеными шелковыми покрывалами Пенрод являл ей такие чудеса любви, о которых она и мечтать не могла. Он был большим знатоком любовных утех, терпеливым, нежным и на редкость опытным. Да, опыта ему было не занимать.

Оставив Эмбер на попечение Сэффрон и Джейн, Пенрод отправился на пароходе на юг до Асуана и Вади-Хальфы, чтобы присоединиться к своему полку.

Якуб ждал его на берегу, явно наслаждаясь недавно полученной армейской формой цвета хаки с плюмажем. Приветствуя своего господина, он горделиво притопнул, расплылся в улыбке, а один глаз его при этом смотрел в другую сторону. Изгой Якуб наконец-то обрел свое пристанище. На рукаве его мундира красовался шеврон сержанта верблюжьего корпуса египетской армии, а вместо привычного тюрбана голову украшала остроконечная военная шапка с ленточками. Правда, он еще не совсем привык к бриджам и ходил так, будто все еще носил родную длинную галабею, поэтому выглядел довольно комично.

– Эфенди, несравненный и преданный сержант Якуб смотрит вам в лицо с таким же восхищением и восторгом, с каким луна смотрит на ярко сияющее солнце.

– Мои сумки в каюте, о несравненный и верный Якуб.

Они поехали на юг на одной из грузовых платформ, которая так грохотала, что распугала всех окрестных птиц и животных, оставляя позади себя клубы черного дыма. Вскоре тонкий слой сажи покрыл и без того загорелое лицо Пенрода, а Якуб вообще стал похож на чертенка. Едкий дым выедал глаза, а летящие из трубы искры грозили поджечь их груз. Так или иначе локомотив добрался до конечной станции и замедлил ход, визжа тормозными колодками.

Недавно построенная железная дорога вторгалась на земли дервишей на шестьдесят пять миль, и полк Пенрода должен был зачистить территорию, чтобы обеспечить безопасность для продолжения строительства вглубь пустыни. Для этого нужно было обследовать несколько деревень и проверить все ущелья, где могли укрыться отряды дервишей, которые, как стало известно, уже отправились на север защищать свою землю.

Пенрод с удовольствием вдыхал жаркий воздух пустыни, а предвкушение предстоящей битвы горячило кровь. Он чувствовал себя молодым и сильным, полным жизни.

Вскоре они добрались до деревни у колодцев Вади-Атира. Пенрод подал знак, и его эскадрон рассыпался вокруг низеньких глинобитных построек, давно заброшенных и уже превратившихся в руины. И только на окраине деревни осталось единственное напоминание о недавнем пребывании здесь дервишей: высокие виселицы, сооруженные из больших телеграфных столбов, брошенных армией после падения Хартума. На них до сих пор висели закованные в цепи и уже лишенные плоти скелеты несчастных казненных.

Пенрод быстро обследовал брошенное селение и пошел дальше, миновав деревню Танжор, где царило такое же запустение. Подобное зрелище предстало их глазам и в бывшем британском форте Акаша, основанном когда-то еще генералом Гордоном. Все складские помещения дервиши превратили в камеры пыток и массовых казней, оставив на грязном полу десятки расчлененных трупов. Повсюду шуршали стаи крыс, мышей, жуков, ящериц и скорпионов.

Пенрод решил сделать форт опорным пунктом для своего верблюжьего корпуса, откуда можно было бы совершать рейды в тыл противника. С этой целью он оставил здесь два эскадрона, которые должны были превратить его в неприступную крепость, а с остальной частью полка отправился в пустыню Матерь Камней, чтобы проверить, нет ли там дервишей.

Пока он странствовал по пустыне в поисках неприятеля, железнодорожная ветка дошла до форта Акаша, и тот вскоре действительно превратился в хорошо защищенный железнодорожный терминал. Эту крепость охраняли подразделения стрелков, вооруженные новейшими пулеметами «максим».

Однажды вечером, когда верблюды приблизились к горному массиву Фиркет, навстречу им бросилась группа всадников-бедуинов, кричавших, что считают их друзьями. Они сообщили Пенроду о небольшом конном отряде дервишей, который напал на них несколько часов назад. Большинству кочевников удалось уйти от погони, но пятерых человек окружили и порубили на куски. Пенрод послал группу солдат на верблюдах осмотреть все подступы к деревне и уничтожить зарвавшихся дервишей. Однако группа нарвалась на целую армию в двести пятьдесят конников и две тысячи копьеносцев.

Оказавшись в ловушке, командир приказал поворачивать назад, но быстроногие скакуны дервишей быстро нагнали их, и началась жестокая резня. Лошади и верблюды подняли в воздух тучи пыли, солдаты не слышали приказа и в ужасе падали на землю с верблюдов.

С вершины высокого холма Пенрод увидел столб пыли и понял, что происходит.

– Вперед! – скомандовал он, вынимая из ножен саблю. – За мной!

Через считаные минуты он ворвался с тремя эскадронами на поле боя, левой рукой стреляя из револьвера, а правой нанося разящие удары по фигурам в цветастых джиббах, едва различимых в клубах пыли.

Некоторое время исход боя был неясен, грозя поражением каждой из сторон. В конце концов дервиши дрогнули и отступили, укрываясь за щитами копьеносцев. Они оставили на поле боя восемнадцать трупов и вскоре скрылись за высокими холмами Фиркета. Пенрод хотел было пуститься в погоню, но догадался, что его заманивают в ловушку, и остановил отряд. Поднявшись на вершину холма, он увидел, что не ошибся. Основные силы дервишей стояли за глинобитными хижинами местных жителей, а кавалерия растянулась до берега реки.

– Даже по самым грубым прикидкам у них там около трех тысяч всадников, и только одному Аллаху известно, сколько копьеносцев, – угрюмо заметил он.

Осман Аталан приехал в Фиркет через две недели после первого вооруженного столкновения с египетским верблюжьим корпусом. Он покрыл расстояние от Омдурмана до Фиркета за четырнадцать дней, а в пути его сопровождали только десять наиболее преданных аггагиров. С того момента, когда стали поступать слухи о продвижении британцев и строительстве железной дороги от Вади-Хальфы, Фиркет находился под управлением эмира Хаммуда. Прибыв в город, Осман внимательно выслушал доклад этого малодушного и беззаботного человека и пришел в ярость.

– Этого кретина волнует только то, что находится между ног его смазливых мальчиков, – пожаловался он аль-Нуру. – Мы сами должны провести разведку и выяснить дальнейшие намерения противника.

В пяти милях от форта Акаша их группа была атакована подразделением верблюжьего корпуса и, потеряв двух хороших воинов, отошла назад. На следующий день люди Османа долго кружили вокруг деревни и в конце концов взяли в плен двух бедуинов. Аггагиры раздели их донага и обыскали одежду, но не обнаружили ничего интересного, кроме иностранных сигарет и жестяных банок с изображением британской королевы.

Поначалу бедуины молчали, но, когда аггагиры срезали кожу с их ступней и заставили пройтись по раскаленным острым камням, сообщили, что под Фиркетом скапливаются большие военные силы неверных и подвозится оборудование и военная техника. Осман понял, что именно здесь противник начнет наступление на Фиркет. Он вернулся к берегу Нила через пустыню Матерь Камней и отъехал от форта на десять миль, чтобы собственными глазами увидеть пресловутую железную дорогу, о которой рассказывала аль-Джамаль. Эта дорога не выходила у него из головы.

Наконец он увидел ее – две серебристые ниточки, протянувшиеся по раскаленной пустыне. Оставив аль-Нура на холме вместе с другими аггагирами, Осман поскакал вниз, чтобы потрогать ее руками, и, спешившись, обнаружил, что рельсы прибиты к лежащим на земле тяжелым шпалам. Он пнул один из них, но тот не поддался. Тогда он выхватил кинжал, просунул лезвие под рельс и попытался оторвать его от земли. Лезвие разломилось на две части.

– Проклятые шайтаны! – злобно прошипел Осман, отбросив его в сторону. – Это бесчестный способ ведения войны!

Охваченный безудержной яростью, эмир услышал странный звук, похожий на тяжелое дыхание спящего гиганта. Он вскочил в седло и посмотрел на север, куда уходила железная дорога. Оттуда к нему быстро приближался темный столб дыма. Он понял, что это и есть тот самый земной пароход, о котором рассказывала ему аль-Джамаль.

Осман повернул лошадь и поскакал к холму, где, спешившись, стояли его аггагиры и пялились на это невиданное чудо. До подножия оставалось четверть мили – слишком много, чтобы предупредить их об опасности.

– На землю! – закричал Осман во всю глотку, пиная лошадь пятками. – Неверные не должны вас видеть!

Однако они его не слышали и продолжали толпиться на вершине холма. Никогда прежде пустыня не видела ничего подобного. Земной пароход стал обретать вполне реальные очертания, на его платформе появились яркие вспышки, и в воздух поднялся белый дым, сопровождаемый раскатистым грохотом. С вершины холма им казалось, будто сам шайтан вынырнул из песчаных дюн и изрыгает языки пламени.

– Они увидели вас! – орал что есть мочи Осман. – Осторожно! Всем на землю!

Аггагиры таращились на грохочущего монстра, не понимая смертельной опасности, которую он с собой несет.

– Осторожно!

Осман был уже рядом, но земной пароход шумел слишком сильно. Он пытался предостеречь аггагиров, но в этот момент песок под их ногами взорвался тысячами фонтанчиков, поднявшись в воздух, как во время хамсина. Донесся барабанный треск пулемета «максим», и оторопевшие от неожиданности аггагиры повалились на землю словно листья с усохшего дерева.

Покончив с аггагирами, пулемет направил огненную лавину на Османа, но тот успел скрыться за высокой песчаной дюной, а оттуда осторожно поднялся на вершину холма, чтобы узнать судьбу своих верных аггагиров. Ему уже была известна чудовищная огневая мощь земного парохода, но увиденное превзошло все его ожидания. Его храбрые воины оказались мертвы или ранены за исключением аль-Нура и Мумана Дигни.

– Проверьте остальных, – приказал Осман и, распластавшись на вершине холма, с яростью посмотрел на железную дорогу, уходившую вдаль вместе с громыхающим земным пароходом. Он не мог поверить, что за одну минуту можно убить восьмерых его храбрейших воинов и четверых смертельно ранить. Осман пристрелил изувеченных лошадей, приказал оставить раненым бурдюк с водой, чтобы облегчить им последние минуты жизни, и, забрав троих уцелевших воинов, поскакал обратно в Фиркет.

Теперь, собственными глазами увидев, что представляет собой это невиданное железное чудовище, он со всей ясностью осознал, насколько ограничен его выбор. Никакими силами нельзя удержать Фиркет или хотя бы на время остановить противника. Оставался только один выход: вернуться в Омдурман, собрать всю свою армию, сосредоточить ее на берегу реки Атбара и дать решительный бой противнику, используя превосходящие силы.

Вернувшись в Фиркет, он сместил ленивого и нерасторопного Хаммуда, поставил во главе города эмира Азрака и приказал хорошо подготовиться к защите. Азрак отличался от Хаммуда глубочайшей преданностью идеям Махди, имел огромный опыт военных походов на египтян и других неверных, а его имя знали даже в Каире. Осман не сомневался, что этот человек будет сражаться до последнего и сделает все возможное, чтобы защитить город от неверных. Правда, при этом он приказал ему не терять понапрасну людей и отступить к Атбаре, если оборона станет практически бессмысленной.

Осман поскакал обратно в Омдурман, а события в Фиркете пошли совсем не так, как предполагал всемогущий халиф. После его отъезда снятый с должности эмира Хаммуд выступил против Азрака, намереваясь вернуть себе власть над городом. Пока они спорили друг с другом, войска сердара успели провести железную дорогу до форта Акаша и построить там хорошо укрепленную военную базу, после чего Китченер обрушил на Фиркет девятитысячную армию, вооруженную винтовками и пулеметами. Дервиши Фиркета были уничтожены, а оставшиеся в живых рассыпались по пустыне, где многие из них погибли без воды и продовольствия. И только эмиру Азраку удалось бежать из города с тысячей преданных воинов, добраться до реки Атбара и присоединиться к армии Османа Аталана.

За несколько недель вся дервишская провинция Донгола оказалась в руках сердара, что позволило ему продвигаться дальше на юг и готовиться к главному сражению с противником. Месяц за месяцем, миля за милей железная дорога продвигалась все дальше в пустыню, раскалывая ее на две равные части. Обычно строители прокладывали по миле в день, но иногда напряженным трудом увеличивали эту норму до трех.

Вскоре первопроходцы столкнулись с неожиданными сложностями. Вдоль дороги появились сотни наспех вырытых могил, где нашли свое последнее пристанище умершие от холеры и дизентерии рабочие. При первом же разливе Нила, вызванном проливными дождями, многие мили уже проложенной дороги смыло бурным потоком, а остальная часть ушла под воду на шесть футов.

Вскоре из Вади-Хальфы доставили первый разобранный пароход «Зафир» и собрали его в импровизированном доке поселка Кошеша. Это было настолько важное событие, что на борт парохода поднялся сам генерал Китченер с офицерами своего штаба. Но паровой котел «Зафира» неожиданно взорвался, когда механики пытались запустить его на полную мощность, и судно оказалось не у дел до тех пор, пока из Англии не доставили новый котел.

И тем не менее наступление на юг хоть и медленно, но продолжалось. Гарнизоны дервишей в городках Абу-Хамед и Метемма были успешно разгромлены, а уцелевшие группы оттеснены к реке Атбара. Генерал Китченер доставил туда большое количество военной техники и уничтожил практически все оборонительные сооружения Османа Аталана, после чего солдаты покончили с его армией пулеметами и штыками. Множество арабов были убиты, оставшиеся в живых ушли на юг, а суданские подразделения, состоявшие из чернокожих солдат, тут же перешли на сторону Китченера, поскольку им было все равно, против кого воевать.

Победа на реке Атбара оказалась решающей в этой кампании. Экспедиционный корпус Китченера прочно закрепился на занятой территории и стал терпеливо дожидаться подъема воды в Ниле, чтобы приступить к окончательной осаде Омдурмана.

Пенрод, раненный во время последнего сражения копьем в бедро, воспользовался случаем и выпросил короткое увольнение, чтобы навестить жену и друзей. Отправившись на север по железной дороге, в Асуане он пересел на пароход и вскоре оказался в Каире.

Эмбер была вне себя от радости, увидев мужа в Каире. Его невестка Джейн Баллантайн по требованию мужа уже вернулась домой. Поездка, которая планировалась на два месяца, растянулась почти на два года, и сэр Питер порядком устал от холостяцкой жизни.

Райдер Кортни недавно завершил весьма успешный деловой визит в Соединенные Штаты и Канаду, и закупленное им зерно разгружалось в порту Александрии. К счастью, его возвращение совпало с рождением сына и весьма впечатляющей новостью о перспективах дальнейшей предпринимательской деятельности. Сэр Эвелин Беринг сообщил ему по секрету, что по завершении суданской военной кампании все силы хедива будут брошены на строительство крупнейшей ирригационной системы в верховьях Нила. Этот грандиозный проект предполагал освоение почти двухсот тысяч акров плодородной земли, в результате чего жители района перестанут зависеть от ежегодных разливов Нила. Райдер не мог упустить такого случая и скупил по спекулятивным ценам почти двадцать тысяч акров. Это было мудрое решение, которое через десять лет сделает его миллионером и крупнейшим владельцем хлопковых плантаций.

Рана Пенрода быстро заживала, и вскоре он узнал из газет, что за храбрость, проявленную во время сражения на реке Атбара, представлен к ордену «За отличную службу». Эмбер впервые пропустила месячные, но по настоянию Сэффрон решила не сообщать об этом Пенроду, желая окончательно удостовериться в своей беременности.

– Подожди, пока не убедишься, что это действительно так, – посоветовала сестра.

– А что, если он сам догадается? – встревожилась Эмбер. – Ему это не понравится.

– Моя дорогая, Пенрод – мужчина, и ни за что не обнаружит беременность, пока не споткнется о твой живот.

С наступлением прохладного сезона, возвестившего о подъеме уровня воды в Ниле, Пенрод распрощался с друзьями, поцеловал Эмбер и поспешил на военную базу на реке Атбара, даже не подозревая, что скоро станет отцом.

Вернувшись в свой полк, Пенрод с удивлением обнаружил, что небольшая военная база превратилась в неприступную крепость, рядом с которой вырос порт, достойный современного европейского города. У берега высился лес парусных мачт и пароходных труб, теснились многочисленные лодки и шлюпки, баркасы, баржи и пароходы, среди которых выделялись своей мощью шесть новых военных судов, оснащенных скорострельными пушками и пулеметами «максим». Кроме того, в порту появились новые здания, складские помещения, доки, фонари и даже паровые лебедки, а на берегу установили четыре крупнокалиберные старые пушки, сохранившиеся еще со времен генерала Гордона.

Сердар Китченер попросил Лондон выделить ему группу британских войск для укрепления и без того хорошо подготовленной египетской армии. Его просьба была рассмотрена и удовлетворена, и вскоре на военную базу стали прибывать отдельные отряды королевских вооруженных сил, включая гренадеров и гусар. Эти элитные войска расположились в самом центре военной базы, неподалеку от огромной штабной палатки генерала Китченера, над которой развевался египетский флаг.

Пенрод нашел свой полк отдохнувшим и полным сил. Верблюды были откормлены, а кавалеристы разленились на летних квартирах, так что он немедленно приступил к ежедневным тренировкам.

Великое наступление началось в тот момент, когда из ущелья Шаблука стала прибывать первая вода разливающегося Нила. Тридцать тысяч человек отправились маршем на юг в сопровождении одного, но хорошо оснащенного бронепоезда. Вскоре они оказались в пятидесяти шести милях от Хартума и Омдурмана, а свой главный лагерь разбили всего в семи милях от острова Ройян, но это были самые трудные и опасные мили. Сухопутные войска сопровождала армада пароходов, которые тащили за собой заполненные продовольствием и боеприпасами баржи, с трудом преодолевая быстрое течение. Не всем судам удалось добраться до места назначения. Так, например, злополучный пароход «Зафир» не выдержал нагрузки, дал течь и затонул у самого входа в ущелье. Офицеры и солдаты едва успели его покинуть и перебраться на другие суда.

Для кавалерии и пехоты путь к острову Ройян оказался почти в два раза длиннее. Чтобы обойти скалистые хребты ущелья Шаблука, им пришлось обогнуть высокие холмы по знойной пустыне, и Пенрод нагрузил своих верблюдов тяжелыми металлическими баками с водой.

За островом Ройян путь на Омдурман был практически открыт. Множество солдат, кавалеристов, судов и животных медленно продвигались вперед, не встречая сопротивления противника.

В конце концов только узкая полоска холмов Керрери отделяла их от Омдурмана. Именно эта невысокая горная гряда мешала британским офицерам увидеть в бинокли окрестности города. Все были крайне удивлены отсутствием дервишей. Возможно, они уже давно оставили город и ушли в пустыню. Чтобы выяснить это, сердар приказал снарядить отряд разведчиков.

Халиф Абдуллахи решил проверить состояние своей армии и собрал войска на окраине города, поскольку набралось не меньше ста тысяч человек. Они выстроились у подножия холмов Керрери, и один из самых почитаемых мулл прочитал им молитву, а потом торжественно объявил, что именно у этих холмов состоится решающая великая битва, которая навсегда определит судьбу не только махдизма, но и всего Судана.

Тот, кто мог наблюдать за этой огромной армией дервишей, ни минуты не сомневался в исходе великого сражения. Всадники на лошадях и верблюдах растянулись почти на четыре мили, а армии пеших чернокожих копьеносцев не было конца. Абдуллахи обратился к ним со страстной речью, призвав всех воинов от имени Аллаха и пророка Махди исполнить свой священный долг.

– Клянусь перед Богом в первых рядах сражаться за истинную веру.

Больше всего халифы и эмиры боялись военных судов, с которыми не могли справиться. Разведка доносила, что по реке движется армада с пушками и пулеметами, и Абдуллахи лихорадочно искал средство защиты от этой напасти. В конце концов он приказал доставить к нему пленного немецкого инженера. Когда беднягу подвели к халифу и сняли цепи, как это обычно делали перед казнью, тот страшно испугался, решив, что настал его последний час.

– Я хочу, чтобы ты сделал мне большие бомбы, которые можно опустить в воду, – сказал ему Абдуллахи.

Старый инженер облегченно вздохнул и энергично приступил к выполнению приказа. Он нашел два больших стальных котла, доверху наполнил их порохом, а в качестве детонатора использовал обыкновенные заряженные револьверы – прикрепил их к горлу котлов, протянул от спусковых крючков тонкие веревки и приказал установить котлы перед входом в порт. Таким образом, дернув с берега веревки, можно было подорвать начиненные порохом котлы.

Первую такую мину сто пятьдесят человек под строгим контролем немецкого инженера погрузили на пароход, доставили на середину реки и осторожно опустили в воду. Как только она коснулась илистого дна, капитан судна по одному ему известной причине решил проверить эффективность бомбы и дернул за веревку.

Взрыв был такой, что находившийся на берегу халиф Абдуллахи долго не мог прийти в себя, а судно разнесло в щепки вместе с находившимся на его борту экипажем.

Оправившись от легкой контузии, Абдуллахи выразил удовлетворение новым оружием и приказал установить вторую бомбу при входе в порт. Ошеломленные дервиши долгое время не решались к ней приблизиться. Когда в конце концов вторую мину установили на дне реки, Абдуллахи поблагодарил немецкого инженера и приказал выдать ему награду.

С тех пор дервиши с тревогой ждали наступления неверных. Каждый день их разведчики доносили о медленном, но неуклонном продвижении вражеских войск к городу. Осман Аталан лучше других халифов и эмиров понимал мощь и решимость этих новых крестоносцев. Когда передовые отряды неверных достигли деревни Меррех, что в четырех милях от холмов Керрери, он взял с собой аль-Нура и Мумана Дигни и поскакал на вершину холма, чтобы собственными глазами увидеть приближающегося неприятеля. Сквозь плотную пелену пыли виднелись колонны марширующих солдат и сверкающие шлемы кавалеристов, а по реке плыла эскадра новеньких военных судов. Этого было достаточно для решительных действий. Вернувшись домой, Осман собрал своих жен и наложниц.

– Я отправляю вас вместе с детьми и рабами в отдаленную мечеть в оазис Гедда. Ждите меня там. Если мы выиграем эту битву, я вернусь за вами.

Ребекка и Назира быстро собрали свои пожитки, погрузили их на верблюдов и с тремя детьми спешно покинули город в сопровождении небольшого отряда аггагиров.

– Почему эти неверные хотят нам зла? – хныкал Ахмед. – Что с нами будет, если они убьют нашего дорогого отца? – Мальчик не походил на своих красивых родителей. У него были голубые, близко посаженные испуганные глаза, редкие передние зубы выступали из-под верхней губы, как у большого и хитрого хорька.

– Не распускай нюни, дорогой братец, – презрительно поморщилась Кахруба. – Что бы ни случилось с нами по воле Аллаха, мы должны быть храбрыми и заботиться о нашей благочестивой матушке.

Ребекка с болью в сердце наблюдала за ними, такими разными. Ахмед поражал простотой, стеснительностью и неизбывным страхом в душе, а Кахруба была красивой, бесстрашной и необузданной. Она крепко прижала к себе детей, размеренно покачиваясь в седле верблюда и прикрывая от палящих лучей солнца своего третьего ребенка, лежавшего у нее на коленях. Крошечное тельце младенца казалось ей слишком горячим и потным в этом ужасном Омдурмане.

Небольшой караван женщин и детей достиг благословенного оазиса вскоре после наступления темноты.

– Тебе понравится здесь, – сказала Ребекка Ахмеду. – Ты здесь родился. За тобой присмотрят мудрые муллы и научат многим полезным вещам.

Ахмед был склонен к наукам и страстно желал учиться, чем радикально отличался от своей младшей сестры. Ребекка даже не пыталась влиять на Кахрубу, зная, что та унаследовала ее упрямый и волевой характер и не примет идей, противоречащих ее собственным убеждениям.

В ту ночь она лежала на узком ангаребе и думала о своих сестрах-близнецах. В последнее время это происходило все чаще и чаще и было связано с приближением египетских войск к Омдурману. Прошло немало лет с тех пор, как она рассталась с Эмбер, а Сэффрон не видела еще больше. Сейчас даже Хартум стал потихоньку забываться, а перед глазами стояли образы маленьких сестер. По щекам покатились слезы. Как они сейчас выглядят? Может, уже вышли замуж? Есть ли у них дети? Где они живут и чем занимаются? Конечно, сейчас они ни за что на свете не узнали бы ее. Она давно превратилась в настоящую арабскую женщину, обремененную многочисленным потомством, постаревшую и подурневшую от неисчислимых забот. Ребекка горестно вздохнула и застыла, стараясь не потревожить сон младенца.

Но ее тут же одолели дурные предчувствия. Что ждет их впереди? Ощущение близкой беды сжимало сердце. Образ жизни, мир, к которому она уже привыкла и считала своим, прямо на глазах рушился. Скорее всего, любимый муж сложит голову в этой битве, и дети тоже могут погибнуть. Как жить и на что надеяться? На кого опереться?

В конце концов она погрузилась в тяжелый горестный сон, а когда проснулась, тельце ребенка у нее под боком уже остыло. Невыносимое отчаяние охватило ее израненную душу.

Британская и египетская кавалерия наступала объединенными силами. Нил остался слева, вверх по нему стройными рядами плыли военные суда. А перед кавалерией открывались холмы Керрери, где должно произойти главное сражение. Верблюды Пенрода скакали на правом фланге и первыми взобрались на склон холма, за которым виднелась небольшая долина. С вершины открывалось селение обоих Нилов и заброшенные развалины Хартума.

Далеко впереди раскинулся Омдурман, в самом центре которого возвышалась странная коричневая башня. Раньше ее там не было, и Пенрод догадался, что это, должно быть, гробница Махди, построенная недавно. Больше никаких существенных изменений в городе не произошло.

Широкая долина перед ними, окруженная скалистыми холмами, заросла невысоким колючим кустарником, а в самом ее центре как монумент возвышался еще один холм конической формы – Сургхам. И никаких признаков дервишей. Сохраняя привычную осторожность, Пенрод остановил полк на возвышенности, а вперед выслал эскадрон британской кавалерии, чтобы разведать обстановку.

Кустарники мгновенно ожили. Отделившиеся от них крошечные точки оказались передовым отрядом дервишей, мчавшимися навстречу разведывательному британскому эскадрону. Британцы спешились и, заняв оборону, открыли ураганный огонь. Когда первый ряд наступавших рухнул под пулями, остальные дервиши поспешили укрыться в кустарнике, который тут же пришел в движение.

Только сейчас Пенрод понял, что это были ветки, которыми дервиши замаскировали свое присутствие. Десятки тысяч всадников вырвались на просторы равнины, а за ними огромной массой, словно саранча, в наступление пошли копьеносцы. Над рядами всадников развевались десятки военных знамен, и даже на таком расстоянии слышались воинственные звуки барабанов и завывание рожков.

Пенрод направил бинокль на передовую группу всадников и без труда узнал пурпурно-черное боевое знамя Османа Аталана.

– Итак, появился мой главный враг, – прошептал он, машинально переходя на арабский.

– Это судьба, – согласился стоявший рядом Якуб и злорадно ухмыльнулся, устремив один глаз в сторону. – Уже давно предначертанная.

В этот момент их внимание переключилось с наступающих дервишей на реку, откуда военные суда дали первый залп из пушек и пулеметов по укрепленным позициям неприятеля, защищавшим вход в городской порт. Им слабо ответили пушки дервишей, и вскоре долину накрыл невыносимый грохот артиллерийских орудий. Однако залпы с военных судов были более точными и частыми, подавляя врага. Через несколько минут укрепления форта были разгромлены, а пулеметы «максим» завершили дело, сметая стеной огня мелькавшие на оборонительных сооружениях фигурки людей.

Британская и египетская кавалерия медленно отступала под натиском дервишей, а в это время позади холмов и вдоль реки занимали оборону основные силы армии Китченера, сосредоточившись вокруг небольшого рыбацкого поселка Эйгейга в ожидании врага.

Внезапно дервиши остановились и, сделав несколько выстрелов в воздух, спешились и легли на землю. Был уже поздний вечер, и вряд ли они готовили новое наступление.

Флотилия военных судов, выполнив свою главную задачу по уничтожению вражеской крепости и гробницы Махди, отошла вниз по течению и укрылась за высокими берегами как раз напротив армии дервишей. На город и окрестности опустилась ночь.

Осман Аталан и халиф Абдуллахи сидели у костра в тылу своих войск перед огромным шатром и обсуждали ход военных действий. Несмотря на неудачи первого дня, они строили планы на завтра и все еще надеялись на победу. Вдруг с берега реки на них обрушился столб яркого света, похожий на огненный взгляд гигантского циклопа. Абдуллахи вскочил на ноги и закричал:

– Что за чертовщина?!

– Всемогущий Абдуллахи, – пытался остановить его Осман. – Это неверные наблюдают за нами.

– Уберите шатер! – сорвался на визг халиф, закрыл глаза обеими руками, чтобы не ослепнуть от такого яркого света, и плюхнулся на пыльную землю. Он не боялся людей, но испугался этого дьявольского изобретения.

Ночная темнота накрыла город и пространство протяженностью в четыре мили, разделявшее две великие армии. И только ночные дозоры мелькали на этой равнине, ожидая рассвета и нового сражения. В половине пятого утра по обе стороны долины началось робкое оживление. Послышались глухие удары барабанов, и первыми к своим орудиям кинулись пулеметчики и артиллеристы. Еще до наступления рассвета вперед выдвинулись небольшие отряды британских патрулей, поскольку в ночной темноте дервиши могли сменить позицию или устроить засаду. Пенрод подъехал с небольшим отрядом к подножию холма и внимательно осмотрел местность вокруг городка Сургхам. Даже в предрассветной мгле он видел, что башня гробницы Махди полностью снесена меткими артиллерийскими выстрелами, а раскинувшаяся перед ним долина покрыта темными пятнами человеческих фигур. Вскоре наступивший рассвет осветил стан неприятеля, и Пенрод успокоился, убедившись, что огромная армия дервишей не тронулась с места – всадники занимали свои позиции, а над пехотой поблескивали острые наконечники копий. Основные силы дервишей были скрыты от расположившейся на берегу египетской армии, за которой бросили якоря военные суда. Однако и там уже началась подготовка к предстоящему сражению. Махдисты были дисциплинированными воинами и свою первую атаку начали вполне организованно, вынудив отступать кавалерию британцев и египтян.

Размахивая военными знаменами, на холм стали подниматься первые ряды дервишей, подбадривая себя громким барабанным боем. Они бесстрашно наступали на сплоченные шеренги неверных, паля для острастки в воздух из винтовок. Сердар решил подпустить их поближе, чтобы пулеметчики и артиллеристы могли вести прицельную стрельбу. Однако сражение начали не британцы и египтяне, а дервиши, притащившие несколько старых крупповских полевых пушек, и вскоре перед строем британской пехоты рванули первые снаряды.

На эти выстрелы мгновенно ответили пушки военных судов и полевая артиллерия британской армии. Небо над наступающими дервишами покрылось вспышками взрывов, похожих на внезапно раскрывшиеся коробочки хлопка. Море развевающихся знамен поднялось на вершину холма, а потом покатилось вниз, как пригнувшаяся под сильным ветром трава. Некоторые знамена падали вместе с убитыми знаменосцами, но их подхватывали и упрямо несли вперед.

Британские кавалеристы очистили поле боя, открывая простор для артиллеристов и пулеметчиков. Дервиши продолжали наступать, хотя их шеренги заметно поредели от шквального огня пулеметов и винтовок. Это было самое настоящее избиение кочевников, не понимающих, что невозможно противостоять огневой мощи современной военной техники. Стволы винтовок раскалились до такой степени, что солдаты вынуждены были передавать их в задние ряды, получая взамен новые, а вода в пулеметах практически полностью выкипела, и стрелкам приходилось пополнять кожухи охлаждения из своих фляг.

Осман Аталан и Абдуллахи задумали эту фронтальную атаку, чтобы основные силы дервишей смогли обойти неприятеля с флангов и нанести сокрушительный удар по неверным, но эта задумка провалилась. Дервиши оказались совершенно беззащитны на открытом пространстве и падали под пулями, покрывая своими телами огромную долину. Они вели себя храбро, хотя это были далеко не самые элитные войска. Главные силы халифата находились под прикрытием холмов и только сейчас перешли в наступление.

Пенрод переместился со своим полком на левый фланг, чтобы добить разрозненные группы противника после первой атаки, но в этот момент из-за укрытия на него неожиданно обрушилась вражеская кавалерия численностью в несколько тысяч человек. Пенрод понял, что попал в ловушку, и решил спастись бегством, дабы сохранить свой полк от уничтожения превосходящими силами противника. Однако до ближайших холмов было далеко, а разъяренные всадники уже настигали их. Спасение пришло от одного из военных судов. Там быстро оценили ситуацию, развернули орудия и открыли ураганный огонь из пушек и пулеметов, положив на поле боя сотни дервишей как раз в тот момент, когда, казалось, полк Пенрода был обречен. Кавалерия дервишей превратилась в кровавое месиво и повернула назад. Пенрод благополучно укрылся за холмами, с трудом переводя дух.

Именно в этот момент сердар решил покинуть свое укрытие и развернуть фронтальное наступление на город, тем более что основные силы дервишей панически отступали и путь был открыт. Первые подразделения британской кавалерии и пехоты быстро пересекли холмистую поверхность и направились к центру города, обозначенного разрушенной башней священной гробницы Махди.

Однако вскоре выяснилось, что у дервишей имеется еще одна элитная армия, которую Осман Аталан и Абдуллахи укрывали за последним холмом горной гряды Сургхам. Это был цвет махдистского воинства, состоявший из двадцати пяти тысяч смельчаков, готовых сражаться до последней капли крови. И вот сейчас они вырвались из-за холма и обрушились на британцев и египтян всей своей мощью. Ситуация осложнялась тем, что этот район находился вне досягаемости военных судов и не мог обстреливаться их пушками и пулеметами.

Ожесточенное сражение вошло в завершающую стадию. Британские уланы, застигнутые врасплох столь мощной атакой аггагиров, вынуждены были столкнуться с ними лоб в лоб. Уланы могли легко опрокинуть любую атаку пехоты, но сейчас перед ними были прекрасные всадники, отлично владеющие холодным оружием. Аггагиры открыли бешеную стрельбу и вскоре стали теснить их, вступая в рукопашный бой и поражая противника меткими и сильными ударами палашей и мечей.

Британцы несли страшные потери. Один только аль-Нур убил трех человек. Но эта битва была лишь маленьким эпизодом гигантского сражения, разворачивающегося на окружавшей холмистую местность равнине. Британские и египетские войска показали здесь свое тактические и стратегическое превосходство. Они умело маневрировали и быстро перестраивались, отражая атаки противника. И офицеры оказались на высоте, управляя сражением с необыкновенным умением и хладнокровием. А последнее слово оставалось за пулеметами «максим», превращавшими каждый новый штурм в настоящее побоище. Однако и дервиши проявляли невиданную храбрость, сравнимую с безумием фанатизма. Они волна за волной бросались на пулеметы противника, не обращая внимания на ужасающие потери. Едва остатки дервишей покидали поле боя, как сразу же появлялась новая орда всадников в цветастых джиббах и с перекошенными яростью лицами. Они вырывались будто из-под земли, кидались на стену огня и замертво падали на землю, а из плотного порохового дыма в бой рвались новые отряды аггагиров.

И все они полегли под грохот «максимов».

К полудню все было кончено. Абдуллахи бежал с поля боя, потеряв почти половину своей армии. Британцы и египтяне недосчитались сорока восьми человек – тех самых уланов, погибших в первые минуты этого отчаянного, но бессмысленного нападения.

Пенрод одним из первых ворвался в Омдурман, тесня отступающего противника. В городе еще вспыхивали отдельные очаги сопротивления в бедных кварталах, но он, не обращая на них внимания, устремился ко дворцу Османа Аталана. Ворвавшись во двор, он спешился и посмотрел на дворец, безлюдный и словно давно заброшенный. Вынув саблю из ножен, Пенрод осторожно вошел внутрь.

– Ребекка! – громко окликнул он. – Где ты? – Голос гулким эхом разносился по пустому зданию.

Он скорее почувствовал, чем услышал позади себя посторонний шум и, резко повернувшись, едва успел отбить удар кинжала, до кости разрубив запястье нападавшего. Араб громко вскрикнул и выронил клинок. Пенрод приставил острие сабли к его горлу и узнал одного из верных аггагиров Османа.

– Где они? – грозно прорычал он. – Где аль-Джамаль и Назира?

Араб тщетно пытался остановить кровь и презрительно плюнул в Пенрода.

– Эфенди, – послышался рядом голос Якуба. – Оставьте его мне. У меня он быстро заговорит.

– Я буду ждать тебя возле верблюдов, – кивнул Пенрод. – Не задерживайся.

– Безжалостный Якуб не теряет времени зря.

Пенрод вышел во двор и уже оттуда услышал душераздирающие крики араба. В конце концов вопли затихли, а вскоре появился и сам Якуб.

– Они в оазисе Гедда, – удовлетворенно объявил он, вытирая окровавленный клинок о лохматую шею верблюда.

Оазис Гедда находился в долине между невысокими меловыми холмами. Здесь не было поверхностной воды, но в центре из-под земли бил источник, окруженный высокими пальмами и кустарником. Неподалеку находилась усыпальница мусульманского святого, а рядом возвышалась высокая башня мечети и кельи давно обитавших здесь мулл.

Когда отряд Пенрода приблизился к оазису, в тени высоких пальм резвились босоногие детишки в длинных арабских одеяниях; они беззаботно гонялись друг за другом и громко визжали. Среди них выделялся рослый мальчик с рыжими как медь волосами. Увидев приближающихся всадников, дети на мгновение застыли, уставившись на них черными как угольки глазами, и помчались в мечеть. Больше вокруг не было ни души.

Пенрод подъехал к мечети и увидел рядом с ней взмыленную лошадь. Животное стояло у боковой стены и явно наслаждалось покоем после долгой скачки. Скакун жадно жевал сено, то и дело запивая его водой из бурдюка. Это был аль-Бак!

Пенрод приблизился к главному входу в мечеть, спрыгнул на землю и передал поводья Якубу. Затем вынул из ножен саблю и осторожно подошел к двери. Она была открыта, а внутри мечети царила темнота, особенно густая после яркого солнечного света.

– Осман Аталан! – громко выкрикнул Пенрод и услышал в ответ многократно повторившееся эхо.

В дальнем конце пустого здания мелькнула тень и на освещенное солнцем пространство вышел Осман Аталан. Он казался усталым, а в его глазах Пенрод прочел накопившуюся за годы ненависть и презрение. Эмир держал в правой руке обнаженный меч, но был без щита.

– Я пришел за тобой, – сказал Пенрод.

– Да, – слабо улыбнулся тот, и Пенрод увидел седину в его роскошной бороде. – Я знал, что ты придешь, и ждал тебя.

– Девять лет, – напомнил Пенрод.

– Слишком долгий срок, – согласился Осман. – Но пришел час расплаты.

Он спустился по ступенькам, и Пенрод отошел назад, предоставляя противнику простор для поединка. Они закружили по двору в грациозном ритуальном танце, время от времени высекая клинками искры и проверяя друг друга на прочность, выискивая слабые стороны, которых не прибавилось с тех пор, как они упражнялись в фехтовании много лет назад. Осман двигался как кобра, изготовившаяся к смертельному удару, а Пенрод предпочитал повадки ловкого и быстрого мангуста. Покружив так какое-то время, они бросились друг на друга, высекая искры острыми клинками и отступая лишь для того, чтобы снова ринуться в атаку. Пенрод теснил противника, заставляя защищаться и отступать. Правда, тот тоже пытался поразить его, но не так часто и не так удачно – соперник мгновенно отвоевывал утраченные позиции.

Пенрод внимательно следил за каждым движением противника и неожиданно нанес удар в лицо, но Осман парировал его. Клинки скрестились, и они застыли, глядя друг другу в глаза. Пот крупными каплями падал на пыльную землю, оставляя на ней черные точки. Пенрод отскочил и приготовился к новой атаке, а Осман, воспользовавшись ситуацией, попытался выбить клинок из его правой руки. Но Пенрод был начеку и вдруг заметил, что движения Османа замедлились. Конечно, эмир был старше и терял силы, но он все равно оставался опасным противником, готовым в любой момент нанести смертельный удар. Пенрод сделал несколько выпадов, но Осман отразил их, а в какой-то момент изловчился и чуть было не пронзил его. Тот с большим трудом ушел от удара, приказав себе быть осторожнее. Он знал все недостатки Османа, но тот, вероятно, постарался избавиться от них за последнее время, причем в немалой степени благодаря самому Пенроду. И все же он улучил момент, когда Осман открылся, и нанес ему удар между ребер, ощутив, как прочная сталь клинка разрубила кость, но не проникла внутрь. Осман поморщился от боли, но не утратил подвижности, не обращая внимания на струйки крови, окрасившие пыльную землю перед мечетью. Пенрод понял, что пробил его час – противник вскоре ослабнет от потери крови. Осман тоже знал, что время его истекло, и отчаянно пытался разрешить поединок единственным точным ударом. Его клинок мелькал в воздухе, как песчаная буря, но Пенрод отражал все удары, хотя и не мог позволить себе эффективной атаки. Противник загнал его в глухую оборону, и он ничего не мог ему противопоставить. Более того, Осману удалось поразить его в плечо, и кровь их смешалась на пыльной земле. Но Осман слабел быстрее, и с каждой новой атакой силы покидали его. Пенрод решил не осложнять ход поединка, позволив противнику полностью выдохнуться.

Он заметил, что Осман ни разу не попытался ударить в бедро, что являлось его излюбленным приемом. Таким образом он покалечил не одну сотню своих врагов. Поражая неприятеля в бедро, он лишал его подвижности, а потом просто добивал точным ударом в сердце. Пенрод решил спровоцировать этот удар и нанести ответный. И это ему удалось. Открыв противнику часть своего тела, он изготовился к ответному удару.

Осман бросился в атаку и сделал глубокий выпад, после которого не смог занять эффективную оборону. Пенрод же отскочил в сторону и вонзил саблю между его ребер. На этот раз клинок глубоко вошел в грудную клетку, разрывая внутренние органы. Пенрод нанизал Османа на свою саблю, словно рыбу на металлический штырь.

Эмир застыл на мгновение, а Пенрод схватил его руку, сжимавшую меч, чтобы противник не смог нанести ему последний удар. Какое-то время они молча смотрели друг на друга: один ледяным взглядом, а другой – полными ненависти и боли глазами, постепенно тускневшими, словно напоминая выгоревшие на солнце камешки. Меч выпал из руки Османа, а сам он медленно осел, все еще нанизанный на саблю Пенрода. В последнюю секунду он открыл рот, словно желая что-то сказать своему непримиримому врагу, но вместо слов в уголках губ появились две струйки крови и медленно поползли по подбородку.

Пенрод позволил телу противника упасть на землю. Оно распласталось у его ног, несколько раз дернулось и застыло.

Как только Пенрод отступил, все еще глядя на бездыханного Османа, послышался женский крик. Он поднял глаза и увидел у входа в мечеть кучку арабских женщин и детей.

– Назира! – закричал рядом с ним Якуб.

Одна из женщин повернулась на голос, прижимая к своим ногам двух детей – некрасивого мальчика с медными волосами и маленькую черноволосую девочку с живыми карими глазами. Они тихо плакали и пытались вырваться, но Назира держала крепко, не отпуская от себя ни на шаг.

Одна из женщин с закрытым лицом нетвердой, будто во сне, походкой направилась к лежащему у ног Пенрода Осману. В ее облике было что-то знакомое, но Пенрод узнал ее, лишь когда она склонилась над бездыханным телом халифа.

– Ребекка! – воскликнул он осипшим от волнения голосом.

– Нет, – тихо ответила та по-английски, – Ребекка умерла много лет назад. – Она казалась жалкой копией красивой молодой женщины, которую он когда-то знал. Ребекка опустилась рядом с мужем на колени и, взяв в руки его окровавленный клинок, посмотрела на Пенрода пустыми, беспомощно-усталыми глазами. – Присмотри за моими детьми, Пенрод Баллантайн, – прошептала она. – Сделай для меня хотя бы это.

Не успел он сообразить, что она задумала, как Ребекка направила острие меча себе под ребра, навалилась на клинок всем телом и упала на погибшего мужа.

Дети завопили во весь голос, вырвались из цепких рук Назиры и бросились к мертвым родителям. Это была душераздирающая сцена, и Пенрод отвернулся, чтобы ничего не видеть и не слышать. Он медленно вложил саблю в ножны и зашагал к пальмовой роще.

– Похорони Османа Аталана, – тихо сказал он, проходя мимо Якуба. – Но только не уродуй его тело и не отрезай голову. А рядом с ним похорони аль-Джамаль. Назира и дети поедут с нами на моем верблюде, а я возьму лошадь Османа. Когда все будет готово, позови меня.

Он вошел в рощу, нашел упавшее дерево и устало опустился на него. Тело ныло от напряжения, да и рана в плече давала о себе знать. Достав носовой платок, он зажал рану и задумался. Что теперь будет с детьми Ребекки? Он вспомнил Эмбер и Сэффрон и немного успокоился. Ничего, тетушки о них позаботятся. Пенрод грустно улыбнулся. Разумеется, они получат долю Ребекки в трастовом фонде, да и Назира, скорее всего, не бросит их на произвол судьбы. Они ни в чем не будут нуждаться.

Через час его позвал Якуб, и на обратном пути к мечети он увидел две свежие могилы.

– Якуб, ты думаешь, она любила его?

– Она была верной женой мусульманина, – спокойно ответил тот. – Конечно, она любила его, а как же иначе? И в глазах Аллаха просто не имела другого выбора.

Пенрод вскочил в седло арабского скакуна и направился в сторону Омдурмана, а за ним на верблюде ехала Назира с детьми в сопровождении верного Якуба.

Ахмед Хабиб абд-Аталан, сын Ребекки и Османа Аталана, с годами стал еще более невзрачным, но при этом очень умным парнем. Он поступил в Каирский университет, где несколько лет изучал право, и связался с группой непримиримых студентов, боровшихся против британской оккупации. Всю последующую жизнь он посвятил тому самому джихаду против ненавистной Британской империи и ее народа, начатому еще его отцом. Во время двух мировых войн он был на стороне Германии, а в последнюю даже шпионил в пользу Эрвина Роммеля. Кроме того, он входил в Совет революционного командования и активно участвовал в кровопролитном военном перевороте, покончившим с правлением египетского короля Фарука, марионетки Великобритании.

Дочь Ребекки Кахруба так и осталась миниатюрной, с годами превратившись в писаную красавицу, и обнаружила редкостный талант танцовщицы и актрисы. Двадцать лет ее имя гремело на прославленных сценах Европы, а сама она стала легендарной личностью, обладающей несокрушимой волей и совершенно необузданным характером. За годы сценической карьеры у нее было множество любовников как мужского, так и женского пола. В конце концов она вышла замуж за французского промышленника, производившего автомобильные двигатели, и остаток жизни они прожили в мире и согласии в его роскошном аристократическом поместье в Довилле.

Халифу Абдуллахи удалось бежать из осажденного Омдурмана, но Пенрод Баллантайн преследовал его со своим верблюжьим корпусом, пока не загнал в безжизненную пустыню, откуда уже не было выхода. Тогда халиф собрал всех своих жен и детей и уселся на персидском ковре посреди лагеря. Там его и расстреляли ворвавшиеся войска.

Усыпальницу Махди разрушили до основания, а его останки были извлечены из могилы и осквернены. Из черепа Махди кто-то сделал большую чернильницу и подарил ее генералу Китченеру, который пришел в ужас от такого подарка и приказал захоронить ее в тайном месте в самом безжизненном уголке пустыни.

После битвы под Омдурманом Китченер стал героем Британской империи, был возведен в рыцарское достоинство и щедро вознагражден. Когда британская армия потерпела несколько крупных поражений от буров Южной Африки, туда послали Китченера, и он быстро навел порядок. По его приказу войска сжигали фермы, а женщин и детей сгоняли в концентрационные лагеря, в результате чего сопротивление буров было окончательно сломлено.

В годы Первой мировой войны Китченер получил звание фельдмаршала и, будучи главнокомандующим британской армии, вверг страну в самую разрушительную битву в истории человечества. В 1916 году он направлялся в Россию на борту крейсера «Гэмпшир», который, нарвавшись на немецкую мину неподалеку от Оркнейских островов, затонул вместе с главнокомандующим, находившимся в зените своей военной карьеры.

Сэр Эвелин Беринг вернулся в Англию, получил титул первого графа Кромерского, а на склоне лет писал мемуары и отстаивал принципы свободной торговли в палате лордов.

Назира не бросила на произвол судьбы детей всех трех сестер семейства Бенбрук. Столь ответственное дело отнимало у нее много времени и сил, а оставшуюся энергию она делила между Башитом и Якубом.

Эти непримиримые соперники сохранили кровную вражду до конца жизни, награждая друг друга самыми отвратительными прозвищами вроде «невообразимого распутника» и «джаалиновского головореза». В последние годы жизни они все чаще встречались в небольшой кофейне, где садились в разных концах зала и напряженно молчали, гневно зыркая друг на друга и наслаждаясь необузданной ненавистью. А когда Башит умер – в весьма преклонных годах, – Якуб больше никогда не заходил в эту кофейню.

Хлопковые плантации Райдера Кортни процветали и приносили немалый доход. Кроме того, он вложил свои миллионы в золотые прииски Трансвааля и нефтяные промыслы Месопотамии, в результате чего многократно умножил свое состояние. Со временем его успешная предпринимательская и торговая деятельность охватила почти всю Африку и Средиземноморье, но для Сэффрон он всегда оставался верным и преданным мужем.

Генерал сэр Пенрод Баллантайн получил назначение в штаб генерала Китченера в Южной Африке и участвовал в последних сражениях, в результате которых буры Трансвааля сдались на милость победителя и сложили оружие. В годы Первой мировой войны он командовал наступлением кавалерии Алленби на позиции Османской империи в Палестине, сражался под Газой и Мегиддо, где покрыл себя неувядаемой славой. Вместе с Эмбер он жил в своем прекрасном доме на берегу Нила, содержал большую семью и до семидесяти лет превосходно играл в поло.

Эмбер и Сэффрон пережили своих мужей и с годами еще больше сблизились. Эмбер успешно развила свой несомненный литературный талант в мемуарах и приключенческих романах, посвященных тайнам все еще загадочного африканского континента. Успех был настолько велик, что ее дважды выдвигали на Нобелевскую премию за литературные произведения. Сэффрон тоже не была обделена талантами. Ее сказочные картины выставлялись во многих галереях Нью-Йорка, Парижа и Лондона, а за знаменитыми зарисовками из так называемой нильской коллекции охотились самые богатые собиратели Европы и Нового Света, не жалея средств на их приобретение. Пикассо как-то сказал, что «ее манера письма напоминает полет солнечной птицы».

Однако все эти люди давно ушли, поскольку в Африке только солнце может рассчитывать на вечный триумф.

Глоссарий от автора

Арабские наименования точно не войдут в английский, потому что их согласные не такие, как у нас, а гласные, как и в нашем языке, варьируются в зависимости от района. Существуют некоторые «научные системы» транслитерации, полезные для людей, которые знают арабский язык достаточно, для того чтобы не нуждаться в помощи, но совершенно непригодные для остального мира. Я все равно пишу свои наименования по буквам, чтобы показать, как нелепы эти системы.

Т. Э. Лоуренс. Семь столпов мудрости

Абадан Риджи – Тот, кто никогда не сворачивает с пути. Так арабы называли Пенрода Баллантайна

абд – раб

аггагиры – элитное подразделение воинов из арабского племени беджа, живущего в пустыне

аль-Бак – Военная Труба, конь

аль-Джамаль – Прекрасная; арабское имя Ребекки Бенбрук

аль-Захра – Цветок; арабское имя Эмбер Бенбрук

аль-Керим – Милостивый и Щедрый; вариация арабского имени Райдера Кортни

аль-Сахави – Щедрость; арабское имя Райдера Кортни

амми – тетя

ангареб – туземная кровать с ложем из кожаных ремней

ансары – «помощники», телохранители Махди

ардеб – мера сыпучих тел на Востоке; пять ардебов равны кубометру

асида – здесь: каша из дурры с острым соусом

байя – клятва верности, обязательная для ансаров Махди

Бахр-эль-Абьяд – Белый Нил

Бахр-эль-Азрак – Голубой Нил

Бейт-эль-Маль – казначейство, где находилась сокровищница Махди

вади – долины рек и пересохшие водотоки

галабея – традиционная длинная арабская рубаха

джибба – униформа приверженцев Махди; род туники, украшенной разноцветными нашивками

джиз – скарабей, или навозный жук

джинн – в арабской мифологии дух, способный принимать облик животного или человека и оказывать воздействие на род человеческий благодаря сверхъестественной силе

джихад – священная война

дурра – Sorghum vulgare; злак, из которого производят основные продукты питания для людей и домашних животных

зареба – укрепление из камней или веток колючего кустарника

зенана — женские покои в арабском доме

кантар – мера веса на Востоке; один кантар равен центнеру

киттар – кустарник с острыми колючками

Курбан-байрам – один из важнейших исламских праздников, посвященный жертвоприношению Ибрагимом (Авраамом) барана вместо сына Исхака (Исаака)

курбаш – длинный хлыст из кожи гиппопотама

куфия — традиционный арабский головной убор

Махди – Ожидаемый, преемник пророка Мухаммеда

махдийя – устав Махди

махдист – приверженец Махди

мулазимины – телохранители высокопоставленного лица

налла – сухое или заполненное водой русло

омбейя — военный рожок, вырезанный из слоновьего бивня

сердар – титул главнокомандующего египетской армии

ситт – уважительное обращение к женщине, эквивалент английского слова «леди»

тедж – крепкое пиво из дурры

Тирби-Кебир – Великое Кладбище; большой солончак в излучине Нила

турки – здесь: уничижительное прозвище египтян

фалья – щель между передними верхними зубами; знак отличия, которым восхищаются в Судане и многих арабских странах

феллах – египетский крестьянин

ференги – иностранцы

Филфил – Перец; арабское имя Сэффрон Бенбрук

франки – европейцы

халиф – заместитель Махди

халифат – здесь: старший и самый могущественный из халифов

хедив – правитель Египта

Хулумайя – Прохладная Вода, кобылица Османа Аталана

шуфта – разбойник

эфенди – господин, уважительное обращение

Примечания

1

Сокр. от «Судан». – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Лиддит – взрывчатое вещество на основе пикриновой кислоты. Названо по имени г. Лидд в Великобритании, где оно было впервые произведено.

(обратно)

3

Турки – так в Судане называли не только турецких феодалов, но также феодалов египетского происхождения и англичан.

(обратно)

4

Крест Виктории – высший военный орден Великобритании; учрежден королевой Викторией в 1856 году.

(обратно)

5

Речь идет о 0,45 английского дюйма, что примерно соответствует калибру 11,43 мм.

(обратно)

6

Гран – 0,0648 г; 450 гран – приблизительно 29 г.

(обратно)

7

1 лига – около 5 км.

(обратно)

8

Бекер-паша (1827–1887) – Валентин Бейкер, англичанин, генерал-лейтенант оттоманской службы, младший брат исследователя Африки Сэмюэла Бейкера.

(обратно)

9

Кемт, Кемет – так в древности называли свою страну египтяне.

(обратно)

10

«Да здравствует Карл» (лат.).

(обратно)

11

Золотые индийские монеты достоинством 16 рупий.

(обратно)

12

Карлик, лилипут (англ.).

(обратно)

13

Джон Лоуренс Салливан (1858–1918) – американский боксер, выступавший в тяжелом весе.

(обратно)

14

Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб (1138–1193) – египетский султан; вел беспощадную войну с крестоносцами.

(обратно)

15

Битва при Хаттине (1187) – одно из крупнейших сражений между крестоносцами и сарацинами.

(обратно)

16

Асида – традиционное арабское блюдо; заварное тесто или каша с соусом.

(обратно)

17

Ашраф – группа самых влиятельных шерифов в махдистском движении, состоявшая из близких родственников Махди.

(обратно)

18

Госпожа.

(обратно)

19

Линдер Старр Джеймсон (1853–1917) – государственный и политический деятель Южной Африки.

(обратно)

20

Арчибальд Филипп Примроуз, граф Розбери (1847–1929) – премьер-министр Англии.

(обратно)

21

Роберт Артур Талбот Гаскойн-Сесил, маркиз Солсбери (1830–1903) – премьер-министр Англии.

(обратно)

Оглавление

Глоссарий от автора