Избранные произведения в одном томе (fb2)

- Избранные произведения в одном томе [компиляция] (пер. Андрей Борисович Бурцев,Николай Валерианович Эдельман,Дмитрий Арсеньев,Георгий Николаевич Начинкин,Евгения Кацельсон, ...) (Conan the Barbarian) 5680K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лайон Спрэг Де Камп

Лайон Спрэг де КАМП
Избранные произведения
в одном томе

МЕЖПЛАНЕТНЫЕ ТУРЫ
^(цикл)

Самая длинная серия автора рассказывает о туристическом бюро «Viagens Interplanetaria» («Межпланетные туры» по-португальски; в близком будущем доминирующей политической силой на Земле станет Бразилия), организующем экскурсии на планеты Вишну, Ганеша и Кришна, обращающиеся вокруг звезды Тау Кита. Последняя планета стала местом действия большинства произведений серии, это романтический «варварско-феодальный» мир, где разница между НФ и фэнтези становится чисто условной.

Всё хорошо, что хорошо кончается

— Не видать им этого как своих ушей! — мрачно изрек Абреу. — Установить технологическую блокаду и в то же время разрешить сообщение кришнанцев с существами с других планет? Ха-ха! Проклятый Межпланетный совет! Пусть попросят у нас чего полегче. Например, поджечь спичкой море Садабао.

Команданте Силва, прибывший со своей планеты на переговоры, выглядел смущенным:

— На Вишну у нас все в порядке, больше того, мы без всяких проволочек оборудовали там станцию. Ваши подопечные, синьор Кристовао, пользуются дурной славой.

Абреу покрылся румянцем и заерзал в своем кресле:

— Вам легко критиковать, синьор Аугусто. Как вы знаете, Бембом — это небольшая станция, не чета Новоресифе, а ваши вишнанцы рядом с кришнанцами — простые и наивные, как дети.

— Я только хотел сказать, что всем известно о ваших бюрократических проволочках, которые…

— Говорю вам…

— …которые являются…

— Queira, senhores^[1], — остановил их Кеннеди. Комендант Новоресифе был очень важной персоной, и его послушались. — Оставим пререкания. Нам надлежит сделать все возможное при существующих обстоятельствах.

— И все равно дело дохлое, — не переставал брюзжать Абреу. — Рано или поздно они придумают что-нибудь сногсшибательное, и тогда мы узнаем, зря или не зря Межпланетный совет опасался, что эти отсталые кришнанцы начнут воевать с другими мирами, как только у них произойдет научно-техническая революция.

— В этом я с вами солидарен. Межпланетный совет — всего лишь группа людей. А значит, любой из них — и все вместе — может быть ограниченным, даже дубоватым. Я целый год бомбардировал их письмами по поводу вишнанцев, чтобы…

— В этот момент раздался стук в дверь.

— Да! — сказал Абреу. Вошел Горчаков, начальник таможенной службы.

Думаю, вам лучше быть в курсе этого дела, chefe^[2], — сказал он. — Помните того землянина, которого мы пропустили для путешествия несколько десятков ночей назад? Акелави? Ахмад Акелави?

— Тот высокий алжирский инженер? Sim^[3]. Что там с ним?

— Он пытался пронести через таможню мумию.

— Прошу прощения, синьоры, — извинился Абреу. — Мне необходимо разобраться с этим делом. — И глава службы безопасности Новоресифе — настоящая туша — поднялся с кресла и, тяжело ступая, пошел за Горчаковым.

— Что за мумия? — спросил он.

— Какой-то их царек. Утверждает, что все абсолютно законно и у него есть чек об оплате покупки.

Едва увидев Акелави, Абреу словно ощетинился внутри. Сам толстенький коротышка, он подозревал всех мужчин выше него в дьявольских кознях, а алжирец, возможно, был самым высоким человеком, нога которого переступала порог этого дальнего представительства «Вигенс Интерпланетарис». Акелави все еще выглядел по-кришнански: вспученные зеленые волосы и нарисованные стрелки по направлению к ушам. Он холодно посмотрел сверху вниз своими большими темными глазами на чиновника.

Абреу взял с места в карьер:

— Что все это значит, синьор Ахмад?

Акелави вздохнул:

— Я уже объяснил сотруднику таможни, а потом начальнику всей службы, а теперь говорю вам, затем, судя по всему, очередь дойдет до команданте Кеннеди…

— Об этом вам нечего беспокоиться. Просто отвечайте на мои вопросы.

— Весьма охотно. Повторяю еще раз: я купил эту мумию у принца Ферриана Сотаспийского. Вот чек в подтверждение этой сделки, с собственноручной подписью князя.

— А с какой целью вы ее приобрели?

— Отвезти на Землю в качестве музейного экспоната. Даже при нынешних тарифах на перевозки она компенсирует мне затраты на поездку.

— А чья это мумия? — спросил Абреу, осматривая ее. — Mгe do Deus^[4], какая она ужасная!

— Считается, что это останки Манзарии, первого и единственного короля Сотаспе, — заметил Акелави.

— Как это? У них была республика? Или еще что-то?

— Не совсем так. У них была только видимость, юридическая фикция, благодаря которой король Манзария все еще является законным правителем, а у царствующего монарха — принца — только статус регента. Тут все юридически очень запутано…

— Тогда нечего и забивать всем этим голову. Вы просветили ее рентгеновскими лучами, amigo?

— Пока нет, — ответил Горчаков. — Думал, вы захотите присутствовать…

Через полчаса со всеми проверками было покончено.

— Не вижу причин препятствовать ее вывозу, — сказал Абреу. — Но объясните мне: почему принц Ферриан решился продать столь священную реликвию?

Акелави пожал своими костлявыми плечами:

— Он не сказал. Возможно, хочет называться королем, а не только быть монархом по сути дела.

— Понимаю. А что это у вас за медаль?

— За победу на чемпионате по планерному спорту в Микарданде. Если вы позволите мне начать подписывать бумаги из этой горы, я могу успеть на свой корабль. — И, заполнив все необходимые документы, он удалился с мумией в руках.

Не прошло и трех дней после отбытия Акелави на корабле «Лорето», как в Новоресифе разыгралась настоящая буря. И поднял ее молодой худой кришнанец. На нем был наряд богатого островитянина с моря Садабао, а его португальский был если не ломаным, то сильно искривленным.

— Я — принц Ферриан Сотаспийский! — сверкая глазами кричал он на Абреу. — Грязные твари! Что вы сделали с нашим великим королем?!

— Вы имеете в виду ту мумию, которую взял с собой Акелави? — пробормотал смущенный Абреу.

— Это для тебя она мумия, а для нас — священная реликвия нашего государства, которое было, есть и будет вовеки веков! Где она?

Абреу объяснил.

— Ты хочешь сказать, что символ славы наших предков теперь за миллионы миль отсюда? Что этот вор, да соберется в его утробе вся зараза и гниль Кришны, что он…

— Минуточку, ваша милость. Так вы утверждаете, что этот Акелави похитил мумию, а не купил ее, как он сказал?

— Конечно, похитил! Ты что же, полагаешь, будто мы столь бедны, что продали нашего единственного короля?

Абреу повернулся к своему секретарю:

— Найди-ка фотокопию чека, который предъявлял Акелави. Если произошла ошибка, господин Ферриан, мы ее исправим… А вот и чек. Разве это не ваша подпись?

— Выглядит похоже, но я никогда подобных бумаг не подписывал. Он мог получить их хитростью. Когда отбывает на землю следующий корабль?

— Через девять или десять дней. Но, мой друг, кришнанцам бывает весьма затруднительно получить разрешение для полета на кораблях компании «Вигенс»…

— Как будто мы не являемся старейшей и достойнейшей цивилизацией во вселенной! — горячо воскликнул Ферриан. — Да будет вам известно, синьор, что скоро настанет день, когда с этой дискриминацией будет покончено раз и навсегда!

— Что вы, что вы! Мы вовсе не считаем себя чем-то выше кришнанцев. Весь вопрос в том, как ваша цивилизация воспримет и использует достижения науки и техники. Когда вы примете на вооружение современные идеи государственного устройства и законности…

Ферриан сказал Абреу, на своем гортанном гозаштанду, что он думает и чего стоит вся эта законность.

Абреу, не отличавшийся миролюбивым нравом, с трудом себя сдерживая, ответил:

— Почему бы вам не положиться в этом вопросе на нас? Служба безопасности компании «Вигенс» может послать на Землю со следующим кораблем донесение. Как только это сообщение будет получено, вся мощная полицейская машина Земли будет приведена в действие, и вашего короля незамедлительно вернут назад.

— Что значит «незамедлительно»?

— О, по кришнанскому времени, примерно через двадцать пять лет. Именно столько понадобится для доставки на Землю сообщения и возвращения короля.

— Нет! Ждать нельзя! Я сам полечу! Думаете, я позволю, чтобы моего бедного предка волокли через все вселенную без эскорта, одинокого, беззащитного? Вы, земляне, понятия не имеете о почестях, которые следует оказывать помазаннику божьему.

— Очень хорошо. Заполните заявку по этому образцу.

Так и получилось, что на следующем космическом корабле к Солнечной системе оказался Ферриан бад-Арджанак, принц-регент Сотаспе. С одной стороны, этот космический путешественник был важной персоной, а с другой — жителем отсталой планеты, воинственному народу которой был закрыт доступ к технической информации. Поэтому Абреу послал с ним в качестве сопровождающего сотрудника своей службы безопасности, Геркулеса Костанхосо.

Когда они уходили, то, как заметил Абреу, горячо спорили об эффекте Фицджеральда. Ферриан отказывался верить, что, если его путешествие к Земле займет для него примерно сто шестьдесят дней, то на Кришне за это время пройдет три тысячи дней.

— У нас есть одна легенда, — бросил он пренебрежительно, — о шахтере Галаю, который попал в сказочную страну и провел там три дня, а когда вернулся обратно, все его друзья стали стариками. Но я-то взрослый и образованный человек! И ты хочешь, чтобы я поверил во всю эту чушь?!

Прошли годы.

На таможне возник скандал в связи с установившимся в здешних местах обычаем целоваться при встречах и прощаниях. В результате кадровых перестановок Абреу перевели на Ганешу, хотя никакой его вины в случившемся не было. Его последователю тоже пришлось несладко. Он был уличен в том, что попустительствовал прохождению через таможню привычки курить табак. Как следствие, Абреу вернулся на прежнее место, а благодаря усилиям земных врачей-геронтологов не стал выглядеть намного старше.

И вот однажды на посадочную площадку Новоресифе опустился новый корабль «Маранхао», и по трапу сошли Костанхосо и принц Ферриан. Абреу принялся яростно трясти руку монарху:

— Отлично! Я так и думал, что вы вот-вот вернетесь. Забрали свою мумию?

— Да. — Португальский Ферриана заметно улучшился. — Это было самое интересное путешествие, какое только можно представить, хотя твой человек не спускал с меня глаз ни на минуту, словно я дикий зверь в клетке. Он даже читать мне ничего не давал, кроме старых законодательных актов, которые все время откуда-то доставал.

— Ему так приказали, — сказал Абреу. — Когда на Кришне установятся обычные для остальной вселенной стандарты законности, этики и государственного устройства, тогда, может быть, вам будет предоставлен доступ и…

Ферриан сделал нетерпеливое движение:

— Хватит читать лекции, дружище. Сейчас мне гораздо интереснее решить вопрос с транспортировкой моей мумии на Маджбур. Да и самому надо туда попасть поскорее. Для меня путешествие заняло немного времени, а вот мои бедные женушки наверняка по мне стосковались. Я должен их снова увидеть.

Таможенник был под каблуком у своей супружницы и поэтому завидовал умению принца держать в руках даже не одну жену, а целый взвод. Однако, будучи мудрым чиновником, он не подал виду, какие чувства его обуревают. Когда Ферриан отошел подальше, так что их не было слышно, он спросил Костанхосо:

— Как ты с ним справился, Геркулес?

— Без особого труда. Он подчинялся всем приказам, беда лишь в том, что он слишком хорошо соображает.

— Как это?

— Он способен делать правильные умозаключения даже получая самые незначительные сведения. А когда ему надо, делается таким очаровашкой, что может выудить из человека все, что ему нужно. В конце концов я дал ему свод законов, чтобы он немного успокоился. К тому же на Кришне не лишне будет установить кое-какие современные законы.

— Ты все сделал правильно. Еще не знаешь о своем повышении по службе?

— О… а… благодарю, но нет ли здесь ошибки? Меня только что повысили…

— Ты забыл, мой мальчик, что это было недавно только по твоим субъективным ощущениям, а что касается выплаты жалованья и повышения в должности, то здесь ведется объективный отсчет времени…

Абреу посмотрел, как принц и его мумия отплыли на 22-весельном баркасе вниз по течению реки Пичиде, а потом опять зарылся в свои бумаги и выкинул этого королька из головы. Но только до тех пор, пока не получил письмо от Горбоваста, полномочного представителя короля Экрара Гозаштандского в свободном городе Маджбуре. Горбоваст, вдобавок к представлению интересов короля Экрара, вел двойную игру и немного шпионил для Абреу. Он писал:

«От автора записки намеченному адресату, с приветствием.

Уважаемый господин, довожу до вашего сведения попавшие в поле моего зрения любопытные факты. Как вам известно, принц Сотаспе, вместе с мумией короля Манзарии, прожил здесь десять ночей или больше. Сегодня у нас пришвартовался корабль с флагом Сотаспе. На нем прибыл премьер-министр, сэр Карао бад-Аве. Говорят, что какой-то прирученный биджар доставил в Сотаспе записку, чтобы прибыл этот корабль и забрал принца.

Но более интересен, однако, сам этот корабль — «Керукчи». Он приводится в движение не только веслами и парусами, но и механическим устройством. К каждому борту прикреплено большое колесо с деревянными лопатками, вставленными в ось, так что они погружаются в воду при его вращении. Колеса приводятся в действие машиной внутри корпуса, об устройстве которой я ничего не могу сказать, потому что сотаспийцы никого на борт не пускают. Говорят, однако, что эта машина приводится в действие кипящей водой, а дым выходит через большую трубу, установленную посередине судна.

Так как «Керукчи», скорее всего, в ближайшее время уйдет, когда его машина будет готова к путешествию, вам надо поспешить, чтобы увидеть это устройство.

Наилучшие пожелания вам и вашим близким».

Перечитав письмо, Абреу набросился на Костанхосо:

— Геркулес! — закричал он. — Вызови парикмахера для нас обоих! Мы уезжаем! Зеленые волосы и все остальное!

Между тем в Маджбуре принц Ферриан в это время делал выволочку своему премьер-министру:

— Ты законченный, полный идиот! — кричал он. — Что, в Сотаспе не нашлось ни одного подходящего корабля и тебе пришлось прибыть сюда на «Керукчи», а теперь слухи о его существовании достигли ушей землян в Новоресифе? Получай, болван! — И он полоснул министра плеткой.

Сэр Карао согнулся, повалился вниз и ударился головой о пол:

— Смилуйтесь, ваше величество! — взмолился он. — Вы знаете, что я никогда не мог сладить с вашим гаремом!

— А причем тут мой гарем?

— Эта злосчастная авантюра была предпринята по настоянию вашей жены леди Танзи, которая сказала, что хочет оказать вам достойную вашего величества честь, послав за вами гордость нашего флота!

«Гордость»! «Честь!». Чушь собачья! Моя жена леди Танзи захотела утереть нос моей жене леди Курахи, разве нет? А почему ты не посоветовался с моей женой леди Джаали?

— Я хотел, но она болела и отослала меня к вашей жене леди Роврай, которая взяла сторону леди Танзи…

— Все ясно, — проворчал Ферриан. — Полная неразбериха и путаница. Ладно, но по крайней мере эта ошибка больше не повторится, потому что, когда я вернусь в Сотаспе, будет установлен новый закон. Прочитал свод законов, который мне старательно подсовывали земляне.

— Что же за закон? — Карао приподнял голову от пола.

— Принудительная моногамия, как в Гозаштанде.

— О, ваше величество! Но что же вы сделаете с вашими достопочтенными женами?

— «Достопочтенными», ха-ха! За эти годы я насмотрелся, какие они достопочтенные… Что касается твоего вопроса, то я разведусь со всеми, кроме одной, и назначу им пенсии. Если найдут себе других мужей — и на здоровье. Ничего с ними не сделается, потому что они богаты и пользуются престижем, а у нас полным-полно свободных мужчин.

— А на ком же вы остановите свой выбор, богоподобный сэр?

— Пока не решил. Леди Джаали самая чувственная, но она старовата; леди Дунбени самая симпатичная, но холодновата; леди Танзи самая обольстительная, но ей не хватает мудрости, которую боги дают…

Двумя днями позже Абреу и его помощник стояли перед Горбовастом в Маджбуре. Обычной униформы службы безопасности «Вигенс» на них не было, а ее заменяли дешевенькие кришнанские юбки, вязаные шапочки и ножи в ножнах.

— Премного сожалею, джентльмены, — сказал представитель короля Экрара. — «Керукчи» отчалил на рассвете, о чем я вас предупреждал, а на нем отбыл принц Ферриан и его закутанная в тряпки мумия.

— Ничего не поделаешь, — проговорил Абреу на своем беглом, с сильным акцентом гозаштандском. — Все, что мне нужно, это быстроходное судно, чтобы их догнать.

— В гавани стоит несколько торговых кораблей…

— Корыта! Слишком тихоходны для погони, когда «Керукчи» ушел так далеко вперед.

— Так вы планируете…

— Не твоего ума дела, что мы планируем! Что бы с нами ни случилось, это произойдет в море, где каждый заботится о себе сам. Если мы и нарушим какой-то закон, то только сотаспийский, а я не собираюсь попадать под его юрисдикцию. Где мне раздобыть галеру?

Горбоваст поднял свою прическу-антенну:

— В Маджбуре вам вряд ли позволят арендовать какой-то свой корабль.

— А как насчет короля Замбы?

— Нет. Он с Сотаспе ссориться не захочет.

— В любом случае у нас нет ни минуты лишнего времени. Давай, пошевели мозгами!

— Я и думаю, — сказал Горбоваст. — Вот! Как вам капитан Зардеку и его «Алаштир»?

— Что это?

— Трехмачтовая галера с двумя рядами весел, которую Зардеку купил в прошлом году у Арисанга и переоборудовал с быстроходное торговое судно. На нем восемьдесят сильных гребцов и сорок весел, хорошо обученный экипаж, и оно способно обогнать даже королевский фрегат Маджбура «Джунсар».

— Как это на Кришне можно получить какую-то прибыль, если надо кормить восемьдесят гребцов? Она же лопают как звери. Да и места для груза там должно быть маловато.

— О, но это судно предназначено для особых целей! Благодаря «Алаштиру» он ведет торговлю в море Ваандао, бросая вызов монополии, о которой заявил Дур. Любого другого торговца, который решится ходить в тех водах, дурумцы сразу поймают и отправят на дно кормить рыб. Зардеку, однако, делают рейсы туда и обратно, да еще посмеивается над ними, потому что ловить его им — все равно что королю Гедику пытаться поймать в свои сети бога дождей. Между прочим, некоторые товары, которые он доставляет в Маджбур, добыты обычным пиратством, хотя это и нельзя доказать. Вдобавок ко всему, вчера на заре он был здесь: почему бы вам его не отыскать?

Капитан Зардеку оказался высоким крупным кришнанцем. Он развалился на скамье в портовом кабаке и выглядел сонным и добродушным. Казалось, кто-то однажды припечатал его и так плоский кришнанский нос каким-то тупым предметом.

— Что касается условий, о которых вы упомянули, джентльмены. Мне придется отправиться на «Алаштире» на самый край света, где, по легенде, море Садабао кончается и вода переливается за его край. Когда же, по-вашему, нам надо отбывать?

— Может, сегодня в полдень? — спросил Абреу.

— Не, не так быстро. Мне до завтра только успеть собрать моих крепышей из всех этих подвальчиков на берегу, да еще надо провизией запастись. Хотя, если вам так надо, я отдам швартовы завтра за час до рассвета.

— Согласны, — сказал Абреу. — Надеюсь, ваши люди способны проводить ночи в море.

— Они сделают то, что я им скажу. Когда галеры Дуро рыскают по нашим следам, как жуки по плоскому камню, матросы спят на скамьях вроде этой. А для такой погони, как ваша, я найму дополнительных гребцов.

Капитан Зардеку почти сдержал свое слово, и они отчалили за полчаса до рассвета. Восемьдесят гребцов работали сорока веслами, оглушительно гремевшими в уключинах, а господствующий западный ветер нес корабль вниз по течению к устью реки и дальше в море Садабао. С запада, со стороны суши, плыли по зеленоватому небу большие кучевые облака, но, достигнув кромки берега, бесследно исчезали, и поэтому большая часть неба над морем была чистой.

Ветер надувал три треугольных паруса.

— Это новая для здешних мест оснастка, — сказал Зардеку. — Для быстрых маневров, чтобы опередить двухмачтовый корабль, они поднимаются все и помогают идти точно по ветру, а курс можно держать, управляя малыми парусами. Однако похоже, что наша погоня пройдет хорошо, если ветер не изменится. Не зайти ли нам в Замбу?

Абреу отрицательно покачал головой:

— Вряд ли они там остановятся, когда еще так мало прошли от Маджбура. Если только что-то сломается. Надо бы нам добраться до гавани Решра и убедиться, что их там нет, а дальше идти в Джеруд.

— Лево на борт! — скомандовал Зардеку и продолжил рассказывать о пиратах, навигации и оснастке судов: как корабельные мастера, пока не догадались сажать двух или больше гребцов за одно весло, устраивали их в несколько рядов, как придумывали разные хитрости, чтобы гребцы не стукались головами друг о друга…

В гавани Решра никаких признаков «Керукчи» не было. Тем не менее капитан порта сказал им:

— Да, мы видели, как это судно проходило, оставляя за собой длинную струю дыма. Подумали, что у них пожар, и послали галеру на помощь. Ха-ха! Ну и дураками же мы себя почувствовали! Этот горящий корабль просигналил, что у них все в порядке.

Капитан Зардеку пополнил запасы продовольствия и воды для ненасытных глоток его команды, и их судно снова стало разрезать изумрудные воды моря. Они останавливались в гавани За, где у местных жителей были хвосты, как у обитателей Колофтского болота, потом у Ульванага, где увешанные золотом пираты Дезфула властвовали в преддверии своего необычного конца, затем у Варзени-Гандерана — острова женщин, которые допускали до себя мужчин с проходящих кораблей, но не давали своим детям-мальчикам становиться взрослыми.

Дамы с Варзени-Гандерана видели огненный корабль на горизонте, но он не остановился. Это тоже было необычно.

— Маленький экипаж, или они чертовски спешат, — предположил Абреу и повернулся к Зардеку: — Скоро мы их настигнем. Думаю, им придется остановиться. Должны же они пополнить запасы топлива для своей машины?

Большая часть ночи на Варзени-Гандеране оказалась потерянной, потому что команда «Алаштира» позволяла себе развлекаться только там, где ей разрешалось, и потому отставание увеличилось на несколько часов. Наконец, на четвертый день они увидели «Алаштир» в Дарье, где местные жители носили промасленные шкуры вместо одежды. Остров узнали по двум каменным грядам, которые тянулись вперед сколько хватало взгляда.

Впередсмотрящий крикнул вниз:

— Дым в гавани, но я не вижу, что это значит.

— Капитан, — сказал Абареу, — думаю, наш принц остановился здесь для пополнения запасов дров и почти готов к отплытию. Не лучше ли приготовить вашу катапульту? Пусть гребцы немного отдохнут.

— Да-да. Вы, там! — Зардеку начал отдавать распоряжения свойственным ему тихим голосом, чуть громче, чем в обычном разговоре. Абреу, однако, заметил, что матросы быстро выполняли все приказы.

Пока гребцы отдыхали, а корабль скользил по направлению к гавани на парусах, матросы подняли наверх кучу деревянных брусьев и канат, из которых соорудили на палубе катапульту. Рядом с ней уложили метательные снаряды, которые можно было назвать или оперенными дротиками, или сверхбольшими стрелами.

— Что теперь? — спросил Зардеку.

— Надо подождать; мы не может зайти за ними в гавань.

Зардеку развернул нос корабля против ветра, так что главный парус только слегка похлопывал, а носовой и бизань были сколько возможно подняты, чтобы «Алаштир» не сносило к берегу. В нос сбоку били волны, и судно сильно качалось с боку на бок.

Абреу в подзорную трубу видел колесный пароход, трубы которого нещадно дымили. Надо будет им хорошо запастись топливом, подумал он. Так как «Алаштир» медленно двигался по гавани, рассмотреть преследуемое судно можно было с разных углов. Очевидно, его переделали из галеры, Абреу видел гнезда для весел.

— Мы не слишком удалились к северу? — спросил он Зардеку. — Вдруг им нужно на юг? В этом случае, когда они снимутся с якоря, нам будет трудно их догнать.

— Ты прав, — согласился Зардеку. — Повернуть главный парус! Спустить его вниз!

Когда корабль стал набирать скорость, Абреу спросил:

— Капитан, почему мы идем прямо от гавани?

— У нас в море должно быть пространство, чтобы развернуться и пойти по ветру.

— Но почему бы нам просто не повернуть налево?

— Дать лево руля, чтобы нас понесло ветром назад? Думаешь, я сумасшедший? Чтобы нас на скалы выбросило?

Абреу понял, что он не моряк, и решил оставить решение всех технических вопросов на Зардеку.

— Огненный корабль выходит из гавани! — крикнул впередсмотрящий.

— Теперь мешкать нельзя, — сказал Абреу.

Зардеку отдал еще несколько распоряжений. Гребцы заработали веслами. Рулевой начал разворачивать корабль направо, пока его нос не стал смотреть указывать на берег, а матросы опустили все три паруса. Гребцы сработали веслами назад, и корабль остановился, а в корму заколотили волны.

— Надо посмотреть, куда они пойдут, — сказал Зардеку. Через минуту он добавил: — Направляются на юг. Отпустить переднюю рею, подтянуть заднюю! Поднять паруса, право руля!

Верхние концы рей опустились, а нижние поднялись. После того как все команды были выполнены, шкоты выбраны, корабль развернулся и лег на другой курс, по направлению к «Керукчи», который выходил из гавани против ветра только движением колес и без парусов. Гребцы «Алаштира» заворчали и налегли на весла.

Два корабля шли пересекающимися курсами, пока Костанхосо не сказал:

— Похоже, там вывесили флажки. Что они хотят сказать?

Зардеку взял подзорную трубу:

— Спрашивают. Другими словами, хотят узнать, есть ли у нас к ним какое-то дело. Корве, подними сигнал «лечь в дрейф». Хайн, заряжай катапульту.

«Керукчи», вместо того чтобы остановиться, продолжал двигаться, подняв еще несколько флажков. Абреу предположил, что гордый принц сообщает им, что о них думает.

— У них тоже есть катапульта, — заметил Зардеку. — На корме.

Ветер свистел в такелаже. Наконец со стороны «Керукчи» послышался звук глухого удара, и от его кормы поднялся и по дуге полетел к «Алаштиру» град камней. Они упали в воду, не достигнув цели.

— Ядра, — бросил Зардеку. — Хорошего мало, мои гребцы могут пострадать. — Он приложил свой рупор к губам и прогремел: — Остановись, жалкий трус! Надо поговорить!

— Чего тебе нужно? — донесся до них ответ.

— Скажи, что его корабль, — сказал Абреу.

— Твой корабль!

— Иди к Хишкаку! — пронеслось над волнами, и послышался еще один глухой удар. На этот раз по деревянной палубе «Алаштира» застучал град свинцовых шаров по килограмму весом каждый. Послышались крики, и Абреу увидел, как один из гребцов скрючился на палубе с залитой кровью головой. Двое свободных гребцов потащили его прочь, а один занял его место. Другой стал раскладывать рядом со скамьями оружие.

Потом хлопнула катапульта самого «Алаштира», послав пучок дротиков к корме «Керукчи». Катапультисты парохода попрятались, но их вернул на места командир.

Абреу сказал:

— Капитан, если мы пойдем дальше вперед, они не смогут нас достать, потому что им помешает собственный такелаж.

— Зато они могут взять нас на таран, — ответил Зардеку. — А у нас тарана нет, убрал его, когда переоснащал корабль. — Через несколько секунд он добавил: — Кроме того, похоже, они настроены по-боевому.

Зардеку подбодрял своих гребцов, которые отвечали ворчанием и налегали на весла так, что те гнулись, а трубы «Керукчи» продолжали яростно дымить. Вращающиеся колеса поднимали тучи брызг, за которыми скрывалась большая часть кормы судна, начинавшей дюйм за дюймом удаляться от «Алаштира». Бу-ум! Вверх взлетели свинцовые шары, проделав в парусах несколько дыр. Банг! Дротик воткнулся в корпус «Керукчи».

— Если мы сможем повредить одно из этих колес, — сказал Абреу, — как я вам говорил…

Зз-з-з-з! Абреу пригнулся, а над его головой просвистела пара изогнутых металлических прутьев. Один из матросов распластался на палубе, а его товарищи вели ответную стрельбу.

Зардеку пошел вперед по узкому мостику над головами гребцов, чтобы самому заняться катапультой. «Керукчи» продолжал удаляться.

Бам! Дротик пролетел между лопаток ближнего колеса «Керукчи» и воткнулся острием в обшивку. Колесо со скрипом остановилось, дернулось назад, но ствол дротика, торчавший под углом, ему мешал. «Алаштир» словно рванулся вперед, а «Керукчи» замедлил ход, и его матросы ничего не могли поделать с застывшим колесом.

— Сдавайтесь! — прокричал Зардеку в рупор.

Голос с «Керукчи» ответил, что ему самому нужно с собой сделать.

Зардеку продолжал настаивать:

— Мы возьмем вас на абордаж! Сдавайтесь, и тогда мы никого убивать не станем!

Еще ругательства.

— Все к борту! — приказал Зардеку. — Взять абордажные крючья! Штурмовая команда, приготовиться!

— Давай, Геркулес. — Абреу взял абордажную саблю. — Выбери и ты себе. Ты знаешь, нам тоже надо исполнить свой долг.

— Ик, — ответил маленький Костанхосо, походивший на кого угодно, только не на древнего Геркулеса.

Тем не менее он трясущимися руками надел свой шлем и присоединился к штурмовой команде на носу. Все гребцы, сидящие дальше от борта, вооружились и присоединились к ним, оставив своих товарищей управляться с веслами. Абордажники пригнулись под защитой планшира, а над их головами свистели стрелы и дротики. Корпуса кораблей метр за метром сближались.

— Приготовить трапы! — приказал Зардеку.

Матросы вытащили несколько трапов с острыми шипами на дальних концах, чтобы прочно зацепиться за деревянные части на корабле противника.

— На штурм! — крикнул Зардеку.

Абреу, хотя он и полагал себя староватым для таких смертельных игр, счел, что должен показать пример своим подчиненным. С необыкновенной живостью он подпрыгнул и побежал по ближайшему трапу. Топот ног за его спиной сказал ему, что остальным матросы бросились за ним.

У другого конца трапа матрос пытался вырвать шипы из досок. Абреу нанес ему удар и рванулся дальше, не смотря на результаты. Повсюду слышались крики, топот, звенела сталь.

Абреу оказался лицом к лицу с худенькой элегантной фигуркой в легких окислившихся до черноты доспехах, покрытых как мозаикой золотом. Его противник сжимал, подобно завзятому дуэлянту, небольшой меч. Под наносником шлема Абреу узнал принца Ферриана.

— Сдаетесь? — спросил он.

— Никогда! — Принц пританцовывал перед ним и делал причудливые выпады.

Абреу отразил своим щитом острие меча и нанес ответный удар. Фехтовальщиком он не был, да и в любом случае времени для таких игр не оставалось. На Ферриана наседали со всех сторон. Принц, с залитым кровью лицом, яростно отбивался, его меч сверкал точно молния, но противников было слишком много. Внезапно меч у него в руке оказался сломанным. Когда он бросил его и отступил к борту, нащупывая у себя на поясе другое оружие, копье ударило его в грудь, он повалился на бок и со шлепком упал на палубу.

— Все кончено. — Зардеку убрал меч в ножны.

Оставшиеся в живых сотаспийцы уже упали на колени и ждали, что с ними теперь станется. Костанхосо, очевидно, был полон гордости за кровь на лезвие своего меча и одновременно сострадал сдавшемуся матросу, чью руку он поранил.

— Кто тут главный? — спросил Абреу. — Ты?

— Если вам будет так угодно, господин пират, — сказал Карао. — Что все это значит?

— Где мумия?

— В каюте, сэр. Разрешите вам показать…

— Веди. — Абреу прошел вместе с министром в каюту на корме. — О!

Бренные останки короля Манзарии остались такими же малоприятными, какими были и раньше.

— Что вы делаете? — с внезапной мукой вскрикнул Карао. — Это кощунство!

— Чушь! — рявкнул Абреу, разрывая вдоль бока плотную обертку мумии своим абордажным крюком. — Смотри сюда!

— Кто ты? — вскрикнул Карао. — Человек Дура, или замаскированный землянин, или еще кто-то?

Проигнорировав вопрос, начальник службы безопасности продолжал тормошить мумию и скоро обнаружил несколько маленьких книжек. — Смотри, Геркулес, — сказал он. — Химия, физика, энергетика, электроника, математика, сопротивление материалов, аэронавтика… Принц хорошо поработал. Ну а ты! — Он повернулся к съежившемуся Карао. — Будешь отвечать на вопросы? Или отправишься за своим несчастным повелителем на дно.

— Я… я буду отвечать, м-мой господин.

— Хорошо. Кто построил этот корабль? То есть кто переделал его в пароход?

— Ахмад Акелави, сэр.

— А вы с Феррианом разработали план — отвезти эту мумию на Землю, где полно технической литературы, а потом вернуть ее обратно на Кришну? Так?

— Да, сэр.

— А что получил за это Акелави?

— О, его величество разработал сложную схему по конвертации некоторых из унаследованных им сокровищ в земные доллары. Он также хотел сделать Акелави своим министром науки, если он когда-нибудь вернется на Сотаспе.

— Понятно. Ваш принц был парень не промах, жаль, что он пошел ко дну.

— Мы его арестуем? — спросил Костанхосо по-португальски, кивнув на Карао. — А мумию можно взять с собой в качестве доказательства.

— Хм, — пробормотал Абреу. — Мне кажется, что мы допустили большую ошибку, когда позволили этой мумии попасть обратно на Кришну, не проверив ее тщательно. Как по-твоему?

— Pois sim^[5].

Абреу продолжал размышлять вслух:

— А если мы его арестуем и так далее, все это выплывет наружу. Результаты могут оказаться для таможни плачевными, не говоря уже о нас самих.

— Да-сс.

— Если мы отвезем Карао в Новоресифи по обвинению в тайном сговоре в соответствии с Кодексом законов Межпланетного совета, раздел 4, статья 26-я, кришнанцы могут поднять страшный хай по поводу незаконного ареста, а нас назовут убийцами, империалистами и тому подобное. А если мы отпустим его со всеми людьми, хорошенько предварительно вздрючив, и сожжем корабль, дело будет закончено ко всеобщему удовлетворению. А так как принц все равно теперь кормит рыб и за Акелави мы установим наблюдение, никаких нарушений технологической блокады такого рода больше не будет.

— Правильно, — согласился Костанхосо. — Но мне ужасно не хочется сжигать этот корабль. Это все равно что уничтожить сами знания.

— Знаю-знаю, — взревел Абреу, — но нам надо следовать определенной политике. Мир во вселенной важнее, чем… — Он повернулся к Карао и сказал на гозаштандонском: — Мы решили, что эта тайная деятельность проводилась не по твоей вине, ты просто выполнял приказы своего повелителя. Следовательно, после того как мы со всем здесь покончим и сожжем корабль…

— Ийа! Великий господин, молю вас не сжигать гордость флота Сотаспе… — И из глаз Карао покатились крупные слезы.

— Очень жаль, мой хороший, но этого не избежать. Зардеку, собери своих людей…

Тем временем Ферриан бад-Арджанакский, принц Сотаспе, вцепился в нижнюю лопатку пароходного колеса, а из воды торчала только его голова. Другие лопатки и все колесо мешали людям с палубы «Керукчи» его увидеть. Он сбросил свои доспехи и теперь пытался освободиться от плаща. С большими усилиями удалось избавиться и от него. После этого принц по крайней мере мог плавать.

Хотя он слышал голоса с палубы, но слов из-за шума ветра и волн разобрать не мог, особенно когда его время от времени топила большая волна. Пара громких всплесков сказала ему, что несчастные жертвы схватки были сброшены за борт. Снова послышались тяжелые шаги и громкие голоса, на палубе что-то двигали и разбивали.

Потом раздался треск, природу которого он сначала не смог распознать. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять природу дыма, который и всегда обволакивал «Керукчи». На этот раз клубы были слишком густыми, чтобы выходить из паровой машины. Потом он осознал, что дорогой его сердцу корабль на самом деле горит, громко выругался в адрес всех богов своего пантеона и добавил пару горьких слез в воды моря Садабао.

Что же, все равно он не мог держаться за эту лопатку целый день. Скорее всего, другой корабль отошел от борта «Керукчи» на безопасное расстояние с подветренной стороны, пока его добыча не сгорит полностью. Или «Керукчи» просто догорит до уровня моря, а потом его заполнит вода и он пойдет ко дну, как большинство кораблей. Тяжесть машин утянет его на дно.

Принц Ферриан выскользнул из оставшихся одежд и поплыл к берегу, стараясь, чтобы горящий «Керукчи» оставался между ним и «Алаштиром». Свежий дневной ветер проносил над ним струи дыма, заставляя его кашлять и глотать воду, но и помогая оставаться незамеченным. Таможенники Дарьи, как и все их соплеменники, ходили в чем мать родила, поэтому он мог не опасаться за появление на берегу в непристойном виде.

Через десять ночей торговое судно «Звезда Джазмуриана» пришвартовалось в порту Сотаспе, и принц Ферриан, сопровождаемый двумя носильщиками с большой коробкой, сошел на берег. Те, кто его увидел, едва не попадали на землю от удивления.

— Ваше величество! — пробормотал один из сотаспийцев. — Мы все думали, что вы мертвы! Ваш кузен принц Саварун едва не объявил вашего старшего сына, принца-регента…

Скоро мы со всем этим разберемся, дружище, — сказал Ферриан. — Дайте мне айю. Я направляюсь во дворец.

Когда волнение улеглось, принц Ферриан произнес речь.

— Во-первых, — сказал он, — благодарю моих верноподданных, которые честно исполняли свой долг в мое отсутствие. Многие ли правители, удалившись из родных мест на несколько лет, находят, что их троны не заняты?

Во-вторых, вы знаете, что мы понесли тяжелую утрату. Нашей священной реликвии, нашего короля больше нет. Однако в Дарье мне сделали его деревянную копию, которая будет заменять нам настоящего короля. Эта идея пришла мне в голову после прочтения свода законов, принятых среди землян.

В-третьих, с этого дня отменяется полигамия. Несмотря на то что я очень ценю преданность и заботу, которыми меня окружали долгие годы мои жены, есть веские причины для отмены этого обычая. Могу упомянуть хотя бы о мелкой ревности среди моих жен, из-за которой рухнул мой величественный замысел. (Нет, нет, Танзи, не надо плакать. О тебе позаботятся.)

В-четвертых, так как мой план индустриализации Сотаспе не увенчался успехом, я искал и нашел ему замену. Почему, подумал я, мы должны напрягать все свои нервы, чтобы похитить секреты у земной науки? Почему нам не открыть это самим? Читая историю Земли, я узнал о системе, благодаря которой земляне обогатились таким количеством изобретений и знаний. Это называется патентование, и как только Тайный Совет уточнит детали, в Сотаспе тоже будет такая система…

Абреу, одетый слегка щеголевато, как и всегда, когда ему сопутствовал успех, догладывал команданте Кеннеди об итогах своего вторжения в море Садабао. В конце он сказал:

— Не примите за самонадеянность, синьор Уильям, но благодаря усилиям молодчаги Геркулеса и моим собственным большинства многолетних угроз технологической блокаде больше не существует!

А несколько десятков ночей спустя принц Ферриан, который любил произносить речи и вообще покрасоваться, стоял на верхней ступеньке мраморной лестницы в коронационном зале. Перед ним склонился на колени невзрачный маленький сотаспиец с рукой на перевязи. Ферриан зычным голосом провозглашал:

— …наш подданный, Лайджан, мастер-каретник, соединил вместе планер, на котором наши отечественные спортсмены развлекаются, паря в воздухе, с ракетами, запуском которых мы празднуем астрологические совпадения, и тем самым создал новое и полезное устройство. Для сведения: движимый ракетой летательный аппарат, с помощью которого можно летать, куда душа пожелает. Хотя пока таких аппаратов немного и управление ими несовершенно — как вы видите по сломанной руке мастера Лайджана, — со временем эти трудности будут преодолены.

Настоящим я, Ферриан бад-Арджанак, правитель государства, в знак признания за твое выдающееся изобретение, жалую тебе, Лайджан бад-Загх, патент номер тридцать семь патентной системы Сатаспео вместе с титулом рыцаря.

Он коснулся стоящего на коленях изобретателя скипетром.

— Поднимитесь, сэр Лайджан. — Принц повесил на шею маленькому сотаспийцу медаль. — А теперь, — подытожил он, — начинается всеобщее празднование, со зваными обедами и фейерверками. Отныне это будет День Освобождения, потому что именно в этот день раз и навсегда рухнули стены невежества, за которыми держали нас деспотические земляне!

Королева Замбы

Глава 1

Виктор Хассельборг потянул за вожжи и скомандовал своему айе:

— Хао, Фарун!

В ответ Фарун повернул голову, укоризненно посмотрел на хозяина и только после этого сдвинулся с места. Колеса повозки захрустели по гравию новуресифийской дороги.

— Давайте ему больше свободы, сеньор Виктор, — посоветовал сидящий рядом Руиш. — И постарайтесь не говорить с ним в таком резком тоне: это задевает айю.

— Черт возьми! Неужели эти животные и впрямь настолько чувствительны?

— Да. Местные жители, например, тщательно следят за своими интонациями при обращении к ним.

Мерный цокот шести копыт айи вместе с болтовней Руиша убаюкали Хассельборга, и он погрузился в размышления.

Виктор представил себя со стороны и чуть улыбнулся: да, ему далеко до героя из какого-нибудь комикса. Это там Супермен в красно-синем трико прилетает на собственной ракете, вооруженный лучевым пистолетом, и моментально побеждает всех врагов. На нем же — дурацкий туземный килт^[6], средство передвижения — четырехколесная колымага, а из оружия — меч.

А началось все несколько недель тому назад (по субъективному времени), когда Хассельборг, затягиваясь предложенной ему дорогой сигаретой, изучал нового клиента. Клиент, богатый текстильный фабрикант Юсуф Батруни, казался человеком дружелюбным и весьма щедрым, хотя и склонным к излишней сентиментальности. Наконец Виктор спросил:

— Так почему вы думаете, что ваша дочь улизнула с Земли?

Фабрикант колыхнул брюхом и шумно высморкался. Воображение живо нарисовало Хассельборгу орды микробов, вылетающих из ноздрей собеседника, и Виктор немного отодвинулся.

— Прежде чем исчезнуть, — сказал Батруни, — она несколько месяцев подряд твердила о межпланетных перелетах, запоем читала книги об этом. Ну, знаете, «Планета романтики», «Месть марсианина» и тому подобная чушь.

Хассельборг кивнул:

— Продолжайте.

— Денег на такое путешествие у нее хватало. Боюсь, я высылал ей слишком много. Неопытная девушка, одна в Лондоне, всяческие соблазны… Но она — единственное, что у меня осталось, поэтому, конечно, я баловал дочь, — он печально пожал плечами.

— Вы считаете, что она с кем-то сбежала?

— Что вы имеете в виду?

— Что вы предполагаете: она с кем-то сбежала. И этот «кто-то» — отнюдь не какая-нибудь тетя Сюзи.

— Я… — Батруни нахмурился, но совладал со своими чувствами. — Извините. Дело в том, что мы, левантийцы, очень щепетильно относимся к чести своих дочерей, поэтому ваш вопрос сперва оскорбил меня. Но, к сожалению, придется ответить «да». Я полагаю, что она с кем-то сбежала.

Хассельборг цинично улыбнулся:

— Левант гордится своими девственницами так же, как Египет — своими пирамидами. Но, вероятно, их не следует рекламировать. Кого вы подозреваете?

— Не знаю.

— Тогда откуда же вы знаете, что без мужчины не обошлось?

— Догадываюсь по некоторым мелочам, ничего определенного. Приехав последний раз в Лондон, я спросил у дочери про ее новых знакомых. Она перевела разговор на другую тему. А раньше я узнавал малейшие подробности внешности и поведения любого ее приятеля, даже если меня это не очень интересовало.

— Но никого конкретно вы не можете назвать?

— Нет, только общие подозрения. Вы — сыщик, вы и наведите справки.

— Наведу, — пообещал Хассельборг. — Сперва обыщу ее квартиру, а потом запрошу в Барселоне списки пассажиров всех космических кораблей, стартовавших за последний месяц. Под вымышленным именем ваша дочь, безусловно, улететь не могла, так как отпечатки путешественников сверяются с Центральной европейской картотекой.

Батруни задумчиво глянул в окно, и его профиль с характерным левантийским носом предстал во всей красе. «Такому слону остается только водрузить на спину паланкин, и он идеально впишется в цирковое шествие», — оценил массивного клиента детектив. Фабрикант повернулся:

— Хорошо. На расходы не скупитесь, а, как только выясните, где она, немедленно отправляйтесь следом.

— Минуточку! — остановил его Виктор. — Подобная экспедиция на другую планету требует тщательной подготовки: необходимо специальное снаряжение, особые тренировки…

— Немедленно! Ближайшим рейсом! — прервал Юсуф, возбужденно жестикулируя. — Мы не можем сидеть сложа руки! Скорость важнее всего, и за нее я плачу премиальные. Вы слышали поговорку о ранней птичке, мистер Хассельборг?

— Да, но я также слышал и о раннем червячке, который попался ей на завтрак. Вот о его участи все как-то забывают.

— В моем положении ваши шуточки неуместны. А если вы не желаете поторопиться, то я обращусь…

Батруни закашлялся. Хассельборг задержал дыхание, давая микробам улечься, а затем успокоил клиента:

— Ну-ну, заверяю вас, что не стану терять ни минуты. Ни микросекунды.

— Да уж, это и в ваших интересах. Если же вы привезете мою Джульнар… э-э… в целости и сохранности, то ваш гонорар повысится еще на пятьдесят процентов.

— Мистер Батруни, я понимаю, на что вы намекаете. Однако вынужден вас огорчить: я умею выслеживать беглецов, но не могу разбитое сделать целым, равно как и собрать Шалтая-Болтая^[7].

— Значит, вы уверены, что моя дочь уже… потеряла невинность?

— Надежда на это примерно такая же, как на то, что ирландец откажется выпить поднесенный ему стаканчик. Я сделаю все, что в моих силах.

— Хорошо, — заключил фабрикант. — Кстати, мистер Хассельборг, вы говорите не как лондонец. Вы швед?

Виктор откинул спадавшие на широкий лоб темно-русые волосы.

— Только по национальности, а родился в Штатах, в Ванкувере.

— А почему переехали в Лондон?

— Да так… — он сделал паузу, не желая углубляться в низменные подробности своего падения и частичного воскрешения. — После того, как я покинул Отдел Расследований и занялся частной практикой, я специализировался в основном на мошенничестве в страховой сфере. А именно Европа предлагает сейчас большие возможности для подобной деятельности, — Виктор рассмеялся над сказанной двусмысленностью. — Я имею в виду возможности для расследования. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Да, — Батруни посмотрел на часы. — Мой самолет вылетает через час, так что вы должны меня извинить. Итак, вы получили фотографии Джульнар, ключи от ее квартиры, список необходимых адресов и аванс. Не сомневаюсь: вы оправдаете ваши рекомендации, — это, однако, было сказано с излишним пафосом, что выдавало некоторое сомнение клиента.

Прощаясь, Хассельборг применил один небольшой прием, которым иногда пользовался, чтобы внушить доверие к своим силам. Откинув волосы назад, он смахнул с пиджака несуществующую пылинку, снял очки, расправил плечи и выпятил вперед массивную квадратную челюсть. Эти нехитрые действия за пару секунд превратили его из неприметного, лишенного малейшей индивидуальности субъекта в рослого, решительного героя. С таким любой злодей дважды подумает, прежде чем станет связываться.

Прием подействовал: обмениваясь рукопожатием, Батруни улыбнулся, уверенно глядя в глаза детектива. Виктор добавил:

— Я не восточный маг, и мы должны смотреть на вещи реально. Если ваша дочь сбежала за пределы солнечной системы, то операция может затянуться на годы. Во-первых, на большинстве планет отсутствует закон об экстрадиции. Во-вторых, если я все же доставлю ее на борт «Виажейш Интерпланетариаш»^[8], она попадет под юрисдикцию Земли, и я не имею права заставить ее выполнять мои требования. В противном случае, я, как минимум, лишусь лицензии.

— Неважно, — махнул рукой фабрикант. — Когда вы вернете мою крошку, я позабочусь о вашем будущем. Вот только… ждать несколько лет… — слезы выступили на его глазах.

— Вы можете погрузиться в каталептический транс.

— Да?! А, проснувшись, обнаружить все свои фабрики в руках этих мерзавцев-социалистов? Спасибо, не надо. Дело даже не в годах: врачи говорят, что у меня в запасе еще, по крайней мере, лет семьдесят. Дело в тревожном ожидании, замедляющем течение времени. Для вас же оно будет идти очень быстро.

— Эффект Фицджеральда, — согласился Хассельборг. — Итак, когда я соберусь отчалить из Лондона, то оставлю вам сообщение: Мах салами!^[9]

«Виажейш Интерпланетариаш» прислала из Барселоны списки, и имя Джульнар Батруни оказалось в числе пассажиров «Журуа». Корабль направлялся на Плутон. В числе путешественников находилось и четверо лондонцев. Среди них была одна старая дева — известный социолог. Двое — чиновники Всемирной Федерации — летели с женами. Четвертого звали Энтони Фаллон, и работал он диктором на радио.

Хассельборг рысью пробежался по кабинетам «Би-Би-Си», отыскал начальника отдела кадров и расспросил о Фаллоне. Выяснилось, что тому было тридцать с хвостиком (немногим младше самого Виктора), уроженец Лондона. Парень перепробовал кучу разнообразных занятий: служил во Всемирных Полицейских Силах, работал оператором научной экспедиции в Гренландии, разводил на ферме гиппопотамов, побывал актером, профессиональным игроком в крикет и много кем еще. Где он сейчас — никто не знает. Этот тип просто позвонил в отдел кадров и сообщил, что увольняется (это произошло за два дня до отлета «Журуа» из Барселоны). Англия свободная страна, где каждый может убраться куда захочет, и ни один фараон не станет выяснять, куда это он намылился.

Начальник выглядел чересчур консервативным, поэтому Хассельборг пообщался еще с несколькими сотрудниками, что добавило интересные подробности к портрету Фаллона. Как обнаружилось, этот малый имел бешеную популярность у женской части редакции. Любовниц у него было, по слухам, достаточно. Мужчины относились к нему двойственно. С одной стороны, любили слушать его байки, не особенно доверяя им, впрочем. С другой — считали его бесстыдником. В общем, хорошо, что он убрался. «Таким парням без тормозов всё — веселье», — кисло подумал Хассельборг, стенографируя итоги своего визита в блокнот.

Теперь путь вел на квартиру Фаллона в Кенсингтоне. Дверь открыла хорошенькая молодая блондинка. Невысокая, с красивой фигурой, на широкоскулом лице — золотистый румянец.

— Вы к кому?

Виктор на секунду замешкался: настолько девушка походила на его бывшую жену.

— Вы — миссис Фаллон?

— Да. Чем могу быть полезной?

— Меня зовут Виктор Хассельборг, — представился он, с усилием заставляя себя обаятельно, обезоруживающе улыбаться. — Я хотел бы задать вам несколько вопросов о вашем муже.

— А почему вас это интересует?

Миссис Фаллон говорила с чисто британским произношением, и это почти разрушало ее сходство с Марион. Виктор коротко изложил суть дела, так как предпочитал, если это возможно, действовать напрямую.

Несколько поколебавшись, она пригласила его войти. Как правило, люди поступали именно так, движимые любопытством: настоящий сыщик приглашает их принять участие в ходе следствия. Они чувствовали себя персонажами детективного романа. Единственная сложность заключалась в том, как не дать им теперь отклониться от темы. Вместо того, чтобы отвечать на вопросы, люди обычно начинали сами забрасывать Виктора вопросами о его романтических приключениях. И практически невозможно убедить их, что расследование преступлений — ремесло весьма скучное и грязное, к тому же сталкивает с исключительно малоприятными людьми.

Девушка, к счастью, сразу перешла к делу:

— Нет, я понятия не имею, куда отправился Тони. Мне он сказал лишь, что собирается в путешествие. Так как он и прежде неожиданно срывался с места, неделю-другую я не беспокоилась, а потом узнала, что он бросил работу.

— Вы когда-нибудь подозревали, что он… э-э… погуливает?

— Я в этом уверена, — она горько усмехнулась. — Видите ли, сказки о том, что он допоздна передавал экстренное сообщение, когда никакой программы по радио не шло…

— Вы пытались на него как-то воздействовать?

— Я расспрашивала его, но он сразу переходил на повышенный тон и отвечал крайне резко. Тони — своеобразный человек.

— Готов в это поверить, раз он оставил такую девушку, как вы.

Миссис Фаллон вздохнула:

— Боюсь, я ему просто наскучила. Мои мечты достаточно прозаичны: хотелось иметь уютный семейный очаг, кучу ребятишек…

— И что вы собираетесь делать теперь?

— Не знаю. Я не могу так сразу забыть его. Нам было очень хорошо, когда мы впервые…

— Понимаю. Скажите, он когда-нибудь упоминал о молодой сирийке, Джульнар Батруни?

— Нет, он всегда отличался скрытностью. А вы думаете, что он сбежал с ней?

Хассельборг кивнул.

— Куда? В Америку?

— Еще дальше, миссис Фаллон. На другую планету.

— То есть за миллионы и миллионы километров? О! Тогда, надо полагать, я его больше не увижу. Не знаю, радоваться ли мне этому.

— Я должен разыскать мисс Батруни и по возможности вернуть ее на Землю. Если хотите, я мог бы попытаться привезти и вашего мужа, — предложил Виктор, в тайне надеясь получить отказ.

— Ну… все это так неожиданно. Мне надо подумать, — неуверенно ответила она.

— Вы не против, если я запишу некоторые сведения? — Хассельборг достал блокнот. — Ваше имя и девичья фамилия?

— Александра Гаршина. Я русская, родилась в 2103 году в Новгороде, но вскоре переехала в Лондон.

— Похоже, мистер Фаллон — единственный кокни^[10] в этом деле, — с усмешкой заметил Виктор. Он записал ее данные и произнес:

— Время уже обеденное, а у меня есть еще несколько вопросов. Обычно я не совмещаю полезное с приятным, но сейчас мне кажется, что мы можем продолжить нашу беседу за парой бифштексов из оленины. Что вы на это скажете?

— Благодарю, но я не хотела бы вас обременять.

— Нисколько: за обед платит старик Батруни, — Хассельборг постарался придать своему голосу самые дружеские и невинные интонации. При этом он очень надеялся, что выражение его лица не напоминает выражение морды голодного волка. Или койота.

Миссис Фаллон подумала и сказала:

— Хорошо. Но если вы, мистер Хесс… Хасс…

— Просто Вик.

— Мистер Хассельборг, в случае встречи с моими родителями не упоминайте при них, пожалуйста, что я согласилась пойти с вами в ресторан после столь короткого знакомства.

— Коктейль? — предложил Виктор.

— Нет, спасибо, лучше пиво.

Он заказал официанту одно пиво и стакан содовой. Александра подняла брови:

— Вы совсем не пьете?

— Лечение по методу Нарасимачара, — в ответе звучало сожаление.

— Бедный! Неужели от этого кодирования даже хорошее вино вызывает рвоту?

Хассельборг кивнул, проглотил пару таблеток и добавил:

— Это особенно печально потому, что вообще-то я любил выпить. Слишком сильно любил — в том-то и беда, — он не собирался углубляться в историю своего нравственного падения после того, как Марион… — Трудно бывает, когда в случае профессиональной необходимости я вынужден пропустить стаканчик-другой с ребятами. Но давайте поговорим о вас. Хватит ли вам средств к существованию, пока я гоняюсь за вашим заблудшим супругом? Боюсь, он сейчас за теми мистическими лунами, куда не залетают даже самые эксцентричные кометы.

— Не беспокойтесь, мне обещали работу. В крайнем случае — вернусь к родителям, конечно, если смогу вынести их вечное «мы тебя предупреждали!».

Врач отложил очередную использованную ампулу.

— По-моему, я обезопасил вас от всех возможных болезней. Мы сделали прививки от столбняка, желтой лихорадки, брюшного и сыпного тифа, бубонной и легочной чумы, оспы и малярии, — он загибал пальцы. — Чудо, что вы не умерли от всех этих уколов. Или вы опасаетесь еще и коклюша?

Хассельборг догадывался, что в голове у доктора вертится слово «ипохондрик», но твердо встретил его взгляд и ответил:

— Спасибо, прививку от коклюша мне делали в детстве. Хотелось бы выкроить время для удаления аппендикса.

— С ним что-то стряслось?

— Пока нет, но зачем бродить по незнакомой планете с подобным довеском, с которым может «что-то стрястись»? Тем более я могу угодить в такое место, где в случае зубной боли тебе отрубают палец, чтобы выпустить из тела злых духов. Впрочем, надеюсь, этого не произойдет: я только что от стоматолога.

— Удивительно, — вздохнул врач, — множество действительно больных людей не обращаются за элементарной медицинской консультацией. В то время как вы — самый здоровый пациент, какого я видел. Но, полагаю, это ваше дело.

Виктор заехал в тир поупражняться часок в стрельбе из пистолета, затем отправился к коллеге-детективу. Договорившись, что тот возьмет на себя два незаконченных дела о мошенничестве, он вернулся наконец домой. Здесь он долго висел на телефоне, пока не дозвонился до Юсуфа Батруни, который взволнованно кричал в трубку:

— Мой мальчик, мой мальчик, это так благородно, что ты…

Покончив с необходимым, Хассельборг перешел к приятному: он опять пригласил Александру Гаршину в ресторан.

— Последняя встреча перед отлетом, дорогая.

— Так скоро?

— К сожалению. Я предпочел бы подождать следующего корабля, но в этом деле решаю не я. Сейчас капитан — старик Джо Батруни, а я — всего лишь третий механик. Провожу вас домой после ужина и отправлюсь к себе паковаться.

— Могу я помочь вам?

— Не стоит, — он улыбнулся, чтобы стереть с ее лица обиженное выражение. — Еще выдам вам ненароком какую-нибудь профессиональную тайну.

— О! — только и сказала она.

Разумеется, настоящая причина заключалась не в этом. Просто девушка привлекала его все сильнее и сильнее, и он не был уверен, что сможет заниматься упаковкой вещей, если…

Наверное, оно и к лучшему, что он улетает. Весь день в его мозгу шевелилась предательская мысль: не надо искать ни Фаллона, ни его легкомысленную спутницу. Съездить на Плутон, вернуться, покаяться перед Батруни и приступить к активному ухаживанию за Александрой. Но нет! Он, конечно, не рыцарь без страха и упрека, но собственный кодекс чести у него имеется. Хотя в течение своей карьеры он стал свидетелем массы неблаговидных дел и даже принимал участие в некоторых из них, все же в вопросе отбивания чужих жен он оставался консерватором. И тому были свои причины.

Заканчивая сборы, Виктор еще раз проверил все снаряжение. Шестимиллиметровый двадцатизарядный автоматический пистолет системы «Уэббли энд Скотт». Дубинка, тяжелый латунный кастет и наручники. Миниатюрная фотокамера, фонарик размером с карандаш, карманная рация и портативный магнитофон. Бронежилет. Стандартный полицейский прибор В. Ф. для снятия отпечатков пальцев. Новейший аппарат инфракрасного сканирования. Великолепный набор капсул с различными газами и взрывчатыми веществами (содержимое набора предоставляло широкий спектр возможных действий: от мгновенного усыпления окружающих до подрыва сейфов). Необходимые мелочи типа отмычек, сигар, записной книжки, бронебойных патронов, фотопленок, витаминов, минеральных добавок и таблеток (от головной боли, простуды и запоров). Лонговит — средство, продлевающее жизнь.

Самое ценное из снаряжения Хассельборг рассовывал по карманам, пока костюм не начал выглядеть бугристым. Оставшееся было упаковано в чемодан.

Александра приехала в Уоддон проводить его и напоследок сказала:

— Хотела бы я отправиться с вами.

Она не понимала, что собственноручно поворачивает нож в раненом сердце, и Виктор нашел силы дружески улыбнуться:

— Я тоже не отказался бы видеть вас рядом, но об этом и речи быть не может. А если вы устанете ждать нас с Тони, то всегда есть вариант погрузиться в каталептический транс или… — он хотел предложить ей бросить мужа и начать новую жизнь, но не решился.

— Соринка в глаз попала, — объяснила девушка, поднося к глазам платочек размером чуть побольше почтовой марки. — А теперь — прощайте.

— Послушайте, подарите мне этот платок.

— Но зачем?

— Э-э… просто на память, — он усмехнулся, чтобы скрыть смущение, и процитировал: —

— Господи, Виктор, да вы сентиментальны!

— Угу, только не говорите этого в «Гате»: погубите мою профессиональную репутацию.

Они официально пожали друг другу руки, и Хассельборгу оказалось трудновато сохранить свое безмятежное спокойствие.

— До свидания, Александра.

Самолет промчался по взлетной полосе и взмыл в небо, взяв направление на Барселону.

Глава 2

В полете частный детектив погрузился в размышления над предстоящей операцией. Ему пришло в голову, что для лучшего заметания следов беглая парочка могла использовать обманный принцип игры в «наперстки». На Плутоне они договариваются с другой парой обменяться документами и благополучно возвращаются на Землю (или отправляются куда-нибудь еще) под новыми именами. И это сойдет им с рук, потому что отпечатки у пассажиров проверяются только в Барселоне.

Хассельборг не испытывал ни малейшего желания гоняться за беглецами по всей галактике, словно за чашей Святого Грааля (ну, им-то до святости далеко!). Поэтому, ступив на землю, он сразу наведался в частную сыскную фирму «Монтехо и Дуррути» и оставил заявку на наблюдение за прибывающими кораблями.

В последнюю минуту он уже с космодрома отправил открытку Александре. Это выходило за рамки деловых отношений, но Виктор оправдывался перед собой тем, что девушка может умереть прежде, чем он вернется. Наконец он поднялся на борт направляющегося к Плутону «Коронадо».

Девять десятых площади корабля занимали двигатели и топливо. Несколько пассажирских кают, расположенных в носовой части, напоминали медовые соты, куда вместо меда втиснули десятерых путешественников. Хассельборг оказался в одной каюте с неким Чжуэнем Ляо-цзы.

Это был невысокий толстяк с круглым невыразительным лицом, его жесткие волосы уже тронула седина. Он распаковывал вещи, и ввиду тесноты достать что-либо из своего чемодана Виктор даже не пытался, так как китаец мог заметить профессиональное снаряжение.

— Слушайте, приятель, что, если я прилягу на койку, пока вы распаковываетесь, а потом поменяемся?

— Идет, — ответил Чжуэнь и показал, как откидывается кровать. — Чем вы занимаетесь, мистер Хассельборг?

— Расследованием страховых махинаций. А вы?

— Э-э… я экономист из аппарата китайского правительства. Заверяю вас, очень скучная личность. Первый раз летите?

— Да.

— Но, полагаю, вы ознакомились с правилами?

— Разумеется. Лечь, когда дадут предупреждающий сигнал, и так далее.

— Совершенно верно. Советую записаться на спортивный тренинг хотя бы на один час в земные сутки. Это не даст вам сойти с ума от скуки. Каюта — по коридору направо.

Упоминание о возможности изменения психики оказалось отнюдь не преувеличением. В корабельном пространстве каждый кубический сантиметр находился на учете, что исключало прогулочную палубу и даже иллюминаторы для любования звездами. Десять пассажиров питались в две смены в крошечной столовой, служившей в остальное время комнатой отдыха. Впрочем, отдохнуть там могли только те счастливцы, которые успели занять пять кресел.

«Коронадо» вышел из пределов земной орбиты и сбросил ускорение до 1,25 g. Хассельборг играл в карты, подымал тяжести в каюте для тренинга, размеры которой позволяли упражняться разве что без риска ободрать костяшки пальцев, и допытывался у собратьев по полету об их житье-бытье. Последнее он делал безо всякой видимой цели — просто так, для практики. Некоторые собратья были словоохотливы и открыты, другие — закрыты и молчаливы. Наибольший интерес представлял сосед-китаец, оказавшийся, как ни парадоксально, одновременно и разговорчивым, и крайне закрытым человеком. На вопросы по поводу своего официального статуса он туманно отвечал:

— Э-э… просто присматриваюсь к возможностям импорта и экспорта. Пока ничего определенного: решать придется на месте. При жестких лимитах на межпланетные перевозки выгоду могут принести только товары высочайшего качества.

Забавляясь, Хассельборг представил, что Чжуэнь — переодетый агент либо Китая, либо Всемирной Федерации. Однако, если это действительно так, говорить «слушай, старик, а ты не фараон часом?» не стоило. Вообще, Виктора в его профессии больше всего угнетало то обстоятельство, что очень часто приходилось прикидываться тупицей.

Много дней длилось это монотонное подобие жизни, ограниченной корабельными переборками. Некоторое разнообразие вносили периодические звонки, напоминающие апатичному аппетиту, что пришла пора еще одной трапезы. Наконец предупреждающий сигнал сообщил о приближении к Плутону, «Коронадо» начинал сбрасывать скорость. Когда вызванное торможением давление спало, громкоговоритель на стене предложил:

— Пассажейруш сай, пор фавор!^[11]

С чемоданом в руке Виктор спустился следом за Чжуэнем по закрытому трапу. Как обычно, смотреть было не на что. Космические путешествия — отнюдь не игрушка, особенно для какого-нибудь клаустрофоба. Трап слегка покачивался под тяжестью путешественников.

Шлюз за ними закрылся, и сидевший за столом молодой человек проверил их имена по судовому регистру. Хассельборг вручил свой паспорт со словами:

— Тенья а бондади, сеньор^[12], позвольте мне поговорить с главным пассажирским фискалом^[13].

Вызвав начальство, молодой инспектор начал досмотр багажа. Главный пассажирский агент оказался бразильцем, впрочем, как и большинство сотрудников «Виажейш». Несмотря на то, что корпорация «Виажейш» предположительно являлась международной собственностью, почему-то непропорционально большая доля ключевых постов всегда доставалась гражданам ведущей мировой державы.

Хассельборг обратился к фискалу на португальском (как языке космических трасс), но агент настаивал на разговоре по-английски. После недолгого состязания в вежливости Виктор сдался первым и сказал:

— По моим сведениям, не так давно на «Журуа» в числе прочих прибыли пассажиры по фамилиям Фаллон и Батруни. Не так ли?

— Я могу посмотреть в списках, хотя… припоминаю. Прекрасная темноволосая девушка…

Детектив показал агенту фотографию Джульнар, и тот подтвердил:

— Да, это она! О, Глориа-Патри^[14], какая женщина! Что вам от нее нужно?

— Не то, что вы думаете, сеньор Жоржи, — усмехнулся Хассельборг. — Она все еще здесь?

— Нет.

— Я так и думал. Куда она отправилась?

Агент сделался заметно осторожней:

— Ну… если бы вы могли объяснить мне обстоятельства…

— Так, у мисс Батруни есть отец, который очень озабочен ее возвращением. А у мистера Фаллона есть жена, которая хоть и меньше, но все же волнуется и интересуется его местонахождением. И эта парочка улетела в такую даль явно не просто полюбоваться видами Солнечной системы. Улавливаете, куда я клоню?

— Но мисс Батруни совершеннолетняя! Она может отправляться куда пожелает.

— Возможно, но дело в том, что и я имею право последовать за ней. Итак, куда она отправилась?

— Я предпочел бы не отвечать.

— Придется, приятель. Эта информация по закону общедоступна, и я могу поднять большой шум…

— Полагаю, можете, — вздохнул агент. — Но это противоречит всем традициям любовных романов. Обещайте мне, что когда найдете их, то не станете прерывать такую романтическую связь.

— Ничего подобного я обещать не буду. Но надевать девушке на запястья наручники и волочь ее на Землю под дулом пистолета я не собираюсь, если вы это имели в виду. Итак?

— Они вылетели на Кришну, — произнес наконец сеньор Жоржи.

Хассельборг присвистнул. Насколько он помнил, из всех сотен известных обитаемых планет именно Кришна по всем параметрам более всего походила на Землю. Для него это сейчас представляло дополнительные затруднения, поскольку сбежавшая парочка могла запросто затеряться среди туземцев: не требовались ни кислородные маски, ни другое специальное снаряжение.

Но делать было нечего.

— Обригаду^[15]. Когда отправляется ближайший корабль на Кришну?

Агент взглянул на сложные часы на переборке:

— Через два часа четырнадцать минут.

— А следующий?

— Через сорок шесть дней, — ответил он, справившись с расписанием.

— И сколько длится полет?

— Вы имеете в виду субъективное или объективное время?

Виктор покачал головой:

— Всегда путался с этим. Скажем, и то и другое.

— По корабельному, то есть субъективному, времени вы прибудете через двадцать девять дней. А по объективному времени Солнечной системы — через тысячу четыреста девяносто семь дней.

— И на сколько дней опередят меня Фаллон и мисс Батруни?

— По времени Кришны — примерно на сто дней.

— О! Вы хотите сказать, что если они улетели на шестнадцать дней раньше меня и у меня уйдет двадцать девять дней на их преследование, то прибуду я через сто дней после них?! Но это невозможно!

— Сожалею, но с эффектом Фицджеральда — возможно. Понимаете, они ведь сели на «Мараньяу»^[16], один из суперсовременных почтовых кораблей с турбоускорением.

Хассельборг содрогнулся:

— Получается, что в один прекрасный день кто-нибудь, слетав туда-сюда на таком «Мараньяу», вернется домой раньше, чем улетел.

Одновременно он размышлял: подготовка к вторжению на незнакомую планету требует значительно больше времени, чем отпущенные ему два часа. С другой стороны, ждать целый месяц… Он легко представил себе реакцию Батруни: негодующий магнат будет походить уже не просто на слона, а на слона-самца в мусте^[17]. К риску призывала также сумма обещанного гонорара.

— Койка на ближайшем корабле найдется? — решился Виктор.

— Сейчас узнаю.

Сеньор Жоржи позвонил клерку из соседней клетушки, что-то гнусаво буркнул в трубку, выслушал ответ и сообщил:

— Есть два места.

— Отлично, проставьте мне визу, я займу одно из них. И нет ли в вашей библиотеке информации по Кришне?

— Очень мало. «Путеводитель астронавта» и энциклопедия на микропленке. У сотрудников могут быть книги на эту тему, но мы не успеем их достать.

— Мне также хотелось бы заглянуть в регистр «Мараньяу», чтобы сравнить подписи.

На самом деле Хассельборг опасался, как бы этот престарелый купидон не подсунул ему «липу», желая защитить такую «романтическую связь». Однако обе фамилии оказались в списке.

Библиотека действительно дала мало что полезного. Гравитация на поверхности планеты составляла 0,92 g, атмосферное давление — 1,34 А, неполное давление О₂ превосходило в 1,10 раз земное — с высоким неполным давлением гелия. Планета была ненамного больше Земли, но с более низкой плотностью, а общая площадь суши втрое превышала земную. Обитатели планеты «двуполые, яйцекладущие, двуногие организмы со внутренним скелетом» — внешне весьма походили на землян. Фактически, любой человек мог сравнительно легко замаскироваться под кришнянина. Оказалось даже, что между представителями этих двух рас случались браки, хотя и без потомства. Цивилизация Кришны определялась энциклопедией как «домеханическая», и ей были свойственны такие архаические вещи, как войны, эпидемии, право наследования, частное землевладение и национальный суверенитет.

Фискальный агент постучался в дверь:

— Поторопитесь, мистер Хассельборг, осталось всего двадцать минут. Вот ваш паспорт.

— Секундочку, — отозвался Виктор, отрываясь от окуляров. Он быстро набросал три коротких письма для отправки на Землю с ближайшей почтой. Одно отменяло слежку, заказанную фирме «Монтехо и Дуррути», а два уведомляли Юсуфа Батруни и миссис Фаллон о его дальнейших планах.

Поднявшись на борт корабля, детектив обнаружил, что пространство здесь еще более ограничено, чем на «Коронадо». Каюту с ним разделял не только прежний попутчик Чжуэнь Ляо-цзы, но и средних лет дама из Бостона, находившая подобное соседство с мужчинами абсолютно неприличным. «Вот будь на моем месте Энтони Фаллон, тебе и впрямь было бы из-за чего беспокоиться», — цинично подумал Хассельборг.

Наконец они прибыли.

Сразу бросался в глаза контраст с Плутоном: спускаясь по открытому трапу, Виктор с наслаждением вдыхал мягкий и влажный воздух Кришны. По зеленоватому небу степенно проплывали облачные массивы, из-за них время от времени выглядывало огромное желтое солнце. Растительность также была в основном зеленого цвета различных оттенков. Вдали, по холмистой равнине, серой нитью тянулась высокая стена — граница Новуресифи.

Дальнейшие впечатления оказались менее приятными. Лицо официального вида в затейливой форме распорядилось:

— Пассажиры, следующие дальше на Ганешу и Вишну, пройдите в соседнее помещение. Те, кто остается на Кришне, — сюда, пожалуйста.

В зале находилось нечто вроде большого, в человеческий рост, рентгеновского аппарата, с помощью которого сотрудники просвечивали прилетевших насквозь. Другие официальные лица в это время с микроскопической тщательностью досматривали их багаж. Некоторые пассажиры роптали, особенно дама из Бостона, явно шокированная подобными порядками «Виажейш Интерпланетариаш».

Сотрудник, разбиравшийся с чемоданом Хассельборга, внезапно подскочил, словно его кольнули сзади шилом. Откинув лежащую сверху одежду, он указал на профессиональное снаряжение:

— Это еще что?

Почетный эскорт из четырех охранников живо отконвоировал Виктора к начальству: двое держали его за локти, двое шли следом, неся багаж. В кабинете, где за письменным столом одиноко сидел толстяк, все четверо затараторили одновременно. Хассельборг, несмотря на приличное владение языком, едва поспевал за сутью обвинений. Один из охранников, что-то взволнованно бормоча, вывернул его карманы, и на письменный стол легли пистолет, фотокамера и тому подобные мелочи.

Табличка на столе возвещала, что хозяина кабинета зовут Кристовау Абреу и является он начальником службы безопасности. Толстяк откинулся на спинку вращающегося кресла и важно осведомился:

— Что вы пытаетесь провернуть, сеньор?

— Ничего, сеньор Кристовау. А что вы пытаетесь провернуть? — Виктор повысил голос. — Почему вы обращаетесь с прибывающими пассажирами словно с доставленными на скотобойню быками? Почему ваши сотрудники унизили меня на глазах у всех? Чего вы от меня ожидаете сейчас: чтобы я щелкнул каблуками и отдал честь?

— Утихомирьтесь, друг мой, и не орите на меня. Это не извинит вашего преступления.

— Какого преступления?

— Вашего.

— Черт возьми, ничего не понимаю! Документы у меня в порядке, я нахожусь здесь на законном…

— Дело не в документах, а вот в этом, — начальник кивнул на магнитофон и другую аппаратуру. Выражение лица у него при этом было такое, словно он указывал на части расчлененного трупа.

— И что же с этим не так?

— Разве вы не знаете, что это контрабанда?

— Мау ду Деуш!^[18] Конечно, не знаю!

— И вы не в курсе, что Межпланетный Совет запретил ввоз на Кришну каких-либо механизмов и прочих изобретений? Не говорите мне, будто кто-то может быть настолько несведущим!

— Я — могу, — и Хассельборг вкратце изложил обстоятельства, не давшие ему времени пройти должный инструктаж перед полетом. — А почему эти устройства запрещены?

— Я всего лишь слежу за соблюдением правил, а не устанавливаю их, — пожал плечами Абреу. — Думаю, тому есть социальные причины: оградить кришнян от возможности перебить друг друга прежде, чем их культура станет более продвинутой в отношении государства и права. И вот вы являетесь с набором вещей, которого достаточно для научно-технической революции! Я выполняю свой долг. Маурисеу, вы тщательно обыскали задержанного? Тогда отведите его в кабинет Гоиша для дальнейшего допроса.

И толстяк повернулся к своим бумагам с видом человека, прихлопнувшего вредное насекомое.

Жулиу Гоиш, помощник начальника службы безопасности, оказался симпатичным юношей с сияющей улыбкой.

— Сожалею, что с вами случилась эта неприятность, мистер Хассельборг, но своей аппаратурой вы страшно расстроили патрона. Лет десять назад, во время его дежурства, какой-то приезжий ввел на Кришне обычай целоваться. Скандал не утих до сих пор, поэтому Абреу принял так близко к сердцу ваше дело. А теперь ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов.

Час спустя Гоиш сказал:

— Я полагаю, что вы действительно находились в неведении, иначе вряд ли провозили бы контрабанду так открыто. Документы ваши в порядке, и вы свободны. Однако сперва мы изымем запрещенные к ввозу предметы. Можете оставить себе дубинку, кастет, блокнот и нож. Ваш бронежилет сделан из современного сплава, поэтому мы секвестрируем и его. Эта ручка является механизмом, возьмите вместо нее обыкновенный деревянный карандаш. Это все, что я имею право вам позволить, — заключил он и неожиданно продекламировал по-английски: — Это не так глубоко, как колодец, и не столь широко, как церковная дверь, но этого хватит, это сгодится.

— Ха, — отозвался Хассельборг, — сгодится! Как же я выполню задание без всех отобранных вами вещей?

Молодой человек пожал плечами:

— Думаю, вам придется пошевелить мозгами.

Детектив потер лоб, словно стараясь пробудить упомянутый орган.

— Вы поставили меня в трудное положение. Может, хоть подскажете, в какой стороне искать Фаллона и мисс Батруни?

— Подскажу. Они покинули Новуресифи и направились к Росиду, в княжество Руз, состоящее в вассальных отношениях с королевством Гозаштанд. Вот карта. Зеленая точка обозначает Новуресифи — аванпост «Виажейш Интерпланетариаш». А они следуют на север, — Гоиш показал ногтем направление.

— Они выехали под вымышленными именами?

— Не знаю. Мне они не докладывали.

— Что нужно для путешествия по Кришне?

— Какая-то туземная одежда, оружие и средство передвижения. Наш парикмахер перекрасит вам волосы и приделает антенны, это придаст вам сходство с настоящим кришнянином. Под каким видом вы отправитесь в путь?

— Простите? — не понял Виктор.

— Вам нужно обзавестись легендой, объясняющей ваши разъезды. Иначе в вас могут узнать землянина, принять за шпиона и убить. Большинство правителей близлежащих земель относится к нам дружественно, но простонародье невежественно и легковозбудимо. О какой-либо экстерриториальности здесь и не слышали, и мы снимаем с себя ответственность, как только вы покинете Новуресифи.

— Что вы предлагаете в качестве легенды? Страховой агент? Мастер по обслуживанию телевизоров? Или…

— Уш сантуш, но!^[19] Здесь нет ни страхования, ни телевидения, ни радио. Вероятно, подошел бы образ пилигрима…

— Кого?

— Религиозного паломника. Хотя вас могут втянуть в религиозные распри. Некоторые из земных культов утвердились здесь: миссионеры пролезли до того, как запрет вступил в силу. Вы к какой церкви принадлежите?

— Реформированных атеистов.

— Понятно. Как насчет трубадура?

— Отпадает. Когда я пою, бледнеют даже сильные мужчины, женщины падают в обморок, а дети с воплями разбегаются.

— Придумал: бродячий художник-портретист!

— Что? — Хассельборг резко выпрямился на стуле. Он уже собрался высказаться по поводу своей ненависти к упомянутому занятию, но это потребовало бы объяснений. А объяснения сводились к тому, что Марион сбежала с таким мазилой и жила теперь в какой-то лачуге на побережье Калифорнии. Не желая вдаваться в подробности, он лишь заметил: — Я уже много лет не брался ни за какую кисть, кроме малярной.

— Особого мастерства и не нужно. Здешнее искусство носит в основном геометрический характер, и любой написанный вами портрет станет сенсацией.

Когда-то, еще в Отделе Расследований, Виктор научился делать наброски, но предпочел не признаваться в этом.

— А разве в моей технике не заподозрят чуждую школу?

— Это тоже отлично подходит. Совет разрешает ввоз на Кришну предметов изящного искусства, и земная художественная техника в большой моде в Гозаштанде. Кстати, не пожалейте нескольких дней на изучение гозаштандоу. Все равно вы будете ждать, пока вам готовят новое снаряжение. Судя по вашему аккредитиву, вы можете позволить себе самое лучше. А я рекомендую вас дашту Руза.

— Кому чего?

— Титул дашта соответствует нашему барону. Джам бад-Коне — вассал доура Гозаштанда.

— Послушайте, — взмолился Хассельборг, — верните мне, по крайней мере, мои таблетки и лонговит. Ведь никто не догадается, что это, а мне необходимо оставаться здоровым.

— Таблетки, пожалуй, забирайте, — улыбнулся Гоиш.

В парикмахерской Виктор обнаружил Чжуэня Ляо-цзы, восседающего в кресле перед зеркалом. Мастер уже перекрасил шевелюру клиента в ядовито-зеленый цвет и теперь с помощью маленьких резиновых дисков прикреплял ему ко лбу пару искусственных антенн. Губчатая резина настолько сливалась с кожей, что почти невозможно было найти границу.

— Присоски продержатся, по меньшей мере, месяц, — говорил парикмахер, — но я продам вам набор с собой. Не забудьте отпустить волосы подлиннее.

Хассельборг также заметил, что уши Ляо-цзы приобрели заостренную форму, так что полный маленький китаец походил перекормленного лепрекона^[20].

— Привет, Чжуэнь! Тоже собираемся в гущу аборигенов?

— Совершенно верно. Куда вы направляетесь?

— Говорят, мои подопечные укатили на север. А вы в какую сторону?

— Пока не знаю. Ох, боюсь, не идет мне зеленый цвет.

— Радуйтесь лучше, что здесь не носят париков времен Якова Второго, — и Виктор проделал несколько фехтовальных движений, изображая манеры средневековья.

Хассельборг владел дюжиной языков, поэтому выучить гозаштандоу не составляло трудностей, но следовало научиться еще кое-чему. Каждое утро он торжественно выезжал верхом на айе под присмотром кого-нибудь из сотрудников «Виажейш», кто ехал рядом и постоянно напоминал держать локти близ тела, пятки вниз и так далее. Шестиногие животные отличались неприятно неровной рысью, к тому же седло располагалось прямо над средней парой ног, и это усиливало тряску. Поэтому когда Виктор узнал, что его Фарун обучен возить коляску, то поспешил купить легкую четырехколесную повозку.

«Каких-нибудь две-три сотни лет назад люди на Земле передвигались на самых разнообразных видах таких штуковин, — с удивлением подумал он. — А теперь сохранились только названия: коляска, бричка, двуколка, кабриолет — и разберет их только антиквар».

Днем следующий сотрудник компании обучал детектива владению мечом.

— Мистер Хассельборг! Не размахивайте так клинком!

— Но именно так делают во всех боевиках.

— Да, но там добиваются эффектного зрелища, а я учу вас настоящему бою.

Потом они с Чжуэнем под руководством Гоиша практиковались в кришнянской разговорной речи и правилах поведения за столом. Ели здесь при помощи пары маленьких копий, похожих на обычные палочки, поэтому китаец обладал неоспоримым преимуществом. Гоиш, наблюдая за неуклюжими попытками Хассельборга, только свекольно краснел от сдерживаемого смеха.

— Давайте, смейтесь, — ворчал Виктор. — Между прочим, Совет мог бы ввести на планете хотя бы ножи и вилки.

Юноша пожал плечами:

— Совет стал очень строг с тех пор, как сюда проникла привычка курить табак, амиго меу^[21]. Столовые приборы, конечно, удобно, но в Совете боятся, что дать туземцам нож — значит спровоцировать войну.

— Кришняне и правда такие агрессивные?

— Не столько агрессивные, сколько отсталые. Наши мудрецы ожидают, когда здесь появятся более цивилизованные представления о государстве, праве и тому подобном. Думаю, Совет и сам не знает, чего хочет, его политика ужесточается из года в год. Некоторые говорят, что глупый Совет всегда найдет причины остановить прогресс на Кришне. Прогресс… Ах, друзья мои, я вернусь на Землю раньше, чем одряхлею настолько, чтобы дождаться прогресса на Кришне.

При этой неожиданной вспышке Хассельборг быстро переглянулся с Чжуэнем, и тот спросил:

— А какого мнения о политике Совета вы, сеньор Жулиу?

— Я? — переспросил по-английски Гоиш. — Я всего-навсего нерешительный, слабый и презренный юнец. У меня нет никаких мнений.

И он сменил тему.

Ляо-цзы уехал, а Хассельборг задержался еще на неделю, продолжая работать над своим туземным имиджем. Поскольку власти не позволили бы ему взять с собой фотографии Джульнар и Фаллона, он практиковался в ремесле художника, копируя их портреты карандашом и кистью, пока не достиг узнаваемого сходства. Он отклонил предложение Гоиша навьючить на себя полный комплект доспехов, но согласился на компромисс в виде кольчужной рубашки из тонких звеньев. Виктор приобрел также меч, кинжал с затейливой гардой, большую кожаную котомку со множеством отделений и гозаштандоу-португальский словарь. Словарь, как и все местные книги, был отпечатан на длинной бумажной полосе, сложенной затем в гармошку между парой деревянных обложек.

И вот однажды утром, до восхода, когда две из трех лун Кришны еще заливали волшебным светом окружающий пейзаж, Хассельборг выехал из северных ворот. Он чувствовал себя немного глупо в маскарадной шляпе и короткой куртке, но философски утешался, что терпел и худшее. Гоиш категорически отказался разрешить ему взять галоши. И Виктор, хоть и опасался промочить ноги, вынужден был признать, что галоши поверх кришнянских сапог из мягкой кожи выглядели бы чересчур экстравагантно.

— Вы захватили обещанное рекомендательное письмо? — спросил Хассельборг провожавшего его юношу, ожидая услышать отрицательный ответ, поскольку Гоиш под разными предлогами откладывал написание бумаги.

— Сим^[22], вот оно, — произнес тот с расстроенным видом.

— Что случилось? Просидели всю ночь напролет, сочиняя его?

— Почти. Пришлось долго подбирать нужные слова. Ни в коем случае не повредите печати, а то дашт сделается подозрительным. И, что бы ни случилось, помните: Жулиу Гоиш уважает вас.

Такое прощание показалось Виктору несколько странным, но он сказал просто:

— Ате а виста!^[23] — и пощекотал кнутом круп Фаруна, пока тот не устремился проворной рысью по дороге к Росиду.

Глава 3

Солнце наконец пробилось сквозь клубящиеся облака. Какое-то время Хассельборг ехал в одиночестве, повторяя про себя фразы на гозаштандоу. Через пару часов впереди показалась огромная двухколесная телега, влекомая биштаром — слоноподобным тягловым животным с парой коротких хоботов. Когда повозки поравнялись, Виктор поинтересовался у возницы, сколько еще до Аворда. Тот махнул рукой назад:

— Ходдов двадцать пять, господин.

На самом деле путь был длиннее. Виктор знал, что среди местных жителей принято приуменьшать расстояние, ободряя этим странников. Туземец очень походил на Чжуэня (в его кришнянской версии), только более худощав. Те же раскосые глаза, то же плоское монголоидное лицо. «По всей вероятности, китайца избрали для выполнения его таинственной миссии именно по причине сходства с аборигенами», — подумал Хассельборг.

— Как по-вашему: будет дождь? — спросил возница.

— Это уж как боги решат. Счастливого пути! — попрощался Виктор и покатил дальше, довольный тем, что первый встреченный им на пути кришнянин принял его за своего.

С наступлением дня навстречу стало попадаться все больше народу: пешеходы, всадники или едущие на повозках. Очевидно, дорога являлась главным большаком. Гоиш говорил, что по приказу дашта ее патрулировали, дабы обезопасить путников от диких зверей и разбойников. И все же к вечеру над равниной разнесся глухой звериный рык, заставивший айю резво понестись вперед.

Колымага набрала скорость, и вскоре показались возделываемые поля, что означало близость Аворда. Но тут исчезло солнце, небо затянуло тучами, и на дорогу упали первые брызги дождя. Хассельборг остановил Фаруна: следовало поднять откидной верх. Некоторое время он боролся с этой хитрой штуковиной и начал уже подозревать, что справиться с нею взрослый мужчина сможет только в компании четверых подростков и упряжки лошадей в придачу. Наконец упрямая конструкция поддалась, и айя снова поскакал галопом к уже видневшейся деревне.

Дома в Аворде были каменные, с немногочисленными маленькими окнами высоко над землей. Постоялый двор со звериным черепом над дверью находился именно там, где указывал Гоиш. Остановив своего скакуна, Хассельборг вошел в таверну, где обнаружил большое помещение со скамьями и хозяина — дородного, морщинистого малого с драными антеннами. Виктор бойко обратился к нему:

— Да благоприятствуют вам звезды. Меня зовут Кавир бад-Матлум, и я хочу получить еду, постель и место для моего айи.

— Это будет стоить пять кардов, зер, — почтительно ответил трактирщик.

— Четыре, — предложил Хассельборг.

— Четыре с половиной.

— Четыре с четвертью.

— Договорились. Хамсе, позаботься, чтобы вещи господина заперли в хранилище, а скакуна отвели в стойло и накормили. А теперь, господин Кавир, не присядете ли с моими постоянными гостями? Слева — господин Фарра, владелец одного из дальних хуторов. Справа — господин Кам, едет из Росида в Новуресифи. Что будете кушать? У нас есть жареный унха и вареный аш, или же могу приготовить вам отличного молодого эмбара. А?

— Возьму последнего, — наугад выбрал Хассельборг, жалея, что не может проинспектировать кухню и узнать, отвечает ли та санитарным нормам. — И чего-нибудь выпить.

— Естественно.

Фарра, постоянно почесывающийся обветренный кришнянин, спросил:

— Откуда вы, господин Кавир? Не из Малайера ли, что на дальнем юге? На это намекают и выговор ваш, и лицо — не обижайтесь, конечно. Я вижу, вы — человек знатный, и мы будем очень рады, если вы присядете с нами.

— Родители мои родом оттуда, — осторожно сказал Виктор.

— А куда теперь? — вступил в разговор Кам, сухощавый коротышка, волосы которого выгорели до нефритового оттенка. — В Росид на игры?

— Еду-то я в Росид, но не…

— Есть новости из Новуресифи? — перебил Кам.

— Что теперь затевают землума? — Фарра имел в виду землян.

— Это правда, что они все одного пола?

— Вы женаты?

— У дашта снова неприятности с женщинами?

— Что это за слухи насчет племянницы Хасте в Росиде?

— Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Вы любите охотиться?

— Вы в родстве с кем-нибудь в Рузе?

— Как по-вашему, какая завтра будет погода?

Хассельборг с трудом выдерживал эту атаку, отбиваясь или уклоняясь от вопросов по мере сил, пока не появился трактирщик с деревянной тарелкой. Но вздыхать с облегчением было рано, поскольку эмбар оказался каким-то видом членистоногого. На тарелке лежало что-то типа гигантского таракана (размером с омара), наполовину погребенного под другими неясными объектами; маслянистый соус заливал все это блюдо. Неуемный еще минуту назад аппетит теперь резко пошел на снижение, словно проткнутый воздушный шар.

Понятно, что местный люд ел эту тварь, не моргнув глазом, поэтому Виктору, окруженному тремя внимательными парами глаз, пришлось поступать так же. Он осторожно отломил одну из ножек эмбара и стал ковырять ее одним из копий для еды. Оторвав мертвенно-бледный мускул и собравшись с духом, он отправил кусок себе в рот. Мясо, против ожидания, гадким не было. Но и пальчики облизывать было не с чего. Фактически оно почти не имело вкуса; создавалось ощущение, что жуешь кусок старой автомобильной камеры. Он вздохнул и продолжил трапезу.

По ходу карьеры Виктору Хассельборгу приходилось есть весьма странные вещи, но сам он предпочитал пироги и бифштексы, отдавая дань консервативному североамериканскому вкусу.

А трактирщик тем временем принес что-то, с виду похожее на спагетти, и кружку с бесцветной жидкостью. Напиток оказался алкогольным, поэтому закодированное отвращение к спиртному чуть не заставило Виктора подавиться, но он призвал на помощь все свое мужество и сделал большой глоток.

Самым тяжелым испытанием стало «спагетти»: масса белых червей, извивавшихся, когда копьецо протыкало их. В Новуресифи его никто не просил пожирать живых червей, да еще при помощи палочек для еды. Кляня себе под нос Юсуфа Батруни и его легкомысленную дочь, Хассельборг смотал в клубок с полдюжины этих тварей. Однако, когда он поднес палочки к губам, «спагетти» соскользнули обратно в тарелку.

По счастью, Кам и Фарра спорили по поводу какого-то астрологического вопроса и ничего не заметили. Перед коротышкой тоже стояло блюдо с червями, число которых быстро снижалось. Уцелевшие продолжали жалко подергиваться на тарелке. Наконец Кам поднял ее и копьецом смахнул оставшихся червей в рот. Хассельборг последовал его примеру, мрачно думая о миллиардах бактерий, которых впускал в свой организм.

По крыше трактира утомительно барабанил дождь. С основными блюдами покончили, и трактирщик принес большой желтый фрукт. Десерт оказался весьма неплохим.

После ужина Виктор приступил к делу:

— Примерно десять десятиночий назад через Аворд мог проезжать мужчина, следовавший к Росиду. Не видел ли его кто-нибудь?

— Меня здесь тогда не было, — сказал Кам.

— А как он выглядел? — поинтересовался Фарра.

— Примерно моего роста, но менее массивный. С ним ехала смуглая девушка. Вот их портреты, — он извлек из котомки карандашные наброски.

— Нет, я тоже не видел, — Фарра мотнул головой. — Астератун, ты не встречал таких?

— Нет, — отозвался трактирщик. — Кто-то сбежал с вашей девушкой, господин Кавир? А?

— С моими деньгами, — поправил его Хассельборг. — Я зарабатываю на жизнь рисованием, а этот плут забрал свой портрет и смылся, не заплатив. Если я его поймаю… — он хлопнул по рукояти меча, стараясь придать своему жесту побольше воинственности.

Все захихикали, а Кам осведомился:

— И вы едете в Росид рисовать новые картины в надежде, что на сей раз вам заплатят?

— Вообще-то, да. И у меня есть рекомендации.

— Надеюсь, вам повезет больше, чем тому трубадуру в прошлом году, — почесывая живот, хмыкнул Фарра.

— А что с ним случилось?

— О, дашт проникся убеждением, что этот малый — шпион Микарданда. Понятное дело, никаких оснований на то не было, просто наш добрый Джам смертельно боится шпионов и убийц. Бедняга музыкант кончил тем, что его съели на играх.

Виктор судорожно сглотнул, и мысли его понеслись вскачь. Действительно, Гоиш упоминал, что в некоторых городах Кришны народ предпочитает развлекаться по древнеримскому образцу.

Он допил оставшуюся в кружке жидкость, отчего в голове слегка зашумело. Итак, прежде чем начинать поиски беглецов следует найти хорошего законоведа. Если таковой вообще имеется в стране, живущей по принципам средневековья, когда феодал (по-местному — шерг) обладает правом суда, правом миловать или казнить.

— Извините, — сказал Хассельборг, отодвигая табурет и вставая из-за стола, — устал за день.

— Конечно, конечно, любезный зер, — согласился Кам. — Надеюсь, вы встанете утром не слишком рано, так как мне хотелось бы еще порасспросить вас о далеких краях.

— Там видно будет, — не стал он ничего обещать. — Да ниспошлют вам звезды спокойную ночь.

— Да, господин Кавир, — вспомнил вдруг Фарра, почесываясь. — Астератун отвел нам вторую постель справа от лестничной площадки. Занимайте середину, а мы с Камом позже пристроимся по бокам. Постараемся вас не разбудить.

Когда Виктор переварил эту информацию, то чуть не выпрыгнул из собственной шкуры. Мысль о необходимости провести ночь в одной постели с этими доисторическими животными повергла детектива в ужас. Он отвел трактирщика в сторону и заявил:

— Послушайте, милейший, я заплатил за постель, а не за ее треть.

Тот принялся возражать. Потребовались ссылки на бессонницу и добавочные четверть карда, чтобы после длительного спора Хассельборг получил-таки постель в свое личное распоряжение.

На следующее утро он поднялся задолго до того, как проснулись остальные постояльцы, так как не привык еще к медленному вращению этой планеты. Завтрак состоял из плоских безвкусных лепешек и кусочков чего-то мясного. Запив водой пригоршню таблеток, Виктор закутался в плащ и вышел под моросящий дождь.

Фарун выглядел обиженным тем, что его запрягли и выгнали из теплого стойла в непогоду. Он постоянно негодующе оглядывался на хозяина и упрямо тащился еле-еле. Пришлось ужалить его кнутом.

Хассельборг размышлял над вчерашним разговором. Вопросы Кама казались подозрительными, словно тот хотел вывести собеседника на чистую воду. И эта история про несчастного трубадура… Интересно, было ли у него рекомендательное письмо?

Последняя мысль вызвала неприятные ассоциации. Гоиш, щеголяя эрудицией, частенько цитировал Шекспира. И в «Гамлете», кажется, имеется эпизод, где кто-то кому-то дает рекомендательное письмо. А в письме — распоряжение: «подателя сего немедленно казнить».

Внезапно Виктору очень захотелось узнать, что таится под печатями в послании к дашту Руза. Но нельзя, а вот когда он доберется до Росида…

Хассельборг мрачно поглядел на небо. Дождик прекратился, и солнце время от времени выстреливало из-за облаков желтым лучом. Ну, что бы ни было дальше, сейчас он, по крайней мере, избежал смерти от воспаления легких.

Он непрерывно погонял Фаруна, стремясь поскорее добраться до цели, но около полудня по здешнему времени решил дать отдых себе и айе. Привязав его к кусту, Хассельборг уселся на удобном валуне и достал стряпню трактирной кухарки. Дорога шла по холмистой равнине, поросшей невысоким кустарником. Вокруг него жужжали мелкие летучие твари, у самых ног прошмыгнуло какое-то создание, похожее на сухопутного краба, невдалеке паслось стадо шестиногих животных.

Виктор слегка задремал и в облаках ему мерещилось лицо Александры, когда негромкий дробный топот вернул его с небес на землю. По дороге приближалось двое всадников на горбатых четвероногих скакунах. Металлические доспехи позвякивали при езде, тонкие копья смотрели в небо, словно радиоантенны.

С внезапно вспыхнувшей тревогой он подправил меч и кинжал, хотя у него как у новичка мало шансов против двоих латников. Правда, те походили скорее на солдат, чем на разбойников, но в подобной стране граница между теми и другими могла быть весьма зыбкой.

Всадники остановились, и один из них спешился, приказав своему скакуну опуститься на колени. Хассельборг поздоровался:

— Добрый день, зеры. Да хранят вас звезды. Я — Кавир бад-Матлум.

Спешившийся воин обменялся коротким взглядом со своим спутником и направился к Виктору.

— Вот как? Какого ты звания?

— Я художник.

— Говорит, что художник, — бросил латник через плечо и снова повернулся: — Простолюдин, да?

— Да, — ответил Хассельборг и тут же пожалел об этом. Если эти парни настроены враждебно, то следовало бы назваться гармом, то есть рыцарем.

— Простолюдин, — крикнул спешившийся своему спутнику. — Хороший у тебя айя.

— Рад, что он вам нравится.

Виктор уже немного научился понимать выражение лиц кришнян, и улыбка воина показалась ему скорее хищной, чем дружелюбной. И худшие ожидания оправдались.

— Очень нравится. Отдай-ка его нам.

— Что? — Хассельборг инстинктивно потянулся к пистолету и только мгновенье спустя вспомнил, что любимого оружия с ним нет.

— Что слышал! Выкладывай также свой меч, кинжал, все деньги, какие есть. И благодари свою счастливую звезду, что мы оставляем тебе одежду.

— И повозку, — добавил второй латник, подъехав. — С виду ты сильный — сам и впряжешься в нее!

— Обойдетесь! Да кто вы такие-то?

— Мы солдаты дорожного патруля дашта, — важно сказал первый. — Брось, не создавай нам хлопот, а то арестуем тебя как шпиона.

— Или убьем за сопротивление при аресте, — присовокупил всадник.

Виктор подумал, что, даже если он покорится, они вряд ли оставят его в живых: зачем им свидетель. Твердая линия поведения была не менее рискованной, но никакой альтернативы он не видел.

— На вашем месте я бы этого не делал. Я везу послание Джаму бад-Коне от одного влиятельного землу, и, если я исчезну, поднимется страшный вой.

— Дай-ка взглянуть, — потребовал спешившийся.

Хассельборг извлек из котомки письмо и показал солдату. Тот хотел было взять его, но Виктор быстро отдернул руку со словами:

— Достаточно и адреса. Для чего вам само послание?

— Вскрыть его, дурак!

Виктор покачал головой:

— Дашт не любит, чтобы шалили с его письмами, приятель.

— Убьем его, — предложил всадник. — Он пытается одурачить нас своей болтовней.

— Хорошая мысль, — одобрил первый патрульный. — Проткни его, Кайковарр, если попытается бежать.

И, выхватив меч и кинжал, он бросился на Хассельборга. Тот отскочил за пределы досягаемости опасных клинков и, достав свой меч, успел парировать рубящий удар. Лязг! Лязг! В это время Кайковарр направил шомала прочь с дороги, стремясь подобраться с тыла.

Обнаружив, что противник способен отражать грубые рубящие удары, первый патрульный сменил тактику. Держа клинок горизонтально, он сделал несколько крадущихся шагов вперед, а затем вдруг поймал меч Хассельборга в захват и резким движением клинка вырвал его. Ноги солдата сработали, как стальные пружины, когда он прыгнул вперед и выложился в выпаде. Острие ударило Виктора прямо под сердце.

Глава 4

На мгновенье Хассельборг решил, что он уже покойник. Но скрытая под одеждой кольчуга остановила меч, и вражеский клинок лишь скользнул по ней вверх. Виктор рефлекторно уперся ногами в землю, схватил клинок и рванул на себя. Меч вылетел из руки солдата и несколько раз перевернулся в воздухе.

«Ао!» — орал сзади всадник, но Хассельборг не обращал на него внимания, нашаривая в правом кармане куртки кастет. Кинжал в левой руке противника метнулся ему навстречу. Но, опережая удар, левая рука самого Хассельборга схватила запястье патрульного и дернула его к себе. Солдата мотнуло вперед, и тут другая рука Виктора выскочила из кармана с кастетом. Хук правой в челюсть прошел с мясистым звуком, и у врага подогнулись колени. Нанеся еще один удар, Хассельборг бросил кастет и выхватил собственный кинжал, до этой минуты забытый.

Внезапно сильный толчок в спину повалил его на землю, но он перекувырнулся и обхватил туловище поверженного солдата, приставив тому к горлу кинжал. Всадник кружил, пытаясь найти позицию для нового выпада копьем, но Виктор использовал его товарища в качестве живого щита.

— Убирайся! А то перережу твоему приятелю глотку!

— Кайковарр! — прохрипел солдат. — Он меня убьет!

Всадник заставил шомала попятиться. Хассельборг поднялся на колени, по-прежнему держа кинжал наготове, и взглянул на плененного врага.

— И что мне теперь с тобой делать?

— Отпустить меня ты не посмеешь, значит, убьешь, — отозвался пленник.

— Убить тебя я не могу, — загадочно прошептал Виктор, в голову которого пришел некий план. При всей своей избитости этот план должен был подействовать на наивных кришнян.

— Почему? — лицо и голос солдата сразу сделались менее скорбными.

— Потому что ты тот самый человек.

— Что ты имеешь в виду?

— Астролог предсказал мне, что я схвачусь с парнем, у которого гороскоп смерти такой же, как у меня. Когда ты родился?

— В четвертый день одиннадцатого месяца пятьдесят шестого года царствования короля Годжасванта.

— Все точно, ты тот самый. Я не могу тебя убить, потому что это будет означать мою собственную смерть в тот же день. И наоборот.

— То есть если б я убил тебя, то уже сам лежал бы мертвым?

— Вот именно. Так что нам лучше завязывать с этим. Улавливаешь мою мысль?

— Да, господин Кавир. Разрешите мне встать.

Хассельборг разрешил, но оружие из рук не выпускал, чтобы латники не доставили новых хлопот. Жертва с трудом поднялась на ноги, осторожно массируя те места, куда пришлись удары, и ворча:

— Вы чуть не сломали мне челюсть этой бронзовой штукой. Разрешите-ка взглянуть на нее. Да… полезная вещичка. Видишь, Кайковарр?

— Вижу, — отозвался тот. — Знай мы, что у вас под курткой кольчуга, господин Кавир, то не стали бы понапрасну тыкать в нее остриями. Это было не очень-то честно с вашей стороны.

— Однако оно и к лучшему, не так ли? — откликнулся Хассельборг. — Похоже, нам придется жить дружно, хотим мы того или нет. Все дело в гороскопе.

— Согласен, — вздохнул бывший пленник. Он убрал оружие в ножны и двинулся нетвердой походкой к своему стоящему на коленях шомалу. — Мы отпустим вас со всем добром, но не рассказывайте никому об этом столкновении.

— Конечно, не расскажу. А если ты попадешь в беду, то постараюсь помочь тебе выкарабкаться. Кстати, как тебя зовут?

— Гармсел бад-Маняо. Я открою тебе секрет: патрулю сообщили, что прошлым вечером ты расспрашивал народ в таверне Астератуна. Это весьма опрометчивый поступок в Рузе, хотя с тем письмом ты, надо думать, вне подозрений, — выказав таким образом свою благодарность, Гармсел повернулся к товарищу: — Поехали отсюда. Это место для нас под несчастливой звездой.

— Да ниспошлют вам боги удачу! — весело пожелал им Виктор.

Всадники что-то проворчали и рысью ускакали прочь.

Глядя на их исчезающие вдали силуэты, он подумал, что в качестве доносчика выступил, несомненно, господин Кам. Эта местная шпиономания порядком осложнит дело. Расспрашивать простонародье всегда опасно ipso facto^[24], но здесь нельзя будет даже зайти к собрату-сыщику и потрепаться насчет Фаллона и его любовницы.

Хассельборг завершил прерванный стычкой обед и принялся обдумывать свои дальнейшие действия. Затем он тронулся в путь, по-прежнему размышляя над этим, но никаких удачных идей в голову не приходило. Чтобы в такой патовой ситуации найти выход, следовало, как минимум, погрузиться в медитацию под деревом Тумтум. Но на Кришне таких деревьев, кажется, не росло.

Спустя несколько часов появились первые признаки того, что он приближается к Росиду. На полях работали люди, движение на большаке стало более оживленным. Народ двигался пешком, ехал верхом и на повозках, влекомых самыми разнообразными животными, которых на планете давно одомашнили. Некоторые зверюги тащили за собой колымаги весьма остроумных и даже фантастических моделей.

Солнце уже клонилось к горизонту, и на фоне чудесного кришнянского заката показался ряд виселиц, укомплектованных трупами. Это веселое зрелище сообщило Хассельборгу, что он въезжает на окраину города, и напомнило ему стихотворение:

Закатные лучи окрашивали луковицы дальних куполов в роскошный оранжево-красный цвет.

Виктор обратил внимание на большой дом с черепом животного над дверью, решив, что это трактир, и не ошибся.

Хозяин его был весьма молчалив и не сделал даже попытки представить вошедшего другим своим постояльцам. Те кучковались мелкими группами и разговаривали полушепотом. Это дало Виктору повод заподозрить, что его занесло в какой-то притон где ошиваются сомнительные личности. В углу сидел мускулистый парень, поглядывающий по сторонам сквозь роговые очки. Он мог оказаться как обычным проезжим, так и полицейским в штатском, ведущим слежку за преступным миром Росида.

Хассельборг занял место у стены. В гордом одиночестве он поедал что-то вкусное, пусть и неизвестного происхождения, когда к нему подошел некий молодой человек, до той поры праздно болтавшийся у стойки. Юноша сказал:

— Да даруют вам звезды удачу. Мое имя — Сархад, а вы, по-моему, здесь новичок?

— Да, — коротко обронил Виктор.

— Вы не против, если я присоединюсь к вам? — и, не дожидаясь ответа, юнец плюхнулся рядом и начал болтать: — Некоторые из здешних завсегдатаев становятся утомительными, когда выпьют. А я вот я вот знаю, когда мне хватит. Перебор портит руку в моем ремесле. Скверная погода, не правда ли? Видели дочь старого ворчуна. Та еще горячая штучка, и говорят, она…

Он продолжал тарахтеть в том же духе, пока горячая штучка собственной персоной не принесла Хассельборгу ужин. Поскольку она была первой местной женщиной, которую выпал случай увидеть вблизи, детектив как следует присмотрелся к ней. Девушка выглядела хорошенькой, конечно, на свой — широкоскулый, курносый и остроухий — лад. Количество одежды на ней было сведено к минимуму и подчеркивало пышность ее форм. Кришняне явно принадлежали к числу млекопитающих, хотя и были яйцекладущими. Вообще, она походила на голенькую красотку с обложки журнала, Виктор даже подумал: не грудастые ли туземки натолкнули земных фотографов на их любимый сюжет?

Сархад уронил палочку для еды.

— Тысяча извинений, господин, — попросил он прощения, нагибаясь за ней под стол.

Что-то в его действиях пробудило никогда не утихающие подозрения Хассельборга. Один беглый взгляд показал, что юнец, шаря одной рукой в поисках копьеца, другой деловито обследует котомку нового знакомого. Левой рукой Виктор схватил наглеца за плечо, а правой выхватил кинжал и под столом приставил острие к его животу.

— Вынь свою руку пустой, — тихо приказал он. — Так, чтобы я ее видел.

Сархад выпрямился и уставился на Хассельборга, глотая ртом воздух, словно золотая рыбка, которой забыли сменить воду. Затем он дернулся, и Виктор почувствовал жалящий укус в боку: парень попытался достать его ножом, но помешала кольчуга. В ответ Виктор слегка надавил собственным кинжалом, и юнец тут же отреагировал:

— Охе! Я истекаю кровью!

— Тогда брось нож.

Нож стукнул об пол, Хассельборг нащупал его ногой и отфутболил подальше. Все это произошло настолько тихо и быстро, что никто из окружающих, похоже, ничего не заметил.

— А теперь, юноша, — тихо произнес детектив, — нам предстоит небольшой разговор.

— Жди больше! Да если я заору, на тебя набросится полтрактира!

Виктор изобразил на лице сомнение и сказал:

— Не думаю. Щипачи работают в одиночку, так что сообщников у тебя нет. А если бы и были — ты умрешь прежде, чем кто-либо успеет вмешаться, и никакого удовольствия от моей кончины уже не получишь. Но главное: ты нарушил неписанный закон воровского братства — в своей хате не гадят, а ты мог всех засветить. Улавливаешь мою мысль?

Зеленоватая от природы кожа юнца позеленела еще сильнее.

— Откуда ты столько знаешь? Ты не похож на уголовника.

— Я много где побывал и много чего повидал. Не повышай голоса и продолжай улыбаться, — Хассельборг подчеркнул сказанное нажимом кинжала. — В этом трактире постоянно собираются люди, у которых нелады с законом?

— Да. И это всем известно.

— Есть другие такие места в Росиде?

— Конечно. Грабители ошиваются в «Синем биштаре», шпионы предпочитают «У Доулетаи», а извращенцы — «Бампушт». А если тебе охота попасть на оргию, где балдеют от рраманду, или на пир, где подают человечину, то попробуй «Емазд».

— Спасибо, но я еще не настолько проголодался. Еще я хочу узнать о методах работы местной полиции…

— Ийя! Так значит важный незнакомец хочет провернуть большое дело?..

— Вопросы сейчас задаю я! Кто главный сыскной начальник?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду… Ао! Не коли меня! Я отвечу! Полагаю, ты желаешь узнать о командующем городской стражей. Или о капитане ночного дозора. Недавно как раз выбрали нового — мастера Макарана, кузнеца.

— Так. А есть какое-нибудь центральное управление, где хранят сведения о твоих коллегах и других подобных делах?

— Очевидно, в архивах городского суда.

— Нет, меня интересуют не судебные протоколы. Я имею в виду картотеку сведений о подозрительных лицах, куда входят портреты и описания каждого, список арестов и тому подобное.

— Никогда не слыхивал о таком! — воскликнул Сархад. — Так делают на твоей родине?! Поистине, страшное местечко. Думаю, сам Майбуд — бог и покровитель воров — не смог бы там честно заработать на жизнь, не говоря уже о ничтожном смертном щипаче. Как удается выжить в столь жестоких условиях?

— Приспособились. Еще вопрос: где я могу купить все необходимое для художника?

Юнец поразмыслил:

— Так ты один из тех, кто подделывает старинные картины? Слыхал я о таком промысле. Увлекательная, должно быть, работенка. Вам случаем не нужен помощник, а?

— Нет. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Езжайте по новуресифийской дороге, пока не минуете городскую стену, потом еще два квартала прямо — до муниципального дома призрения, затем свернете направо, проедете квартал и — еще полквартала налево. Улица называется Ледждеусская линия, как называется лавка — не помню, но вы узнаете ее по вывеске. Над дверью болтается одна из тех штук, на которых художники смешивают краски.

— Думаю, без прикосновения стали к твоему животу тебе будет легче насладиться едой, — сказал Хассельборг. — Если я уберу кинжал, ты будешь пай-мальчиком?

— Конечно, господин, и сделаю все, что прикажете. Вы окончательно уверены, что не нуждаетесь в напарнике? Я способен провести вас по любым лабиринтам, как в свое время легендарная Сивандия провела шерга Зерре.

— Пока не стоит, — прервал его разглагольствования детектив, сочтя, что доверять парню можно только до тех пор, пока он в зоне досягаемости кинжала. Поэтому Виктор даже ел левой рукой, держа правую наготове на случай непредвиденных неприятностей.

Доев, он взялся за котомку и спросил:

— Здесь кто-нибудь слышал о чужаке из Новуресифи, проезжавшем этой дорогой около десяти десятиночий назад? Это мужчина примерно моего роста, вот его портрет, — он извлек наброски.

— Нет, — ответил юнец, — я его не видел. Могу расспросить наших, но это вряд ли поможет, потому как я сам внимательно слежу за всякими новоприбывшими. Постоянно обхожу трактиры, наблюдаю за городскими воротами и вообще стараюсь быть в курсе. В городе, могу вам сказать, происходить мало чего такого, о чем не знал бы славный Сархад.

Хассельборг предоставил ему болтать, пока не выдохнется, и, подымаясь посоветовал

— Лучше позаботься о своей колотой ранке, приятель, а то еще заразишься чем-нибудь.

— Заражусь? Ао! — только сейчас Сархад заметил кровавое пятно у себя на куртке. — Порез-то — ерунда, но как насчет того, чтобы заплатить за куртку? Совсем новенькая, всего второй раз надетая, только что получил ее от лучшего росидского портного…

— Заткнись! Это всего лишь справедливое возмещение морального ущерба. Да даруют тебе звезды приятные сны!

Утром Виктор, не доверявший здоровенным неуклюжим замкам трактира, первым делом проверил котомку и убедился, что все вещи на месте. После короткого завтрака он отправился дальше. Городские ворота украшали насаженные на колья головы, что путешественник счел проявлением сомнительного вкуса. Двое стражников пропустили его только после того, как он помахал письмом к дашту и расписался в большой регистрационной книге.

Хассельборг неспешно прошелся по городу, вбирая в себя всяческие зрелища, звуки и запахи. (Последние, правда, так и бросались в нос, и мнительный детектив забеспокоился: как бы не подцепить инфекцию.) Сперва его чуть не сшиб с ног какой-то мальчишка на самокате, затем он с трудом избежал столкновения с дородным мужчиной в мантии и с марлевой повязкой на лице. Это был явно врач, но он со свистом пронесся мимо на обычном самокате.

В лавке художников Виктор спросил немного сургуча и какую-нибудь быстросохнущую штукатурку (он имел в виду гипс, но не знал, как это будет на гозаштандоу). С этими покупками он вернулся в трактир, снова расписавшись в книге при выходе. Девушка с журнальной обложки убирала в его номере. Она пожелала ему доброго утра и подарила улыбку, намекающую на возможность любых дополнительных услуг. Но мысли постояльца были заняты совсем другими делами, и он всего лишь холодно глядел на красотку, пока та не удалилась.

Оставшись один, Хассельборг надел очки, зажег свечу, достал гозаштандоу-португальский словарик и холостяцкие швейные принадлежности. Он осторожно сломал три большие восковые печати на письме к дашту, предварительно сделав их гипсовые слепки. Накалив на огне свечи иглу из швейного набора, он кропотливо отделял фрагменты печатей от обертывающей послание шелковой ленты. Наконец детектив смог прочитать похожие на стенографические закорючки письмена и похолодел от ужаса.

Рекомендательное письмо гласило:

«Жулиу Гоиш — шергу Джаму, дашту Руза!

Надеюсь, звезды благоприятствуют маншергу. Податель сего — шпион из Микарданда, не желающий вам ничего, кроме зла. Воздайте ему по заслугам. Примите, шерг, заверения в моем глубочайшем уважении».

Глава 5

Дважды прочитав написанное, Хассельборг сделал медленный вдох, чтобы справиться с гневом. Он испытывал большое желание порвать сие дружеское послание Гоиша (грязный, ничтожный подлец!), но как всегда на выручку пришло чувство юмора. «Рыбки ответили с усмешкой: «Вот это да, как же ты зол!»» Он достаточно часто сталкивался с предательством, и не стоило теперь лезть из-за этого в бутылку, или что там на Кришне вместо бутылок?

Итак, Жулиу все-таки заимствовал идею из «Гамлета»! Виктор содрогнулся при мысли, что мог вручить дашту письмо, предварительно не прочитав его.

Что же теперь? Мчаться галопом обратно в Новуресифи, чтобы разоблачить мерзавца? Нет, сперва надо подумать, почему Гоиш, относившийся к детективу с видимой симпатией, пошел на подобную низость. Очевидно, присутствие Хассельборга на Кришне каким-то образом угрожало его интересам или интересам его начальства, вроде самодовольного Абреу. В любом случае, возвращаться не стоило: эти бразильцы хоть в большинстве своем и неплохие ребята, но против какого-то американу ду норти^[25] будут держаться вместе.

Возможно ли подделать послание? Хассельборг сомневался, что его письменный гозаштандоу одурачит сколько-нибудь толкового туземца. Однако, сверившись со словарем и поэкспериментировав с карандашом и резинкой, он обнаружил, что может стереть слова «шпион» и «зла» и заменить их на «художник» и «добра». Сделав это, он сложил письмо, обвязал его лентой, залил растопленным на свечке сургучом места, где лента перекрещивалась, и воспользовался гипсовыми слепками с первоначальных печатей.

Однако, прежде чем вскакивать на своего благородного айю и мчаться галопом во всех направлениях, неплохо бы еще немного поразмыслить. Куртка также требовала починки после вчерашней драки, и за латанием прорех Хассельборг обдумывал создавшееся положение. Раз Гоиш выказал такое коварство с рекомендательным письмом, то мог солгать и насчет Баллона. Теперь нельзя быть уверенным в правильности направления поисков. Если он рискнет обследовать все дороги, ведущие из Новуресифи, придется пересечь реки, горы, кишащие бандитами болота и тому подобные милые места. И еще не факт, что, объехав по периметру территорию земного аванпоста, он наткнется на следы влюбленной парочки. Правда, тогда появится хороший предлог вернуться… «А ну прекрати это! — строго велел себе Виктор. — Ты на работе».

Вернее всего будет исполнить первоначальное намерение: отправиться ко двору дашта Руза и там проверить информацию Гоиша о беглецах. А затем быстренько свалить в Хершид, получив предварительно рекомендацию к какой-нибудь высокопоставленной шишке.

Свежий прохладный ветер трепал вымпелы на башенных шпилях и гнал по зеленоватому небу целую флотилию белых облаков. Затейливый зеленовато-белый узор отражался в лужах у дворцовых ворот, к которым подъехал Виктор. Тот же ветер норовил сорвать с Хассельборга плащ, пока стражник милостиво объяснял ситуацию:

— Его Заносчивость господин мажордом примет твое письмо во дворец, а через часок-другой вернется предложить тебе явиться завтра и узнать, когда именно дашт соизволит дать тебе аудиенцию. Назавтра он уведомит тебя, что на ближайшее десятиночье все уже расписано, и пригласит заглянуть через пару дней, а после новых задержек велит прийти через двадцать. И все это время ты будешь просто торчать в трактире и пить, пока деньги не иссякнут. Когда же это произойдет, тебе сообщат, что назначенную тебе аудиенцию в последнюю минуту отдали какому-то более знатному просителю. И придется тебе начинать по второму кругу, как Кабузу из известного рассказа. Бедняга пытался залезть на дерево за плодом, но всякий раз соскальзывал обратно, будучи уже почти у цели. Не завидую я тебе.

Виктор дернул за лямку своей котомки так, чтобы монеты в ней забренчали, и спросил:

— А толика вот этого не поможет? Ты улавливаешь мою мысль?

— Ну, если ты знаешь, как к этому подойти, — ухмыльнулся часовой. — Иначе потратишь свои деньги без толку.

Тут стражнику пришлось захлопнуть рот, так как к воротам проковылял одетый в черное мажордом и прохрипел:

— Прошу, любезный господин Кавир. Дашт примет вас немедленно.

Теперь настала очередь Хассельборга усмехнуться при виде отвисшей челюсти часового.

Виктор проследовал за своим проводником через внутренний двор и вошел во дворец. Здесь находилось множество придворных: мужчины в ярких одеждах экстравагантного покроя, женщины в платьях, подобных тем, что носили на древнем Крите. Путь пролегал через нескончаемую цепь коридоров, тускло освещенных фонарями на настенных кронштейнах в виде чешуйчатых драконоподобных существ. Иной раз мимо со свистом проносился какой-нибудь паж на самокате.

Детектив уже начинал жалеть, что у него нет с собой велосипеда, когда они остановились у входа в просторный зал. В дальнем конце восседал на троне дашт Руза, беседующий с почтительно стоящим рядом придворным. Другие находились за письменными столами вдоль стен или просто слонялись кругом, словно за неимением лучшего занятия.

Мажордом шепнул несколько слов стоящему у дверей слуге. Раздалась короткая барабанная дробь, громко затрубил рог, и глашатай прокричал:

— Господин Кавир бад-Матлум, выдающийся художник.

Хассельборг несколько удивился подобной оценке его достоинств. Наверное, слуги здесь вышколены таким образом, чтобы производить впечатление на всякую деревенщину.

По мере его приближения к трону, фигура дашта становилась все больше и больше. Джам бад-Коне и впрямь оказался здоровяком с румянцем во всю щеку и зелеными глазами навыкате за толстыми линзами. За исключением очков, это была кришнянская версия подвыпившего средневекового барона.

На середине зала Виктор остановился, снял шляпу, опустился на колени и воскликнул:

— Преклоняюсь перед Вашей Высокостью!

Очевидно, он проделал все правильно, так как дашт милостиво предложил:

— Встаньте, господин Кавир, и приблизьтесь облобызать мне руку. С такой рекомендацией от моего доброго друга, господина Гоиша, перед вами откроются все двери. Какое дело привело вас в Росид?

Рука повелителя оказалась заметно грязной, и при мысли о необходимости облобызать этот кишащий микробами объект Хассельборга чуть не передернуло. Все же он сумел проделать требуемое без заметной дрожи и сказал:

— Я действительно обладаю некоторым искусством портретиста и смею надеяться применить свои умения при вашем дворе, дабы порадовать Вашу Высокость.

— Хм-м-м. Вы владеете новым землусским стилем?

— Да, я неплохо знаком с художественными методами землума.

— Хорошо. Возможно, у меня будет для вас заказ. Пока же не стесняйтесь бывать во дворце. Кстати, а как у вас с искусством охотника?

— Тут мой опыт невелик.

— Превосходно! Мои придворные жаждут развлечений, и на завтрашнее утро назначена охота. Если вы и впрямь неважный охотник, то тем лучше: мы все отлично позабавимся. Жду вас у охотничьего домика за час до восхода. Рад был познакомиться.

Виктор подобающе раскланялся и попятился к выходу. В этот момент барабанщик выбил пятикратную дробь, трубач загудел в рог, а глашатай возвестил:

— Послание от Его Высочайшей Грозности, доура Гозаштанда!

Хассельборг посторонился, пропуская вестника, и отправился на поиски Харона, доставившего его сюда. Он шел не торопясь, желая, во-первых, выглядеть непринужденно, а во-вторых, понаблюдать за поведением окружающих. Существовал также слабенький шанс наткнуться на Фаллона и Джульнар, поэтому следовало держать ушки на макушке…

Какое-то время он блуждал по роскошным палатам. В одном зале две дамы с обнаженными грудями играли в местные шашки, а вокруг них толпились непрошеные советчицы. В другом группа придворных репетировала какую-то пьесу. Наконец Виктор попал в помещение, где кришняне лакомились а-ля фуршет. Он рискнул попробовать кое-что из яств, хотя исходивший от присутствующих густой запах духов порядком обуздывал его аппетит.

— Отведайте вот это блюдо, — посоветовал сосед, облаченный в белый атлас. — Вы ведь приезжий портретист, не так ли?

— Да, зер, но откуда вы знаете?

— Дворцовые сплетни. В настоящий момент гражданский долг не зовет ни в армию, ни в присяжные, так чем еще убить время, дорогой зер? — ответил придворный, и вскоре они уже по-приятельски болтали на общие темы.

— Я — Йеман, — с гордой непринужденностью представился новый знакомый, словно всем полагалось знать прилагающиеся к его имени отчество и титулы. — Вот этот мордоворот справа от меня — зер Арчман бад-Гаввек, чемпион-планерист. Советую не браться за его портрет, а то ваши краски свернутся, как свернулись воды моря Мараге в мифе про соляных демонов. Вам следовало бы послушать поэму Саккиза на эту тему — исключительных достоинств произведение в старинном эпическом стиле.

Когда Хассельборгу удалось вставить слово в этот речевой поток, он поинтересовался:

— А кто вон та дама в прозрачном голубом наряде и волосами в тон к нему?

— Вон та? Да это же Фория баб-Вазид, кто же еще, племянница старого Хасте. Неужели не видно по западному стилю ее прически? А вот с какой целью она здесь — слухи ходят разные. Одни говорят, что девица влюблена в нашего доброго дашта, другие — что она распространяет религиозные воззрения дядюшки, а третьи вообще считают ее шпионкой доура. Но вы сами вскоре узнаете все местные сплетни. Вы будете на предстоящей охоте? У нас должен выйти хороший завал, не то, что в прошлый раз, когда поле пересекало плес и барабан гнал кашу вверх по дымоходу.

Поскольку речь собеседника внезапно сделалась невразумительной, а вопрос об охоте напомнил о необходимости подготовиться, Виктор извинился и отправился на поиски мажордома.

Как оказалось, тот обитал в неком подобии сторожевой будки у главного входа, откуда отлично просматривались ворота. Детектив отблагодарил дворцового Харона парой серебряных кардов за своевременное содействие и сказал:

— Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Дашт только что пригласил меня на охоту, а я новичок в этом деле. Расскажите, какое снаряжение мне понадобится, где этот охотничий домик и на какого зверя идут?

— Его Высокость, вероятно, собирается ловить екиев, поскольку пара, предназначенная для игр, совсем недавно сдохла. Вам потребуется охотничий костюм, который вы сможете заказать у любого хорошего портного, хотя тому и придется поспешить. Что касается…

Записывая дальнейшие указания, Виктор думал, что тому, кто охотился на самую опасную дичь — человека, глупо насаживать на копье какое-нибудь несчастное животное. Однако приказ есть приказ.

Остаток дня он посвятил покупкам соответствующего наряда для себя и седла с уздечкой для Фаруна, а также переезду в более респектабельную гостиницу. Готовый охотничий костюм был приобретен в «Росидо». В этом же шикарном заведении Хассельборгу попытались всучить еще кучу дополнительного снаряжения: короткий охотничий меч, баклагу и так далее, — от чего он напрочь отказался. Ему вполне хватило костюма из крикливого желтого атласа с до неприличия обтягивающими бриджами^[26]: в нем Виктор чувствовал себя тореадором из оперы «Кармен».

В сумерках раннего утра детектив подъехал к назначенному месту, расположенному в десяти ходдах от города. Шум оттуда разносился далеко по окрестностям. Дворяне попивали квад, не сходя со своих рогатых скакунов, и говорили все сразу. Словарь энтузиастов охоты — темный лес для непосвященных, в этом Виктор уже имел случай убедиться и потому особо не прислушивался. Кто-то сунул ему в руки кружку квада, которую Хассельборг опорожнил наполовину, прежде чем понял, что остаток вызовет неудержимую рвоту.

Мимо рысцой проехал дашт и бросил:

— Я буду приглядывать за вами, господин художник! Ведите гребя достойно, а не то я всегда могу скормить вас екию, ха-ха-ха!

Господин художник почтительно улыбнулся.

Слуги в красных одеждах с трудом удерживали своры шестиногих эшунов — зверюг величиной с крупных собак, но куда более уродливых. Другие возились с огромной сетью и набором шестов. Еще двое волокли подставку, откуда торчала пара дюжин длинных кавалерийских копий. «В Рузе, должно быть, импортируют лес для подобных забав, — подумал Хассельборг, — так как приличных деревьев я в этих краях не видел».

Слуги установили подставку перед охотничьим домиком, и всадники начали разбирать копья. Подъехав за своим, Виктор услышал за спиной крик Джама бад-Коне:

— Если я узнаю, что какой-то негодяй без необходимости убил дичь, то я разделаюсь с ним так же, как некогда с зером Давираном.

Протрубил рог, звучавший так, будто весь заполнен слюной. Хаотичная масса людей и животных выстроилась и потянулась к дороге в строгом порядке: сперва эшуны со своими проводниками, за ними всадники на айях, замыкали кавалькаду слуги с сетями, гонгами, факелами и прочим снаряжением.

Вскоре эшуны вырвались вперед, оставив остальную часть отряда растягиваться по дороге. Хассельборг молча ехал рысью, меч колотился о его ногу. Казалось, прошел уже целый час, хотя солнце еще не встало.

— Хороший сбор, — произнес полузнакомый голос.

Виктор повернулся: рядом следовал Йеман, вчерашний сотрапезник.

— Будем надеяться, что шар схватится не в бороде.

— Будем надеяться, — поддакнул детектив, не имея ни малейшего представления, о чем говорит собеседник.

Постепенно говорливые охотники приутихли. Теперь можно было услышать только дробный стук копыт, бряцание снаряжения, да изредка доносилось мяуканье бежавших впереди эшунов. Хассельборг, так и не привыкший к верховой езде на айях, находил всю эту затею утомительной.

Когда взошло ослепительное кришнянское солнце, отряд свернул с дороги в неглубокую долину, и Виктор сполна вкусил удовольствие от скачки по пересеченной местности. Ему приходилось полностью сосредоточиться на айе, чтобы просто удержаться в седле и не отстать от остальных.

Охотничий кортеж продвигался со склона на склон, пересекал возделываемые поля, от которых теперь владельцам будет мало пользы, продирался сквозь кусты. Через внезапно возникшую невысокую каменную стену изящно перелетели все айи, кроме Фаруна. Тот, не приученный к прыжкам, преодолевать препятствие отказался, чуть не скинув при этом седока. И только, когда кавалькада уже ушла далеко вперед, айя Хассельборга понесся галопом вдогонку, огибая по широкой дуге конец стены. Виктор только мысленно чертыхался.

В следующий раз ему пришлось объезжать кругом забор, через который, естественно, перепрыгнули все остальные. Все это начинало уже сильно раздражать Хассельборга, хоть он и допускал, что его Фарун проявляет большее здравомыслие, чем другие айи.

Впереди пронзительно затрубил рог, и эшуны залились странным воем. Детектив мог поклясться, что они выли каждый свою партию. Все охотники перешли на галоп, и Виктор безнадежно отстал. Очередной обход стены переместил его в хвост отряда, среди замыкающих слуг.

У следующего препятствия он пришпорил своего скакуна, направляя его прямо к ограде. Вспомнив все, чему его учили, незадачливый наездник крепко сжал поводья, чтобы не дать Фаруну свернуть, и отпустил только в последнюю секунду. Тот заколебался, но все-таки прыгнул. Пока Хассельборг взлетал вместе с ним, все обстояло отлично, но приземление привело к катастрофическим результатам: Виктор не удержался и полетел в мох.

Сперва перед глазами появились красивые искры, затем они уступили место копытам айев, мелькавшим в опасной близости. По счастью, животные не задели его, и, когда вселенная перестала кружиться, детектив с трудом поднялся на ноги.

Чувствовал он себя весьма и весьма неважно. Язык прикушен, острый камень оставил синяк на бедре, на правом колене лопнули бриджи, а поясная портупея каким-то непостижимым образом сместилась в район груди.

Слуги уже исчезли за следующим взгорком, а звуки рога и странный вой эшунов замерли вдали.

— Нет, я предпочитаю автомобиль, — пробормотал Хассельборг, подбирая копье и ковыляя к Фаруну. Однако айя собирался отдохнуть и спокойно попастись. Когда Виктор приблизился к нему, он оторвался от еды, негодующе посмотрел на хозяина и рысью отбежал к пригорку.

— Сюда, Фарун!

Тот отбежал чуть подальше.

— Сюда!!! — заорал Хассельборг, мысленно внушая: «Я говорю это очень громко и отчетливо. Подхожу и кричу прямо в ухо». Скакун не обратил ни малейшего внимания. У детектива возникло сильное желание запустить в упрямое создание камнем, но он воздержался, опасаясь отогнать Фаруна еще дальше.

Виктор попытался незаметно подкрасться к животному. Нулевой результат, так как айя, пощипывая мох, не забывал сохранять безопасное расстояние между собой и своим владельцем. Очевидно, придется преследовать Фаруна, пока тот не наестся.

Прошел час, а Хассельборг все еще занимался безнадежной погоней. Внезапно из небольшой, заросшей кустами впадины выпрыгнула какая-то зверюга и с пугающим рыком бросилась в атаку. Охотник еле-еле успел выставить острие копья, после чего зверь развернулся и завалил праздношатающегося Фаруна. Виктор вспомнил, что именно таким ему описывали екия — предмет их охоты. Плотоядное животное с бурым мехом, размером с тигра, но видом похожее на норку-переростка, только с шестью ногами.

Прикончив бедного айю, екий перевел взгляд на Хассельборга и издал гортанный звук. После секундного размышления зверь решил получить новую добычу и гибко заскользил к человеку.

Виктор подавил порыв убежать, зная, что в этом случае животное через пару секунд вцепится ему в спину. Больше всего на свете детектив хотел бы сейчас держать в руке пистолет. За неимением оного, Хассельборг сжал обеими руками копье и шагнул к екию с криком:

— Вон отсюда!

Зверь шел вперед, рыча все громче. Они двигались друг другу навстречу, пока острие копья не оказалось у самой морды мохнатой твари. Виктор целил в глаз, но екий поднялся на четыре задние лапы и ударил передними по острию. Хассельборг ткнул копьем в одну лапу, отчего зверь, яростно рыкнув, отскочил на шаг. Хассельборг последовал за ним, держа оружие наготове. Сколько он еще может продержаться? Шанс убить животное в одиночку невелик.

С холмов донесся спасительный вой эшунов: охотники находились поблизости.

— Эй! — крикнул Виктор. — Я его поймал!

Конечно, можно было еще поспорить: кто кого поймал, но главное — его, похоже, не услышали.

— Сюда! — завопил он во всю глотку. — У-лю-лю, ату и все такое прочее!

Кто-то показался на гребне взгорка, потом еще, и, наконец, вся кавалькада с грохотом устремилась вниз. Экий хотел бежать, но эшуны взяли его в кольцо. Кришнянские собаки выли подобно баньши, но не осмеливались приблизиться, а зверь бросался на них с пеной у рта.

Четверо слуг, по-прежнему верхом, развернули сеть и подняли ее за углы на шестах, как балдахин. Их айи рванули, и пару мгновений спустя добыча оказалась в ловушке. С неистовой яростью екий пытался вырваться, действуя одновременно зубами и когтями.

— Отличная работа! — проревел дашт, с такой силой хлопнув детектива по спине, что чуть не сшиб его с ног. — Игры все-таки состоятся! Твой скакун убит? Я дарю тебе нового. Эй! — крикнул он одному из слуг. — Отдай своего айю господину Кавиру. А ты, — обратился он к Виктору, — прими его с моими поздравлениями за мужество, проявленное на охоте.

Хассельборг чувствовал себя настолько паршиво после падения, что не стал беспокоиться о том, как же вернется домой безлошадный слуга. Он снял с погибшего Фаруна седло, сел на подаренного айю и отправился вместе со всеми в город. В ответ на похвалу окружающих Виктор лишь молча улыбался: на большее не было сил. По дороге они обогнали влекомый биштаром фургон, в котором, очевидно, слуги дашта везли пойманного зверя.

На пути в Росид Джам сказал:

— Нынче вечером, в третьем часу после заката, у меня состоится ужин для узкого круга. Придут, знаешь, лишь несколько близких друзей. Актриса Намаксария, астролог Чинишк, еще кое-кто. Заходи и ты, потолкуем о портрете.

— Спасибо, Ваша Высокость, — поблагодарил Хассельборг.

В городе он решил побродить по торговым рядам. Конечно, излишнее имущество обременительно, но богатый Батруни предоставил неограниченный счет, и Виктор не смог побороть искушение. Результатом прогулки стали зонтик с диковинной ручкой, небольшая подзорная труба, карта Гозаштандской империи и уродливый божок из кости, явно уроженец самой отсталой части планеты.

В поисках своей респектабельной гостиницы он заплутал и потратил еще час на блуждание по каким-то кривым переулкам. Добравшись наконец до номера, Хассельборг почувствовал себя неимоверно грязным и липким от пота. Он не принимал ванну со времени выезда из Новуресифи и догадывался, что разит от него преизрядно.

На вопрос о ванне хозяин гостиницы посоветовал сходить в общественную баню неподалеку. Виктор узнал заведение по прикрепленной над дверью морской раковине, достаточно большой, чтобы служить лоханью. Оплатив вход, он пришел в некоторое смятение: оказалось, что банные обычаи в Рузе сродни бытующим в Японии. Но даже не это остановило бывалого детектива. Дело в том, что у кришнянских мужчин напрочь отсутствовали пупки, и, раздевшись, он неизбежно выдал бы свое земное происхождение.

Вернувшись в гостиницу, Виктор сказал хозяину:

— Сожалею, приятель, но только что вспомнил, что на меня наложена епитимья: запрет мыться на людях. Не могли бы вы устроить мне в номер лохань с горячей водой?

Хозяин почесал основания антенн и утвердительно кивнул.

— И еще, — добавил Хассельборг, — мне понадобится немного… э-э-э… (как будет на гозаштандоу «мыло»?). Ладно, это пока неважно.

На гудящих от усталости ногах Виктор поднялся к себе в номер. Заглянув в словарь, он обнаружил, что на гозаштандоу такого слова не существует. Очевидно, этот немаловажный предмет туалета пока не изобретен. Не удивительно, что кришняне так налегают на духи!

Через несколько минут прибыли посудомойки с лоханью, мочалками, полотенцами и ведрами горячей воды. Женщины не выказали никакого любопытства по поводу эксцентричности постояльца и даже предложили потереть ему спину, в связи с чем их пришлось довольно резко выставить вон.

Итак, чтобы удалить грязь и смертельных микробов, придется полагаться только на длительное сидение в воде и последующие энергичные действия мочалки. Виктор зарекся вылетать в межпланетные экспедиции без мыла. Всё, только с этим кусочком объединенных жиров и щелочей, даже если придется протаскивать его контрабандой мимо бдительных таможенников «Виажейш»!

Когда вода поостыла до терпимой температуры, Хассельборг погрузился в нее как можно глубже и со вздохом облегчения откинул голову на одну из ручек лохани. Ох, как же хорошо стало его натруженным ногам. Бросив взгляд на дверь, чтобы убедиться, что та закрыта на засов, он затянул песню:

Внезапно в дверь громко постучали.

— Кто там? — отозвался Виктор.

— Именем закона, откройте!

— Минутку, — пробормотал он, вылезая из ванны и вытираясь. Во имя Ахурамазды, во что это он влип?

— Открывайте немедленно, иначе выломаем дверь!

Хассельборг внутренне застонал, завернулся в полотенце и отодвинул засов. Вошел некий человек в черном, а за ним двое стражей порядка в доспехах.

— Вы арестованы, — заявил первый. — Следуйте за нами.

Глава 6

— За что? — спросил детектив, приняв невинный вид, как у плюшевого мишки.

— Там узнаете. Меч оставьте здесь! Не мечтайте, что мы позволим арестованному разгуливать с оружием.

— Но его могут украсть.

— Не беспокойтесь: мы наложим на дверь номера печать дашта. Если вас оправдают, найдете свое добро в целости и сохранности. Но вас не оправдают. А теперь — поторопитесь.

Хассельборг решил, что Джам бад-Коне каким-то образом прознал о подделке рекомендательного письма. Однако времени на размышления не было. Стражи порядка усадили его на айю и понеслись сломя голову по улицам, расчищая себе дорогу криками: «Баянт-хао!».

Тюрьма находилась в квартале от дворца дашта и выглядела весьма мрачно, а ее начальник оказался морщинистым субъектом с одной антенной. Принимая арестанта, он воскликнул:

— О, ручаюсь, что благородный господин из Новуресифи! Вы ведь пожелаете лучшую камеру, не так ли? Оттуда прекрасный вид на загородный дом господина Рау, а наши расценки не выше, чем в некоторых более благородных заведениях, хе-хе. Что скажете, мой любезный?

Виктор догадался, что здешний «люкс» — просто-напросто отдельная камера, а если он не заплатит, то его бросят в общую кутузку со всяким сбродом. Слегка поторговавшись, он купил право на одиночество.

Покуда начальник и человек в черном возились с бумагами, тюремщик отвел Хассельборга в его камеру на втором этаже. Тут имелся стул, а это уже кое-что, из небольшого зарешеченного окошка падал свет. Но главное, здесь оказалось достаточно чисто, хотя Виктор многое отдал бы, чтобы узнать, не болел ли предыдущий жилец чем-нибудь заразным.

— Как зовут вашего начальника? — спросил он.

— Ешрам бад-Ешрам, — ответил тюремщик.

— Передайте ему, пожалуйста, что я хотел бы познакомиться с ним поближе, когда ему будет удобно.

Начальник прибыл с ошеломляющей быстротой и сразу же затянул свою песню:

— Поймите меня правильно, любезный господин Кавир. Я ведь не чудовище какое-нибудь, радующееся страданиям своих подопечных, как великан Дамган в легенде, но и филантропией заниматься не могу. Если заключенные в силах заплатить за дополнительные удобства, чтобы облегчить себе последние часы жизни, то почему бы мне не помочь им? Сам шерг Хардикасп, ожидая своего обезглавливания, целых тридцать десятиночий находился на моем попечении. Когда его уводили на казнь, он сказал: «Ешрам, ты превратил мое пребывание в тюрьме чуть ли не в удовольствие!» Вот так, господин Кавир, подумайте об этом! Если вы играете со мной по правилам, то есть не пытаетесь сбежать, не подстрекаете других заключенных к бунту и за все платите, то вам будет почти не на что жаловаться, хе-хе.

— Я понял вас, — кивнул Хассельборг. — В настоящее время больше всего я нуждаюсь в информации. Почему я вообще здесь оказался?

— Я не знаком с подробностями, но в вердикте о привлечении вас к уголовной ответственности написано: «Измена».

— И когда будет слушанье моего дела? Предоставляются ли адвокаты?

— Ну, что касается суда, то разве вы не в курсе, что он состоится сегодня вечером?

— Где? Когда именно?

— В палатах правосудия. А когда именно — точно не знаю, но полагаю, что процесс уже начался.

— Вы хотите сказать, что в Рузе не присутствуют на собственном суде?

— Конечно. Какой с того прок? Всё, что ни скажет заключенный в свою защиту, будет ложью, так зачем его спрашивать?

— В таком случае, когда процесс закончится, не могли бы вы сообщить мне решение?

— За вознаграждение — могу.

Оставшись один, Виктор задумался. Не сбросить ли ему кришнянскую маску и признаться в инопланетном происхождении? По крайней мере, с ним тогда будут обращаться помягче. Или не будут? В Новуресифи его специально предупреждали не рассчитывать на свой земной статус. Тем более, что Межпланетный Совет установил политику строгого невмешательства в дела Кришны, и туземные государства могли поступать с попавшими к ним землума по своему усмотрению. Иной раз местные правители проявляли любезность, иной — рассматривали чужеземцев как законную добычу. А на протесты по поводу жестокого обращения Совет вежливо отвечал, что землян никто не заставлял лететь на чужую планету.

Кроме того, саморазоблачение Хассельборга подвергало опасности успех его миссии. В общем, он решил пока по-прежнему играть роль кришнянского художника, а там видно будет.

Через некоторое время появился Ешрам и сообщил:

— Похоже, вы заявились сюда с каким-то письмом от землу из Новуресифи, представляющим вас как портретиста или кого-то в этом роде. И все бы шло отлично, да только нынче утром, пока вы охотились вместе с даштом, приехал посланец от того самого землу. Бумаги, которые он привез, помимо всего прочего содержат весьма неприятную для вас вещь. Там написано: «Прибыл ли уже тот микардандский шпион, против которого я предостерегал вас в письме?» Это вызывает у Джама бад-Коне подозрения, и он велит принести привезенную вами рекомендацию. Внимательнейшим образом изучив ее, он обнаруживает подделку: некоторые слова стерты и на их место вписаны другие. Це-це-це, вы, шпионы, должно быть, считаете нашего, дашта простачком!

— И что же произошло на суде? — спросил Виктор.

— Ну, Джам представил свои доказательства, и адвокат заявил, что не может найти каких-либо аргументов в вашу защиту. В результате суд приговорил вас к участию в послезавтрашних играх, то есть к съедению зверем.

— Вы хотите сказать, что меня сунут на арену с тем самым екием, которого я помог поймать?

— Да-да, именно! Отличную шутку придумал дашт, хе-хе. Я-то против вас ничего не имею, господин Кавир, но, похоже, что боги прилагают руку к тому, чтобы подорвать человека на его же фейерверке, не правда ли? Советую сильно не расстраиваться, юноша, все мы сгинем, когда догорит наша свеча. Однако я искренне сожалею, что вскоре потеряю такого прекрасного постояльца.

«Мне так вас жаль», — заплакал Морж и вытащил платок, — с иронией вспомнил Хассельборг, а вслух сказал:

— Ладно, неважно. Как проходят эти игры?

— Сперва парад с фейерверком, потом собственно представление на арене. Скачки, кулачные бои, ваше съедение екием, а в финале — щекочущая нервы схватка хвостатых колофтян с вооруженными преступниками. Поверьте, это великолепное зрелище! Печально, что вы не сможете его увидеть.

Хотя Виктор не был тщеславен, его все же слегка задело, что не он явится гвоздем программы.

— А в честь чего назначены игры?

— М-м-м… по случаю какого-то благоприятного сближения небесных тел — не помню точно. Эти сближения происходят регулярно, через несколько десятиночий. Простонародье верит во все эти астрологические глупости, подмастерья бросают работу и выходят побуянить на улицы, а дашт устраивает для них развлечения. Во дворце также большой праздник.

— Мне дадут оружие для драки с этой тварью?

— О нет, клянусь честью! Вы же можете ранить зверя или даже убить его! В былые времена жертве давали деревянный меч, чтобы позабавить народ. Но однажды приговоренный (это к тому же был землу) ранил в глаз любимого екия дашта. За этим последовал строжайший приказ о запрете любого оружия. Жертвы сражаются голыми руками — прелестно, столько крови!

Хассельборг внимательно подался вперед:

— Так вы говорите: на одной игре был съеден землу?

— Да, а что в этом особенного? Правда, потом некоторые сомневались: стоило ли убивать инопланетянина. Ходят слухи, что у землу есть оружие небывалой мощи, будто один их фейерверк может стереть Росид с лица Кришны. Но дашт не обращает на подобные толки внимания. Он предпочитает придерживаться старых добрых порядков: знать пользуется преимуществом перед простолюдинами, а те — перед рабами. При таком положении дел каждый знает, на что имеет право. А начнешь делать для кого-то исключения — где тогда окажется правосудие? Я, конечно, не профессор, но, по-моему, Джам справедлив.

Виктор задумчиво разглядывал потолок. Очевидно, если узнают, что он землянин, это лишь повредит ему, но никак не поможет.

— Ешрам, а как бы вы распорядились суммой… ну, скажем, полмиллиона кардов?

— Охе! Желаете меня одурачить, господин Кавир? Да за такие деньги самого дашта можно выкупить из плена! При вас нет такой суммы, и мы это выяснили при обыске. Будьте же разумны, юноша, хотя бы то немногое время, какое вам осталось.

— Я серьезно. Что бы вы стали делать?

— Клянусь честью, не знаю! Ну, наверняка брошу этот грязный пост. Приобрету какое-нибудь поместье и попробую пожить дворянином. Потом, вероятно, протолкну своего старшего сыночка в рыцари. Не знаю. Возможности такой огромной суммы неограниченны. Но не надо меня дразнить, я очень этого не люблю.

— Даже если в настоящий момент я не владею нужной суммой, я могу ее заполучить.

— Вот как?! Да вы не только шпион-художник, но и большой сказочник. Сочинитель историй про огнедышащих драконов и невидимые замки.

— Нет, это не фантастическая байка. У меня есть кредитное письмо на депозит в Новуресифи. Если вы вытащите меня отсюда, я готов щедро заплатить.

Начальник тюрьмы призадумался.

— Но где гарантии, что эти деньги существуют?

— Придется вам кого-то послать за ними. Дайте-ка подумать. А, вспомнил, кто с радостью отправится в путь. Солдат из дорожного патруля, Гармсел бад-Маняо. Разыщите его, и он будет скакать круглые сутки с моим чеком.

Ешрам отрицательно покачал головой:

— Предвижу большие трудности, юноша. Во-первых, одному мне вас не вытащить, следовательно, надо подключать к плану других людей и платить им. Во-вторых, как бы быстро ни скакал ваш приятель, он все равно не успеет вернуться из Новуресифи к тому моменту, когда вы попадете в брюхо к екию. И в-третьих, если вы не появитесь на играх, дашт лишит меня головы или, по меньшей мере, должности. Нет, я не могу так рисковать, тем более не имея оговоренной суммы в наличии. А вот получив деньги, я брошу вызов любому, кроме самого дашта.

Некоторое время начальник молчал, обдумывая ситуацию, потом продолжил:

— Есть у меня одна задумка, как помочь вам выжить в игре. Получу деньги — сделаю все, что в моих силах, а если не получится, вам-то золото будет все равно ни к чему, не правда ли?

Недоверчивый Хассельборг выдвинул контрпредложение:

— Давайте-ка так: я выписываю вам чек на четверть миллиона кардов. Это сейчас. И еще четверть миллиона, когда выйду на волю.

— Опять же: где гарантии, что вы вспомните про вторую половину, когда, свободный, будете удирать от лающих эшунов?

— Но у меня тоже нет гарантий, что вы освободите меня после первого взноса! Разве не выгоднее для вас, что жертва попадет в брюхо екия и никому уже не разболтает о маленькой сделке? Не то чтобы я не доверял вам, господин Ешрам, но вы же видите, как обстоит дело. Мы повязаны. Если вы допустите, что меня съедят, то потеряете сказочную возможность устроиться в жизни с баронской роскошью.

Они торговались еще час, прежде чем детектив добился своего. Ешрам желал получить полмиллиона нетто, в то время как Хассельборг настаивал на той же сумме брутто, откуда тюремщику предстояло бы отчислять необходимые взятки подельникам.

Наконец Хассельборг выписал чек и спросил:

— А что за задумка?

— Ну, не хотелось бы говорить заранее, ведь тайна, известная одному, — уже не секрет, как сказано в «Притчах Нехавенда». Просто смело идите навстречу зверю, и вы обнаружите его значительно менее агрессивным, чем когда-либо.

За этим мучительным торгом последовало еще более мучительное испытание для Виктора — двухдневное ожидание игр. Он пытался читать учебник гозаштандского права, которым снабдил его Ешрам, но юрисдикция здесь основывалась на прецедентах, а письменный гозаштандоу давался с трудом, и он мало что понял. Детектив лишь мерил шагами камеру, курил, ел очень мало и часами сентиментально сжимал в руках крошечный платочек Александры. Он также постоянно посылал своего тюремщика узнать о каких-либо новостях от патрульного Гармсела. Зная, что чуда не будет, Хассельборг тем не менее на него надеялся. Утешало его лишь проявленное самообладание: сделка с Ешрамом заключена на меньшую часть суммы, которую действительно давал кредит. А был момент, когда Виктор почти поддался искушению бросить тюремщику все имеющиеся в наличии деньги.

Перед казнью Ешрам появился в камере со словами:

— Вы готовы? Смелей, мой господин. Никаких новостей нет, нет и в сотый раз нет! Чтобы вернуться вовремя, Гармселу понадобился бы планер, запряженный специально обученными акебатами, как у принца Боуруджирда в легенде. Да что вы так трясетесь? Я же рискую не меньше!

Арестанта поместили в своего рода клетку на колесах и повезли через весь город на стадион. Там солдаты отвели его в помещение под трибунами, выпустили и молча стерегли, покуда снаружи просачивался шум развлечений.

Один охранник сказал другому:

— Толпа сегодня в дурном настроении.

— Представление скучное, — отозвался другой. — Говорят, дашт слишком увлечен своей личной жизнью, чтобы заботиться об общественной.

Последовало молчание. Хассельборг закурил и предложил сигары солдатам, те взяли с благодарным хмыканьем.

И опять потянулись минуты ожидания. Наконец к ним заглянул какой-то субъект и объявил:

— Пора!

Охранники кивнули Виктору, и один велел:

— А теперь встаньте и дайте нам обыскать вас. Куртку оставьте здесь.

После этого его провели в один из туннелей, соединяющих раздевалки с ареной, который заканчивался тяжелыми воротами из скрещенных железных прутьев. Ворота со скрипом распахнулись, и Хассельборг оглянулся на своих конвоиров. Те крепко сжали алебарды на случай, если у арестанта возникнет преступная мысль о побеге. Не видя никакой альтернативы, Виктор сунул большие пальцы рук за пояс и с деланной беззаботностью, фланирующей походкой вышел на арену.

Это веселое местечко напоминало те стадионы, где много лет назад, на последнем курсе колледжа, он играл в американский футбол. Правда, здешнее поле было маловато для футбола, оно, скорее, подходило для боя быков. Ряды сидений спускались под крутым углом. Арена же находилась на двадцать футов ниже первого яруса, так что не могло быть и речи о бегстве в толпу зрителей. Хотя… вокруг поля, по специальным невысоким мосткам прохаживались вооруженные охранники. Нельзя ли завладеть чьей-нибудь алебардой и воспользоваться ею как шестом для прыжка? Нет, маловероятно, тем более что в этом виде спорта он никогда не упражнялся.

Небо затянуло тучами, и влажный ветер рвал вымпелы на флагштоках по верхнему краю стадиона. Дашт восседал в кресле, закутавшись в плащ. Его ложа находилась слишком высоко, чтобы разглядеть выражение лица властителя.

Когда ворота за спиной Хассельборга с лязгом закрылись, на противоположном конце арены из подобных железных ворот появился друг-екий. Трибуны взревели.

Виктор вышел на бой со своим собственным Бармаглотом без меча и щита и стоял теперь совершенно неподвижно. Если у Ешрама имелась какая-то светлая мысль, то пусть она сработает немедленно.

Екий мягко и неторопливо выступил вперед, остановился и огляделся. Посмотрел на противника, потом на зрителей и глухо заворчал. Затем зверь сделал еще несколько шагов по кругу, хлопнулся на песок, зевнул и закрыл глаза.

Хассельборг замер.

Толпа возмущенно зашумела. Детектив уловил отдельные фразы, то был местный эквивалент земного «судью на мыло!». На арену со свистом полетели различные предметы: спинка от сиденья, кувшин и тому подобное.

Постепенно на трибунах начало твориться нечто совсем уж невообразимое. Тут парочка нетерпеливых зрителей тузила друг друга, там какой-то дерзкий гозаштандец швырял гнилые помидоры в сторону ложи дашта, еще дальше сталкивали с мостков одного из охранников. Солдат с лязгом приземлился на песок, но тут же ловко вскочил (что поразительно для человека, закованного в латы) и бросился к ближайшему выходу. Причиной его стремительности было недолгое пробуждение екия: тот приоткрыл один глаз и бросил на бедолагу сонный взгляд.

Скандал разрастался. Некоторые охранники колотили разъяренных сограждан по головам древками своих алебард. А высоко на трибунах зрители выдирали деревянные скамейки и поджигали их.

— Господин Кавир, — крикнул чей-то голос, перекрывая гам, — сюда!

Виктор оглянулся и увидел, что зарешеченные двери приоткрыты. Он быстро покинул арену, не став дожидаться завершения скандала. Знакомый тюремщик закрыл за ним ворота и бросил:

— Идемте быстрее, зер.

Хассельборг проследовал за своим проводником по лабиринту туннелей на улицу, где его снова посадили в клетку на колесах. Где-то далеко загрохотал гром, и колеса без рессор вторили ему дробным стуком по булыжной мостовой. Повозка уже почти подкатила к тюрьме, когда начался ливень. Возница нахлестывал своих айев и орал:

— Баянт-хао!

— Ну, у нас все-таки получилось, хе-хе! — торжествующе приветствовал Ешрам своего арестанта.

— Каким образом? — спросил Хассельборг, протягивая через камеру бечевку, чтобы развесить промокшую одежду.

— Полагаю, теперь уже можно раскрыть секрет, поскольку дело сделано. Все было достаточно просто. Я подкупил Ррафуна, смотрителя зверинца. Тот всю ночь не давал екию спать, брызгая в клетку водой, а наутро, как раз перед играми, накормил его до отвала. Поэтому зверя больше интересовал сон, сладкий сон, чем бой с вами. Зачем ему втискивать в свое и так уже переполненное брюхо какого-то микардандского шпиона. Одеял у вас хватает? Мне бы не хотелось, чтоб вы погибли от насморка, не выплатив вторую половину обещанной суммы. Будем надеяться, что Гармсел вернется до того, как дашт заинтересуется странным отсутствием аппетита у своего зверька.

Однако остаток дня и ночь не принесли никаких известий ни от солдата, ни от Джама бад-Коне. Виктор утешал себя мыслью, что до ближайшей игры, то есть до очередного сближения светил, пройдет хотя бы несколько дней. Впрочем, если дашт сильно раздражен, он может велеть казнить арестанта без проволочек.

На следующий вечер, после ужина, начальник тюрьмы ввел в камеру Гармсела, уставшего и промокшего насквозь.

— Вы все еще живы, господин Кавир? — обрадовался последний. — Слава звездам! Я не поверил, когда этот мошенник, мой друг Ешрам, сообщил мне о вашей гибели. Давно известно, что из всех лжецов он — самый главный и самый скользкий. Значит, мне в ближайшее время не придется беспокоиться.

— А почему это вам стоило беспокоиться насчет своего гороскопа? — удивился тюремщик.

— Это наши личные отношения с господином Гармселом, — поспешил вставить Хассельборг, не желая, чтобы скептик Ешрам подорвал веру солдата в астрологию. — Ну, как ты справился?

— Привез, — доложил Гармсел. — До Новуресифи мой добрый шомал доскакал в рекордный срок, но обратный путь длился дольше. Меня порядком замедляла необходимость вести в поводу трех здоровенных айев, навьюченных мешками с золотом. Деньги внизу, в приемной, надеюсь, вы не забудете достойно вознаградить меня за поездку.

— Да когда же это Ешрам забывал своих верных друзей? — возмутился начальник.

— Никогда, потому как никаких друзей у тебя никогда не было. Ну да ладно, заплати мне условленное, и я отправлюсь в казармы пообсохнуть. Фойнцак, что за погода!

Когда Ешрам вернулся в камеру, Виктор сказал:

— Дождь льет во всю. По-моему, это самая подходящая ночь для того, чтобы вытащить меня отсюда.

Тюремщик заколебался. Детектив прочел в его молчании мысль о предательстве. Действительно, часть денег уже у него, стоит ли рисковать положением и личной безопасностью, чтобы удвоить сумму? Не проще ли оставить арестанта сидеть в камере?

Хассельборг взял себя в руки: ни в коем случае нельзя было проявить отчаяние или впасть в ярость.

— Подумайте, друг мой, — задушевно обратился он к Ешраму. — Вы сами предположили, что рано или поздно дашт решит провести расследование неудачной игры. К тому же, как я слышал, он и без того сильно огорчен своими любовными делами. Так вот, когда у него дойдут руки, то не лучше ли будет, чтобы я находился подальше отсюда, устраивая отправку вам еще четверти миллиона кардов? Или вы предпочли бы, чтоб Джам бад-Коне взял меня в свои докрасна раскаленные клещи и вырвал всю правду?

— Да-да, конечно, я и сам подумывал о сегодняшней ночи, — охотно поддержал тюремщик (даже чересчур охотно, как показалось Виктору). — Я лишь прикидывал, как нам провернуть побег. Несомненно, вам понадобятся ваши вещи, не так ли? Где они. Неосмотрительно оставлять их в Росиде, где они могут навести на ваш след агентов Его Высокости.

Детектив дал необходимые указания, и Ешрам продолжил:

— Оденьтесь заранее и постарайтесь перехватить несколько часов сна, мне потребуется время, чтобы все устроить. По какой дороге вы желаете бежать?

— Думаю, что по дороге в Хершид.

— Тогда положитесь на меня. Мы вытащим вас отсюда так же ловко, как вор Габехон умыкнул дочь короля Сабзаварра. А когда, смывшись, вы испытаете законное чувство облегчения, то подумайте: а не заслуживает ли старина Ешрам дополнительного вознаграждения за хлопоты? Хе-хе. Да укажут вам путь звезды.

Хассельборг подумал, что кришняне — самая торгашеская раса в галактике после землян. Он честно постарался заснуть, но организм никак не мог расслабиться. Ночь тянулась бесконечно долго, наконец Виктор почувствовал, что его клонит в вожделенный сон. Едва смежив веки, он был разбужен скрипом двери. В проеме показалась фигура со свечой в одной руке и взведенным арбалетом в другой.

— Следуйте за мной.

Он с готовностью вскочил и накинул плащ. Вошедший был в маске, но детективу показалось, что он узнал глаза одного из тюремщиков. Рост и голос также соответствовали. Однако времени на разгадывание подобных шарад не оставалось.

Внизу еще один человек в маске держал под прицелом арбалета начальника тюрьмы и его помощника. Крепко-накрепко связанные, те лежали на полу с кляпами во рту. Ешрам поймал взгляд Хассельборга и качнул единственной антенной, что у кришнян было эквивалентом подмигивания.

Проводник вывел арестанта под дождь, где еще один сообщник держал наготове трех оседланных айев. Когда похитители сняли маски, Виктор убедился в правильности своей догадки: перед ним стояли его тюремщики. Все трое, не говоря ни слова, вскочили в седла и поскакали легким галопом к восточным воротам.

Хассельборг, практически ослепленный дождем и темнотой, висел на поводьях и каждую секунду ожидал падения на мокрые камни. Он настолько сильно сосредоточился на стараниях удержаться в седле, что не заметил, как они подъехали к заставе. Его айя, следуя примеру собратьев, внезапно остановился, и Виктор действительно чуть не нырнул с него.

Один из тюремщиков закричал на часового:

— Кретин, где он? Кто? Как кто, да арестант, сбежавший из тюрьмы! Он направлялся сюда, и если вы не схватили его, то, значит, он уже смылся из Росида! Прочь, болваны!

Ворота распахнулись, и спутники Хассельборга пришпорили своих рысаков. Как они ухитрялись видеть в этой кромешной тьме, оставалось для сыщика загадкой. Он по мере сил скакал следом, едва различая их во мраке. Ком грязи, вылетевший из-под копыт одного айи, угодил ему в лицо и на несколько минут полностью отрезал от мира. К тому времени, когда Виктор снова обрел способность воспринимать окружающее, фонари заставы уже пропали из виду, а фигуры всадников едва маячили далеко впереди.

Наконец они сбавили скорость и пытка бешеным галопом закончилась. У обочины дороги стояла коляска Хассельборга, рядом какой-то человек держал под уздцы уже запряженного айю.

— Вот и вы, господин Кавир, — произнес незнакомый голос. — Свое снаряжение вы найдете в задке повозки. Мы уложили его как можно лучше. Не теряйте времени и не зажигайте в пути никаких фонарей, так как за вами могут отправить погоню. Да хранят вас звезды!

— Спокойной ночи, ребята, — пожелал в ответ сыщик, отдавая своего скакуна незнакомцу. Тот вскочил в седло, и все трое с хлюпаньем растворились в темноте.

Виктор забрался в коляску, взял поводья и кнут и пустил скакуна с максимальной быстротой, при которой мог править, не слетая с повозки, — то есть медленным шагом.

Глава 7

Светало. Хассельборг дремал, изредка просыпаясь как раз вовремя, чтобы не вывалиться из кабриолета. Одним из немногих преимуществ тяглового животного перед автомобилем было то, что на животное можно переложить заботы о дороге.

Дождь прекратился, хотя небо по-прежнему оставалось затянуто тучами. Седок зевнул, потянулся и почувствовал зверский голод. Жаль, что друзья-тюремщики, вспомнив о многом другом, позабыли нагрузить повозку продовольствием. А вокруг как назло — ни одной деревни. Слава богам, они хотя бы упаковали таблетки и противовоспалительные средства, без которых сыщик ощущал себя недочеловеком!

Он хлестнул своего нового айю по имени Аввау, пуская его ходкой рысью, и несколько часов ровно катил по плоской равнине. Наконец попавшееся на пути ранчо обеспечило его трапезой. Он прикупил еще немного еды в дорогу, проехал несколько миль и притормозил у брода через неглубокую речку. Там Виктор заставил айю войти в воду и протащить коляску вниз по течению за первую излучину, где склоны оврага скрывали их от взглядов со стороны дороги. Здесь можно было передохнуть без особого риска, и Хассельборг забылся беспокойным сном.

Ближе к закату тучи начали рассеиваться. Дорога теперь петляла, огибая горную гряду. Если он правильно помнил карту, это были Кодумские горы. Кругом стояли деревья, похожие на непомерно разросшиеся папоротники с зелеными стволами и ржаво-красными листьями.

Закат с каждой минутой становился все более ярким. Нижние края облаков являли все оттенки цветов от лилового до золотого, а в промежутках между ними виднелось изумрудное небо. Виктор подумал, что если он путешествует как художник, то неплохо бы и вести себя соответственно. Чем занялся бы сейчас настоящий художник? Разумеется, остановил бы коляску на вершине взгорка и, любуясь пейзажем, написал этюд, чтобы на досуге превратить его в законченное произведение.

Аввау как раз рысил к подходящему месту — длинному отрогу, вылезавшему с темных Кодумских гор на плоскую равнину. При подъеме на склон животное перешло на шаг, покуда Хассельборг рылся в своих вещах, извлекая орудия рисования. Почти у самой вершины он натянул поводья и поставил коляску на тормоз. Айя принялся щипать мох, а начинающий художник поволок свой этюдник на гребень взгорка. Но, когда он поднялся и взглянул на расстилающуюся за отрогом равнину, честолюбивые мысли о возможности превзойти Клода Моне мигом вылетели у него из головы.

Там дюжина всадников на айях и шомалах атаковала вереницу повозок. Атакующие проносились мимо, пуская стрелы, а несколько человек из каравана пытались противостоять им. В биштара, влекущего первую колымагу, попала стрела, и он, в бешенстве разбив свою телегу, с трубным воем мчался прочь по равнине.

Виктор уронил этюдник и выхватил маленькую подзорную трубу, купленную в Росиде. Теперь он мог разглядеть подробности. Кто-то из защитников каравана уже валялся на земле у повозок, а один поджигал снаряд, смахивающий на римскую свечу. Хассельборг знал, что в основе кришнянской пиротехники лежит не порох, а споры какого-то растения. Споры эти, хоть и не взрывались, все же давали отличный жар и вспышку. И действительно, снаряд выплюнул несколько шаров пламени, посеявших хаос среди нападавших. У одного из шомалов опалило шерсть, и он ринулся бежать в сторону гор. Тщетно всадник пинал бедное животное и натягивал поводья в попытке повернуть обратно.

Переведя подзорную трубу на караван, детектив увидел в последней повозке что-то выкрикивающую кришнянку. Женщина находилась достаточно далеко, но в меркнущем свете дня он оценил ее соблазнительную фигуру и красивое одеяние.

Конечно, Виктор Хассельборг был человеком закаленным и умевшим держать себя в руках, он редко позволял чувствам одерживать верх над разумом. Но на этот раз вырабатывающие адреналин железы закусили удила и понесли его, не зная удержу. Мозг еще пытался вмешаться, говоря, что следует переждать драку и потом спокойно продолжать путь к Хершиду. А ноги уже бежали обратно к коляске.

В экстренной ситуации детектив, к собственному удивлению, мастерски распряг айю и надел на него седло, припасенное в повозке. Затем он вскочил на Аввау, пришпорил его и ринулся в сечу со всей быстротой, на какую был способен шестиногий скакун. Чувствовал себя Виктор при этом легендарным кришнянским героем Караром, затеявшим перебить выводок драконов.

Всадник, шомал которого несся к горам, сумел наконец обуздать животное и устремился к каравану. При этом разбойник не заметил настигающего его сзади противника и обернулся только в последний момент, когда услышал стук копыт. Он потянулся было за стрелой, но Виктор уже всадил меч ему в спину. «Конечно, это не по-спортивному, — подумал детектив, — но сейчас не время для рыцарства». Клинок вонзился по самую рукоять. К несчастью, Аввау пронесся вперед с такой быстротой, что рукоять вырвало из руки Хассельборга и меч остался в теле жертвы.

Безоружный, Виктор скакал во весь опор к каравану, сопротивление защитников которого было практически подавлено. Разбойники связывали тех, кто пал на колени, и усмиряли тех, кто еще пытался бороться. Один караванщик на айе мчался через равнину, его преследовало двое всадников. А та кришнянка все еще стояла в своей повозке, словно дожидаясь пленения. Детектив направился прямо к ней, крича на ходу:

— Не бойтесь! Я хочу спасти вас!

Вблизи кришнянка оказалась очаровательной девушкой с голубыми волосами уроженки западных племен. Поколебавшись сперва, она позволила подхватить себя и усадить на Аввау. Хассельборг развернул скакуна обратно к горной гряде. Хор воплей, раздавшийся за спиной, сообщил ему, что дерзкая попытка не останется безнаказанной.

Покуда Виктор гадал, как же ему выпутаться из затруднительного положения, в которое он влип благодаря безотчетному порыву, Аввау поравнялся с поверженным разбойником. Тот свалился со своего шомала и теперь на карачках полз по земле, меч торчал из его спины. Детектив, предчувствуя, что в ближайшее время ему, очевидно, весьма понадобится оружие, на ходу извлек свой клинок. «Следовало бы заснять эти каскадерские трюки, — подумал он. — Любой зритель решит, что все действие спланировано».

— За нами еще один! — предупредила девушка.

Хассельборг оглянулся и увидел мчащегося к нему противника.

— Держись! — скомандовал он и круто развернул своего скакуна. «Да эти шестиногие создания, определенно, способны развернуться хоть на пятачке!» — оценил сыщик еще одно достоинство животного.

Разбойник малость притормозил, удивленный тем, что человек, которого он считал безоружным, внезапно атакует его с мечом в руке. Виктор подлетел к нему и с размаху рубанул по голове, в пылу сражения забыв главное правило мечника — противника надо колоть. Уже в момент удара он сообразил, что, скорее всего, сломает клинок о железный шлем этого парня. Но Давия, кришнянская богиня удачи, еще не покинула его: он промахнулся ровно настолько, чтобы отсечь ухо и попасть в плечо. Разбойник с воем выронил булаву.

— Вам лучше поспешить, — посоветовала спутница.

Один беглый взгляд показал, что к ним скачет еще, по меньшей мере, трое. Хассельборг опять развернулся и возобновил бегство. Больше всего на свете он желал бы сейчас иметь какой-то хорошо продуманный, хитроумный план, а не нестись вот так вот, в состоянии некоторой экзальтации и полного замешательства. Надо хотя бы добраться до гор. Там, среди деревьев, он получит преимущество перед преследователями с их длинноногими шомалами и в темноте попытается ускользнуть.

Аввау наконец начал подниматься на склон отрога. Это был один из самых сильных охотничьих айев дашта, но он был отягощен двойной ношей, и разбойники постепенно нагоняли их. Что-то с легким пронзительным свистом пронеслось мимо. Какая-то ночная летучая тварь? Нет. Когда звук повторился, Виктор сообразил, что в них стреляют. Он съехал с дороги и стал править на лесистый гребень гряды, так как двигаться прямиком к коляске не имело смысла. Среди ветвей пролетела еще одна стрела.

— Они настигают? — спросил Хассельборг.

— Пока нет.

— Держитесь крепче!

Сердце детектива, казалось, готово было выскочить из груди, когда Аввау перепрыгивал через упавшие стволы, резко сворачивал, огибая деревья, и уходил куда-то вниз при нырке. Виктор только все сильнее стискивал коленями корпус животного и едва успевал уворачиваться от ветвей, норовивших хлестнуть его по лицу прежде, чем он их заметит. Пару раз айя споткнулся, но выправился, и Хассельборг благословил все шесть его ног. Еще больше он благодарил провидение, что участие в охоте и бегство из Росида подарили ему некоторый опыт скачки по пересеченной местности.

Сзади послышался залп визгливых проклятий.

— Один из шомалов упал, — сообщила девушка.

— Отлично! Надеюсь, всадник сломал себе шею. Когда достаточно стемнеет…

Должно быть, они добрались до основной горной цепи, и Виктор взял направо по неглубокой лощине. Аввау пробивался сквозь густые заросли, царапавшие ноги всадников. А один раз он чуть не скинул их, налетев во тьме на какое-то деревце. Спуски чередовались с подъемами, что также очень изматывало и без того уставших беглецов. Вскоре детектив с ужасом почувствовал, что закрепленное им в спешке седло начинает сползать.

— Думаю, мы оторвались от них, — сказала девушка.

Хассельборг остановил айю и прислушался: не перекрывает ли тяжелое дыхание животного шум погони. Еле-еле донеслись до него отдаленные голоса, но через пару минут пропали. Тогда Виктор спешился, разминая одеревенелые ноги, и помог сойти девушке. Взглянув на нее внимательно, он спросил:

— Мы с вами случайно нигде не встречались?

— Откуда мне знать? Кто вы, странник, спасающий девиц из беды?

— Кавир бад-Матлум, художник, — представился он, поправляя подпругу (похоже, он неправильно застегнул половину ремней).

— Вот как? Я слышала о вас при дворе дашта.

— Так вот где я вас видел! Во дворце мне назвали вас Форией баб-как-то-там.

— Я дочь Вазида.

— Совершенно верно, баб-Вазид. И вы ведь племянница какого-то важного лица, не правда ли?

— Должно быть, вы имеете в виду моего дядю Хасте. Хасте бад-Лаббаде. Ну, знаете, верховный жрец.

Детектив не знал, но решил щегольнуть галантностью манер:

— О, разумеется. Рад был оказать услугу Вашей Светлости, хотя и предпочел бы познакомиться при более благоприятных обстоятельствах. Вы направлялись из Росида домой?

— Да. Я гостила у подруги, шерги Кеи, но дашт повел себя чересчур навязчиво, и я сочла, что пора возвращаться к дяде. Купец Чаррасп как раз собирался доставить в Хершид новый урожай табида (пока не упали цены), и некоторые дворяне решили из соображений безопасности присоединиться к каравану. Вот я и подумала: почему бы не уехать немедля? Надеюсь, что с моей горничной и сопровождавшим нас слугой не случилось особого зла. А что мы будем делать теперь?

— Попробуем вернуться к дороге.

— А потом?

— Если найдем мою коляску, впряжем в нее айю и поедем в Хершид. В противном случае нам придется проделать весь путь верхом.

— И в какой стороне дорога?

— Может, звезды и знают, а я — нет.

Одна из трех лун уже взошла, но небо еще было затянуто тучами, и свет прорывался лишь в виде слабых, мерцающих лучей. Виктор опять прислушался: ни звука, только их дыхание.

— По-моему, — произнес он, размышляя вслух, — мы спустились в эту долину с той гряды слева…

И детектив двинулся вперед по лощине, ведя за собой Форию и Аввау. Он шел очень осторожно, поглядывая кругом и прислушиваясь. Какое-то время он следовал вдоль указанной им гряды, потом по ее отрогу и наконец заподозрил, что видит эту местность впервые.

Глава 8

Час спустя Хассельборг сказал:

— Боюсь, что мы основательно заблудились.

— Что же теперь делать? Дождемся рассвета?

— Можно, конечно, хотя не очень-то мне нравится эта мысль, поскольку тут, того и гляди — наткнешься на какого-нибудь бандита с большой дороги, — заметил Виктор и после некоторого размышления добавил: — Единственное, чего нам не хватает для полного счастья, это быть загнанными на дерево каким-нибудь екием.

Словно в ответ из-за гор донесся низкий рык. Фория обвила руками его шею:

— Мне страшно!

— Ну-ну, — он похлопал ее по спине. — Зверь во многих ходдах от нас.

В столь приятной позе Виктор мог простоять всю ночь, но требовалось заняться более неотложными делами.

— Если бы найти ту длинную гряду, то мы пошли бы прямо по ее гребню. Придумал! Подержите-ка Аввау, чтобы не убежал.

Он отстегнул портупею и полез на высокое дерево. Восхождение оказалось трудным, так как ствол был гладким, а ветви редкими, тем не менее удалось подняться метров на десять.

Кругом по-прежнему виднелись только горы, усеянные зелеными кляксами леса и одиночными деревьями. Мерцающий лунный свет заливал пейзаж. Не в той ли стороне пропавший отрог? Нельзя сказать наверняка…

Тут его внимание привлекла искорка света вдали, похожая на звезду пятой величины. Хассельборг напряг глаза, но вспомнил, что смотреть надо периферийным зрением. Да, все верно, вот этот огонек, мерцающий, словно звезда холодной земной ночью. Очевидно, там горит костер. Разбойники?

Он изучил местность, отметил положение луны и слез с дерева.

— Если мы пойдем в ту сторону, то можем наткнуться на неприятности. С другой стороны, разбойники вряд ли заметят нас в темноте деревьев. Соблюдая достаточную осторожность, мы, по крайней мере, найдем дорогу.

— Как скажет мой герой.

Брови детектива дернулись вверх. Так, значит, уже «её герой»? Они быстро зашагали вперед, время от времени останавливаясь и сверяясь с луной, чтобы убедиться в правильности направления. Примерно через час за деревьями показалось пятно света.

— Нам придется двигаться очень тихо, — прошептал Виктор. — Зато теперь я знаю, где мы находимся. Идемте.

Они обогнули костер по широкой дуге справа и примерно через четверть часа вырулили на вершину крутого склона.

— А вот и дорога.

Притормаживая, они съехали вниз по склону и зашагали по дороге. Хассельборг узнал местность: по этому подъему он не далее как нынче вечером направлял айю, желая нарисовать закат.

Он отпустил Форию и освободившейся рукой придерживал меч, чтобы тот не бряцал. Вскоре они наткнулись на повозку. Никаких признаков того, что ее трогали, не было. Чуть выше по гребню гряды виднелись отсветы костра, и Виктору пришла в голову одна мысль.

— Подержите-ка минутку айю, — попросил он Форию и тихонько, пригнувшись, поднялся по склону. Последние несколько футов он полз на четвереньках, чтобы не напороться ненароком на шайку, и осторожно выглянул из-за гребня.

Вокруг разведенного у дороги костра расположились семеро разбойников. Пятеро из них торопливо глотали еду, а двое раненых, с наспех наложенными повязками, растянулись на земле. Хассельборг расслышал сперва фырканье привязанных поблизости скакунов, а затем и обрывки разговора.

— Почему, во имя звезд, ты не…

— Дурак, откуда ж я знал, что ты убежишь за…

— Ты зефт! Плевать на караван, нам заплатили за девчонку. Надо было всего лишь…

— Хорошенькое дело: четверо наших убиты, двое ранены, один пропал неизвестно куда, а главное — в кармане ни карда! И дашт может не дать золота за…

— Почему вы не перебили караванщиков? Тогда б они не осмелели и не…

— Выкуп, болван…

— …Спешить, чтоб нас не нашли солдаты…

— …Дашт обещал…

— Чувой этот дашт! Я думаю о доуре. Тут почти рядом граница его владений…

Детектив прокрался обратно и прошептал:

— Запряжем потихоньку айю и прорвемся. Вы согласны? Я не думаю, что они рискнут очень далеко гнаться за нами, так как далее владения доура.

— Как скажете.

Животное очень осторожно расседлали, вздрагивая при каждом позвякивании пряжки, и запрягли его в коляску. Дабы избежать шума, Хассельборг двигался со скоростью улитки. По окончании процесса он спросил спутницу:

— Править вы умеете?

— Да, и довольно неплохо.

— Ладно, тогда возьмите поводья. Сам я побегу рядом с повозкой, чтобы та скорее набрала скорость, а потом вспрыгну на борт. Когда я крикну «вперед!», пускайте в ход кнут без всякого стеснения. Готовы? Вперед!

Коляска содрогнулась, заскрипели колеса, а из-под шести копыт возмущенного животного полетели комья земли. Виктор, держась одной рукой за борт, рванул трусцой, потом бегом и, наконец, перемахнул на сиденье. Выхватив меч, он высунулся наружу и крикнул:

— Погоняй!

Они взлетели на гребень взгорка, набрали скорость и вырвались на компанию вокруг костра.

Разбойники услышали шум, повскакали на ноги и потянулись было за оружием, но айя уже налетел на них. Один бедолага, словно уличный регулировщик, поднял руку в попытке остановить беглецов, но в ужасе отпрыгнул, спасая жизнь. Другой выдернул меч, но его удар был отбит, и колесница с грохотом умчалась в темноту.

— Погони нет, — заметил Хассельборг, высовываясь из коляски и глядя назад. — Похоже, они напуганы ничуть не меньше нас. К тому же они не знали: действительно ли в повозке заказанная дама.

— Что вы имеете в виду? — удивилась Фория.

Он рассказал о подслушанном разговоре.

— Грязный унха! — воскликнула девушка. — Мало того, что дашт вынудил меня бежать, так он еще нанимает головорезов похитить меня! Хорошо, я заставлю Джама поплатиться за это, как королева Ниризия заставила ювелира поплатиться за его поступок!

В принципе Хассельборгу хотелось узнать, какую крутую расправу учинила упомянутая королева Ниризия некоему ювелиру, но в данный момент его больше занимали иные вещи.

Повозка миновало место, где произошло нападение на караван. За исключением промелькнувших обломков телеги, разбитой биштаром, и пары непогребенных тел, там ничего не осталось.

— По-моему, я догадываюсь, что произошло, — сказал детектив. — Разбойники думали, что контролируют ситуацию. Так оно и было, пока пара из них не погналась за тем бедолагой на айе, а еще несколько не бросилось за нами. В результате пленников охраняло от силы двое. Караванщики смогли одолеть охрану и бежать. Когда остальные разбойники вернулись после охоты на нас, то не осмелились преследовать добычу, ускользнувшую на территорию доура.

— Тогда, возможно, мои слуги живы! Если это так, то мы нагоним их прежде, чем они доберутся до Хершида, да?

— Сложно сказать. Надо прикинуть по карте, но я не знаю, насколько она точна.

— Хорошо. Не заберете ли вы у меня поводья?

— Минутку.

Когда Хассельборг еще раз оглянулся на костер, тот уже скрылся из вида. Еще через пару миль он предложил:

— Давайте остановимся ненадолго: надо фонари зажечь. Признаюсь, что у меня от этой бешеной гонки а ля Бен Гур — мороз по коже.

— Это ваш национальный герой? О, я уверена, что он проявил ни с чем не сравнимую смелость в той упомянутой вами гонке. И вы достойны его, о могучий муж, ведь без вас я пропала бы.

— Да я вовсе не так уж и крут, — смутился «могучий муж», возясь с фонарями и радуясь, что она не может видеть его сконфуженного лица. — На самом-то деле вся эта затея… — он замялся и перевел разговор: — Вот, теперь мы, по крайней мере, не пропустим поворот и не разобьемся.

Виктор собирался сказать, что вся эта затея с ее спасением была образчиком иррационального безрассудства, на которое он ни за что не пошел бы, успей хоть минутку подумать. Но счел такое замечание бестактным и взялся за поводья.

Поскольку одеяние дамы никак не могло служить должной защитой от ночной прохлады, Хассельборг накинул на нее свой плащ. Фория тут же прильнула к нему, щекоча лицо своими антеннами, и вскоре поцеловала в щеку.

Какой эротичный поцелуй! Как мило, что кришняне переняли у землян это занятие! И как мило, что можно оторвать глаза от дороги, а право выбора пути предоставить айе.

Солнце уже давно встало, когда Фория открыла глаза и потянулась.

— Где мы? — спросила она.

— Где-то на пути к Хершиду.

— Это я знаю, муж малого ума! Но где именно?

— Могу лишь предположить, что мы прибудем в столицу после полудня.

— Ну, в таком случае остановитесь в ближайшей деревне. Я не откажусь поесть.

Столь резкий и повелительный тон задел Виктора: очевидно, ее преклонение перед «своим героем» уже несколько поумерилось. Детектив бросил на спутницу безмолвно удивленный взгляд. Та тут же выказала самое искреннее раскаяние:

— О, я обидела моего героя? Простираюсь у его ног! Молю о прощении! Какая же я злонравная и эгоистичная ведьма! — она принялась осыпать поцелуями его руку. — Ты разрываешь мою печень! Я не вынесу твоего укора! Скажи, что я прощена, или я брошусь из твоей повозки навстречу гибели!

— Да пустяки, шерга Фория, — принялся он успокаивать девушку, не желая смотреть подобный спектакль по такому ничтожному поводу. Жизнь достаточно сложна и без чрезмерной театральности. И пока Виктор трепал ее по плечу, целовал и ободрял, разум его уже обдумывал планы прибытия в Хершид.

Вскоре спутница заметила:

— Мы, должно быть, уже давно на земле доура. Разве мы не пересекли ночью границу его владений?

— Вы имеете в виду то место с воротами поперек дороги и сторожкой? Мы действительно проехали его, когда вы спали.

— А как же часовые? Они вас пропустили?

— Вообще-то они тоже спали, поэтому я просто вылез и сам открыл ворота. Будить этих бедняг показалось мне постыдным.

Показалась деревушка, где путешественники остановились перекусить. Во время завтрака Хассельборг спросил:

— Какая гостиница в Хершиде имеет репутацию поприличнее? В Росиде я угодил в настоящий воровской притон и не хотел бы повторить ошибку.

— О! Кавир, но вы же не будете останавливаться в какой-то там гостинице! За кого вы меня принимаете? Вам предоставят лучшие покои в дядином замке, где я смогу каждый день видеться с вами!

Последние слова явно показывали, что приглашение вызвано не только простой благодарностью. Хассельборг подавил улыбку, запротестовав:

— Я не могу принять такого незаслуженного гостеприимства! В конце концов, я никто, даже не рыцарь, да и ваш дядюшка отнюдь не знает меня со времен Адама, то есть со времен Карара.

— Не знаю, кто такой этот Адам, но вас дядя примет. Хасте бад-Лаббаде встретит спасителя своей племянницы с распростертыми объятиями. В ином случае я бы заставила его пожалеть, что он вообще вылупился на свет.

Виктор не сомневался, что она вполне способна на это.

— Ну… если вы настаиваете…

Фория настаивала, и он согласился, скрывая радость. Хотя подобный интерес девушки таил в себе угрозу будущих осложнений, но сейчас давал ему бесплатное и наверняка роскошное жилье. Хассельборг, конечно, мог, несмотря на свой страх перед микробами, в случае необходимости стерпеть и самый захудалый постоялый двор, но предпочитал брать от жизни лучшее.

Остаток пути прошел без приключений. Караван они не догнали, очевидно, тот развил приличную скорость, спеша убраться подальше от опасных Кодумских гор.

Хершид, как и подобало столице империи, был куда больше и красивее Росида. У ворот путешественников, естественно, остановили часовые, но узнали племянницу верховного жреца прежде, чем та успела сказать хоть пару слов. Стражники вытянулись в струнку, взяв алебарды на караул, и махнули коляске проезжать.

Девушка показывала Хассельборгу город, пока они не остановились перед замком. Ворота украшались различными архитектурными изысками, в которых детектив узнал кришнянские астрологические символы.

Вышел неизбежный привратник.

— Госпожа Фория! — воскликнул он и с криком побежал через двор. Из дверей хлынула целая орава народу и столпилась вокруг коляски. Вся челядь дружно пыталась поцеловать хозяйские ручки.

Затем появился высокий мужчина в длинной голубой мантии, и толпа раздалась, пропуская его. Они с Форией обнялись.

— Дядя, это мой спаситель, доблестный господин Кавир…

Хассельборгу пожали руку (еще один позаимствованный у землян обычай) и на какое-то время забыли о нем в суете встречи. Он лишь старался не потерять нить разговора, так как тараторили все одновременно.

— Что с вами случилось?

— Саиду, беги в казармы и скажи командиру не отправлять эскадрон…

— Караван прибыл всего несколько минут назад и привез это горестное известие…

— Что же стряслось с вашей светлостью? У вас такой вид, словно вы попали под копыта диких скакунов!

Сравнение показалось Виктору преувеличенным, хотя тонкий наряд Фории и впрямь выглядел несколько потрепанным вследствие прогулки по Кодумским горам в темноте. Когда же детектива проводили в предоставленные ему покои, он обнаружил, что если кто и нуждался в услугах камердинера, так это он сам. Костюм порван и заляпан грязью, на подбородке пробивается щетина, а от ветки, хлестнувшей его во время лихой скачки, на лице горит полоса. В первую очередь предстояло побриться, иначе вскоре станет очевидным, что борода у него рыжевато-каштановая, а не зеленая, как у кришнян. (Можно, конечно, последовать примеру одного джентльмена, который

Но и в этом случае его борода привлечет внимание необычной пышностью.)

Обо всем вышеперечисленном позаботилась челядь Хасте, действовавшая с несвойственной здешним жителям сноровкой.

Час спустя гость оказался побрит, вымыт и даже надушен чем-то, что ему пришлось стерпеть ради пущей достоверности. Немного вздремнув, он оделся в приготовленный для него чистый костюм и спустился на встречу с хозяином дома.

Внешность Хасте бад-Лаббаде была нетипична для кришнянина. Он утратил большую часть своих волос, а оставшиеся поседели. Черты лица, обтянутого морщинистой пергаментной кожей, выглядели более резкими, чем у большинства представителей его расы. Фактически, он мог бы сойти за землянина, если бы не торчащие над бровями антенны.

Верховный жрец ожидал гостя, держа в руках нечто, напоминающее шейкер.

— Сын мой, — начал Хасте, наливая бокал, — не нахожу слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Я ваш вечный должник и прошу об одном: не стесняйтесь обращаться ко мне в любое время за всем, что я могу для вас сделать.

— Спасибо, Ваше Преподобие, — поблагодарил Хассельборг, настороженно глядя на предложенный ему напиток. Однако тот был смешан столь умело, что алкоголя почти не чувствовалось, и Виктор выпил без обычной негативной реакции. Хотя все равно необходимо соблюдать меру и вести счет опрокинутым рюмкам, растягивая их как можно дольше.

Когда появилась Фория, Хасте попросил поведать «об этом необыкновенном подвиге со спасением». После рассказа она спросила у дяди:

— Как ты думаешь, доур возбудит по твоему настоянию дело против Джама?

— Сложно сказать, — натянуто улыбнулся тот, — ты же знаешь, насколько малым влиянием я ныне пользуюсь при дворе.

— Это только потому, что у тебя недостает смелости осадить этого старого акебата! — отрезала племянница. — Я сама могла бы лучше договориться с ним.

— Да, наверное, ведь король благоволит к тебе, смотря на тебя как на дочь.

— Не в благоволении дело! Доур — человек жесткий и умный, добившийся всего в борьбе, и требует от своего окружения равной жесткости и ума. Ты всегда уступаешь ему, и он втаптывает тебя в грязь! Превзойди его — он станет уважать тебя! Эх, будь я мужчиной!..

Хассельборг почувствовал, что в отношениях двух родственников присутствует подавляемое напряжение. Причем слишком сильное, чтоб объяснить его простым несогласием во мнениях о том, как управиться с королем. Вероятно, к этому факту стоило присмотреться.

— Ваше Преподобие, я никогда не бывал в Хершиде и поэтому не знаком с местным положением дел. Не могли бы вы… э… — обратился он к Хасте.

Тот бросил на него острый взгляд и ответил:

— Моя племянница не умеет лицемерить. Даже под угрозой смертного приговора она высказала бы неправедному судье все, что о нем думает.

— А как насчет расхождений между вами и доуром?

— Это долгая история, сын мой. Она уходит глубоко в прошлое и затрагивает первоосновы человеческого бытия. Не знаю, как в вашей стране, но здесь, в Гозаштанде, люди всегда по-разному объясняли ход вещей.

Понимаете, старая вера утверждала, что все зависит от воли богов. Однако с ростом знаний появлялись вопросы, на которые эта вера не могла дать ответов. Почему боги допускают беспорядок в созданном ими мире? Или почему вообще интересуются нами, смертными? Некоторые святотатцы (но этих быстро усмирили) во всеуслышанье утверждали, что богов не существует.

Потом, лет триста назад, наши теологи доказали, что боги вовсе не орава похотливых и драчливых варваров, ведущих разгульную жизнь на высях горы Мешак, как думали наши простоватые предки. Это также не «высший разум», не «дух любви» и не прочие неосязаемые абстракции, недоступные пониманию. На самом же деле судьбами людей управляют небесные светила: солнце, луны, планеты и звезды. Они, вращаясь вокруг нашего мира, оказывают на него таинственное влияние. Как вы помните, примерно в это же время открыли, что мир, оказывается, круглый.

Итак, мы обрадовались, что получили наконец истинно научную религию, которой надлежит исполнять все положенные религии обязанности: объяснять человека и вселенную, предсказывать будущее, утешать скорбящих и насаждать в душах молодых здоровую нравственность. Астрология обрела официальный статус в Гозаштанде и соседних странах, и любое отклонение заслуженно наказывалось.

Позже, если захотите, я покажу вам одну из старых камер в подземелье моего замка, где содержали еретиков. Теперь мы ничего подобного делать не можем, хотя доур иногда использует обвинение в ереси для устранения политически неудобных лиц.

И что же произошло дальше? В местечке, называющемся теперь Новуресифи, приземлились космические корабли. Прилетевшие землума привезли с собой весть о других солнцах и множестве миров, вращающихся вокруг них. Они же сообщили нам, что и наш мир движется вокруг солнца, а не наоборот. И что, например, Кондиор^[27] — вовсе никакой не бог войны, а планета, родственная нашей.

Как вы понимаете, любезный господин Кавир, из-за этого многие отпали от истинной веры. Церковь теперь не имеет права карать отступников, а должна молча глядеть, как по стране моровым поветрием распространяются тысячи ложных религий. Некоторые культы завезли к нам те же землума. Все это подрывает духовную силу Церкви и перехватывает наши доходы. И в то время как наше могущество идет на спад, могущество доура прибывает. Вот отчего отношения между нами менее сердечные, чем бывало.

Немного пораженный такой откровенностью, Хассельборг спросил:

— Ваше Преподобие, а что думаете вы сами по поводу богов, планет и тому подобного?

Хасте чуть улыбнулся:

— Поскольку я глава Церкви, мои официальные взгляды безусловно совпадают с принятыми на Совете в Мише сорок шесть лет назад. Как частное лицо я несколько озадачен информацией, полученной от землума, но предпочитаю не распространяться об этом. Ну а теперь давайте поужинаем.

Фория надела еще одну из своих ошеломляюще разнообразных масок (приняла официально-степенный вид) и сообщила дяде:

— Господин Кавир приехал в Хершид в качестве художника-портретиста. Не могли бы мы помочь ему получить выгодные заказы? Это малая толика благодарности за его героизм.

— Разумеется, могли бы. Дай-ка подумать. Я и сам заказал бы портрет, да с меня уже писали в этом году. Но все равно, если прочее не удастся, закажу. Что же касается двора, то я не совсем представляю, как… Моя звезда в данный момент находится не в сильной позиции.

— Полно, дядя! Почему б тебе не попробовать уговорить самого короля?

— Короля?! Но ты же знаешь, какой с той стороны ветер дует…

— Да проснись же, безвольный старик! — внезапно воскликнула девушка, вмиг утратив свою степенную манеру. — Вечные отговорки! Заседание тайного совета назначено на завтра, не так ли?

— Разумеется, дитя мое, но…

— Никаких но! Возьми господина Кавира с собой и представь Его Грозности как величайшего портретиста в мире. Если, — зловеще добавила она, — ты не хочешь повздорить со своей любимой племянницей.

— Звезды помилуй, конечно, нет! Я возьму его! То есть при условии, что он пойдет. Вы согласны с этим планом, сын мой?

— Разумеется, — подтвердил Хассельборг, пробормотав вдобавок, что несказанно благодарен.

— Этого-то я и боялся, — подытожил Хасте.

Позже, за сигарами, детектив поднял интересующую его тему:

— Ваше Преподобие, я разыскиваю некоего молодого человека, который приобрел у меня портрет и скрылся, не заплатив. С ним еще была девушка.

— И?

— Нет ли в Хершиде какой-либо службы, которая регистрирует приезжих?

— Дайте-ка подумать… У доура хорошая сыскная служба, но я сомневаюсь, что они отслеживают каждого путешественника. Хершид ведь все-таки перекресток империи. Как выглядели эти беглецы?

Хассельборг достал свои наброски. Хасте нахмуренно посмотрел на них, а затем засмеялся:

— Сколько он вам должен?

— Пятьсот кардов.

Хозяин позвонил в колокольчик и, когда на зов явился молодой человек в голубом жреческом балахоне, распорядился:

— Возьмите пятьсот кардов из моего личного запаса и выдайте их господину Кавиру.

— Да хранят меня звезды! — воскликнул Виктор. — Я вовсе не собирался просить деньги у Вашего Преподобия…

— Все в порядке, сын мой, и не пересчитывайте зубы дареному шомалу, как поступал Карар в своих сделках с ведьмой моря Ваандао. Во-первых, это всего лишь средство как-то отплатить вам за спасение моей племянницы. Во-вторых, время, приносящее всё, принесет мне возможность получить деньги с вашего должника.

— Вы его знаете?

— Немного.

— Кто он?

— Неужели вы так недавно в здешних краях? На портрете — новый доур Замбы, истинное чудо и образец политических достоинств. А эта девушка — его доурия.

— Король и королева Замбы? — ошарашено переспросил детектив. — С каких пор? И что такое Замба?

Тут в комнату снова проскользнул молодой жрец с тяжелым парусиновым мешком. Негромко позвякивая, ноша опустилась у ног Хассельборга.

— Принеси-ка карту Гозаштанда и прилегающих земель, Гаддал, — попросил Хаете своего помощника. — Для бывалого путешественника, господин Кавир, ваши знания… э… достаточно отрывочные. Откуда вы родом?

— Из Малайера на дальнем юге, — соврал Виктор.

— Это объясняет дело. Знайте же тогда, что Замба — остров в море Садабао, расположенный рядом с полуостровом Харгайн на востоке Гозаштанда. Жителей Замбы долгие годы сотрясали бунты, в итоге простонародье вообще свергло аристократию и перебило всех, кто не успел сбежать. После этого, не имея больше общего врага, голытьба продолжала биться вожак против вожака.

Кончилось все это тем, что несколько десятиночий назад ваш знакомец Энтане (его ведь так зовут, не правда ли?) высадился на острове с шайкой громил, которых он набрал звезды знают откуда. Через пару дней он уже был хозяином Замбы! О, проделано все было весьма ловко, и он добился многих перемен. К примеру, создал, понимаете ли, новую аристократию из тех вожаков, кто перешел на его сторону. Новую аристократию со всеми титулами и причиндалами старой. Однако эти привилегии не передаются по наследству и близки к фикции: тот, кто перестает удовлетворять требованиям Энтане, лишается их. На острове теперь никто не имеет права пребывать в грехе праздности!

Хассельборг подумал, что или действительно таким образом сложилась обстановка на Замбе, или Фаллон хорошо усвоил биографию Наполеона. Ему хотелось услышать подробности, а жрец предпочитал говорить на глобальные темы (вроде прогресса в противовес стабильности или свободы воли в противовес предопределению). Все же Виктору удалось кое-что вытянуть из старика.

— Ходят слухи, что король вовсе не кришнянин, а замаскировавшийся землу. Для меня, правда, это не имеет особого значения. Не один год я убеждаю свою паству, что судить о людях следует по их личным качествам, а не расовой принадлежности. Однако я очень сомневаюсь, что Энтане — с планеты Земля, поскольку там проповедуется странная доктрина равенства. А наш юный образец достоинств не установил в своем островном королевстве ничего похожего на подобную систему.

Кстати, сын мой, во время своего пребывания в Новуресифи вы вращались среди землума. Просветите меня, старика, в этих вопросах. Что подразумевает эта доктрина и в самом ли деле все земляне придерживаются ее?

— Собственно говоря, — начал было Хассельборг блестящую десятиминутную речь на заданную тему, но тут ему пришло в голову, что кришнянский художник вряд ли мог разбираться в политической теории Земли. Не пытается ли старикан подстроить ему ловушку? И детектив осторожно продолжил: — Собственно говоря, Ваше Преподобие, я мало что знаю. Так, слышал кое-что от своих друзей-землу. Как я понимаю, ныне идея всеобщего равенства популярна среди землян, хотя так было не всегда и, возможно, не всегда будет. Но имеется в виду не буквальное равенство всех людей, а юридическое. Равенство перед законом в правах, обязанностях и прочем.

Мне говорили, что при построении государства на такой основе есть две большие трудности. Во-первых, чисто биологически люди изначально отличаются друг от друга по своим способностям. Во-вторых, для управления любым обществом, не считая первобытного, необходима какая-то верховная структура. А пришедшие к власти испытывают естественную склонность законодательно упрочить свое превосходство над остальным народом. И этим занимаются все, независимо от того, как они себя называют: курфюрстами, капиталистами или комиссарами…

Позже детективу подумалось, что во время этой идейной пикировки Хасте выказывал довольно незаурядное знание земных институтов.

Фория сохраняла свою степенность весь вечер, пока не пришло время прощаться. Протягивая Хассельборгу руку для поцелуя, она взглянула в сторону удаляющейся дядиной спины, наклонилась вперед и прошептала:

— Вы женаты, мой герой?

Он поднял брови:

— Нет.

— Превосходно! — она быстро поцеловала его и ушла.

Виктор мысленно присвистнул: ой-ой-ой, тут не нужно рентгеновских лучей, чтобы увидеть, куда она клонит! Теперь, когда он знает, где Фаллон, лучше побыстрее убраться из Хершида. Может, улизнуть сегодня же ночью под предлогом, что хочет покататься на коляске при лунном свете? Нет, до Замбы далеко, к тому же карта показывала отсутствие дорог на скалистом полуострове Харгайн, значит, придется плыть на корабле из Маджбура.

Более того, а желательно ли ему столь скоропалительно отправляться на Замбу? Ну, начнет он убеждать Джульнар вернуться к папочке, а разгневанный король Фаллон тут же прикажет казнить шпиона. Вероятно, несмотря на матримониальную угрозу со стороны прекрасной фурии, следует еще несколько дней поболтаться в столице и разработать какой-нибудь план.

Хассельборг, попав на аудиенцию у доура, был очень удивлен. Из-за замечаний Фории он ожидал увидеть кого-то физически внушительного, вроде дашта Руза. А король Экрар бад-Кавитар напоминал, скорее, земного мышонка.

— Да, да, да, — быстро пропищал могущественный монарх, протягивая верховному жрецу ручонку для поцелуя. — Портрет. Хм-м-м. Хм-м-м. Отличная мысль. Превосходное предложение. Рад, что ваша племянница подсказала вам его: она умеет угодить. Ха, обладай вы ее умом, то стали б немаловажной силой в стране. Итак, господин Кавир, — обратился он к Виктору, — сколько вам потребуется сеансов?

— Наверное, с дюжину, Ваша Грозность.

— Верно, верно, верно. Первый состоится сегодня после полудня. За час до ужина. В западном крыле дворца. Лакеи проведут вас. И приносите все свое снаряжение. Решительно все. Ничто так не раздражает меня, как мастер, являющийся оказать какую-то услугу, а потом вынужденный возвращаться домой за забытыми инструментами. Учтите это.

— Слушаю и повинуюсь, — отозвался детектив. Экрар, очевидно, принадлежал к людям, верящим в известное изречение: «то, что трижды сказал, то и есть».

— Хорошо, хорошо, хорошо. Приказываю вам не покидать Хершида, пока не закончите портрет. Королевский распорядок дня чрезвычайно насыщен, и мне придется втискивать сеансы позирования между более важными делами. А сейчас вам дозволяется удалиться.

Сохраняя внешнее подобострастие, Хассельборг мысленно выругался. Теперь он застрял в столице бог знает насколько, особенно если доур имеет привычку отменять назначенные встречи. Наплевать на приказ и сбежать? Стража поймает его прежде, чем он доберется до границы, и приволочет обратно. И какова тогда будет реакция могущественного и нервного монарха? В лучшем случае, подозрительный художник окажется в опале.

В замке Виктор спросил у Фории, как добраться до Маджбура. Та в тревоге воскликнула:

— Как! Вы скоро уезжаете?

— Нет, король оставляет меня на неопределенное время. И все же мне хотелось бы знать.

— Из южных ворот к Маджбуру ведет хороший тракт, можно доехать на коляске. Или же воспользуйтесь железной дорогой.

— Железной дорогой?

— Конечно! Разве вы не в курсе, что Хершид расположен на конце линии, тянущейся до самого Джазмуриана?

Детектив воздержался от дальнейших расспросов, опасаясь обнаружить перед девушкой полнейшее невежество. Но такое чудо, как железная дорога на Кришне, решил увидеть и предложил прогуляться перед обедом до вокзала.

Фория, разумеется, согласилась, и они отправились к южной границе города.

На расстоянии метра друг от друга шли рельсы, по которым следовали четырехколесные вагончики, напоминающие кареты. Локомотивами же служили слоноподобные биштары. Пара таких животных тянула состав, а на их могучих загривках сидели махауты^[28], направляя движение и дудками подавая предупреждающие сигналы.

— Увы, мой герой, — огорчилась девушка, — мы приехали слишком поздно, чтобы увидеть отправление ежедневного поезда в Кадар. Оттуда же состав прибывает за полночь.

— А где находится Кадар?

— Это пригород Маджбура, располагающийся с нашего, левого берега реки Пичиде. Река слишком широка, чтобы перекинуть через нее мост, поэтому железнодорожный путь прерывается. Пассажиры переправляются на пароме и вновь садятся в поезд до Джазмуриана.

Они еще какое-то время понаблюдали за жизнью вокзала, а затем Фория проникновенно сказала:

— Кавир, я чувствую глубокое духовное родство между нами. Я тоже с детства любила, повиснув на ограде вагонного парка, смотреть на составление поездов. И если ты действительно затеял поездку в Маджбур, я способна убедить доура отпустить тебя. Лестью я из него веревки вью. Скажу, что мой будущий муж желает попутешествовать…

Хассельборг внутренне содрогнулся. Ощущение было как от пореза грязным ножом, когда к тому же нечем продезинфицировать рану. Он незаметно сменил тему, переведя разговор на Замбу и новоиспеченного короля. Правда, «будущая жена» мало что могла добавить к рассказу своего дяди.

Экрар бад-Кавитар оказался трудной моделью для портретиста, так как все время ерзал, чесался и вытирал рукавом заостренный нос. Еще больше осложняли дело многочисленные визитеры, что-то шептавшие королю на ухо и протягивавшие бумаги на подпись. Хассельборг и так заранее сомневался в своих способностях живописца, а на первом сеансе вовсе впал в отчаяние, граничащее с безумием.

— Ваша Грозность! Если б вы хоть пять минут посидели спокойно, не меняя позы… — пожаловался он.

— Что ты хочешь этим сказать, негодяй? — закричал доур. — Я битый час сижу в этой позе, не сдвигаясь ни на волосок! Как ты смеешь утверждать обратное! Вон отсюда! Зачем я только позволил тебе писать мой портрет. Убирайся… Нет, нет, нет, я не это имел в виду. Я прощаю тебя, только запомни: больше никаких непочтительных критических замечаний! Я человек очень занятой, и если отвлекусь от своих королевских обязанностей хотя бы на минуту, произойдет катастрофа. Ты хороший парень, приступай же к своей работе, не стой разинув рот, теряя время.

Виктор вздохнул и стоически вернулся к наброску. Тут вошел очередной придворный и возвестил:

— Да порадует это Вашу Грозность! Только что неожиданно прибыл дашт Руза с пятьюдесятью ратниками. Он разыскивает своего сбежавшего заключенного!

Глава 9

На секунду застыв с открытым ртом, доур разгневанно вскочил:

— Он бесцеремонный идиот! Это как раз в его духе ввалиться ко мне, не предупредив хотя бы за час до приезда! И безо всякого приглашения, разрешения или приказа. Охе! — Экрар метнул пронзительный взгляд на Хассельборга, замершего у мольберта. — Вы, господин художник, прибыли сегодняшним утром, сопровождаемый прекрасной историей о спасении племянницы Хасте от разбойников во владениях Джама. А сегодняшним вечером является сам Джам, идущий по горячему следу якобы беглого преступника. Исключительное совпадение, вам не кажется?

— Да, Ваша Грозность.

Король велел придворному впустить дашта Руза и принялся расхаживать взад-вперед, бормоча:

— Не сомневаюсь, что вы действительно спасли Форию, так как мои люди подробно допросили уцелевших из того злосчастного каравана. И все-таки здесь есть какая-то тайна, есть какая-то тайна, есть какая-то тай… А, мой любезный вассал Джам!

Дашт стремительно вошел в залу, сделал вид, будто припадает на колено перед сюзереном, и с рычанием бросился на Хассельборга, выхватывая меч.

— Ах ты зефт! Я тебе покажу, как подкупать моих тюремщиков и сбегать из моей тюрьмы!

Детектив начинал уже понемногу уставать от постоянного пребывания на волосок от смерти. Он лихорадочно закрутил головой в поисках какого-либо оружия, поскольку его собственное было изъято на время аудиенции.

Однако о его спасении на сей раз позаботился Экрар. Поднеся ко рту один из перстней, унизывавших его пальцы, он издал резкий, пронзительный свист. В стене мигом распахнулась пара потайных дверей, и из каждой выскочило по двое гвардейцев с взведенными арбалетами.

— Стоять или станешь мертвым вассалом! — взвизгнул король.

Джам неохотно убрал меч в ножны.

— Ваша Грозность, приношу свои униженные извинения за столь непочтительное вторжение. Но, клянусь Кондиором и Хоей, не могу вынести, что это дерьмо, именующее себя художником, пачкает дворец своим отвратительным присутствием!

— Что он сделал?

— Я вам все расскажу. Он является ко мне, представляется портретистом, и его принимают как доброго друга. И что же? Спустя день я узнаю, что он вовсе не художник, а шпион из Микарданда, посланный убить меня. Естественно, я бросаю эту мразь за решетку, чтобы пустить в расход на игрищах. Своим черным колдовством он зачаровывает екия так, что зверь не желает его жрать, а потом исчезает. Вероятно, он подкупил кого-то из тюремщиков, иначе побег не прошел бы настолько гладко. Эти злодеи дружно клянутся в своей невиновности, а я, к сожалению, не могу повесить их всех в надежде казнить нужного.

— А как стало известно, что он шпион? — спросил доур.

— Пришло послание от моего друга из Новуресифи, Жулиу Гоиша. Вот оно, а вот и другое, подделанное этим багганом!

Хассельборг почувствовал, что необходимо вмешаться:

— Да позволит мне Ваша Грозность объясниться. Во-первых, я вовсе не микардандума и это можно проверить, наведя соответствующие справки. Микарданд — плохое место для художника, поэтому в Мише я остановился лишь на ночлег, а направлялся в Новуресифи. Там я познакомился с Гоишем, и он дал мне рекомендательное письмо к дашту Руза. И во-вторых. Я догадываюсь, почему так рассержен Джам бад-Коне. Дело в том, что я сорвал его попытку похитить шергу Форию.

— Что такое? Что такое? Что такое? — затараторил Экрар.

— Разумеется, именно он заплатил разбойникам, напавшим на караван. Шерга Фория сама говорила мне, что он преследовал ее своими домогательствами и поэтому она уехала из Росида. А Джам решил перехватить ее. Думаю, она требовалась ему не как партнерша для игры в шашки.

— Что скажете, маншерг? — обратился король к дашту.

— Абсолютное вранье, — заявил тот. — У него нет доказательств.

— Я подслушал, как разбойники обсуждали это, сидя у бивачного костра, — опять вмешался Виктор. — Допросите любого.

— Где они сейчас? — спросил Экрар.

— Повешены, все до одного, — выкрикнул Джам. — Во время погони за этим ублюдком я случайно наткнулся на них и свершил справедливый суд на месте.

«Шел я садом однажды и вдруг увидал, как делили коврижку Сова и Шакал», — прокомментировал Хассельборг про себя, а вслух добавил:

— У вас было целых две причины убить их: за то, что они не смогли выполнить ваш приказ и похитить девушку, или чтобы навечно заткнуть им рты.

Дашт разразился площадной бранью, и король успокаивающе произнес:

— Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь оба. Итак, здесь настоящая головоломка. Вы, Джам, говорите, что господин Кавир шпион. Но в доказательство предъявляете лишь слова землу, которые ничего не стоят с точки зрения гозаштандского законодательства. В ответ вы, зер художник, обвиняете моего верного вассала в подстрекательстве к похищению племянницы верховного жреца господствующей Церкви. Более того, вы приписываете ему самые гнусные намерения. Впрочем, низость подобных намерений несколько извиняется чрезвычайной красотой девицы, способной пробудить мысли о любви в печени святого отшельника. И все же данная цыпочка — моя любимица, поскольку у меня нет своих дочерей. И посему я отнесся бы к такому делу весьма сурово, подкрепи вы свое обвинение фактами. Однако единственное ваше доказательство — это речи отребья, чье слово имело бы мало веса, будь они живы, и не имеет вообще никакого, раз они покойники.

Конечно, я мог бы допросить вас обоих с применением раскаленных щипцов, — доур неприятно улыбнулся, а Хассельборг и Джам почтительно потупились. — Такое обращение зачастую благодетельно для жертвы и всегда поучительно для зрителей. Но опыт говорит мне, что этот способ практически не приносит того, к чему мы стремимся, а именно — правды.

Сделав значительную паузу, Экрар посмотрел на дашта:

— А что бы вы сделали с этим человеком, шерг Джам?

— Уволок бы его обратно в Руз, Ваша Грозность. И милостиво заменил бы приговор «смерть-от-зубов-зверя» на «смерть-путем-обезглавливания», хотя ублюдок вряд ли оценит это. А если его колдовство сможет приклеить отрубленную голову к телу, то я подарю подлецу его никчемную жизнь.

— Но, — воскликнул король, — кто тогда завершит мой портрет? По сделанному наброску я вижу, что картина станет лучшей из когда-либо писанных с меня. Следовательно, шпион он там или нет, перед нами действительно настоящий художник. Нельзя, нельзя, нельзя, Джам, умерщвлять его, пока он не закончит свой великий труд. Мы обязаны пойти на это ради процветания империи!

Дашт пожевал губу и предложил:

— Может, оставить его во дворце под охраной стражников на время, необходимое для завершения картины, а потом убить, как он того заслуживает?

— Но, Ваша Грозность, — решительно встрял Виктор, — вы же понимаете, что истинный художник обладает тонкой натурой. Сможет ли он отдать все силы искусству, помня о висящем над ним смертном приговоре?

— Да, да, я принимаю ваш довод, зер Кавир. Более того, существует ведь еще и ваше обвинение против Джама…

— Вы ведь не верите в эти фантастические небылицы? — возмутился дашт.

— Будьте любезны не перебивать своего сюзерена! Так вот, выдвигать ничем не подкрепленное обвинение против моего вассала, зер Кавир, — очень и очень серьезное дело. Но и его слова против вас бездоказательны. А теперь вы оба выслушаете мой вердикт.

Вы, Кавир бад-Матлум, завершите начатую работу. После вы имеете право остаться под защитой Хершида, но, если дашт соберет бесспорные доказательства вашей вины, я выдам вас ему. Либо вы можете бежать в другие земли на свой страх и риск, потому что там Джам имеет право преследовать вас.

Вы, Джам бад-Коне, обязаны соблюдать эти условия. Пока господин Кавир находится на моей территории, не вздумайте посылать какого-нибудь головореза убить его. Если подобное произойдет, я знаю, где искать виновного. По-моему, мой вердикт абсолютно беспристрастен.

— Тогда, — прорычал Джам, — мне остается только один выход! Кавир бад-Матлум, или как тебя там, я вызываю тебя на поединок! Ты шпион, негодяй, вор, трус и ублюдок, попытайся опровергнуть это своим оружием! — с этими словами дашт сорвал перчатку и бросил ее в Хассельборга.

Король вздохнул:

— Я-то думал, что все улажено. Между прочим, я сомневаюсь в том, что дворянин с вашим высоким титулом имеет право опуститься до поединка с человеком такого низкого социального статуса, как господин Кавир.

— В таком случае вспомните дуэль Ездана с Киштаспанду, которая состоялась в прошлом году, — парировал Джам. — Художник считается выше простолюдина и может быть вызван на бой.

— Эй-эй, — остановил спор Хассельборг. — У нас в Малайере так дела не делаются. Объясните кто-нибудь. Дашт хочет со мной драться, верно?

— Еще как!

— А если у меня нет такого желания?

Джам издевательски рассмеялся:

— Разве я не говорил, что ублюдок слаб печенью! Он уже готов удирать! Ну, уважаемый зер, тогда вы получите пяток увечий в качестве клейма своей трусости. Я начну с ушей, потом…

— Можете не продолжать. Выбор оружия предоставляется мне?

— Разумеется. Любое оружие из утвержденного законом: копье, пика, кинжал, секира, булава, алебарда, гизарма^[29], цеп, дротик, лук, арбалет, праща или метательный нож. Со щитом или без него, в доспехах или нет, пешим или верхом. Я согласен на любое названное тобой оружие, ведь ты будешь двенадцатым из пытавшихся выстоять против меня. А двенадцать — мое счастливое число.

Догадываясь, что случилось с предыдущими одиннадцатью, Виктор вынул кастет и показал его королю:

— Это дозволено?

— Нет, нет, нет! Мы не дикари с Колофтских болот, чтобы молотить друг друга кулаками.

— Тогда арбалеты, без доспехов, пешими, — решил Хассельборг, прикинув, что мастер стрельбы из винтовки получает наилучший шанс именно с этим оружием. — Вам придется дать мне пару дней на тренировку.

— Принято, — согласился Джам. — Это будет отличная схватка, так как я главный охотник с арбалетом в Рузе. Видел мою коллекцию голов?

— Вы имеете в виду те, что на кольях над городскими воротами? Я счел их довольно пошлым выставлением напоказ своих достижений.

— Нет, дурак, голов убитых мной зверей! Ваша Грозность, позвольте мне настоять, чтобы вы приставили к этому мерзавцу стражу, дабы он не скрылся в ночи.

— Это справедливо, — ответил король. — Господин Кавир, слушайте мой приказ: перевезти все свое снаряжение в королевский дворец. Я пришлю людей, чтобы помочь вам.

А Виктор мысленно добавил: чтобы помешать сделать рывок к свободе.

Глаза Фории расширились от ужаса, когда ее герой рассказал о предстоящем бое. А Хасте посетовал:

— Какое безрассудство эти поединки! Совет в Мише недвусмысленно осудил их. Мы, священнослужители, долго старались убедить знать, что дуэль не что иное, как греховная глупость. Но дворяне бросали нам в лицо нашу же собственную астрологию, говоря: разве звезды не даруют победу тому, чье торжество предопределено? Признаюсь, этот довод действовал обескураживающе.

Хассельборг отправился к себе собираться, и Фория последовала за ним, властно велев паре приставленных к нему стражников:

— Оставайтесь за дверью, смерды! Приказываю!

Стражники то ли знали, что перед ними привилегированная особа, то ли сочли, что с такой деспотичной юной леди лучше не спорить.

Войдя в покои, она бросилась Виктору на шею и воскликнула:

— Мой герой! Любовь моя! Могу ли я что-нибудь сделать для твоего спасения?

— Вообще-то, да, — сказал он. — Ты не пришьешь пару подушечек в рукава моей старой куртки?

— Пришить подушечки? Что ты имеешь в виду?

Он терпеливо вывернул куртку наизнанку и объяснил, что именно требуется.

— А, теперь я понимаю, — догадалась она. — Швея я никудышная, но все равно не позволила бы сделать это никому другому. Когда ты наденешь свою куртку, оккультная сила моей любви проникнет в твою кровь и придаст тебе мощи и мужества для великих подвигов.

— Это было бы неплохо, — только и ответил Виктор, укладывая вещи.

— Так и произойдет. Смертью этого грязного мерзавца ты отомстишь за мои унижения.

Некоторое время Фория молчала, неловко работая иглой, затем оторвалась от шитья и спросила:

— Кавир, почему ты так холоден со мной? Ты холоднее, чем большая статуя Карара в Мише!

— В самом деле?

— Да, в самом деле. Разве я не давала тебе понять о своем желании всеми способами, дозволенными порядочной девушке? И даже не очень дозволенными? Послушай, дядя может сегодня же вечером соединить нас навеки обрядом, тогда даже доур не в праве запретить мне сопровождать тебя во дворец и остаться там с тобой. Ты станешь моим мужем, и, какая бы судьба ни ожидала нас, нам будет, что унести с собой в могилу. Смерть все равно придет, рано или поздно, давай же, не упусти свое счастье.

Хассельборг уже начал беспокоиться, что своей настойчивостью она вынудит его сказать «да». Александра была далеко, и когда он смотрел на эту очаровательную фурию, то собирал в кулак всю силу воли, чтобы не ответить согласием на столь заманчивое предложение. Скорее всего, он бы так и поступил, но тогда пришлось бы признаться, что он — землу.

Виктор взял себя в руки:

— Фория, я благодарен тебе за заботу, но брак — дело серьезное, а не пролог к поединку. К тому же я не ожидаю ранней смерти, во всяком случае — не в этот раз.

— Тогда сами заканчивайте свое шитье. Надеюсь, вы исколете свои пальцы! — она бросила куртку ему в лицо и стремительно вышла, хлопнув дверью.

Виктор усмехнулся, и в этой кривой улыбке отразились смешанные чувства: ирония над собой, жалость к ней и досада на обстоятельства, поставившие его в такое неловкое положение. Он поднял куртку, надел очки и начал исполнять приказ Форин. Оказавшись между любвеобильной и взбалмошной девушкой и вспыльчивым даштом Руза, Хассельборг хорошо понял состояние Одиссея, когда тот пытался проплыть между Сциллой и Харибдой.

Вечер во дворце прошел уныло. Приставленные к Хассельборгу стражники, получили, очевидно, королевский приказ прицепиться как репейник. Он хотел было поболтать с придворными о Замбе и ее новом короле, но те оказались неожиданно невосприимчивыми к его включенному на всю мощь обаянию. Виктор решил, что их стесняет присутствие мрачных стражей, но один из придворных указал на другую причину:

— Не то чтоб мы вас не уважали, господин Кавир, но мы опасаемся общаться запанибрата с обреченным, ведь вы погибнете в предстоящей схватке. Невезение — та же болезнь, а мы не хотим заразиться.

Хассельборг мрачно удалился в свои новые покои. Хасте и Фория какое-то время составляли ему компанию. Девушка играла в саму любезность, а жрец был по обыкновению разговорчив и казался расстроенным.

— Как вы понимаете, — сказал он, — господствующая Церковь официально не одобряет магию. Но как частное лицо я мог бы связаться с одной из местных ведьм, которая наложит чары на арбалет дашта…

— Валяйте, — разрешил Хассельборг.

— Я не очень-то верю во все эти заклинания, но нельзя отрицать, что в мире случаются-таки странные вещи, не объясненные существующей религией. Как говорит принц в пьесе Харлана…

Наконец многоречивый жрец ушел, так как подошло время еженощных астрономических наблюдений. Фория не слишком охотно последовала за ним.

Оставшись один, если не считать вездесущих стражников, Виктор попробовал почитать витиеватую гозаштандскую книгу, но вскоре сдался. Он не очень хорошо улавливал смысл фраз, а пользоваться словарем значило выдать себя. Кроме того, этот стихотворный рыцарский роман казался нескончаемым продолжением эпических поэм Ариосто и Веги Каприо.

Пленник попытался разговорить стражников, те пошли на контакт, но вести беседу ему приходилось самому. Он обронил несколько намеков насчет своего побега из росидской тюрьмы:

— …Мне повезло в одной передряге: я нашел сподвижников и был в состоянии щедро отплатить им. Друг, который помог мне в Росиде, никогда больше ни в чем не будет нуждаться…

— Это очень интересно, зер, но во дворце такое невозможно, — отреагировал один.

— Да?

— Да. Доур прекрасно разбирается в людях и с предельной тщательностью отбирал в личную стражу тех, кого невозможно подкупить или чем-либо прельстить.

Виктор обратился к другому:

— Ты согласен с этим, приятель?

— Целиком и полностью, зер.

«Либо он такой же честный, — подумал детектив, — либо боится говорить при товарище. Остаться бы с ним наедине…» Но этому желанию не суждено было сбыться, так как стражники явно получили приказ следить не только за пленником, но и друг за другом. Уразумев безнадежность ситуации, Виктор преисполнился отвращения к жизни и отправился в постель. Там он начал обдумывать совсем уж фантастические планы спасения, типа уговорить стражников смотреть в другую сторону, когда он будет сбегать. Он все еще думал об этом, когда заснул.

На следующее утро Хассельборг спустился в королевский арсенал позаимствовать арбалет. Оружие должно подходить к длине его руки, а тетива — быть достаточно упругой. Выбрав, он отправился поупражняться на плац, где на следующее утро и состоится бой.

Но на плацу к нему тут же подбежал какой-то придворный:

— Господин Кавир, вам сейчас нельзя появляться здесь с оружием.

— Это еще почему?

— Таковы правила. С тех пор, как во время тренировки зер Гвастен «случайно» проткнул своего будущего противника, пандра Лушта, стрелой, доур запретил двум вызванным на бой дворянам упражняться здесь одновременно.

Хассельборг обратил внимание на толпу придворных неподалеку. Будучи ростом повыше большинства стоящих в ней, он вскоре разобрал, что они наблюдают за воинским искусством Джама бад-Коне.

— Хорошо, подержите мой арбалет, пока дашт не закончит стрелять, — смирился Виктор, отдавая оружие.

— Да, но я не могу позволить вам прогуливаться здесь, пока он вооружен, вы ведь понимаете, не так ли?

— О, я буду осторожен и не приближусь к нему.

В сопровождении своих стражей Хассельборг подошел чуть ближе к толпе и некоторое время тихо наблюдал за Джамом. Вскоре его присутствие заметили зрители и сам дашт, последний одарил его презрительной усмешкой через плечо и снова переключился на свою мишень.

Система тренировки требовала, чтобы дуэлянт стоял с невзведенным арбалетом в руках спиной к цели. По сигналу свистка он должен выхватить из-за пояса стрелу, взвести арбалет, резко повернуться и выстрелить. Мишень была выполнена в форме человеческой фигуры. Очередная стрела дашта пронзила ее в области сердца (то есть в центре груди, где находится сердце у кришнян), добавив к зловещему скоплению дырок в этом месте еще одну. Джам не преувеличивал, называя себя отменным стрелком.

Хассельборг очень внимательно следил за действиями противника, пытаясь найти слабые места. Ему вспомнилось, как много лет назад, еще в Юридической школе Гарварда, он читал о неком прецеденте на тему устаревших законов. Примерно в 1817 году один англичанин, проигрывая судебный процесс, вызвал своего оппонента на поединок, называемый «божьим судом». На турнирной арене он появился в рыцарских доспехах с головы до пят, с мечом и копьем. Его противник манкировал боем, и англичанин заявил, что выиграл процесс. Юристы лихорадочно засуетились и обнаружили, что этот умник и впрямь-таки выиграл дело. На следующей же сессии парламент в срочном порядке отменил судебные поединки.

Через час-другой дашт закончил и промаршировал прочь, сопровождаемый ратниками, захваченными из Росида. Некоторые из местных дворян задержались, желая посмотреть на выступление Хассельборга.

Однако тот не собирался ставить себя в дурацкое положение на глазах честной компании. Он лениво сидел на скамейке, пытаясь разговорить своих стражей на предмет техники арбалетной стрельбы.

— У нас в Малайере порядки немного иные, но, наверно, у вас, местных, идеи получше…

Неподкупный стражник, которого Виктор безуспешно прощупывал прошлым вечером, оказался энтузиастом, требовалось только подкидывать ему очередной вопрос, и рассказ мог длиться бесконечно. Заскучавшие зрители вскоре разошлись кто куда.

— Теперь и я немного попробую, — сказал Хассельборг, которому распорядитель после ухода Джама отдал арбалет. — Не забудьте, что в моей стране пользуются арбалетами иного типа, и поэтому сперва возможны промахи.

Он таки отправил несколько стрел в молоко. Вся беда с этой штукой состояла в том, что у нее отсутствовал прицел, но это поправимо.

— Где можно найти пару булавок примерно такой длины и с такими круглыми головками? — он изобразил что-то типа корсажной булавки.

— Я достану, — вызвался энтузиаст, — моя подружка служит горничной у шерги Мандат. Я не имею права вас оставить, но пошлю слугу.

Через полчаса Хассельборг получил свои булавки. Он всадил одну в деревянное ложе арбалета неподалеку от дульного конца, рядом с желобом для стрелы, а вторую в соответствующую точку сзади. Совместив линию, проведенную через головки булавок, с мишенью, он сделал несколько тренировочных выстрелов, каждый раз корректируя положение прицела. Наконец Виктор добился стопроцентного попадания.

— Клянусь всеми богами! — воскликнул знаток воинских искусств. — Что же это такое придумал наш любезный господин Кавир? Клянусь носом Тайязана, эта новейшая выдумка наверняка смертельна!

— О, там, откуда я родом, эта выдумка далеко не нова, — заверил его Хассельборг.

Итак, проблема попадания в цель снята, осталось подумать, как помешать цели попасть в него. Вспомнив, что Джам стрелял исключительно из положения стоя, детектив спросил:

— Есть правила, требующие от участников поединка стрелять стоя?

— А из какого же еще положения стрелять? — удивился энтузиаст.

— Я видел, как стреляли с колена, — возразил другой стражник. — Бывший инструктор доура учил припадать на колено для стрельбы из-за стены или другого препятствия. Это было еще до тебя, Ардебил.

— Так как насчет правил? — повторил вопрос Хассельборг.

— В правилах нет конкретных указаний, следовательно, они позволяют стрелять из любого положения, — ответил Ардебил. — Насколько я понимаю, вполне законно даже просто треснуть своего противника прикладом.

Хассельборг взвел арбалет и перешел в положение для стрельбы лежа, радуясь подушечкам на локтях куртки. Смущало лишь то, что каменные плиты на учебном плацу могли быть и почище. Стрелял он, несмотря на это, настолько точно, что охранники восхищенно присвистнули.

— Следуя кодексу рыцарской чести, стоило бы предупредить дашта о том, с чем он столкнется, — заметил один из них.

— Но вы ведь не хотели бы испортить такой сюрприз, не так ли? — отозвался Виктор.

На следующее утро Хассельборг стоял на тех же каменных плитах внутреннего двора и слушал речитатив гофмаршала, который зачитывал правила состязания:

— …И на концах плаца вам вручат ваши арбалеты. Вы будете стоять лицом к стене, не делая до свистка ни единого движения. После сигнала вы можете драться, как вам заблагорассудится, и да даруют звезды победу правому.

Гофмаршал находился за небольшой деревянной стенкой, примерно в метр длиной и высотой по грудь, за ней он мог спрятаться, если бой станет слишком жарким. Во дворе кроме него и дуэлянтов никого больше не было, но из окон дворца за поединком следило множество глаз. Король Экрар, верховный жрец Хасте, Фория…

— Станьте спина к спине, — велел распорядитель, — и начинайте расходиться. Раз-два, раз-два… Вы готовы?

Хассельборг уткнулся взглядом в каменную кладку, ощущая, как его спина, куда он в любой миг ожидал получить от вероломного Джама железную стрелу, покрывается испариной. Он находил, что узаконенная дуэль действует ему на нервы сильнее, чем он ожидал. Бой — другое дело. Ему доводилось побывать в нескольких еще на Земле, и тогда все закончилось фатально для его противников. В первом своем бою он почувствовал тошноту, но потом стал воспринимать подобное испытание как нечто само собой разумеющееся. Теперь же к нему вернулось то неприятное, дрожащее ощущение. Стоишь тут как дурак и намеренно рискуешь жизнью на глазах у зрителей.

Пронзительно заверещал свисток. Внутренне напрягшись, Виктор уронил нос арбалета наземь, сунул носок сапога в стремя на конце оружия и с усилием натянул тетиву. Та с легким звуком пошла назад, войдя в паз. Выдернув из-за пояса стрелу, он резко повернулся, бросился на землю и вложил стрелу в желобок.

Джам бад-Коне прицеливался, когда Хассельборг навел головки булавок на одну линию с самой блестящей из медалей на груди дашта. Тот, секундно заколебавшись, поднял глаза на упавшего без выстрела противника и снова опустил их к прицелу.

Виктор нажал на спуск. Приклад резко дернулся при отдаче, а стрела с гудением унеслась, подымаясь и опускаясь на несколько сантиметров в своей настильной траектории.

А затем в голове у Хассельборга что-то взорвалось, и свет погас.

Глава 10

Чьи-то руки пытались перевернуть его. Виктор очнулся и открыл глаза, голова страшно болела. Кто-то молвил:

— Он жив.

— Чего не скажешь о другом, — заметил другой голос. Эта болтовня создавала в голове у Хассельборга глухой рев.

С огромным усилием он сел и ощупал макушку. Рука вымазалась в крови, но, по крайней мере, осколки черепа не терлись друг о друга, словно льдины в арктический шторм. Значит, стрела дашта лишь чиркнула по его скальпу и снесла не голову, а шляпу, лежавшую сейчас на камнях у стены.

— Со мной все в порядке, — заверил он собеседников, — не беспокойтесь.

Ему совсем не хотелось, чтобы пальцы какого-нибудь кришнянина, обследуя его черепушку, шарили среди приклеенных антенн.

— Слушай! — произнес чей-то голос. — Это ж новый способ целиться из арбалета, клянусь звездами! Будь у нас такой в битве под Меозидом…

— …Не по-рыцарски, клянусь Кондиором, ему следовало предупредить Джама…

Внезапно Хассельборг сообразил, что на него смотрит король. Пошатываясь, детектив поднялся на ноги и, обретя равновесие, обратился к монарху:

— Государь?

— Господин Кавир, — ответил Экрар, — вы лишили меня доброго вассала, бравого воина. Но в живых мог остаться только один из вас, и я не так уж недоволен, что это оказались вы. Да, Джам был сильной и верной правой рукой, но нельзя отрицать, что и хлопот с ним хватало. Да-да, хлопот. Похищать дворянок — это никуда не годится. Полагаю, придется присутствовать на его торжественных похоронах. Варварские штучки эти похороны! А вы, господин живописец, отправляйтесь-ка к лекарю, пусть он заштопает вам макушку, и возвращайтесь к рисованию. И портрету лучше оказаться теперь очень и очень хорошим: за него заплачено жизнью моего вассала.

— Спасибо, Ваша Грозность, но боюсь голова у меня сейчас в таком состоянии, что картина будет выглядеть весьма ужасно. Не могли бы мы отложить следующий сеанс по крайней мере на день?

— Нет, ничтожный! Когда я говорю, что желаю сегодня… Хотя, наверно, вы и правы. Не хотелось бы, чтоб из-за вашего плохого самочувствия мой нос на портрете гулял по моему лицу, словно река Пичиде по Гозаштандской равнине. Заштопайте себе голову, отдохните хорошенько и потом приступайте к работе. Однако не покидайте пределов столицы.

— Полагаю, стражники мне больше не потребуются?

— Да-да, они свободны.

— И вы не против, если…

— Если что? Если что?

— Ничего, Ваша Грозность. Вы и так уже оказали мне достаточно милостей, — покачнувшись, Виктор отвесил поклон. Он собирался попросить дозволения переехать обратно в замок Хасте, где было гораздо удобнее, но вовремя сообразил, что тем опять поощрит матримониальные замыслы Фории.

Семенящим шагом король удалился. Детектив принимал сдержанные поздравления верховного жреца и бурные восторги его племянницы по поводу своей чудесной победы. Внезапно к нему обратился некий господин неотесанного вида:

— Господин Кавир, могу я с вами поговорить? Я — Ферзао бад-Ке, капитан личной гвардии покойного дашта.

Отведя Хассельборга в сторонку, капитан продолжил:

— Теперь, когда смерть дашта отменила нашу присягу ему, мы с ребятами думаем: а что же дальше? Джам был хорошим парнем, хоть и легкомысленным с деньгами, так что мы не всегда вовремя получали содержание. Титул наследует его старший сын, но он пока мал, и потому вдова станет регентшей. Эта кислая дамочка настолько же скупа, насколько расточителен был ее муж. Несомненно, она начнет с того, что рассчитает половину из нас и урежет плату остальным. Вот мы и гадаем: не захотите ли вы, в соответствии со старинным обычаем, взять нас к себе на службу? Бойцы мы бравые, свирепые и дерзкие, только прикажите — живо захватим какой-нибудь островок в море Садабао. И вы в момент станете королем, как тот парень на Замбе! Что скажете?

«Вот новая проблема на мою голову!» — подумал Виктор, а вслух спросил:

— Сколько вам платил дашт?

— Ну, по-разному, учитывалось звание, продолжительность службы и тому подобное. Примерно выходило кардов до сорока за десятиночье.

Это было весьма неплохо для обычной вооруженной банды, причем Хассельборг не сомневался, что, согласись он, появится уйма дополнительных выплат. Возможно, эти ребятки ему и пригодятся, а деньги, данные жрецом, оплатят их службу на какое-то время вперед.

— Я согласен, — сказал он.

Но далеко не все ратники Джама захотели служить у господина Кавира. Кто-то отказался сразу, другие отложили решение, сказав, что обдумают этот вопрос в Росиде после похорон бывшего хозяина. Tant mieux^[30]: денег хватит на более долгий срок. Всего под началом Хассельборга оказалось двадцать девять головорезов.

Закрывшись у себя в покоях, Виктор принял таблетки от головной боли и попытался изучить свою рану. К несчастью, та находилась на самой макушке и разглядеть ее с помощью одного зеркала не представлялось возможным. Провозившись с полчаса, он приспособил второе зеркало так, что смог смотреть на себя сверху вниз.

Он смыл запекшуюся на волосах вокруг раны кровь, состриг часть волос миниатюрными ножницами из своего швейного набора, обработал рану противовоспалительным средством и заклеил кусочком бактерицидного пластыря. Работа непрофессиональная, но должно сойти.

Занимаюсь всем этим, Виктор обратил внимание, что корни волос выдают их природный каштановый цвет. Он мысленно поблагодарил новуресифийского парикмахера, продавшего ему специальную краску для волос на этот случай, и кисточкой нанес раствор. Антенны держались вполне надежно, а вот один из заостренных кончиков ушей начинал отставать, и его пришлось подклеить.

Большую часть дня он продремал, а затем отправился на ужин в замок Хаете, как то было обещано, чтобы отпраздновать победу. На сей раз у него имелся законный предлог отвергнуть хозяйские коктейли, сославшись на раненую голову. Это было тем более удачно, что сии алкогольные напитки уже начинали нравиться детективу.

За ужином он попросил жреца:

— Расскажите мне о Замбе и ее новом правителе.

Тот поднял антенны:

— Почему вы этим интересуетесь, сын мой? Я полагал, что вас интерес к новоиспеченному королю ограничивается получением с него денег за прошлый портрет.

— Да нет, я просто хотел понять, как это Энтане достиг столь многого за столь короткий срок. Когда я писал его портрет, он не произвел на меня впечатления неординарной личности. Интересно, что он собирается делать, будучи королем.

— Все во власти звезд.

Знакомый молодой жрец, прислуживающий Хасте, вошел и шепнул что-то хозяину.

— Астрологу не спокойнее, чем врачу, — пожаловался верховный жрец. — Сейчас я должен проверить появление Райорда на ночном небе. Фория, прикажи, пожалуйста, повару немного обождать с ужином.

После его ухода девушка внимательно посмотрела на Хассельборга бездонно-зелеными раскосыми глазами.

— А я могла бы сообщить новости о Замбе. Куча знакомых сплетниц из королевского дворца все уши мне прожужжали, болтая о них.

— Что за новости?

— Я лишь сказала, что могла бы сообщить, — улыбнулась она.

— Что вы имеете в виду? — спросил Виктор, уже догадываясь о ее намерениях. Ох, мама, снова — здорово!

— Что могла бы стать ценной помощницей герою, но не собираюсь запросто одаривать милостями того, кто лишь поблагодарит да и уедет восвояси, забыв обо мне.

— Придворные сплетни действительно настолько ценны?

— Придется поверить мне на слово: есть важные новости о короле Энтане.

— Боюсь, что не могу купить кота в мешке, — покачал головой детектив и, увидев страдание на лице Фории, добавил: — Конечно, вы понимаете, как я привязан к вам, а если слухи будут в тему, то это станет весомым вкладом…

— Хорошо! Не будем больше фехтовать деревянными мечами. Обещай мне, что если новости и правда окажутся важными, то ты женишься на мне тут же!

— Нет.

— О, ты несносен! Выходит, я должна отдать все, что мне известно, а ты еще будешь раздумывать, делать ли мне одолжение! Я что — так уродлива?

— Нет.

— Что же тогда?

— Дело принципа.

— Принципа! Будь прокляты твои принципы! — в волнении она принялась расхаживать взад-вперед, бушуя гневом. — Мне следовало бы нанять какого-нибудь головореза всадить сталь тебе в глотку, дабы увидеть: потечет ли из раны кровь или всего лишь чернила! Ничтожество! Никогда не встречала я подобного мужчины! Можно подумать, что ты…

Происходящее все больше и больше переставало нравиться Хассельборгу, так как искушало его либо принять домогательства Фории, либо окончательно порвать эти двусмысленные отношения.

— Ну? — вопросила жреческая племянница.

— Я уже объяснил! Мне очень хотелось бы услышать ваши новости, и чем больше вы мне поможете, тем больше я буду вам благодарен. Но я решительно не стану обещать жениться на вас. Во всяком случае, на данном этапе.

Она перевела дух и решилась:

— Хорошо. Я расскажу вам, что слышала, а вы потом поступайте, как хотите! Уезжайте куда глаза глядят, швыряйтесь мной, браните и бейте, как вам будет угодно! Я ничего не требую взамен, кроме как поверить, что я действительно люблю вас и желаю добра.

— Я верю этому. И, может быть, когда-нибудь смогу ответить взаимностью. Итак, что за информацию вы хотели сообщить?

— Король Энтане и его королева готовятся отплыть с Замбы в Маджбур.

Хассельборг резко выпрямился в кресле:

— Зачем?

— Этого не знаем ни я, ни тот, кто поведал мне новость. Очевидно, чтобы купить что-то или для торговых переговоров с синдиками вольного города. Но разве в этом суть! Разве вы не понимаете, в чем ценность моей информации?

— В чем же?

— У вас имеется какое-то таинственное дело к новоиспеченному королю. Не исключено, что он откажет вам в аудиенции. Пока Энтане на острове — вам к нему не подобраться, так как галеры Замбы занимают в море Садабао господствующее положение. А вот когда он окажется на материке… Теперь понимаете?

— Да, и большое спасибо. Но как мне теперь уехать из Хершида, не вызвав раздражения короля Экрара? Ведь в противном случае он бросит за мной в погоню свою армию.

Фория на миг задумалась и предложила:

— Наверное, я могла бы попробовать убедить его. Этот старый багган сильно ко мне привязан, хотя порядком недолюбливает моего дядю. Не знаю, прислушается ли он к моим словам. Если я уговорю его, вы женитесь на мне?

— Нет, милая, — улыбнулся Виктор. — А вы крайне настойчивая юная особа, не правда ли?

— Шутки тут неуместны! Разве вы не видите, что в клочья разрываете мне печень? О Кавир, я всегда мечтала о таком мужчине… — воскликнула девушка и расплакалась.

Хассельборг принялся успокаивать ее, но безуспешно, тогда он изменил тактику и приказал:

— Возьмите себя в руки. По-моему, я слышу, как возвращается ваш дядя.

Спустя мгновение Фория вновь стала степенно-вежливой хозяйкой дома. А детектив подумал, что тому мужчине, с которым она свяжет свою судьбу, скучать не придется никогда.

На следующее утро Хассельборг явился к королю со словами:

— Да порадует это Вашу Грозность: голова у меня больше не болит…

— Вот как? Хорошо! Превосходно! Тогда возобновим наши сеансы. У меня есть свободный часок сегодня вечером…

— Минутку, государь! Я не договорил. Рана не беспокоит меня, но впечатлительная натура художника потрясена поединком. Я никак не смогу хорошо работать, пока не успокою нервы.

— И когда же это произойдет?

— Сложно сказать, ведь это моя первая дуэль.

— Правда? А держались вы неплохо.

— Спасибо. Осмелюсь предположить, что к концу ближайшего десятиночья буду готов продолжить портрет.

— Хм-м-м. Придется позволить вам некоторое время поболтаться по дворцу в праздности, флиртуя с дамами, пока не приведете в порядок свою впечатлительную натуру. Непредсказуемый народ эти художники! На вас нельзя положиться: вы, как старик Хасте, обещаете и никогда не выполняете.

— Сожалею, повелитель, что испытываю ваше терпение, но талант живописца — тот же божий дар и требует бережного обращения. В любом случае, вы ведь все равно отправляетесь на похороны Джама бад-Коне?

— Это правда, меня несколько дней не будет в столице.

— Вот и отлично. Не разрешите ли вы мне тоже отлучиться из Хершида?

— Куда это? — подозрительно спросил Экрар.

— Хотелось бы провести день-другой в Маджбуре. Смена обстановки — лучший отдых, знаете ли.

— Нет, не знаю! Вы, художники, действительно нестерпимы! Вам даден выгодный заказ, любой согласится, что я великолепная модель. Один престиж написать портрет доура вполне окупит ваше время, навсегда подарив вам репутацию придворного живописца. Кроме того, я простил вас, когда вы убили моего верного вассала. И где благодарность?! Сплошные отговорки, задержки, благовидные предлоги! Я не потерплю этого! Смерд, считай себя… Нет, погодите. Вы желаете отдохнуть — вот и отправляйтесь со мной в Росид, а по пути можно и портретом заняться.

— О государь! Во-первых, церемония похорон окончательно расстроит мои нервы. А во-вторых, люди покойного Джама вряд ли сочтут меня желанным гостем.

— Верно, верно. Но ведь ваша поездка в вольный город Маджбур может оказаться лишь предлогом для выхода из-под моей юрисдикции. Вы сбежите, оставив мне за все мои хлопоты карандашный набросок.

— Ваши сомнения легко опровергнуть, повелитель. В Хершиде я оставляю приличную денежную сумму и нанятый мною отряд ратников. К тому же существует такая мелочь, как будущий гонорар за картину, заказанную вами. Не думаете же вы, что я способен бросить все это?

— Полагаю, что нет. Тогда отправляйтесь в свое дурацкое путешествие, и да помогут вам боги, если вы не вернетесь, как обещали!

— Не могли бы вы дать мне рекомендацию к кому-либо в Маджбуре? Скажем, к вашему послу.

— Хорошо, у меня есть там постоянный представитель, господин Горбоваст. Наэн, составь необходимую бумагу прямо сейчас, и я подпишу.

На сей раз Хассельборг очень внимательно отнесся к составлению рекомендательного письма. Он встал перед секретарским столом, пытаясь прочесть текст, что оказалось весьма трудным делом. Витиеватые буквы гозаштандоу и так-то тяжело разбирать, а сейчас письмо лежало вверх ногами. Все же никаких смертоносных слов типа «шпион» Виктор не увидел.

Только-только настал полдень, а он уже мчался по дороге на Маджбур. Детектив даже не попрощался с Форией, ограничившись устным посланием через вестового, так как опасался очередной сцены или требования взять девушку с собой. Возникало, правда, искушение захватить с собой кого-нибудь из нанятых громил, но Виктор подавил это желание. Во время совместного путешествия кришнянин почти наверняка догадался бы о земном происхождении Хассельборга.

Проезжая мимо железной дороги, Виктор обогнал ежедневный поезд из Хершида в Кадар, влекомый биштаром. Пара юных туземцев весело помахала ему из окошка, точь-в-точь как ребятишки на Земле. Он вскинул руку в ответном жесте и одновременно впервые на этой планете ощутил тоску по дому. У детектива перехватило дыхание, когда он достал платочек милой Александры и просто взглянул на него.

В предместье Кадар путешественник прибыл поздно вечером второго дня пути. На последний паром в Маджбур он опоздал, но провел ночь без происшествий, а наутро воспользовался первым же судном. Большая баржа приводилась в движение дюжиной гребцов на больших веслах, которым помогал западный ветер, надувавший два треугольных латинских паруса. Низкие берега устья Пичиде открывали вид на море Садабао, сверкавшее под лучами восходящего солнца.

Военная галера с катапультами на носу прошла мимо, грохоча веслами в уключинах. Тяжелое купеческое судно пыталось пробиться в порт против ветра, но у него это плохо получалось. В конце каждого галса его поворачивали через фордевинд, словно судно с прямым парусным вооружением, вместо того чтобы лечь на другой галс, опуская в то же время верхние концы латинских рей и подымая нижние для разворота желтых парусов. В ходе этого сложного процесса корабль, дрейфуя вниз по течению, терял набранное раньше расстояние. «Почему наши не показали им, как оснастить настоящий косой парус?» — удивился Хассельборг, но вспомнил декларацию Межпланетного Совета.

Начинающийся скандал отвлек детектива от наблюдений. Оказалось, что его айя слопал один из фруктов, которые некий кришнянин вез на продажу. Чтобы умиротворить этого скандалиста, пришлось купить всю корзину.

Горбоваст был полезен в таких существенных вещах, как рекомендация мест, где Хассельборг мог бы остановиться и поразвлечься. Вообще, хотя представитель доура не сказал этого прямо, создавалось впечатление, что многие развлечения в знаменитом морском порту носили весьма низкопробный характер, как увеселения в Шанхае или Марселе.

К сожалению, Виктор не мог спросить в лоб про ожидаемый визит короля Замбы. Предполагалось, что господин Кавир приехал сюда не за этим, и столь неподобающее любопытство вызвало бы немедленный донос королю Экрару.

Пришлось собраться с духом и прибегнуть к старому, испытанному способу — пройтись по портовым пивнушкам. (Надо отметить, что у кришнян, в отличие от большинства разумных инопланетян, имелась высокоразвитая сеть ресторанов и различных питейных заведений.) На Земле он часто добывал информацию таким методом: идешь в первую попавшуюся забегаловку, заказываешь стаканчик и завязываешь разговор с соседом. Даже если собутыльник производит впечатление человека с двумя мозговыми клетками, треп с ним может что-то дать. Если же он оказывается пустышкой, переходишь к следующему.

В небольших городках благодаря этому способу Хассельборгу почти стопроцентно удавалось получить нужную наводку, хоть иногда на это требовался не один день. Минусом было то, что данная тактика всегда переполняла его болезненными страхами подцепить инфекцию и тяжело сказывалась на его закодированном организме.

Итак, уже вечерело, а Виктор все еще бродил по маджбурскому порту в поисках двадцать второго болвана-собеседника. Голова и пищеварительная система сыщика чувствовали себя весьма скверно. Какие-то подозрительные типы оценивающе приглядывались к нему, но пока могучее телосложение Хассельборга и его бросающийся в глаза меч охлаждали какие-либо враждебные поползновения.

Новая жертва, матрос с далекого острова Сотаспе, обещала оказаться очередной пустышкой. Этот малый со странным именем Отврат, пьянеющий от двух стаканов, уже исчерпал свою норму и теперь горланил песни далекой юности. Его диалект был понятен лишь на половину, а подробности в песнях звучали такие, что сделали бы честь любому психоаналитику. Виктор стал озираться в поисках спасения.

На другом конце скамьи беседовали двое. Один, сидевший лицом к Хассельборгу, походил на крестьянина и говорил медленно, с нажимом. Лица второго не было видно, но вот он обернулся позвать трактирного слугу, и детектив от удивления расплескал свой напиток.

Это был Чжуэнь Ляо-цзы.

Глава 11

— Извини, приятель, но я вижу старого друга, — бросил Виктор собутыльнику, обошел стол и мягко опустил руку на плечо Чжуэня со словами:

— Ни хо бу хо?

Тот повернул голову, слегка улыбаясь без всяких признаков удивления.

— Во хо, — ответил он по-китайски, а затем переключился на гозаштандоу: — Странно встретить тебя здесь! Санандадж, — обратился он к собеседнику, — это мой старый друг… э… мой старый друг…

— Кавир бад-Матлум, — представился Хассельборг.

— Конечно. Познакомься с господином Санандаджем, сейчас он крайне увлекательно повествует мне об альманахах, — Чжуань подмигнул старому знакомому. — А я все гадал, сколько тебе понадобится времени, чтобы заметить меня? Но ты бросил своего приятеля-морехода.

— Он занят пением.

— В самом деле? Тогда мы должны их познакомить. Господин Санандадж расскажет парню об альманахах, а тот ему споет. Самая развеселая комбинация.

— Идет. Эй, Отврат!

Детектив приволок сопротивляющегося матроса и усадил его услаждать слух Санандаджа, который продолжал талдычить про альманахи, пытаясь перекричать нового знакомого. Под прикрытием возникшего в результате шума Хассельборг спросил Чжуэня:

— Под каким именем вы разгуливаете?

— Ли-яо. По-другому аборигенам не произнести первую часть моего имени. Фамилию же они и вовсе не выговаривают, у них получается Чувон или что-то вроде этого. А теперь расскажите мне о своих приключениях.

— Рановато. Лучше расскажите о своих. Вы избрали странное место для исследования экономических условий планеты с целью организации высококачественного импорта и экспорта, не правда ли?

— Да, возможно, несколько странное.

— Вы такой же экономист, как я лавочник! Признайтесь, что вы полицейский.

— Ши бу ши?^[31] — улыбнулся Чжуэнь.

— Перфейтаменте^[32]. Я думаю: мы сможем принести друг другу больше пользы, работая вместе.

— Вот как? И что же вы предлагаете?

— Обоим выложить карты на стол. Вы следите за моей мыслью?

— Очень интересная мысль.

— Вот вы сейчас гадаете: как нам убедиться в честности друг друга. Скажите, вам известно о моем задании?

— Нет.

— Отлично. Я откроюсь вам, а там уж сами решайте, стоит ли вам тратить время на взаимную откровенность. Вряд ли вам понадобится вставлять мне палки в колеса, надеюсь, что и мне не придется перейти вам дорогу.

И Хассельборг поведал о своей погоне за сбежавшей из дому Джульнар.

Когда он закончил свое повествование, Чжуэнь выглядел действительно удивленным.

— Вы хотите сказать, что некий Юсуф Батруни, исходя только из своих мелких личных мотивов, отправил вас в столь опасное, долгое и дорогое путешествие?

— Ну, если вы называете желание отца вернуть дочь мелким личным мотивом, то да.

— Какая романтическая история! Я-то думал, что вы вовлечены в какие-то глубокие дебри межпланетных интриг, во что-то, связанное с государственной политикой и межзвездными отношениями! А оказывается: вы всего-навсего гоняетесь за сбежавшей девушкой!

— Ладно, теперь как насчет вас? Мне понадобится помощь, но я не могу обратиться к туземцам по понятным вам причинам. А насколько сложна ваша задача здесь?

После некоторого размышления Чжуэнь сказал:

— Ваше предложение открыть карты мне подходит. Итак, я агент китайского правительства с особым поручением от Всемирной Федерации. Дело в следующем: некоторое время тому назад груз из пятидесяти пулеметов был отправлен с одной детройтской фабрики в Китай и предназначался нашей полиции госбезопасности. В путь-то этот груз отправился, но к месту назначения так и не прибыл. Разумеется, для большого, экономически развитого государства пятьдесят пулеметов — ничто. Однако ж согласитесь: никому не понравится, что похищенное оружие где-то гуляет, стремясь в руки преступных элементов.

Так к этому делу подключили меня. След привел сперва к тяньцзиньским гангстерам, но те забрали себе только двадцать шесть пулеметов и передали остальные некоему сотруднику «Виажейш Интерпланетариаш». Ситуация вышла за рамки национальных масштабов, и мое правительство выбило мне у В. Ф. особые полномочия. Я обнаружил, что груз доставлен на Кришну и контрабандно вывезен из Новуресифи для передачи какому-то местному властелину, собравшемуся завоевать планету или, по крайней мере, какую-то ее часть.

— А кто вывозил пулеметы из Новуресифи?

— Не знаю. Кто-то из доверенных лиц.

Детектив кивнул.

— Но кто же заказал подобную посылку? Впрочем, не отвечайте, я сам угадаю. Энтони Фаллон, верно?

— Совершенно.

Хассельборг закурил сигару, предварительно предложив ее Чжуэню, и продолжил:

— Не удивительно, что я наткнулся здесь на вас. Это было бы слишком удачным для простого совпадения. Но вы шли по следу пулеметов Тони, я — следовал за его девушкой, естественно, наши пути должны были рано или поздно пересечься. А где теперь оружие?

— Желал бы я знать, — пожал плечами китаец. — Ходили слухи, что какой-то таинственный ящик спрятали в Колофтском болоте, где скрываются разбойники. Но болото огромно, к тому же полно всяких гнусных тварей помимо разбойников. Я не стал туда соваться, так как уверен, что скоро груз переправят в Маджбур. Поэтому я здесь. Уже несколько дней осматриваю все суда и сплавляемый по реке лес, а также толкаюсь по барам в надежде ухватить какую-нибудь ниточку информации.

— Ну, кой-какую информацию подброшу вам я, — заметил детектив и передал слух о готовящемся визите Фаллона в вольный город. — Как я понимаю, экспедитор доставит груз как раз к этому времени.

— Согласен с вами. Есть ли у вас какие-нибудь связи в Маджбуре?

— Король Экрар рекомендовал меня своему посланнику Горбовасту.

— Вы сможете узнать у него, когда ожидают Фаллона?

— Не хотелось бы. Я приехал сюда под предлогом необходимости сменить обстановку и отдохнуть, с какой стати я буду интересоваться планами короля Замбы? Полагаю, старина Экрар приглядывает за мной через Горбоваста. А вы сможете?

— Постараюсь. Я дружу с верховным синдиком, который, возможно, знает точную дату. А если нет, то он знаком с гозаштандским посланником.

На следующий вечер Чжуэнь разыскал Хассельборга на самом большом пирсе, тот сидел на вершине штабеля и убедительно изображал прирожденного бездельника.

— Синдик говорит, что Фаллон должен приплыть завтрашней ночью или утром следующего дня, — сообщил китаец. — Следовательно, пулеметы прибудут вот-вот. Вы уверены, что сегодня их еще не было?

— В порт прибуксировали лодку с двумя пассажирами и без всякого груза. Еще пригнали плот леса с дальних верховьев реки, на котором не было ничего, кроме переносной печки и палатки для сплавщиков. Таматеш, мы забыли про Кадар! Там есть какие-нибудь причалы?

— Да, но они используются только для рыбачьих лодок и всего подобного. А крупные коммерческие грузы идут через Маджбур.

— Разве наши таинственные друзья не могли именно поэтому высадиться в Кадаре?

— Раньше я об этом не подумал, но такое предположение кажется вполне возможным. Что же нам в связи с этим предпринять?

— Вы останетесь караулить здесь, а я переправлюсь через реку и понаблюдаю там.

— Ладно.

Как выяснилось, паром уже вышел и вернется лишь через час. Чтобы убить время, детектив прогулялся по причалам и ближайшим улицам, зашел в пивнушку, поговорил там с очередным идиотом — еще одна пустышка. К счастью, нетерпение было не самым выдающимся из пороков Хассельборга.

Когда он вернулся к причалу, паром разгружался. Толпа следила за усилиями железнодорожников, пытавшихся успокоить своего биштара. Зрители смотрели со смесью любопытства и страха, готовые к бегству, если огромное животное сделается неуправляемым.

Наконец последний вагон с громыханием съехал с парома, паруса переставили, и шкипер дал сигнал подыматься на борт. Кое-кто из пассажиров передумал ехать, опасаясь соседства с недовольным биштаром. Другие поднялись-таки, но теснились по углам судна, оставляя для этого чудища как можно больше свободного пространства.

Понукаемый погонщиками, биштар осторожно попробовал ногой палубу. Очевидно, ощущение зыбкости ему не понравилось, и он шарахнулся назад. Железнодорожники орали, колотили животное палками и тянули за стрекала, крючья которых вонзались в толстую шкуру. Зверь сердито визжал и вращал безобразными глазками туда-сюда, но в конце концов позволил загнать себя на борт. Паром заметно осел, приняв его тяжесть.

Матросы отдали концы и оттолкнулись шестами от причала. Гребцы высунули длинные весла и, покрякивая, приступили к своей работе, разворачивая это похожее на шаланду судно в сторону Кадара. Когда паром отплыл, матросы с сильным хлопком распустили паруса, и это вспугнуло биштара. Он замотал головой, переступая с ноги на ногу, издал зловещий визг и захлестал по воздуху своими короткими хоботами.

Хассельборг стоял на вельсе, держась за штаг: отсюда можно в последнюю минуту сигануть на берег, если животное взбесится. Внезапно он вспомнил, что в кармане до сих пор лежит один из фруктов, купленных на пароме днем раньше. Некоторые он съел, некоторые скормил Аввау, а остальные рассовал сегодня утром по карманам — на обед. Теперь остался один плод, с виду похожий на мандарин, но совершенно иной на вкус.

Держа фрукт в вытянутой руке, Виктор приблизился к биштару и окликнул сидевшего на шее животного махаута:

— Эй! Он будет это есть?

— Да, зер, она это любит.

Детектив осторожно протянул фрукт, доверясь судьбе и наполовину ожидая, что вот-вот зверюга схватит его хоботом за руку и разобьет о ближайшую мачту. Однако биштариха, бросив на его лицо настороженный взгляд, деликатно взяла хоботом угощение и отправила его в рот. Хрум-хрум. После этого она успокоилась и лишь мирно прядала ушами, тем более что наполненные ветром паруса больше не хлопали.

— Спасибо, зер, — поблагодарил махаут.

— Пустяки. А для чего ее перевозят-то?

— Не знаю. Говорят, завтра или послезавтра в Хершид пойдет поезд на двойной тяге.

— Ожидается такой тяжелый состав?

— Думаю, да. Желаете узнать подробности — обратитесь к начальнику станции в Кадаре.

Эта информация навела Хассельборга на новые размышления. Они с Чжуэнем исходили из того, что Фаллон, если его не остановят, загрузит свой корабль в Маджбуре контрабандными пулеметами и уплывет обратно на Замбу. Но не планирует ли он вместо этого молниеносный десант на Хершид с целью покорения всей Гозаштандской империи? Конечно, немного странно захватывать столицу, прибывая ежедневным поездом, но ведь головорезы короля Энтане — моряки. Моряку неприлично скакать на айе или шомале, это столь же неуместно, как коню гарцевать на крыше. Кроме того, такой неожиданный ход Фаллона застанет доура врасплох.

Острый рыбный запах ударил в нос и возвестил о приближении Кадара. Когда паром причалил к пирсу, Хассельборг проследил за тем, куда железнодорожники поведут биштариху. Та с видимым облегчением проследовала по сходням и грузно затопала по главной улице, сопровождаемая воем ручных эшунов, которые при виде ее не смогли усидеть спокойно в покосившихся сараях.

Виктор отправился за животным, с чавканьем вытягивая сапоги из непролазной грязи, попутно здороваясь с бездельничающими портовыми пограничниками. На вокзале детектив, покуривая сигару, слонялся с видом пассажира до тех пор, пока не стал привычным зрелищем. Теперь его любопытство будет воспринято не как назойливое или подозрительное, а лишь как попытка убить время. Подойдя к начальнику станции, он заметил:

— Биштариха, которую ваши ребята перевезли сегодня днем, напугала всех чуть не до полусмерти. Не любит она паромов.

— Действительно, эти животные боятся плавать, — согласился начальник. — Но река здесь так широка, что мост не построить, поэтому для переправы биштаров и подвижного состава приходится пользоваться паромом.

— Планируете пустить вскоре какой-то большой поезд?

— Очевидно. Некто едет в Хершид с большой свитой: вчера его представитель заранее оплатил двадцать шесть мест. Не знаю уж, кто этот таинственный «некто», но платит он золотом, следовательно, мы должны выполнить заказ.

Они еще болтали о разных пустяках, когда с парома донесся сигнал колокола, предупреждающий об отправке. Это был последний рейс на сегодня, поэтому Виктор пустился бегом и едва поспел. Матросы уже отдавали концы, Хассельборг перепрыгнул двухметровое пространство между баржей и причалом и плюхнулся на скамью отдышаться. О пулеметах он разнюхать не успел, но информация о двадцати шести билетах до столицы представлялась более важной.

Чжуэнь, похоже, придерживался того же мнения. У него самого новостей не имелось: за день прибыло лишь одно грузовое судно, но ничего, похожего на оружие, там не было.

— А нет ли иного пути от Колофтского болота до Маджбура? — поинтересовался детектив.

— Есть две дороги до Мише. Одна идет прямо на юг из Новуресифи, другая — из деревни Коу, что на краю болота. В принципе возможно доставить пулеметы в Мише, а оттуда по большаку переправить в Маджбур. Но это маловероятно. Во-первых, путь больно кружной. Во-вторых, в республике Микарданд строго следит за порядком орден Карара и вряд ли пропустит контрабанду, — ответил китаец.

Пришло время очередного ошеломляюще-прекрасного кришнянского заката.

— Пора ужинать, — вспомнил Виктор.

— Идите в трактир — я послежу за рекой, а потом вы меня смените.

— Ладно… Посмотрите-ка, что это?

Вниз по реке плыла лодка, приближаясь к причалу, одинокий латинский парус тихо розовел в лучах закатного солнца. Взглянув на нее, Чжуэнь предупреждающе сжал запястье коллеги и прошептал:

— Лодками такого типа пользуются в районе Коу.

Ботик подплыл поближе — десять весел по каждому борту.

— Лучше нам малость отойти назад и не бросаться в глаза, — тихо сказал Хассельборг.

— Ши. Разделимся: вы контролируете этот пирс, я — следующий, — отозвался Чжуэнь. — И будьте любезны одолжить сигару, а то у меня кончились.

Виктор зевнул, потянулся и двинулся фланирующей походкой обратно к берегу, где пристроился у стены пакгауза, старательно изображая бездельника. Китаец отправился к пирсу выше по реке.

Внешне никак не проявляя своего интереса, сыщик следил за ботом. Течение, ветер и усилия гребцов быстро делали свое дело, и судно вскоре подошло к порту. Детектив разглядел экипаж, сплошь состоящий из дюжих ребят, и массивный ящик на корме. Матросы спустили парус и только на веслах причалили к пирсу, за которым вызвался наблюдать Чжуэнь. Хассельборг направился в ту сторону.

Команда подготавливала груз к транспортировке: ящик обвязали канатом, оставив петли, в которые продели шесты. Попарно встав у их концов, ребята дружно крякнули и подняли груз на плечи, на специальные подушечки. Восемь носильщиков проворно двинулись к началу пирса в сопровождении рулевого и еще одного матроса, остальные остались сторожить бот, уселись и закурили.

Китаец направился за береговой группой, Виктор — за ним. Миновав пару поворотов по узким улицам, матросы остановились у дверей большого здания с высоко расположенными окнами. Чжуэнь проследовал мимо, а детектив внезапно чрезвычайно заинтересовался витринами магазина напротив. В этом заведении явно продавали дары моря, и из-за неровного и мутноватого кришнянского стекла образцы товара выглядели еще более диковинными, чем были на самом деле.

Рулевой привел в действие железный дверной молоток, и вскоре им открыли. Со своего места Хассельборг не расслышал разговора, но носильщики подняли свой груз и промаршировали в дом. Хлоп!

Через некоторое время девять из десяти вошедших вернулись. Виктор опять вперил взор в дары моря, точнее, в один дар: эта тварь соединяла в себе самые привлекательные черты омара, осьминога и многоножки. Когда матросы удалились, так и не попытавшись пырнуть его ножом в спину, сыщик с облегчением перевел дух.

Из переулка вынырнул Чжуэнь и сообщил:

— Я осмотрел здание с обратной стороны. Никаких окон на нижнем этаже.

— Как же мы туда проникнем?

— Есть одно, расположенное не очень высоко — около двух с половиной метров над землей. Было бы, на что встать…

— И будь у нас лестница и фомка…

— Фомка? Какой Фомка?

— Конечно, не Фома неверующий! Я имею в виду небольшой ломик.

— А! Такая железная штука с крюком на конце?

— Угу. Не знаю, как это называется на гозаштандоу.

— Я тоже, но с помощью языка жестов можно договориться с продавцом. Один из нас должен сходить купить, а другой постережет.

— Хм-м-м, — промычал Хассельборг, — даже если в порту и есть скобяные лавки, все уже закрыто.

— В Маджбуре торгуют допоздна. Надо попытаться.

— Ладно. Я отправлюсь на поиски: у меня ноги длиннее ваших, а вы оставайтесь.

— Нет, лучше вы постерегите, пока я ищу. У вас есть меч, и вы, в отличие от меня, умеете им орудовать.

Виктор не стал спорить, и китаец на своих и в правду коротких ножках засеменил прочь. Детектив занял боевой пост. Закатные огни в небе давно поблекли, и три луны отбрасывали по узким вонючим улочкам пирамидальные тени. Время от времени появлялись одинокие прохожие. Из опекаемого здания вышел незнакомый субъект (явно не один из гребцов) и быстро укатил прочь на самокате. Хассельборг как раз размышлял, затянуться ли ему еще разок уже второй по счету сигарой или погасить ее, когда перед ним возник Чжуэнь с небольшой лестницей.

— Вот, — китаец протянул ломик с загнутым концом.

Оглядевшись и никого на данный момент не обнаружив, они шмыгнули в переулок, ведущий к задней стороне здания.

Искомое окошко выходило во дворик, огороженный солидной стеной с идущими поверху кольями. Но эта преграда благодаря приобретенной лесенке лишь ненадолго задержала компаньонов. Наконец лестницу водрузили под окно пакгауза.

Первым поднялся Хассельборг и атаковал окно — створного типа, со множеством маленьких ромбовидных стекол — с ломиком в руках. По долгу службы он изрядно поднаторел по части взлома, поэтому рама вскоре поддалась с легким хрустом расщепленного дерева. Сыщик просунул голову внутрь.

В свете косо падающих из высоких окон лунных лучей можно было разглядеть что-то, смахивающее на многие акры тюков, упаковочных клетей и ящиков. И ни единого движения, ни единого звука.

— Думаю, мы спустимся в помещение, не втаскивая сюда лесенку, — прошептал Виктор Чжуэню. — Я намерен спрыгнуть вниз и поразведать. Если все в порядке, залезете и вы. Мой меч у вас? Ладно, я пошел.

И он соскользнул с подоконника в пакгаузную темноту.

Глава 12

Когда детектив приземлился на ближайший ящик, то возблагодарил местных богов за кришнянские сапоги из мягкой кожи, позволившие избежать шума. Подоконник находился примерно на уровне его подбородка, так что вылезти отсюда не составит особого труда. Помимо лунного света здесь присутствовал еще трепетный отголосок свечи, находившийся где-то в другом крыле здания. С кошачьей ловкостью он прокрался по тюкам, осматривая помещение и прикидывая дальнейший маршрут. Давия (так, кажется, зовут местную богиню удачи?) по-прежнему не покинула его и показала ему путь вниз по ступеням из ящиков и мешков.

— Чжуэнь! — тихо позвал Виктор. — Все в порядке, можете не брать лесенку и захватите мой меч.

Силуэт дородной фигуры появился в окне, на мгновение заслонив луну. С удивительной для такого телосложения бесшумностью китаец спрыгнул. По штабелям товаров они спустились на пол и крадучись двинулись к свету свечи. Дважды они ухитрились заблудиться в лабиринте проходов между ящиками, но наконец вышли к нужному месту.

Хассельборг осторожно выглянул из-за горы тюков. Свеча освещала небольшое расчищенное пространство с письменным столом и стулом. Как раз за границей этого пространства и стоял ящик, за которым они охотились. Но в углу спал, прислонившись к стене и вытянув ноги, один из гребцов с барки.

Желая получше рассмотреть его, сыщик неосторожно переместился, и его ножны стукнулись о какой-то ящик с товаром, издав негромкое бряк. Глаза спящего мгновенно открылись. Две секунды понадобилось матросу, чтобы обнаружить незваных гостей. Он мгновенно вскочил на ноги, схватив лежащий рядом шамшер, и бросился на взломщиков. Виктор выхватил меч, но гребец ринулся на Чжуэня. Кривой клинок со свистом рассек воздух и лязгнул о ломик.

Хассельборг кинулся на помощь, но его удар пришелся в пустоту, так как противник успел отскочить. И налетел на детектива, рубя направо и налево. Виктор парировал по мере сил, жалея о своем малом опыте владения мечом… Лязг, дзинь, бац! Никак не удавалось зацепить ловкого матроса. Но вот китаец зашел сзади и просто тюкнул его ломиком по башке. Сабля с лязгом упала на пол, и боец последовал за ней, опустившись на четвереньки. Он помотал головой, очухиваясь, и потянулся было за шамшером.

— А вот этого делать не стоит! — от волнения Хассельборг перешел на английский, но смысл слов дошел до противника, так как детектив плашмя опустил меч на его руку.

— Ао! — воскликнул матрос.

— Заткнись! — рявкнул Виктор, вспомнив наконец гозаштандоу.

Бедолага подчинился, а китаец навалился на него всей тяжестью своего грузного тела и выкрутил его руки за спину.

— Амиго^[33], — обратился Чжуэнь к компаньону, — срежь-ка где-нибудь кусок веревки и дай мне.

Хассельборг выполнил его просьбу, одновременно гадая: не пора ли отыскать какой-то менее опасный способ зарабатывать на жизнь. В пылу сражения времени на страх не оставалось, но потом возникало тошнотворное послевкусие.

Когда запястья и голени матроса оказались надежно связанными, они перевернули его и привалили спиной к стене.

— Жить хочешь? — без обиняков спросил Виктор, держа острие меча у шеи поверженного противника.

— Конечно. Вы кто, воры? Я лишь временный охранник, пока…

— Засохни. Отвечай только на вопросы, и тихо, не то пожалеешь. Ты с ботика, что прибыл из Колофта, верно?

— Да.

— Погоди, — встрял Чжуэнь. — А где постоянный сторож?

— Отправился повеселиться. Есть тут неподалеку одно милое заведение. Он давно мечтал туда зайти, беда в том, что оба работают ночью. А сегодня парню повезло: мне все равно тут сидеть до утра, вот я и отпустил его.

Китаец взглянул на Хассельборга, тот утвердительно кивнул и добавил:

— Я видел, как он уходил. Где остальная команда бота?

— Гуляют в городе, как и сторож, да поглотит Дупулан его душу!

— Когда вы отчаливаете?

— Завтра на рассвете. Настолько рано, насколько это позволят ночные забавы.

— Ты в курсе, кому предназначен этот груз?

— Говорят, доуру Замбы.

— Ты знаешь его? Видел когда-нибудь?

— Нет.

— Когда он должен прибыть в Маджбур?

— Завтра до заката.

— А от кого вы получили этот ящик? — опять вмешался в допрос Чжуэнь.

— От землянина в Новуресифи.

— Какого землянина?

— Я… э… не помню его имени, какое-то непроизносимое земло…

— Лучше постарайся вспомнить, — посоветовал сыщик, покалывая острием меча кожу пленника.

— Знаю! Вспомнил! Господин Жулиу Гоиш!

— Ого! Неудивительно, что он пытался ликвидировать меня! — присвистнул Хассельборг.

— Конечно! — догадался Чжуэнь. — Он не поверил вашему рассказу про мисс Батруни и решил, что вы разыскиваете пулеметы. Я и сам не поверил бы в мелодраму о сбежавшей девушке.

— Но почему Гоиш вообще ввязался в это дело? Что он имеет с подобной контрабанды?

— Думаю, деньги его мало интересуют. Он… э… фанатик по части прогресса.

— Вот почему он сказал на прощанье о своем уважении, «что бы ни случилось». Я действительно был по-человечески симпатичен этому прохвосту, но он видел во мне угрозу своим планам переустройства Кришны и решил устранить препятствие.

— Несомненно, — подытожил китаец и, повернувшись к пленнику для продолжения допроса, вновь переключился на гозаштандоу.

Однако новые подробности сути дела уже не меняли.

— Полагаю, мы выжали этого малого досуха, — заметил наконец Виктор. — Давайте-ка посмотрим на груз.

С помощью ломика они вскоре вскрыли ящик. Там, на оружейной стойке, в два ряда покоились двадцать четыре легких пулемета калибра 6,5 миллиметра. Отделение на самом дне ящика хранило несколько тысяч патронов.

Хассельборг вынул один пулемет и прикинул на руке вес:

— Килограмма четыре потянет. И только гляньте на этих красавцев! Они устанавливаются на любой разумный темп автоматического и одиночного огня, из них можно строчить очередями от двух до десяти выстрелов. Да с одной такой штуковиной и достаточным запасом патронов я готов справиться с целой кришнянскои армией!

— Именно так и задумал дружище Фаллон. А что мы теперь будем делать со всем этим скарбом?

— Ничего особенного не приходит в голову. Ну, утопим в реке.

— Это сорвет планы Энтони, но уничтожит улики против него и всей шайки, — возразил Чжуэнь. — Честно говоря, судьба короля Энтане меня мало волнует. Но по Кришне бродит еще достаточно подобных авантюристов-землян, поэтому главное — перекрыть контрабандный канал, идущий через «Виажейш Интерпланетариаш».

— Вы правы, к этому надо подойти серьезно. Кстати, куда девать этого идиота? — Виктор кивнул в сторону матроса. — Отпускать его не с руки, но и убивать бы не хотелось.

— А почему бы и нет? О, извините, забыл, что вы англосакс. Но что же тогда?

Хассельборг пошарил по карманам.

— Есть у меня хорошее средство. Найдется тут вода? — и детектив заглянул в медный кувшин. — Найдется. У меня есть таблетки, временно затемняющие сознание, одна вырубит бедолагу на пару недель.

— Как же власти Новуресифи позволили вам провести сюда такое?

— Тогда это милое лекарство проходило под именем обыкновенного лонговита, продлевающего жизнь. И заметьте: действительно, благодаря применению данной таблетки я получу возможность прожить подольше.

— Ваши планы?

— Усыпим нашего пленника и спрячем его в этих ящиках. Устроим потайное убежище с достаточным количеством воздуха для поддержания жизни. Его в этом складском лабиринте и за месяц никто не найдет.

— Да, но вернется сторож… И как все же быть с оружием?

Виктор поиграл с пулеметом, щелкая затвором и прищуриваясь в прицел. Дуло он, правда, старательно отводил в потолок.

— Когда-то я разбирал и собирал такие с завязанными глазами, — заявил он, отвинчивая гайку-барашек и извлекая механизм затвора. — Какие шуточки любили вытворять с нами в Отделе Расследований! Коронным номером было подождать, пока мы не выложим все части на стол, а потом спереть ударник. А ты вслепую честно пытаешься собрать пулемет без него. Вот и сейчас бы…

— Извлечь ударники?.. — догадался Чжуэнь.

— И позволить Фаллону спокойно взять свое оружие.

— Великолепный план!

И оба компаньона с энтузиазмом хлопнули друг друга по плечу. Затем детектив продолжил:

— А я рвану обратно в Хершид и подготовлю свою боевую дружину к захвату короля Замбы. Осталось решить проблему со сторожем. Когда он вернется и никого не застанет…

— То решит, что морячок тоже отправился поразвлечься. Наша задача — убедить его в этом. Итак, мы разбираемся с пулеметами, вновь заколачиваем ящик и усыпляем нашего пленника. С его шляпой и саблей я сойду за одного из членов экипажа ботика (я больше вашего похож на кришнянина) и скажу сторожу пакгауза, что прислан сменить приятеля. Утром я якобы возвращаюсь на судно, а на деле болтаюсь поблизости с целью проследить, получит ли Фаллон свое оружие. Вы тем временем скачете обратно в столицу.

— Но ведь команда ботика обнаружит отсутствие своего товарища.

— Надеюсь, они решат, что он просто загулял, и уплывут без него, — пожал плечами китаец. — Если же все-таки отправятся его искать, я тихонько улизну.

Хассельборг, сузив глаза, рассматривал пулемет.

— Послушайте, Чжуэнь, насколько сильно вам необходим Фаллон?

— Да так, средне. Мне главное — взять Гоиша и других заговорщиков с «Виажейш». Но, так как Энтони собирался нарушить закон, полагаю, следует захватить и его. А что?

— Да мне он тоже нужен. Ведь я обязан вернуть мисс Батруни отцу. А едва она ступит на борт космического корабля, как окажется под юрисдикцией Земли. Я не имею права действовать насилием.

— И?

— Скажите, что будет с Фаллоном, когда вы доставите его в Новуресифи?

— Состоится предварительное слушание его дела, на котором я предоставлю все улики председателю суда Кешавачандре. Если суд признает нашего молодца виновным, он сядет в тюрьму. Вот и все.

— Так его будут судить на Кришне? — удивился Виктор.

— Да.

— А как насчет апелляций?

— Об этом заботится Межзвездный Апелляционный суд, который раз в два года наведывается сюда. Но к чему вы клоните?

— Гадаю, нет ли способа сделать так, чтобы процесс по его делу шел на Земле. Тогда влюбленная Джульнар помчится туда безо всяких понуканий с моей стороны. Улавливаете мою мысль?

— Нет шансов: все преступления Фаллона совершены на Кришне.

— Тогда, приятель, мне он нужнее, чем вам. Этот дерзкий молодой человек — мой единственный рычаг для воздействия на мисс Батруни.

— Но разве вы не опасаетесь неприятностей с земным законодательством? Вас могут обвинить в соучастии.

— Нет. На Кришне не существует закона о выдаче преступников, поскольку здешние жители еще не имеют представления о «Habeas corpus»^[34] и тому подобных вещах.

— Понимаю. Но, компаньеро^[35], возможен и следующий вариант развития событий. Фаллон оказывается в новуресифийской тюрьме, и беспомощная мисс Батруни в растерянности возвращается под отцовское крылышко.

— Это как сказать. А если она так сильно влюблена, что останется торчать под стенами тюрьмы? Или отплывет на Замбу и обратится к подданным: «Ваш король в каталажке, и я, ваша королева, возьму правление в свои руки, пока он не выйдет на волю»? Женщины на троне довольно обычны в этой части Кришны. Нет, Энтони нужен мне.

— Каков ваш план?

— Он пока в зачаточном состоянии, но кое-какие идеи есть. Мне потребуется ваша помощь.

С минуту компаньоны молчали, пристально вглядываясь друг другу в глаза при тусклом свете свечи. Хассельборг очень надеялся, что Чжуэнь уступит без спора и не придется прибегать к угрозам. К тому же ему импонировала сила характера китайского агента. Этот человек был великолепным партнером, но мог стать и опасным противником.

Наконец Ляо-цзы сказал:

— Заключим сделку. Я помогаю вам поймать Фаллона. И оставляю его в вашем распоряжении, если он под присягой дает мне письменные показания против Гоиша. Возможно, власти Новуресифи захотят поближе познакомиться с «королем Энтане». В таком случае я постараюсь разубедить их. Скажу, что для его поимки понадобится целая армия, что все равно он теперь стал государственным свидетелем^[36] и тому подобное. Но, если суд будет настаивать, чтобы я привел его, мне придется попытаться это сделать. Вы меня понимаете?

Виктор в свою очередь немного подумал и ответил:

— Хорошо. А теперь — за работу.

Пока детектив впихивал в рот сопротивляющемуся пленнику свою таблетку, Чжуэнь подобрал с пола шамшер.

— Вот уж не думал, что когда-нибудь воспользуюсь подобной штукой. Но я отразил ее рубящий удар какой-то фомкой! Возможно, способности фехтовальщика просто дремали во мне до поры до времени. Как там говорилось в английских средневековых пьесах? Трепещи, злодей! — и китаец свистнул в воздухе кривым клинком.

Глава 13

С тех пор как Виктор покинул Маджбур, дождь лил не переставая. Пару-тройку раз чихнув, он испугался этого вестника грядущей простуды больше, чем сражения со всеми кришнянскими армиями. Стража городских ворот Хершида узнала в Хассельборге спасителя шерги Фории и тут же пропустила, не спрашивая сопровождающих бумаг. Больше всего на свете ему хотелось свернуться калачиком в постели, наглотавшись своих таблеток, и тихо лежать, пока не исчезнет угроза болезни. Однако в замок Хасте он ворвался подобно вихрю.

— Ваше Преподобие, когда-то вы называли себя моим должником за ту небольшую услугу, что я оказал вашей племяннице, и обещали исполнить любую мою просьбу.

— Да, сын мой.

— В таком случае, — Виктор обезоруживающе улыбнулся, — моя просьба готова. Она не слишком сложна и ничего не будет стоить Церкви. Во-первых, соблаговолите послать гонца в королевский дворец к Ферзао бад-Ке, капитану моих ратников. Пусть вся дружина живенько прискачет сюда в полной боевой готовности, захватив еще пару запасных айев.

— Господин Кавир, доур уже несколько раз спрашивал о вас. Не лучше ли вам сперва лично засвидетельствовать ему свое уважение? Он в нетерпении…

— В том-то и дело! Король не должен знать о моем приезде. В противном случае он потребует, чтобы я закончил его портрет, а у меня есть более срочные занятия. Во-вторых, отправьте какого-нибудь лакея купить мне несколько шутих для фейерверка, что выстреливают разноцветными огненными шарами.

— Это сделают, сын мой.

— И, наконец, не выделите ли вы одну из камер вашего подземелья для незваного гостя?

— Господин Кавир! Что вы затеваете? Надеюсь, вы не хотите в качестве благодарности вынудить меня на греховные поступки?

«Старик пошел на попятный», — подумал Хассельборг. Он вспомнил замечание короля Экрара о привычке жреца много чего обещать, но ничего не выполнять и решил держаться напористо.

— Ваше Преподобие, в моей просьбе нет ничего идущего вразрез с высшими интересами Гозаштанда, и вы сами в этом убедитесь. А обещанная вами благодарность мне сейчас совершенно необходима.

Вошла Фория и подчеркнуто официально поздоровалась с Виктором. Но, когда Хасте начал отдавать распоряжения слугам, она сбросила маску и прошептала:

— Когда я смогу увидеться с моим героем наедине? Я вся горю от тоски по нему! Не могу уснуть…

В следующие полчаса, ожидая прибытия ратников, Хассельборг занимал девушку остроумным, но ни к чему не обязывающим разговором. Перед уходом он попросил:

— Если доур будет справляться обо мне, скажите, что я отправился со своей дружиной на охоту. К тому же это чистая правда.

Они мчались по дороге на Маджбур. Солнце уже садилось, но Виктор надеялся встретить отряд Фаллона до заката. Поезд с захватчиками грозил появиться в любую минуту. Могучие биштары, уступая айям на спринтерской дистанции, в дальних забегах были непобедимы.

Своего бедного Аввау Хассельборг загнал чуть ли не до смерти, еще когда спешил в Хершид, и теперь скакал на одном из запасных айев. Вскоре с ним поравнялся Ферзао бад-Ке и сбавил ход перейдя на рысь

— Господин Кавир, по-моему, далеко впереди что-то виднеется, вон на том пути!

Действительно на проложенной слева от большака железнодорожной колее маячило еле различимое пятнышко. По мере приближения оно разрасталось, пока не превратилось в пару биштаров, тандемом впряженных в дюжину вагончиков.

— Приказ вы знаете, — сказал Виктор. — Выполняйте.

Ферзао остановил своих всадников и развернул их. Один из ратников вручил капитану «римскую свечу», которую тот поджег с помощью кремня и кресала. Загоревшийся фитиль зашипел, и Ферзао понесся галопом к поезду, держа шутиху перед собой, словно кавалерийское копье. Остальные двадцать восемь воинов подняли страшный шум, крича во всю глотку и колотя оружием по медным щитам.

«Римская свеча» плюнула по головному биштару огненными шарами. Огонь не причинил особого вреда толстой серой шкуре, но нужный эффект произвел. Махаут в ужасе заорал, а само животное с визгом затопало прочь по мшистой равнине, волоча за собой собрата. Вслед за ними с рельсов сошел и первый вагончик, а следующий закачался и повалился на бок.

Из поезда с дружными воплями и пулеметами «Кольт-Томпсон» выскочило две дюжины молодцев в матросской форме. Надо отдать должное, действовали они дисциплинированно: отбежали от поезда и легли на мох, развернувшись в стрелковую цепь.

Ратники Хассельборга галопом поскакали к противнику, вооруженные пиками и луками. Стволы пулеметов вскинулись на них.

— Паззой! — скомандовал чей-то голос из поезда. Послышалось пустое щелканье.

— Сдавайтесь! Эти штуки не сработают! — крикнул Ферзао и остановился в нескольких футах от вражеской цепи. Несколько матросов вторично клацнули затворами, но с тем же успехом. Остальные перед лицом пик и натянутых луков побросали пулеметы и поднялись на колени, вытянув руки вверх в знак капитуляции.

— Что все это значит?.. — заорал тот же голос, и из вагончика выскочил его обладатель — ярко разодетый субъект, в котором детектив узнал красавца-сердцееда с фотографии. Разумеется, он был загримирован под кришнянина. За ним по мху следовала роскошного вида темноволосая девушка, а позади нее виднелась дородная фигура Чжуэня Ляо-цзы.

Энтони продолжал возмущаться.

— Хэлло, Фаллон, — прервал поток его восклицаний Виктор, уже спешившийся и подошедший к своей маленькой армии.

— Вы говорите по-английски?! Так вы…

— Осторожней на поворотах, приятель! Если ты меня выдашь, я окажу ту же любезность тебе. Официально я — Кавир бад-Матлум, художник-портретист при дворе Его Грозности короля Экрара Гозаштандского. А неофициально — Виктор Хассельборг из Лондона.

— О, в самом деле? А что вы делаете…

— Узнаете позже. А пока ведите себя тихо, так как преимущество на моей стороне. Это мисс Батруни, не так ли?

— Это наша жена! — прорычал Фаллон. — Ее Великолепие королева Джульнар Замбийская, с вашего позволения!

— По-моему, у вас уже есть одна жена в Лондоне, не так ли? Вам от нее привет.

— Но вы ведь не для того прилетели с самой Земли, чтобы его передать? В любом случае, это не совсем соответствует истине. Мы уже не женаты на Александре.

— ?

— Да, мы развелись с ней и женились на Джульнар согласно замбийскому праву.

— Ах, как удобно! «Я и суд, я и следствие», — Цап-царап ей ответствует. Очень рад с вами познакомиться, королева. Мистер Батруни отправил меня выяснить, что с вами сталось.

— О, неужели? — отозвалась девушка. — Ну, теперь вы это узнали. Так почему бы вам не вернуться на Землю сообщить старичку приятную новость и не совать больше нос в наши дела?

— Дело в том, что он поручил мне привезти вас домой.

— Ты ничтожество! — закричал Фаллон и схватился за меч.

— Взять его! — скомандовал Хассельборг.

Двое его ратников набросились на короля, выкрутили ему руки за спину и отобрали оружие.

— Ай-ай-ай, какой озорник, — попенял Виктор. — А теперь давайте продолжим разговор в более спокойном тоне. Мисс Батруни (ах, простите, мистер Фаллон!), Ваше Великолепие королева Джульнар! Как я уже сказал, ваш отец одинок и хотел бы свидеться с вами.

— Ну, я… конечно, люблю старика, но не бросать же мне мужа из-за него. Глупо так же ехать навестить его на выходные за полдюжины световых лет. Пожалуйста, отпустите нас. А отцу я обязательно напишу.

— Этого недостаточно, — покачал головой Хассельборг. — Король Энтане, не будете ли вы любезны сесть на этого айю? Мой человек поведет его в поводу, и не пытайтесь бежать. Чжуэнь, а вот этот для вас…

— О, — произнес китаец, с опаской глядя на рогатого скакуна. — А как-нибудь по-другому нельзя?

— Нет. В свою коляску я приглашаю юную леди.

— Как? Вы знакомы с этим парнем? — Энтони недоуменно перевел взгляд с Виктора на Чжуэня. — Я думал, это просто пассажир.

— Отнюдь. Господин Ли-яо расследует некое таинственное исчезновение огнестрельного оружия… Вы улавливаете, к чему я клоню, мистер король? — усмехнулся детектив и опять повернулся к приятелю: — Как вы оказались с этой компанией?

— Купил билет, наплел начальнику вокзала, что в Хершиде у меня умирает старый дядюшка, и мне разрешили сесть на спецпоезд. Как вы думаете поступить с вашими замбийцами?

— Отправлю обратно на остров. Эй! — обратился Виктор к махаутам, которые успокаивали своих подопечных. — Спецрейс отменяется. Разделите поезд, одного из биштаров впрягите на место, а второго — в хвостовой вагон. Составы пойдут в разных направлениях.

Отдав распоряжение, Хассельборг направился к угрюмой толпе перешептывающихся матросов.

— Вы осознаете, что незаконно вторглись в Гозаштанд с оружием в руках?

Те кивнули.

— Вы осознаете, что с вами будет, если я сдам вас доуру?

— А разве вы не на него работаете, господин? — спросил один моряк.

— Нет, хотя мы с ним добрые друзья. Вам хотелось бы замять эту некрасивую историю и вернуться в Кадар?

— Конечно, зер! — воскликнули несколько матросов с внезапно пробудившимся интересом.

— Отлично. Ферзао, вели своим людям водрузить сошедшие вагоны на рельсы и отправь пару ратников проводить этих ребят до Кадара. Предоставь айю королю Энтане и поручи лучникам следить за ним: при попытке бегства пусть стреляют. Часовым на въезде в столицу мы скажем, что вернулись с охоты. Надеюсь, они не станут нас пересчитывать. И последнее: пусть кто-нибудь приберет эти пулеметы в мою коляску.

— Послушайте, — обратился к нему Фаллон, — а почему все-таки пулеметы не выстрелили? Нам утверждали, что доставили их на Кришну в полном порядке.

— Секрет фирмы, как-нибудь расскажу, — пообещал Хассельборг. — Королева Джульнар, не окажете ли вы мне честь сесть в мою коляску? А вам, Чжуэнь, не надо так пугаться айю.

— Да, но до земли-то далеко, — пожаловался бывший компаньон, глядя вниз с тряского седла.

— Ну, не так далеко, как кажется. А вспомните ваши подшучивания над моими страхами перед микробами.

— Куда вы нас везете? — потребовал объяснений Фаллон. — К королю Экрару?

— Нет. Пока нет, если будете вести себя хорошо. Хао! — Виктор щелкнул кнутом и направил свою повозку к столице вслед за заходящим солнцем.

Хасте погладил длинными пальцами подлокотник кресла.

— Нет. Покуда дело официально не будет улажено, я не буду даже смотреть на этого человека. Я даже не подозреваю о его присутствии, — заявил он.

Хассельборг попытался скрыть раздражение:

— Но Ваше Преподобие исполнит обещанное?

— Не знаю, господин Кавир. Не знаю. Я и правда обещал, но с тех пор много воды утекло. Да, я ваш должник, но изменилась ситуация. Теперь выполнить ваше прошение станет потяжелее Шести Подвигов Карара. Подумайте сами: эти матросы прибудут обратно в Маджбур, и уж ничто на Кришне не помешает им трепать языками. Разговоры дойдут до ушей Горбоваста, а тот сразу доложит королю Экрару. И Экрар захочет узнать, где главари сей странной интервенции. И тут же выяснит, что одного захватили вы и привезли в мой замок. Понимаете, что последует за этим? Доур немедленно явится сюда в сопровождении вооруженных ратников, найдет Энтане заключенным в подземелье, и мне придется держать ответ.

— Думаю, мы сможем его обмануть, — сказал Хассельборг. — Скажите ему, что я забрал Энтане с собой в Новуресифи. Надеюсь, он не сможет поймать меня и разоблачить.

— Вы, конечно, во всем видите светлую сторону. И все же… не знаю…

— Итак, если вы хотите выполнить свое обещание… — начал Виктор, в душе все больше и больше разделявший мнение короля об этом нерешительном верховном жреце.

— Я выполню его при одном условии.

— Каком именно?

— От вашего внимания не ускользнуло, что моя племянница питает к вам более сильное чувство, чем простое уважение?

— Угу.

— Ну, в таком случае вы женитесь на ней по обрядам нашей святейшей Церкви, а я возьмусь держать у себя вашего пленника, пока вы не распорядитесь его дальнейшей судьбой.

Ни Хасте, ни Фория не знали, что он с Земли и намерен ввернуться туда, коль скоро устроит свои дела здесь. Юридически какой брак не будет иметь большого значения. Покинув Гозаштанд, Хассельборг аннулирует его или просто забудет о нем, как поступил со своим браком Фаллон. И все же ему не хотелось обманывать Форию, ведь для девушки замужество — очень серьезная вещь.

— Ну? — прервал ход его мыслей Хасте.

Теперь уже детектив стоял перед необходимостью выбора, как прежде верховный жрец Хершида. Может, на данном этапе стоит плюнуть на все, бросить игру, сдать пленника королю Экрару или Чжуэню и доложить Батруни о неудаче? Это сильно упростило бы и дела с Александрой.

Но нет. Он уже так близок к успеху, что не позволит остановить себя.

— Ладно, — согласился Виктор. — Я отвезу королеву Замбы на ее остров и обвенчаюсь с вашей племянницей.

— Нет, вы должны сделать это до отъезда. Сегодня вечером.

Вот и накрылся его шанс улизнуть.

— Хорошо, как скажете.

Хасте расплылся в усталой улыбке:

— Я давно мечтал об этом великолепном событии. Конечно, мне следовало бы вычислить самый благоприятный день свадьбы по древним астрологическим архивам, но Фория настаивает на немедленной церемонии. Я даже не успею составить ваши гороскопы, — жрец посмотрел на отмеряющую время полосатую свечу. — Настало время ужина. Предлагаю провести обряд прямо сейчас, как только все мы приведем себя подобающий вид. А потом и поужинаем.

Так, это ставит Хассельборга в весьма пикантное положение, если только он не найдет повода смыться перед брачной ночью. Хотя на данной стадии игры не имеет большого значения, выяснит ли Фория, что он землянин.

— Отлично, — дружелюбно улыбнулся он, — но боюсь, мне придется жениться в том виде, в каком есть, поскольку моя парадная одежда в хижине Экрара.

И Виктор удалился в свою комнату, побрился, умылся и немного вздремнул. Отдохнув, он отправился к покоям Джульнар и постучал.

— Да?

— Королева Джульнар? Это суа-дизан^[37] Кавир бад-Матлум.

— Что вам угодно? — она открыла дверь.

— Я подумал, что вам, возможно, захочется побывать на свадьбе.

— На свадьбе? Чьей? Где? Когда? Как замечательно! Очень хотела бы!

— Похоже, что минут через пятнадцать меня и племянницу Хасте Форию окрутят в личной часовне Его Преподобия.

— Правда? Но как же вы можете, ведь вы зем…

— Ши! Дело это решенное, и не надо упоминать о подробностях. Просто скажите: вы придете на церемонию?

— С удовольствием! Но…

— Но что? — спросил Хассельборг.

— Я не уверена, что могу принять приглашение и веселиться, в то время как мой муж заключен в отвратительную, тесную камеру. Это было бы неправильно.

— Сожалею, но…

— Почему бы вам не выпустить его на один вечер? Тони парень что надо и, уверена, будет вести себя прилично.

— Посмотрим.

Виктор спустился в подземелье и нашел бывшего короля удобно устроившимся за столом и играющим с Ферзао в кришнянские шашки.

— Тони, — обратился он к своему пленнику, — нынче вечером я женюсь на племяннице Хасте, и ваша… э… жена сказала, что желала бы присутствовать на церемонии вместе с вами. Вы хотели бы?

— Мы определенно хотели бы! — сказал Фаллон с таким нажимом, что Хассельборг встревожено предупредил:

— О побеге и не помышляй, приятель, тебя будут хорошо охранять.

— Ну, вас мы не побеспокоим. Слово чести и все такое.

— Ладно. Ферзао, через несколько минут вы с Гумом проведете короля Энтане в личную часовню верховного жреца. Не отходите от него ни на шаг и стерегите его.

И детектив отправился в часовню, где застал Форию со своей горничной, Чжуэня и Джульнар. Невеста посмотрела на него с голодным выражением лица, напоминающим о тех земных паучихах, что поедают своих самцов. Джульнар выглядела чересчур впечатлительной, но, впрочем, нормальной здоровой девушкой. Ее чудесную фигуру выгодно подчеркивало кришнянское вечернее платье, оставлявшее грудь обнаженной.

В сопровождении ратников появился верховный жрец и еще раз напомнил брачующимся правила предстоящего обряда:

— Вы стоите здесь, а Фория тут. Вы берете ее за руку, вот так, а я говорю… Кто это?! Уведите этого человека!

Хассельборг обернулся и увидел Фаллона с двумя охранниками. Энтони вырывался из их рук и кричал:

— Хасте, предатель, двурушник!

— Молчать! Я запрещаю тебе говорить! — завопил жрец.

Пленник не обратил внимания на его слова, продолжая кричать:

— Ах ты, вероломный зефт! Мы позаботимся, чтоб ты получил заслуженное… Охе, остановите его!

Детектив взглянул на Хасте: тот взводил маленький, пистолетного типа арбалет, направляя его в сторону бывшего короля Замбы. Фаллон и двое его охранников в ужасе пытались увернуться. Паника охватила всех, за исключением Чжуэня и самого Виктора.

Пока китаец озирался в поисках какого-либо оружия, Хассельборг, стоявший поближе к Хасте, вскинул правую ногу в великолепном ударе по его руке. Звон тетивы слился с глухим звуком удара, маленький арбалет взлетел высоко в воздух, а стрела со свистом врезалась в потолок.

Детектив бросился на жреца, проводя футбольную блокировку. Хасте в своем тяжелом и пышном облачении прямо-таки рухнул на пол. Один из его ратников ахнул при виде такого святотатства.

— Ну в самом деле, сын мой, — произнес старец, когда к нему вернулось дыхание, — не будьте столь грубы с тем, кто уже не молод!

— Сожалею, — извинился Хассельборг, поднимаясь с пола, куда полетел вслед за жертвой. — Мне показалось, что вы собираетесь совершить убийство. Я не мог допустить, чтобы вы ввергли себя в подобный грех. К тому же, кто вам сказал, что вы имеете право пристрелить Энтане? Он мой пленник, понимаете?

Крякнув, Виктор встал на ноги с таким ощущением, словно вывихнул бедренный сустав. «Да, староват ты для таких футбольных упражнений, приятель», — подумал он и перевел взгляд на жреца:

— Ого!

— Что случилось? — спросил тот.

— А вот что! — и, протянув руку, Хассельборг сорвал ту из антенн Хасте, которая сама уже частично отделилась от его лба в ходе свалки. — Да вы землянин!

Старец ощупал лоб. Когда через несколько секунд значение происшедшего дошло до него, он так и подпрыгнул. Довольно глупое выражение его лица сменилось откровенным ужасом. Жрец взмолился:

— Ник-кому не говорите об эт-том, с-с-сын мой! Ум-моляю вас! Последствия будут страшными! Меня убьют, господствующая Церковь будет низвергнута, основы нравственности и справедливости — уничтожены! Возьмите все, что у меня есть, только не выдавайте эт-той ст-т-трашной т-тайны!

— Ого, так вот, значит, в чем дело? Вы причастны к этой контрабандной операции, да? И пытались убить Фаллона, потому что он собирался вас выдать?

— Нельзя столь грубо и примитивно толковать мои действия. Я… я м-могу все объяснить, хотя повесть выйдет длинная…

— Ха. Неудивительно, что вы с самого начала не желали его видеть. Ну, это упрощает дело. Извини, Фория, свадьба отменяется.

— Нет! Нет! Ведь я люблю тебя!

Хассельборг проигнорировал ее крики, хотя и не без некоторых угрызений совести. Он думал об Александре и надеялся вскоре увидеть ее.

— Итак, Хасте, я сегодня же отправляюсь в путь с королевой Джульнар. Вы же посадите Фаллона обратно в камеру, окружите его там всевозможным комфортом и под страхом разоблачения будете выполнять любые инструкции касательно его, какие я пришлю. Так же вам стоит назначить Ферзао и Гуму пенсию, чтобы они держали язык за зубами. Улавливаете мою мысль?

— Да. Скажите мне одно, сын мой. Подозреваю, что и вы принадлежите к земной расе. Я прав или…

— А вот это вас абсолютно не касается. Джульнар, тебе тоже придется слушаться меня, в противном случае я отдам Хасте распоряжение положить конец страданиям твоего дружка.

— Понятно, шайтан.

— Тебе, Чжуэнь, понадобится еще поторчать на Кришне, не так ли?

— Так. Мне надо собрать кой-какие дополнительные улики и записать свидетельские показания.

— Хорошо.

— Но, — воскликнула Джульнар, — если я вернусь с вами к отцу, то по кришнянскому времени пройдут целые годы, прежде чем я снова смогу увидеть Тони. На Земле же это будет всего несколько недель.

— Это я улажу, — пообещал Виктор, выуживая из кармана свои драгоценные таблетки. — Тони, это средство для погружения в каталептический транс. Знаешь о таком?

— Определенно знаем, — мрачно ответил Фаллон.

— Вот и прекрасно. Хасте, прежде чем уехать, я хочу позаимствовать у вас ту сумму, какую оставил в своих покоях в королевском дворце. Я дам вам расписку, и после моего отъезда вы можете забрать у короля мои деньги при условии, конечно, что доур почувствует желание проявить честность. Ферзао, посади нашего пленника обратно в камеру, а потом отбери половину ратников сопровождать меня в Новуресифи. Другую половину я передаю в распоряжение господина Ли-яо вместе с деньгами для оплаты их службы. Подготовь так же мою коляску и обеспечь нас запасами продовольствия для долгого путешествия. А сейчас, пожалуй, по чашке горячего шураба для королевы Джульнар и меня.

Путешественники уже порядком отъехали от Хершида, и айя проворно рысил при свете лун, когда Джульнар спросила:

— Разве это не дорога на Маджбур?

— Угу.

— Ну а разве это не кружной путь для попадания в Новуресифи?

— Да. Но короткий маршрут пролегает через Росид, а в Рузе я в данный момент, мягко скажем, непопулярен. Поэтому мы с вами отправимся вверх по Пичиде на лодке.

Девушка замкнулась в мрачном молчании. Позади цокал копытами конвой, Внезапно Хассельборг хлопнул себя по лбу».

— Таматеш! Только теперь пришло в голову! Раз Хасте — землянин, то Фория не может быть его племянницей, если, конечно, она на самом деле кришнянка. Слушайте, вы что-нибудь знаете об их прошлом?

— Нет, — ответила Джульнар, — а если б и знала, то все равно не сказала бы вам, разрушитель!

Разрушитель семейных очагов умолк. Да, многое в этой истории оставалось загадкой. Так, надо еще не забыть отправить Ешраму бад-Ешраму, начальнику росидской тюрьмы, оставшуюся половину взятки. Виктор усмехнулся при мысли о том, насколько легче проявлять щепетильность в денежных делах за счет господина Батруни, чем за свой собственный.

Наконец Хассельборг и мисс Батруни спустились по трапу корабля в космическом порту Барселоны. Чемодан девушки вместе с багажом остальных пассажиров шел по скату, а свой Виктор предпочел нести собственноручно, опасаясь рисковать профессиональным снаряжением и лекарствами. В другой руке он крутил резной гозаштандский зонтик, имевший совсем неуместный вид в этот солнечный день.

— Что теперь? — спросила Джульнар, когда они встали в очередь к паспортному столу.

— Сперва я собираюсь связаться с вашим отцом в Алеппо, потом должен встретиться с одной… с одним моим другом в Лондоне. И надо найти врача для полного физического обследования.

— Но ведь вы здоровы. Вас только что обследовал врач «Виажейш Интерпланетариаш».

— Обследовал, — серьезно ответил Хассельборг, — но лишняя осторожность не повредит. А еще в ближайшее время мы немного окунемся в светскую жизнь Барселоны. Хотя она тут по большей части эстинкаменти^[38], я знаю несколько неплохих заведений на Монтжуйке^[39].

— Это просто божественно! Ты необыкновенный человек, Виктор, — восхитилась девушка.

— Вот как?

— Ты разбил мне жизнь, но я чувствую, что не в состоянии ненавидеть тебя.

— Все дело в моем коварном обаянии. Берегитесь его, — и, отвернувшись от Джульнар, детектив протянул таможеннику паспорт.

Они прошли контроль, и Виктор только успел отправить телеграммы, как кто-то обратился к нему по-испански:

— Извините, вы случайно не Виктор Хассельборг?

— Си, сой Хассельборг^[40].

Обратившийся был в форме полицейского Иберийской Федерации, рядом с ним стояли два сотрудника «Виажейш».

— Ло сьенто мучо^[41], — поклонился, оправдываясь, испанец, — но я должен арестовать вас.

— За что?!

— Вот у этих господ есть ордер. Сеньор Ндомбу, объясните, пожалуйста, суть дела.

Темнокожий сотрудник компании лихо отбарабанил:

— Нарушение Положения № 368 правил Межпланетного Совета, раздел четвертый, подраздел двадцать шестой, пятнадцатый параграф.

— Это еще что? — присвистнул Хассельборг.

— Пятнадцатый параграф относится к внедрению механических устройств или изобретений на планете Кришна.

— Да я никогда…

— Кепра^[42], сеньор, на меня-то зачем нападать из-за этого! Мне известно лишь то, что сказано в ордере. Вы оснастили арбалет прицелом.

— Здорово. Джульнар, — повернулся Виктор к спутнице: — вот кой-какие деньги, возьмите такси и поезжайте в отель «Кристобаль». Оттуда позвоните в фирму «Монтехо и Дуррути» и попросите их внести за меня залог для освобождения из калабосо ^[43], хорошо?

И арестованный отправился следом за этими деятелями из «Виажейш Интерпланетариаш».

То ли Джульнар воспользовалась случаем поквитаться с ним, то ли у его каталонских коллег случился приступ маньяны ^[44], но наступил вечер, а детектив все еще сидел в камере. Дело принимало серьезный оборот. Пара корсажных булавок послужит уликой. Зрители тогда взяли их на заметку, а этот народ склонен к подражанию, и, несомненно, прицельное устройство уже распространилось по всей планете. Вряд ли оно сильно изменит эволюцию Кришны, ведь забитый до смерти простой дубиной умирает точно так же, как и взорванный плутониевой бомбой.

Будет предварительное слушанье, на котором местный магистрат либо прекратит дело, либо обязует Хассельборга явиться в суд и поручит вести его процесс суду первой инстанции. Так, чьему же суду подлежит это дело? Преступление совершено землянином на Кришне, нарушены правила Межпланетного Совета, проводимые в жизнь силами безопасности «Виажейш Интерпланетариаш». Арестован преступник на Земле, в Иберии. Значит, Низшая Инстанция, Всемирный Суд Земли для Третьего Международного Судебного Округа, который заседает… хм-м-м… в Париже, не так ли? С апелляцией в… Надо будет порыться в старых учебниках права, когда он вернется в Лондон. Этот юридический лабиринт был настолько запутан, что дела большей частью вообще не доходили до суда, а фигуранты проживали свою долгую жизнь выпущенными под залог.

Нет, если он вернется в Лондон. Все могло закончиться суровым приговором. А вдруг Чжуэнь именно сейчас устраивает компании «Виажейш» огромный скандал? Тогда сверху вполне могут спустить указание завинтить гайки и сделать кого-нибудь козлом отпущения. И будет мало проку уходить в каталептический транс при помощи контрабандно прихваченных с собой таблеток. Пенитенциарные системы Земли знали об этой уловке и просто добавляли проведенное во сне время к назначенному приговором сроку.

Итак, Хассельборг должен выступать в роли своего собственного адвоката, а клиент-то у него — дурак! И ему лучше муй пронто^[45] получить советы опытного юриста. Конечно, он сам юрист по образованию, но знания его слишком заржавели, чтобы в одиночку справиться с проблемой. Да, надо было спокойно заниматься правом, а не лезть в следователи. Флер романтики сходит с работы детектива очень быстро…

«Монтехо и Дуррути» звонить явно не собирались, каковой бы ни была причина. Тюремщики позволили ему воспользоваться телефоном, но их контора не отвечала, а домашних номеров он не знал. В телефонном же справочнике числилось столько всяких Монтехо и Дуррути, что ночи не хватит обзвонить их всех.

Виктор попытался дозвониться в отель «Кристобаль». Нет, никакой мисс Батруни у них нет. И сеньора Фаллон тоже не останавливалась. Проживает ли у них королева Замбы? Полно, сеньор, вы смеетесь над нами… о, минуточку. У нас числится некая Хулнар де Тамба, не она ли это?

Номер Джульнар не отвечал, и, разочарованный, Хассельборг улегся спать. По крайней мере, барселонская муниципальная тюрьма в санитарном отношении была довольно приличным учреждением. Кто бы мог подумать, что иберийцы проявят бдительность по отношению к микробам?

На следующее утро Виктор снова висел на телефоне, когда вошедший надзиратель объявил:

— К вам пришла сеньорита Гаршина.

Нетвердой рукой Хассельборг повесил трубку, дважды промахнувшись мимо рычага, и последовал за надзирателем в помещение для свиданий. Девушка уже ждала его там и выглядела точь-в-точь такой, какой он представлял ее себе, только еще более миловидной.

— Александра! Я… ты… ты теперь мисс Гаршина?

— Да. Ой, Виктор, твои волосы!

— Зеленые, да?

— Ты хочешь сказать, что знаешь это? А я уж подумала, что у меня галлюцинации.

— Зеленые лишь концы волос, и те исчезнут при ближайшей стрижке. А ты ничуть не изменилась — ни на день старше.

— Большую часть времени я пробыла в каталептическом трансе, потому и выгляжу так.

— Правда?

— Да.

— Но… я не привез с собой твоего мужа.

— А я пошла на это вовсе не из-за Тони. Он меня больше нисколько не волнует.

— Тогда… э… из-за кого?

— Неужели не догадываешься?

— Ты хочешь сказать, что ты… э… ты…

Александра кивнула. Виктор раскрыл объятия, и надзиратель, всегда считавший англосаксов бесчувственными людьми, получил сюрприз, способствующий его просвещению.

Детектив достал из кармана кришнянского божка, которого хранил в ожидании именно этой минуты, и подарил его девушке. А потом они сели, держась за руки, и Хассельборг обнаружил, что внезапный паралич его голосовых связок исчез. Они взахлеб говорили о своем прошлом, настоящем и будущем. Наконец арестованный взглянул на часы и воскликнул:

— Слушай, я совсем забыл, что у меня еще нет даже адвоката! Подожди минутку, хорошо, дорогая?

Он бросился к телефону и на этот раз дозвонился до «Монтехо и Дуррути», которые обещали немедленно отправить к нему юриста. Тот как раз организовывал освобождение под залог, когда надзиратель объявил о новых посетителях — сеньоре Батруни с дамой.

В порыве благодарности бывший клиент практически обслюнявил Хассельборга. Наконец детективу удалось вывернуться из объятий эмоционального левантинца и представить вошедшим Александру, назвав ее просто: «Моя невеста, мисс Гаршина». Затем он спросил у Джульнар:

— По-моему, вчера я просил вас срочно позвонить в «Монтехо и Дуррути»?

— Я бы позвонила, Виктор, только…

— Только что?

— Этот глупый таксист неправильно меня понял и отвез не туда, поэтому у нас вышел спор. Я не говорю ни по-испански, ни по-каталонски, а он — ни по-английски, ни по-французски, ни по-арабски, и все обернулось просто ужасно. К тому времени как я добралась до «Кристобаля», я напрочь забыла название твоей юридической конторы!

— Так почему же вы не позвонили мне в тюрьму и не выяснили?

— Не догадалась.

— А где вы были вчера вечером и сегодня утром, когда я вам звонил?

— Вечером я пошла в кино, а когда вернулась в номер, позвонил из Алеппо папа и сказал, что заказывает чартерный рейс на специальном скоростном самолете. Утром я отправилась в аэропорт встречать его.

Хассельборг вздохнул: милая девушка, но слишком уж легкомысленная, с его точки зрения.

— Папа уже сообщил вам новость? — продолжала она. — Конечно, нет, он же только что вошел. Скажи ему, папа.

— Я собираюсь вернуться на Кришну вместе с Джульнар, — сообщил мистер Батруни.

— Зачем? — удивился Виктор

— Дело в том, что за время вашего отсутствия правительство социалистов национализировало мои фабрики. Они заплатили мне компенсацию, так что голодать не придется, но жизнь перестала приносить радость. Я даже предлагал поработать управляющим, но мне отказали. Не верят, что подлый капиталист будет управлять фабриками, не саботируя производство. Жить на Земле стало неинтересно: все слишком упорядоченно, распланированно и отрегулированно. Метра не пройдешь, не споткнувшись о какой-нибудь бюрократический барьер.

Напишите письмо вашему Хасте, чтобы он отпустил Энтони на свободу. Тогда я отправлюсь на Кришну и буду жить со своим непредсказуемым зятем в его островном королевстве. Там я стану настоящим принцем, которым нельзя стать на Земле, если ты не скандинав.

— Ну, разве это не божественно? — радостно взвизгнула Джульнар. — Теперь я действительно благодарна тебе за свое похищение!

— Шикарно, — вежливо порадовался за них Хассельборг. — Надеюсь, вы удовлетворены тем, как я выполнил ваше поручение, мистер Батруни?

— Более чем. Фактически я настолько доволен, что хотел бы сделать вам одно предложение.

— Новая работа? — с легкой тревогой спросил Виктор.

— Да, но не в том смысле, в каком вы думаете. Вдобавок к положенному гонорару я предлагаю вам читать лекции в Бейрутском университете, где являюсь одним из попечителей.

Хассельборг помолчал, давая этому предложению полностью дойти до сознания.

— Лекции по какому предмету?

— По англосаксонскому праву.

— Вот это да! Надо будет подумать, но все равно примите мою самую искреннюю благодарность. Даже если удастся отбиться от выдвинутых против меня обвинений, мне придется еще стряхнуть пыль со своих правовых знаний и со своего арабского. А теперь как насчет того, чтоб посмотреть достопримечательности Барселоны? Я как раз обещал Джульнар увеселительную прогулку, когда меня замели в кутузку. Пойдемте, ведь это же большая честь пообедать и выпить чаю с Черной Королевой, Белой Королевой и мной!

Слушанье дела проходило на следующее утро. В первом ряду, словно Алиса между двух Королев, сидел мистер Батруни с дочерью и Александрой по бокам. Лицо его являло все признаки похмелья. Магистрат только-только объявил о начале заседания, когда в проходе появился дородный житель Восточной Азии.

— Чжуэнь! — воскликнул Хассельборг, а затем быстро сказал своему адвокату: — Сеньор Агуэзар, вот тот, кто нам нужен!

Китаец тепло пожал руку бывшего компаньона и сказал:

— Я только что прибыл и узнал, что вы в тюрьме. Вылетел через несколько дней после вас, но более скоростным кораблем.

— Вечно мне достается старое корыто, — посетовал Виктор и поведал о причинах своего затруднительного положения.

Как только Ндомбу, темнокожий сотрудник «Виажейш», объяснил причины выдачи ордера на арест, Агуэзар вызвал в свидетели Чжуэня. Китаец через переводчика рассказал о событиях на Кришне. Он особо подчеркнул тот факт, что благодаря незначительному нарушению запрета на внедрение изобретений Хассельборг уцелел и помог предотвратить тяжкое преступление.

— Дело прекращено, — объявил магистрат.

После благополучного окончания слушания Виктор спросил у Чжуаня:

— Вы не могли бы задержаться здесь на два дня и быть моим шафером? — и в ответ на вопросительный взгляд приятеля добавил: — Мы с мисс Гаршиной решили пожениться. Разрешение мы получили еще вчера, но в Иберии по закону полагается выждать три дня.

— Я очень сожалею, но мой рейс сегодня вечером. Если я пропущу его, то ближайший самолет в Китай — только через неделю.

— Печально. И когда вам выезжать?

Китаец посмотрел на часы:

— Следовало бы уже сейчас.

— Я поеду с вами. Дорогие, родные, любимые, вы разрешите мне отлучиться на часок?

Уже в такси Чжуэнь спросил:

— Рады, что вернулись к цивилизации?

— Чрезвычайно! А что вы делали после моего отъезда?

— Несколько дней собирал улики, пришлось потрудиться. Достал, например, те письма Гоиша дашту Руза.

— И что же сталось с Гоишем?

— Он получил десять лет. Еще парочка его сообщников отделалась сроком поменьше.

— Абреу участвовал в этой афере?

— Нет, он чист. Сперва даже не хотел верить, что его помощник — плут, но, когда я убедил его, сильно мне помог. Да, пока я находился в Хершиде, со мной случилось самое ужасное, что только могло случиться.

— Что?

— Фория заставила меня жениться на ней под угрозой разоблачить меня как земного шпиона! Крайне неловкое положение, особенно ввиду того, что у меня уже есть в Гуэйлине жена и восемь детей.

— А что это за ерунда насчет того, что Фория — племянница Хасте? Она была его любовницей?

— Да что вы! Жрец — старый аскет.

— А она действительно кришнянка?

— Самая настоящая, — подтвердил Чжуэнь.

— Как же тогда…

— Когда-то Хасте дезертировал с одного из самых первых кораблей, прибывших на Кришну. Он ведь очень стар, старше двухсот лет. Заделался святым отшельником, жил в пещере, стал немалой силой в гозаштандской Церкви. А несколько лет назад, во время выборов верховного жреца, оба кандидата оказались равными по силам, и в качестве компромисса выбрали третьего — нашего Хасте. Он в принципе неплохой человек, но для такой работы мелковат. Думаю, именно из-за его слабого руководства Церковь и начала утрачивать свои позиции, что, в общем-то, и к лучшему. Мы ведь с вами не верим во всю эту астрологическую чушь.

— А Фория?

— Она была девчонкой из полунищего народа гавехонов — бродячего племени вроде наших цыган. Познакомилась со святым отшельником и ушла к нему жить. Не знаю уж, что тут стало основным мотивом: религия или регулярное питание. Когда же он стал верховным жрецом, она обосновалась в замке вместе с ним в качестве племянницы. Теперь Хасте — глубокий старик, и Фория подсознательно ищет себе новое теплое местечко. Влюбляется в вас (думаю, искренне) и вынуждает «дядю» сотрудничать, угрожая открыть его земное происхождение. Тем временем жрец чувствует, что его господствующая Церковь теряет влияние, и поэтому вступает в сговор с Фаллоном. Хасте намеревался, когда авантюрист возьмет Хершид, провозгласить его мессией или кем-то подобным. Но мы разрушили все замыслы.

Когда вы сбежали, мысль о замужестве превратилась у бедной Фории в идею фикс. Хасте явно не мог жениться на ней, и поэтому она выбрала меня: на безрыбье и рак рыба. Возможно, она надеялась, что я влюблюсь в нее и останусь. Что происходит в голове у женщины — определить довольно трудно, все равно: землянка она или нет.

Хассельборг в свою очередь ввел друга в курс текущих дел, добавив:

— Я не сказал Батруни, что Александра была прежней женой Фаллона, потому как это привело бы лишь к общему смущению. Как там дела у Тони?

— В полном порядке. Перед моим отъездом собирался уйти в длительный сон.

— Это правильно, ведь Батруни прилетят на Кришну, когда там пройдут годы и годы объективного времени. Однако это их забота. Кстати, знаете, меня иногда беспокоит мысль, что Гоиш и его шайка были правы, а мы и Межпланетный Совет — нет.

— Может быть, но нас это не касается. Мы делали свою работу. И коли речь зашла о работе: вы возьметесь за предложенное преподавание?

— Думаю, да.

— Кажется скучноватым.

— А вам нравится ловить преступников?

— Конечно. Почему же еще, по-вашему, я работаю полицейским?

— Ну а с меня хватит. До последнего приключения я был вполне доволен своим положением. Но на Кришне я искушал судьбу насколько возможно: в меня стреляли из арбалетов, рубили мечами, кололи ножами, я чуть не угодил в пасть екия, — разволновавшийся Виктор утратил привычную сдержанность и нервно затянулся сигарой. — Помню, я читал в «Государстве» Платона, как одного деятеля по имени Эр оглушили в сражении. Его душа отправляется в Аид, но после возвращается в тело, и Эр приходит в себя. Он рассказывает об увиденном в царстве мертвых. Души выбирают свое новое воплощение, Аякс, например, предпочел полную опасностей жизнь льва. Но Одиссей — не такой дурак. Он считает, что настрадался уже вполне достаточно, и потому избирает судьбу незаметного, частного гражданина, ведущего мирную жизнь. Подобное желание теперь испытываю и я.

Ну а вы, когда вас ни занесет в Бейрут, заходите повидать профессора Виктора Хассельборга, и миссис Хассельборг, и всех маленьких Хассельборгов. Мы до смерти наскучим вам мирной домашней жизнью.

Чжуэнь поднялся по трапу в самолет и обернулся помахать рукой приятелю, тот махнул в ответ.

«Отличный парень, — подумал Виктор. — Однако надеюсь, что лично я никогда больше не буду иметь отношения к сыскному делу. Хорошенького понемножку».

Некий молодой человек пронесся мимо, задел бывшего детектива плечом, метнул на него быстрый взгляд и взбежал по трапу в закрывающийся уже люк самолета. И хотя Хассельборг лишь мельком видел лицо юноши, этого хватило.

В самолет сел тот самый молодой гозаштандский жрец, правая рука Хасте. Он замаскировался под землянина с помощью парика, волосы которого свисали на лоб, скрывая антенны. Должно быть, Фория отправила его на Землю выследить своего беглого мужа-двоеженца!

Вечный двигатель

— Синьор! Дорогой мой! — воскликнул Абреу. — Дьявол вас побери! Где вы только все это взяли?! Половину земных ломбардов обчистили? — Он наклонился поближе, чтобы хорошенько рассмотреть награды на груди Феликса Бореля. — Знак отличия Тевтонского ордена! Знак Чести Французского иностранного легиона! Медаль участника Третьей мировой войны! Североамериканская медаль «За заслуги перед обществом»! Орден 4-й степени Рыцарей Св. Стефана! Датский Орден Слона! Что-то такое-этакое из Японии. Первенство по баскетболу среди университетов. Соревнования по стрельбе в полиции Рио-де-Жанейро… Боже, ну и коллекция!

Борель снисходительно улыбнулся толстячку:

— Вы меня еще не знаете! Чуть не стал чемпионом по баскетболу!

— Ну и что вы собираетесь со всем этим делать? — не унимался сотрудник службы безопасности. — Втюхаете несчастным кришнанцам? Они в наших наградах разбираются, как свинья в апельсинах.

— Может, и втюхаю, если поистрачусь. Да и просто пыль в глаза пустить не мешает. Чтобы знали, с кем имеют дело. Тогда и будут как шелковые.

— Хм-м-м. Да уж, в такой-то униформе, и со всеми этими медальками-орденами… Точно, они придут в благоговейный ужас!

Абреу не мог скрыть досады, а Борель в душе порадовался, на него глядючи. Пусть чинуша-таможенник поломает голову, как задержать его в Новоресифе. Руки коротки! Слава Богу, в их галактике разные бюрократы еще не всю власть захапали. Всегда можно разок-другой обвести их вокруг пальца, если только у человека есть голова на плечах. Да и вообще, больно эти бразильцы задирают нос! Подумаешь — их нация выбилась на первые роли среди всех земных… Сам-то Абреу в этом точно не виноват, но все же пусть знает свое место.

— Вы будете поражены, — усмехнулся Борель, — как всякие-разные побрякушки мне помогают. Эти лакеи в космопортах думают, будто я возглавляю администрацию Всемирной Федерации, не меньше. Только и слышу от них: «Не сочтите за труд пройти сюда, синьор», «Пожалуйста, к этой стойке, вас обслужат вне очереди». Как в цирке, не то слово.

— Что ж, не вижу причин вас задерживать. — Абреу вздохнул. — Хотя продолжаю считать, что вам следовало одеться в соответствии с кришнанскими обычаями. Больше было бы шансов остаться в живых.

— И носить эти зеленые парики? Всякие рожки-да-ножки искусственные ко лбу наприделывать? Нет уж, спасибочки.

— Вас хоронить будут, не меня. Однако не забывайте о 368-й статье Свода законов Межпланетного Совета. Знаете, о чем там идет речь?

— Конечно. «Запрещается передавать любым местным жителям планеты Кришна любые устройства, приборы, механизмы, инструменты, оружие или патенты на изобретения, которые могли бы содействовать повышению уже имеющегося на данной планете уровня науки и техники…». Продолжить?

— Нау^[46], вижу, что вы ее знаете. Помните, что после выхода из Новоресифе вы останетесь один, но компания «Вигенс Интерпланетарис» продолжит наблюдение за вами. И любое нарушение вами этого закона будет немедленно пресечено. Даже если для этого придется лишить вас полагающихся вам доз эликсира долгожительства.

— Да ладно, — зевнул Борель. — Все ясно. Там какой-то ваш хмырь мой багаж рентгеном просвечивал. Закончил он? Тогда я отваливаю. Как сейчас лучше добираться до Миши?

— Если напрямую — то надо двигать через Колофтские болота. Только тамошние дикари иногда путешественников убивают, с целью поживиться их товарами. Лучше найти плот и плыть на нем по Пичиде, до Кву. Дальше по дороге на юго-запад, к Миши.

— Obrigado^[47]. В республике Микарданд по-прежнему за все рассчитываются золотом?

— Pois sim^[48].

— Ну и почем в Новоресифе золотишко? Сколько отвешивают за доллар Всемирной Федерации?

— О, Deus meu^[49]! без высшей математики не обойтись. Смотря какой объем сделки, какие берет проценты посредник, активный ли баланс внешней торговли…

— Хоть приблизительно, навскидку?

— Насколько я помню, за грамм просят немного меньше двух долларов.

Борель поднялся и характерным жестом зачесал назад свои рыжие волосы. Потом собрал документы и попрощался:

— Adeus^[50], синьор Кристовао. Чрезвычайно полезную информацию от вас получил.

При этих словах он широко улыбнулся, потому что Абреу не столько помочь ему хотел, сколько из кожи вон лез, лишь бы воспрепятствовать вторжению Бореля на Кришну. Только на этот раз обломчик ему вышел!

На следующий день Борель уже спускался на деревянном плоту вниз по течению Пичиде. Высоко над головой по зеленоватому небу Кришны плыли облака. Рядом с землянином примостился его слуга из племени колофту, которого он нанял в Новоресифе, — высокий и страшноватый на вид туземец.

Брызнул короткий дождик. Борель встал и стряхнул со своего плаща капли воды. Большое желтое солнце уже слепило глаза. Слуга Йереватс тоже отряхнулся и пробубнил на ломаном гозаштандском:

— Если господин делать, как я сказал, если бы он надел одежду бедных людей, то можно было тянуть лодку веревкой вдоль берега … Тогда если пришел дождь, могли бы сделать навес из парусины. Не были бы мокрые, не боялись бы разбойников.

— Твое дело сопливое, сиди и помалкивай, — отрезал Борель, еще раз отряхиваясь. Он посмотрел направо, где за покрытыми камышом островками виднелись низкие берега Пичиде. — Что это?

— Колофтские болота, — объяснил Йереватс.

— Тут твои соплеменники обитаются?

— Нет, не у реки. Дальше от берега. А у реки — разбойники, уджеро.

Он назвал так на своем языке местных обитателей. Они походили на людей, и большинство землян именовали их просто кришнанцами, потому что эти существа заняли на планете господствующее положение.

Борель посмотрел на темную полоску камышей между небом и водой. Сердце его кольнула тревога. Может, и правда стоило прислушаться к одному из множества советов Йереватса и обзавестись хорошими латами? Или хотя бы нарядом привилегированных стражников, местного эквивалента земных особ дворянского сословия, — гармов? Сам слуга, судя по всему, давно лелеял надежду облачиться в прочный боевой костюм. Но Борель отверг эту идею на корню: дорого, да и тяжеловаты такие кольчуги. А если начнется заварушка, и кто-нибудь рухнет с плота в воду во всем этом дурацком железе? Нет, средневековые кришнанские доспехи никуда не годятся. Так все земляне считают, и правильно. Одной хорошей бомбочки хватит, чтобы стереть в порошок любой местный городишко. А с пистолетом в руках можно рассеять целую армию дикарей.

Рассуждая так, Борель подзабыл, что ни бомбы, ни пистолета ему в здешних местах взять неоткуда. А потому разные «можно бы» да «если бы» не имеют смысла.

Он проверил оружие, которое все-таки купил: себе — саблю — больше для понта, чем для реальной защиты, Йереватсу — дешевенькую булаву с деревянной рукояткой и пупырчатым железным набалдашником, и обоим — по простому кинжалу в ножнах. Наконец, арбалет. В глубине души Борель, сам отнюдь не задира, надеялся, что, случись какая-никакая заварушка, ему удастся уладить проблему, не доводя дело до рукопашной. Конечно, лучшим аргументом является пушка, но, как говорится, на безрыбье и рак — рыба. В магазине снаряжения в Новоресифе был и хороший большой лук, но он оказался слишком непослушным в неумелых руках Бореля, а набираться опыта времени не оставалось.

Борель снял плащ, сложил его и сунул в ранец. Потом он решил еще раз обмозговать, что делать дальше. Ничего другого ему не оставалось, как только попытаться, после прибытия в Миши, как-то проникнуть в Орден Кварара. Будь у него друзья среди членов братства — обстряпал бы это дельце в два счета. Судя по всему, микардандцы были простофилями изрядными. Но с чего начать? Как сделать первый шаг? Наверное, не обойтись без импровизации. Ну да сначала надо хотя бы добраться до места.

Необходимо только любыми средствами преодолеть этот первый барьер, а дальше — дело за малым. Все-таки он дока в таких делах. Уж в вытягивании денег из простаков он поднаторел изрядно. А потом можно будет всласть посмеяться над старым Абреу. Пусть скрипит зубами от досады — все равно ничего с ним поделать не сможет. Борель вообще считал честность первым признаком глупости, а Абреу на дурака никак не походил. Значит, только прикидывается лопухом, а на самом деле — такой же хапуга и проныра, как все остальные чинуши, и все его высокие моральные принципы и красивые слова — показуха, лицемерие и пустозвонство.

Размышления Бореля прервал один из его гребцов:

— Охе-е!

Кришнанец показал на правый берег. Там из-за островов показалась лодка.

Йереватс вскочил как ужаленный и прикрыл волосатой рукой глаза от солнца.

— Разбойники! — закричал он.

— А ты откуда знаешь? Далеко ведь? — спросил Борель. Но от страха и у него екнуло сердце.

— Сейчас-сейчас. Сами видеть, — залепетал колофтунец, а его хвост беспокойно задрожал. Он с испугом и надеждой посмотрел на Бореля: — Смелый господин убить разбойников? Не даст им сделать нам больно?

— К-конечно, — пробормотал Борель. Он наполовину вытащил из ножен саблю, посмотрел на лезвие и сунул ее обратно, да таким нервным движением, какого раньше за собой не замечал.

— Охе! — воскликнул один из гребцов. — Думать ты побеждать разбойников?

— Полагаю, что так, — изрек Борель.

— Нет, не драться с ними! Если мы не быть драться, они убить только ты, потому что мы простые бедняки.

— Разве так? — переспросил Борель. У него внутри все сжалось, но выброс адреналина в кровь словно подстегнул его, и он крикнул что есть мочи: — Вы что, думаете, я подставлю свою шею ради вас? Что покорно дам перерезать себе глотку, а вы останетесь целехоньки-невредимы? Багхана ползучая! Сейчас я тебе покажу! — Сабля со свистом вылетела из ножен, и от удара ею плашмя по голове гребец повалился на бок. — Будем драться, нравится вам или нет! Первому же предателю собственными руками кишки выпущу! — Борель прикрикнул на трех гребцов, которые испуганно жались друг к другу: — Тащите багаж сюда! Сделайте из него укрытие! — Он нависал над ними, со свистом рассекая воздух саблей, пока они не сложили багаж по краям плота, чтобы за ним можно было спрятаться от стрел и копий.

Только после этого Борель немного успокоился:

— А теперь беритесь за весла и без приказа не высовывайтесь. Ты тоже, Йереватс. Попробую отогнать их арбалетом. Если они все равно на нас полезут, по моему сигналу выпрыгивайте и бросайтесь на них. Поняли?

Лодка продолжала двигаться от берега к плоту. Борель выглянул из-за своего укрытия и посмотрел на разбойников. Один сидел на носу, другой на корме, а остальные гребли — всего их было примерно двадцать.

— Время есть стрелять из лука, — пробормотал Йереватс.

Остальные слуги беспокойно озирались, словно раздумывая, не лучше ли просто броситься в воду, чем участвовать в схватке.

— Не советую вам вплавь добираться до берега, — угадал их мысли Борель. Сами знаете, какие тут в воде чудища водятся.

После этих слов вид у гребцов сделался еще более несчастным.

Борель прижал ногой изогнутую пружину арбалета, двумя руками натянул тетиву и, кряхтя, зацепил ее за спусковой крючок. Потом он открыл колчан, который купил вместе с арбалетом, и взял из него одну из стрел — железный стержень длиной девять-десять дюймов с небольшим оперением и острым, немного витым для вращения в воздухе наконечником. Он положил стрелу в желобок.

Лодка приближалась. Над водой разнесся крик стоящего на носу туземца:

— Сдавайтесь!

— Сидите и не рыпайтесь! — тихо приказал Борель своей команде. Он уже был настолько на взводе, что даже испытывал удовольствие, предвкушая стычку.

Туземец на лодке снова крикнул:

— Сдавайтесь, и вам ничего не будет! Все у вас заберем, и только!

И вновь с плота никакого ответа не последовало.

— Кому говорю, бросайте оружие, не то всех перебьем! Последний раз спрашиваю!

Борель навел арбалет на туземца. Проклятье, почему эти кретины не приделывают на свои штуковины хорошие прицелы? Накануне отплытия он немного попрактиковался в стрельбе. Мишенью был клочок бумаги, и попасть в него оказалось несложно. Теперь, однако, его цель словно съежилась до размеров комара, а плот ходил ходуном под ногами, мешая прицелиться.

У туземца на носу лодки появилось в руке что-то наподобие якоря с множеством лап, привязанного к концу веревки. Гребцы, громко кряхтя, налегали на весла, и лодка быстро приближалась к плоту. Наконец туземец поднял свой якорь над головой и стал им размахивать, готовясь к броску.

Борель закрыл глаза и нажал на спусковой крючок. Тетива громко хлопнула, а приклад больно ударил его по плечу. Один из слуг на плоту издал радостный вопль.

Когда Борель снова открыл глаза, туземец на носу лодки больше якорем не размахивал. Вместо этого он смотрел назад, на поверженного рулевого. Гребцы бросили свои весла и возбужденно переговаривались.

— Великий господин попал в капитана разбойников! — обрадовался Йереватс. — Снова заряжать лук надо.

Борель именно этим и собирался заняться. Очевидно, он промахнулся по туземцу на носу и вместо этого попал в рулевого. Но слуга свято верил в меткость своего господина. Так зачем его разубеждать?

На лодке заменили рулевого, и гребцы снова взялись за весла. Теперь на носу стояли два кришнанца: один с абордажным якорем, другой с большим луком.

— Пригните головы! — скомандовал Борель и выстрелил в лучника. Но на этот раз удача от него отвернулась — стрела пролетела высоко над головой туземца. Борель начал было перезаряжать арбалет, но сообразил, что являет собой прекрасную мишень. А нельзя ли натянуть эту несчастную тетиву сидя? Туземец снова поднял лук, и через мгновение его стрела с пугающим свистом пролетела у самого уха Бореля. Он сел и начал в таком положении неуклюже заряжать арбалет. Следующая стрела с лодки воткнулась в сундук на краю плота.

Борель сбросил свою высокую шляпу, в которую было слишком удобно целиться, и снова выстрелил по лодке. И опять промахнулся, а разбойники подплыли совсем близко. Лучник успевал сделать три выстрела в ответ на один с плота, хотя Борель догадывался, что туземец так сыпет стрелами, надеясь скорее напугать врагов, чем в кого-то попасть.

Борель снова спустил курок, и на этот раз его стрела со звоном воткнулась в корпус лодки. Туземец на носу опять начал размахивать якорем, и еще одна арбалетная стрела пролетела мимо цели.

— Эй ты, — окликнул Борель одного из своих слуг, — ты, с топором! Когда якорь зацепится за плот, прыгай и руби веревку. А вы двое, приготовьтесь отталкивать лодку веслами.

— Но они стреляют… — испуганно проблеял носитель топора.

— Я об этом позабочусь, — сказал Борель, но в его голосе было гораздо больше уверенности, чем он сам чувствовал.

Лучник приготовил еще одну стрелу, но не спешил отпускать тетиву. Как только лодка подошла достаточно близко, второй туземец размахнулся и бросил якорь. Он со стуком упал на плот. Потом туземец стал быстро-быстро перебирать руками веревку, пока якорь не зацепился за какую-то деревяшку.

Надо было срочно найти на плоту что-то, что могло бы стать мишенью для лучника. Потому что иначе первого же поднявшегося из-за укрытия смельчака немедленно подстрелили бы как сидящую утку. Борель схватил свою шляпу и поднял ее над сундуками. Вжик! И еще одна стрела просвистела рядом.

— Руби веревку! — истошно крикнул Борель и прицелился в лучника. Его слуги застыли в нерешительности. Лучник потянулся за еще одной стрелой, а Борель, затаив дыхание, направил поточнее арбалет на фигуру туземца и выстрелил.

Лучник издал громкий животный крик, захрипел и согнулся пополам.

— А ну вылезайте! — снова заорал Борель и поднял арбалет, как бы для удара. Слуги пришли в себя и зашевелились. Один отрубил топориком веревку якоря, а двое других уперлись в лодку веслами.

Оставшийся на носу лодки туземец бросил веревку, что-то громко крикнул своим гребцам и нагнулся за багром. Борель выстрелил в него, но от волнения промахнулся, хотя дистанция была совсем небольшой. Туземец зацепил багром бревно плота и стал подтягивать к нему лодку, в то время как несколько гребцов бросили весла и сгрудились рядом со своим вожаком, в ожидании приказа сжимая в руках оружие.

Борель в отчаянии бросил арбалет, схватил крюк багра, вытащил его из бревна и сильно дернул на себя. Туземец на лодке не успел вовремя отпустить багор и рухнул в воду, все еще сжимая древко. Борель стал давить на багор от себя, чтобы не подпустить туземца ближе и затолкать его поглубже в воду. Но кришнанец удержался на поверхности и уцепился за край плота с намерением на него забраться. В это время слуги Бореля снова начали отталкивать веслами лодку, а туземцы на ней, уже было приготовившиеся прыгать на плот, сочли за благо от этой идеи отказаться.

Бах!

Йереватс опустил свою булаву на голову туземца в воде, и копна зеленых волос скрылась в глубине. На плоту раздались триумфальные крики. Однако один из туземцев на лодке поднял со дна лук и начал прилаживать стрелу. Борель зарядил арбалет, очень тщательно прицелился и выстрелил на мгновение раньше разбойника. Стрела стремительно полетела вперед, и лучник исчез, чтобы через мгновение с воплем подпрыгнуть, держась за пробитое плечо.

Борель уже с большей сноровкой перезарядил арбалет и прицелился в другого туземца на лодке. Однако на этот раз он не стал стрелять, а просто направлял стрелу то на одного, то на другого противника. И каждый из них при этом пригибался, стараясь спрятаться за бортом, так что грести стало невозможно.

— Ну что, довольно? — крикнул Борель.

Разбойники посовещались, и наконец один из них сказал:

— Ладно, не стреляйте, мы уходим.

Гребцы заработали веслами в обычном ритме, и лодка стала удаляться по направлению к берегу. Когда она отошла подальше, некоторые туземцы начали выкрикивать угрозы и оскорбления, но Борель на таком расстоянии уже не разбирал слов.

Слуги на плоту радостно хлопали друг друга по спинам и вопили:

— Мы взять верх!

— Что я говорил?! Мы и сто разбойников побить!

Йереватс, захлебываясь, кричал, какой у него замечательный господин.

Борель вдруг почувствовал тошноту, и у него стали подкашиваться ноги. Если бы в этот момент мышка, или то, что на Кришне примерно походит на мышь, забралась на борт плота и пискнула на него, он тут же от страха свалился бы в мутные воды Пичиде. Однако показывать свою слабость землянину не пристало. Дрожащими пальцами он вставил сигарету в длинный роскошно украшенный мундштук и закурил. Потом по-хозяйски проговорил:

— Йереватс, похоже, мои проклятые сапоги запачкались. Давай наведи на них блеск. Слышишь?

Вечером они пришвартовались в Кву с намерением там переночевать. Феликс Борель рассчитался с гребцами, которые, как он успел услышать до того как отправился на боковую, красочно расписали свои приключения хозяину гостиницы. Оказывается, они — с небольшой помощью землянина — отогнали сотню речных пиратов и многих из них лишили жизни. Утром он с гребцами попрощался, и те отправились вниз по течению Пичиде к Маджбуру, где собирались выгодно продать свои бревна и найти лодку для возвращения домой.

А теперь Борель уже четыре долгих кришнанских дня мерил шагами плоскую крышу гостиницы в Миши. Столица республики Микарданд оказалась гораздо больше, чем можно было ожидать. В середине высилась крутая, со столообразной вершиной гора, увенчанная большой крепостью Ордена Кварара. Эта цитадель хмуро взирала на Бореля сверху вниз, а он отвечал ей тем же, разрабатывая и тут же отвергая планы не столько попасть в саму крепость, сколько проникнуть в закрытую касту, которая всем там заправляет.

— Йереватс! — крикнул он.

— Да, господин.

— А как здесь насчет гармов Кварарума? Ходят по улицам стражники?

— По городу? Нет, сэр! Они далеко, по всей стране, защищают простых людей от врагов и друг от друга. Разве этого мало?

— Достаточно, наверное. Но меня не это интересует. А кто этих рыцарей содержит?

— Для этого с простых людей собирают налоги.

— Так и думал. А кто их собирает?

— Посланцы Ордена. Они работают у казначея Ордена.

— Что за казначей?

— Это самый уважаемый гарм Кубанан.

— А где мне найти этого уважаемого сэра Кубанана?

— Если он в крепости, то его никак не увидеть. А если в своем казначействе, то можно.

— Ну а казначейство где?

Йереватс неопределенно махнул рукой:

— Там. Господин хочет туда ехать?

— Именно так. Давай сюда нашу коляску.

Йереватс исчез, и скоро они со стуком ехали к казначейству в своей дребезжащей четырехколесной, запряженной одной айей коляске, которую Борель недавно купил в Кву. Борелю подумалось, что лучше бы ему прогарцевать по улицам в образе разодетого доблестного рыцаря, который пришпоривает своего взмыленного коня, чем спокойно ехать в повозке. Однако, подумав о том, как удобно восседать на мягком сиденье, и какой Йереватс неплохой кучер, он решил на этот раз никому пыль в глаза не пускать.

Казначейство располагалось в одном из больших неуклюжих зданий из грубого камня, какие Кварарум обычно использовал для своих чиновных заведений. По бокам от входных дверей вздыбились каменные йеки — самые сильные хищники этой части планеты, напоминавшие шестиногих норок размером с тигра. У Бореля мурашки по спине пробежали, когда он по пути от Кву услышал рев одной из этих кошечек.

Борель поправил саблю, вышел из коляски, принял надменный вид и спросил привратника:

— Как мне увидеть сборщика налогов, уважаемый?

Кришнанец объяснил что и как, и Борель прошел в зал, где за окошком в стене сидел клерк в неприметной одежонке простолюдинов Микарданда.

— Мне хотелось бы узнать, должен ли я платить какие-то налоги в казну республики Микарданд, — заявил Борель. — Хотя с вами я обсуждать этот вопрос не собираюсь, позовите своего начальника.

Клерк, с обиженным и испуганным лицом, скользнул прочь. Скоро в окошке показалось другое лицо и другая фигура — заметно более представительная. Одета она была в нарядный мундир Ордена Кварара, однако, судя по скромным эмблемам на груди, это был местный сквайр или еще кто-то рангом ниже настоящего гарма.

— О, мне нужны не вы, — возмутился Борель. — Где главный казначей?

Сквайр нахмурился, и усики-антенны его бровей пересеклись.

— Ну а кто вы, в любом случае? За получение налогов отвечаю я. Если вы хотите внести какую-то сумму…

— Дорогой мой, не сочтите за неуважение к вам, но как бывшему Великому Магистру Земного Ордена и члену многих других мне не к лицу что-то обсуждать с мелкими сошками. Поэтому возьмите на себя труд передать главе вашего учреждения, что с ним хочет побеседовать гарм Феликс Борель.

Кришнанец несколько секунд очумело смотрел на посетителя, потом убежал. Через минуту из коридора с протянутой вперед рукой выплыл другой чиновник, со знаками отличия настоящего рыцаря.

— Мой дорогой! — воскликнул он. — Позвольте пригласить вас в мой кабинет! Это есть такая необыкновенная радость — встретить настоящего земного рыцаря! Совершенно не ожидал вас увидеть: все земляне, гостившие в Микарданде, вели себя крайне неподобающим образом. Они все поголовно исповедуют гнусные теории демократии и всеобщего равенства, причем даже особы высокопоставленные, вроде сэра Эрика Коскелайнена. Но настоящего рыцаря, как вы, нельзя не узнать с первого взгляда!

— Благодарю вас. Я был уверен, что гарм Кварарума сразу почувствует нашу с ним духовную близость, хотя я и принадлежу к другой расе.

Кришнанец поклонился:

— Теперь что касается вашего желания заплатить налоги… Если честно, я сначала не поверил собственным ушам: история нашей Республики не знает случая, чтобы землянин сам, по собственному желанию предложил заплатить налоги.

Борель улыбнулся:

— Я не говорил о том, что хочу заплатить налоги. Но я здесь недавно и хотел бы узнать свои права и обязанности. Вот и все. Ведь лучше с самого начала быть в курсе дела, не так ли?

— Да… но… не вы ли тот человек, который только что прибыл из Кву?

— Да, это я.

— Так это вы разогнали банду уширианцев-уджеро, этих речных пиратов, и убили их главаря в сражении на Пичиде?

Борель вальяжно взмахнул рукой:

— О, это такие пустяки. Этих мерзавцев нельзя отпускать безнаказанными, сами знаете. Большую часть я уничтожил, но, к сожалению, некоторым удалось скрыться. Преследовать их на плоту не было никакой возможности.

Кварарец подскочил на месте:

— Тогда вас ждет награда!

— Награда?

— Как, разве вам ничего не известно? За голову главаря ушарианцев назначена награда в десять тысяч карда! Уже много лет! Мне необходимо только проверить ваши слова…

Борель, быстро оценив ситуацию, перебил:

— Не беспокойтесь. Никакая награда мне не нужна.

— Не нужна? — опешил кварарец.

— Нет. Я всего лишь исполнил свой долг джентльмена, и не нуждаюсь в вознаграждении.

— Но… но деньги находятся здесь… их можно получить сей же час…

— Дайте их тем, кто в них больше нуждается. В Миши есть благотворительные организации?

Кварарец наконец пришел в себя:

— Невероятно! Вы должны познакомиться с самим главным казначеем. Что касается налогов… Позвольте заметить, есть налог для проживающих здесь иноземцев, хотя с другой стороны, мы заключили договор с Гозаштандом и ряд других соглашений о взаимном освобождении от пошлин наших граждан. К вам они не относятся, но с учетом вашего отказа от награды, вопрос об уплате вами налогов наверняка будет решен самым благоприятным образом. Не подождете минутку?

— Конечно. Можно мне закурить?

— Разумеется. Могу предложить вот эти. — И рыцарь-кварарец достал из ящика своего стола коробку кришнанских сигар.

Через несколько минут чиновник вернулся и предложил Борелю пройти в другой кабинет, где представил землянина главному казначею Ордена. Сэр Кубанан отличался редким среди кришнанцев коренастым телосложением и слегка напоминал Санта-Клауса, только без бороды.

Беседа стала почти полным повторением диалога с его подчиненным, с той только разницей, что атмосфера напоминала встречу старых друзей, а главный казначей оказался весьма говорливым. На него, судя по всему, ордена и медали Бореля произвели сильное впечатление.

— Эта? — спросил Борель, показывая на баскетбольную медаль. — О, это знак второй степени Секретного Ордена Призраков. Тайного и очень влиятельного. В него принимают только тех, кто был оправдан в деле по обвинению в убийстве.

— Великолепно! Изумительно! — наконец обрел дар речи Кубанан. — Сэр Феликс! Дорогой мой, мы непременно изыщем способ решить эту проблему с налогами, не извольте беспокоиться. И не думайте, что столь достойного джентльмена, как вы, обяжут платить налоги наравне с обычными простолюдинами, хотя Орден и испытывает крайнюю нужду в средствах.

Именно этой лазейки Борель и ждал. Он незамедлительно пошел в атаку:

— Ордену нужны дополнительные источники доходов?

— Как же, конечно. Все мы не вылезаем из нищеты и только и заняты поиском средств к существованию. — При этом он задумчиво посмотрел на свои унизанные сияющими кольцами пальцы. — Расходы на оборону ложатся на плечи всех нас тяжкой ношей. В равной степени страдают все, даже женщины и дети.

— А вы не думали о государственной лотерее?

— Что это такое?

Борель объяснил, причем о некоторых деталях говорил настолько бегло и поверхностно, насколько ему позволило владение местным языком.

— Замечательно! — воскликнул Кубанан. — Хотя боюсь, что не все сумел понять — вы говорите с сильным акцентом. Не могли бы вы изложить все это для нас письменно?

— Разумеется. Но можно придумать и кое-что получше.

— Что вы имеете в виду?

— Приведу один пример. Намного легче объяснить, как ездить на айе, чем на самом деле сесть в седло. Так?

— Да.

— Так и рассказать, как работает лотерея, довольно легко, но без практического опыта здесь ничего не получится.

— Но как же нам преодолеть этот барьер?

— Я могу организовать и провести первую лотерею.

— Сэр Феликс, у меня буквально перехватило дыхание. Не могли бы вы обозначить суммы, которые будут фигурировать в этом деле?

Борель указал, сколько приблизительно средств надо вложить, и какая в городе размера Миши ожидается прибыль. От внимания Кубанана не ускользнула одна деталь. Он нахмурился:

— А что это за десять процентов для директора-распорядителя?

— Премиальные. Если вы намереваетесь проводить лотереи на бизнес-основе после моего отъезда, дело нужно поставить правильно. А эти премиальные потом будет получать кто-то другой. — Борель выразительно посмотрел на казначея. — Естественно, в первый раз директором-распорядителем мог бы стать я.

— Понимаю. Резонно. Но членам Ордена не позволяется иметь какие-то личные средства, кроме небольших сумм на карманные расходы. Откуда же нам взять деньги для выплаты премиальных?

Борель деланно пожал плечами:

— Это уж вам решать. Можете и нанять для организации какого-нибудь местного жителя. Среди них ведь есть торговцы и ростовщики, не так ли?

— Да-да… Все это совершенно ошеломляюще. Нам надо обсудить детали. Вы позволите пригласить вас отужинать со мной сегодня вечером? Я покажу вам крепость.

Борель, с трудом скрывая торжествующую усмешку, проговорил:

— Я в свою очередь ошеломлен!

Птица удачи была в его руках!

В назначенный час Борель предъявил пропуск у ворот крепости, и в сопровождении охранника прошел внутрь. В стенах Миши стояли неказистые каменные дома, в которых жили, словно пчелы в улье, члены Ордена. Борель прошел мимо спортивных площадок и плацев, а в попадавшихся на его пути зданиях узнавал жилые помещения, арсеналы, канцелярии и разные другие заведения. Он старался получше запоминать все детали на случай экстренного бегства. Однажды ему уже пришлось на шесть месяцев дольше, чем ему хотелось бы, провести во Французской Республике — и только потому, что он пренебрег этой предосторожностью. По дороге ему встретилось несколько сот увешанных оружием гармов обоих полов. Некоторые пронзали землянина взглядами, но никто не пытался его остановить.

Апартаменты главного казначея якобы изнывающего от нищеты ордена поражали роскошью. Кубанан сердечно представил Бореля молодой микардандке, при виде которой у землянина перехватило дыхание. Если не обращать внимания на зеленые волосы, перистые усики-антенны и плоское восточное лицо, то никого красивее Борель не видел, по крайней мере, со времени отлета с Земли, особенно с учетом ее так называемого вечернего платья, больше напоминавшего мини-юбку.

— Сэр Феликс, это моя личная секретарша, леди Зердай. — Кубанан конфиденциальным голосом добавил: — Думаю, она моя собственная дочь, хотя утверждать это определенно невозможно.

— Значит, родственные чувства свойственны рыцарям? — спросил Борель.

— Боюсь, что так. Постыдная слабость, но тем не менее очень приятная. Ох-хо-хо, иногда я завидую простолюдинам. А Зердай как-то дала взятку заведующей инкубатором, чтобы та показала ей ее собственное яйцо.

— Я была там сегодня, — сверкнула глазами Зердай, — и служительницы инкубатора сказали мне, что детеныш вылупится из яйца через пятнадцать дней!

— Гм! — хмыкнул Борель. — Не будет ли невежливым, если я спрошу, кто отец? Извините, если задел вас за живое, я еще не вполне ориентируюсь в здешних нравах.

Кубанан его успокоил:

— Ничего страшного. Это сэр Сарду, предшественник сэра Шургеза, не так ли, Зердай?

— Да, — подтвердила она. — Но галактическому путешественнику вроде сэра Феликса наше отношение к детям может показаться странным. Расскажите нам о Земле! Я так мечтаю там побывать! Все на свете отдала бы, только чтобы собственными глазами увидеть нью-йоркскую биржу, Большой театр в Москве, шанхайские ночные клубы. А автомобили! Как замечательно было бы на них покататься! Поговорить с кем-нибудь на расстоянии в несколько миль! А все эти изумительные технические изобретения, птицефабрики…

Кубанан посуровел:

— Мне иногда кажется, что леди Зердай демонстрирует недостаточную гордость своим Орденом. Хотя она еще слишком молода… Вернемся к нашей лотерее. Видимо, все надлежащие документы необходимо напечатать?

— Вне всякого сомнения. У вас здесь есть типографское оборудование?

— Да, нам его передали земляне. Мы бы предпочли получить немного хорошего оружия, чтобы нанести удар по нашим врагам. Но нет, нам позволили взять лишь это устройство, которое только добавило нам головной боли. А что, если жители нашей страны научатся читать? Какие сумасбродные идеи могут они почерпнуть из книжек? Что способно породить их воспаленное воображение?

Борель старался произвести самое благоприятное впечатление, мысленно благодаря судьбу за то, что ужин состоит из самых лучших кришнанских блюд. Обычно на этой планете потчуют чем-нибудь вроде гигантских пауков.

После еды все трое закурили сигары и, потягивая ликер, продолжили беседу.

— Сэр Феликс, — сказал Кубанан, — вы человек опытный и знаете, что слова землян часто имеют двойной смысл. Они говорят совсем не то, что на самом деле думают. Ваши соплеменники объяснили мне, что не допускают нас к своим научным достижениям потому, что наша цивилизация недостаточно развита — они имели в виду бои гладиаторов, разрешение судебных споров путем боевой схватки, непримиримую вражду с соседями, социальное неравенство и тому подобное. Правда, нельзя утверждать, будто во всем этом нет доли истины, и я был бы только рад, если бы они никогда не передавали нам этого проклятого печатного станка. Но вот какой у меня вопрос: каковы истинные причины такой политики по отношению к нам?

Борель наморщил лоб, пытаясь найти подходящий ответ. Он был искателем приключений, а отнюдь не интеллектуалом, и никогда не заморачивал себе голову отвлеченными вопросами. Наконец он выдвинул предположение:

— Возможно, земляне боятся воинственных традиций кришнанцев. Вдруг вы узнаете, как строить космические корабли и атакуете соседние планеты?

— Фантастика. Это всего лишь пустая болтовня, пока мы не знаем, обитаемы ли эти планеты. Церковь уверяет нас, что там живут одни боги, а тех, кто утверждает обратное, называет еретиками. Неудивительно, что первые увиденные нами существа с Земли и других планет вашей системы показались нам богами!

Борель пробормотал что-то вежливо-согласное, а в про себя подумал: правильно члены первой земной экспедиции не разубеждали туземцев, что они боги. Значит, не совсем дураки были. Это потом сюда разных ретивых благодетелей понаехало, вот и результаты налицо…

Кубанан продолжил:

— Микарданду необходимо безотлагательно решить кое-какие проблемы. Мы окружены врагами. На другом берегу Пичиде лежит Гозаштанд, чей правитель, как и его предшественник, проводит по отношению к нам крайне враждебную политику, а в Маджбуре постоянно плетутся заговоры против нас. Будь у нас хоть один… э-э… револьвер, который наши мастера-кузнецы сразу бы скопировали, Орден бы не пожалел ничего для того, кто…

«Так вот почему этот старый хрен так стелется перед простым чужеземцем», — догадался Борель. Он прервал излияния Кубанана:

— Ваше превосходительство, я все понял. Но вы понимаете, чем рискуете?

— Кто не рискует, тот не пьет магистерского ликера.

— Совершенно верно, но дело это непростое. Я дам вам знать, когда хорошо все обдумаю.

— Понимаю-понимаю. — Кубанан встал и неожиданно для Бореля произнес: — Я вас покидаю, а то Кури решит, что я совсем о ней забыл. Вы ведь останетесь у нас переночевать?

— Я? О, благодарю вас, ваше превосходительство. Мне только надо послать записку моему слуге.

— Да-да. Я дам вам бумагу. А тем временем леди Зердай составит вам компанию, а если захотите почитать, на полках много книг. Располагайтесь во второй комнате слева по коридору.

Борель пробормотал слова благодарности, и казначей удалился, волоча по полу свою отделанную мехом мантию. Не испытывая интереса к книгам из библиотеки Кубанана, Борель расположился рядом с Зердай.

Взволнованно поблескивая глазками, она затараторила:

— О финансах мы говорить не будем, поэтому расскажите мне о Земле. Как там живут люди? То есть какие между ними личные отношения? Живут ли они семьями в домах, как простолюдины, или все вместе, как наши рыцари?

Борель все объяснил, и девица вздохнула. Мечтательно глядя вдаль, она промолвила:

— Как бы я хотела туда попасть! Не могу представить ничего более романтичного, чем быть домохозяйкой на Земле, жить в своем доме, с собственным мужем и детьми! И — телефон!

Борель подумал, что некоторые земные жены поют совсем другие песни. Но вслух он мягко спросил:

— А вы не могли бы покинуть Орден?

— Теоретически — да, но это вряд ли когда-либо случится. Это все равно что шагнуть в другой мир, и кому я в нем нужна? Не покажется ли простолюдинам, что я важничаю? А пренебрежительные лица рыцарей Ордена… Нет, вряд ли. Разве что… Будь у меня возможность вообще покинуть этот мир, перелетев на Землю…

— Может быть, и это удастся устроить, — многозначительно изрек Борель. Он был не прочь наобещать ей с три короба, а потом бросить за ненадобностью, а поэтому отнюдь не собирался сразу раскрывать перед ней все свои карты.

— Правда? — Она бросила на него пламенный взгляд. — Ничего бы не пожалела …

Борель подумал, что все так говорят: ничего бы не пожалел или не пожалела, если бы он сделал то, что им нужно.

— Возможно, для одного моего дела здесь мне понадобится помощь. Вы готовы мне ее оказать?

— Всем моим сердцем!

— Хорошо. Я постараюсь, чтобы вы об этом не пожалели. У нас будет замечательная команда, как вам кажется? С вашей красотой и моим опытом мы сметем любые преграды. Представьте: мы вдвоем путешествуем по всей галактике и производим фурор!

Она наклонилась к нему и проникновенным голосом сказала:

— Вы великолепны!

— Ничуть, — улыбнулся он. — Это вы бесподобны.

— Нет, вы.

— Нет, вы. У вас есть красота, ум, выдержка… Впрочем, у меня еще будет много возможностей вам об этом сказать. Когда я организую эту лотерею.

— О! — Она словно опустилась с небес на землю своей Кришны. Зердай взглянула на свечу-часы, притушила свою сигару и добавила: — Великие звезды, и не думала, как уже поздно! Мне надо идти спать, сэр Феликс Золотой. Вы не проводите меня в опочивальню?

За завтраком сэр Кубанан сообщил:

— Слава звездам, Великий Совет собирается сегодня утром. Я доложу о вашей лотерее, и если это предложение будет одобрено, можно будет приступить к работе немедленно. Почему бы вам прямо сейчас не заняться подготовкой?

— Великолепная идея, ваше превосходительство, — согласился Борель и начал работать. После завтрака он занялся дизайном лотерейных билетов и рекламных объявлений. Зердай вертелась рядом, то и дело предлагала свою помощь, старалась как бы невзначай его коснуться и подталкивала руку с пером. Кришнанка смотрела на него с таким обожанием, что даже он, обычно невозмутимый, как носорог, под ее взглядами чувствовал себя не в своей тарелке.

Однако он решил извлечь пользу из этой ситуации — в деле, которое обещало ему, Феликсу Этьену Борелю, солидный куш.

Днем вернулся ликующий Кубанан:

— Они одобрили! Сначала Великий Магистр Джувайн возражал, но потом изменил свое мнение. Он не любит, когда кого-то не из членов Ордена посвящают в наши дела. Говорит: что это за секретный Орден, если его тайны всем известны? Он немного испугался, но мне удалось его переубедить. Как там наши дела?

Борель показал ему образцы билетов и рекламных объявлений.

Казначей пришел в восторг:

— Замечательно! Великолепно! Продолжайте, мой мальчик, и обращайтесь ко мне, если вам что-нибудь понадобится.

— Непременно. Сегодня я приготовлю все для печати. Затем нам понадобится киоск. Как насчет того, чтобы установить его в конце переулка у входа в крепость? И надо будет обучить двух кришнанцев, чтобы они продавали билеты, и еще нескольких для охраны денег.

— Все будет сделано. Дорогой мой, почему бы вам не перебраться сюда из ваших нынешних апартаментов? У меня есть хорошая комната, а вы сбережете время, и удобства вам добавится. Убьете одной стрелой двух анхасов.

— Переезжайте, — поддержала Зердай.

— О'кей. А где мне держать свою айю и куда поселить моего слугу?

Кубанан все объяснил.

После обеда Борель готовился к печатанию билетов. В Миши имелось только два печатных станка, оба с ручным прессом, и на всю работу требовалось по крайней мере двадцать дней.

За ужином Борель изложил эти соображения Кубанану и добавил:

— Вы не дадите мне полторы тысячи карда из казначейства Ордена на начальные расходы? — (Это было больше половины стоимости упомянутых печатных станков, но Кубанан беспрекословно согласился.) — А теперь, — продолжил Борель, — давайте обсудим еще кое-что. Так как Зердай — ваша личная секретарша, думаю, вы не будете возражать против ее присутствия.

— Ничуть. Вы что-то придумали в связи с технологической блокадой?

— И да, и нет. Могу вас заверить, нет никакого смысла мне ехать в Новоресифе и пытаться контрабандой привезти оттуда револьвер или его чертежи. Там на пропускном пункте есть специальные устройства, которые просвечивают человека насквозь, а пока этот контроль не пройдешь, выехать оттуда нельзя.

— А как же частная жизнь? Им что, на нее наплевать?

— В данной ситуации — да. Кроме того, даже если найти какую-то лазейку, они пошлют агента, чтобы вернуть нарушителя, живым или мертвым.

— Слышал я об этих агентах. — Кубанан слегка содрогнулся.

— Вдобавок я ничего не смыслю в технике — учился разве что торговле, — поэтому запомнить устройство револьвера и потом рассказать вашим мастерам не в силах. Это оружие слишком сложное.

— Что же тогда?

— Думаю, есть только один способ. Надо предложить им какую-то настолько ценную для них штуковину, чтобы они в обмен ослабили блокаду.

— Да, но что у нас есть? Ничего им от нас не нужно. Говорят, на Земле ценится золото, но оно тяжелое, и доставка за много миллиардов миль обойдется очень дорого. А почти все, что мы производим, делают и они, только быстрее и дешевле. Я уже обсуждал этот вопрос с представителями компании «Вигенс» в Новоресифе. Хоть я и рыцарь, мне приходится заниматься презренными коммерческими вопросами.

Борель достал сигару и заметил:

— Земляне очень изобретательны, и все время что-то выдумывают и будут выдумывать дальше.

Кубанан поежился:

— Ужасное, должно быть, место — ваша Земля. Никакой стабильности.

— Так-то оно так, но если у вас есть какое-то изобретение, которого у них нет, они возжелают узнать секрет. И с ними можно заключить выгодную сделку. Понимаете?

— Но что мы можем им предложить? У нас здесь никаких изобретений нет. Никто техникой не интересуется, должно быть, нашим гражданам недостает на это мозгов.

Борель улыбнулся:

— Предположим, что такой секрет есть у меня?

— Это меняет дело. А что за секрет?

— Его мне поведал один старик перед смертью. Земляне осыпбли этого человека насмешками и говорили, что его устройство противоречит природе вещей. Тем не менее оно действует. Говорю с уверенностью, потому что он показал мне модель…

— Но что это? — воскликнул Кубанан.

— …Не только земляне дадут за него высокую цену, но и весь Микарданд благодаря нему возвысится над другими народами Кришны.

— Перестаньте нас мучить, сэр Феликс, — взмолилась Зердай.

— Это — вечный двигатель.

— Что за двигатель? — переспросил Кубанан.

— Машина, которая работает вечно. Во всяком случае, пока не износятся ее детали.

Кубанан нахмурился и задвигал своими усиками-антеннами:

— Не могу сказать, что вполне вас понял. У нас есть водяные колеса для мельниц, которые тоже работают, пока не износятся.

— Не совсем одно и то же. — Борель сосредоточился, пытаясь облечь в слова техническую концепцию. Но далось это ему с трудом, потому что он в суть вопроса никогда не вникал и не собирался это делать. — Я хочу сказать, что этот двигатель будет давать больше энергии, чем он потребляет.

— Ну а в чем же здесь выгода?

— Как в чем? Земляне ценят энергию превыше всего. Она движет космические корабли и моторные коляски, на ней работают их средства связи и заводы. Энергия освещает их дома и насыщает их коров… О, я забыл, что вы не имеет представления о коровах. А где на Земле берут эту самую энергию? Из каменного угля, урана и тому подобных полезных ископаемых. Из минералов. Часть энергии дают Солнце и морские приливы, но недостаточно, поэтому есть опасение, что запасы всех ресурсов скоро истощатся. А мой двигатель берет энергию из гравитации, которая является фундаментальным свойством материи. — Он настолько воодушевился, что не мог усидеть на месте и начал расхаживать туда-сюда по комнате. — Рано или поздно Кришну ждет научно-техническая революция наподобие земной. Ни вы, ни «Вигенс Интерпланетарис» не смогут ей воспрепятствовать. И когда…

— Надеюсь, мне не суждено ее увидеть, — бросил Кубанан.

— …Когда она произойдет, Микарданд станет лидером на планете. Разве вы этого не хотите? Конечно, хотите! И вам не понадобится менять вашу общественную систему. Право, если мы все сделаем как следует, это не только позволит сохранить власть Ордена, но и поможет распространить его влияние на всю Кришну!

Кубанан начал понемногу заражаться воодушевлением Бореля:

— А как вы предлагаете все это сделать?

— Слышали когда-нибудь о корпорациях?

— Дайте подумать… это не какая-то принятая на Земле простейшая форма торговли и производства?

— Примерно так, но не такая уж она простейшая. Благодаря корпорации для любой вашей деятельности открывается безграничный простор. Корпорацией является компания «Вигенс», хотя всеми ее акциями владеет правительство… — Борель рассказал о финансовой организации корпорации, не преминув заметить: — Конечно, промоутер корпорации получает пятьдесят один процент акций за свои услуги.

— А кто будет промоутером в нашем случае?

— Естественно, я. Нам следует организовать корпорацию для обеспечения работ по этому двигателю. Первоначально финансировать их может сам Орден, а позже ее участники могут оставить у себя акции, или…

— Погодите-погодите. Как участники могут покупать акции, если у них нет собственных денег?

— Уф-ф. В двух словах и не скажешь. Полагаю, заботу о приумножении капитала возьмет на себя казначейство. Можно будет получать прибыль от аренды наших машин или продавать акции с выгодой для себя…

— Сэр Феликс, — вздохнул Кубанан, — у меня от всего этого голова кругом идет. И как бы она вообще не разлетелась надвое, словно дыня, которую ударили о колоду. Как бы все это заманчиво ни звучало, есть одно непреодолимое препятствие.

— Да?

— Великий Магистр и другие важные чины никогда не позволят — вы только не обижайтесь, — никогда не позволят чужеземцу вроде вас приобрести такую власть над Орденом. Я могу лишь довести до их сведения ваш план устройства лотереи, да и то это будет слишком, словно второй нос на лице.

— Хорошо, давайте пока остановимся на этом. А теперь ваша очередь. Расскажите мне, пожалуйста, об Ордене Кварара.

Кубанан принялся перечислять героические деяния Кварара, легендарного основателя Ордена, который положил в боях несметное количество разных великанов и чудовищ. Борель слушал и одновременно обдумывал создавшееся положение. Он сомневался, что Орден Кварара примет пришельца с другой планеты как равного, но даже если примет, ничего не получится из-за местных законов, запрещающих частную собственность.

— А как микардандцы становятся членами Ордена? — спросил Борель. — Потому что их родители… о-о… если они появляются на свет в официальном инкубаторе?

— Не всегда. Каждый ребенок из инкубатора несколько раз в детстве проверяется. Если он хоть одну проверку не выдерживает, его отдают в хорошую семью простых жителей города. С другой стороны, когда членов Ордена становится маловато, мы устраиваем проверку детям горожан и тех, кто показывает хорошие способности, берет под свою опеку Орден.

Казначей продолжал рассказывать об Ордене и его иерархии, пока у Бореля не начали слипаться глаза и он не испросил дозволения удалиться.

Через пару дней Борель спросил Зердай:

— Любишь меня?

— Ты знаешь, что люблю, мой повелитель!

— Тогда сделай для меня одну вещь.

— Все что угодно, дорогой мой господин.

— Я хочу получить почетное членство в Ордене.

— Но сэр Феликс, им удостаивают только самых важных аристократов, вроде короля Гозаштанда! Не представляю, что тут можно сделать…

— Предложи это Кубанану. Что тебе стоит? И не отставай от него, пока он не согласится. Тебе он доверяет.

— Постараюсь, драгоценный мой. И я надеюсь, что Шургез никогда не вернется.

Это странное замечание осталось без внимания поглощенного в свои думы Бореля, хотя в любом другом случае он непременно бы призадумался. — Еще один вопрос. Есть в Миши хорошие кузнецы? Которые умеют обращаться с металлом? Мне нужен мастер, который бы сделал действующую модель двигателя.

— Я найду его для тебя, мой рыцарь.

Зердай направила Бореля к некоему Хенджаре бад-Кавао, коротышке микардандцу, которого представительный землянин сначала ослепил блеском своих наград, а потом взял с него клятву под страхом смерти никому ничего не рассказывать.

Борель поведал мастеру о придуманном им колесе с чередой выступающих наружу спиц с грузиками на их концах, прикрепленных к ободу так, чтобы они могли свободно поворачиваться в плоскости вращения самого колеса. Когда спица, вместе с колесом, оказывалась в верхней позиции, она падала назад и становилась торчком к ободу. Поэтому казалось, что в любой момент времени грузики на спицах с одной стороны колеса находятся дальше от оси и сильнее тянут обод вниз, а поэтому он должен постоянно вращаться.

Борель достаточно разбирался в технике, чтобы понимать абсурдность этой идеи, хотя и не знал точно, почему колесо вращаться не будет. С другой стороны, здешние туземцы во всем этом понимали еще меньше него, а поэтому можно было втюхать им такую машину, ничего не опасаясь.

Вечером Кубанан заявил:

— Сэр Феликс, мне в голову пришла блестящая идея. Не согласитесь ли вы стать почетным членом нашего достопочтенного Ордена? Право, благодаря этому вы получите большие преимущества — причем не только живя в Микарданде, но и повсюду на нашей планете.

Борель изобразил крайнее удивление:

— Я? Премного благодарен, ваше превосходительство, но вправе ли чужеземец вроде меня рассчитывать на такую честь? — А про себя он при этом подумал: «Ну и умница эта Зердай! Если бы я только мог быть ее женихом…» На мгновение он даже заколебался — стоит ли ему от нее избавляться, когда она исполнит предназначенную ей роль.

— Чепуха, мой дорогой, конечно, вы вправе. Больше того, я предложил для вас полное членство, но Совет указал, что наша конституция разрешает получать его только родившимся в Микарданде нашим соплеменникам. В то же время звание почетного члена Ордена даст вам почти все привилегии, а обязанностей у вас будет несравненно меньше.

— Я вам так признателен! Просто переполнен чувствами!

— Конечно, будет небольшая процедура инициации.

— Что? — Борель постарался сохранить невозмутимый вид.

— Без нее никак не обойтись, исключение может быть сделано только для правителя страны. Но вам нечего опасаться: вас ждет всего лишь продолжительная церемония и ночное бдение. Я познакомлю вас с этим ритуалом. И вам надо будет обзавестись церемониальными одеждами, я дам вам их список.

Борель пожалел, что не запросил в полтора раза больше денег на печатание лотерейных билетов.

Инициация оказалась процедурой не только дорогой, но и чрезвычайно занудной. Братья в фантастических балахонах и причудливых масках то и дело бормотали какие-то мистические распевы. Борель стоял перед Великим Магистром Ордена, высоким кришнанцем с вытянутым лицом, которое казалось деревянным, какое бы выражение владелец ему ни придавал. Борель отвечал на бесконечные вопросы, а так как обращались к нему на древнем диалекте гозаштандского языка, сам он большей частью не понимал, с чем соглашается. Ему поведали о славной истории Ордена, его могуществе и блестящем будущем. Землянина также обязали защищать Орден и верно служить его интересам. Буде же он нарушит свои клятвы, на его голову обрушатся все мыслимые и немыслимые кары.

— А теперь, — подытожил Великий Магистр, — ты готов для ночной службы. Посему повелеваю тебе: сними свои одежды!

Борель подчинился. Его снедала тревога: что же будет дальше?

— Следуй за мной! — распорядился Великий Магистр сэр Джувайн.

Бореля повели вниз по лестнице, которая с каждым ступенькой делалась все более узкой, темной и неприятной. Двое одетых в капюшоны братьев несли факелы, которые почти не помогали что-либо разглядеть. Бореля бил озноб, и он чувствовал себя все неуютнее. Он ступал по камням ногами в одних носках и думал, что они уже спустились ниже уровня земли в крепости. И только когда процессия спустилась, казалось, уже в самый центр планеты, они остановились. Великий Магистр изрек:

— Здесь тебе предстоит провести ночь, о соискатель. Множество опасностей угрожают тебе, и ты должен достойно их встретить.

Один из братьев взял длинную свечу и, отмерив определенную часть, отрезал солидный кусок, а остаток поставил в небольшую нишу, выдолбленную в каменной стене. Другой брат протянул Борелю охотничье копье с длинным широким наконечником.

И они ушли.

Борель решил, что больше ему делать нечего, так как все это дешевая инсценировка и выдумки. Ничего серьезного с ним произойти не может. Но когда шаги братьев стихли вдали, от его уверенности не осталось и следа. Проклятая свеча еле горела, и в паре метров от нее ничего не было видно. И впереди, и сзади в тоннеле стояла кромешная тьма.

Что-то зашуршало, и у Бореля волосы на голове встали дыбом. Он взял наизготовку копье, и издававшее шум существо, вроде крысы, скользнуло прочь. Борель начал ходить взад-вперед. Ох и остолоп же этот Абреу! Даже часов ему не оставил! Иначе можно было хотя бы следить за ходом времени. Ему казалось, что он уже провел в этой темнице не меньше половины ночи, но это было только иллюзией.

Борель почувствовал под своими одетыми в носки ногами что-то странное и нагнулся, чтобы ощупать пол пальцами. Действительно, он обнаружил два желобка в два-три сантиметра глубиной. Они тянулись по всему туннелю. Он прошел вдоль них в обоих направлениях несколько шагов, но вынужден был остановиться из-за темноты. Что же это за желобки на полу? Словно чьи-то следы…

Он ходил взад-вперед, пока ноги не заболели от усталости, а потом попытался сесть спиной к стене. Когда у него стали закрываться глаза, он вскочил, чтобы братья не нашли его утром спящим. Свеча медленно горела еще некоторое время, ее пламя стояло прямо, но через несколько минут начало слегка колебаться, словно от легкого дуновения ветра. Стояла тишина, и вокруг по-прежнему было темно.

Скоро свеча должна догореть. И что тогда? Они что, хотят, чтобы он сидел тут в кромешной тьме?

Какой-то звук заставил Бореля резко вскочить. Он не мог понять, что это такое: просто легкий шум откуда-то снизу тоннеля. Скоро звук повторился вновь.

Потом его волосы по-настоящему встали дыбом от низкого утробного звука, наподобие того, что издают хищники в зоопарке перед кормлением. Что-то вроде глухого мурлыканья огромной кошки, которым она предваряет рев атаки. Звук повторился снова, и стал громче.

Свеча догорала, и Борель с ужасом увидел, как что-то быстро подкрадывается к нему по тоннелю. Это в полумраке приближалась с ужасающим ревом огромная йеки со сверкающими глазами и выпущенными когтями.

Примерно секунду — которая самому ему казалась часом — Феликс Борель, раскрыв рот, беспомощно сжимал копье. В эту секунду, однако, его сознание работало со скоростью захлопывающейся мышеловки. В движениях йеки было что-то странное, а желобки в полу дали ответ: хищник был муляжом, который катился на тележке с колесиками.

Борель нагнулся и положил копье на пол, под косым углом к стене. Потом шагнул назад. Когда хитроумная тележка наскочила на копье, она с грохотом скользнула в сторону, опрокинулась, и муляж зверя ткнулся носом в стену.

Борель поднял копье и внимательно осмотрел сошедшую с рельсов йеки. Это было заслуженное чучело, со множеством швов на голове и шее на месте пробитых оружием дыр. Похоже, оно использовалось для обрядов инициации уже давно, и претенденты усердно тыкали в него копьями. Другие, несомненно, обращались в бегство и тем самым не выдерживали испытания.

Из тоннеля послышались шаги, и скачками приближался свет факелов. Свеча уже окончательно погасла. Великий Магистр и братья в капюшонах окружили Бореля, и в руке одного из них был рожок, с помощью которого он имитировал рев йеки. Они похлопали землянина по спине, сообщили ему, какой он смелый, и поднялись с ним по множеству лестничных пролетов в главный зал. Там ему позволили снова облачиться в церемониальные одежды. Великий Магистр надел ему на шею украшенную драгоценными каменьями эмблему и приветствовал его напыщенной речью в старом стиле:

— О сэр Феликс, с сего момента ты принят в члены самого достойного, самого древнего, самого честного, самого секретного, самого могущественного, самого праведного, самого рыцарственного и самого братского Ордена, и посему тебе дарованы все права, привилегии, чины, неприкосновенность, положение в обществе, обязанности и знаки отличия рыцаря этого самого достойного, самого древнего, самого честного…

Прошли уже две трети долгой кришнанской ночи, когда с пожиманием рук и тостами было закончено. Борель и Кубанан, обнимая друг друга за шеи и качаясь, поднялись в покои казначея, причем землянин в это время распевал песни родной планеты, которые смог вспомнить, — о короле Англии и королеве Испании, пока Кубанан его не остановил:

— Да будет тебе известно, что вся эта поэзия в Микарданде запрещена.

— А я и не знал. Почему?

— Орден решил, что она подрывает… ик… наш боевой дух. Кроме того, эти проклятые поэты слишком много врут. Какой там следующий куплет?

Утром сэр Феликс, немного придя в себя, решил поплотнее заняться своим вечным двигателем. Днем он получил возможность поговорить с Великим Магистром Джувайном и изложить ему суть дела. Сэр Джувайн, казалось, был всем этим несколько озадачен, и понадобилась помощь Кубанана.

Наконец Джувайн изрек:

— Отлично, брат Феликс. Скажете мне, когда все приготовления будут закончены, и я соберу у себя в резиденции всех членов Ордена, чтобы они утвердили ваше предложение.

Пока работающая модель вечного двигателя была не готова, Борелю в течение двух дней не оставалось ничего другого, как только дышать в затылок Хенджаре бад-Кавао и следить за возведением киоска по продаже билетов, которые к тому времени уже были напечатаны.

От нечего делать он попросил Йереватса научить его управляться с коляской. После двух часов занятий ему уже удалось освоить трудное искусство подавать назад и разворачиваться на небольшой площадке.

— Пусть коляска после обеда будет наготове, — распорядился он.

— Господин куда-то собирается поехать?

— Да. Но ты мне не нужен. Я сам буду ей управлять.

— Ох-хо-хо. Это не есть хорошо. Господин попадет в беду.

— Не твоего ума дело.

— Поспорить могу, что господин перевернется. Плохо так кататься.

— Держи язык за зубами! — прикрикнул Борель и замахнулся на Йереватса, который пригнулся и заковылял прочь. Теперь, подумал Борель, Йереватс начнет выкобениваться, и целого дня не хватит, чтобы вернуть ему хорошее настроение, а до того от него никакого толку не добьешься. Проклятье! Почему у них нет слуг-роботов, безо всяких там чувств, которые надо все время принимать во внимание? Впрочем, на Земле такого слугу пытались сделать, но он вышел из-под контроля и спутал своего хозяина с вязанкой дров…

Днем Борель катался в коляске по главной улице Миши, а Зердай сидела рядом с ним и смотрела на него с обожанием. А он никак не мог привыкнуть к странному перестуку шести копыт запряженной в коляску айи.

Борель осведомился:

— А кто получает преимущество на перекрестке, если к нему одновременно подъезжают две коляски?

— Конечно, ты, Феликс! Ты же член Ордена, хотя и не настоящий рыцарь!

— О! — Хотя у Бореля и было гражданской совести некое минимально возможное для мыслящего существа количество, он все же достаточно долго жил на Земле, с ее демократическими традициями, и такие социальные контрасты показались ему ужасными. — Выходит, если я теперь почетный рыцарь, то могу скакать по городу галопом с криками «оле-оп», и если кто-то попадется на моем пути, то ему же самому и будет хуже?

— Естественно. А что тебя беспокоит? О, я забыла, что ты из другого мира. И у тебя не только очаровательная и необычная инопланетная внешность, но ты еще и гораздо более чуток и добр, чем жители этой страны.

Борель в душе усмехнулся. Его по-всякому именовали: и вором, и мошенником, и мерзким двуличным мерзавцем, но никогда не называли чутким и добрым. Может, это и есть та самая теория относительности, о которой так любят рассуждать всякие патлатые ученые…

— Куда мы с тобой прокатимся? — спросил он.

— На Землю! — решительно заявила она и положила голову ему на плечо. На какое-то мгновение он расслабился и решил отказаться от своих планов расставания с ней. Но затем безграничное себялюбие, которое всегда помогает искателям приключений спастись, взяло верх, и он вспомнил о неминуемом экстренном бегстве. И тогда, чем меньше у него будет багажа, тем лучше. Поматросить и бросить. И в любом случае, не лучше ли им расстаться, пока она еще не узнала его истинную сущность?

— Давай-ка посмотрим на поединок за северными воротами, — добавила она. — Сегодня будут биться сэр Вольхай и сэр Шусп.

— Что за поединок? Ничего об этом не слышал.

— Сэр Шусп послал бросил вызов сэру Вольхаю — обычная ссора из-за дамы. Шусп уже убил трех рыцарей на таких поединках.

— Если у вас здесь все общее, как когда-то у коммуняк на Земле, непонятно, что может вызвать у рыцаря ревность. Разве не могли они оба пользоваться ее благосклонностью?

— Здесь так не принято. Дама должна расстаться с одним до того, как сойдется с другим. Иначе это считается дурным тоном.

Через северные ворота они выехали из города. Борель поинтересовался:

— А куда ведет эта дорога?

— Разве ты не знаешь? В Колофт и Новоресифе.

За последними домами, где начались возделанные поля, справа от дороги находилась площадка для дуэлей. Она напомнила Борелю североамериканские школьные футбольные поля: такие же небольшие деревянные трибуны и палатки на месте ворот, в которые забиваются голы. Посередине одной из трибун высилась крытая коробка для высокопоставленных персон Ордена. В толпе бродили торговцы, и один из них кричал:

— Цветы! Кому цветы?! Покупайте букеты цвета вашего рыцаря! Красные для Вольхая, белые для Шуспа. Цветы! Кому цветы?!

Трибуны уже почти заполнились, и, судя по цветам на шляпах, большая часть зрителей болела за Шуспа. Борель не внял предложению Зердай согнать одного из простолюдинов и занять его место и повел ее к краю поля, где собрались опоздавшие зрители. Он немножко досадовал на себя за то, что не прибыл вовремя и не сделал несколько ставок. Зрелище было поувлекательнее скачек на Земле, а если не зарываться и делать ставки на обоих противников, можно было занять выгодную позицию и получить прибыль в случае победы любого из этих олухов.

Когда все заняли свои места, раздался сигнальный звук трубы. Рядом с собой Борель увидел всадника в доспехах мавританского стиля, в небольшой кольчужной юбочке, на голове его был остроконечный шлем с забралом. Он восседал на упитанной айе, также закрытой кое-где доспехами. Этот кварарец выехал из своей палатки на середину поля. По красной отделке седла и снаряжения Борель узнал сэра Вольхая. Именно его вызвали на поединок, а потому ему стал симпатизировать Борель, несмотря на все свое природное отвращение к насилию. Разве не мог соперник этого рыцаря остаться простым приятелем для его подружки? Борель сам неоднократно сталкивался в жизни с такими типчиками, и никого хуже не мог себе представить.

С противоположного конца поля приблизился другой всадник, в точно таких же доспехах, только с белой отделкой. Двое дуэлянтов встретились в середине поля, потом направились к Великому Магистру и подскакали к нему вплотную. Великий Магистр Ордена Кварара произнес речь, которую Борель не расслышал, а всадники после этого разъехались на противоположные концы поля. Рядом с Борелем сквайры Вольхая, или его помощники, или кто-то еще передали ему пику и небольшой круглый щит.

Снова прозвучала труба, и соперники поскакали по направлению друг к другу. Когда они с треском встретились на середине поля, Борель закрыл глаза. А когда открыл их, то увидел, что красный дуэлянт выбит из седла и катится по траве. Его айя продолжала двигаться вперед без него, а белый рыцарь замедлил ход и повернул обратно.

Вольхай тем временем с трудом поднялся в своих железных латах и заковылял к тому месту, где лежала его пика. Он поднял ее, и когда к нему устремился Шусп, упер толстый конец древка в землю и выставил острие вперед на уровне груди айи, где не было доспехов. Борель не видел, как пика пронзила животное, но понял это по дикому реву. Всадник вылетел из седла, а раненая айя забилась в конвульсиях. Борель не переносил жестокости по отношению к животным и с негодованием решил, что надо добиться решения межпланетного Общества защиты животных о запрещении таких зрелищ.

Толпа пришла в возбуждение, раздавались взволнованные крики, и Борелю пришлось ненадолго отвлечься от поединка, чтобы локтями освободить место для Зердай. Когда он снова посмотрел на поле, рыцари стояли на ногах и с громким звоном орудовали: Шусп большим двуручным мечом, а Вольхай щитом и мечом поменьше.

Они кружили друг вокруг друга, сходились и расходились, медленно приближаясь к тому концу поля, где стоял Борель, пока он не смог хорошо видеть выбоины на их доспехах и тоненькую струйку крови, стекавшую по подбородку сэра Вольхая. К этому моменту оба они настолько вымотались, что их схватка больше походила на соревнования по борьбе: после нескольких ударов они останавливались, чтобы отдышаться, и некоторое время просто сверлили друг друга глазами.

Затем в середине одного обмена ударами меч сэра Вольхая взлетел вверх, несколько раз перевернулся в воздухе и упал прямо к ногам его противника. Сэр Шусп немедленно наступил на него ногой и взмахами своего длинного меча вынудил сэра Вольхая отступить. Потом он поднял меч противника и отшвырнул его как можно дальше.

— Эй, разве так можно? — воскликнул Борель.

— Думаю, что нет, — сказала Зердай. — Хотя тут немного правил, но наверняка так делать нельзя.

Теперь Шусп быстро наступал на Вольхая, у которого остались только щит и кинжал. Рыцарь отступал, по мере сил отражая удары.

— Почему этот болван не бросит драться и не побежит? — подумал вслух Борель.

Зердай удивленно на него посмотрела:

— Разве ты не знаешь, что с рыцаря Ордена за малодушие заживо сдирают кожу?

Вольхай, отступая, приблизился к зрителям, которые начали нервно расступаться. Вольхай шатался, к разочарованию Бореля, который с отвращением смотрел на приближающийся конец его фаворита.

Повинуясь внезапному импульсу, Борель выдернул из ножен свой меч и крикнул:

— Эй, Вольхай, не оборачивайся, но тут кое-что для тебя есть!

С этими словами Борель бросил словно дротик свой меч, и он воткнулся острием в землю рядом с Вольхаем. Тот бросил свой кинжал, схватил меч и яростно ударил им Шуспа — откуда только силы взялись!

Шусп со звоном упал на землю. Вольхай встал над ним, нашел проем в доспехах на горле, вставил туда острие и обеими руками надавил на рукоятку…

Когда Борель снова открыл глаза, ноги Шуспа дернулись в последний раз. Раздались крики «Браво!», и начались расчеты по ставкам на победителя.

Вольхай приблизился к Борелю и сказал:

— Сэр Феликс Золотой, это вы меня спасли.

— Как вы узнали?

— По вашим пустым ножнам, дружище. Примите свой меч вместе с моей благодарностью. Не думаю, что судья сочтет ваш поступок противоправным, потому что главный обвинитель не сможет присутствовать на разбирательстве. Готов всегда прийти вам на помощь.

Он крепко пожал Борелю руку и усталой походкой ушел в свою палатку.

— Как вы смело поступили, сэр Феликс, — восхитилась Зердай, крепко сжимая локоть Бореля, когда они шли сквозь толпу к своей коляске.

— Не вижу в этом ничего особенного, — задумчиво промолвил Борель.

— Отчего же, если бы сэр Шусп победил, он бы вызвал вас на поединок!

— Бульк! — вырвалось у Бореля, который думал совсем о другом.

— В чем дело, мой дорогой?

— Что-то попало мне в горло. Поехали домой обедать, пока толпа не разошлась, а? Вперед, сэр Галахад^[51]!

Однако после обеда Зердай почувствовала сильную усталость и сказала, что не выйдет к ужину, — от волнения у нее разболелась голова.

Кубанан удивился:

— Что-то странное, потому что после отъезда сэра Шургеза и вашего прибытия у нее всегда было хорошее настроение.

— Вы хотите сказать, что она тосковала о своем дружке, пока не появился я и ее не развеселил? — Борель пожалел, что старине Кубанану во всей этой пьесе уготована роль козла отпущения. Но бизнес есть бизнес.

— Да. О, Феликс, как жаль, что вы существо другой расы, и она никогда не снесет вам яйцо! Потому что Ордену пригодились бы унаследованные вашими потомками качества. Даже я, старый сентиментальный дурак, частенько думаю, как хорошо было бы вам стать моим зятем, чтобы яйца Зердай были моими собственными внуками, а сам я был простолюдином с семьей.

— А что с этим Шургезом? — сменил тему Борель. — Что с ним случилось?

— Великий Магистр отправил его выполнить одно поручение.

— Что за поручение?

— Доставить нам бороду короля Балхиба.

— И зачем Ордену нужна борода короля? Вы собираетесь заняться драпировочными работами?

— Нет, конечно, — рассмеялся Кубанан. — Король Балхиба давно позволял себе насмешки над нами, а недавно сильно нас оскорбил. Надо преподать ему урок.

— А почему послали Шургеза?

— Потому что он недостойным образом убил сэра Замрана.

— А почему он убил Замрана?

— Ну, вы знаете эту историю… хотя я забыл, что вы здесь человек новый. Именно сэр Замран убил даму Шургеза.

— Я думал, что это Зердай его подруга.

— Да, но стала ею позже. Давайте я начну с самого начала. Когда-то сэр Замран и леди Февзи были любовниками, и все шло хорошо, в соответствии с обычаями Ордена. Потом по какой-то причине леди Февзи бросила Замрана, на что имела полное право, и остановила свой выбор на сэре Шургезе. Это привело сэра Замрана в ярость, и вместо того, чтобы отнестись к утрате философски, как и надлежит истинному рыцарю, он подкрался к леди Февзи сзади на праздновании сближения планет Вишну и Ганеша и отсек ей голову мечом как раз в тот момент, когда она подносила приготовленный ею домашний пирог Великому Магистру!

— Вау! — воскликнул Борель и весь содрогнулся.

— Это и правда было не по-рыцарски, особенно прямо перед Великим Магистром, не говоря уже о том, как трудно было отмывать ковер. Если уж так необходимо было ее убить, то надо было хотя бы сначала вывести ее наружу. Великий Магистр вышел из себя и собирался жестоко наказать Замрана за такую неучтивость, но не успел он сказать и двух слов, как в поисках своей возлюбленной вошел Шургез, все увидел и пронзил Замрана кинжалом до того, как его успели остановить. После этого у нас на ковре образовалось уже два больших пятна, которые надо было отмыть, а Великий Магистр пришел в сильнейшую ярость. В конце концов он послал Шургеза с этим поручением, чтобы научить его облекать свое негодование в надлежащую форму и не втыкать ножи в ребра всем, кто вызывает его недовольство. Несомненно, Великий Магистр надеялся, что Шургез сам при этом погибнет, потому что короля Балхиба голыми руками не возьмешь.

После этого рассказа Борель решил, что его никакими коврижками не заманишь жить среди местных дикарей.

— А когда Шургез находил время для… э-э… дружбы с Зердай?

— Ну, он не мог отправиться в путь, пока звезды не заняли благоприятное положение. А ждать пришлось двадцать один день, и все это время он наслаждался обществом моей секретарши. Ее всегда привлекали дальние края, и думаю, она бы отправилась вместе с ним, если бы он мог ее взять.

— А что сейчас слышно о Шургезе?

— Отвечу одним словом: ничего. Если бы он тронулся в обратный путь, мои осведомители тут же мне об этом сообщили бы, еще до его прибытия сюда.

Борель осознал, что клацающий звук, который он все время слышал, был стуком его собственных зубов. Он решил на следующий день сделать выволочку Хенджаре бад-Кавао, чтобы тот поскорее закончил модель двигателя.

— Еще один вопрос, — сказал он. — А что стало с пирогом леди Февзи?

Однако на этот раз Кубанан оказался бессилен что-то рассказать.

Наконец, модель двигателя была закончена, и Борель попросил Великого Магистра устроить на следующий день смотрины. Он ждал, что рыцарей соберут вечером, после ужина, когда на сытый желудок у них будет благодушное настроение. Однако ввиду большой занятости Великого Магистра удобное время нашлось только утром.

— Конечно, брат Феликс, — предложил сэр Джувайн, — если хотите, можно перенести встречу на несколько дней.

— Нет, о самый великий и могущественный. — Борель подумал о возвращении Шургеза. — Чем раньше — тем лучше. И для вас, и для меня, и для Ордена.

Таким образом, общее собрание рыцарей было созвано на следующее утро, после завтрака. Феликс Борель стоял на возвышении, лицом к лицу с несколькими тысячами рыцарей Ордена Кварара. Рядом с ним, на небольшом столике, поблескивала медью новенькая модель вечного двигателя. Само колесо, незаметно для зала, было подсоединено к небольшой катушке, обмотанной тонкой, но очень прочной нитью из хвостового волоса шомала. Эта нить тянулась за кулисы, где спряталась Зердай. Борелю пришлось призвать на помощь все свое обаяние, чтобы уговорить ее сыграть эту роль.

Сначала он произнес речь:

— Какие цели и задачи у нашего достойного Ордена? Могущество! А на чем зиждется могущество? Во-первых, на силе нашего собственного оружия. Во-вторых, на богатстве Ордена, которое, в свою очередь, умножается благодаря поступлениям от простолюдинов. Поэтому все, что способствует их благополучию, увеличивает и наше могущество. Разве не так?

Позвольте привести один пример. Насколько мне известно, от Маджбура до Джазмуриана по побережью проложена железная дорога, и биштары толкают небольшие составы вагончиков. А теперь представьте, что одно из моих колес будет установлено на тележку и подсоединено ремнем к колесам. И двигатель заработает. Тогда эта тележка сможет толкать гораздо больше вагонов, чем биштары, и к тому же она никогда не состарится и не умрет, как животные, никогда не закапризничает и не начнет крушить все вокруг, а если ее не использовать, она будет тихо-смирно стоять в сторонке, не нуждаясь в пище. Мы сможем построить железную дорогу от Миши до Маджбура и в другую сторону до Джазмуриана. И по этим дорогам наши товары будут доставляться быстрее, чем сейчас. Эти перевозки станут источником постоянного дохода, и Орден всегда будет получать свою долю.

Наша военная мощь тоже может сильно вырасти. Не могу посвятить вас во все детали, потому что это секретные сведения, но у меня есть достоверные данные, что за секрет этого двигателя некоторые люди готовы передать оружие, которое находится под контролем Межпланетного совета. Вы понимаете, что это значит. Подумайте как следует.

А пока вы думаете, я покажу вам, как этот двигатель работает. Модель, которую вы видите, не настоящее рабочее колесо, просто игрушка, имитация, благодаря которой вы получите представление о истинном колесе, которое будет намного больше. У этого же небольшого двигателя мощность недостаточна, чтобы он мог приносить реальную пользу. Почему? Все дело в трении. Великие ученые моей родной планеты еще много веков назад установили, что чем меньше машина, тем сильнее мешает ее работе трение. Поэтому то, что это небольшое колесо не может развить полезную мощность, только доказывает, что большое колесо такую мощность развить обязательно сможет. Однако и это небольшое колесо способно двигаться без посторонней помощи.

Смотрите внимательно, братья! Видите? Я отпускаю тормоз, который препятствовал вращению колеса. Задержите дыхание, господа! О, оно движется! Многие века люди бились над этим секретом, и вот он раскрыт, на ваших глазах!

Борель незаметно подал знак Зердай, которая начала потихоньку тянуть за нить, намотанную на катушку. Колесо медленно поворачивалось, и медные ножки-лучи со стуком падали назад, когда оказывались в верхней позиции.

— Смотрите внимательно! — завопил Борель. — Оно движется! Орден получил несметное богатство и безграничное могущество!

После того, как колесо повертелось минуту или около того, Борель заключил:

— Братья, что нам нужно сделать, чтобы довести работу над этим замечательным изобретением до конца? Прежде всего, нужны средства, чтобы построить нужное количество больших колес, которые будут приводить в движение различные устройства: корабли и тележки на колесах, мельницы и станки в мастерских. Когда какая-то машина только создается, то сначала у нее могут быть недостатки, которые приходится устранять. Далее, нам нужна организация для эксплуатации колес: заключать договора с другими странами и сдавать наши двигатели им в аренду, защищать наши исключительные права на использование колес в этих странах, вести переговоры с влиятельными землянами об обмене секрета этого колеса на… думаю, продолжать нет необходимости!

На Земле для таких целей создаются организации, которые называют корпорациями… — И он рассказал рыцарям то, что накануне поведал Кубанану и Джувайну.

— А сейчас, — развил свою мысль Борель, — что нам нужно для корпорации? Первые лица Ордена согласились со мной, что для начала казначейство выделит сумму в 245 тысяч карда, за которые Орден получит сорок девять процентов акций нашей компании. Оставшийся пятьдесят один процент, естественно, остается у промоутера и директора компании. Именно такая организация дела принята на Земле и приводит к успеху. Однако, до того как столь солидные средства будут вложены в это великое предприятие, мы должны, в соответствии с конституцией, проголосовать. Для начала я остановлю наше небольшое колесо, чтобы его шум вас не отвлекал.

Борель положил руку на обод, и щелчки прекратились. Зердай рывком сдернула нить с катушки, вытянула ее к себе и спрятала в укромное местечко.

Борель продолжил:

— А теперь я передаю бразды правления нашему другу и защитнику, вождю и благодетелю, Великому Магистру сэру Джувайну.

Великий Магистр провел голосование, и предложение было одобрено подавляющим большинством голосов. Раздались одобрительные возгласы, и Кубанан вывел на сцену вереницу пажей, сгибавшихся под тяжестью сумок с монетами, которые они сложили в кучу в центре помоста.

Борель с трудом добился тишины и провозгласил:

— Благодарю всех вас и каждого в отдельности. Если кто-то захочет осмотреть колесо лично, он может подойти и убедиться, что никакого обмана здесь нет.

Гармы Кварарума толпой полезли на помост, чтобы поздравить Бореля. Наш искатель приключений, стараясь не пожирать глазами деньги, говорил себе, что как только сделает ноги с этой добычей, немедленно обменяет ее на доллары Всемирной Федерации, вернется на Землю и вложит их куда понадежнее, чтобы до конца жизни о деньгах не беспокоиться. Конечно, такие обещания он всегда давал себе в подобных случаях, но потом деньги куда-то таинственным образом исчезали раньше, чем он успевал их во что-то инвестировать.

Тут к нему пробился через толпу сэр Вольхай и отвлек от приятных мыслей:

— Сэр Феликс, можно мне вас на два слова?

— Конечно. В чем дело?

— Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Как никогда.

— Вот и хорошо, потому что в Миши, выполнив поручение, возвращается Шургез.

— Как? — воскликнул стоявший рядом Кубанан. — Шургез возвращается, а мои осведомители ничего мне не сообщили?

— Именно так, мой господин.

— Ай-яй-яй, — запричитал казначей. — Если он пошлет вам вызов, сэр Феликс, вам, как рыцарю, придется его немедленно принять. Каким оружием вы владеете кроме меча?

— Ик! — вырвалось у Бореля. — Н-никаким. А разве получивший вызов не вправе выбирать оружие? — В голове у него возникла смутная идея — что-то насчет боксерских перчаток.

— Согласно законам Ордена, — сказал сэр Вольхай, — каждый дуэлянт может использовать любое оружие по его усмотрению. Шургез наверняка вооружится всем чем только можно: пика, меч и булава или топор в запасе, а также хорошие латы. Что касается вас, то мы с вами почти одного размера, и вы можете не стесняясь взять у меня на время все, что вам нужно.

Не успел Борель что-то ответить, как послышались удивленные голоса, и все головы повернулись в одну сторону. Толпа раздалась, и из нее вышел коренастый рыцарь, похожий лицом на монгола.

— Это вас зовут сэр Феликс Золотой? — осведомился вновь прибывший.

— Д-да, — пробормотал Борель, и внутри у него все заледенело от испуга.

— А я — сэр Шургез. Мне стало известно, что в мое отсутствие вы проводили время с леди Зердай. Поэтому я считаю вас мерзким предателем, жалким мошенником, подлым негодяем, ничтожным ремесленником и вонючим иноземцем. Сразу после обеда я жду вас на поле для поединков, чтобы доказать эти свои утверждения вашему уродливому, гнилому телу. Получай, ничтожество!

И сэр Шургез сорвал с руки перчатку и швырнул ее в лицо Борелю.

— Я тебя убью! — в неожиданном приступе ярости воскликнул Борель. — Багхана! — добавил он на гозаштандском. — Мерзавец!

Изрыгнув еще несколько ругательств, он швырнул перчатку обратно Шургезу, который поймал ее, коротко рассмеялся и повернулся к нему спиной.

— Ну и ладно, — промолвил Кубанан, когда Шургез вышел. — Ни капли не сомневаюсь, что такой доблестный и опытный рыцарь, как вы, сделает из этого хвастуна фарш для начинки пирога. Приказать ли мне пажам отнести это золото в ваши покои, пока мы обедаем?

— Не хочу я обедать, — брякнул Борель, но, немного подумав, он решил, что это ему невыгодно. Борель преодолел первоначальный испуг, парализовавший его сознание, и погрузился в размышления. Прежде всего, ему было жалко самого себя. За что ему такое наказание? Зачем он связался с этим сборищем, где вместо того, чтобы вежливо надувать друг друга, как надлежит делать истинным джентльменам, члены Ордена утверждают свое превосходство жестокими и варварскими способами, дракой и насилием. Он виноват лишь в том, что поддерживал хорошее настроение Зердай в отсутствие этого недоумка…

Потом он взял себя в руки и попытался найти какой-то выход. Что, если просто отказаться от вызова? Но тогда с него заживо сдерут кожу. Вывихнуть себе лодыжку? Возможно, но сейчас, когда его со всех сторон окружают рыцари… Сэр Вольхай действовал из самых лучших побуждений, но почему было не сослаться в разговоре с ним на смертельную болезнь?

И как ему теперь уехать отсюда с золотом? На тележке его не увезешь. Понадобится не меньше двух колясок, запряженных айями, а сию минуту их никто ему не даст. И вообще, как сбежать до поединка? Когда он окружен этими проклятыми друзьями?

Бореля засыпали советами:

— Я знал рыцаря, который начал атаку, держа копье наперевес, а потом размахнулся им и ударил, как дубиной…

— Когда сэр Вардао убил того пришельца из Гозаштанда, он вообще бросил свое копье и ударил его булавой…

— Если сможешь зажать его голову одной рукой, ударь его в живот кинжалом…

На самом деле Борель нуждался лишь в одном совете: как выбраться из этого города и добраться до Новоресифе с одной третью всей казны Ордена. Проглотив последний кусок безвкусной пищи, он сказал:

— Господа, прошу меня извинить. Мне надо побыть наедине с моими близкими.

Зердай рыдала на своей кровати. Он поднял ее и прикоснулся к ней губами. Она ответила жарким поцелуем: кришнанцы охотно переняли этот земной обычай.

— Ну, — вымолвил он, — все не так уж плохо.

Она жадно к нему прильнула:

— Но я люблю только тебя! Не могу без тебя жить! Я так рассчитывала улететь с тобой на дальние планеты…

Остатки самообладания Бореля испарились, и в редком для него приступе откровенности он сказал:

— Слушай, Зердай, как бы ни закончился поединок, для тебя потеря будет невелика. Я вовсе не такой рыцарь без страха и упрека, каким тебе кажусь. На самом деле многие считают меня отъявленным мерзавцем.

— Нет! Нет! Ты добрый и хороший…

— …и даже если я выберусь из всего этого живым, то могу покинуть Орден без тебя.

— Тогда я умру! Никогда больше не буду подругой этого грубияна Шургеза…

Борель подумал, не дать ли ей немного золота, потому что он так или иначе не надеялся забрать с собой все. Но при социалистических устоях здешнего рыцарства она не сможет им воспользоваться, и Орден в любом случае заберет все деньги себе. В конце концов он отцепил несколько своих самых ярких медалей и протянул ей со словами:

— Пусть хоть эти знаки останутся у тебя на память обо мне. — И она совсем обезумела от расстройства.

Борель нашел Йереватса в его комнате и заявил:

— Если вопрос с поединком решится не так, как мне нужно, забирай золота сколько можешь увезти, бери коляску и побыстрее уезжай из города.

— О, мой замечательный господин выиграет бой!

— Это решать звездам. Надеемся на лучшее, но готовимся к худшему.

— Но господин, кто повезет коляску?

— Возьми мою айю. Вольхай одолжил мне одну громадину за ту помощь в его дуэли. И вот что еще: когда мы выедем на поле битвы, держи одну из этих сумок у себя под одеждой.

Через час Йереватс закрепил последнюю пряжку на доспехах, одолженных Борелю сэром Вольхаем. Ратный костюм был смесью разных деталей, скрепленных вместе цепями и шарнирами пластин. Борель нашел, что в этих латах ему было не так неудобно, как он ожидал, особенно с учетом их тяжести, которую он почувствовал до того, как в них облачиться.

Он вышел из палатки на краю поля, где Вольхай держал свою большую айю, с подозрением посмотревшую на латника-дуэлянта из под своих рогов. На другом конце поля Шургез уже был в седле и готов к бою. Борель, внешне спокойный, ругал себя на чем свет стоит за разные упущения. Надо было ему намекнуть, что его оружием может быть пистолет. Надо было купить биштара и сидеть на его высокой слоновьей спине, где Шургез не мог бы его достать, а самому стрелять в противника из арбалета…

Йереватс хлопотал с седлом айи и закрепил рядом с ним сумку, которую взял с собой. Хотя он старался делать это скрытно, звон монет привлек внимание Вольхая. Рыцарь удивился:

— Сумка с золотом у седла? Зачем это, дружище?

— На удачу, — ответил Борель, взявшись за стремена. Его первая попытка закинуть ногу на спину айи закончилась неудачей из-за тяжелых лат, и ему помогли сесть в седло. Йереватс водрузил ему на голову остроконечный шлем и плотно его надвинул. Звуки снаружи сразу же превратились в неясный шум, приглушенный сталью и обивкой шлема. Борель затянул на подбородке ремень.

Послышался звук трубы. Борель видел накануне, как действуют рыцари на поединке, и теперь пришпорил айю и медленно выехал на поле битвы навстречу своему противнику, который двигался к нему. Слава Богу, на Земле он научился управлять лошадью! Но это умение нисколько не ослабляло той тряски, которая неизбежно ждала сидящего на айе всадника, стоило ей перейти на рысь, потому что седло располагалось как раз над средней парой ног.

Борель едва видел Шургеза сквозь забрало шлема и полагал, что его самого тоже почти не видно. Они безмолвно подъехали к краю поля, где в своей кабинке сидел Великий Магистр. Они сидели на своих айях бок о бок, пока сэр Джувайн излагал им правила поединка. Борель подумал, что говорится ужасно много слов, а никакой практической пользы от них нет.

Рядом с Великим Магистром расположился Кубанан. Лицо у казначея окаменело, и лишь на секунду оживилось, когда он подмигнул землянину. Поодаль на трибуне сидела Зердай. Поймав взгляд Бореля, она неистово замахала руками.

Наконец Великий Магистр закончил речь и взмахнул жезлом. Дуэлянты разъехались по разным концам поля к своим палаткам, и Вольхай протянул Борелю его копье и кинжал со словами:

— Держи наконечник на уровне его груди, посматривай за…

Но Борель, поглощенный своими мыслями, ничего не слышал.

— Ну, окрысился! — подбодрил его Вольхай, и трубач дал сигнал к бою.

Борель едва не падал от волнения и сумел только выдавить:

— Прощай, и спасибо.

Айя Шургеза уже колотила копытами по полю, когда Борель взял себя в руки и привел свою клячу в движение. Ему казалось, что он очень долго скачет навстречу маленькой фигурке в седле айи, и совсем к ней не приближается. Но вдруг его соперник увеличился до настоящего своего размера и оказался прямо перед ним.

Так как Шургез начал движение раньше и скакал быстрее, они встретились немного раньше центра поля. Когда его враг устремился к нему, Борель привстал в стременах и метнул в него свое копье и тут же схватился за поводья своей айи, чтобы взять немного вправо.

Шургез согнулся от удара копья, а острие его собственной пики из-за этого вильнуло и прошло мимо цели. Борель слышал, как его копье клацнуло о латы Шургеза. Потом он поскакал к палатке своего соперника в дальнем конце поля. Борель нагнулся и нещадно подгонял свою айю шпорами.

У конца поля он оглянулся. Шургез все еще разворачивал айю. Тогда Борель переключил свою внимание на палатку и стоявших рядом с ней зрителей, стараясь найти прореху в их рядах. Кришнанцы до последней минуты молча смотрели на него, а потом бросились врассыпную, когда айя поскакала прямо через толпу. Раздались громкие крики.

Борель направил свое шестиногое чудище на дорогу, которая вела к Новоресифе. Он привязал поводья к луке седла и стал освобождаться от своего боевого снаряжения. Ярко разукрашенный шлем полетел в сторону первым и со звоном упал на дорогу. За ним последовали меч и боевой топорик. Немного повозиться пришлось с высокими латными рукавицами и кирасой с короткими рукавами из соединенных вместе колец. Железные штаны остались ждать более удобной минуты.

Айя скакала галопом, пока Миши не скрылся из глаз. Когда чудище устало зафыркало, Борель немного замедлил ход. Но скоро он оглянулся назад, и ему показалось, что вдали видны какие-то точки — а вдруг это его преследователи? Поэтому он снова шпорами послал айю в галоп. Когда точки исчезли, он опять замедлил скорость. Галоп — рысь — шаг — рысь — галоп. Так Борель и ехал, если только можно называть этим словом передвижение на шестиногой пародии на лошадь. О, если бы у него был его любимый блестящий «паккард»! Даже в такой пиковой ситуации лучше было оказаться на Земле, где он по крайней мере знал правила игры.

Он презрительно посмотрел на сумку с монетами, позвякивающую рядом с седлом. Именно из-за этого золотишка айя скакала медленнее, а самого его не отпускал страх. Не такой уж плохой улов за столь короткий срок, хватит ему и на жизнь, и на путешествия, чтобы облапошивать новых простаков. Конечно, эта добыча несравнима с той, которая ждала его, если бы не появился откуда ни возьмись этот Шургез. Тогда бы он мог скрыться и с деньгами, которые Орден вложил в дело, и с выручкой от продажи лотерейных билетов…

На следующее утро Борель все еще трясся в седле, пробираясь по топким дорожкам через Колофтские болота. Вокруг жужжали и кусали его насекомые, из темной жижи под ногами подымались и лопались воздушные пузыри. То и дело воду вокруг медленно бороздили какие-то обитатели болот, а иногда глухо хрюкали во время спаривания. Ночью во время дождя Борель промок до нитки, а во влажном воздухе болота его одежде не суждено было высохнуть.

Из кустов с дикими криками выскочили и бросились к Борелю колофтские туземцы: похожие ни Йереватса, с каменными ножами и копьями, волосатые, с хвостами, нагие и страшные на вид. Борель пришпорил айю и пустил ее рысью. Туземцы выскочили на тропу слишком поздно, чтобы его перехватить, а брошенное копье просвистело у него над головой.

Тут было не до свойственной Борелю жалости к животным, и он вонзил шпоры в бока айи. Туземцы бросились вдогонку — обернувшись, он увидел, что они мчатся именно за ним. Борель вздрогнул, а другое копье ударило в луку седла и отлетело в сторону. Оно упало на тропу, а на седло полетели каменные крошки. Следующее копье будет моим, мрачно подумал Борель.

В этот момент его осенило. Если открыть сумку с золотом и бросить пригоршню монет на тропу, дикари могут остановиться и начать их подбирать. Его пальцы потянули за узел завязанной Йереватсом тесемки.

Но двадцатикилограммовая сумка вырвалась из его руки. Хлоп! Золотые монеты брызнули из сумки и завертелись на утоптанной почве дороги. Хвостатые туземцы завопили, бросились их подбирать и забыли о погоне. В первый момент Борель почувствовал безмерную радость, что копья в него больше не летят, но потом задумался над слишком высокой ценой своего спасения. Однако вернуться назад и начать дискуссию о праве собственности на эти монеты было равносильно самоубийству, и поэтому он поскакал дальше.

Он въехал в Новоресифе около полуночи, и у самых ворот его окликнул человек в униформе службы безопасности Абреу:

— Это синьор Феликс Борель?

— А? — Он настолько вымотался и привык даже думать на гозаштандском, что не сразу понял произнесенные на бразильско-португальском космоязыке слова.

— Я говорю: это синьор Феликс Борель?

— Да. Сэр Феликс Борель, чтобы быть совсем точными. Что…

— Меня не заботит, как синьор называет сам себя. Вы арестованы.

— За что?

— За нарушение 368-й статьи Свода законов.

На предварительных слушаниях дела Борель потребовал адвоката, а так как у него не было денег, судья Кешавачандра назначил Мануэля Сандака. Абреу рассказал об обстоятельствах дела.

Борель спросил:

— Синьор Абреу, как вы, дьявол вас побери, так быстро успели все узнать о моем маленьком проекте?

— Обращайтесь, пожалуйста, к суду, — заметил Кешавачандра. — Естественно, у службы безопасности есть свои профессиональные секреты. Можете что-нибудь сказать по сути дела?

Борель пошептался с Сандаком, который встал и сказал:

— Защита настаивает на том, что предъявленные Службой безопасности обвинения prima facie^[52] безосновательны, поскольку устройство, о котором идет речь, это колесо, якобы реализующее идею вечного двигателя, что в своей основе невозможно с учетом всем известного закона сохранения энергии. В статье 368 особо отмечено, что «запрещается передавать любым местным жителям планеты Кришна любые устройства, приборы, механизмы, инструменты, оружие или патенты на изобретения, которые могли бы содействовать повышению уже имеющегося на данной планете уровня науки и техники…». Но так как сие приспособление ни при каких вообразимых условиях работать не будет, ни о каком «улучшении» и речи быть не может.

— Вы хотите сказать, — пробормотал Абреу, — что все это мошенничество, обман?

— Конечно. — И Борель добродушно рассмеялся, глядя на сбитого с толку сотрудника службы безопасности.

Абреу заметил:

— По последним данным, вы действительно позавчера демонстрировали свой двигатель в зале собраний Ордена Кварара в Миши. Что вы на это скажете?

— Это был всего лишь ловкий трюк. — И Борель рассказал, как сидящая в укрытии Зердай с помощью нити приводила колесо в действие.

— Так почему же они подумали, что эта штуковина может работать? — недоумевал судья.

Борель объяснил.

Кешавачандра воскликнул:

— Боже мой! Такие якобы вечные двигатели были распространены в Средние века в Европе! Помню, у меня было одно подобное дело, когда я был юристом-патентоведом в Индии. — Он повернулся к Абреу: — Это описание соответствует вашим данным?

— Да, ваше превосходительство. — Он посмотрел на Бореля: — Я знал, что вы жулик, но никогда не ожидал, что и хвастун…

— Не надо переходить на личности, — оборвал его судья Кешавачандра. — Излагайте факты в подтверждение вашего обвинения!

— Чинуша! — крикнул Борель в сторону Абреу.

— Боюсь, я не смогу привлечь его к ответственности, — сообщил судья.

— А как насчет обвинения в мошенничестве? — с надеждой в голосе спросил Абреу.

Сандак вскочил со своего места:

— Возражаю, ваша честь! Дело происходило в Микарданде, и этот суд не полномочен решать такие вопросы.

— А нельзя ли задержать его, пока власти республики не потребуют его выдачи? — предложил Абреу.

— И это невозможно, — парировал Сандак. — У нас нет с Микардандом соглашения об экстрадиции, потому что законодательство этой страны не отвечает минимальным требованиям Межпланетной юридической комиссии. Более того, суды поставлены в известность, что подозреваемый не может быть насильно возвращен под юрисдикцию страны, где он скорее всего будет казнен.

— Боюсь, синьор, что защитник снова прав, — подтвердил судья. — Однако нам предоставлена возможность высылать нежелательных лиц. Подайте мне прошение, и я его подпишу, не успеете вы и глазом моргнуть. Через несколько дней улетают сразу несколько кораблей, и мы может предоставить ему возможность выбора. Не годится наказывать его за то, что не входит в нашу юрисдикцию, но я не знаю, что тут еще можно сделать. — И он добавил с улыбкой: — А то снова возьмется за старое и будет болтаться здесь, как ломаный грош в кармане, а полицейские будут за ним бегать. Сам он вечный двигатель!

Борель, сутулясь, вошел в бар Нова-Иорке и заказал двойной виски. Он вытащил из кармана оставшиеся деньги: четыре с половиной карда. Хватит на пропитание до отлета. Или можно разок хорошо кутнуть. Он выбрал последнее: если хорошенько напиться, долго будет не до еды.

Он мельком взглянул на свое отражение в зеркале: небритый, с глазами такими же красными, как его волосы, в некогда яркой, а теперь поблекшей под ударами ветров и дождей штатской одежде. От его недавней бравады не осталось и следа. В Новоресифе его за решетку не посадили, но все равно теперь повезут Бог знает куда, без гроша в кармане, чтобы начать новое дело. Предоставленная ему до отбытия свобода мало его радовала, потому что он знал, как тоскливо бывает на этих космических кораблях.

И Зердай была безвозвратно для него потеряна, хотя он тешил себя мыслью, что на самом деле собирался взять ее с собой, как обещал. Ему стало бесконечно жаль себя. Может, даже придется пойти работать, хотя одна эта мысль вызывала у него содрогание. (Он всегда решал изменить свою жизнь, когда попадал в такие переделки.) Но кто возьмет его на службу в Новоресифе, если он значится в черном списке Абреу? Возвращаться назад в Микарданд было глупо. Почему он только совсем недавно не догадался поступить немного по-другому…

Борель обратил внимание на коротавшего время за рюмкой виски человека средних лет. На вид он был добродушным увальнем.

— Недавно здесь, синьор? — завязал разговор Борель.

— Да. Только два дня назад прилетел с Земли.

— Добрая старая Земля…

— На доброй старой Земле все хорошо.

— Позвольте мне вас угостить, — предложил Борель.

— Лучше уж я вас угощу.

— Ладно, не буду настаивать. Надолго сюда прибыли?

— Пока не знаю.

— Что вы имеете в виду под «пока не знаю»?

— Сейчас объясню. Когда я прилетел, то хотел все посмотреть на этой планете. И теперь все дела закончил и осмотрел все в Новоресифе. Но съездить куда-то еще не могу, потому что не знаю местных языков. Хотел взять проводника, но, похоже, все здесь слишком заняты собственными делами.

Борель, внезапно забеспокоившись, уточнил:

— А какое путешествие вы планировали?

— О, через империю Гозаштанд, возможно с заездом в свободный город Маджбур и Балхиб на обратном пути.

— Была бы отличная поездка, хотя и немного рискованная. Конечно, пришлось бы проехать по довольно дикой местности и передвигаться на айе. Никаких экипажей там нет.

— Все это ерунда. Я еще мальчишкой научился управляться с лошадью. А что касается риска, то мне уже около двухсот лет, и можно бы немного поразвлечься до наступления настоящей старости.

— Еще по одной? — намекнул Борель. — Знаете, можно этот вопрос обсудить. Я только что закончил одну работу. Между прочим, меня зовут Феликс Борель.

— А я — Семен Трофимов. Так вы и правда хотели бы стать проводником? Судя по вашему виду, вы что-то вроде чиновника…

Но у Бореля словно уши заложило. Семен Трофимов! Самый крутой деятель, который когда-либо ему встречался. Один из директоров «Вигенс Интерпланетарис», член всевозможных общественных советов и комиссий, учредитель и совладелец разных компаний на Земле… По крайней мере, рассчитается такой человек без проблем, да и быстро уломает этих чинуш, которые собрались отослать Бореля отсюда куда-то к черту на рога.

— Конечно, синьор Семен, — сказал Борель вслух. — Я могу устроить вам путешествие, какого не знал ни один землянин. В северном Рузе, например, есть знаменитый водопад, которого земляне почти не видели. А знаете ли вы, как устроена жизнь в королевстве Балхиб? Очень любопытно. На самом деле, я давно думал о том, чтобы пара людей с головой организовала здесь небольшую компанию, вполне легальную и прибыльную. Позже объясню вам, в чем суть дела. Может, нам вместе и удастся запустить это предприятие. Есть у вас меч? А одежда для езды верхом? Я знаю одного честного колофтунца, которого можно взять слугой, если только сумею его найти. И у меня уже есть одна айя. А что касается компании в Балхибе, то это абсолютно надежное дело…

Рука Зеи

Всей своей нескладной, как у лося, фигурой Дирк Барнвельт навис над машинкой и напечатал:

«В двадцати пяти градусах к северу от экватора на планете Кришна раскинулось море Ваандао — крупнейший водный массив планеты. На просторах этого моря и притаился Сунгар — родина самых невероятных тайн и легенд.

Здесь, под палящими лучами жаркого полуденного солнца, в крепких объятьях обширного, плавающего на воде континента из переплетенных водорослей — терпалы — тихо догнивают таранные галеры Дюра и пузатые джазмурийские парусники. Даже неистовые штормы кришнянских субтропиков способны разве что слегка подернуть рябью поверхность этого необъятного плавучего болота, которую, однако, время от времени вспучивают и вспенивают резвящиеся под водой морские страшилища планеты, такие, как гвам или гарпунер».

Барнвельт откинулся в кресле и задумался. Вот уже почти два года пишет он о местах, которые исследует Игорь Штайн; а сам-то он хоть когда-нибудь их увидит? Вот если б матери его не было в живых… Куда там! При нынешней гериатрии^[53] она еще добрый век протянет. У него еще прапрадедушка жив-здоров в Голландии. «А потом, — подумал он виновато, — нехорошо рассуждать так о матери, чьей бы она там ни была». Он вернулся к машинке:

«Ничто, единожды угодив в эту паутину из водорослей, не в состоянии высвободиться оттуда — за исключением разве что акебатов, которые прилетают на своих перепончатых крыльях с материка поохотиться на мелких обитателей Сунгара. Время здесь не значит ровно ничего; ничего не существует, кроме тишины, дымки, зноя и зловония гниющих водорослей».

По крайней мере, подумалось Барнвельту, все это отвлеченное сочинительство все же получше однажды испробованных попыток вколачивать величие английской литературы в явно не расположенные к тому черепа деревенских недорослей, у которых только две вещи на уме: секс и борьба с тяготами системы обязательного среднего образования.

«В самое сердце этого столь отталкивающего края и планирует проникнуть в ходе своей предстоящей экспедиции на Кришну Игорь Штайн, знаменитейший из ныне здравствующих первопроходцев, чтобы раз и навсегда пролить свет на те зловещие слухи, которые долетают из этой не открытой еще страны».

Будто лось, заслышавший призывный рев соперника в брачный сезон, Барнвельт уставился в пространство, выжидая, пока в голове сформируется следующая фраза. Вот будет номер, если Штайн так и не появится, чтобы организовать эту самую экспедицию! Ему, Дирку Барнвельту, никогда не выпустить задуманный рекламный пузырь, пока пропавший исследователь не обнаружится.

«Хорошо, скажете вы, а почему бы Штайну попросту не попросить капитана космического корабля высадить его на побережье, чтобы потом облететь море на вертолете, жужжа камерами и ощетинившись оружием? Да потому, что Кришна принадлежит к планетам класса «X», и согласно правилам, изданным Межпланетным Советом, пришельцам с других планет строжайше запрещается знакомить с современными техническими устройствами и изобретениями ее хоть и яйцекладущих, но вполне человекообразных обитателей, которые представляются, с одной стороны, слишком отсталыми и воинственными, чтобы им можно было доверить подобные вещи, а с другой — достаточно интеллектуально развитыми, чтобы суметь извлечь из них выгоду.

Так что никаких вертолетов, никакого оружия. Доктору Штайну придется осуществлять свой замысел далеко не самым легким путем. Но каким? Ведь по Сунгару нельзя ни пройти пешком, ни проплыть на лодке…»

Тут Барнвельт дернулся, словно сработавшая мышеловка, поскольку над плечом его склонилась миссис Фишман со словами:

— Дирк, начинается собрание.

— Какое еще собрание?

Миссис Фишман, секретарь «Игорь Штайн Лимитед», закатила глаза, как она всегда поступала, когда Барнвельт демонстрировал свою бестолковость.

— Директоров. Вас ждут.

Он проследовал вслед за ней в кабинет правления, заранее готовясь к каким-нибудь неприятным неожиданностям, словно подсудимый, вызванный для ознакомления с приговором военного суда. Присутствовали трое директоров «Игорь Штайн Лимитед»: Стюарт Лайинг, который являлся также вице-президентом и управляющим делами, банкир Олаф Торп и Панагопулос, тоже финансист. Со времени исчезновения Штайна список администрации завершала миссис Фишман, секретарь.

Хоть лично президент фирмы и отсутствовал, с цветной батиграфии на стене на них поглядывал его полный двойник: кирпично-красная, с квадратной челюстью физиономия, изборожденная множеством мелких морщинок, холодно поблескивающие бледно-голубые глаза, короткий ежик тронутых сединой бронзовых волос.

Неофициальную сторону, помимо Барнвельта, представляли коротышка Дионисио Перес, фотограф, смуглый здоровяк Джордж Тангалоа, страновед, и Грант Марлоу, актер, очень похожий на портрет на стене даже без грима, который он обычно накладывал, замещая Штайна во время публичных выступлений.

— Ба, никак литературная тень нашего великого шефа! — ухмыльнулся Тангалоа.

Барнвельт робко улыбнулся и сгорбился на свободном стуле. Хоть он, подобно остальным, тоже являлся держателем акций компании, вклад его был столь ничтожен, что он, карась среди щук, правом голоса тут никаким не пользовался. Однако на сей раз предстояло не обычное собрание директоров или акционеров, а, скорее, нечто вроде встречи обеспокоенных специалистов, объединившихся, дабы представить публичному взору некое синтетическое существо по прозванию «Игорь Штайн», в коем настоящий Штайн являл собой только часть — хотя, пожалуй, и наиболее весомую.

— Ну так что, Стю? — проговорил Марлоу, раскуривая трубку.

— О Старике так ничего и не слыхать, — отозвался Лайинг.

— Чтоб они провалились, все эти детективы! — проскрипела миссис Фишман. — Сотни долларов неделями на них грохаем, и хоть бы чепуху какую раскопали! Я просто-таки уверена, что пока мы их не наняли, они разве что за неверными мужьями подсматривали!

— Нет-нет, — возразил Лайинг. — Отзывы об Уголини просто прекрасные.

— Как бы там ни было, — продолжала она, — если мы немедля не начнем действовать, контракт с «Виаженс Интерпланетариас» станет не дороже прошлогоднего снега.

Лайинг заметил:

— Знаете, а Уголини действительно считает, что Старика забрали на Кришну.

— С чего это он взял? — поинтересовался Марлоу, попыхивая трубкой.

— Игорь рассчитывал прояснить все эти слухи относительно связи между Сунгаром и делишками вокруг янру. Отдел Расследований не имеет возможности послать туда человека — вернее, кого бы они туда ни посылали, никто не вернулся. Так что в МОР решили, что, может, Старик, как частное лицо, чего-нибудь выяснит. Ну а Игорь, благодаря Дирку, получил просто-таки шикарнейшую рекламу этому своему сафари. А теперь давайте предположим, что основные связи Кольца янру находятся на Земле — по той причине, что эффект снадобья нацелен в первую очередь на людей.

(Вид у Переса при этих словах стал такой, будто он вот-вот разрыдается.)

Лайинг продолжал:

— Тогда почему бы Кольцу, прослышав об экспедиции, не поохладить его пыл?

Барнвельт кашлянул, и его длинная лошадиная физиономия приобрела тот смущенно-нерешительный вид, от которого он никогда не мог избавиться при общении с начальством.

— А откуда вы знаете, что они его попросту не убили? Лично я опасаюсь, что это совсем не исключено.

— Мы этого не говорим, но полностью избавиться от тела далеко не просто, а на Земле и следов его нет.

Лайинга перебил низкий, как у органа, голосина Тангалоа:

— Эти ребятки уже не раз проскальзывали прямо перед носом у Межпланетной таможни, а те даже ухом не вели.

— Знаю, — сказал Лайинг. — Однако на поиски Игоря мы задействовали и частную, и государственную, и районную, и городскую, и международную, и межпланетную полицию, и это все, на что мы сейчас способны в этом направлении. Неотложнейшим делом на данный момент для нас является контракт. И единственный выход, который мне сейчас видится, — это что кому-то из нас придется слетать на Кришну и претворить в жизнь планы Игоря. Отснять 50 000 метров пленки — четверть из них на Сунгаре, передать ее в «Виаженс» и выяснить, готова ли эта фирма и дальше иметь с нами дела. Выручить Игоря, если получится.

Острые глаза Лайинга обвели кабинет. Все закивали.

— Итак, — продолжал он, — следующий вопрос: кто?

Большинство присутствующих тут же отвели глаза, приняв независимый вид людей, которые к происходящему не имеют ровно никакого отношения, а так, заглянули на минутку.

Джордж Тангалоа похлопал себя по необъятному пузу.

— Можем мы с Дио.

Перес подскочил:

— Никуда я нэ поеду! Нэ поеду, покуда нэ разбэрусь как слэдует с жэной! Я нэ виноват, что эта баба подсунула мнэ то проклятое снадобье…

— Да, да, — перебил Лайинг, — мы в курсе ваших проблем, Дио, но посылать одного никак нельзя.

Тангалоа зевнул:

— Полагаю, что прекрасно управлюсь и один. Дио мне уже показал, как обращаться с камерой «Хаяши».

— Если мы пошлем одного Джорджа, — встряла миссис Фишман, — то полученной пленки не хватит даже вокруг пальца обмотать. Он обоснуется в первом же месте, где хватает жратвы и пива, и…

— Вот как? — притворно оскорбился Тангалоа. — Уж не хотите ли вы сказать, что я лентяй? Какая низкая инсинуация!

— Ты чертовски прав — еще какой лентяй! — подал голос актер Марлоу. Ты, наверное, самый ленивый и прожорливый выходец с Самоа, какой там был за всю историю. Тебе обязательно нужен кто-нибудь вроде Дирка, чтоб присматривать…

— Эй! — завопил Дирк, который моментально стряхнул с себя всю робость, словно плащ после дождя. — Почему я? А почему не ты? Мало того, что ты похож на Игоря, так ты еще и этот его жуткий русский акцент передразнивать умеешь! Это тибье надо ехать, мой дрюг…

Марлоу отмахнулся:

— Я уже слишком стар и немощен, чтобы расставаться с привычным образом жизни, — просто бурдюк с киселем, и у меня нет абсолютно никакой специальной подготовки к подобным…

— А у меня есть, что ли? Ты же сам недавно говорил, что я непрактичный и мягкотелый интеллигент, так что какой с меня прок в деле заполнения белых пятен и стояния на страже закона?

— Но ты же умеешь обращаться с «Хаяши», и ты яхтсмен, если я не ошибаюсь?

— Да какой там яхтсмен! Катался пару раз с приятелем. Уж не думаете ли вы, что я могу содержать яхту на мою-то зарплату? Конечно, если вы хотите ее увеличить…

Марлоу пожал плечами:

— Учитывается опыт, а не то, как ты его приобрел. К тому же, пожив на ферме, ты познакомился со спартанским образом жизни.

— Но у нас там было электричество и водопро…

— Кроме того, у нас у всех семьи, за исключением вас с Джорджем.

— А у меня мать, — заявил Барнвельт, и без того румяная физиономия которого стала просто багровой. Ссылки на деревенское прошлое всегда его немало смущали, поскольку, даже предпочтя городскую жизнь, он никак не мог избавиться от ощущения, что для всех этих отпрысков каменных джунглей он навечно остался объектом насмешек.

— Чушь! — послышался ядовитый голосок миссис Фишман. — Уж не волнуйтесь — наслышаны о вашей старушке, Дирк. Вам давно уже пора вылезти из-под ее передника.

— Послушайте-ка, что-то я не пойму, какое вам дело…

— Если хотите, можем платить ей жалованье в ваше отсутствие, так что с голоду она не помрет. А если вы справитесь, то дивидендов вам с лихвой хватит, чтоб вылезти из тех долгов, в которые она вас вечно втягивает.

— Хватит даже на то, — подхватил Марлоу, — чтобы позволить себе шикарные двухэтажные апартаменты со слугой-малайцем.

— Послушайте, а вам не кажется, что ему веселей было бы с горничной-француженкой? — встрял Тангалоа.

Барнвельт, красный как рак, прикусил язык. Упоминания о матери никогда не доводили его до добра. С одной стороны, он чувствовал, что обязан встать на ее защиту, а с другой — опасался, что они правы. Если б только его отец, голландец, не умер, когда он был еще мальчишкой…

— К тому же, — продолжал Марлоу, — я прекрасно знаю, на что я способен, и наверняка не добьюсь на месте Игоря большего успеха, чем он на моем тогда, в Нью-Хейвене.

— Это вы о чем? — заинтересовался Торп. — Сомневаюсь, что слышал эту историю.

Лайинг пояснил:

— Как вы знаете, оратора хуже Игоря во всем свете не сыщешь, так что в этой области его место занял Грант, используя его пленки, точно так же, как Дирк пишет за него книги и статьи. На всякий пожарный случай мы приспособили специальный проигрыватель с динамиком в виде цветочка, который вставляется в петлицу, и заготовили записи нескольких лекций, написанных Дирком и начитанных Грантом. Потом мы научили Игоря, как стоять за кафедрой и открывать рот синхронно с речью, доносящейся из динамика.

— Ну и?

— Ну и два года назад Грант заболел, и его заместил Игорь с этим самым приспособлением. Только вот, когда он расположился за кафедрой и запустил проигрыватель, эта штуковина разрегулировалась и принялась без передышки твердить: «…счастлив оказаться здесь… счастлив оказаться здесь… счастлив оказаться здесь…» Короче, заело. Кончилось дело тем, что Игорь исполнил на этом аппарате какую-то дикую пляску, изрыгая русскую матерщину.

Пока Торп хохотал, Лайинг повернулся к Барнвельту:

— Вопрос, конечно, сложный, Дирк, но другого выхода нет. А потом, раз уж вы в некотором роде являетесь тенью Игоря, разве вам не хотелось бы вернуть свое тело?

Тангалоа, ухмыляясь, словно толстый полинезийский божок, пропел:

— Вер-нись, вер-нись, вернись мое тело ко мне, ко мне!

Все, за исключением Барнвельта, рассмеялись.

— Нет, — произнес он с твердостью человека, который почувствовал, что его внутренняя линия обороны в любой момент готова дать трещину. — На Земле я могу прекрасно прожить и без «Игорь Штайн Лимитед», даже получше, чем сейчас…

— Погодите, — перебил его Лайинг. — Есть еще кое-что. Я совсем недавно разговаривал с Цукунгом из Отдела Расследований — так они действительно всерьез обеспокоены всеми этими делишками вокруг янру. Вы в курсе, как это коснулось Дио, и наверняка читали об убийстве Полемуса. Этот экстракт такой крепкий, что сотню доз можно в дырке зуба спрятать. Так вот, потом его сотню раз разводят, и на рынке вдруг появляются духи под названием вроде «Nuit d'amour» или «Moment d'extase».^[54] С добавкой янру они действительно действуют так, на что намекают названия. Стоит женщине опрыскаться этим снадобьем, а мужчине разок его нюхнуть, как он превращается в круглого идиота — он у нее через обруч прыгать будет и ни на секунду не засомневается. Эффект почище, чем от осирианского псевдогипноза.

Но и это еще не все. Янру действует исключительно на потребу женщинам против мужчин, и, учитывая способ распространения этой заразы, Цукунг всерьез опасается, что через пару десятилетий женщины обретут полную власть над мужчинами.

— Не так уж это и плохо, — заметила миссис Фишман. — Лично я себя с удовольствием чем-нибудь таким опрыскала.

— Таким образом, — торжественно продолжал Лайинг, — вам предоставляется возможность спасти мужскую половину человечества от участи похуже смерти — или, по крайней мере, той, с которой вы знакомы благодаря своей матушке. Ну что, это уже посерьезней, а?

— Поразмыслите, — встрял Марлоу, — а вы уверены, что его матушка и впрямь не испробовала на нем это зелье?

Барнвельт энергично замотал головой:

— Нет, она на меня просто психологически давит, с самого детства. Да и зачем ей это? Я уже и так, как негр на плантации.

— Вот и удерите от нее, — заключил Лайинг. Вмешался Тангалоа:

— Ты ведь не хочешь, чтобы женщины поработили мужчин так же, как вы тут, на Западе, поработили женщин?

— Это сделает из тебя настоящего мужчину, — сказал Марлоу. — Любому в твоем возрасте, кто не был еще женат, требуется хорошая встряска.

— Вы получите реальные впечатления и опыт для вашего сочинительства, сказала миссис Фишман.

— Такие похождения хороши сейчас, пока ты молод и холост, — сказал Торп. — Мне бы твои годы…

— Мы увеличим вам оклад, — сказал Панагопулос. — При ваших расходах на Кришне вы сможете…

— Ты только подумай, каких невыразимых тварей там насмотришься, сказал Тангалоа. — Ты же сам не свой до всяких диковинных зверей.

— В конце концов, — сказал Лайинг, — мы же не предлагаем вам лететь на Один и жить с кислородной маской на физиономии среди всяких переросших насекомых. Местные жители действительно очень похожи на людей.

— Особливо, женского полу… — прокудахтал Тангалоа, очерчивая в воздухе некие округлые формы.

— Ладно, черт с вами, еду, — вырвалось наконец у Барнвельта, который прекрасно знал, что в конце концов они его все равно уломают. Разве много лет назад, еще мальчишкой, не мечтал он о подобных приключениях, обитая на ферме в округе Чатагуа? Вот и получил, что хотел.

— Джордж, — воззвал Барнвельт, — что мне теперь делать? Увеличить сумму страховки?

— Не переживай — все уже устроено, — откликнулся Тангалоа. — У меня уже забронированы места на «Эратосфен», который вылетает послезавтра.

Барнвельт выпучил глаза:

— Ты хочешь сказать… хочешь сказать, что вы действительно все это обстряпали заранее?

— А то! Мы знали, что все равно тебя уломаем.

Хоть Барнвельт густо покраснел и принялся что-то возмущенно шипеть, Тангалоа холодно добавил:

— Тебе долго собираться?

— Да как сказать… А что мне брать? Затычки для ушей?

— Просто обычные шмотки на пару месяцев. Я возьму камеры и прочее снаряжение, а остальное купим в Новуресифи. Нет смысла платить за перевес багажа, без которого можно прекрасно обойтись.

— А куда летит «Эратосфен»? На Плутон?

— Нет, перевалочная база для цетических планет теперь на Нептуне. А оттуда уже безо всяких посадок на «Амазонке» прямиком до Кришны.

— А что делать с матерью?

— Как что? Да ничего!

— Но если она узнает, то наверняка запретит лететь, а я не смогу с ней спорить. То есть смогу, конечно, да только все равно это без толку.

Тангалоа ухмыльнулся:

— Скажи ей, что собираешься прокатиться на яхте с этим своим приятелем.

— Хорошо. Скажу, что мы навестим прабабку Андерсон в Балтиморе. Тогда лучше сразу позвонить Прескотту: не хватало еще, чтоб все это выплыло в самом начале.

Высвободив из-под рукава наручный телефон, он набрал номер.

— Гарри? Дирк. Можешь оказать мне одну услугу?

Войдя в собственную квартиру, Барнвельт с великим облегчением обнаружил, что матери дома нет. Вне всяких сомнений, она отправилась в центр заниматься своим излюбленным делом — а именно превышением своего банковского кредита. С постыдной поспешностью он уложил чемодан, сердечно распрощался с котом, золотой рыбкой и черепахой и через полчаса на цыпочках прокрался наружу, чувствуя себя, как начинающий взломщик.

Но когда за ним захлопнулась входная дверь, в голове у него словно протрубила сигнальная труба. Ссутуленная спина выпрямилась: в конце концов, мужчина есть мужчина, повелитель собственной судьбы. Если все пойдет хорошо, до отъезда он с матерью не увидится. Он будет, впервые за тридцать один год собственной жизни, действительно сам себе хозяин.

Только вот правильно ли это? Его так и душили сомнения…

Так что, пока на метро и автобусе он добирался до квартиры Тангалоа, две стороны его натуры активно боролись между собой. А когда он вошел в дверь, сторона, вооруженная эдиповым комплексом, стала проявлять явное превосходство.

— Чего это ты как в воду опущенный, приятель? — поинтересовался Тангалоа. — Можно подумать, ты космотеист, у которого только что умер гуру! Ты что, всю жизнь собрался проторчать на Земле?

— Нет, — уныло согласился Барнвельт. — Просто совесть мучает. Хоть и во благо, но мы наврали, и эта ложь сидит теперь на пороге нашего предприятия. Наверное, мне все-таки лучше позвонить…

И он отцепил от зажима специальную иголочку, чтобы набрать номер.

— А вот этого не надо! — неожиданно резко рявкнул Тангалоа, прихлопывая смуглой ручищей запястье Барнвельта с телефоном.

Через несколько секунд Барнвельт опустил глаза.

— Ты прав. Вообще-то, пожалуй, лучше совсем отключить телефон.

Тем концом, на котором была крошечная отвертка, он сунул иголку в гнездо на аппарате и повернул ее с еле слышным щелчком.

— Так-то лучше, — пробасил Тангалоа, возвращаясь к чемоданам. — Ты когда-нибудь общался с психоаналитиком?

— Угу. Оказалось, что у меня эдипов комплекс. Но маманя быстренько все это прекратила. Побоялась, что сработает.

— Тебе следовало бы вырасти в полинезийской семье. Там собрана такая бездна всякого народу, что на личностях никто не концентрируется, и мы и слыхом не слыхивали об этих ваших несчастных комплексах.

Насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик, Тангалоа сложил рубашки, чтобы они влезли в чемодан, и принялся раскладывать по соответствующим отсекам специальные материалы и снаряжение. Первым делом на месте оказались лекарства и медицинские препараты, в том числе предназначенные на все случаи жизни капсулы лонговита, без которых ни один человек не мог рассчитывать на как минимум двухсотлетнюю прибавку к своему зрелому возрасту.

За ними последовали шесть одномиллиметровых камер «Хаяши», каждая из которых была упрятана в массивный разукрашенный перстень, надежно ее маскировавший, а также пара ювелирных луп и тонюсенькие отвертки для открывания камер и замены пленки.

Потом — два блокнота Кенига и Даса с титан-иридиевыми страничками, увеличительное стекло для просмотра записей и складной пантограф, служащий для уменьшения букв, начертанных рукой пишущего, до почти микроскопических размеров. Делая записи крошечными буковками и используя диграфический алфавит Эвинга, опытный человек вроде Тангалоа ухитрялся вместить на одну сторону странички размерами шесть на десять сантиметров около двух тысяч слов. Барнвельт поинтересовался:

— А что, служба безопасности перевозок на Кришне действительно позволит нам вынести эти камеры из резервации?

— Да. Если впрямую руководствоваться Положением № 368, это нельзя, но на «Хаяши» они смотрят сквозь пальцы, поскольку кришняне их попросту не замечают. К тому же в каждую встроен аварийный деструктор, и при любой попытке разобрать камеру она разлетается на кусочки. Вот эту катушку с микрофильмом брось к себе в сумку.

— А что это такое?

— Элементарный курс гозаштандоу. В пути можешь заняться, вот звуковое сопровождение, — он вручил Барнвельту диск сантиметра в два толщиной и шести в диаметре. — На кораблях есть проигрыватели. Выше нос, чувак!

Проводить Тангалоа в нью-йоркском аэропорту явились аж сразу четыре дамы: его очередная супруга, две бывшие и потрясная подружка. Тот поприветствовал их в своей обычной разухабистой манере, шумно всех перецеловал и небрежно потопал к автобусу.

Барнвельт, тоже распрощавшись с прекрасным квартетом, последовал за Тангалоа, испытывая к счастливчику вполне обоснованную зависть. Выглянув из окна автобуса, чтобы напоследок помахать девушкам, он вдруг заметил крошечную седовласую фигурку, которая, решительно распихивая толпу, пробиралась вперед.

— О боже! — выдохнул он, торопливо отворачиваясь от окна.

— Что стряслось, приятель? — встрепенулся Тангалоа. — Ты даже побледнел!

— Моя мать!

— Где? А, вон та, маленькая такая? На вид так не очень страшная.

— Ты ее просто не знаешь. Этот болван водитель собирается ехать?

— Не психуй. Ворота закрыты, сюда она не пролезет.

Барнвельт съежился на сиденье. Наконец автобус пришел в движение, и меньше чем через минуту они уже подкатили к кораблю. Трап — высокая и крутая лестница на колесиках — уже стоял на месте. Барнвельт поспешно взлетел наверх. Тангалоа, хрипло сопя и бурча что-то насчет эскалаторов, тяжко втащился следом.

— Надо было тот тортик еще и сиропчиком полить, — заметил ему Дирк.

Теперь, когда из-за расстояния и сгустившихся сумерек он уже не мог различить лица в толпе у ворот, он снова начал чувствовать себя человеком.

Забравшись внутрь фюзеляжа, они спустились к своим креслам, повернутым так, чтобы можно было сидеть прямо, хотя корабль при этом стоял на поле космопорта на хвосте.

Барнвельт заметил:

— А ты довольно спокойно расстался со всеми своими женщинами.

Тангалоа пожал плечами:

— Да если приспичит, в минуту другая будет!

— Когда в следующий раз будешь списывать очередной набор эдаких красоток, не забудь хоть одну мне оставить.

— Если они не будут против — за чем дело стало? Полагаю, ты предпочитаешь бледную, или — как вы тут на Западе выражаетесь — белую расу?

Служащий авиакомпании, обходя круг за кругом и компостируя билеты, спускался вниз по фюзеляжу. При этом он выкликал:

— Имеется ли на борту пассажир по имени Дик Барнвелл?

— Наверное, это я, — встрепенулся Барнвельт. — Дирк Барнвельт.

— Ага. Ваша мать только что вызывала нас по радио с башни управления полетами, просила вас высадить. Вам нужно поставить нас в известность прямо сейчас, пока трап не убрали.

Барнвельт сделал глубокий вздох. Сердце его гулко застучало. Он поймал на себе насмешливый взгляд Тангалоа.

— Скажите ей, — проквакал он, — что я остаюсь!

— Вот и славненько! — гаркнул Тангалоа. Служащий полез обратно наверх.

А потом в ураганном реве реактивных двигателей потонули все остальные звуки, и поле космопорта провалилось вниз. Показался Нью-Йорк, подмигивающий миллионами огоньков, а потом и весь Лонг-Айленд целиком. На западе над горизонтом вновь поднялось солнце, которое село полчаса тому назад. Высоко над головами пассажиров за поворотом коридора с лязгом распахнулась дверь воздушного шлюза. Понатыканные по всей «Амазонке» репродукторы заунывно затянули: «Todos passageiros fora — пассажиров приглашаем на выход — todos passageiros..»

Дирк Барнвельт, стоя рядом с Джорджем Тангалоа в очереди ожидающих высадки пассажиров, машинально продвигался вперед, держась вплотную к человеку, что стоял впереди. Сквозь невидимую открытую дверь в носу корабля доносилось дыхание незнакомого воздуха: влажного, теплого и насыщенного растительными ароматами. Он так отличался от воздуха в космическом корабле, с его запашками озона, машинного масла и немытых человеческих тел. Тут и там вспыхивали огоньки зажигалок — пассажиры торопливо закуривали первые после Нептуна сигареты.

Очередь начала ощутимо продвигаться вперед. Когда они приблизились к шлюзу, Барнвельт услышал посвистывание порывистого ветра и перекрывающий шарканье подошв плеск дождя. Наконец их взорам предстал внешний мир жемчужно-серый прямоугольник на фоне более темных переборок.

Барнвельт пробормотал:

— Я чувствую себя просто как мумия, которая вылезла из саркофага. Никогда не думал, что космическое путешествие — это такая морока.

Подойдя к шлюзу ближе, он увидел, что серая пелена представляет собой брюхо дождевой тучи, проплывающей мимо. Ветер вовсю хлопал тентом, натянутым над трапом, и с боков на него то и дело задувало капли дождя.

Когда Барнвельт, дождавшись своей очереди, перешагнул через порог шлюза, то услышал внизу шлепанье тяжелых сумок и чемоданов, подаваемых ворчащими грузчиками через служебный шлюз под трапом на желоб, и шуршание, с которым те съезжали вниз. Бросив взгляд через поручень, он даже вздрогнул: до земли было далековато.

Ветер на все лады завывал в ажурной конструкции трапа и прижимал пальто Барнвельта к коленям. Спустившись вниз, он обнаружил, что предстоит еще несколько минут шагать до здания таможни. Крытый навесом на тонких стойках переход пересекал чуть ли не все поле — голую земляную плоскость коричневого цвета, усеянную многочисленными лужами. Неподалеку бульдозер и каток выравнивали кратер, оставшийся от последнего запуска. «Амазонка» высилась у Барнвельта за спиной, словно колоссальный винтовочный патрон, поставленный торчмя. Когда они доплелись до таможни, дождь перестал и между громоздящимися скоплениями туч желтым щитом выглянул Рокир.

Человек в униформе службы межпланетных перевозок держал дверь таможни открытой и на межпланетном бразильско-португальском повторял: «Пассажиры, остающиеся на Кришне, — первая дверь направо. Следующие до Ганеши и Вишну…»

Девять из четырнадцати пассажиров толпой устремились в первую дверь направо и выстроились в очередь перед стойкой, за которой восседал крупный неприветливый тип, представленный табличкой как «Афанасий Горчаков, старший таможенный инспектор».

Когда подошла их очередь, Барнвельт с Тангалоа предъявили свои паспорта, которые были тут же проверены, проштампованы и зарегистрированы, пока сами они расписывались и ставили отпечатки больших пальцев в учетную книгу. Двое помощников Горчакова тем временем досматривали багаж.

Добравшись до камер «Хаяши», один из них подозвал Горчакова, который, повертев камеры в руках, спросил:

— Деструкторы есть?

— Есть, — ответил Тангалоа.

— Вы не допустите, чтоб они попали в руки кришнянам?

— Да бог с вами.

— Тогда мы их пропускаем. Это, конечно, не совсем законно, но сделаем исключение, поскольку Кришна все время меняется, и, если снимки старой Кришны не сделать сейчас, их уже не будет никогда.

— А почему она так меняется? — удивился Барнвельт. — Я-то думал, что вы, ребята, тщательно оберегаете кришнян от постороннего влияния.

— Так-то оно так, но они и от нас самих много чему ухитрились научиться. Взять, к примеру, принца Ферриана из Сотаспе. В 2130 году он ввел в своем королевстве патентную систему, и теперь она вовсю начинает давать свои плоды.

— А кто это такой?

— Ох и мошенник! Как-то целую техническую библиотеку пытался на Кришну протащить под видом мумии какого-то предка. Когда мы ее перехватили, он и дал ход этой своей идее с патентами, а позаимствовал он ее во время своего визита на Землю.

— А кто тут советник по делам иностранцев? — вмешался Тангалоа.

— Куштаньозо. Обождите, потом я вас представлю.

Когда все вновь прибывшие прошли медосмотр, Горчаков провел людей Штайна через зал в другой кабинет, занимаемый Геркулио Куштаньозо, помощником инспектора службы безопасности Новуресифи.

Как только Горчаков удалился, Тангалоа поведал тому о целях и задачах предстоящей экспедиции, добавив:

— На юную особу положиться можно? Нам бы очень не хотелось, чтобы наши планы дошли до аборигенов.

При этом он кивнул в сторону симпатичной секретарши Куштаньозо.

— Конечно-конечно! — заверил Куштаньозо, смуглый крошечный человечек.

— Вот и славненько. За несколько последних месяцев через ваши руки не проходил кто-нибудь, похожий на доктора Штайна?

Куштаньозо внимательно изучил протянутую ему батиграфию. Трехмерный образ холодно уставился на него в ответ.

— Не думаю… хотя погодите, вроде был такой на последнем корабле с Земли, а с ним еще двое. Сказали, будто король Бал-хиба нанял их сделать топографическую съемку королевства.

— А как бы это им удалось без нарушения ваших правил?

— Им пришлось бы ограничиться исключительно кришнянскими методами топографии. Но даже в этом случае, как они уверяли, точность замеров будет куда выше, чем у любого кришнянина. Сейчас, по зрелом размышлении, мне эта легенда и впрямь представляется довольно зыбкой, поскольку ни для кого не секрет, что, с тех пор как зер Шургез отрезал королю Киру бороду, у того просто мания против иностранцев. Я пошлю ему запрос. Сеньорита Фоли!

— Sim?^[55] — девушка обернулась, широко раскрыв огромные голубые глаза. На Куштаньозо она уставилась с таким нетерпеливым вниманием, будто он собирался, по меньшей мере, поделиться с ней беспроигрышной методикой игры в бридж.

— Письмо, рог favor.^[56] От Геркулио Куштаньозо и так далее — Его Несравненной Грозности Киру бад-Баладу, доуру Бал-хиба и Кубьяба, наследному дашту Джешанга, титулованному пандру Чилихага, и прочая, и прочая. Имеем честь поставить Вашу Грозность в известность относительно того, что межпланетная служба безопасности испытывает нужду великую в сведениях, касательство имеющих…

Закончив диктовать, он распорядился:

— Переведите на гозаштандоу и перепишите от руки на местной бумаге.

— Должно быть, смышленая девчонка, — заметил Барнвельт.

— Это уж точно.

Заслышав эту скупую похвалу, девушка зарделась. Геркулио обратился к ней:

— Сеньорита, это наши гости, сеньоры Джордж Тангалоа и Дирк Барнвельт; мисс Элин Фоли.

— Что там за история с бородой короля? — полюбопытствовал Барнвельт. У местной публики, должно быть, недюжинное чувство юмора.

— Вы, гляжу, даже десятой доли всего не знаете. Этот самый Шургез был послан за бородой в порядке епитимьи, потому что убил кого-то в Микарданде. Кир чуть не лопнул со злости, поскольку у кришнян бороды практически не растут и ему всю жизнь пришлось положить, чтоб ее вырастить.

— Вполне представляю, каково ему пришлось, — кивнул Барнвельт, припомнив, как однокашники по педагогическому колледжу однажды насильно избавили его от усов. — А когда это было?

— В 2137 году, после задержания Ферриана с мумией и скандала с Гоишем.

И Куштаньозо поведал им об удивительных приключениях Энтони Фаллона и Виктора Хассельборга, дополнив свой рассказ другими подробностями из новейшей кришнянской истории.

— Запутано почище вопросника для вычисления подоходного налога, заметил Барнвельт. — Что-то не припомню, чтоб я про это где-нибудь читал.

— Вы забываете, сеньор Дирк, что известия об этих событиях еще не достигли Земли до вашего отлета, а путешествовали вы ни много ни мало двенадцать земных лет, по объективному времени.

— А-а, ясно. Что-то мне такое говорили про эффект Фицджеральда. Правда, я не чувствую, что стал на двенадцать лет старше.

— Конечно, потому что физически этого не произошло — вы постарели разве что на три-четыре недели. А с Хассельборгом вы разминулись в пути: он недавно вернулся на Землю.

— Кхе-гм, — вмешался Тангалоа. — Давайте все же вернемся к сути дела, джентльмены. Как бы нам попасть в Сунгар?

Куштаньозо подошел к стене и опустил свернутую в рулон карту.

— Взгляните, сеньоры. Мы находимся вот здесь. Это река Пичиде, которая отделяет империю Гозаштанд на севере от республики Микарданд на юге. Тут пролив Палиндос, который на юге сообщается с морем Ваандао, а вот он и Сунгар.

Как видите, ближайший к Сунгару порт на море Ваандао — Малайер, но в тех краях идет война, и кто-то мне говорил, будто этот Малайер осадили кочевники Каата. Так что вам придется спуститься по Пичиде до Маджбура, потом доехать по железной дороге вдоль побережья до Джазмуриана, а оттуда по обычной дороге добираться до Рулинди, столицы Квириба. Далее, полагаю, лучше двигаться водой, если, конечно, вы не предпочтете посетить Сотаспе, (он ткнул в некую точку на карте вдалеке от моря Садабао), — где можно зафрахтовать один из ракетных планеров Ферриана.

Если вы спросите, как вам действовать после Рулинди, то честно скажу: не знаю, поскольку искренне не представляю, как вы ухитритесь проникнуть на этот континент из sargaco^[57] без того, чтоб вам, по меньшей мере, не перерезали глотки. Однако тот же Квириб еще сравнительно не затронут земным влиянием, и я уверен, что вы сочтете его достаточно живописным с точки зрения кинематографии.

Тангалоа помотал головой:

— В контракте сказано Сунгар. А как нам ехать до этого Рулинди?

— В смысле, — уточнил Барнвельт, — в качестве кого нам путешествовать? Открыто, как землянам?

— Лично я не стал бы, хотя некоторым это удается без особых происшествий. Наш парикмахер вполне в состоянии помочь вам с небольшим маскарадом — накладными антеннами, остроконечными ушами и зеленой краской для волос.

— Ох! — простонал Барнвельт.

— Или же, если не хотите красить волосы, что вдобавок сопряжено с необходимостью повсюду таскать с собой запас краски по причине роста волос, можете путешествовать в качестве уроженцев Ньямадзю, где принято брить голову наголо.

— А где находится это самое Нья-как-его-там? — спросил Барнвельт. — Ну и названьице — прямо родной городок Игоря!

— Ньямадзю. Это в районе южного полюса, в тысячах ходдов отсюда, взгляните на глобус. Да, лучше вам действительно стать ньямцами. Они редко добираются до этой части планеты, так что, если будете выдавать себя за них, никого не насторожит ваш акцент и незнание местных обычаев.

— А у вас есть тут какое-нибудь оборудование для интенсивного изучения языков? — поинтересовался Тангалоа.

— Да, есть механический тасовщик карточек со словами и наборы записей, а в разговорном языке вас поднатаскает сеньорита Фоли. В любом случае вам придется потратить несколько дней, чтоб упорядочить свои знания в области кришнянского социального поведения.

Когда они согласились с предложением путешествовать в качестве ньямцев, Куштаньозо объявил:

— Я должен дать вам ньямские имена. Сеньор Джордж, вы будете… гм… Сеньорита, вам не идет на ум парочка достойных ньямских имен?

Девушка наморщила лобик.

— Помню, были два таких знаменитых ньямских авантюриста — Таджди из Вьютра и Сньол из Плешча.

— Годится! Сеньор Джордж, вы будете Таджди из Вьютра. А вы, сеньор Дирк, — Сньол из Плешча. Плешча, две согласные. А теперь вот что: вы умеете ездить верхом и фехтовать? Мало кто из землян умеет.

— Могу и то, и другое, — сказал Барнвельт. — Честно говоря, даже знаю воинственные баллады на шотландском наречии.

Тангалоа застонал:

— Мне пришлось выучиться скакать верхом во время той экспедиции на Тор, хотя какой из меня всадник. Но что же касается всяких там сражений на мечах — это увольте! Повсюду, кроме этих погрязших в невежестве планет класса «X», вы можете спокойно залезть в какой-нибудь летательный аппарат и застрелить кого вам надо из ружья, как подобает цивилизованному человеку.

— Но здесь не совсем цивилизованная планета, — возразил Куштаньозо. К примеру, вот эту самую батиграфию сеньора Штайна вам брать с собой нельзя. Во-первых, это против правил, а во-вторых, любой кришнянин при виде трехмерного изображения сразу решит, что это какое-то колдовство землян. Можете, правда, сделать с нее обычный плоский отпечаток и взять с собой.

— Теперь вот что, — продолжал представитель службы безопасности межпланетных перевозок. — Я дам вам рекомендательное письмо к Горбовасту в Маджбуре, а он, в свою очередь — к королеве Квириба, которая в дальнейшем может оказаться вам полезной. Если ей не следует знать, что вы земляне, какой назовем предлог вашего появления?

— Разве не могут быть у людей какие-нибудь законные дела на море Ваандао? — поинтересовался Барнвельт.

— Могут, конечно. Например, охота на гвамов из-за их камней.

— Гвам — это такая помесь меч-рыбы с гигантской каракатицей? — уточнил Тангалоа.

— Точно. Будете охотниками на гвамов. Камни из их желудков поистине бесценны, поскольку у кришнян существует поверье, будто ни одна женщина не устоит перед мужчиной, у которого есть такой камень.

— То, что тебе надо, Дирк, — хихикнул Тангалоа.

— Да ладно тебе! — отмахнулся Барнвельт. — Я в такие вещи не верю, так что они для меня действительно бесценны — в смысле, никакой цены не имеют. А что сейчас вообще — день, вечер, сеньор Геркулио? Мы так долго проторчали в этом летающем саркофаге, что совершенно потеряли представление об объективном времени.

— Считайте, вечер. Нам уже пора закрываться.

— Ну а чем бы вы посоветовали закрепить это ощущение, что уже пять вечера?

Куштаньозо ухмыльнулся:

— Бар «Нова-Йорк» находится в соседнем здании. Если вы, джентльмены…

Зеленоватое небо уже почти полностью очистилось, заходящее солнце багрянцем и пурпуром подсвечивало снизу редкие оставшиеся облака.

Незатейливые бетонные здания выстроились прямоугольником, образуя замкнутую глухую стену. Все окна и двери выходили только во внутренний дворик.

В баре Куштаньозо посоветовал:

— Попробуйте по кружечке квадра — это основной спиртной напиток на Кришне.

— Надеюсь, — заметил Барнвельт, — его готовят не из того, что пожевали и выплюнули местные женщины, как принято на родине Джорджа.

Куштаньозо скривился. Как только они сделали заказ, где-то рядом вдруг раздался чей-то высокий, скрипучий голос: «Зефт! Зефт! Чувой зу! Зефт!»

Барнвельт выглянул из-за перегородки, которая отделяла их кабинку от соседней, и обнаружил огромного красно-желто-синего какаду, восседающего на жердочке.

— Это Фило, — пояснил Куштаньозо. — Мирза Фатах привез его с собой на последнем корабле — том самом, с которого высадился человек, предположительно являющийся вашим доктором Штайном.

— А почему он оставил попугая здесь? — полюбопытствовал Барнвельт.

— Согласно правилам, птица должна была пройти карантин, а Мирза очень торопился на съезд своей секты в Мише. Так что он отдал попугая Абреу, моему шефу, а шеф передал его мне, когда Фило укусил сеньору Абреу. Кстати, джентльмены, вам не нужен попугай?

Когда исследователи покачали головами, какаду взвизгнул: «Зефт! Багган!»

— Кто-то научил его всем гозаштандским непристойностям, — вздохнул Куштаньозо. — Когда у нас бывают приличные кришняне, мы его прячем.

— А кто такой Мирза Фатах? — спросил Барнвельт. — Похоже на иранское имя.

— Так оно и есть. Он космотеистский миссионер — маленький такой толстячок, который болтается между цетическими планетами, проповедуя свой культ.

— Бывал я в Иране, — заметил Тангалоа. — Подходящая страна.

Куштаньозо продолжал:

— Сеньора Мирзу мы не видели уже несколько лет, поскольку он летал на Землю получать благословение главы культа.

— Это вы про мадам Вон-Зейц? Которая уверяет, будто является перевоплощением Франклина Рузвельта и посредством телепатии черпает вдохновение от некого бессмертного имама, что живет в пещере среди арктических льдов?

— Про нее самую. Как бы там ни было, Мирза обрабатывает этот регион уже почти как век. Забавный тип: совершенно искренне, как мне кажется, верит во всю свою сверхъестественную галиматью, да и человек он добрый, а вот доверять и на грош нельзя. На Вишну его как-то уличили, что он плутует в карты.

— Все эти ханжествующие теоретики вообще, как правило, жулики, заметил Барнвельт.

— Что-что? Вообще-то у него жизнь не сахар, у бедняги. Лет двадцать назад, перед самым отлетом на Землю, он потерял здесь, на Кришне, жену с дочерью.

— А я думал, у космотеистов обет безбрачия.

— Верно, и я сам слышал, как Мирза, заливаясь слезами, которые струились по его пухлой физиономии, твердил, что обрушившаяся на него беда и была следствием нарушения этого табу.

— А как это случилось?

— Они ехали из Маджбура в Джазмуриан (вам это тоже предстоит), и на поезд напала банда грабителей. Жену Мирзы сразу убили стрелой из лука. Сам Мирза, который вообще не отличается отвагой, избежал подобной участи, прикинувшись мертвым, а, когда открыл глаза, обнаружил, что девочка пропала. Грабители наверняка утащили ее с собой, чтобы продать потом в рабство.

В разговор вмешался Тангалоа:

— Потрясающе, но лучше расскажите нам поподробней про Квириб.

— Да о чем речь! Квириб — это королевство, правда, я бы уточнил, королевство от слова «королева», а не «король». Это матриархальное государство в незапамятные времена основала королева Деджаная. И мало того, что страной правят женщины, — есть там один диковатый обычай. Королеве выбирают среди мужчин супруга — консорта, и, после того как он прослужит год, его с великой помпой и церемониями казнят и выбирают следующего.

— В точности, как у некоторых древних земледельческих племен на Земле! Взять, к примеру, первобытный Малабар…

— Не думаю, — заметил Барнвельт, — что на столь рискованную должность очень большой конкурс. Есть, наверное, и более простые способы зарабатывать себе на жизнь, даже на Кришне.

Куштаньозо пожал плечами:

— Мнение этих бедолаг никого не интересует. Их избирают большинством голосов, хотя мне приходилось слышать, что результаты голосования частенько подтасовываются. Существует движение за замену настоящей казни символической, чтобы отставному королю лишь давали шлепка, оставляя отметину. Но консерваторы считают, что подобные перемены разгневают богиню плодородия, в честь которой всякий раз и затевается эта отвратительная церемония.

Барнвельт поинтересовался:

— А не получится ли, что столь высокая честь будет оказана кому-то из нас? Лично меня такая перспектива что-то не прельщает.

— Да нет, что вы, правом избрания обладают только подданные Квириба! Тем не менее вам обязательно следует запастись каким-нибудь презентом для королевы Альванди.

— Хм, — задумался Барнвельт. — Ну что, Джордж, насколько я понимаю, наши командировочные фонды ожидает первый серьезный удар…

— Погоди-ка чуток! — сказал Тангалоа, поглядывая маслеными глазками на попугая. — А как насчет этого какаду, сойдет? Не думаю, чтобы у королевы были какие-нибудь земные птицы, а?

— То, что надо! — одобрил Куштаньозо. — Кстати, это обойдется вам бесплатно: только рад буду избавиться от этой твари.

— Эй! — встревожился Барнвельт. — Я, конечно, люблю животных, но у меня жуткая аллергия на перья!

— Будь спок! — заявил Тангалоа. — Клетку, так и быть, понесу я, а ты все остальное барахло.

А Куштаньозо добавил:

— Обязательно предупредите королеву, чтоб была с Фило поаккуратней.

— Мне кажется, — заметил Барнвельт, — он потому такой злой, что давно не встречал какаду женского пола.

— Возможно, но поскольку ближайший таковой какаду находится в двенадцати световых годах отсюда, придется ему с этим смириться.

— А как насчет его словарного запаса? Королеве может прийтись не по вкусу столь шокирующая лексика.

— Об этом не беспокойтесь. Она, говорят, и сама за словом в карман не лезет.

— Ну, давай поднимайся, — довольно резко объявил Барнвельт на следующее утро. — Нечего тебе тут валяться, весь день переваривая завтрак! Ты почище того борова, что был у моего старика на ферме! Пошли!

И, всячески понукая и подталкивая явно не страдающего избытком трудового энтузиазма Тангалоа, он поволок его в гимнастический зал Новуресифи. Хоть номинально старшим считался Джордж, Дирк понял, что ему следует все больше и больше забирать бразды правления в собственные руки, если они вообще рассчитывают куда-то попасть.

В зале они обнаружили какого-то коренастого лысоватого голубоглазого детину, подтягивающегося на турнике. Детина сообщил, что его зовут Хёггстед.

— Сто зелаете? Массаш? — поинтересовался детина, стоя на голове.

— Нет, пофехтовать, — ответил Барнвельт.

— Сопрались ф путешестфие по стране, очефитно? У меня ест фсе, сто нузно, — заверил Хёггстед, делая глубокие наклоны. Прервался он только затем, чтобы притащить пару защитных масок, жилеты, перчатки и шпаги.

— Спаги потязелей семных, — пояснил он, раскинув руки и делая диагональные наклоны. — Зтоп больсе похотили на криснянские меси. Криснянский месь тязелый, зтоп доспехи пропифал. Фы снакомы с оснофами? добавил он, продолжая безостановочно выполнять всевозможные упражнения.

— Угу, — отозвался Барнвельт, напяливая жилет. — А ну-ка одевайся, Джордж, пока я на твоей шкуре свои инициалы не наколол!

— Я уже поставил тебя в известность, что я полный чайник во всех видах спорта, за исключением разве что крикета, — с несчастным видом простонал Тангалоа.

— Да ладно тебе! Ты плаваешь как рыба.

— А это не спорт, а чисто утилитарный метод преодоления водной преграды при отсутствии моста или лодки. Как полагается держать этот архаичный предмет?

Барнвельт продемонстрировал, пока Хёггстед делал стойку на брусьях.

— Я устал, уже просто наблюдая за мистером Хёггстедом, — пожаловался Тангалоа, вяло выставляя перед собой клинок.

— Шрат нато поменьше, — огрызнулся Хёггстед, стоя на одной руке, пит, курит, спат то полутня! Попати фы ко мне ф руки, я пы стелал ис вас муссину! Наусил пы тействфительно насластаться сиснью!

— Я уже и так насладился настолько, что сомневаюсь, выдержу ли дальше, — пропыхтел Тангалоа. — Ох!

— Ис неко ф сисни не фыйтет фехтофальсик, — заметил Хёггстед, подпрыгивая в воздух, делая сальто и вновь оказываясь на ногах. — У неко нет инстинкта упифать, фот ф сем пета! Он тершит ее, как филку са опетом!

— Конечно, нет, берсерк вы норвежский! — с готовностью согласился Тангалоа. — Я ученый, а не кровожадный гладиатор! Единственный случай, когда я кого-то пришил, был тогда на Торе, когда на нас подумали, будто мы сперли священный пирог, и нам пришлось прорываться со стрельбой.

Тангалоа и вправду не казался многообещающим учеником. Он был слишком медлителен, неуклюж, да и интереса особого не проявлял.

— Давай, жиртрест несчастный! — подбадривал его Барнвельт. — Да выстави ты руку подальше! Что бы подумал д'Артаньян?

— А мне чихать, что бы там подумал какой-то немытый европеец из семнадцатого века. И никакой я не толстый, — с достоинством ответствовал Тангалоа. — Просто в меру упитанный.

Где-то через половину кришнянского часа Барнвельт оставил страдальца в покое и обратился к Хёггстеду:

— Не хотите сразиться?

Этим они и занялись. Тангалоа, обливаясь потом, сидел на брезенте спиной к стене и смотрел.

— Это более подходящая роль для моего созерцательного темперамента, заметил он при этом. — Пока средневековые романтики занимаются своим делом, мое дело — наблюдать.

— Он просто лентяй и пытается скрыть это фысокопарными слофесами! сказал Хёггстед. — А у фас неплохо полузяется, хот на фит фы тофольно неуклюши. Туше!^[58]

— Все дело в практике, — откликнулся Барнвельт, выполняя отскок с двойным дегаже.^[59] — Игра, в которой у Джорджа практики навалом, на Кришне нам не поможет.

— Не такие уш они и мастера, эти крисняне, — успокоил его Хёггстед. У них осен сапутанный метот опусения, осен формальный, по картинкам на полу. Туше!

Барнвельт сделал еще несколько выпадов и вернул Хёггстеду инвентарь.

Тангалоа зевнул:

— Полагаю, что следующим делом надо заглянуть к Куштаньозо и посоветоваться насчет снаряжения.

— Никаких извинений! — воскликнул Куштаньозо. — Это моя работа.

— Можно с вами? — спросила Элин Фоли, бросая робкий взгляд на шефа.

— Конечно! — отозвался тот и, выйдя из кабинета, провел их через внутренний дворик в лавку, торгующую всевозможной экипировкой, где их встретил первый кришнянин, которого Барнвельт сумел рассмотреть вблизи.

Местный молодец просто-таки до чрезвычайности походил на обычного человека, хотя ярко-зеленые волосы, огромные остроконечные уши и антенны, растущие между бровей, придавали ему такой вид, будто он сошел со страниц какой-то земной детской книжки. Когда Барнвельт пригляделся к кришнянину попристальней, то начал подмечать и другие небольшие отличия: в цвете и форме зубов, ногтей, глаз и так далее. По сравнению с Барнвельтом кришнянин был низкорослым, но мускулистым и жилистым. Физиономия его украшалась шрамом, который по диагонали пересекал курносый нос.

— Это Визгаш бад-Мурани, один из наших доверенных кришнян, — сказал Куштаньозо. — Он продаст вам всю необходимую экипировку. Визгаш, эти джентльмены собираются путешествовать в качестве ньямцев.

— У меня есть как раз то, что вам нужно, джентльмены, — с акцентом заверил кришнянин чудным дребезжащим голосом и с редкостным достоинством направился к подставке, увешанной яркими отороченными мехом костюмами, в которые можно было одеть взвод Санта-Клаусов из земных супермаркетов.

— Нет-нет! — вмешался Куштаньозо. — Я не имел в виду, что они собираются в Ньямадзю. Они едут в Квириб, а там они в таких нарядах просто спарятся!

— На мою родину? — проговорил кришнянин. — Но там им не понадобятся костюмы!

— Вы хотите сказать, что они там ходят голые? — забеспокоился Барнвельт, поскольку к нудизму относился отрицательно и вовсе не считал свои голенастые формы образчиком совершенства.

— Да нет, разве когда купаются, — ответил Куштаньозо. — Он имеет в виду, что квирибцы не носят сшитых портным облегающих костюмов, как это принято у нас и жителей Гозаштанда. Они просто обертываются парой кусков ткани, скалывают их булавками и считают себя одетыми с ног до головы. Правда, если вы заберетесь еще дальше на юг, то повстречаете кришнян, которые и вовсе считают ношение одежды излишней роскошью.

— Хотела бы я на вас посмотреть, если б вам под такого пришлось маскироваться! — сказала Элин Фоли Барнвельту.

— Вы были бы разочарованы, — буркнул Барнвельт, заливаясь краской.

— А откуда вы знаете, чего я ожидаю?

— Я просто буду больше обычного похож на лошадь.

«Ну и язва», — подумал при этом Барнвельт. Куштаньозо предостерег:

— Держитесь от таких подальше: с ними вы за своих не сойдете. По-моему, лучше всего остановится на летних гозаштандских костюмах.

— Сорок четвертый размер, третий рост, — добавил Барнвельт.

Визгаш согласно выложил на прилавок обмундирование, состоящее из тесной курточки, штанов, больше похожих на широченные, словно юбка, удлиненные шорты, чего-то вроде старинных панталон, чтоб надевать под них, и вязаной шапочки, завязки которой полагалось обматывать вокруг головы на манер тюрбана.

— Когда доберетесь туда, где потеплее, нижние штаны можете не надевать, — пояснил Визгаш. Уставившись на Тангалоа, он прибавил: — Боюсь, что вашего размера у меня нет. Придется попросить нашего портного…

— А вот вроде что-то просторное, — сказал Барнвельт, роясь в куче одежды.

— Охе, а я и забыл! Один стокилограммовый землянин заказывал, да помер, прежде чем мы успели отправить.

Тангалоа напялил костюм, после чего Барнвельт заметил:

— Твой видок, Джордж, заставил бы покатиться со смеху самого неисправимого мизантропа.

— По крайней мере, у меня коленки не торчат, — огрызнулся страновед.

— Теперь займемся оружием и доспехами, — объявил Куштаньозо.

— Сюда, — пригласил Визгаш. — Если вы мне растолкуете, что задумали…

— Наблюдать людей и обычаи, — поспешно ответил Барнвельт. — Обычное страноведческое исследование.

— Вы собираетесь изучать такие вещи, как кришнянская история и археология?

— Да, а еще экологию, социодинамику и религию.

— Хорошо, а почему бы тогда не начать с посещения руин к западу от Коу? Это совсем недалеко — большие руины с надписями, которые никто не может прочитать. Никто не знает, кто их построил.

— Давайте прямо завтра все вместе поедем туда на пикник, — предложила Элин Фоли. — Это будет воскресенье, и мы сможем взять большую лодку нашей конторы.

Барнвельт с Тангалоа вопросительно переглянулись.

— Хорошая мысль, — сказал Куштаньозо. — Сам я поехать не могу, но для вас обоих это будет прекрасной возможностью потренироваться в кришнянском поведении. Полагаю, что Визгаш отправится с вами в качестве гида.

Барнвельт подозревал, что Куштаньозо попросту пытается вежливо сбыть их с рук, но возражений никаких не видел. Когда все детали предстоящего пикника были утрясены, он с помощью Визгаша выбрал себе нижнюю рубашку из тонкой кольчуги, меч и кинжал. Тангалоа от клинка отказался.

— Ну уж нет! — заявил он при этом. — Я человек цивилизованный и не собираюсь навьючиваться всяким примитивным металлоломом. К тому же там, куда мы направляемся, если я не сумею уладить дело простыми уговорами, оружие нам все равно вряд ли поможет.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался Визгаш. — У меня тут есть несколько прелестных… э-э… амулетиков в виде балхибского бога Бакха. Их можно носить везде, кроме Верхней Герры, где это считается государственным преступлением. И всякие кришнянские книги: словари, путеводители…

— А это что такое? — полюбопытствовал Барнвельт, развязывая шнурок, который стягивал две деревянные крышки. Между ними была вложена книга в виде длинной сплошной ленты из местной бумаги, сложенной зигзагом. — Прямо кодекс майя!

— Навигационный справочник, изданный в Маджбуре, — отозвался Визгаш. Здесь есть таблицы, показывающие эволюции всех трех лун, созвездий и приливно-отливных течений, а также указатель счастливых и несчастливых дней.

— Беру.

Они расплатились, договорились с мисс Фоли о времени языкового урока и направились в парикмахерскую приобретать маскарадные личины.

На лодочной станции службы безопасности перевозок дежурил какой-то хвостатый тип с Колофтских болот, весь заросший волосами и страшный, как смертный грех. Элин Фоли вручила ему записку от коменданта Кеннеди и поинтересовалась:

— Ничего в последнее время не слышно о разбойниках на Пичиде, а, Еревац?

— Нет, — ответствовал Еревац. — С та великая битва — нет. Моя там быть. Треснуть разбойник по башка, вот как…

— Он готов рассказывать эту историю любому, только б слушали, шепнула Элин Фоли. — Возьмем вон ту лодку.

Она указала на гребную лодку со вставленными в борта полукруглыми дугами, которые образовывали над корпусом ряд тонких арок.

— А почему не эту? — спросил Тангалоа, поглядывая на моторку.

— Господи, а вдруг она попадет в руки кришнянам? Это только на самый крайний случай.

Барнвельт ступил в лодку и подал руку мисс Фоли. Визгаш влез следом, придерживая ножны. Когда к содержимому лодки добавил свой вес Тангалоа, та ощутимо просела. Еревац подал им корзину с провизией, отвязал конец и отпихнул их от мостков багром.

Как только их вынесло на открытую воду, Тангалоа заметил:

— Я, конечно, в местной метеорологии не спец, но осмелюсь предположить, что вот-вот пойдет до…

Конец фразы заглушил раскат грома, а щелканье первых крупных капель сделало дальнейшие комментарии излишними.

Визгаш вытащил из носового отсека тент, и совместными усилиями они натянули его на дуги.

— Самое сырое лето с тех пор, как я вылупился, — заметил кришнянин.

— Боюсь, что кто сядет на руль, тот здорово вымокнет, — сказал Тангалоа.

— Пускай Визгаш, — предложил Барнвельт, — Он знает, куда плыть.

Недовольно бурча, кришнянин завернулся в плащ и взялся за румпель, пока земляне разбирали весла.

Тангалоа снял с пальца перстень с камерой и сунул его в карман, заметив при этом:

— Все это очень напоминает мне один пикничок, на котором я присутствовал в Австралии.

— Это какая-то местность на вашей планете? — поинтересовался Визгаш.

— Точно. Я там несколько лет прожил — по правде говоря, даже в школу ходил.

— На том пикнике тоже дождь шел?

— Нет, но знаете, какие у них там в Австралии муравьи: вот такие здоровенные, жала на обоих концах…

— А что такое муравей?

Пока земляне растолковывали, что такое муравей, дождь перестал и на зеленоватом небосводе, затянутом низкими тучами, вновь засиял Рокир. Тент опять убрали. Они уже достаточно прилично спустились вниз по Пичиде, и лодочная станция пропала из виду. Вскоре они достигли конца бетонной стены, которая шла вдоль северного берега реки и защищала Новуресифи от всяких неприятных неожиданностей.

Тангалоа попросил:

— Расскажите нам о Квирибе, сеньор Визгаш, раз уж вы оттуда родом.

— Держитесь оттуда подальше, — продребезжал Визгаш. — Э-э… как это говорится — паршивая страна. Правление женщин развалило ее вконец. Я сбежал оттуда много лет назад и возвращаться не собираюсь.

Южный берег меж тем становился все ниже, покуда между водой и небом не осталась лишь темно-зеленая полоска камышей с понатыканными то тут, то там диковинного вида кришнянскими деревьями.

— Это Колофтские болота, где обитают дикие сородичи Ереваца, пояснила Элин Фоли.

Тангалоа оглядел свои руки, словно опасаясь волдырей, и заметил:

— А против течения грести будет уже не так весело.

— Будем возвращаться у самого берега, там течение слабое, — успокоил его кришнянин.

Вдруг острая, словно конек крыши, борозда, образованная неким скользящим под водой существом, стремительно взрезала речную гладь перед самым носом лодки и растаяла вдали.

— Нам до самого Коу грести? — поинтересовался Барнвельт.

— Нет, — откликнулся Визгаш, — стоянка чуток не доезжая Коу, на южном берегу.

Из прибрежных зарослей с пронзительными криками и хлопаньем перепончатых крыльев поднялась пара акебатов, они кругами набрали высоту и улетели к югу. Визгаш то и дело прихлопывал веревками румпеля каких-то мелких летучих тварей.

— Что хорошо, — заметила мисс Фоли, — так это, что насекомые нас не беспокоят. Видно, мы сильно отличаемся по запаху от бедняги Визгаша.

— Наверное, мне надо переехать на вашу планету, чтоб они меня тоже не кусали, — отозвался страдалец. — А вон и стоянка.

Камыши вдоль южного берега реки уступили место пологим бурым откосам в два-три человеческих роста.

— А как бы узнать время? — спросил Барнвельт. — Куштаньозо не разрешил нам взять часы.

Визгаш отстегнул с руки браслет, защелкнул его снова и поднял за длинную тонкую цепочку.

— Сейчас без четверти девять дня: по вашему времени где-то час после полудня. Правда, поскольку наши дни и часы не совпадают, я не уверен в точности такого перевода. Солнце сквозь эту дырочку освещает метки внутри, как сквозь бойницу крепостной башни в романе «Аббек и Данжи». Может, купите такие, когда вернемся в Новуресифи?

— Может, и купим.

Барнвельт уложил весла на борта и неуклюже полез вперед.

В воде у самого берега возвышался простейший причал — частокол из коротких разномастных бревен, засыпанный мелкими камнями. К нему огромными висячими замками были прикованы две лодки явно кришнянской постройки. Через прорытый в обрывистом береге спуск к причалу сбегала узкая грязная дорожка. Как только плавсредство службы безопасности ткнулось носом в сваи, в воду с плеском скользнули две какие-то небольшие чешуйчатые твари.

Когда путешественники вылезли на причал и привязали лодку, Визгаш повел их вверх по дорожке, которая поворачивала влево, в сторону Коу. Вдали вдруг послышалось рычание, и всевозможные попискивания, шорохи и чириканье мелких обитателей придорожной растительности разом смолкли.

— Все в порядке, — приободрил спутников Визгаш. — Они редко подходят близко к деревне.

— Теперь не жалеешь, что не купил меч, а, Джордж? — сказал Барнвельт. — Лично я без своего чувствовал бы себя, как адвокат без портфеля.

— С такими защитниками, как вы с Визгашем, я чувствую себя просто замечательно. Держи-ка корзину.

Барнвельт безропотно подхватил корзину с провизией, в чем-то завидуя нахальству Тангалоа, который всегда без зазрения совести мог переложить тяжелую ношу на плечи кому-нибудь другому. Жара и кочковатая тропа вскоре окончательно отбили у них охоту болтать на ходу.

— За мной! — бросил наконец Визгаш, продираясь сквозь кусты по левой стороне дороги.

Путешественники последовали за ним. Поскольку местность в чем-то походила на открытую саванну, продвигаться было не очень тяжело. Через несколько минут они вышли на свободное пространство, усеянное, словно моренный ландшафт, обломками камней и валунами. Приглядевшись, Барнвельт заметил, что большинство камней имеют неестественную правильную форму и размеры и расположены ровными рядами или полукружьями.

— Наверх, вон туда, — распорядился Визгаш. Они полезли на какую-то коническую груду — остатки круглой башни, которая давно рухнула, рассыпавшись на куски, но по-прежнему позволяла охватить местность одним взглядом. Руины тянулись до самой реки. «Крепость или укрепленный лагерь», — предположил Барнвельт.

— Смотрите, — провозгласил Визгаш, указывая на остатки статуи раза в три побольше натурального человеческого роста. Уцелел только пьедестал с одной ногой, в то время как среди каменных обломков, раскиданных у основания, Барнвельт углядел голову, часть руки и другие детали изваяния. Ему припомнилось:

Рассказывал мне странник, что в пустыне,

В песках, две каменных ноги стоят

Без туловища с давних пор поныне.

У ног — разбитый лик, чей властный взгляд

Исполнен столь насмешливой гордыни,

Что можно восхититься мастерством,

Которое в таких сердцах читало,

Запечатлев живое в неживом.

И письмена взывают с пьедестала.

— Чего это вы там бормочете? — спросила Элин Фоли.

— Простите, — опомнился Барнвельт. — Мне просто пришло на ум…

И он продекламировал сонет целиком.

— А это случайно не этих английских чуваков Келли с Шитсом? — влез в разговор Тангалоа. — В смысле, которые «Микадо» написали?^[60]

Прежде чем Барнвельт успел поправить коллегу, вмешался Визгаш:

— Вам обязательно следует ознакомиться с величайшей поэмой нашего стихотворца Калли, посвященной руинам вроде этих. Называется она «Горестные размышления…»

— А как насчет заморить червячка? — встрял Тангалоа. — Гребля пробудила во мне зверский аппетит.

— Называется она, — твердо повторил Визгаш, — «Горестные размышления, порожденные вкушеньем трапезы средь замшелых руин Маринжида, сожженного балхибцами в год Аввала сорок девятого цикла после Карара».

— При столь основательном заглавии, — заметил Тангалоа, — наверняка нет нужды…

Но кришнянин тут же разразился раскатистыми, гортанными гозаштандскими стихами, делая при этом размашистые делсартийские жесты.^[61] Барнвельт обнаружил, что способен уловить от силы одно слово из пяти.

Тангалоа обратился к Элин Фоли:

— Вот чего мы добились, отправившись в компании с этой парочкой помешанных на поэзии! Если вы не против немного прогуляться, пока они тут токуют, я наверняка разыщу несколько более гостеприимный…

В этот самый момент Визгаш завершил декламацию со словами:

— Я могу продолжать еще час, но думаю, что вы ухватили основную идею.

После этого он вызвался выступить в качестве шеф-повара и отправился на поиски дров. Сооруженная им кучка веточек выглядела далеко не многообещающе, но вдобавок он сорвал еще и несколько каких-то сорняков со стручками. Стручки он разломал и вытряс на горку щепок мелкую желтую пыльцу.

— Это ясувар. Этот порошок у нас применяют в фейерверках, — пояснил он.

Потом он вытащил какой-то крошечный цилиндрик с поршеньком, который плотно в него вставлялся и был снабжен массивным набалдашником. В цилиндрик Визгаш насыпал щепотку трута из маленькой коробочки, вставил в его открытый конец поршенек и резко ударил ладонью по набалдашнику, загоняя поршенек внутрь.

— Мне это нравится больше механических кремневых зажигалок вроде той, что вы купили, — сказал он. — Реже выходит из строя.

Вытащив поршенек, он высыпал тлеющий трут на костер. Рдеющие крошки подожгли желтый порошок, который тут же с треском вспыхнул и запалил остальное.

Элин Фоли тем временем выкладывала содержимое корзины. Помимо всего прочего, Визгаш сам извлек оттуда какой-то сверток, обернутый вощеной бумагой. Когда бумага была развернута, на свет божий показались четыре суставчатые твари, похожие то ли на рачков, то ли на здоровенных пауков.

— Это, — объявил Визгаш, — очень большой деликатес.

Барнвельт судорожно сглотнул и почувствовал на себе насмешливый взгляд Тангалоа. На Самоа жрут, что ни попадя; но ему, Барнвельту, в жизни не достигнуть той неразборчивости в еде, которая отличает истинного путешественника. Однако ему удалось, по крайней мере, не скривиться и сохранить более-менее отсутствующее выражение лица: может, и почище чего есть придется. Если бы эта особенность исследований чужих планет пришла ему в голову раньше, он бы с куда большим пылом противился уговорам.

— Какая прелесть, — проговорил он с натужной улыбкой. — Их долго готовить?

— Пять-десять минут, — отозвался Визгаш. Жуков он зажал между двумя проволочными решетками и принялся подрумянивать над огнем, отчего те тут же съежились и стали распространять острую вонь.

Где-то в стороне дороги из кустов с хриплыми криками вдруг вырвалось с дюжину каких-то летучих существ. Барнвельт бесцельно проследил, как они улетели прочь, гадая, не спугнул ли их какой-нибудь рыскающий в округе хищник. Звуки, производимые мелкими обитателями кустов и травы, вроде снова примолкли.

— Визгаш, — проговорил он, — а вы уверены, что в округе действительно нет никаких бандитов?

— Уже несколько лет, как нет, — подтвердил кришнянин, переворачивая решетку над огнем и подбрасывая в пламя дополнительные щепочки. — А что такое? — добавил он резко.

Тангалоа, нацеливая «Хаяши» на обломки руин, предложил:

— Давай сходим к реке, Дирк. На том конце вроде древняя кладка сохранилась.

— Скоро уже будет готово! — заявил Визгаш тоном протеста.

— Мы недалеко, — заверил Тангалоа. — Позовите нас, когда почти совсем прожарится.

— Но… — начал было Визгаш в нерешительной манере человека, с трудом облекающего мысли в слова. Но Тангалоа уже устремился к реке. Барнвельт последовал его примеру. Вдоль скал на северной стороне руин они направились к краю нависавшего над водой обрыва. Возле самой крепостной стены стояла здоровенная плита, наполовину ушедшая в землю и пьяно покосившаяся, покрытая спереди полустертыми письменами.

Тангалоа отснял несколько сантиметров пленки, приговаривая:

— Вот через пару часов, когда солнце как следует проявит эти письмена…

Барнвельт обернулся в сторону костра и замер. Визгаш стоял на ногах и махал рукой.

— По-моему, он нас зо… — начал было Барнвельт и тут же понял, что кришнянин, скорее всего, подзывает кого-то с противоположной от дороги стороны.

— Эй! — воскликнул Барнвельт. — Посмотри-ка, Джордж!

— Куда?

— Что это там движется вон в той рощице?

— Вон там? А-а, наверное, какие-нибудь местные дружки нашего…

Группа людей, которая вышла из рощицы, торопливо двигалась к костру. Визгаш им что-то сказал. Барнвельт слышал его голос, но в стремительном потоке кришнянских слов разобраться не сумел.

— Вид у них не очень-то дружелюбный, — заметил Барнвельт. — Похоже, нам придется либо драться, либо удирать.

— Чепуха, малыш. Ты просто неисправимый романтик…

Все пришельцы, а с ними и Визгаш, бегом бросились к двоим землянам, сжимая в руках мечи, кроме одного, который держал лук со стрелами.

— Мамочки! — ахнул Тангалоа. — Похоже, и впрямь запахло жареным!

Он торопливо подобрал пару камней величиной с теннисный мячик.

Барнвельт прислонился спиной к стене и выхватил меч. Хоть клинок и вылетел из ножен с подбадривающим «ф-фить!», Дирку пришло в голову, что чтение исторического приключенческого романа про неустрашимого героя, который с архаичным инвентарем в руках выбирается из самых немыслимых передряг, по всем статьям куда более бодрящее занятие, нежели попытки играть эту роль самолично.

Также его поразило, что во всей этой ситуации было решительно что-то не то. Пока Визгаш вызывал своих друзей из кустов, Элин Фоли стояла с другой стороны костра. Она по-прежнему находилась там, не выказывая ни тревоги, ни удивления, когда они пронеслись мимо, уделив ей не больше внимания, чем один прохожий другому в давке переполненного метро. Потом она неспешной походкой двинулась вслед за ними к реке.

— Брось меч! — крикнул Визгаш. — А ты камни! Тогда вас никто не тронет!

— Это у вас называется пикник? — поинтересовался Барнвельт.

— Бросайте оружие, я сказал! Иначе мы убьем вас!

Восемь кришнян — девять, считая Визгаша, — остановились на безопасном от клинка Барнвельта расстоянии. В конце концов, и он, и его спутник заметно превосходили своей статью местных жителей.

— А если бросим? — мягко промурлыкал Тангалоа.

— Сами увидите. Вам придется пойти с этими людьми, но вреда они вам не причинят.

— Пожалуйста, подчинитесь, — попросила Элин Фоли из-за спин кришнян. Так будет лучше.

— Даю вам последнюю возможность, — пригрозил Визгаш. — Если тут кого-то ранят, в том будет ваша вина.

— Элин, а вы-то какое ко всему этому имеете отношение? — крикнул Барнвельт.

— Я… я…

— Маньой чи! — рявкнул Визгаш своим дребезжащим голосом, переключаясь с португальского на родной гозаштандоу.

Однако вместо того, чтобы наброситься всем скопом, после чего наверняка все бы сразу и закончилось, его спутники нерешительно двинулись вперед, поглядывая друг на друга и словно выжидая, кто нанесет первый удар.

Тангалоа с похвальным проворством запустил в них камнем.

— Мохой раф! — гаркнул Визгаш.

Бац! Камень стукнул лучника по физиономии в тот самый момент, когда он доставал из-за плеча стрелу. Заливаясь кровью, лучник повалился на спину.

Барнвельт, перепуганный, но полный решимости, вспомнил старую банальность относительно лучшего способа обороны и стремительно выбросил руку в неистовом attaque-en-marchant, целясь в ближайшего кришнянина. Элин Фоли истошно завизжала.

Тангалоа швырнул второй камень в Визгаша, которому удалось увернуться, и быстро нагнулся за следующим.

Барнвельт перехватил неприятельский клинок вихревым prise и заставил противника отступить. Кришнянин споткнулся о камень и растянулся во весь рост. Пока он пытался сесть, Барнвельт глубоко воткнул меч ему в туловище.

В этот самый момент Барнвельт почувствовал в левом боку, ближе к спине, жгучую боль и услышал треск рвущейся ткани. Он резко обернулся. Прямо на него наседала целая шеренга неприятелей, один из которых и ткнул его сзади. Следующий тычок Барнвельт парировал и почти сразу же отбил второй клинок, который обрушился на него с другой стороны. Он прекрасно понимал, что даже более опытному фехтовальщику против двоих долго не устоять.

Тангалоа бросил еще один камень и одним махом взлетел на гребень стены. К нему тут же бросились трое кришнян и через пару секунд проткнули бы его насквозь.

— Бежим! — взревел Тангалоа, падая со стены на уходящий вниз склон.

Два кришнянина непосредственно угрожали Барнвельту, а остальные бестолково сгрудились чуть в стороне. Поскольку Элин Фоли, судя по всему, относилась к противоположному лагерю, ее можно было со спокойной совестью бросить. Один кришнянин расположился прямо между Барнвельтом и стеной, другой наседал справа. Барнвельт бросился вперед в corps a corps и в тот самый момент, когда тело противника тесно прижалось к нему, изо всех сил врезал ему кулаком слева, метясь пониже. Как только кришнянин согнулся пополам, Барнвельт отпихнул его вбок и вскочил на гребень стены — как раз в тот самый момент, когда стремительный взмах другого меча сорвал у него с головы шапочку. Тангалоа успел добежать до середины склона, а справа от Барнвельта несколько кришнян уже лезли на стену вдогонку. Барнвельт спрыгнул со стены и гигантскими скачками понесся вниз, глубоко утопая в мягкой земле при каждом шаге. Тангалоа впереди него с треском вломился в прибрежные камыши, топча сапогами хрупкие стебли, и бросился в реку.

Барнвельт понимал, что слишком перегружен амуницией для занятий плаванием, но ведь и кришняне не стали бы стоять и смотреть, как он стаскивает сапоги. Он ткнул мечом в ближайшего, отшвырнул перевязь с ножнами и плюхнулся в воду вслед за коллегой, который уже торопливо выгребал на стремнину, словно вырядившийся в человеческий костюм тюлень.

Ф-фиу — плюм! Что-то вонзилось в воду совсем рядом с Барнвельтом. Торопливый взгляд назад показал, что кто-то из кришнян подобрал лук того типа, которого Тангалоа вырубил первым камнем, и стрелял с гребня стены. Элин Фоли безучастно смотрела на Визгаша, который метался по берегу, размахивая мечом и отдавая распоряжения.

Ф-фиу — плюм! Двое кришнян у самого края воды поспешно сбрасывали с себя куртки, сапоги и вообще все, что могло им помешать.

— Ныряй! — крикнул Барнвельт Тангалоа, и тот незамедлительно исчез под водой.

Барнвельт поступил тем же самым образом. Сквозь толщу воды внизу отчетливо виднелось песчаное дно. Глубина здесь была чуть выше пояса. Под напором течения мягко колыхались водоросли.

Когда Барнвельту стало не хватать воздуха, он снова вынырнул на поверхность, машинально мотая головой, чтобы стряхнуть с глаз несуществующие волосы, и оглянулся. Где-то с полдюжины кришнян или сбрасывали амуницию, или плюхались в воду вслед за ним. Впереди на водной глади возникла башка Тангалоа, который отфыркивался, точно касатка.

Ф-фиу — плюм! Барнвельт сделал глубокий вдох и опять нырнул. Дна теперь было практически не видно: глубина увеличилась до нескольких метров. Где-то над ним в зеркальную гладь воды врезалась еще одна стрела, оставляя за собой пузырящийся хвост, как комета. Скорость она потеряла где-то уже через метр и всплыла обратно на поверхность, покачиваясь наконечником вниз, словно рыболовный поплавок.

Теперь из лука их было не достать. Однако пять-шесть кришнян уже отплыли от берега, продвигаясь сильными, размеренными гребками. Барнвельта с Тангалоа уже порядочно снесло течением вниз по реке. В воде Барнвельт кришнян не очень опасался: плавал он хорошо, а Тангалоа и вовсе отменно. Только вот…

— Джордж! — позвал он. — Если эти поганцы доплывут вслед за нами до северного берега, они нас точно достанут!

Тангалоа выплюнул изо рта воду.

— Можно выждать на мелководье и наброситься, когда они станут вылезать!

— Тогда они рассыплются вдоль берега, и, пока будем возиться с одним, остальные вылезут на берег. Что, если заняться ими прямо здесь?

— Сумеешь проплыть к первому под водой?

— Думаю, что да.

— Договорились — твой номер первый.

Тангалоа по-дельфиньи нырнул — только пятки над водой сверкнули. Барнвельт последовал его примеру и заскользил к ближайшему преследователю. Тангалоа под ним, неистово разгребая воду, вырывался вперед и нацеливался на второго.

Снизу казалось, что у преследователей нет голов. Барнвельт прикидывал, как получше встретить противника. Тот перед заплывом разделся до белья чего-то вроде ночной рубашки, которая колыхалась вокруг него в такт движениям. Из-за кушака, перепоясывающего одеяние кришнянина, торчала рукоять кинжала.

Барнвельт занял внизу вертикальное положение чуть впереди неприятеля и, когда естественная плавучесть стала выталкивать его на поверхность, вытащил собственный кинжал. Он удачно рассчитал сближение и, когда кришнянин оказался прямо у него над головой, по-лягушачьи дернул ногами и вонзил кинжал в живот своему противнику.

Вода тут же потемнела от крови и помутнела от пузырей, поскольку кришнянин бешено забился. В этот самый момент Тангалоа ухватил за лодыжки второго пловца и затащил его под воду.

Барнвельт высунул голову, чтобы отдышаться, и оказался рядом с заколотым кришнянином. Остальные пловцы смотрели на эту сцену с явно обеспокоенными лицами. К тому времени течение снесло их так далеко, что руины пропали из виду.

Заколотый преследователь, недвижимо лежа лицом вниз на поверхности воды, начал медленно погружаться вглубь. Голова Тангалоа вынырнула рядом с тем местом, где он затянул под воду второго, но жертва его так и не показывалась.

— Ну что, еще двоих? — крикнул Тангалоа. Остальные кришняне, однако, все как один развернулись и в тучах брызг зашлепали обратно к берегу, с которого плыли. Барнвельт же с Тангалоа направились к северному. Заплыв был не из коротких, но теперь они могли не торопиться. Верхнюю одежду они сбросили.

— Хорошо еще, что у них лодки под рукой не оказалось, — заметил Барнвельт. — Когда с голым задом барахтаешься в воде, лодка все равно как крейсер.

— Что же за всем этим кроется? — пропыхтел Тангалоа. — А подруга-то, видно, тоже из этой шайки.

Дальше они плыли в молчании, пока под ними вновь не показалось дно, и вскоре вылезли из воды и присели на бревно передохнуть.

— Ого, да тебя тоже порезали! — воскликнул Барнвельт. Тангалоа бросил взгляд на рану на левой руке.

— Царапина! Давай-ка посмотрим, чего там у тебя.

Рана Барнвельта начала уже болезненно пульсировать, а кровь все еще текла, очевидно, из-за воды. Внимательный осмотр, однако, показал, что острие кришнянского меча лишь скользнуло вдоль ребер, а не воткнулось между ними в легкие.

Разрывая рубашку на бинты, Барнвельт заметил:

— Может, в следующий раз все-таки возьмешь меч? Против лома нет приема.

— Может, и возьму. Но, если бы на нас были те кольчуги, мы бы наверняка потонули. Интересно, а что теперь эти ребята будут делать? В Новуресифи-то им возвращаться нельзя: мы ведь можем их опередить и все рассказать.

Барнвельт пожал плечами:

— Если только они заранее не состряпают какую-нибудь фантастическую отмазку вроде того, что мы контрабандисты янру или… Кстати, ты не думаешь, что именно такое и приключилось с Игорем?

— Ничуть не исключено.

— Об этом стоит подумать. А между тем уж клонится к горизонту та туманная звезда, кою именуют тут солнцем, так что лучше бы нам убираться подобру-поздорову, покуда не окутало саваном черным безграничные своды небес.^[62]

— Ну и энергии в тебе, живчик чертов! — простонал Тангалоа, с натугой поднимая свою тушу с бревна. — Все у него скорей, скорей, скорей! Мы, полинезийцы, единственный народ, который умеет жить как следует.

— Подождите, мне нужно позвонить на речную заставу, чтоб там подтвердили ваши слова, — сказал охранник.

На речной заставе действительно подтвердили тот факт, что мистеры Барнвельт и Тангалоа, они же Сньол из Плешча и Таджди из Вьютра, миновали утром контрольный пункт, направляясь на пикник вместе с мисс Фоли из офиса службы безопасности и мистером Визгашем из одежной лавки. А как указанные джентльмены выглядят?..

— Проходите, — разрешил в конце концов охранник. — И так всякому ясно, что вы земляне.

— Неужели это так заметно? — подмигнул Тангалоа Барнвельту. — Э, смотри-ка, у тебя антенна отклеилась. Черт бы побрал этого парикмахера!

— Я сейчас больше заинтересован, — отозвался Барнвельт, — чтоб Визгаш на пару с прекрасной Элин надежно сидели за решеткой в темнице сырой.

— Серьезно? Лично я их уже простил. Сейчас вспомнить, так все это было просто весело.

— Весело, как похороны на рождество! Лично я первым делом навещу Куштаньозо.

Барнвельт гордо промаршировал через укрепленные ворота, не обращая внимания на изумленные взгляды, которые привлекал его расхристанный вид, и направился прямиком к соседнему зданию, в котором размещался офис сил безопасности.

Ворвавшись во входную дверь, он сразу зашагал через зал к кабинету Куштаньозо. Дверь была приоткрыта, и он совсем уже собрался величественно вступить внутрь, как вдруг его остановили доносящиеся из-за нее голоса. Он придержал рукой Тангалоа, тяжело топавшего следом.

— …мы их предупреждали, — слышался голос Визгаша, — но нет, они твердили, что не купались с самого отлета с Земли. Так что они быстро сняли одежду и бросились в реку, после чего мы увидели, как один из них закричал и исчез, а потом и второй тоже.

— Это было ужасно! — с неподдельным пафосом и искренностью добавил голос Элин Фоли.

Куштаньозо, насколько было слышно, только сокрушался:

— Пришла беда — отворяй ворота. Эти земляне — очень важные шишки и лично мне были крайне симпатичны. А сколько нам теперь всяких бланков заполнять! Хотя странно, что пропали сразу оба: аввалу обычно хватает одного.

— Если только их в Пичиде не два, — сказал кришнянин.

— Верно, но все это уже не поможет вернуть этих достойных…

Тут Барнвельт и вошел в кабинет со словами:

— Я очень рад, что мы пропали не навсегда, сеньор Геркулио. Пикник пришлось отменить по причине дождя… из стрел. На самом-то деле…

Элин Фоли с визгом подпрыгнула, словно белка-сирена с планеты Вишну. Визгаш тоже вскочил на ноги, изрыгая ругательства и выхватывая меч.

— Уж на сей-то раз ты навсегда пропадешь! — завопил он, бросаясь на застывших в дверях землян.

Барнвельта на мгновенье охватила паника. От кинжала против меча толку мало, до ближайшего стула дотянуться он не успевал, а при попытке отступить неминуемо натолкнулся бы на Джорджа. Нельзя было ни бежать, ни драться. Только что сохранив жизнь с такими колоссальными усилиями, теперь он должен был с ней расстаться из-за самой тривиальной непредусмотрительности. Острие меча было от него уже в каком-то метре, и Барнвельт, как за последнюю надежду, ухватился за нож, когда глухо хлопнул пистолетный выстрел. Меч вылетел из руки кришнянина и с лязгом покатился по полу. Визгаш остался стоять безоружным, с чрезвычайно глупым видом держась за руку.

Куштаньозо с пистолетом, который он выхватил из ящика стола, поднялся.

— Не двигаться, amigo,^[63] — приказал он. Зал снаружи неожиданно быстро наполнился людьми — мужчинами и женщинами, землянами и кришнянами, в форме и штатском, — которые испуганно галдели, перебивая друг друга. Визгаш принял вид оскорбленной невинности.

— Любезный мой Куштаньозо, — проговорил он, — прикажите своим людям обращаться со мной с должным почтением. В конце концов, я — это я.

— Это уж точно, — рявкнул Куштаньозо. — Наденьте на него наручники!

Когда Барнвельта с Тангалоа наконец отпустили, долгий кришнянский день уже уступил место вечеру.

— Переоденьтесь, сеньоры, и сходите пообедайте, — посоветовал Куштаньозо. — Мне еще нужно как следует допросить задержанных. Встретимся потом в «Нова-Йорке»?

— Годится, — отозвался Тангалоа. — С удовольствием бы слегка перекусил. Из той корзины нам так ничего и не досталось.

Два с половиной часа спустя оба исследователя, которые успели переодеться в земные костюмы и восстановить угасшие было силы долгожданным обедом, уже сидели в баре. Поначалу Барнвельт мучительно страдал от непроходящего чувства страха, которое вызвал у него недавний эпизод, и был уже на пороге того, чтобы бросить к чертям и экспедицию, и работу. Но Тангалоа жизнерадостно трещал на протяжении всего обеда, не давая ему и рта раскрыть, и теперь это чувство бесследно исчезло. Они увидели вошедшего Куштаньозо, который осмотрелся и направился к их кабинке.

— Она раскололась, — усмехнулся бразилец.

— Надеюсь, вы не были чересчур жестоки с бедняжкой, — заметил Тангалоа.

— Нет-нет, просто задал несколько неприятных вопросов при помощи метаполиграфа. Она и вправду не знает, кто такой этот Визгаш — если его действительно так зовут, в чем лично я сомневаюсь, — но считает, что он из Кольца янру. В наши дни все друг друга подозревают в отношении к контрабанде янру.

Барнвельт согласно буркнул, раскуривая кришнянскую сигару. Вообще-то обычно он курил сигареты или трубку, но здесь ему хотелось поскорей приучиться к местным сигарам.

— А как во все это дело втянули мисс Фоли? — спросил Тангалоа. — Такая прелестная маленькая шейла…^[64]

— Это довольно странная история, — отозвался Куштаньозо, со смущенным лицом разглядывая собственные ногти. — Похоже, что она… э-э… влюбилась… гм… причем не в кого-нибудь, а в меня, хоть у нее масса поклонников и она прекрасно знает, что я женат.

— И вы отвергли бесчестье светлое ее любви? — ухмыльнулся Барнвельт.

— Хорошо вам смеяться, любезный мой зер. Этот Визгаш пообещал ей флакон духов с добавкой янру, чтобы использовать на мне. Все, что ей надо было сделать взамен, это поехать на тот пикник, а после того как вас обоих ликвидируют, вернуться в Новуресифи и подтвердить его сказочку про аввала.

— А это еще что такое? — удивился Барнвельт.

— Огромная змееподобная тварь, которая живет в воде. Что-то вроде гигантского, покрытого броней угря или крокодила без ног. В Пичиде один такой водится. Не далее как на прошлой неделе утащил женщину из Коу.

— Уп! Так вы хотите сказать, что мы купались в одной реке с этим?

— Да. Мне следовало бы вас предупредить. Когда Визгаш послал своих людей за вами вдогонку — не думаю, что он говорил им про аввала, — вы заплыли так далеко, что вас уже почти не было видно с берега. А потом те вернулись и сказали, что двое из них и вы оба погибли. Насколько я представляю, они солгали, поскольку опасались, что, если рассказать Визгашу правду, он разозлится и лишит их гонорара. Но, если б они сказали правду, Визгаш с мисс Фоли не приплыли бы обратно в Новуресифи с этой басней про аввала.

— Что же теперь сделают с бедняжкой? — поинтересовался Тангалоа.

— Джордж, — возмутился Барнвельт, — твои попытки выжать слезу в отношении этой юной леди Макбет я нахожу уже несколько утомительными.

— Ты просто очень неотзывчивый, Дирк. Так что?

— Это будет решать судья Кешавачандра, — пожав плечами, сказал Куштаньозо. — А вам пока лучше восстановить потери в экипировке и подыскать себе другого учителя языка.

Они окончательно утрясли детали своего маршрута до Квириба: вниз по реке до Маджбура, по железной дороге до Джазмуриана, а потом в дилижансе до мифического Рулинди.

— С этим проклятым попугаем, от которого я все время чихаю, — добавил Барнвельт. — И тогда мы окажемся над морем сумрачным в стране забвенной?^[65]

— Угу, — подтвердил Куштаньозо. — Только вы в этом море не купайтесь, пока не выясните, что там будет за компания. Это для вашей же пользы.

— Кстати, — вспомнил Барнвельт, — а что говорит сам Визгаш?

— Пока не могу сказать. С ним все гораздо сложнее, метаполиграф на кришнян не действует, — сказал бразилец и бросил взгляд на часы. — Мне пора идти допрашивать этого мошенника… Да?

Появившийся тем временем человек в форме службы безопасности что-то прошептал Куштаньозо на ухо.

— Таматеш! — взревел Куштаньозо, вскакивая и хлопая себя ладонью по лбу. — Недопрошенный арестант сбежал из своей камеры! Я пропал!

И он пулей вылетел из бара.

Опять темно-зеленая полоса камышей, окаймлявших Колофтские болота, медленно проплывала мимо Дирка Барнвельта и Джорджа Тангалоа. Но на сей раз они со всеми удобствами расположились на носу речной баржонки под названием «Чальдир», которую тихо влекли вниз по Пичиде сила течения и одинокий парус, поставленный на единственной суковатой мачте в носу. Преобладавший западный ветерок сносил дым их сигар вниз по реке. Что было несколько менее приятно, нес он также ароматы груза невыделанных шкур, а также загнанных под кормовой навес шестиногих шеиханов, которым по окончании рейса предстояло тащить баржу бечевой обратно вверх по реке. Чтобы перебить эту вонь, путешественники беспрерывно курили. Вот показалась стоянка, где они причаливали во время поездки на злополучный пикник неделю назад, а потом руины, все еще хранящие свои непостижимые тайны. Затем на южном берегу открылась деревушка Коу, крошечная и убогая, и, столь же тихо скользя назад, скрылась из виду.

— Зефт! Чувой зу! — рявкнул попугай Фило из своей клетки. Барнвельт, отрабатывая фехтовальные выпады, заметил:

— Я все поражаюсь, до чего эти кришняне похожи на людей!

Тангалоа успокоился на приобретении полуметровой булавы с крепкой деревянной ручкой и утыканным острыми шипами стальным набалдашником. Булаву он заткнул за кушак и, скрестив ноги, словно огромный бронзовый Будда, восседал на палубе спиной к мешку со снаряжением. Дирк подумал, что со своей смуглой кожей и монгольскими чертами лица друг куда больше похож на настоящего кришнянина, нежели он сам.

Тангалоа откашлялся, демонстрируя, что готов прочесть небольшую лекцию, и начал:

— Это вполне объяснимо, Дирк. Цивилизованные разновидности живых существ обязаны обладать определенным набором физических характеристик: скажем, глазами, чтобы видеть, и, по крайней мере, одной рукой или щупальцем для манипулирования предметами. И они не могут быть слишком большими или слишком маленькими. То же самое в равной мере относится и к характеристикам разума. Если какие-то существа чересчур однообразны в своем умственном развитии, им не достичь того разделения труда, которое требуется для создания подлинной культуры. В то же время при слишком большой разнице более смышленые особи легко и просто тиранят остальных, результатом чего также будет застывшее в своем развитии общество. При чрезмерной обособленности и некоммуникабельности они не способны скооперироваться, а при очень уж тесных общественных связях никогда не произведут шизоидных типов вроде тебя, чтоб генерировать новые идеи.

— Спасибо за комплимент, — поклонился Барнвельт. — Намек понял. Как только почувствую пробуждение в себе гения, обязательно поставлю тебя в известность.

— И даже при соблюдении всех этих условий, — продолжал Тангалоа, — все равно среди внеземных цивилизаций существует множество самых разных вариантов, вроде Сириуса-9 с его муравьиной экономикой. Просто так получилось, что все разумные виды кришнян являются человекообразными…

— Хар-имма! Хар-имма! — проскрипел Фило.

— Если это действительно означает то, что я думаю, — заметил Барнвельт, — то королева Альванди должна быть женщиной довольно широких взглядов, чтоб воспринять Фило спокойно.

— Не исключено, что она его попросту не поймет. Понимаешь, квирибский диалект заметно отличается от стандартного гозаштандоу. В нем все еще сохраняется средний залог в глаголах…

Покончив с тренировкой, Барнвельт прошел на корму взглянуть на шеиханов, с которыми успел уже крепко подружиться, и почесать их косматые лбы.

На ночь они стали на якорь на мелководье вдали от жилья. Рокир медленно опускался за низкий горизонт во всем многоцветном великолепии кришнянского заката; жена шкипера приготовила ужин; над водой разносились потрескивания и попискивания всякой мелочи, обитающей в камышах; матросы, выставив на палубу походные алтари, возносили молитвы всевозможным богам, перед тем как отправиться на боковую.

Так и проходили дни, пока они спускались вниз по Пичиде, которая неторопливо извивалась по Гозаштандской равнине до самого моря Садабао. Они прикидывали, что скажут Горбовасту в Маджбуре и королеве Альванди в Рулинди и чем следует запастись, чтобы преодолеть опасности Сунгара. Дирк Барнвельт успел приобрести облупившийся на солнце нос, умение носить на поясе меч так, чтобы он не застревал между ног, беглое владение новыми для себя языками и совершенно твердое и определенное чувство уверенности в себе, которым никогда не мог похвастать на Земле.

Теряясь в догадках, он искренне пытался разобраться, что же родило в нем подобное чувство: то ли долгожданная возможность реализовать романтичность натуры, которая доселе только нещадно подавлялась, то ли шовинистическое ощущение превосходства над кришнянами, а может, и попросту тот факт, что ему наконец удалось удрать от материнского присмотра. Не без облегчения он отметил, что за смертью двух кришнян, которых ему пришлось убить, не последовало никакой бурной психологической реакции — ни тогда, ни после. Однако по ночам его время от времени мучили кошмары, в которых он из последних сил убегал, зовя маму, от роя огромных ос.

При всем этом он прекрасно понимал, что попытка облегчить душу перед Тангалоа ни к чему хорошему не приведет, поскольку тот попросту посмеется над его мягкотелыми рефлексиями.

Сам Джордж, обладая выдающимся умом (он демонстрировал удивительные способности к языкам и с легкостью усваивал всю ту многостороннюю информацию, которая имеет отношение к ремеслу страноведа), имел все же склонность пасовать перед трудностями вроде работы, которая была ему не по душе. Очевидно, так было потому, что некоторые вещи казались ему слишком уж простыми, а может, и просто по причине чересчур вольного полинезийского воспитания. Добрый и отзывчивый в самом общем смысле этого слова, он не отличался особой эмоциональной глубиной и целеустремленностью; зная, вроде бы, все обо всем и умея складно об этом поговорить, был он все же человеком слова, а не человеком дела, способным повести за собой в решающий момент. Барнвельт все больше убеждался, что, хоть Джордж и по возрасту старше, и по должности, вся ответственность за возложенное на них предприятие рано или поздно целиком и полностью ляжет на его собственные костлявые плечи.

Постепенно река стала такой широкой, что с одного берега дома на другом казались не больше спичечных коробков, а люди крошечными, как муравьи. «Чальдир» неторопливо двигался мимо прибрежных вилл маджбурских богачей, чьи отпрыски играли в салки на лужайках или с громким хохотом и визгом спихивали друг друга с мостков в воду. Движение на реке стало заметно оживленнее: то и дело попадались стоящие на якорях лодки с застывшими в них удильщиками, или такая же, как «Чальдир», баржа неуклюже пересекала реку под парусом, чтобы высадить упряжку шейханов на северный берег, вдоль которого пролегала бечевая тропа.

Поскольку приземистый и пузатый «Чальдир» не отличался маневренностью, при каждой встрече с другим судном шкипер заявлял о своем праве на дорогу, колотя в помятый бронзовый гонг. Один раз они чуть было не столкнулись с плотом из бревен, который тихо сплавлялся по течению прямо у них на курсе. Плотовщикам и матросам «Чальдира» пришлось долго распихиваться шестами, изрыгая такие ругательства, что земляне стали опасаться поножовщины, а шейханы на корме взволнованно заревели. Однако баржу удалось обвести вокруг плота и вновь выйти на чистую воду, так что все кончилось относительно благополучно.

Виллы уступили место пригородам, а пригороды — собственно городу, который отличала не увенчанная луковичными куполами роскошь Хершида и не серая крепостная хмурость Мише, а исключительно собственная, неповторимая атмосфера. Это был город бесчисленных изящных арок, изукрашенных замысловатой, фантастической резьбой, зданий в пять и даже в шесть этажей и бьющей через край неуемной уличной толчеи.

На берегу стали появляться причалы и пристани, у которых было пришвартовано множество подобных «Чальдиру» барж и баржонок. За ними Барнвельт углядел лес мачт и снастей морского порта. Шкипер «Чальдира» засек свободное место и направил суденышко к берегу, а двое матросов с кряхтеньем налегли на весла, чтобы преодолеть течение. Какая-то рыболовная посудина, увешанная парусами, словно задний двор в понедельник, нацелилась, судя по всему, на то же самое место и попыталась подрезать барже нос, да, видно, недостаточно проворно. Попугай Фило радостно присоединил свои вопли к проклятьям обоих экипажей.

Когда баржу наконец ошвартовали, начинало уже припекать. Барнвельт и Тангалоа сердечно распрощались со шкипером и его людьми и вылезли на пристань, чтобы отправиться на поиски конторы Горбоваста. Барнвельт шел с некоторым холодком в животе, что с ним обычно приключалось, когда предстояла встреча и достаточно долгое общение с незнакомыми людьми.

Но он зря волновался. На основании письма Куштаньозо Горбоваст принял их, по определению Барнвельта, «с суетливым радушием и елейными учтивостями». Этот гладенький кришнянский джентльмен давно опроверг известный афоризм о погоне за двумя зайцами сразу, поскольку, выступая в качестве особого маджбурского уполномоченного гозаштандского короля Экрара, уже много лет подрабатывал еще и тем, что снабжал информацией службу безопасности межпланетных перевозок в Новуресифи.

— Тот самый Сньол из Плешча? Поохотиться на гвамов в Сунгаре, говорите? — затрещал он, произнося ньямское имя Барнвельта «Эсньол», как, кстати, поступали все говорящие на гозаштандоу кришняне. — Ну что ж, кто не рискует, тот не богач, как гласит присловье мудрого Нехавенда! Знаете вы, наверное, что давно уж стало море Ваандао истинным рассадником беспутнейших пиратов кровожадных, и нет от них избавленья, ибо Дюр в гордыне своей платит им дань, дабы вредили они торговле не столь великой — такой, как в Маджбуре иль Замбе. И мало того — молва просочилась, будто мошенники сии связаны и с торговлею янру, отчего всякий вольный муж мелкой дрожью по ночам содрогается!

Барнвельт без особых подробностей поведал ему о разоблачении Визгаша в Новуресифи.

— Выходит, — покачал головой Горбоваст, — что негодяи и в тех краях орудуют? Не будет вреда, коли замолвить словечко синдику верховному, ибо народ маджбурский смертельно боится, как бы снадобье сие не распространилось промежду них, позволив женщинам заправлять всеми делами. Хоть и не столь подвержены мы ему, как глупцы-земляне, коих даже запашок легкий тут же в покорнейший студень превращает, все ж таки великая неразбериха может быть наслана на нас неуловимым сим препаратом. Что же касаемо письма доурии Квирибской, то получите вы его незамедлительно. Правда, лучше поспешить вам, коли желаете вы вручить его.

— А что, старая людоедка помирает?

— О нет — по той лишь причине, что, как толкуют в тавернах, намеревается она, поскольку супруг ее нынешний обезглавлен быть должен согласно варварскому их и кровавому обычаю, трон в пользу дочери своей Зеи отказать.

У Барнвельта полезли вверх брови, а вместе с ними и приклеенные антенны. Квириб под началом молодой и свежекоронованной монархини начинал выглядеть куда более заманчиво, нежели управляемый старой несговорчивой татаркой вроде Альванди.

— Надо же, я про такое не слышал! Может, господин Горбоваст, вы снабдите нас сразу двумя рекомендательными письмами — к каждой даме в отдельности?

— О чем разговор! Советую вам следить за каждым шагом своим среди дам сих властительных, ибо поговаривают, будто держат они мужей своих в покорности все тем же лекарством…

И он объяснил им все, что полагалось знать о билетах и расписаниях поездов, добавив:

— Показывает стекло, что колесо небесное не повернулось еще к зениту, и до отправленья экспресса южного располагаете вы толикою времени, дабы обозреть город наш драгоценный.

Этим путешественники и занялись, пошатавшись для начала по набережной и снимая на пленку суда — большей частью обыкновенные парусники, вполне сравнимые с земными, но тем не менее довольно впечатляющие своим исключительно местным колоритом. Были здесь массивные высокобортные посудины с прямыми парусами из Дюра, что на море Ваандао, суда с латинским вооружением из Сотаспе и других портов Садабао и даже катамаран с полукруглым парусом из далекого южного Малайера. А среди длинных приземистых боевых галер сразу бросалась в глаза гордость военно-морских сил Маджбура — квинрема «Джунсар», с ее уложенными вдоль бортов здоровенными веслами на пятерых гребцов, высокой позолоченной кормой и остроконечным тараном, торчащим в носу на уровне ватерлинии.

Не сумев устоять перед ароматами припортового рынка, путешественники рискнули отведать одно из кушаний, которые предлагали местные прилавки.

Барнвельт вскоре в полной мере удовлетворил свое любопытство, поскольку то, что поставили перед ним в чашке с супом — некое морское создание вроде огромного слизняка со щупальцами, — обладало удивительной способностью оставаться живым и шевелиться после того, как было сварено. Он успел проглотить пару извивающихся кусочков, пока поднявшийся к горлу комок не прервал этот эксперимент.

— Слабаки вы там, на Западе, — хихикнул Тангалоа, приканчивая своего слизняка и вытирая губы.

— Пошел к черту! — буркнул Барнвельт, упорно продолжая битву, пока морской организм не исчез с тарелки.

После этого они посетили муниципальный зверинец. Барнвельт, припомнив купание в Пичиде, невольно содрогнулся при виде посаженного в огромный чан аввала, не выросшего, кстати, еще и до половины. Но потом его было просто за уши не оторвать от всевозможных тварей в клетках, так что далее Тангалоа, который в жизни никуда не спешил, был вынужден напомнить ему про поезд и выволакивать из зверинца силой.

В парке они наткнулись на открытое представление балетной труппы из храма Дашмока, собственного бога коммерции этого вольного города. Жрец пустил по рукам шляпу, вернее, некий сосуд из чего-то вроде тыквы, дабы публика посодействовала нуждам храма материально. Глядя на подскакивающих в воздух девиц, Барнвельт почувствовал, как в лицо ему бросилась краска. Округ Чатагуа все это никоим образом не напоминало.

Тангалоа сухо заметил:

— Понимаешь, Дирк, различие культур проявляется и в том, что принято скрывать. Лишь немногие, вроде вашей западной, содержат строгое табу на обнаженное тело. Корни запрета кроются в древней сирийской цивилизации, откуда он попал к вам посредством иудаизма и его боковой ветви, христианства…

Танец закончился, и зеваки стали расходиться. Земляне направились к вокзалу, где обнаружили, что поезд до сих пор не составлен и не отправится еще, по меньшей мере, час от времени, указанного в расписании. Поскольку станционный служащий не сделал более вразумительных заявлений, оставалось только сидеть на лавке и курить, чтобы хоть как-то убить время.

Вскоре подошел и пристроился по соседству с землянами какой-то тип в бледно-голубом костюме и с мешком на плече. На голове у него красовался легкий, украшенный строгим орнаментом серебряный шлем, с боков которого торчала пара серебряных же крыльев акебата.

Барнвельт никогда не отличался большим талантом завязывать разговоры с первыми встречными, но развязный Тангалоа вскоре уже вовсю болтал с обладателем шлема,

— Сие означает, — пояснял кришнянин, постукивая пальцем по шлему, что тружусь я в «Межроу Гурардена», разнося посланья всевозможные и посылки. — (Это название можно было грубо перевести, как «Компания по быстрой и надежной доставке»). — Девиз нашего товарищества таков: «Ни буря, ни мрак, ни хищный зверь, ни злой человек не воспрепятствуют курьерам нашим в быстроте отправленья их службы благородной!»

— Замечательный девиз, — согласился Барнвельт. — Честно говоря, звучит довольно знакомо.

— Без сомненья, слово компании нашей достигло уж и далекой Ньямадзю! гордо заметил нарочный. — А когда-нибудь настанет и час, когда и этот край студеный включен будет в сферу наших услуг. О благородные зеры, мог бы поведать я вам такие истории о деяньях сотоварищей моих, что антенны на головах ваших встали бы дыбом от ужаса! Совсем недавно друг мой Гехр пакет доставлял в самое сердце коварного Сунгара и вручил его не кому иному, как самому главарю пиратов, Шиафази ужасному!

Барнвельт с Тангалоа одновременно подались вперед. Последний поинтересовался:

— А какой он из себя, этот Ши… ну, в смысле, пиратский король?

— Что до сего, то друг мой Гехр ведает о том не больше вас самих, ибо Шиафази сей не показывается никому, кроме как своим собственным подданным. Но поскольку Гехр не имел права уйти, покуда грузополучатель не распишется в квитанции, под конец решено было, что архиразбойник оный просунет длань свою сквозь дыру в занавеси, дабы завладеть пером. И Гехр таким манером все ж углядел кое-что. О господа, что за кошмарное то было зрелище! Не рука человечья, но жуткая чешуйчатая лапа с когтями преострыми оставила оную подпись, будто ступня того пудамера ужасного, что кроется в ледниках на родине вашей! Так что Шиафази, как видно, созданье не из нашего честного мира, а с некой распутной и опасной планеты где-то в глубинах космоса вроде той, что Землею зовется и прибежищем служит чародеям коварным да колдунам-душегубам…

— Пун дессой! — объявил привратник.

Курьер поднялся и закинул за плечо посылочный мешок, а земляне подхватили сумку со снаряжением и птичью клетку. «Так значит, Земля опасная и распутная планета», — подумал Барнвельт, посмеиваясь и патриотически негодуя в то же самое время. К несчастью, положение было не совсем то, чтоб размахивать клетчатым флагом Всемирной Федерации.

Поезд состоял из пяти небольших четырехколесных вагончиков: двух платформ, на которые грудами был навален всевозможный товар, и трех пассажирских, больше смахивающих на слегка переделанные кареты, поставленные на рельсы с шириной колеи около метра. Роль локомотива исполнял биштар, впряженный в передний вагон веревочными постромками. Зверь стоял, покачивая двумя огромными бивнями, стегая хвостом и пошевеливая похожими на раструб геликона ушами.

Самый последний вагон оккупировала какая-то шумная семейка, состоящая из крошечного заморенного мужчинки, здоровенной дородной тетки, троицы юнцов и одного портативного инкубатора, в которых у кришнян принято перевозить недосиженные яйца. Дабы избежать женской болтовни, Барнвельт, Тангалоа и их новый знакомый сели в первый вагон.

Когда все ожидавшие пассажиры набились в поезд, сидящий на шее биштара махаут дунул в рожок и огрел зверя остроконечной палкой. Клацнули, натягиваясь, провисшие соединительные цепи, и вагон, в котором расположились земляне, рывком тронулся с места. Застучали колеса на стыках, и они прокатили мимо биштара, который тянул вагоны по соседней колее, причем так близко, что Барнвельт, будь он слегка побезрассудней, вполне мог дотянуться до любой из шести похожих на колонны ножищ.

По полосе отчуждения между застроенными участками они выкатились с привокзальной территории и наконец выехали на одну из главных улиц Маджбура, по середине которой пролегали две колеи. Через некоторое время они разминулись с пригородным составом, который стоял на перекрестке, высаживая пассажиров.

Улицу заполняла разношерстная толпа кришнян. Некоторые неслись куда-то на самокатах, некоторые восседали верхом на приземистых шестиногих айях или высоких четырехногих шомалах, некоторые катили в экипажах. Упряжка из четырех айев тащила некое огромное двухэтажное сооружение, судя по всему, общественный омнибус. На оживленном перекрестке официального вида кришнянин в шлеме регулировал движение при помощи меча, которым размахивал с такой целеустремленностью, что Барнвельт испугался, как бы он не отхватил ухо зазевавшемуся пешеходу.

— Сплелись так тесно новое со старым, будто время ничем здесь не было, — процитировал Барнвельт.

Постепенно уличное движение становилось все более редким, а дома — все меньше и меньше. Колея покинула середину улицы и вновь бежала вдоль полосы отчуждения. Вправо, к реке, от нее отошла боковая ветка. Город сменили пригороды, дома стали перемежаться возделанными огородами. Потом две колеи слились в одну, и путешественники оказались на открытой местности. Первый раз они остановились, чтобы пограничная охрана республики Микарданд — воины в марокканского вида доспехах — произвела досмотр багажа и проверку пассажиров.

Путешествие протекало без особых происшествий, за исключением разве того, что, когда они остановились в какой-то безвестной деревушке, чтобы напоить биштара и дать пассажирам возможность перекусить или каким-то иным образом скрасить тяготы дальнейшего пути, старшенький дитятя из шумного семейства в последнем вагоне каким-то образом ухитрился этот самый вагон отцепить, так что, когда поезд тронулся, вагон остался стоять на месте, а толстуха визжала из него почище Фило. Поезд остановили, и мужской части пассажиров пришлось толкать покинутый вагон, пока его связь с составом не была восстановлена. Кондуктор при этом на все лады взывал к Кондиору, Дашмоку, Бакху и прочим божествам, способным подвергнуть юного правонарушителя тем страшным мукам, которых он, несомненно, заслуживал.

Курьер объяснил, почему вместо билета он предъявил нечто вроде пропуска: оказывается, у «Межроу Гурардена» имелись соглашения со всеми основными транспортными службами, включая железнодорожную, которые возили курьеров в кредит, выставляя потом счета за реальный пробег.

На первую ночевку они остановились в Янтре, где на боковой ветке, пропуская их, уже стоял встречный поезд. Под конец третьего дня они достигли Гала и вновь увидели волны моря Садабао. Климат здесь был заметно теплее, и кое-где стали попадаться люди, одетые по квирибской моде — в запахивающиеся тоги и похожие на одеяла накидки. На следующее утро, когда приятели занимали свои места в поезде, послышался чей-то низкий голос:

— Свободно ли сие место?

Какой-то долговязый молодой кришнянин, одетый почти так же, как они сами, разве что несколько побогаче, влез в вагон. Не дожидаясь ответа, он пинком сбросил сумку землян с сиденья, которое та занимала, и затолкал свой мешок в сетку над окном. Потом он отцепил ножны, прислонил их в углу и плюхнулся напротив землян.

В купе заглянул еще один потенциальный пассажир, выискивающий по вагонам свободное местечко.

— Все занято! — гаркнул новый попутчик, хотя места явно хватало. Пассажир испарился.

Барнвельт ощутил внутри неприятный холодок. Он совсем уже был готов рявкнуть: «Подбери!» — и подкрепить эту команду, если б потребовалось, ухвативши нахала за грудки, когда вдруг прорезался музыкальный голосок Тангалоа:

— Не обманывают ли меня чувства мои, или же и впрямь почтило нас обществом своим лицо, титулом облеченное?

Барнвельт украдкой бросил взгляд на своего напарника, смуглая физиономия которого не выражала в этот момент ничего, кроме неподдельного интереса. Когда дело касалось страноведческих изысканий, Джордж был способен становиться на такую безликую и отстраненную позицию по отношению к кришнянам, словно они были микробами под его микроскопом. И их дружелюбие, и оскорбительное высокомерие являлись для него не более чем научными данными, которые ни в коей мере не затрагивали его человеческих эмоций. В этом отношении, подумалось Барнвельту, Джордж его превосходил, поскольку сам он склонялся к довольно острой эмоциональной реакции на все внешние раздражители.

— А-а, всего лишь гарм, — коротко уточнил юнец, правда, несколько менее воинственным тоном. — Зер Гавао бад-Гарган. А вы кто такие будете?

— Я Таджди из Вьютра, — представился Тангалоа, — а это мой верный компаньон по многим опасным приключеньям, который откликаться изволит на имя Сньол из Плешча.

— Тот самый Сньол из Плешча? — удивился зер Гавао. — Хоть обычно и нету мне дела до иноземцев всяких, о ньямцах немало наслышан я доброго. Вот разве что мыться привыкли они не столь часто, сколь от народа культурного требуется.

— У нас очень холодно, зер, — сказал Тангалоа.

— Может, и так. А что ж до меня, то предстоит мне цельное десятиночье провести средь квирибцев сих феминизированных, что позволяют бабам своим править собою! Вы тоже путь туда держите?

Курьер кивнул.

Барнвельта несколько удивила фраза «тот самый Сньол из Плешча». Вроде как и Горбоваст подобным образом выразился. Когда Куштаньозо даровал его этим nom-de-guerre,^[66] он решил, что так прозывался какой-нибудь совсем древний и полузабытый деятель. Если настоящий Сньол по-прежнему существовал, то дальнейшие обстоятельства могли сложиться, мягко говоря, довольно неловким образом.

— Сигару? — предложил он. — А сами вы откуда, позвольте полюбопытствовать?

— Из Балхиба, — бросил зер Гавао.

Взяв протянутую сигару, он с отвращением оглядел ее и тут же выбросил, после чего вытащил изукрашенный драгоценностями портсигар, достал свою собственную, закурил и спрятал портсигар обратно. Барнвельт оскалил зубы, пытаясь перенять отстраненную манеру Тангалоа.

— Из Балхиба, говорите? — промурлыкал Тангалоа, — А не доводилось ли слыхать вам о некой топографической съемке, заказанной вашим королем?

— Знать про такое не знаю.

— Нам тут рассказывали совершенно потрясающую историю про ваши края, продолжал страновед. — Что-то там насчет бороды короля.

— А-а, вон оно что! — на физиономии Гавао, как трещина во льду, прорезалась первая улыбка. — И впрямь довольно пикантную штучку учинил этот зер Как-его-там из Микарданда! Не превосходи нас республика впятеро по численности войска, нешуточная война бы приключилась! Так старому Киру и надо: нечего фамильярничать со всякими иноземцами!

— А как же это зер Шургез сумел так близко подобраться к королю? спросил Барнвельт.

— Хитростью коварною. Представился он курьером вроде нашего друга, здесь присутствующего, и сообщил, что принес пакет для врученья в собственные руки и что подпись на квитанции лишь Его Грозность оставить может.

— Ничего особенного, — прокомментировал курьер. — Вполне рутинная процедура, дабы жалоб избежать на недоставку пакетов.

— И вот что вышло, — продолжал Гавао. — Стоило только королю занести над документом оным кольцо своё с печатью — ибо, истинным воином будучи, ни читать, ни писать не обучен, — как курьер самозванный выхватил из пакета своего ножницы, коими и учинил шутовское постриженье свое. Быстренько отхватил бороду и, прежде чем кто-нибудь успел остановить иль заколоть его, ногами проворными сбежал по ступенькам дворцовым, вскочил на айю своего и был таков!

— До чего ж низкопробная и распутная шуточка! — возмущенно воскликнул нарочный. — Компания моя сразу потребовала принять меры законные супротив Шургеза этого за самозванство. Поскольку форма сия известна повсюду как воплощенье честности и ответственности высокой, нарочные наши возможность имеют ничтоже сумняшеся проникать и туда, куда другой и помыслить не мог бы! Но теперь, когда всякие шутнички самоуверенные начинают играть нашу роль, что же станется с неприкосновенностью нашей?

— А то же станется, что с духом пугала огородного в балете Дараша известном, — молвил Гавао. — А именно — пропадет навсегда. А теперь вы, досточтимые зеры, коли уж в настроенье общительном пребываете, не поведаете ли, куда вы путь держите и зачем?

— Мы задумали экспедицию по охоте на гвамов, — ответил Барнвельт.

— Тогда, полагаю я, направляетесь вы в Малайер?

— Нет, мы думаем все организовать в Рулинди. Малайер ведь вроде как под осадой?

— Он уже пал, — сообщил зер Гавао.

— Правда?

— Угу. Поговаривают, будто этот ренегат Кугирд взял его при помощи коварства подлого, применивши некое изобретенье зловещее для разрушенья стен.

— А что за изобретение?

— О том я не ведаю. По мне, так все эти механизмы новомодные, Дупулан бы их побрал, разрушают лишь старое доброе искусство войны. Я бы всех этих изобретателей казнил принародно! По-моему, основание общества тайного по предотвращенью изобретений в области военной достойным было бы деяньем! Иначе не сегодня-завтра не доблесть да отвага, а всякая механика определять будет суть войны, как промежду землян проклятых! Говорят, будто благородное искусство воинское столь пагубно в технике всякой погрязло, что земляне отменили его совсем — заставили правительство планетное вообще запретить войны! Более мрачной участи и в страшном сне не приснится!

— Следует уничтожать нам нещадно всех переодетых землян, что скрываются промежду нас, покуда окончательно не опутали они народ наш черным своим колдовством! — горячо воскликнул курьер.

— Интересная мысль, — заметил Барнвельт. — Однако мне кажется, что нам все равно лучше отправляться из Рулинди: в Малайере наверняка порядочная неразбериха после осады и разграбления победителями.

Гавао рассмеялся.

— Ну что ж, доброй вам охоты, но только не уговаривайте меня сделать заказ на продукт ваш будущий, ибо никогда не считал я, что без камней гвама нельзя получать маленькие удовольствия от жизни. Да что там далеко ходить перед самым отъездом из Гала я…

И Гавао переключился на предмет, в котором ему в полной мере удалось проявить свое красноречие. Добрых несколько часов без перерыва он потчевал попутчиков байками о подвигах, которые, если, конечно, он нигде не приврал, стяжали ему славу ведущего будуарного атлета планеты. Он оказался настоящим кладезем информации, касающейся интимных обычаев и характеристик особей женского пола различных рас и национальностей Кришны. Барнвельт почувствовал, что находится в обществе великого специалиста. Через некоторое время все это его несколько утомило, но, не выходя за рамки приличии, перекрыть бурный поток амурных анекдотов было просто невозможно.

В остальном все шло достаточно гладко. Остановившись на ночлег в очередной деревушке, на следующий день они покатили вдоль побережья в Джазмуриан.

Немного не доезжая до конечного пункта своего путешествия, они пересекли еще одну границу, которая отделяла Микарданд от Квириба. Когда поезд остановился, Барнвельт обнаружил, что пограничники на квирибской стороне — сплошь женщины, наряженные в какое-то опереточное обмундирование, которое состояло из плиссированных юбочек, медных шлемов и медных же бюстгальтеров. Некоторые гордо потряхивали блестящими щитами и копьями.

— Встаньте у своих вагонов, — на квирибском диалекте распорядился один такой до блеска надраенный экземпляр — очевидно, командирша. — Ага! налетела она на Барнвельта и его спутников. — Сюда, Ная! Опечатай-ка мечи у этих ребяток: у нас в стране не дозволено мужчинам расхаживать при оружии! А что же до этого с дубинкой… — она задумчиво поковырялась щепкой в зубах. — Раз уж ножен нету, мы ее просто потуже примотаем к поясу. Коли вздумаешь пустить в ход эту гадость, останешься без штанов, что ни удаль твою не приукрасит, ни достоинство!

— Это, мадам, смотря, что считать достоинством, — заметил Тангалоа. Амазонка, почесывая в голове, удалилась, а оставшиеся мужчины хихикнули в кулаки.

Девушка по имени Ная со всем необходимым инвентарем приблизилась к ним и несколькими витками крепкой стальной проволоки обмотала рукояти мечей Барнвельта и Гавао, пропустив ее потом через кольца в ножнах. Свободные концы проволоки были затем зажаты в чем-то вроде компостера, который скрепил их свинцовой пломбой вроде тех, какими на Земле опечатывают багажные вагоны.

Таможенница при этом сурово добавила:

— Коли вздумаете взломать сии пломбы, ответ за то держать будете по суду. И оправданья ваши да будут вески, иначе… — она выразительно чиркнула пальцем по горлу. — Становитесь теперь в очередь, дабы уплатить пошлину.

После этого они вновь покатили по направлению к Джазмуриану. Как только пограничный пост скрылся из виду, зер Гавао извлек на свет божий набор каких-то собственных приспособлений. Первым делом он вытянул одну из проволочных петель настолько, чтоб та слегка провисла, после чего перекусил ее небольшими клещами и скрутил концы между собой. Потом из крошечной жестянки извлек пальцем немного какой-то темной воскообразной пасты, которой тщательно замазал соединение, и только при очень тщательном осмотре можно было бы догадаться, что проволока повреждена.

— Ну-с, — объявил он с хитренькой рыбьей ухмылочкой, — случись теперь какая заварушка, только дерну я за рукоять, как проволока распадется, и красавчик мой выскочит из ножен! Так-то спокойней человеку благородному, вынужденному путешествовать по сей вонючей провинции, где за закон почитается… — тут он употребил сугубо анатомический термин для характеристики матриархата.

— А нам нельзя сделать то же самое? — попросил Барнвельт, поскольку Гавао уже прятал свой набор.

— Об чем речь!

Так что вскоре и земляне привели свое оружие в боевое состояние тем же самым способом.

— Спасибо, — поблагодарил Тангалоа. — А что за городок этот Джазмуриан?

— Смердящая дыра, где честные люди страшатся по вечерам выходить на улицу в одиночку! Поскольку находится он под владычеством Квириба, равно как и прочие земли окрест, то давно уж превратился в истинную помойную яму международную, где толчется всякий сброд со всех пяти морей, и воительницы королевы Альванди совладать с ним могут не более чем вы с гвамом, пытаясь выудить его простым крючком рыболовным.

На подъезде к Джазмуриану под конец дня железная дорога отклонилась в глубь материка. Вскоре она уперлась в реку Зигрос, где опять повернула к востоку и следовала извивам реки до самого города. Солнце, садящееся позади поскрипывающих вагонов, багрово полыхало в волнистом местном стекле множества окон. Второй по величине порт на море Садабао на первый взгляд оказался не так уж и плох, как расписывал Гавао, хотя и несколько менее располагал к себе по сравнению с Маджбуром, в котором не было столь бросающихся в глаза бесчисленных трущоб, распивочных и неряшливого вида личностей всех цветов кожи.

— А где вы остановитесь? — спросил Барнвельт у Гавао.

— В гостинице Ангура, напротив вокзала. Единственное место, где от вони, что шибает в антенны, у порядочного джентльмена второй желудок не выворачивается.

Барнвельт с Тангалоа переглянулись. Горбоваст в Маджбуре рекомендовал им именно эту гостиницу для ночевки перед завершающим броском до Рулинди, куда предстояло выехать на следующее утро.

Скрипнув тормозами, поезд остановился. Как только земляне подхватили багаж и выбрались из вагончика на дощатый перрон, послышался чей-то голос:

— Портреты, господа хорошие? Волшебные портреты?

Обладателем голоса оказался потрепанный старикашка с жидкими клочками волос на подбородке и огромным ящиком на треноге.

— Клянусь зелеными глазами Хои! — воскликнул Барнвельт, решив попрактиковаться заодно в кришнянских идиоматических оборотах. — Ты только глянь!

— Что это еще за фиговина? — поинтересовался Тангалоа.

— Фотоаппарат! — Барнвельт сразу узнал в громоздком ящике камеру вроде тех, какими пользовались века назад пионеры фотодела. При этом он не удержался, чтобы украдкой не бросить взгляд на крошечную «Хаяши», надежно упрятанную в перстне. — Интересно, как он собрался снимать при таком освещении?

Он посмотрел на убегавшую вдаль реку, зеркальная гладь которой уже разрезала диск Рокира своим тонким шнуром, и добавил:

— Должно быть, это продукт научно-технической революции принца Ферриана. Нет, спасибо, — отмахнулся он от фотографа и двинулся было своей дорогой, когда обрушившийся сзади неистовый поток брани заставил его буквально замереть на месте.

Мясистая девица, имевшая, судя по всему, отношение к полиции, крепко распекла фотографа за нарушение каких-то правил, выразившееся в назойливом приставании к клиентам на железнодорожной платформе. Закончила она так:

— …А теперь ступай, босяк, и благодари матушку-богиню, что не пришлось ночевать тебе в холодной кутузке!

Барнвельт тоже собрался идти, но был остановлен следующим воплем:

— Стой, тебе говорю! Гляжу, что чужеземец ты, а следовательно, невежа, но нет оправданья невежеству в законах! Знай же, что у нас в Квирибе не положено поминать имя богини Хои всуе! Считается сие серьезным нарушеньем общественного порядка, и меры к сему принимаются самые строгие и решительные. Покажите-ка оружье свое!

Она внимательно осмотрела пломбы на мече Барнвельта и булаве Тангалоа. У Барнвельта сердце ушло в пятки: он был уверен, что она обязательно заметит то место, где Гавао перекусил и срастил проволоку. Но то ли из-за поверхностного характера осмотра, то ли по причине слабеющего закатного освещения ей это не удалось, и она отпустила их на все четыре стороны со следующим напутствием:

— Ступайте по своим законным делам, чужеземцы, да будьте начеку!

Гостиница Ангура была хорошо видна от вокзала. Над входом, дабы обозначить направленность заведения, был приколочен череп какого-то хищника со здоровенными клыками. Трехэтажное здание нависало прямо над тротуаром второй этаж поддерживался рядами арок. Весь первый этаж, за исключением небольшого холла с крошечной конторкой сбоку, был отведен под харчевню.

Путешественники протолкались сквозь толпу на тротуаре, глазевшую на уличного фокусника, который на виду у всех вытаскивал из совершенно пустой шляпы детеныша унхи, и вошли в дверь. На звон в небольшой гонг, подвешенный над кассой, из окошечка выглянула плоская кришнянская физиономия физиономия, украшенная столь необычайно длинными антеннами, что обладатель ее походил на жука.

— Ангур бад-Эххен к вашим услугам, — отрекомендовалась физиономия.

— Багган! — рявкнул Фило из своей клетки.

— Ну… Вообще-то, зеры мои…

— Это не мы, — торопливо сказал Барнвельт и в полном смущении разразился типично кришнянской напыщенной тирадой: — Это не мы, а сей негодный зверь из далеких краев, чьи шутки плоские лишь перепев слов человеческих, значенья коих все равно он не разумеет, равно как вы или я сокровеннейших тайн богов сущих постигнуть не в силах. А посему не обращайте вниманья просвещенного своего. Да взойдет когда-нибудь счастливая звезда ваша! Знайте же, что я — Сньол из Плешча, а это компаньон мой, Таджди из Вьютра.

Он примолк, слегка запыхавшись, но крайне гордый своими достижениями.

Когда они утрясли вопрос с номером, Ангур, вытянув шею, высунулся из окошечка посмотреть на попугая.

— Воистину, зеры, не видывал я существа, облаченного в столь странный и диковинный мех! Откуда взялось оно?

— С высочайших гор Ньямадзю, — ответствовал Барнвельт, отмечая про себя, что перья на этой планете неизвестны, и надеясь, что на его приемной отчизне действительно имеются горы, в которых мог обитать Фило. Отсутствие перьев было только к лучшему: не следовало опасаться и перьевых подушек, которые всегда вызывали у него сенную лихорадку.

— Гар-р-рк! — заявил Фило, приоткрывая крылья.

— Да он еще и летает?! — вскричал Ангур. — И при том не акебат это, и не бижар, и никакой иной зверь летучий знакомых очертаний. Редкостной забавой послужил бы он постояльцам моим, уговори я вас с ним расстаться!

В порядке эксперимента он сунул в клетку палец, но тут же отдернул, как только Фило, разинув клюв, сделал попытку его цапнуть.

— Нет, — ответил Барнвельт, — увы, но с сожаленьем превеликим вынуждены мы отказать вам, ибо в тот час, когда мы… гм… купили сие созданье, один великий астролог предсказал нам, что вся судьба наша зависит отныне лишь от него одного и горем отмечен будет тот день, когда расстанемся мы с ним.

— Какая жалость, — сказал Ангур. — Хотя ясно, как пики дарийские, что и впрямь была у вас причина веская для подобного ответа, как ведьма лесная сказала Карару в предании. Вот вам ключ. Делить вам покои свои придется с другим постояльцем иль же ночевать где-нибудь в другом месте. Но пусть не тревожит вас это слишком, ибо из иного мира он и спит не в кровати. Не желаете ли до трапезы компанию обрести для ублаженья своего?

— Нет-нет, спасибо, — торопливо ответил Барнвельт.

— Но владеем мы лицензией…

— Нет, большое спасибо! — повторил Барнвельт и решительно направился к лестнице.

Тангалоа извиняющимся тоном заметил:

— Понимаете, господин Ангур, мой друг привык вести уединенный образ жизни.

После этого он устремился за Барнвельтом, пыхтя на ходу:

— Батюшки мои! Ну куда ты так несешься! Вообще-то ты неплохо управился с этим малым. Интересно, что за парня он к нам подселил?

— Ангур сказал: он не из этого мира — может, вообще привидение какое-нибудь.

— Ну тогда вы с ним живо договоритесь. Ты ведь тоже в некотором роде привидение — я имею в виду Игоря. А ты уверен, что это действительно «он»? Личные местоимения не всегда точно отражают пол.

— Вообще-то, нет, но посмотрим. Как эта масляная лампа устроена?

Подкрутив лампу, они осмотрели комнату в поисках чего-нибудь более-менее характеризующего природу соседа. В углу валялся небольшой мешок, из которого вперемешку высовывались всякие пожитки. На подоконнике стояли три баночки, закрытые крышками, и одна открытая, из которой торчали какие-то палочки. Барнвельт обнаружил, что это ручки небольших малярных кистей.

Он переглянулся с Тангалоа и пожал плечами. Разложив снаряжение, они умылись и проверили состояние маскировки. Глядя на себя в зеркало, Барнвельт через плечо усмотрел напротив дверей что-то белое. Это было объявление. Путаясь в цветистых гозаштандских оборотах, они с Тангалоа в конце концов его перевели:

ВНИМАНИЕ! ОБРЯДЫ ЛЮБВИ СОВЕРШАТЬ ДОЗВОЛЯЕТСЯ ТОЛЬКО В СТРОГОМ СООТВЕТСТВИИ С ПРАВИЛАМИ, УТВЕРЖДЕННЫМИ СОВЕТОМ КУЛЬТА БОГИНИ ВАРЗАИ, А ИМЕННО: ПРЕДВАРЯТЬСЯ ДОЛЖНЫ ОНИ КОРОТКОЙ МОЛИТВОЮ МАТЕРИ-БОГИНЕ, А ЗАКЛЮЧАТЬСЯ СОКРАЩЕННЫМ ОЧИЩЕНЬЕМ РИТУАЛЬНЫМ. ЦЕНУ ЛЮБВИ В ОДИН КАРД (КВИРИБСКИЙ) В ПОЛЬЗУ МАТЕРИ-БОГИНИ СЛЕДУЕТ УПЛАТИТЬ СОДЕРЖАТЕЛЮ ГОСТИНИЦЫ.

Согласно распоряжению Сехри бад-Гараджи, верховной жрицы.

— Ну и ну! — присвистнул Тангалоа. — Первый раз вижу, чтобы кто-нибудь ухитрился обложить налогом это.

Барнвельт ухмыльнулся:

— Как мы обломали Ангура, а?

— Сборище фанатичных генотеистов,^[67] вот кто эти квирибцы. Интересно, как налоговая инспекция все это проверяет?

— Пожалуй, этот обычай из тех, которые похвальнее нарушить, чем блюсти,^[68] — откликнулся Барнвельт.

Из таверны доносились звуки какой-то совершенно фантастической музыки. Производил их оркестрик из четырех кришнян — двоих с дудками, одного с барабаном и девушки с чем-то вроде арфы, а в полумраке зала молоденькая кришнянка исполняла танец, в ходе которого заворачивалась в бесконечную полосу полупрозрачной материи, словно гусеница в кокон.

— Похоже на стриптиз задом наперед, — заметил Тангалоа. — Надо было пораньше прийти.

— Честно говоря, я больше ожидал увидеть стриптиз в исполнении квирибца мужского пола под жадными взглядами амазонок, — отозвался Барнвельт.

Зал, пропахший кришнянами, безвестными наркотиками и напитками, окружали скамьи, которые протянулись вдоль стен практически впритык друг к другу. Некоторые посетители, вооружившись похожими на крохотные копья палочками, уже трудились над тарелками. Довольно разношерстная публика, как отметил Барнвельт, хотя преимущественно буржуазного толка: в углу имелась даже парочка в аристократических шелковых полумасках.

В соответствии с местными обычаями земляне сделали заказ через прилавок непосредственно повару, который в поте лица трудился на виду у всех. Потом они бочком протиснулись вдоль стены и устроились на свободных местах. Официант принес им квадр, и они сидели и потягивали его, пока девушка в марле продолжала свои вращательные движения.

Наконец танец закончился. Пока зрители хрустели пальцами, что изображало тут аплодисменты, вошли еще несколько посетителей, а за ними по пятам еще один, который явно выбивался из общей компании, — некое динозавроподобное существо на голову выше человека, которое переваливалось на птичьих лапах, балансируя торчащим сзади огромным хвостом. Вместо одежды тело нового посетителя покрывал замысловатый узор из переплетенных разноцветных полос, намалеванных прямо поверх чешуи.

— Осирианин! — поразился Барнвельт. — И, судя по раскраске, мужского пола. С ума сойти, вот уж не ожидал такого тут встретить!

Тангалоа пожал плечами:

— Их и на Земле довольно немного. Ребята они в целом неплохие, правда, подвержены гипомании — излишне импульсивны и легковозбудимы.

— Я их и раньше видел, но ни с одним лично не знаком. Просто однажды я пригласил одну девушку, которая смертельно боялась змей, посмотреть Ингрид Димитроу в «Вожделении инкорпорейтед», а когда зажгли свет, рядом с ней сидел осирианин, и она хлопнулась в обморок.

— В большинстве своем они совершенно безобидны, — заметил Тангалоа. Но если тебе, паче чаяния, придется завести с таким спор, не давай ему смотреть тебе прямо в глаза, иначе в момент окажешься под псевдогипнозом. Если, конечно, у тебя вместо черепа не серебряный колпак под скальпом.

— Слушай, Джордж, а тебе не кажется, что это и есть наш сосед по номеру?

Барнвельт перехватил взгляд официанта и поманил его поближе. Приблизившись, прислужник вполголоса проворковал:

— Гляжу я, что ньямцы вы, любезные зеры. Не желаете ли случайно жаровню с ньомниджу? Имеем мы альков уединенный для целей…

— Нет, спасибо, — ответил Барнвельт, не имея ни малейшего представления, в какой безвестный порок пытается втянуть их официант. — Кто этот малый с хвостом?

— Это Сишен, что проживает здесь, — ответил официант. — В смысле чаевых клиент весьма выгодный, несмотря на облик свой ужасающий.

— Ну что ж, будем надеяться, что осириане публика честная. Скоро там наша жратва будет готова?

Во всем виде осирианина совершенно ясно читалось, что пропасть, которая отделяет разумных существ с хвостами от разумных существ без таковых, с маху не перескочишь. Пронзительным, присвистывающим голоском сделав заказ, который повар едва разобрал, он съежился в углу лицом к стене, разложив по полу хвост, который торчал внутрь зала, и нервозно поднимал взгляд всякий раз, когда кто-то проходил мимо. Официант принес ему выпивку в особой посудине вроде бидона для горючего.

Барнвельт, глядя в другую сторону, проговорил:

— Ого-го, если тут и есть привидения, то одно я уже вижу. Он что, за нами охотится?

Это был все тот же жидкобородый старец с сундуком-аппаратом, который только что о чем-то беседовал с личностью в маске и теперь направлялся к землянам, надтреснутым голосом приговаривая:

— Портреты, господа хорошие? Волшебные портреты?

— Давай поддержим частную инициативу, — предложил Тангалоа. — Не думаю, что это так уж подкосит наш бюджет.

Он повернулся к фотографу.

— А скоро вы сможете доставить снимки?

— К завтрашнему утру, любезный мой владыка. В труде праведном проведя всю ночь, я…

У Барнвельта возникли было возражения по нескольким поводам сразу. Но он предпочел не вмешиваться, не желая лишний раз оказываться в глазах своего беззаботного и незакомплексованного коллеги в роли эдакого прижимистого перестраховщика. К тому же это была исключительная возможность своими глазами увидеть, с чем приходилось иметь дело земным пионерам фотографии вроде Дагерра и Штейнгейля.

Добрых несколько минут фотограф наводил фокус, двигая то одну стойку треноги, то другую. Потом он вытащил небольшую плоскую чашку с приделанной снизу длинной ручкой и моток бечевки. Отрезав кусок бечевки, он закрепил его концом в зажиме внутри чашки. Затем в его руках появилась склянка, из которой он насыпал в чашку желтый порошок вроде того, что вытряс из стручков Визгаш на неудавшемся пикнике. Склянку он заткнул пробкой и убрал, удерживая чашку с порошком в горизонтальном положении. Потом достал кремневую зажигалку, которой долго щелкал у свисающего конца бечевки, пока та не зашипела и не занялась. Оказывается, это был запал.

— Пожалуйста, не шевелитесь, благородные зеры! — объявил старикашка, подступая к аппарату спереди и щелкая шторкой затвора.

Он отодвинулся в сторону и поднял чашку над головой. Тихо потрескивая, пламя поднялось по шнуру до края чашки и на мгновенье исчезло внутри.

Ф-фумп!

Зал озарила яркая вспышка, и над чашкой мгновенно вырос клубящийся гриб едкого желтого дыма. Не успел фотограф вновь обойти свой ящик и щелкнуть затвором, как послышался грохот, и все обернулись на осирианина Сишена, который испуганно вскочил на ноги, опрокинув посудину с выпивкой.

Осирианин сделал два широких шага в сторону фотографа, который уставился на него так, будто видел подобное существо впервые.

— Охе! — взвизгнул старик, подхватил фотоаппарат и пулей вылетел из таверны.

— Ну что же он так? — расстроился Сишен. — Не желал я ничего иного, кроме как попросить его и меня обслужить подобным образом, а он умчался, будто сам Дупулан гнался за ним по пятам! Непонятливый народ эти кришняне! А вы, господа, должно быть, соседи мои новые по номеру? Судя по головам вашим бритым, решил я, что вы ньямцы, а Ангур только что предупредил меня, что подселил ко мне ньямцев.

— Похоже на то, — согласился Барнвельт.

— Правда? Тогда будем надеяться, что не станете вы заявляться за полночь и утром ранним, в настроении шумном ото сна меня пробуждая. Еще увидимся, прекрасные зеры!

Когда осирианин вернулся на свое место, Барнвельт задумчиво произнес:

— Мне кажется, что этот старый сморчок тоже из людей янру.

— У тебя просто мания подозрительности! — возмутился Тангалоа. Помнишь, как нам Куштаньозо говорил: все, что выходит за рамки обычных представлений, тут же вызывает сомнения… Смотри-ка, никак наш новый дружок с рыбьей физиономией и дурными манерами?

Сквозь толпу у входа решительно проталкивался долговязый зер Гавао бад-Гарган. Заметив землян, он сразу направился к ним с воплями:

— Ба, ужель мои ньямцы! В награду за должное почтенье, кое выказали вы званью моему, милостиво дозволяю разделить со мною трапезу!

И он без спросу плюхнулся рядом с ними.

— Официант! — проревел он. — Кубок бухрена, да поживей! А где работник «Гурардены»? В смысле посыльный?

— Мы его не видели, — ответил Барнвельт и обратился к официанту: — Нам того же.

— Ну ладно, невелика потеря. Доверчивый простак, что верит в байки о волшебном могуществе землян, чтоб им всем! Лично я свободен от суеверий дурацких, среди коих числю любую болтовню про богов, духов, ведьм и силы магические. Правят всем непреклонные законы природы, даже этой Землею проклятой.

Правда, он тут же окунул палец в свою кружку, стряхнул на пол каплю напитка, вполголоса пробормотал какое-то заклинание и только потом отпил.

Барнвельт по-английски произнес:

— Следи за этим типом. Что-то он мне не нравится.

— Чего ты сказал? — тут же гаркнул Гавао. Барнвельт поспешил ответить:

— Изъяснялся я на исконном своем наречии и просил Таджди не предаваться тем злоупотреблениям неосторожным, что обошлись нам столь дорого в Хершиде.

— Впервые слышу, чтоб бойцы закаленные считались со столь бабскими предупрежденьями, но это ваше дело. На кого это ты так уставился, толстяк?

Тангалоа с ухмылкой огляделся.

— Вон на ту малютку, танцовщицу. Если мне не изменяет зрение, она вполне определенно строила мне глазки.

Барнвельт проследил направление его взгляда. Там и впрямь сидела девушка, все еще закутанная в свой многометровый покров.

— Пора нам познакомиться поближе, — решил Тангалоа. — Закажи мне десерт, Ди… Сньол.

— Эй… — только и успел промямлить Барнвельт. Ему, конечно, пришлась не по вкусу очередная затея Тангалоа, но вместе с тем он прекрасно понимал, что остановить приятеля будет трудновато. Так что он остался сидеть на месте, с несчастным видом провожая взглядом пропадающую в полутьме широкую спину коллеги, который устремился к танцовщице с амурной прытью мартовского кота.

— Ао! А вот и певица! — воскликнул Гавао, тыча куда-то пальцем. — Это Пари бад-Хорай, известная по всему побережью Садабао имитациями своими. Вот, помню, был я раз на одном постоялом дворе в Хершиде сразу с певицей, танцовщицей и акробаткой, и с тем, дабы решить…

И Гавао погрузился в изложение очередной истории о своих сексуальных подвигах.

Юная кришнянка с синеватыми волосами, свидетельствующими о принадлежности к западным расам, приволокла за собой затейливо отделанный табурет, на который в конечном счете и уселась. Костюм ее представлял собой квадратный кусок тонкой пурпурной ткани, пропущенный подмышкой и сколотый на другом плече драгоценной застежкой. Принесла она также и некий музыкальный инструмент вроде земного игрушечного ксилофона, и небольшой молоточек.

Сидя на табурете с инструментом на коленях, она отпустила пару шуточек, отчего большинство присутствующих разразилось побулькиванием и кулдыканьем, которое сходило здесь за смех, хотя Барнвельт по причине диалекта и пулеметной быстроты ее речи так ничего и не понял. Вообще, он жил в постоянном страхе наткнуться где-нибудь на настоящего ньямца, которому вздумается потолковать с ним на чертовски трудном ньямском наречии.

В этот-то самый момент Барнвельт и ухватил уголком глаза некое мимолетное движение. Когда он обернулся, рука его спутника уже покоилась на прежнем месте. Однако Барнвельт готов был поклясться, что Гавао успел торопливо провести рукой над его, Барнвельта, кружкой. Снотворное?

Мешочек с запасом всяких капсул и пилюль висел у Барнвельта на шее, но он не мог просунуть руку под тесную кришнянскую курточку, чтобы не привлечь внимания.

А девушка между тем принялась постукивать по своему инструменту, который отзывался чистыми, похожими на звон колокольчика звуками, и голосом, наполненным меланхолией и ностальгией, запела:

Сапытли ста руюлю поф

Инекрус тит оне…

Хотя мотив показался Барнвельту смутно знакомым, он, как ни силился, не мог разобрать слова. Что это еще за сапытпли такое? Может, страдательный залог от сапытлер — «пить»?..

Тут он даже хрюкнул, поскольку его неожиданно осенило. Господи, стоило лететь за одиннадцать световых лет, чтобы послушать «Старую дружбу»^[69] в кафешантанном исполнении! Да есть ли во всей вселенной место, где можно избежать земного влияния? Нет, в следующий раз надо посетить планету, где у всех жителей поголовно щупальца, а живут они в океане из серной кислоты!

Однако проблема с предположительным наличием снотворного в напитке по-прежнему оставалась нерешенной. Если он будет просто сидеть, не притрагиваясь к кружке, это наверняка возбудит подозрения…

Вдруг ему пришло в голову, что в предложенную игру могут с равным успехом играть и двое. Ухватив Гавао за рукав, он указал рукой в зал:

— А кто этот малый в маске? Одинокий Космический Скиталец?

Пока Гавао приглядывался, Барнвельт быстро поменял кружки местами.

— А, этот-то? — проговорил Гавао. — Того я не ведаю. Таков уж обычай у местной знати — появляться в местах общественных исключительно в масках. Так вот, говорю, когда проснулись мы…

Барнвельт сделал глоток напитка Гавао, который на вкус очень напоминал коктейль из виски с томатным соком. Гавао тоже отпил. Певица тем временем затянула следующую песню:

Насеф эреди комсто итади нока

Наго лайвер жинесос на…

^[70]

Кто бы там ни написал этот бессмертный шедевр про одинокую сосну, в жизни бы его не узнал, подумал Барнвельт, приглядываясь к Гавао на предмет признаков действия своего напитка. Певица тем временем все в той же манере отбарабанила «Лорелей», «Кукараччу» и «Янки-дудль» и уже затянула:

Джингабельц, джингабельц, джингель оллави… — когда кришнянин вытер губы рукавом и пробурчал:

— Сие питье, видать, расстроило мне второй желудок. Чувствую себя отвратно. Вот погоди, оправлюсь когда, обязательно разыщу ту унху шелудивую, коя за это ответственна, и в мелкие кусочки покрошу за обращенье такое с рыцарем посвященным…

К тому времени, как вновь появился Тангалоа, очень смахивающий физиономией на кота, только что полакомившегося канарейкой, голова Гавао уже бесчувственно покоилась на столе.

— Что это с нашим приятелем, уже натрескался? — изумился Тангалоа. — Я просто умираю от жаж…

Барнвельт поспешно накрыл ладонью кружку Тангалоа и тихо сказал:

— Осторожно — там снотворное. Нас посетил некто Мики Финн.^[71] Мне удалось переставить кружки. Пошли-ка отсюда.

— Ты что, чокнулся? В самом разгаре потрясающее исследование особенностей инопланетной культуры, а он уходить намылился! Смотри, опять ансамбль выходит. Интересно, что они собираются сбацать?

— Извини, но мне что-то не по себе.

— А ты что, не танцуешь? Эх, будь здесь моя третья жена, я бы тебе показал…

Вошедшие гуськом четверо кришнян с инструментами принялись наяривать какой-то мрачноватый экзотический мотивчик, в котором Дирк Барнвельт через некоторое время признал шлягер «Мне не нужно одеяло», пользовавшийся бешеной популярностью на Земле года за три до их отлета.

Скорчив гримасу, он повернулся к Тангалоа.

— Ну вот, стоит мне только представить, что я в таверне «Русалка» в шекспировские времена, как они сразу заводят чего-нибудь в этом духе!

— Чрезвычайно беспомощный и узколобый подход, — отрезал Тангалоа. Принимай вещи такими, какие они есть, — как я.

— Это уж точно! — отозвался Барнвельт с заметной язвительностью в голосе.

Пара в масках поднялась и закачалась в медленном кришнянском танце, который состоял в основном из бесчисленных взаимных поклонов. Барнвельт только сейчас сумел как следует рассмотреть эту пару. Несмотря на маленький рост и совершенно бесполое одеяние — тунику из бледно-розовой марли, которая оставляла одно плечо открытым, — было заметно, что мужчина гибок и мускулист. Женщина была одета точно так же, с одним лишь отличием: на боку у нее висел короткий меч.

Барнвельт прошептал:

— Видишь, штаны у квирибских дамочек носить все же не принято, а вот мечи — другое дело. Где-то я этого крепыша уже видел. Вспомнить бы только где.

В зале появились и другие танцующие пары. Осирианин поднялся, рыгнул и на своих птичьих лапах вперевалку направился к арфисту.

— Слушай, — довольно бессвязно пробулькал он, — коли играете вы музыку земную, то позвольте показать вам и танец земной…

Через некоторое время рептилия под ручку с распорядителем появилась на середине зала. Выражение лица последнего ясно говорило, что он поступает подобным образом только с целью предотвратить более крупные неприятности. Осирианин принялся все быстрей и быстрей кружиться в стиле популярного земного танца, пока его хвост не хлопнул обладателя маски по филейным частям в тот самый момент, когда кришнянин отвешивал очередной поклон своей даме.

— Хишкак багган! — рявкнул тип в маске, теряя равновесие.

— Прошу прощенья… — начал было осирианин, но оскорбленный танцор уже выхватил из ножен своей партнерши меч и продребезжал:

— Сейчас ты получишь у меня прощенье, страшилище чешуйчатое! С великой радостью погляжу я, как безобразная башка твоя, отсеченная от остальной поганой туши, поскачет по полу, будто мячик!

С этими словами он скакнул вперед и как следует замахнулся тяжелым клинком.

Барнвельт схватил со стола пустую кружку. Это было добротное керамическое изделие, украшенное внутри барельефными изображениями то ли мужчин, побивающих женщин, то ли наоборот. Дирк занес ее над головой и швырнул.

Кружка вдребезги разбилась о затылок типа в маске. Выставленная вперед нога у него подкосилась, и он рухнул на четвереньки. Осирианин шмыгнул за дверь.

В зале поднялся небывалый галдеж. Ангур, поднатужившись, поставил типа в маске на ноги и пытался его успокоить, а Барнвельт, который успел опуститься на свое место, сидел с совершенно невинным видом, хотя и готовый в любой момент ухватиться за рукоять своего меча. Тип в маске обвел глазами зал со словами:

— Ну и дела, матушка моя яйцекладущая! Некий негодяй осмелился крайне неучтиво стукнуть меня по башке со спины, и коли поймаю мерзавца, руки-ноги переломаю… Не приметили ли вы эту сволочь, мадам? — осведомился он у своей спутницы.

— О нет, ибо взор мой направлен был только на вас, мой владыка.

Глаза за прорезями маски остановились на Барнвельте.

— Что… — начал было ее обладатель, озираясь в поисках меча, который только что держал в руках.

Ангур с официантом, стоя по бокам от него, обнажили короткие дубинки.

— Нет уж, и не думайте скандалить во владеньях моих, господин хороший, иначе не погляжу я и на положенье ваше! Уймитесь же, наконец!

— Ча! Пойдемте-ка отсюда, мадам, и поищем место, где подостойней встречают особ званья нашего. В конце концов, я — это я!

— Да это же наш старый знакомый, Визгаш бад-Мурани! — воскликнул Барнвельт. — Если ты помнишь, при нашей последней встрече он выразился точно таким же образом.

Поскольку Тангалоа наконец согласился уйти, приятели расплатились и направились к себе в номер, оставив все еще распластанного на столе Гавао спать сладким сном. Когда они открыли дверь номера, осирианин Сишен склонялся над клеткой с попугаем, а как только они вошли, осторожно снял тряпку, которой та была прикрыта. Фило открыл глаза, захлопал крыльями и испустил душераздирающее «Йир-р-рк!».

Осирианин, как укушенный, отскочил от клетки, развернулся и одним махом прыгнул прямо на Тангалоа, обхватив его птичьими ножищами за талию, а маленькими ручками — за шею. Из рептильей глотки вырвалась шипящая вариация гозаштандского: «Спасите!».

— Да отцепитесь же, черт побери! — глухо пробубнил Тангалоа откуда-то из-под чудовищных объятий существа, пошатываясь под непосильной ношей.

Сишен рухнул на пол, заливаясь осирианским эквивалентом слез.

— Я очень сожалею, — всхлипнул он, — но события вечера нынешнего: нежданная вспышка света, ссора с джентльменом в маске, а теперь еще и вопль жуткий сего злобного чудища — порядком расшатали мои нервы. Это ведь вы спасли меня, когда тот забияка задумал погубить меня за тривиальную оплошность?

— Верно, — не стал отказываться Барнвельт. — Кстати, а почему вы не управились с ним одним только своим всемогущим взглядом?

Сишен беспомощно развел лапками:

— Тому были свои причины, а именно: нам дозволено и Землю посещать, и земные пределы космические, лишь давши строгую клятву отречься от примененья таланта сего невеликого. А поскольку собственные наши пределы космические не далее простираются, чем до Эпсилона Эридана, обязаны мы, сами относясь к группе прокионической, средь цетических планет клятве сей следовать. Далее, не так уж силен я в искусстве увещевания, как способнейшие из собратьев моих, хотя ту же сеть мысленную и набросить могу, и снять не хуже прочих. И, наконец, не столь восприимчивы кришняне к влиянью нашему, как обитатели Земли, а посему попросту не успевал я подчинить задиру разбушевавшегося воле своей, когда собственная жизнь моя на тонком волоске висела. Так что вмешательство ваше весьма своевременным оказалось. А теперь, ежели вознагражденья какого желаете вы от Сишена, только скажите, и в меру невеликих возможностей моих будет оно вам дадено.

— Спасибо… будем иметь в виду. А что вас привело в Джазмуриан? Наверняка ведь не дама?

— Меня-то? О, я всего лишь обычный турист, что посещает места удаленные и диковинные ради удовлетворенья стремлений своих к опыту новому и знанию. Застрял потому я здесь, что три дня назад гид мой, бедолага, выловлен был у причала с ножом в спине, а агентство туристическое так и не удосужилось прислать мне другого. А владею я языками иностранными столь скудно, что и не помышляю путешествовать без сопровожденья. Впрочем, потеря сия имела и сторону положительную, ибо сумею я теперь посетить Маджбур, где, говорят, храм имеется отделки редкостной.

Осирианин зевнул, что оказалось довольно жутковатым зрелищем.

— Простите меня покорно, джентльмены, но весьма я утомился. Пора бы и отдохнуть нам сегодня.

Сишен раскатал коврик, который использовал вместо кровати, и растянулся на нем, словно греющаяся на солнце ящерица.

На следующее утро Барнвельт счел необходимым разбудить Тангалоа, величайшего соню всех времен и народов, проревев ему прямо в ухо:

Встань! Бросил камень в чащу тьмы восток:

В путь, караваны звезд! Мрак изнемог!

^[72]

Когда они уходили, Сишен был все еще полностью поглощен наведением марафета на раскраску, заменявшую ему одежду, каковое занятие, очевидно, отнимало львиную долю его активного времени. Спустившись с лестницы, они наткнулись на Ангура, который оживленно спорил с какими-то мрачноватого вида молодцами с дубинами в руках.

— О мои добрые зеры! — взмолился Ангур, — Объясните же, наконец, сим болванам, что картины, кои оставил здесь утром старый фотограф, — ваши, а не мои, и разбирайтесь с ними сами, как нужным сочтете!

— А что, собственно говоря, стряслось? — поинтересовался Барнвельт.

Самый здоровенный из троих детин молвил:

— Знай же, о человек из Ньямадзю, что представляем мы комитет гильдии художников, и комитет оный решенье принял искоренить сие срамное изобретенье, покуда совсем оно куска хлеба нас не лишило. Ибо как соревноваться можем мы с тем, кто, ни ремеслом не владея, ни талантом, наводит лишь ящик свой дурацкий, и щелк! — портрет готов? Противно сие замыслам богов, чтоб люди мир окружающий живописали столь низменными средствами механистическими!

— Господи боже мой! — пробормотал Барнвельт. — Тут, видно, и впрямь всерьез обеспокоены техническим прогрессом!

Кришнянин продолжал:

— Ежели вы попросту откажетесь от картин старого мошенника, все будет хорошо. Пожелай вы заиметь портреты свои, гильдия наша с радостью великой изобразит обличья ваши что углем, что кистью за чисто символическую плату. Но сии тени иллюзорные — ча! Так что, отдадите, как люди разумные? Иль принять нам решительные меры?

Барнвельт с Тангалоа обменялись продолжительными взглядами. Последний по-английски проговорил:

— Вообще-то, какая нам разница…

— Ну уж нет! — взвился Барнвельт. — Пусть и не думают, что на нас можно наезжать безнаказанно! Готов?

Тангалоа вздохнул.

— Ты опять переел мяса. А ведь такой тихоня на Земле был! Ох-хо-хо!

Барнвельт резко дернул за эфес. Скрученная проволока оборвалась, и меч вылетел из ножен. Барнвельт от души огрел плашмя спикера художественной гильдии по лбу. Кришнянин полетел на булыжники тротуара, выронив дубинку. Тангалоа в тот же самый момент выхватил из-за пояса палицу и налетел на уцелевшую парочку. Тех словно ветром сдуло. Упавший художник, шатаясь, поднялся на четвереньки и тоже дал тягу. Земляне преследовали их несколько шагов, после чего вернулись ко входу в гостиницу.

— Одна поганка за другой, — пожаловался Барнвельт, оглядываясь по сторонам, дабы удостовериться, что среди свидетелей скандала не оказалось представительницы квирибской полиции. — Ну что, посмотрим карточки?.. Елки-палки, если б я знал, что они такие паршивые, я бы их точно отдал этим детинам. Я тут похож на заплесневелую мумию!

— А этот опухший вурдалак — я? — жалобно простонал Тангалоа.

Без особой охоты они выдали Ангуру деньги для фотографа, скрутили обратно проволоку на своем оружии, собрали манатки и по главному бульвару Джазмуриана направились на вокзал.

На бульваре, рядом с депо, в ожидании пассажиров стояла огромная карета, запряженная шестеркой рогатых айев. Курьер, который ехал с ними от Маджбура, уже был здесь и беседовал с кучером, но зер Гавао не показывался.

— Простите, это дилижанс до Рулинди? — осведомился Барнвельт у кучера.

Получив ответ в виде энергичных кивков головы, они с Тангалоа вручили ему оставшиеся корешки комбинированных железнодорожно-дилижансных билетов, закинули свой мешок на крышу (задний сетчатый багажник был уже полон) и, подхватив птичью клетку, забрались внутрь.

Мест в салоне было около дюжины, и к моменту отправления карета заполнилась приблизительно наполовину. Большинство пассажиров путешествовало облаченными в незамысловатые квирибские наряды, отчего Барнвельту представилось, будто он очутился в турецкой бане.

Кучер дунул в рожок и щелкнул хлыстом. Карета двинулась с места, грохоча колесами по булыжникам и плюхая по лужам. Поскольку загрузка была далеко не полной, рессоры почти не прогибались, и пассажиров ощутимо потряхивало. Барнвельт задумчиво проговорил:

— Знаешь, по-моему, и Гавао, и Визгаш — агенты сунгарской банды, которым поручено заняться нами.

— Как это так? — удивился Тангалоа.

— Все сходится. План на вчерашний вечер был такой: Гавао нас усыпляет, а потом они с Визгашем под видом наших старых добрых друзей выволакивают нас в какой-нибудь безлюдный переулок и преспокойно перерезают глотки. А когда же я сам усыпил Гавао, Визгаш попросту растерялся. Ты видел, как он тогда на нас уставился?

— Вообще-то похоже на правду, Холмс. А что касается Сишена… — тут Тангалоа перешел на местный язык и обратился к курьеру: — Вы нам вроде как-то рассказывали, будто у этого таинственного Шиафази, который правит Сунгаром, чешуйчатые лапы с когтями?

— Именно так, любезные мои зеры!

— Господи! — выдохнул Барнвельт. — Ты что, и в самом деле считаешь, будто Сишен — это Шиафази, и мы спали с ним в одном номере? Да это почище купания с аввалом!

— Вовсе необязательно. Та свара выглядела вполне натурально. Но если предположить, что эта парочка — именно то, что ты говоришь, что тогда с ними делать?

— Господи, да понятия не имею: нельзя же убивать каждого встречного, который вызывает малейшие подозрения! Кстати, не очень похоже, чтоб настоящий глава Сунгара болтался тут инкогнито, точно калиф из «Тысячи и одной ночи».

— Со временем мы наверняка это узнаем.

— Угу, хотя лично мне эта работенка все меньше и меньше нравится. Дракона поймать в вишневую сеть, тигрицу словить паутиной — да, тут придется исхитриться.

Барнвельт предложил курьеру сигару, тот взял ее, но заметил:

— Курить в пределах сих запрещается, добрые зеры. Посему подожду я остановки, дабы на крышу вскарабкаться.

Барнвельт находил ароматы скопившихся в тесном пространстве кришнян довольно тягостными: прямо как на фабрике, где делают клей. Ему очень хотелось, чтобы Межпланетный Совет в один из своих регулярных приступов либерализма позволил познакомить эту планету с секретом выделки мыла. В конце концов, разрешили же здесь книгопечатание, что куда как более революционно.

Поэтому его очень обрадовала остановка в какой-то деревушке для высадки пассажиров и выгрузки пары мешков. Он вышел, закурил и вместе с Тангалоа и курьером залез на крышу. Вскоре карета вновь покатила дальше, следуя огибающей берега залива Бажжай железной дороге и пересекая речные устья и заливчики.

Мищдахе, расположенном в основании Квирибского полуострова, дорога резко забрала влево, или к востоку, вдоль северного побережья полуострова, а железнодорожная колея ушла вправо, по направлению к Шафу.

Дорога теперь принялась взбираться на возвышенность с южной стороны залива, где в необъятную зелень неспокойных вод сбегали поросшие крошечными, согнутыми ветром деревцами скалистые косы. Раз подъем оказался таким крутым, что мужской половине пассажиров пришлось выйти и толкать карету. Дорога причудливо петляла по холмистому взморью, то карабкаясь вверх, то падая вниз, обходя каменистые вершины и выступы. Деревья здесь были крупней и более многочисленны, чем приходилось пока землянам встречать на Кришне, с глянцевыми стволами зеленоватого, коричневого и красного оттенка. Иногда пассажиры империала чуть не стукались головами о протянувшиеся над дорогой ветви. Карета раскачивалась, посвистывал ветер.

Так они и гремели по горной дороге некоторое время, пока внезапно их внимание не привлекли какие-то новые звуки. Из-за деревьев галопом вылетела дюжина вооруженных людей верхом на айях.

Прежде чем пассажиры успели хоть как-то отреагировать на их появление, два всадника во главе группы уже скакали по бокам кареты. Причем справа мчался не кто иной, как недавний попутчик землян, Гавао бад-Гарган, вопя во всю мочь:

— Стой! Стой, иначе поплатишься жизнью!

Тот, что скакал с другой стороны и Барнвельтом опознан не был, злодейского вида малый с отломанной антенной, державшийся на расстоянии вытянутой руки от борта кареты, вдруг запрыгнул с ногами на спину своего скакуна и с ножом в зубах полез на крышу — в лучших традициях капитана Черная Борода.

Барнвельт, который давно уже подремывал на ходу, прореагировал на грядущий визит довольно вяло. Он только начал соображать что к чему и суматошно потянулся за мечом, когда железный набалдашник палицы Тангалоа с треском опустился на череп незваного гостя. Секунду спустя послышался негромкий щелчок — кучер разрядил в Гавао маленький самострел в виде пистолета. Стрела миновала всадника, но поразила скакуна, который взревел от боли, взвился на дыбы, крутнулся на месте и кубарем покатился с дороги на прибрежные скалы внизу.

Кучер отложил свое оружие, неистово защелкал кнутом и завопил: «Баянт-хао!»

Шестеро зверей бешено рванулись в упряжи и понесли. Карета с громом летела все быстрее и быстрее. Подбитый стрелой скакун вожака поверг преследователей в некоторое замешательство. Всадники остановились у тела бандита, которому пробил череп Тангалоа, а один осадил так резко, что перелетел через голову своего айи. Потом их скрыл поворот дороги.

— Держись! — рявкнул кучер, когда они заложили поворот на одних только правых колесах. Снизу, из салона кареты, доносился перепуганный ропот остальных пассажиров.

Барнвельт, вцепившись в сиденье, оглянулся назад. В конце небольшого прямого отрезка дороги вновь показалась погоня, хотя и слишком далеко позади, чтобы разглядеть лица. По кузову кареты отчаянно барабанили камни, летящие из-под тридцати шести копыт. Еще один поворот, и они опять скрылись от взглядов преследователей.

— Далеко следующий город? — спросил Барнвельт у кучера.

— До Кьята почти двадцать ходдов, — последовал ответ, — Вот, заряди-ка мне арбалет!

Барнвельт, возясь с диковинным пистолетом, бросил Тангалоа:

— При таком раскладе они сцапают нас много раньше, чем мы доберемся до города!

— Это уж как бог свят! Что делать будем?

Барнвельт оглядел высоченные деревья по бокам.

— Спрячемся в лесу. Хватайся за первый же сук, какой будет пониже, и моли бога, чтоб они нас не заметили и пролетели понизу!

Он повернулся к кучеру:

— Они охотятся только за нами, и, если ты сбавишь ход, когда будет сказано, мы тебя избавим от своего опасного присутствия. Только не говори им, где мы слезли, понял?

Кучер согласно буркнул. Преследователи, которые успели заметно приблизиться, еще на несколько секунд показались в поле зрения. В воздухе засвистели стрелы. Одна из них с глухим чавканьем угодила в цель. «Я ранен!» — крикнул курьер и повалился с кареты на дорогу. Потом всадники скрылись вновь.

— Этот слишком высоко, — сказал Тангалоа, провожая глазами сук.

Карета все подскакивала и раскачивалась, влекомая бешено несущейся упряжкой. Кучер неустанно улюлюкал и хлопал кнутом.

— А этот слишком тонкий, — указал Барнвельт.

Тут он вспомнил про вещи. Схватив мешок со снаряжением, он как можно дальше забросил его с крыши кареты в густой кустарник, который надежно его упрятал.

— А как же попугай? — крикнул Тангалоа.

— Он внизу, да и все равно он нас выдаст своими воплями. Давай, вон тот вроде сойдет. Кучер, потише!

Кучер потянул тормозную рукоять, и карета замедлила ход. Барнвельт с ногами забрался на сиденье и встал, довольно рискованно раскачиваясь в такт подергиваниям кареты. Сук все приближался и приближался.

— Пошел! — крикнул Барнвельт, отталкиваясь ногами от сиденья и взлетая в воздух. Сук упруго хлестнул его по рукам.

Натужно кряхтя, он перевалился через него и встал, уцепившись за соседнюю ветку, чтобы удержать равновесие. У Тангалоа это получилось еще менее изящно. Относительно ровный до того, как они на нем повисли, сук заметно прогнулся под их весом, и, чтобы добраться до ствола, им пришлось влезать вверх под довольно приличным углом.

— Скорей, черт возьми! — взорвался Барнвельт, поскольку его спутник непростительно неуклюже перебирал ногами по гладкой лоснящейся коре. В любую секунду из-за поворота могла вылететь погоня, и было бы совсем ни к чему болтаться на суку прямо перед глазами у неприятеля,

Наконец они пролезли к стволу и скользнули за него — в тот самый момент, когда барабанная дробь копыт и клацанье доспехов объявило о появлении банды Гавао. Они пронеслись мимо буквально на расстоянии плевка, причем Гавао опять скакал впереди. Барнвельт с Тангалоа затаили дыхание, пока кришняне не скрылись из виду.

Тангалоа, физиономия которого, несмотря на смуглый оттенок, была на сей раз значительно бледнее обычного, вытер лоб рукавом.

— Сам не понимаю, как я ухитрился выполнить подобный трюк при своем возрасте и весе. А дальше что? Когда эта кодла перехватит карету и выяснит, что нас на борту нет, то в пять секунд обратно прискачет!

— Углубимся в лес и попытаемся улизнуть от них пешим ходом.

— Сначала нужно подобрать этот чертов мешок… Господи милосердный, вот они уже и возвращаются!

В отдалении действительно послышался приближающийся грохот копыт.

— Да нет, — сказал Барнвельт, приглядевшись. — Это карета! Какого дьявола они развернулись?

— Это встречная, — охладил его пыл Тангалоа. — Ну, что скажешь: может, тормознем ее и вернемся в Джазмуриан?

— Годится!

Барнвельт поспешно слез с дерева и выбежал на дорогу прямо перед каретой.

Заскрежетали тормоза, и экипаж замедлил ход. Земляне на бегу ухватились за поручни и влезли.

— Осади-ка на минутку! — крикнул Барнвельт кучеру. Выскочив на дорогу, он отбежал в сторону, подхватил мешок и догнал карету. Когда мешок оказался в заднем багажнике, он вновь ухватился за ручку.

— Все на борту, — объявил он, влезая на крышу и переводя дух. Сколько платить до Джазмуриана?

Получив деньги, кучер произнес:

— Клянусь левым ухом Тайязана, чуть из штанов я со страху не выпрыгнул, когда выскочили вы на дорогу! Уж не из-за вас ли такая суматоха вон там, позади?

— Какая еще суматоха? — невинно поинтересовался Тангалоа.

— Ожидал я на разъезде дилижанс восточный, дабы пропустить его, когда появился он раньше времени, причем так гнал, будто сам Дупулан преследовал его! И только собрался я выехать на магистраль королевскую, как вдруг всадники вооруженные проскакали неистово вслед за каретой. Настороженный видом их, стараюсь править я с тех пор сколь можно быстрее. Не знаете ли вы чего про них?

Бросая нервозные взгляды назад, они заверили его, что и слыхом ничего не слыхивали.

— Слушай, Дирк, а все-таки: как нам попасть в Рулинди, если по маршруту болтаются эти деятели?

Барнвельт спросил у кучера:

— А между Джазмурианом и Рулинди есть какое-нибудь морское сообщение?

— Конечно! То же вино фалатское, к примеру, возят во все порты Садабао.

Таким образом, вечер застал их уже на выходе из залива Бажжай, на борту валкого парусника «Гийям», настолько перегруженного кувшинами с вином, что его надводный борт можно было измерить разве что в сантиметрах. Шкипер только посмеялся над их вполне оправданными опасениями, когда первая же шальная волна бурным потоком пронеслась по палубе.

— Ну уж нет, — заявил шкипер, — до сезона ураганов еще несколько десятиночий будет!

Решив хоть чем-нибудь заняться, Барнвельт вытащил из мешка купленный в Новуресифи навигационный справочник и попытался самостоятельно вычислить их местонахождение и курс. В его распоряжении находились весьма скудные данные: показания судового компаса (картушка которого вертелась туда-сюда безо всякой видимой связи с направлением), время, определенное по солнечным карманным часам, и высота Рокира, вычисленная при помощи импровизированной астролябии. Неудивительно, что при стольких источниках погрешностей судно, по его расчетам, должно было находиться на реке Зигрос в сотнях ходдов от устья, где-то между Джешангом и Кубьябом.

— Чтенье — багаж бесполезный для истинного моряка, — заметил шкипер, насмешливо наблюдая за мучениями Барнвельта. — Я вот всякому чистописанью не обучен, а посмотри на меня! Ну уж нет, куда лучше проводить время, на волны глядя, да на облака, да на тварей летучих, мудростию всего этого проникаясь… иль в изучении склонностей божеств всяких местных, дабы каждого умилостивить на территории его собственной. Так, в Квирибе я правоверный последователь их Матери-Богини, в Маджбуре почитаю старого весельчака Дашмока, а в портах гозаштандских склоняюсь к культам астрологическим. Простирайся моря наши до студеной Ньямадзю, без сомненья, выучился бы и квадратам да треугольникам поклоняться, как кангадиты мрачные поступают.

Очень хорошо, подумал Барнвельт, что они с Тангалоа не пожалели времени и все же придумали, каким именно образом проникнуть в Сунгар. Поразмыслив и так и этак, в конце концов они решили соединить вместе все то, что тем или иным образом подсказали им друзья и знакомые на Кришне. Другими словами, они решили, что кому-то из них или обоим сразу надо попытать счастья под личиной курьера компании «Межроу Гурардена».

Ветер держался свежий и попутный, и на третий день утром «Гийям» уже входил в гавань Рулинди. Когда над искрящимся морем поднялось солнце, Барнвельт замер в молчаливом восхищении.

Перед ними раскинулся порт — не собственно Рулинди, а самостоятельный от него городок Дамованг. К юго-западу от Дамованга вздымалась высокая гора Сабуши. В стародавние времена, еще до того, как матриархат возвысил над остальными культ богини плодородия и устранил прочих конкурентов, каменотесы превратили гору в громадное приземистое изваяние бога войны Кондиора (квирибцами именуемого Кунджаром), который словно сидел на глубоко ушедшем в землю, приблизительно до икр бога, троне. Время не пощадило работу скульпторов, особенно голову, но все равно было заметно, что весь город Рулинди с характерным лесом высоких остроконечных шпилей возлежит на коленях гигантской каменной фигуры.

И, наконец, вдалеке, за горой Сабуши, на фоне неба вырисовывалась ломаная цепь горного хребта Зора — район, откуда матриархальное королевство и черпало те нескончаемые природные богатства, что позволили ему обрести могущество, никак не соответствующее относительно небольшим размерам страны.

А еще через час они уже взбирались с толпой квирибцев наверх по крутому склону, представляющему собой подол одеяния Кондиора и ведущему прямиком к столице. В манере местных жителей одеваться ясно прослеживался принцип: коли у тебя есть с собой кусок ткани, считай, что ты одет с ног до головы, пусть ты и едва прикрылся им, накинув на плечо. Барнвельт обратил внимание, что если женщины в большинстве своем были одеты с аскетической простотой, то мужчины увлекались вычурными орнаментами и косметикой.

— Теперь, — объявил Барнвельт, — нужен только какой-нибудь презент для королевы взамен пропавшего попугая.

— А ты не думаешь, что дилижансная компания могла его сохранить? Сомневаюсь, правда, что у них есть бюро находок.

Они заглянули в контору компании и навели справки. Нет, никто не слышал о клетке, содержащей невиданное чудище. Да, карета, остановленная разбойниками на перегоне между Мишдахом и Кьятом, в город прибывала, но кучер на данный момент в рейсе. Если они оставили подобную клетку в дилижансе, кучер наверняка продал ее в Рулинди. Почему бы джентльменам не прогуляться по зоомагазинам?

Таковых в городе оказалось три, все в одном квартале. Еще не дойдя до первого, земляне уже знали, где их ждет добыча, — по истошным воплям и ругательствам, которые неслись из магазина, приютившего Фило.

Внутри царил невероятный шум и гам. В соседней с Фило клетке, издавая звуки, похожие на стук молотка по наковальне, шуршал кожаными крыльями бижар, а в другой поквакивал сидящий на яйцах двухголовый райиф. Огромный сторожевой эшун встал на сетчатую перегородку передними из своих шести лап и глухо ворчал. Воняло — хоть топор вешай.

— Вон тот? — воскликнул владелец магазина, когда Барнвельт сообщил, что интересуется попугаем. — Платите полкарда и забирайте его с нашим удовольствием! Я готов был уже утопить сего зверя. Укусил он лучшего из покупателей моих, что задумал приобрести его, покуда не познакомился с нравом его сварливым. А кроме того, непристойности выкрикивает разного толка.

Птицу они выкупили, но Барнвельту захотелось задержаться и посмотреть других животных.

— Джордж, — канючил он, — можно я куплю вон ту чешуйчатую фиговинку? Тоскливо без какой-нибудь ручной зверюшки.

— Нет! Зверюшка, которая тебе нужна, ходит на двух ногах. Пошли, — и страновед выволок Барнвельта на улицу. — Это в тебе, должно быть, деревенское прошлое играет. Сам не свой до всяких зверей!

Барнвельт помотал головой:

— Просто мне их гораздо проще понять, чем людей.

Когда Рокир наконец низко завис над горизонтом, а народ Рулинди оставил свои дела ради чашечки шураба и куска пирога с фунгусом, Дирк Барнвельт и Джордж Тангалоа, измотанные, но не потерявшие бдительности, вступили во дворец. Барнвельту не без труда удалось подавить страх от перспективы встретить такую массу незнакомых людей одновременно. Миновав двух стражниц в позолоченных юбочках, медных шлемах, наколенниках и бюстгальтерах, они прошли еще множество всяких проверок и досмотров, прежде чем были препровождены под светлы очи Альванди, доурии Квирибской.

Вернее, оказались они пред светлыми очами не одной, а сразу двух дам: одной уже в летах, с квадратной челюстью, приземистой и коренастой, и другой, молоденькой, и не то чтобы красивой в полном смысле этого слова, а, скорее, очень миловидной, насколько это было возможно при столь резких и решительных чертах лица. На обеих были простые свободные одеяния вроде тех, что греческие скульпторы обычно приписывали амазонкам. Незамысловатость нарядов заметно контрастировала со сверканием тиар, что красовались у них на головах.

Земляне, которые предварительно ознакомились с тонкостями квирибского дипломатического протокола, преклонили колена, пока распорядитель их представлял.

— Тот самый Сньол из Плешча? — молвила женщина постарше, очевидно, королева. — Какая приятная неожиданность, ибо агенты мои донесли, что давно уж нету тебя в живых! Подымайтесь!

Как только они поднялись, Тангалоа разразился заранее отрепетированным приветственным спичем, предъявив под конец какаду. Когда он закончил, распорядитель забрал у него клетку и ретировался.

— Благодарим вас за столь щедрый и необычный дар. Иметь в виду будем предостереженье ваше о наклонностях сего созданья — как, говорил ты, именуется оно на планете своей исконной? Птытса! А теперь, зеры, о замыслах ваших. Дело иметь вам тут следует не со мною, но с дочкой моей, принцессой Зеей, кою зрите вы сидящею слева от меня. И десятиночья не пройдет, как начнется ежегодный фестиваль наш, кашьо именуемый, после коего отрекусь я от престола в пользу дитяти моей смиренной. Так что следует испытать ей самолично, что за ноша непосильная лежит на плечах моих, прежде чем ответственностью законной облечена будет. Говорите же!

Барнвельт с Тангалоа заранее условились, что первым будет говорить страновед, а вторую речь произнесет Дирк. Но при виде женщин Барнвельт внезапно почувствовал, что проглотил язык. Летели секунды, а он не мог и слова вымолвить.

И причина заключалась вовсе не в том, что Зея оказалась довольно высокой, хорошо сложенной девушкой, смугловатой, с огромными карими глазами, прелестным ртом и носиком с необычной для кришнян горбинкой. Она вполне могла сойти с росписи на древнегреческой вазе, если не обращать внимания на антенны, темно-зеленые волосы и уши сказочного гнома.

Да что там, Барнвельту и раньше приходилось общаться с девушками. Он и свидания им назначал, хотя мать всегда прилагала все старания к тому, чтобы такие отношения не заходили слишком далеко. Истинной причиной внезапно поразившей его немоты была сама королева Альванди, которая и видом своим, и речью чертовски напоминала его собственную маманю, только в куда как более крупном, крикливом и устрашающем масштабе.

Стоя дурак дураком с разинутым ртом и ощущая, как по его и без того румяным щекам расплывается краска, он услышал наконец, как томительную тишину нарушил вкрадчивый голосок Тангалоа. Молодчина, Джордж! За спасение в столь отчаянный момент Барнвельт готов был простить ему почти все.

— Ваша Грозность, — начал Тангалоа, — мы лишь странствующие искатели приключений и молим смиренно только о двух одолженьях: во-первых, разрешить высказать вам уважение наше, что вы уже благосклонно дозволили учинить нам, а во-вторых, основать в Рулинди товарищество с целью отправиться на поиски камней гвама в просторах моря Ваандао.

Девушка бросила вопросительный взгляд на мамашу, лицо которой по-прежнему оставалось каменным. Наконец Зея ответила:

— Горбоваст уж поведал нам в письме о намеренье вашем на гвамов поохотиться, — при этих словах она коснулась листа бумаги на столе. — Но не убеждена я, однако, что поиски камней гвамовых получат Матери-Богини одобренье, поскольку, ежели верованья народные и впрямь правдою являются, дают оные камни мужчинам преимущества, что вразрез идет с принципами государства нашего…

Поскольку тут она запнулась, королева Альванди напомнила ей театральным шепотом:

— Скажи им, мол, требованье закона таково, чтоб заплатили они налоги и гадостью своей торговали подальше отсюда!

— Ладно… Гм… Однако, — продолжала Зея, — дозволено сие вам будет на двух условиях: во-первых, что не станете вы продавать означенные камни в пределах Квириба, а во-вторых, что уплатите вы с доходов предприятия вашего, представленью ревизорам нашим подлежащих, десятую долю в государственную казну квирибскую и еще десятую в пользу Матери Божественной.

— Мы согласны, — сказал Барнвельт, у которого наконец-то прорезался голос. Было довольно несложно обещать поделиться доходами от торговли камнями гвама, когда им с Тангалоа прекрасно известно, что не предвидится никаких доходов вообще.

— Пущай аванс внесут! — прошипела Альванди. — Не то как же мы получим денежки, коли их уже не достанем вместе с ихними камнями?

— Э-э… Необходимо небольшой аванс внести, — объявила Зея, — э-э… скажем, в тысячу кардов. Подходят ли вам сии условия? Все, что превысит сумму налога, возвращено вам будет.

— Нам сии условия подходят, — ответил Барнвельт после нескольких торопливых мысленных калькуляций.

— Надо было пять тыщ с них содрать! — проворчала Альванди. — Этот Сньол из Плешча завсегда пользовался репутацией…

В этот самый момент к ним довольно бесцеремонно ворвался некий круглолицый молодой кришнянин, который с порога во весь голос принялся причитать:

— Носитель дурных новостей я, о прекрасная Зея, ибо префект с дамою своей, некою хворью сраженные, не смогут к нам вечером прийти… Ой, прощу прощенья! Ужель прервал я аудиенцию неотложную и значительную?

— Достаточно значительную, — пробурчала Альванди, — чтоб задать за невоспитанное вторженье твое больше перцу тебе, чем принято по обыкновенью. В обществе нашем находятся два головореза благородных из дальних краев у нижнего полюса, где народ носит имена, кои никто иной выговорить не может, и где баня за ужасный языческий обряд почитается. Вон тот молодчик, что слева, прозывается Сньол из Плешча, а этот пузан необъятный справа откликаться изволит на варварское прозвище Таджди из Вьютра. А сей балбес юный, вторженье коего ход красноречья вашего прервало, — Заккомир бад-Гуршмани, сего трона хранитель и дочки моей знакомый.

— Генерал Сньол! — возопил Заккомир, на накрашенной физиономии которого возникло выражение неподдельного восторга. — Зер, позволите ли вы мне пожать ваш большой палец в знак величайшего к вам уважения? Давно уж слежу я за деяньями вашими с восхищеньем. Как вы тогда, с единственным крылом войска своего, на ногах коего были те доски, что служат у вас для скольженья по снегу, — по-моему, лыжами они именуются, — опрокинули и в бегство обратили жалкий сброд этого Ольнеги… Но думал узреть я вас куда как более в летах.

— В нашем роду долго живут, — грубовато ответил Барнвельт, желая в этот момент знать несколько больше о человеке, которого волей судеб был вынужден замещать. Хотя накрашенный юнец и не произвел на него особо благоприятного впечатления, восхищение того просто не имело границ.

Заккомир обратился к Зее:

— Принцесса, было бы недостойно со стороны нашей отнестись к особе столь знатной как к простому бродяге, потому лишь только, что лживый культ кангадитов изгнал его из державы, коей служил он столь славно, и стал он странником, скитающимся по планете. И раз уж префект с дамою своей занедужили, давай вместо них на вечер сих господ пригласим. Что скажешь ты?

— Замысел сей стоит обдумать, — согласилась Зея. — И как раз число игроков должное будет у нас для шанайкишахи.

— Очередной каприз! — не особо понижая голос, заявила Альванди. Сразу эдакое-то приглашенье, когда даже благопристойность гостей будущих ничем не подтверждается! Да уж ладно, пускай, поелику пригласивши, не можем отвести мы приглашенье оное в одночасье, приглашенного не обидевши. Глядишь, и более приличными людьми они окажутся, нежели местные, где все поголовно либо чудаки шумные, либо дурни скучные, а то и те, и другие сразу.

Барнвельт предполагал, что подготовка к экспедиции отнимет, как минимум, неделю, но все основные вопросы удалось решить уже к концу долгого кришнянского дня. На продажу была выставлена добрая дюжина всяких судов и суденышек: чисто парусный рыболовный бот, мореходный, но чрезвычайно неуклюжий; военная галера, которая требовала куда большего экипажа, чем земляне собирались нанять; пара изъеденных червями галош, годных разве что на дрова…

— Выбирай, приятель! — сказал Тангалоа, пуская кольца дыма. — Ты ведь у нас специалист по военно-морским вопросам.

В конце концов Барнвельт остановился на совсем крошечном суденышке с единственной мачтой, вооруженном латинским парусом, четырнадцатью веслами на одного гребца и явным запахом запустения. Однако под слоем грязи он сумел разглядеть благородные обводы и удостоверился, что дерево нигде не тронуто гнилью.

Он пристально поглядел на торговца.

— Это судно, случайно, не для контрабанды строилось?

— Верно сие, владыка Сньол. Откуда прознали вы? Люди королевы отобрали его у шайки мошенников и продали с аукциона. Купил я его в надежде получить хоть небольшой, но честный навар. Но вот уж три оборота Каррима валяется оно тут у меня на мели, ибо торговцы да рыбаки законопослушные находят его для целей своих недостаточно вместительным, в то время как для военных не отличается оно быстроходностью должной. И посему продаю я его совсем дешево… сущий подарок.

— Как оно называется?

— «Шамбор» — имя, удачу приносящее.

Однако цена, заломленная торговцем, по мнению Барнвельта, не имела ровно никакого отношения к «подарку», о котором шла речь. Основательно поторговавшись и в меру сил сбив первоначальную цену, Барнвельт купил суденышко и тут же отдал распоряжения относительно кренования, чистки, покраски и замены всех вызывающих сомнения снастей. Потом они с Тангалоа направились на биржу труда и при посредстве глашатая объявили, что им требуются моряки исключительной храбрости и преданности, поскольку, как пояснял тот наиболее непонятливым, предстоящая экспедиция связана с необыкновенными опасностями и лишениями.

После этого они заглянули в магазин подержанной одежды, где приобрели голубую униформу курьера «Межроу Гурардена». И, поскольку униформа эта единственная на весь магазин — прекрасно подошла Барнвельту, а на Тангалоа даже не налезла, было решено, что наденет ее для вторжения в Сунгар именно Барнвельт.

Управившись с обедом, они вернулись в свой номер и оделись понарядней, после чего двинулись к дворцу, который, как и большая часть Рулинди, освещался горелками с природным газом. Их проводили в покои, где уже сидели королева Альванди, принцесса Зея, Заккомир бад-Гуршмани и пузатый, с затуманенным взором кришнянин средних лет, мрачно раскладывающий доску для какой-то игры.

— Супруг мой Кай, собственной своей ненаглядной персоной, — пояснила Альванди, представляя землян под их ньямскими псевдонимами.

— Это великая честь, — воспитанно сказал Барнвельт.

— Избавьте меня от сих пустых славословий! — поморщился доур. Когда-то и я, вам подобно, вес кой-какой имел в битвах да забавах, но чего теперь о сем говорить?

— Р-р-рк! — послышался знакомый голос, и принадлежал он, конечно, сидящему в клетке Фило. Какаду позволил Барнвельту почесать себя между перьями, даже не попытавшись его цапнуть.

— Изволите ли играть вы в шанайкизахи? — продолжал король.

Барнвельт, несколько обалдев оттого, что Зея поднялась и уступила ему место, уставился на доску. Та выглядела в чем-то знакомо: в форме шестиугольника, разбитого перекрещивающимися линиями на множество треугольных полей.

— Отец! — произнесла Зея с чувством, прикуривая сигару от газового рожка. — Сколько следует твердить вам, что произносится сие «шанайкишахи»!

— Правильное название сей игры, — возразила королева Альванди, «шанайкишаки».

— Не говорите глупостей, матушка! — вскричала Зея. — Заккомир, правда ведь «шанайкишахи»?

— Что бы ни молвила ты, все это сущая правда, о наиблестящее из сокровищ Зоры!

— Подлиза! — заявила королева. — Да последнему дурню известно…

Король Кай фыркнул.

— Коли уж какое-то жалкое десятиночье ждать мне осталось, так называть я сие буду, как мне вздумается, клянусь Кунджаром!

— Раз так, значит, уж наверняка врешь, — холодно заметила королева Альванди. — И не по вкусу мне поминанье твое кровожадного божка, коего прародительницы мои праведным указом своим изгнали из сих краев навсегда! Лично я всегда говорю «шанайкишаки». А ты что скажешь, о человек из Ньямадзю?

Барнвельт поперхнулся. Чувствуя себя укротителем, которого попросили войти в клетку и разнять двух подравшихся львов, он наконец промямлил:

— Ну… гм… В моих краях сия игра известна как «шанхайские шашки».

— Во-во, как я и говорила! — обрадовалась королева. — Не cчитая, конечно, варварского твоего заморского акцента. В общем, кто желает со мной играть, для того это будет «шанайкишаки», и точка. Выбирай, и красные ходят первыми.

Она протянула кулак с фишками всех шести цветов. Красную вытащил король Кай. Печально поглядев на нее, он произнес:

— Если б на прошлом кашьо повезло бы мне так при жеребьевке, не ждал бы меня теперь столь жалкий и бесславный конец…

— Хватит каркать, акебат старый! — взвилась королева. — Изо всех консортов моих самый ты бесполезный, что в постели, что вне ее! Можно подумать, что не было у тебя в году прошедшем всей роскоши и шику, что земля наша произвести может. Давай играй! Задерживаешь!

До Барнвельта дошло, что Кай и являлся одним из тех требуемых курьезным обычаем ежегодных супругов, закат карьеры и самой жизни которого неумолимо приближался под видом фестиваля кашьо. При подобных обстоятельствах вряд ли стоило винить Кая за состояние некоторой прострации, с которым он смотрел на вещи.

— Заккомир, — возмутилась принцесса Зея, — ну кто же так ходит? Что же ты лесенку должную не выстраиваешь?

— Смотри за собственными фишками и не суй нос свой длинный в мои, милочка! — отрезал Заккомир.

— Нахал! — вскричала Зея. — Зер Сньол, ужель и ты назвал бы нос мой длинным?

— По правде говоря, я определил бы его скорее как «аристократический», вместо обыденного «длинный», — сказал Барнвельт, который давно уже украдкой присматривался к рельефным чертам лица принцессы, и потрогал свой собственный, отнюдь не отличавшийся миниатюрностью хобот.

— Как, — поразилась она, — ужель в Ньямадзю далекой нос птичий знаком высокого рожденья является? У нас так все наоборот: чем курносей, тем благородней, а посему вечно знакомые мои забаву находят в облике моем низкородном. Должно быть, следовало бы мне в ваши края студеные переехать, где волшебством обычаев общественных уродство мое разом в красоту бы превратилось.

— Уродство?! — вскричал Барнвельт и принялся было лихорадочно выдумывать какой-нибудь велеречивый комплимент, когда неожиданно встрял Заккомир:

— Поменьше кокетства дамского, мадам, и побольше к игре вниманья! Как Курди великий заметил однажды, помыслов да деяний красота переживает красоту плоти, будь последняя и не слишком соблазнительною.

— Не по вкусу и мне рассужденья столь легковесные об обычаях незыблемых, — пробурчала королева Альванди. — Сие воображаемое пред зеркалом кривлянье к лицу лишь хвастливым да глупым мужчинам, но никак не тем, кто к сильному полу себя причисляет!

Когда затюканная таким образом Зея вернулась к игре, Заккомир повернулся к Барнвельту:

— Генерал Сньол… Генера-ал!

Барнвельт, который, глядя на Зею, впал в некоторый транс, очнулся и вздрогнул.

— А? Пардон?

— Поведайте мне, зер, как подвигаются приготовленья ваши к охоте на гвамов.

— Да почти все готово. Осталась сущая ерунда: оплатить по счетам, набрать экипаж и закончить ремонт судна.

— До чего же хотелось бы мне разделить с вами сей жребий! мечтательно проговорил Заккомир. — Давно уж грезил я приключеньями…

— Дудки! — рявкнула королева. — Слишком опасно сие для личности пола твоего, и, как опекунша твоя, запрещаю я это строго! Да и не к лицу персоне, к трону приближенной, примыкать к авантюре столь сомнительной. Кай, гнусный ты мошенник, сейчас мой ход! Эх, устроить бы фестиваль чуток пораньше, чем диктуется стеченьями астрологическими!

Барнвельта даже в чем-то обрадовало подобное вмешательство королевы. Заккомир со своими напомаженными губками, может, парень и неплохой, но совсем не к чему было вмешивать в это дело посторонних, особенно если учесть, что цели экспедиции несколько отличались от официально заявленных.

— И верно, — согласился Заккомир, — опасности моря Ваандао не одолеешь с настроем фривольным. Сумей мы убедить вас обоих отказаться от предприятья своего опрометчивого, сыскалось бы вам получше занятие на службе нашей армейской, коя ныне разболталась настолько, что без крепких рук вроде ваших не навести в ней порядка.

— А что случилось? — заинтересовался Тангалоа. Королева ответила:

— Глупые мои девицы-воительницы твердят, будто мужчины не желают жениться на них по причинам всевозможным, тупоголовые. Подразделенья различные в сварах погрязли, командирши ревности ради субординацию позабыли — эх, долгая это и скорбная история. Короче, приходится мне теперь принципы свои бросить на ветер слабости человеческой и генерала нанимать мужеского полу, дабы повыбил дурь из отдельных голов пустозвонных. А поелику должность сия нашим мужчинам законом возбраняется, должна искать я командира такого в землях заморских, хоть решенье оное и с гордостью моею вразрез идет. Поняли ль вы намек мой?

Король Кай, которому в этом доме редко удавалось ввернуть словечко, неожиданно вклинился в разговор с вопросом:

— Скоро ль отправление ваше, зеры?

— Не так уж и скоро, чтоб толк тебе был! — рявкнула Альванди. — я-то вижу, откуда ветер дует, друзья мои! Задумал он соблазнить вас отплыть пораньше да его тайком прихватить под видом мешка с клубнями табида. Хочет он пробудить гнев праведный Матери-Богини, избежавши уплаты цены заслуженной за годовое правленье свое. Знайте же, зеры: лучше вам следить за каждым шагом своим достойным, ибо не далее как сегодня три смертных приговора подписала я жалким мужчинам, кои возжелали тайком удрать из государства нашего — без сомненья, для того чтоб присоединиться к разбойникам сунгарским. Что же до сего идиота моего презренного…

— Довольно, шлюха! — заорал Кай, вставая с места. — Если и осталось мне совсем немного, избавь меня, по крайней мере, от тявканья своего поганого! Пускай за меня астролог доиграет.

И он быстро вышел из комнаты.

— Старый маразматик! — взвизгнула ему в спину королева, после чего поманила лакея и велела сходить за придворным астрологом. Зее она сказала:

— Выбирай супругов помоложе, дочка. От старой рухляди вроде нынешнего родственничка нашего ни при жизни ихней удовольствия не получишь, ни когда помрут: жесткие, как подошва.

— Вы хотите сказать, что едите их? — обмер Барнвельт.

— А то! Сие традиционная часть фестиваля. Ежели не уедете к тому времени, прослежу я, чтоб достался вам кусочек посочней.

Барнвельт содрогнулся. Тангалоа, который воспринял это сообщение довольно спокойно, пробормотал что-то насчет похожих обычаев у ацтеков.

С момента ухода Кая пухлые губки Зеи были плотно сжаты. Наконец она взорвалась:

— Больше в жизни не приглашу я друзей своих на сборища наши семейные! Сии путешественники должны держать нас за варваров…

— А кто ты такая, чтоб старшим перечить? — взревела королева. — Зеры, и десятиночья не прошло, как она, что тихоню такую из себя строит, была в той шайке лоботрясов юных, кои, подстрекаемые шутом сим гороховым, братцем ее приемным, она ткнула пальцем в Заккомира, — разоблачились догола и в чем из яйца вылупились взгромоздились на фонтан центральный в парке дворцовом, скульптурную группу Панжаки из себя изображая. А как раз в ту пору прогуливалась я по парку с господином одним из Балхиба и дамою его, отпрысками рода весьма старинного. Ужель, изумились они, зрим мы новую работу скульптора великого, кою никогда еще лицезреть не сподобились? И, покуда стояла я, язык проглотивши, и гадала, уж не шуточку ли какую любимцы со мной разыгрывают, статуи оные внезапно к жизни пробудились и на нас накинулись, мокрые, грязные, с шуточками да прибауточками непристойными…

— Уймитесь! — завопил Заккомир, неожиданно обнаруживая свое присутствие. — Ежели вы, женщины, не прекратите вечное занудство свое, удалюсь я туда же, куда Кай, бедолага! Поступок наш не причинил никому вреда. Господин ваш из Балхиба вместе с прочими хохотал, когда от испуга первоначального оправился! Давайте побеседуем лучше о более приятных вещах. Генерал Сньол, как удалось избегнуть вам застенков кангадитских, кои грозили вам по обвиненью в ереси?

Барнвельт тупо посмотрел на любопытного юнца. Настоящий Сньол из Плешча, должно быть, это какой-то ньямский военачальник, у которого возникли нелады с официальной религией этого государства. Немного поразмыслив, он ответил:

— Сожалею, но не могу этого поведать, не подвергая опасности тех, кто мне помогал.

В этот самый момент вошел придворный астролог. Барнвельт облегченно вздохнул, радуясь, что обсуждение очередной скользкой темы опять прервали. Астролог, дряхлый чудаковатый старикашка, отрекомендовавшийся как Квансель, с порога заявил:

— Дозвольте показать вам гороскоп, что составил я на вас, генерал Сньол! Давно уж слежу я за вашей карьерой, и пока все идет, как светилами небесными предначертано, включая появленье ваше нынешнее в столице квирибской и при дворе.

— Очень интересно, — промямлил Барнвельт. Если б только, подумалось ему, мог он разъяснить этому малому, как жестоко тот ошибается!

Астролог между тем продолжал:

— А в дополненье к сему, зер, счел бы я за честь великую, если б дозволили вы мне и зубы ваши осмотреть скрупулезно.

— Зубы?!

— О да! Да позволено мне сказать будет, что ведущий я зубник во всем королевстве!

— Спасибо, но зубы у меня вроде не болят.

Антенны на лбу у астролога полезли вверх:

— Нету дела мне ни до болей зубных, ни до снадобий лекарских! По зубам вашим поведал бы я вам о характере вашем и Уделе дальнейшем. После премудростей звездных наука сия по точности не далее как на втором месте располагается!

Барнвельт про себя решил, что даже если у него вдруг заболят зубы, то к дантисту, который изучает зубы пациентов, чтобы предсказывать им судьбу, он в жизни не пойдет.

— Зер Сньол! — гаркнула королева. — Твой ход, ежели и впрямь убежден ты, что глаза твои заняты игрою, а не дочкой моей. У нее что, голов больше чем положено?

Через два дня их пригласили опять, а потом и еще через день. Но на сей раз, к радости Барнвельта, им не пришлось иметь дело ни с угрюмым королем, ни со сварливой королевой. Присутствовали только Зея, Заккомир и их молодые друзья. Осторожные расспросы, имевшие отношение к торговле янру и исчезновению Игоря, не принесли ничего нового.

Барнвельт ломал голову, с чего это вдруг они с Джорджем впали в такую милость во дворце. Он испытывал твердое убеждение, что монархи обычно весьма разборчивы в знакомствах, и нисколько не обольщался относительно того, что при своем весьма умеренном владении искусством слова сумел сразить их исключительно личным обаянием. И хотя Джордж отличался куда более общительным и развязным характером, Барнвельту тем не менее они уделяли куда больше внимания, чем его спутнику.

Барнвельт в конце концов пришел к заключению, что здесь сказалась целая совокупность различных факторов. Представители правящей верхушки этого, во многом изолированного от остальных, города уже настолько утомились обществом друг друга, что были только рады появлению двух экзотических и обаятельных пришельцев с прекрасными рекомендациями, которых можно было демонстрировать знакомым, будто некую диковинку. Кроме того, все они, особенно помешанный на военно-героической тематике Заккомир, находились под впечатлением достижений предполагаемого генерала Сньола. И наконец, Зея с Альванди всерьез намеревались нанять его на службу.

В целом золотая молодежь Рулинди Барнвельту приглянулась: праздная и ни на какое серьезное дело не годная, по строгим меркам, но совсем не лишенная дружелюбия и обаяния. Из обрывков салонной болтовни он мог судить, что и в этом классе встречаются исключения, но такие во дворце не приняты. Заккомир, при единственном в своем роде положении хранителя трона, помимо чисто профессиональных обязанностей, судя по всему, служил еще и соединительным звеном между внешним миром и Зеей, которая создавала впечатление затворницы.

Барнвельт заметил, что принцесса сразу оживала, когда поблизости не было матери, — вообще-то говоря, становилась чуть ли не буйной. Наверное, сочувственно решил он, у нее были проблемы, во многом схожие с его собственными.

А потом его начало всерьез заботить еще кое-что. Он все чаще ловил себя на том, что не может оторвать глаз от Зеи, думает о ней даже за пределами дворца и с нетерпением ждет очередного визита. Больше того между ними словно возникла некая телепатическая связь. Во время возникающих то и дело споров он все чаще обнаруживал, что они с ней стоят на одной точке зрения против всех остальных. (Тангалоа ни в какие споры не вмешивался, взирая на спорщиков с независимо-насмешливым видом, а вернувшись вечером домой, заносил в блокнот ценные с социологической точки зрения фрагменты услышанных бесед.)

После нескольких таких визитов Барнвельт даже почувствовал в своих отношениях с девушкой достаточную близость, чтобы в открытую подраться с ней, послав к чертям все дипломатические протоколы. Однажды вечером он выиграл у нее партию в «шанхайские шашки», обведя ее вокруг пальца хитрым обманным ходом. При этом она с чувством произнесла несколько гозаштандских слов, знания которых Барнвельт никак от нее не ожидал — если, конечно, она не переняла их у Фило.

— Ну-ну, — сказал он на это, — не подымай волны, милочка. Если б ты смотрела, что я делаю, а не сплетничала насчет того крапчатого яйца, что снесла мадам Вузис, ты бы…

Бац! Зея схватила со стола игральную доску и от всей души треснула ею Барнвельта по башке. Поскольку сработана та была из хорошего твердого дерева — не то, что земные картонки, — а волос, могущих смягчить удар, на голове у Барнвельта не было, из глаз у него просто-таки посыпались искры.

— Вот тебе за критицизм твой, господин Всезнайка!

Барнвельт тут же наклонился на стуле и отвесил ей звонкого шлепка пониже спины.

— Ао! — вскричала она. — Больно! Столь нахальная игривость, зер…

— Игральная доска тоже не сахар, сударыня, а я привык делать другим то же самое, что сделали мне, и предпочтительно первым. Ну что, соберем шашки и сыграем еще разок?

Видя, что остальных это происшествие скорее позабавило, чем возмутило, Зея поостыла и на шлепок вроде не обиделась. Но когда Барнвельт церемонно пожелал ей доброй ночи в дверях и повернулся, чтобы уйти, то получил такой мощный удар по заду, что чуть было не растянулся на полу. Обернувшись, он увидел Зею с метлой в руках и Заккомира, который в полном восторге катался по коврам.

— Смеяться последним всегда желанней, как присловье гласит мудрого Нехавенда, — произнесла она нежно. — Доброй ночи, зеры, да не забывайте дорогу сюда!

Дирку Барнвельту и раньше случалось влюбляться, даже несмотря на все старания матери этого не допустить. Однако в таких делах он никогда не терял головы и прекрасно понимал, что нельзя и представить себе что-нибудь более трагичное и абсурдное, чем любовь к существу женского пола совсем иного биологического вида. Да еще к такому, какое избавляется от использованных существ мужского пола на манер земного паука или богомола.

Барнвельт основательно поработал над экипажем, сколачивая его в сплоченный и умелый коллектив. Зная, что присущая ему стеснительность порой делает его в глазах других людей нелюдимым и бессердечным, он взял за правило держаться с моряками попроще, а те, похоже, были весьма польщены, что столь значительная персона дозволяет им непривычные фамильярности.

После дня, целиком посвященного обучению экипажа в порту, посетившие дворец земляне встретили там только Зею с Заккомиром, хотя королева из вежливости заглянула на минутку поздороваться. Король же вообще не показывался.

— Мертвецки пьян, бедолага, — объяснил Заккомир. — Я бы тоже так поступил, окажись в его положении незавидном. Последнее время не вылезает он из покоев своих, перебирая да разглядывая коллекцию свою портсигаров. Редкостнейший набор у него сих вещиц: и драгоценностями затейливо изукрашенные, и мозаикой искусною, и с секретами всякими — один даже музыку играет, ежели крышку отворить.

— А можно на них взглянуть? — заинтересовался Тангалоа.

— Разумеется, господин Таджди! Великое удовольствие старику доставите. Собранье сие для него чуть ли не единственная радость в жизни, да и чем еще ему заняться? Королева лишь глумится над увлеченьями его, а гости, дабы подольстить ей, во всем Ее Грозности поддакивают. Извините ли вы нас, господин и мадам, иль же вы и сами желаете пойти?

— Пожалуй, обойдемся, — сказал Барнвельт. Мужчины удалились.

— Скоро ль отплываете вы? — поинтересовалась Зея. Барнвельт, который внезапно ощутил в горле какой-то странный комок, нерешительно отозвался:

— Вообще-то, могли бы уже послезавтра…

— Не след уезжать вам до окончанья фестиваля кашьо! Предоставим мы вам отборнейшие места, сразу по почетности своей за родом нашим королевским!

— Наверное, с моей стороны это не очень вежливо, — ответил Барнвельт, — но забой на мясо твоего бедного старого отчима — это зрелище, без которого я вполне могу обойтись.

Она помедлила, после чего проговорила:

— А правда, что осуждают нас в иных странах по сей причине, как Заккомир утверждает?

— Честно говоря, некоторые просто в ужасе.

— Так и он говорит, да только сомневалась я, ибо тайно симпатизирует он партии реформ.

— Это тем, которые не хотят, чтобы убивали королей?

— Именно. Не проболтайся только матери моей властительной, иначе крепко бедняжка Заккомир пострадает. Послали они ей сообщенье через посредников, что требуют хотя бы от церемониального пожиранья супруга ее последнего отказаться. Но оставила она просьбу сию без вниманья, так что под гладью безмятежной, коей край наш многим представляется, зреют бунты теперь да заговоры изменнические.

— А как ты сама поступишь, когда станешь королевой?

— Того не ведаю я. Хоть и с пониманьем отношусь я к поползновеньям отменить сей обычай наш старинный, мать моя все равно сохранит большое влияние на дела квирибские, сколько жива будет. А по собственным словам ее, даже помимо соображений религиозных, иного нет способа удержать пол мужской на должном месте, кроме как ежегодной казнью представителя его высокопоставленного.

— Смотря что считать должным местом, — пробормотал Барнвельт, которому пришло в голову, что в Квирибе давно нужна… как там будет наоборот от «феминизм» — «маскулизм»? — партия маскулистов.

— О нет, — возразила Зея, — не уподобляйся Заккомиру в доводах своих! Процветанье государства нашего неотделимо от законного верховенства пола женского!

— Но я могу привести массу примеров процветающих государств, где мужчины правят женщинами, и таких, где они равны.

— Экий ты возмутитель спокойствия! Как уже говорила я, когда столь развязно по филейным частям ты меня хлопнул, не место таким в Квирибе!

— Что ж, если мое присутствие и возмущает местное спокойствие, то скоро вы от него избавитесь. Кстати, ты можешь дать мне несколько полезных советов. Скажи, а есть какая-нибудь связь между пиратами Ваандао, торговлей янру и Квирибом?

Зея уставилась на кончик своей сигары.

— Мыслится мне, что лучше бы сменить нам тему беседы нашей, не то вступим мы на те зыбкие почвы, где благо одного лишь бедою другого достигнуто быть может…

По пути домой Барнвельт предложил:

— Джордж, а давай прямо послезавтра и отвалим?

— Ты что, чокнулся? Я ни за что эту церемонию не пропущу! Ты только подумай, какие будут классные кадры!

— Уф-ф, все это замечательно, но меня просто тошнит от мысли, что они зарежут и зажарят беднягу Кая прямо у меня на глазах. Не говоря уже о том, что после придется его есть.

— А откуда тебе знать, каков он на вкус? У моих предков считалось вполне обыденным делом, чтобы победитель в спортивном состязании съедал побежденного.

— А я не папуас какой-нибудь! Ты прекрасно знаешь, что с точки зрения моей культурной традиции есть людей некрасиво.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Тангалоа. — Кай-то не человек в привычном смысле слова. Постоянно умирают миллионы кришнян — одним больше, одним меньше…

— Да, но…

— И потом, нельзя же обижать королеву. Она нас ждет.

— Большое дело! Стоит нам выйти в море…

— Не забывай, что мы оставляем здесь залог, а Панагопулоса просто кондрашка хватит, если он узнает, что мы пустили его псу под хвост. Да и матросы наверняка будут настаивать, чтобы их доставили домой, когда все это кончится.

Несколько ошарашенный такой непривычной непреклонностью Тангалоа, Барнвельт сдался. При этом он уверял себя, что поступил так исключительно под давлением аргументов Тангалоа, а вовсе не потому, что иначе лишился бы возможности лишний раз повидать Зею. Тем не менее он ощущал, что такая возможность здорово подняла ему настроение.

Вечером в день открытия фестиваля Заккомир придирчиво оглядел наряды Барнвельта с Тангалоа и счел их подходящими.

— Хотя, — заметил он при этом, — это не совсем то, что требует обычай, но прочие простят вас, как иноземцев, в традициях наших не сведущих.

— Слава богу, что не заставили нас напялить эти расфуфыренные тоги, прошептал Барнвельт. — Лично меня в такой просто ветром бы сдуло.

Никакой царь Соломон в самом своем наироскошнейшем облачении не смог бы сравниться с Заккомиром, наряженным во что-то вроде парчового саронга. Хранителя трона украшали драгоценные браслеты, позолоченные сандалии, ремешки которых достигали середины его голых икр, и золотой венец поверх зеленых волос; физиономия квирибца была наштукатурена, как у русской балерины.

Он провел их в просторную приемную, где уже топтались королевские тетушки и дядюшки. Наконец протрубили трубы и сквозь толпу промаршировали король с королевой, за которыми тут же стали пристраиваться по ранжиру остальные. Кай пошатывался на ходу и выглядел куда мрачнее обычного, несмотря на все усилия придворного художника по макияжу придать его физиономии выражение восторженного энтузиазма.

Заккомир показал Барнвельту с Тангалоа их места в кортеже и забежал вперед, чтоб подхватить Зею под ручку сразу за королевской четой.

Поскольку амфитеатр, в котором должен был состояться фестиваль, располагался прямо за территорией дворца, процессия направилась туда пешком. На небе вспыхивала то одна, то другая из трех лун, попеременно закрываемых облаками, теплый свежий ветерок трепал просторные одеяния и заставлял помигивать огоньки газовых рожков. За стеной, которая огораживала дворцовый парк, тесно толпился простой люд Рулинди, и построившейся клином страже пришлось расталкивать его, чтобы расчистить дорогу процессии.

Амфитеатр быстро заполнялся. На ровном пространстве посреди арены красовались кухонная печь и новехонькая, свежевыкрашенная в красный цвет мясницкая колода. Возле всего этого оборудования шеренгой выстроились какие-то люди. Там были дряхлая Сехри, верховная жрица Матери-Богини, несколько ее помощниц — некоторые с музыкальными инструментами в руках, дворцовый шеф-повар с двумя поварятами и какой-то тип в мешке с прорезями для глаз, который опирался на рукоять топора вроде того, каким пользуются мясники, только раза в два побольше. Поварята затачивали прочие кулинарные орудия. Вдоль всего верхнего яруса театра кольцом выстроились амазонки, на бронзовых доспехах которых играли отсветы колеблющихся газовых огоньков.

Барнвельту досталось место во втором ряду чуть правей королевской ложи, которую, помимо королевы с принцессой, заполняли прочие высокопоставленные родственники. Каждая скамья была оснащена еще и некой конструкцией вроде узкого столика, сам Кай остался внизу, на центральной арене, и сгорбился на колоде, обхватив руками колени.

Барнвельт прошептал Тангалоа:

— Что-то я не пойму, как они собираются разделывать Кая, чтобы всем досталось по кусочку, если, конечно, не намелют фарш и не смешают с обычным мясом. А что тут еще будет твориться?

— Тут довольно сложный сценарий. Балетная труппа будет представлять возвращение солнца с юга, зреющий урожай и прочую такую фигню. Тебе понравится.

Сам Барнвельт в этом здорово сомневался, но, поскольку амфитеатр был уже полон, предпочел обойтись без обсуждения этого вопроса вслух. Верховная жрица воздела вверх руки и провозгласила:

— Перво-наперво должны пропеть мы гимн Матери-Богине: «Привет Тебе, О Прародительница Священная Богов Всех и Людей». Готовы?

Дирижерским жестом она взмахнула руками. Забрякали и заквакали музыкальные инструменты, и все присутствующие грянули песню. Однако после громового энтузиазма первых строчек пыл исполнителей несколько поувял. Барнвельт заметил, что многие заозирались по сторонам, приглядываясь к губам соседей, и понял, что точно так же, как в случаях со «Звездно-полосатым знаменем» и «Песнью Всемирной Федерации», большинство знакомо от силы со словами запева. Тангалоа невозмутимо снимал всю эту сцену упрятанной в перстень камерой.

Как только громкость пения поуменьшилась, Барнвельт уловил еще какие-то посторонние звуки, которые становились все слышней и грозили вскоре окончательно заглушить певцов, — похожий на шум прибоя отдаленный гомон толпы. В конце первого куплета жрица застыла с воздетыми вверх руками. В воцарившейся тишине шум еще больше усилился, на его фоне можно было уже различить отдельные вопли, взвизгивания и лязг металла. Зрители завертели головами, на верхнем ярусе некоторые привстали, чтобы выглянуть за пределы амфитеатра. Амазонки засуетились, встревожено переговариваясь между собой.

Барнвельт обменялся недоумевающим взглядом с Тангалоа. Шум между тем становился все громче.

И вдруг на арену сквозь входной туннель ворвался какой-то окровавленный человек, который истошно вопил:

— Марья сунгарума!

Тут до Барнвельта дошло, что причиной шума было нападение сунгарских пиратов.

В следующую секунду его чуть не сшиб с ног панический натиск толпы. Не без труда Барнвельту удалось выпрямиться снова. Тангалоа перед ним крепко уцепился за угол королевской ложи, чтобы не оказаться снесенным прочь.

Опять шум и гам в районе одного из входных туннелей, и сквозь него, тесня амазонок, ворвалась группа пиратов. Барнвельт видел, что несколько воительниц сразу упали под ударами нападавших, остальные же разлетелись в стороны. Вскоре пираты извергались уже изо всех проходов сразу. Барнвельт машинально потянулся за мечом, после чего вспомнил, что от него потребовали оставить оружие дома. Все квирибские мужчины были безоружны, и, хотя мечи оказались у нескольких женщин, похоже, ни они сами, ни их спутники и понятия не имели, как с ними обращаться.

Какой-то пират с факелом в одной руке и листом бумаги в другой заорал на квирибском диалекте:

— Стойте! Ежели не станете убегать, все будете целы! Потребны нам лишь два человека, что находятся промежду вас!

Это заявление повторял он до тех пор, пока шум и вопли немного не попритихли.

Снаружи тоже доносились подобные обращения. Барнвельт предположил, что пираты взяли театр в кольцо, чтобы перекрыть квирибцам пути к бегству. Возникла у него и тревожная догадка относительно личностей тех двоих, что требовались налетчикам.

Королева Альванди с принцессой Зеей стояли в своей ложе, бледные, но решительные.

Основная масса зрителей все еще бурлила возле выходов. Повара, палача и большую часть жриц завертело в общей давке в центре арены; видны были только король Кай и верховная жрица.

Предводитель пиратов с факелом заорал:

— Желаем мы…

И в этот самый миг все газовые рожки разом потухли.

Неожиданно наступившая темнота вызвала короткое затишье, после чего поднявшийся ропот сразу перерос в оглушительный рев.

— Сньол! Слышишь ли меня, Сньол из Плешча? — послышался чей-то крик.

Барнвельт огляделся. В нескольких метрах от него стоял король Кай, неясно освещенный тусклым светом одной из лун. На лице короля была торжествующая улыбка, а в руках мясницкий топор.

— Да-да, ты! — подтвердил король. — Отведи королеву во дворец, а товарищ твой Таджди пусть проводит принцессу!

— А как же вы? — крикнул в ответ Барнвельт.

— Я остаюсь здесь. Ко мне, верные квирибцы! Ко мне! Изничтожим сию негодяйскую шайку!

— Я с вами! — послышался высокий голосок Заккомира, и молодой человек спрыгнул с барьера ложи с дамским мечом в руке. К нему присоединились несколько придворных похрабрее, а также остатки амазонской стражи. Возглавляемые королем, который вращал над головой топором, они врезались в брызнувшую кто куда толпу пиратов. Вопли потонули в лязге оружия.

Оглядевшись, Барнвельт увидел, как Тангалоа влез в королевскую ложу, сграбастал Зею и поволок ее к отдельному королевскому выходу. И хотя Барнвельт предпочел бы заняться этой работенкой лично, ему ничего не оставалось, как выполнять приказ короля.

— Пойдемте, Ваша Грозность, — поторопил он.

— Но ты… Он…

— Потом поговорим!

— Никуда я не пойду, покуда…

Барнвельт выхватил с пояса королевы меч, крошечный, как шампур, но, по крайней мере, с острым кончиком.

— Пошли, иначе мне придется погонять вас этой штуковиной!

Они рысью пронеслись сквозь туннель, через который уже успели удрать королевские тетки и кузины.

Столь тщательно организованная пиратами облава снаружи быстро потерпела неудачу, как только погасли светильники. Люди разбегались во все стороны, тут и там в полутьме мелькали занесенные для удара мечи и копья. Некий квирибский джентльмен ошибочно принял Барнвельта за пирата и кинулся к нему. Барнвельт парировал его первый и единственный выпад, поскольку вопль королевы просветил обмишурившегося защитника в какую-то долю секунды.

На пути у них встала другая личность с факелом.

— Стой! А-а, вот и тот, кого…

Это был уже хорошо знакомый землянам специалист Гавао бад-Гарган. Клинок Барнвельта воткнулся ему прямо в живот. Гавао переломился пополам и рухнул, выронив факел.

Но на Барнвельта тут же навалился еще один пират. Отбив первый выпад, Барнвельт почувствовал, что его ответный укол достиг цели. Но пират, и не думая падать, не отставал. Не представляя физиологии кришнян, никогда не знаешь, поразил ты какой-то жизненный орган или нет.

— Пшел вон, поганец! — тявкнула королева, очевидно, пирату.

— После поговорим, шлюха чесоточная! — огрызнулся пират, наскакивая на Дирка.

Так все и продолжалось, пока кто-то из квирибцев не треснул пирата по голове сорванной с пьедестала статуэткой. Бац!

Где-то в отдалении труба прогудела довольно замысловатую музыкальную фразу. Толпа уже порядком поредела, да и сунгарцы, видно, тоже куда-то разбежались. Барнвельт заметил невдалеке какую-то пару, которая бросилась вниз по колоссальной лестнице, ведущей из Рулинди в Дамованг и далее к морю. Он наступил на валявшееся у него на пути тело, а потом еще на одно, которое вроде еще шевелилось. Стоны, доносившиеся время от времени из окутанных тьмою кустов, свидетельствовали о брошенных пиратами раненых.

У парадного подъезда дворца группа амазонок перекрыла портал двумя полукруглыми шеренгами. Стражницы в первом ряду опустились на одно колено, во втором — стояли, выставив вперед копья, словно дикобраз иглы. По приказу королевы амазонки раздвинулись, пропуская маленький отряд внутрь.

— Видела ли ты дочку мою? — спросила Альванди у командирши.

— Нет, владычица моя!

— Я вернусь и поищу ее, королева, — предложил Барнвельт.

— Ступай да кого-нибудь из этих с собою прихвати. Нам они уже не потребны, ибо разбойники отступили.

Барнвельт, возглавив с полдюжины воительниц, бросился обратно. Одна из амазонок несла маленькую лампу. По пути он споткнулся о парочку трупов и повстречал только одну живую личность, которая ускользнула, прежде чем он успел ее опознать. За спиной Барнвельта вразнобой клацало боевое снаряжение девиц. Он уже решил, что окончательно заблудился, и принялся оглядываться в поисках направления, когда на глаза ему попался какой-то помаргивающий, словно упавшая звезда, крошечный огонек.

Он устремился туда и наткнулся на тела двух заколотых им пиратов. Чуть в стороне валялся факел Гавао, уже почти потухший — только с одного бока выбивался слабенький язычок пламени.

В свете луны заметил он также и некий белый квадрат, лежавший прямо на тропе. Барнвельт подобрал листок бумаги где-то пяди в длину и столько же в ширину и перевернул его. Обратная сторона казалась темной.

— Будь добра, подай-ка сюда лампу, — попросил он и при слабом свете масляного пламени изучил листок.

Это был отпечаток того самого снимка, который сделал с них старик-фотограф в Джазмуриане.

Фотографию он затолкал под куртку, размышляя, до чего же удачно вышло, что королева так и не узнала, за кем именно охотились сунгарцы, иначе наверняка бы их с Джорджем выдала.

— Джордж! — позвал он в темноту. — Таджди из Вьютра! Джордж Тангалоа!

— Ужель это господин мой Сньол? — откликнулся чей-то далекий голос, после чего послышался приближающийся топот и звон. Однако это был не Джордж Тангалоа, а Заккомир бад-Гуршмани, который основательно прихрамывал и вел за собой отряд из нескольких амазонок.

— А где король? — спросил Барнвельт.

— Погиб в общей свалке. Таким образом, хоть и не избежал он удела, звездами ему предначертанного, конец его все ж счастливей был того, что ждал его ныне. Королева, однако, весьма разгневается!

— Почему?

— А вот почему: во-первых, сорвало сие церемонию. Во-вторых, усилит движенье за равные права для мужчин. Ведь именно у мужчины, привратника дворцового, ума хватило перекрыть газ. А кроме того, Кай уже сам знал, чего хочет. Повергнувши оземь двоих разбойников, молвил он мне: «Ежели победим мы здесь, то следующим делом займемся эшунами старыми». И мыслится мне, что под эшунами разумел он королеву со жрицею Сехри. Но вскоре клинок пиратский заставил его замолчать навсегда. Но довольно об этом. Где друг ваш и где принцесса?

— Сам голову ломаю, — ответил Барнвельт и позвал снова. Отряд рассыпался на поиски. После долгих блужданий среди кустов одна из амазонок объявила:

— Вот тут вроде лысый какой-то лежит!

Барнвельт поспешил туда и убедился, что это и впрямь был Тангалоа, который лицом вниз распластался на земле. На его бритом черепе, прямо над ухом красовалась здоровенная окровавленная шишка. К своему очевидному облегчению, Барнвельт удостоверился, что пульс у Джорджа по-прежнему имеется. Когда амазонка, зачерпнув шлемом воды из фонтана, выплеснула ее в физиономию Тангалоа, тот приоткрыл глаза и застонал. Правая рука у него тоже была в крови: клинок проткнул мышцу насквозь.

— Что случилось? — склонился к нему Барнвельт. — Где Зея?

Заккомир эхом вторил ему.

— Не знаю. Я же говорил, что в фехтовании я полный чайник! Одному чуваку я все-таки замочил по башке, но меч подруги сломался о его шлем, а больше я ничего не помню.

— Так и надо вам, — заметил Заккомир, когда ему перевели эти слова, кто ж применяет клинок легкий в манере столь прямолинейной? Но где же наша принцесса?

— Дайте подумать, — проговорил Тангалоа, прикладывая руку ко лбу. Прямо перед тем, как все это случилось, один из них ее сграбастал, а другой орал чего-то насчет того, чтобы брали обоих… В общем, все вопили, как оглашенные. Это все, что я знаю.

— Достаточно и этого, — заключил Заккомир. — Из слов сих понять мы можем, что схватили они ее. Мушая, беги скорей на верхний ярус и погляди, все ли корабли пиратские отошли от причала. Ежели нет, может, поспеем мы еще…

Но Мушая крикнула сверху через пару минут, что весь сунгарский флот уже вышел в море.

Королева была вне себя.

— Трусы! — визжала она. — Следовало бы казнить мне немедля всю вашу паршивую свору! Да и вас заодно, иноземцы несчастные! — добавила она, тыча пальцем в Барнвельта и Тангалоа, у которого была забинтована рука. — Что ж это за королевство без доурии — сброд бесполезный! И что это за доурия, подданные коей кровь свою не могут пролить за ради ее спасенья! Мерзавцы трусливые — вот кто подданные у меня! Всех сгною! Как жить они только могут, когда дочка моя ненаглядная пропала?

— Нет-нет, — встрял астролог Квансель. — Ваша Грозность, все, что случилось, давно предначертано было на своде небесном, и избежать того были мы не в силах. Взаимное расположенье Шеба и Рокира знаменовало собою…

— Заткнись, болван! Будет у тебя еще время для шарлатанства звездного, когда девочка моя вернется! Вот вы! — королева Альванди нацелила толстый палец на одну из перезревших министерш. — Как вы оцениваете сию халатность вопиющую?

— Госпожа, могу ли я молвить без страха?

— Молви, — буркнула королева, хотя свирепое выражение ее физиономии отнюдь не располагало к откровенностям.

— Тогда внимайте же мне, о величественная! То, что приключилось, и впрямь предопределено было, да только не тем, о чем толковал тут наш друг, звезды созерцающий. Вот уж пять царствований право носить оружье в краях наших женским лишь полом ограничивается. Так что от подданных полу мужеского нечего проку ждать в битве нежданной, в то время как женщинам вооруженным, хоть доблести и не занимать, силы да весу недостает, дабы выдержать натиск грабителей неистовых.

Королева вспыхнула:

— Радуйся, что выговорила ты у меня неприкосновенность спервоначала, иначе, клянусь шестью грудями Варзаи, разорвала бы я тебя на части собственными руками за речи твои изменнические! Но ладно, будем считать, что ничего ты не говорила. И чтоб больше никаких рассуждений отвлеченных, основы государства нашего подрывающих! Видится мне, что Рулинди снесен с лица земли будет, а головы жителей его станут кучами на том месте громоздиться, коли позволю я погасить свет тот немеркнущий, что проливает держава наша на весь сей жалкий мир, возвышая пол достойнейший до надлежащего места. Ну что — в поход, дабы спасти ее?

— Так и следовало бы поступить, — осторожно отозвалась министерша, да только сунгарцы, без сомненья, захватили Зею заложницею, замыслив либо в узде нас держать, либо выкуп получить богатый, и немедля жизни ее лишат, коли предпримем мы супротив них нападенье.

Верховная жрица Сехри пробурчала что-то насчет неизбежных расходов, а начальница амазонок запротестовала:

— Хоть никакие мужчины и не сравнятся с нами в неустрашимости, Ваша Грозность, Сунгар являет собою край опасный и непроходимый, по коему ни пешком не пройдешь, ни на корабле не проплывешь. Думается мне, что задача сия взывает более к хитрости, нежели к мощи оружья.

— Хитрости, говоришь? — повторила королева, уставясь той прямо в глаза. — Вроде как, скажем, посылки отряда малого в крепость сию призрачную, с целями якобы вполне невинными, а на деле ж с заданьем дочь мою вызволить?

Ее маленькие поблескивающие глазки остановились на Барнвельте.

— Ты, зер, заявился сюда с увереньями, будто собрался на море Ваандао искать камней гвамовых, что для возбужденья похоти всяких развратников служат. Приобрел ты корабль подходящий, набрал снастей охотничьих и людей нанял, а также, как шпионы мои доносят, купил курьерскую униформу подержанную. Уж она-то на что тебе сдалась? Не замыслили ли и вы оба коварство какое, дабы на Сунгар проникнуть переодетыми?

«До чего же шустрая дамочка», — подумал Барнвельт, одаряя королеву уклончивой улыбкой.

— Разве знаешь, когда какая вещь пригодится в жизни, Ваша Грозность?

— Уф! Принимаю отговорку твою за согласие. Так что, коли желаешь ты сего, ты сие и учинишь. Поручается тебе спасти принцессу из лап уголовников сунгарских!

— Эй, эй! — забеспокоился Барнвельт. — При чем тут мое желание? Я вроде как не вызывался в добровольцы!

— А кто сказал, что вызывался? Таков приказ мой и обязанность твоя святая! Прямо завтра и отправитесь.

— Да я и не подумаю никуда отправляться без Джо… моего друга Таджди, а он не выйдет в море, пока у него рука не заживет!

— Отсрочка такая фатальною оказаться может. Взамен предоставлю я тебе Заккомира.

— Буду только счастлив, — встрял Заккомир. — Сие такая честь — служить под началом великого Сньола!

Барнвельт бросил на юного кришнянина сердитый взгляд, после чего вновь обратился к королеве:

— Послушайте, мадам, я ведь не гражданин Квириба. Что помешает мне отправиться по своим собственным делам, как только я окажусь за пределами страны?

— А вот что: во-первых, Сньол из Плешча известен как тот, кто свято держит данное слово, а во-вторых, сотоварищ твой останется со мною заложником, дабы покорность твою неохотную подкрепить. Стража! Схватить их, да кликнуть палача с инструментами пыточными!

Две амазонки схватили Дирка за руки. Он хотел было вырваться, но женщины оказались довольно сильными, и пока он сумел перебороть земное убеждение, что пинать дам в живот некрасиво, другие стражницы облепили его так, что он вообще не мог двинуться. Остальные вцепились в Тангалоа, который даже и не пытался сопротивляться.

Вскоре появился уже известный тип с мешком на голове и притащил с собой жаровню, где накалялись рабочие части всевозможных клещей и прочих замысловатых приспособлений.

— Ну, — провозгласила Альванди, — подчиняетесь, иль потребны вам более болезненные доказательства воли моей?

— Да ладно, поеду! — вырвалось у Барнвельта. — Но если вы хотите, чтоб у меня что-нибудь вышло, расскажите мне про этот Сунгар. Ведь и впрямь существует какая-то связь между ним, торговлей янру и Квирибом? Вы знали пирата, с которым я тогда дрался, верно?

— Он прав, о попечительница моя грозная! — вмешался Заккомир. Вылазка предстоящая и без того опасна, чтоб сражаться с врагом вслепую по причине неведенья.

— Хорошо, — согласилась королева. — Отпустите их, стража, но приглядывайте как следует. Садитесь, друзья мои.

Знайте же, что янру — не что иное, как вытяжка из тех самых водорослей, что Сунгар образуют. И с самого основанья монархии нашей матриархальной, коли природа несправедливо создала пол мой меньшим по размеру, приходится нам неравновесье сие исправлять при помощи духов, что смешаны с летучей эссенцией, янру именуемой. Распространяются они, конечно, не между всеми без разбору, но любая дама, господин коей неповиновенье начинает выказывать, может получить толику духов оных в храме Матери-Богини, дабы отбившегося от рук супруга приструнить.

Основательница династии нашей, великая Деджаная, заслала в свое время отряд на Сунгар, тогда еще пустыню совершеннейшую из воды да водорослей, дабы возвести там фабрику плавучую и снадобье сие выделывать. Все шло как задумано, но только женщины наши не выдерживали зноя, сырости да зловония, и дело оное все больше и больше переходило в руки каторжников, сосланных в место сие уединенное искупать вину за преступленья свои. Со временем мужчины превзошли женщин числом своим втрое, чем не преминул воспользоваться один бунтовщик, преступник государственный, и стал прочих глупых мужчин к восстанью подстрекать, сказками улещивая про превосходство мужское средь дикарских народов. Так что учинили они восстанье оное и захватили фабрику, женщин низвергнув до положенья простых наложниц. (Что самое в сем ужасное — многим из них, видать, это по вкусу.) Флот наш они растрепали, а от нас вытребовали дань в обмен на жиденький ручеек янру. Пытались собирать мы терпалу, что вдоль побережья произрастает, дабы от их ненасытности отделаться, да, как оказалось, лишь на Сунгаре трава сия должными качествами обладает.

С той самой поры Сунгар для нас, что бельмо на глазу. Не только выжимает он из нас соки последние за чудесное сие вещество, но и убежищем служит недовольным нашим мужчинам. А посему населенье его увеличилось заметно и, помимо выделки янру, нашло себе и другие занятия — к примеру, охоту на гвамов и пиратство обычное. В годы правленья предшественницы моей непосредственной предводитель их, по имени Авасп, дела завел с Дюром, вследствие чего Дюр стал платить дань в обмен на обещанье его корабли не трогать, а всем остальным же на море Ваандао пакостить нещадно. Таким образом достиг Дюр монополии полной не только на море Ваандао собственном, но и во всех водах сего полушария.

Каких только личностей невиданных не сыщешь в ужасающей сей крепости! Не только квирибцы беглые, но и обитатели хвостатые болот Колофтских, даже земляне и иные созданья из глубочайших глубин космоса нашли здесь приют. Когда умер Авасп, предводитель на место его был избран как раз из таких отвратительная чешуйчатая тварь с планеты, Осирисом именуемой, чудище жуткое по прозванью Шиафази, кое, как молва идет, основало там правленье железное одним лишь страшным могуществом неких чар своих умственных. И так далеко и широко Шиафази оный раскинул щупальца предприятья своего, что даже с Землею снадобьем сим торгует, богатство сколотивши, Дакхака достойное.

Несмотря на все понукания королевы, не отплыли они ни завтра, ни послезавтра.

Для начала, прознав про истинные цели предстоящей экспедиции, половина экипажа попросту испарилась в неизвестном направлении, так что пришлось набирать и обучать новых людей. Один из них, бойкий юнец по имени Занзир, хвостом ходил за Барнвельтом, задавая бесчисленные вопросы. Польщенный, Барнвельт уделял ему львиную долю своего времени, пока Тангалоа не предостерег его относительно возможных последствий фаворитизма, и Дирку пришлось в равной мере распространить свое покровительство на остальных членов экипажа.

Нанял он также и нового боцмана, Часка, — коренастого, неулыбчивого типа, с обломанными корешками вместо зубов и поблекшими до оттенка светлого нефрита волосами. Часк сразу взялся за матросов и вскоре превратил их в настоящую команду, достаточно ловко обращающуюся с веслами и парусом. Все шло гладко, пока однажды, когда Барнвельт сидел в каюте, не послышался шум потасовки. Выскочив наружу, он увидел, что Часк у фальшборта растирает кулак, а Занзир валяется рядом, уткнувшись окровавленным носом в шпигат.

— Поди-ка сюда, — бросил Дирк Часку и, когда тот оказался в каюте, выдал ему по первое число: — …и с экипажем чтоб обращаться по-человечески, ясно? На моем судне никакой жестокости не будет!

— Но, капитан, этот сопляк обсуждает мои команды, болтает, будто лучше меня разбирается в том, на что я всю жизнь положил…

— Занзир — смышленый парнишка. С ним лучше действовать похвалой, а не принуждением. Ты же не боишься, что он отнимет у тебя работу, верно?

— Но, зер, изо всех соображений возможных никак не могу я вести корабль, общественному клубу подобный, где у каждого есть право голоса при маневре. И ежели те, кто кораблем командует, дозволяют морякам простым на одну доску с собою становиться да каждый приказ подвергать обсужденью, недалеко и до беды…

Несмотря на некоторые сомнения в собственной правоте, Барнвельт решил проявить твердость.

— Это приказ, Часк. На судне все будет по-моему.

Часк удалился, что-то ворча себе под нос. Таким образом, жить матросам стало полегче, хотя подготовка их при этом, конечно, заметно пострадала.

И вот наконец «Шамбор» отвалил от дамовангского причала с Барнвельтом и Заккомиром на борту, а Тангалоа, окруженный амазонками, помахал им здоровой рукой с берега.

Барнвельт уже располагал всеми позициями составленного им списка специального снаряжения, которое, как он надеялся, должно было несколько облегчить предстоящую задачу. Сюда входили дымовые бомбы, сработанные местным пиротехником из спор ясувара, и легкие мечи с петлей посредине клинка, которая позволяла сложить оружие пополам и уместить в голенище курьерского сапога. Оружие это, конечно, заметно уступало обычному мечу. И не только размерами, но и по той причине, что петля представляла собой весьма слабое место, а на рукояти не доставало должной гарды. Барнвельт, однако, сомневался, что пираты пустят его к себе нормально вооруженным.

Запасся он также сундуком золота и всяких драгоценных побрякушек в качестве презента Шиафази от королевы Альванди и письмом, в котором запрашивались условия освобождения Зеи. Кришнянский квадрант, простой, но крепкий и довольно точный, должен был послужить дополнительным средством для определения географической широты.

Заккомир, одетый в точности, как Барнвельт, и прямо-таки неузнаваемый без своего обычного макияжа, размахивая складным клинком, обратился к Барнвельту:

— Владыка мой Сньол, не научите ли меня владеть сим мечом надлежащим образом? Ибо согласно законам нашим никогда не имел я возможности школу такую пройти. То была просто случайность, что не зарезали меня тогда налетчики. Всегда лелеял мечту я несбыточную быть женщиной — то есть не женщиной из краев ваших, что равны по положению нашим мужчинам, а женщиной квирибскою — и вести себя грубо, по-женски: ругаться забористо да свысока на других поглядывать. Эх, быть бы мне высижену в вашей стране, где обычай долею такой мужчин наделяет!

По крайней мере, подумал Барнвельт, парнишка испытывал желание учиться.

Первый этап плавания оказался нетрудным, поскольку преобладали попутные западные ветры, которые легко несли «Шамбор» вдоль побережья Квирибского полуострова, где над белой каймой пены, окружавшей скалистые мысы, темнели чахлые, уродливые деревца. Заккомира пару дней потошнило, после чего он расстался с морской болезнью навсегда. Они зашли в Ноджур, чтобы пополнить запасы.

Барнвельт изучал свой навигационный справочник и осваивался с управлением «Шамбором». В самом недалеком будущем ожидалось полнолуние всех трех лун сразу, что должно было вызвать действительно высокий прилив. Случалось такое лишь раз за несколько кришнянских лет.

По корпусу и рулевому управлению суденышко было вполне сравнимо с теми яхтами, с которыми Барнвельту приходилось иметь дело на Земле. Парус, однако, сильно отличался — латинского типа, асимметричный и высокий, в противовес симметричным латинским парусам в Маджбуре и прямоугольникам с более бурных северных морей. Выглядел парус, конечно, весьма романтично, но использование его по назначению являлось просто-таки мукой мученической. Сочетая в себе множество недостатков как прямого, так и косого парусного вооружения, он практически не вобрал в себя их преимущества.

Часк пояснял:

— Капитан, есть шесть способов поворота с латинским парусом, и все как один никуда не годятся. Будь у нас оснастка из тех, коими в Маджбуре пользуются, где короткие стороны паруса одинаковы, могли бы мы увалиться, шкоты потравивши, и брас носовой отдать, а кормовой выбрать, дабы нижний угол паруса поднялся, а верхний опустился, сами меж тем через фордевинд поворачивая. Но с этой оснасткою надлежит нам либо вообще убирать парус, вооружая заново его с другой стороны мачты, либо половину матросов на галс ставить и оттягивать его к корме, дабы рею торчмя поставить и вкруг мачты обвести. И все ж таки в штилевых краях, куда направляемся мы, парус сей высокий ценен тем, что позволяет слабые ветра верховые улавливать.

Наконец они достигли оконечности полуострова, где, словно броня на спине некоего доисторического чудища, в море сбегали предгорья Зоры. Здесь они взяли право на борт и в галфвинд направились к югу. Барнвельт лишь изредка посылал матросов на весла — исключительно для поддержания дисциплины, — стараясь их пока не переутомлять. Их силы могли очень потребоваться в дальнейшем. К тому же волнение было чересчур сильным, чтоб от весел имелся особый прок.

Потом изумрудная зелень воды превратилась в сероватую голубизну, ветер стих, и они целый день двигались на веслах в тумане, из которого непрестанно сыпал теплый мелкий дождичек. Чтобы пополнить запасы питьевой воды, они растянули над палубой брезент.

Барнвельт стоял в самом носу, напряженно всматриваясь в серую пелену тумана, когда «Шамбор» неожиданно содрогнулся словно врезался в отмель. С кормы донеслись вопли матросов!

В воде у левого борта стремительно ускользало прочь какое-то продолговатое тело. Покрытое серо-стальной кожей, оно могло принадлежать киту или водяному змею. Через секунду блестящий холм, вздыбившийся у самого борта, исчез под водой.

Долетевший с кормы пронзительный визг заставил Барнвельта резко обернуться. Там прямо из воздуха (поскольку то, на чем она держалась, было скрыто туманом) возникла крокодилья голова с челюстями достаточной величины, чтобы заглотить человека одним махом. Голова склонилась набок и метнулась вниз, к палубе, таща за собой колоссальных размеров шею. Хлоп! сомкнулись челюсти, утаскивая в туман визжащего матроса.

Барнвельт поначалу настолько растерялся, что не сумел ничего предпринять, пока жертва летела в море. Затем он схватил запасное весло и бросился на корму, но опоздал. Вопли несчастного резко оборвались, когда чудовищная голова исчезла под водой.

— Навались! — рявкнул Часк, и гребцы резко зарыли весла в воду.

Расстроенный Барнвельт отдал приказ держать на палубе вооруженных копьями вахтенных на случай подобного нападения. Ненадолго вернувшись обратно на нос, он торопливо направился в рубку.

Он уже открывал дверь, когда шарканье ног и покашливание у него за спиной заставили его оглянуться. Это был Занзир, а с ним еще трое матросов.

— Капитан Сньол, — начал Занзир, — мы тут с парнями подумали и решили, что лучше бы нам поворачивать назад, к дому.

— Что?! — опешил Барнвельт, уверенный, что ослышался.

— О да, так постановили мы. Разве не так, кореша? — обратился Занзир к матросам, и те согласно закивали. — Некоторым из нас дурно от всей этой слякоти. У многих семьи дома остались. Лезть сквозь гибельный туман сей в царство не указанных в лоции рифов и кровожадных разбойников…

— И неведомых смертоносных чудищ, не забывай! — напомнил один из корешей.

— И неведомых смертоносных чудищ вроде того, что сейчас уволок сотоварища нашего. Это затея, смысла лишенная, а посему уверены мы, что, будучи добрым дружком нашим…

— Который считает, что мы ничуть не хуже его, — ввернул все тот же подсказчик.

— Который считает, что мы ничуть не хуже его, обратите вы вниманье на совет наш и вернете нас по домам отчим. Верно, кореша?

Троица подтвердила, что верно.

— Будь я проклят! — пробормотал Барнвельт. — Нет, назад мы не повернем. Обо всех опасностях вас предупреждали еще до отплытия, и теперь вам придется через них пройти.

— Но, кэп, старина, — удивился Занзир, кладя ладонь на руку Барнвельта, — разве нету промежду друзьями доверья взаимного, разве не могут они уважить друг друга при случае? Мы же проголосовали и большинством голосов четыре к одному…

— Вернись на свое место и принимайся за работу! — резко сказал Барнвельт, стряхивая руку Занзира. — Командую здесь я, и клянусь задницей Кондиора, я сейчас… я сейчас…

— Это в смысле, что не станете поворачивать? — проговорил Занзир с разочарованно-изумленным видом. — Даже чтоб уважить друзей?

— Вали отсюда! Эй, Часк! Пусть они у тебя поработают как следует, а если кто начнет трепаться насчет возвращения, сразу наказывай!

Матросы удалились, бросая хмурые взгляды на Барнвельта, который, подавленный и злой, прямо-таки ворвался в рубку и углубился в навигационные расчеты. Вот что случается, когда фамильярничаешь с подчиненными! Все просто замечательно, пока дела идут гладко, но в тяжелую минуту положиться на них можно не больше, чем на веревку из песка. Все это он, конечно, и раньше слышал, но на веру не брал, уверенный, что подобные теории служат только для оправдания аристократических и диктаторских замашек. Теперь матросы, конечно, разобидятся — и вовсе не без причины: он всегда позволял им думать, что они могут поступать по-своему, а потом столь жестоко разочаровал.

— Не по нраву мне все это, — проговорил Заккомир, опасливо всматриваясь в туман сквозь окна каюты. — Варзая его знает, на какой стороне пролива Палиндос подойдем мы к берегу, ежели и впрямь не наскочим на скалы. Были б только средства некие поточней определить положенье наше между востоком и западом!

Барнвельт поднял взгляд от начерченной собственноручно карты, которую как раз сравнивал с имеющейся в справочнике, и чуть было не брякнул что-то насчет морских хронометров и радиосигналов, когда вдруг вспомнил, где находится. Вместо этого он сказал:

— До южного побережья моря Садабао, по меньшей мере, несколько часов ходу. Незадолго до того, как мы войдем в опасные воды, я прикажу грести потише и бросать лот.

— Будем надеяться, что сие у вас выйдет, зер! Прахом пойдут помыслы наши выручить деву из беды, коли мчимся мы со стремительностью бесшабашной ради того лишь, чтоб конец свой найти в утробе безвестного чудища морского.

— Уж не влюблен ли ты в Зею? — поинтересовался Барнвельт подчеркнуто небрежно, хотя сердце у него при этих словах гулко забилось.

Заккомир натянуто улыбнулся:

— О нет, только не я! Из-за долгого знакомства почитаю я ее за сестрицу и готов дарить всею привязанностью братскою. Но любовь, как промежду мужчиной и женщиной? Быть супругом королевы не так-то просто. Не хотелось бы мне принадлежать той, кою обычай наш понуждает нареченного своего на смерть отправлять в конце года. Маленькая фрейлина Мулая, кою видели вы во дворце, и есть суженая моя, ежели получится у меня убедить ее предложенье мне сделать.

У Барнвельта подобный ответ вызвал очевидное облегчение, хотя он прекрасно представлял себе всю глупость ситуации, раз уж сам никак не намеревался жениться на Зее. Углубившись в карты, он вдруг уловил некое пощелкивание, которое определил как стук зубов Заккомира.

— Что, замерз? — бросил он.

— Нет, просто б-боюсь. Следовало бы мне скрывать от вас свою слабость мужскую.

Барнвельт похлопал его по спине.

— Выше нос — все мы когда-нибудь чего-нибудь боимся!

— Как, даже вам, великому и бесстрашному Сньолу, ведом страх?

— А ты как думал! Если б ты знал, как я перетрусил, когда в одиночку бился с шестью прихвостнями Ольнеги! Возьми себя в руки!

Заккомир взял себя в руки чуть ли не со слышимым хрустом, и Барнвельт продолжил свои вычисления. Когда по его расчетам они достаточно приблизились к проливу Палиндос или примыкающим к нему берегам, он распорядился делать замеры глубины. В первый раз лот коснулся дна на четырнадцати метрах. Здесь они замедлили ход и осторожно пробирались вперед, пока глубина не уменьшилась до пяти метров и им не показалось, что в отдалении слышится слабый шум прибоя. Тут они окончательно застопорились и стояли на якоре, пока не потянул свежий северный ветерок, который быстро разогнал клочья тумана.

— Разве не говорил я, что вы непогрешимы! — вскричал Заккомир, которому происходящее явно прибавило куражу.

Пролив Палиндос показался в прямой видимости к юго-востоку от них. Пролив этот разделялся островом Фоссандеран на два прохода: восточный использовался для судоходства, западный был заметно уже, и пометка в лоции Барнвельта гласила, что минимальная глубина достигает здесь всего двух метров, — слишком мелко даже для «Шамбора» (конечно, при соответствующем уровне прилива).

Заккомир прибавил:

— Никак не уразумею я, как же вы, выходец из Ньямадзю, где нет столь обширных водных просторов, сумели добавить и искусство мореплавательское к прочим своим достиженьям?

Барнвельт это замечание проигнорировал, поскольку они уже хорошим ходом шли восточным каналом, закрытые от ветра. Указывая на Фоссандеран, Заккомир заметил:

— Говорят, что на острове сем богатырь Карар спарился как-то с самкою екия и от союза их пошел род зверолюдей с телами человечьими, но головами звериными. Доносят также, что чудища оные все еще устраивают шумные гульбища свои при определенных сочетаньях астрологических, с битьем в барабаны и звоном цимбал, трепетать моряков заставляя ночами долгими.

Барнвельт припомнил екия, которого видел в маджбурском зоопарке, хищника размером с земного тигра, но больше похожего на шестиногую норку-переростка.

— А почему там до сих пор кто-нибудь не высадился и не узнал поточней? — спросил он.

— Знаете, зер, но мысль такая никогда не приходила мне в голову! Когда нынешняя наша задача разрешена будет, кто знает, за что мы еще возьмемся? Под вдохновенным началом вашим чувствую я отвагу достаточную, чтоб самому с самкою екия спариться!

«Ну-ну, только если ты рассчитываешь на мою непосредственную помощь в подобном эксперименте, то ты жестоко ошибаешься», — подумал Дирк.

Когда они попали в полосу затишья между западными и северо-восточными пассатами, заметно потеплело, а воздух нес еще больше влаги. Из-за штилей приходилось днями идти исключительно на веслах. Барнвельт проверил запасы продовольствия и воды и забеспокоился.

Кришнянские летучие рыбы, которые действительно летали, хлопая суставчатыми крыльями, а не просто планировали, как земные, предпочитали парить подальше от суденышка. Раз Барнвельту довелось увидеть свою условную добычу — гвама. Гвам, раздвигая воду, словно плуг, гнался за стайкой морских тварей поменьше, накалывая их на когтистые щупальца и отправляя в утробу. Барнвельт заметил:

— После подобного зрелища сунгарцы вовсе не кажутся такими уж страшными.

Все чаще стали попадаться плавающие в воде островки терпалы, после чего на горизонте возникла ломаная полоска громоздящихся корабельных остовов. Когда «Шамбор» чуть приблизился к этим корабельным скелетам, водоросли стали столь густыми, что меж их скоплениями пришлось лавировать, поворачивая то вправо, то влево. Где-то впереди, в туманной дымке, и скрывалась цитадель сунгарских пиратов. Наверняка там была Зея, а не исключено, что и Игорь Штайн.

Сунгарцы, очевидно, проникали в свое убежище и покидали его посредством некого канала. Барнвельт надеялся обнаружить этот проход, просто обойдя плавучий континент по периметру. И вот, достигнув первого судна, сидящего в плену у водорослей (это был примитивный мореходный плот с вяло трепыхавшимся на легком ветерке обрывком паруса), они взяли правей и осторожно двинулись вдоль края терпалы к западу. Слева водоросли представляли собой плотную слизистую массу коричневого цвета, поддерживаемую на плаву гроздьями похожих на виноградины газовых пузырьков.

Глянув поверх другого борта, Барнвельт уловил какое-то движение. Рядом с «Шамбором» плыла пятнистая угреподобная тварь.

— Фондага, — пояснил Часк. — Ядовитый укус ее — смерть мгновенная, а они тут кишмя кишат.

Барнвельт завороженно следил за грациозными движениями твари.

Где-то через полдня подобного плавания Часк крикнул в каюту:

— Зер, впереди корабль!

Барнвельт вышел на палубу. Похоже, это была галера, длинная и многовесельная. Матросы «Шамбора» вполголоса переговаривались и в испуге тыкали в нее пальцами. Барнвельт с Заккомиром вернулись в каюту и надели курьерские костюмы (кришнянину тоже заранее раздобыли форму). Заккомир сначала не хотел надевать под куртку тонкую кольчугу, отговариваясь тем, что она стесняет движения, а при падении за борт попросту его утопит. Но Барнвельт настоял на своем. Перед выходом он напомнил:

— И не забудь наши новые имена. Меня как зовут?

— Гоззан, зер. И вот еще что, господин мой: должен признаться я, что ужаса клещи вновь горло мне крепко перехватили. Ежели запнусь я иль дрогну, столкните меня лучше в воду, иначе замысел ваш под угрозою окажется из-за робости моей презренной!

— Ты неплохо держишься, сынок, — успокоил его Барнвельт и снова вышел на палубу.

Когда они приблизились к галере, Барнвельт увидел, что стоит она прямо у входа в тот ведущий внутрь Сунгара канал, который он намеревался отыскать. Пара толстых канатов сбегала с ее кормы в обширную массу терпалы, которая на первый взгляд казалась неотъемлемой частью Сунгара. Когда они подошли еще ближе и услышали скрежет взводимой катапульты, обнаружилось, что огромный ком терпалы, к которому была пришвартована галера, существует отдельно от всего остального. Барнвельт гадал: уж не является ли он своеобразной затычкой, перекрывающей вход в канал на случай нападения.

Палуба галеры заметно возвышалась над маленьким «Шамбором», а длиной превосходила его чуть ли не втрое — метров тридцать или сорок, по расчетам Барнвельта. Когда над фальшбортом галеры возникла какая-то физиономия и «Шамбор» окликнули, Дирк небрежно прислонился к мачте и отозвался:

— Курьер компании «Межроу Гурардена» с товаром и посланьем от доурии Альванди Квирибской для Шиафази, предводителя Сунгарского!

— Подходи к борту! — распорядилась физиономия. Вскоре на палубу «Шамбора» шлепнулась веревочная лестница, а за ней последовал и сам обладатель физиономии — субъект в шлеме и грязных белых шортах, на шее у которого на цепочке болтался некий знак различия. Несколько других сунгарцев перегнулись через борт галеры, наведя на палубу «Шамбора» взведенные арбалеты.

— Добрый день, — вежливо поздоровался Барнвельт. — Ежели изволите пройти вы в каюту, зер, я покажу вам наш груз, может, капля доброго фалатского вина малость преуменьшит тяжесть задачи вашей?

Субъект, выполняющий сейчас обязанности таможенника, подозрительно покосился на Барнвельта, но досмотр провел без придирок. Затем он принял вино, буркнул что-то в знак благодарности и отпустил «Шамбор» с миром, подсадив на него одного из своих людей в качестве лоцмана.

Они медленно поползли вверх по каналу. Гребцы между взмахами весел нервозно поглядывали на скопище кораблей и прочих плавучих сооружений, которые вырисовывались в паре ходдов впереди. Из этого нагромождения то тут, то там поднимались тонкие струйки дыма, застывая в стоячем воздухе и застилая низкое красноватое солнце.

У одного из берегов канала они заметили небольшую валкую шаланду, которая служила для весьма любопытных целей. С борта шаланды сбегала цепь, прикрепленная к панцирю некого морского создания вроде гигантской черепахи. Чудище перебирало ластами, медленно продвигалось вдоль края терпалы и поедало водоросли, шумно отхватывая своим клювом огромные кусищи. Экипаж шаланды направлял существо баграми. Барнвельт нацелил на чудище свою камеру, жалея, что нельзя остановиться и познакомиться с ним поближе.

— Так вот, оказывается, как, — сказал Заккомир, бросая взгляд через плечо, дабы удостовериться, что стоящий на руле сунгарец находится вне пределов слышимости, — негодяи сии сохраняют канал свой от зарастанья водорослями, что способны перекрыть выход! Как поступим мы, коли события пойдут не по плану? Ежели, к примеру, «Шамбору» удирать придется до окончания миссии нашей, бросив нас в руках у злодеев?

Барнвельт задумался.

— Если получится, попытаемся встретиться потом у того парусного плота, что миновали рано утром. Узнаешь его, Часк?

— О да, зер! Но как, в сунгарскую ловушку угодивши, добраться до оного места условленного? Не можете же вы летать, крыльев не имея.

— Не знаю. Вероятно, если получится украсть какую-нибудь лодочку, можно попробовать на шестах пробраться сквозь водоросли…

И вот наконец они добрались до конца канала, где перед ними раскинулся самый удивительный плавучий город, который кто-либо из них видел, крепость Шиафази.

«Шамбор» обогнал еще одну шаланду, нагруженную высокой копной свежескошенной терпалы. Вонь подсыхающих водорослей напомнила Барнвельту ароматы коровника в округе Чатагуа. На острой корме шаланды, покуривая, развалился какой-то тип, который без особого интереса проводил взглядом уходящий вперед «Шамбор».

Вскоре показались боевые галеры сунгарцев, пришвартованные аккуратными рядами в соответствии с классом. По соседству с ними, рассыпавшись там и сям среди опутанных водорослями корабельных остовов, пристроились старые посудины без мачт, приспособленные сунгарцами под жилье. Между ними виднелись плоты и блокшивы, построенные из разномастных обломков и досок, добытых при разборке старых корпусов. Поскольку дерево при этом попадалось самого разного возраста, происхождения и сильно разнилось по оттенку, то с виду эти плавучие сооружения напоминали лоскутное одеяло.

За ближайшим блокшивом, почти скрываясь за ним, громоздились плоты и баржи, назначение которых выдавали дым, вонь и шум, доносившиеся оттуда. Это и была та фабрика, где терпала перерабатывалась в наркотик под названием янру.

Все это чудовищное нагромождение кораблей живых и кораблей мертвых опутывала сложная система всевозможных мостков, переходов и лестниц. На палубах жилых посудин двигались женщины и играли дети. На малышах были веревочные вожжи на случай, если они свалятся за борт. В неподвижном воздухе висели ароматы стряпни.

Барнвельт прошептал Заккомиру:

— Не забудь, действуем по сигналу: «Время идет».

Теперь корабли сунгарцев окружали их со всех сторон. Барнвельт сразу понял, как определить те, что еще использовались для плавания. Достаточно было посмотреть: заросло ли судно водорослями по самые борта или же окружено пространством чистой воды, в которую можно опустить весла. По его расчетам, у сунгарцев было двадцать с лишним боевых кораблей, не считая мелких парусников, грузовых транспортов и прочих вспомогательных плавсредств.

Сунгарец на корме подвел «Шамбор» к группе из трех самых крупных галер, какие им только пока попадались, пришвартованных борт о борт, посудин, вполне сравнимых по размерам с маджбурским «Джунсаром». Положив право на борт, лоцман обогнул их и направил «Шамбор» к небольшому плавучему причалу, что лежал на воде у борта ближайшей квадриремы.

— Швартуйтесь тут, — распорядился лоцман. Пока экипаж «Шамбора» выполнял это предписание, проводник спрыгнул на причал и взбежал по мосткам на палубу галеры, где о чем-то переговорил с караульным. Через некоторое время он вернулся и объявил Барнвельту:

— Дозволено вам, взявши столько людей, сколько потребно, дабы нести вон тот сундук, на палубу взойти и там ожидать милости нашей!

Барнвельт махнул рукой. Четверо матросов взялись за концы шестов, привязанных по бокам сундука, и с кряхтением подняли его. Барнвельт в сопровождении лоцмана ступил на причал. Заккомир держался позади. У входа на трап среди матросов возникла небольшая перебранка, поскольку конструкция оказалась узковатой, и им пришлось втиснуться по двое между концами шестов, чтобы уместиться на трапе.

Оказавшись на палубе, они опустили свою ношу и уселись на нее. Рассчитанные на четырех гребцов скамьи пустовали, а весла были уложены под продольным мостиком между ними, но впереди в рубке ощущались какие-то признаки жизни. Через некоторое время к ним подошел человек, знак на шее которого свидетельствовал о неком довольно значительном чине.

— Давайте сюда письмо верховному адмиралу! — потребовал он.

— Был бы рад, — ответствовал Барнвельт, — да велено мне доставить все это добро только Шиафази лично. Иначе королева Альванди никакой ответ не сочтет подлинным, ибо желает знать, с кем имеет дело.

— Уж не собрался ли ты командовать мною? — угрожающим тоном буркнул чин.

— Нисколько, зер. Я только лишь повторяю, что она мне велела. Ежели не устраивают вас сии условия — что ж, разбирайтесь с нею сами. Мое дело с краю.

— Хм. Должен узнать я мнение верховного адмирала Шиафази.

— Скажите ему еще, что королева потребовала показать мне Зею, чтоб я лично удостоверился в ее здравии.

— Не многовато ли хочешь, а? Не удивлюсь я, коли Шиафази вообще прикажет бросить тебя фондагам!

— В моей работе такие возможности ничуть не исключены, — с деланным безразличием отозвался Барнвельт, хотя сердце его учащенно забилось, а колени задрожали.

Чин удалился, перебравшись по мосткам на соседнюю галеру. Барнвельт с пятью своими спутниками остался ждать. Солнце — ярко-красный шар в туманном мареве — коснулось горизонта и принялось постепенно проваливаться за него. Барнвельт, который то и дело исподтишка включал камеру, как кинематографист пожалел о наступлении темноты (в вечернем освещении от «Хаяши» толку было мало), хотя та значительно повышала шансы на успех в случае неожиданного бегства.

Когда солнце окончательно скрылось и Каррим, самая близкая и яркая изо всех трех лун, бледно засветился над горизонтом на востоке, чин вернулся и объявил:

— Следуйте за мною!

Матросы взгромоздили свою ношу на плечи и вслед за Дирком и Заккомиром перешли по мосткам на соседнюю галеру. Там чин провел их вперед, к большой рубке между передней мачтой и форштевнем. Караульный распахнул дверь и посторонился.

Бросив на караульного взгляд, Барнвельт неожиданно вздрогнул: перед ним стоял Игорь Штайн.

Хоть полуосознанно он и ждал некой встречи со Штайном, при виде босса на Барнвельта чуть не напал столбняк. Он приостановился, по-дурацки вытаращив глаза и ожидая какого-то знака или слова в подтверждение, что его узнали, пока остальные толпились у него за спиной.

Действительно ли Штайн присоединился к пиратам, а если так: не донесет ли на Дирка? Или то был просто способ проникнуть на Сунгар с какими-то профессиональными целями? Или Барнвельт попросту обознался?

Нет, это была определенно та самая, в сеточке морщин физиономия кирпичная краснота ее явственно бросалась в глаза даже в полумраке, те самые пронзительно-голубые глаза, те коротко подстриженные усики цвета тронутой ржавчиной стальной мочалки. Штайн даже не пытался маскироваться под кришнянина, налепив на лоб накладные антенны, хотя и был в кришнянском наряде.

Босс, не говоря ни слова, ответил на замешательство Барнвельта недоуменным взглядом.

— Ао, господин Гоззан! — поторопил стоящий позади Заккомир. Дирк очнулся и перешагнул через высокий порог каюты. Внутри по причине недостатка дневного света уже зажгли лампы. Посреди каюты стоял широкий штурманский стол, вокруг которого расположились три фигуры. Первая из них принадлежала долговязому кришнянину, вырядившемуся в нечто вроде пончо большой кусок ткани с дырой для головы и лабиринтным узором по краю. Другой был тоже кришнянин, правда не такой высокий и в шортах.

А третий оказался ящероподобным осирианином, очень похожим на Сишена, встреченного Барнвельтом в Джазмуриане. Только данный экземпляр, по-видимому, плевать хотел на все осирийские представления о нормах приличия, поскольку никакой раскраски поверх чешуи у него не наблюдалось. Дирк сразу догадался, что это и есть Шиафази.

Барнвельт судорожно сглотнул, дабы прочистить порядком пересохшую глотку. Его пугал даже не весь тот жуткий бедлам, который должен был вот-вот здесь начаться, а, скорее, вероятность упустить в суматохе что-нибудь существенное, из-за чего всем им могла грозить гибель.

Матросы уселись было на поставленный на пол сундук, но субъект в пончо приказал на каком-то диковинном диалекте:

— Моряки пусть выйдут и обождут на палубе!

Чин, который привел их в каюту, затворил и запер на засов дверь, после чего вытащил из ящика штурманского стола письменные принадлежности. Барнвельт предположил, что он являлся кем-то вроде ординарца или адъютанта, в то время как остальные трое сунгарцев действительно командовали здесь всем парадом.

— Посланье ваше! — раздался сухой, шелестящий голосок, который едва можно было разобрать. Голосок принадлежал осирианину.

Барнвельт извлек из-под куртки письмо королевы и вручил его Шиафази, который, в свою очередь, передал бумагу адъютанту, распорядившись:

— Зачти.

Адъютант откашлялся и зачитал:

«От Альванди, милостию богини Варзаи королевы Квирибской — Шиафази, предводителю и прочая.

Удивлены и удручены Мы, что в пору мира промежду вами и Нами люди ваши свирепый разбой учинили, ворвавшись в столицу Нашу Рулинди и граждан Наших грабя и убивая, а также лицо похитивши неприкосновенное — дочь Нашу, принцессу Зею коронованную.

Исходя из сего, требуем Мы, под страхом ужасных последствий гнева Нашего, немедля принцессу освободить и либо своими силами в пределы Наши доставить, либо доверенным подателям посланья сего деяние оное перепоручить. А помимо того требуем Мы объяснений должных столь низкого акта хищнического, а также удовлетворенья ущерба, безвинным подданным Нашим причиненного.

Если же, однако, пролегли между нами некие материи, в коих чувствуете вы себя обиженными, держим Мы двери Наши открытыми, дабы жалобы разумные выслушать. А с целью заверить, что даже сие деянье преступное чаши доброй воли Нашей не иссушило, с доверенными курьерами шлем Мы вам дары щедрые. Приказанья отданы им следующие: только вам в собственный руки сие посланье и дары сопутствующие вручить, только из рук ваших собственных ответ убедительный принять, и ни в коем случае в обратный путь не пускаться, своими глазами принцессу не узревши и в здравии ее лично не удостоверившись».

На несколько секунд в каюте воцарилась тишина. Барнвельт почувствовал, что королева поставила его в довольно дурацкое положение, с ходу разразившись потоком гневных требований и угроз и лишь под конец весьма невнятно намекнув, что предлагает выкуп и заплатит при необходимости еще. Хотя что было бедной старушке делать? Она пыталась сорвать банк с двойками на руках.

Он выступил вперед, отпер сундук и поднял крышку. Сунгарцы столпились вокруг него, заглядывая внутрь, перебирая монеты, поднося отдельные побрякушки к окнам и лампам, чтоб получше их рассмотреть. Барнвельт очень надеялся, что они не обратят внимания на явное несоответствие между объемом драгоценностей и размерами сундука. Хоть и по весу, и по цене дань была более чем приличная, но золото все же металл тяжелый, и в земном дорожном чемодане все это добро едва закрыло бы дно.

Наконец Шиафази оторвался от сундука со словами:

— Внимание, джентльмены. Согласны ли вы, что письмо наше, уже приготовленное, отвечает на все вопросы, поднятые сим посланием?

Кришнянин в пончо согласно кивнул головой. Кришнянин в шортах, однако, колебался:

— Зеры, мыслится мне все ж, что не уделили мы вниманья должного моему предложенью. Принцесса — ключ к богатствам Зоры, и проклянем мы еще тот день, когда ключ оный выскользнет из пальцев наших, задрожавших от нетерпенья…

Говорил он на квирибском диалекте.

— Довольно, Урган! — прервал его осирианин. — Не секрет также, что немало ключей подобных в замках поломано было, когда, хоть и не подходили они, пытались повернуть их силою. Успеем мы еще обсудить твое предложенье, ответа от старой карги ожидаючи.

В ходе этого диалога адъютант успел достать из ящика небольшого письменного стола, стоящего у стены, другое письмо. Теперь вместе с письменными принадлежностями он вручил его Шиафази. Пиратский предводитель подписал бумагу, после чего адъютант запечатал конверт и вручил Барнвельту.

— Вот ответ наш, — объявил Шиафази. — На случай, ежели волею судьбы утеряно оно будет прежде, чем доставить ты его сумеешь, передай Альванди следующее: дочку ее отпустим мы целою и невредимою на двух условиях. Первое: если контракт наш, продажи янру касающийся, изменен будет в сторону увеличенья цены, дабы возросшие наши издержки компенсировать. И второе: если выдаст она нам двух бродяг, при дворе ее ныне обретающихся, кои именуют себя Сньол из Плешча и Таджди из Вьютра. Для освобожденья принцессы условие сие последнее повдумчивей рассмотреть следует. Подробности письмом утрясаются.

Барнвельт почувствовал, как стоящий сбоку Заккомир вздрогнул, когда до него дошел смысл этого требования. «Уж не в знаменитом ли осирианском псевдогипнозе дело», — соображал Барнвельт. Шиафази мог применить его на Штайне и теперь с той же целью рассчитывал наложить лапу и на них с Тангалоа, чтобы по-тихому покончить с их попытками исследовать Сунгар, а заодно и приспособить к делу, превратив в пиратов. Штайна, скорее всего, подвергли этой процедуре еще на Земле, чтоб был посговорчивей.

— По-моему, это все… — начал было Шиафази, но Барнвельт возразил:

— Мы так и не видели принцессу, зер.

— Конечно, не видели! Да кто ты такой, чтоб тут условия мне ставить?!

— Погодите, — вмешался низенький кришнянин, которого звали Урган. Сие вполне резонно и ничуть нам не повредит. Ежели откажем мы, эта ведьма решит, что скормили мы ее дочку фондагам, и переговоры на цельную вечность растянутся, покуда будет истину она вызнавать.

Субъект в пончо нетерпеливо сказал:

— Давайте решать скорей, обед стынет.

После короткого совещания сунгарских боссов адъютант отворил дверь и переговорил со стражником. Барнвельт услышал удаляющиеся шаги.

— Курить тут у вас можно? — поинтересовался он. Получив разрешение, Барнвельт пустил портсигар по кругу.

Все взяли по сигаре, за исключением осирианина. Чтобы скрыть охватившее его возбуждение, Барнвельт небрежно прикурил от ближайшей лампы, глубоко затягиваясь и выпуская огромные клубы вонючего дыма. Снаружи уже сгущались сумерки.

Вновь послышался топот шагов. Дверь распахнулась, и в каюту вошел Штайн, крепко держа за руку Зею. Барнвельту показалось, что сердце сейчас выпрыгнет у него из груди, кольчуги и всего прочего. На ней была все та же полупрозрачная туника, в которой она щеголяла на открытии фестиваля, хотя корона и украшения бесследно исчезли — несомненно, в казну Шиафази.

Барнвельт услышал, как у Зеи перехватило дыхание, когда она узнала «курьеров», но, будучи прирожденной актрисой, девушка быстро сориентировалась и не проронила ни слова. Барнвельт с Заккомиром формально опустились на одно колено и тут же вскочили, как того и следовало ожидать от занятых порученцев, вынужденных по ходу дела выразить почтение угодившей в плен высокопоставленной особе. Адъютант коротко познакомил ее со всеми обстоятельствами.

Поскольку время действовать неумолимо приближалось, присутствие Штайна все здорово усложняло. Не мог же Барнвельт попросту повернуться к Заккомиру, который стоял бок о бок с ним, и вслух попросить: «Когда настанет момент, землянина не убивай. Только оглуши, потому что он мой друг».

Он двинулся вперед, будто бы попросту размяться, чтобы оказаться между Штайном и Заккомиром.

Штайн, вглядываясь ему в лицо, когда он проходил мимо, проговорил:

— А не могли ли мы еще где встречаться с тобою, о курьер?

Когда сердце Дирка уже окончательно ушло в пятки, Штайн отвернулся, бурча:

— Обознался, должно быть. Но похож…

Барнвельт чуть было не расхохотался вслух, услышав, как его шеф изъясняется на гозаштандоу с жутким русским акцентом. В фонетике Игорь никогда силен не был.

— Передайте матери моей властительной, — молвила Зея, — что ни дух мой, ни тело, ни честь девичья посяганиям никаким не подверглись, разве что стряпня в сем городе болотном и сравненья не выдерживает с той, к коей в Рулинди я привыкла.

— Слушаем и повинуемся, о принцесса! — ответствовал Барнвельт и, небрежно почесывая ляжку, повернулся к Шиафази: — Миссия наша, как видно, завершена, господин мой, так что, ежели вы позволите нам взять на борт немного пресной водички, мы сразу и отвалим. Время идет…

Барнвельт продолжал почесываться, и в результате такого далеко не джентльменского поведения ухитрился залезть рукой под штанину шортов, посильнее затягиваясь сигарой. Рука его в сей же миг появилась оттуда, сжимая одну из дымовых бомб, пристегнутых ремешками к бедру. Быстрым движением он поднес к сигаре запал, и тот моментально вспыхнул.

Тут же, все еще сжимая бомбу в кулаке, он нанес Штайну оглушительный апперкот в челюсть.

Послышался глухой шлепок, и великий исследователь, отлетев к стене, съехал по ней на пол и остался сидеть там. Барнвельт швырнул бомбу в центр каюты и полез в сапог, где скрывался сложенный меч. Заккомир уже успел выхватить свой.

Щелкнув запором, Барнвельт распрямил клинок в тот самый момент, когда бомба зашипела, наполняя помещение дымом, а остальные сунгарцы тревожно и угрожающе завопили, хватаясь за оружие.

Ближе всех к Барнвельту, поскольку Штайн был выведен из строя, оказался адъютант, вытаскивающий меч. Оружие почти уже вылетело из ножен, когда выпад Барнвельта достиг цели. Клинок угодил между ребрами и уперся в хребет. Барнвельт успел выдернуть меч как раз вовремя, чтобы встретить Игоря Штайна, который поднялся на ноги, кашляя от дыма и тряся головой, и попер вперед. Фехтовальщик из Штайна был аховый, но палашом он размахивал с такой чудовищной мощью, что игрушечка Барнвельта в любой момент могла переломиться пополам. Плюс у него было то преимущество, что Барнвельт старался не убить его, в то время как Штайна в этом плане абсолютно ничего не сдерживало.

Низенький кришнянин, тот самый, которого звали Урган, с похвальной сноровкой схватился за эфес, но Зея вцепилась ему в правую руку и повисла на ней, прежде чем он успел вытащить клинок. В конце концов коротышке удалось ее стряхнуть, но острие меча Заккомира вонзилось ему точно в горло. Потом Заккомир сцепился с типом в пончо. Оба кашляли, как заведенные.

Барнвельт то и дело бросал взгляды на меч заколотого Заккомиром коротышки, рассчитывая подхватить его взамен своего собственного, но возможности такой у него не было. Штайн упорно загонял его в угол. Уже в полном отчаянии Барнвельт бросился в клинч и свободной рукой врезал Штайну в челюсть, надеясь сбить его с ног. Однако челюсть у босса оказалась покрепче гранита. Отбиваясь, Барнвельт понял, что на небольшое преимущество, которое он имел перед кришнянами благодаря рождению на планете с силой тяготения на одну десятую больше, здесь рассчитывать не приходилось.

Шиафази, который один среди мужчин в каюте не был вооружен, забежал Заккомиру за спину и схватил его за руки. Тип в пончо сделал выпад. Заккомир, несмотря на захват, ухитрился отразить первый удар. Повторный укол угодил в цель, но кольчуга Заккомира выдержала — клинок даже согнулся в дугу. Шиафази покрепче вцепился юноше в руки. Тип в пончо занес руку и нацелился на открытое горло Заккомира…

Однако Зея, которая успела к тому моменту подхватить легкий стул, стоявший в углу, как следует огрела им Пончо по башке. Голова у того упала на грудь, будто увядшая лилия. Второй удар повалил его на четвереньки, а третий распластал по полу. Заккомир отчаянно вырывался из захвата Шиафази.

Барнвельту, не выходя из клинча, удалось вывести Штайна из равновесия, толкнув его плечом. Когда тот пошатнулся, Барнвельт обхватил его левой рукой вокруг туловища и высвободил клинок. Блям! — звякнул серебряный шлем, по которому пришелся удар абордажной сабли Штайна. Барнвельт пустил в ход правый кулак, в котором был все еще зажат меч. После серии мощных тычков в ребра, челюсть, шею и заключительного удара набалдашником эфеса по макушке Штайн наконец вырубился всерьез и надолго.

Барнвельт вихрем крутнулся на месте и бросился на выручку Заккомиру. Зея с противоположной стороны успела уже и осирианина приложить по ребрам все тем же стулом. Когда Барнвельт обегал вокруг штурманского стола, Шиафази попытался загородиться Заккомиром, как щитом. Но Барнвельт отстранил своего спутника и с ходу воткнул клинок в чешуйчатую шкуру. Неглубоко — на сантиметр-другой. Когда Шиафази с жутким шипением попятился, Барнвельт последовал за ним, приговаривая:

— Веди себя прилично, червяк, иначе и тебя мигом прикончу!

— Как бы не так! — огрызнулся Шиафази — Ты уже под влияньем моим. Ты засыпаешь. Ты должен бросить меч. Я твой господин. Ты будешь повиноваться моим приказаньям…

Несмотря на впечатляющую убедительность всех этих заклинаний, Барнвельт обнаружил, что не испытывает ровно никакого желания повиноваться приказаниям осирианина. Заккомир тоже без тени сомнения ткнул острием клинка в шкуру Шиафази, и вдвоем они оттеснили его к стене. Вся потасовка заняла не более минуты.

— Все дело в шлемах, — объяснил Барнвельт, припомнив рассказ Тангалоа об осирианском псевдогипнозе. — Нечего нам этого петуха ощипанного бояться. Зея, приоткрой-ка дверь и потихоньку позови матросов.

Когда за дверью послышалось шарканье матросов, тип в пончо застонал и пошевелился.

— Добей его, Зея, — распорядился Барнвельт, несколько удивленный собственной безжалостностью. — Да не того — вон этого.

— Как?

— Возьми у него меч, приставь к шее и нажми посильней.

— Но…

— Делай, что сказано! Ты что, хочешь, чтоб нас всех тут поубивали? Вот и молодец!

Зея с содроганием выдернула обратно окровавленный клинок.

— А теперь, — продолжал Барнвельт, — свяжи и заткни кляпом вон того, который тебя привел. Потом объясню, зачем.

Через высокий порог каюты перешагнули четверо матросов. Как только глаза у них немного привыкли к задымленному полумраку и до них дошел смысл разыгравшейся сцены, они застыли.

— Парни, — приказал Барнвельт, — в темпе закрывайте дверь и вываливайте все эти побрякушки из сундука. Да не по одной! И не давайте этому чудищу смотреть вам прямо в глаза, если жить хотите.

Сундук повалили на бок, и драгоценности со звоном и стуком рассыпались по полу.

— Помогите принцессе связать этого малого, — продолжал Барнвельт. — Вы что-нибудь слышали?

— О да, зер, — отозвался кто-то из матросов, — слыхали мы, как кричали здесь громко, но решили, что вмешательство наше пока не потребно.

— Уж не задумал ли ты в сундук меня посадить? — догадалась Зея.

— Угу, — отозвался Барнвельт. — Только вот… Погоди, дай подумать.

Конечно, изначально совсем не планировалось забирать с собой и Зею, и Штайна, но попробовать было можно. Морякам он сказал:

— Засовывайте землянина в сундук. Вот так, пихайте как можно глубже. А теперь посмотрим, Зея, влезешь ли ты поверх него…

— Какая близость вульгарная с иноземцем, да еще и поведенья столь разнузданного! — вздохнула Зея, но тем не менее послушно полезла в сундук.

С двоими, однако, крышка не закрывалась. Заккомир предложил:

— Ежели нужен вам так сей землянин, оставим его в сундуке, а принцесса пускай идет с нами, будто мы ее уже выкупили. А чудище сие поведем под конвоем, клинки держа наготове — так всех троих с собою и захватим.

— Годится, — одобрил Барнвельт. — Адмирал, пойдете с нами. До самого судна мы будем держаться по бокам, и при первом же неверном движении заработаете по первое число.

— А где вы меня отпустите?

— А кто-то разве говорил, что мы вас отпустим? Вам придется совершить небольшую прогулку на частной яхте. Готовы?

Матросы подхватили сундук со Штайном внутри. Барнвельт с Заккомиром взяли Шиафази под руки, прикрывая локтями обнаженные мечи, острия которых покалывали чешуйчатую шкуру осирианина. За ними пристроилась Зея с матросами.

В таком порядке процессия двинулась на корму, где был перекинут мостик на соседнюю галеру. Они благополучно преодолели его и пересекли палубу галеры, направляясь к трапу, который опускался на плавучий причал.

Однако в этот самый момент над бортом галеры показались сначала головы, а потом и плечи каких-то людей, поднимавшихся по трапу с причала. Сначала Барнвельт решил, что это его собственные матросы. Но света было достаточно, чтобы разглядеть совершенно чужие лица. Бросив взгляд поверх борта квадриремы, он заметил мачту еще одного суденышка, пришвартованного по соседству с «Шамбором».

«Тихо!» — прошептал Барнвельт и покрепче вдавил острие меча в шкуру Шиафази. Чтобы пропустить встречную группу, он оттащил осирианина в сторону.

Тот, кто двигался впереди, при виде Шиафази сделал некий жест вроде отдачи чести, но вдруг замер, уставившись на Барнвельта.

— Ты?! — послышался дребезжащий голос. Это был, как оказалось, не кто иной, как его старый знакомый, Визгаш бад-Мурани, экс-приказчик, о башку которого он разбил в Джазмуриане глиняную кружку.

Не дав себе труда разобраться в ситуации, Визгаш выхватил меч и набросился на Барнвельта. Тот инстинктивно парировал, но в результате ослабил хватку, и Шиафази сразу вырвался. Заккомир все-таки успел ткнуть рептилию мечом, оставив в мясистом боку небольшую рану.

Спутники Визгаша кинулись на помощь. Первый с ходу нанес удар одному из матросов «Шамбора». Клинок обрушился тому на шею, чуть не снеся голову с плеч, и матрос свалился замертво. Остальные трое уронили сундук, который с треском повалился набок. Крышка откинулась, и на палубу выкатился Штайн.

Барнвельт отразил удар Визгаша и ответным выпадом поразил его в бедро.

— Бежим! — завопил Заккомир.

Когда раненый Визгаш рухнул, Барнвельт торопливо огляделся по сторонам. Заккомир уже волок Зею прочь. Шиафази приплясывал вне пределов досягаемости и шипел какие-то распоряжения сунгарцам, которые тут же ринулись на захватчиков.

Трое уцелевших матросов ударились в бегство, один из них суматошно прыгнул за борт. В полумраке поблескивали неприятельские клинки.

Барнвельт помчался вслед за Заккомиром и Зеей, которые уже запрыгнули на мостки, ведущие на большую галеру, где они вели переговоры с пиратскими главарями. Троица пулей пронеслась по мосткам, по палубе, а потом по другим мосткам на третью большую галеру. Сзади грохотали шаги преследователей.

— Погоди минутку! — выкрикнул Барнвельт, когда они спрыгнули на палубу третьей галеры. — Помоги…

Он торопливо перерезал веревки, крепившие конец мостков к палубе корабля. Потом они с Заккомиром подсунули пальцы под доски. Двое сунгарцев уже вскочили на мостки с другого конца. Поднатужившись, беглецы оторвали конец мостков от палубы и швырнули в воду. Доски с шумом и плеском плюхнулись у борта, а вместе с ними, вереща от ужаса, свалились в заросли тины и оба преследователя.

Свистнула пущенная из самострела короткая стрела. Барнвельт со своими спутниками бросился к противоположному борту. С него спускалась лестница на какую-то шаланду, от которой в обе стороны расходились вереницы плотов, теряющиеся где-то среди нагромождений жилых плашкоутов и прочих разномастных посудин.

— Куда? — спросил Барнвельт, когда они оказались на палубе шаланды и остановились перевести дух. Заккомир вытянул руку:

— Сии плоты уходят на север. Вы с Зеей идите туда и схоронитесь за бортом, а когда появятся они, уведу я их в противоположную сторону. Потом пытайтесь вы с ней пробиться к месту встречи условленному.

— А как же ты? — опешил Барнвельт, который ощутил определенную неловкость. Не то чтобы ему так уж хотелось отпускать Заккомира с Зеей, а роль подсадной утки играть самому, но предложенная молодым человеком жертва была чересчур уж серьезной.

— Я-то? За меня не волнуйтесь! Я скроюсь от них во тьме, а под вдохновенным началом вашим обрел уж я храбрость, самого Карара достойную! Прячьтесь скорей, ибо слышу я, что они приближаются.

Он подтолкнул их, все еще пребывающих в нерешительности, к борту. Барнвельт с Зеей спрыгнули на плот и скорчились под нависающим носом шаланды.

Звуки погони стали слышней, свидетельствуя о том, что сунгарцам удалось раздобыть другую доску взамен сброшенной в воду. Дробно застучали шаги Заккомира, а вопли: «Вот он где!» и «За ним, болваны!» — окончательно довершили картину происходящего.

Когда шум стих вдали, Барнвельт отважился выглянуть из-за борта шаланды. Вдали вроде двигались какие-то тени, но стемнело уже так, что разобрать подробностей не удалось. Схватив Зею за руку, он увлек ее в противоположную сторону.

После того как они вдоволь напрыгались с плота на плот и с шаланды на шаланду, плавучая дорога вывела их на палубу одного из жилых судов.

— Не следует ли нам и тут мостки в воду скинуть? — предложила Зея.

— Нет. Остановит это их ненадолго, зато покажет, где мы шли.

— Народу тут у них сегодня, похоже, немного.

— Обеденное время, — предположил Барнвельт.

Они продолжали безостановочно переходить с одного плавучего дома на другой. Раз на беглецов чуть было не наткнулся какой-то кришнянский подросток, который кинул на них лишь мимолетный взгляд и исчез за ближайшей дверью, откуда доносились звуки семейной свары.

Так они и продвигались по палубам и мосткам, по карабкающимся вверх и ныряющим вниз лестницам, пока не наткнулись на огромный крытый блокшив без признаков жизни на борту. Когда-то, видно, он служил торговым транспортом на море Ваандао, но теперь больше походил на ноев ковчег, каким его принято изображать на картинках.

Они сделали круг по палубе, не обнаружив каких-либо иных переходов с этого судна на другие. Вероятно, оно и представляло собой самую северную точку сунгарского поселения, поскольку за ним беспорядочно громоздились только полуразвалившиеся остовы, не имевшие отношения к собственно «городу». Барнвельт посмотрел на север и, несмотря на сумерки, углядел на горизонте потрепанный парус плота, возле которого они договаривались встретиться. Почти на одной линии с ним темной пирамидой на фоне мрачноватого северного небосклона высился нос какой-то здоровенной заброшенной галоши, глубоко осевшей кормой в водоросли.

— Похоже, дальше ехать некуда, — заметил он. — Интересно, что это за посудина?

Огромное, похожее на амбар сооружение, возведенное на палубе, не имело окон, зато имело три двери — две маленькие с боков и одну здоровенную, словно ворота, с торца. Правда, на всех трех висели массивные замки.

Барнвельт решил заняться дверью на северо-восточной стороне, не видной из поселения. Замок оказался крепким, а сделать подходящую отмычку было не из чего, даже если бы он и представлял, как открывают замки отмычкой. Железные полосы, на которых висел замок, были попросту прибиты к двери и косякам толстенными гвоздями, а не привинчены шурупами, которые можно открутить ножом. С достаточно крепким инструментом вроде фомки их, конечно, удалось бы оторвать, но попытка проделать то же самое при помощи ножа или меча, как он прекрасно понимал, завершилась бы попросту поломкой клинка.

Однако, проведя по двери рукой, он нащупал на петле, приделанной к косяку, заметные неровности. Внимательно осмотрев ее и поковыряв ногтями, Дирк удостоверился, что петля насквозь проржавела, — проржавела настолько, что кое-где крошилась на кусочки прямо под пальцами.

Таким образом, можно было особо не мудрствовать. Он навалился на петлю и отогнул ее наружу настолько, чтобы между ней и дверью проходили пальцы обеих рук. Затем, покрепче вцепившись в петлю, уперся ногой в дверь и поднатужился. На руках его буграми вздулись мышцы.

С негромким хрустом ржавая петля подалась. Барнвельт пошатнулся и чуть было не опрокинулся на спину, если б не Зея, которая, испуганно вскрикнув, успела удержать его за руку.

Через минуту они уже были внутри. Тьма там царила кромешная, только из открытой двери расползались три полосы лунного света, но этого не хватало, чтобы понять, куда они попали. Барнвельт споткнулся обо что-то твердое и вполголоса выругался. Надо было догадаться прихватить свечу или что-нибудь в этом роде, да разве все предусмотришь…

Это навело его на мысль. Он ощупью двинулся вдоль стены, время от времени натыкаясь на какие-то предметы, и очень скоро нашарил железный крюк, на котором висела небольшая масляная лампа. Изрядно повозившись с карманной зажигалкой, он запалил фитиль и торопливо прикрыл дверь, чтобы свет не выдал их местонахождения.

Оказалось, что посудина была задействована под склад, где в строгом порядке хранились всякие припасы: бочонки со смолой, гвоздями и прочей мелочью, доски и брусья, разнокалиберные канаты и веревки, уложенные в аккуратные бухты, рангоутные реи, парусина и весла. Посреди помещения на полу лежала откинутая крышка широкого люка, и, наклонившись, Барнвельт убедился, что и нижняя палуба плотно уставлена бочками, поленницами дров, стопками мешков и прочим имуществом.

— Очень интересно, — пробормотал он. — Хотя я пока не вижу, какой нам от всего этого толк.

— По крайней мере, — заметила Зея, — нам есть, где спрятаться.

— Далеко в этом не уверен. Если Заккомир удрал, они все поселение обыщут. И все равно они знают, что должны быть еще двое. Вообще-то говоря, по пути сюда нас кое-кто видел. Часку я сказал, чтоб ждал нас на границе Сунгара…

— А кто такой Часк?

— Мой боцман. Очень надеюсь, что ему все-таки удалось выбраться вместе с судном, когда поднялся весь этот переполох. А даже если он и впрямь завтра появится, не стоит рассчитывать, что ему дадут долго торчать там после рассвета.

— Так ты не знаешь, выбрался он или нет?

— Нет. Если б только удалось незаметно стибрить какую-нибудь лодчонку…

— По пути ни одной мне не повстречалось, и говорят, что на лодке никак сквозь тину сию не пробиться.

— Может, и так, — буркнул Барнвельт. — Только ты просто не представляешь, какие невозможные вещи вытворяют люди, когда им деваться некуда. Пойду посмотрю.

Он выскользнул за дверь и еще раз обошел вокруг палубы, всматриваясь в лунный полусвет в поисках лодки или маленького парусника. Но не высмотрел он ничего — ничего, кроме гнилых остовов, обросших со всех сторон водорослями. Покончив с этим делом, он внимательно оглядел надстройку, дабы убедиться, что наружу не просачивается свет. Свет действительно едва заметно пробивался сквозь щель под юго-западной дверью.

Вернувшись внутрь, он отмотал с бухты кусок каната и тщательно заткнул им щель. При этом он поведал Зее о своей неудаче.

— Разве не можешь ты плот выстроить, всеми этими припасами располагая? — предложила Зея.

— Десятиночий за шесть, да и то если набор инструментов найдется. Слушай, а что это имели в виду пираты, когда один там забыл, как его звать — толковал, будто ты ключ к богатствам Зоры?

— Очевидно, случилось сие еще до моего появленья.

— Так оно и было. У этого малого, судя по всему, было какое-то альтернативное предложение, которое он предлагал обсудить, а Шиафази быстро его приткнул. Боялся, видно, чтоб я не прознал их планы.

— Должно быть, пират тот квирибский, зовут коего (или, верней, звали) Урган, не так давно — уважаемый торговец из Рулинди. Дурною сочтя манеру, с коей супруга деньги его тратила — что она, согласно уложенью нашему, имела полное право делать, — бежал он на Сунгар. Истинная направленность замысла его мне не ведома, хоть по намекам отдельным, кои роняли они в моем присутствии, могу заключить я, что Шиафази намеревался увещеваньями мысленными меня покорить, а после захватить Квириб. Меня истинною правительницей они объявили бы, а на деле марионеткой в их руках я б была. Не вмешайся вы с Заккомиром — и впрямь учинили бы они подлость подобную, ибо многие сунгарцы из Квириба происходят и мечтают делишкам своим придать оттенок законности. Но как вы с Заккомиром попали сюда?

Барнвельт поставил ее в известность о последних событиях в Рулинди, опустив, правда, то обстоятельство, что подвигнуть его на эту благородную акцию удалось лишь под угрозой раскаленных клещей. Он чувствовал, что такая подробность грозит снять с ее восхищения этакий романтический налет.

— …И таким образом, — заключил он, — мы пробрались сюда под видом курьеров «Межроу Гурардена». Теперь меня зовут Сн… Гоззан.

Черт, он так и знал, что обязательно перепутает два эти прозвища!

— А что это за землянин, коего собирался ты вынести в сундуке? По мне, так обычный пират он и не стоит такой суматохи.

— Долго рассказывать. Как-нибудь потом объясню, если выберемся отсюда живыми.

— Живыми или мертвыми, но о подвиге сем еще долго молва идти будет, заметила она. — Барду нашему придворному следовало бы в поэме его эпической описать, гептаметром героическим. Разносторонняя личность, видать, ты, господин Сньол. С гор ньямских пришел ты на моря, от снегов полярных в сии тропики жаркие. Лыжи сменил ты на паруса…

— Ох-ха! А это мысль!

Барнвельт вскочил и принялся исследовать штабеля леса. Через некоторое время он наткнулся на доски, ширина и толщина которых показались ему подходящими, и вытащил из штабеля несколько штук.

— Длину надо делать метра два, — бормотал он себе под нос. — Жаль, что длинноваты.

Он огляделся в поисках верстака с инструментами, но такие работы, видно, выполнялись где-то в поселении. В итоге он взялся обстругивать доску ножом.

— Чем занят ты? — удивилась Зея. — Лыжи строишь, дабы шагать по болоту из терпалы? Вот уж поистине ум скорый, как молния! Только не провалимся ли мы в промоину какую средь водорослей, устроивши банкет чудищам морским?

— Дай-ка сюда ногу. Черт бы побрал эти сандалеты — в руках разваливаются…

Час проходил за часом, а Барнвельт все трудился. Когда он вновь открыл северо-восточную дверь, свет ни одной из трех лун уже не проникал в дверной проем, поскольку сияющая гроздь успела переместиться на западную половину усыпанного звездами неба.

Далее Барнвельт действовал по тщательно разработанному плану. Первым делом он еще раз обошел палубу, приглядываясь и прислушиваясь: не видно ли и не слышно ли погони. Не обнаружив ничего подозрительного, он посмотрел туда, где к северу от них расстилалась залитая лунным светом пустыня из водорослей. Бледный лоскут на горизонте, который, по его мнению, и являлся парусом искомого плота, было уже не разглядеть, но торчащий нос полузатонувшей посудины перед ним вырисовывался достаточно отчетливо.

Потом он стукнул в дверь и тихо сказал:

— Туши лампу и выходи.

Зея повиновалась. Вдвоем они вытащили на палубу четыре лыжи, два весла, которым предстояло служить в качестве балансировочных шестов, и пару мотков веревки. Один конец более толстого каната он обмотал вокруг кнехта на палубе, а другой перекинул через борт в воду.

Затем он сбросил кольчужный жилет, который не дал бы в случае чего выплыть, вооружился веревкой потоньше и занялся изготовлением лыжных креплений. На боковых кромках лыж он заранее вырезал глубокие зарубки для постромок, поскольку для простоты дела решил пропустить их прямо понизу. С его собственными лыжами особых проблем не возникло. Хоть ему раньше и не приходилось делать лыжных креплений, в узлах, благодаря земному опыту яхтсмена, он разбирался неплохо, а курьерские сапоги прекрасно защищали ноги.

С Зеей, однако, все оказалось гораздо сложней. Хоть он и вырезал заранее два куска парусины, которыми обмотал ей ноги, чтобы в них не врезались веревки, но опасался, что она их все равно сотрет. Однако делать было нечего…

— Сунгарцы приближаются! — произнесла девушка громким шепотом.

Он прислушался. Кроме обычных отдаленных шумов ночной жизни Сунгара, до них теперь доносились и куда более определенные звуки: топот шагов, лязганье стали и гул голосов.

Он лихорадочно затянул последние узлы и заспешил к борту, хлопая привязанными к ногам досками по палубе.

— Я пойду первым, — объявил он и перегнулся через фальшборт, хватаясь за толстый канат.

Скользнув вниз, он услышал, как лыжи хлопнули по воде, и сразу почувствовал, что ноги обволокло холодом. На мгновенье ему показалось, что водоросли не выдержат его вес, что если он отпустит канат, то неминуемо провалится по шею.

Шум, который производили приближающиеся люди, быстро становился все громче и громче. Барнвельт теперь мог уже различить отдельные голоса, хотя слов разобрать было нельзя.

— Поспеши! — донесся сверху голос Зеи. Барнвельт едва сдержался, чтобы не рявкнуть на нее — а что еще, интересно, он делает? — и с опаской опустился пониже. Натяжение каната внезапно ослабло, и он понял, что стоит на толстом слое водорослей, а вода не доходит ему даже до середины икр. Он сделал осторожный шажок, потом другой, все еще держась за канат, и обнаружил, что дальше от борта водоросли представляют собой куда более надежную опору. Также он выяснил, что, если двигаться без остановок, можно оставаться сравнительно сухим, а стояние на месте влекло за собой погружение в воду где-то по колено, поскольку под весом человека терпала незамедлительно проседала.

— Подай мне весло! — негромко попросил он и, когда Зея выполнила эту просьбу, опробовал: лыжная палка вышла хоть куда.

Судя по звукам, поисковая партия уже двигалась по мосткам прямиком к блокшиву. У противоположного борта уже загремели шаги, и Барнвельт уловил обрывки разговоров: «…одним богам известно, мы ведь все уже обыскали…», «…ежели тут их нету, должно быть, утопли они…», «обойди-ка кругом палубу, не то…»

Зея достигла уровня воды, сделала один неверный шаг, воткнула обструганный нос лыжи в терпалу и чуть было не рухнула.

— Осторожней! — неистово прошипел Барнвельт. — Вот тут терпала вроде как поплотней. Держи весло. А теперь живей вперед.

Со свистом разрезая воду лыжами, они двинулись к северу. Барнвельт бросил короткий взгляд назад, на блокшив. Хотя ближний к ним борт скрывался в тени, на палубе что-то неясно мелькнуло. Послышался скрип открываемой двери и крик: «Они вломились сюда! Бегом за лампой!»

Пару минут Барнвельт надеялся, что сунгарцы слишком увлекутся обыском блокшива и не заметят беглецов прямо у себя перед носом: не додумаются посмотреть на водоросли за бортом, не рассчитывая увидеть людей, бредущих по воде, аки посуху. Куда там.

— А что тут веревка делает? — послышался чей-то голос. — Ох-ха, вот куда они девались!

— Куда?

— Вон туда, в терпалу!

— Да это же невозможно!

— И все ж таки они…

— Колдовство!

— Самострел! Самострел сюда! У кого там самострел?

— Ни у кого, зер, ибо приказали вы…

— Мало ли что я приказал, болван! Живо беги и принеси…

— Сумеешь ли ты добросить…

— Скорей! — торопил Барнвельт, удлиняя шаг.

Голоса у него за спиной слились в беспорядочный гомон.

— Осторожно, тут промоина, — предостерег он Зею. Расстояние росло угнетающе медленно. Сзади щелкнула спущенная тетива, и рядом с ними что-то резко и коротко свистнуло.

— Они в нас стреляют! — плачущим голосом простонала Зея.

— Все нормально. На таком расстоянии в темноте им в нас в жизни не попасть.

Сам Барнвельт столь твердой уверенности далеко не испытывал. Сомнения его еще больше увеличились, когда в следующий раз свистнуло так близко, что он мог поклясться, будто ощутил толчок воздуха. Что же делать, если в кого-нибудь из них все-таки попадут?

Фить! Фить! Эх, в кольчуге было бы явно уютней, даже несмотря на вес.

Мало-помалу расстояние увеличилось, и невидимые снаряды перестали посвистывать прямо над ухом.

— Теперь мы в безопасности, — объявил он. — Приостановись-ка и лови веревку. Обвяжись вокруг пояса. Это на случай, если кто-то из нас провалится в промоину — другой сможет его вытащить. Слава великому богу Бакху, что ты не заморыш какой-нибудь! А теперь пошли, и помни — не останавливаться.

Они заплюхали по воде к носу стоящей торчмя заброшенной посудины.

Зея заметила:

— До чего ж непривычно узреть все три луны полными одновременно! Старый Квансель уверяет, будто явленье сие сулит некий великий подъем в жизни светской нашего государства, хотя мать моя к нему не прислушивается, настаивая на том, что все в руках у Варзаи, а все рассужденья астрологические старика — не более чем суеверья нечестивые.

— «…И рифмы лирики унылой пророчат то, что не понять умом». Что ж он тогда до сих пор сидит на зарплате, если ее не устраивают плоды его труда?

— О, достался в наследство он нам еще от властительной бабки моей, и мать моя, коя суровой и черствой представляется тем, кто не знает ее поближе, не в состоянии все же выбросить на улицу верного слугу, что прослужил столь долгий срок. А помимо того, будь ученье его звездное истиной или же заблужденьем, человек он весьма просвещенный и… бульп!

Веревка неожиданно резко натянулась, и Барнвельт едва удержался на ногах. Зея все-таки свалилась в промоину. Все бы болтать этим бабам! Не без облегченья Барнвельт увидел, что голова ее сразу показалась над водой со свисавшей поверх одного глаза прядкой терпалы.

— Ну что ж, вылезай теперь, госпожа Зея! — ядовито молвил он, переминаясь на лыжах, чтоб не давать веревке ослабнуть. — Давай-давай, на животе, вот так!

Беспомощно путаясь в своих лыжах, она все-таки выкарабкалась на плотный слой водорослей.

— Разворачивай лыжи. Да не обе сразу, по очереди! — командовал он. Подбирай весло и вставай. В следующий раз смотри под ноги!

— Господин Сньол! — послышался обиженный голос. — Хоть и спас ты меня от опасностей ужасающих, разрешенья не давалось тебе обращаться ко мне, будто к простой кухарке!

— Еще почище стану обращаться, если не будешь слушаться! Пошли!

Она погрузилась в молчание. Барнвельт несколько устыдился своей вспышки, хотя и не настолько, чтоб приносить извинения. «В конце концов, твердил он себе, — этих привыкших командовать квирибских дамочек надо сразу обламывать, иначе потом они просто на голову сядут».

С некоторым злорадством он подумал о том, что наверняка впервые за всю жизнь Зеи простой мужчина разговаривал с ней так грубо. Она, наверное, просто от такого обалдела. Размышляя о происхождении этого самого злорадства, он вдруг осознал, что и сам никогда так с женщинами не разговаривал. Должно быть, дело было в неком подсознательном удовлетворении его мужского начала, наконец-то сумевшего противопоставить себя женскому полу. Однако он дал себе обещание впредь вести себя посдержанней и не превращать Зею в мишень для своей нарождающейся агрессивности, поскольку бедняжка никак не была причастна к некоторым особенностям его воспитания.

Он бросил взгляд на девушку, которая старательно шлепала вслед за ним. В своей насквозь промокшей полупрозрачной тунике в свете трех лун выглядела она так, будто одежды на ней вообще не было. В голове у него замелькали метафорические образы богинь, поднявшихся из морских глубин…

С восточной стороны, метрах в ста от них, поверхность водорослей неожиданно вздыбилась. Что-то темное и лоснящееся — голова, плавник? — на миг показалось в лунном свете и тут же с громким плеском исчезло.

— По-моему, — нарушил он молчание, — нам обоим лучше все-таки не падать в промоины… Интересно, выкрутился ли Заккомир? Мне этот малый по душе, и я никак не возьму в толк, чего он так старается, чтоб его поскорей прикончили.

— А ты сам разве нет?

Барнвельт помедлил, прежде чем ответить:

— В определенном смысле… Только вот… А между вами существует… гм… определенное взаимопонимание?

(Он уже задавал подобный вопрос Заккомиру, но желательно было бы получить дополнительное подтверждение.)

— Нисколечко, — отозвалась она. — Будучи верным подданным и лицом, приближенным к трону, должен быть только счастлив он жизнь положить во благо короны.

Ну что ж, подумал Барнвельт, в монархических государствах такие взгляды, наверное, и впрямь должны считаться нормой, хотя ему, уроженцу планеты, где стандартной формой государственного устройства давно является демократическая республика, и представить такое трудно.

Через некоторое время они дотащились до торчащего из воды носа полузатопленной посудины и, хватаясь за поручень фальшборта, влезли по вздыбленной палубе к открытому люку, где уселись передохнуть.

Барнвельт посмотрел на север, но по-прежнему не сумел с полной уверенностью определить, где находится парус вожделенного плота. Однако общее направление было известно, и Барнвельт рассчитывал достаточно точно выйти на него, почаще оглядываясь назад. Поселение сунгарцев сливалось отсюда в темную неровную линию над южной стороной горизонта, но он засек в качестве ориентира плавучий склад, который вырисовывался еще достаточно отчетливо.

— Как ноги? — поинтересовался он.

— Хоть тут и не паркет в зале танцевальной, пока что терпимо.

— Ладно, тогда пошли.

Они вновь устремились сквозь водоросли. Гроздь лун повисла уже совсем низко, и Барнвельту показалось, что он видит на востоке какое-то неясное свечение, широким клином выбивавшееся из-за горизонта. Через некоторое время оно угасло — должно быть, это и был тот самый излюбленный поэтами «призрак утра неверный». Он продолжал то и дело оглядываться на полузатопленный корпус и далекий блокшив.

Луны опустились еще ниже, а небо на востоке, похоже, на сей раз по-настоящему порозовело. Когда пропали из виду самые маленькие звездочки незнакомых созвездий, в отдалении четко прорисовался потрепанный парус плота.

Поскольку цель была уже совсем близка, Барнвельт прибавил шагу, страстно желая поскорей забраться на плот и скинуть с ног надоевшие доски. При этом он вырвался вперед, и Зея, которую он поволок за собой, взмолилась:

— Не так быстро, заклинаю!

Барнвельт повернул было голову, чтобы ответить, и в этот самый момент лыжи уехали из-под него куда-то вперед. Нахлынувшая вода с плеском и бульканьем накрыла его с головой.

Прежде чем он успел вынырнуть на поверхность, что-то резко стукнулось ему в спину, и он запутался в чьих-то конечностях. Он сразу понял, что произошло: оказавшись у него за спиной, а не сбоку, Зея не сумела противостоять натягу веревки и, когда он свалился в промоину, была увлечена туда вслед за ним.

Наконец он сумел поднять голову над водой, сорвал с шеи обернувшуюся вокруг нее на манер мехового воротника длинную прядь терпалы и принялся вылезать. Это оказалось посложнее, чем он думал, поскольку лыжи постоянно цеплялись за водоросли и сковывали движения. В конце концов ему удалось подобрать под себя ноги и ухватиться за весло, он боком выполз из промоины и помог Зее, натягивая веревку.

Когда она выплюнула изо рта половину моря Ваандао и отдышалась, то заметила:

— Надеюсь, господин мой, что не сочтешь ты излишней назойливостью напоминанье, что и тебе иногда полезно под ноги смотреть!

Он стыдливо ухмыльнулся:

— Не хвались, на рать идучи, как выражаются у нас в Ньямадзю. Слава богам, мы почти на месте.

Когда стало посветлее, он понял, почему провалился. Они уже приблизились почти к самому краю сунгарского материка, где в слое водорослей зияли многочисленные прорехи. А впереди, за плотом, терпалы вообще не представляли собой единое целое, а плавали отдельными желтовато-коричневыми лоскутьями самого разного размера.

В конце концов они влезли на плот и с одновременными вздохами облегчения уселись на сбитые между собой бревна. Барнвельт отвязал лыжи и занялся креплениями своей спутницы. При первом же прикосновении она дернулась, а когда он снял веревки и куски парусины, то увидел, что ноги у нее в нескольких местах стерты до крови.

— Великий Кондиор! — испугался он. — Это же, наверное, жутко больно! Что же ты ничего не сказала?

— А зачем? Все равно не смог бы ты нести меня на себе по сей зыбкой дороге из тины плавучей, а жалобы мои лишь зазря отвлекали бы тебя от задачи твоей нелегкой.

— А ты, видать, не плакса, — заметил он, стаскивая сапоги и выжимая носки.

— Спасибо уж, — она вдруг расхохоталась. — Ой, посмотри-ка на ноги свои!

В усиливающемся утреннем свете он увидел, что те покрыты затейливыми синими разводами от полинявшей курьерской униформы.

Потянувший предрассветный ветерок заставил Барнвельта застучать зубами.

— Бр-р! — поежилась Зея. — А я-то почти высохла после первого купанья! А ну-ка скидывай одежу свою промокшую и позволь мне отжать ее как следует. Иначе в сырости такой вовек ей не высохнуть.

Подкрепляя слово делом, она мигом выскользнула из своего эфемерного наряда и отжала его за бортом плота. Прошлое Барнвельта, прочно гнездящееся в округе Чатагуа, решительно заявило о себе, залив ему щеки ярким закатным румянцем, в то время как Зея вела себя с непосредственностью годовалого младенца.

Деловито развесив свои причиндалы на уцелевших реях плота, она обратилась к Барнвельту.

— Что же удерживает господина моего от действий? Иль уродства какого стыдишься ты в членах своих?

Барнвельт молчаливо повиновался.

Когда он снимал куртку, из-под нее выпало письмо Шиафази. Он скомкал его и швырнул за борт. Теперь оно все равно было ни к чему и могло лишь вызвать ненужные сложности, пробудив любопытство королевы Альванди относительно того, с чего это вдруг сунгарцам так понадобились ее друзья из Ньямадзю.

— Если к этим твоим волдырям добавится еще и солнечный ожог, ты и шагу ступить не сможешь, — заметил он. — Может, сорвем этот старый парус и укроемся… Хотя нет, лучше его пока оставить, иначе Часк нас не найдет,

— А ежели корабль твой не появится?

— Чего-нибудь придумаем. Может, у меня получится сходить ночью обратно в поселение — стащу чего-нибудь поесть и снасти, чтоб вооружить этот плот или построить новый. Хотя, по-моему, это не совсем жизненная идея.

— О, столь расторопный герой, как ты, с любыми обстоятельствами управится! А между тем неплохо было бы и подкрепиться, ибо разгулялся у меня чудовищный аппетит.

— Да где же я тебе возьму тут еду?

— Но при выдающихся способностях твоих наверняка выдумаешь ты некий способ хитроумный…

— Спасибо за комплимент, милочка, но даже я не всесилен. И нечего смотреть на меня таким голодным взглядом! Это напоминает мне о зверских обычаях твоей родины.

— Да прекрати ж, наконец, усмешки свои и оставь в покое сию тему! Вовсе не я оный обычай выдумала! И не волнуйся, пожалуйста, что в отношении тебя строю я планы людоедские, ибо, подобно шомалу скаковому, одни в тебе жилы да кости!

Он зевнул:

— Пока мы тут ждем, стоит чуток поспать. Давай заваливайся, а я подежурю.

— Но разве не следует тебе отдохнуть первому? На долю твою выпала самая тяжелая…

— Спать! — гаркнул Барнвельт, ощущая очередной приступ мужского превосходства.

— Хорошо-хорошо, господин благородный, — пробормотала она, кидая на него воинственный взгляд.

Он уселся на палубе, спиной к мачте, обводя глазами горизонт. При этом ему то и дело приходилось отвешивать себе чувствительные щипки и шлепки, чтобы не задремать ненароком. Высохнув, морская вода оставила на коже множество крохотных крупинок соли, отчего та жутко зудела. Почесывая бритую голову, он обнаружил, что на ней проклюнулась основательная щетина. Надо было в темпе придумывать, чем ее сбрить, иначе его инопланетное происхождение очень скоро стало бы очевидным.

— О Сньол! — воззвала Зея жалобным голоском. — Слишком замерзла я, чтобы заснуть!

— Ну иди сюда, я тебя погрею, — не подумав, ляпнул Барнвельт и тут же об этом пожалел. Быстрым кошачьим движением Зея поднырнула ему под правую руку и пристроила голову у него на груди. Она действительно вся дрожала от холода.

— Так-то лучше, — удовлетворенно пробормотала она, улыбнувшись ему.

«Да неужели?» — подумал Дирк, в душе которого две стороны его натуры осторожный, расчетливый делец и здоровое, молодое животное — тут же сцепились в смертельной схватке. Кровь гулко застучала у него в висках.

На сей раз делец одолел.

— Извини, — буркнул Барнвельт, решительно поворачиваясь к Зее спиной и протягивая руку к своей одежде, которая свисала с вант.

Она была еще влажной, чего и следовало ожидать при столь близком соседстве с водной поверхностью. Тем не менее он напялил на себя непросохший костюм, бросив через плечо:

— На веревке наши шмотки в жизни не высохнут. А если их надеть, тепло тела их со временем высушит. Тебе, пожалуй, тоже лучше одеться.

— Уф! — вздохнула она, вертя в руках порядком потрепанную тунику. — Ну ладно, как скажешь, господин мой.

Она через голову влезла в свое полупрозрачное одеяние.

— А теперь изволь-ка опять согреть меня, ибо зубы мои начинают стучать, будто кастаньеты танцора балхибского!

Они опять устроились у основания мачты. Луны зависли уже у самого горизонта — в самом скором времени должно было показаться солнце. Зея довольно вздохнула и улыбнулась Барнвельту. И прежде чем он осознал, что такое творит, он склонился над ней и поцеловал.

Она ни оттолкнула его, ни ответила на поцелуй. Вместо этого на лице ее было написано неподдельное изумление и растерянность. Наконец она выговорила:

— Ужель сие и есть тот земной обычай, «поцелуем» именуемый, о коем знаю я только из слухов?

— Ну да. А он что, еще не дошел до Квириба?

— Говорят, что повесы отдельные в наших краях уж вовсю его практикуют, хоть никто из круга нашего придворного пока мне его не показывал. Верно ли, что средь землян это нечто вроде приветствия, что свидетельствует о любви и почтении?

— Так меня, по крайней мере, уверяли.

— Чудесно! Можно и должно, чтоб подданные верные любили особ династии царствующей! Так что, дражайший Сньол, яви доброту свою еще разок, дабы доказать свою преданность трону!

В голове у Барнвельта мелькнула мысль, что у слова «любить» довольно много значений, но он уступил просьбе. Зея, как он обнаружил, демонстрировала исключительные способности совершенствоваться с практикой.

В висках у него опять застучало. Барнвельт-Здоровое животное, сбитый было с ног, опять поднялся и вцепился в Барнвельта-Дельца. Последний взмолился: «Ради всех богов, Дирк, опомнись! Если ты будешь продолжать в том же духе, а она не станет противиться — что просто однозначно, — это может стоить тебе головы! Погоди, вот уладишь все дела и проблемы, связанные с нынешним предприятием…»

Барнвельт-Животное никаких аргументов не выдвигал, да это ему было и ни к чему. Пользуясь явным превосходством в грубой силе, он повалил Барнвельта-Дельца на ковер. Ко всему прочему он выяснил, что частичное прикрытие прелестей Зеи ничуть не преуменьшило его желаний, а, скорее, еще больше их стимулировало.

Он поменял положение, поскольку придавленная Зеей правая рука у него начала затекать. В этот момент показавшееся вдали светлое пятнышко заставило его резко выпрямиться.

— В чем дело, дражайший мой друг? — забеспокоилась Зея. Барнвельт неохотно высвободился из ее объятий и указал на крошечный белый треугольник, который поднимался на фоне светлеющего неба над западной стороной горизонта.

— Если не ошибаюсь, это парус «Шамбора»!

Он обвел Зею долгим, медлительным взглядом. Однако Барнвельт-Делец к тому моменту сумел вновь оказаться у руля. Дирк мрачно занялся утренней зарядкой. Трухлявые доски древнего плота только поскрипывали под его отжиманиями и приседаниями.

— Чем это занят ты? — изумилась Зея. — Уж не ежеутренним ли поклоненьем угрюмым богам ньямским?

— Понимай как знаешь. Просто слегка упражняюсь, чтобы… гм… усилить кровообращение. Хочешь, сама попробуй.

Наконец он остановился, тяжело отдуваясь.

— Слушай, мне тут пришло в голову, что, может, это вообще не наш корабль. Так что давай-ка лучше заляжем за мачтой, чтоб зря не светиться.

— А ежели это неприятели наши?

— Слезем в воду и будем молиться, чтоб фондаги нам чего-нибудь не отгрызли.

Под напором рассветного бриза парус стремительно рос. Когда он приблизился настолько, чтобы из их укрытия можно было разглядеть корпус, Барнвельт удостоверился, что это действительно «Шамбор». Однако он выждал еще немного, пока не углядел на руле Часка, после чего вскочил, издавая вопли и размахивая руками.

Через несколько минут суденышко врезалось носом в водоросли и уткнулось в плот. Барнвельт помог Зее перелезть через фальшборт и вскарабкался следом.

Он мрачно уверял себя, что только редкостная удача позволила ему избегнуть вступления с принцессой в интимную связь, которая бог знает чем могла закончиться. Но в то же самое время еще одна, наименее практичная сторона его натуры — Романтичный Мечтатель Барнвельт — тихонько шептала: «Ах, но ты же все равно ее любишь, и вовсе не как верный подданный царственную особу, вовсе нет! И когда-нибудь, наверное, вы все равно с ней как-нибудь, где-нибудь соединитесь. Когда-нибудь. Когда-нибудь…»

Когда Барнвельт с Зеей перелезли через фальшборт, Часк позвал на руль кого-то из матросов и прошел вперед, восклицая:

— Да это же сама властительница Зея! Морские боги и впрямь благоволили предприятию нашему!

Перед принцессой он опустился на колено, а Барнвельту крепко пожал большой палец, сам в этот момент очень похожий на какого-то коренастого морского божка.

Дирк приветствовал остальной экипаж взмахом руки и ухмылкой:

— Здорово, ребята!

Матросы, которые сидели на веслах и стояли у шкотов, молчаливо отвели глаза. Один или двое нерешительно улыбнулись, остальные же, похоже, были настроены более хмуро. Барнвельт с неприятным холодком в животе вспомнил, что так и не успел наладить с ними прежних отношений, с тех пор как отверг их требование свернуть экспедицию,

— Угодно ли вам, — подал голос Часк, — чтоб направились мы к проливу Палиндос со всею возможной быстротою, капитан?

— Именно так!

— Есть, зер!

Вскоре они окончательно выбрались из водорослей.

— С правого борта впереди греби… Теперь все разом — навались! Шкоты набивай… Руль на ветер… А теперь гребите во всю мочь свою, покуда галеры сунгарские нас не заметили! Курс на северо-запад. Круче к ветру держать!

Боцман опять повернулся к Барнвельту:

— Что приключилось с вами, зер, и где тот юный чудак, что сопровождал вас?

— Пошли с нами в каюту, — предложил Барнвельт.

Пока Дирк, распотрошив шкаф с медикаментами, смазывал бальзамом и бинтовал ноги Зее, Часк собрал им перекусить и выложил свою историю.

— В общем, стояли мы у причала спокойно, покуда к нам не пришвартовалась другая посудина, с коей высадился отряд пиратов и взошел по трапу на большую галеру. А потом вдруг узрели мы, как один из наших матросов прыгает с оной галеры прямо в воду и к нам на борт лезет с криками, что все пропало и надобно удирать немедля. Покуда медлили мы, не желая отваливать, пока хоть какая-то надежда оставалась, появились сунгарцы с клинками обнаженными, выкликая, что задержать нас потребно.

Так что отпихнулись мы от причала, задержавшись чуток лишь для того, чтоб швартовы пиратской посудине обрезать и преследованию помешать. А потом погребли что было сил, побольше шуму по дороге устраивая, дабы помочь беглецам ускользнуть под покровом ночи. После схоронились за какой-то галошей огромной у самого края терпалы и слушали, как галеры шарят поблизости, нас разыскивая. С рассветом выбрались мы из сей норы и, кораблей сунгарских поблизости не узревши, двинулись к месту условленному во исполненье прощальных приказаний шкипера нашего.

— Хорошо, — похвалил Барнвельт. — Но почему вы не убрали парус, когда достаточно рассвело? Так и напрашивались, чтоб сунгарцы вылезли и прижали вам хвост!

— Того молодцы наши потребовали, не желая корабль продвигать одними лишь собственными силами. Насилу я угрозами да уговорами заставил их крюк этот сделать, дабы вас подобрать.

Часк направил на Барнвельта обвиняющий взгляд, в котором ясно читалось: «Именно вы развалили дисциплину на борту, так что я тут ни при чем».

— А теперь, капитан, все же поведайте, что приключилось с вами.

Барнвельт в разумных пределах изложил события прошедшей ночи.

— Когда, уже в каюте, мы обсуждали условия освобождения принцессы, я бросил дымовую бомбу. В возникшей неразберихе мы с Заккомиром закололи двоих пиратов. Главаря-осирианина мы загнали в угол и заставили пойти с нами и принцессой, приставив ему к ребрам мечи. Но судьба распорядилась так, что я наткнулся на одного человека, с которым уже встречался раньше, далеко от Сунгара. Узнав меня и будучи в курсе, что никакой не курьер я, он поднял тревогу. В результате нам пришлось спешно удирать. Заккомир отвлек внимание преследователей, чтобы мы с Зеей могли скрыться в другом направлении, и в итоге мы добрались до плота прямо по водорослям, привязав к ногам доски.

— А у юного щеголя оказалось побольше отваги, чем я думал. Что же сталось с ним, в конце концов?

— Не знаю. А теперь скажи, почему матросы такие мрачные? Я-то думал: они будут рады нас видеть.

— На то целых две есть причины. Во-первых, ежели извините вы мою прямоту, не по душе им сей вояж, поскольку стоил он уж жизни четырем-пяти, если считать Заккомира. Понимаете, зер, многие храбры, как екий, в родном порту плаванья задумывая отчаянные, а настоящим опасностям в лицо заглядывая, тише воды, ниже травы делаются, точно Кур-храбрец в песне матросской. И хоть числю я главнейшую передрягу уже позади, побаиваются они все же, что опустится им на плечи тяжелая рука Сунгара, прежде чем окажутся они в безопасности.

И второе: средь нас — сей юный Занзир, который ненавидит вас смертельно за то, что опозорили его пред товарищами, коим хвастался он отношеньями с вами приятельскими. К тому же родом он из Катай-Джогорая, где ни званий нет, ни титулов, и где впитал он мысли вредоносные о равенстве всех людей. Так что вбил он в башку себе, будто жизнь повелительницы моей Зеи — сам я ничего такого не имею в виду, госпожа — будто жизнь ее весит не больше на весах богов в мире загробном, чем жизнь моряка простого, и что выкупать ее за четыре иль пять их собственных — не более чем убийство и притесненье. А посему экипаж, им подстрекаемый…

— Что?! — вскричала Зея с набитым ртом.

— Не подумайте обо мне дурно, владычица моя…

Прожевав, она сумела проговорить:

— Ни единого огреха не вменяю я тебе в вину, любезный Часк, просто изумлена я до глубины души воззреньями подобными. Сие либо вдохновенные помыслы гения, либо бред безумца!

— Как бы там ни было, законом они почитают в Катай-Джогорае…

— А почему ты ничего не предпринял в отношении этого малого? — спросил Барнвельт, прерывая то, что грозило вылиться в семинар по обществоведению. — Всем известно, что на морском корабле нечего разводить демократию!

Про себя Барнвельт признал, что несколько покривил душой. Он и сам начинал с установки, такую демократию допускающей, и по-прежнему считал, что в точке зрения Занзира есть рациональное зерно. Но погибших уже не воскресишь, а потом, всех честно обо всем предупреждали и в плавание они пустились по собственной воле.

— Возьму на себя смелость, зер, — заметил Часк, — напомнить вам собственные ваши указанья, отданные при отплытии: никакой «жестокости», вы сказали. Так что время для действий решительных, коими язва сия могла быть вскрыта, уже минуло, тем более что Занзир старательно держится от меня подальше с наиболее фанатичными приверженцами своими…

— Зеры! — завопил вдруг матрос, засовывая голову в дверь каюты. — У нас на хвосте галера!

Они поспешили на палубу. Утреннее солнце действительно высвечивало на горизонте парус, между ними и уже едва различимым Сунгаром. Барнвельт вскарабкался на мачту. С высоты бейфута под парусом можно было различить и корпус, нос которого целился прямо в них, и ряды весел, что вздымались и опадали у бортов. Со своего наблюдательного пункта обнаружил он и еще один, более удаленный парус.

Он слез вниз и обвел взглядом палубу. Юный Занзир, который в этот момент сжимал руками первое от носа весло с левого борта, не без вызова посмотрел на него в ответ, словно чего-то ожидая. Барнвельт позвал боцмана и Зею в каюту, отомкнул шкаф с оружием и вытащил себе с Часком по мечу, а Зее длинный кинжал.

— Теперь понял, что я говорил насчет паруса? Кстати, я далеко не готов поручиться, что наш юный идеалист не попытается на нас напасть, когда сунгарские корабли подойдут поближе, чтобы сдать потом в обмен на собственную свободу.

— Сие вполне вероятно, — согласился Часк, — хотя честные моряки смертельно боятся сунгарцев, почитая их не за людей, но за механизмы бездушные, оживленные злодейским волшебством того чудища, что сим болотом правит.

— Ну что ж, если кто сделает хоть одно неверное движение, закалывай безо всяких разговоров и выкидывай за борт, — решил Барнвельт. — Теперь можешь опираться на собственные взгляды в вопросах дисциплины.

Часк наделил Барнвельта некоторым подобием улыбки, хоть от открытого ликования и воздержался.

— А теперь я займусь курсом, если ты мне поможешь, — объявил Барнвельт боцману и повернулся к Зее: — Лучше бы тебе одеться во что-нибудь более… гм… морское. Эта твоя тюлевая драпировочка уже по швам расползается.

Отперев сундук, он достал оттуда кришнянский вариант свободных матросских штанов из грубой негнущейся парусины, после чего разложил на столе карты и углубился в работу. Катившая с севера крупная зыбь валяла «Шамбор» достаточно прилично, чтобы превратить навигационные расчеты в довольно неприятное занятие. Когда Барнвельт закончил, Часк заметил:

— Ежели вскорости не поменяем мы галса, окажутся сунгарцы в такой позиции, что от пролива нас отрежут.

— Тогда давай делать поворот, — отозвался Барнвельт. Опасаясь обжечь на солнце свой голый скальп, он напялил уже изрядно помятый серебряный шлем и вновь вышел на палубу.

Свежеющий с каждой минутой северный ветер косо сносил вдоль палубы срывающиеся с носа пенные брызги. Вода то и дело захлестывала в весельные порты. На такой высокой волне гребцам уже не удавалось сохранять размеренный ритм, приходилось постоянно делать паузы между гребками, подняв весла повыше и ожидая в подходящий момент команды загребного: «Навались!»

Барнвельт еще раз поднялся на мачту, крепко цепляясь за перекладины вант, чтобы не слететь при внезапном рывке. В снастях гудел ветер, потрескивали тросы, а парус крепко и упруго надулся на рее. Преследующая галера за кормой хоть и приблизилась, но испытывала, похоже, те же трудности. Время от времени Барнвельт видел, как у носа ее вскипает пена, когда она зарывалась в волну. Будучи крупнее, зарывалась она сильнее «Шамбора», который отыгрывался, как поплавок. Галера, как теперь он сумел разглядеть, была двухмачтовая, с большим гротом впереди и маленькой бизанью на корме.

Как только Барнвельт спустился вниз, Часк скомандовал:

— По местам стоять!

Боцману пришлось снять несколько человек с весел, иначе народу было маловато, чтобы справиться с парусом при таком ветре.

— Руль на полветер! Травить брас и шкот! Отдать ванты!

Наблюдая за этим запутанным маневром, Барнвельт опасался, что внезапный шквал может порвать парус, который теперь развевался впереди корабля, оглушительно хлопая и треща, словно огромный треугольный флаг, или что мачта, лишенная вант, свалится за борт. И в том, в и другом случае игра была бы окончательно проиграна. С довольно приличной скоростью их сносило вниз по ветру, несмотря на то, что гребцы табанили изо всех сил.

Палуба грохотала под ногами матросов, суетливо боровшихся с парусом. Наконец им удалось поставить рею вертикально и с воплями, кряхтением, всем весом повисая на концах замысловатых талей, перевалить ее на другую сторону мачты.

— Руль на ветер! Добирай шкот! Круче к ветру!

Рея опустилась в свое нормальное наклонное положение, но с обратной стороны мачты. Отданные мачты вновь натянули, и парус с гудением и потрескиванием наполнился ветром на новом галсе. Матросы вернулись на весла.

Насколько все это было бы проще, подумалось Дирку, с обыкновенным бермудским вооружением, когда все, что надо сделать, — это положить руль на борт и не забыть пригнуть голову, когда гик перелетает над палубой. Да и идти можно куда круче по ветру. Он сомневался, что им удавалось держаться круче шести с половиной румбов. Даже земные парусники с прямым вооружением (если, конечно, такие еще остались) могли с равным успехом делать то же самое, да еще и поворачивали значительно быстрее.

Зея, которая стояла рядом с ним на юте, встревожилась:

— О Сньол, на что нам была сия эволюция? Не перережет ли путь нам корабль сунгарский?

— Под парусами — нет. Ему придется лечь на тот же галс, что и нам, а от одних весел в такую болтанку толку мало, — ответил он, хмуро оглядев небо, море и такелаж. — Если и впрямь здорово раздует, ему придется сматывать до дому, но и нам несладко придется. В шторм с таким вооружением поворот уже не сделать, и, чтоб остаться на плаву, останется только спускаться по ветру, в результате чего нас вынесет прямиком обратно на Сунгар.

— А что если ветер окончательно стихнет?

— Тогда они нас тоже достанут. У них там человек сто на веслах, а у нас только четырнадцать.

Интересно, если они продержатся впереди галеры до вечера, Удастся ли тогда ускользнуть в темноте? Наверняка нет, коли все три луны будут сиять одновременно. Другое дело — дождь или туман, но при нынешней погоде не приходилось особо рассчитывать ни на то, ни на другое. А потом, с мачты «Шамбора» можно было по-прежнему различить парус второй галеры.

Прошу прощенья, — выдавила Зея, — но чувствую я себя дурно и вынуждена удалиться… уп!

— Только с подветренного борта! — переполошился Барнвельт, указывая рукой.

Когда Зея уже спустилась вниз, чтобы прилечь, появился Часк.

— Капитан, есть еще один вопрос, который потребно бы обсудить с вами. Не взявши на борт воды пресной в Сунгаре, рискуем мы в самом скором времени окончательно истощить наши запасы. А, понимаете ли, гребцам при эдакой гонке без воды никак, ибо быстро выходит она из них вместе с потом.

— Воду отпускай строго по норме, — распорядился Барнвельт, наблюдая за галерой, которая тоже быстро меняла курс, как только «Шамбор» пошел ей наперерез.

Матросы, словно муравьи по соломинкам, уже ползли по реям на обеих мачтах галеры, притягивая паруса сезнями. Хоть и обладая некоторым опытом работы с парусами на высоте, Барнвельт был все же рад, что не болтается сейчас над морем вместе с ними, оседлав рею, словно объездчик дикого скакуна, и отчаянно вцепившись в парусину.

Мало-помалу паруса съежились, притянутые к реям. Потом реи опустились на палубу. Галера пересекла кильватер «Шамбора» и продолжала тянуть на север. Барнвельт решил, что преследователи пытаются набрать высоту и уменьшить отрыв до того, как вновь поднимать паруса, поскольку трудности осуществления поворота с латинским вооружением растут прямо пропорционально размерам паруса и для галеры могут оказаться даже более обременительными, чем для маленького «Шамбора».

Обреченный выкручиваться исключительно при помощи парусов, Барнвельт в этот момент много бы отдал за компактную газовую турбинку «Эллис-Чамберс» или «Майбах», установленную в корме, с которой они со свистом долетели бы до пролива Палиндос, не обращая внимания ни на ветер, ни на погоду.

Долгий кришнянский день тянулся невыносимо медленно. Барнвельт спустился в каюту, поспал и побрил голову морской водой, иначе медный цвет волос и бороды очень скоро выдал бы его происхождение. Матросы ворчали насчет недостатка воды, но сразу затыкались, когда Барнвельт проходил мимо с рукой на рукояти меча и весьма решительным выражением на лице.

Потом к ним занесло какое-то летучее существо, очевидно, сбитое ветром с курса, которое опустилось на один из тросов такелажа. Походило оно на небольшую безволосую обезьянку с крыльями летучей мыши. Чтобы хоть как-то убить время, Барнвельт сманил его с этого насеста, и к концу дня оно уже кормилось у него с руки.

Наступил вечер. Зеленоватое небо оставалось чистым. На западе, позади галеры, успевшей еще приблизиться и тяжело пахавшей воду под вновь поставленными парусами, садился ярко-красный Рокир. Паруса галеры маячили на его фоне черными силуэтами. Высыпали звезды, сверкая с небывалой для этих туманных широт яркостью и блеском. Барнвельт отыскал среди незнакомых созвездий Солнце — на звездной карте Региона Восемь, в котором располагались цетические планеты, находилось оно почти на одной линии с Арктуром. Над горизонтом поднялась гроздь из трех лун: самой большой под названием Каррим, средней Голназ и маленькой Шеб — словно три медведя, подумал Барнвельт, где сам он в роли Лютика.

Ветер слегка закис. Глядя на север, Барнвельт отчетливо представил себе раскинувшуюся там, над морем Садабао, зону высокого давления, из которой к югу, в сторону Сунгара, растекаются плотные потоки холодного воздуха.

— Сколько может продержаться такой ветродуй? — спросил он у Часка.

Боцман воздел руки, что у кришнян заменяло пожатие плечами.

— Может, день, а может, четыре-пять. Стихнет он в одночасье, оставив море сие зловонное в спокойствии на долгое время. Радоваться надо, если дотянем мы хотя бы до той полосы, где западные ветра преобладают.

Гребцы выбивались из сил, даже несмотря на то, что матросов на «Шамборе» хватало на две полные вахты. Однако галера не приближалась, должно быть, и там гребцы порядком вымотались.

— Как бы там ни было, — сказал Часк, — вряд ли попытаются они напасть на нас в темноте. Суденышко вроде нашего гораздо шустрей крутиться да уворачиваться способно. А пулять из катапульт да самострелов в ночи, даже при свете лунном — только снаряды попусту тратить. Не пойти ли вздремнуть вам чуток, капитан?

Барнвельт уже размышлял, не стоит ли ему самому присоединиться к гребцам, хоть и сознавал, что Часк этого не одобрит. Вдобавок он не был уверен, поднимет или опустит его такой шаг в глазах экипажа. Предыдущая попытка стать с ними на одну доску, похоже, ничем хорошим не закончилась.

К тому же он сомневался, что его мускулы послужат таким уж серьезным подспорьем к гребной мощи «Шамбора». Хоть он и был тут самым высоким и довольно сильным, по местным представлениям, поскольку родился на Земле с ее несколько большей силой тяготения, но никак не мог похвалиться налитыми плечами и мозолистыми ручищами профессионала. В конце концов он последовал совету Часка и отправился спать, чтобы через некоторое время сменить боцмана на палубе.

Всю ночь галера — темный расплывчатый силуэт, обведенный снизу призрачным свечением воды под форштевнем и ударами весел — висела у них за кормой. Света ни на одном судне не зажигали.

К концу своей второй вахты, когда долгая ночь начала понемногу сдавать свои позиции, Барнвельт разбудил Часка и сказал:

— Я тут вот что подумал: будь у нас другой тип парусного вооружения, мы бы запросто сделали этих ребят.

— Что за вооруженье, капитан? Имеете вы в виду нечто, в полярных краях порожденное? Менять оснастку в разгар погони столь лютой, даже коли задумка ваша некое преимущество нам сулит, — чистейшей воды безумство, по разуменью моему, ежели простите вы мне прямоту столь откровенную. Да к тому времени, как оснастка ваша новая завершена будет…

— Знаю, но взгляни, — и Барнвельт указал туда, где под лучами рассветного солнца розово отсвечивали паруса галеры. — Они нас настигают, а, по моим расчетам, к проливу мы подойдем не раньше полудня. При таком раскладе нам однозначно не уйти.

— Уверены ли вы в сем, капитан?

— Да. Вообще-то говоря, мы здорово залезли на запад, так что придется еще раз скрутить поворот. В результате мы пройдем у них перед носом на таком расстоянии, что доплюнуть будет можно.

— Положенье и впрямь не из легких, зер. Что же делать?

— Сейчас покажу. Если мы заранее тщательно спланируем эту замену, а потом все вместе навалимся, то успеем перевооружиться как раз к тому моменту, когда они будут готовы нас сцапать. И лучше заняться этим прямо сейчас, пока совсем не раздуло и эти ребята не подобрались совсем близко.

— Из положенья отчаянного и выходы отчаянные, как присловье гласит мудрого Нехавенда! Что следует учинить нам?

— Отбери пару ребят, которым можно доверять, и приведи в каюту.

Через полчаса замысел Барнвельта начал воплощаться в жизнь. Сам он был далеко не так убежден в его непогрешимости, насколько пытался убедить остальных, но всяко это было лучше, чем бессильно наблюдать за галерой, которая подкрадывалась к ним с неотвратимостью морского прилива.

А задумал он ни больше ни меньше, как преобразовать существующее латинское вооружение в бермудское, иначе еще называемое «Маркони».

Первым делом один из матросов прошелся вдоль нижней шкаторины паруса, проделывая в ней через равные промежутки небольшие отверстия. Другой тем временем нарезал бухту тонкого троса на короткие шкертики такой длины, чтобы ими можно было в один виток обвернуть толстое дерево реи, которой предстояло теперь служить в качестве мачты. Когда все было готово, Часк переложил руль и нацелил нос «Шамбора» на ветер. Парус заполоскал, и гребцы, которые сразу почувствовали, что помощи от него нет, посильней навалились на весла.

Галера, где заметили этот маневр, тоже привелась, полоща парусами. Барнвельт с холодком в спине осознал, что теперь она может двинуться по гипотенузе равнобедренного треугольника им наперерез, поскольку от ветра уже ничего не зависело.

— Парус долой! — завопил Часк, и огромная рея полетела вниз, вытянувшись во всю длину «Шамбора».

Матросы злобно заозирались на Барнвельта, и он заметил, как один из них покрутил пальцем у виска. Но боцман не дал им времени поворчать. Повинуясь сыплющимся друг за другом командам, они бросились отдавать ванты и выбивать клинья, которые раскрепляли мачту. Пока одни удерживали ванты на носу, в корме и по бортам, другие выдернули мачту из степса и поставили ее шпором на палубу сбоку от пяртнерса. Летучая тварь, с которой Барнвельт уже почти успел сдружиться, кругами носилась между ними и возбужденно покрякивала.

Тем временем матрос, который проделывал отверстия на нижней шкаторине, занялся тем же самым на задней, а его напарник спешно перерезал стропы, крепившие парус к рее. Потом все скопом, за исключением гребцов, навалились на рею, чтобы установить ее на место мачты. Повиснув на фале, они вздернули ее до топа старой мачты, которая временно использовалась в качестве подъемной стрелы, и завели толстым концом в пяртнерс. Высоченная рея, она же мачта, угрожающе пошатнулась, матросы на вантах заорали, но толстенный комель в конце концов встал на место с громким стуком, потрясшим все суденышко, и был незамедлительно раскреплен клиньями. Затем, перекрепив ванты на рею и понемногу отдавая фал, они опустили бывшую мачту на палубу.

Галера, треща растравленными парусами, подползала все ближе и ближе. Барнвельт услышал едва различимый оклик, долетевший против ветра.

Когда новая, более высокая мачта оказалась на месте, они привязали короткую шкаторину паруса к бывшей мачте, пропуская трос через отверстия и спирально обматывая вокруг нее, теперь призванной играть роль гика. Потом принялись крепить к бывшей рее, ныне мачте, среднюю по длине шкаторину заранее заготовленными короткими шкертиками, обхватывая ими рангоутное дерево и завязывая рифовыми узлами, так что получалось что-то вроде ряда веревочных колец. Когда все кольца были увязаны, матросы навалились на фал, поднимая парус.

— Живей, мошенники! — орал Часк. — Шевелись, шевелись!

С галеры донесся уже более громкий оклик. Оставалось только прикрепить так называемые «усы» — вилку, которая недавно соединяла мачту с реей, а теперь должна была заменить шарнир гика. Привязать ее надо было так, чтобы мачта, ныне гик, могла свободно поворачиваться, но в то же время не болталась.

На галере хлопнула катапульта. Черная точечка стремительно выросла в свинцовое ядро, которое дугой пронеслось над водой и плюхнулось в воду в паре длин весел от «Шамбора».

— Иди-ка в каюту, принцесса, — сказал Барнвельт Зее.

— Я не трусиха. Место мое…

— В каюту, кому сказано!!!

Когда он удостоверился, что она послушалась, то повернулся к Часку:

— Как думаешь, пойдет такое крепление?

— Думаю, выдержит, капитан.

Рядом что-то резко свистнуло, будто кто-то взмахнул кнутом. Барнвельт инстинктивно зажмурился. На носу галеры он увидел какого-то типа, вздымающего тяжелый самострел. Вторая стрела прожужжала еще ближе.

Однако казавшаяся нескончаемой работа по перевооружению «Шамбора», похоже, была завершена.

— Крепи фал! — крикнул Часк.

Парус безвольно повис, лениво похлопывая. Сейчас и должно было решиться, имел ли замысел Барнвельта право на жизнь. Ему совсем не понравилась чрезмерная гибкость новой мачты, но отступать было уже поздно. Он взлетел по ступенькам на ют и выхватил румпель из рук рулевого.

Вновь глухо щелкнула катапульта. Снаряд пронесся мимо Барнвельта, чиркнул по палубе и с треском оторвал кусок левого фальшборта. Гребцы пригнулись, вразнобой задирая весла, когда он прогремел у них над головами. Нос галеры, облепленный людьми, маячил уже совсем близко.

Барнвельт резко положил длинный румпель на правый борт. «Шамбор» послушно отозвался, нос его покатился влево. Ветер разом разгладил складки на парусе и наполнил его. Как только парус забрал ветер, «Шамбор» резко накренился, принимая воду в левые весельные порты и вновь сбивая с ритма гребцов, но тут же выпрямился, как только Барнвельт слегка отработал рулем назад.

Жужжание арбалетных стрел время от времени перемежалось упругими хлопками, когда они насквозь пробивали туго натянутый парус. Со своего места Барнвельт углядел в нем уже две небольшие дырочки. «Только б они не начали рваться! — подумал он. — Парус и так непонятно на чем держится со всеми этими нашими дырками без люверсов!»

Часк, расставив по местам матросов, поднялся на ют и встал рядом. Вскоре он заметил:

— Чудится мне, что отрываемся мы, зер!

Барнвельт отвел взгляд от паруса, чтобы торопливо оглянуться на галеру. Да, она и впрямь чуть-чуть уменьшилась… или он просто принимает желаемое за действительное?

Вновь послышался звук сработавшей катапульты. Барнвельт краем глаза заметил пролетающее совсем рядом ядро. Устремилось оно прямиком в мачту. Не хватало еще, чтобы все пошло насмарку из-за одного удачного выстрела!

Снаряд почти слился с мачтой… и миновал ее в каком-то волосе, с треском стукнувшись о крышу каюты и отскочив в море. За ним опять последовал посвист арбалетных стрел, одна из которых вонзилась в дерево рядом с рулевым и осталась торчать под острым углом.

— Перешли они к навесной стрельбе, ибо прямой наводкою в нас уже не попасть, — заметил Часк. — Еще мгновенье, и ускользнем мы от обстрела окончательно.

Следующий выпущенный из катапульты снаряд плюхнулся уже за кормой «Шамбора». Мало-помалу они вырывались вперед. Барнвельт, все еще натянутый, как струна, бросил взгляд назад. На галере, сочтя одну греблю недостаточной, опять возились с парусами.

Однако с каждой минутой становилось все более очевидным, что «Шамбор» под управлением Барнвельта, рука которого не отрывалась от румпеля, а взгляд — от паруса, дабы выжать из новой оснастки все возможные градусы крутизны, идет по меньшей мере на румб ближе к ветру, чем его преследователи. Таким образом, суда оказались на расходящихся курсах. Через некоторое время галера оказалась на траверзе «Шамбора», но слишком далеко вниз по ветру, чтобы представлять какую-то опасность.

Барнвельт дождался, пока галера не показала свой профиль целиком, после чего резко переложил руль. Ни секунды не медля, «Шамбор» перевалил на другой галс. Галера стала быстро уменьшаться в размерах, поскольку теперь они с ней вообще шли в разные стороны. Барнвельт видел лихорадочную суету на палубе галеры, но к тому времени, как латинские паруса удалось перестроить на другой галс, она была уже слишком далеко, чтобы разглядеть подробности.

Когда солнце поднялось повыше, галера отстала настолько, что провалилась за горизонт по самые весла. Однако кто предполагал, что преследователи в бессильном гневе уберутся домой, тот был весьма разочарован. Неспособная поспеть за быстрыми и короткими поворотами Барнвельта, галера продолжала упорно брести за ними на веслах.

На «Шамборе» тоже не бросили грести, хотя Барнвельт передал распоряжение сократить число гребцов до восьми, чтобы оставшиеся отдохнули. Ему показалось, что события последнего часа вновь несколько подняли его в глазах экипажа.

Только теперь он почувствовал, насколько проголодался. За эти сумасшедшие сутки он практически ничего не ел, и его животное «я» начало заявлять по этому поводу бурные протесты. Он передал румпель Часку и направился в носовую каюту, рассчитывая перекусить в компании Зеи.

— О капитан! — послышался вдруг чей-то голос, и перед ним выросли трое матросов, в числе которых, естественно, находился и неугомонный Занзир.

— Да?

— Когда дадут нам воду, зер? — вопросил Занзир. — Мы помираем от жажды!

— Следующую порцию получите в полдень.

— Но мы хотим сейчас, капитан. Иначе мы не можем грести. Вы ведь не откажете нам, верно?

— Я уже сказал, — рассердился Барнвельт, повышая голос, — что воду вы получите только в полдень. И когда вам в следующий раз вздумается ко мне обратиться, попросите сначала разрешения у Часка.

— Но, капитан…

— Хватит! — зарычал Барнвельт, бешенство которого еще больше подогревалось осознанием того факта, что развал дисциплины частично вызван его собственными просчетами. Он устремился дальше, слыша позади бормотание, из которого уловил лишь отдельные слова: «…ишь, император какой выискался…»

— Что печалит капитана моего? — поинтересовалась Зея. — Вид у тебя кислый, как у Карара, когда надул его король Ишка!

— Сейчас все будет в порядке, — заверил Барнвельт, плюхаясь на рундук. — Не соберешь ли чего пожрать, подруга? — (Это, конечно, была далеко не лучшая форма обращения к коронованной особе, но он слишком устал и вымотался, чтобы такие мелочи его особо заботили.) — То есть если ты, конечно, чего-то соображаешь в стряпне.

— А почему бы и нет? — отозвалась она, роясь в шкафу.

— Угу! — зевнул он. — Ну, ты ведь у нас принцесса, знатная особа и все такое прочее…

— Умеешь хранить тайны трона?

— Угу.

— Так вот, матушка моя властительная, напуганная революциями, кои уже, к прискорбию всеобщему, нарушили порядок законный в Замбе и еще кое-где, заставила меня с прилежаньем изучить искусство ведения домашнего хозяйства, дабы я, на случай происшествия подобного, не пребывала в растерянности относительно того, как накормить себя да одеть. Любишь ли ты фрукты сушеные? Кажется мне, что черви не успели еще расположиться в них на постой.

— Класс! Дай-ка еще вон ту буханку бадра и ножик.

— Иерархия небесная! — воскликнула девушка, когда увидела, в какой кусище он впился зубами. — Да уж, и впрямь деянья героические с героическим же аппетитом идут рядом! Всю жизнь мою читала я легенды про Карара да присных его и, не зная никого, помимо слабосильных щеголей наших местных, к мысли приходила — пока с тобою не повстречалась, — что люди такие крепкие лишь в сказаньях да песнях существуют!

Барнвельт стрельнул в Зею подозрительным взглядом. Хоть из всех знакомых кришнян она нравилась ему больше всех, от влезания в более серьезные области отношений он все же предпочитал воздерживаться.

— Тогда, — заметил он, — тебе, наверное, не очень-то улыбается стать королевой, раз в год берущей в мужья эдакого свежеокрашенного квирибца?

— Тут верно ты подметил. Но даже и недолюбливая сей обычаи, видно, то ли силою, то ли коварством не располагаю я должными, дабы вспять повернуть ход событий устоявшийся. Одно дело толковать, подобно героине «Заговорщиков» Хариана, о забвении удобств да преимуществ титула ради любви, и совсем другое на деле так поступить. И все же завидую иногда я простым девицам в краях варварских, что выходят за головорезов вроде тебя, кои помыкают ими, как мать моя своими консортами. Ибо, хоть владычество женское и есть закон и обычай квирибский, боюсь, что по натуре своей совсем я не владычица.

Барнвельт представил себе было революцию в Квирибе, с Зеей в роли «Большевистской императрицы» Шоу, но усталость окончательно взяла свое.

— Ао! Теперь положенную мне порцию воды, и хорош.

— Но ты же капитан, и…

— Только положенную порцию!

— Экая скрупулезность! Можно подумать, родился ты средь республиканцев Катай-Джогорая!

— Не совсем так, хотя я сочувствую их идеям.

Он прикрыл ладонью зевок и вытянулся на рундуке, пока девушка убирала со стола.

Следующим осознанным ощущением было, что Часк изо всех сил трясет его за плечо.

— Зер, — твердил боцман, — ветер стихает, и галера опять настигает нас!

Барнвельт, моргая глазами, сел. Только сейчас он заметил, что качка и впрямь стала поменьше, а шум ветра и волн — потише.

Он вышел на палубу. С севера по-прежнему катила зыбь, в которую они то и дело глубоко зарывались носом, но волны были пологие и гладкие, не подернутые даже рябью. Ветра хватало только на то, чтобы парус сохранял свою форму. Часк уже вновь усадил на весла полную вахту гребцов. Галера маячила позади приблизительно на том же расстоянии, что и тогда, когда Барнвельт уходил в каюту. Вне всякого сомнения, «Шамбор» после этого должен был оторваться еще сильнее и успел потерять отрыв, когда стих ветер. Более того, вдали опять показалась вторая галера, которую они видели днем ранее. Пока, правда, можно было разглядеть в основном мачты, если только «Шамбор» не подбрасывало повыше волной.

В безветрие галеры должны были достать их через самое короткое время. Впереди не имелось ни единого признака северных берегов моря Ваандао. Рокир, однако, стоял еще высоко — должно быть, недавно перевалило за полдень.

— Прикажи им еще навалиться, — распорядился Барнвельт.

— Гребцы делают все, что могут, — возразил Часк, — но недостаток воды лишил жилы их обычной силы.

Результаты определения координат показали, что, хотя пролив Палиндос на виду еще не показывался, вход в него должен лежать не так уж далеко за горизонтом. Согласно тщательным расчетам, они могли успеть проскочить в пролив прямо перед носом у преследователей.

Боцман при этом заметил:

— Да, мы и впрямь попадем в море Садабао раньше, но что в том проку? Сии головорезы не отстанут от нас до самого причала дамовангского!

— Верно, — согласился Барнвельт, хмуро разглядывая карту. — А что если ткнуться в берег и удрать в лес?

— Тогда они тоже пристанут к берегу, дабы охоту на нас устроить, и, поскольку тьма народу у них, чтоб лес прочесать планомерно, нет сомнений у меня, в чью пользу охота сия завершится. Что бы еще предпринять нам?

— Хорошо, а если крутануться за какой-нибудь мыс и спрятаться в бухточке, пока нас не будет видно?

— Взгляните сюда, зер, — Часк ткнул своим корявым пальцем в карту. Побережье восточное моря Садабао — вот оно — сплошь усеяно скалами, и трудно подойти к нему, пробоину не получивши. На западном тоже скалы, голые открытые берега и очень мало мест, где спрятаться возможно. На северной оконечности Фоссандерана, может, и впрямь бухточки такие отыщутся, да только в жизни не заставите вы моряка простого на остров сей проклятый высадиться.

— Да брось ты! Они что, так боятся этих мифических зверолюдей?

— Сие не миф, капитан. По крайней мере, сам я не раз слыхивал звуки, кои, говорят, барабаны демонов производят. Миф то или нет — люди все равно не подчинятся.

Барнвельт вновь вышел из каюты, чтобы услышать хор хриплых воплей: «Воды! Воды, капитан! Воды, заклинаем! Мы требуем воды!»

Галера между тем подкралась еще ближе. Ветер теперь стих окончательно, за исключением отдельных легких дуновений. Парус безвольно похлопывал, напоминая Барнвельту предсказание Часка относительно долгого затишья.

Он распорядился выдать матросам полуденную порцию воды, которая, как он надеялся, должна была их слегка успокоить. Однако они заворчали еще пуще, жалуясь на ее скудость.

Галера теперь была видна целиком. Весла ее вздымались и опадали с размеренностью автомата, поскольку море было относительно спокойным. Вторая галера тоже приблизилась.

— Земля! — выкрикнул впередсмотрящий. Он не ошибся: над горизонтом действительно поднимались поросшие лесом вершины холмов Фоссандерана. Крылатый дружок Барнвельта тоже их углядел и тут же улетел на север.

Барнвельт спустился обратно в каюту, чтобы внести поправки в координаты, и проложил курс к восточному проходу. Зея наблюдала за ним огромными темными глазищами, не проронив ни слова.

Он еще раз торопливо пробежал свои расчеты. На сей раз выходило, что галера должна опередить их у самого входа в восточный канал пролива. Чего тогда стараться? Только разве что в обычной надежде на чудо. Вдруг на галере в последний момент откроется течь или вспыхнет мятеж…

Какая жалость, что западный проход был недостаточно глубок для «Шамбора», иначе удалось бы заманить галеру на мель!

Ну-ка, ну-ка, а так ли это? При полнолунии всех трех лун сразу на Кришне должны быть рекордные приливы. А поскольку обычно приливы на здешних морях невелики, по причине ограниченных размеров самих морей и сложной зависимости от взаимного положения Рокира и всех трех лун, в данном случае приливные волны должны попасть в одну фазу и вызвать прилив вполне земных масштабов.

Барнвельт торопливо вытащил справочник, который купил в Новуресифи. При виде его ему сразу вспомнился Визгаш бад-Мурани, кришнянский приказчик, который продал ему эту книгу. Тот самый Визгаш, который пытался на пикнике отдать его в лапы банды то ли похитителей, то ли убийц. Тот Визгаш, который потом в обличье джентльмена в маске затеял скандал в джазмурианской таверне. И который, наконец, обернулся сунгарским пиратом и камня на камне не оставил от тщательно разработанного Барнвельтом плана бежать с Зеей и Штайном.

У Барнвельта теперь не было никаких сомнений, что все эти события связаны между собой. Он был уверен, что сунгарцы взяли его под колпак с того самого момента, как он сошел с трапа «Амазонки» в Новуресифи. Он ухмыльнулся при мысли, что та самая книга, которую продал ему Визгаш, и могла оказаться средством, способным расстроить все хитроумные планы не в меру шустрого кришнянского мафиози.

Книга вместе с остальным снаряжением Барнвельта изрядно промокла, когда он провалился в промоину в ходе пробега сквозь терпалу. Разлеплять страницы — вернее, длинную цельную полосу бумаги, сложенную зигзагом пришлось осторожно, чтобы они не расползлись под пальцами. Однако, будучи все же раскрытой, книга оказалась источником просто-таки бесценной информации. Содержала она не только таблицы для расчетов эволюции всех трех лун, но и отдельную диаграмму, которая показывала, насколько приливные волны, вызываемые каждым из светил, опережают или запаздывают относительно его перемещения в различных местах.

Маджбур, Джазмуриан, Сотаспе, Дюр… Ага, вот и пролив Палиндос. Барнвельт даже присвистнул, когда выяснил, что прилив, вызываемый Карримом, отстает от самой луны на какой-то кришнянский час, а приливы Голназа и Шеба — и того меньше.

— Часк! — завопил он.

Хотя Часка явно одолевали сомнения, он не мог не признать, что им ничего не оставалось, кроме как попытать счастья в западном проходе, особенно если получится попасть туда незадолго после полудня. Именно тогда, а еще сразу после полуночи, должно было наступить время самого высокого прилива.

«Шамбор» взял левей и пополз к западному проходу, а галеры потащились следом за ним. Чем дальше они продвигались по зеркально-гладкой воде, тем выше поднималась из-за горизонта земля. Вначале казалось, будто остров является частью материка, но потом, когда они еще больше приблизились, открылся и искомый проход.

Галеры по-прежнему неумолимо сокращали дистанцию. Барнвельт с содроганием обернулся. Неужели опять придется уворачиваться от тучи стрел и ядер? Послышался голос кого-то из гребцов:

— Без толку сие, капитан! Мы уж окончательно вымотались!

К пораженческому хору присоединялось все больше матросов:

— Зацапают они нас много раньше, чем достигнем мы убежища…

— Давайте лучше сдадимся на условии…

— А ну-ка заткнитесь, вы там! — прикрикнул Барнвельт. — Я вырублю любого, кто…

В этот момент один из матросов — не Занзир, а какой-то малый постарше и покрупнее — обратился к экипажу с открытой речью:

— Сей капитан надменный плевать на всех на нас хотел — заботит его лишь шлюшка эта коронованная! Давайте-ка бросим их рыбам и…

Барнвельт в самом начале этого спича вытащил меч и направился к оратору. Тот, заслышав его приближение, развернулся на каблуках и схватился за нож. Кое-кто из экипажа последовал его примеру.

Барнвельт преодолел два оставшихся шага бегом и, прежде чем бунтовщик успел замахнуться, плашмя огрел его по голове мечом. Матрос отлетел вбок и через дыру в фальшборте, оставленную неприятельским снарядом, свалился за борт. Бултых!

Барнвельт вовсе не намеревался убивать зачинщика, собираясь только оглушить его. Но ему пришлось все же проявить твердость: остановиться, чтобы подобрать его, они все равно не могли, а сомневающиеся теперь будут знать, что он не бросает слов на ветер. Единственно, он сожалел, что это был не Занзир, который наверняка и заварил всю эту кашу за спинами товарищей.

— Есть еще желающие? — поинтересовался он. Никто не ответил. Он прошелся взад-вперед по проходу между скамейками, приглядываясь к гребцам. Одного, который, на его взгляд, сачковал, он шлепнул по голой шее плоской стороной меча.

— А ну навались!

«Я и капитан Блад», — подумал он про себя. Гроза, похоже, миновала.

— Часк, становись на руль, — скомандовал Барнвельт. — Поставь двоих на нос бросать лот. Я полез наверх… Ох-хо-хо!

— Что такое, зер?

— Да у нашей новой оснастки нет выбленок. Дай-ка мне молоток, несколько костылей и моток веревки.

Через некоторое время Барнвельт, за спиной которого побрякивало все это хозяйство, уже карабкался на мачту. Делом это оказалось нелегким, поскольку зацепиться можно было разве что за веревочные кольца, крепившие переднюю шкаторину к мачте, а опору они представляли собой крайне ненадежную. Преодолев где-то две трети мачты, он вбил в нее пару костылей и перекинул через них взятый с собой трос, который завязал простейшим беседочным узлом. Пусть с некоторым риском и неудобствами, но теперь он, по крайней мере, мог оценить глубину впереди по изменению оттенка воды. Сзади доносились постукивание и плеск весел галеры.

— Возьми левей! — крикнул он вниз. — А теперь чуть вправо. Так держать…

В любой момент суденышко могло коснуться дна, в результате чего он рисковал слететь вниз. Он без устали высматривал на густой зелени воды более светлые пятна. Легкое приливное течение, потянувшее через пролив к северу, подталкивало «Шамбор» вперед.

Обнаружив достаточно глубокий проход, он кинул взгляд за корму. Галера все приближалась, следуя точно в кильватере, а в паре ходдов позади нее двигался однотипный корабль. Крики матросов, бросавших лот с носа галеры, долетали до «Шамбора» эхом донесений его собственных лотовых — разве что цифры назывались разные.

Барнвельт сосредоточился на сомнительном участке, где бледно-зеленые разводы, казалось, совершенно перекрыли им дорогу.

Внезапно до слуха его донесся настоящий взрыв ликования:

— Они на мели! Пиратский корабль застрял!

Ха, его план и впрямь сработал! Но все же он не отваживался пока оторвать взгляд от воды впереди. Вот по-дурацки бы вышло, если он заманил пирата на мель только затем, чтоб через минуту сесть самому!

Толчок мачты возвестил, что они тоже коснулись грунта.

— Навались! — заорал он. — На волос вправо!

Весла глубоко зарылись в воду, и «Шамбор» выскочил на свободу. Впереди раскинулась такая густо-зеленая вода, какую можно было только пожелать.

Барнвельт испустил продолжительный вздох облегчения и снова обернулся назад. На галере лихорадочно табанили, вспенивая воду вдоль бортов. За нею вторая галера, повинуясь флажным сигналам, взяла правей и показалась в профиль, направляясь к востоку.

Барнвельт предположил, что второй корабль получил приказ идти в обход восточным каналом и пытаться перехватить «Шамбор» в море Садабао. Так что можно было не рассчитывать безмятежно плыть до самого Квириба, будто все заботы остались позади. Стоит второй галере засечь их в открытом море, как они окажутся в той же переделке, что и раньше, причем ни на мелководный пролив, ни на спасительный северный ветер рассчитывать уже не придется.

В чем «Шамбор» сейчас действительно нуждался, так это в каком-нибудь неприметном местечке, где можно было бы пополнить запасы пресной воды. Матросы не преувеличивали своей усталости. Собственная глотка Барнвельта больше напоминала нечто выкопанное из египетской гробницы. И если его экипаж по суеверным соображениям боится высаживаться на Фоссандеране, то наверняка стоит ждать того же и от пиратов.

Часку он сказал:

Право на борт, и давай ищи какую-нибудь бухточку на северной оконечности Фоссандерана, куда может впадать ручей или речка.

— Но, капитан…

— Рули куда сказано!

Часк, покачивая головой, развернул суденышко к востоку. Когда они оказались в водах моря Садабао, севшая на мель галера уже скрылась за мысами Фоссандерана. Ветерок опять слегка посвежел. Идя в полветра, они ходко покатили вдоль скалистых, поросших деревьями берегов.

Где-то через кришнянский час Барнвельт сказал:

— Вот там, по-моему, подходящее место — в такой ложбине стопроцентно должен быть ручей.

— Только не говорите потом, что не предостерегал я вас, зер, вздохнул Часк, поворачивая суденышко к берегу.

И сразу же матросы, которые заметно попритихли с того момента, как бунтовщик оказался за бортом, разразились бурными протестами:

— Еще чего, на остров!

— Капитан наш безумный тащит нас в самое прибежище демонов!

— Мы пропали!

— Он, видать, и сам демон!

— Куда угодно, только не сюда!

— Охотней без воды мы обойдемся!

Барнвельт вновь решительно повернулся к ним, но особого действия это не возымело: гребцы едва обмакивали весла в воду. Впрочем, большой роли это уже не играло, поскольку ветер и так быстро увлекал их к берегу.

— Первый же, кому вздумается табанить без приказа, — пригрозил Барнвельт, — будет уже на том свете табанить. Зея! Выходи. Мы высаживаемся на берег. Захвати ведра.

«Шамбор» потихоньку втянулся в крошечный заливчик, и вскоре ветки прибрежных деревьев заскребли по палубе и зашуршали в снастях. Часк распорядился опустить парус и бросить якорь, после чего торопливо устремился на нос. Барнвельт спрыгнул с бака прямо в воду — ее было от силы по колено — и подхватил Зею, когда она перелезла через фальшборт.

— Свежая вода! — заорал он, указывая туда, где среди камней игриво струился жиденький ручеек, широко разливаясь по плоскому песчаному пляжу.

Матросы столпились на носу, один за другим прыгали в воду, пили и наполняли для судовой цистерны ведра, которые передавали по цепочке на палубу. Хоть Барнвельт не меньше остальных страдал от жажды, из-за всей этой суматохи он сумел напиться последним и с ухмылкой повернулся к Зее:

— Надо будет сказать старому Кванселю, что его любимые луны действительно спасли нам шкуры — только не всякими там оккультными астрологическими силами, а старой доброй силой тяготения!

Часк сошел на берег последним. Помахивая топориком, он подошел к Барнвельту и сказал:

— Не по нраву мне все это, капитан. Следовало бы высаживаться нам при оружии на случай появленья зверолюдей. Хотя при нынешнем настрое матросиков наших ошибкою было бы оружие им выдать. Но, увы, испытываем мы еще и дров недостаток, и мыслится мне…

— Ну ладно-ладно, не занудничай, перебил его Барнвельт. Лично я пока не вижу оснований… Эй, что там происходит?

Словно сговорившись, все матросы кинулись обратно к «Шамбору» и суматошно полезли на борт. Прежде чем Барнвельт с Часком успели добежать до суденышка, они разобрали весла и принялись неистово табанить, выбирая якорный конец. «Шамбор» пришел в движение.

Барнвельт с Часком схватились за якорь, прежде чем тот успел перевалиться через планшир, и потянули его к себе, будто вдвоем можно было одолеть четырнадцать матросов, бешено навалившихся на весла. Внезапно натяжение конца ослабло, и Барнвельт с Часком шумно плюхнулись в воду. Кто-то додумался его перерезать.

Пока Барнвельт с довольно дурацким видом сидел в мелкой воде, «Шамбор» быстро удалялся под хихиканье матросов:

— Прощай навсегда, капитан!

— Целуйся таперича со своими демонами!

И Занзир, громче всех:

— Спасибочки за отличный корабль, капитан! Уж мы-то сыщем ему примененье подходящее!

Бросаться за «Шамбором» вплавь смысла не было: он уже вышел задним ходом из бухты, поднял парус и нацелился носом на северо-восток, сильно подобрав шкоты. Вскоре он окончательно скрылся с глаз, бросив Барнвельта, Зею и Часка на сомнительном берегу острова Фоссандеран.

— Надо было вырубить этого поганца, когда он еще в первый раз высунулся! — горевал Барнвельт.

Его очень беспокоило, что теперь станется с «Шамбором», вооруженным новой оснасткой, которую он намеревался еще до прихода в Дамованг переоборудовать обратно в старую, дабы избежать неприятностей со службой межпланетных перевозок за привнесение на Кришну земного изобретения.

— И вдвоем не следовало на берег сходить, — добавил Часк. — Последнее было только моею оплошностью!

— Вместо того чтоб рассуждать, кто тут виноват больше, — вмешалась Зея, — нельзя ли чем-нибудь более полезным заняться, дабы дальнейшие наши шаги продумать?

— Принцесса — воистину кладезь мудрости! — воскликнул боцман. — Чем раньше мы сей остров проклятый покинем, тем раньше домой доберемся. По милости богов остался у нас сей топор и кусок конца якорного. Предлагаю, капитан, соорудить плот, стволы сих деревьев используя и веревку, дабы увязать стволы оные между собою. Тогда сумеем доплыть мы до западного материка, а оттуда к дороге пробраться, что из Шафа в Малайер ведет и не так уж далеко к западу отсюда пролегает.

— Этим обрывком мы свяжем от силы два бревна, — заметил Барнвельт. Придется плыть верхом, как на айе.

Часк выбрал подходящее дерево и срубил его. Он еще отсекал от ствола глянцевитые ветви и сучья, когда из обступивших их со всех сторон деревьев донеслись жуткие крики и вопли.

Из-под прикрытия ветвей вырвался целый рой каких-то созданий, которые вприпрыжку понеслись к троице путешественников. Размерами и обликом они напоминали людей, если б не хвосты, головы, словно позаимствованные у земных обезьян-бабуинов, и густая шерсть вместо одежды. Они вовсю размахивали каменными топорами, дубинами и копьями.

— Бежим! — взвизгнул Часк.

Все трое бросились к устью ручейка и повернули к западу вдоль берега. Берег здесь представлял собой изгибающийся полумесяцем пляж, который переходил в каменистую косу. Барнвельт с Зеей, будучи повыше Часка, вырвались вперед, пока они мчались по песку, преследуемые рычащими зверолюдьми. Барнвельт слышал, что их настигают.

Внезапно шум позади как-то странно прервался, что заставило Барнвельта бросить взгляд через плечо. То, что он увидел, наполнило его ужасом. Часк споткнулся о камень и упал. Прежде чем он успел подняться, зверолюди окружили его и заработали здоровенными ручищами. Барнвельт приостановился было и схватился за меч, когда вдруг понял, что бедняга наверняка уже мертв под таким градом ударов дубин и копий, и возвращаться — только попусту рисковать жизнью.

Он побежал дальше. Оказавшись на косе, они долго прыгали с валуна на валун, пока перед ними не открылась еще одна короткая полоска песка.

— Ао! Зея! — позвал он. — Сюда!

В самом начале нового пляжика волны вымыли песок из-под огромного старого дерева, голые корни которого теперь нависали над водой, а ствол угрожающе накренился. Один хороший шторм, и дерево должно было неминуемо рухнуть в море, но пока пустота под корнями представляла собой что-то вроде крошечного грота.

Беглецы с ходу ввинтились в этот грот, сразу приняв душ из грязного песка и огромного количества каких-то отвратительных ползучих многоножек. Одна из них провалилась Барнвельту за куртку и скреблась там, пока он лихорадочно охлопывал себя по бокам. В предсмертных судорогах тварь ухитрилась отщипнуть от живота Барнвельта довольно порядочный кусочек, отчего он неистово зашипел, стараясь не заорать в голос.

Когда они забились в самую глубь, то обнаружили, что берега оттуда уже не видно, поскольку корни плотным занавесом свисали с крыши их убежища, словно ус в пасти кита.

«Ладно, — подумал Барнвельт, — если мы ничего не видим, значит, и нас не видно. Только вот как там следы?» Между краем воды и собственно берегом, частью которого и было их дерево, пролегала только совсем узкая, не больше метра шириной, полоска мягкого сухого песка, и оставалось надеяться, что они на ней особо не наследили. Они съежились в своей норе, затаив дыхание и опасаясь даже пошевелиться, хотя тишина под корнями и так царила гробовая.

Шум, которым сопровождалось избиение Часка, понемногу утих. Мимо по мокрому песку — топ-топ, топ-топ — прошлепали босые пятки. Зверолюди перекликались между собой на каком-то непонятном наречии. Единственное объяснение, которое Барнвельт сумел придумать этой перекличке, — это что они готовят нападение на пещеру. В любой момент он был готов снести с плеч первую же отвратительную бабуинскую башку, которая сунется в их убежище. Можно успеть задать им хорошего перцу, прежде чем…

Вскоре все звуки утихли вдали, не считая шипения прибоя и тихого посвистывания ветерка. Тем не менее, беглецы продолжали сидеть неподвижно.

Дирк прошептал:

— Не хватало еще, чтоб они уселись снаружи в ожидании, пока мы сами вылезем!

Когда пробивающийся из-за корней свет заметно потускнел, свидетельствуя о наступлении вечера, Барнвельт углом рта пробормотал:

— Оставайся здесь. Я пойду на разведку.

— Будь осторожен!

— Нечего так вопить. Конечно, буду. Если к утру не вернусь, попробуй добраться до материка вплавь.

Он осторожно начал выбираться наружу, сантиметр за сантиметром, словно некий робкий моллюск, выползающий из своей раковины. Однако неприятелей нигде не было видно.

Наступил отлив, и вода, которая чуть ли не заплескивала в их убежище, когда они в нем укрылись, теперь ушла на несколько метров. Барнвельт осторожно прокрался на место падения Часка. Песок там был весь изрыт и заляпан коричневой кришнянской кровью, которая широкой полосой стекла в воду, но тела видно не было.

Барнвельт прошел по многочисленным следам человекообразных до самого устья ручейка. В нескольких метрах вверх по течению, где лежало поваленное Часком дерево, он наткнулся на топорик боцмана, который лежал на дне, омываемый прозрачной водой. Он подобрал его и двинулся вверх по течению, высматривая следы зверолюдей. Несколько раз попадались сломанные ветки и кровь, капавшая с их ноши, но травянистый дерн не хранил отпечатков ног, так что вскоре он окончательно сбился со следа. Как жаль, подумал он, что ему никогда не приходилось болтаться по джунглям на пару с опытным проводником-следопытом.

Покуда он пребывал в нерешительности, до слуха его донесся какой-то странный звук — некий размеренный грохот, слишком резкий и звонкий для обычного барабана, но при этом и слишком гулкий для простого стука по бревну. Поначалу казалось, что доносится он со всех сторон одновременно, Но, основательно покрутив во все стороны головой, словно антенной радара, Дирк вроде уловил направление и полез по склону холма на юго-восток.

Где-то через час стало ясно, что источник звука находится совсем близко. Он вытащил меч, перехватил его поудобней и придержал рукой ножны, чтобы они невзначай не звякнули. Опустившись на четвереньки, он осторожно пролез в ложбину между сходящимися склонами и выглянул вниз, где и происходила некая таинственная деятельность.

На плоском пространстве, расчищенном от деревьев, вокруг костра плясали зверолюди, а один из них размеренно бил в барабан, сделанный из выдолбленного бревна. Вернее, как сумел разглядеть Барнвельт, это были действительно те, кого они приняли за зверолюдей, обернувшиеся теперь обычными хвостатыми кришнянами — Кришнантропус колофтус, — такими же, как на Колофтских болотах или острове За. В момент нападения на них были резные звериные маски, которые они теперь сняли и развесили на сучьях вокруг поляны. И хотя жителей За можно было считать даже полуцивилизованными, а уроженцы Колофта, по крайней мере, подчинялись микардандским властям, фоссандеранские представители этой породы сумели сохранить свои местные традиции во всей их первобытной дикости.

Над костром Барнвельт с упавшим сердцем, хотя и без особого удивления, узрел различные части своего бывшего боцмана, шипящие на вертелах. И хотя он не сумел с уверенностью опознать некоторые органы — внутри кришняне куда меньше похожи на людей, чем снаружи, — сомнений относительно избегнутой ими участи у него не возникало.

Барнвельт с трудом проглотил вставший в горле комок и поспешно ретировался.

Вернувшись в убежище, он сообщил:

— Я его все-таки нашел. Его уже едят.

— Какой ужас! — перепугалась Зея. — Такой достойный был человек! Что за скотский, отвратительный обычай!

— Обычай не из лучших, только разве он чем-то отличается от того, что у вас принято в Квирибе?

— Еще как! Не ждала от тебя я эдакой софистики богохульственной! Ибо одно дело церемония торжественная, высшими силами осененная, а совсем другое — грубое удовлетворенье аппетита плотского.

— Ну, это как посмотреть. Ладно, не будем спорить — надо поскорей выбираться отсюда. Вплавь это довольно далеко, и потом, что-то не хочется оставлять тут одежду и оружие…

— А почему бы тогда не докончить плот, что убиенный друг наш и соратник начал?

— Потому что на стук топора они моментом сюда сбегутся, — ответил он и втянул ноздрями ветерок. — Ветер поворачивает на северо-запад, а мы как раз на северо-западном берегу острова. Лес тут вроде сухой, а зажигалка должна работать.

— Ужель собираешься ты разжечь костер, дабы отвлечь хвостатых сих тварей от их занятия вдумчивого?

— Честно говоря, я собираюсь устроить самый обалденный лесной пожар, какой ты когда-либо видела. Подсоби-ка, подруга.

Еще с час они опасливо прошатались по берегу, собирая в кучи хворост и сухие сучья, пока цепь этих куч на добрую ходду не протянулась вдоль побережья, огибая устье ручейка. Там они оставили место, чтобы закончить плот.

Когда с этим делом было покончено, Барнвельт направился на восточный конец цепи и запалил крайнюю кучу зажигалкой. Когда она разгорелась, они с Зеей выхватили из нее по пылающему суку и побежали вдоль берега, поджигая одну кучу за другой. К тому времени, как они бросили сучья в последнюю, весь склон, что спускался к воде, превратился в ревущий ад. Пламя проворно перескакивало с дерева на дерево.

Барнвельт с красной от жара физиономией поспешно занялся плотом. Сделать оставалось не так уж много: разрубить поваленный ствол пополам, столкнуть полученные бревна в воду и связать их отрезком якорного конца. Потом он срубил молоденькое деревце и вытесал из его мягкого ствола пару грубых весел. Лопасти, конечно, вышли узковатыми, но на что-то получше не хватило бы и долгого кришнянского дня.

— Поехали! — крикнул он, перекрывая рев пламени, и воткнул топор в одно из бревен. Зея уселась на них спереди, опустив ноги в воду. Обувь они повесили на шею и погребли прочь от берега. Жар от пылающего склона нестерпимо жег им спины. Весь Фоссандеран казался либо ярко-красным от пламени, либо черным от дыма.

Толстые рукояти импровизированных весел оказались жутко неудобными. Барнвельт даже подумал: не лучше ли грести просто голыми руками. Как только они отошли от берега, каждая волна начала обдавать их с головы до ног, а когда выгребли достаточно далеко, чтобы повернуть к западу в сторону материка, плот стало угрожающе валять с боку на бок. Барнвельт опасался, что в любую секунду он окончательно перевернется и окунет их с головой в воду.

Метр за метром продвигались они вперед под заходящим солнцем. Когда они вползли в западный проход пролива Палиндос, высыпали первые звезды. Это пришлось только кстати, поскольку с того места, где они пересекали канал, сидящая на мели галера видна была просто как на ладони.

Застрявший корабль был со всех сторон увешан зажженными фонарями. Из-за отлива он перекосился на один борт, выставив успевшее высохнуть пузатое днище. За ним темно-красным силуэтом в отблесках пожара на Фоссандеране маячила вторая галера. Между кораблями пучками протянулись слегка провисшие толстые канаты, ряды весел недвижимо покоились на воде.

Очевидно, предположил Барнвельт, вторая галера успела смотаться на море Садабао и либо перехватила «Шамбор», либо решила отказаться от преследования и вернулась, дабы снять свою незадачливую сестрицу с мели. Но исполнению этого замысла помешал отлив, и теперь они ожидали полуночи, чтобы попробовать еще раз.

Барнвельт со своей спутницей пересекли канал без всяких приключений. Когда все три луны поднялись над горизонтом — теперь уже не так кучно, как прошлой ночью, — плот с путешественниками мягко ткнулся в песчаную отмель, которая сбегала с материка в сторону пылающего острова.

Порядком закоченевший Барнвельт неловко слез с плота и подал руку Зее. Вытащив плот на берег и натянув сапоги, он принялся возиться с узлами, которые стягивали бревна.

— Что делаешь ты, о герой души моей? — изумилась Зея.

— Трос снимаю.

— На что сдались тебе два обрывка старой веревки?

— А на то, дорогая моя Зея, что в сложившейся ситуации нам пригодится все, на что только можно наложить руки. И мало что способно так понадобиться на природе, как самая обычная веревка.

Поддевая узлы ножом, Барнвельт в конце концов с ними справился. Таким образом, в руках у него оказались два куска троса где-то с большой палец толщиной и метра по два в длину. Прочее снаряжение включало в себя меч, кинжал, перочинный нож и зажигалку для сигар. Упрятанную в перстень камеру «Хаяши» он не считал, поскольку, с точки зрения выживания в безлюдной местности, никакой ценности она собой не представляла.

Сейчас он много бы отдал за компас или, по крайней мере, за примитивные кришнянские часы с единственной стрелкой, которые при нужде вполне сошли бы вместо компаса. В самом начале путешествия такие часы действительно лежали у него в кармане, но после купания в промоине посреди терпалы они безнадежно испортились, и он оставил их на «Шамборе».

Одну веревку Барнвельт обмотал вокруг пояса, а вторую отдал Зее.

— Надеюсь, я правильно понял Часка, — сказал он, указывая на запад, что если достаточно долго идти вон в ту сторону, то в конце концов выйдешь к дороге между Шафом и Малайером.

— Именно так — хотя ни дороги, ни даже тропки малой не наблюдая, не представляю я, как продеремся мы сквозь лес сей угрожающий.

— Ну что ж, можно для начала несколько ходдов пройти по берегу полуострова, прежде чем углубляться на материк.

Сказать это, как оказалось, было куда проще, чем сделать. Берег был довольно каменистым и лишь кое-где перемежался крошечными песчаными пляжиками, которые уже заливал прилив. Лезть сквозь нагромождения камней и скал было делом настолько утомительным, что путники вскоре бросили эту затею и направились в глубь материка.

Здесь условия оказались ничуть не лучше. Деревья вдоль границы, до которой поднималась вода во время прилива, росли так густо, что продраться сквозь чащу можно было разве что верхом на биштаре. Чуть подальше от побережья листва у самой земли была пореже, и идти стало чуть легче. Однако наверху она оставалась настолько плотной, что практически не пропускала лунного света, в результате чего путешественники, пробираясь почти в полной тьме, то и дело спотыкались об упавшие стволы и проваливались в какие-то ямы.

Вокруг со всех сторон стрекотали, попискивали, шуршали и жужжали всякие мелкие ночные твари. Время от времени Барнвельт чувствовал на щеках прикосновения чьих-то крошечных крыльев. То и дело в отдалении от них с треском удирали сквозь кусты невидимые животные покрупнее.

Где-то после часа такой, с позволения сказать, ходьбы Барнвельт уловил журчание воды.

— А вот и ручей, — пропыхтел он вскоре. — Что… что скажешь, если устроим тут привал?

— Я… я только и ждала, когда передохнуть ты предложишь! Так уж устала я, что едва ноги волоку.

— Ты просто молодчина!

Для начала они напились. Потом, все исцарапанные, в синяках и укусах, рухнули на землю под большим деревом. Когда голова Зеи опустилась ему на плечо, Барнвельт собирался что-то сказать. Прежде чем он успел это сделать, оказалось, что она уже крепко спит.

Ближе к утру Барнвельт проснулся, весь затекший, скукоженный, дрожащий от холода. Свежий ветерок шуршал листьями у них над головой. Все три луны уже завалились к западу, так что их косые лучи еще меньше проникали за полог леса. Зея тоже пошевелилась, пролепетав:

— Я замерзла!

— Сейчас я этим займусь, — пообещал Барнвельт. — Пошли отыщем местечко поудобней, и я разведу костер.

— А не углядят ли его сунгарцы?

— Не думаю. Тут ведь полуостров, так что вряд ли им видна эта часть берега. Прошу!

Спустившись вдоль ручейка в кустарник, окаймлявший побережье, он наткнулся на место, где некий трухлявый лесной великан, падая, снес несколько деревьев поменьше, отчего образовалась крошечная полянка. Здесь было уже достаточно света для его привыкших к темноте глаз, чтобы разобрать, где что. Собрав несколько веток, он наломал их на куски, сложил в кучку и вытащил зажигалку.

Зажигалка была очень похожа на земные, только куда более громоздкая и грубая, явно не промышленной выделки. Из-под колесика, которое он крутанул большим пальцем, вылетел сноп искр. Фитиль занялся было, но тут же мигнул и погас.

Барнвельт попытался еще и еще, но пламя так и не появилось.

— Вот черт! — произнес он с чувством. — Либо горючка кончилась, либо зажигалка подмокла, пока мы выгребали с острова. Посмотрим, нельзя ли поджечь щепки одними искрами.

После нескольких попыток он оставил эту затею и убрал зажигалку подальше, после чего сел, подпер подбородок руками я задумался. Через некоторое время он встал и принялся ощупывать и простукивать упавшие и еще живые деревья поблизости.

— Что делаешь ты, благородный господин мой? — поинтересовалась Зея.

— Собираюсь кое-что попробовать, только не знаю, что из этого выйдет. Дай мне, пожалуйста, ремешок от сандалии.

Время шло, а Барнвельт все рубил, строгал и складывал так и эдак какие-то непонятные деревяшки. Наконец ему удалось произвести на свет божий нечто вроде лучковой дрели и весьма грубую доску с ямкой на конце.

— Теперь поищи какую-нибудь гнилушку для трута — только посуше, хорошо?

Через некоторое время он уже водил своим луком взад-вперед, нажимая куском дерева с довольно грубо выдолбленным углублением на продетый в тетиву стержень. Все водил и водил, но ничего не происходило.

— А что… — начала было Зея.

— Волшебство, — проскрипел Барнвельт, — никогда не получится, если в радиусе десяти ходдов от него болтает женщина!

Он продолжал водить луком взад и вперед. Небо на востоке понемногу светлело.

В конце концов, когда с неба одна за другой пропали звезды, дрель начала дымиться. Нижний конец стержня красновато засветился. Барнвельт осторожно подсунул туда трут, потихоньку подул и еще попилил луком. С едва слышным «поп!» над трутом проклюнулся крошечный язычок пламени, завораживающе приплясывая над кучкой лесного мусора.

— Хм. Знаешь первое правило употребления в пищу всякой незнакомой дряни? Съешь сначала немножко и жди, что произойдет.

— Ежели в Сурусканде их едят, должно быть, и впрямь они съедобны.

— Лучше не будем торопиться. Они могут быть другого вида или являться съедобными только в месяцы, начинающиеся на букву «х».

Одну из раковин он расколол рукояткой кинжала, отрезал от сидящего внутри резиноподобного существа кусочек и на заостренной палочке сунул в костер. В конце концов он отправил подрумянившийся, шипящий кусочек в рот.

— Хм, неплохо, если только ты в состоянии разжевать кусок старой автомобильной камеры!

— О каких таких камерах молвишь ты, мой добрый владыка?

— Пардон. Это такая ньямская шутка — непереводимая игра слов.

— А когда же и я заполучу свой кусочек? Ибо ароматы стряпни пробудили во мне аппетит чудовищный.

— Тебе придется ненадолго придержать свой чудовищный аппетит, пока не станет ясно, какой эта штуковина производит эффект. Если я начну кататься по земле, исходить пеной и посинею, на будущее имей в виду, что местный подвид сафка решительно возражает против своего поедания.

— Тогда, дабы быстрей пролетело время, желаю развлечься я рассказами о похожденьях твоих. Поведай мне, к примеру, как удалось разбить тебе войско Ольнеги.

Не имея ни малейшего представления о вооруженных конфликтах между Ньямадзю и Ольнегой, Барнвельт предпочел обойти этот деликатный момент.

— Ой, это слишком долгая и довольно скучная история. Просто одна куча народу по уши в снегу отрывала головы другой куче народа, не в силах додуматься, что вся эта заморочка на потребу лишь личным прихотям предводителей. Лично я считаю свое посещение Новуресифи и путешествие оттуда в Квириб куда более захватывающими.

— Приходилось ли сталкиваться тебе с землянами лицом к лицу?

— Разумеется! Я даже довольно близко подружился с Куштаньозо — это главный земной полицейский. Там-то я и разжился этой проклятой птицей, которую потом презентовал твоей мамаше.

— Как же попало существо сие в Новуресифи, так далеко от планеты родной?

— Понимаешь, есть такой космотеистский миссионер, Мирза Фатах, который болтается между цетическими планетами и везде проповедует свою веру… Кстати, ты не космотеистка часом?

— Спаси меня Варзая, нет! Особам званья моего лишь почитанье Матери-Богини приличествует. Так как, говоришь, землянин твой прозывался?

— Мирза Фатах. А ты что, с ним знакома?

— Имя сие некие струны затрагивает в памяти моей… Но нет, знать я его не знаю. Заклинаю, продолжай!

— Так вот, этот Мирза, конечно, порядочный жулик, но и он получил свою долю неприятностей. При налете на поезд между Маджбуром и Джазмурианом у него убили жену с ребенком. А недавно он опять прибыл сюда с этой сварливой птицей в клетке. Но медицинские власти в Новуресифи не разрешили ему взять ее с собой и потребовали оставить у них, дабы убедиться, что она ничем не больна. Мирза ждать не мог, поэтому отдал ее одному из тамошних землян, и в конце концов я получил ее от Куштаньозо.

— Так ты не находишь землян жестокими, лживыми, надменными, вероломными и трусливыми негодяями?

Барнвельт поднял брови, а вместе с ними и приклеенные антенны.

— Нисколько. Земляне очень похожи на кришнян. Среди них есть и хорошие, и плохие, и никакие, а в большинстве намешано и то, и другое, и третье. А что, так считают в Квирибе?

— Да, большею частью. Правда, лишь немногие осмелились бы руку поднять на землянина истинного, страшась могущества смертоносного, кое, согласно поверью, существа оные в глубинах космоса черпают и с великим коварством и злобою в ход пускают. Ежели приобретешь ты в Рулинди известность землянолюба, детишки станут камнями в тебя швыряться на улице.

Но, как бы там ни было, сама я воззренья подобные не исповедую и, хоть знакома с уроженцами земными лишь шапочно, вполне допускаю, что мненье, кое только что высказал ты, совсем недалеко от истины. Но придержала я колеса повествованья твоего, зер, так что бери-ка вожжи и подстегни как следует упряжку айя размышлений своих!

Барнвельт рассказал о путешествии, которое они с Тангалоа — вернее, Таджди из Вьютра, другим ньямцем — проделали вниз по реке Пичиде до шумного Маджбура, откуда на биштарном поезде доехали до Джазмуриана. Поведал о происшествии в джазмурианской гостинице, где его загадочный противник Визгаш, тот самый, который пытался подстроить ему ловушку в Новуресифи, затеял свару с соседом Барнвельта Сишеном, ящероподобным уроженцем планеты Осирис — насколько мог судить Барнвельт, совершенно безобидным туристом.

Рассказал он и о попытке устроить на них засаду по дороге в Рулинди. Говорил он не торопясь, чтобы ненароком не выболтать какую-нибудь подробность, из которой стало бы ясно, что никакой он не Сньол из Плешча, а Дирк Барнвельт. Естественно, он и словом не обмолвился ни о своей жизни на Земле, ни о работе преподавателем английской литературы до поступления на службу в «Игорь Штайн Лимитед»; никак не упомянул, что ввязался эту экспедицию частично ради того, чтобы сбежать от чрезмерной материнской опеки.

— Живот не болит, — объявил он наконец. — Пожалуй, эти штуковины вполне безвредны. Держи свою порцию.

Слегка подкрепившись не слишком питательными дарами моря они весь день пробирались на запад. Хотя Барнвельт постоянно высматривал что-нибудь пригодное в пищу, со снедью в рахских лесах, как видно, были проблемы. В порядке эксперимента он съел несколько ягод, а попробовать какие-то мерзкие на вид, но наверняка съедобные ноздреватые наросты вроде грибов так и не отважился. Весьма соблазнительного вида оранжевый фрукт на поверку оказался набитым сухими семечками без единого признака какой-либо мякоти. Однако из его твердой, гладкой скорлупы получились две очень удачные посудины для питья.

К вечеру побережье полуострова стало так заметно уклоняться к северу, что Барнвельт сказал:

— Завтра, по-моему, надо уже окончательно углубляться на материк, если мы рассчитываем когда-нибудь добраться до дороги.

— Как же думаешь ты направлять стопы свои, когда удалимся мы от путеводного побережья? Ведь нету у нас стрелы мореходной.

— Сориентируемся по солнцу. С утра будем держать его точно за спиной, а к вечеру — впереди.

— А что же делать в полдень, когда Рокир животворный встает прямо над головой?

— Отведем это время для отдыха и поисков съестного. Никогда не думал, что дикарям так тяжело живется: вечно ищи, чего бы пожрать.

— Верно, любезный мой собеседник. Хотя будь мы истинными уроженцами лесов сих диких, наверняка знали бы множество съедобных вещей, кои в городском невежестве своем из виду упускаем.

— Вроде вон того, — кивнул Барнвельт на некую многоногую тварь, которая тут же юркнула под камень.

Он давно уже высматривал какой-нибудь ручей. Вскоре они действительно набрели на родник, который стекал в море Садабао у основания небольшого песчаного мыска.

— Остановимся здесь, — решил он. — Если на нас кто полезет, мы, по крайней мере, сможем рассмотреть, с кем имеем дело.

Они совершили еще одну скудную трапезу. Еще в самом начале перехода через Рахский полуостров Барнвельт поклялся держать свои руки подальше от Зеи. Любовные утехи на мягкой лесной подстилке могли закончиться так же, как у Аталанты с Меланиппом:^[73] конечно, они не превратились бы во львов стараниями какого-нибудь оскорбленного до глубины души божества, но при столь долгом переходе последствия могли оказаться не менее фатальными. Не без некоторого облегчения Дирк отметил, что благодаря усталости и жуткому чувству голода добровольное воздержание переносилось куда легче, чем он опасался.

Барнвельт отыскал дерево, которое усохло еще в юности, повалил и нарубил на поленья, и вскоре его лучковая дрель вновь вгрызлась в дерево. После некоторой тренировки добывание огня пошло более успешно, хотя он очень надеялся, что сухая погода продержится до той поры, когда они доберутся до дороги. В том, что у него получится добыть огонь трением друг о друга мокрых деревяшек, он весьма и весьма сомневался.

— По-моему, лучше спать по очереди, — сказал он. — Какие мы были дураки, что сразу до этого не додумались!

От холода и голода Барнвельт проснулся еще до начала своей вахты. Подняв взгляд, он обнаружил, что Зея преспокойно спит, свернувшись калачиком под большим валуном. Он тактично ничего не сказал, а просто подбросил в костер дров и заступил на часы.

Ему не давала покоя одна логическая задача. Заключалась она в следующем: если тратить время на поиски пропитания в необходимом количестве, практически не останется времени на переходы. А если же питаться одними ягодами и сафками, которые можно набрать часа за два поисков, с каждым днем они будут все больше и больше чахнуть. Таким образом, продвигаться к дороге они станут все медленней и медленней, пока окончательно не свалятся от истощения где-нибудь в лесу — не исключено, что в каком-то полете стрелы от цели.

Если получится ухлопать какого-нибудь зверя покрупнее, еды должно хватить до самого конца. Но как? По пути они то и дело вспугивали всяких мелких животных, поедавших листву и корешки. Но таких животных можно было разве что подстрелить, скажем, из арбалета. Барнвельт очень сомневался, что они подпустят его на такое расстояние, чтобы реально было пустить в ход меч. Даже если сделать копье, привязав кинжал к длинной палке, все равно этого недостаточно. Что же до лука, то Барнвельт даже не представлял, с какого бока к нему стрелу приставляют.

Медленно тянулись часы, мерцающими роями по небу ползли звезды. Три луны, которые успели уже заметно отдалиться друг от друга, опускались за лес. Как только первые рассветные лучи розово окрасили небо на востоке, Зея проснулась.

— Почему, вероломный ты тип, не разбудил ты меня в должный час, возмутилась она, позевывая. — Верно, впала я в дремоту во время вахты своей и за халатность сию строжайшего взыскания заслуживаю. В чем заключаться оно будет?

— Если ты… — начал было Барнвельт, чуть не ляпнув, чего ему действительно хочется, но вовремя прикусил язык. — Ну… Один маленький поцелуй, и будем считать, что мы квиты.

Пока она выполняла это пожелание, он даже руки сцепил, чтоб ненароком ее не сграбастать. Вдруг какой-то странный звук заставил его резко обернуться. Зея тихонько взвизгнула:

— Екий!

Барнвельт суматошно вскочил на ноги, чуть не столкнув Зею в костер. У основания песчаного мыска, на котором они расположились на ночлег, притаился какой-то огромный зверь. Хоть было еще темновато, чтобы разглядеть его в подробностях, Барнвельт уже видел екия в маджбурском зоопарке и прекрасно представлял, как он выглядит.

Хищник, ростом и весом не уступающий земному тигру, но раза в полтора длиннее, на шести относительно коротких ногах. Башка и лапы у него — как у земного медведя или, только в куда более крупном масштабе, как у норки. Зверь был сплошь покрыт бурой лоснящейся короткой шерстью.

Екий, подогнув все шесть своих коротких лап и, почти касаясь брюхом земли, скользнул вперед, словно кот, охотящийся за канарейкой. Барнвельт выхватил из костра пылающую головню и швырнул в него. Он не попал, но зверь отскочил вбок, цапнул в воздухе лапой и рыкнул, когда крутящаяся головня пролетала над ним. Потом он опять стал подкрадываться. Лихорадочно соображая, что бы такое предпринять, Барнвельт швырнул в него еще одним поленом.

— Они умеют лазать по деревьям? — пропыхтел он.

— Нет… Разве что детеныши, но только не взрослые екии!

— Кидайся в него головнями и подбрось еще дров в костер!

Барнвельт поспешно подхватил верхушку молодого деревца, срубленного вечером. Остаток ствола вместе с ветвями оказался чуть повыше его самого.

— По-моему, вот-вот он бросится, Сньол! — тревожно проговорила Зея.

— Кидай, не останавливайся!

Барнвельт зажал верхушку деревца в левой руке и принялся торопливо обрубать ветки мечом — по одному быстрому, с оттяжкой удару на каждую.

Через несколько секунд он получил длинный прямой шест, который оканчивался похожим на оленьи рога ершом из сучьев, обрубленных в футе-другом от ствола и довольно острых.

— А теперь, — бросил он, — видишь вон то большое дерево? Ну, где сучья почти у земли?

— О да!

— Сейчас мы на него залезем.

— Но как, ежели зверь, сей ужасный, отрезал нам путь к нему?

— Сейчас увидишь. Бери топор и не высовывайся у меня из-за спины.

Держа в левой руке горящую головню, а в правой импровизированную рогатину, он осторожно двинулся навстречу екию. Зверь, который никак не ожидал от своей добычи подобного поведения, отпрянул на шаг и встал на дыбы, оставшись на двух задних парах лап. При этом он весьма злобно рычал и ворчал.

Барнвельт, напряженный, как тетива, ткнул ему в морду рогатиной и замахнулся факелом. Зверь хрипло заорал, исходя пеной, и цапнул пучок сучьев передней лапой.

— Проваливай! Кыш! — завопил Барнвельт, вновь тыча его рогатиной.

Зверь по-рачьи отодвинулся вбок, пытаясь обойти торчащие сучки. Барнвельт старался этого не допустить, поворачиваясь вслед за ним и выставив факел.

Екий угрожающе рыкнул и подобрался для прыжка, но Барнвельт скакнул вперед и ткнул его прямо в глаза. Зверь отпрянул, содрогаясь всем телом и оглашая лес хриплым визгом.

Дюйм за дюймом он теснил хищника вбок. Каждый раз, когда тот готовился к прыжку, Барнвельт опережал его и заставлял отступить. Наконец ему удалось оказаться между екием и спасительным деревом. Зея держалась у него за спиной. Он прекратил орать на зверя, чтобы гаркнуть девушке:

— Лезь на дерево! Быстро!

Она повиновалась. Пятясь спиной вперед, он вслед за ней отступил к стволу и швырнул пылающую головню в башку екия.

Ветка стукнула зверя по носу, отчего тот бешено подскочил и вздыбился, хватая воздух передними лапами.

Барнвельт полез на дерево, цепляясь за ветки одной рукой, а другой сжимая рогатину. Преодолев первые несколько сучьев, он бросил свое деревянное оружие и полез уже быстрее.

Екий неистово взревел, подскочил к дереву и, встав на задние лапы, во всю длину вытянулся вдоль ствола. Барнвельт успел отдернуть ногу как раз в тот момент, когда жуткие челюсти щелкнули в каком-то дюйме от каблука.

— Мамочки! — выдохнул он, пристраиваясь на суку рядом с Зеей. — В жизни так не пугался!

— О, мой герой! — вскричала Зея, удушая его поцелуями. — Да как же храбрец такой и говорить может о страхе!

— Если б ты знала, что происходит внутри героев, дорогая, даже когда они спасают девиц прекрасных от чудищ ужасных! Интересно, скоро ли наш друг внизу устанет нас поджидать? — ответил Дирк и ткнул пальцем в екия, который все еще сидел под деревом и поглядывал вверх с весьма обнадеженным выражением на морде.

— Покуда не ослабнем мы от голода и жажды иль не уснем, свалившись прямо в пасть его ненасытную.

— Тогда он просчитался. Отмотай с пояса веревку и привяжись вон к той ветке. Я же говорил, что она пригодится!

Надежно привязавшись веревками к дереву, они расположились на суку в надежде пересидеть хищника. Правда, екий, похоже, никуда не спешил.

Зея сказала:

— Как посетила тебя мысль светлая простой рогатиною чудище кровожадное отвратить?

Барнвельт хихикнул.

— В моих краях так дрессируют зверей для представлений перед публикой. Когда укротитель екиев находится в клетке со своими зверями, то всегда держит под рукой легкий стул, чтобы держать их подальше, если они вдруг забудут, кто тут главный, и полезут на него. Мимо ножек им никак не пробраться, а просто отнять стул, видно, ума не хватает. Так вот, когда эта холера навалилась на нас, я зациклился на том, что нужен стул. А поскольку никакой мебели под рукой не оказалось, пришлось искать замену.

Зея вздохнула.

— Сказки, кои рассказывают о доблести генерала Сньола, видать, и впрямь былью являются. Скажи, а есть ли у тебя гарем из ньямских девиц сладострастных, как, говорят, полагается человеку заметному в далеких твоих краях?

— Да что ты, и одной-то не успел обзавестись. Слишком много приходится ездить.

Барнвельт пристальным взглядом посмотрел на принцессу. В голове его неотвязно вертелся все тот же образ субъекта в капюшоне с дырками для глаз, который таскает с собой мясницкий топор и после года неземной любви по квирибскому образцу начинает проявлять повышенный интерес к одному из возлюбленных.

Она удивленно подняла брови вместе с антеннами.

— И все же, насколько могу судить я, не находишь ты женщин породою непривлекательной!

— Смотря, каких женщин. Если б у нас в Ньямадзю были такие, как ты я бы давно обзавелся гаремом почище, чем у Соломона.

— Чем у кого?

— Да так, у одного допотопного царя — не обращай внимания, — и он поглядел вниз на екия, который явно не собирался оставлять свой пост. — Я вот думаю: не соорудить ли в конце концов копье из палки и кинжала и не проткнуть ли этого гада сверху… Пожалуй, не стоит — потеряем кинжал и еще больше его раззадорим.

Несколько часов просидели они на своем насесте, тупо таращась на екия, который не менее тупо таращился на них. Барнвельт задремывал, просыпался, потом снова задремывал. Снились ему при этом в основном бифштексы. Потом ноздрей его коснулся какой-то новый запах.

— Вот что заставит монстра сего убраться отсюда подобру-поздорову! объявила Зея, показывая куда-то рукой.

— Ого-го! — воскликнул Барнвельт, посмотрев в ту сторону.

Одна из брошенных ими горящих веток устроила в траве самый настоящий пожар. Снизу поднимались тонкие струйки дыма, под которыми с пощелкиванием и потрескиванием плясали крохотные язычки пламени.

— Заставит-то оно заставит, только мы тоже поджаримся, — заметил Барнвельт.

При виде разгорающегося пожара екий тоже забеспокоился. Огромная бурая башка отвернулась от сидящей на дереве парочки и ненадолго уставилась на огонь. Зверь неохотно пошевелился, еще разок опершись лапами о дерево, словно чтобы убедиться, что добычу действительно никак не достать.

А пожар и в самом деле разгорался. С неожиданным «пумп!» столбом огня занялся кустарник. Горящие листья стремительно взмывали вверх, кружились и опадали обратно на дымящийся дерн.

Екий обошел вокруг дерева, поглядывая на огонь и тревожно принюхиваясь к дыму. Наконец, рявкнув от отвращения, зверь затрусил прочь.

— Выждем еще минутку, — сказал Барнвельт, отвязывая страховочную веревку.

— Но пожар сей…

— Знаю, дорогая. Но будет совсем ни к чему, если этот красавец прискачет обратно и сцапает нас, как только мы слезем на землю.

Он выглянул из-за плотной листвы. Все было тихо, за исключением вздохов прибоя и нарастающего гула пламени.

— Порядок, приступаем к тушению. Ты заливай из чашек, а я буду затаптывать.

— На что тушить ты задумал пламя сие чудотворное? Думается мне, что оно лишь на пользу, ибо отвадит любого зверя недружелюбного, что шатается поблизости.

— А на то, что если начнется настоящий лесной пожар… И думать забудь!

— Но на Фоссандеране…

— Ради всех богов прекрати болтовню и отправляйся за водой! Потом объясню. Если подует с востока, мы просто сгорим к бесу!

Вооружившись толстой палкой, он принялся забивать ею пламя и затаптывать ногами. То количество воды, которое за один раз могла принести Зея из моря, плескавшегося поблизости, казалось смехотворно ничтожным. Но мало-помалу они одерживали верх.

Где-то через час, весь в копоти и саже, Барнвельт объявил, что пожар побежден. После купания в море Садабао и завтрака из ракушек они вновь устремились на запад, удаляясь от побережья и ориентируясь по солнцу.

На третий день, вскоре после полудня, Барнвельт с Зеей вышли из рахского леса на дорогу между Шафом и Малайером. Оба были исхудалые, грязные, оборванные и исцарапанные. Зея несла копье, которое Барнвельт соорудил из подходящего сука, привязав к нему кинжал, на случай новой встречи с екием. Однако пустить это оружие в ход случая так и не представилось. Барнвельт вздохнул.

— Вообще-то, следовало бы теперь шагать дальше на север, но давай-ка лучше присядем — может, поймаем какой транспорт.

Он воткнул топор в землю и тяжело опустился под деревом, прислонившись спиной к стволу. Зея плюхнулась по соседству и тут же положила ему голову на плечо. Он лениво пробормотал:

— У нас, вроде, еще ягоды остались?

Девушка положила на колени свою матросскую шапочку, которую они использовали в качестве мешка. Барнвельт принялся выуживать из нее ягоды, которые по очереди отправлял в рот то себе, то ей.

Одну он внимательно осмотрел и выбросил, заметив:

— От таких у нас живот уже болел. Представляешь, какой мы закатим пир, когда доберемся до города?

— О, еще как представляю! Сперва чудесный печеный унха, обложенный табидом, с тунистом во рту, да полная плошка соусу бетунного…

— И гроздочка этих желтеньких как-их-там-зовут на десерт, и большой кувшин фалатского вина…

— Только не мишдахского фалата — он слишком жидкий, а ходжурского, особенно урожая года Екия…

— Вот про екиев не стоит! Все, что мне от них было надо, я уже получил. Потом буханочку бадра, чтоб вымакать соус…

Она подняла голову.

— Ну и молодчик! Сидит, считай, с коронованною девицей на руках и не может думать ни о чем, кроме утробы своей ненасытной!

— А сама-то что?

— Что это в виду ты имеешь?

— Нет лучшего блюстителя для добродетели, нежели воздержание от пищи. Будь у меня силы, недолго бы ты оставалась девицей!

— Хвастун! Даже тут вопрос пропитанья ввернуть ухитрился! Я-то помню, сколько яств ты тогда проглотил на «Шамборе», и гляжу, что сказанья о прожорливости народа вашего просто-таки бледнеют пред действительностью!

— Между прочим, у нас очень холодно, — заметил Барнвельт.

— Но сейчас-то тебе не холодно?

— И потом мы, по крайней мере, питаемся нормальной здоровой пищей, а не отработанными мужьями.

— Кашьо не трапеза, балда, а торжественная церемония…

— Я это уже слышал, но по-прежнему считаю, что это ставит вас на одну доску с хвостатыми обитателями Фоссандерана.

— Наглый придира! — вскричала она, отвешивая ему шлепок слабый, чтобы показать, что это не всерьез.

— А потом, — продолжал он, — что-то я не пойму, каким образом вы ухитряетесь сохранять династию, если всякий раз, когда консорт замечает смотрящую на него королеву, ему не ясно, то ли страсть горит у нее в глазах, то ли она просто высматривает кусочек посмачнее. Такая семейная обстановка лишит присутствия духа даже сексуального гиганта!

— Наверное, мужчин наших не так легко мужских достоинств их лишить, нежели тех, что в выстуженной местности вашей обитают! Квирибец истинный и при смерти кавалером остается галантным, а ньямца подержишь на ягодах с ракушками каких-то три дня…

— Четыре!

— Ну, четыре дня, и слепцом становится он бесчувственным ко всему, помимо еды.

— Да ладно! Ты сама ничуть не меньше меня мечтаешь о еде — вон сколько всего нафантазировала!

— А вот и нет! Тем более что твое пиршество воображаемое превысило мое, как Зора гору Сабуши превышает!

— И как ты думаешь это доказать?

— Принцессе коронованной нет нужды утвержденья свои доказывать! Одного лишь слова ее вполне довольно!

— Да ну? Тогда тебе, пожалуй, следует изучить несколько новых обычаев.

— Вроде того земного, именуемого «поцелуй», коему обучил ты меня? Пожалуй, потребно мне еще в забаве сей поупражняться…

Через некоторое время Барнвельт заметил:

— Боюсь, что я не настолько близок к истощению, как думал.

— Вот как? И не думай нарушить древние обычаи квирибские, иначе познакомишься с приемами потасовочными, коим воительниц наших обучают в палестрах!.. Часом не таскаешь ли ты камень гвамовый в кармане?

Барнвельт переменил положение.

— Нет, обычно я полагаюсь исключительно на свое природное обаяние. Во всяком случае, я сомневаюсь, что такой камень дает мужчине власть над женщинами, как янру делает это наоборот. По-моему, желаемое просто выдается за действительное.

— И все ж поощряешь ты сие суеверие, охотясь за монстром морским ради камней его.

— А кто я такой, чтобы опрокидывать веками сложившиеся представления? У меня и так было вполне достаточно заморочек дома, в Ньямадзю, когда я пытался просветить людей относительно некоторых совершенно ясных и очевидных вещей. А что касается твоих воительниц, по-моему, у тебя уже есть опыт, который убедительно подтверждает: комплектовать армию женщинами пусть даже весьма мужественными, если такое вообще возможно — попросту непрактично.

— По какой это такой причине? — поинтересовалась она.

— Хотя бы по такой, что мужчины крупнее. Если бы тут была планета, где женщины в десять раз здоровей мужчин, было бы совсем другое дело.

— Не очень-то справедливо было то со стороны Варзаи — несоответствие такое учинить.

— Конечно, если ты во всем привыкла винить богов.

— А если не богов, то кого?

— Все зависит от того, во что ты в таких случаях веришь.

— Ужель не воспринимаешь ты богов серьезно?

— Не-а. Я считаю, что какие-то вещи просто случаются, и все тут.

— Неудивительно, что кангадиты возжелали умертвить тебя за ересь!

— Конечно, неудивительно. Удивительно то, что Квириб до сих пор не схавал какой-нибудь могущественный сосед, при таком-то раскладе!

— Королевы наши испокон веку предотвращали войны дипломатией искусной и интригами коварными, природные богатства наши используя, дабы одного врага на другого натравливать.

— Все это замечательно, но как-нибудь придет к тебе крепкий парень и скажет: «Дерись или сдавайся!» — и больше выбирать тебе будет не из чего.

— Ежели поставишь ты меня пред выбором столь мрачным, о нигилист надменный, можешь не сомневаться — буду я драться!

— Ну уж нет. Чтобы добиться своего, я лучше пущу в ход дипломатию искусную и интриги коварные, о которых ты только что толковала. Вот, к примеру…

— Нахал! — воскликнула она, как только вновь обрела способность говорить. — О, ужель не останешься ты в Рулинди, дабы вечно играть со мною в игру эту радостную?

— Хм! Это будет от многого зависеть.

— От чего? А потом, приказываю я…

— Если твоя маманя отречется от престола, твоему консорту наверняка это не понравится.

— Пусть хоть вякнуть попробует! Мое слово — закон.

— И все-таки вряд ли окружающие одобрят такую фамильярность.

— Хорошо, а разве не можешь ты и его обучить искусству сему? Или же, что еще лучше, самому стать первым моим консортом?

— Боги всемилостивые, только не это! Уж не думаешь ли ты, что я мечтаю закончить свои дни в вашей жертвенной духовке? Она была явно удивлена и немного обижена.

— Чести такой многие бы позавидовали. Струсил?

— Чертовски верно подмечено! Ты мне, конечно, очень нравишься, но не настолько же!

— Да ну? Ну и грубияны же вы, ньямцы!

— К тому же, у меня все равно нет на это права.

— Сие можно было бы устроить, — тут же откликнулась Зея.

— А я думал, что супруга королеве выбирают большинством голосов.

— Сие тоже препятствие не великое. В выборах оных все далеко не так, как публике широкой представляется.

— Да, я что-то такое слышал. Но я по-прежнему не намереваюсь провести год в роли дамского комнатного эшунчика и потом отправиться на плаху. Ты можешь представить, чтобы твой любимый герой Карар делал такие вещи?

— Н-нет, только…

— Все это слишком напоминает мне одних жуков в моих краях — они называются богомолы, — у которых самка поедает самца в ходе совокупления.

Глаза ее наполнились слезами.

— Ты сказал, я тебе нравлюсь, и мы с тобой действительно одной породы, за исключеньем внешних различий мнимых…

— Я правду сказал, — ответил он и прервался, дабы показать ей некоторые новые приемы так полюбившейся ей игры. — Черт, да я просто по уши в тебя влюблен. Но…

— Я тоже тебя люблю.

— Как мужчину или как бифштекс? Ох!

Она довольно чувствительно ткнула его локтем в ребра.

— Как мужчину, дуралей, — отозвалась она. — По крайней мере, как мнимого, ибо определенье сие еще доказательства требует.

— Ничего себе! Слушай, ты лучше кончай взламывать мою внутреннюю оборону, не то я сейчас…

— Погоди-ка, а вроде есть один выход! Слыхал ли ты про агитацию партии реформ, коя предлагает казнь в простой символ превратить? Так вот, на большую часть мира остального глядючи и слушая, что ты сам да прочие скептики непочтительные глаголят, теперь не так я убеждена, что Матери Божественной так уж сия жертва потребна.

— Ты хочешь сказать, что примешь программу реформистов, когда придешь к власти?

— А почему бы и нет? Тогда сможешь отбросить ты прочь свои страхи.

— Нет, — твердо сказал Барнвельт. — Послушай-ка, лапочка. Во-первых, твоя мать все равно сохранит влияние на все дела — ты сама говорила, — даже если отречется от престола, и я не думаю, что она потерпит столь вольное обращение со старыми обычаями.

— Но…

Он решительно приложил ей ладонь ко рту.

— А во-вторых, когда я люблю девушку, мне она нужна постоянно, а не на годик попользоваться, Перспектива наблюдать потом за парадом остальных счастливчиков… Ой! Ах ты, чертовка, решила заранее откусить кусочек, чтобы попробовать, каков я на вкус?

— Нет, скелет ты жилистый! Всего лишь куснула я тебя легонько, дабы напомнить, что мне тоже дышать надобно, а с ручищей поверх губ очень мне сие затруднительно. А что ж до теорий твоих о жизни да любви, то довольно необычны взгляды подобные для авантюриста странствующего. Большинство из таких, слыхала я, короткую страстную связь да ретираду поспешную предпочитают.

— Я не из таких. А в-третьих, черт побери, я сам хочу быть боссом, а не прозябать в роли эдакого квирибского домохозяина. Так что меня ваша матриархальная система не устраивает в целом.

— Ежели в краях варварских женщины домохозяйками являются, то почему бы в наших, соответственно, мужчинам домохозяевами не быть?

— Это не аргумент, милочка. Если они с этим смирились, это их личное дело. А я нет. И точно так же я в жизни не допущу, чтобы меня одурманили этой заразой под названием янру.

— Клянусь шестью грудями Варзаи — никогда супротив тебя его не применю!

— Ну-ну. Лично у меня такой уверенности нет. Нет, дорогая моя, боюсь…

Барнвельт несчастно вздохнул, поскольку понял, во что влип, доверчиво признавшись Зее в своих нежных чувствах. Истинная-то причина его железного отказа крылась в том, что они принадлежали к совершенно разным биологическим видам. И пока Тангалоа держали заложником, Штайн не был спасен, а условия контракта с «Виаженс» не выполнены, ему нечего было и думать выдавать свою земную сущность, учитывая узколобые предубеждения большинства кришнян. Однако ее близость по-прежнему наполняла его желанием.

— Что же тогда? — спросила она с опасным блеском в глазах. — До коих же пределов особа происхожденья моего должна унижаться пред тобою?

— Дай мне подумать, — выдавил он уклончиво.

— Мямля несчастная! — воскликнула она, вскочила, пнула его как следует ножкой в бедро и устремилась прочь. — Какая же я дура, что позволила тебе так долго мне голову морочить! Здесь, зер, расходятся пути наши навсегда. Отправляюсь я далее в Рулинди одна!

Она гордо направилась по дороге к северу. Барнвельт наблюдал за ее решительно удаляющейся спиной со смешанным чувством. С одной стороны, надо было только радоваться, что девушка сама прекратила эту опасную и не сулящую никаких выгод игру. А с другой — он с ужасом услышал собственный призыв, ответственность за который, несомненно, несла наиболее мягкая и непрактичная сторона его натуры:

— Ну, вернись, милая! Давай не будем ссориться. И куда ты денешься без денег?

Она даже не повернулась. Еще несколько секунд, и она окончательно скрылась бы за поворотом дороги.

И в эту последнюю минуту он приложил ладони ко рту и зарычал, как охотящийся екий. Он не особо рассчитывал, что это сработает, и порядком изумился, когда Зея с испуганным вскриком подскочила высоко в воздух, бросилась назад и кинулась ему в объятья.

— Ну, ну, ничего-ничего, — проговорил он. — Со мной тебе нечего бояться. Давай-ка еще посидим и успокоимся.

— А что же до родства нашего будущего, любовь моя… — начала было она.

Барнвельт тут же приложил ей палец к губам со словами:

— Я же сказал, что должен подумать, — значит, должен подумать.

— Настаиваю я…

— Дорогая, тебе бы давно следовало уяснить, что за пределами Квириба мужчинам до лампочки все твои настаивания. Предлагаю вообще на некоторое время воздержаться от обсуждения этого вопроса.

— Ох!.. — вздохнула она потихоньку.

— А потом, когда умираешь от истощения, не время принимать столь ответственные решения.

— Опять он о еде! — вскричала она, вновь обретая свое неукротимое чувство юмора. — Разве не говорила я, что все ньямцы просто обжоры? Давай тогда еще в игру нашу поиграем…

Истощение там, не истощение, подумал Барнвельт, но в тот самый момент, когда древние обычаи Квириба оказались под вполне реальной угрозой, на дороге послышался скрип влекомой шейханом телеги, которая направлялась к северу. Размахивая руками, они с Зеей моментально вскочили. Кучер сплюнул и остановил зверя.

— Влезайте, зер и мадам, — пригласил он. — Давно уж «Межроу Гурардена» не оказывала чести тихоходной колымаге моей, но форма ваша довольно меня убеждает.

Барнвельт и забыл совсем, что на нем по-прежнему курьерский костюм. Вне всякого сомнения, владелец телеги выставит потом компании счет за пробег, отчего наверняка поднимется шум; но в данный момент Дирка Барнвельта это меньше всего беспокоило.

Дилижанс, в который они пересели в Альвиде, остановился на границе между южным Сурускандом и северным Квирибом. На квирибской стороне путешественников ожидала привычная стража из амазонок, привычный досмотр и привычное предупреждение, что в соответствии с квирибским законодательством меч Барнвельта должен быть опломбирован.

— А теперь, — провозгласила таможенная инспекторша, пока одна из стражниц ходила за набором для пломбировки, — имена ваши?

Этот вопрос Барнвельт предварительно не обдумал, так что пришлось ответить попросту.

— Я Сньол из Плешча, а эта юная леди — Зея бад-Альванди…

— Что?! — вскричала таможенница, от волнения дав петуха. — Ужель сама? Ваша Грозность!

Инспекторша бухнулась на колени.

— Получили распоряженье мы наблюдать за вами!

— О, давайте только не будем так суетиться… — начал было Барнвельт, но амазонка в полном упоении продолжала:

— Девочки! Принцесса спасена! Разожгите скорей огонь в дымовой бочке, дабы весть сия полетела в столицу! Но не можно Вашей Грозности путь продолжать в простецкой вонючей карете! К услугам вашим наш связной экипаж, и лично я буду сопровождать вас. Умоляю, пройдите вон туда. Багаж ваш? Нету? Какие лишенья, видать, довелось вам вынести!

Девочки, быстро заложите карету. Оседлать… так-так-так… пять айя! Вазная, возглавишь пост до моего возвращенья. Пробуди-ка смену вторую ото сна их сладкого и форму парадную выдай, с сапогами и пиками для службы эскортной…

Через полчаса Барнвельт уже с ветерком катил в сторону Шафа на заднем сиденье служебного ландо с опущенным верхом. Рядом с ним расположилась Зея, а таможенная инспекторша сидела напротив, упираясь в них коленками. У экипажа был черный лакированный кузов с золочеными королевскими гербами на дверцах. Двумя огромными битюгами-айями правил тщедушный квирибец мужского пола, а пять стражниц, разодетых в пурпур и надраенную медь, скакали впереди и позади. Чтобы освободить дорогу, когда они въезжали в населенный пункт, передняя всадница пронзительно дудела в серебряный рожок.

Хоть так ехать было быстрее, да и воняло поменьше, чем в том величественном рыдване, из которого они недавно вылезли, Барнвельту не очень-то пришлась по душе эта пересадка, поскольку о прежней близости с Зеей теперь не могло быть и речи. К тому же снаряжение эскорта лязгало и громыхало так громко, что приходилось орать, чтобы быть услышанным, а на прямых отрезках сухой дороги очень донимала пыль, которая клубами поднималась из-под копыт упряжки. И, наконец, Барнвельту некуда было деваться от болтовни инспекторши, весьма восторженной и экзальтированной дамочки. Она без продыху трещала про беспросветный мрак, павший на государство с исчезновением Зеи, и безграничное ликование, которое должно было теперь в нем воцариться.

Однако в Шафе, как отметил Барнвельт, большинство людей занималось собственными неотложными делами, которые, как видно, интересовали их больше, нежели судьбы царствующей династии.

Часто меняя упряжки, они все с той же удалью неслись вперед — только дождь, пошедший после полудня, вынудил их слегка замедлить ход. Второй день после пересечения границы застал их уже на дороге, которая вилась вдоль северного побережья Квирибского полуострова, — той самой дороге, где Барнвельта с Тангалоа поджидали сунгарские эмиссары во главе с Гавао, когда они первый раз ехали в Рулинди. На сей раз, однако, обошлось без происшествий. Слева мирно плескались изумрудные воды залива Бажжай, справа вздымались косматые вершины Зоры.

Рокир уже почти спрятался за ними, когда наконец показалась квирибская столица. Барнвельт еще не видел Рулинди с этой точки, откуда колоссальное изваяние бога Кунджара показывалось в профиль, нависая над утыканным шпилями городом, словно расплывшийся от обжорства Будда с именинным тортом на коленях.

Слева, далеко внизу, раскинулась гавань Дамованга. Когда ее стало видно поотчетливей, Барнвельт заметил, что она буквально забита судами. И больше того — преимущественно боевыми галерами, составлявшими куда более солидный флот, чем те военно-морские силы, которыми, как он знал, располагал Квириб.

— Что это все значит? — удивленно спросил он у инспекторши.

— Не ведаете вы сего? О, конечно, глупая я баба, откуда знать вам? Сие объединенный флот правителей со всего моря Садабао, коих монархиня наша величественная сколотить задумала в альянс железный ради искорененья негодяев, что столь опрометчиво грозить нам осмелились. Требовалось убедиться ей лишь в здравии принцессы, чтоб привести машину сию военную в движенье. Замерли там наготове корабли боевые из Маджбура, Замбы, Дарьи и прочих держав Садабао западного. С самых времен разгульного царствованья Десфула Золотого в Ульванаре не стонало море сие под тяжестью флота столь могучего!

— А это что еще за корабль? — полюбопытствовал Барнвельт, указывая рукой. — Вон та галера с крышей.

Корабль, о котором шла речь, и впрямь походил на огромную галеру, накрытую широкой плоской крышей. Инспекторша хихикнула и ответила:

— Сие корабль принца Ферриана из Сотаспе, что вечно мир потрясает какой-нибудь новинкою. Один из подданных его планер изобрел невиданной доселе конструкции, и отличается оный планер от прочих тем, что движет его сквозь эмпиреи небесные двигатель пиротехнический. Галера же сия приспособлена, дабы нести на крыше своей два десятка аппаратов подобных, коими, говорят, рассчитывает принц пиратов уязвить в жилище их болотном, летая над головами у них и каменьями побивая с воздуха.

Барнвельту сразу припомнились виданные когда-то изображения земных военных кораблей, именуемых авианосцами, которые одно время выдвинулись в качестве основы военно-морской стратегии после ухода в прошлое паровых, увешанных броней линкоров — до появления атомных ракетоносцев. Авианесущая галера, однако, представляла собой комбинацию, способную поразить любое воображение.

— Но погодите, — спохватилась инспекторша, — ведь надобно еще учинить приготовленья к прибытию вашему!

Она подозвала переднюю всадницу и приказала ей галопом скакать во дворец, в то время как экипаж поплелся еле-еле, чтобы дать королеве время организовать встречу.

Так что, когда ландо наконец остановилось перед дворцом, налицо были уже все протокольные элементы: амазонки салютовали копьями, трубы трубили что-то пышное и бравурное, а на ступеньках парадного подъезда выстроилась блестящая шеренга власть предержащих Квириба и соседних государств.

Стоило Барнвельту окинуть взглядом свой словно снятый с огородного пугала наряд, его былая робость вспыхнула с новой силой, а коленки (в чем он был готов поклясться) заметно задрожали. По сравнению с разодетыми в пух и прах аристократами на крыльце выглядел он далеко не франтом. «Однако, подбодрил он себя с ухмылочкой, — может, оно и к лучшему». В потрепанном непогодой костюме курьера, в помятом и почерневшем серебряном шлеме он никак не сольется с прочей толпой. Так что он взял себя в руки, помог Зее выйти из экипажа и повел вверх по ступенькам.

Тa-pa-pa! — проревели трубы. Барнвельт чуть было не оглянулся посмотреть, не катит ли за ним кинокамера на тележке, настолько киношной получилась сцена. Тут он вспомнил про камеру на собственном пальце и, приближаясь к королеве, нажал на спуск. Стоящий в первом ряду, в нескольких шагах от королевы Альванди, Джордж Тангалоа откровенно подмигнул ему, а движения его кулака неопровержимо свидетельствовали о том, что он тоже вовсю снимает творящееся действо на пленку.

Барнвельт преклонил колено, пока королева обнимала свое чадо, а потом поднялся, заслышав зычный голос Альванди:

— …Ввиду того, что государство наше, строенье коего предопределено свыше, ордена рыцарского не включает, не могу я в рыцари тебя посвятить в знак благосклонности и уваженья, генерал Сньол. Однако взамен наделяю я тебя гражданством почетным квирибской державы, со всеми правами не только мужскими, но и женскими даже, — заодно с чеком на полученье из казны пятидесяти тысяч кардов.

А теперь дозволь мне представить господ сиятельных, здесь собравшихся. Ферриан бад-Аржанаг, принц-регент Сотаспе. Король Ростамб Ульванарский. Президент Сурусканда Кангавир. Софкар бад-Херг, дашт дарийский. Великий Магистр ордена рыцарей Карара из Микарданда, зер Джувейн. Король замбийский Пенжирд Второй…

Упрятав чек во внутренний карман, Барнвельт изо всех сил старался удержать в памяти длинную череду имен и физиономий. Первый кришнянин, которому он пожал большой палец, знаменитый принц Ферриан, оказался моложавым малым среднего роста, худощавым, смуглым и непоседливым, наряженным в кирасу из находящих друг на друга пластин вороненой стали с золотой насечкой.

За ним последовал ульванарский король Ростамб, здоровенный, пузатый, с карикатурно жиденькой бороденкой, который глянул на Барнвельта со строгой проницательностью. Остальные же незнакомые имена и лица смешались у него в голове в беспорядочную кашу.

Вновь послышался голос королевы:

— А где же Заккомир, господин Сньол?

— Не знаю, Ваша Грозность, но опасаюсь худшего. Мы разделились, удирая от погони на Сунгаре.

— Горестна сия потеря, но не будем все же оставлять надежды. Прошу во дворец, дабы одеянья переменить к банкету.

«Банкет? С речами? Ну вот, — упал духом Барнвельт, — едва успел смерти избежать, как на тебе — новая беда».

Толпой завалившихся во дворец гостей сразу обнесли кружками с приправленным квадром. Восторженные почитатели с такой энергией выкручивали Барнвельту большой палец, что в конце концов герой забеспокоился, как бы его совсем не оторвали. Он никак не мог пробиться к Зее, которую, не успевшую еще переменить матросский наряд, в четыре ряда обступила золотая молодежь.

Президент Сурусканда, эдакий крепкий боровичок в роговых очках и малиновой тоге, поверг Барнвельта в полное изумление, вытащив из складок своей хламиды местную записную книжечку и коробочку с пером и чернильницей.

— Генерал Сньол, со времен избранья моего отпрыск мой старшенький донимает меня просьбами собирать ему автографы великих, статус мой нещадно эксплуатируя. Так что, зер, коли не возражаете вы руку свою приложить вот тут…

Барнвельт старательно вывел на протянутом листочке несколько гозаштандских завитушек.

Президент Кангавир поглядел на результат.

— Поелику вряд ли решусь я беспокоить вас в будущем, зер, не затруднит ли вас добавить сюда и подпись на языке вашем исконном?

Барнвельт судорожно сглотнул, поскольку и понятия не имел, какие там у ньямцев буквы. Несколько долгих секунд тупо протаращившись на бумажку, он в конце концов нацарапал «Сньол из Плешча» обычной английской скорописью. К счастью, боровичок-президент, похоже, ничего предосудительного не усмотрел.

— Простите, Ваше Благодеяние, — промямлил Барнвельт и поспешно ретировался. Поскольку Зея уже исчезла, он пошел поболтать с Тангалоа, который безмятежно потягивал свой напиток в сторонке.

Смуглый здоровяк ничуть не похудел и не утратил своей обычной жизнерадостности. Стискивая ладонь Барнвельта, страновед заметил:

— Господи, старина, да тебя можно просто принять за бродягу!

— Ты бы не лучше выглядел, если бы был с нами. Давно тебя выпустили из тюряги?

— Как только получили сообщение по дымовому телеграфу, что вы с шейлой в безопасности.

— Как рука?

— Почти как новая. Но давай-ка лучше с тебя начнем: у тебя новостей побольше. Выкладывай как на духу.

Барнвельт сжато поведал обо всех своих приключениях.

— …В общем, можно с полной уверенностью заключить, что этот осирианин, Шиафази, действительно босс всех этих флибустьеров. Мало того он и Игоря одурманил своим осирийским псевдогипнозом, так что теперь наш неугомонный московит и понятия не имеет, кто он такой. Если б не серебряные шлемы, нас с Заккомиром ожидала бы точно такая участь.

Тангалоа закудахтал:

— Это несколько усложняет наши усилия по его спасению, но смею надеяться, что не все так ужасно. Валяй дальше.

Когда Барнвельт дошел до устроенного на Фоссандеране пожара, то не без удивления заметил, что добродушная физиономия Тангалоа приняла весьма осуждающее и строгое выражение.

— В чем дело? — не понял Барнвельт.

— Ничего лучше не придумал? Только представь, сколько ты строительного леса загубил! На Земле каждая щепочка давно на учете. А что случилось с хвостатыми?

— Откуда мне знать? Может, поджарились. Может, переплыли на материк с другой стороны. А они-то тут при чем?

— Ну ты даешь! Это же целая культурная группа, которая до сих пор не изучена! Похоже, они той же породы, что в Колофте и За, но культура-то у них наверняка совсем другая! Все эти группы строго локальны и территориально ограничены с тех самых пор, как тысячи лет назад эту планету заполонили бесхвостые кришняне. Кстати, ничуть не исключено, что наши хозяева как раз и переняли свой каннибализм от хвостатых аборигенов, которых вытеснили. Ой, да есть целая масса вероятностей — верней, была, пока ты не спалил свидетельства. Как ты мог, Дирк?

— Вот так номер! — взвился Барнвельт. — А что ты, черт побери, думал, я буду делать — позволю этим дикарям сожрать себя, чтоб ты потом мог явиться изучать их с блокнотиком?

— Нет, но…

— В общем, было так: либо мы, либо они. А что же до деревьев, то на Кришне по сравнению с Землей населения кот наплакал, а площадь суши в три-четыре раза побольше, так что нечего нам так переживать насчет истощения их природных ресурсов. Хвостатые аборигены, скажите, пожалуйста!

— Всегда смотри в корень, — наставительно произнес Тангалоа своим лекторским тоном. — Обычно это дикарство, как его именует большинство людей, попросту является защитной реакцией на угнетение со стороны так называемой цивилизованной публики. То же самое сотни лет назад произошло с моими собственными тихоокеанскими прародителями. Приплывают европейцы на корабле, грабят, убивают, насилуют, а на следующем корабле, видите ли, удивляются, с чего это их забрасывают копьями и едят, не успели они на берег вылезти. Очевидно, этих фоссандеранцев окончательно достали набеги работорговцев…

— Так и что с того? Что мне следовало делать?

— Надо было спокойно объяснить…

— Я по-ихнему не понимаю, а если б даже и понимал, они бы меня сначала разделали под орех, а потом задавали вопросы. Вообще-то говоря, именно так они и поступили с беднягой Часком.

— Но стоит мне представить, сколько научных данных пошло коту под хвост…

— Если там чего-то осталось, то, когда покончим с делами, можешь отправиться на Фоссандеран и опрашивать их в самом просвещенном антропологическом духе, покуда тебя будут заталкивать в племенной котел.

— Распространенное суеверие. Если некое племя достаточно развито, чтоб иметь котлы, ни о каком каннибализме не может быть и речи. А что было дальше?

Барнвельт поведал об их приключениях в лесах Рахского полуострова.

— Единственно, что нас спасло, — сообщил он, — это что мы случайно наткнулись на кладку яиц. Четыре штуки, вот такие здоровые. Понятия не имею, что за местная тварь их отложила. Во всяком случае, мамаша болталась где-то далеко от гнезда, так что мы сцапали яйца и сделали ноги.

— А как вы их приготовили?

— Положили на землю рядом с костром и каждые несколько секунд переворачивали. Получилось — пальчики оближешь: должно быть, их только-только снесли. Иначе наши кости давно бы уже глодали екии где-нибудь посреди этого мрачноватого леса.

— Да ладно тебе, старина, не делай из мухи слона! Такая упитанная молодая парочка вроде вас с принцессой могла бы неделями бродить без пищи, прежде чем окончательно свалилась. У нас на Торе то же самое вышло, когда там решили, будто мы сперли их священный пирог, и нам пришлось уносить ноги. У нас там даже ракушек с ягодами не было, одни яйца жрали, — Тангалоа задумчиво оглядел свой живот. — Да-а, вот тогда-то, надо сказать, я действительно похудел, пока эта прогулка закончилась. Кстати, сколько ты пленки отстрелял?

— Да не сильно много. На Сунгар мы попали только к вечеру, а когда пришлось удирать, мне стало как-то не до камеры. В лесу вообще все время было темно. Отснятые ролики у меня в кармане, если только вода не попала в капсулы. Но что с Игорем-то будем делать? Его придется забирать силой.

— Это уже вроде как само собой устроилось, — ухмыльнулся Тангалоа.

— В смысле? — забеспокоился Барнвельт.

— Королева проталкивает тебя в главнокомандующие задуманной экспедиции против пиратов.

— Меня? Почему меня?

— Потому что ты знаменитый генерал, если ты об этом забыл. Поскольку ты тут приезжий, она решила, что они скорей согласятся на тебя, чем позволят кому-то из своей компании подняться над остальными. Пенжирд на ножах с Феррианом, Ферриан на ножах с Ростамбом, а Ростамб на ножах вообще со всеми сразу.

— Да какой из меня адмирал? Я не сумел даже справиться с экипажем на четырнадцативесельной контрабандистской калоше!

— Если не будешь болтать, они в жизни этого не узнают. Они тут уже мозги набекрень свернули, пытаясь выдумать, как пробраться сквозь водоросли, а у тебя уже все готово.

— Это ты про лыжи? Может…

Барнвельт пребывал в нерешительности. С одной стороны, экспедиция могла оказаться превосходным предлогом, чтобы убраться из Квириба, пока он не втрескался в Зею настолько, что на разрыв у него не хватит никакой силы воли. К тому же все равно надо было что-то предпринимать в отношении Штайна и контракта с «Виаженс Интерпланетариас». С другой стороны, его старая робость просто-таки переполняла его ужасом от перспективы возглавить целую орду совершенно незнакомых людей и взвалить на себя ответственность, которая была ему явно не по плечу.

— Конечно, все это фигня, — заметил Тангалоа. — Если б тогда Куштаньозо дал это имя мне, в адмиралы выбрали бы меня, а не тебя. При таком раскладе я, не обремененный военными амбициями, спокойно снимал бы на этом посту кино. А ты тут голову ломаешь.

Внимание Барнвельта отвлекли сверкнувшие в свете газовых рожков драгоценности. К ним направлялась Зея, до блеска намытая и завитая, в полупрозрачной тунике и блестящей тиаре, расталкивая роящихся вокруг накрашенных юнцов с целеустремленностью нападающего команды регбистов. Барнвельт даже присвистнул от восхищения и процитировал:

— Пускай не думает красотка, что наряд для красоты ее ничто не значит!

— Что это, владыка мой? — удивилась она, и Барнвельту пришлось перевести.

— Ньямский поэт по имени Теннисон, — уточнил он на всякий случай.

Она повернулась к Тангалоа:

— Поведал ли он уже о приключеньях наших, господин Таджди? Никакими словами не передашь того, что в действительности происходило, ибо по сравненью с усилиями нашими Девять Подвигов Карара попросту ничто! Рассказал ли он, что, когда мы высадились на материк, загнал нас на дерево екий? Или как зажигалка у него сломалась, и добыл он огонь трением?

— Нет… А что, правда? — изумился Тангалоа.

— Угу. В справочнике бойскаута все верно расписано. Все получается, если у тебя есть сухое дерево и терпение Иова. Но я бы не советовал…

— А что такое «рачник боската»? — вмешалась любопытная Зея.

— Справочник бойскаута? — переспросил Тангалоа. — Ньямская народная энциклопедия. А ты не пробовал соорудить лук со стрелами, Сньол?

— Нет. Я бы на это угрохал месяц, и то если б ничего другого не надо было делать, и еще пару месяцев учился бы стрелять. Но мы и так уже были истощены до крайности. На этом чертовом полуострове абсолютно нечего пожрать, кроме ягод, орехов и этих ползучих тварей, которых мы добывали из-под камней, — при этом воспоминании Барнвельта даже передернуло. — И выяснить, какие из них ядовитые, можно было только одним способом — съесть немножко и ждать эффекта. — Он бросил взгляд на настенные водяные часы. Пойду-ка я лучше умоюсь и переоденусь: Ведь крылья Времени не знают утомленья, В один лишь край устремлены они.

Как почетный гость, Барнвельт получил место справа от королевы, слева от которой сидела Зея, похожая на какую-то закутанную в газ античную богиню. Остальная компания расселась по ранжиру полумесяцем, тускло поблескивая драгоценностями в свете газовых рожков.

Как и опасался Барнвельт, произносились речи. Сановники один за другим поднимались и — очень часто на диалекте, который Барнвельт едва мог разобрать — со всем красноречием и элегантностью говорили в его честь ничего не значащие слова. Когда адмирал Не-Разбери-Поймешь из Гозаштанда разразился очередным подобным спичем, королева обратилась к Барнвельту шепотом, который, должно быть, услышали даже на кухне:

— Эту шушеру я скоро разгоню, ибо пора открывать нам совещанье деловое. Еще не знаешь, что командованье штабом плывет тебе в руки прямехонько?

Барнвельт что-то воспитанно, но весьма нечленораздельно промычал и добавил:

— Вы хотите, чтобы я что-то предпринял в этом направлении?

— Прикрой-ка пока варежку и положись на меня — сама я все обтяпаю, любезно заверила королева.

После того как участники банкета были распущены, в одном из залов поменьше собрался военный совет. На нем присутствовало около дюжины персон — сплошь главы и верховные главнокомандующие вооруженными силами соседних государств.

Первым делом гозаштандский адмирал в длинной речи и в весьма изысканных выражениях пояснил, почему его всемогущий правитель, король Экрар, не имеет возможности присоединиться к альянсу: в самом разгаре переговоры с Дюром, и… кхе-гм… всякому ясно, что сие значит.

— Сие значит, что сквалыга твой коронованный скорей с пиратством да грабежом смирится, нежели даже мелким профитом своим коммерческим пожертвует! — отрезала королева. — Если б зрил он дальше носа своего вздернутого, давно бы заметил, что из-за беззакония сего разнузданного вдесятеро больше теряет! Ежели, конечно, из трусости обыкновенной не опасается он, как бы Дюр не напал на него, коли на лапы он дружкам его распутным наступит.

— Мадам, — вздернул голову адмирал, — не можно допустить мне, чтоб выпады столь дерзкие в адрес властителя моего без должного упрека остались…

— Сядь на место и помалкивай в тряпочку иль катись колбаскою к королю своему трусливому! — взвилась Альванди. — Здесь собранье воителей, а не сопляков рахитичных! Когда в лицо врагу мы смотрим без страха, сидит он на толстой заднице своей в Хершиде с большими силами под командованьем своим, чем у нас всех вместе взятых, и дрожит, как бы лишние полкарда на движенье смелое не потратить! Тошнит уж меня от него!

Адмирал собрал свои бумаги, натянуто поклонился и удалился, не проронив ни слова. Когда он ушел, принц Ферриан одарил королеву сардонической ухмылкой.

— Эк отделали бродягу старого! — заметил он. — Не удивительно, что женщины правят Квирибом. Хотя имей мы, Экрару Гозаштандскому подобно, границы общие с Дюром, должно быть, и мы не пели бы песни столь победные. Однако ближе к делу.

— Совершенно вы правы, — согласилась Альванди. — Вот, справа от меня, сидит тот, о коем уже толковала я вам, — герой, что проник в самое сердце Сунгара и выжил, чтоб поведать об этом. Генерал Сньол, расскажите господам коротенько, как спасли вы дочку мою.

Барнвельт сжато изложил ход событий до бегства на самодельных лыжах, после чего поинтересовался:

— А вы вообще знаете, что такое лыжи?

Все явно недоумевали, за исключением Ферриана, который отозвался:

— Я знаю. В прошлом году гостил на острове нашем один ньямец, который и показал нам, как доски для хожденья по почвам зыбким выстругивать да загибать. Не имея в Сотаспе солнечном диковинного того дождика мерзлого, что «снегом» именуется, облепили мы склон холма мягкою влажною глиной и катались с него на досках упомянутых. Подбил глаз я себе тогда и ногу вывихнул, так что с клюкою ковылял неделю, но забава того стоила. Так вот как бежали вы? Скользя по терпале на оных приспособленьях?

— Да. Понимаете, я нашел несколько досок и выстругал…

— Все ясно мне теперь! Снабдим мы все войско наше лыжами и пошлем прямиком сквозь тину, покуда сунгарцы глупые тешиться будут мыслью, будто неприступны они посреди болота своего морского. Берусь обучить я и возглавить подразделенья оные, и завтра же пошлю всех плотников Рулинди лыжи выстругивать.

— Ну уж нет! — гаркнул король Пенжирд. — Хоть и знаем мы все вас за человека энергичного да ума вдохновенного, Ферриан, все ж не будете вы воинами моими командовать!

— Моими тоже, — проворчал Ростамб Ульванарский. — Кто сей юный выскочка, что опрокидывать смеет испытанные принципы военные? Да я командовал солдатами, когда он еще из яйца не вылупился…

— Уймитесь, зеры, — вмешалась королева Альванди. — По этой-то самой причине и позвала я сюда головореза сего из дальних краев, царства холода и льда. Достоинства его уж не раз подтверждены были — как репутацией его давней мужа деяний доблестных, так и недавней вылазкою его одиночной…

— А мне плевать, — отрезал Пенжирд Замбийский. — Будь он сам Карар в образе смертном, все равно не властен он людьми моими командовать! Они мои, мною набранные, выученные и прошедшие под началом моим все переделки мыслимые, и никому, помимо меня, не доверятся. Я — это я!

— Прошу прощенья, господа, — подал голос верховный синдик Маджбура, который сразу выделялся из окружающего великолепия простым коричневым костюмом.

Он тихо продолжил:

— Большинство собравшихся тут властью облечены по праву наследному на срок пожизненный. Так что пониманье интересов да желаний других людей далеко не в привычках ваших. И все ж таки без единой главы экспедиция задуманная на провал обречена неминуемо, что в ученье военном сведущие с охотою подтвердят. А посему, коли желаем мы стрелою своей шейхану в самый глаз угодить, при всей независимости нашей должны компромисс сыскать — как мы, в государствах с правом избирательным, давно уж поступаем привычно. А коли так, кто ж лучшим предводителем может стать, помимо него — человека силы и ума из краев удаленных, что никакими интересами местными не повязан?

— Верно, мешки вы мои денежные! — вскричал Ферриан. — Хоть скорей я с зубом расстанусь, нежели с толикою власти своей, вынужден отступить я пред силою выводов логических. Согласен ли ты со мною, а, Пенжирд, старина?

— Не знаю. Без…

— Как бы не так! — взревел Ростамб Ульванарский. — Откуда знать нам, что Сньол из Плешча и впрямь ту репутацию заработал, о коей столько слов уж сказано? Чем больше сказку сказывают, тем больше вранья в ней, а известен он нам лишь по слухам, что уж полшара планетного облетели! Откуда знать нам, что так бескорыстен он, как друг тут наш маджбурский толкует? Слишком давно вертится он при дворе квирибском, и откуда знать нам, что за обещанья тайные иль отношенья связывают его с интересами доурии? — он тяжелым взглядом посмотрел на Зею. — А потом, откуда знать нам, что и взаправду он Сньол из Плешча? Всегда полагал я, что генерал Сньол куда как старше.

Королева Альванди, прикрывшись ладонью, зашипела Барнвельту:

— Скажи старому фастуку, что забыл, мол, бумаги свои в Ньямадзю, и вызови его на поединок за оскорбленье!

— Что?! Но я…

— Делай, что сказано! Вызови его!

Барнвельт, безрадостно сознавая, что, коли уселся верхом на тигра, по своей воле уже не слезешь, поднялся и произнес:

— Удостоверенья моей личности остались у меня на родине, из коей мне пришлось бежать. Однако ежели кто желает взваливать на меня груз лживых обвинений, я буду только рад уладить сие дело частным образом, как джентльмен с джентльменом.

С этими словами он шмякнул по столу переговоров мечом, так что подскочили пепельницы. Ростамб что-то пробурчал и потянулся к эфесу.

— Стража! — взвизгнула королева, и в помещение моментально влетели несколько амазонок. — Разоружить эту парочку! На законы наши плевать вздумали, охальники? Лишь принимая во вниманье звания ваши, дозволили мы вам проникнуть в пределы сии при оружии, и любая скотская выходка такого рода кончится тем, что голова смутьяна на стене городской красоваться будет, пускай даже и короною украшенная! Сядьте на места свои. Владыка мой Ферриан, мыслится мне, что лишь ваша голова ясность мысли тут еще сохранила. Продолжайте доводы свои…

Добрых несколько часов они без толку толкли воду в ступе. Сначала за Барнвельта были только королева, принц Ферриан и верховный синдик. Потом им удалось переманить к себе сурускандского президента, потом Пенжирда из Замбы, а мало-помалу и остальных, пока не остался один Ростамб Ульванарский.

— Вас всех тут обабили этими духами, коими ведьмы квирибские мужичков своих несчастных дурманят, — пробурчал король Ростамб. — Едучи сюда, мыслил я, что будет сие честное предприятие промеж товарищами да равными, вместо чего вижу самое низкое и бессовестное надувательство, коим надеется Альванди наложить лапу свою не только на Сунгар, что признает она открыто, но и на всех на вас, дабы воплотить в краях ваших злосчастных порочные мечты свои о правлении женском. Пошло оно все к Хишкаку! Скорей увижу я кровавый стяг сунгарский, реющий над золотым моим Ульванаром! Еще увидите, зеры, насколько прав я был, а теперь же позвольте пожелать вам покойной ночи!

И он гордо удалился, задрав вверх клочковатый подбородок. Впечатление от его ухода было несколько подпорчено тем обстоятельством, что, не глядя под ноги, он споткнулся о складку на ковре и проехался по нему физиономией.

В результате всяких проволочек, без которых не обходится ни одна широкомасштабная операция, прошло куда больше десятиночья, прежде чем лыжи были готовы, люди обучены на них ходить, а мелкие организационные прорехи наконец заштопаны. Поход против сунгарцев был, что называется, практически на мази. Правда, Барнвельта, который депонировал полученное от королевы вознаграждение банкирской фирме «Талун и Фосг», очень беспокоило приближение сезона ураганов на море Ваандао. Однако он обнаружил, что ни помочь, ни помешать уже практически ничему не может: подчиненные ему командиры совершенно независимо занимались решением своих собственных отдельных задач.

Он чувствовал, что играет во всем этом роль свадебного генерала, эдакого зиц-председателя, необходимого лишь для того, чтобы остальные не лезли в начальники и поменьше лаялись собой. Даже когда дело касалось возникающих то и дело споров и противоречий, он предпочитал перекладывать задачу на Джорджа Тангалоа, которого назначил своим заместителем. А Джордж с его великолепным даром убеждения и неистощимым чувством юмора проявлял настоящий талант примирять самых непримиримых спорщиков и совмещать самые несовместимые точки зрения.

Как-то Тангалоа заметил:

— Знаешь, Дирк, по-моему, мы и впрямь накладем сунгарцам по первое число. Но как бы нам, черт возьми, удержать наших молодцов от того, чтоб они и Штайну башку не оторвали вместе с прочими?

Барнвельт задумался.

— По-моему, я знаю как. Вырвем листок из книжки самих же пиратов, как говорится. У тебя еще цела фотография Игоря, которую я тебе давал перед отправлением на поиски Зеи?

— Кажется, да.

После этого разговора Барнвельт отправился к королеве и начал:

— Ваша Грозность, в Джазмуриане есть один старый фотограф…

— Знаю такого: не так давно гильдия художников в суд подала на него, обвиняя, что нанял он банду хулиганскую, коя нападает на них средь бела дня на улицах, понуждая конкуренцию ослабить. Но при рассмотренье же дела оказалось, что хулиганами оными не кто иные были, как два путешественника, прозывающиеся Сньол из Плешча и Таджди из Вьютра — имена сии кажутся мне смутно знакомыми, — кои лишь противостояли вымогательствам гильдии упомянутой. Так что судья моя дело закрыла и предостереженье вынесла мазилкам самонадеянным. А на что он сдался?

— Понимаете, он сунгарский шпион, и я хочу, чтоб вы его арестовали…

— Еще как арестую! Живьем сварю мерзавца, покуда мясо с костей не поотваливается! Так вот какова благодарность его за справедливость правосудия нашего! Велю башку я ему ювелирной пилкою отпилить, по волоску за пропил! Я…

— Да подождите же, королева! Он мне для другого нужен.

— Ну?

— В общем, на Сунгаре есть один землянин, которого мне обязательно надо взять живым…

— Зачем?

— Ну, он как-то мне здорово напакостил, и теперь я хочу обработать его как следует, чтоб надолго запомнил. Обидно будет, если кто-то из наших солдат вот так вот возьмет и убьет его одним махом. Так что я прошу сохранить старому фотографу голову и отпустить его потом на все четыре стороны в обмен на одну работенку — размножение портретов этого самого землянина. Он должен получить все материалы и помощь, какие только потребуются, чтоб в лепешку разбился, но выдал мне до отплытия три тысячи отпечатков. Я раздам их всем штурмовикам и пообещаю пять тысяч кардов награды тому, кто доставит мне землянина живым, но никак не мертвым.

— Странные идеи у тебя бывают, господин Сньол, но будь по-твоему.

В назначенный день Барнвельт вместе с теми, кто пришел его проводить, поднялся на палубу «Джунсара», который избрал в качестве флагмана. (Королева была крайне удивлена и разочарована, ожидая, что он предпочтет ее собственную «Доурию Деджанаю». Однако он настоял на своем, чтобы избежать любых проявлений фракционности. К тому же «Джунсар» был больше.) Провожающие расхаживали по палубе с кружками в руках и болтали, словно это была вечеринка на яхте.

Барнвельту очень хотелось несколько более сердечно попрощаться с Зеей, с которой со времени возвращения в Рулинди едва мог перекинуться парой слов наедине. Однако у обоих никак не получалось отвязаться от вежливых бесед с остальными. В конце концов он взял шейхана за рога, извинился и обратился к Зее:

— Нельзя ли вас на минутку, принцесса?

Он прошел с ней в свою личную каюту, согнувшись в три погибели, чтобы не стукаться головой о балки, и произнес, заключая девушку в объятья:

— До свиданья, дорогая.

Когда он отпустил ее, Зея тихо проговорила:

— Ты просто обязан вернуться, любимый мой! Иначе жизнь всякий вкус для меня потеряет. Наверняка сумеем найти мы решенье некое, дабы желаньям твоим потрафить. Разве не могу я сделать тебя полюбовником своим постоянным, королевой будучи, чтоб царила наша любовь вечно, покуда супруги мои рогоносные приходить да уходить будут?

— Боюсь, что нет. Никому не говори, но на самом-то деле я очень высокоморальная личность.

— Ежели решенье такое тебе не подходит, настолько не мыслю я нас друг без друга, что брошу безоглядно титул свой королевский, чтоб скитаться с тобою по миру иль нырнуть в жуткие глубины космоса, откуда земляне загадочные к нам прибывают. Ибо тайною мечтою моей всегда было подчиняться человеку могучему и отважному — такому, как ты!

— Да ладно тебе, не настолько уж я…

— Никто с тобою сравниться не в силах! Сам Карар, если и взаправду жил он, а не порожденьем был фантазий поэтических, на тебя бы равнялся! Скажи лишь словечко…

— Ну, ну, кончай плакать. Когда мы снова увидимся, мы все уладим.

Слушая ее похвалы, он чувствовал себя довольно неловко, поскольку никак не мог избавиться от чувства вины и убеждения, что большей части всех бед, включая гибель Часка, можно было бы избежать, обращайся он с экипажем «Шамбора» более умело. И хотя он действительно любил ее (пошло оно все к черту!), он по-прежнему считал свой план наилучшим со всех точек зрения. А задумал он, как только Штайн окажется в безопасности и будет отснята вся пленка, тихо исчезнуть с кришнянского горизонта и вернуться на Землю.

Он поцеловал ее с пылом, который сделал бы честь и великому актеру Роберто Канну, вытер ей слезы и вместе с ней вернулся на палубу. Гости понемногу расходились. Те, кто отплывал вместе с ними, вроде принца Ферриана, — отправились на свои корабли, кто, вроде короля Пенжирда из Замбы, оставался — сходили на берег. Под хлопанье флагов, рев оркестров, шипение фейерверка и приветственные клики тысяч квирибцев с причала заскрипели весла, и союзная армада, над которой кружил один из ракетных планеров Ферриана, длинной цепью выползла в изумрудное море.

Над горизонтом вновь поднялись фоссандеранские холмы, на сей раз утыканные обгоревшими пнями и похожие на небритый подбородок под микроскопом. Только далеко слева, на восточной оконечности острова, упорно зеленела, коричневела, розовела и пунцовела кришнянская растительность.

Барнвельт, перегнувшись через поручень мостика «Джунсара», распорядился:

— Джордж, передай по флоту, что мы зайдем в бухту на северном побережье Фоссандерана пополнить запасы воды. Мне не хочется опять оказаться на нуле.

— А если они начнут выступать насчет демонов?

— Дело большое! Напомни, что я уже раз разделался с этими демонами одной левой. Естественно, водоносы пусть возьмут охрану.

Флот растянулся вдоль северного побережья острова, пополняя запасы воды, а сотни гребцов сошли на берег, чтобы урвать несколько часов сна на твердой земле, поскольку от самого Данованга им лишь изредка удавалось вздремнуть, скорчившись на своих жестких скамьях. Хвостатые не показывались, и рассказ о том, что удалось выяснить про них Барнвельту, похоже, окончательно развеял большинство распространенных страхов, связанных с этим местом.

Когда предводители собрались на борту «Джунсара» на совещание, дарийский дашт высказал предположение:

— Очевидно, негодяи сии запросят наши условия?

— Утопить эмиссаров ихних в море! — брякнула королева Альванди.

— Не соотносится сие с практикою наций цивилизованных… — начал было маджбурский адмирал.

— А кого волнует? Кто называет сие ворье самонадеянное цивилизованным?

— Минутку, мадам, — вмешался принц Ферриан. — Соблюденье моральных норм немалую выгоду сулить нам может, тем более что сие нам ничего не стоит. Предлагаю условия им выставить такие, от каких наверняка они откажутся. Пообещаем, скажем, одни лишь жизни им сохранить в случае сдачи.

Так и было решено,

Когда все емкости были заполнены водой, гребцов разбудили, и флот вновь устремился к цели. За идущим впереди «Джунсаром» маячил чудной силуэт весельного авианосца Ферриана под названием «Куманишт». На носу его хлопнула катапульта, запуская в воздух для тренировочного полета ракетный планер, который покружил над флотом и скользнул обратно на взлетно-посадочную палубу, где его подхватила обслуга.

Когда они огибали восточную оконечность Фоссандерана, втягиваясь в судоходный канал пролива Палиндос, Барнвельт схватил Тангалоа за рукав. Несколько хвостатых охотились на мелководье за рыбой, тыкая в воду копьями. Едва заметив «Джунсар», они тут же вскарабкались обратно на берег и скрылись среди деревьев.

— Слушай, — оживился Тангалоа, — а нельзя ли ненадолго остановиться, чтоб я смог их опросить? Я бы взял охрану…

— Нет! Если выиграем войну, может, остановимся на обратном пути… Да?

Появившийся чин доложил, что у капитана такого-то разошлась обшивка и он просит разрешения вернуться на базу.

— О господи! — простонал Барнвельт. — Уже четвертая или пятая часть откололась! Вначале у нас действительно был небольшой перевес, но нас совершенно подкосил Ростамб, и при таком раскладе нам вскоре придется иметь дело с превосходящими силами противника!

— В Дамованге мы все проверяли, — напомнил Тангалоа.

— Конечно! Я сильно подозреваю обыкновенный саботаж со стороны кое-какой публики, которой совсем не улыбается лезть в драку. Пойду сам посмотрю на эту обшивку.

Барнвельт произвел осмотр, велел капитану заткнуть течь парусиной и вернулся на «Джунсар», Как только они вышли на просторы моря Ваандао, он направил пару порожних грузовых лайб в Малайер с заданием загрузиться продовольствием и водой, а потом присоединиться к основному флоту у Сунгара. После этого он вновь занял прежнюю позицию, упершись локтями в поручень и угрюмо разглядывая море.

— Ты чего такой мрачный? — поинтересовался Тангалоа. — В прошлый раз ты и то смотрелся веселей, а ведь риску было куда больше.

— Никакой я не мрачный. И риск тут вообще ни при чем.

— А что тогда?

— Все чудесно, все прекрасно.

— Я знаю: ты влюбился!

— Угу, — неохотно согласился Барнвельт.

— Чего тогда тосковать? Лично я всегда это, наоборот, находил забавным.

— Я сказал ей «прощай навсегда».

— С какой это стати?

— Она вбила себе в голову, что из меня выйдет хороший консорт. А… Барнвельт выразительно чиркнул ребром ладони по горлу.

— Да, такой момент я как-то упустил из виду. Это следовало бы как-то устроить.

— Это уже устроено! Но этого-то мне совсем не надо!

— Нет-нет, погоди. Я хочу сказать, что если ты с толком возьмешься за дело, то свергнешь к бесу весь матриархат и навсегда покончишь с этим обычаем. Такая форма государственного устройства, как у них в Квирибе, не должна отличаться стабильностью.

— Ты имеешь в виду, потому что мужчины сильнее женщин, как у нас?

— Не совсем, хотя и это не стоит сбрасывать со счетов. Кхе-гм. Я имел в виду, что рассматриваемое общество с женской доминацией не развилось естественным путем. Изменения в культурной модели произошли скачкообразно, в результате ряда неких исторических инцидентов. Базовые же представления людей остались теми же, что и в окружающих кришнянских государствах, где такая модель предусматривает приблизительное равенство полов.

— Ясно. Хоть неприметной в лютне трещинка была, на нет она всю музыку свела.^[74]

— Вот именно. Вот в той же Ньямадзю, насколько я понимаю…

— А разве не могли эти, как их — базовые культурные модели перемениться с тех пор, как королева Деджаная ввела матриархат?

— Нет. На это потребовались бы столетия. Понимаешь, большинство людей получает основные культурные представления еще до достижения школьного возраста и, как правило, потом их не меняет. Именно поэтому на Земле еще кое-где прослеживаются остатки расовых предубеждений и дискриминации, несмотря на все законодательные меры и пропаганду последних веков. И, скорее всего, подобный подход к рассмотрению динамики культурных моделей можно в равной мере проецировать и на Кришну. Так что если ты испытываешь желание разрушить означенную модель базилофагной гинеократии, пока та не успела окрепнуть…

— Модель чего? — опешил Барнвельт.

— Пардон, старина, я и забыл, что тут не собрание антропологической ассоциации. Так вот, подобная модель монархопожирательного бабского правления, как мне следовало сразу выразиться, вполне может быть разрушена одним-единственным решительным человеком, к чему у тебя все данные: доступ к вершинам власти, геройская репутация…

Барнвельт помотал головой:

— По натуре я довольно тихий малый и не испытываю желания свет летучий пролить на престолы, чтоб черное стало черней.^[75]

— Да ладно тебе, Дирк! Ты у нас любишь быть первым. Я за тобой давно наблюдаю.

— По крайней мере, я не собираюсь совать голову в петлю, пока королева Альванди не рассталась с привычкой травить своих подданных духами — как их там, «Разнузданная похоть»? — чтобы держать под каблуком. А потом, остаются мои обязательства перед фирмой.

— Точно — я и забыл про «Игорь Штайн Лимитед». Слушай, а почему бы шейле не сменить работу? Тогда тебе не придется становиться консортом.

— Честно говоря, она уже это пообещала. Она даже готова лететь со мной на Землю.

— Господи, да что ж тебе еще надо? — переполошился Тангалоа. — С этакой-то цыпочкой! Да я бы на твоем месте…

— Она же кришнянка, дурень!

— Ну и что? Отношения-то все равно возможны… или во «Второзаконии»^[76] что-нибудь против этого сказано?

— Да не в том дело. Мы несовместимы. Понял, в каком смысле?

— Тем лучше! Можно не волноваться насчет…

— Но я так не хочу!

— В смысле, ты хочешь, чтоб вокруг бегала куча маленьких Дирков? Как будто одного мало?

— Ох! — простонал Барнвельт.

— Возвышенные помыслы о бессмертии рода?

— Да причем тут это? Просто я сторонник стабильной семейной жизни, а один голый секс никогда тебе этого не даст.

— Ха-ха, — молвил Тангалоа. — Чего это ты там цитировал Куштаньозо насчет отвергания светлого бесчестья любви? Ты все еще повязан массой иррациональных табу, мой мальчик. Вот у нас в Полинезии давно…

— Знаю. Может, тебе система прогрессивной полигамии в самый раз, но я-то иначе устроен. Так что никакие яйцекладущие принцессы в мою жизнь не вписываются.

— Чрезвычайно нетерпимые расовые предрассудки.

— Да мне плевать, это мои воззрения. Очень хорошо, что подвернулась эта экспедиция и мы расстались, иначе у меня никогда не хватило бы пороху ее бросить.

— Ну ладно, это твое дело, — заявил Тангалоа и вытер лоб. — А тут пожарче, чем на северных территориях Австралии в январе!

— Южный ветер, — отозвался Барнвельт. — До самого Сунгара париться будем.

— Надо брать пример с этих чуваков из Дарьи. Как только мы отвалили от причала в Дамованге, они переоделись в национальные костюмы — намазались жиром, а теперь они и жир стерли.

Наконец в туманной дымке на горизонте показались очертания Сунгара. Барнвельт, у которого уже возникло ощущение, будто он знает местные воды как свои пять пальцев, проложил курс к северо-западному побережью плавучего острова, где располагался вход в поселение пиратов. Планер вернулся на «Куманишт» с сообщением, переданным на «Джунсар» флажными сигналами, что навстречу им движется какой-то корабль. Едва только сообщение разобрали, как появился и сам корабль. Приблизившись, он убрал паруса и на веслах направился прямиком к «Джунсару». Оба судна замедлили ход, пока не замерли друг против друга, почти касаясь носами. На грот-мачте пирата реял зеленый вымпел перемирия.

— Кто вы такие и чего вы тут делаете? — спрошено было с носа сунгарского корабля дребезжащим голосом на квирибском диалекте.

Барнвельт сказал герольду с рупором, который стоял рядом с ним:

— Ответь, что мы — объединенные военно-морские силы моря Садабао, пришли очистить Сунгар от мерзавцев,

— Очистить от нас?! — донесся в ответ возмущенный вопль. — Да мы вас… — тут сунгарский парламентер чуть ли не со слышимым усилием взял себя в руки. — Собираетесь ли выставить вы условия некие, покуда потасовка не началась?

— Ежели сдадитесь вы нам на милость, гарантируем мы вам жизнь, но ничего больше — ни свободы, ни имущества!

— Какие добряки, ха-ха! Ухожу я, дабы донести обещанье ваше щедрое до начальства!

Прежде чем развернуться, сунгарская галера довольно долго пятилась задним ходом — очевидно, капитан ее предпочел не подставлять свой уязвимый борт под неприятельский таран на близкой дистанции, перемирие там, или не перемирие. Потом послышался неистовый стук и плеск пиратских весел, и корабль помчался в сторону прохода в водорослях.

«Джунсар» двинулся вслед за ним, лениво перебирая веслами, чтобы дать сунгарцам возможность рассмотреть ультиматум. Вдруг суматошный перестук весел донесся до Барнвельта: «Доурия Деджаная» королевы Альванди вся в пене понеслась вдогонку за пиратами.

— Эй, вы там! — гаркнул Барнвельт через воду. — А ну назад в строй!

Назад прилетел хриплый лай королевы:

— Герольдом у них Гизил-Шорник! Потоплю я корабль его, и…

— Какой еще Гизил-Шорник?

— Дерзкий бродяга квирибский и известный разжигатель недовольства средь мужчин наших! Велели мы повесить мерзавца, Да, про приказ сей прослышав, спасся он бегством. На сей раз не уйти ему!

— Вернитесь в строй, — повторил Барнвельт.

— Но Гизил же ускользнет!

— Пусть его.

— Ну уж нет! Кто ты такой, чтоб командовать королевой квирибскою?

— Главнокомандующий, вот кто! Немедля остановитесь, иначе, клянусь ногтями Кондиора, я вас сам потоплю!

— Кишка тонка! Навались, мальчики!

— Ах так? — Барнвельт повернулся к Тангалоа. — Передай вниз: полный вперед — зарядить носовую катапульту — подвернуть на цель.

Хотя в ходе обмена любезностями «Доурия Деджаная» успела вырваться вперед, более крупный «Джунсар» вскоре достал ее.

— Шарахните им разок поверх кормы, — распорядился Барнвельт. Постарайтесь только ни в кого не попасть.

Банг! — сработала катапульта. Огромная стрела чуть ли не с человека длиной с воем пересекла узкое пространство между кораблями. Барнвельт рассчитывал, что она пролетит над королевой с приличным запасом. Однако то ли цель оказалась чересчур заманчивой, то ли качка не дала как следует прицелиться, но на деле вышло несколько по-иному: стрела зацепила мантию Альванди, сорвала ее с сановных плеч и унесла далеко в море, где трепыхающийся на лету символ власти вместе со снарядом с грандиозным «бултых!» исчезли под водой. Саму королеву при этом развернуло задом наперед и шмякнуло о палубу. На помощь ей тут же кинулась одна из амазонок.

Распорядившись прекратить греблю, она погрозила «Джунсару» кулаком. Барнвельт повсюду видел довольные ухмылки, поскольку самодурство королевы Альванди бельмом на глазу выпирало далее во флоте, который возглавляли такие незакомплексованные личности, как принц Ферриан Сотаспийский. С этого момента все приказы Барнвельта стали выполняться беспрекословно.

«Я и Наполеон!» — подумал Барнвельт. Если б они только знали, кто он такой на самом деле…

Когда они приблизились к Сунгару, клочья терпалы стали попадаться так часто, что то и дело цеплялись за весла. Поглядев в длинный кришнянский телескоп, Барнвельт увидел, что навстречу им выходит корабль, охранявший вход. Галера уже успела вернуться на свое место и теперь затягивала затычку из терпалы в устье канала. В глубь его поспешно удалялся вельбот.

Сунгарцы готовились к обороне. Барнвельт передал: «Привести в действие план номер два».

С великим обменом сигналами и дудением в трубы флот перестроился. Две группы посудин, переделанных из обычных галер в десантные транспорты за счет уменьшения числа весел, расползлись по флангам, в то время как Барнвельт на «Джунсаре» повел маджбурскую эскадру прямиком к затычке, которая перекрывала уходящий в глубь Сунгара проход.

Пиратская галера осталась стоять на страже внутри канала, соединенная с терпаловой затычкой путаницей канатов. За ней по каналу уже двигались какие-то другие суда.

Барнвельту пришло в голову, что сунгарцы решили продолжить переговоры, но тут капитан «Джунсара» указал ему на коричневый вымпел вызова, лениво полоскавшийся на топе грот-мачты сторожевой галеры.

— Вот вам ответ, владыка мой, — объявил он. Мгновением позже глухо стукнула катапульта, и над разделявшей противников полоской воды принялись чертить дуги свинцовые ядра и толстые оперенные дротики. Когда эта полоска еще больше сузилась, к ним добавились стрелы, выпущенные из луков и арбалетов. По распоряжению капитана «Джунсара» матросы огородили бак щитами, чтобы Барнвельт и его спутники могли наблюдать за происходящим с большей безопасностью.

— Не учинить ли и нам стрельбу? — осведомился капитан.

— Нет, покуда они не будут так добры вместо нас пристреляться, отозвался Барнвельт.

Он повел телескопом по сторонам, пытаясь разглядеть, следуют ли остальные эскадры разработанному заранее плану, хотя из-за нанесенной теплым ветром дымки видно было ничуть не лучше, чем невооруженным глазом.

Между «Джунсаром» и его соседом с правого борта плюхнулся снаряд.

— Давай! — крикнул Барнвельт, и на носах кораблей маджбурской эскадры захлопали катапульты.

Дирк сполна познал то беспокойное чувство, с которым главнокомандующий отдает последний приказ, выполнения коего можно ожидать с более-менее обоснованной уверенностью в самом начале битвы. Очень хочется внести в планы последние усовершенствования, но теперь уже поздно, и исход боя целиком и полностью ложится на плечи простых бойцов.

О загородку из щитов стали с грохотом и звоном ударяться всевозможные летающие предметы. Треск и взрыв воплей на корме возвестили, что огонь защитников угодил в цель.

Барнвельт, выглянув из-за щитов, обнаружил, что лишь затычка из водорослей и несколько метров чистой воды отделяют его от галеры, сторожившей вход. Галера беспрерывно стреляла, снаряды неслись у них над головой с протяжным гудением и свистом. Четыре маджбурские галеры вплотную приблизились к затычке и стреляли в ответ, хотя, уткнувшись носами в водоросли, могли использовать только передние катапульты, а лучникам на баках было просто не развернуться.

С атакующих галер на тараны полезли люди с крюками и граблями, растаскивая на длинные пряди золотисто-коричневую вязкую массу с пурпурными поплавочками. Пряди они передавали наверх остальным, чтоб покрепче вцепиться в затычку. Прямо на глазах у Барнвельта один из багривших водоросли был подбит стрелой и рухнул в воду. Место его тут же занял другой.

Протяжное шипение над головой заставило Барнвельта поднять взгляд. Это был один из планеров Ферриана, который закладывал вираж над вражескими позициями. За ракетами его тянулся длинный хвост желтого ясуварного дыма. Когда планер пролетал над сторожевой галерой, с него посыпалось что-то похожее на дождь. Барнвельт знал, что это была пригоршня стальных стрелок, великое множество которых принц Ферриан наготовил для своих авиаторов.

Другой планер долетел до основного поселения, где тоже что-то сбросил. Там поднялось облако дыма и как следует ахнуло, хотя Барнвельт не заметил, чтобы вся эта пиротехника причинила какой-либо реальный ущерб.

Хрясь! Чугунное ядро из вражеской катапульты проломило загородку в двух щитах от Барнвельта и кегельбанным шаром прокатилось по палубе бака. Двое матросов бросились заменять расколотый щит. Внизу, среди водорослей, уже валялось несколько человек. Барнвельт увидел, как одно из тел как-то странно дернулось, и мельком углядел у самой воды пятнистую шкуру. Привлеченные кровью, собирались фондаги, или ядовитые угри.

Одна из маджбурских галер уже завела на палубу несколько косм терпалы и начала табанить, но, как следует натянувшись, те одна за другой порвались. Над головами прошипел еще один планер. На сторожевой корабль просыпался град мелких снарядов, не причинивших никакого вреда.

— Владыка мой Сньол! — крикнул капитан «Джунсара». — Сюда движется принц Ферриан!

Барнвельт добежал до кормы в тот самый момент, когда Ферриан, стройный и смуглый, уже перемахивал через фальшборт, сверкая на солнце своими воронеными доспехами. Экипаж вельбота, доставившего его с «Куманишта», устало опустил весла под кормой «Джунсара».

Несколько секунд Ферриан переводил дух, после чего выпалил:

— Некий странный флот приближается к нам с севера, владыка мой! Один из летунов моих узрел его с высоты.

— Что за флот?

— Пока не ведомо, но послал я другой планер выяснить.

— Кто же это может быть? Королю Ростамбу стало стыдно, и он решил прийти нам на выручку?

— Все возможно, но более вероятно, что сие флот Дюра спасать идет дружков своих разбойничков!

Дюр! Барнвельт про него и думать забыл. А между тем неистовая перестрелка с сунгарцами не ослабевала.

— Я отправлюсь с вами на «Куманишт» и посмотрю, что можно сделать, решил он, после чего обратился к Тангалоа: — Оставайся здесь. Просигналь на транспорты, чтоб не высаживали лыжный десант до следующих указаний.

«Было бы совсем ни к чему, — мрачно размышлял он, слезая по веревочной лестнице в вельбот, — подвергнуться нападению с моря в разгар столь тонко разработанной операции».

Оказавшись на борту авианосца, он принялся нервно расхаживать по планерной палубе, отходя в сторону во время взлетов и посадок. Наконец планер, посланный к северу на разведку, вернулся и с грацией бабочки скользнул на палубу, где был подхвачен матросами.

Авиатор вылез из него со словами:

— Еще четверть часа, и оказался бы я в море из-за нужды в горючем! Владыки мои, флот надвигающийся, и впрямь принадлежит Дюру, что без сомненья по парусам видно квадратным в манере Ваандао бурного.

— Сколько их там? — спросил Ферриан.

— Насчитал я четырнадцать великих кораблей да еще, пожалуй, столько же поменьше.

Барнвельт прикинул в уме.

— Если мы будем держать сунгарцев заткнутыми, у нас еще останется преимущество, чтоб разобраться с Дюром.

— Не видали вы еще великих кораблей дюрских, — угрюмо огрызнулся Ферриан. — На крупнейших галерах у них не менее чем по тысяче народу на каждой, и одною лишь целую эскадру наших раздавить можно, как жуков под каблуком! А посему, владыка мой, извольте-ка поскорей проявить ту изобретательность сверхъестественную, о коей Альванди все уши нам прожужжала, покуда солнце заходящее не высветило лучами своими картину грустную, как вы, я и все наши вояки бравые на корм отправляются фондагам. Итак, зер, каковы будут распоряженья?

На корм фондагам? Барнвельт задумался, ухватившись рукой за свой длинный подбородок. Минутку, а ведь это палка о двух концах!

— Скажите мне вот что, — начал он. — Вот уже битый час ваши планеры забрасывают сунгарцев всякой дрянью совершенно без толку…

— Планеры мои — величайшее изобретенье военное с той самой поры, как побил Карар воительниц Варзени-Гандераны зельем своим магическим! — горячо возразил Ферриан. — Благодаря им стали мы столь же могущественны в искусстве Кондиора, как земляне проклятые! Но согласен, — тут он слегка утихомирился, — что не доведены они еще до уровня должного. Что предлагаете вы?

— Сколько они могут взять груза?

— Для полета короткого — столько же, сколько человек весит, помимо пилота. К чему это вы клоните?

— На судах сопровождения у нас полно кувшинов с водой. Если вылить из них половину или две трети, каждый будет весить приблизительно, как человек — если даже не меньше…

— Но что проку нам от бомбардировки кувшинами с водою? Разве, что одному-другому врагу прямиком по башке угодишь…

— А если кувшины набить фондагами?

— Ао, вот теперь предложенье ваше похоже на дело! — вскричал Ферриан. — Наживкою послужат тела павших, а ловить будем крюками, коими надоумили вы маджбурцев водоросли рвать на клочья… Капитан Заир, шлюпки на воду! У адмирала нашего распоряженье есть для флота! Живей, живей!

— Но, владыки мои! — пролепетал капитан Заир с выражением ужаса на лице. — Люди смертельно боятся сих тварей, и по доброй причине!

Барнвельт и сам их здорово побаивался, но виду не подал.

— Дело большое! Лично меня они нисколечко не страшат. Раздобудьте мне толстую кожаную куртку и пару рукавиц, и я покажу.

Как обычно, принцу Ферриану достаточно было уловить лишь суть идеи. Вскоре он уже носился во всех направлениях, одних посылая вязать рыболовные снасти, других гнуть крюки из наконечников для копий, а третьих передавать распоряжения остальному флоту.

На все это ушло время. Первым делом Барнвельту пришлось лично продемонстрировать, как обращаться с фондагами, чтобы не быть укушенным, благодаря богов за опыт с земными акулами и угрями. К тому времени, как экипажи всех кораблей, уткнувшихся в терпалу, уже вовсю выуживали, поддевали и накалывали на пики извивающихся, щелкающих зубами чудищ и запихивали их в кувшины с водой, второй планер вернулся с сообщением, что флот Дюра вот-вот покажется на горизонте.

Барнвельт бросил взгляд на высокое, жаркое солнце.

— При этом южном ветре, — сказал он Ферриану, — на организацию у нас остается от силы час. Я собираюсь разделить флот и вверить вашему попечению ту часть, которая выступит против дюрцев.

Заметив, что Ферриан насмешливо поднял антенны, он добавил:

— Нашим главным оружием против них являются планеры, что понимаете вы лучше кого-либо другого. Я же хочу вернуться на «Джунсар», потому что уверен — когда пираты увидят, как большинство нашего флота уходит, то наверняка попытаются сделать вылазку.

Он повернулся к шкиперу «Куманишта»:

— Капитан Заир, дайте сигнал всем адмиралам собраться здесь.

В корму «Куманишта» ткнулся баркас, нагруженный кувшинами. Рулевой весело распевал:

— А вот рыбы кому? Прекрасной свежей рыбы? Один укус — и ты мертвая туша!

Матросы бросились перегружать кувшины на авианосец. Одно из суденышек поменьше, заваленное амфорами, тоже пристроилось к борту. Ряды кувшинов на взлетно-посадочной палубе галеры стали расти на глазах.

Командиры один за другим поднимались на борт. Барнвельт посвящал их в свой план, сразу отсекая все возможные возражения:

— Это все — выполняйте!

Когда он спустился в вельбот, с «вороньих гнезд» на мачтах союзного флота стали доноситься крики: «Парус на горизонте! Парус на горизонте! ПАРУС НА ГОРИЗОНТЕ!»

Флот Дюра показался в поле зрения.

«Джунсар» между тем продолжал участвовать в перестрелке. Все корабли были уже изрядно покорежены. Выпущенные из катапульт снаряды повыламывали куски фальшбортов, в стенах рубок зияли обширные дыры. На одном маджбурском корабле была снесена бизань-мачта, на другом вдребезги разбита катапульта, в то время как вражеские палубы казались буквально усыпанными обломками.

С кормы «Джунсара» Барнвельт с Тангалоа наблюдали за эволюциями основного флота. Массивный «Куманишт» расположился посередине, а остальные рассыпались по морю в стороны, выстраиваясь в виде огромного полумесяца с выставленными вперед рожками. На горизонте проглянули бледные крошечные прямоугольники — паруса дюрских кораблей.

Часа через два моряки маджбурской эскадры оторвали от затычки уже половину водорослей, отчего приблизились к сторожевику еще теснее, и перестрелка стала еще жарче.

— Владыка мой Сньол, — подал голос маджбурский адмирал, — мыслится мне, что и впрямь вылазку они затевают, как вы и предсказывали!

За сторожевым кораблем в глубине канала показалась двойная колонна сунгарских галер. Барнвельту не удалось их сосчитать, поскольку корпуса ведущей пары заслоняли остальные, но и так было ясно, что численное преимущество далеко не на его стороне.

Тангалоа оторвался от киносъемки, чтобы заметить:

— Эти чуваки сейчас попытаются подойти к нам вплотную, потом выстроятся впритык друг к другу, и к нам хлынет бесконечный поток абордажников.

— Ясно дело. Как бы убедить тебя надеть хоть какие-нибудь доспехи?

— А вдруг я свалюсь в воду?

Барнвельт хмуро наблюдал за приближением сунгарцев. Пришла бы только в голову какая-нибудь светлая идея!.. Если пиратам и впрямь удастся прорвать блокаду, погонятся ли они за основным флотом или же рассыплются по сторонам? Впрочем, это не должно его особо волновать: к тому моменту его уже наверняка убьют.

Шум впереди заметно попритих. Люди на палубе сторожевой галеры временно прекратили огонь, стараясь развернуть ее так, чтобы она не загораживала проход остальным. Весла ее шевелились еле-еле, да и у подходящих галер тоже, что навело Барнвельта на мысль, что они, должно быть, сильно недоукомплектованы гребцами.

— Надо пока прекратить огонь, — сказал он маджбурскому адмиралу, чтобы убрать обломки, укрепить фальшборт и набрать побольше снарядов. Ну как, наберем?

— Еще как наберем, зер, ибо корабль мой стрелами да копьями утыкан, будто взбешенный эвашг колючками!

— Все наши шесть кораблей нужно связать между собой, как я покажу, и толкать ими затычку вперед. И напомните людям насчет того человека, который мне нужен живым!

Барнвельт провел пальцем по заточке меча.

Маджбурские корабли сцепились швартовами. Гребцы, оказавшиеся внутри получившегося супер-катамарана, убрали весла, поскольку места для них не осталось. Оставшиеся навалились на вальки, и гигантское сооружение двинулось вперед, заталкивая затычку из водорослей вместе с изуродованным сторожевиком в глубь канала.

Однако вскоре два первых пиратских корабля тоже воткнулись таранами в ком терпалы, толкая его в другую сторону. Поскольку весел у них в ходу было больше, они остановили продвижение затычки и принялись выпихивать ее обратно в открытое море.

— Что это ты там делаешь, Джордж? — удивился Барнвельт.

— Да так, хочу кое-что попробовать, — отозвался Тангалоа. В руках он держал метровый обломок катапультной стрелы, к которому привязывал длинную тонкую веревку.

— Они вылезают, — объявил Барнвельт. Две сунгарские галеры уже достаточно далеко вытолкали затычку и шесть маджбурских кораблей в море, чтобы пиратское суденышко поменьше, которое доселе держалось позади, смогло проскользнуть мимо них и обогнуть затычку, хотя и цепляясь веслами за водоросли при каждом гребке. Мало-помалу оно пролезло сквозь узкий проход в терпале, пока не уткнулось носом в правый крайний корабль маджбурской эскадры.

Барнвельт и Тангалоа бросились туда, смешавшись с людьми, свободными от гребли. В тот же момент с борта на борт перелетели тросы с крючьями. Взревели трубы, и с обеих сторон на доски ринулись абордажники. Сшиблись они аккурат посередине. Люди сцеплялись друг с другом и падали с мостков, ударяясь о торчащие внизу тараны и плюхаясь в пропитанную водой тину. Сзади тут же напирали другие, а с баков обоих кораблей лучники и арбалетчики посылали стрелы в самую гущу противостоящих бойцов. Лучники с соседнего маджбурского корабля тоже включились в перестрелку.

Работая локтями, Тангалоа протолкался сквозь людскую кашу на баке. Добравшись до фальшборта, он взял наизготовку свой самодельный кнут и принялся раскручивать его над головой. Конец хлыста змеей метнулся над полоской воды между сцепившимися кораблями. Щелк! Хлыст обвился вокруг шеи кого-то из сунгарцев, и в ту же секунду тот перелетел через борт. Плюх! Тангалоа подобрал веревку и вновь замахнулся. Щелк! Плюх!

Барнвельт уже дошел до того взвинченного состояния, в котором его просто-таки тянуло в драку, но толпа на носу плотно перекрыла ему дорогу. Под превосходящим огнем маджбурцев и взмахами кнута Тангалоа сунгарцы стали отступать, пятясь по мосткам, пока маджбурцы бурным потоком не выплеснулись на шкафут пиратской галеры, увлекая за собой Барнвельта. Он спотыкался о трупы, не в силах что-либо толком рассмотреть из-за толпы и ничего не слыша из-за жуткого шума.

Давка и шум еще больше возросли, когда на корму посыпались пираты с другой сунгарской галеры. Как и предсказывал Тангалоа, пираты составили свои корабли впритык друг к другу и перебегали по ним, как по мосту, чтобы ввести в действие максимально возможные силы. Барнвельт почувствовал, что его теснят в сторону носа, и вскоре уперся спиной в фальшборт. Теперь, хотя внезапный натиск толпы мог сбросить его за борт, ему, по крайней мере, было видно, что происходит. Половина палубы была уже забита сунгарцами, которые упорно пробивались вперед.

Не в силах добраться до облепленных людьми мостков, Барнвельт убрал меч в ножны, слез через фальшборт на таран, перешагнул чей-то труп, перепрыгнул на таран маджбурского корабля и вскарабкался на борт. Бак был по-прежнему битком набит людьми. Посреди всей этой неразберихи высился маджбурский адмирал, закованный в доспехи, как омар, и одно за другим ревел какие-то распоряжения.

Тангалоа прислонился к поручню, преспокойно покуривая.

— Тебе не следовало бы так поступать, — изрек он. — Главнокомандующий должен держаться позади, где он действительно может главнокомандовать, а не лезть в вульгарную потасовку.

— Честно говоря, до настоящей потасовки я так и не добрался.

— Скоро доберешься. Вон они уже где!

Клин сунгарцев развалил ряды противника надвое и опять прорвался к мосткам. Маджбурцы на мостках были либо зарублены, либо сброшены вниз, либо оттеснены назад на свой собственный корабль, а пираты, не отставая ни на шаг и с безумной свирепостью размахивая оружием, следовали за ними. Во главе их бушевал коренастый землянин с багровой физиономией, испещренной множеством крошечных морщинок.

— Игорь! — заорал Барнвельт, сразу узнавая начальника за железным наносником шлема.

Игорь Штайн тоже заметил Барнвельта и ломанулся к нему, вращая кривым клинком. Барнвельт парировал удары сплеча, а то и колющие тычки, но удары следовали так часто, что, кроме обороны, ни о чем другом и помыслить было нельзя.

Шаг за шагом Штайн загонял его на корму маджбурского корабля. Шлем Барнвельта лязгнул под ударом, достигшим цели.

Раз или два Штайн открывался при отскоке, но Барнвельт не решился воспользоваться оплошностью противника. Вот если б удалось огреть шефа по башке плоскостью меча, как того художника в Джазмуриане… Но он, зараза, шлем напялил, только меч сломаешь.

В пылу схватки Барнвельт даже не заметил, что всеобщая потасовка успела растечься по всем маджбурским галерам. Время от времени ему приходилось бросать быстрые взгляды через плечо, чтоб кто-нибудь неожиданно не напал сзади. Мельком он увидел Тангалоа, проламывающего вражеский череп палицей, пирата, который перебрасывал кого-то из маджбурцев за борт на острие пики…

Штайн с дьявольской силой продолжал теснить его назад. Барнвельт терялся в догадках: откуда, к чертям, у Штайна, в его-то возрасте, такая физическая выносливость. Будучи куда как моложе и куда лучшим фехтовальщиком, Барнвельт, тем не менее, уже попросту выдыхался. Ноющие пальцы едва удерживали ставшую скользкой от пота рукоять, а Штайн все пер и пер вперед.

Полуют заметно возвышался над палубой. Барнвельт нащупал ногой у себя за спиной первую ступеньку и начал шаг за шагом подниматься наверх, отражая замахи Штайна у самых ног. Конечно, это совсем нечестно, когда приходится драться с человеком, который только и думает, как бы тебя убить, а самому тебе убивать его нельзя!

Размахивая мечами, они пересекли полуют. Барнвельт стал приходить к мысли, что если он в самом скором времени как-то не ранит Штайна, тот наверняка его зарубит, поэтому принялся метить ему в руки и ноги. Раз он почувствовал, что куда-то попал, но Штайн продолжал наступать все с той же бешеной мощью.

В спину Барнвельта уперся поручень фальшборта. Теперь ему оставалось выбирать только между посвистывающим клинком Штайна впереди и морем Ваандао позади. За спиной Штайна замаячила могучая туша Тангалоа, но по какой-то непонятной причине Джордж просто стоял себе на юте, никуда не двигаясь.

Штайн приостановился, свирепо сверкнув глазами, перехватил поудобней саблю и опять обрушился на Барнвельта. Тангалоа по-прежнему стоял столбом. На сей раз вопрос уже стоял прямо: либо тот, либо другой…

Внезапно разом взревели трубы. В тот же самый момент в воздухе что-то мелькнуло, щелкнуло и обвилось вокруг левой щиколотки Штайна. Веревка рывком натянулась, выдергивая из-под Штайна одну ногу и заваливая его навзничь на палубу.

Прежде чем он успел подняться, сверху на него шмякнулась необъятная туша Тангалоа, выпустив из него воздух, как из аккордеона перед укладкой в футляр.

Барнвельт скакнул вперед, наступил на кулак, сжимавший саблю, вырвал у Штайна оружие, сдернул с него шлем и от души жахнул шефа по темени плашмя мечом. Штайн отрубился.

А тем временем сунгарцы, успевшие проникнуть на все маджбурские корабли, разом бросились назад к мосткам, которые вели на их собственные посудины. Кое-где еще вспыхивали мелкие стычки, как язычки пламени в догорающем костре, но маджбурцы, потерявшие почти четверть своего личного состава, большей частью не мешали неприятелю убираться восвояси. Галеры были буквально усыпаны мечами, копьями, топорами, шлемами, щитами и прочим боевым снаряжением, а также телами своих и врагов.

Пока Тангалоа вязал Штайну руки за спиной, Барнвельт спросил:

— Где это ты так насобачился обращаться с хлыстом, а, Джордж?

— А-а, это в Австралии. Какое жлобство все эти драки! Настоящему ученому вроде меня тут вообще не место.

— Какого черта ты стоял как пень, почему сразу не вмешался? Он же меня чуть не прикончил!

— Я вас снимал.

— Что?!

— Ну да, из вашей со Штайном драки вышел просто-таки изумительный эпизод. Он обязательно войдет в нашу картину о Сунгаре.

— Ни хрена себе! — взвыл Барнвельт. — Мне это нравится! Из меня тут, можно сказать, котлету делают, а он, видите ли, думает, как бы это заснять покрасивши! Я полагаю…

— Ну ладно, ладно, — произнес Тангалоа примирительным тоном. — Я прекрасно знал, что такому спецу по фехтованию не может грозить особая опасность. Так ведь и вышло, разве нет?

Барнвельт даже и не знал, то ли с кулаками на Тангалоа лезть, то ли рассмеяться, то ли надуться от гордости. Наконец он пришел к заключению, что Джорджа все равно уже не перевоспитаешь, и предпочел замять эту тему.

— А куда это сунгарцы сматывают? — поинтересовался он. Я-то думал, они победили!

— Оглянись!

Барнвельт оглянулся и увидел, что союзный флот возвращается обратно. Уже слышались даже удары гонга, задающего ритм гребцам. Посреди переваливался на волнах авианосец «Куманишт», который тащил на буксире огромную галеру с прямым парусным вооружением и длиннющими, рассчитанными то ли на восемь, то ли на десять гребцов веслами, расположенными в два яруса.

Пираты, которые успели в полном составе убраться на свои корабли, посбрасывали в воду мостки и суматошно отпихивались от маджбурских галер шестами, копьями и веслами. Через некоторое время неприятель уже торопливо плюхал вверх по каналу, в сторону основного скопления пиратских судов.

Первый раз за очень долгое время Барнвельт взглянул на солнце, уже низко повисшее над горизонтом. Бой занял большую часть дня.

Солнце зашло. Штайн был надежно упрятан в трюм «Джунсара», а раны Барнвельта — пара неглубоких порезов — крепко перевязаны. Сам Барнвельт председательствовал на собрании адмиралов в просторной каюте «Джунсара».

— Что тут творилось, владыка Сньол? — кричал принц Ферриан. — Люди толкуют, будто увлекли вы лично абордажников на корабль сунгарский, каждым замахом снося по три головы пиратские, и чуть ли не в одиночку всех негодяев побили. Верно ли сие?

— Это явное преувеличение, хотя мы с Таджди действительно сами пленили того землянина, который был нам нужен.

— Не дозволишь ли мне сварить его в масле? — деловито осведомилась королева Альванди. — Хватает пиратов нам и в собственном мире, чтоб еще…

— У меня другие планы, Ваша Грозность. Принц Ферриан, расскажите лучше, что происходило у вас.

— Сечи великой не вышло — скорей, комедия, гения Хариана достойная! Знаете вы, наверное, что на кораблях своих чудовищных дюрцы рабов на весла сажают, поелику даже доходы их неправедные не позволяют им такую тьму свободных гребцов нанять. И согласно обыкновенью, на дело пускаясь, каждого раба цепью за ногу приковывают к лавке надежно, цепь оную в колечко бронзовое, к дереву привинченное, пропуская.

Так вот, корабли дюрские, будто стадо биштаров бешеных, на нас напустились; но не узревши ничего, помимо частокола мачт наших на горизонте, сочли, будто полно у них времени, дабы к битве приготовиться достойно. И тут нежданно-негаданно пал на них с поднебесья один из парней моих отважных на планере своем, сбросивши кувшин свой прямиком на флагман. И треснул оный кувшин аккурат посреди скамеек для гребцов, когда господа и половины рабов своих не заковали, чем конфузию превеликую промеж них учинил. Фондага сей момент извиваться зачала да хватать кого ни попадя, рабы визжать истошно, укушенные в агонии предсмертной биться, а надсмотрщики кнутами без толку размахивать. Одним словом, полная неразбериха да базар приключились.

Когда ж еще два посланья таких любовных последовали, окончательно рабы взбеленились и бунт на борту учинили. Те, что свободны еще были, прочих от цепей избавили, покуда другие на матросов да надсмотрщиков с голыми руками накинулись, одних в море выкидывая, других же на мелкие кусочки растерзывая. Адмирал дюрский спасся от участи подобной лишь тем, что кирасу скинуть успел и в море выпрыгнуть, где подобрала его лодка связная.

А меж тем и прочие летуны наши кувшины свои сбросили. Хоть некоторые емкости притом и в воду попадали, другие же в цель угодили с результатами просто-таки восхитительными. Ибо, даже если рабы на других кораблях и прикованы были, одно лишь присутствие преотвратнейших тварей морских весь порядок нарушило и любым маневрам воспрепятствовало. Короче, невиданная доселе природа нападенья настолько лишила врага присутствия духа, что часть кораблей в бегство обратилась, не успели мы к ним приблизиться. Другие же, бойню узревши на корабле флагманском и не ведая, что адмирал цел и невредим, ибо флаги свои персональные захватить он с собою позабыл, в замешательстве пребывали. И когда «Сагганд» сурускандский задумал корабль великий протаранить, последний даже не пошевелился, дабы гибельный удар отвратить, вследствие чего ко дну пошел незамедлительно, а остальные же в бегство ударились. Взяли на абордаж мы флагман, где все еще баталия бестолковая бушевала, диспутантов утихомирили и на буксир взяли. Все наши потери — один из летунов моих, что мимо полосы посадочной промазал и потоп, бедолага.

На следующее утро, как только заалевший Рокир разорвал оковы тумана на горизонте, на флагмане союзного флота протрубили сигнал к штурму. Маджбурская эскадра во главе с потрепанным «Джунсаром» двинулась на веслах вверх по каналу.

А тем временем вдоль края терпалы, по обе стороны от входа в пиратскую крепость, на плотный слой водорослей широким полумесяцем высаживались со своих судов десантники с лыжами на ногах. Воины неловко пошатывались, впервые оказавшись на зыбкой, чавкающей тверди. Некоторые тут же попадали, и их пришлось поднимать. Однако вскоре целые сотни их двинулись вперед, выстроившись в три цепи: первая несла огромные плетеные щиты, чтобы прикрыть себя и идущих позади от метательных снарядов, вторая — копья, а третья — луки.

Со стороны пиратских укреплений не доносилось ни звука. За ночь сунгарцы составили большинство своих кораблей вместе, так что получилось нечто вроде цитадели, где посредине, в окружении суденышек поменьше, располагались наиболее крупные галеры. Все это хозяйство, в свою очередь, было оцеплено нагромождениями плотов и шаланд. Такой строй не позволял таранить пиратские корабли, по крайней мере, до тех пор, пока оставались на месте менее ценные посудины по краям.

«Джунсар» придвинулся еще ближе — по-прежнему зловещая тишина. Штурмовики, шлепавшие сквозь терпалу, тоже подтягивались, охватывая поселение с боков, чтобы проникнуть в него сразу с обеих сторон.

Приблизившись на расстояние выстрела из катапульты, «Джунсар» замедлил ход, чтобы выпустить вперед бирему «Сагганд» — тот самый корабль, что днем ранее столь отважно таранил дюрскую галеру втрое крупней себя.

От удаленных жилых посудин по краям поселения донеслось щелканье самострелов, и в сторону надвигающейся цепи лыжников пронеслись темные черточки. Барнвельт понял, что далеко не все пираты оттянулись в центральную цитадель, чтобы сдерживать их на подступах к плавучему городу. Десантники-лучники открыли ответный огонь над головами своих соратников.

В глубине цитадели сработала катапульта. Гигантская стрела пронеслась над каналом, чтобы нырнуть в воду у борта «Сагганда». После этого скрип, стук и хлопанье катапульт стали слышаться беспрерывно.

«Сагганд» уткнулся носом в ближайший из плотов, которыми была заставлена цитадель. Нос «Джунсара» при этом притянули швартовами к его правому борту, а «Доурии Деджанаи» королевы Альванди — к левому. Остальные галеры, словно стадо слонов, плотно сгрудились за ними. Все корабли быстро соединили мостками, чтобы бойцы могли без помех высадиться с них на передний край цитадели.

Барнвельт, стоя на носу «Джунсара», услышал вопли и лязг битвы, завязавшейся по бокам поселения, когда лыжники добрались до крайних судов и попытались на них закрепиться. Однако разглядеть что-либо было трудно. Его воины выстроились в затылок у него за спиной, один за другим соскальзывая по канату на палубу «Сагганда», а оттуда уже перелезали через носовой фальшборт на плот.

И тут цитадель разразилась таким бешеным огнем, какой только Барнвельт когда-либо видел. Свист и жужжание катапультных снарядов, больших и маленьких стрел, камней, выпущенных из пращей и рогаток, слились в единый протяжный вой. Смертоносный дождь обрушился на плот и палубу «Сагганда», кося ряды нападавших. Уцелевшие бестолково заметались на тесном пространстве, пытаясь отступить, но большей частью тоже полегли под огнем. Отдельные счастливчики успели метнуться вперед и полезли на борт небольшой галеры на противоположной стороне плота. Навстречу им тут же встали сунгарцы.

Барнвельт обнаружил, что истошно орет: «Давай-давай! Вперед!!!»

Ко всему прочему, захватчиков ждал еще один неприятный сюрприз: вдоль канала, оставляя за собой длинный хвост густого дыма, пронеслась здоровенная ракета, с торчащим спереди то ли копьем, то ли просто заостренным бревном. Летела она крайне неустойчиво, бестолково вихляясь в разные стороны, но, тем не менее, врезалась точнехонько в полуют «Джунсара» и с грохотом разорвалась, взметнув в небо горящие обломки. Воины, выстроившиеся в затылок в проходе между скамьями для гребцов, разлетелись по сторонам, а экипажу «Джунсара» пришлось спешно кидаться тушить множество очагов пожара по всему кораблю. Другая такая же ракета ударилась в нос «Доурии Деджанаи». Застлавший корабли дым и языки пламени мешали прицеливаться, и пехотинцы сразу лишились огневой поддержки.

В конце концов атака захлебнулась. Воины понемногу стали стекаться назад. Десятки из них едва двигались, а десятки других усеивали «Сагганд» и плот, убитые или слишком тяжело раненные, чтобы спастись бегством.

Под бомбардировкой со стороны цитадели на организацию новой атаки ушло несколько часов. Барнвельт увидел, что передовой отряд на сей раз снабдили такими же большими плетеными щитами, что и у десантников. Последние вроде уже более-менее прочно закрепились на подходах к поселению. Больше Барнвельту не удалось ничего выяснить, поскольку связь с ними поддерживалась исключительно посредством гонца, шлепавшего туда-сюда на лыжах по слою терпалы.

Вторая атака началась вскорости после полудня. Прикрываясь плетеными щитами, передовой отряд пробился на галеру за плотом и чуть было окончательно не выбил с нее пиратов, прежде чем внезапная контратака обратила его в бегство.

Долгий кришнянский день тянулся невыносимо медленно. Барнвельт распорядился задействовать все гребные лодки флота и начать комбинированную атаку, окружив ими цитадель и высаживая людей во всех возможных местах.

На сей раз нападавшим и впрямь удалось закрепиться на небольшой галере у самого канала, которую они удерживали до самого заката, когда оставшиеся на плаву лодки отошли назад. Но вскоре очередная контратака опять выбила союзный десант с занятого корабля, и все стало точно так же, как и в самом начале.

На вечернем совещании дарийский дашт доложил, что лыжникам удалось занять большинство судов по краям поселения, а королева Альванди влезла с предложением:

— О Ферриан, а почему бы летунам вашим бравым не приземлиться на страшилищах своих прямо посреди цитадели, дабы с тылу врага уязвить?

— Не вижу я в сем особого смысла. Коли сядут они поодиночке, аппараты свои наверняка поломавши, перережут их там, будто унхов на ярмарке сельской!

— Иль побаиваются они драки честной, бой предпочитая вести с расстоянья безопасного? Полегло уж там число несметное девочек моих отважных, потому как герои ваши деликатные сражаться могут, лишь забравшись повыше и всякой пакостью оттудова кидаясь…

— Довольно, карга! — взвыл Ферриан. — А кто, интересно, в бегство обратил флот дюрский, а? Летуны мои по сравненью с псевдовоителями вашими…

— Не боец ты, но калькулятор хитрый…

Стуча кулаком по столу и возвысив голос, Барнвельт восстановил порядок. Тем не менее адмиралы весьма нетерпимо воспринимали указания на собственные просчеты и долго грызлись между собой и с Дирком, так и не приходя к чему-либо путному. Барнвельт понял, что его затея с лыжным десантом, хоть сама по себе и довольно удачная, все же не особо помогла прорвать столь мощную оборону одним махом, по крайней мере, при той численности войска, которой он располагал.

Наконец он встал с видом человека, который и так уже достаточно долго слушал.

— Завтра мы опять повторим атаку, используя все имеющиеся средства сразу. Ферриан, снарядите свои планеры стрелами и фейерверками и заготовьте побольше кувшинов с фондагами. Владыка мой дашт, заставьте своих лыжников продвинуться еще дальше от их нынешних позиций, даже если вам придется в задницы их подталкивать. Расставьте лучников на лыжах вокруг всего внутреннего края терпалы, чтоб цитадель простреливалась целиком. А вы, королева Альванди…

После того как адмиралы разошлись по своим кораблям, Барнвельт побрел на палубу «Сунгара». Глядя на тусклые звезды, он думал о Зее. Несколько дней разлуки с ней совсем не погасили пылавший в нем огонь — скорее, наоборот. В голове у него крутились самые фантастические замыслы, вроде организации налета на Рулинди при поддержке ряда личных последователей, похищения Зеи и отлета вместе с ней на Землю. Дурь, конечно…

Звуки во тьме говорили о том, что с «Сагганда» и прилегающего плота подбирали убитых и раненых — живых, чтобы перевязать, а мертвых освободить от могущего пригодиться снаряжения перед тем, как бросить фондагам. Из глубины нагромождения пиратских кораблей доносился перестук топоров.

— Сигару? — послышался мелодичный голос Тангалоа.

— Спасибо. Эх, если б можно было сейчас дать задний ход, я бы точно свернул это мероприятие.

— С чего это вдруг? У тебя все получается хоть куда, такой адмирал весь из себя…

— Игоря мы получили, фильм получили, деньги, которые нам заплатила королева, тоже получили…

— В смысле, тебе заплатила. Тебе они принадлежат, а не фирме.

— Неплохая мысль, — заметил Барнвельт. — Если б еще и Панагопулос так считал…

— А ты ему не говори. Кстати, коли речь зашла о деньгах, тебе не кажется, что нам причитается и вознаграждение за Игоря, раз уж мы его сами взяли? Компании можно будет подать так, будто его кто-нибудь другой зацапал.

— Я просто уверен, что с Панагопулосом такой номер не пройдет. Итак, как я уже сказал, остальное совершенно не наше дело. Единственное, на что мы теперь способны, так это помочь несчастным кришнянам убивать друг друга и постараться при этом самим не попасть под шальную стрелу. Почему бы нам не погрузить Игоря в какую-нибудь лодку и не слинять потихоньку?

Тангалоа помедлил.

— Вообще-то, мне очень бы хотелось поснимать и внутри поселения. Все, что ты там нащелкал в темноте, наверняка пойдет в корзину.

— Ты что, еще не наснимался?

— Это не совсем то. «Виаженс» это не устроит. К тому же что-нибудь в этом духе наверняка пробудит подозрения у адмиралов, и с воздуха они нас застукают. Многие жутко настроены против землян, и мне просто страшно подумать, что произойдет, если нас приволокут обратно и… гм… сорвут маски.

— Я могу сказать, что плохо себя чувствую, и передам командование Ферриану, тем более он просто-таки убежден, что ему тут нет равных.

— Не забывай — Игорь все еще под осирийским псевдогипнозом. Лично я понятия не имею, пройдет это само или же…

— Пройдет, — кивнул Барнвельт, — но, насколько мне известно, при этом становишься просто ходячей коллекцией всяких неврозов, если вовремя не найдешь другого осирианина, чтобы разрушить заклятье.

— Вот именно! Следовательно, нужно захватить Шиафази живым, чтобы он вернул Старику разум.

— Не знаю, не знаю. Я уже настолько упился упоеньем в звоне битв,^[77] что меня просто тошнит.

— Послушай-ка, дружок, я ведь тоже не собираюсь сбрасывать вес, но боюсь, что деваться нам уже некуда. И будь ты тут хоть самый разверховный адмирал, не забывай, что в «Игорь Штайн Лимитед» твой начальник я.

Барнвельт даже несколько обалдел, впервые услышав от разгильдяя Тангалоа напоминание о должностных различиях. Должно быть, Джорджа и впрямь так уж припекли его страноведческие изыскания, если, конечно, дело не в чем-то другом.

— О! Я давно уже взял руководство на себя, и ты это сам прекрасно понимаешь. А коли дело дошло до таких разборок, то имей в виду, что лично для меня на Игоре свет клином не сошелся!

— Давай тогда обойдемся без разборок, — примирительно сказал Тангалоа. — Если ты мне организуешь в цитадели всего один солнечный денек, я обязуюсь не совать нос ни в какие военные вопросы.

— Ладно. Постараюсь выполнить свою сторону этого соглашения.

— Ну, вот и славненько, А теперь, извини, конечно, но у меня свидание.

— Что у тебя?

— Свидание. С одной из десантниц королевы Альванди, на предмет кое-какого социологического исследования. Лично я нахожу их весьма женственными, в совершенно земном смысле этого слова, несмотря на весь этот воинственный налет. Что… кхе-гм… лишний раз подтверждает правильность моих слов насчет стабильности базовых культурных представлений. Чао!

На следующее утро из-за низкой облачности и густого тумана, из которого едва торчали верхушки мачт, летуны Ферриана остались сидеть на своем корабле, а эффективность навесного огня метательными снарядами значительно снизилась. В свинцовом полусвете было видно, что осажденные успели возвести вокруг судов, окаймлявших цитадель, укрепления из бревен и досок с бойницами для лучников. Вдобавок они повсюду понавешали сетей и понатыкали копий наконечниками наружу, что явно уменьшало шансы захватчиков.

После обычных отсрочек и приготовлений протрубили трубы. Воины снова выступили вперед. Защелкали луки, захлопали катапульты, залязгали мечи и завопили раненые.

К вечеру союзные войска выбили сунгарцев со всех подступов к цитадели и закрепились на самом переднем краю обороны. Но вновь за это было заплачено слишком дорогой ценой, и считать сунгарцев побитыми не было ровно никаких оснований.

Адмиралы, некоторые из которых уже щеголяли свежими бинтами, собрались на разбор атаки в еще более сварливом настроении, чем обычно, и с ходу принялись цапаться между собой, как пауки в банке.

— Пошто не поддержали вы людей моих, когда запросил я помощи?

— Досточтимый зер Ферриан, с какой это стати бездельники ваши проклятые баклуши били на «Куманиште», покуда более достойные люди гибли на копьях вражеских?

— Мадам, вы что, предлагаете мне скальпелем дрова колоть? Один летун мой стоит шести солдат обычных…

— А где же хваленый гений великого генерала Сньола?

— Следует оставить нам налеты сии тщетные и голодом заморить негодяев!

— Предложенье сие трусостью попахивает…

— Это кто еще трус?! Да я сейчас…

Дирк без особого успеха пытался навести порядок, когда вахтенный объявил:

— Движутся сюда на лодке, повелители мои, парламентеры сунгарские!

— Пропустить, — распорядился Барнвельт, радуясь неожиданной передышке. Если противник размяк уже до такой степени, что запросил переговоры, окончание битвы наверняка не за горами.

Снаружи послышались чьи-то шаги. Вахтенный провозгласил:

— Гизил бад-Башти, верховный адмирал сунгарцев морских!

— Гизил-Шорник! — взвизгнула королева Альванди. — Отступник вероломный! Ну погоди, покуда я…

— Визгаш! — опешил Барнвельт, поскольку низкорослый малый со шрамом на физиономии, показавшийся в дверях, и был тем самым кришнянином, который постоянно путался у него под ногами в качестве Визгаша бад-Мурани.

Парламентер, который держался с величием испанского идальго, снял шлем и отвесил дурашливый поклон.

— Гизил бад-Башти, он же Гизил-Шорник, он же Визгаш-Галантерейщик, к вашим услугам! — продребезжал он. — Приветствую старого своего знакомого Сньола из Плешча, известного еще как Гоззан-Курьер, а также…

Тут он примолк и одарил Барнвельта заговорщицкой ухмылочкой. Тот представил его собравшимся и поинтересовался:

— А с каких это пор вы стали сунгарским предводителем, Гизил?

— Сегодня, в четвертом часу, когда прежний предводитель наш, Шиафази-осирианин, скончался от раны, полученной вчера. Шальной стрелою в него угодило.

— Так Шиафази мертв?! — воскликнул Барнвельт, обмениваясь растерянным взглядом с Тангалоа. Если главаря-осирианина, способного вывести Штайна из его плачевного состояния, уже не было в живых, во все их планы требовалось вносить довольно радикальные коррективы.

— О да, — подтвердил Гизил-Визгаш. — Продвиженье по службе мое скорым оказалось, ибо стеченьем обстоятельств горестным лишились мы почти всех властителей наших. Гавао погиб безвременно в ходе налета нашего на Рулинди. Корфа с Урганом Сньол могучий зарубил, принцессу из плена выручая. Даже землянина, Игора Эштайна, что быстро выдвинулся, едва был к компании нашей причислен, потеряли мы в первый же день битвы. Так что вот он я перед вами — адмирал верховный.

Кстати, насчет того набега Сньола упомянутого. Готовясь к осаде длительной, проверяли мы корабли свои, под склады провизионные отведенные, и в одном корабле таком наткнулись на некого юнца, что сладко спал на куле с тунистами в наряде курьерском. Допросивши его, мы выяснили, что сопровождал он Сньола вашего в набеге его грабительском. Отделившись от товарищей своих, укрылся он на оном корабле, кормясь припасами нашими. Уверяет он, будто Заккомир он бад-Гуршмани, хранитель престола квирибского. Правда ли сие, королева Альванди?

— Возможно. Что сделали вы с малышом моим?

— Пока ничего. Безопасность его послужит залогом моей собственной, на случай, коли софизмами какими хитроумными убедите вы себя, что честности не стоит хранить с такими, как мы.

— Все это очень интересно, — сухо заметил Барнвельт, — но не думаю, что вы из-за него сюда заявились. Так вы сдаетесь?

— Сдаемся? — Гизил поднял антенны. — До чего же грустное слово! Речь бы вел я скорей о неких условиях справедливых, на коих кровавому конфликту сему конец мог быть бы положен.

— Он еще торгуется с нами, язви его в корень! — взвился сурускандский адмирал. — Давайте-ка лучше самому ему конец положим веревкою крепкой да навалимся на мерзавцев без жалости! У них, видать, ни людей, ни припасов не осталось, чтоб условий иных требовать!

— Погодите-ка, — вмешалась королева Альванди. — Не забывайте, зер, что томится у них душка Заккомир!

— Что, никак и вы раскисли окончательно? — вскричал Ферриан. — Никак это вы толкуете о благоразумии да умеренности, топор боевой в образе женском?

— Вам слово, господин Гизил, — торопливо вставил Барнвельт.

— Давайте взвесим разумно положенье сложившееся, — начал пиратский адмирал, не моргнув и глазом. — Милостию Дании вы и впрямь отвратили спасителей наших, флот дюрский. Но не стоит рассчитывать, что бежали они без оглядки до самой гавани родной. Скорей, адмирал их, поостывши немного, поразмыслил о потере званья или самой головы своей, дома его ожидающих, и назад повернул, дабы повторить нападенье.

Далее — не надо зренье иметь, как у акебата, чтоб заметить, что за три дня битвы понесли вы потери ужасающие: пожалуй, не меньше четверти воинов ваших погибло иль тяжело покалечено. А посему предположить я осмелюсь, что, задумай вы сей же час по домам вернуться, обнаружите вы, что весла-то есть у вас, а вот гребцов нехватка. Еще один день состязанья подобного, и впрямь окажетесь вы в затрудненье серьезном.

Теперь же о нашем положенье. Верно, что окружены мы и, ежели предположить, что флот дюрский не вернется, оборону строить вынуждены лишь на собственных припасах, в то время как вы свои пополнять можете. Верно также, что теряем мы людей и оружье. И даже более чем верно, что выбиты мы были с форпостов своих задумкою хитроумной людей послать прямо сквозь водоросли, на досках, к ногам привязанных. Кто оный способ выдумал, должен быть самого Карара воплощеньем.

И все ж таки, за счет обустройства убежищ и укрытий, сохраняем мы потери свои относительно невеликими. Что же до оружья да снарядов, то позаботились мы, еще крепость свою плавучую закладывая, чтобы припасов подобных, а также еды да питья вдоволь тут было.

Давайте на миг представим, чтоб понятней вам было, будто после противостояния долгого удалось вам нас одолеть. И что же тогда? Не забывайте, что войска ваши людям противостоят отчаянным, коим терять нечего и кои, следовательно, биться станут до последней капли крови, в то время как ваши, пусть и отвагою отличаясь, не возжены безрассудством подобным. А посему, в сочетании с преимуществом от крепких сооружений оборонительных, вытекает из сего, что лишитесь вы двоих иль троих за каждого из нас, погубленного вами. Повезет вам еще, коли бойня эдакая, помимо истощенья государств ваших, что крепчайших бойцов лишатся, смутою иль мятежом открытым промеж них не завершится еще до окончанья осады.

Что же ищете здесь вы тогда? Королева Альванди, догадываемся мы, заполучить мечтает сам Сунгар и хранителя трона своего, Заккомира, в целости и сохранности. Остальные ж, видать, рассчитывают на казну нашу и флот, да избавиться заодно желают от разбоя нашего разнузданного на морях окрестных. Разве не прав я? Так что, ежели способны вы в самый зрачок шейхану угодить, отвративши кровопролитие дальнейшее, почему бы тогда от предубежденья не отойти и с безумием сим не покончить?

— Каковы ваши условия? — спросил Барнвельт,

— Чтоб всех сунгарцев уцелевших, вреда не причиняя, на материк высадили, дозволив каждому забрать с собою семью и пожитки, включая наличность и оружие.

Гизил пристально смотрел на Барнвельта и тщательно подбирал слова:

— Сньол из Плешча известен широко как муж, весьма щепетильный в вопросах чести, — качество, коего печально недостает в наши дни вырожденья всеобщего. По одной лишь причине сей, решаемся мы вверить себя милосердию вашему, ибо, коли истинный Сньол обещает, что не даст нас в обиду, уверимся мы — так оно и будет.

Опять все тот же заговорщицкий взгляд. Барнвельт понял, что Гизил имеет в виду: «Соглашайся на сделку, как поступил бы настоящий Сньол, а я не проболтаюсь, что еще с Новуресифи знаю тебя как землянина». Ну и ловкач этот Гизил-он-же-Визгаш!

— Не затруднит ли вас выйти, зер? — сказал ему Барнвельт. — Мы обсудим ваше предложение.

Когда Гизил удалился, адмиралы загомонили все разом:

— Срамно упускать трофеи, что, считай, в руках уже держишь…

— Нет, у малого сего вполне есть основанья…

— Сие условие насчет денег личных в жизни у них не пройдет! Что мешает им по возвращении Гизила, казну раздать всем сунгарцам?

— То же самое и насчет оружия…

— Следует нам, по меньшей мере, головы предводителей затребовать…

Где-то после часа оживленного спора Барнвельт предложил проголосовать. Голоса разделились поровну. Королева была теперь обеими руками за мир, раз уж сунгарцы удерживали Заккомира.

— Я тоже за мир, — объявил Барнвельт. — А что же до деталей…

Когда Гизила позвали снова, Барнвельт сообщил ему, что условия принимаются с двумя исключениями: сунгарцам не дозволяется брать с собой деньги и оружие, а уроженцы Квириба должны быть высажены на материк как можно дальше от этой страны — скажем, на юго-восточном побережье Ваандао. На последнем настояла Альванди, поскольку не желала, чтобы они пробрались обратно в Квириб, где могли наделать неприятностей. Гизил ухмыльнулся:

— Ее Грозность полагает, видно, что раз избегнув когтей ее, возжелаем мы вернуться? Как бы ни было там, обязан донести я слово ваше до совета сунгарского. Продлевается ли перемирие данное до той поры, покуда вопрос сей утрясен будет?

Получив положительный ответ, он удалился.

На следующий день над противостоящими войсками нависла тревожная тишина. На обеих сторонах спешно исправляли повреждения и укрепляли позиции. Вскорости после полудня опять появился Гизил, и взлетевший на мачту флаг созвал адмиралов на «Джунсар».

Гизил объявил:

— Тяжелы, владыки мои, условия ваши встречные — чересчур тяжелы, чтобы приняли их люди воинственные, с оружием в руках. А посему предлагаю внести в них ряд исправлений, а именно: жители наши возьмут с собою деньги в сумме одного карда золотого на голову, чтоб не пришлось голодать им, занятье честное себе подыскивая, и оружие в количестве одного ножа или кинжала, дабы не были беззащитны совершенно. И что только совершенно целые и невредимые квирибцы бывшие, вроде меня самого, высланы будут в те края отдаленные, о коих Альванди толкует, увечные же и хворые высажены должны быть на берег поближе к жилью, в местностях цивилизованных.

— Принимается, — торопливо сказал Барнвельт, прежде чем кто-либо из адмиралов успел раскрыть рот. Многие уставились на него в явном недоумении, особенно королева, похожая в этот момент на какую-то кусачую черепаху. Но, поймав за хвост столь желанный мир, Дирк совсем не намеревался выпускать его из рук. Даже если это им пришлось не по вкусу — ну что ж, скоро они с Джорджем отвалят отсюда навсегда, а что там про него потом напишут в кришнянских учебниках истории, его мало трогало.

— Даете ли вы в том обещанье торжественное, о Сньол из Плешча? вопросил Гизил.

— Даю.

— Отправитесь ли со мною на борт корабля моего, дабы повторить обещанье сие пред моими сотоварищами?

— Конечно.

— Ох-ха! — воскликнул принц Ферриан. — Не опасаетесь ли голову совать прямиком в пасть екию? Ужель настолько негодяю сему доверяетесь?

— Думаю, ничего страшного не будет. Ему прекрасно известно, что их ждет, если они на этой стадии начнут водить нас за нос. Если не вернусь, принимайте командование на себя.

Вместе с Гизилом Барнвельт отправился в цитадель и между торчащих пик и наружных укреплений пробрался на большие галеры, в самое сердце плавучей крепости. Он повсюду видел признаки значительных повреждений, мертвых и раненых пиратов; но вместе с тем было там еще полным-полно живых и здоровых, так что Гизил в своих аргументах не так уж и уклонился от истины.

Представленный кружку собравшихся военных чинов, он повторил свое обещание.

— Конечно, всем вашим людям придется подвергнуться обыску, — добавил он при этом.

Они составили письменное соглашение относительно условий капитуляции, подписали его и отвезли на «Джунсар» на подпись адмиралам. Все это оказалось весьма занудным делом и отняло довольно много времени.

Заккомир, как всегда восторженный, но несколько спавший с лица, которое заметно потеряло эдакую раскормленную кошачью округлость, был освобожден. Барнвельт отвел его в сторонку со словами:

— Хочешь оказать мне одну услугу?

— Вся жизнь моя в вашем распоряженье, владыка Сньол!

— Тогда забудь, что пираты хотели наложить лапу на нас с Таджди. Усек?

Обыск сунгарцев с целью убедиться, что они не прихватили с собой больше денег и оружия, чем было предусмотрено договором, и погрузка их на всевозможные суда союзников заняли весь остаток дня. Поскольку бывших квирибцев, которых оказалось около половины от общего числа пиратов, ожидала ссылка, Барнвельт одолжил у сурускандского адмирала для их доставки десантный транспорт под названием «Ярс».

Королева Альванди настояла на том, чтобы его укомплектовали ее собственными людьми — мужчинами-гребцами и амазонками для присмотра за пассажирами.

— Не буду удовлетворена я до той поры, покуда от собственных девочек не услышу, что мерзавцев высадили там, откуда им и за несколько лет до Квириба не добраться! — добавила она при этом.

В красноватом вечернем свете Рокира не получившие ран экс-пираты всходили на борт «Ярса» у самого входа в канал. Их оказалось триста девяносто семь мужчин, сто двадцать три женщины и восемьдесят шесть детей, и они битком забили корабль даже без квирибских гребцов, которые отправлялись вместе с ними, чтобы привести потом галеру назад.

Ужинал Барнвельт в одиночестве: Тангалоа шатался по Сунгару, увлеченный киносъемкой. Покончив с едой, Барнвельт приказал гребцам отвезти его с «Джунсара» вниз по каналу на «Доурию Деджанаю» Альванди. До этого ему еще не приходилось бывать в личной каюте королевы, теперь изрядно прокопченной после пожара, вспыхнувшего в результате попадания сунгарской ракеты. Он чрезвычайно изумился, заслышав до боли знакомое приветствие:

— Багган! Чувой зу!

Это был, естественно, попутай Фило, прикованный цепочкой к насесту у стены. Сначала он скосил на Барнвельта один глаз, потом другой и, видно, в конце концов его признал, поскольку позволил почесать себя между перьями, Вошедшая королева Альванди заметила:

— Только мы с тобою и умеем обращаться с сим монстром. Ты неким могуществом непонятным над подобными тварями обладаешь, меня ж он попросту боится. Шарахни-ка кружечку фалату отборного — вон там, в графине. Полагаю я, что председательствовать будешь ты ныне и на собраньи, дележу добычи посвященном?

— С ужасом об этом думаю. Все хотят захапать побольше, начнется грызня… Единственно, что меня успокаивает, так это уверенность, что, скорее всего, это будет мое последнее деяние в качестве главнокомандующего.

— Нашел о чем переживать! Объяви решенье свое да кулаком покрепче по столу тресни. Лично мне лишнего не надо — хватит мне самого Сунгара да доли соответственной казны и кораблей.

— Чего-то подобного я и опасаюсь.

Она бесшабашно отмахнулась:

— Аи, ладно, не станешь наглеть, аж четвертую часть себе вытребовал, не будет и разногласий.

— Честно говоря, я вообще не собираюсь ничего себе вытребовать.

— Что?! Сдурел? Иль в том коварство некое, дабы кого-то из нас с престолу скинуть? Уж не удумал ли ты хлыща этого сотаспийского пощипать?

— Ни на минуту даже о таком не подумал! Ферриан мне весьма симпатичен.

— А причем тут симпатии, когда о политике высокой речь заходит? Без сомненья, Ферриан тоже тебе симпатизирует, что нисколько не помешает ему ремней из тебя понарезать во благо своего Сотаспе! Ну да ладно, плевать, ибо в отношенье тебя иные у меня планы.

— Что-что? — воскликнул Барнвельт, охваченный нехорошими предчувствиями, поскольку Альванди отличалась слишком большим талантом проводить свои планы в жизнь, невзирая на огонь, воду и медные трубы.

— Можешь отказываться от доли своей, ежели тебе угодно, с надменностью да любовью показной к честности, будто Абхар-деревенщина в басне народной. Смотри на дело так, словно доля твоя просто ко мне перешла. Все в дом, все в семью. Это другим немало ты мне сегодня досадил — поддался на ворья сего уговоры сунгарцев пораненных поближе к жилью высадить.

— Я как раз и пришел это обсудить, — встрепенулся Барнвельт. — С ранеными проблем нет, они у нас идут вперемешку с остальными. Но я тут подсчитал, что на «Ярсе» никак не хватит ни провизии, ни воды на всю эту уйму народа, если он пойдет туда, куда вы его посылаете. Так что надо либо рассадить их на два корабля, либо…

— Что за чушь! — рявкнула Альванди в своей обычной манере карточной дамы червей. — Ужель подумал ты хоть на мгновенье, что позволю я пакостникам сим на берег вылезти, дабы в государство мое проникнуть и низвергнуть его? Дура я, что ли?

— Это вы о чем?

— Капитан «Ярса» получил указания мои, едва только с глаз они скроются, в море покидать отступников вместе с пожитками да отродьями ихними. От язвы одно леченье — ножик острый.

— Алле! Я никогда этого не допущу!

— Чего это нашло на тебя, господин Сньол?

— Я слово дал!

— А пошел-ка ты к Хишкаку со своим словом! Ты-то кто такой, интересно? Бродяга заграничный, поставленный мною походом сим командовать, а ныне, когда дельце наше обтяпано, никакой не предводитель, а лишь один из подданых моих, с коим сделать я могу, что пожелаю! А желаю я в данном случае…

Барнвельт с ощущением, будто в горло ему крепко вцепилась какая-то ледяная рука, подскочил, расплескивая вино.

— Так вот к чему был весь этот базар насчет все в дом, все в семью?

— Дошло, наконец? Ясно то, как пики дарийский, что дочка моя Зея по уши в тебя втрескалась. А посему назначаю я тебя первым ее мужем, чтоб служил согласно древним нашим и неизменным обычаям, покуда срок полномочий твой не истечет. Большинство голосов — сие для дурачков лишь доверчивых. И будем надеяться, что с точки зрения кулинарной попристойней окажешься ты в конце службы своей, нежели от Кая неоплаканного ожидалось!

Барнвельт стоял, тяжело дыша. Наконец, ему удалось произнести:

— Вы забываете, мадам, что я не квирибец, а тут не Квириб. На меня у вас нет абсолютно никаких законных прав.

— А ты забываешь, зер, что наделила я тебя гражданством квирибским, когда вернулся ты в Рулинди с Зеей. Не отвергнув его в порядке установленном, принял ты на себя все обязательства, со статусом означенным связанные, — с чем, как весьма просвещенный доктор наук юридических, наверняка согласишься. Так что давай не будем наводить туману мятежного…

— Прошу прощения, но его будет гораздо больше, чем вы думаете. Я ни в коем случае не стану жениться на вашей дочери и ни в коем случае не допущу резни среди сдавшихся квирибцев.

— Ах, вот как? Сейчас я задам тебе, предатель непокорный!

С этими словами, сорвавшись под конец на визг, она кинулась в другой конец каюты и принялась рыться в ящике письменного стола.

Барнвельт сразу понял, что она там ищет, — емкость с духами янру, очевидно, флакон или даже водяной пистолет, чтобы его обрызгать. Единственная понюшка, и он подчинится ее воле еще почище, чем под осирийским псевдогипнозом. Оказалась она в этот момент ближе к дверям, чем он. Что же делать?

— Гр-р-рк! — недовольно подал голос пробуженный всеми этими воплями Фило.

Барнвельта осенило, что против подобного нападения у него есть лишь один способ обороны. Он скакнул к насесту, сграбастал изумленного попугая, сунул свой длинный нос в перья у него на грудке и глубоко вдохнул.

Фило возмущенно крякнул, затрепыхался и с аккуратностью кондуктора, компостирующего билет, откусил от края уха Барнвельта треугольный кусочек.

Барнвельт отпустил птицу в тот самый момент, когда Альванди налетела на него с пульверизатором, прыская из него прямо ему в лицо. Но глаза у него уже покраснели, из носу текло, а с треугольной зазубринки, оставленной на ухе клювом Фило, сбегала струйка крови. Ухмыляясь, он выхватил меч.

— Бде очедь жаль, — проговорил он, — до у бедя собсеб отбило ободядие. А ду быстро в спальдю, идаче Зее де подадобится ваше отречедие, чтоб получить короду!

Когда он подкрепил эту команду основательным тычком меча в корсет, она повиновалась, бормоча проклятия, как цыганка-попрошайка, которую сажают в полицейский «воронок». В королевских спальных покоях он набрал простыней и разорвал их на полосы. «Мои лучшие простыни, наследство от бабки моей!» причитала при этом Альванди.

Вскоре ее жалобы утихли под плотным кляпом. Еще с четверть часа ушло на то, чтобы увязать ее, словно тюк с бельем, сунуть в собственный платяной шкаф и запереть дверь.

Караульной у входа в каюту он сказал:

— Ее Гроздность деваждо себя чувствует и велела передать, что будет очедь рассержеда, коли ее побеспокоят. Где боя шлюпка?

На свой корабль он вернулся в эдаком пузырящеся-приподнятом настроении, несмотря на опасность, которой едва избежал, — словно, управившись с королевой, нанес заодно поражение и собственной матери, раз и навсегда.

На палубе «Джунсара» он столкнулся с Тангалоа, который начал было:

— Я уже везде тебя ищу…

— Честно говоря, я тоже тебя ищу. Надо нам рвать отсюда. Альванди вбила себе в голову, что ей нужно перерезать всех пленных сунгарцев и сделать меня своим зятем по полной программе вплоть до разделки на мясо.

— Господи, что же делать? А где эта старая крыса?

— Сидит связанная в собственном шкафу. Давай в темпе грузить Игоря в лодку… Хотя постой: «Ярс» ведь у самого входа в канал, верно? В общем, так: ты отвлекаешь воительниц Альванди, а я договариваюсь с Визгашем, Гизилом то есть, захватить «Ярс» и плыть на нем в Новуресифи.

— С бывшими пиратами в качестве экипажа?

— А почему бы и нет? Это бездомные, неприкаянные люди, которые наверняка будут только рады, если мы возьмем их под крыло. Они точно в меня поверят, если я скажу, что предпочел перейти на их сторону, узнав о том, что их собираются убить, поскольку это как раз одна из тех глупостей, на которые способен настоящий Сньол.

— Неплохо! — протянул страновед. Они поспешили вниз.

— Достань-ка мне пару наручников, — приказал Барнвельт часовому у дверей оружейной. Получив кандалы, они направились в трюм, где на койке апатично сидел Штайн.

— Руки! — приказал Барнвельт и защелкнул наручники на запястьях Штайна. — А теперь пошли.

Штайн, по-прежнему погруженный в полное безразличие, прошаркал вверх по трапу на палубу и перелез через борт в лодку.

— Поехали вниз на «Ярс», — сказал Барнвельт гребцам. — Потихоньку!

— Слушай, а как тебе удалось не нюхнуть духов «Nuit d'amour», пока ты там барахтался с королевой? — поинтересовался Тангалоа. Когда Барнвельт рассказал, как было дело, он расхохотался: — Ни черта себе! В жизни еще не слышал, чтоб кто-то спасся от участи похуже смерти при помощи перьев!

Чтобы ускорить погрузку, с другого конца канала еще днем притащили плавучий причал, который пришвартовали к борту «Ярса». К этому причалу и подошла лодка. Пассажиры вышли.

Караульная на причале осветила их фонарем и окликнула, после чего сконфузилась:

— Прошу пардону, генерал Сньол. О, Тагго! Девочки, Тагго пришел с нами позабавиться!

— Вот как тебя уже тут кличут? — удивленно проговорил Барнвельт. Постарайся заманить их в рубку. Наври, что научишь играть в покер на раздевание или еще чего-нибудь в этом духе.

Он возвысил голос:

— Адмирал Гизил!

— Здесь я. Что вам угодно, генерал Сньол?

— Спускайтесь сюда, поговорить надо. Все в порядке, девочки, все под неусыпным контролем. Идите наверх и поиграйтесь с Тагго, а мы тут пока посовещаемся.

Кришнянин легко спрыгнул с борта на причал. Когда амазонки удалились на безопасное расстояние, Барнвельт рассказал, что случилось.

Гизил стукнул кулаком в ладонь:

— Редкостный болван я, что сюрприза подобного не предусмотрел! Теперь — пусть даже известно нам о том — что же делать? Сидим мы тут под стражею в окруженье кораблей враждебных, вооруженные лишь ножиками обеденными. Что помешает им взять в оборот нас в любую минуту?

— Я помешаю.

— Вы?!

— Да, я. Пойдут ли за мной ваши люди?

— Вы хотите сказать, что на нашу сторону переходите, исключительно по соображеньям чести?!

— Естественно. В конце концов, я — это я! — подтвердил Барнвельт, воспользовавшись излюбленным кришнянским фразеологизмом.

— Позвольте пожать ваш большой палец, зер! Вот теперь и впрямь узрел я, что, хоть не больший вы Сньол из Плешча, чем я сам, а всего лишь землянин бродячий, все ж обладаете вы духом возвышенным, что молва благородному ньямцу приписывает. Ничего не бойтесь. Тайна сия умрет вместе со мною. Из тех же соображений хранил я ее и пред собраньем адмиралов ваших. Что следует учинить нам?

— Когда Таджди заманит баб в каюту, созовем всех ваших военачальников — вы еще сохранили свое влияние?

— Ясное дело.

— Мы им расскажем, что стряслось, а в подходящий момент запрем каюту на засов, обрежем швартовы и отвалим. Если кто-то будет задавать вопросы, я сам с этим управлюсь.

Из каюты доносились звуки разнузданного веселья и непристойности. Барнвельт отметил, что за последние несколько часов дисциплина на флоте явно развалилась к чертям, хотя и понимал, что это вполне естественный исход после нечеловеческого напряжения кампании.

Объявили сбор командиров. Барнвельт распорядился:

— Гребцов по местам — пускай приготовят весла, чтоб оставалось только за борта просунуть. Первый же, кто уронит весло, получит по мозгам. У кого есть нож поострее? Обрежьте швартовы и оттолкните багром причал подальше. На воду первую пару весел… Режь швартовы, которые к водорослям привязаны… Теперь греби. Потише — только чтоб корабль двигался… Эй, уключины там тряпками заткните, чтоб не стукнули. Нет тряпок? Возьмите одежду у женщин. Начнут выступать — по шее… Вот так. Теперь следующая пара… Ребенка кто-нибудь там уведите вниз…

Как только «Ярс» черепашьим шагом выполз на фарватер и двинулся к выходу, где-то совсем рядом послышался оклик.

— Кто там? — отозвался Барнвельт, перегибаясь через фальшборт и вглядываясь в проплывающую мимо темную массу корабля. — Я Сньол из Плешча, все в порядке.

— О владыка мой Сньол!.. А я подумал… Разве это не «Ярс» с пиратами плененными?

— Это «Ярс», но со своим обычным экипажем. Пленников еще не грузили, мы идем на занятия по гребле.

— Но сам я видел, как всходили они днем на борт…

— Ты видел, как их сажали на «Миньян» из Сотаспе, их там временно разместили. Вот он, где он стоит! — ткнул он рукой в сторону черного расплывчатого нагромождения корпусов.

— Ну что ж, — проговорил бдительный страж изумленным тоном, — коли говорите вы, что все в порядке, так оно, видать, и есть.

И корабль пропал за кормой, слившись с остальным флотом.

— Ф-фух! — облегченно выдохнул Барнвельт. — Право руля — так держать. Все весла на воду. Третий ряд, не сбивать ритм! Навались! И-и — р-раз! И-и — р-раз!

Они вырвались из канала, оставляя позади темную массу кораблей союзного флота, ошвартованных вдоль края терпалы, фонарики которых подмигивали в темноте, словно рой застывших на месте светлячков. Поскольку ветерок по-прежнему поддувал с юга, Барнвельт распорядился распустить паруса, чтобы использовать их с максимальной отдачей, и повернул «Ярс» на север. Укутанный густым туманом, Сунгар начал медленно таять за кормой.

Барнвельт наблюдал, как он растворяется во тьме, со смешанным чувством. Если удача будет улыбаться им и дальше, они благополучно доберутся до Маджбура, после чего поднимутся вверх по Пичиде до Новуресифи, где он окончательно расстанется с сунгарцами.

Иногда ему казалось, что он просто смертельно устал от зеленовато-синих волос и оливковых физиономий, ярких примитивных одежд, звона режущих и колющих предметов и высокопарных речений на ритмичном, гортанном гозаштандоу, сопровождаемых величавыми жестами. Он бросил взгляд туда, где среди незнакомых созвездий пряталась яркая точечка Солнца. До чего же хорошо сейчас, наверно, в Нью-Йорке, с его хитроумной путаницей улиц и путепроводов, уютными уголками для еды, питья и житья, сжатой ироничной речью…

А действительно ли так хорошо? Он вернется в Нью-Йорк, постаревший почти на двадцать пять лет по сравнению с тем, каким он его оставил. И хотя друзья его и родственники, благодаря современной гериатрии, в большинстве своем будут живы и не так уж заметно постареют, все они уже наверняка поразъехались и забыли о нем. Его будет отделять от них целое поколение, и, чтоб опять сориентироваться, что там к чему, понадобится не меньше года. Почти перед самым отлетом он купил шляпу наимоднейшего островерхого фасона. Теперь эта шляпа будет выглядеть таким же анахронизмом, как в его время котелки, которые, не исключено, опять вошли в моду. Только сейчас он понял, почему люди вроде Штайна и Тангалоа, связавшие свой бизнес с межзвездными путешествиями, держатся своей собственной замкнутой кликой.

Да и мать наверняка еще там. И, хоть он и решил все задачи, возложенные на него официально, — раскрыл тайну Сунгара, спас Штайна и выполнил условия контракта с «Виаженс» — его личные проблемы остались при нем. Вернее, он лишь временно избавился от проблемы, связанной с матерью, убравшись от нее за несколько световых лет, но с возвращением все грозило вернуться на круги своя.

Страдал он также и от какого-то странного чувства потери, словно упускал некий данный жизнью шанс. Один из его старых профессоров сказал ему как-то, что молодому человеку следует хоть раз в жизни поддаться романтическому порыву:

Наполни кубок, и в костер весны

Одежды зимние Раскаянья швырни!

^[78]

Надо, похоже, либо послать к чертям босса, либо примкнуть к радикальному политическому движению. А он тут мнется, уступая благоразумию и осмотрительности!

С другой стороны, предложение Тангалоа забрать с собой на Землю существо совсем другого биологического вида и жить с ним просто-таки вызывало у него ужас. Подобная жизнь окажется слишком сложной, чертовски сложной, чтоб он сумел ее вынести, особенно если мать…

По крайней мере, дал он себе страшную клятву: на сей раз, отношения с экипажем будут строиться с головой. Доброта и приветливость должны основываться на твердости и последовательности, и никакого сюсюканья.

Гизил явился с докладом. Барнвельт спросил:

— Кстати, а это случайно не вы были тем типом в маске, которого я вырубил кружкой в Джазмуриане?

Гизил стыдливо ухмыльнулся:

— Надеялся я, что Ваше Благородство меня не признает, но сие верно. Требовалось мне неразбериху учинить — как самолично видали вы, затеял я свару с осирианином, — чтоб Гавао без помех мог снотворное в напиток ваш подсыпать, да дурья башка себя лекарством своим залечил по ошибке. Чего еще ждать от балхибца тупоумного?

— Вы тогда и впрямь собирались убить Сишена?

— О нет, и в мыслях такого не было, хоть и приятно мне было поглядеть, как чудище жуткое от страху трясется!

— Видать, вы здорово недолюбливаете осириан, хоть и работали на одного из них.

— Пришлось, ибо стоило ему раз лапы свои наложить на кормило власти, как обрел он такое могущество над всеми нами благодаря талантам своим пленительным, что ни о чем уже мог не беспокоиться, хоть многие из нас и считали тайком, что безрассудным курсом его плывем мы прямиком к гибели, как и взаправду оказалось. Не выпади ему на костях богини Давии пустышки, прекратив существованье его, понуждал бы он нас противостоять вам до самого последнего человека.

— А что вы хотели сделать с Таджди и мной?

— Похитить, а если б не вышло — жизни лишить. Верю я, что не держите вы на нас зла, ибо делали мы лишь то, что Шиафази приказывал, и уклониться от приказаний оных никак не могли из-за хватки той мысленной, в коей удерживал он нас. Благодаря знакомствам своим на Земле, сразу прознал он про замысел Игора Эштайна Сунгар исследовать и расставил силки свои соответственно.

Дальнейший рассказ Гизила прояснил множество закулисных делишек Кольца янру — организации, в которую входили земляне, осириане и кришняне: как они, еще на Земле, похитили Штайна и подвергли псевдогипнозу; как под именем Визгаша внедрили Гизила в Новуресифи высматривать людей, идущих по следу Штайна, и так далее.

— …Один из главарей Кольца оного — важный чин с корабля того межпланетного — стайшинеханик, так, по-моему… Что там такое?

Бешеный рев из каюты возвестил, что амазонки наконец догадались, как бессовестно их надули.

Два десятиночия спустя «Ярс» вошел в шумную маджбурскую гавань, снесенный по пути с курса хвостом первого в сезоне урагана и дважды уклонившийся от неопознанных флотов на горизонте.

Барнвельт с Тангалоа сошли на берег, волоча под руки Штайна и оставив Гизила на корабле за старшего. В конце плавания Барнвельт уже совсем другими глазами смотрел на экс-пирата, начиная испытывать к нему самое настоящее уважение, несмотря на его типично кришнянские величественные манеры, преступное прошлое и неоднократные попытки его, Барнвельта, убить.

Направились они прямиком в контору Горбоваста, официального агента службы безопасности межпланетных перевозок.

— Боги вы мои! — опешил Горбоваст, которого этот визит настолько выбил из колеи, что заставил даже позабыть об обычной учтивости. — Флот вольного города два дня тому назад прибыл с некой дикой и невероятной сказкою, будто оба вы флот возглавили триумфально супротив Сунгара, а потом, после спора какого-то темного со старою Альванди, увязали ее, словно унху на базаре, угнали корабль сурускандский с экипажем пиратским и как в воду канули. И вот вы и сами тут! Что ж побудило мужа, о честности коего легенды слагают, плащ свой вывернуть по моде столь удивительной?

Барнвельт рассказал уполномоченному о планах королевы перебить пленных сунгарцев.

— О, — поразился Горбоваст, — не зря молва идет, что одним идеалам вы подвластны! А кто сей оборванец в оковах? Запрещается в городе вольном помимо закона силою свободных людей удерживать, пусть даже и землян…

— А это, — пояснил Барнвельт, — тот самый Штайн, за которым мы охотились.

— Никак сам Игор Эштайн!

— Он самый. Кольцо янру его похитило, а осирианин из этого Кольца силой мысленного внушения превратил его в пирата, так что теперь он даже старых друзей не узнает. Шиафази убит, но несколько десятиночий тому назад в Джазмуриане нам повстречался другой осирианин, Сишен. По-моему, он тогда собирался в Маджбур. Вы случайно не в курсе, здесь он или нет?

— Нет, но можно сие вызнать. Пройдемте в палаты синдика верховного это недалеко, только улицу перейти.

Верховный синдик, с которым они последний раз виделись в Рулинди, поприветствовал их с еще большим изумлением, чем Горбоваст. Когда ему объяснили ситуацию, он послал за своим начальником полиции, а тот, в свою очередь, за кем-то из своих подчиненных, который сказал, что да, означенный Сишен действительно остановился в гостинице «Рунар» и может быть доставлен в течение часа.

— Только не пугайте его, — предупредил Барнвельт. — У него очень ранимая душа. Просто скажите, что с ним хотят повидаться старые друзья.

— Кхе-гм, — напомнил о себе верховный синдик. — Хоть и не в привычках моих с неприятностей беседы начинать, служба моя понуждает меня поднять вопросы определенные.

Он порылся в столе:

— Имеется у меня посланье от президента сурускандского с мольбою о помощи в возвращенье корабля его похищенного.

Барнвельт отмел вопрос с «Ярсом» легкомысленным взмахом руки:

— Да получит он назад свой корабль. А пока я заплачу ему за аренду. У вас есть бланк платежного поручения?

Немало поломав голову над диковинным типографским документом, имевшим весьма мало общего с земными, Барнвельт в конце концов выписал республике Сурусканд чек на «Талун и Фосг» на сумму пятьсот кардов.

— Я уверен, что президент должным образом оценит ваше… гм… довольно лихое решенье вопроса означенного, — заверил верховный синдик. Есть тут у меня еще одно посланье, касающееся вас, зер. Прибыло оно не далее как утром нынешним почтою дипломатической — от Заккомира бад-Гуршмани, хранителя трона королевы Альванди. После преамбулы положенной пишет он: «С самого возвращенья нашего в Рулинди обречен я на смерть ужасную, а именно: избран я был лотереей подставной первым консортом принцессы Зеи, дабы сочетаться с нею браком в день коронованья ее, сифта месяца десятого дня». (То есть, как видно из вон того календаря, через шесть дней). «Известно вам, господин синдик, что за участь ожидает в конце года того, на кого честь сия выпала. И Зея не радостней меня известие сие восприняла, да только беспомощные марионетки мы в когтях властительных опекунши моей, поелику все равно сохранит она все ниточки правящие в своих кулаках, даже опосля того, как от престола отречется номинально. Однако ж есть тот, кто спасти нас в силах, — землянин могущественный, что путешествует под псевдонимом «Сньол из Плешча». Это, насколько я понимаю, про вас, зер?

— Верно, — со вздохом согласился Барнвельт. Верховный синдик сделал умоляющее движение:

— Не бойтесь признать сей факт в уединенье наших покоев, ибо мы с Горбовастом просвещенные люди, кои всеми силами борются супротив предубежденья к землянам, что многие испытывают. Средь друзей наших добрых немало землян, ибо следующие взгляды мы исповедуем: потому лишь только, что грубияны отдельные с надменностью ведут себя неподобающей, похваляясь превосходством всего в мире своем ужасном, нельзя всю расу достойную проклинать столь люто.

Однако же вернемся к канве беседы нашей. Цитирую дальше: «Не ведал я, что герой сей землянином является, покуда Зея не рассказала мне о том после освобожденья моего с Сунгара, хоть и подозревал я нечто подобное раньше. А теперь и самое главное. Он землянин, а также и Зея — факт, что долго хранил я как секрет придворный. Не отпрыск она королевы Альванди, коя бесплодна, яко скала харгайнская, но приблуда земная, у работорговцев добытая и выданная за дочь королевскую, кою с малых лет обучили выдавать себя за уроженку нашей планеты. Не один лишь закон квирибский в ежегодном убиенье консортов повинен. Дело тут больше в самой королеве, что уж пять лет правленья своего яйцо животворное снести не в силах.

Поведала мне принцесса, что вызнала натуру сего псевдо-Сньола еще во время побега их совместного, и сочла, что и он суть ее вызнал. И посему более всего уязвлена она непоследовательностью чувств, кои он ей выказывает…»

Синдик поднял взгляд от письма.

— Полагаю, что известно вам, о чем тут речь, зер? Далее: «Раз уж землянин он, с наибольшей вероятностью направит он стопы свои в Новуресифи, поближе к сотоварищам своим. А посему заклинаем мы вас со всем пылом, на который способны, не пропустить появленья его. А паче чаянья проскользнет в Новуресифи он помимо вниманья вашего, попытайтесь весточку подать ему прямиком в крепость землянскую. Ибо так спасти вы можете не одну лишь жизнь мою ничтожную, но и счастье принцессы моей властительной.

Должен прибавить я, что королеве Альванди тоже известна Сньола сущность истинная, а посему еще пуще возжелала она заполучить его консортом для дочери своей, ибо скорей допустит она правленье чужеземное в Квирибе, нежели принципы свои матриархальные под угрозу поставит. Не сумевши удержать его, сочла она меня следующим по выгоде — выбор, что счел бы я наичестнейшим, если б зрелище топора взметнувшегося не занимало все помыслы мои. А поелику Зея — к коей питаю я лишь привязанность братскую — никак таким, как я, оплодотворена быть не может, полагаю я, что задумала Альванди еще одним младенцем бесхозным разжиться, чтоб династию свою дутую не прервать».

— Вот и все, — объявил синдик. — Как вы теперь поступите — самим вам решать. Заклинаю лишь об одном: коли задумаете повернуться к миру сему спиною, никому означенных тайн не раскрывайте, ибо гибельными последствиями сие чревато!

— Мыслится мне, что знаю я теперь, кто Зея на самом деле, — задумчиво проговорил Горбоваст.

— Кто? — резко повернулся к нему Барнвельт.

— Слыхали ль вы про миссионера земного, что веру исповедует весьма невнятную, Мирзу Фатаха? Супругу коего погубили, а дочку с собой утащили разбойники в год Биштара?

Синдик согласно закивал головой:

— Зея и возрастом подходит, и породою, хоть, по сведеньям моим, продали ребенка в Дюре, где и помер он вскорости. А где сейчас Мирза Фатах?

— Не так давно был в Мише, — откликнулся Горбоваст. — Так дело складывается, генерал Сньол, что способны учинить вы весьма волнительное семьи воссоединенье!

— Посмотрим, — уклончиво ответил Барнвельт, хотя мозг его уже гудел, как перегруженный трансформатор. — Лично я сторонник того, чтоб родители поменьше маячили у молодых на горизонте.

— Если хочешь проверить, — вмешался Тангалоа, — скажи Зее: «Шума фарси, фарх мизанад?»

— А что это такое?

— Это «Говорите ли вы по-персидски?», на фарси. Я ведь жил в Иране. Но вряд ли тебе представится такая возможность, поскольку я просто не могу себе вообразить, как ты увидишься с шейлой до отлета.

Барнвельт все еще тренировался в произношении этой фразы, когда появился Сишен. Осирианин, похожий на двуногого динозавра ростом с человека, едва бросив взгляд на Барнвельта, сразу скакнул к нему тем же манером, как в свое время на Тангалоа в номере джазмурианской гостиницы.

— Эй! — вякнул Барнвельт, тщетно пытаясь вырваться из объятий рептилии.

— О дражайший спаситель мой! — умильно шипел осирианин. — Какое счастье увидеть вас снова! Ни на единую минуту не устаю я возносить благодарности вам с той самой поры, как расстались мы в Джазмуриане! Я люблю вас!

— Давайте не будем это так афишировать, — проговорил Барнвельт, не без труда отцепляясь от восторженного чудища. — Если действительно хотите оказать мне услугу, то тут есть один землянин под осирийским псевдогипнозом, который напрочь забыл про свою жизнь на Земле и убежден, что он пират сунгарский. Можете прочистить ему мозги?

— Попытаюсь. Найдется ли тут помещенье свободное?

Когда рептилия увела Штайна, Барнвельт справился о судьбе «Шамбора». Однако крошечный контрабандистский парусник с бермудским вооружением, похоже, канул в никуда. Барнвельт подозревал, что бунтовщики попросту опрокинулись или каким-то иным образом потерпели крушение, не справившись с незнакомой оснасткой. По крайней мере, это снимало все возможные проблемы с Межпланетным Советом.

Полчаса спустя Штайн вошел в кабинет синдика, тряся головой и потирая свой щетинистый скальп. Он крепко стиснул руки Барнвельту с Тангалоа.

— Господи, — пробурчал он, — до чего ж хорошо опять стать нормальным! Отвратно чувствовать, как часть твоих мозгов прекрасно сознает, что творится, но ни черта не можешь с этим поделать! Вы, парни, молодцы, просто молодцы. Даже я сам лучше бы не управился. Ну чего, когда отваливаем?

Русский акцент Штайна был таким же жутким, как и прежде.

— Не знаю, как там вы оба, — сказал Барнвельт, — но лично я собираюсь вернуться в Рулинди вместе со своими пиратами.

— Что?! — взревел Штайн. — Не болтай глупостей! Ты вернешься на Землю вместе с нами…

— Не вернусь!

— Погоди, погодите вы оба! — встрял Тангалоа. — Сейчас я с ним разберусь, Игорь. Послушай, приятель, не принимай всю эту бучу вокруг Зеи с Заккомиром слишком серьезно. Пленку мы всю отсняли. Приключений тоже получили по горло. Вернувшись на Землю, можешь плевать в потолок и почивать на лаврах…

— Нет, — отрезал Барнвельт. — Во-первых, на Земле живет моя мать, а во-вторых, я собираюсь выручить Зею.

— Да другую в момент подцепишь!

— Только не такую, какую хочу.

— Ну хорошо, если ты ее действительно выручишь, возьмешь ее на Землю следующим рейсом?

— Не думаю. Я уже почти окончательно решил попытать счастья здесь, на Кришне.

Штайн уже давно возбужденно метался по кабинету синдика, стиснув кулачищи от необходимости сдерживать эмоции. Наконец он взорвался:

— У тебя что, совсем мозги набекрень съехали?! Как это «Игорь Штайн Лимитед» без тебя обойдется? Где я еще такого писателя для своих статей найду? Я вдвое увеличиваю тебе зарплату! Ты не можешь взять вот так и уйти!

— Простите, конечно, но о том, какой я ценный работник, вы могли подумать и раньше.

Штайн бессильно разразился потоком русской матерщины.

— Кхе-гм, Дирк, — подал голос Тангалоа. — Ты, наверное, в курсе, что все эти земные авантюристы, которые болтаются по задворкам космоса и якшаются с обитателями отсталых планет, — в большинстве своем всякая шушера, которая никак не способна реализовать себя дома, среди равных. А там они выезжают за счет более проработанной земной культуры, для формирования которой сами и палец о палец не ударили…

— Ладно-ладно! Эту лекцию я тоже уже слышал. Считай меня шушерой, если тебе угодно, но здесь я, по крайней мере, человек, а не нытик с эдиповым комплексом!

— И все же это не жизнь для человека с интеллектуальными…

— И вот еще что: хоть мы и разбабахали банду Шиафази, Сунгар-то по-прежнему в руках кришнян, так что проблема с янру как была, так и остается. А поскольку Альванди просто-таки фанатичная…

— Гинерхистка?

— Спасибо, — гинерхистка, то она наверняка станет и дальше изготавливать и продавать эту дрянь. Шиафази не устраивал ее вовсе не потому, что продавал янру межзвездным контрабандистам, а потому, что вздумал прибрать к рукам всю торговлю целиком.

— Ну и что? Наше дело — передать эту информацию, куда следует. Остальное за Всемирной Федерацией и Межпланетным Советом.

— Но подумай, насколько все упростится, если я сам буду командовать Сунгаром!

— Ну, будь по-твоему. — Тангалоа повернулся к Штайну, губы которого продолжали выпаливать славянские проклятия с быстротой пулемета. — Пожалуй, лучше нам действительно от него отстать — его укусила муха романтики. Через пару лет ему все это прискучит, и он вернется на Землю. К тому же он влюблен.

— Чего ж ты сразу не сказал! — Штайн вздохнул, как кузнечные мехи. Вот когда я был помоложе, я тоже бывал влюблен — в трех-четырех сразу. Прощай, мой мальчик! Мне противно твое ослиное упрямство, но я люблю тебя, как сына!

— Спасибо, — проговорил Барнвельт.

— Если через год ты заявишься домой, то сперва я сверну тебе шею, а потом возьму на старую работу. Джордж, какого дьявола мы просиживаем тут штаны и не едем в Новуресифи?

Шесть дней спустя в дамовангскую гавань на полном ходу влетели два корабля. Первый из них был «Ярс», а второй — грузовая барка, битком набитая айями, которых Барнвельт приобрел для своего личного войска на часть вознаграждения, полученного от Альванди. При виде флагов, которые реяли на мачтах обоих кораблей, дамовангские обыватели только недоуменно чесали затылки, поскольку это были древние флаги Квириба, отмененные еще королевой Деджанаей в пору основания матриархата.

Уменьшив ход, корабли подошли к свободному причалу. На берег змеей полетел швартов и был тут же подхвачен и закреплен одним из оборванцев, которых полным-полно на любом пирсе в любом портовом городе.

После этого с первого корабля с тяжким топотом сбежала толпа вооруженных людей в доспехах. Портовая публика брызнула по сторонам, визжа, словно стая перепуганных акебатов.

— Живей разгружай! — рявкнул Барнвельт, закованный в сталь с головы до пят.

Со второго корабля уже торопливо выводили на причал зверей. Как только выгрузка закончилась, наиболее тяжело вооруженные воины Барнвельта вскарабкались им на спины. Некоторых даже пришлось подсаживать.

(После долгого спора между Барнвельтом и Гизилом относительно преимуществ пешего десанта с моря против налета верхами с суши было решено совместить оба способа нападения в один, который можно было бы назвать амфибийно-кавалерийским. Сложнее всего Барнвельту было убедить своих людей надеть доспехи. Будучи в большинстве своем моряками, ко всему этому железу они относились весьма недоверчиво, прекрасно зная, как быстро идут ко дну закованные в броню воители, если их скинуть за борт.)

— За мной! — крикнул Барнвельт. Гизил у него за спиной протрубил в трубу. Колонной по два верховые с грохотом устремились в ближайшую улочку. Вслед за ними поспешили пехотинцы.

— Что сие значит? — послышался чей-то визг, и на пути у захватчиков выросло трио амазонок.

— Квирибские мужчины вернулись, чтобы потребовать назад свое! ответствовал Барнвельт. — С дороги, девочки, не то получите по мозгам!

Одна из амазонок ткнула было в Барнвельта пикой, но он тут же отрубил от пики наконечник, после чего плашмя огрел по бронзовому шлему. Девица с лязгом покатилась по булыжникам. Пришпорив своего айю, он отвесил шлепок и второй девице. Когда третья сделала попытку улизнуть, он протянул руку и ухватил ее за волосы, выбивавшиеся из-под шлема.

— Минуточку, красотка, — проговорил он. — Скажи, где это тут устраивается свадьба новой королевы и ее консорта?

— В х-храме Матери-Богини, в центре.

— Гизил, показывай дорогу. Да про листовки не забывай!

Некоторые из людей Барнвельта принялись выхватывать из седельных сумок охапки листовок и швырять их в воздух. Листовки гласили:

МУЖЧИНЫ КВИРИБА, ВОССТАНЬТЕ!

Сбросьте оковы! Настал День Освобожденья!

Сегодня, после пяти поколений женской тирании, бесстрашный отряд

изгнанников вернулся в Квириб, дабы возглавить славную революцию за

РАВНЫЕ ПРАВА ДЛЯ МУЖЧИН!

Вооружайтесь и присоединяйтесь к нам!

Ныне мы снесем с пьедестала страхолюдное изваянье несуществующей

кровожадной богини, вырожденческий культ и непотребные ритуалы которые так

долго служили предлогом для порочного и неправедного правленья.

Барнвельт едва сдерживал желание бешеным галопом рвануть вперед, оставив пехотинцев позади. Когда колонна, украшенная реющими на пиках вымпелами, уже поднималась по серпантину в утыканный шпилями город на коленях Кунджара, он обернулся и увидел, что вслед за пехотой бестолково поспешает разношерстная толпа обывателей мужского пола, размахивающих ножками от стульев и прочими импровизированными орудиями. Одни при их появлении разбегались, другие сбивались в кучки, с любопытством вытягивая шеи. Мужчины издавали одобрительные возгласы, а женщины грозились кулаками и выплевывали проклятия.

На площади перед храмом Варзаи Барнвельт натянул поводья. На противоположной стороне ее суетились амазонки, выстраиваясь полукольцом перед входом. Командирша носилась взад-вперед, расставляя девиц по местам. Копья они выставили вперед, как в день пиратского налета на Рулинди: те, что во втором ряду, — над головами амазонок в первом, которые встали на одно колено.

Барнвельт махнул Гизилу, чтоб тот придержал своих людей, и рысью пересек площадь.

— Свадьба еще не началась? — крикнул он командирше.

— Вот-вот начнется. А это что еще за явленье?

Барнвельт оглянулся. Логичней было бы начать с обстрела, держа кавалерию в тылу на случай пешей контратаки. Однако лучники и арбалетчики еще только начинали перестраиваться в каре, и на организацию огневой подготовки ушло бы, как минимум, несколько минут. Соображать надо было быстро.

— А ну разойдитесь! — гаркнул он. — Нам нужно пройти.

— Никогда! Мы вызываем вас!

Барнвельт вихрем развернул скакуна и галопом поскакал обратно.

— В каре!

Айю он осадил в самой середине переднего ряда и с лязгом захлопнул забрало.

— Готовы? Шагом!

Цок-цок — защелкали копыта по булыжникам. Было бы просто прекрасно, если бы такой тактический ход позволил обойтись без кровопролития; но это была Кришна, где страх перед насильственной смертью далеко еще не развился до земного уровня, и психологический момент атаки мог и не сработать.

— Рысью!

Рысь у шестиногих скакунов была тяжелая и тряская, поскольку седло располагалось аккурат над средней парой ног.

— Галопом!

Пики впереди казались жутко острыми. Если девицы не бросятся в последний момент врассыпную, а айя не отпрянут назад, испугавшись этого колючего частокола, получится хорошая свалка. Он очень надеялся, что его не сбросят с седла и не затопчут.

— Наизготовку!

Пики всадников опустились. Грохот шести копыт несущегося галопом айи слился в бешеную барабанную дробь. Барнвельт чуть придержал зверя, пока снова не увидел с боков наконечники соседних копий, — не было смысла вламываться в строй амазонок самым что ни на есть первым.

Строй все приближался и приближался. Ему очень не хотелось ранить смазливую девчонку, оказавшуюся прямо перед ним…

Тресь! Смазливая воительница неожиданно куда-то исчезла. Острие одной пики Барнвельт отбил левой рукой, другое скользнуло вдоль доспехов. Айя его было споткнулся, но тут же снова рванул вперед, бешено натягивая поводья, вплетенные ему в усы. Мгновенье окружающий мир представлял собой невиданную мешанину из амазонок и экс-пиратов. Середина строя амазонок пропала, когда по нему прокатились айи, остальные девицы побросали свои копья и щиты и ударились в бегство.

Мимо проскакал айя без всадника. Спешенный всадник неистово молотил амазонку обломком пики, а на его скакуна уже взбирался кто-то другой. На земле валялась пара убитых айев, несколько амазонок тоже лежали неподвижно.

Подняв забрало, Барнвельт приказал Гизилу трубить отбой, позаботиться о раненых и оцепить площадь вместе с храмом. После этого он завел свой отряд прямиком в главный вход.

Собравшиеся в храме так и застыли на своих местах, когда звери со всадниками в стальных панцирях процокали через центральный зал к тому месту, где тесной кучкой стояли королева Альванди, Зея, Заккомир и несколько жриц Варзаи.

— Спасены! — вскричал Заккомир. Альванди наконец тоже обрела дар речи:

— Не удастся тебе фиглярское предприятье твое, землянин поганый! Люди мои в клочки тебя разорвут!

— Да ну? Пойдите взгляните, чем заняты ваши люди, мадам.

Он ухмыльнулся ей с высоты седла, развернул айю и сквозь толпу ворвавшихся за ним последователей сопроводил группку к выходу.

— Видали?

Его воины уже выстроились в каре перед порталом, а за ними вся площадь была плотно заполнена квирибцами мужского пола. Перед ними горячо разглагольствовал Гизил, и, судя по тому, как они орали и размахивали своими импровизированными дубинами, речь эта пришлась им весьма по душе.

— Что сим сказать ты хочешь? — проговорила Альванди. — Угрозами не запугать меня, ибо воззренья мои на устройство общественное дороже мне жизни самой!

— Восхищен вашим присутствием духа, мадам, — заметил Барнвельт, — но насчет общественного устройства я бы на вашем месте не выступал. Начать хотя бы с того, что у вас самой права на власть довольно сомнительные, поскольку за всю жизнь вы не снесли ни одного жизнеспособного яйца. За это, если я не ошибаюсь, у вас полагается казнь. — (Королева съежилась.) — Чтобы прикрыть это, вы купили похищенную девочку-землянку, младенца, и выдали ее за собственную дочь. Покажешь, Зея? Вот так!

Он протянул руку ко лбу и сорвал накладные антенны. Зея сделала то же самое.

— А сейчас, — продолжал он, — я не хочу убивать вас только потому, что вас и так ждет плаха согласно вашему же собственному идиотскому закону. Поскольку существующий режим держался только на обмане людей, пришла пора изменить старые порядки, которым придется уступить место новым. Я помогу написать конституцию…

— С собою в качестве правителя? — ядовито поинтересовалась Альванди.

— Ни в коем случае. Мне эта должность нужна, как дырка в голове. Я ограничусь ролью советника — к примеру, посоветую изгнать вас. А потом возьму Зею, пару-тройку кораблей, кое-кого из добровольцев и отправлюсь на Сунгар.

— Но он мой, согласно договору с адмиралами…

— Был ваш, вы хотели сказать. Это государственное имущество, и мои последователи, которые одновременно и квирибцы, и сунгарцы, вольные распоряжаться его судьбой, отдали его мне.

Королева повернулась к Зее.

— Ужель, дочка, по своей воле уступишь ты домогательствам нечестивым самохвала сего распутного?

— А почему бы и нет? Не дочь я вам, но существо расы иной, кое, будто марионетку, использовали вы для поддержанья власти собственной. Настолько во лжи вы своей погрязли, что даже к альянсу кровосмесительному понудить меня не погнушались! Предпочитаю супруга я своей породы!

— Заккомир? — обернулась Альванди.

— Я тоже.

— Все супротив меня! — проскрежетала королева, совсем падая духом. Она повернулась к Барнвельту с последним проблеском вызова: — А что с воительницами моими ты сделал, коих похитил столь дерзко? Обесчестил да рыбам скормил?

— Ну зачем же, королева! Все они повыходили замуж за моих бывших пиратов.

Сделав то, что следовало сделать для сохранения порядка в Рулинди — в частности, подвергнув примерному наказанию пару обывателей мужского пола, пытавшихся отпраздновать наступление свободы грабежом магазинов, Барнвельт навестил Зею в ее покоях. Обретя способность говорить, она произнесла:

— Властитель мой и возлюбленный, ежели и впрямь ты меня любишь, то почему же, ведая о происхождении моем земном, держался ты в стороне, покуда не дошло до тебя посланье Заккомира? Еще мгновение, и навеки были бы скованы мы с ним узами брачными!

— А откуда я мог это ведать? Надеюсь, ты не считаешь, что я способен дергать каждого встречного за антенны, чтобы проверить, хорошо ли они держатся?

— Но я-то догадалась, кто ты такой!

— Как? У меня кончик уха отклеился, или еще что-нибудь?

— Нет, но когда сушили мы платье свое на плоту в Сунгаре, и когда потом еще от сажи отмывались после пожара, узрела я, что имеешь ты пупок!

Барнвельт хлопнул себя по лбу.

— Ну, конечно! Стоило тебе об этом сказать, до меня дошло, что яйцекладущим существам он совсем ни к чему!

— Так вот, зная, что и ты видел его у меня, решила я, будто тебе все известно, и никак объясненья сыскать не могла робости твоей уклончивой! Может, мыслилось мне, воспитывался в Ньямадзю он с младенчества, как я в Квирибе воспитывалась, и больше кришнянином мнит себя, нежели землянином? Может, лишь колесико он в неком заговоре коварном? Иль, может, просто уродиною меня считает…

— Уродиной?! Ну знаешь ли, дорогая…

— Во всяком случае, ясней было пиков дарийских, что, тогда как знали мы с тобою истинную расу друг друга, желал ты, тем не менее, чтоб продолжали оба мы кришнянами себя выставлять. И хоть снедало меня любопытство великое, отважилась я не более чем на намек крохотный. Помнишь слова мои, что одной мы с тобою породы?

— Действительно, что-то такое припоминаю, но тогда я просто не въехал. У меня тогда голова была занята… гм… несколько другими вещами.

Он пожирал ее взглядом, пока она не залилась краской.

— И далее, когда намек сей до цели не долетел, будто акебат под стрелою охотника меткого, согласна была я на то, что считала желаньем твоим. Ибо любила и люблю я тебя настолько, что — несмотря на решимость хранить честь мою девичью, как принцессе приличествует — понуди ты меня отдать наипоследнейшую драгоценность мою, не ведала бы я, как тебе отказать.

Барнвельт с несчастным видом вздохнул:

— Теперь я все понял. Считай меня последним идиотом — хотя, пожалуй, во время подобного перехода такая ошибка была только кстати. Но как же ты прятала свой пупок, когда шла купаться или изображала скульптуру в парке?

— Прикрывала я его заплатою накладною, но перед фестивалем отлепила ее, не видя нужды в ней под мантией официальной.

— Ясно. Раз уж пошли признания в жульничестве, то это был никакой не екий на дороге в Шаф, когда ты вздумала от меня уйти. Это я сам рычал.

— Надо же, будто я не знала! — лукаво отозвалась она. Через некоторое время Барнвельт проговорил:

— А теперь нам нужно решить, каким именно образом мы поженимся — мы ведь поженимся, верно?

— Давно уж я гадаю, когда ж, наконец, до сего ты додумаешься, произнесла она многозначительно. — Ну что ж, зер, коли хватило ума у тебя, по крайней мере, спросить меня, ответ мой — да и еще раз да. Но за чем же заминка?

— Мы земляне, а я где-то читал, что только земляне могут законно сочетать браком других землян. Единственный, кто может нас окрутить на Кришне с полным юридическим эффектом согласно земным законам, — это комиссар Кеннеди и судья Кешавачандра в Новуресифи. А нам совсем ни к чему делать такой здоровенный крюк, раз мы собираемся в Сунгар.

— А как насчет Кванселя-астролога иль кого-то из жриц?

— Не пойдет. Твой брак с Заккомиром, кстати, тоже не был бы законным. Дай подумать… На Земле есть какое-то правило насчет того, что мужчина и женщина могут законно считать себя мужем и женой, если встанут перед свидетелями и это скажут. Это называется гражданский брак. Такая система есть даже у квакеров,^[79] а это весьма почтенная публика. Наверное, в качестве свидетелей вполне сгодятся наши квирибские друзья. Подожди здесь.

Через несколько минут он притащил в апартаменты Зеи Гизила, Заккомира и придворного астролога.

Когда они выстроились перед ними, он сказал:

— А теперь встань, дорогая, и дай мне руку — левую. Берешь ли ты, Зея бад-Альванди, меня, Дирка Корнелиуса Барнвельта, себе в мужья?

— Да! Берешь ли ты, Дирк, меня в жены?

— Беру. Этим кольцом, — он стянул с пальца перстень с камерой и надел ей, — я соединяю нас!

И он заключил ее в объятия.

Еще десятиночие, и свежевыкрашенная «Доурия Деджаная» у причала дамовангской гавани приготовилась отдать концы. На корме ее Барнвельт прощался со своими друзьями-кришнянами.

— Мним мы вас мужем скромности нечеловеческой, что возвел в президентство меня заместо того, чтоб самому оный пост занять! провозгласил Гизил.

— Не забывайте, что я не квирибец, — напомнил Барнвельт. — Всем очень скоро надоело бы правление проклятого землянина, и меня живо бы скинули. А потом, выбрали-то вас.

— Благодаря той конституции, что вы нам составили!

— Ну что ж, вы просили наипоследний образец республиканской конституции, так я такую и написал. Надеюсь, сойдет. Допивайте, ребята, мы отваливаем.

Провожающие сошли на берег. Корабль отошел от причала в сопровождении еще двух, составлявших маленький флот Барнвельта.

Когда из-за расстояния уже нельзя было различить людей на берегу, а солнце опустилось за вершины Зоры, Барнвельт отвернулся, обнял Зею и направился вниз. По пути он приостановился у клетки Фило, чтоб почесать какаду между перьями (королева позабыла прихватить с собой попугая, улепетывая из Квириба), а потом и у клетки со своим недавним приобретением — парой бижаров, купленных в том же зоомагазине в Рулинди, где в свое время он обнаружил потерянного Фило.

— Думаешь, что новый закон, что дал ты квирибцам, будет незыблем, как скалы харгайнские?

Припомнив замечания Тангалоа относительно базовых культурных представлений, он задумчиво произнес:

— Учитывая тот факт, что у них нет традиции демократического самоуправления, я буду приятно удивлен, если эта новенькая, с иголочки конституция сумеет противостоять человеческим слабостям и амбициям хотя бы несколько лет. Но сейчас, по-моему, это как раз то, что нужно освобожденным бедолагам.

— А что за правленье намерен основать ты в Сунгаре? Послушай-ка, зер, побольше вниманья ко мне и поменьше к зверям сим неразумным, особенно монстру земному, из-за коего носом ты шмыгаешь! При нынешнем количестве собранья твоего предвижу я день, когда величайшую славу Сунгар приобретет как парк зоологический!

— Извини, — ответил Дирк, выдвинул стул и налил ей вина. — Я думаю основать то, что на Земле именуется акционерным обществом, с тобою и мной в качестве держателей большинства акций. Будем капиталистами. Послушай, Зея…

— Да, дражайший Сньол… то есть Дирк.

Он улыбнулся при этой оговорке. Потом ему пришло в голову, что Зея тоже наверняка не ее настоящее имя, хотя, если оно их обоих устраивало, не было смысла выкапывать на свет божий некое полузабытое персидское. При такой куче псевдонимов в их кругу — его собственном, Тангалоа, Гизила — и так уже в голове все путалось. Дабы еще больше усложнить этот вопрос, все поголовно квирибские мужчины поменяли матрилинейные фамилии на патрилинейные.

Не в силах сдержать любопытство, однако, он произнес:

— Шума фарси харф мизанад?

Она слегка вздрогнула.

— Вообще-то, да… Что это было, любимый? Язык сей мнится мне смутно знакомым, хоть ныне окутан для меня туманом. Спросил ты меня: не могу ли произнести я речь некую?

— Как-нибудь потом объясню, — сказал он, с наслаждением проводя рукой по порядком отросшей щетине на голове. С тех пор как Зея бросила красить волосы, они у нее тоже стали обретать нормальный цвет воронова крыла.

— А почему Альванди взяла земного ребенка, а не кришнянского? спросил он.

— Взяла поначалу она и впрямь младенца кришнянского, да умер он за десятиночье до церемонии представления наследницы. Так что в спешке великой и тайне Альванди работорговца к себе вызвала, дабы замену подыскать. Послал он меня, не сказавши, что землянка я, а когда обман сей распознался, поздно уж было, и исчез мошенник с уплатою. Временами гадала я, кто ж родители мои истинные могли быть.

Имелся прекрасный шанс разыграть из себя доброе божество и воссоединить семью, поскольку лично у него не было абсолютно никаких сомнений, что она была дочерью Мирзы Фатаха. Однако спящего эшуна лучше было пока не трогать. Ему хотелось поближе познакомиться с папой Фатахом, перед тем как приглашать его переехать к ним. Из того, что ему приходилось слышать про миссионера, напрашивался вывод, что он вряд ли чем-то лучше его собственной матери или королевы Альванди.

Лихорадочная неделя политиканства практически не оставила ему времени подумать о будущем. С целью финансирования своего сунгарского проекта он заключил со Штайном договор на съемку дополнительного киноматериала и регулярную отсылку его на Землю, в ответ на что Штайн открыл на его имя текущий счет в банке Новуресифи. Тангалоа особенно интересовали кадры и данные, касающиеся хвостатых фоссандеранцев. В то же время «Межроу Гурардена» изрядно потаскала его по квирибским судам за самозванство в роли курьера…

— Дирк, — проговорила Зея. — Хоть и рада я, что все утряслось и теперь мы солидная пара супружеская, недостает мне все ж волненья упоительного побега нашего с Сунгара. Никогда не жила я еще жизнью столь насыщенной! Как думаешь ты, придут ли к нам вновь подобные чувства?

— Выше нос, дорогая, — отозвался он, раскуривая сигару. — Приключения только начинаются.

Кришнянский год спустя в баре «Нова-Йорк» в Новуресифи разглагольствовал какой-то поднабравшийся толстяк:

— На хрен это надо — позволять этим дикарям вытворять, что им вздумается! Давно бы уже послали армию и цивилизовали их к чертовой матери! Пущай устроят тут современный водопровод, демократию, массовое производство и все такое прочее. И религию какую-нибудь поприличней… Слышь, а это что за фрукт? — он ткнул пальцем в долговязого, с лошадиной физиономией землянина в кришнянском наряде, с треугольной зарубкой на левом ухе, который сидел за одним столиком с комендантом Кеннеди и помощником начальника службы безопасности Куштаньозо.

— …Да не приглашал я его! — горячо доказывал долговязый. — Он прочитал про нас в газете, которую издают у них там в Мише, и просто помножил два на два. И в один прекрасный день я вдруг узнаю, что он сошел с малайерского корабля и всем твердит, что он мой давно потерянный тесть. А поскольку Зея просто от него без ума, теперь от него уже не отделаешься. Вообще-то говоря, против самого Мирзы я ничего не имею, он нас, по крайней мере, окрутил по-человечески, так что прекратилась вся эта болтовня, будто мы, мол, как-то не так женаты. Но вся эта шизовая публика, которая к нему шляется…

— А почему бы вам не запрячь его в работу? — предложил Куштаньозо.

— Обязательно запрягу, как только…

— Это, — ответил спутник толстяка, — знаменитый Дирк Барнвельт, президент Сунгарской корпорации. Он только что провернул крупную сделку с Межпланетным Советом. Хотите познакомиться?

— Ясно дело. Жуть как хочу познакомиться хоть с каким-нибудь человеком.

— Э-э, сеньор Барнвельт, разрешите представить сеньора Элиаса. Новичок.

— Рад познакомиться, — отозвался Барнвельт, стискивая пухлую ручку.

— Так вы, выходит, из тех ребят, что живут среди местных?

— Можете понимать и так, — не особо любезно бросил Барнвельт и собрался было отвернуться.

— Без обид, сынок! Меня тут просто интересует, уж не считаете ли вы их лучше наших?

— Нисколько. Кто-то считает, что с ними проще ладить, чем с землянами, кто-то нет. И мне с ними проще, хотя я не нахожу их лучше там, или хуже. Все зависит от конкретного человека.

— Конечно-конечно. Но они ведь жутко примитивные? Национальные суверенитеты, войны, благородство и прочая такая фигня?

— Честно говоря, они мне и такие хороши.

— Да вы, видать, из романтиков?

— Нет, скорей мне нравится быть первопроходцем.

— Первопроходцем!

Толстяк погрузился в туповатое молчание. Барнвельт, сочтя своего нового знакомого невоспитанным и утомительным типом, встал было, чтобы уйти, но Элиас очнулся и спросил:

— А что за новая сделка? Вонг мне что-то там такое говорил.

— Ох! Слышали про Сунгар?

— А-а, такая здоровенная куча тины посреди моря?

— Угу. Там в свое время делали янру из терпалы…

— Слышьте, а я вас знаю — вы тот самый парень, который удрал с кришнянской принцессой, только потом она оказалась землянкой. Пардон, так чего там со сделкой?

— Ну вот, на Сунгаре теперь хозяйничаю я, так что с производством янру и Кольцом контрабандистов покончено. Однако мне захотелось получить кое-что взамен, так что я убедил М. С. выдать мне разрешение на техническую помощь для основания на Кришне производства мыла. Водоросли дают неограниченное количество поташа, а на Кришне мыла нет. Так что…

Барнвельт вновь сделал попытку удалиться, но толстяк крепко вцепился ему в руку.

— Собираетесь стать мыльным магнатом, выходит? Вот покончите с кришнянами, станут они сплошь цивилизованные вроде нас, и придется вам искать другую немытую планету… Скажите, а давно вы… того… женились на этой даме?

— Около года назад.

— Детишки есть?

— Трое. Вас не затруднит отпустить мою руку?

— Трое. Так-так. Тут это как — годы длинней, чем у нас? Не-ет, ихний год короче земного. Трое, говорите? Хо-хо-хо…

И без того румяная физиономия Барнвельта стала просто-таки пунцовой, и его костлявый кулак с треском смазал по жирной роже. Элиас отлетел назад, опрокинул стол и рухнул на пол.

— Господи, Дирк! — воскликнул Кеннеди, вскакивая, чтобы вмешаться.

— Пусть попробует еще выступать насчет моей жены, — проворчал Барнвельт.

— Но погодите, — встрял спутник толстяка, — я все-таки не улавливаю. Вы вправду сказали «трое», так что, сами понимаете…

Барнвельт резко обернулся к нему:

— У нас тройня. Что в этом смешного?

Указатель морских терминов

(комментарий переводчика)

Бак — носовая часть палубы.

Бакштаг — курс, промежуточный между курсами фордевинд и галфвинд.

Бейдевинд — курс, при котором парусное судно движется против ветра под углом к нему: используется для лавировки.

Бейфут — снасть, крепящая середину реи к мачте.

Бреге — снасть, которая крепится к концу реи и служит для управления парусом наряду со шкотами.

Ванты — снасти, при помощи которых раскрепляется мачта.

Выбленки — тросовые или деревянные ступеньки, привязанные к вантам.

«Высота» — положение судна относительно какого-то ориентира (например, другого судна) с учетом направления ветра; «набрать высоту» — подняться против ветра.

Галс — положение судна относительно ветра (правый галс — когда ветер дует справа, левый — слева); нижний передний угол паруса.

Галфвинд («полветра») — курс, при котором ветер дует перпендикулярно борту.

Гак — горизонтальное рангоутное дерево, шарнирно крепящееся к мачте.

Квадрант — старинный угломерный астрономический инструмент, служивший для измерения высоты небесных светил над горизонтом и угловых расстояний между светилами.

Косое парусное вооружение — в отличие от прямого, позволяет двигаться и в лавировку против ветра.

Крутизна хода — угол между курсом судна и направлением ветра при движении в бейдевинд; чем он меньше, тем выше лавировочные качества судна.

Лавировать — зигзагообразно двигаться против ветра курсом бейдевинд, меняя галсы.

Люверс — металлическое кольцо, которым укрепляют отверстие в парусе от разрыва и перетирания.

Набивать снасть — сильно натягивать.

Оверштаг — поворот, при котором нос судна пересекает линию ветра; служит для смены галсов на лавировке.

«Полветра» — см. галфвинд.

Полуют — приподнятая относительно основной палуба в корме.

Порт — отверстие в борту, как правило, прямоугольное.

Прямое парусное вооружение — вооружение, позволяющее ходить курсами не круче галфвинда; пригодно лишь при попутном ветре.

Пяртнерс — отверстие в палубе для мачты.

Румб (угловая величина) — 11°5.

Сезень — снасть, при помощи которой парус притягивается к рее при его убирании.

Стеле — гнездо, в которое вставляется шпор мачты; устанавливается на киле в трюме.

Табанить — грести назад; тормозить веслами.

Топ — верхушка мачты.

Травить снасть — отпускать.

Фал — снасть, служащая для подъема паруса на мачту.

Фордевинд — курс, при котором ветер дует прямо в корму судна, движение с попутным ветром; поворот, при котором корма судна пересекает линию ветра при смене галса на курсе бакштаг.

Шкаторина — кромка паруса.

Шкот — снасть, служащая для управления парусом.

Шпор — нижний конец мачты.

Ют — кормовая часть палубы.

Башня Занида

Глава 1

Доктор Джулиан Фредро встал с койки, покачнулся и вновь обрел равновесие. Медицинская сестра из Новоресифе убрала аппаратуру. Свет перестал мигать, а вещи прекратили свое вращение. Правда, он все еще чувствовал легкое головокружение. Открылась дверь, и вошел Геркулес Кастанхозо, похожий на белку офицер службы безопасности из земного космопорта, с полными руками бумаг.

— Здравствуйте, синьор Джулиан, — на бразильско-португальском варианте космоязыка сказал он. — Все в порядке, но вам не мешает еще раз проверить. Вот ваши бумаги. Вам разрешено посетить Гозаштанд, Микаранд, свободный город Маджбур, Квириб, Балхиб, Замбу и все прочие дружественные государства Кришнана, с которыми у нас имеются дипломатические отношения.

— Хорошо, — сказал Фредро.

— Нет необходимости напоминать вам о параграфе 368 Устава, запрещающем передавать сведения о земной науке и изобретениях туземцам планет типа Н. Псевдогипноз, которому вы только что были подвергнуты, эффективно предотвратит такое намерение, даже если оно у вас и было.

— Простите, — сказал Фредро на португальском с легким польским акцентом, — но это похоже на — как это по-английски говорят — на стремление скрыть всем известное.

Кастанхозо пожал плечами:

— Что я могу сделать? Утечка сведений произошла до того, как был изобретен псевдогипноз. Вы знаете, он появился несколько десятилетий назад после работы Сан-Реми о телепатических свойствах осирианцев. Когда мой предшественник Абро был офицером службы безопасности, мы с ним своими руками разрушили пароход, построенный каким-то землянином для Ферриана, пандра Сотаспа.

— Должно быть, это было весьма волнующим.

— Волнующим не то слово, синьор доктор Джулиан, — сказал Кастанхозо с яростным жестом. — Самое удивительное, что кришнанцы все-таки многого не усвоили: винтовок, например, или машин. Конечно, некоторые требуют, чтобы они лишились своей туземной оригинальности… Кстати, говоря о принце Ферриане, вы посетите Сотасп? Он все еще правит этим островом — весьма яркая личность.

— Нет, — сказал Фредро, — я иду в противоположном направлении, в Балхиб.

— Вот как? Желаю вам приятного путешествия. Могу ли я спросить, чего вы надеетесь достичь в Балхибе?

Глаза Фредро сверкнули, как у человека, после многих дней воздержания увидевшего бутылку виски.

— Я хочу разрешить загадку Сафка.

— Вы имеете в виду колоссальную искусственную спиралевидную раковину?

— Конечно. Исследование Сафка будет достойным завершением моей карьеры. После этого я уйду в отставку — мне уже почти двести лет — и проведу остаток своих дней, играя со своими пра-пра-правнуками и посмеиваясь над работами молодых коллег. Благодарю вас за вашу любезность, синьор Геркулес. Я иду осматривать достопримечательности, а вы остаетесь здесь, как голландский мальчик с пальцем во рту.

— Вы хотели сказать — с пальцем в дамбе. Обескураживает, — сказал Кастанхозо, — когда видишь, что дамба расползается во многих местах. Технологическая блокада была бы успешной, если бы проводилась решительно с самого начала и если бы тогда у нас был псевдогипнотический метод Сан-Реми. Но вы, синьор, увидите изменяющийся Кришнан. Возможно, это интереснее.

— Поэтому-то я и нахожусь здесь. До свидания, синьор.

Был праздник Анерика, и любящий веселье народ Занида отмечал это событие на пыльной равнине к западу от города.

Поперек мелкой и мутной Эсквы был огорожен участок равнины более одного квадратного хода. В одном углу этого пространства молодые кришнанцы состязались в верховой езде на шомалах и эйпсах и в скачках на различных типах колесниц. В другом — маршировали отряды копьеносцев под звуки труб и цимбал, а Рокир — звезда Тау Кита — ярко сверкал на их полированных шлемах. Кое-где бронированные рыцари пытались сбить друг друга с седел длинными острыми пиками, выбивая искры копытами своих лошадей.

На поле для игры в минашт толпа кричала, когда команда Занида захватывала узорчатое полотно команды гостей из Луссара. Личный оркестр короля Кира играл на временном настиле, возвышавшемся среди океана лавочек, где можно было починить обувь и вычистить одежду, подстричь волосы и купить пищу, напитки, табак, ювелирные изделия, шляпы, одежду, мечи, инструмент и оборудование для стрельбы из лука, медные изделия, глиняные изделия, медикаменты (большей частью бесполезные), книги, картины, божков, амулеты, яды, семена, сосуды, светильники, ковры, мебель и множество других предметов. Жонглеры показывали свое искусство, акробаты проделывали упражнения, танцоры плясали, актеры расхаживали с напыщенным видом и какие-то люди передвигались на ходулях. Музыканты гремели, певцы пели, поэты выкрикивали свои творения, рассказчики излагали очередную выдумку, фанатики разглагольствовали. Шуты выкрикивали свои шутки, колдуны заклинали злых духов огнем, матери с криками разыскивали своих детей.

Среди собравшихся встречались не только кришнанцы, но и представители других миров. Два осирианца, похожие на маленьких двуногих динозавров с чешуйчатым туловищем, расписанных сложным узором, возбужденно бросались из стороны в сторону; три обросших мехом, с глазами-бусинками, тотианина, вполовину ниже ростом кришнанцев, обыгрывали туземцев в азартные игры дюжины планет; похожий на кентавра вишнуванин мрачно жевал зелень из большого кожаного мешка; была здесь и рассудительная супружеская пара ормаздиан, человекоподобных, но украшенных большим гребнем, их карминовая кожа была обнажена, если не считать сандалий и узкой накидки, свисавшей со спины; и, конечно, группа одетых в брюки земных туристов с женами и камерами в маленьких кожаных чехлах.

Кое-где виднелись земляне, одетые в кришнанский наряд, то есть набедренную повязку от талии до колен типа духоти и туземную шапку с концами, связанными наподобие тюрбана. Несколько десятилетий назад они замаскировались бы, покрасив волосы в сине-зеленый цвет, прикрепив большие остроконечные уши (искусственные) и приклеив ко лбу пару перьевых антенн, как имитацию органа обоняния кришнанцев. Эти органы напоминали вторые брови, начинавшиеся у внутреннего конца настоящих бровей.

Какой-то землянин прогуливался вдоль настила с оркестром как будто без особой цели. На нем была кришнанская накидка, но слишком просторная для него, и полосатая рубашка или туника с аккуратно заштопанными дырами; обыкновенная кришнанская рапира свисала у него вдоль бедра. Он был довольно высок для землянина — примерно среднего кришнанского роста, а кришнанцы, на земной взгляд, были высокой гуманоидной расой с оливково-зеленой кожей и плоским лицом, как у монголоидной расы на Земле.

Этот человек, однако, принадлежал к белой расе, он явно был европейцем; его волосы, подстриженные в балхибском стиле, поседели на висках. В молодые дни он, несомненно, был красив со своим агрессивным орлиным носом; теперь же мешки под налитыми кровью глазами и сеть мелких красных сосудов на лице портили первоначальное впечатление. Если бы он никогда не принимал лонговита, при помощи которого земляне втрое увеличивали продолжительность их жизни, ему можно было бы дать около сорока лет. На самом деле ему было девяносто четыре года.

Это был Энтони Феллон из Лондона. Короткое время он был королем острова Замба в кришнанском море Садабао. К несчастью, обладая излишним высокомерием, он напал на могучую империю Гозаштанд с отрядом наемников и двумя десятками пулеметов, провезенных контрабандой. Этот поступок навлек на него гнев Межпланетного Союза. МС объявил технологическую блокаду Кришнана, чтобы уберечь воинственных, но не имевших промышленности туземцев этой прекрасной планеты от овладения мощным разрушительным оружием, пока успехи культуры и цивилизации на планете не сделают этот процесс безопасным. Ясно, что в подобных обстоятельствах ввоз пулеметов был строжайше запрещен.

В результате Феллон был свергнут с трона и заключен в Гозаштанде. Много лет он провел в заключении в состоянии каталептического транса, пока его вторая жена Джульнар, которую вынудили улететь на Землю, не вернулась на Кришнан и не добилась его освобождения. Феллон, освободившись, попытался вернуть свой трон, но потерпел неудачу, потерял Джульнар и теперь жил в Заниде, столице Балхиба.

Феллон прошел мимо здания префектуры, с центральной колонны которого свисал черно-зеленый флаг Кира, доура Балхиба, слегка колеблемый ветром. Ниже был специальный флаг праздника с изображением шена, дракона экваториальных лесов Мутаабка, на котором, согласно легенде, полубог Анерик много тысячелетий назад, распространяя просвещение, въехал в Балхиб. Пройдя путаницу лавок, Феллон снова поравнялся с настилом, на котором оркестр играл марш, сочиненный триста лет назад земным композитором по имени Шуберт.

Музыку Шуберта заглушал громкий голос с земным акцентом. Феллон взглянул туда и увидел землянина, говорившего с высокого ящика на ломаном балхибском:

— …бойтесь гнева единого Бога! Ибо этот Бог ненавидит зло, особенно грех идолопоклонства, фривольности и нескромности, к которым так склонны вы все, балхибцы. Я должен спасти вас от этого гнева. Покайтесь, пока еще не поздно! Разрушьте храмы ваших лживых богов!..

Феллон слушал недолго. Говоривший был дородным человеком в черном земном костюме, его невыразительное лицо было искажено фанатизмом, длинные черные волосы выбивались из-под белоснежного тюрбана. Казалось, он особенно был разгневан женским национальным нарядом Балхиба, состоявшим из короткой плиссированной юбки и небольшого платка на плечах. Феллон узнал доктрину вселенских монотеистов, широко распространенной синкретической секты бразильского происхождения, появившейся на Земле после третьей мировой войны. А кришнанская аудитория больше забавлялась, чем слушала.

Устав от построений, Феллон более целеустремленно двинулся дальше. Его остановила триумфальная процессия с поля минашт. Болельщики несли на плечах капитана местной команды с рукой на перевязи. Когда дорога освободилась, Феллон прошел мимо тира, в котором кришнанцы всаживали в цель белые стрелы, и остановился перед палаткой с надписью по-балхибски:

ТУРАНЖ, ЯСНОВИДЕЦ

Астролог, гадальщик по стеклу, некромант, одомант.

Вижу все, знаю все, говорю все. Предсказываю будущее, обнаруживаю возможности, предотвращаю несчастья, отыскиваю утерянное, помогаю в сватовстве, разоблачаю врагов. Позвольте мне помочь вам!

Феллон просунул голову в дверь палатки; внутренность ее была разделена на две части. В меньшей сидел на подушечке морщинистый кришнанец и курил длинную сигару.

На беглом балхибском Феллон сказал:

— Привет, Квейс, старина!

— В Балхибе я Туранж, — резко ответил кришнанец. — Не забывайте этого, сэр!

— Значит, Туранж. Могу я войти, о ясновидец?

Кришнанец стряхнул пепел с сигары.

— Конечно, можете, сын мой. Почему вы пришли ко мне?

Феллон закрыл за собой дверь.

— Вы знаете, о прозорливый… Если вы укажете мне путь…

Туранж, ворча что-то, встал и провел Феллона в большую часть палатки, где между подушками стоял стол.

Каждый взял себе подушку, и Туранж (или Квейс из Бабаала, как он был известен в своем родном Кваасе) сказал:

— Ну, Энтони, дитя мое, что интересного у тебя?

— Вначале позволь взглянуть на деньги.

— Ты так же скупишься со своими новостями, как Дакхак с золотом. — Квейс извлек шкатулку с монетами и со звоном поставил ее на стол. Он открыл крышку и достал с десяток десятикардовых монет.

— Продолжай.

Феллон подумал, потом сказал:

— Кир глупеет. Он решил, что его оскорбляет борода посла республики Катай-Джогорай. В сравнении с бородами землян ее едва можно было заметить, но король приказал послу отрубить голову. Затруднительное положение, не правда ли? Особенно для бедного посла. Все, что мог сделать чабарианин, это побыстрее вытолкать посла и отправить его паковать вещи, в то же время уверяя доура, что жертва уже обезглавлена.

Квейс хихикнул:

— Я рад, что не служу министром у короля, более глупого чем Джедик, пытавшегося заарканить луну. Почему Кир так раздражается при виде бороды?

— О, разве ты не знаешь этой истории? У него самого была борода в 12 или 14 волосинок, а потом великий мастер порядка Микарданда отправил одного из своих рыцарей на поиски приключений точно с такой же бородой. Кир где-то увидел его и причинил множество неприятностей Микарданду; вынужден был вмешаться Джувиам и дать ему хороший урок. Кир всегда был эксцентричным, но теперь у него явно винтика в голове не хватает.

Квейс протянул ему две золотые монетки.

— Одна за новость о сумасшествии Кира, другая — за рассказ, откуда бы ты его ни взял. Камуран получит от него удовольствие. Но продолжай.

Феллон вновь задумался:

— Существует заговор против Кира…

— Они всегда существуют.

— Похоже, что этот серьезный. Есть парень по имени Чиндор, Чиндор эр-Квинан. Он племянник одного из мятежных дворян, уничтоженных Киром, когда он отменил феодальные владения. Он собирается свергнуть с трона Кира, как он клянется, из благородных побуждений.

— Они всегда так клянутся, — пробормотал Квейс.

Феллон пожал плечами:

— Возможно, у него на самом деле бескорыстные мотивы, кто знает? Я знаю его как честного человека. Как бы то ни было, Чиндора поддерживает один из новых магнатов среднего класса Лийяра-медеплавильщик; и говорят, Чиндор обещал ему ввести протекционный тариф против медных изделий Мадхика в благодарность за поддержку.

— Это тоже земное усовершенствование, — сказал Квейс. — Если так будет продолжаться и дальше, нарушится торговля по всей планете. Подробности известны?

— Никаких, кроме того, что я рассказал. Если ты оценишь эти сведения, я покопаюсь еще. Чем лучше оценишь, тем глубже покопаюсь.

Квейс протянул еще одну монету.

— Копай, а потом мы оценим, сколько это стоит. Есть еще что-нибудь?

— Некоторое беспокойство вызывают земные миссионеры, космотеисты, монотеисты и другие. Местные знахари натравливают на них свою паству. Чабарианин старается защитить их, так как опасается Новоресифе.

Квейс улыбнулся.

— Чем больше таких беспокойств, тем для нас лучше. Что еще?

Феллон протянул руку ладонью вверх и пошевелил пальцами. Квейс сказал:

— Новости незначительные, я знаю их и сам, поэтому и маленькая плата.

Он положил пятикардовую монету в ладонь. Феллон нахмурился.

— О мудрец, я знал бы гораздо больше, но моя маскировка несовершенна из-за отсутствия у тебя щедрости.

Он спрятал монету и продолжал:

— Жрецы Бакха начинают новую кампанию против культа Ешта. Бакхиты обвиняют ештитов в человеческих жертвоприношениях и тому подобных мерзостях. Обвиняют их также в том, что они, как представители государственной религии, не смогли искоренить культ бога тьмы. Они надеются застать Кира в одном из припадков сумасшествия и заставить его разорвать договор, заключенный его дядей Биладом, по которому Сафк отдается оштитам в вечное пользование.

— Гм, — сказал Квейс, протягивая еще одну десятикардовую монету. — Еще что?

— Не сейчас.

— Кто построил Сафк?

Феллон изобразил кришнанский эквивалент пожатия плечами:

— Бог его знает! Возможно, в библиотеке можно откопать что-нибудь об этом.

— Ты бывал в этом сооружении?

— Ты считаешь меня дураком? Каждый, кто хочет сохранить свою голову, не сунет ее туда, если он не провозглашен оштитом.

— До нас дошли слухи, что в этом Сафке творятся странные вещи, — сказал Квейс.

— Ты считаешь, что оштисты делают то, в чем их обвиняют бакхиты?

— Нет, это слухи не о религиозных делах. Я не знаю, что делают оштиты. Но говорят, что в этом зловещем сооружении разрабатываются планы, как погубить империю Кваас.

Феллон вновь пожал плечами, слушая.

— Попытай счастья. Правдивое и подробное сообщение о том, что происходит в Сафке, стоит тысячу кардов. И не говори мне, что не возьмешься за это. За золото ты сделаешь все, что угодно.

— Не возьмусь даже за миллион кардов, — сказал Феллон.

— Клянусь зелеными глазами Хои, ты возьмешься! Камуран настаивает.

Феллон подумал, что бы он мог сделать с золотом могучего Камурана из Квааса.

— Послушай, — уговаривал его Квейс. — За это золото ты купишь достаточно мечей, чтобы вернуть себе трон Замбы. Разве не к этому ты стремишься?

— Не только к этому. Разложившемуся полностью трупу все равно, на троне он или нет.

— Но разве не этой цели добиваешься ты много лет, как Кварар, совершивший свои девять подвигов?

— Да, но годы сделали меня предусмотрительным. Я не стану даже обещать обсуждать это предприятие, пока не буду знать заранее, что встречу в этом строении, — я имею в виду план всего здания, а также расписание всей его деятельности.

— Если бы у меня было все это, мне не нужно было бы нанимать землянина, чтобы он совал свой нос в чужие дела, — Квейс в раздражении плюнул на пол. — Ты упускаешь прекрасную возможность. Вы, земляне, иногда сбиваете меня с толку. Может, я дополняю предложение…

— К Хишкаку это предложение! — выпалил Феллон, вставая. — Где я найду тебя в следующий раз?

— Я буду в Заниде еще день или два. Ты сможешь увидеть меня на постоялом дворе Ташин.

— Где останавливаются игроки и шуты?

— Ну, разве я не играю роль одного из них?

— Вы играете ее весьма натурально, маэстро!

— Гм, однако никто не знает, кто я на самом деле, поэтому попридержи свой ядовитый язык. Прощай!

Феллон попрощался и вышел на яркий свет Рокира. В уме он взвешивал результаты: 45 кардов — достаточно, чтобы он и Гази продержались некоторое время. Но совсем мало для того, чтобы начинать возвращение трона.

Феллон хорошо знал свои слабости; даже если бы он получил большую прибыль, как и надеялся, он должен был бы побыстрее нанять воинов и с их помощью вернуть себе трон, иначе деньги пробежали бы у него сквозь пальцы, как вода. Ему хотелось получить тысячу кардов, о которой говорил Квейс, но просить его пробраться в Сафк — это уж слишком. Многие пытались сделать это, а конец был один и тот же.

Он остановился возле одной лавки и купил бутылку квада, самого крепкого кришнанского напитка, напоминавшего по вкусу разведенную водку. Как и большинство землян из Кришнана, он предпочитал этот напиток всем остальным; вкус мало интересовал его. Он хотел напиться, чтобы забыть свои неприятности.

— О, Феллон! — произнес резкий, язвительный голос.

Феллон обернулся. Его первое опасение оправдывалось. Рядом с ним стоял другой землянин: высокий, стройный, чернокожий, с курчавыми волосами. Помимо балхибской накидки на нем был новый земной костюм. Со своим резким голосом, четкими жестами и живыми манерами он составлял полную противоположность Феллону. У него был вид человека, уверенного в себе и сознающего свое превосходство над остальными. Это был Перси Мжипа, консул Земной Федерации в Заниде.

Лицо Феллона приняло уклончиво-бессодержательное выражение. По некоторым причинам он не любил Перси Мжипу и не мог заставить себя лицемерно улыбаться консулу. Он просто сказал:

— Хэлло, мистер Мжипа!

— Чем вы заняты сегодня? — спросил Мжипа на беглом английском, но с акцентом, шедшим из его родного языка банту.

— Ем лотос, старина, всего лишь ем лотос.

— Не согласитесь ли вы пройти со мной в префектуру? Я хотел бы познакомить вас с одним человеком.

Озадаченный Феллон последовал за Мжипой. Он хорошо знал, что не относится к числу тех людей, которых Мжипа мог бы продемонстрировать заезжему значительному лицу, как пример землянина, приносящего добро Кришнану.

Они миновали тренировочную площадку, где маршировали отряды гражданской гвардии Занида: взводы копьеносцев и алебардщиков. Их строевая выправка была несовершенной, и им недоставало глянца профессионалов Кира, но они выглядели внушительно в своих алых туниках под кольчугами.

Мжипа взглянул на Феллона.

— Я думал, вы тоже в гвардии.

— Верно. Сегодня вечером патрулирую. Кошачьей походкой…

— Тогда почему вы не на параде?

Феллон улыбнулся:

— Я в отряде, где половина гвардейцев — не кришнанцы. Можете себе представить землянина, кришнанца, осирианца и тотианина, шагающих на параде в одном строю?

— Зрелище пугающее. Что-то вроде делириум тременс или ужасов ТВ.

— А как насчет восьминогого осидианина?

— Думаю, ему можно было бы поручить нести флажок, — сказал Мжипа, и они прошли мимо. Теперь они поравнялись с земным миссионером, все еще говорившим.

— Кто это? — спросил Феллон. — Мне кажется, он ненавидит все.

— Его зовут Вагнер, Уилком Вагнер. Американец, вселенский монотеист.

— Вклад Америки в межпланетные недоразумения, не так ли?

— Можно сказать и так. Самое странное, что он известный авантюрист. Его настоящее имя Даниэль Вагнер; под прозвищем Унылый Дэн он известен на многих планетах как отъявленный мошенник.

— Что же с ним случилось? Бросил свое занятие?

— Да, решил замолить свои грехи, сидя в тюрьме Новоресифе. Когда он вышел оттуда, вселенские монотеисты нуждались в миссионерах на Западе. Вот они и послали его. Но сейчас он еще большая помеха, чем раньше.

Тень беспокойства промелькнула на темном лице Мжипы:

— Эти парни доставляют мне большую головную боль, чем такие обманщики, как вы.

— Обманщики? Дорогой Перси, вы удивляете меня, больше того, вы меня обижаете. Никогда в жизни я…

— Идемте, идемте! Я знаю о вас все. Или точнее, — поправил пунктуально Мжипа, — гораздо больше, чем вы думаете.

Они подошли к большой, увенчанной флагом палатке. Африканец ответил на приветствия алебардщиков, охранявших вход в павильон, и вошел. Феллон следовал за ним по путанице коридоров в комнату, отведенную для консула на время праздника. Здесь стоял плотный, почти квадратный морщинистый человек с щетинистыми, коротко подстриженными волосами, вздернутым носом, широкими скулами, невинными голубыми глазами и белыми усами в эспаньолке. Он был тщательно одет как землянин-турист. Когда они вошли, этот человек встал и вынул изо рта трубку.

— Доктор Фредро, — сказал Мжипа, — вот этот человек. Его зовут Энтони Феллон…

— Спасибо, — пробормотал Фредро, слегка наклонил голову и полузакрыл глаза, как от яркого света.

Мжипа продолжал:

— Доктор Фредро прибыл для археологических исследований. Он самый неутомимый из туристов, каких мне приходилось встречать.

Фредро сделал протестующий жест, сказав на английском со славянским акцентом:

— Мистер Мжипа преувеличивает, мистер Феллон. Я нахожу Кришнан интересной планетой, только и всего. Поэтому я и хочу использовать удобный момент.

— Он меня загонял, — вздохнул Мжипа.

— О, это преувеличение, — сказал Фредро. — Мне нравится изучать язык тех стран, которые я посещаю, и смешиваться с туземцами. Сейчас я изучаю язык. Что же касается туземцев… О, мистер, Феллон, не знаете ли вы балхибских философов в Заниде? Мистер Мжипа знакомил меня с солдатами, дворянами, купцами, рабочими, но не с интеллигентами.

— Боюсь, что нет, сказал Феллон. — Кришнанцы не особенно интересуются вопросами разума, особенно балхибцы, которые считают себя практичной расой. Единственный же философ, которого я знал, был Сайниан бад-Сабзован при дворе доура Гозаштанда. И я никогда не понимал его.

— А где сейчас этот философ?

Феллон пожал плечами.

— Там, где прошлогодний снег.

Мжипа сказал:

— Ну что ж, я уверен, что вы сумеете показать доктору Фредро множество интересных вещей. Его особенно интересует одна достопримечательность, которую не посещают обычные туристы.

— Что же это? — спросил Феллон. — Если вы имеете в виду усадьбу мадам Фаруди в Изенду…

— Нет, нет, ничего подобного. Он хочет, чтобы вы проводили его в Сафк.

Глава 2

Феллон удивленно взглянул, потом воскликнул:

— Что?!

— Я сказал, — повторил Мжипа, — что доктор Фредро хочет, чтобы вы провели его в Сафк. Вы, конечно, знаете, что это такое?

— Конечно. Но что, во имя Вакха, хочет он там делать?

— Если… если позволите объяснить, — заявил Фредро, — я археолог.

— Один из тех парней, что откапывают куски разбитой масленицы и восстанавливают по ним историю империи Калвм? Продолжайте, я понимаю.

Посетитель несколько раз развел руками, казалось, он с трудом подбирал слова:

— Послушайте, мистер Феллон. Представьте себе это отчетливо. Вы знаете, что на Кришнане ведется большой эксперимент.

— Ну и что?

— Межпланетный Совет своей технологической блокадой пытается защитить население этой планеты от слишком быстрых культурных изменений. Конечно, полностью это не удается. Некоторые земные изобретения и… гм… обычаи просочились до того, как был изобретен псевдогипноз, а другие — например, печатные машины — разрешается ввозить. Итак, сегодня мы видим… как бы это сказать… мы являемся свидетелями постепенного разрушения туземной культуры под культурным воздействием Земли. Чрезвычайно важно, чтобы вся информация о туземной культуре и истории была собрана поскорее, пока этот процесс не завершился.

— Почему?

— Потому что первым следствием подобных культурных сдвигов является пренебрежение прошлым, отсутствие почтительного, благоговейного отношения к национальным традициям, истории, памятникам, реликвиям — и всему в этом роде. И, наоборот, появляется преклонение перед явлениями, характеризующими… гм… хорошо развитую индустриально-научную культуру.

Феллон начал нетерпеливо ерзать. Из-за многосложных абстракций и заметного акцента он не был уверен, что понимает хотя бы половину из сказанного Фредро.

Фредро продолжал:

— Например, в XIX столетии в Египте собирались разрушить великую пирамиду Хуфу и ее камни использовать для воздвижения промышленных зданий какого-то европейского типа.

— Да, да, да, но какое это имеет отношение к нашей попытке сунуть голову в петлю? Я знаю, что существует культ, ссылающийся на размеры и устройство этого сооружения… Как их называют, Перси?

— Неофилософское общество, — сказал Мжипа, — или, как называет себя его кришнанская ветвь, Межраф Джанджира.

— Что это? — спросил Фредро.

— О, они верят, что на каждой планете есть свой памятник — типа египетских пирамид, о которых вы упомянули, или башни Богов на Ормазде; по его размерам и устройству можно предсказать будущее планеты. Они считают, что эти сооружения построены могущественной космической расой задолго до начала письменной истории. Эта раса знала будущее, так как умела путешествовать во времени. Естественно, что они признали таким сооружением на Кришнане Сафк.

Феллон сказал:

— Я не ученый, доктор Фредро, но мне все же не верится, чтобы вы серьезно воспринимали эти рассказы. Должен сказать, вы не выглядите чокнутым, хотя бы внешне.

— Конечно, нет, — сказал Фредро.

— Тогда почему вам так хочется попасть внутрь? Вы там ничего не найдете, кроме нескольких каменных коридоров и помещений, приспособленных для ештитских обрядов…

— Видите ли, мистер Феллон, — сказал ему Фредро, — ни один землянин не бывал там, а такое посещение могло бы во многом прояснить калвмский и докалвмский периоды кришнанской истории. Если мы сейчас в нем не побываем, потом балхибцы, вероятно, разрушат его вместе со всей своей культурой.

— Прекрасно, старина. Не то, чтобы я заинтересовался этими древностями, но я вас понимаю. Вам должно быть очень интересно.

— Благодарю вас, — сказал Фредро.

— Но если вы хотите рисковать головой, делайте это без меня.

— Но, мистер Феллон…

— Не интересуюсь. Решительно, окончательно, абсолютно.

— Но ваша помощь будет оплачена. Мне выделили небольшой фонд для оплаты услуг туземных помощников…

— Вы забываете, — резко прервал его Мжипа, — что мистер Феллон, несмотря на его образ жизни, не кришнанец.

— Оставьте, — сказал Феллон, — я не обижаюсь. Я не разделяю предубеждений Перси по поводу кришнанцев.

— У меня нет предубеждений, — возразил Мжипа. — Некоторые из моих лучших друзей — кришнанцы. Но другой народ — это другой народ, и это всегда нужно иметь в виду.

— То есть они хороши, пока знают свое место, — сказал Феллон, зло улыбаясь.

— Я не стал бы это так выражать, но вот суть примерно такова.

— Да?

— Да. Различные расы одного вида могут не различаться в умственном развитии, как на Земле, например. Но разные виды, жители разных планет — это совсем другое дело.

— Но мы говорим о кришнанцах, — сказал Фредро. — А психологические тесты не показывают разницы в среднем интеллектуальном уровне.

— Вы можете доверять своим тестам, — заявил Мжипа, — а я знаю этих нищих лично уже много лет, и вы не сможете доказать, что они проявляют земную изобретательность и оригинальность.

Феллон сказал:

— А как насчет сделанных ими изобретений? Они, например, самостоятельно изобрели фотоаппарат. Вы сумели бы, Перси?

Мжипа сделал нетерпеливый жест:

— Скопировали с земных экземпляров. Прорыв блокады.

— Нет, — сказал Фредро, — дело в другом. Кришнанский фотоаппарат — это случай… гм… стимулированного изобретения.

— Что? — спросил Мжипа.

— Стимулированное изобретение — термин, изобретенный американским антропологом Кребером около двухсот лет назад.

— Что он означает? — спросил Мжипа.

— Когда туземцы узнают о существовании какого-нибудь аппарата и, не видя его, создают свой вариант. Некоторые примитивные земные племена несколько столетий назад таким образом изобрели письменность. Но это требует большой изобретательности.

Мжипа настаивал:

— Все равно они отличны от землян по темпераменту и по другим признакам.

— Откуда вы об этом узнали? — спросил его Фредро.

— Тут было несколько психологов, и они подвергли многих кришнанцев тестам и установили, что у них совершенно не встречаются некоторые земные душевные болезни, например, паранойя…

Феллон прервал его:

— Разве у этого типа Кира не паранойя?

Мжипа пожал плечами:

— Тут я не специалист. Но то, что этот парень вытворяет, действительно указывает на стойкую тенденцию к садизму.

Фредро настаивал:

— Тем не менее, я не могу с вами согласиться. Я никогда не был здесь раньше, но много изучал кришнанское искусство и ремесло на Земле; они свидетельствуют о необходимости высокоразвитого творческого воображения: скульптура, поэзия, а также…

Феллон, сдерживая зевок, прервал его:

— Может, отложите спор, пока я не уйду? Я не понял и половины из того, о чем вы говорили… Кстати, а сколько бы вы заплатили? — спросил он больше из любопытства, чем желая серьезно обдумать предложение.

— Два с половиной карда в день, — ответил Фредро.

Это была высокая оплата, а общая сумма, как подсчитал Феллон, составила бы около тысячи. «Жаль, доктор Фредро, но ничего не выйдет».

— Возможно, я мог бы… я могу несколько увеличить сумму…

— Нет, сэр! Даже если увеличите в десять раз. Люди уже пытались туда пробраться, и это всегда кончалось плохо.

— Что ж, — сказал Мжипа, — плохой конец вам и так предназначен, раньше или позже.

— Я предпочитаю, чтобы он наступил позже, а не раньше. Как вы знаете, джентльмены, я не упускаю шансов, но это не шанс — это верная гибель.

— Послушайте, — сказал Мжипа. — Я обещал доктору Фредро помощь. Вы мне кое-чем обязаны, и я чрезвычайно хочу, чтобы вы взялись за эту работу.

Феллон бросил резкий взгляд на консула.

— Почему чрезвычайно?

Мжипа ответил:

— Доктор Фредро, вы простите нас, если мы удалимся на несколько минут. Подождите меня здесь. Идемте, Феллон.

— Спасибо, — ответил Фредро.

Феллон, нахмурившись, вышел вслед за Мжипой. Когда они нашли укромное место, где никого поблизости не было, Мжипа тихо сказал:

— История такова. Трое землян исчезли в последние три года, и я не нашел и следа их. А они не из тех людей, что попадают в дурную компанию, где им могут перерезать глотку.

— Ну и что? — сказал Феллон. — Если они пытались пробраться в Сафк, это только доказывает мою правоту.

— У меня нет причин считать, что они пытались попасть в Сафк, но их могли привести туда насильно. В любом случае я пренебрег бы своими обязанностями, если бы, столкнувшись с этой загадкой, не приложил всех усилий для ее разрешения.

Феллон покачал головой.

— Если вас интересует это чудовище, отправляйтесь сами…

— Я так бы и поступил, если бы не цвет моей кожи. Его замаскировать невозможно, — Мжипа схватил Феллона за руку. — Итак, мой дорогой Феллон, не говорите, что вы не возьметесь за это.

— А зачем? Быть четвертым в партии бриджа с этими исчезнувшими?

— Нет, узнать, что произошло. Ради бога, неужели вы оставите землян во власти этих дикарей?

— Это зависит от того, какие именно земляне.

— Но ведь они принадлежат к нашему же виду…

— Я склонен судить о людях по их личным качествам, — сказал Феллон, — независимо от того, руки у них, хоботы или щупальца. И, думаю, что это более цивилизованный взгляд на подобное, чем ваш.

— Ну, что ж, вероятно, не стоит больше говорить о патриотизме, но когда вы в следующий раз явитесь за очередной дозой лонговита, не удивляйтесь, если не застанете меня.

— Я могу купить лонговит на черном рынке.

Мжипа тяжело посмотрел на Феллона:

— Как вы думаете, долго ли вам придется употреблять ваш лонговит, если я расскажу Чабарианину о вашем шпионаже в пользу Камурана из Квааса?

— О моем шпи… я не понимаю, о чем вы говорите, — ответил Феллон, всем существом чувствуя, как ледяной холод пополз по его спине.

— О, вы понимаете. И не думайте, что я не расскажу ему.

— Так… и как насчет ваших благородных разговоров о предательстве землянина перед кришнанцами?

— Мне это не нравится, но вы не оставляете мне другого выхода. Вы сами по себе не слишком большая ценность для человеческой расы, вы и так роняете наш авторитет в глазах туземцев.

— Почему же вы беспокоитесь обо мне?

— Потому что при всех ваших недостатках вы единственный человек, способный выполнить эту работу, и я, не колеблясь, заставлю вас сделать это.

— Но я не смогу это сделать без маскировки.

— Я снабжу вас всем необходимым. А теперь я возвращаюсь в павильон либо сообщить Фредро о вашем согласии, либо рассказать министру Кира о ваших встречах с этой змеей Квейсом из Бабаала. Что я должен сказать?

Феллон взглянул на консула своими налитыми кровью глазами.

— Можете ли вы снабдить меня какой-нибудь добавочной информацией? Я имею в виду план помещения, например, или описание обрядов ештитов.

— Нет. Кажется, неофилософы знают, или думают, что знают кое-что о внутренностях здания, но я не знаю ни одного члена этого культа в Балхибе. Вам придется раскапывать это самому.

Феллон с минуту помолчал. Затем, видя, что Мжипа вновь собирается говорить, сказал:

— О, дьявол! Вы победили, будьте же вы прокляты! Давайте кое-что выясним. Кто же эти трое исчезнувших землян?

— Во-первых, это был Лаврентий Боткин, автор научно-популярных книг. Он отправился вечером на городскую стену и не вернулся.

— Я читал что-то об этом в «Рашме». Ну, продолжайте.

— Во-вторых, Кандидо Соарес, инженер-бразилец; и наконец, Адам Дели, американец, управляющий фабрикой.

— Предполагаете ли вы что-нибудь о причинах их исчезновения? — спросил Феллон.

— Они все — люди, имеющие отношение к технике.

— Может, кто-нибудь с их помощью пытается создать современное оружие? Такие попытки уже были, вы знаете.

— Я думал об этом. Я помню, например, — сказал Мжипа, — что вы сами предпринимали такую попытку.

— Ну, Перси, кто старое помянет, тому глаз вон.

Мжипа продолжал:

— Но это было до того, как был введен псевдогипноз. Если бы это происходило несколькими десятилетиями раньше… Во всяком случае, эти люди не выдадут никаких знаний — даже под пыткой — так же, как вы и я. Туземцы знают об этом. Однако, когда мы найдем этих людей, мы узнаем и причину их похищения.

Глава 3

Долгий кришнанский день умирал. Когда Энтони Феллон открыл собственную дверь, его движения стали осторожными. Он тайком проскользнул внутрь, снял свой пояс с рапирой и повесил его на вешалку.

Он постоял, прислушиваясь, затем на цыпочках прошел в комнату. Достал с полки два маленьких кубка из натурального хрусталя, изготовленных умелыми руками ремесленников Маджбура. Они были единственной ценной вещью в этой убогой маленькой комнате. Феллон приобрел их в один из удачных периодов своей жизни.

Феллон откупорил бутылку (кришнанцы еще не знали навинчивающихся крышек) и сделал два глотка квада. При звуках льющейся жидкости женский голос на кухне произнес:

— Энтон?

— Это я, дорогая, — сказал Феллон на балхибском. — Твой герой вернулся домой…

— Да уж герой! Я надеюсь, ты насладился праздником. Клянусь Апериком— просветителем, я стала бы рабыней за все эти развлечения.

— Ну, Гази, любовь моя, придет время, и я скажу тебе…

— Ты скажешь? Но должна лия верить тому всякому вздору? Ты считаешь меня совсем глупой. Не понимаю, почему я согласилась признать тебя своим джагайном?

Вынужденный защищаться, Феллон выпалил:

— Потому что у тебя нет братьев, женщина, и дома тоже не было. Перестань кричать и давай выпьем. Я кое-что хочу показать тебе.

— Ты зафт! — начала женщина яростно, но потом, когда смысл его слов дошел до нее, сказала:

— О, в таком случае, я иду немедленно.

Занавеска кухни отдернулась, и вошла джагайни Феллона. Это была высокая, хорошо сложенная кришнанка, привлекательная по меркам Кришнана. Ее отношения с Феллоном были чем-то средним между экономкой и женой.

Балхибцы не признавали брака, считая его неприемлемым для такой воинственной расы, какой они были несколькими столетиями раньше. Женщина жила с одним из своих братьев, и ее через определенные промежутки времени посещал джагайн-возлюбленный. Их отношения были временными и могли прекратиться по желанию любого из них. Брат обычно воспитывал и детей сестры. Поэтому хотя у остальных народов планеты ребенок наследовал имя отца, у балхибцев он назывался по имени дяди с материнской стороны, который воспитывал его. Полное имя Гази было Гази эр-Доукх, то есть Гази, племянница Доукха. Женщина, которая, подобно Гази, действительно жила со своим джагайном, считалась несчастной и деклассированной.

Феллон, глядя на Гази, размышлял, прав ли он был, выбрав Кришнан полем своей внеземной деятельности. Не убраться ли и ему отсюда? Она его не задержит. Впрочем, она хорошо готовит, она вообще нравилась ему…

Феллон протянул ей один из кубков. Она взяла его, сказав:

— Спасибо, но ты истратил на это наши последние деньги.

Феллон снял с пояса, висевшего на вешалке, кошелек и набрал полную горсть золотых монет, полученных им от Квейса. Гази удивленно раскрыла глаза; рука ее потянулась к монетам. Феллон, смеясь, уложил монеты обратно, потом протянул ей две десятикардовые монеты.

— Этого хватит на ближайшее время, — сказал он. — Понадобится еще, скажешь.

— Бакхан, — пробормотала она, садясь в кресло и прихлебывая квад. — Поскольку я знаю тебя, я не спрашиваю, откуда эти деньги.

— Ты права, — весело ответил он. — Я ни с кем не обсуждаю свои дела. Именно поэтому я до сих пор жив еще.

— Ручаюсь, что это подлые и низкие дела.

— Они нас кормят. Что на обед?

— Котлеты из унха с бадром, а на десерт тунест. Твои таинственные дела на сегодня кончены?

— Думаю, да, — ответил он осторожно.

— Что же мешает тебе пойти со мной на праздник? Будет фейерверк и шуточная битва.

— Очень жаль, дорогая, но ты забыла: я сегодня вечером дежурю.

— Всегда что-нибудь! — она уныло посмотрела на свой кубок. — Что я сделала такого, что боги держат меня в таком положении?

— Выпей еще, и тебе станет легче. Когда-нибудь, когда я верну свой трон…

— Долго ли я буду слышать эту песню?

— …когда я верну свой трон, будет достаточно веселья и игр. А пока — вначале дела, потом удовольствия.

Третья секция района Джуру гражданской гвардии Занида уже строилась, когда Феллон появился на учебном манеже. Он схватил со стойки алебарду и занял свое место.

Как объяснил Феллон во время праздника Мжипе, было нецелесообразно выставлять гражданскую гвардию Джуру на парад. Район Джуру был большей частью населен некришнанцами, и в гражданской гвардии собрались представители многих миров с разумными обитателями. Кроме кришнанцев, здесь было несколько землян: Уимс, Кисари, Нунец, Рамананд и другие. Было также двенадцать осириан и тринадцать тотиан. Был и торианин (не путать с тотианином) — что-то вроде страуса с руками, развившимися из крыльев. В отряде состоял и исидианин — кошмарная восьминогая комбинация слона и таксы. И другие различные формы и различного происхождения.

Перед линией гвардии стоял Кордак эр-Джилан, хорошо сложенный капитан регулярной армии Балхиба, хмурившийся под гребнем, торчавшим у него на шлеме. Феллон знал, почему хмурится Кордак. Капитан был добросовестным солдатом и хотел бы превратить гражданскую гвардию в точный и единый, подобный машине, военный организм. Но какого единства можно было ожидать от столь разнородного состава? Бесполезно было даже пытаться заставить их приобрести мундиры: тотиане, надев одежду поверх своей шерсти, тут же задохнулись бы, и ни один портной в Балхибе не взялся бы шить костюм для исидианина.

— Жуго-й! — крикнул капитан Кордак, и неровная линия проявила некоторое внимание.

Капитан объявил:

— В следующий пятый день состоится тренировочный бой для всех моих героев на западной равнине через час после того, как алые лучи Рокира упадут на нее. Следует захватить с собой…

Капитан Кордак, подобно другим кришнанцам, любил украшать свою речь; даже простые предложения звучали с напыщенной высокопарностью. На этот раз, однако, он был прерван громким возгласом неодобрения своей секции.

— Почему, во имя Хишкака, вы, заржавленные лезвия, воете и скрипите, как старое дерево в бурю? — воскликнул капитан. — Можно подумать по вашему вытью, что вас посылают потрошить слона при помощи метлы?

— Тренировочный бой! — простонал Чаванч, толстый содержатель таверны с улицы Шимад и командир отделения секции. — Зачем нам это? Мы знаем, что один верховой джунга может засыпать весь отряд стрелами, как Кварар засыпал войско Джупулана. Зачем эта глупая игра в солдатиков?

Джунгами балхибцы называли жителей западных степей — воинственных обитателей Квааса, Джаукии или Джерамиса.

Кордак сказал:

— Стыдно, мастер Сванч. Как может представитель нашего мужественного народа так говорить трусливо. Есть чрезвычайный приказ министра, чтобы все отряды гражданской гвардии приняли участие волей-неволей.

— Я отказываюсь, — пробормотал Сванч.

— Отказы не принимаются, — Кордак понизил голос. — Между нами, до моих ушей донесся слух: положение на западе опасное и угрожающее. Камуран из Квааса — пусть Ешт уничтожит его уши — созвал племенные войска и ходит с ними взад и вперед вдоль границ своих огромных владений.

Он произнес «Кваас» как «Квасф», так как в балхибском языке нет дентальных согласных.

— Он не может напасть на нас! — сказал Саванч. — Мы ничем не спровоцировали его, он же поклялся не нарушать договора, заключенного после битвы при Таджроше.

Кордак преувеличенно вздохнул:

— Итак, старая бочка сала, вы считаете, что джунги из Квааса, Сурии, Джаукии стали соблюдать договоры? И мне больше нечего делать сегодня вечером, как спорить с вами? Во всяком случае, таков приказ. Теперь отправляйтесь в обход, и пусть запах винных магазинов не отвратит вас от выполнения ваших обязанностей. Следите, не выходит ли кто ночью из домов горожан. Это могут быть воры. В таких обстоятельствах, когда готовится горячая схватка, цена на металл увеличивается и появляется множество воров.

Мастер Энтон, ваш маршрут включает район улицы Джафал, окружает Сафк, возвращаетесь вы по улице Барфур. Будьте особо бдительны на аллеях вблизи фонтана Кварара. За последние десять ночей там было три случая грабежа и одно убийство: черный позор для нашей бдительной гвардии… Мастер Мокху, ваш маршрут…

Когда каждое отделение получило свой маршрут, они отправились в ночь с алебардами, возвышавшимися под разными углами над телами, закутанными от ночного холода в верхние туники. Хотя времена года выражены на Кришнане менее резко, чем на Земле, суточный перепад температур значителен, особенно в степных районах, где был расположен и Занид.

Отделение Феллона, кроме него, включало еще троих: двух кришнанцев и осирианина. Обычно некришнанец не назначался командиром, но у многоэтнического района Джуру были свои правила.

Задание патрулировать район, в котором находился Сафк, вполне устраивало Феллона. Отделение направилось к улице Джафал и затем двинулось по этой главной улице города, разделившись по двое и внимательно вглядываясь в двери в поисках следов кражи со взломом или других происшествий. Тусклый свет двух из трех спутников Кришнана, Каррима и Голназа, смешиваясь с отблесками пламени железных светильников, установленных на перекрестках, давал вполне приличное освещение. Однажды отделение прошло мимо повозки, заправленной одним шейханом: эта повозка по ночам развозила топливо для светильников.

Феллон слышал, что проект замены этих светильников более эффективными битумными лампами был отвергнут из-за происков магнатов, продававших Заниду топливо.

Время от времени Феллон и его «люди» останавливались, когда их внимание привлекали звуки, доносившиеся из домов. Но в этот вечер ничего незаконного не происходило. Один раз шум объяснился ссорой женщины со своим джагайном; другой случай объяснялся криками пьяной компании.

На своем восточном конце, перед тем, как перейти в площадь Кварара, улица Джафал изгибается. Приблизившись к этому изгибу, Феллон услышал какой-то шум, доносящийся с площади. Отделение двинулось быстрей и, выйдя за угол, обнаружило у фонтана Кварара толпу кришнанцев.

Площадь Кварара (или Гарара, если использовать балхибскую форму этого названия) была не квадратной, а продолговатым, неправильной формы, многоугольником. В одном конце его находился фонтан Кварара, в середине которого возвышалась над толпой статуя этого туземного Геркулеса. Скульптор изобразил Кварара верхом на чудовище. Одной рукой герой сражался с еще одним из чудищ, а другой прижимал к себе одну из своих многочисленных возлюбленных. На другом конце площади громоздилась могила короля Балада, увенчанная статуей этого великого короля, сидевшего в глубокой задумчивости.

Из толпы слышался звон стали, а свет лун отражался в лезвиях, поднятых над головами. Феллон различал отдельные крики:

— Бей грязного ештита!

— Берегись, он нападает!

— В сторону, в сторону!

— Пошли! — скомандовал Феллон, и четверо гвардейцев с алебардами наготове бросились вперед.

— Стража! — крикнул кто-то.

С удивительной быстротой толпа рассеялась, любители дуэлей разбегались в разные стороны, исчезая в прилегающих улицах и аллеях.

— Задержите нескольких свидетелей! — выкрикнул Феллон и побежал к центру беспокойства.

Когда толпа расступилась, он увидел только двоих кришнанцев, сражавшихся мечами у фонтана.

Углом глаза Феллон заметил, что Квон, один из его кришнанцев, поймал крюком алебарды и тащил к себе сопротивляющуюся жертву. Тогда Феллон обратил все свое внимание на сражающихся.

Но, прежде чем он подошел, один из дуэлянтов, удивленный их вмешательством, оглянулся, отведя взгляд от своего противника.

Тот немедленно воспользовался и нанес сильный удар по мечу своего соперника, и меч покатился по булыжнику мостовой. Затем второй боец прыгнул вперед и ударил мечом своего противника по голове.

«Пожалуй, череп треснет», — подумал Феллон. Кришнанец, получивший удар, упал на мостовую. Его убийца наклонился, чтобы добить жертву. Но смертельный удар не был нанесен — помешал Феллон.

С криком ярости дуэлянт повернулся к Феллону. Феллон вынужден был отступать и защищаться, но в это время Кисаса, гвардеец-осирианин, обхватил дуэлянта вокруг талии своими чешуйчатыми руками и швырнул его в фонтан. Плюх!

Тут появился и Квон, таща свидетеля цепью, которую он обернул вокруг его шеи. Когда разъяренный дуэлянт, подобно морскому богу, появился из воды фонтана, Кисаса вновь охватил его, вытащил из воды и тряс до тех пор, пока ярость того не уменьшилась.

— Он пьян, — свистящим голосом сказал осирианин.

В этот момент появился второй кришнанский гвардеец, запыхавшись и стаскивая с крюка своей алебарды куртку:

— Мой сбежал.

Феллон наклонился к лежащему на булыжниках кришнанцу, но тот вдруг застонал и сел, ощупывая рукой окровавленную голову. Осмотр показал, что концы его тюрбана смягчили удар и уменьшили его силу.

Феллон помог раненому кришнанцу встать на ноги, сказав:

— Этот тоже пьян. Что говорит свидетель?

— Я все видел, — закричал свидетель. — И почему вы схватили меня? Я пошел бы добровольно. Я всегда на стороне закона.

— Я знаю, — сказал Феллон. — Когда вы бежали от нас, это был всего лишь обман зрения. Рассказывайте!

— Тот, что с разрубленной головой, сэр, ештит, а второй — приверженец нового культа, называемого кришнанской наукой. Они начали спорить в таверне Разджуна; научник утверждал, что зла вообще не существует, поэтому не нужны ни Сафк, ни храмы Ешта, ни вообще культ Ешта. Ну, ештит оскорбился и вызвал его…

— Он лжет! — закричал ештит. — Я не делал вызова и лишь защищался от подлого нападения этого труса…

«Этот трус», очистив от воды дыхательное горло, закричал:

— Сам лжешь! Кто выплеснул мне в лицо стакан вина? Разве это не вызов?..

— Это было лишь вежливое доказательство моей правоты, ты, сын Мянды Отвратительного! — Ештит, покрытый засыхающей кровью, взглянул на Феллона и обратил свой гнев против землянина. — Существо с Земли отдает приказы балхибцу в его собственной же столице! Почему вы не убираетесь на свою планету? Почему развращаете веру наших предков своими губительными ересями?

Феллон спросил у гвардейцев:

— Вы сумеете втроем отвести этого богослова и его противника в Дом Правосудия?

— Конечно, — сказал кришнанский гвардеец.

— Тогда отправляйтесь. Я встречу вас на учебном манеже, когда начнется второй обход.

— Почему вы уводите меня? — завопил свидетель. — Я скромный законопослушный горожанин. Меня можно вызвать в любое время.

— Если ваша личность будет установлена в Доме Правосудия, — ответил Феллон, — вас отпустят.

Феллон наблюдал, как они покидают площадь Кварара под звон наручников дуэлянтов. Он радовался, что не пошел с ними: это была прогулка в добрых три хода, а омнибусы в это время уже не ходили.

Но больше он радовался возможности в одиночестве приблизиться к Сафку. В своем теперешнем официальном положении он вызовет меньше подозрений. Похоже, что ему везет.

Энтони Феллон взял алебарду на плечо и двинулся на восток. Когда он прошел несколько кварталов, из-за низких крыш окружающих домов появилась верхушка Сафка. Сооружение, как знал Феллон, находилось на границе районов Джуру и Бача. В районе Бача были расположены все остальные храмы Занида. Главным занятием Бача была религия, так же как главным занятием района Изанду было ремесло.

Балхибское слово «Сафк» обозначало название семейства маленьких кришнанских беспозвоночных, частично водных, частично наземных. Обычный наземный сафк был похож на земную улитку со спиральной раковиной, но передвигался не только на слизи, смазывающей ей путь, но и благодаря множеству крошечных ног.

Собственно Сафк представлял собой огромный конический зиккурат, сложенный вручную из плит джадента, в сто пятьдесят метров высотой, со спиральным желобком, имитирующим раковину живого сафка. Происхождение его терялось в бесконечных эпохах кришнанской истории. В период строительства городов, последовавший за падением Калвмской империи под ударами варваров Варастумы, вокруг Сафка вырос город Занид, и вскоре беспорядочные груды домов заслонили Сафк. Великий предшественник Кира король Балад приказал снести дома перед монументом и разбить на их месте парк.

Феллон вступил в этот парк и двинулся вдоль гигантской окружности Сафка, внимательно прислушиваясь и рассматривая сооружение, как бы пытаясь усилием воли проникнуть через его стены.

Однако делать этого было нельзя. Многочисленные грабители на протяжении последних тысячелетий неоднократно пытались пробиться через эти стены, но отступали перед твердостью джадента. Сафком с того времени, как велись исторические записи, владели жрецы Ешта.

Сафк был не единственным сооружением, посвященным культу Ешта; в Луссаре, Малмадже и других городах Балхиба были меньшие храмы. А за парком, к востоку, на границе с районом Бачу, Феллон различал увенчанное куполом здание церкви Ешта. Они использовались для меньших служб, куда допускались все. Там же находились учебные помещения для новообращенных. Но жрецы Ешта допускали мирян в большое здание только в исключительных случаях, и то только членов своей секты.

Феллон подошел ко входу, соответствовавшему отверстию раковины живого сафка. Лучи Каррима отразились в больших бронзовых дверях, которые, как утверждали, поворачивались на алмазных шарах. На них все еще виднелись следы тщетных атак солдат Руза, со времен которых прошло сто кришнанских лет. Что-то белое слева от двери привлекло внимание Феллона.

Он подошел ближе. Ни звука не доносилось изнутри, пока он не приложил ухо к бронзовой поверхности. Тогда он услышал слабый звон или гул, ритмично повторявшийся, но слишком заглушенный расстоянием и толщиной каменной стены, чтобы можно было определить, был ли это звук барабана, колокола или ударов о наковальню. Через некоторое время все смолкло, затем началось опять!

Феллон перестал размышлять об этом — если ему удастся попасть внутрь, разгадка звуков будет найдена — и обратил внимание на белый предмет, который оказался несколькими листками местной кришнанской бумаги, прикрепленной к своеобразной доске объявлений. На верху доски были слова:

ДАКХТ ВА-ЕШТ ЗАНИДО

(Собор Ешта в Заниде)

Феллон, не слишком искусный в балхибском письме, принялся изучать листки. Слово «Ешт» было легко узнать, так как, изображенное балхибскими печатными или прописными буквами, оно выглядело как ОУ62, хотя и читалось справа налево.

Он стремил взгляд на листки. Наибольший из них был озаглавлен: «Программа службы», но, несмотря на яркий свет лун, он не смог разобрать напечатанного ниже (когда я был моложе, подумалось ему, я бы прочел это). В конце концов он вытащил кришнанскую зажигалку и зажег ее.

Потом Феллон достал маленький блокнот и карандаш и скопировал все написанное.

Глава 4

Когда Феллон явился в дежурное помещение учебного полигона, капитан Кордак сидел за письменным столом — его увенчанный гребнем шлем стоял на полу, на носу у капитана были очки в черной оправе — и он что-то писал при свете лампы. Он взглянул поверх очков на Феллона:

— Мастер Энтон! А где ваше отделение?

Феллон рассказал ему обо всем.

— Хорошо. На этой площади такое бывает часто. Садитесь. — Капитан взял кувшин и наполнил кружку шурабом. — Мастер Энтон, вы джагайн Гази эр-Доукх?

— Да. Но откуда вы знаете?

— Вы говорили кое-кому.

— А вы знаете ее, сэр?

Кордак вздохнул:

— Да. В прежние времена я сам стремился к этой роли. Я горел страстью, как озеро с лавой, но потом была война, ее брат был убит, а я потерял ее из виду. Могу я рассчитывать на ваше гостеприимство для возобновления нашего знакомства?

— Конечно, в любое время. Буду рад вас видеть.

Феллон взглянул на дверь и увидел своих гвардейцев. Они возвращались, доставив дуэлянтов и свидетеля в Дом Правосудия. Он сказал им:

— Дайте вашим костям отдохнуть, друзья, потом отправимся в следующий обход.

Отделение отдыхало и пило шураб с четверть часа. Потом явилось с обхода другое отделение, и Кордак отдал приказ команде Феллона на следующий обход:

— Пойдете по улице Барфур, потом осмотрите границу района Думу: банды негодяев наводнили восточную часть Думу…

Думу, южный район Занида, был известен как главная квартира городских преступников. Жители других районов громко кричали о том, что преступники подкупили стражу в своем районе и потому действуют открыто. Стража отрицала это обвинение, указывая на недостаток гвардейцев.

Отделение Феллона миновало улицу Барфур и двигалось по зловонной дороге, отделявшей район Думу, когда шум впереди заставил Феллона остановиться и приказать своим гвардейцам двигаться вперед осторожно. Выглянув за угол, он увидел горожанина, прижатого к стене тремя фигурами. Одна из них угрожала жертве арбалетом, другая — мечом, а третья отбирала у него кошелек и кольца. Грабеж, очевидно, только что начался.

Это был редкий шанс. Обычно отделение гвардейцев заставало на месте лишь жертву — мертвую на булыжниках или живую и обвинявшую городскую стражу в беззаконии.

Понимая, что если они направятся прямо к грабителям, те исчезнут в путанице домов и аллей, прежде чем они подоспеют, Феллон прошептал Кисасе:

— Обойди квартал и напади на них с другой стороны. Беги изо всех сил. Когда мы тебя увидим, мы тоже выбежим.

Кисаса исчез как тень. Феллон слышал слабый звук, с которым когти осирианина скребли о булыжник, когда динозавроподобный гвардеец убегал со скоростью ветра. Феллон знал, что Кисаса может перегнать и землянина, и кришнанца, иначе он не послал бы именно его. Грабеж длится недолго, но за это время осирианин сумеет обогнуть квартал.

Вновь, на этот раз громче, раздался шум и скрежет когтей, и осирианин появился из-за противоположного угла.

— Вперед! — скомандовал Феллон.

При звуках их приближения грабители достаточно смутились. Феллон услышал щелчок курка арбалета, но в темноте не мог сказать, кто стрелял и в кого. Не было признаков того, что стрела попала в цель.

Грабители бросились бежать. Кисаса на своих птичьих ногах догнал вооруженного арбалетом грабителя и бросил его ничком на землю.

Высокий стройный грабитель с мечом пришел в себя от неожиданности и побежал к Феллону, но потом затормозил. Феллон с алебардой наготове шагнул вперед, услышал звон стали и дрожание рукояти от сильного удара. Двое кришнанских гвардейцев побежали за третьим грабителем, который уносил добычу: тот мимо Кисасы проскользнул в аллею.

Феллон парировал удар меча своей алебардой, прыгнул вперед, внимательно следя за своим противником, который свободной рукой ухватил древко алебарды и старался ее вырвать. По счастливой случайности он ударился рукой с мечом о стену дома. Меч упал на тротуар, а грабитель бросился бежать. Видя, что догнать этого долговязого мошенника не удастся, Феллон метнул ему вслед свою алебарду. Острие ударило того в спину. Грабитель пробежал еще несколько шагов, потом зашатался и упал.

Феллон подбежал к нему, вытаскивая рапиру, но, подойдя ближе, увидел, что грабитель лежит ничком и кашляет кровью. Двое кришнанцев вернулись, на все лады ругая ускользнувшего третьего грабителя. Они принесли кошелек горожанина, брошенный грабителем, но не смогли вернуть колец, и ограбленный громко бранил их за нерасторопность.

Рокир посылал свои красные лучи над крышами домов Занида, когда Энтони Феллон со своим отделением вернулся с последнего обхода. Они поставили алебарды в стойку и выстроились, чтобы получить номинальную плату, которая полагалась им за каждое ночное дежурство.

— На сегодня работа окончена. Не забудьте об учебном бое, — сказал Кордак, передавая каждому по серебряной монете в четверть карда.

— Что-то говорит мне, — пробормотал Феллон, — что неизвестная болезнь уложит весь наш отряд накануне маневров.

— Клянусь кровью Кварара, этого не случится! Командиры отделений будут отвечать за явку своих людей.

— Я плохо чувствую себя, сэр, — с улыбкой сказал Феллон, кладя в карман монету.

— Дерзкий шут! — выпалил Кордак. — Я не знаю, почему мы терпим твое нахальство?.. Но вы не забыли, о чем мы говорили с вами ночью, друг Энтон?

— Нет, нет, я все подготовлю… — Феллон, уходя, сделал прощальный жест своим гвардейцам.

Феллон считал себя глупцом за то, что проводил одну из каждых своих десяти ночей таким образом за ничтожную плату. Он был очень своевольным и небрежным, чтобы удовлетворить военную машину, желая командовать, но не желая подчиняться. Как чужеземец, он вряд ли мог рассчитывать на высокое место в балхибской регулярной армии.

Но он продолжал носить нарукавную повязку гражданской гвардии. Почему? Потому что мундир сохранял для него какое-то детское очарование. Таская свою алебарду по пыльным улицам Занида, он сохранял иллюзию, что является потенциальным Александром Македонским или Наполеоном Бонапартом. В его положении он цеплялся за любую возможность самоутверждения.

Гази спала, когда он добрался до дома, продолжая мучительно размышлять над проблемой Сафка. Когда он ложился, она проснулась.

— Разбуди меня в конце второго часа, — пробормотал он и мгновенно уснул.

Немедленно, как ему показалось, Гази начала трясти его за плечи, говоря, что пора вставать. Он спал всего лишь три земных часа. Но пришлось вставать, чтобы успеть выполнить все, что он наметил на этот день. Зная, что придется выступать и на суде, он надел свой лучший костюм, торопливо проглотил завтрак и вышел в яркое сияние утреннего солнца и направился к постоялому двору Ташин.

Район Авад начинался грудой трущоб, граничивших с районом Джуру до ворот Балада. За трущобами находился стадион и район Сахи, где в основном жили актеры и художники. Постоялый двор Ташин, расположенный у городской черты в западной части района Авад, представлял собой группу строений, окружавших, как и в большинстве балхибских домов, круглый центральный двор.

В это утро двор был заполнен фигурами циркачей и актеров, постоянных обитателей Ташина. Канатоходец натянул веревку по диагонали от одного угла двора к другому и взбирался на него, помахивая для равновесия зонтом. Трио акробатов подбрасывали друг друга. В противоположном углу фокусник репетировал свои номера. Певец выводил рулады; что-то читал актер, живо жестикулируя.

Феллон спросил содержателя двора:

— Где найти ясновидца Туранжа?

— Второй этаж, комната 13. Направо.

Переходя через двор, Феллон столкнулся с одним из акробатов. Выпрямившись, акробат поклонился, сказав:

— Тысяча извинений, мой добрый сэр! Вино Ташина подкосило мои ноги. Послушайте, не с вами ли мы пили на вчерашнем празднике?

Одновременно с разных сторон подошли остальные два акробата. Человек, толкнувший Феллона, продолжал что-то говорить, а другой дружески положил ему руку на плечо. Феллон скорее почувствовал, чем увидел маленький острый нож, которым третий хотел срезать его кошелек.

Не переставая улыбаться, Феллон плечами раздвинул кришнанцев, сделал шаг вперед, повернулся и выхватил рапиру. Теперь он стоял лицом к лицу со всеми тремя в боевой позиции. Он чувствовал некоторое удовлетворение своим проворством.

— Прошу прощения, джентльмены, — сказал он, — но у меня назначено свидание. А деньги мне нужны самому.

Он быстро осмотрел двор. При словах Феллона раздался взрыв насмешливого хохота. Тройка мошенников переглянулась и направилась к воротам. Феллон вложил оружие в ножны и продолжил свой путь. Если бы он попытался задержать воров или хотя бы позвать на помощь стражу, его жизнь не стоила бы и медного арзу.

Феллон отыскал на втором этаже тринадцатую комнату. В ней он увидел Квейса из Бабаала, вдыхавшего пахучий запах раманду с маленькой жаровни.

— Ну? — спросил он, не поднимая глаз.

— Я обдумал сделанное вами вчера предложение.

— Какое предложение?

— Имеющее отношение к Сафку.

— О, только не говорите, что длительные размышления придали вам храбрости.

— Возможно. Я хочу когда-нибудь вернуться на Замбу, вы знаете. Но из-за несчастной тысячи кардов…

— А какова ваша цель и цена?

— Пять тысяч будет достаточно.

— Что? Тогда уж просите всю сокровищницу Камурана. Может, я смогу увеиличить эту сумму на сотню кардов…

Они торговались и торговались; наконец, Феллон добился половины требуемого, включая аванс в сотню кардов. Двадцати пяти сотен кардов недостаточно, чтобы вернуть ему трон, как он знал, но это будет только началом. Он сказал:

— Все закончится хорошо, мастер Кв… Туранж, за одним исключением.

— Каким именно, сэр?

— В делах такого рода вряд ли разумно полагаться на слово. Вы меня понимаете?

Квейс поднял брови и антенны.

— Сирраж! Вы намекаете, что я, верный слуга великого Гхуура Квааса, обману вас? Клянусь носом Тиазана, такое оскорбление нельзя простить!

— Спокойно, спокойно! В конце концов, я сам обманывал других не раз.

— В это, землянин, я охотно верю, хотя и плачу вам безрассудно аванс.

— Я имел в виду передачу денег какому-нибудь третьему лицу, достойному доверия.

— Держателю ставок? Гм. Идея неплохая, сэр, но у нее два слабых места, а именно: не думаете ли вы, что я ношу с собой такие соблазнительные суммы? Кроме того, где вы найдете нужного человека, учитывая пылкую «любовь» балхибцев к Кваасу?

Феллон улыбнулся:

— На днях я кое-что сообразил. У вас есть в Заниде банкир.

— Нелепость!

— Вовсе нет, если только вы не держите свои деньги где-нибудь закопанными в землю. Дважды, имея дело со мной, вы отправлялись за деньгами. Каждый раз вы отсутствовали не более двух часов. Вряд ли вам хватило бы этого, чтобы добраться до Квааса, но вполне достаточно, чтобы навестить кое-кого в Заниде. И я знаю, кто это был.

— В самом деле, мастер Энтон?

— В самом деле. Кто же в Заниде может служить для вас банкиром? Конечно, какой-нибудь финансист, который не любит короля Кира. Я начал припоминать, что мне известно о банкирах Занида, и вспомнил, что несколько лет тому назад Кастамбанг эр-Амирут поссорился с доуром. Кир решил, что все его посетители должны приближаться к нему босиком. Кастамбанг не мог этого сделать, так как, упав с моста, повредил ногу и передвигался только с помощью своих ортопедических ботинок. За несколько лет до этого он дал Киру взаймы несколько сотен тысяч кардов, и Кир воспользовался случаем, чтобы наложить на Кастамбанга соответствующий штраф. С тех пор Кастамбанг не имел никаких дел с доуром и не посещал его двор. Логично считать, что он и есть ваш банкир. Если же он сейчас не является вашим банкиром, то может быть им. В любом случае мы можем использовать его как хранителя денег.

Феллон откинулся, сложил руки за голову и триумфально улыбнулся. Квейс размышлял, положив подбородок на руку, потом сказал:

— Я ничего не утверждаю, но должен признать, что вы неплохой наблюдатель, мастер Энтон. Вы смогли бы украсть сокровища Дакхака у него из-под носа. Прежде чем мы отправимся дальше по зловещему берегу Зунгу, соединяющего небо с землей, скажите мне, как вы собираетесь проникнуть в Сафк?

— Я подумал, что если мы заключим соглашение с Кастамбангом, он, возможно, укажет нам человека, знающего расположение помещений и порядок церемоний. Например, это может быть бывший жрец Ешта, изменивший культу, — такие существуют, хотя они, конечно, скрываются. Если мы найдем такого человека, он сможет рассказать…

Квейс прервал его:

— Рассказать нам, что происходит внутри Сафка? Ха! Зачем же мне тогда платить вам? Вы же ничем не рискуете. Я сам смогу заплатить этому жрецу.

— Я не кончил, — холодно сказал Феллон. — Я собираюсь сам осмотреть Сафк, а не передавать вам сообщения, основанные на слухах и пересказах. Но, согласитесь, у меня будет больше шансов остаться живым, если я буду хоть что-то знать заранее. И, больше того, если этот жрец расскажет нам подробности ритуала Ешта, я смогу пробраться в храм, переодевшись, и принять участие в службе… Ну, подробности излагать не буду, но теперь вы имеете представление о том, что я собираюсь делать.

— Ну что ж, — Квейс зевнул, заставив невыспавшегося Феллона последовать его примеру. — Увы! Вы прервали такой мой чудесный сон. Но долг превыше наслаждений, мой мастер. Идемте.

— К Кастамбангу?

— Конечно.

Глава 5

На улице Квейс окликнул Квизун — балхибский наемный экипаж. Настроение Феллона поднялось. Он уже давно не мог позволить себе прогулку в экипаже, а контора Кастамбанга находилась в торговом районе Кхарджу, в дальнем конце города.

Вначале они проехали зловонные переулки Авада, затем через северную часть Изанду. Слева от них были пышные театры Сахи, а справа — суета ремесленного Изанду. От работавших кузниц доносился дым, а шум молотков, сверл, напильников, пил и других инструментов сливался в постоянный гул. Они проехали ряд широких улиц и попали в небольшой парк, где ветер из степей поднимал маленькие пыльные вихри.

Наконец, они оказались в тесном великолепии Кхарджу с его магазинами и торговыми конторами. Когда они повернули на юго-восток, перед ними появился холм, увенчанный древним замком королей Балхиба.

— Кастамбанг, — сказал Квейс, указывая своей тростью.

Феллон великодушно позволил Квейсу заплатить извозчику — в конце концов у мастера-шпиона была возможность покопаться в бездонном кошельке Гхуура Квааса — и последовал за Квейсом в здание. Здесь был обычный привратник и обычный центральный двор, украшенный фонтанами и статуями из далекого Катай-Джогорая.

Кастамбанг, которого Феллон никогда не встречал раньше, оказался не совсем обычным кришнанцем с волосами не зеленого, а скорее желтого цвета и с изборожденным глубокими и резкими морщинами лицом. Его огромное тело было завернуто в ярко-красную тогу в стиле сурусканда. Квейс после обычной церемонии приветствия сказал:

— Сэр, мы хотели вы поговорить наедине.

— О, — сказал Кастамбанг, — это можно устроить.

Не изменяя выражения лица, он ударил в небольшой гонг, висевший на стене. Человек с хвостом, выходец из Колофтских болот Микарданда, просунул голову в комнату.

— Подготовь логово, — сказал банкир, а затем обратился к Феллону. — Не хотите ли, землянин, сигару? Место скоро будет готово.

Сигара оказалась великолепной. Банкир сказал:

— Вы были на нашем празднике, мастер Туранж?

— Да, сэр. Я был в театре прошлым вечером, третий раз в своей жизни.

— Что показывали?

— «Печальную трагедию королевы Деджанай из Квириба» Саккиза, в 14-ти актах.

— Она понравилась вам?

— Только до десятого акта. После этого пьеса начала повторяться. Больше того, сцена была так завалена трупами, что актеры с трудом пробирались по ней…

Квейс зевнул. Кастамбанг сделал презрительный жест:

— Сэр, этот Саккиз из Руза — один их тех современных писателей, которые, не зная, что сказать, говорят ерунду, но в наиболее эксцентричной манере. Вы бы лучше посетили классические пьесы, например, «Заговорщиков» Харианина, которую будут представлять завтра вечером.

В этот момент вновь появился колофтианин, сказавший:

— Готово, хозяин.

— Пойдемте, господа, — сказал Кастамбанг, вставая.

Стоя, он производил менее внушительное впечатление, так как был коротконог и передвигался с трудом, подпрыгивая и прихрамывая. Он провел их через зал к занавешенной двери, около которой стоял хвостатый колофтианин. Лакей отворил дверь, и Кастамбанг жестом пригласил их входить. Они вступили в большую клетку, укрепленную на столбе. Клетка вдруг начала спускаться, а сверху послышался скрип зубчатого колеса. Кастамбанг выжидательно поглядывал на своих гостей, но потом разочарованно сказал:

— Я забыл, мастер Энтон. На Земле вы, конечно, привыкли к лифтам?

— Конечно, — сказал Феллон. — Но это прекрасное новшество. Напоминает лифты в маленьких французских гостиницах на Земле, но те используются лишь для подъема.

Лифт с шумом остановился на большой кожаной подушке на дне углубления. Лифт Кастамбанга после Сафка был наибольшей достопримечательностью Занида, и Феллон слышал о нем раньше. Подъем его осуществлялся двумя дюжими колофтианинами при помощи системы блоков, а спуск тормозился грубым тормозом. Феллон подумал, что когда-нибудь лифтеры утратят бдительность и обрушат своего хозяина на дно с грохотом. А тем временем новоизобретенное приспособление частично возмещало недостаточную подвижность банкира.

Кастамбанг провел гостей через тускло освещенный зал и несколько коридоров к большой двери из дерева конг, перед которой стоял арбалетчик с заряженным оружием. Феллон заметил поперечный разрез в полу длиной в несколько метров перед дверью. Взглянув вверх, он увидел такой же разрез в потолке. Через разрезы можно было опустить решетку. Арбалетчик открыл дверь, в которой оказалось несколько амбразур, прикрытых сдвигающимися металлическими плитами, и они оказались в небольшой комнате с несколькими дверями. Колофтианин стоял перед одной дверью с дубинкой, усеянной шипами.

Эта дверь вела в соседнюю маленькую комнату, где находился человек в облачении микардандского рыцаря с обнаженным мечом. А оттуда еще одна дверь вела уже непосредственно в логово — подземное помещение из огромных каменных плит с единственной дверью и несколькими вентиляционными отверстиями в потолке.

На каменном полу стоял большой стол из дерева конг, инкрустированный другими породами дерева с изображением стилизованной раковины сафка среди сложных узоров. Вокруг него — дюжина стульев из того же материала. Феллон был рад, что поселился среди балхибцев, которые используют стулья, в то время как другие кришнанские народы садятся на корточки или складывают ноги наподобие йогов. Его же суставы были мало приспособлены к такой гимнастике.

Они сели. Колофтианин встал у двери.

— Во-первых, — сказал Квейс, — я прошу принести две с половиной тысячи кардов в золоте за мой счет.

Кастамбанг поднял свои антенны:

— Вам говорили, что банкирский дом Кастамбанга испытывает финансовые трудности? В таком случае, могу вас заверить, что это ложь!

— Вовсе нет, сэр. У меня есть цель.

— Хорошо, мой добрый сэр, — сказал Кастамбанг, начиная писать записку. — Очень хорошо.

Он отдал записку колофтианину, который поклонился и исчез. Квейс сказал:

— Мастер Энтон обещает мне… нам нужно составить обязательство. Он расскажет мне, что происходит в Сафке…

Квейс сообщил еще несколько подробностей, добавив, что деньги будут выплачены Феллону после выполнения задания. Колофтианин вернулся и со звоном поставил мешок, весивший около семи килограммов. Кастамбанг развязал его и вывалил монеты на стол.

Феллон затаил дыхание и с трудом удержался от того, чтобы не наклониться над грудой монет и с жадностью глядеть на них. Человек может прожить всю жизнь на Земле и не увидеть золотой монеты. Но вот здесь, на Кришнане, монеты все еще делаются из тяжелого блестящего металла, который заставляет сердца биться — настоящие монеты в древнем смысле — не кусочки ничего не стоящей бумаги. Республика Микарданд однажды, узнав о земном обычае, попыталась выпустить бумажные деньги, но безудержная инфляция настроила все остальные государства против выпуска бумажных денег.

Феллон осторожно взял одну десятикардовую монету и принялся осматривать ее при желтом свете лампы, поворачивая ее, как бы из интереса к экзотической вещи, нежели к золоту, из-за которого он готов был лгать, воровать, убивать — ради трона, который он решил вернуть себе во что бы то ни стало.

— Устраивают вас эти монеты, мастер Энтон? — спросил Кастамбанг. — Удобно будет вам их использовать?

Феллон вздрогнул: он находился в своеобразном трансе при виде золота. Он взял себя в руки, сказав:

— Конечно. Во-первых, прошу выплатить мне мою сотню… Спасибо. Теперь давайте составим письменное обязательство. Ничего компрометирующего, только чек от мастера Туранжа.

Квейс сказал:

— Как же предупредить моего друга, чтобы он не выдавал денег, если задание не будет выполнено?

Кастамбанг сказал:

— В Балхибе мы обычно разрываем чек на две части и даем половинки каждому партнеру. Каждая половина не имеет силы без другой. В данном случае, я думаю, нужно разорвать на три части.

Кастамбанг открыл ящик стола, достал пачку бланков и начал заполнять один из них. Феллон сказал:

— Оставьте место для имени в чеке. Я заполню его позже.

— Почему? — спросил банкир. — Это небезопасно, так как любой мошенник сможет поставить свое имя.

— Возможно, я приму другое имя. И если документ разделен на три части, то это не опасно. У вас ведь есть счет в банках Талупа и Фоска в Маджбуре?

— Конечно, сэр.

— Тогда укажите, что деньги могут быть получены и там.

— Зачем, сэр?

— Возможно, после выполнения этой работы я отправлюсь в путешествие, — сказал Феллон. — И я не хотел бы везти все это золото с собой.

— Да, те, кто имеет дело с мастером Туранжем, часто отправляются в путешествия.

Кастамбанг сделал надпись на чеке. Когда Квейс подписал его, Кастамбанг сложил его и осторожно разорвал на три части. По одной части дал каждому из посетителей, а третью положил в ящик стола.

Феллон спросил:

— В случае спора вы согласитесь быть судьей, Кастамбанг?

— Если мастер Туранж согласен, — ответил банкир. Квейс кивнул в знак согласия.

— В таком случае, — сказал Кастамбанг, — мы еще раз встретимся здесь, чтобы завершить дело. Тогда я смогу решить, выполнил ли мастер Энтон свое обещание. Если я решу, что выполнил, он сможет получить свое золото или все три части чека и взять это свое золото в шумном Маджбуре.

— Хорошо, — сказал Феллон. — А теперь чем вы можете мне помочь в осуществлении этого дела?

— Чем? — подозрительно спросил Кастамбанг. — Я всего лишь банкир, сэр, а не крадущийся интриган.

Феллон поднял руку.

— Нет, нет! Но я удивился бы, если бы вы, с вашими обширными связями, не знали кого-нибудь, знакомого с обрядами службы Ешта.

— А! Вот что вы имеете в виду! Да, у меня действительно обширные связи. Да, сэр, очень обширные… Позвольте мне подумать. — Кастамбанг сложил пальцы вместе. — Да, сэр, я знаю одного. Но он не сможет рассказать вам секреты Сафка, потому что он никогда в нем не был.

— Откуда же он тогда знает ритуал?

Кастамбанг хихикнул:

— Очень просто. Он был жрецом Ешта в Луссаре, но под влиянием земного материализма сбежал, сменил имя, чтобы скрыться от мести, и поселился в Заниде; здесь он стал ремесленником. Так как, кроме меня, никто не знает его прошлого, я, за некоторое вознаграждение, смог бы убедить его кое-что рассказать вам…

— Вознаграждение за счет мастера Туранжа, — сказал Феллон, — а не за мой счет.

Квейс возразил, но Феллон стоял на своем, рассчитывая на то, что необходимость получения информации победит скупость жадного кваасца. Он оказался прав, и вскоре мастер-шпион и банкир договорились о сумме вознаграждения. Феллон спросил:

— Кто же этот сбежавший жрец?

— Клянусь Бакином, так я вам и сказал его имя! Чтобы вы взяли его в руки. Нет, мастер Энтон, нет, он будет моим козырем, не вашим. Больше того, он никогда не согласится раскрыть свое прошлое.

— Как же тогда?

— Сделаем так. Завтра в моем городском доме прием, будет много приглашенных…

Кастамбанг протянул карточку с приглашением.

— Спасибо, — сказал Феллон, с деланным безразличием спрятав карточку и не взглянув на нее. Кастамбанг объяснил:

— Вы оба будете в масках одни в комнате и никто не будет знать своего собеседника, что исключит предательство. Найдется ли у вас маскировочный костюм?

— Найду, — сказал Феллон, мысленно обозревая свой гардероб. Этот шанс доставит развлечение Гази и прекратит ее жалобы, что он никуда не водит ее.

— Хорошо, — сказал банкир. — Итак, завтра в начале двенадцатого часа. Не забудьте, двенадцатый час.

Кришнанские законы, возможно, уступают земным в разработанности, но никто не может отказать им в быстроте действия. Дуэлянты были признаны виновными в нарушении общественного порядка и уплатили за это штраф, чтобы избежать более серьезного наказания.

Выходя, ештит по имени Джиредж остановился у скамьи свидетелей, на которой сидел Феллон.

— Мастер Энтон, примите мои извинения за вчерашние грубые слова. Придя в себя, я сообразил, что именно вы своей алебардой предотвратили удар, которым проклятый кришнанский научник собирался проткнуть меня. Благодарю вас за спасение моей жизни.

Феллон жестом остановил его:

— Все в порядке, старина; я лишь выполнял свои обязанности.

Джиредж кашлянул:

— Чтобы искупить мою невоспитанность, не разрешите ли вы в знак моей благодарности выпить со мной квада?

— С удовольствием, если вы подождете, пока разберут следующее дело.

Ештит согласился, и Феллон был вызван как свидетель по делу о грабеже (один из грабителей, которого он ударил алебардой, был тяжело ранен, второго не обнаружили). Грабитель, пойманный на месте преступления, был допрошен и признан виновным.

Судья сказал:

— Уведите его и пытайте, пока он не назовет сообщника, потом отрубите ему голову. Следующий случай.

Феллон отправился с ештитом Джиреджем, — он поддерживал подобные контакты, надеясь получить нужные сведения. Они направились в таверну, где подкрепили свои силы, пока Джиредж многословно выражал свою благодарность. Он сказал:

— Вы не только спасли жителя нашего святого, хотя и ветреного города, мастер Энтон, от безвременного и несправедливого конца — вы спасли своего коллегу-гвардейца.

— Разве вы тоже в гвардии?

— Да, сэр, и даже в том же районе Джуру, что и вы.

Феллон недоверчиво взглянул на него.

— Это неправда. Я не встречал вас на сборах и учениях, а я никогда не забываю увиденных мною…

Последнее не было хвастовством. У Феллона была феноменальная память на имена и лица, и он знал гораздо больше жителей Занида, чем многие из горожан.

— Я выполняю специальное задание, сэр.

— Что же вы делаете?

Ештит хмуро посмотрел на него:

— О, я дал слово хранить тайну и не могу ответить на ваш вопрос, прошу меня простить. Я скажу только, что охраняю дверь.

— Дверь? — переспросил Феллон.

— Да, дверь. Но вы никогда не узнаете, где она находится и куда ведет.

— Интересно. Но послушайте: если эта дверь действительно так важна, почему же правительство использует для ее охраны вас? Прошу прощения, конечно. Но я думаю, они скорее поставили бы кого-нибудь из личной охраны Кира.

— Так они и делали, — сказал Джиредж с удовлетворением. — Но в начале этого года начались волнения на границах с Кваасом, и все регулярные войска были отправлены туда. Гвардия Кира уменьшилась больше чем наполовину, самые опытные воины разосланы частью на границы, частью на сборы новых рекрутов. Поэтому министр Чабарианин отправил на этот пост надежных гвардейцев моей веры, чтобы занять место солдат.

— Но какое отношение к этому имеет ваша религия?

— Потому что только ештит — но молчок, я и так сказал слишком много. Лучше выпейте, мой земной друг, и не пачкайте свой нос, суя его в чужие дела.

Это было все, что смог узнать Феллон от Джиреджа, хотя тот обнимал Феллона, клялся ему в дружбе и обещал отплатить в будущем благодарностью.

Глава 6

— Гази! — позвал Энтони Феллон, входя в свой дом.

— Что? — послышался раздраженный голос изнутри.

— Накинь платок, моя прелесть, мы отправляемся за покупками.

— Но я уже закупила все необходимое на сегодня…

— Нет, не вульгарная пища. Мы идем покупать тебе наряд.

— Опять напился? — спросила Гази.

— И это благодарность за щедрое приглашение? Нет, дорогая. Веришь или нет, но мы приглашены на прием.

— Что? — Гази появилась, упершись кулаками в бока. — Энтон, если это твоя очередная дурацкая шутка…

— Шутка? Взгляни сама.

Он протянул ей приглашение. Гази обняла Феллона:

— Мой герой! Как тебе удалось его достать? Ты его украл, наверное?

— В чем это ты меня подозреваешь? Кастамбанг сам дал мне его своей короткой толстой рукой, — Феллон распрямил позвоночник. — Прием завтра вечером, поэтому идем.

— Что за спешка?

— Разве ты не помнишь — сегодня день купания. Надо хорошенько вымыться перед приемом. Ты ведь не хочешь, чтобы джагайни банкира рассматривала тебя в лорнет?.. Захвати мыло.

— Единственная стоящая вещь, которую вы, земляне, принесли на Кришнан, — сказала она, начиная суетиться. — Увы! В этих лохмотьях мне даже стыдно заходить в магазины, чтобы купить лучшую одежду. А у тебя, правда, есть деньги для таких безрассудных трат?

— Не беспокойся. Денег хватит.

Они двинулись по городу мимо Сафка. Феллон лишь один раз взглянул на чудовищное сооружение, не желая показывать интереса к нему при Гази. Потом они миновали Дом Правосудия, где только что насадили на острия головы казненных сегодня уголовных преступников. Под каждой головой мелом было написано имя преступника и его вина.

И вот они в Кхарджу, где топот копыт шестиногих эайсов, развозивших экипажи с богатыми покупателями, смешивался с криками газетчиков, продающих «Рашм», с воплями уличных торговцев, расхваливающих свой товар, с шелестом плащей и юбок, со звоном ножен, со слабым звяканьем браслетов и других ювелирных изделий, — и над всем этим вздымались округлые ритмические предложения гортанной резонирующей балхибской речи.

В Кхарджу Феллон разыскал первоклассное заведение Веквира и смело вошел в полупустое помещение. В этот момент Веквир собственноручно показывал что-то украшенное оборками джагайни наследного дашта Квеба в то время как сам дашт сидел на табуретке и ворчал по поводу цены. Веквир взглянул на Феллона, поднял антенны в знак того, что узнал его, и вновь обернулся к покупательнице. Помощница Веквира, молодая женщина, подошла и выжидательно посмотрела на Феллона, но тот взмахом руки отослал ее.

— Я хочу, чтобы нас обслужил сам хозяин, — сказал он. С покорным видом благовоспитанная помощница отступила, а Феллон прошептал на ухо Гази. — Перестань пялиться на эти тряпки. Из-за тебя старый фастук увеличит цену.

Послышался чей-то голос:

— Хэлло, мистер Феллон! Это ведь вы, мистер Феллон?

Феллон быстро обернулся. Перед ним стоял седовласый археолог Джулиан Фредро. Феллон ответил на приветствие и добавил:

— Осматриваете достопримечательности, Фредро?

— Да, благодарю вас. Как продвигается наше дело?

Феллон улыбнулся и указал на Гази:

— Я как раз этим занимаюсь. Это моя джагайни, Гази эр-Доукх. — Он перевел вторую фразу на балхибский, потом вернулся к английскому. — Мы одеваем ее к завтрашнему приему. Эти глупые социальные предрассудки Занида, понимаете?

— О, вы совмещаете дела с удовольствиями. Это тоже часть нашего дела?

— Да. Прием у Кастамбанга. Он обещал дать мне кое-какие сведения.

— Ах, так? Прекрасно! Я тоже получил приглашение на этот прием. Увидимся там. Мистер Феллон… гм… а где будет происходить это публичное купание? Я слышал, что оно будет сегодня.

— Хотите познакомиться с причудливыми туземными обрядами? Оставайтесь с нами. Закончив покупки, мы тоже пойдем туда.

Феодал закончил свои покупки, и Веквир подошел к Феллону, потирая руки. Феллон потребовал лучший вечерний наряд, и вскоре Гази медленно поворачивалась, пока Веквир прикладывал различные части туалета к ее обнаженному телу. Феллон выбрал блестящую юбку из тонкого материала, такую дорогую, что даже Гази запротестовала.

— Ничего, продолжай, — сказал он. — Мы с тобой всего лишь люди среднего возраста, не так ли?

Она бросила на него ядовитый взгляд, но юбку одобрила. Затем владелец магазина предложил ей украшенную золотом улемду и усеянную полудрагоценными камнями — разновидность кожаной упряжи, которую надевали в торжественных случаях женщины Балхиба, принадлежащие к высшему классу.

Гази стояла перед зеркалом, медленно поворачиваясь то в одну, то в другую сторону и разглядывая себя.

— За это, — сказала она Феллону, — я прощу тебе многое. Но если ты так богат, то почему бы тебе не купить что-нибудь и для себя? Доставь мне удовольствие. Я выберу тебе наряд.

— Мне не нужно ничего нового. К тому же уже поздно…

— Нет, тебе нужно, любовь моя. Твоего плаща постыдился бы последний нищий, так он изорван и весь в заплатах.

— Ну, ладно, — с деньгами в кармане Феллон недолго противился ее уговорам. — Веквир, есть ли у вас хороший мужской плащ? Ничего особенного, хорошая вещь для представителя среднего класса.

У Веквира, конечно, имелось то, что нужно.

— Хорошо, сказал Феллон, которому уже наскучило выбирать одежду. — Добавьте его стоимость и не забудьте о полагающейся мне скидке.

Завершив покупки, Феллон окликнул кхизун и в сопровождении Гази и Фредро направился в Джуру. Гази сказала:

— Ты необыкновенно расточителен, любовь моя. Но скажи мне, как тебе удалось получить скидку у Веквира? Ведь Веквир готов отобрать последний арзу у нищего.

Феллон улыбнулся.

— Видите ли, — сказал он, повторяя каждую фразу на двух языках, — у Веквира был враг, некто Гулил, прославившийся, как преступник опаснее Чиллана. Этот Гулил шантажировал Веквира и вымогал у него деньги. Но однажды этот глупец слишком наклонился через окно и разбил свой череп о камни. Правда, Веквир просил меня заняться этим делом, но потом, когда следователи префектуры занимались этим случаем, я доказал, что был в это время в другом месте.

Когда они проходили мимо Сафка, Фредро чуть не свернул шею, разглядывая его, и начал наивно говорить о том, что хорошо бы туда зайти, пока Феллон не ударил его по ноге. К счастью, Гази знала едва ли полдюжины английских слов, и все они выражали возражения.

— Куда мы идем? — спросил Фредро.

— Ко мне домой: положим покупки и возьмем наши суфкира.

— Пожалуйста, постоим немного и посмотрим на Сафк.

— Нет, мы пропустим купание.

Феллон с беспокойством взглянул на солнце, думая, как бы в самом деле не опоздать. Он так и не привык к отсутствию часов; хотя кришнанцы уже изобрели примитивные солнечные часы, они все еще оставались народом, не знающим измерения времени.

Гази и Фредро заставляли Феллона все время служить переводчиком, так как Гази практически не знала земных языков, а балхибский язык Фредро был весьма несовершенным; но Фредро был полон интереса к домашнему быту балхибцев, а Гази хотела удовлетворить его любопытство. Гази попыталась скрыть свое замешательство, когда они остановились перед убогим маленьким кирпичным домом, где жил Феллон, зажатым между двумя большими домами и с широкой трещиной поперек фасада. У дома не было даже центрального двора, и это, по балхибским понятиям, превращало его в лачугу.

— Скажи ему, — попросила Гази, — что мы живем здесь временно, пока ты не подыщешь помещение получше.

Феллон, не обратив внимание на ее просьбу, ввел Фредро в дом. Через несколько минут он и Гази появились вновь, закутанные в суфкира — большие полотенца, обернутые вокруг тела наподобие тоги.

— Это близко, — сказал Феллон. — И вам понравится.

Они двинулись на восток по улице Авада, пока эта оживленная магистраль не соединилась с улицей Джафал, идущей с юго-запада и переходящей в площадь Кварара. По мере их приближения к площади, на улицах появлялось все больше людей, и наконец они были поглощены толпой завернутых в суфкира кришнанцев.

Сотни жителей Занида собрались на той самой площади Кварара, где в предыдущую ночь Феллон со своим отделением прекратил дуэль. Здесь было только несколько некришнанцев: большинство жителей других планет не следовало кришнанским купальным обрядам. Осирианцы, например, вообще не умывались, а только счищали и вновь наносили краску на свои тела. Тотиане, отличные пловцы, часто просто погружались в воду. А большинство гуманоидов, если они только не ассимилировались полностью на Кришнане или не прибыли из стран типа Японии, соблюдали принятый у них запрет на обнажение тела.

Повозка с водой, которую тащила пара лохматых шестиногих шейханов, стояла возле статуи Кварара. Булыжники площади сверкали, вымытые и протертые помощником возчика, высоким хвостатым колофтианином, и необыкновенно мускулистым. Сейчас этот помощник укладывал метлу с длинной ручкой в специальное углубление повозки.

Возчик взобрался на верх повозки и направил головки разбрызгивателей на толпу. Вот он крикнул:

— Будьте готовы!

Толпа задвигалась. Половина кришнанцев сняла свои суфкира и передала их другой половине. Обнаженные кришнанцы двинулись ближе к душам, а остальные отошли к краю площади.

Феллон отдал свои суфкира Фредро, сказав:

— Подержите, старина.

Точно так же поступила и Гази. Фредро с некоторым удивлением взял их одежду, промолвив:

— Примерно так же мылись в Польше во время русского господства двести лет назад. Русские говорили, что это «не культурно». А разве нельзя купаться, просто оставив полотенца?

— Жители Занида вороваты. Мы с Гази впервые купаемся вместе. Если хотите, мы подержим вашу одежду.

— Нет, нет, спасибо! В отеле есть вода.

Феллон, держа в одной руке мыло, а другой таща за собой Гази, пробирался к ближайшему душу. Возчик и его помощник закончили расправлять шланги и теперь взялись за рукояти насоса. Они двигали рукоять вверх и вниз, и из душей появилась вода.

Занидцы закричали, когда холодная вода потекла по их зеленоватой коже. Они смеялись и хлопали друг друга; у всех было праздничное настроение. Занид расположен в лишенной растительности западной части Балхиба; менее чем в ста ходах отсюда начинались сухие степи Джоола и Квааса. А воду для города добывали из глубоких колодцев или брали из мутной мелкой Эсквы. Через весь город проходила водопроводная магистраль, при помощи системы насосов подававшая воду, но она обслуживала только королевский дворец, отель для землян и несколько богатых особняков.

Феллон и Гази вымылись и уже выбирались из толпы, когда Феллон, взглянув в конец площади, увидел, как Фредро, положив оба суфкира себе на плечо, наводит на толпу фотоаппарат.

— Ой! — сказал Феллон. — Этот проклятый дурак не знает о вере в похищение душ.

Он побежал к археологу, таща за собой Гази, которая обернулась и спросила:

— Что это, Энтон? Посмотри.

Над площадью прозвучал голос. Обернувшись, Феллон увидел над головами кришнанцев землянина в черном одеянии и белом тюрбане, взобравшегося на стену могилы короля Балада и обратившегося с речью к купающимся.

— …ибо этот единый Бог ненавидит все формы нескромности. Берегитесь, грешные балхибцы, прекратите свои беззаконные поступки, или Бог отдаст вас под власть Квааса или Гозаштанда. Грязь в тысячу раз лучше вашего бесстыдства…

Это был Уилком Вагнер, американский вселенский монотеист. Феллон заметил, что головы кришнанцев поворачиваются к источнику этого зычного крика.

— …в Библии сказано, что человек не должен обнажаться в присутствии других. И больше того…

«Когда-нибудь он вызовет бунт», — подумал Феллон. Он вновь повернулся к Фредро, снимавшего фотокамерой спины толпы и заторопился к археологу, крича:

— Уберите эту штуку, идиот!

— Что такое? — переспросил Фредро. — Убрать фотоаппарат? Но почему?

Толпа, все еще глядевшая на Вагнера, начала ворчать. Вагнер же продолжал свой пронзительный скрежет:

— Вы не должны есть мясо тех животных, которых вы называете сафк, ибо Бог запретил употреблять в пищу улиток, моллюсков и других животных в раковинах.

Феллон сказал Фредро:

— Балхибцы верят, что тот, кто делает из изображения, крадет часть их души.

— Но это не может быть правдой. Я фотографировал их во время праздника, и никто не возразил.

Кое-кто из толпы начал отвечать разговорившемуся оратору:

— Мы будем есть то, что нам нравится!

— Убирайся на планету, откуда пришел!

Крики становились громче, но Уилком Вагнер продолжал свою проповедь. Возчик и его помощник, увлеченные этой сценой, перестали качать воду. Когда вода перестала течь, те, что собрались у повозки, тоже присоединились к толпе вокруг могилы Балада.

Фредро сказал:

— Еще один снимок…

Феллон нетерпеливо схватил фотоаппарат. Фредро, не отпуская его, закричал:

— Пся крев! Что ты делаешь, дурак!

Пока они боролись за обладание камерой, суфкира упали с плеча Фредро на землю. Гази с сердитым восклицанием, так как ей приходилось стирать белье, подобрала их. Крики Фредро и его борьба с Феллоном привлекли внимание ближних занидцев. Один из них крикнул:

— Держите землян! Они хотели украсть наши души!

— Да, да, я видел! — крикнул другой.

Обернувшись, Феллон понял, что они стали центром внимания, привлекшим множество враждебных взглядов. Вокруг могилы голоса крикунов утихли, но по — прежнему же слышался громкий голос Вагнера. Но толпа подбиралась к нему, чтобы сдернуть вниз и забить досмерти, если только они не решат предать его более медленной и мучительной смерти. Даже возчик и его помощник слезли с повозки и подошли поближе, чтобы узнать, что происходит.

Феллон дернул Фредро за рукав:

— Пошли, вы, идиот! Быстро!

— Куда? — спросил Фредро.

— О, черт вас возьми! — крикнул Феллон, готовый ударить его от раздражения.

Он подхватил Гази за талию и увлек ее к повозке. Один из занидцев подскочил к Фредро, плюнул на него и закричал:

— Проклятый землянин!

Кришнанец замахнулся. Феллон услышал за собой глухой звук удара. Обернувшись, он увидел, что кришнанец валяется на мостовой. Ученый, хоть и состарился, сохранил немалую силу в своих кулаках.

Другой занидец приближался, крича и размахивая кулаками. Фредро, впервые почувствовав опасность от того, что он наделал, побежал за Феллоном и Гази. Аппарат свисал на кожаном ремне, а Фредро бежал, выкрикивая многосложные польские ругательства.

— На повозку! — кричал Феллон своей джагайни.

Подбежав к повозке, Гази швырнула сверток полотенец Феллону и взобралась на сидение возчика. Затем она протянула руки за суфкира и помогла взобраться Феллону. Сразу за ним появилось грузное тело Джулиана Фредро.

Феллон схватил хлыст, взмахнул им над головами шейханов и закричал:

— Хас! Хас!

Животные переступили своими двенадцатью ногами и потащили упряжь. Повозка со скрипом двинулась. В этот момент Феллон не собирался вмешиваться в распрю между горожанами и Уилкомом Вагнером. Однако, повозка оказалась рядом, когда Феллон увидел, как обнаженные руки протянулись из толпы, чтобы схватить проповедника, все еще продолжавшего говорить.

Хотя Феллон не особенно заботился о судьбе Вагнера, он не мог противостоять соблазну проявить себя с лучшей стороны в глазах Гази и Фредро. Он вновь хлопнул кнутом, крича:

— Вьян-хао!

При этом крике толпа занидцев начала расступаться, и повозка двинулась среди них.

— Вьян-хао! — продолжал кричать Феллон, размахивая кнутом над головами.

Глава 7

Повозка двигалась в толпе, разделяя ее, как корабль разделяет плавающие обломки, а кришнанцы, гнавшиеся за Фредро, бежали за повозкой, выкрикивая угрозы и оскорбления. Управляемая Феллоном повозка, как корабль, входящий в док, обогнула могилу короля Балада, а Вагнер в это время, сбитый с ног, пытался встать вновь.

— Прыгайте! — крикнул Феллон.

Вагнер пригнулся и прыгнул, приземлившись на дальнем конце повозки. Еще несколько щелчков кнутом, и повозка, ускоряя ход, направилась к ближайшему выходу с площади Кварара.

— Эй! — закричал возчик. — Отдайте мою повозку!

Он бежал за повозкой и попытался взобраться на нее. Феллон ударил его по голове рукоятью кнута, и он упал на булыжник. Взгляд назад показал, что еще несколько кришнанцев пытаются взобраться наверх, но одного Феллон ударил в лицо, другому Вагнер наступил на пальцы, которыми тот цеплялся за край повозки. Наклонившись вперед, Феллон хлестнул кришнанца, который пытался перехватить узду. С криком боли кришнанец отскочил и занялся рубцом на руке.

Феллон подгонял шейханов, и повозка неслась уже по ближайшей улице. Ему казалось, что половина жителей Занида устремится за ними в погоню. Но с опустевшей на три четверти цистерной повозка развила хорошую скорость, заставляя встречных разбегаться в поисках безопасности.

— Куда… куда мы едем? — спросила Гази.

— Подальше от толпы, — ответил Феллон, указывая пальцем в направлении площади. — Держись!

Повозка резко завернула за угол и опасно накренилась. Последовал еще один поворот, потом еще. В конце концов Феллон, прекрасно знавший город, уже с трудом мог сообразить, где они находятся. Он немного притормозил и пустил шестиногих шейханов легкой рысью.

Люди на улицах с любопытством смотрели на повозку, где находились три землянина: два в земных костюмах, третий обнаженный и одна кришнанка, тоже нагая.

Вагнер сказал:

— Я не знаю, кто вы, но я вам благодарен за то, что вы меня вытащили оттуда. Я не думал, что эти язычники так рассердятся. Они были очень возбуждены.

Феллон ответил:

— Меня зовут Феллон, а это Гази эр-Доукх и доктор Фредро.

— Рад встрече с вами, — сказал Вагнер. — А не можете ли вы одеться?

— Когда слезем с повозки.

— Но это вызывает подозрение, — сказал Вагнер.

Фелон собирался ответить, что ничто не мешает Вагнеру слезть, когда повозка въехала в парк, окружающий Сафк. Фредро возбужденно воскликнул что-то.

Вагнер взглянул на огромное здание и, показав кулак, закричал:

— О, если бы я мог разрушить это логово языческого идолопоклонства!

— Что? — воскликнул Фредро. — Вы с ума сошли! Разрушить бесценное археологическое сокровище?

— Не желаю ничего знать об атеистической науке.

— Невежественный дикарь, — сказал Фредро.

— Невежественный? — с жаром повторил Вагнер. — Ваша так называемая наука — богохульство, мистер. Я знаю правду, и это делает меня выше вас, хотя у вас и куча ученых званий.

— Прекратите! — крикнул Феллон. — Вы привлекаете к себе внимание.

— Не прекращу, — сказал Вагнер. — Я свидетель правды и не желаю молчать, когда богохульственные языки…

— Тогда убирайтесь с повозки! — прервал Феллон.

— Не хочу. Это не ваша повозка, мистер, и у меня на нее столько же прав, как и у вас.

Феллон поймал взгляд Фредро:

— Высадим его, да?

— Так точно! — ответил поляк. Они говорили на немецком.

— Держи, — сказал Феллон Гази, передавая ей вожжи.

Затем они вдвоем с Фредро схватили Уилкома Вагнера за руки. Мускулистый евангелист сопротивлялся, но вдвоем они оказались сильнее. Шум борьбы, и Вагнер с верха повозки полетел на землю, а его тюрбан угодил в грязную лужу: «Шлеп!»

Феллон перехватил вожжи и заставил шейханов бежать быстрее, так как Вагнер мог догнать их и попытаться вновь забраться в повозку. Но, оглянувшись, он увидел, что Вагнер, склонив голову, сидит в луже и колотит грязную воду кулаками.

Фредро улыбнулся.

— Бог с ним! Сумасшедших дураков, как он, которые хотят разрушить замечательный памятник, следовало бы вываливать в масле. — Он сжал кулаки. — Когда я думаю о подобной безумной глупости, я… я… — он крепко сжал зубы, так как литературный английский язык оказался недостаточным для выражения его чувств.

Феллон натянул вожжи, остановил шейханов и укрепил тормоз.

— Лучше оставим ее здесь.

— А почему бы не поехать прямо к вашему дому? — спросил Фредро.

— Вы слышали американскую пословицу: «Не крадите цыплят возле своего дома»?

— Нет. Что же она означает?

Феллон, удивляясь подобной наивности, объяснил, что не хочет оставлять повозку рядом со своим домом, где ее найдут люди префекта, когда будут обыскивать район Джуру. Объяснив это, он слез с повозки и надел свою суфкира.

— Не хотите ли глоток квада, Фредро? После сегодняшних приключений это не помешает.

— Благодарю вас, нет. Мне нужно вернуться в отель, чтобы проявить пленку. Кроме того, я… я обещал встретиться сегодня с консулом Мжипой.

— Что ж, передайте Перси привет. Вы можете подсказать ему, чтобы он аннулировал паспорт преподобного Вагнера. Этот парень одной проповедью настолько ухудшает балхибско-земные отношения, что потом Перси не загладит это сотней благородных жестов.

— Проклятый обскурант! Я так и скажу. Отлично. Я знаю нескольких вселенских монотеистов на Земле. Хотя я и не разделяю их учения и не одобряю их действий, все они приличные люди. Но Вагнер!

— Что ж, — сказал Феллон, — никто не хочет ехать в такую даль миссионером, поэтому они берут первого попавшегося добровольца и шлют его на ловлю душ. Кстати, говоря о душах, никогда не фотографируйте нагих балхибцев. Или, по крайней мере, не делайте этого без их разрешения. Это не лучше проповедей Вагнера.

Фредро смутился:

— Я поступил глупо. Но вы и меня извините. Я больше не буду. Обжегшись на молоке, дуют и на воду.

— О, конечно. В крайнем случае, если вам нужно очень их сфотографировать, используйте миниатюрную камеру Хайяти.

— У них не очень четкое изображение, но благодарю вас еще раз, — Фредро посмотрел вдоль улицы, по которой они ехали, и его лицо выразило ужас. — Смотрите, кто там! Пся крев!

Он повернулся и быстро пошел прочь. Феллон сказал на балхибском: «Насук Дженда» и быстро взглянул в указанном направлении. К его удивлению, он увидел Уилкома Вагнера, бегущего к ним с грязным тюрбаном в руке.

— Эй, мистер Феллон! — сказал Вагнер. — Мне жаль, что у нас вышла небольшая ссора. Я так сержусь, когда кто-нибудь не соглашается с моими принципами, что не всегда понимаю, что делаю.

— Ну? — сказал Феллон, глядя на Вагнера, выбирающегося из очередной кучи мусора.

— Нельзя ли мне отправиться к вам домой? И провести у вас некоторое время?

— Все хотят сегодня ко мне в гости, — сказал Феллон. — Зачем это вам?

— Видите ли, когда я сидел на улице после того, как вы меня оставили, появилась толпа голых кришнанцев, и многие из них с дубинками. Они расспрашивали, куда проехала повозка. Я и подумал, что будет безопасней, если я пережду где-нибудь в помещении, пока они разыскивают нас. Эти язычники были очень сердиты.

— Тогда пошли быстрее, — сказал Феллон и быстро двинулся, таща за собой Гази. — Ну, идемте, Вагнер. Вы вызвали эту неприятность, но я не оставлю вас. Кришнанская толпа способна на худшее, чем даже земная толпа.

Они быстро, как могли, только что не переходя на бег, миновали несколько кварталов до дома Феллона. Пропустив Вагнера и Гази вперед, Феллон запер дверь.

— Вагнер, беритесь за этот диван. Придвинем его к двери. Вдвоем они придвинули кушетку к двери. — Теперь, — сказал Феллон, — посидите здесь, пока мы переоденемся.

Через несколько минут, надев свою накидку, Феллон вновь появился в комнате.

— Что слышно о наших друзьях?

— Ничего. Ни звука, — ответил Вагнер.

Феллон достал сигару.

— Курите? Наверное, нет.

Он зажег сигару, затянулся и сделал глоток квада.

— Немного алкоголя?

— Нет, не нужно, но вы продолжайте. И я не собираюсь указывать, как вам поступать в вашем собственном доме, даже если вы совершаете грех.

— Правильно, Унылый Дэн.

— О, вы слышали об этом? Да, я был худшим грешником в системе планет Цетис, а может быть, и во всей Галактике. Вы даже представить себе не можете, какие грехи я совершал. — Вагнер задумчиво вздохнул, как бы заново переживая эти грехи. — Но потом я прозрел. Мисс Гази…

— Она не понимает вас, — сказал Феллон.

Вагнер перешел на ломаный балхибский:

— Миссис Гази, я хочу сказать, что человек не знает настоящего счастья, пока не увидит свет истины. Все земные наслаждения исчезают, как облако дыма перед лицом того, кто правит миром. Вы знаете всех богов, в которых верят на Кришнане? Они не существуют: когда вы поклоняетесь своему богу любви, вы на самом деле поклоняетесь одной стороне истинного Бога, который в то же время и бог любви. Но если вы поклоняетесь одной стороне единого истинного Бога, почему бы вам не поклоняться ему полностью?..

Феллон, потягивая квад, вскоре устал слушать проповедь. Однако Гази она, по-видимому, нравилась, и Феллону пришлось слушать дальше. Он вынужден был признать, что Вагнер обладает каким-то магнетизмом. Его длинный нос дрожал, глаза сверкали со страстью приобрести еще одного новообращенного. Когда Феллон пытался задать вопрос или возразить, Вагнер обрушивал на него лавину силлогизмов, цитат и призывов.

Прошел уже час, Рокир садился, а толпа занидцев не появлялась. Феллон, почувствовав голод, сказал:

— Мы не гоним вас, старина, но…

— О, конечно, вам нужно обедать. Я забываю обо всем, когда говорю об истине.

— Мы были рады вас видеть, — коротко сказал Феллон, отодвигая диван от двери. — Вот ваш тюрбан, и воздерживайтесь от соблазнов.

Вагнер со вздохом надел длинную грязную ленту на свои черные волосы.

— Постараюсь. Но вот моя карточка, — и он протянул визитную карточку с надписью на английском, португальском и балхибском. — Это адрес меблированных комнат в Думу. В любое время, когда упадете духом, приходите, а я озарю вас божественным светом.

— Я думаю, — сказал Фелон, — что вам не стоит задевать древние обычаи кришнанцев, которые очень хорошо приспособлены к своему образу жизни.

Вагнер наклонил голову:

— Постараюсь быть тактичнее. Я ведь всего лишь бедный, подверженный ошибкам грешник, подобный всем остальным. Еще раз спасибо. До свидания, и пусть вас благословит Господь.

— Слава богу, он ушел! — сказал Феллон. — Как насчет еды?

— Сейчас приготовлю, — сказала Гази. — Но я думаю, ты несправедлив к мастеру Вагнеру. Он кажется не эгоистичным человеком.

Феллон, чувствуя некоторую неуверенность после выпитого квада, сказал:

— Я не верю лицам, которые кажутся бескорыстными. Вагнер был авантюристом и остался им.

— Ты всех — и землян, и кришнанцев — судишь по своей мерке, Энтон. Я думаю, что мастер Вагнер хороший человек, даже если его методы поспешны и опрометчивы… Что касается его веры, то я не знаю, что она может быть истинной. В конце концов его доводы не более ошибочны, чем у поклонников Бакха, Ешта, Квондира и других.

Феллон нахмурился. Восхищение его джагайни этим презренным Вагнером раздражало его, а алкоголь лишь усиливал это раздражение. Чтобы удивить Гази и изменить предмет разговора, он нарушил свое правило — не обсуждать с нею дела — и сказал:

— Кстати, если мне удастся одно дело, трон Замбы нам обеспечен.

— Какое дело?

— Так, одно расследование. Если я кое-кому доставлю нужные сведения, мне заплатят достаточно, чтобы мы смогли начать.

— Но кому именно?

— Ты не догадаешься. Шут и шарлатан, но он распоряжается всем золотом Дакхака. Я встретил его утром у Кастамбанга. Кастамбанг выписал чек, он подписал его, потом банкир разорвал чек на три части и дал нам по одной. Если кто-нибудь соберет все три части, он сможет получить золото здесь или в Маджбуре.

— Как интересно! — Гази появилась из кухни. — Можно мне взглянуть?

Феллон показал ей третью часть чека и спрятал его вновь.

— Никому не говори об этом.

— Не скажу.

— Ну, так когда же обед?

Глава 8

На следующее утро Феллон уже приканчивал вторую рюмку шураба, когда зазвонил маленький дверной колокол. Пришел мальчик-занидец с письмом. Заплатив ему пять арзу, Феллон прочел:

«Дорогой Феллон. Вчера вечером доктор Фредро рассказал мне о вашем намерении посетить прием Кастамбанга. Не сможете ли вы навестить меня сегодня, захватив с собой приглашение?

Ваш П. Мжипа, консул».

Феллон нахмурился. Неужели Мжипа собирается вмешиваться в его планы со своими соображениями о том, как не уронить престиж человеческой расы перед туземцами?.. Он вполне способен делать это и одновременно обсуждать с Феллоном проект проникновения в Сафк. И Феллон вынужден был признать, что консул является честным и правдивым представителем человеческого рода.

Итак, он решил отправиться к Перси Мжипе и выяснить, что тому нужно, тем более что ему нечем было заняться в это утро. Феллон принялся собираться.

— Ты куда? — спросила Гази, убирая со стола.

— Меня хочет видеть Перси.

— А зачем?

— Он не сказал.

Без дальнейших объяснений Феллон вышел, положив приглашение в кошелек, подвешенный к поясу. Чувствуя, что его кошелек значительно полегчал по сравнению с прошлым днем, он сел в омнибус, запряженный парой тяжелых эйасов и шедший по улице Авада к Кхарджу, где на улице правительственных учреждений помещалось земное консульство. Феллон подождал, пока Мжипа закончил долгий разговор с каким-то кришнанским правительственным чиновником.

Когда чиновник ушел, Мжипа провел Феллона во внутренние помещения и начал своим резким голосом:

— Фредро сказал, что вы собираетесь на прием взять с собой Гази. Это верно?

— Верно. Но какое отношение это имеет к консульству?

— Вы захватили с собой приглашение, как я просил?

— Да.

— Разрешите взглянуть?

— Пожалуйста, Перси, но надеюсь, вы не совершите никакой глупости, например, не разорвете его. Потому что это связано с вашим проклятым предложением. Не будет приема — не будет и Сафка.

Мжипа покачал головой:

— Не говорите вздор. — Он внимательно изучал карточку. — Так я и думал.

— О чем вы думали?

— Вы внимательно прочли ее?

— Нет. Я свободно говорю по-балхибски, но читаю очень плохо.

— Значит, вы не читали этого примечания: «Приглашается только один человек».

— Что?

Мжипа указал на надпись. Феллон прочел с упавшим сердцем.

— Черт возьми! — гневно воскликнул он.

Мжипа объяснил:

— Видите ли, я хорошо знаю Кастамбанга. Он принадлежит к дворянам, лишенным титула. Ужасный способ — даже на вас смотрит свысока, можете себе представить такую наглость? Я уже видел его приглашения с надписью «Приглашается только один человек» и подумал, что он не захочет пригласить Гази, не имеющую братьев женщину низшего класса. Поэтому я и решил предупредить вас, чтобы избавить от затруднений, когда вы с ней явитесь к нему в дом и лакей не впустит Гази.

Феллон беспомощно посмотрел в лицо Мжипе. Он не увидел признаков злорадства. Приходилось признать, что консул действительно хотел сделать ему одолжение.

— Спасибо, — сказал в конце концов Феллон. — Теперь мне нужно постараться сообщить эту новость Гази так, чтобы она не сломала мне шею. Для этого мне понадобится мудрость Анерика.

— Тут я не могу вам помочь. Если уж вы хотите жить с этой огромной сильной кришнанкой…

Феллон удержался от замечания, что жена Мжипы напоминает слона с ее родины. Он только спросил:

— Вы там будете?

— Нет. Я добыл приглашение для себя и Фредро, но он решил не ходить.

— Почему? Я думал, он заинтересован в нашем проекте.

— Он слышал, что на подобных приемах устраивают бой зверей, а он ненавидит жестокость. Что касается меня, то наутро после приемов у меня болит голова. Я лучше останусь дома и буду читать «Аббек и Данжи».

— На гозаштандском, в оригинале? Все двести шестьдесят четыре песни?

— Конечно, — ответил Мжипа.

— Да, как ужасна судьба интеллектуала! Кстати, вы обещали на следующий день дать мне необходимые средства для маскировки.

— Хорошо, что вы напомнили мне. — Мжипа порылся в ящике стола и достал оттуда сверток. — Здесь достаточно для вас обоих: краска для волос, уши, антенны и прочее. Земляне сейчас уже не используют это в Балхибе, но вам придется.

— Спасибо, Перси.

Феллон шел по городу, напряженно размышляя. Вначале он подавил не без борьбы желание напиться так, что когда он протрезвеет, проклятый прием уже окончится. Затем, поскольку выдался очень хороший день, он решил прогуляться к городской стене, а не возвращаться сразу домой.

Он не хотел ссориться или порывать с Гази; с другой стороны, будет буря, если он просто скажет ей правду. Конечно, он совершил ошибку, не прочитав все на карточке. Он показывал ее Гази, так что она тоже могла заметить роковую фразу. Но говорить ей об этом сейчас не стоило.

Ближайший участок стены находился на востоке, прямо напротив его дома, там, где тянется от дворца на холме до ворот Луммиш. Большая часть пространства между дворцом и этими воротами была занята казармами регулярной армии Балхиба. Эти казармы были заняты частями, расположенными в столице, плюс офицеры и военные, откомандированные на другие службы. Одним из таких военных был капитан Кордак, командовавший отрядом гражданской гвардии в районе Джуру.

Воспоминание о Кордаке дало ему новую пищу для размышлений. Возможно, если он будет действовать правильно…

Он направился к баракам и вскоре увидел капитана, протиравшего свои очки.

— Хэлло, Кордак! — сказал Феллон. — Как живет регулярная армия?

— Приветствую вас, мастер Энтон. Отвечая на ваш вопрос, должен сказать, что жизнь в армии затруднительна, но это кое-чем компенсируется.

— Новые слухи о войне?

— Эти слухи продолжают летать, как неразумные аквебаты, но их не больше, чем раньше. Ко всему можно привыкнуть. Человек, выживший после чумы бамбир, больше не боится ее. Но, сэр, что привело вас сюда, в это угрюмое помещение?

— Я в затруднении, мой друг, — ответил Феллон, — и только вы можете помочь мне.

— В самом деле? Я благодарю вас за похвалу, но надеюсь, вы не взвалите слишком большую тяжесть на мой хрупкий болотный камыш.

Феллон рассказал о своей ошибке и добавил:

— Вы ведь хотели возобновить свое знакомство с миссис Гази?

— Да, сэр, из-за старых воспоминаний.

— Если я заболею и лягу в постель, конечно, Гази будет разочарована.

— Конечно, будет, — сказал Кордак. — Но что за необычная суматоха из-за приема? И почему просто не сказать ей, что идти нельзя, и не отправиться с ней в другое место?

— Но я-то должен туда идти. У меня деловое свидание.

— О! И что же тогда?

— Если вы случайно зайдете ко мне домой в одиннадцатом часу, вы порадуете больного и затем предложите утешить Гази, взяв ее с собой.

— И куда же я должен буду повести эту хорошенькую маленькую шалунью?

Феллон сдержал улыбку, подумав о весе Гази.

— Вечером в Сахи возобновляют постановку «Заговорщиков» Хариана. Я заплачу за билеты.

Кордак почесал подбородок:

— Не совсем обычное предложение, но… Клянусь Бакхом, я согласен, мастер Энтон. Капитан Квум задолжал мне одно дежурство, и я пошлю его за себя. Значит, в одиннадцатом часу?

— Да, пожалуйста. И не торопитесь возвращаться с ней домой. — Заметив блеск в глазах Кордака, Феллон добавил. — Вы понимаете, я всего лишь хочу немного развлечь ее.

Придя домой, Феллон застал Гази по-прежнему в приподнятом настроении. После ленча он прилег с занидской пятидневной газетой «Рашм» (это мифологическое имя в переводе означало приблизительно «громовой»). Скоро он начал жаловаться на боль.

— Гази, что было в этой еде?

— Ничего необычного, мой дорогой. Лучший бадр и свежевыловленный амбар.

— Гм, — Феллон не испытывал обычного для землян отвращения к амбару, большому беспозвоночному животному, внешне напоминавшему омара. Но явно, что мясо этого животного быстро портилось и могло послужить причиной болезни. Немного позже он начал корчиться как бы от боли и стонать, перепугав Гази. Миновал еще час: Феллон лежал в постели, а Гази с разочарованием истерически рыдала и била в стену кулаками.

Когда крики и рыдания несколько утихли и она смолкла и смогла говорить членораздельно, Гази сказала:

— Конечно бог землян лишает нас всех радостей. А мой прекрасный, вышитый золотом наряд будет лежать, пока не сгниет.

— О, мы найдем случай его использовать, дорогая, — сказал Феллон, симулируя приступ боли. — Не беспокойся, мне скоро будет лучше.

— Вызвать доктора Квоурапа?

— Не хочу, чтобы ко мне притрагивался кришнанский доктор. Он вырежет мне легкое, приняв его за аппендикс.

— Ну, тогда вызовем землянина. Тут поблизости есть доктор Нанг. Я позову его…

— Нет, я не настолько болен. К тому же он китаец и будет лечить меня какими-нибудь варварскими средствами (это было неверно, но как оправдание годилось).

Время после полудня показалось Феллону очень долгим, так как он не осмеливался даже читать, чтобы не производить впечатление выздоравливающего. Когда подошел час третьей еды, он сказал, что ничего не хочет. Это встревожило Гази, привыкшую к его аппетиту, больше, чем его стоны и гримасы.

После бесконечного ожидания свет Рокира потускнел и зазвонил дверной колокол. Гази торопливо вытерла слезы и отправилась открывать. Феллон услышал голоса у входа, затем вошел капитан Кордак.

— Привет, мастер Энтон! — сказал он. — Я слышал, что вы заболели, и пришел подбодрить вас, если позволит мой грубый солдатский язык. Что же беспокоит моего боевого товарища?

— Я что-то съел. Ничего серьезного — и завтра все пройдет. Вы знакомы с моей джагайни Гази эр-Доукх?

— Конечно. Раньше мы были друзьями и узнали друг друга у входа, не без грусти вспомнив, сколько лет прошло с тех пор. Как приятно увидеть ее вновь после такого перерыва, — капитан замолчал как бы в замешательстве. — Я хотел пригласить вас на представление «Заговорщиков», но так как вы больны…

— Возьмите Гази, — сказал Феллон. — Мы с ней собирались на прием к Кастамбангу, но я не могу идти.

Начались вежливые отговорки; Гази сказала, что не может оставить больного Феллона, а Феллон при поддержке Кордака настаивал, чтобы она пошла. Скоро она сдалась и отправилась надевать свой новый наряд.

Когда они вышли, Феллон встал с постели и надел свою лучшую тунику и накидку. Торопливо поев, прицепив на бок рапиру, сделав глоток квада и быстро оглядев себя в зеркало, он направился к дому банкира Кастамбанга.

Глава 9

Сотни свеч заливали ярким светом вечерние туники кришнанцев и обнаженные плечи и груди их жен. Сверкали бриллианты, блистали драгоценные металлы.

Созерцая этот блеск, Феллон, обычно не очень склонный к отвлеченным размышлениям, спросил себя: эти люди перенеслись из феодализма в капитализм за несколько лет. Будет ли у них социализм и коммунизм, как это было у некоторых земных народов, прежде чем повсюду установился единый смешанный экономический строй? Неравенство в богатстве может послужить стимулом такой революционной тенденции. Впрочем, подумал Феллон, кришнанцы слишком агрессивны, романтичны и индивидуалистичны для любого коллективистского режима.

Он сидел в одиночестве, потягивая квад из кружки, полученной в баре, и ожидал на небольшой сцене представления. Если бы здесь была Гази, он отправился бы с ней танцевать в бальный зал, где группа балхибских музыкантов энергично, но неумело подражала земному джазу. Поскольку Энтони Феллон не любил и плохо умел танцевать, то одиночество не тяготило его.

На сцене пара, представившаяся как Иван и Ольга, прыгала, скакала и подбрасывала ноги в танце славянского типа. Хотя их зеленоватая кожа была выкрашена розовой краской, антенны спрятаны, а маленькие уши замаскированы (мужчина надел овчинную шапку типа «казак»; а женщина воспользовалась своей прической), Феллон по незначительным анатомическим деталям видел, что это кришнанцы. Почему они выдавали себя за землян? Конечно, для рекламы: по мнению кришнанцев, именно Земля, а не их родная планета, была символом волшебства и романтизма.

Кто-то притронулся к плечу Феллона. Он оглянулся. Это был Кастамбанг, сказавший:

— Мастер Энтон, все готово. Пойдемте.

Феллон последовал за хозяином в маленькую комнату, где его ждали двое слуг: один с маской, а другой с просторным черным комбинезоном.

— Наденьте это, — сказал Кастамбанг. — И ваш собеседник будет одет так же, чтобы вы не узнали друг друга.

Феллон, чувствуя себя шутом, позволил слугам надеть на себя маску и комбинезон. Затем Кастамбанг, пыхтя и прихрамывая, повел его через коридоры, крытые черным бархатом, которые вызывали у Феллона чувство, будто он пробирается по внутренностям какого-то животного. Они подошли к двери какого-то помещения. Банкир открыл эту дверь.

Вводя Феллона в помещение, он сказал:

— Никаких трюков и хитростей. Мой человек будет осторожен.

После этого он вышел и закрыл дверь.

Когда глаза Феллона привыкли к полумраку комнаты, то первое, что он увидел, была маленькая масляная лампадка, горевшая в нише перед маленькой медной статуэткой злого бога из Зиада у Тройственных морей. У противоположной стены он увидел сидящую на корточках темную фигуру, которая вдруг поднялась, став одного роста с ним.

Феллон вздрогнул, и рука его потянулась к рукояти рапиры. Но тут он вспомнил, что оставил оружие при входе в дом. А потом сообразил, что перед ним кришнанец, одетый точно так же, как и он.

— Что вы хотите знать? — спросила черная фигура.

В голосе чувствовалось напряжение, язык балхибский, акцент как будто восточно-балхибский, где чувствуется сильное влияние соседнего Гозаштанда.

— Полный ритуал службы Ешта, — сказал Феллон, доставая блокнот и карандаш и придвигаясь ближе к лампадке.

— Клянусь богом землян, в ней нет ничего необычного, — ответил собеседник. — Руководство и поучения для молящихся и гимны занимают всю службу, но я помню из них только немногие.

— Эти поучения секретны?

— Нет. Их можно купить в любом книжном магазине.

— Тогда опишите то, чего нет в поучениях: костюмы, движения и тому подобное.

Прошел час. Феллон исписал всю свою записную книжку.

— Это все?

— Все, что я знаю.

— Ну что ж, спасибо. Кстати, если бы я знал, кто вы, мы могли бы оказывать друг другу услуги время от времени. Мне часто бывает нужна информация…

— С какой целью, мой добрый сэр?

— Ну… скажем, для «Рашма», — Феллон действительно напечатал в «Рашме» несколько очерков, прикрывая этим подозрительное отсутствие постоянной работы.

Собеседник ответил:

— Не возводя на вас клевету, мой добрый сэр, должен все же сказать, что тот, кто знает мое имя и мое прошлое, может причинить мне большое зло.

— Но я не собираюсь причинять вам зла. Кроме того, я мог бы сообщить вам свое имя.

— Это мне легко определить и самому. У землян своеобразный гнусавый выговор, а ваш хозяин пригласил на прием лишь нескольких землян. Выбрать несложно.

Феллон подумал, не попытаться ли сорвать с собеседника маску. Но тот мог прятать в своей одежде нож; даже безоружный, он, вероятно, сильнее; хотя земляне в среднем сильнее, так как они привыкли к большей силе тяжести, но Феллон был уже далеко не молод.

— Ну, ладно, — сказал он. — До свидания.

И он постучал в дверь, через которую вошел.

Когда дверь отворяли, Феллон услышал, как его собеседник постучал в противоположную дверь. Феллон вышел и пошел за слугой по затянутым черным бархатом коридорам в маленькую комнату, где снял и оставил свою маскировку.

— Вы удовлетворены? — спросил Кастамбанг, входя. — Получили то, что нужно?

— Да, благодарю вас. Не скажете ли, что ожидает нас сегодня вечером?

— Вы как раз успеете на звериный бой.

— Да?

— Да, да. Если хотите, я прикажу лакею проводить вас в подвал. На представлении будут только мужчины, во-первых, потому, что мы сангвиники и ведем себя так, что это не нравится слабому полу; во-вторых, многие наши женщины наслушались земных проповедников, которые говорят, что такие представления аморальны. Когда наши воины станут такими изнеженными, что вид крови будет вызывать у них отвращение, мы погибнем от стрел и сабель джунга.

— О, я, конечно, пойду, — сказал Феллон.

Подвал дома Кастамбанга представлял собой небольшое подземное помещение с амфитеатром. Часть помещения была отведена им под бар, столики для игр и другие развлечения. В конце, где и должен был происходить звериный бой, находилось углубление, окруженное несколькими рядами сидений, и напоминавшее круглую яму диаметром в пятнадцать метров и глубиной в семь. В помещении находилось пятьдесят-шестьдесят кришнанцев. Воздух был полон дымом, запахами, гулом разговоров, в которых каждый говорящий старался перекричать всех остальных. Раздавались проклятия, заключались пари, многие пили крепкие напитки.

Когда зашел Феллон, двое споривших гостей перешли от слов к действиям. Один из них схватил другого за нос, а второй выплеснул первому в лицо содержимое своей кружки. Первый, покраснев от ярости, хотел схватиться за саблю, но ее не оказалось, и он набросился на своего противника. Они покатились по полу, нанося друг другу удары, царапаясь и выдирая друг у друга волосы.

Группа лакеев разняла их. Один занялся своей ушибленной рукой, другой осматривал глубокие царапины. Их увели в противоположные двери.

Феллон взял в баре кружку квада, поздоровался с несколькими знакомыми и направился к яме, куда устремились и все остальные. Он подумал: «Немного посмотрю бой, потом пойду домой. Не нужно, чтобы Гази и Кордак возвратились раньше меня».

Поторопившись к краю ямы, он успел занять одно из сидений первого ряда. Опершись о перила, он оглянулся и узнал своего соседа справа — высокого стройного и молодого кришнанца. Это был Чиндор эр-Квинан, вождь тайной оппозиции сумасшедшему королю Киру.

Встретившись с ним взглядом, он сказал:

— Здравствуйте, ваше высочество.

— Привет, мастер Энтон. Как дела?

— Хорошо, благодарю вас. Что у нас сегодня в программе?

— Йеки, пойманные в лесах Джераба, против шена из тропических джунглей Мутаабвка. Вы знакомы с моим другом, мастером Лийярой?

— Рад познакомиться с вами, — сказал Феллон, пожимая протянутую руку.

— Я тоже, — ответил Лийяра. — Я надеюсь, что нас ожидает редкое зрелище. Не хотите ли заключить пари? Я ставлю на шена.

— Восемь монет за йеки, — ответил Феллон, вглядываясь в Лийяра.

Восточный акцент напоминал ему голос человека в маске. Возможно, он ошибся, но, кажется, Лийяра тоже внимательно присматривается к нему.

— Вы проиграете, — сказал Лийяра. — И я ставлю три к двум…

Спор был прерван движением и шумом в аудитории; теперь все собрались у ямы. А высокий колофтианин, хлопнув маленькой дверцей, вышел на середину арены, ударил в небольшой гонг, призывая к молчанию, и объявил:

— Добрые господа, мой хозяин Кастамбанг предлагает для вашего удовольствия звериный бой. Из этого входа, — он указал на одну из больших решеток, — выйдет взрослый самец йеки из лесов Джераба; из противоположной — огромный шен, пойманный с большим риском в экваториальных джунглях Мутаабвка. Быстрее заключайте пари, ибо схватка начнется, как только звери будут достаточно разъярены. Благодарю вас.

Колофтианин ушел тем же путем. Лийяра продолжил:

— Я говорю: три к двум…

Но он был вновь прерван скрежетом зубчатых колес и звоном цепей: решетки были подняты. Глухой рык донесся до аудитории, и ответом ему был мощный рев, как будто гигант разрывал железный лист.

Вновь раздался рык, на этот раз поближе, и на арену вышел, рыча, огромный, покрытый коричневой шерстью хищник: йеки, похожий на шестиногую норку размером с тигра. Из противоположной двери выползло еще более ужасное чудовище — тоже шестиногое, но безволосое. Это был ящер с длинной шеей и туловищем, сужающимся к хвосту. Его бока блестели и были разукрашены причудливыми узорами зеленых и серых линий и пятен. «Прекрасная маскировка для того, чтобы скрываться в тропических джунглях», — подумал Феллон.

Наземные животные Кришнана развились из водных двумя различными путями: одни яйцекладущие с четырьмя конечностями, другие живородящие с шестью конечностями. Видов с четырьмя конечностями было меньше: сюда входили гуманоиды, а также похожие на верблюдов шомалы. Шестиногие составляли большинство наземных форм жизни: домашние эйасы, шейханы, эшуны, биштары; большинство хищников; летающие формы, такие, как аквебат, у которого средняя пара конечностей развилась в крылья, как у земной летучей мыши. Параллельная эволюция привела к нескольким удивительным совпадениям между четырехногими и шестиногими, так же, как и между животными Кришнана и других планет.

Феллон подумал, что хищников предварительно дразнили, чтобы привести их в сильную ярость. Обычно же инстинкт заставлял их избегать друг друга.

Йеки продвигался вперед, прижимаясь к полу брюхом, как кот, крадущийся к птице; а его пасть раскрылась в судорожном зевке, обнажив огромные клыки. Шен отступил, изогнув свою длинную шею подобно лебедю. Рык за рыком вылетали из его пасти. Когда йеки подполз ближе, голова шена метнулась вперед, челюсти хлопнули, но йеки с быстротой мысли отскочил. А затем вновь начал осторожно подползать.

Кришнанцы пришли в состояние крайнего возбуждения. Они выкрикивали ставки, клятвы и проклятия. Они подскакивали на своих сидениях, как обезьяны, и кричали в уши сидящим впереди. Рядом с Феллоном Чиндар эр-Квинан в клочья разорвал свою элегантную шляпу.

Щелк-щелк-щелк огромных клыков. Все собравшиеся испустили крик при виде первой крови. Йеки не успел уклониться от выпада шена, и зубы тропического хищника впились в плечо противника. Коричневая кровь, похожая на какао, показалась в густой шерсти йеки.

В нескольких сидениях от него какой-то кришнанец пытался заключить пари с Чиндаром, но они не слышали друг друга. Наконец дворянин перегнулся через колени Феллона. Второй же взобрался на свое сидение и наклонился через зрителей.

Щелк-щелк! Еще кровь: и йеки и шен были ранены. Воздух сгустился от сигаретного дыма, запаха крепких духов, алкоголя и запаха потных тел кришнанцев и зверей. Феллон закашлялся. Лийяра что-то сказал ему.

Звери следили за движениями друг друга. Феллон обнаружил, что сам что есть силы сжимает перила, наклонившись через них.

Бах! Йеки и шен столкнулись. Шен перекусил переднюю лапу йеки, но в тот же момент йеки впился в длинную шею дракона… Песок с арены облаком закрыл дерущихся зверей. Теперь на арене виден был лишь клубок лап и тел, с ревом перекатывающихся по полу.

Феллон, как и все остальные, не отрывал глаз от зверей, не обращая внимания на окружающих. Но тут он почувствовал, что чьи-то руки ухватили его за лодыжки и он был поднят. Толчок — и он, перевалившись через перила, упал на арену.

Ему показалось, что его перебросил через перила Лийяра; но затем облако песка ударило ему в лицо.

Феллон перевернулся, чуть не вывихнув себе шею. Во всяком случае она сильно болела при каждом его движении. Он вскочил на ноги перед мордой йеки, стоявшего над шеном. Дракон был мертв.

Феллон взглянул вверх. Кольцо бледно-зеленых лиц окружало арену. У большинства были раскрыты рты, но он ничего не услышал: все кричали враз.

— Меч! — крикнул он. — Пусть кто-нибудь бросит мне меч!

Все задвигались в поисках меча. Но все оставили оружие при входе в дом. Кто-то кричал, что нужна веревка, кто-то искал лестницу, другие выкрикивали, что нужно связать плащи. Они двигались вокруг арены и выкрикивали советы, но никто ничего не предпринимал.

Йеки пополз вперед на брюхе.

Но тут хозяин дома перегнулся через перила и крикнул:

— Эй, мастер Энтон! Держите!

Вниз рукоятью вперед полетел меч. Феллон поймал его за рукоять, повернул и направил на йеки.

Зверь приближался. Феллон подумал, что сейчас хищник прыгнет, тогда никакой меч ему не поможет.

Единственным выходом было напасть самому. Феллон двинулся к зверю, размахивая мечом. Хищник заревел и отступил, поджимая перекушенную лапу. Феллон ударом меча отбил удар когтистой лапы зверя.

Йеки заревел громче. Феллон с замирающим сердцем приблизил лезвие к носу зверя. При первом же уколе йеки с ревом и рычанием повернул назад.

— Мастер Энтон! — прозвучал голос. — Гоните его в открытый проход!

Выпад — выигран еще один шаг; еще выпад — и меч назад, как только зверь пытается достать лапой. Еще один шаг. Понемногу Феллон теснил йеки к проходу, каждую минуту ожидая яростного прыжка к смерти.

Но вот в поисках безопасности зверь повернулся и, как змея, скользнул в открытую дверь. Сверкнул коричневый мех, и он исчез. Звякнула опустившаяся решетка.

Феллон покачнулся. Наконец кто-то бросил веревку-лестницу. Он медленно взобрался наверх и протянул меч Кастамбангу.

Феллона хлопали по спине, ему протягивали сигары и напитки, его обнимали и вели по комнате. Ничто не могло остановить восторга кришнанцев. Наконец кто-то протянул Феллону полную шапку золотых и серебряных монет, собранных присутствующими, чтобы наградить землянина за доблесть.

Лийяра нигде не было видно. Из замечаний присутствующих Феллон понял, что никто не видел, как его столкнули на арену.

— Клянусь носом Тиазана, но почему вы упали?

— Он соскучился!

— Нет, он убивает чудовищ ради удовольствия!

Если бы Феллон попытался обвинить Лийяра, у него не было бы свидетелей.

Через несколько часов, проглотив огромное количество спиртного, Феллон обнаружил, что он сидит, развалившись, в кхизуне, в компании нескольких гостей и поет пьяную песню в такт топоту шестиногого эйаса. Остальные постепенно сходили, но никто не жил так далеко в бедном районе к западу. Значит, ему придется заплатить за всех. Но с этими деньгами, которые они для него собрали…

Но где же, ради Хишкака, эти деньги? Но тут он смутно вспомнил азартные игры, где выиграл около тридцати тысяч кардов. Потом непостоянный Дави, бог удачи, покинул его, и вскоре он проиграл все выигранное, а за ними и то, что собрали для него гости.

Он застонал. Неужели он никогда не поумнеет? С такими деньгами, которые были у него, он мог бы отряхнуть пыль Балхиба со своих башмаков, предоставить Мжипе, Квайсу и Фредро самим решать загадку Сафка и набрать наемников в Маджбуре для возврата себе трона Замбы.

Но вдруг новая ужасная мысль возникла у него. С этим приключением с йеки и последующей оргией он перестал следить за временем и совершенно забыл о Гази и ее возвращении с Кордаком. Конечно, они уже вернулись. И как же он объяснит свое отсутствие? Он сжал болевшую голову. И от него несет, как от самогонного аппарата.

Его мозг, обычно такой изобретательный в поисках объяснений, казался парализованным. Может, так: «Мои друзья Гарган и Уимз зашли посмотреть, что со мной. Я уже чувствовал себя лучше, и они уговорили меня пойти с ними к Саванчу, но там у меня снова начался приступ…»

Она не поверит, но ничего лучше он не мог придумать. Кхизун остановился у дверей. Платя за проезд, Феллон смотрел на фасад, казавшийся при лунном свете менее жалким, чем днем. Света не было. Или Гази в постели, или…

Войдя, Феллон почувствовал, что дом пуст. Действительно, нигде ни следа Гази.

Феллон сбросил башмаки и рапиру, упал на постель и мгновенно уснул.

Глава 10

Энтони Феллон проснулся с одеревеневшим телом и отвратительным вкусом во рту. Шея болела так, будто ее всю ночь постоянно перекручивали. Постепенно приходя в себя, он наконец вспомнил, что не застал Гази, вернувшись домой… Где она теперь?

Он сел и окликнул ее. Никакого ответа.

Феллон спустил ноги на пол и несколько секунд протирал глаза и поворачивал шею, чтобы проверить, не повреждена ли она. Он встал и обыскал дом. Гази не было. И она не просто ушла, она взяла с собой свою одежду и другие личные вещи.

Пока он трясущимися руками готовил себе завтрак, мозг его усиленно отыскивал имеющиеся возможности. Феллон знал, что в Балхибе женщины могут свободно менять своих джагайнов, когда пожелают. Но теперь мысль о том, что Гази могла оставить его ради Кордака, вызывала в нем такой гнев, что все остальные соображения забылись.

Он проглотил холодный завтрак, надел башмаки, прицепил рапиру, не заботясь о ножнах, и отправился к казармам в восточной части города. Солнце уже с час как встало, и ветерок начал свой танец с пыльными маленькими смерчами.

Получасовая поездка на запряженном эйасами омнибусе привела его к казармам, где хмурый солдат из военной канцелярии сообщил ему адрес частной квартиры Кордака. Еще полчаса, и он был у указанного дома.

Дом, в котором снимал квартиру Кордак, находился в северном конце Кхарджу, где магазины и банки уступали место кварталам горожан среднего класса. Феллон прочел имена квартиросъемщиков на табличке, прибитой к стене рядом с дверью, и направился по лестнице на третий этаж. У двери направо он ударил в небольшой гонг.

Не получив ответа, он ударил еще раз, сильнее, и наконец застучал в дверь, что балхибцы делают очень редко. Но вот он услышал звуки движения, дверь открылась, и показался заспанный Кордак. Его зеленые волосы были всклокочены, одеяло свисало с плеч, защищая тело от утренней прохлады, а в руке он держал обнаженную шпагу. Для кришнанцев было обычаем так отвечать на стук в дверь в такой неблагоприятный для визитов час, так как посетитель мог оказаться грабителем.

Кордак спросил:

— Во имя зеленых глаз Хои… а, это вы, мастер Энтон! Что заставило вас нарушить мой сон, сэр? Я думаю, что что-то необычное?

— Где Гази? — спросил Феллон, хватаясь за рукоять своей рапиры.

Кордак поморгал, прогоняя остатки сна.

— Поскольку она оказала мне честь, избрав меня своим новым джагайном, она со мной. Я… Что еще? — нетерпеливо спросил он.

— Вы… вы хотите сказать, что позволили себе…

— Что позволил? Я ответил вам прямо. А теперь, мой добрый сэр, уходите и позвольте мне продолжить мой прерванный сон. В следующий раз, идя к человеку, работающему по ночам, выбирайте более подходящее время.

Феллон вспыхнул от гнева.

— Вы забрали мою жену, а теперь говорите, чтобы я уходил и не мешал вам спать?

— Что вас смущает, землянин? Здесь не варварский Кваас, где женщины являются собственностью. Теперь идите, или же я научу вас приличным манерам.

— Что? — выкрикнул Феллон. — Это я научу вас манерам!

Он сделал шаг назад, выхватил рапиру и взмахнул ею.

Все еще не вполне проснувшийся Кордак колебался, ответить ли на атаку Феллона или захлопнуть дверь; пока он думал, лезвие рапиры приблизилось к его груди. Парировав удар и сделав шаг назад, Кордак едва избежал укола в грудь.

Но, отступив, он утратил контроль над дверью; Феллон вошел в квартиру и захлопнул дверь за собой.

— Сумасшедший! — сказал Кордак, обматывая одеяло вокруг правой руки. — Злой рок уже навис над тобой, — и он в свою очередь сделал выпад.

Дзинь-дзинь! — звенели тяжелые лезвия. Феллон отбил атаку, но все его приемы и выпады легко отбивались шпагой или рукой, обернутой в одеяло.

— Энтон! — раздался голос Гази.

Феллон и Кордак одновременно посмотрели в глубину квартиры на дверь, в которой стояла Гази, прижав руки к щекам. И они немедленно же обратили все свое внимание друг на друга, чтобы никто не воспользовался этим отвлечением внимания.

Дзинь-дзинь-дзинь!

Дуэлянты кружили по комнате. Феллон по первым же секундам боя понял, что силы их примерно равны. Хотя он был тяжелее, а как землянин сильнее физически, зато Кордак был моложе и имел большую практику в фехтовании.

Дзинь-дзинь-дзинь!

Феллон наткнулся на небольшой столик и отбросил его в сторону.

Дзинь-дзинь!

Кордак сделал ложный выпад и попытался ударить Феллона в голову. Феллон увернулся: лезвие Кордака отрубило верхушку бронзовой напольной лампы, которая со звоном покатилась по полу.

Дзинь-дзинь!

Они продолжали кружить. Оказавшись лицом к Гази, все еще стоявшей в дверях, Феллон крикнул:

— Гази, уходи! Ты нас отвлекаешь!

Она не обратила на это внимание, и дуэль продолжалась. Внезапным вихрем приемов и выпадов Кордак прижал Феллона к стене. Последний его удар должен был пригвоздить Феллона к стене, но тот отпрыгнул, и лезвие капитана врезалось в дешевую копию известной картины Машира «Рассвет над Маджбуром». Пока лезвие торчало в стене, Феллон нанес удар, Кордак отразил его одеялом, вытащил шпагу и вновь стоял лицом к лицу со своим противником.

Дзинь-дзинь!

Феллон нанес еще один удар, но Кордак вновь парировал его, и удар пришелся по опрокинутому столику.

Феллон чувствовал, как у него колотится сердце. Он двигался медленно, как будто пробирался сквозь вязкий густой туман. Но и Кордак, как он мог видеть, выглядел таким же усталым.

Дзинь-дзинь!

Схватка продолжалась, пока оба бойца не были истощены настолько, что могли лишь стоять, не двигаясь, и следить друг за другом. Через каждые полминуты один из них набирался сил, делал выпад, второй отражал его, и они вновь стояли, глядя друг на друга.

Феллон прохрипел:

— Мы слишком… слишком выдохлись.

Послышался голос Гази:

— Вы оба трусы и хвастуны, боитесь приблизиться друг к другу.

Кордак задыхающимся голосом прокричал:

— Мадам, займите мое место и посмотрите, как это легко.

— Вы оба отвратительны, — сказала Гази. — Я думала, что кто-нибудь из вас будет убит, и тем самым решится вопрос: я останусь у победителя. Но если вы будете дурачиться и гримасничать целый день…

Феллон, задыхаясь, проговорил:

— Кордак, я думаю, она нас подстрекает, она хочет видеть кровь… но за наш счет.

— Я согласен… вы правы, мастер Энтон.

Они отдувались, как два паровоза. Потом Феллон сказал:

— Как насчет того, чтобы кончить это? Кажется, мы равны по силе.

— Дуэль начали вы, сэр, но если вы хотите прекратить ее, я, как благоразумный человек, с удовольствием принимаю ваше предложение.

— Тогда кончим.

Феллон отступил и наполовину вложил рапиру в петлю на поясе, все же опасаясь предательской атаки Кордака. Тот отошел к стене и сунул шпагу в пустые ножны, висевшие на вешалке. Он посмотрел на Феллона, чтобы убедиться, что он спрятал свое оружие, и продолжал пока рукой снимать рукоять шпаги. Потом он унес ножны со шпагой в спальню.

Гази повернулась и вошла в спальню перед ним. Феллон упал в кресло. Из спальни доносились взаимные обвинения. Потом снова показалась Гази в юбке, платье и сандалиях, неся сумку со своими вещами. Затем вышел и Кордак, тоже одетый и с пристегнутой шпагой.

— Мужчины, — сказала Гази, — и кришнанцы, и земляне — самые жалкие, ненавистные и презренные животные. Не ищите меня, я рву с вами обоими. Прощайте, я не желаю вас видеть!

Она хлопнула дверью. Кордак засмеялся и утомленно растянулся в другом кресле.

— Это мой самый серьезный бой после схватки в джунгами при Таджроше, — сказал он. — Удивляюсь, как может женщина приходить в такую ярость. Она кипела, как прибой у утесов Квеба.

Феллон пожал плечами:

— Иногда мне кажется, что я вообще не понимаю женщин.

— Вы завтракали?

— Да.

— Тогда понятно. Если бы у меня был набитый живот, все было бы по-другому. Пошли на кухню, я приготовлю себе яичницу.

Феллон встал. Кордак снял с кухонных полок припасы и бутылку.

— Не очень-то похвально начинать день с квада, — сказал капитан, — но битва вызывает жажду, и глоток, которым мы компенсируем то, что потеряли во время дуэли, не причинит нам вреда.

Осушив несколько рюмок, Феллон почувствовал, что пьянеет, и сказал:

— Кордак, старина, как я рад, что не ранил вас. Вы для меня идеал мужчины.

— Мастер Энтон, я чувствую по отношению к вам то же самое. Вы для меня ближе лучших друзей-кришнанцев.

— Выпьем за дружбу!

— За дружбу! — воскликнул Кордак, поднимая свой стакан.

— Бороться или погибнуть вместе! — сказал Феллон.

Кордак, выпив, поставил стакан и посмотрел на Феллона.

— Дорогой друг, — сказал он, — вы очень благоразумный и рассудительный человек, когда не поддаетесь варварской ревности. Кроме того, вы служите со мной в гвардии. Поэтому я хочу намекнуть вам на предстоящие события, чтобы вы подготовились.

— А что?

— Этот варвар Чкуур из Квааса в конце концов выступил. Это сообщение было получено вчера вечером, перед тем, как я отправился к вам домой. Он еще не перешел границу, но сообщение об этом ждут с минуты на минуту.

— Значит, гвардия…

— Вы уловили мою мысль, сэр. Приведите свои дела в порядок, ибо нас могут отправить в любой день. А теперь мне нужно отправиться в казармы, там я буду оформлять документы для отправляющихся отрядов. Какое ужасное общество! Почему я не родился несколькими столетиями раньше, когда искусство письма было так редко, что все необходимое солдат держал в голове.

— Кто же будет охранять город, если отправят всю гвардию?

— Не все будут отправлены. Новобранцы, ограниченно годные и отставные гвардейцы останутся и займут посты тех, что уходят. Мы, капитаны районных отрядов, отправимся тоже, но кто-то с большим отрядом останется нести службу в…

— В Сафке? — спросил Феллон, видя, что Кордак колеблется.

— Я не настолько пьян, чтобы выболтать это. Откуда вам известно?

— Слухи. Но что нужно охранять?

— Этого я не имею права говорить. Скажу только: в этом древнем здании хранится что-то такое новое и смертоносное, по сравнению с которым стрелы лучников Чкуура покажутся безопаснее весеннего ливня.

Феллон сказал:

— Ештиты всегда хранили в тайне внутренние помещения Сафка. Я не знаю ни одного плана или чертежа этого сооружения.

Кордак улыбнулся и пошевелил одной антенной, что было кришнанским эквивалентом подмигивания:

— Это не такой уж секрет, как они думают. Тайна теперь известна, как и их смешные ритуалы.

— Вы полагаете, что кто-то из не принадлежащих к культу знает его тайну?

— Да, сэр. Во всяком случае, мы можем догадываться…

Кордак выпил еще одну порцию квада.

— Кто это «мы»?

— Ученое общество, к которому я принадлежу, именуемое «Меджраф Джандишира». Вы слышали о таком?

— Неофилософское общество? — пробормотал Феллон. — Я немного знаю о его доктрине… Значит, вы… — Феллон вовремя удержался от замечания, что эта доктрина является самым отъявленным примером межзвездной глупости.

Кордак, однако, уловил презрительную нотку в оборванной фразе Феллона и сказал:

— Встречаются такие, кто смеется над нашими принципами, не зная их и предпочитая отвергать мудрость, а не проверять ее. Что ж, я постараюсь объяснить вам, как смогу — ведь я всего лишь необразованный солдат. Если вы заинтересуетесь, я познакомлю вас с более образованными членами нашего братства. Вы слышали о Пятсмифе?

— О ком?

— О Пятсмифе… Как велико невежество землян, даже не знающих о величайшем из своих соплеменников!

— Он был землянином? — Феллон никогда не слышал о Чарлзе Пьяцци Смите, эксцентричном шотландском астрономе девятнадцатого столетия, основавшего псевдонауку пирамидологию. Но даже если бы и слышал, вряд ли узнал бы это имя в интерпретации Кордака.

— Этот Пятсмиф первым понял, что великие древние сооружения на вашей планете значат и означают большее, чем кажется с первого взгляда. На самом деле, они вмещают в своих пропорциях ключ к вечной мудрости и к секретам Вселенной…

В следующие полчаса Феллон с трудом подавлял зевоту, пока Кордак читал свою лекцию. Он не решался прерывать его, так как надеялся получить от капитана какие-нибудь сведения.

В конце концов квад оказал свое воздействие: капитан заговорил бессвязно и наконец утратил мысль.

Запутавшись, он сказал:

— …но, добрый Энтон, я всего лишь солдат, не фил… фол… ософ… Если бы у меня было красноречие…

Он замолчал и, прищурясь, уставился в потолок. Феллон сказал:

— Значит, у вас есть план Сафка?

Кордак хитро взглянул на него:

— Раз… ве я гово… сказал это? Кажется, нет. Но я не отрицаю: план существует.

— Сомневаюсь в этом.

— Вы сомневаетесь в моих словах, сиррах! Я… капитан…

— Тише, тише. Я поверю в этот план, но только когда увижу его. Ведь это не будет нарушением закона?

— Нарушением закона? — Кордак некоторое время размышлял над этой проблемой, потом потряс головой, как бы прочищая ее. — Упрямый, как биштар, и скользкий, как фондак, — вот каков мой друг Феллон. Ладно, я покажу вам этот план, вернее, копию плана. Тогда вы поверите?

— О, конечно!

Кордак, покачиваясь, направился в гостиную. Феллон слышал звуки отпирания и запирания ящиков стола, потом вновь появился Кордак с листом кришнанской бумаги в руке.

— Вот он! — сказал капитан и бросил лист на стол.

Феллон увидел грубый чертеж внутренних помещений Сафка, который легко было узнать по причудливо изогнутой внешней стене. Чертеж был не очень ясным, так как был сделан кришнанским свинцовым карандашом. Графит был сравнительно редок на этой планете, поэтому стержни карандашей чаще делали из свинца.

Феллон ткнул пальцем в самое большое помещение, как раз напротив входа.

— Это, вероятно, главный храм?

— По правде говоря, не знаю: я никогда не был внутри. Но ваше предположение кажется справедливым, добрый сэр.

Остальная часть плана представляла собой лабиринт комнат и коридоров, что ничего не говорило человеку, не знающему назначения этих помещений и никогда их не видевшему. Феллон глядел на план, стараясь запечатлеть его в мозгу.

— Откуда он?

— О, это забавный случай. Один из членов нашего братства по неосмотрительности служителей оказался в секретном отделе королевской библиотеки, куда обычно никого не пускают, и нашел там целую охапку таких планов наиболее важных сооружений Балхиба. Он не мог унести их, но, выйдя оттуда, сделал план по памяти, а уж с той копии снята эта.

Капитан взял листок, сказав:

— А теперь, дорогой друг, прошу меня извинить, но я должен идти. Клянусь кровью Кварара! Я слишком много выпил, лорд Чиндор будет недоволен, если я приду в казармы, шатаясь как пьяный осирианин. А вы пойдете со мной?

— С радостью, — ответил Феллон и вышел вслед за Кордаком.

Глава 11

— Как дела? — спросил доктор Джулиан Фредро.

Феллон объяснил:

— Все готово для проникновения в Сафк. У меня даже есть план здания. Вот он.

Он показал Фредро план, который начертил по памяти, как только ему удалось отвязаться от Кордака и купить в одном из магазинов Кхарджу карандаш и блокнот.

— Хорошо, хорошо, — сказал Фредро. — Когда же?

— Завтра ночью. Но теперь вам придется идти со мной заказывать костюм.

Фредро глядел на него с сомнением.

— Я пишу важную статью в «Пшегляд Археологичны».

Феллон прервал его:

— Это подождет. За оставшуюся часть дня портной сошьет нам костюмы. Так как завтра полная служба Ешта, которая бывает раз в тридцать дней. Что — то связано с астрологическими соотношениями. А во время полной службы там целая толпа жрецов, так что мы сможем проскользнуть среди них незамеченными. Поэтому пойдем завтра вечером.

— Хорошо. Подождите, я оденусь.

Они вышли из Аврид Террао, или Земного Отеля, и направились к магазину Веквира. Феллон отвел Веквира в сторону и спросил:

— Вы ештит, сэр?

— Да, мастер Энтон. А почему вы спрашиваете?

— Я хочу убедиться, что у вас не будет религиозных возражений против моего заказа.

— Клянусь дубинкой Кварара, это звучит весьма зловеще. О каком заказе вы говорите?

— Два костюма жрецов Ешта третьего разряда…

— Как, разве вас, язычников, допускают в это священное сословие?

— Нет, но костюмы нам нужны.

— О, сэр! Если об этом станет известно, у меня будет много заказчиков среди ештитов…

— Но это не должно стать известным. Вы должны изготовить костюмы своими руками и побыстрее.

Мастер ворчал, отказывался, но Феллон в конце концов его уговорил.

Большую часть дня они провели в задней комнате магазина за примеркой. Это было нетрудно, так как свободные, похожие на плащи, костюмы, которые носили жрецы Ешта, можно было шить по приблизительным меркам. Веквир обещал, что к полудню следующего дня все будет готово, и Феллон с Фредро разошлись, и последний отправился в отель дописывать статью.

На прощание Феллон сказал:

— Вам придется расстаться с вашей растительностью.

— Обрить мою бороду? Ни за что! Я носил эту бороду на пяти различных планетах.

Феллон пожал плечами:

— Но тогда вы не сойдете за кришнанца. У них обычно безволосые лица.

Фредро сердито согласился, и они договорились встретиться на следующее утро, забрать костюмы и пойти к Феллону домой, чтобы подучить обряды службы.

Феллон в задумчивости направился в Джуру, поел и пошел домой. Приблизившись к дому, он увидел маленькую деревянную стрелу, подвешенную к дверному молотку.

С выражением неудовольствия он внял ее. Стрела означала, что все члены гвардии района Джуру должны вечером собраться на полигоне. Несомненно, этот вызов был связан с растущей опасностью со стороны Квааса.

Капитан Кордак осмотрел собравшихся на полигоне гвардейцев отряда Джуру — двести семьдесят разумных существ. Около половины из них — кришнанцы, остальные земляне, тотиане, осирианцы и другие.

Он прочистил горло и сказал:

— Вы, конечно, слышали о нападении Квааса и поняли, что вас собрали сюда из-за этого. Слухи правильные. И хотя я всего лишь грубый и необразованный солдат, я в двух словах должен объяснить вам положение.

Как вы все знаете — многие из вас знают по своему собственному горькому опыту — Камуран из Квааса (пусть Дупулан смешает его с грязью) разбил нас при Таджроше и рассеял наших воинов по ветру. Это поражение лишило нас власти над Джоолом, который до этого служил буфером между нами и дикими жителями степей. Верховые лучники Гхуура наводнили всю эту землю, и Гхуур принудил пандра Джоола подчиниться ему. С тех пор Джоол независим только на словах, и пандр Джоола выполняет все приказания Гхуура, как ранее выполнял наши.

— Если бы наш король был в здравом рассудке… — сказал кто-то из глубины, но на него тут же зашикали.

— Не должно быть никакого неуважения к королевскому дому, — строго сказал Кордак. — Я также сожалею о трагической болезни его величества, и мы все должны хранить верность монархии, а не отдельному человеку. Продолжаю. С тех пор могущественный Гхуур еще дальше распростер свою губительную власть, подчинил Даукию и Сурию и присоединил их к своей огромной империи. Его кавалерия захватила каменный Маджбур и прекрасный Кхааст и даже полусказочные земли Гоббеджд и Джерамис — для нас это всего лишь названия на карте, страны, населенные безголовыми людьми и разнообразными чудовищами.

Почему же, спросите вы, он не напал на Балхиб, а послал свои войска в такие отдаленные земли? Потому что, хотя мы и не те, что в прежние великие для нашей страны дни, мы все еще воинственный народ, как закаленная сталь, стоящий между молотом степных джунгавов и остальными цивилизованными странами, для которых мы уже много столетий служили защитой от вторжения степных народов. И хотя Гхуур разбил нас под Таджрошем, он так ослабел сам в результате этого сражения, что у него не хватило сил для вторжения в наши границы. Теперь, объединив под своей властью много народов, этот варвар собрал достаточно сил, чтобы вновь напасть на нас. Его армии заняли беззащитный Джоол. С часу на час он может перейти и нашу границу. Наши разведчики доносят, что воинов его армии больше, чем песчинок на берегу моря, что их стрелы закрывают солнце, что они выпивают реки и, уходя, оставляют их сухими. А кроме верховых лучников Квааса, там пехотинцы из Сурии, драгуны из Даукии, арбалетчики из Маджбура и воины из далеких фантастических стран, где садится солнце. А слухи ходят о том, что у них имеется и новое оружие, никогда не применявшееся на нашей планете.

Говорю ли я это, чтобы испугать вас?

Нет. Ибо мы тоже сильны. Мне нет нужды напоминать вам о прежней славе балхибского оружия.

Но, кроме наших могучих армий, мы имеем кое-что еще. Это оружие такой силы, что перед ним не устоит и стадо диких биштаров. Если все пойдет как нужно, оно будет готово к учебному бою — через три дня. Готовьтесь к активным действиям.

А теперь второй вопрос, мои цыплята. Отряд Джуру известен среди гвардии Занида отсутствием мундира — и за это вас никто не осуждает. Из-за крайнего разнообразия форм вашего тела вам невозможно изготовить стандартные мундиры. Однако, нужен какой-то отличительный знак, когда вы будете участвовать в грандиозной битве, чтобы на вас не напали другие отряды нашей армии, приняв за врага, как случилось с королем Зидзурешем из легенды.

Я осмотрел арсенал и нашел запас древних шлемов. Конечно, они исцарапаны и сильно проржавели, хотя оружейники их и чистили, чтобы предохранить от коррозии. Но они все единого образца и, защищая ваш череп, будут к тому же служить отличительным знаком героев Джуру.

К тому же, у вас должен быть белый бант на правом рукаве, а не эти наручные повязки, которые вы обычно надеваете на дежурство. Заставьте своих сестер и джагайни пришить этот бант. Это не щегольство — ваша жизнь, возможно, будет зависеть от аккуратного исполнения этого приказа.

И еще одно дело, тоже очень важное в данный момент. Правительству стало известно, что агенты проклятого Гхуура, как привидения, блуждают по нашему священному городу. Поэтому попридержите ваши языки и следите, не проявит ли какой-нибудь горожанин излишнее любопытство, которое ему не подобает. Если мы сумеем схватить одного из этих негодяев, его судьба заставит дрожать перо историка и ужасаться поколения читателей.

Теперь отправляйтесь на примерку шлемов и носите их с достоинством, как и наши славные предки.

Отправившись за своим шлемом, Феллон подумал, что Кордак был не очень осторожен сам сегодня утром. Он подумал также, что было бы забавно, если бы Кордак обнаружил, что его информация передана противнику.

По пути домой Феллон заглянул к Саванчу и провел там несколько часов за питьем и разговорами с приятелями. Оттуда он пошел домой спать, а на следующее утро поторопился пересечь город, чтобы встретиться с Фредро в отеле.

Ему показалось, что город охвачен легким возбуждением. В омнибусе он уловил обрывки разговоров о последних событиях:

— …да, сэр, говорят, что джунгавы обладают силой биштара, вдвое превосходящей нашу, и могут обратить в паническое бегство любого противника…

— …наши генералы глупцы, что посылают ребят воевать в отдаленные страны. Лучше было бы встретить их здесь, на родной земле…

— …вся эта суматоха лишь провокация Гхуура. Если бы мы сохраняли спокойствие, он никогда не осмелился…

— …нет, сэр, это слабый и вырождающийся век. Во время наших дедов мы плюнули бы в лицо варварам…

Феллон застал археолога печатающим на портативной машинке статью на своем родном языке, который, как показалось Феллону, заглянувшему через плечо Фредро, состоял из одних «ж», «ш» и «с». На лице у Фредро по-прежнему красовались усы и эспаньолка, которые он попросту позабыл сбрить.

Феллон беспокоил археолога, пока тот не вынырнул из своих размышлений, и они отправились в магазин Веквира. После часового ожидания они вышли из магазина с костюмами в свертке, который нес Фредро, и отправились домой к Феллону. Омнибус проезжал мимо главного парка Занида, к югу от Дома Правосудия, между Габанж и Бача, когда Фредро схватил Феллона за руку и на что-то показал.

— Смотрите! — крикнул он. — Это зоопарк!

— Да, — ответил Феллон. — Я знаю.

— Но я не знаю. Пойдемте посмотрим. Мы можем взглянуть на зверей и потом поесть.

Не ожидая ответа Феллона, поляк соскочил с сиденья и направился к выходу из омнибуса. Феллону пришлось идти за ним.

Вскоре они обходили клетки с йеки, шейханами, кароупами, биштарами и другими дикими кришнанскими животными. Фредро спросил:

— Что это за толпа? Должно быть, что-то необычное.

Множество кришнанцев собралось перед одной из клеток. Из-за дневной жары большинство из них сняли туники и платки и были одеты лишь в набедренные повязки или юбки и сандалии. Земляне подошли к ним. Из-за толпы они не видели, что находится в клетке, но над головами висела табличка, прикрепленная к решетке. Феллон с усилием перевел:

— БУРЫЙ МЕДВЕДЬ: УРСО НЕГРО. Место обитания: Соединенные Штаты, Северная Америка, Земля. — Он помолчал, потом продолжал:

— О, я помню его. Я написал о нем статью в «Рашм», когда его привезли детенышем… Это гордость и радость Кира. Кир хотел бы привезти с Земли слона, но плата за провоз даже слоненка оказалась непосильной и для его сокровищницы.

— Но что это?

— Американский бурый медведь. Если вы хотите пробраться сквозь эту толпу, чтобы взглянуть на толстого, сонного и совершенно обыкновенного медведя…

— Нет, нет. Пойдемте смотреть других животных.

Они стояли у края бассейна и следили за аввалом — десятиметровой помесью крокодила и змеи, — плававшим взад и вперед безостановочно, когда до них донеслись звуки волынки. Феллон оглянулся и сказал:

— Ой! Я совсем забыл: сюда идет король. Проклятье! Он ежедневно приходит сюда кормить зверей.

Фредро не обратил внимания на его слова и пытался извлечь пылинку из своего глаза.

Глава 12

Звуки королевских волынок и барабана стали громче, и вскоре из-за поворота тропы показалась процессия. Впереди шли три волынщика и барабанщик. Волынщики дули в инструменты, напоминавшие шотландские волынки, но более сложные. Барабанщик бил в два больших, обитых медью барабана. За ними шли шесть высоких гвардейцев в позолоченных кирасах, двое с заряженными арбалетами через плечо, двое с алебардами и двое с большими двуручными мечами.

В середине шел очень высокий кришнанец преклонных лет, опираясь на украшенный драгоценными камнями посох. Он был одет очень пышно, но беспорядочно. Концы тюрбана свисали незавязанными; на шитой золотом куртке болтались незавязанные шнурки, а башмаки были непарными. Вслед за охраной шло с полдюжины штатских, их одежда развевалась на ветру.

Толпа кришнанцев вокруг клетки с медведем рассеялась при первых же звуках волынки. Теперь было видно лишь несколько кришнанцев, преклонивших одно колено.

Феллон потянул Фредро за руку:

— Преклоните колено, проклятый глупец!

— Что? — Фредро глядел на него красным, полным слез глазом, из которого он наконец-то извлек пылинку. — Мне на колени? Я гражданин П… Польской Республики и не собираюсь…

Феллон полуобнажил рапиру:

— На колени, старик, или я вынужден буду заставить вас.

Фредро с ворчанием повиновался. Но когда процессия про ходила мимо них, высокий, эксцентрично выглядевший кришнанец что-то резко приказал. Все остановились. Король Кир уставился в лицо доктору Фредро, который невозмутимо глядел на него.

— Вот! — воскликнул наконец король. — Вот проклятый Шургец, явившийся насмехаться надо мной. На нем украденная у меня борода. Ну, сейчас я ему покажу!

Свита окружила короля, все одновременно говорили что-то успокоительное. Кир, не обращая на них внимание, потянул за оба конца своей трости. Оказалось, что внутри трости была шпага. С обнаженной шпагой доур Балхиба бросился на Фредро.

— Бежим! — крикнул Фредро и побежал, не ожидая, пока Фредро последует его примеру.

На первом повороте тропы он рискнул оглянуться. Фредро бежал в нескольких шагах за ним, за ним — Кир, а за королем — волынщики, барабанщики, охранники и приближенные, вытянувшись вдоль тропы и выкрикивая советы, как утихомирить безумного монарха, не допуская оскорбления величества.

Феллон продолжал бежать. За время пребывания в Заниде он был в зоопарке лишь дважды и не очень хорошо знал его планировку. Поэтому, когда тропа свернула в проход между двумя клетками, он побежал туда.

Слишком поздно понял он, что этой тропой пользовались служители зоопарка, чтобы проникать в расположенные справа и слева закрытые клетки. Тропа упиралась в крутую скалу, образовывавшую заднюю часть обеих клеток. По скале можно было взобраться на несколько метров, но дальше она становилась совершенно отвесной. В самом высоком и доступном для подъема месте были поставлены решетки в два метра из дерева конг, а изнутри клеток скала была слишком крутой, чтобы могли взобраться обитатели тех клеток.

Феллон оглянулся. Несмотря на свой возраст, Фредро по-прежнему держался за ним. Король Кир с обнаженной шпагой бежал по служебной тропе. Дальше можно было лишь карабкаться по скале.

Так Феллон и поступил. Он взобрался, пока было за что цепляться. Там, где в скале находился намек на небольшой выступ, он опять оглянулся. Фредро был как раз под ним, король начал взбираться, а королевская свита бежала за ним и отовсюду же сбегались кричащие зрители. Феллон, конечно, мог бы выхватить свою рапиру и отбить атаку короля; но если бы он так поступил, охранники, видя его стычку с королем, расстреляли бы его из арбалетов.

Единственный выход заключался в том, чтобы перелезть через решетку в клетку. У Феллона не было времени, чтобы прочесть надпись на передней клетке, а с того места, где он теперь находился, была видна лишь тыльная сторона таблички с надписями. В правой клетке находилась пара джетаксов — хищников среднего размера, напоминавших йеки. Они, несомненно, были опасны для тех, кто вторгнется в их клетку. В скале, закрывавшей с тыла левую клетку, была пещера, и там, видимо, находился обитатель клетки.

Феллон ухватился за верхушки прутьев у решетки слева и подтянулся. Хотя ему было уже немало лет, меньшая, чем на Земле, сила тяжести и страх смерти позволили ему взобраться наверх; и вот он, широко расставив ноги, уже стоял на решетке. Он протянул руку Фредро, который все еще держал сверток с костюмами жрецов. Фредро протянул этот сверток Феллону, и тот бросил его внутрь клетки.

С помощью Феллона Фредро тоже взобрался на верх решетки и спустился по склону той скалы до выступа внутри клетки. В это время снаружи показался король Кир. Одной рукой ухватившись за решетку, чтобы не соскользнуть вниз, другую доур со шпагой просунул между прутьев.

Когда сверкнуло лезвие шпаги, оба землянина соскользнули ниже и удержались на выступе скалы. Здесь Фредро в изнеможении свалился.

За ними слышался крик безумного монарха:

— Назад, вы, подлые воры, получите вашу награду!

Свита, отделившись от остальных зрителей, взобралась на скалу вслед за королем. Они окружили Кира, успокаивая и уговаривая его, пока наконец все не спустились по склону вниз и не удалились по дорожке между клетками. Охранники разгоняли любопытных с дороги королевской процессии, и вновь заиграли волынщики, и все скрылись за поворотом.

— Теперь, если бы мы могли выбраться… — сказал Феллон, оглядываясь в поисках выхода.

Скала была слишком крутой, чтобы вернуться тем же путем, каким они сюда попали, но в одном месте выступ переходил в несколько расселин, которые позволяли им спуститься ниже и спрыгнуть на дно клетки.

Небольшая кучка служителей зоопарка собралась у передней решетки клетки, очевидно, обсуждая, как вызволить невольных пленников, и жестикулируя при этом с живостью итальянцев. Вокруг них и за ними собрались посетители зоопарка.

Фредро, придя в себя от истощения, поднялся, подобрал удерживающийся на выступе сверток с одеждой и пошел вдоль выступа, говоря:

— Нехорошо, нехорошо, если это обнаружат…

Пройдя немного вперед, он спросил:

— Что значит «шургец», мистер Феллон? Король кричал мне это слово все время.

— Шургец — это микардандский рыцарь, из-за которого наш сумасшедший король лишился своей бороды. Поэтому борода — это слабое место короля Кира. Но мне и в голову не приходило, что ваша маленькая бородка… смотрите, что это!

Громовой рев заставил обоих землян отскочить назад. Из пещеры в задней части клетки на своих шести лапах выползал огромный шен, самый большой из всех, каких приходилось видеть Феллону. Зловещие глаза следили за Феллоном и Фредро, цеплявшихся за выступ.

Фредро крикнул:

— Почему вы не выбрали более безопасную клетку?

— Откуда, во имя Квондора, я мог знать об этом? Если бы вы обрили свою бороду, как я говорил вам?..

— Он сможет достать нас. Что нам сейчас делать?

— Приготовимся умереть, как подобает мужчинам, — ответил Феллон, обнажая рапиру.

— Но у меня нет оружия!

Кришнанцы перед клеткой что-то кричали, но трудно было сказать, хотят ли они отпугнуть шена или, наоборот, подстрекают его к нападению. А шен между тем прополз через всю клетку, где, как в западне, и оказались двое землян, и поднял голову.

Феллон стоял, готовый к защите. Кришнанцы что-то кричали ему, но он не смел оторвать глаз от хищника.

Челюсти раскрылись и щелкнули. Феллон ударил рапирой. Шен ухватил лезвие зубами, легко дернул головой, вырвал оружие из руки Феллона и отбросил его в дальний конец клетки. Зверь вновь зарычал. Когда он вновь открыл пасть, оказалось, что лезвие его ранило. Из верхней челюсти текла коричневая кровь.

Чудовище отдернуло голову и подготовило себя к последнему броску — и в этот момент ведро жидкости опрокинулось на Феллона сверху. Когда он прочистил глаза, то увидел, что на Фредро тоже обрушился поток, и почувствовал ужасное зловоние.

Шен, вначале отпрянувший от неожиданности, вновь протянул вперед голову, принюхался и неожиданно с презрительным фырканьем убежал на своих шести лапах. Он забрался в свою пещеру и не показывался оттуда.

Феллон огляделся. Два служителя зоопарка держали лестницу, приставленную к решетке против того места, где находились Феллон и Фредро. Третий кришнанец взобрался по лестнице наверх и держал над землянами пустое ведро.

Еще один кришнанец, взобравшись на скалу, сказал через решетку:

— Побыстрее спускайтесь, мои господа, и мы выпустим вас через ворота. Запах защитит вас от шена.

— Что это за жидкость? — спросил Феллон, спускаясь вниз.

— Алиеб-джуайс. Зверь чувствует отвращение к этому запаху, поэтому мы всегда опрыскиваем ею нашу одежду, когда нам нужно зайти к нему в клетку.

Феллон подобрал свою рапиру и поторопился к воротам, которые открыл один из служителей. Он не знал, да и не хотел знать, что это за алиеб-джуайс, но подумал, что его спасители злоупотребили этой жидкостью. Сверток Фредро весь промок, а кришнанская бумага, неустойчивая к жидкости, начала расползаться.

Подошли два служителя, намекнувшие, что неплохо бы заплатить им за спасение. Феллон, крайне раздраженный, хотел сказать им, чтобы они убирались к Хишкаку и что он подаст в суд на город, загнавший их в клетку. Но потом решил, что это было бы глупостью: Балхиб еще не достиг такого уровня цивилизации, который позволяет его гражданам судиться с правительством. Кроме этого, они действительно спасти ему жизнь.

— Эти парни просят денег, — сказал он Фредро. — Заплатим им поровну?

— Я заплачу, — ответил Фредро. — Я виноват в этом. Это дело чести всей Польши.

Он протянул Феллону горсть монет, сказав, чтобы их разделили между теми, кто принимал участие в спасении. Феллон передал деньги кришнанцу и сказал:

— Пошли. Надо, чтобы это вещество побыстрее выветрилось.

За их спинами разгорелся яростный спор из-за дележа монет. Земляне сели в первый же омнибус и заняли свободные сидения.

Некоторое время экипаж двигался на запад по северной части района Бача. Феллон заметил, что сидения вокруг него и Фредро освободились. Он пересел ближе к поляку.

В проходе крикливо одетый кришнанец с мечом на боку побрызгал духами носовой платок и поднес его к носу, глядя на Феллона и Фредро через этот импровизированный респиратор. Другой рассматривал землян через лорнет, повернув к ним голову. Потом он встал, направился к кондуктору и что-то сказал ему.

Тот подошел поближе, принюхался и сказал Феллону:

— Вам придется сойти, земляне.

— Почему? — поинтересовался Феллон.

— Потому что вы делаете омнибус непригодным для использования из-за вашего запаха.

— Что он говорит? — спросил Фредро, так как кондуктор говорил слишком быстро на городском диалекте, и археолог не понимал его.

— Он говорит, что мы провоняли весь омнибус и должны сойти.

— Скажите ему, что я гражданин Польши, — фыркнул Фредро. — Я пахну не хуже его…

— О, клянусь Квараром! Идемте, мы не можем драться с ними из-за вашего польского гонора.

Феллон встал и протянул кондуктору руку.

— В чем дело? — спросил кондуктор.

— Будьте добры вернуть нам плату.

— Но вы проехали уже десять кварталов.

— Фастук! — закричал Феллон. — Я уже достаточно получил сегодня от города Занида. Если только вы…

Кондуктор отскочил от разгневанного землянина и торопливо протянул ему монету.

Когда они вошли в дом Феллона и освободились от своей ноши, Фредро спросил:

— Где ваша… гм… джагайни?

— В гостях, — кратко ответил Феллон, не желая посвящать его в свои семейные неприятности.

— Весьма привлекательная женщина, — сказал Фредро. — Видно, я достаточно уже долго нахожусь на Кришнане и зеленый цвет кожи кажется мне естественным. Но она очаровательна. Жаль, я не увижу ее.

— Я передам ей, — сказал Феллон. — Давайте развесим одежду и костюмы жрецов; может, когда мы их вновь наденем, запах уже выветрится.

Фредро, развешивая одежду, вздохнул.

— Я уже тридцать четыре года вдовец. У меня много потомков — дети, внуки и так далее — шесть поколений.

— Завидую вам, доктор Фредро, — искренне сказал Феллон. Фредро продолжал: — Но женщины у меня нет. Мистер Феллон, скажите, как землянину найти джагайни в Балхибе?

Феллон взглянул на своего компаньона с сардонической усмешкой:

— Так же, как и на Земле.

— Понятно. Видите ли, мне нужны эти сведения в чисто научных целях.

— Конечно, в вашем возрасте другие цели и невозможны.

Остаток дня они провели, изучая ритуал службы Ешта и практикуясь в плавной жреческой походке. На обед были у Саванча.

Вернувшись в дом Феллона, Феллон сбрил у Фредро бороду и усы, несмотря на протесты поляка. Тонкий слой зеленой краски придал их лицам туземный цвет. Они выкрасили и волосы и приклеили к головам искусственные уши и бороды, которыми их снабдил Мжипа.

Наконец они надели пурпурно-черные священнические ризы поверх своей обычной одежды. Опустили капюшоны, а поверх всего набросили занидские дождевые плащи: Феллон — новый, а Фредро — старый.

И вот они пешком направились к Сафку. Вскоре огромное загадочное коническое сооружение появилось перед ними на фоне вечернего неба.

Глава 13

Феллон спросил:

— Вы все еще уверены, что хотите идти туда? Еще не поздно повернуть обратно.

— Конечно, уверен. Сколько… сколько у него входов?

— Только один, насколько мне известно. Должен быть еще подземный туннель, ведущий в храм, но для нас он бесполезен. Теперь помните, что мы должны осторожно подойти поближе и все осмотреть. Я думаю, что у них должен быть пост, где они проверяют входящих. Но, может быть, костюмы помогут нам пройти. Мы подождем, пока никто не будет смотреть на нас, спрячемся за доской объявлений и снимем дождевики.

— Да, да, — нетерпеливо сказал Фредро.

— Можно подумать, что вам не терпится, чтобы вам перерезали горло.

— Когда я думаю о тайнах этого здания, меня ничто не пугает.

Феллон фыркнул и посмотрел на Фредро с презрением, с каким относился к безрассудно храбрым идеалистам.

Фредро продолжал:

— Вы думаете, я глуп? Консул Мжипа говорил мне о вас. Разве вы не похожи на меня в своем стремлении вернуть себе трон?

Феллон вынужден был согласиться, что такое сравнение справедливо. Но, поскольку они уже входили в парк, окружающий Сафк, у него не было времени обдумывать эту мысль.

Фредро продолжал шепотом:

— Кришнан — это археологический рай. Его руины и памятники соответствуют тридцати или сорока тысячелетиям земной истории — в восемь-десять раз дольше, чем на Земле, — но все это перемешано, имеются большие пробелы, и материал никем, кроме самих кришнанцев, не изучался. Я мог бы стать Шлиманом, Шампольоном и Карнарвоном в одно и то же время…

— Тише, мы уже близко.

Главный вход в Сафк был освещен факелами, закрепленными в зажимах на стене. Их пламя колебалось от ветра. Двери были раскрыты. Множество кришнанцев — и священников, и мирян, — проходили через эти двери. Приглушенно звучали голоса, пурпурно-черные ризы жрецов развевались на ветру.

Когда Феллон и Фредро подошли ко входу, они через головы кришнанцев смогли заглянуть во внутренность, освещенную многочисленными свечами и масляными лампами… Там толпа редела, и через просветы Феллон увидел стол, за которым сидел жрец и проверял входящих.

Со времени распространения фотографии на Кришнане жрецы Ешта, помимо особых отличительных знаков на одежде, ввели еще удостоверения с маленькой фотографией владельца. Пятнадцать или двадцать посетителей выстроились в линию от стола к двери и спускались по трем каменным ступеням входа.

Феллон прогуливался у входа, всматриваясь и вслушиваясь. Он с облегчением заметил, как и надеялся, что жрецы проходили через толпу у входа, не подвергаясь проверке. Очевидно, что мирянину надеть костюм жреца было таким неслыханным поступком, что никаких мер предосторожности не было принято против этого.

Никто не обратил внимания на Феллона и его компаньона, прогуливающихся у доски объявлений и делавших вид, что они что-то читают. Через минуту они присоединились к толпе в облачении жрецов Ешта третьего же разряда. Их дождевые плащи лежали свернутыми на мостовой в тени за доской объявлений. Капюшоны закрывали их лица.

Феллон с бьющимся сердцем направился ко входу. Миряне уступали им путь, так что им не пришлось проталкиваться сквозь толпу. Фредро шел за ним так близко, что наступал на пятки изношенных башмаков Феллона.

Через исцарапанную бронзовую дверь они проникли внутрь. Прямо перед ними стена, идущая слева, оставляла лишь уз кий проход между столом проверяющего и стеной. Слева стояли два человека в мундирах гражданской гвардии. Они вглядывались в лица проходивших мирян. Жрец, шедший перед Феллоном, наклонил гордую голову и пробормотал что-то вроде «рукхвал», проходя между гвардейцами и столом.

Феллон тоже наклонил голову, собираясь с мужеством для решительного шага. Где-то прозвучал звонок. Какое-то движение пробежало по толпе у входа. Феллон решил, что звонок означает приказ поторопиться.

Он шагнул вперед, пробормотал «рукхвал» и схватился за рукоять рапиры под ризой.

Жрец за столом не взглянул на проходивших мимо Феллона и Фредро: он шепотом о чем-то разговаривал с гвардейцем. Феллон не решался глядеть на гвардейцев, опасаясь, что они даже при слабом свете разглядят земные особенности в его лице. Его сердце забилось сильнее, когда он услышал голос одного из них:

— Сой! Сой хоа!

Мозг Феллона настолько оцепенел, что не менее секунды понадобилось, чтобы он понял, что гвардеец просто предлагает кому-то поторопиться. Обращался ли он к Феллону и Фредро или к гвардейцу и жрецу за столом, Феллон не стал выяснять и двинулся дальше. За землянами пошли другие жрецы.

Феллон дал увлечь себя их потоку. Оказавшись в Сафке, он вновь услышал те звуки, что и четыре ночи тому назад, когда он тайком осматривал Сафк снаружи. Внутри они звучали громче, но по-прежнему казались сложными и загадочными. Это был не только глубокий ритмичный гул, но и более частые легкие удары молотков и еще звуки раскалывания.

Поток кришнанцев огибал тыльную часть главного храма Ешта, построенного внутри Сафка, и оказывался в большом помещении, обозначенном на плане Кордака. Осторожно выглядывая из — под капюшона, Феллон разглядел заднюю часть спинок церковных скамей — они стояли в помещении тремя большими прямоугольниками. Скамьи были наполовину заполнены. Идя по проходу между ними, он смог также разглядеть ограду, отделявшую священников от молящихся. В центре и немного слева стояла кафедра проповедника — цилиндрическое сооружение из блестящего серебра. За ней в тени возвышалось что-то большое и непонятное. Это могла быть огромная статуя Ешта, которую согласно сообщению в «Рашме» создал ештит Панджаку из Гулинда.

Свет от лампы отражался в драгоценных украшениях и полудрагоценных камнях, из которых была сделана мозаика в верхней части стены. С того места, где он находился, Феллон не мог разглядеть подробностей рисунка — ему показалось, что это серия картин, иллюстрирующих миф о Еште — миф, даже среди верующих кришнанцев считающийся фантастическим.

Поток кришнанцев в этом помещении разделялся. Миряне проходили вперед, в проход между скамьями, и занимали свои места, в то время как жрецы, которых было гораздо меньше, чем мирян, за спинками скамей уходили в другую дверь.

Согласно инструкциям Лийяра, там должна была находиться комната, где жрецы надевают верхние ризы, в которых и присутствуют на службе. Низшие разряды жрецов, в том числе и третий, при этом не снимали своих риз; это делали только священники высших разрядов, начиная с пятого.

Взглянув назад, чтобы убедиться, что Фредро идет за ним, Феллон прошел в эту дверь. Но здесь он не обнаружил того помещения, которое здесь должно было быть в соответствии с планом Кордака.

Он оказался в комнате среднего размера, слабо освещенной, с еще одной дверью в противоположном конце, через которую торопливо уходили жрецы. И тут звон цепей заставил его повернуть голову налево. То, что он увидел, заставило его так резко отскочить, что он наступил на носки даже вскрикнувшего Фредро.

В дальнем углу комнаты был прикован шен. Длина цепи вместе с длиной шеи дракона позволяла ему доставать до любого места в комнате. Меньший по размеру, чем тот, что был на арене у Кастамбанга или в зоопарке, этот шен все же мог проглотить человека в два приема.

Дракон положил голову на передние лапы и пристально следил за Феллоном и Фредро. Его голова была не далее двух метров от них. Достаточно было одного прыжка.

Затаив дыхание, Феллон взял себя в руки и двинулся вперед, надеясь, что никто из кришнанцев не заметил его задержки. Он вспомнил ливень алиеб-джуайса, полученный ими в зоопарке. Несомненно, шена удержал от нападения этот запах. Возможно, жрецы обрызгивали свои ризы этой жидкостью, чтобы замаскированный чужак, не зная этого, был бы схвачен шеном. Феллон не мог сказать, был ли у жрецов этот запах, так как сам уже привык к нему. Но если это так, то их импровизированная ванна в зоопарке оказалась как нельзя кстати.

Глаза шена следили за ними, но зверь не поднял головы с лап. Феллон поторопился выйти.

Перед ним лежал длинный коридор, образующий пологую дугу, огибавшую наружную сторону здания. Окон не было; и хотя джадент в тонких пластинках прозрачен, внешняя стена была слишком толстой, чтобы пропускать свет. С небольшими интервалами к стене были прикреплены светильники. Левая сторона коридора также была дугообразной и усеяна множеством дверей. Феллон знал из плана, что за поворотом дуги должны быть ступени, ведущие на верхние и нижние этажи сооружения.

Слева от них находился широкий коридор или продолговатая комната. В ней у длинной стойки с ризами толпились жрецы. Они надевали одежду и поправляли ее перед зеркалами, развешанными на стене. Хотя были слышны негромкие голоса, Феллон отметил, что жрецы были гораздо сдержаннее обычной кришнанской толпы.

Руководствуясь инструкциями Лийяра, он с уверенным видом пошел вдоль стойки, пока не нашел груду красных шапок, являвшихся принадлежностью жрецов третьего разряда. Он взял две шапки, протянул одну Фредро, а другую надел сам перед зеркалом.

В это время дважды ударил колокол. Засуетившись, жрецы образовали двойной ряд, который двинулся вперед вдоль зеркал. Феллон потянул за руку Фредро, который все еще не мог справиться со своей шапкой, и они заняли свободное место в двойной линии жрецов третьего разряда. Перед ними двигались жрецы четвертого разряда и синих шапках, за ними — второго в желтых шапках. К счастью, тут, видимо, не было такого строгого размещения жрецов одного разряда.

Колокол прозвонил трижды. Послышался топот. Уголком глаза Феллон успел заметить группу торопливо идущих кришнанцев. Один из них держал кадило, из которого шел ароматный дым, перекрывавший запах алиеб-джуайса и крепкий дух тел кришнанцев. У другого в руках было что-то вроде арфы, у третьего — маленький медный гонг. Еще у нескольких кришнанцев, богато разукрашенных золотом и драгоценными камнями, несли посохи с укрепленными на них символами культа.

Феллон удержал себя от резкого движения, увидев, что посредине шла в металлическом ошейнике, к которому были прикованы металлические цепи, нагая хвостатая кришнанка со связанными сзади руками.

Хотя свет был тусклым, и Феллон не вглядывался пристально, он решил, что эта женщина из племени бледнокожих первобытных народов, населявших большие леса от Катай-Джогорай к востоку, в районе Тройственных морей. Западные кришнанцы мало знали об этих областях, хотя эти леса и снабжали варварские нации рабами. Большинство кришнанцев слишком горды, строптивы и агрессивны, чтобы быть хорошими рабами. Они предпочитают убивать своих хозяев, если даже это будет стоить им жизни.

Но робкие хвостатые люди из лесов Джаени и Ауруса становились рабами. Их обычно захватывали пираты Тройственных морей и продавали в портах.

Феллону некогда было думать о том, что жрецы собираются делать с этой лесной женщиной. Вновь прозвучал колокол, и жрецы двинулись длинной процессией, во главе которой шла группа с женщиной. Арфист и человек с гонгом начали издавать музыкальные звуки. Все двинулись вперед, торжественно и неторопливо, что резко контрастировало с предшествующей спешкой. При этом все запели печальный траурный гимн. Феллон не понимал его слов, так как жрецы пели на варасту — мертвом языке — предке балхибского, гозаштандского, квирибского и других языков варастианских наций, которые населяли земли к западу от Тройственных морей.

Глава 14

Под звуки мрачного пения жрецы двигались вдоль комнаты с костюмами и входили в боковую дверь внутреннего храма. Предводительствуемые священниками высших разрядов и музыкантами, они прошли за рядами сидений и вышли вперед. Глаза Феллона были прикованы к украшениям зала, богатым, старинным, великолепно изготовленным; в них постоянно встречалось изображение раковины сафка, как символ бога. Леса вдоль одной из стен указывали место, где жрецы реставрировали украшения.

Верхняя треть стен была покрыта мозаичными изображениями, иллюстрирующими миф о Еште. Феллон по описанию Лийяра узнавал сюжеты изображений. Ешт первоначально был богом земли в варастианском пантеоне. Варастианские народы заимствовали его культ у калвмиан, которых они победили и чью империю они покорили. Однако в последующие столетия, при всеобщей тенденции к монотеизму, жрецы Ешта и Бакха, варастианского бога неба, начали борьбу друг с другом за монополию у религии. Времена балхибского политеизма уходили в прошлое. Со временем бакхиты взяли верх в этой борьбе и заручились поддержкой царствующей династии и объявили, что Ешт не бог, а ужасный демон, которому поклоняются примитивные хвостатые народы, населяющие земли у Тройственных морей, в то время как бесхвостые кришнанцы, населявшие эти земли раньше, всегда поклонялись Бакху.

Согласно каноническому мифу о Еште, бог воплотился в смертного человека Кхараджа, во времена докалвмианского королевства Руакх. В облике смертного он проповедовал кришнанцам.

Ешт-Кхарадж побеждал чудовищ, заклинал злых духов и воскрешал мертвых. Некоторые из его приключений казались сюрреалистически непонятными непосвященным, хотя для верующих они были полны глубокого смысла.

Однажды он был пленен женщиной-демоном, и их сын впоследствии стал королем Руакха Миандой Отвратительным. После долгой и напряженной борьбы бога с его демоническим сыном Ешт был пленен солдатами короля, предан долгой и ужасной пытке и умер. Его останки погребли люди короля, и на следующий день на этом месте вырос вулкан и уничтожил короля и его город.

Мозаика изображала эти события с наивной искренностью и буквализмом. Феллон слышал восторженный шепот Фредро, рассматривавшего мозаику. Он наступил Фредро на ногу, призывая его к молчанию.

Процессия прошла через вход в ограде между сидениями и алтарем. Здесь она разбилась на группы. Феллон двинулся за остальными жрецами третьего разряда, держась в задних рядах, чтобы вызывать меньше подозрений. Он оказался слева от алтаря, если глядеть из зала; цилиндрическая серебряная кафедра проповедника закрывала от него большую часть молящихся.

Слева от него возвышалась большая статуя Ешта, стоящего на четырех ногах в виде древесных стволов; на голове у бога была гора, в одной из его шести протянутых рук — город, в другой — лес. В остальных руках были другие предметы: в одной меч, в других предметы, которые было трудно распознать.

За кафедрой, между статуей и молящимися, Феллону был виден алтарь. С ужасом он увидел, что священники приковали лесную женщину к алтарю золотыми цепями, укрепленными на ее лодыжках и запястьях.

За алтарем, как он теперь заметил, стоял высокий кришнанец с головой, закрытой черным капюшоном с прорезями для глаз. И этот кришнанец калил на огне инструменты, предназначение которых было слишком очевидным.

Феллон услышал испуганный шепот Фредро:

— Они будут ее пытать?

В ответ он пожал плечами. Пение смолкло и наиболее роскошно одетый священник взошел на ступеньки кафедры. Откуда-то поблизости Феллон расслышал шепот на балхибском:

— Почему жрецы третьего разряда отделились? Это не соответствует ритуалу. Они так столпились, что среди них вполне может скрыться чужак…

Другой человек шепотом призвал к молчанию, и священник на кафедре заговорил.

Начало службы не очень отличалось от обрядов большинства земных религий: молитвы на варастианском языке, гимны, провозглашение благословений и проклятий, и тому подобное. Феллон ерзал, переступал с ноги на ногу, стараясь не шуметь. В паузах были слышны слабые стоны лесной женщины. Жрецы кланялись друг другу и статуе Ешта, протягивая символические предметы.

В конце церемонии жрец вновь поднялся на кафедру. Молящиеся застыли в ожидании, и Феллон понял, что приближается кульминация службы.

Жрец заговорил на современном балхибском:

— Слушайте, дети мои, рассказ о том, как бог Ешт был человеком. И следите за нашими действиями во время моего рассказа, чтобы вы всегда помнили об этих печальных событиях и чтобы это впечатление отразилось на всей вашей жизни…

На берегах реки Зигрос бог Ешт впервые воплотился в теле мальчика Кхараджа, игравшего с товарищами. Когда дух Ешта снизошел в тело Кхараджа, тело заговорило так: «О, мои товарищи по играм, слушайте и повинуйтесь. Ибо я больше не мальчик, а бог и несу вам слово и волю богов…»

Во время этого рассказа остальные жрецы пантомимой повторяли действия Ешта-Кхараджа. Когда жрец на кафедре рассказывал о том, как один мальчик отказался повиноваться словам Ешта и смеялся над Кхараджем, а тот указал на него пальцем, и мальчик упал мертвым, роскошно одетый жрец упал на пол, изображая умершего.

Пантомима продолжалась, в подробнейших деталях рассказывая о юности Кхараджа; в ней приняла отнюдь не добровольное участие женщина, игравшая роль бога, погибающего от пыток. Глаза кришнанцев — и жрецов, и мирян — сверкали во время этого спектакля. Феллон с ужасом отвел взгляд, а рядом с собой он слышал славянские проклятия Фредро.

Энтони Феллон не был человеком с благородным характером. И хотя он был ответственен за смерть многих людей в своих приключениях и авантюрах, он никогда не был бессмысленно жесток. Ему нравились кришнанцы, но только не их садизм, обычно скрытый и проявляющийся только в таких случаях, как это изображение пыток бога.

Теперь, хотя он старался не смотреть на это постепенное расчленение тела жертвы, он был вынужден до боли стиснуть зубы, ногти его впились в ладони. Он с удовольствием взорвал бы Сафк со всем его содержимым, как призывал неистовый Вагнер. Неужели потерявшиеся земляне Мжипы нашли свой конец на этой окровавленной плахе? Феллон, недолюбливавший бакхитов, раньше считал их обвинения против ештитов рекламным ходом в соперничестве. Но теперь он понял, что жрецы Бакха знали, что говорили.

— Спокойно, — прошептал он Фредро. — Все должны считать, что мы наслаждаемся этим зрелищем.

Жрец запел новый гимн, и служба продолжилась. После длинного ряда молитв и благословений жрец спустился с кафедры и пошел во главе процессии обратно тем же путем. Когда Феллон и Фредро в составе колонны жрецов достигли гардеробной комнаты, они услышали гул множества ног: молящиеся покидали зал. В то же время послышался и звон цепей, и провели нового пленника. И вскоре должна была начаться очередная жестокая служба. Украдкой посматривая на последних жрецов, Феллон положил свою шапку на стойку и пошел к выходу в сопровождении Фредро, все еще не пришедшего в себя после ужасного зрелища.

Необъяснимые звуки вновь донеслись до ушей Феллона, на этот раз яснее, так как их не заглушало пение и молитвы. Остальные жрецы столпились группами, разговаривая, или уходили куда-то по своим делам. Феллон кивнул в сторону коридора, шедшего вдоль наружной стены.

Они пошли по этому дугообразному коридору. На левой стене был ряд надписей, при виде которых Фредро пришел в крайнее возбуждение.

— Вероятно, докалвмский язык, — прошептал он. — Кое-что я могу расшифровать. Мы должны задержаться и скопировать…

— Даже не думайте! — прошипел Феллон. — И можете вообразить, что подумают эти парни, увидев ваше занятие? Если они нас поймают здесь, то мы будем участниками следующей службы.

Некоторые двери налево были открыты. Они вели в помещения, где хранилась церковная утварь и другие предметы; из одной из комнат доносились кухонные запахи.

Феллон видел, что стены везде имеют необычную толщину, так что коридоры и комнаты были похожи на углубления в сплошной массе, а не на помещения, разделенные перегородками.

Никто не остановил их и не заговорил с землянами, пока они шли по изгибающемуся коридору к лестнице, известной Феллону по плану. Здесь звуки слышались яснее. Лестница занимала половину ширины коридора, и по ней поднимались и спускались жрецы.

Феллон быстро поднялся по ней на следующий этаж. Здесь, по-видимому, были жилые помещения и спальни жрецов. Земляне быстро осмотрели эти помещения. В одной из комнат Феллон увидел жреца-проповедника, его великолепное одеяние сменилось черным костюмом. Он сидел в кресле, курил большую сигару и читал спортивную страницу «Рашма». Странные звуки на этом этаже были слабее.

Феллон и Фредро вновь спустились по лестнице и вновь пошли вдоль по коридору. И вскоре они наткнулись на лестницу, ведущую вниз. Они привела их к массивной железной двери, перед которой стоял кришнанец в мундире гражданской гвардии Занида; в руках он держал алебарду.

И Энтони Феллон узнал Джиреджа, ештита, которого он задержал за участие в дуэли две ночи тому назад.

Глава 15

В течение нескольких секунд Феллон всматривался в вооруженного кришнанца. Затем инстинкт игрока, который в прошлом не раз приводил его к успеху — впрочем, и к поражениям тоже, — заставил его подойти к охраннику и сказать:

— Здравствуйте, Джиредж!

— Здравствуйте, преподобный отец, — ответил Джиредж с вопросительной ноткой в голосе.

Феллон поднял голову, чтобы его лицо было видно из-под капюшона.

— Я пришел, чтобы вы выполнили свое обещание.

Джиредж вгляделся в лицо Феллона и почесал затылок.

— Я… я где-то видел вас, отец. Ваше лицо мне знакомо. Готов поклясться мужеством Ешта, что мы встречались, но…

— Вспомните землянина, который спас вас во время дуэли.

— О! Вы хотите сказать, что вы…

— Вот именно. Вы ведь не прогоните нас?

Охранник выглядел обеспокоенным.

— Но как… что… это святотатство, господа. Я должен…

— Послушайте, неужели вам никогда не хотелось сыграть шутку с этими напыщенными жрецами?

— Шутку? В святом храме?

— Конечно. Я бился об заклад в тысячу кардов, что смогу, замаскировавшись, проникнуть в подземелье Сафка и выйти обратно. Естественно, со мной должен быть и свидетель. Я заплачу вам десятую часть из моего выигрыша, если вы подтвердите, что видели меня здесь.

— Но…

— Что «но»? Я не прошу вас совершить святотатство. Я даже не предлагаю вам и взятку. Всего лишь честно заработанный гонорар за правдивый ответ, если вас спросят. Что вас тревожит?

— Но, добрые мои господа… — начал Джиредж.

— И разве вы не обещали мне помочь в случае необходимости?

Переговоры продолжались еще какое-то время; но мало кто из землян или кришнанцев мог долго сопротивляться настойчивости Феллона, когда он хотел чего-нибудь добиться.

Когда Феллон, наконец, поднял гонорар до четверти своего мнимого выигрыша, сбитый с толку Джиредж согласился, сказав:

— Сейчас конец четырнадцатого часа, мои мастера. Вы должны вернуться до конца пятнадцатого, а не то подойдет к концу моя вахта. Если не успеете, вам придется там ждать до завтрашнего полудня, когда вновь на пост заступлю я.

— У вас девятичасовая вахта? — спросил Феллон, сочувственно поднимая брови. Так как кришнанцы делили свои долгие сутки на двадцать часов, начиная с рассвета (точнее от момента, равно отстоящего от полуночи и полудня), это означало, что вахта Джиреджа длилась больше двенадцати земных часов.

— Нет, — сказал Джиредж, — у меня ночное дежурство лишь раз в пять ночей, завтра я замещаю одного из товарищей.

— Мы дождемся, — сказал Феллон.

Кришнанец прислонил алебарду к стене, чтобы отпереть дверь. В двери, как и везде на Кришнане, был грубый замок, состоящий из двух скользящих задвижек с двух сторон. В задвижках были отверстия для ключа. Ключом можно было отодвинуть внутреннюю задвижку. Наружная задвижка тоже была защелкнута.

Джиредж взялся за эту задвижку и отодвинул ее, затем ключом открыл внутреннюю. Затем нажал на металлическую дверную ручку. Дверь со скрипом отворилась.

Феллон и Фредро проскользнули внутрь. Дверь за ними захлопнулась.

Феллон заметил, что загадочные звуки стали намного громче, как будто источник их приблизился. Он решил, что это звуки металлообрабатывающих работ. Феллон повел своего спутника вниз по тускло освещенной лестнице, раздумывая, удастся ли им подняться по ней обратно.

Фредро пробормотал:

— Что если он выдаст нас жрецам?

— Надеюсь, этого не случится, — ответил Феллон. — Иначе я себе не завидую.

— Не нужно было мне так настаивать на посещении Сафка. Это плохое место.

— Подходящий момент для раздумий! Идите за мной с видом постоянного жильца и, может, нам удастся выбраться.

Феллон закашлялся, глотнув дымного воздуха.

У подножия лестницы прямо вперед уходил вырубленный в скале коридор с низким потолком. С обеих сторон его были входы в многочисленные помещения, из которых и доносился металлический лязг. Помимо тусклого света масляных ламп, установленных в гнездах на стене, коридор был освещен отблесками пламени множества кузниц и печей. Перекрещивающиеся красные отблески создавали впечатление преддверия ада.

Кришнанцы — в большинстве хвостатые колофтиане обоих полов — двигались в полутьме, нагие, если не считать грубых фартуков, развозя тачки с материалами, поднося инструменты и ведра с водой и выполняя другие разнообразные работы. Вокруг расхаживали надсмотрщики.

Тут и там стояли вооруженные кришнанцы в мундирах королевской гвардии Кира. Гражданская гвардия заменяла их лишь на менее важных постах. Они искоса взглядывали на Феллона и Фредро, но никто их не останавливал.

По мере того как земляне шли дальше по коридору, им становилось ясным истинное назначение подземелий Сафка. Справа были помещения, где железная руда плавилась, и металл застывал в форме болванок. Эти болванки перевозились дальше по коридору в другие комнаты. Там они вновь расплавлялись и превращались в длинные заготовки, которые передавались кузнецам. Кузнецы же обрабатывали их, превращая в полые трубы.

Земляне проходили комнату за комнатой, и им стало ясно, что тут изготавливают. Феллон понял это раньше, чем они добрались к помещению, где процесс заканчивался.

— Мушкеты! — пробормотал он. — Примитивные ружья.

Он остановился у стойки, где было около дюжины ружей, и взял одно из них.

— Как оно стреляет? — спросил Фредро. — Я не вижу ни курка, ни затвора.

— Вот зарядная полка. Сюда насыпают порох, а зажечь его можно и зажженной сигарой. Я знал, что рано или поздно это случится. Мне не повезло: я опередил время со своими контрабандными пулеметами. МС никогда не удастся загнать этого джина в бутылку!

Фредро сказал:

— Вы думаете, это сделал кто-нибудь из землян… ну, обойдя каким-нибудь образом псевдогипноз… или кришнанцы изобрели это независимо?

Феллон пожал плечами и поставил мушкет на место.

— Чертовски тяжелые штуки. Не знаю, но, вероятно, мы это узнаем.

Они находились в помещении, где рабочие приделывали резные приклады к стволам. В противоположном помещении трое кришнанцев обсуждали какую-то проблему: двое из них были похожи на надзирателей, а третий был небольшого роста пожилой кришнанец с густыми спутанными светло-зелеными волосами и в длинном халате иностранного покроя.

Феллон прогуливался по помещению, дожидаясь, пока двое надзирателей уйдут. Дождавшись этого, он взял за рукав длинноволосого кришнанца.

— Привет, мастер Сэйнэйн, — сказал он. — Как вы здесь оказались?

Пожилой кришнанец повернулся к Феллону.

— Да, преподобный отец? Вы меня о чем-то спросили?

Феллон вспомнил, что Сэйнэйн глуховат, и решил, что не стоит выкрикивать объяснение при всех.

— Пойдемте в вашу комнату, если вы не возражаете?

— О, пожалуйста. Сюда, отец.

Пожилой кришнанец провел их через лабиринт комнат и коридоров в жилые помещения — спальни для рабочих, где были лишь груды соломы, на которых спали храпящие и пахнущие колофтиане, и отдельные комнаты для служащих.

Сэйнэйн провел землян в одну из таких комнат, обставленную скромно, но удобно. Здесь были удобная кровать, кресло, множество книг и большой запас сигар и вина.

Феллон представил обоих ученых на языках, которые они понимали, затем сказал Фредро:

— Вы все равно не сможете следить за нашим разговором. Поэтому стойте снаружи за дверью, пока мы не кончим. Предупредите нас, если кто-нибудь придет.

Фредро заворчал, но вышел. Феллон запер за ним дверь, откинул капюшон и сказал:

— Теперь вы узнаете меня?

— Нет, сэр, я не… но подождите! Но вы кришнанец или землянин? Вы напоминаете мне одного человека…

— Это уже ближе. Вспомните Хершид четыре года назад.

— Клянусь бесконечностью Вселенной! — вскричал Сэйнэйн. — Вы землянин Энтон Фэлн и некогда доур Замбы!

— Не так громко, — сказал Феллон. Сэйнэйн из-за своей глухоты был склонен кричать при обычном разговоре.

— Но что, во имя всех несуществующих на свете демонов, вы здесь делаете? — несколько тише спросил Сэйнэйн. — Вы на самом деле стали жрецом Ешта? Никто не убедит меня в том, что вы искренне поверили в эти сказки.

— Об этом после. Вначале ответьте мне: вы постоянно находитесь в этом подземелье или можете выйти, когда вам захочется?

— Ха! Вы не настоящий жрец, иначе вы бы знали об этом и не спрашивали бы меня.

— Я знаю, что вы умны. Но ответьте на мой вопрос.

— Что касается этого, — сказал Сэйнэйн, зажигая сигару и протягивая коробку Феллону, — то я свободен, как акробат — в клетке зоопарка короля Кира. Я могу выходить, когда вздумается, — как дерево в королевском саду. Короче, я повелитель этого маленького королевства в подземелье Сафка. Но если я попытаюсь выйти отсюда, то получу копье в живот или стрелу в спину.

— И вам такое положение нравится?

— Все относительно, сэр. Кстати говоря, это тусклое подземелье ничуть не хуже пышного двора Хершида. Я предпочитаю жить здесь, чем быть разрубленным на части и сваренным, как эти несчастные, которых ештиты используют во время своих служб. Все относительно, как видите. Можно сказать, что термин «нравится» в моем положении абсолютно лишний и лишен смысла. Кто может знать, что нравится, а что…

— Прошу вас, — Феллон, хорошо знавший кришнанцев, поднял руку. — Значит, я могу рассчитывать, что вы меня не выдадите?

— Значит, это маскировка, как я и полагал. Не бойтесь: ваши дела меня не касаются; я стараюсь смотреть на мир с философской бесстрастностью. Хотя такие ловушки, как та, в которой я оказался, способны нарушить бесстрастность любого философа. Если бы я мог бросить этого сумасшедшего Кира в выгребную яму…

— Да, да. Но как вы здесь оказались?

— Прежде всего, дорогой сэр, расскажите, как вы оказались в этой проклятой клетке? Ведь это не просто любопытство?

— Мне нужны сведения… — Феллон, не вдаваясь в причины, по которым ему нужны были сведения, кратко рассказал, как ему удалось пробраться в подземелье.

— Клянусь Миандой Отвратительным! Отныне я верю всему, что рассказывают о сумасшедших землянах. У вас был лишь один шанс из ста пробраться сюда, не вызвав подозрений.

— Деви стояла рядом со мной все время, — сказал Феллон.

— Будем надеяться, что она так же верно будет стоять рядом с вами, когда вы пойдете обратно. Мне не хотелось бы видеть ваше окровавленное тело на алтаре Ешта.

— Но для чего культ Ешта объединен с пытками? Только для развлечения?

— Вовсе нет. Существует древнее суеверие, что периодические мучения и пытки жертвы, при которых она плачет, заставляет небо — по законам симпатической магии — тоже плакать и тем самым способствовать хорошим урожаям. Ранее этот свирепый обычай естественно связывался с культом бога земли Ешта. Правда же заключается в том, что многим нравится смотреть на страдания других — качество, если я правильно разобрался в земной истории, некогда было и вам свойственно. Не хотите ли чашу вина?

— Только одну и не уговаривайте меня выпить вторую. Когда я буду возвращаться, мне потребуется ясная голова и полная координация движений. Но продолжайте свой рассказ.

Сэйнэйн затянулся и задумчиво посмотрел на горящий кончик своей сигары.

— До меня в Хершиде дошли слухи, что доур Балхиба нанимает ведущих ученых, платит им большое жалование, чтобы они совместными усилиями разгадывали тайны природы. Будучи, как и все ученые, несведущим в обычных делах, я отказался от преподавания в имперском лицее, прибыл в Занид и нанялся на службу сюда.

А у безумного Кира была навязчивая идея, как будто этот проклятый его зять Чабарианин подложил ему колючку в подштанники. Идея заключалась в том, чтобы собрать подобных мне доверчивых простофиль, запереть их в подземелье, снабжать в изобилии пожитками и девицами и затем заявить нам, чтобы мы или изобрели что-нибудь, способное победить Кваас, или мы закончим свои дни на дымящемся алтаре ештитов. Перед лицом этой ужасной альтернативы мы вынуждены были стараться и через три года напряженной работы добились того, что не удавалось на нашей планете никому.

— Что же это? — спросил Феллон.

— Мы изобрели пригодное к употреблению ружье. Не такое удобное и мощное, как земное, но ведь это только начало. Мы знали о земных ружьях. И хотя никто из нас их не видел, мы получали информацию и от других, например, от замбийцев, которых вы взяли с собой в неосторожный поход на Гозаштанд, поход, который привел к воцарению на Замбе короля Экрара. Из их рассказов мы уяснили главные принципы: полая металлическая трубка, пуля, порох и средства для его воспламенения. Труба с деревянным прикладом, как и пуля, не составляли особых трудностей.

Главное затруднение было в порохе. Мы обнаружили, что споры дерева ясувар, которое обычно используется для фейерверков и другой пиротехники, бесполезны для наших целей. После множества опытов проблема была решена моим коллегой Неле-Джурдаром из Катай-Джогорай. Ему удалось приготовить взрывчатую смесь различных веществ. Дальнейшее же уже было делом техники.

— Стимулированное изобретение.

— Что?

— Ничего, — ответил Феллон. — Земной термин, который я слышал от Фредро. Кто, кроме вас, принимал участие в работе?

Сэйнэйн вновь зажег погасшую сигару:

— Здесь всего двое достойны называться подлинными учеными. Неле-Джурдар… но, увы, он недавно погиб, испытывая свою взрывчатую смесь… Когда же это было? Какой сегодня день? Так трудно определять время лишь по смене охраны в этой ловушке.

Феллон сказал ему, добавив:

— Пока я не забыл, три землянина — Соарес, Боткин и Дейли — исчезли в Заниде за последние три года. Вы что-нибудь слышали о них? Не работают ли и они в артиллерийском арсенале Чабарианина?

— Нет, здесь только еще один мой коллега Зарраш из Маджбура. Остальные руководители нашего проекта лишь опытные механики, их пятеро и все они кришнанцы. Трое из них погибли от естественной причины… Остальные двое находятся здесь и будут находиться до тех пор, пока Кир, убедившись, что наши трубы докажут свое могущество в кровопролитном сражении, не выполнит свое обещание и не освободит нас с таким количеством сокровищ, какое мы только сможем унести. Конечно, если предварительно доур не прикажет перерезать нам горло, чтобы мы сохранили тайну, или эти ештиты не убьют нас, так как мы слишком многое узнали о тайнах их культа.

— Где теперь этот Зарраш?

— В третьей комнате отсюда. В настоящий момент мы лишь вежливо здороваемся.

— Почему?

— Разногласия во мнениях. Небольшой эпистемологический спор: Зарраш, как реалист-трансценденталист, придерживается дедуктивного мышления; я же, как номиналист-позитивист, склоняюсь к индуктивному. Слово за словом, и мы поссорились — а длительное заключение расшатывает нервы. Но, конечно, через несколько дней мы помиримся, так как он здесь единственный человек, с которым можно разговаривать.

— Знаете ли вы состав пороха? — спросил Феллон.

— Конечно, но вам я этого не скажу.

— Вы надеетесь продать свои знания другим кришнанским властителям, например, доуру Гозаштанда?

Сэйнэйн улыбнулся:

— Делайте вывод сами, сэр. Но я не рискну дать прямой ответ, пока не выберусь их этой ловушки.

— Как вы думаете, к чему приведет появление ружей на планете?

— Старик Неле-Джурдар порицал весь проект, участвуя в нем лишь потому, что его иначе убили бы. Он считал, что изобретение подобных смертоносных средств — грех перед всеми людьми, недостойный для истинного ученого. Зарраш, наоборот, считает, что эти ружья приведут к полному прекращению войн на Кришнане — слишком ужасными и кровопролитными они станут, эти войны. Хотя на Земле ничего подобного не произошло…

— А вы?

— Я смотрю на это с другой точки зрения. Пока у нас, кришнанцев, не будет точно такого же мощного оружия, как у землян, мы ничего не сможем противопоставить угрозам.

— Но кто же вам угрожает?

— Пока никто, сэр. До сих пор вы проявляли образцовую скромность. Но вы, земляне, изменчивы и непостоянны. С одной стороны, вы снабжаете нас разными полезными вещами, например, мылом. С другой стороны, среди вас встречаются явные мошенники. Ваши методы выбора тех, кто прилетает на нашу планету, ставят нас в тупик. С одной стороны, вы не разрешаете вашим ученым передавать нам ваши знания — боитесь, что мы подорвем ваше превосходство. С другой стороны, вы посылаете на нас рой беспокойных миссионеров и новообращенных из сотен враждующих религиозных сект, чьи учения немного лучше абсурдных утверждений наших культов.

Феллон открыл рот, собираясь возразить, но Сэйнэйн прервал его:

— Вы, как я уже говорил, очень изменчивы. Среди вас нет двух похожих. Мы только приспособимся к одному из вас, как на его место является другой, с совершенно другим характером. Возьмите, например, мастеров Кеннеди и Абру — оба образованные и полноправные представители своих наций. Они вернулись в Новоресифе, а заменили их отупевшие от пьянства варвары Глумелин и Горчаков. Вообще же вы относитесь к нам как добрый и заботливый хозяин к слугам, который не будет с ними бессмысленно груб и жесток, но который, в случае необходимости, сумеет заставить их повиноваться. Вот, например, этот консул в Заниде — как же его зовут…

— Я знаю Перси Мжипу, — сказал Феллон. — Но разве вы не боитесь, что эти ружья вам принесут ужасные разрушения? Или вы надеетесь, что из-за них все ваши народы объединятся?

— На первое я отвечу, что человек, застреленный из ружья, так же мертв, как и убитый дубиной. А на второе — мы нуждаемся в едином правительстве. Во-первых, оно нам нужно для того, чтобы вступить в ваш надменный Межпланетный Союз. Во-вторых, оно даст нам преимущество в отношениях с вами.

— Но разве такое единое правительство не может появиться в результате добровольного соглашения всех наций? — Феллон улыбнулся, подумав, что он, циничный авантюрист, проповедует земной политический идеализм, в то время как Сэйнэйн, ученый с другой планеты, защищает макиавеллиевский реализм.

— Добровольного согласия при нынешнем уровне нашей культуры никогда не будет, и вы, земляне, это отлично знаете. Даже если наши ближайшие небесные соседи с планеты Кордиор — как вы на Земле называете ее?

— Вишну, — сказал Феллон.

— Да, я вспомнил, по имени какого-то земного божества. Так вот, я говорю: если эти свирепые дикари нападут на нас — допустим, их доставят космические корабли землян (земляне пойдут на это по каким-нибудь недоступным для нашего понимания причинам), — как вы думаете, заставит эта угроза объединиться наши народы? Нет. Гозаштанд попытается отомстить Микарданду за захват Меозида. Сурия и Даукия попытаются избавиться от ига Квааса, а затем каждая попытается уничтожить противника при помощи инопланетных захватчиков, не думая о своей грядущей судьбе.

Если бы мы имели впереди еще тысячу лет естественного развития своей культуры, то это другое дело. Но этого времени у нас нет. И если я верно помню земную историю, вы сами чуть не взорвали свою планету, до того как смогли достичь согласия. А ведь уровень вашей культуры намного превосходил наш. Поэтому, говорю я, мы должны создать единое правительство так и только так…

— Простите, — сказал Феллон, — но мне пора уходить, пока не сменился мой друг-охранник.

Он погасил сигару, встал и открыл дверь. Фредро за ней не было.

— Бакх! — воскликнул Феллон. — Либо этот дурак отправился самостоятельно осматривать подземелье, либо его схватила стража. Идемте, Сэйнэйн, помогите мне отыскать его.

Глава 16

Сэйнэйн вел Феллона через коридоры и комнаты подземелья. Феллон шел за ним, бросая из-под своего капюшона взгляды направо и налево.

Сэйнэйн объяснял:

— Здесь после окончания работы и проверки хранятся ружья… В этом помещении шлифуются стволы после ковки… А здесь делают приклады. Поглядите, как они режут и полируют дерево болкис; Чабариан приманивает резчиков по дереву из Сурусканда; в нашей безлесной местности искусство резьбы по дереву развито слабо… Здесь изготовляют порох…

— Подождите, сказал Феллон, глядя на процесс изготовления пороха.

В центре комнаты у котла, под которым горела масляная горелка, стоял хвостатый колофтианин. В котле находилось вещество, похожее на расплавленный асфальт. Колофтианин помешивал его черпаком и добавлял в котел еще материалы из двух сосудов, полных беловатого порошка, похожего на чистый речной песок. Одной рукой он непрерывно помешивал содержимое котла.

— Осторожно! — сказал Сэйнэйн. — Не беспокойте его, иначе мы все можем разлететься на кусочки.

Но Феллон подошел к котлу, сунул палец в один из сосудов с порошком и попробовал его. Сахар!

Хотя Феллон не был химиком, но за свою долгую жизнь он кое-что узнал и предположил, что во втором сосуде находится селитра. За колофтианином находились литейные формы, где содержимое котла должно было застыть в виде небольших брикетов. Но ждать окончания всего процесса он не мог.

Они обошли множество помещений; некоторые из них использовались для жилья, другие — для хранения материалов, третьи же пустовали. В одном месте лабиринта они оказались у запертой двери, перед которой стоял королевский гвардеец.

— Что там? — спросил Феллон.

— Там туннель, ведущий под площадью героя Кварара в храм Ешта. Раньше по нему сюда доставляли продукты и воду. Но с тех пор, как правительство арендовало помещение подземелий Сафка, этот подземный ход закрыт.

Во время дальнейших поисков Феллон услышал отдаленный звук трубы. Донесся лязг оружия.

— Смена охраны, — сказал Сэйнэйн. — Это вас тревожит?

— Конечно, клянусь Хишкаком! — ответил Феллон. — Теперь мы сможем уйти только после полудня завтра. А до тех пор вы нас спрячьте.

— Что? Но, дорогой коллега, это значит, что я рискую своей головой…

— Вы рискуете своей головой в любом случае, так как выдали уже мне тайны этого подземелья.

— Но в таком случае будет естественно, я потребую вознаграждения; вы должны разработать какой-нибудь план моего бегства отсюда.

— Значит, вы хотите бежать?

— Конечно!

— Но тогда вы потеряете право на вознаграждение, обещанное правительством.

Сэйнэйн улыбнулся и постучал себя по лбу:

— Мое вознаграждение здесь. Пообещайте мне извлечь меня отсюда — вместе с Заррашем, — и я спрячу вас и вашего товарища. Хотя Зарраш и пустоголовый осел, но нехорошо оставлять коллегу в таком положении.

— Ладно, попытаюсь. А, вот где этот фастук!

Добравшись до выхода из подземелья, они увидели доктора Фредро. Археолог стоял у древней стены возле лестницы, ведущей к выходу. Стена была покрыта надписями. В одной руке Фредро был блокнот, в другой — карандаш, которым он копировал надписи.

Когда Феллон с обеспокоенным выражением лица подошел к нему, Фредро поглядел на него со счастливой улыбкой.

— Посмотрите, мистер Феллон! Похоже, что это самая древняя часть сооружения, а надписи могут указать, когда оно построено.

— Пойдемте, вы, осел! — прорычал Феллон. На пути в комнату Сэйнэйна он объяснил Фредро, что он о нем думает, не стесняясь в выражениях.

Сэйнэйн сказал:

— Здесь поместится только один из вас, поэтому второго я отведу к Заррашу.

Он постучал в дверь комнаты Зарраша.

— Что нужно? — спросил другой пожилой кришнанец, приоткрывая дверь.

Сэйнэйн объяснил. Зарраш захлопнул свою дверь, сказав изнутри:

— Уходи, проклятый материалист! Не пытайся вовлечь меня в свои подозрительные похождения. С меня достаточно обычных наших шпионов.

— Но это для нас единственный шанс бежать из Сафка!

— Что? Клянусь животом Дашмока, это совсем другое дело! — Зарраш опять открыл дверь. — Входите, входите. Объясните мне, в чем дело?

Сэйнэйн объяснил все более подробно, и Зарраш предложил всем вино и сигары. Узнав, что Фредро земной ученый, оба кришнанца засыпали его вопросами.

Сэйнэйн сказал:

— Дорогой коллега с Земли! Вы, с вашей зрелой мудростью, сможете пролить свет на разницу между индуктивным и дедуктивным методами познания. Что вы нам скажете на это?

И беседа воспарила в высочайшие отвлеченные сферы и затянулась далеко за полночь.

На следующее утро Феллон пощупал щетину на подбородке и поглядел на себя в зеркало Сэйнэйна. Ни один землянин не может выдать себя за кришнанца, если у него начинает расти борода, типичная для белой расы. У кришнанцев на бороде растут лишь редкие волосы, и они аккуратно выщипывают их пинцетом.

Проснувшись, Сэйнэйн принес три тарелки с обычным кришнанским завтраком.

— Пусть вас не парализует страх, — сказал ученый, — но ештиты обыскали весь храм в поисках двух неверных, которые, как говорят, проникли вчера на обряд в одежде жрецов. С какой целью они это сделали и кто это был, неизвестно. Но так как стражники и жрецы у входа клянутся, что после службы никто подозрительный не выходил, то они до сих пор могут находиться в храме. Но в подземелье жрецы не спускались, так как сюда ведет единственно и постоянно охраняемая дверь. Конечно, я и понятия не имею, кто эти святотатцы.

— Как же они обнаружили это?

— Кто-то пересчитал шапки жрецов третьего разряда и обнаружил, что были использованы две лишние. Поэтому, пока поиски не охватили и подземелье, мне кажется, вы и мастер Джулиан должны нас покинуть.

Феллон вздрогнул при мысли об окровавленном алтаре.

— Сколько до полудня?

— Около часу.

— Придется ждать.

— Подождите, но недолго. Я займусь своей обычной работой и скажу вам, когда сменится охрана.

Весь следующий час Феллон провел в мрачных предчувствиях.

Сэйнэйн просунул голову в дверь, сказав:

— Охрана сменилась.

Феллон надвинул капюшон на лицо, приготовился к плавной походке жрецов Ешта и позвал Фредро из комнаты Зарраша. Они направились к выходу. Подземелье, как и накануне, было освещено масляными лампами и отблесками огня; ночь здесь ничем не отличалась от дня. Когда Фредро увидел надписи, у которых его вчера нашел Феллон, он хотел остановиться и докончить их копирование.

— Как хотите, — рявкнул Феллон, — я пойду.

Он решительно двинулся по лестнице, слыша за собой раздражительное фырканье Фредро. На верху лестницы он остановился у большой железной двери. Бросив прощальный взгляд, Феллон ударил в дверь кулаком.

Через несколько секунд послышался стук наружной задвижки, и дверь отворилась.

Феллон оказался лицом к лицу с охранником в мундире гражданской гвардии. Но это был не Джиредж. Этот кришнанец был незнаком Феллону.

Глава 17

В течение нескольких секунд они глядели друг на друга. Затем охранник потянулся к своей алебарде, в то же время поворачиваясь и крича кому-то:

— Эй! Они здесь! Я думаю, что это те самые…

В этот момент Феллон ударил его в промежность. Такие удары, несмотря на некоторые анатомические отличия, кришнанцы не переносили, как и земляне. Охранник вскрикнул и согнулся вдвое, а Феллон высунулся и выхватил у него большой ключ. Затем он захлопнул дверь и закрыл ее изнутри; теперь ее нельзя было открыть снаружи: нужно было или взламывать дверь, или же искать другой ключ.

— Что случилось? — спросил за его спиной Фредро.

Не заботясь об объяснениях, Феллон сунул ключ в карман и побежал вниз по лестнице. В такие отчаянные моменты он становился предельно собранным. Когда они сбежали по лестнице, сверху послышались гулкие удары: кто-то бил в дверь снаружи.

Феллон, вспомнив свое путешествие по подземному лабиринту в предыдущий вечер с Сэйнэйном, двинулся по направлению к подземному ходу. Дважды он сбивался с пути, но снова находил его, рыща как крыса в лабиринте психологов.

Сзади, на лестнице, он услышал топот ног и звон оружия. Очевидно, им удалось открыть дверь.

Наконец он увидел охранника перед верхней дверью, ведущей в подземный ход. Кришнанец держал алебарду наготове. Феллон подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

— Спасайся! В комнате со взрывчаткой пожар! Сейчас мы все разлетимся на куски!

Феллону пришлось повторить, пока угроза не дошла до сознания охранника. В его глазах появился страх, он со звоном отбросил алебарду и повернулся к двери.

Задвижка щелкнула, дверь открылась, и тут Феллон, подобравший алебарду, ударил ею плашмя по шлему охранника. Тот упал, и Феллон вместе с Фредро вбежали в подземный коридор.

Феллон попробовал закрыть дверь, но потом сообразил, что, во-первых, ему помешает тело охранника, во-вторых, если он это сделает, в туннеле будет совершенно темно. Можно было оттащить тело и снять одну из ламп со стены и только после этого закрыть дверь.

Но шум множества ног убедил его, что на подобные действия нет времени. Поэтому он схватил ключ, дверь оставил полуоткрытой и повернул в туннель, крикнув Фредро:

— Бегите за мной!

Два землянина что есть мочи бежали по грубому, высеченному в скале проходу, спотыкаясь иногда на неровностях пола. Свет из полуоткрытой двери за ними становился все слабее.

— Остор…

Феллон начал говорить, но в темноте наткнулся на вторую дверь. Он ушиб нос и разбил колено.

Ругаясь на нескольких языках, он наощупь разыскал дверную ручку. Когда дверь не поддалась, Феллон нащупал отверстие для ключа и попробовал оба из имеющихся у него ключей. Один из них подошел: задвижка с внутренней стороны двери отодвинулась.

Звуки в дальнем конце туннеля свидетельствовали о том, что их преследователи обнаружили тело стражника.

— Быстрее, быстрее! — хрипел Фредро, задыхаясь.

Феллон открыл дверь. Они вошли в полутемное помещение, в которое сверху пробивались отблески дневного света. Вдоль стен шли полки, на которых беспорядочными грудами было свалено множество книг — кришнанских книг в деревянных переплетах. Феллон решил, что это церковные книги, собранные в одном месте — сборники молитв культа Ешта, но у него не было времени убеждаться в этом. В туннеле раздавалось эхо топота множества ног.

Земляне взобрались по лестнице и оказались на каменном полу храма Ешта. Феллон, осторожно осматриваясь и положив руку на рукоять своей рапиры под одеждой жреца, не увидел и не услышал ничего подозрительного.

Они миновали зал, несколько комнат с рядами сидений и вышли в вестибюль перед входной дверью. Дверь была закрыта изнутри. Феллон отодвинул задвижку и распахнул дверь.

Мелкий дождь орошал булыжную мостовую и освежал лицо Феллона. Несколько ступеней вели на улицу. Феллон прошептал:

— Идем! За углом снимем костюмы. Затем, когда стражники выбегут из-за двери храма, мы пойдем им навстречу.

Феллон бегом спустился со ступеней и забежал за угол храма, в узкий проход между храмом и соседним домом. Здесь куст какого-то растения закрыл их со стороны улицы. Они сбросили костюмы жрецов, свернули их, связали поясами и забросили на вершину куста, так что снизу их нельзя было разглядеть. Затем они выбрались на улицу и пошли к храму. В этот момент распахнулась дверь храма и оттуда высыпала толпа стражников и жрецов. Они всматривались в дождь, показывали на что-то и переговаривались друг с другом.

Феллон положил руку на рукоять рапиры, приблизился к ним с гордым и независимым видом. Толпа спустилась со ступеней. Он слегка поклонился им и сказал в наиболее красочном изощренном ораторском кришнанском стиле:

— Приветствуем вас, добрые мои сэры. Могу ли я предложить вам мою скромную помощь в тех трудных поисках, которыми вы, несомненно, заняты?

Охранник крикнул ему:

— Вы видели… видели двух человек в одежде жрецов Ешта, вышедших из храма?

Феллон с удивленным видом повернулся к Фредро:

— Вы видели кого-нибудь?

Фредро пожал плечами. Феллон сказал:

— Хотя это крайне огорчает и печалит меня, сэр, но ни я, ни мой товарищ не заметили ничего подобного. Но мы только что подошли — беглецы могли покинуть храм раньше.

— Тогда… — начал кришнанец, но другой, прислушивающийся к их разговору, сказал:

— Помолчи, Югач! Не разглашай происшедшего незнакомцам так охотно, особенно же чужакам с другой планеты. Откуда ты знаешь, что они не те самые, кого мы ищем?

Другие кришнанцы, услышав это, столпились вокруг, обнажив оружие. Сердце Феллона юркнуло в его башмаки из мякоти кожи. Фредро молча открыл и закрыл рот, как рыба, выкинутая на берег.

— Кто вы, земляне? — спросил первый кришнанец.

— Я Энтон Фэлн, из района Джуру…

Второй кришнанец перебил его:

— Да! Тысяча извинений, мои мастера, и, нет, миллион, сто миллионов извинений за то, что я сразу не узнал вас. Я был в Доме Правосудия, когда вы свидетельствовали против грабителя Шейва и его сообщника, умершего от ран, которые вы доблестно нанесли ему. Нет, Югач, я ошибся. Этот Энтон — крепкая опора закона и порядка. Но идемте, сэр, вы поможете нам в поисках!

Он принялся отдавать приказания своим товарищам. С четверть часа Феллон и Фредро помогали искать самих себя. Наконец, когда поиски стали безнадежными, земляне ушли.

Когда их не могли услышать столпившиеся на ступенях храма жестикулирующие охранники и жрецы, Фредро спросил:

— Теперь все? Я могу вернуться в отель?

— Конечно. Но когда будете писать статью в журнал, не упоминайте меня. И расскажите все Перси Мжипе. Скажите ему, что я не нашел следов исчезнувших землян.

— Понимаю. Спасибо, мистер Феллон, спасибо за вашу помощь. Спасибо, и до свидания!

Фредро пожал обеими руками руку Феллона и стал оглядываться в поисках кхизуна.

— Придется ехать в омнибусе, — сказал Феллон. — Здесь как на Земле. Стоит пройти короткому дождю, и все экипажи исчезают.

Он оставил Фредро и пошел на запад, собираясь отправиться прямо на постоялый двор Ташин и передать сведения Квейсу, до того как они устареют. Он насквозь промок и с сожалением вспомнил новый дождевой плащ, лежащий у входа в Сафк — он мог даже разглядеть его с того места, где сейчас находился. Но он был не настолько глуп, чтобы пытаться подобрать его.

Однако, идя через площадь Кварара, Феллон почувствовал, что у него сильно болит нога, ушибленная в подземном туннеле. Он так устал к тому же, что решил завернуть домой, выпить чего-нибудь, переодеться и только тогда идти дальше. Дома у него найдется старый зимний плащ и сухая одежда.

Так он брел под дождем, опустив голову, но тут его внимание привлекли звуки барабана. Он оглянулся. Вниз по улице Авада двигался отряд гражданской гвардии с копьями на плечах; во главе отряда, отбивая такт, шел барабанщик. По двум белым повязкам на каждом рукаве Феллон узнал отряд района Габанж. По сравнению с этим его отряд Джуру выглядел собранием пугал.

Несколько зевак стояли на тротуаре, глядя на проходящий отряд. Феллон спросил у них, что происходит, но никто не смог дать ему правдоподобного ответа. Когда же отряд прошел, Феллон продолжил свой путь к дому. Он уже открывал дверь, когда услышал оклик:

— Мастер Энтон!

Это был Кисаса, гвардеец-осирианин, с древним шлемом, непрочно привязанным к голове и с кришнанским мечом, висящим на перевязи через… можно было бы сказать «через плечо», если бы у него были плечи.

Он сказал на своем искаженном акцентом балхибском:

— Быстрей собирайте свои доспехи и идите со мной на полигон. Приказано собрать весь отряд Джуру.

— Почему? Началась война?

— Не знаю. Я лишь исполняю приказ.

«О, Бакх! — подумал Феллон. — Почему это случилось именно сейчас?» Он сказал:

— Отлично, Кисаса. Идите, я приду вслед за вами.

— Прошу прощения, сэр, но мне это запрещено. Я должен вернуться вместе с вами.

Феллон надеялся как-то увильнуть и все же нанести визит Квейсу; но Кордак, очевидно, предвидел, что некоторые его гвардейцы постараются избежать мобилизации, и приказал принять меры против этого. Не было смысла и пытаться убежать от Кисасы, который мог перегнать любого землянина и кришнанца.

Стремление Феллона избежать явки на полигон было вызвано не трусостью — он не имел ничего против хорошей схватки, — а опасением, что позже он не сумеет передать сведения Квейсу.

Он печально сказал:

— Подождите, пока я оденусь.

— Поторопитесь, добрый мой сэр, мне нужно привести еще троих, после того, как я доставлю вас. У вас есть красный камзол?

— У меня не было времени раздобыть его. Не хотите ли выпить перед уходом?

— Благодарю вас, нет. Вначале долг. И я чрезвычайно взволнован. А вы?

— Весь дрожу от волнения, — пробормотал Феллон.

Полигон был заполнен гвардейцами отряда Джуру; отряд был почти в полном составе, несколько опоздавших должны были подойти с минуты на минуту. Кордак с очками на носу сидел за столом, перед которым стояла очередь гвардейцев, желавших избавиться от действительной службы.

Кордак выслушивал каждого и быстро принимал решение, обычно отклоняя просьбу об освобождении. Тех, чьи доводы он находил незначительными, он отсылал прочь с гневной тирадой по поводу трусости нынешнего поколения по сравнению с героическими временами предков. Тех, кто жаловался на болезни, быстро осматривал Квоуран, живший недалеко по соседству врач, метод которого, казалось, заключался в пересчитывании глаз и рук и ног.

Феллон подошел к стене; к ней было прислонено около двухсот новых мушкетов. Вокруг них толпилось множество гвардейцев. Они брали мушкеты в руки, разглядывали их и гадали, как их можно было бы использовать. Феллон взял один из них и провел по стволу рукой — на стволе был прицел. В это время по полигону раздался голос Кордака:

— Внимание! Поставьте ружья на место и отойдите к противоположной стене. Я в нескольких словах сообщу вам то, что должен сказать.

Феллон, зная, что кришнанец никогда не употребит одно слово там, где можно употребить десять, приготовился слушать долгую речь.

Кордак продолжал:

— Как уже знает большинство из вас, армии варваров Квааса нарушили священные границы древнего Балхиба и движутся на Занид. Наш священный долг — разбить их и отбросить туда, откуда они пришли. Перед вами оружие, на которое я намекал раньше. Это настоящие, пригодные к употреблению ружья, такие же, как и у землян, но изготовленные в тайне здесь, в Заниде.

Если вы удивляетесь, почему именно отряду Джуру, наименее обученному в балхибской армии, среди немногих отрядов доверили это оружие — а его изготовили пока лишь для вооружения трех отрядов — я отвечу вам прямо. Во-первых, потому что ваше искусство владения копьем намного ниже, чем в других отрядах гвардии, не говоря уж о регулярной армии. Поэтому неправильно было бы лишить армию других отрядов, хорошо владеющих копьями и стрелами. Во-вторых, ваш отряд имеет существа с других планет, для которых такие смертоносные игрушки вполне привычны. Эти инопланетяне — я имею в виду прежде всего землян и осириан — могут обучить всех остальных владению ружьями.

Если бы время позволяло, мы провели бы эти несколько дней на тренировке, но сейчас этого сделать нельзя. Мы выступаем немедленно и практиковаться будем на полях сражений. Теперь запомните: никто не должен стрелять без особого приказа, так как количество пуль и пороха ограничено. Если я поймаю кого-нибудь, кто будет стрелять без разрешения, я его свяжу и использую, как цель для обучения остальных.

Теперь о том, как из них стреляют. Видите этот мешок с песком у той стены? А теперь слушайте меня внимательно, герои, и я постараюсь все объяснить вам.

Кордак взял мушкет и стал объяснять, как его заряжают и поджигают заряд. Получалось, что из-за отсутствия спускового механизма мушкетеры должны были стрелять, поднося к пороху кончик зажженной сигары, которую они должны были держать в зубах. Феллон представил себе, сколько носов будет разбито, прежде чем они научатся обращаться с мушкетами.

Один из гвардейцев сказал:

— Ну что ж, теперь, по крайней мере, можно будет свободно курить.

Кордак, нахмурившись при подобном легкомыслии, зарядил мушкет, разжег сигару, прицелился в мешок с песком у противоположной стены и коснулся пороха зажженным концом сигары.

Бах! Стены полигона вздрогнули. Отдача чуть не сбила капитана с ног, а из ствола вырвалось густое облако черного удушающего дыма. В мешке с песком образовалось маленькое отверстие. Феллон, откашливаясь вместе с остальными, подумал, что смесь асфальта, сахара и селитры лучше использовать для производства дымовой завесы, чем в качестве взрывчатки.

Кришнанцы от неожиданности подпрыгнули. Некоторые из них вскрикнули от испуга. Некоторые кричали, что они ни за что не дотронутся до этого изобретения Дупулана. Другие сожалели о старых добрых копьях и арбалетах, в которых все понятно. Кордак успокоил волнение и продолжал объяснять и обратил особое внимание на необходимость держать порох сухим, а ствол — чистым и смазанным.

— Теперь, — сказал он, — есть ли у кого-нибудь из вас еще сомнения?

Да, сомнения были. Тотиане заявили, что они слишком малы для такого тяжелого оружия, а осириане — что дым выстрела вызвал у них припадок кашля, от которого они все еще не могут избавиться. Оба аргумента после длительного обсуждения были признаны уважительными, и было решено, что представители этих планет по-прежнему будут использовать лишь арбалеты и алебарды. В конце концов, сказал Кордак, отряду все равно нужны алебардщики, «если, несмотря на стрельбу, враг приблизится и начнется рукопашная».

Затем выступил единственный исидианин, заявивший, что он своим слоновым хоботом очень хорошо может ловить воров на улицах Занида, но совершенно неспособен справиться с мушкетом. Феллон предложил назначить его знаменосцем. Предложение было принято.

Дождь прекратился, сквозь облака блеснули радостные лучи Рокира, когда отряд Джуру выступил с полигона во главе с капитаном Кордаком, барабанщиком и знаменосцем-исидианином.

Глава 18

Балхибская армия стояла у Чоса, перекрестка дорог в западном Балхибе. Феллон, назначенный часовым, медленно обходил свой участок, занятый гражданской гвардией Занида. Мушкет он нес на плече. Гвардия располагалась на крайнем севере лагеря. А рядом занимал участок другой отряд, за ним — следующий и так далее.

Военная организация кришнанцев была гораздо проще земной, без многоступенчатой иерархии генералов и офицеров и без противопоставления кадровых офицеров и тех, кто призван в армию в период военных действий. Феллон был командиром отделения. Он подчинялся Саванчу, хозяину таверны, который командовал секцией. Над Саванчем был капитан Кордак (его должность можно было сравнить с земным званием майора или подполковника), командовавший всем отрядом Джуру.

Кордак подчинялся лорду Чиндору, командиру всей гвардии. И, наконец, Чиндор же подчинялся только главнокомандующему всей армией министру Чабариану. Теоретически армия делилась на части, кратные десяти: в отделении десять солдат, в секции — десять отделений, в отряде — десять секций и так далее. Практически же, однако, этого никогда не удавалось достигнуть. Например, отряд Джуру, на бумаге состоявший из тысячи бойцов, на самом деле насчитывал чуть больше двухсот человек и по численности был среди других средним. Довольно просто был организован подвоз боеприпасов, продовольствия и медицинская служба.

До сих пор отделение Феллона снабжалось неплохо, хотя и одноообразно. Феллон не видел карты местности, на которой они теперь разместились. Но карта мало что дала бы ему, так как во всех направлениях была видна ровная прерия, покрытая ковром растительности, похожей на земную траву, но биологически представлявшей собой гигантский мох.

На горизонте в бирюзовое небо вздымалась струйка дыма: там всадники Чхуура подожгли деревню. Такие кавалерийские набеги глубоко проникали на территорию Балхиба. Но кваасцы не могли захватить окруженные стенами города только одной кавалерией, не могли они и построить и стенобойные машины, так как в этой местности редкие деревья выращивались из привозных семян и требовали заботливого ухода и частого полива.

Все это Феллон знал по опыту своих прежних военных экспедиций или услышал из разговоров кришнанцев. До его ушей доносился скрип повозок, подвозящих продукты, ржание эйасов, стук молотков о переносные наковальни, крики гавехонцев, племени, что сопровождало армию, щелканье мушкетов — Кордак изредка разрешал гвардейцам тренироваться в стрельбе. За шесть дней, прошедших с ухода из Занида, отряд Джуру несколько привык к новому оружию. Большинство гвардейцев могло попасть в человеческую фигуру на расстоянии двадцати шагов.

За это время при стрельбе из мушкетов было убито двое и ранено пятеро, и четверо из них явно тяжело. Однажды разорвало ствол, очевидно, изготовленный с браком. В других случаях пострадавшие послужили целью мушкетерам, забывшим, в какую сторону нужно стрелять. Все семь несчастных случаев произошли с кришнанцами: обитатели других планет были осторожнее или же привыкли иметь дело с огнестрельным оружием.

В прерии, в том направлении, где проходила дорога, появилось облако пыли. Оно росло, и из него выскочил всадник на эйасе, весь пропыленный. К несчастью для него, его скорость оказалась равной скорости ветра, несшего пыль. Феллон видел, как этот всадник проскакал в лагерь и исчез среди палаток. Это случалось довольно часто, но Феллон знал, что рано или поздно такой всадник привезет зловещие новости.

Похоже, что на этот раз так и случилось — прозвучала труба, взад и вперед понеслись всадники; и Феллон увидел, что мушкетеры собираются в одно место. Он тоже пошел туда, где возвышался флаг отряда Джуру. Гвардейцы точили мечи, полировали шлемы, смазывали мушкеты.

Как раз в тот момент, когда подошел Феллон, маленький барабанщик — обитатель из лесов Джаеги с коротким хвостом — пробарабанил команду «Становись!» С лязганьем, звоном и поисками доспехов и оружия гвардейцы медленно строились. Феллон первым из третьей секции занял свое место.

Наконец, за исключеньем нескольких опаздывающих, все собрались. Ругаясь, Кордак послал Кисасу к палаткам гавехонцев.

Тем временем на западе проскакал кавалерийский отряд, тащивший крепкую веревку. К ее концу был привязан реактивный планер. Чабариан нанял в Сотаспе несколько таких примитивных кораблей и их пилотов для ведения разведки. Планер поднимался, как воздушный змей. Когда пилот поймал восходящий поток, он отцепил веревку и выпустил первую из своих ракет. Ракета, заряженная спорами растения ясувер, толкнула планер вперед.

Отряд Джуру стоял и стоял. Вернулся Кисаса с опоздавшими гвардейцами. Кришнанцы на эйасах скакали туда и сюда, развозя по отрядам приказы. Офицеры в доспехах, сверкавших в ярких лучах солнца, совещались на расстоянии вне пределов слышимости. Два отряда гвардии Занида выступили со своих мест и двинулись налево, чтобы укрепить левый фланг.

Феллон, со скучающим видом опираясь на мушкет, размышляя, что все шло бы по-другому, если бы он командовал армией. Он, если можно так выразиться, начал свой путь с самого верха и постепенно спускался по ступеням военной лестницы. Если когда-нибудь в его распоряжении вновь будет армия, он постарается, чтобы его солдаты были лучше информированы.

Рядом с ним переговаривались:

— Говорят, у Камурана есть механические биштары, одетые в броню…

— У джунгавов есть целый воздушный флот. Корабли движутся при помощи похожих на крылья весел. Они повиснут над головами и забросают нас камнями…

— Я слышал, что министра Чабариана обезглавили за измену…

Наконец, через час после того, как они построились, раздались звуки труб, звон гонгов, гром барабанов, армия двинулась вперед. Феллон, прибираясь вместе с остальными через высокий мох, заметил, что командиры выстраивают войско в форме огромного полумесяца: в середине — более обычные войска, лучники и копейщики, а кавалерию Чабариан разместил за полумесяцем. У него был эскадрон биштаров, но они держались позади, так как эти слоноподобные животные легко возбуждались. Обратившись в паническое бегство, они могли растоптать свои войска.

Пройдя такое расстояние, что палатки лагеря превратились в крошечные точки на восточной стороне горизонта, они остановились и стояли, пока офицеры наводили порядок и строили войска. Феллону ничего не было видно, кроме постоянного волнения травянистого мха под ветром и планера, парящего в зеленовато-голубом небе на фоне ярко-желтого диска Рокира.

Отряд Джуру занял позицию на вершине небольшого холма. Отсюда было видно дальше, но по-прежнему ничего нельзя было различить, кроме оливково-зеленой поверхности степи, покрытой рябью, как море в ветренную погоду. Феллон решил, что численность балхибской армии превышает тридцать тысяч.

Теперь ему видна была дорога, на которой время от времени появлялись облака пыли. Проносились группы всадников. Другие показывались на горизонте, как маленькие черные пятнышки. По их поведению Феллон заключил, что это балхибские разведчики, следящие за передвижением джунгавов.

Еще долгое ожидание; еще группы всадников. Внезапно в нескольких сотнях шагов от Феллона два всадника схватились друг с другом, их шпаги, как иглы, мелькали в воздухе. Один из них повернул эйаса и ускакал, второй последовал за ним.

И вот горизонт покрылся темными точками, которые постепенно росли и превращались в эскадроны степных всадников, покрывших всю равнину впереди.

Кордак крикнул:

— Отряд Джуру! Зарядить мушкеты! Зажечь сигары!

Но противник остановился и перемещался в стороны, казалось, без определенной цели. Вот от армии Квааса отделилась группа всадников и поскакала к тому месту, где стоял отряд Джуру. На ходу всадники пустили тучу стрел, однако, с такого расстояния, что стрелы не причинили никакого вреда. Одна из них с металлическим звоном отскочила от шлема гвардейца, не причинив ему никакого вреда.

Слева донесся звук одиночного выстрела и облако дыма.

— Дурак! — крикнул Кордак. — Не стрелять! Не стрелять!

И вот с оглушительным шумом армия Квааса вновь двинулась вперед. Феллон мельком рассмотрел фаланги копьеносцев, движущихся к центру балхибского лагеря, где размещалась гвардия короля Кира. Фаланги были пешими и, несомненно, состояли из сурианцев и даукианцев, так как все воины Квааса были всадниками. Другие отряды, пешие и верховые, двигались и слева, и справа. Тучи стрел наполнили воздух, звон тетив и свист летящих копий составляли оркестровый аккомпанемент шуму битвы.

Но сцена вскоре закрылась густыми тучами пыли, и Феллон больше ничего не мог разглядеть. К тому же, отряду Джуру приходилось самому принимать участие в битве.

Большой отряд всадников на эйасах двигался к правому крылу полумесяца. Кордак крикнул:

— Приготовиться! Первый ряд, на колено!

Первые два ряда подняли свои мушкеты; и гвардейцы, стоявшие во втором ряду, направили свое оружие поверх голов опустившихся на колено гвардейцев первого ряда. Кордак на своем эйасе поднял вверх шпагу.

Стрелы падали все чаще. Некоторые из них достигали цели. Всадники приблизились настолько, что Феллон, прицеливаясь, мог разглядеть торчащие над их лбами антенны. В этот момент Кордак скомандовал:

— Огонь! — и опустил шпагу.

Раздался залп, и все вокруг и впереди закрылось густым облаком дыма. Феллон услышал крики и стоны за этим облаком.

Ветер постепенно унес в сторону дым, а отряд всадников скакал направо. На мху лежало несколько эйасов, и гораздо больше эйасов скакало с пустыми седлами. Но вот сколько они поразили врагов, Феллон не мог сказать: тела упавших скрыл мох.

— Третий и четвертый ряды, вперед! — тут же крикнул Кордак.

Третий и четвертый ряды выступили вперед, а гвардейцы из первого и второго рядов начали перезаряжать свои мушкеты.

Откуда-то с юга, где находился левый край полумесяца, донесся звук мушкетных выстрелов, но Феллону ничего не было видно. Сзади послышался громкий шум. Оглянувшись, он увидел большой отряд кваасских всадников, вступивших в схватку с балхибской кавалерией. Кордак приказал осирианам и тотианам, стоявшим группой со своими мушкетами, растянуться в линию и охранять отряд от нападения с тыла.

Тем временем новый вражеский отряд появился перед гвардейцами. На этот раз на них напали рыцари на высоких шомалах (животных, похожих на одногорбых верблюдов), вооруженные длинными пиками. Новый залп, и облако дыма. Когда дым рассеялся, всадников на шомалах не было видно.

Какое-то время отряд Джуру никто не беспокоил. Середина балхибского боевого порядка скрылась в туче пыли, откуда раздавался гул битвы, крики схватившихся уже врукопашную, стоны раненых; а равнина впереди была покрыта сражающимися всадниками.

Феллон надеялся, что Чабариан знает о том, что происходит, гораздо больше него.

Кордак вновь призвал всех к вниманию: из облака перед ними материализовалась группа всадников, галопом скачущая на них. Первый залп поразил многих нападавших, но под напором скачущих сзади отряд врага продолжал приближаться. Второй залп произвел огромные опустошения в рядах противника, но тот все продолжал наступать.

Первые два ряда мушкетеров все еще заряжали мушкеты, у третьего и четвертого они были пустыми. Кордак приказал приготовить алебарды, и осириане и тотиане через расступившиеся ряды вышли вперед.

— Вперед! — приказал Кордак.

Осириане и тотиане двинулись вниз по склону. За ними мушкетеры побросали свои мушкеты, извлекли шашки и шпаги и тоже пошли вперед. Вид незнакомых существ, по-видимому, испугал всадников; они повернули обратно, бросая пики и крича, что против них воюют дьяволы и чудовища.

Кордак приказал вернуться на холм. Он гарцевал вокруг гвардейцев, как овчарка вокруг стада, и рукоятью шпаги колотил тех, кто хотел устремиться в погоню за всадниками.

Они вновь собрались на холме, подобрали и перезарядили мушкеты. Вид вражеских тел, устилавших поле впереди них, подбодрил гвардейцев.

День шел к концу. Кордак отправил осирианина на поиски воды. Отряд отбил еще три кавалерийских атаки с разных сторон. Феллон подумал, что их роль в этом не так уж и велика: звуки выстрелов и облака дыма пугали эйасов и шомалов. Битва в центре полумесяца, казалось, затихла.

Феллон сказал:

— Капитан, в центре что-то неладное.

— Что там может быть? Подождите, я что-то вижу. По-моему, наши отступают. Как это получилось, что, выстояв в такой долгой и упорной схватке, они теперь вдруг побежали?

Появился всадник, он что-то сообщил лорду Чиндору, тот крикнул Кордаку:

— Ведите своих мушкетеров за линией наших войск к центру, и побыстрее! Джунгавы применили что-то необычное. Гонец проводит вас.

Кордак построил свой отряд и повел его быстрым маршем за линией войск на юг. Там и тут были видны группы раненых кришнанцев, над ними трудились армейские хирурги. Справа от Джуру стоял сильно поредевший отряд арбалетчиков, зеленоватая кожа их была покрыта толстой коркой пыли, в которой капли пота проделали длинные извилистые борозды. Они устало и равнодушно опирались на свое оружие или сидели на телах погибших. Мох был вытоптан и кое-где даже выжжен.

Перед фронтом гул стал усиливаться, поднялось густое облако пыли. Солдаты впереди с криками указывали друг другу на что-то в пыли. Потом арбалетчики начали туда стрелять.

— Здесь, — сказал гонец и указал на брешь в передовой линии.

Кордак на эйасе, барабанщик и исидианин-знаменосец во главе колонны вступили в эту брешь. Отряд Джуру встал лицом к врагу. Наконец-то Феллон увидел это «необычное».

Оно было похоже на огромный деревянный ящик, медленно двигавшийся вперед на колесах, которые тоже были сделаны из дерева. Спереди и сверху сооружения были отверстия, сзади из него торчала короткая труба. По мере медленного приближения этого сооружения из трубы вырывались облака дыма.

Пафф-пафф-пафф-пафф…

— Боже, — сказал Феллон, — они изобрели танк.

— Что вы сказали, мастер Энтон? — спросил его сосед-кришнанец, и Феллон понял, что он говорил по-английски.

— Я просто молюсь своим земным богам, — ответил он.

— Приготовиться к огню! — крикнул Кордак.

Танк, пыхтя, приближался. Он направлялся не к отряду Джуру, а к линии балхибцев южнее. Его деревянные бока были усеяны щетиной воткнувшихся стрел и копий. За ним двигалось большое количество вражеских солдат. А рядом, дальше к югу, в облаке пыли был виден второй танк.

Громкое «бах!» донеслось от ближайшего танка. Металлическое ядро вылетело из отверстия впереди танка и проделало брешь в линии копьеносцев Балхиба. Копья полетели в сторону, люди закричали. Вся линия подалась назад.

Мушкеты отряда Джуру гремели, усеивая борта чудовища градом пуль. Но вот пыль рассеялась, и Феллон увидел, что танк не поврежден. Он повернул и двинулся на отряд.

— Второй залп! — скомандовал Кордак.

Но вновь раздалось «бах!», и железное ядро ударило в ряды отряда. Оно попало в грудь эйаса Кордака, отбросив капитана далеко назад. Рикошетом оно ударило в голову и убило восьминогого знаменосца-исидианина. Знамя упало.

Феллон выстрелил в отверстие танка и оглянулся. Гвардейцы вокруг кричали:

— Все пропало!

— Мы окружены…

— Спасайся, кто может…

Еще несколько одиночных выстрелов, и отряд Джуру побежал. Танк вновь повернул южнее, к линии балхибцев.

Бах! Убегая вместе со всеми, Феллон заметил третий танк. Он бежал в беспорядочной толпе отступавших — мушкетеров, копьеносцев, арбалетчиков, смешавшихся друг с другом. Он перепрыгивал через упавших и с обеих сторон видел кваасцев, сплеча рубивших своими кривыми саблями. Феллон бросил мушкет, так как у него не было ни пороха, ни пуль, а возобновить их запас нечего было и думать. Тут и там отдельные группы балхибских кавалеристов пытались сдержать натиск степняков, но в целом сражение было безнадежно проиграно.

Над Феллоном что-то крикнули по-кваасски. Он поднял голову и увидел заросшего шерстью кваасца, сидевшего на эйасе с поднятой саблей. Феллон понял из его слов только «Кваас» и «Балхиб». Очевидно, кваасец не был уверен, к какой армии принадлежит Феллон, так как на нем не было мундира.

— Я лондонец! — крикнул Феллон, схватил кваасца за ногу и дернул. Тот свалился с эйаса наземь, а в седло вскочил Феллон. Он повернул эйаса на север и заставил его скакать галопом.

Глава 19

Через четыре дня, обойдя зону военных действий с севера, Феллон прибыл в Занид. Ворота Джеклан были забиты кришнанцами, стремившимися в город: это были солдаты, бежавшие с поля битвы под Чосом, крестьяне, спасающиеся за стенами города, и другие.

Стражники у ворот спросили имя Феллона и задали несколько вопросов, чтобы убедиться, что он настоящий занидец, хотя и не кришнанец.

— Отряд Джуру? — спросил один из них. — Говорят, что вы почти выиграли сражение, остановив орды варваров своими ружьями, но тут напали эти проклятые паровые колесницы, и вы отступили.

— Это более правдивое описание сражения, чем я ожидал услышать, — ответил Феллон.

— Эти проклятые варвары использовали то оружие, которое противно всем нормам цивилизованных людей.

Феллон удержался от замечания, что то же самое кваасцы могут сказать по поводу мушкетов:

— Что было дальше? Сохранилась ли балхибская армия?

Второй стражник воспроизвел балхибский эквивалент недоуменного пожатия плечами.

— Говорят, Чабариан вновь собрал кавалерию и вступил в бой у Малмажа, но был убит. Не знаете ли вы, где теперь противник? Пришедшие утром говорили, что джунгавы идут за ними вслед.

— Не знаю, — сказал Феллон. — Я пришел с севера и никого не видел. Я могу идти?

— Да, но раньше нужно выполнить одну формальность. Поклянитесь в верности лорду-протектору королевства Балхиб, его высочеству пандру Чиндору эр-Квинану.

— Как? Но почему?

Охранник объяснил:

— Чабариан погиб в Малмаже, как вы знаете. А лорд Чиндор, весь в крови после битвы, примчался в Занид и сообщил его величеству доуру Киру об ужасном поражении. Они были вдвоем, и тут доур, огорченный этим известием, выхватил свой кинжал и закололся. Тогда Чиндор созвал уцелевших членов правительства и убедил их наделить его чрезвычайными полномочиями для борьбы с нашествием. Так вы клянетесь?

— О да, конечно, — сказал Феллон, — я в этом клянусь.

В глубине души Феллон подозревал, что Чиндор помог королю покинуть этот свет, а потом попросту заставил министров, угрожая оружием, признать его диктатуру.

Пройдя через ворота, он помчался по узким улицам к своему дому. Он боялся, что хозяин дома пустит других жильцов, так как Феллон уже давно не вносил арендную плату. Но он с радостью обнаружил, что дом в том же состоянии, в каком он его оставил.

Теперь его единственной целью было добыть два остальных куска обязательства Квейса, добыть любыми средствами. Он придет к Кастамбангу с достаточно правдоподобным рассказом о том, что Квейс передал ему свой кусок за сведения, добытые Феллоном до ухода из города.

Он торопливо умылся, переоделся и собрал то свое имущество, которое считал достаточно ценным. Через несколько минут он вышел, захлопнув дверь — в последний раз, если его планы осуществятся — укрепил узел с вещами на спине эйаса, сел в седло и поскакал.

Привратник постоялого двора Ташин сказал, что действительно мастер Туранж сейчас дома и добрый сэр сможет его там найти. Феллон пересек двор, удивительно безлюдный — артистическая клиентура покинула Ташин — и дошел до комнаты Квейса.

Никто не откликнулся на звон дверного гонга. Феллон толкнул дверь, она отворилась. При взгляде внутрь рука его потянулась к рукояти рапиры.

Квейс из Бабаала лежал навзничь на полу, его куртка была пропитана коричневой кришнанской кровью. Феллон перевернул тело и увидел, что шпион пронзен насквозь, вероятно, рапирой. Рядом с ним на полу лежала груда бумаг.

Присев на корточки, Феллон осмотрел эти бумаги. Не найдя того, что он искал, он обыскал тела Квейса и остальную часть комнаты.

Никакого следа чека. Его планы нуждались в корректировке: кто-то узнал о разрезанном на три части чеке и убил Квейса, чтобы овладеть его частью.

Но кто? Феллон помнил, что об этом документе не знал никто, кроме Квейса, Кастамбанга и его самого. Банкир был хранителем денег; если бы он захотел их присвоить, он мог бы обойтись и без чека.

Феллон вторично обыскал комнату, но не нашел ни части чека, ни следов убийцы.

Наконец он со вздохом вышел. У привратника он спросил:

— Кто-нибудь навещал сегодня Туранжа?

Тот задумался:

— Да, сэр. Теперь, когда вы спросили об этом, я вспомнил. Примерно с час назад у него был посетитель.

— Кто? Как он выглядел?

— Он, как и вы, землянин и был одет в гражданский костюм.

— Но как он выглядел? Высокий или низкий? Полный или худой?

Привратник сделал беспомощный жест:

— Не могу сказать вам, сэр. Вы, земляне, все похожи друг на друга.

Феллон вновь сел на эйаса и через весь город направился к дому Кастамбанга. Его дальнейшие действия казались бессмысленными, но он не сдастся, пока есть хоть малейшая надежда заполучить эти деньги.

Город был охвачен возбуждением. Тут и там мчались всадники. Кто-то крикнул:

— Джунгавы уже видны! К стенам!

Феллон проехал мимо Дома Правосудия, где на доске казненных было больше, чем обычно, голов. Он не смотрел на эти ужасные предметы пристально, но, уже проскакав, он понял, что видел чье-то знакомое лицо.

Взглянув на доску, он с ужасом увидел оскаленную в иронической усмешке оскаленную голову кришнанца, к которой он и направился. Под головой он прочел:

КАСТАМБАНГ ЭР-АМИРУТ

банкир из Габанжа, 103 года и 4 месяца

Признан виновным в государственной измене.

Измена, очевидно, заключалась в том, что Кастамбанг финансировал Квейса, шпиона Квааса. А так как пытки уголовных преступников были в Балхибе законной процедурой — с их помощью узнавали имена сообщников — Кастамбанг в предсмертной агонии мог назвать имя Феллон. Теперь у Феллона были все основания побыстрее покинуть Занид.

Феллон пустил эйаса в галоп, направляясь к воротам Луммиш. Он решил без дальнейших отлагательств покинуть Занид. Но, проскакав несколько кварталов, он вдруг понял, что находится рядом с домом Кастамбанга. Проезжая мимо, он заметил, что ворота сорваны с петель.

Нестерпимое любопытство заставило его направить эйаса во двор. Всюду были следы разгромы. Прекрасные статуи из Катай-Джогорая, разбитые на куски, валялись на земле. Фонтаны молчали. Валялись разные предметы. Феллон спешился и начал их рассматривать. Это были записи, чеки, счетные книги и другие принадлежности банкира.

Феллон решил, что после того, как Кастамбанг был арестован, собравшаяся толпа разграбила его дом.

Был лишь ничтожный шанс найти в этом разгроме третью часть чека Квейса. Не стоит тратить время на поиски, подумал Феллон, Занид сейчас — слишком опасное место для него. Но ведь это его последний шанс вернуть себе королевство Замба.

И не стоит забывать об убийстве Квейса. Неужели убийца опередил его и здесь?

Феллон обошел двор, осматривая каждый клочок бумаги. Ничего.

Он вошел в дом, перешагнув через тело одного из колофтианских слуг Кастамбанга.

Где же может быть эта часть чека? Кастамбанг положил его в ящик большого стола в своем подземном убежище. Феллон решил, что надо осмотреть эту комнату; если же чек не найдется и там, он немедленно покинет город.

Лифт, конечно, не работал, но Феллон отыскал ведущую вниз лестницу. Он снял со стены лампу, наполнил ее резервуар из другой лампы и зажег своей зажигалкой, а потом начал спускаться.

Подземный проход был темен и освещался только его лампой. Шаги Феллона и его дыхание громко раздавались в тишине подземелья.

Чувство направления точно привело Феллона через лабиринт коридоров и комнат к подземному «логову» Кастамбанга. Решетка не была спущена. На полу валялось несколько монет, потерянных грабителями; но дверь в логово была закрыта.

Почему? Если здесь побывала толпа, то она не остановилась бы перед запертой дверью.

Из-под двери пробивался слабый свет. Взяв в руки рапиру, Феллон ногой толкнул дверь, и она открылась.

Комната освещалась лампой, которую держала в руках женщина-кришнанка, стоявшая спиной к двери. Лицом к Феллону у стола стоял землянин. Когда дверь хлопнула, женщина обернулась. Мужчина выхватил шпагу.

Феллон от изумления раскрыл рот. Женщина была Гази эр-Доукх, а мужчина — Уилком Вагнер в костюме кришнанца.

— Привет, Гази, — сказал Феллон. — Это твой новый джагайн? Ты быстро меняешь их в последнее время.

— Нет, Энтон, он дал мне истинную религию, которую я так долго искала.

Пока Гази говорила, Феллон убедился, что большой стол изрублен топором, все ящики открыты и опустошены. Бумаги громоздились на полу. Перед Вагнером на столе лежали два маленьких прямоугольных куска бумаги. Хотя на таком расстоянии Феллон не мог прочесть, что в них написано, он был уверен, что это именно то, что он искал.

— Где вы их взяли? — спросил он Вагнера.

— Одну отобрал у одного парня, другую — в ящике этого стола, — ответил Вагнер.

— Они мои. Я заберу их у вас.

Вагнер левой рукой подобрал куски чека, спрятав их в карман.

— Ошибаетесь, мистер. Они никому не принадлежат — я получу эти деньги и использую их для распространения истинной религии. Думаю, что у вас есть третий кусок.

— Отдайте и эти, — сказал Феллон, подходя ближе.

— Это вы отдайте, — ответил Вагнер, отступая. — Я не хочу вредить вам, но вселенский монотеизм может заставить меня сделать это.

Феллон сделал еще шаг.

— Вы убили Квейса?

— Иначе бы он убил меня. Теперь делайте так, как я велю.

— Но как вы узнали обо всем?

— Я присутствовал на суде над Кастамбангом и слышал обвинение. Гази рассказала мне о чеке, разорванном на три части, и я сопоставил сведения.

— Кончайте болтовню! — сказала Гази, ставя лампу на стол. — Вы сможете разделить золото или свести счеты в другом месте. Но город на краю гибели, и у нас нет времени на ссоры.

— Конечно, моя практичная маленькая возлюбленная, — сказал Феллон и вновь обратился к Вагнеру. — Вы настоящий святой! И не останавливаетесь перед убийством, умыкаете женщину — и все это во имя святого Бога…

— Вы ничего не понимаете в этом, — угрюмо сказал Вагнер. — Я не делаю ничего аморального, не то что вы. Меня с Гази связывают лишь духовные отношения. Она моя сестра…

В этот момент Вагнер с кошачьей ловкостью шагнул вперед, взмахнув шпагой. Феллон с трудом парировал неожиданный выпад. Вагнер с легкостью повторил выпад. Лезвия сверкнули в полутьме: дзинь-дзинь-дзинь.

Помещение было слишком тесным для маневра, к тому же Феллона очень стесняла та лампа, которую он держал в левой руке. У Вагнера оказалась крепкая рука, и он был искусным фехтовальщиком.

Феллон уже собирался запустить лампу в строгое фанатичное лицо Вагнера, когда Гази с криком «Прекратите, негодяи!» потянула его сзади за куртку обеими руками. Ноги Феллона поскользнулись. Вагнер сделал выпад.

Феллон видел, как к нему приближается кончик рапиры миссионера. Он пытался отразить удар, но кончик вдруг исчез из вида, и тело Феллона пронзила острая боль.

Вагнер отдернул лезвие и отступил, все еще настороже. Феллон сквозь гул в ушах слышал звон своей рапиры, выпавшей из его ослабевших рук на пол. Колени его подогнулись, и он упал.

В полубессознательном состоянии он слышал стук упавшей лампы, вскрик Гази, чувствовал, как Вагнер обыскивает его и забирает третью часть чека, и наконец услышал удаляющиеся шаги Вагнера и Гази. Все смолкло и наступила тьма.

Феллон не знал, сколько времени он был без сознания. Через некоторое время он пришел в себя и обнаружил, что лежит на полу, куртка его в крови, рана жжет, как огнем, и это подземелье показалось ему неподходящим местом для смерти.

Он начал ползти к двери. Даже в таком состоянии он не мог ошибиться в направлении. Но через несколько метров он почувствовал себя полностью истощенным.

Немного погодя он прополз еще несколько метров. Попытался нащупать свой пульс, но не смог.

Еще один отдых, и опять несколько метров. И еще раз. И еще. Он слабел, и каждое передвижение становилось все короче.

Через много часов, как ему показалось, он добрался до лестницы. Как же он взберется наверх, если он с трудом добрался и по горизонтальному пути?

Но он так просто не отдаст свою жизнь.

Глава 20

Энтони Феллон пришел в себя в чистой постели в незнакомой комнате. Когда он смог различать окружающее, он узнал доктора Нанга.

— Вам лучше? — спросил Нанг и затем проделал все манипуляции, которые выполняют врачи, осматривая больного. Феллон понял, что находится в доме консула. Немного позже доктор ушел и в комнату вошли два землянина: Перси Мжипа и худой высокий белый человек.

Мжипа сказал:

— Феллон, это Эдем Дейли, один из моих пропавших землян. Теперь все они найдены.

Убедившись, что он может говорить, Феллон спросил:

— Что случилось? Как я здесь оказался?

— Камуран увидел вас во время своего триумфального шествия в королевский дворец. Вы лежали в придорожной канаве. Он велел слугам похоронить вас вместе в другими погибшими. К счастью для вас, там находился и я. Вы были в нескольких шагах от смерти, но я доставил вас сюда и предоставил заботам доктора Нанга.

— Кваасцы взяли Занид?

— Город сдался на определенных условиях. Я согласовывал эти условия, убеждая Гхуура, что занидцы будут сражаться насмерть и что я сам встану за воротами Джеклан, если он попытается разбить их стенобитными машинами. Вы знаете, эти туземцы уважают упорство, когда сталкиваются с ним, к тому же, Гхуур далеко не глуп и не захотел осложнять отношения с Новоресифе. Я не собирался вмешиваться, но я не мог видеть того, как варвары превращают в руины прекрасный город.

— Каковы же условия?

— Балхиб сохраняет местную автономию под руководством Чиндора, как пандра. Он — предательская свинья, но другого выбора не было. В городе остается не более двух тысяч кваасцев, Гхуур обязуется не допускать никаких грабежей и убийств.

— И Гхуур сдержал слово?

— Да. Он, как и большинство туземцев, умеет держать слово. Кроме того, мне кажется, что он слегка боится меня. Он никогда не видел землян с таким цветом кожи и в глубине души, видимо, считает меня каким-то демоном.

— Понятно, — пробормотал Феллон. — А как насчет исчезнувших землян?

— Их похитили люди Гхуура, это тоже организовал ваш старый приятель Квейс. Камуран скрыл их в Мадхике, где создавал свое оружие.

— Но ведь они были под псевдогипнозом…

— Камуран нашел противоядие. У него есть ученый, который учился в Вене много лет назад, еще до того, как технологическая блокада окончательно окрепла. Этот ученый разработал метод снятия псевдогипноза Сан-Реми. Он испробовал свой метод на этих троих — расскажите сами, мистер Дейли.

Эден Дейли прочистил горло:

— Камуран велел нам разработать оружие, чтобы разбить Балхиб. Не было смысла говорить, что мы не умеем, не знаем и так далее. У него даже был другой землянин — мы никогда его не видели.

Мы думали о ружьях, но никто из нас не сумел изготовить порох. Но у нас было достаточно практических инженерных познаний, чтобы создать действующую паровую машину, так как, к нашему удивлению, у Камурана нашлось какое-то количество запасных частей разных двигателей. Мы изготовили танк и покрыли его листами дерева конг и вооружили катапультой. Первые два образца не действовали, но третий уже мог служить моделью для массового производства.

Камуран приказал изготовить двадцать пять танков и изо всех сил подгонял нас; но из-за недостатка материалов мы смогли изготовить лишь семнадцать, а из-за различных поломок в битве приняли участие лишь три танка. Я слышал о мушкетерах армии Балхиба: по-видимому, балхибцы пошли тем же путем.

— Да, — сказал Феллон, — но в этом случае они все изобрели сами. Прощай, техническая блокада. Я уже предвижу день, когда рапира здесь станет такой же бесполезной, как и на Земле. Зря я столько времени изучал фехтование. Кстати, Перси, а что случилось с Сафком?

Мжипа ответил:

— По условию Камуран должен был контролировать все вооружение Балхиба, поэтому когда жрецы Ешта отказались впустить кваасцев в Сафк и закрыли двери, Камуран их взорвал.

— Нашли ли кваасцы в подземелье двух кришнанских ученых, по имени Сэйнэйн и Зарраш?

— Вероятно.

— Где же они теперь?

— Не знаю. Предполагаю, что Гхуур держит их в заключении, собираясь использовать.

— Постарайтесь их освободить. Я обещал помочь им.

— Посмотрим, что можно сделать, — ответил Мжипа.

— А где этот осел Фредро?

— Он счастлив: фотографирует и зарисовывает Сафк. Я уговорил Чиндора разрешить ему обследовать здание, после того как Лийяра — по причинам, о которых вы можете догадаться, — убедил протектора запретить культ Ешта. Фредро страшно возбужден. Он утверждает, что ему удалось доказать, что Мианда Отвратительный был исторической личностью и построил Сафк, как памятник своему отцу. Кхарадж не был его отцом, он жил на несколько столетий раньше, в мифах все перепуталось. А Мианда был прозван Отвратительным вовсе не за убийство своего отца, а за то, что он разорил королевство, заставив всех трудиться на постройке Сафка… Если вам интересно, он с удовольствием расскажет вам сам.

Феллон вздохнул:

— Перси, мне кажется, вы можете сделать все для каждого, только мне вы не можете вернуть королевство, — он обернулся к Дейли. — Ваши танки очень уязвимы. Они не смогут перейти через ров, их можно опрокинуть, сжечь…

— Я знаю, но балхибцы этого не знают.

Феллон вновь повернулся к Мжипе:

— А что слышно о Гази и Вагнере? И о моем друге Кордаке?

Мжипа задумался.

— Насколько мне известно, капитан Кордак не вернулся из Чоса — он либо убит, либо захвачен в плен кваасцами. Гази живет с Фредро.

Феллон улыбнулся криво:

— Ах, он старый…

— Да, да. Он нанял помещение, говорит, что проживет здесь с год или больше… Вам приятно будет слышать, что Унылый Дэн Вагнер пытался ночью спуститься с городской стены на веревке и был застрелен кваасским арбалетчиком.

— Насмерть?

— Да. Вероятно, он хотел добраться до Маджбура и получить деньги Кастамбанга. Он и не знал, что правительство Балхиба наложило секвестр на все имущество банкира после его смерти.

— Уф! — выдохнул Феллон.

Появился доктор Нанг, сказав:

— Вам пора идти, джентльмены. Больной должен отдохнуть.

— Хорошо, — ответил Мжипа, вставая. — О, еще одно. Выздоровев, вы должны побыстрее уехать из города. Занидцы узнали, что вы шпионили в пользу Гхуура. Открыто они не могут теперь арестовать вас, но многие поклялись убить вас при первой же возможности.

— Благодарю вас, — без энтузиазма сказал Феллон.

Год спустя неряшливо одетый землянин брел по улицам Мише, столицы Микарданда. Глаза его были налиты кровью, лицо заросло щетиной, походка была нетвердой.

Он только что продал несколько сплетен в газету Мише, старейшую на Кришнане. Половину гонорара он пропил, другую часть нес в свой жалкий дом, в котором обитал с одной микарданской женщиной. Прохожие не понимали слов Феллона, который бормотал по-английски:

— Когда мне повезет… всего лишь один крупный выигрыш… я найму армию… отведу эту проклятую армию на Замбу… и снова буду королем… Да, королем!

Магические крекеры

Шеф-пилот космического корабля, только что совершившего посадку в Бембоме на Вишну, протянул Лютеру Беку грузовую ведомость, баланс расхода топлива, полетный лист, список пассажиров, распечатку радиопереговоров. Он сказал:

— На этот раз только один пассажир, Лютер.

— Кто? — спросил Бек, перебирая бумаги толстенькими пальцами.

— Дариус Коши.

— ЧТО!

— Да, именно он. Ты же знаешь этого парня, не так ли?.. Э, куда ты?

Бек, не останавливаясь для ответа, пробежал по коридору и без стука влетел в кабинет команданте.

— Шеф! — крикнул он. — Коши вернулся!

— Realment?^[80] — Силва вскинул тронутые сединой брови. — Теперь наша жизнь осложнится, хотя я и не стал бы кричать об этом так громко, чтобы синьор Дариус нас отсюда услышал. Ну и что он привез на этот раз?

— Еще не успел проверить…

— Тогда надо поскорее это сделать. Тогда легче будет понять, что он на этот раз задумал.

Бек пожал плечами:

— Конечно. Я именно так и подумал — что вы захотите все узнать imediatamente^[81]

— Obrigado^[82], именно так. Убедись, что все тщательно проверил. С микроскопом.

Коренастый таможенник «Вигенс Интерпланетарис» увидел, что Дариус Коши ждет его у стойки для проверки. Это был худой смуглый бизнесмен выглядевший как голливудская звезда, снизошедшая до беседы со своими поклонницами. Он только что сменил земной костюм на вишнанский и потел, как скаковая лошадь после забега.

— Хорошо, синьор Лютер, — сказал Коши. — Как видите. У меня в рукавах ничего не спрятано. А если вы включите свой аппарат, то убедитесь, что я ничего не проглотил.

Бек, проверявший багаж Коши с помощью рентгеновского излучения, спросил:

— А это что за хлам?

— Por favor^[83], уважаемый, не называйте мою фабрику хламом!

— Похоже на старые противни. Фабрика — для выпуска чего?

— Крекеров.

— Крекеров?

— Крекеров.

— Ты что, сбрендил?

— Ничуть. В прошлый раз я узнал, что и ромели, и дзлиери сами не свои до сладких крекеров. Импортировать их с дальних планет, отстоящих на несколько световых лет, невыгодно, и я решил организовать их производство.

— Где? — Бек перебирал кухонное оборудование.

— На маленьком участке, который я арендовал у старого Каматобдена. Условия неплохие, хотя в последний раз… э-э…мне неожиданно пришлось потратить немного больше, чем я ожидал.

— А из чего ты их будешь делать?

— Нет ничего проще. Муку сделаю из вашнуванской пшеницы, куплю соль, сахар и приправы у местных, а сироп, жир для рассыпчатости и сухое молоко привезу из Новоресифе.

Тут какая-то хитрость, подумал Бек. Или так, или Дариус Коши стал другим человеком — во что поверить трудно. Эти противни и духовки выглядят безобидно — контрабандного оружия или наркотиков в них не спрячешь.

Прикинув в уме, сколько могло весить это оборудование, Бек спросил:

— Ты что, все с Земли привез? Сумасшедшие деньги стоит оттуда все доставить.

— Нет, все необходимое я взял на Новоресифе и сам привел в порядок.

— Все равно, чтобы оправдать расходы, тебе придется оценивать свои крекеры на вес золота или продавать их за бриллианты.

Коши вспыхнул:

— Естественно, я надеюсь хорошо заработать, да и надоело сидеть на чае и соленых таблетках. У меня и так уже почки так пропитались танином, что из них можно делать кожу для обуви. Когда закончишь шарить в моем багаже — вот тебе все разрешения, виза и другие бумаги.

Шарить Лютеру Беку заканчивать не хотелось, так как он отнюдь не уверился, что все в порядке. Однако оборудование представляло собой обычные листы металла, самым простым образом скрепленные между собой. Лютер даже специально проверил особо тщательно два противня рентгеновским аппаратом, но ничто не подтвердило его подозрения.

Наконец он закончил и перешел к личным вещам Коши. Торговец, казалось, воспринимал все это как медленную пытку и наконец сказал:

— Правда, инспектор, все в порядке. После посещения Гвена я со всем этим завязал.

— А как ты собираешься провезти свое оборудование через джунгли?

— Найму пару послушных дзлиери — как вьючных лошадей. Сейчас в Бембоме никого из них нет?

— Сезон спаривания у них закончился, так что будут здесь тусоваться.

— Все пытаешься закинуть удочку насчет тех занятий, мой ученый друг?

— Ох-хо-хо.

— Ты знаешь, — Коши выпустил кольцо табачного дыма, — что я легко мог бы получить какую-нибудь работу для умников безо всякой учебы. О внеземной жизни мне известно больше любого профессионального ксенолога. Но я на дух не переношу всю эту бюрократическую волокиту, без которой гражданские чинуши вроде тебя жить не могут.

Всегда везучий Коши и на этот раз без проблем нанял нескольких дзлиери. Они пришли из своих лесов в поисках работы по перевозке. Коши попросил дзлиери привести какую-то знакомую им женскую особь, чтобы она везла его самого. Бек подумал, что и здесь он не может обойтись без каких-то выдумок, и самые фантастические россказни о нем по большей части оказывались сущей правдой. Бек увидел, как Коши нахально взгромоздился на спину самки-дзлиери и скрылся в пелене дождя, а два жеребца, взмахивая руками и что-то бормоча, потопали за ними, сгибаясь от тяжелой ноши.

После того как космический корабль улетел в Новоресифе на Кришне, жизнь в Бембоме вошла в нормальное русло. Бек с головой окунулся в работу, проверяя прибывшие грузы. Один торговец появился из джунглей, оставил на складе свои товары, запасся необходимым и снова исчез в лесу. Один из служащих компании «Вигенс» заболел какой-то странной болезнью и умер, и все, затаив дыхание ждали, не разразится ли эпидемия. Спаркс из-за проститутки поссорился со Слопсом, но с ними обоими провел воспитательную беседу Собонис, и они помирились…

Однажды днем на станцию пришел избитый ромели и попросил оказать ему первую медицинскую помощь. Первым его увидел Стампс и позвал Собониса, который наложил пластырь на землистую кожу туземца и заверил, что его средний глаз серьезно не поврежден. Между тем Стампс доложил обо всем команданте, и тот позвал на помощь сержанта и Бека для беседы с пострадавшим. Услуги сержанта Мартинса понадобились потому, что он больше всех поднаторел в улаживания всяких дел с вишнанцами, а Бек офицером высокого ранга, в чьи обязанности входило содействовать мирной жизни на планете.

Разговор шел ни шатко ни валко, потому что ромели знал всего несколько слов по-португальски, а из трех человек только сержант бегло говорил на языке ромели. Туземец лежал на спине, болтая в воздухе своими двадцатью четырьмя пальцами на руках и ногах, а sargento^[84] переводил.

Комендант спросил:

— Из-за чего возникла драка?

Ромели ответил через переводчика:

— Я не соглашался с их новым военным планом, и они меня выгнали.

— Что за военный план?

— Могзаурма собирается напасть на дзлиери. (Бек знал Могзаурму из соседнего племени ромели как высокопоставленного жреца и ловкого торговца.)

— И в чем состоит план? — продолжил Силва.

— План Могзаурмы…

— Понятно, а в чем его суть?

— Магия.

— Что за магия?

— Великий синьор Аугусто знает, что такое магия.

Силва получал свое жалованье благодаря тому, что всегда оставался вежливым и корректным, какое бы раздражение ни вызывали у него вишнанцы. Он невозмутимо спросил:

— Я частенько с тоской вспоминаю старую добрую Землю, и сейчас как раз такой случай. Расспроси его об этом заклинании.

— Заклинание истребит дзлиери, — сказал ромели.

— Хорошо, но КАК?

Ромели почесал свой пластырь правой средней конечностью:

— Я плохо знаю магию. Это дело жрецов.

— А что ты знаешь об этом именно заклинании?

— Я… я думаю, что-то о том, чтобы уничтожать изображения дзлиери.

— Какие изображения?

— Больше мне ничего не известно.

— Если ромели и дзлиери будут насылать друг на друга свои глупые заклинания, это нас не касается. Они раньше враждовали и, полагаю, и дальше будут. Так всегда происходит, когда на одной планете живут два вида разумных существ. А другой такой планеты я не знаю. Скажи ему…

— Подождите, шеф, — прервал его Бек. — Меня не оставляет ощущение, что в этом как-то замешан Коши. Позвольте я его расспрошу. Может, удастся что-то выяснить. Мтели, а как будут уничтожаться эти изображения?

— Уже сказал вам, что не знаю, — пробурчал Мтели.

— Они не будут… съедены?

— Кажется, вы все об этом знаете, тогда зачем спрашиваете?

— Ну так все же?

— Вас не касается, как мы обращаемся с нашими врагами.

— Касается, если вы обращаетесь к нам за помощью. Как тебе понравится, если мы снимем с тебя этот пластырь и выгоним из Бембома? А?

— Вы этого не сделаете. Считается, что вы добры к нам. Я тоже хорошо знаю политику «Вигенс».

— Все правильно. Но мы не должны никому оказывать приоритет. Давай начнем сначала. Ты не ответишь на мой вопрос, приятель? Они должны быть съедены?

— Хм-м, да.

— Уже лучше. А это не такие маленькие печеньица?

— Да, такие.

— А что побудило тебя не согласиться с этим планом?

— Я подумал, что такие печенья слишком опасно распространять в племени. Мы можем начать использовать их друг против друга. Даатскхуна уже опасается вспышки колдовства среди нас.

— Вы собирались покупать это печенье у Дариуса Коши?

— Мне не следует об этом говорить…

— Мы так или иначе все выясним. Ты знаешь, что у нас есть для этого кое-какие свои секретные способы.

— Думаю, что есть. Ладно, у него собирались купить.

— Все ясно, — подытожил Бек. — Я так и думал, что он неспроста все это затеял. Коши будет печь замечательные крекеры — в форме дзлиери. Ромели смогут поедать своих врагов, и это будет очень вкусная магия. А как вы собираетесь ему платить, Мтели?

Ромели ответил:

— Он рассказал, что у людей на Земле есть магический обряд, который они называют танцами, исполняемыми под музыку. Он сказал, что они безумно любят танцевать, слушая наши песни и заплатят ему за них горы денег. Поэтому по договору он передает нам крекеры, а мы позволяем ему записывать наши песни, с небольшими пометками на нотах.

— Теперь мне все понятно, — сказал Силва. — Я услышал об остроумнейших способах избежать платы за провоз на Землю, но на этот раз речь идет о bolo^[85]. Когда последний раз был дома, то понял, что жители Рио на самом деле помешаны на этих мелодиях ромели, которые привезли ксенологи. Однако я до сих пор не могу понять, следует ли нам вмешиваться.

— Команданте, — сказал сержант, — мы не можем допустить больших беспорядков среди этих проклятых вишнанцев как раз тогда, когда на торговых путях стало все спокойно. К тому же, придя в сильное возбуждение, они начнут убивать наших представителей.

— А будут ли беспорядки? — спросил Силва. — Может, они будут тихо-смирно сидеть дома и есть свои крекеры?

— Сейчас спрошу, — сказал сержант и повернулся к ромели: — Мтели, собираются твои соплеменники напасть на дзлиери в прямом смысле слова когда уничтожат их посредством магии?

— Естественно. А как же еще мы можем завладеть их собственностью?

— И все равно я не могу понять, — осторожно промолвил Силва, — какой закон нарушил Коши.

— Он продал вооружение вишнанцам, — сказал Бек.

— Как вы можете назвать печенья в виде фигурок животных вооружением? Послушайте, синьор инспектор, вы же не суеверный человек и не верите, что от этих маленьких крекеров Коши будет какой-то толк, что бы ни думали о них эти несчастные существа!

— От них будет толк! — воскликнул ромели, который, казалось, уловил смысл реплики Силвы. — И мы не несчастные существа. Я видел, как действует эта магия. Могзаурма привел пленного дзлиери, и он сразу после заклинания умер.

— Может, он уже был болен или ранен, — сказал Силва.

— Нет! Нет!

— Может, он был напуган до смерти, — сказал сержант. — Вы знаете этих туземцев.

— Не называйте меня туземцем! — Мтели вскочил с места.

— А разве ты не туземец? — спросил сержант.

— Пожалуйста, calma^[86], — сказал Силва. — Сержант Мартинс не хотел тебя оскорбить, дружище. Я слышал о некоторых народностях на Земле, представители которых умирали, когда жрец-знахарь творил над ними свое колдовство. Но мы тоже не всесильны, и я ничем не смогу им помочь, если они станут приходить в ужас без особой на то причины.

Бек покачал головой:

— Если я напугаю вас до смерти угрозой убить, это будет все равно что я вас оглушил ударом по голове. И как говорит сержант, мы не можем позволить нападать на наших людей, потому что они земляне, хотя и занимаются своим личными делами. Я положу этому конец.

— Как?

— Найду Коши и арестую его.

— Ты с ума сошел, мой юный друг, — сказал Силва.

— Просто землю роет, — сказал сержант. — Сынок, а ты знаешь, как легко навсегда сгинуть в этом навозе?

— Мне все прекрасно известно, — сказал Бек. — Я здесь все объехал, и со мной ни разу ничего не случилось. Если вовремя поставить заслон перед этим Коши, никаких беспорядков не возникнет — просто повода для них не будет.

Силва объяснил, в чем тут дело:

— Синьор Лютер мечтает выучиться на ксенолога и считает, что несколько таких вояжей будут ему как нельзя кстати.

— А почему бы и нет? — сказал Бек. — Если я на вступительных экзаменах расскажу, как общался с обитателями этой планеты…

— Для того чтобы это сделать, есть только один надежный способ. — Сержант выразительно похлопал по своей кобуре. — Надо прежде всего провести разведку и постараться привить им страх перед Богом. И никакие школяры…

— Кого это ты называешь школяром? — взорвался Бек. — Ты вот-вот спровоцируешь войну всех вишнанцев против Бембома, и имей в виду…

— Прошу вас, успокойтесь, мои дорогие! — воскликнул Силва. — Мы же цивилизованные люди. Устраиваете ссору на ровном месте. Моя идея состоит в том, чтобы организовать встречу Каматобдена и Даатскхуны. Пусть спокойно обсудят все проблемы.

— Одна попытка уже была! — возразил Бек. — Они чуть не убили друг друга, как только встретились.

Перепалка продолжалась еще с полчаса, и в итоге победу, благодаря луженой глотке и хорошо подвешенному языку, одержал Лютер Бек. Порешили, что сначала он попробует осуществить свой план, а если из этой затеи ничего не выйдет, останется достаточно времени, чтобы придумать что-то еще. В любом случае, если Бека постигнет неудача, он вряд после этого ли будет возражать, если кто-то еще из них попытается что-то сделать.

— От этих карт никакого толку, — посетовал пилот, — так быстро здесь все зарастает… Похоже, это где-то здесь.

Он показал на точку на экране радара, которая соответствовала дому Коши на карте. Вертолет начал медленно снижаться, пока из тумана в нескольких метрах под ними не выглянула поляна рядом с домом. Когда до земли оставалось меньше двух метров, Бек вылез из кабины и спустился вниз по веревочному трапу. Он сказал пилоту:

— Жди меня и внимательно смотри по сторонам.

После этого Бек подошел к дому и нажал на кнопку звонка. Вокруг него вихрем завивался туман и разлетался в стороны от вращающихся лопастей вертолета.

Подождав безрезультатно несколько минут, Бек достал ключ и открыл дверь. Держа пистолет наготове, он вошел внутрь. В последний раз, когда Коши начал создавать им проблемы, он сделал копию ключа, ничего не сказал его владельцу. Строго говоря, это было противозаконно, но офицеру по поддержанию мира на планете было не обойтись без кое-каких хитростей.

Дариуса Коши в доме не было. Судя по порядку в комнатах, он ушел куда-то по своим делам. Бек зашел на кухню, где делались крекеры. Там он нашел две формочки для выпечки: одну в виде дзлиери и другую — в виде ромели.

«Натравливает их друг на друга в своих интересах», — подумал Бек. На полке стояли две коробки, наполовину заполненные крекерами. В одной были фигурки ромели, в другой — дзлиери. Бек попробовал крекер, и он оказался довольно вкусным. Атмосфера на планете была как в турецкой бане, и скоро ему захотелось пить. Он растворил в воде две соляные таблетки подумал: «Был бы я турком — точно знал бы, что делать с этой любовью Коши к планете Вишну».

Бек вышел из дома и осмотрелся. В грязи было много следов. Некоторые были совсем свежими, другие вели к дому или расходились в разные стороны. Многие были оставлены трехпалыми лапами и принадлежали дзлиери. Внимательно присмотревшись, Бек нашел следы человека, уходящие в сторону от дома. Однако через несколько шагов они кончались. Было видно, что человек, оставивший их, повернул направо и затем подпрыгнул на одной ноге. Скорее всего, Коши сел на одного из своих кентавроподобных гостей и отбыл на нем восвояси.

Бек крикнул пилоту:

— Выбрось мои вещи. Я хочу выследить этого парня и, возможно, останусь здесь на ночь.

— С ума сошел? — ответил пилот, но тем не менее бросил вниз рюкзак, флягу с водой и трость.

Бек поймал их, надел рюкзак, прикрепил к поясу флягу и крепко сжал трость. Потом он сказал пилоту:

— Прилетай сюда каждый день в это время, ладно? Atй logo!^[87] — попрощался он и пошел по следу. Пилоту оставалось только улететь, что он и сделал.

На ногах у Бека были матерчатые ботинки. По замыслу, они должны были облегчать ходьбу. Но черная болотная грязь засасывала их, и каждый шаг сопровождался громким хлюпаньем. Там, где тропа была залита водой, Бек тростью проверял впереди, есть ли твердая опора для ног. Пот лил с него ручьем, и он иногда удивлялся самому себе, что еще находит силы двигаться. В таком климате любой другой уже давно был бы как выжатый лимон.

Если его неожиданно обдавало брызгами с веток, одежда Бека от этого не делалась более мокрой, чем была. Какая-то болотная рептилия нацелилась на него своей зубастой пастью, но сильный пинок по голове заставил ее уползти прочь. Стрелять, к счастью, не пришлось, а выстрел мог встревожить дзлиери.

Бек обрадовался еще сильнее, когда по некоторым признакам понял, что приближается к главному стойбищу дзлиери. Тропа поднималась вверх, растительности становилось все меньше, и вода перестала хлюпать под ногами.

Топот копыт заставил Бека нырнуть в кусты. Он пригнулся, лелея надежду, что рядом с ним не затаилась какая-нибудь ядовитая гадина. Мимо проскакала дюжина дзлиери. Четверо были воинами, на головах у них были медные шлемы, в руках щиты, а с правого боку висели большие связки дротиков. Судя по всему, они готовились к грядущим боям.

Бек продолжил движение, на этот раз предельно осторожно. Он перебегал от куста к кусту, не выпуская из виду стойбище, и скоро нашел хорошее место для наблюдения. Бинокли в здешней атмосфере с ее стелющимися в нескольких метрах над головой туманами были бесполезными.

На поляне впереди толпились и громко, на самых высоких тонах, перекликались дзлиери. Слов было не разобрать, Бек слышал только гул голосов. Он ясно увидел, что на спине Каматобдена сидит Коши.

У двух туземцев на спинах были винтовки, у остальных — оружие попроще. Наверняка сперли у торговцев, подумал Бек. Скорее всего, и патронов у них нет, только ржаветь будут ружья без толку. Впрочем, с металлом они обращались ловко и рано или поздно должны были выучиться делать все сами, как когда-то отсталые народы на Земле. Уже ходили слухи… И что тогда будет с Бембомом? Силва, конечно, хороший дипломат и сам по себе обаятельный человек, но хватит ли ему решимости начать серьезную войну? Команданте всегда норовил потянуть резину, лишь бы все осталось шито-крыто. Вторым в иерархии был простодушный, а иногда просто грубый сержант, которому явно не хватало воображения. Что касается самого Лютера, то он был слишком импульсивным…

Посередине поляны стоял большой, метров шесть в диаметре, деревянный котел. В него дзлиери бросали разные листья и траву. Один из туземцев поливал все это какой-то жидкостью из кожаной бутыли, другой горстями бросал в него какую-то крупу, а еще двое яростно мешали кашу своими копьями. Другие в это время замешивали еще какой-то коктейль в чане в чане поменьше, диаметром около метра.

Кто-то свистнул, и шум стих. На авансцену вышел старый дзлиери, в котором Бек узнал Дастанкмдена, знахаря. У руке у него была не то земная пивная бутылка, не то что-то на нее похожее. Он что-то прокричал. Бек разобрал только: «Да пошлют нам боги…». Потом Дастанкмден опорожнил бутылку в чан что поменьше. До кустов, где сидел скрючившись Бек, донесся слабый, но острый запах. Скорее всего, это была секретная горькая настойка дзлиери, которую продавали на Земле за сумасшедшие деньги. Ее разводили в пропорции один к тысяче, чтобы человеческое горло могло ее выдерживать. Коши вполне мог — да и наверняка получал от туземцев за свои крекеры плату именно такой настойкой.

Дзлиери выстроились в очередь и один за другим подходили по грязи к чану и черпали себе настойки. Потом они парами церемонно отходили прочь и, держась за руки, выпивали свои порции. Одну из пар составляли Коши и Каматобден. (В этот момент по спине Бека поползло что-то многоногое.)

Через некоторое время вожак ударил по краю чана. Наступила тишина, и он сказал:

— Все вы знаете нашего дорогого друга Дариуса, благодаря щедрости которого мы наконец одолеем своих заклятых врагов. На нашей планете больше не останется подлых ромели, даже если они живут за дальними морями.

— А теперь за дело! — воскликнул он. — Вот они, эти магические образы, созданные неодолимой магией землян и тайно доставленные сюда за многие миллионы миль, через ужасную пустоту пространства. Наш достойнейший друг подвергал себя смертельной опасности и заплатил за них гигантскую цену. («Умеет лапшу на уши вешать», — подумал Бек.) А сейчас почтенный Дастанкмден объяснит вам, что делать.

Жрец сказал:

— Сначала я повторю заклинание, чтобы вы произносили его без запинки. Потом каждый возьмет крекер, поднимет его и повторит каждую фразу заклинания за мной. Все это время старайтесь думать о ромели, словно они перед вашими глазами. После каждой фразы откусите немного от крекера, прожуйте и проглотите. Да только по небольшому кусочку, потому что крекера должно хватить на все заклинание. Готовы? Тогда начали.

— Когда этот крекер будет съеден, — начал он, — пусть и твоя жизненная сила… Эй, Дзалгонитен! Я сказал, что это только проба! Тебе никто не говорил, что надо начинать есть крекер! Возьми другой и слушай внимательно.

Жрец продолжил свой речитатив:

— Когда этот крекер будет съеден, пусть и ваша жизненная сила будет съедена…

— Когда этот крекер будет разжеван, пусть и ваши надежды разлетятся в прах…

— Когда этот крекер будет проглочен…

Но закончить заклинание жрецу помешал громкий вскрик:

— Вау!

Вопль раздался за спиной Бека. Он вскочил на ноги, резко повернулся и потянулся за пистолетом. Но дзлиери, который подкрался сзади, уже бросил свое лассо. Не успел Бек отпрянуть, как веревка оказалась на его горле. Дзлиери затянул ее рывком, обмотал вокруг тела землянина, так что тот не мог двинуть рукой, и взвалил его себе на спину.

— Еу — еу! — визжал дзлиери, топоча копытами по корням через кусты по направлению к поляне. — Смотрите, что у меня есть!

Сильные руки поставили на ноги Бека, который все еще был в полубессознательном состоянии. Потом его развязали.

— Кто-нибудь знает этого землянина? — спросил Каматобден. — Кого-то он мне напоминает, хотя они все друг на друга похожи.

— Это таможенник из Бембома, — сказал Коши.

— Теперь и я его узнал, — сказал вожак. — Чем он здесь занимается?

— А я откуда знаю?

— Что будем с ним делать?

— Это ваше дело, — пожал плечами Коши.

— Ладно. — Каматобден возвысил свой и так зычный голос: — У нас есть только два пути. Или убить его на месте, или подождать конца нашей церемонии и потом казнить его со всей надлежащей изощренностью. Все свидетельствует в пользу первого варианта…

Однако большинство проголосовало за отложенную, но растянутую казнь. Бека, подгоняя пинками, отвели в дальний конец стойбища и посадили в крепкую деревянную клетку с прутьями толщиной с руку и промежутками не шире ладони. Дверца с треском закрылась, и дзлиери закрыл замок огромным ключом.

Единственным плюсом было то, что до клетки почти не доносились резкие запахи от варева дикарей. В середине стойбища от них было не продохнуть. Дзлиери, который закрыл на ключ дверцу, видимо, был назначен присматривать за человеком, потому что он перекинул пояс Бека через плечо, выразительно похлопал по кобуре и плотоядно сказал:

— Я знаю, как стрелять из этих штуковин, так что без шуток.

Бек усомнился, что туземец умеет стрелять, потому что благодаря строжайшему контролю компании «Вигенс» редкому вишнанцу удавалось хоть раз в жизни нажать на курок. Но кое-какие выводы он сделал: лезть на рожон, не имея никаких шансов, ему не следует.

Остальные дзлиери вернулись к своему вареву. Знахарь продолжил свои наставления. Когда он закончил, дзлиери снова выстроились в очередь со своими плошками, и туземцу у котла пришлось изрядно потрудиться, чтобы всех их обслужить. Шуму и криков становилось все больше, а некоторые дикари на деле показывали, что сезон спаривания у них еще не закончен.

Коши, с кружкой в руке, подошел к клетке. Вид у него был несколько расстроенный.

— Болван проклятый, — сказал он, — чего тебя сюда понесло? Что ты здесь вынюхивал?. А теперь я ничем не могу тебе помочь.

— А ты и не пытался, — сказал Бек, удивляясь, как торговец может пить варево дзлиери.

— А зачем мне пытаться? Я их прекрасно знаю. Убьют тебя, что бы я ни говорил. А если вмешаюсь, только мне хуже будет.

— Мог бы попробовать украсть ключ от клетки и бросить мне.

— Когда часовой стоит в двух метрах и смотрит на нас? А потом ты сбежишь и весь мой бизнес испортишь? Я так похож на дурака?

— Но…

— Получишь по заслугам за то, что суешь свой нос куда не следует. Хотя я бы тебя так жестоко не наказывал. Adeus!^[88]

Коши побрел прочь, а Беку оставалось только извергать ругательства ему вслед. Два дзлиери вдруг начали драться и махали кулаками, пока их не растащили в разные стороны.

Бек отчаянно пытался что-то придумать. Он окликнул своего охранника и сказал на ломаном местном языке:

— Вы — вы делаете большую ошибку. Этот Коши, он продает магические крекеры и вашим врагам. Так что вы будете убивать друг друга, а он станет в это время богатеть…

— Заткнись! — рявкнул дзлиери. Ему принесли выпить, он осушил свою плошку и вопил, пока не получил еще порцию.

Другой дзлиери подошел к клетке с охапкой веток и просунул их внутрь, сказав:

— Мы не можем придумать для тебя по-настоящему мучительную казнь. Это тебе чтобы не умер с голоду.

Когда он ускакал, Бек вспомнил, что система пищеварения у туземцев работала очень быстро. Наверняка они думали, что и люди устроены так же и им все время надо что-то есть, чтобы не погибнуть от истощения. Сами дзлиери почти две трети своей жизни проводили за едой. Бек попробовал на вкус одну из веток. Она оказалась сладкой. Что ж, по крайней мере он умрет с полным желудком.

Празднество подошло к концу, когда туман над головой начал темнеть. Стойбище было заполнено лежащими в самых невообразимых позах дзлиери, словно сраженных автоматными очередями, с высунутыми языками и остатками салата вокруг. Всеобщий храп напоминал звуки работающей пилорамы. Коши давно куда-то исчез, и даже охранник Бека вырубился, как и все остальные дикари.

Бек задумался, как использовать сложившуюся ситуацию с пользой для себя. Ключ от клетки просто свисал с амуниции охранника, а пояс с кобурой и патронами болтался на шее туземца. Однако дзлиери предусмотрительно завалился на достаточном расстоянии, чтобы пленник не мог его достать.

Бек осмотрел клетку. Если что-то и могло ему помочь, то только сладкие съедобные ветки. Он попробовал их руками на прочность и выбрал одну.

Но она оказалась слишком короткой.

Дело худо, подумал Бек. Но какой-то выход должен был быть. Скоро дзлиери придут и начнут заживо сдирать с него кожу. Не тогда же думать над решением этой маленькой загадки?

Вдруг он вспомнил, как готовился к вступительному экзамену по биологии (как давно это было, увы, кажется, целую вечность назад!) и читал о больших земных обезьянах. Кажется, какой-то шимпанзе по имени Султан однажды достал яблоко, сидя в клетке, с помощью двух палок, которые он воткнул одну в другую для увеличения их длины.

Гальтонский свисток

Адриан Фром пришел в сознание от громких голосов — туземцы-дзлиери вопили на своем полном согласных языке. Попытавшись двинуться, он обнаружил, что привязан к дереву лианами. Вишнуванские кентавры прыгали вокруг него, размахивая оружием и злорадствуя.

— Думаю, — сказал один из них, — что если мы осторожно снимем с него шкуру и вываляем в соли…

Другой добавил:

— Давайте лучше вспорем ему живот и начнем потихоньку вытягивать кишки. Снимать шкуру — ненадежно, земляне часто умирают посередине.

Фром увидел, что его товарищей-геодезистов и правда рядом нет. Остались только тела двух мертвых зебр — из шести, которые были у них сначала, — и несколько разбитых приборов. Голова у него раскалывалась от боли. Во время последней схватки Хаятака был без сознания, и Квинлан, похоже, защищал его сзади, а потом свалил, прихватив с собой шефа, но оставив Фрома.

Дзлиери еще некоторое время препирались, а потом один из них сказал:

— Чтоб вам всем сдохнуть от гнилой сыпи! Давайте отойдем и расстреляем его. Тем самым мы избавимся от него и заодно научимся лучше целиться. Арчерс первый. Как вам это?

Последнее предложение было принято. Они разошлись, насколько позволяла густая растительность.

Дзлиери не были точь-в-точь такими кентаврами, как те, что воплощены в прекрасных древнегреческих статуях. Попробуйте вообразить переднюю часть, взятую у обезьяны, а заднюю — у тапира, и вы получите представление о том, как они выглядели. У них были большие подвижные уши, окарикатуренные человеческие лица, покрытые рыжей шерстью, четырехпалые руки и хвост пучком, как у лошади. У них было по две руки и четыре ноги, и это подвигло людей, которые не могли выговорить их собственные названия, именовать их кентаврами, хотя и Пракситель, и Фидий сильно бы напугались, увидев дзлиери перед собой.

— Готовы? — спросил энтузиаст стрельбы из лука. — Цельтесь ниже — его голова станет хорошим пополнением нашей коллекции, если только ее не повредить.

— Подождите, — сказал другой кентавр. — Я лучше придумал. Один из этих миссионеров рассказал мне их легенду о некоем человеке. Его повелитель приказал ему положить яблоко на голову сына и потом в него стрелять. Вот и мы…

— Нет! Так вы точно повредите ему голову! — И все они опять хором завопили во весь голос.

«Господи, ну и обсуждение мне привелось услышать!» — подумал Фром. Он проверил на прочность свои путы, но кто-то хорошо поработал, привязывая его к дереву. Несмотря на сильный испуг, он собрался с силами и твердым голосом спросил:

— Слушайте, ребята, что вы собрались делать?

Они не обращали на него никакого внимания, пока партия Вильгельма Телля не взяла верх и один из них, с украденной у торговцев винтовкой через плечо, не подошел к пленнику с каким-то фруктом размером с небольшую тыкву.

— Твоя пушка правда стреляет? — спросил Фром.

— Да, — ответил дзлиери — И заряды подходящие тоже есть!

Не очень ему поверив, Фром все же спросил:

— А почему бы нам не устроить настоящие спортивные соревнования? Пусть каждый из нас положит себе на голову по фрукту, и начнем стрелять?

Дзлиери издал гортанный звук, что должно было означать смех:

— И чтобы ты нас застрелил, да? Думаешь, мы такие глупые?

Фром счел за благо не отвечать на вопрос, но не оставлял отчаянных попыток изменить ситуацию в свою пользу:

— На самом деле, если вы меня убьете, то только добавите себе хлопот, а если отпустите…

— Мы никаких хлопот не боимся, — прорычал дзлиери, устанавливая свой фрукт на макушке Фрома. — Сам подумай: разве мы можем упустить такую хорошую голову? Ведь прежде никогда не видели землянина с такими желтыми волосами на голове и на лице.

Фром выругался хотя прежде всегда гордился своей рыжей шевелюрой. Надо было срочно еще что-то придумать, какие-то аргументы. Но вокруг был такой шум и суматоха, что собраться с мыслями было очень трудно.

Якобы-тыква со стуком упала на землю. Дзлиери взревел, снова водрузил ее на голову пленника и вмазал ему рукой по лицу:

— Это научит тебя правильно работать головой! — Он крепко привязал импровизированное яблоко лианой к макушке Фрома, затянув ее петлей через подбородок человека.

Три дзлиери начали обсуждать, кому стрелять первым.

— Послушайте, друзья, — сказал Фром, — вы знаете, что может сделать землянин, если ему…

Би-имс! Отпущенная тетива выбросила стрелы, и они со свистом понеслись вперед. Фром услышал двойной удар. Тыква вздрогнула, а его ухо пронзила острая боль. Что-то липкое закапало ему на обнаженное плечо.

Дзлиери крикнул:

— Этснотен выиграл в первом туре! Разве это не находка — пришпилить его ухо к дереву?! Чья теперь очередь стрелять?

Тут послышался топот копыт, и показались еще несколько дзлиери.

— Хой! — поздоровался один из них, с украшенным гребнем латунным шлемом на голове. — Что это тут у вас?

Перебивая друг друга, дзлиери-лучники все ему рассказали.

— Так-так, — сказал тот, что в шлеме, которого остальные называли Мишинатвен. (Фром догадался, что это мог быть вождь бунтовщиков, которые вышли из старого союза Каматобдена. Слухи о войне ходили давно.) — Выходит, другой землянин его здесь скрутил и оставил нам, да? Сначала лишив жизни наших ребят — тех, что там в кустах? — Он показал на тела двух дзлиери, срезанных автоматной очередью во время предыдущей схватки.

После этого Мишинатвен обратился к Фрому на принятом во вселенной бразильском диалекте португальского, но ломая фразы:

— Кто — ты? Как — имя?

— Я говорю на языке дзлиери, — сказал человек. — Я — Фром, член экспедиции из Бембома. Сегодня утром мы собрались уходить со стоянки, а ваши соплеменники атаковали нас без всякого повода и ранили нашего начальника.

— Ага. Один из тех, кто меряет нашу землю и ставит на ней метки, чтобы потом ее у нас отобрать?

— Ничего подобного! Мы только хотели…

— Все ясно. Думаю, я отправлю тебя к Всемогущему. Может, ты кое-что добавишь к нашим запасам, где содержатся магические знания землян. Например, что это такое? — Он показал на обломки, оставленные Квинланом.

— В двух словах не объяснишь. Но боюсь, что поломка серьезная. И это устройство для указания направления тоже сломано. А это… (Мишинатвен указал на радар, алюминиевый прибор, напоминавший внешним видом не то воздушного змея, не то дорожный знак.)… это… э-э… опознавательный знак, который мы хотели установить на вершине горы Эртма.

— Почему? Это моя территория.

— Чтобы видеть его из Бембома с помощью радара — ты знаешь, что такое радар?

— Конечно, волшебные глаза, чтобы видеть сквозь туман. Продолжай.

— Значит, ты понимаешь, старина, что, смотря на этот предмет из Бембома с помощью радара мы могли бы установить, как далеко и в каком направлении находится гора Эртма, и использовать эту информацию для наших карт.

Мишинатвен помолчал, потом сказал:

— Это для меня слишком сложно. Надо учесть, что погибли двое наших близких, а с другой стороны, они охотились за головами, что Всемогущий запрещает. И только Всемогущий может ответить на этот вопрос. — Он повернулся к остальным дзлиери: — Соберите здесь все и отнесите в Амнайрад для ремонта. — Он вытащил стрелу, которая пронзила ухо Фрома, и разрезал путы своим коротким мечом наподобие большого ножа для резки линолеума. — Забирайся мне на спину и держись покрепче.

Фрому довелось немало поскакать по этой малообжитой стране на зебрах. Особый вид этих животных на планете нашла компания «Вигенс Интерпланетарис». У этих зебр Гревиса, довольно крупных, были узкие полосы на туловище, и они как нельзя лучше подходили для передвижения по Вишну, где еще не установилась традиция пользоваться для этих целей какими-то механическими средствами. Тем не менее у Фрома не было никакого опыта диких скачек на без седла. Но по крайней мере он все еще был жив и надеялся узнать, кто у них тут «Всемогущий». Хотя Мишинатвен и упоминал гимоа-бртскуна — высшего духа, однако религию у дзлиери заменяли демонология и магия самого примитивного свойства, даже без верховного бога-создателя, возглавлявшего весь их пантеон. А может, невесело подумал Фром, «отправлю тебя к Всемогущему» означает просто убить его каким-то принятым у них сложным способом?

Ладно, даже если их экспедиция накрылась медным тазом, он хотя бы кое-что узнал о пропавших миссионере и торговце. Он отправился в путь с Хаятакой, старшим геодезистом, и Квинланом, человеком с темным прошлым и далеко не великосветскими манерами. Они с Квинланом сразу не понравились друг другу, хотя Фром и старался держаться с ним ровно. Хаятака же, несмотря на высокий профессионализм и опыт, был по жизни тихим и покладистым человеком, и держать в рамках такого отморозка, как Квинлан, ему было не под силу.

Едва они вышли, проводник-дзлиери сделал от них ноги, а Квинлан начал ворчать, что лучше вернуться. Хаятака и Фром, однако, решили добраться хотя бы до горы Эртма. Для этой цели они использовали вездеход на магнитной подушке, хотя путешествовать на нем по этой планете, с ее непроходимыми джунглями и проливными дождями было не удобнее, чем на древнем пыхтящем паровозе.

Они услышали о пропавших землянах, когда Квинлан установил связь с команданте Силвой: «…и когда вы доберетесь до страны дзлиери, попытайтесь отыскать следы Сирата Монгкута и Елены Миллан. Сират Монкгут — бизнесмен, вел с дзлиери переговоры о поставках металлолома. О нем не слышно уже на протяжении вишнуванского года. Елена Миллан — миссионер-космотеист, пропала около шести недель назад. Если они попали в беду, постарайтесь им помочь и сообщите нам…».

После сеанса связи Квинлан сказал:

— Совсем чертовщина какая-то, а? Не хватало нам здешнего климата, всяких пауков и туземцев, так еще надо искать каких-то придурков. Как его там зовут, этого парня? Что-то не похоже на землянина. Я лично таких имен на Земле не слышал.

— Сират Монкгут, — сказал Хаятака. — Он — таец, или, если хотите, сиамец.

Квинлан расхохотался:

— Ты имеешь в виду этих близнецов, соединенных вместе?

Этим же днем на них напала группа дзлиери, занимавшаяся древней, хотя и запрещенной охотой за головами. Дротик пробил обе ноги Хаятаки, а обе зебры были смертельно ранены до того, как Фром положил двоих и рассеял очередью из легкого автомата остальных туземцев.

Квинлан, однако, потерял голову от страха и убежал. Фром, здраво рассудив, не стал его сильно обвинять, потому что сам когда-то в такой ситуации запаниковал. Но когда Квинлан крадучись вернулся обратно, обещал ему все это включить в свой рапорт. Потом они перевязали раны Хаятаки и дали своему шефу хорошую дозу наркотика, чтобы он спал, пока они не будут готовы к возвращению в Бембом. Должно быть, Квинлан забеспокоился о своей повисшей на волоске карьере, лениво размышлял Фром, и подставил его, когда он тащил на горбу бесчувственного Хаятаку, а рядом показались дзлиери.

Через пару часов бешеных скачек по джунглям на пути к Амрайраду они оказались на некоем подобии дороги. На полянах, которые они пересекали, дзлиери собирали похожие на салат растения размером с пушбольный мяч и ели их. Потом она оказались в так называемом городе, который на взгляд человека представлял собой ряд загонов с конюшнями. Это и был Амнайрад. Вдали неясно виднелась Эртма, ее вершину скрывали облаками. К удивлению Фрома, в одном из загонов паслись зебры — это говорило о присутствии здесь людей.

Скоро они приблизились к группе не то лачуг, не то сараев — ветхих сооружений из жердей с наброшенными на них тряпками. У самой большой из лачуг их кавалькада остановилась. Дорогу им преградили два дзлиери, в шлемах, с копьями и щитами.

— Передайте Всемогущему, что у нас кое-что для него есть, — сказал Мишинатвен.

Один из стражей зашел в сарай-лачугу и тут же вернулся обратно.

— Войдите, — сказал он. — Только ты и двое твоих людей, Мишинатвен. И землянин.

Пока они шли по лабиринту коридоров, Фром слышал, как по крыше над его головой колотили капли дождя. Он обратил внимание, что обстановка здесь цивилизованнее, чем можно было ждать от дзлиери. Туземцы хоть и обладали кое-каким умишком, но характеры у них были донельзя вздорные, и они сами не знали, что сделают в следующую минуту. Наконец Фром и его сопровождающие оказались в большой комнате, стены которой была закрыты чем-то наподобие местных ковров с прикрепленными к ним перекрещенными луками, копьями и другим оружием.

— Знакомьтесь, — сказал Мишинатвен. — Всемогущий, это землянин по имени Фром. Мы его нашли в лесу. Фром, это Всемогущий. Мишинатвен, судя по всему, подыскивал местечко на глиняном полу, где бы ему удобно упасть ниц. Он боялся и смотреть на свое божество. Повернувшись, Фром увидел крепыша в монголоидным лицом и пистолетом в руке, сидящего в старом кожаном кресле, совершенно таком, какие бывают на Земле.

Фром кивнул и сказал:

— Рад с вами познакомиться, старина Всемогущий. А не было ли вашим именем до… э-э… обожествления Сират Монгкут?

Человек слегка улыбнулся, кивнул и переключил внимание на трех дзлиери, которые, перекрикивая друг друга, старались рассказать о поимке Фрома.

Сират Монгкут приподнялся и достал из кармана небольшой предмет, привязанный шнурком к его шее. Это была медная трубка, размером с сигарету. Он приложил ее одним концом к губам и дунул так, что его лицо покраснело от натуги. Хотя Фром ничего не услышал, дзлиери разом замолчали. Сират положил свисток обратно в карман, так что шнурок остался на виду, и сказал по-португальски:

— Расскажите нам, как вы оказались в таком исключительно затруднительном положении, синьор Фром.

Выдумывать что-то ни сил ни времени не было, и Адриан счел за благо рассказать Сирату правду о ссоре с Квинланом и ее последствиях.

— Дорогуша моя, — сказал Сират, — можно подумать, что вы — два моих дзлиери. Хотя я знаю, что земляне не могут обойтись без базара, когда на долгое время остаются вместе. Ну и куда ты двинешь, если я тебя освобожу?

— Наверное, попытаюсь пробраться обратно в Бембом. Если вы одолжите мне транспорт и немного продуктов…

Сират сокрушенно покачал головой, не переставая улыбаться как чеширский кот:

— Боюсь, тут такое не принято. Но зачем тебе обратно? Куда спешить-то? После конфликта, о котором ты мне поведал, тебя вряд ли встретят с распростертыми объятиями. Твой сослуживец наверняка наплел про тебя всякого по самое некуда.

— Ну и что же тогда? — спросил Фром, подумав, что этот бизнесмен, учась в школе, явно звезд с неба не хватал, особенно по языковым дисциплинам. Он предположил, что Сират хочет во что бы то ни стало его задержать и как-то здесь использовать. А раз так, можно было немного его подурачить, тем более что становиться изменником Фром не собирался. Да и надо было разобраться, что тут вообще происходит.

Сират спросил:

— Ты учился на инженера? Диплом есть?

— Да, я окончил Лондонский университет. Специальность — гражданское строительство.

— А в технике разбираешься?

— Специалистом назвать себя не могу, но кое-что знаю. А вы хотите взять меня на работу?

— Я здесь уже привык, что вы словно мысли мои читаете. Грубо говоря, есть тут одна мыслишка. Мои дзлиери ловко управляются с разными простыми железяками, но механики никудышные. Больше того, я обнаружил, что им ничего и не втолкуешь. Понимаешь, они же существа домашинной эпохи, и мозги у них соответственные. Ну и ты, синьор, немножко не вовремя сюда заявился. Я кой-чего замышляю и не хочу, чтобы о моих задумках трепали языками по всему свету. Уловил?

Фрома осенило. Сират нарушал подпункт 15-й 26-го пункта 4-го раздела 368-й статьи Свода законов Межпланетного совета. В нем недвусмысленно запрещалось передавать техническую информацию разумным, но отсталым и воинственным существам вроде дзлиери без специального на то разрешения. И он не мог этого не знать. Но вслух Фром сказал только:

— Я подумаю, что могу сделать.

— Лады. — Сират встал. — Сейчас мы поставил заплатку тебе на ухо, а потом я сам свожу тебя в мастерскую. Проводи нас, Мишинатвен.

Сиамец провел их через лабиринт коридоров с хлипкими стенами. Так называемый дворец соединялся крытым проходом с группой строений, в которых стучали молоты, скрежетали пилы и хлопали, выпуская воздух, кузнечные мехи.

В большом помещении несколько дзлиери возились с металлическими заготовками. Туземцы пользовались нехитрыми приспособлениями: токарный и сверлильный станки были снабжены ручным приводом. В углу высилась куча поврежденного местного оружия и инструментов. Оглядевшись, Фром заметил стойку с дюжиной двустволок. Одну из них Сират передал Фрому:

— Калибр два сантиметра, простые гладкоствольные ружья. С разными автоматами у моих дзлиери не очень получается управляться, не говоря уже о шоковых, парализующих и тому подобных сложных устройствах. Поэтому если они и отберут что-то у торговцев, то проку мало — все скоро приходит в негодность. Чистить оружие они не хотят и не могут взять в толк, что для каждого ствола нужны особые боеприпасы. А если что-то сломается — а это случается сплошь и рядом, — отремонтировать они ничего не могут. Но с учетом того, что нарезки в стволах мы не делаем, а видимость в джунглях небольшая, эти восьмимиллиметровая картечь оказывается эффективнее, чем самая современная винтовка.

— А теперь, — продолжил Сират, — я хочу сделать тебя начальником моих мастерских. Сначала несколько дней посмотришь, что и как, поработаешь в разных службах. Думаю, ты в здравом уме и не попытаешься что-нибудь такое выкинуть — тем более что убежать из этой дыры сложновато. Для начала сегодня поработай здесь на разборке металлолома, а когда выполнишь свою норму, Мишинатвен покажет тебе твое жилье. У моих дзлиери еще нет денежной экономики, поэтому с тобой будут рассчитываться медными слитками. Ну и наконец, я надеюсь, что ты в благодарность за доверие не откажешься провести со мной вечер и поболтать о том о сем.

В сарае для разборки металлолома было полно всякого металлического хлама — как земного, так и местного происхождения. Дзлиери Идзнамен, сортировщик взялся обстоятельно обучать премудростям своей профессии — то есть как отличать медь от железа. Фрому это быстро наскучило и он сказал, что все понял. Но Идзнамена это не остановило, и он сердито продолжил свои поучения. Фрома скоро начало тошнить от его наставлений. Будучи по натуре добродушным человеком, он тем не менее обладал чувством собственного достоинства и слегка переживал оттого, что его — сотрудника могущественной компании «Вигенс» — силой заставил себе служить какой-то изменник и преступник.

Во время своего обучения Фром рассматривал собранный в сарае металлолом. Он узнал обшивку двигателя, которая недавно пропала в Бембоме, а потом нашел большой медный чайник с отверстием внизу. Наконец он нашел остатки экспедиционного снаряжения, включая маячок для радара.

К концу дня он с ног валился от усталости. Когда работа была закончена, Мишинатвен отвел его в небольшую комнатку в том же здании. Там стоял простой умывальник. Фром решил, что в честь ужина с самим Всемогущим неплохо бы сбрить выросшую у него за последние дни рыжую щетину, но Мишинатвен не знал, что такое бритва. Дзлиери все время крутился рядом и не спускал с Фрома глаз. Очевидно, Сират решил не оставить своему новому компаньону ни единого шанса убежать.

В назначенное время Мишинатвен проводил Фрома во так называемый дворец и там в более-менее элегантно обставленный обеденный зал. Кроме двух охраников-дзлиери, там уже седили два человека: Сират Монгкут и невысокая очень симпатичная смуглая девушка. Ее земной наряд был весьма незатейливым, но вообще одежды на ней было многовато для этих жарких мест.

Сират сказал:

— Дорогая, позволь представить тебе синьора Адриана Фрома; синьор, мне доставляет большую радость представить вам синьору Елену Миллан. Выпьете что-нибудь? — добавил он, предлагая стакан мойкхады — местного слабоалкогольного пойла.

— Пожалуй, — сказал Фром, заметив, что Сират уже держит в руке стакан, а мисс Миллан — нет.

— Это противоречит ее убеждениям, — сказал Сират. — Надеюсь в свое время избавить ее от такой твердокаменности. А теперь расскажи нам еще раз о своих недавних приключениях.

Фром так и сделал.

— Как интересно! — воскликнула Елена Миллан. — Значит, вы, с вашей такой симпатичной североевропейской внешностью, едва не погибли! Вам, северянам, лучше осваивать холодные планеты, вроде Ганеши. Хотя я вовсе не считаю правильной эту высосанную из пальца теорию Джанкеройса о превосходстве средиземноморской расы.

— Судя по тому, как складываются дела на Вишну, он говорил дело, — сказал Фром. — Определенно, жители тропических страх вроде Мехталала переносят здешний климат гораздо лучше, чем Ван дер Грахт или я. Но, возможно, я лучше покрашу волосы в черный цвет, чем дам этим ребятам сделать мою голову экспонатом их коллекции.

— Право, я очень сожалею об этом инциденте, — посетовал Сират. — Однако нет худа без добра. Не так ли говорят на Земле? Ведь теперь, насколько можно судить, я обзавелся хорошим механиком и еще одним человеком, с которым можно поговорить. Ты не представляешь, как тоскливо здесь общаться с одними туземцами.

Фром внимательно на них посмотрел. Выходит, это была пропавшая миссионерка! По крайней мере она хоть мило улыбалась, и у нее был приятный грудной голос. Решив взять быка за рога, он спросил:

— А как сюда попала мисс Миллан?

Ответила сама Елена:

— Я путешествовала по землям Мишинатвена с несколькими дзлиери, когда на нас напало чудовище и съело одного из них. Меня ждала та же участь, если бы не мистер Сират. Он убил этого монстра. А теперь…

Она посмотрела на Сирата, который промолвил со своей обычной улыбкой:

— А теперь ей никак не привыкнуть к тому, что ей суждено стать основательницей династии.

— Что? — спросил Фром.

— О, разве я тебе не сказал? Я полон больших амбиций — лучше сказать, величественных замыслов. В Бембоме мне делать нечего, однако я надеюсь, что в ближайшие годы под моим суверенитетом окажутся многие окрестные земли. Я уже управляю народом Мишинатвена, и они делают все, что мне нужно. В ближайшие недели земли Каматобдена тоже будут аннексированы. Потом настанет через племен ромели близ Бембома… — Он упомянул других разумных существ этой планеты, шестируких обезьяноподобных, которые все время враждовали с дзлиери.

— Видишь себя императором планеты? — спросил Фром. Обо всем этом надо было немедленно сообщить руководству компании в Бембоме!

Сират сделал протестующее движение:

— Я бы не стал употреблять столь экстравагантного термина — во всяком случае пока. На этой планете много земель. Однако суть вопроса ты уловил. Под моим объединяющим началом дзлиери и ромели приобретут настоящую культуру, которой у них никогда не будет при нынешней раздробленности и вражде. — Он кашлянул. — Один психоаналитик сказал, что из-за невысокого роста у меня развилась мания величия. Возможно, так и есть: но что мешает использовать ее на доброе дело?

— Но какова во всем этом роль мисс Миллан?

— Мой дорогой Фром! Эти дикари могут постичь династический принцип правления, но они слишком отсталые, чтобы воспринять демократические идеалы. А о представительных органах власти с ними и говорить бесполезно. Следовательно, не остается ничего другого, кроме династии, и основать ее мне поможет мисс Миллан, которую я выбрал для этой цели.

Тут Елена резко сменила тон:

— Этому не бывать! — холодно промолвила она. — Если я когда-то и выйду замуж, то только потому, что Космос возбудит чувства моей души лучами своей божественной любви.

Фром поперхнулся своей выпивкой, услышав подобную ахинею из уст столь симпатичной девушки.

Сират улыбнулся:

— Она изменит свое мнение. Бедная девочка просто не понимает, какое блестящее будущее ее ждет.

Елена сказала:

— Он бродит во тьме накопленной в течение многих жизней кармы, мистер Фром, и не способен понять истинной духовной правды.

Сират широко улыбнулся:

— Я всего лишь окутанный темнотой ночи старый неуч. Полагаю, моя любовь, наш дорогой гость лучше воспримет твои спиритические увещевания?

— Судя по цвету его ауры — да! (Фром при этих ее словах нервно огляделся.) Если его сердце наполнено любовью Космоса, я помогу ему пойти по пути Седьмой паствы, ведущему к единению с Вечностью.

Фром хотел было заметить, что он пока к таким подвигам не готов и не собирается спокойно смотреть, как на нее, женщину с Земли, оказывают давление — во всяком случае пока у него есть силы этому воспрепятствовать. Но, подумав, решил промолчать. Такая его вспышка могла принести больше вреда, чем пользы. Тем не менее мысленно Адриан Фром решил при случае помочь Елене. Прежде он относился к женщинам жестковато, но на самом деле он был довольно сентиментален и проникся сочувствием к попавшей в неволю бедняжке.

— Давайте поговорим о более важным вещах. Как обстоят дела в Бембоме, мистер Фром? Сведения, которые я получаю с дзлиери, часто сильно искажены.

После этого разговор потек в другом русле, без перепалок. Сират Монгкут, несмотря на его властолюбивые разглагольствования, оказался довольно приятным собеседником, хотя явно не потерпел бы того, кто встал у него на пути. Елена же Фрома совершенно очаровала. Казалось, в ней уживаются два человека — обыкновенная симпатичная девушка, которую он находил очень привлекательной, и святоша-оккультистка, которая его пугала.

Когда Сират отпустил гостей, они в сопровождении дзлиери прошли в свои комнаты. Мишинатвен не уходил, пока не убедился, что его подопечный хорошо устроился на своей кровати — Фрому пришлось несколько раз передвигать ее с места на место, чтобы на него не капало с потолка. Что касается самого Адриана Фрома, то он так вымотался, что ему было все равно, наблюдают за ним охранники или нет.

В следующие дни Фром осваивался в мастерской и восстанавливал свои навыки слесарных работ. Мишинатвен или другой дзлиери по-прежнему ходили за ним по пятам. Судя по всему, они считали, что он замышляет побег, а он чувствовал себя виноватым, потому что не мог придумать ничего стоящего. Рядом с Сиратом все время находился кто-нибудь из его личной охраны, а Фром оставался под постоянным присмотром.

Но если предположить, что бдительность стражей удастся усыпить, — что дальше? Даже если дзлиери сразу не поймают его во время побега — что вообще-то вряд ли, — и если его не сожрет один из хищников в джунглях, он, без компаса, наверняка заблудится, не пройдя и километра, и точно умрет от желудочных заболеваний, которые всегда сводили в могилу землян, начинавших питаться исключительно вишнуванской пищей.

Между тем работа в мастерской доставляла ему все больше радости. Фрому нравилось, что металл в его руках становится все послушнее, а Сират и Елена тоже это видят.

Однажды вечером Монгкут сказал:

— Адриан, я бы хотел завтра взять тебя с собой, чтобы ты посмотрел на кое-какие упражнения, которые я запланировал.

— Буду рад. Вы тоже идете, Елена?

— Я предпочитаю не быть свидетельницей подготовки будущих преступлений.

Сират рассмеялся:

— Она все еще думает, что может сделать дзлиери миролюбивыми. С таким же успехом можно учить лошадь играть на скрипке. Она уже пыталась так воздействовать на правителя Каматобдена, и он решил, что она просто сошла с ума.

— Все равно я буду стараться пролить свет на эти заблудшие души, — твердо сказала она.

Местом для так называемых упражнения была большая поляна неподалеку от Амнайрада. Сират сидел в седле на зебре и наблюдал за головокружительными скачками нескольких эскадронов дзлиери: одного с местным оружием, а другого с новыми ружьями. Сначала пошла в атаку группа улан, ее сменил взвод мушкетеров, которые припадали на колени и изображали стрельбу, а потом вскакивали и рассыпались по окружающим джунглям, чтобы собраться вместе в другом месте. Стрельбы по цели было немного, и беспорядочный огонь не велся — Сират берег боеприпасы для новых ружей и использовал их только в крайних случаях.

Фром решил, что атаковать Бембом Сират не готов — всяком случае пока. Но он вполне мог покорить соседние вишнуванские племена, чьи воинства по сравнению с его армией были просто крикливыми толпами. А после этого… Надо обязательно рассказать обо всем этом Силве.

Казалось, что Сират как-то руководит происходящим на поляне, хотя он ничего не говорил и не делал никаких жестов. Фром подошел поближе к этому изменнику и увидел, что он держит во рту небольшую медную трубку и иногда в нее дует. Фром вспомнил: галтонский свисток, конечно! Он издает ультразвуковой свист, который человеческое ухо не воспринимает. Такими свистками на Земле люди иногда подзывают к себе собак. А дзлиери, должно быть, способны слышать звуки с частотой выше двадцати тысяч герц.

Во время ужина Фром полюбопытствовал, что за сигналы подаются для управления дзлиери.

Сират ответил:

— Так и знал, что ты догадаешься. Я разработал систему сигналов наподобие азбуки Морзе. Использовать их против агрессии со стороны дзлиери толку мало, потому что нападающие тоже услышат сигнал. А вот что касается людей или ромели… Представь, что у какого-то человека с Земли поедет крыша и он нападет на меня в моем штабе, когда охранников на месте не будет. Тогда сильный свист поднимет на ноги верных мне дзлиери и они прибегут сюда, а негодяй даже не поймет, что я их вызвал. Кстати, — продолжил этот искатель приключений, — надо будет тебя завтра сделать пару десятков этих свистков для моих подчиненных офицеров. Их я тоже решил научить подавать сигналы. И надо будет поторопиться, потому что в ближайшее время нас ждут серьезные дела.

— Поход на земли Каматобдена, да? — спросил Фром.

— Можешь так думать, если тебе хочется. Не смотри на меня так испуганное, Елена. Я сумею о себе как следует позаботиться. Твой солдат вернется целым и невредимым.

«Может, — подумал Фром, — этого-то она как раз больше всего и боится».

Фром внимательно изучил галтонский свисток, который оставил ему Фром. В мастерской он уже вполне освоился и знал, где лежат длинные медные трубки — возможно, от топливопровода вертолета, — из которых можно сделать второй свисток.

С помощью одного туземца он к исходу дня сделал то, о чем его просил Сират, плюс у него был еще один свисток, который как бы испортил подмастерье-дзлиери. Сират пришел из своего дворца и сказал:

— Замечательно, мой дорогой Адриан. Вместе с тобой мы таких дел наделаем… Но ты должен извинить меня, что я не пригласил тебя вчера поужинать вместе. Надо было кое о чем потолковать с моими офицерами. Как насчет того, чтобы вы с мисс Миллан сегодня пообедали в моей столовой, когда меня не будет?

— Нет вопросов, док Сират. Буду рад.

Сират погрозил Фрому пальцем:

— Но смотри у меня! Не вздумай обхаживать мою протеже. Такая неопытная девочка, как она, может найти привлекательным молодого высокого англичанина, и это будет иметь для тебя самые плачевные последствия.

И вот Фром занял свое место за обеденным столом напротив Елены Миллан.

Она сказала:

— Давай говорить по-английски, раз наши друзья рядом с нами, — она кивнула в сторону не спускавших с них глаз охранников-дзлиери, — немного понимают по-португальски. О, Адриан, я так боюсь!

— Кого? Сирата? Какие-то новости?

— Он намекнул, что, если я не поддержу его династические планы, он заставит меня силой. Ты понимаешь, что это значит.

— Да. И ты хочешь, чтобы я тебя освободил?

— Я… Я была бы бесконечно тебе благодарна, если бы ты смог это сделать. Если все будет идти как идет, а мы будем безропотно подчиняться нашей несчастной судьбе, я скоро не смогу это больше выносить. Я убью себя.

Фром задумался:

— А когда он собирается выступать в поход?

— Скорее всего, послезавтра. Потому что завтра вечером у дзлиери будет праздник.

Это означало большую оргию, и Сират мог воспользоваться случаем, чтобы заняться воспроизведением себе подобных. С другой стороны, суматоха давала шанс для бегства.

— Попробую что-нибудь придумать, — сказал Фром Елене.

На следующий день его подчиненные были непослушнее и бестолковее, чем обычно. Около полудня они собрались идти обедать.

— У нас сегодня праздник! — прокричали они. — К черту работу!

Мишинатвен тоже куда-то исчез. Фром остался один и задумался. Потом он прошелся по мастерской, высматривая, что бы могло ему пригодиться. Он заметил испорченный галтонский свисток, лежащий там, куда он его бросил накануне; нашел остатки медных трубок, из которых делались свистки, и большой медный чайник, который он никогда не трогал и не пытался залатать. Постепенно его замысел стал приобретать реальные очертания.

Он прошел в кузницу и стал раздувать горн. Когда пламя стало достаточно жарким, он наложил толстую заплатку на отверстие в чайнике — изнутри, где давление должно было быть сильнее. Потом он проверил свою работу — течи не было. Потом он взял кусок медной трубки и сделал еще один галтонский свисток, используя испорченный накануне как образец.

На складе металлолома он нашел кусок пластмассы, из которой сделал прокладку или сальник для уплотнения соединения между чайником и его крышкой. Он отломил ручку чайника, а потом изогнул толстую проволоку и закрепил ее так, чтобы она плотно прижимала крышку к прокладке чайника. Наконец из листовой меди он свернул небольшой переходник, прикрепил его к носику чайника и припаял к нему свисток. В итоге получился герметичный чайник со свистком у носика.

Между тем настало время ужина.

У Сирата было игривое настроение, и он выпил мойкхады больше, чем обычно.

— Завтра, — сказал он, — завтра жребий будет брошен. Как звали того древнего европейского генерала, который сказал о брошенном жребии, когда форсировал реку? Наполеон? В любом случае, давайте выпьем за завтра! — Он театральным жестом поднял свой бокал. — Давай, Елена, ничего с тобой не сделается! Ты даже не представляешь, что теряешь. А теперь навалимся на еду, пока мой повар не присоединился к остальным гулякам.

Снаружи доносились голоса пьяных дзлиери, поющих песни, и звуки драки. По дворцу разнесся истошный крик женщины-дзлиери, за ним последовал топот копыт и довольный смех догнавшего ее самца.

Все эти звуки сильно мешали беседе за ужином. Когда с едой было покончено, Сират сказал:

— Адриан, должен перед тобой извиниться. Мне предстоит одно очень важное дело. Пожалуйста, возвращайся в свою комнату. А тебя, Елена, нижайше прошу остаться.

Фром посмотрел на них, потом на охранников и вышел. Во дворе он увидел группу дзлиери, танцующих вокруг костра. В самом дворце почти никого не осталось.

Вместо того чтобы идти к себе Фром направился в мастерскую. Он зажег факел, чтобы было лучше видно, прошел с большим медным чайником к насосу и наполовину заполнил его водой. Потом он вернулся в мастерскую и поставил чайник на кузнечный горн. Он закрыл крышку, плотно прижал ее ручкой из проволоки и раздул кузнечными мехами огонь.

После этого он прошелся по мастерской, где лежало отремонтированное оружие, и выбрал для себя трехметровое копье с широким полуметровым наконечником. С ним он вернулся к горну.

Через некоторое время рядом с носиком чайника появился небольшой завиток. Скоро он превратился в длинную струю, показывающую, что пар с силой выходит из чайника. Фром ничего не слышал, но, прикоснувшись металлической пластинкой к свистку, он почувствовал вибрацию нужной частоты.

Вспомнив, что ультразвук распространяется по прямой, Фром стал пробивать наконечником копья дыры в стенах. Скоро мастерская была открыта на все направления. После этого он вернулся во дворец.

Расположение помещений теперь было ему хорошо известно. Ближе к центру располагались личные покои Сирата: гостиная, спальня и ванная. Пройти туда можно было только через единственную дверь, всегда охраняемую стражниками.

Фром прошел по коридору, который вел к покоям Сирата и делал поворот у гостиной. Он прислушался, приложив ухо к стене. Из-за суматохи вокруг слышно было неважно, ему показалось, что внутри идет какая-то борьба. А где-то впереди громко разговаривали дзлиери.

Фром прошел немного вперед и услышал:

— …словно какой-то демон посылает эти звуки, чтобы вывести нас из себя. По правде говоря, у меня голова раскалывается!

— Похоже на свисток Всемогущего, — сказал другой голос, — но он раздается не из его комнаты и не стихает. Попробуй заткнуть уши этой тряпкой.

Первый голос — очевидно, принадлежавший одному из двух стражников — сказал:

— Помогает мало. Постой-ка здесь, пока я схожу поищу лекаря.

— Ладно, постою, только ты сразу пришли кого-нибудь вместо себя, а то Всемогущему сильно не понравится, если он увидит, что здесь один стражник вместо двух. Да поскорее, а то этот свист сводит меня с ума!

Послышался удаляющий топот копыт дзлиери. Фром улыбнулся под своей бородкой. Ему представился шанс атаковать оставшегося стражника, но если уши дзлиери были заткнуты, можно было придумать и кое-что получше. Сират отделял спальню от гостиной деревянными жалюзи, которые выполняли роль двери.

Фром пошел вернулся назад и скоро оказался напротив спальни. Потом он поднял копье и пробил им в стене дыру размером с баскетбольный мяч.

Сират Монкгут вскинул голову и оторвался от того, чем он занимался. Елена уже была привязана за руки к стойкам у головной части кровати и лежала на спине. Несмотря на ее сопротивление, одна из ее лодыжек тоже была уже привязана к стойке у ее ног. Сират собирался заняться основанием династии со всеми удобствами.

— Адриан! — воскликнула Елена.

Ладонь Сирата скользнула к бедру — но осталась пустой. Фром играл с огнем, но его риск оправдался — он предполагал, что именно в этот момент пистолета у Сирата не будет. В противном же случае он планировал бросить в него копье, теперь же можно было действовать более надежным способом.

Фром сжал копье обеими руками, как винтовку со штыком, и двинулся к Сирату. Приземистая фигурка прижалась к кровати, а потом перекатилась на пол по другую ее сторону, сжимая в руке свисток. Фром вскочил на кровать, но зацепился за привязанную лодыжку Елены и упал головой вперед. Очнувшись, он увидел, что лежит посреди спальни. Сират, не обращая внимания на Фрома, поднес свисток ко рту и начал дуть в него с такой силой, что его щеки округлились.

Фром приготовился к новому броску. Сират продолжал свистеть, но уверенность на его лице постепенно сменилась тревогой. Фром понимал, что ни один дзлиери поблизости не услышит этого свиста, пока стоящий на огне чайник издает раздирающий их уши вой. Но Сират, который не воспринимал ультразвука, не знал, что его сигналы подавляются.

Когда Фром шагнул к нему, Сират бросил в него стул. Он полетел вперед со страшной силой, одним концом ударил Фрома по костяшкам пальцев, а другим по лбу, отбросив его назад. Сират бросился на своих коротеньких ножках к стене, украшенной образцами местного оружия.

Там висели, спускаясь сверху вниз, пара перекрещенных мечей, сабля и медный щит. Тем временем Фром пришел в себя после удара стулом и поднялся с пола. Сират вооружился щиток и одним из мечей. Он поднял щит как раз вовремя, чтобы отразить удар копьем. После этого он скакнул вперед и полоснул мечом воздух, потому что Фром увидел момент удара и отскочил назад.

Сират двинулся за ним, делая новые выпады. Фром отступал, не решаясь отражать удары копьем, потому что оно могло сломаться, но стараясь ткнуть Сирата в голову, ноги или незащищенные части рук. Они продолжали кружить, острие копья стучало по щиту. Фром понял, что может держать Сирата на расстоянии, но щит ему не пробить. «Кланк! Кланк!» — звенело копье, ударяясь о щит.

Сират замешкался, и Фром ткнул его копьем в правую ногу, выше колена… Но удар пришелся вскользь, только слегка ранив Сирата и порвав его штаны. Сират сделал выпад, взмахнул мечом и почти прижал Фрома к стене, но тот остановил его ударом копья.

Они продолжили кружить по спальне. В какой-то момент Сират оказался между Фромом и дверью в гостиную. Он быстро бросил в Фрома свой меч и бросился к занавешенной двери с криком «Помогите!»

Фром увернулся от меча, который тем не менее задел его плечо. Придя в себя, он увидел, что Сират убегает, отодвигая занавес двери. Догнать сиамца до того, как он выбежит в гостиную и позовет на помощь зазевавшихся стражников, уже не было возможности.

Фром бросил свое копье как дротик. Древко описало дугу, и наконечник воткнулся в широкую спину Сирата. И вошел внутрь так, что половина его оказалась в теле сиамца.

Сират упал вперед лицом вниз, хватая руками ковер и хрипя. Изо рта у него полилась кровь.

Фром подошел к несостоявшемуся императору и вытащил копье из его тела. Он держал в руке, готовый в любой момент воткнуть обратно, пока Сират не затих. Фрому было почти жалко сиамца, но времени для гамлетовских переживаний не оставалось. Он вытер острие копья об одежду Сирата, вернулся к кровати и разрезал путы, которыми была привязана Елена. Не теряя времени на объяснения, он сказал:

— Если мы поспешим, то сможем убежать, пока они не сообразили что к чему. Хорошо, если стражники не слышали шума.

— Они подумают, что это я и он, — ответила Елена. — Перед тем как затащить меня сюда, он велел им не входить что бы они ни услышали, если только он им не свистнет.

— Правильно он им сказал. Пойду во двор, попробую найти его зебр. Где тут его проклятый пистолет?

— Здесь. — Она показала на небольшой сундучок. — Он закрыл его, видно боясь, что я достану пистолет и его застрелю — как будто я способна убить чувствующее существо.

— А как мы его откроем… — начал было Фром и замолчал, увидев, что на сундучке кодовый замок. — Похоже, ничего не получится. Есть у него взрывчатка в кладовой?

— Там тоже кодовый замок.

— Чтоб ему провалиться! Получается, что мы отправимся в путь без оружия. Пока я хожу, постарайся собрать припасы на кухне и все, что может понадобиться. — И он вышел через разрез в стене.

Фром прошел по двору неспешной походкой, словно по делам. Дзлиери дали волю своим инстинктам, которые в последнее время вынуждены были сдерживать, и так увлеклись, что почти не обращали на него внимания, только один или двое прорычали приветствия.

Поймать зебр, однако, оказалось непросто. Они скакали по загону, и ему никак не удавалось схватить хотя бы одну из них за уздечку. Наконец Фром был вынужден позвать на помощь одного знакомого дзлиери:

— Мзумелитсен, не поможешь мне? Всемогущий хочет покататься.

— Подожди, пока я закончу со своими делами, — сказал дзлиери.

Фром подождал, пока Мзумелитсен все доделал и помог ему поймать трех зебр. Они послушно пошли за ним ко дворцу. Фром привязал их к ограде во дворе, а сам пошел в мастерскую. Там он нашел мачете и топорик. Он взял с собой и радарный маячок, в батарейке которого, казалось, еще остался небольшой заряд.

Вернувшись во дворец, он увидел, что Елена собрала сумку с продуктами, положила в нее спички и еще кое-что. Все это они погрузили на одну из зебр, а на двух других сели сами.

Когда они выезжали из Амнайрада, празднество дзлиери было в самом разгаре.

На следующий день, когда они начали подниматься по склону Эртмы, Фром поднял руку и сказал:

— Слушай!

Сквозь шум вишнанских джунглей доносились громкие голоса дзлиери. Затем до них донесся шум продиравшихся через заросли тел.

Фром и Елена обменялись быстрыми взглядами и взяли зебр в галоп.

Однако преследователи, судя по всему, быстро приближались, потому что звуки становились все громче и громче. Фром увидел у себя за спиной блеск металла. Вопли дали им знать, что дзлиери их тоже заметили.

Фром сказал Елене:

— Двигайся дальше. Я уведу их в сторону и потом я от них оторвусь и тебя догоню.

— Нет, ни за что! Я тебя не оставлю!

— Делай что тебе велено!

— Но…

— Давай вперед! — крикнул он так яростно, что она подчинилась.

Сам он стал ждать преследователей и скоро увидел их, с копьями наперевес. У него не было иллюзий, что он сможет «оторваться» от дзлиери в родных для них джунглях.

Туземцы с торжествующими криками скакали к нему по тропе. Если бы только у него было оружие… По крайней мере похоже, что и у них его не было. У них в Амнайраде было лишь несколько дробовиков, годных для стрельбы (не считая ружей, которые оставались под замком), и эти дробовики они разделили между разными группами, отправившимися в погоню в разные стороны.

Фром повернул голову зебры в джунгли. Слава Богу, растительность была здесь не такой густой, как внизу, где джунгли были почти совсем непроходимыми.

Он пинками подгонял свою кобылку и тщетно пытался закрыть лицо от веток. Колючки впивались ему в кожу, толстый ствол дерева сильно ударил по правой ноге. Дзлиери шли за ним по следу, а он старался описать на своей зебре полукруг, чтобы пересечь свой собственный след за их спиной.

Когда он снова выбрался на тропу и смог держать глаза открытыми, то увидел, что за ним гонится и приближается целая толпа, ведомая Мишинатвеном. Когда след начал поворачивать, бывший лейтенант Сирата свернул в сторону и скоро оказался на тропе рядом с землянином. Фром нащупал мачете, который был прикреплен у его левой ноги. Дзлиери бросился на него справа с поднятым дротиком.

— Обманщик! Убийца Всемогущего! — крикнул Мишинатвен и нанес удар. Фром отбил древко в сторону. Они скакала галопом рядом друг с другом, острие царапнуло Фрома по руке, и упало на землю.

Мишинатвен взмахнул оставшимся древком и ударил Фрома по плечам. Фром нанес ответный удар и услышал звон медного щита, который достал дзлиери. Мишинатвен бросил дротик и вытащил свой короткий меч. Фром парировал первый удар и, когда дзлиери изготовился для второго, полоснул по державшей меч руке ножом-мачете и почувствовал, что задел кость. Меч упал на землю.

Фром схватил левой рукой край щита, дернул его вниз, потом вверх, пока не вырвал его из рук своего врага.

Другие дзлиери продолжали приближаться. Оглянувшись назад, Фром увидел, что они остановились рядом со своим лежащим вожаком.

Фром схватился за уздцы. Лучшей защитой была решительная атака. Если он нападет на них сейчас… Он бросил вперед свою зебру и поскакал к дзлиери, крича и размахивая окровавленным мачете.

Не успел он к ним приблизиться, как они с испуганным и криками бросились в заросли. Он пронесся мимо того места, где они только что находились, и скакал вперед, пока они не остались далеко позади, а его зебра так устала, что перешла на шаг.

Когда он наконец догнал Елену, она посмотрела на него с ужасом. Сначала он не сообразил почему, но потом понял, что весь в крови и являет собой впечатляющее зрелище.

Последние несколько километров они прошли шагом, ведя зебр зигзагами между валунами подстегивая их, чтобы они шли вперед по крутому склону. Поднявшись на вершину, они привязали зебр к кустам и без сил повалились на землю.

Елена сказала:

— Спасибо Космосу, что все закончилось! У меня не осталось сил, чтобы идти дальше.

— Мы еще не все сделали, — сказал Фром. — Когда немного отдышимся, надо будет установить маячок.

— А здесь мы в безопасности?

— Вне всяких сомнений. Те дзлиери вернутся в Амнайрад за остальными своими соплеменниками, и они окружат гору, чтобы мы не могли бежать. Нам остается только надеяться, что благодаря маячку помощь подоспеет вовремя.

Скоро он заставил себя подняться и взяться за работу. Через полчаса маячок был поднят на треноге и надежно закреплен от порывов ветра.

После этого Адриан Фром снова упал на землю. Елена сказала:

— Бедненький! Ты весь в синяках.

— Думаешь, я этого не знаю? Но, может, так еще страшнее выгляжу.

— Позволь мне хотя бы промыть эти раны, чтобы в них не попала инфекция.

— Да все в порядке. Вишнуванские микробы землянам не страшны. Ну ладно, если ты так настаиваешь… — И с этими словами он провалился в сон.

Через несколько часов, пробудившись, он увидел, что Елена несмотря на мелкий дождик развела костер и готовит обед.

— Провалиться мне на этом месте, что я вижу? — воскликнул он. — То есть я хочу сказать, что с тобой можно ходить в экспедиции.

— Ничего особенного. Это ты был великолепен. А если вспомнить, то я всегда с предубеждением относилась к светловолосым мужчинам, потому что в испанских романах именно такими были все злодеи!

Сердце Фрома, которому он дотоле никогда не давал слабины, переполнилось чувствами.

— Может, сейчас не время об этом говорить, да и я не большой мастер для чувствительных речей, но знай — я тебя люблю

— Я тоже тебя люблю. Космос посылает лучи любви…

— О-о! — Это было неприятным напоминанием о другой Елене. — Хватит об этом, моя девочка. Иди ко мне.

И она шагнула к нему.

Когда Петер Квинлан вернулся в Бембом вместе с поправляющимся Хаятакой, команданте Силва, внимательно слушал его рассказ до того момента, когда он покинул территорию Мишинатвена.

— …едва мы двинулись, — говорил Квинлан, — пока Хаятака был без сознания, они атаковали нас снова. И застрелил троих, но уже после того, как они убили дротиком Фрома. После того как мы отогнали их, я похоронил…

— Подожди! Ты говоришь, что Фром был убит?

— Совершенно верно, — ответил Квинлан по-португальски.

— И ты вернулся сюда, не заходя на Эртму?

— Естественно. А что же мне еще было делать?

— А кто же тогда установил маячок для радара на вершине?

— Что?

— А вот так. Вчера мы проверили радаром его зону до самой границы досягаемости, и маячок ответил на наши сигналы.

— Ничего не понимаю, — сказал Квинлан.

— Как и я, но скоро все выяснится. Амиго! — позвал он сержанта Мартинса. — Передай авиагруппе, чтобы они немедленно послали вертолет к Эртме.

Когда пилот взял курс на радиомаячок и спустился ниже кромки облаков, он увидел тускло поблескивающий алюминиевый контур на самой вершине горы Эртма. Рядом сидели на камнях два человека, а поблизости щипали травку три зебры.

Люди вскочили на ноги и принялись энергично махать руками. Пилот направил вертолет к ним, с трудом маневрируя в струях дождя, которые грозили прижать бросить машину на камни. Потом он выбросил из дверцы веревочный трап, который, разматываясь, полетел вниз. Человек подпрыгнул, словно выскакивающая из воды рыба, и ухватился за конец пролетавшего мимо него трапа.

В этот момент из-за деревьев показалась группа дзлиери. Громко перекликаясь и размахивая дротиками, они бросились к людям.

Фигурка человека ниже ростом забралась по трапу на несколько ступенек дальше, чем та, что выше и только начинала подъем, и воскликнула, стараясь перекричать шум вращающихся лопастей и рев ветра:

— Поднимайся! Быстрее!

Дзлиери становилось все больше, и у некоторых были в руках ружья. Пилот (довольный, что ему удалось не раскачать сильно вертолет) прибавил оборотов двигателю, поднялся к облакам и скрылся в них.

Люди наконец забрались в кабину, тяжело дыша после подъема. Это были хрупкая смуглая женщина и высокий мужчина с сантиметровой рыжеватой бородкой, покрытой струпьями засохшей крови. Оба были почти обнажены, и их тела слегка прикрывали рваные тряпки, а на ногах у них были изодранные в клочья матерчатые туфли. Пилот узнал Адриана Фрома, геодезиста.

— Домой, Джейми, — сказал Фром.

Через день помывшийся и побрившийся Фром приобрел вполне нормальный вид, за исключением раны на левом ухе. Они сидел за столом напротив Силвы, который говорил:

— Не могу понять, почему ты просишь навсегда перевести тебя на Ганешу. Ты же герой Бембома. Я могу назначить тебя на должность П-5, даже П-6. Квинлана отправят на Кришну для предания суду. Хаятака уходит на пенсию, а мне позарез нужны геодезисты. Так зачем тебе уезжать?

Фром застенчиво улыбнулся:

— Все у вас устроится, шеф. Остается Ван дер Грахт и Мехталал тоже — оба хорошие ребята. Когда я и Елена оказались на той вершине, мы были во взвинченном состоянии, да и все тогда на нас навалилось, а я не видел женщины уже несколько недель — дзлиери, естественно, не в счет. Я предложил ей выйти за меня замуж, и она согласилась.

Силва вскинул брови:

— На самом деле! Мои сердечнейшие поздравления! Но чем это мешает…

— Выслушайте меня до конца. Сначала все было ясно как божий день. Она заявила, что ее поцеловали в первый раз, но судя по всему кое-какой опыт у нее был. Однако вскоре она начала рассказывать мне о своих идеях. На первых порах у нас должен быть чисто духовный брак, с целью наставить меня на путь истинный, чтобы я в своей новой жизни стал чем-то большим, чем простой гражданский инженер — миссионером-космотеистом, например. Каково?!

Ладно, сначала я думал, что все это пустая болтовня, которая скоро закончится. Кроме всего прочего, у нас не принято распускать наших женщин, как в Америке. Но потом она начала читать мне космотеистические проповеди. И так продолжалось все два с половиной дня, пока мы были там. Клянусь, она не умолкала ни на минуту, разве что когда я спал. Никогда не слышал такой чуши — про лучи и космическую любовь, вибрацию и астральные плоскости и тому подобное. Я никогда в своей жизни так не уставал.

— Понимаю, — сказал Силва. Он тоже начал уставать.

— Итак, — подытожил Фром, — сейчас я чувствую, что с удовольствием отправил бы ее обратно к Сирату Монгкуту. Я даже жалею, что убил этого дуралея. Хотя он был бесконечно доставлял нам всякие хлопоты, но по сути был мелким хулиганом. Так что теперь я нахожусь рядом со своей нежеланной невестой и не могу объяснить ей свое видение жизни. Она однажды как бы пошутила, что лучше бы мне отправиться на Ганешу, и будь я проклят, если она не была права. И теперь если вы только подпишите этот рапорт… О, muito obrigado^[89], синьор Аугусто! Если я поспешу, то еще успею на корабль до Кришны. Спасибо!

Летние одежды

Като Чапман и Силья Зорн, манекенщица, ждали в космопорте «Мохаве» лунный лайнер. Чапман, кипевший энергией молодой человек, порой напоминавший инопланетян-бурундучков, сказал своему юному кузену Махони:

— Если выберешь время и оторвешься ненадолго от своих распрекрасных художеств, окружи вниманием мисс Нетти. А то вернемся через двадцать два года и обнаружим, что она позабыла о нас.

— Ладно-ладно. Мне нравятся дамы в возрасте. Она покупает наши работы. Правда, цену держит жестко.

— Я бы сказала «чудовищно», — добавила Силья Зорн. — Но заметьте: какой бы сумасбродный замысел не втемяшился ей в голову, она в прогаре не остается.

— Как, например, было с продажей летней одежды существам, которым эти тряпки нужны как собаке пятая нога, потому что они вообще ничего не носят? — спросил Махони. — Если уж ей удается умаслить любых дикарей вроде…

Чапман дружески похлопал своего кузена по плечу:

— Все не так просто, Эд. Осирианцы — натуры увлекающиеся и за модой следят. Вдобавок у них единственных среди инопланетян настоящая рыночная экономика, даже меньше социализированная, чем в Штатах.

— Ну а что мне делать, если у этой мисс Нетти совсем поедет крыша? — спросил Махони.

— Не знаю, — сказал Чапман, — но мне бы ужасно не хотелось вернуться и обнаружить, что никого из компании «Гринфарб — Голливуд»…

— Внимание пассажирам! Todos passageiros! — прогремели громкоговорители сначала по-английски, а потом по-португальски.

Чапман и мисс Зорн перед тем как подняться по трапу пожали руки Махони. Он крикнул им вслед:

— Ведите себя хорошо! Или вы не сможете…

Чапман подумал, что если ему что-то такое и втемяшится в голову, все равно затащить в койку девицу на два дюйма выше его ростом не удастся. Сказать это вслух он не решился, потому что намеревался поддерживать с Сильей хорошие отношения даже несмотря на то, что она и не думала строить ему глазки.

Через семь часов они высадились на Тихо, чтобы пройти через обычную бюрократическую волокиту перед посадкой на корабль «Комоэс» до Осириса или, другими словами — Проциона XIV.

Таможенник спросил:

— Судя по всему, для вашего багажа зарезервировано спальное место, синьор?

— Совершенно верно, — ответил Чапман.

— Не совсем понимаю. Ваш багаж содержит живое существо?

— Ничего подобного. Это мои образцы.

— Образцы — чего?

— Одежды. Я торговый агент компании «Гринфарб — Голливуд», выпускающей летнюю одежду. И мисс Гринфарб настаивает, чтобы я спал рядом с этим чемоданом, пока не закончу все дела.

Таможенник пожал плечами:

— Раз ваша нанимательница хочет заплатить лишних две тысячи долларов — это ее дело. На «Комоэс» есть еще один пассажир с багажом, в котором образцы, похожие на ваши, — тоже одежда. Извините меня, пожалуйста.

Увидев, что стоящий за ним в очереди человек начинает проявлять беспокойство, Чапман отошел в сторонку, проверяя свои билеты и паспорт.

— У тебя все о'кей? — спросил он у Сильи.

— Да. Разве этот контролер не божественен, Като? Мне безумно нравятся такие высокие смуглые латинос.

— Побольше о деле думай, — рыкнул Чапман. Сам он был невысоким и рыженьким, и ее слова больно задели его самолюбие. Больше того, вслед за таким ходом мысли от нее можно было ждать любого закидона. Он добавил: — Похоже, на борту у нас будет соперник.

— Что? Полный ужас! Кто же это?

— А я откуда знаю? Но таможня сказала, что какой-то парень везет с собой чемодан, полный тряпок, как и мы.

— О-о! — Лицо Сильи приобрело хорошо всем известное скорбное выражение. — Один из известных парижских кутюрье…

— Тс-с-с! Рано или поздно все выясним. В любом случае это не ОН.

Чапман кивнул головой в сторону осирианца, который топал на своих птичьих ногах и нес чемодан. Осирианец (или ша-акфа, как они сами себя называли) походил на динозаврика семи футов ростом, бегающего на задних лапах и помахивающего хвостом для равновесия. Чешуйчатая шкура этого существа была искусно разукрашена в разные цвета.

— Извините меня, пошалуста, — промолвила эта тварь с таким сильным акцентом, что ее едва можно было понять, — мне хотеть знать, какой сейтшас настоящий лунный время?

Чапман ответил осирианцу, который, судя по петушиной бородке, был самцом. Тот установил правильное время на своих наручных часах и спросил:

— Вы тоже есть лететь на «Комоэс»?

— Да.

— И я тоже. Давайте познакомиться. Я есть бизнесмен второго ранга Фиассаки.

Чапман представил себя и свою спутницу, а потом спросил:

— Немного удивительно, почему вы не ждете осирианского корабля, мистер Фиассаки?

— Я его ждал, но получил из дома важное сообщение… Вы знаете, я прибыть сюда с важная культурная миссия, то есть подготовить потшва для экспорт работ, выполненных нашими дизайнерами и мастерами…

— Могу предположить, каким ужасно неудобным показался вам один из наших кораблей.

— О, есть именно так! Я так тшасто ударяться о верхний потолок и тсепляться хвостом в двери! Как здесь только можно двигаться… — И существо сделало попытку пожать практически отсутствующими у него плечами.

Стюард показал Чапману его каюту и спросил:

— Куда положить этот чемодан, на который у вас есть пассажирский билет, синьор?

— На среднюю койку, — ответил Чапман, поднимая листок со списком пассажиров с небольшого буфета. Он прочитал:

Баррос, М. К., Рио-де-Жанейро.

Бергерат, Дж. — Дж., Париж.

Чапман, К. Х., Голливуд.

Чисхолм, У. Дж., Миннеаполис.

Фиассаки, 3, Сереф, Акх, Осирис.

Камимура, А., Кобе.

Кичик, Джиджига, Тот.

Мпанде, С., Молопололи, Бечуаналенд.

Попович, И. И., София.

Савинкова, А. П., Париж.

Сэ, Т. Е., Тяньцзинь.

Варга, М., Шолнок, Венгрия.

Зорн, С. Е., Голливуд.

Сноска внизу говорила о том, что фамилии, помеченные звездочками, относились к внеземным существам…

— Като! — послышался из коридора Сильи.

— Да, Си!

Высокая смуглая девушка вошла в каюту.

— Я познакомилась с синьорой Баррос и Аней Савинковой. Аня работает манекенщицей у Томазелли в Париже!

— Ого! А она сказала, кто здесь ее шеф?

— Нет. Я успела только познакомиться с ней. Она такая рыженькая.

— Хм. Должно быть, наш соперник — этот Бергерат. Вроде я его где-то видел: три года назад он был представителем Томазелли на выставке в Нью-Йорке. Высокий брюнет — ты как раз от таких тащишься…

— Ни от кого я не тащусь! У тебя просто нервишки пошаливают…

— О'кей. Будем считать, что я ничего не говорил. Он ловкач еще тот, насколько я помню: не успели мы и глазом моргнуть, как пристроил их новые вещички в нью-йоркские магазины.

Силья посмотрела на список пассажиров:

— Фиассаки мы знаем. Этот Кичик, наверное, коренной обитатель Тота. На кого хоть они похожи?

— Их иногда называют крысоподобными обезьянами. Около метра ростом, семь пальцев на каждой руке.

— Какая мерзость!

Дверь снова открылась, и в сопровождении стюарда вошел негр, который оказался С. Мпанде. После процедуры знакомства Чапман сказал:

— Как насчет того, чтобы я занял верхнюю полку, мистер Мпанде? По-моему, мне будет легче туда забраться?

Мпанде похлопал себя по брюшку и прокхекал:

— Лады, старина.

— До встречи, Си, — попрощался с Сильей Чапман.

Первые несколько часов после взлета, с их перегрузками, Чапман провел на койке. Потом он решил прогуляться по кораблю. В дальнем конце узкого коридора, огибающего кольцом нос корабля, согласно табличке на бразильско-португальском языке, хранился крупный багаж пассажиров. Дверь была закрыта на обычный вставной замок.

Пройдя по коридору в другую сторону, Чапман нашел небольшой салон с двумя маленькими столиками. За одним из них уже началась игра между тремя людьми и тотианцем, чьи многочисленные пальца ловко перебирали карты.

Высокий молодой брюнет слегка повернулся и приподнялся, чтобы протянуть руку, украшенную большим безвкусным кольцом:

— Пгивет, мистер Чапман! Мы ведь встречались на выставке в Нью-Йорке?

— Здорово, Жан-Жак. Собрался на Осирис — проворачивать свои делишки?

— Может, что и получится. Подозреваю, что мы летим туда за одним и тем же.

— Везешь коллекцию летней одежды?

— Для занятий спортом, если точнее. Забавно, да? Что за блажь тебе в голову взбрела — держать чемодан с образцами у себя в каюте?

— Подумал, что на борту могут оказаться прыткие ребята вроде тебя… — усмехнулся Чапман.

— То-то я и вижу, ха-ха! По-моему же, замки капитана Альмейды у нас на корабле достаточно надежны, чтобы никто не мог приникнуть, куда его не просят. У меня интересных вещичек, которые следовало бы держать у себя в каюте, столько, что одним чемоданом не обойтись.

— Не сомневаюсь. Но судя по тому, что у нас на борту только три женщины…

— Совершеннейшая верность! Правда, есть небольшая неувязочка, забавная такая. Ты назвал такую точную цифру. Но ведь не считал Кичика, который и не мужчина, и не женщина.

— И то и другое, — проклекотал тотианец. — Вы мне не завидуете? Тройка пик.

Из-за тесноты на корабле оградить Силью от общения было невозможно. Она познакомилась с пассажирами, включая рыженькую красотку-манекенщицу Бергерата, которая оказалась весьма приятной и простой в общении девицей. По крайней мере, она не возвышалась над своим шефом, как высокая Силья.

Мпанде был сам не свой до игры в карты, и Чапман улучил момент, чтобы спокойно поговорить в каюте с манекенщицей.

— Я хочу посмотреть, что находится в чемодане Бергерата.

— Как, ведь он на замке?

— А ты не знала, что я когда-то работал механиком по замкам?

— Слушай, Като, не надо снова что-то такое начинать. Вспомни, что с тобой было в случае с тем аргентинским игроком в поло…

— Не лезь не в свое дело! Я же не сказал, что собираюсь что-то сделать с содержимым чемодана? Разве не так?

— Не сказал, но я думаю…

— И я знаю Жан-Жака: он человеческого обращения не понимает, только язык кулаков.

— По-моему, он такой милый!

— Ха-ха! Ты его еще не знаешь.

Чапман прошел по коридору и стал изучать дверь багажного отсека. После этого он начал со скучающим видом шататься по кораблю, пока не встретил Зулоагу, главного инженера «Комоэс».

— Можно мне здесь все осмотреть? — спросил он, представившись.

— Весьма сожалею, правила «Вигенс Интерпланетарис» строжайше запрещают пассажирам заходить в двигательные отсеки.

— А как тогда насчет ремонтных служб? Там я ничего повредить не смогу.

Зулоага погрозил ему пальцем и сказал, мешая английские слова с португальскими:

— Вы, Americanos do Norte, всегда сразу начинаете везде совать свой нос, едва попадете на корабль. Похоже, от этого вы чувствуете себя смелыми. Ну ладно, пойдем посмотрим нашу маленькую мастерскую.

В ремонтном отсеке Чапман познакомился с главным механиком Густафсоном. Зулоага ушел, оставив их осматривать приборы и инструменты. Когда Чапман через полчаса уходил, у него был кусок воска и моток толстой проволоки, который он незаметно сунул себе в карман.

Убедившись, что в коридоре никого нет, Чапман стал разбираться с замком, пытаясь понять, что у него внутри. Для начала он сунул проволоку в замочную скважину, чтобы определить, насколько она глубока.

Время на корабле тянулось медленно, и некоторые пассажиры дремали, выпив снотворное, а другие продолжали играть в карты. Фиассаки, когти которого были слишком острыми, чтобы держать карты, сидел, согнувшись, в углу салона, с хвостом, вытянувшимся вверх вдоль стены, листая сентиментальные земные романы, которые прихватил с собой в дорогу.

Чапман, выдержав необходимое время, нашел повод, чтобы снова заглянуть в ремонтный отсек. Там он выпросил у Густафсона два титановых прутка и начал стучать по ним молотком и изгибать, чтобы придать им нужную форму. Густафсон, похоже, поверил в неправдоподобную историю, что это было нужно для небольшого радиоприемника Чапмана.

Скоро два металлических прутка приобрели форму очень тонких и длинных ключей — один без обычного зубчатого наконечника, а другой всего лишь с одним отходящим вбок отростком. С противоположной стороны ключи загибались кольцами, чтобы их было удобнее держать.

— Это для настройки германиевых кристаллов, — сказал Чапман.

— Как-нибудь покажешь мне, как это делается, — сказал Густафсон.

— Конечно, — согласился Чапман и добавил по-португальски: — Obrigado^[90].

После этого Чапман прошел в столовую и сунул там в карман баночку с перцем. Когда Мпанде в каюте не было, он высыпал этот перец в обычный конверт и положил его себе в карман.

Он дождался, пока почти все пассажиры заснули, а Мпанде играл в карты в салоне — на космическом корабле всегда найдутся чудаки, которые живут по своему графику сна и бодрствования, не как все нормальные люди. Чапман выскользнул из своей каюты с отмычками в карманах и прошел к багажному отсеку. Нервно оглядевшись по сторонам, он просунул прямой металлический стержень в замочную скважину и стал им там энергично вертеть. Потом он сунул туда же отмычку с боковым отростком и стал поворачивать ее в разные стороны, пока маленькие зубчики внутри не сдвинулись в положение открытого замка. Щелчок! И Чапман распахнул дверь.

Прежде всего убедившись, что не окажется в ловушке и сможет выйти, Чапман закрыл за собой дверь. Он оказался в почти полной темноте, свет давал только небольшой карманный фонарик. В отсеке оказалось так много багажа, что трудно было двигаться. Однако Чапман усмехнулся, когда луч фонарика осветил большой чемодан Бергерата с образцами изделий. На нем была прикреплена табличка: «Ж. Ж. М. Б. — Томазелли, Париж». Чтобы добраться до цели, Чапману пришлось передвинуть всего одну большую сумку.

Он зло усмехнулся, подумав, что мосье Томазелли, известный своим скупердяйством, пожалел двух тысяч, чтобы купить лишний билет и положить чемодан с образцами на койку в каюте! Ну и замечательно! Но что же теперь? Чемодан был с кодовым замком Клейнвассера, и открыть или закрыть его можно было, только установив правильную комбинацию цифр. По идее, один вид такого замка должен был отбить у похитителя всякую охоту открыть чемодан.

Чапману, со всем его опытом, не оставалось ничего другого, как пытаться подобрать комбинацию цифр. Конечно, вернее было бы прибегнуть к другому методу — то есть сверления, взлома или взрыва. Но даже туповатый Густафсон наверняка бы что-то заподозрил, начни он выпрашивать фомку или дрель, не говоря уже о взрывчатке. Что же делать? К несчастью, Чапман не обладал телепатическими способностями, чтобы узнать у Бергерата нужную комбинацию цифр.

Что еще можно придумать? Рыженькую милашку Аню, судя по всему, можно было обработать. Конечно, ему и в голову не приходило заняться ею всерьез. Хотя он знал, что, когда вернется в Голливуд, тамошние красавицы уже повыходят замуж и нарожают детей. Именно поэтому только люди вроде него и Сильи, не связанные ни с кем тесными семейными узами, отправлялись в подобные путешествия. Полет будет для них продолжаться пять месяцев, а на Земле за это время пройдет целых пять лет…

Услышав какой-то звук, он спешно выключил фонарик. Кто-то подошел и сопел в коридоре снаружи. Потом дверь приоткрылась, в щель просунулась рука и начала ощупывать стену в поисках выключателя.

Чапман видел только силуэт плеча и части головы на фоне освещенного коридора, но узнал Жан-Жака Бергерата. Через секунды загорится свет, а чемоданы лежали слишком плотной стопкой, чтобы среди них можно было спрятаться.

Чапман сунул одну руку в карман куртки и достал щепотку перца. Другую руку, сначала убрав фонарик, он согнул в запястье. Затем он бросил перец в лицо Бергерату и сильно дернул его внутрь багажного отсека. Чапман посторонился и дал своей жертве проскользнуть мимо него в дверь, которую он закрыл за собой, как только внутри раздалось судорожное чихание.

Полчаса спустя в дверь каюты Чапмана заколотили кулаком:

— Впусти меня, Като! Со мной случилось нечто из ряда вон!

Чапман осмотрелся и вынул графин с водой из держателя на стене.

Бергерат, однако, выглядел вполне дружелюбно, хотя у него было красное лицо и налитые кровью глаза.

— Дружище! Это что-то невообразимое! Я прогуливался по коридору и услышал какой-то шум из багажного отсека. Ага, сказал я себе, что бы это могло означать? Не за моими ли прекрасными образцами кто-то туда наведался? Я толкнул дверь. И надо же! Она открылась, хотя всегда была заперта на замок, если только в отсек не входили стюард или член экипажа. Я просунул руку внутрь, чтобы включить свет. И что же дальше? Меня схватили и втянули внутрь и сыпанули мне в лицо перцем. Проникший в отсек человек проскользнул мимо меня наружу. К счастью, дверь можно открыть изнутри, а то бы я до сих пор там сидел. Представляешь?!

— Кто же это был? — спросил Чапман.

— Не знаю, так быстро этот fripon^[91] выскользнул. Сперва я подумал на тебя. Но это абсурд: чтобы представитель одного великого кутюрье играл в такие игры с другим. Потом я решил, что, возможно, нашему другу Фиассаки взбрело в голову, что в обычае носить одежду есть что-то неприличное, и он вознамерился воспрепятствовать этому на его планете. Хотя меня схватила именно человеческая рука, а не осирианская. Тебе ничего не приходит в голову?

Чапман невозмутимым голосом промолвил:

— А твоей манекенщице, мадемуазель Савинковой, можно доверять?

— Этой малышке? Думаю, да. У меня тут есть неплохое средство для залечивания ран и воспоминаний о превратностях судьбы. — Бергерат достал серебристую бутылку с двумя прикрепленными к ней рюмочками. — Отличный коньяк.

Чапман принюхался к своему бренди, задержал рюмку в руке и выпил только после француза.

— Давай-ка посмотрим список пассажиров, — сказал Бергерат. — Эта мадам Баррос летит к своему муженьку, так что с ней, думаю, все в порядке. Мистер Уильям Чисхолм — ты знаешь о нем что-нибудь?

— Только то, что он сам нам рассказал. Что-то вроде профессора… — Чапман, сидя на краешке койки Мпанде, покачнулся. Потом, не успев ничего осознать, потерял сознание.

Когда Като Чапман очнулся, у него раскалывалась голова и было гадкое ощущение во рту. Он шевельнулся для пробы, застонал и сел, держа голову руками.

— Слушай, с тобой все в порядке, старина? — спросил Мпанде, выглядывая со своей нижней койки. — Я вошел несколько часов назад и увидел, что ты одетым лежишь на своей койке.

— Слава Богу, вроде жив, — пробормотал Чапман. Его часы показывали время завтрака.

Он слез вниз и побрился. Потом, когда Мпанде вышел, бросился к своему чемодану. Замок был закрыт, и оставалась надежда, что содержимое не пострадало. Но когда он открыл чемодан, то некогда нарядные одеяния внутри представляли собой сплошное месиво, некоторые образцы были разорваны на мелкие части, другие остались целыми, но потеряли цвет.

Чапман собрался с силами и нажал на кнопку внутренней связи:

— Мисс Зорн, пожалуйста… Силья, это Като. Подойди в мою каюту, и побыстрее.

Увидев, во что превратились их образцы, она обхватила голову и простонала:

— Като! Это совершенно ужасно! Как такое могло случиться?

Чапман порылся в тряпках и нашел два осколка тонкого стекла.

— Видишь разрез снаружи? — Он показал на полукруглую дыру, которая была вырезана или выжжена в металле чемодана, а кусок обшивки свободно болтался туда-сюда. — Конечно, это Бергерат. Думаю, то его кольцо слишком большое, чтобы быть просто украшением. Это энергетический резак. Мерзавец привел меня в бессознательное состояние своим напитком — Бог знает как, — разрезал крышку чемодана и бросил туда кислотную бомбу. Это такие изящные маленькие штучки, которые используются в конкурентной борьбе. Пластмассовая оболочка размером примерно с куриное яйцо, а внутри тонкий стеклянный контейнер с кислотой и болтающимся в ней острым грузиком. Если сильно ударить таким яйцом обо что-нибудь твердое, грузик разбивает стекло и кислота начинает разъедать пластмассу.

Пока они обследовали остатки образцов одежды, Чапман рассказал Силье о своем первом столкновении с Бергератом в багажном отсеке.

— Он понял, что это был ты, и решил свести счеты, — сказала Силья.

— За что? Я не причинил никакого вреда его проклятому чемодану…

— Ты хочешь сказать, что пока не причинил. Зато засыпал ему всю физиономию перцем. У тебя что, не хватило здравого смысла сидеть тихо-смирно? Пусть бы все шло своим чередом. Ты же как мальчишка полез устраивать эту нелепую кражу со взломом.

— Что ты имеешь в виду под «здравым смыслом»? Проклятье, куриные твои мозги! Здесь я за все отвечаю и не позволю, чтобы на меня кричали…

— Кто на кого кричит?

— Ты кричишь!

— Я! Не! Кричу!

— Нет! Кричишь! — Чапман напряг всю свою волю и рассмеялся. — Да и я тоже. Давай не будем ссориться, по крайней мере друг с другом.

— Но что же нам делать? Тут ничего целого не осталось, кроме этого купального костюма, а с ним никакого шоу не получится.

— Мы могли бы устроить сногсшибательный показ, но теперь осирианцам не суждено оценить его по достоинству.

— Раз все равно упущенного не вернуть, не можем ли мы пересесть на другой корабль?

— Конечно, нет. У нас еще достаточно энергии, да и летим мы с такой скоростью к… к…

Они оба схватились руками за головы. Силья Зорн наконец промолвила:

— Я с самого начала поняла, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, еще только когда ты и мисс Нетти уговаривали меня на эту сумасшедшую командировку. Если мы и доживем до возвращения назад, наша старая ведьма-кошка сживет нас со свету.

Чапман посмотрел в потолок:

— У нас остался только один шанс. — Он взял свой бумажник и сунул его себе в рукав.

— Като! Что тебе еще взбрело в голову? Опять какую-то авантюру задумал?

— Скоро увидишь. Терять ведь нам все равно нечего?

В салуне как раз заканчивала завтракать первая смена и готовилась уступить место второй. Чапман протолкался к Бергерату, сказал: «Слушай, ты…», добавил несколько непечатных выражений и ударил его в нос.

Тотчас же салун наполнился криками, летящей посудой, и вообще поднялась невообразимая суматоха. Бергерат успел дать Чапману по зубам, прежде чем они сцепились, повалились на пол и начали молотить друг друга кулаками в небольшом промежутке между двумя столиками.

— Немедленно прекратите! — властно крикнул кто-то на бразильском диалекте португальского. Чапман почувствовал, что его оттаскивают от врага. Над ним орал капитан Альмейда: — Вы что, с ума сошли? Что значит это насилие?

— Этот хам, — сказал Чапман, вытирая текущую по подбородку кровь, — напоил меня каким-то зельем, так что я потерял сознание, потом обшарил мои карманы и бросил в чемодан кислотную бомбу, чтобы привести в негодность образцы товаров и мои вещи, а вы называете насилием, когда я за все это его разок ударил?

— Ложь! — воскликнул Бергерат. — Я дал ему всего лишь глоток коньяку, и он вырубился. Разве я виноват, если ему одной рюмки достаточно, чтобы опьянеть? А о его чемодане вообще ничего не знаю, и к карманам его не прикасался. Все это из пальца высосано…

— Посмотрите, что у него в карманах, — сказал Чапман.

Зулоага пробежался руками вдоль тела Бергерата и обнаружил бумажник.

— Вот видите! — сказал Чапман.

— Но… но я не имею представления, откуда он взялся, — залепетал Бергерат. — Должно быть, его мне подкинули, когда мы боролись…

Однако с этого момента симпатии экипажа перешли на сторону Чапмана.

— Позвольте мне показать вам мой чемодан, — сказал он.

Они осмотрели остатки образцов одежды. Бергерат свою вину полностью отрицал. Чапман внутренне усмехнулся и подумал, что никогда бы не доказал, что Бергерат пошел на преступление, которое он совершил, если бы сначала не убедил командование корабля, что француз сделал то, что он в действительности не делал.

Бергерат сказал:

— Я зашел поговорить с мистером Чапманом потому, что у нас с ним уже была стычка в багажном отсеке. — И он рассказал о том, как ему бросили в лицо перцу.

— Все это чистой воды выдумки, — заявил Чапман. — Надо же ему что-то сказать. Давайте проверим и его багаж. Может, в нем полно украденных вещей.

Они прошли по коридору, и капитан открыл своим ключом дверь багажного отсека. Чапман на какой-то момент весь внутренне сжался, представив, как кто-то спросит Густафсона, что делал мистер Чапман в ремонтном помещении. Но никто лишних вопросов не задавал, и у Чапмана отлегло от сердца.

— Откройте чемодан, — распорядился капитан.

Бергерат подчинился. Внутри лежала аккуратно сложенная летняя одежда, преимущественно женская: купальные костюмы, тенниски и тому подобное. Никто из пассажиров не обнаружил среди них ничего украденного.

— Вот видите, — сказал Чапман. — Никто в его чемодан не лазал.

— Вижу, — согласился капитан Альмейда. Он захлопнул крышку, повернул кодовое кольцо-замок и сказал Бергерату: — Ты, амиго, арестован за насилие, кражу со взломом и тому подобное, о чем я еще подумаю. Ты останешься в отсеке К до конца пути, когда будет проведено формальное расследование. Уведите его.

Аня Савинкова запротестовала:

— Но… но все это неправда… по крайней мере, вы должны посадить в камеру их обоих. А что будет со мной? Я осталась в одиночестве…

Чапман похлопал ее по плечу:

— Все будет в порядке, детка. Я о тебе позабочусь.

— Что я слышу? — сказала Силья Зорн. — Будь с ним поосторожнее, Аня, когда он начинает так говорить…

Чапман громко рассмеялся им обеим, вернулся к себе в каюту и как следует вымыл внутри свой чемодан, предварительно все из него вытащив. Следующей, условно говоря, ночью, когда он уверился, что Мпанде завис в салуне, за игрой в карты, Чапман достал из укромного местечка свои отмычки и снова проник в багажный отсек. Капитан Альмейда, ничего не зная об особенностях замка Клейнвассера, просто немного повернул кодовое кольцо, так что теперь открыть чемодан Бергерата не составляло труда.

Полчаса спустя все приведенные в негодность летние наряды мисс Гринфарб оказались в чемодане Бергерата, а похожие творения мосье Томазелли удобно разместились в чемодане Чапмана в его каюте.

После этого Като позволил себе немного расслабиться в салуне, оторвав Фиассаки от его сентиментальных романов, чтобы сыграть с ним партийку-другую в шашки.

После того как «Комоэс» совершил посадку и все пассажиры прошли паспортный, эпидемиологический и таможенный контроль, Чапман сказал:

— Вперед, девочки. Думаю, эти птички в зале ожидания и есть наши осирианские предприниматели.

— И что нам с этого пользы? — уныло протянула Силья. — У нас ничего нет, и мы не в силах что-то…

— Положитесь в этом на меня, — сказал Чапман. — О, Фиассаки!

— Да?

— Я так и не выучил как следует ваш язык. Вы не поможете мне несколько минут как переводчик?

— Окхотно.

Они подошли к небольшой стайке динозавров, и Чапман сказал Фиассаки:

— Спросите, нет ли среди них Тафахии, занимающегося изготовлением штор.

После непродолжительного свистения-щебетания на языке ша-акфи Фиассаки доложил:

— Этот большой есть он. — И показал на высокого осирианца, чешуйки которого были украшены ярко расцвеченными золотисто-голубыми блестками. — Сказал, что у тебя письмо от мисс Гринфарб. Он думать, это хорошая идея. Вы продадите им образцы, а они будут делать одежду. Конетшно, их ответ не будут полутшать на Земле много лет. Вы не пройти в их офис, тштобы организовать показывание?

— Пошли, девочки, — сказал Чапман, собираясь последовать за своими новыми компаньонами. Через стеклянные двери он увидел осирианский автомобиль — платформу на колесах, с перилами, но без сидений. С их хвостами от земного седана было бы мало толку…

— Синьор Чапман? — окликнул его один из сотрудников компании «Вигенс». — Можно вас на минутку? — И извинился по-португальски.

— В чем дело? — слегка забеспокоился Чапман.

Вам надлежит подписать заявление против синьора Бергерата. В противном случае мы не сможет начать расследование.

— Не надо настаивать на этом обвинении. — Чапман ощутил, что его одолевают великодушные чувства. — Четыре месяца в изолированном отсеке — вполне достаточное наказание.

— Но в таком случае мы будем вынуждены его отпустить!

— О'кей, позвольте ему выйти.

Когда Силья и Аня демонстрировали один за другим наряды, осирианцы шипели как прохудившийся паровой котел. Чапман, чей язык ша-акфи все еще оставлял желать лучшего, читал по буквам шпаргалку:

— …это, леди и джентльмены, наряд для похода за покупками по центральным улицам. Обратите внимание на расклешенную юбку… — Он знал, что его акцент ужасен, потому что некоторые звуки человеческие голосовые органы просто отказывались произносить, и наоборот. Естественно, он не говорил им, что показывает коллекцию Томазелли из Парижа.

Одна осирианка, на которую ему было приятно смотреть, стала уговаривать своих мужчин купить все на корню. Когда показ закончился, осирианцы-мужчины вытащили чеки и подписали их, используя свои острые когти как ручки, едва Чапман успел назвать цены. Хотя это были фантастически большие деньги, но все же затраты на доставку образцов на Осирис они не покрывали, однако по крайней мере ничто не было отвергнуто и не придется тратить еще тысячи долларов, чтобы доставить их обратно на Землю.

Когда все образцы были проданы, осирианка возымела желание приобрести и всю одежду девочек-манекенщиц — все, что на них было. Чапману стоило большого труда уговорить ее отказаться от этой затеи.

— Фи-и-и! — присвистнул он, когда последняя осирианская красотка протопала прочь, с беретом на хохолке и недоуздком вокруг безгрудого торса… — Ну как вам… э-э… показ, Тафахия?

— Бесподобно! — воскликнул осирианец. — Мы немедленно подпишем договор. Как жаль, что с нашим температурным контролем тела мы никогда не ощущали нужды в обычае носить такие очаровательные наряды! Пойдемте, я передам вам договор и наш первый платеж. Когда можно ждать первое портфолио с нашими образцами?

— Они… они уже в пути, — пробормотал Чапман на своем спотыкающемся ша-акфи. — Все уже послано на корабле, будет храниться в компании «Вигенс» и передано вам по заключении договора. Давайте поторопимся, потому что мы не хотели бы опоздать на обратный рейс «Комоэса».

— Ничего страшного: один из наших собственных кораблей отбывает к вашей звезде через несколько дней…

Чапман все равно спешил. Осирианцы спят на полу, не пользуются креслами и питаются мясом других рептилий, которых они приручили. Хотя он и слышал, что на их кораблях есть специальный провиант для пассажиров-людей, как в компании «Вигенс» для осирианцев, ему вовсе не хотелось самому испробовать их спальные приспособления и познакомиться с непривычной кухней.

После того как копия договора между компанией «Гринфарб» и синдикатом Тафахии была положена в надежное место — сейф капитана Альмейды, — Като Чапман сказал:

— Все, девочки, мы себе будущее обеспечили. — После этого он ойкнул, увидев фамилию Бергерата в списке пассажиров.

— Ну а что, по-твоему, этому бедняге оставалось делать?

— Это может создать для нас проблемы.

Однако обошлось без серьезных неприятностей. Бергерат усмехнулся ему и сказал:

— Где мы можем поговорить, старина? У меня есть одно предложение, которое надо обсудить.

Позже он продолжил:

— Слушай, мне нельзя возвращаться к Томазелли. Он тут же меня выгонит взашей, да еще с волчьим билетом, чтобы я в Париже никуда не мог устроиться. Он очень мстительный, этот малыш Томазелли. Ты и я вели поединок голыми кулаками — или и металлическими стержнями? — и ты взял верх. Bien^[92]. Поздравляю тебя. Но почему бы мне не вернуться с тобой в Голливуд? Это второй всемирный центр моды. Может, замолвишь за меня словечко перед мисс Гринфарб?

— Хм, — задумался Чапман. — Это идея. Не могу чего-нибудь обещать. Нетти может подумать, что Томазелли пытается заслать к ней своего шпиона. Ты сам-то уверен, что это не так? — Чапман грозно посмотрел на своего друга-врага.

— Нет, нет! Это легко доказать. И тут есть еще один мотив.

— Что еще?

— Сентиментальный мотив. Твоя мисс Зорн… хм-м… э-э…

— О! Ладно, сделаю что смогу. Между прочим, что это ты мне тогда намешал с коньяком? Я внимательно смотрел, чтобы ты выпил то же самое.

Все очень просто. Я использовал барбитурат, который разлагается кофеином, а сам перед тем как идти к тебе в каюту напился кофе. Но мы ведь закончили играть в эти игры, не правда ли?

Через пять месяцев, по субъективному ощущению времени, ракета-шаттл с Плутона совершила посадку в космопорте «Мохаве». Чапман, с повисшей на его руке Аней, спустился по трапу. За двадцать два года здесь должны были произойти изменения. К счастью, благодаря большому увеличению продолжительности человеческой жизни в последнем столетии, большинство из старых знакомых должны были быть живы. Включая мисс Нетти.

Чапман яростно пыхал своей трубкой, впервые закурив после того, как поднялся на борт «Комоэс». За ним следовали Бергерат и Силья. Когда они прошли все проверки и оказались в зале ожидания, Чапман остановился как вкопанный. Его трубка упала на пол.

За исключением тех, кто прилетел на их корабле, люди, толпившиеся в зале ожидания, были обнажены, только на ногах у них были сандалеты. Больше того, их кожу украшали фантастические разноцветные орнаменты, которыми покрывали себя обитатели Осириса.

Пока они стояли и таращили глаза на это зрелище, к ним подошел человек:

— Като Чапман?

— Д-да. Кто вы?

— Вы меня не узнаете?

— О, Господи, мой кузен Эд Махони! А это моя жена Аня, это мистер и миссис Бергерат. Помнишь Силью? Она всегда мечтала о высоком брюнете. Капитан оформил наши браки по пути с Осириса.

Махони кивнул:

— Я думал, что без чего-то подобного не обойдется.

— Но… но, черт возьми, где же ваша одежда? И почему все вокруг выглядят, как татуированные циркачки?

— А, это… Новый осирианский стиль, появился не так давно. Больше мы в жаркую погоду ничего не носим.

— Ик, — вырвалось у Чапмана. — Откуда появился?

— Кажется, благодаря нескольким ловким осирианцам, которые прибыли к нам с так называемой культурной миссией года несколько лет назад и начали с организации синдиката по рекламе на Земле своего нательного дизайна. Так что, судя по всему, вы теперь без работы.

— Как?!

— Именно так. Нетти Гринфарб разорилась, и вся ее торговля летней одеждой закончилась. Последнее, что я о ней слышал, — будто она работает кем-то в правительстве. Но, может, вы попробуете свои силы в нательном бизнесе? Это настолько модно, насколько вы можете себе вообще вообразить, и я могу постараться найти местечки для тебя и твоих друзей. Вы летите со мной в Лос-Анджелес?

Они безропотно последовали за ним.

А ну, вперед, телятки!

Дариус Мехмед Коши посмотрел на сидевшего напротив толстяка — круглого, как висевшие на стене на его головой часы, которые, впрочем, были заметно симпатичнее этого борова. До прибытия в космопорт Урана корабля с Земли оставалось три часа. А с ним — девять шансов из десяти — следовало ждать и ордера на арест Дариуса Коши.

Три часа — и за это время надо было как-то обработать толстяка, чтобы самому покинуть Солнечную систему. То есть просто убежать — туда, где Дариусу не будут вставлять палки в колеса, а его таланты окажутся востребованы. А самое главное — чтобы туда не присылали то и дело прокурорские повестки, как на Земле, — по крайней мере за такие незначительные нарушения закона, как получение кредитов для новой компании, которая будет разводить на Марсе ганешанских птиц.

Стрелки часов глаз не радовали, и Морис Глоппенхеймер — тоже. Толстый, как боров, он к тому же самозабвенно нес всякую чушь. Слово «жлоб» именно для таких придумали. Под ногтями у него скопилась грязь — Коши мельком взглянул на свои тщательно ухоженные пальцы, — а дыхание было тяжелым и несвежим.

Но досаднее всего, что этот боров отмахнулся от планов Коши. Дариус даже пожалел, что завел об этом речь, и подумал, что толстяк наверняка бы заинтересовался, если бы хоть иногда пользовался мозгами. Что же, зато можно было с чистой совестью считать себя единственным автором этой авантюры.

— Давай дальше, — протянул Коши с завораживающей улыбкой. Именно такая улыбка подвигла героиню известной сказки воскликнуть: «Какие у тебя большие зубы, бабушка!»

Но Глоппенхеймер не нуждался в поощрении — он и без того ни на секунду рта не закрывал. Его словно прорвало — точь-в-точь водопроводный кран с сорванной резьбой:

— …ну вот, когда я увидел это рекламное объявление о ранчо в баварских Альпах, навроде американских, чисто для забавы, то сказал себе: а у тебя, приятель, есть голова на плечах? А ты так не можешь? Сколько за свою жизнь просидел в киношке, смотря американские вестерны? А если поторчать месячишко на таком ранчо, да разузнать там все? Все ихние хитрости? А потом быстренько оттуда свалить?

— А куда? — спросил Коши. Он заинтересовался, но старался вытянуть информацию исподтишка, не вызывая подозрений.

— Типа не далеко не близко, на некислую планетку с людьми-человеками. И чтобы им никто в карман не заглядывал, если они делают дела по местным законам. Так что я решил вложить свои бабки в это дело. Только сначала вышел мне обломчик. На Марс и Венеру нечего и соваться. На Марсе мало воздуху, да и тамошние обитатели въедливые как комары. А на Венере жара несусветная, да и шевелить мозгами там вовсе некому. Поэтому я обратил свои взоры на Осирис, в системе Проциона. Там живут рептилии, но высоко цивилизованные, дружелюбные. У них самая что ни на есть рыночная экономика, да и побаловать они себя любят, за модой следят. Так что на Осирис и пошлепаю, как только соберу все материалы.

— Что за материалы? — Коши закурил сигарету.

— А? Ковбойские костюмы — старые американские. Знаю, что вся эта костюмерия — чушь собачья. Никогда никакие ковбои своих коров такими выряженными не пасли. Однажды довелось побывать на ранчо в Техасе. Так они там чуть не в белых костюмах расхаживаю по стойлам со всякими приборчиками да термометрами, чтобы своей живности температуру мерить. Но бизнес есть бизнес. Я же бабки хочу вкладывать в ранчо-развлекаловку. Мне рассказывали, что это даже в Японии проходило. Устраивали там какие-то дзу-дзу ранчо.

Но вернемся к материалам. Лассо, например. Древний однозарядный револьвер — вроде тех, что в музеях лежат. Учебные пособия насчет жизни на Диком Западе. Книжечки-романчики душещипательные. Гитара, банджо или чего там у них было, чтобы петь ночью у костерка. Короче, поехал на ранчо, купил материалы…

— А как в системе Проциона с обменом валюты? То есть наших денег на местные? — поинтересовался Коши.

Глоппенхеймер громко рыгнул.

— Меняй сколько влезет. Одна их деньга на один доллар Всемирной Федерации. Только надо найти местного жучка-спонсора. Чтобы типа он все делал, а как бы за его спиной. Так на этих планетах принято. А то начнут вопить: «Землянин эксплуатирует нас, разорвем это чудовище на куски!»

— И у тебя все с собой, материалы то есть?

— А то как? Эй, официант! — рявкнул Глоппенхеймер. — Повторить! И одна нога здесь — другая там. Уловил?

Коши улыбнулся и промолвил:

— Запишите на мой счет. — Его план начал обретать реальные очертания. А если все пойдет хорошо, что все расходы на этого дуралея оправдаются сторицей.

После еще трех стаканов голова Глоппенхеймера начала падать набок, а глаза закрываться. Коши сказал:

— Позвольте мне проводить вас до комнаты, герр Глоппенхеймер.

— Ка-арошо, — пробубнил Глоппенхеймер. — Ты настоящий друг. Напомни мне, чтобы настроил свои часы на звонок. Мой корабль скоро улетает. Ja^[93], не надо было столько пить. Моя третья жена всегда говорила… — И толстяк начал всхлипывать — скорее всего вспомним о своей третьей жене.

Они зигзагами прошли между пассажиров, отскакивая от одной стенки к другой подобно живым бильярдным шарам, пока наконец не добрались до каюты Глоппенхеймера. Она находилась через одну каюту от той, что занимал Коши в этом подземном кроличьем загончике для транзитных пассажиров. (На Нептуне и Плутоне были похожие космопорты; Уран служил пересадочным узлом для полетов к системам Проциона и Сириуса, потому что только он находился в нужной стороне Солнечной системы.)

Глоппенхеймер упал на свою койку и захрапел как работающая пилорама, едва его голова коснулась подушки.

С удовлетворением убедившись, что толстяк не реагирует ни на какие толчки, Коши осмотрел его документы и бумажник. Потом вытащил из кармана спящего ключи и открыл стоящий у двери шкаф. В нем висели ковбойские шмотки и прочие причиндалы. Деловой костюм Глоппенхеймера лежал в чемодане, и размерами и внешним видом как две капли воды похожем на чемодан самого Коши. Вот удача! Аллах и правда решил его вознаградить за ежедневные молитвы!

Коши несколько минут внимательно осматривал паспорт Глоппенхеймера.

Наконец он тихонько вышел и вернулся к себе в каюту, взял свой чемодан и осторожно выглянул за дверь. Каюту между ним и Глоппенхеймером занимал восьминогий обитатель Изиды. Словно кому-то в голову взбрело скрестить слона и таксу, а в результате появилось на свет это чудище. Обычно изидяне держали двери своих кают закрытыми, чтобы насладиться повышенным давлением их родной планеты. И неожиданное появление его в коридоре было маловероятным. Но все равно надо было соблюдать осторожность.

Коши прислушался. Из каюты изидянина, приглушенное дверью, доносилось тихое позвянивание. Звуки издавало какое-то воспроизводящее устройство в каюте — ее обитатель был меломаном. Инструментами для такой музыки были маленькие молоточки. Изидяне держали их в своих хоботках и ударяли ими по кусочкам дерева разного размера и формы. Получались какие-то ультра-кубинские ритмы, а слышный и в коридоре храп Глоппенхеймера не добавлял им благозвучия.

Коши быстренько отнес свой чемодан в каюту Глоппенхеймера и, убедившись, что толстяк по-прежнему спит как убитый, открыл его. Он достал из потайного отделения в двойном дне набор ручек, чернильниц, штемпелей, гравировального инструмента и кое-что еще, обычно не входящее в багаж законопослушного пассажира. На стол легли также несколько паспортов с отпечатками пальцев и фото Коши, но без каких-либо записей в них.

Коши напечатал по буквам в нужном месте «Морис Вольфганг Глоппенхеймер» так, чтобы строка выглядела как машинописная. Потом он несколько раз для пробы расписался за Коши на клочке бумаги и поставил подпись в паспорте.

Он снова посмотрел на паспорт Глоппенхеймера. Если еще самого толстяка снабдить документом на имя Дариуса Мехмеда Коши, чтобы толстяк им пользовался! Но такой трюк был ему не по силам. Правда, он все-таки сделал кое-что получше… Напечатал для Глоппенхеймера, на свое собственное имя, идентификационную карточку, на бразильско-португальском космоязыке:

Временное удостоверение

Выдано взамен утерянного паспорта

Подлежит замене на новый паспорт

Потом он взял небольшую полоску ткани, наподобие той, которой был покрыт его чемодан, и пробежался по ней своими штемпелями. В результате на полоске появились золотистые буквы «М. В. Г.». Потом он продавил на обивке вокруг собственных инициалов контур такой же полоски, отодрал этот кусочек материи и приклеил на его место новые инициалы. Затем он заклеил полоской с буквами «Д. М. К.» инициалы на чемодане Глоппенхеймера, причем так аккуратно, что, даже присмотревшись повнимательнее, нельзя было обнаружить подмены.

После этого Коши тщательно обследовал всю одежду толстяка и убедился, что на ней нигде нет его инициалов или еще каких-то подобных пометок. Покончив со всем этим, он поменял свой и Глоппенхеймера бумажники, сначала просмотрев в обоих все документы, кредитные карточки, билеты и тому подобное. Свой паспорт и другие идентификационные документы на имя Дариуса Коши он оставил у себя и положил их в тайник под двойным дном в своем чемодане. Особенно его обрадовал билет до Осириса, потому что у самого у него денег оставалось совсем мало.

Забирая у немца все бумаги, Коши почувствовал угрызения совести, потому обычно считал своим долгом не опускаться до обычного воровства. Чтобы немного успокоить себя, он решил во что бы то ни стало в свое время рассчитаться с Глоппенхеймером — когда это не будет для него опасным или неудобным. Решил он это, когда попал в чрезвычайные обстоятельства и ему пришлось изменить своим и так не слишком твердым нравственным принципам. Тем не менее этим благим намерениям не было суждено хоть когда-либо осуществиться.

Но в любом случае — человек ведь должен как-то бороться за свои права?

Агент по пассажирским перевозкам компании «Вигенс Интерпланетарис» поднял глаза на стоявшего перед ним человека — одного из последних, прибывших с Земли на корабле «Антигонос».

— Que quer vocк, senhor?^[94] — спросил чиновник.

— Прошу прощения, — сказал человек на безукоризненном португальском, — но я — Морис Глоппенхеймер, направляюсь с Земли на Осирис, и у меня каюта номер девять в отделении для транзитных пассажиров.

Чиновник слегка призадумался. Ну и дела! Глоппенхеймер совсем недавно подходил к нему. И это был громкоголосый толстяк-блондин, говоривший с сильным немецким акцентом, а сейчас перед ним стоял стройный элегантный брюнет, к тому же совсем молодой. Нет, похоже, он все-таки перепутал их фамилии.

— Один из моих попутчиков, — продолжил Коши, — потерял сознание прямо напротив моей двери. В не займетесь этим беднягой?

— А вы не знаете, кто это? — Чиновник поднялся со своего стула.

— Сам он называл себя Дариус Коши. Мы с ним сидели и выпивали в баре, и он почувствовал себя неважно, извинился и ушел. А потом я обнаружил его у своей двери.

В этот момент дверь за спиной чиновника открылась, и на пороге появился начальник службы безопасности космопорта. Он прошептал что-то на ухо своему подчиненному. Потом оба они внимательно посмотрели на Коши. Чиновник рангом пониже сказал:

— Тысяча благодарностей вам, синьор. Мы получили сообщение, что этого человека очень хотят видеть на Земле. С «Кеплером» нам прислали ордер на его арест. Если бы не вы, он мог улететь на «Качоейре» до того, как мы приняли меря к его задержанию.

— Хорошо, что напомнили! — воскликнул Коши. — Через пятнадцать минут мне надо быть на «Качоейре»! Atй а vista!^[95]

Еще через несколько минут в коридоре прошли мимо друг друга две небольшие процессии. Одна состояла из носильщика, который вез на тележке с электродвигателем багаж Глоппенхеймера и чемодан Коши, шедшего рядом. Другая включала трех полицейских компании «Вигенс» и спотыкающегося Глоппенхеймера. Он был еще совсем не в себе, ругался и то и дело повторял:

— Aber, ich bin doch nicht dieser Koshay! Ich habe von dem Kerl niemals gehцrt!^[96]

Служащие компании «Вигенс» по-немецки не понимали и не обращали внимания на его бормотание никакого внимания. Коши благословил судьбу, что удержался и не сказал Глоппенхеймеру своего имени. Кто знает, к чему бы это привело… А так — на нет и суда нет.

Шесть месяцев спустя — как он сам чувствовал время — Дариус Коши, все еще называвший себя Морисом В. Глоппенхеймером, сидел, или лучше сказать примостился, на встрече с тремя важными чиновниками Сереф Акха на Осирисе. Сами осирианцы объяснили, что боятся собственной импульсивности и поэтому всегда организуют для решения сколь-нибудь важных вопросов комитеты. Чиновники походили на маленьких двуногих динозавров, и были на голову выше человека.

— Нет, — твердо заявил Коши на языке ша-акфи — настолько беглом, насколько он мог быть таковым у землянина, с его голосовыми связками. — Я не буду оформлять сотрудничество со всеми вами. А создам акционерное общество только с тем, кто предложит мне лучшие условия. Что вы можете предложить?

Три ша-акфи недобро, как шекспировские ведьмы, посмотрели на Коши, а потом друг на друга. Они возбужденно заклекотали, их раздвоенные язычки так и мелькали. Один, по имени Шиширхе, с серебристо переливающейся чешуей, сказал:

— Вы хотите сказать, это будет тот, кто оставит вам большую долю акций?

— Совершенно верно.

Ша-акфи прекрасно знали всю финансовую кухню. Гостям их экономика напоминала дикий капитализм конца XIX века на Земле.

Ятасия, с раскрашенной в черно-красные цвета чешуей, подпрыгнул и стал расхаживать взад-вперед на своих птичьих ногах:

— Какой неожиданный поворот! Когда я представлял вас этому достопочтенному комитету, мне все виделось по-другому. Я думал, что каждый из нас получит четверть акций, как принято в таких случаях.

— Прошу прощения, если меня неправильно поняли, но мои условия именно таковы. Если они вас не устраивают, я найду других достойных господ, которые могли бы стать моими компаньонами.

— Нечестная игра! — воскликнул Ятасия. — Этот монстр пытается нас поссорить. Мы все должны отказаться от сотрудничества с ним!

— Ну? — спросил Коши, глядя ну двух других осирианцев.

Шиширхе, немного помявшись, сказал:

— Предлагаю тридцать процентов.

— Что? — вскричал Ятасия. — Уважаемый коллега, вы меня поражаете. До сего дня ваша порядочность не вызывала у меня сомнений. Но я не позволю вам вывести меня из игры. Сорок процентов!

Коши посмотрел на третьего осирианца, Фессахена, с оранжево-зелено-голубой чешуей. Тот отрицательно помотал в воздухе своими когтистыми лапами:

— Я в этом не участвую. У меня и других дел хватает. А ты, Шиширхе?

— Сорок пять, — сказал Шиширхе.

— Сорок девять, — прошипел Ятасия.

— Пятьдесят, — сказал Шиширхе.

— Пятьдесят два, — яростно взвизгнул Ятасия.

Фессахен попытался вмешаться:

— Ты с ума сошел, Ятасия. Так землянин получит контроль над акционерным обществом!

— Знаю. Но наши законы будут защищать мои интересы, а он в любом случае лучше знает, как вести бизнес.

— Пятьдесят пять, — сказал Шиширхе.

(Коши все это время был на грани отчаяния. Перевести цифры из восьмеричной осирианской в земную десятеричную систему счисления было ох как непросто. Земным ста процентам соответствовали шестьдесят четыре местных. Ша-акфи тоже старались приноровиться к землянину, и когда Шиширхе говорил «пятьдесят» процентов, это значило «тридцать два» осирианских.)

Ятасия поерзал, схватил свой портфель и выбросил его в окно. Трах!

— Меня предали! Оскорбили! — он подпрыгнул от ярости и взвизгнул, словно расстроенная каллиопа. — Я никогда не буду вести бизнес с таким расчетливым дельцом, как вы, мистер Глоппенхеймер! Вы не только бездушны, но хуже того, это нисколько не стыдитесь этого обстоятельства. И вас двоих я стыжусь за то, что вы меня не остановили! Вы ничем не лучше его! Всего хорошего, уважаемые господа!

Фессахен сказал:

— Прошу прощения за моего коллегу, мистер Глоппенхеймер. Он такой вспыльчивый. И не могу сказать, что вы дали ему достаточный повод для такой вспышки. Прошу меня извинить, я оставляю вас, чтобы вы обсудили все детали вашей сделки. Мне предстоит провести ревизию на нашем новом мусороперерабатывающем заводе.

— Прошу сюда, — сказал Шиширхе Коши, отодвигая в сторону тяжелую кожаную занавеску в чем-то вроде дверного проема. Это был выход из помещения для переговоров. Самих дверей осирианцы не делали, опасаясь прищемить хвосты, которыми они поддерживали равновесие.

Коши устал от перепалки и был рад усесться на подобие подушки в кабинете Шиширхе.

— Во-первых, — сказал он, — мне нужен подходящий участок земли.

— Это можно устроить, — сказал Шиширхе. — У меня есть большая территория в нескольких сфисфи от Сереф Акха. Что еще?

— Я хочу познакомиться с несколькими производителями текстиля, которые могут выпускать ковбойскую одежду по моим образцам. Конечно, с необходимыми модификациями, чтобы ее могли носить ша-акфи.

— Думаю, и это можно будет сделать, хотя мы и никогда не прикрываем свои тела материей, как земляне. Но у нас есть хорошие специалисты.

— И наконец, существует ли у вас законы, для обеспечения монополии тому, кто что-то изобрел или реализует плодотворную идею? То, что у нас на Земле называется патентованием?

— Понимаю, что вы имеете в виду. На все виды нового бизнеса у нас выдается сроком на год эксклюзивная лицензия.

Эта цифра сперва несколько разочаровала Коши. Но потом он вспомнил, что один осирианский год равняется шести земным.

Через год, по земному времени, Коши сидел в доме у себя на ранчо и ждал возвращения своих клиентов-пижонов. Они три дня были в походе и осматривали водопад Фиасениц. Дариус немного беспокоился: он впервые остался во время такого путешествия один дома и надеялся, что его помощник Хакхисе все сделает как следует. Конечно, он бы непременно с ними пошел, если бы не поранился днем раньше в плавательном бассейне. Приятель одного из его клиентов привел своего сына и настоял, чтобы Коши дал этому подростку урок плавания, о чем на этой почти сухой планете никто не слышал. Динозаврик-осирианец испугался и исцарапал своего наставника острыми когтями.

Этот случай напомнил Коши ужасную историю, когда недоделанный ковбой Сифирхаш пытался соблазнить дочку некоего профессора астрономии. Или не самого профессора, а одного из группы мужей этой семьи. (Традиции ша-акфи в этом смысле сильно отличались от земных. В семье было несколько мужей, и никого не интересовало, кто был на самом деле биологическим родителем ребенка. Но в то же время ша-акфи, по крайней мере в провинции, были в чем-то ревнивее землян.) Одно утешало Коши: ему лично в связи с этим никакие наскоки со стороны доброжелательных, но вспыльчивых рептилий не угрожали.

Или все-таки угрожали? У одного из местных чинуш была подружка, Афасия. С ней Коши познакомил Шиширхе. Дочку таких высокопоставленных родителей ему волей-неволей приходилось всячески обхаживать. Поэтому она почти безвылазно торчала на ранчо. И тем охотнее Коши отказался участвовать в походе сам — чтобы наконец избавиться от своей подопечной.

Автомобильный гудок заставил его оторваться от своего виски с содовой и льдом. Небольшая платформа на колесах, с поручнями и перилами, остановилась у дверей дома. Ручной лхехе, бегавший на цепи перед входом в дом, свистнул в знак того, что это не чужие, и вошел партнер Коши Шиширхе.

— Здравствуйте, коллега, — сказал осирианец, сняв похожую на бочку шляпу и швырнув ее через всю комнату так, что она опустилась точно на один из рогов прибитого к стене черепа сассихиха. На шее Шиширхе красовался цветной платок, а на когтистых лапах у него была пара украшенных вышивкой ковбойских сапожек с большими шпорами — наподобие тех, что носили Коши и гостившие у него бездельники.

— Привет-привет, — ответил Коши. — Выпьешь? Как там наш банковский счет?

— Спасибо. — Шиширхе занялся приготовлением для себя коктейля в местном сосуде, напоминавшем бутыль для масла с длинным горлышком. — Со счетом все в порядке. Через несколько дней со всеми долгами рассчитаемся.

Коши весь просиял при мысли, что к ним наконец потекут денежки.

— Еще какие-нибудь проблемы с профессором?

— Ничего подобного. Как только этот наш ковбой женился на его дочке, профессор с помощью своих связей тут же устроил парня ассистентом на факультет физики. У нее и так уже было двое мужей, а в их семье еще одна жена, так что если первая кладка яиц появится раньше срока, никаких пересудов не будет. Как ты тут справляешься с Афасией?

— Тоже хорошо, кроме кое-каких нюансов. — И Коши рассказал о беспокойстве, которое ему доставляет прилипчивая молодуха.

Шиширхе поболтал в воздухе своим языком, что по-осириански означало усмешку:

— Если сама по себе эта мысль не покажется сумасбродной, можно подумать, что она… Впрочем, в любом случае тебе следует завести себе жену из своих соплеменниц, Глоппенхеймер. Если вам, землянам, вообще свойственно трепетное отношение к священным узам брака.

— Вроде свойственно. Надо будет попробовать. У меня есть знакомые женщины среди поселенцев нашей земной колонии в Сереф Акхе.

— Между прочим, похоже, у нас тут скоро появится конкурент.

— Как это? — резко выпрямился Коши.

— Недавно прилетел один землянин и установил деловые контакты с моим коллегой Ятасией. Его зовут… — Ша-акфи напрягся, выговаривая труднопроизносимые звуки. — Дариус Коши.

— Что?!

Коши чуть не подскочил на стуле от негодования. Мерзкий самозванец! Как он посмел присвоить себе его имя?! Нет, это ему даром не пройдет! Ну а сам-то? Разве не сделал то же самое?

— Этот Коши такой толстый, со светлыми волосами? — спросил он.

— Именно так.

— А каким бизнесов он собирается заниматься?

— Хочет устроить что-то вроде охотничьего клуба. Не знаю деталей, хотя у нас патент немного другой.

Коши призадумался. Нет, за этим парнем нужен глаз да глаз! От него можно ждать чего угодно. Должно быть вырвался из той ловушки, которую я ему приготовил, и помчался по моим следам, взяв мое имя.

Шиширхе сказал:

— Если позволишь, я пойду окунусь разок в бассейн.

— Что, наконец решил научиться плавать?

— Хочешь сказать, чтобы я зашел на глубину, где воды выше головы? О, ужас, ни за что! Такие смертоубийственные забавы для тех, кто помоложе. Между прочим, кое-кому в Сереф Акхе не нравится, что ты ввел у нас моду на такой странный спорт. Говорят, что вода смывает нашу краску и не вполне прилично появляться неокрашенными в общественных местах. Хотя, думаю, ничего серьезного… — Он влил в себя остатки коктейля и вышел.

Коши снова наполнил свой стакан и погрузился в тревожные размышления. Но скоро снаружи послышался топот — это туристы возвращались из похода сидя верхом на своих ахеахи. Эти животные были чем-то средним между длинноногими ящерицами и небольшими бронтозаврами, и были для ша-акфи тем же, чем в свое время лошади для землян.

Коши держал ахеахи в качестве «лошадей», а «крупным рогатым скотом» у него были эфефаны — большие рогатые рептилии, вроде земных трицератопсов, трехрогих динозавров. На Осирисе мясо эфефанов использовали в пищу. Мало-помалу он устанавливал на своем ранчо земные порядки. Однако ша-акфи яростно возражали против клеймения — говорили, что это жестоко, и эфефанов продолжали помечать по-старому, раскрашивая по трафарету.

Туристы-фраера ввалились в дом и, шипя, рассказывали о своем восхитительном путешествии. Самая маленькая осирианка подскочила к Коши, хлопая своими ковбойскими гетрами. Это была Афасия. Она зашипела-затараторила:

— О, дорогой мистер Глоппехеймер! — Она произнесла это как «Лхафенхеймен». — Мы так замечательно провели время, но нам было так скучно без вас! — Она сорвала свою шляпу, которая держалась у нее на гребешке только благодаря эластичной ленте. — Но я решили еще немного погостить у вас на ранчо! Мы потанцуем сегодня вечером еще раз во дворе? В последний раз это было восхитительно, хотя мы все и смешались в кучу и сильно толкались. Почему бы вам сегодня не оставить Хакхисе заниматься делами, пока вы будете танцевать с нами? Вы никогда еще не танцевали, а я уверена, что у вас хорошо получится. Вы не сочтете за невежливость и навязчивость, если я попрошу вас быть моим партнером? Остальные осирианки лопнут от зависти! Кроме того, я единственная из них, кто не выше вас ростом. Бедные земляне! Вы такие хорошие! Но какое унижение вы, наверное, испытываете из-за вашего низкого роста и этой ужасной светло-розовой кожи.

…Ой, мне не следовало вам напоминать, какие вы маленькие, да? А после вы возьмете свою гитару и споете нам прекрасную песню «А ну, вперед, мои песики». Вы всегда так понукаете ахеахи, когда сидите в седле. Хотя я немножко запуталась. Если певец, предположительно, едет верхом, почему он говорит о «песиках», хотя я всегда думала, что это маленькие домашние животные, которых на вашей планете держат для развлечения, а не используют в пищу^[97]?

Следующие несколько дней на ранчо ничего примечательного не произошло, только одного постояльца боднул рогом эфефан, которого тот, забавы ради, сладострастно и упрямо дразнил. Коши задумал устроить для своих клиентов развлекательную вылазку, чтобы продемонстрировать им ковбойскую выучку, — всего на один день, туда и обратно. (Он сначала подумывал, не инсценировать ли что-то вроде столкновения с индейцами, но отказался от этой затеи — слишком сложно. К тому же Хакуси в своей боевой шляпе с перьями и так выглядел впечатляюще.)

Афасия все время вертелась рядом. Когда он попытался отправить ее покататься верхом на ахеахи, она сказала:

— О, но вы так восхитительны, дорогой мистер Глоппенхеймер! Расскажите мне побольше о Земле. О, скоро моя дядя устроит мне тур в Солнечную систему, как моей троюродной сестре Аххас в прошлом году! Как честный политик, он не мог позволить сразу…

Коши все сильнее снедали подозрения. Неужели это существо в него влюбилось? Тогда надо все распродавать и делать ноги отсюда. Но куда? Ордер на арест все еще ждал его в Солнечной системе. А без хотя бы короткой остановки на одной из ее планет невозможно добраться до системы Центавра, где у него были хорошие связи. С Осириса корабли местных компаний летали только в сторону Солнца, и даже у «Вигенс Интерпланетарис» не было прямых рейсов из группы Процион-Сириус к группе Центавра. Да и накладными были такие путешествия — он мог снова, как когда-то попав на Осирис, оказаться без гроша в кармане.

А как другие галактические направления? На Сириусе IX жили существа наподобие ша-акфи, но у них была организация жизни, как в муравейнике, настоящий социализм, и настоящему предпринимателю там было делать нечего.

Коши спросил Афасию:

— Ты завтра пойдешь в поход?

— А вы пойдете или нет?

— Да, пойду.

— Тогда и я, обязательно. Не могу же не посмотреть, как вы бросаете лассо и стреляете. Где вы всему этому научились?

— О, бросать лассо — на Вишну, среди дзлиери, а стрелять умел еще когда был мальчишкой на своей родной Земле. Но этот револьвер годится только на роль пугача, толку от него мало. В сравнении с современным оружием это такая безделушка, что с его помощью легче поразить жертву рукояткой, чем выстрелом.

— А можно мне посмотреть, как он действует?

— Конечно. Оттягиваешь назад большим пальцем вот этот курок и смотришь через эту маленькую зарубку. Но осторожно, а то…

Ба-бах!

Кольт подпрыгнул в руке ша-акфи как взбрыкнувшая ахеахи и выплюнул язычок желтого пламени. Коши мог поклясться, что почувствовал пролетевшую совсем рядом пулю. Он убрал револьвер обратно в кобуру.

— А теперь посмотри на эту дырку в крыше! Уважаемая юная леди, не играй так с техникой, в которой ничего не понимаешь. Так ты можешь убить одного из нас.

— Прошу прощения, мистер Глоппенхеймер, но я не знала, что он заряжен. Что я могу для вас сделать? Может, починить крышу? Или дайте мне ваши сапоги, я их начищу.

Коши с трудом сдержал усмешку:

— Самым полезным будет — если ты оставишь меня ненадолго в покое. Мне надо подготовить новую заявку для наших поставщиков.

Она тихонько удалилась.

Компания осирианцев-«ковбоев» отправилась в поход, разряженная в одежды в стиле «вестерн». Скоро большинство из туристов-бездельников спешились, а Коши, оставаясь в седле на своей ахеахи, раздавал команды. Афасия не отставала от него ни на шаг, и ветер колыхал поля ее шляпы. На своих голосистых рептилий Коши сердито покрикивал, но про себя сделал вывод, что гонять туда-сюда забавы ряди эфефанов-коров нет никакого смысла. От таких походов они только теряют сотни килограммов живого веса.

Наконец стало сбилось в тесную кучу. Быки стали кругом, выставив наружу рога. Теперь надо было как-то заставить их двигаться в нужном направлении…

Внезапно над холмами пронесся странный звук — словно звук серебряного охотничьего рожка. Чешуйчатые пастухи завертели головами в разные стороны.

Потом из-за ближайшего возвышения выскочила какая-то рептилия и помчалась к ним. Как-бы-ковбои испуганно зашипели и бросились врассыпную. Это была тиасфа — дикая ящерица длиной около метра, с большими торчащими ушами.

Коши повернулся в седле на шум и услышал голос Афасии:

— Поймайте ее, мистер Глоппенхеймер!

Неплохая мысль, подумал Коши, запасшийся на такой случай хорошей веревкой. Он сделал петлю для лассо и развернул свою ахеахи. В ее бока вонзились большие колесики его шпор, и она галопом поскакала в сторону тиасфы. Коши подался вперед, размахивая своим арканом.

Лассо взлетело вверх, развилось по дуге и упало на голову ящерицы. Коши осадил свою ахеахи, чтобы затянуть петлю и начал подтягивать веревку к себе.

Тиасфа царапалась лапами о землю и делала дикие прыжки, один раз пролетев под ногами ахеахи. Когда Коши смотал часть веревки, тиасфа оттолкнулась задними лапами от земли, скакнула вперед и впилась зубами в ногу ахеахи.

Раздался громкий рев. Ахеахи стала на дыбы, а Коши от неожиданности упал назад — прямо на спину тиасфы.

— Ой-ё-ёй! — вскрикнул Коши, распрямляясь. Он приземлился на мягкое место, и Тиасфа куснула его. Потом ящерица бросилась прочь, волоча за собой Коши, который крепко держал лассо. Он изо всех сил упирался в землю каблуками, чтобы ее остановить.

Потом он осознал, что слышит приближающиеся голоса — шипение нескольких лхехе, крики множества сидящих в седлах ша-акфи и человеческие возгласы: «Э-ге-гей! Гип-гип! Йокс! Йокс!»

Они двигались к нему — сначала лхехе, дюжина или больше. Затем ахеахи с восседавшей на ней тушей Мориса Вольфганга Глоппенхеймера, с охотничьим рогом в руке, в черных кожаных сапогах, белых бриджах, красном фраке и высокой черной блестящей шляпе. За Глоппенхеймером расположились несколько ша-акфи в таких же нарядах, за исключением разве что белых штанов — учитывая длину их хвостов, это было неудивительно.

На этот раз «стадо» Коши разбежалось в разные стороны, несмотря на крики его новоиспеченных ковбоев. Испуганная тиасфа бегала кругами вокруг Коши, так что веревка обмоталась вокруг его ног, он потерял равновесие и сел на землю. Лхехе приближались к тиасфе и пленившему ее человеку, свистя, как пробитая батарея отопления.

Коши выхватил свой старый револьвер и крикнул по-английски:

— Пошли прочь! Уберите их, не то буду стрелять!

— Отпусти нашу лису, Schweinhund^[98]! — прорычал Глоппенхеймер. — Отрежь свою веревку! Отпусти ее, говорю тебе!

Коши некогда было вступать в дискуссию, потому что на него бросились две лхехе с оскаленными зубами. Они были уже едва не в метре от него, когда он нажал на курок: «Банг! Банг!» Когда грохнул третий выстрел, лхехе прижали уши и бросились наутек по холмам и ложбинам. Тиасфа перекусила веревку и тоже куда-то скоренько уползла.

Едва Коши встал и немного пришел в себя, как к нему подскакал Глоппенхеймер и завопил:

— Ты что, мою охоту испортить? Моих гончих распугать, а? Мой паспорт и багаж украсть, а? Получай!

Кнут в его руки свистнул и со щелчком полоснул по плечу Коши. Его ожгло болью, он отскочил назад, но второй задел его по лицу и сбил с него ковбойскую шляпу. Глоппенхеймер подтянул к себе и приготовился к третьему удару.

«Банг!»

Даже не осознавая, что он делает, Коши выстрелил в своего противника. Но прицелиться толком ему не удалось, да и кольт 45-го калибра был старым. Поэтому он не попал по Глоппенхеймеру, а угодил в бедро ахеахи. Она взревела, подскочила и подбросила вверх Глоппенхеймера.

Не успел Великий Охотник коснуться земли, как раздалось резкое «Кррак!», и мускулы Коши свело судорогой. В руке одного из одетых в красное охотников появился электрошоковый пистолет. В воздухе возникло слабое фиолетовое свечение и жужжание от ионизации, потом снова раздалось «Кррак!» и вспыхнул голубой разряд. Револьвер выпал из руки Коши, и свет перед его глазами померк.

Он очнулся, сидя спиной к дереву. Юная Афасия хлопотала рядом. Воздух был на полнен свистящими голосами ша-акфи. Рептилии, одни в ковбойских, другие в блестящих черных шляпах, стояли там и сям небольшими группами и оживленно обсуждали происходящее. Настоящий Глоппенхеймер упал прямо на так называемый чертов куст, который немилосердно хлестал его своими шишками, пока он не уполз в сторону. Немец поднялся на ноги и с тоской смотрел на свою безнадежно измятую шляпу.

— Что случилось? — спросил Коши Афасию.

— А ты не узнал двух важных чиновников среди охотников? Телохранитель Ятасии послал в тебя заряд, чтобы ты не застрелил мистера Коши. С тобой все будет в порядке.

— Хочется надеяться, — пробормотал Коши, пробуя шевельнуть правой рукой.

К ним приблизился один ша-акфи. Полы его накидки разошлись в стороны, и Коши узнал чешуйчатую окраску Фессахена, самого важного чиновника Сереф Акха.

— Пришел в себя? — спросил осирианец. — Мы в мэрии решили предать тебя суду по обвинению в убийстве.

— Но за что?

— За то, что ты лишил жизни своего соплеменника-землянина.

— Он же не умер! — воскликнул Коши. — Посмотрите на него!

— Это не имеет значения. По осирианским законам достаточно и намерения, и неважно, насколько удалось его осуществить. Наше законодательство, да будет тебе известно, предоставляет нам достаточно широкие полномочия в наказании существ с других планет. Чтобы быть совсем честными, мы изменили наше законодательство так, чтобы оно как можно больше соответствовало законам вашего мира. В данном случае, речь идет о Западе Соединенных Штатов.

— Они тут ни при чем! — прервал его Коши. — Я уроженец Стамбула, в Турции!

— Нет, если твой образ жизни и мышления соответствует Запада США — мы тебя и считаем его жителем. Ну и нам хорошо известны пол книгам и земным фильмам его юридические традиции. Скорый полевой суд, без всяких адвокатов, а когда приговор вынесен, виновного вешают на ближайшем дереве.

— Эй! Может, так и было столетия назад, но сейчас все по-другому! Запад США так же цивилизован, как и другие места. Мне это хорошо известно, собственными глазами видел! Там есть водопровод и канализация, библиотеки…

— Звучит неправдоподобно, — сказал Фессахен. — Мы прочитали много книг, просмотрели немало фильмов и пришли к однозначному выводу. Будь Запад так цивилизован, как ты говоришь, об этом бы непременно говорилось в земной литературе.

— Шиширхе! — воскликнул Коши. — Сделай что-нибудь!

Шиширхе выехал из группы как-бы-ковбоев и развел в стороны когтистые лапы:

— Я пытался возражать, но мои доводы отвергли голосованием.

— Если ты готов, — сказал Фессахен, — мы…

— Я не готов! — завопил Коши, с трудом поднимаясь на ноги. — Я обращусь к земному послу! А почему вы не предали суду другого человека? Это он все начал!

— Сначала твоя очередь. Когда мы закончим с твоим делом, то займемся мистером Коши. Конечно, если тебя к тому времени не будет, вряд ли он будет осужден. Ты будешь соблюдать этикет, или нам придется тебя связать и заткнуть рот? Высокий суд сейчас начнет заседание, и всем присутствующим приказано соблюдать порядок. Прошу всех освободить место. Мистер Коши, — он показал на Глоппенхеймера, — вы, как главный свидетель обвинения, сядете на корточках здесь.

Коши осмотрелся. Револьвер у него отобрали, он был окружен, и даже преданная Афасия куда-то делась. Другие ша-акфи смотрели на него без враждебности или дружелюбия — только с любопытством. Хотя по бесстрастным чешуйчатым лицам трудно понять, что творится в головах у этих импульсивных особ.

Суд продолжался два часа. Постепенно выяснились все обстоятельства присвоения Коши имени Глоппенхеймера.

Фессахен сказал:

— Заседание окончено. Достопочтенный Шиширхе, как вы голосуете?

— Не виновен, — сказал деловой партнер Коши.

— Достопочтенный Ятасия, что скажете?

— Виновен! — воскликнул компаньон Глоппенхеймера.

— По-моему тоже, виновен, — сказал Фессахен. — Этим существам следует преподать хороший урок. Пусть не думают, что могут устанавливать у нас законы своего Дикого Запада. Таким образом, Глоппенхеймер… То есть Коши… Я приговариваю тебя к подвешиванию за шею на ближайшей ветке кхаффасеха до тех пор, пока ты не умрешь. На Диком Западе в таких случаях обвиняемого обычно сажали на его собственную лошадь с веревкой вокруг шеи, и подгоняли животное, чтобы когда они сойдет с места, преступник был удавлен. Нам следует, руководствуясь самыми лучшими сентиментальными чувствами, поступить точно так же. К тому же обвиняемый благодаря этому сможет вспомнить в свои последние минуты родную Землю. Верхом же сентиментальности будет, если мы воспользуемся его собственной веревкой.

Все ша-акфи возбужденно защебетали. Коши попытался вырваться, но его тут же схватили и связали ему за спиной руки.

— Ха, ха! — сказал Глоппенхеймер. — Я громко смеюсь! Мне сразу стало ясно, что тебе суждено быть повешенным, ты мерзавец. А раз ты так хорошо позаботился о моем имени и на нем числится большая часть акций твоего ранчо, я постараюсь оформить на них свою собственность. Ха!

Коши попросил:

— Дайте мне немного времени — я хочу поговорить с этим типом, а?

— Нет, — сказал Фессахен, хотя некоторые ша-акфи по поводу этого предложения одобрительно засвистели. Они посадили Коши верхом на ахеахи, захлестнули шею веревкой, а другой ее конец перекинули через толстую ветку. Один из них наступил на него.

— Прощай, мой партнер, — сказал Шиширхе. Мне очень жаль, что наше сотрудничество заканчивается именно так. Будь это в моих силах — непременно бы тебе помог.

— Твоя жалость даже не в половину моей, — сказал Коши.

Фессахен отдал приказание:

— Когда я скажу: «Вперед», стеганите его ахеахи. Вперед!

Щелкнул кнут, ахеахи скакнула, и веревка сдернула Коши с ее спины. Так как падение его не было достаточно длинным, а ша-акфи не успели поднатореть в казнях через повешение, ему было умирать от медленного удушья, а не от моментального перелома шеи. Он стал вращаться, бешено суча ногами.

Толпа ша-акфи так увлеклась, что никто не заметил совершившего рядом посадку вертолета. Его лопасти еще вращались, когда из него вылезли два ша-акфи. На шее у каждого красовался отличительный знак полицейского, а по бокам висели электрошоковые пистолеты. Первым делом они бросились к дереву и перерезали веревку. Полубесчувственный Коши упал на землю. Шум в его ушах стал постепенно стихать, и он почувствовал, что шнур, стягивавший его запястья, тоже перерезан.

Фессахен воскликнул:

— С каких это пор провинциальная префектура стала посылать своих сотрудников, чтобы они воспрепятствовали исполнению законных решений муниципального суда?

Одни из вновь прибывших ша-акфи сказал:

— Никакие это не законные решения, потому что Ятасия был деловым партнером потерпевшего и у него есть своя заинтересованность в этом деле. Мне рассказали, так называемое правосудие здесь вершилось и с другими вопиющими ошибками. В любом случае дело будет передано в местный Апелляционный суд.

Толпа одобрительно зашумела. Даже прежний приговор вызвал меньше эмоций.

Шея у Коши жутко ныла. Превозмогая боль, он прохрипел своим спасителям:

— Как это вам удалось прибыть как раз вовремя?

Один из полицейских объяснил:

— Одна из ваших постоялиц, Афасия, поскакала на ранчо и позвонила оттуда своему дяде, инспектору Эяише. Он приказал нам остановить казня по тем основаниям, о которых я сказал раньше. Вы можете стоять, землянин?

— Думаю, да.

— Остановите их! — крикнул Фессахен, и полицейские бросились вперед. Глоппенхеймер взял большой камень и двинулся к Коши, который поднял с земли толстый сук и ждал своего противника, и у обоих яростно сверкали глаза.

Коши посадили в тюрьму Сереф Акха. Афасия и Шиширхе навестили его в камере. Осирианка сказала:

— Они решили вас обоих депортировать, дорогой… дорогой мистер Глоппен… То есть я имела в виду, мистер Коши. Моя печень будет разбита от горя.

— Полагаю, ничего хуже не придумаешь. В любом случае, спасибо за спасение моей жизни. Хоть она и гроша ломаного не стоит.

— Не за что. О, если бы вашу душу перенести в тело ша-акфи, вместо нынешнего отвратительного чудовища! Хотя я несу полную чушь. Этого никогда не будет. — Она подалась вперед, высунула свой раздвоенный язычок и коснулась им в осирианском поцелуе щеки Коши. — Прощайте! Я ухожу, пока могу сдерживать эмоции и сохранять остатки женского достоинства!

Коши проводил ее взглядом. При этом на душе у него немного полегчало.

Шиширхе сказал:

— Бедная девочка! Как это сентиментально! Словно в земной сказке про красавицу и чудовище! Что касается вас, мой уважаемый партнер, вас завтра отправят рейсов номер 36 на Нептун.

— А как насчет денег за ранчо? Мне что-нибудь причитается?

— Весьма сожалею, но ваша доля будет конфискована в местную казну.

— Ладно. По крайней мере я никогда больше не увижу этого борова Глоппенхеймера — полагаю, он испытывает по отношению ко мне те же чувства. Худшее наказание — снова оказаться с ним в одной комнате…

— Ох-хо-хо, — вздохнул Шиширхе. — Как мне ни жаль об этом говорить, но именно так и будет. На корабле, следующем рейсом 36, только одна каюта для неосирианских пассажиров, и вам обоим придется провести в ней весь полет. Но не надо так расстраиваться. Придется потерпеть всего пол земных года. Позвольте пожелать вам приятного путешествия!

Зубы инспектора Фисесаки

Осирианского посла ждали с минуты на минуту. Председатель Правительства Земли Чагас сидел с подобающей случаю застывшей улыбкой на лице, усилием воли сдерживая дрожь в руках. По другую сторону огромного стола, весь в клубах табачного дыма, расположился Ву, первый помощник Чагаса, а рядом с ним — министр внешних сношений Эванс. Чтобы скоротать время, он подтачивал ногти маникюрной пилкой, и ее тихий скрежет слегка нервировал председателя. Однако Чагас никак не обнаруживал своего раздражения. Невозмутимость была одним из тех его достоинств, за которые он и получал свою отнюдь не скромную зарплату. На гладко выбритые черепа этой троицы были надеты серебристые шлемы, поблескивавшие в льющемся откуда-то сверху свете.

Чагас вздохнул:

— До чего же надоело ходить с бритой черепушкой! Не терпится снова начать отращивать волосы, как все нормальные люди.

— Толку-то, дорогуша? — усмехнулся Ву. — С вашей шевелюрой… Как говорят в таких случаях: «Те же яйца, только вид сбоку»!

Эванс отложил свою пилку и изрек:

— Джентльмены, когда сто лет назад я был совсем юн, то нередко задумывался: каково это — быть участником великих исторических событий? Одно из них вот-вот произойдет, и мне немного странно осознавать, что я всего лишь Джефферсон Эванс, а не Наполеон или Цезарь. — Он бросил взгляд на свои ногти. — Как жаль, что мы не очень-то хорошо знаем психологию осирианцев!..

— Да будут тебе нести свою обычную ерунду! Тоже мне, неопаретанин^[99] нашелся! — прервал его Ву. — Словно для них и впрямь имеют значение какие-то сантименты. Нужно лишь раскусить того, кто предстанет перед нами, — как кнопочку нажать. Главное для них — практическая польза, а иначе бы они не научились независимо от нас летать в космос. Их интересует только экономическая выгода, и ничего больше.

— Неомарксистское словоблудие! — взорвался Эванс. — Без сомнения, они практичны. Но и — подвержены эмоциям, даже капризны, как и мы. Здесь нет никакого противоречия.

— Как раз есть! — завелся в ответ Ву. Бытие определяет сознание, а не наоборот…

— Умоляю, прекратите! — вмешался Чагас. — Обязательно вам надо углубиться в отвлеченные рассуждения. Если вас вовремя не остановить, вы можете дойти до драки из-за какой-то ерунды! Слава Богу, я человек простой, стараюсь исполнять свои обязанности и не забиваю себе голову всякой социологией. Если он примет наши предложения, парламент тут же ратифицирует договор, и у нас будет Межпланетный совет для поддержания мира. Буде же он займет жесткую позицию — а есть мнение, что за этим его сюда и послали, — ратификации нам не видеть как своих ушей. Тогда у нас и у них останется своя верховная власть, а история бедной старушки-Земли снова покатится по тому же кругу.

— Накликаете беду, шеф, — сказал Ву. — Никаких серьезных разногласий между нашей Солнечной системой и их Проционом^[100] нет. Да если бы и были — вести войну на таком расстоянии друг от друга просто невыгодно экономически. Пусть у осирианцев и рыночная экономика, как на родине Эванса…

— А кто сказал, что войны всегда приносят экономическую выгоду? — возразил Эванс. — Ничего не слышал о крестовых походах? Или о войне за одну несчастную свинью?

— Ты имеешь в виду войну, которую некоторые слезливые историки, которые слыхом не слыхивали ни о каких социальных и экономических факторах, называют «войной за свинью»?^[101]

— Довольно! — воскликнул Чагас.

— О'кей, — согласился Эванс. — Но я готов держать пари, Ву, что осирианец примет наше предложение без всяких оговорок.

— А вот и он! — воскликнул Ву.

Прозвучал звонок, подняв на ноги всех троих.

Когда осирианец вошел, они, согласно этикету, двинулись ему навстречу с вытянутыми вперед руками. Осирианец поставил свой пухлый портфель и пожал им руки. Он был на голову выше их и смахивал на небольшого динозавра — этакий малыш, бегающий на задних лапах и помахивающий хвостом для равновесия. Красно-золотые блестки его чешуи складывались в красивый сложный узор.

Осирианец сел в кресло без спинки, которое ему было предложено.

— Ошен карашо, тшентельмены, — проговорил он с таким чудовищным акцентом, что его едва поняли. И неудивительно — с учетом разницы между их голосовыми органами. — Я половину изушить ваше предлошение о Мировой фетерация и принять мое решение.

Чагас одарил посла ничего не значащей дипломатической улыбкой:

— Слушаем вас, сэр.

Лицо осирианца изначально было не предназначено для улыбок, и он лишь подвигал туда-сюда своим раздвоенным языком. Потом с раздражающей неторопливостью принялся излагать свою позицию:

— С одной стороны, я знать политишеские условия в ваша Солнетшная система и Земля в тшастности. Поэтому я понимать, потшему вы просить меня эти вещи. С другой стороны, мой народ не будет любить некоторые из них. Они решать не принимать многие ваши требования. Я мог бы говорить наши возрашения один за другой. Отнако раз вы уше знать эти возрашения, я могу сделать лутше и рассказать вам одна маленькая история.

Ву и Эванс обменялись быстрыми нетерпеливыми взглядами.

Раздвоенный язык снова высунулся наружу:

— Это правдивая история о старые дни, когда сверхсветовой двигатель первый раз дал вам возмошность лететь другие звезды и войти в контакт с нами. До разговор о галактишеское правительство, до того как вы узнать защиту против наша маленькая гипнотическая сила с помощью эти хорошенькие серебряные шлемы. Когда молодой ша-акфа, или, как вы говорить, осирианетс, пришел ваша Земля искать мудрость…

Когда второкурсник Герберт Ленгиел узнал, что осирианца Хитафию, первокурсника, не примут в их братство, он поставил на уши весь совет Йота-Гамма-Омикрон. Герб кричал, посверкивая очками:

— Что вам еще надо? У него есть деньги, он проникся студенческим духом и вообще свой в доску. Вы только посмотрите — не успел он пробыть здесь и пары недель, как стал настоящим лидером. Конечно, все дело в его внешности: он слегка смахивает на сбежавшую из зоопарка рептилию — поэтому вы и катите на него бочку. Но мы же цивилизованные люди и во главу угла должны ставить качества самой личности, а не…

— Минуточку! — Джон Фицджеральд, старшекурсник, кичившийся своим благородным происхождением, пользовался в их братстве большим влиянием. — В нашем сообществе и так многовато подозрительных типчиков.

Он смерил тяжелым взглядом тихоню Ленгиела. Герберту в этот момент очень хотелось заехать по его самоуверенной физиономии, хотя на самом деле он и был вполне здравомыслящим человеком и серьезным студентом, а никаким не бузотером.

Фицджеральд продолжил:

— В нашем университетском городке и так всяких уродов — по самое некуда. Кому это нужно? Дождешься, что в один прекрасный день на твоем кресле рассядется паучище в два метра шириной, и тебе скажут, что это новый студиозус, прибывший с Марса…

— Не смеши! — оборвал его Ленгиел. — Марсиане не способны выдерживать земную гравитацию и влажность в течение длительного…

— Не в этом дело. Я говорю в общем смысле. И в сравнении с моими деньгами от жалких грошей этого динозавра не больше пользы, чем от марсианских…

— И еще одно, — не отступался Ленгиел. — В нашей хартии есть статья о недопустимости всякой дискриминации. А значит, мы не вправе исключать этого человека — то есть студента, я хотел сказать…

— Да всё мы вправе. — Фицджеральд подавил зевок. — В этом статье сказано о человеческих расах, а к инопланетянам она никакого отношения не имеет. У нас клуб джентльменов — слышишь! — а слово «джентльмен» означает «порядочный человек». Хитафия же, насколько могу судить, никакой не человек.

— Но принцип-то один и тот же! Почему, как ты думаешь, Атлантический Университет остается одним из немногих, где сохранились братства, подобные нашему? Потому что их члены чтят демократические традиции, им чужды снобизм и дискриминация. И сейчас…

— Чушь собачья! Никакой дискриминации не будет, если наступить на хвост неким народцам, которые, по-твоему, равны по разуму человечеству. Ты бы лучше предложил нам взять кого-нибудь из выходцев с Кришны — раз он более-менее походит на человека…

— Никаких кришнанцев нынче в Атлантический не поступало, — пробормотал Ленгиел.

— …но нет, тебе непременно надо всучить нам эту мерзкую чешуйчатую рептилию…

— У Джона просто фобия к змеям, — заметил Ленгиел.

— Как и у всякого нормального человека…

— Сам ты чушь городишь, брат Фицджеральд. У тебя всего лишь невроз, тебе нашептали…

— Вы оба уходите от сути дела, — вмешался Браун, возглавлявший их братство.

Они продолжали пикироваться еще некоторое время, пока вопрос не был поставлен на голосование. Кандидатуру Хитафии зарубил Фицджеральд, а Ленгиел завернул его младшего брата.

— Послушай-ка! — воскликнул Джон. — Нельзя так поступать!

— От кого я это слышу? Мне просто не нравится этот несмышленыш.

После непродолжительных дебатов каждый взял назад свое вето относительно протеже другого.

На выходе Фицджеральд ткнул Ленгиела в солнечное сплетение большим пальцем размером с ручку обувной щетки и сказал:

— С тебя причитается. Завтра возьмешь с собой на соревнования Алису, понял? И вернешь ее в целости и сохранности. Уловил?

— О'кей, урод.

И Ленгиел отправился заниматься. Хотя они с Фицджеральдом и недолюбливали друг друга, но старались ладить. Герберт втайне восхищался идеей Джона снять фильм о студентах их университета, а Фицджеральд в душе завидовал дару Ленгиела все схватывать на лету. Забавы ради Фицджеральд препоручил свою сокурсницу заботам не способного ни на какую подлянку Ленгиела, которому никогда и в голову не придет самому положить на нее глаз.

На следующий день, в субботу, заканчивался сезон американского футбола. Атлантический университет принимал команду Йельского на своем поле. Ленгиел проводил Алису Холм на трибуну. Как обычно, когда он оказывался рядом с ней, у него сразу словно язык отнялся. Поэтому Герб погрузился в изучение розовой карточки, которую кто-то заботливо прикрепил кнопками к спинке сидения впереди. На ней было перечислено, под номерами, как он предположительно должен держать огромный лист картона — оранжевый с одной стороны и черный с другой. В этот момент лидер их группы подал команду — для того чтобы его подопечные, поворачивая свои поднятые картонки, составили для зрителей противоположной трибуны какую-то букву, цифру или картинку.

Наконец Герберт пролепетал:

— Я ведь тебе рассказывал, как мы чуть не отказали в приеме Хитафии? Только никому ничего не говори, это все конфиденциально.

— Не скажу, — заверила Алиса, очаровательная блондинка. — Что же теперь: если я с Джоном пойду на вашу собирушку — Хитафия пригласит меня на танец?

— Не пригласит, если ты не захочешь. Не знаю даже, танцует ли он вообще.

— Постараюсь в случае чего хоть не задрожать. А ты уверен, что тут не обошлось без их таинственного гипнотического воздействия на человека? Может, Хитафия так перетянул тебя на свою сторону?

— Да брось ты! Профессор Кантор с психиатрии говорит, что все эти разговоры о гипнотических способностях осирианцев — чистой воды выдумка. Если человек от рождения легко подвержен гипнозу — они имеют над ним власть, а в противном случае ему ничего не угрожает. И никакими неведомыми лучами осирианцы из глаз не выстреливают.

— Ну а профессор Петерсон придерживается другого мнения. Он полагает, что нет дыма без огня, хотя никто и не может точно определить, в чем тут дело. О, вот и они! Хитафия — превосходный лидер, не так ли?

Возможно, с этим эпитетом Алиса чуток хватила через край, но зрелище и впрямь было незабываемое: Хитафия — и с каждого боку у него по три очаровательных сокурсницы — так и гарцевал на месте, размахивая мегафоном. Еще более впечатляющей картину делали оранжевый свитер с большой черной буквой «А» на груди и шапочка первокурсника на голове. Голос, наподобие тепловозного гудка, перекрывал шум трибун:

— Атлантик! А-т-л-а-н-т-и-к!

После каждого возгласа Хитафия выбрасывал вверх руки-лапы с растопыренными когтями и, оттолкнувшись от пола своими птичьими нижними конечностями, подскакивал в воздух метра на три. Такое его дирижирование заводило трибуны почище собственно футбола. Сам Хитафия до поры лелеял надежду поучаствовать в студенческих соревнованиях, прежде всего по легкой атлетике. Тренер университетской команды едва сумел ему объяснить, как мог вежливо, что никто не станет состязаться с соперником, который способен скакать вперед прыжками по двенадцать метров, не сбивая себе дыхания.

Обе футбольные команды выступали в этом сезоне удачно, и счет после первого тайма оставался 0:0. После перерыва йельцы бросили в прорыв своего нападающего, и казалось, что он вот-вот завершит проход через свободную зону, но его остановил Фицджеральд, самый мощный из блокирующих полузащитников «Атлантика».

Хитафия завопил:

— Фиттшеральт! Давай, давай, давай, Фиттшеральт!

Подвыпивший йельский старшекурсник, возвращавшийся на свое место после похода по нужде в подтрибунные «комнаты для мужчин», обошел вокруг поля и демонстративно остановился на полоске травы перед местами, где сидели болельщики «Атлантика». Потоптавшись немного на месте, он ринулся в гущу зрителей, повалился на сиденья «атлантиков». Вокруг него тут же образовалась целая куча-мала.

Хитафию происходящее не оставило равнодушным. Он решил, что люди приходят на стадион прежде всего ради футбола, и вознамерился навести порядок. Осирианец схватил бузотера за плечо, приподнял и развернул лицом к себе. Йелец посмотрел на Хитафию, завопил: «Я их сделал! Я их сделал!», и попытался вырваться.

Но не тут-то было. Первокурсник ша-акфа крепко держал его за плечи, несколько секунд что-то шипел и лишь потом отпустил. Вместо того чтобы броситься прочь, йелец сорвал с головы шляпу с голубым перышком, потом снял пальто с меховым воротником, пиджак, жилет и брюки. Невзирая на холод, он в одном нижнем белье выбежал на поле, зажав одной рукой бутылку, словно это был мяч для регби.

Когда его окончательно выпроводили, судья уже успел назначить штрафной в пользу «Атлантика» за присутствие у йельцев лишнего игрока на поле. К счастью, фанаты йельцев были далеко и толком ничего не поняли, иначе было бы не избежать хорошей потасовки. Тем сильнее было их негодование позже, когда они разобрались, каким именно способом их соперник заработал дополнительное очко. Тем более что окончательный счет был 21:20 в пользу «Атлантика».

После игры Хитафия зашел в административный корпус, посмотреть свой почтовый ящик. В коридоре кишмя кишели другие первокурсники, жаждавшие получить весточку из дома, потому что поступившую корреспонденцию раскладывали по ящикам именно в этот день. Когда Хитафия негромко просвистел: «Простите меня, пошалуста», вокруг него тотчас же образовалось свободное пространство.

Он достал из почтового ящика три небольших белых конверта и помчался в общежитие для первокурсников. Распахнув дверь, он увидел своего соседа по комнате, Фрэнка Ходиака, читавшего единственное полученное им письмо. Хитафия сел на кровать, и его хвост загнулся вверх вдоль стены. Он открыл конверт острым когтем.

— Фрэнк! — послышался возглас. — Они меня берут!

— Эй! — отозвался Ходиак. — Да что с тобой стряслось? Слюни текут ручьем. Не заболел случаем?

— Нет, я просто платшу.

— Как это?

— Именно так платшут ша-акфи.

— И с чего тебя так развезло?

— Оттого, што я штастлив. Я переполнен эмотсиями.

— Тогда, ради Бога — невозмутимо произнес Ходиак — иди поплачь на кухне. У тебя вроде три конверта. Куда сам-то нацелился?

— Думаю, в Йота-Гамма-Омикрон.

— Почему? Есть группировки попрестижнее.

— Мне это нет заботы. Я выбирать их в любой слутшай, по сентиментальные притшины.

— Слушай, не заговаривай мне зубы! Будто у холоднокровных рептилий вроде тебя есть какие-то сентиментальные чувства!

— Конетшно, есть. Мы, ша-акфи, все такие. Вы этого не знать, потому што мы не показывать наши тшувства на наших литсах.

— Ну ладно, — не отступался Ходиак, — что же за причины, хе-хе?

— Первая, — Хитафия начал загибать свои пальцы-когти, — потому што Герберт Ленгиел там есть. Снатшала только он во весь наш городок относился ко мне как к товарисш. Вторая — потому што великий де Камара был в Йота, когда поступать в «Атлантик» много лет назад.

— Кто такой этот Камара?

— Ты нитшего о нем не слышать? О, как кое-кто из утшеных земельных шителей игнорировать своя история! Он был один из великих космитшеских пионеров, основать «Вигенс-Интерпланетарис» и первый земельный житель поставить своя нога на Осирис.

— Ну-ну. Еще один бразилец, который стал для вас своим в доску.

— Да. Именно де Камара доставить вставные зубы Главного инспектора Фисесака с Осириса обратно на Землю и передать его в «Атлантик», и они давать ему потшетная степень. Этих сентиментальных ассотсиатсий вдохновлять меня. Я отшень сентиментальный по поводу господин де Камара, хотя некоторые из наш народ говорить, он украсть эти зубы и другие вещи, когда оставлять наша планета.

На церемонии приема в братство Хитафия смирно сидел, как бы на корточках, среди таких же новичков. Они поглядывали на него кто с опаской, кто с отвращением. Когда им объяснили возможные будущие обязанности, Фицджеральд и еще двое членов братства решили устроить небольшое веселое представление садистского толка — из разряда тех, что обычно сопутствуют таким обрядам. Как по мановению волшебной палочки откуда-то появились две деревянные лопатки, наподобие ракеток для настольного тенниса, только поувесистее. На новичков обрушился град вопросов, один другого бестолковее. За нерасторопность провинившийся получал удар лопаткой, в случае же своевременного ответа салаг наказывали лишь за то, что они салаги. Только Хитафия не переставал удивляться:

— А меня никто не ударять?

— И тебе не терпится получить на орехи, чудище? — спросил Фицджеральд.

Конетшно. Это часть приема в братцы. Мое сердце рваться пополам, если я не полутшить удар, как все.

— Члены братства явно были сбиты с толку и недоуменно посматривали друг на друга. Ближе к хвосту тело Хитафии приобретало обтекаемую форму, и ничего, что можно было бы обозначить словом «задница», там не имелось.

Наконец Браун спросил:

— Как же это, черт возьми, исполнить? Где у него это самое… то есть куда его ударять?

— О, везде! — заверил Хитафия.

Браун, судя по виду, недовольный развитием событий, взмахнул своей лопаткой и хорошенько приложился по ляжке осирианца. Удары сыпались один за другим, пока Хитафия не изрек:

— Я даже нитшего не тшувствовать. Вы есть уверены, што не наротшно бить меня так легко? Это бы сильно ранить мои тшувства.

Браун сокрушенно покачал головой:

— Ему все как слону дробина. Давай теперь ты, Джон.

Фицджеральд как следует размахнулся и ударил по боку Хитафии лопаткой так, что она развалилась пополам. Сам Джон сжал от боли руку, оглядел товарищей по братству и сказал:

— Полагаю, следует считать, что ты свое получил, Хитафия. Перейдем лучше к делу.

Остальные новички лишь усмехнулись, явно довольные тем, что для них экзекуция закончилась. Однако они рано радовались. Одураченные старожилы братства не собирались оставаться в долгу. Новичкам было велено явиться следующим вечером туда же для так называемого благодарственного танца и кое-какой работенки по прислуживанию гостям. Вдобавок им было строго-настрого наказано через неделю прийти для продолжения посвящения и каждому принести с собой трех кошек.

— Хитафия счет своим долгом прибыть на танцы за час до начала. Пуще того, чешуйчатую шею осирианца украшал черный галстук-бабочка. Джон Фицджеральд, конечно же, пришел с Алисой Холм. Герберта Ленгиела это задело, он не знал, куда себя деть, и старался под маской усталости скрыть досаду от того, что Алиса пришла не с ним.

Когда с подносом, уставленным напитками, проследовал Хитафия, некоторые девушки, никогда прежде осирианца не видевшие, завизжали. Алисе тоже хотелось вскрикнуть, но она взяла себя в руки и сказала:

— Ты танцуешь, Хитафия?

— Увы, мисс Холм, не имею возмошность.

— О, держу пари, что ты должен танцевать божественно!

— Не есть так. Дома, на Осирисе, я исполнял танцы ухаживания лутше всех. Бросайте взгляд на мой хвост! Боюсь, што для меня будет надо весь пол. Вы не представлять, как тяжело иметь хвост в мире, где у все нормальные существа хвост нет. Каждый раз, когда я проходить тшерез вращательная дверь…

— Пойдем потанцуем, Алиса, — вмешался Фицджеральд. А ты, чудище, займись своим делом как официант.

— Ну что ты, Джон! — взмолилась Алиса. — Похоже, ты ревнуешь меня к бедняге Хитафии. А я нахожу его очаровательным.

— Я ревную к скользкой рептилии?! Ха-ха! — усмехнулся Фицджеральд, и они закрутились в танце, напоминающем зулусские пляски.

На следующем собрании по приему новых членов братства стоял невообразимый вой — каждый из кандидатов принес с собой по три кошки, прошествовав с ними по дорожкам университетского городка мимо домов и окон своих друзей.

Браун спросил:

— А где же Хитафия? Чудище обычно не опаздывает.

В этот момент в дверь позвонили. Один из новичком открыл ее и тут же отпрянул, а потом скакнул назад, как испуганный олененок, только не с такой грациозностью, а из горла его выбулькнулось что-то вроде лягушачьего кваканья.

В дверном проеме нарисовался Хитафия, с взрослой львицей на поводке. Кошки сыпанули в разные стороны и полезли на занавески, стеллажи и прочие возвышенности. Братьям-йотянам тоже нестерпимо захотелось спрятаться куда подальше, и они остались сидеть на своих местах лишь потому, что не хотели ударить лицом в грязь перед новичками.

— Добрый ветшер! — поздоровался Хитафия. — Это — Тутси. Я взял ее напрокат. Подумал, што если приведу одна достатошно большая кошка, это будет если принес трех, как мне приказали. Вам она нравится, я надеяться?

— Ну и характер! — воскликнул Фицджеральд. — Не просто чудище, а с норовом.

— Теперь меня наказывать лопатками? — В голосе Хитафии звучала надежда.

— Тебя ими бить — что динозавра хлестать одуванчиками. — И Фицджеральд решил недополученные осирианцем удары переадресовать другие кандидатам.

Когда все связанное с приемом новых членов на этот раз было закончено, братья-йотяне устроили небольшое совещание. Бродерик сказал:

— Надо будет им на следующий раз придумать задание позаковыристее. В первую очередь Хитафии. Велим ему, например, принести… э-э… как насчет вставных зубов того парня — он не то императором был на Осирисе, не то еще кем? Из музея то есть?

Хитафия спросил:

— Вы говорить о зубы великого Главного инспектора — Фиссесаки?

— Да, инспектора Рыбы — ну, вы произносите это по-своему, но я имел в виду именно его.

— Это будет отшень большая тшесть. Пока мы не идти, могу я просить мистера Фиттшеральта говорить со мной об один момент?

Джон нахмурился и сказал:

— О'кей, монстр, только поживее. А то у меня свидание.

Они вышли, а остальные братья-йотяне услышали, как Хитафия что-то просвистел Джону в коридоре.

Затем осирианец выглянул из-за двери и сказал:

— Мистер Ленгиел, могу я и с вами поговорить? — И они тоже о чем-то пошептались-посвистелись в коридоре.

Остальные члены братства этого диалога не слышали, потому что их глазам предстало нечто несравненно более интересное. Джон Фицджеральд, в костюме с иголочки, вознамерился их покинуть, а заскучавшая львица в этот момент решила с ним немного поиграть: кто кого поборет? И чем сильнее он пытался вырваться — тем сильнее она на него наседала. Наконец он сдался и лег на спину, а Тутси села рядом и начала усердно лизать ему лицо языком, напоминающим крупный наждак. Терпение Фицджеральда было на исходе, когда вошел Хитафия и оттащил свою «киску» прочь.

— Мне отшен жаль, — промолвил осирианец. — Она такая игривая.

Вечером накануне следующей встречи братства йотян через кусты у местного музея двигались какие-то тени. Дверь открылась, и из нее выскользнула другая тень — судя по контурам, это был высокий широкоплечий мужчина. Он осмотрелся, потом глянул в темноту, из которой только что вышел. Сделав несколько осторожных шагов вниз по ступенькам, человек прошептал:

— Сюда!

Из кустов вышла другая тень — не человека, а чего-то мезозойского. Тень человека бросила тени рептилии какой-то пакет, а в этот момент из дверей вышел сторож и крикнул:

— Эй, вы там!

Тень-человек пустилась наутек, а тень-рептилия нырнула в кусты. Сторож еще раз крикнул, дунул в полицейский свисток и бросился за человеком, но скоро остановился, тяжело дыша. Преследуемый скрылся из виду.

— Будьте вы прокляты! — выругался сторож. — От полицейских все равно далеко не уйдете. Кто же у нас был сегодня после обеда, перед закрытием? Одна пигалица, похожая на итальянку, этот рыжий препод и один амбал, навроде футболера…

Фрэнк Ходиак увидел, что его сосед по комнате собирает свои нехитрые пожитки, и спросил:

— Куда это ты?

Я хотеть уезжать на рождественские каникулы, — ответил Хитафия. — Мен отпускать на несколько дней. — Он со щелчком закрыл свой чемоданчик. — До свидания, Фрэнк. Мне было приятен знакомиться с тобой.

— «До свидания»? Ты уезжаешь прямо сейчас?

— Да.

Судя по твоему голосу, ты и возвращаться сюда не то будешь не то нет.

— Возмошно всякое. Когда-то. Сахаси-штаси, как говорят на Осирисе.

— А что это за забавный пакет ты держишь?.. — Но не успел Ходиак закончить фразу, как Хитафии и след простыл.

На следующем собрании братства Хитафия, до того самый старательный из кандидатов, отсутствовал. Йотяне позвонили в общежитие, и Фрэнк Ходиак сказал, что осирианец уехал несколькими часами ранее.

Всех удивило также перебинтованное запястье Джона Фицджеральда. На вопросы братьев-йотян он ответил:

— Будь я проклят, если сам что-то знаю. Помню только, в какой-то момент обнаружил, что сижу у себя в комнате, а рука у меня порезана.

Собрание шло своим чередом, и удары лопатками наносились без передышки, как вдруг в дверь позвонили. Вошли два полицейских: свой, из университетского городка, и муниципальный, который тут же спросил:

— Джон Фицджеральд здесь?

— Да, — ответил Фицджеральд. — Я это.

— Возьмите свою шляпу и пальто и пройдемте с нами.

— Чего ради?

— Хотим задать вам парочку вопросов по поводу исчезновения одного экспоната из нашего музея.

— Ничего об этом не знаю. Валите отсюда и без всех нужных бумаг не приезжайте.

Джон немного перегнул палку, потому что у муниципального полицейского был с собой листок с напечатанным текстом, и он сказал:

— О'кей, вот тебе ордер. Ты арестован. Пошли… — И он взял Фицджеральда за запястье.

Джон вырвал руку, сделал круговое движение, которое закончилось ударом по лицу полицейского. Тот упал на спину и остался лежать, чуть-чуть подергиваясь и постанывая. Другие братья-йотяне тоже не остались сидеть сложа руки. Они схватили полицейских и спустили вниз по каменной лестнице. После этого прием новых членов братства продолжился.

Через пять минут к подъезду подлетели три вызванные по рации патрульные машины. Из них выскочили двенадцать полицейских и ворвались в дом.

Как только братья-йотяне увидели дубинки, вся их бравада тут же растаяла как дым. Копы в голубой униформе двинулись к Фицджеральду и уже стали протягивать к нему руки. Он ударил одного из них, но на него навалились и в два счета скрутили. Джон продолжал вырываться, но скоро затих, когда один из полицейских припечатал его дубинкой по голове.

Потом его вывели и посадили в машину. По дороге к участку он спросил:

— Какого дьявола все это значит? Говорю вам: в жизни ни разу ничего ни в каком музее не брал.

— Брал, брал, — сказал полицейский. — Вставные зубы одного из этих субчиков с другой планеты. О’Райли вроде? Они его так называют. Тебя видели в музее перед закрытием, и ты оставил отпечатки на стеклянном ящике, когда в него лазил. На этот раз, парень, ты здорово влип. Студиозусы проклятые, а мы еще думали, что вы лучше других…

На следующий день Герберт Ленгиел получил письмо:

«Здравствуй, Герберт!

Когда ты начнешь читать эти строки, я буду уже на пути к Осирису, с зубами Главного инспектора Фисесаки — одного из величайших наших героев. Мне удалось получить место на космическом корабле до Плутона, откуда я доберусь до моего родного Осириса на межзвездном лайнере.

Когда, по предложению Фицджеральда, первоначально похищенные де Камара зубы оказались у меня, искушение было слишком сильным, чтобы ему можно было сопротивляться.

На самом деле, не будучи опытным взломщиком, я загипнотизировал Фицджеральда, чтобы он сделал это за меня. Тем самым я одним выстрелом убил трех зайцев. Кажется, именно так говорят у вас на Земле. Я получил эти зубы. Я отомстил Фицджеральду за его оскорбления. И я отправил его за решетку, а ты благодаря этому получил освободившееся место рядом с мисс Холм. Теперь ты все знаешь и можешь спасти его от исключения из университета, потому что, по-моему, такого жестокого наказания он не заслуживает.

Я и тебя чуть-чуть загипнотизировал по-осириански, чтобы ты немного раскрепостился. Поэтому теперь ты вполне можешь завершить это дело, как сочтешь нужным.

Жаль, что мне не удалось окончить Атлантический университет и стать полноправным членом братства Йота-Гамма-Омикрон. Однако мой народ воздаст мне должное за это деяние, так как высокие порывы на Осирисе чрезвычайно ценят.

С братским приветом, Хитафия.»

Ленгиел положил письмо и посмотрел на себя в зеркало. Последние часы он чувствовал себя очень хорошо! Совсем не так, как раньше. Но теперь причина этой бодрости, легкости, уверенности в себе была ясна.

Он усмехнулся, зачесал назад волосы и вышел, чтобы позвонить Алисе.

— Итак, тшентельмены, — сказал Хитафия, — теперь вы понимаете, потшему я решил подписать данное соглашение. Возможно, меня подвернут критике за то, што я пошел вам навстретшу так легко. Но вы понимаете, какая теплота в моем сердце к вашей Земле. Я бывал на многих планетах, но нигде не тшувствовал себя так дома, как много лет назад в братстве Йота-Гамма-Омикрон.

Посол начал собирать свои бумаги и продолжил:

— Есть у вас текст меморандума о нашей встрече, тштобы я его подписал? Ошен хорошо. — Хитафия поставил свою подпись, воспользовавшись когтем вместо ручки. — А на следующей неделе будет оффитсиальное подписание, да? С телекамерами и длинными ретши? Если в один день вы захотите воздвигнуть монумент в тшесть основателей Межпланетного совета, вы мошете поставить памятник мистеру Герберту Ленгиелу.

— Сэр, мне говорили, что осирианцы, как и наши земляне, любят пропустить рюмашку-другую. Как вы насчет того, чтобы спуститься в наш бар…

— Весьма сожалею, но не сегодня. В следующий раз — пошалуста. Сейчас мне надо успеть на самолет до Балтимора, США.

— Что вы собираетесь там делать? — спросил Чагас.

— Прежде всего, Атлантишеский университет решил сделать меня пошетным профессором. Как мне удержать на своем гребне эту смешную шапотшку с кистями — ума не приложу. Но это еще одна притшина, потшему я принял ваши предложения. Вы знаете, што мы, осирианцы, отшень сентиментальны. А што слутшилось с мистером Ву. Он не заболел?

Ответил Чагас:

— Прямо у него на глазах только что разлетелась вдребезги вся его долгие годы вынашиваемая философия. Пойдемте, мы посадим вас в самолет.

Ву с трудом оторвался от кресла и заставил себя пойти вместе со всеми. Эванс, глядя на него, усмехнулся:

— После того как мы проводим господина посла, думаю, можно будет поднять по бокалу хорошего шампанского!

Создатели континентов

Глава 1

Зазвонил наручный коммуникатор, и Гордон Грахам оторвался от своих вычислений. Он нажал на клавишу приема и услышал голос своего брата, Айвора:

— Гордон?

— Я. Чего хотел?

— Занят сегодня вечером?

— Есть немного. Надо кое-что подсчитать по Проекту.

— Да ладно тебе. Хватит витать в научных облаках. Сделай передышку. Помоги мне справиться с моими туристами.

— А? Что за туристы? — Гордон Грахам немного забеспокоился.

Он уже попадал в эту ловушку. Однажды пообещал показать ночную жизнь Нью-Йорка одной туристке из группы Айвора, когда тот был занят. А она оказалась человеком-страусом с планеты Тор, с голосом, больше всего напоминающим корабельную сирену, с помощью которой подают сигналы в тумане. И весь вечер, не обращая внимания на достопримечательности, Аеша ван Лир, с навязчивостью незамысловатой популярной мелодии, горько жаловалась в самое ухо Гордона на так называемое разделение их Тора.

Кажется, несколько столетий назад, в эпоху первых межзвездных экспедиций, группа землян купила у местных вождей малонаселенный торский континент. Цена была смехотворной: магнитофон с коллекцией симфонической музыки и ящик ирландского виски или еще какая-то подобная чепуха. Как и следовало ожидать, спиртное быстро выпили, магнитофон сломался, и торианцы потребовали континент обратно. Но не тут-то было. Завязалась небольшая войнушка, в ходе которой туземцев, с их копьями и бумерангами, в очередной раз оставили с носом.

Время от времени торианцы с других континентов снова поднимали этот вопрос, уже более цивилизованными способами, а на спорных землях за прошедшие столетия выросли новые поколения землян, а сама колония бурно увеличивалась и процветала. Межпланетный Верховный суд забеспокоился и решил, что торианцы не вправе изгонять землян, потому что они поселились там вполне законно и много лет жили, никого не трогая. С другой стороны, Межпланетный совет принял постановление, чтобы впредь высоко цивилизованные народы не могли так дурачить дикарей…

Все это торианка Айвора в мельчайших подробностях излагала на своем оглушительном языке прямо в ухо Гордону, пока он почти не сошел с ума.

А однажды Айвор попросил брата сводить одного из своих подопечных в зоопарк. Турист оказался осирианцем, чешуйчатым существом наподобие двуногого динозаврика, на голову выше человека, со сложным рисунком на чешуе. Вроде бы ничего особенного, видали на Земле существ и похуже. Но вот обитатели зоопарка чуть из клеток не повыскакивали. Естественно, служители попросили Гордона и его спутника удалиться, к немалому смущению землянина.

— На этот раз кришнанка, — сказал Айвор. — Девушка. Совсем как человек, она тебе понравится.

— Да ну? Слышали мы эти сказки! Та страусиха с Тора тоже должна была мне понравиться…

— Не, это совсем другой случай. Она из республики Катай-Ихогораи, а это на их планете самое цивилизованное государство, да и отбирали их для путешествия на Землю очень тщательно. В воскресенье остальные простофили будут оттягиваться в «Космо», а я обещал свозить Джеру-Бхетиру — так ее зовут — в Боунтон. Там в квартале, где живут инопланетяне, есть ее родственники. Все бы было О'кей, но она познакомилась с неким осирианцем, который рассказал ей об одном обществе. Историки какие-то… Заседают в Бронксе по вечерам. Она этим обществом заинтересовалась и хочет сходить на их собрание. Ну а ее бой-френд — он изучает земное законодательство в Нью-йоркском университете — занят, поэтому я обещал ее проводить, но забыл, что у меня на тот вечер уже назначено свидание. Так что… э-э… я и подумал… Тем более она такая симпатяшка и вообще интересная особа…

— О'кей, схожу с ней куда надо, — согласился Гордон Грахам. — Где мы встретимся?

— Погоди-ка, посмотрю свои записи… Мы поедем на поезде компании «Лакаванна» по Боунтонской ветке, и он прибывает на станцию К.С.К. без четверти шесть.

— Ладно. До встречи.

Гордон Грахам нажал «отбой» на коммуникаторе, встал и осмотрелся в поисках одежды поприличнее. Заканчивался июнь, стояла ужасная жара, так что без серьезной необходимости влезать в рубашку не хотелось, а ко всяким формальностям он всегда относился с пренебрежением. Поэтому сегодняшний наряд Гордона имел весьма неофициальный вид. Одевшись, молодой человек осмотрел в зеркале свое носатое лицо и задумался, стоит ли ему бриться второй раз за день, но отказался от этой затеи.

Затем он решил снова взяться за дифференциальные уравнения, описывающие движение магмы, но разговор с братом оборвал нить его рассуждений, и минут десять он лишь тупо смотрел на свои записи без единой мысли в голове. В конце концов он все-таки взял себя в руки, вышел из транса и записал несколько уравнений, пока в памяти хоть что-то осталось. Времени до выхода было уже в обрез, и он начал двигаться чуть быстрее, хотя особенно не спешил. Ничего не случится с Айвором и его инопланетной подружкой, если им придется немного подождать…

Наконец он вышел из своего коттеджа на четыре квартиры в Энгельвуде, Нью-Джерси, в котором они с братом снимали одну квартиру на двоих, и направился к станции метро. По пути ему попалась стоянка вертолетов-такси, и он мимоходом подумал, не взять ли один из них. Тогда можно было добраться до станции Коламбус кольцевой линии — чаще ее называли К. С. К. — за десять минут. Но, хорошенько все взвесив, решил, что игра не стоит свеч.

В вагоне метро его мысли блуждали между любимыми уравнениями и предстоящей встречей. Кришнанка могла оказаться весьма симпатичной даже по европейским стандартам, несмотря на зелено-голубые волосы, оттопыренные уши и оперенные слуховые антенны между бровей. И она наверняка умела говорить, а не вырисовывала языковые знаки, как какой-нибудь иштарианец своими щупальцами. Но все равно она не человек — ее внутренние органы…

Что ж, может, это и к лучшему. Потому что Гордон Грахам поклялся самым дорогим и уважаемым для него — именами основателей геофизики, — что никогда больше не влюбится с первого взгляда. Слишком уж много страданий причинили ему три или четыре последних романа. Хорошо Айвору — он человек коммуникабельный, потому и говорит открыто, что хочет жениться. А что делать, если любая зубрила заливается смехом, стоит тебе слово вымолвить?

Он вышел из поезда на станции К. С. К. и, пробираясь подземными переходами, погрузился в более серьезные размышления о проблемах геофизики. Скоро он обнаружил, что зачем-то спускается на эскалаторе к платформе высокоскоростной линии — то есть самому нижнему уровню станции…

Пока эскалатор медленно полз вниз к двум находящимся в глубине платформам, Грахам оценил обстановку, схватился за свисавшую сверху штангу с указателями, подтянулся на ней и легко перебросил свои длинные ноги на соседний эскалатор, движущийся наверх. Глядя на ловкий трюк, другие пассажиры разинули рты, тем более что вид у Грахама был вполне благопристойный, и он никак не походил на человека, для которого такие выкрутасы — обычное дело.

Наконец он нашел вестибюль, в который выходили пассажиры из поездов компании «Лакаванна» корпорации «Северо-Американские железные дороги». Его часы показывали, что поезд № 1752 из Боунтона вот-вот прибудет, и точно — как раз в этот момент диктор объявил о прибытии поезда в соответствии с установленным новым написанием — Буунтон. Сам Грахам постоянно забывал подписывать свои чеки «Гоордон Грейам», из-за чего у него потом возникали проблемы с банками.

Толпа пассажиров устремилась к выходу. Айвор издали выделялся своим высоким ростом. Будучи совсем немного ниже брата, он, в отличие от Гордона, отнюдь не выглядел длинным благодаря широким плечам и атлетическому телосложению. Раньше Айвор был хорошим футболистом, а теперь стал гидом по Нью-Йорку и работал в компании «Бюро путешествий Тилгхмана» («Туры с гидами на все планеты!»).

Выбравшись из потока пассажиров, он представил брату свою спутницу. Кришнанка Джеру-Бхетиру оказалась почти такой же высокой, как Гордон Грахам, — и в этом не было ничего странного, поскольку кришнанцы были едва ли не самыми рослыми из известных гуманоидных рас, что объяснялось меньшей, чем на Земле, гравитацией на поверхности их планеты. У нее были внешние органы обоняния, походившие на пару зелено-голубых перьев или на удлиненные сверхгустые брови, растущие прямо над переносицей. Волосы у нее были зелено-голубыми, глянцевитыми и располагались на голове не совсем как у людей. В облике ее было что-то монголоидное, поэтому, если бы не перья и цвет волос, она могла бы сойти за симпатичную белую американку или за совсем уж восхитительную китаянку или индонезийку. Кожа у нее тоже была зеленоватая, а оттопыренные уши торчали, как у лилипутов в детских книжках. На ней было открытое спереди платье в Миноанском стиле ее родной планеты — наряд, который приковывал взоры даже в таком искушенном городе и в такой век. На спине, вплоть до высокого воротника, платье было закрытым, а спереди открыто до талии — и благодаря этому каждый мог видеть, что его владелица относилась к числу млекопитающих.

Гордон Грахам икнул. Ну и дела! Если и правда в ходе эволюции все виды изменяются, чтобы стать похожими, сойтись в одной точке, то это ее шедевр! Кришнанцы так походили на людей, что два существа этих рас вполне могли бы всласть позаниматься любовью. (Хотя, конечно, без рождения детей, потому что хромосомы у них были слишком разные.) От всех этих мыслей у Гордона Грахама даже в ушах зазвенело, он покраснел и прочистил горло.

— О-очень приятно познакомиться, мисс Бхетиру, — проговорил он, немного придя в себя.

Айвор его поправил:

— Если обращаешься к ней «мисс», то говори «мисс Джеру». Они ставят фамилии перед именами, как китайцы. А я зову ее «Бетти».

— Приятно с вами познакомиться… э-э… о-о… Бетти, — изрек Гордон.

Она радушно улыбнулась:

— Мне тоже приятно с вами познакомиться. Конечно, если вы хотите обращаться ко мне по-приятельски, то на моем родном языке надо говорить Джера-Бхетира. Но я буду счастлива, если услышу «Бетти».

Айвор объяснил:

— Ее папаша — Джере-Лагиле. Ты знаешь, он много лет был представителем Катай-Ихогораи на Земле. Она собирается все в Нью-Йорке осмотреть, а после окончания тура остаться здесь еще на несколько месяцев. Будет изучать нашу детскую психологию. Немного она с прибабахом, а?

Но Гордону так не показалось. Похоже, на этот раз обещания Айвора соответствовали действительности и, может быть, даже с избытком.

Айвор продолжил свою посредническую деятельность:

— Гордон — известный ученый. Работает над проектом Гамановия и инструктирует геофизиков в Колумбии. И вообще отличный парень. Это он только сейчас надулся как мышь на крупу.

— А что это за проект — Гамановия? — спросила Джеру-Бхетиру.

— О, разве ты не знаешь? Есть мыслишка увеличить площадь суши на нашей планете путем создания новых континентов.

— О, мои предки! А как это делается?

— Гордон сам расскажет.

Гордон Грахам снова откашлялся.

— Дело в том, мисс… э-э… Бетти, что мы узнали, как управлять потоками аморфоподобной магматической субстанции…

— Прошу вас! — взмолилась она. — Я не знаю, что значат эти длинные слова! Вы не можете объяснить как-нибудь попроще?

Гордон собрался с мыслями:

— Ну, вы знаете, что если на планете типа нашей опуститься под землю на глубину пятьдесят-шестьдесят миль, там будет раскаленная добела лава, которая, однако, не может свободно течь, потому что находится под ужасным давлением. Но все-таки на нее длительное время действуют разные силы, и она медленно течет, как холодная смола, и это движение вызывает смещения земной коры, которая лежит на поверхности этой магмы. Так и возникают горные хребты и океанские впадины. А теперь мы узнали, что можно взрывать в глубине этой лавы атомные заряды определенной мощности, и тем самым направлять эти магматические течения, как они называются. При этом можно подобрать условия так, что часть океанского дна поднимется на поверхность, а другие части опустятся, однако никакие районы существующей суши под воду не погрузятся.

— А как вы опустите туда эти заряды?

— С помощью особой капсулы, вроде механического крота, управляемого с поверхности… Что там у нас дальше по программе, Айвор? Народ еще не обедал?

Айвор Грахам повел их в ресторан при станции К. С. К., а Гордон, довольный, что его слушают, продолжил распинаться о своей любимой геофизике.

Джеру-Бхетиру спросила:

— А почему проект называется Гамановия?

— Потому что так будет называться первый новый континент. Он должен подняться в Южной Атлантике, вокруг острова Вознесения^[102], и у каждой нации Всемирной Федерации были свои предложения, как его назвать. Большинство предлагали имена своих любимых героев. Например, индусы хотели Нерувию. Кое-кто предлагал Атлантиду, но дело в том, что первоначально Платон считал, будто Атлантида расположена где-то в Северной Атлантике, и, если все пойдет хорошо, мы, возможно, захотим поднять второй континент около Северной Америки, а потому лучше сохранить это название для него.

Бразилия хотела назвать новый континент или именем Васко да Гамы^[103], первого европейца, нанесшего на карту эти воды, или Жоао да Нова^[104], который несколькими годами позже открыл остров Вознесения. Им возражали, что Гамия и Новия будут звучать плохо, и тогда бразильцы только усмехнулись и сказали: «Ладно, синьоры, мы соединим эти два слова вместе и назовем его «Гамановия». А так как они лидирующая нация на Земле…

— Вот мы и пришли, — сказал Айвор. — Эй, Гордон, ты не хочешь немного привести себя в порядок?

Гордон посмотрел на свои руки и понял, что их в буквальном смысле надо хорошенько помыть — после того как он перепрыгивал с одного эскалатора на другой и хватался при этом за штангу указателя, они были все в грязи. Он отправился на поиски, и лишь с третьей попытки нашел человека, который сказал, что туалетная комната находится этажом ниже.

Дело было в воскресенье, и в ней никого в это время не было. Гордон намылил руки, и в этот момент вошел невысокий смуглый человек и стал нервно пыхать сигаретой. Очевидно, он пришел туда с той же целью. Но неожиданно человек спросил:

— Вы, случайно, не доктор Гордон Грахам?

— А? — переспросил Грахам, погруженный в сладкие грезы о Бхетиру. — Д-да, именно так, хотя я пока не имею степени доктора наук, но я — Гордон Грахам.

— Отлично. Мне надо будет скоро с вами говорить. Вы никуда не собираться сегодня вечером? — Человек говорил с легким славянским акцентом.

— Собираюсь, н-но кто вы?

— Меня зовут Скляр. Потом расскажу подробно.

— А… э-э… зачем вы хотите со мной встретиться?

— Это есть в связь с проектом Гамановия. Поверьте на слово, это есть очень важно. Сейчас не могу говорить о детали. А когда вы завтра вечером быть дома после работы?

— Дайте подумать… понедельник… где-то в полчетвертого.

— Хорошо, тогда и встречаться…

Он оборвал фразу на полуслове и быстро обернулся на звук открываемой двери, в которую вошли два человека. Они быстро двинулись к Гордону и его собеседнику. Один из них держал руку в оттопыренном кармане куртки, словно там был револьвер. Этот человек шагнул к назвавшемуся Скляром незнакомцу. Другой приблизился к Грахаму, приложил кулак к его груди и резко толкнул.

Грахам вздохнул. Так бывало всегда. Люди сами нарываются на неприятности, их вводит в заблуждение его долговязая фигура и очки, и они не могут поверить, что он в колледже занимался боксом. А когда на него начинают катить бочку, он вынужден принимать меры. Он принял их и теперь: снял очки и одновременно левой рукой нанес удар по ребрам, а потом правой — в глаз толкнувшего его человека.

Тот покачнулся и упал на спину, его голова с громким стуком ударилась о кафель.

Другой человек обернулся на шум, и Грахама осенило, что он сглупил, спровоцировав нападавшего на выстрел. И не стоило из-за такой ерунды…

Однако внезапно Скляр брызнул какой-то струей из кольца, которое он носил, прямо в лицо второму из нападавших. Тот сразу начал моргать, чихать, кашлять и что-то бессвязно бормотать. Скляр быстро подошел к нему вплотную и достал из кармана что-то вроде дубинки. Хрясть! Один удар по черепу, и его жертва тоже качнулась и упала как подкошенная.

Но к этому моменту человек, которого ударил Грахам, начал подниматься. Его открытый левый глаз горел яростью. Скляр попытался ударить и его, но был отброшен взмахом руки, словно веслом. Потом Грахам получил удар кулаком в челюсть, едва не пославший его в нокдаун. Несколько секунд они обменивались ударами. Грахам, которому по-обезьяньи длинные руки давали некоторое преимущество, нанес противнику два-три точных удара по лицу. Хрясть! Этот звук сказал Грахаму, что Скляр сзади заехал своей дубинкой по голове их противника. И хотя, судя по всему, его череп был крепче обычного, он все-таки согнулся и повалился на кафельный пол.

— Надо проверить, что у них при себе, — сказал Скляр, глядя на поверженных противников. Он быстро обыскал тела, достал из кармана у одного из них пистолет и положил в карман своей куртки. — Помоги мне вытащить их отсюда, быстро.

— А? Что вы имеете в виду? А почему не позвать полицейских?

— Я сам полицейский! — нетерпеливо оборвал его коротышка, вытаскивая бумажник. Грахам посмотрел на поднесенное к самому его лицу удостоверение на имя Рейнольда Скляра, констебля второго ранга Всемирной Федерации. (Судя по всему, он был родом откуда-то из Центральной Европы, предположил Грахам.) Скляр продолжил: — Поэтому я не хочу мешать здесь местных полицейских.

Констебль быстро осмотрелся, попыхивая сигаретой, которую закурил еще до начала схватки. В конце туалетной комнаты была зеленая дверца. На ней висела табличка с надписью «Входа нет». Такие двери есть во всех больших современных зданиях, все ходят мимо них, даже не задумываясь, кладовка там, черная лестница или что-то еще. Скляр толкнул ее и открыл.

— Удача для нас, что кое-кто забывает закрывать двери, — сказал он. — Теперь бери их за плечи, они слишком большие, чтобы я сам их отнес. Да поскорее, пока кто-нибудь не зашел.

Грахам, несмотря на некоторое смущение от всего происходящего, сделал что ему было сказано. Нападавшие на них мужчины не приходили в сознание. Грахам и Скляр вдвоем вытащили оба тела через дверцу на узкую — не больше метра шириной — площадку. С нее можно было попасть на небольшую железную винтовую лестницу, которая шла вверх и вниз. Вверху она терялась в переплетении слабо освещенных брусьев, а внизу выходила на одну из посадочных платформ высокоскоростной линии на нижнем уровне К. С. К. Это наверняка был запасной выход.

— Вниз, — тихо приказал Скляр, и они поволокли одно из тел по винтовой лестнице. Уложив его на бетонный пол, они вернулись за вторым. Платформа в конце сужалась, наподобие носа корабля, к тому же в паре метров от лестницы стояла большая квадратная колонна, закрывавшая обзор, и можно было не бояться, что их заметят. Они замерли в тени лестницы. Вокруг была почти полная тишина, только с верхних уровней станции доносился глухой шум поездов.

Грахам прошептал:

— Что все это значит? Что это за типы? Что им от меня надо?

— Расскажу завтра, — бросил Скляр, выглядывая из-за колонны. Внизу поблескивал единственный рельс высокоскоростной линии, в два раза толще обычного, а верхний рельс, поддерживавший вагоны в вертикальном положении, блестел вверху. В нескольких метрах от того места, где они находились, по другую сторону колонны, стояли сцепленные вагоны высокоскоростной линии, похожие на артиллерийские снаряды. В их окнах отражались огни станции. Откуда-то изнутри доносился шум работающих воздушных компрессоров.

— Этот поезд идет до Вашингтона и простоит здесь еще полчаса, — сказал Скляр. — Скоро подойдет другой.

Пока он говорил, с другой стороны платформы послышался щелчок реле, шум моторов, и на пустой путь стал вползать прибывший поезд. Его тупой нос все приближался, пока не остановился у той самой колонны, за которой прятались Скляр и Грахам.

Скляр предупреждающе взмахнул рукой:

— Подожди, пока машинист не выйдет из кабины. Потом положим этих типчиков в почтовый отсек.

Через несколько секунд Грахам услышал стук открываемой двери и звук удалявшихся шагов. Скляр промолвил:

— Отлично! У нас есть две минуты. Помоги мне!

Когда они вытаскивали первое тело из-за колонны, Грахам боялся, что за ней окажется толпа народу: служащие дороги и пассажиры. Но платформа была пуста. Скляр открыл дверь вагона, и они втащили туда тело. Потом повторили ту же операцию со вторым нападавшим. Он, судя по всему, вот-вот должен был прийти в себя, и Скляр для верности еще раз дал ему дубинкой по голове.

— Грахам, — сказал он, — встань у двери. Если кто-то сюда пойдет, скажи мне.

Скляр занялся телами, затыкая им рот кляпами и связывая их носовыми платками, шнурками от ботинок и другими предметами одежды. Похоже, у него был большой опыт в подобных делах.

— Никого нет? — прошептал он. — Хорошо. Придержи его, а я натяну на него мешок.

Когда оба тела были завернуты в мешки для почты и отнесены в угол, Скляр отряхнул руки и сказал:

— Отлично, а теперь пошли отсюда. Твой брат тебя уже потерял. Обо мне — ни слова, сам понимаешь. Завтра днем один будешь у себя в квартире?

— Я… думаю, да. Брат никогда не возвращается раньше шести вечера, а то и еще позже.

— Хорошо. — Скляр в последний раз посмотрел на вагон, в котором они спрятали тела. Мимо них проехала электрическая тележка, везущая мешки с почтой, с эскалатора потянулись на посадку первые пассажиры этого поезда. Скляр добавил: — Все в порядке. Я написал на их мешках «Канзас-Сити», так что никто туда не полезет, пока они через четырнадцать часов не окажутся в Канзас-Сити. Жалко, что поезд не идет в Лос-Анджелес.

Они поднялись по винтовой лестнице обратно в туалетную комнату, где Скляр привел себя в порядок и вымыл руки. Грахам, смотря на него с оттенком благоговейного страха, сделал то же самое.

— Поспеши, Грахам, — поторопил юношу Скляр. — Не хочу, чтобы твои друзья начали тебя расспрашивать. Завтра в полчетвертого, да? Пока. До встречи.

И он ушел.

Глава 2

— И… э-э… как тебе Земля, Бетти? — спросил Гордон Грахам.

— Слушай, что это у тебя с руками? — поинтересовался Айвор. — Где тебя так уделали? Дрался, что ли?

Гордон отрицательно покачал головой, не в силах оторвать взгляда от Джеру-Бхетиру, которая ответила:

— Изумительно, но здесь так много воды! Мне даже чуть страшновато, что мы всего лишь на острове, окруженном водой.

— У моих осирианских туристов всегда такие ощущения, — сказал Айвор. — У них на планете никаких океанов нет, и плавать они не умеют, даже подумать об этом не могут без содрогания. А вот на планете Тот, наоборот, сплошной океан с разбросанными по нему островами. И тамошние крысоподобные обезьяны…

— Хорошо плавают, — закончил за него Гордон. — Продолжай, Бетти.

— И у вас столько молодежи!

— Продолжительность жизни на Земле большая, поэтому пожилых людей тоже достаточно много. Нам приходится контролировать нашу численность, а иначе здесь протолкнуться будет негде. А как тебе наша культура?

— Я только хотел сказать… — начал было Айвор.

Джеру-Бхетиру словно не услышала, все ее внимание было приковано к его брату. Она воскликнула:

— Культура меня просто очаровала. Мы, кришнанцы, по сравнению с вами бедные и отсталые! И Земля нам кажется восхитительной сказочной страной. Но больше всего меня интересует психология людей. Это мое увлечение — так, кажется, у вас говорят. Во многом вы похожи на нас, а в чем-то различаетесь. Например, мне хотелось бы обследовать тебя.

— Ч-что? — покраснел Гордон. — Ты хочешь сказать, что мне надо лечь на кушетку и рассказать тебе все-все как на духу?

— Не теряй с ним времени понапрасну, — посоветовал Айвор. — Ничего интересного не узнаешь. У него душа чистая как стеклышко. Даже не как у десятилетнего ребенка, а словно ему годика полтора. А теперь мне надо…

— Да не слушай его, Бетти, — отмахнулся Гордон. — Айвор не способен оценить чистоты твоих помыслов. Кушетки наводят его совсем на другие мысли, и с научными исследованиями не ассоциируются.

— Смотря что понимать под научными исследованиями, — сказал Айвор. — Если вы хоть на секунду перестанете есть друг друга глазами, я попробую довести до вашего сведения, что мне пора отваливать по своим делам. Впрочем, я в любом случае ухожу. Вот моя половина платы по счету.

Гордон Грахам и Джеру-Бхетиру смущенно подняли глаза и заставили себя попрощаться с Айвором. Они еще немного поговорили о психологии, и наконец Гордон произнес:

— Пожалуй, он был прав. Лучше нам тоже пойти отсюда.

Она взяла его под руку, и они медленно пошли к выходу, но у самой двери их остановил свист кассира, напомнивший Грахаму, что он не заплатил за обед. Он глуповато рассмеялся, позволил кассиру себя обсчитать, и они с Джеру-Бхетиру вышли из ресторана. Землянин и кришнанка были настолько поглощены друг другом, что натолкнулись на две колонны и пять пассажиров, да и вход в метро отыскали только с третьей попытки.

Для Гордона Грахама мир вокруг превратился в благоухающий райский сад — ему казалось, что он встретил девушку своей мечты. Его прежние зароки? Ерунда! А что подумают его друзья? Если он вздумает жениться на существе другой расы? Пока это его нисколько не заботило. Можно будет поразмыслить над этим завтра. Он нашел редкую по красоте спутницу, которая его понимала и слушала. Какое значение имеет все остальное?

Они проехали по развязке «Конкорс-экспресс» до Бедфорд-парка, а потом двинулись пешком на восток, туда, где дорога Мошолу выходит к парку Бронкса, и заходящее июньское солнце светило им в спины. Среди новых многоквартирных домов там и сям стояли коттеджи, построенные много лет назад.

— Это должно быть где-то здесь, — промолвил Грахам. — Слушай, Бетти, а что это за Черчиллианское общество?

Она ответила:

— Тейерхия сказал мне, что они утверждают, будто бы драматург XX века Джордж Бернард Шоу никак не мог сочинить пьесы, которые ему приписывают, и намереваются доказать, что их автор — известный политический деятель того же периода по имени Уинстон Черчилль.

— Черчилль? Это не он был одним из первых британских лейбористских лидеров, который писал в начале 1900-х годов романы на социальные темы?

— Не знаю, Городон. — (Она всегда произносила его имя с лишней гласной, а ему эта ошибка казалась очаровательной.)

— Ладно, потом узнаем, но не забавно ли, что осирианцы интересуются такими вещами? А кто такой этот Тейерхия?

— Мои друзья в Боунтоне сказали, что он знаменитый предприниматель. Я встретила его на одной вечеринке, вместе с его партнером, торианцем Адзиком. Он носил Адзика на сгибе своего локтя…

— Послушай-ка! Ты точно знаешь, что этот Адзик — торианец? А не тотианец?

— А в чем дело?

— Торианцы слишком большие, чтобы кто-то мог носить их на руке. Мы их зовем людьми-страусами.

— Должно быть, ты прав. Торианец или тотианец — я все время путаю ваши земные названия обитателей других планет. Почему для них выбрали такие похожие названия?

— Так уж получилось. Понимаешь, мы назвали планеты нашей Солнечной системы именами римских богов еще до межзвездных полетов, а когда находили другие планеты, то использовали другие мифологии. Планеты твоей системы названы именами индийских богов; Эпсилона Эридана — скандинавских; Проциона — египетских…

— А почему вы давали собственные имена другим звездам и планетам? Это… немного самонадеянно.

— Понимаешь, когда мы спрашивали их обитателей, как они сами называют свои планеты, то получали ответы на сотне разных языков, и половину этих слов мы даже произнести не могли, а значение их было всегда одно и то же — что-то вроде нашего «дома» или «земли». Некоторые туземцы даже не имели звукового языка, а объяснились при помощи щупалец. Но давай вернемся к Тейерхии.

— Хорошо. Он носил тотианца — я правильно говорю? — на сгибе своей руки, как…

— Как плюшевого медвежонка. Так ты хотела сказать?

— Плюшевого медвежонка? В любом случае, мне не очень нравятся осирианцы, даже Тейерхия, который довольно вежлив. Их острые зубы пугают меня. И еще поговаривают, что они умеют гипнотизировать.

— Не знаю, не знаю, — усомнился Грахам. — Некоторые из них неплохие ребята, несмотря на чешую и свистящий акцент. Они очень импульсивны и сентиментальны, но интеллект у них такой же, как у землян или кришнанцев. Что еще рассказал тебе Тейерхия?

— Не много, потому что он… как это у вас говорят… быстро вырубился.

— Неужели?

— Да. Ты же знаешь, что они не могут пить из наших рюмок и бокалов и пользуются чем-то вроде бутылочек для масла. И когда нам сообщили, что Тейерхия известный предприниматель, он уже распластался в углу, а вокруг него лежала куча таких сосудов с длинными горлышками, и маленький тотианец сокрушенно клекотал по поводу происходящего.

Грахам ненадолго оторвал свой взгляд от Джеру-Бхетиру, чтобы посмотреть на номер дома. Он воскликнул:

О, мы уже прошли дальше, чем нужно. Давай вернемся назад.

Они наконец нашли нужный дом, оказавшийся старым частным особняком.

Из тени подъезда вышел человек и сказал:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил Грахам. — Это здесь проходят встречи Черчиллианского общества?

— Совершенно верно. Прошу прощения, это не вы геофизик Гордон Грахам?

— Да, я. А откуда вы узнали?

— О, вы гораздо более известный человек, чем сами думаете, мистер Грахам. И мы очень, очень рады вас видеть. Прошу вас.

В комнате, которая когда-то, видимо, служила гостиной, стояли рядами легкие кресла. В некоторых из них сидели люди, а другие беседовали, стоя кучками. Стены были увешаны большими фотопортретами Уинстона Черчилля, в галстуке и рубашке с накрахмаленным воротничком, как было принято в те давние времена.

Грахам подвел Джеру-Бхетиру к двум свободным креслам, и другой человек, дородный лысый мужчина, сказал:

— Добрый вечер, мистер Грахам.

Гордон был уверен, что ни первого, ни второго из поздоровавшихся с ним людей он никогда и в глаза не видел. Вообще происходило что-то непонятное ему. Сначала эта странная встреча со Скляром, потом схватка с двумя мужчинами, которые на них напали, а теперь еще и эта неожиданная известность. Он не сомневался, что никогда не бывал в этом месте, где сейчас заседали черчиллианцы. У него не возникло даже ощущения «возвратов памяти», или, как их еще называют, дежа-вю.

Лысый толстяк, к которому присутствующие обращались как к «мистеру Варшауэру», призвал собравшихся к порядку. Потом начался занудный разговор о членских взносах, присутствии на собрании членов общества и других столь же неинтересных гостям предметах. (Грахам все это время перешептывался с Джеру-Бхетиру и ловил на себе неодобрительные взгляды соседей.) Потом мистер Варшауэр представил мистера Донахью, невысокого светловолосого человека, как докладчика на этом собрании.

Мистер Донахью вышел вперед и произнес проникновенную речь о близком его сердцу предмете:

— …и что мы знаем об этом Бернарде Шоу, как он себя называл? У нас есть всего несколько биографий, по большей части крайне тенденциозных, которые во многом противоречат друг другу, да еще микропленки с фильмами, которые отсняли известные своей коррумпированностью и ненадежностью журналисты двадцатого века.

А кем был на самом деле этот так называемый Бернард Шоу? Если судить по отрывочным сведениям, которые можно признать достоверными, он совсем не походил на человека, имевшего выдающихся предков, которые в те времена социального неравенства были абсолютно необходимы человеку, чтобы достичь хоть каких-то высот в своем интеллектуальном развитии. Он был сыном простого булочника — а отнюдь не потомком родовитых аристократов или известных литераторов. Известно, что Шоу, как он себя называет, после того, как ему исполнилось 14 лет, ни разу не переступал порога школы. Более того, как можно говорить, что он своей эксцентричной орфографией предвосхитил современную недостойную реформу правописания, если он отказывался от учебы даже тогда, когда ему предлагали посещать занятия…

Грахам сразу понял, куда клонит Донахью, и больше его не слушал, погрузившись в созерцание профиля Джеру-Бхетиру.

— …пять лет служил клерком в агентстве по недвижимости. Вы можете себе это представить?! Разве мог автор «Пигмалиона» и «Кандида» работать в таких невыносимых условиях? Человек со столь чувствительной душой за неделю бы сошел там с ума! А когда он наконец оставил презренную должность сборщика арендной платы, чтобы попытаться зарабатывать на жизнь литературным трудом, то скоро убедился в отсутствии у него необходимых способностей. За первые девять лет своей новой деятельности он заработал всего шесть фунтов, или около 28 современных долларов Всемирной Федерации. Издатели отвергли один за другим четыре его так называемых романа. В одном из них он продемонстрировал свой дурной вкус, описав нравы дельцов профессионального бокса. Представьте, если можете, автора «Святой Иоанны», описывающего грубых и невежественных драчунов! Разве, наблюдая за их поединками, можно было создать такой неповторимый колорит, так красочно изобразить…

Грахам потряс головой, чтобы не заснуть. Заметив его движение, Донахью резко сказал:

— Вы что-то хотели спросить, молодой человек?

— Н-нет, — покраснел Грахам. — Я… я недавно плавал, и у меня вода попала в уши.

— Ну-ну. Резюмируем: наконец, кое-как научившись владеть пером, этот так-сказать-Шоу занялся самой низкой формой литературы — критикой. И даже здесь он не обнаружил ни малейшей твердости характера, чтобы довести хоть одно свое начинание до конца, но вместо этого бросался от одной публикации к другой…

Грахам позволил своей руке сползти вниз, пока она не нашла руку Джеру-Бхетиру и не сжала ее. Кришнанка не только не попыталась высвободиться, но и ответила ему своим пожатием. Сердце у него бешено заколотилось, и он совершенно не слышал слов мистера Донахью, да и не интересовала его эта лекция …

— Тогда кто же написал эти пьесы, если не так называемый Шоу? Кто на самом деле?

В то время в Британии жил один молодой человек, с поистине блестящим умом и творчески одаренный, но не имевший тогда возможности открыть заявить о своих амбициях ввиду всевозможных социальных и политических табу. А все дело в том, что он был аристократом, сыном лорда и внуком герцога, а сочинительство в те далекие дни не считалось достойным занятием для благородного человека. Для служителей Мельпомены двери аристократических салонов тоже были закрыты. Более того, пьесы, которые он задумывал, могли серьезно повредить его политической карьере, которая была ему уготована как исходя из его собственных выдающихся способностей, так и в соответствии с традициями его семьи…

Таким образом, мы можем — нет, должны! — согласиться с тем, что этот великий человек должен был заключить сделку с пресловутым Шоу, чтобы иметь возможность сочинять пьесы, не подписывая их собственным именем. Шоу, со своей стороны, был совсем не прочь предоставить свое имя для подобного использования, хотя у него самого не было и искры таланта…

В качестве последнего аргумента мистер Донахью написал мелом на доске названия нескольких пьес «так называемого Шоу» и расположил их друг под другом так, что из букв одного вертикального ряда сложились слова УИНСТОН СПЕНСЕР ЧЕРЧИЛЛЬ Дж. Б. Шоу (1856–1950), до того, как стал всемирно известным драматургом, действительно долго получал отказы из издательств. В 1925 году ему были присуждена Нобелевская премия по литературе, от которой он отказался, как впоследствии от дворянства и титула пэра. В 1931 году Б. Шоу был в России и встречался со Сталиным. Уинстон Черчилль (1874–1965), премьер-министр Великобритании в 1940-45 гг., как и Б. Шоу, в молодости был журналистом, написал много исторических и др. книг. Он был удостоен Нобелевской премии по литературе в 1953 году (не отказавшись от нее). Согласно преданию, Б. Шоу пригласил У. Черчилля на премьеру одной из своих пьес телеграммой следующего содержания: «Посылаю два билета на вечерний спектакль. Один для вас и один для вашего друга, если таковой имеется». Черчилль ответил: «Сегодня вечером прийти не смогу, приду на спектакль завтра, если таковой состоится».

Раздались громкие аплодисменты. Хлопали все, кроме Грахама и Джеру-Бхетиру, которые держали друг друга за руки и не были слишком уж вдохновлены речью мистера Донахью.

Грахаму она показалась крайне неубедительной, хотя он и не слишком хорошо знал литературу и историю Века Катастроф. В одном не приходилось сомневаться: Уинстона Черчилля он путал с двумя-тремя другими известными людьми, и ему надо было обязательно полистать в связи с этим энциклопедию.

Еще сильнее было его удивление, когда, взглянув на часы, он обнаружил, что собрание продолжается уже два часа.

Гости начали подниматься и расходиться. Некоторые окружили Донахью, чтобы поспорить с ним или выразить свое одобрение. Грахам повел Джеру-Бхетиру к выходу, но перед ними нарисовался толстый Варшауэр и произнес:

— Я так рад, что вы наконец у нас появились, мистер Грахам. Мы так вас ждали!

— Правда? — удивился Грахам. Действительно, как они могли его ждать, если он до нынешнего дня слыхом о них не слыхивал, никакими их сумасбродными литературными теориями не интересовался и вообще ничего общего с ними не имел?

— Да, правда, — сказал Варшауэр. — Пожалуйста, пройдемте со мной в правление. Другие руководители нашего маленького общества горят желанием с вами познакомиться.

— Но право, мы очень спешим… — протянул Грахам.

— Что вы, что вы, молодые люди, это всего на одну минуту. Только на одну. У нас есть небольшое предложение, которое наверняка вас заинтересует, а если оно вам не понравится, вы немедленно уйдете.

— Давай послушаем, чего хочет этот приятный человек, Городон, — стала уговаривать Джеру-Бхетиру. — Я совсем не спешу.

Грахам пошел наперекор своим дурным предчувствиям и позволил Варшауэру увести себя в другой конец дома. Там, в бывшей столовой, их ждали еще два человека. Варшауэр представил их Гордону Грахаму и его спутнице:

— Это мистер Лундквист, — (он показал на краснолицего, седого, с отвисшим подбородком человека). — А это мистер Эдвардс (коротышка с редкими рыжими волосами, который встретил Грахама у входа). — Давай, Крис.

— Чрезвычайно рад с вами познакомиться, — сказал Лундквист. — Как дела?

— Спасибо, отлично, — ответил Грахам. — Что это за предложение, на которое намекал мистер Варшауэр?

— Наша деловая беседа может несколько утомить юную леди. Джим, не сочти за труд, проводи ее в соседнюю комнату. — Когда Эдвардс с Джеру-Бхетиру вышли, он продолжил: — Согласитесь, доктор Грахам, что ученые у нас не получают достойного вознаграждения за свои труды?

— Право, не знаю. Но, наверное, вы в связи с этим могли бы привести какие-то аргументы. Зачем?

— Однако вы бы хотели получать больше, не так ли?

— А кто же не хочет? Но причем здесь Бернард Шоу и Уинстон Черчилль? — Грахам подумал про себя, что люди, которые с ним беседуют, не похожи на авантюристов, хотя он не настолько поднаторел в общении с авантюристами, чтобы судить об этом с уверенностью.

Лундквист улыбнулся:

— Совершенно ни при чем, дружище. Мы гораздо больше думаем о сделке в связи с вашей научной работой. Вы наверняка догадываетесь, о чем идет речь, — об этом проекте Гамановия.

— А? А причем тут он?

— Мы сейчас не может посвятить вас во все детали, потому что нашего босса сегодня вечером нет. Могу только сказать, что это дело связано с геофизикой и очень выгодно для вас. А сейчас хотел бы только пригласить вас сюда завтра в это же время, чтобы вы могли побеседовать с нашим боссом.

— А кто босс? Я думал, что это вы.

Лундквист осклабился:

— Не совсем.

Все по-прежнему оставалось очень неясным. Грахам спросил:

— А как вы обо мне узнали? Я ничего не публиковал о Гамановии, да и работаю над этим проектом постольку-поскольку, как консультант.

— О, мы уже давно за вами наблюдали. Между прочим… — Лундквист повернулся к Варшауэру, — что случилось со Смитом и Магаззо? Они около шести вечера позвонили с К. С. К. и сказали, что наблюдают за нашим другом, но их до сих пор нет. Не могли же они раствориться в воздухе.

Грахам частенько по жизни был лопух лопухом, но здесь мгновенно сообразил, что к чему. Лундквист наверняка выследил его усилиями той парочки, которую они со Скляром вырубили и засунули в мешки. Если Скляр тот, за кого он себя выдавал, то с этим Черчиллианским обществом что-то нечисто. Грахам поднялся.

— Прошу прощения, — выдавил он, — н-но мисс Джеру и мне надо идти. Прямо с-сейчас. Если у вас есть для меня какое-то предложение, пишите мне в Колумбийский университет. Бетти!

— Да, Городон? — Она открыла дверь из соседней комнаты. В ней Грахам увидел стол с шахматной доской и расставленными фигурами и два кресла, в одном из которых сидел Эдвардс. Он тоже поднялся и направился к двери. Грахам не торопясь снял очки, положил их в футляр и убрал в карман.

— П-пошли, Бетти, — сказал он и сделал шаг к дверям.

Однако толстяк Варшауэр преградил ему дорогу со словами:

— Ну-ну, один момент, доктор Грахам. Не надо так спешить. Вас не попросят ни о чем, что противно вашим принципам…

Только это он и успел вымолвить, потому что костистый кулак Грахама ударил его в нос, и голова Варшауэра с гулким стуком впечаталась в дверь. Ноги у него подогнулись, он осел на пол и остался сидеть, привалившись спиной к двери и раскинув ноги.

Грахам, однако, обнаружил, что, пока дверь прижата Варшауэром, открыть ее невозможно. Успей он отодвинуть толстяка в сторону, они с Джеру могли бы выскочить до того, как их схватят… Но едва он схватился руками за Варшауэра, как его оттащили назад. Повернувшись, он увидел, что его держит Эдвардс, который оказался весьма сильным коротышкой.

Грахам тем не менее нанес ему два плотных удара под ребра, в то же время крикнув:

— Беги, Бетти! Позвони в полицию! Зови на помощь!

Однако, вместо того чтобы закричать, Джеру-Бхетиру схватила кресло и приподняла его, намереваясь ударить Эдвардса. Но Лундквист выхватил у нее кресло и отшвырнул его в сторону. Потом он одной рукой схватил ее за ладонь, а другой достал из кармана что-то вроде баллончика с краской. Грахам узнал в нем осирианский электрошоковый пистолет.

— Лучше не надо, — предупредил Лундквист, направляя пистолет на кришнанку. — И ты тоже, Грахам. Угомонись, или я ее прижгу.

Грахам осторожно расцепился с Эдвардсом, который стал поднимать на ноги Варшауэра. Последний держал у лица окровавленный платок и бормотал:

— У него кулаки как молоты! Что это за ученые, к чертовой матери, если они одним ударом вырубают?

— А теперь, друзья, — сказал Лундквист, — поговорим о деле. Боюсь, что нам придется ненадолго задержать здесь мисс-как-там-ее, чтобы быть уверенными в продолжении сотрудничества. Будет лучше, если ты все сделаешь добровольно, а если нет, то все равно мы своего добьемся. Во время лекции ты вел себя так, словно эта маленькая осьминожка тебе очень нравится. Я прав?

Грахам, почувствовав, что он и так уже слишком много наболтал, стоял молча.

Варшауэр продолжал бормотать, подтягивая носом кровь:

— Мне надо сходить к врачу за лекарством.

— Полагаю, ты вряд ли захочешь увидеть ее убитой, а? — продолжил Лундквист. — Так что делай, что тебе говорят, приятель. Иди отсюда домой и никому не говори о том, что здесь случилось, и о Черчиллианском обществе тоже, и вообще ни о чем. Держи язык за зубами, усек? А завтра вечером придешь сюда, как я тебе сказал. Мисс-как-там-ее здесь не будет, но мы о ней позаботимся. Ну и будь уверен, что если захочешь что-нибудь выкинуть, то больше ее не увидишь. Понял, что я сказал?

— Ты имеешь в виду, что убьешь ее?

— Не совсем так. Убить можно человека, а она только ходячая помидорина с какой-то захудалой планеты. Но ты правильно понял мою мысль. Лады, дружище?

— О'кей, — устало промолвил Грахам.

Они с Джеру-Бхетиру еще раз обменялись взглядами. Он прочитал в ее глазах призыв броситься на Лундквиста, вырвать у его пистолет и перебить остальных. Грахам, однако, прекрасно понимал, что Лундквист по-прежнему начеку и нажмет на курок немедленно, как только почувствует неладное. В такой ситуации ему не дадут сделать ни шага.

Потом он вышел, слыша, как за его спиной причитает Варшауэр:

— …настоящий молот!

Глава 3

По дороге к дому Грахам чувствовал себя ужаснее, чем когда-либо в жизни. Он не только всем сердцем ненавидел себя за то, что потерял свою возлюбленную, его вдобавок мучили разные мелкие страхи.

Боже, ну что он ответит Айвору, когда тот спросит, что стало с туристкой? Сказать все как есть нельзя ни в коем случае. Импульсивный брат может таких дров наломать, что Джеру-Бхетиру погибнет. Гордон слишком хорошо знал своего брата, чтобы довериться ему в таком важном деле и в такой сложной ситуации. Лундквист словно держал его на поводке, и не благодаря незаурядному уму, а одной лишь прямолинейной грубостью, которая в некоторых обстоятельствах оказывается куда более действенной; и Грахам решил сделать все, что ему велено. Ну а сами убийцы только больше наглеют, если с ними вступают переговоры, начинают думать, что им в любых обстоятельствах удастся выйти сухими из воды.

И вообще — есть у него голова на плечах или нет? Надо было прикинуться лопухом, со всем согласиться для вида, пока ему с Бетти еще разрешали уйти, а потом…

Айвора дома не оказалось, и Грахам сразу лег в кровать. Если брат придет, можно притвориться спящим. Тогда обойдется без неудобных расспросов.

На следующее утро они, как обычно, встали в одно время. Айвор, однако, казалось, ничего не подозревал. Он весело хлопнул Гордона по спине:

— Братан, ты, похоже, сам не свой от нашей маленькой инопланетянки. Смотри, не влюбись в нее, как в ту девчонку, с которой я тебя в прошлый раз знакомил. Все-таки она не человек. Так что никакого… э-э… союза у вас быть не может, если я сумел правильно это обозначить. Да и не стоит с ней шутки шутить, пытаясь…

Пока Айвор все это излагал, Гордон Грахам виновато улыбался, а потом бочком-бочком — и выскользнул из дома. По дороге к метро он поймал себя на мысли, что считает часы до того времени, когда ему обещал позвонить Скляр. Если кто-то и знал, что делать в такой ситуации, то только констебль. Но можно ли что-то говорить даже Скляру? Вдруг он решит, что его обязанность — немедленно броситься ловить эту банду, не принимая во внимание жизнь туристки? И действительно ли он констебль Всемирной Федерации? Гордон был в таком состоянии, что подозревал всех на свете, начиная с собственного брата.

Весенний семестр закончился, и у Гордона Грахама в Колумбийском университете была только разная бумажная работа. Он быстро управился с делами и поехал на метро обратно в Энгельвуд, даже не заглянув на часок, как обычно, в библиотеку.

Дома он попытался сосредоточиться на недавнем сообщении в Южно-Африканском геологическом журнале о глубинных магнитных полях в магме — и все время краем уха прислушивался, не позвонят ли в дверь.

Наконец звонок раздался.

Он быстро открыл дверь, думая, что это Скляр, которому наконец решил рассказать о своих злоключениях. Однако на пороге стоял молодого вида кришнанец в земном костюме, но с антеннами и зелеными волосами, ростом не ниже Грахама, но шире его в плечах. Ни дать ни взять, красавец.

— Гордон Грахам? — спросил гость.

— Да. А что…

— Тогда что ты сделал с Джеру-Бхетиру? — Посетитель бесцеремонно прошел мимо Грахама в квартиру. Его английский был заметно лучше, чем у Скляра.

— Ничего. В любом случае, кто вы и что вам нужно?

Кришнанец упер руки в бедра:

— Я — Варнипаз бад-Саварун, главный законовед, — думаю, у вас бы сказали, министр юстиции, — при дворе принца-регента Ферриана бад-Арджанакского из Сотаспе, острова на планете Кришна. А Джеру-Бхетиру — моя… э-э… невеста, да будет тебе известно.

— Ик, — вырвалось у Грахама, когда он переварил эту новость. Должно быть, это тот самый бой-френд, о котором говорил Айвор. И почему брат прямо не сказал: «невеста»? Тогда хоть можно было лучше подготовиться…

Варнипаз продолжил:

— Она остановилась в отеле «Космо» в Нью-Йорке, вместе с остальными членами туристической группы, а прошлым вечером ушла куда-то с тобой. Так что не морочь мне голову. Меня не волнует, что она ушла с тобой; у нас с ней нет любви или еще каких-то таких глупостей. Но когда сегодня утром я позвонил ей в отель, мне сказали, что она не возвращалась. Твой брат, который водит этих туристов по Нью-Йорку, тоже не знает, что с ней сталось. Ну? Будешь говорить?

— Рад бы, если бы мне было что сказать. Но я понятия не имею, где она сейчас.

— ЧТО С НЕЙ СЛУЧИЛОСЬ? — Голос чужеземца возвысился до крика.

— Право, ничего не могу помочь. Если… э-э… вы немного подождете…

— Подождать, пока ты придумаешь, как получше соврать? Ты это хочешь сказать? Мистер Грахам, или вы мне немедленно расскажете все, что знаете, или…

— Или что? — Грахам снял очки.

— Тогда увидишь. Будешь говорить?

— Н-нет. Я…

Грахам нырнул под летящий в него кулак Варнипаза и сразу нанес ему сильный удар левой, отбросив инопланетянина назад. Потом Грахам собирался нанести убийственный удар правой. Надо было только приблизиться на нужную дистанцию…

Но через мгновение Грахам не мог и двинуть рукой. Вместо того чтобы сделать нырок или блокировать удар, Варнипаз шагнул к нему и обхватил его.

Тр-рах! Они зацепили висевшую на стене картину и упали на пол, сжимая друг друга и вовсю работая локтями и коленями. Грахам сумел высвободить руку и пару раз ткнул по тому месту, где у Варнипаза должны были находиться почки — если только они располагались у кришнанцев там же, где и у людей, что было очень и очень сомнительно.

Варнипаз в ответ схватил большой палец левой руки Грахама и едва его не вывернул. Грахам вырвался, они мгновенно расцепились и поднялись на ноги. Грахам отбросил Варнипаза серией из двух ударов, при этом стоявший на полу торшер разбился вдребезги. Грахам шагнул вперед, готовясь нанести нокаутирующий удар. В этот момент Варнипаз покачнулся, но снова перешел в клинч и довольно ловко схватил Грахама. Они снова упали, колотя и стискивая друг друга. Больше всего досталось креслу. Потом противники снова поднялись, не прекращая драться.

— О-ой! — воскликнул Грахам, когда Варнипаз вцепился зубами в его руку. — Сейчас я тебя сделаю! — И он ударил Варнипаза коленом, целя в живот. Тот, однако, уловил это движение и изогнулся, так что пинок пришелся ему по бедру. Грахам сообразил, что если у него есть преимущество в боксировании, то у его соперника — в борьбе. Решив, что нюхательные антенны должны быть очень чувствительными, он потянулся к ним…

— О'кей, разошлись в разные стороны! — послышался голос со стороны двери.

Оба соперника оглянулись и увидели Скляра, стоявшего в дверях. На нем была сдвинутая набекрень шляпа, он попыхивал неизменной сигаретой, а одну руку держал в кармане, который характерно оттопыривался.

— Лучше и правда разойтись, — сказал Грахам. — С ним шутки плохи.

Они осторожно расцепились, внимательно наблюдая друг за другом, чтобы не пропустить неожиданный удар. У Варнипаза все сильней темнел глаз, а у Грахама на руке виднелись следы укусов и порезы от стекла. Он начал понемногу наводить порядок в комнате.

— Похоже, бой шел из-за прекрасной дамы, — заметил Скляр. — Что все это значит?

Грахам и Варнипаз, перебивая друг друга, пустились в объяснения. Через несколько минут Скляр поднял руку:

— У меня уже давно в голове вертится одна мыслишка. Мистер Грахам, может, вы на самом деле расскажете, что произошло вчера вечером?

— И он будет здесь? — Грахам кивнул в сторону Варнипаза. — Я думаю, это связано с… э-э… вы знаете, с этим происшествием на станции.

— Тогда все в порядке. Я знаю о Варнипазе и думаю, что ему можно доверять.

— Может, вы меня и знаете, — возразил Варнипаз, — а я вас — нет. Назовите себя, пожалуйста.

Скляр достал бумажник и показал кришнанцу удостоверение, добавив:

— Слушаем вас, мистер Грахам.

Гордон начал с того, что сходил на кухню за корзиной для мусора и стал собирать осколки стекла. Одновременно он пересказал свои вчерашние приключения в Черчиллианском обществе, опустив только то, что по уши влюбился в Джеру-Бхетиру и надеется на ответную симпатию. Несмотря на удивительное замечание Варнипаза о том, что между ним и его нареченной нет любви, говорить о чувствах в его присутствии показалось молодому человеку бестактным.

Грахам закончил:

— …а теперь, может, вы объясните, что все это значит? Я — самый миролюбивый на свете человек, с малых лет мухи не обидел. А за последние двадцать четыре часа мне пришлось три раза драться, меня оскорбляли, вовлекли в похищение кришнанки, и один Господь знает, что еще. Что, черт возьми, происходит?

Скляр сунул в рот очередную сигарету, закурил и ответил:

— Этим бандитам, как ты их называешь, кое-что нужно. А что — я предполагаю выяснить. Тут есть какая-то связь с проектом Гамановия, как ты уже сам знаешь, и, по слухам, здесь замешаны какие-то инопланетяне. Какие именно — понятия не имею. Есть у вас какие-то соображения, принц?

Варнипаз протестующе махнул рукой:

— На Земле я обхожусь без титула — вы же тут сплошь республиканцы. Кроме того, люди путают меня с моим кузеном Феррианом, принцем-регентом. Что касается вашего вопроса, то я ничего не знаю. Если не считать других туристов из группы мистера Грахама, на Земле сейчас находится не больше двадцати кришнанцев, и я лично знаком с большинством из них. Вы, люди, очень внимательно следите за соблюдением технологической блокады. Но я не могу понять, кого так заинтересовал проект Гамановия, — у нас нет никаких океанов, чтобы вылавливать в них, словно рыбу, новые континенты.

— А то, что этот Лундквист использовал… осирианский электрошоковый пистолет… Не замешаны ли здесь осирианцы? — предположил Грахам.

— Возможно, — согласился Скляр. — Земляне редко используют электрошоковые пистолеты, потому что от них в городах мало пользы. Дальность их действия только несколько метров. Но нам от этого ни жарко ни холодно. У осирианцев ведь совсем нет океанов?

— Насколько я помню, нет. Сухая планета.

— Ладно, а кому же тогда понадобился проект Гамановия?

— А не мог кто-то решить, что увеличение суши на Земле увеличит наш военный потенциал и это будет нарушением соглашений об ограничении вооружений?

Скляр отрицательно покачал головой:

— Бред сивой кобылы, если позволите мне так выразиться. А этот остров в середине будущего континента? На котором у вас установлено все контрольное оборудование? Кому он принадлежит?

— Остров Вознесения? Одному испанцу по имени Теофило Марч. Он там черепах разводит.

— А как ему удалось заполучить остров? Ведь кучу денег, небось, стоит?

— Когда-то Всемирная Федерация взяла под свой контроль все стратегически важные острова и водные пути вроде Гибралтара, Панамского канала или острова Вознесения. А несколько лет назад эти земли продали с молотка, и синьор Марч купил остров. Но недавно был подписан договор, согласно которому остров будет выкуплен обратно до создания нового континента. Так как Марч во время заключения этой сделки никаких возражений не выдвигал, не вижу причин в чем-то его подозревать.

— А какое правительство управляет Вознесением?

— Никакое, — буркнул Грахам.

— Как это — «никакое»?! Если ни одно национальное правительство им не владеет, он должен находиться под юрисдикцией ВФ — Всемирной Федерации.

— Нет, тут все гораздо забавнее. Согласно Конституции ВФ, она контролирует только определенные земли, вроде заповедника Калахари или Антарктиды. Когда ВФ отказалась от острова Вознесения, он должен был вернуться к Великобритании, но она отказалась. Дескать, себе дороже будет держать на этом куске застывшей вулканической лавы какую-то администрацию.

— Выходит, этот Марч может при желании присвоить себе титул императора острова Вознесения?

— Полагаю, может. Но хватит переливать из пустого в порожнее, давайте вернемся к Черчиллианскому обществу. Почему бы нам не захватить их врасплох?

Скляр только хохотнул:

— Во-первых, мы возьмем только мелких сошек. У них хватит ума устроить все так, чтобы правая рука не знала, что делает левая. Во-вторых, они могут убить Джеру-Бхетиру, как угрожали. Вы этого, что ли, хотите?

— Нет! — воскликнули оба юноши одновременно.

— Поэтому нам надо исходить из имеющихся возможностей. Ты понимаешь, Грахам, что неразумно беспокоить их открытым вызовом, пока юная леди находится у них в руках. Тебе следует согласиться, что…

— Это я теперь знаю, — сокрушенно промолвил Грахам. — А вчера дал маху! Словно первокурсник какой-то… Но мне никогда не приходилось сталкиваться со всякими бандюганами.

— Понимаю-понимаю. Но они тоже не супермены, могут и ошибаться. Как известно, большинство сражений выигрывает та сторона, которая совершает меньше ошибок. Вот этот пистолет, например, явная ошибка. И еще они напрасно упомянули о той парочке, что напала на нас накануне в ресторане — ты же уловил связь между этими двумя событиями?

— Кстати, а что со Смитом и Магаззо? — поинтересовался Грахам.

— Надеюсь, что в Канзас-Сити организовали комитет для их торжественной встречи. Надо будет задержать их на несколько дней по какому-нибудь поводу. А если арестовать их в Нью-Йорке, то дружки-бандиты об этом пронюхают.

— Все это хорошо, все эти рассуждения, — сказал Варнипаз, — но что нам делать? Я не могу сидеть здесь и вести отвлеченные разговоры о преступниках и наказаниях, когда мерзкая земная банда убивает мою невесту. Дома я бы взял свой лучший меч, вскочил на быстроногую айю лучших кровей и галопом поскакал на выручку. Но что мне делать на Земле, где все вопросы решаются нажатием кнопочек?

Скляр подумал с минуту и спросил:

— Вы хотите мне помочь? Оба?

— Да! — в один голос воскликнули они.

— Хорошо. Мне тоже нужна ваша помощь, и я достаточно хорошо вас знаю, чтобы вам доверять. Можно зачислить вас агентами прямо сейчас. Не могу обещать вам жалованья, пока вы не пройдете аттестацию и курс обучения, но вы получите право носить оружие и производить аресты. Есть у вас свободное от основной работы время?

— Да, — снова ответ был единодушным.

— Отлично. Поднимите свои правые руки и повторяйте за мной…

— …а теперь вы знаете, что с вами случится, если вы нарушите клятву Всемирной Федерации, — сказал Скляр. — Перейдем к вашим обязанностям. Варнипаз, тебя я думаю послать в Рио, где находится штаб-квартира проекта Гамановия. Говоришь по-португальски?

— Достаточно, чтобы путешествовать на кораблях компании «Вигенс Интерпланетарис», но не очень хорошо. Забавная штука: мы с моей невестой должны говорить на португальском или английском, потому что она не владеет ни сотаспийским, ни близким к нему гозаштандским, а я ни слова не могу сказать на ее раката-радхогора. Когда мы поженимся, надо будет что-то с этим сделать. Но прошу прощения, я отнимаю ваше время.

— Итак, — подытожил Рейнольд Скляр, — послать тебя туда можно только как Americano do Norte^[105]. Но старайся, чтобы тебя не вынуждали говорить по-английски: вляпаешься по самое некуда со своими согласными и гнусавостью. А тебе, Грахам, надо вернуться сегодня вечером в этот черчиллианский дом, понял? А раз они могут оказаться осирианцами, надо принять кое-какие меры предосторожности. Так как за твоим домом могут следить, пойдемте ко мне. А по пути обсудим наши действия.

Час спустя новоиспеченные помощники констебля смотрели друг на друга и на собственные отражения в зеркале Скляра (у него был номер в дешевеньком отеле). Гордон Грахам выглядел почти по-прежнему, только наголо постригся, а на голове у него был шлем в виде тонкой серебристой шапочки, прикрытый париком, как две капли воды похожим на его собственные волосы.

С другой стороны, Варнипаз превратился в настоящего землянина, его антенны спрятались под лоскутами искусственной кожи, закрывавшими лоб. Его зеленую шевелюру прикрывал коричневатый парик, достаточно густой, чтобы скрыть торчащие уши.

Скляр объяснил:

— Никто толком не знает, как действует так называемый гипноз осирианцев — то ли это какие-то лучи, то ли что-то еще. Но он точно существует, а единственная защита — такие шлемы. Они также немного защищают от ударов по голове, но особенно на это не рассчитывай. Ну, все поняли? Помни, Грахам, в случае чего орудуй дубинкой, а не кулаками. Не пытайся со мной связаться, если только тебя не захватят, по крайней мере пока их босс думает, что ты под гипнотическим контролем. И безо всяких там доблестных подвигов. Мы сами займемся спасением девушки. Понял? Тогда до встречи.

Грахаму надо было как-то убить час времени, и он отправился с Варнипазом в транспортное агентство, где кришнанец собирался купить билет на самолет до Рио-де-Жанейро. По пути он спросил:

— Я слышал, ты изучаешь земные законы? А какие именно?

— О, у принца Ферриана передовые взгляды на законодательство, и мне поручено хорошенько познакомиться с Основным международным сводом законов, общим правом Англии, Кодексом Наполеона, японской конституцией 2028 года и еще несколькими документами подобного рода. Ты знаешь о соглашении, по которому Тот допущен в Межпланетный совет?

— Нет.

— Так как их законодательство не соответствует минимальным стандартам Межпланетного совета, хотя в остальном они высоко цивилизованные существа, им в ходе судопроизводства надлежит следовать всем прецедентам Основного международного свода законов, с учетом необходимых поправок на их двуполость и тому подобное. А теперь Ферриан решил, что когда-нибудь у нас на Кришне тоже будет общепланетное правительство, и мы подадим заявку на вступление в Межпланетный совет. А к тому времени он хочет установить на Кришне передовые законы, чтобы мы могли сами контролировать ситуацию. Забавно будет посмотреть, как он собирается соединить очень демократическую конституцию Японии с его, так сказать, филантропическим деспотизмом.

— А что тебя сильнее всего поражает в наших земных законах?

Варнипаз задумался:

— Думаю, то, как ваши конституции защищают права граждан от государства. Почему это?

— У нас есть кое-какой печальный опыт — когда государство пользовалось безграничной властью над личностью. И ничего хорошего из этого не вышло.

— А если случатся чрезвычайные события и одному из этих государств придется превысить свои полномочия?

— Тогда конституция будет изменена. Хотя сделать это довольно сложно.

— Почему? — поинтересовался Варнипаз.

— Потому что благодаря успехам гериатрии продолжительность человеческой жизни удвоилась, и средний возраст землян намного больше, чем столетия назад.

— И это сделало вас консервативнее?

— Именно так. А что еще ты заметил?

— Как ограничена власть Всемирной Федерации. Например, я думал, что всемирное правительство может контролировать перемещения людей с одного континента на другой, но нет, это могут делать только несколько стран.

— Для этого есть причины. Несколько наиболее экономически развитых стран — Бразилия, Соединенные Штаты, Австралия — боятся, что к ним хлынут иммигранты из государств, где выпустили из рук контроль над численностью населения. Поэтому другим странам пришлось согласиться на такие условия, а то их не приняли бы в Федерацию.

— Я так понимаю, что Федерация создана для отражения нападения других планет?

— Совершенно верно. Кроме того, после Третьей мировой войны у нас неодобрительно относились к идее полновластного всемирного правительства.

— Понимаю. Но законы — это сущий ужас! Если человек попал в беду — сколько разных древних законов надо учесть, чтобы что-то сделать… Жаль, что эти черчиллианцы не у нас на Кришне! — Варнипаз сымитировал удар кулаком и нырок.

Гордон Грахам простился с Варнипазом и пошел на станцию метро. Хотя кришнанец и горячо извинялся за то, что утром начал драку, он все еще вызывал у него подозрения у Грахама. Может, он был слишком многословен, чтобы можно было поверить в его искренность. И так ли хорошо разобрался во всем Скляр, или позволил себя облапошить? Земляне очень гордятся своими демократическими традициями, но на деле рады-радешеньки завязать знакомство с каким-нибудь титулованным инопланетянином.

Когда поезд увозил его прочь, Грахам чувствовал себя так, словно его закрыли в одной из капсул проекта Гамановия, и она падает в раскаленную добела магму под земной корой, с ядерным зарядом на борту.

Глава 4

Когда Гордон Грахам подходил к старому дому, где накануне встречались черчиллианцы, сердце его учащенно билось. Найти там Джеру-Бхетиру он не надеялся, но, по крайней мере, шел по ее следу.

Что бы это могло быть за таинственное предложение, о котором вчера ему так настойчиво говорили? Чего можно вообще хотеть от проекта Гамановия, в котором не было никакой оборонной подоплеки, а наоборот, он был открыт миру и целью его было дать больше места жителям перенаселенной Земли? Он не видел в этом никакого смысла.

До нужного ему дома, по воспоминаниям Гордона, оставалось около квартала.

Через несколько минут он что-нибудь об этом деле узнает или хотя бы сможет спросить. А дадут ли ему ответ — пока не так важно.

Как нескладно все получилось! А почему? А потому, что стоит человеку урвать хоть кусочек власти, и он сразу начинает думать о себе невесть что. И вокруг полно таких же ребят, на все готовых, лишь бы обрести свою долю крутости, зачастую мнимой! Глупо, черт побери!

В нем все сильнее закипала ярость против Скляра, полицейских сил Всемирной Федерации и всех прочих правоохранительных органов. Если дело зашло так далеко, неужели нельзя было отказаться от этой их несчастной конспирации? На что они вообще годны, если позволяют всяким проходимцам прямо у них под носом собираться и вынашивать разные дьявольские планы, направленные против мира и спокойствия на Земле, против простых граждан, против него лично, в конце концов!? И вместо того, чтобы самим взяться за дело всерьез, хватают ни разу не нюхавшего пороха простачка, вроде него, и заставляют его делать за них всю грязную работу. Ни дать ни взять, сыщики из детективов, которые вертятся волчком, суетятся с умным видом, а убийца тем временем отправляет на тот свет одну жертву за другой.

Часть его раздражения коснулась даже Джеру-Бхетиру. Если бы он не запал на эту девчонку, если бы не слушал развесив уши Айвора и не дал втянуть себя в это дело, которое его совсем не касается…

Но тут его досада улетучилась, и ей на смену пришла нежность. Джеру-Бхетиру сама не знала, куда влипла, она-то уж совсем ни при чем, и не за что ему ее обвинять. Она инопланетянка с чужой планеты, а бандиты — его, Гордона, соплеменники. Это Адам из Книги Бытия оправдывался перед Господом, что вкусил запретного плода: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел»^[106]. Ему должно быть стыдно за одни такие мысли.

А вот, наконец-то, и место встречи — обшитый досками двухэтажный дом.

Сейчас он все узнает. А может, появится шанс освободить ее — в лучших романтических традициях. Или сообщить все Скляру, который быстренько ее вызволит. Конечно, если его раньше не продырявят насквозь. Так или иначе, Лундквист действовал как-то непонятно. Если намеревался его убить, то почему не сделал это сразу, а терял время, насмехаясь над будущей жертвой или рассказывая ей о своих планах, пока жертва искала пути к спасению. Надо было просто оторвать ему голову, безо всяких разговоров.

Он начал подниматься по ступенькам. В окнах дома света не было, словно в нем никто не жил. Для полноты картины не хватало только нескольких летучих мышей или сов под карнизом крыши.

Он нажал на кнопку звонка и услышал за дверью слабое треньканье. Потом он некоторое время стоял, приподнявшись на цыпочки, вытянувшись вперед и повернув голову ухом к двери, чтобы уловить малейший звук, словно цапля, высматривающая в воде рыбешку.

Но никакого звука приближающихся шагов он не услышал. Позвонил еще раз. И снова ответом была тишина.

«Что же мне теперь делать?» — подумал он, осматривая замок. К сожалению, учеба в университете и подготовка к получению степени бакалавра, а затем и магистра геофизики не способствовала обретению навыков, необходимых для кражи со взломом.

По улице за его спиной урча мотором проехала машина, случайный прохожий прошел мимо. Темнота сгущалась. До этого тихого района шум большого города еле доносился. Где-то на соседней улице кричали дети.

И на третий звонок ответа не последовало. Грахам встревожился, что он перепутал дом, но взглянув на номер, понял, что все правильно. Или вчерашний вечер вовсе ему привиделся? Нет, ссадины на костяшках пальцев и лице остались, как и синяки на теле.

Сунув руки в карманы, он задумчиво спустился по покосившимся ступенькам и побрел по улице. Ситуация была преглупейшая. Словно он долго набирался смелости, чтобы сунуть голову в логово льва, а царя зверей не оказалось дома.

Пройдя немного, он оглянулся. На фоне вечернего неба, кое-где уже украшенного звездами, темнел силуэт загадочного дома. И что теперь? Доложить обо всем Скляру и ждать новых его указаний?

— Садись, Грахам, — приказал низкий голос за его спиной.

Гордон резко повернулся. За ним, у обочины, стояла машина — длинный серый «ксензов». Рядом с ней стоял человек. Грахам не мог сказать с уверенностью, но подумал, что узнал в полумраке жилистого коротышку Эдвардса из прошлого вечера.

— О'кей, — вздохнул он и, согнувшись чуть не вдвое, залез в машину.

Внутри автомобиль оказался вместительным, на заднем сиденье свободно расположились два человека — в общем, машина не для бедняков. Судя по вертолетному оборудованию, ее можно было быстро переоснастить для полетов.

Грахам сел между двух незнакомцев, а Эдвардс примостился на откидном сиденье. Не успел Грахам рассмотреть водителя, как кто-то нажал кнопку и снизу поднялась матовая перегородка, отделившая переднюю часть машины от задней. Настоящий лимузин, не фуфло какое-нибудь. Окна машины выглядели так, словно они покрыты инеем. Разглядеть, куда его везут, не было никакой возможности.

Грахам почувствовал ускорение — видимо, они тронулись с места, хотя шума мотора слышно не было. Должно быть, за машиной хорошо следят, подумал он, потому что двигатели большинства автомобилей, несмотря на все старания инженеров, пока не пройдут несколько тысяч километров, все-таки издают небольшой шум. В матовых окнах смутно высвечивались фары встречных машин. «Ксензов» сделал несколько крутых поворотов и остановился.

Эдвардс быстро выскочил, Грахам успел увидеть огни посадочной площадки, пока дверца не захлопнулась. Два других человека сохраняли многозначительное молчание.

По механическому стуку снаружи Грахам понял, что Эдвардс и кто-то еще — вероятно, водитель — прикрепляли к машине винты и хвостовую стрелу. Слышались голоса, приглушенные оконными стеклами. Грахам уловил слова: «Проверь еще раз эту гайку…»

Потом Эдвардс снова сел в машину. Она слегка задрожала, и послышался шум вращающихся винтов. Слегка усилившееся давление сиденья снизу сказало Грахаму, что они поднимаются. Огни в матовых стеклах исчезли, а салон внутри погрузился во мрак. Эдвардс нажал еще на одну кнопку и включил небольшую красную лампочку, закрытую плафоном, света которой хватало только для того, чтобы различать профили сидящих в машине.

После этого ничего не происходило, только иногда машину вело в сторону, когда она попадала в воздушные потоки. Так они летели примерно полчаса…

Легкий толчок сообщил Грахаму, что они приземлились. Шум винтов стих. Эдвардс снова вышел, и, судя по металлическому стуку, винты и хвостовая стрела были отсоединены. Потом Эдвардс сел обратно в машину, и они поехали дальше.

После нескольких поворотов и изменений скорости машина остановилась. Дверца открылась в темноту. Кто-то велел:

— Быстро выходи, Грахам.

Он вылез из машины и пошел по бетону к старому дому, похожему на тот, от которого его увезли в Бронксе. Хотя было и одно различие: вместо городского шума слышался рокот прибоя, и в воздухе пахло морем. Дом этот был одним из множества точно таких же зданий, расположенных на почтительном расстоянии друг от друга фасадами к улице, на которой стоял «ксензов». Под ногами у Грахама похрустывал лежавший кое-где на бетоне песок, над головой светились звезды, но луны видно не было. Участок вокруг дома наводил на мысль, что здесь пытались изобразить пейзаж в виде дюн, но ничего хорошего не добились. Был десятый час времени. Все это значило, что его доставили в один из ближайших городков на побережье — но в какой именно, он сказать не мог.

Дверь открылась, и Грахам, окруженный сопровождавшими его людьми, вошел внутрь. Несколько секунд они все вместе стояли в холле, пока кто-то не включил свет.

Грахам увидел рядом с собой небольшой столик с настольной лампой. Она освещала медный поднос с пачкой писем на нем. Какая неожиданная удача! Сопровождавшие его люди немного задержались, и он успел бросить взгляд на верхнее письмо с адресом:

«Мистеру Джозефу Аурелио

1400 Южно-Атлантическое авеню

Бей-Хед, Нью-Йорк»

Имя Аурелио показалось ему немного знакомым. Но задуматься над этим он не успел, потому что его повели наверх, в спальню. Там сопровождавшие его люди опустили шторы и зажгли свет.

— Хотим тебя обыскать, — произнес Лундквист.

Быстрые руки пробежались вдоль его тела, отобрали нож, ключи, видеофон — все, что у него было, за исключением носового платка и расчески.

— А теперь, — сказал Лундквист, — постарайся отключиться от всего и немного поспи. Босс прибудет сюда утром. Но только без шуток, дружище. Твоя девчонка все еще у нас, сам знаешь. А если что-то понадобится — постучи в дверь.

— О'кей, — ответил Грахам.

Все вышли, и он остался один. Когда дверь закрылась, он наконец смог осмотреться. Небольшая кровать была сделана из металлических трубок. Будь прокляты те, кто придумал такие короткие кровати! Его ноги, например, будут свисать с края. В комнате также стояло расшатанное кресло и небольшое старое бюро, совсем пустое. И все. Ничего для манипуляций с замками, даже если бы он умел их вскрывать.

Он поднял шторы и увидел, что окна изнутри закрыты прочными металлическими решетками, прочно прикрепленными к раме сверху и снизу. Между прутьями было шесть или семь сантиметров. Беглый осмотр показал, что гайки и болты привинчены так туго, что без специального инструмента решетки не снять.

Он выключил свет, чтобы выглянуть наружу. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, что окно выходит к океану, относительно спокойному в этот вечер, с волнами не выше метра. Слева берег перерезало что-то темное и тянулось дальше на север параллельно линии прибоя. По дороге к дому Грахам не заметил никаких дощатых настилов для ходьбы и решил, что это должен быть забор, ограждающий участок пляжа для нудистов.

Это догадка навела его на мысль, где он раньше слышал имя «Аурелио». Рекламный щит в одной низинке в Нью-Джерси, мимо которого он часто проезжал на поезде, гласил:

«Роскошные грудные парики Джозеф Аурелио и К° Ньюарк, Нью-Йорк»

На рекламном щите были изображены три купальщика на пляже. Двум из них природа не подарила никаких волос на груди, а третьей была соблазнительных форм девица. Один из двух мужчин, с париком от компании мистера Аурелио «Роскошные грудные парики», приковывал взоры девицы, а другой, на котором не было ни естественной, ни искусственной растительности, в досаде уходил прочь.

Грахам задумался. Очевидно, его привезли в летнюю загородную резиденцию мистера Аурелио. Судя по прочным решеткам на окнах, банда, скорее всего, пользовалась домом с ведома и одобрения хозяина. Оставалась одна загадка: что в проекте Гамановия могло заинтересовать производителя грудных париков? Может, он надеялся мошенническим путем получить эксклюзивную лицензию на торговлю своим товаром на пляжах нового континента? Если так, то его ждало жестокое разочарование: берега новых земель наверняка будут усыпаны камнями из глубин океана и покрыты тиной, так что много лет по ним и ходить будет невозможно, не говоря уже о купании в прибрежных водах.

Однако всем своим видом дом не производил большого впечатления. Старый и ветхий. Производитель грудных париков Аурелио, судя по всему, преуспевал, но вкладывать деньги в данный объект недвижимости не спешил.

Однако если строение достаточно ветхое, наверное, приложив силу, что-то можно предпринять для освобождения. Грахам схватился за два прута решетки и надавил на них. Нет, дом еще не настолько одряхлел — решетка не поддавалась. Он, однако, смог просунуть руки между прутьями и открыть окно, чтобы проветрить душную комнату.

Снова выглянув наружу, он увидел человека, медленно прохаживающегося перед домом. Очевидно, это один из членов банды охранял вход.

Грахам еще раз внимательно осмотрел комнату в поисках чего-то, что могло послужить отмычкой или еще как-либо помочь ему вырваться из этой тюрьмы, но безрезультатно. Тогда он предположил, что в таком старом доме, как этот, окна должны быть закрыты стеклами, но глухой стук сказал ему, что это пластик. А значит, не было надежды заполучить хотя бы осколок острого стекла в качестве инструмента.

Хотя он и не собирался бежать раньше, чем выяснит планы банды и узнает, не здесь ли они держат Бетти…

Наконец, не придумав ничего лучшего, он бросился на короткую кровать и уткнулся головой в угол, свесив ноги с противоположного конца. Под убаюкивающий шум прибоя он скоро заснул.

На следующее утро, вскоре после пробуждения, ему принесли сэндвич и стакан молока. Пока он завтракал, Эдвардс стоял рядом. На все вопросы Грахама он только пожимал плечами и говорил:

— Придется тебе немного подождать, пока приедет босс.

После этого Гордона оставили одного и только каждый час заглядывали в комнату, чтобы убедиться, что он ничего не вытворяет.

Обед прошел точно так же. На пляж начали понемногу подтягиваться люди, хотя большей частью, видимо, они предпочитали южную часть Бей-Хеда (ближе к Мантолокингу, насколько он помнил географию этих мест). Так что здесь было совсем мало купальщиков, да еще несколько человек пришли на нудистский пляж.

Однако все они находились слишком далеко, чтобы можно было рискнуть и позвать их на помощь, сейчас или позже. К тому же сильно шумел прибой, и вздумай Грахам закричать, его в первую очередь услышали бы в доме, а не на пляже.

Конечно, сезон только начинался и вода оставалась прохладной, несмотря на прогревшийся воздух. Как обычно, у берега целый день стоял рыбак в сапогах до пояса и, судя по тому что мог видеть Грахам, за весь день ничего не поймал, да какой-то юнец нырял на своем вертолете в воздушных течениях всего в нескольких метрах над головами купальщиков.

После обеда Гордон Грахам, умирая от скуки, решил немного вздремнуть. Ужин оказался хорошим, еду принесли, как и раньше, прямо в комнату. А вскоре откуда-то снизу послышались слабые звуки, говорившие о том, что приехал кто-то еще.

Дверь открылась, и Эдвардс сказал:

— Пошли со мной.

Гордон спустился вслед за коротышкой вниз по лестнице в гостиную, а все, кто был в доме раньше, расселись кругом по ранжиру, словно специально для встречи с ним. Он узнал трех человек, с которыми у него была схватка двумя днями раньше: Лундквиста, Эдвардса и Варшауэра, на носу которого красовался пластырь. Рядом с ними расположились еще два незнакомых человека и, наконец, двое инопланетян: похожая на динозавра рептилия с Осириса, возвышавшаяся над остальной компанией, с раскрашенными в голубой и золотистый цвета чешуйками, и покрытая мехом крысоподобная обезьяна с Тота (другой обитаемой планеты системы Проциона), не выше метра ростом, с семью пальцами на каждой конечности.

— Вот он, босс, — сказал Лундквист осирианцу.

— Ну-ну, — промолвила рептилия. — Подойди и посмотри на меня, мистер Крахам!

Грахам, внимательно слушая, все же с трудом мог разобрать смысл фразы из-за свистящего акцента, делавшего половину произносимых звуков непонятными. Полагаясь на шлем под париком, он выполнил приказание. Два больших зеленых глаза чужака злобно уставились на него. Щетина под париком у Грахама встала дыбом, а комната словно поплыла.

— Повторяй за мной, — сказал осирианец. — «Я, Кордон Крахам…»

— Я, Гордон Грахам.

— Принимаю тебя, ша-акфи Тейерхию…

— Принимаю тебя, ша-акфи Тейерхию… («В мои жены, что ли?», — подумал Грахам. Боже, какая чушь лезет в голову!)

— В качестве моего абсолютного повелителя.

— В качестве моего абсолютного повелителя.

— Пока не буду освобожден тобой от этой клятвы.

— Пока не буду освобожден тобой от этой клятвы.

— И буду честно выполнять все приказы.

— Что? — спросил Грахам.

— И буду честно выполнять все приказы! Ты что, не понял, турак!

— Сразу не смог…

— Тебе не нравится мой анклийский? — злобно зашипело существо, обнажив крокодильи зубы. — Я говорить на совершенный анклийский! Никакой акцент!

Грахам решил не вступать в дискуссию по вопросу, который, судя по всему, был больной мозолью осирианца, и просто сказал:

— И буду честно выполнять все приказы.

— Даже ценой шизни.

— Даже ценой жизни.

Так вот в чем дело! Наверное, именно этого осирианца встретила Бетти на вечеринке в Боунтоне, и это он был окружен длинногорлыми кружками-бутылками. Известный предприниматель и его партнер тотианец — как там его по имени? — Адзик. Не напейся тогда Тейерхия, многое могло бы повернуться по-другому. Ша-акфа наверняка бы присутствовал на заседании Черчиллианского общества, или хотя бы сидел где-нибудь в соседней комнате и руководил происходящим. А его бандиты не допустили бы всех тех ошибок, которые привели к создавшейся ситуации.

И что теперь делать? Как ведут себя люди под действием осирианского гипноза? Грахам помнил только эпизод из фильма «Опасная планета», где героиня, которую играла Ингрид Демитриу, попала в лапы к злодею, которого играл знаменитый осирианский актер Факхисен.

Как и загипнотизированная героиня фильма, Грахам театрально вскинул руки к голове и издал громкий стон, словно нашел грубую ошибку в своих недельных вычислениях, которые только что закончил. Он устало промолвил:

— Нельзя ли мне на минуту присесть? Кажется, у меня слегка болит голова.

— Так и толжно быть. Будешь тшуствовать себя лутше через некоторое время, — довольно изрекла рептилия.

Когда минута прошла, Грахам увидел, что все встали и выжидательно смотрят на него. Осирианец скакнул вперед и схватил его за плечо своими когтистыми лапами:

— Это ты Кордон Крахам, кеодезист проекта Камановия, или не ты?

Теперь надо было действовать осторожно.

— Я, господин. То есть один из геодезистов.

— И ты знаешь, кде в океане должны опускаться друкие капсулы, или не знаешь?

Информация об этом публиковалась в сотне изданий и не составляла никакой тайны.

— Да, — сказал Грахам.

— А тогда я хотшу знать, какие капсулы будут взрывать и по чей приказ, чтобы поднять Камановия над поверхность до двадцать девятое ноября этот код!

Так вот в чем дело! Но зачем, ЗАЧЕМ? В этом по-прежнему не было никакого смысла. Именно с 29 ноября начинал действовать договор Всемирной Федерации с Теофило Марчем. Ясно, что тут была какая-то связь. Если континент поднимется до этой даты, то, скорее всего, возникнет небольшая неразбериха, хотя квалифицированные юристы Всемирной Федерации наверняка найдут выход.

В любом случае, надо было обязательно со всем этим разобраться. Поэтому он ответил:

— Не знаю.

— О, все ты знаешь, — не отступался Тейерхия. — Ты будешь коворить, или мы найдем способ тебя заставить?

Грахам все равно лишь отрицательно потряс головой.

Лундквист заметил:

— Похоже, он нарывается, босс. Быстро у него язык развяжется, когда ты им займешься.

— Всяко может быть, — усомнился Варшауэр, гнусавя из-за поврежденного носа. — Иногда, когда приказ вступает в противоречие с намерениями человека и он сопротивляется слишком сильно, то даже после обработки трудно заставить его что-то сделать.

Лундквист предложил:

— Не знаю, насколько я понял причудливый язык Арти, но скоро все выяснится. Дайте мне только немножко вывернуть ему руку…

Тейерхия взмахнул когтистой лапой:

— Нет, у меня есть метод лутше. Иди и приведи еще одна наш кость.

— О, сейчас, — согласился Лундквист, и Грахам услышал в его словах оттенок садистской насмешки.

Лундквист с Эдвардсом вышли и через несколько минут вернулись с закованной в наручники Джеру-Бхетиру.

— Городон! — воскликнула она. — В чем дело? Что они собираются делать с нами?

— Не знаю, Бетти. Они хотят … выудить у меня кое-что мне неизвестное.

— Ты имеешь в виду, что говоришь, будто неизвестно, — поправил его Лундквист. — Вы, два придурка, держите ее покрепче. А вы двое, сходите на кухню за старым столом. И за резаком.

Когда все требуемое принесли, Лундквист сказал:

— О'кей, приятель, я теперь смотри сюда, если ты все позабыл про свои капсулы. И каждую минуту, пока ты будешь вспоминать, я буду отсекать твоей милашке по одному суставу пальцев, пока от них ничего не останется. Все готово?

Они прижали ее руку к старому столу. Она закричала, но на нее не обращали никакого внимания. Лундквист, с плотоядно поблескивающими глазками, посмотрел наверх. Проследив за его взглядом, Грахам увидел звуконепроницаемый потолок. Один из бандитов не спеша достал на всякий случай из кармана пистолет.

Лундквист поднял резак.

Глава 5

— Подождите, — крикнул Гордон Грахам.

— Да? — отозвался Тейерхия.

Грахам лихорадочно искал выход. Если есть причины верить, что у этих остолопов совсем съехала крыша и они собрались взорвать Землю, или завоевать Солнечную систему, или сотворить еще какое-то сумасбродство, то, может, и следует пожертвовать и собой, и Джеру-Бхетиру. С другой стороны, незачем было позволять ее калечить, только чтобы предотвратить небольшое мошенничество или воровство, которое, скорее всего, и намечалось. Конечно, если он ошибется… Он внутренне содрогнулся и отбросил эту мысль. Пока нужно было сделать все возможное, чтобы как-то взять ситуацию под контроль.

А, вот что можно им предложить!

Его следующее заявление даст ему преимущество, потому что будет почти правдивым.

— Я сказал, что не знаю, — заметил он. — Но я не говорил, что не могу это узнать. Вы же не думаете, что у меня в голове записаны тридцать страниц всяких распоряжений?

— Тавай дальше, расскажи, что ты имеешь в виду, — поторопил Тейерхия.

— Я имел в виду, что если вы дадите мне мои записные книжки и таблицы, я смогу через несколько дней кое-что подсчитать. И потом, вы просите такие данные, для получения которых надо мне и еще дюжине специалистов работать целый год не покладая рук.

Осирианец продолжал настаивать:

— А почему ты просто не сообщишь нам план взрыва капсул? Какая разница, если взрывать их сейчас или в слетующий октябрь?

— Большая разница, — объяснил Грахам. — Надо учесть положение Солнца и Луны, периодичность вращения магмы и кучу других вещей. Вы же не хотите, чтобы ваш новый континент сразу нырнул обратно? Или чтобы побережье Бразилии и Западной Африки погрузилось в воду после землетрясения?

— Отшень корошо, — заключил Тейерхия. — Варшауэр, дай ему бумагу и ручку, пусть составит список того, что ему нужно.

Грахам тщательно все записал, включая не только необходимые справочники и калькулятор, но также большую карту Южной Атлантики и набор чертежных инструментов.

— Возьмите все это у меня в квартире, — посоветовал он. — Только приходите в середине рабочего дня, когда моего брата нет дома. Вот ключ от входной двери.

— Корошо, — одобрил Тейерхия. — А теперь отведите наших костей в их комнаты.

Джеру-Бхетиру увели первой. Грахам шел за ней и, нарочно немного замешкавшись, увидел, что ее комната находится через две двери от той, в которую поселили его.

Уже на следующий день Варшауэр и человек, к которому все обращались как к Хэнку, принесли все, что он просил. С ними пришел Лундквист и сообщил:

— Вот тебе все, приятель. А теперь побыстрее шевели мозгами и не доставляй нам больше хлопот, а то мы в конце концов с тобой разделаемся.

Они стояли рядом, пока он раскладывал бумаги и книги на столе, который тоже ему принесли, и начал свои вычисления. Через час им это наскучило, и они ушли, как обычно, закрыв дверь на замок.

Грахам, наконец, получил возможность осмотреть свой чертежный инструмент. Вот болваны — сперва так тщательно его обыскали и забрали все, что он может использовать как отмычку, а теперь сломя голову бросились выполнять его просьбу и принесли целую гору полезных вещей…

Но так ли они глупы, как кажутся? Нет, надо соблюдать осторожность. Могут нагрянуть в любую минуту и застать его врасплох. И в любом случае они полагаются на гипноз Тейерхии. Думают, что, пока держат заложницей Джеру-Бхетиру, опасаться им нечего.

Он подошел к окну, просунул руку между прутьев решетки и стал ощупывать стену. Дом был снаружи покрыт такой старой штукатуркой, что она начала осыпаться. Может, отковырнуть целый пласт? И тогда удастся сбросить всю оконную раму, вместе с решеткой и прозрачным пластиком? По крайней мере, попробовать стоило.

Он начал осторожно расковыривать циркулем штукатурку. На крышу нижнего этажа во время этой операции посыпалась мелкая серая крошка. Грахам надеялся, что внешний вид дома Аурелио не настолько заботил бандитов, чтобы они это заметили.

Он расковыривал штукатурку довольно долго, пока его не ударила мысль, что охранники могут в любой момент зайти в комнату и проверить, чем он тут занимается. Часы у него забрали, но так или иначе пора было немного передохнуть — что было вполне простительно, так как у него болели руки от напряжения и неудобной позы. В следующий раз он будет считать, сколько штукатурки отковырнул, чтобы иметь представление о прошедшем времени.

Он продолжил заниматься своими вычислениями, пока к нему не заглянул один из стражей, а потом прикинул, как обстоит дело со штукатуркой. Он уже сделал в стене вокруг рамы глубокую борозду, дюймов в десять длиной. Если дело так пойдет дальше… Надо браться за работу. Слава Богу, у него длинные руки!

Через два дня борозда проходила уже вдоль всей рамы. Грахам взялся за прутья и потянул на себя. Рама со скрежетом подалась на два сантиметра, а на подоконник полетели куски штукатурки.

Однако дальше рама не двигалась. Ощупав ее снаружи, Грахам, который раньше понятия не имел об установке оконных рам, открыл, что деревянные наличники снаружи мешают втянуть раму внутрь комнаты. А значит, надо было эти плашки удалить.

Грахам снова осмотрел свой инструмент и решил, что удобнее всего будет орудовать рейсшиной. У ее титановой перекладины были острые углы. Конечно, после таких манипуляций рейсшина сильно потеряет в цене как чертежный инструмент, но с этим уже ничего не поделать. Надо браться за работу.

К следующему дню все четыре плашки наружного обрамления были отломаны, втянуты в комнату через отверстия между прутьями и положены под матрас. Грахам надеялся, что снаружи не очень заметно, как изменился внешний вид окна.

Потом он снова подергал прутья. На этот раз рама подавалась на него настолько, насколько он хотел.

Хотя снимать ее немедленно не следовало. Он задумался, что делать после того, как окно будет открыто: выбраться на свободу, найти ближайший телефон и позвонить Скляру? Или добраться до Джеру-Бхетиру и предупредить ее о своих действиях? Или попытаться взять ее с собой? А может быть, разумнее бежать одному, не связывая себя лишней обузой? Позвонить Скляру и скрытно вернуться назад в комнату, пока все шито-крыто?..

Наконец он решил хотя бы попробовать вызволить Джеру-Бхетиру во время своего бегства. Потому что, если он сбежит один и это обнаружится до того, как он сумеет вызвать полицию, с девушкой здесь может случиться что угодно. Бандиты могут убить ее просто в отместку, или она погибнет в схватке, или, узнав о его отсутствии, они могут забрать Бетти с собой, как уже увезли ее из дома в Бронксе.

Обдумав все, Грахам убрал штукатурную пыль с пола и дождался, пока ему принесли ужин. При этом Эдвардс поинтересовался:

— Как там у тебя с вычислениями? Босс начинает проявлять нетерпение.

— Через пару дней дам ответ, — отозвался Грахам.

Поздно вечером Грахам дождался, пока охранявший вход человек, помаячив какое-то время перед домом, ушел спать. Потом он осторожно потянул на себя решетку и полностью снял раму. Она, вместе с пластиком и прутьями, оказалась куда тяжелее, чем он предполагал, настолько, что у него чуть руки не отвалились, пока он медленно опускал ее на пол. К счастью, звуконепроницаемый потолок ему помог — если он приглушал шум, идущий в комнату Грахама, то же происходило и с шумом, идущим изнутри.

После этого он положил циркуль в карман и перекинул ногу через подоконник. На его удачу, уклон крыши был всего около тридцати градусов, и по ней можно было передвигаться, не рискуя сломать себе шею.

Окно рядом с его комнатой было открыто настежь. Пустовала ли эта соседняя комната, или кто-то в ней наблюдал за ним?

Сунуть ненадолго голову в окно и проверить, кто там есть, или окликнуть снаружи не было возможности. Ни эта, ни какая-то другая подобная идея, которая могла осенить такого практичного молодого ученого, как Грахам, не пришла ему в голову. Поэтому он осторожно сполз к нижнему краю крыши и, дюйм за дюймом, пополз по кровельной дранке мимо окна.

По-прежнему стояла тишина. Волосы у него на голове за несколько дней немного подросли, и кожа под шлемом сильно зудела, но почесаться он никак не мог.

Он вскарабкался по скату крыши к окну Джеру-Бхетиру и тихонько постучал в стекло.

— Городон? — послышался свистящий шепот.

— Да. В-возьми это. — И он передал ей циркуль. — Подумай, как тебе высунуть руку наружу и расковырять штукатурку, пока за тобой не наблюдают, чтобы снять окно.

— Не знаю, — сказала она. — Дай я попробую. — Она высунула руку и начала царапать штукатурку, как делал раньше он.

Однако скоро стало ясно, что и сил ей не хватало, и работала она медленнее. Кроме того, иголка циркуля за последние дни затупилась. Грахам сказал:

— С такой скоростью тебе и шести месяцев не хватит, чтобы снять окно, а я не могу так долго водить их за нос.

— А ты не можешь каждую ночь приходить сюда и немного отковыривать?

— Тоже ничем не лучше, они наверняка рано или поздно меня поймают. Подумай сама, тот, кто охраняет вход в дом, может появиться здесь в любую минуту.

— Ну и что же тогда?

Несколько секунд они молчали. Наконец Грахам сказал:

— Если вынудить их привести тебя в мою комнату, мы могли бы убежать через мое окно. Ты не можешь к кому-нибудь из них подластиться? Навешать лапши на уши?

— Даже не знаю. Этого Эдвардса не назовешь очень симпатичным.

— Ну, может… скажи ему, что я твой любовник и ты с ума сходишь, если не… видишь меня несколько дней. Скажи поубедительнее. Предложи ему свое прекрасное гипсовое тело, если понадобится.

— Предложить ему — ЧТО? Я думала, что гипс — это минерал.

— Не важно. Пусть будет побольше разных женских хитростей. Ты ведь знаешь, что это такое, не правда ли?

— Думаю, у меня получится. А когда надо это сделать?

— Лучше всего в середине дня, когда они все торчат на пляже. Если мы вылезем из моего окна, то спрыгнем с крыши и перебежим на нудистский пляж.

— Что за нудистский пляж?

— Загородка для людей, которые любят плавать нагишом. Такие есть на всех пляжах. Надеюсь, мы оттуда сможем позвонить по телефону, да и вообще там достаточно много народу, чтобы бандиты не решились нас преследовать или поднять стрельбу.

— Очень хорошо. Я попробую.

После этого Грахаму представилась возможность взять Джеру-Бхетиру за руку, прижать ее к губам и поклясться в вечной любви на манер Ромео. Но ему пришло в голову, что ни его любовь, ни он сам долго не протянут, если его в этот момент увидит охранник бандитов. Поэтому он удовольствовался простыми словами:

— В-вот и хорошо. До встречи.

Пробраться обратно в комнату ему удалось без происшествий. Он только начал ставить окно на прежнее место, как услышал, что дверь открывают.

Грахам сильно толкнул раму, втолкнув ее в проем с глухим стуком, и вытянулся на кресле как раз перед тем, как дверь открылась. Когда Варшауэр просунул голову в комнату, Грахам был погружен в вычисления так же, как обычно.

— Все в порядке? — спросил Варшауэр.

— О… да, конечно.

— Мне послышался какой-то шум…

— Может, и был шум, но не здесь. — Грахам забеспокоился, понимая, что пол покрыт пылью после водружения рамы на прежнее место, а убрать ее у него времени не хватило. Варшауэр наверняка заметил, что его подопечный немного не в себе, а самому Грахаму, с его воспаленным воображением, горстки пыли казались россыпями каменного угля на чистом снегу. Он старался не смотреть в ту сторону.

— Ладно, тогда о'кей, — буркнул Варшауэр и ушел.

Зуд на голове беспокоил Грахама все сильнее, но он не решался снять защитный шлем и почесаться. Не то чтобы он принял близко к сердцу предостережения Скляра, просто боялся, что не сможет надеть шлем обратно соответствующим образом. Хорошо хоть, он успел убрать крупные куски штукатурки, упавшие из оконного проема.

На следующий день время, как обычно, тянулось медленно. После обеда Грахам навострил уши. Вдруг Джеру-Бхетиру удалось убедить Эдвардса, что ей необходимо побывать у ее так называемого любовника? Хотя почему «так называемого»? В старом, романтическом смысле он и был ее любовником.

К несчастью, небо затянуло облаками, и пляж почти пустовал. Вскоре после обеда заморосил дождичек и прогнал немногих оставшихся смельчаков. Но еще через час ветерок унес тучи, и выглянуло солнце. Грахам предпочел бы подождать до следующего дня, но не имел возможности перекинуться хоть словом со своей подругой по несчастью. Он пожалел только, что не сделал попытки к побегу раньше, в хорошую погоду. А теперь, если зарядят дожди, удобный случай представится не скоро…

Прошло еще несколько томительных часов. Никаких признаков Джеру-Бхетиру, дочери Джере-Лагиле из Катай-Ихогораи, не было.

Потом замок щелкнул, и вошла девушка, а за ней Эдвардс.

— Д-дорогая! — воскликнул Грахам, протягивая к ней руки. Они заключили друг друга в объятия, а Грахам отметил про себя, что рассказы об эффекте, который производят поцелуи кришнанок, далеко не выдумки. Грахаму не было нужды притворяться, да и Джеру-Бхетиру, судя по жару, исходившему от ее тела, тоже. Он и без крайней нужды с удовольствием занимался бы этим каждый день…

Наконец он нашел в себе силы прервать очередной длинный поцелуй и сказал Эдвардсу:

— Почему бы тебе… э-э… не подождать немного за дверью?

Эдвардс с легкой улыбкой посмотрел на кровать, потом перевел взор на Грахама:

— Не, не выйдет. Босс этого не любит. Если хотите чем-то заняться, делайте это при мне.

А может, и правда? Среди французов, например, в незапамятные времена не считалось зазорным заниматься любовью на людях, хотя иностранцы над ними и посмеивались.

Пока он раздумывал, что делать дальше, Джеру-Бхетиру напряглась в его руках и с выражением ужаса на лице обернулась к окну.

— Что это такое? — прошептала они, отталкивая Грахаму и бросаясь к окну. — О, мои предки! Что происходит?

— В чем дело? — рявкнул Эдвардс, двинувшись за ней.

Грахам быстро оценил ситуацию и взялся за свою чертежную доску. Подняв ее боком, чтобы не мешало сопротивление воздуха, он со всей силы опустил край доски на рыжую голову Эдвардса. Тот краем глаза успел увидеть опасность и потянулся рукой к кобуре, но было слишком поздно. Раздался треск раскалывающегося дерева. Когда Эдвардс рухнул на пол, Грахам обнаружил, что довольно прочная доска раскололась пополам.

Он оттолкнул тело с дороги, даже не посмотрев, жива его жертва или нет, и схватился за прутья решетки. Сильный рывок — и рама подалась внутрь.

— Давай сюда, — тихо сказал он. — Двигайся быстро, но без шума. — Он перелез через проем и спустился на скат крыши. — Не прыгай с края! Держись за водосточный желоб руками, как я, потом повисни на руках и разожми их. До земли останется не больше метра.

Он слез первым и, стоя на песке двора Аурелио, поймал ее. Потом, держась за руки, они побежали к берегу, а затем повернули налево. У входа на участок для нудистов они немного перевели дух и посмотрели назад. Никаких признаков погони не было.

Вход на участок для нудистов представлял собой проход между двумя заборами в виде буквы L, чтобы человек, стоящий снаружи, не мог увидеть, что происходит внутри. Они прошли по этому повороту и увидели в нескольких метрах еще один внутренний заборчик, заканчивающийся рядом запирающихся шкафчиков и стойкой, за которой сидел человек. Дальше на песке лежали несколько не успевших толком загореть купальщиков.

— Эй, — окликнул их человек за стойкой. — Здесь так нельзя! Сюда не принято заходить в одежде! Оставьте ее в этих шкафчиках.

— Ладно-ладно, — успокоил его Грахам. — Я только хотел… Пу-уф… Пу-уф… — Он никак не мог отдышаться.

— Чего вы хотели?

— Позвонить по теле… Пу-уф…

Он замолк, и они со служителем пляжа замерли, постепенно узнавая друг друга. Это был один из членов банды Тейерхии, которого звали Хэнком.

Не успел Грахам и глазом моргнуть, как рука Хэнка скользнула куда-то вниз. Через секунду он направил на беглецов пистолет, загораживая происходящее спиной, чтобы купальщики ничего не могли увидеть.

— Не двигайтесь, — сказал он. — Стойте как стоите. — Потом он набрал номер на своем наручном телефоне. Послышались обрывки разговора: — …придите-ка посмотрите… да… держу на мушке…

Через пять минут Гордон Грахам и Джеру-Бхетиру шли обратно к дому Аурелио в сопровождении Лундквиста и Варшауэра, прятавших под пиджаками направленные на беглецов револьверы.

В доме их отвели в гостиную, где находились Тейерхия, Адзик и один человек, имени которого Грахам не знал.

— Ну? — спросил Лундквист. — Как там Джим?

— Отдал контссы, — прошипел Тейерхия.

— Фуф, — охнул Лундквист. — Что ж, эти двое за него заплатят. — Он поставил револьвер на предохранитель и взял его за ствол.

— Нет, — остановил его Тейерхия. — Они нам еще нужны…

Но, несмотря на эти слова рептилии, рукоятка револьвера просвистела в воздухе и опустилась на голову Грахама с глухим, но отчетливым металлическим «бонк!». У Грахама искры из глаз посыпались, он покачнулся, хотя шлем и тонкий слой резины под париком немного смягчили удар.

— Остановись! — резко крикнул Тейерхия. — Может, потом, но не сейчас!

Лундквист опустил руку и внимательно посмотрел на Грахама. Через пару секунд он проговорил:

— Непонятки какие-то. Что-то у этого подонка с головой. — Он подошел поближе и постучал по черепу Грахама костяшками пальцев. — Так и есть. — Он начал водить пальцами у края волос, пока не подцепил ногтями парик. Лундквист резко дернул, шлем и парик с хлопком слетели с головы неудачливого беглеца.

Грахам поднял руку. По крайней мере, теперь он мог почесаться. У него отросли жесткие волосы, примерно в полсантиметра длиной, и к тому же они были покрыты остатками клея, которым Скляр прикрепил шлем.

— Итак, — сказал Тейерхия, — теперь знаем, почему он ничего для нас не сосчитал. Я получил указания от Свана, и он дал нам последний шанс. Поэтому рисковать нельзя. Убей их.

— То есть прямо сейчас? — уточнил Лундквист. — Почему бы немного не подождать и не позабавиться?

— Откладывать рискованно. Этот человек опасен. Он сильнее, чем кажется. Закрой окна и застрели их прямо сейчас. А если тебе это не нравится, я и с тебя шкуру спущу.

Джеру-Бхетиру бросила отчаянный взгляд на Грахама. Он решил, что так просто им не дастся, а сначала бросит в них что-нибудь или попробует одного из них придушить, даже если его в это время убьют. Он напрягся для прыжка.

Лундквист начал закрывать окна, а молчавший до того Адзик подал голос:

— Подождите.

Затем последовал оживленный диалог тотианца с его приятелем-рептилией на неизвестном Грахаму языке.

Наконец Тейерхия произнес:

— У нас есть идея получше. Теперь он без своего шлема, и мы можем его использовать. — Осирианец придвинул свою чешуйчатую морду к лицу Грахама. — Крахам!

— Да? — отозвался Грахам. Эти зеленые глаза, казалось, прожигали его насквозь. Все вокруг словно погрузилось в серый туман, и остались только эти глаза, смотрящие на него через узкие щелочки.

— Повторяй за мной: я, Кортон Крахам…

Последовала прежняя процедура принесения клятвы, но с некоторыми отличиями. Теперь после каждой фразы Грахам чувствовал, словно какие-то невидимые, но прочные оковы парализуют его волю к сопротивлению. Он напрягал все душевные силы, пытаясь противостоять этой атаке, но сделать это ему было не легче, чем обычному человеку застрелить собственную мать.

— А теперь, — сказал Тейерхия, — ударь Тшеру. Сильно.

Грахам не хотел выполнять этот приказ, но что толку? Так столкнувшийся с опасностью человек только бессильно моргает, не в силах что-то предпринять. Грахам шагнул к Джеру-Бхетиру и, несмотря на ее пронзительный взгляд, замахнулся и нанес ей сильный удар в челюсть. Хлоп! Она упала и осталась недвижно лежать на полу.

— Вот теперь он все понял, — сказал Тейерхия.

— Все равно может притворяться, — процедил сквозь зубы Лундквист.

— Нет, точно коворю. — Тейерхия выразительно постучал себя когтем по шишковатому черепу. — А теперь, Крахам, расскажи нам, кто тебя сюда послал с этой штуковиной на твоей колове.

— Рейнольд Скляр. Констебль Всемирной Федерации.

— Отшен хорошо. Сейчас ты поедешь с моими людьми до окраины корода. Потом ты пойдешь в кород, найдешь Скляра и убьешь его. Ты понял?

— Понял. — Хуже всего, что он действительно понял, что это приказ, который надо выполнить. Он знал, что теперь убьет Скляра при первой же возможности, не гнушаясь никакими средствами, и не сможет никаким образом предупредить свою жертву.

— А кокта убьешь Скляра, — продолжил осирианец, — то сразу же после этого убьешь себя. Тебе ясно?

— Да, — сказал Грахам.

И его вывели. Он даже не оглянулся на распростертую на полу девушку, которую недавно так любил.

Глава 6

Гордон Грахам вышел из метро и, как робот с дистанционным управлением, пошел в район 50-х улиц, к отелю, в котором жил Скляр. Основная часть его сознания была занята предстоящим убийством. Например, следовало быть осторожным, не волноваться и не выпустить в констебля всю обойму, оставить для себя хоть один патрон. И в себя он должен выстрелить правильно, под ухом. Иногда люди стреляют себе в висок и остаются жить, только слепыми…

Между тем другая часть его сознания, словно узник в клетке, настойчиво, хотя и тщетно, пыталась установить контроль над телом, но вынуждена была довольствоваться ролью безучастного зрителя и лишь наблюдать со стороны, как это преступное тело безропотно подчиняется приказу. В чем бы ни заключался так называемый осирианский гипноз, он подействовал, это и дураку было ясно. А другие члены банды Тейерхии? Не находятся ли они тоже под воздействием гипноза? Когда-то Айвор Грахам рассказывал Гордону, что осирианцы обещали не использовать на Земле без разрешения свои сверхъестественные способности. Но если они нарушили эту клятву, нет никакой возможности физически им противостоять.

До отеля оставалось совсем недалеко.

А почему они не сделали то же самое с Джеру-Бхетиру? Но он тут же вспомнил, как читал где-то, что из всех по-настоящему разумных существ земляне легче всего поддавались такому воздействию. А кришнанцев можно было загипнотизировать лишь на короткое время…

— Нет, — покачал головой клерк за стойкой отеля «Балдвин», — мистера Скляра сейчас в номере нет.

— Я подожду, — сказал Грахам и сел в одно из видавших виды кресел.

Прошло несколько часов.

По-прежнему независимая часть сознания Грахама билась о стены его психологической тюрьмы, а другая половина терпеливо ждала свою жертву. Снаружи давно стемнело, а его желудок все настойчивее просил пищи, но он сидел, спокойный как статуя, в изъеденном молью кресле и ждал.

Наконец вошел Рейнольд Скляр. Он и Грахам увидели друг друга одновременно. Констебль изумленно вскинул брови, но тут же шагнул вперед, протягивая руку в приветствии.

— Добрый вечер, приятель! — воскликнул он. — Не ждал тебя так скоро. Пойдем в мой номер, поболтаем, а?

Грахам улыбнулся, механически ответил: «Привет» и поплелся за констеблем к лифту. Пока все шло легко. А когда лифт начнет подниматься, надо будет просто вытащить пистолет и выстрелить в Скляра — несколько раз. В обойме лежало девятнадцать патронов, и любого из них было достаточно, чтобы оторвать у человека руку, поэтому нескольких выстрелов вполне хватит. Затем — дуло к уху, и его мозги разлетятся по кабинке лифта, а приказ тем самым будет выполнен до конца.

СТОЙ! ПОДОЖДИ! ОДУМАЙСЯ! — кричала другая его половина, но тщетно. Эта часть его сознания так же не имела сил повлиять на происходящее, как зритель в кинозале — на происходящее на экране.

Двери лифта открылись. Грахам вспомнил, что не должен вызвать никаких подозрений.

Скляр посторонился и пропустил Грахама, потом зашел вслед за ним и нажал кнопку 9-го этажа. Двери медленно закрылись, и лифт начал подниматься.

Грахам вытащил из кармана правой рукой пистолет, но не успел он нажать на курок, как перед его глазами мелькнула дубинка в руке Скляра, потом опустилась ему на голову со скоростью нападающей змеи…

Когда он очнулся, голова у него болела так, словно кто-то ввел в нее капсулу проекта Гамановия и взорвал атомный заряд. К тому же у него во рту было такое ощущение, словно туда спускал свои отходы нефтеперерабатывающий завод. Он лежал на койке лицом вверх. Когда он попытался повернуть голову, то понял, что к ней привязано проволокой что-то, ограничивающее движения.

— Лежите спокойно, — произнесла женщина рядом с его кроватью. Потом она — должно быть, это сиделка, понял Гордон, — позвала: — Мистер Скляр!

— Иду, — ответил знакомый энергичный голос.

Сиделка добавила:

— Только лежите спокойно, мистер Грахам, чтобы мы могли снять с вас психоинтегратор. — Послышались металлические звуки, и с его головы сняли какой-то шлем.

Он сел на койке, чуть не упав на пол от головокружения.

— Ч-что… — еле слышно пробормотал он.

Волосатая мускулистая рука поддержала его за плечо.

С большим трудом Грахам промолвил:

— Как… как ты узнал…

— По твоим коротким волосам. Я сразу понял, что на тебе больше нет парика, и ждал, что ты что-то такое выкинешь.

— Н-никогда не думал, что буду так рад, когда меня ударят по голове. С-сейчас я в безопасности?

— Конечно. Для того мы и включали психоинтегратор. Классная штуковина. Ты лежишь в больнице Бюро расследований Всемирной Федерации на Лонг-Айленде. А теперь давай быстро расскажи мне, что с тобой случилось и где прячется эта банда.

Грахам сдвинул брови и напряг свою память. Ему казалось, что все последние события случились давным-давно.

— Дай подумаю… Дом Джозефа Аурелио, что-то вроде Атлантик-авеню в Бей-Хеде, Нью-Джерси… — И он начал рассказывать обо всем, что с ним приключилось.

Не успел он произнести и нескольких фраз, как Скляр набрал на своем телефоне номер и отдал несколько распоряжений.

— С-собираешься туда? — спросил Грахам.

— Да, конечно.

— Возьми меня тоже с собой.

— Ничего не получится. У тебя все еще неустойчивое сознание, можешь не выдержать.

— О, нет, я выдержу! Ты забыл, что моя девушка все еще у них.

— О-ох. Пускай пошло все прахом, но с нами будет Грахам… Ладно, поехали.

Небольшая группа машин Бюро расследований Всемирной Федерации шла на небольшой высоте над заливом Барнегад — сверху он казался блеклой полоской на фоне темной земли. Грахам видел другие машины только благодаря их полетным огням.

Он то и дело вспоминал недавние события и восклицал:

— Ну что же я сделал неправильно?

— Ты держался молодцом. Для человека без специальной подготовки ты на редкость хорошо все усвоил. Никак не ждал от тебя такой прыти. Мне казалось, что ты весь витаешь в облаках. А тот случай на нудистском пляже, когда вы наткнулись на члена банды, просто нелепая случайность. Сам-то я не уверен, что на твоем месте попытался бы спасти и девушку, но ты такой молодой и романтичный! Я и Варнипаза послал в Южную Америку только потому, что он для такой работы слишком романтичен, будь он проклят.

— Так ты не думал, что он что-нибудь сделает?

Скляр издал горловой хе-хекающий звук:

— Этот остолоп? Нет. Сам подумай: он и на Земле как следует не освоился, хотя и провел здесь два года. К чему лишние хлопоты? Вот я и решил, что проще всего отослать его куда подальше, чтобы не путался под ногами. А что касается тебя, то через пару лет тренировок и пробных заданий мы можем сделать из тебя полноценного констебля. Как тебе этот вариант?

— Даже не знаю, — усомнился Грахам. — И потом, я уже столько лет готовился стать геофизиком.

— Конечно-конечно. Не надо бросать это дело. Жаль, неизвестно, кто у них этот Сван, о котором говорил Тейерхия. Если бы мы только это знали! Ты уверен, что он сказал «Сван»?

— Да, по крайней мере, это звучало как «Сван». Конечно, с его акцентом это могло быть и другое слово.

— Разумеется. От этих ящериц хорошего английского не дождешься, совсем как от меня, человеческое произношение им в принципе недоступно. «Сван», говоришь? Скажи-ка, сколько человек из проекта Гамановия ты знаешь?

Грахам задумался:

— Знаю всех из нашего Колумбийского университета, и со многими встречался в Рио. Это было прошлой зимой. Я познакомился с Соузой, их большим начальником, с Бенсоном, Ногами, Абделькадером и ван Шаком… Пока могу вспомнить только эти имена.

— Умница, опять хорошо поработал головой. Вот мы и прибыли. Помни, если мы приблизимся к ним, и среди них окажется этот осирианец, не встречайся с ним взглядом.

Машины маневрировали четко, как на параде. Три из них зависли над домом Аурелио, а другие четыре спустились на ближайшие улицы. Когда винты остановились, из машин вылезли люди в униформе и стали скрытно приближаться к дому.

Скляр и Грахам шли сразу за ними. Скляр прошептал:

— Только не волнуйся и не выстрели в спину кому-нибудь из наших. Очень получится некрасиво. Вообще, стрелять можно только для спасения собственной жизни или для предотвращения побега преступников.

— Не буду стрелять, — пообещал Грахам.

— А теперь постоим здесь немного, — сказал Скляр. — Скоро поймешь, что ожидание еще хуже самого боя.

Грахам стал ждать, сердце его бешено колотилось.

Примерно четверть часа ничего не происходило. Где-то за соседним домом, невидимый, шумел прибой. Над головой по-прежнему глухо рокотали двигатели машин.

Потом тишину разорвал свист. Сразу вспыхнуло множество огней: прожектора машин в небе, фонарь на парашюте и несколько фонарей на земле. Прозвучали выстрелы, раздался звук лопнувшего пластика в окне — вроде разбитого стекла, только глуше.

Потом снова наступила тишина, а дом так же был освещен огнями. Захлопали открывающиеся окна в соседних домах, их хозяева недоуменно переговаривались.

— Что это было? — спросил Грахам.

— Газ. — Скляр посмотрел на часы. — Хотя боюсь, что его разогнали своими винтами наши ребята наверху. О'кей, пошли. На-ка, прижми это себе к носу поплотнее и старайся не дышать ртом, а то сам не заметишь, как потеряешь сознание.

Послышался треск дерева, когда эмфэбээровцы начали ломать входную дверь. Между тем Грахам, держась позади Скляра, подошел к дому, наполненному — несмотря на хорошую звукоизоляцию — топотом ног по лестницам и этажам и звуками производимого обыска. Свет уже был везде включен. От газа у Грахама жгло в глазах.

— Никого нет, — сообщил человек в униформе.

В следующие полчаса Грахаму не оставалось ничего другого, как стоять в сторонке, чтобы не мешать снятию отпечатков пальцев, осмотру мебели и другим поискам каких-то следов пребывания бандитов.

Наконец, не выдержав, он сказал Скляру:

— Сдается мне, что они оставили этот дом вроде ловушки для нас.

Скляр, попыхивая своей обычной сигаретой, пожал плечами:

— Конечно, мы это сразу поняли, как только сюда вошли. Но ты же понимаешь, нам все равно надо здесь все проверить.

Грахам, уже сильно уставший и приунывший, поднялся по лестнице. Тело Эдвардса было убрано, хотя кем и когда, оставалось неизвестным. Треснувшая чертежная доска все еще лежала на полу, где ее и оставили.

Грахам прошел в комнату, которую занимала Джеру-Бхетиру, надеясь найти какие-то ее следы, которые пропустили сотрудники службы безопасности.

Но в ее комнате так же не оказалось ничего существенного, как и во всех остальных. Кровать была отодвинута к стене, а коврик отброшен во время осмотра в сторону детективами, которые потом ушли отсюда по другим своим делам.

Тем не менее, Грахам внимательно обследовал комнату. Он осмотрел пол, и его внимание привлекли еле заметные полоски там, где лежал коврик.

Грахам повертел в разные стороны головой, чтобы пока не нашел точку, при которой блики от лампы под потолком помогали лучше разглядеть блеклые буквы, нанесенные каким-то пигментом немного отличного от пола цвета. Он прочитал слово:

РИО

— Эй, Скляр! — крикнул он. — Иди сюда!

Констебль быстро взглянул на надпись, наклонился и осветил ее карманным фонариком.

— Кровь, — сказал он. — Должно быть, твоя подружка нарочно порезалась и написала это для нас. Хорошая малышка. Эй, кто там осматривал эту комнату?

Через несколько секунд шкафообразный детектив пролепетал:

— Я, сэр.

— Твое имя? — угрожающе спросил Скляр.

— Шиндельхейм. Полицейский, первого разряда.

— Вот это, — указал на пол Скляр, — будет включено в рапорт о твоем служебном несоответствии. Что там еще?

— Мистер Скляр, — доложил кто-то, — один из местных полицейских прилепил уведомления о штрафе за то, что мы оставили на улице машины с прикрепленными винтами.

Скляр нетерпеливо повел плечами:

— Займешься этим, Рот. Мы возвращаемся в город, а потом летим в Рио. Пошли, Грахам. Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться в Южную Америку? Можешь встретиться со мной в аэропорту завтра в полседьмого? Вот и отлично.

Глава 7

Самолет летел с достоинством парящего в воздухе тяжеловесного кондора, и в иллюминаторе рядом с Грахамом показался огромный залив Гуанабара. Ему доводилось бывать раньше в Сан-Себастьяно Рио-де-Жанейро, но он никогда не мог сдержать трепета, приближаясь к красивейшему мегаполису мира.

Внизу и впереди, подобная огромному вееру, раскинулась бухта, с грядами островов на переднем плане и чередой мелких бухточек за ними. Дальше лежал сам город, протянувшийся от неровной линии берега до лесистых долин и предгорий, переходящих в торчащие как зубцы гребенки горы. Когда самолет пошел на посадку, Корковадо и другие вершины заслонили горизонт.

Даже Рейнольд Скляр, чувствительность которого Грахам оценивал на уровне черепах Теофило Марча, проговорил:

— Это нечто, парень!

Скоро стала хорошо видна белая полоса пляжей и за ней четко прорисованные диагонали улиц с рядами сверкающих небоскребов. Прямо перед ними вытянулся взлетно-посадочной полосой в залив, словно приветственно протянутая рука, аэропорт. Когда самолет опустился еще ниже, город в виде карты преобразился в непрерывную череду домов, освещенных ярко-розовым восходящим солнцем, и зеленые нитки прибрежных бульваров, по которым скользили тысячи блестящих точек — автомобилей. С другой стороны стрекотали направлявшиеся к посадочной площадке машины-вертолеты, вращая винтами, словно гигантские стрекозы, послушные своим владельцам.

Наконец красоты посадки остались позади, и к самолету подали трап. Скляр и Грахам прошли по переходу в зал ожидания, где их встретил высокий, широкоплечий, улыбающийся молодой человек ярко выраженной восточной внешности, с густой шевелюрой. После секундного замешательства Грахам узнал Варнипаза бад-Саваруна, все еще в его земном облике.

Когда они обменялись рукопожатиями, Варнипаз поинтересовался:

— Вы уже завтракали?

— Нет, — ответил за двоих Скляр.

Они прошли в ресторан и сделали заказ.

— Ну, — спросил Скляр, — что ты тут нарыл?

— Сначала, — стал рассказывать Варнипаз, — я связался с местной полицией, как и было приказано. Потом просчитал варианты. Если эта банда в Северной Америке воспользовалась для своего прикрытия неким культом, то и здесь, в Южной Америке, как мне показалось, она могла прибегнуть к такому же приему. Поэтому я обошел в городе все собрания разных мелких группировок и культов — космотеистов, бразило-израилитов, индуистское общество абсолютной истины, союз за отмену кофе и тому подобную дребедень. — Он сокрушенно покачал головой. — Вы, земляне, можете называть нас, кришнанцев, отсталыми, но у вас здесь тоже порой творятся странные вещи… Ладно, так или иначе у меня есть списки некоторых из этих обществ. — Он достал из сумки толстую пачку бумаг. — Думаю, если сравнить эти списки с перечнем специалистов проекта Гамановия, можно найти что-то любопытное.

— Должен попросить у тебя прощения, — заметил Скляр, просматривая бумаги.

— За что?

— Ляпнул как-то, что не бывать тебе констеблем Всемирной Федерации. По-настоящему тебя надо было звать Шерлок бад-Холмс. Если только захочешь подать заявление на прием в нашу школу… На-ка, возьми, Грахам. Тебе ведь известно, кто работал над проектом.

— Всех не знаю, — предупредил Грахам, — но в любом случае посмотрю. — Он начал просматривать списки и скоро воскликнул: — Хомер Бенсон! Ну, Хомер Бенсон — правая рука Соузы, я его оч-чень хорошо знаю. То есть если это тот самый Бенсон.

— Возможно, он, — сказал Скляр. — Вряд ли в Рио много людей с такими именами. Что это за список?

Грахам посмотрел на заголовок:

— Соци… Как это прочитать?

Скляр взял у него бумагу:

— Sociedade Homagem ao Cortereal. Общество почитателей Кортереала. А кто он такой?

Варнипаз объяснил:

— Жоао Вас Кортереал, мореплаватель^[107]. Кое-кто считает, что он открыл Америку до Колумба. Они относятся к подобным идеям очень серьезно. Когда я попытался им объяснить, что в Америке еще раньше побывали скандинавские викинги, они отказали мне в приеме в это общество.

Скляр спросил Грахама:

— Есть в этих списках еще кто-то из проекта?

Грахам некоторое время молча просматривал бумаги. Дойдя почти до конца, он сообщил:

— Вроде узнал двоих: Виейра и Вен.

— Кто они?

— Гаспар Виейра — один из местных, химик. Вен Пан-джао — китайский математик. Познакомился с ними обоими, когда был здесь в прошлом году. Хотя вообще знаю их мало.

Скляр побарабанил пальцами по столу:

— Пойдемте со мной, оба. Надо мне зайти в местную полицию, а времени у нас в обрез.

Они поймали такси. Скляр велел водителю ехать к штаб-квартире проекта Гамановия на Прая-де-Фламенго в районе залива Ботафого. По пути он попросил Грахама:

— Проверь еще раз списки. Там могут быть и другие.

Одна из знаменитых автомобильных пробок Рио задержала их на полчаса, благодаря чему Грахам успел просмотреть все бумаги.

— Б-больше никого не нашел, — заявил он, — но это ничего не доказывает. Нам нужно получить в отделе персонала проекта Гамановия список всех сотрудников и потом проверить все эти списки заново.

— Это не проблема, — отозвался Скляр. — Мы как раз приехали.

Они вошли в здание, назвали свои имена в приемной и через несколько минут сидели в кабинете Соузы. А в это время его личная секретарша и еще шесть девушек в соседней комнате начали сверять списки.

Пока то да се, Соуза и его гости немного побеседовали. Грахам с трудом улавливал суть разговора, потому что Скляр по-португальски тараторил очень быстро, но с неважным произношением, а португальский Варнипаза, как и его английский, был даже слишком правильным. Сам же Грахам мог на языке Рио только читать, а говорил едва-едва. И когда рядом слышались носовые португальские звуки, он становился беспомощным.

Скоро вошла секретарша Соузы с пачкой бумаг.

— Синьор Пауло, — отчиталась она, — в одном из списков Механофилософского общества мы нашли имя синьора Гессинга.

— Что? — переспросил Скляр.

Варнипаз объяснил:

— Там собираются почитатели машин. Можешь сходить на одну их службу и посмотреть: на алтаре стоит какая-то механическая штуковина, со всякими там шестеренками, расчалками и разноцветными лампочками. Насколько я заметил, там ничего особенного не происходит. Они просто кружатся на одном месте, а потом падают на колени и молятся. Но каким-то образом благодаря этому приходят в экстаз. Вы, земляне…

— Это все? — перебил Скляр.

— Все, — ответила секретарша.

— Хорошо. У меня есть небольшой метаполиграф — детектор лжи — и его можно подсоединить проводами сразу к четырем испытуемым. Синьор Пауло, пригласите, пожалуйста, сюда синьоров Бенсона, Гессинга, Виейру и Вена.

В ожидании прихода этих сотрудников Скляр занялся своим метаполиграфом. Он спросил Соузу:

— Не возражаете, если поставлю его на ваш стол?

— Ну… не возражаю.

— Obrigado^[108]. Сейчас мы этот орешек расколем, потому что и короткий, и долговременный гипноз против этого устройства бессильны.

Один за другим пришли вызванные эксперты. Добродушный старый Бенсон появился первым, за ним в дверь протиснулся громадина Вен с его словно приклеившейся к губам улыбкой. Следующим пришел толстяк Виейра, а последним прибыл лысый мужчина с пышными длинными усами, которого Грахам до того не видел.

Как только кто-то приходил, Соуза представлял сидящих в кабинете: «Это мистер Скляр, мистер Грахам и мистер Мюллер» (именно таким был псевдоним Варнипаза). Когда зашел последний человек, он представил его как «доктора Гессинга», произнеся последнее слово как «Жессинг», как это принято по-португальски.

Владелец этой фамилии вежливо поправил босса, пробормотав что-то вроде «Йессинг».

Приклеенная улыбка Вена стала еще шире:

— Рональд всегда просит, чтобы мы произносили его имя по-норвежски. А я уже давно оставил попытки научить людей правильно произносить мое имя. На самом деле оно звучит как «Ван», но они чаще говорят «Вен».

— Тогда почему ты произносишь его как «Ван»? — спросил Виейра.

— Потому что по-китайски буква «е» всегда произносится как «а», если только перед нею или после нее нет гласной…

Скляр выразительно кашлянул и прервал его:

— А теперь, джентльмены, мы побеседуем о кое-каких недавних событиях. Они связаны с вопросами веры. С вашего разрешения я подсоединю к вам этот метаполиграф и буду задавать вам вопросы, ответы на которые крайне важны. Вы понимаете, что не обязаны отвечать и даже соглашаться на подсоединение метаполиграфа. Но вы лояльные сотрудники Всемирной Федерации и, я уверен, готовы к сотрудничеству. Не так ли? — В последних его словах прозвучала легкая угроза.

Возражений не последовало. Скляр прикрепил датчики от детектора лжи к головам, запястьям и лодыжкам четырех человек. Потом он сел за стол Соузы и начал задавать вопросы:

— Известно ли кому-нибудь из вас о группе, возглавляемой инопланетянами, которая хочет вмешаться в работу над проектом?

Грахам, немного согнув шею, увидел, что стрелки всех четырех циферблатов остались на месте, когда испытуемые по очереди ответили:

— Нау.

— Не вступали ли в контакты с какой-нибудь подобной группой?

— Нау.

— Известна ли вам хоть одна группа, выступающая против проекта Гамановия?

— Нау.

— Знаете ли вы о каких-либо планах взрыва капсул раньше предполагаемого срока?

— Нау…

Стрелки по-прежнему стояли без движения. Через полчаса Скляр сдался и снял датчики.

— Ложный путь, — сказал он. — Похоже, следующее интервью у нас будет с Теофило Марчем, который разводит черепах. Он сейчас не на острове Вознесения?

— О, — воскликнул Соуза, — с синьором Марчем встретиться не получится.

— Почему? Он что, умер?

— Нет, он продал остров. Эти скалы купил один Americano do Norte по имени Аурелио, и вместе с ними наш договор. Думаю, черепашья ферма Марча сохранилась, как и хозяйство связистов на Зеленой Горе, но теперь вряд ли имеет смысл…

Скляр поймал взгляд Грахама, в голове которого словно вспыхнул яркий свет.

— Э! — вскричал Грахам. — Это человек, о к-к-к…

— Попробуй сначала, — сказал Скляр.

— О к-к-к…

— Сначала свистни.

— Человек, о котором говорили в банде. Ты помнишь, что это что-то вроде «Свана»? Конечно, они имели в виду доктора В-вена, судя по тому, как он произносит…

— Держите его! — Скляр потянулся к кобуре.

Но легче было остановить носорога. Огромный китаец оттолкнул руками Гессинга и выскочил в дверь, захлопнув ее за собой. Когда остальные подскочили к ней, то услышали лишь топот ног по коридору, а когда открыли, то успели увидеть, как он скрылся за углом.

— Похоже, он направляется к пункту связи. Ему нужен пульт управления, — предположил Соуза.

Грахам, самый молодой из преследователей, бежал впереди. Он по прошлым визитам в Рио знал, где находится пульт управления. Они пронеслись по коридору, обогнули два поворота и поднялись по единственной лестнице.

Дверь пункта связи была закрыта на замок.

— У кого есть ключ? — рявкнул Скляр.

Соуза прибежал последним, дыша, как астматик, и вытащил из кармана ключ. Он, несомненно, подходил к замку, но дверь не хотела открываться и подалась только на сантиметр. Они услышали, как внутри грохочет мебель, которую Вен подтаскивал к двери.

Потом послышался громкий щелчок.

Соуза крикнул:

— Mгe do Deus^[109], он включает взрыватели капсул!

Скляр распорядился:

— Гордон, ты и Гессинг самые крупные. Толкайте.

Грахам и Гессинг, плечом к плечу, уперлись в дверь, которая подалась еще на несколько сантиметров. Внутри щелкнул еще один тумблер.

— А ну поднажми! — прохрипел Гессинг, и под их напором дверь приоткрылась еще немного.

— С дороги! — скомандовал Скляр, просовывая в щель руку с пистолетом.

Грахам, потирая ушибленное плечо, посторонился.

Раздался оглушительный треск и вслед за ним шум падающего тела.

Когда дверь наконец открылась, Вен лежал в лужи крови перед пультом управления с двумя с лишним сотнями тумблеров. Три из них были переведены в положение «вниз» вместо нужного «вверх».

Скляр спросил:

— Есть ли смысл снова поднять эти рычажки?

— Нет, — отозвался Соуза. — Процесс необратимый, и если он начался, то жар от термоядерной реакции сразу разрушает контрольное оборудование. Нагрев будет продолжаться несколько суток, пока высокая температура не уничтожит и механизм автоматической подачи топлива.

Скляр, не дослушав фразы до конца, нагнулся над Веном, который, казалось, силился что-то сказать. Грахам, прислушавшись, уловил слова:

— Моей вины нет. Я должен был включить тумблеры до того, как…

— Вот почему твой метаполиграф не сработал, — повернулся Грахам к Скляру. — Ты говорил, что глубокий гипноз против него бессилен. Ну а осирианский псевдогипноз просто…

— Тс-с! — шикнул на него все еще слушающий Скляр. — А где они сейчас?

— На Вознесении, — еле слышно прошептал Вен. — На ферме Марча. Остановите их… Ду бу чи, чинг… Во бу иау ши… Вай шин… — пробормотал он что-то по-китайски и замолк.

— Умер, — констатировал Скляр и повернулся к Соузе: — А что будет после включения этих тумблеров?

Соуза и другие специалисты сверили номера тумблеров с большой схемой на противоположной стене, которая показывала расположение всех капсул Гамановии, уже погруженных в магму под Южной Атлантикой. В коридоре у двери столпились привлеченные выстрелами и шумом люди. Виейра оттеснил их от двери.

Бенсон предположил:

— Если навскидку, то опустится океанское дно к востоку от острова Вознесения.

— На сколько? — спросил Скляр.

Грахам пожал плечами:

— Док Бенсон прав, но надо точно подсчитать. Может, на пятнадцать метров.

— И что потом?

— Скорее всего, это вызовет цунами.

— Что за цунами?

— Волна от землетрясения. — Грахам и Варнипаз посмотрели друг на друга, словно обоих одновременно осенила одна и та же мысль. — Бетти…

— Что ж, — пожал плечами Соуза, — если эти люди находятся на острове Вознесения, надо предупредить жителей ближайших побережий и потом подождать, когда волна успокоится. Если бандитов на острове затопит, туда им и дорога, хотя Зеленая гора на нем поднимается на целых 900 метров, и никакая цунами ее не захлестнет. Что это за пословица есть о людях, которые погибают от своих же хитростей?

— «Не рой другому яму — сам в нее попадешь», — сказал Грахам.

Скляр покачал головой:

— Прежде всего, надо предупредить связистов в Джорджтауне^[110], они ни в чем не виноваты. Во-вторых, у бандитов в руках находится заложница, подруга двух моих помощников. И они столько для меня сделали, что я обязан ее спасти. Когда поднимется эта волна? — спросил он, переводя взгляд с одного лица на другое.

Вошел местный полицейский, проложив себе дорогу через толпу у входа.

— Точно ответить невозможно, — объяснил Бенсон. — Не раньше чем через шесть часов и не позже чем через сорок восемь. Если капсулы взорвутся последовательно, а не одновременно, то вообще резких толчков не будет.

Скляр и местный полицейский помахали друг у друга перед носом удостоверениями и заспорили. Тут же к ним присоединился еще один жандарм в униформе и тоже принялся энергично жестикулировать.

Скляру удалось прервать словоизвержение его коллег лишь на несколько секунд, чтобы сказать Грахаму:

— Эти остолопы еще несколько часов от меня не отстанут, пока не будут соблюдены все бюрократические формальности. Запомните: вы с Варни — помощники констебля. Отправляйтесь к полковнику Коэлхо и займитесь подготовкой полета на остров Вознесения с отрядом полицейских.

— А кто он такой?

— Начальник городской полиции. Я его знаю.

— Но послушай, н-не лучше ли взять… э-э… несколько твоих собственных сотрудников, из Бюро расследований Всемирной Федерации?

— Нет. Во-первых, ближайшая наша база находится в Бахии^[111]. Во-вторых, подразделения констеблей не имеют необходимого снаряжения для такой атаки. Оно есть у военных, но ими командует Всемирное Министерство обороны, мы же подчинены Бюро расследований Министерства юстиции. А Оборона всегда норовит забрать нас у Юстиции и проглотить. Поэтому мы друг друга недолюбливаем. С ними лучше не связываться — толку от них будет, как от бразильцев. А теперь поспешите, если только хотите спасти вашу зеленоволосую подружку.

Местный полицейский сперва не хотел отпускать двух таких важных свидетелей, но Скляр сумел его переубедить — в первую очередь благодаря своей луженой глотке.

Грахам и Варнипаз пробились сквозь толпу и быстро спустились на первый этаж. Они поймали такси и поехали к центру города, где располагалось здание городских властей. По пути они решили, что бразды правления возьмет Грахам, который лучше знает нравы земных чинуш, а кришнанец будет в основном говорить, потому что он на короткой ноге с португальским языком.

Удостоверения Всемирной Федерации проложили им дорогу в приемную полковника Коэлхо, где им пришлось прождать полчаса, пока начальник полиции соизволил их выслушать.

Полковник Коэлхо, крупный лысеющий мужчина в роговых очках, не сразу понял цель их визита. Им пришлось рассказать все с самого начала: как банда внедрилась в проект Гамановия и принудила одного из специалистов преждевременно взорвать капсулы, и так далее. Полковника, казалось, повергло в шок то, что они решили явиться именно к нему.

— Ну, мои дорогие молодые люди, — промолвил он, насупившись, как филин, — остров Вознесения не под моей юрисдикцией! Больше того, мои самолеты не того типа, чтобы выполнять такие задания. Глубоко уважаю синьора Рейнольда, но, скорее всего, он сошел с ума, если решил, что я возьму на себя такую ответственность.

Грахам и Варнипаз обменялись взглядами.

— Вам нужен другой человек, — продолжил полковник. — Это мой уважаемый коллега командор Шмиц из Федеральной полиции округа. Я дам вам записку для него. Найдете его в здании Федерального управления округа…

— Perdon^[112], — сказал Грахам, — но это не то же самое, что Федеральная полиция?

— О, совсем нет! Это федеральный округ, вроде вашего округа Колумбия. В нем находится Рио-де-Жанейро. Но город занимает не весь округ, поэтому в нем есть собственная полиция. Я достаточно ясно выразился?

Они поблагодарили Коэлхо и отправились на поиски Федерального управления округа. Проплутав немного по узким улочкам, они вышли на величественный проспект, путем расспросов нашли нужное здание и скоро сидели в приемной командора Шмица.

На этот раз ждать пришлось сорок минут. Пока их приняли, Грахам успел даже почитать купленную на улице газету.

Маленький, с седовато-рыжими волосами, похожий на терьерчика командор Аффонсо Шмиц выслушал их историю и рявкнул:

— Наверное, Коэлхо совсем потерял голову, если послал вас ко мне! Не говоря уже о том, что у меня нет полномочий на такие действия, но нашего годового бюджета едва хватает для исполнения основных обязанностей. Молодые люди, вы не представляете, как тяжело работать нашей малочисленной полиции в гористой местности вокруг Рио! Если бы вы смогли убедить этих бюрократов из Законодательного собрания… Но сейчас на это нет времени. Я глубоко возмущен поведением Коэлхо! Как он смел сбагрить такое важное дело мне?! Но выход есть! Отправляйтесь к начальнику государственной полиции Рио-де-Жанейро де Андрада. Если кто-то и в силах вам помочь — то только он. Я дам вам для него записку…

— Прошу прощения, — сказал Грахам, — но разве есть какая-то разница между обеими полициями Рио и Федеральной полицией округа?

— О — да! У нас есть город Рио и штат Рио-де-Жанейро, так же как у вас есть город Вашингтон и штат Вашингтон, причем не один в другом, хотя наш штат Рио-де-Жанейро расположен в федеральном округе, который включает город Рио. Здесь…

Так как время обеда уже прошло, они почувствовали голод. До того как идти в управление штата Рио-де-Жанейро, Грахам и Варнипаз зашли в кафе перекусить и выпить чашечку кофе. Грахам заметил:

— Если мы в ближайшее время ничего не добьемся, цунами их накроет.

Варнипаз сокрушенно кивнул, и они двинулись дальше. На этот раз их продержали в приемной два часа, пока начальник полиции дремал после обеда.

Наконец их принял де Андрада — стройный, элегантный пожилой человек с ухоженными седыми усами. Он выслушал их, кивая головой и доброжелательно улыбаясь. Когда они закончили свой рассказ, он воскликнул:

— О, мое сердце разрывается на части и душа плачет оттого, что я не в силах вам помочь. И такая романтическая ситуация! Два храбрых молодых человека летят спасать принцессу с другой планеты! Будь я немного помоложе — непременно бы бросил все и отправился с вами. Но теперь, к моему глубочайшему сожалению, вынужден вам отказать. Понимаете, я должен получить согласие Законодательного собрания. Но, во-первых, у них сейчас нет сессии. Во-вторых, даже если к ним обратиться, потребуется несколько недель для получения их одобрения. В-третьих, сейчас у власти либеральная партия, а я, как всем известно, принадлежу к социалистам, и они сделают все, чтобы отказать… Но, думаю, вы меня прекрасно понимаете. Однако не смотрите так печально. Если вы придете через месяц, когда начнется сессия Законодательного собрания, я, Луис де Андрада, рискуя своей карьерой и будущей спецпенсией…

— Боюсь, что тогда будет слишком поздно, — объяснил Грахам.

— О, вы, Americano do Norte, всегда так спешите! Вы не представляете, какая здесь жизнь. Вам надо остаться в Рио и лучше нас узнать… Но не надо отчаиваться: настоящий бразилец никогда не захлопнет дверь перед носом у иностранца и не протянет ему камень вместо хлеба! Я напишу письмо генералу Васконселлосу из Федеральной полиции…

— Прошу меня извинить, — в очередной раз попробовал разобраться Грахам, — но разве она отличается от Федеральной полиции округа? Вы знаете, мы там уже были.

— О, конечно, тут большая разница. Федеральная полиция — это общенациональная организация. Это что-то вроде вооруженных сил, если бы отдельным странам снова разрешили держать свои войска…

Генерал Васконселлос продержал их в приемной всего двадцать пять минут и оказался приземистым негром с очень серьезным выражением лица. Подтянутый референт, судя по табличке на его столе, лейтенант Мануэль Гил, устроился рядом.

Когда Варнипаз в четвертый раз поведал их историю, генерал Васконселлос задумался:

— Так как вы уже были у Коэлхо, Шмица и де Андрады, полагаю, это ваша последняя остановка в Бразилии. Придется мне вам помочь, но…

Опять то же самое, решил Грахам.

— …но, — продолжал генерал Васконселлос, — мне не по душе идея посылать моих людей на эту скалу, когда вот-вот начнется землетрясение. Если их затопит…

— Это исключено, сэр, — заверил Грахам. — Цунами крайне редко поднимаются выше тридцати метров, а остров намного выше этого уровня.

— Но разве можно быть такими уверенными, если это первое землетрясение, вызванное человеком? И вспомните, что эта заложница не гражданка Бразилии, и даже не с Земли. Мне крайне симпатичны и такие отважные молодые люди, как вы, и юная леди, но вообразите, какой политический капитал получат мои противники, если при спасении одной-единственной инопланетянки прольется кровь нескольких бразильцев!

— Но… — начал Грахам.

Васконселлос поднял руку:

— Я знаю, что вы хотите сказать, но боюсь, что ничего не смогу сделать. Остров Вознесения вне юрисдикции Бразилии…

— Бразилия держит там пункт связи.

— Но это не означает нашей власти. Согласно договору с Марчем, власть на острове со временем перейдет ко Всемирной Федерации, а эти земли будут приведены в порядок и заселены. А пока остров Вознесения остается независимым. И никто не вправе помешать синьору Марчу продать остров хоть марсианам, если он только не заключил договора о продаже его вам, джентльмены.

Грахам и Варнипаз сидели и тупо молчали, пока наконец Варнипаз не предложил:

— Раз остров изначально был британским, думаю, что Великобритания должна нести какую-то ответственность за него, хочет она этого или нет. Не можем ли мы, в таком случае, обратиться за помощью к Великобритании? Она далеко от Рио?

Грахам покачал головой:

— Почти треть земного шара отсюда, и они пошлют нас по тому же кругу.

— Должен сказать, — заметил Варнипаз, — что до сегодняшнего дня у меня было довольно слабое представление о вашей так называемой цивилизованной планете. Бразилия не помогает нам по своим причинам, Великобритания по другим, а Всемирная Федерация по третьим. Будь мы на Кришне, я бы организовал свою собственную экспедицию. Наверное, и здесь мне придется это сделать, хотя времени совсем не остается.

В этот момент подтянутый лейтенант Гил начал что-то говорить своему шефу, но на таком беглом португальском, что Грахам не мог разобрать ни слова.

Когда он закончил, Васконселлос произнес:

— Возможно, еще не все потеряно, синьоры. Мой помощник напомнил мне, что нам все равно надо выполнить тренировочные полеты и мы собирались послать наши большие спасательные самолеты в дальний полет для навигационной практики. И если вы и синьор Рейнольд согласитесь рискнуть и сами предпринять атаку на остров, мы можем сбросить вас туда на парашютах…

— Мне это вполне подходит, — согласился Варнипаз.

Грахама не очень вдохновляла перспектива атаковать остров небольшой группой, неизвестно какой численности — может, по пальцам одной руки пересчитать. Но он не мог допустить, чтобы соперник превзошел его в отваге, и поэтому кивнул.

— И я тоже! — воскликнул Гил. — Я хочу, чтобы меня взяли в эту экспедицию добровольцем! Я устал от бумаг, устал от докладов, устал от рутины. Я хочу побывать в настоящем бою, даже если я там умру. Por favor^[113], генерал…

— Paciencia^[114], мой мальчик, — улыбнулся Васконселлос. — Если этим планам суждено сбыться, тебе тоже представится шанс. Как насчет вылета завтра днем?

— Слишком поздно, — возразил Грахам. — А почему не сегодня?

Генерал посмотрел на часы:

— Надо будет кое-что приготовить, но можем успеть. Так-так… Мы можем выбросить вас сегодня вечером и забрать завтра утром, если вы к тому времени еще будете живы, а остров не окажется под водой. Придумал! Если землетрясение причинит разрушения Скале, мы можем высадить там несколько человек в качестве гуманитарной миссии для спасения жертв природного катаклизма. Мы вправе так действовать в чрезвычайных ситуациях.

Грахам поинтересовался:

— А почему бы вам не высадить ваших людей до катастрофы, чтобы предупредить ее?

Васконселлос покачал головой:

— Как ни печально, но это незаконно. У моего предшественника начались большие неприятности с прокуратурой, когда он так поступил. Но мы сделаем все, что в наших силах. Послушайте, вам необходимо кое-какое снаряжение, но я не могу просто так передать вам на несколько тысяч долларов спасательных плотов, оружия и тому подобного. В моих силах только помочь вам заключить договор с исследовательским отделом, по которому вы получите в аренду снаряжение и будете обязаны не только вернуть все в целости и сохранности, но и подробно доложить, как оно использовалось. Согласны?

Грахам и Варнипаз кивнули.

— Хорошо, — резюмировал Васконселлос. — Гил, проводи наших гостей к генерал-коменданту и позаботься, чтобы какой-нибудь грамотный офицер помог им выбрать снаряжение. Потом подготовь текст договора и отнеси его в исследовательский отдел. Никто из этого здания вечером не уйдет, пока последняя бумага не будет подписана. Это приказ. И позвони капитану Дантасу по поводу навигационного полета. Я хочу, чтобы эти люди попали на остров до завтрашнего утра…

Глава 8

Лейтенант Мануэль Гил посмотрел через инфракрасный прицел автомата и спросил:

— Вы, джентльмены, когда-нибудь прыгали с парашютом?

— Н-нет, — ответил Грахам и решил не добавлять, что не хотел бы прыгать в будущем. Хотя он считал себя хорошо физически подготовленным, прыжок из летящего в небесах самолета никогда его не привлекал.

Все было подготовлено к сроку. Временами, однако, он в душе жалел, что самолет не сломался или что какие-то чиновники не запретили экспедицию вовсе. В то же время он горел желанием спасти Джеру-Бхетиру, а столкновение этих противоположных эмоций делало его несчастным. И скоро он сидел в арендованных у бразильской Федеральной полиции сапогах, рубахе и штанах, скрючившись в полутемном фюзеляже самолета, слушая монотонный гул двигателей и глядя, как Гил проверяет остальное арендованное снаряжение.

— А теперь, — зловещим голосом промолвил Гил, — лучше вам идти первыми. Мне надо быть уверенным, что вы прыгнули.

Скляр посмотрел на часы. Грахаму показалось, что лицо Скляра, еле видное в полумраке, было таким же бледным, как и его собственное.

— Когда надо быть готовыми? — спросил Скляр.

— В любой момент, — отозвался Гил. — Помните, мы все должны прыгать быстро, или нас раскидает по всему острову и мы никогда друг друга не найдем. Все изучили карты?

Грахам еще раз посмотрел на свою. Джорджтаун находился на северо-западном берегу, чуть к югу от северной оконечности крупного полуострова. На востоке полуострова точкой была отмечена черепашья ферма Теофило Марча. Им надо было выпрыгнуть над восточным берегом, примерно в километре к югу от этой точки.

Грахам уточнил:

— Насколько я понял, ты собираешься спрятать плот у восточного берега. Но это наветренная сторона, она находится н-на пути юго-восточных пассатов. Не лучше ли нам попробовать зайти с подветренной стороны?

Гил отрицательно покачал головой:

— Нет. На западной стороне острова Вознесения было что-то вроде формирования океанского дна, поэтому там такие страшные камни, каких ты никогда не видел. По три, четыре метра высотой. Нужна хорошая десантная команда, чтобы через них пробраться.

— Тогда почему Британия заложила свой Джорджтаун с той стороны?

Гил пожал плечами:

— Думаю, только там нашлась поблизости пресная вода и хорошее место для высадки. На Скале мало удобных причалов: повсюду острые обломки лавы и узкие каменистые берега, с которых надо карабкаться вверх по скалам, чтобы пройти вглубь острова. По-моему, вообще лучше бы его отдать обратно крачкам и черепахам.

Динамики что-то проквакали по-португальски, и Гил перевел:

— Скала уже видна впереди. Будьте готовы.

Все встали и проверили снаряжение. У каждого из четверых был пистолет и парашют. Вдобавок у Гила был автомат со снайперским прицелом, у Скляра шокер, у Грахама подзорная труба и кое-какая амуниция для Гила, а у Варнипаза сумка с взрывчаткой и запалами. Неуклюже двигаясь под своей ношей, они подтащили к дверям большую сумку со спасательным плотом.

— Осталось две минуты, — сказал Гил. — Арраез сделает круг перед выброской.

Грахам наклонился к ближайшему иллюминатору и прикрыл глаза руками от отблесков света в самолете. Впереди, на северо-востоке, светлая дорожка от недавно взошедшей луны упиралась в темную гору. Когда его глаза привыкли к темноте, Грахам увидел, что остров Вознесения намного больше, чем он думал, судя по прозвищу «Скала», — хотя с самолета определить размер точно невозможно, если не сравнивать с чем-то известным. Он вспомнил по своей работе над проектом Гамановия, что ширина острова километров десять, а длина — пятнадцать.

Когда они подлетели к северной оконечности острова, рокот двигателей стал глуше. Грахаму показалось, что он видит огоньки справа по борту. Это должен был быть Джорджтаун. Предстояло решить непростую задачу — как предупредить о цунами связистов, которые там живут. Если воспользоваться обычной радиосвязью, то бандиты тоже могут поднять тревогу. Грахам подумал, не послать ли сообщение по телеграфному кабелю, с предупреждением ничего не рассказывать обитателям черепашьей фермы. Джорджтаунцам следовало перебраться со всеми пожитками из своих домов в места повыше.

Где-то там, подумал Грахам, должна быть и черепашья ферма Марча. Когда самолет стал снижаться, Зеленая гора справа по борту закрыла звезды, а когда они повернули к югу, она оказалась у них впереди по курсу.

— Приготовиться! — скомандовал Гил. — Помните, что хотя я сейчас вам приказываю, как только мы окажемся на земле, командование переходит к Скляру.

Один из членов экипажа встал у дверцы, взявшись за ручку. Гил внимательно смотрел на свои часы. Из динамика раздался резкий свист, и дверца открылась. Самолет сразу наполнился потоками воздуха и гулом.

Гил сунул Грахаму ручку сумки с плотом. Он и лейтенант стояли у дверцы с тюком в руках, держась друг за друга.

Динамики свистнули во второй раз.

— Прыгаем! — скомандовал Гил, и они шагнули к выходу.

Сначала вниз полетел плот. Грахам почти выпал из дверцы и инстинктивно схватился за ее край, чтобы задержаться, но тут же был выброшен наружу сильным толчком пониже спины. Падая в темноту и несущиеся навстречу потоки воздуха, он успел услышать далеко вверху голос Гила: «Ты следующий…».

В первые секунды сердце у него едва не остановилось от страха, а все мускулы словно свело судорогой. Мир вокруг бешено вращался. Потом Грахам вспомнил, что надо выдернуть кольцо. Купол парашюта раскинулся над ним подобно лепесткам цветка, и мир вокруг перестал вращаться. Сумасшедший ветер снизу стих, а рев в ушах сменился тихим шелестом купола над головой. Снизу и сбоку от него луна освещала огромный купол парашюта со спасательным плотом.

Он посмотрел на самолет, уже почти не различимый, если бы не быстро удалявшиеся бортовые огни. Однако он услышал, как снова взревели двигатели. Кто-то мигнул фонариком в воздухе выше него. Кто-то прокричал:

— Эй, Варнипаз? Ты там, Грахам? Все в порядке?

Они перекликались, пока не определили, кто под каким парашютом спускается. Взгляд вниз едва снова не поверг Грахама в шок. Ему показалось, что они падают в Атлантический океан.

— Эй, Гил! — воскликнул он. — Мы спускаемся в море!

Добраться до берега в такой амуниции было бы не просто. Грахам хорошо плавал, но все-таки он не дельфин.

— Ветер отнесет нас к острову, — успокоил его Гил. — Надеюсь только, что Арраез сделал правильную поправку на ветер, или нам придется тащиться на переполненном плоту до берега. Помните, что я вам говорил о приземлении: скорее, чем на Скале, ноги нигде не сломаешь.

Их несло ветром к острову, и берег с мерцающими бурунами все приближался. Грахам понял, что приземлится на камни. Он приготовил свой фонарик. Шум прибоя становился все громче.

Берег скользил под ногами, и из темноты внизу донесся стук от удара тюка с плотом о склон. Грахам включил фонарик и направил луч вниз. Навстречу ему летел остров — холмы из застывшей лавы. Скоро стали видны отдельные валуны и мелкие камни. Он согнул ноги перед приземлением, ощутил сильный удар и упал на спину. Купол парашюта опустился на скалы.

— О-ох! — пробормотал он.

Острый камень расцарапал ему левую руку, но в остальном все было в порядке. Гордон освободился от парашюта и встал.

В этот момент рядом с таким же стуком приземлились остальные трое. Грахам услышал, как они возятся в темноте, в сопровождении целой симфонии ругательств: Гил по-португальски, Варнипаз по-сотаспийски и Скляр не то по-чешски, не то еще на каком-то славянском языке.

Скляр перешел на английский:

— Я приземлился на кактус, будь он проклят! Идите все за мной к берегу. Разговоры прекратить.

Грахам почувствовал теплый влажный ветер, незаметный, пока они опускались со скоростью окружающих воздушных потоков, а теперь оказавшийся достаточно сильным, чтобы ворошить его волосы и одежду. Но, по крайней мере, шум ветра и волн помогал им оставаться незамеченными. В воздухе пахло гнездами крачек.

Освещая себе дорогу фонариками, они кое-как собрались вместе и начали спускаться к воде, придерживаясь небольшой лощины, которая выходила на берег. Идти было тяжело, местами приходилось огибать валуны, карабкаться по камням и помогать себе руками.

Плот лежал у подножья небольшой скалы. Скляр и Гил вытащили его из тюка и, после коротких переговоров, лейтенант открыл клапан для заполнения плота газом. Сжатый газ начал со свистом выходить из баллона, и плот как живой стал раздуваться, а его складки, заполняясь, с шелестом развертывались.

— Не хотелось мне делать это заранее, — пробормотал Скляр, — но, когда будем возвращаться, надувать его может оказаться некогда. Прикрепите плот как следует, чтобы его не унесло приливом в море.

Когда носовой фалинь был крепко привязан к ближайшему камню подходящего размера, они вытащили подвесной мотор из специального отсека.

— Лучше его тоже присоединить, — решил Скляр. — Потом не до того будет.

Гил установил мотор на место, и его киль с винтом повис с кормы плота причудливым хвостом. Между тем Скляр ехидно поинтересовался:

— Вы двое, как насчет того, чтобы снять с моих штанов эти колючки? Что-то мне не хочется спасать прекрасных дам с задницей, полной иголок.

Грахам и Варнипаз выполнили его просьбу, светя себе фонариками. Варнипаз задумчиво промолвил:

— Надо было мне получше выяснить, что представляет собой наш статус. Понимаю, что ты, Скляр и я, по земным законам, вправе производить аресты, но мне неясно, почему можно обойтись без ордеров. А что касается Гила…

— О-ох! — простонал Скляр. — Полегче там. Оставь свои лекции на потом.

— Мотор на месте, — доложил Гил.

— Тогда вперед, — приказал Скляр, и они пошли по берегу. Сначала идти было легко, но потом опять пошли валуны, через которые перелезали, кто как мог. Скала слева от них, вначале нависавшая над головами, опустилась до уровня глаз, потом снова поднялась и круто ушла в воду.

— Эй, берега дальше нет, — отметил Скляр. — Можем пойти вброд?

— Не знаю, — усомнился Гил. — Подержите-ка мой автомат. — И бразилец осторожно пошел вперед по мелководью, прижимаясь к скале. Однако через несколько шагов он погрузился почти по пояс в воду. Большая волна захлестнула его с головой. Он повернул лицо на свет фонариков:

— Здесь не пройти. Надо вернуться назад и искать дорогу через остров.

У Грахама неотвязно вертелась в голове мысль, что в любой момент вода может вздыбиться на несколько метров — а то и еще выше — намного выше своего обычного уровня. Единственным безопасным местом в такой ситуации оставалась возвышенность на острове. Можно еще выйти подальше в море, где валы цунами всегда слабее. Так как вода перед приходом цунами сначала опускается, то до ее подъема у них будет по крайней мере несколько минут, может даже полчаса, чтобы укрыться. Если они выйдут в море, как только начнется этот отлив, то успеют отойти на безопасное расстояние от берега, прежде чем накатит большая волна.

Держа эту мысль в голове, Грахам сказал:

— А почему бы нам не взять плот? Можем высадиться на берег как раз у черепашьей фермы?

— Нет, — возразил Скляр. — Никакого прикрытия. Может, и сработает, но если нас заметят с берега, то перестреляют, как куропаток.

Они вернулись, карабкаясь по валунам, назад, нашли другую расщелину в скалах и пошли по ней. Кое-где встречались редкие растения, но в целом камни были голыми и безжизненными.

Когда они огибали большой валун, впереди, на границе луча фонарика, мелькнуло что-то белое. У Грахама душа ушла в пятки, а Гил, с коротким нервным смешком, сказал:

— Коза. Бегают здесь дикими на свободе.

Они поднимались вверх по расщелине, вспотев от напряжения, пока не вышли на относительно плоскую равнину. После короткого отдыха снова двинулись в путь, уточнив направление по карте и звездам. Грахам шел за Скляром, и его тихо, но непрерывно обдувал ветерок.

Серп луны висел высоко в небе, и Грахаму показалось, что они прошли уже несколько километров, когда Скляр сказал:

— Выключите фонарики, мы приближаемся.

Грахам споткнулся о потек лавы. Поверхность острова здесь медленно шла под уклон к берегу справа, а не обрывалась внезапно в море, как в других местах. Когда они спустились ниже, Грахам увидел в лунном свете на земле что-то вроде следов, идущих от берега. Он услышал, как Гил за ним споткнулся и упал, шепча проклятия.

— Тихо, — негромко скомандовал Скляр. — Рассредоточьтесь.

Он вел группу по склону вниз, к берегу. Когда они подошли поближе, Грахам стал различать контуры черепашьей фермы: стоящие неподалеку от берега строения и дюжина чанов у воды, в которых Марч выращивал своих питомцев. Грахам бросил взгляд на море. По-прежнему никаких признаков цунами, этой ужасной водяной горы, не наблюдалось…

— Надо посмотреть в подзорную трубу, — распорядился Скляр.

Грахам протянул ее констеблю.

Пока Скляр осматривал местность через трубу, Гил делал то же самое с помощью оптического прицела на автомате. Спустя несколько секунд Скляр протянул подзорную трубу обратно Грахаму, который тоже через нее посмотрел. Гил предложил свой автомат Варнипазу, но он прошептал:

— Нет, спасибо. Сетчатая оболочка моих глаз чувствительнее к инфракрасному излучению, чем ваша, поэтому я хорошо все вижу.

— Похоже, они все спят, — заключил Скляр, — но если я не ошибаюсь, они наверняка держат мисс Джеру под замком и кто-то за ней присматривает. О том, что сталось с Веном, они еще не знают, поэтому, может быть, незваных гостей здесь не ждут. Варни, пойдешь со мной слева от чанов, а вы двое обойдите справа и попытайтесь найти охранника. Идите осторожно и держите головы пониже.

Он пригнулся, и остальные тоже. Грахам шел за Гилом, который через каждые несколько шагов поднимал голову над чанами и обозревал окружающую обстановку через свой прицел. Из чанов слышались слабые звуки, наверное, там двигались черепашки.

Они дошли до конца ряда чанов и едва успели повернуть влево, как услышали резкое: «Тс-с!». Они поспешили вперед, к Скляру и Варнипазу. Кришнанец прошептал:

— Мы нашли его! Перед небольшим домиком в южном конце фермы!

— Бетонный домик с маленькими окнами у крыши? — уточнил Гил.

— Совершенно верно.

— Скорее всего, это опреснительная установка.

Скляр распорядился:

— Нельзя взрывать эти дома, пока не узнаем, в каком из них находится девушка. Но можно произвести разведку. Варни, иди со своим снаряжением к северному концу фермы и приготовь там все для хорошего взрыва, и чтобы было побольше огня. Но ничего не взрывай, пока не услышишь с нашей стороны стрельбы. А потом возвращайся побыстрее к нам.

— Пусть лучше это сделает Гил, — предложил Варнипаз. — У меня нет опыта подрывника.

После этих его слов Гил взял сумку и скрылся в темноте. Остальные начали подкрадываться к охраннику у опреснительной установки.

— Он за углом, — выдохнул Скляр, протягивая подзорную трубу Грахаму. Констебль достал свой шокер, поднял его и протянул за угол здания, за которым они укрывались.

Послышался прерывистый треск.

Невидимый охранник вскрикнул, согнулся пополам, и пистолет из его руки со стуком упал на землю.

Трое разведчиков выскочили из-за угла, за которым укрывались, и увидели освещенного лунным светом человека, лежащего на земле, рядом со своим пистолетом. Глаза охранника были открыты, и он слегка шевелился — очевидно было, что разряд шокера он пережил. Это был Хэнк, служитель пляжа в Бей-Хеде.

Грахам осмотрел домик. Как и говорил Гил, это было бетонное строение, без настоящих окон, только с маленькими отверстиями наверху каждой стены, которые служили скорее для вентиляции, чем для чего-то еще.

Деревянная дверь оказалась очень прочной и была закрыта на замок.

Скляр пошарил по карманам охранника:

— Ключа нет. Этот Тейерхия не дурак. Позови, может, она ответит.

Грахам приложил губы к двери и проговорил:

— Бетти! Бетти!

Через полминуты таких окликов он услышал шепот:

— Это ты, Городон?

— Да. Держись, мы пришли тебя оттуда вытащить.

— А ну с дороги, сынок, — скомандовал Скляр и попробовал открыть замок своей отмычкой. После нескольких неудачных попыток он сокрушенно признался: — Не получается. Придется взрывать замок. Грахам, возьми подзорную трубу и найди Гила. Передай ему, чтобы устроил небольшой взрыв и возвращался к нам.

Грахам взял подзорную трубу и направил ее на дальний конец фермы. Он увидел, что Гил лежит у стены дальнего дома и готовит взрыв.

Гордон поспешил к нему и передал приказание Скляра. Бразилец задумчиво сказал:

— Надо взять с собой немного взрывчатки. На обратном пути она нам пригодится. Можно будет взорвать ту проклятую скалу.

Он закончил все приготовления, чиркнул зажигалкой и поднес огонек к концу бикфордова шнура. Когда пламя с шипением побежало по шнуру, они бросились к другому концу фермы.

Грахам у опреснительной установки спросил:

— Что будем делать? Взрывы подготовлены.

Скляр ответил:

— Когда они выскочат, хочу попробовать сбить замок вот этим. — Он похлопал рукой по автомату.

— А выстрелы не пробьют дверь? Не ранят Бетти?

— Я сказал ей, чтобы встала за охлаждающим змеевиком, так что она будет в безопасности.

Бба-ам!

В небо взметнулся сноп пламени, и через мгновение до них докатилась ударная волна. За основным взрывом последовало несколько маленьких, а по стенам дома заплясали отблески розового пламени.

Ночную тишину разорвали громкие голоса, но их заглушили новые взрывы. Захлопали двери, послышался топот ног.

— Идите сюда, — велел Скляр. — За угол, чтобы вас не задело рикошетом.

Констебль лег спиной на землю, ногами к опреснителю, и открыл огонь по замку деревянной двери. Грохот стрельбы поглотил остальные звуки.

— Сезам, откройся! — изрек Скляр, и трое членов его команды вышли из-за угла дома, где содержалась заложница. На месте замка зияла темная дыра. Дверь немного потрясли, и она распахнулась.

— Бетти! — позвал Грахам.

— Иду, — отозвалась она и вышла из-за змеевиков.

— Скорее, — поторопил ее Скляр.

Джеру-Бхетиру вышла из дома, и Грахам увидел, что весь ее наряд составляют огромные мужские штаны и пара легких босоножек.

— Эй! — послышался оклик, и к ним от дальних строений двинулся человек.

Скляр, не выпускавший из рук автомата, поднял его к плечу и дал очередь.

Человек упал. Тут же автомат клацнул в последний раз и затих. Его обойма была пуста.

— Перезаряди, — распорядился Скляр и кинул автомат Гилу, который снял с пояса запасную обойму и вставил на место.

Они побежали к югу тем же путем, каким пришли на ферму. Свет от пожара освещал дорогу, и фонарики пока не требовались. Словно в ответ на зарево пожара, горизонт на востоке начал светлеть перед восходом солнца.

Где-то сзади них прозвучали выстрелы. Потом снова. И еще раз. Пуля ударила в камень и вжикнула в сторону.

Скоро пламя пожара перестало их освещать, и они сбавили шаг. Гил сказал:

— Вы идите вперед, а я вас прикрою.

Он присел за камнем на одно колено и прицелился в темные фигурки, двигавшиеся со стороны фермы и выделявшиеся четкими силуэтами на фоне пожара.

Грахам понемногу успокоился. Его прежний страх прошел, и ему захотелось тоже пострелять. Он поставил рукоятку пистолета на ближайший камень и стал целиться. Автомат Гила продолжал стрелять, и фигурки вдали рыскали в стороны и пригибались. Грахам нажал на спусковой крючок. Его рука почувствовала отдачу, но расстояние до цели оказалось слишком большим для стрельбы из пистолета. Он даже не знал, попал ли в кого-нибудь. Противников было вообще не видно, только среди камней мелькали вспышки выстрелов и слышались хлопки.

— Пошли, — поторопил его Гил. — Надо стрелять по очереди, а не обоим вместе.

Грахам неохотно подчинился и скоро благодаря своим длинным ногам догнал остальных. Они быстро шли вперед, не включая фонарики, которые могли стать мишенью для выстрелов преследователей. Неожиданно к нему подошел Гил и предложил:

— Мистер Гордон, если хотите в свою очередь открыть огонь, вот вам. — И он протянул свой автомат. — Смотри не задерживайся, только останови их, чтобы они залегли.

Грахам выбрал местечко у двух валунов с удобной впадиной между ними. Он подождал, пока шаги его товарищей стихли вдали. Как жаль, подумал он, что шокер Скляра действует на такой короткой дистанции…

Скоро вдали показался свет. Кто-то медленно приближался, освещая себе дорогу мощным фонарем. Грахам прицелился на свет и нажал на спусковой крючок.

Свет погас. Послышались крики, топот бегущих и спотыкающихся людей. Грахам решил, что они могут открыть огонь по вспышкам его автомата, и нырнул за больший из двух валунов. И вовремя, потому что тут же прогремели выстрелы, и пули с омерзительным звуком зачиркали по камням. Потом раздался резкий треск, и издали протянулась голубая светящаяся лента, упиравшаяся в скалы справа от Грахама. Скорее всего, это был след от осирианского шокового пистолета. Кр-рак! Снова протянулась голубая лента, и так близко к Грахаму, что его слегка дернуло током.

Грахам обогнул валун, тщательно прицелился, пока не удостоверился, что держит на мушке вспышки пистолета одного из преследователей, и дал очередь. Потом, не тратя ни секунды, чтобы посмотреть на результат своей стрельбы, он нырнул за валун и начал карабкаться прочь. Бандитам понадобится время, чтобы понять, что он ушел.

Теперь он мог двигаться немного быстрее, потому что благодаря свету с востока стали видны контуры камней под ногами, хотя их цвет было еще не разобрать. Он догнал своих товарищей как раз тогда, когда они приблизились к расщелине, по которой несколькими часами раньше вышли к берегу, и которая теперь походила на мрачную дыру в темной отвесной скале.

— Сюда, — позвал Гил, подтягиваясь на руках и наполовину заползя в расщелину. Грахам протянул ему свой автомат.

В этот момент внизу посыпались камни, и из темноты раздался стон.

— Что случилось? — спросил Грахам, в свою очередь залезая в расщелину.

— Я подвернул ногу, — ответил Варнипаз. Потом добавил: — Все в порядке, идти могу.

Грахам, карабкаясь, словно обезьяна, пополз вслед за своими товарищами. К немалому своему удивлению, он обнаружил, что, как бы ни отличались внутри кришнанцы и земляне, вывихи и растяжения им были свойственны примерно те же.

Где-то сзади снова прозвучала автоматная очередь. Потом грохот осыпающихся камней перекрыл шум прибоя, и тогда Гил остановился, преградив дорогу Грахаму.

— Погоди-ка минутку! — попросил бразилец шедшего впереди Варнипаза. — Прежде чем идти дальше, дай мне пару динамитных шашек.

Кришнанец остановился и вытащил из своего ранца взрывчатку. Гил и Грахам прикрепили к ним бикфордовы шнуры, подожгли и бросили их как можно дальше вверх по расщелине.

После этого они побежали. Скляр и Джеру-Бхетиру уже были далеко впереди. Грахам обогнал Варнипаза, который прихрамывал на одну ногу. Теперь надо было спешить. До этого момента сама природа была на их стороне. Валуны помогали держать оборону, дорога под ногами была хорошо видна в предрассветных сумерках, которые все же мешали стрельбе их преследователей. Но скоро беглецы будут видны как на ладони в лучах солнца.

Подойдя к тому месту на берегу, где они оставили спасательный плот, Грахам увидел, что Скляр уже отвязал фалинь и положил на суденышко свой шокер.

— Ты и Варни, — распорядился он, — берите за корму, потому что она тяжелее. Я понесу за нос. Смотрите, чтобы винт не ударился о камни.

Они подняли плот, а Гил в это время устроился у основания скалы и нацелился из автомата туда, где расщелина выходила на берег.

Когда они подошли к тому месту, где должно было быть море, Грахам с ужасом увидел, что воды там нет. Начался отлив, и пока они приближались к воде, она все быстрее отступала.

— Цунами! — воскликнул Грахам. — Надо догнать воду и скорее выходить в море! — Он оглянулся назад: — Гил, давай сюда! Приближается волна!

Раздалась короткая очередь, и Гил бросился к ним. Со стороны ущелья послышалось глухое «бу-ум», и Грахам краем глаза увидел взметнувшиеся в воздух пыль и камни. Он не мог сказать, причинили ли взрывы вред их врагам. Гил бежал к ним со всех ног. Беглецы тащили плот по пологому склону, по щиколотку в тине, обходя холмики застывшей лавы. На обнажившемся морском дне лежали водоросли и били хвостами рыбы.

Резкий хлопок и светящийся электрический луч заставили Грахама обернуться. В зыбком утреннем свете он увидел неясные контуры на вершине скалы и другие, спускающиеся на берег. Ему показалось, что среди них была высокая коренастая рептилия — Тейерхия. Раздались выстрелы, и вокруг угрожающе засвистели пули.

Гил повернулся, скакнул за камень и прицелился из автомата — но вдруг скорчился и выронил его.

— Подержите! — крикнул Грахам, отпуская свой край плота.

Он вернулся на несколько шагов. Одного взгляда на Гила оказалось достаточно, чтобы понять — молодой человек был мертв, так как ему снесло изрядную часть головы.

Грахам поднял автомат и выстрелил в движущиеся фигурки. После короткой очереди оружие дало осечку. Грязь попала, подумал Грахам, и несколько раз передернул затвор, пока он не стал двигаться свободно. Потом выстрелил еще несколько раз. Преследователи укрылись за камнями или бросились плашмя на землю.

Пули и электростатические дуги свистели за спиной Грахама. Он почувствовал резкий толчок в правую руку, казалось, ее чуть не оторвало ударом, а затем сильную боль. Он посмотрел вниз: пуля пробила рукав его рубахи и слегка задела предплечье. К счастью, это была лишь небольшая рана, хотя ужасная современная разрывная пула могла оторвать руку напрочь. Он дал еще одну очередь. Ну почему враги всегда кажутся такими маленькими в прорези прицела, гораздо меньше, чем когда просто на них смотришь? Затвор еще раз клацнул, и раскалившийся автомат снова замолчал. Патроны кончились.

Грахам встал и побежал за своими товарищами. Уже совсем рассвело, и морское дно под ногами было хорошо видно. Он обогнул большой валун и перескочил через маленький.

Варнипаз все еще хромал, и Джеру-Бхетиру подхватила край плота, который выпустил Грахам.

— Гил? — коротко спросил Варнипаз.

— Ему конец, — ответил Грахам.

Они почти догнали уходящую воду. Скоро Скляр шагнул в прибой и бросил передний конец плота. Остальные тоже отпустили его и забрались через борта внутрь. Грахам швырнул автомат на дно утлого суденышка и следом вскочил сам. Он осмотрел двигатель и нашел кнопку запуска. Мотор взревел, из-под быстро вращающегося винта побежали назад буруны воды. Плот разогнался, а быстро уходящая от острова Вознесения вода добавила ему скорости. Казалось, что они летят на самолете.

Позади все еще слышались выстрелы. Грахам сменил пустую обойму на запасную и открыл ответный огонь по берегу, хотя преследователи были теперь так далеко от раскачивающегося плота, что он мог лишь посылать пули веером в сторону острова в надежде ослабить ответную стрельбу. Скляр и Варнипаз добавили к его заградительному огню несколько выстрелов из своих пистолетов.

— Э-эй! — крикнул Скляр с носа. — Приближается твоя волна. Кто-нибудь умеет молиться?

Грахам поставил автомат на предохранитель и посмотрел вперед. Он привык обсуждать такие явления, когда изучал цунами, но ему вовсе не хотелось сталкиваться с ними в реальной жизни. Однако теперь, похоже, такая встреча была неизбежной, хотел он этого или нет.

Вызванный землетрясением вал двигался отнюдь не в виде волны прибоя, пусть и размером со скалу. Вместо этого, казалось, весь горизонт приблизился к ним на расстояние вытянутой руки и постепенно поднимался к небу. По мере подъема плот замедлял движение. Обнажившееся морское дно и берег за их спинами, наоборот, опускались ниже и ниже. А впереди водяной склон расширялся во все стороны подобно большой горе.

— Смотрите! — крикнула Джеру-Бхетиру, показывая на берег.

Они уже были на высоте небольшой скалы и поднимались все выше. Вода перестала отступать и двигалась к острову. Далеко позади и внизу пенящаяся волна катилась к берегу по обнаженному морскому дну. Они продолжали подниматься и скоро оказались на уровне самой высокой точки северной оконечности острова, откуда хорошо просматривалась поверхность океана вокруг. Справа Грахам видел ферму Марча, пока ее не накрыла волна, освободив тысячи черепашек. Теперь плот на вершине огромного водяного холма быстро двигался к острову.

На берегу маленькие фигурки, казавшиеся с такого расстояния крошечными пятнышками, отчаянно взбирались на уступ. Вода с ревом ударила в скалы и через мгновение полностью их поглотила. Затем склон водяной горы накрыл всю сушу впереди. Плот двигался все быстрее к северу и в сторону берега, и его начало крутить как волчок. Мощное течение огибало северную оконечность острова Вознесения, поднимаясь все выше, пока все вокруг не превратилось в один бушующий поток несущейся воды. Грахам крепко схватился за фальшборт и надеялся, что их не перевернет. Отовсюду слышался рев воды.

Плот швыряло как щепку. Вокруг кипели буруны, разбрасывая в воздухе фонтаны брызг. Вода уже поглотила северную оконечность острова Вознесения, мимо которой их сейчас проносило. Одна струя обходила остров с северной стороны, а другая с южной, и они встречались, поднимая многометровые волны.

Грахам во всю силу легких крикнул: «Держитесь!», но сам не услышал своего голоса.

Вся северная часть острова была под водой, кроме нескольких самых высоких скал, вокруг которых она бешено вращалась. Плот начал скользить вниз по склону к водовороту на подветренной стороне, который, хоть и уменьшался, но продолжал кипеть бурунами.

Потом они попали в водоворот. Грахам вдохнул поглубже и задержал воздух в легких. Казалось, их несет по стене воды, и через несколько секунд вокруг не было ничего, кроме зелено-белой пены. Потом, когда уже казалось, будто легкие вот-вот взорвутся, Грахам обнаружил, что может дышать свободно. Плот вынесло на поверхность, и их вместе с ним, кашляющих, насквозь мокрых и отчаянно сжимающих свои веревки. Плот все еще был во власти волн, и вода плескалась у ног его пассажиров, но, по крайней мере, они могли дышать. Однако автомат и другое снаряжение утонули, а двигатель замолк.

Когда они выкашляли воду из легких и вытерли глаза, Грахам увидел, что их несет к острову. Воздух был наполнен криками тысяч крачек, гнезда которых поглотила вода. Взошедшее солнце освещало красно-коричневые контуры острова Вознесения и его сорока вулканов, самым высоким из которых была Зеленая гора.

Северный полуостров начал появляться из-под воды — сперва вершины холмов тут и там, потом гребни и, наконец, более мелкие скалы с камнями вокруг них.

Между тем обратный поток первой волны потянул их мимо конца полуострова. Через несколько минут он полностью показался из воды, которая стекала с него, вздымая фонтаны брызг. Скоро уровень моря понизился до обычного, потом новая волна снова пронесла их мимо острова, и это еще раз повторилось. Однако эта и следующая волны уже почти не поглощали полуострова, а просто накатывали на него, подобно приливу и отливу.

Четверо на плоту — двое землян и двое инопланетян — смотрели на мрачный, пустой остров. Грахам взял привязанное веревкой ведро и начал вычерпывать воду.

— Что это? — спросил, кашляя, Варнипаз.

— Где? — переспросил Скляр.

— Похоже на крики, словно кто-то зовет на помощь. Где-то там. — Варнипаз показал направление.

— Не думаю, что кто-то после всего этого мог выжить, — усомнился Скляр. — Может, одна из этих морских чаек.

Грахам возился с двигателем, который никак не хотел запускаться. Наконец он взялся за весла.

— Если вы немного подвинетесь, я попробую погрести, — предложил он. — Мистер Скляр, возьмите рулевое весло на корме.

— Ты умеешь грести? — вскинул брови Скляр.

— Я… э-э… у меня есть небольшой опыт.

— Туды-растуды, тогда будешь капитаном.

Солнечный диск к этому времени наполовину поднялся над горизонтом. Грахам посмотрел на Джеру-Бхетиру, которую ее неприкрытая полунагота делала самым желанным для него существом на Земле. Он осведомился:

— Бетти, кто все это на тебя надел?

Она объяснила:

— Когда в Рио меня сажали в самолет, я попыталась сбежать. Они поймали меня, но моя одежда была настолько изодрана, что вместо нее мне дали это. Но что это с твоей рукой? Ты ранен?

— Всего лишь царапина, — бросил он, но дал ей перевязать руку.

Крики повторились, теперь уже все могли их расслышать. Скляр повернул плот. Когда волна подняла его, они увидели две темные точки между ними и берегом. Грахам нажал на весла, и скоро они подплыли к утопающим. Один оказался толстым лысым Варшауэром, а другой лемуроподобным инопланетянином — Адзиком с Тота.

— Ну, — усмехнулся Гордон Грахам, — чрезвычайно рады вас здесь видеть. Н-не бойтесь, вы среди д-друзей.

Он потянулся за пистолетом, но Скляр остановил его:

— Эй! — Он кашлянул. — Не стреляй из такого мокрого пистолета. Его разорвет.

После этого Грахам порылся в отсеках плота, пока не нашел складной гарпун из трех секций. Когда плот приблизился к Варшауэру, который отчаянно бил по воде руками и цеплялся за фальшборт, Грахам взял наизготовку гарпун. Он обратился к толстяку:

— Отлично, а теперь говори, что все это значило?

— Я не буду ничего говорить, пока не встречусь со своим адвокатом, — заявил Варшауэр.

— Да? — Грахам направил гарпун ему в лицо. — Хочешь, чтобы я воткнул острие тебе в живот и повернул его несколько раз?

— Ты не сделаешь этого!

— Скоро увидишь. И к тебе относится то же самое, — сказал он Адзику, который подплыл вместе с Варшауэром и тоже держался за фальшборт.

Варшауэр выкашлял немного морской воды и буркнул:

— Ладно, твоя взяла. Особенно если учесть, что банда Адзика нас кинула. Адзик, — он откашлялся, — возглавлял этот синдикат на Земле, а Тейерхию просто наняли как гипнотизера для нас. Меня он тоже взял под свой контроль, поэтому я ничего не мог сказать, пока почти не утонул, и это, похоже, освободило меня от клятвы.

— Какая ставилась цель?

— Заселить Гамановию тотианцами, дубина.

— Как?

— Адзик — член тайного синдиката, большинство его членов тоже входят в правительство. Они обо всем договорились на Тоте. Они хотели сделать так, чтобы Гамановия поднялась из воды до начала действия договора в Марчем, тогда он стал бы владельцем всего континента. Или Аурелио, который купил Скалу у Марча.

— И что потом?

— Джо подписал соглашение о продаже континента синдикату, который, в свою очередь, с фантастической выгодой продал его тотианскому правительству. До того как на Земле разобрались бы во всей этой каше, на континенте уже жило бы выше крыши тотианцев, прилетевших на космических кораблях.

— Это им даром не пройдет!

— Ты так думаешь? А вспомни судебную тяжбу Земли с Тором? Тогда земляне так же захапали целый континент, а потом говорили, что это старая ошибка и теперь они свою собственность не отдадут.

— Это не совсем то же самое…

— С точки зрения закона — одно и то же. В тот раз суд установил прецедент, что легальных иммигрантов нельзя выселить, если только кто-то из них не совершил преступления.

— Но, во-первых, Всемирная Федерация не пускала сюда этих иммигрантов!

— А как они могли их остановить? По нашей конституции право ограничивать иммиграцию принадлежит национальным правительствам — а Всемирный Суд постановил, что это относится и к иммигрантам с других планет.

— Но здесь же все основано на мошенничестве! Похищение людей, гипнотизирование ученых, работающих над проектом…

— Конечно, но землянам потребовалась бы уйма времени, чтобы что-то доказать после начала переселения.

— Выходит, Всемирная Федерация потратила миллиарды долларов только для того, чтобы эти крысоподобные обезьяны обрели здесь свой дом! Так, Адзик? — Грахам направил гарпун на тотианца.

— Да, — проквакал Адзик. — Но я заявляю протест в связи с употреблением вами слов «крысоподобная обезьяна»! Можно нам наконец забраться на плот? Я устал плавать.

— О'кей, но одно лишнее движение — и вы отправитесь обратно в воду. А где остальные?

Варшауэр хмыкнул:

— А ты что думаешь? Утонули. Лундквист получил пулю еще до прихода волны. Тейерхия плавает как топор, а мы остались живы только потому, что я слишком толстый, чтобы утонуть, а Адзик чувствует себя в воде как тюлень. Что это, черт возьми, было? Землетрясение?

— Узнаете все в тюремной камере, — отрезал Скляр. — Слушайте, нас не относит?

Действительно, легкий ветерок отогнал плот на несколько километров к северо-западу. Грахам сделал еще одну тщетную попытку завести двигатель, потом достал инструкцию по мореплаванию и выживанию.

Через полчаса они установили парус — простой треугольный кусок материи, прикрепленный к невысокой мачте. Грахам, который по крайней мере в теории знал основы мореплавания, хотя и не имел практики, решил, что сможет повести плот обратно к острову Вознесения. Однако скоро он обнаружил, что, несмотря на все его манипуляции с рулем, мелко сидящее в воде суденышко относило ветром все дальше от острова.

— Надо грести, — велел он. — Мистер Скляр, возьмите гарпун и держите его наготове рядом с этими двумя. Варшауэр, бери одно весло, а я возьму другое. Бетти, садись за руль. Мистер Скляр, хлопайте его каждый раз, когда он начнет ловить крабов.

— Как это я могу здесь ловить крабов? — непонимающе пробормотал Варшауэр.

Скляр, оставив тщетные попытки закурить промокшую сигарету, спросил:

— Как долго мы продержимся на этой лодке?

— У нас в отсеках есть на несколько дней еды и воды. А если запасы кончатся, останутся наши друзья. — Грахам кивнул в сторону Варшауэра и Адзика.

— Я читал в земном законодательстве статьи о каннибализме, — сказал Варнипаз. — Убить человека с целью употребления в пищу — нарушение закона, но съесть его, если он умер по другим причинам, можно. Так что если мистер Варшауэр заставит нас своим буйным поведением убить его…

Судя по выражению лица Варшауэра, он расценил эти слова как не совсем удачную шутку.

Благодаря веслам плот понемногу приближался к острову. Они все еще были примерно в километре от берега, когда громкий звук вверху заставил их поднять головы — словно шипела большая паяльная лампа. Грахам узнал шум двигателей космического корабля.

— Вон он! — показал Скляр.

К ним приближался космический корабль. Из точки он превратился в пятнышко, а потом в ракету, движущуюся хвостом вниз. Он опускался на северную оконечность острова Вознесения. Грахам заметил, что он не похож ни на обычный корабль компании «Вигенс Интерпланетарис», ни на осирианский…

— Это они! — проквакал Адзик. — Мы спасены! Варшауэр, все-таки мы этого добились! Договор лежит в сейфе Марча, то есть все еще в его доме, хотя, наверное, и промок!

— Эй! — Скляр взял наизготовку гарпун.

Космический корабль подлетел к острову, замедлил ход, и пилот, видимо, стал выбирать ровную площадку для посадки. Затем он приземлился, взметнув вихри пара и пыли. Двигатели в последний раз взревели и замолкли.

Тотианец завопил:

— Если мы доберемся до моих друзей и они уничтожат этих людей, больше свидетелей не останется! Только они все знают! Прыгай за мной!

Адзик сиганул за борт, и его не успели схватить. Плот качнулся еще раз — это Варшауэр метнулся вслед за тотианцем.

— Бросай гарпун! — заорал Варнипаз.

Скляр замешкался, сомневаясь, что сможет попасть в беглецов незнакомым ему оружием. Варшауэр схватился за хвост хорошо плававшего тотианца.

— Держи второе весло! — крикнул Грахам Варнипазу.

Они начали яростно грести, но скоро стало ясно, что встречный ветер делает их усилия напрасными.

Джеру-Бхетиру сообщила:

— Из корабля выходят маленькие существа вроде Адзика.

— Точно, тотианцы, — подтвердил Скляр. — Смотрите!

Наверху показались еще шесть кораблей, движущихся по кругу и маневрирующих двигателями.

— Остальные тотианские колонисты, — констатировал Скляр.

Грахам, перемежая слова гребками, промолвил:

— Они не смогут… приземлиться пока… первый корабль… не разметит для… них посадочные площадки, а это… займет на Вознесении… какое-то время.

Джеру-Бхетиру тем временем описывала происходящее на острове:

— Варшауэр и Адзик уже доплыли до берега. Выходят. Большая волна сбила Варшауэра с ног, но он встает… Тотианцы из корабля бегут к берегу… Они разговаривают…

Скляр сказал:

— Лучше нам снова уходить подальше в море. Они готовят какое-то оружие.

Плот развернулся, и они поплыли на северо-запад, куда быстрее, чем перед этим к острову, потому что парус теперь им помогал. Остров Вознесения снова стал уменьшаться, а тотианцы скоро превратились в маленькие точки. Посмотрев на берег, Грахам действительно увидел, что они готовят какое-то оружие, хотя было уже слишком далеко, чтобы разглядеть детали. Оставалось только надеяться, что корабль, полный колонистов, не мог взять с собой никакого тяжелого груза.

Раздался свист, а потом громкий плеск. Рядом с плотом взметнулся вверх столб воды.

Снова свист и плеск! Еще раз, ближе.

— Взяли на прицел — пристреливаются, — пропыхтел Грахам. — Следующий будет наш…

Свист — плеск. Но на этот раз дальше, а не ближе.

— Боже мой! — крикнул Скляр. — Смотрите!

Над поверхностью Атлантики поднялся серый корпус, вода ручьями стекала по нему вниз, он двигался все стремительнее. Благодаря атомным двигателям подводная лодка развила скорость шестьдесят узлов и двигалась по направлению к острову Вознесения, разрезая волны своим заостренным носом. Фонтан от последнего взрыва после выстрела с острова поднялся в кильватере лодки.

На ее палубе распахнулся купол, и из него поднялась большая труба. С громким свистом к острову Вознесения понеслась ракета. Она быстро набрала огромную скорость, а механизм наведения на цель вел ее зигзагами к космическому кораблю.

— Закройте глаза! — предупредил Грахам.

Яркую вспышку на острове не помешали увидеть даже опущенные веки. За ней последовал оглушительный рев и взрывная волна, которая пронеслась над морем и едва не перевернула плот. Когда они открыли глаза, над островом поднимался столб дыма и пыли. Космического корабля не было видно.

Они сидели полуоглушенные, в то время как шесть космических кораблей в небе над ними взяли курс на запад и быстро скрылись из виду. Подводная лодка двигалась теперь в сторону плота.

Джеру-Бхетиру взволнованно спросила:

— Это не означает войны между нашими планетами?

Скляр покачал головой:

— Война между планетами в принципе невозможна, юная леди. Кроме того, тотианское правительство обязательно заявит, что это была частная инициатива, и планета в целом не несет за нее никакой ответственности. А может, на Тоте скоро будет другое правительство.

Подводная лодка подошла ближе, на флагштоке над ней развевался клетчатый флаг Всемирной Федерации. На рубке виднелась надпись «Нигерия», а на палубе появилась команда с блестящими черными лицами. Струя масла выровняла поверхность моря, и моряки помогли им подняться на лодку.

Офицер-африканец с нашивками майора произнес:

— Я капитан, и меня зовут Нвафор. Это вы — Рейнольд Скляр?

Скляр представил себя и своих товарищей. Майор Нвафор пояснил:

— Мы шли обычным рейсом из Фритауна, когда получили радиограмму от генерала Васконселлоса из бразильской Федеральной полиции. Он передал, что предполагает кое-какие проблемы в районе острова Вознесения, и попросил нас сделать здесь остановку. Мы приказали этим ребятам прекратить стрельбу, а когда они открыли огонь по нам, вынуждены были защитить себя.

Скляр посмотрел наверх:

— А куда улетели остальные тотианские корабли?

— Я велел им направляться в Бахию, чтобы их там арестовали и разоружили. А теперь, пожалуйста, спускайтесь вниз. Когда обсохнете, надо будет выслушать ваш рассказ.

Звук реактивных двигателей заставил их поднять головы. С запада к ним приближался самолет с опознавательными знаками Соединенных Штатов Бразилии.

— Как всегда, поздно, — пробурчал Скляр и повел их вниз.

Глава 9

На борту самолета, следующего в Нью-Йорк, Джеру-Бхетиру сидела лицом к Грахаму и Варнипазу. На ней был земной наряд, купленный в Рио, и выглядела она в нем весьма привлекательно, хотя ее грудь и не была так открыта, как в прежнем платье. Волосы остальных начали понемногу подрастать, после того как они сняли защитные шлемы и парики. Она сказала:

— Мне так жаль бедного мистера Гила! Не стоило меня спасать, если ему суждено было при этом погибнуть.

Варнипаз угрюмо кивнул:

— Он говорил, что хочет побывать в настоящем деле, прежде чем умрет. — Кришнанец повернулся к Гордону Грахаму: — Я должен тебе больше, чем в силах заплатить, Гордон. Если окажешься на моей родной планете, где я пользуюсь кое-каким влиянием, то получишь все, что хочешь, если я смогу это устроить. Назови свою цену.

Грахам оторвал глаза от технического доклада, который он готовил для Бразильской федеральной полиции, и обменялся взглядами с Джеру-Бхетиру. Кришнанец оказался именно таким хорошим парнем, каким он представлялся с самого начала, и невозможно было прямо ему сказать, что Грахам хочет его девушку.

— Ну, давай, — подбодрил Варнипаз. — Все, что хочешь.

— Хорошо… ну… — протянул Грахам.

— Будь откровенным.

Грахам глубоко вздохнул и решился:

— Если ты и правда хочешь знать, я люблю твою невесту.

Варнипаз слегка поднял свои брови-антенны:

— Интересно. Однако это ей решать. Что скажешь, Джеру-Бхетиру?

— Я тоже люблю Городона, — ответила она. — Безумно. Но, конечно, я выйду замуж за тебя, Варнипаз, как обещала.

— Что? — воскликнул Грахам. — Как ты это себе представляешь?

Она вежливо объяснила:

— В моей стране то, что вы называете любовью, ни имеет никакого отношения к браку. Мы считаем, что в брак должны вступать те, кто связан общими интересами и планами на будущее, а не те, кто испытывает временное сексуальное влечение. Но если все же такое случается, то жертвы подобной «любви» только вызывают жалость. Романтические идеи земного Запада не имеют для нас никакого смысла. А помолвка между Варнипазом и мной — крайне важное государственное дело, наш брак укрепит связи между Катай-Ихогораи, самой культурной страной Кришны, и Сотаспе, самой технически развитой. Мы нравимся друг другу, нам будет хорошо вместе и, конечно, мы не разрушим этот блестящий план из-за временной короткой страсти, особенно к землянину. Ведь у нас с тобой, Городон, даже не может быть детей.

— Мы м-могли бы усыновить… — начал мямлить Грахам, но кришнанка остановила его:

— Усыновить — кого? Осирианца с его чешуей или вишнанца с шестью конечностями? Нет, дорогой Городон, ты и сам прекрасно знаешь, что это совсем не то, что…

Скоро они прилетели в нью-йоркский аэропорт. Варнипаз пожал руку Грахаму, а Джеру-Бхетиру горячо его поцеловала, и они ушли — кришнанка вместе с ее женихом.

Грахам повернулся к Скляру:

— Как насчет пропустить рюмашку перед тем, как ехать в город?

— Нет возражений, — отозвался констебль, и они направились к бару. — Не вешай нос, приятель. Помимо всего прочего, ты настоящий герой.

— Да я и не думаю опускать руки. Конечно, приятно, когда тебе жмет руку президент Бразилии, а Соуза предлагает постоянную работу над Проектом, и тому подобное. Но я надеялся…

— Кое-что устроить с этой маленькой осьминожкой, да? Сам когда-нибудь поймешь, что все хорошо кончилось. Когда пробудешь в браке столько, сколько я, начнешь смотреть на эти вещи проще. Кроме того, ты спас целый континент для Всемирной Федерации, разве не так? Чего ты хочешь? Подводную лодку?

— Думаю, что да.

— Фокус-покус. — Рейнольд Скляр повернулся к бармену: — Марсианское специальное мне, и кружку легкого пива для моего друга. И опусти туда аккуратно рюмку кюрасао.

Королева оборванцев

Глава 1

Община

Посланница поднялась со своего места в колеснице и громко щелкнула хлыстом. Животное, чьи крупные лапы сжимали оглобли, вытянуло длинную шею, что-то негодующе проворчало и с легкостью ускорило бег с помощью своих больших ног. Многосуставные ползающие твари бросились врассыпную по мокрому песку пляжа и скатились с легким всплеском в воды Алого моря.

Когда ноги животного чуть замедлили бег, Род Элхам вновь щелкнула хлыстом. Эта скотина была старым обманщиком, зачастую взывающим к сочувствию возницы. Но они ехали не более получаса, и сзади остались лишь холмы. Поэтому Род (которая никогда не была склонна к сантиментам по отношению к бессловесным тварям) и сейчас не собиралась щадить животное. Новости, имевшиеся у нее, были намного важнее для общины, чем жизнь какого-то животного или даже ее собственное существование.

Колесница накренилась и задребезжала при выезде с пляжа на дорогу, которая поднималась все выше к основанию Кхинама. Род пристально посмотрела на разрушенные башни Кхинама, вздымающиеся ввысь над зубчатыми стенами. В этих руинах, как утверждал один из ее работников, Ироедх, могли быть спрятаны древние сокровища. Проявленный им интерес был характерен для бездельников, которые не знают, как убить время и занимаются глупым пустозвонством. Впрочем, Ироедх не очень-то сильно отличается от подобных типов, у него тоже немало странностей.

Но она, Род, не испытывала ни малейшего интереса к развлечениям далеких предков. Ни один из их грубых обычаев, о которых упоминалось в Балладе Идхиоса, не мог вызвать у нее ни малейшего интереса. Судьбой ей предначертана более важная миссия, чем сбор каких-то бесполезных знаний. Придет день, и она будет заседать в Совете, танцевать на балах и заниматься какими-нибудь еще приятными вещами. Генерал Род? Министр иностранных дел Род? Учитывая ее деятельную натуру и моральное превосходство перед остальными, для Род не было ничего невозможного.

Она вновь стегнула несчастное животное хлыстом, на этот раз по жесткой шкуре. Оно громко вскрикнуло от боли и припустило быстрее. Новости нужно как можно быстрее передать высшему чину в Элхаме; если же Совет не сможет всесторонне оценить ситуацию, обо всем придется доложить самой королеве.

Даже сквозь туман было видно, что солнце опустилось совсем низко, когда Род подъехала к стенам, окружающим Общину. Стражники, хорошо знавшие Род, пропустили ее через ворота без всяких формальностей. Она поехала прямо к куполам храма, возвышающимся над величественным парком.

Перед входом она крикнула «Тпру-у-у!», натянула поводья и, соскочив на землю, направилась к порталу. Два работника стояли на страже по обе стороны входа. Их до блеска отполированные медные кирасы, пуговицы на юбках и украшенные гривой шлемы сверкали в лучах заходящего солнца. Стражники крепко держали в руках копья, лица же их выражали спокойствие, подобное тому, которое бывает у умерших.

Род знала их. Тот, который стоял слева, был молодой Тудх, крепкий, думающий по установленным правилам работник; другая же — мыслящая как-то туманно, мечтающая о древностях Ироедх.

За несколько минут до этого стражники стояли на посту, расслабившись. Тудх о чем-то болтал, а Ироедх ела какой-то спелый фрукт, вполуха слушая товарища и одновременно погрузившись в собственные мечты.

— …и ты думаешь, какой-нибудь глупец знает лучше, как сменить королев? Воинственный клич арсууни все еще звучит у нас в ушах. Я знаю, налоги Интар становятся ниже, но что из того? Они все еще достаточно высоки, чтобы осуществить цели Общины. А если Совет что-то задумает…

Откусив очередной кусочек от фрукта, Ироедх сказала:

— Мы не знаем, произойдет ли смена королев.

— Интар не может отказаться от собственного отвода. Или ты думаешь, она убьет принцессу Эстир? Не похоже на это; она толстая и неповоротливая, при этом часто сопит. А Эстир — ловка в движениях, и при этом держит копье как солдат Тваарма. Конечно, есть такие, кто выступает в защиту Интар. Из-за конфликта с арсууни нам, получается, нужна не молодая королева, которая бы во всем победила старую, если устроить королевскую дуэль, а прежняя — ловкая и хитрая, которая…

В это время Ироедх заметила Род, проглотила последний кусочек лакомства, выбросила огрызок в заросли кустарника и сказала:

— Внимание! Подъезжает колесница.

Тудх выпрямился, приняв позу, полагающуюся стражнику. Но болтать при этом не прекратил:

— Это же Род. Она ездила в Тидхен, чтобы основать колонию в Глииде. Она всегда спешит выполнить ту или иную миссию. Все старается для Совета. Она получила задание от королевы Маиур в долине…

— Прекрати болтать.

— Но она — одна из нас…

— Говорю же тебе — прекрати.

Тудх был младшим, и волей-неволей ему пришлось замолчать. Тем временем колесница подъехала к ним и остановилась. Род встала во весь рост, и Ироедх увидела, что она одета в широкополую шляпу, зашнурованные ботинки и плащ, откинутый на спину по причине теплой погоды. На поясе из светлой кожи висел нож в ножнах. В колеснице она оставила копье, завернутое в чехол.

В этот момент душу Ироедх обуревали противоречивые чувства. Когда-то ей нравилась Род, она думала, что та разделяет ее интерес к утерянным древностям. Однако в ту пору обе они были очень молоды, позднее же Род потеряла интерес к подобным вещам. Он уступил место стремлению до конца быть верной идеалам автини. Какое-то время Ироедх почти ненавидела Род — за ее разочарование в юношеских привязанностях, но потом это чувство как-то притупилось, уступив место лишь сожалению об утраченных ожиданиях.

Род воскликнула голосом, зазвеневшим от напряжения:

— Сестры, кто сейчас высший чин в Совете Элхама? Я должна видеть ее немедленно!

Тудх ответила:

— Великая Эунмар. Но что случилось в Нионде, Род? Неужели Совет объявил нам войну?

— Ничего подобного. Говори быстро, где она?

— Сейчас проверю по списку. Генерал вместе с разведчиками находится на границе с Тваармом. Интендант уехал в Тхидхен на восемь дней. Офицер-воспитатель болен. Иностранный офицер находится вместе с генералом; а королевский — в ее собственном распоряжении… Да уж, в Совете сейчас нет ни одного офицера!

— Но это невозможно! Закон предписывает, что хотя бы один человек должен быть на службе все время.

— Предполагалось, что на посту будет офицер-воспитатель, но его внезапно свело судорогой. Тем временем…

— Тогда я должна увидеть королеву!

— Что? — закричали Ироедх и Тудх вместе.

— Мне нужно увидеть королеву Элхама Интар, и немедленно!

— Ты что, сошла с ума? Она высиживает яйца! — возмутилась Ироедх.

— Ну и что? У меня чрезвычайно важные новости! Подумаешь, одним яйцом больше или меньше…

— Это невозможно, если, конечно, ты не имеешь в виду, что нас атаковали солдаты королевы Омвир.

— Это еще более важные новости. Без преувеличения, мы теперь знаем все об арсууни.

Тудх вопросительно посмотрела на Ироедх. Та была старшей и, следовательно, имела право решающего голоса:

— Мы ведь не посмеем, Ироедх? Устав это запрещает. Нас могут наказать.

Но Ироедх сказала:

— Расскажи нам эту историю, Род, и я подумаю, как лучше поступить.

Род обмахнулась своей широкополой шляпой.

— Это глупо, глупо… Но все же я должна. Х-м-м. Когда я вместе с посланником королевы Маиур из Тидхема отправилась в Глиид, чтобы установить границы предполагаемой колонии, мы прибыли туда как раз в то время — как бы назвать его правильно? — когда там приземлился воздушный или небесный корабль, принесший со звезд живые существа, которые сами себя называют ЛЮДЬМИ.

Ироедх и Тудх обменялись изумленными взглядами. Но уже через мгновение в них сквозил неподдельный ужас. Последняя из них сказала:

— Но это невозможно, дорогая Род! Давно доказано, что звезды излучают слишком много тепла, чтобы на них могла существовать жизнь. Или это новая версия одной из тех старинных легенд, которые собирает Ироедх, — о божествах, приходящих на Землю?

Род огрызнулась в ответ:

— Уверяю тебя, я видела эти создания собственными глазами и даже разговаривала с ними. К тому же, никто еще не обвинял меня во лжи. Создается впечатление, что многие звезды сошлись в миры, подобно нашему, и в этих мирах существует жизнь. Там даже существует что-то вроде правительства» света звезд», названного Всепланетным Советом. Развитие этих людей — одно из самых лучших в тех мирах (по крайней мере, в области естественнонаучных знаний). Они послали свой небесный корабль, чтобы исследовать нас. Мы же должны послать галеру, чтобы осмотреть остров, находящийся в отдаленном районе Алого Моря.

Род умолкла чтобы перевести дыхание и Тудх в это время сказала:

— Это напоминает то, что сказал оракул Ледхвида:

В ответ Род сказала:

— Видимо, ты имеешь в виду, что, когда небесные корабли прилетят сюда, все наши тунеядцы превратятся в плутов. Что ж, посмотрим!

— Но скажи, как выглядят эти люди? У них множество ног или их туловища напоминают студень?

— Они выглядят просто как люди, у каждого из них есть свои особенности.

— Какие же? — спросила Тудх.

— Они несколько ниже ростом, чем мы, кожа у них желтая, иногда коричневая, а не красная, как у нас; у них по пять пальцев на каждой руке, а ног — всего две; уши у них большие, сморщенные по краям; зрачки в глазах круглые, а не продольные, как у нас; волосы покрывают у них всю голову, а не свисают единственной прядью на спину, как у нас. И — вот что еще важно. У них нет касты работников!

Ироедх удивилась:

— Тогда кто же построил и укомплектовал их небесный корабль?

— Бездельники и королевы. Компания по производству кораблей состоит, в основном, из бездельников, в нее входят также две или три королевы. Когда я спросила, где их работники, они не сразу поняли мой вопрос, но, спустя некоторое время один из них — тот. Кто знает наш язык, уверил меня в том, что у них нет работников как таковых — все до единого лишь выполняют функции мужчин и женщин.

— Как это? — вскрикнула Ироедх.

— И после этого ты называешь их цивилизованными? Ведь они размножаются как животные! — удивилась Тудх.

Род вздохнула:

— Я не буду обсуждать этот вопрос. Моя задача — убедить вас в том, что их прибытие дает огромные возможности Общине, пока только непонятно — хорошие или плохие. Поэтому вы должны немедленно провести меня к королеве!

— Если ты подождешь всего лишь час, яйца появятся на свет, королевский офицер рассортирует их и положит в инкубатор, — попыталась сгладить назревающий конфликт Тудх.

Но Ироедх возразила:

— Думаю вопрос все же требует немедленного решения. Пойдем к королеве…

— Но устав! Нас накажут, — запричитала Тудх.

— Беру всю ответственность на себя. А ты останься тут, Тудх, — сказала Ироедх.

И она повела Род по коридорам к центральному куполу. В прихожей перед королевской спальней стояло еще несколько стражников. Принцесса Эстир была совершеннолетней, поэтому нельзя было допустить ничьего внезапного вторжения перед официальной борьбой за право наследования. В прихожей сидел веселый массивного вида трутень. Как только Ироедх задела цепь у входа в спальню, он прогремел:

— Привет, красотка!

— Как поживаешь, Антис? Ты сегодня дежуришь? — спросила Ироедх.

Трутень в ответ лишь ухмыльнулся:

— Да-да. Ты же знаешь, она может поставить на дежурство и вне очереди, если захочет. И завтра придется нести эту повинность — если только смогу. Как тебе это нравится?

— Я должна работать. Ничего не поделаешь.

— Грустно. Все работаешь и работаешь, никаких развлечений. Так можно и со скуки умереть, тебе не кажется? Дай мне знать, когда у тебя будет свободный денек.

Ироедх почувствовала, что Род строго на нее смотрит. Как раз в это время открылась дверь в королевскую спальню, и она сказала стражнику:

— Стражник Ироедх пришла с Посланником Род, чтобы встретиться с королевой.

— Но она в данный момент высиживает яйца. Я не могу…

— Это чрезвычайно важно. В ту же минуту, как яйцо появится на свет, доложите ей обо мне. Всю ответственность я возьму на себя.

Работник скрылся за дверью, но тут же вернулся и сказал:

— Яйцо только что появилось, и королева примет вас. Но она говорит, лучше бы ваши новости были очень важными.

Королева Интар с трудом умещалась в кресле. Работник с великим трудом усадил ее так, чтобы ей было удобно. Яйцо лежало в коробке с песком, где королевский офицер делал специальные пометки цветными карандашами.

Королева тяжело вздохнула:

— Итак? Только не говорите, что оторвали меня от высиживания яиц для того, чтобы доложить, будто старая Маур отказалась от своих бессмысленных притязаний на Глиид. Если это так, я прикажу высечь моих работников!

Ироедх смущенно сказала:

— Как много яиц, моя королева. Беру всю ответственность на себя, что оторвала вас от такого важного занятия. Умоляю, позвольте Род обо всем рассказать.

Род повторила свой рассказ, добавив лишь некоторые детали. Королева Интар наклонилась к ней, когда та рассказывала о половых особенностях людей, и спросила:

— А могут эти саморождающиеся люди быть представителями среднего рода, кастой работников, соответствующей нашему среднему роду?

— Нет, по крайней мере, они говорят, что это невозможно. А требовать от них доказательств мы не можем.

— Тогда это несоответствие говорит о том, что количество у них мужчин значительно превосходит количество женщин?

— Нет. Количеством они практически равны, но, так как женщины меньше и слабее, они редко принимают участие в исследованиях, требующих большой энергии.

— Хороша же участь их женщин! А они такие же млекопитающие как мы, или выкармливают своих детенышей как-то по-другому?

— Да, они млекопитающие; у самок хорошо развиты все железы — хотя и не так замечательно, как у вас, моя королева.

Ироедх, слушая Род, подумала, что и ей следует иногда делать комплименты вышестоящему начальству. А королева тем временем спросила:

— А как их удобряют?

— Я не имела возможности изучить их органы, но…

— Я не имею в виду это; я спрашиваю о том, какому общественному кодексу они следуют? Или у них оплодотворение происходит так же, как и у животных?

— Наоборот. Ими управляет хорошо продуманный кодекс. В течение всего их долгого путешествия от звезды сюда ни один из мужчин…

— А что это за звезда?

— Она не видна отсюда, но сами они указывают на созвездие Хуусг. Астронавты называют свою звезду Сол или Солнце, а планету — Терра или Урт, в зависимости от языка, на котором идет разговор.

— Каковы их цели? — спросила королева.

— Люди говорят, что просто хотят изучить нашу планету и попытаться найти экспедицию, которая была выслана раньше и исчезла в Нионде. По крайней мере, они утверждают именно это.

— Я никогда ни о чем подобном не слышала. А ты сама-то веришь в их мирные цели?

Род пожала плечами.

— Трудно, конечно, без веских доказательств верить утверждениям живых существ не просто из другой общины или племени, но из другого мира. Возможно, они и говорят правду и не хотят причинить нам вред; но наверняка об этом знает лишь Ледхвид. Что же касается лично меня, то я всегда отношусь с подозрением к людям, которые утверждают, что ими движет лишь любовь к знаниям, невзирая на то, получат ли они сами от этого выгоду.

Сказав это, она пристально посмотрела на Ироедх. Королева Интар продолжала упорствовать, задавая все новые вопросы:

— А что они думают о нас?

— Сначала мне показалось, что они немного нас боятся, так же, как и мы — их. Чуть позже, когда люди увидели, что у нас нет оружия кроме копий, они стали достаточно дружелюбными. Но были удивлены нашим образом жизни и достижениями. Но мы тоже были немало изумлены, увидев их. Их переводчик, которого зовут Блос или Блок, сказал, что наша кастовая система напоминает ему маленькое летающее существо, которое называется бии. Его приручили в родном для людей мире из-за его сладких выделений.

— Надеюсь, ты не дала им никакой информации, которая могла бы быть полезной врагу!

— Нет, нет, что вы, я была очень осторожна…

Наконец, королева сказала:

— Я вижу здесь возможности как для хорошего, так и для плохого. Некоторые предсказания указывают на зловещее развитие событий. Если бы мы могли каким-то образом использовать пришельцев против арсууни… Если бы, например, мы могли взять одного из них в плен и держать его в заложниках, чтобы заставить других…

— Моя королева, хочу предупредить вас, что их развитие намного превосходит наше. Поэтому любая попытка применить к ним силу была бы чистым безумием.

— Мне нужны доказательства! Какое развитие, какая сила?

— Мы можем создать корабль подобный тому, какой есть у них?

— Н-нет, но что из того? Как они могут причинить какой-нибудь вред с помощью своего волшебного корабля, если просто бросить его на них? Если же это обычное судно, предназначенное для плавания, оно разобьется как яйцо, если они попытаются что-то с ним сделать.

— Но у них есть другие возможности. Я видела собственными глазами, как один из них встал в атакующую позицию, прицелился с помощью маленькой полой металлической палки, и — ба-бах! Зверь, в которого он выстрелил, упал сраженный наповал с огромной раной в туловище, в которую бы вам удалось просунуть голову.

— А они рассказывали тебе, как все это делается?

— Нет. Когда я спросила, они уклонились от ответа.

— Ну и мошенники! А какие еще дьявольские трюки они могут выделывать?

— Трудно сказать. Я слышала, у них есть приспособление, которое указывает, обманывает или говорит правду твой собеседник. Но, поймите, я узнала о них так много нового, что за один раз все это трудно переварить. Лучше я сделаю заметки по памяти, а потом напишу доклад для Совета.

— Хорошо.

Затем Интар повернулась к Ироедх:

— Моя дорогая, ты поступила совершенно правильно, приведя Род, и не распутав перед этим все нити протокола. Подведи итог своим наблюдениям. Возможно, у меня будут к тебе некоторые поручения, поэтому не покидай Элхам. А на обратном пути скажи дежурному трутню, что я не нуждаюсь в нем. У меня другие планы.

Когда Ироедх проходила обратно через прихожую, она увидела там Антиса и передала ему сообщение королевы.

Услышав его, тот нахмурился, но тут же оживился.

— Какая удача! В таком случае, почему бы нам не поужинать вместе? Я буду не Антис из Элхама, если не добьюсь этого!

Ироедх покраснела:

— Хорошо. Но, Антис, дорогой, прошу тебя — не афишируй перед другими наши отношения.

— А я и не делаю этого.

— Но ты только что намекнул о них в присутствии Род.

— Этого глупого создания?

— Она не настолько глупа, чтобы не понять, о чем ты говоришь. Если она пожалуется в Совет, у нас могут быть неприятности. А она вполне может это сделать.

— И что же они подумают я собираюсь сделать с тобой? Что я МОГУ сделать, кроме как поужинать вместе и помочь тебе найти какие-нибудь древности? Никому и голову не придет, что ты — функциональная самка!

Сказав это, он весело рассмеялся, обнажив ровный ряд голубых зубов.

Ироедх обиженно засопела:

— Иногда мне кажется, что у тебя отвратительное чувство юмора.

Он лишь помахал ей на прощание рукой.

— Забудь эту глупость, дорогая. Увидимся в Кхинаме после захода солнца.

Ироедх вернулась на свой пост. Дежурить ей оставалось примерно час, и она стала поджидать сменщицу. Но вместо нее появилась Род с неожиданным сообщением:

— Королева Интар решила послать делегацию к небесному кораблю, чтобы установить более тесные отношения с людьми. В связи с отсутствием офицера по иностранным делам я — старшая по чину. Поэтому и возглавлю ее. На задание отправятся также Ииноедх, Авпандх, Вардх и ты.

Лицо Ироедх так и засветилось от радости. Ей было особенно приятно, что членом делегации будет Вардх, потому что она очень хорошо относилась к Ироедх.

— Какая удача! Спасибо, Род!

— Х-м. Не стоит благодарить меня. Я бы никогда не выбрала тебя для такого дела, не знаю, почему королева поступила именно так. Этого бы никогда не было, если бы Совет действовал, как ему предписано. Но ты же знаешь королеву Интар. Должно быть, офицер по вопросам сельского хозяйства замолвила за тебя словечко, ведь всем известно, что ты — ее любимица.

Ироедх выслушала эту тираду с изумлением, перешедшим в гнев. В ответ она вспылила:

— Что ты имеешь против меня? У меня есть опыт в подобных делах, и моя квалификация намного выше средней.

— Это вовсе не так. А вот сказки о твоем братании с трутнем всем известны. Только встречи ваши отнюдь не целомудренные. Да он и сам практически подтвердил это сегодня.

— А тебе-то какое до всего этого дело?

— Ровным счетом никакого. Но ты ведь спросила меня, почему я не считаю тебя идеальным кандидатом для выполнения столь важной миссии. Вот я и ответила. Работники, которые связываются с бездельниками, опускаются до их уровня. Они попусту тратят свое время, и испытывают удовольствие лишь тогда, когда работа сделана кем-то другим. Они занимаются танцами, выращиванием цветов и тому подобной чепухой. Однако, следующая чистка все расставит по своим местам!

Ироедх, у которой были причины ненавидеть слово «чистка», придала лицу безразличное выражение и сказала холодно:

— Я предлагаю отложить обсуждение о моей пригодности к выполнению столь ответственной миссии до ее окончания. Итак, когда мы выступаем.

— Завтра утром. И все должны быть в полном снаряжении.

Ироедх наблюдала, как Антис пытается высечь огонь с помощью кремня. Наконец, ему удалось разжечь небольшой костер. После этого он отошел на небольшое расстояние и встал против ветра, чтобы удостовериться, не сможет ли кто-нибудь посторонний учуять запах жарящегося здесь мяса. Это было мерилом их любви — ужинать вместе. Удовольствие, получаемое от совместной трапезы, перевешивало отвращение, которое они испытывали к диете друг друга.

Неожиданно из Алого Моря выпрыгнула огромная летающая рыба, и закружилась волчком, высматривая добычу. Поживившись какой-то мелкотой, выплеснутой на берег морскими волнами, она вновь подпрыгнула, и ее темный силуэт с громким всплеском опустился в окрашенные лучами заходящего солнца в пурпур воды. Влюбленных окружали руины Кхинама, чьи завораживающие красотой разрушенные шпили и мозаики так и смогли превзойти в своем творчестве современные умельцы автини. Невдалеке поднималась величественная Мемориальная Колонна Кхинама, воздвигнутая в честь какого-то забытого героя или победы над врагом. Хотя статуя, венчавшая ее, была изъедена до торса временем и непогодой, сама Колонна, воздвигнутая из добротного камня, сохранилась лучше, чем большинство старинных городских построек.

Антис, внимательно наблюдая за совершавшей полет рыбой, воскликнул:

— Это знак перемен.

— Каких?

— Когда рыба летает кругами, должно произойти что-то плохое.

— Глупости! Ты во всем видишь какие-то знаки, а перемены и так всегда встречаются.

Ироедх задумалась, пока жевала с отсутствующим видом свой ужин, состоящий из сухого печенья и овощей. В свете гаснущего дня она с удивлением разглядывала свою добычу. Наконец спросила:

— И все же, что это, как ты думаешь? Слишком хрупкое для оружия, но как украшение тоже не выглядит. Может быть, это жезл офицера?

Антис оторвался от ляжки какого-то животного, которую с удовольствием поедал.

— Это инструмент, с помощью которого древние исполняли музыку.

— А как на нем следует играть?

— Нужно дуть в щелочку в самом конце трубки и перебирать пальцами, закрывая или остальные щели. Помнишь картину на стене тронного зала?

Ироедх подула в трубочку, но звуков не последовало.

Антис рассмеялся.

— Дело вот в чем. Ты дуешь не в трубочку, а как-то через нее.

Ироедх сменила позу, и тут же была вознаграждена… каким-то воем, донесшимся из флейты.

— Дай-ка я попробую, — сказал Антис.

— Но у тебя сальные руки!

— Хорошо, после того, как закончу ужин. Кстати, а что это за книга валяется среди отбросов?

Ироедх осторожно вытащила старинную книгу из кучи мусора. Ее страницы, переплетенные из тонкой древесной коры, потрескались и рассыпались прямо в руках. Чернила настолько поблекли от времени, что текст было невозможно прочитать в гаснущем свете дня. Но было видно, что над каждой строкой со словами тянется полоска аккуратных параллельных линий, усеянных маленькими черными точками.

— Да это же песенник! Какая удача! — закричал Антис.

— Надеюсь, эти маленькие черные точки говорят о том, какую дырочку нужно закрывать пальцами?

— Или какую из них оставлять открытой. Давай-ка, попробуй.

Ироедх начала дуть в отверстие флейты и перебирать пальцами. Несмотря на ее неопытность, послышалась какая-то знакомая мелодия.

Антис обрадовался:

— Думаю, я знаю ее. Когда меня только приняли в трутни, я встречался во стариком по имени Баортус, которому позволили жить среди нескольких чистильщиков. И все потому, что он был очень опытный в таких делах. Он часто играл на флейте, похожей на эту. Думаю, мне следовало бы запомнить, как на ней играть, но я был так занят своими новыми обязанностями, а после следующей чистки Баортус исчез. Я совершенно забыл эту историю. Только сейчас вспомнил, увидев инструмент.

Он вытер руки о сорняки и подошел поближе, заглядывая Ироедх через плечо.

Ну и ну! Если бы было светлее, мы могли бы прочитать слова и ноты, правда ведь? Дай-ка я разожгу посильнее костер.

Он отправился в близлежащий лесок, оставив Ироедх ненадолго в одиночестве. Послышался треск отрываемых от деревьев сучьев, и вскоре он вернулся с целой охапкой ветвей, пригодных для топлива.

Когда огонь в костре разгорелся достаточно ярко, Антис довольно кивнул подруге:

— Ну-ка, давай с самого начала. Ты играй, а я буду петь. Беда прямо с этой устаревшей орфографией! — нахмурился он, увидев поблекшие от времени паукообразные буквы:

Их представление было затруднено тем, что каждая строчка или две текста не попадали в такт мелодии, и в конце концов оба исполнителя расхохотались.

Когда Ироедх немного успокоилась, то спросила:

— А что значит «влюбленная в парня говорит…»?

— Думаю, имеется в виду друг, какой-то член Общины.

— Я не могу себе представить, что кто-то из наших работников может потерять сон; даже ты, мой лучший друг.

Антис лишь пожал плечами в ответ.

— Спроси оракула Ледвида. У древних было немало забавных идей. Может быть, это из-за недостатка контроля за питанием.

Ироедх стала размышлять вслух:

— Единственный раз, когда я видела Автин возбужденными, было тогда, когда иностранка Итходх из Йема узнала, что ее Община уничтожена арсууни. Она покончила жизнь самоубийством, несмотря на то, что Совет отдал приказ о признании ее членом Элхама.

Конечно. Но, без сомнения, мы были бы расстроены, узнав об уничтожении Элхама. А такое вполне может быть, ты же знаешь.

— Давай все-таки не думать о таких страшных вещах заранее!

— Хорошо, дорогая. А теперь позволь мне взять инструмент и книгу.

— Конечно, но зачем? — спросила Ироедх.

— Думаю, я смогу с их помощью развлечься с друзьями. Если ты как-нибудь услышишь странные звуки, то знай: это Кутанас и я учим их древнему искусству пения.

— Надеюсь, с этим не будет столько проблем, как с Балладой Идхиоса!

— А кто научил меня петь об Идхиосе?

— Я. Но только для того, чтобы она не стерлась из нашей памяти окончательно. Не ожидала, что все это выльется в поэтическую оргию.

— Это так. Но нельзя же такие песни предать забвению. В конце концов, не так уж долго мне осталось любить их.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, отлично зная, что он имел в виду. И все-таки надеясь, что ошибается.

— В ближайшие дни будет Чистка, а я ведь один из самых старых трутней.

Она в отчаянии сжала его руку.

— О, Антис, это просто ужасно! Разве королева не жалуется?

— Не так уж сильно, насколько мне известно, да и я забочусь о ее здоровье. Но чистку уже откладывали несколько раз.

— Но ты не такой уж и старый! Не намного старше меня, и сможешь выполнять свой долг еще много лет.

— Я знаю, но Совет так не думает. Возможно, его члены боятся, что мы станем настоящими обманщиками, если нам позволят жить до старости.

— Но ты ведь не станешь таким?

— Я никогда не думал об этом. А если бы ты узнала, что я собираюсь сбежать и примкнуть к обманщикам, — ты бы вернула меня как послушного работника?

— Конечно. Это решение далось бы мне нелегко. Но, пожалуйста, не планируй ничего подобного! Держись как можно дольше, пока сил хватит. Ты не, я…

Голос ее захлебнулся от рыданий.

— Не надо, Ироедх! Ты причитаешь, как кто-то из древних с их «горячей любовью», — сказал Антис, обняв ее за плечи.

Ироедх взяла себя в руки.

— Я просто глупая. Конечно, не одна из древних, а работник среднего рода, и горжусь этим. Но жизнь будет абсолютно пуста без тебя.

— Спасибо, — он дружески сжал ее руку.

— Никто больше в Элхаме не разделяет мою любовь к древностям. Иногда я думаю, что должен чувствовать какой-нибудь одинокий плут, который бродит по окрестным лесам, смотрит на купола Общины и осознает, что никогда не сможет войти сюда вновь.

Антис вздохнул в сгущающейся темноте.

— Могу уверить тебя лишь в одном, дорогая: если я когда-нибудь и задумаю стать плутом, то не посвящу в это никого, кто сможет разрушить мой план.

Она вздрогнула от холода.

— Б-р-р. Нам бы следовало взять с собой теплую одежду. Пойдем-ка домой.

Глава 2

Небесный корабль

— Перед нами стоят две задачи — использовать этих людей и их знания против Тваарма и сделать так, чтобы они никоим образом не навредили нам, — сказала Род.

Ее колесница ехала рядом с повозкой Ироедх по дороге, ведущей в Тхидхем, которая тянулась вдоль берега Алого Моря. Колесницы Ииноедх, Авпандха и Вардх ехали следом, постукивая колесами по камням.

Род продолжала наставлять помощников:

— Старайтесь внимательно следить за всем, кто говорят и делают люди. Рот же держите на замке. Мы ничего о них толком не знаем, и не можем сразу разгадать все секреты. Всячески льстите им, вынуждайте хвастать своими достижениями, словом, делайте все, чтобы у пришельцев развязались языки. Но не приглашайте их к нам, не рассказывайте о том, где находится Элхам, и ни в коем случае не выдавайте наши политические секреты и способы ведения войны. Я это говорю прежде всего для тебя, Ироедх, потому что знаю твою слабость. Они интересуются не только нами, но и нашей историей, поэтому и хотят, чтобы их сопроводили в Кхинам — искать там древности. А, добравшись туда, им будет совсем нетрудно подняться на одну из башен и увидеть купола Элхама.

— Я буду соблюдать осторожность, — сказала Ироедх, едва сдерживая нервную дрожь. Род говорила ей об этом уже неоднократно. А ей так хотелось, чтобы новоявленная наставница оставила ее, наконец, в покое, и она могла бы вернуться к своим благостным мечтам о древних временах.

— Тебе нужно добиться расположения Блок, который неплохо говорит по-автиникски, и интересуется, так же, как и ты, различным философствованием. Если добросовестно справишься с этой задачей, то забудешь обо всем, в чем тебя так неразумно поддерживал трутень.

— Почему это? — спросила Ироедх гораздо громче, чем сама того хотела. Она вовсе не собиралась позволять Род надсмехаться над ней!

— Не кричи. Тебе лучше приступить к делу сразу же, потому что он не захочет, чтобы мы быстрее возвращались домой.

— Ты имеешь в виду…

Род криво усмехнулась, посмотрев в сторону Ироедх:

— А ты не знала? Сегодня утром, как раз перед тем, как мы выступили в путь, Совет собрал кворум и назначил дату следующей Чистки. Это сделано для того, чтобы убить трех старших трутней: Антиса, Кутанаса и Дуона, чтобы освободить место для нового урожая. Это должно произойти в ближайшие восемь дней. Конечно, сделано все, чтобы они не смогли сбежать.

Ироедх побледнела. Черт бы их побрал! Так вот почему Антис не попрощался с ней. Сначала она подумала, что он просто рассердился на нее; потом решила, что он, возможно, забыл об ее отъезде (хотя это совершенно на него не похоже); и, наконец, ей пришла в голову мысль, что он, возможно, пытался защитить ее, сведя до минимума их общение. А на самом деле в это самое время…

Задыхаясь от гнева, Ироедх произнесла:

— Ты должна была рассказать мне об этом раньше.

— И ты бы не устроила истерику, не предприняла бы попытку задержать наш отъезд? Ну нет, я не так глупа, чтобы позволить тебе сделать это. Ты должна благодарить меня, что все вышло именно так.

— А почему для Чистки был выбран один из ближайших дней?

— Из-за пророчества, которое цитировал Тудх — о том, что трутни будут искать новое убежище. В нем высказывалось опасение, что, если трутни возглавят его, они останутся в массе. В нем не указывается близкая дата; оно должно было сбыться спустя какое-то время. Но Антис ничего не проиграет; в Общине нет места для его чистки.

Ироедх сникла, мысли ее в беспорядке теснились в голове. Она даже хотела повернуть колесницу и помчаться обратно в Элхам. Но выработанная годами дисциплина и беспредельная преданность Общине остановили ее. К тому же, чего она сможет добиться, кроме того, что ее накажут?

Что же делать? Хотя Ироедх и была опытным работником, она все же не воспринимала жизненные трагедии как нечто неизбежное. Должно же быть что-то, что может помочь…

Почему Род так злорадствует? Ведь у нее нет причин ненавидеть Ироедх. Она не сделала ничего предосудительного, лишь оставалась сама собой. В этом-то, наверное, все и дело; Род, чисто внешне, высмеивает интерес Ироедх к древнему искусству, а в душе завидует ей. Возможно и то, что Род — одна из тех, кто испытывает тягу к единообразию во всем, и ей претит индивидуальность Ироедх, она словно бельмо на глазу, которое необходимо уничтожить.

Мысли Ироедх все время текли в одном русле: как спасти Антиса? Ведь должен же быть какой-то выход! Нет, его не существует… И все-таки, что-то должно быть, ей нужно лишь все хорошенько обдумать. А почему она так уверена, что выход есть, спрашивала она сама себя? Потому что выход должен быть, и все тут. В ее рассуждениях нет никакой логики; не может существовать что-то лишь потому, что ты страстно этого желаешь…

Она предавалась этим мыслям в течение долгих часов — пока они миновали место, где животные уничтожили несчастную Королеву Рхуар, и Холмы Лханваед. Здесь полузабытые легенды рассказывали о необычайном яйце — размером с купол королевского дворца. Никто не знал, кто из него должен был вылупиться. Когда они добрались до границы Тхидхема, Ироедх так и не пришла ни к какому заключению.

Здесь их остановили двое стражников, на чьих доспехах виднелись символы Королевы Маиур. Род назвала свое имя старшему из стражников, Гогледху.

Тот ответил на диалекте Тхидхема:

— Я знаю тебя, Род. Мы встречались, когда ты приезжала сюда с колонией Глиид. Это инспекционная проверка или что-то другое? Когда выйдут первые колонисты?

— Нет, мы ищем небесный корабль. Что о нем известно в Тхидхеме?

— Ничего. Королева Маиур чувствует, что общение с его обитателями, чьи обычаи так отличаются от наших, вполне может нарушить наше общественное устройство. Она даже всячески пытается пресечь любые разговоры по этому поводу — хотя сделать это, как известно, просто невозможно.

— А у вашего Совета разве нет своего мнения по этому вопросу?

— Теоретически есть, но, как показывает практика, Маиур всегда поступает так, как считает нужным сама. А как насчет вашей колонии?

— Да никакой колонии нет с тех пор, как началась война с Тваармом. Если же она и появится, нам потребуется каждый работник, который сможет держать в руках копье.

Гогледх сказал:

— У вас есть принцесса, которая скоро станет совершеннолетней. Вы собирались послать ее в Глиид, не так ли?

— Да, Эстир. Она вот-вот вступит в свои права.

— И если вы не пошлете ее с новой колонией, то начнется королевская свара, не так ли? И тогда, возможно, к вам пожалуют гости из Тхидхема?

— Не знаю, тогда это будет забота Совета.

— А арсууни уже выдвинули свои силы?

— Не вполне достаточные для сражения, насколько я знаю. Наш генерал сейчас на границе, он наблюдает за ними.

— Бедный Элхам! Мне бы хотелось, чтобы однажды Община Автини победила Общину Арсууни.

Род тяжело вздохнула.

— Мы постараемся сделать все, что от нас зависит. Но ведь у них целая каста хорошо обученных солдат! Нам потребуется не только удача, но и большое превосходство в силах, которого, как вы знаете, у нас нет.

— А сколько в вашем распоряжении взрослых работников?

— Около четырехсот пятидесяти. Их могло бы быть больше, но ведь вы же знаете о прошлогодней чуме…

Гогледх сказал:

— Как жаль, что наши и ваши работники не могут сражаться против арсууни одновременно.

— Да. Но таково уж положение вещей. Им удается атаковать обе наши Общины одновременно.

На третий день, днем, после того, как Гогледх покинул их, пять работников Элхама достигли долины Глиида.

Ироедх крикнула:

— Посмотрите!

Внизу, почти в самом центре долины, тускло поблескивая в солнечных лучах, возвышался огромный цилиндрический объект, который мог быть только космическим кораблем. Он стоял на основе, подобно Мемориальной Колонне Кхинама, и заострялся у верхнего конца.

Даже Род, которая обычно сдерживала эмоции, на этот раз выглядела возбужденной. Она крикнула, щелкнув хлыстом:

— Поехали быстрее!

Пять повозок стали быстро спускаться по вьющейся дороге в долину. Вардх сказала:

— Я так взволнована — никогда не была в Глииде! А что это за странный бельведер, поднимающийся среди утесов?

Ироедх объяснила:

— Это Знак Выжившим.

— А что обозначает это название?

— Оно относится к последним выжившим две тысячи лет назад двуполым автини.

— Ты имеешь в виду рационализацию диеты этого племени Королевой Даноакор?

— Да, — сказала Ироедх.

Ииноедх спросила:

— А что произошло с выжившими?

— Они находились в осаде более двух месяцев. Один источник утверждает, что, когда армия Даноакор подошла к их обители, все двуполые уже умерли от голода; другие же источники утверждают, что они спрыгнули со скалы, чтобы встретить таким образом смерть.

— Как печально! — заметила Вардх.

Род озлобленно бросила через плечо:

— Так им и надо! А нам следует забыть об этих ужасных диких временах. Была бы моя воля, я бы уничтожила все исторические записи. Если бы не было таких сентиментальных личностей, как Ироедх, мы бы давным-давно покончили со всем этим хламом.

Трое младших работников благоразумно умолкли, как это обычно бывает, когда вспыхивает ссора среди старших по званию. Ироедх тоже ничего не сказала, потому что мысли ее были полны грезами о выживших и трагической судьбе их соплеменников, размышлениями о предстоящей встрече с людьми и непреходящим волнением о возможной гибели Антиса.

Когда очертания космического корабля стали вырисовываться все отчетливее, Ироедх поразил его огромный размер. В нем могла бы поместиться вся Община. Наверное, он был полым внутри, и там нет никаких волшебных машин, изобретенных людьми.

Предметы двигались вокруг основания космического корабля. И Ироедх подумала, что находящимся внутри людям хорошо видна издалека вереница повозок. Во главе колонны ехала Род — прямо по дороге, ведущей к кораблю, который приземлился из открытого космоса. Значительная территория вокруг корабля была расчищена во время его приземления — многие деревья и кусты сгорели до корней.

Один из пришельцев стоял в том месте, где обгоревшая земля подступала к краю дороги. Ироедх увидела это, когда Род спрыгнула со своей колесницы. Остальные последовали ее примеру. Ироедх собрала поводья пяти животных, в то время, как ее товарищи двинулись вперед.

Человек был примерно одного роста с Ироедх, и выглядел совсем как автини, несмотря на то, что происходил из другого мира. Он был стройный, как работник или принцесса, а не плотный, подобно трутню и не толстый, как королева. Он был покрыт каким-то веществом, которое, как сначала показалось Ироедх, было странной свободно свисавшей шкурой, но при ближайшем рассмотрении оказалось одеждой, скроенной и сшитой так причудливо, чтобы плотно облегать туловище. Ботинки его не очень отличались от тех, что носят автини, только выше. Одно одеяние похоже на тунику с короткими рукавами. Другое же, по мнению Ироедх, походило на тунику специально для ног или на юбку, состоящую из клиньев, которая прикрывала фигуру от талии до икр. Чуть ниже ноги были скрыты ботинками. Весь этот наряд удерживали многочисленные пуговицы и ремни. Ироедх удивилась, как же человек мог облачаться в столь запутанное одеяние, а потом снимать его с себя.

Хотя Род говорила с людьми, имеющими «волосы по всей голове», у этого человека на макушке вообще не было волос. На этом месте у него виднелся лишь розовый череп с небольшой бахромой каштановых волос по бокам и сзади и с небольшим пушком над верхней губой. Голубизна его глаз испугала Ироедх, ведь большинство глаз, которые она видела прежде, были желтыми.

В изгибе руки он держал какой-то предмет, напоминающий большую флейту, которую она нашла в Кхинаме: деревянная палка, из которой выглядывала темная металлическая палка или трубочка. Весь инструмент в длину напоминал руку человека, и был усеян какими-то немыслимыми выпуклостями и выступами. Потом Ироедх запомнила: это, должно быть, одно из видов волшебного оружия людей. Она надеялась, что пришельца не схватят и не заставят выстрелить в нее, чтобы сделать в ее туловище дырку, в которую каждый желающий мог бы просунуть голову.

Губы их нового знакомого раздвинулись в стороны, обнажив красивые белые зубы. Род и Ироедх тут же напомнили, что просили не пугаться, если она увидит подобное. Это вовсе не значило, что человек хотел ее укусить, он был просто чем-то доволен. Это означало терранское подобие улыбки, жители Автини в таком случае округляют рот в виде буквы О.

Человек сказал:

— Здравствуй, Род! Не ожидал, что ты вернешься так быстро. Только что здесь был другой работник, из города, который называется Ледхвид. Вижу, ты привела целую компанию.

Он говорил по-автиникски медленно, с сильным акцентом и множеством ошибок. Ироедх была несколько удивлена его выражением «привела компанию», которую и так каждый мог видеть. Возможно, такое бессмысленное утверждение было чем-то вроде церемониала, который люди часто использовали. Так, к примеру, когда работник при встрече с королевой говорит:

— Много яиц!

— Это мой помощник, Ироедх, — сказала в ответ Род, и стала представлять остальных.

Человек улыбнулся:

— А я — Блоч, Винстон Блоч. Очень рад познакомиться с вами.

— Вы имеете в виду Винстон из Блока? Блок — это ваша Община? — спросила Вардх.

— Нет, это мое — ух! — одно из моих имен.

— Вы хотите сказать, что у вас не одно имя?

— Да, фактически их три.

— Но почему? — удивилась Вардх.

— Это сейчас слишком сложно объяснить.

— Скажите, по крайней мере, как к вам обращаться.

— По-террански меня называют Доктор Блоч. Итак, чем могу быть полезен вам?

Род пояснила:

— Сейчас Ироедх обо всем вам расскажет. Мы же разобьем поблизости лагерь, если вы не возражаете.

Блоч повел себя осмотрительно, не выразив неудовольствия. Обращаясь к Ироедх, он сказал:

— Дорогая, возможно, вы — ух! — захотите осмотреть корабль внутри?

— Спасибо. Я хотела бы увидеть его целиком, — сказала Ироедх, не зная, как оценить ситуация, но все же делая шаг вперед.

При этом они тут же стукнулись головами с Блочем, и он сказал:

— Боюсь, это невозможно. Мы готовим судно к возвращению домой, и вы замажетесь — ух! — как же вы называете жир? — перепачкаете всю вашу очаровательную розовую кожу. Поэтому проходите внутрь; мы сейчас выпьем с вами по чашечке кофе.

— Копхи? — произнесла Ироедх незнакомое слово, следуя за ним к кораблю.

— Кофе, с буквой ф. Вы сейчас сами увидите.

— Ваш корабль имеет название?

— Конечно, вы видите вон те буквы? Они обозначают Париж — название одной из наших — ах! — Общин.

— Вы действительно функционирующий мужчина?

Блоч посмотрел на нее с удивлением.

— Конечно!

— И вы все же работаете?

— Безусловно. Наши мужчины совсем не похожи на ваших трутней, которые существуют лишь для одной цели. Хотя, должен сказать, есть среди нас и такие, которые не находят это чем-то зазорным.

Затем он обернулся и крикнул кому-то на своем языке:

— Эй, опустите-ка подъемник!

Хотя Ироедх и не поняла слов, ей вдруг захотелось убежать прочь. В голове мелькнула мысль, что эти чужаки возможно хотят взять ее в заложники или использовать в дальнейшем как какой-то образец для исследований, чтобы разрезать на части. Вот такая ей может выпасть судьба.

Род и ее отделение были в этот момент достаточно далеко. Сняв с себя оружие и просторные одежды, которые они обычно носили, чтобы не повредить его, работники обустраивали лагерь с беззаботным видом. А сюда приближалось что-то, похожее на переполненный ковш, который тащат вниз с помощью цепи из серого металла. Без сомнения, Ироедх служит Общине с риском для собственной жизни. Сейчас она вступит в схватку с людьми, но…

Блоч подпрыгнул, оказавшись на другой стороне ведра, и сказал:

— Ну же, запрыгивайте!

В голове Ироедх промелькнула мысль: разве что-нибудь для нее имеет значение, если Антис все равно будет мертв, когда она вернется домой? Конечно, нет. Поэтому она спокойно шагнула вверх.

Ироедх оглянулась по сторонам, а затем в панике схватилась за край необычной машины. Глаза ее вылезали из орбит. Она попыталась что-то сказать, но изо рта вырвалось лишь какое-то кваканье. Живот настолько вздулся, что ей казалось — он вот-вот лопнет. С еле слышным стоном она покатилась по полу корабля, закрыв глаза руками.

Никогда прежде ей не приходилось находиться в замкнутом пространстве, и нынешний опыт оказался страшнее всего, что когда-либо пришлось пережить. Подъемник заработал, и шум мотора раздавался все громче и громче в ее ушах.

Вдруг откуда-то сбоку послышался голос Блоча:

— Не переживайте так. Цепь еще ни разу не порвалась… Вот и все.

Ироедх стало стыдно, и она заставила себя встать. Ухватившись мертвой хваткой за поручни и не осмеливаясь посмотреть вниз, она вскарабкалась за Блочем на платформу, которая находилась как раз напротив висящего ковша.

Ироедх оказалась внутри корабля и увидела, что он сделан из того же серого металла, что и подъемник. Она спросила у своего спутника:

— Из чего сделан ваш корабль?

— Мы называем этот металл сталью или железом. Это обычный металл, который тверже меди, и… что вы называете смесью?

— Смесь? Мы не знаем металла тверже, чем бронза. У нас есть золото и серебро, но их используют нечасто, лишь в особых случаях.

Она молчала, пока они шли по коридору к небольшой кают-компании. В комнате было много людей, как мужчин, так и женщин. Ироедх узнала женщин благодаря их меньшим, чем у мужчин, размерам и выпуклой груди. Все присутствующие были одеты.

Только сейчас она поняла, что Блоч достаточно высокого роста среди себе подобных, потому что остальные значительно ниже. Цвет кожи у людей неоднородный — у некоторых она бледная, желто-розового оттенка, у других покрыта загаром — от бронзового оттенка до темно-коричневого. Она подумала, что, возможно, на корабле присутствуют представители разных рас. Но Ироедх никак не могла понять, как они сосуществуют, не пытаясь истребить друг друга, как это принято среди народов, населяющих Нионд.

Блоч начал знакомить ее с присутствующими, начав со смуглого мужчины почти одного с ним роста, но значительно полнее, одежду которого украшали латунные пуговицы:

— Капитан Суббарау; мисс Дулак, мой ассистент; мистер О'Мара, наш фотограф…

Он продолжил знакомство, но все эти имена не задерживались в памяти Ироедх: «Норден, Маркович, Яндала, Канг, Лобос, Коди…» Большинство из них, даже запомнив, она все равно не смогла бы произнести.

Наконец, все люди, кроме Капитана Суббарау, О’Мары, мисс Дулак и Блоча покинули кают-компанию. Фотограф был ниже ростом и полнее, чем Блоч (хотя и не такой тучный, как Суббарау), с волнистыми волосами и грубыми чертами лица. Суббарау посмотрел на него и сказал:

— О'Мара!

Мужчина угрюмо посмотрел, как показалось Ироедх, на присутствующих, и вышел из помещения. Блоч и Дулак посмотрели ему вслед, и Ироедх почувствовала в их взгляде какое-то напряжение.

Суббарау обратился к оставшимся в кают-компании:

— Давайте выпьем кофе с пирожными. Верю, дорогая Ироедх, это не повредит вам. Ваша подруга Род попробовала наше угощенье, когда была здесь. Ничего плохого с ней не случилось. Если хотите, снимите свой шлем.

Блоч перевел эти слова, и постепенно завязался общий разговор. Ироедх с радостью сняла шлем, так как он сковывал ее движения.

Блоч тем временем обратился к Суббарау:

— Капитан, когда я спросил предводителя местной Общины, как нам лучше вести разговор, она сказала, что об этом расскажет Ироедх.

Суббарау улыбнулся:

— Местный язык сильно отличается от других языков в нашей Галактике. Что ж, мадам Ироедх, мы вас слушаем.

Ироедх стала рассказывать о войне, которую ее племя ведет с арсууни. При этом все время испытывала нервное возбуждение. Насколько ей было известно, эти чужестранцы всегда принимали сторону более сильной группировки.

Стараясь делать паузы между фразами, чтобы Блочу было легче переводить, она сказала в самом конце своей речи:

— Поэтому, если вы разрушите Тваарм с помощью вашего волшебного оружия, мы будем вам бесконечно благодарны и обещаем постоянную поддержку во всех Общинах Нионда.

Присутствующие обменялись многозначительными взглядами. Ироедх это показалось не очень хорошим знаком, поэтому она, поколебавшись, сказала:

— Мы можем заплатить вам. У нас есть большие запасы хлебных злаков и полотна, из которого мы шьем одежду. Можем также предложить золото и серебро, из которых производит королевские регалии и другие украшения.

Суббарау и Блоч кратко о чем-то переговорили между собой, затем последний повернулся к Ироедх. В его голосе явственно чувствовалась симпатия:

— Нам совсем не нужна такая плата, Ироедх. Если бы мы могли, то сделали бы это для вас бесплатно. Конечно, если обстоятельства таковы, как вы их описываете. Поверьте, мы не хотим обидеть вам, но хотим заметить, что ваше зерно и золото не представляло бы для нас ценности даже в том случае, если бы мы оказались здесь из-за поломки корабля. Но истинная причина отказа состоит все-таки в том, что нам строжайше запрещено вмешиваться в местные дела на какой бы то ни было планете, невзирая на наши собственные симпатии.

— Вы не можете помочь даже мирной Общине защититься от агрессии врагов?

— Да, мы не можем пойти на это. А почему арсууни нападают на вас?

— Это их обычный способ обогатить собственное племя. Вместо того, чтобы основывать и развивать собственные Общины, они захватывают наши, и забирают в плен тех наших работников, которые выжили в боях.

— Да, вы на себе познали тяготы войны. Я не сомневаюсь в правдивости вашего рассказа, но каждая сторона всегда защищает собственную позицию. Когда мы приземляемся на неизвестную планету, первые ее жители, которых мы обычно встречаем, непременно имеют заклятых врагов где-нибудь поблизости и просят нас помочь уничтожить их, выдвигая при этом множество аргументов в свою пользу. Если же мы идем на поводу, то в дальнейшем, как правило, понимаем, что причинили вред невиновным, по крайней мере, сообразно нашему пониманию о добре и зле, и стали врагами для примерно половины жителей данной планеты. Единственно верный путь избегать такого рода оплошностей — это политика невмешательства.

Ироедх осторожно, маленькими глотками выпила кофе. Этот горький напиток не доставил ей удовольствия, но если он не отравил Род, то, возможно, не убьет и ее. Она должна была попытаться подвести космических пришельцев к тому, чтобы они взяли на себя какое-нибудь обязательство. Ставкой в этой игре была не только жизнь Общины. Ироедх смутно надеялась, используя искусство дипломатии, освободить с их помощью Антиса.

Потупясь, она сказала:

— Тогда… почему бы вам не поделиться с нами частью волшебного оружия? Совсем немного… хотя бы какое-нибудь одно… и чаша весов может повернуться в нашу сторону.

Услышав это, Суббарау присвистнул.

Ироедх не знала значения этого странного звука, но ей показалось, что он выражает недовольство.

— Я не прошу вас отдать его навсегда, а лишь взаймы. И не бойтесь, мы не будем использовать это оружие против вас.

Блоч возразил:

— Вы не понимаете, дорогая Ироедх. Это межпланетный корабль, космическое имущество Терры. Покинув родную землю, он подчиняется законам Межпланетного Совета. Одно из его правил запрещает знакомство с… ух! — изобретениями, имеющими место на отсталых планетах и техническими знаниями, которыми не владеют обитатели этих планет.

— Что означает слово «отсталый»?

— Так называют планеты, которые не достигли определенного уровня в развитии науки, права, этики и политики.

— А какова цель этого правила? — спросила Ироедх.

— Это долгая история. Но суть ее состоит в том, что нельзя помогать вооружаться какому-нибудь воинственному племени, которое может однажды покинуть свою планету, вторгнуться на территорию чужой и создать большие проблемы.

— Но почему наш мир не считают цивилизованным? У нас богатейшая культура, собственная письменность, высокий уровень обработки металлов, прекрасные здания, наша общественная жизнь хорошо организована… Что же вам еще надо?

— Одно из первых требований — управление всей планетой единым правительством. Но у вас ведь этого нет?

— Великий Гвуур, нет, конечно! Но кто здесь слышал о подобных вещах?

— И у вас не упразднена сама идея войн, ведь правда?

— Никто здесь и не думает от них избавляться. Ведь войны — естественная часть нашей жизни.

— Вот-вот. А почему бы вашей Общине не объединиться с кем-нибудь из соседей, например, с Тхидхемом, и не разбить арсууни прежде, чем они разрушат вашу территорию?

— А теперь вы не понимаете ситуацию. Одна Община никогда не сможет объединиться с другой, потому что генерал первой тут же подумает, что королева другой Общины имеет равную или большую власть, чем его собственная. И, так как номинальное превосходство каждой королевы в ее Общине — главенствующий принцип нашего общества, этот вопрос не подлежит обсуждению.

— Что вы подразумеваете под номинальным превосходством? — спросил Блоч.

— Настоящее управление осуществляется Советом, избранным работниками. Королева царствует, но не правит.

Блоч повернулся к Суббарау:

— У них конституционная монархия.

Затем он обратился к Ироедх:

— Простите, дорогая, но вот лучший совет, который мы можем вам дать. Если какое-то неразумное правило мешает вашему обществу, то оно, тем самым, наносит обществу большой вред. Итак, что во всем этом интересного? Как эксперт по…

— Как кто? — недоуменно спросила Ироедх.

— Как исследователь миров, которые сильно отличаются от моего собственного. Абсолютно все — зерно для помола, которое я использую на своей мельнице, геология, климат, растения, животные, люди, наука, история, искусство — практически все, что только можно себе представить. Мы уже собрали здесь хорошую коллекцию растений и животных. Почти все ваши животные, обитающие на земле, являются двуногими. У них почти нет шерсти, только кое-где. Вот как ваша прядка на макушке. Разве такое бывает на других континентах?

— Возможно, да. А почему бы и нет? Разве другие миры так уж сильно отличаются от нашего?

— Конечно. На нашей планете большинство животных передвигаются на четырех лапах, и они полностью покрыты шерстью. То же самое и на Вишну…

— Но почему? — спросила Ироедх.

— На это есть разные причины. Например, способ движения нашей планеты и распределение на ней суши и воды делает ее климат более разнообразным, чем у вас. Поэтому наши животные обросли шерстью, чтобы спастись от холода зимой. Но давайте вернемся к интересующему нас вопросу: есть здесь где-нибудь другие Общины, которые мы могли бы увидеть?

— Не думаю, что какая-нибудь Община примет вас, пока не узнает лучше. Если только вы не захватите ее силой. Но я надеюсь, вы не станете это делать.

Тогда мы будем вынуждены улететь на какую-нибудь другую планету, жители которой более доступны. Ведь на предварительную разведку на каждом континенте нам отведено не так уж много времени.

— Автини нельзя назвать недружелюбными, но мы не можем рисковать, пока не узнаем вас лучше.

Присутствующие молча посмотрели на нее, и Ироедх продолжила:

— Есть еще нечто такое, что, уверена, заинтересует вас. Например, недалеко отсюда находится Знак Выжившим, и рядом с ним — древние развалины.

— Знак Выжившим? — спросил Блоч.

Ироедх рассказала им историю о последних двуполых автини, и в конце добавила:

— Развалины старинной крепости сохранились до наших дней, вы можете сами увидеть их.

— А до них трудно добраться? Ведь там, насколько нам известно, отвесные скалы…

— А вам и не нужно карабкаться по ним. Из долины туда ведет протоптанная когда-то тропинка, лишь кое-где поросшая сорняками.

— А что конкретно можно увидеть среди развалин? — спросил Блоч.

— Вы найдете там много древних реликвий. Форт был восстановлен более пятидесяти лет назад, когда там обосновалась группа плутов-трутней.

Поразмыслив немного, Блоч сказал:

— Вообще-то это неплохая мысль. А вы не согласитесь пойти с нами туда завтра?

— С удовольствием. Когда конкретно вам будет удобно?

— Спустя пару часов после рассвета.

— Хорошо. Тогда пусть каждый возьмет что-нибудь поесть по своему вкусу.

После того, как Ироедх покинула «Париж», Блоч спросил капитана Суббарау:

— Ну и как вам понравилась наша маленькая краснокожая гостья?

Суббарау задумчиво ответил:

— Эта лучше, чем та, что была в прошлый раз. Она вызывает чувство любопытства. Когда говоришь с ней, кажется, что общаешься с умным муравьем или пчелой в человечьем обличье.

— Но в действительности это не так. Вы не должны проводить подобные параллели. Они умны, и вовсе не подвержены лишь инстинктам, как жители планеты Девятый Сириус. И у пчел, к тому же, не бывает Советов, избранных демократическим путем.

— Это правда. Если бы только ее как-нибудь расширить… А как я должен относиться к Ироедх — как к «ней» или к «этому»?

— Думаю, что к «ней». В конце концов, вы называете какую-нибудь крохотную девочку «она», хотя в половом смысле она развита не лучше, чем Ироедх.

Суббарау сделал кругообразные движения руками у себя перед грудью и сказал:

— Если бы ее вот здесь можно было немного расширить, и одеть парик из настоящих волос на голову, прикрыв им ее похожие на перья пряди, то она бы выглядела вполне привлекательной женщиной. Учитывая, конечно, что вам нравится розовая кожа и кошачьи глаза. Кстати, их племя действительно такое отсталое, как это кажется на первый взгляд? Мне кажется, у них нет железа…

— Все это действительно забавно. Впрочем, я узнал, что две тысячи лет назад (по их летоисчислению) у них была высокоразвитая культура. Тогда же они ввели свою кастовую систему, основанную по половому признаку. С тех пор у них — не просто стагнация, гораздо хуже — настоящий регресс.

— Возможно, у них материалистический взгляд на мир, как на Земле, и это выставляет в смешном свете их духовное развитие?

— Может, хватит об этом? Развитие науки у них тоже прекращено. Что касается религии, то ее практически нет, остались лишь ничего не значащие суеверия и проклятия. Они важны для предзнаменований и прорицаний, источником же истинной веры здесь являются Общины.

— Вы имеете в виду ульи, — заметил Суббарау.

Род сказала Ироедх:

— Возможно, я ошиблась, послав тебя к пришельцам решать наши дела. Фактически ты лишь уклонилась от работы по разбивке здесь лагеря.

Ироедх гневно ответила:

— Я не смогла воспрепятствовать их отказу. Мои опасения подтвердились: они связаны указаниями своего правительства.

— В любом случае, завтра я проведу более успешные переговоры. Что вы решили сделать?

Ироедх рассказала ей о предполагаемом походе к Знаку Выжившим, добавив при этом:

— Надеюсь, ты позволишь мне сопровождать их. Если завтра вместо меня пойдет кто-то другой, они подумают, что мы поссорились. Кроме того, у меня с Блочем гораздо больше общих интересов, чем у тебя.

— Я так не думаю…

Усилием воли Ироедх перешла на льстивый тон:

— Дай мне хотя бы еще один день. Добираться туда всего два часа, и я хорошо знаю дорогу. А ты-то сама там была?

— Ты думаешь, я буду тратить время, данное мне Общиной, на бесполезные древние развалины? Х-м! Иди туда сама, если уж так хочется, с этими глупыми людьми. Честно говоря, меня совершенно не привлекает это путешествие. Я лучше потрачу время и силы на обустройство лагеря, чтобы оправдать доверие Элхама.

В эту ночь Ироедх так волновалась, что не смогла уснуть.

Глава 3

Знак в честь выживших

На следующее утро, когда Ироедх направилась к «Парижу», Блоч уже ожидал ее около корабля. Рядом с ним стояла женщина по имени Дулак и мужчина — О'Мара. У последнего на плече висел прямоугольный кожаный ящик. Блоч держал в руках волшебное оружие.

— Фотоаппарат, — ответил О'Мара на вопрос Ироедх, что это такое. Но она так ничего и не поняла.

Блоч пояснил:

— Это волшебная машина, которая делает картинки с изображением увиденного. Мы берем его с собой во все экспедиции.

— А это что? Украшения? — Ироедх кивнула на ряд медных скрепок, болтавшихся на ремне Блоча. К каждой из них было прикреплено несколько маленьких медных цилиндрических штуковин.

— Они предназначены для этого. — Блоч кивнул на трубочку из темного металла.

— Что ты говоришь, Балди? Не заставляй меня ругаться при молодой леди, ведь я не говорю на ее языческом диалекте, — раздраженно сказал О'Мара.

Ироедх, не понимавшая их разговор, вела своих спутников по дороге, по которой автини вошли в долину. О'Мара издал ртом какой-то особый пронзительный звук, точно такой же, как Суббарау днем раньше.

— Что это? — спросила Ироедх.

— Мы называем это свистом, — пояснил Блоч, и показал ей, как это делается. Она попыталась повторить, но у нее так ничего и не получилось.

Потерпев фиаско, она отказалась от этого занятия и сказала:

— Блоч, вы задавали много вопросов о наших половых кастах. Может быть, вы расскажете мне о том, как осуществляются половые отношения в Терре?

После того, как Блоч дал ей полный отчет по этому вопросу, Ироедх спросила:

— Ваши мужчины получают от этого большее удовольствие, чем наши?

— Откуда я знаю? Мы ведь не можем измерять счастье счетчиком. К тому же, я не очень хорошо знаком с вашими соплеменниками, чтобы судить об этом. Некоторые наши мужчины считают такие взаимоотношения с женщинами просто замечательными, другие же находят их чрезвычайно утомительными.

— Какими?

— Возьмем, к примеру, Суббарау. Он несчастлив, потому что его женщина отказалась хранить ему верность, пока он отсутствовал дома. Ведь его космические путешествия длились годами. Вот она и оставила его ради другого мужчины. А он родом из страны под названием Индия, где к вопросу о верности супругов друг другу подходят очень серьезно.

— Но вы, должно быть, сильно стареете во время таких путешествий!

— Нет, потому что мы используем эффект Лоренц-Фитцжеральда, который замедляет время, пока мы летаем в космосе почти со скоростью света. Поэтому те, кто находится на борту корабля, тратят во время путешествия только ту часть времени, которую и те, что остались дома.

— Я что-то не очень хорошо понимаю вас.

— Откровенно говоря, я тоже. Но все происходит именно так. Конечно, все это тяжело для супругов путешественников, оставшихся дома. Поэтому они обычно принимают лекарства, с помощью которых погружаются в глубокий сон, во время которого они почти не стареют, пока их любимые отсутствуют.

— А как обстоит дело с вами? У вас есть такая подруга? И если есть, то она на корабле, вместе с вами, или осталась на Терре?

— Я одинок, у меня нет даже подруги. Но я вполне удовлетворен таким положением вещей.

— Все это похоже на жизнь наших трутней.

— Видимо, да, хотя я и не граблю людей, как это делают они, насколько мне известно.

— А как насчет Дулак? — спросила Ироедх, оглядываясь на Барб Дулак, которая с серьезным видом шагала за О'Мара. Ноги у Ироедх и Блоча были длиннее, чем у их компаньонов, и это позволяло им идти быстрее.

— Она несчастлива в личной жизни.

— Почему?

— Она и… мужчина, который идет рядом с ней… вы можете представить их влюбленными?

Прошло несколько минут, прежде чем был найден синоним. Наконец, Ироедх воскликнула:

— Я знаю, что вы имеете в виду! Мы понимаем это, как преданность Общине, но в древности это понятие использовалось для выражения нежных чувств к себе подобному. О таких переживаниях поется в некоторых старых песнях, рассказывается в стихах…Скажите, а все ли ваши мужчины подвержены таким чувствам?

— Некоторые в большей степени, чем другие. Культура моего народа, например, отводит существенную роль этим чувствам, тогда как соплеменники Суббарау относятся к этому вопросу гораздо проще.

— Но вы же сами сказали, что он несчастлив в личной жизни…

— Мне кажется, его в большей степени волнует уязвленное самолюбие, чем потеря любви.

— А что произошло с теми двумя?

— Они… у них есть договоренность быть все время… вместе, как я уже вам говорил.

— Это что-то вроде того, как трутня посвящают во взрослую жизнь и он дает обет служить королеве?

— Да. Они обручились, но вскоре Барб поняла, что ее нареченный совсем не такой, как она думала. Таких, как он, мы называем хулиганами…

— Ху-ли-ган… как это понять?

— Это такая манера выражаться. Он настоящий тиран, с ужасным характером, а ей это, конечно, не нравится.

— Еще бы!

— Как вы понимаете, она не смогла его по-настоящему полюбить, и не находилась бы с ним так долго, если бы не совместный полет на корабле. Но она все-таки разорвала помолвку, и он до сих пор в бешенстве. Смог лишь настоять на том, чтобы мы сегодня вместе занимались тем, что не очень нам приятно.

— Он несчастлив, поэтому хочет, чтобы и остальным было плохо?

— Что-то вроде этого.

— У нас тоже встречаются работники, похожие на него, — сказала Ироедх, подумав о Род.

Блоч, помолчав, добавил:

— К тому же, он страшно ревнует Барб ко мне. Дело в том, что она все время работает со мной, помогает делать образцы, обрабатывает записи.

— Почему, разве вы влюблены в нее?

Блоч удивленно посмотрел на Ироедх, а затем перевел взгляд на следовавшую за ними пару.

— Я… что? Нет, конечно же, нет. Но он-то думает, что дело именно в этом.

Ироедх показалось, что его протест прозвучал как-то слишком уж резко, поэтому она не была убеждена в искренности Блоча и спросила его:

— Может, вы все-таки влюблены, но не хотите признаться в этом, потому что боитесь гнева этого сильного мужчины?

— Но это же просто смешно, юная леди. Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— Давайте, если хотите. Хотя, боюсь, я так и не смогу понять ваших таинственных мужчин. Любовь в вашем понимании не может быть такой уж ценной, если она всех делает несчастными… А вот мы и пришли.

Она повела своих спутников по тропинке, которая ответвлялась от дороги, проложенной в долине. Блоч спросил:

— Ироедх, вы когда-нибудь слышали о других космических кораблях, кроме «Парижа», которые бы здесь приземлялись?

— Нет. Существуют, правда, древние мифы о богах, пришедших с небес, но никто в них не верит.

— Это было сравнительно недавно, всего лишь несколько лет назад. Совместная Оризинско-Тотианская экспедиция…

— Что за экспедиция?

— Она была укомплектована людьми с планет Оризин и Тот, которые находятся в Просуонской системе. Просуон — вторая отсюда по яркости звезда.

— Вы имеете в виду Ноолед?

— Да, если вы так ее называете. Оризинцы внешне похожи на животных, которые впряжены в ваши колесницы, только целиком покрыты чешуей, а тотианцы небольшого роста, нам по пояс, и покрыты волосами. Их корабль, судя по присланным отчетам и фотографиям, приземлился на ваш континент. Через несколько дней после прибытия они послали на разведку группу пилотов, на которую напали. Когда единственный оставшийся в живых вернулся на корабль…

— А кто на них напал? — спросила Ироедх.

— Судя по донесению, автини; возможно, это была шайка трутней, о которых вы рассказывали. Во всяком случае, выживший пилот рассказал жуткую историю о том, что капитан-оризианец, которого звали Фафашен, запаниковал и приказал команде тут же вернуться в их систему. Оризинцы, конечно, слишком импульсивны и эмоциональны для космических исследований.

— Я ни о чем подобном не слышала; но, видимо, это случилось очень давно и далеко отсюда. Дело в том, что обычно какая-нибудь одна Община не знает, что происходит на территории другой. Людей, которые интересуются делами всего племени, подобно мне, считают странными.

— Я слышал об этом, — сказал Блоч.

Тропинка теперь косо вилась по склону. Бронзовым топориком, который висел у нее через плечо, Ироедх пыталась срубить растения, которые то и дело попадались под ногами.

Блоч, увидев это, сказал:

— Позвольте-ка мне!

С этими словами он достал какой-то механизм, который Ироедх никогда прежде не видела: предмет, похожий на нож, но в несколько раз больше, Один его конец был прямой, а другой — изогнутый. Причем, лезвие на одну треть шире, чем рукоятка. Единственный взмах этим инструментом, и на земле остался лежать довольно большой ряд сорняков.

Ироедх собралась уже выразить восхищение, но сдержалась. Она тут же поняла, что эта вещица могла великолепно служить оружием, непонятно только, почему никто из автини не придумал такую же. Возможно, Блоч подарит ей это сокровище, нужно только не подавать вид, что она очень в нем заинтересована. Как знать, может, правила пришельцев не позволяют им обучать местных жителей пользоваться такими вещами?

— Как вы называете это приспособление? — спросила она как бы невзначай.

— Мачете.

— Мачелт, — повторила она, бессознательно дав слову автиникское окончание, характерное для обозначения инструментов.

— А как вы называете подобные вещи?

Ироедх решила, что в данной ситуации уместнее всего будет слово «нож».

— Валх… А вы используете его как оружие?

Блоч помолчал, обдумывая ответ.

— Наверное, кто-то и использует, хотя он несколько тяжеловат для этой цели. Несколько столетий назад наши предки сражались с помощью подобных орудий. Их называли мечами. Клинок у них был острый, и сужался к концу. Сейчас же, если начинается война, мы используем ружья… А чем пользуетесь вы в подобных случаях?

Ироедх слукавила:

— Подобные ружья есть в некоторых наших Общинах, хотя автини и предпочитают копья… Можно мне подержать ваше ружье?

— Только будьте с ним осторожны, — предупредил Блоч.

Ироедх с опаской взяла в руки оружие. Но тут же самодовольно улыбнулась, представив, как целится из него в кого-нибудь из тваармских арсууни. Пли!..

Но как раз в этот момент к ним подошел О'Мара вместе с Барб Дулак, который поторопил своих спутников.

— Пойдемте же. Сейчас покажу вам, как нужно расчищать дорогу.

С этими словами он ринулся в заросли, размахивая направо и налево мачете. Листья и ветки деревьев тут же посыпались в разные стороны.

Потом путники стали расчищать дорогу по очереди, все, кроме Барб Дулак, которая для этого была слишком мала ростом. Вскоре рубашки их потемнели от пота. Оба мужчины стянули их с себя, чтобы легче было дышать. Ироедх смотрела на них словно зачарованная, и затем спросила:

— Доктор Блоч, как же это получается? Вы утверждаете, что вы — действующий мужчина, а на самом деле у вас и у О'Мары грудь, как у работников автини. У вас она даже лучше развита, чем у нас.

— А у ваших трутней разве нет груди?

— Нет. Вы уверены, что вы — действительно мужчины?

Блоч рассмеялся:

— Вообще-то я всегда был уверен, что это так.

Но Ироедх все никак не могла успокоиться:

— А почему маленькая Барб не сняла рубашку? Я хочу посмотреть, как она выглядит раздетой.

— Но это — против наших правил.

По просьбе Барб Дулак Блоч перевел на родной язык последнюю часть этого разговора. Ироедх никак не могла понять, почему Барб покраснела, а О'Мара громко рассмеялся.

— У этих язычников совершенно нет стыда. Не обращай внимания, Балди, давай работать, — сказал фотограф, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба.

Хотя Ироедх и не поняла все из сказанного, ей показалось, что Блочу не понравилось, как к нему обратился О'Мара. С мрачной улыбкой на лице он молча продолжал расчищать дорогу в зарослях.

Ироедх обернулась к Барб Дулак, чтобы поговорить с ней. Конечно, трудно общаться, когда знаешь лишь несколько слов из родного языка собеседника, но всегда можно помочь себе жестами, какими-нибудь характерными звуками. В данном же случае процесс общения был затруднен тем, что английский — не родной язык Барб. Она приехала из Хелветии или, как сказали остальные, из Швейцарии.

Ироедх сказала:

— В наших местах тоже встречаются языковые несоответствия. Арсууни, например, называют себя Аршуул. Дело в том, что в их языке и в нашем — разные окончания слов, к тому же, у нас нет звука «ш». Поэтому мы и называем их арсууни.

Но тут наступила очередь Ироедх расчищать путникам дорогу, и ей стало не до разговоров. Наконец, они поднялись на вершину холма, откуда хорошо была видна вся долина. Какое-то время тропинка вилась почти по отвесному склону, где росло лишь несколько пучков сорняков. Хотя тропинка и была проложена когда-то вполне удачно, время и ненастная погода сделали ее труднопроходимой. Каждый шаг давался путешественникам с трудом, и они с опаской переставляли ноги, когда наступали на какой-нибудь мелкий камешек и он летел вниз.

Наконец, Ироедх кивнула куда-то в сторону:

— А вот и развалины.

— До них еще нужно добраться, — сказал О'Мара, вытирая рубашкой пот со лба.

Через полчаса они подошли совсем близко к древней крепости. Блоч показал на мощную каменную кладку, каждый блок которой весил не менее нескольких тонн, и спросил:

— Интересно, каким образом строители доставили сюда эти камни?

Ироедх пожала плечами.

— Не знаю, возможно, они скатывали их как-то с утеса. Древние вообще умели делать много такого, что нам неподвластно.

— А когда мы будем есть? — спросил вдруг О'Мара.

— В любое время, когда захотите, — отозвался Блоч.

Все тут же, как по команде, достали съестные припасы. Ироедх, прожевав печенье, стала расспрашивать своих спутников, чем питаются люди.

— Вы хотите сказать, что ваши мужчины едят растительную пищу, а женщины мясо?

Блоч кивнул:

— Да, но бывает и по-другому. А почему бы вам самой не съесть кусочек мяса?

— Это невозможно! И не только потому, что противоречит нашим законам. Представьте себе: работник всю жизнь питался только растительной пищей, и вдруг съедает кусок мяса. Он тут же отравится и умрет в мучениях. Хотя тысячи лет назад, еще до реформ, люди еще и употребляли такую пищу, в наши дни это считается дикостью.

О'Мара достал тем временем бутылку с какой-то желто-коричневой жидкостью, откупорил ее и отхлебнул часть содержимого.

— Где вы это взяли? — спросил Блоч.

О'Мара усмехнулся в ответ.

— Позаимствовал у доктора Марковича, когда он не видел. Глотните-ка!

Он протянул бутылку Блочу, который нерешительно взял ее в руки и отхлебнул немного из горлышка.

Барб Дулак с интересом наблюдала за происходящим.

— Это виски? Дайте и мне немного, пожалуйста!

О'Мара с хитрым видом усмехнулся.

— А как насчет нашей гостьи? Может, и ей стоит попробовать?

Но Блоч предостерег ее:

— Будьте осторожны. Только маленький глоточек. Вам может стать нехорошо.

Ироедх откинула голову назад, как это делали остальные. Она не привыкла пить из такого сосуда, и жидкость тут же заполнила весь рот. Ей показалось, что она проглотила целое ведро раскаленного угля, и тут же закашлялась. Буквально через секунду половина выпитой жидкости оказалась на земле.

— Я… я отравилась, еле слышно прошептала она между приступами сотрясавшего ее кашля.

Блоч стал испуганно похлопывать ее по спине. Когда, наконец, Ироедх немного пришла в себя, он сказал:

— А теперь давайте пробираться к развалинам.

О'Мара недовольно заметил:

— Вот сами и пробирайтесь, Балди, если хотите. А мне нужно немного вздремнуть. Пока солнце стоит так высоко, нам не будет уютно среди развалин.

— Я бы тоже хотела немного отдохнуть, — сказала Барб Дулак.

— А как вы считаете, Ироедх? — спросил Блоч.

Та в ответ зевнула.

— Вы не против, если я тоже немного вздремну? У меня глаза сами собой закрываются.

— Только не говорите, что глоток виски уже возымел на вас такое действие!

— Я так не думаю, просто плохо спала прошлой ночью.

— Это из-за кофе. Ну, что ж, вздремните, а потом я вас подниму.

О'Мара в очередной раз зевнул и приспособил свой рюкзак как подушку. Барб Дулак спросила его:

— Джон, а вы не сгорите на солнце, если будете спать полураздетым?

— Здесь не так уж много ультрафиолетовых лучей, чтобы по-настоящему сгореть.

Ироедх попросила перевести, а затем спросила:

— Ваше солнце очень отличается от нашего?

Барб Дулак пояснила:

— Да, очень сильно. Оно выглядит примерно в два раза больше и в четыре раза ярче. Нам кажется, что ваше солнце выглядит как большой апельсин — это один из наших фруктов — на небе.

— А что вы называете нашим солнцем?

— Лаланд 21185. Это номер в звездном каталоге.

Ироедх хотела спросить, что это за звездный каталог, как вдруг увидела, что Барб свернулась калачиком и закрыла глаза. Привыкшая к самым неприхотливым условиям для сна, Ироедх растянулась на разбитом тротуаре форта, положив под голову камень вместо подушки.

Через некоторое время ее разбудили голоса попутчиков, Она попыталась опять уснуть, но звук какого-то громкого шлепка грубо вернул ее к реальности. Впечатление было такое, словно кто-то рукой сильно ударил по обнаженной плоти.

Ироедх открыла глаза, и увидела Барб Дулак, которая то спотыкалась и падала, то поднималась. Красные полосы на ее щеке ясно свидетельствовали о том, что только что раздавшийся шлепок был звонкой пощечиной. Барб закричала от страха, когда О'Мара зарычал, наступая на нее:

— Сейчас я покажу тебе, как надсмехаться над честным человеком!

Он двинулся к ней какой-то неуверенной, шаткой походкой. Ироедх, заставив себя подняться, увидела вдруг пустую бутылку, лежавшую на камнях.

Из-за этого конфликта Ироедх осталась в проигрыше. Она была уверена — случившееся непозволительно. Но как представитель другого рода не считала возможным для себя вмешиваться в происходящее. Как раз в этот момент из-за стены показался Блоч. Он направился к О'Маре, пытаясь его успокоить:

— Что здесь происходит? Постойте, ведь так нельзя…

Тот закричал в ответ:

— Это все ваших рук дело! Вы не посмеете увести мою девушку!

Блоч застыл в нерешительности. Он явно испугался и был обескуражен. Барб что-то сказала ему, но Ироедх не поняла ее слов. Видимо, они как-то приободрили Блоча, потому что он весь напрягся и решительно двинулся к О'Маре.

Хрясь! Огромный кулак О'Мары со всего размаху врезался в лицо Блоча. Голова его тут же откинулась назад, и он рухнул на камни.

О'Мара усмехнулся:

— А сейчас вставай и сражайся как подобает мужчине, иначе я…

Блоч поднялся. Сначала его движения были медленными и неловкими, но уже через несколько мгновений к нему вернулась уверенность. Ироедх, с ужасом наблюдавшая за происходящим, никак не могла понять, почему никто из них не попытался взять ружье или мачете, которые были сложены возле стены. Такой метод разрешения конфликтов был совершенно неприемлем для Общин Автини, где насилие (кроме как во время войны, королевской битвы и Чистки) было неизвестно.

С глухим рычанием О'Мара наклонил голову, и бросился в атаку как бык. Блоч напрягся и выставил перед собой сжатые в кулаки руки. Затем он стремительно наклонился в сторону, выбросив при этом ногу прямо на нападающего. О'Мара споткнулся, и его отбросило к невысокому парапету, который сохранился возле крепости со стороны утесов.

Ироедх увидела, как в воздухе мелькнули ботинки О'Мары, и затем он исчез из виду.

Послышался крик, а потом звук ударившегося о выступ скалы тела.

Трое путешественников поспешили к парапету и посмотрели вниз. Прошло несколько томительных секунд, и Ироедх, увидев какое-то пятно, сказала:

— Посмотрите-ка, а это не он повис на ветках дерева?

Остальные посмотрели туда, куда он показывал рукой. Блоч достал какой-то маленький черный предмет со сверкающими окулярами и посмотрел в него.

— Да, это он. Ему уже не поможешь.

Он протянул подзорную трубу Ироедх. Она с изумлением посмотрела в окуляр и тут же вернула диковинку Блочу.

— Да, я уверена, он мертв, — сказала она.

Помолчав, Ироедх растерянно произнесла:

— Мне страшно. Я не могу понять ваших обычаев. Почему О'Мара спрыгнул со скалы — из-за любви к Барб, или это дань какому-то церемониалу?

Она умолкла, заметив, что собеседники не обращают на нее никакого внимания. Они о чем-то говорили на своем языке, и по лицу Барб Дулак текли слезы. Ироедх поняла, что у терранцев это символизирует горе. Но как же так? Ведь эта женщина не любила О'Мару, он оскорблял ее. Отчего же такое проявление чувств? Возможно, конечно, О'Мара был настолько значим для Терранской Общины, что его смерть подвергала риску само ее существование?..

Она уловила слова, которые уже понимала — «ужасно» и «любовь». Вдруг Блоч и Барб обнялись, прильнули губами друг к другу, и при этом Дулак заплакала еще горше.

Наконец Блоч обернулся к Ироедх:

— Вы видели, что случилось, не так ли?

— Да, хотя я все еще не совсем понимаю, что же произошло. О'Мара покончил с собой?

— Нет. Он пытался убить меня, или что-то в этом роде. Но когда я толкнул его, он случайно упал и перелетел через парапет. У нас же, если кто-то убивает другого ради собственных целей…

— Это примерно то же, как когда мы убиваем лишних трутней или ненужных работников для пользы Общины?

— Нет. Это похоже на то, если работник автини убил другого просто потому, что не любил его, или потому, что другой работник имел что-то…

— Но такого у нас просто не может быть! — воскликнула Ироедх.

— Ваши грубые трутни бросаются иногда на работников, чтобы украсть у них еду или что-нибудь из вещей, разве не так?

— Но это совсем другое. Работник никогда не бросится на своего товарища из той же Общины, если только у него не будет приказа Совета.

— У нас все несколько по-другому. Подобное действие называется «убийством», и за него наказывают смертной казнью или длительным тюремным заключением.

— Под «длительным тюремным заключением» вы подразумеваете, что виновного морят голодом до смерти? Но это странно…

— Нет, его кормят, дают кров, хотя все это выглядит и не совсем обычно.

— Тогда в чем же состоит наказание? Некоторые наши ленивые работники ничего бы лучшего и не пожелали…

Блоч нервно пригладил остатки волос.

— Давайте не будем сейчас обсуждать этот вопрос. Просто позвольте мне объяснить ситуацию. Если я вернусь на корабль и расскажу товарищам, как все случилось в действительности, некоторые из них решат, что я убил О'Мару из-за нашего с ним соперничества, связанного с Барб. Я, конечно, не думаю, что меня могут признать виновным… Ведь Барб может свидетельствовать, что это была самооборона. Но все же случившееся сильно повредит моей репутации на Терре…

— Если ваши законы могут оправдать смерть, то почему кто-то может обвинять вас?

Во всяком случае, моя карьера может быть поставлена под сомнение. Поэтому Барб и я не будем упоминать о происшедшей стычке. Мы просто скажем, что он выпил слишком много виски и хотел покрасоваться перед нами, пройдясь по парапету, но в итоге упал на скалы.

— То есть вы хотите обмануть вашу собственную Общину?

— Не совсем так; мы просто расскажем часть правды. Ведь, в конце концов, он действительно много выпил и сорвался с парапета.

— Странное все-таки племя — люди. А что вы хотите от меня?

— Просто не опровергать наш рассказ. Не говорите ничего о нашей драке.

Ироедх задумалась.

— Разве это будет правильно?

— Мы думаем, что да. Не вижу ничего хорошего в дознании, а возможно и в судебном разбирательстве. Ведь мы лишь защищали себя.

— Ну, что ж, я ничего не скажу. Но, поскольку я уже проснулась, давайте расскажу вам об этих развалинах.

— Нет, нет, сейчас не до этого! Нам нужно вернуться обратно, доложить о гибели О'Мары и попытаться достать его тело.

— Зачем? Ведь его одежда, инструменты — все пришло в негодность.

— У нас такой обычай, — сказал Блоч, собирая свои пожитки.

— А вы едите тела своих мертвых? Или варите хотя бы из них суп, как мы?

Барб Дулак испуганно вскрикнула, а Блоч сказал:

— У нас это не принято; мы хороним умерших с должными почестями.

Ироедх вздохнула:

— Что за люди!.. Давайте я помогу вам собрать вещи.

Блоч протянул Ироедх фотоаппарат О'Мары, его сумку и мачете и повел своих спутниц к кораблю. Они пошли по тропинке, на этот раз гораздо быстрее, потому что мешавшие им раньше заросли были уже расчищены.

На обратном пути с вещами О'Мары в руках, которые доставляли ей немало хлопот, Ироедх все думала о том, в какое же неприятное положение попали ее компаньоны. Хотя она и была настроена к ним вполне дружелюбно, как, например, к какому-нибудь ручному животному, сердце ее принадлежало прежде всего родной Общине. Поэтому она без колебаний использует создавшуюся ситуацию в свою пользу, если представится такой случай.

Она вспомнила забытый эпос «Баллада об Идиосе», в последней части которого рассказывалось, как трутень Идиос использовал в собственных интересах знание о любовной связи Королевы Винир с трутнем Сантиусом. В конце концов, он заставил Королеву украсть для него Сокровище Инимдхада. Это было в те стародревние времена, когда работники высиживали яйца, а королевы имели единственного трутня, которого звали королем, и который осмеливался диктовать королеве, с кем она могла иметь интимную связь.

Имея дело с представителями примитивной общественной организации, подобным людям или собственным далеким предкам, можно выторговать у них все, что угодно, с помощью угроз так или иначе дискредитировать их. Могла ли она заставить Блоча помочь Элхаму в борьбе с Тваармом, угрожая ему рассказать о случившемся Суббарау? Сейчас Ироедх казалось, что она знает, как решить проблему, возникшую перед ее Общиной. Она уже представляла, как Блоч косит ряды ненавистных арсууни с помощью своего волшебного ружья.

Но тут же радужное видение исчезло. Блоч вовсе не был главным человеком в своей Общине. Она не могла использовать свои знания, чтобы подчинить себе весь состав «Парижа» и помочь тем самым Элхаму. Ведь их командиром был Суббарау, над которым она не имела никакой власти.

Она может попробовать заставить Блоча одного вернуться в Элхам, чтобы сражаться на стороне автини. Но это тоже вряд ли сработает. Являясь членом хорошо организованной Общины, Ироедх понимала, что Блоч вряд ли так поступит.

Не давала ей покоя еще одна мысль.

— Барб!

— Да? — откликнулась та.

— Нет ли в вашем космическом корабле одной из тех машин, с помощью которых можно определить, когда человек обманывает?

— Да, есть. Никто не хочет, чтобы на нем испытывали эту машину. Но если человек отказывается, сослуживцы становятся очень подозрительными.

Итак, Суббарау вовсе не надо будет искать доказательства неблаговидного поведения. Нужно только возбудить его подозрительность, и истинная причина смерти О'Мары выплывет наружу.

Значит, она может заставить Блоча выдать некоторые технические секреты, которые дадут автини преимущества перед врагом. Если, например, он одолжит ей на некоторое время свое ружье… Сомнительная уловка! Ведь ружье — сложный механизм, и если не уметь им правильно пользоваться, то оно может сделать дырку в стрелке, а не в мишени. Если говорить честно, Ироедх просто боялась его. Кроме того, к нему надо иметь маленькие медные штучки, без которых оно не принесет пользы.

Но есть ведь и кое-что попроще — мачете, ножны которого то и дело хлопали ее по бедрам при ходьбе. С этим оружием любой разберется.

Потом вдруг она вспомнила продолжение баллады об Идиосе. Когда торжествующий Идиос отвернулся от королевы, разглядывая сокровище, Винир вонзила в его спину нож и убила его. Позже она объяснила, что Идиос пытался овладеть ею без ее согласия. В современной общине такая ситуация была немыслима, но в древности такое, по всей видимости, бывало часто, и насилие считалось серьезным преступлением.

Отсюда следует вывод: если ты пытаешься заставить представителя какой-то примитивной общественной организации сделать что-нибудь для тебя, угрожая в случае неподчинения раскрыть его секрет, прими меры предосторожности, чтобы тебя самого не убили.

Однако, раз в балладе есть подобное предупреждение, то в ней говориться и о том, как найти выход. Древний текст повествует о том, что Идиос написал донесение о взаимоотношениях Королевы Винир с Сантиусом и оставил его своему другу Гунесу, попросив передать его Королю Аитлесу, официальному королевскому трутню, если с Идиосом что-нибудь случится. Поэтому, когда Королева убила Идиоса, Гунес сразу же передал донесение Королю. В конце древней баллады рассказывается о том, как придворные Короля Аитлеса держали Королеву Винир и ее возлюбленного, перекинув через оконные проемы. Король в это время отрубал им головы, которые спустя несколько мгновений с шумом упали в ров.

Хотя благодаря своим занятиям Ироедх и мыслила более широко, чем кто-либо из работников автини, даже она не могла представить себе без содрогания казнь Королевы ее трутнем. Нет ничего удивительного в том, что все Общины Автини запретили Балладу об Идиосе!

Однако, сможет ли помочь ей какой-нибудь тщательно разработанный план?

Путники почти уже дошли до центра долины Глиид. Тропинка стала шире, и Блоч с Барб Дулак пошли рядом, держась за руки. Казалось, они не обращали никакого внимания на Ироедх.

Сначала Ироедх раздражало, что ее игнорируют. Но потом она стала размышлять, как обернуть их увлеченность друг другом в свою пользу. Она сильнее стиснула мачете в руке. Возможно, рассказав товарищам о происшедшем и организовав поиски тела О'Мары, они так никогда и не вспомнят о нем.

Вслух Ироедх сказала:

— Если вы хотите, я отправлюсь в наш лагерь и попрошу начальника назначить кого-нибудь из наших помочь вам доставить труп к кораблю.

— Это было бы прекрасно; спасибо, Ироедх, — как-то рассеянно отозвался Блоч, и вновь обратил свое внимание к Барб.

Ироедх тут же побежала к главной дороге, прижимая к себе вещи О'Мары.

Глава 4

Вертолет

В лагере автини оказался единственный работник — Вардх. Ироедх спросила ее:

— А где Род?

Вардх кивнула в сторону космического корабля.

— Она там, все ходит, пытается найти что-нибудь полезное. А как у тебя дела? Ииноедх волновалась, что они убили тебя…

— Сходи, дорогая, за Род, пожалуйста, — попросила Ироедх.

Вардх послушно пошла. Ироедх подошла к своей колеснице, взобралась на нее, и откинула покрывало на сиденье, которое еще служило и сундуком, в котором она хранила свой плащ и другие вещи. Завернула мачете в плащ и положила их в свой тайник, затем опустила сиденье, поправила покрывало, а сверху положила фотоаппарат и другие вещи.

В эту же минуту раздался недовольный голос Род:

— Ну что? Будут они сражаться на нашей стороне?

От неожиданности Ироедх даже подпрыгнула; она не ожидала, что Род подкрадется так беззвучно. А та поправила кирасу и юбку (хотя до сих пор носила тунику, доходившую до бедер) таким образом, что совершенно спокойно могла подойти совсем близко, не производя никакого шума. Сейчас еще было время, пока не подойдет Блоч, показать ей мачете и объяснить, что его необходимо отлить в бронзе, чтобы в дальнейшем использовать в битве с врагом.

Ироедх сказала:

— Не совсем так, но у меня есть…

— Что ты имеешь в виду, говоря «не совсем так»? Будут они сражаться на нашей стороне или нет?

— Нет, но…

— Опять у тебя ничего не получилось! Мне бы следовало подумать, прежде чем дать тебе шанс попробовать. Еще один день прошел попусту, и арсууни двигаются вперед! Думаю, ты совершенно забыла о нашей миссии и, все время, находясь с пришельцами, обсуждала с ними разные глупости о древностях! Но ведь это же все чушь, бессмыслица… Во всяком случае, я не допущу, чтобы это повторилось опять. Завтра тебе целый день придется охранять лагерь, пока я буду обхаживать Блоча.

С этими словами Род повернулась и ушла. Ироедх от отчаяния стала кусать губы. На ум ей пришли мысли о вторжении врагов, об их бесчинствах, о том, что с их племенем может случиться то же, что произошло в древности с местными жителями.

В отчаянии она закричала:

— Род!

— Ну что еще?

— Я пыталась рассказать тебе, как один из них упал со скалы и разбился. Они хотят принести обратно его тело. Ты можешь расположить их к себе, если организуешь помощь.

Род сердито обернулась.

— Пусть люди следуют своим глупым законам, а я буду следовать своим.

— Тогда я пойду…

— Нет, не пойдешь! Ты почистишь территорию, где находятся наши животные и принесешь им свежего корма. Иди и работай!

Ироедх протянула ей вещи О'Мары — все, кроме спрятанного ею мачете.

— Тогда тебе лучше вернуть все это людям. Вещи принадлежали погибшему, и его товарищи будут искать их.

— Х-м. Дай-ка мне взглянуть на них.

Род взяла все вещи и, отойдя в сторонку, стала рассматривать их с разных сторон. Потом направилась к космическому кораблю, и заходящее солнце золотило медь на ее шлеме.

Теперь, подумала Ироедх, даже если люди и начнут искать пропавшее мачете, то установить, кто за это в ответе, будет очень трудно. Ведь вещи, принадлежавшие О'Маре, пройдут через многие руки.

Ироедх достала лопату, и отправилась наводить порядок в лагере. Теперь уж, никакие муки ада, описанные в древних стихах, не заставят ее показать Род мачете. Она будет прятать его до тех пор, пока не найдет наилучшего для себя применения.

Размышления ее прервал голос юной Вардх:

— Ироедх, дорогая! Не расстраивайся ты так из-за грубости Род. Я уверена, ты сделала все, что от тебя зависело, просто она сейчас в плохом настроении. К тому же, у нее был тяжелый день.

— А что случилось?

— Сегодня утром она решила встретиться с начальником пришельцев. Облачилась в доспехи, хотя день обещал был жарким, да люди и не придают такого уж значения церемониям. Мы попробовали образумить Род, но она прикрикнула, чтобы мы заткнулись; она, мол, знает, как должны проходить встречи лидеров — люди не одобряют наготу во время официальных встреч.

Потом она направилась к кораблю и попыталась заставить первого встреченного ею человека отвести ее к Суб… ну, ты знаешь, такой толстый, загорелый, их предводитель. Человек не понял, что она ему сказала, и Род подумала, что она просто должна говорить громче. Вскоре они перешли на крик. Шум привлек внимание начальника, он вышел из корабля и спросил, что случилось. Когда он подошел ближе, Род попыталась говорить с ним таким же образом, но — безуспешно. Тогда он с помощью знаков и нескольких автиникских слов, которые знал, дал понять, что занят, и она не может войти в корабль, потому что там делают уборку или что-то в этом роде. После этого начальник пришельцев вернулся к себе.

Какое-то время Род ходила вокруг и наблюдала за людьми. Некоторые из них чистили корабль, покрывали его краской в тех местах, где она облупилась. Все это ей было понятно. Но другие делали что-то такое, что объяснить себе Род не могла. Некоторые из них наваливались на большое волшебное приспособление, из середины которого выглядывали три лепестка. Похожих на какой-то зрелый плод. Когда она спросила, что это значит, один из них сказал что-то по-своему и захлопал в ладоши, изображая, как ей показалось, бег жеребца. В конце концов, Род решила, что люди таким образом занимаются любовью.

Несколько человек тем временем принесли какое-то большое круглое сияющее приспособление, примерно два фута в диаметре. Когда один из них подбросил его в воздух, то оно взлетело прямо на небо. Другой же в это время рассматривал его сквозь некий волшебный прибор. Другие стали выдергивать сорняки, или переворачивать камни, чтобы поймать ползающих под ними насекомых. Род считает, это глупое занятие для взрослых людей, но Авпанд думает, что они, возможно, употребляют их в пищу.

Один из пришельцев — тот, у которого почти черная кожа и закрученные спиралью волосы — сидел на корточках перед какой-то коробкой и туда-сюда крутил маленькие ручки, приделанные к ней. Он не обратил никакого внимания на Род, даже когда она заговорила с ним. Когда он не ответил и на третье обращение, Род уколола его в ягодицы копьем. Он подпрыгнул в воздух с возмущенным воплем, и что-то закричал по-своему. Он явно не хотел, чтобы его беспокоили. После этого Род отказалась от попытки понять этого неразумного парня. Для себя же она сделала вывод, что терране, должно быть, погрузили в этот корабль всех своих ненормальных людей, и отправили его куда подальше, чтобы избавиться от них.

— И все-таки ей не следовало вымещать на мне зло, — сказала Ироедх, продолжая выполнять свою работу. Она попыталась издать звук, который Блоч называл свистом, но у нее ничего не получилось.

Вардх ответила:

— Ты, конечно, права, дорогая. Давая я помогу тебе. И все-таки это очень интересно, правда? Совсем как в этом стихотворении:

Мы могли бы назвать этих небесных пришельцев богами, а их волшебные знания — зернами. Если бы только людей можно было уговорить посеять их!

Ироедх заметила:

— Ты всегда цитируешь нечто подобное. Насколько я помню, одно из стихотворений начинается так:

— Не знаю, не знаю. Видимо, эта маленькая терранская женщина и считается такой, ведь, по-видимому, у нее нет собственного гарема, состоящего из бездельников.

Вдруг какой-то шум, раздавшийся со стороны «Парижа», привлек их внимание. Оказалось, это вернулись Блоч и Барб Дулак. Послышалась терранская речь, было видно, как на борт корабля что-то погрузили. Все это время шлем Род возвышался над толпой людей. Потом от нее отделилась небольшая группа, направившаяся по дороге ко Знаку Выжившим.

Ироедх закончила уборку и помогал своим младшим товарищам приготовить ужин. Вскоре к ним присоединилась Род. За едой все помалкивали; Ироедх была уверена, что члены их небольшого отряда симпатизируют ей, но не хотят показывать это Род, чтобы не вызвать ее гнев. Вардх же выказывала ей свое расположение тем, что села рядом, и услужливо передавала все блюда, прежде чем Ироедх успевала попросить об этом.

Когда они мыли посуду, группа, отправившаяся за телом О'Мары, вернулась вместе с ним. Трое младших работников бросили работу и побежали посмотреть на происходящее.

Род попыталась загладить свою вину:

— Прости, что я так грубо говорила с тобой. Ты этого не заслужила, просто я дала волю эмоциям. Однако, я по-прежнему считаю, будет лучше всего, если я поговорю с Блочем завтра.

— Да ничего, — сказала Ироедх, хотя в душе она еще не до конца успокоилась. Чувство долга заставило Род признать свою ошибку, и это хорошо. Но все же поступать так, как она часто позволяет себе, не стоит.

Род между тем продолжила:

— Я не хочу быть излишне строгой с тобой, ведь порой ты проявляешь качества, присущие настоящему работнику. И если будешь брать пример с меня, то сможешь подняться в Общине так же высоко, как и я.

— Спасибо, но я все же пойду своим путем, даже если он и бесперспективный.

Ироедх вымыла последнее блюдо и ушла. Она знала, что, отвергая предложение Род, приобретает в ее лице непримиримого врага. Но она не могла заставить себя раболепствовать перед той, которую так не любила, хотя Род именно так и поступила бы на ее месте.

Ироедх лежала, проснувшись, под сетью, и смотрела на звезды сквозь щели между петлями. Мысли ее блуждали по несколько необычному пути: если она заслужит в Общине лишь уважение, то зачем ради нее рисковать головой? Почему бы не использовать свою власть, чтобы освободить Антиса? Конечно, потом она сделает все, что сможет, ради Элхама, но сначала нужно постараться ради Антиса. Даже если придется пойти в какой-то момент против Общины, что ж, пусть…

Итак, что мог Блоч сделать для Антиса? Он не мог полететь на «Париже» до Элхама — ведь для этого нужно использовать знания других членов команды. Если же они поедут на ее колеснице, это займет не меньше пяти дней, и они потеряют драгоценное время. И потом, даже добравшись туда, что он реально сможет сделать? Ведь Блоч не такой сильный, как она, и не сможет перепрыгнуть через стену Общины или повалить мощные ворота. Возможно, он смог бы разрушить их с помощью своего ружья. Но вдруг при этом погибнет кто-нибудь из жителей Элхама? Этого она не могла себе представить.

К тому же, Блоч производил на нее впечатление существа в некотором роде боязливого — мудрого и миролюбивого, но он не был вторым Идиосом. Ее первое впечатление о терранах как о могущественных существах, презирающих физическую боль и слабость характера, в отличие от остальных, в том числе и самой Ироедх, сильно поколебалось после похода к Знаку Выжившим. Ведь, несмотря на развитие собственной науки, они были похожи на богов даже меньше, чем автини!

Почти бессознательно она еще раз сморщила губы, чтобы засвистеть. К огромному удивлению Ироедх раздался именно тот звук, который она и собиралась издать. Она повторила попытку, прежде чем окончательно убедилась, что научилась свистеть.

Тогда Ироедх стала экспериментировать. Двигая язык взад и вперед, как учил ее Блоч, она обнаружила, что может менять силу звука. Попыталась воспроизвести одну из знакомых мелодий — «Песнь о Гелиаде», которую нашла в одном из манускриптов с маленькими черными точками. Создатель песни, может быть, и не узнал бы свое произведение в исполнении Ироедх, но сама она результатом своих усилий осталась довольна.

— Что это за смешной звук? — послышался сонный голос Авпанд.

— Это ползет какое-то насекомое. Давай-ка спать, — отозвалась Род.

На следующее утро Ироедх хорошенько прибрала в лагере, и лишь после этого направилась к своей колеснице. Из ящика, в котором хранился мачете, она достала дощечку для письма, сделанную из коры дерева, и написала на ней краткий отчет о смерти Джона О'Мары. Потом оторвала и свернула верхний лист, разыскала Вардх, которая с помощью ужимок изображала некоторые действия терран. Некоторые из них она воспроизводила совсем неплохо — особенно те, которые были связаны со сверкающими магическими приспособлениями.

Ироедх, оглядевшись по сторонам, шепнула:

— Идем-ка со мной. Вардх, дорогая, ты можешь хранить секреты?

— Ради тебя? Конечно!

— Даже от Род?

Вардх нервно огляделась по сторонам, но Род нигде не было видно, она явно беседовала где-то с Блочем.

— Особенно от нее. Хотя она — наш начальник, я не очень-то люблю ее! А сможешь сохранить секрет от Совета?

У Вардх от изумления расширились зрачки.

— О-о, это, должно быть, что-то ужасное. Но для тебя — смогу.

— Даже от королевы?

Вардх колебалась.

— Н-н… — да, смогу. Я никого из них не люблю так, как тебя. Я люблю тебя почти так же сильно, как Общину.

Ироедх протянула ей свернутый лист.

— Вот что ты должна сделать: спрячь это сообщение, только не читая его, в свою колесницу. Если со мной что-нибудь случится, например, я умру или меня возьмут в плен, передай его лично в руки капитану Суббарау. Конечно, если космический корабль будет все еще здесь и я не попрошу тебя отдать обратно депешу. Только никому не говори ни слова об этом!

— Я понимаю, дорогая, — ответила Вардх.

Ироедх поспешно пошла прочь. Спустя несколько минут она подошла к кораблю и увидела, что несколько человек заняты машиной с «лепестками», которая удивила Род. Бард Дулак стояла тут же, попеременно глядя то на машину, то на какую-то вещицу, одетую на ее палец.

— Можно мне посмотреть, что это? — спросила Ироедх.

Барб протянула ей свою левую руку. Только сейчас Ироедх осознала, что у людей на руке на один палец больше, чем у автини. На среднем пальце Барб сверкал гранями драгоценный камень, подобный тому, какие делали в древности. Он был прикреплен к тонкому кольцу из серого металла.

— Его подарил мне Уинстон, — сказала Барб.

— Что?

Сначала им было трудно понять друг друга, но потом Ироедх уловила смысл сказанного и воскликнула:

— Это очень мило с его стороны, не так ли?

— Больше, чем просто мило! Ведь мы дали обет друг другу пожениться!

— Ты имеешь в виду принятый у терран брачный контракт?

Барб вздохнула.

— Да. Мой бедный возлюбленный взял его с собой еще на Земле, но не решался сказать о нем, потому что боялся Джона О'Мару. Он — робкий старый кролик, но я бы любила его, даже если бы у него не было волос.

— Это очень мило.

— Ты не понимаешь смысла! Очень плохо, что твои соплеменники не понимают любовь так, как понимаем ее мы.

— Благодарю покорно. Но если ваша любовь заставляет людей сбрасывать друг друга с утесов, то я предпочитаю вашу. Кстати, а когда вы займетесь любовными утехами? Я бы хотела знать, как у вас это делается.

Из горла Барб вырвался какой-то странный звук, как будто ей стало трудно дышать. Потом она закашлялась, и стала почти такой же пунцовой, как автини. Ироедх, не ожидавшая от нее такой реакции, подумала, что Барб что-то попало в дыхательное горло.

Но Барб выпрямилась и сказала:

— Посмотри! Кенг почти готов снять!

— Снять — что? Свою одежду?

— Да нет же, вертолет.

— Вер… вертол… я все хотела спросить тебя, для чего он предназначен?

— Для того, чтобы летать.

— Что делать?

— Летать по воздуху, — Барб сделала вращательные движения руками.

— Теперь я понимаю, почему Род решила, что он связан с занятиями любовью… Скажи, а все ваши люди умеют управлять им?

— Нет. Кенг никого и близко не подпускает к штурвалу. Вертолетом управляет только он сам и Уинстон.

Невысокий черноволосый человек с плоским желтым лицом забрался в машину, и люди, только что работавшие на ней, словно испарились.

Ироедх удивленно спросила:

— Доктор Блоч летает на нем?

— Он хороший пилот.

— И, должно быть, этим гордится.

— В некотором роде. Летающие машины, высокие должности и дикие звери не волнуют его, но любой человек, который кричит на него, заставляет Блоча сгибаться. Поэтому мне придется доставлять позвонки, которых ему не достает.

— У бедняги не хватает костей? Но он ведь такой активный, совсем не выглядит калекой…

Пока Барб объясняла Ироедх ситуацию, вертолет издал звук, похожий на кашель и потом зажужжал. Лепестки его завертелись все быстрее и быстрее, пока не подняли клубы пыли прямо в лицо наблюдателям. Ироедх и Барб отскочили в сторону, чтобы не наглотаться пыли. Они наблюдали за происходящим, пока Кенг не урегулировал работу мотора и не смог преодолеть языковый барьер. Ироедх решила, что, хотя грамматика и лексика у терран достаточно простые, она не сможет точно воспроизвести их произношение, потому что ее органы речи значительно отличаются от человеческих. Она спросила у Барб:

— Как вы называете наш мир?

— Мы назвали его Ормазд. А две планеты этой системы, на которых отсутствует жизнь, Митрас и Ариман — в честь древних терранских богов.

— А почему вы не позаимствовали наше название?

— А какое оно у вас? — спросила Барб.

— Мы называем этот мир Нионидом.

— Это значит «земля» или» почва»?

— Да! А как вы поняли?

— Да ведь это обычная практика. Это название принято у всех Общин?

— Нет. Арсууни называют его Свеик.

— Что ж, тогда и мы должны подобрать подходящее имя, похожее на те, что приняты здесь.

Шум стремительно двигающихся лопастей все нарастал. Наконец, вертолет поднялся в воздух. Кенг подпрыгнул, вскарабкался внутрь и винтокрылая машина закружила над долиной.

Ироедх спросила:

— Как быстро она летает?

Барб пожала плечами.

— Примерно двести километров в час. Не знаю, как это будет в вашем измерении, но где-то в десять или двадцать раз быстрее, чем вы можете бегать.

— А может она перевезти больше одного пассажира? — Ироедх попыталась прикинуть, сколько времени займет поездка до Элхама.

— Помещение внутри вертолета рассчитано на трех пассажиров, но поднять в воздух он может и большее количество.

— А как вы думаете, я смогла бы полететь на нем?

Барб посмотрела на свою собеседницу в изумлении.

— А вы бы сами-то не побоялись?

— Если он может перевозить людей, то сможет перевезти и меня. К тому же, хочется испытать удачу? Так можно попробовать?

— Я спрошу. Начальство не разрешает Кенгу брать нас в увеселительные поездки из-за ограниченного запаса топлива. Но вы ведь местный житель, и это особый случай. А вот и Лобос, один из руководителей; сейчас спрошу у него.

Ироедх наблюдала, бесстрастная внешне но взволнованная в душе, как ее хрупкая подруга-человек разговаривает с невысоким темноволосым мужчиной. Потом они оба направились к Суббарау, который также видел только что происшедшее здесь.

Через несколько минут Барб сказала ей:

— Они не против, если Кенг посчитает, что это безопасно для вас.

Маленькая точка вдали стала увеличиваться, пока не превратилась в вертолет. Наконец, он приземлился. Когда мотор умолк, Барб подбежала к машине и заговорила с пилотом; потом подозвала Ироедх.

Плоское лицо доброжелательно улыбалось сквозь открытую дверь. Ироедх вскарабкалась внутрь и села там, где ей показал пилот. Она вертела в руках ремень безопасности, пока Кенг застегивал его на ней.

И вот они взлетели. Ироедх, видя, как земля остается далеко внизу, так сжала руки, что у нее побледнели суставы. Ее охватил такой же ужас, как и тогда, когда она взбиралась на борт корабля. Но, сжав челюсти, решила держаться и не посрамить свое племя в глазах этих страшных пришельцев.

— Вам нравится? — спросил Кенг.

Ироедх заставила себя открыть глаза и посмотреть сквозь прозрачное покрытие машины. Мало-помалу, страх, сжимавший сердце, стал отпускать. Она поймала себя на том, что рассматривает сверкающий нос «Парижа», и весь космический корабль кажется сейчас не больше булавки. Страх куда-то ушел, уступив место мысли о том, что, учитывая непредсказуемость терран, Кенг вполне мог выбросить ее из машины. Но она тут же отбросила эту идею. Если бы они действительно хотели убить ее, то сделали бы это гораздо проще. Она растянула губы в улыбке — не так, как делала это раньше, а подобно терранам. Самой Ироедх такая ухмылка напоминала оскал хищного зверька, собирающегося укусить свою жертву.

— Мне — мне — нравится, — сказала она.

Земля теперь казалась рельефной картой, а люди — едва заметными точками. Ее страх полностью испарился. Где-то вдали спокойно дымила гора Висгад.

Она спросила по-английски, неуверенно подбирая слова:

— А вы могли бы опуститься… ниже… сбросить… веревку… чтобы сюда могли взобраться люди?

— Конечно. Эта машина может перевозить одновременно три, даже четыре человека. Она очень выносливая. Сделана Воугтом — а это чертовски хорошая фирма.

Мало по малу план спасения Антиса стал приобретать более четкие очертания.

Ироедх целый день потратила на изучение английского букваря, который Блоч передал ей через Барб. Род вернулась как раз перед ужином. Настроение у нее было еще хуже, чем прежде, и она ни с кем не захотела разговаривать. Солнце уже садилось, когда Ироедх выскользнула из лагеря автини и умышленно направилась к «Парижу».

Блоч расхаживал вокруг космического корабля, зажав в зубах какой-то необычный предмет. Он напоминал небольшую ложку с глубокой выемкой в форме ковша. Из этой выемки поднимались клубы дыма.

Ироедх сказала:

— Привет, Доктор Блоч! Вы что, вдыхаете огонь, как огромный червь Игог в балладе о Мантесе?

— Нет.

Он объяснил, что всего лишь курит табак.

— Вы поссорились с Род? Она в таком гневе, что даже для нее это чересчур.

— Это не совсем так. Мы с ней — как бы это сказать поточнее? — плохо понимаем друг друга. Мы испытывали одни и те же трудности, когда она была здесь недавно.

— А что случилось сегодня?

— Началось все с того, что она говорила слишком быстро, чтобы ее можно было понять. А когда я попросил ее высказываться помедленнее, она восприняла это как оскорбление. Потом предложила мне сделку: если я вмешаюсь в вашу глупую войну, она попытается помочь нам организовать посещение ее Общины, если, конечно, на это даст согласие Совет. Вы что, говорили ей, что я высказывал такое пожелание?

— Нет, — ответила Ироедх.

— Создается впечатление, что она думает именно так. Когда я попытался объяснить, почему не могу этого сделать, она стала поучать меня, размахивая перед лицом копьем. Пришлось вежливо объяснить ей, что у меня и так есть работа, которую необходимо выполнить. Но когда я попытался получить интересующую меня информацию у самой Род, она не захотела общаться. Сегодня был действительно трудный день.

— Мне говорили, вы можете управлять летающей машиной.

— Это правда.

— И то, что машина может поднять с земли несколько человек с помощью веревки.

— Да. На дне специального отсека лежит сложенная веревочная лестница. Ее используют во время спасательных работ. В случае необходимости нужно просто нажать на рычаг, и она выпадет наружу.

— Вам не поздоровится, если капитан Суббарау услышит доподлинную историю о смерти О'Мары, не так ли?

— Ш-ш-ш! Думаю, нам не стоит говорить об этом.

— Мы и не будем, если вы сделаете то, что я попрошу.

— Это что, шантаж?

— Да, если вы это так называете. Я вовсе не хочу поступать так, но мне необходимо спасти друга — Антиса.

— А кто это? Судя по имени — тунеядец.

Ироедх рассказала ему об Антисе, и в конце добавила:

— Только не вздумайте обманывать меня. Я написала отчет обо всем случившемся. Если со мной что-нибудь случится, его тут же передадут Суббарау.

— Разрази меня гром! А я-то думал, что вы, ормаздиане, слишком примитивны и невинны, чтобы мыслить под таким углом зрения! Вы действительно на такое способны?

— Да, конечно.

Блоч попытался выдвинуть свои аргументы. Он взывал ко всем чувствам Ироедх — чести, дружбы и так далее. Но это ее не тронуло. Она уже устала от этого бесполезного разговора, и все время думала об Антисе, которого будут разделывать как рыбу во время следующей Чистки.

Наконец, Блоч с горечью сказал:

— Можно подумать, у вас в этим Антисом любовь, по понятиям терран.

— Что за отвратительная мысль! Любовь между работниками и другими существами, живущими в Общине, не имеет ничего общего с плотскими утехами.

— Что же вы конкретно от меня хотите?

— Вы дежурите сегодня ночью?

— Дежурю, но только до полночи, — сказал он.

— Тогда я хочу, чтобы вы отвезли меня на летающей машине в Элхам и похитили пленных трутней с помощью этой веревочной лестницы. Если аппарат летает так быстро, как об этом говорят, то мы сможем вернуться сюда как раз к полночи.

— Но как вы все это себе представляете? Каким образом я смогу доставить их сюда, если они находятся в подземелье?

— Да нет же! Тюремная камера, в которой находятся пленники, находится в куполе королевского дворца. И к ней ведет специальный проход для стражников.

— А как же оттуда можно добраться в темницу?

— Там есть небольшое окошко с решеткой, через которое можно, согнувшись, попасть в камеру. Я бывала там довольно часто, и знаю, как все устроить.

— Ну что ж, тогда можно попробовать. Но вы, надеюсь, не думаете, что я буду перегрызать решетку зубами?

— У вас, людей, есть волшебные устройства, которые разрезают металл словно воду. Сегодня я видела, как ваши товарищи пользовались ими.

— Похоже, вы предусмотрели буквально все. Но как мы сможем проникнуть во дворец ночью? Все это как-то необычно.

— Нам нужно добраться вдоль берега Алого Моря до Знака Кхинада. Я хорошо знаю побережье.

— А как насчет стражников?

— Предоставьте это дело мне. Через час они будут спать, к тому же, стемнеет. Встретимся здесь, но вы должны взять с собой одно из ваших волшебных режущих устройств. А пока — до свидания, Доктор Блоч.

— Черт бы вас побрал, Ироедх, — пробормотал он ей в ответ в спину.

Глава 5

Купол дворца королевы

Вертолет парил над Знаком Кхинада. Ироедх указала на территорию, несколько удаленную от моря. Там, подобно сложенным в кучку яйцам, виднелись среди полей и лесов бледные купола Элхама.

— Нам надо туда, — сказала она.

— Вы прекрасно видите ночью. Я ничего не могу различить. Видимо, все дело в ваших необычных зрачках, — сказал Блоч.

Он направил машину туда, куда указала Ироедх. Через несколько минут она рассмотрела стену, окружающую Общину. Она походила на ободок колеса, в центре которого возвышалось несколько куполов.

Под руководством Ироедх он повел машину вниз, к куполам. Она указала:

— Вон тот, в центре, и есть купол королевы. Видите круг рядом с его верхушкой? Это и есть дорожка для стражников. Вон то темное пятно над кругом — окно темницы, в которой содержат трутней. Видите его?

— Да.

— Тогда опустите вашу лестницу, я спущусь по ней.

— Высовывайте наружу ноги и аккуратно спускайтесь по ступенькам. Следите внимательно, когда можно будет спрыгнуть — ночь сегодня ветреная.

Блоч дернул рычаг. Внизу послышался какой-то механический звук, перекрывший шум мотора и свист лопастей, и тут же открылась дверь люка, в который попали ноги Ироедх. Наклонившись вперед, она через это отверстие могла видеть космос, и в потоках воздуха различила две или три ступеньки болтающейся веревочной лестницы.

Вознеся молитву к Гвууру, Ироедх осторожно нащупала одной ногой лестницу, потом то же самое сделала другой. Наконец, она ухватилась руками за верхний край лестницы и стала потихоньку спускаться. Прежде, чем осознала это, она уже находилась под вертолетом, сжимая что было силы свою ненадежную опору. Плащ то и дело закручивался вокруг ее туловища, когда вертолет раскачивало порывами ветра.

Страх упасть камнем вниз буквально парализовал Ироедх, и она едва смогла заставить себя посмотреть вниз и опуститься ниже хотя бы на ступеньку. Когда же взяла себя в руки, то увидела, что машина быстро приближается к вершине королевского купола, как раз под таким углом, что нижний конец лестницы вот-вот коснется прохода для стражников.

Ироедх быстро спустилась по оставшимся до нижнего края ступеням лестницы. Сквозь шум мотора она услышала мелодию, которую кто-то наигрывал на флейте, и голос:

— Эй, там! Кто вы?

Стражник стоял в нескольких шагах от Ироедх. Она приготовилась к бою, выставив вперед копье и слегка откинув назад голову, на которой красовался шлем. Хотя ночь была темная, и при свете звезд невозможно узнать противника в лицо, Ироедх не сомневалась, что на лице стражника застыло выражение недоумения. Прошли какие-то секунды, показавшиеся ей годом, и паривший в воздухе вертолет доставил Ироедх к месту назначения. Она спрыгнула с лестницы и, согнувшись, приземлилась. Рука тут же метнулась к шее, чтобы развязать шнурок, удерживавший на плечах плащ.

Ироедх не хотела, чтобы Блоч знал, что она завладела мачете О'Мары. Не собиралась прибавлять к своим проступкам против Общины еще и убийство. Поэтому бросилась на стражника с копьем. Но тот не растерялся: накинул на острие плащ, выбив таким образом оружие из рук врага, и бросился на Ироедх.

— Кто вы? — голос стражника перекрывал шум ветра.

Ироедх молча вскочила на ноги, стараясь уклониться от сыпавшихся на нее ударов. Одной рукой она подхватила свой плащ, а другой, ухватившись за древко копья, пыталась отбиться от наступавшего на нее противника…

Но этот стражник был вовсе не новичок, и, к тому же, один из самых больших работников всей Общины в Элхаме. Ироедх со страхом увидела, что плащ выскользнул у нее из рук, когда противник потянул на себя копье. Еще рывок — и плащ отлетел в сторону, уносимый порывом ветра. Враг вновь двинулся на нее, но Ироедх выставила вперед руку для удара. Сейчас уж она точно не промахнется!

Теоретически подвижный работник, атакованный таким образом, имел мало шансов уклониться от древка копья и вырвать его у нападающего. Ироедх же теперь не была обременена почти ничем, кроме волшебного режущего механизма, прикрепленного сбоку, и это давало ей явное преимущество. Но в действительности она осознавала, что удача покинула ее. Если у нее быстро выхватят копье, то легко могут порваться сухожилия; в противном же случае оружие повредит жизненно важные органы.

По крайней мере, пронзила ее мысль, если вы умерли, то вам уже ничто не может повредить. Миссия ее, по всему видно, провалилась. А раз Антис умрет, вряд ли ее в жизни будет теперь что-либо волновать. Содрогнувшись от этой мысли, она закрыла глаза и стремительно бросилась на копье.

Но ничего особенного не произошло. Когда она открыла глаза, то увидела, что стражник с грохотом отбросил копье в сторону и бросился бежать. Его явно испугал усилившийся шум мотора вертолета.

Должно быть, Гвуур услышал ее молитвы! Блоч, да будет он благословлен, делал круги вокруг собора, и вот, наконец, опустил машину так низко, что почти коснулся охранявших его бойцов.

Клац! Щит стражника ударился о камни. При этом разбилась одна из декоративных бронзовых пряжек, которые обычно используют при верховой езде. Стражник тут же бросился за снаряжением вниз по лестнице.

— Быстрее! — позвал Блоч из открытого окна своей винтокрылой машины.

Ироедх припустила по проходу. Казалось, ее босые ноги не издают ни звука — все потонуло в шуме мотора и грохоте, который издавал несущийся по лестнице стражник. Тем временем она нащупала режущий инструмент, прикрепленный на поясе.

Еще несколько ловких прыжков, и Ироедх оказалась перед окном камеры, в которой томится трутень.

— Антис! — нежно окликнула она его.

В ответ тут же послышался хорошо знакомый голос:

— Неужели это ты, Ироедх? Что происходит на Нионде, и как ты попала сюда? Я думал, ты в Глииде?

— Сейчас нет времени все объяснять. Ты и твои товарищи готовы бежать отсюда?

— Мы бы с радостью… но как?

— Предоставь это мне. А сейчас отступи-ка назад!

Ироедх нащупала кнопку, с помощью которой можно высвободить режущий инструмент. Нажала на нее, и тут же на самом кончике показалась тоненькая полоска света. Включила инструмент на полную мощность, и тут же посыпался целый сноп искр, которые легко пробуравили толстую бронзовую решетку. Блоч предупреждал ее не направлять луч света на себя, чтобы ее тоже не разрезало на части. Он называл этот инструмент электронным ножом. Впрочем, название Ироедх ничего не говорило.

Внизу она услышала голос стражника, поднявшего тревогу. Вжик! Это поддалась другая решетка, а потом и третья. Тогда Ироедх направила инструмент к нижним концам решетки. Вжик! Вжик! Вжик! Еще две решетки со стуком упали через окно на пол камеры. Вслед за ними провалилась и третья, и тут же раздался крик трутня:

— Ой, мой палец, как больно!

Ироедх вложила инструмент в футляр и спросила:

— Сейчас сможете вылезти наружу?

Антис отозвался:

— Не знаю. Один из нас должен поддерживать другого, чтобы мы смогли подняться.

Наконец, после нескольких вздохов голова и плечи Антиса показались в оконном проеме.

— Дай-ка мне руку, дорогая, — сказал он.

Ироедх потянула его что было силы, и, наконец, он выбрался наружу. Едва Антис выпрямился во весь рост, как в окне показался Кутанас, которому нужно было тоже помочь.

Внизу, во дворе, послышался звон оружия и голос стражника, взволнованно рассказывавшего о только что происшедшем своим невидимым отсюда товарищам. В любую минуту они могут показаться на лестнице и броситься на беглецов.

Кутанас и Антис нырнули обратно в темноту камеры, схватили за запястья Дуоса и стали тянуть его вверх. Но когда половина его туловища показалась уже в окне, он вдруг застрял в нем.

— Концы прутьев впиваются мне в тело и не отпускают! — прошептал он жалобно.

— Может, оставим его тут? — спросила Ироедх, которую не очень-то заботило, что будет дальше с Дуосом. Ведь Антис, наконец, был спасен.

Но ее друг рассердился:

— Нет! Мы, трутни, должны всегда держаться вместе. Упрись ногами, Кутанас, и давай тянуть его!

Кутанас вздохнул:

— Говорил же я ему не есть так много. Ну, как, готов?

Они потянули еще раз, и Дуос выскользнул из окна словно зуб, который вырвали из десны.

Он тут же жалобно заныл, потирая ушибленные места.

— Ой! Ой! Я не смогу сидеть несколько дней.

Вдруг внизу послышался шум, который ни с чем нельзя было спутать — это поднимались по лестнице вооруженные работники. И тут же раздался голос офицера:

— Поднимайтесь по одному, и держите копья наготове…

— Бло-оч! — громко закричала Ироедх в темноту.

— Я здесь, — отозвался он, направляя вертолет прямо к окну.

Дуос попятился, как только машина приблизилась к ним, и собрался бежать прочь. Но Ироедх остановила его:

— Я буду сейчас подниматься по веревочной лестнице, которая висит вон там, и вы делайте то же самое. Я заберусь внутрь, а вы оставайтесь на лестнице, пока машина не перенесет вас через стену и не опустит где-нибудь на землю.

— Я боюсь! — запричитал Дуос.

— Тогда оставайся здесь, и пусть тебя прихлопнут, — огрызнулась Ироедх. Она поймала ускользающую лестницу с третьей попытки и стала подниматься по ней.

Кучка стражников приближалась к тому месту, откуда собирались бежать пленники. Ироедх было хорошо видно, как они поднимаются по ступеням, с пиками наготове. Прямо под ней карабкался по веревочным ступеням Антис, а под ним и двое остальных. Наконец, она добралась до машины, слишком взволнованная, чтобы испытывать страх, и проскользнула в раскачивающуюся кабину.

— Вперед! — скомандовала она Блочу.

Блоч заработал рычагами и машина стала резко набирать высоту. Стражники издали дружный возглас изумления, когда оказались на месте, откуда Дуоса только что подняла какая-то неведомая сила. Двое попытались метнуть в него копья, но он был уже слишком высоко. Копья свалились на камни и с треском покатились в разные стороны.

Как только Ироедх уселась на место, Антис просунул в дверь свою гриву:

— И что теперь?

Она ответила:

— Мы высадим вас на поле, за стеной. Когда доберетесь до леса к северу от поля, это будет почти весь путь к холмам Лханваед. Наблюдайте за дорогой, ведущей из Тхидхема. Когда я вернусь из Глиида, встречу вас у Кхинама. Я издам такой вот звук…

И она стала насвистывать мелодию из «Песни о Гелиаде».

— Как тебе это удается? — спросил он.

— Я научу тебя, когда будет свободное время. А сейчас смотри-ка, мы перелетаем через стену; приготовься прыгать.

Антис сказал что-то Кутанасу, который висел на несколько ступенек ниже, когда вертолет приблизился к полю. Ироедх подумала, что сельскохозяйственный офицер будет в бешенстве, когда обнаружит, что спелое зерно на скошенной полосе практически полностью вытоптано.

В это время Дуос спрыгнул, но как-то неудачно — так, что Кутанас упал на него, и они оба покатились прямо в грязь. Антис приземлился на ноги и, выпрямившись, закричал:

— До свидания, дорогая!

Он быстро побежал в лес, к северу от поля, крикнув товарищам, чтобы они следовали за ним.

Ироедх повернулась к Блочу:

— А сейчас… Отвезите меня домой… О, прутха!

— Что это такое?

— Я оставила плащ на куполе… Стражники обязательно найдут его.

— На нем написано ваше имя?

— Нет. Но я обязательно узнала бы его — по дырам, которые когда-то заштопала. Но когда я вернусь в лагерь без плаща, а на месте спасения трутней обнаружат бесхозную одежду, обязательно найдется кто-то, кто сопоставит эти факты. Но все же нам не следует возвращаться, чтобы забрать его; это не поможет удачно завершить операцию.

— Тогда скажите окружающим, что вы передали его Барб в обмен на одну из милых женских безделушек. Я же при случае скажу, что сам видел это.

Род спросила:

— Мне кажется, прошлой ночью я слышала, как летающая машина людей поднялась в небо, а спустя некоторое время прилетела обратно. Ты знаешь что-нибудь об этом, Ироедх?

— Ничего, — спокойно ответила Ироедх, укладывая печенье в коробку.

— Мне это не нравится. Вы все в течение дня находитесь на территории лагеря; и я не хочу, чтобы вас вовлекали в дела этих опасных и безнравственных людей.

Ироедх и остальные молча обменялись взглядами. Род же стянула ремнем юбку, просунула голову в шлем, подняла копье и направилась прямиком к «Парижу».

Тем временем к остававшимся в лагере направлялась Барб Дулак. В вытянутой руке она держала золотистого цвета коробочку. Подойдя достаточно близко, она сказала громко — так, чтобы услышали все:

— А это вам, дорогая Ироедх. Большое спасибо за чудесный плащ.

— Что это значит? — спросила Вардх.

Барб улыбнулась в ответ.

— Просто мы с Ироедх обмениваемся подарками — вещами, сделанными в наших прекрасных мирах.

Ииноедх спросила в изумлении:

— И такую маленькую вещицу вы даете за плащ? А для чего она нужна?

— Терранские женщины используют ее, чтобы стать более привлекательными, — ответила Барб.

— Но как? — настаивала Авпанд.

Барб открыла маленькую коробочку.

— Прежде всего, здесь есть… как вы называете зеркало?

Пока выяснялось значение этого слова, автини столпились вокруг диковинки, чтобы каждая из них могла получше рассмотреть свое изображение. Ироедх, хотя и была знакома с зеркалами из полированной меди, которыми пользовалась королева, готовясь к встречам со своими трутнями, все же изумилась точности изображения в небольшом овале, помещавшемся рядом с прессованной пудрой. Все это походило на то, словно смотришь в крошечное окошечко на другой мир.

Вытащив из кармана маленький пушисты диск, Барб сказала:

— Возьмите и эту вещицу. Это пуховка для пудры. У нас считается, что лоснящийся нос выглядит ужасно. Держите же, Ироедх.

Барб легонько дотронулась пушистым диском до носа Ироедх. Та невольно вдохнула пудру и тут же чихнула.

Барб улыбнулась.

— А теперь воспользуйтесь помадой. Намажьте рот вот так… Вам нужен более темный тон, потому что кожа у вас — почти такая же красная, как эта помада.

Барб чуть отступила назад, чтобы получше рассмотреть свою работу. Трое подруг посмотрели на Ироедх и как-то радостно вскрикнули.

Барб прищурилась и спросила:

— Что это за звук? Он похож на то, как ухает сова.

Юные автини объяснили, что таким образом они смеются. И стали настаивать на том, чтобы Барб последовала их примеру. Вардх спросила:

— А зачем нужно так раскрашивать лица? Вы таким образом готовитесь к какой-то церемонии?

— Можно сказать и так. Но прежде всего, это способ поймать в свои сети мужчину, — пояснила Барб.

— Вы имеете в виду те случаи, когда мы сгоняем лишних трутней, чтобы убить их во время Чистки?

— Нет, это намного более приятная церемония.

Как только остальные отошли в сторонку, чтобы обсудить свои дела, Барб шепнула Ироедх:

— Уинстон рассказал мне о вашем путешествии прошлой ночью. Это было просто капризом, Ироедх.

— Я знаю, но что я могла сделать? Он все еще сердится на меня?

— Сначала он действительно сердился — из-за того, что вы заставили его рисковать жизнью. А ведь это был вовсе не его роман. Но я думаю, что поступила бы точно так же, окажись он в тюрьме и имей в душе некую толику романтики. Я сказала ему, что он — бесхарактерный старый кролик без сантиментов, которого ничего не волнует, кроме научных рекордов и хорошего мнения начальников в правительственном департаменте, на который он работает. Поэтому сейчас он несколько смягчился.

— А что такое «романтика» и «сантименты», о которых вы говорите? Это имеет какое-нибудь отношение к пониманию любви в Терре?

— Очень большое. Эти понятия трудно объяснить, но… вы умеете читать по-английски?

— Немного. Я знаю, как произносятся буквы, и даже могу перевести некоторые простые фразы.

— Хорошо, что англичане реформировали свою орфографию не так уж давно. Раньше она была настолько ненормальной, что вы бы с трудом одолели ее. Я дам вам терранскую книгу, которую взяла с собой на Ормазд, и вы многое поймете.

— Вы слишком добры! — растрогалась Ироедх.

— Да нет, ничего особенного, и я ее уже прочитала. К тому же, коллеги не любят, когда кто-нибудь берет с собой на корабль книги — из-за лишнего веса. Здесь библиотека состоит из маленьких карточек — фотографий, на которых изображен текст. Его можно прочитать с помощью специальной машины, которая увеличивает изображение. Но я люблю читать в постели, а держать подобную машину у себя на коленях как-то неудобно. Поэтому я и взяла с собой настоящую книгу.

— А что все-таки написано в этой книге?

— В ней нет никакой научной информации, но, прочитав ее, вы поймете, какой смысл мы вкладываем в понятия «романтика» и «сантименты».

— А как она называется?

— «Девушка из Лимберлоста». Ее написал американский писатель Портер. Впервые она была напечатана более ста лет назад, но по некоторым причинам недавно переиздана. И я нашла один из экземпляров в книжном магазине в Женеве. Это самая чувствительная история, которую я когда-либо читала. Думаю, она вам понравится.

Через некоторое время в лагерь вернулась Род и, взглянув на подчиненных, закричала:

— Что вы сделали со своими лицами?

Когда Вардх, запинаясь, стала объяснять, Род прервала ее:

— Достаточно! Немедленно смойте эту грязь! Вижу, вас нельзя оставлять рядом с людьми, иначе они заразят вас своими глупыми обычаями. Мы сейчас же отправляемся в Элхам.

Но Ироедх крикнула в ответ:

— Что? Мы ведь не закончили с ними… или они с нами…

— Нет, мы закончили все дела с ними. Сегодня утром я опять говорила с ними и окончательно поняла, что пришельцы непреклонны в своем решении не оказывать нам никакой помощи.

— Но они хотят узнать что-нибудь о нашем мире…

— А с какой целью? Чтобы легче было завоевать нас? Ты всегда была слишком доверчивой, Ироедх. В любом случае, они могут узнать что-нибудь и от другой Общины; нам же необходимо возвращаться домой, чтобы помочь своим в войне с Тваармом. Снимайтесь с лагеря и пакуйте снаряжение, чтобы поскорее отправиться в путь.

Ироедх начала складывать вещи и запрягать животных. Меньше чем через час все члены небольшой группы выстроились в шеренгу.

— Готовы? — рявкнула Род.

Она щелкнула хлыстом, и все пришло в движение. Животные потянули оглобли своими узловатыми лапами. Когда они выехали на дорогу, идущую вдоль долины Глиида, Ироедх повернула повозку направо, в сторону «Парижа», вместо того, чтобы ехать налево, к Тидхему.

Род тут же на нее закричала:

— Не туда! Ты ошиблась, Ироедх!

Ироедх откликнулась:

— Нет, не ошиблась, просто я собираюсь поговорить с одним из пришельцев. Вы поезжайте, я скоро догоню вас.

Род продолжала кричать:

— Сейчас же вернись обратно! Не смей делать подобные вещи!

Но Ироедх, словно не слыша этих криков, продолжала ехать направо.

Спустя четверть часа она уже догнала хвост процессии, теша себя мыслью, что терранская книга надежно спрятана на дне сундука в повозке вместе с мачете О'Мары. Род, возглавлявшая ряд повозок, строго кивнула головой, на которой красовался шлем, вперед, сделав вид, что она не заметила появления Ироедх.

Когда дорога стала шире, Вардх подъехала к Ироедх и мягко сказала ей:

— Ты знаешь, дорогая моя, я не думаю, что она заставила нас уехать отсюда из-за плохого отношения к нам со стороны пришельцев. Мы многое могли бы сделать в течение еще нескольких дней.

— Тогда почему же мы уезжаем?

— Она наделала глупостей, противопоставив себя им, и теперь не может признать свои ошибки. И она не может больше позволить тебе представлять нам, потому что если ты преуспеешь в этом, они будут доверять тебе.

Ироедх сказала:

— Видишь ли, меня всегда учили ставить на первое место интересы Общины, и лишь потом думать о собственной славе. Род раньше была такой же, не хуже остальных наших работников, пока ее не стали снедать амбиции.

— Неужели это правда? Говорят, на следующих выборах она собирается выставлять свою кандидатуру на должность офицера по иностранным делам. Почему бы тебе не выступить против нее и не выставить свою кандидатуру? Мы все проголосуем за тебя.

— О пресвятой Гвуур, такая мысль никогда не приходила мне в голову! Ты хочешь, чтобы я суетилась из-за всей этой чепухи, вникала в каждую деталь? Но это совершенно не подходит для такого неисправимого мечтателя, как я.

Небольшой отряд возвращался в Элхам под проливным дождем, который шел, не переставая, весь день. Ироедх, отправив животное в конюшню Общины, прошла в свое жилище. В комнате отдыха она увидела некоторых из своих друзей и спросила, не началось ли вторжение тваармских войск, которое все они ожидали со дня на день.

Тудх, отдыхавшая после ночного дежурства, сказала:

— Пока нет. Но тут творилось такое, что взбудоражило всех ничуть не меньше.

— И что же случилось?

— Ты разве не слышала об исчезновении осужденных трутней? Хотя, конечно, ты была далеко от Элхама. Ночью какая-то огромная черная летающая машина опустилась на королевский купол, вырвала решетки на окне камеры, выхватила оттуда узников и улетела с ними. Стражники рассказывали, как бросились на этого монстра с копьями, но он с легкостью разбросал их по лестнице, толкнув своими конечностями.

Ироедх обратила внимание на то, что в рассказе стражников не говорилось о том, что противниками были люди. Бедняги не могли догадаться и о том, что она тоже принимала в этом участие.

Тудх продолжила свой рассказ:

— Но самое интересное состоит в том, что на куполе мы нашли плащ кого-то из автини. Стражники, которые бросились туда, как только чудище улетело, клянутся все, как один, что никто из них не был одет в плащ. У трутней в камере тоже не было одежды. Это прямо чудеса какие-то!

Сердце Ироедх тревожно забилось. А Тудх сказала:

— Все это похоже на старые легенды, в которых рассказывается о том, что боги Тивинос и Дхиис спустились на Ниод, чтобы восстановить здесь справедливость. В связи с этим некоторые работники поговаривают о возрождении древней религии.

— Но все это выглядит довольно забавно. А что по этому поводу говорит Совет?

— Нас призывают не быть глупцами. И вот еще что: Совет отложил Королевское состязание на пять дней.

— Правда?

— Да. Я ставлю три к одному на Эстир, если ты согласна заключить пари. Эиуд пытается добыть поручение в Ледвид и может попросить оракула предсказать результат этой миссии. Грувад собирается пройти сквозь все хитросплетения пророчеств, чтобы найти того, кто ей подойдет, а Ютид просиживает все свое свободное время на куполе, наблюдая за летающими существами и пытаясь найти в этом какое-то предзнаменование.

— И как только Интар терпит все это?

— Королева просто в бешенстве. Она считает это заговором, чтобы избавиться от нее. А говорит, что если ее плодородие ухудшилось, то это лишь из-за того, что трутни, которых ей поставляет Совет, плохо справляются со своими обязанностями.

У Ироедх все похолодело внутри. Она была уверена, что сможет как-то извлечь выгоду для себя из обладания мачете и предстоящим вступлением на престол Эстир. Только не знала, как этого добиться. Ей придется действовать быстро, потому что как только Род узнает о таинственном плаще, она вспомнит о полете вертолета той ночью, когда исчезли трутни, и тут же сделает соответствующие выводы.

Тудх спросила:

— Может, отдохнем, поиграем?

— Нет, спасибо. Терране одолжили мне одну любопытную книгу, и я сгораю от нетерпения быстрее прочитать ее.

Ироедх извинилась и пошла в свою комнату за книгой. Ей не надо было докладывать о проделанной работе до следующего утра, поэтому она удобно устроилась в комнате отдыха, чтобы почитать в свое удовольствие. Ироедх даже отказалась от предложений друзей попрактиковаться в танцах, которые они собирались танцевать на предстоящей Королевской Конференции.

Но чтение продвигалось с трудом, несмотря на ее способности к лингвистике, о которых было хорошо известно в Общине. Все-таки ее английский был не так хорош, как она думала. Хотя значение некоторых незнакомых слов она могла понять из контекста или почерпнуть из букваря, который дал ей Блоч, другие, подобные, например, слову «ситец», ставили ее в тупик. Но все-таки основная нить повествования о женщине, потерявшей гибкость и проворство, ей была в целом ясна, несмотря на отличие терранской культуры и обычаев от человеческих.

Она целиком была поглощена приключениями Элноры Комсток, когда вдруг совсем рядом послышался чей-то голос:

— Ироедх, дорогая!

Она оторвала взгляд от книги и увидела, что рядом с ней стоит офицер, отвечающий за сельское хозяйство.

— У меня для тебя плохие новости, — сказал он.

Сердце Ироедх екнуло от страха. Неужели доказана ее вина в деле исчезновения трутней? Она застыла, словно ее парализовало.

Офицер, отвечающий ха сельское хозяйство, тем временем продолжал:

— Род, как только вернулась, предоставила начальству отчет. Ты же знаешь, какая она. Род сильно сгустила краски, рассказывая о трудностях, с которыми она здесь столкнулась, сделав акцент на холодном недоброжелательном отношении к ней людей, некомпетентности и нарушении субординации со стороны младших по званию — в особенности, некой Ироедх. Фактически, она потребовала, чтобы тебя понизили в должности. Вот отрывок ее доклада королеве:

— Конечно, все мы знаем, что Род просто снедают амбиции и она стремится занять пост офицера, отвечающего за связи с пришельцами. Она старается скрыть свои неудачи, чтобы получить поддержку от людей. По крайней мере, я-то это знаю точно, хотя мне пока не удалось убедить остальных членов Совета. Создается впечатление, у нее есть высокопоставленные друзья, которые считают, будто она изматывает себя работой на благо Общины. По крайней мере, они неоднократно восхваляли ее! И это вызывает у меня глубокое сожаление».

Ироедх вздохнула с облегчением. Итак, это было все, в чем ее обвиняли! В обычной ситуации она пришла бы в бешенство от такого несправедливого обращения, но сейчас слова офицера принесли ей облегчение.

— Я ожидала худшего. Тебе же большое спасибо за то, что предупредил, — сказала она.

Устав от чтения, она вернулась к себе в келью, чтобы обдумать дальнейший план действий. Род хотелось повидать Антиса и показать ему мачете, спрятанный под соломенным тюфяком. Она принесла его в камеру, завернув предварительно в сеть. Конечно, можно было бы завернуть его таким же образом, но тогда кто-нибудь обязательно увидит Род и заподозрит неладное — зачем это ей проводить ночь за пределами общины? Вот что ей сейчас крайне необходимо — новый плащ.

Она заполнила требование на получение нового плаща со склада, оставив пустой лишь графу, где должна быть подпись, взяла кусочек коры и косметику, которую Барб Дулак подарила ей, и направилась в королевские апартаменты. Поскольку время для светских бесед еще не настало, она вошла туда без труда. С поклоном протянула королеве пудру и объяснила, как ею пользоваться.

— Это мне? Спасибо, дорогая Ироедх. Знаешь, ты ведь единственная из той группы, что была в Глииде, кто догадался привезти мне подарок, — проникновенно сказала Интар.

Ну что вы, моя королева, какие пустяки. Правда, из-за этого у меня произошло небольшое недоразумение. Мне пришлось продать плащ, чтобы добыть для вас косметику. Не будете ли вы любезны подписать разрешение на выдачу мне нового?

Королева Интар с готовностью расписалась на бланке и тут же вернула его Ироедх:

— Конечно, дорогая. Честно говоря, я не думала, что все так получится. Несправедливо, что на Совете хвалили Род и решили наказать тебя.

Ироедх отправилась с требованием на склад, и сразу же получила там новый плащ. Взяв в столовой еду, она направилась пешком в Кхинам. Завернутый в плащ мачете она держала подмышкой.

Добравшись до той части развалин, где они так часто отдыхали с Антисом, она уселась поудобнее, чтобы поужинать. Раскладывая перед собой еду, стала насвистывать Песнь Глиида.

— А-а, вот ты где, красавица! — послышался веселый голос, и из проема в разрушенной стене показался улыбающийся Антис.

Ироедх испуганно вскрикнула и вскочила на ноги. Но уже в следующее мгновение они с Антисом сжали друг друга в объятиях. Лишь немного успокоившись, Ироедх заметила, что Антис похудел и как-то осунулся, а глаза его словно запали. И еще она отметила, что одет и обут он, как автини.

— Где ты все это раздобыл? — спросила она.

— Не задавай мне вопросов, и я сам расскажу тебе все без утайки. У тебя случайно нет с собой немного мяса?..

— Нет. Я думала о том, чтобы взять с собой несколько кусков. Но посуди сам: если бы я отважилась на это, меня бы обязательно спросили, зачем оно мне.

Антис сказал упавшим голосом:

— Я так и думал… Много бы я дал сейчас за сочный кусок мяса!

— Ты что, так ничего и не ел после побега?

— Практически ничего. Видимо, ты забыла, что оставила нас в поле — обнаженными, как в тот день, когда мы появились на свет, даже без обуви. Впрочем, я-то, ладно, мои ноги ко всему привыкли. А вот Дуосу и Кутанасу пришлось действительно нелегко.

— А разве вы не могли смастерить лук и стрелы, чтобы поохотиться и добыть себе мяса?

— А с помощью чего? Ведь для этого нужны инструменты. Я отправил Кутанаса в лес, чтобы он принес молодое деревце, из которого с помощью заостренного камня мы могли бы сделать копье. Но, похоже, мы покончим счеты с жизнью, прежде чем он сделает это. Мы пытались проникнуть за ограду, и стащить один из саженцев, по безуспешно; территория слишком хорошо охраняется. Вчера я, правда, поймал какую-то мелкую зверушку руками, но каждому из нас досталось лишь по крохотному кусочку мяса.

Ироедх, покачав головой, протянула другу свой нож:

— Эх, вы, бедняги! Теперь хоть сможете вырезать копья.

Он посмотрел голодными глазами на печенье и овощи, которые ела Ироедх:

— Спасибо. Хотя, к сожалению, здесь неудачное место для охоты. Работники Элхама и Тхидема давно уничтожили практически всю дичь. Для таких бродяг, как мы, остались лишь ползающие гады. Впрочем, я бы даже попробовал съесть то, что жуешь ты. Останавливает лишь страх умереть в конвульсиях.

— Может, ты хочешь вернуться в Общину?

— Если бы знать, что нас не проткнут копьями во время следующей чистки, то почему бы и нет. Но боюсь, нас казнят как бродят. Но жизнь на грани одичания нас тоже не устраивает. Я очень скучаю о привычной пище, о тебе, обо всем том, чем обычно живу.

Ироедх сморщилась, желая показать, что не разделяет его настроение. Затем сказала:

— Я хочу тебе кое-то показать. И у меня есть план, который, возможно, тебя устроит.

Она развернула плащ, и достала мачете, вынув его из ножен. Антис с изумлением рассматривал оружие. Затем взял его в руки и, пока еще ничего не понимая, поднял его и стал рассекать мачете воздух.

— Это уже кое-что! Скажи, ты достала его у людей?

Ироедх рассказала другу об О'Маре и его мачете:

— Люди называют это оружие мачете. Но у тебя его быть не должно!

— Но почему? Я знаю одного оборванца, который научился кузнечному делу. Он мог бы сделать точно такое…

— Мы найдем ему лучшее применение. Ты знаешь, что через пять дней состоится Королевская Дуэль?

— Нет. Но какое отношение к этому имеет мачете?

— Я могу отдать его Эстир, сказав, что с его помощью она добьется победы. А она, в благодарность за это, употребит свое влияние на Совет и добьется для вас троих отмены наказания во время чистки. И полного помилования, когда взойдет на престол.

— Х-м-м, может, ты и права. Неплохая мысль. Но насколько хорошо ты знаешь Эстир?

— Не так уж и хорошо. Я встречалась с ней лишь несколько раз. Говорят, у нее взрывной характер.

— А почему ты так уверена в ее честности?

— Принцесса не будет лгать!

— Надеюсь. Но мне все же очень хочется иметь это оружие. Когда держишь его в руках, чувствуешь себя менее уязвимым перед лицом капризной фортуны.

— Поверь, от него не так уж много пользы на охоте. То, что тебе действительно нужно, это крепкие лук и стрелы. Я постараюсь стащить их для тебя у кого-нибудь.

Глава 6

Королевская дуэль

Покои принцессы Элхама Эстир были окружены стражниками — чтобы она, мечтающая о троне, не сделала внезапной попытки занять престол. Но с помощью одного из офицеров Ироедх все же удалось добиться довольно быстро у нее аудиенции.

Поклонившись, Ироедх сказала:

— Желаю вам множества яиц, Принцесса… Скажите искренне, как вы оцениваете свои шансы?

Эстир явно готовилась к состязаниям. Она привстала на цыпочки, и делала движения, словно пыталась метнуть копье. Фигура у нее тонкая и гибкая, а грудь высокая и упругая.

— Не знаю. Хотя и думаю, что сейчас они лучше, чем когда-либо. Конечно, в бою необходима удача, но я нахожусь в прекрасной форме, и предзнаменования говорят о том, что все сложится прекрасно, — сказала она лениво, как-то растягивая слова, как обычно говорят в Арсууни.

— Мне кажется, я могла бы гарантировать вам победу.

Эстир пристально посмотрела на Ироедх, и ее узкие зрачки расширились от удивления.

— Ты действительно могла бы это сделать?

— Возможно.

— Но ты ведь хочешь получить что-то взамен, не так ли?

— Да, — призналась Ироедх.

— Так говори же.

— Вы знаете трех трутней, которые исчезли?

— Кто же их не знает? А что с ними?

— Они бы хотели вернуться в Общину.

— Неужели? Ну что ж, Если их не смущает одна маленькая деталь — быть проткнутыми копьями, мы были бы рады их возвращению.

— Но, видите ли, Принцесса, как раз в этом все дело. Они хотят получить прощение и чтобы их избавили от чистки.

— А ты-то откуда это знаешь? Признайся, браталась с ними? Но ведь это серьезный проступок с твоей стороны.

Ироедх в ответ усмехнулась:

— Не задавайте мне вопросов, и я не буду вам лгать. Просто примите к сведению, что они хотят именно этого.

— Итак?

— Если вы поможете им, я добьюсь того, чтобы вы победили на дуэли.

Эстир выглядела озадаченной.

— Ты просишь невозможное — это можно сравнить разве что с сокровищами Инимдхада! Ведь моя помощь беглецам может всерьез покачнуть всю нашу систему. Если ты задумаешься о том, как много трутней-младенцев мы должны будем убить, чтобы упорядочить численность населения, то поймешь: они должны быть благодарны уже за то, что им вообще позволили жить так долго.

— Но ведь нет ничего плохого в том, что они хотят еще пожить…

— А почему ты вообще так хлопочешь о них? Какой-нибудь верный работник проследит за тем, чтобы их поймали и уничтожили.

— Принцесса, я не собираюсь больше обсуждать этот вопрос. Если вы хотите выиграть битву, пообещайте выполнить мою просьбу. В противном случае я пойду к королеве.

Эстир задумалась.

— Ну что ж, будь по-твоему. Покажи мне свой трюк, научи как-то по-особенному молиться Гвууру или… что там еще? Если я одержу победу на дуэли, то обещаю простить трутней и освободить их от будущих чисток. Но неужели ты действительно хочешь, чтобы им разрешили жить, несмотря на то, что они слишком стары, чтобы хорошо выполнять свои обязанности?

— Да.

— Хорошо. Вся эта история может мне в дальнейшем дорого обойтись, но у меня сейчас нет выбора.

Ироедх тут же развернула плащ, достала мачете и объяснила, как им пользоваться.

Желтоватые глаза Эстир заблестели от возбуждения.

— Это как раз то, что надо! Буду держать кинжал в правой руке для отражения ударов копьем противника, а потом сделаю им выпад…

Ироедх кивнула:

— Да, именно так им и нужно пользоваться, хотя мачете немного тяжеловат для этой цели.

— Жаль, конечно, что у меня нет времени попрактиковаться, но бедная старая Интар никогда не видела ничего подобного! Я обязательно напишу указ о прощении этих трутней, как только Интар умрет. И тут же договорюсь обо всем с Советом. Скажи своим трутням, чтобы обязательно пришли на дуэль. К ним никто не посмеет приставать, я уж об этом позабочусь!

— Благодарю вас, Принцесса.

Ироедх вернулась в свою келью и продолжила прерванное ранее чтение.

В день дуэли Ироедх помогала устанавливать сиденья для зрителей возле места поединка. Другие работники с охоткой занимались ограждением и другим оборудованием. Ведь день Королевской Дуэли был для них своего рода праздником.

Один из стражников крикнул:

— Ироедх!

— Да?

— Двое из исчезнувших трутней находятся сейчас у главных ворот. Они утверждают, что получили прощение. Им необходим документ, чтобы пройти сюда.

Ироедх отбросила мысль найти в суматохе офицера, который мог бы сопроводить ее к воротам. Она поспешила туда одна. Еще издали разглядела ожидавших ее Антиса и Кутанаса, облаченных в украденные у каких-то работников плащи. Она провела их мимо насторожившихся стражников, которые с угрозой подняли свои копья.

— А где Дуос? — спросила Ироедх.

Антис ответил:

— Он не пошел с нами, потому что не верит Эстир. Если говорить честно, то я тоже ей не доверяю. Но мне не хочется, чтобы она считала, что я ее боюсь.

— А как ты себя чувствуешь, дорогой?

— Не так уж и плохо. Мы убили какого-то дикого зверя и устроили настоящий пир.

— Да, выглядишь ты неплохо, — сказала Ироедх.

Он рассмеялся и хлопнул себя по брюху, которое значительно уменьшилось после побега.

— Неплохо — еще не прекрасно. Такая жизнь вынуждает похудеть, не так ли? Я не думаю, что это понравится королеве — кто бы ни стал королевой сегодня ночью. Лично меня предстоящая дуэль очень волнует; я еще не вылупился из яйца, когда Интар убила Королеву Плигаур. Что будет, если Интар победит и на этот раз?

— В любом случае ее правление продлится лишь до захода солнца.

— Иначе мы подожжем лес и устроим пожар.

Они подошли к площадке, где вскоре должно было начаться состязание. Большинство работников Элхама уже собрались там. Остальные направлялись сюда из строений Общины и окрестных полей. Группа работников, которую возглавлял Гоглед, прибыла сюда из Тхидхема. Они были вознаграждены за отвагу и усердие в боях. Билетеры старались сдержать напор толпы с четырех сторон. В одном месте целая группа работников сидела на земле на корточках, кто-то сидел, а кто-то стоял. Другая группа изображала некий военный танец.

Кутанас нарушил молчание:

— Я никогда еще не видел настоящую дуэль. Хотелось бы, чтобы эти вояки прекратили танцевать и размахивать копьями. Ведь хочется увидеть зрелище, ради которого все здесь собрались. Противники будут сражаться в доспехах или нет?

Ироедх покачала головой:

— Нет. В соответствии с существующими правилами они должны сражаться обнаженными, без щитов или каких-нибудь других защитных средств. Цель — быстрое достижение победы, причем, победитель не должен быть ранен. Участники схватки могут использовать любое оружие, кроме такого, которое необходимо метать. Иногда они держат копье обеими руками, а иногда — копье в одной руке, а иногда — топорик или кинжал в другой.

Наконец, танцоры закончили выступление и покинули арену. Двое работников под руководством офицера выкатили на нее вал, чтобы лучше утрамбовать песок.

Один из билетеров сказал:

— Ироедх, эти трутни, что пришли с тобой, должны сесть в специально отведенном для них месте.

Ироедх помахала перед носом билетера документом, добытым у Принцессы.

— Да-да, они — именно те, кто сбежал. Но, как видите, у них есть охранная грамота. Она дает им право на статус посетителей, поэтому, уверена, они могут остаться со мной.

— Посмотри-ка, — кивнул в сторону, перебивая ее, Антис.

Ропот толпы предвосхитил появление Интар и Эстир с противоположных концов арены. Каждую сопровождали помощники. Попытки Интар вступить в борьбу оказались не слишком успешными. Эстир же двигалась легко и грациозно — как зверь, крадущийся за добычей.

Кутанас сказал:

— Все, безусловно, ставят пари на Эстир. Но старая королева владеет несколькими трюками, о которых ее соперница никогда и не слыхивала.

— Ты, как видно, неплохо осведомлен, — удивился Антис.

Иностранный офицер (которая в отсутствие генерала была старшим членом Совета) стала зачитывать традиционную прокламацию, в которой объяснялась причина дуэли и говорилось о степени подготовки бойцов. Все это говорилось таким монотонным голосом, что практически все работники стали проявлять беспокойство и нервно ерзать.

— …итак, на благо Элхама, вы вступите в эту священную борьбу не на жизнь, а на смерть, и пусть победит в ней лучшая королева! Начинайте!

Интар с трудом сдвинулась с места, ее заплывшее жиром туловище никак не хотело подчиняться хозяйке. Эстир же, напротив, легко бросилась ей навстречу. Королева обеими руками держала обычное копье, которым часто пользуются стражники; у Принцессы в одной руке был зажат кинжал, а в другой она держала мачете О'Мары. В толпе послышались изумленные возгласы при виде невиданного ранее оружия. Ироедх услышала обрывки фраз:

— Что это?…Это несправедливо.

— Почему мы не используем это оружие на войне?

— Я не хочу больше ставить пари на Интар!..

Вардх, обращаясь к Ироедх, сказал:

— Я чувствую, я уверен в том, что победит Интар. Вспомни слова оракула из Ледвида:

— Ты вспоминала это же самое высказывание в прошлом году, когда нас настиг мор, — напомнила ей Ироедх.

Королева тем временем собралась с силами, обхватив широко раскинутыми руками древко копья, и ринулась на приблизившуюся к ней Эстир. Принцесса стремительно отскочила в сторону и выставила вперед мачете. Интар парировала удар копьем — раздался лязг металла.

Обе — Королева и Принцесса — осторожно кружили, раз за разом делая короткие выпады или бросаясь в ложные атаки. Королева Интар делала выпады, затем быстро отбрасывала копье в сторону и пыталась утолщенным его концом стукнуть Эстир по лодыжкам, чтобы сбить ее с ног. Эстир перепрыгнула через древко, и обрушила удар на голову Интар. Королева успела выставить перед собой древко копья, и сталь мачете вонзилась в дерево.

— Я думаю, Эстир действует так медленно, чтобы истощить Интар перед заключительной атакой, — сказал Антис.

Противники вновь стали кружиться, то и дело бросаясь друг на друга в ложные атаки. Но затем вдруг последовал целый шквал ударов и выпадов.

— А-а-а! — проревела толпа.

Эстир не сумела быстро увернуться от обрушившегося на нее удара, и наконечник копья поранил ей плечо. Сначала со стороны казалось, что ничего страшного не произошло. Но вскоре показалась струйка крови, которая медленно, по капельке, стала стекать с ее пальцев.

Вперед, назад, отражение удара, бросок, выпад. Так они продолжали до бесконечности. Интар вдруг бросилась вперед, и сделала выпад с неожиданной для нее ловкостью. Эстир парировала удар мачете, и сделала выпад кинжалом. Его острие укололо Интар в левую грудь. Оттуда тоже заструилась кровь.

Вардх сказал Ироедх:

— Дорогая, я так был уверен в победе Интар, что не мог допустить иного исхода поединка. Я обращался со специальной молитвой к Эунмару, — ты ведь знаешь, что я верю в старых богов? Если ты будешь усердна в своих молитвах, то тоже сможешь поверить в них.

После непродолжительной передышки Интар вновь бросилась в атаку, пытаясь нанести Эстир точные быстрые удары. Принцесса парировала один из них с помощью кинжала прямо перед своим лицом. Тогда Интар попыталась сделать новый выпад копьем, только ниже. Острие вонзилось Эстир в бедро — не очень глубоко, задев его по касательной, но небольшая рана все-таки открылась.

Интар приготовилась к следующему удару копьем, но Эстир выхватила кинжал, и отбросила с его помощью древко копья в сторону. Затем подтянула его к себе, и перерубила копье, которое Королева держала в правой руке, мачете. Сталь вонзилась прямо в мякоть.

Закричав от боли, Королева ослабила хватку. Она отступила назад, пытаясь унять кровь, струившуюся на песок, и ухватилась за древко здоровой рукой. Эстир выждала несколько секунд, и вновь бросилась в атаку. Интар зашаталась и осела на землю.

Эстир, прыгнув вперед, нанесла своему врагу мощный удар мачете. Сталь глубоко вошла в левое плечо Интар. Ее левая рука тут же безвольно повисла. Эстир вытащила из раны копье и отбросила его в сторону.

Интар в последний раз посмотрела на Принцессу, склонившуюся над ней, закрыла глаза и склонила голову. Тут же в воздухе просвистел мачете и вонзился в толстую шею Королевы. Из раны хлынула кровь, и агонизирующее тело забилось в конвульсиях.

Эстир направилась к столу, за которым сидел офицер и, отбросив ногой в сторону мертвую голову Королевы, закричала:

— Я, Эстир из Элхама, будучи плодородной самкой чистокровных элхамских кровей, убив в честном поединке мою предшественницу Интар, провозглашаю себя в соответствии с законами и обычаями здешних мест, Королевой Элхама!

Офицер закричал ей в ответ:

— Слава новой Королеве Элхама!

Все работники и трутни бросились на колени с криками:

— Да здравствует Королева! Хвала Эстир! Долгой тебе жизни и множества яиц!

Вардх повернулся к Ироедх:

— Разве она — не самое прекрасное из пророчеств, которое сбылось? Я даже готов простить ей то, что проиграл пари.

Ироедх вынуждена была признать, что, несмотря на кровь, которая струилась у нее из ран, Эстир представляла собой величественное зрелище. Как жаль, подумалось ей, что нет больше художников, как в былые времена, которые могли бы изобразить новую Королеву в виде Высшей Справедливости.

А Вардх, между тем, продолжил:

— Давай попытаемся, дорогая, попасть в свиту Королевы на следующей Конференции. Там будут танцы, и это принесет нам немало удовольствия.

Но прежде, чем Ироедх успела ответить (шум понемногу стал стихать), Эстир выкрикнула:

— В самом начале моего правления я беру обратно свое обещание сохранять безопасность трутней Антиса и Кутанаса. Убейте их, стражники, и арестуйте за измену работника Ироедх!

Ироедх смотрела остановившимся взглядом на новую Королеву, офицера, своих друзей-трутней, которые выглядели совершенно ошеломленными. Наконец, крикнула в ответ:

— Но, Королевы, вы же обещали…

— Я ничего не обещала! Стражники, выполняйте мои команды!

Как только стражники направились к ним с копьями наперевес, Антис и Кутанас очнулись. Каждый из них выхватил из-под полы плаща мачете. Они были почти точными копиями того оружия, что досталось Эстир. Только чуть более грубой работы, и сделаны из красно-коричневой бронзы, а не из серой стали.

— А ну, назад! — проревел Антис, рассекая воздух своим мачете.

Невооруженные работники так и бросились врассыпную. Антис выхватил третий мачете из-за пояса, который носил под плащом, и протянул рукоятью Ироедх.

— На-ка, держи!

— Но…

— Держи, говорят тебе!

Обычай не позволял ей подчиняться приказаниям трутня, но сейчас было не до строгого соблюдения правил. Ироедх вовремя схватила мачете — ей тут же удалось отразить удар брошенного в нее копья.

— Пробираемся к главным воротам! — закричал друзьям Антис, грозно размахивая своим оружием.

Одним из ударов он сбил шлем с головы стражника; другим — разрубил рукоять чьего-то копья; еще одним — отрубил руку какому-то стражнику, и из раны тут же хлынула кровь. Не отставал от него и Кутанас — одним из мощных ударов он сразил стражника, и у того тут же вывалились кишки на песок.

Ироедх отразила несколько атак, и слышала, как сталь ее клинка лязгнула, скрестившись с оружием противников. Наконец, в какой-то момент путь к бегству оказался для беглецов открытым. Антис схватил Ироедх за руку и бросился вместе с ней к воротам — прямо через клумбы, засаженные цветами. Вслед им неслись пронзительные крики Королевы Эстир, перекрывавшие шум толпы.

— Открывайте немедленно! У нас чрезвычайные полномочия! — проревел стражникам Антис, как только беглецы приблизились к воротам.

Что бы ни подумали стоявшие у ворот стражники, они в изумлении молча взирали на то, как беглецы сорвали с ворот замок и распахнули их настежь. Затем один из них, словно опомнившись, сказал:

— Немедленно возвращайтесь обратно! Тут явно происходит что-то ненормальное. Почему за вами гонятся?

— А ты спроси у них сам! — выкрикнул Антис, выскакивая из ворот вместе с Ироедх.

Они побежали к полю — тому самому, где Ироедх подбирала трутней, свесившись с вертолета. За ними была пущена погоня. Но звук ее постепенно стихал, потому что никто из безоружных работников не хотел бежать впереди стражников. А те, в свою очередь, не могли бежать, сгибаясь под тяжестью щитов и кирас, так же быстро, как почти невооруженные автини.

Беглецы проскочили через поле и углубились в лес. Теперь, подумала Ироедх, у сельскохозяйственного офицера появится повод не на шутку рассердиться — ведь на пути их следования появился вытоптанный прокос; какой стыд перед лучшим другом в Совете! Но с тех пор, как в силу сложившихся обстоятельств она становилась все более твердым противником Общины, Ироедх гнала прочь от себя подобные мысли.

Антис уводил ее все дальше по тропинкам вглубь леса.

— Эти старые тропинки запутают кого угодно. Теперь мы, право, можем отдохнуть. Наши враги потратят несколько часов, чтобы найти нас в этом лабиринте, — сказал он.

Немного отдышавшись, Ироедх спросила:

— А где Кутанас?

— Он мертв. Разве ты не видела, как стражники схватили его?

— Нет. Я была слишком занята борьбой, чтобы смотреть по сторонам.

— Он был весь исколот копьями. Очень жаль. Он был намного лучше, чем толстый глупый Дуос, который всегда чем-то недоволен и боится даже своей собственной тени.

— Да уж, толстый дурак остался жив, а отличный парень Кутанас лежит мертвый. Мне безумно жаль, что наши работники убили его. Возможно, я тоже убила одного из них. А Эстир! Хороша же она — настоящая предательница. Если нельзя доверять своей собственной Королеве, то кому же вообще можно верить?

— Кому-то да можно. И все же — выше нос! Такова жизнь, ничего не поделаешь.

— Да, а где вы взяли кинжалы?

— Один старый кузнец сделал их по моему описанию. Да я рассказывал тебе о нем, его зовут Умвус. Мы стащили в Кхинаме статую Дхииса, чтобы добыть металл для оружия.

— Вы не могли это сделать! — закричала Ироедх.

— Да нет же, мы именно так и поступили. А что тут такого?

— Но ведь эта статуя — бесценная реликвия…

— Может, ты и права, но, не имея бронзы, мы бы все погибли. У нас нечем было заплатить Умвусу за работу, поэтому вместо денег мы отдали ему оставшуюся бронзу. Он работал над кинжалами день и ночь — с тех пор, как я увидел тебя в Кхинаме. Ты достаточно отдохнула, чтобы идти дальше?

— Думаю, да.

— Тогда нам пора отправляться на свидание с Дуосом.

Он вел ее все дальше в чащобу. Спустя некоторое время Ироедх перестала ориентироваться, словно не охотилась в этих местах несколько лет и не знала прилегающих к Общине лесов и полей. Наконец, они оказались на вершине небольшого холма, и Антис, оглядевшись по сторонам, крикнул:

— Этот мошенник убегает с луком и стрелами, которые я сделал!

— Что же нам теперь делать?

— Пойдем туда, где он прятался. Если осталось немного еды, поужинаем.

Они вновь двинулись в путь. Но идти становилось все труднее — по мере того, как путники взбирались на Лханваедские холмы. Ироедх уже пошатывалась от усталости, как Антис вдруг приложил руки ко рту и издал какой-то специфический зов. Когда в ответ послышался похожий крик, он повел Ироедх в совершенно непроходимую чащу.

Антис раздвинул в стороны ветви кустарников, и перед их взорами предстал туннель, который вел прямо вглубь холма. Через несколько метров он делал крутой поворот. Ироедх с удивлением обнаружила, что может выпрямиться, и они оказались в просторном, ярко освещенном помещении. Деревянные подпорки поддерживали потолок, выложенный из срубленных топором досок. Помещение имело несколько выходов, расходящихся лучами в разные стороны.

Старый морщинистый трутень смотрел на них во все глаза. Когда его взгляд остановился на Ироедх, он тяжело вздохнул, поднял копье и нацелил его прямо на нее.

Антис не растерялся — в ту же секунду он швырнул в копье мачете. Оно подскочило и с грохотом вонзилось в потолок.

— Что это с тобой, старый дурень? — проревел Антис.

Умвус жалобно ответил с присущим ему северным акцентом:

— Я думал, ты предал меня работникам. Все они против меня, а я — против каждого из них.

— Ироедх больше не работник, она, как и мы с тобой, бродяга. А теперь извинись за то, что пытался убить ее!

Умвус угрюмо отозвался в ответ:

— Я никогда не слышал о том, что работники бывают бродягами. Но если ты так утверждаешь, надеюсь, это правда. Но подумай сам, Антис, какая бы на твоей совести была вина, если бы ты привел сюда всю Общину Элхама! Ну, да ладно. Что же вы от меня хотите, а? Купить что-нибудь еще кроме оружия?

— Нет. Я хочу знать, что случилось с Дуосом. Он не встретил нас, как обещал, и мне кажется, он просто сбежал.

— Он вполне мог это сделать. Дуос спрашивал меня о шайках бродяг, которые промышляют на севере.

— Тогда мы опять влипли… А ты пустишь нас переночевать?

— Вы можете спать прямо здесь, и у меня найдется для вас немного мяса. Но если твоя подруга хочет привычной для нее еды, то извини, у меня ее нет. На склоне холма растет несколько деревьев, там она сможет найти съедобные зерна.

Ироедх тут же отправилась на поиски пропитания. Но это оказалось практически бесполезной тратой времени. Лишь к вечеру она собрала немного орехов, чтобы хоть как-то утолить голод. К этому времени Умвус стал относиться к ней менее враждебно. Обратился как-то даже дружелюбно:

— А ты, девушка, и не похожа даже на работника. Наоборот, выглядишь очень милой.

Не зная, как воспринимать его слова, Ироедх лишь молча жевала собранный ею корм.

Умвус, тоже что-то прожевав, сказал:

— Если бы я оказался в вашем положении, то отправился бы на север, в Ледвид, и попросил бы совета у Оракула.

— Что? Вы рассуждаете, как мой таинственный друг Вардх. Все советы, которые я когда-либо слышала от Ледвида, можно истолковывать совершенно по-разному.

— Нет, кроме некоторых стихов, Оракул предлагает иногда и ценные советы. Ничего таинственного, только логические выводы из тех новостей, что приносит ему жрица. То крайней мере, это лучшее, что я могу придумать. Ты ведь не можешь здесь больше жить — тебе не хватить еды. И если встретишься со своими бывшими товарищами из Общины, то вы, двое, не сможете противостоять нескольким сотням врагов. Они просто убьют вас.

Антис спросил:

— А почему мы не сможем вступить в одну из банд оборванцев, которые промышляют на севере?

— Ты-то сможешь, а вот ее убьют сразу же, как только увидят. Таково уж отношение этих бандитов к работникам. Сначала они их убивают, и лишь потом о чем-то спрашивают.

— Но это неразумно, — сказала Ироедх.

— Так-то оно так, но они уверены, что их тоже неразумно использовали. Сейчас шайка Витхиаса растет так быстро, что может даже атаковать хорошо укрепленную Общину, как это делают Урсууни. У меня очень много заказов на наконечники копий от Витхиаса. Я делаю их уже полгода.

Ироедх спросила:

— Если эти бандиты помогают Урсууни разрушать все Общины автини, то что же будет с бедными трутнями? Ведь так может исчезнуть целая народность.

— Ты бы лучше спросила об этом у Витхиаса. А еще лучше — у Оракула. Потому что Витхиас убьет тебя прежде, чем ты успеешь задать вопрос. Если же Оракул не придумает ничего лучше, чтобы помочь тебе, ты можешь поступить к нему на службу.

— На службу в Оракулу? — уточнила Ироедх.

— Ну да. Он берет к себе осиротевших или оставшихся без покровительства работников, таких, как ты.

— Я слышала об этом. Даже видела так называемых жриц. Но что в таком случае будет с Антисом?

— Откуда я знаю? Не думаю, что Оракул нанимает и трутней. Ему надо будет стать членом одной из банд.

— Но мы не хотим расставаться! — воскликнул Антис.

Услышав это, Умвус пожал плечами:

— Это ваше дело, вот сами и разбирайтесь. Возможно, он и сможет иногда убегать из шайки, чтобы повидаться с тобой, а? Только вот где будут происходить эти встречи, никак не пойму. Больно уж у вас неестественная привязанность друг к другу.

— Наверное, будем встречаться в Ледвиде, — сказал Антис.

Умвус задумчиво продолжил:

— Ироедх нужен какой-нибудь плащ. Если ты, Антис, можешь спать и на холоде, то она без теплой одежды замерзнет. И тебе нужно собрать для нее кое-какие овощи. Некоторые из растений имеют съедобные корни, можно также использовать ягоды, еще кое-что. Но я ведь раньше не имел дел с работниками, поэтому не знаю, что именно ей годится.

На следующий день Антис сказал:

— Мы добудем для тебя плащ таким же образом, как я добыл для себя. Пошли.

Они отправились обратно в Элхам. Спустя несколько часов Антис, когда они приблизились к возделанному полю, сделал предостерегающий жест.

— Посмотри вон туда, — прошептал он.

Там, куда он указывал, небольшая группа работников косила в поле какую-то сельскохозяйственную культуру — именно в том поле, через которое они бежали лишь сутки назад. Было ясно, что ответственный за него офицер не хотела, чтобы здесь в дальнейшем вытаптывали урожай.

С одной стороны поля стоял стражник, охранявший одежду, еду, питье и другой скарб. Он был вооружен копьем, щитом, а на голове красовался шлем. Но туловище никак не было защищено, потому что такая работа не считалась рискованной.

— Что мы будем делать? — спросила Ироедх.

— Ждать.

— Сколько времени?

— Целый день, если понадобится. Для того, чтобы завладеть всем этим добром, нужно запастись терпением.

Они молча залегли в кустах у подножия холма, и стали ждать удобного момента. Так прошло несколько часов. Наконец, стражника зевнула во весь рот и уселась на землю, прислонившись спиной к дереву.

Антис усмехнулся.

— Видишь, она заскучала? А теперь смотри внимательно!

В течение следующего часа они только и занимались тем, что наблюдали за стражницей.

Та пожевала от нечего делать травинку, зевнула еще несколько раз, и стала рассматривать какое-то насекомое, ползущее по камню.

— Сейчас уснет, — прокомментировал Антис.

Стражница растянулась на траве и стянула с головы шлем. С той стороны, где лежала в укрытии Ироедх, она выглядела как раздвоенный розовый овощ с ореховой скорлупой, покрывавшей один конец.

Антис приподнялся и, крадучись, стал пробираться к тому месту, где можно было поймать дичь. По пути он приподнял высохшую ветку — такую же длинную, как и он сам. С ее помощью он, преодолев границу поля, стал пробираться среди деревьев, Ироедх — за ним. Когда они немного отползли и, Ироедх, оглянувшись, увидела сквозь зелень листвы красную кожу стражницы, Антис поднял руку, призывая свою подругу остановиться. Он пробрался за большое дерево, и вышел из-за него с большой палкой, неся ее как копье, словно приготовившись к нападению. Подполз поближе к стражнице, и поддел палкой воротник одного из лежавших перед ней плащей.

Стражница зашевелилась, и что-то прошептала во сне.

Антис похолодел от испуга, но потом принялся за дело вновь. Он приподнял плащ с помощью кончика ветки, который послужил крючком. Затем прислонил ветку к дереву, свернул плащ и подмигнул Ироедх.

Она оглянулась вокруг в поисках путей к отступлению, и тут вдруг услышала какой-то шорох. Тут же с дерева свесилось что-то объемистое.

Сделав Антису предостерегающий жест, Ироедх осторожно двинулась между стволами деревьев. То, что ее напугало, оказалось большим мешком, который держался на ветке как на крюке. Она осторожно опустила его на землю. Внутри оказалась мука и пластина древесной коры с какой-то надписью, нацарапанной на ней.

Ироедх вернулась к тому месту, где оставила Антиса, с мешком в руках. Вместе они осторожно двинулись в путь, стараясь уйти незамеченными неприятелем. Когда были уже на безопасном расстоянии, по ту сторону холма, Антис спросил:

— А что это?

Ироедх сунула руку в мешок, и вытащила оттуда древесную кору. На ней виднелась надпись:

От того, кто остается, — тому, кто ушел:

Здесь, дорогой, есть что-то, что может пригодиться тебе когда-нибудь, если будешь испытывать трудности в поисках подходящей еды. Если окажешься среди бродяг, которые питаются мясом. Вспомни о том, кто любит тебя и восхищается тобою. Я думаю, из тебя получится замечательный иностранный служащий. И, независимо от того, существуют еще старые боги или нет, я молюсь им, чтобы они оберегали тебя. Если же ты упадешь духом, помни о том, что сказал старый Оракул Ледвида о двухголовой Королеве, которая скачет верхом на голубой лошади.

Прочитав это, Ироедх воскликнула:

— Вардх! Дорогое дитя!

Хотя послание это и не было подписано, она без труда догадалась, кто его написал. Горло ее сжало спазмами, и она разрыдалась.

Антис, пытаясь успокоить ее, сказал:

— Как однажды сказал Оракул, нет большей удачи, чем добрый друг. А теперь нам нужно отправляться в путь.

Взявшись за руки, они направились к пещере Умвуса. Ироедх насвистывала по пути «Песнь о Гелиаде».

Глава 7

Трутни-оборванцы

Когда, спустя пять дней, они приблизились в «Парижу», Антис выказал усиливающееся беспокойство. С еле сдерживаемым страхом спросил:

— А ты уверена, что эти чудища не съедят нас, а воздушный корабль не рухнет и не раздавит нас? Он выглядит каким-то неустойчивым.

Ироедх ответила успокаивающе:

— Уверена совершенно. А что случилось с моим героем, который с легкостью скрылся от погони, посланной из Элхама, показал чудеса храбрости? Неужели мужество покинуло тебя?

— Я хорошо знаю работников автини и всяких других местных тварей. Но лишь глупец будет ввязываться в те опасности, о которых не имеет ни малейшего понятия, — парировал Антис недовольным тоном.

Пока он говорил, Ироедх обдумывала следующую насмешку. Но потом решила ничего не говорить, чтобы не ссориться с другом. Конечно же, он проявил достаточно мужества и силы характера во время их пешего перехода в Глиид — этого вполне хватило бы на трех обычных трутней. К тому же, сама она во многом зависела от Антиса.

Наконец, они подошли к площадке, на которой стоял «Париж». Ироедх была весьма удивлена, увидев ряд колесниц, стоявших в том самом месте, где когда-то располагалась группа, руководимая Род. Рядышком стояло на привязи целое стадо животных, которых впрягали во время поездок в колесницы. За ними присматривал какой-то человек.

Ироедх, и следовавший за ней в нерешительности Антис, подошли к пастуху. Она спросила по-английски:

— Скажите, пожалуйста, где можно найти Доктора Блоча?

Ей мешал автинский акцент, который подразумевал шепелявость. Фразу пришлось повторить несколько раз, иначе ничего понять было невозможно.

— Он вон там, с другой стороны корабля, — объяснил, наконец, незнакомец.

Ироедх и Антис обошли корабль, и нашли, наконец, Блоча, Барб Дулак и еще одного человека, которые выполняли на земле какую-то работу. Оказалось, они распластали на земле какое-то мертвое животное, и потрошили его на части. Шкуру они сняли еще раньше, вывернули ее наизнанку, и теперь незнакомец совершал над ней какой-то обряд.

Блоч, тем временем, отделял от скелета мускулы и различные органы. Он прерывал свою работу буквально через каждые несколько секунд, чтобы дать указания Барб или попросить ее сделать набросок, а иногда и снимок останков. Иногда он бросал какой-нибудь орган в кувшин с бесцветной, но неприятно пахнувшей жидкостью. Их товарищ был весь вымазан в крови убитого животного и от него несло вонью.

Ироедх некоторое время наблюдала за всем этим священнодействием. Наконец, блок оглянулся и сказал, увидев ее:

— Привет. Это — Ироедх из Элхама, не так ли?

Ироедх была немного удивлена тем, что он запомнил ее. В ответ кивнула:

— Конечно. А это — Антис, он тоже из Элхама.

— Извините, что не могу пожать вам руки, — сказал Блоч, отряхивая окровавленные пальцы.

— Что он имеет в виду? — спросил Антис.

Чувствовалось, что в автинском языке Блоч преуспел:

— Это форма приветствия, принятая у нас. А что этот трутень делает так далеко от своего дома? А, я знаю! Он — один из тех, кого мы вызволили из темницы. А что произошло после этого?

Антис с достоинством ответил:

— Я у вас в долгу. В любое время просите сделать что-нибудь взамен.

Ироедх, рассказав о том, что случилось после похищения трутней, сказала:

— Мы направляемся в Ледвид к Оракулу. А вы не собирались туда пойти? Мне кажется, это могло бы вас заинтересовать.

— Какое совпадение! Лишь вчера работник из Йема, которую зовут Йаед, пришла сюда, чтобы сообщить нам, что Оракул приглашает нас к себе.

Ироедх сказала:

— Она — одна из жриц Оракула. Йем был разрушен арсууни, и она — одна из немногих, кто остался в живых из местной Общины. Так вы собираетесь туда?

— Да. Мы не добились доступа ни в одну Общину, и мы не можем больше оставаться здесь…

— Но почему? И куда вы решили направиться?

— «Париж» способен остановиться на каждом континенте вашей планеты, мы рассчитываем на десять или двенадцать остановок. Как я уже говорил, Барб хотелось бы — как это лучше сказать по-вашему — «отправиться в свадебное путешествие»?

После некоторых объяснений Ироедх поняла:

— Теперь вы ее официальный трутень! Мне хотелось бы кое о чем спросить вас в связи с этим…

Но Блоч возразил:

— Только не сейчас, пожалуйста. Когда она привыкнет к такой жизни, думаю, мы оба получим удовольствие от этого путешествия. Единственная трудность состоит в том, что мы не сможем взять с собой достаточное количество людей, чтобы до конца быть уверенными в собственной безопасности. Поэтому то, что вы оказались здесь, просто замечательно. Надеюсь, вы согласитесь составить нам компанию?

Ироедх улыбнулась:

— Конечно. А эта Йаед из Йема тоже здесь, в Глииде, и собирается отправиться в это путешествие?

— Да. Она где-то здесь поблизости.

— А кто-нибудь еще из автини приходил к вам на корабль после того, как мы уехали?

— Приходили несколько ваших соотечественников. Они прибыли из Кхвима просить нас быть арбитрами в споре с представителями соседней Общины. Но мы отправили их обратно.

— Отправили их обратно? Вы имеете в виду «выгнали»? Но почему?

— Нет. Я имею в виду, что мы отказали им в просьбе. Приходили и другие — видимо, из любопытства, чтобы посмотреть, что здесь происходит. Потом здесь появилось какое-то огромное чудище — один из арсуулов — вы называете их арсууни, не так ли? Так вот, он передал нам предупреждение Королевы Омферс из Тваара (мне кажется, это ваша Омвур из Тваарма), что если мы будем вмешиваться в их планы завоевания близлежащих земель, то они заколют нас своими копьями.

Блоча, казалось, эта угроза развеселила. Ироедх же удивила, хотя она и испытывала страх перед арсууни. Все-таки власть людей намного сильнее, они обладают неизмеримо большими возможностями! Если бы она только могла организовать против своих врагов экспедицию…

Вслух же она лишь спросила:

— А как вы собираетесь добираться до Ледвида?

— Так же, как и вы туда ехали — в колесницах. Разве вы их не видели? Мы купили их в Тхидхеме.

— Но зачем вам добираться таким образом, если вы можете долететь туда всего за несколько часов?

— По двум причинам. Во-первых, мы не знаем, есть ли в Ледвиде подходящее место для посадки вертолета, и во-вторых, мы сможем изучить вашу планету намного лучше, если будем ехать по поверхности, а не лететь над ней. К тому же, если мы отправимся в путешествие в повозках, то сможем по дороге познакомиться с обитателями планеты. Если же они увидят нас летящими на вертолете, то в страхе спрячутся и не выйдут из своих укрытий, пока мы не улетим. Именно такую картину мы наблюдали на других планетах.

— А что, если вы столкнетесь с какой-то серьезной опасностью или трудностями?

— Мы постоянно будем держать связь с «Парижем». Если возникнет такая необходимость, Кенг сможет прилететь и спасти нас.

Ироедх спросила:

— А как вы сможете поддерживать связь с кораблем, если будете находиться очень далеко от него?

Блоч улыбнулся.

— Это наш секрет. Кстати, а ты не знаешь, кто или что — Оракул? Йедх об этом не говорила.

— Нет, точно не знаю. Это живое существо, но я не уверена, это королева, работник или трутень. Даже не знаю, это — автини или арсууни. Оракул никогда не показывает свое лицо тем, кто к нему приходит. Так когда же мы отправимся в путь?

— Завтра утром, раз вы уже здесь. А Антис сумеет управлять повозкой?

Ироедх обменялась взглядами с Антисом, и он после этого сказал:

— Я не очень-то хорошо владею этим искусством, потому что трутней обычно этому не обучают. Но кое-чему меня научила Ироедх. Если вы не боитесь мне довериться, я не прочь попробовать.

На следующее утро, еще до рассвета, они распрягли пять повозок.

Йедх из Йема прибыла еще накануне вечером, с целым мешком только что собранной травы, которую особенно любили животные. Они чувствовали, что Йедх их балует, поэтому отвечали ей обожанием и готовностью выполнить любую ее команду. Она была тощим пожилым немногословным работником с морщинистым лицом. Цвет ее волос колебался от алого до бледно-розового.

Дорога вела вниз, к выходу из долины, делая зигзаги среди огромных валунов, разбросанных возле ущелья, с северной его стороны. День выдался спокойный, без происшествий. Ближе к заходу солнца они сделали привал. Блоч, вытащив из кармана какую-то маленькую плоскую коробочку и покрутив кнопки, что-то сказал прямо в нее.

Ироедх спросила его:

— Что вы делаете?

— Связываюсь с «Парижем».

— Неужели с помощью этого маленького приспособления действительно можно связаться с воздушным судном?

— Конечно. Хочешь сама поприветствовать Суббарау?

Ироедх с недоверием посмотрела на маленькую коробочку, и еле слышно произнесла:

— Привет, капитан Суббарау.

— Как поживаете, мадам Ироедх? — послышался в ответ гнусавый голос Суббарау.

Ироедх поспешно протянула коробочку Блочу. После того, как они поели и он раскурил свою трубку, Ироедх сказала Барб:

— Дорогая Бардилак, я бы хотела задать несколько вопросов относительно вас и Доктоблак. Сначала…

Услышав первый вопрос, Блоч протестующе замахал руками.

— Почему вы против моих расспросов?

— Потому что все это очень похоже на допрос, который когда-то изобрели люди. Неудобно спрашивать о личном, это противоречит нашим правилам.

— Тогда скажите, откуда вы знаете…

— Вы можете задавать мне вопросы в частном порядке.

Но тут заговорила Барб:

— Не подумай, что хочу сменить тему, но все же: что стало с книгой, которую я тебе дала, Ироедх?

— Я прочитала больше половины прежде, чем сбежала из Общины. Только для того, чтобы дочитать ее до конца, я не против туда вернуться.

— И до какого же места ты дошла?

— До того, где две дамы, Эльнора и Эдит, жаждут, чтобы трутень Филипп оплодотворил каждую из них. По крайней мере, мне кажется, что именно это хотел сказать автор. Хотя я в этом и не совсем уверена. Дело в том, что терранцы не говорят о размножении прямо, а используют тонкие намеки.

— Я могу рассказать тебе, что было дальше, — начала Барб, но Ироедх прервала ее:

— Пожалуйста, не надо! Я надеюсь когда-нибудь вернуть книгу.

Блоч поинтересовался, о какой книге шла речь. А когда узнал, взорвался от негодования:

— Боже мой! Вместо того, чтобы предложить ей Толстого, Бальзака, Хемингуэя или кого-нибудь еще из сотни великолепных романистов, ты предлагаешь ей прочитать худшее из терранской литературы — просто какой-то сентиментальный хлам!

Барб возмутилась:

— Вовсе нет! Ты судишь по себе, и совершенно не считаешься со вкусами других людей.

— А что такое «хлам»? — спросила Ироедх.

Но на нее никто уже не обращал внимания. Барб, разволновавшись, заговорила по-французски. Когда же Блоч тоже заговорил на этом языке, Ироедх перестала что бы то ни было понимать. Ее спутники размахивали руками и что-то гневно кричали друг другу. Но, в конце концов, стали извиняться и бросились обниматься и целоваться, делая странные для Ироедх прикосновения губами друг к другу. Они вновь заговорили по-английски, и в какой-то момент Ироедх уловила слово «любовь».

Тогда она обратилась к ним обоим:

— Похоже, любовь, как вы ее понимаете, играет большую роль в книге, которую дала мне Барб. Насколько я понимаю, люди гораздо больше ценят любовь друг к другу, чем любовь к своей Общине. Но если это действительно так, то как же ваши Общины могут нормально существовать?

Блоч, попыхивая трубкой, изрек:

— А во многих из них не так уж все и хорошо. Но у нас тоже бывают приятные моменты.

Его мысль продолжила Барб:

— Но ты не думай, мы все-таки любим свои Общины. Кроме Уинстона, я люблю мой родной город Женеву и свою страну — Гельвецию…

Блоч пояснил:

— Но это не совсем одно и то же. Есть лингвистические нюансы. В родном языке Барб, например, словом «любовь» называют все возвышенное. В английском же это слово употребляется для обозначения такого чувства, которое мы испытываем с Барб друг к другу. Но у нас есть и слово «нравиться» — оно отражает более спокойные эмоции…

Но тут Барб прервала его:

— Только не говори мне, что тебе лишь нравится твоя страна, и особенно место, где родился и вырос! Я не раз слышала от тебя восторженные отзывы о Соединенных Штатах Америки, в особенности, о Пенсильвании.

Блоч, попыхивая трубкой, признался:

— Что ж, верно. В нашем языке есть не менее шести слов, которые выражают разнообразные оттенки любви. Есть любовь к супругу, к родителям и детям, к близким друзьям и родственникам, к тому месту, где живешь, к делу, которому служишь и так далее.

Барб возразила:

— Только не пытайся убедить меня, дорогой Уинстон, что тебе просто нравится твоя работа! Я часто думаю, что ты любишь ее гораздо больше, чем меня.

— Но это совершенно разные понятия! Ироедх, для тебя, я думаю, любовь к твоей Общине — превыше всего?!

— Да, конечно, это так.

Блоч сказал:

— Когда-то на нашей планете существовала секта, которую называли коммунистической. Входящие в нее люди верили, что чувство к своей Общине должно быть превыше всего. Но их коллективистская любовь подразумевала такую фанатичную ненависть ко всем инакомыслящим и непреклонное стремление навязать свою систему всему миру, что нам пришлось свергнуть их. Однако, я думаю, твой случай — особый — из-за отчуждения от родной Общины.

Ироедх кивнула:

— Да. Мне неловко признаться, но я действительно не знаю, кого люблю больше — Общину или Антиса.

И тут подал голос ее друг:

— Мне же все совершенно ясно: Я люблю Ироедх больше всего на свете, и проклинаю Общину! Только покинув ее, почувствовал себя свободным. До этого был просто животным, которым понукали все, кому не лень!

Ироедх посмотрела на него с благодарностью:

— Спасибо тебе, Антис. Но я не думаю, что мы когда-нибудь будем любить друг друга так, как это понимают люди. Ведь они подразумевают не только чувства, но и сексуальную связь.

— А в вашем случае это невозможно? — спросила Барб.

— Конечно, я ведь среднего рода. Но даже если я никогда не вернусь в Элхам, все равно всегда буду любить Антиса и, возможно, родные места.

Блоч кивнул в знак согласия, и спросил Антиса:

— А ты никогда не испытывал чувства любви к своей Королеве, когда…?

— Когда был с ней близок? Но ведь для меня это только работа! Хотя не могу сказать, что старая Интар мне совсем не нравилась, она вовсе не была плохой. Жаль, конечно, что между мной и Ироедх не может быть интимных отношений. Но, чем больше я слушаю вас, людей, тем больше думаю о том, что наша с ней любовь и без этого всегда будет прекрасной.

Барб задумалась о том, что ее спутники никогда не смогут пережить всю ту гамму возвышенных чувств, которую испытывают влюбленные друг в друга люди. Повернувшись к Йедх, она сказала:

— Ты все время молчишь. Сама-то любишь кого-нибудь или что-нибудь?

Бросив осуждающий взгляд в сторону Ироедх, она сказала:

— Как любой нормальный работник, я любила мою Общину. Когда же ее разрушили, у меня ничего не осталось. Действительно ничего. Единственные, кого я сейчас люблю, это животные; поэтому собираю для них корм и храню его в Ледвиде.

— А какие чувства ты испытываешь к жрецам? — спросила Ироедх.

Йедх лишь пожала плечами.

— Они собрались из многих Общин, но сами по себе не образуют отдельную Общину. Многие из них мне действительно нравятся, но чувства к ним несопоставимы с тем чувством, которое я испытывала к своей Общине. Здесь примерно та же разница, что между словами «любить» и «нравиться», о которой нам рассказывал сегодня Доктоблак.

Блоч, между тем, спросил ее:

— А как насчет самого или самой — Оракула? Он, она или оно вызывает чувство любви?

— Нам непозволительно осуждать Оракула. Однако, могу сказать, что это — не мужчина и не женщина в обычном понимании. И позвольте дать всем вам совет: любите как можно больше явлений и людей. Тогда вы не будете такими опустошенными, когда потеряете одного из них. Меня всегда успокаивает это мудрое изречение:

Блоч с сомнением покачал головой.

— Но это слабое утешение. Как и многие стихи Оракула, это полно неясных намеков, и ни о чем особенном не говорит. Впрочем, кто я такой, чтобы портить тебе настроение?

Когда Ироедх и Антис расстелили надувные матрасы и легли, взявшись за руки, чтобы согреться, спать, Блоч подошел к ним и сказал тихонько сам себе:

— Может быть вы, словно дети, и не можете познать ту любовь, которая присуща взрослым людям. Но, судя по всему, вам и так хорошо вместе.

За три дня путешествия не произошло ничего необычного. Лишь дождь немного его разнообразил. Ироедх, не чувствуя себя больше связанной обязательствами перед Общиной, многое поведала Блочу об истории и культуре автини. Барб внимательно ее слушала и стенографировала.

Блоч сказал задумчиво:

— Мне бы хотелось побывать в этом разрушенной городе — Кхинаме. Как ты думаешь, жители Элхама попытаются схватить нас, если мы отправимся туда?

Ироедх успокоила его:

— Они знают о том, что у вас есть ружья. Возможно, им и не понравится этот визит, но не думаю, что они предпримут какие-нибудь решительные действия.

— Тогда давайте отправимся туда. Стойте-ка, а что это впереди?

«Это» было грудой бревен и камней высотой по пояс взрослому человеку, которая перегораживала дорогу. Ироедх заметила блеск меди, и тут же крикнула:

— Это бандиты! Доставайте ружье, Доктоблак!

Блок крикнул «Тпру-у-у!» животному, которое тут же послушно остановилось. Нервно оглянулся вокруг, приложил к плечу приклад ружья, и сказал:

— Как вы думаете — ух! — может, нам развернуть колесницы и бежать?

Антис, стремительно достав мачете, мрачно сказал:

— Слишком поздно. Обернитесь назад!

Толпа трутней-автини бежала прямо к ним откуда-то сзади. Один из них остановился, прицелившись из лука. В толпе виднелись два-три щита и шлема, одна кираса. Но у остальных разбойников были только копья, а у одного — лук.

Антис ободряюще улыбнулся Ироедх, и со свистом рассек своим оружием воздух.

— Если Доктоблак убьет тех, кто вооружен, мы сможем забрать их оружие…

Йедх из Йема громко выкрикнула:

— Жрица Оракула Ледвида! Я требую неприкосновенности…

Вжжик! — просвистела стрела, выпущенная лучником. Йедх и Антис тут же умолкли.

— Они и впереди! — воскликнула Йедх.

Впереди на дороге действительно показалась еще одна толпа бандитов.

Ироедх, тоже выхватив клинок, крикнула:

— Давай-ка сюда, Антис! Нам надо держаться вместе. Пусть люди сами разберутся с этими бандитами! Как только они подойдут ближе…

Крак! Перепонки в ушах у Ироедх чуть не лопнули от шума выстрела, который сделала Барб. Маленькая храбрая женщина бросилась прямо к бандитам, нацелив дуло в их гущу. Предводитель трутней после ее выстрела закачался, и рухнул бездыханным на дорогу.

Так-так-так-так! — одну за другой выплевывало пули ружье Блоча, эхом повторяя выстрелы пистолета. Затем оба орудия выстрелили вместе. Одно из животных в страхе перевернуло колесницу, в которую было впряжено. Весь этот шум заставил Ироедх содрогнуться, и она в ужасе закрыла глаза. Хотя она и была опытным солдатом в своей Общине, выстрелы поразили ее не меньше, чем первый полет на вертолете.

Так-так-так! Крак!

Когда Ироедх вновь открыла глаза, то увидела, что бандиты, находившиеся у них в тылу, бросились в лес в поисках спасенья. Но двое или трое из них остались лежать на дороге. Те, что были впереди, тоже бросились врассыпную. Трое лежали неподвижно. Последний из беглецов пытался вскарабкаться на груду бревен и камней, и уже, оказавшись наверху, оглянулся. Блоч поднял ружье, прицелился, и вот уже трутень взлетел в воздух, а затем шлепнулся на дорогу по ту сторону баррикады.

Испуганные животные, казалось, вот-вот понесут, и Йедх всячески пыталась успокоить их разговорами. Ироедх помотала головой из стороны в стороны, чтобы унять головокружение.

Антис с печалью в голосе сказал:

— Какая короткая схватка! У меня так никогда и не было шанса показать, на что я способен.

Йедх повернулась к своим спутникам:

— Друзья! Я могу понять желание бандитов атаковать вас, но нападение на жрицу Оракула — неслыханное дело. Это, должно быть, банда Витхиаса; он — единственный из главарей бандитов, кто способен отважиться на такую жестокость.

— Ты ранен, дорогой? — спросила Барб у мужа.

Лицо Блоча было все в полу, словно после утомительного бега. Но он, приводя в порядок ружье, спокойно сказал:

— Нет-нет, просто немного переволновался. Сейчас все пройдет.

Антис, осмотрев место недавней схватки и мертвых врагов, воскликнул:

— Великий Эунмар! Волшебное оружие истребило их. Кое у кого не осталось даже головы.

Блоч скомандовал:

— Давайте-ка приведем в порядок колесницу и расчистим дорогу от всякого хлама.

Антис сорвал шлем с одного из мертвецов, и одел его себе на голову.

— Подождите, дайте разобраться с доспехами. Этот шлем мне немного великоват, но если одевать с подкладкой, то подойдет. Вещь хорошая, узнаю работу Умвуса. Жаль, что Бардилак продырявила латы, но я их подправлю камнем, а потом отдам починить кузнецу.

Ироедх сказала:

— Зачем тебе все эти тяжелые вещи? Ведь терранское оружие с легкостью может их продырявить.

— Но, возможно, терранцы не всегда будут на нашей стороне. Примерь-ка этот шлем. А теперь посмотри сюда: ну чем я не воин из древнего эпоса?

Антис, облаченный в кирасу и шлем, с гордостью наступил на копье одного из мертвых трутней. Ироедх подумала, что он действительно выглядит впечатляюще. А Барб как-то странно засопела и закрыла рот руками.

— Что случилось? — спросил Антис.

— Мне в нос попал пух. Ты выглядишь очень впечатляюще, Антис; но под кирасой у тебя будет что-нибудь, что сможет защитить в бою?

Антис мрачно спросил:

— Вы имеете в виду специальную юбку для боя? Но никто из наших недавних врагов не носил такое обмундирование. Впрочем, я попытаюсь достать ее при случае.

Он помог Блочу поднять перевернутую колесницу и убрать с дороги баррикаду. Ироедх была изумлена, увидев, с какой легкостью он поднял бревна и отшвырнул их в сторону.

— Какой же ты стал сильный! — сказала она восхищенно.

— Жизнь сделала меня таким. — Усмехнувшись, Антис поднял камень, который, как показалось Ироедх, не смогли бы поднять и два работника вместе. Затем резко толкнул его на высоту груди — так, что напряглись мощные мускулы, и с силой швырнул в лесную чащу.

— Не пускай нам пыль в глаза, иначе поранишься, — усмехнулся Блоч.

Антис обернулся, чтобы ответить ему какой-то резкостью, но в этот момент раздался свист, и в каких-нибудь нескольких дюймах от лица Барб пролетела стрела.

Выхватив пистолет, она крикнула:

— Они опять атакуют нас! Ироедх, ты не видела, откуда ее выпустили?

Барб тыкала дулом пистолета то туда, то сюда, но из леса не раздалось больше ни звука.

Ироедх покачала головой.

— Нет, не видела. Доктоблак, идите-ка сюда, и прикройте нас ружьем. А я помогу Антису.

— Но это — не женская работа, — пробормотал Блоч.

Барб резко оборвала его.

— Делай, что она говорит! У нее больше здравого смысла, чем у тебя!

— Хорошо… хорошо, — Блоч выглядел взволнованным. Он залез на колесницу, и начал с помощью ружья разбирать хлам — сначала с одной стороны, потом с другой. Ироедх вздохнула, и тоже принялась оттаскивать в сторону бревна.

Вжи-и-и-к! — прозвенела в воздухе стрела, и с силой вонзилась в грудь Блоча.

Блоч зашатался, почти выпав из повозки, но все же сумел выстрелить в сторону леса, откуда была пущена стрела. Антис и Ироедх к этому времени уже оттащили от дороги последнее бревно. Они обернулись на крик Барб. Она тут же выстрелила несколько раз наугад из пистолета, и бросилась к Блочу, чтобы поддержать его.

Ироедх бросилась за ней. Блоч все еще стоял в повозке и, казалось, пытался высвободиться из объятий Барб, хотя стрела все еще торчала у него в груди.

— Я же тебе говорю, со мной все в порядке! Возвращайся в свою повозку и отстань от меня!

— Ты жив? Тебя сильно ранило? — сквозь слезы спрашивала Барб.

— Да у меня нет ни единой царапины! Мы поедем вперед или повернем обратно? Я бы вернулся обратно…

Барб покачала головой:

— И это, когда мы уже проделали три четверти пути? У тебя помутился рассудок, дорогой. Конечно же, мы поедем вперед!

— Ладно, едем куда угодно, только побыстрее! Эй вы, двое, а ну-ка, забирайтесь в свои повозки!

Ироедх и Антис тут же вскочили в повозки и схватились за хлысты. Животные, уставшие от долгого ожидания и возбужденные от стрельбы, понеслись вскачь. Повозки, раскачиваясь из стороны в сторону, неслись за ними, переезжая мертвых трутней. Теперь они уже не страшны. Правда, Ироедх показалось, что со стороны леса слышны выстрелы. Но даже если это было и так, то их преследователи опоздали.

Йедх подала голос из последней повозки:

— Давайте-ка поторапливаться. Витхиас очень настойчивый. Он может броситься за нами в погоню.

Ироедх обернулась к Блочу:

— Как вы себя чувствуете? Люди неуязвимы, или вы носите под одеждой кольчугу?

Блоч вытащил из груди стрелу и бросил ее на дорогу.

— Она вонзилась прямо в этот проклятый радиопередатчик. Если он сломался, то последствия могут быть очень серьезными… Я не знал, что автини используют стрелы.

Ироедх пояснила:

— Обычно мы пользуемся ими только на охоте, потому что стрелы не пробивают броню. Трутни увидели, что мы не защищены ею, вот и направили против нас свои охотничьи луки.

Барб с сомнением в голосе сказала:

— Мне кажется, настоящая терранская стрела легко пробьет медную броню, по крайней мере, если будет выпущена с близкого расстояния.

Блоч возразил:

— Возможно, на этом континенте нет хороших сортов дерева.

Ироедх погрузилась в грезы. В них она видела свои переговоры с представителями Общины Кхвейма, специализирующейся на морской торговле, о получении ценных пород дерева, прибывших с другого континента, которое может принести пользу Элхаму.

Но потом она вспомнила, что война с арсууни закончилась задолго до того, как Ироедх могла получить пользу от подобной сделки. Кроме того, она была изгнана из Элхама, и находилась в положении «сироты», подобно Йедх. Мысль об отрыве от Общины привела ее в удрученное состояние. Если кто-то другой на ее месте мог найти для успокоения супругу или супруга, то она, из-за того, что была среднего рода, не могла довольствоваться даже этим…

Путники миновали перекресток, откуда дорога сворачивала к Кхвейму, и дымящийся вдали конус горы Висгад. Над головой проплывали едва видимые после заката солнца облака. Животные, тащившие повозки, пыхтели и пошатывались от усталости. Блоч стал настаивать на том, что им необходимо разбить лагерь в стороне от дороги, чтобы как следует отдохнуть. Пришлось кружить среди кустов и деревьев, пока не нашли удобную поляну на каменистом склоне холма. Оттуда хорошо просматривались окрестности, самих же путешественников невозможно было увидеть с дороги.

Блоч достал из нагрудного кармана радиоприемник и, заглянув внутрь, стал исследовать, направив на него свет какого-то терранского приспособления (маленького цилиндра, светящегося на конце). Затем со злостью отбросил его в сторону и сказал:

— Теперь от него никакого проку. Впрочем, кое в чем оно нам поможет. Потому что если Суббарау не получит от меня вечером сообщения, он пошлет Кенга искать нас. Но он не сможет найти нас на дороге… Эй, Антис! Прекрати музицировать!

Антис, с увлечением игравший на флейте, тут же умолк.

Блоч, повернувшись к Йедх, спросил, насколько, по ее мнению, путники могут чувствовать себя в безопасности на этой поляне.

— Не очень-то я уверена, что нам не грозит опасность. Ведь до горы Висгад совсем недалеко, и если наши враги отправятся сюда вечером, то к утру они будут здесь, — сказала она.

— Тогда нам следует покинуть это место еще до наступления утра. Как далеко отсюда Ледвид?

— Если мы выедем отсюда на рассвете и будем ехать, не мешкая, то доберемся туда к полуночи.

— Насколько это заденет Витхиаса, если ему придется атаковать Оракула?

Йедх колебалась, прежде чем ответить. Наконец, она сказала:

— Если бы вы спросили меня об этом вчера, я бы сказала, что сама эта мысль — абсурдна. Все наше окружение трепещет перед Оракулом, по крайней мере, уважает его за практические достижения. Работники всех Общин, даже те, кто находится в состоянии войны друг с другом, мирно встречаются перед ним. Это касается даже арсууни. Они обмениваются новостями и угощают чем-нибудь вкусным своих соседей. Теперь, однако, Витхиас (если он — это действительно он), перестал уважать мой иммунитет. И я не уверена, что он будет уважать его в дальнейшем.

Блоч сказал, привязав какую-то трубку к ружью:

— В любом случае, мы усилим охрану нашего лагеря. Барб и я будем по очереди дежурить вместе с одним из вас, автини.

Ироедх спросила:

— А что это вы привязали к ружью?

— Эта вещь позволит нам ночью видеть так же хорошо, как и днем. А теперь помоги-ка мне сложить вещи, и мы приляжем отдохнуть.

Ироедх дежурила вместе с Барб. Та сказала ей с печалью в голосе:

— Здесь такие темные ночи! Не думаю, что смогла бы жить на Ормазде, ведь здесь нет луны.

Здесь действительно было темно ночью, отметила про себя Ироедх. Но она никогда не видела луны, поэтому не могла сравнить свой собственный мир ночью с каким-нибудь другим. Кругом не было слышно ни звука, кроме храпа Уинстона Блоча и чириканья и гуденья насекомых.

Ироедх шагала туда-сюда, поворачивая голову в разные стороны, и давая возможность своим маленьким круглым ушкам уловить едва слышный звук. В какой-то миг она могла поклясться Гвууром, что услышала слабый шум — металл лязгнул о металл.

Барб испуганно спросила:

— Ироедх, что это?

— Тихо. Кто-то идет сюда.

— Давай разбудим остальных… — едва успела сказать Барб, как кто-то крикнул:

— Да здравствует Витхиас!

Вслед за этим со всех сторон послышались крики:

— Да здравствует Витхиас! Да здравствует Витхиас! — Из кустарников, окружавших поляну, показались крупные фигуры незнакомцев.

Барб остановилась на полпути к тому месту, где лежал Блоч, и прицелилась из ружья. Ироедх тут же выхватила из-под полы мачете.

— Они наступают на нас со всех сторон! — выкрикнула Ироедх, увидев своими расширенными зрачками массу наступавших на лагерь врагов.

Так-так-так-так! — заработало ружье. В наступившей после грохота тишине Ироедх услышала какие-то странные звуки, и обернулась на них. К лагерю пробирались трое трутней-оборванцев, держа копья наперевес. Ироедх тут же выступила вперед, приготовившись броситься в атаку. Хотя силы были явно неравные, и ее жизнь могла оборваться в ту же минуту.

Крак! — раздался выстрел из пистолета — оттуда, где лежал Блоч. Потом еще один. Блоч уже вскочил на ноги, выхватил ружье из рук Барб, и выстрелил из него. Ироедх увидела, как наступавшие отпрянули в сторону леса. Кто-то из них упал, некоторые бросились наутек.

Блоч зарядил ружье обоймой патронов, затем, посмотрел в прицел, поводил ружьем туда-сюда.

— Они быстро поняли, что я могу взять их под прицел. Не видно никого, кроме трупов.

Вокруг лагеря шум стал более явственным. Враги окружали путешественников, даже не пытаясь скрыть свое приближение. Тут и там были слышны обрывки разговоров, кто-то стонал от боли.

Антис и Йедх приготовились к схватке, держа наготове оружие. Но в темноте они то и дело спотыкались о сложенные в кучу вещи.

— Не думаю, что они попытаются повторить атаку, — сказал Блоч.

Но Йедх возразила со вздохом:

— Витхиас очень упрямый. Эти вояки боятся его гораздо больше, чем вашего волшебного оружия.

— Так-то оно так, но сможет ли он заставить их броситься в атаку, если они сами не захотят этого?.. Что это?

Что-то явно случилось у подножия холма, только Ироедх не могла понять, что именно. Слышны были удары, какой-то звон, шаги.

Йедх испуганно закричала:

— Они запрягают наших животных! Уедут с ними на повозках!

Блоч чертыхнулся и растерянно спросил:

— Что же нам делать?

Антис точил сталь своего клинка с помощью точильного камня. Подумав немного, он посоветовал:

— Вы можете выстрелить в то место, где находится упряжь. Возможно, это остановит их.

— Но так я могу убить животных! А без них нам будет так же плохо, как если эти бандиты уведут их.

— Тогда вы можете отправиться вниз с ружьем и атаковать их с близкого расстояния.

— Да? Я не могу… ведь я плохо вижу в темноте, а этих бандитов, видимо, сотни…

— Так вы боитесь? Хорошо, тогда я пойду к ним — с одним лишь мачете! Я покажу…

— Они уезжают! — закричала Йедх.

Послышался свист хлыстов, крики, стук колес отъезжавших повозок.

Блоч взревел от гнева:

— Слишком поздно. Мы оказались в очень затруднительном положении! Ведь наша амуниция и еда были в этих повозках.

— И моя мука, — с горечью сказала Ироедх.

— И мои записи, — добавила Барб.

Вдруг Блоча осенило:

— Йедх, ты ведь говоришь на их диалекте. Спроси, чего они хотят.

Йедх встала во весь рост и закричала:

— Витхиас из Хавардема!

Ей пришлось прокричать это несколько раз. Наконец, в ответ послышался голос главаря:

— Я слушаю.

— Чего ты хочешь от нас?

— Мы хотим получить у терранцев волшебное оружие. Если они нам его отдадут, мы вас отпустим с миром.

Когда эти слова были переведены, Блоч спросил:

— Можно ли доверять этому Витхиасу?

— Думаю, нет. Ведь он непочтительно обращается со жрицей Оракула.

Блоч колебался, нервно сжимая суставы пальцев. Наконец сказал:

— Ответь ему отказом. Я не смогу смотреть в глаза Суббарау, если позволю этим бандитам украсть наши ружья.

Йедх отказала Витхиасу. В темноте началось какое-то движение, и затем послышался свист выпущенной из лука стрелы.

Блоч крикнул своим товарищам:

— Быстро прячьтесь среди вещей!

Послышался свист еще нескольких стрел; одна из них со звоном ударилась о поклажу путников.

— Вы не можете рассмотреть никого из них в ваш волшебный окуляр? — спросил Антис.

Блоч, который пытался сделать именно это, воскликнул:

— Не так хорошо, чтобы без промаха выстрелить. Лучников плохо видно, они находятся за гребнем холма.

Ироедх сказала:

— В этом случае они, возможно, и не попадут в нас.

— Может, и так. Но все же, пригнись.

Антис спросил:

— А почему бы вам не выползти отсюда, и не атаковать их? Если вы появитесь с этим оружием в их рядах, то сможете убить бандитов.

— Даже не знаю… А сколько их, Йедх?

— Если здесь собралась вся банда, то их более двухсот, — сказала жрица.

Стрелы продолжали падать совсем рядом с путниками.

Блоч сказал:

— С тех пор, как они захватили наши повозки, у меня осталось где-то от восьмидесяти до ста патронов для винтовки, плюс двадцать или тридцать для пистолета Барб. Мы можем потратить их за считанные минуты, поэтому нужно считать каждый выстрел. А ведь в действительности патронов нам нужно намного больше.

Ироедх показалось, что Блоч оправдывается перед товарищами за то, что боится подойти ближе к бандитам. Антис, между тем, продолжал настаивать:

— Если вы убьете нескольких, остальные обратятся в бегство. Я пойду с вами и возьму свой мачете…

Йедх пронзительно вскрикнула и стала задыхаться. Ироедх, прикрыв спину щитом, подползла к жрице и увидела, что у нее между ребрами торчит стрела. Йедх прошептала:

— Если бы мне только довелось еще раз испытать настоящую любовь…

Ее голова поникла. Ироедх сказала:

— Она мертва, бедняжка. Доктаблак, я согласна с Антисом — нет никакого смысла оставаться здесь до конца ночи под дождем из стрел.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Блоч.

— Я сомневаюсь, что они окружили нас плотным кольцом. Если мы возьмем с собой лишь то, что нам действительно нужно, и спокойно попытаемся выйти из окружения, бандиты, возможно, даже не заметят этого.

— Даже не знаю, — засомневался Блоч.

— Она говорит дело, — подала голос Барб.

— Мне ненавистна мысль, что нам придется бежать, — начал было Антис, но Барб прервала его:

— Мы можем уйти с дороги, и пойти совсем не в ту сторону, как ожидают бандиты. Сделаем большой круг, и вернемся на дорогу, но на несколько километров севернее этого места. Это будем совсем недалеко от Ледвида.

Стрелы продолжали падать совсем близко.

После некоторого раздумья Блоч сказал:

— Хорошо. Давайте каждый возьмет с собой то, что действительно необходимо. Мы с Барб пойдем с ружьями впереди, а вы, двое автини, понесете наш скарб.

Антис возразил:

— Так дело не пойдет. Если вы вдруг выстрелите, враги поймут, что случилось. Лучше вы несите вещи; мы с Ироедх пойдем впереди, и… — он сделал рубящий жест рукой, словно не принимал никаких возражений.

Ироедх нащупала в темноте часть своего имущества. Единственная потеря, о которой она сожалела, это была мука. Ведь без нее ей, возможно, придется голодать. Ироедх сложила свои пожитки в плащ, и связала концы в тугой узел, как это делал Антис.

Блоч спросил:

— Ну, как, все готовы? Тогда идем, только спокойно!

Низко пригибаясь к земле, путники двинулись гуськом прочь от дороги, оставив за спиной баррикаду из сваленных в кучу вещей.

Глава 8

Королевское желе

Антис вел своих спутников вперед. В одной руке он держал перед собой щит, в другой мачете. Ироедх шла за ним, глядя вперед из-за его плеча. У них за спиной на территорию опустевшего лагеря продолжали падать стрелы. Вокруг стрекотали в ночной тиши насекомые. Было слышно, как вдали о чем-то говорят и передвигаются бандиты.

Путники уходили все дальше от дороги, поднимаясь на холм. Ироедх слышала тяжелое дыхание терранцев у себя за спиной; принимая во внимание их поклажу, это было неудивительно.

Антис повернул голову в сторону и тихонько свистнул. Ироедх пригнулась ниже к земле, и стала двигаться более осторожно. Пальцами она еще крепче обхватила рукоятку кинжала.

Прямо перед ними послышался чей-то голос:

— Кто здесь?..

В темноте показалась чья-то фигура. Антис наклонился вперед и сделал выпад. Ироедх прыгнула к нему, стараясь оказаться рядом, и тоже нанесла удар по противнику. Она почувствовала, как сталь вошла в невидимую мишень.

Противник, еле видимый в темноте, зашатался. Когда к ним подбежал Блоч, с ружьем наготове, нападавший был уже мертв.

— Пойдемте, — пробормотал Антис.

Они прошли через вершину холма, и спустились с другой его стороны. У подножия густо росли деревья, поэтому путникам пришлось двигаться медленно и осторожно, чтобы не запутаться в корневищах.

Блоч спросил:

— Антис, ты уверен, что мы идем в нужном направлении? Может, ты опять приведешь нас к этому же месту?

— Не уверен. Но я стараюсь идти так, чтобы враги оставались у нас за спиной.

Блоч проворчал:

— Надеюсь, мы скоро выберемся из этих зарослей, и я смогу увидеть тебя, как следует. Тогда же и выяснится, в правильном мы идем направлении или нет.

Путники двинулись дальше, но без особой надежды на успех. Со всех сторон их обступала кромешная тьма, и различить в ней хоть что-нибудь можно было не дальше, чем на несколько метров. Спустя некоторое время у них появился новый план. Блоч вел наблюдение за окружающей местностью через подзорную трубу, в то время как остальные продвигались вперед, следуя его инструкциям. Лишь несколько позже он присоединился к своим спутникам.

Когда заросли становились особенно непроходимыми, Ироедх или Антис шли впереди группы и прокладывали путь с помощью мачете, а остальные находились рядом. Вскоре Ироедх поняла, что бронзовая ручка орудия вовсе не так хорошо удерживала лезвие, как стальная. Через пару часов от нее было не больше проку, чем если бы она била по кустам дубинкой.

Они все еще устало пробирались вперед, когда вдруг над верхушками деревьев стало светать. Ироедх не могла припомнить, чтобы она когда-то раньше так сильно уставала; задачи, которые ставились перед ней Общиной, иногда бывали сложными, но все было настолько хорошо организовано, что работников никогда не доводили до изнеможения.

На рассвете они вышли, наконец, из зарослей и увидела, как у подножия холма, прямо на берегу реки, поднимаются голые рифы. Путники стали карабкаться вверх, минуя риф за рифом, пока не добрались до вершины холма. Там они почувствовали, что еле волокут ноги, и сели отдохнуть.

Блоч спросил:

— Есть ли у нас что-нибудь перекусить?

Антис развязал узлы плаща.

— У нас тут осталось три нераспечатанных коробки, которые были в повозках. Я взял их с собой. Думаю, в них маслянистое мясо, которое вы употребляете в пищу. — Он протянул товарищам три жестяные коробки с рыбными консервами.

Барб спросила:

— А как же бедная Ироедх?

Блоч пожал плечами.

— Если она хочет попробовать нашу рыбу, милости просим. Если нет, то… А в этих лесах есть какая-нибудь пища, подходящая для нее?

Он открыл одну из коробок.

Антис сказал:

— Здесь не так-то легко выжить. Если бы у меня было ваше ружье, и я знал, как им пользоваться, я бы подстрелил какого-нибудь зверя. Но для нее… я не знаю, что здесь может быть подходящее.

— Я уже пыталась что-нибудь найти. Некоторые съедобные ягоды и зерна, которые есть недалеко от Элхама, думаю, вряд ли можно найти здесь, далеко на севере. Но я не хочу никакой рыбы, спасибо. Если мы вернемся обратно на дорогу, думаю, я смогу продержаться, пока доберемся до Ледвида, — отозвалась Ироедх.

— Если только мы сможем найти дорогу. А ну-ка, Уинстон, достань карту и компас, — сказала Барб.

Блоч достал из рюкзака карту и развернул ее, потом начал искать компас. Он перерыл весь рюкзак, потом карманы, но так ничего и не нашел. Лицо у него стало озабоченным, и он прошептал:

— Но ведь он у меня был…

Антис спросил:

— Вы ищете ту маленькую круглую светящуюся вещицу, с помощью которой ночью рассматривали карту? Вы положили ее на землю; возможно, там ее и забыли.

Блоч опять перевернул все вверх дном, затем воскликнул:

— Мне жаль до слез! Барб, почему же ты не напомнила мне взять его с собой? Ведь это твоя обязанность — следить за тем, чтобы я не терял вещи…

— А вот и нет! В прошлый раз, когда я напомнила тебе о чем-то подобном, ты просто накричал на меня!

Барб повернулась к Ироедх и с обидой в голосе сказала:

— Что за странная черта у терранских мужчин! Когда они делают что-нибудь глупое, то всегда обвиняют в этом своих жен!

Блоч хмыкнул в ответ:

— Мы оказались в затруднительном положении. Если бы светило солнце, я бы смог по часам определить, где север. Если бы у нас было радио, я бы узнал, на каком расстоянии мы находимся от «Парижа». Но при сложившихся обстоятельствах я совершенно не представляю, куда нам идти.

Ироедх уточнила:

— Но ведь у вас есть карта, не так ли?

Он протянул ее своим товарищам:

— Да, но вы только посмотрите на нее! Это карта, которая показывает путь из Глиида в Ледвид, и составлена она на основе фотографий, которые сделал Кенг с воздуха. Все, что на ней изображено, это дороги, ручьи и пара Общин; остальное же — только лес. На ней нет никаких указаний, которые могли бы помочь узнать, где мы находимся. Все, что я могу сказать — мы где-то к востоку от главной дороги.

Антис осторожно спросил:

— Как вы думаете, если мы найдем какой-нибудь ручей, может, нам пойти вниз по течению?

— Смотрите! — сказала вдруг резко Барб.

Через долину, простиравшуюся перед ними, на вершине расположенного напротив холма, показались какие-то фигуры. Они то появлялись, то исчезали из виду среди густой растительности. Хотя они и были слишком далеко, чтобы определить, кто это, Ироедх увидела, что они несут копья.

Антис предложил:

— Давайте побежим навстречу!

Но Блоч возразил:

— Нет! Нам надо сидеть совершенно тихо. Если мы не будем двигаться, возможно, они и не заметят нас.

Путники так и сидели в укрытии, застыв от страха, пока первая группа трутней не исчезла из вида, а вторая не показалась на гребне холма.

Барб сказала:

— Думаю, первая группа дойдет до нас прежде, чем последние спустятся с холма.

Ироедх вскрикнула:

— Мне кажется, они видят нас!

Среди приближающихся трутней началась суета. Они что-то кричали и размахивали руками. Некоторые из них бросились бежать.

Блоч взревел от негодования:

— Немедленно уходим! Прекрати рубить кусты, Антис; ведь по образовавшейся тропе им будет легче преследовать нас!

Они тут же вскочили на ноги и бросились наутек в лес.

— Интересно… как они… нашли нас… на этот раз? — тяжело дыша, проговорила Барб.

Антис пояснил:

— Они много охотятся… исследуют землю, ищут следы. А ведь мы… вырубили много… кустов.

Ироедх пыталась отдышаться, чувствуя, что ослабла от голода. Они бежали, когда это позволяла местность, местами, когда растительность становилась гуще, переходили на быстрый шаг. Так они шли и шли, не обращая особого внимания на то, в каком направлении движутся. Иногда их маленькую группу вел Блоч, иногда Антис. Делали все для того, чтобы увеличить расстояние между собой и шайкой разбойников.

Ироедх сбросила с себя шлем с пряжкой (которые сняла с мертвого трутня за день до этого), вызвав этим негодование Антиса. Во время своего недолгого пребывания с Умвусом он стал настоящим знатоком вооружения и возмущался, когда с ним приходилось расставаться.

Наконец, Барб сказала:

— Должно быть, я… давайте остановимся на минутку.

Они остановились, чтобы отдышаться. И тут же услышали приближающийся шум погони. Пришлось немедленно отправляться дальше.

— Йедх была права: этот негодяй Витхиас охотится за нашими ружьями, — с горечью сказал Блоч.

— Естественно, он может править целой планетой, имея их, — согласился с ним Антис.

— Но без боеприпасов он ничего сделать не сможет. Впрочем, он может этого и не знать… Ты можешь идти, Барб?

Они опять двинулись в путь. Для Ироедх их бегство превратилось в настоящий кошмар. Они бежали, шли, перелезали через какие-то бревна и скалы, спотыкались, падали, опять поднимались, спотыкались… так они шли целый день и большую часть ночи.

На следующий день, к полудню, вышли, наконец, к ручью. Блоч сказал:

— Если мы перейдем его вброд, то сможем оторваться от погони.

Какое-то время они шлепали по воде, но вдруг заметили, что ручей стал поворачивать в том направлении, откуда они пришли. Блоч, шедший впереди, обернулся к своим товарищам и сказал:

— Думаю, нам надо опять углубиться в лес…Ух!

Его ноги вдруг увязли в ручье по колено, и он тут же стал проваливаться все глубже. Блоч быстро сбросил с себя рюкзак и швырнул его на берег.

— Здесь зыбучие пески! Дайте мне кто-нибудь шест! Барб, возьми ружье!

Ироедх была так измучена, что смогла лишь остановиться и с изумлением наблюдать, как Антис, спотыкаясь, вышел на берег и начал искать молодое деревце, чтобы сделать из него шест. Но оказалось, что все деревья здесь были старыми и большими. Пока Антис продолжал свои поиски, Барб опустилась на колени и поползла по песку к тому месту, где находился Блоч, увязший уже по пояс.

— Хватайся за него! — сказала она, протягивая Блочу свой жакет, и удерживая его за один из рукавов. Пара неудачных попыток, и, наконец, Блоч ухватился за него.

Ироедх наклонилась вслед за ней, и ухватила Барб за лодыжки, чтобы та не увязла вместе с Блочем. Мало-помалу, ухватив жакет, а потом и руку Барб, он стал потихоньку подбираться к берегу. К тому времени, когда Антис показался на берегу с шестом, Блоч уже был в безопасности. А через несколько секунд он сидел на скале, и выковыривал грязь из ушей. Барб же целовала его и уверяла, что он совершенно замечательный.

Ироедх, хотя и прислушивалась поминутно, звуков погони не слышала. Блоч сказал:

— Похоже, нам удалось скрыться от преследователей. Если найдем еще какой-нибудь водоем, то искупаемся немного, прежде чем скрыться в лесу.

Путешественники вновь двинулись в путь, избегая зыбучих песков, и вскоре подошли к другому водоему, где смыли с себя грязь. Ироедх заметила, что любопытный запрет терранцев обнажаться, казалось, был временно отменен, или, возможно, он не касался супругов. Один из терранцев стоял на страже, когда другой мылся. Ироедх уставилась на них с искренним интересом, отмечая сходство и различие между мужчиной-человеком и автини, и размышляя над тем, какое все это имеет значение. Поскольку сходство перевешивало отличия, она подумала, что биологическая основа у этих двух видов все же одна и та же.

Спустя некоторое время они опять вошли в лес. Когда стемнело, решили, что все же смогли оторваться от преследователей. Единственной проблемой было то, что они сами сбились с пути, причем, еще в большей степени, чем раньше.

Блоч с тоской сказал:

— Если бы выглянуло солнце… мы бы могли двинуться на север, потом на запад, и так вышли бы на дорогу через пару дней… О-о-о, опять дождь!

Вверху опять послышался стук дождевых капель о листья деревьев. Блоч спросил:

— Как долго может идти здесь дождь?

В ответ Антис лишь пожал плечами.

— Возможно, час, а, может быть, три или четыре дня.

Блоч с тоской в голосе сказал:

— Теперь с нами может случиться все, что угодно. Какой-нибудь ноаг может попытаться сожрать нас…

Антис возмутился:

— Не надо говорить такое! Иначе, и впрямь это может случиться! Кроме того, в этих северных лесах ноаги гораздо крупнее, чем те, что обитают неподалеку от Элхама.

— Во всяком случае, нам надо собраться и сделать укрытие. Ироедх, может, ты соберешь несколько шестов, — сказал Блоч.

Ироедх попыталась подняться на ноги, но, к собственному ужасу, не смогла этого сделать.

— Я не могу встать. Слишком большая слабость, — еле слышно сказала она.

— Чему же тут удивляться? Ведь ты проделала весь этот путь с пустым желудком, — сказала Барб.

— Одолжи-ка мне свой мачете, — сказал Блоч, и ушел куда-то с Антисом. Ироедх слышала, что они, спотыкаясь и переругиваясь, пробирались через заросли, но были слишком далеко, чтобы понять, сумеют добыть укрытие от дождя или нет.

— Все это очень серьезно, малышка. Даже если дождь прекратится, нам потребуется два или три дня, чтобы вернуться к дороге. И как же ты сможешь обойтись без еды? — с участием спросила Барб.

— Я… я думаю, что справлюсь. Мне уже лучше, ведь я отдохнула, — пролепетала Ироедх.

Укрытие постепенно появилось. Хотя сквозь зелень просочилось очень много воды, и Ироедх казалось, что оно защищает не лучше, чем солома, все же так было лучше, чем совсем без укрытия. Блоч, Барб и Антис поделили между собой оставшуюся рыбу. Они не хотели, чтобы неприятель увидел свет, поэтому разожгли совсем небольшой костер — чтобы хоть как-то согреться в эту сырую и ужасную ночь. Антис достал что-то из сохранившихся доспехов и стал приводить свою добычу в порядок. Блоч с удивлением воскликнул:

— Ты что же, прихватил эту рухлядь, когда мы спасались от преследования?

Антис насмешливо откликнулся:

— Доктоблак, я ведь не возражал, когда вы тащили свою трубку и сорную траву, чтобы ее разжигать.

Блоч покосился на свою только что раскуренную трубку и решил сменить тему разговора.

Дождь шел еще день и ночь, а потом еще день и ночь. Но потом подул ветерок, разогнал тучи, и он прекратился. Как только появился первый солнечный луч, Блоч выскочил из укрытия, проделал что-то со своими часами и лезвием ножа, и радостно воскликнул:

— Вон там север! Идемте!

Ироедх почувствовала, что двухдневный отдых придал ей сил, и она может идти дальше — по крайней мере, какое-то время. Но идти стало труднее. Блоч теперь знал, в каком направлении им нужно двигаться, и твердо настаивал на том, чтобы они не отклонялись от намеченного курса. Даже если уставшим путникам приходилось перебираться через крутые холмы и топкие болота, где было полным-полно кусающихся и жалящих насекомых. Да уж, раньше идти было легче. Но они двигались вперед целый день, потом сделали привал, а после этого шли весь следующий день.

Утром путешественники выбрались из болота и прямо перед собой увидели высокий холм. Обогнув выступ, огни обнаружили скалу, в которой оказалась пещера. Небольшая, но достаточно вместительная для того, чтобы в ней расположился их маленький отряд. По общему согласию они забрались внутрь, чтобы отдохнуть. Антис, как обычно, воспользовался паузой для того, чтобы наточить мачете — свой и Ироедх, а Блоч стал исследовать с помощью бинокля небо в поисках Кенга.

Блоч, заросший к этому времени желто-коричневой щетиной, сказал:

— В этом месте было бы гораздо удобнее провести те два дождливых дня, но я думаю… Что это?

Из леса вышло какое-то животное: двуногое травоядное, только необычно большого размера. Оно спокойно отламывало передними лапами ветки от деревьев и поедало листья.

Антис воскликнул:

— Это дикое животное! Быстро убейте го!

— Оно может быть опасно для нас? — прошептала Барб.

— Нет, но я сильно проголодался.

Ба-бах! Ироедх так и подпрыгнула от страха. Когда звон у нее в ушах утих, она увидела, что бедное животное упало на землю, дрыгая лапами. Блоч бросился к нему по склону холма. Когда он приблизился к своей жертве, та уже затихла.

— Обед! — позвал он остальных.

Остальные трое двинулись к тому месту, где лежало убитое животное. Блоч сказал:

— Мне бы хотелось, конечно, сохранить его как образец, но я боюсь…

Барб иронично отозвалась:

— Ты так же носишься со своими образцами, как Антис с доспехами.

— Ты можешь разрезать его, Антис? — спросил Блоч.

— С удовольствием. Я научился этому у Умвуса. Но мы сэкономим время, если вы дадите мне нож их терранского металла. Ироедх!

— Да?

— Как изобразить охотничий танец, чтобы привлечь к себе удачу?

— Нужно нанизать голову убитого животного на столб и прокружиться вокруг него обнаженным восемь раз. Если упадешь, то все будет испорчено, и нужно начинать сначала.

— Здесь нет ничего такого, что могло бы тебе помешать сделать все как следует. Снимай-ка башмаки, и давай попробуем, — сказал, оглядываясь по сторонам, Антис.

Он начал пилить шею убитого животного, а Ироедх стала развязывать ботинки. Она почувствовала, что на это ушли все ее силы. Сама перспектива протанцевать восемь раз вокруг чего-нибудь пугала ее, да Ироедх не очень-то и верила, что этот ритуал им поможет. С другой стороны, она не хотела обидеть Антиса.

Блоч тем временем расстелил на выступе холма какую-то тряпку и разобрал ружье, разложив по порядку его на части, чтобы как следует почистить и смазать каждую деталь. Барб отправилась за водой, использовав шлем Антиса как ведро.

— Готово! — закричал Антис, нанизав голову несчастного животного на шест, который выстрогал из дерева. Кровь жертвы стала стекать на землю.

Блоч заметил:

— Мне кажется, твой волшебный ритуал — какая-то чепуха. Возможно, привлечь к охотнику удачу и можно, но если все это проделывать с головой животного, ничего путного не выйдет, — задумчиво изрек Блоч.

— Вы ничего в этом не понимаете, Доктоблак. Этот ритуал всегда нам помогает. Ты готова, дорогая?

Ироедх медленно поднялась с земли:

— Я так устала, Антис…

— Это займет у тебя всего лишь минуту. Давай же, встань с той стороны, а я встану здесь. Готова?

Он начал хлопать в ладоши и прыгать назад. Ироедх, пошатываясь, старалась делать то же самое. Пройдя три круга, она споткнулась, и опустилась на землю.

Антис закричал с нескрываемым раздражением:

— Ироедх! Нам теперь придется начать все сначала. Старайся быть внимательной, смотри через плечо. Ты же храбрый работник!

Они сделали уже почти шесть кругов, как вдруг прозвучало два пистолетных выстрела. Прибежала Барб, а за ней спешил ноаг — настоящее чудище. Его длинная шея была изогнута, пасть широко разинута, когтистые лапы пытались схватить беглянку, а длинный хвост был выгнут, словно труба.

— Бежим! — кричала Барб, устремившись к товарищам.

Блоч, находившийся на вершине холма, вскочил на ноги, сжимая в руках ствол сейчас бесполезного ружья.

— Давайте сюда! Мы должны держаться от него подальше! — закричал он.

Из последних сил Ироедх заставила себя двинуться в сторону холма. Антис несся впереди, но, увидев, что ее шатает, схватил Ироедх за руку и потащил за собой.

Отчаянный крик Барб заставил Ироедх оглянуться назад. Женщина уже почти достигла подножия холма, как вдруг споткнулась и упала навзничь. Пистолет, который она до этого сжимала в руке, отскочил в сторону. А разъяренный ноаг несся прямо на нее огромными скачками.

Мимо Ироедх промчалось что-то коричневое. Это был Блоч, который размахивал над головой оставленным Антисом на холме мачете и выкрикивал какой-то воинственный терранский клич.

Ноаг, который уже наклонился, чтобы схватить Барб, взглянул на него и испуганно отпрянул в сторону, потому что неизвестный враг мчался прямо на него. Мачете просвистело в воздухе; ноаг взревел от боли, когда сталь отсекла у него два когтя и вонзилась в клыкастую морду. Антис, видевший, что произошло, подхватил с земли мачете Ироедх, и выступил на поле битвы. Но, прежде, чем он успел приблизиться к разъяренному зверю, тот, весь окровавленный, попытался обратиться в бегство. Но Блоч успел метким ударом отсечь часть его хвоста. Зверь все же сбежал, и постепенно его завывание было слышно все тише и тише, пока не смолкло окончательно.

Блос и Бар бросились друг к другу, обнялись и стали приговаривать что-то нежно по-террански. Антис, наблюдая за ними, сказал Ироедх:

— Я недооценил Доктоблак, думал, мужество покинуло его. А ведь он показал себя таким храбрым и сообразительным, ведь так?

Ироедх и сама замечала, что во время конфликтов с трутнями Блоч действовал как-то неуверенно, был робок. Она сказала:

— Должно быть, так выражается их терранская любовь. Помнишь, что произошло, когда он попал в зыбучие пески? Перед лицом опасности любовь заставляет их рисковать ради друг друга, совершать те поступки, на которые они бы не отважились ради кого-то другого.

Когда Блоч, Барб и Антис наелись досыта мясом убитого зверя, Блоч обратился к своим товарищам:

— Как вы думаете, нам лучше отдохнуть в пещере и набраться сил, или идти дальше прямо сейчас, чтобы пройти как можно больше перед наступлением темноты?

Антис был за то, чтобы пуститься в путь незамедлительно, Барб — за то, чтобы немного отдохнуть. Тогда спросили у Ироедх, что думает она.

— Для меня нет никакой разницы, какое вы примете решение. Ведь я в любом случае не могу идти дальше.

— Но почему? — спросил Блоч.

Барб сказала, покачав головой:

— бедняжка ослабла от голода, поэтому она и не может идти дальше. Вы только посмотрите на ее ребра. Она ведь ничего не ела целых шесть дней, только и лазила по горам в этой ужасной стране.

Ироедх прошептала:

— Мне стыдно признаться, но это правда. Вы можете идти, куда хотите, я не в обиде.

— Какая чушь! Неужели ты думаешь, мы оставим тебя здесь умирать в одиночестве? — возмутилась Барб.

— Но вам-то зачем умирать вместе со мной? Идите…

— Я ни за что не оставлю тебя, дорогая. Ты — все, что я люблю в жизни, — сказал Антис.

— Если ты меня действительно любишь, спаси себя. Я действительно не могу идти дальше, пойми это.

— Но мы сможем нести тебя, — возразил Антис.

— Нет, в данных условиях это невозможно. Возможно, я умру прежде, чем вы доберетесь до дороги, зачем же вам обременять себя? Думайте обо мне, как об умершей, будто меня убил ноаг. И пусть наше расставание будет как можно более безболезненным…

Антис покачал головой:

— Даже если бы я знал, что ты действительно умрешь, я бы остался с тобой до конца.

— Но ведь тогда бандиты схватят тебя! Не будь таким безрассудным. Я покончу с собой прежде, чем позволю тебе сделать это.

— Мы проследим, чтобы у тебя не было ничего острого.

— Есть и другие способы. Да и какой во всем этом смысл? Вы ведь не беспокоились так о бедной Йедх…

— Это совсем разные вещи. Она уже была мертва… К тому же, мы никогда не испытывали к ней тех чувств, что испытываем к тебе. Ты словно одна из нас — одна из наших терранцев, я имею в виду, — пояснила Барб.

А Блоч добавил:

— Я думаю, мы хороним Ироедх слишком рано. Все, что ей необходимо, это хорошо поесть.

— И где же мне найти еду? — спросила, едва выговаривая слова, Ироедх.

Блоч кивнул на останки убитого животного.

— Но вы же знаете, я не могу есть мясо. Для меня это отрава, — прошептала Ироедх.

— А ты когда-нибудь его пробовала? — спросил Блоч.

— Нет.

— А ты знаешь кого-нибудь из работников автини, кто его ел?

— Нет. Но их не было бы уже в живых, если бы попробовали…

— Если ты думаешь, что все равно умрешь, то почему бы не попробовать? В худшем случае оно убьет тебя несколько быстрее, а в лучшем — даст силы идти дальше.

— Но ведь смерть от него будет мучительной!

— Давай заключим соглашение. Ты съешь кусок мяса, и если я увижу, что ты умираешь в конвульсиях, тут же выстрелю в тебя из пистолета. Ты ничего не почувствуешь, и умрешь мгновенно.

Поскольку Ироедх сомневалась, обдумывая его предложение, Блоч продолжил:

— Давай, соглашайся, что ты теряешь? Любой исход лучше, чем ждать, пока один из этих Джабберов сожрет тебя…

— Кто-кто?

— Джаббер — это чудовище из терранского фольклора. Мне показалось, ноаг немного похож на него… Так как насчет мяса?

Антис подал голос:

— Я, право, не знаю. Я за то, чтобы она поела мяса, но… не могу стоять и смотреть, как вы будете ее убивать.

Ироедх отозвалась слабым голосом:

— Нет, Антис, он прав. Приготовь мне кусочек, я попробую.

Через несколько минут Ироедх взяла кусок мяса, подула на пальцы, потому что оно обожгло их, и с осторожностью приблизила ко рту.

— Давай же, это отличный кусок, — сказал, подбадривая ее, Блоч.

Ироедх открыла рот, но тут мужество покинуло ее, и она опять его закрыла. Потом она собралась с силами, глубоко вздохнула, закрыла глаза, и вонзилась зубами в мясо.

Потом она попыталась срыгнуть, но рвоты не последовало. Тогда Ироедх сжала челюсти что было силы, и заставила себя жевать.

Сначала ей показалась, что она попробовала нечто отвратительное. Чуть позже она уже не была уверена, нравится ей эта еда или нет. По вкусу она очень отличалась от всего того, что Ироедх ела раньше. Она проглотила первый кусок и стала ждать, что будет дальше.

— Мясо тебе на пользу! Ведь у тебя ничего не болит? — сказал Блоч.

— Нет, но, может быть, боль еще просто не началась… А оно не такое плохое, как я думала.

Все молча наблюдали за ней, пока она не закончила жевать.

— Вы знаете, я могла бы съесть еще кусочек. Не могу сказать, что мне нравится мясо, но я голодна, и если уж умирать, то лучше на полный желудок, — сказала Ироедх.

— Подожди немного. После долгого поста слишком много есть не следует. Это может тебе навредить. К тому же, уже поздно, и нам надо остаться здесь переночевать, — сказал Блоч.

Они расположились, насколько могли, удобно, и разделали до конца тушу убитого животного. Антис, кивнув на его голову, на которой все еще сохранился ужасный оскал, сказал:

— А ведь мы так и не закончили наш танец. Ироедх…?

Ироедх прервала его тираду:

— Дорогой мой, даже если бы этот танец спас все наше племя от полного уничтожения, я не смогла бы сделать ни шагу. Если ты действительно должен танцевать, попроси терранцев составить тебе компанию.

— Очень хорошо. Как вы на это смотрите, Барб?

— О чем ты?

Антис объяснил ей, что значит танец, приносящий удачу. Сначала Барб рассмеялась, приведя этим Антиса в замешательство. Но потом сказала:

— Хорошо, я попробую… впрочем, не знаю…

Она вопросительно посмотрела на Блоча, и он сказал:

— Попробуй, дорогая. Ведь это часть нашей работы — принимать участие здесь в разного рода событиях, когда этого требуют обстоятельства.

Барб сделала два круга в танце, приносящем удачу. За ней наблюдала Ироедх, которая чувствовала себя немного лучше.

Когда солнце садилось, они снова поели. Ироедх, в любой миг ожидавшая наказания за то, что съела недозволенную пищу, сказала:

— Пока видимых причин для волнения нет. Но со мной обязательно что-нибудь произойдет, и я буду корчиться от боли.

Блоч с сомнением покачал головой:

— Мне кажется, что-то не так с вашей системой запретов. Может, съешь еще немного мяса?

— Во имя Гвуура — да!

На следующее утро они уложили все оставшееся мясо на длинный шест, который Блоч и Антис приспособили у себя на плечах. Компания спустилась с холма в лес. Ироедх шла впереди. Физически она чувствовала себя намного лучше, чем раньше, но душа ее находилась в смятении. Неужели все работники могли безнаказанно есть мясо? Но тогда почему на Нионде с самого начала установилось правило или верование, что этого делать нельзя?

Она обдумывала все это, как вдруг чей-то крик и звук падения чьего-то тела заставили ее обернуться. Оказывается, это Барб лежала на песке, схватившись за лодыжку. Лицо у нее побелело от боли.

— Я растянула сухожилие, — сказала она.

Блоч тут же поспешил к ней и помог снять ботинок. Он стал ощупывать лодыжку, пока Барб не вскрикнула: «Ой!»

Блоч удрученно вздохнул:

— Предполагаю, нам придется остаться здесь по меньшей мере еще на день, сейчас она не может идти. Когда же мы отправимся в путь, опять непременно случится какая-нибудь неприятность. Или Антис поранится своим мечете, или я отрублю себе большой палец на ноге. Несмотря на весь этот ритуал с танцем.

Антис обиженно протянул:

— Вам не следует так говорить. Кто знает, что могло бы случиться, если бы не было танца? Барб, возможно, сломала бы ногу, а так она просто повредила ее.

— Просто повредила ее! — с возмущением процедила та сквозь стиснутые зубы.

Блоч не на шутку рассердился:

— Это безответственное рассуждение, мой друг. Возьми-ка ее лучше под руку.

Они помогли Барб вернуться к выступу скалы, и удобно усадили ее на нем. Чтобы провести время с пользой, Блоч стал вновь расспрашивать Ироедх о ее родном мире. Барб делала в блокноте записи, но спустя какое-то время у нее кончилась бумага. Тогда Антис сорвал с дерева кору, запаса которой как писчего материала ей хватило на несколько дней. Ироедх стала постоянно питаться, и на глазах становилась все сильнее и сильнее.

Но повреждение лодыжки у Барб оказалось гораздо серьезнее, чем все подумали сначала. Она распухла и стала почти в два раза толще, чем раньше. Кое-где появились зеленые и фиолетовые пятна. Блоч, подумав, сказал:

— Нам придется пробыть здесь не меньше недели, так что мне нужно поохотиться. Наши запасы мяса скоро протухнут.

И они отправились с Антисом на охоту.

Через шесть дней Ироедх, сидя на выступе скалы, наблюдала, как Барб очень осторожно пробовала ступить на больную ногу. Их спутники опять были на охоте. Ироедх очень нуждалась в дружеском совете, но не знала, как заговорить с Барб о волновавшем ее вопросе. Кадровый офицер Элхама, которая обычно разбирала личные вопросы, была сейчас очень далеко. Кроме того, Ироедх очень волновало, что некоторые ее видения приняли очень странные формы — такие странные, что ей было неловко воспринять их. Например, это было видение о мемориальной колонне в руинах Кхинама, которая вела себя не так, как обычная колонна. Также это было любопытное чувство гнева, который охватывал ее, когда Антис безыскусно хвалился, как замечательно он выполнял функции трутня Королевы Интар. Наконец, с ней произошли некоторые другие изменения, в которые странно было поверить.

Барб тем временем сказала:

— Думаю, если я сегодня немного потренирую ногу, но завтра смогу идти или, по крайней мере, через день.

Ироедх внимательно посмотрела на ее лодыжку:

— Опухоль почти спала. И если уж говорить об опухоли…

— Да, дорогая?

— Мне трудно говорить об этом, но вы ведь женщина и, я думаю, поймете меня.

— Пойму — что?

— С тех пор, как я стала есть мясо, у меня появились очень странные ощущения.

— А на что оно похоже?

— Ну… например, у меня появляется тяжесть в груди. Когда я смотрю на нее, то чувствую, что грудь становится больше, как у самок, которые вынашивают детенышей. Или это мне только кажется?

Барб окинула Ироедх пристальным взглядом.

— Нет-нет. Ты определенно увеличилась в размерах.

— И у меня появилось чувство, что другие мои органы тоже становятся больше.

Барб попросила:

— А ну-ка повернись. Я, конечно, не могу видеть, что творится у тебя внутри, но твои бедра явно стали шире.

— Но что же мне делать?

— Что ты имеешь в виду? Ты ведь хорошо себя чувствуешь, не так ли?

— Но я не могу превратиться в обычную самку, которая вынашивает детенышей!

— Почему? — спросила Барб.

— Но это не укладывается в голосе! Я ведь тогда стану настоящим монстром!

— Если ты не хочешь быть похожей на монстра, почему бы тебе просто не отдохнуть?

— Должно быть, это все из-за мяса. Но если я перестану его есть, то умру!

— И это будет совсем невесело, ведь правда? Поэтому продолжай в том же духе, наш дорогой маленький монстр. Мы будем любить тебя в любом обличье.

Когда Блоч и Антис вернулись в пещеру с добычей, которую удалось подстрелить, Барб рассказала им новость.

Блоч сказал:

— Да будет благословенная душа моя! Это — лучшее, что мне довелось услышать за последнее время!

Антис улыбнулся:

— Ты знаешь, дорогая, я тоже заметил, что с тобой что-то происходит. А какова причина этих изменений, Доктоблак?

Блоч раскурил трубку, прежде чем ответить.

— Вы ничего не знаете о гормонах. Но они существуют в крови, заставляют вас расти и развиваться в разных направлениях. По крайней мере, я думаю, они у вас есть, как и у нас, ведь вы очень похожи на нас.

Например, одна группа гормонов контролирует развитие сексуальных характеристик, и, по-видимому, среди автини железы, которые выделяют эти гормоны, требуют для своего функционирования мяса. Поэтому работники отдают мясо трутням и королевам, чтобы те хорошо воспроизводили новых работников. Это похоже на то, как пчелы на Терре кормят личинок специальной пищей, которая называется «королевским желе», чтобы те стали настоящими королевами.

Антис спросил:

— Это значит, что трутень, которого кормили растительной пищей, обязательно станет работником среднего рода?

— Не знаю, — сказал Блоч.

— А вы не помните посетителя из Кхвиема, который рассказывал нам об Общине Арсууни, в которой отдается предпочтение рабам автини среднего рода-самцам, а не обычным среднего рода-самкам? Может быть, они просто растят детей-трутней на диете без мяса, — сказала Барб.

— Может, так оно и есть, — согласился с ней Блоч.

Антис спросил:

— А трутни и королевы могут быть выращены полностью на мясной диете? Или они питаются животной и растительной пищей?

— Вы можете удостовериться в этом, питаясь только растительной пищей, но я не гарантирую результатов. Мое мнение такое: принимая во внимание чрезвычайно высокую способность ваших королев выкладывать яйца, они стали очень сексуальными в результате несмешанной ни с чем мясной диеты. О самцах же мне трудно что-либо говорить.

Ироедх простонала:

— Но что теперь будет со мной?

Блоч выпустил из трубки кольцо дыма, и сказал:

— Моя дорогая, не думаю, что ты станешь хуже, чем сейчас. Но ты можешь приобрести новый опыт и насладиться им.

— Тогда на Нионде для меня не найдется места. А Капитан Суббарау сможет взять Антиса и меня в свою команду?

— Нет. Это противоречит нашей политике — увозить обитателей планет из их миров. Ты должна это понять. Однажды я читал о юной леди по имени Алиса, которая стала королевой, перепрыгнув через ручей; но я никогда не слышал о том, что кто-то мог стать королевой, поедая мясо три раза в день!

Глава 9

Оракул

Вновь путники расположились отдохнуть у небольшого ручья, и съели порцию мяса, которую заготовили в дорогу еще в пещере. Блоч сказал:

— Мне кажется странным, как здесь может промышлять такая большая банда, как у Витхиаса. На этой территории охотиться довольно трудно: зверья мало, и прокормить всех не так-то просто.

Антис пояснил:

— Я слышал, что к северо-западу от Ледвида у Витхиаса есть собственные земли, на которых он выращивает все, что необходимо для его банды.

— Для того, чтобы снабжать мясом всю шайку, необходимо иметь действительно большое хозяйство. Интересно, возможно они и не следуют смешанной диете, несмотря на все ваши запреты?

— Почему вы так думаете?

— Потому что можно получить намного больше калорий, используя непосредственно овощи, чем скармливая их животным, а потом употребляя в пищу самих животных…

Ироедх, заканчивая трапезу, едва прислушивалась к разговору, в котором появилось слишком много технических терминов, касающихся диет. Ее больше беспокоили собственные проблемы.

Ее, например, совершенно не устраивало изменение собственного размера. Теперь, когда она бегала, ее тело тряслось. Она явно поправилась, особенно в бедрах, и это делало Ироедх менее подвижной. Сначала ей казалось, что все это — просто отложение жира, но потом она поняла, что и кости становятся шире. Туловище работника автини, среднего рода-женщины, изначально создано разумно и функционально, с минимумом каких-либо выступов; но все эти новшества никак не радуют…

К тому же, она заметила странное к себе отношение Антиса. С одной стороны, он теперь рассматривал ее с явным любопытством, когда, как ему казалось, Ироедх этого не видит. Несколько раз она перехватывала его взгляд, и он тут же отводил глаза в сторону, словно рассматривал что-то другое. С другой стороны, он проявлял странное упрямство, отказываясь теперь спать с ней рядом. В свое оправдание невнятно бормотал, что так ему теперь трудно уснуть.

Что же так беспокоило его на Нионде? Ироедх же, со своей стороны, любила его больше, чем прежде, и хотела как можно чаще быть рядом с ним. Она чувствовала, что в душе у нее растет чувство нежности к нему — совсем как у женщин в «Девушке из Лимберлоста» по отношению к их трутням.

Все это было поистине удивительно. И почему произошло именно с ней? Когда-то, в стародавние времена, один капризный и вздорный божок был слишком уж сурово наказан за то, в чем не был особенно виноват. Но Ироедх-то ведь не должна расплачиваться за чьи-то грехи в прошлом! Здесь, видимо, вмешался перст судьбы, который роковым образом указал именно на нее…

Ее размышления прервал Блоч:

— Эй, Ироедх! Ложись-ка спать! Ты должна дежурить лишь третьей, пока у тебя есть время.

Ироедх встряхнулась, приходя в себя:

— Антис?..

Антис нахмурился. Кивнув куда-то в сторону, он дал понять, что не хочет лечь рядом:

— Если ты не возражаешь…

— Но почему? Мне будет холодно и одиноко. Ты за что-то рассердился на меня? Но что я сделала?

Антис замялся в нерешительности, но потом у него вырвалось:

— Совсем наоборот… Дорогая моя Ироедх, ты забыла, что ты теперь — королева.

— Пока еще нет!

— Ну хорошо, тогда принцесса. Функциональная самка. Фактически нам бы следовало называть тебя «Ироер», просто мы привыкли к твоему старому имени.

— Ну и что? Ты любишь меня теперь меньше из-за этого?

— Вовсе нет. Но я ведь функциональный самец, ты же знаешь. И если я не буду действовать, как мне предписано…

— Но почему ты не можешь этого сделать? — спросила она невинно.

— Ты имеешь в виду… ты имеешь в виду… с тобой?

— Конечно, глупыш. Ты так много хвастал о себе и об обрюзгшей старой Интар. Неужели я менее привлекательна, чем она?

— Дорогая моя, тут не может быть никакого сравнения. Но… понимаешь ли, тогда я действовал по приказу. А тут я даже не знаю, как взять инициативу в свои руки. Не представляю, что и делать. Если бы ты была всего лишь старой королевой, я бы… Но ты — Ироедх, на которую я всегда смотрел как на одну из наших богинь. К тому же, ты намного умнее, чем я…

— Но в самом деле я не…

— Не возражай мне! — неожиданно взревел он.

Ироедх была удивлена его неистовством и тем, что ею теперь легче управлять, чем раньше (опять эта диета, будь она неладна!)

Антис, строго глядя на нее, продолжал:

— Это значит, что ты собираешься создать гарем из трутней, как это делают другие королевы?

— Не знаю. Как-то не думала об этом. Впрочем, полагаю, что да. А у тебя есть какие-то возражения?

— Конечно, есть! Я первым увидел тебя такой, какой ты стала, поэтому и не хочу делить мою королеву с дюжиной других. Если я замечу, что кто-то из трутней смотрит на тебя, я поступлю с ним так же, как Король Аитлес с Идхиосом в известной балладе!

— Неужели ты действительно думаешь, что сможешь в одиночку удовлетворить все нужды функциональной самки? Ведь обычно эту обязанность делят между собой двадцать или шестнадцать трутней.

— Конечно. Я могу позаботиться… и не только о тебе одной, но о двух или трех функциональный самках одновременно. Если бы здесь была парочка еще…

— Мне это нравится! Ты хочешь, чтобы у меня не было других трутней, а за собой оставляешь право оплодотворять любую королеву, которая упадет в твои объятия.

— А ты думаешь, я не смогу?..

— Не знаю, сможешь или нет, но это сделает меня такой же несчастной, как тебя — мои вольности с другими трутнями.

Антис некоторое время смотрел на огонь, пожевывая какой-то стебелек, потом сказал:

— Думаю, нам надо прийти к какому-то соглашению, подобному тому, которое мы, трутни, заключаем, когда достигаем совершеннолетия. Терранцы, например, выработали систему правил «мужчина плюс женщина», основываясь на собственном большом опыте. И, надо сказать, она работает на их благо. Судя по тому, что ты мне говоришь, наши далекие предки тоже имели подобную систему, еще до реформ Даноакора. Но она канула в прошлое и совершенно забыта, поэтому нам надо начать практически с самого начала. Думаю, мы можем обратиться за советом к нашим терранским друзьям.

— Я сама хотела предложить что-нибудь в этом роде! Доктоблак, послушайте!

— Да?

Антис и Ироедх, перебивая друг друга, стали рассказывать, в каком затруднительном положении они оказались.

Блоч в растерянности запустил пальцы в свою давно не бритую щетину.

— Да снизойдет благословение на мою душу! Только не говорите мне, что вы, двое, полюбили друг друга, и испытываете те же сентиментальные чувства, что и мы, терранцы!

Антис, потупившись, сказал:

— Похоже, что дело обстоит именно так — по крайней мере, насколько мы можем судить. Для меня это — словно обжечься огнем.

Блоч покачал головой:

— Это чувство настигло и вас… Если бы миссис Портер могла только знать о революционном эффекте своего сентиментального горения на культуру планеты восемь световых лет назад и около трех веков после ее эпохи…

— Но что же нам делать? — умоляюще спросила Ироедх.

— Конечно, вы… как это… да откуда же я знаю? И правда, что вы собираетесь делать?

Ироедх сказала:

— Мы хотим быть похожими на вас и Барб.

— Тогда что же вам мешает? Я думаю, вы знаете механизм…

Антис прервал его:

— Доктоблак, вы не понимаете. Ведь по вашим терранским понятиям супружество — не просто животный акт, это настоящий институт. У нас нет такой целостной системы на Нионде, но мы хотели бы ее иметь. Если мы начнем жить по-новому, то мы хотим сделать это правильно. Поэтому мы и хотим создать лучшую модель, которую знаем — вашу.

— Ваше доверие к терранским порядкам растрогало меня, дорогие друзья, и я надеюсь, они не так уж плохи. По-видимому, вы хотите, чтобы я разработал некий план, свод правил супружества для всего вашего племени: но эта задача может устрашить даже самых смелых. Вы осознаете, что принадлежите к совершенно другому виду, чем мы? Ваша культура очень отличается от нашей. Таким образом, система, сносная для нас, может совершенно не подходить вам.

Ироедх заметила:

— Но мы должны с чего-то начать. Если наделаем ошибок, то попытаемся их исправить.

— Может быть, лучше подождать несколько дней, пока не спросим совета у Оракула? Тогда вы более ясно сможете представить свою дальнейшую судьбу…

В разговор вмешалась Барб:

— Прекрати извиняться, дорогой Уинстон. Ты ведь не воспринимаешь этого старого Оракула всерьез. Кроме тог, через несколько дней мы все можем умереть.

— Я только хочу быть уверенным, что они осознали…

— Хватит разговоров, пожени их.

Блоч вздохнул:

— По-видимому, я выбран мировым судьей на планете Ормазд. Может быть, юридически это незаконно, дерзко, но вас трое против меня одного. Антис, чем вы, автини, клянетесь, когда обязуетесь говорить только правду?

— Кто-то клянется своей Общиной, но у нас ее нет…

Ироедх прервала его:

— Подожди-ка. Существует старая форма клятвы, которую сейчас редко используют. Она обращена к Дхиису, Тивиносу, Эунмару, Гвууру и остальным богам. Ее использовали еще несколько лет назад в некоторых консервативных Общинах, несмотря даже на то, что те, кто давал эту клятву, не верили больше в богов.

Блоч обрадовался:

— Тогда мы ее и используем. Сейчас на Терре составляется исключительное соглашение сроком на всю жизнь, хотя в некоторых случаях делается постановление…

Антис перебил его:

— Мы хотим, чтобы это соглашение было на всю жизнь! Ведь правда, моя прелесть?

Ироедх кивнула:

— Да-да. Хотя мне кажется, можно сделать некое постановление. На случай, если способность трутня к деторождению ухудшится.

Блоч возразил:

— Послушай-ка. Я пытаюсь создать для вас цельную систему супружества. Но будь я проклят, если мне еще придется формулировать и положение о разводе. Обдумывайте его сами. Барб, ты помнишь что-нибудь из того обряда, с помощью которого Суббарау связал нас навеки?

Ироедх умолкла, но в душе у нее остались некоторые сомнения.

Спустя некоторое время, когда были обсуждены все формулировки, Блоч сказал:

— Повторяйте за мной: я, Антис из Элхама, действующий самец, беру тебя, Ироедх из Элхама, действующую самку, в жены на веки вечные…

Ироедх сказала Барб:

— Как любопытно: я хотела быть лидером в нашей паре, но почему-то все решения принимает Антис. Конечно, я знаю больше о жизни, чем он, а то, что знает он, я тоже знаю. Поэтому мы с ним играем в своеобразную игру. Я делаю намек — очень осторожно, чтобы это не выглядело, будто я им командую, — он ворчит и говорит, что подумает над моим предложением. На следующий день он кричит: «Дорогая, у меня замечательная идея!» — и повторяет то, что я сказала, слово в слово. Разве это не забавно?

Барб улыбнулась в ответ:

— Мне это не кажется таким забавным, как тебе. А в целом тебе нравится наша брачная система?

Ироедх сделала несколько шагов, словно исполняла танец:

— Конечно, нравится! Она просто замечательная! Я даже подумываю о гареме из трутней. Пока еще слишком рано говорить о способности Антиса к деторождению, но я уверена, что ни один из самцов не сможет дать мне такого наслаждения, как он.

— Уинстон бы сказал, что это ненаучная позиция, но иногда она даже лучше, чем научная.

Ироедх с улыбкой продолжила:

— Конечно, сейчас, когда я лучше узнаю Антиса, то понимаю, что у него наряду с достоинствами есть и недостатки. Он своевольный, раздражительный, иногда неделикатный, и часто напыщенный, когда речь идет о его благородстве. Но он честный, храбрый и веселый, поэтому я по-прежнему очень люблю его.

— О, все они имеют недостатки. Мой муж, например, очень умен, но бывает слаб, и порой бывает в состоянии депрессии. И тогда не очень-то хорошо выполняет свои супружески обязанности, да и многое другое.

— Правда? Я как-то не замечала.

— А ты и не могла бы заметить. Мужчины стараются спрятать свое плохое настроение от всех, кроме жен. Но если мы попытаемся найти другого супруга, то рискуем оказаться в глубокой яме, прежде чем найдем его… Ой, что же это такое?

Они вышли на дорогу, ведущую в Ледвид, на день позже, чем ожидали. И вот теперь двигались по ней на север уже несколько часов. Каждый из путников перекинул через плечо палку, к концу которой был прикреплен нехитрый скарб. И хотя дорога была ухабистой, Ироедх шагать по ней было легче, чем карабкаться по бесконечным тропкам, которые пересекались тут и там. Холмы становились все круче, а растительности на них было меньше; сейчас дорога вела в огромное ущелье, которое Ироедх знала как Ущелье Хведа. Ледвид, должно быть, уже недалеко.

Неожиданно Барб закричала от страха. Причиной этому был чей-то труп, или скелет, лежавший у дороги. Чуть дальше лежал другой, потом она увидела еще несколько, разбросанных среди кустов и валунов. Они лежали на довольно большой территории, и хищные животные уже почти до костей обглодали их останки, поэтому зловония почти не было. Лишь кое-где на костях висели лохмотья кожи и одежды.

Блоч позвал Ироедх:

— Иди сюда, помоги опознать их!

Он расхаживал среди скал, где в беспорядке среди костей лежали кирасы и шлемы, уже притупившиеся, но еще не до конца съеденные ржавчиной.

Ироедх подошла к нему и, увидев скелеты, стала внимательно рассматривать их:

— Дайте-ка я посмотрю на зубы. Это явно работник автини; По эмблеме на шлеме видно, что она была их Кхвиема… А вот это, несомненно, работники из северных Общин. А вот здесь, посмотрите, трутень, и тоже автини. Сначала мне показалось, что все это — результат резни с арсууни, но если внимательно изучить останки и оружие, то можно сделать вывод: это была атака на работников из нескольких Общин со стороны шайки трутней автини. Возможно, это была шайка именно Витхиаса. Весть об этом кровопролитии еще не достигла Элхама, когда я покинула его, но новости у нас порой передаются медленно.

Блоч покачал головой:

— Ваше общество очень замкнутое. Я бы хотел взять несколько трупов с собой; скелеты автини нам могут пригодиться в будущем.

— Но ты же не собираешься их коллекционировать?! — закричала Барб.

— Нет-нет, хотя я был бы не прочь, если бы у нас был транспорт. Я только возьму с собой один череп, чтобы как следует изучить его при случае.

Он стал прыгать с валуна на валун, пока не оказался на дороге. На ладони у Блоча раскачивался овальный белый череп, лишь чудом не свалившийся на землю. Путешествие продолжилось.

Ироедх спросила:

— А что вы собираетесь делать на Нионде со всеми этими старыми костями?

— Попытаюсь понять, как на Нионде появилась жизнь, и как она дальше развивалась, — пояснил Блоч.

— Как она… что?

— Развивалась, — и Блоч стал рассказывать о процессе эволюции.

— Святой Гвуур, но это совсем не то, что я учила! Нам объясняли, что мир вылупился из яйца.

Блоч хмыкнул:

— Можешь думать, как тебе нравится. Только скажи, ты знаешь какое-нибудь место, где кости находят в скале или на земле?

— Да, в Тхидхеме есть утес, разрушенный ветром и непогодой, возле которого разбросано довольно много таких костей. Вы бы хотели увидеть их?

— Да, конечно. Нам нужны такие кости, мы их называем «ископаемыми», для того, чтобы исследовать, как племя млекопитающих, которые появляются из яйца, путем эволюции превращаются в особей, очень похожих на нас.

Барб заметила:

— Это вовсе не так уж и странно; нечто подобное случилось с Кришной, у нас наверняка были предшественники на Земле… Мне кажется, по этой дороге очень мало ездят и ходят. Где-то час назад мимо нас проехали какая-то телега, и больше мы никого не встретили.

— Это все из-за банды Витхиаса. Когда он промышляет в этих местах, работники всех Общин стараются оставаться дома, — пояснил Антис.

Путники тем временем подходили к Ущелью Хведа. Блоч нервно посмотрел на мрачно возвышавшиеся скалы и сказал:

— Отличное место для того, чтобы сбрасывать камни на находящихся внизу людей… А что это за шум? Похоже, звонят в колокола.

Ироедх тоже прислушалась:

— Да, это колокола, колокола Ледвида. Они свисают с ветвей деревьев в священной роще и звенят при порывах ветра. А Оракул толкует, что обозначают эти звуки.

Блоч стал декламировать терранское стихотворение:

Перед путниками открылся вид на Ущелье Хведа. Прямо перед ними возвышался холм Ледвида, увенчанный прекрасной священной рощей необъятных размеров. Прямо перед рощей вилась тропинка, которая вела к храму из полупрозрачного голубого камня — массивного и грациозного одновременно.

Блоч воскликнул восторженным голосом:

— Да будет благословенная моя душа! Кто бы ни построил это чудо, отлично знал свое дело. Мне жаль, что наш фотоаппарат остался у Витхиаса.

Ироедх пояснила:

— Такие храмы строили наши предки. Возможно, если мы с Антисом сумеем организовать людей для такой жизни, какой жили они, мы сможем создать нечто подобное.

Они начали взбираться по тропинке, и пошли прямо на колокольный звон. Склон был такой крутой, что путники вскоре запыхались. Ироедх с негодованием подумала о своих новых формах и значительно увеличившемся весе; но потом вспомнила, что без всего этого они с Антисом никогда бы не были вместе. А важнее этого для нее ничего на свете не было!

Они прошли через ворота в стене и обогнули вершину холма. Перед храмом стояла одна-единственная стражница автини — в наряде, который Ироедх никогда не видела раньше, даже на королеве. Ее кираса и шлем, казалось, были из золота, и последний поддерживал ободок из украшений с большим сверкающим камнем впереди. Его грани поблескивали так же чарующе, как на обручальном кольце Барб.

Блоч обратился к стражнице:

— Добрый день, сестра. Мне хотелось бы узнать…

Но стражница прервала его:

— Вас ждут. Гарнедх! Немедленно проведи этих двух посетителей из другого племени к Оракулу. А вы, двое автини, можете задать свой вопрос в обычной форме.

— Но они пришли со мной… — начал Блоч.

— Простите, но я лишь выполняю приказ. Гарнедх позаботится о вас.

Другая стражница, выступившая из тени внутри храма, увела куда-то Блоча и Барб. Ироедх, почувствовав себя потерянной, опустилась на ступени. Антис, прислонившись к колонне, заиграл на флейте мелодию старинной терранской песни, которой их научил Блоч. Она начиналась так:

— Антис, а что это за «обычная форма», в которой мы можем задавать вопросы, — спросила Ироедх.

Но вместо него ответила стражница:

— Я могу объяснить. Напиши свой вопрос на этой прокладке, обозначив свое имя и Общину, и пошли его вместе со своим пожертвованием.

— Пожертвованием?

— Конечно. Уж не думаешь ли ты, что твое послание само по себе полетит по воздуху?

Ироедх растерянно посмотрела на Антиса:

— У меня нет ничего, что можно было бы пожертвовать, дорогой…

— И у меня тоже…

— А как насчет вашего красивого оружия?

Ироедх обернулась к стражнице:

— Вам подойдет его шлем?

— Да, конечно, — кивнула та в ответ.

Но тут возмутился Антис:

— Эй! Я не отдам мое оружие! Возможно, нам еще придется сражаться, и оно мне понадобится.

— Но как же мы сможем тогда передать по назначению наш вопрос?

— А этого вовсе и не надо делать. Мы не хуже Оракула знаем, что для нас действительно хорошо.

Стражница сказала, обращаясь к Ироедх:

— Есть и другой способ: послать сообщение о вашей Общине. Если вы напишете несколько тысяч слов обо всем, что там недавно произошло, словом, обо всех новостях, хозяин может помочь вам найти приемлемую замену. Вы не сочтите меня слишком назойливой, но вы ведь королева, не так ли?

— Вы вполне можете меня так называть.

— Да, такого я еще никогда не видела за все годы моей службы здесь! Вы бежали из вашей Общины, разрушенной арсууни?

— Нет. Просто я бывший работник.

— Но это невозможно! Могу я сказать, что это чудо? Можно мне познакомиться с вами, Королева? Я — Усталведх из Тхидхема.

— А я Ироедх из Элхама… или была ею. А это — Антис из Элхама.

— А как вы стали действующей самкой? И кто эти незнакомцы из Глиида — боги, вернувшиеся на Нионд? И где, наконец, Йедх?

Ироедх стала рассказывать о смерти Йедх, но в это время на дороге показалась повозка, в которой сидела другая жрица. Животное с трудом тащило повозку к задней части храма. Но уже через несколько мгновений жрица показалась из-за угла здания. И тут же закричала:

— Усталведх! Доложи хозяину немедленно: Витхиас движется на Ледвид! Он ищет двух незнакомцев, которые принадлежат к другому племени!

Усталведх ответила:

— Должно быть, это те, которые только что сюда прибыли. Именно за ними и посылали Йедх. Гарнедх!..

Тут же появилась другая стражница. Когда вновь прибывшая жрица повторила свое сообщение, Гарнедх сказала:

— Хозяин приглашает двух автини тоже войти в храм.

Усталведх изумилась:

— Один сюрприз за другим! Он ведь никогда не позволяет посетителям увидеть свое лицо. Но раз так — идите, идите.

Гарнедх повела Ироедх и Антиса сначала в переднюю, а потом в храм, где по бокам возвышались золотые статуи, изображавшие старых богов, а в середине находился алтарь. Оттуда она повела их через занавешенный главный вход в дальний конец храма. Как только они приблизилась к занавесу, нос Ироедх уловил знакомый запах табака, который обычно курил Блоч.

В помещении было нестерпимо душно. Блоч сидел на диванной подушке на полу, прислонившись спиной к стене, но, услышав звук шагов, тут же поднялся на ноги. Барб же осталась сидеть на подушке, как и третий обитатель залы.

Это был коротышка, который, если бы поднялся во весь рост, оказался бы не выше пояса обычного человека. Он весь был покрыт седой шерстью, и постоянно крутил из стороны в сторону своими четырнадцатью пальцами — по семь на каждой лапе. Ироедх подумала, что этот незнакомый зверек и есть, должно быть, Оракул.

Оракул, как оказалось, прекрасно знавший автинский язык, сказал тонким писклявым голосом:

— Входите и устраивайтесь поудобней, Ироедх и Антис. Пока вы находились снаружи, я уже услышал всю вашу историю. В чем дело, Лхуидх?

Жрица, которая только что прибыла сюда в повозке, стала рассказывать.

Когда она закончила, Оракул сказал:

— Клянусь Дхиисом, все очень непросто! Я дал себе обещание смотреть на мир другими глазами, но все так запутанно… Я нахожу понимание почти со всеми бандами трутней, но этот Витхиас просто несносен.

Он быстро дал двум жрицам распоряжения подготовить храм к обороне и оповестить о надвигающейся опасности всех жриц, обитавших по соседству. Во время всей этой суматохи Блоч тоже пытался отдавать указания, и, наконец, закричал:

— Гилдакк, старик, не лучше ли нам бежать? Через несколько часов мы могли бы затеряться среди этих холмов…

— А если они нас выследят? В этой стороне Тваара у нас есть, по крайней мере, защита. К тому же, я слишком стар и тучен, чтобы спускаться с этих холмов. Здесь у нас крепкие стены и вполне достаточно запасов, чтобы выдержать долгую осаду; волнует меня лишь то, что я, возможно, не смогу собрать на территории крепости больше, чем двадцать или тридцать моих сестер. Остальные выполняют свою миссию. Но я думаю, ваши ружья помогут уравновесить наши силы с противником.

Блоч пояснил:

— У нас осталось около семидесяти патронов, считая те, которые можно использовать для пистолета.

Оракул в раздумье повертел множеством своих пальцев:

— Мне бы хотелось, чтобы их было больше. Но если вы научите нас пользоваться ими, то мы постараемся быть экономными.

В разговор вмешался Антис:

— А почему бы нам не взять повозки, поехать в Глиид и стрелять по дороге в толпу этих оборванцев?

Блоч, побледнев, закричал:

— Нет! Они заблокируют дорогу, устроят засаду в Ущелье Хведа и сбросят нас со скал…

Гилдакк согласно кивнул головой:

— Боюсь, мой терранский коллега прав. Необходимо учитывать мой возраст и дряхлость. Хотя если бы условия были более подходящие, я бы попробовал.

— Простите меня, — сказала Ироедх.

— Вы, конечно, меня не знаете. Меня зовут Гилдакк, я прибыл сюда с планеты Тхотх, которая находится в системе Просионик. Я только что начал рассказывать этим терранцам, как стал Оракулом. Когда группа пришельцев с моего корабля была задержана на дороге бандитами, я умудрился ускользнуть от них. Но далеко уйти не удалось: меня опять задержали, и нападавших было достаточно много. Когда же все-таки мне удалось добраться сюда, я увидел здание, явно общественного назначения. Чтобы уйти от преследователей, я хорошенько спрятал повозку, и затаился на пару дней. Практически голодал, но не вышел из укрытия, пока не разобрался, что к чему. Потом подошел к стражнику и потребовал, чтобы меня проводили к Верховному жрецу, который находился внутри храма. Я понимал, что это был единственный шанс спастись. Они могли принести меня в жертву какому-нибудь богу или сделать бога из меня.

Блоч не удержался от комментария:

— Тхотхианцы — худшие игроки в Галактике.

— Благодарю вас. Когда все это произошло, Оракулом был среднего рода-мужчина по имени Энройз, которого Арссуни из Денупа украли еще ребенком, посадили на вегетарианскую диету и сделали из него раба. Он сбежал от них в Ледвид, стал помощником прежнего Оракула, и занял ее место, когда та умерла.

Что касается меня… я ведь не говорил по-автински. Стражники решили использовать меня, когда у кого-нибудь плохое настроение. Но они лишь похлопывали меня по голове, чтобы развлечься, и я вернулся к своей повозке. В ней хранились средства для подачи сигналов, словом, пиротехника. Я забрался на ней на холм, поставил повозку как раз перед храмом, и выстрелил. Грохот и разноцветные огни так напугали стражников, что они разбежались кто куда. Вскоре я уже был в храме и говорил на языке жестов с самим Энроем. Буквально сразу я стал его помощником, и вскоре — наследником. Я заставил Оракула заниматься делом. Я сделал из жриц лучших шпионов, которых вы когда-либо видели и придумал целую систему пророчеств. Перемешал их и писал, где только можно. Да выи сами все это видели!

Блоч, который все время оглядывался по сторонам, пробормотал:

— Значит мы… не…

— Нет-нет. Я сделал уже все, что нужно. Если ваш вертолет не прилет, мы все это используем.

Блоч сказал удрученно:

— Я уже не надеюсь на встречу с Кенгом. Я пытался связаться с ним каждый день, но все безуспешно. Может быть, он потерпел аварию, или они оставили нас, или улетели без нас.

— Уинстон! Что за бредовая идея! — закричала Барб.

Гилдакк попытался его успокоить:

— Не переживайте. Даже если это и так, вы сможете стать Оракулом после моей смерти. Вас ведь двое, и вы в любом случае не будете чувствовать себя такими одинокими, как я когда-то. Признаться, я бы очень хотел вновь увидеть серые моря Тхотха. Здешняя скучная погода очень меня утомляет.

— Ты увидишь когда-нибудь его планету. Там никогда не прекращается ураган. Вот почему у него так много пальцев, чтобы не унесло куда-нибудь порывами ветра, — сказал Блоч Ироедх.

Ироедх повернулась к Оракулу:

— Простите меня, Гилдакк. А вы — «он» или «она»?

— И то и другое.

— Это значит, вы — работник среднего рода?

— Нет, я действующий самец и самка в одно и то же время. Но мы, тхотхианцы, не млекопитающие. Блоч рассказал мне о метаморфозе, происшедшей с вами. Энрой в свое время тоже стал есть мясо. Но было это слишком поздно, и ничего хорошего ему не принесло. Он так никогда и не развился, бедняга.

— А правда, что Витхиас кормит своих бандитов смешанной пищей?

Гилдакк хрустнул сразу несколькими пальцами.

— Я долго держал это в секрете, но это правда. Он вынашивает план завоевания всей планеты. Но теперь, когда он знает о ружьях Блоча, уверен, он считает, что сможет сделать это еще быстрее… В этой связи у меня есть предложение. Вместо того, чтобы сидеть здесь и ждать осады Витхиаса, почему бы нам самим не перейти в наступление?

— Но как? — с интересом спросил Антис.

— Если мы оставим здесь Ироедх и правильно воспользуемся некоторыми из предсказаний, мы сможет увести банду Витхиаса от вожака. Затем вы сможете пройти через земли автини, сбросив нескольких королев с трона и основав там двуполые Общины…

Ироедх запротестовала:

— Но я не хочу быть завоевателем! Хочу лишь обосноваться где-нибудь с Антисом, высиживать яйца и собирать древности. Если кто-нибудь хочет добровольно присоединиться к нам…

Гилдакк сказал:

— У вас нет выбора. Это единственный путь победить Витхиаса, Кроме того, ваше племя вновь сможет пойти по пути прогресса.

— Это так, но…

— Вся эта суета в вопросе секса кажется мне просто глупой. Ведь я — цельный индивид, а не просто полсущества, как вы, однополые создания. Но я все же стараюсь помочь вам. Давайте-ка посмотрим, какое решение будет наилучшим…

Тхотхианец поднялся на ноги и, переваливаясь, побрел к каким-то выдвижным ящикам. Выдвинул один из них и начал шарить внутри, напевая что-то про себя.

Слова сплелись в песню:

— Что это все значит? — спросила Ироедх, заглядывая через плечо Гилдакка.

— Да ничего это не значит! Впрочем, для каждого это значит то, что именно он хочет услышать. Несколько лет назад я рассказал это посланникам из Йема, когда арсууни атаковали их Общину.

— Но Йем был разрушен!

— Конечно, был; но мне казалось, нет ничего плохого в том, чтобы приободрить бедняг, которые боролись за свою жизнь. А вот еще стихотворение:

— Посуди сама. Ты — королева оборванцев; золотой трон — это существующая система секс-касты с ее чересчур озабоченными сексуальными вопросами королевами и среднего рода работниками; Блоч и другие терранцы — боги; а зерно — один из тех трутней, кого мы пытаемся победить. Как видите, я сочинил все это в соответствии с данной ситуацией. Конечно, пару раз я применял это к другим событиям, но никто не будет вспоминать этого.

Ироедх спросила:

— А как насчет короны из света?

— Хм, корона из света, корона из света. Гарнедх! Позови одну из сестер помочь тебе вытащить Сундук Номер Четыре из подвала!

— Значит, все это выдумки? И нет никаких пророческих знаний? Оракул не впадает на самом деле в мистический транс и не объясняет звучание колоколов?

— Конечно, все это фальшивка! С тех пор, как я решил покинуть это место, у меня нет причин обманывать вас. Чем скорее ты и Антис научитесь доверять себе, а не всяким там «представлениям», тем лучше будет для вас. О, спасибо вам, сестры. Итак, посмотрите…

Гилдакк открыл сундук, в котором лежали обломки каких-то предметов.

— Это сигнальные ракеты. Надеюсь, они не очень испортились за прошедшие годы.

Глава 10

Роща возле храма

Ближе к вечеру, стоя на портике храма и глядя на юг, Ироедх увидела клубы пыли, поднимающиеся возле Ущелья Хведа. Приготовления к обороне тут же были ускорены. Возле храма точили наконечники копий, выковывали оружие, что-то пилили. Весь этот шум смешивался с привычным звоном колоколов Ледвида.

Несколько жриц сваливали в кучу бревна на склоне холма, как раз над воротами. Сзади в землю воткнули пару шестов. Если их передвинуть, бревна скатятся вниз в огромную кучу с внутренней стороны ворот, что, несомненно, послужит хорошей защитой при обороне. Другие жрицы собирали стрелы и копья, а также плетеные покрывала, которые при случае могли бы защитить обороняющихся от стрел противника. В двадцатый раз Ироедх хваталась за рукоять мачете. Его прекрасно наточили, и, если учесть, что в храме было много другого оружия, Ироедх могла стать незаменимым воином.

Но все же нельзя было закрывать глаза на то, что Гилдакк мог собрать вокруг себя только восемнадцать жриц, две-три из которых были слишком стары, чтобы принести реальную пользу при обороне храма. Если добавить к ним вновь прибывших, то защитников получалось не больше двадцати. Вне всякого сомнения, выстрелы терранских ружей охладят пыл первых атакующих и заставят дрогнуть остальных. Но что делать, если Витхиас бросит в атаку все свои силы, невзирая на потери…

Ироедх казалось, что из трех возможных вариантов развития событий — бегство, прорыв с помощью оружия сквозь ряды наступающих, оборона — они выбрали наихудший. Почему она не сумела привести веские доводы против этого плана? Она очутилась в плену любви к Антису, и не смогла противостоять обстоятельствам.

Шайка Витхиаса была теперь хорошо видна. Все больше бандитов выходило на дорогу из ущелья. Когда они подошли ближе к храму, Ироедх смогла разглядеть несколько повозок во главе колонны. Не было никакого сомнения: это были те, кто несколькими днями раньше напал на отряд Блоча.

Трутни подходили все ближе и ближе, затем рассредоточились вокруг основания Холма Ледвида — словно струйка воды, встретившая на своем пути препятствие. В храме тем временем раздался звук трубы, и Ироедх заняла свое место возле ворот.

Трутень, облаченный в доспехи, направился по тропинке к воротам, и, откинув назад голову, прокричал:

— Оракул!

— Да? — пропищал Гилдакк, перегнув через ворота голову, обернутую шалью.

— Ты действительно Оракул Ледвида? — спросил герольд с глазами навыкате.

— Конечно. А ты разве не помнишь пророчество:

Герольд насмешливо произнес:

— Нет, я не помню ничего подобного. Давай лучше поговорим о деле: наш вожак требует, чтобы ты передал ему людей с воздушного корабля, которые нашли у тебя убежище. Вместе с их волшебным оружием.

— Каких людей?

— Нет смысла лгать, Оракул. Работница из Кхвема видела их сегодня утром на дороге, и рассказала нам о том, куда они шли, прежде чем мы убили ее; разведчик, которого мы оставили возле Ущелья Хведа, рассказал о точно так же выглядящих путниках, которые прошли через Ущелье около полудня и вошли на территорию Храма. Поэтому выдай их нам, или у тебя будут крупные неприятности.

— Но как я могу сделать то, что ты просишь?

— Что ты имеешь в виду?

— Эти люди обладают силой, подобной богам.

— Они могут взорвать тебя с помощью света, и поразить громом так же легко, как просто посмотреть.

— Мы знаем это.

— Так как же я могу заставить их выйти к вам, даже если и пожелаю этого?

— Это твоя проблема, — ответил герольд.

— Тогда вам придется ловить их самим. Я ничего не могу сделать.

— Что ж, тебе и твоим помощникам придется покинуть территорию Храма, мы войдем туда и найдем этих небесных пришельцев.

Ироедх пережила худшие минуты в своей жизни; Гилдакку так просто выдать их, чтобы получить взамен собственную безопасность.

Но тхотхианец сказал:

— Нет. Это священное место не будет осквернено вооруженным вторжением.

— Тогда ты и твои помощники умрете, я предупреждаю тебя.

— Подожди-ка, герольд. Если Витхиас согласится на переговоры, у меня будет контрпредложение, — сказал Гилдакк.

— Никаких предложений! Наш вожак знает, насколько ты умен, и не хочет вступать с тобой в переговоры. Или ты отдаешь нам беглецов, или погибнешь прежде, чем мы доберемся до них.

— Мы не станем повиноваться вам. Ваш вожак увидит, что попытка завладеть этим местом с помощью толпы бандитов будет похожа на то, как младенец пытается раскусить орех своими беззубыми деснами.

Герольд ушел. Защитники храма попытались собраться с силами.

Красный диск солнца опустился за гребень горы. Ироедх поняла, что надеяться на помощь тех, кто находится в «Париже», бесполезно. Блоч объяснил ей, что терранцы никогда не сажают вертолет в незнакомом месте ночью.

Хотя в банде Витхиаса было более двухсот трутней, им пришлось вытянуться в тонкую линию, чтобы окружить Холм Ледвида. При звуке трубы они начали штурм. Некоторые бросились бежать, но офицеры вернули их обратно. Когда бандиты подошли ближе к Храму и круг сжался, линия стала более плотной, хотя у основания Холма расстояние между каждым из них было равно длине нескольких рук. Они поднимались все выше: сначала шли, потом некоторые стали ползти, потому что склон становился все круче.

Со стороны Храма раздался звук трубы. Жрицы перебросили с помощью шестов через стену огромные камни, которые покатились вниз.

— Ироедх, давай-ка бросай камни! — раздался рядом чей-то голос.

Ироедх собралась с силами и швырнула через стену камень размером с ее голову. Он покатился вниз по склону, и перекинулся через голову приближающегося трутня. Буквально тут же она швырнула другой камень. Удар! Камень сбил трутня с ног. Тело его безвольно покатилось вниз по склону, и остальные трутни остановились, чтобы увидеть, что будет дальше. Линия наступающих рассыпалась в беспорядке. Следующих камень попал еще в одного трутня, и он тоже покатился вниз. Офицеры командовали двигаться вперед, но подчинились лишь некоторые.

Прямо перед Ироедх небольшая группа бандитов карабкалась по склону Холма. Она прицелилась и швырнула в них камень. Они увидели его на расстоянии длины двух копий и попытались отступить. Но камень ударил прямо в середину этой группы; несколько тел взлетело от удара в воздух, кто-то покатился вниз, а кто-то пустился наутек. В итоге один трутень остался неподвижно лежать на склоне Холма, другой медленно полз вниз, а остальные спустились к подножию Холма.

Труба трутней возвестила отбой. Многие из них огромными прыжками спускались со склона Холма.

— Как дела, Ироедх? — спросил подошедший к ней Блоч. Он бродил то тут, то там с ружьем подмышкой.

— Мы выиграли?

— Да нет же, они вернутся обратно. Лишь бы эти бандиты подошли поближе, чтобы был смысл стрелять; ружье становится практически бесполезным, когда темнеет, несмотря на оптический прицел. Мне бы ваше зрение, которое не подводит даже ночью.

— Стена вокруг Храма не кажется мне хорошей защитой.

Блоч покачал головой.

— В большинстве мест, подобных этому, стена бывает по грудь высотой; они могут помочь друг другу перелезть через нее. Гилдакк говорит, что строители никогда не возводят стену вокруг Храма в целях защиты, а лишь затем, чтобы на территорию не забегали дикие животные, а домашние не убегали отсюда.

Вновь раздался звук трубы, на этот раз затем, чтобы собрать бандитов вместе. Они сбились в плотную черную массу на равнине внизу, и до слуха Ироедх, стоявшей на посту, доносились выкрики командиров.

Две сотни бандитов выстроились в форме прямоугольника и, после очередного сигнала, двинулись вверх по склону холма, прямо к воротам. Те, которые шли в задних рядах, подняли над головами щиты, и вся эта живая масса выглядела как содранная чешуя какого-то ползучего гада.

Ироедх закричала:

— Доктоблак, принесите-ка Ваше ружье! А остальные тащите сюда побольше камней!

Чудовищная толпа тащилась по склону, тем медленнее, чем круче он становился. Внутри же ограды то и дело сердито ворчали жрицы, постоянно таскавшие к воротам тяжелые камни.

Потом они опять стали бросать камни в бандитов, некоторые ударялись о щиты. Несколько трутней упали, но остальные сомкнули ряды и продолжили наступление. Несколько жриц стали метать стрелы в движущуюся массу. Огромный камень, который метнул кто-то из оборонявшихся, угодил в одну из передних шеренг и заставил ее рассыпаться, но остальные трутни помогли пострадавшим подняться и все, кто мог стоять на ногах, продолжили наступление.

В это время послышался крик Ироедх:

— Доктоблак! Они подходят к стене!

Она швырнула последний камень и схватилась за мачете. Затем раздался оглушительный треск ружья: банг-банг-банг, которое выплевывало в сумерки ярко-оранжевые снопы огня. Темная масса трутней остановилась, затем рассыпалась на кучки, и бандиты тут же бросились бежать наутек. Блоч, вставив полную обойму патронов в ружье, сказал:

— Я могу убить двух-трех одним выстрелом, когда они сбиваются в кучи. Интересно, а скольких я уже положил?

— Убитых больше двадцати, но я не знаю, сколько сразили именно вы… а где Антис? — спросила Ироедх.

— Он с другой стороны ущелья. Очень удивлюсь, если Витхиас отважится бросить своих вояк еще в одну атаку. — Блоч набил табаком и закурил трубку.

Бандиты стали совещаться, что делать дальше. Оборонявшимся были слышны их голоса, что-то громко обсуждавшие. Прошло довольно много времени, и среди наступавших опять началось движение. Они рассеялись вокруг холма, как перед первой атакой. Но на этот раз, однако, они встали не в одну линию, а сформировали дюжину или даже больше маленьких групп. После условленного сигнала они принялись штурмовать склон холма почти с такими же громкими криками, как и в первый раз.

Блоч с удивлением воскликнул:

— Ну и нервы у этих парней! Рискнули все же вернуться после явного поражения. Немногие терранцы способны на такое.

— Возможно, они боятся не столько вас, сколько Витхиаса, — пробормотала Ироедх, поднимая камень для очередного броска.

В гаснущем свете дня трудно было определить, насколько точен был удар. В это время откуда-то по периметру раздался крик:

— Доктоблак! Доктоблак! Быстрее идите сюда!

Ироедх мельком увидела, как лысая голова Блоча качнулась при звуке ее голоса; но буквально через несколько секунд грянул выстрел. Потом послышалось с другого конца стены:

— Доктоблак! Идите же сюда!

Слева от Ироедх раздался лязг и клацанье оружия. Она окинула взглядом стену и увидела темные фигуры, сбившиеся в кучу. Тут же схватила мачете и бросилась к ним. Но, прежде чем подбежала к дерущимся, услышала высокий голос Барб:

— Остановитесь же вы, глупцы!

Дерущиеся расступились, и маленькая терранская фигурка выступила перед ними. Прозвучало несколько пистолетных выстрелов, и бандиты, которые уже оказались на территории Храма, тут же в страхе попадали на землю.

Вдруг одна из жриц крикнула Ироедх:

— Берегись!

Та обернулась, и увидела голову трутня, поднимающуюся из-за стены как раз у нее за спиной. Ироедх что было силы ударила его по шее тыльной стороной руки. Голова неприятеля тут же исчезла из виду, следом рухнуло и обмякшее тело. Где-то по ту сторону ограды раздался выстрел из ружья, и среди огромных деревьев, уже на территории Храма, показался трутень, сражавшийся со жрицами. Ироедх бросилась к ним, но когда подбежала, враг уже был повержен на землю.

Затем послышалось, что кто-то бежит. Показались запыхавшиеся Блоч и Антис. Первый держал в руке ружье, а второй вытирал выступившую из раны на щеке кровь. Блоч сказал:

— Надеюсь, это последний. У нас трое или четверо пострадавших, остались еще патроны для ружья и пистолета. Надо проверить, нет ли кого-нибудь из бандитов среди камней.

Те из нападавших, кто не успел проникнуть на территорию Храма, стали медленно собираться на равнине. Антис сказал:

— Витхиас, должно быть, потерял пятую часть своей банды. Он не сможет повторить такие атаки еще несколько раз.

Блоч мрачно ответил:

— Достаточно будет и одной. И почему меня всегда тянет к каким-то логическим рассуждениям? Мне следовало бы оставаться дома и быть профессором.

Внизу же шумели трутни, что-то друг другу доказывая. Раненые пробирались к тому месту, где собралась остальная масса. Некоторые из нападавших зажгли факелы.

Наконец, один из бандитов повел толпу к воротам, подняв факел высоко над головой. Ироедх узнала герольда, и в этот же миг он закричал:

— Оракул!

— Ну что, получили по заслугам? — завизжал из-за стены Гилдакк.

— Мы вовсе не намерены сдаваться, если ты это имеешь в виду. Хотя вы пока и не сломлены, мы сможем уморить вас голодом.

— На это вам понадобится много времени.

— Мы можем подождать, ведь у нас есть и другие дела. Однако, наш вожак предлагает вам провести переговоры, чтобы выслушать ваши предложения. Может быть, они заинтересуют его и помогут получить оружие людей, спустившихся с небес.

Тхотхианец ответил:

— Что ж, очень хорошо. С нашей стороны в переговорах буду участвовать я сам, небесный пришелец и те двое, что сопровождают землян. Витхиас может взять с собой не больше четырех офицеров. Только все они должны быть безоружны, и стоять на расстоянии длины двух копий от нас. Мы же выйдем из ворот.

— Нас не интересуют автини, они не должны участвовать в переговорах.

— Нет, наше предложение имеет к ним непосредственное отношение.

— Ну, что ж, возьмите их с собой. Но вы все должны быть безоружны; в особенности земляне — пусть не берут с свое волшебное оружие.

Гилдакк кивнул:

— Мы согласны. И если наше предложение в целом устроит вас, то будет совершенно правильно, чтобы они все услышали. Пусть встанут на склоне холма с факелами, но только не ближе, чем на длину трех копий от Витхиаса…

После непродолжительной дискуссии о том, каким должно быть расстояние между переговаривающимися сторонами, обсуждения условий, исключающих предательство, герольд кивнул на прощание и ушел. Гилдакк повернулся к Ироедх:

— А ну-ка, быстро снимай оружие и тунику и одевай плащ!

Когда трутни собрались на склоне холма с горящими факелами, а обороняющиеся отодвинули бревна от внутренней стороны ворот, Ироедх покинула территорию храма вместе со своими товарищами — Гилдакком, Блочем, Барб и Антисом. Одетая в плащ, она сомневалась, правильно ли поступила, оставив мачете за воротами, и то и дело оглядывалась назад, чтобы проверить, по-прежнему ли они открыты. Антис тоже был безоружен, Блоч и Барб подняли руки, чтобы всем было видно: у них нет оружия. Барб даже кобуру пистолета оставила на территории храма.

Две жрицы вышли из ворот с зажженными масляными лампами, чтобы осветить путь переговорщикам. Ироедх посмотрела на множество горящих факелов внизу. Небольшая группа трутней, завернутых в плащи, поднималась на холм. Возглавлял ее огромный трутень с всклокоченной гривой над парой свирепых глаз.

Гилдакк, стоявший сзади Антиса, сказал:

— Спроси, который из них Витхиас.

Было решено, что переговоры будет вести Антис, потому что у него самый громкий голос.

Великан с всклокоченной гривой произнес:

— Я — Витхиас. Говорите.

По крайней мере, подумала Ироедх, хорошо, что трутни умеют пользоваться только луками и копьями. Их не так-то легко спрятать под плащами.

Гилдакк говорил что-то Антису, фраза за фразой, и тот отрывисто повторял за ним каждое слово. Его резкая манера говорить выглядела несколько своеобразно, хотя Ироедх она показалась впечатляющей благодаря паузам, которые делал Антис.

Начали они свою речь таким образом:

— Витхиас, офицеры и представители банды Витхиаса! Вы думаете, что хотите получить волшебное оружие людей, пришедших с небес, чтобы завоевать весь мир, не так ли?

— Да! — тут же отозвался Витхиас, и ему эхом ответило несколько приближенных.

— Но это не то, что вы хотите получить в действительности. Вы, возможно, думаете, что у вас хорошая жизнь; вам хватает еды и выпивки, игр, украшений и разных приятных волнений. Но кое чего вам все-таки не хватает. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да! — проревели в ответ трутни.

Витхиас спросил:

— Что вы собираетесь делать? Обеспечить каждого из нас королевой, или у вас появилась какая-то другая фантастическая идея?

— Вовсе не фантастическая, дорогой Витхиас. Если вы последуете нашему совету, то каждый из вас сможет иметь не толстую старую королеву, которая командует вами и которую вы вынуждены делить с шестнадцатью другими трутнями, а собственную самку — красивую и близкую по духу. Подумайте только, каждый из вас будет иметь свою собственную подругу! Вы сможете любить ее и жить с ней всю жизнь, как это делали древние. Которая будет высиживать яйца, и из них вылупятся дети — ваши дети. И вы сможете воспитывать их, как захотите. Что вы обо всем этом думаете?

В рядах трутней началось волнение. Наконец, Витхиас сказал:

— Любопытная история! Похоже, после всего этого вы предложите нас сокровище Инимдхада. Только где ваши доказательства?

— У нас есть доказательства. Ироедх, покажи их.

Ироедх выступила вперед, сбросила плащ, и предстала перед толпой обнаженная в свете факелов.

Антис-Гилдакк продолжили:

— Вот, смотрите! Прекрасная действующая самка, она среднего рода, как и все работники. Мы можем превращать работников в действующих самок!

И толпы выступил какой-то трутень.

— Как мы можем быть уверены, что она действительно превратилась в самку? Может быть, она просто какая-то беглая принцесса?

— Есть здесь какой-нибудь трутень из Элхама?

— Да, — раздался в ответ чей-то голос.

Антис тут же взревел:

— Дуос, негодник! Ты ведь знал Ироедх из Элхама, которая вызволила тебя из темницы, или — нет?

— Да-да…

— Тогда выйти вперед и подтверди, что это именно она.

Дуос нерешительно выбрался из толпы, посмотрел на Ироедх и сказал:

— Да, это она. Только подождите минутку, мне надо удостовериться, что все это к ней не приклеено…

— Это уж слишком! Ты… — возмущенно выдохнула Ироедх.

— Да, она превратилась в действующую самку. Это правда, братва.

Витхиас с сомнением покачал головой:

— Но как мы можем быть уверенными в том, что работники согласятся с подобными изменениями?

— Но ведь Ироедх согласилась. Она связана теперь с Антисом неким контрактом, ведь так, Ироедх?

— Да, И мне это очень нравится.

Антис и Гилдакк продолжили:

— Конечно, должны произойти некоторые изменения. Если вы согласитесь с нашим предложением, то должны будете признать наше лидерство; и самое главное — прекратить убивать работников. Вы должны будете помнить: каждый работник — потенциальная самка! Вы должны…

Витхиас закричал:

— Но это все нелепый розыгрыш! Я никому не позволю отобрать у меня лидерство! Вы просто хотите вырвать у меня из рук землян, а нас оставить ни с чем.

— Но мы еще не закончили, подождите!

Антис и Гилдакк стали расписывать прелести семейной жизни, и затем сказали:

— Но, прежде всего, мы призываем вас присоединиться к нам потому, что эта революция была предсказана много лет назад божественным предвидением никогда не ошибающегося Оракула Ледвида. Мой божественный предшественник Энройз, да будет священной его память, дал когда-то следующее обещание:

Объяснить эти слова можно следующим образом: Королева Оборванцев — это, вне всякого сомнения, Ироедх. Золотое Ложе — существующая ныне сексуальная система с ее королевами. Люди, спустившиеся с небес, боги; зерна — вы. Что же касается короны из света…

Гилдакк крикнул через плечо:

— Дайте свет!

Из-за крепостной стены послышался слабый шум, а затем раздался чей-то шепот:

— Первая никак не загорается!

— Тогда попробуйте включить вторую!

Пауза затянулась, и в толпе раздался недовольный ропот.

— Что касается короны из света, — повторил Антис.

Наконец, она появилась: шипение, вспышка, громкий треск, что-то летит высоко в небе; опять треск, хлопанье, и какая-то комета проносится над головами присутствующих в сгущающихся сумерках. Затем высоко в небе появилась вторая комета, разбрасывая вокруг себя множество зеленых всполохов, которые завершились яркой вспышкой и небывалым грохотом, заставившим всех вздрогнуть.

Антис закричал:

— Вот она — корона из света! Прочь так называемые реформы Королевы Даноакор! Назад, к прекрасным обычаям Золотого Века! Давайте же свергнем Золотое Ложе, как предрекал Оракул!

Невиданный ранее фейерверк вызвал крики изумления и волнение у трутней. Один из них закричал:

— Это — огнедышащий Игог!

Когда раздался последний взрыв, многие трутни бросились бежать куда глаза глядят. Гилдакк закричал:

— Музыку, быстро!

Антис приложил к губам флейту, а Ироедх вместе с Блочем и Барб запела терранскую песню о славе богов, спустившихся с небес.

Толпа немного успокоилась. Те, кто бросились бежать, вернулись. Один из трутней крикнул:

— Я знаю тебя, Антис! Ты не трутень, а бог Дхиис, который вернулся на Нионд. Я узнал тебя по древнему инструменту, на котором ты играешь!

Гилдакк и Антис спросили собравшихся:

— Так кто же из вас — с нами? Кто хочет пойти по тому пути, который мы предлагаем?

Ироедх, несколько оглушенная недавним представлением, увидела обращенные к ней лица оборванцев и услышала гул голосов. Вдруг один из трутней поднял руку и закричал:

— Я с вами!

— И я!

— И я!..

— Да здравствует Королева Ироедх!

Со всех сторон стали подниматься руки. Витхиас, видя, что власть уходит от него, закричал:

— Это все подстроено! Трусливо, предательски, подло! Вы призываете к переговорам, а вместо этого произносите лживые речи, поете песни — и все для того, чтобы настроить моих товарищей против меня!

— Вовсе нет; мы и тебя приглашаем вместе с нами…

— Я остановлю ваш поток лжи о том, что каждому работнику достанется королева!

Витхиас сбросил с себя плащ. Оказалось, в руке у него зажато копье, обрубленное наполовину длины, чтобы его легче было спрятать. Рука с копьем метнулась назад, потом вперед, и оно стремительно просвистело в сторону холма.

Ироедх, вскрикнув от неожиданности, попыталась выхватить мачете. Но его на привычном месте не оказалось. Краем глаза она увидела, что Барб сунула руку за вырез своей рубашки.

Но в этот миг копье вонзилось Гилдакку в грудь, и проткнуло его насквозь. Из раны тхотхианца хлынула зеленая кровь. В руке Барб сверкнула сталь пистолета. Гилдакк упал навзничь, содрогаясь в конвульсиях. Грянул пистолетный выстрел, выплеснув из дула сноп пламени: один, затем другой.

Витхиас, зашатавшись, отступил назад, а потом медленно согнулся и рухнул на землю.

Пока Ироедх собиралась с силами, чтобы добраться до ворот, Барб, направив пистолет в толпу оборванцев, громко крикнула:

— Эй, вы, стойте на месте! Вы все видели, что случилось с этим предателем. Успокойтесь и хорошенько все обдумайте. Ваш вожак мертв, а наше предложение остается в силе. Присоединяйтесь к нам и забудьте о своих прошлых несчастьях. Как предсказывает Оракул, вскоре должны произойти большие изменения. Вы повинуетесь им, или предпочтете быть уничтоженными? Если вам нужно время, чтобы все обдумать…

Один из оборванцев тут же подал голос:

— Лично я уже все обдумал. Я — с вами.

Его поддержал товарищ:

— И я тоже. Витхиас собирался идти до конца, лишь бы добиться своего. Его не остановило даже то, если бы мы все погибли.

Почти все согласились присоединиться к пришельцам. Лишь несколько оборванцев молча вышли из толпы и покинули собравшихся. Ироедх услышала, как Барб тихонько сказала Блочу:

Поддержи меня, Уинстон. Мне кажется, я сейчас упаду в обморок. Ведь это были мои последние пули.

— А ведь правда, Барб, ты не взяла ружье. Мы обещали…

— Это очень глупо с нашей стороны! Ведь у него было копье, правда?

Ироедх наклонилась нал Гилдакком. Тхотхианец посмотрел на нее затуманенным взором и еле слышно прошептал:

— Ироедх!

— Да? Что я могу сделать для вас?

— Ничего; я умираю. Мне очень хотелось вновь увидеть серые моря, но — не повезло. Напоследок мне хочется дать тебе один совет…

— Какой?

— Если вам удастся разрушить существующую Общину, возродите старую религию.

— Но зачем? Я не верю в нее, и, мне кажется, вы тоже.

— Без существующих сейчас Общин… Автини будет нужен… эмоциональный выход… чтобы занять подобающее им место. И объединяющая вас сила… чтобы вы могли сражаться с арсууни… и…

Голос тхотхианца угас и глаза его закрылись. Гилдакк был мертв.

Глава 11

Битва

На следующее утро с неба спустился на вертолете Кенг. Увидев товарищей, он сказал:

— Прошлой ночью я совершал тренировочный полет, и увидел какие-то вспышки.

Он начал объяснять на ломаном английском, что с ним произошел несчастный случай. Загорелся один из механизмов машины, хотя перед вылетом он все проверил, и запасов топлива должно было хватить на несколько дней. Затем вмешалась плохая погода, и когда он, наконец, приземлился, чтобы разыскать их отряд (отсутствие радиосигналов вызвало переполох на борту «Парижа»), то не смог обнаружить никаких следов на дороге, ведущей в Ледвид. Поэтому на их поиски уже отправилась хорошо вооруженная группа людей.

Блоч повернулся к Антису и Ироедх:

— Что ж, для нас это — окончание путешествия. А вот для вас — лишь начало. Что вы собираетесь делать дальше?

Ироедх с изумлением посмотрела на Антиса, который ответил ей таким же взглядом. Этот вопрос явно выбил ее из колеи, и она в растерянности размышляла, что же ей в действительности делать дальше. Как и предсказывал Гилдакк, им теперь с Антисом предстояло научиться отвечать за себя, независимо от того, насколько неожиданным и опасным будет их путь.

Она сказала:

— Я думаю, мы где-нибудь встретимся с одним из отрядов трутней и уговорим их присоединиться к нам. А потом попытаемся одержать победу над соседними Общинами, устранив их целиком или соблазнив некоторых работников.

Блоч предложил:

— Вам следует написать им послания, обернуть вокруг стрел и пустить их через стены.

— Великолепно! А затем мы станем… Кто это приближается к нам?

По дороге, идущей от Горы Хведа, ехала, поднимая клубы пыли, повозка. Когда она подъехала ближе, Ироедх увидела, что ею правит жрица Оракула. Возница, увидев рассеявшихся по равнине трутней, натянула поводья и стала разворачивать повозку в обратную сторону.

Ироедх, пытаясь ее успокоить, закричала что-то успокаивающим тоном и бросилась к повозке. Возница заколебалась, и попыталась разъяснить ситуацию, задав вопрос:

— Где наш хозяин?

— Он мертв. Витхиас убил его, а потом лишил жизни себя.

— О, великий Эунмар! А кого же он выбрал преемником?

— Никого, на это просто не хватило времени. А вы… присоединитесь к нам?

— Если это для меня безопасно… Ведь трутни Витхиаса убивают нас, как только увидят.

— Больше этого уже нет. Посмотрите. Здесь вы можете увидеть несколько знакомых вам жриц, и никто им не причиняет вреда.

Жрица боязливо приблизилась к Ироедх, и сказала:

— У меня важные новости для хозяина. Но поскольку он мертв, я даже не знаю, кому передать их.

— Расскажите все мне, в этом нет ничего плохого. Здесь мы находимся в безопасности…

— Но эти новости не будут интересны для вас, Королева. Арсууни из Тваарма выдвинули большие силы против жителей Элхама, и сейчас пытаются завоевать их территорию.

— Что? О, Антис!

Да, дорогая!

Антис был потрясен услышанным. Но тут же лицо его приобрело суровое выражение.

— А что они вообще когда-нибудь делали кроме того, чтобы убивать нас или пытаться выгнать с нашей же территории? Это же арсууни!

— Антис, подумай! Нам придется столкнуться с большой проблемой в их лице. Если мы не разобьем их, они просто истребят нас рано или поздно. Наша единственная надежда — объединить все Общины в одну, и. Выработав новую систему правления, разбить Общины Арсууни одну за одной. И начать это объединение лучше всего с нашей. Но в таком случае мы не потеряем свою силу, и другие могут сказать: «Они заботятся только о себе, как же мы можем им верить?»

Антис протянул в ответ:

— Х-м-м… Я подумаю об этом…

Ироедх, зная, что на следующий день он может выдать ее предложение как собственную идею, сказала:

— Только не сейчас. Время слишком дорого.

— А что ты предлагаешь?

— Отправиться в Элхам и предложить его жителям следующее: если они хотят выжить, то должны объединиться с трутнями для борьбы с арсууни.

— Но они убьют тебя прежде, чем ты откроешь рот.

Ироедх в ответ гордо выпятила грудь:

— Ты забываешь, что я сейчас королева! На действующую самку не может наброситься ни при каких обстоятельствах никто из работников, разве только другая действующая самка. Когда королева Руар сошла с ума и стала убивать работников Элхама, они, даже не имея принцессы, которую можно было бы направить против нее, не причинили ей никакого вреда. Они лишь поймали ее (кстати, при этом некоторые из них погибли), аккуратно вывели за крепостные стены и отпустили на все четыре стороны.

— А что случилось с ней в дальнейшем?

— Через некоторое время ее останки были найдены наполовину съеденными. То ли дикие звери разорвали ее на части, то ли она умерла от голода — этого так никто и не узнал.

— Звучит обнадеживающе, но все-таки тебе не следует туда идти.

— Почему же?

— Мне потребуется несколько дней, чтобы организовать отряд. И тебе нет никакого смысла отправляться в Элхам до этого времени. Арсууни могут убить тебя. Когда ты войдешь в их ворота, я хочу быть рядом с тобой, вместе с моими трутнями.

Ничто не могло поколебать мнение Антиса, хотя он в конце концов он и произнес со смущенной улыбкой:

— Честно говоря, мои доводы носят не совсем тактический характер.

— В чем же тогда дело?

— Если тебе так уж хочется знать, то скажу: я не намерен надолго расставаться с тобой, понятно?

— Но Антис! Нельзя же свои собственные чувства ставить выше, чем будущее нашего племени…

— Только не смейся над чувствами! Ведь именно из-за них ты выкрала меня из темницы и ввязалась во всю эту историю!

Когда они обо всем рассказали Блочу, тот сказал:

— Не удивляйтесь, но я не дам вам пользоваться вертолетом, особенно, если начнется сражение. Суббарау придется отложить полет на неделю из-за демонстрации кинофильмов.

— Так вы нам не поможете?

— Нет. Извините, но я уже все объяснил. Ты готова, Барб?

Барб поцеловала Ироедх, пожала руку Антису (которого, казалось, удивил этот жест) и залезла в вертолет. Они улыбнулись на прощанье, помахали руками и машина взлетела.

Один из трутней, опершись на свое копье, воскликнул:

— Они — настоящие божества! Я расскажу своим потомкам, если, конечно, они у меня будут, как я видел людей своими собственными глазами.

Примерно спустя две недели Ироедх и ее сподвижники подъехали к Элхаму. Хотя она и пообещала Антису не отрываться далеко вперед от его отряда, все же не могла отказать себе в удовольствии ехать быстрее по мере приближении к Общине. Она была почти уверена, что та уже разрушена арсууни. Но, когда миновала «Париж» у Глиида, друзья заверили ее, что ничего не слышали о подобной катастрофе.

Блоч сказал ей украдкой:

— Я полагал, что интервенции не избежать, но пролетая вчера мимо, по пути в Кхинам, не увидел никаких врагов.

Ироедх продолжила путь, думая о терранских понятиях о морали, если нет другой поддержки. Конечно, все это очень хорошо, но все же она предпочла бы иметь ружье — так надежнее.

Пока она ехала, предводитель эскорта, бывший офицер Витхиаса по имени Трегарос, все время болтал что-то о мерцающих впереди огоньках:

— …Королева, вы видите вон ту скалу? Однажды. Когда Витхиас послал нас в эти места наводить порядок, жители Тхидхема устроили нам засаду. Но я вовремя распознал их замысел. Ведь недаром Витхиас учил меня. Да, он был тираном, старик Витхиас, но сильным и умным солдатом. К тому же, я помню пророчество:

Поэтому, увидев ту скалу, я спросил себя, а не стала ли она хорошим местечком для засады? Предложил товарищам замедлить шаг, и хорошенько осмотреться вокруг. В верхней части дороги есть местечко, откуда на нас было легко напасть. Но мы вовремя оценили обстановку, и не позволили врагам сделать это.

Ироедх пыталась вслушиваться в его болтовню, но то и дело ловила себя на том, что все ее мысли направлены лишь на воссоединение с Антисом. Она знала также, чего он хочет прежде всего.

У границы с Элхамом навстречу им вышли стражники Королевы Маиур и Королевы Эстир. Один из тех, кто охранял Тхидхем, сказал:

— Нам был отдан приказ пропустить вас, хотя мы и не понимаем, зачем. Проходите же…

Ироедх легко могла объяснить причину этого приказа. Антис выдвинул ультиматум правительству Королевы Маиур. Он собирался провести войска по всей территории Тхидхема. И если власти не будут чинить им препятствий, он обещал удержать трутней от разрушений и причинения вреда местным жителям. Стражники по другую сторону границы были еще в большем замешательстве, когда Ироедх сказала:

— Я — Королева Ироедх, прибыла в Элхам с официальным визитом. А эти трутни — моя свита.

— Вы — та самая Ироедх, которая была работником в Элхаме?

— Да, это так.

— Великий Эунмар! Я не знала вас раньше… с этими выпуклостями!

— Я рада, что теперь — знаете. А как живет Община под управлением Эстир?

Элхалмцы неуверенно переглянулись. Они явно были не уверены в том, стоит ли обсуждать такие деликатные вопросы с посторонними. Одна из жительниц Тхидхема сказала:

— Они переживают ужасное время. Эстир оказалась даже более жестокой и властной, чем наша Королева — Маиур. Несколько дней назад в Тхидхеме прошло Королевское совещание. И вместо того. Чтобы скромно вести себя, как подобает новой Королеве, попытаться узнать побольше о своих обязанностях у стариков, Эстир начала рассказывать им о том, как необходимо править подданными, словно они не занимались именно этим в течение многих лет. Она также оскорбила Королеву Хавардема, и, будьте уверены, Эстир быстренько вычеркнули из списка приглашаемых на различные встречи, проходящие там.

Одна из стражниц-элхалмцев подала голос:

— Вы можете и сами проверить это, Ироедх, но уверяю вас, они правы. Жизнь с Эстир полна испытаний. А вам многие из нас симпатизируют — во многом из-за того, что вы оказались в изгнании. Мы считаем, что вашей вины тут не было, просто Эстир предала вас. А Община должна беречь честь своей Королевы.

Другая стражница добавила:

— Я думаю, арсууни могут напасть на нас в любой день. Это правда, что вы называете себя Королевой?

— Да, это так.

— Но как… Королевой кого?

— Короля Антиса, да будет вам известно.

— Но разве такое возможно? Антис был трутнем в Элхаме, которому удалось избежать чистки. Впрочем, может быть, это просто другое название одного и того же понятия, а «король» — устаревший термин…

— У меня нет времени на объяснения, сестры. Я думаю, вам лучше просто пропустить нас. И не пугайтесь, когда вслед за нами увидите целую армию трутней.

Превосходящие числом стражницы, все еще сомневаясь в правильности своих действий, все же пропустили Ироедх и ее спутников. Те миновали Лханваедские Холмы, проехали вдоль берега Алого Моря, мимо мыса Кхинад и, поднявшись по дороге, добрались, наконец, до самого Элхама. Ироедх ощутила ком в горле, когда среди деревьев показались хорошо ей знакомые стены и купола. Ей очень хотелось, чтобы в этот миг рядом с ней был Антис; какие бы у него ни были недостатки, в недостатке мужества ему не откажешь. Она сказала Трегаросу:

— Подождите здесь, только так, чтобы вас не было видно со стороны ворот. В случае каких-нибудь неприятностей постарайтесь связаться с Антисом.

Сама же она поехала по направлению к городским воротам. А через некоторое время увидела бегущих к ней двух стражников. Тревога их улеглась лишь тогда, когда работники поняли. Что это не арсууни, а единственная представительница автини, ехавшая в повозке.

У главных ворот Ироедх услышала то же, что и на границе, разговор имел такой же результат. Пока одна из стражниц побежала доложить о ее приезде офицерам, остальные провели Ироедх внутрь крепостных стен.

Когда она подъехала к главному входу в Общину, там уже собрались работники со всех ее частей. Толпа взволнованно загудела при виде Ироедх. На ступенях сгрудились офицеры Совета, вокруг шеи каждого из них красовались знаки отличия. Из толпы послышался грубый голос Род:

— Это предательница Ироедх! Я всегда знала, что она бесславно закончит свои дни!

Да, Род совершенно не изменилась. Ироедх подняла руку и заговорила:

— Приветствую вас, работники Элхама. Знайте же, что сейчас я — Королева Ироедх, кого вы недавно знали как работницу Ироедх, супруга Короля Антиса, еще недавно бывшего трутнем Антисом. Мы управляем, но не пядью земли, а целой армией преданных сердцем и выносливых трутней, бывших когда-то разбойниками…

— А почему они не остались разбойниками по сей день? — спросил генерал.

— Потому что мы предложили им новый путь в жизни. Для того, чтобы вам все стало ясно, я расскажу собственную историю…

Ироедх поведала о том, как она стала питаться мясом. По мере ее рассказа в толпе началось волнение, а Королева Эстир вспыхнула от гнева и стала раскачивать из стороны в сторону металлическим мачете, которое Ироедх украла у терранцев. При этом она крикнула:

— Что это? Еще одна королева в моей Общине? Она не проживет и десяти секунд…

Один из офицеров попыталась ее успокоить:

— Пожалуйста, Королева, дайте ей закончить. Все это очень важно.

Ироедх подвела итог своей истории, не забыв рассказать и о своем соединении с Антисом. Но в этом месте офицер прервала ее:

— А что, собственно, вы предлагаете?

— Во-первых, объединиться элхамцам и моей армии против арсууни. Кстати, мы можем снабдить вас мачете, которые пригодятся в ближайшем бою.

Услышав это, Эстир крикнула:

— Никогда! Я постановила, что это — королевское оружие, и никто им не может пользоваться кроме королев!

Высказал свою точку зрения и генерал:

— Я не думаю, что нам вообще понадобятся эти заостренные штуковины. Мы успешно используем вместо них копья, причем, с незапамятных времен. А это оружие выглядит как-то совсем уж нецивилизованно. А теперь, прошу вас, продолжайте свой рассказ.

— Объединившись, мы можем победить арсууни. Те же из вас, кто вступит в наши ряды, станут действующими самками и смогут соединиться брачными узами с нашими трутнями.

Ее перебила офицер, отвечающая за сельскохозяйственные работы:

— Королева Ироедх, а что будет, если…

Но тут пронзительно закричала Эстир:

— Королева Ироедх! Ты — просто Ироедх, сбежавший работник! Одна из тех, кто освободил осужденных трутней из темницы!

— Да, как я объяснила, когда…

— Ты имеешь в виду, что не только посмела вторгнуться в мою Общину без позволения; ты хочешь также соблазнить моих работников своим чудовищным, немыслимым, неестественным предложением! Разрушить основы моего общества! Если бы каждый работник становился королевой, то какое бы между ними было отличие? Стражники, убейте это отвратительное чудовище сейчас же!

Как только несколько стражников (среди который Ироедх узнала свою старую подругу Вардх) подняли копья, Ироедх закричала:

— Подождите! В конце концов, я — Королева, и никто из вас не смеет поднять на меня руку!

Стражники отпрянули, обменявшись растерянными взглядами. В это время в главные ворота влетела еще одна повозка. Возница спрыгнула на землю прежде, чем та остановилась, и подбежала к собравшимся.

— Королева Эстир…

— Не так громко! На меня напали.

— Но…

— Я же просила, не кричи! Отойди отсюда! А вы, стражники, почему не убили эту непристойную пародию на королеву? Вы слышите меня, почему?

Один из них отозвался неуверенным тоном:

Да, Королева, но она ведь — действующая самка. А основной закон гласит…

— Тогда я сама покажу вам, как это делается! — зловещим голосом крикнула Эстир, метнув мачете и бросившись к повозке.

Ироедх не рассчитывала, что у них с Эстир состоится дуэль, она даже и не вспомнила сразу, как пользоваться мачете. Лишь увидев его на бедре у Эстир, она сообразила, что ей нужно делать. Надевать на себя оружие у нее не было времени. Спрыгнув с повозки, она подумала лишь о том, что Антис будет в ярости от того, что она пошла на такой риск. На самом деле она не боялась Эстир, потому что многодневные скитания, необходимость все время быть начеку закалили ее.

Клац! Клац! звенели клинки, в то время как Эстир выбрасывала свой вверх, вперед и назад. Ироедх парировала удары, но в какой-то миг, когда Эстир стремительно бросилась на нее сбоку, ее клинок сломался. Ироедх с ужасом вспомнила. Какой фанатичкой была Эстир в бытность свою принцессой. Должно быть, она и сейчас находится в наилучшей форме.

Они кружили, двигались вперед, отступали, рубили сплеча, парировали удары друг друга, отступали и бросались в ложные атаки. Ироедх понимала, что сталь клинка ее противницы была намного лучше, и в то же время намного легче и острее, чем у нее. Ее собственный клинок был изогнут, с зазубринами, хоть пилу из него делай, в то время как у Эстир он был практически без повреждений.

Ироедх попыталась вспомнить кое-что из того, что Блоч рассказывал ей о мечах; о том, как терранцы использовали их для ударов… И вот по-новому сжала рукоятку меча, приготовившись для выпада в выдвинутое вперед колено Эстир.

Но Эстир ударила со всего размаха по клинку Ироедх. Мачете выпал из задрожавшей руки Ироедх и упал на зеленый дерн в нескольких шагах от нее.

— А ну-ка, давай! — крикнула Эстир, занимая удобную позицию.

Но Ироедх знала, что ее бой уже закончен. Если она обратится в бегство или потянется за мачете, Эстир может вонзить свой клинок ей в спину, прежде чем она сделает пару шагов.

Эстир выступила вперед, размахивая мачете, и приготовилась для следующего выпада. Ироедх отступила назад, наглядно представив собственную голову, подпрыгивающую по земле, как это было в случае с бедной Королевой Интар. Клинок взметнулся ввысь, как только Эстир подпрыгнула. Вспышка солнечного света на стали клинка притянула к себе взгляд Ироедх. Бедный Антис…

Раздался громкий стук, и вдруг окровавленный бронзовый наконечник выскочил на расстояние вытянутой ладони из-под правой груди Эстир. Вместо того, чтобы завершить свой бросок на Ироедх, Эстир упала вперед на ладони рук и колени с высовывающимся у нее из спины древком копья, как мачта. Она судорожно перебирала руками гравий и ползла из последних сил. Изо рта у нее текла кровь.

Ироедх стала пристально вглядываться в толпу, чтобы понять, кто же метнул копье. Все стоявшие поблизости работники пятились с восклицаниями ужаса от того. Кто был облачен в вооружение стражника, но без копья в руках. Несмотря на шлем, Ироедх узнала Вардх.

Она воскликнула в сильном волнении:

— Вардх! Ты спасла мне жизнь!

Из толпы доносились выкрики:

— Она убила Королеву! Она убила Королеву! Схватите ее! Сожгите ее! Разорвите ее на куски!

Но Ироедх прикрикнула на возмущавшихся:

— Вы не сделаете ничего подобного! Отпустите ее, вы слышите?

Вардх произнесла дрожащим голосом:

— Я знаю, что это было неправильно, Ироедх, дорогая, но я все еще люблю тебя больше, чем кого бы то ни было, и не могла спокойно смотреть, как бы она убила тебя. Ох! Теперь, я думаю, мне следует убить себя тоже.

— Чепуха! Ведь теперь я — Королева Элхама.

Но тут запротестовал генерал:

— Нет! Вы не победили Эстир в честной борьбе!

— Но во мне течет кровь элхалмцев, и даже если дуэль прошла не совсем по правилам… Что это?

Возница, который только что подъехал в повозке, пытался привлечь внимание Ироедх. Он сказал:

— Королева Ироедх! Сюда приближаются арсууни. Они окружили остатки наших разведчиков и всех их убили. Лишь мне одному удалось сбежать от них!

— Великий Гвуур! — воскликнула, оглядываясь вокруг, Ироедх.

Целая толпа работников бежала к ним с полей через главные ворота крепости. Она обратилась к генералу:

— Давайте обсудим будущее Элхама позже; думаю, вам следует готовиться к сражению.

Пока сотни работников стремглав бежали к генералу, чтобы получить приказ, Ироедх достала оружие, которое досталось ей в Ледвиде, спустилась к воротам и забралась на одну из башен. Она нигде не могла разглядеть Трегароса и его помощников, но все время думала о том. Как бы соединиться с ними. Но, с другой стороны, он, должно быть, уже отправился на поиски армии Антиса, и ее дезертирство из Общины бросит на нее тень.

Неожиданный шум заставил ее обернуться, и она увидела вертолет, паривший над дорогой, которая пролегала через огромный фруктовый сад на юго-восток. Там, несомненно, находился Блоч со своей фотографирующей машиной. Но что это за пыль, поднимающаяся из глубины сада? Солнце сверкнула на меди, и Ироедх поняла, что это Блоч пытается помочь ей, зависая прямо над наступавшими арсууни.

Ироедх бросилась к главному входу, выхватив из ножен стальное мачете. Она рассказала генералу о приближении врага и спросила:

— Где я могу наточить оружие? Оно не…

— Но вы не можете сражаться! Вы ведь Королева!

— Всего лишь минуту назад вы говорили, что я не могу быть Королевой Элхама!

— Вы — все еще функционирующая самка, и работники настаивают, чтобы были соблюдены приличия. Поэтому отправляйтесь в королевские покои и ожидайте там окончания битвы.

— Что за нелепость! — Ироедх отошла в сторону, чтобы выбрать для себя точильный камень. Найдя подходящий, она ожидала своей очереди, пока стоявшие впереди работники точили свои копья.

Нараставший по ту сторону крепостной стены шум привлек ее внимание. Вооруженные работники бегали то туда, то сюда, а у них над головами возвышались концы прислоненных с обратной стороны стены десятков лестниц. Арсууни не теряли времени даром, и приступили к штурму. Буквально через минуту на вершине стены показались солдаты арсууни, которые карабкались друг за другом, прокладывая себе дорогу для атаки. Работники, успевшие наточить оружие, бросились им наперерез, стараясь занять удобные места для обороны.

Следующим шагом арсууни было приведение в действие сексуально-кастовой системы. Таким образом Королева Даноакор решила обмануть автини. Когда-то давно арсууни принадлежали к другому племени, чем автини, хотя и в тому же виду, и несколько отличались от них. Однако, с помощью диеты они нашли возможность производить не только касту среднего рода-женщин работников, но также и подкасту среднего рода женщин-солдат, пораженных формой гигантомании. По сравнению с обычными работниками они были выше, больше чем на голову. И насильно захватывали автини с помощью своих огромных узловатых лап и мощных челюстей, как это бывает у отвратительных монстров. В иерархии, принятой у арсууни, Королева находилась на самой вершине власти; несколько ниже были солдаты (которые работали на Общину), а еще ниже — работники. Основанием всего этого был значительный слой рабов-автини, которые выполняли большую часть рутинной работы.

Поспешно наточив клинок, Ироедх побежала вслед на работниками к той части крепостной стены, которую особо яростно атаковали захватчики. Когда она добежала до этого места, одна из защитниц отпрянула назад, пронзенная насквозь копьем одного из арсууни. Автини была уже мертва, когда упала на землю вместе с зазвеневшим при этом оружием. Ироедх перемахнула через несколько ступеней, оказалась у верхнего края стены и перегнулась через парапет.

Арсууни погнали вперед множество огромных телег, которые были завалены лестницами, предназначенными для штурма, и теперь устанавливали эти лестницы у крепостной стены. Защитникам-автини удалось отбросить нескольких из наступавших назад. Некоторые из арсууни, которые упали вместе со своими лестницами, корчились от боли, лежа на земле. Из-за своих габаритов подняться им было намного труднее, чем автини.

Неподалеку от них метался то туда, то сюда какой-то великан, облаченный в блестящие доспехи, и поминутно отдавал приказания; это, видимо, был генерал Омвем из Тваарма. А в небе по-прежнему слышался шум кружащего над полем битвы вертолета.

Пора бы появиться Антису с его трутнями, и зайти силам арсууни с тыла. Но его нигде не было видно; даже предательского облачка пыли невозможно было разглядеть на дороге, ведущей из Кхинама.

— Сюда! Сюда! — послышались голоса справа от Ироедх, и автини вновь бросились в атаку. К стене тут же приставили массу лестниц, и по ним стали подниматься великаны, выкрикивавшие: «Кюннеф» Кюннеф!»

Ироедх ухватилась за лестницу, на которую, как ей показалось, никто из врагов не обращал внимания, и попыталась оттолкнуть ее от стены; но тут же инстинктивно отпрянула обратно, потому что огромное копье просвистело мимо ее лица. Прежде, чем она опять попыталась дотянуться до лестницы, над парапетом стены появились голова и плечи одного из арсууни.

Великан с огромными оскаленными челюстями ухватился за рукоятку ее копья, и тут же попытался заколоть им Ироедх. Она увернулась от удара, отбив его с помощью щита, и попыталась нанести удар в лицо арсууни краем этого же щита. Противник тут же поднял свой щит, и в следующее мгновение оба щита с грохотом столкнулись, повинуясь воле сражавшихся. Ощущая огромную силу врага, Ироедх показалось, будто она сражается с колоссальной бронзовой статуей.

В следующее мгновение, когда щиты разъединились, и она увидела ухмылку на ненавистном лице, тут же метнула мачете прямо в глаза своему врагу. Оружие продырявило кожу и кость, а затем вышло наружу, и голова великана откинулась назад. Ироедх еще и еще раз ударила по ненавистному лицу; и вслед за этим арсууни исчез, только послышался страшный грохот, когда его облаченное в латы тело ударилось о землю.

Вдруг рядом с ней кто-то закричал:

— Сюда, Королева! Вы разве не слышите сигнал об отмене атаки?

Ироедх была слишком занята борьбой с солдатом арсууни, чтобы поспешить на зов трубы. Только сейчас она заметила, что повсюду автини спрыгивают со стены и бегут стремглав к плацу, расположенному перед главным порталом. Арсууни же прорвали в одном месте сопротивление и забрались на стену. Генерал бросила туда значительную часть войск, и вскоре в стене образовался проем.

Ироедх сбежала по ступеням вниз вместе с остальными защитниками, а у них за спиной арсууни преодолевали препятствие с громким криком «Кюннеф!»

Генерал защитников, увидев приближающуюся Ироедх, крикнула:

— Я ведь просила вас не принимать участие в сражении! Разве вы не знаете, что даже Королевы обязаны подчиняться мне во время войны? Теперь же встаньте в середине площади. Вы сейчас все равно ничего не сможете сделать, но вы нужны нам как символ.

— Это я ничего не могу? — запротестовала было Ироедх, размахивая окровавленным клинком, но генерал схватила ее за плечи, встряхнула, и подтолкнула туда, где она должна была стоять. Сама же она выстраивала бойцов автини, вооруженных копьями и щитами, квадратом, чтобы образовать из них живую изгородь, сквозь которую не могли бы прорваться арсууни. Одновременно с этим множество работников тащили из своих домов мебель и различную утварь, чтобы соорудить баррикады вокруг площади.

— Мы все еще превосходим их численностью. — услышала Ироедх слова генерала. Но Ироедх, однако, знала, что один арсууни стоит двух автини — просто из-за своих габаритов.

Ироедх попыталась рассмотреть что-нибудь за рядами собравшихся здесь работников, вглядываясь вдаль между их головами, облаченными в шлемы. Генерал Омвем из Тваарма прибыла сюда в парадной форме одежды и вела своих солдат в последнюю в этом бою атаку. Они двигались в форме клина.

Вдруг раздался звук трубы арсууни. Клин со всего маху ударил в живую цепь защитников, раздалось лязганье оружия о щиты, звон ударяемых друг о друга копий. Ироедх увидела. Как возглавлявший этот клин солдат попытался вскарабкаться на баррикаду, упал, но тут же был поднят дюжиной штыков, а потом перевалился через двух автини. Те кинулись к поверженному противнику, стали топтать его ногами, колоть лезвиями ножей. Квадрат, образованный защитниками, тут же потерял свою форму и превратился в неуправляемую массу, которая стремительно окружила смятый клин. Те, кто находились в задних рядах, пытались прорваться через тела убитых, раненых и сцепленных копьями к своим противникам, чтобы закончить сражение.

Послышался голос одного из высших чинов арсууни, и тут же вражеское копье поразило генерала автини. Ироедх совершенно затерялась в толпе, ее толкали со всех сторон — чьи-то локти то и дело ударяли ее в лицо, каблуками не раз поддали по ногам. Один из арсууни перегнулся через нее, размахивая сломанным древком от копья, словно дубиной. Один из ударов пришелся по ее щиту, и Ироедх показалось, что рука, удерживавшая его, сломана.

Через некоторое время натиск наступавших ослабел, но шум почему-то стал громче. Когда Ироедх смогла, наконец, рассмотреть, что же творится вокруг, толпа вооруженных трутней бросилась со стороны стены, чтобы подойти к бойцам арсууни с тыла. Прежде, чем она успела прийти в себя, трутни атаковали врага. Передняя шеренга наступавших была полностью вооружена мачете; они бросились под выставленные навстречу им копья и стали наносить колющие удары по ногам великанов и выше — по выступавшим под юбками бедрам. Бум! Бум! Бум! Арсууни падали на землю, как подрубленные деревья. Рухнула и Генерал Омвем, когда на нее набросились сразу четверо трутней.

Оставшиеся без вождя, окруженные со всех сторон, арсууни попытались разорвать сомкнувшуюся вокруг них живую цепь. Но их неистово колотили ногами, щитами, и они тут же падали, как подкошенные. Бум! Бум!

И вот, наконец, не осталось ни одного великана, который смог бы устоять на ногах; примерно пару сотен лежало поверженными на плацу. Автини перерезали горло тем из них, кто еще двигался.

Ироедх тоже попыталась перерезать кому-то из врагов горло, как вдруг пара чьих-то окровавленных рук схватила ее за ногу. Антис поднял ее высоко в воздух — так, что у Ироедх перехватило дыхание, а затем что было силы шлепнул. Но получить такой шлепок именно от него было здорово!

Он закричал:

— Я же говорил тебе не уходить так далеко вперед! Мы так бежали, что чуть не остались без ног, пытаясь догнать тебя, да и то чуть не опоздали. Но нам трижды повезло, и за это следует благодарить Гвуура. Сначала мы повстречали еще одну банду оборванцев-трутней, и они присоединились к нам. Потом, когда мы добрались до Лханваедских Холмов, то нашли там старого Умвуса, который выковал оружие, как только мы покинули его. К этому времени у него уже было около сотни единиц. Я купил у него почти все, вооружил своих бойцов, и тогда у меня появилась надежда. И, наконец, арсууни любезно оставили у стены свои лестницы, поэтому мы быстро поднялись по ним, а затем спустились сюда. А ты-то как?

Ироедх, подсчитывая перед главным сражением защитников крепости, поняла, что сейчас в живых осталось лишь меньше половины работников Элхама. Род, например, погибла, яростно отбиваясь от наступавших врагов; та же участь постигла Тудх, Ииноедх и многих других ее знакомых. Только два офицера — королевский и отвечающий за земельные вопросы, остались живы. И все же потери трутней можно было считать незначительными по сравнению с потерями арсууни. Те потеряли практически всех великанов — до последнего.

Ироедх рассказала Антису обо всем, что случилось, добавив:

— Теперь, когда Эстир и наиболее консервативных офицеров здесь больше нет, я надеюсь, автини примут нашу программу спаривания их с трутнями.

— Так жить им будет лучше! Услышав обо всех прелестях брачной жизни, каждый из этих оборванцев будет сгорать от нетерпения, прежде чем выберет себе жену и начнет откармливать ее мясом. Не говоря уж о…

Антис посмотрел на Ироедх пронизывающим взглядом, значение которого ей было хорошо известно. Как раз в это время приземлился вертолет. Вызвавший огромное любопытство у автини, которые никогда раньше не видели ничего подобного. Из открывшегося люка вышел Блоч.

— Поздравляю с победой! — сказал он.

— Но вы не заслуживаете благодарности, — угрюмо отозвался Антис.

Ироедх перебила его, взмахнув мачете:

— Не забывай об этом, Антис.

Блоч воскликнул:

— У вас никогда не было ничего подобного прежде, чем мы появились здесь? И вы скопировали оружие с нашего?

— Да.

— Боже мой, для меня это настоящая проблема! Вы не говорили мне…

— Да, действительно, я кое-что скрыла от вас — но лишь для того, чтобы спасти своих соплеменников. Давайте ничего не будем говорить остальным терранцам и, возможно, они ничего об этом не узнают.

Блоч с сомнением покачал головой.

— Надеюсь, что не узнают. Но я хорошо помню, как навредили мечи испанских конкистадоров бедным туземцам… Впрочем, вы об этом ничего не знаете. Можно я сделаю несколько фотографий, и переверну парочку убитых арсууни? Они будут бесценны в качестве образцов.

— Идите прямо, там вам будет удобно… О, вот и Вардх!

Вардх держала на перевязи раненую руку. Королевский офицер сказал Ироедх:

— Соплеменники не позволят Вардх жить вместе с ними, даже если и примут ваш план. Они в ужасе от того, что причинен вред Королеве.

Вардх взглянула на присутствующих.

— Я все поняла. С тех пор, как у Ироедх есть Антис, она не нуждается больше во мне. Поэтому мне не остается ничего другого…

Она подняла копье, установив его горизонтально — так, чтобы наконечник касался груди, и стремглав бросилась к главному входу.

— Остановите ее! — закричала Ироедх.

Антис, очнувшись от секундного замешательства, бросился вслед за Вардх, схватил в охапку и с силой вырвал у нее копье.

И тут же гневно прорычал:

— Маленькая дурочка! Ведь твоя Община и так понесла большие потери!

Ироедх же сказала:

— Тебе нет никакого смысла лишать себя жизни, дорогая Вардх. У меня для тебя есть программа получше.

— Что? Ты предлагаешь мне стать действующей самкой, как ты сама, и подчиняться ужасным объятиям какого-нибудь чудовищного трутня? Нет уж, спасибо.

— А как ты отнесешься к тому, чтобы стать новым Оракулом Ледвида?

— Я — Оракулом?

— Да. Ведь прежний Оракул умер, не оставив наследника, поэтому его пост может занять первый же, кто пожелает этого. Я думаю, тебя устроит это место.

Вардх была обескуражена.

— Я подумаю об этом… Извини меня за растерянность, дорогая. Я все еще люблю тебя, но все так смешалось.

Трегарос сказала:

— Королева Ироедх, вам следует немедленно организовать атаку на Тваарм. Там полно солдат, и они никак не ожидают нападения, к тому же, рабы-автини не будут помогать их правителям. Как вы смотрите на стремительный марш и ночную атаку, а? Мы можем воспользоваться их же лестницами…

Предложение, по-видимому, было правильное, подумала Ироедх, но она устала от кровопролития — и все это за один день. К тому же, она не хотела, чтобы в этом участвовал Антис, ведь он храбрый до безрассудства, и его легко могут убить. Поэтому она сказала королевскому офицеру лишь следующее:

— Оставшиеся в живых члены Совета примут мою программу?

— Королева, мы так озадачены, даже не знаю, что и сказать на это. Позвольте мне поговорить с офицером, отвечающим за земельные вопросы.

Тут же к Ироедх подошли еще два офицера. Королевский офицер сказала:

— Королева Ироедх, мы принимаем ваш план и согласны реализовать программу смешанной диеты — но только в том случае, если вы пообещаете не лишать нас ни одной из конституционных свобод. Это вас устраивает?

— Конечно.

После этого офицер пошел разыскивать похоронную команду, ведь ей предстояла большая работа. Выжившие работники с мрачным видом принялись помогать — ведь, несмотря на побуду, они потеряли в бою очень много товарищей, и им было не до веселья. Пока они убирали с плаца тела мертвых, Блоч сказал:

— Эй, Ироедх! Антис! Я совсем забыл сказать вам, что у Суббарау есть для вас интересные новости.

— Какие же? — спросил Антис.

— Он не может перевезти вас на Терру, но может назначить представителями Интерпланетного Агентства на планету Ормазд. Нам также нужен надежный туземец на роль посредника. Для начала вы будете сопровождать нас на другие континенты, чтобы ознакомиться как следует с культурой и языками их жителей.

Ироедх сказала:

— Звучит очень заманчиво. Но прежде я должна посоветоваться с Антисом.

Она отвела его в сторону, и сказала:

— Что ты об этом думаешь? Я полностью — за.

Антис выглядел растерянным.

— У нас сейчас хорошая перспектива как у Короля и Королевы в новой объединенной двуполой Общине, ведь так? Зачем же тебе лететь куда-то именно сейчас?

— А что будут значить Король и Королева при новом распределении ролей? Скорее всего, Королеву заставят высиживать яйца, но если все работники станут действующими самками, то что же останется Королеве в действительности? У нас не будет реальной политической власти. Ведь меня предупредили, чтобы я не вмешивалась в конституцию.

— Я даже не знаю… — сказал Антис.

Ироедх мягко спросила его:

— Скажи, ты боишься этого воздушного корабля?

Тон его речи тут же изменился.

— Я? Конечно, нет! Ведь если мы останемся здесь, то будем простым украшением, и нам ничего не разрешат делать самостоятельно.

— Точно. Но если мы примем предложение терранцев…

— То нам никогда не придется скучать. А ведь я уже говорил, что наша судьба связана с терранцами. Давай же быстрее скажем о своем согласии Дактаблаку, пока он не изменил свое решение.

Королевский офицер опять подошла к Ироедх.

— Трегарос хочет организовать объединенную экспедицию в Тваарм, и если у вас нет возражений, мы готовы выступить завтра. Но мы решили, однако, что вы и Антис должны остаться здесь; вы не должны подвергаться опасности и участвовать в сражении.

Ироедх ответила:

— Наши небесные друзья предложили нам нечто более интересное, чем править одной-единственной Общиной.

— И что же это?

Ироедх рассказала офицеру о предложении терранцев. Антис же добавил от себя:

— Она совершенно права; после того, как я почти всю жизнь провел взаперти, даже целый континент не кажется достаточно большим для меня.

Королевский офицер изумленно воскликнула:

— Великий Эунмар! Вот так сюрприз! Но все же я думаю, мы может оставить вам титул, и именовать и в дальнейшем «Королевой».

— Конечно. Я даже буду одевать все регалии, когда приеду с визитом к вам, но вы должны будете изготовить такие же и для Антиса.

— Конечно, мы все сделаем. Постараемся сдерживать эмоции, быть лояльными друг к другу и к Общине…

Ироедх воскликнула:

— Эмоции! Это мне напоминает о многом! Я ведь так и не знаю, что случилось с Элнорой.

— Кто или что эта Элнора? — спросила королевский офицер.

— персонаж из книги, которую дала мне почитать супруга Дактаблака. Если я не возьму ничего другого из Элхама, то мне хотелось бы иметь эту книгу. Но мне хотелось бы знать, что с ней произошло после того, как я уехала.

Вардх сказала:

— Я забрала ее из твоей кельи, и спрятала в моей, решив, что ты когда-нибудь вернешься за ней. Ты найдешь ее под моим соломенным тюфяком.

— Спасибо тебе, дорогая! Я сейчас вернусь.

С этими словами она бросилась к главному входу. Антис побежал вслед за ней, крича на ходу:

— Подожди, дорогая! Я — с тобой!

НОВАРИЯ
^(цикл)

Первые три романа связаны одним героем — авантюристом и охотником за удачей Джорианом. Читатель знакомится с ним в тот момент, когда благодарные подданные собираются отрубить королю Джориану голову. Дело в том, что в городе Ксиларе существует забавный обычай: раз в несколько лет там избирают нового короля, бросая в толпу отрубленную голову предыдущего правителя. Тот, кто завладеет жутковатым трофеем, становится очередным «халифом на час».

Впрочем, Джориану удается счастливо ускользнуть от палача, с помощью знакомого волшебника перенесшись в параллельный мир. Дальше больше: судьба то и дело заносит главного героя в государства с разнообразными, порой весьма причудливыми формами правления…

Запутанное авантюрное повествование де Кампа написано с изрядной долей иронии и со здоровым цинизмом. Если современная юмористическая фэнтези почти бескровна, то в Hоварианском цикле, особенно в «Демоне, который ошибался», враги гибнут десятками и сотнями, что, однако, ничуть не портит главным героям (а значит и читателям) аппетит и хорошее настроение. Черный юмор де Кампа здесь сродни фильмам Тарантино — те же циничные шутки, та же кровь веером на обоях…

Книга I. Башня Гоблинов

Глава 1

Моток веревки

— Забавный у вас обычай, — произнес варвар, — раз в пять лет отрубать королю голову. Трудненько, поди, найти желающих на трон!

Палач на помосте потенькал оселком по сверкающему острию топора, затем спрятал оселок в подсумок, оглядел лезвие и на пробу потрогал его большим пальцем. Толпящиеся внизу зеваки не могли разглядеть его удовлетворенной улыбки — лицо скрывал черный колпак с прорезями для глаз. Топор палача не годился ни воину, ни дровосеку. Топорище, выструганное из доброго темного дуба, ничем не отличалось от обычного, зато отливающее голубизной стальное лезвие было необычайно широким и напоминало секач мясника.

Помост возвышался посреди плаца, который был разбит под стенами города Ксилара, возле Южных Ворот. Сегодня здесь собралось почти все население города, не считая многочисленных жителей окрестных сел и деревень. Вокруг помоста выстроились в четыре ряда вооруженные копьями стражники в вороненых кольчугах поверх алых рубах. Стража бдительно следила, чтобы те, кому не досталось приглашения, не лезли к помосту во время церемонии, а еще — чтобы жертва не вздумала удрать. Два внешних ряда стражников были развернуты к толпе, два других — к помосту.

С трех сторон помост окружали скамьи, на которых, пестрея алыми, зелеными, золотыми и белыми одеждами, восседала ксиларская знать. Еще одна цепь стражников отделяла высокородных от простолюдинов. Последние, сбившись в серо-черно-бурую массу, запрудившую почти все поле, безропотно ждали начала церемонии.

У западного края возвышения толпа напирала на внутренние ряды стражников. Эта часть толпы состояла в основном из молодежи. Среди городских мастеровых и крестьян с окрестных хуторов то и дело мелькали отпрыски захудалых дворянских семейств. Лоточники сновали в толпе, предлагая пироги, сосиски, фрукты, сардины, вино, пиво, сидр, зонтики и амулеты от сглаза. По краю поля, не смешиваясь с толпой зевак, гарцевали закованные в латы всадники охраны; на их белых плащах алели песочные часы — символ Ксилара.

Высоко в безоблачном небе пылало солнце. Слабый ветерок чуть шевелил листья дубов, тополей и камедных деревьев, окаймлявших поле, и трепал красно-белые стяги на флагштоках по углам помоста. Скудная листва камедных деревьев уже окрасилась багрянцем.

— Кандидатов всегда предостаточно, принц Вилимир, — ответил варвару сидящий на местах для знати канцлер Таронус. — Взгляните, какая давка у западного края помоста!

— А голову что, в ту сторону будут бросать? — поинтересовался принц Вилимир, ковыряя ногтем в зубах и пытаясь извлечь застрявший кусок жаркого. Вилимир был гладко выбрит, но длинные, светлые, тронутые сединой волосы, меховая шапка, куртка на меху и отороченные мехом сапоги для верховой езды делали принца похожим на дикаря. Многочисленные литые украшения из золота и серебра бренчали при ходьбе. В свое время Вилимир стал предводителем клана, потерпевшего поражение в междоусобной войне за право сесть на ханский трон Гендингов, и с тех пор находился в изгнании. Его соперник, он же дядя, по сию пору правил свирепой кочевой ордой…

Таронус кивнул.

— Угу, кто первый поймает, тот и будет нашим новым королем.

Таронус был плотный мужчина средних лет, закутанный в просторный лазоревый плащ — из боязни подхватить простуду на первом осеннем холодке.

— Верховный судья швырнет голову прямо в толпу. По правилам, король должен отрастить волосы, чтобы судье было за что ухватиться. Один король в ночь перед церемонией обрил себе голову, и палачу пришлось ему сквозь уши продернуть бечевку. Совершеннейший скандал.

— Вот неблагодарный малый, клянусь бородой Грайпнека! — заметил Вилимир, и его худую, обезображенную шрамом физиономию прорезала волчья ухмылка. — Уж будто пяти лет королевской роскоши мало… Кто это, король Джориан?

Швенский принц прекрасно говорил по-новарски, но северный акцент превратил имя «Джориан» в «Жориан».

— Ну да, — отозвался канцлер. Он наблюдал, как от Южных Ворот к помосту по расчищенному стражниками проходу медленно движется небольшая процессия.

— Месяц назад король брал меня с собой на охоту, — сказал Вилимир. — Похоже, он не робкого десятка, для сидня, конечно.

Принц употребил характерное для кочевников Швении словечко, которым те именуют некочевых или оседлых. У кочевников словечко носило презрительный оттенок, но канцлер предпочел этого не заметить.

— Как выяснилось, он еще и поболтать мастак, — продолжал изгнанник, — и не всегда себе на пользу, я так понимаю. Но слушать забавно.

Канцлер рассеянно кивнул: процессия подошла довольно близко, и уже можно было различить лица. Во главе, наигрывая похоронный марш, двигался королевский оркестр. Следом шествовал убеленный сединами Верховный судья Ксилара в долгополой черной мантии и с золотой цепью на шее. За ним шли четыре алебардщика, над которыми, как скала, возвышался король. Когда король проходил мимо, все стоящие у прохода и множество людей в других концах поля преклоняли колено.

Король Джориан был высокий, сильный, краснолицый молодой человек с глубоко посаженными карими глазами и копной черных, спадающих на плечи волос. На его безбородом лице выделялись небывалых размеров усы — они торчали в стороны, как бизоньи рога. Королевский нос, слегка искривленный в переносице, рассекал широкий рубец, который захватывал левую щеку и тянулся до самого подбородка. Одеяние короля составляли лишь матерчатые туфли да короткие шелковые штаны; руки ему связали за спиной. Корона — тонкий золотой обруч с дюжиной широких прямых зубчиков — держалась на туго стянутом ремешке.

— Первый раз в жизни вижу корону с… этими, как их… с завязочками, — шепнул принц Вилимир.

— Когда бросают Жребий Имбала, корона обязательно должна быть на голове, — пояснил Таронус. — Как-то раз, давно, голову бросили, а корона возьми, да и слети. Один схватил корону, другой голову, и оба полезли на трон. Дело кончилось кровавой междоусобицей.

За алебардщиками шел худой смуглый человечек в скромной коричневой мантии и белом тюрбане, похожем на луковицу. Длинные шелковистые седые волосы и бороду трепал ветерок. Человечек был перепоясан веревкой, а на плече у него болталось что-то вроде ранца.

— Королевский духовник, — сказал канцлер Таронус. — Джориан, кажется, первый король Ксилара, которого в скорбный путь провожает язычник из Мальваны, а не один из наших святых отцов. Но Джориан уперся, и постановили, что несправедливо отказывать ему в последней просьбе.

— Кто… откуда король выкопал этого молодца? — спросил Вилимир.

Таронус пожал плечами.

— В последний год он стал принимать во дворце всякий подозрительный сброд. Тут объявился наш шарлатан — прошу прощения, святой отец Карадур, — которому, вне всякого сомнения, пришлось убраться из собственной страны, после того как его поймали на богомерзкой ворожбе.

За Карадуром шли четыре молодые красавицы — королевские жены. У пятой днем раньше случились роды, и во дворце сочли, что ей не по силам вынести церемонию. Четыре присутствующих блистали шелками, золотом и драгоценностями. За женами следовал бритоголовый, облаченный в пурпурную рясу Первосвященник Зеватаса, верховного божества новарского пантеона; затем два десятка дворцовых чиновников и фрейлин. Шествие замыкали Кирес-столяр, ведающий похоронными делами Ксилара, и шестеро друзей короля с новым гробом работы Киреса на плечах.

Когда процессия приблизилась к подножию помоста, оркестр умолк. Бросив вполголоса несколько слов, Верховный судья в сопровождении двух из четырех алебардщиков взошел на помост.

Король подарил четырем женам по прощальному поцелую. Красавицы повисли у Джориана на шее, рыдая и покрывая поцелуями его широкое грубоватое лицо.

— Ну-ну, — приговаривал Джориан утробным басом, в котором угадывался выговор кортольского крестьянина, — чего уж тут плакать, милочки мои распрекрасные.

Года не пройдет, найдете себе мужей получше меня.

— Не хотим других мужей! Одного тебя любим! — причитали жены.

— Детишкам нужны отчимы, — напомнил им король. — Ну а теперь давайте-ка обратно во дворец, негоже вам глядеть, как прольется кровь вашего повелителя. Тебя, Эстрильдис, это тоже касается.

— Нет! — закричала жена, к которой он обращался, — коренастая синеглазая женщина, хоть и симпатичная, но самая невзрачная из четырех. — Я останусь с тобой до конца!

— Делай, что говорю, — мягко, но непреклонно ответил Джориан. — Не пойдешь своими ногами, велю тебя отнести. Ну, как поступим?

Два стражника, стоящие у помоста, аккуратно подхватили женщину под руки, и она, рыдая, бросилась догонять остальных.

— Прощайте! — крикнул Джориан и направился к помосту.

Король поднимался по ступенькам, с интересом разглядывая окружающих. Заметив в толпе знакомых, он улыбался и раскланивался. Большинству присутствующих казалось, что у Джориана слишком жизнерадостный вид для человека, которому вот-вот отрубят голову.

Когда Джориан твердым шагом ступил на помост, два шедших впереди алебардщика щелкнули пальцами, дабы привлечь внимание и, салютуя королю, поднесли правые кулаки к левой скуле. Вслед за Джорианом на помост поднялись мальванский святой и Первосвященник Зеватаса.

На дальней западной стороне помоста, в нескольких футах от края, сияла свежей красной краской новенькая плаха. Между флагштоками примерно в половину человеческого роста была натянута сетка, чтобы в случае чего помешать голове скатиться на землю.

У плахи, опершись на топор, стоял палач. На нем, как и на Джориане, были только короткие штаны и башмаки. Ростом палач не вышел, зато его отличали очень длинные руки и широченная мускулистая грудь. Несмотря на колпак, Джориан знал, что его убийца — Утар-мясник, владелец лавки у Южных Ворот. Ксилару — маленькому законопослушному городу-государству — было не по карману содержать штатного палача, поэтому Утара время от времени нанимали на поденную работу. Прежде чем дать свое согласие, Джориан имел с палачом приватную беседу.

— Большое искусство, сир, — сказал тогда Утар, — правильно рассчитать удар. Ты на топор не налегай, ты, главное дело, следи, куда лезвие смотрит. Желторотый головоруб думает, что он, значит, должен помочь лезвию; вот он наляжет да и ударит вкось. Топор своей тяжестью перерубит любую шею — даже такую могучую, как у Вашего Величества — ты ему только дай свободно упасть. Обещаю, что Ваше Величество даже ничего не почувствует. И ойкнуть не успеете, — а душа уже опять в кого-нибудь вселилась.

Сейчас Джориан, ухмыляясь, подошел к палачу.

— Привет тебе, мастер Утар! — сердечно рявкнул он. — Денек-то какой, а? Если человеку суждено сложить голову, то клянусь костяными сосцами Астис, лучшего дня для такого дела не придумаешь.

Утар поспешно преклонил колено.

— Вы… Ваше Величество… денек, конечно, что надо… Ваше Величество простит мне боль и неудобства, какие я причиню ему при исполнении обязанностей?

— Забудь об этом, старина! Обязанности есть у всех, и все мы когда-нибудь подходим к предначертанному концу. Пока твой топор остер, а рука тверда, мое прощение у тебя в кармане. Ты, помнишь, обещал, что я и ойкнуть не успею? Не хотелось бы, чтоб ты с первого раза промахнулся, как новобранец, колющий наугад.

Джориан обернулся к Верховному судье.

— Достославный судья Граллон, ты готов сказать речь? Пойми намек и не будь многословен. Долгие разговоры утомляют, хоть ты и мастак красиво поговорить.

Верховный судья нерешительно взглянул на Джориана; тот кивком головы разрешил начинать. Судья вытащил из-за пояса свиток и развернул его. Наконец, вооружившись читательным стеклом и придерживая свиток свободной рукой, он стал зачитывать речь. Задача оказалась не из легких: ветер, подхватив свободный конец свитка, норовил вырвать его из рук. Однако судья продолжал долдонить, видимо, помня содержание наизусть.

Для начала судья Граллон напомнил собравшимся об истории Ксилара. Много веков назад боголев Имбал основал этот город-государство, а также даровал ему единственный в своем роде способ выбора правителей. Далее судья упомянул славных ксиларских королей: и Пеллитуса Мудрого, и Кадвана Сильного, и Рюйса Безобразного.

В заключение судья Граллон обратился к царствованию Джориана. Он вознес хвалу неустрашимости Джориана. Он живописал битву при Доле, когда Джориан обратил в бегство полчища разбойников, вторгшихся в северные пределы королевства, о чем напоминает шрам на лице короля.

— …и вот теперь, — закончил Граллон, — это славное царствование подошло к предначертанному богами концу. Сегодня по Жребию Имбала корона Ксилара перейдет в руки нового избранника богов. И если руки эти сильны, справедливы, милосердны, мы будем верными и достойными подданными, если же нет — не будем. Сейчас король получит последнее утешение от своего святого наставника.

* * *

Старый доктор Карадур размотал веревку и уложил ее кольцом в центре помоста. Из ранца он извлек складную латунную подставку и пристроил рядом с веревкой. Затем из ранца появилась бронзовая чаша, которую Карадур водрузил на подставку. Оттуда же был извлечен подсумок со множеством отделений; доктор достал из него разные порошки и ссыпал их в чашу. После этого он убрал подсумок, вынул кремень с огнивом и высек над чашей искры.

Взметнулся зеленый огонь, и взвился клуб дыма, ветерок тут же отнес его в сторону. Над чашей заплясали разноцветные язычки пламени и закурился дымок. Первосвященник Зеватаса с кислой миной наблюдал за происходящим.

Карадур затянул нескончаемую молитву-заклинание; о чем там шла речь, никто сказать не мог, — заклинание было мальванское. Он молился так долго, что некоторые из присутствующих стали проявлять нетерпение. Конечно, им не хотелось, чтобы церемония закончилась слишком быстро, ведь она была самым ярким событием года. С другой стороны, они пришли сюда не для того, чтобы выслушивать невразумительные завывания старого тощего колдуна и наблюдать, как он стучит лбом о помост.

Наконец Карадур встал и обнял Джориана, который горой возвышался над ним. Огонь в бронзовой чаше полыхнул и выбросил большой клуб дыма, отчего стоящие на помосте закашлялись и принялись тереть глаза. Никто из них не разглядел, как Карадур, обхватив могучий торс короля, сунул в его связанные за спиной руки маленький нож.

— Как твоя храбрость, сынок? — прошептал колдун.

— Улетучивается с каждым вздохом. Правду сказать, сам не свой со страху.

— Держись, мой мальчик! Дерзость — твое единственное спасение.

Тут оркестр заиграл гимн в честь Зеватаса. Насупленный Первосвященник, который производил неизгладимое впечатление своей пурпурной рясой, первым запел гимн и, отбивая такт ритуальным жезлом, увлек за собой толпу.

Пропев гимн, Первосвященник склонил голову и вознес молитву, чтобы при выборе нового короля жребий пал на достойнейшего. Он просил богов о снисхождении к Ксилару, он просил, чтобы, карая грешников, боги заодно не навредили добропорядочным гражданам, которых в Ксиларе куда больше. Он молился так же долго, как Карадур. Глава культа верховного божества не мог допустить, чтобы его обскакал какой-то заморский колдун.

Наконец Первосвященник умолк. Верховный судья зачитал вердикт, из которого следовало, что в соответствии с древними обычаями Ксилара царствование Джориана подошло к концу и он добровольно отдает свою голову как предмет, необходимый для выбора нового короля. В заключение судья Граллон широким жестом указал на плаху, давая понять, что Джориану пришло время положить на нее голову.

— Вашему Величеству завязать глаза? — предложил он.

— Нет уж, — направляясь к плахе, ответил Джориан, — я встречу судьбу с открытыми глазами, как встречал врагов Ксилара.

— Один момент, Ваша Честь, — гнусавя на мальванский манер, вмешался Карадур. — Я должен… м-м… мне было позволено произнести последнее заклинание, которое поможет душе короля Джориана отлететь в иной мир, не опасаясь нового земного воплощения.

— Ну что ж, заклинайте, — разрешил Верховный судья.

Карадур достал из ранца маленький бронзовый колокольчик.

— Руби по звонку!

Он всыпал в чашу новую порцию порошков, там что-то вспыхнуло и забулькало.

— На колени, царственный сын мой, — произнес Карадур. — Не страшись.

Толпа в нетерпении подалась вперед. Отцы повыше подняли детей.

Джориан бросил на старого мальванца нерешительный взгляд. Затем опустился перед плахой на колени и положил на нее голову. Горло пришлось как раз на специальную узкую перемычку, а королевский подбородок удобно улегся в выемку, выдолбленную на западной стороне плахи. Скосив глаза, Джориан старался не упустить из виду Утара-мясника. Утар нагнулся и отбросил с шеи короля длинные черные волосы.

Карадур, размахивая костлявыми загорелыми руками, выкрикивал свое заклинание. Оно было такое длинное, что у Джориана от стояния на голых досках заныли колени. Утар, отступив на шаг, поудобнее ухватил топорище.

Наконец мальванец звякнул в колокольчик. Джориан, который из последних сил старался незаметно держать палача в поле зрения, скорее почувствовал, нежели увидел, как Утар вскинул топор. Колокольчик звякнул еще раз, предупреждая, что топор пошел вниз.

Следующее движение Джориана требовало молниеносной реакции, а он вовсе не был уверен в успехе, хотя они с Карадуром и провели взаперти много часов, тайком репетируя казнь, — старый колдун играл роль палача, орудуя вместо топора метлой. К тому же Джориан чувствовал себя немного утомленным: прошедшей ночью все четыре жены потребовали, чтобы он доказал им свою любовь.

Когда топор стал опускаться, Джориан сбросил путы, которые незаметно разрезал ножом, пока шла церемония. Одновременно он рванулся влево и упал на бок. Топор уже падал, и дородному палачу не хватило расторопности, чтобы осознать происходящее, и силы, чтобы сдержать удар. Топор со свистом врезался в плаху, накрепко застряв в свежевыкрашенной красной колоде.

Джориан молниеносно вскочил на ноги и перехватил нож зубами. Карадур подбросил в чашу какого-то зелья; оно вспыхнуло и задымило, как небольшой вулкан. В небо взвился столб зеленого дыма, посыпались красные и фиолетовые искры. Колдун взмахнул руками и издал пронзительный вопль. Кольцом лежавшая у его ног веревка вдруг распрямилась и гигантской змеей рванулась вверх. Ее нижний конец болтался футах в двадцати над землей, а верхний терялся в каком-то тумане, будто веревка проткнула в небе дырку. Над чашей поднялся огромный клуб дыма, застилая глаза стоящим на помосте и скрыв сам помост от собравшихся внизу зевак. Некоторые из них решили, что голову уже отрубили, и стали кричать: «Красное и белое! Красное и белое!»

Джориан одним прыжком оказался рядом с палачом. Утар-мясник с топором в руках мог представлять нешуточную опасность. Однако несмотря на его отчаянные рывки, лезвие топора намертво засело в плахе.

Джориан поднял левый кулак и, от души размахнувшись, нанес палачу сокрушительный удар в челюсть. Утар опрокинулся на ограждение и свалился с помоста.

Окрик Карадура заставил короля обернуться. К нему, наставив алебарду, бежал закованный в латы стражник. С молниеносной быстротой, которая однажды уже спасла ему жизнь, Джориан ухватился за древко алебарды в тот самый момент, когда наконечник был готов проткнуть его. Джориан яростно отбросил наконечник влево, и выпад стражника не достиг цели.

Вцепившись в древко обеими руками, Джориан развернулся к гвардейцу спиной, подставил под алебарду плечо и резко нагнулся — так, что наконечник коснулся земли. Алебардщик, не успевший выпустить древко, вдруг, к своему изумлению, вознесся над широкой спиной Джориана, пролетел вверх тормашками над помостом и, лязгая латами, грохнулся оземь.

Схватив алебарду, Джориан шагнул к другому стражнику, который наглотался едкого дыма и теперь кашлял. Верховный судья и Первосвященник Зеватаса с такой поспешностью бросились бежать по ступенькам, что Первосвященник оступился, полетел вниз головой на землю и сильно расшибся.

Стражник — может, со страху, может, из почтения к бывшему хозяину — замешкался. Он стоял, прижимая к груди алебарду, и никак не мог решить, что же ему делать: выдергивать из плахи топор или колоть копьем. Джориан не питал к воину личной вражды. Он перехватил свою алебарду и изо всех сил ударил стражника древком в защищенную латами грудь. От такого тычка второй гвардеец кувырнулся с помоста и грохнулся на землю рядом с первым.

Итак, через четверть минуты после того, как палач взмахнул топором, на помосте не осталось никого, кроме Джориана и Карадура. В толпе поднялся ропот. События на помосте развивались слишком быстро, а место действия было затянуто дымом — стоящие внизу толком не поняли, что же произошло. Но одно казалось несомненным: казнь шла не так, как было задумано. Люди толкались и забрасывали друг друга вопросами; ропот перешел в рев. Послышалась резкая команда, и к подножию помоста понеслись всадники охраны.

Джориан отбросил алебарду и, подпрыгнув, ухватился за конец веревки. Недаром он полгода учился лазать по канату — за это время мускулы на руках приобрели крепость стали. При каждом движении Джориана веревка слегка раскачивалась, но натяжение не ослабевало. Помост остался далеко внизу. Защелкали арбалеты, и Джориан слышал гул перебранки, возникающий после каждого неудачного выстрела.

В толпе внизу царила неописуемая суматоха. Стражники карабкались на помост. Увидев их головы, Карадур, как раз затянувший очередное заклинание, проворно скатился на землю. Джориану было недосуг рассматривать колдуна, но он все же увидел, что, едва коснувшись земли, Карадур совершенно преобразился. Вместо темнокожего, седовласого Мальванского проповедника появился монах из захудалого Ксиларского ордена, одетый в опрятную шерстяную черную рясу. Толпа поглотила его.

Снова зазвенела натянутая тетива. Оцарапав плечо, мимо просвистела стрела. Стражники забрались наконец на помост и с сомнением разглядывали болтающийся конец веревки. У Джориана мелькнула лихорадочная мысль: а ну как они постараются стянуть его вниз или полезут следом?

До верха оставалось всего несколько футов. Пот заливал лицо Джориана и его могучую волосатую грудь. Он добрался до места, где веревка теряла очертания и исчезала. Когда голова попала в дымку, Джориан обнаружил, что веревка, все такая же прочная, тянется дальше, зато происходящее внизу дрожит и расплывается, будто его затягивает густеющим туманом.

Последний рывок, от которого чуть не выскочило сердце, — и помост скрылся из глаз. Там, где раньше было только небо, раскинулась совершенно незнакомая местность. Джориан распрямил ноги и ступил на травянистую почву.

Сейчас ему было не до осмотра окрестностей. Карадур не раз напоминал, как важно втащить наверх волшебную веревку. Ее верхний конец, высотой примерно с Джориана и прямой, как палка, по-прежнему торчал из травы. Джориан ухватился за него обеими руками и потянул. Веревка подалась и поползла из земли, словно там было какое-то незаметное отверстие. Джориан продолжал подтягивать веревку; ее видимая часть утратила твердость, обмякла и провисла, как самый обыкновенный канат.

Джориан неожиданно ощутил рывок: кто-то удерживал нижний конец. Очевидно, один из стражников, увидев, что веревка поплыла вверх, собрался с духом и ухватился за нее. Стражник попался не из легких, и Джориан, еще не отдышавшийся после подъема, с трудом тащил его наверх.

Тут короля осенило: вместо того чтобы втаскивать до зубов вооруженного врага в расстилавшийся вокруг новый мир, он ослабил хватку, и веревка свободно заскользила между пальцами, увлекая к земле повисшего на другом конце человека. Раздался чуть слышный удар и приглушенный вопль. Джориан, проворно перебирая руками, потянул веревку обратно. На сей раз сопротивления не последовало, и вскоре смотанная веревка лежала у ног Джориана.

* * *

Джориан утер лоб и тяжело опустился на траву. Сердце никак не хотело успокаиваться: сказывались пережитое напряжение и волнения побега. Король перебирал в уме сегодняшний день и никак не мог поверить, что остался жив.

С самого начала Джориан понимал, что, несмотря на молодость, огромный рост, недюжинную силу и ловкость, у связанного и безоружного человека мало шансов убежать от скопища врагов даже с помощью колдовства. Он всю жизнь имел дело с оружием, сражался в двух больших битвах, много раз участвовал в стычках и знал, что возможности человека не безграничны. К тому же колдовство казалось заведомо ненадежным и не вызывало особого доверия, поэтому в своей попытке выжить Джориан рассчитывал только на неожиданность, слаженность действий и точный расчет. Может, Мальванские боги Карадура все-таки помогли, мелькнуло в голове.

Кидая по сторонам быстрые взгляды, Джориан думал, что, мол, вот он какой — загробный мир, куда души усопших, отлетев с земли, направляются перед новым воплощением! Он стоял на узком травянистом газоне футов сорока в поперечине. Трава казалась неестественно мягкой. Газон окаймляли две мощеные дороги, каждая шириной примерно в двадцать футов.

За этими дорогами раскинулись зеленые лужайки. За лужайками виднелись лесистые холмы, на склонах которых Джориан, как ему казалось, различал дома. Королю не давал покоя один вопрос: какому нормальному человеку придет в голову проложить рядом сразу две прекрасные дороги?

Неожиданно его внимание привлек какой-то быстро нарастающий, жужжащий, дребезжащий, свистящий звук, до отвращения похожий на свист арбалетной стрелы — только гораздо громче. Джориан поискал глазами и наткнулся на источник звука.

По одной из дорог на короля стремительно неслось непонятное существо. Сперва Джориан принял его за сказочного дракона: низкое, горбатое, с огромными горящими стеклянными глазами. Пониже глаз в дьявольской ухмылке скалились серебряные клыки.

Мужество покинуло Джориана, но когда он попятился, сжимая в руке нож и приготовившись дорого продать свою жизнь, существо — словно ястреб, преследующий добычу, — со свистом пронеслось мимо. При ближайшем рассмотрении оказалось, что оно снабжено колесами и, значит, это не дракон, а машина для передвижения. Джориан успел разглядеть голову и плечи сидящего внутри человека, а экипаж уже с лязгом и грохотом скрылся из глаз.

Не успел король оправиться от изумления, как за спиной снова послышался грохот. Джориан резко обернулся; навстречу летела новая повозка, пострашнее первой — огромная, с корпусом-башней и множеством колес. В своем мире Джориан славился отчаянной храбростью, однако и смельчак может пасть духом, если он попал в совершенно непривычное окружение и не знает, откуда ждать опасности и как она, собственно, выглядит.

Джориан почувствовал, что угодил в западню. Неизвестно, сумеет ли он добраться до места встречи с Карадуром. Дороги, не сближаясь и не расходясь, тянулись в обе стороны до самого горизонта. Казалось, можно прошагать по травянистому газону сотню лиг хоть в ту, хоть в другую сторону, но так и не найти способа перебраться на лужайку.

Пронеслось еще несколько повозок. Стало ясно, что по одной дороге они движутся только на восток, а по другой — на запад; кроме того, ни одна машина не заехала на газон. Значит, пока ничего опасного для здоровья не случится. Надо выбрать момент, когда поблизости не окажется колесницы, перебежать дорогу и очутиться на безопасной лужайке.

Джориан заставил себя приблизиться к мостовой. Дорога оказалась покрытой цементом или строительным раствором; через равные промежутки ее пересекали узкие шпалы, сделанные из какого-то черного, похожего на застывшую смолу вещества. Джориан едва успел отскочить — мимо, обдав его струей горячего воздуха, с ревом пронеслась огромная повозка.

Джориан совсем упал духом. Оставалось надеяться, что душе не придется воплощаться в этой реальности. Любая повозка может раздавить тебя, как клопа. Вот незадача: избежать в том, своем, мире топора палача только затем, чтобы в этом угодить под колымагу! И вообще, мыслимое ли дело научиться управлять такой колесницей — разве что здешние жители всю жизнь в них и живут, своими ногами не ходят. Может, у них и ног-то нет…

Приближающаяся повозка подкатила почти вплотную и, по-мышиному взвизгнув, остановилась. Открылась дверца и вышел человек. Взору Джориана представились обычные человеческие ноги, обтянутые длинными серыми панталонами. На человеке была шляпа с прямыми широкими полями, а с поясного ремня свисала небольшая кожаная сумка. Оттуда торчала изогнутая ручка какого-то инструмента. Видно, плотник, подумал Джориан.

Человек приблизился к Джориану и что-то сказал, но король не разобрал ни слова. Джориан знал несколько языков, но тот, на котором говорил человек в серых панталонах, был ему незнаком.

— Я Джориан из Ардамэ, — сказал он, — сын Эвора-часовщика.

Так его звали до того злополучного дня пять лет назад, когда, недолго думая, он схватил подброшенную в воздух человеческую голову и превратился в короля Ксилара.

Пристально разглядывая золотую корону Джориана, незнакомец покачал головой и снова что-то сказал. Джориан повторил свою фразу по-мальвански и по-швенски. В ответ человек с озадаченным видом произнес несколько слов.

Неожиданно раздался еще один голос. Джориан подскочил на месте, не понимая, кому он может принадлежать. Пронзительный металлический голос, произносящий непонятные слова, похоже, доносился из повозки незнакомца. Тот выдавил из себя успокоительную улыбку, снова что-то сказал и забрался в экипаж, который тут же с ревом помчался прочь.

Джориан вспомнил о веревке и стал обматывать ее вокруг пояса. Он припомнил наставления: пройти одну лигу на юго-восток, спуститься в свой мир и ждать Карадура, если тот еще не добрался до места встречи.

Но где здесь юго-восток? Небо, к счастью, было такое же чистое, как над Ксиларом. Казнь намечалось провести в полдень; с того момента, как Джориан положил голову на плаху, прошло совсем немного времени. Однако вскоре солнце сядет и по нему уже нельзя будет определить направление. Так что, невзирая на опасность, одну из дорог придется пересечь.

Джориан оглядел ближайшую дорогу, убедился, что повозок не видно, и стрелой метнулся на другую сторону. Он добежал до травянистого луга. Растительность здесь была не такая ухоженная, как на газоне. Джориан срезал длинный стебель, нашел земляную проплешину и воткнул его посредине. Затем по границе тени ножиком отчертил линию, пересек ее другой, перпендикулярной, а третьей линией разделил левый угол пополам. Она-то и указывала на юго-восток.

Джориан пошел в этом направлении. По дороге он то и дело останавливался, чтобы срезать молодой побег и выстругать палочку в два-три фута длиной. На одной из этих палочек он через каждые сто шагов делал зарубку. Остальные палочки он втыкал в землю через каждые пятьдесят-сто шагов и таким образом постоянно проверяя себя, держался выбранного направления. Каждые тысячу шагов он сверялся по солнцу.

На пятидесятой зарубке Джориан остановился. Он находился в лощине, образованной склонами лесистых холмов. Вдалеке виднелись дома, но сейчас Джориан был рад, что его путь лежит в стороне от жилья.

Для пущей уверенности он пересчитал зарубки, снял с пояса веревку и обмотал ею ствол дерева. Затем произнес мальванское заклинание, которому выучился у Карадура:

Ноги вдруг куда-то провалились, словно угодили в зыбучий песок, земля подалась, и Джориан полетел вниз. Затем раздался рывок, падение прекратилось, и он повис меж землей — своей собственной землей — и безоблачными голубыми небесами.

Два веревочных конца, чуть расходясь, тянулись вверх и в ярде над головой пропадали. Внизу, к изумлению Джориана, плескались мертвые черные воды Морусской Трясины. Карадур упоминал болото, но Джориан не ожидал, что окажется прямо над ним. К северу тянулись поля и лесные угодья Ксилара. На юге вздымался огромный хребет Козьей Кручи, над которым, сверкая снежными шапками, высилась горная гряда, отделяющая города-государства Новарии от жаркой империи Мальвана.

Джориан решил было подняться обратно и поискать другое дерево, но передумал. Кто знает, как долго останется проницаемым «мягкое пятно» между двумя реальностями, которое он создал своим заклинанием? Что если земля затвердеет, когда он будет находиться в ее толще? К тому же Джориан отлично плавал, и водившиеся в Морусской Трясине небольшие крокодильчики в три фута длиной его ничуть не путали.

Джориан спустился до места, где веревка кончалась. Завяжи он обычную петлю, длины веревки как раз хватило бы до земли, но тогда, спустившись, он не смог бы сдернуть драгоценную веревку вниз. Поэтому Джориан просто перекинул ее через ствол дерева, так что теперь в небе болтались два конца одинаковой длины.

Под ногами, футах в двадцати, стояла темная затхлая вода. Колдуна нигде не было видно. Поехали, подумал Джориан и выпустил из рук веревочный конец.

Взметнув огромный фонтан брызг, он плюхнулся в воду. Следом, взбаламутив болото, упала веревка. Джориан ухватил зубами веревочный конец и поплыл к ближайшему берегу.

Оказалось, что это куча плавучего тростника. Джориан вылез на островок, бурая вода ручьями текла по плечам. Стоило ему подняться на ноги, вязкая поверхность заходила ходуном, подалась и угрожающе прогнулась. Здесь только на карачках и доберешься, решил Джориан. Волоча за собой веревку, он пополз к высокому берегу, густо заросшему ивами и темно-зелеными кипарисами. Ноги наконец нащупали твердую почву, и Джориан выпрямился. На зубце короны повисла водоросль.

— Карадур! — крикнул он, отдирая водоросль и стряхивая с тела болотную воду.

Колдун не отзывался, но Джориана это не смутило. Путешествие длиной в одну лигу может оказаться старику не по силам, так что он вряд ли доберется засветло. Чтобы попусту не тратить время, Джориан отыскал заросшую папоротником прогалину, снял корону, растянулся на земле и тут же заснул.

* * *

День клонился к вечеру, но до захода солнца было еще далеко. Вдруг кто-то окликнул Джориана по имени. Он подскочил и нос к носу столкнулся с Карадуром. Карадур уже обрел прежний облик и стоял, навалившись на посох и тяжело дыша.

— Привет! — сказал Джориан. — Старина, как ты меня отыскал?

— Ты… ох… храпел, о Король… я хотел сказать, мастер Джориан.

— За нами погоня?

— Да нет, по гаданию выходит, что она давно кончилась. Охо-хо, как я намучился! Дай передохнуть, — колдун со стоном повалился в папоротник. — В жизни так не уставал. Два заклинания в один день чуть меня не убили, а блуждание по лесу и вовсе доконало.

Он уронил голову на руки.

— Где ты спрятал припасы?

— Погоди, я так измучился, даже думать не могу. Как тебе понравился загробный мир?

— Ой! Ужас, хоть я мало что видел, — сказал Джориан и стал описывать дорогу из цемента и с ревом несущиеся по ней страшные повозки. — Клянусь рогами Тио, жить там куда опаснее, чем у нас со всеми нашими войнами, чумой, разбойниками и диким зверьем! Нет уж, я лучше попаду в какую-нибудь мальванскую преисподнюю, где человеку грозит всего лишь встреча с парочкой-другой чудненьких кровожадных демонов.

— Ты видел… встречал тамошних жителей?

— Ага, один малый, кажется, плотник, остановил экипаж и поболтал со мной, хотя ни он меня, ни я его тарабарщины не понял. Он так на меня уставился, будто он ксиларец, а я обезьянец из Комилакха, которого он вдруг встретил на родной улице, — и Джориан описал человека в длинных панталонах.

Карадур вяло хихикнул.

— Это не плотник, а страж порядка. Он умеет владеть оружием, но применяет его не против иноземцев, а против преступников своей страны. Думаю, и в некоторых городах-государствах твоей Новарии есть отряды таких крепких парней. Эта реальность славится сказочным богатством и диковинными аппаратами, но не хотел бы я когда-нибудь там воплотиться.

— Почему?

— Потому что в этом измерении правит низменный материализм, а волшебство совсем захирело, и им никто не пользуется. Что там делать образцовому чудотворцу вроде меня? Насколько я знаю, те, кто слывет в этой реальности волшебниками, зачастую просто мошенники. Да что там: в этом мире даже боги превратились в бледные призраки. Они способны принести лишь мелкие радости и огорчения тем, кого любят и ненавидят. Да и то не всегда.

— Тамошние жители что, совсем неверующие?

— Может, совсем, а может, притворяются. Еще они привечают всяких магов — астрологов, некромантов. Конечно, боги и колдуны этой реальности не могут навлечь на его жителей серьезные беды или принести большую удачу, но, воплощаясь там, люди несут в себе память о предыдущей жизни в нашем мире, когда колдовство действительно обладало могучей и ужасной силой.

Джориан прихлопнул комара.

— Значит, я, имея мозгов не больше, чем кочан капусты, мог бы неплохо там устроиться.

— Не совсем так, скорее наоборот.

— Почему это?

— Твои главные достоинства в нашем мире — сила и ловкость — там ничего не значат, потому что все делают бездушные машины. К чему выносливость, если ты, сев утром на лошадь, одолеешь к вечеру сорок лиг, а любая механическая повозка, которые ты там видел, проедет за то же время втрое больше? Твоя мощь никому не нужна, так же, как моя нравственная чистота и знание оккультных сил.

— Я же не полный дурак, хоть мускулы у меня действительно помощнее, чем у прочих, — сказал Джориан. — Но может, ты и прав. Ладно, старина, день не вечно будет длиться. Так что, ежели ты готов, пойдем-ка поищем наши припасы.

— Да, готов, хотя и без всякого удовольствия.

Колдун с причитаниями поднялся на ноги и принялся шарить посохом под ближайшими кустами.

— Ну-ка, поглядим, куда я запрятал эту проклятую штуку? — бормотал он. — Тц-тц. Я же помню, что положил ее под выступ валуна и забросал листьями.

— Здесь нет никаких валунов, — с легким нетерпением отозвался Джориан.

— Да уж, да уж. Кажется, то место было повыше. Поищем немного севернее.

Они двинулись в указанном направлении и следующие два часа рыскали по лесу в поисках валуна.

— Поглядим, поглядим… — бормотал Карадур. — Замшелый гранитный валун. Тебе, о Джориан, примерно по плечо… я уверен… я думаю…

— А ты не видал рядом какого-нибудь дерева или еще чего приметного?

— Дай подумать. Ах да, я заметил три дерева, с трех сторон от тайника. Но здесь так много этих проклятых деревьев.

— Почему бы тебе не поворожить?

— Потому что моя колдовская сила временно истощилась. Надо искать обычными способами, других нет.

Они вернулись к болоту и, немного изменив направление, снова принялись за поиски. В косых лучах заходящего солнца, пробивающихся сквозь листву, роилась мошкара.

— Не это дерево? — спросил Джориан.

— Ну, конечно, вот оно! — обрадовался Карадур. — Теперь поищем остальные.

— Здесь столько же валунов, сколько рыб в пустыне Федиран.

— Валун? Валун? Какой… ах… я вспомнил! Я же его спрятал не под валуном, а под поваленным деревом. Вот оно!

И Карадур указал на большое дерево, которое загородило им дорогу. Они в мгновение ока разбросали листву и вытащили на свет холщовый мешок. Джориан с досады присвистнул; его и раньше частенько раздражала забывчивость колдуна. Правда, он тут же одернул себя: нельзя быть слишком строгим к тому, кто спас тебе жизнь.

* * *

К заходу солнца Джориан преобразился. Теперь он, как заправский лесовик, был одет в простой коричневый кафтан, короткие штаны, высокие шнурованные башмаки — вместо вконец изорванных шелковых туфель — и видавшую виды зеленую шляпу с замусоленным фазаньим пером, торчащим из-за ленты. На поясе болтался короткий тяжелый охотничий меч, годный скорее для игры в лапту и рубки кустарника, чем для поединка.

— А с ней что делать? — спросил Джориан и указал на ксиларскую корону. — Кучу львов можем огрести.

— Ни в коем случае, мой мальчик! — запротестовал Карадур. — Если что-то тебя и выдаст, так это она. Стоит показать ее любому золотых дел мастеру или ювелиру, или меняле на сто лиг в округе, и молва птицей долетит до Ксилара.

— Переплавим, и дело с концом.

— У нас нет печи и тигеля, а покупать их — значит навлечь на себя подозрения не меньше, чем самой короной. К тому же древние создатели этой золотой вещи наверняка наделили ее волшебными свойствами, неоценимыми для занятий магией. Непростительно спалить эти свойства в печке.

— Что же делать?

— Самое лучшее спрятать ее здесь вместе с твоей старой одеждой. Если все пойдет хорошо, потом заберешь. Или, скажем, договоришься с ксиларцами — твоя голова в обмен на их корону. А что, ты разве не прихватил с собой денег?

— Прихватил. У меня в поясе под одеждой сто новеньких золотых львов — прямо с королевского монетного двора. Кабы пожадничал, лежать бы мне сейчас на дне Трясины Мору. Что ж, всех денег не унесешь.

— Но, сын мой, это же огромное богатство! Да не допустят боги, чтобы какой-нибудь грабитель услышал, сколько денег у тебя в поясе.

— Знаешь, в наших обстоятельствах сохраннее держать капитал при себе.

— Ты прав. Но пытаться продать корону все-таки слишком опасно. А теперь, пока не стемнело, я должен тебя постричь.

Джориан сел на поваленное дерево, и Карадур, вооружившись ножницами и гребнем, принялся за дело. Время от времени он просил Джориана прекратить болтовню, но бывший король не умел долго молчать.

— Печально, — разглагольствовал Джориан, — что мой народ — ведь это и вправду был мой народ — лишился всех своих развлечений: отсечения головы, коронации, раздачи даров, состязаний по бегу, стрельбе, борьбе, футбола и хоккея, пения и танцев, да еще и пира в придачу.

— Который, вне всякого сомнения, закончится бесподобным разгулом мерзкого греховного пьянства и распутства, — поддакнул Карадур, трудясь над правым виском Джориана. — Так что, если угодно, можешь себе во вред заняться благотворительностью. Еще не поздно передумать и вернуться.

— Не-е… Я привык принимать вещи такими, какие они есть. Да и боги на моей стороне, а то б они не позволили мне уйти так далеко, правда?

— Аргумент убедителен, если считать, что богам есть дело до каждого смертного — философы уже тысячу лет ведут об этом жаркие споры. По-моему, главное, что помогло тебе ускользнуть, это мое волшебство, усиленное нравственной чистотой, благоприятное положение планет, да еще твоя сила и храбрость. Легче блоху подковать, чем найти событие, проистекающее из какой-то одной причины. Я совсем заболтался, а надо еще отстричь эти ужасные усы.

— Ах ты, старый злодей! От зависти всю мою юную красоту готов извести! — хмыкнул Джориан. — Но снявши голову, по волосам не плачут. Стриги!

Теперь вместо пышной гривы на голове бывшего короля топорщился ежик волос не длиннее ногтя. Усы Карадур тоже отхватил почти начисто.

— Ну вот, — сказал он, — отрастут борода и усы — ни одна живая душа тебя не узнает.

— Если меня не выдадут рост, вес, голос и шрам на носу, — возразил Джориан. — Ты можешь произнести такое заклинание, чтоб я превратился в тощенького светловолосого парнишку?

— Мог бы, если бы уже не произнес двух с утра пораньше. Только это ничего не даст: фантомы держатся час-два, не больше. Да и вряд ли кто нам встретится по пути к Ритосу-кузнецу, разве что случайный охотник, угольщик или жалкий батрак. Какой толк в маскараде?

— Он помешает им натравить на меня ксиларских ищеек.

— Правильно; но представь, ты подходишь к ним подростком и вдруг прямо на глазах превращаешься в самого себя. Такое у кого хочешь вызовет подозрение.

Джориан вытащил из холщового мешка большую кожаную сумку и достал оттуда каравай и кусок вяленой оленины. И то, и другое он уплетал с завидным аппетитом. Карадур удовольствовался маленьким кусочком хлеба.

— Мой мальчик, тебе придется обуздать свой неуемный аппетит, — сказал колдун.

— У меня-то неуемный? — с набитым ртом отозвался Джориан. — Клянусь золотыми локонами Фрэнды, я только червячка заморил. Ты как думаешь, можно слона накормить одной сладкой булочкой?

— Я хотел сказать, что надо заглушать низменный голос желудка; к тому же этой провизии должно хватить до Ритосова дома, где тебя ждут. Поройся в мешке и найдешь план: там нарисовано, как добраться до места.

— Хорошо, хоть я уже бывал в этих местах, когда гонялся за разбойниками. Здесь ходу не больше одной лиги.

— Говорят, — снова завел Карадур, — у Ритоса есть дочь или племянница, на которую распутные молодые болваны вроде тебя пялят бесстыжие глаза. Ты на нее не заглядывайся, каждый грех сладострастия осложняет мою задачу.

— У меня-то сладострастие? — вскинув брови, изумился Джориан. — Стану я бегать по бабам, когда у меня дома пять молодых красивых жен! Да я буду только рад передышке, чтоб я в дерьме утонул, — хоть и скучаю по карапузам, что по мне ползали. Но давай о Ритосе-кузнеце. Почем ты знаешь, что он не выдаст меня ксиларцам? Он может неплохо заработать, ежели наведет их на след.

— Умолкни! Ни у одного посвященного Сил Прогресса не хватит подлости предать другого посвященного!

— Но ты же сам говорил, что этот Ритос против тебя. Я пять лет был королем; может, это меня ничему и не научило, но одно я усвоил: никому нельзя доверять сверх меры.

— Он действительно принадлежит к Черной Ложе, или Благодетелям, и стоит за то, чтобы не выпускать могучие силы волшебства за границы нашего круга. Я же принадлежу к Белой Ложе, или Альтруистам, и готов нести волшебство в мир и помогать всем, кто трудится в поте лица своего. Однако, несмотря на внутренние разногласия, мы едины перед миром, лежащим вне пределов нашего ученого ордена. Я уверен в Ритосе, как в самом себе.

— Судя по названиям лож, вы чисты, что талая вода. И все же я за свое царствование такого насмотрелся…

Карадур положил Джориану на колено темную костлявую руку.

— Мальчик, ты волей-неволей доверился мне, чтобы спасти свою голову. Доверься и в этом.

— Ну ладно, ты знаешь, что делаешь, — проворчал Джориан. — Святой отец, я хочу поблагодарить тебя — ты спас мою беспутную голову.

— Не стоит благодарности; только ты ведь знаешь, эту голову нужно еще заслужить.

Джориан хитро усмехнулся.

— Что, ежели я найду другого колдуна и он своей ворожбой снимет заклятье, какое ты и твои дружки-чародеи так бессовестно на меня наложили?

— Освобождающего заклятья не существует, Я предупреждал: если какой-нибудь захудалый отщепенец попытается снять наше заклятье, для тебя это окончится весьма плачевно. Заклятье наложил магистр нашей ложи Форко из Хендау, и он один может развеять чары.

Итак, не забудь: ровно через месяц мы встретимся в… уф… в «Серебряном Драконе» в Оттомани, оттуда отправимся в Тримандилам за Ларцом Авлена, а потом на Конклав моих сторонников в Башню Гоблинов в Метуро. Надо спешить, встреча состоится в месяц Щуки.

— Времени хоть отбавляй.

— Разумеется, но непредвиденные обстоятельства часто сводят на нет самые многообещающие планы. Как бы там ни было, для начала нужно добраться до Оттомани.

— Почему бы мне не отправиться туда с тобой, чем продираться сквозь бурелом?

— Ксиларцы перекроют дороги, а чтобы отросла борода, нужно время. Ритос ждет твоего прихода; у него можно отдохнуть несколько дней и пополнить запасы провизии.

— Я приду в Оттомань, ежели не случится беды. Буду запаздывать, — оставь мне у трактирщика записку на вымышленное имя.

Карадур:

— Фальшивое имя? Тц-тц! Это безнравственно, сын мой.

— Вот как? Ты, верно, забыл: до того, как стать королем Ксилара, я год прослужил в пешей гвардии Его Незаконнорожденного Высочества. В Оттомани многие меня вспомнят, ежели понадобится.

— Тебе нечего бояться. Великий Герцог и Его Незаконнорожденное Высочество одинаково не любят Ксилар, потому что их страна вклинилась между твоим бывшим королевством и Республикой Виндия, которая заключила с Ксиларом договор против Оттомани. Правители Оттомани не выдадут тебя ксиларцам.

— Может, и нет, но они не в силах помешать ксиларцам меня выкрасть. Судейские спят и видят, как бы завершить свою кровавую церемонию. К тому же чем фальшивое имя безнравственней того, что сделали твои Силы Прогресса, послав меня воровать этот чертов сундук с трухлявыми волшебными пергаментами у самого царя Мальваны?

— Почему… ах… то совсем другое…

— Чем другое-то? — не унимался Джориан.

— То было легко… как бы сказать… ох, твоего духовного развития не хватит, чтобы понять. Это вопрос чистоты побуждений…

— Зато я уяснил другое: ежели из-за твоей дурацкой нерешительности меня схватят где-нибудь на пути в Тримандилам, тебе нипочем не добыть ящика с волшебной тягомотиной. Без головы не поворуешь.

— Ах, ну, твои рассуждения во многом справедливы, хотя, не будь я так утомлен, я бы обязательно нашел, что возразить.

— Какое ты выберешь имя, коли тебе все же придется сделать что-нибудь эдакое безнравственное?

— Я назовусь… уф… Мабахандулой.

— Вот имечко, клянусь железной писькой Имбала! Язык сломаешь. Хотя, я думаю, тебе действительно не имеет смысла притворяться, что ты не мальванец.

Джориан несколько раз повторил имя, чтобы не забыть.

Карадур поморщился.

— Тц-тц. Я бы попросил тебя так много не богохульствовать, даже по отношению к твоим маленьким домашним божкам. Как тебя будут звать, если ты придешь первым?

— Мм… Никко из Кортолии. Моего дядю звали Никко.

— Почему бы тебе не назваться цолонийцем? Остров Цолон далеко отсюда, следовательно, это безопаснее.

— Я никогда не был на Цолоне и не умею говорить на ихнем тарабарском наречии. Зато я вырос в Кортолии и, когда не слежу за собой, говорю, как заправский кортолец. Слушай, старый зануда, может, хватит меня песочить?

— Пожалуй. Если я не появлюсь в «Серебряном Драконе», расспросишь в городе про волшебницу Гоанию. Она хранит снадобья, необходимые, чтобы вырвать Ларец Авлена из рук злобного типа, который незаконно овладел им, — так называемого Царя Царей.

— Гоания, говоришь? Я-то запомню. А вот ты, дружок, постарайся не забыть по рассеянности названия города и, ежели ошибкой забредешь в Гованнию или Виндию, не удивляйся, что я тебя там не встречу.

— Оставь в покое мою рассеянность! — огрызнулся колдун. — Точно выполняй инструкции, остальное предоставь мне. И придержи болтливый язык. Твоя жизнерадостная трескотня чуть не выдала нас тогда, на помосте. Ты бы лучше не пил ничего, кроме воды, — после вина и пива язык у тебя начинает болтаться, как помело.

— Ежели я буду в пути пить вонючую воду, то слягу с какой-нибудь кошмарной дизентерией или лихорадкой, и толку от меня будет, как от безголового.

— Ну, хотя бы не напивайся; твои главные слабости — выпивка и болтливость, А теперь давай склоним головы и вознесем молитву истинным богам — богам Мальваны.

Колдун пробубнил молитву Варну-Создателю, Крадхе-Хранителю и Ашаке-Разрушителю. Затем Джориан коротко помолился Тио, новарскому лесному богу. Они с Карадуром пожали друг другу руки. Карадур произнес напутственную речь:

— Будь осторожен и благоразумен; подавляй желания плоти; алкай нравственного совершенства и духовного просветления. Истинные боги тебя не оставят, сын мой.

— Спасибо, отец, — отвечал Джориан. — Я буду благоразумен, как мидия, и чист, как первый снег.

Он развернулся и зашагал в мрачную глубь леса. Карадур, глядя ему вслед, принялся обматывать талию волшебной веревкой. В сгущающихся сумерках звенела ночная мошкара.

Глава 2

Меч Его Незаконнорожденного Высочества

Шел уже месяц Медведя, когда Джориан добрался до жилища Ритоса-кузнеца. Листва деревьев у подножия Козьей Кручи окрасилась в багрянец и золото, и только более высокие склоны, поросшие хвойными лесами, по-прежнему сохраняли сумрачную темно-зеленую окраску. Над этими зелеными вершинами, казавшимися черными при пасмурной погоде, белели полускрытые облаками снежные пики центральной гряды. Множество красных и желтых листьев, которые под хмурым осенним небом облетали с деревьев, кружась и раскачиваясь, как утлые лодки в штормовую погоду, устилали поляну перед домом Ритоса.

Жилище кузнеца-отшельника оказалось на удивление ухоженным и вместительным. Над первым этажом, сложенным из известняка, располагалась бревенчатая надстройка; высокая остроконечная крыша венчала сооружение. К правой стене дома было пристроено что-то вроде сарая — в нем помещалась кузница. Оттуда доносились удары молота по наковальне.

У противоположной стены стояла большая деревянная клетка. В ней, свернувшись калачиком, лежал обезьянец из далекого, расположенного на юго-востоке Комилакха. На краю поляны был возведен каменный колодец; из него доставала воду молодая женщина. Когда появился Джориан с луком через плечо, она как раз вытянула воротом бадью, поставила ее на край колодца и собиралась перелить воду в кувшин. На другом конце поляны стреноженный ослик жевал сено.

Джориан шагнул на поляну; девушка вздрогнула, и вода выплеснулась из бадьи.

— Черт побери! — воскликнул Джориан. — Дай помогу, красотка!

— Ты кто? — все еще настороженно спросила она.

— Джориан, сын Эвора. Это дом Ритоса-кузнеца?

— Ага. Нас предупреждали о твоем приходе, но уже столько дней прошло.

— Заплутал в проклятом лесу, — сказал Джориан. — В таком тумане сам себя потеряешь. Держи кувшин, я опрокину бадью!

Переливая воду, Джориан разглядывал девушку. Она была высокой — почти с него ростом — с копной черных волос. Лицо с грубоватыми и неправильными чертами нельзя было назвать красивым, но она производила впечатление яркой, сильной женщины. Особенно украшали ее прекрасные серые глаза.

— Неудивительно, что ты заплутал! — произнесла девушка низким хрипловатым голосом. — Ритос напускает морок на всю округу, чтобы охотники и дровосеки носа сюда не казали.

— Зачем это ему?

— Для леших. Они нас за это кормят.

— То-то мне попался малый с длинными волосатыми ушами, — сказал Джориан и, подхватив кувшин, вслед за девушкой поспешил к дому.

Обезьянец вскочил и зарычал на Джориана, но окрик хозяйки заставил его замолчать.

— Вообще-то туман должен был рассеяться и пропустить тебя, — продолжала девушка, — но убрать туман дело непростое, это тебе не свечку задуть. А ты неплохо воспитан, мастер Джориан.

— Ну, еще бы; нам, бывшим королям, приходится держать марку, — и Джориан перешел на кортольский диалект. — Хучь я таперича и не король, а живот, значица, бурчит, ужина просит.

Девушка распахнула дверь в просторную комнату. Столы, стулья, лавки — все было завалено ретортами, свитками пергамента и колдовскими принадлежностями. Мебель стояла основательная, простая и по-крестьянски удобная, и Джориану вспомнился охотничий домик, доставшийся ему, королю Ксилара, от предшественников. По стенам висело оружие, дощатый пол устилали шкуры медведей и других лесных хищников, по лавкам были разбросаны расшитые подушки.

Девушка проследовала на кухню. Занося кувшин на приступку возле раковины, Джориан вдруг пошатнулся.

— Какая муха тебя укусила? — вскинулась Ванора. — Только не говори, что такому здоровяку не под силу поднять кувшин!

— Что ты, милая дамочка. Просто я не ел три дня.

— Великий Зеватас! Сейчас мы все поправим, — с этими словами она принялась рыться в хлебнице, яблочной корзине и где только можно.

— Как тебя величать? — спросил Джориан, освобождаясь от лука и ранца. — Что-то не приходилось слышать, чтобы того, кто спас тебе жизнь, звали «Эй, ты!»

— Я не спасала тебе жизнь.

— Спасешь, коли накормишь. Ну, так как?

— Меня зовут Ванора, — и, поймав вопросительный взгляд Джориана, добавила:

— Ванора из Гованнии, если хочешь.

— Я и смотрю, выговор знакомый. Ритос тебе кто, отец или дядя?

— Он-то родня? — у девушки вырвался короткий иронический смешок. — Он мне хозяин. Чтоб ты знал, он меня купил в Гованнии как рабыню для любых работ.

— Как это?

— Любовника приколола, бродягу никчемного. Уж не знаю почему, но я вечно влюбляюсь в пьяных мужиков, которые меня же и лупят почем зря. Короче, этот придурок помер, и мне собирались отрубить голову, чтобы больше так не делала. Но в Гованнии чужестранец может купить приговоренного раба, если обещает увезти его из страны. Стоит мне туда вернуться, и прощай голова.

— Как Ритос тебя уламывает?

Ванора поставила на приступку тарелку с краюшкой хлеба, кусочком вяленого мяса, ломтиком сыра и яблоком.

— Он вовсе не «уламывает», — подойдя вплотную, сказала она. — Во всяком случае, не то, что ты думаешь. Пока я слушаюсь, он обо мне и не вспоминает, даже по ночам; занятия магией, говорит, требуют целомудрия. Он сейчас в кузне, возится с новым мечом Даунаса. Носа из сарая не высунет, пока ужинать не позову.

Приоткрыв рот, она в упор взглянула на Джориана и, подавшись вперед, легонько коснулась его руки своей большой грудью. Джориан слышал ее прерывистое, свистящее дыхание. Затем безотчетно покосился на полную тарелку.

— Не обижайся, хозяйка Ванора, — чуть отодвинувшись, сказал он. — Мне перво-наперво надо поесть, а то помру с голодухи. Где тут можно сесть?

— Поесть! — фыркнула Ванора. — Садись за этот стол. Вот сидр. Не увлекайся, он только с виду слабый.

— Спасибо, хозяйка, — Джориан с ходу набил рот едой и, с усилием глотнув, спросил:

— Если я верно понял, Ритос кует волшебный меч для Его Незаконнорожденного Высочества? — Нету у меня времени, мастер Джориан, лясы точить. Работы невпроворот.

Громко стуча каблуками, Ванора вышла из кухня. Джориан ухмыльнулся ей вслед; молодая бородка встопорщилась. Непонятно, чего она разозлилась? Может, он попал в точку? Джориан с аппетитом поел, от души выпил и вернулся в захламленную комнату. Когда Ритос-кузнец заглянул туда спустя несколько часов, бывший король лежал прямо на полу, завернувшись в медвежью шкуру, и громко храпел.

* * *

Джориана разбудил тихий скрип открываемой двери. Увидев входящего кузнеца, он вскочил на ноги и поклонился.

— Привет, тебе, мастер Ритос! — воскликнул он. — Твой покорный слуга нижайше благодарит за гостеприимство.

Кузнец был гораздо ниже стоявшей за ним Ваноры, но таких широченных плеч Джориану еще видеть не приходилось. Пожатие огромной руки заставило крепкого Джориана скривиться от боли. Продубленное лицо под седыми космами было сплошь покрыто складками и морщинами; на нем резко выделялись полуприкрытые тяжелыми веками холодные оловянные глаза.

— Добро пожаловать в мой дом, — пророкотал Ритос. — Сожалею, что из-за досадной ошибки в одном из моих защитных заклинаний тебе пришлось плутать по лесу. Ванора говорит, ты пришел полумертвый от голода.

— Ага. Я прикончил провизию и хотел подстрелить какую-нибудь дичь. Я-то думал, что умею обращаться с луком, но первый же попавшийся заяц меня разубедил.

— Наверное, лешие увели зверей с твоего пути. Охраняют их от охотников не из любви к живой природе — для себя берегут. Садись, мастер Джориан. Сегодня вечером можешь отдыхать, а завтра я подумаю, как ты отработаешь пропитание, пока будешь жить здесь. Ну, рассказывай, как ты попал в эту передрягу, — продолжал Ритос, пока Ванора разливала вино.

— Началось все пять лет назад, — с готовностью заговорил Джориан, который был рад поболтать после вынужденного молчания, — но лучше вернуться к истоку. Отец мой, Эвор-часовщик, доживал свой век в Ардамэ.

— Где это?

— Городок в Кортолии, недалеко от столицы. Он хотел научить меня делать клепсидры — водяные часы. Да только руки у меня оказались слишком большие и неуклюжие для тонкой работы, даром что с уздой, мечом, плугом и посевами управлялись исправно. Я всю премудрость выучил, но как до дела дойдет — стоп. Ну, в конце концов он махнул на меня рукой, только напоследок потащил с собой в Двенадцать Городов, где у него были заказы на установку клепсидр.

И вот он отдал меня подмастерьем к Фимбри-плотнику из Ардамэ. Только Фимбри через месяц отослал меня обратно, да еще счет приложил за сломанные инструменты — силушку свою я сдерживать тогда не умел.

Пришлось отцу определить меня к Рубио, кортольскому торговцу. Там я прослужил год, но в один прекрасный день просчитался в выручке. Этот Рубио был малый злющий и вспыльчивый, а дела у него в то время шли неважно. Ну, он на меня и набросился, да не учел, что я за год его перерос. Огрел меня тяжелой тростью, а я палку-то вырвал и переломил об его голову. Он упал и лежит. Ну, думаю, убил; я и сбежал домой в Ардамэ.

Отец меня прятал, пока не дошел слух, что Рубио оклемался. Потом пристроил в дом бездетного крестьянина, некоего Оннуса. Все толковал мне, что, ежели поведу игру с умом, ферма мне достанется — Оннус вдовец и родни у него нет. Но Оннус оказался скрягой, из тех, что, закалывая свинью, ищут, кому бы и свинячий визг продать, чтобы не пропадал. Заставлял меня работать по шестнадцать часов в день и чуть совсем не уморил. В конце концов он меня застукал, когда я вместо работы приударял за соседской дочкой, и отходил хлыстом. Я, конечное дело, хлыст вырвал…

— И всыпал хозяину по первое число? — догадливо спросил Ритос.

— Нет, мой господин, как можно. Я всего лишь засунул хозяина башкой в кучу его собственного дерьма, да так, что он насквозь проскочил, — и пошел себе спокойненько домой.

От вина Джориан заметно повеселел и заговорил сбивчиво, оживленно размахивая руками.

— Отец, бедолага, просто с ног сбился, чтобы найти мне работенку по силам. Старшие братья стали умелыми, уважаемыми часовщиками, сестры повыходили замуж — я один болтался без дела. «Родись ты с двумя головами, — говаривал отец, — мы б тебя за деньги показывали, но ты просто молодой, здоровый, неотесанный болван, только баклуши бить и умеешь». Так вот, решили мы пойти к Зимбалле, ардамайской колдунье.

Подбросила ведьма трав в котелок, насыпала в огонь каких-то порошков — повалил дым, а по стенам заплясали тени, хотя кто их отбрасывал, ума не приложу. Впала она в транс, шамкает что-то, бормочет.

И говорит это она под конец: «Джориан, сынок, по всему выходит — быть тебе королем или бродягой».

«Как это? — говорю. — Сам-то я хочу стать уважаемым ремесленником, как папаша, и жить припеваючи».

«Твоя беда, — продолжает ведьма, — что ты слишком хорош, чтобы ходить за плугом или мести улицы города Кортолии. Уж коли ни одно дело не дается, значит, боги тебе другое назначили. Такому, ежели он не рожден в богатстве и роскоши, одна дорога: по земле топать и людьми править. Рано или поздно одно приводит к другому.»

«А вот, к примеру, солдатская служба?» — спрашиваю.

«Солдат всегда бродяга».

«В солдаты и подамся», — говорю.

Отец пытался мне отсоветовать, мол, с твоим ли умом лямку тянуть, да что, мол, в этой работенке девять десятых скуки смертной и одна леденящего ужаса. Но я ответил, что мне пока от этого ума ни жарко, ни холодно, и пошел-таки в солдаты. В Кортолии мне дали от ворот поворот, видно, Рубио нашептал кому надо.

Отправился я в Оттомань и поступил алебардщиком к Его Незаконнорожденному Высочеству. Год маршировал взад-вперед по плацу под гавканье офицеров: «Копья наперевес! Вперед, арш!» Дрался в сражении, когда Вольная Рота хотела разграбить Оттомань. Но Его Незаконнорожденное Высочество бросил на них свою новомодную кавалерию — закованных в панцири рыцарей на огромных битюгах — и разбил наголову. Они врага и на выстрел к нашей пехоте не подпустили. Под конец срока я согласился с папашей: жизнь наемника не по мне.

Ушел я со службы и отправился в Ксилар. Явился аккурат в тот день, когда они казнили старого короля и выбирали нового. Мне наставник в детстве, помню, рассказывал про этот забавный обычай, но я впервые попал в Ксилар и совсем забыл о нем. Словом, когда мне прямо в лицо полетело что-то круглое, черное, как футбольный мяч, я его поймал. И вдруг, ужас, вижу, это только-только отрубленная человеческая голова, и кровь по рукам течет. Брр! Тут мне сказали, что я и есть новый король Ксилара.

Сперва я балдел; они меня всего разодели, пичкали вкусной жратвой и выпивкой, красивых жен мне нашли. Но быстро скумекал: сегодня я поймал голову, а через пять лет сам лишусь головы.

Здесь, конечное дело, всего вдоволь — одежды, еды, выпивки, женщин для забав, но ежели тебе отрубят голову, другая не вырастет. Процарствовал я так с годик под наставления старого Граллона и Таронуса и решил: пора из этой западни выбираться любым способом.

Начал с самого простого — выскользнул из дворца и дал деру. Но ксиларцы к этому привычные и тут же меня сцапали. Там у них целая рота — Королевская Гвардия называется — неплохо владеет сетями и арканом; они к королю специально приставлены, чтобы часом не удрал. Пробовал вербовать соучастников — они предали меня. Пробовал подкупить стражников — они прикарманили денежки и предали меня.

На третий год я постарался стать таким королем, чтоб ксиларцы смилостивились и отменили свой обычай. Стал реформатором. Изучил право и боролся за исполнение законов. Изучил экономику и придумал, как без вреда для королевства снизить налоги. Изучил воинское искусство и очистил Дол от разбойников, а побережье от пиратов. Сказать правду, одна мысль о сражении вгоняет меня в дрожь…

Однако топор был еще страшнее, и в конце концов злодеи стали меня бояться больше, чем я их.

— Кто сочинил эти стихи? — спросил Ритос.

— Некий безвестный рифмоплет, по прозвищу Джориан из Ардамэ. Но к делу. Через год все были уверены: король Джориан, даром что молодой, лучший правитель с начала времен.

Думаешь, ксиларцы отменили свой дурацкий закон? Ничуть не бывало. Наоборот, приставили дополнительную охрану, чтоб я уж точно не убежал. Я отправлялся на верховую прогулку, охоту, ловить разбойников и даже к бабе не иначе, как в окружении целого отряда арканщиков из швенских степей, следивших, чтобы я не дал деру.

Я тогда совсем раскис. Ударился в загул — жратва, выпивка, бабы, ночные кутежи. Так что к концу четвертого года превратился в жирную слюнявую развалину.

В ту зиму я подхватил простуду, простуда перешла в лихорадку — в общем, чуть не помер. Вот, метался я в бреду, и привиделся мне какой-то человек. Иногда он казался похожим на отца, который аккурат в тот год преставился. Я посылал родителям вдоволь денег, но в Ксилар позвать не смел: стоило мне при случае удрать, они бы оказались заложниками.

Иногда тот странный человек представал в обличье одного из великих богов: то он был Герикс, то Псаан, а то и сам старина Зеватас. Короче, с лица был разный, а говорил одно: «Джориан, сынок, мне стыдно за тебя; с твоим ли умом и силой сдаваться перед таким пустяком, как угроза потерять голову? Покажи им всем, малыш! Попытаешься удрать, может, что и выйдет, а уж не попытаешься — пеняй на себя. Чем ты, собственно, рискуешь?»

Я поправился, но слова запали в душу. Я услал всех женщин, оставил только четырех законных жен да пятую, какую сам выбрал. Упражнялся в оружейной и гимнастическом зале, пока не стал здоровее прежнего. А еще перечитал в королевской библиотеке все, что могло сгодиться для побега. Год убил на гимнастику и книжки. Ох и трудное это дело — одновременно упражнять тело и голову, легче рыбу научить на волынке играть. После гимнастики так устаешь, что премудрость не лезет в голову, а когда читаешь книжки, не остается времени на гимнастику. Я старался, как мог.

Я так рассудил: коли боги меня предназначили для бродячей жизни, нелишне к ней подготовиться, поэтому изучал все, что мало-мальски могло сгодиться. Выучился говорить по-мальвански, по-феридийски и по-швенски. Сумел овладеть не только обычным оружием, но и орудиями преступников: мешочком с песком, кастетом, удавкой, отравленным перстнем… Нанял Мерлуа-актера, и он научил меня гримироваться, перевоплощаться и копировать чужой говор.

В последний год своего царствования я также сколотил отряд из самого мерзкого отребья, какое удалось найти в Двенадцати Городах: карманник, мошенник, фальшивомонетчик, разбойник, основатель культов и секретных обществ, контрабандист, шантажист и два грабителя. Содержал их в довольстве, а они меня обучали своему ремеслу. Теперь мне ничего не стоит взобраться по отвесной скале, взломать ставни, сорвать замок, вскрыть сундук и — коли застукают — убедить домовладельца, что я добрый дух, посланный богами для проверки его поведения.

Пройдя обучение, я стал, можно сказать, неплохим подмастерьем широкого профиля. То есть я не сумею нанести такой же страшный удар, как Тартоньо, мой бывший тренер по фехтованию; так же ловко держаться в седле, как Корквин, мой тренер по верховой езде; так же освоить грабеж, как предводитель воров Инэс; так же изучить право, как Верховный судья Граллон; стать таким же искушенным царедворцем, как канцлер Таронус; так же владеть языками, как мой библиотекарь Штимбер. Зато я, вооружившись щитом и мечом, поборю их всех — кроме Тартоньо, обскачу всех — кроме Корквина, переговорю всех — кроме Штимбера…

Читая одну книжку, я узнал о Силах Прогресса. Какой-то из моих предшественников закрыл Школу Магических Искусств и изгнал из Ксилара всех колдунов. Этот запрет так и не был снят…

— Знаю! — взревел Ритос. — Зачем я, по-твоему, забрался в эту глушь? Чтобы не попасть в сеть законов и указов, которой Города ловят жаждущих высшей мудрости. Правда, ни в одном из Двенадцати Городов нет столь сурового закона, как в Ксиларе, но в каждом из них его успешно заменяют инструкции, лицензии и контролеры. Провались они в сорок девять Мальванских преисподних! Рассказывай дальше.

Джориан:

— Поэтому в Ксиларе остались только ведьмы и колдуны-недоучки — пугливые нарушители закона, которые сводят концы с концами, торгуя из-под полы амулетами, зельями и гороскопами: добрая половина из них просто подделки. Я испробовал в деле несколько местных колдунов и колдуний, но толку не добился. Тут мне подвернулся доктор Карадур; он приехал в Ксилар под видом святого и как таковой не подпадал под действие нашего закона. Мой побег с помоста — его заслуга.

— Карадур не лишен достоинств, — заметил Ритос, — чего не скажешь о его дурацких идеях и недостижимых идеалах…

* * *

Непонятные звуки прервали излияния кузнеца. В дверь явно скреблись. Ванора открыла, и в комнату одним прыжком влетело какое-то животное. Джориан вздрогнул от неожиданности — перед ним сидела белка величиной с собаку, весом в добрых двадцать фунтов. Зверь был покрыт длинной черной блестящей шерстью. Белка что-то процокала Ритосу, потерлась головой об его колено, позволила почесать себя за ухом и ускакала на кухню.

— Это Иксус, мой демон-подручный, — пояснил Ритос. — У него тело гигантской белки с Елизовы и душа низшего демона из Четвертой Реальности.

— Что это за Елизова такая? — поинтересовался Джориан.

— Земля на крайнем юге, по ту сторону экваториальных джунглей, что лежат к югу от Мальваны. Отважные мореходы с Цолона открыли ее всего год-два назад. От них-то мы и узнали о Елизове. Смею тебя уверить, Иксус обошелся мне в кругленькую сумму. Некоторые из моих собратьев предпочитают обезьяноподобных демонов — они, дескать, исключительно ловки. Я, однако, с ними не соглашусь. Во-первых, обезьяны — существа нежные и плохо переносят холод, а во-вторых, как родственная человеку ветвь обладают собственным высокоразвитым мозгом, который трудно подчинить влиянию извне, — безучастно отозвался кузнец. Голос у него был холодный, ровный и безжизненный. Казалось, он обращается к собственной тарелке.

— Ты начал говорить о Карадуре, — напомнил Джориан.

— Я просто хотел сказать, что все его идеалы по-человечески понятны, но неприменимы в реальной жизни. То же относится и к его ложе.

— Здесь, как я слышал, мнения расходятся. Ты можешь изложить свою точку зрения?

— Ложа Карадура, так называемые Альтруисты…

— Или Белая Ложа, да?

— Они действительно делят нас на Белую и Черную Ложи, но мы этих различий не признаем. Они их специально придумали, чтобы склонить мнение в свою пользу. Короче: самозваные Альтруисты готовы разболтать тайны оккультизма непосвященным, всем кому не лень. Тогда, мол, все человечество сможет вкусить этих знаний. Люди будут сыты и одеты; у них будет пылкая юность, многочисленная любящая родня и безбедная старость.

Так вот, будь все люди столь же прилежны, как мы, посвященные Сил Прогресса, которым приходится учиться многие годы и отвергать ради самосовершенствования житейские удовольствия; которых, прежде чем причислить к нашему братству, старшие собратья подвергают суровым испытаниям и которых страшная клятва обязывает применять свое знание на благо человечества — будь все остальные люди столь же хорошо обучены и пройди они перед посвящением столь же строгий отбор, тогда, возможно, идеи Альтруистов имели бы смысл.

Но ты и сам понимаешь, мастер Джориан, не все люди достойны тайных знаний. Одни глупы, другие ленивы или безнадежно испорчены. Большинство ставит личную выгоду выше интересов общества; большинство ради минутного удовольствия не задумываясь откажутся от того, что может составить счастье всей дальнейшей жизни. Вручить страшное знание беспомощной толпе недоумков, жуликов и неумех? Уж лучше вложить бритву в пухлые пальчики грудного младенца! Да попадись им в руки наши страшные заклинания, такие люди без зазрения совести сровняют с землей целый город, лишь бы это помогло им избавиться от одного-единственного личного недруга. Вот поэтому мы — Благодетели — категорически против предложения Альтруистов.

Несмотря на важность того, что говорилось, Ритос все так же безучастно ронял слова и ни разу не повысил голоса. В нем угадывался какой-то автоматизм; Джориан вспомнил легенду о заводном прислужнике, которого бог-кузнец Вэзус выковал в помощь остальным богам, и о последовавшей за этим череде бедствий, когда механический человек тоже захотел стать богом.

— Чем ты занят сейчас? — спросил Джориан, покончив с едой.

— Почему бы и не сказать, максимум через три дня я закончу работу. Это меч Рандир, который я кую для Его Незаконнорожденного Высочества. Когда произнесу последнее заклинание, меч будет разрубать доспехи, как масло.

Главная тонкость, скажу тебе, заключается в том, чтобы произносить заклинания во время закалки металла. Некоторые произносят их раньше, при первом нагреве или во время ковки. Однако большинство подобных заклинаний не выдерживают перегрева и ударов.

Но вернемся к твоему побегу. Какую плату запросил Карадур? Я знаю, что, несмотря на притворное благочестие, старый мошенник не станет давать даром такое трудоемкое и опасное магическое представление.

— Ох, он сказал, дескать, ваши Силы Прогресса хотят, чтобы я отправился в столицу Мальваны и выкрал какой-то древний ящик под названием Ларец Авлена, который, мол, набит до отказа потрясающими старинными заклинаниями. Еще Карадур хочет, чтоб я отволок этот ящик в Башню Гоблинов в Метуро. Там, как я понял, вы устраиваете большой Конклав.

— Ага! Теперь ясно! Карадур тебе сказал, что мы все хотим завладеть сундуком? Он соврал, потому что я впервые об этом слышу. Это они, так называемые Альтруисты, и никто другой, мечтают заполучить сундук, чтобы заставить нас, Благодетелей, принять их безумные предложения. Как они собираются держать тебя в повиновении?

— Заклятьем: ежели сверну с пути в Тримандилам, меня замучают головные боли и кошмары. Я проверял, все так и есть.

— Мог бы и сам догадаться. Но давай, мой добрый господин, вернемся к рассказу о твоем побеге.

Рассказывая о неудавшейся казни, Джориан втайне клял свою глупость. Он по ошибке решил, что Ритос либо знает о намеченной краже Ларца Авлена, либо, на худой конец, ему можно без опаски рассказать об этом. Теперь же выходило, что он, Джориан, зачем-то ввязался в драку между двумя ложами колдовского братства. Ритос, вполне вероятно, начнет совать палки в колеса. Развязавшийся от вина язык снова, уже в который раз, подвел Джориана.

Немного утешала мысль, что Карадур отчасти сам виноват в его, Джориана, промашке. Старый колдун, не высказываясь напрямую, постарался создать впечатление, что предприятие задумано всем братством, а не одной Белой Ложей. Джориан с грустью подумал: даже Карадур с его высокопарной болтовней о чистоте, морали и этике оказался на поверку обманщиком и предателем.

Ритос безучастно дослушал рассказ Джориана.

— Отлично проделано, сударь, — сказал он под конец. — Пойдем спать, завтра много дел.

* * *

Почти весь следующий день Джориан ел, отдыхал и нежил свое давно не мытое тело в Ритосовой деревянной лохани. Он наблюдал, как Ритос держит клинок Рандир за обмотанный ветошью стержень: эфес еще не был насажен. Кузнец несколько раз накалял клинок докрасна; затем клал на наковальню и осторожно постукивал по нему то здесь, то там, выправляя малейшую кривизну или неровность.

На третий день Джориан совсем оправился. Помогал Ритосу доделывать меч, придерживая клещами проволоку, которую тот наматывал на рукоятку, и, придавая Рандиру окончательный лоск, до блеска начищал клинок и чашку эфеса из серебреной латуни. Вертел точильный круг, пока кузнец затачивал клинок.

Бесенок Иксус носился по кузнице, исполняя приказания Ритоса. Он злобно цокал на Джориана и все норовил вцепиться ему в ногу своими острыми беличьими зубами, пока кузнец на него не прикрикнул.

— Ревнует, — сказал Ритос. — Пойди-ка помоги Ваноре. Я сейчас буду произносить над эфесом предварительное заклинание и хотел бы остаться один.

Некоторое время Джориан безропотно колол дрова, таскал воду, месил тесто и полол огород, но не дождался от Ваноры ни одного приветливого слова. Он испробовал все — от лести до баек:

— Слыхала ты когда-нибудь, — говорил он, — о грандиозном поединке между кортольским королем Фузасом и его братом-близнецом Фузором? Король этот, слышь, был силач из силачей — почти как ксиларский Кадван Сильный, только Кадвану через пять лет отрубили голову, а Фузасу нет. Как-то, знаешь, не приходилось слышать, чтоб на состязаниях кто-нибудь поставил на безголового силача хоть клок гнилой соломы.

Ну вот, задумал Фузас отпраздновать пятьсот лет своей державы великолепным торжеством. По правде, он немного словчил, потому как в истории свободной Кортолии есть досадный пробел — когда Ардиман Ужасный из Гованнии захватил Двенадцать Городов и несколько лет ими правил, — но кортольцы постарались об этом забыть, да и кто их осудит?

Могучий король Фузас решил в разгар празднества порадовать народ и устроить состязание силачей, где он будет бороться с другими силачами. А надо сказать, что король страсть как любил борьбу. Однако была тут одна закавыка. Потому как король, слышь, считал, что уронит царскую честь, коли его побьют при всем народе. С другой стороны, ежели предупредить противника заранее, могут пойти слухи, а то еще такой попадется, который из почтения сразу ляжет, без борьбы. В лучшем случае выйдет не состязание, а смертная скука, в худшем — пойдут насмешки, — хуже этого нет для царской чести.

Конечно, можно было выбрать противника уж очень маленького роста, чтоб король наверняка его поборол. Но опять же люди увидят, что ихний король бьется с карликом, и пойдут смешки.

И вот король Фузас попросил совета у придворного мудреца, колдуна Торинкса. Торинкс и напомнил Фузасу, что у него есть брат-близнец Фузор; он живет себе спокойно в сельском домишке в горах южной Кортолии — хотя какое тут спокойствие, ежели ты окружен шпионами и соглядатаями, которые спят и видят, как бы на тебя донести, что, мол, хочешь трон у братца отнять. Фузор — он родился на четверть часа позже брата — к счастью для себя, нрава был тихого. Все рыбу ловил, соглядатаям и доносить-то было не о чем.

Так вот, Фузор и Фузас, говорит Торинкс, близнецы; значит, для борьбы пара самая подходящая, хотя Фузор, очень даже может быть, сейчас в лучшей форме, потому как живет на вольном воздухе, бумаг не подписывает, в суде не заседает, на пирах не объедается, за разговорами допоздна не засиживается. Пусть его привезут в Кортолию, и он сразится с Фузасом в разгар празднества. Оденут пусть близнецов одинаково, чтоб зеваки не могли их различить. Кто бы ни выиграл, победителем объявят короля Фузаса. У кого возникнут сомнения? А Фузора можно потом отправить обратно, успокоив щедрым подарком.

Так и сделали. Принца Фузора за месяц до торжества привезли в столицу и поселили во дворце. И в разгар празднества состоялся грандиозный поединок: король с братом, сплетясь в клубок, долго катались по ковру. Сопели и хрюкали, как два борова, что никак кормушку не поделят. В конце концов один другого припечатал к ковру, и его объявили победителем. Публике также объявили, что это и есть король.

Но едва братья скрылись во дворце от взоров любопытной толпы, завязалась яростная перебранка. Они потрясали кулаками и осыпали друг друга угрозами. Оба, и победитель и побежденный, называли себя королем Фузасом; оба были похожи, как две капли воды; оба были в красных набедренных повязках — поди разбери, кто из них не врет. Сперва канцлер развел их в стороны и расспросил о делах королевства. Но оба претендента без труда отвечали на вопросы. Ясное дело, Фузор — то есть один из двоих — живя во дворце, весь месяц изучал обстановку, пока его царственный братец, готовясь к поединку, упражнялся в гимнастическом зале.

Тогда канцлер спросил совета у Торинкса. «Да, — говорит Торинкс, — есть у меня один вопросец. Пусть каждый претендент возьмет лист рисовой бумаги и подробно напишет, когда и сколько раз за этот месяц он посещал покои королевы Зильдэ. Покажите эти творения королеве, пусть скажет, какое писал настоящий король». Потому как не в пример южным областям Двенадцати Городов кортольцы даже королям не дозволяли больше одной законной жены. Видно, вам, южанам, эта мода от Мальванцев досталась.

Как задумали, так и сделали. Королева заглянула в списки и тотчас узнала, какой из них писан королем. Тот, в ком она узнала короля, получил обратно корону, трон и королевский сан, а второго, продолжавшего кричать, что он король, казнили за государственную измену.

Тут бы и делу конец, ан нет: прошли годы, король умер, настало время помирать и старой королеве Зильдэ. На смертном одре она созналась, что специально, из корысти, выдала писулю принца Фузора за королевскую. «Но, бабушка! — вскричала юная принцесса. — Почему ты решилась на такое нехорошее дело?» — «Потому, — отвечала королева-мать Зильдэ, — что эту свинью Фузаса я всегда терпеть не могла. У него воняло изо рта, а любился-то как! Я еще лежу холодная, что твоя стенка, а он уже раз — и кончил. Я и подумала: дай поменяю его на брата, может, этот мне больше сгодится. Куда там! Фузор оказался под стать братцу и в этом, и во всем остальном». Сказала и померла.

* * *

Ванора, однако, и не подумала сменить гнев на милость.

— Ты, мастер Джориан, ужасный хвастун, — заявила она, выслушав рассказ. — Держу пари, ты не совершишь и половины подвигов, которыми выхваляешься.

Джориан заискивающе улыбнулся:

— Ну, каждому ведь хочется понравиться хорошенькой девушке, что ж тут такого?

— За каким чертом? — фыркнула Ванора. — Ты даже интрижку не способен завести, пока не нажрешься, как удав.

— Я бы мог доказать…

— Эй ты, не трудись; меня не проймешь.

— Я смертельно ранен, должно быть, леший поразил меня отравленной стрелой! — вскричал Джориан, схватившись за сердце и делая вид, что падает. — Ну, чем еще я могу это доказать?

— Ты вот хвастал, что умеешь открывать замки. Видишь дверцу клетки?

Джориан приблизился к клетке. Обезьянец — на редкость безобразное существо, с ног до головы обросшее короткой седоватой шерстью, — зарычал на него. Подошедшая следом Ванора просунула ладошку сквозь прутья. Обезьянец бережно взял ее руку и поцеловал.

— Да он настоящий любовник, этот малый из Комилакха! — рассматривая замок, сказал Джориан. — Зачем он Ритосу? Работать не работает, не то что белка, а жрать небось просит. Для чего он нужен?

Ванора переговаривалась с обезьянцем по-комилакхски: сплошная воркотня и посвистывание.

— Без Зора, — пояснила она, — Ритосу не доделать меч Рандир. Проговорив последнее заклинание, он проткнет беднягу докрасна раскаленным мечом, который оставит в теле, пока клинок не остынет; потом, чтобы проверить остроту лезвия, отрубит Зору голову. По-настоящему-то нужен человек, но Ритос уверяет, что и Зор сойдет, он ведь почти как мы. И потом, за человека родня может отомстить, а за него нет.

— Бедный получеловек! Похоже, ты ему нравишься.

— Бери выше, Зор в меня влюблен.

— Откуда ты знаешь?

— Присмотрись, дурачина!

— О, я понял, о чем ты.

Джориан пошарил в потайном кармашке штанов и достал небольшой кусок крепкой изогнутой проволоки.

— Думаю, это поможет открыть замок. Придержи дверцу.

Он вставил проволоку в замочную скважину, немного подвигал и повернул. Запор щелкнул и отскочил.

— Осторожней! — сказал Джориан, — Зор может…

Вместо того, чтобы помочь Джориану придержать дверцу, Ванора отступила на шаг и что-то крикнула Зору на его языке. Обезьянец с диким ревом бросился на дверь. Зор был тяжелее и мощнее Джориана, и тот не смог сдержать удара. Джориан отшатнулся и, споткнувшись, плюхнулся задом в грязь; обезьянец проскочил в открытую дверь.

— Держи его! — барахтаясь в грязи, заорал Джориан.

Но Ванора и не подумала ему помочь. Уперев руки в бедра, она с видимым удовольствием наблюдала, как Зор кинулся прочь и растворился в чаще.

— Ты все нарочно подстроила! — орал Джориан, пытаясь подняться. — Зачем, во имя медной бороды Зеватаса, ты…

— Что происходит? — раздался вдруг повелительный голос вышедшего из кузницы Ритоса. — Великий Зеватас, ты выпустил Зора! Ты, что, парень, рехнулся? Зачем ты так со мной поступил?

— Он демонстрировал свое умение открывать замки, — вставила Ванора.

— Зачем, безмозглый ты молокосос… — взревел кузнец, потрясая кулаками.

Впервые за все это время Ритосу изменило хладнокровие.

— Негоже, сударь, обвинять женщин, — сказал Джориан, — но именно твоя дамочка предложила…

— Ничего я не предлагала! — заверещала Ванора. — Ты сам захотел, я отговаривала тебя…

— Как, маленькая лгунья! — вскричал Джориан. — Да чтоб я в дерьме утонул, ежели не наподдам тебе по…

— Эй ты, никому ты не наподдашь! — рявкнул Ритос. — Смотри на меня!

Джориан повернулся к кузнецу, затем попытался отвести взгляд и понял, что не в силах этого сделать. Ритос сжимал в ладони какой-то предмет — то ли драгоценный камень, то ли зеркальце, то ли магический кристалл, Джориан не мог разобрать. Непонятный предмет сиял и искрился. Джориан смотрел на него, как завороженный; казалось, из тела вынули душу. Какой-то уголок сознания подсказывал: отведи взгляд, не поддавайся, сбей кузнеца с ног и беги, — но тело отказывалось повиноваться.

Все ближе и ближе подходил кузнец, все ярче и нестерпимее становилось сияние. Мир вокруг Джориана померк и пропал; ему чудилось, будто он стоит посреди пустого пространства, залитого лучами пульсирующего, невыносимо яркого света всех мыслимых и немыслимых оттенков.

— Замри! — раздался над ухом безжизненный голос кузнеца.

Джориан обнаружил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он чувствовал, как Ритос свободной рукой обшаривает его одежду. Кузнец забрал кинжал, кошелек, затем отцепил пояс с деньгами и мешочек с отмычками.

— Теперь назад! — приказал Ритос. — Назад! Шаг! Еще шаг!

Он продолжал командовать, пока Джориан, пятясь, не вошел в клетку.

Как в тумане, Джориан услышал скрип захлопнувшейся дверцы и лязг замка. Морок рассеялся: он был заперт в клетке Зора.

— Ну вот, — сказал кузнец, — раз ты украл у меня Зора, так займешь его место сам.

— Мастер Ритос, ты шутишь? — испуганно спросил Джориан.

— Тебе представится случай оценить мою шутку. Завтра я готовлюсь произнести последнее заклинание, ты будешь в нем главным действующим лицом.

— Ты хочешь сказать, что проткнешь меня мечом, чтобы его остудить, и испробуешь острие меча на моей шее?

— Вот именно. Острие Рандира поэты воспоют в веках, так что ты погибнешь ради благого дела. Если это тебя утешит.

— Клянусь медными яйцами Имбала, наказание слишком жестоко! Пусть я даже и виноват немного в побеге Зора, ни один цивилизованный человек не сочтет грубую ошибку преступлением, достойным смерти.

— Что мне ты и все прочие людишки? Насекомые, которых я давлю ногой, когда они перебегают мне дорогу. Закончить заклинания — вот что мне важно.

— Дружище, — произнес Джориан, вложив в голос всю свою задушевность, — не лучше ли отправить меня в Комилакх? Я притащу тебе другого обезьянца. Тебе нетрудно заставить меня вернуться — стоит только наложить заклятье, как это сделали дружки Карадура. И потом, как же я разыщу Ларец Авлена.»

— Твоя ложа ищет Ларец, чтобы воплотить свои безумные затеи; будет лучше, если ты умрешь и не сможешь участвовать в поисках. Кроме того, завтра удачное расположение планет, такой благоприятный день не повторится еще многие годы. — Кузнец обернулся к Ваноре. — Сдается мне, голубушка, что ты наболтала лишнего нашему гостю; он слишком много знает о работе над Рандиром. В свое время я с тобой разберусь. А теперь марш к своим кастрюлям. Предоставь этому болвану пожинать плоды собственной дурости, хотя и этого сомнительного удовольствия он вскоре лишится.

— Мастер Ритос! — в отчаянии возопил Джориан. — Ложа там или не ложа, но ежели ты убьешь слугу члена твоего братства, тебя ждут неприятности. Карадур отомстит…

Кузнец презрительно хмыкнул и, показав Джориану широкую спину, удалился в кузницу. Ванора куда-то подевалась. Джориану показалось, что затянувшая все небо свинцово-серая туча еще ниже нависла над землей, а над поляной сгустилась такая тьма, которую нельзя объяснить даже предгрозовой хмарью. К темнеющему небу, будто иссохшие черные руки, тянулись голые ветви деревьев.

Джорианом, как с ним частенько бывало перед грозой, овладело гнетущее напряжение. Он лихорадочно заметался по клетке, пробуя раздвинуть прутья решетки и подтягиваясь к решетчатой крыше. Его толстые волосатые пальцы безуспешно ощупывали замок.

Вечером, когда стемнело, мимо клетки с кувшином воды прошла Ванора.

— Хозяйка Ванора! — позвал Джориан. — Ты мне поесть не принесешь?

— За каким чертом? С завтрева еда тебе будет не нужна — в этом воплощении уж точно. Примирился бы лучше с богами, чем набивать свое бездонное брюхо.

Ванора ушла, но вскоре вернулась и просунула в клетку краюшку хлеба и черепок с водой.

— Тихо! — прошептала она. — Ритос не простит, если узнает, что я его не послушалась и трачу на тебя припасы. Если он только узнает, шкуру с меня спустит — я ведь проболталась о заклинании над Рандиром. Ритос не помнит добра и не прощает обид.

— Мерзкий малый. Можешь меня отсюда вызволить?

— Поближе к ночи, когда он будет занят своими заклинаниями.

— Так ведь последнее заклинание завтра, разве нет?

— Завтра; сегодня только подготовка.

* * *

Кузнец рано поужинал и вернулся в кузницу, откуда вскоре послышались его завывания и барабанная дробь. Казалось, над сараем сумерки сгущаются особенно быстро. Тьма поглотила кузницу, и оттуда стал доноситься совсем уже непонятный шум: какое-то карканье, кваканье и целая какофония звуков, которые прежде Джориану слышать не доводилось. Время от времени этот гам перекрывал повелительный голос Ритоса. Вокруг сарая, проникая сквозь щелястые стены, разливалось странное, мертвенно-голубое сияние. Джориана била крупная дрожь; казалось, еще немного, и он выпрыгнет из собственной кожи. Напряжение становилось невыносимым.

Ванора, как тень, возникла из темноты.

— В-возьми! — шепнула она, просовывая в клетку дрожащую руку. — Не вырони, а то утонет в грязи.

Это оказалась отмычка, которой Джориан открывал днем клетку.

— Когда Зор выскочил, ты ее обронил, — сказала Ванора. — Ритос все отобрал, а ее не заметил.

Джориан нащупал на внешней стороне запора замочную скважину и вставил проволоку. У него так тряслась рука, что он с трудом попал в отверстие. Сидя в клетке, было очень неудобно поворачивать проволоку, но после нескольких неудачных попыток засов поддался и отскочил. Голубая вспышка снова озарила кузницу.

— Держи! — сказала Ванора и сунула ему в руку что-то холодное. Джориан ощутил рукоятку своего охотничьего меча. — Нужно убить Ритоса, пока он занят своим заклинанием.

— Почему бы нам просто не сбежать в Оттомань? Твой кузнец настоящий колдун; как-то не хочется, чтоб он превратил меня в паука.

— Трус! Тоже мне, доблестный рыцарь, готовый сразиться с любым врагом! Ты жалкая, расчетливая деревенщина; ты взвешиваешь все за и против, как меняла, который отсыпает золотой песок.

— Никогда не рвался в доблестные рыцари. У меня от этих передряг до сих пор поджилки трясутся.

— Ну, будь раз в жизни мужчиной! Ритос ослаб от своих заклинаний.

— Не нравится мне это; я не убиваю людей без надобности. Почему бы нам просто не удрать лесом?

— Потому что как только Ритос узнает о побеге, он тут же вернет нас назад заклинанием или пошлет своих демонов, и они нас пригонят сюда, как баранов. От него не скрыться, хоть за пять лиг убеги. А если это не удастся, он кликнет леших, и они нашпигуют нас отравленными стрелами. Раз суждено бежать, надо сперва убить Ритоса и чем быстрее, тем лучше.

Джориан взвесил в руке короткий изогнутый меч.

— Не шибко-то подходящее оружие, тем более, что у Ритоса под рукой меч Рандир. Уж коль приходится идти на него с этим мясницким секачом, надо хоть левую руку чем-то прикрыть. Дай-ка накидку.

— Хочешь, чтобы мой единственный приличный наряд во время драки превратился в лохмотья? Не дам! Ах ты, мерзавец! — завопила Ванора, потому что Джориан рывком сдернул с ее плеч накидку и обмотал свою левую руку.

— Заткнись, ты! — прошипел Джориан и с опаской двинулся к сараю.

Окна кузницы были закрыты ставнями. Жалюзи ставней тоже были опущены, а планки вплотную подогнаны одна к другой — как перья в птичьем крыле. Однако конец одной планки выскочил из гнезда и завалился книзу. Джориан припал к маленькому треугольному просвету.

Наковальня была сдвинута к стене. На ее месте, рядом с горном, кузнец вычертил углем три магические фигуры — большую в центре и две маленькие по бокам. В одной из боковых фигур стоял сам Ритос, в другой — Иксус. Дрожащие огоньки шести черных свечей, расставленных по углам треугольников главной фигуры, да неверное красноватое мерцание тлеющих в горне углей лишь усиливали ощущение темноты. Меч Рандир покоился в центре главной фигуры.

Кроме Рандира, в круге главной фигуры находилось еще что-то, но Джориан никак не мог понять, что именно. Какая-то темная клубящаяся субстанция, похожая на уродливое облако и очертаниями напоминающая человека, хоть невозможно было разобрать, где у этого фантома руки, где ноги и голова. Время от времени непонятную субстанцию пронизывали бледные разряды, похожие на ведьмин пламень или блуждающие огоньки.

Ритос делал над мечом пассы и нараспев бормотал заклинание. Иксус, отделенный от кузнеца главной фигурой, неотрывно глядя на хозяина, жезлом отбивал такт.

— Он не видит двери, — шепнула Ванора. — Можно ворваться и одним ударом всадить ему клинок в спину.

— А дух в магической фигуре?

— Он еще не материализовался, прервешь заклинание — сгинет в одночасье. Ну же, короткий выпад, и…

— Не шибко по-рыцарски, но — рискнем! — Джориан шагнул к двери. — Не скрипнет?

— Не-а. Ритос терпеть не может ржавые петли, всегда их смазывает.

— Тогда берись за ручку и отворяй, да не шумни ненароком.

Ванора сделала, как было велено. Дверь неслышно распахнулась, и Джориан быстро шагнул в кузницу. Один большой прыжок — и меч вонзится Ритосу в спину, прямо под левую лопатку…

Но на беду Джориан забыл об Иксусе, который стоял напротив Ритоса. Стоило Джориану шагнуть внутрь, как демон заверещал и указал на него лапой. Кузнец, не оборачиваясь, отпрыгнул в сторону и при этом сбил одну из шести свечей. Подсвечник с грохотом покатился в одну сторону, свечка полетела в другую и погасла. Полупрозрачное чудище в большой фигуре растаяло в воздухе.

Не рассчитав прыжка, Джориан перемахнул место, где стоял прежде кузнец, и большую фигуру. Он налетел на меч Рандир, споткнулся и чуть не врезался в Иксуса; тот увернулся и, оскалив острые клыки, бросился на Джориана.

Джориан вонзил меч в метнувшееся к нему черное, обросшее густой шерстью тело; еще секунда, и Иксус вцепился бы ему в ногу. Удар отбросил огромную белку на горн, где она и осталась лежать, корчась и истекая кровью. Меч разрубил ее почти надвое.

Ритос пришел в себя. Он попятился к главной фигуре и схватил меч Рандир. Когда Джориан, покончив с демоном-подручным, обернулся, кузнец подступал к нему, размашисто вращая мечом. Ого, да он знаком с веерной защитой, молнией пронеслось в голове.

При свечном освещении морщинистое лицо Ритоса казалось бледным; по нему струился пот. Кузнец с трудом передвигал ноги и тяжело дышал — колдовство отняло много сил. Однако, несмотря на крайнюю усталость, от этого человека веяло такой мощью, что Джориан усомнился в исходе поединка.

Рандир был почти вдвое длиннее охотничьего меча; Джориана так и подмывало отступить перед натиском и уйти в глухую оборону. Но он не сомневался, что в этом случае кузнец очень скоро загонит его в угол. Поэтому бывший король не тронулся с места и попеременно отражал удары то своим коротким мечом, то рукой, замотанной в накидку Ваноры.

Поначалу натиск был таким яростным и стремительным, что у Джориана не оставалось времени на выпад или ответный удар. Похоже, кузнец, понадеявшись на превосходящую мощь Рандира и ярость своих атак, решил пожертвовать последними силами в отчаянной попытке прорвать защиту Джориана.

Однако вскоре возраст и усталость дали себя знать: удары Ритоса утратили прежнюю силу. Отразив накидкой очередной выпад, Джориан нанес кузнецу в грудь удар справа. Удар пришелся по касательной: меч лишь порвал рубаху и оцарапал кожу.

Ритос, тяжело дыша, отступил на шаг. Пришло время сменить тактику. Теперь он дрался мастерски, как заправский фехтовальщик, выставив правую ногу и держа на отлете поднятую левую руку. Джориан, которому приходилось пускать свою левую руку в ход, выбрал двуручную стойку: лицом к противнику, ноги на ширине плеч, колени полусогнуты. Борьба была равной. Ритос и Джориан, нападая и отступая, делая выпады и обманные движения, нанося удары и отражая их, кружили вокруг главной фигуры.

Джориан наконец почувствовал, что может успешно обороняться, но атаки не удавались — длина Рандира делала Ритоса недосягаемым. Джориан попытался навязать кузнецу ближний бой, но тот молниеносно выбросил вперед свой длинный меч и успел задеть незащищенную правую руку врага. Острие задело Джорианов рукав и вырвало клочок материи. Джориан почувствовал, как холодный клинок коснулся кожи.

Противники снова сошлись. Они по-прежнему кружили вокруг большой фигуры, тяжело дыша и не спуская друг с друга глаз. Джориан случайно уронил еще одну свечу, и она тут же потухла.

К кузнецу, похоже, пришло второе дыхание, а вот Джориан начал уставать. Удары так и сыпались на его правую руку, Джориан отбивался, но выпады становились все опаснее.

Кружа по кузнице, Ритос снова оказался спиной к двери. Ванора, которая все это время нерешительно топталась в дверном проеме, шагнула вперед, сжимая в руке меч, брошенный кузнецом в начале поединка. Меч не годился для боя, Ритос использовал его для колдовских ритуалов — он был снабжен отполированным прямым тридцатидюймовым клинком с закругленным острием и тупой кромкой, сделанным из какого-то податливого металла, гладкой костяной рукояткой и медной чашкой в форме полумесяца. Короче, меч подходил только для заклинаний и вызываний духов.

Однако Ванору это не остановило. Сжав рукоятку обеими руками, она изо всех сил ткнула Ритоса в спину затупленным клинком. Кузнец вздрогнул, застонал и инстинктивно обернулся. Воспользовавшись этим, Джориан подскочил к нему вплотную. Он швырнул в Рандир изорванный край Ванориной накидки, на мгновение лишив клинок подвижности, и вонзил Ритосу в грудь охотничий меч. Затем выдернул острие, нанес кузнецу удар в живот, снова рванул меч на себя и наотмашь рубанул Ритоса по горлу.

Ритос зашатался, как вековой дуб, и рухнул на пол. Джориан стоял над ним, с трудом переводя дыхание. Отдышавшись, он вытянул из кучи ветоши у горна тряпицу, обтер клинок и вложил его в ножны. Измазанную кровью тряпицу Джориан кинул на тлеющие в горне угли — она задымила, вспыхнула и сгорела.

* * *

— Просто чудом уцелел, клянусь медной задницей Имбала, — сказал Джориан. — Хорошо хоть он умаялся от своей ворожбы, а то б ни в жисть с ним не справиться.

— Ты не ранен? — спросила Ванора.

— Не-а. Слышь, а кровь-то у него настоящая. С виду он такая ледышка бесчувственная; окажись у него внутри зубчики-колесики, как в папашиной клепсидре, я б не удивился.

Джориан поднял с пола Рандир, оглядел клинок и рубанул по воздуху. У меча были благородные очертания, заточенное с одной стороны лезвие, защитная чашка; им было удобно рубить и колоть.

— Видно, он уж не волшебный, раз мы прервали заклинание. Как думаешь, есть для него ножны?

— Ритос ножны не делает, он их заказывает оружейнику из Оттомани. Может, какие и подойдут — надо в комнате поискать.

— Попробую подобрать. Худо, если ножны не подходят: идет себе, скажем, герой, встречает дракона или людоеда; хвать, а меч ни туда, ни сюда — застрял. Как думаешь, ничего нам за кузнеца не будет?

— Не-е, не будет; в эту глушь никто не заглянет. Ксилар и Оттомань эти горы никак не поделят — оба считают их своими, да не больно торопятся прислать чиновников, чтоб прибрать владение к рукам.

Джориан поддел труп огромной белки носком башмака.

— Жаль мне, что пришлось убить его питомца, Он-то, бедняга, хозяина защищал.

— И правильно сделал, мастер Джориан. Иксус бы рассказал лешим, а уж те бы нас непременно прирезали в отместку за смерть дружка. Они и так вот-вот прознают, что Ритос окочурился.

— Откуда?

— Скоро морок рассеется, которым Ритос лесников отваживал. Как забредет в наши края охотник — сезон ведь теперь, — так они все к дому и сбегутся: поглядеть, что с ихним колдуном приключилось.

— Чего ж мы мешкаем, пора отправляться в Оттомань, — заторопился Джориан.

— Сперва надо собраться. Мне без накидки не обойтись, от моей-то после драки одни лохмотья остались. У кузнеца возьму.

Они вернулись в дом, прихватив три горящие свечки.

— Я думаю, негоже нам трогаться в путь на голодный желудок, — проговорил Джориан. — Сварганишь какой-нибудь еды, пока я соберу пожитки?

— Все бы тебе есть! — рассвирепела Ванора. — Мне от этих передряг кусок в горло не лезет. Да получишь ты свою еду! Только не рассиживайся; мы должны как можно дальше уйти от дома, пока темно, — на рассвете лешие всполошатся.

Она принялась разжигать печку и греметь посудой.

— Тебе знакомы здешние тропы? — наблюдая за ее возней, спросил Джориан. — У меня есть карта, но в такую беззвездную ночь от нее мало толку.

— Я знаю дорогу в Оттомань. Мы там каждый месяц бываем, продаем Ритосовы мечи и разную железную утварь, берем новые заказы, припасы покупаем.

— Как вы все это доставляете?

— На осле. Держи свой ужин, мастер Обжора.

— Сама-то не поешь?

— Нет, говорю тебе, кусок не лезет в горло. Но раз мы так удачно избавились от проклятого выжиги, нелишне хлопнуть по глотку.

Ванора налила сидра себе и Джориану и залпом осушила свой кубок.

— Раз ты так смертельно ненавидела Ритоса, — поинтересовался Джориан, — чего ж не пробовала удрать?

— Говорю тебе, он умел возвращать беглецов ворожбой.

— Но если б ты в один прекрасный вечер дала деру, когда старый оборотень завалится спать, то к рассвету он бы уже не мог тебя достать своими заклинаниями. Сама ведь говорила, что тропы знаешь.

— Не могла я одна сунуться в эти дебри, да еще ночью.

— Почему не могла? На того, кто держится молодцом, леопард не нападает.

— А вдруг бы мне попался ядовитый гад?

— Ой, не могу! Ядовитые гады водятся в долине, а гигантские гады попадаются только в Мальванских джунглях; здесь, в горах, таких нет, здешние гады мелкие и безвредные.

— Ну и пусть; я все равно ужас как змей боюсь, — Ванора снова хлебнула вина. — Хватит о них; у меня при одной мысли об этих тварях кровь в жилах стынет.

— Ладно, — сказал покладистый Джориан. — Кузнеца будем хоронить?

— Обязательно, и могилу разровняем, а то лешие наткнутся на труп в кузне.

— Надо заняться этим поскорее, хоть подлец и не заслуживает похорон.

— Ритос не был законченным злодеем, по крайней мере, он никогда не делал поступков, которые считал дурными, — Ванора икнула. — Надо отдать должное, хоть я и ненавидела его всеми печенками.

— Твой кузнец чуть меня не убил за то лишь, что я прознал, как он мечи кует. Ежели это не подлость, я вообще не понимаю, что ты считаешь преступлением.

— О, люди для него были пустое место. Его интересовало только искусство ковки мечей. Ничего ему было не надо: ни богатства, ни власти, ни славы, ни женщин. Одно было заветное желание — сделаться величайшим оружейным мастером всех времен. Эта мечта его так захватила, что вытеснила все человеческие чувства; никого он не любил, разве что к бесенку Иксусу был немного привязан.

Она снова жадно отхлебнула из кубка.

— Хозяюшка! — не выдержал Джориан. — Ежели ты надерешься на голодный желудок, дорогу в лесу не найдешь.

— Не твоя забота, пить мне или не пить! — взвизгнула Ванора. — Следи за своими делами, а в мои не суйся.

Джориан пожал плечами и занялся едой. Он отдал должное разогретому жаркому, заел его краюхой хлеба, половиной капустного кочана, пучком лука и яблочным пирогом.

— Зачем тебе понадобилось выпускать Зора? — спросил он Ванору.

— Во-первых, это чудище меня любило, а любви мне здесь чертовски недоставало. Похотливые молодцы вроде тебя в счет не идут — лопочут о любви, сами же только и думают, как бы тебе свою штуковину засадить. Невмоготу мне было думать, что Ритос принесет его в жертву своей дурацкой страсти.

Во-вторых, я… мне нравилось вредить Ритосу, ненависть свою тешить. Ну, и потом, я сбежать хотела. Не умри Ритос, мне б здесь до конца дней куковать. Вот уж был весельчак — что твой гранитный валун. Колдуны живут дольше нас, смертных; я бы поседела и скрючилась от старости, а он бы меня пережил. Я не смела на него напасть, даже на сонного, — бесенок все время был начеку. И бежать не смела, я уж говорила, почему. Ну, я и решила: стравлю-ка вас двоих, может, и удастся удрать в суматохе.

— Тебе не пришло в голову, что я, ни в чем не повинный человек, могу погибнуть в этой потасовке?

— Ах, я надеялась, ты победишь, ведь… ведь я на твоей смерти много не выгадаю. А ежели б и помер, — Ванора дернула плечиком, — что с того? Чего такого хорошего мне сделало твое человечество, чтоб я прям всех любила без разбора, как учат жрецы Астис?

Она сделала длинный глоток.

— Клянусь костяными сосцами Астис, в откровенности тебе не откажешь, — утирая губы, заметил Джориан. — Раз мы отсюда уходим, тарелки можно и не мыть. Скажи, где Ритос хранит лопату, я его закопаю, и питомца его тоже.

— На крю… на крюке в кузне справа от двери, пам… прям как войдешь, — язык у Ваноры заплетался. — Он б-был так… такой аккуратист, каждой штучке — свой крючок, — и горе бедолаге, что перепутает крючки!

— Отлично! Я этим займусь; а ты пока собери пожитки, — проговорил Джориан и вышел, прихватив свечку.

* * *

Вернувшись через полчаса, Джориан обнаружил, что Ванора, некрасиво раскинувшись, лежит на полу, подол ее задрался, а в двух шагах валяется опорожненный кубок. Чего только он не делал: звал ее, толкал, тряс за плечо, бил по щекам и плескал в лицо холодной водой. Ответом было пьяное мычание и пронзительный храп.

— Дура чертова, — проворчал Джориан. — У нас и так мало времени, чтоб опередить леших; надо же было тебе нахлестаться!

Некоторое время он предавался невеселым размышлениям. Бросить ее нельзя, он не знает дороги. Тащить на себе нет смысла…

Джориан махнул рукой, растянулся на лавке и укрылся медвежьей шкурой. Когда он очнулся, за окнами светало. Джориана разбудила Ванора: она жадно целовала его мокрыми слюнявыми губами, бурно дышала и теребила одежду.

* * *

С восходом солнца, заперев дом Ритоса и кузницу, они тронулись в путь. У Джориана на поясе висел меч Рандир, вложенный в ножны, которые он отыскал в комнате кузнеца. Еще он прихватил кинжал работы Ритоса: смертоносное оружие с широким коротким лезвием и специальной защелкой — чтобы вынуть кинжал из ножен, надо было сперва нажать на кнопку. Рукояткой служил незатейливый, без всяких украшений, свинцовый набалдашник. Если бы потребовалось оглушить врага, такой кинжал можно было запросто превратить в удобную дубинку, используя нерасчехленное лезвие как рукоятку.

На плече у Джориана болтался верный лук-самострел, а под рубахой была надета прочная кольчуга, также «позаимствованная» в доме Ритоса. Чувствуя себя силачом, которому ничего не стоит уложить слона ударом кулака, Джориан выпятил могучую грудь и проговорил:

— Придется потягаться с лешими. Может, они не скоро спохватятся, что кузнец запропастился. А пусть бы и так, мне без разницы.

Нагружая пожитками Ритосова ослика, Джориан во все горло распевал по-кортольски бравурную песню.

— Чего распелся? — взъелась Ванора. — Ты своим ревом всех леших в округе всполошишь.

— Я просто счастлив, и все дела. Счастлив, потому как встретил свою единственную любовь.

— Любовь! — презрительно фыркнула Ванора.

— Ты меня что, ни капельки не полюбила? Я вот, красотка, по уши в тебя втрескался. Да и ты, как говорится, отдалась мне безраздельно.

— Чушь собачья! Да мне просто приспичило от долгого воздержания, и вся любовь.

— Но, милка моя…

— Ты меня милкой не милуй! Я не про твою честь. Я всего лишь пьянчужка с ненасытной дыркой — заруби себе на носу.

— Ох, — только и сказал Джориан; приподнятого настроения как не бывало.

— Отвези меня в город да купи приличную одежку, а уж потом, коли охота, говори о любви — останавливать не буду.

Джориан вздохнул, его широкие плечи поникли.

— Ты не ведаешь, что творишь; ты сладкая булочка с медом, ты ничья, я должен тебя заслужить. Какой я дурак, что влюбился, хуже доктора Карадура, который доверился Ритосу. Да ничего не попишешь, провалиться мне на этом месте! Что ж, вознесем молитву Тио — и в путь.

Глава 3

«Серебряный Дракон»

Трактир Рюйса «Серебряный Дракон» притулился на задах Ратуши, в двух шагах от центральной площади города Оттомани. В главной распивочной стояли шесть столов и восемь лавок — по две к столу; сбоку находились две занавешенные ниши, которые служили кабинетами для приема знатных клиентов. Напротив входа располагалась Рюйсова стойка: мраморный прилавок с четырьмя большими отверстиями; каждое было плотно прикрыто круглой деревянной крышкой с ручкой. Изнутри к стойке крепились четыре бочки с дешевым пойлом: пивом, элем, белым и красным вином. Каждой бочке полагался свой черпак. Выпивка сортом повыше, разлитая по бутылкам, выстроилась на полке за спиной трактирщика.

Дверь слева от стойки, если смотреть от входа, вела на кухню; при случае, когда клиент заранее заказывал обед, там стряпала Рюйсова жена. Справа от стойки находилась лестница; по ней можно было подняться в одну общую и три отдельные спальни, которые трактирщик сдавал внаем. Сам Рюйс занимал четвертую. Масляные светильники заливали распивочную мягким желтоватым светом.

Трактирщик был тезкой одного из ксиларских королей — Рюйса Безобразного, однако сам был отнюдь не безобразен: просто малорослый, жилистый, болезненный на вид человечек с редеющей седоватой шевелюрой и мешками под глазами. Облокотясь на стойку, он наблюдал за немногочисленными завсегдатаями. Их было всего пятеро: мало кто из оттоманцев позволял себе засиживаться допоздна перед рабочим днем. Шестой — огромный, толстый, похожий на борова детина, развалясь, сидел в углу.

Дверь распахнулась, и в трактир вошли Джориан с Ванорой. У Джориана, который пять ночей провел в дороге, вид был измученный.

— Вечер добрый, — сказал он, подойдя к стойке. — Я Никко из Кортолии. Доктор Ма… Мабахандула не оставлял для меня весточки?

— Как же, оставлял, конечно, оставлял, — с готовностью отозвался Рюйс. — В аккурат сегодня заходил; зайду, говорит, снова после ужина, да вот не пришел.

— Тогда подождем. Твой мальчишка на заднем дворе обещал присмотреть за нашим ослом.

— Что будете пить?

— Мне эля, — сказал Джориан и вопросительно посмотрел на Ванору.

— Мне красного вина, — проронила та.

— Перекусить не найдется? — спросил Джориан. — Мы идем издалека.

— Есть хлеб, сыр и яблоки. Печь уже прогорела, так что горячего ужина предложить не можем.

— Прекрасно, пусть будут хлеб, сыр и яблоки, — и Джориан повернулся, собираясь усадить Ванору за один из столов.

— Мастер Никко! — сказал Рюйс ему вдогонку. — У тебя есть разрешение на эту висюльку?

И он указал на меч Джориана, который был теперь прикручен к ножнам проволокой. Концы проволоки скрепляла небольшая кожаная печать с двуглавым орлом — символом Оттомани.

— Мне его дали при въезде в город, — демонстрируя лист тростниковой бумаги, ответил Джориан. — Я направляюсь в Виндию.

Среди завсегдатаев выделялись двое мужчин; они выпивали и вполголоса бранились. Джориан с Ванорой ужинали, запивая еду вином, — спешить им было некуда. Другие посетители приходили и уходили, но парочка в углу продолжала спорить.

Время шло, Джориан и Ванора давно уже покончили с едой, а те двое все еще препирались. Один из мужчин в раздражении повысил голос. Через некоторое время он вскочил, перегнулся через лавку и, потрясая кулаком, завопил:

— Ах ты, евнухово отродье, хочешь прикарманить мои комиссионные, да? Ты еще об этом пожалеешь, я никому не позволю так со мной обращаться! В последний раз предупреждаю! Сей же час отдай мою долю, а не то…

— Отгребись, — отозвался сидящий за столом.

Дико взвизгнув, стоящий человек выплеснул в лицо обидчику содержимое своей кружки. Тот, брызжа слюной, попытался вскочить и выхватить нож, но плащ попал под лавку и не пускал. Пока сидящий боролся с плащом, стоящий осыпал его угрозами и оскорблениями. Видя, что назревает потасовка, развалившийся в углу здоровенный верзила бросил на Рюйса вопросительный взгляд. Рюйс кивнул. Верзила с пыхтением встал, сгреб стоящего за грудки, приподнял, прошествовал к выходу и вышвырнул спорщика на улицу. Затем отряхнул руки и, не проронив ни слова, вернулся на место.

Ванора проводила верзилу долгим взглядом и, обращаясь к Джориану, сказала:

— Ума не приложу, как они проморгали, что на твоем мече стоит имя Его Незаконнорож…

— Тихо! Молчи об этом. Как выпадет случай, сразу соскоблю.

Она дала Рюйсу знак принести еще вина и спросила:

— Что за титул такой — Его Незаконнорожденное Высочество? Будто в насмешку. Мне рассказывали про Великого Герцога и Его Незаконнорожденное Высочество, но ни разу не объяснили, что это значит. Который из них правит Оттоманью?

— Они соправители. Когда умирает Великий Герцог, его старший законный сын по оттоманьскому закону наследует титул и становится новым Великим Герцогом и правителем королевства по гражданским делам, а старший незаконный сын того же самого Великого Герцога становится Его Незаконнорожденным Высочеством и главнокомандующим армией. Заметь к тому же, незаконнорожденному нечего и пытаться захватить гражданскую власть — оттоманьцы так чтут закон, что никто просто не пойдет к нему на службу.

— Вот уж потешный способ править страной!

— Оттоманьцы ввели этот обычай давным-давно: боялись, что ежели правитель получит слишком большую власть, подданным житья не будет. Слушай, Ванора, может, не стоит опять напиваться?

— Захочу, так напьюсь. Как ты собираешься спереть этот тримандиламский Ларец?

— Доберемся туда с Карадуром, на месте и решим. План, грубо говоря, такой: я должен подбить клинья к царевне-змее.

— Царевна-змея? Это еще что?

— Бессмертное — а, может, и не бессмертное, но лет ей очень много — существо; днем она прекрасная царевна, ночью — огромная змея. Ежели верить Карадуру, царевна имеет дурную привычку неожиданно превращаться в гада и пожирать бедолаг, которые, ни о чем не подозревая, за ней увиваются, — чем, кстати, должен буду заняться и я.

Ванора грохнула кружкой об стол.

— Значит, ты мне всю дорогу от Ритосова дома про любовь нашептывал, а сам гадал, как бы окрутить эту… эту змеюку? Вот оно как!

— Послушай! У меня же нет выбо…

— Ты не лучше прочих, такой же лживый подонок! Дура я была, что тебя слушала. Прощай! — и Ванора привстала из-за стола.

— Милочка моя, клянусь именем Зеватасовой клячи, я не понимаю, из-за чего сыр-бор! Ты ведь и сама не без греха…

— Я б не шибко возражала, — яростно перебила его Ванора, — ежели б ты поимел настоящую бабу. Но змея! Тьфу! Счастливо оставаться! Вон где мужчина, он-то мне в самый раз!

Она, пошатываясь, пересекла распивочную и уселась на лавку подле развалившегося в своем углу верзилы. Тот приоткрыл свинячьи глазки; толстые губы на обросшем щетиной лице сложились в улыбку. Джориан плелся следом, взывая:

— Прошу тебя, Ванора, будь благоразумна!

— Ой, да придержи язык! Надоел, — она повернулась к вышибале. — Как твое имя, великан?

— М-м? Мое имя?

— Ага, красавчик. Твое имя.

— Босо, сын Трийса. Этот малый к тебе пристает?

— Не хочет неприятностей — отстанет.

— Ты кто будешь, малый? — прорычал Босо, обращаясь к Джориану.

— Никко из Кортолии, ежели интересует. Эта дамочка пришла со мной, но она сама себе хозяйка. Ежели ты ей больше по нраву, я, может, и не одобрю ее вкуса, но выбору мешать не буду.

— Угу, — хрюкнул Босо и снова развалился в углу.

Но Ванору прорвало.

— Никакой он не Никко из Кортолии! — выкрикнула она. — Он Джориан, сын Эвора…

— Стоп! — снова раскрыв глаза и приосанившись, сказал Босо. — Я, кажется, догадываюсь. Ну-ка, ну-ка.» — и он с подозрением прищурился. — Случаем не Эвора-часовщика?

— Ага, он много чего рассказывал про папашу своего…

Взревев, Босо сорвался с места и принялся шарить под лавкой в поисках своей увесистой дубинки.

— Ты, значит, сын того, кто пустил меня по миру!

— Провалиться мне в сорок девять Мальванских преисподних! Что ты мелешь? — оторопело спросил Джориан, делая шаг назад и кладя руку на эфес. Он попытался выхватить меч, но тот намертво засел в ножнах. Только сейчас Джориан вспомнил о проволоке, продетой сквозь чашку эфеса.

— Я был главным звонарем Оттомани — орал Босо, — и неплохим, черт побери! Мы с подручными отбивали часы на башне Ратуши: ни одного не пропустили. Двадцать лет назад… или десять? А, все равно… твой папаша-проходимец продал городскому совету водяные часы; их установили на башне, завертелись винтики-колесики и пошло: бом-бом, бом-бом. С этих пор я пробавляюсь поденной работой — жизнь мне загубили! Не удалось родителю твоему блудливому печенки отбить, хоть на тебе отыграюсь!

— Босо! — строго вмешался Рюйс. — Веди себя прилично, коли не хочешь потерять работу, болван неотесанный!

— Засунь ее себе в задницу, хозяин, — рявкнул Босо и, потрясая колотушкой, шагнул к Джориану.

Джориан, который не мог вынуть Рандир из ножен, рывком стащил перевязь через голову и теперь обеими руками изо всех сил сжимал рукоятку зачехленного меча. Когда Босо, словно разъяренный гиппопотам с берегов Бхармы, шумно ринулся на врага, Джориан сделал ложный выпад, целясь ему в голову. Босо прикрылся дубинкой; Джориан тут же ткнул его в солнечное сплетение металлическим наконечником ножен.

— У-у-й! — скрючившись и невольно отступая, взвыл Босо.

Джориан и Босо были не в пример сильнее остальных посетителей, и те разбежались по углам, боясь попасть под горячую руку. Противники, бдительно следя друг за другом, нападали и отступали на пятачке между столами; проход был так узок, что не позволял кружить. Всякий раз, когда Босо пытался приблизиться и достать Джориана дубиной, наконечник ножен отбрасывал его назад.

Босо сделал решающий выпад; Джориан со всего маху съездил его по уху. Удар отбросил Босо в сторону, но верзила удержался на ногах. Маленькие глазки налились яростью. Босо шагнул вперед и нацелился свалить врага сокрушительным ударом справа.

Джориан отшатнулся, и дубинка просвистела мимо; ее увесистый набалдашник промелькнул на волосок от лица. От такого мощного промаха Босо немного занесло. Не давая ему опомниться, Джориан шагнул вперед и влево и наградил противника здоровенным пинком в спину повыше правой почки. Босо боднул головой воздух и схватился за край стола, чтобы не упасть; в этот момент Джориан, оказавшись у него за спиной, накинул на верзилу петлю из своей перевязи, Он мигом затянул ремень на вышибаловой шее, закрутив его во всю силу могучих рук.

Босо раскрыл рот, но из него вырвался лишь слабый хрип. Вытаращив глаза, он топал ногами, брыкался и шарил вокруг себя, пытаясь схватить недосягаемого врага. Но руки были слишком толстые и короткие. Босо крутился на месте и кидался в узком проходе из стороны в сторону, таская Джориана за собой, но тот не ослабил хватки.

Лицо Босо сделалось синюшным, и он мало-помалу перестал сопротивляться. Верзила уцепился за край стола и сполз на пол.

Дверь распахнулась, и в трактир ввалилась целая компания. Одним из вошедших оказался Карадур с длинной белоснежной бородой и в тюрбане-луковице. За ним шла высокая седая женщина в поношенной черной мантии. Следом двигался отряд ночной стражи: офицер и четыре алебардщика.

— Мастер Рюйс! — сказал офицер. — Нам донесли, что у тебя драка. Кто этот человек? Что случилось?

— Это Босо, мой вышибала. — я хочу сказать, бывший вышибала. Он затеял драку с клиентом и получил по заслугам.

— Виноват он один?

— Да, насколько я понял.

Офицер повернулся к Джориану.

— Ты собираешься подавать жалобу на этого человека?

Ванора приподняла голову Босо, уложила к себе на колени и тонкой струйкой вливала ему в глотку вино. Босо судорожными всхлипами втягивал в себя воздух; лицо его понемногу розовело. Джориан мешкал в нерешительности.

— Не надо… м-м… отправлять юношу в тюрьму, — попросил Карадур. — Не надо, Джориан…

— Никко.

— Да-да, как я мог забыть! Не отправляй беднягу в тюрьму. Он уже и так наказан, ты его чуть до смерти не задушил.

— Откуда мне знать, что он, отдышавшись, не кинется на меня опять со своей колотушкой?

— Ты должен обезоружить его добротой. Помни, лучший способ избавиться от врага — это сделать его своим другом.

— Расчудесно. Может, ты еще хочешь, чтоб я ему новую работенку подыскал?

— Прекрасная мысль! — Карадур всплеснул сухонькими ручками; офицеру он сказал:

— Думаю, сударь, мы можем оставить этот случай без последствий, — затем, обращаясь к Рюйсу:

— Этот человек годен на что-нибудь, кроме как работать вышибалой?

— Ни на что он не годен! Слишком туп, — отозвался трактирщик. — Он мог бы таскать корыто с раствором на какой-нибудь большой стройке, но таковой пока не предвидится.

— Здоровенный тугодум мне как раз и нужен, — произнесла седая женщина. — Он сможет копаться в саду и работать по дому, и вдобавок будет служить охраной от невежественных дураков, что, едва завидя меня, начинают вопить: «Ведьма, ведьма!» А сами не могут отличить ведьмы от такой уважаемой волшебницы, как я.

— Сударыня, я прежде не имел удовольствия встречаться с тобой, — галантно сказал Джориан. — Меня зовут Никко из Кортолии.

— А меня Гоания, дочь Аристора, — она наклонилась и потрепала Босо по плечу. — Вставай, парень!

Босо и Ванора, поддерживая друг дружку, не без труда поднялись на ноги.

— Босо, ты меня хорошо понимаешь? — строго спросила Гоания. — Должность в трактире ты потерял.

— А? — просипел Босо. — Хочешь сказать, я потерял работу?

— Вот именно. Пойдешь работать ко мне? Условия те же, что у мастера Рюйса: шесть пенсов в день на всем готовом.

— Мне пойти к тебе?

— Да, ко мне. Может, надо повторить?

Босо поскреб ногтем заросший щетиной подбородок.

— Да нет, думаю, сговоримся. Вот только сперва отверну кочан этому сукиному сыну часовщика, а то ходят здесь всякие, лишают честных людей заработка.

— Ничего ты никому не отвернешь. Сядь и успокойся.

— Послушай-ка, дамочка! Женщины мне не указ…

— Я не дамочка, я волшебница: будешь безобразничать, превращу тебя в жабу. Никаких больше ссор, говорю в последний раз. С этой минуты мы все добрые друзья.

— Он-то? Добрый друг, да?

— Он самый. Он мог отправить тебя в тюрьму, но не захотел; решил, что здесь от тебя больше пользы, чем там.

Босо сердито зыркнул на Джориана, сплюнул на пол и что-то пробормотал себе под нос, однако покорно поплелся за Ванорой в дальний угол распивочной. Усевшись там, Босо мрачно цедил пиво и время от времени ощупывал саднящее горло, а девушка хлопотала вокруг и, как могла, утешала его.

Джориан, Карадур и Гоания устроились в противоположном конце зала.

— Куда ты запропастился, парень, сорок девять Мальванских преисподних на твою голову? — спросил Карадура Джориан. — Мы здесь целую вечность торчим.

— Мне достали пропуск в библиотеку Великого Герцога, — отвечал Карадур, — и я так… ах… зачитался, что забыл о времени. Но у тебя, сынок, такой вид, будто тебе несладко пришлось. Ты похудел — хоть, может, это и к лучшему.

— Да, мне пришлось несладко, мне пришлось убить Ритоса…

Ахнув от неожиданности, собеседники Джориана придвинулись к нему вплотную.

— Мастер Нико, говори потише, — сказала Гоания. — Я знаю твое настоящее имя, но думаю, здесь не место его произносить, если не хочешь, чтобы трактирщик навел ксиларцев на твой след. Рассказывай же, как стряслось несчастье.

Джориан поведал все без утайки.

— По знакомым Ваноре тропам, — закончил он свою повесть, — мы двинулись в Оттомань; и вот мы здесь. Осла я поставил на заднем дворе.

— Девчонка оказалась хорошим попутчиком? — поинтересовалась Гоания.

— Ой! — округлил глаза Джориан. — Она как-то раз сказала про себя: «пьянчужка с ненасытной дыркой» — прошу прощения, сударыня, — боюсь, так оно и есть. Ванора любит блуд и не делает из этого тайны, поэтому мои слова не могут ее очернить. Днем мы только и делали, что ругались да мирились. Ночью она приставала, чтоб я ей вставил фитиль, а потом насмехалась и хвастала прежним любовником, который, мол, три раза успевал, пока я на один решаюсь. Я, когда королем был, гордился, что все пять жен мною довольны, а тут одной не мог угодить. Она к тому же и не предохраняется вовсе. Короче… Ну, сам знаю, второго такого дурака, как я, во всем свете не сыщешь, чтоб в шлюху влюбился; только ничего не попишешь.

— Судя по твоим словам, — заметила Гоания, — ты ее раскусил. Как тебя, который мог выбрать лучшую женщину королевства, угораздило влюбиться в такую вздорную проститутку?

Джориан поскреб пробивающуюся бородку.

— Какое-то болезненное наслаждение. В ней что-то есть — бесстрашная прямота, неиссякаемая энергия и ум, который, ежели б им заняться, не уступил бы ученым докторам… Когда нападет охота подурачиться, она вас рассмешит почище, чем клетка с мартышками. И потом, разве можно любовь разложить по полочкам? Хоть последние два-три дня меня почти излечили. Я сочинил на эту тему стишок, но он ей совсем не понравился.

— Ты сказал почти?

— Так оно и есть. Ежели она сейчас подойдет виноватая, подольстится, пообещает, что будет ласковой, доброй, пить бросит да попросит меня хорошенько взять с собой, я опять стану ее покорным рабом, хоть и знаю цену всем этим обещаниям. Благодаренье Зеватасу, но она, кажись, нашла себе другого парня он-то ей больше по вкусу.

Гоания бросила взгляд в противоположный угол, где, погруженные в пьяную дремоту, сидели Босо с Ванорой; девушка привалилась к верзиле, ее голова покоилась у него на плече.

— О Карадур, — сказала волшебница, — надо как можно скорее увести юношу из Оттомани, а то эта шлюха еще передумает. Вам знаком кто-нибудь из виндийских членов нашего братства?

— В прошлом году по пути в Ксилар я останавливался у Поррекса. Очаровательный коллега — такой добрый, деликатный.

— И большой хитрец в придачу; берегитесь его.

— Ах, такой прекрасный человек, без сомнения, достоин доверия, насколько в нашем испорченном мире вообще возможно доверие. Я имел случай воочию убедиться в его доброте и благородстве.

— Почему б тебе не поворожить, — спросил Джориан, — чтоб узнать, что сулит нам встреча с мастером Поррексом?

Гоания покачала головой.

— Занятия магией привносят в линию жизни волшебника слишком много такого, что связано с другими реальностями и измерениями. Обычному человеку вроде тебя, мастер Никко, я еще могу предсказать судьбу, а доктору Карадуру и Поррексу — нет.

— Ну, так скажи, — нетерпеливо перебил ее Джориан, — что ждет меня!

— Дай руку. Когда и где ты родился?

— В Кортолии, в Ардамэ, на пятнадцатый день месяца Льва в двенадцатый год правления короля Фелина Второго, на рассвете.

Гоания тщательно изучила ладонь Джориана и на минуту погрузилась в размышления. Затем развернула свой кубок так, что на поверхности вина отразился один из светильников. Свободной рукой колдунья принялась водить над кубком, чертя пальцами непонятные узоры и что-то нашептывая себе под нос.

— Берегись, — проговорила она наконец, — окна в спальне, звенящего мужчины и бога с головой тигра.

— И это все?

— Все, что мне сейчас открылось.

Джориан, знакомый с обычаем предсказателей изъясняться туманно и непонятно, не стал выпытывать подробности.

— Ах, сударыня, чуть не забыл, — вдруг спохватился Карадур, — вы принесли то, что обещали?

Гоания порылась в кошелке и извлекла оттуда маленький пакетик.

— Порошок Раздора — пыльца огонь-травы крапчатой, собранная в месяц Волка, когда Красная Планета вошла в союз с Белой. Стоит бросить щепотку в толпу, как тут же вспыхнет ссора и начнется потасовка.

— Премного благодарен, госпожа Гоания. Он может оказать нам в Тримандиламе неоценимую помощь. Джориан:

— Неразумно топать до Виндии пешком, когда ксиларцы идут по пятам. Мы можем нанять лошадей, а пожитки нагрузить на осла.

— Сесть на лошадь? Никогда! — запротестовал Карадур. — Такое рослое животное! Я упаду и тут же переломаю все свои старые кости. Уж лучше возьми мне осла.

— Осел нас задержит.

— Не больше, чем второй — с багажом.

— Ладно, осел так осел. Когда завтра открывается лошадиная ярмарка?

* * *

Ежегодный праздник сбора урожая — Бал Привидений — жители города Виндии отмечали карнавальным шествием нечистой силы и уличными плясками. В этот день никто не работал; виндийцы в костюмах и масках бродили по городу с раннего утра. До обеда они успевали пройтись по улицам, восхищаясь нарядами прохожих и стараясь угадать, что за знатный вельможа скрывается под каким-нибудь особенно вычурным и пышным карнавальным костюмом. Главные события — шествие, пение и танцы, состязание масок — происходили под вечер.

Оставив позади виндийские пашни, над которыми красным шариком повисло заходящее солнце, Джориан с Карадуром подъехали к Западным Воротам. Расспросив стражу, они двинулись в город. Впереди на купленной в Оттомани вороной кляче ехал Джориан, за ним на ослике Карадур, ведя на поводу второго осла. Главная улица, Аллея Республики, полого спускаясь, тянулась от Западных Ворот до самой набережной. Путники миновали Сенат, Магистрат и другие общественные здания, в которых строгая простота классического новарского стиля начисто сводилась на нет цветистыми вычурными украшениями в Мальванском духе.

Поррекс, по словам Карадура, жил рядом с набережной; туда они и направились, прокладывая себе путь сквозь толпы богов, демонов, привидений, вурдалаков, скелетов, ведьм, эльфов, троллей, вервольфов, вампиров и еще какой-то нечисти из Мальванских преданий. Мальванское влияние было заметно не только в архитектуре и одежде, но и в самих жителях Виндии — смуглых и черноволосых. Когда какой-то гуляка, вырядившийся богом войны Гериксом, задел лошадь Джориана надувным пузырем на палке, тому стоило большого труда удержать животное в повиновении.

Они наняли комнату у набережной, поставили лошадь и ослов на конюшню и разыскали жилище волшебника Поррекса. Поррекс снимал комнату над мануфактурной лавкой.

— Заходите, судари мои дорогие, заходите! — крикнул им сверху Поррекс. Это был кругленький лысый коротышка с голубыми глазами, почти утонувшими в складках жира. — Старый добрый Карадур! Как я счастлив, что вы снова здесь! А ваш спутник… нет-нет, я попробую угадать… Джориан, сын Эвора, бывший король Ксилара! Входите же, входите. Присаживайтесь. Позвольте плеснуть вам пива — другого ничего не держу.

Каморка была обставлена довольно скудно: расшатанная кровать, колченогий стул, стол и небольшой книжный шкаф, по полкам которого были рассованы два-три ветхих пергаментных свитка, а на крышке валялись несколько манускриптов с загнутыми страницами. Убогую обстановку дополняли два сундука у стены и акварельная картинка, которая изображала бога Псаана, ведущего колесницу по бурным морским волнам. Свечной фонарик со стеклянными окошками разливал по комнате тусклый свет. Когда Поррекс умолк, нависла такая тишина, что, казалось, пролети муха, и то будет слышно.

— Меня, сударь, — сказал Джориан, — зовут Никко из Кортолии. От кого ты знаешь то, другое имя?

— Сударь мой дорогой, какой же я был бы прорицатель, если б не умел угадывать такие простые вещи? Но коль тебе угодно быть Никко, зовись Никко, — подмигнул Поррекс. — Жаль, что не могу принять тебя во дворце с угощением и танцовщиками; дела мои в последнее время пришли в упадок, не то, что прежде. Вот, приходится экономить. Однако уверяю тебя, это ненадолго; не позднее чем через месяц у меня появится несколько новых клиентов, и я опять разбогатею. До тех пор живу по умению, а не по хотению. Но расскажите о себе. Насколько я понял, мастер Никко предпочитает находиться подальше от Ксилара?

— Не совсем так, — сказал Карадур, сидевший на кровати, поджав под себя ноги. — Вам знакома проблема, над которой мы, Альтруисты, тщетно бились несколько лет?

— Вы говорите о краже Ларца Авлена? Ага, теперь все ясно! Вы направляетесь в Тримандилам, надеясь с помощью нашего могучего юного друга успешно провести эту справедливую экспроприацию. Ну что ж, да не дрогнет рука и не скрипнет под ногой половица! Вы еще не получили приглашения отобедать, угадал?

— Не получили, — подтвердил Карадур. — Мы надеялись, что вы доставите нам удовольствие…

— Конечно же, конечно, доставлю! В былые времена я мог бы принять вас, как подобает, но сейчас в моем кошельке всего один фартинг. Через месяц, когда будут подписаны новые контракты, я отплачу сторицей. Идемте к Чюро, там не надо заказывать заранее. Кстати, как у вас с мальванскими деньгами?

— Ах, так вы не слышали? После вашего отъезда из Мальваны Великий Государь издал новый указ о деньгах. Теперь в Мальване имеют хождение только монеты местной чеканки. Чужеземец, въезжающий в страну, обязан сдать свои иностранные деньги и драгоценные металлы в обмен на имперскую валюту. Причем курс обмена просто грабительский: путешественник теряет половину своих сбережений. Если же он обменял не все свое золото и серебро и впоследствии попадется, его предадут смерти каким-нибудь хитроумным способом: например, потопчут царскими слонами — и это еще самый незатейливый из них — Вот невезенье, — посетовал Карадур. — Мы постарались все предусмотреть, но если Царь Царей отнимет половину наших сбережений…

Поррекс вскинул голову и подмигнул.

— Возможно, я смогу быть полезным. Существуют, разумеется, люди, для которых унция золота — это унция золота; им все равно, кто ее принесет — царь Шайю из Мальваны или Джориан из Ксилара. Эти контрабандисты с риском для жизни тайно ввозят в мальванскую империю иностранные деньги и вывозят оттуда местную валюту — чтобы за определенный процент продать ее у себя. Некоторые сами чеканят мальванскую монету — причем из настоящего золота, а не какие-нибудь там низкопробные подделки. Имея рекомендацию, можно купить по сходной цене столько валюты, сколько нужно для посещения могущественной Мальваны.

— Разве люди царя Шайю позволят чужестранцу ввозить в Мальвану имперскую валюту по номинальной стоимости? — вмешался Джориан.

— Конечно, позволят, ибо старания правительства направлены на то, чтобы Мальванские деньги вернулись в страну и там осели. Если разобраться, главная причина контрабанды — политика Мальваны, делающая контрабанду прибыльной. Но казначей Шайю носится с денежными теориями, которые ему, хочешь не хочешь, приходится воплощать в жизнь, даром что они идут вразрез с человеческим естеством. Посидите здесь, пивком себя побалуйте, а я покамест забегу кое-куда, попробую отыскать нужного нам человека.

Поррекс выскочил за дверь.

— Сынок, — прервал молчание Карадур, — ты еще не растратил свою сотню ксиларских львов? Мне кажется, их нужно обменять, как советует Поррекс.

— Все при мне, разве двух-трех не хватает, что потратил в дороге. Только я хочу сперва проверить слова доктора Поррекса, а уж потом деньги отдавать. Ну, то, что он говорил про новый Мальванский указ.

— О, я уверен, такой милый человечек, к тому же член моей уважаемой ложи, достоин доверия…

— Может статься, но я все-таки разузнаю. Жди меня тут.

И Джориан тоже вышел из комнаты. Вскоре он вернулся.

— Не обманул твой льстивый карапуз, колдун этот, — сказал он. — Я поговорил с некоторыми знающими людьми — трактирщиками там и еще кое с кем — все как один подтверждают его слова.

— Говорил я тебе, ему можно верить. А вот и он.

— Господа, все устроено, — с порога объявил Поррекс. — Мой человек ждет на улице. Сколько у вас есть золота и серебра на обмен? Медь и бронза не меняются У Джориана оказалось девяносто семь львов и немного серебра, у Карадура золота было совсем немного, зато серебра в достатке. Поррекс произвел на счетах какие-то вычисления.

— За все могу дать сорок две с половиной Мальванских кроны, — сказал он. — За вычетом комиссионных посреднику: он берет лишь шестую часть, а на границе забрали бы половину. Если позволите, я сам отнесу деньги вниз — мой человек не хочет, чтобы его видели.

Карадур послушно протянул кошелек, но Джориан не спешил расставаться со своими сбережениями.

— Его деньги можешь обменять и так, — произнес он, — а я хочу сперва посмотреть на твое мальванское золото.

— О, разумеется, милый юноша; как скажешь, так и будет. Обожди.

Поррекс снова вышел. На этот раз он довольно долго не возвращался.

— Должно быть, Джориан, — заметил Карадур, — перекупщик золота не меньше твоего боится выпустить деньги из рук.

— Береженого боги берегут.

На лестнице послышались шаги и вошел Поррекс в сопровождении незнакомца.

— Не день, а сплошное везенье! — с лучезарной улыбкой вскричал Поррекс. — Позвольте представить моего дорогого старинного друга Лациендо. А это те самые доктор Карадур и мастер Никко.

Лациендо, смуглый, дочерна загорелый низкорослый человечек с лихо закрученными усами, был чуть постарше Джориана. Он вежливо поклонился путешественникам и одарил их приятной улыбкой.

— Мастер Лациендо плавает суперкарго на одном из судов компании «Сыны Беннивера», — продолжал Поррекс. — Завтра он уходит в рейс и искал, с кем отпраздновать последний вечер на берегу. Так что теперь вам не надо платить за мой обед: дружище Лациендо непременно хочет нас всех угостить.

— С полным моим удовольствием, господа хорошие, — проворковал Лациендо.

— Итак, — сказал Поррекс, — вот ваше золото, доктор, а это твое, мастер Никко. Пересчитайте. О Никко, теперь, если позволишь, твои деньги… Лациендо, старина, тебе нетрудно спуститься и отдать этот сверток человеку, что ждет под лестницей? А то уж я устал карабкаться вверх-вниз по ступенькам. Прекрасно! Пока его нет, господа, нужно подыскать всем нам маски — тем, у кого нет маскарадных костюмов, пьяные гуляки просто проходу не дают.

Покопавшись в сундуке, Поррекс извлек на свет четыре маски, изображающие чертей с вытаращенными глазами и сердито оскаленными клыками. Джориан в это время рассматривал квадратные Мальванские золотые: на одной стороне был выбит портрет Шайю — или его отца — в короне, а на другой слон, попирающий тигра. Он взял из рук Поррекса маску и начал прилаживать завязки.

— Готово, господа хорошие, — вернувшись, доложил Лациендо. — Дозвольте покорному слуге отвести вас к Чюро. Фонари ни к чему, город освещен по случаю праздника.

* * *

Расположенный на Аллее Республики трактир Чюро был не в пример солиднее оттоманьского «Серебряного Дракона». У дверей четверку окликнул одинокий нищий. Поррекс порылся в кошельке и сунул попрошайке медную монетку.

— О Поррекс, — сказал Карадур, — это был ваш последний фартинг. Что вы будете есть, когда мы уедем?

Поррекс пожал плечами.

— Скорее всего, заложу одну из оставшихся книг; я ведь вскоре смогу ее выкупить — когда заключу новые контракты. Сюда, господа.

Посреди главного обеденного зала находилась площадка для выступлений. Обед оказался превосходным, вино не разбавленным, а обнаженные танцовщицы искусными. Когда убрали со стола, Лациендо обратился к остальным:

— Ежели все не против убить здесь еще часик, наши иноземные гости смогут посмотреть на шествие прямо от дверей заведения. Они пройдут аккурат мимо трактира. Посидите, господа хорошие, отведайте еще ликеров Чюро. Виндия самый многолюдный порт Срединного моря, и вина мы отовсюду получаем что ни на есть наилучшие.

Поррекс зевнул.

— Дорогие друзья, умоляю извинить меня, но годы давно уже не позволяют засиживаться допоздна. Уверен, что мастер Лациендо сумеет вас развлечь. Спокойной ночи.

— Мы собираемся в Тримандилам, — обратился Джориан к Лациендо после ухода Поррекса, — и ты, вероятно, сможешь указать кратчайший путь туда.

Лациендо погладил ус и улыбнулся.

— Ба, удача сама идет вам в руки! Завтра я отплываю на «Таларисе», и чего мы только не везем: рабынь в Реннум Кезимар, а в Янарет мрамор, медь, шерсть и всякую всячину. Пока не высадим красоток в Реннум Кезимаре, на палубе будет тесновато, но мы, конечно, найдем вам каюту. В Янарете можно нанять речную лодку и по Бхарме подняться до столицы.

Джориан осведомился о стоимости проезда и поинтересовался:

— Что это за Реннум Кезимар и почему вы доставляете туда рабынь?

— Название янаретское, по-нашему «Замок Топора». Мальванское владение, островок в устье Джхукны. Лет двести назад тогдашний Царь Царей решил селить на нем ушедших на покой палачей.

— Надо же!

— Ага, и не без причины. Какой бы ни был палач в своем деле вежливый, да обходительный, да безупречный, люди его все ж таки сторонятся. И вот Великий Царь узнал, что его заплечные мастера, какие по старости не могут махать топором, затягивать петлю или там пыточное колесо вертеть, живут в ничтожестве, даром что пенсию получают, потому как никто с ними дел иметь не желает. До того доходило, что им еду не продавали, и они с голоду мерли.

В те времена Реннум Кезимар был всего лишь бесплодным островком и годился разве что как зимнее пастбище для пары отар. На нем стоял разрушенный древний замок — еще со времен Трех Царствий. Царь заново отстроил замок и поселил в нем своих палачей; с тех пор они там и живут.

— Что им проку в молодых рабынях, ежели они старые и немощные? — поинтересовался Джориан. — Это как выходить на поединок с веточкой спаржи заместо копья.

Лациендо пожал плечами.

— Может, подать чего, принести. Некоторые там с женами, но те тоже старые. Ну, это их забота, а мое дело маленькое: присматривать в дороге за девками и доставить их к месту назначения, как в бумаге указано.

— А посуху от Виндии до Тримандилама добраться можно?

Лациендо замахал руками.

— Господа хорошие! Это дело гиблое, хоть на карте и помечено, что отсюда до Янарета идет дорога по побережью.

— Почему?

— Потому что на протяжении сотни лиг к побережью вплотную подступает восточный отрог Козьей Кручи. Это не дорога, а тропа — она то обрывается в пропасть, то снова ползет вверх, пересекает бурные горные реки вроде Джхукны по шатким веревочным мостам, а ежели где оползень, то и вовсе пропадает. К тому же побережье кишит разбойниками и тиграми. Не-а, легче в Тарксии изумрудного бога спереть, чем по этой дороге пройти!

— Разве побережье принадлежит не могущественному Царю Царей, который завел такие прекрасные дороги и быструю почту?

— Ага, ему; только все эти красоты находятся во внутренних областях страны и захватывают каких-нибудь двадцать лиг вокруг Тримандилама. Император не тратится на окраины; думаю, умышленно, а то понастроишь дорог — жди захватчика. Так что уж лучше вам добираться на моем корабле. Этот рейс последний в году, но оно и неплохо: можно, конечно, попасть в шторм, зато едва ли нарвешься на пиратов.

— Благодарствую за предупреждение, — сказал Джориан. — Мы можем завтра на рассвете прийти на судно и внести плату. Как его разыскать?

— Прошу прощенья, господа хорошие, — покончив с необходимыми разъяснениями, проговорил Лациендо, — столько выпито, самое время посетить нужник. Я вернусь.

Джориан с Карадуром довольно долго просидели над своими кубками; гомон, поднявшийся на улице, и суматоха среди посетителей трактира явно указывали на то, что подошло время шествия — Что этот парень шутки задумал шутить? — сказал наконец Джориан. — Обожди-ка.

Он двинулся к кухонной двери и столкнулся с толстым поваром.

— Да, — отвечал на расспросы повар, — видел я похожего человека, с полчаса как будет. Он прошел в эту дверь на задворки, в нужник не заходил. Никак случилось чего?

— Нет, все в порядке, — ответил Джориан.

— Одурачил нас, зараза, — проворчал он, вернувшись за стол. — Слинял, а мы плати. Благодарение Зеватасу, хоть деньги есть.

— Кстати, о деньгах, — заметил Карадур. — Похоже, наш трактирщик хочет подать счет.

Джориан вытащил кошелек, в котором звякали несколько Мальванских крон. Остальные были спрятаны в поясе. Он вытряхнул крону на ладонь и от удивления чуть не уронил ее.

— Боги милосердные! — вытаращив глаза, прошептал он. — Карадур, ты только взгляни! Говори тише.

Джориан протянул монету. Вместо золотой мальванской кроны на его ладони лежал свинцовый квадратик размером с крону. Надеясь, вопреки очевидности, Джориан вытащил из кошелька еще несколько монеток. Так и есть — вместо Мальванских крон свинцовые жетоны.

Карадур сперва остолбенел от ужаса, а затем судорожно вцепился в собственный кошелек. Его золото тоже превратилось в свинец. Челюсть Карадура отвисла.

— Мы доверились этому ублюдку по твоей милости! — в бешенстве прошипел Джориан. — Гоания предупреждала, что он мошенник, а теперь, клянусь медными яйцами Имбала, ты сам убедился! Да я б с таким богатством полжизни безбедно прожил!

По смуглым морщинистым щекам Карадура заструились слезы.

— Твоя правда, сынок. Я один виноват. Знал же это обманное заклинание. Я бестолковый дряхлый старик. В жизни больше не поверю незнакомцу, пусть он хоть сто раз кажется прямым и честным.

— Ладно, скажи лучше, как нам отсюда выбраться, провались оно в сорок девять Мальванских преисподних? Ежели попробуем уйти, начнется заваруха и виндийская стража отправит нас в кутузку; там меня ксиларцы живо опознают и потребуют выдачи. А у Чюро этого кредит выманить труднее, чем пирог из булыжника слепить.

— Иди, сынок, я приму позор на себя.

— Не болтай ерунды. Я не попрусь один в Мальванскую Империю, так что выбираться отсюда надо вместе. Ах ты, вот и Чюро пожаловал, — и Джориан торопливо сгреб со стола свинцовые квадратики.

Чюро оперся кулаками о стол.

— Господа довольны обедом и представлением?

— Конечно, сударь трактирщик, — с сердечной улыбкой ответил Джориан. — Жаль только, что нашим друзьям пришлось уйти пораньше. Сколько мы должны?

— Две марки шесть фартингов. Выпьете на посошок?

— С удовольствием! Стойте-ка, этот вечер нужно закончить чем-то особенным. Есть в твоем трактире ликер, что делают в Паалуа, оликау называется? Довелось как-то отведать на западном берегу.

Чюро нахмурился.

— Я знаю, о чем ты говоришь, но не уверен, осталось ли такое вино у меня.

— Ну, так поищи, будь добр, а мы пока решим, кто за что платит.

— Сумеешь что-нибудь наколдовать? — прошептал Джориан, когда Чюро отошел к стойке. — Я его заговорил ненадолго. Может, превратимся в невидимок?

— Заклинание требует долгой подготовки и множества приспособлений, которых нет под рукой. К тому же оно делает прозрачным только мясо и кости, а не одежду. Поэтому невидимке приходится либо ходить нагишом — что едва ли разумно при такой холодной погоде — либо привлекать нежелательное внимание к костюму, который разгуливает сам по себе. Более того, в этом случае кто-нибудь может догадаться. Дай-ка подумать. Ах, нашел!

Откуда ни возьмись перед старым колдуном появился кожаный подсумок со множеством отделений. Из некоторых кармашков он извлек по щепотке порошка и ссыпал все это в пустой кубок. Размешав пальцем порошки, Карадур поставил кубок себе под ноги.

— Приготовься кричать «горим!» — сказал он.

— Скорее! — поторопил Джориан. — Чюро возвращается, и притом без всякого паалуанского ликера.

Чюро неумолимо приближался. Положив руки на стол, Карадур забормотал заклинание; пальцы его сплетались и расплетались, словно лапы двух испуганных коричневых пауков. Когда Чюро был уже на полпути к столику, из кубка донеслось шипение. Из-под стола волнами всплыл огромный клуб густого черного дыма; он заволок все вокруг и, продолжая извергаться, скрыл из глаз стол и двух путников.

— Горим! — завопил Джориан.

Послышался грохот опрокинутых лавок и топот ног — посетители в панике ринулись к выходу. Джориан с Карадуром схватили свои маски и плащи и присоединились к убегавшим. Трактир затянуло дымом, поэтому они подождали, пока затор рассосется, и спокойно — без давки и толкотни — вышли наружу.

На улице парочка затерялась в толпе зевак, собравшихся по обе стороны Аллеи Республики, чтобы поглазеть на шествие. Удаляясь от Чюрова трактира, Джориан с Карадуром наткнулись на команду пожарников, спешивших навстречу. Впереди несли поливальную машину — деревянную бадью, снабженную по бокам скобами, над которой возвышалась помпа. Восемь здоровенных парней, взявшись за скобы, тащили машину, а сзади поспешали остальные пожарники с лоханками, предназначенными для наполнения бадьи из ближайшего фонтана.

— Пошли в комнату Поррекса, — решил Джориан. — Ежели поймаю этого жулика, ты уж будь добр, не давай ему колдовать, пока я душу из него не вытрясу.

* * *

Дверь Поррекса стояла нараспашку, а в комнате было темно и тихо. Джориан достал кремень и огниво, высек искры над трутом и зажег огарок. При свете обнаружилось, что в комнате нет не только никого, но и ничего: кровать, книжный шкаф, стул, стол и сундуки словно сквозь землю провалились. Мышка ускользнула.

— Ну и шустро он съехал, — изумился Джориан. — Очистил помещение, все увез.

— Не все, — отозвался Карадур и кряхтя поднял с пола фонарик со стеклянными окошками. — Фонарь позабыл. Вот невезенье! Свеча, похоже, совсем догорела. Будь у меня подходящая свечка, я бы, пожалуй, смог еще что-нибудь сделать.

— Надо в буфет заглянуть, — сказал Джориан, ловко прибив метнувшегося из-под ног таракана. — Так и есть: два вполне приличных огарка. Что ты задумал, досточтимый доктор?

— Существует одно заклинание, и я могу его вспомнить, которое при помощи свечи или какого угодно светильника делает прозрачной любую маску. Сынок, не мешай думать.

Карадур, как показалось Джориану, потратил целую вечность, чтобы сперва припомнить заклинание, а потом — с помощью магической фигуры, песнопений, пассов и порошков, сжигаемых в треснутом блюдце из уже знакомого буфета, — произнести его. Огонек свечи в фонаре метался и дрожал, словно невидимые губы дули на него, хотя в комнате не было сквозняка. В дыму, казалось, возникают и снова пропадают чьи-то лица. К тому времени, когда с заклинанием было покончено, Карадур так устал, что пришлось немного передохнуть.

— А теперь, — сказал он, отдышавшись и подобрав с пола фонарь, — еще посмотрим, кто кого.

* * *

Вдоль Аллеи Республики двумя аккуратными шеренгами, в ожидании шествия, которое традиционно задерживалось, по-прежнему стояли виндийцы. Надев маски чертей, Джориан с Карадуром медленно двинулись вдоль толпы. Карадур поднял фонарь, и оба начали пристально вглядываться в лица зевак. Там, куда падал отсвет, карнавальные костюмы, маски и накладные бороды становились совершенно прозрачными — бледными контурами, сквозь которые отчетливо проступали лица виндийцев.

Джориан с Карадуром все шли и шли, сначала по одной стороне Аллеи Республики на запад, потом по другой в сторону гавани. Джориан видел тысячи лиц, но ни Поррекса, ни Лациендо среди них не было. Уже подойдя к набережной, Джориан услыхал звуки оркестра; музыка доносилась с запада и постепенно усиливалась.

— Шествие началось, — сказал он.

Группа мужчин в форме Республиканской Гвардии, закованных в сверкающие посеребренные доспехи и вооруженных алебардами, двигалась по Аллее Республики, криками требуя расчистить проход. То и дело под ногами попадались зазевавшиеся сограждане, которых приходилось подгонять древками алебард.

Когда Карадур в очередной раз поднял фонарь, чтобы вглядеться в толпу, внимание Джориана привлекла маленькая группка мужчин без карнавальных костюмов и масок — на мужчинах была простая темная одежда, а в манере держаться сквозила цепкая самоуверенность. Один из них мельком взглянул на Джориана, затем пригляделся повнимательнее, тронул напарника за руку и что-то проговорил сквозь зубы. Джориан узнал этого человека.

— Карадур! — сдавленным голосом прошептал он. — Видишь типов в черном? Моя Королевская Гвардия. Тот, что впереди, — ихний капитан; два раза меня ловил, когда я пытался из Ксилара удрать. Бежим через дорогу, быстро!

Джориан юркнул в толпу, увлекая за собой Карадура. Они выбежали на мостовую и наскочили на гвардейцев, расчищавших проход. Оркестр загремел совсем близко; взглянув поверх голов гвардейцев, Джориан увидел первые ряды участников шествия с флагами и сверкающим оружием.

Петляя, как зайцы, Джориан с Карадуром под сердитые окрики гвардейцев перебежали Аллею Республики и нырнули в густую толпу зевак. Джориан, который был на голову выше большинства виндийцев, оглянулся. Далеко позади кучка людей в черном старалась пробиться сквозь скопление зрителей. Когда же они добрались до обочины, дорогу им преградили гвардейцы. Разгорелся спор, потонувший в нарастающем грохоте. Спорщики размахивали руками и потрясали кулаками. Гвардейцы без лишних церемоний затолкали людей в черном обратно в толпу, пригрозив для острастки алебардами.

Началось шествие.

В теплом свете тысяч ламп, фонарей, свечек и факелов заблистали мишура и позолота. Гремели оркестры; шагали солдаты; красотки, сидя в разукрашенных носилках, дарили толпе воздушные поцелуи.

Джориан с Карадуром и не подумали задержаться, чтобы поглазеть на зрелище. Оглянувшись для порядка, они проворно свернули на боковую улицу.

— Шествие их хоть немного задержит, — бормотал Карадур. — Одного понять не могу: как эти люди узнали нас под масками?

— Не можешь понять, да? А я могу, — отозвался Джориан. — Мы позабыли, что лучи волшебного фонарика не только чужие маски просвечивают, но и наши.

— Ах, горе мне, совсем одряхлел, о такой простой вещи не подумал! Но куда же мы теперь? Без денег, в чужом городе, стража твоя по пятам идет.

— Давай найдем корабль Лациендо и спрячемся на каком-нибудь складе поблизости. Ежели Лациендо объявится, я знаю, что мне делать. А не придет, заберемся на попутное судно.

* * *

Шествие закончилось через несколько часов. Было проведено состязание карнавальных костюмов и вручены призы: за самый красивый костюм, за самый изобретательный костюм, за самый смешной костюм, и прочее, и прочее. Самые здравомыслящие горожане разошлись по домам; менее здравомыслящие с криками и песнями шатались по улицам Виндии. По углам впопыхах и с оглядкой вершилось прелюбодейство: это мужья, чьи жены превратились в толстых сварливых фурий, и жены, которых мужья забросили ради своей работы, искали радости и утешения в случайных интрижках. Городские огни гасли один за другим, уступая место поздно взошедшей молодой луне, струившей на Виндию бледный рассеянный свет. С моря на улицы города мягко наползал туман.

Джориан и Карадур спрятались на складе, примыкавшем к месту стоянки «Талариса». Склад, разумеется, охранялся, но сторож отлучился полюбоваться празднеством. В темноте неясной громадой возвышались штабеля тюков и ящиков.

— А все потому, — зашептал Джориан, — что доверились дружкам твоим, оборотням. И что интересно, клянусь медной бородой Зеватаса: стариканы вроде тебя обычно осторожны и подозрительны, а желторотые юнцы вроде меня доверчивы, легковерны, и их в два счета можно надуть. Зато у нас, кажись, все наоборот.

— Разве нельзя обратиться в виндийский Сенат и попросить защиты от твоей Королевской Гвардии? — прошептал в ответ Карадур. — Они же не допустят, чтобы двух путешественников ни за что, ни про что выкрали в свободном городе!

— И не надейся! Может, Оттомань еще взяла бы нас под защиту, но у Виндии с Ксиларом договор против Оттомани; нас выдадут, глазом не моргнув. Двенадцать Городов без конца заключают и расторгают договоры; вчерашний заклятый враг может стать преданным союзником, и наоборот. Похоже на сложный танец, где в каждой фигуре меняешь партнера.

— Вам, новарцам, нужен император, который бы унял всю эту свистопляску и запретил растрачивать силы на грызню. У нас есть поговорка: собери вместе трех жителей Двенадцати Городов, они тут же образуют четыре группировки и насмерть передерутся.

— Скорее зайцы начнут волков есть, чем новарцы покорятся такому правителю. Ардиман Ужасный как-то попытался, да надолго его не хватило. Кроме того, у кучки без конца грызущихся маленьких полисов есть свои преимущества перед такой огромной единой империей, как твоя.

— Какая польза от вечных жестоких и разрушительных междоусобиц?

— Ну, каждый из Двенадцати Городов сам по себе невелик, так что человек осознает свою значительность. Поэтому жители всерьез интересуются делами государства и своих правителей. А Мальвана такая огромная, и порядки в ней такие незыблемые, что тамошние люди чувствуют себя ненужными и беспомощными. Вот вы и позволяете Шайю и ему подобным творить, что в голову взбредет, даже если видите, какие они лентяи, распутники, дураки или чудовища. Зато в Двенадцати Городах есть все виды правления — королевства, княжества, республики, теократии — и когда появляется что-то новое и лучшее, другие города имеют возможность понаблюдать и решить, стоит ли вводить такое правление у себя.

— Но появись дальновидный правитель, который объединил бы вас и направил вашу энергию в нужное русло…

— То мы бы очень скоро стали второй Мальваной, а дальновидный правитель направлял бы всю нашу энергию на укрепление своего влияния и могущества.

— Но мы, по крайней мере, сохраняем мир внутри страны, это ли не преимущество?

— Что Мальване за польза от такого мира? Насколько мне известно, ваши традиции, обычаи и верования уже тысячу лет не менялись. Сказать тебе, почему Двенадцать Городов так легко разгромили огромную армию, которую наслал на них царь Сирваша, отец Шайю? Потому что Мальванцы по сию пору используют оружие и военную тактику времен Гиша Великого. Нечего удивляться, что наша кавалерия изрубила в капусту ваши смертоносные колесницы, а наши лучники выбили с поля ваших пращников и метателей дротиков. Сравни неменяющуюся Мальвану и Двенадцать Городов, вспомни, чего мы достигли за последние сто лет в ремеслах и науках, в литературе и театральном искусстве, в законах и управлении, и ты поймешь, о чем я толкую.

— Все это прекрасно, — проворчал Карадур, — для тех, кто печется о сиюминутном. Я полагаю, такие взгляды с возрастом пройдут. Когда я был молод, меня тоже увлекали перемены и нововведения, но сейчас мне милее безопасность и стабильность. Попомни, сынок, мои слова: однажды какой-нибудь из Двенадцати Городов, чтобы одолеть соседа, призовет на помощь швенские орды, и вы не успеете оглянуться, как хан из рода Гендингов захватит всю Новарию. Такое уже бывало.

— Но, в конце кон… — Джориан замолк на полуслове; ему что-то почудилось. На улице раздались шаги и неразборчивый шепот. Джориан втолкнул Карадура за кучу тюков.

В помещение склада вошли двое. Вглядевшись в силуэты, Джориан решил, что перед ним мужчина и женщина, хотя предрассветные сумерки мешали разглядеть их как следует.

— …Пришли, любезная хозяюшка, — говорил мужчина. — Не сомневайся, твой покорный слуга устроит мягкую постельку на тюках с грузом; найти бы только… Ах, вот оно, моя прелесть: стопка новой мешковины, как раз то, что надо для… хрм!

Заключительное хрюканье явилось следствием того, что свинцовый набалдашник Джорианова кинжала с размаху опустился на череп незнакомца. Мужчина рухнул на каменный пол. Женщина в этот момент стаскивала платье через голову и потому не могла видеть, что произошло. Наконец она сдернула платье и теперь стояла нагишом, комкая в руках одежду. Так продолжалось несколько секунд. При свете занимающегося утра Джориан разглядел: красотка была что надо. Выпавшая из ее рук маска валялась поблизости.

Увидав распростертого на полу любовника и нависшую над ним громадную и темную фигуру Джориана, девушка тоненько взвизгнула, затем, как была, с платьем в руках, опрометью метнулась за дверь и скрылась в тумане. Джориан перевернул тело и стянул с мужчину маску.

— Я не ошибся, — сказал он, присаживаясь на корточки рядом с бесчувственным телом, — мастер Лациендо собственной персоной, чтоб ему собаки кишки отъели. Я голос узнал. Одна надежда, что девка не приведет сюда стражу.

— Он… Он умер? — стуча зубами, спросил Карадур.

— Нет; башка маленько помята, но цела, сердце бьется, — Джориан снизу вверх посмотрел на Карадура. — Я, кажись, знаю, как спасти наши шкуры. Сумеешь продать лошадь и пару ослов?

— Никогда не торговал лошадьми, но думаю, что сумею.

— Так дуй в нашу комнату, собери манатки, а потом на конюшню, куда мы поставили живность. Скажешь конюху: желаю, мол, их продать. Еще рановато, но ежели повезет, он укажет двух-трех покупателей, охочих до выгодной сделки. Лошадь стоит никак не меньше двух Мальванских крон или сколько там в пересчете; ослы — четверть или, в лучшем случае, треть кроны за каждого. Раз деньги быстро нужны, могут дать меньше, так ты хотя бы поторгуйся.

— А ты, сынок?

— Мне надо связать этого прощелыгу и сунуть ему в пасть затычку, чтоб он не напакостил, пока мы не отчалим. Ежели на «Таларисе» уже проснулись, поднимусь на корабль и попробую что-нибудь наболтать.

* * *

Через два часа восходящее солнце рассеяло остатки тумана и Прибрежная улица ожила. Карадур, согнувшись под тяжестью Джорианова лука и ранца, с трудом тащился по Прибрежной улице к стоянке «Талариса». На корабле — одномачтовом паруснике средних размеров — кипела работа: грузчики перетаскивали с берега остатки товара, матросы укладывали канаты, а дюжина хорошеньких юных рабынь стрекотала, будто стая галок. Средь этой толчеи, облокотясь на леер, с безмятежным видом стоял Джориан. Карадур ринулся к напарнику.

— Сколько выручил? — помогая ему взобраться на борт, тихо спросил Джориан.

— Одну крону, две марки и шесть фартингов за все.

— Я бы лучше обстряпал, да выбирать не приходится. Позвольте представить. Капитан Штрассо, это мой друг доктор Карадур из Тримандилама, о котором я давеча говорил. Доктор, уплатите капитану десять марок за проезд и стол до Янарета.

— Рад приветствовать вас на борту, сударь, — пророкотал капитан. — Запомните: не плевать, не гадить, не писать за борт с наветренной стороны! И не мусорить на палубе. Я содержу корабль в чистоте. Мастер Мальто, убери девок с дороги, мы отчаливаем.

Некоторое время спустя, когда Виндия осталась далеко позади и ветер, подгоняя корабль, раздувал узкий треугольный парус, Джориан с Карадуром завтракали в отведенной им на корме крохотной каюте. Здесь стоял несмолкаемый гул: плескались волны, которые рассекал нос корабля, журчала вода под днищем, поскрипывали шпангоуты, под порывами ветра звенели снасти.

— Скажи, сынок, — спросил Карадур, — небом Варну тебя заклинаю, как ты это проделал?

Джориан ухмыльнулся.

— В конторке хозяина склада я отыскал бумагу с чернилами и заставил мастера Лациендо написать записку капитану Штрассо, что он, мол, сломал лодыжку на Балу Привидений, и не согласится ли капитан нанять вместо него его друга Мальто из Кортолии — опытного торгового агента, прежде плававшего в Западном океане.

— Как тебе удалось его заставить?

— Есть способы, — хмыкнул Джориан. — Еще я нашел у него в кошельке девять ксиларских львов — из тех, какие они у нас выманили — и отобрал их. Поррекс, должно быть, дал ему десять львов за то, что помог нас обдурить, да он один истратил на полюбовницу. Лациендо, конечно, отпирался, только кто ему поверит? Ты бы видел, как он взбесился, когда я располосовал его нарядный бархатный плащ: связать его хотел. Надо сказать, мастер Лациендо не робкого десятка — я ему кинжал к горлу приставил, а он меня, знай, кроет на все корки. Но, главное дело, записку написал.

Капитану Штрассо эта история не больно-то понравилась, только ему не хотелось терять день: пришлось бы сойти на берег, Сынов Беннивера с постели поднять, другого суперкарго требовать. А тут еще Белиус-работорговец пожаловал, привел за собой двенадцать милашек — ну, я за них и расписался.

Ты, слышь, имя мое новое запомни: Мальто из Кортолии. Я решил, что Никко и Джориан свое отслужили. Кто это из мудрецов сказал: наглость — второе счастье?

— Разве не умнее было назвать своей родиной какое-нибудь западное государство, Ир, например? Сам же говорил, что плавал в тамошних водах.

— Только не с моим кортольским выговором! Я вообще-то неплохо копирую диалекты, но уж это чересчур, такая наглость к добру не приведет!

Глава 4

Замок Топора

Холодный северный ветер из швенских степей вздымал воды Срединного моря и ходко гнал «Таларис» на юго-восток. Берег превратился в узкую черную линию на юго-западном горизонте. В другое время года над темной полоской берега вырисовывался зубчатый хребет Козьей Кручи, но сейчас его укрывало одеяло снежных облаков.

Джориан в обществе капитана и двух штурманов, правящих кормовыми рулями, стоял на крыше корабельной рубки. Карадур отсиживался в каюте, а рабыни сгрудились под навесом: их одолевала морская болезнь.

— Кажись, твоему желудку качка нипочем, — заметил капитан Штрассо.

— На Западном океане бывало и похуже, — отозвался Джориан. — Помню, гнался я как-то за пиратами… гм… пираты гнались за моим кораблем… Ну, короче, море вдруг забурлило, что твой мельничный пруд. Эта буря нас и спасла, потому как пиратская галера затонула, а нам хоть бы что, только палубные надстройки покорежило.

— А тебя, могучий мастер Мальто, конечное дело, даже не укачало? — спросил Штрассо. Джориан расхохотался.

— Дружище, побереги свое остроумие. Наоборот. Блевал, как издыхающий пес. Но великий Псаан, видно, решил, что одной такой встряски мне на всю жизнь хватит, потому как с тех пор я морской болезнью не страдаю. Сколько времени еще надо идти на юг, чтобы потеплело?

— В Янарете теплее — там снега не бывает, но настоящие тропики начинаются за Козьей Кручей. По эту сторону хребта летом сушь, зимой дожди. А по ту сторону, говорят, наоборот. Вон, цыпочка твоя выползла, тащится к лееру, как на плаху.

— Спущусь, надо глянуть, как там красотки.

Штрассо покосился в его сторону.

— А может, понежиться часок в их объятиях?

— Хороший суперкарго трогает товар только тогда, когда хочет убедиться в его сохранности.

Джориан спустился на палубу и окликнул девушку. Это была Мневис, которой по бойкости нрава рабыни поручали вести переговоры. Ее желудок отказывался принимать пищу, она похудела и казалась замызганной и поникшей.

— Добрый мастер Мальто, — сказала она, — боюсь, нас ждет страшный конец.

— Ой, да будет тебе! После приступа морской болезни всем чудится конец.

— Не, я ж не моря боюсь, а этих ужасных людей, которым нас продали. Головорубы… брр! — ее передернуло. — Как гляну на руки ихние, так и встанет перед глазами — кровь с них капает, капает.

— Палачи такие же, как все, разве что их кровавое, но нужное ремесло вызывает у недалеких людей предубеждение. И потом, они уже на пенсии, живут себе тихо-мирно.

— Все равно, как подумаю, так в дрожь и кидает. Может, побег нам устроите, а? Или хоть кому нормальному продайте, не этим извергам. Нам и отплатить-то нечем, кроме как телом своим; но вы не думайте, мы только с виду неказистые…

— Прости, Мневис, ничего не выйдет. Я обещал доставить вас Хуравэле, старосте отставных Головорубов Реннум Кезимара, и непременно доставлю.

Позднее Джориан сетовал Карадуру:

— Знаешь, доктор, я раньше не задумывался, каково быть палачом; а они ведь нужны, эти люди, как сборщики податей или живодеры — их тоже все ненавидят:

На следующее утро после отплытия из Виндии небо и берег заволокли тучи. Капитан Штрассо, так и сяк поворачивая солнечный кристалл в надежде поймать отсвет, который укажет местонахождение солнца, брюзжал, обращаясь к Джориану:

— Ежели погода испортится, мы не сможем вернуться домой и застрянем на зиму в Янарете. Ну и зададут же мне трепку «Сыны Беннивера»! Одна с ними морока, с судовладельцами этими. Рискнешь, будут орать, что собственность их бесценную не бережешь; не рискнешь, все уши прожужжат, что, мол, попусту упускаешь время и лишаешь их законной прибыли.

— Остров по курсу! — закричал впередсмотрящий. Капитан Штрассо приободрился.

— После того, как всю ночь качало да задувало, неплохо побродить по суше, а, мастер Мальто? Чуть правее… — бросил он рулевому. — Так держать.

Затем снова повернулся к Джориану:

— Настоящей-то гавани нет, зато две якорные стоянки, одна с южной стороны, другая с северной. В это время года корабль лучше с юга подвести.

Уже миновал полдень, когда «Таларис» бросил якорь в маленькой бухте на южной оконечности Реннум Кезимара. Спустили шлюпку, чтобы перевезти на берег рабынь. Первыми отправились два гребца, Джориан, Карадур и две девушки. Едва они выбрались на шаткие мостки и шлюпка погребла назад к кораблю, на другой стороне мостков показалась группа мужчин. Все они были смуглы, увенчаны тюрбанами и с головы до пят обмотаны длинными полотнищами шерстяной и хлопчатой материи, искусно задрапированной и собранной в складки; ветер трепал свободные концы покрывал.

Мужчина, шедший впереди остальных, был ростом с Джориана, но гораздо массивнее — гора мускулов, которые теперь, с возрастом, сделались немного дряблыми и обвислыми; под складками его одежды колыхался огромный живот. Из-под тюрбана торчали отросшие седые космы, а длинная седая борода, когда ее не трепал бриз, закрывала всю грудь.

— Сударь, ты и есть староста Хуравэла? — спросил Джориан по-мальвански.

— Угу, — скорее промычал, чем ответил староста.

— Мальто из Кортолии, суперкарго корабельной компании «Сыны Беннивера». Мне поручена доставка двенадцати рабынь, коих ты заказал торговцу Белиусу из Виндии.

В ответ раздалось уже знакомое мычание.

— Вторая партия высаживается. Еще одна ходка, и порядок.

Мычание.

— Мой друг, досточтимый доктор Карадур.

Мычание.

И то сказать, подумал Джориан, легкая попалась работенка. Ничего не оставалось, кроме как мерзнуть на ветру, пытаясь завязать разговор. Но скудный набор Мальванских слов и упорное нежелание гиганта поддерживать беседу делали затею почти безнадежной. Остальные палачи — такие же, как Хуравэла, высокие дородные мужчины в летах — молча стояли вокруг, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Джориан с трудом оторвался от созерцания песчаного берега с островками осоки, колыхавшейся на ветру, и принялся разглядывать возвышенность в центральной части острова. На Реннум Кезимаре не было деревьев; здесь росла лишь высокая трава, высохшая и пожухлая в это время года, да темнели купы падубов и стелющегося остролиста. Капустные грядки вокруг замка — на вершине островка — были единственным ярким пятном в окружающем ландшафте, безрадостном, сером, будто вылинявшем. Серый замок светлел на фоне свинцово-серого пасмурного неба.

Наконец шлюпка в третий раз причалила к берегу. Последние рабыни высадились на мостки.

— Все здесь, — сказал Джориан.

Староста Хуравэла мотнул головой:

— Пошли.

По крутому откосу они вскарабкались к замку. Несколько бывших заплечных дел мастеров копошились на капустных грядках. Вокруг замка тянулся пересохший ров, наполовину заваленный мусором; через него был перекинут подъемный мост.

Процессия пересекла мост, прошла под опускной решеткой, установленной в проеме сводчатой арки с тайными ловушками, миновала небольшой вестибюль, перестроенный в сторожку привратника, и оказалась в главном зале. Светильники не были зажжены, и в зале царил тусклый полумрак. Хотя в башнях и стенах на месте прежних бойниц пробили окна — замок более не предназначался для обороны — оконные проемы были обклеены промасленной бумагой, и в пасмурную погоду свет сюда почти не проникал. Два палача играли в шашки и не обратили на вошедших никакого внимания. В противоположном углу стояла рама, к которой был подвешен огромный бронзовый гонг. Вдоль стен тянулись длинные столы.

Когда все вошли, Хуравэла направился к большому столу. Он тяжело опустился в массивное дубовое кресло во главе стола и сказал:

— Построй их.

Джориан так и сделал. Хуравэла пересчитал рабынь, тыча в каждую толстым указательным пальцем и беззвучно шевеля губами.

— Все правильно, — проговорил он наконец. — Вот твои деньги. Двести сорок серебряных марок за голову; по нынешнему курсу сорок шесть Мальванских крон на круг.

Хуравэла высыпал на стол целую горсть крон, двукронников, пятикронников и десятикронников и отсчитал плату. Джориан проверил, все ли правильно, и пересыпал квадратные золотые монеты в свой кошелек.

— Сделай одолжение, распишись, — сказал он, подавая старосте расписку.

— От, дерьмо! — простонал великан. — Перо мне. Вы двое заверите подпись.

Хуравэла поставил свой знак, а Джориан с Карадуром заверили его подлинность.

— Вечером большой праздник, — сказал Хуравэла. — Вы с доктором приглашены; капитан ваш тоже. Брат Чамбра, пошли Штрассо записку. Брат Тилакия, уведи рабов, — он обернулся к Джориану. — Пора вздремнуть. Мэру покажет замок. Увидимся в три часа.

Хуравэла с усилием поднялся и удалился в темный коридор. Другие братья потянулись следом, и скоро в зале остались лишь Джориан, Карадур и один из братьев.

— О Джориан, — зашептал по-новарски Карадур, — я бы предпочел не оставаться на этот праздник. Позволь мне вернуться на корабль.

— Что стряслось? Тебе разве не хочется отведать для разнообразия нормальной еды?

— Не в еде дело. Над этим местом витает что-то зловещее, я чувствую.

— Ерунда! Развалюха, правда, мрачновата, но ее обитатели, кажись, вполне приличные люди.

— Нет, у меня на такие вещи астральная интуиция.

— Все равно останься. Ты не можешь бросить меня одного с этими молодцами!

Предоставленный в их распоряжение палач Мэру был среднего роста и телосложения. В отличие от большинства здешних жителей он брил бороду и не носил тюрбана. Несмотря на то, что в его волосах уже пробивалась седина, Мэру выглядел моложе своих отставных собратьев.

— Если господам угодно последовать за мной, — широко улыбнувшись, сказал он, — я покажу вам Замок Топора. Вы увидите памятные экспонаты — свидетельства исторических событий, которые всемогущий царь — да правит он вечно! — милостиво разрешил нам забрать с собой в отставку.

— Благодарю вас, что-то не хочется, — поспешно сказал Карадур. — Я устал. Здесь найдется место, где можно прилечь?

— Конечно. Пожалуйте в этот покой. Чувствуйте себя как дома, доктор, а мы с мастером Мальто покамест осмотрим замок.

* * *

Мэру, в противоположность Хуравэле, тараторил без умолку.

— Присмотрись, — говорил он. — Видишь, нижние ряды стенной кладки не такого цвета, как верхние? Внизу — остатки древнего замка; то, что выше, надстроено при Чоланки Третьем… Тут у нас кухня; а это — жены семейных братьев, стряпают вечернее угощенье…

— Твоя тоже здесь? — поинтересовался Джориан, разглядывая дюжину коренастых пожилых теток.

— Моя? Ха! Что мне женщины, я был обручен со своим искусством.

— Чего ж ты так рано ушел на покой?

— В правом плече завелась ломота, и рука уже не могла служить, как прежде. Плечо и теперь ноет в сырую погоду. Веревка, удавка, топор — еще куда ни шло, а вот с двуручным мечом управляться ре по силам. Каждый Головоруб в конце своей карьеры обречен орудовать презренным ломом.

— Как так?

— Знай же, что у правоверных каждому сословию положена своя казнь, и по обычаю таким благородным орудием, как меч, казнят только членов царского дома да знатных господ. Для знати — меч, для воинов — топор, для чиновников — удавка, для торговцев — петля, ремесленникам — кол, и так далее, хотя есть особые преступления, за которые полагается особое наказание — потоптание, к примеру, царским слоном.

Так вот, одна из жен царя Шайю — да правит он вечно! — завела шашни со знатным вельможей; по высочайшему указу обоих ждала смерть от моей руки. Сперва все шло отлично; голова владетельного господина Вальшаки скатилась с плеч в один момент. Но когда я занес меч над женщиной, мне стрельнуло в больное правое плечо и тяжелый меч ударил ниже, чем надо, — по лопатке. Как ты, конечно, догадываешься, от моей промашки ее отбросило на помост, а в спине образовалась огромная рана. Мои подручные приподняли ее, снова поставили на колени — она вопила благим матом, кровь хлестала ручьем — и разложили на плахе для повторного удара.

На этот раз я не сплоховал. Голова, которую я преподнес Его Величеству — да правит он вечно! — была просто на загляденье: срез чистый, прямой — ни одного лоскутка кожи. Просто на загляденье. Но Шайю решил, что мне пора в отставку — и все из-за одной-единственной осечки.

Они выбрались на крышу одного из угловых бастионов.

— Вон там, — показал Мэру, — в устье Джхукны находится пиратская стоянка. Летом, когда из Виндии в Янарет плывет торговая флотилия, галеры с пиратами валом валят к морю; отсюда они похожи на стаю водомерок. Из-за пиратских набегов Виндии теперь приходится посылать свои боевые галеры для охраны торговых караванов.

— Царь Шайю мог бы построить флот и помочь разделаться с морскими разбойниками. Почему все тяготы должны нести новарские города?

— Друг мой! — изумился Мэру. — Чтобы правоверный Мальванец вышел в море? Да знаешь ли ты, что это считается богомерзким поступком, и только совершив множество сложных и дорогостоящих обрядов, можно очиститься от скверны?

— Тебе же пришлось пересечь море, чтоб сюда добраться.

— Ах, мой грех невелик, я ведь плавал всего один раз. Вот если я выйду в море ради заработка, тогда другое дело: остаток дней придется каяться на берегу. Этим мы от вас, варваров, и отличаемся.

— Кажись, доктор Карадур иного мнения.

— Это его забота. Может, он еретик, а может, заклинания защищают его от скверны морского плавания. Давай спустимся, не то я насмерть простыну.

— Вы, Мальванцы, боитесь холода, как тропические цветы, — заметил Джориан, спускаясь по витой лестнице вслед за Мэру. — Чуть где подует, дрожите и ежитесь. Меня-то этот ветерок освежил, только и всего.

— Просто ты никогда не бывал в шкуре правоверного из джунглей на юге Мальваны — от деревьев поднимаются влажные испарения, а жара такая, что днем все живое словно вымирает, одни москиты жужжат. Тьфу, куда я дел этот вонючий ключ? Ага, вот он! Здесь расположен подъемный механизм моста.

Они заглянули в комнату, где находилась рабочая часть огромных водяных часов. Вода, стекая по желобу, тонкой струйкой лилась в ковши, закрепленные на круглой раме. Джориана тотчас заинтересовала работа механизма. Когда ковш наполнялся, колесо под его тяжестью начинало поворачиваться, пока не натыкалось на ограничитель. Затем вода заполняла следующий ковш, и все повторялось.

— Отработанная вода стекает в бочку, подвешенную к подъемному механизму моста, — пояснил Мэру. — На рассвете под тяжестью бочки мост без труда опускается — бочка служит противовесом. Когда бочка оказывается внизу, вода из нее перетекает в другую бочку, и та поднимает мост. Как мне говорили, несколько лет назад сюда приезжал часовщик по имени Эвор из Ардамэ…

— Как? — вырвалось у Джориана. — Это ж был мой о… — он осекся. — Я хотел сказать, это был один из друзей моего отца. Ну, продолжай.

Мэру проницательно посмотрел на Джориана.

— Уже закончил. Этот человек установил механизм, и теперь мост опускается и поднимается сам по себе. Нам ничего не приходится делать — только закачать воду в бак на верхнем этаже. Для этого в подвале имеется педальное колесо.

— Можно отсоединить мост от часов? Ведь всякое случается.

— Да. В сторожке есть подъемный ворот, если надо, он блокирует часы. Но такие случаи редки, в Реннум Кезимар мало кто наезжает.

Они спустились еще на один пролет. Мэру снова отпер какую-то дверь.

— Эта комната, мастер Мальто, — провозгласил он, — наш арсенал, но арсенал необычный. Здесь находятся наши отборнейшие экспонаты. Смотри!

— Боги милосердные! — едва смог выговорить Джориан.

Экспонаты оказались коллекцией орудий казни и пыточных приспособлений. Чего тут только не было: топоры, колоды, мечи, веревки для повешения, удавки и кривые ножи для перерезания горла. Тут были две готовые к употреблению дыбы и котел для кипящего масла. Тут были кандалы, плети, палки, бичи и тавра для клеймения. Были тут и особые орудия, назначение которых мог угадать лишь посвященный.

На скамеечке у стены сидел усатый брат преклонного возраста и с отсутствующим выражением на лице любовно затачивал топор.

— Ну что, брат Дхонг? — окликнул его Мэру. — Как думаешь, не оплошает твой секач на вечернем состязании?

Продолжая тенькать оселком — динг-динг, — старец мечтательно улыбнулся.

— Какое состязание? — севшим голосом спросил Джориан.

— Увидишь, — ухмыльнулся Мэру. — Гляди, та самая колода, на которой отрубили голову Женере Виджейенсу, когда царь Сирваша подавил его мятеж. Позволь продемонстрировать наиболее интересные орудия. Это парный глазной выдавливатель брата Пах-бея. Этот железный сапог обладает даром убеждения, особенно если надеть его на ногу подозреваемому и подогреть на открытом огне. Вот остроумное приспособление для перемалывания в студень ноги подозреваемого. Царь Ледитва опробовал его на брате, которого подозревал в заговоре. Теперь наши цари более предусмотрительны: они убивают братьев еще до вступления на престол.

— Для братьев звучит не очень-то весело.

— Твоя правда; зато у нас всегда есть работа. А вот, гляди-ка, колесо брата Гоуса и молот для забоя на нем осужденных. Здесь у нас прелестные тисочки для раздавливания большого пальца; обрати внимание на роспись серебром и золотом по металлу… Брат Дхонг был мастер пыточного дела; да и я тоже. Поэтому нас включили в число тех, кто… но хватит об этом, а то я тебе все удовольствие испорчу.

— Спасибо, я уже насмотрелся, — сказал Джориан. — Просто с ног валюсь, совсем как доктор Карадур.

— О, разумеется, — спохватился Мэру. — В таком случае давай вернемся в главный зал, оттуда можно пройти в приготовленную для тебя комнату.

* * *

По дороге к главному залу Джориан хранил упорное молчание. Продолжая оживленно болтать, Мэру указал ему комнату, где отсиживался Карадур. В комнате стояли две кровати; на одной из них, откинувшись на спину, посапывал старый колдун.

Джориан притворил дверь и улегся на другую кровать. Однако сон не приходил. Отчаявшись заснуть, Джориан встал, вышел из комнаты и предпринял собственное расследование. Повисшую над замком тишину нарушал лишь звон посуды на кухне да еще храп, доносящийся из-за каждой двери.

Кроме винтовой лестницы, ведущей наверх, в главном зале была еще одна лестница, которая вела в подвалы. Спустившись по ней, Джориан обнаружил длинный полутемный коридор, освещенный прилепленным к стене огарком; по обе стороны тянулся ровный ряд дверей. Некоторые из комнат, замкнутых на большие висячие замки, явно служили для хранения ценностей. Две оказались зарешеченными камерами; одна из них вдруг огласилась многоголосым плачем. Голоса были знакомые: в темнице содержались двенадцать рабынь.

— О Мальто! Мастер Мальто! Милый добрый Мальто! — наперебой причитали они. — Зачем они нас здесь заперли? Для чего мы им? Нельзя ли нас отсюда вызволить?

— Говорите, что стряслось? — потребовал Джориан.

Девушки загомонили все разом, но суть сводилась к следующему: из главного зала их сразу препроводили в темницу, принесли еду и питье и оставили коротать время в безмолвии и безвестности.

— Не знаю, что задумали эти люди, — сказал Джориан, — но попробую выяснить и, ежели здесь и впрямь какое-то злодейство, расстроить их планы. Ведите себя смирно!

Джориан развернулся и пошел к лестнице. Он поднялся в башню, где находился часовой механизм, и без труда подобрал отмычку к запертой двери. Возблагодарив богов за то, что ему знакомы отцовские поделки, Джориан вытащил заглушку, которая регулировала время подъема моста, и вставил ее в другое отверстие. Потом вернулся в ту комнату, где спал Карадур, и растолкал колдуна.

— Вставай! — сказал он. — Ты оказался прав, здесь и вправду готовится злодейство.

— Что такое? — зевая и потирая глаза, прошамкал Карадур.

— Ежели я не ошибся, эти душегубы задумали устроить вечером пир и состязание, чтобы показать в действии свои орудия.

— Что ты хочешь сказать? Они будут махать топорами и тому подобное, дабы продемонстрировать, что еще не утратили навыка?

— Хуже. Думаю, они хотят показать свое искусство на двенадцати рабынях, что мы привезли.

— Как, резать и душить… Крадха сохрани! Я здесь ни минуты не останусь смотреть на такое злодейство! — Карадур стал наматывать тюрбан, но пальцы тряслись от волнения: уже намотанные кольца все время сползали и падали на шею. — А ты еще говорил, что Головорубы такие же люди, как мы!

— Куда это ты так заторопился? — спросил Джориан. — Ежели придется спасать девиц, мне без тебя не обойтись.

— Спасать? Сынок, ты в своем уме? Как один человек может их вызволить из замка, где полно этих звероподобных громил?

— Я еще и сам не знаю, надеюсь на случай. По крайности, на месте разберусь. Я девушек сюда привез…

— Но… но… ты только умрешь понапрасну! — Карадур уцепился за могучую руку Джориана; слезы потекли по его морщинистым смуглым щекам, замочив шелковистую седую бороденку. — Это не поможет твоим красоткам и похоронит наши надежды добыть Ларец Авлена!

— Ежели я умру, то мне без разницы, что там приключится с Ларцом Авлена. Ежели мне повезет, я буду к твоим услугам как первоклассный взломщик.

— Но у тебя же нет перед этими потаскушками никаких моральных обязательств! Ну кто они тебе? Почему ты должен рисковать из-за них своей жизнью?

— Позор на твою голову! Говоришь, как эгоистичный материалист, которых ты вечно кроешь на все корки!

— Не обо мне речь. Почему ты это задумал? Назови настоящую причину.

— Скажем, меня бесит, что маленьких бедных милашек, которые никому не сделали зла, без всякой вины обрекают на страдания и смерть. Я, когда был королем, таких штук никому не позволял и сейчас не позволю.

— Но женщины — законная собственность братьев, и отнять их — значит, совершить воровство. А воровство — грех.

— Пусть я грешник. Кроме того, они — новарки и, значит, по учению философа Ахэмо, ни в каком случае не могут быть рабами других новарцев. Так что успокойся и помоги мне продумать план.

— Не буду! Не могу! — истерически взвизгнул Карадур и опрометью кинулся вон из комнаты. Джориан оказался проворнее; он первым подскочил к двери и заслонил ее своей широкой спиной.

— Трус! — гаркнул он. — А как же вся эта высокопарная болтовня об альтруизме, самопожертвовании и моральной чистоте? Когда при первой возможности проверить свои нравоучения на практике ты хвост поджимаешь?

— Нет-нет, мой возлюбленный сын, — скулил Карадур. — Я не воин, привычный к крови и смертельным опасностям! Я всего лишь мирный философ и собиратель оккультных знаний; я давно вышел из драчливого возраста.

— Ерунда! Я тоже не воин, а обыкновенный мастеровой, ряженый воином. У меня от этих передряг просто мозги со страху мутятся. Ежели я могу ввязаться в это дело, так ты и подавно. Когда меня казнили в Ксиларе, ты показал изрядное мужество.

— Нет! Нет! — не слушая, лепетал Карадур. — Пусти, говорю! Ты дурно поступаешь, понапрасну рискуя собой, но вдвойне дурно втягивать в твою самоубийственную затею меня!

Карадур так перепуган, подумал Джориан, что толку от него не будет.

— Ладно, — сказал он, — давай сговоримся. Покажи свои волшебные снадобья и расскажи, для чего они предназначены.

— Хорошо, — поспешно согласился Карадур, плюхаясь на кровать и шаря в складках мантии. — В этой склянке возбудитель алчности; добавь одну каплю в суп человеку, которому хочешь что-нибудь продать, и дельце можно считать обстряпанным. Возбудитель действует без всяких заклинаний и очень популярен у лошадиных барышников. Так, а вот перстень с бериллом, в котором томится демон Горакс. Если тебе угрожают злые духи — к примеру, морусские болотные черти — нужно лишь правильно произнести заклинание; тогда Горакс вырвется на волю и обратит злобных тварей в бегство. Потом другая магическая формула загонит его назад, в перстень. Однако эти заклинания очень длинные и трудные, а команды Гораксу нужно выговаривать предельно отчетливо: он ужасно туп даже для демона и, если чего не поймет, может учинить настоящий погром. Так, а теперь…

В конце концов Карадур добрался до пакетика с порошком.

— Это Порошок Раздора, который дала Гоания в Оттомани. Но… хм… его ты взять не можешь, он понадобится в Тримандиламе.

— Как раз то, что нужно, — сказал Джориан, — Остальные для сегодняшней переделки не годятся. А вот Порошок Раздора, кажись, мог бы сослужить мне здесь хорошую службу.

— Нет-нет! Я уже говорил, почему не могу…

— Не дашь порошка, не удерешь. Продержу тебя здесь до обеда, а там поднимут мост, и никуда ты не денешься.

— Но… но если ты собираешься ждать, пока поднимут мост, ты-то как же отсюда выберешься?

— Не твоя забота. Отдашь порошок, — можешь идти, но не раньше… что такое?

Глухой металлический звук донесся из-за стены.

— Это гонг, — пискнул Карадур, — он зовет братьев к обеду! Выпусти меня немедля!

Джориан протянул руку. Буркнув нечто такое, что Джориан — не знай он о непримиримом отношении Карадура к богохульству — принял бы за Мальванские ругательства, колдун вложил пакетик с порошком в ладонь Джориана.

— Передай Штрассо: пусть подгонит шлюпку к берегу и ждет меня, — сказал Джориан и распахнул дверь.

* * *

Все светильники главного зала были зажжены, а в камине потрескивал огонь. Столы сдвинули на середину. В зал один за другим, зевая и потягиваясь, сходились братья; над ними, будто скала, возвышался староста-великан. Стоило Джориану и Карадуру показаться в дверях, как Хуравэла взглянул на Джориана и поклонился.

— Доктор Карадур заболел, — спокойно проговорил Джориан. — Он просит позволения вернуться на корабль, где остались лекарства.

— Не хочет, как хочет, — буркнул Хуравэла. — Капитан вот тоже записку прислал: не могу, мол, участвовать. Гхмф. Некоторые шибко много о себе воображают.

Карадур опрометью бросился к выходу; Джориан взял протянутый ему кубок травяной настойки и стал рассказывать новости из Двенадцати Городов Новарии. У него попытались выведать подноготную бегства ксиларского короля, но Джориан осадил любопытных.

Староста первым занял место за столом, остальные братья последовали его примеру. Компания оказалась не из болтливых: со всех сторон доносилось лишь нечленораздельное ворчание. Однако соседу Джориана, тощему верзиле с постной физиономией, явно хотелось посплетничать.

— Глянь-ка, — зашептал он, — Мэру старается задеть старосту, а тот и ухом не ведет. Мэру мечтает занять место старосты. Он нам все уши прожужжал: Хуравэла, мол, похож на старый мертвый дуб — с виду могучий, а внутри труха одна. В одном-то он прав: никто не знает, копошатся ли какие-нибудь мысли под благородным лбом нашего старосты, потому как он целыми днями знай ходит по замку, слова из него не вытянешь. И опять же, видишь брата Гоуса в красном тюрбане? Он возглавляет третью группировку…

В конце концов Джориану наскучило слушать о бесконечной череде свар и интриг, раздирающих этот замшелый мирок. Он, обычно такой общительный, доедал незатейливый, но сытный обед в полном молчании.

После того как женщины унесли тарелки, протерли столы и вновь разлили по кубкам пиво, голоса зазвучали оживленнее. Сидящий в своем кресле староста Хуравэла подал знак. Несколько братьев встали и вышли из зала. Двое вскоре вернулись; один, осторожно ступая, тащил на могучем плече выкрашенную в красный цвет плаху, другой нес топор. Еще один брат возвратился с перекинутым через руку мотком веревки; на конце болталась петля. Он влез на стол и перекинул веревочный конец с петлей через балку.

— Скажи, любезный, — обратился Джориан к соседу, — братья собираются показать свое уменье?

— Ну, конечно, — ответил верзила с постной физиономией. — Я думал, ты знаешь.

— На этих двенадцати рабынях?

— На них! Мы не можем упражняться на свободных людях, таких, как мы сами, это было бы преступлением. Разве мы убийцы?

— Что-то вроде состязания?

— Ага; остальные братья будут оценивать умение и сноровку, проявленные при исполнении казни. Благодарение истинным богам Мальваны, за много лун это первый проблеск, а так здешняя жизнь просто скука смертная.

— Почему участвуют не все?

— Братья отказались выделить деньги на большее число рабов из-за внутренних разногласий. Хуравэла заказал рабов на всю отпущенную сумму, а мы бросили жребий, чтобы выяснить, кому посчастливится участвовать в состязании.

Двое братьев вошли в зал, пошатываясь под тяжестью дыбы. Джориан встал и принялся сверлить глазами Хуравэлу. Когда тот обернулся, Джориан поймал его взгляд и крикнул:

— Мастер Хуравэла, можно я речь скажу?

— Говори! — прорычал староста. — Тихо, свиньи.

— Господа! — начал Джориан. — Позвольте от глубины сердца поблагодарить вас за великолепный обед и роскошную выпивку, какие здесь подавали. Говоря по правде, я так набрался, что едва держусь на ногах. Ежели суждено мне дожить до глубокой старости, я всегда буду вспоминать этот вечер, как одно из чудеснейших событий моей жизни…

— Воду в ступе толчет, — буркнул один из братьев соседу по столу.

Джориан, который все слышал, тем не менее не смутился.

— Поэтому, — продолжал он, — чтобы хоть немного отплатить за это вкуснейшее угощение, мне бы хотелось рассказать вам одну историю.

Братья встрепенулись. Их лица утратили скучающее выражение, в глазах загорелся интерес. Джориан сделал шаг вперед и оказался на пустом пятачке между двумя столами.

* * *

— Эта история, — начал он, — называется Сказка о Зубах Гримнора. По преданию, много веков назад Кортолией правил король Фузиньян по прозванию Лис. Ростом он не вышел, зато отличался смышленостью и веселым нравом. Фузиньян был сыном Филомена Доброхота; он рано взошел на престол и женился на дочери Первого Адмирала Цолона. Цолон, ежели вы знаете, это небольшой остров в Западном океане у берегов Новарии; он считается одним из Двенадцати Городов. Цолон, раз он остров, держава морская; как морская держава он управляется Первым Адмиралом. Так что адмиральская дочка была неплохой партией для короля Кортолии.

Девушка эта по имени Дэнуда отличалась огромным ростом и слыла красавицей. Король Фузиньян влюбился в ее портрет и отправил своего камергера с предложением руки и сердца. Сватовство не вызвало возражений, разве что ростом невеста была вдвое выше любого нормального человека. Сыграли, как положено, пышную свадьбу, и стали молодые жить-поживать да счастья наживать, насколько счастье вообще возможно для королей: они ведь и женятся-то на благо державы.

Вскоре между Кортолией и ее северным соседом Оссарией разразилась война. Все началось с какой-то дурацкой свары из-за клочка земли и, как водится, в недалеком времени обе враждующие стороны принялись швыряться жизнями и деньгами, сотой доли которых эта земля не стоила. Оссария, первой вступившая в войну, выигрывала все сражения. Сперва оссарийцы выбили кортольцев со спорной территории. Потом, когда Фузиньян решил ее отвоевать, в двух больших битвах наголову разбили кортольские войска. Филомен Доброхот — Фузиньянов папаша — был гуманист: спал и видел, чтоб армию сократить, а сбереженные деньги истратить на духовное возрождение подданных, поэтому такой паршивой армии, как кортольская, во всех Двенадцати Городах было не сыскать.

Будь Фузиньян постарше и поопытнее, он бы, конечно, вначале уступил Оссарии, выгадал время, потратил его на укрепление армии, а уж потом отобрал бы землю назад. Но он был молод, горяч и полон романтических представлений о чести, поэтому ввязался в войну, хотя силы оказались явно неравны. Его армия проиграла подряд три сражения. Тут проходит слух, что оссарийцы собираются при первом удобном случае захватить Кортолию, избавиться от Фузиньяна и посадить на его трон какого-то послушного царька.

Фузиньян пришел в отчаяние; взяв с собой несколько приближенных, он отправился к ведьме Гло, что жила в скалистых горах, отделяющих Кортолию от южного соседа — Виндии. Выслушала колдунья его просьбу о помощи и говорит: «Я, конечное дело, патриотка Кортолии, и для Твоего Величества в лепешку расшибусь. Да только как быть с моим дипломом?»

«А? Что такое? — говорит король. — Королевство вот-вот рухнет, а ты лопочешь о каких-то дипломах?» — «Вопрос не праздный, сир, — отвечает Гло. — Знай же, что не по доброй воле я занимаюсь тайной ворожбой. Я трижды обращалась в твой Комитет по делам торговли и лицензиям, и трижды мне давали от ворот поворот. Требовали справку из метурского Лицея или другого какого высшего учебного заведения, либо бумагу, что сдан, мол, экзамен или пройден курс повышения квалификации, и еще всякую дребедень, когда я запросто врачую хворых, вызываю духов, нахожу потерянные предметы и прозреваю будущее на шестьдесят лет!» — «Но при чем тут бедственное положение Кортолии?» — спрашивает король. — «При том, что успех колдовства зависит от состояния ума волшебника. Ежели б только знать, что ты замолвишь словечко своим придирам-чиновникам, чтоб сей же час выдали по всем правилам диплом колдуньи, мне такое наступит облегчение, что шансы на успех сразу повысятся».

Нахмурился король. «Я, — говорит, — не люблю вмешиваться в распоряжения администрации, а тем более оказывать давление на служащих. Но раз такие чрезвычайные события, миндальничать не приходится. Договорились: ежели заклинание подействует, получишь свой диплом, хоть ты даже богов зодиака не знаешь. Прошу тебя, любезная, начинай».

И вот колдунья впала в транс, затряслась, забормотала, заговорила на разные голоса; по стенам пещеры заметались тени, хотя их некому вроде было отбрасывать; высоко над головой появились какие-то полупрозрачные лица; на короля повеяло леденящим холодом — кто знает, что это было: потусторонние силы или он просто сдрейфил. И вот когда король немного оклемался и тени пропали, ведьма говорит:

«Знай, о Король, ты должен убить дракона Гримнора, что спит под горой в девяти лигах отсюда. Потом ты должен вырвать драконьи зубы, все до единого. В ночь на полнолуние ты должен посеять эти зубы в распаханное поле; из зубов вырастет то, что поможет тебе победить Оссарию».

Следуя наставлениям Гло, отправился король Фузиньян на запад и в конце концов подъехал к горе. В лощине у подножия горы была пещера; оттуда слышался драконий храп. Фузиньян опасался, что ни стрелы, ни копье, ни меч не смогут проткнуть чешую дракона — она, как известно, крепче самых лучших доспехов, и, чтобы дракона убить, надо сперва добраться до его шкуры — тем паче, что в самом-то Фузиньяне было росту от горшка два вершка. Ну, короче, отыскали король и его люди подходящий валун, забили в него железный костыль, а к костылю привязали длинную веревку. Этот валун они подвесили прямо над входом в пещеру Гримнора.

Ну вот, приблизился Фузиньян ко входу и прокричал вызов дракону. Пробудился Гримнор; шипя и извиваясь, стал он выползать из логова. Фузиньян кинулся наутек. Когда из пещеры показались голова и шея дракона, король разрубил веревку. Упал валун прямо на голову Гримнору; треснула она и раскололась пополам. Забился дракон, заметался. Он корчился так, что гора содрогалась, и случился даже небольшой оползень. Однако в конце концов Гримнор затих и испустил дух.

Фузиньян пересчитал драконьи зубы: их было по сорок семь на каждой стороне челюсти, а всего, значит, сто восемьдесят восемь. Королевский зубодер, которого предусмотрительный Фузиньян взял с собой, вырвал зубы. Король спрятал их в сумку и на ближайшее полнолуние засеял вспаханное поле. Он сеял и сеял — вот так.

Джориан двинулся вдоль столов, показывая, как Фузиньян засевал поле. На самом деле он подбрасывал в воздух щепотки Порошка Раздора, пакетик с которым незаметно зажал в левой руке.

— Как и предсказывала Гло, — продолжал Джориан, — из земли тут же проклюнулись наконечники копий; они тянулись вверх и поблескивали в лунном свете. Затем показались макушки шлемов, и вскоре на поле под лунным светом стояли сто восемьдесят восемь великанов — каждый был ростом восемь футов и вооружен до зубов. «Мы Зубы Гримнора, — громовым голосом сказал самый высокий великан. — Чего тебе надобно, коротышка?» Фузиньян и говорит им, а у самого поджилки трясутся: «Задание вам, о Зубы, такое: разбейте войска Оссарии, что напали на мое прекрасное королевство». «Слушаем и повинуемся», — отвечает великан громовым голосом.

Развернулись великаны и строем пошли к оссарийской границе, да так быстро, что король со свитой только их и видели. Делать нечего, вернулся Фузиньян в город Кортолию, чтоб там разузнать, как идут дела. Приехал он в город, а Зубы уж тут как тут: опередили его. Так проучили оссарийцев, что те, кому довелось уцелеть, бежали без оглядки до самого города Оссарии. Потому как у Зубов оказалась такая крепкая кожа, что удары мечей и копий им были, как нам, к примеру, кошачьи царапки.

Итак, два великана у Западных Ворот без возражений пропустили Фузиньяна со свитой. Но войдя во дворец, король остолбенел: огромный Зуб-предводитель сидел на его троне — вернее сказать, на столешнице, положенной на подлокотники, потому как трон был слишком мал, чтоб вместить чудовищную задницу. «О небо и преисподняя, — вскричал Фузиньян, — что ты делаешь в моем кресле?» «Я не в нем, я на нем, — говорит Зуб. — А насчет того, что я здесь делаю, так мы порешили забрать у тебя королевство. И нечему тут удивляться, потому как мы тебя настолько сильнее, что выполнять твои приказы нам просто смешно. Опять-таки, это единственный способ прокормиться: мы ведь перед людьми такие же едоки, как тигры перед синицей. Королеву твою я взял в наложницы, а самого тебя сделаю личным рабом…»

Но Фузиньян, который всегда отличался сообразительностью, опрометью кинулся прочь из тронного зала, ловко увернулся от парочки великанов, хотевших его сцапать, вскочил на коня и, вонзив в него шпоры, как стрела промчался в ворота. Не успели Зубы опомниться, короля и след простыл. Зубы выслали погоню; но хоть они и бегали на своих двоих быстрей коня, Фузиньян лучше знал страну. Петляя, как лисица, удирающая от своры гончих, он добрался до пределов Гованнии.

Фузиньян был когда-то дружен с Наследным Узурпатором Гованнии, но потом Узурпатор отказался поддержать его в войне против Оссарии, хоть до этого и обещал. Теперь стало не до ссоры; слишком тревожную весть нес Фузиньян. Наследный Узурпатор, не будь дураком, поднял армию, чтобы уничтожить Зубы, прежде чем они решат прибрать к рукам его владения, как Кортолию.

Фузиньян тем временем разъезжал по Двенадцати Городам, рассказывая свою историю. Почти везде ему удалось сколотить отряды для освободительной армии, хотя случались и неудачи: ирские Синдики резонно возразили, что война им не по карману; в виндийском Сенате шли бесконечные дебаты — стороны никак не могли прийти к согласию; Тиран Боуктийский вообще заявил, что все это происки Фузиньяна, который, мол, хочет свергнуть свой просвещенный и прогрессивный строй и восстановить правление угнетателей-мракобесов.

Наконец армия, составленная из отрядов, навербованных по всей Новарии — даже в Оссарии, собралась на границе Гованнии и выступила в Кортолию. Но увы! Едва завидя силы Зубов Гримнора, армия замерла от ужаса. Часть Зубов скакала на мамонтах, купленных у швенского хана из рода Гендингов. Животин переправили к кортольскому берегу на плотах. Пешие Зубы возглавляли отряды кортольцев, которые так их боялись, что готовы были выполнить любой приказ.

Фузиньян, как умел, подготовился к такому приему. Он знал о небывалой силе великанов, поэтому заранее организовал катапультную батарею: это были громадины на колесах, каких прежде никто не строил. Катапульты с оглушительным грохотом метали тяжеленные каменные ядра — каждое весом в шестьдесят фунтов. Большинство ядер пролетели мимо или угодили в горемык-кортольцев, но одно попало точнехонько в Зуб. Тот легко, словно мячик, поймал ядро и, тщательно прицелившись, метнул его — только с большей силой — туда, откуда оно прилетело. По этой причине ядро поразило Наследного Узурпатора Гованнии, восседавшего на коне в окружении своего войска, и снесло ему шлем вместе с помещавшейся в этом шлеме головой.

На этом сражение и закончилось. Мамонты на флангах замкнули кольцо, и могучая армия Фузиньяна ударилась в паническое бегство; среди обезумевшей толпы бродили и скакали Зубы Гримнора, с увлечением, будто охотились на клопов, добивая вопящих от ужаса людей своими гигантскими колотушками.

Несколько месяцев о Фузиньяне ничего не было слышно; правда, кое-кто вроде бы видел его на окраинах Кортолии — король появлялся и исчезал, как призрак, — но слухи были недостоверные. В конце концов он разыскал пещеру ведьмы Гло.

«А, король, — говорит она, помешивая в котле. — Как там насчет моего диплома?» — «Я этот диплом тебе в задницу засуну, любезная, — молвит Фузиньян. — Микстура, что ты прописала, оказалась хуже болезни». «Сам виноват, мальчуган, — отвечает ведьма. — Ты, когда Зубам приказы раздавал, запамятовал сказать, что, мол, как оссарийцев побьете, пропадите пропадом, либо там в драконьи зубы снова обратитесь. А так они твое приказание исполнили, ну, и освободились». — «Да откуда я знал, провались ты в сорок девять Мальванских преисподних? — вопит король. — Ты ж мне не сказала!» — «С какой стати я буду говорить? — возражает старуха. — Ты, болтают, самый-рассамый ушлый король; вот я и решила, мол, своим умом дойдет, без подсказок».

Тут они принялись друг на дружку орать да кулаками размахивать — что королю и вовсе не пристало — пока не выдохлись оба.

«Ладно, — говорит Гло, — сказали и забыли; пора о деле подумать. Тебе, небось, снова помощь нужна?»

Фузиньян что-то буркнул себе под нос, что, мол, чертовы бабы, слова путного от них не добьешься, но вслух говорит: «Нужна; но Зеватас сохрани, ежели а на этот раз сорвется! Чудища дочиста обожрали мое королевство, а уж о таких пустяках, как жены, которых они забрали у всех вельмож и у меня в придачу, я и не говорю». — «Нутро у них драконье, потому и жрут много, — молвит Гло. — Так вот, знаю я одно заклинание: могу скликать войско летучих демонов из Шестой Реальности. Заклинание очень трудное и опасное. К тому же нужна человеческая жертва. Кого тебе не жалко?»

Король оглядел свиту; при этом каждый член свиты испытал жгучее желание сделаться невидимкой. Но один из них в конце концов решился. «О король, — сказал он, — возьмите меня. Врач уверяет, что с таким больным сердцем я все равно долго не протяну». — «Благородная речь! — вскричал Фузиньян. — Как отвоюю королевство, будет тебе памятник». И, скажу по справедливости, как обещал, так и сделал: этот памятник и посейчас в городе Кортолии стоит.

«Начинай, любезная», — молвил король. — «Минутку, сир, — отвечает Гло. — Чтобы прийти в нужное настроение и без ошибки произнести заклинание, я бы хотела еще кое-что получить». — «Опять двадцать пять, — говорит Фузиньян. — Что на этот раз?» — «Мне мало диплома волшебницы, хочу должность придворной колдуньи».

Поцапались они, но под конец Фузиньян сдался — выбора у него не было. Старуха произнесла заклинание. Луна покраснела, как кровь, земля содрогнулась, леса огласились ужасными воплями, и с неба посыпались несметные полчища демонов — человекоящеров с перепончатыми крыльями за спиной, готовых сразиться с Зубами Гримнора.

Но когда демон или какой другой дух принимает реальное обличье, он становится так же уязвим, как существа из плоти и крови. Зубы чуть со смеху не лопнули; они хватали демонов прямо в воздухе и раздирали в клочья — как сорванцы, что крылья у бабочек отрывают. Уцелевшие демоны бежали в свою Шестую Реальность; их и по сей день никакими коврижками обратно не заманишь.

Фузиньян, с которого было довольно Гло и ее заклинаний, снова исчез. Хотя время от времени он будто бы появлялся то здесь, то там в залатанных обносках — потому что в каждом из Двенадцати Городов у него находились друзья и тайные сторонники. Однажды он забрел на метурский рынок и увидел, как шайка мальчишек совершила набег на лавку зеленщика; они расхватали с прилавка фрукты и разбежались, прежде чем несчастный торговец успел позвать на помощь. В этом происшествии Фузиньяна поразила одна деталь: зеленщик был так неимоверно толст, что не мог даже вовремя протиснуться в дверь лавки и кликнуть кого-нибудь на выручку.

Размышляя о толстом зеленщике, король вдруг припомнил слухи об ужасной прожорливости Зубов. Вскоре Безликая Пятерка правителей Метуро попросила у Фузиньяна совета — Зубы прислали из Кортолии требование выплатить дань. Фузиньян оглядел пятерых правителей в черных масках. «Пошлите им, — говорит, — то, что просят, и еще столько же». — «С ума ты сошел! — вскричал один из Пятерки. — Это нас по миру пустит!» — «Вы же собрали большой урожай?» — спрашивает Фузиньян. — «Собрали; ну и что?» — «А то; пошлите, сколько я сказал, только не деньгами, а провиантом. Сейчас объясню…»

И стал Фузиньян ездить из города в город, растолковывая свой план. Продовольствие на скрипучих, запряженных волами телегах рекой потекло в Кортолию. Так продолжалось без малого полгода. Ежели в каком-нибудь из Двенадцати Городов не хватало провизии, он занимал денег, чтоб прикупить недостающее в другом новаррском городе или даже в Швении и Мальване.

Наконец настал день, когда король Фузиньян во главе армии въехал в Кортолию: Зубы так растолстели, что с трудом передвигались; они беспомощно хлопали глазами и изрыгали тщетные угрозы. И, поскольку кожа у Зубов была такая крепкая, что человечье оружие лишь царапало ее, кортольцы толстыми цепями приковали великанов к огромным глыбам оттоманьского гранита, отбуксировали далеко в море и перевернули плоты. Вот так закончилась эта история.

То есть почти закончилась. Фузиньян торжественно воссоединился с королевой, любимой Дэнудой. Но порой, окончив любиться, король замечал в ее глазах какое-то непонятное выражение — то ли досада в них мелькала, то ли королева сравнивала мужа с кем-то, причем сравнение выходило не в его пользу. Однажды во время ссоры Дэнуда обозвала его недомерком. С тех пор Фузиньяна не покидала мысль, что при всех недостатках Зуба, который одалживал Дэнуду, великан, в отличие от него самого, явно обладал выдающимися способностями. Однако Фузиньян был по натуре философ и принимал вещи такими, каковы они есть. Мораль: хочешь извести кошку, закорми ее маслом; способ, может, и мудреный, но, на худой конец, и он сойдет.

* * *

Джориан вставил отмычку в замок и, немного повозившись, распахнул дверь погреба, где томились рабыни. Девушки бросились к нему; Мневис повисла на шее и осыпала лицо поцелуями.

— Э-эй, красотки, полегче, — сказал Джориан. — Я вас отсюда выведу, но чтоб была полная тишина. Никаких разговоров, шепотков, смешков, хаханек, визгов и прочее! Пошли. Держитесь за мной, ежели что — подам сигнал. Ну, двинули потихоньку.

Двенадцать рабынь на цыпочках последовали за ним по коридору. У первой же запертой двери Джориан остановился, вскрыл отмычкой висячий замок и вошел внутрь. Беглый осмотр показал, что эта комната — склад сельскохозяйственных орудий. Второе хранилище было завалено теплой одеждой: валенками, шерстяными плащами и шубами из овчины.

На полках третьего хранилища выстроился ровный ряд каких-то предметов, поблескивающих в темноте; вдоль стен тянулись сундуки.

— Как раз то, — сказал Джориан, — что я искал. Девушки, принесите кто-нибудь свечку из коридора. Глядите, чтоб не погасла. Ах!

Девушки хором ахнули вслед за Джорианом; они попали в сокровищницу братства. Предметы на полках осветились — это были изукрашенные драгоценными камнями золотые и серебряные кубки, картины в обрамлении из драгоценных камней, золотые подсвечники, светильники и еще множество таких же денных вещей. В сундуках, как Джориан, поковырявшись отмычкой в замке, вскоре убедился, хранились деньги и драгоценности. Должно быть, некоторые братья скопили изрядное богатство — на взятках, как подозревал Джориан, которые давали узники, чтобы избежать лишних мучений.

Джориан снял пояс и до отказа набил его Мальванскими золотыми монетами. Он не стал тратить время на подсчеты, в пояс поместилось явно больше сотни крон. Рабыням Джориан отсыпал по пригоршне золота, наказав запрятать подальше, чтоб не звенело. Покопавшись на полках и в сундуках, он выбрал несколько симпатичных безделушек: изукрашенную каменьями золотую чашу, кулон из драгоценных камней и с десяток колец и браслетов. Все это Джориан тоже передал девушкам.

— Теперь пошли, — скомандовал он. — Поднимемся вон по той лестнице, но не до конца. Затушите свечу.

Во главе маленькой процессии Джориан стал на цыпочках подниматься по лестнице, ведущей в главный зал; он дошел до ступеньки, с которой был виден зал, и, стараясь держаться в тени, стал молча наблюдать за происходящим.

В зале уже не разговаривали, а орали. Братья ожесточенно спорили друг с другом; каждый норовил грохнуть по столу, припечатать ладонь кулаком и помахать пальцем перед носом соседа. За время Джорианова отсутствия в зале появилось еще несколько орудий казни. Пока Джориан прятался в тени лестницы, двое братьев принесли складной горн и набор железных щипцов. Они установили горн; первый брат принялся разводить в нем огонь, поджигая уголь растопкой, второй ввязался в яростную перепалку.

Внимание Джориана привлек нарастающий шум: один брат только что выплеснул пиво в лицо другому. Пострадавший с яростным воплем запустил кружкой в голову обидчику и выхватил кинжал. Тот отступил на пятачок между столами, где были сложены орудия казни. Он выдернул из плахи топор и в тот момент, когда противник бросился на него с занесенным кинжалом, обрушил топор на голову нападавшего, надвое раскроив череп.

Зал словно взорвался. Куда ни глянь, обезумевшие братья, хватая любое, что попадет под руку, наступали друг на друга. Все подходящие орудия — топоры, мечи, ножи и даже кувалда для колесования преступников — расхватали в минуту. Пол и стены были забрызганы кровью и мозгом, повсюду валялись трупы. Сцепившись клубком, люди катались по полу, нанося ножевые удары, кусаясь, царапаясь. Шум перерос в оглушительный гвалт.

Джориан кивнул рабыням и, обнажив меч, стал подниматься по ступенькам. Войдя в зал, они двинулись вдоль стены, стараясь не выходить из тени. На полпути к вестибюлю, за которым находилась входная дверь, Джориан остановился и знаком велел девушкам идти вперед.

В этот момент от кровавого побоища в зале отделилась какая-то фигура и бегом кинулась к нему, размахивая двуручным мечом. Это был Мэру, давешний экскурсовод. Кровь из раны на лбу заливала его лицо, глаза дико сверкали.

— Дуйте к мосткам и просигнальте шлюпке. Я догоню, — бросил рабыням Джориан и приготовился встретить говорливого брата.

— Твоих рук дело, колдун проклятый! — выкрикнул Мэру, нацелившись одним ударом снести Джориану голову.

Джориан с лязгом отбил нападение, затем еще и еще. Удары сыпались один за другим, не оставляя времени для атаки. Мэру, хотя и был ниже ростом, с такой легкостью размахивал тяжелым мечом, будто он сделан из бумаги; к тому же длина меча не давала возможности завязать ближний бой. Джориан пытался отражать удары по касательной, чтобы клинок палача соскальзывал с его меча, но натиск был так силен, что немела рука.

Мало-помалу палач вытеснил Джориана в вестибюль, а потом под арку с опускной решеткой. Джориан продолжал отбивать удары направо и налево, измеряя таким образом расстояние от стены до стены. Наконец он выскочил на настил подъемного моста, который, вопреки заведенному распорядку, был опущен, хоть уже наступила темнота.

Здесь Джориан остановился. Мэру все еще нападал, но, как видно, из последних сил: движения замедлились, он задыхался. Джориан изобразил улыбку.

— Чего не дерешься-то, — выкрикнул он, — все мечтаешь, как бы сестренку свою обрюхатить?

Для Мальванца это было несмываемое оскорбление. Мэру, издав пронзительный вопль, размахнулся, чтобы одним страшным ударом разрубить Джориана пополам.

Однако проход под аркой был слишком узок для такого маневра. Поэтому острие длинного клинка врезалось в стену; посыпались искры, меч намертво застрял в каменной кладке. Джориан метнулся вперед и, вложив в удар всю силу, рубанул палача по шее своим Рандиром. Голова Мэру слетела с плеч, из раны фонтаном хлынула кровь. Тело свалилось на землю; голова отлетела в сторону и покатилась.

Джориан обтер меч и вложил его в ножны. Он подбежал к вороту, с помощью которого можно было управлять мостом и, навалившись всем телом, несколько раз провернул рукоятку. Что-то звякнуло — это под тяжестью невидимой бочки с водой вдруг подалось и закрутилось колесо. Мост пошел вверх; угол подъема становился все круче. Джориан взбежал по настилу, спрыгнул на тропинку и понесся к мосткам.

* * *

— Десять тысяч чертей! — взревел капитан Штрассо. — Мастер Мальто, что происходит?

— Я уже докладывал, любезный капитан: они отказались принять груз. Вроде бы как жены заартачились. Мы препирались до бесконечности. Я им, мол, сделка есть сделка, а они говорят: «Будь мы прокляты, ежели заплатим за товар, в каком не нуждаемся». Под конец они сдались и расплатились сполна. Вот девяносто семь крон для Белиуса; очень прошу их ему передать, когда вернешься в Виндию, потому что мы с доктором Карадуром хотим сойти в Янарете. Так как братьям девочки не нужны, они меня подрядили продать их в Янарете; четвертая часть причитается мне за комиссию, а остальные деньги ты передашь им на обратном пути.

— М-мп. Так ты в расчете с Замком Топора?

— Ага. Готов отплыть, когда пожелаешь.

— Ну, значит, снимаемся с якоря и уходим. Мои молодцы боятся привидений; они, говорят, водятся на острове. К тому ж ночью меньше шансов нарваться на пиратов. При такой луне с пути не собьемся.

Позднее, уже в каюте, Карадур сказал:

— Позор на мою голову, буду поститься, чтобы искупить свою сегодняшнюю трусость на берегу.

— Можешь не убиваться, доктор, — заметил Джориан. — Дело так обернулось, что, когда началась бойня, ты б только под ногами путался.

— Сынок, что произошло?

Джориан, усевшись на койку и старательно затачивая клинок Рандира в тех местах, где от ударов меча Мэру появились щербины и зазубрины, подробно рассказал свою историю.

Карадур:

— Как, сперва ты заморочил голову капитану Штрассо, а потом вернул ему деньги Белиуса? Почему было не послать девушек назад в Виндию, а золото оставить себе? При подобных обстоятельствах вряд ли это можно назвать кражей.

— У меня на них другие планы. К тому же мы снова разбогатели. Я из сундуков братства выгреб гораздо больше, чем стоят девчонки; держи свою долю. И потом, красотки мне нужнее золота.

— Как тебе вообще удалось сбежать из замка, ведь мост-то поднят?

— Мост был опущен. Я сдвинул рычаг контрольного механизма, и мост поднялся не на закате, а после Полуночи. А теперь спать: тяжелый выдался денек.

Карадур с нежностью оглядел своего юного друга.

— Джориан, помнишь, ты как-то рассказывал о предсказании ведьмы: суждено, мол, тебе стать королем или бродягой?

— Ага, и что с того? Попробовал я королевской жизни — больше не хочу.

— Боюсь, и для бродячей доли ты тоже не годишься.

— Почему это?

— Для бродяги в тебе недостает жестокости и себялюбия. Настоящий бродяга — навидался с этих молодцов — обязательно прикарманил бы золото Белиуса, а чтоб спасти наших девиц, он бы и пальцем не шевельнул — особенно, если б ему угрожала опасность. И это подводит нас к великому нравственному вопросу, который вот уже тысячи лет ставит в тупик умнейших философов Мальваны: что есть добродетель? По утверждению одних…

Но Джориан уже спал беспробудным сном.

Глава 5

Крылатый трон

В самом центре глубоко вдающейся в берег бухты, по изумрудной воде которой ветер гнал белые барашки волн, в устье полноводной Бхармы раскинулся под палящим солнцем город Янарет. Белые дома с красными черепичными кровлями, утопая в нефритовой зелени пальм и сумрачной тени кипарисов, террасами поднимались по склону горы. Над городом голубел небесный шатер; по небу бежали белые облачка. Лоцманский катер, полоща по ветру развевающимся на мачте голубым янаретским флагом с изображением русалки и подпрыгивая на легких волнах, вел «Таларис» к проходу во внутреннюю гавань.

В гавани стояли на якоре или швартовались к причалам иноземные суда. Здесь были нарядные крутобокие парусники из Виндии, Кортолии, Оссарии и Тарксии. Здесь были беспалубники с северного берега Швении — такие корабли имели всего один прямоугольный парус и высоко задранные нос и корму, отчего походили на увеличенные во много раз каноэ. Здесь было несколько черных боевых галер Янарета — длинных, приземистых, смертоносных. Здесь был Даже огромный трехмачтовик с Салиморовых островов, что лежат далеко в Восточном океане, — с высокими бортами, круто обрубленной кормой и хлопающими по ветру желтыми парусами.

Шел первый день месяца Волка. Джориан, который стоял, опершись на леер и угрюмо разглядывал корабли, вдруг шумно вздохнул.

— Наконец-то мы снова в цивилизованной стране! — воскликнул стоявший за его спиной Карадур. — Что же ты вздыхаешь?

— По женам заскучал. Нет, не то говорю. По одной скучаю: по Эстрильдис, златовласой малышке. Остальные — девочки что надо и в постели забавные, но она единственная, кого я сам себе выбрал.

— Как это случилось?

— Она была деревенской девчонкой, с которой я в Кортолии любовь крутил, когда фермер Оннус, хорошенько не подумав, решил меня отлупить и подстерегал цельный день. А на третий год, как я стал королем, вдруг узнаю, что она все еще в девках ходит, ну, и подал ей весточку. Ежели б я был сказочный герой, я бы прискакал в Кортолию на коне и забрал ее, но я не мог: Королевская гвардия нипочем бы меня из Ксилара не выпустила. Только мы все равно соединились. Когда-нибудь я вернусь в Ксилар и увезу ее.

— Если ксиларцы не расторгли ваш брак и она не вышла за другого.

— Я все одно ее увезу, лишь бы захотела. Она у меня всегда была любимицей. Я, чтоб мир в семье сохранить, старался виду не подавать, да куда там, шила в мешке не утаишь.

Сам знаешь, доктор, многие хотели бы иметь такой гарем, как у меня; но я тебе расскажу, что на самом деле получается. Когда дамы бранятся — все они время от времени затевают свары, — мужу приходится вмешиваться в перепалку, судить да мирить. Когда они живут в согласии — что тоже случается — они берутся за беднягу всем скопом и вертят им, как хотят. И муж должен быть все время начеку, чтоб какая-нибудь из жен не вообразила, будто ее меньше ублажают, чем прочих. Не то горе ему! Ругань, слезы, жалобы; старые грехи тебе припомнит… Не-ет уж, ежели только сбудется моя скромная мечта: стану уважаемым ремесленником, домом своим обзаведусь — хватит с меня одной жены. Да мне бы и сейчас жена не помешала, по правде говоря.

— Разве ты не… мм… не развлекался с девушками Белиуса?

— Нет, хотя кто знает, как долго я смогу удержаться на стезе добродетели; уж больно непривычно. С тех пор, как распрощался в Оттомани с той сумасшедшей девкой — Ванорой, — у меня ни одной женщины не было.

— Воздержание, сын мой, делает честь твоей нравственности.

— Ой, да засунь себе в задницу эту нравственность! Я к бедным малышкам не пристаю, потому как считаю за подлость воспользоваться их бесправным положением. Они даже отказать не могут, раз я, можно сказать, получил их в наследство от братьев Реннум Кезимара.

— А что это за таинственный план с их участием?

Джориан подмигнул.

— Я целых четыре дня держал свой болтливый рот на замке, хоть меня так и подмывало поделиться своим чудесным проектом. Все боялся, что разболтаюсь, а Штрассо либо кто другой из команды подслушает. Как только наш добрый капитан отчалит назад в Виндию, я, святой отец, с превеликим удовольствием поведаю тебе свой план.

Матросы, спустив рею на кормовой брештук, убирали парус. Капитан Штрассо переругивался со шкипером буксирной баржи; буксир, управляемый десятком здоровенных гребцов, толкал «Таларис», нос которого был для верности обмотан канатами, направляя корабль к стоянке у одного из причалов.

Как только «Таларис» осторожно подтянули за веревки к причалу и закрепили швартовы, на борт вскарабкались два чиновника. Один взял в оборот капитана Штрассо, делая пометки в декларации; другой сновал по судну: он спрашивал у Джориана и Карадура, как их зовут, спускался в трюм и снова вылезал на палубу, вполголоса совещался с напарником. К тому времени, когда дознание закончилось и чиновники отбыли, на берегу у причала собралась целая толпа зазывал, сводников, разносчиков, нищих, носильщиков, погонщиков ослов и доморощенных проводников, орущих наперебой:

— Посетите, господа хорошие, трактир; здесь самые крепкие вина, самая громкая музыка и самые голые танцовщицы во всем Янарете…

— …моя прелестная, чистая сестра…

— …осмотреть недавно обнаруженное захоронение полубога Птероана, развалины Храма Змей-богов и другие поразительные чудеса глубокой древности…

— Подайте несчастному горемыке!

— Купите мои амулеты: верное средство от сифилиса, лихорадки и сглаза…

— На постоялом дворе Симхи такая чистота, что со времен Гиша Великого там не было поймано ни одного клопа…

Придав лицу самое неприступное выражение — когда он был королем Ксилара, это помогало отпугивать надоедливых просителей, — Джориан сошел на дощатый помост причала.

— Любезный, — обратился он к зазывале с постоялого двора Симхи, — я сопровождаю двенадцать знатных дам, которые инкогнито едут в Тримандилам. Дней пять они проведут в Янарете. Смогут они разместиться на твоем подворье с удобствами, приличными их положению?

— О мой господин! Ну конечно, мой господин! — зазывала, молитвенно сложив руки, все кланялся и; кланялся как заведенный. — Умоляю, не откажите осчастливить своим посещением наше почтенное заведение…

— Твое представление впечатляет куда больше твоих посулов, — сказал Джориан, холодно разглядывая зазывалу. — Отбери несколько носильщиков, чтоб были сильные и не шибко воображали — четырех довольно. Почем нынче носильщик?..

Янаретскую набережную заполняла пестрая разноязыкая толпа. Здесь можно было встретить новарцев в коротких туниках и облегающих штанах до колен;

Мальванцев в тюрбанах и юбках — или шароварах — из яркого шелка; погонщиков верблюдов из пустыни Федиран в коричневых балахонах и белоснежных бурнусах; высоких швенских мореходов с прямыми светлыми волосами, в одеяниях из овчины и грубой некрашеной шерсти; узкоглазых и плосколицых жителей далеких Салиморовых островов. Там можно было встретить человекоподобных невольников из джунглей Комилакха, которых водили на веревке. Там можно было встретить даже людей, внешность которых казалась настолько необычной, что Джориан затруднился бы сказать, откуда они родом.

Несмотря на то, что Янарет платил дань царю Мальваны, он сохранил самоуправление и по-прежнему считался свободным городом. Жестокие столкновения, время от времени вспыхивающие между группировками, давали Великому Государю достаточно поводов для захвата власти, однако царь Шайю не спешил предпринимать подобные шаги. Во-первых, группировки бы тотчас объединились и оказали яростное сопротивление. Во-вторых, консервативные Мальванцы относились к большому торговому порту как к неизбежному злу: он был выгодным в коммерческом отношении, но отвратительным местом, так как населявшая его разношерстная публика состояла сплошь из одних богомерзких чужестранцев. Существование Янарета вполне устраивало Мальванцев, но их устраивало и то, что город не входит в состав огромного, тщательно отлаженного имперского механизма.

— Поберегись! К стене! — оборотясь через плечо, крикнул вдруг зазывала.

Джориан и его спутники отскочили в сторону, мимо пронеслась кавалькада. Первым скакал Мальванец, закутанный в алые шелка; тюрбан надо лбом украшала веточка сливы, усыпанная драгоценными каменьями. За ним, бряцая шпорами, мчался отряд всадников в остроконечных посеребренных железных шлемах. Всадники были вооружены легкими пиками и маленькими круглыми щитами.

— Местный помещик, — пропустив всадников, пояснил зазывала. — Эти землевладельцы вечно не мытьем, так катаньем пытаются втереться в городской совет — хотят со временем прибрать Янарет к рукам — даром что сами живут в горах, а сюда наезжают прикупить чего, либо к проституткам.

Зазывала в сердцах сплюнул.

* * *

На следующий день, в полдень, когда Джориан завтракал, в закусочную подворья Симхи зашел капитан Штрассо.

— Славный мастер Мальто! — сказал капитан. — Оракул обещает на ближайшие пять дней ясную погоду, а мне удалось подыскать подходящий товар для Виндии, осталось только погрузить. Так что завтра утром «Таларис» уходит в последний рейс. Других не будет в этом году.

— Прекрасно, — отозвался Джориан.

— Да, но как быть с деньгами для братьев? Ты уже продал девок, чтоб я мог забрать выручку?

— Нет, не продал; спешить некуда.

Штрассо насупился.

— Это почему же?

— Я, конечное дело, хочу выручить за них побольше — чем выше цена, тем больше мои комиссионные. Ну, и вот я нанял человека, какой знает толк в этих делах и сделает из девушек первостатейных горничных. На учебу, может, месяц уйдет.

— Как же я смогу передать деньги?

— Знаешь в Янарете какого-нибудь честного банкира?

— О, конечно! Лично я держу деньги у «Юджея и Сыновей». Юджею, кажись, можно доверять, даром что он мальванец.

— Тогда сведи меня с ним. Я, как распродам товар, помещу у него деньги, а ты первым весенним рейсом их заберешь.

Штрассо хлопнул Джориана по спине.

— Здорово придумал! А вдруг братья рассердятся на задержку?

— Навряд ли, судя по тому, как они себя вели, когда мы в последний раз виделись. Сейчас прикончу жратву и двину в Юджеево логово.

Джориан побывал у банкира Юджея, распрощался с капитаном Штрассо и вернулся на подворье Симхи.

Он сразу же поднялся в комнаты, отведенные двенадцати рабыням.

Там находился человек, готовивший девушек к роли, для которой предназначал их Джориан. Мужчина этот, хоть годы и сгорбили его некогда прямую спину, ростом превосходил даже Джориана. У него было красивое, с крупными чертами лицо и грива седых волос. Пронзительные серые глаза и властные, благородные манеры тотчас привлекали взоры всех, кто оказывался с ним в одной комнате. Глубоким раскатистым голосом он давал указания Мневис, которая прохаживалась взад-вперед по комнате; остальные рабыни сидели вокруг, похваляясь друг перед дружкой чудесными новыми нарядами.

— Запомни! — говорил наставник. — Ты королева. Ты всегда помнишь о своем сане и о том, что твое положение ставит тебя гораздо выше тех, кто тебя окружает. В то же время ты доброжелательна и ни в коем случае не показываешь превосходства — разве что кто-нибудь из них позволит себе неуместную фамильярность. Чтобы точно изобразить это сочетание величавости и простоты, от актера требуется истинное мастерство.

Помню, когда ставили «Фальшивую Корону» Физо, я играл короля Мэгониуса в паре с великой Джанорией — она именно так вела роль, — он вздохнул и сокрушенно покачал головой. — Другой Джанории уже не будет, пусть она за кулисами и швырялась иногда в коллег-актеров чем ни попадя… Приветствую, мастер Джориан. Я, как видите, стараюсь следовать вашим указаниям. Итак, продолжим, госпожа Мневис, — я оговорился, королева Мневис, — пройдись-ка еще разок.

Джориан наблюдал за обучением, когда в дверь постучал Карадур.

— Я искал тебя, сын мой, — сказал он, на цыпочках входя в комнату. — Засиделся в библиотеке Храма Нарцеса и… уф… так увлекся, что позабыл о завтраке. Потом я повстречал Штрассо, и он сказал, что ты вернулся на подворье. Что здесь происходит?

Джориан:

— Доктор Карадур, позволь представить тебе мастера Псэллеса из Оссарии — красу и гордость новарской сцены; сейчас он переживает некоторые… мм… временные затруднения. Я нанял его для обучения девушек.

— Не похоже, чтобы из них делали горничных, как уверял Штрассо.

— О-ля-ля, — подмигнул Джориан, — это и есть тот план, про какой я обещался тебе рассказать. Чтоб ты знал, они никакие не горничные. Это — Мневис, королева Альгарта, и одиннадцать ее высокородных фрейлин.

— Но… но ты же сам говорил в Ксиларе, что Альгарт — просто пиратское гнездо! Откуда там королева?

— Мневис, расскажи доктору, кто ты и зачем пожаловала.

— О мудрец, — царственным голосом заговорила Мневис, — знай же, что мы — вдова короля Зрели Мневис — являемся законной королевой Альгарта, архипелага на западном побережье Швении, далеко к северу от Двенадцати Городов. Вот уже несколько лет, как пираты, о которых вы говорили, на потребу своим злодейским замыслам отвоевали наши острова, убили нашего мужа-короля, захватили нас в плен и заставили играть роль королевы-марионетки, которая ничего не решает.

Недавно с помощью верных людей — кровавые разбойники обратили их в рабство — мы с нашими фрейлинами бежали с Альгарта. Прослышав, что нет в целом мире правителя могущественнее и справедливее Великого Государя Мальваны, мы прибыли сюда молить Его Величество, чтоб он помог нам вернуть наш законный трон.

Джориан захлопал в ладоши.

— Прекрасно! Артистка из тебя выйдет первый сорт, — он обернулся к Карадуру. — Может, придумаешь способ получше, чтобы втереться в милость к этим зазнайкам — царедворцам тримандиламский? Они простых чужестранцев за грязь почитают.

Карадур горестно замотал головой.

— Не знаю я… не знаю. Сынок, когда ты обрушиваешь на мою голову свои безумные идеи… Но ведь обман сразу раскроется, разве не так?

— Не думаю. Мальванцы слыхом не слыхивали ни о каком Альгарт.

— Ну а ты?

— Я теперь Джориан из Кортолии, ихний доверенный слуга. Я буду все время при них, потому как красотки по-мальвански ни гугу.

— Что если царь Шайю скажет: «Хорошо, вы получите необходимую помощь». Что тогда?

— У нашей королевы будут такие непомерные требования, что этого не случится. Как Шайю может послать флот и армию в Альгарт, когда у Мальваны нет ни одного порта в Западном океане? Чтоб выйти к морю, им потребуется пересечь пустыню Федиран, либо земли Двенадцати Городов, либо швенские степи; где они, спрашивается, возьмут корабли для переправки в Альгарт? Это же просто глупо, сразу видать. А ежели маленько преувеличить и ввернуть про суровый северный климат Альгарта, ни один мальванец, буде он как настоящий странствующий рыцарь решится сопровождать дам, носу туда сунуть не посмеет.

Карадур снова покачал головой.

— Сдается, сынок, я поторопился, когда сказал, что ты не рожден для жизни искателя приключений. Но скажи, разве не опасно действовать под своим настоящим именем?

— Думаю, нет. Тримандилам так далеко от Ксилара, что слухи о ксиларских событиях туда не дойдут. И вообще, беда с этими чужими именами: ко мне обращаются, а я и ухом не веду, будто глухой. К тому же мое имя вовсе не редкость, в Кортолии немало Джорианов. Вот назовись я «Джориан из Ардамэ», тут мне и конец: Ардамэ городишко крохотный.

— Пусть будет так, да не оставят тебя боги Новарии и Мальваны.

* * *

Река Бхарма, извиваясь, бежала по дну Пушканова ущелья в восточных отрогах Козьей Кручи, которая в этих местах переходила в цепь поросших лесом холмов. Кораблик «Джхиму» шел под парусом вверх по реке; там, где дно ущелья, изгибаясь, пересекали огромные излучины и течение становилось таким быстрым, что парус не мог помочь, «Джхиму» тащила большие черные буйволы.

По обе стороны в небо вздымались крутые, темно-зеленые склоны, на первый взгляд совершенно необитаемые; лишь изредка можно было заметить струйку голубоватого дыма над делянкой лесоруба да парящего в вышине и похожего с земли на черную соринку в синеве неба стервятника. Однако по ночам до слуха путешественников порой доносился рык тигра или трубный глас дикого слона.

В промежутках между излучинами русло выпрямлялось, течение становилось не таким бурным, и река катила свои воды меж холмов, которые с востока и запада уступами поднимались к лесистым плато. В некоторых местах русло расширялось и Бхарма превращалась в болотину — излюбленное лежбище бегемотов: из-под воды торчали лишь уши, глаза и ноздри. Ночью, похрюкивая и отфыркиваясь, стадо выбиралось на берег пощипать траву или совершить набег на поля мальванских крестьян.

Время от времени к берегу приближались дороги. По этим дорогам беспрерывно двигались мальванцы: порой одинокий путник, а порой и толпа в пятьдесят-сто человек. Здесь можно было встретить проповедников, паломников, торговцев с вьючными животными, крестьян, везущих на рынок продукты, отряды бренчащих амуницией солдат и путешественников всех сортов и мастей. Люди шли пешком, ехали на ослах, тряслись в экипажах и повозках, запряженных волами, скакали верхом — на лошадях, верблюдах и даже на слонах.

Чуть ли не через каждую лигу «Джхиму» проплывал мимо святилища одного из многочисленных мальванских богов. Храм мог строиться в виде купола, цилиндра, конуса, куба, пирамиды или конического шпиля: у каждого бога был свой излюбленный архитектурный стиль. Храмы украшала тщательно выполненная резьба. Эротическая скульптура, густо покрывающая стены храма Лаксары — богини любви и ненависти, который Джориан с Карадуром осматривали во время стоянки, вогнала Карадура в такое смущение, что старый колдун боялся поднять глаза. Джориан, уперев руки в боки и ухмыляясь в бороду, внимательно рассматривал горельефы.

— Клянусь медными причиндалами Имбала! — вдруг рявкнул он. — В жизни б не подумал, что для этого существует столько позиций!

Одни храмы лежали в развалинах, другие явно посещались верующими. Ночью вокруг этих капищ разливался желтоватый отблеск зажженных светильников, и до путешественников долетали звуки музыки и пения, порой тихие и торжественные, порой быстрые и бравурные.

Пассажиры «Джхиму» предавались мирным занятиям: Карадур изучал волшебный пергамент, который ему посчастливилось купить в Янарете, а Джориан репетировал с девушками их новые роли. Через шесть дней после отплытия из Янарета «Джхиму» достиг слияния Бхармы и Пеннерата. На месте слияния двух рек высился на девяти холмах огромный город Тримандилам, окруженный массивной стеной из черного базальта. Поверх стены путешественникам были видны холмы, на вершинах которых блистали выстроенные из мрамора и белого алебастра дворцы и храмы; их вызолоченные черепичные кровли горели на солнце. У подножия этих великолепных строений гнездились тысячи грязновато-коричневых глинобитных домишек простолюдинов.

Стоило «Джхиму» причалить, как девушки, переполненные радостным возбуждением, собрались выскочить на берег. Но Джориан строгим окриком приказал им вернуться.

— Королевам и их фрейлинам не полагается разгуливать по незнакомому городу без свиты, — сказал он рабыням. — Обождите здесь, а я позабочусь, чтобы у вас появилась свита, достойная вашей знатности.

Джориан удалился, предоставив капитану «Джхиму» самому объясняться с чиновником из города, а девушкам разглядывать темнокожую толпу, запрудившую набережную. Население Тримандилама, в отличие от янаретского, было совершенно однородным. Здешние жители ростом были ниже новарцев, их отличала смуглая кожа и черные — прямые или курчавые — волосы. Почти все ходили босиком. Одеждой для обоих полов служили в основном длинные юбки, свободное полотнище которых мужчины, как правило, пропускали между ног и подтыкали на талии, отчего получалась просторная набедренная повязка. Ни мужчины, ни женщины не прикрывали груди, подставляя обнаженные тела благоухающему ветерку. Все жители, за исключением самых бедных, носили множество украшений: бусы и жемчужные ожерелья, браслеты, ножные цепочки, обручи, серьги, кольца на руках, в носу и на пальцах ног.

Через час Джориан вернулся, сидя верхом на рослом костистом чало-гнедом жеребце; за ним следовал отряд копьеносцев в остроконечных шлемах и бряцающих доспехах. Процессию замыкали три огромных слона: головы их были ярко раскрашены, на спинах красовались седла под балдахинами, а юбки погонщиков окаймляла золотая парча.

Джориан соскочил с коня и низко склонился перед Мневис. Приехавший с ним офицер слез на землю без особой охоты.

— С соизволения Вашего Величества, — сказал Джориан, — буду рад представить Вам доблестного капитана Яушку, участника многих жарких баталий!

Джориан повторил свои слова по-мальвански.

Какое-то мгновение капитан и королева в упор смотрели друг на друга: он — с надменной подозрительностью, она — с царственным спокойствием. Царственное спокойствие одержало верх. Капитан пал на колени и поклонился так низко, что его лоб коснулся гранитных плит набережной. Мневис одарила его чуть заметным кивком и легкой улыбкой.

— Передайте доблестному капитану, — сказала она Джориану, — что если он столь же храбр, сколь учтив, империя может жить спокойно.

Осклабясь, капитан Яушка поднялся с колен и дал знак погонщикам. Каждый из них, в свою очередь, ударил слона палкой по голове. Удары отозвались гулким эхом, похожим на барабанный бой. Все три слона подогнули колени и улеглись животами на землю. Один из погонщиков приставил к боку переднего слона лесенку. Капитан Яушка помог королеве взобраться в седло под балдахином. Из стайки фрейлин, до которых дошло, что придется ехать на спинах этих зверей, раздались смешки и повизгивание, но Джориан свирепо глянул на них, и девушки примолкли.

Когда на спине каждого слона уселись четыре женщины, вожатые приказали животным встать. Седла резко накренились, что вызвало новый взрыв визга. Джориан вскочил на коня, а тем временем солдат помог Карадуру вскарабкаться на большого белого осла. Капитан Яушка протрубил поход, и процессия двинулась в путь.

Они с грохотом проследовали по нескончаемым узким и извилистым улочкам, где воздух был напоен незнакомыми ароматами; на поворотах слоны обтирали попонами стены домов, а прохожие, давая дорогу, опрометью кидались в двери и арки галерей. В этом городе все смешалось: особняки соседствовали с лачугами, храмы с лавками, гостиницы с огромными магазинами, частные хижины с доходными домами, а трактиры — с борделями.

Наконец кавалькада достигла подножия холма, на вершине которого высился царский дворец. Холм окружала стена; проникнуть внутрь можно было, лишь миновав тяжелые укрепленные ворота. Рядом с воротами был загон, где на слоновьей тяге работала огромная водокачка. Она состояла из длинной, насаженной на стержень перекладины, к концам которой были привязаны два слона; слоны шли по кругу, перекладина поворачивалась, скрежетали зубчатые колеса, и заключенный в кожух насос с грохотом приходил в движение.

У ворот Джориана и его спутников остановили, подвергли краткому допросу и пропустили внутрь; когда процессия проезжала ворота, караульные, приветствуя королеву Мневис, пали ниц. Лошади, осел и слоны с трудом поднимались по длинной крутой дороге в пятьдесят футов шириной, которая была высечена в скале, образующей эту сторону холма. Скальную породу стесали таким образом, что получился пологий каменный скат, в котором потом выбили частые поперечные борозды, чтобы люди и животные не оскальзывались на слишком гладкой поверхности.

Через некоторое время скальная порода уступила место искусственно созданной дороге, мощенной хорошо подогнанными каменными плитами. Мощеная дорога вела к главной внутренней крепостной стене из розовато-красного камня, беря начало на вершине скалы и сворачивая — для тех, кто взбирался по склону, — направо. Вдоль наружного края дороги, над пропастью, шла пропущенная в отверстия каменных тумб, начищенная бронзовая труба толщиной с человеческую ногу, по которой во дворец поступала вода от слоновьей водокачки; труба служила также и ограждением.

Процессия добралась до крепостных ворот, где путников снова остановили для проверки. Пройдя внутрь, они оказались перед новыми воротами. Внешние ворота были прочным сооружением, способным выдержать нападение, — строители предусмотрели все, что нужно для обороны: башни с бойницами, опускную решетку, ловушки-убийцы, тогда как внутренние ворота с огромной центральной аркой и двумя более скромными боковыми порталами, сложенными из разноцветного камня, имели скорее декоративную функцию. Слева под аркой находился приподнятый помост, чтобы всаднику было удобно влезть на лошадь или спешиться. Справа находился другой помост — повыше, позволявший любителям езды на слоне без помощи лестницы вскарабкаться на спину великану или спуститься вниз.

Когда вся компания спешилась и собралась под главной аркой, к ним, молитвенно сложив руки и беспрерывно кланяясь, приблизился какой-то сморщенный темнокожий человечек.

— Угодно ли Вашему Высочеству проследовать за покорным слугой? — спросил он. — Я Харичамбра, ваш недостойный советник.

Вслед за Харичамброй они двинулись сквозь бесчисленные залы и внутренние дворики, и Джориан в конце концов отказался от мысли запомнить дорогу. Много веков назад царь Мальваны приказал сровнять вершину холма и построить дворец, не уступавший по величине небольшому городку. Так, чертог за чертогом, строился дворец, пока вся вершина холма, окруженная верхней крепостной стеной, не оказалась разбитой на квадратные и прямоугольные дворы различной величины: от площадки для игры в мяч до плаца, где проводились парады.

Чертоги, которые делили вершину холма на дворы, представляли собой длинные, узкие, в основном трехэтажные строения. Они были вершиной мальванского зодчества. Судя по всему, архитекторы стремились сохранить художественное единство в отделке стен, образующих пространство двора. Так, стены одних дворов были облицованы белым и красным камнем, других — белым и черным, третьих — белым и голубым, четвертых — белым и зеленым, — сочетания попадались самые разнообразные. Куда ни глянь, везде были арки, образующие прихотливые ансамбли: арки в форме незатейливого полукруга, стрельчатые, сегментные, двускатные, подковообразные, пирамидальные. Арки украшали монументальные ворота и обычные дверные или оконные проемы. То там, то сям с верхних этажей зданий выдавались балкончики. Плоские кровли переходили в широкие навесы; они давали тень и служили защитой от безжалостного тропического солнца. Над крышами высились купола, шпили и башенки.

Каменная кладка была повсеместно украшена богатой резьбой и инкрустирована перламутром и камнем контрастных цветов; инкрустации складывались в картины, изображающие цветы, зверей, героев и богов. Изречения легендарных царей и святых мальванской вязью были высечены на каменных досках или выложены мозаикой из полированного металла и полудрагоценных камней.

— Здесь будут ваши апартаменты, — возвестил Харичамбра, указав на одно из зданий, где стены третьего этажа состояли из мраморных щитов, украшенных искуснейшей сквозной резьбой; ветерок свободно продувал их, но в то же время все, что происходило внутри, было надежно укрыто от посторонних взоров. — Ее Величество займет главный покой в глубине дома, фрейлины — эти комнаты; господа — ваш покой…

Харичамбра показал местные красоты.

— На всякий случай, если заблудитесь и не сможете сразу найти дорогу, это здание называется Тигренок. Я вернусь, когда вы немного отдохнете и освежитесь. Скажем, через час? Или через два? Как пожелаете. Сейчас я призову слуг, которые будут угождать всем вашим желаниям.

Харичамбра хлопнул в ладоши, и из дальней двери появились десятка два женщин и несколько мужчин. Сморщенный темнокожий человечек поспешил откланяться.

* * *

Вскоре Джориан с Карадуром уже сидели друг против друга в противоположных концах огромной ванны, и маленькие смуглые мальванские красотки намыливали им спины.

— До сих пор, сынок, все идет по плану, — заговорил по-новарски Карадур. — Со свитой это ты ловко устроил.

Джориан хмыкнул.

— Ежели не считать, что у проклятой лошади не оказалось стремян; вместо них две какие-то держалки на седле. А я ж последний раз без стремян ездил еще юнцом на Оннусовой ферме, так чуть не грохнулся два раза. Они мне эту лошадь любезно отдали на все время, пока буду здесь, только я без стремян больше ни шагу. Коняга-то, в общем, рослый, выносливый. Назову его, пожалуй, Оузер — в честь моего ардамэйского наставника. Как увидал эти шишковатые суставы да копыта, что твои тарелки, враз припомнил старикана. Рысь у него тряская, зато хоть не брыкается. Нет, ты скажи: почему мальванцы ездят без стремян? Ведь они у новарцев уж лет двести как в ходу.

— Мальванцы гордятся тем, что хранят заветы старины и отвергают новомодные изобретения варваров. Заметил ты внизу слоновью водокачку?

— Конечно; еще подумал, мол, замечательная штука.

— Так вот, насос поставил еще царь Зиврока, дед Шайю, а раздорам до сих пор конца не видно. Стоит возникнуть недовольству против царствующего монарха, те, кто хочет извлечь из этого выгоду, поднимают крик: «Разрушить нечестивую иноземную тарахтелку, которая лишает заработка честных водоносов!» Не думаю, что, когда водокачка свое отслужит, ее станут чинить или перестраивать.

— А потом мальванцы не могут понять, отчего их история больше похожа на перечень вторжений и нашествий охочих до чужого добра варваров, — проворчал Джориан. — Когда я был королем Ксилара, я старался поспевать за новинками.

— И что же ты от этого выгадал, сынок? — мягко спросил Карадур.

Джориан засопел.

— Я бы посоветовал тебе, — продолжал Карадур, — сбрить бороду.

— Но, клянусь Зеватасом, я уж привык к ней!

— Однако в Мальване бороду носят либо святые отшельники — древние старцы, проводящие дни в уединении, либо рабочие низшей касты; ты же не хочешь, чтобы тебя приняли за одного из них.

* * *

Советник вернулся через два часа. Джориан, свежевымытый, побритый и умащенный духами и благовониями, внимал словам Харичамбры.

— Итак, мой господин, — говорил тот, — настало время познакомить вас с правилами, определяющими взаимоотношения при дворе Царя Царей. К какой касте вы принадлежали у себя на родине?

— К худородному дворянству. А что?

— Характер приветствия и общения с окружающими зависит от вашего титула и титула вашего собеседника. Иначе говоря, равного нужно приветствовать в одних выражениях, нижестоящего в других и так далее. То же относится и к беседе. Дворцовый этикет предусматривает восемь степеней вежливости в зависимости от взаимного статуса беседующих. Ими необходимо овладеть, иначе можно нанести невольное оскорбление или, по меньшей мере, показать себя невежественным грубияном, недостойным собственного происхождения.

Это касается в основном вашей благородной персоны, поскольку дамы, если я правильно понял, не знают нашего языка. Вам придется, таким образом, исполнять роль переводчика, используя те обороты речи, какими пользовались бы они, обращаясь к мальванцам различного общественного положения, начиная с Царя Царей и кончая неприкасаемыми, которые чистят отхожие места.

Так как в своей стране вы принадлежали к худородному дворянству, вы будете стоять ниже любого мальванского дворянина, но выше любого чиновника. Вы, разумеется, осведомлены, какое значение придается в нашем упорядоченном государстве кастовым различиям. Физический контакт между представителями далеко отстоящих друг от друга каст допускается только по линии исполнения служебных обязанностей, когда, к примеру, брадобрей стрижет дворянина. Во всех остальных случаях представитель более высокой касты считается оскверненным и вынужден добиваться церемонии религиозного очищения. Близкое общение также не допускается, а межкастовые браки вызывают всеобщее отвращение, Итак, начнем обучение. Для начала, когда вы приближаетесь к Великому Государю — да правит он вечно! — неравенство вашего положения требует, чтобы вы остановились в девяти шагах от него и трижды коснулись лбом пола. Кстати, тот головной убор, что был на вас по прибытии, не вполне уместен — у него слишком широкие поля.

— Обойдусь, значит, без шляпы. Ваш климат для шляп и вправду жарковат.

— О сударь! — Харичамбру чуть удар не хватил. — Вот уж это было бы действительно неприлично! Уважение к царю требует оставаться в его присутствии покрытым. Я могу достать вам, скажем, тюрбан.

— Я не умею заматывать эти проклятые штуки, да в них, кажись, и жарко. А не найдется ли у вас какой-нибудь маленькой шапочки без полей?

Харичамбра призадумался.

— Ах, придумал! Я вам достану шапочку, какие носят Святые Плясуны — члены религиозной секты фанатиков. Она вам подойдет.

Теперь о том, как строить речь. Обращаясь к Его Величеству, вы, естественно, избираете высшую степень вежливости. Фразы, в которых Его Величество выступает субъектом или объектом, произносятся в третьем лице единственного числа сослагательного наклонения…

Приближаясь к члену царской семьи или к представителю духовенства, находящемуся при исполнении, вы должны остановиться в шести шагах и один раз коснуться лбом пола. К этим лицам обращаются в третьем лице единственного числа изъявительного наклонения с добавлением почтительного окончания.

Приближаясь к представителю мальванской знати, вы должны остановиться в трех шагах; при поклоне тело располагается параллельно земле. К этим лицам обращаются в третьем лице единственного числа изъявительного наклонения без добавления почтительного окончания. Дворянин обязан вернуть поклон, но при этом сгибается не более, чем на сорок пять градусов…

Прежде чем уйти, Харичамбра уведомил Джориана, что королева Мневис будет представлена царю на открытой аудиенции на второй день с момента прибытия; что на следующий день после этого планируется закрытая аудиенция с участием царя и советников и что через десять дней все они приглашены на придворный бал.

— Варвары, — добавил Харичамбра, — зачастую расценивают это как приглашение на пир; они не знают, что мы, Правоверные, считаем поедание пищи срамным делом и едим в одиночестве или, что чаще, в окружении семейства. Но балы, тем не менее, устраиваем — хотя танцы у нас намного более скромные и благопристойные, чем в иных землях. Этот бал знаменует семисотпятидесятилетие царевны-змеи.

— А сама царевна будет на балу?

— Надеюсь; этот бал единственное событие в году, ради которого она покидает свои апартаменты. Между нами, вы не питаете страсти к горячительным напиткам?

Джориан вытаращил глаза.

— Я люблю вино и эль, но навряд ли это можно назвать страстью. Я, ежели надо, и без них обойдусь. А что такое?

— Варвары зачастую питают непреодолимое влечение к такого рода напиткам, которые в Мальване находятся под запретом, — исключение делается только для неприкасаемых: им разрешено облегчать в других отношениях безрадостную жизнь, дающуюся как наказание за грехи в предыдущем воплощении. Если вы не можете обойтись без ядовитого зелья, — тут Харичамбру слегка передернуло, — и соблаговолите написать прошение — мол, питаю пагубную страсть и, буде меня лишат зелья, сойду, мол, с ума и стану опасным для общества, — я смогу вас регулярно обеспечивать напитками.

— Я обдумаю ваше предложение, — сказал Джориан.

После ухода Харичамбры он спросил Карадура:

— Что за парень этот царь Шайю, не как царь, а как человек?

— Твой вопрос, сынок, не имеет смысла; быть мальванским царем так изнурительно, что у него мало шансов проявить себя как личность. Царь занят с утра до вечера, если не делами государства и выслушиванием прошений, то религиозными обрядами. Ему ведь приходится ублажать не только миллионы мальванцев, находящихся под его владычеством, но и сотни богов на небесах — задача, способная напугать даже усерднейшего из усердных.

— Ну, а с близкими-то он каков?

— Нет у него близких — то есть, нет друзей, если можно так выразиться. Необходимость соблюдать придворный этикет, в котором предусмотрен каждый его шаг, лишает царя возможности завязать истинно близкие отношения. Когда он призывает одну из жен в свою опочивальню, бедняжка, приближаясь к нему, должна проделать все те бесконечные церемонии, которые выпадают на нашу долю в тронном зале. Вполне возможно, что, испустив королевское семя, он и удостаивает женщину минутной беседы, но кому это ведомо?

— В Ксиларе-то получше распорядились; у нас король живет почти как человек. Ну ладно: вот не родись Шайю царем, каков бы он был?

— Кто знает? — пожал плечами Карадур. — Человек создает должность, а должность создает человека — особенно такая непосильная должность, как Великий Государь. Но из царя Шайю, насколько я могу судить, вышел бы человек добропорядочный и не без способностей — будь он твоим соседом, ты бы, верно, сказал: «Добрый малый, только скучноват». Разумеется, смотря по обстоятельствам, Шайю бывает и жестоким, и буйным; взойдя на престол, он глазом не моргнув предал смерти целый выводок братьев. Не сделай он этого, один из братьев, возможно, свергнул бы его, и нам некого было бы обсуждать. Но, как видишь, царь к твоим услугам.

* * *

Открытая аудиенция оказалась интересным образчиком исполнения придворных ритуалов. Харичамбра заранее оговорил каждое слово и жест, а Джориан отрепетировал это со своими девушками. Ответы и жесты Великого Государя были не менее искусственны.

Шайю восседал на золотом троне в дальнем конце длинного зала; в воздухе висел голубоватый дым курящегося фимиама. Из-за ширмы неслась какая-то пронзительная музыка.

Из последних сил стараясь не закашляться в благовонном дыму, Джориан и девушки шли по залу вслед за церемониймейстером. На предписанном расстоянии от царя Джориан и одиннадцать фрейлин пали ниц, а королева Мневис — она считалась ровней царю — лишь отвесила низкий поклон. Не успели они переменить позу, как до них донесся какой-то скрежет. Джориан украдкой приподнял голову: трон с восседающим на нем царем Шайю вознесся на столбе примерно на сажень от пола. Потом снова заскрежетали зубчатые колеса, и трон опустился на прежнее место.

Трон этот был сооружением поразительным. Спинка — высотой в человеческий рост — изображала бабочку. Ажурные крылья насекомого, выполненные из какого-то подобия золотой сетки, искрились драгоценными каменьями; узор был точь-в-точь как на крыльях настоящей бабочки.

Царь Шайю превосходил ростом большинство мальванцев, хотя почти на голову отстал от Джориана. Царь был человек средних лет, полноватый, с бритым подбородком и длинными обвислыми черными усами. Белила и румяна не могли изгладить выражение печали и усталости на лице. Резким безжизненным голосом царь произнес:

— Великий Государь милостиво соизволит выслушать изъявление преданности от обворожительной королевы Альгарта. Царю Царей радостно сознавать, что другие монархи признают его первенство. Мое Величество с благодарностью принимает дар Вашего Величества и доводит до сведения Вашего Величества, что вы не пожалеете о своей щедрости, — царь указал на подарок — лучшую золотую чашу из сокровищницы Реннум Кезимара — и заметил:

— Похоже на мальванскую работу.

Он вопросительно посмотрел на Джориана.

— Видно, так оно и есть, буде это угодно Вашему Величеству, — поспешил ответить тот. — Торговля разнесла несравненные изделия мальванских умельцев по всему свету, и отдаленный Альгарт не исключение.

— Понятно. Итак, для беседы о делах страны Великий Государь примет обворожительную королеву в комнате закрытых аудиенций в срок, который обозначат наши слуги. Да пребудет с доброй королевой благословение богов Мальваны и Альгарта!

— А теперь пятимся! — зашипел Харичамбра.

* * *

Закрытая аудиенция оказалась более интересной. В зале, кроме непременной стражи, находилось всего пять человек: царь Шайю, его министр Ишварнам, королева Мневис, Джориан и Харичамбра. Первым нарушил молчание Ишварнам.

— Господин Джориан, до моей особы дошли слухи о твоем тезке — короле одного из наиболее удаленных городов Новарии. Город зовется Зи… нет, Ксилар. Возможно, твоя светлость имеет какое-то отношение к этому монарху, который, как доложили моей особе, то ли умер, то ли свергнут, то ли бежал за пределы королевства, в общем, что-то в этом роде? Рассказы противоречивы, а надежного источника информации в тех краях у нас нет.

У Джориана екнуло сердце, но он недрогнувшим голосом ответил:

— Моя особа, Ваше Превосходительство, предполагает, что мы с ним дальние родственники. Моя особа имеет местом рождения город Кортолию, а тот другой Джориан, насколько известно моей особе, родом из городка Ардамэ, что лежит в нескольких лигах от столицы. Предки моей особы перебрались в Кортолию из Ардамэ лет сто назад; ежели б у моей особы нашлось время проследить нашу фамилию, возможно, обнаружилось бы сродство.

— Моя особа благодарит твою светлость за предоставленные сведения, — изрек Ишварнам. — А теперь поговорим о делах…

Переводя речь Мневис, Джориан делал особый упор на просьбу послать огромное воинство для освобождения Альгартийского Архипелага от пиратов. Говоря по правде, морские разбойники селились на островах с тех самых пор, как появились в Новарии. В Двенадцати Городах понятия не имели о существовании в Альгарте какой-либо законной власти. Однако, как и ожидал Джориан, мальванцы слыхом не слыхивали об Альгарте, поэтому разоблачения он не опасался.

Когда Джориан закончил, Ишварнам и царь вполголоса обменялись репликами.

— Дорогой мой господин Джориан, — проговорил затем министр, — как бы ни велико было желание Его Величества вернуть Ее обворожительному Величеству законный трон, то, что она предлагает, не под силу даже такой могучей державе, как Мальвана. Мы вынуждены прилагать огромные усилия для поддержания порядка в собственном царстве, сдерживая пиратов Срединного моря, отражая набеги пустынных кочевников Федирана и вторжения дикарей экваториальных джунглей Бераоти. Моя особа боится, что Ее Величество просит невозможного.

Джориан и Мневис напустили на себя сообразный обстоятельствам унылый вид.

— Однако, — продолжал Ишварнам, — Великий Государь позаботится о том, чтобы Ее Величество уехала отсюда не с пустыми руками. Более того, до Янарета королеву будет сопровождать свита, приличная ее сану. Из Янарета она может отправиться туда, где обстоятельства жизни более благоприятны и где она скорее отыщет поддержку. Нам, к примеру, доносят, что в Двенадцати Городах полно сорвиголов, всегда готовых к подобным приключениям.

— Как они доберутся до Виндии, ежели ввиду зимы навигация в Срединном море уже закончена? — спросил Джориан.

— Свита доставит Ее Величество с провожатыми в Виндию посуху.

— Моей особе стало известно — источник, разумеется, не заслуживает доверия, — что этот путь опасен.

— Свита будет достаточно велика, чтобы справиться с любыми непредвиденными обстоятельствами, если таковые возникнут.

— Моя особа довольна ответом. По скромному мнению моей особы, разумнее было бы выступить без задержки, чтобы перейти Козью Кручу до наступления зимы.

— Если Ее обворожительное Величество пожелает, мы можем отправить их хоть завтра, — сказал Ишварнам.

— Это будет самое лучшее. Моей особе хотелось бы, однако, просить Его Величество как об особом снисхождении позволить моей особе задержаться в Тримандиламе на два-три дня после отбытия Ее Величества. Моей особе хотелось бы получше осмотреть знаменитый на весь свет город Его Величества и посетить бал, на который он милостиво пригласил мою особу. Моя особа без труда нагонит кортеж, так как вряд ли можно ожидать, что дамы благородной крови и нежного воспитания будут ехать без остановок.

Царь с министром снова пошептались, после чего Ишварнам возвестил:

— Его Величество милостиво удовлетворяет прошение благородного господина Джориана и надеется, что, изучив традиции и обычаи нашего воистину цивилизованного царства, он переймет здешние привычки и донесет свет мальванской просвещенности до отсталых народов, обитающих за пределами наших границ. Его Величество милостиво разрешает вам удалиться.

Девушки, охраняемые отрядом всадников в начищенных до блеска латах, под командой капитана Яушки — того самого, что в день прибытия сопровождал их во дворец, отбыли на конных носилках через два дня. Джориан предостерег Мневис от грозящих опасностей:

— От царя Шайю и капитана Яушки я подвоха не жду — не тот случай. Опасность возникнет при переходе через виндийскую границу. В Виндии уж ты не сможешь разыгрывать королеву, но и бросать все враз тоже нельзя, а то Яушка почует неладное и даст команду поворачивать назад в Тримандилам. Тебе придется нанять людей, какие будут следить за пожитками, править лошадьми и охранять ваши драгоценные особы по пути домой. Тебе понадобятся осмотрительность и удача, ведь слугам ничего не стоит наброситься на вас, снасильничать, зарезать и смыться с вашими денежками. Коль нанимаешь кого-то, сперва требуй рекомендацию с прежнего места, да и потом глаз с них не спускай.

Буде прежний владелец попытается вас схватить, я всем двенадцати заготовил вольные. У кого-нибудь могут возникнуть сомнения, взаправду ли я был вашим законным владельцем, но иного способа раскрыть обман, кроме как отправиться в Реннум Кезимар и поболтать с тамошними обитателями, нет. Ежели ты всерьез решила податься в артистки, разыщи в Гованнии моего друга Мерлуа, сына Госа. Всем известным мне актерским штукам я выучился у него.

Вот подарок Ее обворожительному Величеству от царя Шайю и сверх того кое-что от меня. Раздели все на двенадцать равных частей и отдай каждой девушке ее долю и вольную. Следи, чтоб они не хвастались всем подряд своим богатством; блеск золота рано или поздно привлечет внимание какого-либо душегуба.

— С вами мы были бы в большей безопасности, — сказала Мневис.

— Само собой, и мне спокойнее было б. Да ничего не выйдет, так что придется вам обходиться без меня и уповать на богов. Вот черт, Мневис, не реви! Я же тебе говорил, отчего не могу взять с собой жену наложницу либо рабыню.

— Н-но сегодня ночью…

— Ну заладила: «сегодня ночью, сегодня ночью»! Шутки шутками, но сейчас мне предстоит смертельно опасная переделка. Давай, милка, пора трогаться!

— Сегодня ночью, сынок? — подал голос Карадур, когда рыдающая Мневис вышла из комнаты. — Мне казалось, ты твердо встал на путь добродетели.

Джориан вздохнул и пожал плечами.

— Я держался изо всех сил; но что прикажешь делать молодому мужчине в расцвете сил — то есть мне, — обнаружив в своей постели неизвестно откуда взявшееся прелестное созданье? Я, может, не самый худший в мире человек, а все ж таки и не святой — плясун там, или какой другой.

* * *

Приближался день бала, а Джориан с Карадуром все еще ломали головы над тем, как проникнуть в обиталище царевны-змеи. Сведения, которые удалось выведать у Харичамбры и других придворных, оказались крайне скудными.

Они узнали, что царевна-змея, Яргэли, живет в покоях, расположенных прямо над бальным залом; что чертог называется «Зеленая Змея». Царевна, без которой вот уже много столетий невозможно было себе представить царский двор, годами не покидала своих покоев, выходя лишь в редких случаях, таких, например, как предстоящее празднество в честь дня ее рождения. Ее обязанностью было охранять Ларец Авлена, привезенный в Тримандилам из Виндии королем-волшебником Авленом IV во времена швенского нашествия. Завоеватели из северных степей, покорив Три Царства Старой Новарии, положили начало эпохе средневековья, которая предшествовала возникновению Двенадцати Городов.

Спасаясь от захватчиков, король Авлен прихватил сундук, набитый драгоценными волшебными манускриптами, надеясь с его помощью заключить союз с мальванским правителем Гишем Великим и вернуть таким образом свое королевство. Незадолго до описываемых событий Гиш — кочевник из пустыни Федиран — захватил несколько государств, возникших на развалинах поверженного царства Тирао, и объединил их под своей властью. Гиш на всякий случай решил прибрать сундук к рукам; подойдя к проблеме с чисто варварским практицизмом, он собственноручно удавил Авлена и приставил к Ларцу охрану. Никто, кроме верховного чародея Мальваны, не имел права заглядывать в волшебные книги. Два столетия спустя, когда к тримандиламскому двору прибыла Яргэли, царь Вену препоручил ей охрану Ларца.

Поговаривали, будто многие мальванские дворяне, не исключая и самого царя, поздней ночью посещают Яргэли, влекомые, якобы, желанием вкусить ее сверхъестественной мудрости, хотя, если верить молве, расположение, которым она их дарила, было скорее земного свойства. Никаких подтверждений тому, что царевна — как утверждали распространенные в Двенадцати Городах предания — обладает способностью превращаться в змею и пожирать посетителей, обнаружить не удалось.

Итак, Джориан с Карадуром дни напролет строили тайные планы, но ничего путного придумать не могли. Джориан с досады зашвырнул в угол расшитую узорами шапочку ордена Святых Плясунов.

— Будьте вы прокляты Зеватасом, Фрэндой, Гериксом и всеми другими богами Новарии — ты и дружки твои, колдуны! — в сердцах крикнул он. — Вот брошу все и рвану в Виндию; плевать мне на болячки, несчастья и ночные кошмары, какие вы можете наслать. Либо чертова царевна обернется змеей и сожрет меня с потрохами, либо гвардейцы Шайю стрелами нашпигуют: колючий буду, что твой ежик. От меня было б куда больше пользы, ежели б я бедных девчонок домой в целости и сохранности доставил. Не могут что ли твои дурацкие собратья по Прогрессу самолично выдумать заклинания, чем слизывать с какого-то древнего колдуна, который, как видно, не шибко был силен в волшебстве, раз не сумел освободить свое королевство от варваров?

— Не горячись, сынок, не горячись. Прекрасно тебе известно: ты не можешь уклониться от поисков Ларца разве что ценой жизни. Лично я помог бы тебе бежать из Ксилара, не требуя воздаяния, но мои собратья Альтруисты настояли на этом. Ты же знаешь, что при завоевании Старой Новарии большая часть древних магических знаний была утрачена; мы надеемся вновь обрести их. Вполне возможно, что со времен падения Старой Виндии кое-какие заклинания Авлена были заново открыты, но наверняка мы знать не можем, пока не сравним первоисточник с последующими достижениями. — Карадур вздохнул и продолжал:

— Придется примеряться к обстоятельствам. Может, во время бала появится какая-то зацепка.

— Ты будешь на балу?

— Я вообще-то не собирался. Читаю сейчас старые рукописи в царской библиотеке и хотел посвятить вечер этому занятию.

— Но пройти в бальный зал ты мог бы?

— Конечно; как представитель духовенства я могу пройти куда угодно. В Мальване я знатнее любого мирянина, исключая лишь самого царя.

— Тогда будь добр, посети празднество. Тебе, может статься, придется отвлекать царя, пока я буду подбивать клинья к царевне.

Глава 6

Царевна-змея

Надев богатое новое платье из красного атласа, украшенное драгоценными пуговицами, Джориан шел вслед за Харичамброй по бесконечной веренице зданий и двориков, направляясь к чертогу под названием «Зеленая Змея». Сзади ковылял Карадур. По законам Тримандилама Джориану как чужестранцу и дворянину дозволялось носить меч, но перед входом в бальный зал пришлось сдать его на хранение. В Мальване не знали, что такое проволока безопасности. Проходя мимо, Джориан краем глаза увидел стоящий в углу Рандир — одинокий прямой клинок среди множества кривых сабель. Незамысловатая рукоятка из посеребренной бронзы делала меч еще более заметным на фоне усыпанных драгоценностями мальванских эфесов.

Бальный зал занимал почти весь первый этаж «Зеленой Змеи». Пол был выложен полированным коричневым мрамором, а продолговатые окна, открывающиеся на террасу, состояли из маленьких откидных филенок различной формы. Большинство окон было открыто навстречу вечерней прохладе; в них тучами врывалась мошкара и в гибельном кружении устремлялась к пламени расставленных повсюду ламп и свечей. Два мальванца низшего сословия, вооружившись совком и метелкой, подбирали с пола крохотные обугленные трупики.

Терраса выходила в большой двор, где ниже уровня земли был разбит сад; в сгущающихся сумерках смутно чернели живые изгороди и кусты, звенели фонтаны. У глухой стены здания лежал скатанный ковер огромных размеров.

В бальном зале уже собралось человек сорок мальванских аристократов с женами; они беседовали, пили соки и пробовали сласти, разложенные на столе у стены. Мужчины блистали шелками и атласом, богатыми плюмажами и драгоценными каменьями. Владетельные господа из восточных и южных областей страны отдавали предпочтение юбкам, тогда как их западные и северные соседи были облачены в шаровары, присборенные на лодыжках. Дамы стояли подле; при малейшем движении браслеты на их запястьях мелодично позвякивали. Голые груди тех, кто помоложе, были разрисованы цветами, звездами, глазами и прочими картинками.

Харичамбра представил Джориана многим знатным дворянам, которым тот исправно отвешивал глубокие поклоны, пока у него не закружилась голова. Он потягивал сок, в душе мечтая о чем-нибудь покрепче, и вел ничего не значащую беседу с молодым мальванцем, таким же высоким и мощным, как он сам. Человек этот, владетельный господин Чавэро из Колкая, носил ярчайшие оранжевые шаровары, а тюрбан его был украшен плюмажем из павлиньих перьев.

— Я нахожу, о владетельный господин, что для этого времени года погода в Тримандиламе просто восхитительна, — сказал Джориан.

— Погода недурна, — зевнув, отозвался Чавэро, — хотя вы, чужестранцы, вечно жалуетесь на летнюю жару. Вы родом из Новарии или еще какой варварской глухомани?

— Из Новарии; мы, правда, не считаем ее такой уж варварской страной.

— Вы-то, может, и не считаете, да только как вы можете об этом судить, не побывав прежде в Мальване и не имея образца для сравнения?

— Хороший вопрос, но я бы мог спросить вас о том же.

Чавэро подергал себя за длинный ус.

— Совершенно очевидно, что раз Мальвана — средоточие и источник цивилизации, по уровню культуры она далеко опередила все другие страны. Правда, от вас — варвара — я и не ждал логического подхода.

Джориан попытался было подавить искушение надерзить в ответ, но соблазн оказался слишком велик.

— До чего ж интересно, мой господин, слышать от вас подобные речи. Потому как у нас в Кортолии есть поговорка: «Нет большего невежды, чем тот, кто мнит себя знатоком».

От такой отповеди Чавэро впал в минутное замешательство. Затем растерянность уступила место злости.

— А у нас, любезный, — ответил он, — есть другая поговорка: «Нет лучшего ответа брехливой собаке, чем добрый пинок». Будем надеяться, что этого не потребу…

Звук трубы оборвал речь мальванца. Евнух ударил жезлом об пол и громогласно возвестил:

— Великий Государь!

В дверях, сияя драгоценностями, появился Шайю. Все мальванцы, а вместе с ними и Джориан, пали на колени и трижды коснулись лбами пола.

— Встаньте, друзья! — воскликнул царь. — На сегодняшний вечер вы свободны от выражения знаков почтения Моему Величеству.

— Это значит, — прошептал за спиной Джориана Карадур, — что не надо падать ниц, прежде чем обратиться к царю.

Колдун потянул Джориана за рукав.

— Отойди от этого колкайца, пока он не затеял ссоры! Он опасен. Он метит к Яргэли в любовники и, если узнает, что мы замышляем…

— Меня тоже кое-кто считает опасным, — пробурчал Джориан, однако не противился, когда Карадур потащил его прочь.

— А жены Его Величества посещают такие торжества? — спросил он старика.

— Раньше посещали, но после злосчастного происшествия с владетельной госпожой Радмини и владетельным господином Вальшакой царь посадил их под замок, как было принято до царствования Зивроки. Сейчас царицы любуются празднеством вон с того балкона, — тут Карадур мотнул головой в сторону закрытого мраморным экраном балкончика, расположенного под потолком в дальнем конце зала, — и, вне всякого сомнения, мечтают оказаться внизу, среди нас.

Когда вновь раздался звук трубы, и Карадуру пришлось умолкнуть. В конце зала, противоположном тому, откуда вышел царь, появился евнух и, ударив жезлом о мраморный пол, возвестил:

— Ее Сверхъестественное Высочество царевна-змея Яргэли!

Присутствующие склонились в низком поклоне. В дверях стояла женщина ростом с Джориана, — добрых шесть футов с лишком, весившая, судя по виду, гораздо больше, чем он. Тело, обнаженное по мальванской моде до самого лобка, было почти черным, как у местных крестьян. В ее тиаре и серьгах мерцали драгоценные камни невероятной величины; по ложбинке меж огромных грудей спускалась тройная нитка жемчуга — каждая жемчужина размером с дикое яблоко.

От этой женщины так и веяло чувственностью; Джориан едва мог поверить своим глазам. В жизни ему не приходилось видеть ничего более удивительного, чем груди Яргэли. Груди, такие же огромные и круглые, как вымя молочной коровы, стояли торчком, хотя были гораздо крупнее арбузов. Далее тело сужалось к талии, которая, пожалуй, не вызывала бы удивления, будь ее обладательницей изящная маленькая женщина; однако для такой громадины талия казалась немыслимо стройной. От талии линия тела, расширяясь, переходила в полные тяжелые бедра и слегка выпуклый живот. От бедер до лодыжек, едва прикрывая пах, струилась юбка из расшитой золотой парчи; на пряжках туфель искрилось множество самоцветов. Лицо под тиарой было круглое и пухлое, как у джориановой Эстрильдис, но не ожиревшее; тому, кто рискнул бы пренебречь размерами и сумел оторваться от созерцания невероятных выпуклостей царевны, она могла показаться отменно привлекательной женщиной.

— Клянусь железным хреном Имбала! — выдохнул Джориан. — Да с таким хозяйством она могла б рожать великанов и героев…

— Тише! — сказал Карадур. — Начинаются танцы. Присоединишься?

— Все дамы, кажись, при кавалерах, где я теперь возьму партнершу? К тому ж не уверен, что хорошо запомнил фигуры, хоть и упражнялся с Харичамброй до упаду.

Ударил оркестр, и пары выстроились для церемониального марша. Танец открывали царь с царевной-змеей; царь держал руку таким образом, чтобы кончики пальцев едва касались руки царевны. Единственный телесный контакт, который допускался в мальванских танцах, это соприкосновение кончиками пальцев. Джориан в компании двух-трех нетанцующих мальванцев остался у столика с соками.

— Я тебя представлю владетельному господину Гиреяксе, — сказал Карадур. — Он привел обеих жен, так что, я уверен, позволит тебе потанцевать с одной из…

— Нет, нет, не стоит, — поспешно ответил Джориан, на которого напал неожиданный приступ робости. — Я лучше посмотрю.

Церемониальный марш закончился.

— Займите позицию для нриги! — выкрикнул евнух.

Танцоры-мужчины выстроились у одной стены бального зала, женщины — у другой. Заиграла музыка; евнух объявлял фигуры. Танцоры сделали по три шага вперед. Мужчины раскланялись с дамами. Затем два шага назад — поклон. Три шага вперед — поклон. Сошлись вчетвером — общий поклон…

Так продолжалось примерно с полчаса: по команде евнуха танцоры неспешно и величаво сходились, расходились, отвешивали поклоны. Вспоминая зажигательные новарские пляски, Джориан нашел, что представление несколько скучновато.

Лишь только умолкла музыка и танец завершился целым каскадом поклонов, через открытое окно, выходящее на балкон, в зал ввалилась какая-то невообразимая личность. Это был худой, темнокожий, совершенно голый человек; его тощее тело покрывала корка засохшей грязи. За спиной человека развевалась спутанная грива, на грудь свисала грязная борода, а закатившиеся белые глаза дико вращались. Человек разразился гневной речью на диалекте, которого Джориан почти не понимал.

К удивлению Джориана, никто и не подумал вывести непрошенного гостя или заставить его замолчать. Казалось, все, и даже сам царь, почтительно внимали его выкрикам. Голый человек бушевал, брызгал слюной и потрясал кулаками. Он клеймил присутствующих как мерзких грешников, забывших заветы отцов. Он обличал языческую приверженность к танцам. Он предавал анафеме слоновью водокачку и требовал сломать ее. Он приказывал запереть всех женщин, а не только царевых жен, как было принято во времена оные до зловредных нововведений царя Зивроки, будь проклята его память. Он призывал гнев истинных богов на головы собравшихся здесь похотливых блудодеев. Затем он вылез через окно на балкон и растворился в ночи.

Джориан обернулся к вынырнувшему откуда-то Харичамбре.

— Мастер Харичамбра, — спросил он, — скажите мне, ради всего святого, почему царь терпит такое оскорбление своего сана?

— О, это же святой. Может делать все, что ему вздумается. Но поспешим, мой господин. Царевна Яргэли изъявила желание познакомиться с вами.

Джориан переглянулся с Карадуром и едва заметно, но многозначительно кивнул. Сверхчувственное сверхъестественное существо в обществе царя стояло у столика с фруктовыми напитками.

— Ваше Величество! — низко поклонившись, произнес Джориан. — Ваше лучезарное Высочество! Я просто счастлив.

— Я тоже с-счас-с-тлива, — отозвалась Яргэли; по-мальвански она говорила с легким присвистом — века, проведенные в Тримандиламе, не оказали на акцент сколь-либо заметного действия. — Вы новарец, так?

Тут, словно из воздуха, появился Карадур и, вполголоса заговорив с царем, вовлек его в обсуждение статуса имперского института магии; Джориан тем временем отвечал царевне:

— Да, Ваше Высочество. Ежели быть совсем точным, подданный кортольского короля.

— Вам знаком какой-нибудь веселый новарский танес-с? Я нахожу, что мальванские танс-сы слишком церемонны для такой энергичной ос-с-обы, как я.

— Дозвольте моей особе подумать. Моя особа неплохо танцует наш местный крестьянский танец, фольку.

— О, я его знаю! Этот танес-с раз-два-три-четыре-пять-шесть-поворот, раз-два-три-четыре-пять-шесть-поворот, так?

— Это он? — спросил Джориан, пальцами правой руки изобразив танцевальные па на левой ладони.

— Он с-самый! При царе Сирваше тут был пос-с-ол Кортолии, он мне показал. Вы приглас-сите меня на фольку, господин Джориан?

— Моя особа сомневается, знают ли ваши музыканты хоть мало-мальски подходящий мотив?

— О, мы можем танс-севать под любой мотив, который громкий и быстрый, на два такта, так? Пошли, договоримс-с-я с ними.

Яргэли заскользила по мраморным плитам в сторону оркестра. Джориан шел следом, вяло протестуя:

— Но Ваше Высочество! Моя особа уверена, что остальные царские гости не знают…

— Ой, да падет на их головы новое воплощение! Этот танес-с будет только ваш и мой. Мы им покажем, что варвары лучше их тан-с-суют! Мы их чурками вы-с-ставим, так?

Немного погодя Джориан вдруг очутился посреди зала один на один с царевной, остальные гости жались к стенам. Они взяли друг друга за плечи и весело, с притопом, быстролетно закружились в фольке по залу. Круг проходил за кругом, танцу не было конца. Джориан, который уже успел заметить, что мальванские музыкальные произведения рассчитаны, как правило, на полчаса, а то и на час, стал опасаться, что ему придется танцевать до утра.

Однако через какие-нибудь четверть часа оркестр умолк. Джориан и его партнерша тяжело дышали и обливались потом. Благородные господа и дамы щелкали пальцами, что означало аплодисменты; танцоры раскланивались направо и налево; владетельный господин Чавэро хмурился и дергал себя за длинный ус.

— Моя особа предлагает, — сказал Джориан, — отведать по стаканчику фруктового пунша.

— Прекрас-с-ная мысль, мой гос-сподин. И не надо обращаться ко мне в такой напыщенной, преувеличенно вежливой манере. Она в большом ходу у этих мальванцев, но мой народ, с-славный мудростью еще в те времена, когда ваши пращуры выкус-с-ывали блох, с-сидя на ветке, никогда не затруднял себя подобным жеманс-с-твом. Жизнь и так с-сложна; незачем лезть из кожи вон, чтобы еще больше ее ус-сложнить, так?

На середину зала вышли шестнадцать профессиональных танцовщиц, унизанные с ног до головы бусами и браслетами, составлявшими их единственную одежду, и исполнили танец, состоящий из семенящих шажков и ритмичного покачивания руками и головой.

— Как Ваше Высочество смотрит на то, — спросил Джориан, — чтобы выйти на террасу подышать свежим воздухом?

— С-с удовольствием.

* * *

Когда они вышли из зала и очутились под звездным небом, Джориан заметил:

— Кажись, брань святого старца не испортила праздника.

— О, эти мальванцы! Вечно талдычат о с-своей нравственной чис-с-тоте. Вина нельзя, мяс-с-а нельзя, любовника нельзя, ничего нельзя. А как узнаешь их поближе, так они грешат ничуть не меньше вс-сех прочих, только втихомолку. Теперь они вернутся домой с чувством ис-сполненного долга: как же, позволили юродивому с-себя поучать и ничуть не обиделис-с-ь, а значит, имеют полное право обделывать с-свои делишки.

— У нас вот в Кортолии тоже как-то раз завелся один мальванский святой, — сказал Джориан, — так пока от него отделались, он чуть все королевство не развалил.

— Расскажите мне об этом с-святом!

— С превеликим удовольствием. Дело было давным-давно, в царствование короля Филомена Доброхота — отца более известного у нас короля Фузиньяна.

У короля Филомена, без сомнения, имелось больше благородных чувств и добрых намерений, чем у любого из новарских королей. К тому ж он был не дурак, но увы! У него напрочь отсутствовал здравый смысл. По одним преданиям выходит, что это результат особого расположения планет в момент его рождения. Другие утверждают, что когда феи собрались на его именины, та фея, которая хотела наделить его здравым смыслом, увидела другую фею в точно таком же, как у нее самой, платье, страшно разозлилась и с досады покинула празднество, унеся с собой подарок. Так что Филомен вырос, наделенный всеми достоинствами — храбростью, честностью, трудолюбием, добротой, ну, всем — кроме здравого смысла.

Раз пришла Филомену идея назначить в министры призрака, а тот придумал такую систему пособий, что вконец разорил королевство. Вот тут-то и появился в Кортолии святой старец Аджимбалин. Новый Филоменов министр, Ойнэкс, до своего высокого назначения был мелким казначейским чиновником и так трепетал перед королем, что лишнее слово в его присутствии боялся вымолвить. Поэтому Аджимбалин вскоре совсем обжился во дворце и принялся нашептывать советы на ухо Филомену.

Филомен свои уши охотно подставлял, потому как винил себя в провале системы пособий и в лишениях, какие от этого проистекли, но еще больше винил себя за то, что не может сделать всех кортольцев такими же чистыми, неподкупными и добродетельными, каков он сам. «Нечему удивляться, — говорит Аджимбалин, — потому как ты и весь твой народ погрязли в мерзких, греховных привычках». — «Я считал, что живу разумной добродетельной жизнью, — отвечает Филомен, — но возможно, Святой Отец, тебе удастся убедить меня в обратном». — «Чтоб ты и твой народ обрели спасение, — молвит отшельник, — ты должен пойти по пути нравственного совершенствования, какой я тебе укажу. Будем надеяться, что твой пример увлечет подданных и они последуют за тобой; а ежели пример и увещевания не подействуют, перейдем к суровым мерам. Перво-наперво забудь о горячительных напитках, своем… тьфу… вине и… тьфу… пиве». — «Ежели ты пьянство имеешь в виду, — говорит Филомен, — так я тут своей вины не нахожу. Я отродясь не напивался». — «Не-е, — гнет свое Аджимбалин, — я имею в виду, что от выпивки придется отказаться насовсем». Вот так он вскоре и перевел весь двор на фруктовые соки, вроде пунша, что мы давеча пили. Принести вам еще?

— Нет; пожалуйс-с-та, рассказывайте дальше.

— Аджимбалин хотел было распространить запрет на всю Кортолию, но тут вмешался Ойнэкс и доказал, что после недавних провалов королевской казне необходимы подати. Поэтому полное запрещение пива и вина пришлось отложить до лучших времен.

В скором времени Аджимбалин говорит королю: «Ты должен отказаться от гадкой привычки есть мясо убитых животных. Она указывает, как мало в тебе надлежащего уважения к жизни. Ты уверен, что один из твоих предков не воплотился в корову или свинью какую твои слуги зарезали тебе на обед?» Так что король и двор перешли на диету из злаков и овощей — вроде той, на какую меня здесь посадили.

А святой старец гнет свое. «Теперь, — говорит, сын мой, придется отринуть мерзкую похоть — ты не должен сходиться с женой. Поскольку, — говорит, — вожделение есть источник всех горестей, только подавляя вожделение и отвергая мирские привязанности, сумеешь ты достигнуть счастья и избежать несчастий». — «Но я, — возражает Филомен, — пекусь в основном не о собственном счастье, а о процветании моих подданных!» — «Тем лучше, — не унимается Аджимбалин. — Следуя моим жизненным предначертаниям, ты не только сам достигнешь невыразимого блаженства, но приобретешь такую силу и мудрость, что без труда решишь проблемы своего королевства. Запросто сможешь перепрыгнуть городскую стену либо слона поднять. Познаешь тайны сорока девяти небес мальванских богов и сорока девяти преисподних мальванских демонов. Тебе больше не понадобится армия, потому как ты сможешь в одиночку разбить любого неприятеля. Но все эти вещи недоступны для того, кто засовывает свою мерзкую плоть в женское тело». — «Ежели все мои подданные, — отвечает на это Филомен, — откажутся исполнять супружеские обязанности, в Кортолии вскоре и вовсе людей не останется». — «Тем лучше, — говорит мудрец. — Коли люди перестанут рождаться в нашей реальности, их души хочешь-не-хочешь перейдут в следующую реальность, вместо того, чтоб снова и снова возвращаться в эту юдоль страданий и горя. Так что ты, ежели желаешь подать пример, с нынешнего дня должен жить со своей королевой, как брат с сестрой».

Филомен покорился. Королеве, однако, эта идея не больно-то понравилась. Года не прошло, как она сбежала с морским капитаном; капитан этот, родом из Салимора, стал потом известным пиратом. Королева оставила сына-подростка, будущего знаменитого короля Фузиньяна.

Затем новое дело — Аджимбалин заставил Филомена отказаться от пышного королевского платья и облачиться в рубище, какое обыкновенно носил сам Аджимбалин. Он заставил короля спать на голой земле во дворцовом дворике, а днем заучивать Аджимбалиновы нравственные заповеди. Понятие Филомена о самом диком разгуле сводилось к тому, чтобы, потягивая эль, засидеться допоздна за игрой в шашки с кем-нибудь из старых друзей, но даже эти безобидные удовольствия были ему заказаны.

Вопреки обещаниям Аджимбалина воздержание не привело короля Филомена в состояние полного блаженства. Наоборот, еще никогда король не чувствовал себя таким несчастным. Он скучал по жене — хоть она и пилила его день-деньской — и по сыну, которого пришлось отослать в пажи ко двору Великого Герцога Оттомани. Он скучал по всему, что прежде было ему любо: по старым друзьям, охоте, рыбалке, танцам, доброй еде и выпивке. Вместо обещанных силы и мудрости он обнаружил, что тело его слабеет, а мысли путаются. Рыдая, он признался Аджимбалину, что чувствует себя безнадежным грешником, потому как добродетельная жизнь не дала ему счастья, а совсем наоборот.

«Итак, сын мой, — говорит святой, — я вижу, что ты готов к последнему, самому трудному шагу. Первым делом напиши указ, в котором ты отрекаешься от престола и назначаешь меня своим преемником».

Филомен напугался и стал возражать, да Аджимбалин быстро его убедил: святой старец имел на Филомена такое влияние, что король уж давно привык плясать под его дудку. Ну, Филомен и написал в конце концов отречение.

«Теперь, — говорит Аджимбалин, — вознеси молитву истинному мальванскому богу и убей себя. Лишь так ты можешь содействовать процветанию народа и завершению твоих собственных горестей, потому как у тебя, — говорит, — не хватило духу провести в Кортолии спасительные реформы. Поэтому боги, — говорит, — избрали меня смиренным орудием выполнения их доброй воли. Вот кинжал из твоей оружейной — один точный удар, и дело сделано».

Филомен взял кинжал, оглядел его с сомнением, пальцем пощупал острие. Затем легонько кольнул себя в грудь, отчаянно вскрикнул и отшвырнул оружие ему недоставало мужества нанести решающий удар. Точно так же король не мог себя заставить выпить отраву, заботливо поднесенную Аджимбалином. В конце концов Филомен разразился бурными рыданиями; отощавший от постоянного недоедания, одетый в лохмотья, покрытый коркой струпьев и засохшей грязи — в результате отшельнической жизни, которую он вел под духовным руководством Аджимбалина — король представлял собой воистину жалкое зрелище.

«Пошлю за Ойнэксом, — говорит Филомен, — пусть он все исполнит». И вот призвал он министра и достал из оружейной меч, который некогда верно служил ему.

Рассказал Филомен Ойнэксу свой план, а тот пал на колени и стал умолять, мол, передумайте, Ваше Величество, Но Филомен, который теперь уверовал, что смерть принесет ему долгожданное избавление от всех бед, остался тверд.

«Я, — говорит, — встану на колени и как скажу «Бей!», ты мне отрубишь голову. Это последнее, что ты — мой верный подданный — можешь для меня сделать; об одном только прошу, чтоб удар был быстрый и точный. А как отрубишь голову, — станешь верой и правдой служить новому королю — святому отцу Аджимбалину».

Ну, опустился король Филомен на колени, склонил голову, а Ойнэкс, дрожа от страха и ужаса, взялся за меч. Коротышке-министру пришлось ухватиться за меч обеими руками. Он принял стойку, размахнулся для пробы и украдкой взглянул на Аджимбалина. Святой старец притаился поблизости и не отрываясь смотрел на короля: глаза его горели непонятным блеском, из уголка рта стекала слюна. Может, старец впал в священное исступление, а может, его просто охватила суетная жажда власти, до которой было рукой подать, — этого мы никогда не узнаем. Потому как Ойнэкс вдруг крутанулся на пятках и со всего маху хрястнул Аджимбалина по шее мечом; голова слетела с плеч и мячиком запрыгала по полу.

Филомен пришел в ужас и попытался вырвать меч из рук Ойнэкса, но уж так он ослаб от суровой жизни, что министр без труда с ним справился. Тут на короля накатило, и он разразился страшными рыданиями. А как успокоился, словно пелена с глаз его спала.

«Мастер Ойнэкс, — говорит, — как дела в королевстве? Что-то я давненько ничего про них не слышал». — «Иные дела ничего себе идут, иные не очень, — молвит министр. — Леопарды, на которых перестали охотиться, до того обнаглели — детишек таскают прямо с улицы. Пора увеличить пошлину на предметы роскоши из Мальваны, пора строить новую плотину на реке Фодон. Я стараюсь, как могу, но есть дела, которые ждут возвращения Вашего Величества, отправившегося… хм… на поиски духовного идеала. И я настоятельно прошу Ваше Величество отозвать сына из Оттомани, где, как я слышал, он связался с шайкой беспутных юнцов и вовсю набирается у них дурных привычек».

Ну, похоронили они Аджимбалина и постарались сделать вид, будто его и не было никогда. Филомен зажил по-старому, и в Кортолии воцарился мир да покой.

— А жена короля Филомена вернулась к нему?

— Нет. Предпочла остаться любовницей короля пиратов. Филомен, мол, при всех своих достоинствах скучный малый, и ей, мол, хочется для разнообразия острых ощущений.

— Приобрел он здравый с-с-мысл после всех с-сво-их напас-с-тей?

— Ой, нет, никакие напасти не могли выучить его здравому смыслу. К счастью для Кортолии, он через несколько лет поехал на охоту, упал с коня и свернул себе шею. Фузиньян — вот уж кто был не чета Филомену — унаследовал его трон.

* * *

Яргэли:

— Вы рассказываете дивные ис-стории, владетельный господин Джориан. Много их у вас-с в запасе?

— О, еще как много. Вот только… — Джориан заглянул через окно в зал, — боюсь, наш царственный хозяин сочтет меня неучтивым, ежели я продержу вас здесь до конца бала. Может, я смог бы зайти попозже?..

Яргэли ткнула пальцем в сторону окон верхнего этажа чертога «Зеленая Змея», сквозь ромбовидные стекла которых проникал свет ламп.

— Я там живу и была бы очень рада вашему приходу. Но боюс-сь, это невозможно.

— Почему?

— Как вы попадете внутрь? Когда бал закончится, вс-с-е окна и двери чертога запрут, и у дверей пос-с-тавят вооруженную с-стражу.

— Предположим, я умею летать и после бала появлюсь перед вашим окном? Меня впустят?

— Конечно, впус-с-тят, если придете с-с такими рассказами. Но я не понимаю, на что вы рассчитываете. Крыльев у вас нет, а с-стена абс-с-олютно ровная, без лепнины, не за что уцепитьс-с-я. Разве вы муха и умеете взбираться по гладкому камню, так?

— Высокородная, предоставьте это мне. А теперь, вероятно, нам лучше вер…

— Минуту, мастер Джориан, — произнес чей-то голос, и чья-то рука не слишком вежливо ухватила Джориана за рукав. Перед ним стоял владетельный господин Чавэро, мальванец, с которым он давеча едва не поссорился. — Мне нужно кое-что с тобой обсудить.

Джориан высвободился.

— Положим, для того, кто желал бы вежливо ко мне обратиться, я зовусь владетельный господин Джориан.

— Это и есть одна из проблем, которые я намерен обсудить. Но здесь неподходящее место. Вы извините нас, царевна? Мастер Джориан, окажите любезность спуститься по этой лестнице со мной в сад.

Они прошли в конец террасы и по мраморным ступенькам спустились в сад, расположенный на шесть локтей ниже уровня террасы. Тут владетельный господин Чавэро обернулся к Джориану. Небо было безлунное — стоял конец месяца Волка, но из бального зала проникало достаточно света, чтобы соперники могли ясно видеть друг друга.

— Ну? — сказал Джориан.

— Мастер Джориан, — начал Чавэро, — этот бал задуман для представителей настоящей знати — я хочу сказать, для мальванской знати, а не для самозванных дворянчиков из обнаглевших варварских провинций, которых мы — аристократы — почитаем за грязь. Мы согласны были терпеть тебя, пока королеве Мневис требовались услуги толмача. Теперь, однако, нужда в тебе отпала. И поскольку твое присутствие для нас — высокородных — оскорбительно, тебе придется тотчас убраться отсюда.

— Прям целая речь, — насмешливо сказал Джориан. — Но раз уж я был приглашен Его Величеством самолично и раз уж Его Величество — да правит он вечно! — не отменил своего приглашения после отъезда королевы, мне твое желание не указ. Какие еще будут предложения?

— Пошел вон, собака, в последний раз говорю!

— А ты меня выгони!

— Я-то выгоню!

Чавэро нагнулся и пошарил в кустах. Когда он выпрямился, в руке его блеснула обнаженная кривая сабля. Чувствуя себя хозяином положения, Чавэро двинулся на Джориана, занеся саблю для мощного удара.

Джориан, у которого не было ни меча, ни плаща, ни кинжала, чтобы защититься, попятился. Чавэро сделал резкий выпад, и Джориан отскочил за фонтан. Некоторое время они — то по часовой стрелке, то против часовой стрелки — метались взад-вперед по разные стороны фонтана. У высокого и мощного мальванца ноги, однако, были короче, чем у Джориана, а живот больше, и тому удавалось делать так, чтобы между ним и его противником все время находился фонтан.

Вдруг его тихонько окликнули с балкона:

— Гос-сподин Джориан! Держите!

Он быстро оглянулся: Яргэли, перегнувшись через мраморные перила балкона, протягивала его Рандир. Джориан, забыв о фонтане, в два прыжка оказался у подножия террасы и поймал за рукоятку брошенный Царевной меч.

Он обернулся как раз вовремя, чтобы отразить нападение Чавэро. Замелькали клинки; слышался только лязг, звон, да во все стороны летели искры. Джориан с легкостью отражал ураганный натиск, парируя удары мальванца; тот, наконец, выдохся и принужден был снизить темп. Джориан тут же провел обманный удар слева, на ходу изменил направление и рубанул сплеча вниз и влево, острием меча перерезав кушак, на котором держались оранжевые шаровары.

Джориан отскочил назад. Чавэро, как и ожидал Джориан, сделал молниеносный выпад. Лишившись пояса, штаны мальванца соскользнули на землю, а сам Чавэро ничком грохнулся прямо под ноги Джориану.

Джориан придавил ногой чавэрову саблю.

— А теперь, мой господин, — вкрадчиво произнес он, — я намерен вырезать свое имя на твоих чудненьких, маленьких, голеньких, коричневых яичках…

— Свинья! — взвыл Чавэро, бросив саблю и вскакивая на ноги.

Он подхватил штаны, обмотавшиеся вокруг лодыжек, и одновременно попытался отскочить, чтобы Джориан не достал его мечом, но пышные шаровары сковали движения мальванца, и он кувырнулся в фонтан. Чавэро вынырнул из воды, кашляя и судорожно ловя ртом воздух, и перевалился через ограждение на противоположной от Джориана стороне фонтана.

Джориан обежал фонтан и настиг Чавэро в тот момент, когда он освободился наконец от штанов и поднялся на ноги. Джориан повернул Рандир плашмя и, хорошенько размахнувшись, смачно шлепнул мальванца по мягкому месту. Изрыгая проклятия и отчаянно взывая о помощи, Чавэро носился по саду; за ним гнался Джориан, время от времени подбадривая мальванца звонкими шлепками.

Джориан был слишком увлечен и не сообразил, что шум может привлечь внимание остальных гостей. Неожиданно он заметил на террасе свет и какое-то движение. Затем послышался срывающийся от злости голос царя:

— Немедленно прекратить!

Джориан с Чавэро стояли бок о бок и, задрав головы, глядели на террасу. Оттуда, стоя в окружении разряженных в пух и прах и увешанных драгоценностями мальванских аристократов, на них свирепо взирал царь. Чавэро, дабы прикрыть срам, старался натянуть на колени нижний край рубашки. Шайю указал на него и пролаял:

— Объясни!

— Этот… г-грубый… (кашель)… варвар, сир, смертельно оскорбил меня, а потом х-хотел у-у-у…

Последние слова Чавэро потонули в приступе кашля и неразборчивых выкриках и стенаниях. Мальванец, которого душила ярость и который вдобавок наглотался воды, был не в состоянии вразумительно изъясняться. Злобный ропот по адресу варвара-чужеземца пронесся по толпе дворян.

Поскольку Чавэро лишь шипел и брызгал слюной, царь ткнул пальцем в Джориана.

— Теперь ты!

Джориан отвесил нижайший поклон.

— Ваше Величество, любые слова моей особы могут быть истолкованы как попытка себя обелить, а посему моя особа умоляет вас расспросить об этом прискорбном происшествии царевну Яргэли. Царевна, которая присутствовала здесь от начала до конца, сможет дать Вашему Величеству подробнейший отчет.

— Итак? — спросил царь, обернувшись к Яргэли, и та поведала, как было дело.

Она рассказала, как, увидя Чавэро, преследующего Джориана с кривой саблей, которую он, очевидно, заранее спрятал в кустах, она поняла, что если не поможет Джориану спастись, ей нечем будет оправдаться перед царем и его приближенными. Поэтому она тут же отправилась в комнату, где хранилось оружие, и принесла Джориану его меч.

Губы царя дрогнули и он, запрокинув голову и раскачиваясь всем телом, от души расхохотался. В этот миг он стал похож на обыкновенного человека. Еще громче хохотали дворяне: нечего и говорить, что забавная история, рассказанная особой королевской крови, в десять раз смешнее той же самой истории, рассказанной простым смертным. Царь Шайю бросил несколько слов министру Ишварнаму, развернулся на каблуках и ушел обратно в бальный зал. Ишварнам перегнулся через мраморную балюстраду и возвестил:

— Владетельный господин Чавэро! Его Величество приказал сообщить вам, что своим невоспитанным поведением вы навлекли на себя его августейшее недовольство. Вам приказано немедленно вернуться в колкайское поместье и не покидать его вплоть до особого распоряжения. Владетельный господин Джориан, Его Величество дарует вам прощение за любые нарушения придворного этикета, какие вы могли допустить, защищая свою жизнь от владетельного господина Чавэро; Его Величество повелевает вам оставаться на балу столько, сколько вам будет угодно, и постараться забыть недавнее происшествие.

Чавэро одарил Джориана злобной ухмылкой.

— Собака, ты еще пожалеешь о своей наглости! — буркнул он и гордой походкой удалился в темноту сада.

Джориан подошел к стоящему на террасе Карадуру.

— Тебе повезло, сынок, — сказал тот по-новарски, — что ты не убил мерзавца. Иначе даже рассказ Яргэли не спас бы тебя от наказания.

— Я это уяснил, пока он гонял меня вокруг фонтана. Так что как подвернулась возможность выставить его на посмешище вместо того, чтобы убить, я сразу смекнул: вот где божий промысел-то. Ну и страху ж я натерпелся, клянусь медной бородой Зеватаса!

— Сын мой! — с отеческой укоризной произнес Карадур. — Если ты намерен играть роль дворянина, незачем выкладывать каждому встречному, как ты напугался там-то и сям-то. Я знаю, в одном твоем мизинце больше храбрости, чем у любого из этих щеголей наберется во всем теле, однако без конца твердя о своей робости, ты только портишь впечатление. Прекрати!

— Но это ж чистая правда; разве не ты учил, что нужно говорить чистую правду?

— Не отрицаю; но здесь случай особый. Я всяких людей навидался и уверен: дворянину чувство страха знакомо ничуть не меньше, чем всем остальным. Разница в том, что кодекс чести запрещает дворянину признавать свой испуг.

— Так я ж не дворянин, а простой…

— Тише! Пока ты играешь эту роль, придется следовать традициям, какими бы глупыми они не казались. А сейчас самое время подумать, как уберечься от мести владетельного господина Чавэро. Этого Чавэро здесь не очень-то любили за чванство и драчливый нрав, поэтому оставшиеся дворяне скорее всего отнесутся к тебе благосклонно. Но он может запросто подослать отравителя, который подсыпет тебе зелья в похлебку — и, поверь, это будет отнюдь не эликсир долголетия.

— Надеюсь, мы уберемся отсюда еще до рассвета. У тебя сохранилась волшебная веревка?

— Да, на квартире.

— Прекрасно, в полночь притащи ее сюда. Можешь пробраться в сад незаметно для стражи, что караулит чертог «Зеленая Змея»?

— Ничего нет проще; дверь дома напротив не охраняется.

— Значит, будь здесь с веревкой. Как я скроюсь в логове Яргэли, дуй прямиком на конюшню и выводи наших лошадей. Городские ворота не запрут на ночь?

— Нет, по счастью: нынче священный праздник.

— Ну, тогда выведи животных за городскую стену и привяжи в укромном месте.

— Через какие ворота?

— Дай подумать… через Восточные.

— Отчего не через Северные или Западные? Если я не ошибаюсь, мы собирались вернуться в Виндию?

— Дурень! — взорвался Джориан. — Они ж первым делом перекроют эту дорогу. Мы поднимемся вверх по течению Пеннерата до первого брода или моста и свернем на восток, в сторону Комилакха. Затем идем на север, переплываем Халгирский пролив и оказываемся в Швении, а уж оттуда поворачиваем на запад и едем в Двенадцать Городов.

— Ты собираешься обойти кругом Срединное море? Это же огромное расстояние! Мы не успеем добраться До Метуро в назначенное время.

— Успеем, коль повезет, — я смотрел карты. А вот ежели нас потопчут царскими слонами, нам туда вовек не добраться.

— Но у Шайю есть слоны, обученные брать след, как гончие в других землях. Ни одно животное не обладает таким безошибочным нюхом, как слон.

— Что ж, придется рискнуть. Как привяжешь скотину, собери наши пожитки и жди меня у Внутренних ворот дворца.

— Почему не за городом? Длительные расспросы стражи, стоящей на воротах, могут нас задержать.

— Я не знаю дороги, а в этом чертовом городе столько улиц, что без тебя я обязательно заплутаю.

— Тогда давай встретимся за наружными дворцовыми воротами; все-таки на две проверки меньше. Веревка поможет тебе перебраться через стены.

— Отлично. Ежели тебя остановят, скажи, мол, выполняем тайное поручение Ишварнама — в общем, соври что-нибудь правдоподобное. Ну, я пошел брататься с цветом мальванского рыцарства.

Войдя в зал, Джориан сразу понял, что Карадур не ошибся в своих предсказаниях. Дворяне старались пробиться к нему поближе, совали в руку кубки с фруктовым соком и расхваливали на все лады. Кто-то даже сказал, что Джориан лишь опередил придворных, которые, дескать, сами уже давно собирались проучить Чавэро.

Потягивая фруктовый пунш, Джориан подумал, что, случись этот бал в Новарии, отмечая свою победу, он бы наверняка упился в стельку, и, следовательно, не смог бы принять участие в предстоящем безрассудном приключении. Даже мальванский аскетизм, пришло ему в голову, имеет свои положительные стороны.

* * *

В полночь царевне Яргэли почудилось, будто кто-то легонько постучал в окно ее спальни. Она растворила окно и увидела Джориана, который, уцепившись одной рукой за торчком стоящую веревку и обхватив ее ногами, другой рукой стучал в стекло. Яргэли помогла ночному гостю перебраться через подоконник.

— Мой с-славный гос-сподин, — спросила она, проведя Джориана в примыкающую к спальне гостиную, — к чему прикреплен верхний конес-с этой веревки, что так прочно удерживает вас-с?

— Он, Высокородная, привязан к загробному миру. Я сам не больно-то понимаю эту механику, хотя колдун, конечное дело, вмиг бы вам все объяснил. Что тут у нас? — он взялся за кувшин и потянул носом. — Только не говорите, что в этом прибежище воздержания водится настоящее вино!

— Водит-с-ся, а как же, — Яргэли смахнула крышки с двух золотых блюд, и глазам предстало жаркое. — И еще нас-с-тоящее мяс-с-о.

— Во имя всех богов и демонов Мальваны! И как вам удалось его раздобыть?

Она передернула мощными плечами; огромные груди-шары заходили ходуном.

— Это часть с-соглашения между мной и Великими Гос-с-ударями. Я охраняю их проклятый Ларец, а они по первому требованию с-снабжают меня мяс-с-ом и выпивкой. Я бы на этой мальванской диете живо ноги протянула; кроликам она, может, и годитс-с-я, а мне — увольте. Так что с-садитесь и уплетайте, пока не ос-стыло.

Джориан не заставил себя упрашивать.

— Царевна, — не переставая жевать, спросил он, — почему вы заключили такое соглашение?

— Да будет вам извес-с-тно, я принадлежу к древнему народу, который живет в с-самом с-сердце джунглей Бераоти. Но хоть с-срок жизни у нас много больше, чем у ваших с-соплеменников, дети рождаются очень редко. Так проходили годы и тысячелетия, и народ мой потихоньку вымирал, пока нас-с не осталось всего нес-с-колько человек. В результате ссоры — в суть которой я вдаваться не буду — меня изгнали из племени. И вот, измученная, со с-сбитыми ногами, я появилась в Тримандиламе, где правил тогда царь Вену по прозванью Вену Пужливый.

Царь Вену принял меня гос-степриимно, но вскоре начал с-сильно переживать, что я ем в три раза больше, чем он и с-самые прожорливые из его подданных, да к тому же требую запретного мяс-с-а. Как видно из его прозвища, он был один из тех, кто не чувс-с-твует себя с-счастливым, покуда какая-то надвигающаяся опас-сность не делает его нес-счастным, вы ведь меня понимаете, так? Он вечно о чем-то переживал.

Еще он с-сильно переживал насчет Ларца Авлена: с-сундук дважды пытались стащить — раз подослали вора, а в другой раз подкупили охрану. Вторая попытка чуть было не удалас-сь, но одного из взяточников замучили угрызения с-совести, и он во всем признался. Пос-с-ле этого он был произведен в капитаны, а остальных с-стражников потоптали царскими с-сло-нами — исход, который предатель несомненно предвидел благодаря с-своей чуткой с-совести.

И вот царь Вену задумал одним махом избавиться с-сразу от двух переживаний и назначил меня официальной хранительницей Ларца, а взамен дал эти покои, еду, выпивку и с-слуг — чтоб я ни в чем не нуждалась. Так, более пяти столетий назад, мы заключили с-соглашение, которое действует и по с-сию пору.

— Мне подумалось, — заметил Джориан, — что Вашему Сверхъестественному Высочеству тягостно день за днем сидеть взаперти в четырех стенах.

— Я не большая охотница до путешествий, не в пример вам — людям, так что жаловаться не приходится. Тримандилам я уже видела и не жажду ос-свежить впечатление. К тому же мне не нравится, когда мальванское прос-стонародье пялится на меня во все глаза, будто я чудище какое. С-слуги доносят мне обо всем, что происходит за с-стенами, а жилищем, которое раз в с-столетье заново обставляют по моему вкусу, я довольна. С-садитесь-ка рядом с-со мной на диван и рассказывайте какую-нибудь из обещанных историй. — Яргэли подлила в кубки вина. — Вот хотя бы историю о бедствиях, которые ваш король Филомен навлек на Кортолию, когда назначил министром призрака, В жизни не с-слыхала о призраках-министрах.

Джориан отхлебнул добрый глоток.

— Было это в самом начале его царствования, когда возникла нужда в новом министре: прежний как раз помер. Несколько лет Филомен управлял прекрасным королевством, где царили справедливость, закон и процветание, но его печалило, что отдельные кортольцы по-прежнему живут в пороке и совершают преступления, хоть он и пытался улучшать нравы всякими указами и личным примером. И вот, дабы исправить создавшееся положение, решил Филомен призвать на службу первейшего мудреца Двенадцати Городов.

Провел король тщательное расследование и установил, что живет вроде бы в Гованнии такой мудрец, некий философ по имени Цейдар — говорили, что ученее его во всей Новарии человека не сыскать.

Но когда Филомен послал в Гованнию гонца, чтоб предложить Цейдару почетную должность, гонец узнал, что ученый доктор недавно преставился. Услыхав эту весть, король Филомен аж разрыдался от огорчения. Тут говорит ему камергер, мол, не все еще потеряно. Живет, мол, в горах южной Кортолии ведьма по прозвищу Гло — она де умелая колдунья и пользуется доброй славой, даром что Филоменовы чиновники не выдают ей диплом на занятия волшебством. Раз Цейдар помер недавно, очень может быть, что душа его еще не успела заново воплотиться ни в этой, ни в следующей реальности; поэтому, дескать, Гло его вызовет, и он станет королю советчиком.

Ну, велел Филомен доставить Гло в город Кортолию, пообещав не наказывать ее за противозаконное колдовство. Подожгла Гло свои порошки, помешала в котле, побежали по стенам тени, хоть некому было их отбрасывать, заметалось пламя свечей — само по себе, безо всякого сквозняка; из дыма, сменяя друг друга, проглядывали страшные рожи, дворец содрогался, короля охватил леденящий холод. И вот появился в магической фигуре призрак Цейдара-философа.

«Зачем ты меня потревожил? — спрашивает призрак тонким писклявым голоском, каким все призраки говорят. — Только я раскопал среди заброшенных древних манускриптов оттоманьской библиотеки Его Незаконнорожденного Величества трактат о логике и набрел на неизвестное положение закона об исключенной середине, как меня потащили сюда».

Ну, Гло объяснила, чего хочет король Филомен. «Ах, министр? — говорит призрак. — Ну, тогда другое дело. Всю жизнь я пытался найти властителя который внял бы моим советам и согласился управлять державой по законам логики, да так и не нашел. Я, сир, с превеликой радостью принимаю твое предложение. Какого совета ты ждешь от меня для начала?» — «Я б хотел положить конец преступлениям и пороку среди кортольцев», — говорит король, и давай взахлеб описывать положение дел в королевстве, и что он, дескать, старался, да ничего не выходит. — «Ну, так у меня, гм-гм, есть теория о преступлении, — молвит призрак. — Для меня очевидно, что преступники вынуждены творить злодеяния, потому как имеют надобность. Вор ворует, чтоб не помереть с голоду. Насильник насилует, потому как слишком беден, чтоб обзавестись законной женой, либо даже купить дешевую проститутку. Устрани причину — то бишь надобность — и преступлениям придет конец. Диву даюсь, почему такое простое решение никому в голову не пришло». — «Да как я их от надобности-то избавлю?» — спрашивает король. — «Очень просто: дай каждому уличному преступнику скромное, но достаточное пособие, и пусть идет себе с миром. Логично, да?»

Король не нашел никакого изъяна в рассуждениях Цейдара и позволил Гло отпустить призрака. А сам повелел, чтоб преступникам заместо наказания выделяли пособие. Так и поступили.

Однако этот пенсионный проект возымел неожиданные последствия. Некоторые преступники действительно исправились, как получили пособия, а иные даже стали гордостью страны — к примеру, Глойс, наш великий поэт, или судовладелец Соусер.

Нравы же остальных — их оказалось гораздо больше — нимало не изменились. Преступники слонялись без дела и подыскивали себе безобидные, а порой и не очень безобидные развлечения. И уж чего добрый король Филомен никак не мог взять в толк, так это того, почему многие из них продолжали совершать преступления, хотя, получая пособия, не имели в них надобности. Более того, число преступлений даже возросло, потому как Филоменовы подданные обнаружили: ежели хочешь получать из казны постоянный доход — попадись с поличным. Жители разбойничали, насильничали и безобразили где ни попадя, не пытаясь скрыться от правосудия. Так, к примеру, два торговца обвинили друг друга в краже; шляпочник говорил, что антиквар стащил у него дюжину шляп, а антиквар утверждал, что шляпочник унес дорогую вазу. Причем странное дело, оба в своих лавках поместили добычу на видное место. Всем, кроме Филомена Доброхота и его призрачного министра, было ясно, что парочка сообща обстряпала это дельце, желая попасть в списки получающих пособие.

Когда Филомен в очередной раз с помощью Гло вызвал призрак Цейдара и стал жаловаться на нежданную напасть, тот ни на минуту не усомнился в своей логике. «Должно быть, — сказал он, — денег, какие ты платишь своим злоумышленникам, недостаточно, чтоб их надобность уменьшилась. Удвой-ка пособия, сам увидишь, как дело пойдет», В скором времени казна опустела, и Филомену, чтоб выплачивать обещанное пособие, пришлось сперва занимать денег за границей, а потом и вовсе ухудшить качество чеканки. В кортольских серебряных монетах содержалось теперь столько олова и свинца, а в золотых столько меди, что уважающие себя люди перестали их принимать. Полновесные деньги прежних времен кортольцы припрятывали в кубышки, а от Филоменовых фальшивок, как их прозвали в народе, стремились поскорее избавиться. Торговля пришла в упадок; никто не брал новые деньги и никто не решался расстаться со старыми. В городе Кортолия начались хлебные бунты и другие беспорядки.

В конце концов король Филомен решил пойти в народ и выяснить, в чем же его ошибка. Он разговаривал со многими арестантами; все добивался, зачем они пошли на преступление. Одни врали без зазрения совести. Другие признавались, что хотели получить пособие. Но один старый негодяй — сплошь покрытый шрамами, с оторванным ухом, — который убивал и грабил торговцев на большой дороге, открыл все-таки королю, что за мысли таились в головах ему подобных.

«Видите ли, Ваше Величество, — говорит этот разбойник, — дело не только в деньгах. Скука смертная сидеть дома и жить на пособие. Я чуть не рехнулся с тоски». — «Но есть много достойных занятий, — молвит король, — солдат, к примеру, охотник, гонец; они обеспечивают здоровый образ жизни и к тому же приносят пользу». — «Вы, сир, не понимаете. Я не желаю приносить пользу, я желаю приносить вред. Желаю грабить, избивать и убивать людей». — «Боги милосердные, почему ты этого желаешь?» — спрашивает король. — «Ну, сир, ведь самое сильное желание человека — возвыситься над ближним, заставить его признать твое превосходство, правильно?» — «Можно и так выразиться, — с опаской отвечает король. — Но я стараюсь достигать превосходства с помощью добродетели». — «Вы — да, а я нет. Ведь живой человек, грубо говоря, выше мертвого, правильно?» — «Да, пожалуй, что так». — «Значит, ежели я кого убиваю, он помирает, а я живу себе спокойненько, так я его, ясное дело, выше, хотя б потому, что остался в живых, правильно?» — «Никогда об этом не задумывался», — говорит король, а сам чуть не плачет. «То же самое, — продолжает мерзавец, — можно сказать о нападениях, грабежах и других занятиях, какие мне по сердцу. Ежели я кому подам, либо он мне что-то подарит, либо мы с ним сменяемся полюбовно — поди докажи, кто из нас двоих лучше. А ежели я насильно отберу его собственность, то докажу, что я его сильнее. Каждый раз, когда я делаю кого-то несчастным, а он мне тем же отплатить не может, я доказываю свое превосходство». Тут король как завопит: «Ты, видно, рехнулся! В жизни я не слыхивал такой чудовищной философии!» — «Не-е-т, сир, уверяю вас, я такой же нормальный человек, как и вы». — «Ежели ты нормальный, тогда я спятил, и наоборот, — говорит король, — потому что наши взгляды отличаются как день и ночь». — «Ах, но, Ваше Величество, я же не говорил, что мы похожи! Люди такие неодинаковые, что коль одного назовешь нормальным, все прочие покажутся сумасшедшими или притворщиками. К тому ж в большинстве людей уживаются разные стремления, которые заставляют их поступать нынче так, а завтра иначе. Вот у вас, к примеру, стремление делать добро настолько сильнее стремления делать зло, что вы творите только добрые дела, тогда как у меня и мне подобных все наоборот. Но ежели мы возьмем среднего человека, то увидим, что оба этих побуждения одинаково сильны в нем, и он иногда бывает добрым, а иногда злым. И когда в ком-либо из ваших подданных стремления заложены от рождения в определенной пропорции, не думаю, что в зрелом возрасте эту пропорцию можно изменить, хоть вы в лепешку разбейтесь».

Король упал на трон, как громом пораженный. Сидел он, сидел, а потом и говорит: «Где же, мой славный убийца, ты выучился так философски рассуждать?» — «Мальчонкой ходил я в метурскую школу к вашему уважаемому министру, Цейдару Гованнскому; он тогда, помнится, был не бесплотный дух, а молоденький учитель. И ежели, значит, вы, сир, велите своему казначею внести меня в списки на пособие…» — «Не могу, — отвечает король, — потому как ты меня убедил, что мой проект был ошибкой. И Головоруба не могу позвать, чтоб укоротил тебя маленько по заслугам, потому как ты мне помог глубже заглянуть в душу ближнего моего. С другой стороны, я не могу допустить, чтоб ты по-прежнему творил в Кортолии свои мерзкие дела. Посему тебе дадут лошадь, немного денег и двадцать четыре часа, чтоб ты убрался из страны и не возвращался под страхом смерти».

Сказано — сделано, хоть Филомен в душе и терзался, потому как винил себя, что отправил этого прощелыгу в одну из соседних стран. Король рассеял призрак Цейдара и расплатился с Гло. Ведьма увидала деньги, да как завопит: «Сир! Меня обманули! Это ж никчемные подделки, что ты давеча начеканил!» — «Поскольку, — отвечает Филомен, — совет твоего призрака оказался тоже никчемным, мы в расчете. А теперь убирайся в свою пещеру, и чтоб духу твоего не было».

Гло удалилась, бормоча проклятия; и кто знает, не сказались ли ее проклятия, когда спустя несколько лет король погиб, свалившись с лошади? Филомен назначил новым министром Ойнэкса; дела в Кортолии потихоньку пошли на поправку. Но тут король Филомен угодил в лапы так называемого святого Аджимбалина; а что из этого вышло, я вам уже рассказывал.

За разговором Джориан придвинулся к царевне вплотную и теперь сидел, обхватив рукой ее мощный обнаженный стан. Яргэли запрокинула лицо для поцелуя и так сдавила Джориана в объятиях, что тому почудилось, будто его душит огромная змея.

— Благодарю за с-сказку, человече, — проворковала она. — А теперь поглядим, удается ли тебе обс-с-какать этих мальванских недомерков, у которых причиндалы не больше зубочис-стки? Поехали!

* * *

Три часа спустя царевна Яргэли лежала на боку, повернувшись лицом к окну, через которое влез Джориан, и мерно дышала во сне. Джориан неслышно соскользнул с огромной кровати. Он быстро натянул на себя одежду, а башмаки заткнул за пояс.

Затем он обшарил спальню в поисках Ларца Авлена. Свеча в этой комнате догорела и погасла, но через открытую дверь гостиной, где по-прежнему горели две масляных лампы, проникало вполне достаточно света. Джориан обследовал сундуки, расставленные вдоль стен, но не нашел того, который искал. Да и в самих стенах, похоже, не было секретных ниш и тайников. Поиски в царевниной мыльне тоже ничего не дали.

В конце концов Джориан обнаружил Ларец там, где следовало поискать с самого начала: под кроватью Яргэли. Это оказался потрепанный сундучок примерно в полтора локтя длиной и в локоть шириной и высотой, закрытый на латунные замки и перетянутый для прочности старым кожаным ремнем. Ларец стоял у дальнего — если смотреть от окна — края кровати. Кончив заниматься любовью с Яргэли, Джориан лежал как раз на этом краю. Разумеется, он должен был именно с той стороны вытащить сундук, затем на цыпочках обойти кровать, подкрасться к окну и выбраться наружу.

Осторожно, будто ступая по бритвам, Джориан приблизился к кровати и опустился на колени. Ухватившись за одну из латунных ручек, он медленно потянул к себе Ларец. Тот оказался довольно легким. Джориан, почти не дыша, пядь за пядью тянул сундук из-под кровати. И вот наконец Ларец стоит перед ним. Джориан взялся за обе ручки, встал с колен и сделал шаг назад.

Тут, к его полнейшему ужасу, царевна Яргэли забормотала во сне и перевернулась на другой бок. Глаза ее широко распахнулись. Царевна рывком сбросила покрывало, выставив напоказ свое огромное смуглое тело с неимоверно большими грудями.

— С-с-с-стой! — сказала она.

Мгновение Джориан, все еще немного пьяный от вина Яргэли, стоял ни жив, ни мертв. За это мгновение Яргэли разительно изменилась. Тело ее удлинилось, руки и ноги словно втянулись внутрь. Шоколадную кожу сменила оливково-зеленая чешуя, покрытая сетчатым узором в терракотовую и желтую полоску. Лицо вытянулось и превратилось в длинную безобразную морду. В спальне потянуло мускусом.

Перед Джорианом была змея — в легендах и мифах, которые он слышал в Новарии, никогда не упоминались змеи такой величины. Над кольцами огромного тела возвышалась голова размером с лошадиную. В пасти метался раздвоенный язык. В самой толстой части туловище змеи было обхватом с Джорианову талию.

Разом протрезвев и стряхнув с себя минутное оцепенение, Джориан лихорадочно соображал. Чтобы добраться до окна, надо обежать вокруг кровати, то есть оказаться в опасной близости от змеиной головы. Если бы только он велел Карадуру поместить веревку у одного из окон гостиной, можно было бы улизнуть, но сейчас путь к отступлению был отрезан. Слишком поздно вспомнил Джориан предостережение Гоании об окнах в спальне. Если он попытается выбраться через окна гостиной, то наверняка грохнется с высоты на мраморные плиты террасы и свернет себе шею либо сломает ногу. Наружная стена была абсолютно гладкой, и не было ни плюща, чтобы, уцепившись за него, спуститься на землю, ни дерева, на ветки которого он мог бы перепрыгнуть.

Когда змея соскользнула с кровати, затрещавшей под ее тяжестью, и устремилась к Джориану, тот опрометью бросился в гостиную. У этого зала было два выхода. Первая дверь, как решил Джориан, вела на третий этаж соседнего чертога; за ней скорее всего стояла охрана. Вторая — приотворенная — открывала ведущую на первый этаж лестницу, по которой Яргэли в начале празднества спускалась из своих покоев в бальный зал.

Джориан промчался через гостиную и выскочил на лестницу. Он побежал вниз; следом, шипя, как гигантский чайник, и извиваясь всем своим непомерным — в сорок локтей длиной — телом, ползла Яргэли. Хорошо еще, промелькнуло в голове Джориана, что, приняв змеиное обличье, царевна лишилась способности звать на помощь.

В бальном зале царил полумрак; горела лишь небольшая масляная лампа, подвешенная к стене. Царские слуга раскатали огромный ковер, который покрывал мраморный пол в промежутках между балами.

Джориан подскочил к ближайшему из окон, выходивших на террасу. Однако оказалось, что окно не только закрыто, но и заперто. Джориан почти на ощупь отыскал замочную скважину. В дверном проеме у подножия лестницы показалась змеиная голова Яргэли.

Будь у него в запасе хоть пара минут, Джориану, разумеется, не составило бы труда отомкнуть любое из продолговатых окон. Будь у него время и не опасайся он помехи, Джориан мог бы просто выдавить стеклянные квадратики и вырваться из западни. Но стеклышки были маленькие, а переплет частый и прочный, и, чтобы высадит окно, пришлось бы колотить по нему каким-нибудь тяжелым предметом — стулом, к примеру; шум привлек бы внимание стражи, стоящей на часах по ту сторону парадных дверей бального зала.

Если он попытается открыть оконный запор отмычкой, Яргэли нападет сзади, обовьется кольцом, сожмет в своих змеиных объятиях и, начав с головы, мало-помалу заглотнет его, как лягушку. Теперь Джориану стало ясно, почему за пять столетий никому не удалось стащить Ларец из-под ее, казалось бы, такой ненадежной охраны.

Совсем рядом вынырнула голова Яргэли, в ее пасти метался раздвоенный язык. Джориан опустил Ларец Авлена на ковер. Ухватившись за край, он с натугой, рывками потащил ковер за собой к дальней стене бального зала, подальше от продолговатых окон. Ковер сбился в складки, и тянуть его стало неимоверно трудно, ведь весил он в несколько раз больше, чем сам Джориан. Окажись на его месте человек пониже ростом и послабее, ему бы нипочем не сдвинуть такую тяжесть. Но Джориан, мышцы которого готовы были лопнуть от напряжения, обливаясь потом, ценой неимоверных усилий сумел оттащить ковер в дальний угол бального зала, где тот и остался лежать беспорядочной грудой.

Затем Джориан подхватил Ларец — который ехал вместе с ковром — и вернулся к одному из продолговатых окон. К этому времени Яргэли уже преодолела лестницу, и теперь все ее тело распласталось на голом мраморном полу. Но тут она обнаружила, что не может двинуться с места: в зале, начисто лишенном обстановки, с отполированным до блеска полом ей не от чего было оттолкнуться. По огромному змеиному телу от клиновидной головы до остроконечного хвоста волнами пробежала дрожь, но тщетно: царевна, как бьющийся на ветру стяг, двигалась, оставаясь при этом на месте. Шипя от бессильной ярости, Яргэли заерзала по полу с удвоенной энергией, но чешуйчатое тело лишь без толку скользило взад-вперед по гладкому мрамору.

Тем временем Джориан, отбежав к дальнему окну, отпер засов, затем, подхватив Ларец, выскользнул на террасу и запер окно снаружи. Он подбежал к тому месту, где на мощеном полу по-прежнему торчком стояла волшебная веревка, и сотворил простенький наговор, отчего предыдущее заклинание утратило силу. Обмякнув, веревка упала и свернулась в моток.

* * *

Через четверть часа Джориан присоединился к Карадуру, который, боясь попасть на глаза страже, ожидал его за главными воротами под прикрытием слоновьей водокачки.

— Все пожитки унес? — зашептал Джориан. — Где меч? Спасибо… Проклятье, ты забыл мою шляпу! Они ее сунут под нос своим ищейкам-слонам. Ну да ладно; у меня есть эта шапка дурацкая. Можно из твоей волшебной веревки сделать лямки? Хочу перекинуть за спину чертов сундук.

Карадур повертел веревку в руках.

— Почему бы и нет? Волшебные силы иссякли, и до следующего заклинания это просто веревка — ничего больше.

Следующий час застал их скачущими на юг по левому берегу Пеннерата. Джориан пересказывал Карадуру подробности недавнего приключения.

— Сынок, — спросил колдун, — как тебе пришло в голову остановить Яргэли таким хитроумным способом?

— Я вспомнил, что раз, мальчонкой, поймал безобидную змейку и несколько дней таскал ее с собой. Потом отец взял меня в дом ардамайского помещика, где он устанавливал водяные часы. И вот хожу я по дому, отцу помогаю, а змея тем временем выскользнула из мешочка и шлепнулась прямо на натертый паркет. Пока я водворял бедного змееныша на место, помещикова жена орала, как умалишенная; меня в тот вечер отправили спать без ужина. Но я вспомнил, что змея не смогла уползти, потому как пол был склизкий; я ее сразу поймал. Вот я и решил: дай-ка проделаю то же с черной бабой, авось сработает.

— Как тебе понравились твои… уфф… плотские забавы?

— Больно тряско; навроде как спятившую от любви слониху обихаживаешь. Вот где стремена-то пригодились бы: чуть головой об пол не навернулся.

Карадура передернуло.

— Она осталась довольна?

— Кажись, да; хоть, сдается мне, она б могла выиграть больше сражений, чем я готов был дать. Что ж, я всего лишь простой смертный, да еще трусил не на шутку.

— Джориан! Я же тебя просил не рассказывать о своем…

— Ой, ну хорошо. На будущее я согласен любиться лишь с обычными женщинами. Ежели б мне только вернуть малышку Эстрильдис… — Джориан смахнул слезинку, а затем вдруг испуганно посмотрел на колдуна. — Боги милосердные! Я тут подумал: что, ежели она от меня понесет?

— Не бойся, сын мой. К счастью, помесь человека и одного из змеелюдей невозможна. Я трепещу при мысли о том, что могло бы натворить существо, в котором соединились бы ее способность менять обличье и твоя ловкость и отвага!

Глава 7

Развалины в джунглях

В джунглях Комилакха, занимающих громадную территорию от границ Мальваны до берегов Восточного океана, тянулись в небо гигантские — высотой в сотни локтей — деревья самых разных пород. По ветвям верхнего яруса, наполняя лес неумолчными криками, скакали белки и обезьяны; взлетали, хлопали крыльями и щебетали птицы с ярким опереньем. Ниже, под этим постоянно волнующимся морем зеленой листвы, было царство ползучих растений: лианы толщиной в человеческую ногу свисали петлями, переплетались и свивались в клубки. По лианам в поисках добычи ползали большие, как крабы, мохнатые пауки; глаза их сверкали, будто пригоршни крохотных бриллиантов, Прямо на стволах и ветвях деревьев коренились растения-паразиты, украшенные цветами нежнейших оттенков.

У самой земли, в вечном сумраке нижнего яруса, куда ни глянь, утопали в рыхлых кучах прелой листвы подножия древесных стволов. Там и сям лиственный ковер пробивали тонкие — большей частью засохшие — деревца и островки папоротника. Сквозь сплошной зеленый полог, если смотреть снизу, лишь изредка проглядывал кусочек голубого неба, но порой золотой лучик, блеснувший в вышине меж ветвей, указывал направление, в котором следует искать утреннее солнце. Людям нечасто удавалось встретить крупных обитателей нижнего яруса — слона, буйвола, тигра, носорога, оленя, антилопу, тапира или дикую свинью, — потому что звери, издали почуяв приближение человека, спешили уйти с дороги.

Джориан с Карадуром, старательно огибая древесные стволы и островки папоротника, поминутно уворачиваясь от тонких сухих веток и свисающих петлями лиан, верхом пробирались по этой сумрачной безмолвной местности. Джориан ехал на рослом чало-гнедом Оузере, Карадур на белом осле. Головы животных поникли от усталости; если бы седоки на каждом шагу не понукали коня и осла, они бы тут же остановились и принялись общипывать листья.

Беглецы тронулись в путь еще до рассвета. Там, где в кустарнике случались просветы, они заставляли животных переходить на рысь. Временами, однако, они останавливались, оглядывались назад и прислушивались.

Вот уже несколько дней Джориан с Карадуром пытались оторваться от преследователей: двух слонов, обученных брать след, и десяти вооруженных до зубов конных солдат. Сначала беглецам удалось выиграть несколько часов, потому что первую погоню отправили, как и ожидал Джориан, вниз по течению Бхармы. Но царь Шайю быстро исправил оплошность, послав второй отряд вверх по берегу Пеннерата.

Несмотря на то, что слоны, которые на дальних переходах с трудом выдерживали темп лошадиной рыси, сдерживали погоню, знание местности и запасные кони помогли преследователям сократить разрыв. К тому времени, когда беглецы, миновав возделанные поля восточной Мальваны, сменившиеся затем одинокими делянками, вступили в нехоженые джунгли, от погони их отделяло не более часа пути.

С этих пор Джориан и Карадур почти не слезали с седла: спать приходилось урывками, иногда прямо на ходу. Оба выглядели усталыми и измученными. Роскошный наряд, в котором Джориан бежал из Тримандилама, теперь испачкался, запылился и весь полинял от дождей и въевшегося пота. В Комилакхе наступил так называемый сухой сезон, когда дожди случались лишь раз в несколько дней, а не лили постоянно, как это всегда бывает летом.

Изнуряющая влажная жара заставила Джориана обнажиться до пояса. Он держал поводья в правой руке; левая была наспех подвешена на перевязь. Двумя днями раньше, во время привала, он оступился, взмахнул рукой, стараясь удержать равновесие, и схватился за ветку какого-то деревца, поросшего длинными острыми колючками. Через два часа левая рука страшно распухла, покраснела и запылала, как в огне. Сейчас она все еще сильно болела; пользоваться ею было нельзя. При каждом резком толчке руку словно пронзало острыми иголками, поэтому тряская езда доставляла Джориану невыносимые мучения. Однако перспектива быть потоптанным царскими слонами гнала его вперед.

Время от времени Джориан придерживал жеребца, чтобы дать животным короткую передышку и прислушаться к звукам погони. Прошлой ночью трубные крики слонов предупредили его о приближении неприятеля. По счастью, дело происходило в такой густой чаще, что ни беглецы, ни преследователя не могли видеть друг друга. Джориан с Карадуром пустили животных вскачь, а потом загнали в ручей и несколько ферлонгов ехали по воде, поэтому Джориан надеялся, что слоны сбились со следа, но убедиться все же не мешало.

Теперь, остановив жеребца, который тут же стал общипывать папоротник, Джориан предостерегающе поднял руку. Карадур замер. До их ушей донесся слабый, но совершенно отчетливый крик слона и бряцание доспехов.

— Доктор, — сказал Джориан, — ежели животным не дать роздыха и кормежки, они не сдюжат нового перехода. Заставь-ка солдат поплутать.

— В последний раз, — прошамкал Карадур. — У меня снадобий осталось только на одно запутывающее заклинание. Помоги слезть с осла, и я постараюсь что-нибудь сделать.

Вскоре старый колдун разжег крохотный костерок.

— Сухие веточки, сухие! — бормотал он. — Только не мокрые, нам нужно поменьше дымить. Ну-ка ну-ка, куда я засунул порошки для Поплуталки № 3?

Карадур порылся в складках одежды и выудил один из своих подсумков со множеством отделений, но, заглянув в него вскрикнул в ужасе:

— О, горе мне! Ни крупицы желтого гриба из Хрота! — он лихорадочно рылся в подсумке. — Я, должно быть, забыл его положить, когда составлял этот набор порошков. Мы пропали!

— Почему бы тебе не взять другой старый гриб? Вон тот, к примеру?

— Я не знаю его свойств. Но давай попробуем; хуже-то вряд ли будет.

Карадур истолок гриб в маленьком котелке, добавил каких-то снадобий и хорошенько перемешал. Листья зашелестели, хоть ветра не было, зеленый полог словно бы пошел вниз, все ближе, все темнее…

Карадур наконец откинулся назад и привалился спиной к дереву.

— Воды! — едва слышно прокудахтал он. — Сил моих нет.

Джориан подал ему бурдюк с водой. Пока Карадур пил, Джориан потянул носом воздух.

— Зеватас милосердный, откуда такая вонища? — спросил он и снова принюхался. — Это от тебя… не-ет, от нас обоих! Видно, твое заклинание сработало наоборот. Мы воняем, как гимнастический зал, бойня и куча дерьма вместе взятые. Благодаренье богам, что мы с подветренной стороны и слоны не чуют этого запаха… Ох, чтоб тебе пусто было! Прям на них пахнуло!

Порыв ветра всколыхнул листву нависшего над головами зеленого шатра и раскачал молодые ветки. Кроны деревьев гасили силу ветра, и до земли долетало только легкое дуновение, но, пусть и слабый, ветер дул с востока в сторону людей царя Шайю.

— Лезь в седло! — гаркнул Джориан. — Да поживей!

— Не могу; я совершенно измучен…

— Ты, чертов старый дурень, лезь на осла, или я тебя за бороду втащу! Они идут сюда!

Из леса донесся громкий, трубный крик слона. Ему эхом вторил сигнал горна, слышались голоса и звуки приближающейся погони. Джориан сгреб Карадура и усадил на осла. Затем вскочил на лошадь.

— Крепче держись! — велел он. — Они пустили коней в галоп. Наверное, пойдут цепью, хотят нас взять с наскока. Трогай!

Короткая передышка отчасти вернула животным былую прыть. Впереди, огибая деревья и уворачиваясь от веток, легким галопом скакал Джориан, за жеребцом развалистой рысью бежал осел. На спине осла, вцепившись в седло и крякая при каждом новом толчке, трясся Карадур. Он был не в состоянии править, но осел, привыкший всюду следовать за лошадью, почти не нуждался в поводьях.

Преследователи, видимо, растянулись цепью, потому что дробный топот скачущих коней слышался уже не так отчетливо. Трубные крики слонов, не поспевавших за погоней, затихали вдали. Проскакав некоторое время в полной тишине, Джориан поднял руку и пустил жеребца шагом. Он направил Оузера к огромному дереву, ствол которого у основания имел в обхвате никак не меньше двадцати локтей.

— У нас на хвосте висит только один солдат, — сказал он. — Остальные идут слишком широкой цепью и уже потеряли друг друга из виду. Чтоб снова взять наш след, им придется вернуться за слонами. На, забери свой проклятый Ларец!

— Что ты собираешься делать?

— Спрячусь за этим деревом и дождусь нашего преследователя, ты же поедешь дальше. Выстрелить с больной рукой не получится, а с мечом я справлюсь. Но только не с этой штукой на спине. Пошел вон! — рявкнул Джориан, видя, что Карадур нацелился возражать.

Осел затрусил прочь, унося подскакивающего на седле Карадура; Ларец болтался за плечом колдуна на веревочной лямке и больно бил его по спине. Джориан, которому распухшая рука не позволяла сжать поводья, обмотал их вокруг левого локтя и достал из ножен меч Рандир. Затем он притаился за деревом и стал ждать.

Все ближе и ближе слышался дробный стук копыт. Наконец, когда Джориану стало уже невмоготу выносить это напряжение, показался всадник: мальванский кавалерист в алых шелковых шароварах, посеребренной кольчуге и шлеме с шишаком. За спиной его висел колчан с легкими дротиками; один из них солдат держал наготове в правой руке. Джориан ударил коня пятками по бокам. Чалый жеребец выбежал из-за дерева, но не так быстро, как рассчитывал Джориан, — ведь его седок не носил шпор, которым Оузер привык повиноваться. Заминка дала солдату время размахнуться и метнуть дротик.

Оузер перешел на тряский галоп. Джориан, которого бросало в седле из стороны в сторону, припал к лошадиной гриве. Копьецо просвистело совсем рядом, едва не задев его.

Солдат хотел было выхватить из колчана новый дротик, затем передумал и потянулся за висящей у бедра саблей. Но лошадь мальванца, увидев несущегося прямо на нее Оузера, прянула в сторону. Солдата, у которого не было стремян, подбросило в седле. Рукоятка сабли выскользнула из руки, а сам он, чтобы восстановить равновесие, принужден был ухватиться за одну из седельных ручек. Кавалерист все еще пытался нашарить саблю, когда клинок Джориана вонзился ему в горло. Мальванец повалился на кучу прелых листьев; его лошадь, захрапев, умчалась в чащу.

Джориан нагнал Карадура.

— Все в порядке? — спросил колдун, заглядывая ему в глаза из-под пропитанного потом тюрбана.

— Мертв, — отозвался Джориан, — но только потому, что у меня были стремена, а у него нет. На моей кляче так подкидывает — я вообще удивляюсь, что попал в этого малого. Ежели хочешь, могу забрать у тебя сундук. Тьфу, проклятье, опять рука болит.

— Подумал ли ты о нравственной стороне убийства этого кавалериста? — осведомился Карадур. — Вне всякого сомнения, он был такой же хороший и набожный человек, как и ты…

— О боги! — взвыл Джориан. — Я спасаю твою тощую шею и ящик с бесполезными заклинаниями, а ты мне, черт возьми, нотацию читаешь! Чтоб мне в дерьме утонуть, но ежели ты сей же час не признаешь, что либо он — либо мы, можешь вертать назад и сдаваться.

— Нет, нет, сынок, не гневайся за то, что я поддался своей склонности к размышлениям. Меня давно занимал вопрос, как следует поступать, когда интересы одного человека сталкиваются с интересами другого, который ничем не хуже первого, и которого тот первый человек должен убить, чтобы достигнуть цели, ничуть не менее достойной, чем цель его соперника. От этого зависит ответ на такие всеобъемлющие вопросы, как, например, вопрос о войне и мире.

— Ладно, — сказал Джориан, — я ж не прячусь специально по кустам, чтоб убивать солдат царя Шайю, но ежели это вопрос жизни и смерти, так я сперва бью, а уж потом болтаю о морали. А ежели б я делал наоборот, я б тут с тобой не стоял и не рассуждал. Сдается мне, когда парень нанимается в солдаты да жалованье от царя получает, он должен понимать, что рано или поздно его могут убить. Никто не заставлял этого несчастного метателя дротиков гоняться за мной, да еще кидаться чем ни попадя. Раз сам начал, нет у него права жаловаться — пусть теперь его дух в каком-нибудь из ваших мальванских загробных миров доказывает, кто виноват.

— Преследовать и нападать на тебя его заставил кавалерийский офицер, значит, солдат действовал не по своей воле.

— Но он добровольно пошел в солдаты и знал, что придется слушаться офицера.

— Все не так просто, сынок. Каждый мальванец в обязательном порядке наследует ремесло предков. И этому человеку, сыну солдата, не оставалось другого выбора, кроме как тоже стать военным.

— В таком разе виноват не я, а ваш прогнивший обычай наследовать ремесла.

— Но он имеет свои преимущества. Наследование ремесел обеспечивает устойчивый социальный порядок, делает не такой жестокой борьбу за первенство и гарантирует каждому человеку надежное положение в социальной иерархии.

— Все это, доктор, распрекрасно, когда дети имеют от природы такие же склонности, как ихние предки. А ежели нет? Да я по себе знаю. Папаша мой был хороший и добрый человек; я его уважал и с дорогой душой пошел бы, как он, в часовщики, но, хоть я умом все схватывал, руки не годились для тонкой работы. Будь я мальванец, мне б от этого ремесла в жизни не отвертеться, пришлось бы с голоду помирать.

Карадур:

— Но ведь даже в Двенадцати Городах, где человек сам решает, чем зарабатывать на жизнь, возникает та же дилемма, когда в случае войны объявляется поголовный призыв в армию. Ты вдруг видишь перед собой противника, оба вы убеждены, что правда на вашей стороне, и нет иного способа решать спор, кроме как мечом и копьем.

— Что с того, когда один из противников убит, он уже не поддерживает ничью сторону, права она там или нет. Значит, справедливость ipso facto^[115] достается победителю.

— Ответ, о Джориан, легкомысленный и недостойный человека, который сам управлял страной! Тебе не хуже моего известно, что, сколько бы ты ни молил своих многочисленных богов, а победит тот, кто сильнее, или удачливее, или искуснее владеет оружием — и справедливость тут ни при чем.

— Святой отец, — отозвался Джориан, — когда ты уговоришь моих драчливых соотечественников-новарцев передавать свои разногласия на суд мудрейших умов да принимать без ругани решения, какие они вынесут, я с радостью покорюсь этим приговорам. Но покуда рак на горе не свистнул, я уж буду защищаться, как умею. Глянь-ка! Нашу тропу пересекает лощина, а по ней течет ручей. Я проеду водой два-три ферлонга: авось, удастся еще разок сбить их со следа. Коли не возражаешь, езжай за мной.

Он развернул жеребца вниз по течению ручья; Оузер пустился быстрой иноходью, поднимая копытами фонтаны брызг. Карадур не заставил себя упрашивать.

* * *

Ниже по течению ручей набирал силу, и к полудню беглецы подъехали к тому месту, где он вливался в другой ручей. На месте слияния брала начало небольшая речка шириной в одну-две сажени — ее ничего не стоило перейти вброд, но служить тропой она уже не могла. Берега заросли густым подлеском, поэтому Джориан и Карадур немного углубились в джунгли и двинулись вниз по течению реки, мелькавшей в просветах между деревьями.

— Мне кажется, это приток Шриндолы, — прервал молчание Карадур. — Говорят, Шриндола впадает в Срединное море, хотя, насколько я знаю, никто еще не доходил до устья, чтобы проверить.

— Значит, она скоро повернет на север; ежели так, мы по ней выйдем к Халгиру, — сказал Джориан. — Остановись-ка на минутку и помолчи, а я послушаю.

Ничто, кроме жужжания мошкары да криков птиц и обезьян, не нарушало тишины. Они двинулись дальше. Немного погодя Джориан заметил, что местность стала меняться. Появились камни или, скорее, небольшие валуны, разбросанные там и сям под деревьями. Валунов становилось все больше, и вскоре Джориан понял, что их расположение и правильная форма говорят об искусственном происхождении. Хотя большинство камней наполовину вросли в землю и были покрыты мхом, камнеломками и лишайником, все же можно было различить плоские грани и прямые углы, явно обработанные камнетесом. Более того, камни лежали рядами — неровными, ломаными, но рядами — это не вызывало никакого сомнения.

Беглецы приблизились к тому месту, где древняя кладка была плотнее и лучше сохранилась. Всматриваясь в лесной полумрак, Джориан видел участки исполинской стены и остатки обвалившихся башен. То его взгляд останавливался на сооружении, сплошь оплетенном древесными корнями, которые, словно щупальца какого-то растительного осьминога, проросли из его вершины и ползли к земле, цепляясь за камни кладки и растаскивая их в стороны, так что скорее дерево поддерживало остатки строения, чем строение — дерево. То вдруг вставала перед ним исполинская стена, поражавшая немыслимым обилием горельефов. В просветах между деревьями неясно вырисовывались покрытые искуснейшей резьбой башни из песчаника; их вершины тонули под буйно разросшейся тропической зеленью. На величественной лестнице росли деревья, их корни взломали и разрушили огромные ступени.

Из пальмовых и папоротниковых зарослей выглядывали зловещие, нахмуренные каменные лица. Среди обвалившихся стен и вздымавшихся к небу древесных стволов лежала распавшаяся при падении на три части огромная статуя; под наслоениями мха с трудом угадывались ее прекрасные очертания. Тем временем Джориан и Карадур выехали на навесную дорогу, вымощенную большими квадратными сланцевыми плитами, основание которой составляли две гигантские стены, сложенные из глыб весом в сотни тонн.

По обе стороны тянулись бесконечные галереи, образующие громадные, заросшие травой дворы. Каменные порталы при входе в галереи были лишены привычных сводов. Вместо них проходы венчали консольные арки: каждый последующий ряд кладки нависал над предыдущим, пока обе стороны портала не соединялись, образуя высокий равнобедренный треугольник. Среди горельефов, украшающих стены галерей, Джориан успел заметить изображения войск в походном строю, легендарные поединки демонов и богов, танцовщиц, развлекающих королей, и рабочих, занятых повседневным трудом.

Стая зеленых попугайчиков выпорхнула из развалин и с пронзительными криками унеслась прочь.

Обезьяны карабкались на готовые обвалиться своды. Ящерки — зеленые с красной грудкой, желтые и всевозможных других оттенков — сновали по камням.

Огромные бабочки, слетев отдохнуть на разрушенную стену, трепетали пурпурно-золотыми крылышками и снова взмывали ввысь.

— Что это за развалины? — спросил Джориан.

— Кулбагарх, — простонал колдун. — Не пора устроить привал? Иначе мне скоро конец.

— Мы, кажись, опережаем их на несколько часов, — сказал Джориан, спешиваясь у подножия безголовой статуи.

Голова статуи лежала в двух шагах от постамента, но так заросла мхом и плесенью, что нельзя было разобрать, кто это.

— Расскажи мне о Кулбагархе, — попросил Джориан, помогая охающему Карадуру слезть с осла.

Пока Джориан стреноживал животных на заросшем высокой травой разрушенном дворе и стряпал незатейливую похлебку, Карадур рассказывал:

— Этот город восходит к царству Тирао, которое существовало некогда на землях нынешней Мальванской империи. Когда последний царь Тирао Вражжа Дьявол взошел на престол, он первым делом поспешил убить всех младших братьев, чтобы никто не мог отнять у него трон. Позднее эти убийства стали в Мальване делом обычным и ныне почитаются как освященная годами традиция. Но во времена Вражжи — более тысячи лет назад — эта идея породила множество кривотолков.

Один из братьев, Нахарью, прослышав о неминуемой смерти, собрал верных людей и бежал в дебри Комилакха. Они долго шли на восток, пока не набрели на древние развалины — вот на этом самом месте. Однако найденные ими руины занимали не такую большую площадь, как те, что перед нами, и сильнее подверглись разрушению: древний город простоял заброшенным намного дольше, чем какие-нибудь тысяча с небольшим лет, прошедшие после падения Кулбагарха.

Никто из спутников царевича Нахарью не знал, какой город стоял прежде на месте этих развалин, хотя некоторые полагали, что в нем жили змеелюди, откочевавшие затем в непроходимые джунгли Бераоти. Среди убогих руин стоял ветхий, заросший мхом алтарь, а за алтарем — полуобвалившаяся статуя, настолько поврежденная непогодой, что невозможно было разобрать, кого она изображала. Одни угадывали в ней обезьянца, так как обезьянцы испокон веков жили в Комилакхе и несколько раз попадались на пути отряда. Другие считали, что статуя изображает никакую не обезьяну, а скорее паука или каракатицу.

При царевиче находился жрец Крадхи-Хранителя, призванный помогать его спутникам отправлять свои религиозные нужды. Нахарью казалось, что главное для беглеца — остаться в живых, а посему если кому-то и стоило возносить молитвы, так это Крадхе. Современный богослов может возразить, что Варну, Крадха и Ашака всего лишь лики, или ипостаси, одного и того же верховного божества, но в те давние времена мыслители еще не достигли подобных вершин понимания метафизических тонкостей.

В первую же ночь, проведенную в развалинах, этому жрецу по имени Эйонар приснился сон. По словам жреца, во сне ему явился бог, которого изображала полуразрушенная статуя. Эйонара засыпали вопросами: на кого похож бог — на человека, обезьяну, тигра, краба или кого другого; но как только жрец попытался описать внешность бога, то побледнел и стал так заикаться, что ни слова нельзя было разобрать. Когда люди увидели, в какое смятение приводит почтенного жреца одно воспоминание об образе этого бога, они умерили любопытство и спросили, чего же хочет от них бог.

И Эйонар поведал, что бога зовут Марагонг и он действительно бог народа, населявшего когда-то разрушенный ныне город, что он верховное божество Комилакха и плевать хотел на жрецов Тирао, которые утверждают, будто миром правит святая троица. Комилакх принадлежит ему; остальные боги, хоть и претендуют на всемирное господство, почитают за лучшее с ним не связываться. Поэтому для переселенцев Нахарью будет лучше, если они станут молиться ему, Марагонгу, и забудут об остальных богах.

Затем выяснилось, что Марагонг требует чрезвычайно варварских и кровавых жертвоприношений: предназначенного в жертву нужно было положить на алтарь и заживо содрать с него кожу. Марагонг объяснил Эйонару, что, поскольку он вот уже несколько тысяч лет лишен возможности вкушать страдания жертв и близок к голодной смерти, им следует не мешкая отправиться на поиски жертвы, с которой будут сдирать кожу.

Нахарью и его люди встревожились: в Тирао давно отказались от подобных обычаев, и они не испытывали никакого желания возрождать человеческие жертвоприношения, а тем более умертвить одного из своих соратников таким неделикатным способом. Итак, они стали держать совет; долго они спорили, а потом жрец Эйонар сказал: «Извольте, Ваше Высочество, я придумал, как ублажить могущественного Марагонга и сохранить в целости наши шкуры. Давайте пойдем в лес, поймаем обезьянца и принесем его в жертву указанным способом. Потому что хоть обезьянцы и глупее людей, все же стоят на довольно высокой ступени развития и так же остро чувствуют боль, как всякий человек. И раз Марагонг питается страданиями своих жертв, обезьянец придется ему по вкусу не меньше, чем один из нас».

Товарищи Нахарью признали, что жрец говорит дело, и тут же снарядили охотничью экспедицию. После того, как обезьянец был принесен в жертву, Эйонару во сне явился Марагонг и сказал, что вполне доволен подношением и что пока беглецы из Тирао приносят жертвы, он, Марагонг, будет оказывать им свое покровительство. Так и повелось. За время правления Нахарью и его сына, носившего то же имя, люди расплодились и на развалинах древнего безымянного города построили Кулбагарх.

Тем временем знатные люди Тирао, доведенные до отчаяния гнусными преступлениями Вражжи Дьявола, решились отправиться на поиски царевича, который мог бы возглавить восстание против их суверена. Они потерпели неудачу, потому что Вражжа под корень уничтожил всю родню, казнив даже троюродных и четвероюродных братьев и подослав убийц к тем, кто бежал в Новарию и другие варварские страны.

Однако в конце концов бунтовщики обнаружили в пустыне Федиран предводителя кочевников по имени Вагиф, в жилах которого текла одна тридцать вторая часть тираоской королевской крови. Заговорщики предложили ему захватить Тирао и стать царем вместо Вражжи. Вторжение прошло без сучка, без задоринки, потому что почти вся армия Вражжи разбежалась. Вскоре Вражжа был убит весьма любопытным способом, который приводит меня в такое смятение, что я не в состоянии его описывать, — и Вагифа короновали на царство.

Но надежды сторонников Вагифа не оправдались: он оказался ничуть не лучше Вражжи. Едва взойдя на престол, новый царь приказал арестовать весь цвет тираоской знати и сложить из их голов пирамиду на главной городской площади. Напугав до смерти остальных дворян и тем самым, как ему казалось, приведя их в состояние полной покорности, Вагиф следующим указом повелел высыпать содержимое сокровищницы на пол тронного зала. Созерцание несметных богатств лишило Вагифа — который всю свою жизнь, проведенную в пустыне, был голоштанным воришкой и почитал за счастье, если ему перепадала серебряная марка, — последних остатков разума. Когда его нашли, он сидел на куче золотых монет, подбрасывал в воздух драгоценные камни, хохотал и гукал, как грудной младенец.

Вагифа убили и стали думать, кого посадить на трон вместо него. Но когда весть о злоключениях, выпавших на долю Тирао, разнеслась по свету и достигла пустыни Федиран, новые полчища кочевников вторглись в изобильные пределы царства, где оставшиеся в живых дворяне с оружием в руках оспаривали друг у друга право властвовать над страной. Тирао захлестнуло волной крови и огня, и вскоре совы, нетопыри и змеи стали единственными обитателями развалин некогда пышных дворцов и неприступных крепостей. Так и продолжалось, пока на эти земли не пришел Гиш Великий.

Меж тем Кулбагарх все разрастался, потому что многие жители поверженного Тирао нашли в нем прибежище. Но в царствование Дарганжа, внука Нахарью, возникли трудности с поимкой обезьянцев для жертвоприношений Марагонгу. Обезьянцы стали бояться Кулбагарха и обходили его стороной, поэтому городу приходилось содержать сотни охотников, которые беспрестанно рыскали по окрестностям в поисках зазевавшегося дикаря. Горожане, опасаясь, что поступления обезьянцев и вовсе прекратятся, стали поговаривать, что жертвы можно отбирать по жребию из числа вновь прибывших.

Среди беженцев из Тирао оказался один человек — Джейнини, который проповедовал веру в нового бога по имени Ииш. Новый бог, как утверждал Джейнини, явился ему во сне и поведал о религии любви, что придет на смену религии крови и страха. Стоит только каждому, говорил Джейнини, полюбить всех остальных, и наступит конец несчастиям. К тому же Ииш, могуществом превосходящий Марагонга, сможет оберегать кулбагархцев куда лучше жестокого бога.

Жрецы Марагонга, которые к тому времени жили в роскоши, богатели на взятках и обладали огромным влиянием, разыскивали Джейнини, чтобы принести опасного еретика в жертву на алтаре Марагонга. Но у Джейнини было много последователей, особенно среди недавних переселенцев, без понимания относящихся к намерению жрецов содрать с них кожу во славу Марагонга. Похоже, обе группировки готовы были драться до последнего.

Но тут царь Дарганж перешел на сторону Ииша и его пророка Джейнини. Поговаривали, что Дарганжа интересовала не религия любви, а возможность наложить лапу на сокровища храма Марагонга.

Как бы там ни было, Ииш стал верховным божеством Кулбагарха, а Марагонга предали забвению. Некоторое время город жил по законам религии любви. Армия занималась таким сугубо гражданским делом, как подметание улиц. Преступники, которым раньше палач отрубал руку или голову, теперь выслушивали проповедь о достоинствах любви и отпускались на свободу с наказом более не грешить — хотя, как утверждали, лишь немногие из них следовали этому совету, остальные же продолжали творить грабежи, насилия и убийства с еще большим усердием.

Затем, совершенно неожиданно, полчища обезьянцев напали на город, разграбили его и перебили жителей. Как выяснилось, непрекращающиеся в течение трех столетий набеги кулбагархцев вселили ненависть в сердца обезьянцев и в конце концов побудили малочисленные обезьянские стаи объединиться против гонителей. То обстоятельство, что кулбагархцы отказались от охотничьих экспедиций за священными жертвами, их нимало не волновало; должно было пройти много столетий, прежде чем в обезьянцах угасла бы жажда мщения.

Нападавшие были вооружены лишь дрекольем, дубинами и заостренными камнями, но их было много, тогда как кулбагархцы, поддавшись влиянию Джейнини и решив покончить с войнами, расплавили свои мечи и перековали их на сельскохозяйственные орудия. Немногим, в том числе царю Дагранжу и Джейнини, удалось спастись от резни и бежать на запад. На другой же день пророк сообщил царю, что ночью ему явился опальный бог Марагонг. Джейнини, как и Эйонар, не смог описать этого бога, однако ему было что порассказать.

«Он сказал, — молвил Джейнини, — что наслал беду, потому что мы его отвергли». — «Может, он снова примет нас под свое покровительство, если мы возобновим богослужение?» — спросил царь Дарганж. — «Я его спрашивал, — сказал Джейнини, — но он не согласился; мы оказались такими вероломными и продажными мошенниками, что он больше не желает с нами связываться. К тому же его вполне устраивает поклонение обезьянцев, которые слишком простодушны, чтобы с помощью богословской казуистики подвергать сомнению его авторитет». — «А куда задевался твой могущественный бог Ииш? Он ведь должен был защитить нас?» — «Марагонг задал Иишу хорошую трепку и изгнал из Комилакха. Я пожаловался, дескать, Ииш мне сказал, что он сильнее, а на самом деле это не так. Но разве бог способен солгать? Запросто, отвечает Марагонг, не хуже любого смертного. Но я, говорю, всегда думал, что боги не лгут. Марагонг спрашивает, мол, кто мне такое сказал? Сами боги, говорю. Но если бог лжец, говорит Марагонг, что мешает ему солгать в этом и всех других случаях? Я ужаснулся при мысли, что живу в мире, где лгут не только люди, но и боги. Это несправедливо, говорю я с возмущением. Совершенно верно, отвечает Марагонг, но жизнь вообще несправедлива.

Тут я стал проклинать богов и умолять Марагонга убить меня, но он лишь расхохотался и исчез из моих снов. Такие вот дела, сир. И я умоляю немедленно содрать с меня кожу, совершив таким образом жертвоприношение Марагонгу, дабы хоть немного отвратить его гнев от жалких остатков ваших подданных, которых моя глупость ввергла в это бедственное положение; к тому же смерть избавит меня от ужасного мира, где даже богам нельзя доверять».

Но Дагранж велел Джейнини не болтать ерунды, а отправляться вместе с остальными на запад, в бывшее царство Тирао, где беглецы надеялись поселиться в каком-нибудь тихом углу, подальше от глаз варваров, которые продолжали тузить друг друга на развалинах поверженного царства. И только они собрались двинуться дальше, как дорогу им преградила шайка обезьянцев. Дарганж и его свита в ужасе бросились бежать, один Джейнини смело направился к толпе преследователей.

Его поступок привел дикарей в такое замешательство, что беглецам удалось скрыться. Обезьянцы схватили Джейнини — это было последнее, что видели его разбегавшиеся товарищи. Дальнейшая судьба Джейнини неизвестна, но маловероятно, чтобы ему удалось обратить обезьянцев в свою веру. На том и кончилась история города Кулбагарха.

— Отсюда мораль, — сказал Джориан, — не доверяй никому — даже богу.

— Нет, сынок, не совсем так. Мораль, скорее, в другом: заключая с кем-то сделку, будь то боги или люди, не позволяй себя обмануть и доверяй только тем, кто достоин доверия.

— Оно бы и хорошо, да поди их раскуси. Оппа! Что это?

Джориан споткнулся о камень, наполовину вросший в землю. Что-то необычное в форме этого камня заставило его нагнуться и внимательно осмотреть находку. Джориан раскачивал и тянул камень, пока тот не выскочил из земли, а затем взял его в руки. Это оказалась статуэтка толстопузого, лысого, ухмыляющегося божка, который сидел на постаменте, поджав под себя скрещенные ноги. Статуэтка была размером чуть больше ладони и весила около фунта. Высеченная из очень твердого, полупрозрачного зеленого камня, она хорошо сохранилась; время и непогода лишь слегка сгладили очертания.

Джориан вгляделся в полустертую надпись на постаменте.

— Что это? — повторил он, развернув статуэтку к Карадуру. — Не пойму, что написано; буквы не похожи на мальванские.

Карадур, тщательно рассмотрев надпись через читательное стекло, в свою очередь задумался.

— Это, — изрек он наконец, — тираоский язык времен упадка. Современный мальванский произошел от тираоского, обогащенного федиранскими словами. Очевидно, когда город подвергся нападению обезьянцев, один из жителей Кулбагарха обронил здесь свою статуэтку.

— Что написано-то?

Карадур ощупал буквы.

— Написано «Тваша»; я думаю, так звали одного из мелких богов тираоского пантеона. Их было великое множество, каждого не упомнишь.

— Неплохо бы, слышь, помолиться этому Тваше да попросить у него помощи и защиты. Он тысячу лет пролежал в земле и будет, небось, рад без памяти заполучить одного-двух молельщиков; к тому же я сомневаюсь, что боги родной Новарии смогут нам помочь так далеко от своих владений.

— Если только он не умер от небрежения.

— А как к нему подъехать? Может, словить зеленую ящерку и глотку ей перерезать?

— Прежде надо узнать его пристрастия. Иные боги страшно обижаются на кровавые жертвоприношения. Помолись, чтобы он тебе явился и надоумил.

— Лучше б он нам жратвы какой-нибудь нашел. Последнее доедаем. Завтра придется ловить на ужин ящериц и змей.

* * *

Джориану чудилось, будто он стоит на мраморном полу какого-то зала, хотя ни стен, ни потолка было не разглядеть. Перед ним маячил в дымке бледно-зеленый силуэт Тваши, сидящего на постаменте в той же самой позе, что и статуэтка. Джориану казалось, что голова божка находится вровень с его собственной головой. Но сколько Джориан ни вглядывался, он никак не мог разобрать, то ли бог одного с ним роста и сидит в десяти-пятнадцати шагах, то ли карлик, и до него рукой подать, то ли великан, до которого много ферлонгов пути. Губы бога разомкнулись, и голос в голове у Джориана отчетливо произнес:

— Приветствую тебя, Джориан, сын Эвора! Если б ты только знал, как приятно снова обрести приверженца! В аккурат перед падением Кулбагарха у меня был приверженец, похожий на тебя; как, бишь, его звали? Никак не вспомню, но это был здоровенный красавец; вечно попадал в какие-то фантастические переделки, из которых мне приходилось его вызволять. Помню, однажды…

— Прошу прощения, господин! — не без трепета перебил Джориан словоохотливое божество. — Нас по пятам преследуют люди, которые хотят причинить нам зло. Можешь нас спасти?

— Дай, взгляну… — бог исчез с постамента, оставив Джориана во мраке и безвестности. Через несколько секунд он снова появился. — Не бойся, сын мой. Твои недоброжелатели не причинят тебе вреда, хотя они всего лишь на расстоянии полета стрелы…

— На расстоянии полета стрелы! — вскричал Джориан. — Нужно немедленно проснуться и бежать! Отпусти меня, о бог!

— Милый Джориан, к чему суетиться, — широко улыбаясь, произнес Тваша. — Мне так долго не попадался смертный, с которым можно поболтать, что я не могу сразу отпустить тебя. Я позабочусь о мальванцах и их обученных слонах. Расскажи-ка, как нынче идут дела в империи Мальвана?

— Сначала ты, господин, расскажи, как нужно тебе поклоняться?

— Вполне достаточно еженощно молиться да время от времени жертвовать мне цветок. Ну, давай, превозноси мое могущество. По правде говоря — только это между нами — я всего лишь слабый маленький божок, но, как всякое божество, чрезвычайно тщеславен и упиваюсь лестью, словно хорошим вином. Итак…

Темный зал с размытыми очертаниями исчез, и Джориан обнаружил, что лежит на земле, а Карадур трясет его за плечо. В небе висел серебряный щит полной луны, но сквозь густой полог листвы пробивались лишь отдельные бледные отсветы.

— Проснись, сынок! — шептал колдун. — Я слышу слонов; раз уж мне, старой глухой тетере, слышно, значит, они совсем рядом…

Джориан вскочил на ноги.

— Может, это дикие слоны? В здешнем лесу нам попадалось много следов… Нет, я слышу звон конской сбруи. Мальванцы!

Он кинулся было во двор, где паслись животные, но на полпути остановился. Крики слонов, поскрипывание и звон упряжи, приглушенный опавшей листвой стук копыт и едва слышные обрывки разговора стали удаляться. Вскоре они превратились в неясный шелест, который Джориан с трудом разбирал. Потом звуки и вовсе затихли. Джориан вернулся к колдуну.

— Сделал все-таки, — выдохнул он.

— Кто?

— Тваша. Он сказал, что позаботится о мальванцах. Меня сомнение взяло, потому как на вид он болтливый старикашка и неумеха. Но что б он там ни сделал, а, кажись, сработало. Сейчас самое лучшее снова заснуть; ежели мы в полной темноте пойдем плутать по джунглям, запросто можем нос к носу столкнуться с погоней.

В воздухе заметно похолодало. Джориан натянул на себя, что потеплее, завернулся в плащ и снова улегся. Однако сон долго не приходил. Больную руку дергало; Джориан лежал и раздумывал о том, как неплохо иметь своего личного бога. Он все еще продолжал вести с божеством мысленные разговоры, как вдруг обнаружил, что вновь находится в темном зале с размытыми очертаниями, а перед ним восседает на своем пьедестале Тваша.

— Как ты это сделал, господин? — спросил Джориан.

— Очень просто, сын мой. Я заставил идущих по следу слонов вообразить, будто они видят и чуют красавицу-слониху в течке, которая призывно машет им хоботом. Повинуясь воображаемому зову, слоны бросились вперед, а мальванцы решили, что животные напали на горячий след, ведущий к тебе и твоему спутнику, и послушно побежали следом. Сейчас они в нескольких лигах отсюда.

Божок самодовольно улыбнулся.

— А теперь, любезнейший Джориан, давай продолжим беседу, которую мы вели перед тем, как почтенный Карадур вернул тебя в твою обычную реальность. Как идут дела в империи Мальвана? Видишь ли, статуэтка, что ты раскопал в развалинах — мое единственное неповрежденное изображение; она одна связывает меня с твоим миром. Поэтому, посещая твою реальность, я лишен возможности удаляться от развалин Кулбагарха. Рассказывай же.

Джориан кратко описал богу положение дел и, как умел, пересказал историю Мальваны. Когда он дошел до смерти царя Сирваши, отца Шайю, Тваша захихикал.

— Я вспомнил, — пояснил бог, — одного из последних царей Тирао — прадеда Вражжи, вот только имя забыл. Как, бишь, его звали? А впрочем, неважно; короче, я тебе расскажу презабавную историю об этом царе по имени… проклятье, как же его имя-то? Вертится на языке… короче, этот царь…

Тваша стал увлеченно рассказывать какую-то путаную историю, у которой, похоже, не имелось ни начала, ни конца. Ничего забавного в ней тоже не было. Спустя четверть часа Джориан уже совсем извелся от скуки и нетерпения, а Тваша тем временем продолжал безостановочно болтать.

Затем, как почудилось Джориану, божок оглянулся через плечо и закричал:

— Ах, разрази меня гром! Я так увлекся рассказом, что проглядел страшную опасность, которая нависла над тобой! Увы, на этот раз я бессилен тебя спасти: те, кто тебе угрожает, находятся под покровительством могущественного Марагонга, я перед ним лишь мелкий слабый божок…

Джориан лихорадочно пытался проснуться. Тело будто сковало. А затем резкий толчок вырвал его из сна. Волосатые лапы крепко держали за руки и за ноги; Джориан взвизгнул от боли: один из нападавших сдавил ему распухшую левую руку. В двух шагах комилакхские обезьянцы таким же манером скрутили Карадура. На востоке джунглей пробивалось багровое марево — примета восходящего солнца.

От приземистых, низкорослых обезьянцев веяло, однако, недюжинной мощью. Их шеи выдавались вперед, лбы и подбородки были скошены, а полуоткрытые губастые пасти демонстрировали ряды крупных желтоватых зубов. Они не носили одежды, с ног до головы заросли шерстью и издавали густое зловоние.

Джориан, поднатужившись, сделал отчаянную попытку вырваться на свободу. Но хотя среди людей он слыл силачом, любой из схвативших его обезьянцев был ничуть не слабее. Волосатые лапы с грязными обломанными ногтями еще крепче впились в Джориана, а два дикаря накинулись с кулаками и дубасили до тех пор, пока он не затих. Джориан, зажатый с двух сторон обезьянцами, вдруг увидел прямо перед собой полузасыпанную землей голову стоящей неподалеку безголовой статуи. Только тут он разобрал, что на камне высечено не человеческое лицо, а тигриная морда. «Вот оно, предостережение Гоании.»

— Не сопротивляйся! — сказал Карадур. — Это их только раздражает.

— Что они с нами сделают? — спросил Джориан.

— Откуда я знаю? Ты понимаешь их язык?

— Нет. А ты?

— Не понимаю, хотя говорю на пяти-шести языках, не считая родного мальванского.

— Можешь наслать на них заклятье?

— Пока меня держат, не могу. Настоящее заклинание — это тебе не набор волшебных слов.

Джориан:

— Тваша сказал, что им покровительствует Марагонг.

— О, злосчастье! Значит, то, что Джейнини тысячу лет назад поведал царю Дагранжу, оказалось правдой. Я начинаю бояться худшего.

— Думаешь, они с нас кожу…

Обезьянцы встрепенулись, и Джориану пришлось умолкнуть. Повинуясь отрывистой команде одного из соплеменников, дикари рывком поставили Джориана на ноги и то ли повели, то ли поволокли по заросшим травой улицам Кулбагарха. Следом тащили Карадура. Процессия петляла среди развалин, пока Джориан совсем не запутался.

Дойдя до места, где лежало несколько больших камней, обезьянцы остановились. Ближайший и самый маленький из камней представлял собой обыкновенную глыбу высотой в два локтя и шириной в четыре, настолько обтесанную временем, что грани и углы скруглились, и ее можно было по ошибке принять за валун.

Позади низкой глыбы возвышался большой приземистый пьедестал, или постамент, на котором помещалась какая-то скульптура, но изваяние так пострадало от времени, что уже нельзя было определить, кого же оно изображает. Очертаниями статуя напоминала сидящего человека, но ни рук, ни ног, ни каких-либо частей человеческого тела различить не удавалось. Статуя была низкой, приземистой, со сглаженными углами; кое-где проступили едва заметные следы резьбы. Длинная змея, разрисованная черно-красными узорами, соскользнула с постамента и скрылась в норе.

— Это, кажись, то самое изваяние Марагонга, о каком ты мне говорил, — сказал Джориан.

— Охо-хо, боюсь, ты прав, Я один виноват, навлек на тебя погибель. Прощай, сынок!

Один из обезьянцев принес ржавый железный нож. Вероятно, этот металлический нож попал сюда случайно, потому что остальные орудия, и даже оружие, были сделаны из дерева, камня или кости. Дикарь принялся точить лезвие об алтарь — «вжик-вжик».

— Не убивайся, доктор, — сказал Джориан. — Мы еще поборемся. Ежели б только они нас связали, отошли в сторонку да отвернулись, может, чего и вышло б. — «Вжик-вжик» пело лезвие. Обезьянцы, похоже, не собирались связывать пленников. Наоборот, они со всех сторон облепили Джориана и Карадура и, застыв в зловещем ожидании, крепко держали их за руки и ноги.

Наконец дикарь отточил нож, провел пальцем по острию и поднялся на ноги. По команде, больше похожей на рычание, удерживающие Джориана обезьянцы подтащили его к алтарю и, не ослабляя хватки, опрокинули на камень. Дикарь с ножом подошел к статуе, воздел руки и завывающим голосом произнес речь, в которой Джориан уловил слово «Марагонг».

После этого обезьянец повернулся к Джориану и склонился над будущей жертвой. Он вскинул нож, собираясь, навалившись на острие, провести по джориановой груди длинный неглубокий надрез от горла до пупка. Джориан напрягся, приготовившись мужественно сносить боль.

Нож с легкостью рассек джорианову рубаху, но под ней оказалась прочная кольчуга; ножом ее было не проткнуть. Гортанно вскрикнув, обезьянский жрец еще ниже склонился над Джорианом и, распахнув вспоротую рубаху, стал разглядывать непонятный железный нагрудник. Раздалась команда, и двое обезьянцев, которые удерживали Джориана на алтаре, принялись теребить кольчугу, стараясь вытряхнуть из нее пленника. Пока они сражались с кольчугой, спорили и тянули в разные стороны, где-то над головой Джориана, непонятно почему, разразилась перебранка. Вскоре она переросла в общий гвалт.

Шум мало-помалу стих. Джорианов страж рывком приподнял пленника и усадил на жертвеннике. Джориан оказался лицом к лицу с на редкость безобразным обезьянцем средних лет; обезьянец наставил на него толстый волосатый палец.

— Ты Джориан? — на ломаном новарском языке спросило это существо.

— Ага. А ты кто?

— Моя Зор. Ты помнишь? Ты спасать моя жизнь.

— Клянусь медными яйцами Имбала! — гаркнул Джориан. — Еще б не помнить. Только не говори мне, о Зор, что, сбежав из клетки, ты на своих двоих отмахал всю дорогу от западных отрогов Козьей Кручи до Комилакха!

— Моя сильный. Моя пешком.

— Ну, ты молодчина! Как поживаешь?

— Моя хорошо. Моя начальник.

— Что теперь с нами будет?

— Ты помогать моя, я помогать твоя. Куда ты идти?

— Мы собирались добраться до Халгира и переплыть пролив.

— Ты иди.

Зор растолкал обезьянцев, стороживших Джориана, и мощной волосатой рукой обнял его за плечи. Джориан поежился: кулаки обезьянцев живого места на нем не оставили. Размахивая свободной рукой, Зор обратился к остальным дикарям с короткой, но энергичной речью. Джориан, хоть и не понял ни слова, решил, что Зор говорит: этот человек личный друг Зора, и кто его тронет, тому, дескать, не поздоровится.

— А как быть с моим другом? — спросил Джориан.

— Ты идти, он оставаться. Он нам не помогать. Мы его убить.

— Либо отпусти нас обоих, либо никого.

Зор злобно уставился на Джориана.

— Зачем ты это говорить?

— Он мой друг. Будь он твоим другом, ты бы так же поступил, разве нет?

Зор поскреб в затылке.

— Ты говорить правильно. Ладно, он тоже идти.

* * *

На другой день разразилась гроза. Джориан с Карадуром, оставив позади берега Шриндолы, с трудом пробирались джунглями на северо-восток; по бокам трусцой бежали обезьянцы из отряда сопровождения: они показывали дорогу и добывали еду.

— Сынок, — сказал Карадур, — если я когда-либо и осуждал тебя, то сейчас смиренно молю о прощении.

— Что? — сквозь завывание ветра и громовые раскаты прокричал Джориан. Карадур повторил.

— Доктор, ты чего? — спросил Джориан.

— Ты был готов пожертвовать собой, стерпеть такую ужасную боль, ты был на волосок от гибели, а меня не бросил, хотя имел прекрасную возможность сбежать. Я перед тобой преклоняюсь.

— Ой, ну что за чушь! Я ж ненароком брякнул. Кабы успел мозгами пораскинуть, наверняка б духу не хватило. По правде сказать, я как нож этот обдирочный увидел, до того напугался… ну, ладно, ладно, не буду больше про свои страхи вслух рассказывать.

— Наш новый бог у тебя?

— В ранце, хотя будет ли нам прок от милейшего Тваши, еще бабка надвое сказала. По-моему, нам пора основать новую религию: культ бога нелепостей. Ежели миром и правит какая-то сила, так это сила нелепицы. Сам посуди: ты произносишь заклинание, чтоб отвести врагам глаза, а оно действует шиворот-навыворот и прямиком ведет их к нам.

— Заклинание тут ни при чем. У нас не было нужных ингредиентов.

— Потом я натыкаюсь на статуэтку Тваши. Бог спасает нас от мальванцев — только затем, чтобы отдать в лапы обезьянцев, которых он, видите ли, не заметил, потому как слишком увлекся пересказом длиннющей нудной байки о каком-то древнем царе. А когда он их все ж таки узрел, то не мог вмешаться из страха перед более могущественным Марагонгом.

Потом нам удается спастись от мучительной смерти, потому как поблизости случайно объявляется Зор, да мало того что объявляется, он еще меня узнает, хоть я б его ни в жисть не узнал; по мне все дикари на одно лицо. Зор-то думает, я его нарочно из клетки у Ритосова дома выпустил. А правду сказать, это была чистая случайность, я влип по собственной глупости, и ежели б не красотка, Ритос бы как пить дать меня прикончил.

Так и это еще не все. Сложи о нас балладу какой-нибудь стихоплет, не миновать бы нам с Ванорой стать неразлучными любовниками. А на самом деле что выходит? Едва закрутив любовь, она обнаруживает, что на дух меня не переносит, и уходит к этому придурку Босо, которому бы самое место среди наших охранников-обезьянцев. После этого попробуй мне сказать, что в мире есть хоть капля смысла!

— Я убежден, что, окажись наш слабый человеческий разум в состоянии постичь этот мир, в нем бы обнаружилась бездна смысла.

— Ха! Как бы там ни было, но ежели на обед опять подадут коренья и плесневые грибы с подливкой из протертых клопов, я попрошу наших новоявленных друзей отвести меня обратно в Кулбагарх и принести в жертву. Уж лучше помереть, чем так поститься!

Глава 8

Ковыльное море

Наступил месяц Барана, и в швенских степях задули холодные ветры. К северу до самого горизонта, не оживленного ни деревом, ни домом, ни горным хребтом, тянулась пологая холмистая равнина. Весенняя поросль еще не взошла, поэтому высокая жухлая трава имела грязновато-желтый оттенок. На местах проплешин обнаружилась сырая черная земля. Изредка равнину пересекала неглубокая, извилистая речка; на берегах вздувшегося по весне потока росли карликовые ивы и ольховник. В тени деревьев сохранились островки нестаявшего снега.

Конь и белый осел — те самые, на которых Джориан с Карадуром больше трех месяцев назад выехали из Тримандилама, бодрой рысцой бежали по степи. Их седоки были по пояс облеплены глиной, потому что при каждом шаге из-под копыт с плюханьем вылетал черный фонтанчик жидкой грязи.

Добравшись до Халгира и выйдя к проливу, отделяющему Срединное море от небольшого по величине Сикхонова моря, беглецы целый месяц проболтались на берегу, ожидая, пока установится погода и можно будет перебраться на другую сторону. По правде сказать, они даже обрадовались вынужденному отдыху: Карадур был так измучен, что едва тянул ноги. Да и здоровяк Джориан, перенесший огромное физическое напряжение, помноженное на своеобразную обезьянскую диету, чувствовал себя совершенно разбитым.

За месяц больная рука Джориана зажила; кроме того, они смогли подготовиться к путешествию вокруг северного побережья Срединного моря. Джориан починил башмаки, которые совсем развалились, не выдержав комилакхской сырости. Карадур обменял свои сандалии на пару валенок. И тот, и другой обзавелись овчинными полушубками и меховыми шапками.

Выехав из Гилгира, расположенного на северной стороне пролива как раз напротив Халгира, путники двинулись вдоль берега, удаляясь от него лишь затем, чтобы пересечь какой-нибудь мыс или полуостров у основания и, таким образом, сократить путь. Почти месяц они скитались по этим безлюдным местам и бывали рады, когда им изредка удавалось повстречать человека.

Раз, проезжая долиной, Джориан с Карадуром наткнулись на развалины сгоревшей деревушки. Один крестьянин, всю жизнь проживший в этой местности, поведал им печальную историю. Считалось, что деревня находится под покровительством Гнидмара, хана из рода Айлингов. Деревня процветала, дела быстро шли на лад, и тогда Гнидмар повелел ее спалить, дабы успехи крестьян не привлекали в степь новых переселенцев, которые огородят и вспашут земли, лишив его пастбищ.

На ночлег путники останавливались у речек; здесь можно было нарубить веток и устроить постели, чтобы не ложиться прямо в грязь. Два раза Джориану удалось пополнить запасы провизии, подстрелив из лука степную антилопу. Однажды они заметили небольшое стадо мамонтов, бредущих, как всегда по весне, на север, в леса далекого Хрота, но благоразумно уступили им дорогу. Точно так же они обошли сторонкой единорога — огромное, приземистое, заросшее щетиной крутобокое чудище, очень похожее на обитающего в тропиках носорога, с той только разницей, что единственный рог степного чудища рос над глазами посреди лба.

По северному побережью Срединного моря растянулись цепью несколько городов. На самой оконечности вытянутого в длину треугольного полуострова — одного из так называемых Клыков Халгира — стоял Гилгир, северный сосед Халгира, расположенного по другую сторону Халгирского пролива. Гилгир и Халгир, утопающие в грязи рыбацкие деревеньки, населяли большей частью плосколицые и узкоглазые выходцы из Айджо и Салимора. Через эти поселения протекал тоненький торговый ручеек, поэтому здесь часто останавливались корабли, курсировавшие между Салимором и портами Срединного моря. Однако торговля Халгира с внутренними районами шла вяло: комилакхские обезьянцы были не слишком выгодными покупателями.

Крупнейшим портом северного побережья Срединного моря считался Истхойн, расположенный в глубине залива Норли. Он один во всей Швении мог похвастаться крепостной стеной и определенной независимостью. Этим город был обязан хану Гендингов, самой свирепой из швенских орд. Джориан с Карадуром стремились побыстрее добраться до Истхойна, надеясь сесть там на какой-нибудь корабль, плывущий в Тарксию.

Когда они проезжали по степному распадку, Джориан вдруг заметил:

— Когда эта проклятущая кляча ударяется в галоп, так с левой ноги еще куда ни шло, а с правой — будто по ухабам несет. Как он мне седлом каждый раз наподдаст, — все, думаю, полетела душа в небеса. Вот, решил обучить полудурка скакать на одной левой…

Ветер с заунывным воем трепал ковыль.

— Ничто так не помогает полюбить родину, как путешествие в дальние страны, — проговорил Джориан.

— Ты пропустил горы и пустыни, — сказал Карадур.

— Ежели мне доведется залезть на Козью Кручу либо пересечь Федиран, я добавлю пару строф… — Джориан осекся на полуслове и, натянув поводья, сделал знак Карадуру. — Впереди кто-то есть, — тихо произнес он. — Подержи-ка Оузера.

Джориан соскользнул с коня и сунул поводья колдуну. Затем снял шапку и, согнувшись в три погибели, чтобы не выдать себя, побежал к краю распадка. Вскоре он возвратился.

— Всего лишь два пастуха, охраняют табун. Видать, орда ихняя поблизости. Нам самое лучшее вернуться к речке и переждать. Я тем временем спрошу Твашу, что делать: идти прямо на них или прокрасться сторонкой. Утонуть мне в дерьме, но, по всем расчетам, нам давно пора выйти к Истхойну!

— Как метко заметил Сидам-мудрец: «Путешествие и болезнь тянутся медленнее, чем ожидаешь, зато деньги и вино кончаются быстрее», — изрек Карадур. — Пока мы еще успеваем на метурский Конклав. В Тарксии придется сделать передышку. Там живет один Альтруист.

— Кто он?

— Старый волшебник по имени Вальдониус.

— Ему можно доверять?

— Вне всякого сомнения; Вальдониус известен, как человек кристальной чистоты.

— Ладно. Будем надеяться, он окажется почестней Ритоса и Поррекса, в коих ты был уверен ничуть не меньше!

Некоторое время Карадур ехал молча, затем вдруг произнес:

— О Джориан!

— Ну?

— Ты не хотел бы стать волшебником? Мне нужен ученик; последний, что у меня был, умер много лет назад.

— Отчего это он умер?

— Несчастный простофиля вызвал злобного демона, но позабыл замкнуть магическую фигуру. Я уверен, ты бы так не оплошал. Что скажешь?

— Чтоб я пошел в волшебники, Тио меня забодай? Не знаю. Я подумывал стать часовщиком, торговцем, фермером, солдатом и поэтом, а вот гадателем — ни разу.

— Хорошо, на Конклаве у тебя будет возможность оценить моих собратьев по ремеслу.

* * *

Зеленый бог Тваша уже не выглядел таким жизнерадостным, как прежде.

— Где мои цветы? — хмуро спросил он.

— Ох, господин, — ответил Джориан. — Где я тебе весной возьму цветы в холодной степи? Подожди деньков пять, и я тебя завалю цветами — все долги покрою с лихвой.

— А я хочу сейчас, — капризно сказал бог. — В Тирао круглый год полно цветов.

— Мы не в Тирао, — урезонивал Джориан ребячливое божество, стараясь подавить закипавшее раздражение. — Здесь цветы распускаются только в определенное время года.

— Тогда я ненавижу эту местность! Вези меня назад в любимые родные джунгли!

— Ну, вот что, о бог! — взорвался Джориан. — Я тебя выкопал из кулбагархской грязи и с тех пор усердно каждый день тебе молюсь. Я скажу, что будет, ежели ты откажешься прорицать. В первый же раз, как выйдем к Срединному морю, я тебя зашвырну подальше в воду. Может статься, ты найдешь там молельщиков получше — осетров да селедок.

— Ой, да полно, полно, — захныкал Тваша. — Так и быть, подожду с цветами. Чего тебе надобно на сей раз?

— Очень бы хотелось разузнать про орду, что стоит у нас на пути; кто они такие и как зовут ихнего хана.

Тваша исчез с постамента. Джориан остался один в темном зале с размытыми очертаниями. Вскоре бог вернулся.

— Это орда Гендингов, она стоит лагерем у города Истхойна, а ханом у них Вилимир.

— Ух ты! Не тот ли он изгнанник, что в прошлом годе жил при ксиларском дворе?

— Не знаю, хотя это нетрудно выяснить. Скажи, твой Вилимир был тощий, среднего роста, бритый, с длинными, тронутыми сединой соломенными волосами и шрамами на лице и правой руке?

— Точно он. Старый хан, видно, помер или свергли его. Присоветуй: ежели я привечал парня, когда он был в нужде, могу ль я нынче ему довериться?

— Ах, любезный мой Джориан, полагаю, тебе нечего опасаться. Во всяком случае, я только что заглядывал в его мозги и не обнаружил там никаких злодейских замыслов. Как мне показалось, он малый неглупый и практичный.

— Когда он гостил в Ксиларе, мне тоже так казалось. Счастливо!

Проснувшись, Джориан пересказал Карадуру свой последний разговор с Твашей.

— Все ж таки нет полной уверенности, что нам окажут дружеский прием, — сказал он. — Сдается мне, Вилимир слишком хладнокровный реалист, чтоб поддаться благодарности. Что присоветуешь?

— Ах, Джориан, доверимся ему, у нас нет иного выхода! Мы сможем сесть на корабль, плывущий в Тарксию, и моим бедным старым костям не придется больше трястись по этим бесконечным ухабам. Кроме того, если мы вздумаем обойти его войско стороной, нам придется потратить на это не один день, а потом еще берегом добираться до Тарксии. Так мы на Конклав опоздаем.

— Решено, — сказал Джориан и вскочил на коня.

К полудню они добрались до главного лагеря Гендингов, разбитого на пологом холме к северу от морского порта Истхойна. За Истхойном можно было разглядеть отливающие на солнце стальным блеском воды залива Норли, откуда, раздувая прямоугольные коричневые паруса, уходили в первый весенний рейс обычные для этих мест беспалубные, одномачтовые, Похожие на каноэ суденышки. Сам Истхойн вытянулся полукругом, следуя очертаниям береговой линии бухты. Город окружала стена из необтесанного местного камня; на стене под свежим степным ветерком безостановочно крутились два десятка ветряных мельниц.

Черные шатры клана Гендингов покрывали внушительное пространство. Рядом с лагерем войска кочевников совершенствовали свое боевое искусство. Они отрабатывали атаки, ложные отступления и стрельбу на полном скаку. Войско Гендингов состояло в основном из легко вооруженных конных лучников, однако самые богатые подданные хана Вилимира были собраны в эскадроны тяжело вооруженных копейщиков, закованных с ног до головы в кольчатые или пластинчатые кольчуги и разъезжающих на мощных конях, тоже наполовину защищенных доспехами. Восседая на спинах прирученных мамонтов, за учениями наблюдали воинские начальники. Никто не обратил особого внимания на двух пропыленных и покрытых коркой засохшей грязи незнакомцев, которые подъехали к огромному черно-красному шатру, расположенному в центре учебного плаца. Джориан с Карадуром привязали свою живность к коновязи, после чего Джориан по-швенски обратился к караульному:

— Король Джориан Ксиларский желает выразить почтение Великому Хану Гендингов. Он знает нас.

— Король, говоришь? — смерив Джориана презрительным взглядом, переспросил караульный. — Видал я прежде королей, но такого как ты — в драных обносках да еще в компании старой развалины на колченогом осле — чтой-то не припомню.

У караульного, здоровенного детины почти одного с Джорианом роста, были золотистые, заплетенные в косички длинные волосы и свисающие на грудь усы. Наряд его состоял из мешковатых шерстяных штанов, кольчуги, подбитого мехом плаща и шлема с зубчатым гребнем.

— И тем не менее мы король, — нимало не смутившись, повторил Джориан. — Не будешь ли так любезен доложить о нас?

— Грознейший из Грозных обучает свои войска. Не соблаговолит ли Ваше Высокомерное Величество присесть в передней и обождать его возвращения? склонившись в шутовском поклоне, отозвался караульный.

— Мы благодарим тебя, солдат. В скором времени мы найдем, что тебе ответить.

Караульный презрительно хмыкнул и отвернулся. Примерно через час к шатру подъехала на мамонтах группа Гендингов. По команде погонщиков огромные животные улеглись перед шатром, и седоки попрыгали с них на землю. Мамонты встали и затрусили прочь, а их седоки направились в караульное помещение.

Первым, блистая золоченым шлемом, вошел принц Вилимир, за ним по пятам следовали воинские начальники и телохранители. Джориан тотчас узнал это узкое, безбородое лицо и поднялся на ноги. Возникла легкая заминка, затем Вилимир произнес:

— Клянусь кишками Грайпнека! Ведь вы же Джориан, — у него получилось «Жориан», — бывший король Ксилара?

— Он самый, о Грознейший из Грозных.

Физиономию Вилимира прорезала волчья ухмылка.

— Ба, вот так штука! Мы наблюдали ваш побег из Ксилара… до чего, кстати, ловко сработано… но никак не ожидали увидеть вас здесь. Прошу!

Спустя немного времени они уже восседали на коврах в главном шатре, и Джориан держал в руках кубок, наполненный элем.

— Итак, бывший король, что привело вас в Швению? — спросил Вилимир, мелодично позвякивая золотыми подвесками.

— Да вот, выполняю одно небольшое поручение святого отца Карадура. А славно мы поменялись ролями, правда? Давно вы стали ханом?

— Три месяца назад, когда одна из дядюшкиных жен отравила старого мерзавца. Мы не смогли дознаться, какая именно, поэтому пришлось казнить всех; теперь у нас по крайней мере есть уверенность, что преступница получила по заслугам.

— Как орда? Все богатеет?

— Как раз сейчас мы готовимся к войне против Айлингов. Гнидмару пора преподать урок. Мы отправили посланника с нотой о недопустимости набегов на наши земли, а он нам вернул нашего человека без обеих рук. Расскажите-ка лучше о себе.

— Да, к слову сказать, ваш караульный — тот парень с усами до пят, — когда я подъехал к шатру, встретил меня с отменной наглостью.

Вилимир пожал плечами.

— Трудно ожидать от простого кочевника, что он будет на равной ноге с каждым сиднем, — Джориан уставился на Вилимира: в голосе хана ему почудилась насмешка. Но Вилимир, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Путешествуя по неизведанным южным землям, вы, должно быть, вдоволь нагляделись на разные диковины.

— О, этого хватало!

Джориан начал было описывать свои дорожные приключения, как вдруг почувствовал, что его мало-помалу охватывает непонятная вялость. Кубок едва не выпал из рук. Зеватас великий, мелькнуло в голове, неужто с этого можно было напиться?

Он стал рассказывать дальше, но язык заплетался. Рука, державшая кубок, разжалась, и эль пролился на ковер. Джориан с внезапным подозрением взглянул на Вилимира.

Хан щелкнул пальцами: вокруг плеч Джориана петлей обвился аркан и, затянувшись, сковал движения. Второй аркан со свистом мелькнул в воздухе: тиски стали вдвое крепче. Джориан замычал и, пошатываясь, вскарабкался на ноги. Однако два рослых сильных Гендинга растянули одурманенного Джориана на веревках и без труда сдерживали его беспорядочные рывки.

Вилимир с улыбкой наблюдал за происходящим.

— Что это значит? — едва ворочая языком, прохрипел Джориан.

— Ну, только то, что для войны с Гнидмаром нужны деньги, и награда, обещанная Ксиларом за твою голову, придется очень кстати.

Джориану казалось, что язык распух и не помещается во рту, но он все же выдавил из себя:

— Ты, чертов предатель! Клянусь железными причиндалами Имбала, я ведь тоже мог тебя выдать дяде, когда ты в Ксилар приперся.

— Разумеется, но будучи глупым сентиментальным сиднем, упустил свой шанс. Это лишний раз доказывает, что величайший из сидней не более, чем букашка под каблуком ничтожнейшего из кочевников. Заковать его в наши новые кандалы.

Тяжелые, сверкающие новенькой сталью наручники, соединенные короткой цепью, защелкнулись на джориановых запястьях: поворот ключа довершил дело.

— Отличная тарксийская работа, — пояснил Вилимир. — Ты должен чувствовать себя польщенным, мой добрый Джориан, — и хан обернулся к Карадуру, который сидел ни жив, ни мертв. — Итак, о колдун, как поступим с тобой? Ксиларцы, несомненно, хотели бы заполучить чернокнижника, который помог сбежать их правителю, но поскольку они, как все сидни, гнусные скупердяи, то наверняка ни льва не добавят к награде. Нам, опять-таки, нужен знающий колдун. Последнего пришлось казнить, когда он не сумел ответить на вопрос, кто отравил нашего дядю. И, наконец, в-третьих, мы можем приказать сей же час отрубить тебе голову; возможно, это было бы наилучшим решением. Что ты выберешь?

— Я… я буду вам преданным слугой.

Джориан с горечью взглянул на Карадура, который не смел поднять глаз.

— Бракки! — позвал хан. — Помести мастера Джориана в арестантскую, да приставь надежную стражу. Предупреждаю, он большой искусник бегать из-под замка. Изыми у него все ценности, одежду не трогай. Выдели конвой — хватит десяти воинов, — чтобы переправить его отсюда в Ксилар. Дай-ка сообразить… Ксилар в союзе в Виндией против Оттомани, Оттомань в союзе с Метуро против Гованнии, Метуро в союзе с Тарксией против Боуктиса, Гованния в союзе с Оссарией против Метуро. Следовательно, Ксилар находится в союзе с Виндией, Гованнией и Боуктисом против Оттомани, Метуро, Оссарии и Тарксии, а Солимбрия, Кортолия, Цолон и Ир держат нейтралитет. Значит, лучше всего перебраться через Эллорну в Боуктис, а оттуда, не заходя в Тарксию, через Солимбрию и Ир двинуть в Ксилар. Понятно?

— Да, о Грознейший из Грозных, — ответил тот, кого он называл Бракки.

Тут колени Джориана подкосились, и он без чувств грохнулся на ковер. Едва потеряв сознание, он снова очутился перед зеленым богом Твашей. Вместо того, чтобы почтительно приблизиться к божеству, Джориан диким голосом заорал:

— Почему ж ты не предупредил, что этот подлец устроил мне ловушку?

— Милый Джориан, тысяча извинений! — громко рыдая, запричитал бог. — Я всего лишь слабый божок, могущество мое невелико. Умоляю, не думай обо мне плохо! Я этого не вынесу. А теперь прощай: они забрали у тебя маленькую зеленую статуэтку, и с этих пор мне волей-неволей придется служить противному хану. Да пребудут с тобой боги, более сильные, чем я!

* * *

Со всех сторон окружив Джориана, конвой петлял по извилистым тропам, которые то взбегали в гору, то спускались в долины восточной Эллорны. Стоял туман, в просветах неясно маячили покрытые молодой листвой деревья, с ветвей капало. Влажную землю усеивали желтые, голубые и белые звездочки подснежников. Когда туман рассеивался, по обе стороны тропы становились видны горные вершины, где снег еще не стаял.

Горная цепь Эллорны и расположенная дальше к югу Козья Круча образовывали как бы две стены, которые огораживали лежащие между ними земли Новарии. Новария представляла собой широкий перешеек: он соединял расположенную на севере Швению с южными Федираном и Мальваной и в то же время отделял Срединное море от Западного океана. Между двумя горными цепями раскинулось холмистое пространство, имеющее форму неправильного прямоугольника и прозванное Новарией, или Землей Двенадцати Городов.

Существование двух горных цепей способствовало росту и процветанию Двенадцати Городов — государств Новарии, которые постоянно грызлись и воевали друг с другом, но зато могли не опасаться вторжения с севера грозных кочевых орд Швении, с юга жадных на добычу пустынников Федирана и с юго-востока — могущественной Мальваны. Немногочисленные горные проходы было довольно легко охранять.

Благодаря тому, что свирепые обитатели швенских степей и подавляющее большинство плодовитых законопослушных мальванцев боялись моря, как огня, водные перевозки по Срединному морю оказались всецело в руках новарцев и разноплеменного населения Янарета и Истхойна. Поэтому опасность морского вторжения в Новарию превосходящих сил с юга или севера была невелика — хотя вполне могло статься, что какому-нибудь из Двенадцати Городов, ослепленному ненавистью к соседу и желающему победить в местной сваре, в один прекрасный день взбредет в голову идея погрузить на корабли и доставить в свои пределы этих опасных чужестранцев. Такая перспектива лишала сна новарских канцлеров и министров, неплохо знавших нравы соплеменников. Они знали, что, стоит только умело подогреть страсти и для того чтобы получить перевес над врагом, их сограждане пойдут на любой риск и совершат любое вероломство.

Джориан по-прежнему ехал на рослом чало-гнедом Оузере, но руки его были скованы. Едущий впереди кочевник вел Оузера в поводу, другой кочевник держал конец аркана, петлей захлестнутого вокруг Джориановой шеи. Бракки непременно хотел пересадить Джориана на жалкую клячу, а Оузера запустить в ханские табуны: у степняков высоко ценились лошади достаточно рослые, чтобы выдержать вес тяжелого воина в полном вооружении. Однако начальник конвоя капитан Глом возразил на это, что Джориан тяжелее всех в отряде. Если взгромоздить его на отслужившую свой век низконогую савраску, клячонка неровен час сдохнет, и придется им дорогой покупать или красть другую верховую лошадь. В конце концов Бракки оставил под Джорианом Оузера, предупредив Глома, что тот головой отвечает за жизнь скакуна.

Итак, они кружили по горам. Дни проходили за днями, все круче уходили ввысь поднимающиеся справа вершины и все богаче становились покрывающие их снежные шапки. Это был центральный хребет Эллорны. Отряд пробирался вдоль новарской границы, стараясь держаться южных предгорий. Поглядывая на вздымающиеся слева лесистые кряжи, Джориан не сомневался, что, если бы только ему удалось преодолеть две-три сопки, он оказался бы на землях Тарксии.

А что потом? Тарксия, присоединившаяся к союзу против Ксилара, может статься, его и не выдаст. Но нет ни денег, ни оружия. Золото, похищенное в Реннум Кезимаре, меч, кинжал, лук, кольчуга — даже зеленого божка — все отняли. В Тарксии, которая находилась от Ксилара дальше, чем любой из Двенадцати Городов, он никого не знал.

Джориан твердил про себя единственное, слышанное от Карадура тарксийское имя — волшебник Вальдониус. Поскольку план доставить Ларец Авлена в Метуро по всей видимости провалился, Джориан мог свободно заниматься, чем ему вздумается. Однако неплохо было бы убедиться, что заклятье снято и сообразить, что же все-таки делать дальше. Как бы там ни было, решил он, а Вальдониус Тарксийский для начала вполне сойдет.

Первые несколько дней после отъезда из Истхойда Гендинги-конвоиры почти не разговаривали со своим пленником. Они не обижали Джориана, просто относились к нему так, как бесчувственный, но рачительный хозяин относится к домашним животным. Конвоиры следили за тем, чтобы довезти Джориана в целости и сохранности, потому что увечья могли значительно снизить ценность пленника, но выслушивать от него всякую ерунду они вовсе не собирались.

К тому времени, когда отряд, оставив позади швенские равнины, вступил на плоскогорье Эллорны, кипучая натура Джориана растопила лед недоверия. Очень помогло то, что Джориан свободно говорил по-швенски и никогда не упускал случая пошутить. К тому же, желая возбудить интерес Гендингов, он шел на всевозможные уловки. Наблюдая, например, как стражники разбивают лагерь, Джориан, словно бы вскользь, заметил:

— Эти горы точь-в-точь как горы Козьей Кручи, что лежат на сотни лиг к югу отсюда. Они напомнили мне времечко, когда кузнец-чародей задумал остудить свой докрасна раскаленный клинок, вонзив его мне… да, впрочем, это вам не интересно.

— Что ты там завел? — встрепенулся Глом. — Давай, рассказывай.

— О, вы кочевники, известные всезнайки, чтобы сидень не сказал, все равно не поверите. Зачем вам мои сказки?

— Мы тебе не позволим разжигать наше любопытство, а потом нас же и дразнить, — это первое, — сказал Глом. — А теперь рассказывай или, клянусь штуковиной Грайпнека, вот придушу тебя арканом, живо тогда заговоришь.

— Ну, так и быть, — сказал Джориан и принялся расписывать свое приключение с Ритосом-кузнецом.

К тому времени, когда они забрались в самое сердце Эллорны, у Гендингов вошло в привычку требовать по вечерам:

— Джориан! Расскажи историю!

Глом никогда не забывал убедиться, что по меньшей мере два стражника постоянно с оружием наготове охраняют Джориана. Он разбил ночь на дежурства, во время которых двое кочевников охраняли Джориана, а двое других несли общий караул.

— Мы, — пояснял Глом, — можем наткнуться на медведя-шатуна, а на высокогорье живут пещерные люди, они нападают иногда на малочисленные отряды. Слава Грайпнеку, нас этим не возьмешь, но нужно быть готовыми отразить нападение.

Однажды Джориан уловил обрывки разговора, которые навели его на подозрение, что в скором времени отряд повернет к югу и горными тропами двинется в Боуктис. Следовательно, если он хочет добраться до пределов дружественной Тарксии, самое время рвануть в бега. Этим вечером, рассказывая историю, Джориан превзошел сам себя.

* * *

— Вот заиметь бы мне мозги, как у кортольского короля Фузиньяна, — начал он, — так я б от вас, тупиц, давным-давно удрал; но увы! Боюсь, я вас ни капельки не умнее. Помните, я третьего дня рассказывал про Фузиньяна, сына Филомена Доброхота? Росточку он был небольшого, однако живой да смышленый, за что и получил прозвище Фузиньян Лис. Я тогда еще рассказывал о временах, когда он посеял Зубы Гримнора и был изгнан из Кортолии.

После того, как он отвоевал королевство и свою любимую королеву Дэнуду, до поры до времени все шло гладко. А затем в один прекрасный день королева исчезла; в спальне царил такой разгром, будто там дрались. Фузиньян, конечное дело, затужил не на шутку. Двое детишек только разжигали его горе: знай, цепляются за мантию да спрашивают, когда, дескать, мамочка вернется?

После пропажи королевы Фузиньян чего только не делал: и на розыски посылал, и указы издавал, и награду сулил, и со знающими людьми беседовал — пытался дознаться, что сталось с его возлюбленной. Сперва он кинулся к придворному чародею, доктору Эйчосу; тот составлял гороскопы, гадал по птичьему полету, вызывал духов, но толку не добился. Затем Фузиньян по очереди спросил совета у всех дипломированных колдунов и колдуний королевства, однако ж и они не помогли.

Наконец обратился он к одной особе, хоть до той поры божился, что близко к ней не подойдет, — это была ведьма Гло, проживавшая в пещере в горах южной Кортолии. Гло прославилась тем, что на протяжении двух поколений оказывала кортольской монархии медвежьи услуги. К тому ж ей приспичило сделаться придворной колдуньей заместо престарелого Эйчоса. Эту плату она и прежде требовала с кортольских королей за свою работу. Но так уж получалось, что от ее заклинаний вечно был один только вред, поэтому ни один из королей ей этой должности не дал.

И вот королю Фузиньяну, который уж всякую надежду потерял, волей-неволей пришлось отправляться на юг. Отыскал он пещеру Гло и спрашивает, что, мол, с супругой его приключилось.

«И всего-то? — с готовностью отвечает Гло. — Недавно один тролль, который прежде жил на Эллорнских горах, поселился в Чарующих Пустотах. Ден пять тому назад знакомый демон мне шепнул, будто этот тролль приволок туда женщину».

А надо вам сказать, что Фузиньяну Чарующие Пустоты были хорошо известны, потому как папаша его, Филомен Доброхот, как-то повелел их изучить и нанести на карту, и Фузиньян в юности самолично там побывал. Чарующими Пустотами называли цепь известняковых пещер на склоне оврага в нескольких лигах от пещеры Гло. Однако местные жители обходили их стороной: очень уж были они неприступные, да к тому ж еще поговаривали, будто там водятся злые духи.

«Можешь ты, — спрашивает Фузиньян у ведьмы, — наслать какое-нибудь заклятье, чтоб выманить этого тролля из пещеры и убить его?»

«Увы, нет, сир! — отвечает Гло. — Знай же, что тролли, хоть сами не очень-то сильны в колдовстве, никаким заклятьям не поддаются. Есть, правда, у меня одно заклинание, но оно требует долгой подготовки, и к тому же пока заклинание произносится, тот, против кого оно направлено, должен сохранять полную неподвижность».

«Тогда, — молвил король, — я самолично загоню чудище в логово и постараюсь его убить».

«Не советую, — говорит Гло. — Этот старый тролль по прозвищу Вуум необычайно крепок. Оружие отскакивает от его чешуйчатой шкуры, как от гранитной статуи, и такова его сила, что он тебя запросто сгребет, разорвет на мелкие кусочки, руки-ноги повыдергивает да разбросает по своему оврагу».

«Тогда я приведу своих самых доблестных солдат, и мы побьем его числом».

«И эдак не выйдет, Твое Величество. Вход в Чарующие Пустоты находится как раз посередь скалы, и ежели ты веревку со скалы спустишь, так лишь по ней и можно туда добраться. К тому ж в пещеры ведет единственный вход — очень узкий, — и твоим людям придется лезть к Вууму поодиночке, а уж он их на кусочки разорвет, и не сомневайся».

«Ежели все так обстоит, как же сам-то Вуум входит и выходит?»

«Он ведь тролль, у него на руках и ногах не ногти, а настоящие крепкие когти, которыми он цепляется за мельчайшие трещины в скале, — ты их и разглядеть-то не сможешь. Поэтому взобраться на скалу Вууму не труднее, чем белке на дерево».

«А что, ежели напротив входа в пещеру установить катапульту и, когда он высунет голову, запустить копьем?»

«Он так востер да проворен, что непременно углядит летящее копье и успеет юркнуть назад в пещеру».

«Ладно, — говорит Фузиньян, — чему быть, того не миновать. Пусть я погибну, но честь не позволит мне оставить дражайшую супругу в лапах этого паразита».

«И что ты намерен делать?» — спрашивает Гло.

«Как что? Поеду в Чарующие пустоты, спущусь по скале, войду в пещеру и попробую убить Вуума».

«Ах, сир! На кого ж ты покинешь Кортолию? Сперва нас твой добрый, но безрассудный папаша чуть в гроб не вогнал. Ежели ты сейчас помрешь, мы на долгие годы попадем под регента, пока твой старший пострел в возраст не войдет; сам знаешь, какие опасности это сулит. Будь у тебя хоть один шанс, я б тебя первая благословила на подвиг. Но сам посуди: этот тролль уж никак не ниже тебя, зато вдвое толще и раза в три тяжелее. Шкура у него прочная, словно он крокодил мальванский, а пальцы крошат камень…»

«Стоп, — молвит король. — Говоришь, вдвое толще меня?»

«Ага, и весь будто из железа…»

«Дай подумать, — говорит Фузиньян. — Я пытаюсь припомнить карту Чарующих Пустот, что была вычерчена в годы папиного царствования. О Гло, скажи-ка: ежели я этого Вуума утихомирю, возьмешься добить его каким-никаким заклинанием?»

«Ну, сир, знаю я одно заклинание, вызывающее молнию; давным-давно открыл мне его святой из Мальваны. Заклятье это почти так же опасно для заклинателя, как и для жертвы, но ежели Вуум будет стоять смирно, я, пожалуй, попытаюсь. Только ты должен слово дать, что, коли все гладко сойдет, я получу лицензию и стану твоей придворной колдуньей…»

«Ладно, ладно, — молвил Фузиньян. — Так я и знал, что этим кончится. Получишь и лицензию, и должность, но запомни — только в том разе, ежели твои гром и молния ударят куда следует. А теперь я пойду готовиться к схватке».

Вернулся король в столицу и отобрал там самых быстроногих скакунов, самое надежное оружие и сотню лучших воинов. А еще взял он с собой набор волынок, какие в большом ходу у пастухов горной Гованния; Фузиньян давно пытался научиться играть на волынке. В Кортолии бытовало мнение, что звук у этого инструмента на редкость противный, даже когда играет искусный волынщик, а уж когда Фузиньян принимался терзать мехи, у него такое выходило, — нет слов описать.

Поскольку Фузиньян был королем, никто, кроме Дэнуды, не осмеливался сказать ему прямо в глаза, какие чувства вызывает эта игра, но по тому, как придворные в ответ на его расспросы жались и мямлили, он очень скоро раскусил, что они думают на самом деле. Поэтому Фузиньян взял за правило упражняться в своей подземной темнице, где никого не мог потревожить — разве только одного-двух преступников. Король был человек гуманный и за то, что узникам приходилось выслушивать его игру, откладывал исполнение приговоров.

Еще прихватил Фузиньян карту Чарующих Пустот, составленную при Филомене, и по дороге внимательно ее изучил. Ну, долго ли, коротко ли, подъехал король к оврагу, куда выходили Пустоты. Расположился он на другой стороне оврага, как раз напротив входа в пещеру, и достал свою волынку.

И вот, только он разыгрался — все сто отборных воинов в это время заткнули уши, — из пещеры высунулся тролль, да как зарычит: «Это что за адский вой?»

«Никакой не адский вой, а сладкозвучные напевы моей волынки», — отвечает Фузиньян.

«Ну, и зачем ты меня терзаешь этими напевами?» — спрашивает Вуум.

«Затем, что я король Фузиньян, у которого ты похитил королеву; я желаю ее забрать, а тебя выгнать за пределы королевства».

«Ого! — с изумлением говорит тролль. — Так этот мышонок и есть наш король, да? Знай же, червяк: твою женщину я намерен оставить себе, а ежели ты и дальше будешь приставать, так пожалеешь».

Поругались они маленько, а потом Вуум вылез из пещеры; цепляясь, как нетопырь, за отвесную скалу, спустился он в овраг и с диким ревом стал карабкаться на противоположный склон, чтоб посчитаться с Фузиньяном и его людьми. Воины осыпали его градом стрел, но те лишь отскакивали от чешуйчатой шкуры тролля. Затем Фузиньян и воины повскакали в седла и были таковы, а тролль остался с носом. Но стоило Вууму вернуться в пещеру, как Фузиньян вновь занял свой пост и принялся музицировать.

Так продолжалось довольно долго: король дни и ночи напролет извлекал из своих волынок омерзительные звуки, но сколько Вуум ни пытался его сцапать, ничего не вышло — Фузиньян успевал дать деру. Наконец даже железная сила тролля стала иссякать, теперь он довольствовался тем, что лежал, затаившись, у входа в пещеру и с руганью швырял камнями в своего мучителя. Когда мимо свистели камни, Фузиньян прикрывался щитом, а на ругательства и вовсе внимания не обращал.

Наконец тролль крикнул через овраг: «О король, ежели хочешь заполучить обратно свою жену, давай сразимся один на один! Я могу бороться, боксировать, фехтовать, могу драться на копьях, топорах, дубинках, ножах, могу обменяться с тобой на расстоянии выстрелами из лука, самострела, рогатки или пращи. Может, еще чего придумаешь, чтоб покончить с нашими разногласиями?»

«Раз ты меня вызвал, — молвил Фузиньян, — значит, оружие выбираю я. И не буду я с тобой бороться, боксировать или драться на мечах, копьях и все такое, потому как слишком хорошо знаю твою силу и неустрашимость. Но я согласен вступить с тобой в честное единоборство».

«Что еще за единоборство?»

«Мы устроим состязание по бегу в твоих собственных пещерах. Побежим от входа по главному коридору, обежим пещеры по кругу и снова встретимся у входа».

Они все подробно обсудили, и тролль признал, что состязание честное. Тут Фузиньян говорит: «Теперь давай договоримся. Ежели ты победишь, я удалюсь и без всяких оговорок оставлю тебе Чарующие Пустоты и Дэнуду. Ежели я — ты отдаешь мне Дэнуду и тотчас покидаешь пределы королевства».

Заспорили они сызнова, но когда Фузиньян принялся было раздувать свою волынку, Вуум тут же на все согласился. Фузиньян ему и говорит: «Мой добрый тролль, я тебе, конечное дело, доверяю, но, чтоб чего не вышло, пока я буду в пещере, отнеси Дэнуду на дно оврага; пусть она там посидит, а мы тем временем проведем состязание. У моих солдат приказ: в случае какого-либо вероломства с твоей стороны хватать женщину и бежать, не пытаясь даже меня спасти».

«А как, господин король, насчет вероломства с твоей стороны?»

«Само то, что я у тебя в руках, надежная порука, — отвечает Фузиньян. — Завсегда можешь прихлопнуть меня, словно клопа, ежели увидишь, что я на руку не чист».

Спустился Фузиньян на дно оврага, и Вуум с Дэнудой на плече сделал то же. Затем тролль взвалил на плечо Фузиньяна и уж вместе с ним поднялся по скале ко входу в пещеру. Король потом признавался, что не может припомнить в своей жизни ничего более омерзительного, чем подъем на чешуйчатом зловонном плече этого чудища. Но долго ли, коротко, добрались они до пещеры. Тролль дал Фузиньяну фонарик, каким обычно разгонял темноту, — вместо огня в нем роились светлячки. Другой фонарик взял сам Вуум. После этого Фузиньян высунулся из пещеры и сказал жене: «Дорогая, все в порядке, можешь подавать сигнал».

«Приготовились! Внимание! Марш!» — крикнула она; Вуум и Фузиньян понеслись, как ветер, или почти как ветер, ежели учесть, что в пещере было темно, пол весь в рытвинах, да притом надо было уворачиваться от сталактитов и сталагмитов.

Юркий быстроногий Фузиньян рассчитывал, что прямо на старте обойдет своего неповоротливого соперника; тому, слышь-ка, требовалось время, чтоб скорость набрать, хотя, разогнавшись, он показывал неплохие результаты. И вот Фузиньян, недолго думая, рванулся вперед и обогнал Вуума на два шага. Вуум-то знал Пустоты лучше, чем Фузиньян, который в них лет десять не бывал, и стал нагонять короля. Однако тут он угодил головой в сталактит: сталактит переломился, и на Вуума с грохотом посыпались огромные куски известняка. Особого вреда обвал не причинил — ведь Вуум был из породы троллей, — но происшествие выбило его из колеи, и Фузиньяну удалось опередить соперника еще на шаг.

Надо сказать, Фузиньян внимательно изучил карту и знал, что в круговом коридоре, о каком он с Вуумом толковал, есть одно узкое место. И вот, добежав до сужения, король извернулся всем телом и живо проскользнул в лаз. Зато нагонявший его Вуум накрепко застрял. Он наверняка знал про этот узкий проход, но, похоже, ни разу не проверил, влезет туда его тело или нет. Фузиньян притормозил и так забористо обругал Вуума, что тролль, не помня себя, с диким ревом забился в расщелине, но только еще больше застрял. Тролли, как видите, не шибко-то умный народ, мозги у них варят не лучше, чем у комилакхских обезьянцев.

Добежал, значит, Фузиньян сызнова до входа в пещеру и покликал своих молодцов — часть из них к тому времени обходным путем забралась на вершину скалы над входом в пещеру, чтобы сбросили веревку до самого дна оврага. Затем Фузиньян отдышался, спутался в овраг и заключил Дэнуду в любящие объятия. После этого они вдвоем вскарабкались по противоположному склону, и король подал ведьме Гло знак начинать.

Разожгла ведьма огонь, подвесила котел, бросила в него глаз саламандры, палец лягушки и еще какую-то дребедень. И произнесла она страшное заклинание и магическую формулу: потемнело небо, задул холодный ветер, пошел дождь, воздух наполнился шелестом невидимых крыльев и зловонными испарениями Преисподней. Указала ведьма волшебной палочкой на вход в пещеру — из налетевшей тучи сверкнула молния и ударила в склон горы, но входа в пещеру не задела. Взмахнула Гло палочкой еще раз — и молния пронзила другой склон. Битый час махала ведьма волшебной палочкой да бормотала страшные заклятия, и каждый раз сверкала молния, гремел гром, но сокрушить вход в Чарующие Пустоты, кажись, никак не удавалось. В промежутках между раскатами грома из пещеры был слышен дикий рев попавшего в западню тролля.

Затем грозовая туча унеслась прочь, а Гло, так и не сумев поразить цель, без чувств грохнулась оземь. Фузиньян, Дэнуда и воины, которые вымокли до нитки и чуть не оглохли от грома, в замешательстве топтались на краю оврага; вдруг под ногами раздался глухой гул. Земля заходила ходуном, скала с ужасным грохотом обрушилась, бушующий шквал обломков завалил вход в Чарующие Пустоты, и в воздухе повисло удушливое облако пыли. На другом склоне оврага тоже случился оползень, и ежели б Фузиньян не оттащил свою королеву от края обрыва, им бы несдобровать. И вот, овраг теперь был наполовину засыпан обломками; от Пустот и тролля не осталось и следа — только из-под камней сочилась неизвестно откуда взявшаяся липкая зеленая жижа.

Так пришел конец Пустотам и Вууму, и вся честная компания с ликованием возвернулась в город Кортолию. Гло потребовала должность придворной колдуньи, да Фузиньян ей отказал: дескать, не она убила тролля, потому как гром и молния ни разу не попали куда следует. А что землетрясение подоспело, так это, дескать, простое совпадение. Ведьма же стояла на том, что ежели ее молнии и не поразили засевшего в пещере Вуума, зато нарушили естественное равновесие, отчего и начались подземные толчки. И она, значит, честно выполнила условия сделки, хоть, может статься, допустила мелкие промашки.

Доспорили они чуть не до драки, потому как Фузиньян был король справедливый и не мог просто взять да прогнать Гло, чтоб не приставала. Наконец Дэнуда предложила спросить совета у беспристрастного чужеземца. Они обратились к тарксийскому наместнику бога, и тот решил спор в пользу Гло. Поскольку доктору Эйчосу в любом разе пора было отправляться на покой, по виду все сошло гладко. Но не успела Гло и пяти дней порадоваться новой должности, как подхватила чахотку от одного из придворных и в три дня преставилась. Так что в конечном счете Эйчос недолго пробыл в отставке.

Дэнуда уверяла супруга, будто Вуум ее и пальцем не тронул, разве только заставлял часами играть с ним в шашки. Однако вскоре обнаружилось, что королева понесла. Родился у нее ребеночек, да такой большой и крепкий, каких в Кортолии прежде не видывали. Хуже того — как стал он подрастать, кожа на нем загрубела и вся чешуей пошла, будто у крокодила.

Мальчик, по счастью, не был бесспорным наследником, потому как имел двух старших братьев; и хоть уродился не шибко умным, зато радовал всех добродушием и послушанием. Названный Фузариусом, он вырос и стал знаменитым воином: он ведь был вдвое сильнее обычного человека, да к тому ж имел такую отменно крепкую шкуру, что доспехи ему были ни к чему. Фузариус, правда, перед боем надевал латы — не любил получать удары, которые оставляли на нем синяки и царапины, а достанься они кому другому — так насмерть бы уложили.

У Фузиньяна, конечное дело, имелось свое личное мнение о том, кто же истинный родитель Фузариуса. Но он был философ и принимал вещи такими, какие они есть.

Джориан украдкой огляделся. Один из охранников, свернувшись калачиком, мирно посапывал под деревом. Что касается остальных, некоторым из них полагалось сейчас спать, чтобы не сморило, когда наступит время дежурства. Вместо этого они жадно ловили каждое слово Джориана.

— Говорят, — снова завел он, — будто Фузариус повстречал как-то раз льва-одиночку…

* * *

Час проходил за часом, а Джориан все говорил. Истории сыпались из него, как из рога изобилия: одни он передавал по памяти, другие сочинял прямо на ходу. Рассказывая тихим невыразительным голосом, Джориан беззастенчиво растягивал сказки, уснащал их кучей ненужных подробностей и старался нагнать побольше скуки. В результате к полуночи весь конвой спал мертвым сном. Посты не были выставлены, потому что Глом задремал прежде, чем собрался этим заняться. Над поляной разносился мирный храп Гендингов. Джориан встал. Он сунул руку за пояс и нащупал единственную вещь — не считая одежды, которую у него не отняли, — набор отмычек. Увидев его оружие и пояс с деньгами, Гендинги пришли в такой восторг, что не потрудились как следует обыскать. Как только в руках у Джориана очутилась одна из гнутых проволочек, отомкнуть наручники стало делом одной минуты.

Осторожно, боясь звякнуть цепью, Джориан опустил кандалы на землю и взял меч в ножнах, который лежал в траве подле одного из охранников. Меч предназначался для конного боя: он был прямой, двуручный, очень длинный — длинней Рандира — и имел плоскую крестообразную рукоятку. Конечно, этот меч не шел ни в какое сравнение с тем, что Джориан позаимствовал когда-то у Ритоса-кузнеца, но выбирать не приходилось.

Джориана так и подмывало стащить у Гендингов пару кошельков. Насколько он знал, кочевники захватили с собой значительную сумму, предназначенную на подкуп чиновников Солимбрии и Ира, дабы те не чинили препятствий, когда Джориана повезут по их территории. Однако все кошельки были надежно привязаны к поясам кочевников, и пытаться их стянуть значило идти на заведомый риск: кто-нибудь из Гендингов мог проснуться.

Оузер насторожил уши и тихонько всхрапнул, когда Джориан неслышной тенью подкрался к лошадям, потрепал его по носу и распутал привязь. Разумеется, для ночного побега конь темной масти подошел бы куда лучше, чем чало-гнедой Оузер, но то, что жеребец знал Джориана, тогда как другие лошади могли переполошить весь лагерь, попытайся он увести одну из них, решило дело.

Сжимая в одной руке поводья, а в другой краденый меч, Джориан со всеми предосторожностями вывел Оузера из табуна и, повернув к югу, стал взбираться на ближайшую сопку. На вершине, которая из лагеря уже не просматривалась, Джориан задержался, чтобы определиться по звездам. Узкий серп луны давно закатился, но звезды, мерцавшие в переплетеньи веток, еще не покрывшихся свежей листвой, указали ему, где искать Тарксию. Удовлетворенно хмыкнув себе под нос, Джориан зашагал вниз по склону.

Глава 9

Смарагдовое божество

Река Сфердар, петляя, текла по центральной равнине Тарксии, где запряженные в деревянные плуги буйволы вспахивали сырую черную землю. Луга, а также обочины дорог и полей, которых не касался плуг, сплошь заросли полевыми цветами.

На берегу Сфердара, в нескольких лигах от Срединного моря, раскинулся столп морского судоходства город Тарксия. Издали крепостная стена производила внушительное впечатление, но при ближайшем рассмотрении становилось очевидным, что она устарела и нуждается в починке. Стена была выстроена не из камня, а из кирпича, и не могла устоять под обстрелом из новейших осадных орудий. Многие зубцы обвалились, а по кирпичной кладке то и дело, змеясь, пробегали огромные трещины — следствие неровной осадки. Что касается обороны, тарксийцы уповали скорее на своего бога и оккультные силы, подвластные его духовенству, нежели на оружие и укрепления. С самого установления теократии эти оккультные силы внушали такое благоговение соседним странам, что нападать на Тарксию у них не возникало никакой охоты.

Сам город казался меньше и неказистее, чем можно было ожидать от крупнейшего порта Срединного моря. Улочки были узкие, извилистые и грязные. Большая часть зданий представляла собой либо высокие, перенаселенные доходные дома, либо лачуги, кое-как слепленные из разрозненных кирпичей и досок. Даже у богатых тарксийцев дома были небольшими и почти без отделки. Улицы заполняли толпы неброско одетых мирян и облаченных в черные рясы служителей бога Горголора.

Над городом вздымалось огромное, подавляющее своими размерами строение: храм Горголора, бога-покровителя Тарксии и согласно учению — верховного божества вселенной. Это был самый большой, пышный и богатый храм Новарии, превосходящий своим великолепием даже святилище Зеватаса в Солимбрии. Отличительной особенностью этого храма являлся гигантский купол, венчающий крестообразное основание.

Купол, опирающийся на барабан и парусный свод и усиленный полукуполами и контрфорсами, возносился ввысь на триста пятьдесят футов. Его золоченая черепица ослепительно сверкала под лучами весеннего солнца. По углам здания располагались четыре стройных башни, с которых служители Горголора трижды в день призывали тарксийцев на молитву. На территории вокруг храма был разбит парк и выстроены служебные помещения, в том числе и дворец наместника бога.

Спуск от храма Горголора вел на набережную с ее причалами, кораблями и портовыми кабаками. Река Сфердар, разбухшая от притоков, впадающих в нее выше и ниже города Тарксии, петляя, несла свои воды на восток через огромную Болотину Спраа в Срединное море. В тарксийских водах была настрого запрещена охота на морских коров: питаясь болотными растениями, эти животные не давали им заполонить реку.

* * *

На спуске, ведущем от храма к набережной, теснились жилища наиболее преуспевающих тарксийских мирян, в число которых входил и волшебник Вальдониус. В девятнадцатый день месяца Вороны, около полудня, Джориан постучал в дверь дома Вальдониуса. Привратник распахнул смотровое окошко.

— Доктор Вальдониус дома? — спросил Джориан.

— Ну, а если и дома? — отозвался привратник, с отвращением взирая на оборванные лохмотья и нечесаные космы посетителя.

Левую руку Джориана перехватывала желтая повязка, на которой характерным для Тарксии архаичным шрифтом было выведено:

ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫЙ ЕРЕТИК-ЗЕВАТИСТ

— Прошу тебя, доложи, что прибыл посланец доктора Карадура.

Смотровое окошко захлопнулось, и дверь тотчас распахнулась. Стоило Джориану переступить порог, как привратник отпрянул и сморщил нос.

— Походишь, старина, пару месяцев немытым, — проворчал Джориан, — небось, еще не так завоняешь!

Когда привратник, миновав прихожую, ввел Джориана в уютную гостиную, тот замер и в изумлении разинул рот. Один из двух сидящих за трапезой мужчин — здоровенный плешивый толстяк — был, скорее всего, Вальдониус. Вторым оказался Карадур.

— Приветствую тебя, мастер Джориан, — сказал Вальдониус. — Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы сообразить: ты каким-то образом удрал от варваров, — затем он обернулся к Карадуру. — Видите, старина, мои предсказания оправдались. Разве я не говорил, что к полудню он будет здесь?

— Приветствую тебя, доктор Вальдониус, — ответил Джориан и с ходу напустился на Карадура. — Что ты здесь делаешь, провалиться тебе в сорок девять мальванских преисподних? Последний раз, как мы виделись, ты наплевал на меня, на свое поручение и подрядился шаманить у Хана Вилимира!

По темным морщинистым щекам Карадура градом заструились слезы.

— Ах, сынок, не суди меня так жестоко! Что тебе за польза, если б меня отправили вместе с тобой в Ксилар или сразу убили? Что еще — при всей чистоте побуждений — я мог сделать?

— Ты мог хотя бы кинуться Вилимиру в ноги, либо припугнуть, что нашлешь, мол, на него какую-нибудь погибель. А ты вместо этого чирикнул: «Да-да, мой повелитель!» — и бросил меня на произвол судьбы, даже заступиться не подумал.

— Но ты же спасся от смерти!

— Не твоими молитвами. А потом, я думаю, когда ты прознал, что Вилимир хочет взять тебя на войну с той, другой, ордой и заставить скакать во весь опор по степи, ты, заботясь о своем драгоценном здоровье, предпочел дать деру и продолжить путешествие, не так разве?

— Ах, возлюбленный мой сын, конечно, нет! Ты же не знаешь, каких трудов мне стоило одурачить варваров, чтобы совершить побег и попытаться догнать тебя…

Вальдониус вдруг разразился громовым хохотом, в котором потонули излияния старика.

— Карадур, — жизнерадостно вскричал он, — ваш юный друг умен не по годам! Я полагаю, мастер Джориан, ты недалек от истины. Тем не менее раз уж я старше — хоть, может, и не умнее, — позволь дать тебе один совет: даже если твоя догадка верна, не следует считать, будто человеком владеет лишь то побуждение, которое ты ему приписываешь. Потому что человеческие побуждения обычно противоречивы: эгоизм борется с тягой к справедливости, а страхи перемешаны с надеждами. Что если добрейший Отец Карадур на минутку позволил чувству самосохранения возобладать над остальными соображениями? Разве с тобой этого никогда не случалось? К тому же он стар и немощен, куда ему тягаться с могучим юным героем вроде тебя. Поэтому напрасно было бы ждать от него несгибаемой храбрости Гиша Великого или Фузиньяна Лиса.

— Я не герой, — пробурчал Джориан. — Я всего лишь простой ремесленник и желал бы обзавестись хозяйством да зарабатывать на кусок хлеба с маслом. Однако ж я не сбежал, не бросил Карадура в джунглях и степях, где мы давеча блуждали, хоть мне это было проще некуда. Но сделанного не воротишь. Как обстоят дела?

Вальдониус осклабился.

— События приняли исключительно любопытный оборот. Но, любезнейший Джориан, навряд ли мне стоит призывать злобных духов из запретных реальностей и нечестивых измерений, коим несть числа в бездонных глубинах пространства и времени, дабы предсказать, что сейчас ты нуждаешься в трех вещах: основательном обеде, ванне и услугах цирюльника. Я не ошибаюсь?

— В самую точку, господин. Ежели волосы не остричь, я скоро буду спотыкаться о них при ходьбе. Что до ванны, так твой привратник, как меня унюхал, чуть в обморок не грохнулся, бедолага. Однако ж еда всего желаннее, а то я и сам, неровен час, в обморок упаду.

— На что ты существовал после побега?

— Если какому фермеру надо было дров нарубить, я подряжался за харч для меня и жеребца. Ежели он платить не хотел — ну, ни в какую, — я крал у него несушку. Я потратил кучу времени, чтобы обучиться этому искусству, когда задумал бежать из Ксилара. Благодарствую, красотка, — сказал Джориан хорошенькой служанке, которая подала ему кубок вина, в то время как другая обильно уставляла стол яствами.

— Возможно, за это умение ты впоследствии станешь знаменит, как Джориан Лис, — хихикнул Вальдониус.

— Или хотя бы как Джориан-курокрад.

— Как тебя встретили на тарксийской границе?

— Я назвался Мальто из Кортолии, сказал, что ищу, мол, честную поденную работу, — с набитым ртом отозвался Джориан. — По правде говоря, я им не больно-то приглянулся — то ли запах мой не понравился, то ли пустой кошелек, но потом они там о чем-то пошептались и выдали разрешение сроком на тридцать дней. Поп из караульной команды нацепил мне эту чертову повязку, будто я сифилитик заразный.

— С их точки зрения это, безусловно, так, — сказал Вальдониус. — В твоей голове копошатся запретные мысли, кои, если их не сдерживать, могут распространиться среди простого люда и подточить хрупкие устои беспрекословного приятия Истинной Веры, которые теократия столь долго и упорно пыталась привить народу Тарксии.

— Знаю; они взяли обещание, что пока я нахожусь в Тарксии, то не стану разговаривать с местными жителями на религиозные и философские темы. Надеюсь, я еще не нарушил запрет?

— Это неважно; за триста лет теократия неплохо научилась пресекать гибельные веяния такого рода. Однако сейчас страна охвачена брожением и недовольством, потому что многие служители бога стали просто распутниками в сутанах и взяточниками, а обещанных ими благ не видно и в помине. Идеи имеют свойство просачиваться через границы, невзирая на стены и стражу. Соблюдай в своих разрушительных высказываниях разумную осторожность, и тебе нечего опасаться.

— Удивляюсь, как они вообще меня пропустили!

— Возможно, на них оказали невольное впечатление аристократические повадки, которые ты усвоил, пока был королем. Они тебя приняли за разорившегося дворянина, который может оказаться полезным, если его подмаслить.

— И которым я сам себя немного чувствую, — Джориан начисто выскреб тарелку и, сыто отдуваясь, откинулся на подушки. — Наелся, клянусь Зеватасом! Нет лучшей приправы к еде, чем волчий аппетит. А теперь, мои ученые собратья, умоляю, расскажите: как поживает Ларец Авлена и связанный с ним проект?

Вальдониус хихикнул. Он вообще без умолку смеялся, хихикал и улыбался, но Джориану казалось, что этому веселью не хватает добродушия.

— Итак, Ларец Авлена, — сказал Вальдониус, на северный манер превратив имя в «Аулен», — находится в полном порядке и надежно заперт в моем погребе, где он и останется до тех пор, пока вы, господа, не поможете мне осуществить некое предприятие.

Джориан в упор глянул на Карадура, из глаз которого тут же снова полились слезы.

— Как же я был глуп! — всхлипнул мальванец. — Если только доживу до Конклава, прерву все отношения с коллегами и удалюсь в отшельники, раз ни у кого совести не осталось.

— Ну-ну, старина, — сказал Вальдониус, — не стоит уж так убиваться. В конце концов то, что я делаю для сообщества волшебников здесь, в Тарксии, не менее важно, чем то, что собратья Альтруисты предлагают осуществить в Метуро.

— И что же ты намерен сделать в Тарксии? — спросил Джориан.

— Прежде чем я продолжу, позвольте предупредить, что об этом разговоре никто, кроме нас троих, знать не должен и что на любителей двойной игры управа у меня найдется. Карадур утверждает, будто ты порядочная балаболка.

— Нет, ежели тайна стоит того, чтоб ее хранить. Твою тайну я сохраню.

— Значит, договорились. Ты бывал в храме Горголора?

— Не-а, только издали видал, как сюда ехал.

— Так вот, в храме установлен жертвенник, за жертвенником высится постамент, а на этом постаменте стоит одно из чудес света.

— Смарагдовая статуя Горголора? Слыхал ли я о ней?

— Да. Статуя представляет собой лягушку, высеченную из единого изумруда — но величиной лягушка со льва или медведя. Это самый большой из всех известных изумрудов; он один дороже всех сокровищ мира вместе взятых. Служители бога без конца превозносят ярчайшее сияние статуи: говорят, если маловер взглянет на нее, то враз ослепнет. Однако я на эту статую смотрел много раз, и ничего моим глазам не сделалось. Когда Горголор нисходит в нашу реальность, он, по утверждению попов, вселяется в эту статую; поэтому молитвы всех верующих — начиная с наместника бога и до последнего нищего — обращены к ней. Теперь скажи, что произойдет, если статуя вдруг исчезнет?

Джориан внимательно оглядел Вальдониуса из-под густых бровей.

— Надо думать, это вызовет страшный переполох среди духовенства.

— Переполох, мой юный друг, это еще слишком мягко сказано.

— Зачем статуе пропадать?

— Как ты и сам догадываешься, цвет тарксийского общества уже давно разочаровался в принципах теократии. Взять хотя бы меня. Служители бога дозволяют практиковать лишь незначительные аспекты волшебства: ничего нельзя, кроме гадания и симпатической магии. Никакого колдовства и некромантии, пусть даже они приносят пользу и направлены на благие цели. Почему, спрашивается? Да потому, что их богословы, опираясь отнюдь не на научные исследования, а на свои заумные казуистические рассуждения, утверждают: духи, вызванные подобным способом, по определению являются злобными сущностями, противодействующими доброму богу Горголору. Следовательно, общение с этими духами — ужасная ересь, которая по праву карается сожжением на костре. И я, способный — при условии свободы творчества — далеко продвинуть вперед оккультные науки, вынужден заниматься жалкими бирюльками: составлять гороскопы и впадать в транс, чтобы отыскивать клиентам потерянные браслеты.

Причины для недовольства у нас разные, но в одном все сходятся. Путы устарелой богословской системы связывают нас по рукам и ногам. Наше государство остановилось в развитии, тогда как остальные новарские страны достигли огромных успехов в науках и искусстве. Я мог бы привести множество примеров идиотских притеснений литературы и искусств, запретов на свободу слова и тому подобное. Да вот, лишь в прошлом месяце…

— Прощения просим, — вмешался Джориан, которому надоело слушать про тарксийские злоключения. — Я, кажись, понимаю причины твоего недовольства. Вернемся к статуе. Такую огромную штуковину в кармане не унесешь; скажи, что ты задумал?

— В Ларце, который твой благородный соратник так кстати сюда приволок, находится одно уменьшающее заклинание, как нельзя лучше подходящее для моей цели. Оно гораздо удобнее нынешних уменьшающих заклинаний, потому что они оставляют без изменений вес уменьшаемого предмета. Если статуя весит, скажем, десять талантов и мы ее уменьшаем до размеров ладони, оставляя вес без изменений, ее будет так же трудно поднять, как и сейчас. Более того, из-за сосредоточения веса на малой площади она может даже проломить постамент. На тот случай, если тебе придется переносить статую, должен предупредить, что от уменьшения веса масса не меняется.

— Разве это не одно и то же?

— Вес — это сила, с которой планета притягивает к своему центру различные объекты — вроде тебя и Горголора. Масса — это свойство, которое вызывает сопротивление объекта при резких переменах состояния, например, при начале движения и остановке. Вес и масса всегда находятся в равном соотношении — за исключением случая, когда на это соотношение влияет могущественное заклинание. Если ты бежишь с уменьшенной статуей в руках, не воображай, что ее можно так же легко остановить, как полет кирпича или камня. А попытаешься — так инерционная масса статуи живо зашвырнет твою задницу выше крыши.

— Какова моя роль во всей этой заварушке?

— Подробности обсудим нынче вечером, чтобы в деталях разработать план операции и исключить возможные случайности.

— Ну так вот, — сказал Джориан. — Я по уши сыт всеми вашими дрязгами. Почему ты вообще решил, что я приму участие в твоей задумке?

— Потому, мой милый Джориан, что заклятье, которое наложили на тебя мои коллеги, еще не снято. Следовательно, у тебя просто нет выбора. Поскольку заклятье вынуждает тебя всеми возможными способами содействовать доставке Ларца в Метуро, и поскольку единственный способ доставить Ларец — это покориться моим желаниям, значит, отказав мне, ты обречешь себя на мучительные страдания, малую толику которых тебе уже довелось испытать на собственной шкуре.

— Это ежели ты не покойник, — скрипнул зубами Джориан и, схватившись за рукоятку, потянул меч из ножен.

Однако в этот момент Вальдониус выкрикнул магическую формулу, подбросил в воздух пригоршню какого-то порошка и произвел несколько быстрых пассов. Швенский меч, который только-только показался из ножен, вдруг застрял. Мышцы на руке Джориана вздулись от напряжения, по грязному лбу ручьями струился пот, но клинок не поддавался. Наконец, ловя ртом воздух, Джориан сдался. Меч со щелчком провалился в ножны.

— Вопрос исчерпан? — хихикнув, спросил Вальдониус. — Ну, полно! Я тебе не враг, поэтому давай-ка постараемся, чтобы твое пребывание в этом доме оставило приятные впечатления. Заветная ванна ждет не дождется. Тебя не только омоют, но и натрут благовониями, промассируют и надушат, словно доброго духа с мальванских небес. Еще я послал за прачкой, которая постирает и заштопает твою одежду, и за цирюльником, который превратит тебя из размахивающего дубиной пещерного жителя Эллорны в цивилизованного смертного.

Что до главного удовольствия, каковое — насколько я понял по жадным взглядам, что ты кидал на моих служанок, — нейдет у тебя из ума, то боюсь, с ним придется обождать до отъезда из Тарксии. В этой стране отношения полов находятся под строжайшим контролем, и неосвященный блуд запрещен даже матросам заходящих сюда кораблей. Это обстоятельство делает Тарксию самым непопулярным из всех морских портов, несмотря на то, что здесь можно неплохо заработать.

— Ваше правительство в самом деле искоренило распутство и разврат?

— В общем, да. Единственные, кто предается запретным развлечениям такого рода, это некоторые представители духовенства. Наш старина наместник все обещает, душка, покончить с подобными безобразиями, да, видно, как-то руки не доходят.

* * *

На другой вечер они пошли к храму Горголора; Вальдониус нес фонарь.

— Нам повезло, — вполголоса пояснил он. — Наместник бога и его окружение как раз обсуждали, стоит ли посылать миссионеров в Мальвану или Швению. Поэтому, когда я сказал, что ты только что прибыл из этих земель, они сразу назначили аудиенцию. Припомни хорошенько, что ты знаешь о тамошних религиях.

— Немного, — отозвался Джориан. — Кабы знать заранее, что будут о том спрашивать, я б порасспросил кого; теперь уж ничего не попишешь.

— Ладно, если чего-то не знаешь, присочини, но держись границ правдоподобия. Эта аудиенция влетает мне в хорошенькую сумму, и не хотелось бы бросать деньги на ветер.

— Они берут плату за аудиенцию, хоть сами же от нее и выгадывают?

— Конечно! Первая заповедь культа гласит: любое предприятие должно не только окупаться, но и приносить доход. Иначе зачем с таким рвением оберегать монополию в божественных вопросах?

— Каково положение остальных богов?

— Сперва, после падения династии Игнациана, проповедовался принцип терпимости по отношению ко всем вероисповеданиям. В сущности, обещание свободы веры явилось той самой уловкой, которая помогла духовенству Горголора — до того времени никому не известного захудалого бога — прийти к власти. У вас была монархия, говорили служители Горголора, но короли превращались в тиранов; у вас была демократия, но республика потонула в водовороте анархии и диктата толпы. Ваше спасение в теократии: святые боги будут править страной через своих добродетельных и целомудренных наместников.

Однако, едва заполучив власть, горголорианцы стали постепенно присваивать себе исключительное право на божественное. Первым делом они установили строжайший запрет на колдовство. Вслед за этим были разогнаны несколько мелких сект. Затем духовенство Зеватаса, Фрэнды и других основных богов передали в прямое подчинение верховному жрецу Горголора, который превратился, таким образом, в теократа, или наместника бога.

После этого наместник обнародовал целый ряд божественных откровений. Каждое откровение приумножало власть и славу Горголора и преуменьшало значение остальных богов. Мало-помалу этих богов низвели до статуса прислужников Горголора. Их храмы один за другим были переданы для других нужд или снесены, а статуи их разрушены, либо под тем или иным предлогом увезены в неизвестном направлении; настал день, когда в Тарксии не осталось ни одного самостоятельного культа, кроме культа Горголора.

— Непонятно, куда сами-то боги смотрят, — заметил Джориан.

— Мне тоже. Их сейчас в посвященных Горголору обрядах даже по именам не перечисляют, а просто упоминают как горголоровых духов-прислужников.

— Что, ежели б какому тарксийцу вздумалось возродить поклонение Зеватасу?

— Его бы сожгли за ересь. Иноверцу вроде тебя позволено жить в Тарксии, но лишь весьма ограниченное время. Если же ты решишь поселиться у нас навсегда, тебе придется примкнуть к Истинной Вере. Так, давай подумаем: как тебя представлять? Я с попами еще в подробности не вдавался.

— Я именуюсь Мальто из Кортолии, — сказал Джориан.

— Не звучит. Мальто — имя простонародное. Может, назовем тебя «владетельный господин Мальто из Кортолии?»

— В Кортолии нет дворянства. Мы, окромя короля, государство одноклассовое. Мальванцам я представлялся кортольским дворянином, но с этими попами может выйти осечка.

— Ну, по крайности, доктор Мальто!

— Ежели угодно. Я ведь и взаправду посещал оттоманьскую Академию, когда служил у Его Незаконнорожденного Высочества.

— Что ты изучал?

— Стихосложение. Все поэтом мечтал заделаться.

— Значит, будешь Мальто из Кортолии, доктор литературы оттоманьской Академии. Так вот, мы подойдем сразу, как закончится вечерня. После молитвы почти все служители бога разойдутся по своим делам, и храм опустеет.

Твоя аудиенция состоится во дворце наместника. Наместника зовут Каэло из Аннэйи; он, в сущности, неплохой малый, если забыть о его должности. По-моему, он очень чистосердечный, немного простодушный старикан и искренне верит басням, которыми его подчиненные пичкают верующих.

Когда ты удовлетворишь их любопытство относительно того, насколько чужеземцы созрели для обращения, неплохо бы отпустить пару хвалебных замечаний о храме. Намекни, что, если б тебе посчастливилось увидеть храмовые чудеса, ты, может, и сам бы обратился. Насколько я знаю Каэло, он захочет самолично показать тебе здание. Он года два назад заново отделал храм и чудовищно горд своим детищем.

Вокруг храма выставлены вооруженные посты, а внутри — по задумке — постоянно бодрствуют несколько служителей бога, которые якобы возносят молитвы Горголору и посматривают, чтобы не забрались воры. Но если сейчас, во времена всеобщего падения нравов, кому-нибудь взбредет на ум нагрянуть к этим попам с неожиданной проверкой, он в лучшем случае застанет их за увлеченной игрой в кости или шашки.

Просьба у меня к тебе вот какая: оказавшись рядом с изумрудной статуей, прояви свой талант рассказчика. Ты должен так заворожить всех вокруг, чтобы попы-наблюдатели оставили свои посты и потянулись вслед за вами. Я уверен, старый добряк Каэло не станет их отгонять.

Тем временем мы с Карадуром незаметно спрячемся за подножием статуи Горголора. Пока вся честная компания, развесив уши и глядя тебе в рот, тащится к парадным дверям, мы попытаемся сотворить уменьшающее заклинание. Когда мы вас нагоним, в кармане у одного из нас — соизволением господним — будет лежать малюсенький Горголор. Даже если кража обнаружится до того, как мы покинем территорию храма, вряд ли подумают на нас: служители бога кинутся разыскивать банду из двадцати-тридцати молодцов и воловью упряжку, потому что иначе статую в ее обычном виде просто не унести.

* * *

Когда процессия, в которую входили Джориан, Карадур, Вальдониус, наместник, четверо епархиальных владык и один ничем не примечательный попик — секретарь наместника, приблизилась к парадному входу храма Горголора, вооруженные копьями стражники, бряцая доспехами, преклонили колено. По приказу наместника они подскочили к огромным, обитым листовой бронзой дверям и навалились на них изо всех сил; надсадно заскрипев, двери распахнулись.

Каэло из Аннэйи — низенький толстяк с большим крючковатым носом — носил белое шелковое облачение и белый же высокий головной убор из войлока, расшитый золотом и сверкающими каменьями. Епархиальные владыки были в темно-красных рясах; попик — в черной.

— …так что, — говорил в этот момент свежепостриженный, надушенный и переодетый во все чистое Джориан, — я на этот счет Ваше Святейшество обнадежить не могу. Швенские кочевники питают к сидням, как они нас прозвали, такое презрение, что, ежели вы зашлете в орду миссионеров, они лишь насмехаться станут над вашими людьми, а то и убьют, неровен час.

От мальванцев толку тоже не добьетесь, хоть ответ их, может статься, и полюбезней покажется. Они, к примеру, скажут: «О жрецы, добро пожаловать; у нас уже имеется сотня-другая богов, но мы завсегда рады еще одного добавить». И примут Горголора в свой пантеон, где его в толпе богов и не сыщешь. Когда ж вы станете жаловаться, что они, дескать, извратили ваше по буквам расписанное учение, они просто улыбнутся и пообещают исправиться, — а на самом деле как были язычниками, так и останутся.

Войдя в храм, Джориан примолк и огляделся по сторонам.

— Изумительно! — вскричал он. — Невероятно! Какой вкус! Какое мастерство! Право слово, Ваше Святейшество, уж верно, ваш бог и впрямь велик я мудр, раз вдохновляет людей создать такую красоту!

— Благодарствую за любезные слова, сын мой, — просияв, отозвался Каэло, в речи которого явно проскальзывали интонации тарксийского крестьянина. — Ты не поверишь, сколь я намучился с некоторыми консервативными членами из моего окружения; они, представь, сочли, что мозаики с нагими смертными и духами неприличны.

Средокрестие храма имело форму квадрата, по углам которого располагались четыре каменных столба грандиозных размеров. Столбы служили опорой высокому арочному своду и парусам. Паруса несли на себе приземистый барабан, а над барабаном, теряясь в сумрачной дымке, парил центральный купол. Плафон главного купола и примыкающих к нему полукуполов устилала золоченая мозаика, в поле которой были вкраплены красочные панно с изображением сюжетов из горголорианской мифологии. Многочисленные лампы довольно ярко освещали нижний ярус храма. Однако выше свет бледнел, расплывался, и под куполом дарила почти полная тьма, лишь изредка нарушаемая пробегавшим по плафону золотистым отблеском.

У одной из стен средокрестия был возведен алтарь. Три низкие преграды указывали прихожанам место, где они могут стоя возносить молитвы: по горголорианскому учению миряне допускались в храм. У стены средокрестия, рядом с алтарем, находилась святая святых, куда имели доступ только служители бога. От взоров непосвященных ее обычно скрывал переносной экран. Сейчас экран был сдвинут: за ним оказался постамент в виде куба со стороной в шесть футов; на постаменте стоял идол Горголора, высеченный из единого изумрудного кристалла.

Когда процессия подошла к статуе, навстречу поспешно вскочили два служителя бога в черных рясах. При этом один из них сунул за пазуху какой-то предмет, очень похожий на карточную колоду. Оба служки преклонили колени.

— Невероятно! — уже в который раз повторил Джориан, разглядывая смарагдовую лягушку ростом с доброго льва; казалось, в ее изумрудных глубинах сверкают и переливаются зеленые искорки. — Одна загвоздка, что эдакая краса, да простит мне Ваше Святейшество подобные речи, может отвлечь от постижения высшей мудрости.

— Твоя правда, доктор Мальто, — сказал Каэло. — С некоторыми верующими так и происходит. Зато другие, наоборот, с еще большим усердием вслушиваются в наши нравоучительные проповеди. Увы, не в наших силах разделить верующих на категории и предоставить каждой группе отдельный и обставленный по ее вкусу храм. Посему мы стараемся придерживаться золотой середины, которая подойдет большинству верующих душ.

— Воистину так, Святой Отец, — поддакнул Джориан. — У нас в городе давным-давно поняли, что умеренность лучшая защита от всяческих напастей. Даже красота, как обнаружилось, может быть чрезмерной. Слыхали ль вы предание о кортольском короле Форимаре — Форимаре Эстете?

— Не-ет, сын мой, хоть и припоминаю это имя из новарских хроник. Расскажи, сделай такую любезность.

* * *

Джориан с облегчением перевел дух. В то же самое время, черепашьим шагом направившись в сторону парадного входа и увлекая за собой толпу заинтересованных служителей бога, к которой присоединились и двое чернорясных бдителей, он начал свой рассказ:

— Этот Форимар был одним из предков Фузиньяна Лиса, о коем сложено так много преданий. В королевствах чуть ли не в обычай вошло, что на каждые шесть царствований страна получает одного героя, одного мерзавца, одного дурака и трех королей так себе — ни то ни се. Форимар как раз и был дурак; а следующим дураком, к слову сказать, стал его правнучатый племянник Филомен Доброхот.

Только Форимарова дурость была особая. Государственные дела наводили на него скуку смертную. Его мало заботили право и судопроизводство, еще меньше торговля и финансы, а уж о войне да вооружении и говорить нечего.

— Вот если б все властители и правительства переняли у твоего короля отвращение к войне! — вскричал наместник. — Все бы люди зажили в мире и смогли бы себя посвятить добродетельной жизни и молитвам истинному богу.

— Оно так, Ваше Святейшество, да есть тут одна заковыка: как их всех одним махом заставить отказаться от войны? Особливо таких драчунов и заговорщиков, как новарцы? Ведь ежели кто-то сложит оружие прежде всех остальных, то остальные в награду за добрый пример непременно глотку ему перегрызут.

Однако ж Форимар голову себе над этим не ломал. Он страсть как любил искусство и красоту, а до всего прочего ему дела не было. Заместо того, чтоб государственные бумаги читать, он упражнялся на флежолете в дворцовом секстете. Заместо того, чтоб принимать посланников, инспектировал строительство нового храма, либо еще как-то украшал город Кортолию. Заместо того, чтоб выезжать с проверкой в войска, сочинял сонет о прелестях заката.

На беду, Форимар был и вправду большой дока по части искусства. Он слыл превосходным архитектором, знающим музыкантом, способным композитором, отличным певцом и выдающимся художником. Некоторые из его стихов по сию пору составляют гордость кортольской литературы. Одного не умел Форимар: заниматься всем этим и одновременно царствовать.

Посему при нем державой все больше канцлеры правили; а выбирал их Форимар не за честность, не за умения: он того назначал, кто сильней прочих восхищался достижениями своего повелителя в искусствах. И уж так королевство настрадалось от ворюг и неумех, что младший брат Форимара — Фузонио — решился ему попенять.

«Любезный брат и повелитель, — молвит Фузонио, — так далее продолжаться не может». Рассказал он Форимару о беззакониях последних министров, а под конец говорит: «Кроме того, тебе уж тридцать лет почти, а ты все еще королеву не выбрал, чтоб нарожала тебе наследников».

«Это мое дело! — запальчиво отвечает Форимар. — Я потратил кучу времени, чтоб найти подходящую кандидатуру среди представительниц противоположного пола, да все без толку. Потому как я натура тонкая, и малейший изъян в уме или телосложении, с которым смирился бы менее разборчивый человек, для меня нестерпим. Посему я обручился со своим искусством, и, видно, так тому и быть. Но не бойся, Фузонио, род наш на мне не кончится. Ежели я умру, престол перейдет к тебе, а ты ведь уже заимел от своей супруги пятерых крепышей».

Фузонио было заспорил, но Форимар его отослал, сказав напоследок: «Нет и нет; разъединственная моя привязанность — Астис, богиня любви и красоты, собственной персоной. Ее одну обожал я много лет с неослабевающим пылом, и ни одной смертной девице с ней не сравниться».

«Тогда, — говорит Фузонио, — ты должен отречься от престола в мою пользу, пока твое преклонение перед красотой не довело нас до беды. Это позволило бы тебе без помех предаваться своим артистическим занятиям».

«Я подумаю», — отвечает Форимар. Однако чем больше он думал об этой затее, тем меньше она ему нравилась. Братья хоть и жили в ладу, но общего между ними было — кот наплакал. Фузонио — прямой, немного грубоватый здоровяк и жизнелюб — испытывал полнейшее равнодушие ко всему тому, что Форимар почитал за смысл существования. Когда Фузонио хотелось приятно развлечься, он отправлялся инкогнито в какой-нибудь низкопробный трактир, где собиралось простонародье, и проводил вечер в компании немытых поселян и драчливых погонщиков мулов, опрокидывая кружку за кружкой и во всю глотку распевая неприличные куплеты.

Больше того, Форимар вбил себе в голову, будто Фузонио задумал его сместить из подлого честолюбия. Он опасался, что, стоит отречься, как братец тут же его изведет, подстроив force majeure^[116]. Во-вторых, пока Форимар оставался королем, кортольская казна снабжала его средствами на занятия искусством, какие он навряд ли получит, сложив с себя корону.

Форимару не хотелось открыто обвинять Фузонио, посему он изобрел способ избавиться от брата. Он назначил Фузонио адмиралом и во главе флотилии услал к Салиморовым островам, про которые никто толком не знал, есть они или нет, чтоб, дескать, исследовать Восточный океан. Фузонио — большой охотник до приключений — без возражений отправился в плавание, а Форимар снова занялся любимым искусством.

Однако мало-помалу брошенные в запальчивости слова о любви к богине Астис стали овладевать Форимаром. Он только о богине и помышлял. Не одну бессонную ночь провел король в храме Астис, моля богиню явиться ему. Но все было тщетно.

В безумной попытке завлечь Астис Форимар учредил конкурс: скульпторам предлагалось изваять такую статую богини, которая своей невыразимой прелестью заставит ее отбросить сомнения и пасть в объятия смертного. От наград, кои обещал Форимар, казначей пришел в ужас, но Фузонио находился в отлучке, а больше никто не мог короля отговорить. Мало того, что он назначил огромную премию за первое место, он еще обещал наградить всех остальных скульпторов — и победителей, и побежденных.

Само собой, на конкурс валом повалили те, кто отродясь стило в руках не держал; ну и странные же поделки они представили! Один конкурсант, к примеру, принес бревно с необтесанной корой и утверждал, будто духи ему открыли, что бревно, дескать, символизирует внутреннюю сущность богини. Другой приволок обыкновенный булыжник, а третий — кучу спаянных железок.

Такое вывело из себя даже Форимара, который решил, что над ним потешаются. Самозванных скульпторов плетьми прогнали из города, а их творения побросали в море. Примерно так же король обошелся со скульптором, который с поразительным реализмом изобразил богиню, оплодотворяемую богом войны Гериксом. Всему, как сказал Форимар, должен быть предел.

Однако и превосходных статуй, изваянных в бронзе, мраморе и глине, набралось предостаточно. Чуть ли не все скульптуры по давней традиции новарского искусства изображали богиню в облике прекрасной обнаженной женщины. В назначенный срок Форимар присудил главную премию знаменитому Лукисто с Цолона; остальным конкурсантам достались премии поменьше. Все статуи — а их набралось несколько сотен — были установлены в храме Астис; храмовые жрецы, которым приходилось теперь петлять в этом скопище изваяний, с трудом могли выполнять священные обряды.

А надо вам доложить, что в то самое время, как Форимар царил в Кортолии, Оссария находилась под властью некоего Дюбри, жреца Селиндэ. Этот жрец специально занялся политикой, чтобы свергнуть династию тиранов, которые вот уже целое столетие жестоко притесняли оссарийцев. Новый правитель называл себя Дюбри Безупречный, за то, дескать, что беспощадно искоренил в себе грех и похоть.

Дюбри, по правде говоря, сделал для Оссарии много хорошего. Но он, как казалось многим, слишком строго осуждал мелкие человеческие слабости, которые не в меру ретивые богословы почитают за грех. Да не усмотрит Ваше Святейшество в моих речах нелицеприятного намека на тарксийские порядки; я лишь пересказываю, как было дело.

Дальше — больше; этому Дюбри мало стало того, что он провел в Оссарии «чистку», то бишь силой искоренил пьянство, азартные игры, блуд и прочие греховные проявления. Боги, заявил Дюбри, возложили на него обязанность вызволить и другие народы из трясины греха и заблуждений. Перебрал Дюбри в уме окрестные страны и решил, что уж кто-кто, а Кортолия явно нуждается в нашествии добродетели. Кортольский король всецело отдался погоне за красотой; кортольский народ с головой погряз в грехе и беспутстве; кортольская армия от небрежения пришла в полный упадок.

И вот оссарийцы пошли на Кортолию войной, дабы искоренить порок, который — ежели верить их словам — свил себе гнездо в этом королевстве. Кортольские воины без боя оставили позиции и укрылись в столице, незамедлительно окруженной армией Дюбри. Оссарийцы подвезли тараны, колесные башни и другие орудия, собираясь либо разрушить стены, либо перелезть через них. Короче, осаждающие собрали под городскими стенами устрашающую коллекцию боевых орудий, хоть среди них и не было катапульты — ее в то время еще не изобрели.

Когда защитникам столицы уже казалось, что спасенья нет, в гавань вошла флотилия под командой Фузонио, форимарова брата. Фузонио успел сплавать в овеянный легендами Салимор и заключить дружественный пакт с тамошним правителем Софи. Едва Фузонио вступил в город, король Форимар, позабыв об этикете, бегом кинулся ему навстречу, припал к плечу и стал истерически умолять их всех спасти.

Когда Фузонио уяснил суть дела, он приуныл: войско напоминало скорее перетрусившую толпу; в арсеналах хранилось устаревшее оружие; городские стены едва держались — стоило пару раз хорошенько ударить тараном, как они тут же обрушились бы; денег в казне почти не осталось.

«Куда это все наши деньги подевались? — спрашивает Фузонио. — Перед моим отъездом их вроде было в достатке».

Пришлось Форимару поведать о грандиозном состязании скульпторов. Фузонио сдержался и ничего не сказал, только подарил Форимара таким взглядом, что и без слов стало ясно, какого он мнения о придурке-брате. Помолчал Фузонио, а потом и говорит:

«Прежде чем капитулировать, дай-ка я взгляну на воззвание, обнародованное Дюбри, когда он пошел на нас войной». И он прочел список преступлений, в которых обвинял кортольцев Дюбри Безупречный:

«…мужчины и даже женщины посещают распивочные, где употребляют горячительное зелье, вместо того, чтоб пить полезную для здоровья кипяченую воду. Они расточают свои состояния в азартных играх. В дни священных церковных праздников они предаются крокету и прочим легкомысленным забавам, когда им больше пристало дни и ночи напролет каяться в грехах и молить о прощении. Не таясь, мужчины и женщины совместно моются в общественных банях, построенных выжившим из ума королем Форимаром, и демонстрируют тело не только особам одного с собой пола, что уже недопустимо, но даже представителям другого пола, что является неописуемой мерзостью. Они безнаказанно блудят и прелюбодействуют. Даже те, кто состоит в законном браке, совокупляются нагишом ради плотского наслаждения, а не для праведной цели зачать потомство во славу божью. Они носят пышные наряды и богатые украшения вместо угодной богам простой и скромной одежды. Они занимаются ростовщичеством, что греховно и противно человеческой природе. Они эксплуатируют рабочее сословие, извлекая выгоду из труда этих горемык. Продавая товары, они сознательно преувеличивают достоинства изделия и не считают это за вранье, а называют умением торговать…»

«Да уж! — говорит Фузонио. — Сдается мне, веселенькую жизнь нам устроит этот жрец, ежели завладеет Кортолией. Что он там выдумал насчет бани? Мы, кортольцы, испокон веку вместе моемся».

«Ох, — отвечает Форимар. — Дюбри смертельно ненавидит наготу. Его послушать, так она хуже блуда. В Оссарии, кстати, положено мыться в рубахе, даже если тебя никто не видит. Супруги обязаны перед сном надевать что-то вроде долгополой рясы; для тех, кто желает наплодить детишек во славу божью, у этого одеяния на определенном месте имеются прорези».

Фузонио маленько подумал, а потом и говорит: «Позволь взглянуть на изваяния Астис, ради которых ты нашу казну растранжирил». Король повел брата в храм богини; Фузонио долго рассматривал статуи, время от времени поглаживая рукой знатока какую-нибудь особо округлую выпуклость.

«Ладно, — молвит под конец Фузонио. — Кажись, я знаю, как поступить. Но кабы не получилось, любезный братец, что я вызволю тебя из одной беды, а ты тут же навлечешь на нас другую, я тебя настоятельно прошу отречься в мою пользу. Иначе я опять сяду на корабль и отчалю вместе со всей флотилией в Салимор, где — буде я пожелаю туда вернуться — меня ожидает отличная должность министра западных дел».

Форимар и умолял, и плакал — все без толку. Он проклинал, грозил, топал ногами и в ярости рвал на себе волосы. Фузонио даже бровью не повел. Тогда Форимар велел своей охране схватить брата, но гвардейцы будто оглохли. «Что вы такое говорите, сир? — спрашивали они. — Не понимаем». Так что под конец Форимар подписал-таки отречение, швырнул в брата королевской печатью, с грохотом выбежал из тронного зала и тут же сочинил музыку, известную поныне как «Злобная Соната».

Король Фузонио велел укутать все статуи покрывалами и установить на крепостной стене. Когда оссарийцы пошли на штурм, покрывала сдернули: взорам предстали сотни изваяний обнаженной Астис.

Командный пункт Дюбри располагался на расстоянии полета стрелы от города. Слеподырый Дюбри принялся расспрашивать свиту, дескать, что это там впереди? А как узнал, так страшно перепугался. Ведь, ясное дело, чтоб через стену перелезть, солдатам придется нос к носу столкнуться со срамными изваяниями. Ежели обстрелять статуи из луков, то им от этого особого вреда не будет, зато лучники, того и гляди, воспылают нечестивой похотью. Катапульту еще не изобрели, поэтому Дюбри не мог перебить статуи каменными ядрами, как сделал бы в наше время.

Дюбри продержал осаду несколько дней. Он предпринял вялую атаку, подкатив таран, чтоб продолбить стену. Однако защитники города, которым теперь нечего было опасаться стрел, без труда накинули цепную петлю на головку тарана и опрокинули махину. Тогда Дюбри попытался сделать подкоп, но горожане затопили подземные лазы водой.

Дюбри знал, что голод защитникам не грозит, потому как флот Кортолии, усиленный эскадрой Фузонио, надежно охранял водные подступы к городу. Когда в лагере оссарийцев вдруг разразилась эпидемия, Дюбри снял осаду и убрался восвояси, но по возвращении обнаружил, что правительство его низложено и в столице воцарился один из самых многообещающих отпрысков деспотического семейства.

Вот и весь сказ про Форимара Эстета и Дюбри Безупречного. А мораль, как видать из примера с Кортолией, такова: в том, что Форимар почитал искусство, а Дюбри — нравственность, не было б худого, соблюдай они умеренность. Но любая добродетель — ежели следовать ей с излишним рвением и постоянством — может обратиться в порок.

* * *

Джориан и его слушатели только что вышли из огромных, обитых бронзой дверей храма и теперь стояли в портике. Разматывая нить сказки, Джориан потихоньку, бочком, выбрался за пределы средокрестия и по главному нефу вывел всю честную компанию наружу. Стоя в портике, он напряженно прислушивался, не раздастся ли шум из святая святых. Карадур с Вальдониусом вот-вот могли выскользнуть из храма и присоединиться к остальным.

— Твоя история, доктор Мальто, — говорил в это время наместник, — очень поучительна и забавна. Даже в нашей святой вере приходится иногда сдерживать чрезмерный пыл некоторых возлюбленных братьев. Безусловно, нам одним подвластна высшая мудрость, и это обязывает нас возвещать истину и с корнем вырывать ростки заблуждений; но грубый натиск искореняющего зло может порой вызвать обратное…

КВАК! Оглушительно бухнуло из храма: звук был похож на лягушачье кваканье, но по громкости мог сравниться разве что с рыком льва или ревом буйвола.

— Горголор милосердный, что это? — вскричал один из владык и, обернувшись, заглянул в храм через приоткрытую дверь. Мгновением позже краснорясый владыка, схватившись за голову, отшатнулся с диким воплем: «Храни нас, Святая Лягушка! Статуя ожила!»

КВАК! Взревело над самым ухом; сквозь рев можно было расслышать какой-то глухой чавкающий звук. Бронзовые двери распахнулись, и из них одним прыжком вымахнуло изумрудное божество, ничуть не уменьшившееся в размерах, зато полное жизни. Горголор приземлился в самую гущу стоящих в портике людей. Джориан успел отскочить, но несколько служителей бога — в том числе и наместник — были сбиты с ног. В последний раз проревев свое КВАК, исполинская лягушка оттолкнулась для нового прыжка-полета и махнула в темноту.

Джориан торопливо подал Каэло руку и подобрал с земли измятую белую тиару. Однако наместник, казалось, не видел ни Джориана, ни протянутого ему Жреческого колпака.

— Выслать погоню! — вопил он, приплясывая на мраморных плитах портика. — Бог ускакал к Болотине Спраа; если он туда доберется, нам его не поймать. Поднять войска! Сети тащите! Живей! Живей! Что стоите столбами? Ты, Идэс, займись погоней! Остальные — за мной!

Низенький толстяк в развевающейся белой рясе вприпрыжку помчался по восточной аллее парка. Из темноты выскакивали ничего не понимающие служители бога. Узнав о причине переполоха, они с причитаниями и криками ужаса присоединялись к погоне. Через минуту гомонящая толпа полуодетых заспанных людей выплеснулась на одну из извилистых столичных улочек и скрылась в восточном направлении.

Джориан, Карадур и Вальдониус остались в портике одни. Карадур по обыкновению рыдал. Сквозь деревья парка было видно, как в городе заметались огни факелов и фонарей: это по Тарксии разнесся слух о превращении бога, и сотни жителей, побросав дела, устремились к Восточным Воротам.

— Ну, — оглядев сообщников, молвил Джориан, — надо понимать, ваши чертовы заклинания опять сработали шиворот-навыворот?

— Можно и так выразиться, можно и так, — с напускным спокойствием отозвался Вальдониус. — Наверное, мы что-то неправильно перевели в этом старинном пергаменте; он писан на сильно устаревшем наречии. Тем не менее я, можно сказать, доволен результатами.

— Ладно, — сказал Джориан, — сдается мне, нам с Карадуром самое время смыться, пока тарксийцы гоняются за своим богом. Карадур, где твой осел?

— Пришлось его бросить в лагере Гендингов; хотелось, чтобы варвары не сразу обнаружили мой побег. Я приплыл в Тарксию на корабле из Истхойна.

— Доктор Вальдониус, у тебя есть вьючная скотина?

— Ну, — замялся Вальдониус, — у меня есть подобранная пара белых коней для экипажа. Не могу же я разбить пару…

— О, еще как можешь! Либо ты отдашь лошадь Карадуру, либо наместник узнает о том, что ты приложил руку к сегодняшней свистопляске.

— Ты ведь не посмеешь донести на соучастников, правда?

— Испытай меня, сам тогда увидишь. Я все так распишу Каэло, что вина падет на тебя одного. А еще я им скажу, будто теперь, дескать, припоминаю, что ты при мне колдовал — а это чистая правда; я всякой магии насмотрелся и знаю: без ворожбы, по одному приказу, мечи в ножнах не застревают.

— Судари мои, — утирая глаза рукавом, встрял Карадур, — почему бы доктору Вальдониусу не отправиться вместе с нами в своем экипаже на метурский Конклав? Он бы меня подвез. Альтруистам пригодится каждый голос.

— Не могу, — отозвался Вальдониус. — Мне нужно встретиться с единомышленниками и решить, нельзя ли одним точным ударом свергнуть эту поповскую тиранию. Я одолжу вам лошадь; только пообещайте держать ее на конюшне в Метуро, покуда я не выберу время прислать за ней слугу — если не кончу свои дни на костре.

— Как бы тебе самому не пришлось драпать в Метуро, — сказал Джориан. — Чуть только у святой братии найдется время пораскинуть мозгами, они живо докопаются, что ихнее богоявление — твоих рук дело. Ну, поспешим в дорогу, пока не заперли ворота.

Глава 10

Безликая пятерка

На пятый день месяца Щуки Джориан с Карадуром подъехали к долине реки Кьямос. Весна была в разгаре. Землю устилал пестрый цветочный ковер, пруды оглашались лягушачьим пением, а деревья утопали в листве. Время одуряющей жары еще не пришло, но разлитое в воздухе тепло предрекало, что лето не за горами.

Всадники — Джориан на верном, хоть и тряском, Оузере и Карадур на белом пони, позаимствованном в Тарксии у Вальдониуса — больше не кутались в тяжелые овчинные полушубки, памятные по швенским степям. Теперь зимние наряды были скатаны и приторочены за спиной к седлам. Путешествуй Джориан в одиночестве, дорога заняла бы вдвое меньше времени, но Карадур не отваживался ехать рысью. Старенький волшебник, разрываясь между двумя страхами — свалиться с лошади и опоздать на Конклав, чувствовал себя, словно на иголках.

Небольшая речка Кьямос вскоре разлилась, и взорам открылась широкая гладь озера Фолькино. На северном берегу озера стоял город Метуро — или, точнее сказать, Новый Метуро. На расстоянии полета стрелы от берега, прямо напротив Метуро, расположился крохотный островок, на котором высилась Башня Гоблинов.

Озеро Фолькино образовалось сравнительно недавно. Несколько столетий назад оползень в западной части долины перегородил русло Кьямоса; река разлилась и, затопив старинный город Метуро, образовала озеро Фолькино. Со временем озеро подмыло естественную земляную плотину, и река Кьямос снова устремилась через Ир в Западный океан.

Едва путники спешились у Восточных Ворот и назвали страже свои имена, как к ним подскочил маленький человечек в сером.

— Доктор Карадур?

— Да.

— Дракомас из Фтхая к вашим услугам. Наш коллега доктор Форко поручил мне доставить вас в Башню Гоблинов, в ваши апартаменты.

— Я боялся, — сказал Карадур, — что из-за опоздания нам не достанется комнаты в Башне.

— Нет, и еще тысячу раз нет, любезный сударь! Памятуя о ваших заслугах, а также о заслугах вашего друга и о грузе, который вы везете, мы заблаговременно позаботились о номере. Идемте, прошу вас! — и, обращаясь к стражникам, Дракомас добавил:

— Мы ручаемся за этих людей.

Стражники дали Джориану с Карадуром знак проходить. Город Метуро — четко распланированный, с прямыми улицами — показался им гораздо больше и красивее Тарксии, представлявшей собой запутанный лабиринт кривых проулков. На лицах метурских горожан, хоть они и выглядели побогаче тарксийцев, застыло суровое, замкнутое, неулыбчивое выражение; в косых взглядах, которые они походя бросали на чужестранцев, сквозило полнейшее равнодушие.

Вместо того чтобы сразу переправиться в Башню, Дракомас привел Джориана с Карадуром на постоялый двор, где под его присмотром лошадей водворили в стойло. В комнате второго этажа путников ожидал мужчина. Рядом с ним стояли два существа непонятной наружности.

— Мастер Форко, — заговорил Карадур, — позвольте представить моего ученика Джориана из Ардамэ. Познакомься, Джориан, это Форко из Хендау, глава нашей Белой Ложи.

— Ваш ученик? — басом, еще более густым, чем у Джориана, переспросил Форко. — Ведь это, если не ошибаюсь, бывший король Ксилара, что сопровождал вас в качестве телохранителя и помощника?

— Да.

— И он твердо решил посвятить себя нашему ремеслу?

Форко из Хендау — тощий, большеголовый верзила — имел большой крючковатый нос и выступающий подбородок. Оба прислужника ростом и обличьем вроде бы походили на людей, только чешуйчатых, хвостатых, клыкастых и костистых; у них были не лица, а морды, остроконечные уши стояли торчком, вместо усов под носом у каждого топорщились два червеобразных отростка, которые все время извивались, скручивались и раскручивались, будто щупальца крохотного осьминога. Большие золотистые глаза непонятных существ были перечеркнуты узкими вертикальными зрачками.

Пока Джориан пялился на нелюдей, Карадур отвечал Форко:

— Нет, обетов он не давал. Но я надеюсь, что, продемонстрировав ему на Конклаве общечеловеческую направленность волшебства, я возбужу в нем интерес к магии, и он захочет присоединиться к нам. Тем временем я, с вашего разрешения, продолжу называть его учеником — это облегчит переходный период. Полагаю, на меня не будут в претензии за вольное толкование слова «ученик»?

— Вряд ли, — сказал Форко. — Нынешние правила не слишком строги. Однако как обстоят дела с вашим поручением?

— Почтенный коллега, мы счастливы доложить об успехе. Джориан, Ларец!

Джориан снял со спины сундучок и за веревочную лямку подал Форко.

— Держи, сударь, — сказал он. — А теперь, раз я выполнил поручение, из-за которого ты наложил на меня заклятье, может, ты его снимешь, не откладывая?

— О, чума тебе в глотку! — воскликнул чародей. — Дитя мое, ты заслужил это, и я исполню твою просьбу — но позже, сейчас времени нету. Мы должны немедленно отправиться в Башню, каждая минута дорога. И так опаздываем. Разумеется, мастер Джориан, если не хочешь, можешь не ехать на Конклав.

— Ой, я обязательно поеду, и говорить не о чем! Это малое вознаграждение за все опасности и лишения, какие я претерпел ради тебя и твоих друзей в последние полгода.

— Отлично, в путь. Ларец останется здесь, под надежной охраной моих слуг.

— А кто они? — спросил Джориан.

— Демоны из Двенадцатой Реальности. Зовут их Цот и Фриг, они материализованы в нашей реальности и на девять лет отданы мне в услужение. Охранники они хорошие, верные, разве только глуповаты. Все ноют, чтоб я им вызвал демонессу, а лучше двух, для утех. Но поспешим; здешние лодочники — это что-то невероятное.

Форко бросил Цоту и Фригу несколько слов на непонятном языке; те согласно закивали клыкастыми головами. Цот сгреб пожитки Джориана и Карадура и молча двинулся вслед за ними по улицам Метуро к берегу озера.

* * *

На берегу под стенами Метуро было выстроено два-три лодочных сарая, дальше шел участок пляжа и несколько пирсов для прогулочных лодок. Торговые корабли не заплывали в небольшое озеро Фолькину. На одном пирсе выстроились в шеренгу десятка два мужчин в темных мантиях и плащах. Джориан, Карадур и Форко заняли очередь. Пирс выдавался в озеро как раз напротив Башни Гоблинов, высившейся на расстоянии полета стрелы от берега. Между пирсом и островом сновали две весельные лодки — по одному гребцу в каждой; за поездку лодка перевозила трех пассажиров.

— Мы пожаловались Безликой Пятерке на вшивое лодочное обслуживание, — раздраженно посетовал Форко, — а в ответ они не больше не меньше, как предложили нам убираться со своим Конклавом куда-нибудь подальше. Они так привыкли считать себя полными хозяевами страны, что ни от кого не желают выслушивать советы и претензии.

— Какие-то они неприветливые, эти метурцы, — заметил Джориан.

— Будешь тут неприветливым, когда приходится взвешивать каждое слово и в любом подозревать шпика, который может донести на тебя правителям, — сказал Форко. — Вот что значит жить под властью тайного общества. В этой стране подозрительность стала нормой жизни. Если б мы не пообещали ограничить свою деятельность башенными стенами, они бы нам вообще не разрешили проводить встречу в Метуро. Они еще не забыли о событиях, которые привели, к постройке Башни.

— Не слыхал такой истории, — удивился Джориан.

На берег плавно опустился прилетевший верхом на помеле волшебник в развевающейся мантии. Когда он, держа в одной руке саквояж, а в другой помело, подошел к береговой кромке пирса, его окликнул Форко:

— Привет вам, сэр Фендикс! Мастер Джориан, ты спрашивал?..

— О Баш…

— Ах, да! Я расскажу все с самого начала… День добрый, любезный доктор Бхулла! Как обстоят чудотворные дела в Янарете? Ну, так вот, мастер Джориан, когда-то давным-давно, в Метуро была республика с конституцией наподобие той, что ныне действует в Виндии. Метурцы имели выборного правителя-архонта, сенат, где заседали главы богатых родов, и народное собрание. Долгое время, пока государство Метуро, едва оправившись от упадка, который наступил после гибели Трех Царств, с трудом сводило концы с концами, такой порядок всех устраивал. Ах, добро пожаловать, уважаемый мастер Норс!

Это приветствие было адресовано вновь прибывшему чародею. Сначала в небе возник пылевой смерч, который, бешено вращаясь, пронесся по берегу, подлетел к пирсу и сконцентрировался на человеке, облаченном в коричневую мантию.

— У всех перемещающих заклинаний, — заметил Форко, — есть один недостаток: они отнимают у мага столько энергии, что он потом несколько дней еле ноги волочит. Понаблюдай за доктором Норсом и сэром Фендиксом — он, кстати, настоящий оттоманьский рыцарь, увлекшийся чародейством, — и сам убедишься: они будут клевать носом на всех заседаниях, — между нами, на некоторых заседаниях и без того нельзя удержаться от зевоты.

Как я уже сказал, в период накопления богатств республика процветала. Затем самые родовитые семейства стали мало-помалу прибирать к рукам земли и деньги, и наконец управление страной перешло к кучке богачей, которые постепенно довели бедняков, составлявших основное население страны, до полного обнищания. Смотри-ка, приближается Антонериус Ирский на своем драконе! Обожает устраивать балаган из своего появления. Но, держу пари, ему придется побегать, чтобы найти стойло для своей твари.

Заходивший в этот момент на посадку волшебник Антонериус восседал на спине крылатого дракона — летающего змея, размах крыльев которого составлял никак не меньше сорока футов. От поднятого ими вихря мантии и плащи стоящих на пирсе волшебников захлопали, как паруса. Двое слуг кинулись было подхватить поводья, но в ужасе отпрянули, потому что змей выгнул шею и, угрожающе оскалившись, клацнул зубами. Седок принялся колотить дракона палкой по голове; тот понемногу затих.

— Чего они здесь садятся, а не в Башне? — поинтересовался Джориан.

— Потому что наш уважаемый председатель, Аелло из Гортии, наложил на Башню охранное заклятье, а то кто-то из коллег в пылу споров может поддаться искушению и метнуть в оппонента молнию или погубить злыми чарами. Посему в Башне заклинания не действуют. Если бы, скажем, доктор сэр Фендикс вздумал опуститься прямо на крышу Башни, то, едва коснувшись стены, помело утратило бы волшебные свойства и сэр Фендикс насмерть бы расшибся о прибрежные скалы.

Но продолжим: объявился в Иетуро некий обедневший богач по имени Чаренс. Он жаловался, что другие богачи обманом выманили у него состояние. Те утверждали, будто он сам это состояние промотал, ведя беспутную жизнь. Кто из них говорил правду, мы уже никогда не узнаем.

Этот Чаренс стал вождем бедноты и потребовал введения реформ: он хотел заставить богачей платить подати — докучливая обязанность, от которой они до того времени весьма ловко уклонялись. Еще он требовал, чтобы общественные деньги тратили на нужды бедняков, к примеру, на лепрозории для простонародья и сиротские приюты, а не на то, в чем нуждаются лишь богачи: охотничьи домики и бальные залы. На ближайших выборах Чаренса избрали архонтом, хотя богачи приложили все усилия, чтобы запугать избирателей и обмануть их при подсчете голосов.

Антонериусу удалось наконец укротить дракона. Он спешился и, пока несколько слуг при помощи канатов удерживали драконью голову, сложил его крылья, лишив чудище возможности улететь, и привязал их к туловищу. Затем слуги поволокли змея прочь; он вскидывался на дыбы и шипел. В этот момент с неба камнем упал огромный гриф; он шлепнулся на прибрежный песок и обратился еще в одного чародея.

— Как только Чаренс получил власть, — продолжал Форко, — он стал проводить свои реформы. Это привело богачей в такую ярость, что они наняли банду головорезов и те убили Чаренса, когда он возвращался домой с рыночной площади. Поскольку в соответствии с конституцией заместителем архонта назначался тот, кто набирал второе по счету количество голосов, пост архонта занял кандидат богачей, который отменил все реформы Чаренса.

Олигархи, однако, совсем забыли, что у Чаренса есть младший брат Чаренцо. Этот Чаренцо горячо любил Чаренса и восхищался им, а после смерти брата поклялся посвятить себя мщению. Очень скоро Чаренцо обзавелся тайными сторонниками. Спустя год после убийства брата он возглавил мятеж: восставшие перебили множество богачей, остальным пришлось бежать. В истории страны это было первое из великих избиений, которые затем в течение нескольких лет сотрясали Метуро: на рыночной площади грудами лежали отрубленные головы, а беснующаяся толпа с упоением встречала мучения осужденных и раздирала в куски жен и детей своих врагов.

Чаренцо оказался не таким талантливым и просвещенным, как брат, зато кровожадности у него было хоть отбавляй. Реформы и народное благо интересовали его гораздо меньше, чем мщение убийцам Чаренса — сословию, которое он понимал все более расширительно, включая в него всех своих противников. В Метуро и дня не проходило, чтобы какого-нибудь несчастного по приказу Чаренцо не предавали смерти как предполагаемого олигарха или, в крайнем случае, как пособника олигархии.

С каждой новой казнью у Чаренцо прибавлялось врагов; даже его друзья встревожились, устав от бесконечных обвинений в измене и олигархических симпатиях. Когда сбежавшие олигархи в сопровождении армии швенских наемников вторглись в Метуро, они без труда обратили в бегство вооруженный сброд Чаренцо и снова захватили власть. Тут настал их черед резать и казнить.

Чаренцо удалось бежать. Поскольку войска у него больше не было, Чаренцо решился прибегнуть к магии. В Гованнии он разыскал чародея Синелиуса. Этот Синелиус, метурец по происхождению, жил в изгнании, потому что на родине его как колдуна приговорили к смерти. Приговорил его как раз один из судей Чаренцо — правда, заочно: Синелиус, узнав от духов, что его ждет, предпочел бежать.

Теперь, однако, Чаренцо пришлось вступить в союз с бывшим недругом. И Синелиус сказал: дескать, да, я могу призвать войско Гоблинов — так в народе называют демонов из Девятой Реальности — которые свергнут власть метурских правителей. Новая олигархия, как и ее предшественники, не извлекла из прошедших событий никакого урока и продолжала жестоко притеснять и грабить бедняков.

И вот среди метурцев неожиданно объявились Чаренцо с Синелиусом в сопровождении полчищ Гоблинов. Грозные швенские наемники, которых до смерти перепугали сверхъестественные существа, бежали из страны. Метурцы устремились следом. Чтобы прекратить повальное бегство, Чаренцо пришлось запереть ворота и приставить к ним караул из Гоблинов.

Так начался второй период правления свирепого и неумолимого Чаренцо. Гоблины — существа ночные и днем почти не появлялись. Но с наступлением вечера метурцы запирались на все замки и тряслись от страха, что одна из этих прыгучих тварей с непропорционально большой головой может ворваться в дом и повлечь хозяина навстречу неведомой смерти.

Чаренцо продолжал казнить всех без разбора, и Синелиус был вынужден предупредить, что он убивает метурцев больше, чем их за это время успевает народиться, и если продолжать в том же духе, у Чаренцо в конце концов вовсе не останется подданных. Предостережение заставило Чаренцо усомниться в соратнике, хотя, вполне возможно, он с самого начала задумал избавиться от Синелиуса, полагая, что оставлять его в живых слишком опасно.

Притворно заинтересовавшись чародейством Синелиуса, Чаренцо увивался вокруг старика до тех пор, пока тот не открыл заклинаний и магической формулы, которые давали ему власть над Гоблинами. Тогда Чаренцо велел схватить Синелиуса и бросить его в глубокую подземную темницу крепости, стоявшей на горе в центре Метуро. Синелиус призвал на помощь своих Гоблинов, но Чаренцо отменил приказание, и Гоблины не двинулись с места. У Синелиуса в темнице не было колдовских принадлежностей, поэтому он не мог освободиться, сотворив другое заклинание.

Между тем в одной из метурских группировок, куда входили представители всех сословий: богачи, бедняки и зажиточные горожане, созрел заговор. Эти люди образовали тайное общество с паролями, клятвами и прочими штучками-дрючками; называлось оно просто Братство. Во главе общества поставили комитет из пятерых метурцев. Члены комитета должны были как можно больше отличаться друг от друга: туда входили богачи и бедняки, молодежь и старцы, мужчины и женщины. То есть если в пятерку входила богатая старуха, то в противовес ей подбирали молодого бедняка.

От одного из членов, служившего в тюремной охране, Братству стало известно об аресте Синелиуса. С помощью этого охранника заговорщики проникли в темницу и предъявили часовому якобы подписанный Чаренцо, а на самом деле фальшивый приказ о передаче Синелиуса в их руки. Так им удалось вызволить чародея из тюрьмы. Они отвезли Синелиуса в безопасное место и стали убеждать его присоединиться к заговору. Синелиус согласился; тогда заговорщики спросили, знает ли он способ избавиться от Гоблинов. Увы, нет, отвечал волшебник, потому, дескать, что сейчас они слушаются Чаренцо, который может отменить его, Синелиуса, приказ вернуться в Девятую Реальность.

Однако не все потеряно, поскольку он, дескать знает могущественное заклинание, способное обратить Гоблинов в камень. Еще Синелиус сказал, что заклинание требует человеческой жертвы, и заговорщики бросили жребий. Роковой жребий выпал одному юноше, подающему большие надежды, и тогда самый старый заговорщик — олигарх — вызвался принять смерть вместо юноши, объяснив, что преклонные годы, устарелые взгляды и предрассудки все равно делают его бесполезным для новой власти.

И вот Синелиус произнес заклинание. Ярко сверкнула молния, ударил оглушительный гром, и земля содрогнулась. Крепость рухнула с ужасающим грохотом, похоронив Чаренцо под обломками, а ниже города Метуро случился оползень, который перегородил русло Кьямоса. В тот же миг все Гоблины обратились в камень. Когда заговорщики подбежали к Синелиусу, старый чародей был мертв. На лице его застыла мирная улыбка.

После этого Братство завело в городе свои порядки. Члены общества настаивали на соблюдении тайны; вот почему в Метуро и поныне правит комитет Братства, прозванный Безликой Пятеркой. Вступив в должность, они появляются на людях только в черных масках, и никто не должен знать их имен. Когда образовавшееся после оползня озеро Фолькина затопило старый город Метуро, Братство отстроило новый — тщательно распланированный, с широкими прямыми улицами. Поскольку крепость лежала в развалинах, а от горы, на которой она стояла, остался лишь небольшой островок, они расчистили завалы и возвели новую твердыню: на ее постройку пошли не только камни, оставшиеся от прежней крепости, но и сотни глыб, в которые обратились Гоблины. Отсюда и название этого сооружения — Башня Гоблинов.

Сперва Безликая Пятерка облюбовала Башню под резиденцию. Но вот уж лет сто, как они оттуда переехали — во-первых, приходы и уходы слишком бросались в глаза и членам Пятерки было трудно соблюдать анонимность, а во-вторых, в Башне не очень-то уютно, она ведь строилась для защиты от врагов.

* * *

— Как метурцам живется при Безликой Пятерке? — спросил Джориан.

— В одних отношениях хорошо, в других — не слишком. По обычаю всех узурпаторов Пятерка первым делом постаралась сосредоточить в своих руках неограниченную власть. Конечно, они дали стране умелое правительство, которое обеспечило жителям довольно высокий уровень жизни. Метурцы по-прежнему делятся на богатых и бедных, но тем, кто усердно трудится, голод не грозит. Метурские правители не содержат пышного царского двора, как мальванцы, или огромного нелепого храма, как тарксийцы, а посему у них нет потребности до нитки обирать подданных. Да и традиция составлять Пятерку из самых непохожих друг на друга людей делает правление Безликих вполне справедливым.

С другой стороны, в Метуро начисто отсутствует свобода личности. Горожанин, как правило, взвешивает каждое слово, потому что собеседник может оказаться доносчиком, и озирается по сторонам, прежде чем ответить на вопрос, который нынче час. Лично мне Виндия со всей ее неразберихой и продажными чиновниками милее здешней добродетельности, которая держится на страхе. Но только до той поры, — тут чародей криво усмехнулся. — Пока я сам не вышел в правители!

В протяжении рассказа Джориан и его спутники потихоньку продвинулись к концу пирса. Едва Форко умолк, как вернулась одна из лодок, и вся троица погрузилась на борт. Цот сложил на дно суденышка пожитки Джориана и Карадура, молча поклонился Форко и зашагал к берегу.

Глава 11

Башня Гоблинов

Пока угрюмый лодочник, молча налегая на весла, правил к острову, пассажиры могли без помех рассмотреть надвигающуюся на них Башню Гоблинов. Это было незатейливое, словно бы приплюснутое с боков овальное сооружение с глухими стенами высотой в сорок футов. По обе стороны поднимались в небо еще на двадцать футов две большие круглые башни. Вершины этих башен соединял ажурный каменный мостик. Узкая вытянутая форма замка определялась очертаниями островка.

В Башне имелся подъемный мост, который, однако, ни во что не упирался. Он висел над самой водой и служил причалом. Джориан и его спутники высадились на мост, миновали ворота с поднятой решеткой и очутились в вестибюле. В замке не было двора; сразу за воротами начинались крытые внутренние помещения.

Находящиеся в вестибюле участники Конклава толпились у конторки, за которой восседал человек в черной мантии и остроконечном красном колпаке, склеенном из плотной бумаги. На колпаке жирными крупными буквами было выведено:

СИЛЫ ПРОГРЕССА

ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ

ЕЖЕГОДНЫЙ КОНКЛАВ

ГНУКС,

АДМИНИСТРАЦИЯ

Рядом с конторкой администратора Гнукса помещалась доска объявлений, где перечислялись все события предстоящего съезда.

Подошла очередь Форко и Карадура. Администратор осведомился, как их зовут, надписал две бумажные полоски и наклеил эти именные карточки на остроконечные колпаки — такие же, как у него самого, только черные. Затем вручил волшебникам колпаки и ключи от комнат. Когда настал черед Джориана, Карадур сказал Гнуксу:

— Это Джориан из Кортолии, мой ученик. Джориан, я внес за тебя регистрационный сбор.

— Добро пожаловать, мастер Джориан, — произнес Гнукс. — Как пишется?.. Держи.

Гнукс протянул Джориану дурацкий именной колпак; ему как ученику полагался колпак белого цвета.

— Можешь поселиться в двадцать третьем, вместе с доктором Карадуром.

— Нет ли второго ключа? — спросил Джориан. — Может статься, мы с любезным доктором будем приходить и уходить в разное время.

— Прошу. Еще раз добро пожаловать на наше ученое сборище!

— Скажи, а не проходил регистрацию некий Поррекс из Виндии? — поинтересовался Джориан. Гнукс сверился по списку.

— Нет. Кстати, ты уже третий, кто меня о нем спрашивает.

— Видно, он их тоже надул, и они надеются выколотить должок.

— Ну… хм… — заметил Гнукс, пытаясь скрыть улыбку, — это дело не мое, но я тут краем уха слышал кой-какие замечания насчет каленых щипцов и мягкого места.

Форко провел Джориана через вестибюль в танцевальный зал, на время превращенный в рабочую аудиторию. Повсюду сидели волшебники и волшебницы в остроконечных колпаках.

— Смотри, это Председатель Аелло, — зашептал Форко на ухо Джориану, едва они отыскали свободные места.

Председатель — высокий сутулый старик с длинной седой бородой, ниспадающей на черную мантию, — носил колпак золотого цвета. Он представлял именитых участников; зал встречал каждую знаменитость нестройными хлопками.

— …как мне сообщили, среди нас находится выдающийся некромант, Омфез из Тамо, чья коллекция душ включает ряд всемирно известных призраков, которых до него никому не удавалось вызвать. Доктор Омфез, вы не привстанете? Благодарю… На нашем собрании присутствует также наидостойнейшая волшебница Гоания из Оттомани; госпожа Гоания, примите общее восхищение, — Джориан сразу вспомнил седовласую женщину и хотел было перехватить ее взгляд, но Гоания сидела слишком далеко. Тут внимание Джориана привлек какой-то человек, подпирающий стенку у входа в зал. Это был откормленный, похожий на борова детина в красном колпаке. У Джориана екнуло сердце: он узнал Босо, сына Трийса, бывшего звонаря, с которым они повздорили в Оттомани и которого Гоания взяла на службу. Теперь к привычному для Босо оружию — дубине — добавился меч. Джориану вдруг захотелось узнать, не привез ли он с собой Ванору. Аелло из Гортии продолжал долдонить:

— …уважаемого астролога, Ктэссиса из Псары; мастер Ктэссис, вы не могли бы привстать?..

Джориана одолевала скука и все сильнее хотелось есть. Непонятно, с тоской подумал он, зачем мне вообще понадобилось рваться на этот Конклав. Знаменитостям не было видно конца. Веки будто налились свинцом; два раза Джориан, задремав, чуть не свалился со скамьи. Он стал щипать себя, чтобы хоть немного проснуться. Наконец Аелло соизволил закончить со вступительной частью и объявил:

— Первым пунктом повестки дня — доклад ученого коллеги Бхуллы из Янарета. Тема доклада: «Устройство семьи и терминология родовых связей у демонов Восьмой Реальности». Доктор Бхулла.

Послышались жидкие хлопки, место Аелло на кафедре занял смуглый пузатый коротышка и, гнусавя на мальванский манер, принялся нудным скрипучим голосом зачитывать доклад. Несмотря на то, что Джориан прочел в своей жизни довольно много книг — хоть и был самоучкой, — речь Бхуллы казалась ему полнейшей абракадаброй. Он обнаружил, что снова клюет носом, и шепнул Карадуру:

— Я выйду на минутку. Где наша комната?

— В западном крыле выше этажом. Я пойду с тобой; после доклада начнется распродажа магических принадлежностей, старинных рукописей и реликвий, связанных с историей нашего ремесла. Полагаю, ее тоже можно пропустить.

— Есть в этой громадине какой-нибудь трактир?

— Здесь, в танцевальном зале, за час до заката состоится обед. А потом бал-маскарад.

Джориан подавил стон.

— Целых два часа ждать! Я за это время с голоду помру. Ссуди пару пенсов, ладно?

Он направился к выходу вслед за Карадуром, но на пороге остановился и еще раз оглядел зал; тем временем старый волшебник заковылял в свои апартаменты. Оказавшись в вестибюле, Джориан обнаружил, что не он один сбежал с заседания. Волшебники, разбившись на небольшие кучки, размахивая руками и выразительно гримасничая, спорили на профессиональные темы. То и дело слышался визгливый женский смех. Таких групп было несколько, люди собрались самые разные — и молодежь, и старики; одни носили остроконечные колпаки участников Конклава, другие нет. Последние, как показалось Джориану, были так или иначе связаны с волшебниками. Интересно, подумал он, с чего Карадур взял, будто стать настоящим колдуном может лишь тот, кто соблюдает обет целомудрия?

В тесной, полутемной комнатенке было полно волшебников; они сидели за столами, попивали вино или пиво и закусывали сушеным горохом. Джориан протолкался к свободному месту. Трое сидящих за столом мужчин с головой ушли в обсуждение каких-то профессиональных тонкостей. Они рассеянно обернулись к Джориану, вежливо улыбнулись, кивнули и вновь погрузились в разговор:

— …что астральное перемещение циркулярно, то любое азотистое или магнитное излучение, не вступившее во взаимодействие со своим медиумом, ускоренно возвращается к отправной точке, верно?

— Да, — сказал второй, — но вы же не станете отрицать, что двенадцать, являясь окончательным и совершенным числом в универсальных природных моделях, неизменно притягивает и поглощает тринадцатое, которое считается гибельным и избыточным числом. Следовательно, ваши цикличные системы не способны расположить свои элементы в прежнем порядке…

— Оба вы ошибаетесь, — сказал третий, — не учитывая, что в природе действуют две силы, порождающие третью — равновесие, и все три подчиняются одному закону. Следовательно, образуется триединство, а дополняя триединство понятием единства, мы подходим к квадратуре, законченному и абсолютному числу, источнику всех цифровых комбинаций и основе всех моделей. Таким образом, цикл обращения астральных потоков будет гомогенным…

* * *

Поневоле слушая эту галиматью, Джориан, на которого говорящие не обращали ни малейшего внимания, вдруг почувствовал себя так неуютно, что залпом допил эль и выбрался из-за стола. В вестибюле он задержался у доски объявлений. Доска оповещала, что сейчас идет доклад, а после его окончания начнется распродажа. Затем намечалось провести групповое обсуждение по теме «Невидимость», за которым, в свою очередь, последуют неофициальный обед и бал-маскарад.

Утро второго дня должно было ознаменоваться дебатами по поводу предложения Альтруистов положить конец секретности, окружающей магию, и поставить все ее достижения на службу непосвященным. После завершения дебатов будет дан завтрак в честь Аелло, оставляющего пост председателя. Днем состоится несколько ученых докладов, в том числе демонстрация вызова демона из тридцать третьей мальванской преисподней. Проставленная рядом с этим пунктом красная звездочка указывала на то, что опыт небезопасен для жизни.

Вечером будет устроен официальный обед с присуждением наград за выдающиеся заслуги в магии и сообщением почетной гостьи Конклава, доктора Изильдии из Метуро. Госпожа Изильдия расскажет о последних достижениях в области управления летающим помелом. После банкета пройдет ряд закрытых заседаний, куда допускаются лишь аттестованные волшебники.

В первой половине третьего — заключительного — дня планировались два сообщения, а затем рабочее заседание, на котором будет избран новый председатель, назначено место проведения следующего Конклава и рассмотрены поправки к Уставу Сил Прогресса.

Ознакомившись с информацией, Джориан собрался было идти в свою комнату. Но вдруг замер, как громом пораженный: перед ним, занятая беседой с какими-то женщинами, стояла Ванора. Высокая угловатая девушка была одета в длинное платье из изумрудно-зеленого шелка; ее черные, струящиеся, блестящие волосы прикрывала круглая шапочка. Нынешняя Ванора ничем не походила на замарашку, которую Джориан оставил в Оттомани. Несмотря на неправильные черты лица, она казалась почти красавицей и несомненно привлекала внимание мужчин.

— Доброго утречка, хозяйка Ванора! — сказал Джориан.

— Ба, Джориан! — вскричала Ванора. — Извиняюсь, девушки, мой старинный приятель, — она схватила Джориана за руку и повлекла прочь. — Ты что ж, и впрямь оттяпал у Царя Царей ящик с плесневелой тягомотиной?

— Ага, мы мало того что сундук оттяпали, а еще и целы остались. У тебя-то как дела?

Ванора состроила гримаску.

— Этот вонючка Босо… Зато Гоания прелесть. Только за ради нее и живу с ним.

Она двумя пальцами оттянула краешек изумрудного платья.

— Гоания подарила.

— Славная вещица. А это не Босо я сейчас видел в танцевальном зале?

— Его. Босо заделался приставом, что, к слову сказать, ничуть не лучше должности вышибалы, какую он исполнял в оттоманьском «Серебряном Драконе». Ну, хватит обо мне; мне за последние полгода и похвастать-то нечем. Ты о своих приключениях расскажи! Тут слух прошел, будто вы не раз были на волосок от смерти.

Джориан поморщился.

— Правду сказать, я каждый раз, как попадал в переделку, так только и мечтал, чтоб она поскорей кончилась, хоть, может, все эти заварушки и кажутся смешными, когда после о них рассказываешь.

— Во-во, скажи еще, что до полусмерти напугался!

— Так оно и было. В конце концов, я ж не какой-нибудь зазнайка-рыцарь, а простой ремесленник, мне по душе поселиться… но покуда я не завел на полдня про свои подвиги, ты не найдешь мне поесть? С самого утра маковой росинки во рту не было. Мы, как утресь прискакали в Метуро из Тамо, так прям сюда и двинули — не поели, не помылись. Покуда не наемся, слова не скажу.

Ванора провела Джориана на кухню и выпросила у повара сдобную булку и кувшин пива. Уплетая за обе щеки, Джориан поведал кое-что из того, что приключилось с ним в Мальване и Швении.

Часа через два он вдруг спохватился:

— Время идет, а я тут пробавляюсь самодовольной болтовней о своих делишках! Где так я стойкий, но ежели выпадает случай поговорить — не остановишь. Заседание, кажись, к концу близится, пора мне хозяина разыскать.

— Ты что, взаправду ученик Карадура, как на шапке написано?

— Не-е, хоть на Конклав я попал якобы затем, чтоб поближе узнать колдовское ремесло. Только уж больно сомнительно, что прелести высшей магии убедят меня отказаться от женщин.

— Отринув все плотские утехи — это Гоания так говорит — самые искусные колдуны могут прожить в два, а то и в три раза дольше обычного смертного.

— А может, без женщин и вина жизнь им просто кажется в два или три раза длиннее?

Ванора поглядела на Джориана долгим, зазывным взглядом.

— Ах… как раз об этом деле, скажу тебе по секре…

— Прости, хозяйка Ванора, но мне и вправду пора, ни минуты нету! — Джориан вернул повару опустевший кувшин. — Весь провонял с дороги, надо маленько почиститься к обеду.

Он подал девушке руку и проворно вывел в вестибюль. Там он оставил ее и отправился разыскивать комнату номер двадцать три. Отомкнув дверь своим ключом, Джориан обнаружил за ней тесную гостиную и спаленку с двумя узкими кроватями. Карадур явно побывал в номере, но уже ушел. Джориан привел себя в порядок, чуть-чуть подровнял бороду, надел чистую рубаху, попытался навести глянец на вконец проносившиеся башмаки и вернулся в танцевальный зал.

* * *

В зале он обнаружил, что распродажа закончилась, а групповое обсуждение невидимости в самом разгаре. Специалисты-невидимщики уже сделали предварительные сообщения и теперь, рассевшись в ряд на возвышении, отвечали на вопросы с мест. Ряд замыкал председатель Аелло, который, желая узнать имена незнакомых участников, направлял на них свой волшебный жезл. Когда вошел Джориан, с места как раз поднялся какой-то человек.

— Я хотел бы спросить… — начал он.

— Прошу прощения, — прервал его Аелло, — назовите свое имя и род занятий.

— Меркон из Боуктиса, колдун-чудотворец. Я хотел бы спросить уважаемых участников, что пользы, если сами они пропадут, а их глазные яблоки останутся видимыми? Когда тебя преследует пара глаз, лишенных тела, то обнаружить невидимку так же легко, как и видимого человека, а вот перепугаться действительно можно.

— Я, по-моему, уже объяснял, — сказал один из специалистов, — полная невидимость в принципе достижима, но имеет один недостаток: она лишает невидимку зрения, потому что между человеческим глазом и лучами видимого света не возникает того взаимодействия, которое и является причиной сенсорного феномена, известного нам как «взгляд». Я полагал, об этом знает каждый ученик. Соответственно, полная невидимость применяется лишь в крайнем случае, при непосредственной угрозе быть схваченным. Поскольку такой невидимка лишается зрения на все время действия заклинания, то для того, чтобы не дать врагам подойти на опасное расстояние, он вынужден полагаться на другие ощущения — в основном на астральное зрение. Однако мало кто из смертных обладает этой способностью в должной мере. Если же глазные яблоки остаются в видимом слое, невидимка может без помех рассмотреть запретное, при условии, что он стоит от ближайшего наблюдателя на расстоянии и тот не замечает его глаз. — Джориан попытался высмотреть Карадура, но колдун словно в воду канул. На прежнем месте его не оказалось, а сотни затылков, увенчанных шутовскими колпаками, ничем не отличались друг от друга. Джориан на цыпочках пошел вдоль стены, стараясь разглядеть сбоку лица присутствующих. Увлекшись этим занятием, он невзначай налетел на Босо.

— Ты?! — хватаясь за меч, зашипел новоявленный пристав. — Я должен…

— Босо, веди себя пристойно! — сказал Джориан.

— Ах, мать твою! Сам веди себя пристойно, не то…

Несколько волшебников, обернувшись, зашикали на скандалистов.

Босо притих; Джориан двинулся дальше, осматривая ряд за рядом — розовые лица, бледные лица, медные лица, шоколадные лица; бритые лица, усатые лица, бородатые лица; молодые лица, зрелые лица, старые лица; мужские лица и женские лица. Наконец, когда Джориан уже готов был бросить свою затею, он заметил Карадура на другом конце зала; голову колдуна украшал остроконечный колпак, а на коленях лежал тюрбан. Рядом сидела волшебница Гоания. Джориан, стараясь не шуметь, примостился по соседству.

Групповое обсуждение подходило к концу. Аелло объявил заседание закрытым, сотни волшебников встали и потянулись к выходу.

— Куда теперь? — спросил Джориан.

— В библиотеке подадут аперитивы, — пояснил Карадур, — но я не употребляю горячительных напитков. Пойду отдохну до обеда. Почему бы тебе не проводить туда Гоанию?

— Отличная мысль! — обрадовался Джориан. — Госпожа Гоания, не откажешь в любезности?

— Одно маленькое напутствие, — сказал Карадур вдогонку. — Пока мы здесь, держи за зубами свой болтливый язык!

— Постараюсь, — отозвался Джориан.

* * *

Пока Джориан попивал травяную настойку, закусывая соленой рыбой и сухариками, Гоания без устали представляла его волшебникам, чародеям, некромантам, прорицателям и прочим знатокам колдовского ремесла. Вскоре он совсем запутался в новых лицах и незнакомых именах. Воспользовавшись случайной передышкой, он спросил волшебницу:

— Ванора ладит с Босо?

— Ах, вчера они страшно переругались и сегодня друг с другом не разговаривают. Но это обычное дело. Завтра и не вспомнят, из-за чего ссорились.

— Мне почудилось, не больно-то она с ним счастлива. Ванора все ж таки девушка неглупая, даром что вздорная, а у него мозгов меньше, чем у головастика.

— Что она почти все время несчастлива — вполне допускаю. Вопрос в том, была бы она счастлива с другим? Сомневаюсь, потому что ей на роду написано быть несчастной и приносить несчастья ближним. Мы все немножко такие, но ей, бедняжке, этого качества досталось с избытком, — Гоания проницательно взглянула на Джориана. — Ведь вы с ней одно время сблизились, да?

— Да, хоть невеселое было веселье.

— А не таишь ли ты сентиментальных мыслей, скажем, «увезти ее от всего этого», либо еще как-то пожертвовать собой ради ее счастья?

— Не-ет, — смущенно ответил Джориан, у которого и в самом деле мелькала такая мысль.

— Ну, если и таишь, то гони их прочь. Никому не дано изменить природу взрослого мужчины или женщины, даже при помощи заклинаний. Если ты опять с ней сойдешься, то очень быстро поймешь, что тебе досталась не любовница, а скандалистка — тупой и толстокожий Босо годится ей в партнеры куда больше, чем ты со всеми твоими достоинствами.

Джориан взял себя в руки.

— Ты, госпожа Гоания, забываешь, что у меня в Ксиларе остались пять любящих жен. По крайности одну из них — малышку Эстрильдис — я, надеюсь, однажды увезу, обзаведусь домом и заживу себе тихо-мирно, как заправский мастеровой.

Гоания покачала головой.

— Я составляла твой гороскоп и смотрела ладонь; боюсь, что как раз спокойной жизни мастерового боги-то тебе и не припасли. Если же говорить о красотках, то полагаю, что, когда ты ими увлекаешься, ты на самом деле желаешь вернуть свою Эстрильдис.

Она мельком глянула туда, где в окружении молодых людей стояла Ванора.

— Судя по тому, как Ванора глушит кружку за кружкой, подозреваю, она нам устроит славный вечерок.

— Что ты хочешь сказать?

Волшебница вздохнула:

— Сам увидишь.

Участники Конклава мало-помалу стекались в библиотеку; становилось тесновато. Шум нарастал: чтобы быть услышанным, каждому оратору приходилось повышать голос. Вскоре комната оказалась до отказа набитой волшебниками и их учениками, которые изо всех сил старались перекричать друг друга.

Джориан пытался представиться и завязать беседу со стоявшими поблизости, но, несмотря на его природную общительность и болтливость, разговора не получалось. Чтобы докричаться до собеседника, приходилось орать во всю глотку, а ответы, если и доходили, были неразборчивы. Джориану удавалось расслышать лишь отдельные слова, да и те долетали в таком искаженном виде, что он никак не мог решить: то ли это обычное слово, которое он недопонял, то ли какой-то термин, известный одним колдунам.

Лишенный возможности поболтать, Джориан вскоре затосковал. Ему вздумалось провести опыт. Он приосанился и, наметив длиннобородого чародея величавой наружности, гаркнул:

— Сударь, вы слышали, что концеклык припазвел бутый вругол?

Кустистые седые брови чародея поползли вверх, и он прокричал что-то вроде:

— Вы неправы! Мы должны принемять феркало для штенья выслей!

— Да, сударь, я извлек его из бомбарического гуза. Не комневайтесь. Когда медующий влезд по лимонологии?

— Я хрюмаю, в певяносто дятом.

— Прязумеется, прязумеется. То-то, сударь, фатеха будет!

Но со временем прискучила и эта забава. Когда наконец объявили, что обед подан, Джориан от долгого стояния уже не чуял под собой ног, а в ушах звенел несмолкаемый гул. Он проводил Гоанию в зал, но здесь им пришлось расстаться: Джориану полагалось есть с учениками, а Гоанию и Карадура усадили на места для полноправных волшебников. Помня о наставлении Карадура, Джориан ни словом не заикнулся о своих приключениях. Напротив, он был сдержан, предупредителен, поддерживал беседу наводящими вопросами и, стараясь не возбуждать излишнего любопытства к своей особе, изредка разражался шуткой или забавным стишком.

— Ты будешь участвовать в вечернем маскараде? — спросил его сосед по столу.

— Увы! Мы с хозяином припоздали, не было времени соорудить костюм. Я б мог вырядиться лишь учеником в дорожных обносках. Но расскажи, как проводят состязание, а то мне впервой бывать на Конклаве.

— Мы освободим зал, чтобы слуги могли вынести столы и расставить скамейки по стенам, — пояснил другой ученик. — Вон у той стены установят длинный помост. Затем все, кто в костюмах, соберутся у помоста, а остальные рассядутся на скамейках. Тут обязательно найдется кто-нибудь, кто встанет и загородит спиной зрелище или ненароком окажется среди участников маскарада, и возникнет суматоха.

Церемониймейстер составит список всех участников, а потом начнет выкликать их по одному; названный участник должен пройтись по помосту взад-вперед, а судьи в это время будут его оценивать и проставлять баллы. Когда парад закончится, лучших снова вызовут на помост, а уж из них судьи выберут победителей.

— Некоторые правила очень забавны, — вмешался третий ученик. — Вот, к примеру: человек может принять участие в маскараде, нарядившись духом, но демоны, духи и прочие обитатели потусторонних реальностей и измерений вообще не допускаются к состязанию. Да ты сам увидишь, как старик Аелло стоит на краю помоста и размахивает жезлом перед носом у каждого конкурсанта. Вообще-то предполагается, что ни один демон не может проникнуть сквозь завесу великого защитного заклинания, но Аелло предпочитает лишний раз убедиться.

— А еще, — перебил его ученик, который завел разговор, — существует запрет на полную наготу.

— Да ну? — изумился Джориан. — Я-то как раз полагал, что ладная красотка лучше всего смотрится нагишом.

— Некоторые из наших участниц держатся того же мнения. Бывало, эти дамы десятками выходили на помост в чем мать родила: вместо конкурса маскарадных костюмов получался какой-то конкурс женских прелестей. Потом разразился страшный скандал: оппоненты бросались друг на друга с кулаками и грозились наслать порчу. Чтобы рассудить это дело, назначили комиссию из старейших и мудрейших волшебников. Мудрецы постановили, что обнаженная особа по определению не может рассматриваться как обладатель маскарадного костюма.

— Иными словами, — подытожил Джориан, — без костюма — значит, без костюма. Этакая, понимаешь, философская и грамматическая тонкость.

— Вот именно, — осклабился ученик. — Таким образом, обнаженные представители рода человеческого не допускаются к состязанию как не имеющие костюма. Однако на этом дело не кончилось. Не далее, чем в прошлом годе, случилась перебранка, когда госпожа Тарлюстия, кортольская волшебница, продефилировала по залу, прикрытая лишь вклеенным в пупок огромным самоцветом. Можно ее рассматривать как участницу или нет? Постановили разрешить участие, но награды не присуждать, потому, дескать, что в ее наряде не видно ни остроумия, ни старания, ни эстетического вкуса. Но это бабка надвое сказала. Скинуть бы ей годков двадцать да столько же фунтов, неизвестно, как бы дело обернулось; она и сейчас неплохо выглядит.

* * *

Через два часа после обеда колдовская братия вновь потянулась в танцевальный зал. Джориан невольно отметил, что почти все участники маскарадного состязания — по крайней мере те, кто не скрывался под маской, — молодежь: ученики и ассистенты. Большинство волшебников и волшебниц постарше предпочли чинно рассесться по лавкам, стоящим вдоль стен.

Еще час ушел на беготню и подготовку парада, а затем на помост взобрался церемониймейстер. На дальней от зрителей стороне помоста заняли свои места у стены девять судей. Председатель Аелло, не расстающийся с жезлом, встал у входа на помост. Церемониймейстер заглянул в список и выкрикнул:

— Господин Тилейнос из Тарксии!

Ученик, нарядившийся демоном из Четвертой Реальности, взбежал по ступенькам, медленно прошелся перед судьями, добрался до конца помоста и спустился в зал. Не успел он сделать круг по залу, демонстрируя зрителям свой костюм, как церемониймейстер возвестил:

— Господа Энникс и Форион из Солимбрии!

На помост вскарабкался сверкающий лаком тряпичный дракон, ноги которого изображали два ученика.

— Госпожа Ванора из Гованнии!

Ванора, раскрасневшись от выпитого, но все еще твердо держась на ногах, взошла на помост в обличье русалки. Нарядом ей служила едва прикрывающая колени прозрачная туника из зеленой вуали. В длинные черные волосы были вплетены бумажные водоросли, руки затянуты в зеленые перчатки с перепонками между пальцами, веки, губы и ногти разрисованы в зеленый цвет.

— Доктор Вингальфи из Истхойна!..

Так продолжалось три часа кряду. В конце оказалось, что Ванора заняла третье место. Заиграл оркестр. Джориан протолкался поздравить девушку, которую снова обступили ученики. За ее спиной, сердито зыркая глазками, топтался несчастный Босо.

— Они играют кортольскуто фольку, — говорила в этот момент Ванора. — Кто из вас знает, как ее танцевать?

— Я когда-то считался знатоком, — сказал Джориан, подставляя ей локоть. Он вежливо кивнул Босо:

— С вашего любезного позволенья, сударь…

— Ой, да падет на него новое воплощение! — отмахнулась Ванора, хватая Джориана за руку и вытаскивая в круг. — Шагу ступить не умеет, отродье косолапое.

Кружась и притоптывая, они понеслись по залу.

Хотя от Ваноры сильно пахло вином, было незаметно, чтобы возлияния как-то отразились на ее танцевальных способностях. Однако зажигательная фолька и теплый, пропитанный благовониями воздух сделали свое дело. Когда музыка смолкла, с Джориана и Ваноры пот лил ручьями. Они отыскали столик с напитками, где Ванора, желая восстановить утраченное пьяное равновесие, залпом осушила большой кубок ледяного вина.

— Милый Джориан, — сказала она, — дура я была чертова, что разорялась тогда в Оттомани насчет этой твоей царевны-змеи. Не мне, пьянчужке с ненасытной дыркой, воротить нос, ежели тебе кому и приспичит игрунчик свой засадить! Да уж такая я проклятая; вечно хорошего парня отважу, а сплю со свиньей вроде Босо.

В продолжение этой тирады взгляд Джориана скользил по ее телу. На Ваноре не было ничего, кроме прозрачной газовой туники, которая позволяла ей соблюсти запрет на полную наготу и в то же время выставить напоказ свои прелести. Джориан попытался было сосредоточиться на мыслях о разлуке с Эстрильдис, но кровь ударила ему в чресла.

— Ни слова больше, — неожиданно севшим голосом проговорил он. — Уж ты-то мне всяко милей, чем она, и сравнивать нечего. Ты бы, по крайности, не скинула человека с кровати ни за что ни про что!

— А она и впрямь тебя скинула?

— Нет, я чудом удержался. Ну, доложу тебе, и позы у этих мальванок! Слушай, здесь такая толчея, ты не взопрела?

— Ага. Ты еще не был на крыше?

— Нет. Пошли.

Они поднялись на крышу. Только что взошла молодая луна. Прямо над головой сияли звезды, но далеко на юге зарницы то и дело выхватывали из темноты наползающую тучу.

— Теплынь-то какая, и не скажешь, что весна, — сказал Джориан, обвивая рукой девичью талию.

— Да уж не холодно. Не пора ли покликать дождичек? — Ванора медленно обернулась к нему и запрокинула лицо. — Что ты там говорил о мальванских позах?

* * *

Немного позже они крадучись пробирались по коридору к комнате номер двадцать три. У Джориана бухало в висках.

— Старого Карадура весь вечер не видать, — шепнул он. — Ежели он у нас в комнате, попробуем толкнуться в твою. Ежели нет, запремся изнутри.

— Я знаю, где сложены тюфяки для припоздавших гостей, — шепнула Ванора. — Тюфяк можно затащить на крышу.

— Там видно будет.

Джориан приналег на дверь своего номера: так и есть — заперта. Он вставил в скважину полученный утром ключ, неслышно отомкнул замок, приоткрыл щелочку и весь обратился в слух.

— Зачем… — начала было Ванора.

Джориан легонько прикрыл ей рот ладонью. Выражение неутоленной похоти на его лице сменилось охотничьим азартом.

Он еще немного приоткрыл дверь и бесшумно скользнул внутрь.

Гостиная тонула во мраке, но в спальне теплилась свечка. Дверь между комнатами была полуотворена, и гостиную прорезала узкая полоска света. Из спальни доносились голоса; между обрывками разговора слышалось характерное потрескивание — кто-то разворачивал старый пергамент.

— Заглянем в наш свиток, — произнес незнакомый голос. — О боги и демоны! Это же великое заклятье заклятий чародея Рендивара, которое считалось навеки утраченным.

— Вот вам и ответ, — послышался густой бас волшебника Форко. — Я полагаю, наши действия должны проходить в три этапа. Первое, что нужно сделать завтра, это — как только начнутся дебаты — произнести заклятье заклятий, открыв, таким образом, путь для последующих действий…

Из-за двери раздался старческий голос с мальванской гнусавиной: Карадур, определил Джориан.

— Вы собираетесь, — ошарашенно проговорил этот голос, — в нарушение всех законов и обычаев Сил Прогресса применить против наших оппонентов магию?

— Конечно, а вы как думали? Мы подсчитали шансы и поняли, что наше предложение не пройдет. Нам катастрофически не хватает голосов.

— Но… но… вы же всегда отстаивали этические…

— Не старайтесь казаться глупее, чем есть на самом деле! К чему все эти игры в правила и этические принципы, когда речь идет о благе человечества.

— Вам не кажется, что вы немного… мм… опрометчивы? — спросил Карадур.

Форко презрительно хмыкнул.

— Если вы печетесь обо всех этих Мальто, Бальто и Цальто, которые немедля потянут лапы к самым смертоносным заклинаниям черной магии, можете успокоиться. Я же не полный идиот. Не хуже вашего знаю, что некоторые возражения ретроградов — что, дескать, нельзя вверять такие силы темным, невежественным людям — чертовски справедливы. Мы лишь пообещаем допустить до магии всех, кому не лень, и, таким образом, получим доступ к власти.

Мы подчиним себе Силы Прогресса и меньше, чем через год во всех Двенадцати Городах будут править Альтруисты. План отработан до мелочей, а исполнители на местах…

— Но ведь Силы всегда сторонились мирской политики! — сдавленным голосом взвыл Карадур.

— Дуракам закон не писан. Конечно, если мы получим власть, то проявим разумную осторожность; мы откроем непосвященным лишь самые простые тайны магии — о которых они и сами могли бы прочесть в любой хорошей библиотеке — пока не докажут, что достойны большего. Но главное — захватить безраздельную власть. Сокрушив оппозицию, мы сможем действовать по своему усмотрению. И поскольку я уверен, что побуждения мои чисты, а замыслы разумны, то я просто обязан добиться власти и привести их в исполнение!

Итак, вернемся к делу: второе, чем необходимо заняться, — составить списки наиболее активных Благодетелей и всех тех, кто примет их сторону по завтрашнему вопросу. Райтс, это задание поручается вам, потому что остальным придется корпеть над заклятьем. Заседание рассчитано часа на два — успеем.

— Предводитель, — раздался чей-то голос, — а вы уверены, что древнее заклятье Рендивара обладает достаточной силой? Защита Аелло отнюдь не детская считалка.

— Одиночку, вероятно, постигла бы неудача, — ответил Форко, — но за дело одновременно возьмутся трое-четверо наших, поэтому я не сомневаюсь в успехе. Теперь относительно третьего этапа: если бы нам удалось достать вещи или частички тела наших оппонентов, мы бы могли применить против них симпатическую магию; но до заседания осталось слишком мало времени. Посему вы, Магнас, призовете стаю демонов из…

Джориан, притаившийся в темноте у двери в спальне, замер от ужаса: стоявшая позади Ванора вдруг громко икнула. Сказалось выпитое вино — ее развезло. Она снова икнула.

— Что это? — удивленно спросили в спальне.

Не успел Джориан опомниться, как Ванора, мотаясь от стенки к стенке, проскочила мимо него, пинком распахнула дверь и хриплым голосом заорала:

— Это я, вот это кто! А не пора б вам, занудные старые педрилы, свалить отсюда ко всем чертям, чтоб мы с Джорианом… ик!.. занялись на кровати тем, для чего ее сделали?

Когда дверь распахнулась, Джориан мельком заметил, что, помимо Карадура, Дракомаса и Форко, в спальне находится еще несколько человек. Затем голое Форко тихо произнес непонятное слово. Какой-то инстинкт подсказал Джориану об угрожающей справа опасности. Он попытался было развернуться к ней лицом и в неожиданно вспыхнувшем свете краем глаза увидел одного из демонов Форко. Демон подступал к нему с занесенной дубинкой. Джориана всегда отличала мгновенная реакция, но нападение было так стремительно, что не успел он увернуться, как мир, полыхнув, разлетелся на тысячи осколков.

* * *

Когда Джориан очнулся, в комнате брезжил серенький дневной свет, который проникал через бойницу, переделанную в окно и снабженную по этой причине ставнем и створчатой рамой. Через какое-то время он осознал, что грохот и сполохи, болью отдающиеся в голове, на самом деле исходят снаружи: за окном бушевала гроза. Дождь стучал в ромбовидные окошки частого переплета и крохотными прозрачными змейками сбегал по стеклу.

Джориан, морщась от боли в затекших мышцах и ощущая при каждом движении, что в голове засел раскаленный гвоздь, перекатился на спину. Как оказалось, запястья и лодыжки были скручены крепкой веревкой, а рот забит кляпом. В глазах мельтешило. Джориан напрягся и увидел Ванору и Карадура; они тоже были связаны.

Ванора, на которой по-прежнему красовалась туника из зеленой вуали, таращила на Джориана налитые кровью глаза; во рту у нее торчал кляп. Насчет Карадура ничего определенного сказать было нельзя; мальванец походил на сваленную в углу кучу старого тряпья.

Связывая Джориана, недруги постарались на славу, однако не учли, что имеют дело с человеком, который потратил в Ксиларе уйму времени, обучаясь сбрасывать путы. Для начала он просто начал жевать. После нескольких минут усиленного пережевывания тряпка, привязывающая кляп, расползлась, и Джориану удалось выплюнуть затычку.

— Ванора! — сипло позвал он. — Как ты?

— Грм, хрм, — промычала она забитым ртом.

— Карадур, ты жив?

В ответ заохали. Джориан, насколько позволяло лежачее положение, оглядел комнату. Его меч по-прежнему висел за перевязь на шляпной вешалке у двери.

Подняться с пола — нелегкая задача, когда ноги тесно стянуты веревкой, а руки скручены за спиной; нелегкая, но все же выполнимая. Джориан снова и снова пытался встать, но каждый раз мешком валился с ног, со всего маху грохаясь о щелястый пол и выбивая из него фонтанчики пыли. Наконец старания увенчались успехом. Он подскакал к вешалке для шляп и боднул ее головой: вешалка свалилась на пол. Затем Джориан подогнул колени и ухватил связанными руками рукоятку меча. Он проделал еще два-три невообразимых кульбита и очутился рядом с Ванорой.

— Суй ноги в перевязь, — гаркнул он. Ванора подчинилась; Джориан отпрыгнул в сторону — меч выскочил из ножен. Затем Джориан установил меч острием вверх между ногами Ваноры.

— Теперь сожми покрепче. Ежели выпустишь, меч проткнет меня, как цыпленка.

Прижимая к лезвию меча веревку, стянувшую запястья, он стал ерзать по нему вверх и вниз. Присев раз двадцать, Джориан перетер веревку и разнял руки. Тут он немного передохнул, растирая запястья и ощупывая шишку на голове. Затем взял меч и разрезал путы на ногах. Освободить товарищей по несчастью было делом одной минуты.

— Вот так я однажды спас свою голову, — сказал он. — Отсюда мораль: никогда не забывай хорошенько наточить меч. Этим мерзавцам еще учиться и учиться, а то б они нипочем не оставили нам острых предметов.

— Не забывай, сынок, — подал голос Карадур, — что они не привыкли бороться с врагами таким примитивным оружием, как меч и веревка. К их услугам духи, заклинания и всепобеждающая оккультная мудрость.

— Тем хуже для них. Который час?

— Боги праведные! — вскричал Карадур. — Должно быть уже больше четырех. Значит, дебаты по предложению Альтруистов вот-вот начнутся. Форко вот-вот произнесет заклятье заклятий, которое нашел в Ларце. Где этот проклятый сундук? Увы, они унесли его. Ах ты, горе какое, неужто я на всю жизнь так и останусь легковерным доверчивым простофилей? Но поспешим в зал — надо предупредить Силы!

— О боги, где бы похмелиться! — схватившись за голову, простонала Ванора.

В это утро она совсем не казалась привлекательной.

— Переметнулся, доктор? — спросил Джориан.

— Нет, я всегда был на стороне добродетели и порядка. Скорее Форко и его приспешники предали меня.

Старик с оханьем заворочался на полу. Джориан помог ему встать. Ключа в карманах не оказалось, зато нашлись отмычки, и Джориан занялся дверью, открыть которую не составило труда.

— Нам нельзя терять ни минуты, хотя я с трудом держусь на ногах, — сказал Карадур.

— Нам? — изумился Джориан. — Твои колдуны грызутся, а я чего полезу? Я на вашу братию отработал сполна, и сам заниматься твоим ремеслом не намерен.

— Ты слышал, что говорил Форко. Если тебе нет дела до меня и других честных волшебников, подумай о тирании Форко, которая будет пострашней, чем мальванская, тарксийская и метурская вместе взятые! Но у меня нету времени на споры. Не хочешь, как хочешь.

Старый волшебник заковылял по коридору. Джориан с Ванорой в нерешительности переглянулись и двинулись следом.

* * *

Под энергичным напором Джориана двери в зал распахнулись. Карадур трусцой вбежал внутрь и засеменил по главному проходу между рядами. Один из участников обсуждения, стоя перед аудиторией, говорил:

— …и если вы не верите, что обычные люди недостойны приобщиться к этим ужасным таинствам, я готов привести примеры их бездумного, свинского поведения из истории страны, которая так гостеприимно нас приняла. Когда в Метуро свергли королей и установили Республику…

Оратор осекся на полуслове: он заметил Карадура, который с непокрытой головой и горящими глазами вприпрыжку ковылял по проходу.

— Измена! — каркал старый мальванец. — Преступная клика в недрах нашего братства замышляет переворот и хочет отнять у вас власть! Мастер Райтс — вон там — записывает имена Благодетелей, чтобы его сообщники знали, на кого нападать! Схватите его, если мне не верите…

Когда Карадур разразился речью, Джориан с Ванорой решили тоже войти в зал. В этот момент дорогу им преградил Босо. Джориан шел первым и, думая, что он один, Босо начал было:

— Сегодня ученики сидят на балконе. В зал допускаются только волшебники…

Тут пристав заметил Ванору.

— Ты! — рявкнул он. Лицо его побагровело, глаза налились дикой яростью. — Вы двое провели… вы провели ночь в поганом блуде, а теперь вам хватает нахальства… п-паскуда… по стенке размажу тебя, шлюха!

Изрыгая невнятные проклятья, Босо выхватил меч и, отшвырнув Джориана, бросился на Ванору. Девица с воплем метнулась в вестибюль.

Не зная, за кем бежать, Джориан на секунду замешкался. Карадур, похоже, овладел положением. Он уже выпалил свое объяснение; в зале возникла суматоха, все повскакали с мест. Несколько волшебников схватили Райтса. Джориан развернулся и побежал вслед за Босо.

Он выскочил в вестибюль как раз вовремя: Ванора только что скрылась за поворотом угловой лестницы, Босо гнался за ней по пятам. Джориан кинулся следом, вытаскивая на бегу длинный меч — тот самый клинок, который он позаимствовал в Эллорнских горах у спящего Гендинга.

Джориан понесся вверх по лестнице. Через несколько маршей он стал задыхаться, но, выбегая на площадку, каждый раз успевал заметить мелькнувшую за поворотом спину Босо. Наконец он выбрался на крышу. Низкие тучи мчались над головой, косой дождь барабанил по мощеным плитам кровли. Сверкала молния, свист ветра и шум ливня тонули в громовых раскатах.

Прикрываясь левой рукой от слепящего дождя, Джориан лихорадочно огляделся и увидел Босо, который проскочил в дверь одной из круглых башен — парных донжонов замка — и захлопнул ее за собой. Оскальзываясь на мокрых плитах, Джориан подбежал к двери и рванул ее на себя, но тщетно: Босо заперся изнутри на тяжелый засов.

Босо, решил Джориан, загонит Ванору на башню и, если не поймает, ей ничего не остается, кроме как перебежать мост и спуститься по винтовой лестнице второго донжона. Он кинулся к соседней башне; дверь была не заперта.

Джориан распахнул дверь и помчался по ступенькам. Оказавшись наверху, он едва не сшиб Ванору, которая в этот момент перепрыгнула с моста на крышу донжона. Ее взмокшая от пота прозрачная туника прилипла к телу, изо рта вырывалось хриплое дыхание. За ней по пятам, оскалясь и размахивая мечом, гнался Босо.

— Марш вниз, за подмогой! — на ходу скомандовал Джориан и ринулся к мосту.

От порывов ветра мокрый настил под ногами Джориана вибрировал, будто натянутая струна.

Вблизи это сооружение не казалось столь легким и воздушным, как снизу. Мост, сложенный из серого камня, имел четыре фута в ширину; его ограждали два зубчатых парапета, доходившие Джориану примерно до пояса. Вступившему на мост можно было не опасаться, что его просто сдует ветром или смоет ливнем. С другой стороны, в пылу рукопашной схватки ничего не стоило вывалиться сквозь прорези между зубцами ограждения.

Мечи замелькали в воздухе; раздался оглушительный лязг, тут же заглушенный громовыми раскатами. Два силача на мосту, все еще задыхаясь после подъема и свирепо уставясь друг на друга, рубились, нападали и защищались. На мгновение оба, тяжело дыша, попятились, а затем снова ринулись в бой — клац-дзынь-вжик-клац. Противники дрались, не сходя с места: на узком мосту было не разойтись, да и ноги оскальзывались на мокром настиле.

Бой завязался нешуточный; от безостановочных выпадов у Джориана заломило правую руку. Ветер с воем швырнул противникам в лицо потоки дождя. Встряска оказалась так сильна, что каждому из них пришлось ухватиться свободной рукой за парапет, чтобы не упасть, но даже тут они продолжали размахивать мечами. Сверкнула молния, грянул гром.

Джориан обнаружил, что его кавалерийский клинок длинноват для такого поединка, к тому же, как выяснилось, рукоять слишком коротка, и меч нельзя ухватить двумя руками. Клинок Босо очень походил на меч Рандир, который служил теперь хану Гендингов. Здоровенный громила владел им преотлично, а вот джориановы защитные, обманные и двойные удары выходили немного замедленными. Какие бы замысловатые атаки ни предпринимал Джориан, Босо отбивал их глазом не моргнув. Однако превосходящая длина джорианова меча тоже имела свои преимущества: она держала Босо на расстоянии и не давала ему использовать маневренность клинка. Грузный коротконогий Босо был слишком неповоротлив, чтобы одним молниеносным выпадом прорвать защиту Джориана.

Кроме того, у Босо имелась одна слабинка: он отражал атаки давно вышедшим из употребления двойным ударом. Как только противник вновь применит свой излюбленный прием, решил Джориан, надо изловчиться и пырнуть его хорошенько…

Откуда-то возник новый, совершенно непонятный звук. Он нимало не походил на свист ветра, громовые раскаты и поскрипывание моста. Это был глухой гул, за которым последовал мощный толчок, точь-в-точь как при землетрясении. Снизу донесся нарастающий рев; в нем перемешалось все: дребезжанье, громыханье, треск, плеск, удары, обвалы, визг, стоны и вопли.

— Башня падает! — раздался за спиной крик Ваноры.

Джориан быстро взглянул на Босо, который немного попятился и теперь стоял, сжимая одной рукой зубец парапета, а другой меч. Лицо пристава побелело, взмокшая челка прилипла к низкому лбу.

Джориан осторожно глянул через плечо. Ванора стояла в нескольких шагах от него, вцепившись в зубцы башенной ограды.

— Шла б ты вниз… — начал было Джориан, но тут каменный настил моста вдруг накренился.

Обе башни и соединяющий их мост с ужасающим заунывным скрежетом начали заваливаться вбок, навстречу исхлестанной дождем воде озера Фолькины.

Джориан вспрыгнул на парапет, туда, где мост соединялся с башенной кровлей.

— Прыгай как можно дальше! — не своим голосом заорал он.

Изготовившись к прыжку, Джориан невзначай оглянулся на Босо. Недавний противник даже не смотрел в его сторону; он, как завороженный, уставился на возникшее перед ним существо. Один из зубцов мостовой ограды вдруг разлетелся вдребезги, и камень, упавший на настил, обратился в чудище. Оно было ростом в пять футов, тонконогое, с непомерно большой — больше тыквы — головой и огромной лягушачьей пастью от уха до уха. Одежды на нем не было; кожа походила на лягушачью и отливала влажным блеском. Невозможно было разобрать, какого оно пола. Это — последнее, что увидел Джориан с зубчатой ограды башни, которая все ближе кренилась к воде. Мощно оттолкнувшись, он выбросил тело вперед; ветер засвистел в волосах и швырнул в лицо дождевую морось. Ну, чудеса, молнией пронеслось в голове Джориана, никак дождик-то падает снизу вверх! На самом деле он просто обгонял на лету дождевые капли. Тут Джориан осознал, что прямо на него несутся свинцово-серые волны. Бултых!

Он выплыл на поверхность, ощущение было такое, будто его оглушил веслом великан. По обе стороны кто-то плескался. Моргая и отплевываясь, Джориан разглядел, что одна из этих двоих — Ванора: она плыла к берегу; невесомый наряд немало не сковывал ее движений. Другим оказался Босо, который бестолково барахтался, молотил по воде руками и судорожно пытался выкрикнуть: «Помогите!»

Свой меч Джориан обронил при падении. Он в два гребка подплыл к тому месту, где пристав, то погружаясь под воду, то вновь отчаянным рывком выскакивая на поверхность, сражался за свою жизнь. Джориан подцепил локтем подбородок Босо, зажал его голову в мощный замок и, перевернувшись на спину, поплыл к острову.

Несколько сильных гребков, и ноги коснулись дна. Джориан выволок Босо на берег и опустил на мокрый песок. Верзила лежал на спине с зажмуренными глазами; он кашлял, отплевывался и все никак не мог отдышаться. Джориан наконец огляделся.

Башня Гоблинов превратилась в гигантскую груду камней. Из-под некоторых плит торчали чьи-то руки и ноги. Вокруг островка, зайдя в воду по лодыжки, по колени, по пояс и даже по горло, стояли сотни волшебников и учеников. Стонали раненые.

Дождь перешел в нудную морось. В двух шагах, у кромки воды, голая Ванора выкручивала свой хлипкий наряд.

— Джориан!

Он поднял голову: к нему бежали Карадур с Гоанией.

— Что стряслось-то, провались оно в сорок девять мальванских преисподних? — закричал Джориан.

Карадур так запыхался и перетрусил, что лишь молча разевал рот, но Гоания пустилась в объяснения:

— Ты же знаешь, откуда Башня Гоблинов получила свое название? Ну так вот, когда Форко произнес заклятье заклятий, он уничтожил не только защитное заклинание Аелло, но и первоначальное заклятье, которое Синелиус наслал на Гоблинов во времена тирана Чаренцо. Ведь замок был частично выстроен из этих камней, и когда они снова превратились в Гоблинов, стены рухнули, потому что в них образовалось слишком много дыр. Вероятно, большинство окаменевших Гоблинов пошло на постройку южной стены — иначе нельзя объяснить, отчего башни упали именно сюда.

— Видел я одну такую тварь, когда дрался с Босо на мосту, — сказал Джориан.

— Должно быть, в основание замка заложили не одну сотню Гоблинов.

— А где они теперь?

— Карадур освободил из перстня демона Горакса, напустил его на Гоблинов, и они быстренько ушмыгнули в Девятую Реальность. Мне кажется, они больше испугались своего пробуждения от волшебного сна, когда вокруг начали рушиться стены, чем мы испугались их.

— Вы-то как уцелели?

— Чуть только Карадур рассказал о том, что Форко насылает заклятье заклятий, старый Аелло сразу все понял. Он закричал, чтобы мы немедленно покинули Башню. Почти все успели выбраться, хотя некоторые были ранены, а кое-кого зашибло падающими камнями, когда они выскочили из замка. К счастью, на северной стороне до самого берега тянется отмель. Форко и его приспешникам, кажется, спастись не удалось; во всяком случае, я никого из них не видела.

— А сам Аелло?

— Боюсь, погиб под развалинами. Он пошел на кухню и в комнаты прислуги, чтобы и их тоже вывести из замка. В последний раз его видели, когда он ходил по комнатам и проверял, не осталось ли там людей. Но что это? — Волшебница заметила Босо, который начал подавать признаки жизни.

— Я выволок его из озера. Он от ревности загнал Ванору на крышу, прибить ее хотел. Когда замок обвалился, мы с ним как раз дрались.

— Сперва ты дрался насмерть, а потом спас ему жизнь?

Джориан хлопнул себя по лбу.

— А и правда, клянусь медными яйцами Имбала! Зачем я делаю эти глупости? Гм, да я вовсе и не собирался прикончить бедного недоумка.

Он смущенно огляделся и вдруг заметил на мелководье какой-то предмет, отливающий тусклым металлическим блеском. Это оказался наполовину ушедший в прибрежный ил меч Босо. Джориан подобрал его и вложил в ножны.

— Мой-то в озере утонул, — пояснил он. — Ну что, Босо, рядиться со мной станешь или забудем эту дурацкую историю?

Босо, сидя в грязи, замотал головой.

— Я спину зашиб, — жалобно сказал он.

— Ладно, зашиб, не зашиб, подымайся! Есть работенка.

Джориан повел стенающего Босо по берегу островка туда, где волшебники, выстроившись цепью на мелководье, переправляли раненых на подоспевшие из города спасательные лодки.

— Ванора! — строго окликнула Гоания. — Накинь что-нибудь, деточка, ты скоро насмерть застынешь.

* * *

Когда над Метуро сгустился вечер, Джориан в обществе Гоании я Карадура сидел в той самой таверне, где прежде обитал Форко. Карадур, который при падении Башни Гоблинов потерял свой тюрбан и стеснялся появляться без него на людях, обмотал голову тряпкой. Через два стола сидели Босо с Ванорой; на девушке красовалось только что купленное Гоанией новое платье.

— Теперь, доктор, — сказал Джориан, — я сделал все, что требовали эти твои Альтруисты, хоть проклятый Ларец и похоронен под обломками Башни Гоблинов; там от него, по крайности, еще долго вреда не предвидится. Свою половину сделки я выполнил, так, может, пора снять заклятье?

— Оно уже снято, сынок. Раз заклятье наслал Форко, значит, с его смертью чары развеялись. Однако нелишне подумать о твоем будущем. Если ты и в самом деле пойдешь ко мне в ученики, я мог бы за пятнадцать-двадцать лет сделать из тебя превосходного волшебника — при условии, что за это время не отправлюсь к новому воплощению.

— Нет, спасибо. У меня другие заботы; перво-наперво я должен вернуть мою дорогую малышку Эстрильдис.

— Как же ты этого добьешься без помощи магии?

— Не знаю, старина, но непременно что-нибудь придумаю. Пока мы скитались по свету, я заметил: ежели рассчитываю на себя — все мне вроде удается, а ежели полагаюсь на колдовство, так конец выходит хуже начала:

Скорей рак на горе свистнет, чем я снова клюну на твою чародейскую приманку.

— Меньше всех знает тот, — заспорил было Карадур, — кто мнит себя всезнайкой. Без моих тайных умений ты бы лишился головы; что бы стало тогда с твоим хваленым умом? Человек нравственный безраздельно доверяет тому…

— Мой старый добрый коллега, — вмешалась Гоания, — предоставьте юноше идти своей дорогой. Разве не естественно, что его ум порожден его представлениями о жизни и целиком зависит от них? Может быть, когда он доживет до наших лет и кровь в нем немного поостынет, ему и захочется приобщиться к нашим таинствам. О Джориан, с чего ты начнешь? Безликая Пятерка требует, чтобы к утру волшебники покинули Метуро — боятся, как бы мы по ошибке не разнесли весь город еще каким-нибудь заклинанием.

Джориан ухмыльнулся.

— У меня есть конь и меч — оба так себе, средненькие, — но нету денег. Хочу перво-наперво раздобыть этих кругляшек; где бы только шляпу найти? Моя меховая шапка и чародейский колпак остались под развалинами Башни.

— Шляпу? — тупо переспросил Карадур. — Наверное, шляпы есть наверху, в комнате Форко. А при чем тут шля…

— Увидишь, — Джориан встал и направился к лестнице.

— Джориан! — окликнула его Ванора. — Обожди-ка, — она торопливо пересекла зал и вполголоса спросила:

— Уезжаешь?

— Скоро.

— Мм… ах… ты ведь знаешь, я могу составить хорошую компанию в пути…

Джориан покачал головой.

— Благодарствую, хозяйка Ванора, да только ничего не выйдет. Ну, рад был с тобой познакомиться. Тц-тц, красотка, не реви, не то вон носик еще покраснеет. Утром всенепременно трогать надо, а на клячонке-то моей вдвоем не больно ускачешь.

Джориан взбежал по ступенькам и вскоре возвратился — на голове у него красовалась шляпа Форко.

— Как ты попал в комнату? — спросила Гоания. Джориан улыбнулся.

— Ты разве не знаешь, что стоит мне поворожить, и ни один замок не устоит?

Гоания бросила взгляд туда, где сидели Босо с Ванорой; по щекам девушки градом текли слезы. Ванора и ее дружок мрачно пялились в разные стороны.

— Насколько я понимаю, она снова напрашивалась к тебе в любовницы, а ты отказал?

— Так и есть. Из-за выходок этой дамочки меня три раза чуть не прикончили; хватит, наелся досыта. Я ж не герой — я просто обычный ремесленник… понял, понял, отец Карадур, умолкаю.

Испепеляющий взгляд, которым старик-волшебник наградил Джориана, смягчился, и Карадур начал было:

— Но шляпа… как…

— Выходи маленько погодя на рыночную площадь, сам тогда увидишь. Не учит нас разве философ Ахэмо, что лишь тот добьется успеха, кто даже свои недостатки и слабости умеет обращать во благо? Счастливо оставаться!

* * *

Полчаса спустя Карадур, Гоания, Босо и Ванора отправились на рыночную площадь. Дождь кончился, хотя в выемках булыжной мостовой все еще стояли лужицы, отражавшие желтоватый свет факела и фонаря. В центре площади, у фонтана Дрексис, толпился народ. Когда четверо подошли поближе, стало видно, что вся эта толпа собралась вокруг Джориана. Восседая на краю фонтана, он разглагольствовал:

— …тут и конец истории про короля Фузиньяна Лиса и заколдованную лопатку. Отсюда мораль: простота хуже воровства.

Джориан обмахнулся шляпой Форко — вечерок выдался теплый.

— Может, хотите еще? Скажем, историю про бывшего короля Форимара и восковую бабу? Хотите? А вот сейчас поглядим, не завалялось ли у вас медяка, чтоб подстегнуть мою слабеющую память.

Шляпа пошла по кругу; зазвенели монеты.

— Не скупитесь, господа хорошие; для рассказчика денежки — что смазка для часового механизма. Премного благодарен.

Ну, дело, сказывают, было так. Когда король Форимар Эстет отрекся от престола в пользу своего брата Фузонио, задумал некий человек устроить в городе Кортолии показ восковых фигур. Пришел этот человек — Зевагером его звали — к бывшему королю, да и говорит: «Дозвольте, Ваше Высочество, слепить с вас восковую статую и показать вместе с прочим…»

Книга II. Часы Ираза

Глава 1

«Алый Мамонт»

В республике Ир, одном из двенадцати городов-государств Новарии, шел тринадцатый день месяца Единорога.

В городе Оринксе, в таверне под названием «Алый Мамонт» сидел стройный, хорошо одетый юноша; он вертел в руках стакан с вином и глядел на дверь. Несмотря на новарскую одежду, что-то выдавало в посетителе чужеземца. Может быть, слишком смуглая кожа — у новарцев в большинстве своем черноволосых, она была все же светлее. Да еще броские украшения, каких не носили в Стране Двенадцати Городов.

В другом конце комнаты сидел мужчина постарше — среднего роста, коренастый, с простым неприметным лицом и одетый в невзрачное черное платье. По сравнению с молодым щеголем он выглядел подчеркнуто аскетично.

Пока высокий юноша разглядывал дверь, крепыш, прихлебывая эль из просмоленной кожаной кружки, разглядывал высокого юношу. У обоих на лбу блестели капельки пота — погода стояла не по сезону жаркая.

Дверь распахнулась. С шумом и топотом в таверну ввалились шестеро грубоватых на вид мужчин — потных, черных от пыли и на чем свет стоит ругающих жару. Они заняли самый большой стол и принялись барабанить по нему кулаками. Самый рослый из всей компании, краснощекий детина с короткой черной бородой и глубоко посаженными темными глазками под нависшими черными бровями зычно закричал:

— Эй, Тедус! Можно наконец честным работягам промочить глотки? А то у нас там пыли — хоть урожай выращивай!

— Иду, иду, мастер Никко, прекратите только этот дьявольский грохот, — проворчал хозяин таверны; он появился с добрым десятком кружек в руках, удерживая каждую за ручку толстым согнутым пальцем.

Поставив кружки с элем на стол, он спросил:

— Последний день здесь работаете?

— Да, — ответил здоровяк; его лицо пересекал шрам, оставшийся от удара мечом, и нос был перебит. — Завтра отправляемся в Эвродиум. Нам велено вести водопровод на юг — сделать крюк по возвышенности, а уже потом рыть на Ир.

— А по-моему, рыть надо прямо к Иру, — возразил Тедус. — Чем короче, тем лучше.

— Мы бы так и сделали, но тогда синдикату пришлось бы платить за опоры протяженностью в несколько лиг. А какие они щедрые — сам знаешь: за лишнюю монету удавятся. Когда все будет готово, само собой, станут жаловаться, что наклон слишком мал и желоб засоряется. Я их предупреждал, но они не пожелали и слушать. Словом, куда ни рой, все равно сам будешь виноват. Горе бедным землемерам!

— Уж сколько лет толкуют об этом водопроводе, — заметил хозяин.

— Не говори. Давно могли бы вырыть, да, верно, все надеялись, что Зеватас пошлет побольше дождя и наполнятся старые желоба. Так и сидели сложа руки, уж до чего дошло: не вымоешься, когда надо! Знал бы ты, что там за воздух, в подземном городе. Хоть раскапывай да продавай на удобрение! Ну ладно, что у тебя на обед?

Пока землемеры заказывали еду, к их столу подошел стройный юноша. Приблизившись сзади к здоровяку, он требовательно постучал ему по плечу указательным пальцем. Рабочий обернулся; юноша с акцентом заговорил по-новарски:

— Послушай, ты случайно не Джориан из Ардамэ?

Землемер прищурился, но лицо его осталось непроницаемым, и голос не дрогнул.

— Ни разу о таком не слыхал. Я Никко из Кортолии, вот мои товарищи подтвердят.

— Но ведь… Пойдем-ка к моему столу, поговорим.

— Пойдем, мой незнакомый друг, — не особенно дружелюбно отозвался рабочий.

Он поднялся и, забрав свою кружку, двинулся вслед за юношей. Затем уселся рядом с ним за стол, потихоньку нащупав у себя за поясом рукоятку ножа.

— Ну, сударь? Чем могу быть полезен?

Чужеземец звонко рассмеялся.

— Брось меня разыгрывать! Кто же не слыхал о Джориане из Ардамэ, бывшем ксиларском короле, которого должны были обезглавить, а он сбежал и прячется… Ой!

— Потише! — процедил сквозь зубы землемер.

Одной рукой он обхватил юношу за пояс, а другой незаметно приставил к его животу нож, слегка кольнув нежную кожу.

— Как… как ты смеешь? — вскричал тот. — Так обращаться со знатной особой! Ты не посмеешь ничего со мной сделать!

— Хочешь проверить? Слушай, что тебе говорят, а то ведь жаль мазать твоими кишками такой красивый чистый пол.

— Н-но, любезнейший Джориан, я ведь все о тебе знаю. Доктор Карадур сказал, что сейчас ты скрываешься под вымышленным именем Никко из Кортолии, по нему я и разыскал тебя. Ай! Перестань же!

— Тогда замолчи, идиот! Причем тут Карадур? Говори шепотом!

— У меня письмо от него. Для тебя.

— Кто ты сам-то?

— М-мое имя Зерлик, сын Дерумика, сына…

— Чудное имя, в жизни такого не слыхал. Откуда ты? Из Пенембии?

— Да, сударь. Точнее, из великого города Ираза.

— Карадур тоже в Иразе?

— Да, господин Джор… Ай!

— Еще раз произнесешь это имя — всажу по самую рукоятку. Покажи письмо.

Зерлик опустил глаза, словно рассматривая кончик собственного носа — длинного, крючковатого, с высокой горбинкой.

— Право, сударь, я, как человек благородного происхождения, не привык к столь бесцеремонному…

— Письмо, ваша светлость, а то гляди — кишки выпущу. Тебя что, нанял Карадур для передачи этого письма?

— Ну уж, сударь! Люди моего звания за деньги не трудятся. Я здесь по поручению его величества, потому что считаю своим долгом служить двору. Когда король, зная, что я неплохо говорю по-новарски, повелел мне доставить послание Карадура…

Пока Зерлик говорил, Джориан сорвал с письма печать и развернул лист тростниковой бумаги. Взглянул на каракули, покрывающие, словно паутина, хрустящий золотистый листок, и, нахмурившись, крикнул:

— Тедус! Будь добр, свечку!

Свечу принесли, и Джориан прочел следующее:

«Карадур Мальванский приветствует старого товарища, показавшего свою храбрость во время приключений с Ларцом Авлена.

Если хочешь вернуть себе крошку Эстрильдис и если не забыл еще ремесло часовщика, которым когда-то владел, то отправляйся в Ираз с господином Зерликом. Тебе предстоит починить часы на Башне Кумашара — задача для тебя не сложная, ведь эти часы, если не ошибаюсь, сделаны твоим отцом.

Прощай».

— У старика мозги на месте, — пробормотал Джориан из Ардамэ, — не то что у тебя, мой мальчик. Заметь, в письме никаких имен…

Он замолчал, внимательно поглядев в другой конец комнаты. Сидевший там человек в простой темной одежде поднялся, оставив на столе монету, и незаметно вышел. Прежде чем дверь закрылась за ним, Джориан успел увидеть его лицо в профиль на фоне темнеющего неба.

— Тедус! — позвал Джориан.

— Да, мастер Никко?

— Кто это такой, тот, что сейчас вышел?

Хозяин пожал плечами.

— Не знаю. Он весь день просидел, выпил немного эля, а так все больше смотрел по сторонам.

— Откуда он, как тебе показалось?

— Он мало говорил. Но сдается мне, что выговор южный.

— Южный выговор, черная одежда, — пробурчал Джориан. — Ясно, как день, что он из Ксилара. Не хватает только красных песочных часов на рубахе, да и без них ошибиться трудно.

— Может быть, ты слишком спешишь с выводами? — сказал Зерлик.

— Как знать. В моем положении поневоле замечаешь каждую мелочь. Можешь радоваться, господин Зерлик, в этой комнате ты не единственный тупица. Того типа я бы сразу должен был раскусить, да задумался о другом.

— Выходит, ксиларцы все еще хотят отрубить тебе голову? И подбросить вверх, чтобы выбрать нового короля? Этот обычай всегда казался мне гнусным.

— Если б речь шла о твоей голове, он показался бы тебе еще гнуснее. Что ж, теперь придется поторопиться с предложением Карадура. Но дорога денег стоит, а мне сей драгоценный металл карманов не оттягивает.

— Не беспокойся. Доктор Карадур выделил мне на эту поездку достаточную сумму.

— Вот и славно. Как ты сюда добрался?

— В колеснице, — ответил Зерлик.

— Так и ехал в ней от самого Ираза? Я не знал, что прибрежная дорога годится для колесниц.

— Не годится. Мы со слугой сто раз сами перетаскивали ее через скалы и вытягивали из ям. Однако ж доехали.

— А где твой слуга?

— Аир в кухне. Не может же он обедать вместе с господином!

Джориан пожал плечами. Помолчав, Зерлик спросил:

— Ну, что дальше, сударь?

— Дай сообразить. Первым делом надо поскорее смыться из «Алого Мамонта», пока сюда не заявились королевские стражники из Ксилара с сетями и арками. У нас есть полчаса времени. Ты остановился здесь, в «Мамонте»?

— Да, в отдельной комнате. Не думаешь ли ты отправиться прямо сегодня?

— Да, и немедленно.

— А как же обед? — вскричал Зерлик.

— Засунь его себе в задницу! У покойников неважный аппетит. Если бы ты держал язык за зубами… Короче, вели слуге запрягать, а мы пока соберемся. Каким путем думаешь ехать?

— Тем же, что и сюда добрался: через Ксилар, по прибрежной дороге у подножия Козьей Кручи и вдоль побережья до Пенембии. А уж там в Ираз.

Джориан мрачно покачал головой.

— Ноги моей не будет в Ксиларе, пока они за мной охотятся.

— Как же тогда? Может, двинемся на восток, к Виндии, и обогнем Козью Кручу с другой стороны?

— Неразумно. На это понадобится не один месяц и ехать придется через дикую долину, по бездорожью. Сдается мне, выход один — добираться морем.

— Морем! — так и взвизгнул Зерлик. — Я не выношу моря. И что станет с моей прекрасной колесницей?

— Вы со слугой можете отправиться в ней обратно, как приехали. Будете ждать меня в Иразе, мне бы только на судно попасть.

— Насколько я знаю, прибрежные суда сейчас ходят редко: на море хозяйничают пираты. И потом, мне было поручено всюду сопровождать тебя, оказывая помощь и поддержку.

Джориану подумалось, что, если помощь и понадобится, то оказывать ее будет он, Джориан, вот этому избалованному молодому хлыщу, а уж никак не наоборот. Но он сдержался и сказал:

— Тогда поплывем со мной, а слуга пусть отвезет колесницу. Если не удастся попасть на каботажное судно, попробуем купить парусник, вдвоем мы с ним справимся.

— Вдруг Аир украдет колесницу и сбежит?

— Это уж, сударь, твои трудности.

— И потом, не могу же я скитаться по миру совершенно без прислуги, как какой-нибудь несчастный бродяга.

— Научишься, милок. Ты еще не знаешь, сколько всего сможешь, стоит чуточку постараться. — Джориан поднялся. — Так или иначе, на болтовню больше времени нет. Пойду собираться, жду тебя здесь через четверть часа. Слуге скажи: повезет нас вдоль реки к Чемнису. — Он подошел к большому столу и похлопал по руке одного из землемеров.

— Икадион, поднимемся к нам на минутку.

Недоуменно наморщив лоб, рабочий пошел вслед за Джорианом по скрипучей лестнице. В общей комнате, где ночевала вся компания, Джориан вытащил из-под кровати смену одежды, меч и еще кое-какое имущество. Меч вложил в ножны, а остальное засунул в прочный холщовый мешок. За этим занятием он сообщил:

— Кажется, я должен вас покинуть, как сказал леопард львице, увидев, вернувшегося льва.

— Как, ты совсем от нас уходишь?

— Да. Главным теперь будешь ты. Синдикат задолжал мне немного за работу. Будь добр, получи эти деньги и сохрани до моего возвращения.

— Когда ты вернешься, Никко?

— Почем знать? Может, через полмесяца, может, через год.

— В какие ты края? И к чему такая спешка? Ты что-то скрываешь.

— Скажи, что меня испугали порывы зимнего ветра и капли дождя. Когда я вернусь — если вернусь, — то разыщу тебя и обо всем расскажу. А заодно заберу деньга.

— Ребята огорчатся, что ты уходишь. Тебя считают хорошим начальником, хоть ты и бываешь с ними крут.

— Спасибо тебе за эти слова. А место — твое по праву.

— Верно. Но мне ни за что не добиться от них такого усердия. Послушай, как тебя назвал этот чужеземец — Джорианом?

— Да, он меня с кем-то перепутал.

Взвалив на спину дорожную котомку, Джориан стал вместе с Икадионом спускаться по лестнице. Внизу он окинул взглядом посетители и проговорил:

— Где застрял этот Зерлик?

Джориан прошел немного назад и постучал в дверь отдельной комнаты, в которой остановился иразец.

— Заходи, заходи, — послышался голос Зерлика.

— Поторопись! Ты послал слугу запрягать?

— Нет, Аир здесь, помогает мне. Я что же, по-твоему, должен сам укладывать вещи?

Джориан втянул сквозь зубы воздух.

— Я только что уложил и, как видишь, остался цел и невредим. Хочешь, чтобы с тобой до старости няньчились? Пора запрягать, времени в обрез!

Зерлик толкнул рукой дверь и сказал:

— Любезнейший, если ты думаешь, что я в угоду тебе стану сам себя обслуживать, как последний мужик…

Лицо Джориана залилось ярким румянцем, не предвещавшим ничего доброго. В этот миг слуга Зерлика, маленький смуглый человек, робко залопотал что-то на своем наречии. Зерлик отрывисто отвечал. Аир поднял с полу увесистый деревянный сундук и вынес из комнаты.

— Минутку, — сказал Зерлик, — проверю напоследок, не забыл ли чего.

Аир потащил сундук вниз по лестнице. Затем кое-как доковылял с ним до двери и, поставив ношу, выскользнул на улицу. Джориан ждал.

Наконец показался Зерлик, и все они — Икадион, Зерлик и Джориан — стали спускаться. Когда они были внизу, в таверну вошли шестеро мужчин в простой темной одежде. Уже знакомый Джориану крепыш показал на него пальцем и крикнул:

— Это он, ребята! Хватайте его! Король Джориан, именем Ксиларского королевства приказываю тебе сдаться!

Шестерка бросилась к нему, огибая стол, за которым сидели землемеры, вытаращившие глаза от изумления. Когда один из ксиларцев добежал до лестницы, Джориан сорвал с плеча свою котомку и швырнул в преследователя. Тот повалился, и бежавший следом товарищ споткнулся об него и тоже упал.

Не успели они опомниться — Джориан со свистом выхватил меч. Перескочив через растянувшихся на полу неприятелей, он с размаху обрушил меч на плечо следующего. Ксиларец пронзительно вскрикнул и попятился, рассеченный чуть не до самой грудины. Затем опустился на пол в быстро растекающуюся лужу крови.

Другой человек в черном набросил Джориану на голову сеть. Тот попробовал рассечь ее, но только запутал меч. Он отчаянно пытался разорвать сеть руками, но ксиларцы умело стягивали ее все туже вокруг его тела. Один подошел к Джориану сзади с дубинкой наготове.

— Ребята, сюда! — закричал Джориан землемерам. — Помогите! Зерлик, ты тоже! Тедус!

Землемеры, сообразив наконец что к чему, бросились на людей в черном. Трое ксиларцев обнажили короткие мечи. У рабочих были только кинжалы, но один из них схватил скамью и ударил по голове стоящего рядом противника.

Появился Тедус с деревянным молотком в руках. Помешкав немного, чтобы уяснить, кто против кого, он ринулся в бой на стороне землемеров. Зерлик сперва лишь пританцовывал в нетерпении, наблюдая за схваткой, но вот и он подбежал к своему сундуку, раскрыл его, повозившись с замком, и вытащил легкий ятаган.

Атакованные со всех сторон, ксиларцы прекратили заматывать Джориана и отступили. Разрывая сеть руками и рассекая мечом, силач высвободился и бросился в гущу схватки. А поскольку он обладал не только самым мощным ударом, но и самым длинным мечом, его вмешательство окончательно решило участь похитителей.

Сражение шло полным ходом: противники кололи, резали, били друг друга кулаками, падали, снова подымались, швырялись посудой, катались по полу, толкались, пинались, размахивали оружием. Таверна наполнилась криками, грохотом падающих столов и скамеек, звоном разбитой посуды. Пол и одежда сражавшихся были забрызганы кровью. «Алый мамонт» сотрясался от топота. Рев, вопли, проклятия и угрозы, сливаясь в сплошной гул, неслись наружу, и у дверей уже собралась кучка любопытных оринсийцев.

Оказавшиеся в меньшинстве ксиларцы вскоре потерпели поражение. Джориану удалось проткнуть одного врага мечом, пока тот отбивался от Зерлика. Когда ксиларец упал, оставшиеся четверо подняли крик:

— Караул! Бежим! Спасайся, кто может!

Расталкивая противников, они рванулись к выходу. Двое тащили товарища, оглушенного ударом тедусова молотка. Одежда на троих уцелевших была изодрана в клочья, под лохмотьями виднелись кровоточащие раны. У двоих лица были залиты кровью, стекающей из ран на голове. Распугав зевак бряцаньем оружия, четверка исчезла в сгущающихся сумерках.

* * *

В «Алом Мамонте» двое землемеров перевязывали друг другу раны, а Икадион сидел, уронив голову и придерживая ее руками: на макушке у него росла шишка, оставленная ксиларской дубинкой. Тот человек, которого Джориан ранил первым, был уже мертв; второй кашлял кровяной пеной.

— Ах, моя чудесная таверна! — сокрушался Тедус, оглядывая место побоища.

— Я не хотел, мастер Тедус, — оправдывался Джориан, оперевшись на меч и с трудом переводя дыхание. — Помоги прибрать, Флоро. И ты, Вайлериас. Прикинь, хозяин, на какую сумму ты пострадал, и господин Зерлик выплатит.

— Что? — вскричал Зерлик.

— Отнеси на счет тех денег, что выделил на меня Карадур.

— Ты и впрямь беглый король Джориан из Ксилара? — с благоговейньм страхом произнес кто-то из рабочих.

Оставив вопрос без внимания, Джориан обернулся к Тедусу, склонившемуся над раненым ксиларцем.

— Еще протянет часок-другой, — пробормотал хозяин таверны, — но вряд ли выживет. Надо послать кого-нибудь за караульным. Как-никак совершено убийство, должно быть расследование.

— Расследуйте, что хотите, только без меня, — отозвался Джориан, — Мы с Зерликом уезжаем.

Тедус покачал головой.

— По закону не имеете права, пока не разрешит верховный судья. Может, вам предъявят обвинение.

— Что поделаешь? Закон я уважаю, но не настолько, чтоб сидеть и ждать следующей банды, пока твои блюстители бубнят с важным видом себе в бороды. Зерлик, заплати Тедусу.

Зерлик стал рыться в кошельке, Джориан нахлобучил шляпу и взвалил на плечо котомку.

— Ну что ж, в путь!

— Но… господин Джориан, — взмолился Зерлик. — Уже почти стемнело.

— Тем лучше.

— Вдруг мы заблудимся или опрокинем колесницу?

— Не бойся, я сам буду управлять. Ночь лунная, а здешние дороги я знаю неплохо.

* * *

Колесница Зерлика, нагруженная тремя ездоками и их скарбом и запряженная парой красивых белых федиранских лошадей, прибыла в деревню Эвродиум лишь за полночь. Зерлик неловко соскочил на землю.

— Ах, Джориан, по дороге я сотню раз прощался с жизнью, — сказал он. — Если бы не ты… Где ты так научился управлять колесницей?

Джориан рассмеялся.

— Я много чего умею: одно получше, другое похуже. Может быть, я единственный бродяга, специально этому ремеслу обучавшийся.

Зерлик попросил рассказать об этом подробнее. И вот, когда, договорившись о ночлеге, они принялись за ужин, Джориан, большой любитель побеседовать, начал свою историю.

— Королем я сделался по чистой случайности. Я был тогда твоих лет, знал ремесла — и у часовщика, и у плотника обучался. Службу прошел в оттоманьском войске и, как отпустили, заглянул в Ксилар: может, думаю, работенка какая подвернется. Так и очутился на плацу, под стенами Ксилара, в тот самый день, когда кидали Имбалов жребий — отрубили королю голову и швырнули ее в толпу.

Я никогда прежде не слыхал об этом странном обычае и, увидев, как прямо на меня летит что-то темное и круглое, не задумываясь, подставил руки. Затем к ужасу своему узнал, что, поймав окровавленную голову бывшего короля, сделался его преемником.

Как только выяснилось, что через пять лет и меня ждет та же участь, я стал искать возможности спастись. И бежать пытался, и слуг подкупал, даже пробовал убедить ксиларцев отменить проклятый закон. Под конец уж пить стал, думал от пьянства помереть. Все напрасно!

И вдруг я узнал, что побег возможен: доктор Карадур взялся все устроить при помощи своих чар, в обмен на услугу, которую я должен был ему оказать. Я, конечно, понимал, что в случае удачи ксиларцы до конца дней не оставят меня в покое, из-под земли достанут: закон запрещает им избрание нового короля каким-либо иным способом, вот они и лезут из кожи вон, чтобы заполучить меня и восстановить привычный порядок.

— А если король умрет во время правления? — спросил Зерлик. — Если ты умрешь, что они станут делать?

— На эти случаи у них особые правила. Но ко мне они неприменимы: я еще не умер и пока не собираюсь. Короче, я знал, что, если побег удастся, мне предстоит всю жизнь прожить бродягой, и постарался получше подготовиться. Умение разыгрывать из себя не то, что ты есть, драться, мошенничать, плутовать в карты, воровать дается не так-то просто. В учителя я пригласил самых отъявленных воров и бродяг со всего королевства. Многое из их уроков мне очень пригодилось.

— Тебе нравится бродячая жизнь? — спросил Зерлик.

— Нет. Моя мечта — сделаться честным ремесленником или мастеровым. Можно землемером. Зарабатывать трудом, жить достойно, пусть и скромно, никому не мешать, растить детей и честно выполнять все свои обязанности — вот это по мне. Меня вполне устроило бы мирное существование бюргера, но оно ускользает от меня, словно конец радуги.

— Раз ты знал, что ксиларцы хотят поймать тебя, почему нанялся работать здесь, в Ире, так близко от Ксилара? Лучше бы перебрался куда-нибудь подальше, в Цолон или Тарксию.

— У ксиларцев осталось кое-что ценное для меня. А именно — моя жена. Вот и держусь поближе к границе, поджидаю случая ее вызволить.

— Верно, та самая Эстрильдис, о которой говорится в письме Карадура?

Джориан сурово поглядел на Зерлика.

— Клянусь железным хером Имбала, ты, сударь мой, не слишком-то щепетилен насчет чужих писем!

— Но, Джориан, доктор Карадур сам просил меня выучить письмо наизусть на случай, если оно потеряется или разорвется.

— А! Тогда другое дело. Да, это моя жена.

— Вот как? Ну да, я слышал, в Новарии на редкость романтическое отношение к женщине. Когда имеешь несколько жен, как я, например, — не станешь какую-нибудь одну женщину воспринимать слишком серьезно.

— У меня тоже было несколько жен, когда я был королем. В Ксиларе только королю разрешено многоженство, а подданным — нет. Надо думать, на юге сказывается влияние Мальваны или Пенембии. У меня их было пять, но эта последняя, я сам ее выбирал.

— Вот как? — Зерлик зевнул, прикрыв рот ладонью. — Мне трудно это понять: столько хлопот и риска из-за женщины, какой бы она ни была… Да они по существу все одинаковы.

— Мне так не кажется.

Зерлик пожал плечами.

— Зачем она тебе? Воздержание тебе, кажется не грозит: в Новарии, я слышал, нет таких суровых законов, карающих блуд и нарушение супружеской верности, как, скажем, в Мальване. Может быть, эта женщина богата и ты хочешь владеть ее имуществом?

— Вовсе нет, она дочь фермера из Кортолии.

— Так что же, она необычайно красива?

— Пожалуй, тоже нет. Правда, она миленькая крошка с золотистыми волосами, как у швенки. Но довольно коренастая, и лодыжки толстоваты — знаток женской красоты непременно бы придрался. Речь не о том, Зерлик, — я бы назвал это любовью.

— Да, и в наших краях это случается. Но у нас любовь считают несчастьем, чем-то вроде безумия. Из-за нее мужчины связываются с неподходящими женщинами и наживают себе только горе да неприятности. Чаще всего жен нам выбирают родители, прибегая к помощи свах, гороскопам и советам астрологов. По-моему, очень благоразумно.

— Моя любовь, милок, не совсем то, как у вас ее понимают. Мне просто нравится Эстрильдис, и ни с кем не бывает так хорошо, как с ней. Хочу, чтобы мы снова были вместе, покуда смерть не разлучит нас, вот и все.

— Что ж, желаю удачи. Но разве одна женщина не надоедает?

— Кому как. Твое хваленое многоженство мне тоже не пришлось по вкусу.

— Почему?

— А вот послушай, какие есть об этом стишки.

— Кто это сочинил?

— Один скромный стихотворец по имени Джориан, сын Эвора. Это так, к слову, а по правде, мне вполне хватает одной женщины. Заполучить бы только ее назад, а там глядишь, и будет у меня все, что нужно: одна жена, один дом, одно ремесло. — Джориан зевнул. — Пора спать. Нам подниматься на заре.

— Но тогда спать осталось меньше четырех часов!

— Да, а до Чемниса целый долгий день пути.

— Как? Ты хочешь добраться туда за один день?

— Конечно. Не забывай: те четверо улизнули, скоро ксиларцы снова нападут на мой след.

— Ты загонишь моих бедных лошадей!

— Едва ли, А если б и так, разве знатный господин вроде тебя не может позволить себе купить пару новых?

За Эвродиумом дорога сворачивала на север и выходила на главную дорогу из Ира в Чемнис, самый крупный порт в республике, лежащий в устье реки Кьямос. Когда колесница Зерлика загромыхала по прибрежной дороге, спеша туда, где у самой воды высился город Чемнис, — вдалеке показались расплывчатые очертания мачт и рей, тянущиеся вдоль берега. Многие корабли были раньше чем нужно поставлены на зиму: частые нападения альгартийских пиратов препятствовали морскому судоходству.

На другой день после прибытия в Чемнис Джориан и его спутники отправились ранним утром на берег. Зерлик прихрамывал — не успел оправиться от бешеной гонки в колеснице по тряской дороге. Джориан ворчал:

— Когда я был королем, мы держали морских грабителей в узде. Я выстроил небольшой флот и сам им командовал. На юге — мы, на севере — цолонская флотилия, ни один пират не смел поднять флаг у западных берегов Новарии. Но как я сбежал, все пошло прахом — мои корабли жрут черви, а в Цолоне сменился Первый Адмирал, у теперешнего форма очень красивая, зато в море его не увидишь.

Лицо Зерлика делалось все мрачнее. Наконец он сказал:

— Господин Джориан, боюсь, что его величество, посылая меня с этим поручением, не рассчитывал на то, что мне перережут горло пираты.

— Боишься?

— Милостивый государь, я человек знатного рода и не привык сносить оскорбления!

— Не кипятись, дружок. Я ведь только спросил.

— Я не побоялся выпачкать кровью свой ятаган, защищая тебя от похитителей. Но пускаться вдвоем по морю в какой-нибудь утлой посудине мне кажется чистым безумием. Если нам на пути попадутся эти паршивые разбойники, мы и пикнуть не сможем.

Джориан нахмурился.

— Послушай, в Ираз корабли сейчас не ходят. Значит, надо купить свой или нанять — или вообще никуда не ехать. Нанимать, говорят, неразумно: владельцы требуют такую плату, что проще купить. И все же… в твоих опасениях есть некоторый смысл… А! Придумал! Мы прикинемся бедными рыбаками, возьмем с собой рыбы: вдруг придется показать…

На пристани они прочли объявление о продаже судов.

— Посмотрим. Вон там, верно, «Дивруния», рядом — «Летучая рыба», а «Псааниус» подальше.

Джориан отыскал судового маклера, имя которого как-то слышал. Маклер прошел с ними вдоль причала, показывая корабли. Когда осмотр был закончен, Джориан на время простился с маклером, и путешественники отправились обедать в портовую таверну.

— Думаю, самое подходящее судно — «Летучая рыба», — сказал Джориан за едой. — И цену можно здорово сбить, если нажать на господина Гаторикса.

— Эта грязная посудина! — изумился Зерлик. — Почему…

— Ты забываешь, дружок: мы должны быть похожи на бедных рыбаков. Поэтому красотки, вроде «Диврунии», которую можно принять за королевский парусник, нам не годятся. Все должно соответствовать выбранной роли.

— Что и говорить, от «Летучей рыбы» действительно за версту несет рыбой. Но почему бы нам не взять военное судно? Скажем, вон ту ирскую галеру — видишь, стоит там, подальше? На такой галере да с вооруженными гребцами нам были бы не страшны никакие разбойники.

— Во-первых, эти галеры — собственность республики Ир, и я не думаю, чтоб синдикат согласился продать такое судно. Во-вторых, на заключение сделки потребуются месяцы, и ксиларцы не заставят себя ждать, можешь поверить. И в-третьих, есть у тебя с собой сто тысяч марок на покупку судна да еще столько же, чтобы нанять гребцов?

— Хм. Но видишь, как я одет…

— Само собой, мы оденемся как положено в нашем новом звании. Так что за свой наряд не беспокойся. Мы должны быть в лохмотьях и вонять рыбой.

— Хм!

— К тому же у «Летучей рыбы» отличный корпус и такелаж. Широковата, правда, — большой скорости не набрать, да ничего, не подведет, доплывем, куда надо. Поскорей доедай, пойдем-ка поищем господина Гаторикса.

* * *

Вновь встретившись с судовым маклером, Джориан сказал:

— Хотим еще раз взглянуть на «Летучую рыбу». С ценой только непонятно. Тысяча марок! На них можно было бы еще цолонскую трирему вдобавок прикупить.

Пару часов поторговавшись, они сошлись на шестистах пятидесяти марках.

— Видите, как быстро у нас сладилось, мастер Гаторикс, — сказал Джориан. — Само собой, в эту цену входят солнечный камень, карта, астролябия…

После небольшого спора Джориан расспросил маклера о предстоящем маршруте — ветрах, расстояниях, течениях. Гаторикс предупредил, что, даже если повезет с погодой, путешествие займет не меньше недели. Джориан сделал подсчеты и послал Зерлика с Аиром закупать провизию и снаряжение. Вскоре они вернулись в сопровождении грузчиков, которые тащили кули с солью, галетами, солониной, яблоками и соленой рыбой, а также мешки с удочками, запасными крючками, рыболовной сетью и грубой, поношенной рыбацкой одеждой. Джориан тем временем продолжал спорить с Гаториксом.

— Вот уговариваю его включить в сделку и подзорную трубу, — объяснил Джориан. — А он хочет за нее лишних сто марок.

— О великий Угролук! — вскричал Зерлик. — В Иразе лучшая труба в десять раз дешевле.

— Разумеется, — ответил Гаторикс, — ведь эту штуковину изобрели в Иразе, изготовили тоже у вас. Поэтому и цена меньше.

Джориан поднес медную трубу к правому глазу и посмотрел на восток. Немного постояв молча, он вдруг резко защелкнул крышку и сказал изменившимся голосом:

— Заплати Гаториксу сто марок, Зерлик.

— Но…

— Никаких но! Забираем трубу и хватит пререкаться!

— Но…

— И помоги мне отнести все это на судно. Живее!

— Судари мои! — изумился Гаторикс. — Да неужто вы в такую погоду выйдете в море?

— Ничего не поделаешь, — ответил Джориан. — Шевелись, Аир, ты тоже, Зерлик!

Минут через двадцать «Летучая рыба» отчалила и, покачиваясь, вышла в устье. Это было двухмачтовое судно с синим корпусом и желтыми треугольными парусами. Спереди возвышалась грот-мачта, бизань на корме была пониже. Сидя на банке за каютой, Джориан с Зерликом взмахивали веслами. Джориану приходилось работать с прохладцей, чтобы судно шло прямо. Он во много раз превосходил Зерлика силой, и, приналяг он на весло как следует, «Летучая рыба» закружилась бы на одном месте.

Удручающе медленно судно удалялось от берега; Аир помахал с пристани рукой и отправился в сторону постоялого двора. Вода пенилась, покрытая зыбью, «Летучая рыба» подскакивала на волнах, и ровный западный ветер гнал ее к морю. На ясном голубом небе светило вечернее солнце.

— Надеюсь, он благополучно доберется до Пенембии, — с беспокойством заметил Зерлик; лицо юного иразца уже приобрело зеленоватый оттенок. — Он по-новарски двух слов связать не может.

— Бедняга! Как я не догадался его подучить?

— Да речь не о нем! Я боюсь за колесницу и за моих чудесных лошадей. Слугу всегда можно найти нового.

Джориан пробурчал что-то себе под нос.

— Извини, — сказал Зерлик. — Я слышал, что у вас, в Новарии, многие с уважением относятся к людям низших сословий. Какие странные понятия! Однако мне следовало высказываться на этот счет поосторожнее. Почему мы не поднимаем паруса?

— Сперва надо отойти подальше от подветренного берега. А то ветер с моря погонит нас назад. Чего доброго, на мель сядем!

Какое-то время путешественники гребли молча. Затем Зерлик сказал:

— Дай минутку отдохнуть. У меня больше нет сил.

— Ладно. На каком языке говорят в Пенембии?

— На пенембийском, разумеется.

— Он похож на федиранский? Я неплохо его знаю. А еще мальванский и швенский.

— Нет, пенембийский не похож ни на один язык, по крайней мере из известных. Правда, в нем немало слов, пришедших из федиранского и новарского. Наша правящая династия, видишь ли, своим происхождением отчасти обязана федиранцам: король Джуктар был в Федиране вождем кочевников. Город был основан еще раньше, одним бродягой из Новарии, он и положил начало династии. Однако пенембийский язык куда яснее и логичнее бесчисленных новарских диалектов, У нас многие говорят по-федирански: это культовый язык, на нем обращаются к главному богу Угролуку.

— Ты должен научить меня пенембийскому.

— С удовольствием. Может быть, отвлекусь и забуду об этой рыбной вони. Скажи, почему ты согласился на непомерную цену, что назначил Гаторикс за подзорную трубу? И почему так заспешил?

Джориан усмехнулся.

— Увидел в трубу всадников, несущихся во всю прыть по дороге вдоль Кьямоса. Конечно, их было еле видно, но уж очень похожи на ксиларскую стражу… Ну-ка! — Джориан достал с полки подзорную трубу и направил ее в сторону берега. — Клянусь костяными сосками Астис, эти негодяи уже на пристани!

— Дай посмотреть, — попросил Зерлик. В подзорную трубу был виден берег, а на нем выделялась группа людей, одетых в черное: один держал под уздцы лошадей, остальные разговаривали с чемнизцами. И те, и другие оживленно жестикулировали.

— Будем надеяться, им не дадут баркаса, — пробурчал Джориан, — а то как бы они не вышли в море вслед за нами. Восемь весел против двух — нам не уйти! Налегай, Зерлик!

Через минуту-другую Зерлик спросил:

— А теперь нельзя поднять паруса?

— Поднимем, но очень-то на них не надейся. Ветер к берегу, выходить в море придется галсами, да еще, может, нос начнет задираться, кто знает эту посудину! Дай-ка трубу. Три тысячи чертей, они уже раздобыли баркас и отчаливают! Ну, теперь держись!

Глава 2

«Летучая рыба»

— Нужно поскорей поднять паруса, — сказал Джориан.

— Как это делается? — спросил Зерлик. — Я никогда не ходил под парусом.

— Сперва встанем против ветра.

Сделав несколько мощных гребков, Джориан развернул судно носом на запад. Волны теперь били в нос корабля, началась сильная качка. Джориан втащил на борт свое весло.

— Подгребай, чтобы не развернулось, — сказал он. — А я займусь парусами… Тьфу, дерьмо собачье!

— Что случилось?

— Забыл, что паруса завернуты.

— Я думал, ты хорошо знаком с морским делом.

— Помолчи, дай подумать!

Джориан взялся за бизань-парус и быстро размотал веревку.

— Моя жизнь тоже под угрозой, — мрачно произнес Зерлик.

— За свою драгоценную жизнь можешь не дрожать. Им нужен я, а не ты.

— Если дойдет до схватки, они не будут особенно разбираться…

Джориан вытягивал в этот момент гардель и отвечать не стал. Рей рывками пошел вверх. Желтый парус зашумел и захлопал, наполнившись ветром.

— Держи против ветра! — крикнул Джориан.

— Может, пойдем с одним парусом?

— Он слишком далеко от центра, корабль все время будет вставать по ветру.

— Я во всех этих хитростях ничего не смыслю. Вон наши преследователи!

Черный баркас, в котором на веслах сидело восемь человек, был уже на полпути от пристани к «Летучей рыбе».

— Почему ты не установил сперва большой передний парус?

— Паруса надо подымать, начиная с кормы. Если начать с того, что ближе к носу, ветер подхватит парус и унесет судно, вот и поплывем по течению прямо в лапы к ксиларцам. Понял?

Джориан закрепил гардель и стал пробираться к грот-мачте. Вдруг Зерлик услышал яростный вопль.

— Что на этот раз? — спросил он.

— Пусть вся нечистая сила свалится на голову сволочи, которая завязала этот парус! Дьявольски тугой узел, да его еще и не видно!

— Поторопись, а то ксиларцы скоро будут здесь.

Преследователи уже приблизились настолько, что можно было разглядеть их лица.

— Я делаю все, что могу. Замолчи и следи за носом.

Рей грот-паруса, обернутый брезентом, торчал за бортом впереди судна, а скрепляющий веревочную обмотку узел находился на самом конце рея. Растопырившись, словно ящерица, Джориан повис за бортом — левой рукой держась, чтобы не упасть, ногами упирался в якорь, а свободной рукой ощупывал конец рея. Развязать тугой узел одной рукой непросто, даже когда его видишь, не говоря уж о том, когда трудишься вслепую.

Ветер крепчал, волны на реке становились все выше. С каждым ударом о борт «Летучая рыба» подскакивала, словно лошадь, берущая препятствие. Оказавшись на гребне волны, лодка шумно плюхалась вниз.

Джориана тоже кидало вверх и вниз, каждый раз на восемьдесят футов, держаться за рей делалось все труднее. Предзакатное солнце позолотило волны со стороны моря, и их блеск слепил Джориану глаза, будто пламя печи.

Баркас приближался. Ксиларцы находились теперь на расстоянии выстрела из лука, но Джориан был уверен: стрелять они не станут. Во-первых, стрелы унесет ветром, во-вторых, он нужен им живым.

— Проклятье! — вскричал Джориан; с него сорвало шляпу; мягко опустившись на воду, она отважно отправилась в путь по волнам.

— Джориан! — крикнул Зерлик. — Они аркан готовят.

Когда пропала всякая надежда, узел вдруг ослабился в скрюченных от напряжения пальцах Джориана. Черный баркас преследователей был уже, можно сказать, на расстоянии плевка. Узел сдался окончательно. Лихорадочными движениями Джориан размотал веревку, скомкал брезент и зашвырнул его подальше назад, угодив прямо в Зерлика. Ткань обвила юношу с головы до ног, словно питон. Стараясь высвободиться, Зерлик выпустил из рук весло.

— Держи против ветра! — заорал Джориан, выбирая гардель.

Зерлик быстро сложил брезент и вновь взялся за весло.

— Берегись, петля! — крикнул он Джориану. Ксиларец бросил аркан, но неудачно: веревка скрылась в синих бушующих волнах. Желтый грот-парус взмыл вверх. Его подхватил ветер, и лодку сильно качнуло.

— Начинай табанить! — велел Джориан.

— Что это значит?

— О, великие боги! Греби, заворачивай направо, дурак!

Зерлик завязил весло, но в конце концов сумел сделать как надо. Судно развернулось и под оглушительное хлопанье парусов двинулось левым галсом. Накренившись вправо, «Летучая рыба» быстро набирала скорость.

С трудом перебравшись на корму, Джориан увидел, что ксиларец снова раскручивает над головой аркан. Черный капюшон упал с его головы, и оказалось, что у него длинные, пшеничного цвета волосы. «Верно, кочевник из швенских степей», — подумал Джориан. В Ксиларе любили брать в королевскую стражу северян: они умели кидать лассо, а ведь главной обязанностью стражников было не охранять короля, а препятствовать его побегу и ловить живым, если вдруг убежит.

На этот раз докинуть петлю до Джориана было легко. Он бросился к кубрику.

— Весло на борт, — скомандовал он. — И возьми меня сзади за ремень.

— Зачем?

— Делай, как говорят.

Зерлик со стуком убрал весло. Джориан поднялся в кубрике в полный рост, одной рукой он держался за бакштаг, а другой показал ксиларцам «нос». Зерлик ухватился сзади за его ремень. Ксиларец поставил ногу на планшир, готовясь кидать аркан.

Подхваченная ветром, петля закружилась в воздухе и опустилась прямо на плечи Джориану. Тот обеими руками схватился за веревку и дернул изо всех сил. Зерлик одновременно потянул за ремень. Плюх! Не ожидавший рывка ксиларец очутился за бортом.

Раздались крики ярости и смятения, преследователи перестали грести. Те, что были ближе к упавшему, поднялись и протянули ему весла. Один от излишнего усердия угодил бедняге по голове. Голова исчезла, но вскоре снова появилась на поверхности.

«Летучая рыба» шла все быстрее. Джориан сидел, пригнувшись, в кубрике, одной рукой держась за румпель, другой сматывая веревку.

— Веревка на корабле никогда не лишняя, — сказал он, весело подмигнув Зерлику.

Баркас остался далеко позади, пока ксиларцы выуживали своего промокшего товарища.

— Теперь мы в безопасности? — спросил Зерлик.

— Почем знать? На этом галсе идем неплохо. Посмотрим, как наша «Рыба» меняет галс и как пойдет, когда перевернем паруса.

— Как это: перевернем?

Джориан растолковал ему, в чем особенности треугольных парусов и какие могут возникнуть сложности, когда при смене галса разворачиваешь рей в подветренную сторону. Джориан с тревогой поглядел вперед, дальний берег устья виднелся все отчетливее — длинная зеленая полоса, одни леса да болота, и лишь кое-где вкрапления деревень и злаковых полей.

— Перебирайся вперед, Зерлик, и следи за глубиной. Нам сейчас только на мель сесть не хватало.

— Как мне следить?

— Смотри вниз, а как покажется, что видишь дно, кричи.

Через какое-то время Джориан, зычным криком предупредив Зерлика, резко повернул румпель и повел «Летучую рыбу» на правый галс. Маленькое судно хорошо слушалось капитана и на новом галсе шло не хуже, чем на предыдущем.

— Ксиларцы еще не сдались, Джориан, — предупредил Зерлик. — Они идут наперерез.

Джориан прищурился. Борясь со встречным ветром, преследователи медленно двигались в сторону моря. «Летучая рыба» мчалась куда быстрее баркаса, но курс ее диктовался направлением ветра, и два судна неизбежно должны были встретиться.

— Может, снова свернем, пока не подошли к ним, — предложил Зерлик.

— Можно, но они все равно окажутся южнее. Выйдут в море и перехватят нас на следующем галсе. У меня есть план получше.

В глазах у Джориана появился недобрый блеск; он вел судно, не меняя курса. Баркас был все ближе.

— А теперь, — сказал Джориан, — возьми рупор, пройди на нос и крикни, что мы собираемся использовать свое право пройти первыми. Пускай посторонятся, если не хотят разлететься в щепки!

— Джориан! Если мы столкнемся, разобьются оба судна!

— Делай, что говорю!

Зерлик кивнул, прошел вперед и выкрикнул то, что ему было велено. Ксиларцы повернули головы к «Летучей рыбе», которая стремглав неслась прямо на них. На баркасе произошло оживление, кое-кто из преследователей приготовил сети и лассо. Рыбацкая лодка летела, не сворачивая.

— Умеешь плавать, Зерлик? — спросил Джориан.

— Немного, но до берега не доплыву! О боги, Джориан, ты и впрямь хочешь в них врезаться?

— Увидишь. Предупреди их еще раз.

В последнюю минуту на баркасе спохватились. Принялись грести назад, так что вода вокруг весел забурлила. «Летучая рыба» пронеслась совсем близко, и баркас отбросило в кильватер. Один ксиларец поднялся и стал грозить кулаком, но товарищи силой усадили его на место.

— Уф! — вырвалось у Зерлика. — Ты бы, правда, на них налетел?

Джориан усмехнулся.

— Чего не знаю, того не знаю. Запас был; если что, могли бы увернуться. По крайней мере, теперь можно выкинуть их из головы и плыть спокойно, если не помешают шторма, штили, морские чудовища и пираты. А теперь — извини, я помолюсь Псаану, чтобы отвел от нас эти напасти.

* * *

Наступила ночь, но ветер не унимался. Зерлик сидел, повесив голову, и стонал: пища, съеденная за обедом, давно отправилась за борт, и ужинать он был не в состоянии.

— Как ты можешь? — Он с отвращением глядел, как Джориан, не отрывая руку от румпеля, уписывает довольно сытный ужин. — Ты ешь за двоих.

Джориан надкусил яблоко, прожевал и ответил:

— Раньше и меня в море тошнило. Во время первого похода против пиратов, когда я был королем Ксилара, я просто подыхал от морской болезни. Как тот парень из оперетки Галибена и Сильферо «Славная девочка с корабля». Помнишь, он поет: «Я капитан пиратов бравый»?

— Не слышал. Спой, пожалуйста.

— Попробую, хоть вокальному искусству не обучался: времени не было.

И Джориан запел густым басом, слегка фальшивя:

— Недурно, — заметил Зерлик. — Надо бы разучить, а то я не знаю ни одной новарской песни.

Он затянул начало тоненько, но очень чисто.

— Ты прекрасно поешь, не то что я, — сказал Джориан, когда Зерлик с его помощью закончил последний куплет.

— У нас человек из знатной семьи непременно должен это уметь… А как ты справился с морской болезнью?

— Да так, спасибо Псаану…

— Спасибо кому?

— Псаану, новарскому богу морей. Организм как-то приспособился, и больше меня не тошнило. Может, и ты привыкнешь. Да, кстати, в Иразе что-нибудь знают о моем… бурном прошлом?

— Насколько мне известно, нет.

— Как же ты о нем узнал?

— От доктора Карадура. Он сказал, что ты был королем Ксилара, а потом вы вместе путешествовали в Мальвану и Швению. Это чтобы мне легче было тебя найти. Он взял с меня слово держать все в тайне.

— Карадур молодец! Умный старик, хоть иногда и бывает рассеянным. Знаешь что: когда мы доберемся до твоей родины, помалкивай насчет Ксилара и всего прочего. Никому ни слова. Хочу, чтобы меня считали просто почтенным мастером. Понял?

— Да, сударь.

— Тогда иди сюда и возьмись за румпель. Скоро уж, верно, час Совы, мне надо немного поспать.

— Можно подвести лодку поближе к берегу? Я плохо вижу землю. Страшно, когда кругом одна вода.

Зерлик показал рукой на восток, где между залитым луной небом и его отражением в море темнела полоса ксиларских земель. Волны дробили лунный свет на тысячи серебристых блесток, отделяющих «Летучую рыбу» от берега.

— О боги, нет! — воскликнул Джориан. — Это же подветренный берег, и чей! Пусть лучше кругом будет побольше воды. Старайся не менять расстояния, оно в самый раз, а если что случится, буди меня.

На другой день продолжал дуть западный ветер, по ярко-синему небу неслись маленькие, словно ватные, облака. Зерлик все еще жаловался на головную боль, однако собрался с силами и немного поел. Джориан, по-пиратски обвязавший голову платком взамен улетевшей шляпы, взялся за румпель. Управляя «Летучей рыбой», он расспрашивал Зерлика о пенембийском языке. Объяснения длились около часа, и вдруг Джориан хлопнул себя по лбу рукой:

— О великие боги! — воскликнул он. — Ну и язык! И как он дается бедным пенембийским детям? Я могу понять, когда в языке есть изъявительное, вопросительное, повелительное, условное и сослагательное наклонения. Но когда к ним еще добавляются желательное, причинное, сомнительное, сообщительное, ускорительное, описательное, протяженное и…

— Ну конечно, мой дорогой Джориан! В этом и состоит, как мы считаем, превосходство нашего языка над всеми прочими. На нем можно точнее выразить, что думаешь. Вернемся хотя бы к совершенному сообщительному аористу глагола «спать». По-новарски было бы: «Говорят, что я имел привычку «спать»». А пенембийцам достаточно одного-единственного слова…

— Одного-единственного с пятьюдесятью тремя суффиксами, — проворчал Джориан. А погодя прибавил:

— Может, мне лучше затвердить самые необходимые фразы, вроде «Здравствуйте» и «Сколько это стоит?» Я всегда считал, что у меня способность к языкам, но от вашей грамматики просто голова идет кругом.

— Напрасно. Стоит лишь заучить правила и не забывать о них, тогда будешь говорить без ошибок. И никаких отклонений и исключений, от которых с ума можно сойти, когда учишь новарский.

* * *

К полудню ветер ослабел, волны стали утихать. Зерлик чувствовал себя лучше, он ходил по судну, разглядывая рангоуты, лини и прочие снасти.

— Скоро я стану настоящим моряком! — воскликнул он в порыве воодушевления.

Стоя на планшире напротив бизань-мачты, Зерлик вдруг запел песенку из «Славной девочки с корабля». Последнее «эх!» он сопроводил эффектным жестом, для чего оторвал руку от мачты, перестав держаться. В этот миг набежала большая волна, и «Летучая рыба» накренилась. С испуганным криком Зерлик полетел в воду.

— А, раздави тебя медный зад Вэзуса! — вскричал Джориан, круто поворачивая румпель.

«Летучая рыба» развернулась против ветра и потеряла скорость. Джориан подобрал веревку, отнятую у ксиларцев, привязал конец к планке и швырнул моток Зерлику — его голова то показывалась на поверхности, то снова исчезала, накрытая волной.

Веревку пришлось кидать снова. Только на третий раз Зерлику удалось за нее уцепиться. Джориан схватил его за куртку и перетащил через корму. На Зерлика, скрючившегося на дне лодки, было жалко смотреть: его рвало, он кашлял, плевался, чихал. А Джориан приговаривал:

— Теперь будешь знать, что на корабле все время нужно за что-нибудь держаться, если ты не в кубрике. Запомни правило: одна рука принадлежит тебе, другая — кораблю.

— Хрип, — послышалось в ответ.

* * *

Ветер стихал. Солнце село за полосу тумана, которую принесло с моря.

— Мы заштилеем в этом тумане, — сказал Джориан, — надо плыть к берегу да причаливать.

Через час, когда первые завитки тумана поползли мимо «Летучей рыбы», Джориан сбросил якорь и убрал паруса. Ветра не стало. Волны превратились в легкую матовую зыбь, на которой плавно покачивалась «Летучая рыба». Джориан с Зерликом при помощи губки и ведра убирали из лодки воду.

Когда не стало дневного света, наступила кромешная темнота: луна в эту ночь долго не появлялась. Джориан зажег небольшой фонарик. Устав от языковых упражнений, приятели сели за карты. Джориан выиграл несколько марок.

— Никогда не блефуй больше раза за игру, — посоветовал он. — Кто будет дежурить первым? Хочешь, я?

— Нет. Я все равно не усну: столько соленой воды наглотался!

* * *

Джориан проспал недолго.

— Какие-то звуки! — шепотом сообщил Зерлик. Зевая и протирая глаза, Джориан выбрался из каюты. Туман приобрел жемчужно-матовый блеск, это значило, что взошла луна. На море было тихо, как в заводи. Джориан не смог бы сказать теперь, где запад, где восток.

Откуда-то доносился глухой размеренный стук. Джориан прислушался.

— Весла галеры, — решил он.

— Чьей галеры?

Джориан пожал плечами.

— Может, ирской, может, ксиларской, а может, альгартийских пиратов.

— Что делать ирцам или ксиларцам в такой темноте?

— Не знаю. И у тех, и у других морские дела сейчас идут худо. В Ире из-за жадности синдиката, который не хочет раскошелиться на поддержку флота. А в Ксиларе меня не хватает, некому за них как следует взяться. Выходит, что корабли обоих государств мирно стоят у пристани, а значит, стучат пиратские весла.

— Альгартийцы, верно, боятся сесть на мель не меньше нашего.

— У них есть колдуны, которые издали чуют скалы и мели и предупреждают об опасности. Они угадывают приближение штормов и туманов. Давай-ка помолчим, а то неровен час услышат.

— Благородный пенембиец, — заявил Зерлик, — не допустит, чтобы какие-то мерзавцы заставили его молчать.

— Прибереги свои рыцарские замашки до другого раза, когда будешь один. А сейчас моя жизнь тоже под угрозой, как ты вчера выразился. Я не пенембиец, притом не особенно благороден и считаю, что отсидеться сейчас куда важнее, чем вылезти со своей храбростью. Так что закрой рот.

— Не смей так со мной разговаривать… — возмущенно начал Зерлик, но Джориан взглянул на него свирепо, и тот притих.

Стук весел делался все громче. Стал слышен и другой стук — судя по всему, барабана, к ним примешивался плеск воды и невнятные обрывки разговора. Джориан настороженно вслушивался.

— Не пойму, на каком языке, — прошептал он. Звуки стали стихать, потом совсем исчезли.

— Теперь можно говорить? — спросил Зерлик.

— Пожалуй.

— Если эти альгартийские мудрецы умеют предсказывать погоду, почему они не могут ею управлять?

— Знать одно, действовать — другое. Правда, некоторые колдуны пробуют управлять ветрами и волнами. Бывает, выходит, бывает, нет. Взять хотя бы историю с королем Фузиньяном и приливом.

— Что за история?

Джориан уселся поудобнее.

— Фузиньян был когда-то королем у меня на родине, в Кортолии. Сын Филомена Доброхота, а самого его звали Фузиньяном Лисом: он был небольшого роста, проворный, смекалистый.

Однажды король Фузиньян пригласил самых важных придворных на пикник, который должен был состояться на пляже в Сигруме, в нескольких лье от города Кортолии. Это прекрасное место — волны Срединного моря плещут на серебристый песок. Для пикника лучше не придумать, а также для купанья и прочих развлечений. Пляж длинной дутой огибает подножие невысокого холма. Туда и отправился король вместе со своими детьми, прекрасной королевой Дэнудой и главными чиновниками государства, тоже с женами и детьми.

Среди гостей был некий Форвиль, дальний родственник короля, в те времена занимавший пост хранителя королевской картинной галереи — должность, прямо скажем, непыльная. Ленивого толстяка Форвиля все, включая короля, считали безобидным ничтожеством. На самом же деле он имел виды на королевский трон и в то время уже начал плести интриги.

Однако в присутствии Фузиньяна достопочтенный Форвиль был полон вкрадчивой угодливости. На этот раз он превзошел самого себя.

— Ваше величество, — сказал он, — слуги расставили столы и стулья для пикника там, где нас затопит приливом.

— Затопит? — задумался Фузиньян, оглянувшись на море. — Пожалуй, ты прав, клянусь Зеватасом! Я прикажу перенести все повыше.

— О нет, сир, в этом нет нужды, — возразил Форвиль. — Могущество вашей светлости безгранично: стоит вам только повелеть приливу остановиться, и он не посмеет ослушаться.

Приливы на Срединном море, надо сказать, слабее здешних, но это не помешало бы компании, расположившейся для пикника не там, где надо, выкупаться с головы до ног.

— Не болтай глупостей, — ответил Фузиньян и собрался распорядиться насчет столов и стульев.

— Но, сир, — упорствовал Форвиль, — это же ясно, как день. Можете мне не верить, но прикажите морю и сами увидите.

— Ладно, черт с тобой, — с досадой сказал Фузиньян, который подозревал, что Форвиль хочет выставить его дураком. — Заодно убедишься, какой плетешь вздор.

Фузиньян поднялся и, поводив перед собой руками, как это делают фокусники, произнес:

Затем снова принялся за еду со словами:

— Если мы вымокнем, ты, Форвиль, заплатишь за испорченную одежду.

Гости оставались на своих местах, но все чувствовали напряжение: замочить дорогой наряд никому не хотелось, а сбежать — значило проявить неуважение к королю, который, судя по всему, готов был не моргнув глазом встретить прилив. Какое-то время все шло без изменений, пикник близился к концу, подали сладкие вина.

Но в положенный час прилив почему-то не наступил. Собравшиеся тайком поглядывали на карманные часы, друг на друга и — с растущим благоговением — на маленького веселого короля, который ел, пил и, казалось, знать ничего не желал. Наконец ни у кого не осталось сомнений, что привычный ход вещей нарушен и прилива не будет. Толстая физиономия Форвиля побелела, словно гипсовая маска, он не отрываясь глядел на короля.

Фузиньян тоже был встревожен происшедшим: он-то отлично знал, что настоящих колдовских заклинаний не произносил, нечистой силы тоже не призывал, что же тогда остановило прилив? Пока он ломал себе голову — виду, впрочем, не показывая, — к нему подошел сын и тихо сказал:

— Папа, там, на холме, какая-то дама, вот просила передать.

Фузиньян увидел, что записка от ведьмы Гло; она жила на холмах южной Кортолии и давно уже хотела получить должность главной волшебницы королевства. А сама не имела даже официального разрешения на колдовство, потому что никак не могла поладить с королевской комиссией по торговле и лицензиям. И вот колдунья без приглашения явилась на пикник, надеясь уговорить Фузиньяна вмешаться в ее тяжбу с бюрократами. Сверхъестественные возможности Гло помогли ей подслушать разговор Фузиньяна с Форвилем, и она решила не упускать случая: спряталась в лесу неподалеку от берега и, пустив в ход свои самые могущественные чары, удержала прилив.

Возможности Гло, как и всех существ из плоти и крови, были ограниченны. Около часа она сдерживала наступление прилива, но потом почувствовала, что власть ее слабеет. Тогда ведьма быстренько нацарапала записку и подозвала к себе маленького принца, игравшего с другими детьми в салки на склоне холма. Вот что она написала: «Его Величеству от Гло: сир, волшебство теряет силу, вода сейчас нахлынет. Перебирайтесь повыше».

Фузиньян понял, что произошло. Но расскажи он правду, исчез бы весь эффект, и Форвиль почувствовал бы себя победителем. Король поднялся с места.

— Друзья мои! — сказал он. — Что-то мы засиделись, излишества в еде и питье вредят здоровью. Надо слегка размяться: я решил устроить состязания — бег наперегонки отсюда до вершины вот этого холма. Будет три забега. Первый — дети младше тринадцати лет, победитель получит пони из королевской конюшни. Второй — дамы, призом будет серебряная диадема из королевской сокровищницы. И третий — мужской, тому, кто прибежит первым, достанется арбалет с королевского оружейного склада. Предупреждаю, что в третьем забеге я сам приму участие. Конечно, смешно было бы присуждать приз самому себе, поэтому, если я выиграю, то пожалую его тому, кто придет вторым. Дети, построились! На старт, внимание, марш!

Дети сорвались с места и, сбившись в кучу, с визгом умчались.

— Барышни, построились! — скомандовал король. — Подолы приподнимите, иначе до вершины год будете ползти. На старт, внимание, марш! Теперь, вы, господа…

Та же сцена была разыграна в третий раз.

Тут Зерлик спросил:

— Придворные, верно, старались бежать помедленнее, раз в состязании участвовал король?

— Король королю рознь. С Фузиньяном этот номер не прошел бы, все знали, что он настоящий спортсмен и ужасно разозлился бы, заметив, что его соперники нарочно придерживают шаг. Поэтому все бежали в полную силу. Фузиньян, очень подвижный и выносливый, и впрямь добежал до вершины холма первым из мужчин. Бедняга Форвиль еле доковылял, пыхтя, до подножия, и тут на берег хлынул прилив, толстяка сбило с ног, перевернуло, он чуть было не потонул, да подоспели слуги, вытащили его из воды.

Фузиньян отрицал свою причастность к тому, что произошло с приливом. Говорил, что причиной послужила, вероятно, либрация луны и что-нибудь в этом роде. Но подданные не верили объяснениям короля и трепетали перед ним больше, чем прежде.

— Он вознаградил колдунью?

— Нет. Сказал, что она действовала без разрешения и, кроме того, в какое положение его поставила! Пришлось здорово пошевелить мозгами, чтобы придумать, как выкрутиться. Да еще пятки стали чесаться после этого бега. Зуд не прекращался, и король решил, что эту напасть тоже наслала на него Гло при помощи черной магии. Но доказательств не было, а потом главному волшебнику, доктору Агосу, удалось вылечить зуд.

— А что достопочтенный Форвиль?

— После событий на берегу у Фузиньяка появились сильные подозрения насчет родственника. Король стал думать, как бы отбить у Форвиля охоту вертеться при дворе и строить козни, и придумал хитроумнейший способ, на то он был Фузиньяном Лисом! Расхвалив Форвиля за глубокие познания в искусстве, король пригласил его к себе во дворец послушать собственную игру на волынке.

— Благодаря твоим тонким замечаниям, — сказал король, — я скоро стану лучшим музыкантом в Новарии.

Посидев с Фузиньяном три дня, Форвиль вдруг, если можно так выразиться, ударился в религию и сделался жрецом богини Астис. С той поры обязанности священнослужителя самым законным образом избавляли его от необходимости слушать завывания королевского инструмента. Короче, он выбрал из двух зол меньшее, и с интригами было покончено.

* * *

После восхода солнца туман стал понемногу рассеиваться. С берега подул легкий ветерок. Туман распался на отдельные хлопья, а потом и вовсе улетучился; ярко засветило солнце. Джориан поднял якорь, взмыли вверх желтые паруса, вскоре «Летучая рыба» была далеко от берега.

— Как удачно, — заметил Зерлик. — Мы снова в море, и ветер несет нас куда надо. Ты молился своему Псаану?

Джориан покачал головой.

— Не нравится мне это. Обычный бриз начинает дуть ночью и на рассвете несет в море каботажные суда и рыбачьи баркасы. А этот ветерок с востока… уж не тот ли самый, что предвещает шторм?.. Вот холера! Видишь корабли по правому борту?

Зерлик выглянул из-за бизань-паруса.

— Да, верно! Один — парусник, второй вроде бы похож на галеру, но тоже под парусом.

— Подержи румпель.

Джориан достал подзорную трубу и разглядел корабли, которые быстро двигались в направлении «Летучей рыбы».

— Чтоб мне, идиоту, яйца оторвало! Проворонил! Другой бы уж давным-давно заметил верхушки мачт. А теперь они нас увидели.

— Пираты?

— Никакого сомнения. Видишь голубое? Это альгартийский флаг.

— Может, удастся уйти?

— А, проклятье! Поздно. Если б я знал здешние воды, спрятались бы, где помельче и им не пройти. Но я здесь ничего не знаю. Будь с нами Карадур, он бы заколдовал нас — сделал «Летучую рыбу» невидимкой или превратил в морскую скалу. Но Карадур далеко.

— Почему же Двенадцать Городов не объединятся, чтобы положить конец этому безобразию?

— Города слишком заняты собственными распрями, нанимают пиратов, чтобы гадить один другому. Несколько лет назад, когда в Ксиларе правил король Тонко, ирский синдикат нанял цолонскую флотилию, чтобы извести разбойников. Но новарцы принялись за старое, и пираты тут как тут, будто не исчезали.

— Вам нужен один полновластный правитель, вроде нашего короля. А что будет, если они нас остановят?

— Мы бедные рыбаки, ты не забыл? Закинь удочку и лови рыбу.

Суда подошли уже совсем близко, и их можно было разглядеть во всех подробностях. Одно представляло собой карак, прежде служивший купцам для перевозки товаров. Второе — галеру, на которой когда-то было два ряда весел, но после нижние отверстия законопатили, что, видимо, позволяло выходить на судне в любую погоду. Весла были убраны, но вот несколько штук высунулось с обеих сторон из верхних отверстий, чтобы ускорить ход галеры.

— Ни за что не буду, — заартачился Зерлик. Джориан обернулся к нему, недоуменно нахмурившись.

— Что не будешь?

— Притворяться бедным рыбаком! С тобой я только и делаю, что убегаю да прячусь. Надоело! Брошу вызов этим негодяям, тогда посмотрим, кто кого.

— Угомонись, идиот! Ты что, собрался воевать с целой пиратской бандой?

— Наплевать! — Зерлик кипятился все больше. — По крайней мере, двумя или тремя гадами станет меньше!

Он нырнул в каюту и появился оттуда с ятаганом в руках. Снял с оружия чехол из непромокаемой ткани, вытащил саблю из ножен и стал размахивать ею, как бы угрожая подплывающим кораблям. Джориану пришлось нагнуться, чтобы юноша не поранил его ненароком.

— Ну-ну, сюда! — вопил Зерлик. — Вызываю вас на бой! Подходите и вы узнаете, что такое сабля в руках аристократа из…

Он умолк, сбитый с ног тяжелым ударом; ятаган, звякнув, упал на дно рядом с ним. Это Джориан стукнул его по голове рукояткой кинжала — на конце рукоятки был тяжелый свинцовый шарик. Затем он закрепил руль, спрятал подальше ятаган, вставив его в ножны; вытащил рыболовные снасти и закинул лесу за корму.

— Стой! — закричали в рупор из кубрика на носу галеры.

Удочка дернулась в руках у Джориана — видимо, клюнуло. Он рванул ее на себя и почувствовал, как на глубине что-то дрогнуло и с силой потянуло.

— Остановись, говорю! — закричали с галеры. — Собьем же, ты этого добиваешься?

— Не видишь, что ли, у меня клюет? — заорал Джориан, изо всех сил удерживая удочку.

С галеры донесся шум, там оживленно спорили. Какой-то альгартиец, заядлый рыболов, настаивал на том, чтобы дать Джориану вытащить добычу, а уж потом ограбить его. По правому борту начали табанить, галера развернулась. Пираты убрали парус и двинулись параллельно «Летучей рыбе», отставая шагов на двадцать. Карак под парусом тоже шел следом, но далеко позади.

Джориан вытащил скумбрию. Он бросил рыбину в кубрик и, оставив ее биться о днище возле лежащего без сознания Зерлика, развернул судно против ветра.

— Как здоровы, судари мои? Чего изволите? — заговорил он на западно-ксиларском сельском диалекте. — Рыбки купить не желаете? Видали, какую красавицу вытянул? Свеженькая. А еще в бочке засоленных с дюжину, а то и поболе, которой желаете?

На галере снова послышались голоса. Пират, державший рупор, выкрикнул:

— Мы берем твою рыбу, господин рыболов!

Галера подошла вплотную к «Летучей рыбе».

— А что это за парень лежит там на днище? Что с ним? — спросил все тот же пират с рупором.

— А, этот бедолага? Мой племянник. Налакался, бездельник, еще на берегу, а закусить нечем было. С той поры и валяется. Ничего, через часок отойдет.

С галеры спустили на веревке корзину. Джориан сунул туда свежую скумбрию, а сверху наложил соленой рыбы из бочки; пираты тем временем работали отпорными крючьями, чтобы суда не столкнулись. Корзину подняли на борт галеры.

— Теперь насчет платы… — начал Джориан. Пират с рупором ухмыльнулся, перегнувшись через фальшборт.

— А, насчет этого? Ты получишь кое-что получше денег.

— Да? Что, к примеру?

— Жизнь. Бывай, господин рыболов. Отваливай!

Джориан сидел, зло нахмурившись и беззвучно бормоча себе под нос ругательства. Пираты отходили на веслах; когда вдали взметнулся парус галеры, сердитая мина Джориана сменилась улыбкой, он положил румпель вправо, и маленькое суденышко, которое отнесло береговым ветром немного назад, развернулось по часовой стрелке. Паруса наполнились ветром, «Летучая рыба» продолжала путь на юг. Зерлик пошевелился, застонал и кое-как вскарабкался на сиденье.

— Чем ты меня ударил? — спросил он. Джориан отцепил от ремня нож.

— Видишь! Чтобы выскочило лезвие, надо нажать на кнопку. А так — чем не дубинка? Держишь за ножны и бьешь свинцовой головкой. У меня был такой ножик пару лет назад, когда я путешествовал с Карадуром. Потом потерялся, было очень жаль, и я заказал другой по типу того, пропавшего. Полезная штука: бывает же, что надо не зарезать, а просто удержать кого-нибудь от дурацкого поступка. Скажем, захочет кто-нибудь подставить мою глотку под пиратский нож, только чтоб похвастаться своей доблестью и отвагой…

— Наглец! Невежа! Я еще с тобой расквитаюсь.

— Прибереги свой пыл до Ираза. И мне-то одному с этим судном не справиться, а ты и подавно потонешь.

— Ты всегда такой трезвый и расчетливый? У тебя вообще есть человеческие чувства? Или ты машина, набитая винтиками и пружинками?

Джориан усмехнулся.

— Думаю, свалял бы дурака не хуже любого другого, дай я только себе волю. Когда я был таким вот молоденьким парнишкой, как ты…

— Ты и сейчас не старик!

— Конечно. Мне нет еще тридцати. Но от превратностей бродячей жизни я возмужал раньше времени. Ты тоже, если повезет, быстро повзрослеешь, иначе из-за какой-нибудь ребяческой выходки придется перейти в следующую реальность. Ты уже трижды был на грани за время нашего короткого путешествия.

— Пф-ф! — Зерлик ушел в каюту и мрачно просидел там, держась за голову, весь остаток дня.

Однако на другой день он снова оживился. Бодро выполнял приказания и делал все, что от него требовалось, как ни в чем не бывало.

Глава 3

Башня Кумашара

Вдоль западного побережья почти на сотню лье тянулись высокие зубцы Козьей Кручи. Горный кряж, поросший угрюмым хвойным лесом, напоминал спину дракона и местами уходил под воду. Вот почему в этой части Западного океана было рассеяно множество мелких островков, подводных скал и рифов, которые кораблям приходилось огибать, делая большой крюк. Затем Козья Круча шла на убыль, переходя в холмы Пенембии, по весне зеленые, а осенью пестреющие грязноватыми оттенками желтого и коричневого, с редкими вкраплениями зелени.

Взошло солнце, осветив бурые с зелеными пятнами холмы; начался двадцать четвертый день месяца Единорога. Джориан направил подзорную трубу на юг, вдоль побережья.

— Погляди-ка, Зерлик, — сказал он. — Это и есть ваша башня с часами? Та штука на стыке береговой линии и горизонта?

Зерлик поглядел.

— Возможно… Пожалуй, так оно и есть… Да, я вижу сверху струйку дыма. Башня Кумашара, она самая.

— Верно, названа в честь какого-нибудь покойного короля?

— Нет, не короля. Это целая история, очень любопытная.

— Расскажи.

— Все произошло более ста лет назад, при Шаштае Третьем, получившем прозвище Шаштая Капризного. Кумашар был известным архитектором и инженером. Так вот, Кумашар уговорил короля Шаштая построить башню-маяк, правда, без часов, часы появились позднее.

— Знаю, — вставил Джориан, — их собрал мой родной батюшка, когда я был еще мальчишкой.

— Да что ты! Ну да, теперь припоминаю, Карадур писал что-то такое в письме. А ты был с отцом в Иразе?

— Нет. Мы жили тогда в Кортолии, в городе Ардамэ, отец оставил нас на несколько месяцев ради этого контракта. Похоже, ваш король надул его, не заплатив и половины. Выдумал какой-то бешеный налог с денег, вывозимых за пределы королевства. Ладно, продолжай.

— Ну вот. Король Шаштай пожелал, чтобы на камне было высечено его собственное имя, а не имя архитектора. Когда Кумашар предложил высечь на башне два имени, король страшно разгневался.

— Ты слишком много на себя берешь, — предупредил он Кумашара, — не пришлось бы пожалеть.

Но Кумашар был не из тех, кто легко сдается. При постройке башни он сделал на стене небольшое углубление и собственноручно высек там надпись: «Здание возведено Кумашаром, сыном Юнды, на две тысячи тридцатом году правления джуктарской династии». Затем он выровнял стену, замазав углубление толстым слоем штукатурки, а сверху написал имя короля, как и было приказано.

Несколько лет на башне красовалось имя короля Шаштая. Потом штукатурка размякла от зимних дождей и отслоилась, обнажив первоначальную надпись.

Король Шаштай пришел в ярость, узнав, как насмеялся над ним Кумашар. Архитектору пришлось бы несладко, если бы он — к счастью или к несчастью, это как посмотреть, — не умер к тому времени своей смертью.

Король повелел сточить надпись, оскорбительную для него, и высечь новую, угодную его величеству. Но чиновники, от которых это зависело, были высокого мнения о Кумашаре, а Шаштая Капризного не очень-то уважали, притом в те годы он был уже дряхлым стариком. Так что на королевские капризы они почтительно кивали, а потом работы бесконечно откладывались под самыми разными предлогами. То денег в казне не доставало, то возникали непредвиденные технические трудности, то еще что-нибудь. Вскоре король Шаштай в свою очередь скончался, а надпись так и осталась нетронутой.

— Вот-вот. Даже власть могущественных монархов ограничена людским своеволием, — заметил Джориан. — Я прочувствовал это на себе, пока правил Ксиларом. Одно дело отдать какой-нибудь приказ и услышать в ответ: «Да, сир. Слушаюсь и повинуюсь». И совсем другое — проследить, как этот приказ передается по цепочке сверху вниз, чтобы не застрял где-нибудь на полдороги. А что за человек ваш нынешний король?

— Король Ишбахар? — На лице Зерлика застыла напряженная улыбка; это искусственное выражение Джориан не раз замечал у чиновников и придворных, когда был королем Ксилара. — Ах, сударь, что это за чудесный правитель! Поистине образец мудрости, справедливости, мужества, благонравия, рассудительности, достоинства, щедрости и благородства.

— Что-то уж слишком хорошо. Это подозрительно. Совсем никаких недостатков?

— Сохрани Угролук! Конечно, никаких. Правда, я рискнул бы назвать его гурманом. Большую часть времени он предается невинным гастрономическим удовольствиям, а управление государством благоразумно доверяет людям сведущим, в подробности не входит, разве поможет иногда добрым советом. По королевству разъезжать тоже не любит: зачем рисковать драгоценным здоровьем да еще заставлять местные власти тратиться на пышные приемы? К тому же он считает бестактностью вмешиваться в дела провинциальных чиновников и военачальников, навязывая им свое мнение. Ишбахар — славный король, живет себе поживает во дворце, никому не мешает.

«Иначе говоря, — подумал Джориан, — это ленивая прожорливая свинья, которая хрюкает у себя в хлеву над золоченым корытом и знать не хочет, что там делается в королевстве».

* * *

Холмы постепенно переходили в широкую долину реки Льеп, в устье которой раскинулся огромный Ираз. «Летучая рыба» не спеша миновала пригород Жактан, расположенный на левом берегу. Зерлик указал на большое строение с многочисленными шпилями, золочеными куполами и башенками, сверкающими в лучах полуденного солнца.

— Храм Нубалиаги, — сказал он.

— Кто такая Нубалиага?

— Богиня луны, любви и плодородия. Подальше за ним — ипподром. Принято считать, будто под рекой прорыт потайной ход, соединяющий храм с королевским дворцом. Говорят, его вырыли при короле Хошче, обошелся он очень дорого и должен был служить королю в ночи Священного брака. Но я еще не встречал человека, который видел бы этот ход своими глазами.

— Если он когда и был, его уж давно залило водой, — заметил Джориан. — Протечки в таких случаях неизбежны. Чтобы спасти этот ход, надо было целую армию содержать с тряпками и ведрами. А что это за Священный брак?

— В ночи полнолуния храм Нубалиаги празднует свадьбу Нубалиаги с Угролуком, богом солнца, штормов и войны. Роль Угролука играет король, а Нубалиаги — верховная жрица. Чолиш, верховный жрец Угролука, и верховная жрица Сахмет формально считаются мужем и женой, как того требует их сан. Но в действительности они давно уже жестоко враждуют, никак не поделят сферы влияния. А рассорились десять лет назад из-за пророчеств о спасении.

— Каких пророчеств?

— Сахмет возвестила, будто видела во сне Нубалиагу, которая сказала ей, что Ираз спасет варвар, пришелец с севера. — Тут Зерлик внимательно посмотрел на Джориана. — Ты случайно не подходишь? А что: варвар, пришедший с севера.

— Я? Ну ты даешь, клянусь костяными сосками Астис! Я не варвар, и потом, мне бы самому спастись, где уж тут спасать город. А что второй напророчил?

— Ну, прежде всего Чолиш, боясь, как бы его не превзошли, заявил, что вся эта история с варваром-спасителем — просто бредни. К нему самому, мол, во время транса явился бог Угролук и заявил, что для спасения Ираза необходимо, чтобы шли часы на башне Кумашара. И с тех пор — никаких изменений, если не считать бесконечных интриг и пакостей, которыми эта парочка отравляет друг другу жизнь.

Наконец Джориан с Зерликом добрались до устья реки Льеп, где стояло на якоре множество кораблей, больших и маленьких. Здесь были и высокие купеческие галеры, и караки помельче, и каравеллы; маленькие каботажные суда и рыбачьи лодки, баркасы и гуари, попадались и длинные, низкие, выкрашенные в черное, смертоносные боевые галеры. Из всей массы судов выделялось несколько огромных катамаранов с двойными корпусами, готовых вместить тысячи гребцов, матросов и солдат. Галеры, украшенные золотом, как жар, горели на солнце. На гюйс-штоках развивались флаги Пенембии — золотой фонарь на синем фоне.

— Странно, что альгартийские пираты осмеливаются приближаться к Иразу, если у него такой флот, — сказал Джориан.

Зерлик поморщился.

— Увы, он только с виду такой грозный.

— Почему же?

— За последнее время поднялись цены на труд, и его величество не в состоянии держать на кораблях полные команды. А эти двухкорпусные чудовища ужасно неповоротливы, если на них не достает гребцов. Еле тащатся — где им справиться с пиратами! За последний год совсем недалеко от Ираза было совершено несколько пиратских нападений. Да еще поговаривают, что стали появляться разбойничьи бриги из океана, которые тоже не прочь здесь поживиться. Они, кажется, как-то напали на Ир?

— Да, совсем недавно.

С причала доносились приглушенные крики матросов, корабли прибывали, и буксирные гуари тащили их со спущенными парусами на место стоянки. Другие суда шли на буксире в противоположную сторону; затем, подняв паруса, отправлялись в море.

Река осталась позади. «Летучая рыба» прибыла в порт города Ираза. Одни суда отходили от пирсов и причалов, другие, наоборот, искали место для стоянки, кругом слышались крики и ругань.

Деревянные краны, выстроившиеся вдоль берега и похожие на длинношеих водяных птиц, медленно вращались, подымая и опуская груз. Они приводились в действие огромными топчаками, которые, в свою очередь, вертели каторжники. Дальше возвышалась городская стена, а над ней видны были купола и шпили Ираза. Горячие лучи играли на медных кровлях, еще ярче сверкали купола, обшитые золотом и серебром. За городом на холмах тянулся ряд мельниц, которые неспешно крутились, подгоняемые легким ветерком.

— Где причаливать? — спросил Джориан.

— К-кажется, рыбачья пристань с южной стороны, — ответил Зерлик.

«Летучая рыба» миновала башню Кумашара, громадину высотой более ферлонга. На всех четырех стенах посреди ровного желтоватого поля каменной кладки, на полпути к верхушке, выделялись круглые циферблаты часов. На каждом циферблате единственная стрелка показывала час Выдры. Джориан вытащил кольцо на короткой мелкой цепочке и подвесил его, медленно повернув против солнца. Наверху в кольце была проделана крохотная дырочка, сквозь нее внутрь проникал лучик и, падая на отметки в нижней половине кольца, указывал время.

— Так я и знал, уже прошел час Голубя, — пробормотал Джориан.

— Если эта штуковина для определения времени в Ире, — заметил Зерлик, — следует учесть, что мы сейчас гораздо южнее.

— Знаю, но даже с этой поправкой ясно, что ваши часы испорчены.

— Они стоят уже месяцы. Старик Йийим, придворный часовщик, все обещал, что вот-вот их починит. Наконец Его Величество вышел из терпения. Доктор Карадур давно склонял короля предоставить это ему, и Его Величество в конце концов уступил. Тогда милейший доктор попросил его послать меня в Ираз за тобой. И вот мы здесь! Извини, я пойду оденусь поприличнее.

Зерлик скрылся в каюте и вскоре показался оттуда совершенно преображенный. На нем была шелковая рубашка с длинными рукавами, короткая расшитая жилетка и юбка в складку, прикрывающая колени. На ногах красовались туфли с загнутыми носами, на голове — иразская фетровая шляпа — цилиндрической формы, без полей, напоминающая перевернутое ведерко.

— Переоделся бы тоже, — посоветовал он Джориану. — У тебя же есть наряд получше. Хоть ты и не считаешь себя благородным, выглядеть прилично все же не мешает, хотя бы для пользы дела.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Джориан. В свою очередь он извлек из котомки лучшее, что у него было, — рубашку, жакет, рейтузы и мягкие сапоги.

— Сразу видно, что чужеземец, — сказал Зерлик, внимательно его оглядев. — Но это не важно, Ираз — город-космополит, люди привыкли к необычным нарядам.

Лодка приближалась к рыбацким причалам, где между домами были развешены на просушку сети, похожие на гигантские крылья летучих мышей. Приглядев свободную стоянку, Джориан направил к ней свое маленькое судно и, не дойдя несколько ярдов, бросил румпель и спустил паруса.

— Почему бы не подойти под парусами к самому причалу? — спросил Зерлик. — Было бы куда внушительнее, чем махать веслами, как чернорабочие.

— Можно бы, если б хорошо знать судно и берег. А так, чего доброго, дадим маху. Врежемся и разобьем лодку. Вот внушительно-то будет! Нет, уж лучше поскромнее, на веслах.

* * *

«Летучая рыба» мягко коснулась причала, Джориан с Зерликом вскарабкались на берег и поспешили к швартовым тумбам. Пока привязывали лодку, подошел какой-то суетливый человек — судя по всему, чиновник — с медными пуговицами на темно-синем жакете и с кривой короткой саблей на боку. Он заговорил по-пенембийски, и Зерлик что-то сказал в ответ. Джориан, хотя и мог составить несколько элементарных фраз на этом сложном языке, быстрой речи не понимал.

— Это младший портовый инспектор, — пояснил Зерлик, когда человек с саблей забрался на «Летучую рыбу». — Он возьмет плату за стоянку и выпишет тебе временный пропуск. Затем надо обратиться в комиссию по путешествиям и иммиграции, чтобы получить статус проживающего в стране иноземца.

— А судно можно здесь оставить?

— На ночь, наверно, не полагается, но думаю, если ему немного заплатить, все можно устроить. Знатному человеку он не посмеет отказать.

— Как мне найти Карадура?

— Я сам этим займусь. Чтобы нам не тащить вещи, как простым матросам, сделаем так: ты останешься караулить судно, а я поеду сообщу Карадуру о нашем прибытии. Пусть он позаботится, чтобы перевозка была на подобающем уровне.

Джориан не пришел в восторг от этого плана: ему было боязно остаться одному в чужом городе, не зная языка и не имея представления, куда идти. Пока он раздумывал, что ответить, инспектор выскочил на берег и снова затараторил. Затем достал несколько маленьких листков тростниковой бумаги и приготовился писать.

— Спрашивает имя и национальность, — сказал Зерлик.

С помощью Зерлика Джориан сообщал нужные сведения, а инспектор заполнял бумаги по форме в двух экземплярах. Закончив, он попросил Джориана расписаться на обоих листах.

— Будь добр, прочти, что здесь написано, — обратился он к Зерлику. — Не люблю ставить свое имя под тем, чего не могу прочесть, а пенембийские письмена смахивают на сцепленные рыболовные крючки.

Зерлик перевел документ: первичные данные о прибывшем лице, цель визита, еще кое-какие сведения. Наконец Джориан подписал. Чиновник вручил ему один экземпляр и ушел. Зерлик что-то выкрикнул, и к нему тут же кинулся мальчишка-погонщик вместе со своим ослом.

— До скорого! — крикнул Зерлик, свесившись с ослиной спины. — Хорошенько сторожи наше имущество!

Ослик потрусил по набережной, мальчишка побежал следом. Вскоре они свернули и исчезли за большими укрепленными воротами в городской стене, которые высились позади грязноватых домиков, стоящих рядком подальше от воды.

Щурясь от лучей заходящего солнца, Джориан поглядел на море, превратившееся в сморщенный ковер, расшитый золотыми чешуйками. Затем он внимательно осмотрелся кругом.

По набережной в обе стороны ходили люди, по большей части пенембийцы в фетровых шляпах. На некоторых были плиссированные юбки до колен, как у Зерлика, другие щеголяли в широченных штанах, собранных у щиколотки. Попадались федиранцы в халатах, с обмотанными головами, мелькали мальванцы в чалмах, напоминающих луковицы. Проходили и чернокожие: то паал с волнистыми волосами и бородой, в наряде из перьев, то курчавый житель тропических джунглей Бераоти — на лице шрамы от когтей, вместо одежды звериная шкура или просто кусок ткани, кое-где скрепленный и свободно облегающий тело. Покачиваясь и позвякивая колокольчиками, прошествовал нагруженный караван верблюдов.

Джориан ждал.

Ждал и ждал без конца.

Прогуливался по набережной, заглядывал в окна лавок, а временами просовывал голову в двери таверн и постоялых дворов, выстроенных возле самой городской стены. Несколько раз пытался выяснить у иразцев, как добраться к доктору Карадуру. Припомнив слова, он сумел составить простой вопрос, но в ответ каждый раз слышалась скороговорка, из которой Джориан ничего не мог понять. Тогда он остановил человека с замотанной головой и обратился к нему по-федирански.

— Ничем не могу помочь, сударь, я тоже не здешний, — вот все, что он услышал.

Джориан вернулся на «Летучую рыбу» и подождал еще немного. Зашло солнце. Он приготовил себе ужин из корабельных припасов, съел, подождал еще и пошел в каюту спать.

Наутро Зерлик по-прежнему не появлялся. Джориан гадал, что же могло произойти с юношей. Несчастный случай? Нападение? Или он намеренно бросил своего спутника?

Джориану хотелось побродить по округе, выяснить расположение ближайших улиц, но он боялся оставить без присмотра вещи, лежащие в лодке. Хотя дверь каюты и запиралась, отомкнуть ее ничего не стоило — предприимчивому воришке хватило бы шпильки. Для проверки Джориан вытащил из внутреннего кармана рейтуз согнутый кусок проволоки и без труда открыл запертую дверь. Вскрывать замки он научился, когда готовился к побегу из Ксилара.

Отыскать в незнакомом городе того, кто тебе нужен, без провожатого, без карты, не зная языка, — задача не из легких. (Хорошо еще, что Джориан никогда не слыхал, что у улиц бывают названия, а у домов — номера; иначе, не имея их, он бы, наверное, совсем растерялся. А так одним затруднением было меньше: о чем не знаешь, в том не нуждаешься.) Бывают, конечно, задачи и более опасные, скажем, зарубить дракона или сразиться с первоклассным волшебником, кто кого лучше заколдует, но и та, что досталась Джориану, была по плечу лишь самым отважным.

К соседней стоянке причалило купеческое судно, и как только путешественники ступили на берег, к ним тут же подскочил какой-то разбитной малый, предлагающий свои услуги. Однако Джориан к подобным молодчикам относился с большим недоверием: тот, кто так рьяно зазывает, скорее всего, собирается ограбить или убить.

Наступил час Зайца, а Джориан все еще не решил, что бы предпринять. Он мог бы, например, отыскать портового работника, говорящего хоть на одном из знакомых Джориану языков, может, тот подсказал бы, где найти надежного провожатого. Не исключено, конечно, что работник отправит его к какому-нибудь головорезу, с которым условился поделить добычу.

Пока Джориан сидел в кубрике, обдумывая свое положение, вдалеке показалась знакомая фигура; она медленно приближалась, покачиваясь на спине осла.

Это был смуглый худой старик с длинными седыми волосами и бородой, одетый в коричневый халат из грубой ткани и белую чалму в форме луковицы. За ним, тоже на осле, ехал юноша, следом трусил еще один ослик.

Джориан мигом выпрыгнул из лодки.

— Карадур! — закричал он.

Старик натянул поводья и с трудом слез на землю. Джориан обхватил его, как медведь, и стиснул в объятиях. Затем они отстранились друг от друга, держась за руки.

— Клянусь медными яйцами Имбала! — вскричал Джориан. — Уж больше года, как не видались!

— Неплохо выглядишь, сынок, — сказал Карадур. На среднем пальце левой руки у него блестел золотой перстень с большим круглым голубым камнем. — Солнце тебе на пользу. Загорел, как чернокожий из джунглей Бераоти.

— Десять дней без шляпы вел эту посудину. Да, кстати, ваше святейшество, корабль принадлежит вам.

— То есть как, Джориан?

— «Летучая рыба» — твоя. Она куплена в Чемнисе на твои деньги.

— Да что ты, сынок, что мне делать с этой лодкой? Я уже стар и вряд ли смогу жить рыбной ловлей. Оставь судно себе, я тебе его уступаю.

Джориан хихикнул.

— Все тот же непрактичный старик Карадур! Да я ведь тоже не рыбак. Надеюсь, ты не обидишься, если я продам лодку. Хотя… может, лучше ее все-таки оставить. Вдруг придется удирать? Когда участвуешь в твоих затеях, ничего не знаешь наперед. Но скажи мне вот что: в которую из сорока девяти мальванских преисподних провалился этот дурень Зерлик? Он должен был забрать меня отсюда еще вчера.

Карадур покачал головой.

— Легкомысленное созданье, что с ним поделаешь? Сегодня с утра я случайно встретил его во дворце, он пришел отчитаться перед королем. Увидев меня, хлопнул себя по лбу и вскрикнул: «О боги! Совсем забыл про твоего друга Джориана. Я оставил его на пристани!» Так все и выяснилось.

— Чем же он занимался целый день?

— Отсюда сразу поспешил домой, ему не терпелось узнать, вернулся ли его слуга с колесницей и лошадьми. Как оказалось, они прибыли за день до него. И Зерлика так обрадовала встреча с любимыми лошадьми, что он забыл обо всем на свете.

— Верно, его обрадовали не только кони, но и перспектива всю ночь наворачивать жен, — проворчал Джориан. — Пропади он пропадом, не желаю больше иметь дела с этим ослом.

— Что ты, он тебя просто обожает! Прожужжал мне все уши о том, какой ты прекрасный товарищ, особенно в трудную минуту — уверенный в себе, все знаешь, все умеешь. Сказал, что если ты, закончив здесь работу, отправишься в новое путешествие, он хотел бы сопровождать тебя и быть при тебе чем-то вроде оруженосца.

— Приятно, когда тебя уважают, но, по правде, Зерлик умеет только путаться под ногами. Парень-то он неплохой, но дуралей страшный. Хотя я сам, верно, еще не такое вытворял в его годы… Нам далеко? Поскорей хочу вымыться.

— Будешь жить у меня, туда сейчас поедем. Нагружай свободного осла, по пути забросим Зерлику вещи.

Отобедав у Карадура в гостинице, расположенной неподалеку от дворца, Джориан сказал:

— Если я правильно понял, ты хочешь, чтобы я исправил часы на башне Кумашара, и благодаря этому можно будет вызволить Эстрильдис. Не пойму только, какая тут связь?

— Прямо сейчас, сынок, у меня нет возможности вернуть твою супругу.

— Тогда зачем ты притащил меня сюда за сотню лье? Конечно, если заплатят неплохо…

— Но я почти уверен, что когда дело с часами успешно завершится, такая возможность появится. Малютка не выскочила замуж за другого?

— Уверен, что нет. Я послал ей записку, брат взялся передать — он был проездом в Ксиларе, продавал в чинил часы. В записке я просил, чтобы она подождала, если еще любит меня. Что я непременно что-нибудь придумаю. Но при чем же здесь починка иразских часов?

— А вот при чем. Верховный жрец Угролука как-то напророчил, что эти часы спасут город от гибели, в том случае, если всегда будут точно идти. В прошлом году они остановились; часовщик Йийим с ними не справился, и они стоят по-прежнему. Ничего удивительного, ведь Йийим — бедный родственник короля, его назначили на эту должность, потому что ему нужны были деньги, а в часах он никогда в жизни не разбирался.

— В каком состоянии находится в Иразе часовое дело?

— Да ни в каком. На весь город несколько водяных часов из Новарии, да эти огромные на башне, что смастерил твой отец. Во Дворце Познания есть ученые, пытающиеся овладеть часовым искусством. Кое-чего достигли: собрали часы, которые за день убегают вперед или отстают не более, чем на четверть часа. Дай срок, и в Иразе, думается мне, появятся свои часы, не хуже, чем у других. А пока ничего не остается, как обходиться солнечными, песочными да свечными.

— А что это за Дворец Познания? — спросил Джориан.

— Внушительное заведение, основанное сто с лишним лет назад, при… при… как же его звали?.. — Карадур прищелкнул пальцами. — Проклятье! Все хуже с памятью. А! Вспомнил: при короле Хошче. Во Дворце два отделения — Духовная школа и Реальная школа. Первая занимается искусством магии, вторая — механикой. Во Дворце есть библиотеки, лаборатории, комнаты для занятий, где ученые делятся с учениками своими достижениями.

— Как академия в Оттомани, только размах побольше.

— Вот-вот, сынок. Правда, академия… хм… академия изучает главным образом литературу и теологию, а Дворец Познания не брезгует вопросами чисто практическими. Я сам преподаю в Духовной школе.

— Теперь припоминаю. Я, похоже, слышал о вашем Дворце, когда изучал в академии стихосложение. Это не у вас разработали ветряную мельницу последнего образца?

— Да-да. Но теперь Дворец Познания уже не тот, что прежде.

— А что такое? — спросил Джориан.

— Хошча и его преемники живо интересовались науками, и духовными, и материальными. Они щедро снабжали Дворец деньгами, и наука шагнула далеко вперед. Позднее короли заметили, что их возможности все же ограничены, несмотря на все научные достижения, и виной тому человеческая природа. Сколько ни совершенствуй ослиную и лошадиную упряжь, чиновники все равно берут взятки, воруют и притесняют народ. Можно заговорить оспу, но нельзя излечить короля от пороков, безрассудства и заблуждений. Лучшая конструкция водяного колеса не избавляет Его Величества от родни, пытающейся отравить его и захватить трон.

— Дай вам волю, вы весь мир наводните механизмами, будет как на том свете, куда души попадают после смерти и где все делают машины. Помнишь, я заглянул туда мельком, когда бежал из Ксилара?

Карадур, пожав плечами, продолжал:

— Короче, короли заметили, что жизнь стала в некоторых отношениях удобнее, и только счастья не прибавилось. Тогда они начали терять интерес к Дворцу Познания. Последние полвека вложения постепенно уменьшались. С тех пор как лет тридцать тому назад был изобретен телескоп, наука, можно сказать, стоит на месте.

Учреждение сейчас возглавляет некий Борэ — неуч и бездельник, совершенно непригодный для этой должности. После пророчества насчет часов король и его приближенные очень разволновались: часы-то неисправны. Король возложил всю ответственность на Борэ. Борэ, в свою очередь, переложил ее на декана Реальной школы, а уже тот — на часовых дел мастера Йийима. Дело кончилось ничем.

Никто из этих господ не желает признать, что должности во Дворце следует распределять в соответствии с заслугами и ученостью. Иначе они, глядишь, сами расстались бы с теплыми местечками. Утверждают, будто ученые — люди с предубеждениями, вечно им все кажется невозможным, здраво судить о науках, таящих столько неожиданного, может только дилетант благородного происхождения. Так и идет месяц за месяцем, болтовни много, толку никакого.

В прошлом месяце его величество устроил преподавателям Духовной школы торжественный прием. Потчевал нас какими-то немыслимыми деликатесами. Чего стоило блюдо из язычков фатуливы, птички из далекого Буранга! Любит же король поесть, клянусь богами Мальваны! Я привык к простой пище, и на приеме не очень-то интересовался экзотическими блюдами, а вместо этого воспользовался случаем, чтобы поделиться с Его Величеством кое-какими мыслями. Дал ему понять, что, обладай я полномочиями Борэ, часы на башне очень скоро были бы в исправности.

Сперва мы все ходили вокруг да около, я осторожничал: королю ведь не выскажешь прямо, что думаешь. Да и король, если он не глуп, не раскроет всех своих соображений простому человеку, как я. Король Ишбахар, как выяснилось, не лишен здравого смысла, стоит отвлечь его от чревоугодия. Он согласился, что с этими часами, не желающими отсчитывать время, надо что-то делать. С другой стороны, он не может просто взять и уволить Борэ, у которого есть влиятельные друзья среди знати. Да и что за повод? Жалоба младшего преподавателя, притом иноземца.

Наконец мы пришли к соглашению. Король обещал назначить меня на особую должность, которая называется Друг короля. По сути она означает мальчика на побегушках, зато позволила мне сделать распоряжения насчет починки часов.

— Если часы заработают, — сказал король, — я пошлю Борэ на пенсию, а ты займешь его место.

Воспользовавшись правами, которые дает моя новая должность, я послал за тобой Зерлика. Где ты, я приблизительно определил при помощи колдовства.

— Но как это поможет вызволить мою девочку из ксиларской золоченой темницы?

— Разве не понятно, сынок? Как ректор Дворца Познания, я смогу направить усилия ученых и волшебников в полезное для нас русло. С их помощью нам наверняка удастся похитить твою жену из Ксилара. Представь себе, лучшие умы…

— Странно, что ты сам не придумал никакого волшебного способа.

— При теперешнем положении дел это невозможно. Декан Духовной школы, Фахрамак, мало чем отличается от Борэ или Йийима. Беспокоится, как бы я его не вывел на чистую воду, и поэтому дал мне глупейшее задание, какое только мог выдумать: я должен составить словарь языка, на котором говорят черти пятой реальности. Иногда Фахрамак заглядывает ко мне проверить, не занят ли я, чего доброго, каким-нибудь другими исследованиями.

— А что бы ты сделал для освобождения Эстрильдис, если б тебе не мешали?

— По-моему, ничего не придумать лучше волшебных летающих предметов. Ты слышал, конечно, о метлах и коврах-самолетах? В метлу или ковер вполне можно вселить демона и даже заставить его подняться в воздух. Только далеко с ним не улетишь.

— Почему?

— Они петляют, переворачиваются, кружатся, будто падающий лист, словом, безобразничают, как могут, и летающий предмет рвется или ломается, так и не успев стать приличным самолетом. Во Дворце сейчас есть группа ученых, которые трудятся над этой проблемой. Если ты починишь часы, в моей власти будет привлечь к работе еще сколько угодно исследователей, и я не сомневаюсь, что вскоре мы достигнем цели.

— Кто мне платит? — спросил Джориан. — И сколько?

— Я заплачу из особого фонда, которым располагаю как Друг короля. Тебя устроит пол пенембийской короны в день?

— Сколько в новарских деньгах?

— Пенембийская корона соответствует двум с половиной ирским маркам, а ксиларскому льву — шесть корон.

— В таком случае полкороны в день — плата подходящая.

— Это не так много, как поначалу кажется: жизнь в таких крупных городах дорогая. Будет не хватать, не стесняйся, скажи.

— Мне кажется, на первую выручку неплохо бы обзавестись какой-нибудь местной одеждой, чтобы не так выделяться.

Карадур внимательно поглядел на него.

— Это дело непростое. Одежда несет здесь политический смысл.

— Да ну! Как это?

— У нас две партии болельщиков — Штаны и Юбки.

— Как ты сказал? Партии болельщиков?

— Да. Пожалуй, расскажу по порядку. Начать с того, что жители Ираза — самые азартные болельщики на всем белом свете. Их любимый вид состязаний — скачки. На каких только зверях тут не соревнуются, даже на черепахах!

— Что? Оседлали бы лучше улиток, еще увлекательнее.

— Тут не до шуток, сынок. Они садятся на гигантских черепах, отловленных где-то на островах, и те ползают по ипподрому. Болельщики разделены на две группировки, знаком отличия является одежда. Одна группировка носит юбки в складку, вроде той, что ты видел на господине Зерлике, другая — брюки. Редкое состязание обходится без потасовок между Штанами и Юбками. Тут и поножовщина, и прочие безобразия. Драки случаются и вдали от ипподрома, когда нет скачек.

— При чем же здесь политика?

— Страсти кипели, росла сплоченность внутри группировок, и те быстро приобрели политическую окраску. Пожалуй, Штаны можно назвать либералами, а Юбки — консерваторами, ведь юбки — одежда более традиционная. Брюки начали носить только в прошлом столетии, переняв покрой у мальванцев.

— Тогда мне волей-неволей придется записаться в либералы, — сказал Джориан. — Не хочу носить юбку! А на чьей стороне король?

— Принято считать, что он придерживается нейтралитета, так как группировки имеют общественный статус и располагают отрядами городского войска. На деле он больше тяготеет к Юбкам: они на все лады превозносят абсолютную монархию, тогда как Штаны хотят ограничить ее, создав выборный совет. Штаны сейчас в немилости: от них отделилась фракция диссидентов, которые покинули Ираз и теперь, по слухам, подстрекают к мятежу крестьян. Так что лучше бы тебе нарядиться консерватором.

Джориан упрямо покачал головой.

— Буду ходить в брюках: в юбке неловко как-то. К тому же поддувает. Тебе придется объяснить королю, что одежда не имеет для меня политического значения, я ведь чужеземец.

Карадур вздохнул.

— Попробую. Как я уже говорил, король Ишбахар — человек здравомыслящий, если оторвать его от гурманских удовольствий.

Глава 4

Часовых дел мастер

Джориан в новых иразских шароварах стоял во внутреннем дворе башни Кумашара, закинув голову и щурясь от яркого света.

— Клянусь медным задом Вэзуса! — воскликнул он. — До часов, верно, этажей тридцать. Выходит, мне предстоит каждый день подыматься на тридцать маршей по лестнице, а потом спускаться?

— Нет, сынок, — успокоил его Карадур. — Башню построили во времена Шаштая Третьего, и сперва рабочим приходилось преодолевать семьдесят с лишним этажей, чтобы поддерживать огонь маяка. Многие умирали от разрыва сердца, поэтому Хошча, основав Дворец Познания, велел ученым изобрести способ доставки людей и грузов на башню и обратно. Пойдем со мной, сам посмотришь.

Они приблизились к зданию с северной стороны; огромная тиковая дверь сверху и по бокам была украшена скульптурами драконов, львов и грифонов. Солдат, который стоял возле двери, прислонившись к стене, выпрямился и загородил собою дверь, встав на вытяжку и звякнув наголенниками. Затем гаркнул что-то по-пенембийски.

Карадур вглядывался своими близорукими глазами.

— А! — сообразил он и ответил на том же языке. — Вот!

Старый мальванец достал пергаментный свиток и вручил его солдату. Листок надо было держать двумя руками, иначе он скручивался; читая документ, охранник выпустил алебарду и неловко придерживал ее согнутой рукой. Наконец пергамент с шумом свернулся в трубку, и Карадур получил его назад.

— Проходите, господа! — сказал солдат и в знак приветствия поднес кулак к бронзовому нагруднику.

Он с лязганьем повернул большую медную ручку и отворил створку тиковой двери. Заскрипели петли.

Внутри было пыльно и мрачно, как в пещере. После яркого солнца казалось темно, хотя на каждом этаже были окошки, пропускающие свет — правда, довольно тусклый из-за накопившейся на стекле грязи.

Справа виднелась главная лестница. Будто выросшая из пола, она спиралью обвивала башню; на этажах имелись лестничные площадки, откуда можно было попасть в многочисленные каморки, встроенные в здание. Лестницу окружало пустое пространство, уходящее в сумрачную высь.

На первом этаже заметны были кое-какие части механизма — свисающие сверху цепи, веревки и сбоку мельница с конным приводом. Мельница представляла собой вертикальную ось с поперечиной наверху. С концов поперечины свешивались сбруя и хомут. Упряжь болталась просто так, мельница бездействовала.

— Что это? — спросил Джориан.

— Стрелки движет вода, поэтому, когда часы ходят, надо ежедневно перекачивать воду из ямы в резервуар наверху. Видишь мельницу? В нее впрягается пара мулов, они вращают ось, за счет всех этих колес и цепочек насос приходит в действие. Да ты сам лучше меня разберешься. После того, как часы встали, мулам нашли другое применение. Привет, Сейхол!

В углу зашевелилась куча тряпья, из-под которой показался сонный рабочий. Он поднялся с полу, и на его коричневом лице прорезалась улыбка, обнажившая ряд кривых желтых зубов.

— А, доктор Карадур! — воскликнул рабочий и сказал еще что-то по-пенембийски.

«Верно, спросил, надо ли ему наверх», — подумал Джориан.

— Да, — сказал Карадур. — Сколько ты весишь, сынок? — спросил он Джориана.

— Был сто девяносто, когда взвешивался последний раз. Когда переваливаю за двести, начинаю расстраиваться. А в чем дело?

— Нужен противовес.

И снова обратился к служителю лифта:

— Ну, скажем, триста двадцать пять.

Сейхол потянул за свисающий шнур; тихонько зазвенел колокольчик.

— Ты тоже заходи, — сказал Карадур. Чародей шагнул в большую деревянную коробку с открытым верхом, футов шести в длину и в ширину; со всех сторон в ней были прибиты поручни, а над головами возвышалось нечто напоминающее портал крана. К этому сооружению была прикреплена цепь, уходящая вверх за предел видимости.

Сейхол ухватился за другой шнурок и дернул тринадцать раз с небольшими промежутками. Затем снова потянул за первый шнур — дважды. Зазвенел колокольчик.

— Что это он делает? — спросил Джориан.

— Подает сигнал тем, кто наверху, чтобы загрузили в другую кабинку противовес — триста двадцать пять фунтов, сколько мы с тобой вместе весим. Держись покрепче!

Джориан вцепился в ближайший поручень; кабинка, качнувшись, поползла вверх.

— Клянусь золотой бородой Зеватаса!.. — воскликнул он, глядя вниз через бортик.

— Не делай резких движений, — предупредил Карадур, — а то кабинка закачается, как маятник.

Лифт подымался, исчезали где-то внизу ступеньки лестниц и каморки. Стены медленно приближались: башня имела форму конуса. На шестнадцатом этаже мимо них проехала вниз еще одна кабинка, нагруженная чугунными гирями. Сверху все громче раздавался шум шестеренок и храповиков.

Кабинка остановилась; Карадур проворно вылез из нее; Джориан — следом. Двое потных, мускулистых иразцев отдыхали: они только что приводили в движение маховые колеса, вращая рукоятку коленчатого рычага.

Ось, на которой сидели эти колеса, соединялась зубчатой передачей с огромным цепным колесом, установленным на самом верху, в центре башни. С одного конца цепи, перекинутой через колесо, свисала кабинка лифта, доставившего Джориана с Карадуром наверх, а с другого конца — нагруженная кабинка, которая встретилась им по пути. Зубчатую передачу запирала собачка.

Джориан присвистнул и, поежившись, поглядел вниз.

— Ни разу в жизни так не пугался, даже когда принцесса Яргэли, лежа со мной в кровати, превратилась в ползучее чудовище.

— Это ты-то испугался, сынок? — удивился Карадур. — По-прежнему любишь на себя наговаривать?

Джориан улыбнулся через силу.

— Теперь не так часто, ваше святейшество. Да и вряд ли эти ребята понимают по-новарски.

Он подошел к окну. Внизу раскинулся Ираз; широкие прямые проспекты, удобные для процессий, прорезали паутину маленьких улочек и бульваров, расходящихся в стороны под разными углами. На фоне красных черепичных крыш ослепительно сверкали на солнце металлические купола храмов и других общественных зданий — словно драгоценные камни, рассеянные по красному покрывалу.

— Вот это да! — изумился Джориан. — Скажи, Карадур, вон там — королевский дворец? А вон тот — храм Угролука? А там Дворец Познания? А где наше жилище?

Карадур назвал наиболее заметные здания.

— Странно, — сказал Джориан, — что король не хочет слегка пополнить казну, пуская сюда народ за небольшую плату полюбоваться видом.

— Один из его предшественников пускал. Но молодые люди, страдающие от несчастной любви, повадились прыгать отсюда, и вход в башню пришлось закрыть. Пойдем, если насмотрелся.

Старик повел Джориана вверх по узкой лестнице на следующий этаж, загроможденный часовыми механизмами. Они увидели подымающийся лифт, такой же, как тот, что довез их до середины башни, — только поменьше.

— Везет топливо для маяка, — пояснил Карадур. — А вот и Йийим.

Поблизости кто-то стучал по металлу. Тут из-за огромного колеса показался маленький, похожий на гнома, человечек с седеющей бородкой. В руке он держал молоток, которым только что стучал по медному зубчатому колесу.

— Здравствуй, Йийим, — обратился к нему Карадур. — Это Джориан из Кортолии, его пригласил король для починки часов. Джориан, позволь представить тебе часовщика Йийима.

Йийим стоял подбоченясь, глядел на них и не говорил ни слова, только дышал, со свистом выпуская воздух через нос. Затем отшвырнул молоток, и тот с грохотом упал на пол.

— Чтоб ты провалился, старый подхалим! — крикнул он визгливо. — Отродье черта и свиньи! Всюду тебе надо сунуть нос, недоделок! — Он прибавил еще несколько красочных выражений, непонятных Джориану из-за плохого знания языка. — Наконец выгорело, да? Не зря старался? Думаешь, я покажу этому шарлатану, как работают часы? А когда они пойдут, все скажут, что это его заслуга, так? Хочешь лишить меня места? Ну, хорошо же, разбирайтесь, как знаете, от меня не услышите ни слова! Если вас обоих накрутит на колесо и перемелет, тем лучше! Чтоб вас сверху боги обоссали!

Йийим скрылся, двинувшись вниз по лестнице. Зашумел лифт, увозящий часовщика.

— Сдается мне, когда этот парень наверху в башне, внизу лучше не стоять, — сказал Джориан. — Неровен час, сбросит что-нибудь.

— Да нет, он не опасен. Если у тебя все получится с часами, Ишбахар пошлет его на пенсию. Не захочет же он лишиться пенсии, зачем ему неприятности?

— Да? Хм-м… Ты уже, помнится, раз понадеялся на чью-то честность и благоразумие. Я видел, что из этого вышло — Джориан подобрал молоток. — Хоть один инструмент. Здесь на стене полка для инструментов, но она пустая.

— Все, что было, либо потерялось за последние годы, либо украдено, — сказал Карадур. — Тебе придется обзавестись новыми.

— Прежде надо посмотреть, что тут за часы…

Целый час Карадур, скрестив ноги, сидел на полу, погруженный в раздумье, а Джориан обстукивал, осматривал и ощупывал механизм часов. Наконец он заявил:

— Давно уж я не занимался часами, но здесь задачка проще твоей бороды. Я понял, почему они встали.

— В чем же причина, сынок?

— Причина не одна. Во-первых, согнулась спусковая собачка. Во-вторых, по этой шестерне, очевидно, кто-то сильно ударил и испортил зубец. В-третьих, масло в подшипниках подсохло и загустело, уже из-за одного этого колеса бы не вертелись, даже если б остальное было в порядке.

— Сможешь исправить эти погрешности?

— Думаю, да. Сперва надо заказать инструменты. К кому в Иразе лучше всего с этим обратиться?

* * *

На двадцать третий день месяца Оленя во дворе башни Кумашара появилась процессия. Впереди шел оркестр. За ним — рота королевской гвардии; один взвод был вооружен пиками, другой — саблями, третий — арбалетами. Следом несли королевский паланкин — не рабы, а самые знатные придворные, некоторые в юбках, другие в штанах. Шествие замыкали кавалеристы.

Придворные опустили палантин перед главным входом. Занавески шатра раздвинулись, и военные тут же загремели оружием в знак приветствия, а все остальные упали на одно колено. Из паланкина медленно выбирался неимоверно толстый человек в белом, расшитом золотом одеянии и кудрявом парике, на котором красовалась корона с изображением змеи. Он пыхтел и сопел, чувствовалось, что каждое движение стоит ему труда.

Кое-как отдышавшись, король Ишбахар поднял вверх руку, и на солнце засверкал огромный рубиновый перстень с печатью, надетый у него на среднем пальце.

— Поднимитесь, добрые люди! А, доктор Карадур! — тонким голосом и, как всегда, с одышкой произнес король.

Он заковылял навстречу старику. На пути ему попалась лужа, оставшаяся от вчерашнего дождя, но кто-то из господ придворных живо набросил на нее свой плащ.

Карадур поклонился.

— Это и есть тот самый… господин… — начал король.

— Джориан, ваше величество, — подсказал Карадур.

— Господин Джориан? Рад познакомиться… хых, хых… Ну что, сударь мой, часы пошли?

— Да, мой король, — ответил Джориан. — Хотели бы взглянуть, как работает механизм?

— Да, разумеется. Лифт не поломан?

— Нет, сир.

— Мы надеемся, что все его части прочны и в полном порядке, мы ведь далеко не мотыльки… хых, хых… Ну что ж, пойдемте, пойдемте.

Король, не переставая пыхтеть, двинулся к двери. К его прибытию на первом этаже наскоро подмели и вымыли пол. Вокруг мельничного столба ходили мулы, а погонщик время от времени хлестал кнутом то одного, то другого. Гремели сбруи и оглобли. Король вошел в кабинку лифта.

— Доктор Карадур, — сказал он. — Мы не можем позволить человеку столь почтенного возраста подниматься на тринадцатый этаж пешком, ты поедешь с нами. И господин Джориан тоже, как же без мастера?

— Ваше Величество! — подал голос один из придворных (это был высокий худощавый человек с острой седой бородкой). — Я не хочу обидеть господ Карадура и Джориана, но, по-моему, вам опасно отправляться в лифте без телохранителя.

— Что ж… хых, хых… Отберите одного солдата покрепче, и хватит.

— Если выдержит лифт, сир, — предупредил Джориан.

— А сколько он выдерживает?

— Точно не знаю, но боюсь, мы втроем — это предел.

— Ладно, за минуту похудеть мы все равно не сумеем. Полковник Чивир?

— Слушаю, ваше величество, — отозвался самый блестящий из офицеров; он был поразительно хорош собой и ростом с Джориана.

— Выделите группу солдат, которые будут подниматься на башню по лестнице. Пусть не отстают и не выпускают лифт из вида. Да смотрите, отбирайте сильных и здоровых! А то еще начнут валиться с ног на полпути… Хых, хых.

Как и помещения башни, служитель лифта Сейхол был в этот день опрятнее обычного. Он подергал за шнурки, и лифт со скрипом пополз вверх. Солдаты двинулись по лестнице, звеня оружием и стараясь держаться вровень с лифтом.

Наверху король выбрался из кабинки, которая при этом сильно покачнулась. Изнемогая от одышки, он стал подыматься по лестнице туда, где находились часовые механизмы. Вслед за ним порог комнаты один за другим переступили красные, потные, запыхавшиеся солдаты.

Механизмы во всю работали, производя сильный шум. На первом этаже была запущена мельница с конным приводом, она вращала вал, приводящий в действие насос, который качал воду из ямы в резервуар наверху. Из этого резервуара вода по трубе текла к большому колесу, увешанному по краю ведрами. Когда очередное ведро наполнялось, спусковая собачка освобождала колесо, оно поворачивалось, и под струю попадало пустое ведро. На середине пути ведра наклонялись, вода выливалась в желоб и по нему стекала в яму. Ведерное колесо приводило в действие систему шестерен, соединенных со стрелками часов на всех четырех стенах башни. При помощи другого механизма часы отбивали время.

— Давно уж мы здесь не бывали… хых, хых, — громко сказал король Ишбахар, стараясь перекричать плеск воды и лязг металла. — Объясни ты нам, пожалуйста, любезный господин Джориан, в чем тут дело.

Джориан уже довольно бегло говорил по-пенембийски, хотя и с ошибками. В затруднительных случаях на помощь приходил Карадур, и Джориан вкратце описал королю принцип работы часов. Пока он говорил, в комнату вошла группа знатных господ, доставленных следующим лифтом.

— Ты, наверно, знаешь доктора Борэ, Джориан, — сказал король. — Он ректор Дворца Познания. По крайней мере, сейчас.

Борэ, пузатый, седобородый господин в юбке, поклонился Джориану и бросил прищуренный взгляд на Карадура. Кланяясь, он пробормотал что-то себе под нос, но Джориан не разобрал, что именно.

— Извините, — обратился ко всем король. — Нам хотелось бы обсудить с ним кое-какие планы, касающиеся нашего города. Ведь лучшего места для этого не придумать: отсюда весь город виден как на ладони и карты не нужно.

Король заковылял к окну и там стал оживленно говорить что-то Борэ, указывая пальцем вниз то в одну, то в другую точку. К Джориану обратился толстячок в брюках, годами несколько старше него.

— Прошу прощения, господин Джориан. Мое имя Вег, я предводитель партии Штанов. Судя по одежде, ты человек передовых взглядов, каких придерживаются члены моей почтенной организации. Получив пенембийское гражданство, ты, вероятно, захочешь…

— Что, Вег, уже агитируешь? — сказал высокий худощавый вельможа с острой седой бородкой. — Нехорошо получается.

— Кто смел, тот и съел, — усмехнулся Вег.

— Извините, господа, — вмешался Джориан. — Я не понимаю иразская политика. Объясните, пожалуйста.

Вег улыбнулся.

— Это господин Амазлук, предводитель партии Юбок. Ему, само собой, хочется зачислить тебя…

— Вот еще! — возмутился Амазлук. — Бедняга в Иразе совсем недавно. Конечно, ему ничего не известно о славных традициях нашего прошлого, которые поддерживает и так высоко ценит моя партия. Мой тебе совет, молодой человек, если хочешь здесь вращаться среди людей достойных, не носи больше этой варварской одежды, этой части туалета.

— Тебе не кажется, Амазлук, что ты встрял в нашу беседу? — сказал Вег. — Не лезь не в свое дело, дай спокойно поговорить с господином Джорианом.

— Это мое дело! — вскричал Амазлук. — Когда я вижу, как ты морочишь голову молодому чужеземцу, ничего не понимающему…

— Морочу голову! — возмутился Вег. — Ну, знаешь!

— Господа, господа! — вмешались другие придворные, разводя в разные стороны разозлившихся предводителей.

— Во всяком случае, — заявил Амазлук. — В моей партии не водится изменников, сбежавших в провинцию подымать бунт!

Он повернулся кругом и гордо удалился.

— Что он говорил? — спросил Джориан с наивным видом.

— Он имел в виду этого негодяя Мажана, лидера группы диссидентов, который был членом моей почтенной организации, пока мы его не исключили. Никуда не денешься от экстремистов, жаждущих кровопролития, в семье не без урода. У нас вот — Мажан.

— Да?

— Видишь ли, Джориан, мы, то есть партия Штанов, держимся золотой середины. Мы за выборный королевский совет, наделенный законодательной властью. Нам чужды обе крайности, существующие в Иразе: и консерваторы вроде Амазлука, враги прогресса, от которых попахивает плесенью; и маньяки вроде Мажана, которые вообще отменили бы монархию. Кроме нас, в Иразе нет здравомыслящих людей.

— Что такое? Мажан убежал?

— Он и несколько его сторонников исчезли. Ходят слухи, будто они сбежали из города, когда провалилась попытка Мажана занять мое место. С тех пор их никто не видел. У меня есть подозрение, что все это дело рук богатых молодчиков Амазлука, они выследили группу Мажана и, явившись на какое-нибудь тайное совещание, всех их перерезали, а уж потом состряпали историю о побеге, чтобы опозорить партию Штанов. Когда…

— Господа! — пропыхтел король. — Мы, пожалуй, уже насмотрелись. Давайте спустимся во двор, нам надо кое-что вам сказать.

Когда все оказались во дворе, королевские гвардейцы расступились и король Ишбахар встал в середине образованного пустого пространства.

— Мы имеем удовольствие объявить, — сказал он, — что за особые заслуги перед нашей короной и государством доктора Карадура из Мальваны и господина Джориана из Кортолии, усилиями которых были починены часы на башне Кумашара, мы назначаем первого ректором Дворца Познания, а второго нашим новым часовщиком. Доктору Борэ и часовщику Йийиму за верную многолетнюю службу присуждается пенсия. Доктор Борэ назначается почетным членом комиссии по планированию городского строительства.

— Кто сказал, что я хочу быть часовщиком? — прошептал Джориан Карадуру.

— Не волнуйся, сынок. Должен же ты чем-нибудь заниматься, пока я пытаюсь вернуть твою жену, а жалованье щедрое.

— Ну, ладно. А Борэ, похоже, не в восторге от того, что его отправили на пенсию.

— Ничего удивительного: его доход уменьшится вдвое. За почетное членство жалованья не платят.

— Тогда надо держать ухо востро, у нас еще один враг.

— Ты слишком уж мнителен…

— А теперь, господа, — сказал король, — пора домой, в наше бедное жилище. Доктор Карадур и господин Джориан, имеем удовольствие просить вас сегодня отобедать с нами.

Джориан с Карадуром проехали через огромные ворота и попали на территорию дворца, окруженную стеной. На воротах сверху торчали железные колья, на один из них была насажена человеческая голова.

— Врата Счастья, — пояснил Карадур.

— Этот парень наверху, похоже, не очень-то счастлив, — заметил Джориан, показывая на голову.

— А, этот! Здесь по традиции выставляют головы преступников.

— Врата Счастья, ну и название! У кого-то была богатая фантазия.

— Ты прав, сынок. Однако теперешний монарх — человек мягкий и жалостливый, поэтому в последнее время здесь редко увидишь больше одной головы. Консерваторы ворчат, что такое милосердие поощряет злоумышленников.

Прибыв во дворец, король отпустил вельмож, которые несли паланкин. Джориана и Карадура проводили в личную королевскую столовую, где они и откушали вместе с королем, можно сказать, без посторонних, если не считать двоих стражников, стоявших в углах, секретаря, делавшего на листке заметки, и слуги, который обязан был пробовать еду.

После обмена любезностями Джориан упомянул в разговоре о пиратах из Альгарта, встретившихся ему во время путешествия.

— Мне показалось, — заметил он, — что у здешних берегов они нахальнее, чем где бы то ни было. Ваше Величество, верно, знает, какие следует принять меры.

Король Ишбахар заметно погрустнел.

— Герекит, — сказал он секретарю, — напомни мне переговорить с адмиралом Кьяром. Ах, если бы мы только могли уговорить этих негодников честно трудиться и жить, как все люди! — снова обратился он к Джориану. — Неблагодарные! Знаешь ли ты, до чего обнаглели эти мошенники? Им, видишь ли, мало тех даров, которые они получают ежегодно. Требуют еще!

— Так Ваше Величество, что же, платит им д… да… — Джориан осекся, почувствовав, как Карадур ударил его под столом по голени, — Я хотел сказать… ваше правительство выплачивает этим господам некоторые суммы…

— Можно сказать, что так. Да, так оно и есть. Я знаю, жесткая политика имеет свои плюсы. Мы не раз обсуждали это на заседаниях. Но наш выдающийся философ Реббим считает, что альгартийцев нельзя осуждать. Их архипелаг — скопление бесплодных, изрезанных морем скал, на которых трудно что-нибудь вырастить. У жителей этой суровой страны нет иного выхода, им остается либо пиратствовать, либо умереть с голоду. Поэтому ежегодные выплаты, обеспечивающие неприкосновенность наших судов, мы сочли наиболее человечной и великодушной мерой.

Кроме того, выплаты сперва составляли лишь крохотную долю той суммы, что выделялась ранее на усиление нашего флота. Знаете, сколько сейчас получает в день загребной на галере? Три монеты! Есть же ненасытные люди. — Король покачал головой, и щеки при этом затряслись. — Но давайте переключимся на что-нибудь более приятное. Попробуйте носорожьей печенки с соусом из мозгов миноги. Вот увидите, вы никогда еще не ели ничего подобного… хых, хых.

Джориан попробовал.

— Должен сознаться, вы правы, — сказал он, мужественно проглатывая печенку. — Ваш покорный слуга и впрямь ничего похожего не едал. Но, хотя желание Вашего Величества для меня закон, я, что называется, дошел до точки: жевать могу, глотать нет. Наелся до отвала.

— Шутишь! Такой рослый, здоровый парень? Да сколько ты съел? Птичке впору. И та долго не протянет.

— Смотря какая птичка, сир. За обедом я обычно съедаю раза в три меньше. Это как в истории о короле Фузиньяне и зубах Гримнора, помните, я рассказывал?

Щеки короля затряслись от смеха.

— Ах, Джориан! Если бы боги послали мне ребенка, хотел бы я иметь такого сына, как ты!

Джориан взглянул на него с изумлением.

— Ваше Величество, я безмерно польщен. Но… — Он вопросительно поднял бровь.

— Господин Джориан недавно в Иразе, сир, к тому же он день и ночь трудился над часами. Ему не известно, в каком положении оказалась наша династия.

— Положение, как выразился наш деликатный доктор, очень простое. У нас было несколько жен, две из них и сейчас живы. Но из всех этих женщин лишь одна принесла мне ребенка, который умер во младенчестве. У нас имеется двое недостойных племянников, и одному из них нам, судя по всему, придется передать корону.

Но давайте поговорим о чем-нибудь более веселом. Через три дня наступит праздник Угролука, а с ним — главные скачки года. Для вас, ученые господа, будут специально отведены места на ипподроме, прямо под королевской ложей. Там безопаснее, мало ли, эти Юбки со Штанами снова развоюются.

Король со вздохом поглядел на тарелки, все еще полные еды.

— Если бы мы только могли весь вечер просидеть за столом, предаваясь невинным удовольствиям и ни во что не вмешиваться. Но, увы, мы должны пойти вздремнуть, а потом нам предстоит разбираться в скучнейшем судебном деле. Эх, горе быть королем!

Знаешь, Джориан, а ведь в юности мы подавали надежды как ученый. В библиотеке все еще хранится наш труд по пенембийской фонетике времен Джуктара Великого. Но, увы, все это осталось далеко позади. Не так давно мы попробовали писать мемуары, но государственные дела съедают столько времени, что мы не добрались еще и до третьей главы.

— Я вас понимаю, — сказал Джориан. — Я и сам жалею порой, что не стал ученым, как доктор Карадур. Когда-то, еще в Оттомани, я учился в академии, но после так и не смог всерьез приняться за учебу: все скитался по разным краям, так уж сложилась жизнь.

— Ну, теперь ты здесь, у нас, — ответил король, — и мы уверены, что все можно устроить. Ну что ж, нам пора. Всего хорошего, друзья.

— Он похож на добродушного старого селезня, — сказал Джориан позднее.

— Да, добродушия у него не отнимешь, — согласился Карадур. — Только вместо того, чтоб управлять государством, он набивает себе живот, и характера никакого — бесхребетен, как студень. С чисто моральной точки зрения я одобряю его миролюбивый настрой, но боюсь, для нашего жестокого мира Ишбахар слишком непрактичен.

Джориан улыбнулся.

— Ведь ты сам вечно укорял меня за юношеский цинизм. Твое выражение, помнишь? А теперь и твои взгляды стали жестче.

— Видимо, твое желчное мировосприятие оказалось заразным, и я отчасти его перенял. Что касается короля Ишбахара, он не так плох, пока в королевстве все идет гладко. Если же наступит критическая минута… что ж, тогда посмотрим.

— А этот парень, Мажан, не может его сбросить? Едва ли такая размазня, как Ишбахар, просидит долго.

— Мажан пожил в Новарии и воротился оттуда, набравшись благородных мыслей, хочет установить республиканскую власть по образцу Виндии. Нелегкую он выбрал себе задачу: чиновники Ишбахара привыкли к атмосфере всеобщей продажности и угнетения. Будем надеяться, что у Мажана ничего не выйдет.

— Почему? У виндийцев дела идут не хуже, чем у других. А здесь, насколько вижу, хорошего мало.

— Речь не об идеях Мажана, сами по себе они не так плохи. Все дело в самом Мажане. Я его знаю. Это талантливый энергичный идеалист, но он полон ненависти, в нем кипит мстительная варварская злоба. Хвастал как-то, что когда он придет к власти, на Вратах Счастья будет красоваться не одна голова, а тысяча. Поговаривают, будто он даже собирается призвать на помощь дикие племена федиранцев.

— Жаль, что идеи нельзя как-нибудь отделить от их носителей, — заметил Джориан.

— Да. Об этот камень разбилось в прах множество благороднейших политических замыслов. Мажан мог бы провозгласить самую передовую в мире конституцию, но что проку в том иразцам, если он начнет сотнями рубить головы? А он начнет непременно, как только дорвется до власти.

— Вот и выбирай, — сказал Джориан, — либо добрячок король, смахивающий на студенистую массу, либо одаренный, но кровожадный господин Мажан. Все равно что выбирать между виселицей и топором.

— Ты прав. Но так уж устроен мир.

Глава 5

Подземный ход короля Хошчи

Утро двадцать шестого числа выдалось хмурым, предвещающим осенний дождь. В устье реки Льеп, словно кучка водяных насекомых, сновали от одного берега к другому маленькие суда, перевозившие в Жактан тысячи иразцев.

Джориан и Карадур свернули с жактанской набережной. В конце улицы, на которой они оказались, начинались земли храма Нубалиаги. Добравшись до них, Джориан и Карадур вместе с людским потоком двинулись вправо и вскоре подошли к храму с восточной стороны.

Храм представлял собой огромное сооружение с куполами и шпилями. Серебряная обшивка куполов мягко светилась под серым небом. Вход с обеих сторон украшали скульптуры прекрасной обнаженной женщины высотой тридцать футов. Это были статуи Нубалиаги, одна изображала богиню натягивающей тетиву лука, вторая — льющей воду из кувшина.

— Та, что слева, разгоняет затмение, — пояснил Карадур, — а вторая управляет приливом и отливом.

Джориан остановился взглянуть на статуи.

— Забавно, — сказал он. — Прошлой ночью мне приснилась женщина точь-в-точь как эта, то есть натурщица, которая позировала для этой скульптуры.

— Ну да? И что же?

— Кажется, эта дама сказала мне: «Берегись второй короны, сын мой». Одежды на ней было не больше, чем на этих статуях, а я с тех самых пор, как мы с тобой расстались в Метуро, вел на редкость добродетельную жизнь. Ну и, само собой, попробовал обнять ее, но она обратилась в дым и улетучилась. Я решил, что причина этого сна в моем неудовлетворенном вожделении, да и слова женщины показались бессмыслицей. Короче, я не придал сну особого значения и не могу теперь вспомнить, что там было еще.

— Хм. К таким вещам должен быть готов каждый. Ты же знаешь, боги… ну, словом, иногда являются смертным, такое и впрямь бывает.

— Если предупреждение богини было вроде того совета, что дал нам зеленый божок Тваша, — помнишь, в Швении? — то я вполне могу обойтись без него.

Храм стоял на возвышении, и улица, ведущая от него на восток, шла под гору. Народ двигался по улице сплошным потоком — иразцы в юбках или шароварах, женщины, с головы до ног закутанные в ткань, пришельцы из Федирана, Новарии и даже светловолосые варвары из далекой Швении, потеющие в меховой и шерстяной одежде. Среди иразцев выделялись сторонники Юбок, нарядившиеся в красное и белое — цвета этой партии, а приверженцы Штанов красовались в синем и золотистом.

— Рад слышать, что ты не даешь воли плотским желаниям, — сказал Карадур. — Это необходимая ступень, ведущая к нравственному совершенству и просвещенности духа. Может быть, ты стал последователем какой-нибудь аскетической философии или культа?

— Нет. Просто мне казалось, Эстрильдис не пришла бы в восторг, узнав, что я без нее макал куда попало свой фитиль. Такова любовь, что поделаешь. Ну, ничего, придет время, я наверстаю упущенное.

Они подошли к внешней стене ипподрома; каменные арки, выстроенные одна над другой, создавали ярусы, на которых стояли кресла. Толпа, дробясь на отдельные потоки, текла к входам.

— У нас в билете указан вход номер четыре, — сказал Джориан. — Где это?

— Направо, — ответил Карадур.

В толпу замешались торговцы, громко предлагающие свой товар — флажки, игрушечные колесницы, написанные от руки программки, еду и питье. Джориан с Карадуром отыскали четвертый вход, и толпа внесла их внутрь. Билетер, увидев королевские билеты, почтительно поздоровался с их обладателями и указал места под ложей короля, как раз напротив черты, разделяющей поле надвое.

Джориан и Карадур уселись на свои места и достали свертки, собираясь перекусить. Слева от них места занимали активные члены партии Штанов, и трибуны сплошь пестрели синим и золотым. Справа таким же образом сгрудились Юбки, окрасив трибуны в цвета своей партии — белый и красный. Политиканов разделяла узкая полоска, где сидела знать и высшие чиновники, в том числе Джориан и Карадур, но это не мешало представителям двух блоков орать друг на друга. Монотонный гул ипподрома то и дело перекрывали сочные ругательства.

Когда Джориан допивал пиво, звук фанфар возвестил о прибытии короля. Все на трибунах встали с мест, а Ишбахар проковылял в свою ложу и опустился на позолоченный трон. Затем зрители вновь расселись, король сделал знак глашатаю, и тот приготовил рупор. Король достал лист тростниковой бумаги, увеличительное стекло и начал читать своим писклявым голосом, пыхтя и останавливаясь после каждого предложения, чтобы глашатай успел проорать его слова.

Речь была нудная, но не длинная; для Джориана она свелась примерно к следующему: «…благоприятный случай… прославленный народ… доблестные соперники… блестящая подготовка… пусть победит сильнейший…»

Когда король закончил, на трибуне, занятой Штанами, кто-то поднялся и прокричал:

— Когда Ваше Величество привлечет к суду убийц Сефера?

Король передал ответ через глашатая:

— Умоляю, сударь мой, не надо об этом сейчас. Момент совершенно неподходящий. Дело расследуется…

Но слова глашатая, несмотря на рупор и его собственную луженую глотку, потонули в реве голосов.

— К ответу! К ответу! — дружно скандировали Штаны. Юбки в свою очередь заголосили:

— Долой! Молчать! Долой! Молчать!

— Кто такой Сефер? — спросил Джориан.

— Один чиновник, сторонник Штанов, он был найден убитым. Штаны считают, что его прикончила банда Юбок, а Юбки заявили, что понятия ни о чем не имеют.

Глашатай продолжал кричать, угрожающе зашевелились ряды гвардейцев, сверкающих бронзовыми латами и гребенчатыми стальными шлемами, и вопли разъяренных соперников мало-помалу улеглись.

— Первыми поставили скачки на черепахах, — сообщил Карадур, — чтобы позабавить толпу и направить мысли политиканов — если это можно назвать мыслями — в более мирное русло.

В подзорную трубу Джориан разглядел на скаковой дорожке, у стартового столбика, четырех огромных черепах. Они стояли на толстых кривых лапах, и верх панцирей приходился вровень с макушкой высокого человека. На спине у каждой черепахи было закреплено седло, сходное с верблюжьим. В седлах сидели мужчины, наряженные в пестрые клоунские костюмы.

Раздался звук трубы, и черепахи заковыляли по дорожке. В той части трассы, что находилась напротив Джориана, они очутились очень не скоро. Однако ставки делались с молниеносной быстротой.

Черепахи тащились по кругу, толпа зрителей хохотала над фиглярскими выходками наездников — двое из них были одеты в цвета Юбок, двое других — как полагалось Штанам. Чего они только ни вытворяли! Били друг друга хлопушками, крутили сальто со спины черепахи на землю и вновь запрыгивали на своих скакунов, — словом, кривлялись как могли.

— Хоть я и ношу брюки, — сказал Джориан, — Юбки мне как-то ближе.

— Да что ты, сынок! Пришелся по душе аристократический образ мыслей?

— Не в этом дело. Просто красный и белый — цвета ксиларского флага. «Красное и белое!» — таков был боевой клич ксиларцев. — Джориан вздохнул. — Жалко все-таки, что эти болваны не дали мне показать, какой из меня отличный король.

Тем временем черепахи доползли до другой стороны трассы. Они должны были пройти всего один круг, заезд был короткий. Однако зрители успели за это время прийти в хорошее расположение духа.

Следующим номером были скачки на зебрах, тоже состязание между двумя командами. Потом отряд королевской гвардии в латах, начищенных до зеркального блеска, маршировал по кругу под музыку военного оркестра, время от времени останавливаясь и показывая упражнения с копьями.

Шестеро диких наездников-федиранцев, одетых в коричневое, проехали четыре круга на верблюдах. Затем выехала платформа на колесах, запряженная белыми быками, а на ней — позолоченная скульптура бога Угролука; впереди шествовала сотня жрецов, громогласно поющих гимн. Процессия медленно двинулась по кругу. Многие зрители стали петь вместе со жрецами. Голову бога венчали перья страуса, алые, изумрудные и золотые, в одной руке он держал серебряную молнию, в другой — луч солнца из золота.

По дорожке неуклюже протопала пара слонов короля Ишбахара, покрытых фиолетовой и золотистой тканью; животные не спешили, несмотря на крики погонщиков и удары бичей. Потом две команды состязались на единорогах.

— Теперь лошади, — сообщил Карадур, — самые быстрые из тягловых животных. Скачки на лошадях — решающий этап борьбы между Юбками и Штанами.

Напряжение нарастало. По сигналу трубы в путь тронулись четыре колесницы: две синих с золотом, две красных с серебром. Загромыхали колеса, и тут же все звуки потонули в несущемся с трибун реве враждующих болельщиков.

Заезд состоял из семи кругов. С каждым кругом росло возбуждение толпы. Когда колесницы вихрем проносились мимо, люди вскакивали с места, размахивали кулаками, визжали, рыдали, орали, брызгая слюной.

Стайка колесниц миновала первый поворот на четвертом кругу, и тут послышался грохот, на воздух взлетели обломки. Столкнулись две колесницы. По трассе катилось одинокое отвалившееся колесо; проделав полрасстояния выстрела из лука, оно остановилось и упало. Пыль рассеялась, и Джориан увидел, что по песчаной дорожке бегут люди с носилками подобрать пострадавшего. Еще он заметил, как из последних сил пытается подняться с земли раненая лошадь.

К тому времени как две оставшиеся колесницы пошли на следующий круг, рабочие почти полностью ликвидировали следы аварии. Уцелевшие соперники проносились перед глазами то в одну сторону, то, миновав поворот, в другую, ни одна колесница не могла добиться твердого преимущества. На последнем кругу они вровень перелетели через финишную черту. Когда они мчались мимо королевской ложи, Джориан не заметил преимущества ни у одного из экипажей.

Сгрудившись у края дорожки, судьи обсуждали результат скачек. Затем двое быстро двинулись по ступенькам к королевской ложе. Еще одно короткое обсуждение, и глашатай прокричал:

— Победил Палтой, из партии Штанов!

Штаны зааплодировали. Джориан обратил внимание, что пенембийцы аплодируют, хлопая в ладоши, как и новарцы, а не так, как мальцанцы, — щелкая пальцами.

С трибун, где сидели Юбки, донесся ворчливый гул.

Он нарастал, смешиваясь с криками:

— Нечестно! Нечестно!

Штаны тоже орали в ответ.

— Судьи и впрямь ошиблись? — спросил Джориан. Карадур пожал плечами.

— Я плохо разбираюсь в скачках, да и зрение неважное, таких тонкостей мне не разглядеть. Вот что, пора бы нам улизнуть отсюда.

— Почему?

— Скачки окончены, осталось только награды вручить победителям. Чутье подсказывает мне, что назревает скандал. И дождь, похоже, собирается.

— Ладно, — согласился Джориан, подымаясь с места.

Но тут по воздуху, вертясь, пролетела большая пивная кружка, которую запустил кто-то из Юбок в трибуну Штанов. Она угодила Джориану в голову и со звоном разлетелась на куски. Джориан упал назад в кресло.

— Мальчик мой! — вскричал Карадур. — Ты ранен?

Джориан покачал головой.

— Похоже, остатки моих мозгов выбить не так-то просто. Пойдем.

Он снова встал и, слегка пошатываясь, двинулся к выходу. По его лицу стекала струйка крови.

Над полоской в центре, разделяющей два враждующих блока, пролетело еще несколько предметов. Когда вся знать разбежалась в поисках укрытия, представители группировок повскакивали с мест и кинулись друг на друга, на ходу вытаскивая припрятанные кинжалы и короткие сабли. Завыли трубы. Надрывался глашатай. Послышались свистки.

Отряды сверкающих латников заметались на трибунах, орудуя древками копий и пытаясь разнять дерущихся. Часть гвардейцев продиралась к центральной ложе, где сидел дрожащий король, беспомощно размахивая пухлыми ручками. Драка охватила весь ипподром, наиболее миролюбивые зрители бежали к выходам. Стоял оглушительный шум.

Сжимая костлявую руку Карадура, Джориан пробирался сквозь давку к четвертому входу. Снаружи бушевали болельщики — хватали что под руку попадется и швыряли в противника, размахивали дубинками, пинали, кололи, били друг друга кулаками.

Джориан протискивался к главному входу, стараясь не вмешиваться в драку. Наконец он очутился у ворот и вдруг услышал позади себя пронзительный вопль:

— Смерть поганым иноземцам!

При вспышке молнии стало видно, что это визжал Борэ, бывший ректор Дворца Познания. Он обращался к группе вооруженных Юбок. За ним стоял Йийим, бывший часовщик. Загремел гром.

— Старый лиходей заколдовал нашу команду! — орал Борэ. — Это стоило нам победы!

— А этот, молодой, — его прихвостень! — добавил Йийим. — Прикончить их! Разорвать на куски!

Обглоданный скелет курицы просвистел мимо Джориана, не задев его; кусок лошадиного навоза тоже не попал. Однако булыжник из мостовой оцарапал и без того окровавленную голову Джориана, чуть не сбив его с ног.

— Бежим, сынок! — задыхаясь, крикнул Карадур.

— Куда? — спросил Джориан.

— В храм! Храм Нубалиаги! Это надежное убежище!

Они перебежали через улицу; тут как раз начался дождь. Юбки целой ватагой кинулись за ними в погоню. У подножия холма, на котором стоял храм, Карадур сказал:

— Беги, сынок. Мне не забраться на эту гору.

— Я тебя не оставлю…

— Говорю тебе, беги! Я стар, а у тебя еще много лет впереди…

Без дальнейших рассуждений Джориан подхватил на руки Карадура — много ли он весил: кожа да кости! — и пустился вверх, на гору, несмотря на протесты мальванца. Джориан поскользнулся на мокром от дождя булыжнике и упал; чалма Карадура, упав с головы, укатилась. С трудом поднявшись на ноги вместе со своей ношей, Джориан побежал дальше. Толпа, казалось, вот-вот их настигнет.

У входа в храм на страже стояли двое евнухов, охранявших ворота; они скрестили копья, преградив Джориану путь. С красного лица Джориана стекали вперемежку струи дождя, пот, грязь и кровь, он запыхался и не мог сказать ни слова. Карадур закричал:

— Именем госпожи Сахмет, впустите нас! Я доктор Карадур, служу во Дворце Познания!

Евнухи опустили копья. Дав Джориану и Карадуру зайти внутрь, они тут же защелкнули бронзовые створки ворот. На шум стали сбегаться евнухи, сторожившие другие ворота. Вскоре их собралось с дюжину, они выстроились в ряд вдоль ворот, держа наготове арбалеты.

— Уходите, а не то мы будем стрелять сквозь прутья! — закричали они.

Толпа преследователей толкалась у входа и вопила, но штурмовать ворота не пробовала. Джориан и Карадур поспешили к главному зданию храма.

— Я обязан тебе жизнью, — сказал Карадур.

— Глупости. Если б у меня было время подумать, я бы, верно, оставил тебя. И по заслугам: кто уверял меня, будто Борэ с Йийимом не опасны? Где же эта госпожа Сахмет?

— Попрошу доложить о нас. Если она не исполняет какой-нибудь ритуал, мы, вернее всего, сейчас ее увидим.

Несмотря на моросящий дождь, толпа Юбок начала под руководством Борэ и Йийима растягиваться в цепь, намереваясь окружить территорию храма.

— Хотят осадить храм, — сказал Джориан.

— Я уверен, что королевская гвардия их разгонит. Если же нет, может быть, Сахмет сумеет нас выручить.

— Эх, было бы у нас что-нибудь летающее, ковер-самолет или метла. Помнишь, ты говорил? Мы бы пронеслись прямо у них над головами! Знаешь шуточку: будь у меня карета, я бы поехал, если бы еще лошадь была. Что-то горит?

Джориан показал на столб дыма, из которого вылетали искры; он подымался над крышами ближайших домов.

— Да. Этим дуракам дай волю, они весь город спалят.

Верховная жрица Сахмет приняла Джориана и Карадура в комнате для аудиенций. Это была рослая, широкая в кости женщина сорока с лишним лет, со статной фигурой, но лицо ее немного портили тяжелый подбородок и крючковатый нос. Одетая в светло-серое платье из тонкой материи, на котором серебряными нитями были вышиты какие-то знаки, она сидела в изящном кресле, глядя на промокших и растрепанных беглецов большими темными глазами. По комнате бесшумно двигались жрицы саном пониже.

— Приятно вновь встретиться с тобой, милый доктор Карадур, — произнесла Сахмет низким, звучным голосом, — хотя обстоятельства, конечно, оставляют желать лучшего. А кто этот молодой человек?

— Я Джориан из Кортолии, — ответил Джориан, — в настоящее время часовщик Его Величества. Для меня большая честь познакомиться с вашим святейшеством.

Женщина посмотрела на Джориана долгим изучающим взглядом и щелкнула пальцами.

— Инкияра! Побольше света, пожалуйста.

Внесли канделябр и поставили на скамью; Сахмет сказала:

— Я, кажется, знаю тебя, Джориан.

— Сударыня! Сомневаюсь, чтобы я уже имел удовольствие…

— Я не хочу сказать, что видела тебя во плоти. Ты являлся мне.

— Да, сударыня?

— Ты тот самый варвар, спаситель Ираза!

— Да что вы! Бросьте, госпожа Сахмет. Я не варвар! Я выучился читать, когда мне было пять лет, ходил в школу в Ардамэ. Учился в академии в Оттомани. Манеры у меня, может, и не самые изысканные, но за столом не чавкаю, как свинья. Я всего лишь честный ремесленник и, боюсь, что бы там ни стряслось с Иразом, буду не в силах его спасти. Но как ты думаешь с нами поступить?

— Уж, конечно, не отдам вас этим бешеным псам.

Она поговорила вполголоса с младшей жрицей, та беззвучно выскользнула из комнаты и вскоре вернулась. Пошептавшись с ней еще немного, Сахмет сообщила:

— В нескольких районах Ираза возник пожар, в Жактане тоже. Солдаты борются с огнем, им сейчас не до политических распрей. Храм по-прежнему окружен, даже подкрепление прибыло. Выходить вам нельзя.

— Вылететь мы тоже не можем, ничего волшебного с собой не прихватили, — добавил Джориан.

— Дайте подумать, — сказала Сахмет. — Не хотелось бы оставлять вас на ночь: некастрированный мужчина может ночевать здесь только в праздник Священного брака, иначе он оскорбит богиню. К счастью, есть другой выход. Я открою вам этот секрет, но в награду попрошу тебя, Джориан, об одном одолжении.

Джориан прищурился.

— Сударыня, за свою недолгую жизнь я не раз попадал в переделки и твердо усвоил, что никогда не следует покупать кота в мешке. Буду рад помочь вам, если смогу… Но мне надо знать, о каком одолжении идет речь.

— Оно совсем невелико. Я всего лишь прошу тебя принять участие в одном обряде, сыграть маленькую роль.

— Если вы, сударыня, хотите сделать меня евнухом…

— О небо! Да ничего подобного! Торжественно обещаю, что твое великолепное тело останется невредимым. Это пока все, что я могу сказать.

— А как насчет рассудка, навыков, способностей?

— Тоже не пострадают. Ну что, сударь?

Джориан еще немного попререкался, но так и не сумел добиться от Сахмет никаких подробностей. Он переглянулся с Карадуром, но старый колдун на этот раз не мог ему помочь. Джориан не любил давать обещаний, так как смутно представлял себе, чем это обернется, но другого выхода не видел.

— Ладно, госпожа Сахмет, — сказал он. — Я согласен.

— Чудесно! Не бойся, тебе не придется раскаиваться. Идемте со мной.

Подошла младшая жрица и отдала Сахмет свечной фонарик. Джориан с Карадуром двинулись за верховной жрицей. Они шли по коридорам, комнатам, спускались по лестницам, наконец Джориан совершенно запутался. Но вот они оказались в подземном коридоре, тускло освещенном одним-единственным фонариком, и Сахмет остановилась у большой, запертой на засов, деревянной двери.

— Джориан, — сказала она. — Ни для кого на свете я не сделала бы этого, даже если б речь шла о чьей-то жизни. Но когда опасность угрожает будущему спасителю Ираза, выбирать не приходится. — Она сняла с пальца массивный перстень. — Возьми. Когда доберешься до конца подземного хода, там будет дверь. Постучи четыре раза. Вот так. — Она дважды стукнула костяшкой пальца и еще дважды после паузы. — Откроется смотровое отверстие, тогда покажи этот перстень. Кстати, не забудь возвратить его, когда все уладится.

Она отодвинула засов и открыла дверь. Протянула руку на прощание.

— Ступайте, господа.

Руку Джориана Сахмет сжимала дольше и сильнее, чем он ожидал.

— Возможно, мы еще увидимся, Джориан. И скорее, чем ты думаешь.

Она передала Джориану фонарь, сквозь стекло слабо светила единственная оплывшая свеча. За Джорианом и Карадуром гулко захлопнулась тяжелая дверь.

Туннель шел под уклон, все ниже и ниже. Камни, которыми он был выложен, стали мокрыми и скользкими.

— Верно, об этом туннеле я и слышал, он прорыт под рекой Льеп. Значит, скорее всего, над нами грунтовые воды.

— Что над нами, сынок?

— Грунтовые воды. Разве ты не знаешь? В глубине почвы, на некотором расстоянии от поверхности, все поры заполняет вода. Если дорыть до этой глубины, получается колодец.

— Нет, я этого не знал. Всю жизнь посвятил духовным знаниям, пренебрегая практическими. Ты-то где нахватался таких сведений?

— В Ире, когда работал землемером.

— Да, ты человек разносторонний.

— Это верно.

Джориан улыбнулся в полумраке и прочел стихотворение:

По правде говоря, я вовсе не такой тщеславный, — поспешно добавил Джориан. — Просто увлекся, пока сочинял.

Карадур рассмеялся.

— Не скромничай, мой мальчик, все чистая правда, только сомневаюсь, что ты и впрямь так уж мечтаешь о тихой пристани. Иначе не стал бы…

— Да? А кто, интересно, вынудил меня бросить мирное поприще землемера и притащил в этот рассадник интриг и мятежей?

— Как же? В последнем письме ты писал, что сделаешь все, лишь бы вернуть Эстрильдис.

— Писал, верно. А теперь вот нас под Льеп занесло. Почему сюда не попадает вода? Насосов вроде бы не видно.

— Воду в туннель Хошчи не пускают трое колдунов: Гельнаш, Люказ и Фиравен день и ночь ее заговаривают. Они занимаются этим у меня на кафедре прикладной магии. Сейчас во Дворце Познания все ужасно перессорились, и я должен их мирить и улаживать разногласия. До того дошло, что деканы двух школ между собой не разговаривают.

— Почему?

— Гельнаш, Люказ и Фиравен — ученые Духовной школы. А в Реальной школе есть инженеры, которые считают, будто насосы новейшего образца справятся с водой в туннеле не хуже троих чародеев, к тому же они надежнее и дешевле обойдутся. Декан Духовной школы возражает на это, что насосы так же могут подвести, как и маги, что потребуются большие затраты, — надо обеспечить энергию для качания воды, нанять ремонтников, чтобы следили за насосами и трубами; к тому же аппарат и трубы займут в туннеле слишком много места, и королю трудно будет совершать ежемесячный переход.

— В дни Священного брака, о котором мне говорил Зерлик?

— Да, значит, ты об этом знаешь!

— Знаю то, что мне сказал Зерлик. Интересно, а брачные отношения осуществляются?

— В общем… да. По правде, когда король уже не в состоянии исполнять свою мужскую роль, с ним кончают.

— О боги! Да здесь не лучше, чем в Ксиларе! А как это делается?

— Когда король уже не может… овладеть телом верховной жрицы, она сообщает об этом своему официальному супругу, верховному жрецу Угролука. Тогда верховный жрец вместе с группой младших жрецов приходят к королю и вручают ему священную веревку, на которой он должен повеситься.

— И болван послушно вешается?

— Да. Хотя за последнее столетие такое самоубийство произошло всего один раз. Остальные короли или погибли на войне, или были убиты злоумышленниками, или умерли от болезней, не дожидаясь, пока дело дойдет до веревки.

Джориан высоко держал фонарь; некоторое время он шел по темному туннелю, не говоря ни слова.

— Клянусь рогами Тио! — воскликнул он. — Тебе не кажется, что смысл обещания, которое потребовала Сахмет, в том, чтобы я занял в этой церемонии место короля?

— Не знаю, сынок. Но боюсь, у нее действительно на уме что-то в этом роде.

— Вот тебе и раз! Я слушал твои проповеди о добродетели и воздержании, стараюсь следовать им. Но, похоже, против моей добродетели сами боги сговорились.

— И правда, Джориан. Как я ни осуждаю блуд, на этот раз вынужден его простить.

— Это уже неплохо. Надеюсь, Сахмет не обратится гигантской змеей, как принцесса Яргэли. Но послушай, я могу понять, почему Сахмет не хочется в постель с беднягой Ишбахаром. Но почему она выбрала меня?

— Под руку попался. Она видела тебя или говорит, что видела… ты ей являлся. А может, ты ей просто нравишься.

— Ну, если я ей в таком виде понравился, что будет, когда я приведу себя в порядок? Вообще-то я в таких случаях держусь неплохо… и держу тоже неплохо. Эстрильдис мы об этом не расскажем, а если она и узнает, надеюсь, все равно простит.

— Я буду молчать, не беспокойся, сынок.

— Прекрасно. А почему для этих брачных посещений королю непременно нужен туннель, который так дорого обходится? Почему бы ему, как другим, не переплыть Льеп на лодке?

Карадур пожал плечами.

— Говорят, короля Хошчу вечно преследовала мысль, что его убьют на улице: он не был из рода Джуктара Великого и его право на трон многими оспаривалось. Другие утверждают, что туннель ему нужен был на случай, если грянет революция и придется бежать из дворца. Как бы то ни было, он стал использовать туннель в ночи Священного брака, и его преемники продолжали эту традицию.

— А что произошло с Хошчей?

— Не уберегся, несмотря на все предосторожности, в том числе стальную кирасу, которую носил под одеждой. Поскользнулся однажды, выбираясь из ванны, и раскроил себе череп.

* * *

В конце туннеля, поднявшись по длинной узкой лестнице, Джориан четырежды стукнул в массивную дверь. Приоткрылось смотровое отверстие, и он поднес к нему перстень Сахмет.

Лязгнул засов, и дверь со скрипом отворилась. Перед Джорианом стоял король Ишбахар в халате, без парика. Блик от лампы светился на его яйцевидной лысой голове. Позади стояли двое стражников; подальше виднелись слуги.

— Клянусь дыркой Нубалиаги! Это ты, Джориан! — вскричал король. — Что стряслось, мой мальчик? Заходи, заходи! И ты, доктор.

Они оказались в гардеробной короля, и Джориан коротко рассказал о том, что приключилось с ним и его спутником. Стражник закрыл дверь; изнутри ее можно было принять за филенку, а ручку засова — за золоченое украшение.

— Вы поступили правильно, — сказал король. — Мы прикажем арестовать этих негодяев Борэ и Йийима. Сегодня вечером вы оба с нами поужинаете. Но прежде всего, милый Джориан, тебе нужно вымыться и привести в порядок одежду. У тебя такой вид, будто ты сражался с драконом и тот порядком тебя потрепал, хых, хых! Искупайся в нашей королевской ванне, ты этого заслуживаешь!

— Доброта Вашего Величества не знает границ, — ответил Джориан.

— Чепуха, мой мальчик! Мы же друзья, а не только монарх и подданный. Эвелик! Проводи господ в ванную комнату и принеси им все необходимое.

Королевская ванна представляла собой огромную посудину из начищенной меди. Обливаясь и намыливаясь, Джориан тихо разговаривал с Карадуром, который рядом мыл лицо и руки.

— Карадур, а король вполне нормален, как ты думаешь?

— Да. Помимо его увлечения гастрономией…

— Да нет. Я вот подумал, не предпочитает ли он женщинам мальчиков или мужчин.

— А, понятно! Нет, не думаю. Среди иразцев не редки подобные наклонности, но Ишбахара, насколько я знаю, никогда ни в чем таком не обвиняли. В молодости у него было несколько жен, одни умерли, других он отверг, две остались. Но больше ни о каких предметах королевского вожделения я не слыхал. По правде, мне кажется, сейчас у него лишь одна страсть — редкие блюда. А что тебе вдруг взбрело в голову?

— С чего бы ему приближать к себе какого-то ремесленника-чужеземца, вроде меня? Беседовать по душам… Какой смысл?

— Может, ты просто ему нравишься, сынок. А может, это как-то связано с намерениями Сахмет.

— Да? Ну что ж, поглядим. Между прочим, эта ванна, кажется, прекрасно подошла бы нам для полета в Ксилар. Если груз распределить по дну равномерно, она будет куда надежнее обычного ковра-самолета или метлы.

Карадур с сомнением покачал головой.

— С таким весом справится разве что очень сильный демон. К тому же демоны не любят вселяться в медь и серебро: знают, как трудно оттуда выбраться.

— А как насчет Горакса, который спрятан у тебя в перстне? Я не встречал демона сильнее.

— Увы, долг Горакса передо мной почти исчерпан. Сослужит мне еще одну службу — и свободен, может отправляться восвояси. Поэтому я выпущу его только в случае крайней необходимости.

— А когда нас преследовала сегодня толпа, это не было случаем крайней необходимости, как тебе показалось?

— Ты прав. Я тогда растерялся и даже не вспомнил о Гораксе. Голова дырявая стала!

* * *

После очередной чрезвычайно обильной трапезы у короля Ишбахара Джориан спросил:

— Чем кончились беспорядки, Ваше Величество?

— К счастью для Ираза, пошел такой сильный дождь, что толпа разбежалась. Убито не так много народу, ограблено и сожжено лишь несколько домов. Просто ужас эта вражда! Не знаем, как с ней покончить. Попробуйте устриц, их привезли в замороженном виде с берегов Швении.

— Почему бы просто не прекратить скачки, сир?

— Насколько помним, один из наших предшественников, Хирпалам Второй, пробовал это сделать. Тогда враждующие группировки объединились, приволокли беднягу Хирпалама на ипподром и разорвали на куски — долго рвали, чтоб каждому досталось. Меня такая участь не устраивает, хых, хых.

— Простите, что я вмешиваюсь, но, по-моему, Вашему Величеству придется рано или поздно осадить их. Впрочем, меня это, конечно, не касается. Скажите, сир, почему госпожа Сахмет хочет, чтобы я участвовал в службе в честь богини Луны?

Король испуганно поглядел на него.

— Она уже сказала? Погоди минутку.

Он сделал знак всем присутствующим, кроме Джориана и Карадура, — в том числе охранникам и слуге, который пробовал блюда перед подачей, — чтобы они покинули комнату. Затем спросил полушепотом:

— Тебе известно, что ждет в Пенембии короля, страдающего половым бессилием?

— Я слышал об этом, сир.

— Это правда. — Король показал вверх, на массивную скобу, с которой свисала лампа. — Чистая правда. Лампу снимут, и мы сами должны будем закинуть веревку на эту виселицу. Залезть на стол, покрепче завязать узел и опрокинуть стол… Так они избавляются от неугодного монарха, не прикасаясь нечистыми руками к священной особе.

— Значит, вашему величеству эти божественные обязанности…

— Не под силу? Можете вы поклясться, что будете молчать?

Джориан и Карадур торжественно поклялись.

— Наша жизнь в ваших руках, — продолжал Ишбахар. — Я не доверил бы ее вам, господа, но отчаянное положение заставляет принимать отчаянные меры. Вот уже несколько месяцев госпожа Сахмет недовольна тем, как мы выполняем наши обязанности. И по правде говоря, мы бы с радостью отказались от этих игрищ: с нашей комплекцией осуществлять совокупность затруднительно, да и пыл юности давно уж угас.

Как видите, наша жизнь находится в руках госпожи Сахмет. Стоит ей только сказать словечко своему официальному мужу, верховному жрецу Чолишу, и он тут же нанесет нам визит со священной веревкой. Она воздерживается от этого шага по двум причинам: во-первых, терпеть не может верховного жреца Чолиша и не хочет доставлять ему удовольствие, во-вторых, я пообещал ей вместо себя сильного юношу с железным концом, и она пока молчит о моей непригодности. Ты и будешь этим юношей.

— Надеюсь оказаться достойным такой чести, — ответил Джориан. — У нас в Кортолии одному королю довелось столкнуться с такими же трудностями.

— Как? Расскажи.

— Это был король Финджаниус, который правил сразу после окончания «темного века», наступившего, когда Старую Новарию захватили дикие племена швенов. В Кортолии существовал обычай: когда короля по той или иной причине признавали неспособным править, его призывали главные жрецы королевства и вручали ему кубок с ядом. И говорили, что если он не выпьет, порвется волшебная связь между ним и страной, урожай засохнет и начнется голод.

Так вот, Финджаниуса послали в Оттомань учиться в академии. Тогда это было совсем новое учреждение, преподавателей можно было по пальцам пересчитать, и зданий, увитых плющом, которыми там сейчас так гордятся, еще не построили. Финджаниус понабрался в академии новых и, как тогда говорили, еретических мыслей. Вскоре после возвращения из Оттомани он занял трон, так как его дядюшка, старый король, скончался.

Примерно год Финджаниус, управляя Кортолией, старался воплотить свои лучшие намерения. Он был молод, традиции не очень-то чтил и ввел много новшеств, например, позволил подданным, завидев короля, не стучать девять раз лбом об землю; не запрещал им говорить с Его Величеством до того, как сам к ним обратится. Из-за этого последнего обычая он чуть не проиграл военную кампанию против Осарии: никто из офицеров не осмеливался предупредить короля о засаде.

Именно Финджаниус ввел в Кортолии общественные бани и убедил народ без стеснения приходить туда, независимо от пола, возраста и занимаемого положения. Более того, он сам следил, как идет дело, не брезговал дурачиться и резвиться вместе с подданными, окачивая их брызгами, толкая в воду и позволяя окачивать и толкать себя.

Такое поведение обеспечило ему популярность среди народа, но всерьез задело наиболее консервативные круги. Те в конце концов решили, что с Финджаниусом надо кончать. А поскольку главные жрецы также принадлежали к семьям знатным, приверженным традициям, соглашение было вскоре достигнуто. К королю явились жрецы со смертельным напитком.

— Что это? — удивился он.

— Боги решили, — ответил верховный жрец Зеватаса, — что ты больше недостоин править страной.

— С чего ты это взял, сударь мой?

— Они сообщили нам об этом в снах и видениях, господин, — ответил жрец. — Они требуют жизнь главнейшего человека в королевстве, а не то грозят обрушить на нашу землю свой гнев.

— Значит, им нужна жизнь главнейшего? — переспросил король; он пересчитал пришедших жрецов, и их оказалось восемь. — Так вот. В Кортолии, конечно, нет лица важнее меня, но и вы, святые отцы, люди не последние. Согласны со мной, господа?

— Да, сир. Это и дает нам право передать тебе волю богов.

— Твоя правда. Но предположим, что жизнь каждого из вас стоит… ну, скажем, одну восьмую моей жизни. Вполне вероятно, не так ли?

— Да, господин король, — согласился жрец.

— Тогда, — продолжал Финджаниус, — если богам нужна жизнь главнейшего, они будут вполне довольны, получив восемь жизней, каждая ценой в одну восьмую моей. Эй, стража! Схватить этих восьмерых господ и немедленно повесить!

Приказ Финджаниуса был выполнен. И больше уж никто не осмеливался подойти к королю с таким предложением. С тех пор и обычай прекратил существовать.

Король Ишбахар спросил:

— Ты, дорогой Джориан, предлагаешь мне последовать примеру твоего короля?

— Вам решать, Ваше Величество. Такой поступок был совершен, а то, что сделал один человек, другой может повторить. Кажется, это пословица мальванского мудреца. Как его звали, Карадур?

— Сидам.

Лицо короля задрожало, затряслись подбородки.

— Увы! Если б у нас хватило смелости на такой поступок! — По его толстым щекам заструились слезы. — Но мы не можем воспротивиться традиции. К сожалению, мы устроены иначе, чем твой Финджаниус.

Король разрыдался, закрыв лицо руками.

— Ваше Величество! — сказал Карадур. — Ваши слуги и стражники могут вернуться. Увидят, что вы плачете и подумают, что мы дурно с вами обращались. Еще убьют нас, чего доброго.

Король вытер лицо салфеткой и улыбнулся сквозь слезы.

— Забудем горести, господа. Отведайте еще виндийского! Джориан, мы надеемся, ты полноценный мужчина, со всеми естественными желаниями и способностями?

— Да, сир.

— Тогда стоящая перед тобой задача не покажется тебе трудной или неприятной. Сахмет, правда, постарше тебя, но уродливой или холодной ее не назовешь. Никак не назовешь. Помни, что ты не только тешишь своего молодца, но и спасаешь нашу королевскую шею. Велю Герекиту, чтобы немедленно назначил тебя на должность Друга короля, ты ведь и есть наш друг, в буквальном смысле.

— Спасибо, Ваше Величество, — сказал Джориан. — Когда состоится эта священная оргия?

— В следующее полнолуние, на двенадцатую ночь. Выпьем за твой успех! За то, чтобы ты подарил ее святейшеству ночь, которую она запомнит до могилы.

Глава 6

Генерал-голем

На следующее утро Джориан отправился в башню Кумашара проверить часы. Он обрадовался, узнав, что волнения предыдущего дня не коснулись башни. Затем сквозь шумные потоки людей пробрался к Дворцу Познания.

Караульные уже знали его и пропустили без всяких вопросов. Проходя по коридорам, он останавливался иногда у дверей лабораторий, где проводились эксперименты. В одной лаборатории инженеры Реальной школы возились с машиной, которая должна была работать за счет энергии, производимой кипящей водой. Проект был старый, но никому еще не удавалось заставить эту штуковину совершать хоть какую-нибудь полезную работу. За другой дверью мастера трудились над телескопом — очень похожим на подзорную трубу, но гораздо крупнее, — рассчитывая изучать с его помощью небесные тела.

Попадались комнаты, которые занимали чародеи Духовной школы. В одной из них три мудреца пытались научить демона из десятой реальности, существо с низким уровнем умственного развития, выполнять простые команды. В другой чудодей-лекарь пробовал действие чар, направленных на излечение чумы; опыты проводились на приговоренных преступниках по их собственной воле: им обещали свободу, если выживут.

Не во всех комнатах кипела деятельность, много было и пустующих. За последние десятилетия, в результате ослабления денежной поддержки, число сотрудников Дворца Познания и масштаб его проектов значительно сократились.

— По крайней мере, — заметил Джориан, сидя в комнате ректора, — вчерашние злоключения заставили тебя приобрести новую чалму. Старая так износилась — я думал, там уж мыши завелись.

Джориану пришлось коротко остричь волосы, чтобы перевязать раны на голове.

— Не стоит смеяться над старыми вещами, сынок, — сказал Карадур. — Эта чалма обладала некоторой волшебной силой: близ нее произносилось столько заклинаний и творилось столько чар! С твоими часами все ладно?

— Точны, как небесные тела. Я только что из башни. С ними бы не возникло никаких трудностей, если б твой предшественник нанял толкового механика вместо этого недотепы. Отец сработал их на славу, как настоящий мастер, за него любой бы поручился, кто его знал. Впрочем, судьба Джориана из Ардамэ меня сейчас занимает больше, чем судьба часов. Ты придумал, как нам пробраться в Ксилар?

— О боги Мальваны! Не торопись так, Джориан! Мы едва избежали смерти во время побоища. Мы побывали под землей, в самом потайном месте королевства. Да еще впутались в отношения между королем, госпожой Сахмет и верховным жрецом Чолишем.

— Тем более нужно торопиться. А что представляет собой Чолиш?

— Маленький седой человечек, совершенно неприметный. Вчера он участвовал в процессе жрецов, я не раз встречал его при дворе. Но…

— «Летучая рыба» стоит у отдельного причала, я договорился за небольшую месячную ренту. Но боюсь, она недостаточно скороходна, если придется бежать отсюда. Лучше бы иметь наготове что-нибудь волшебное…

— Сынок, я никогда не обещал сопровождать тебя в Ираз и вместе с тобой похищать Эстрильдис. При всем глубоком уважении к этой даме, я не могу оставить свой ответственный пост ради мелкого личного…

— Мелкого! — взревел Джориан. — Да будет тебе известно…

— Ну-ну, сынок, я не хотел тебя обидеть. Но ты видишь, королевство трещит по швам, а моя должность, пусть я и недостоин ее, позволяет несколько улучшить положение дел, обеспечить более разумное устройство. Было бы чистой безответственностью…

— Цитирую, — пробурчал Джориан. — Быть разумным — чрезвычайно удобная позиция, она дает возможность выдумать вескую причину, когда чего-нибудь очень хочется.

— Мудрый Сидам?

— Нет, доморощенный новарский философ Ахэмо. Но, ваше пугливое преподобие, одному мне с этой задачей не справиться.

— Возьми Зерлика, — посоветовал Карадур. — Парнишка будет рад.

— Что? На каждом шагу подтирать нос этому идиоту? Нет уж, спасибо! Он что-нибудь выкинет в критический момент, скажем, вызовет на дуэль начальника стражи, когда я буду пытаться незаметно выкрасть Эстрильдис. Это вполне в его духе.

— По крайней мере, он достаточно силен и проворен, в отличие от меня. Вообще для столь отчаянных приключений я больше не гожусь. Еще одно путешествие по Срединному морю — и нынешняя реальность для меня закончится.

— Но ты можешь в крайнем случае прибегнуть к колдовству, а Зерлик — нет. Но оставим пока вопрос, с кем мне ехать, обсудим лучше — на чем. Как ты смотришь на медную королевскую ванну?

Карадур покачал головой.

— Увы, я не вижу способа заполучить ее. Даже если б удалось уговорить короля, чтобы одолжил…

— Тогда сделай такую же.

— Слишком дорого обойдется. Потребуются сотни корон, а мои фонды… сам знаешь, сколько в этом году выделено денег. К тому же ты, видимо, не представляешь, с какими сложностями сопряжена эта затея. Понадобятся месяцы самого могущественного колдовства, чтобы изловить демона и подчинить его нашей воле. Такое под силу лишь Гельнашу, Люказу и Фиравену, но они постоянно заняты туннелем Хошчи. Остальным волшебникам, работающим под моим началом, недостает умения. Старик Ойнаш, например, не более чем выживший из ума приспособленец, досиживающий до пенсии. Барч помоложе и со способностями, но легкомысленный. Дважды чуть не погиб в когтях у злобного демона, которого сам же вызвал, глупейшим образом перепутав магические фигуры. Эти уроки ничему его не научили. Что касается Янмика…

— Может, перепоручить туннель этим звездам второй величины? Там и без талантов обойдется, дело-то, верно, налаженное. А лучшие занялись бы моим вопросом.

— Король запретил. Боится, а вдруг дежурный чародей зазевается и вода хлынет в туннель, как раз когда он будет пробираться на свидание с Сахмет? Вот и настаивает, чтобы туннель обслуживали лучшие волшебники. И если уж говорить о короле, то здесь… гм… еще одно осложнение.

— Что такое? Говори!

— Кор… Его Величество только сегодня утром запретил мне оказывать тебе помощь, если ты захочешь покинуть Ираз. Видно, тревожится за свое будущее, ему надо, чтобы ты был здесь в ближайшее полнолуние и доставил удовольствие Сахмет.

Джориан помрачнел.

— Проклятье! Из-за тебя я бросил приличную работу, на которой чувствовал себя человеком и хотя бы территориально был недалеко от своей возлюбленной. Пустился в такую даль, в этот сумасшедший город только потому, что ты обещал мне найти возможность ее вызволить. Ты сказал, что тебе нужно стать ректором Дворца Познания — и дело в шляпе. Ну вот, теперь ты ректор благодаря часам, которые я починил. И что же? Этого ты не можешь по одной причине, того — по другой, и так бесконечно. Учти, я умею расквитаться с теми, кто меня предал!

— Сынок, сынок! Прощу тебя, не говори со мной так резко, не будем ссориться. Я признаю, что в настоящий момент не вижу простого пути к твоей благородной цели. Но имей терпение, боги укажут нам дорогу. Еще не бывало… Что, Недеф? — Карадур перешел с новарского на пенембийский. — Джориан, это наш штатный гадальщик. Недеф, познакомься — Джориан из Кортолии, наш новый часовщик. Что ты хотел сказать?

— Доктор Карадур, — сказал гадальщик, — боюсь, я принес дурную весть.

— Можешь говорить при господине Джориане.

— Иразу угрожают неприятельские войска.

— Да что ты! Варну, Крадха и Ашака! Что за неприятель? Мы же ни с кем не воюем.

— Можно я сяду, сударь? На ногах не держусь после того, что увидел.

— Садись, конечно. И скорее рассказывай.

Гадальщик с трудом перевел дух.

— Они идут на нас со всех сторон — с севера, востока, юга и запада. С запада движется флотилия альгартийских пиратов. С юга — толпа вооруженных крестьян под предводительством Мажана. С востока — тьма кочевников-федиранцев на верблюдах. А с севера — Свободный отряд, наемники из Новарии.

— Они близко?

— Одни ближе, другие дальше. К утру, наверно, будут здесь.

— Как же федиранцы перешли восточную границу? Там наше войско. Выходит, пограничные отряды разбиты?

— Не знаю, доктор. Когда я их обнаружил, они уже проникли в глубь страны.

— Надо немедленно оповестить короля, — сказал Карадур.

* * *

Короля Ишбахара они застали за вечерней трапезой, которую он называл «чаем».

— Присаживайтесь, присаживайтесь, мои дорогие! — воскликнул король. — Выпейте по чашечке настоящего чая, он за большие деньги привезен с Дальнего Востока, из Кьюрамона. А в Новарии чай пьют?

— Он продается, Ваше Величество, — ответил Джориан, — но в обычай так и не вошел. Может, из-за того, что в поставках все время перебои: в Салиморе то и дело происходят перевороты. Однако…

— Новарцам следует приучиться к чаю, — перебил его Ишбахар. — У них очень сильна склонность к пьянству. Приятный, но не опьяняющий напиток был бы им полезней для здоровья. — Король отгрыз кончик огромного листа подорожника из Бераоти. — Умеренность во всем — вот наш главный принцип. Воздержание.

Лист подорожника быстро уменьшался.

— Не сомневаюсь, сир. Но мы должны сообщить вам…

— Послушай, дорогой мой, что ты скажешь о королевской концессии на продажу чая в Ксилар? Будем возить его по морю вдоль побережья. Ты мог бы заняться торговлей, с большой выгодой…

— Сир, — не выдержал Джориан, — Ираз скоро подвергнется нападению. Может, мы лучше подумаем, как прорвать грозящую осаду, чем обсуждать торговые пути?

— Ираз? В осаде? — Король застыл, не успев положить в рот маслину. — Спаси Нубалиага, что же случилось?

Карадур объяснил, что увидел гадальщик в хрустальном шаре.

— О боги! — воскликнул король, с грустью оглядев горы недоеденной пищи. — Придется прервать в самом разгаре такое чудесное чаепитие! Сколько мучений приходится выносить нам, королям, ради блага народа! Эй, Эбеджи! Пошли за полковником Чивиром!

Когда командующий королевской гвардией, сверкая и звеня доспехами, вошел в комнату и отдал честь, Ишбахар попросил Карадура рассказать обо всем еще раз. Затем спросил Чивира:

— Как же вышло, что варвары перешли границу и остались незамеченными?

— Вы забываете, сир, что генерал Тереяй собрал пограничное войско для проведения учений на холмах Козьей Кручи, границу остались прикрывать лишь небольшие группировки. Должно быть, федиранцы застали врасплох защитников одной из пограничных крепостей и просочились, пока те не успели поднять тревогу.

— Где адмирал Кьяр?

— Думаю, вышел в море на флагманском корабле, чтобы гребцы потренировались.

— Тогда ты, полковник, похоже, выше всех в Иразе по званию. Будь добр, как можно скорее пошли сообщения генералу Тереяю и адмиралу Кьяру. А пока мобилизуй королевскую гвардию и созови отряды Юбок и Штанов.

— Но, Ваше Величество, как мне… как вам хотелось бы, чтобы я исполнил ваше приказание? Выслать барку на поиски адмирала?..

Ишбахар хлопнул рукой по столу, отчего запрыгали чашки и тарелки.

— Полковник Чивир! Не беспокой нас подобными мелочами, выполняй приказы, и все! Иди и принимайся за дело!

Удрученный полковник, по-прежнему звеня доспехами, вышел из комнаты. Король покачал головой.

— Горе нам! Видно, мы совершили ошибку, назначив командующим Чивира. На парадах он смотрелся великолепно, но ни разу в жизни не участвовал в сражениях.

— Как же так получилось, сир? — удивился Джориан.

— Он родственник нашей третьей жены, пользовался успехом в обществе. Мы рассчитывали, что пограничные силы будут держать врага на почтительном расстоянии от Ираза, и никак не ожидали, что оборона города и впрямь ляжет на плечи этого обаятельного фата. Герекит!

— Да, сир? — откликнулся секретарь.

— Набросай-ка письмо к Даунасу, незаконнорожденному принцу Оттомани, спроси, не одолжит ли он нам несколько эскадронов своей тяжелой кавалерии в красных панцирях, и на каких условиях. Пусть два самых быстрых курьера будут готовы скакать с поручениями. Еще одно письмо — Шайю, царю царей Мальваны, пусть вторгнется с востока в пустыни Федирана, тогда хоть часть войска кочевников будет отвлечена от наших земель. Напомни, что он сможет разграбить священный город Убар.

Король со вздохом обратился к гостям.

— Ну вот, мы сделали, что могли. Теперь судьба города в руках наших доблестных подданных.

— Ваше Величество собирается принять активное участие в обороне? — спросил Джориан.

— О милостивые небеса! Что ты, дорогой! Мыслимое ли дело с нашей комплекцией лезть на городскую стену и размахивать копьем? Кроме того, мы всегда были человеком мирным и держались в стороне, когда иразские забияки лязгали саблями. А теперь, похоже, и город наш, и наша жизнь зависят от этих самых головорезов. Доктор Карадур, ты должен собрать ученых и волшебников и привлечь их к делу обороны. Нельзя ли каким-нибудь заклинанием призвать на помощь нечистую силу, скажем, лесных духов с Козьей Кручи?

— Я подумаю, что может сделать Дворец Познания, — пообещал Карадур. — Но на помощь нечистой силы Ваше Величество пусть лучше не рассчитывает. Эти существа не очень-то любят людскую породу: люди слишком грубо с ними обходятся. Добиваться от них помощи все равно, что держать саблю за острый конец, сам же и порежешься. Я, пожалуй, пойду…

— Погоди, погоди. Основные приказы отданы, теперь ничто не мешает нам завершить чаепитие.

— Но сир, я…

— Не суетись. Четверть часа не решает судьбу города. Попробуй этих грибов, собранных в джунглях Бераоти.

— Если Ваше Величество считает их безопасными… — сказал Джориан, с тревогой поглядев на красные в желтую крапинку растения, действительно похожие на грибы, но чрезвычайно отвратительного вида.

— Ерунда! Мы едим их не первый год, а слуга, который их пробует, до сих пор жив, хых, хых.

Джориан мужественно набрал полный рот грибов и проглотил. Затем нашел предлог, позволяющий ему этим ограничиться.

— Полковник Чивир напомнил вашему слуге историю о короле Филомене и генерале-големе.

— Продолжай, дорогой, — попросил король. — Не возражаешь, если я стащу у тебя немного грибков?

— О чем речь, сир.

* * *

— Этот король, — начал Джориан, — по прозванию Филомен Доброхот был отцом знаменитого Фузиньяна Лиса. Король Филомен тоже был на свой лад выдающимся правителем. Среди монархов Кортолии он выделялся благородством чувств и намерений. Он был умным, мужественным, честным, трудолюбивым, благочестивым, добрым и благородным. Обладал он лишь одним недостатком — отсутствием здравого смысла, но на деле этот недостаток часто перевешивал все добродетели короля вместе взятые, Существует предание, что недостаток Филомена был вызван сближением каких-то небесных тел при его рождении. Другие утверждают, что виной всему церемония, на которую собрались феи, чтобы дать младенцу имя; та фея, что должна была даровать ему здравый смысл, рассердилась, увидев другую фею в таком же точно кисейном платье, как у нее, и в гневе бросилась вон, так Филомен и остался без ее дара.

В первые же годы правления Филомену пришлось заняться вопросами обороны королевства. Сам по себе король был человеком миролюбивым, и ему казалось, что остальные разделяют его чувства. В этом мнении его утверждал и министр, старик Перьякс, который достался ему от предыдущего правителя.

Перьякс убеждал Филомена все вооруженные силы распустить, оставить лишь королевскую гвардию. «Войны, — говорил он, — вызываются взаимным страхом и подозрительностью, которые в свою очередь вызываются вооружением. Надо избавиться от вооружения — и войн не будет. Увидев, как мы разоружаемся, соседи будут знать, что у нас нет в их отношении агрессивных планов, и перестанут нас бояться. А затем последуют нашему примеру и повсюду воцарится мир и братство».

Перьякс не распространялся по поводу истинной причины своего миролюбия. А заключалась она в том, что по старости и дряхлости он не мог сидеть на коне, размахивая мечом, словом, для военных действий был не годен. В те давние времена король и его министры должны были сами ходить в атаку впереди войска. Перьякс, проводя мирную политику, надеялся хотя бы оттянуть войну, чтобы успеть помереть своей смертью, а что стрясется с королевством после, его не беспокоило.

Доводы Перьякса представлялись Филомену чрезвычайно разумными, и он в самом деле взял да и распустил армию. В это время Виндией, соседним королевством, с юга примыкающим к Кортолии, правил Неворс Полоумный — из прозвища ясно, что это был за человек. Не стоит говорить подробно, насколько чудовищным было его правление: деньги из казны тратились на бесчисленные золотые статуи, изображавшие Неворса; по малейшему поводу король казнил министров, родственников и приятелей; всячески чудил — скажем, по его приказу солдаты наряжались лягушками и, квакая, скакали по плацу на четвереньках, а король Неворс, глядя на них, катался по земле и визжал от смеха.

Наконец группа аристократов и чиновников отбила короля у телохранителей, разорвала его на куски, а куски выкинула в Срединное море. Тогда возник вопрос: кому занять место бесславно погибшего короля? Всю свою ближайшую родню он уничтожил.

Случилось так, что проницательный и честолюбивый законовед, доктор Трентиус, предвидевший эти события, собрал вокруг себя большое число сподвижников из простонародья. Когда убили короля Неворса, к дворцу двинулась многотысячная толпа сторонников Трентиуса во главе с самим доктором; он выгнал из дворца всех приверженцев старой власти и провозгласил республику, а себя — первым консулом.

Трентиус был самым выдающимся в Виндии человеком. Он прочел всех историков, философов и пророков и много думал над вопросами управления государством. Это он практически без посторонней помощи ввел в Новарии республиканское правление. Он создал для Виндии конституцию, которая, несмотря на давность, все еще поражает глубиной и оригинальностью мысли.

Не видя вокруг равных себе по таланту, Трентиус заключил, что его мнение о том, что является благом для виндийцев, всегда правильно. А значит, всех, кто противится его решениям, по определению надо считать врагами народа и, следовательно, негодяями, для которых недостаточна самая страшная кара. Вскоре на главной площади города Виндии появилась большая черная плаха, а на ней человек в черном капюшоне и с большим топором. Этим топором он отсекал головы злонамеренным упрямцам, позволившим себе оспаривать безупречные доводы доктора Трентиуса.

Года через два Трентиус обнаружил, что задачи внутреннего характера, то есть производство и распределение богатства, совмещение порядка и свободы, — решаются неважно, несмотря на все его усилия, а также усилия палача. Тогда Трентиус надумал осчастливить народным правлением другие государства Двенадцати Городов. Кроме благ, которые должны были посыпаться на всех новарцев, программа имела еще одну положительную сторону: первый консул рассчитывал навести порядок среди виндийцев, которые начали создавать за его спиной различные мятежные группировки, давая ему повод для укрепления своей и без того неограниченной власти. Он послал королю Филомену Кортолийскому ультиматум с требованием отречься от престола и передать власть консулу, которого изберет народ.

Король Филомен, само собой, забеспокоился и обратился к советникам за помощью. Однако полученные советы были столь противоречивы, что Филомен запутался окончательно. Одни стояли за то, чтобы вооружить всех мужчин в королевстве и держаться до последнего, другие говорили, что в государстве и оружия столько не найдется.

Некоторые предлагали восстановить старую армию и призвать на службу отставных офицеров. Но тут же обнаружилось, что эти офицеры по большей части перебрались за границу и сделались наемниками в чужеземных армиях. Скажем, бывший генерал кортолийского войска теперь служил в чине капитана в вооруженных силах Его Незаконнорожденного Высочества, принца Оттомани. Созвать их всех было делом не скорым, даже если б они и захотели вернуться.

Старый Перьянс склонял Филомена подчиниться превосходящей силе Трентиуса. Но остальные говорили, что новый консул, только появившись, последует примеру учителя и установит в городе Котолии эшафот, чтобы уменьшить в росте тех, кто может представлять для него угрозу, то есть всех без исключения горожан.

Наконец было решено раздобыть оружия — самим смастерить и прикупить у соседей, — созвать самых крепких молодых мужчин и нанять бывших офицеров, оставшихся в королевстве, чтобы научили новобранцев владеть оружием.

В это страшное время ничто не спасло бы Кортолию от захватчиков, если бы Трентиус сам не испытывал трудностей, связанных с вооруженными силами. Большинство офицеров виндийской армии были казнены как представители старого режима, другие бежали. Трентиус понимал, что толпа мастеровых и торговцев, которая помогла ему захватить власть, без должной организации и подготовки не годится для ведения настоящей кампании.

Чтобы выиграть время, Филомену пришлось просить консула Трентиуса о переговорах. Для укрепления позиции Филомена решено было провести голосование среди всех взрослых кортольцев мужского пола: хотят они, чтобы продолжалось правление короля Филомена или им больше по вкусу республиканская система, как в Виндии? В результате голосования оказалось, что кортольцы отдают Филомену девяносто семь из каждой сотни голосов. Вероятно, жители королевства выразили свое искреннее мнение: Филомена тогда очень любили за скромность, сердечность и прочие добродетели. Кроме того, республиканским теориям Трентиуса не очень-то доверяли: ходили слухи, что слишком уж загружены работой у него палачи.

Возник вопрос, кому командовать новой армией Кортолии. На этот пост несколько советников выдвинули свои кандидатуры. Но стоило только кому-нибудь из них открыть рот, как остальные начинали кричать во все горло, что он интриган, честолюбец и хочет использовать свое положение, чтобы захватить трон. Протесты были столь яростными, что Филомен решил повременить с выбором командующего.

В назначенное время состоялись переговоры с Трентиусом. Произошли они на островке реки Позаурус, разделяющей Виндию и Кортолию. Каждому разрешалось иметь при себе не более трех вооруженных охранников. Все шло своим чередом — правители встретились, пообедали и перешли к делу.

— Дорогой мой Филомен, — сказал Трентиус, — любишь ли ты свой народ?

— Разумеется! — воскликнул король. — Разве я не доказывал это уже сотню раз?

— Тогда, если ты и впрямь любишь своих подданных, ты должен оставить трон без всяких возражений. Иначе вовлечешь их в жестокую кровопролитную войну. Тебе выбирать, тебе же нести ответственность.

— А почему я должен так поступить?

— Во-первых, потому, что я этого требую и располагаю силой, чтобы заставить тебя повиноваться. Во-вторых, потому, что это будет благой и справедливый поступок. Монархия — древний предрассудок, отжившая устарелая форма несправедливости и тирании.

Трентиус прочел Филомену лекцию о том, почему так необходима народная республика.

— Но мы только что опросили население, — возразил Филомен, — и подавляющее большинство высказалось за сохранение монархии.

Трентиус рассмеялся.

— Мой милый Филомен, неужели ты думаешь, что я отнесусь к этому голосованию серьезно, если ты сам проводил его и считал голоса?

— Ты намекаешь, что я мошенник? — вскричал Филомен в гневе. — Да за все пять лет моего правления ни разу никто не усомнился в моей честности!

Трентиус в ответ рассмеялся снова.

— Ладно, предположим, ты правдиво сообщил о результатах. Такой наивный молоденький дурачок вполне мог это сделать. Неважно, все равно народ проголосовал за республику.

— Каким же образом?

— Очень просто. Население любой страны делится на две части: народ и враги народа. Поскольку моя программа направлена на народное благо, то все, кто против нее, по логике вещей являются врагами народа.

— Ты хочешь сказать, что если девяносто семь из сотни голосов — мои, а три — твои, то эти трое — народ, а остальные девяносто семь — его враги?

— Совершенно верно, мой мальчик. Одно удовольствие видеть, как быстро ты начинаешь разбираться в политике.

— Но это нелепость! — вскричал Филомен. — Это только предлог до бесконечного расширения собственной власти!

Трентиус вздохнул.

— Попробую объяснить еще раз, хотя боюсь, что у тебя логика хромает. Мой основной принцип — вся власть народу. Я считаю, что народ всегда прав. Пока понятно?

— Да.

— Значит, если какие-нибудь злонамеренные или запутавшиеся личности принимают явно неправильное решение, народом их считать нельзя. Кто же они? Разумеется, враги народа.

— А кому судить, чье решение является правильным?

— Об этом судит не человеческий ум, а железные законы логики. Я вот объяснил тебе, почему республиканское правление лучше монархии. Это объективный факт, который не могут зачеркнуть личные пристрастия, ошибки или прихоти, как нельзя изменить того, что два плюс два — четыре. А значит…

— Никогда! — перебил его Филомен. — Пусть я погибну, но не позволю тебе воплотить в жизнь эту жуткую доктрину!

— Ну, ну, милый король! Погибать совсем не обязательно. Можно отречься и убежать за границу, прихватив из королевской казны, сколько можешь унести. По правде, я уже выбрал твоего преемника, первого консула Кортолии. Это погонщик мулов по имени Нопс — славный парень, он обеспечит твоему бывшему народу благополучие.

— Люди ни за что не станут голосовать за эту марионетку!

— Ничего, проголосуют, противников не будет. Я выбрал его, логика моя безупречна, а значит, Нопс — лучшая кандидатура на этот пост. Всякий, кто воспротивится, будет считаться врагом народа, и его немедленно казнят.

— Нопс ведь даже не кортолец!

— Пока нет. Но ты можешь даровать ему гражданство, это будет твоим последним официальным распоряжением. Люблю, чтобы во всем соблюдался порядок.

В этот момент за кустами ольхи, растущими на виндийском берегу Позауруса, кто-то громко чихнул. Филомен в испуге посмотрел туда и заметил, как за листвой сверкнула сталь. Дальше он действовал с поразительной быстротой.

— Измена! Бежим! — крикнул он своим солдатам.

И он, и его охранники вскочили на ноги и по мелководью кинулись к кортольскому берегу, где их ждал слуга с лошадьми.

Охранники Трентиуса и солдаты, сидевшие в засаде, помчались за ними, один из солдат Филонена упал, убитый стрелой; но остальным, в том числе королю, удалось спастись. Филомен не догадался захватить с собой еще воинов и спрятать их за ближайшим пригорком на случай, если понадобится помощь, и теперь ему ничего не оставалось, как удирать без оглядки. Король и солдаты галопом пустились по холмам южной Кортолии, и преследователи потеряли их из виду.

К несчастью, кортолийцы сбились с пути. Они блуждали среди холмов, мучаясь от голода и жажды; наконец их окликнула женщина средних лет.

— Эй, Ваше Величество! — крикнула она. — Верная подданная к вашим услугам!

— Спасибо, добрая госпожа, — отозвался Филомен. — Но откуда ты знаешь, кто я?

— Я обладаю могуществом, недоступным прочим жителям земли, — ответила она. — Заходите ко мне в пещеру, подкрепитесь.

— Значит, ты ведьма?

— Нет, сир. Порядочная волшебница по имени Гло, только вот у меня некоторые трудности с официальным разрешением, которые вашему величеству, без сомнения, ничего не стоит уладить.

Когда Филомен, двое уцелевших охранников и слуга поели, король сказал:

— Я уверен, что трудности, о которых ты говоришь, преодолеть можно. Но если ты и впрямь обладаешь магической силой, может, подскажешь мне, как найти главнокомандующего для новой армии? Солдаты сейчас проходят учения, готовясь отразить нападение Виндии.

Он рассказал ей, как все советники, имеющие боевой опыт и даже не имеющие, просятся на этот пост, и ни один не желает уступить. По правде говоря, и сам король Филомен тревожился, не захочет ли удачливый генерал занять его трон.

— Может, тебе самому возглавить войско? — предложила Гло.

— Не сумею. Я люблю мир, люблю соотечественников и не обучен кровавому военному мастерству.

— Что ж, — сказала Гло, — тогда придется сделать для тебя голема.

— Кого?

— Голем — это глиняное изображение человека, оживленное демоном из пятой реальности. Я поставлю перед демоном задачу — победить виндийцев. Пообещаю, что, выполнив ее, он сможет вернуться в свою реальность; статуя останется безжизненной и не будет представлять угрозы для Вашего Величества. А если не захотите с ней расстаться, надо будет обжечь ее и поставить на пьедестал.

— А будет этот твой демон в достаточной мере владеть военным искусством? — спросил Филомен.

— Генерал будет подходящий, сир. В конце концов виндийская армия всего лишь скопище лавочников и ремесленников, ведь большинство знатных виндийцев если не лишились головы, то убежали за границу. Да и Трентиус, несмотря на кровожадные разговоры, отъявленный трус и не выносит вида крови. Он никогда не присутствует при исполнении приказов, которые так щедро раздает.

Предложение Гло показалось королю разумным, и он согласился. Неделю спустя Гло прибыла в город Кортолию; она правила повозкой, запряженной волами, а в повозке, со всех сторон обложенная соломой, лежала статуя мужчины ростом семи футов. Повозка остановилась перед дворцом, и Гло произнесла заклинание. Тогда статуя, разметав солому, со скрипом поднялась на ноги.

Скульптура изображала сильного воина в доспехах; судя по знакам различия, это был кортольский генерал. Гло не пожалела усилий, глиняные доспехи и костюм были искусно выкрашены и очень походили на настоящие. И в целом, если пристально не вглядываться, статую можно было принять за живого мужчину весьма внушительного вида.

Грубым хриплым голосом статуя доложила:

— Ваше Величество, генерал Големиус явился на службу.

Генерал Големиус и впрямь оказался хорошим командиром, хотя солдатам порой становилось не по себе при виде его рук и лица желтовато-серого цвета.

Минула еще неделя, и стало известно, что виндийцы перешли Позаурус и вторглись в южную Кортолию. Филомен со своей новой армией двинулся им навстречу. Он держался в тени, предоставив командование генералу Големиусу, который, казалось, неплохо справлялся с задачей.

Наконец обе армии увидели друг друга; день стоял пронизывающе сырой, сгущались тучи. Генерал Големиус выстраивал свое войско. Филомен сидел на лошади, окруженный небольшой личной охраной, и с вершины холма с удовольствием наблюдал за происходящим.

Когда все солдаты были расставлены по местам, генерал-голем вышел вперед и, взмахнув мечом, закричал: «В атаку!». Солдаты с грохотом двинулись; генерал размеренно топал, увлекая их за собой.

Филомен спустился на лошади с горы и не спеша последовал за войском. Кортольцы шли через равнину, кое-где поросшую кустарником и деревьями. Неприятель был все ближе, и тут Филомен вздрогнул от неожиданности. Он заметил, что виндийское войско возглавляет не доктор Трентиус, первый консул, а еще один генерал-голем. Трентиус, как и говорила Гло, человек от природы трусливый, тоже обратился за помощью к волшебнику. И чародей вызвал из пятой реальности демона, который оживил глиняного генерала.

Войска двигались медленно; обе армии состояли в основном из молодых неопытных солдат, и попадающиеся на пути деревья то и дело разбивали строй. Глиняным генералам каждый раз приходилось останавливать войско и выстраивать его заново. Начался дождь.

Армии подходили все ближе друг к другу, дождь лил все сильнее. Капли гулко барабанили по металлическим шлемам, затекали под кольчуги и наголенники. Оказавшись друг от друга на расстоянии выстрела из лука, войска замедлили шаг и остановились.

Король Филомен пришпорил коня и стал пробираться сквозь ряды посмотреть, что остановило армию. Вскоре он увидел, что генерал Големиус неподвижно стоит перед войском. Кроме того, генерал стал несколько полнее и ниже ростом. На глазах у Филомена он обратился в горку грязи; то же самое произошло и со вторым генералом.

В результате обе армии остались без главнокомандующих. Напротив кортольцев стояло вражеское войско, значительно превосходящее их числом. Позади виндийской армии сидел в карете первый консул Трентиус, не умевший ездить верхом. Когда солдаты остановились, он забрался на крышу кареты посмотреть, что случилось. Обнаружив, что от его генерала, как и от вражеского военачальника, остался лишь ком глины, консул закричал:

— Вперед, мои храбрые воины! На врага! Приказываю!

Сперва виндийцы лишь неуверенно затоптались на месте. Затем некоторые офицеры тычками и увещеваниями кое-как заставили свои полки тронуться.

Кортольцы же, увидев, как противник, чуть ли не вдвое превосходящий их силой, надвигается прямо на них, потихоньку начали пятиться. Кое-кто из солдат покинул строй и пустился наутек. До кортольцев стали долетать виндийские стрелы.

Король Филомен подъехал на лошади к дереву и укрылся под ним от дождя. На дереве было гнездо шершней. Из-за дождя все шершни забрались внутрь гнезда и мирно занимались своим делом, как вдруг в самое гнездо впилась стрела; очевидно, метили в короля, но стрела угодила выше. Не знаю, есть ли в Пенембии такие насекомые, но наши новарские шершни терпеть не могут, когда кто-нибудь трогает их гнезда, и с обидчиком обходятся крайне сурово.

Шершни вылетели наружу, и первым живым существом, которое им попалось, был король Филомен. Он сидел как раз под той веткой, где они гнездились;

Филомен размахивал мечом и пытался криками и уговорами остановить беспорядочное бегство своей армии, примерно так же, как сидящий напротив Треятиус гнал свое войско вперед. Но вдруг Филомен закричал громче; его одновременно ужалили два шершня, один в кисть, другой в щеку. Третий ужалил в зад его лошадь, она негромко заржала и поскакала вперед.

Охранники, пришпорив коней, последовали за Филоменом. Солдаты увидели, как их король, подняв меч, несется прямо на врага, а за ним скачут телохранители. Кто-то бросил клич: «Спасай короля!» — и кинулся догонять Филомена. За ним еще несколько человек, потом вся армия, и только что отступавшие кортольцы мгновенно обратили в бегство наступавших виндийцев.

Трентиус приказал кучеру разворачивать карету, но сделать это в толпе бегущих оказалось не так-то просто, тогда кучер соскочил с козел и бросился наутек. Трентиус перебрался на козлы и взял в руки вожжи. Однако, ничего не смысля в кучерском деле, он не сумел совладать с напуганными лошадьми. Тогда он тоже слез, но бегущие в панике солдаты сбили его с ног и затоптали насмерть.

Виндийцы в беспорядке покинули Кортолию. Те, что уцелели, вернувшись домой, изменили свою конституцию — решено было избирать сразу двух консулов, чтобы следили друг за другом и не давали друг другу незаконно захватывать власть. Виндийцы до сих пор придерживаются этой системы, хотя случаются у них и узурпаторы, и всякие разногласия в правительстве.

Филомен возвратился героем, несмотря на то, что его лицо комично распухло от укусов. Король был признан спасителем Кортолии, ведь это он повел всех в атаку, отчаянно бросившись в самую гущу врага. Он противился похвалам, говоря, что сражение выиграл не он и не генерал-голем, а шершень, так кстати ужаливший его лошадь. Но народ очень любил Филомена. «Да он просто скромничает, наш храбрый король», — говорили все.

После этой истории Филомен решил, что генералов следует брать на службу только из плоти и крови. У них, конечно, будут какие-то недостатки, но, по крайней мере, они не превратятся в слякоть при первых каплях дождя.

Чем дольше Филомен правил, тем больше чудил. Пригласил на пост министра-призрака; тот внушил ему мысль о полном самоотречении и умерщвлении плоти, король перестал уделять внимание делам королевства и своей жене, в результате чего королева сбежала с капитаном пиратского судна.

Кортольцы иногда подумывали, не лучше ли сбросить Филомена с трона и учредить республиканское правление, вроде того, что пытался насадить Трентиус. Произвести такой переворот не составило бы труда; но когда замысел был уже близок к осуществлению, Филомен погиб в дорожной аварии, и корона перешла к его сыну Фузиньяну, человеку гораздо более дельному. Фузиньян восстановил былое уважение к монархии, и она сохранилась до наших дней.

* * *

Король от души хохотал, потом закашлялся, расчихался, и секретарю со слугой пришлось похлопать его по спине.

— Мы, по крайней мере, не держим заводных или глиняных генералов, — сказал король. — Чивир, конечно, не Джуктар Великий, но если его уколоть, кровь потечет, можно не сомневаться. — Король повернул к Джориану свое пухлое круглое лицо и пристально поглядел на него черными глазками. — Да, мы совсем забыли. Вот что мы хотели сказать тебе, сударь наш. Позавчера наши шпионы известили нас о том, что ты, дорогой, совсем не тот, за кого тебя можно принять… что в действительности ты не просто ремесленник, а бывший король какого-то новарского государства. Это правда?

Джориан с Карадуром переглянулись.

— Верно, у Зерлика язык зачесался, — пробормотал Джориан. — Правда, Ваше Величество, — сказал он королю. — Ваш слуга пять лет был королем Ксилара. Вам известно, как там происходит смена правителей?

— Когда-то знали, но забыли. Напомни.

— Каждые пять лет народ собирается на площади, королю отрубают голову, кидают вверх и смотрят, кто поймает. Я стал королем, поймав голову своего предшественника; когда она летела на меня, я не знал, что это, и не подозревал, чем все может обернуться. Я просидел на троне почти до конца срока, а потом доктор Карадур придумал, как избавить меня от участия в этом впечатляющем ритуале.

— О милостивое небо! — воскликнул король. — Здесь хотя бы срок пребывания у власти длиннее, хотя принцип в целом схожий. А как ксиларцы отнеслись к тому, что метательный снаряд остался у тебя на плечах?

— Они охотятся за мной, хотят приволочь обратно и поступить, как велит обычай. Ваше Величество, умоляю, не говорите никому о моем прежнем титуле, а то ксиларцы пронюхают, где я, и схватят меня. Они уже пытались, по пути сюда я едва от них отбился.

— Плохо, плохо, — заквохтал король. — А ведь мы могли бы всенародно объявить, что ты бывший король, как было бы славно! В какой день ты родился?

Джориан удивленно поднял густые черные брови.

— Родился на двенадцатом году правления кортолийского короля Фелина Второго, — ответил он, — на пятнадцатый день месяца Льва. А что, сир?

— Записал, Герекит? — спросил король у секретаря. — Мы спросили об этом, — объяснил он Джориану, — чтобы наши мудрецы могли вычислить, какая тебе уготована судьба. Скажи, тебе приходилось участвовать в сражениях, когда ты был королем?

— Да, сир, довольно часто. Я командовал ксиларцами при Доле и Ларуне, в двух решающих битвах с бандитами, называющими себя Свободным Отрядом. И в более мелких стычках тоже. Я возглавлял ксиларский флот, когда мы отваживали от наших берегов альгартийских пиратов. А сражаться доводилось и раньше, ведь я служил в пехотной гвардии у Его Незаконнорожденного Высочества в Оттомани.

— Тогда, мой милый Джориан, ты, похоже, и есть тот, о ком старый толстяк молил богов.

— Как вас понимать, сир?

— Слушай. Мы ничего не смыслим в военном искусстве и не скрываем этого. Наш старший офицер, полковник Чивир, когда дойдет до дела, справится не лучше нашего. Он, похоже, ничуть не стесняется это показывать. Вряд ли боевой дух защитников поднимется, когда они увидят, что их командир — полный профан.

Искать Чивиру замену у нас нет времени. Подозреваем, что большинство из его подчиненных знают о войне не больше, чем он сам. Все испытанные командиры в пограничном войске. Тебя на место Чивира тоже не назначить: ты иностранец, человек не знатный, ополчение за тобой не пойдет. К тому же у Чивира в высших кругах есть влиятельные друзья, которые разобидятся, если его сместить так просто; для этого надо, чтобы он совершил какой-нибудь промах. Даже монарх, обладающий, казалось бы, неограниченной властью, должен заботиться о политической поддержке, хых, хых.

Ишбахар рассмеялся.

— Итак, сир? — сказал Джориан.

— Ну и, мы… нам пришло в голову, а что, если сделать тебя нашим личным адъютантом?

— Чем это для меня обернется?

— Тебе выдадут прелестное обмундирование. Формально ты станешь всего лишь нашим посыльным, будешь доставлять войскам наши приказы, а нам — донесения о ходе войны. В действительности же мы просим тебя постоянно следить за положением дел, решать, какие требуются меры, и давать нам соответствующие рекомендации. Твои советы мы облечем в форму королевских приказов, которые ты будешь передавать Чивиру или еще кому-нибудь, там поглядим. Никто не заподозрит, что ты играешь существенную роль в обороне, а по сути командование будет в твоих руках. Ну, что ты на это скажешь?

— Сделаю все, что смогу, сир, больше мне нечего сказать.

— Славно, Герекит! — крикнул Ишбахар секретарю. — Составь бумагу о назначении господина Джориана… да, Эбеджай?

— Сир, — сказал вошедший слуга, — вас хочет видеть офицер с корабля, по срочному делу.

— Ах, эта треклятая жизнь! Не дадут человеку перекусить спокойно! Впусти его.

Вошел молодой морской офицер с перекошенным, мертвенно-бледным лицом; он бросился на одно колено.

— Сир!

— Что такое, сударь?

— Адмирал Кьяр исчез, и на нас напали пираты из Альгарта!

— Ай-ай-ай! О, боги! Как же это случилось?

— Ад… адмирал сегодня утром ушел на флагманском корабле «Рессаме» в море, проводить учения, а с ним две посыльные галеры — «Онэч» и «Бьяри». На море нам встретилось облако тумана, и некоторым показалось, будто туман был волшебный. Вдруг из этого тумана выскочили альгартийские суда и окружили «Рессам». Гребцов не хватало, и нам было не набрать приличную скорость, чтобы вырваться из кольца. «Онэч» тоже захватили пираты, а «Бьяри» удалось спасти: там на весла сели матросы.

— Ты командовал «Бьяри»? — спросил король.

— Да, сир. Если Ваше Величество считает, что я должен был остаться и погибнуть вместе с адмиралом…

— Нет, нет, ты поступил правильно. Кто-то ведь должен был рассказать нам обо всем. Мы сейчас же произведем тебя в адмиралы, будешь вместо Кьяра. Готовь к сражению оставшийся флот. — Король обратился к секретарю. — Составь для этого офицера назначение и принеси нам на подпись. А теперь, адмирал, присядь-ка да попробуй вот этого… Клянусь ногтями Угролука, молодой человек потерял сознание! Эй, кто-нибудь, плесните на него водой!

Джориан с Карадуром стояли вечером у окна в башне Кумашара, там, где находились часовые механизмы. Приятели смотрели вдаль, на море шла битва между морскими силами Пенембии и флотилией альгартийских пиратов. Самые крупные пенембийские суда, огромные катамараны, пришлось оставить у причалов из-за нехватки гребцов. Те суда, которые принимали участие в сражении, еле двигались по той же причине: на веслах недоставало людей.

— Еще один, — сказал Джориан, показывая на корабль, охваченный ярким пламенем.

— Наш или их? — спросил Карадур.

— Боюсь, что наш, но точно сказать не могу: темнеет, плохо видно.

— А как тот малый… забыл его имя… ну, тот офицерик, которого король неожиданно произвел в адмиралы, как он себя показал?

Джориан пожал плечами.

— Как тут скажешь? Флот вообще был плохо подготовлен, да и времени было мало. Даже Диодис Полонский, великий новарский флотоводец, мало что сумел бы сделать на месте этого парня.

— Какие у тебя отношения с полковником Чивиром?

— По-моему, он догадывается об истинном положении вещей. Королевские приказы принимает без особой охоты, хотя открыто своего недовольства пока не выражает. Я вот чего боюсь: если он узнает, что я нужен ксиларцам, то может дать им знать, где я. Они придут и меня схватят.

— Вряд ли им это удастся: мы окружены, город в осаде.

— Верно, доктор. Ну и положение! Пока город осажден, мне ничего не грозит. В то же время моя обязанность прорвать окружение, и я снова окажусь в опасности. Но, с другой стороны, если враг возьмет город, я, возможно, тоже лишусь головы. — Он взялся руками за голову и подергал ее. — Хочу убедиться, что она прочно сидит на месте.

— Если мы победим, король сумеет тебя защитить, я уверен.

— Может быть, может быть. Но предположим, у него возникнут денежные затруднения, война ведь недешево обойдется, а тут он услышит, какую награду назначили ксиларцы за мою голову?

— Что ты, он человек добросердечный.

— Это пока. Но, возможно, наступит день, когда душка Джориан покажется ему не так дорог, как мзда, которую можно за него получить. Я отведал королевской жизни и по опыту знаю, что ни одному правителю нельзя доверять. Любому вероломству у них есть оправдание: «Это нужно для блага народа». И весь сказ.

* * *

Битва шла еще долго, но в сгустившихся сумерках было ничего не разобрать. Затем уцелевшие пенембийские корабли вышли из боя и двинулись вверх по реке Льеп. Пираты разграбили пришвартованные суда, военные и торговые, и выстроились вдоль береговой линии за городской стеной, закрыв выход в море.

На следующий день с севера подошел к городу Свободный отряд; он дружно маршировал по новарской дороге, сверкая латами. С юга стекались разрозненные части крестьянского войска Мажана. А с востока появилась на верблюдах толпа кочевников из Федирана. Осада началась.

Глава 7

Осажденный Ираз

Враги кольцом растянулись вокруг Ираза, разбив лагеря подальше от стен, чтобы не достали выстрелы из катапульты. Аккуратный палаточный лагерь Свободного отряда был должным образом укреплен и окружен рвом и валом. Здесь, в полях, к северо-востоку от Ираза, Льеп поворачивал, и наемникам хватило места, чтобы расположиться между рекой и стеной.

Бивак федиранцев раскинулся, словно город, коричневые шатры из верблюжьей шерсти были расставлены беспорядочно, как придется, по ночам оттуда доносились стук барабана и заунывная музыка. С востока тянулась бесконечная вереница федиранцев — на верблюдах, лошадях, мулах и ослах они прибывали по Восточной дороге, пополняя ряды осаждающих. Весть о предстоящем разграблении Ираза разошлась по всей восточной пустыне, и теперь жители песков, падкие до легкой наживы, слетались, будто пчелы на мед. Шатровый город рос и разбухал, как плесень.

Крестьяне не принесли с собой ни палаток, ни шатров. Им пришлось построить примитивные домики из камней и хвороста, а многие спали под открытым небом, закутавшись в овечьи шкуры. Альгартийские пираты ночевали на кораблях.

Местечко Жактан на другом берегу Льепа разграбили, а некоторые дома сожгли; к счастью, погода стояла дождливая, и пожар не охватил все селение, да и жители заблаговременно перебрались в Ираз. Маяк на верхушке башни Кумашара не горел: в порт прибывали только корабли, пополняющие пиратскую флотилию.

Осаждающие выстроили перед своими лагерями длинные ряды щитов. Из-за этих заграждений лучники целились в иразцев, то и дело показывающихся на городской стене. Поскольку в этой части Пенембии деревьев росло мало, осаждающие разломали самые большие боевые галеры короля Ишбахара и доски использовали для строительства различных приспособлений. Помимо щитов, стали появляться другие сооружения, необходимые для осады: катапульты, домики на колесах — так называемые «черепахи» — и подвижные осадные башни. День и ночь не утихал скрежет пил и стук молотков.

Тем временем и иразские, и вражеские волшебники пробовали применить свое могущество. Чародеи осаждающей стороны вызвали призраки огромных крылатых чудовищ, которые стремительно проносились над городской стеной, из пастей у них торчали клыки и вырывалось пламя. Сперва горожане разбегались, крича от ужаса. Но Карадур и его помощники быстро разобрались, что эти чудовища всего лишь безобидные фантомы, и развеяли их при помощи особых чар.

Тогда вражеские волшебники, применив могущественное колдовство, вызвали из шестой реальности целую стаю демонов; все в чешуе, с перепончатыми крыльями, они накидывались на иразцев, впиваясь клыками и когтями. Но чародеи обороняющейся стороны приняли ответные меры — колдовским способом созвали в город пчел, ос и шершней из всех десяти частей королевства, и те обрушились на демонов. Хрипло крича от боли и возмущения, демоны улетели и скрылись, вернувшись в свою реальность.

Катапульту первыми достроили солдаты Свободного отряда, самые дисциплинированные среди осаждающих. Веревки и ремня они привезли с собой в багажных фургонах, а для строительства использовали деревянные куски разобранных боевых кораблей. Из этой катапульты вылетали два дротика разом; на массивных колесах ее перекатывали с места на место. Спереди был установлен щит, завешенный куском зеленой материи; щит должен был защищать орудие от выстрелов противника. Волшебники Карадура собрались на стене и пытались заколдовать метательное устройство, бормоча, размахивая руками и потея от усилий.

* * *

Однажды рано утром Карадур стоял на стене под пасмурным небом и наблюдал за лагерем противника.

— Боюсь, они уже защитили свой аппарат какими-то чарами. Увы! Мои усилия, скорее всего, бесполезны. Развитие волшебной науки за последние столетия привело к тому, что при состязании колдунов защитные чары, как правило, оказываются сильнее.

Джориан, в кольчуге из серебряной чешуи, глядел в подзорную трубу.

— По-моему, они собрались стрелять, — заметил он. — Вот посмотри.

— Ай-ай! Ты прав.

— Приготовься, придется пригнуться. А то дротик проткнет тебя, как зубец маслину… Вот он!

Катапульта Свободного отряда с треском разрядилась. Стрела длиной три фута, из дерева и железа, с деревянными лопастями, просвистела у них над головами и, описав дугу, упала где-то в городе.

— Это и все, на что они способны? — удивился Карадур, — Сомневаюсь, что они многого добьются, метая наугад дротики в огромный город.

— Ты не понимаешь, — возразил Джориан. — Это был пробный выстрел. Когда они наладят наводку, то будут использовать эту машину, чтобы разгонять на стене наших и мешать им обслуживать орудия. Видишь, позади этой катапульты строят еще одну?

— Да.

— Эта будет вдвое больше и метать будет не стрелы, а шары из камня или кирпича. Ее выкатят вперед и зарядят, чтобы пробить дыру в стене, а от наших орудий ее прикроет град дротиков из первой катапульты. Может, им понадобятся две недели, но в конце концов стена треснет и обвалится.

— Что можно сделать?

— Я уже сказал полковнику Чивиру, чтобы он велел каменщикам укрепить участок стены, который находится под угрозой. Сделает ли он это — другой вопрос. Он подозревает, что под королевской волей в действительности кроются мои соображения; стоит мне сказать ему: делай то-то и то-то, как он раздувается от негодования.

— А как там наше оборонное войско?

Джориан сплюнул.

— Паршиво! Королевская гвардия хотя бы формально чему-то обучалась, но их совсем немного. Ополчение тренируется. Но предводителей, похоже, больше волнуют интриги и грызня, чем победа в войне. Штаны и Юбки продолжают драться; несколько человек ранено, двое убиты.

Да все они не более, чем толпа городской черни — годятся лишь на то, чтобы буянить, грабить да поджигать, а на войне от них толку, как от кроликов. Оспаривают каждый приказ, а ходить неряхами и не подчиняться дисциплине — это у них особый шик. Мне бы несколько тысяч крепких деревенских парней из Кортолии! — Джориан рассмеялся. — Сноровистые, смелые, — перешел он на кортольский сельский говор. — Я вырос в деревушке Ардамэ и хорошо знал тамошних мужиков. Тогда думал: вот чурбаны! Им только бы в земле копаться. Как увидал в первый раз город Кортолию — ну, думаю, городская жизнь по мне! Да и сейчас городской люд мне больше по душе, в разговоре там… Но как доходит до пик, — подай мне мужиков, у которых сапоги в навозе, а в голове одна думка — о будущем урожае.

И потом, эти дома, выстроенные вдоль набережной, у западной стены. Строительство было совершенно незаконным, ведь эти жилища будут служить прикрытием для противника. Но ревизоры Ишбахара ничего не заметили, предварительно набив карманы взятками.

Джориан на миг замолчал, разглядывая в подзорную трубу ряды осаждающих.

— Был бы я у них начальником, — заметил он, — не стал бы попусту терять время, строить башни да катапульты. Наделал бы сотни штурмовых лестниц и бросил все войско разом на стены.

— Что ты, сынок! Эти лестницы легко перевернуть, и тем, кто по ним лезет, тогда не сдобровать. Не понимаю, как еще кто-то умудряется брать штурмом городские стены. Ведь защитникам ничего не стоит сбросить штурмующих, как только те поставят лестницу, — отпихнуть ее, да и дело с концом.

— Все так, если силы сторон примерно равны. Упорные защитники могут отразить нападение противника, в несколько раз превосходящего их числом. Но сейчас соотношение сил такое: пятнадцать или двадцать вражеских воинов на одного нашего. Я говорю о настоящих воинах, весь этот сброд Вега и Амазлука не считается. С таким малым числом защитников всю стену разом людьми не заполнить. Если атакующие будут быстро ставить лестницы там, где в настоящую минуту пусто, они могут закрепиться наверху, на каком-нибудь участке стены. Когда таких участков будет несколько, ничто не помешает противнику броситься в город и подавить защитников своей численностью.

Если враг нападет прямо сейчас, у него будет прекрасная возможность завладеть городом. Если же они и дальше будут забавляться со всякими аппаратами, то запросто могут упустить этот шанс. Прибудет Тереяй… Ксатит, что говорит твой гадальщик? Забыл его имя… Добрались наши посланники до генерала Тереяя?

— Недеф день и ночь не отходит от кристалла, но гадание идет неважно. Верно, вражеские волшебники заколдовали кристалл, навели порчу. Недефу удается иногда настроить его на северную Пенембию, но он видит лишь голые бурые холмы — ни пограничного войска, ни посланников.

— Хм-м.

Джориан долго не отрывался от подзорной трубы.

— Что такое, Джориан? — спросил Карадур.

— Погляди. Между лагерем Свободного отряда и биваком федиранцев, видишь?

— Кажется, еще один ряд щитов, верно? С моими старыми слепыми глазами…

— Да, но зачем нужны заграждения так далеко? Туда даже из катапульты не попадешь. И слишком уж эти щиты высокие; сдается мне, за ними что-то происходит. Твой гадальщик не может туда заглянуть?

— Попробует, а я постараюсь, чтобы вражеские чародеи все не испортили.

* * *

Через час Джориан с Карадуром сидели во Дворце познания, в комнате Недефа. Гадальщик сидел на скамье, скрестив ноги и согнувшись над хрустальной сферой, которая помещалась на небольшой подставке из черного дерева; подставку обвивали фигуры драконов. Карадур тоже сел, скрестив ноги, на подушечку, лежащую на полу, прислонился к стене, закрыл глаза и зашевелил губами. Джориан сидел на стуле, держа в руках перо и навощенную дощечку. Он напряженно наклонился вперед, приготовившись писать.

Гадальщик полушепотом заговорил:

— Картина покрыта рябью и неустойчива, хотя и отчетливее вчерашней… Наверно, колдуны, которые создавали мне помехи, получили другое задание… Ага! Вот Ираз… Картина качается и подпрыгивает, я чувствую себя насекомым, прицепившимся к осеннему листку, который несет ветром.

— Ровнее, ровнее… Нет, это не та часть осадного кольца.

— Вижу шатры кочевников… Левее бы! Левее! Ну вот, наконец-то. Вот заграждение, о котором ты говорил… Эти помехи — сущее наказание. Все равно что разглядывать дно реки сквозь бурлящую воду. Я вижу кучу из каких-то длинных предметов… что-то перекрещивается… Ага! Теперь вижу работающих людей… С такой высоты они похожи на муравьев, но… У них в руках пилы и молотки…

— Лестницы? — спросил Джориан.

— Да, точно! Лестницы! Я не мог сказать сразу из-за плохой видимости, но это действительно лестницы.

— Можешь определить их число? — спросил Джориан.

— Нет. Должно быть, сотни…

Джориан поглядел на Карадура.

— Я же говорил! Они делают как раз то, что я сделал бы на их месте. Осадные машины строятся, чтобы отвлечь внимание, чтобы мы думали, будто у нас много времени на подготовку к обороне. А они как-нибудь с утра пораньше кинутся к стенам со своими лестницами и перелезут сюда, мы и глаза протереть со сна не успеем. Попав в город, они могут хоть всю жизнь обороняться от Тереяя. Голод им не грозит: море у них в руках.

Не отпускай Недефа от кристалла, пусть попробует разузнать точные намерения врага. Хорошо бы, если б ему удалось подслушать совещание командующих. А мне пора, надо, чтобы Чивир распорядился насчет рогаток.

— Рогаток?

— Так называют палки с перекладиной на конце — для переворачивания лестниц.

— Поосторожней с Чивиром! Он тебе завидует.

* * *

Прежде чем передавать полковнику Чивиру королевские приказы, Джориан всегда на всякий случай докладывал о своих намерениях во дворце. В тот день, проходя по улицам, ведущим от Дворца Познания к королевскому дворцу, он услышал какой-то шум. По бульвару, размахивая саблями и выкрикивая угрозы, бежала группа Юбок, преследующая троих представителей другой партии.

— Разрази их Герикс! — проворчал Джориан, выходя на середину улицы.

Когда Штаны пробегали мимо, он повелительно поднял руку и выкрикнул:

— Именем короля, остановитесь!

«Хоть какая-то польза, — подумал он, — от этих сверкающих парадных доспехов».

При виде его роскошного облачения остановились и преследователи. Трое Штанов спрятались у него за спиной, переводя дыхание.

— Они… убьют нас, сударь! И… совершенно ни за что!

— В чем дело? — гаркнул Джориан.

— Воры! — вскричал тот из преследователей, что был впереди. — Мы видели, как они вертелись вокруг нашего оружейного склада, что-то высматривали. Хотели стащить наше оружие!

— Они врут! — раздался новый голос. Джориан обернулся и увидел толстого господина Вега, предводителя Штанов.

— Я послал туда надежных ребят, — продолжал Вег, — чтобы они вежливо расспросили преследователей другой группировки насчет вооружения: какое им кажется наиболее подходящим…

— Это ты врешь! — вскричал, протискиваясь сквозь набежавшую толпу, Амазлук — сухопарый, с козлиной бородкой. — Хороши вежливые расспросы! Тому, кто собрался расспрашивать, незачем вскрывать замок на дверях склада.

— На страже никого не было, — возразил представитель Штанов. — Не у кого было спросить, вот мы и попытались…

— Опять врешь! — крикнул Амазлук. — Там всегда сторож…

— Ты назвал меня вруном? — завопил Вег, хватаясь за рукоятку сабли.

— Врун, вор и трус! — взвизгнул Амазлук, тоже вынимая саблю.

— Прекратите! Прекратите! — Джориан силился перекричать растущий гул. — Именем короля, приказываю убрать оружие!

В ответ на его слова раздался звон и лязг скрещенных сабель. Зрители принялись криками подбадривать противников, каждый поддерживал предводителя своей партии. Не забывали и между собой обмениваться угрозами и оскорблениями. На глазах у Джориана один болельщик схватил другого за нос, другие начали пинаться и таскать друг друга за волосы. Назревала очередная уличная баталия. Джориан в отчаянии выхватил меч и ударом разъединил сабли сражавшихся предводителей.

— Не суйся, поганый иноземец! — прорычал Амазлук, направляя саблю в грудь Джориану.

Не ожидавший нападения Джориан замешкался и не успел увернуться. Но его спасли латы: скользнув по металлическим пластинам, острие сабли только порвало Джориану рукав рубашки.

На Амазлука бросился Вег, и тому пришлось поспешно отскочить и отбивать удары, спасая собственную жизнь. Джориан отстегнул кинжал со свинцовой головкой. Взяв его за ножны, встал за спиной у Амазлука и ударил предводителя свинцовым шариком по голове.

Амазлук повалился на булыжник мостовой. Вег хотел проткнуть поверженного, но Джориан выбил у него из рук саблю и поднял острие меча к самому лицу Вега.

— Отойди, если не хочешь того же, — предупредил он.

— Кто ты такой, чтоб командовать… — прошипел Вег.

— Кто бы ни был, вы, Юбки, несите господина Амазлука к себе в штаб. Плесните ему в лицо; если не поможет, позовите лекаря, пусть приведет его в чувство. Господин Вег, будь добр, отошли своих людей обратно в бараки. По-моему, раз им предстоит встреча с врагом, следует побольше времени проводить в учениях.

Юбки, напуганные внушительным видом и повелительным тоном Джориана, молча подобрали упавшего главаря и исчезли. Вег бормотал себе под нос то ли угрозы, то ли проклятия. Он был на голову ниже Джориана и пререкаться в открытую, видимо, не захотел. Вместе с тремя сподвижниками он удалился, и толпа стала расходиться.

Джориан поспешил во дворец. Солнце уже миновало зенит, в Джориана удручало, что он потерял так много времени. Лестничный штурм городской стены мог начаться в любую минуту, а разница в численности бойцов росла с каждым новым федиранцем, который останавливал верблюда в растущем городе шатров к востоку от Ираза.

Срочно нужно было мастерить рогатки. И в отношении ополченцев требовались решительные меры, а то как бы Штаны и Юбки не затеяли гражданскую войну.

* * *

Во дворце Джориану сказали, что король Ишбахар прилег вздремнуть после обеда и его нельзя беспокоить. Джориан озадаченно пожевал ус. Он раздумывал, что бы предпринять: пробиться в личные покои короля, оправдавшись тем, что дело срочное, подождать, когда король проснется, или пойти прямо к Чивиру, не предупредив короля о своих намерениях. В третьем случае риск казался наименьшим.

Красавец-полковник сидел в своей комнате на верхнем этаже огромной цилиндрической башни, выстроенной у стены в восточной части города. Отсюда Чивиру полностью видна была Восточная стена, а также Восточные ворота. Чивир, в золоченой чешуйчатой кольчуге, еще более нарядной, чем у Джориана, просматривал раздаточные ведомости.

Джориан в знак приветствия поднес к груди кулак.

— Полковник, — сказал он, — король повелевает готовиться к неизбежному нападению противника — штурму наших стен при помощи лестниц. Он желает, чтобы были изготовлены сотни рогаток для сбрасывания лестниц. Рогатки надо распределить по всей стене.

Чивир нахмурился.

— С чего он взял это, капитан Джориан? Любому дураку ясно, что они собираются сперва разрушить стены, готовят катапульты, таранные машины, чтобы вначале пробить стену, а уж потом штурмовать.

Джориан рассказал о том, как гадальщик обнаружил, что за северо-восточным заграждением идет строительство лестниц. Полковник Чивир достал подзорную трубу и высунулся в окно с северо-восточной стороны. Через некоторое время он сказал:

— Нет, должно быть, твой провидец ошибся. Если б они и готовили лестницы, трудно поверить, чтобы они так скоро попытались штурмовать стены.

— Его Величество, — сказал Джориан, — считает, что они собираются предпринять неожиданную атаку в надежде завладеть городом, пока не прибыл со своей армией генерал Тереяй.

Чивир упрямо стоял на своем.

— Дорогой мой капитан, вот здесь, в «Военном справочнике» Зайита сказано… — он помахал в воздухе книжкой, — …что шансы взять приступом стену выше сорока футов только с одними лестницами ничтожно малы. А высота наших стен сорок пять футов.

— Такому большому городу нужны стены по крайней мере в шестьдесят футов, — заметил Джориан.

— Возможно, только это к делу не относится.

— Ты собираешься распорядиться, чтоб начинали делать рогатки?

— Нет. Людей и так не хватает: солдаты проходят учения, а нужно еще мастерить оружие и укреплять кладку стены.

— Но, сударь, Его Величество совершенно определенно…

Полковник пристально посмотрел на Джориана.

— Тебя послушать, выходит, что Его Величество с большим интересом вникает во все подробности обороны, чего прежде никогда не бывало. Он сам дал тебе это поручение, прямо сейчас?

— Разумеется. Не думаешь ли ты, что я даю тебе приказы на собственный страх и риск?

— Как раз это я и думаю. Не забывай, сударь мой, обороной командую я, и никто другой. И вполне могу обойтись без чужеземцев. Если хочешь убедить меня, что Его Величество и впрямь дал это глупое распоряжение, принеси мне приказ, написанный его рукой, или же пусть лично выразит мне свою волю.

— Пусть враг войдет в город, лишь бы все формальности были соблюдены, так по-твоему? — разозлился Джориан. — Если я должен весь день носиться туда-сюда с бумажками…

— Убирайся отсюда! — вскричал Чивир. — И чтоб отныне все королевские приказы поступали в письменном виде, иначе я выполнять их не буду! А теперь — прочь, и не надоедай мне больше, а то велю взять тебя под стражу.

— Посмотрим, — прорычал Джориан. Он вышел из башни, кипя от злости. В тот вечер за ужином Джориан рассказал Карадуру о событиях дня.

— Когда я вернулся во дворец, — сказал он, — выяснилось, что король только что проснулся. Я сообщил ему о ссоре между предводителями и о своих неприятностях с Чивиром. Сказал, что от моего руководства обороной вряд ли будет толк, если меня не назначить командующим официально, чтобы никто мне не противоречил. Даже и тогда шансы будут очень ненадежны.

Я заявил Ишбахару, что должность ниже командующего обороной меня не устроит. Пусть Ираз не мой город, но я оказался здесь волею случая и здесь, возможно, погибну. Чтобы спасти свою жизнь, я должен спасти город и сделаю для этого все, что в моих силах.

— И как он отнесся к твоим… уверениям?

— Не знаю; во всяком случае, я говорил то, что чувствую. Он категорически отказался выгнать Чивира и предводителей и назначить вместо них меня. Сказал, что это невозможно по политическим соображениям.

Наконец он созвал нас — этих троих и меня — сегодня вечером на чаепитие. Я в очередной раз объелся. Если Его Величество будет и дальше набивать меня, как колбасную оболочку, мне придется поститься. И так уже набрал здесь в Иразе десять фунтов.

Ну вот. Амазлук сидел за столом с перевязанной головой и испепелял взглядом меня и Вега. Но, должен сказать, старый толстяк был на высоте. Внушал нам, что надо действовать сообща, пока город в осаде. Напомнил, что если мы не сможем вместе работать, то нас привяжут к столбам, вымажут смолой и подожгут, чтоб федиранцам светлее было праздновать победу. У жителей пустыни своеобразные понятия о том, как надо обращаться с пленниками. Под конец он распустил нюни от жалости к себе, и это так подействовало, что даже трое строптивых командиров с торжественным видом поднесли к глазам платки.

— Он подтвердил, что ты действительно получил от него приказ насчет рогаток?

— Да. К счастью, я догадался предупредить его об этой маленькой лжи. В результате все мы расстались если не доброжелательно, то, по крайней мере, пообещав друг другу трудиться на общее благо. Но по сути ничего не изменилось, и я уверен, что наутро мы опять готовы будем вцепиться друг другу в глотки.

— Ну, а как с рогатками?

— Увидев возможность хоть в чем-то одержать верх над соперником, Амазлук взял на себя ответственность за их изготовление. Говорит, в его группировке много умелых столяров, и он засадит их за работу, будут день и ночь пилить и вбивать гвозди. Тогда Вег заявил, что Штаны на каждую рогатку, сработанную Юбками, ответят двумя. И король велел им приниматься за дело.

— Сынок, я обещал сегодня заглянуть к Недефу, — сказал Карадур. — Он пытается подглядеть встречу вражеских военачальников, чтобы узнать как можно больше об их намерениях. Может… сходишь со мной? В городе беспорядки, полно вооруженных людей, вечером на улице небезопасно.

— Ну, конечно, приятель. У тебя есть фонарь?

* * *

— Нет, я не вижу, чтобы кто-нибудь собирался у палатки федиранского вождя, — бормотал Недеф. — Остаются альгартийцы…

Несколько минут гадальщик сидел молча, весь в напряжении, стараясь, чтобы картина в кристалле двинулась к морю.

— Сегодня проще, — заметил он. — Похоже, все волшебники ужинают. Ага, вот флагманский корабль пиратов, а вокруг него сгрудились баркасы. Верно, на борту военное совещание… — Недеф замолчал. — Помоги, доктор Карадур! — проговорил он в большом волнении, — они заколдовали адмиральскую каюту, и мне туда не попасть.

Карадур стал бормотать и двигать руками. Наконец Недеф воскликнул:

— Все! Я попал туда, держусь изо всех сил!

— Что ты видишь? — спросил Джориан.

— Здесь и впрямь настоящее военное совещание. Вижу бунтовщика Мажана и пиратского адмирала — кажется, его зовут Хрундикаром, здоровенный малый с длинной рыжей бородой. Вот вожди кочевников и командиры Свободного отряда, их имен я не знаю.

— Что они делают?

— Разговаривают, машут руками. Когда останавливаются, вступают переводчики… Мажан, кажется, предлагает напасть сразу с четырех сторон, чтобы растянуть и ослабить ряды обороны.

Недеф помолчал. Затем сообщил:

— Спорят, как определить время атаки. Федиранец показывает на небо. Он… не могу прочесть по губам, на своем языке говорит. Ага! Переводчик спрашивает, откуда им знать, когда начинать атаку, если солнце за тучами…

Теперь говорит Мажан. Что-то насчет башни Кумашара… Глядит в подзорную трубу. Федиранец о чем-то спрашивает, но я не понимаю… Мажан о чем-то просит адмирала Хрундикара. Все пьют воду. Матрос принес какой-то листок — пергамент или бумага. Листок прикрепляют к шпангоуту; четверо вождей воткнули в углы листка по кинжалу. Мажан углем рисует на листе крут диаметром в два фута. Ставит отметку на линии. Еще отметки вокруг линии. В центре рисует стрелку, указывающую на одну из отметок…

— Которую? Которую? — заволновался Джориан.

— С правой стороны круга… Картина мутнеет…

— Если это часы, какое время они показывают?

— А! Понял! Третий час — на него показывает стрелка. Изображение колеблется. Похоже, их волшебники снова взялись за свое..

Голос Недефа ослабел. Гадальщик упал в обморок, скатившись на пол со скамьи.

— О боги, надеюсь, он не повредился в рассудке, — обеспокоился Карадур. — С гадальщиками такое случается.

— Пульс, похоже, нормальный, — сказал Джориан, склонившись над Недефом. — Теперь мы знаем: враг нападет на нас в третий час утра, или по-нашему, по-новарски, в час Выдры. Время атаки они будут определять, глядя в подзорные трубы на башню Кумашара.

— Мы не знаем, в какой день они нападут, — заметил Карадур.

— Верно, но будем, на всякий случай, считать, что завтра. Надо срочно сообщить королю и военачальникам.

— Я не могу оставить беднягу Недефа в таком состоянии.

— Тогда позаботься о нем, а я займусь делом, оно не терпит отлагательств.

— Ты сперва к королю?

— Нет, вначале заскочу к Чивиру, передам новости.

— Каковы наши шансы, если у нас несколько сотен гвардейцев, а у них десятки тысяч войска?

— Шансы примерно, как у головастика в пруду, где кишат щуки. Но уж лестницы-то ополченцы сумеют перевернуть, дело нехитрое. Правда, стена большая, а народу мало. Стоит врагу где-нибудь укрепиться…

— Думаю, мы могли бы остановить часы на башне Кумашара. Тогда им трудно будет согласовать действия.

Джориан так и замер, уставившись на Карадура.

— Ты прав, приятель. Но, клянусь железным хером Герикса, ты подал мне мысль получше! Четыре войска собираются напасть с четырех сторон, циферблатов тоже четыре, значит, каждое войско будет глядеть на свой циферблат, ведь так?

— Видимо, так.

— Отлично, займись пока господином Недефом, а я пошел.

* * *

Король перекусывал перед сном; когда Джориан сообщил новости, Ишбахар задал тот же вопрос, что и Карадур:

— Каковы наши шансы, дружок, если у них двадцать или тридцать тысяч против наших четырехсот с небольшим гвардейцев да нескольких тысяч ополчения?

— Шансы невелики, — ответил Джориан, — но мы можем внести разлад в их атаку, есть у меня одна мысль.

— Что за мысль?

— Если Ваше Величество позволит, ваш слуга осмелится просить об одолжении… о награде в случае удачи.

— Конечно, мой мальчик! Проси о чем угодно. Ведь в случае неудачи материальные блага никому из нас уже не понадобятся. А если выстоим, у нас есть в отношении тебя кое-какие планы.

— Все, о чем я попрошу, сир, это ваша медная ванна.

— Да благословят боги нашу душу! Какая странная просьба! Не воз золота? Не высокую должность? Не девушку знатного рода — пополнить гарем?

— Нет, сир. Только то, что я сказал.

— Конечно, ты получишь ее, даже если мы проиграем. Но что у тебя за план?

Джориан рассказал, что задумал.

Глава 8

Варвар, спаситель Ираза

Пасмурное небо побледнело, став жемчужно-серым; Джориан сказал полковнику Чивиру:

— Первыми начнут штурм федиранцы, примерно через полчаса они будут у восточной стены.

— О великий Угролук! Откуда ты знаешь?

— В это время стрелка восточных часов будет на третьей отметке.

— Но разве на остальных часах будет не то же самое?.. А! — Чивир поглядел на Джориана расширенными от изумления глазами. — Значит, ты на всех часах по-разному поставил стрелки?

Джориан кивнул, и Чивир начал отдавать приказы. Срочно были отправлены посыльные. Вскоре вдоль восточной стены выстроилась почти вся королевская гвардия; броня тускло поблескивала, отражая серое небо. В ряды гвардейцев затесались несколько рот ополчения. У большинства ополченцев в руках были рогатки или копья с короткими перекладинами, прикрепленными к наконечникам. Всех расставили по местам, на каждые шесть футов стены приходилось по солдату. Оставшихся ополченцев отправили караулить другие стены.

Закопошилась серовато-коричневая масса федиранцев, и из их лагеря донеслось тихое блеянье бараньих рожков. Из шатрового города вылился поток воинов, одетых в бурые, песочные и грязновато-белые тона, и устремился к восточной стене. Они покрывали землю, словно муравьиный рой. Впереди федиранцы двигались парами, перемещая лестницы. Остальные, сбившись в кучки, тащили на повозках замысловатое федиранское оружие — дальнобойные костяные луки с двумя дугами.

— Пригните головы! — крикнул Чивир.

Команду передали по цепочке.

Раздался звон натянутой тетивы, и сплошной косяк федиранских стрел со свистом взмыл в воздух. Часть стрел перелетела за стену; иные, ударившись о камень, отскочили. Но были и такие, что попали в цель. В цепочке защитников послышались крики; по стене забегали иразские доктора в развевающихся халатах, отыскивая раненых.

Вражеское полчище прихлынуло к самой стене. По всей ее протяженности вросли в землю сотни лестниц. Они стали подыматься, как вылеты лебедок, солдаты толкали их сзади руками и копьями.

— Стреляй! — скомандовал Чивир.

Из-за зубцов стены выступили стрелки королевской гвардии и разрядили арбалеты вниз, в толпу. Затем опять скрылись, чтобы заново зарядить оружие. Тем временем ополченцы тащили к бойницам ящики с булыжниками, котлы с кипящим маслом, расплавленным свинцом и раскаленным песком; наклоняя их, они выливали или высыпали содержимое на головы снующим внизу федиранцам. Послышались вопли.

Однако лестницы продолжали расти; наконец они замерли, поравнявшись с верхним краем стены.

— Подождите, полковник, пока они станут лезть, — посоветовал Джориан.

— Проклятье! Прекратите указывать мне, что и как делать! — огрызнулся Чивир. — Я как раз и собирался. Эй, с рогатками! — крикнул он. — Ждите сигнала. Докуда они долезли, капитан Джориан?

Джориан рискнул высунуть голову из бойницы.

— Три человеческих роста. Пусть еще немного… Пора!

Когда головы самых проворных верхолазов оказались у края, федиранские лучники прекратили стрельбу, чтобы не попасть в своих.

— Переворачивай! — приказал Чивир.

По всей стене ополченцы зацепили рогатками верхние планки лестниц и толкнули. Кое-кто из защитников упал, сраженный федиранской стрелой, но их место заняли другие. Лестницы откачнулись от стены и упали, штурмующие с воплями полетели в толпу.

Федиранские командиры носились взад и вперед, выкрикивая приказы и призывая к действию. Лестницы выросли вновь. На них снова повисли гроздьями фигуры в коричневой одежде.

Джориан оказался у амбразуры, перед которой со стрелой в горле лежал иразский ополченец. В проеме между зубцами появился верхний конец лестницы. Не успел Джориан собраться с мыслями, как в амбразуре показалось смуглое лицо с черной бородой; сверху его обрамляла белая повязка, обмотанная веревкой из верблюжьей шерсти. В ушах сверкали, покачиваясь, круглые золотые серьги.

Джориан подхватил рогатку, выпавшую из рук убитого иразца. Приладить ее к древку лестницы не удалось; Джориан промахнулся и чуть не выпал из амбразуры. Не успел он прийти в себя и попытаться снова, федиранец, как кошка, проскочил через амбразуру и бросился на него с ятаганом.

Джориан, отбиваясь, вскинул рогатку; удар ятагана пришелся по деревяшке и едва не рассек ее. Джориан замахнулся на противника, но рогатка сломалась в том месте, где была трещина. Федиранец снова нанес удар. Джориан отскочил, и лезвие царапнуло кольчугу.

Пока федиранец заносил руку для третьего удара, Джориан уже выхватил меч, сделал выпад и проткнул не защищенное доспехами тело; меч вошел между ребер. Однако у федиранца хватило сил, чтобы с грохотом опустить саблю на голову Джориану. Шлем съехал на глаза, и в голове у Джориана зашумело.

Он поправил шлем и увидел, что раненый противник прислонился к каменному зубцу. Ятаган выскользнул из ослабевших пальцев, и федиранец медленно сполз вниз.

Тем временем через амбразуру пролез еще один неприятель. У этого тоже был ятаган, а в правой руке он держал небольшой кожаный щит. Кроме бурого одеяния, на нем была грубая кираса из вареной кожи, раскрашенная в алый и синий цвета, а на голове — светлый стальной шлем с заостренным выступом наверху. Воин сразу же перекинул щит в левую руку и вступил в бой с Джорианом. Они быстро обменивались выпадами и ударами, федиранец оказался искусным фехтовальщиком.

Краем глаза Джориан заметил, как к ним карабкается третий неприятель с обритым наголо черепом. «Если этот третий влезет на стену и нападет сзади, — подумал Джориан, — шансов у меня будет мало». В сказках всякое бывает, а на деле одному воину очень редко удается отбиться от двух опытных вооруженных врагов. Отвлекись Джориан хоть на миг от своего теперешнего противника, и тот мгновенно сразил бы его.

Джориан попытался действовать мечом попроворнее, чтобы убить неприятеля до появления следующего. Но федиранец умело защищался щитом и со свистом наносил один за другим ответные удары.

Третий враг очутился на стене и неслышно топтался за спиной у Джориана, который понимал, что должно произойти, но ничего не мог поделать. Вдруг позади раздался пронзительный крик и звук падающего тела. Взгляд сражающегося федиранца скользнул мимо Джориана, и тот в мгновение ока вонзил ему меч в горло.

— Еще один! — крикнул Чивир, вытаскивая окровавленный меч из тела федиранца, лежащего позади Джориана. — Помоги!

Полковник говорил о четвертом федиранце — с ятаганом в зубах, — который добрался до верхней планки. Джориан воткнул меч в одну деревянную стойку, Чивир — в другую.

— Давай, — скомандовал Чивир.

Они толкнули лестницу, и она откачнулась. Затем замерла в воздухе, и казалось, этому не будет конца. Федиранец с верхней планки глядел вниз, смуглое лицо побледнело, глаза округлились от ужаса. Когда лестница опрокинулась, Джориан в последний миг заметил, как воин раскрыл рот, чтобы закричать, и оттуда выпала сабля, которую он сжимал в зубах.

— Еле справились, — заметил Чивир. — Они там еще в одном месте захватили позицию. Идем!

Чивир с Джорианом бросились туда, где собралась целая кучка федиранцев, они стояли спиной к амбразуре, а позади другие карабкались по лестнице и пытались пролезть сквозь отверстие.

— Гляди! — сказал Джориан.

Поставив ногу на ближайшую амбразуру, он взгромоздился на верхушку зубца. Сквозь бойницу, находящуюся позади кучки воинов, как раз пролезал маленький худой федиранец. В этот миг он стоял в проходе на четвереньках.

Джориан размахнулся и нанес мечом длинный полновесный удар. Он с удовлетворением увидел, как голова федиранца отлетела и покатилась под ноги сражающимся. В амбразуре из упавшего тела фонтаном забила кровь, и у Джориана мелькнула мысль, как странно, что в таком маленьком человечке умещалось столько крови. На каменных плитах растекалась алая лужа, и сражающиеся начали поскальзываться и спотыкаться.

Тело задержало следующего федиранца, он стал пихать его и пытаться вытащить, чтобы расчистить себе путь. Пока он возился, Джориан рассек ему лицо косым ударом. Воин свалился с лестницы, увлекая за собой тех, что карабкались следом, и вызвав целый каскад воплей и падающих тел.

— Дай рогатку! — крикнул Джориан. Ему передали копье, и то не сразу. С его помощью он сдвинул с места одну из стоек, и лестница опрокинулась. Оставшиеся на стене федиранцы скользили в лужах крови и падали; лишенные поддержки, они вскоре были разбиты и изрублены в куски.

* * *

Джориан тяжело дышал, шлем его был помят, кольчуга порвана; тут он увидел полковника Чивира, которому лекарь перевязывал левую руку. Внизу медленно тек назад, к шатровому городу, поток федиранцев. Они забрали с собой часть раненых, но многих все же оставили вместе с сотнями трупов.

— Худо? — спросил Джориан.

— Царапина. А ты как?

— Меня не задели. Спасибо тебе за помощь.

— Не за что. Когда и откуда следующая атака? — спросил Чивир.

— Скоро, с севера. Северные часы отстают от восточных на час.

— Свободный отряд?

— Да. Их немного, но рубятся отчаянно.

— Они в латах, и не смогут лазать, как обезьяны. Адъютант! Всех к северной стене, кроме одного отряда ополченцев.

* * *

Через час Свободный отряд отошел от северной стены, а у ее основания осталось лежать множество закованных в латы тел, которые напоминали раздавленных жуков. Джориану порезали щеку, по лицу у него текла кровь.

— Следующие пираты, — сказал он Чивиру. Дома, без разрешения построенные у западной стены, — те, что выходили фасадами на набережную, — давали пиратам возможность добраться до середины стены без особого труда. Они закрепились на стене в нескольких местах и не сдавали позиций, несмотря на ожесточенное сопротивление иразцев. Джориана еще раз легко ранили — пострадала правая рука. На деревянные дома со стены посыпался град зажигательных снарядов, и дома вскоре вспыхнули. Пираты, пытавшиеся установить на крышах короткие лестницы, со страшными криками погибли в огне.

К тому времени, как четвертые часы на башне Кумашара показали третий час, крестьянское войско Мажана узнало о поражениях трех остальных армий. Говорили о загадочной путанице, которая произошла с часами, и о неожиданной силе защитников. Ни криками, ни даже побоями офицерам Мажана не удалось заставить крестьян штурмовать стену. Мужики переминались с ноги на ногу, сердито бормоча что-то себе под нос; кое-кто попытался убежать.

Из-за холмов послышались звуки труб. Черные точки превратились в эскадроны регулярной конной армии Пенембии; они спускались по Восточной дороге и начинали развертывание.

— Тереяй! — закричали на стене, завидев приближение пограничного войска.

Узнав эту новость, крестьяне Мажана ударились в паническое бегство. Федиранцы из страха оказаться отрезанными от родной пустыни оставили лагерь и, взгромоздившись на коней и верблюдов, вскоре исчезли за горизонтом. Альгартийские пираты погрузились на корабли, отчалили и подняли паруса.

Свободный отряд дисциплинированно снялся с бивака. Воины выстроились в три батальонных каре; по краям четырехугольников во все стороны торчали пики, в середине шли стрелки с арбалетами. Наемники шагали по Северной дороге не спеша, будто хотели, чтобы их кто-нибудь остановил. Но этого не произошло.

* * *

— Мальчик мой! — вскричал король. — Ты спаситель Ираза! Нет награды, достойной твоего подвига!

Джориану уже перевязали раны. Со скромным видом, который стоил ему больших усилий, он отвечал:

— Да полно, сир. Я только провозился полночи с часами, чтобы циферблаты показывали разное время. И больше ничего.

— Пророчество подтвердилось. Вернее, оба пророчества разом. Город спас варвар, и для этого потребовалось, чтобы часы ходили… хотя произошло это иначе, чем можно было ожидать, хых, хых. Скажи, чем тебя наградить?

— Ваше Величество, мне нужна только ваша медная ванна.

— В самом деле? Что ж, вознаграждение странное, но если таково твое желание, ты ее получишь. Сказать, чтобы ее доставили к Карадуру?

— Нет, сир. Пока пусть остается у вас. Но на днях она мне понадобится. И еще одна просьба!

— Да, да?

— Умоляю, не называйте меня варваром! Я честный ремесленник, вполне цивилизованный человек, не хуже любого другого.

— Вот ты о чем, — ответил король. — Теперь мы понимаем. Ты считаешь, что варвар — это грубый, неотесанный безграмотный дикарь из отсталой страны, где нет ни письменности, ни городов. Но нам думается, в пророчестве это слово было употреблено в более древнем смысле и означало любого человека не из Пенембии. Значение слова изменилось в прошлом столетии, мы ведь не чужды учености, мы тебе говорили.

Теперь видишь, в этом смысле ты и впрямь варвар, пусть у тебя изящные манеры и обширные знания. Так что пророчество подтвердилось. Какая удача, что мы победили так скоро и что ты не получил серьезных ран! Через три ночи новое полнолуние.

Джориан наморщил лоб.

— И что же, ваше величество?

— Ты забыл? Священный брак Нубалиаги, который бывает раз в месяц!

— Ах, да, — вздохнул Джориан.

* * *

Через три ночи, когда наступило полнолуние, Джориан согласно ритуалу постучался в массивную дверь, ведущую в туннель Хошчи. Дверь распахнулась; за ней стояли две младших жрицы в кисейном облачении. Они низко поклонились со словами:

— Приветствуем Ваше Величество накануне священного таинства!

Джориан любезно кивнул.

— Куда теперь, милочки?

— За нами.

Они вели Джориана по извилистым коридорам, вверх по лестницам; открывались и закрывались двери. По пути Джориан заметил главную комнату храма. Дверь была отворена, за ней виднелись строительные леса, вовсю шла работа. Раздавался визг пилы, стук молотка и звон зубила.

Свободный отряд и альгартийцы унесли из храма все, что сумели отодрать и выковырять — золото, драгоценные камни. Разрушили бы и само здание, если бы Мажан не удержал их. Теперь мастерам приходилось работать сверхурочно, чтобы поскорее привести храм в порядок.

— Жрицы, — сказал Джориан, — гм… я хочу спросить, где я…

— Ах, сир, — прошептала одна из них, — ваше одеяние должно соответствовать случаю, ведь вы воплощаете самого бога!

Они провели его в комнату поменьше, где на диване была разложена одежда.

— Ну, вот, сир, — сказали жрицы, — если Ваше Величество соблаговолит сесть…

Джориан присел на край дивана, и они стянули с него туфли.

— Теперь подымитесь, сир, и стойте прямо, мы вас приготовим.

Джориан встал, и они начали его раздевать. Сняли с него пенембийскую шляпу, расстегнули куртку и рубашку, развязали веревку, на которой держались брюки. Вскоре на Джориане остались только нижние штаны, но и их одна из девиц принялась расстегивать.

— Эй, — сказал Джориан, — дамочки, я попросил бы…

— Но это тоже надо снять, — объяснила жрица, хихикнув. — Думаю, мужчина вашего возраста, с вашим опытом…

— Ладно уж, — проворчал Джориан. — Я человек женатый, к тому же у меня на родине мы купаемся все вместе. Просто странно как-то.

Джориан остался без одежды. Ощутив на себе оценивающие взгляды жриц, он нахмурился.

— Думаешь, Гезма, все пройдет нормально? — сказала одна.

Вторая в раздумье подняла голову.

— Возможно. Боги не обделили его длиной, но что до силы… Впрочем, чтобы узнать, каков пудинг, надо его попробовать, как говорится. А чтобы узнать, каков…

— Хм! — подал голос Джориан. — Если вам непременно надо обсуждать меня, как трофейного быка, делали бы это лучше без меня. К тому же здесь холодно стоять в чем мать родила.

То и дело прыская со смеху, жрицы обрядили Джориана в кисейное одеяние огненного цвета и подпоясали его алым кушаком. В довершение на голову ему надели золотой венок, а на ноги — расшитые жемчугом сандалии.

— Ну прямо настоящий бог! — воскликнула одна.

— Да, — согласилась другая.

Она упала на колени и коснулась лбом пола.

— Великий Угролук! — произнесла она с благоговением. — Удостой презренных подданных благосклонного взгляда!

— Огради нас от греха и зла! — взмолилась другая, падая ниц по примеру первой.

— Простри божественную длань над благочестивыми жрицами вечной твоей супруги!

Джориан слушал, как две молодых женщины изливают на него свои мольбы, и ему было не по себе. Ничего божественного он в себе не ощущал, И уж, конечно, у него не было чувства, будто он способен творить чудеса или спасать кого-либо от греха и зла.

— Да, да, сделаю все, что в моих божественных силах, — наконец проговорил он. — Где же мы?..

Жрицы поднялись на ноги.

— Следуйте за нами, Ваше Божественное Величество.

Еще несколько коридоров, и он оказался в молельне. Одна из жриц шепотом сказала:

— Обычно обряд происходит в главном святилище, но сейчас там ведутся работы.

Джориан вошел, и маленький оркестр из лир и свирелей заиграл нежную трепетную мелодию. Посреди комнаты стояла огромная постель. Воздух был наполнен ароматом духов и фимиама.

Перед алтарем стояла верховная жрица Сахмет. Как и Джориан, она была облачена в кисею. На ее благородном лбу сияла серебряная диадема с бриллиантами. При тусклом свете маленького масляного светильника, свисающего с потолка, Сахмет казалась почти красавицей. Джориан подошел, и она тихо проговорила с низким поклоном:

— Приветствую тебя, божественный супруг! Приветствую тебя, король богов!

— Здравствуйте, ваше святейшество, — ответил Джориан. — Вот ваше кольцо, сударыня.

* * *

На другое утро Джориан встретился в королевском дворце с Карадуром, который пришел туда отчитаться перед своим высокопоставленным работодателем. Двое друзей пешком отправились к Карадуру домой. Проходя через Врата Счастья, Джориан взглянул вверх на голову Мажана — она торчала на одном из кольев, украшавших ворота.

— Некоторые его идеи казались мне интересными, — заметил Джориан. — Жаль, что не удалось проверить их на практике. Если бы кто-нибудь склонил короля отдать распоряжения…

— Уже пробовали, — ответил Карадур. — Сам Мажан как-то убедил Ишбахара поделить земли крупных владельцев между крестьянами. Но этих господ голыми руками не возьмешь: у них есть вооруженные сторонники, и они не согласятся просто так потерять власть и деньги. Такой эксперимент под силу разве что королю-герою, готовому рискнуть, даже если землевладельцы поднимут в стране бунт. А бедняга Ишбахар… — Мальванец пожал плечами. — Скажи мне лучше, как прошла ночь?

Джориан рассмеялся.

— Ну и натерпелся же я! Как никогда. А уж я перевидал немало красоток.

Он рассказал, как его одевали и как отвели в молельню к Сахмет.

— Пришлось стоять в этом кисейном наряде долгие часы, будто я красавчик из тех, что поджидают клиентов на улице Шаштая Второго. Ритуал продолжался целую вечность. Пели гимны, читали молитвы, из которых я и понять-то ничего не мог они были на древнепенембийском. Вручили мне серебряную молнию и золотой луч, объяснив, как я должен ими размахивать.

Я не такая уж старая развалина, но за столько часов кто угодно потеряет интерес к происходящему… если слово «интерес» здесь уместно. Наконец представление окончилось, и нас с Сахмет нарекли богом и богиней, состоящими в законном браке. Верно, имелось в виду, что эти божества временно вселились в наши бренные оболочки.

— Тебя охватило какое-нибудь божественное ощущение? — спросил Карадур.

— Нет, абсолютно. Может, настоящие Угролук с Нубалиагой были заняты чем-то другим. А может, когда они хотят друг на друге подергаться, то прекрасно справляются сами, не перепоручая этого смертным.

Так или иначе, Сахмет подвела меня к постели. Я опешил от мысли, что мне предстоит навернуть эту дамочку на глазах у всей честной компании. Очень сомневался, окажусь ли на высоте при подобных обстоятельствах. Но жрицы притащили ширмы и расставили вокруг кровати, и светильники погасили, все, кроме одного. Было слышно, как девицы вышли, шурша платьями; затем стало тихо, только проклятый оркестр продолжал звенеть и чирикать в углу.

Даже когда у меня в Ксиларе был гарем, я не приглашал королевского оркестра, чтобы под музыку скрипеть пружинами. Может быть, я старомоден, но есть вещи, для которых нужна интимная обстановка. Впрочем, надо — значит надо, притом Сахмет — интересная женщина. Ну, я и принялся за дело — поцелуи, ласки, раздевание, все, как положено. Вскоре мы стали единой плотью, как выражаются священники.

— И как оно вышло?

— Зачем тебе знать это, старый аскет? Подробности возмутят твою чистую душу.

— Не осуждай моего любопытства, сынок. Все людские дела для меня существенны, хотя духовное звание не позволяет мне самому участвовать во многих сферах жизни. Само собой, такие вещи представляют для меня лишь отвлеченный интерес, я ведь должен хранить целомудрие, чтобы достичь высот в искусстве волшебства. Все мои знания о любовных делах получены косвенным путем, из книг, а книги вряд ли дают полную картину, ты мог бы восполнить пробелы.

— Хорошо. Первая попытка была не очень удачной. После года воздержания я был как арбалет со слабым спусковым крючком. Сахмет приуныла, но я сказал ей не расстраиваться: отдохну немного и повторим. Около получаса мы ели, пили и болтали о том о сем. Я рассказал ей несколько историй из жизни короля Фузиньяна. А тем временем снова созрел и на этот раз сработал как надо. Толчков, верно, пятьдесят, дамочка билась подо мной, как рыба на крючке. Сказала, что впервые за много лет получила настоящее удовольствие от мужчины — видимо, с тех пор, как разругалась с Чолишем.

Думаешь, после этого она уснула? Так нет же, клянусь бронзовым задом Вэзуса! Ей хотелось еще. Я опять передохнул, у меня снова встало, и я как следует ее отодрал.

Но ее все еще разбирало. Я здорово вымотался, поэтому притворился, что сплю, а скоро и притворяться стало незачем. Но утром, с первыми лучами зари, святейшая супруга разбудила меня и принялась трепать и тискать в надежде, что священный столп снова поднимется.

— Она преуспела?

— Да, ей это удалось. Даже слишком. — Джориан зевнул. — Сутки бы не просыпался. После она стиснула меня, прижав к своей пышной груди, и заговорила о любви. Поклялась, что не отпустит меня из Ираза, что я останусь здесь навсегда и буду день и ночь ее накачивать.

— Лучше бы тебе остаться с ней, — сказал Карадур.

— Что? Стать наложником? Бросить малышку Эстрильдис? Ты что, котом блудливым меня считаешь, которому лишь бы к кому пристроиться?

— Да нет, сынок. И потом, это произошло вполне законно, по священному обычаю. О блуде не может быть и речи.

— Не так уж законно. Роль барана в этой священной случке должен играть король, а я не король. Если верховный жрец Чолиш узнает и захочет навредить… Нет уж, спасибо! все эти козни высшей касты не для простого парня, вроде меня. Слишком рискованно.

Кроме того, неизвестно, что будет, когда умрет Ишбахар. Такой толстяк долго не протянет. А тогда новый король с верховной жрицей могут решить, что меня нужно убрать потихоньку, как досадную помеху. Здесь очень ловко умеют подсыпать яду. В любом случае, меня это не устраивает: пусть я не герой, но любимой игрушкой бабы тоже быть не хочу. Позабавиться, конечно, неплохо и для здоровья полезно, но зарабатывать свой хлеб предпочитаю руками и головой, а не хером. И потом, мне больше нравится делать это с моей милой женушкой, тогда это любовь, а не только похоть. Король обещал мне медную ванну, осталось заколдовать ее и вперед, в Ксилар!

— Чары еще не отлажены до конца, — ответил Карадур.

— Поторапливайся! Привлеки побольше людей!

— Привлеку, когда смогу. Пока весь Дворец Познания занят подготовкой к грандиозному празднику, который, по велению короля, состоится через пять дней. Праздноваться будет спасение Ираза. Если ты не очень занят, твои инженерные познания пригодились бы при разработке сценических эффектов.

— Буду рад помочь, — сказал Джориан.

Глава 9

Восковая жена

Джориан с Карадуром, как гости короля, подымались вслед за носилками Ишбахара в королевскую ложу. Закончив подъем, носильщики опустили паланкин. На сей раз носильщиками были рабы, поросшие шерстью полуобезьяны из джунглей Комилакха, а не аристократы. На крутых подъемах король Ишбахар не доверял свою увесистую персону дилетантам.

Король слез на землю — его движения напоминали трепыхание раненого кита, — помахал рукой толпе и с одышкой отправился в ложу, вокруг которой выстроились гвардейцы. Джориан и Карадур вошли следом.

— Присаживайтесь, где хотите, дорогие наши друзья! Где хотите, — пригласил король. — Нам придется занять этот проклятый трон, хотя сидеть на нем — одно мучение. Ну, где же обед? А, вот он! Доктор Карадур, подвинься немного, будь любезен, сейчас поставят стол. Джориан, тебя сегодня ждет необычайное лакомство: котлеты из мяса бераотской обезьяны, зажаренные в жиру гигантской черепахи из Буранга. И вино из салиморской горчихи. Попробуй!

Джориан подумал, что вино скорее не из горчихи, а из горчины, но проглотил свою порцию. Король наклонился к нему с доверительным видом:

— Как настроение, дорогой мой?

— Вроде ничего, сир. А что такое?

— У нас для тебя небольшой сюрприз. Только это после. Думаем, такой мужественный юноша, как ты, едва ли заголосит или упадет в обморок. Но все же решили тебя предупредить.

— Могу я узнать хотя бы примерно…

— Ни в коем случае! — король многозначительно подмигнул Джориану. — Сказать сейчас значит испортить все удовольствие, хых, хых! Всему свое время… да, да. Ты умеешь танцевать?

— Умею несколько новарских танцев — фольку, волчок. А что, сир?

— Мы собираемся дать большой бал. Пенембийские танцевальные па ты, без сомнения, выучишь. У нас уже много лет не было балов. Как понимаешь, в танцах мы не особенно сильны.

Пока король уплетал за обе щеки, а Джориан с Карадуром потихоньку заканчивали свои небольшие порции, трибуны внизу заполнились. Штаны, в голубом и золотистом, как и прежде, сидели слева, а Юбки, одетые в красное и белое, — справа. В промежутке снова разместились знать и высшее чиновничество.

— Будем надеяться, Штаны и Юбки сегодня не устроят резни, — сказал Карадур.

Король проглотил то, что было у него во рту.

— Как раз сегодня утром, доктор, мы беседовали с предводителями. Разговор был очень серьезный, уверяем вас! Они обещали любить друг друга, как братья. Как братья — так они и сказали.

— Братская любовь, сир, не такая уж надежная штука, — заметил Джориан. — Взять хотя бы королей Форимара и Фузонио, что жили у меня на родине, в Кортолии.

— Что это за история, Джориан? — заинтересовался король.

* * *

— Это так называемая история о Восковой жене. Король Форимар был не прямым наследником хорошо известного короля Филомена Доброхота, отца Фузиньяна Лиса. Короля Форимара прозвали Форимаром Эстетом. Его отличительными чертами были безразличие к государственным делам и страсть к искусствам, в которых сам он достиг кое-каких высот. Был неплохим архитектором, замечательным музыкантом, талантливым композитором, хорошим певцом и прекрасным живописцем. Некоторые его стихи и по сей день составляют славу кортолийской литературы. Увы, трудно было заниматься всем этим, да еще и управлять королевством.

В результате жизнь государства пришла в полный беспорядок. Армия превратилась в трусливое стадо, в городе цвели преступность и моральное разложение, народ находился на грани бунта. Тогда в Кортолию явилось войско соседнего государства Оссарии. Город спас брат Форимара, Фузонио, который, услышав о беде, мгновенно вернулся из-за границы.

Однако за спасение города Фузонио потребовал, чтобы Форимар отрекся от престола в его пользу. На что Форимар согласился без всяких пререканий — но это особая история, ее расскажу в другой раз.

Так вот, королем стал Фузонио, человек ничуть не похожий на брата. В его натуре не было и следа эстетической чувствительности. Напротив, это был грубоватый, здоровый, чувственный мужчина. На досуге не прочь был заглянуть инкогнито в какую-нибудь низкопробную таверну, где собираются немытые мужланы, погонщики мулов да всякий бандитский сброд; любимым занятием короля было глушить с ними пиво и орать непристойные песни.

Форимар жил холостяком, а вот у Фузонио была жена по имени Иврэ, толстуха деревенского вида, совсем некрасивая; она успела родить ему пятерых детей. Чета любила обсуждать сообща семейные вопросы, причем частенько орали так, что оконные стекла дребезжали. Но горе, тому, кто, решив, что они и впрямь поругались, пытался этим воспользоваться! Супруги набрасывались на него, как тигры, а их дети — как тигрята.

После отречения Форимар поначалу чувствовал себя так, будто у него гора с плеч свалилась: министры больше не докучали ему, требуя решений по вопросам строительства, найма и увольнения, законности и правопорядка, иностранных дел, да мало ли еще скучнейших проблем, на которые правитель вынужден тратить уйму времени.

— Да, нам это хорошо знакомо, — вставил король Ишбахар.

— Однако прошло какое-то время, и Форимар начал сожалеть о потере престола. Брат выплачивал ему щедрое содержание, но его не хватало на артистические причуды бывшего короля. У него, к примеру, возникла мысль устроить всеноварский конкурс поэзии, который он надеялся превратить в ежегодное мероприятие, что сделало бы Кортолию одним из первых культурных центров мира. Насчет призов у него были грандиозные планы. Он уже и так истратил все жалованье на картины, скульптуры и тому подобное и брал в долг под новые выплаты, пока не исчерпал весь свой кредит. Когда он попросил у брата десять тысяч золотых марок на призы для поэтического конкурса, Фузонио сказал, что он рехнулся.

— У меня достаточно возни с налогами, приходится возмещать ущерб, нанесенный твоим правлением, милый братец, — ответил он. — Иди-ка лучше любуйся красотой полевых маргариток, по крайней мере, дешево и безобидно. Больше денег на всякие выдумки не жди, только своим жалованьем можешь распоряжаться.

Незадолго до этого в Кортолии один человек — звали его Зевагер — устроил выставку работ из воска; скульптор изобразил ряд исторических сцен — жрецы и непокорный король Финджаниус, коронация Ардимана Ужасного, императора Новарии; обезглавливание мятежного Роскьянуса. Зевагер, который превыше всего ставил в искусстве дотошную реалистичность и верность детали, попросил у бывшего короля разрешения сделать скульптурный портрет его высочества и выставить вместе с другими работами. Форимар, не придававший прежде деньгам никакого значения, но теперь испытывающий трудности из-за их недостатка, запросил плату. Зевагер заплатил.

К работе над портретом Форимар отнесся с интересом, так как вообще любил искусство. Оказалось, что Зевагер, помимо обычных навыков, необходимых для создания восковых фигур, обладает также искусством мага. Он слегка заколдовал скульптуру, и ее сходство с моделью стало еще разительнее. Форимар побывал в комиссии по торговле и лицензиям и выяснил, что у Зевагера нет разрешения на занятие колдовством в Кортолии. Это сведения ему впоследствии очень пригодились при общении со скульптором.

Восковой Форимар имел на выставке успех, и бывший король тонко намекнул Зевагеру, что неплохо бы изобразить короля Фузонио и королеву Иврэ. За большую сумму Форимар взялся добиться у королевской четы разрешения на демонстрацию их портретов. Он сказал, что потребуются большие траты, придется сделать кое-какие пожертвования по указанию брата. На самом же деле никаких трат не потребовалось. Форимар просто спросил за завтраком брата с невесткой, как они смотрят на то, чтобы его старый друг Зевагер отлил из воска их изображения.

— Ничего не имею против, — сказал Фузонио. — Это поднимет наш престиж. Если, конечно, мы не выйдем у него страшилищами.

Так и остались у Форимара все деньги, которые дал Зевагер, однако десяти тысяч марок, нужных для поэтического конкурса, еще не набралось. Отношения между бывшим королем и Зевагером становились все теснее. Вскоре Форимар втянул его в заговор против трона. Пообещал, что, став королем, назначит Зевагера министром изящных искусств, а в случае, если тот попытается устоять перед соблазном, пригрозил заявить о незаконной колдовской деятельности скульптора.

В числе прочих приемов волшебства Зевагер обладал способностью делать человека неподвижным. Для этого ему нужен был хотя бы один волос Фузонио и обрезки ногтей. Форимар раздобыл, что требовалось.

Однажды вечером, когда Фузонио, направляясь в пивную, не спеша проходил мимо музея восковых работ, Зевагер напустил на него чары. Вместе с Форимаром они затащили застывшего, словно изваяние, Фузонио в музей, надели на него костюм, который был на восковой фигуре, и поставили короля на место статуи. А статую спрятали в кладовой.

Затем Форимар поспешил во дворец, разбудил невестку и отдал ей письмо, написанное рукою брата. Вот что она прочла:

«Любезная моя Иврэ, я покидаю королевство и отправляюсь в Ксилар па тайное совещание всех правителей городов-государств Новарии: стало известно об угрожающем передвижении швенских кочевников. Моя отлучка должна как можно дольше оставаться тайной. Вместо меня временно будет править мой брат Форимар. Поцелуй за меня детей и обещай им, что я вернусь через месяц-другой.

Твой король Фузонио».

Документ, разумеется, был ловкой подделкой. Форимар был художником и мог скопировать чей угодно почерк. Иврэ встревожилась, но подлинность письма особых сомнений не вызывала: в последнее время действительно ходили слухи о возможном вторжении швенов.

Итак, Форимар занял трон в качестве регента. Первым делом он объявил о стихотворном конкурсе и назначил жюри. Собственных стихов он не представил, зная, что ему, как правителю, возможно, будет несправедливо оказано предпочтение. Это понизило бы престиж мероприятия, которое он хотел проводить ежегодно. Форимар искрение желал способствовать развитию стихотворного искусства и сделать Кортолию центром культуры. Второй задачей Форимара было избавиться от сторонников брата. Одних он отправил на пенсию, других спровадил подальше от столицы, а оставшихся просто сместил с должностей. Освободившиеся места заполнил своими приверженцами. Замены производились осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Форимар рассчитывал, что через два месяца, то есть ко времени обещанного возвращения Фузонио, он будет крепко держать в руках бразды правления и сможет провозгласить себя королем.

Что же до самого Фузонио, стоящего в царственной позе в музее Зевагера, Форимар еще не решил, что с ним делать. Убить брата у него рука не поднималась: в семье сильна была традиция демонстрировать всем сплоченность, несмотря на внутренние разногласия. С другой стороны, он знал, что брат куда изобретательнее его и, если оставить его живым, без сомнения, найдет способ снова захватить трон.

Однако была еще королева Иврэ, вот чего Форимар не принял в расчет. Когда прошел месяц, а от Фузонио не поступило никаких вестей, она что-то заподозрила. За помощью обратилась к гадальщику, тот настроил магический кристалл на Ксилар и сообщил, что в этом городе, похоже, нет никакого международного совещания.

Иврэ опечалилась: теперь она не сомневалась, что ее муж стал жертвой обмана или преступления. Не знала только, что предпринять. Как-то раз, тоскуя по Фузонио, она остановилась около музея Зевагера и зашла взглянуть на его работы.

«Уж лучше восковой портрет Фузонио, чем совсем никакого мужа», — решила она.

Зевагер радовался, что его заведение посетила сама королева. Она пришла с подругами. Хозяин водил их по музею, кланяясь и расшаркиваясь на каждом шагу.

Увидев мнимый портрет Фузонио, Иврэ даже вскрикнула, до того он был похож.

— Это же мой муженек собственной персоной, — сказала она. — Просто не верится, что статуя.

Когда Зевагер отошел в дальний конец комнаты поговорить с другой дамой, Иврэ коснулась руки скульптуры и ей показалось, что рука не из воска.

В голове у нее возник отчаянный план. Иврэ тщательно изучила наряд, который был на скульптуре, изображавшей ее саму.

Вернувшись во дворец, она поужинала вместе с зятем.

— Сегодня я видела твоего друга, господина Зевагера. — Она в двух словах рассказала о посещении музея. — Сдается мне, завтра он тебя там ждет.

— Да? — удивился Форимар. — А я думал, послезавтра. Вечно путаю дни.

Ночью Иврэ вышла из дворца с одним-единственным охранником, которому доверяла, да еще с бывшим грабителем, недавно выпущенным из тюрьмы. За соответствующее вознаграждение грабитель вскрыл замок на двери музея Зевагера, впустил Иврэ и запер за нею дверь. Иврэ поднялась на верхний этаж, где стояли скульптуры. Королева была одета почти в точности как собственное восковое изображение — его она спрятала за штору, а сама встала на место статуи.

Заслышав шаги Зевагера и первых посетителей, она замерла, будто каменная. Одна из посетительниц сказала, что статуя королевы совсем как живая — кажется, вот-вот ощутишь ее дыхание. К счастью, Зевагер отнес похвалу на счет своего колдовского искусства.

Позднее, когда прием посетителей был закончен, явился регент Форимар. Он встал возле скульптурных портретов королевской семьи и заговорил с Зевагером, задыхаясь от волнения.

— Наши планы раскрыты? — спросил регент.

— Нет, мой господин. Насколько знаю, нет, — ответил скульптор. — Ходят, правда, слухи, что король Фузонио отправился куда-то с неизвестной целью, да так и не дошел. Говорят, что он как в воду канул. — Зевагер взглянул на статую короля и захихикал. — Мы-то знаем, мой господин, что он стоит у всех на виду, надо лишь знать, куда смотреть.

— Замолчи, дурак! — прикрикнул на него Форимар. — И стены имеют уши. Вполне возможно, что одну из восковых фигур придется отправить на слом. — Он в свою очередь посмотрел на Фузонио. — Лучше нанести удар первым. Риск слишком велик: вдруг он оживет и начнет действовать.

Они стали медленно спускаться по лестнице, продолжая тихо разговаривать, королева Иврэ больше не могла расслышать их слов. Но она уже и так знала достаточно. Зевагер проводил высокопоставленного гостя и вернулся в выставочный зал.

Переступая порог, он заметил, что в комнате как будто что-то шевельнулось. Еще он успел увидеть, как статуя королевы взмахнула топором, которым должны были казнить мятежного Роскьянуса. Зевагер в ужасе вскрикнул, топор тут же рассек его череп. Иврэ была дюжей бабой, и топор, к счастью для нее, оказался самым настоящим, а не подделкой из дерева, окрашенного под металл. Зевагер гордился достоверностью своих произведений.

Внизу ученик скульптора подсчитывал выручку за день. Услышав шум, он прибежал наверх. И там увидел Иврэ с окровавленным топором, а на полу мертвого Зевагера; завопив еще громче своего учителя, паренек пустился прочь без оглядки.

Теперь, когда Зевагер был мертв, его чары быстро утратили силу. Фузонио заморгал, затем протер глаза и начал дышать.

— Где я? — спросил он. — Провалиться мне в сорок девять мальванских преисподних! Ничего не понимаю!

Жена все ему объяснила, и король сказал:

— Отдай мне топор, дорогая. У меня рука крепче, и сильнее удар.

Они поспешили во дворец. Стражники рты раскрыли от изумления, увидев, как король с королевой приближаются к дворцу без всякого сопровождения, а король несет на плече окровавленный топор. Но путь им никто не преградил.

Фузонио вошел в комнату брата, где тот упражнялся в игре на флейте. Поняв, что его ждет, Форимар упал на колени и взмолился о пощаде.

— Так вот, — сказал Фузонио, занеся топор над его головой. — Мне следовало бы поступить с тобой, как поступили предки с Роскьянусом. Безголовые не опасны для монархов.

Но я не хочу нарушать традицию — наша семья должна выглядеть сплоченной. Поэтому ты немедленно отправишься на Дальний Восток, в Салимор. Будешь послом. А своему старому приятелю Софи Салиморскому напишу, что если он хочет и впредь выгодно торговать со мной, пусть держит тебя там до конца дней.

Так и было сделано. Честь семьи не пострадала, так как Форимар формально был назначен в Салимор послом, лишь немногие знали, что он отправляется в ссылку — можно сказать, в тюрьму мягкого режима. Говорят, он устроил настоящую революцию в народном искусстве Салимора, но подробности мне неизвестны.

* * *

— А как же стихотворный конкурс? — спросил король.

— Поскольку конкурс был уже объявлен, жюри избрано, и работы начали присылать, Фузонио не стал отменять мероприятие, чтобы не портить репутацию правительства и сохранить в тайне разлад между ним и братом. Через несколько недель, когда Форимар уже отбыл, жюри назвало победителей. Первый приз присуждался Ватрено из Гованьяна за стихотворение «Дьявольская бездна». Начиналось оно так:

Королю Фузонио принесли рукописи стихотворений, признанных лучшими. Он должен был просмотреть их и на следующий день наградить победителей. Фузонио прочел стихотворение Ватрено и сказал:

— Что это? Верно, шутка?

— Нет, нет, Ваше Величество, — ответил председатель жюри. — Это серьезные стихи, настоящее откровение.

— Но в них же нет ни ритма, ни рифмы, — возразил Фузонио. — Да и смысла, сдается мне, тоже нет. По-моему, это вообще не стихи.

— Ах, вот вы о чем, — сказал судья. — При всем моем уважении к вам, надо признать, что Ваше Величество, очевидно, не следит за последними достижениями в области поэтического мастерства. Ритм и рифма давно упразднены как устаревшие, искусственные формы, мешавшие творчеству художника.

— Но смысл-то хотя бы должен быть!

— Прежде да, сир, но не теперь. Мы живем в беспорядочное время, поэзия должна отражать хаос эпохи. Если в жизни нет смысла, откуда ему взяться в стихах?

— Может, вы, господа, и ощущаете хаос, — ответил король, — а для меня жизнь полна самого отчетливого смысла. Вот и все.

— Следует ли вашим презренным слугам считать, что ваше величество обладает божественным всезнанием? — саркастически осведомился председатель жюри.

— На всезнание не претендую, — с леденящим спокойствием ответил Фузонио. — Мир слишком сложен, человеческий ум не в силах охватить его целиком. Но некоторые вещи я все же понимаю — те, что строго подчиняются естественным законам. В том числе глупые выкрутасы ближнего. — Он щелкнул пальцем по листку со стихотворением. — Если вас интересует мое мнение, господин Ватрено просто открывал наугад словарь и тыкал пальцем с закрытыми глазами. Так родился этот шедевр.

— Что же, — ответил председатель, — по сути, оно почти что так и было, сир. Так, добавил немного от себя да вставил кое-что для связности. Нам это показалось замечательным стихотворным новаторством. Это стихи будущего.

Фузонио просмотрел стихотворения, за которые жюри присудило вторые и третьи премии, но они доставили ему не больше удовольствия, чем «Дьявольская бездна». Король не выдержал:

— И за эту дрянь я должен выложить десять тысяч марок из оскудевшей казны! Когда я заказываю в таверне пиво, то хотя бы знаю, что за мои деньги мне подадут пиво, а не лошадиную мочу. — С этими словами он разом порвал все рукописи. — Убирайтесь, болваны! — зарычал король. — Ослы! Безголовые идиоты!

Члены жюри бросились вон из королевских покоев. На бегу у них развевались мантии, король Фузонио не отставал и колошматил их по спинам скипетром.

Стихотворный конкурс был объявлен не состоявшимся на том основании, что не нашлось работ, достойных обещанного вознаграждения. Это событие вызвало большое недовольство среди людей искусства и выдающихся мыслителей, они называли Фузонио узколобым тираном и деревенским олухом. Но Фузонио внимания на них не обращал; правление его было долгим и успешным.

* * *

Король Ишбахар смеялся от души.

— Может, это и к лучшему, что у нас нет братьев. И что поэзия в Пенембии еще не достигла такой степени утонченности; все же сочинения наших поэтов в состоянии понять не только автор. Но, кажется, сейчас начнется праздник. Герекит, дай-ка нам лупу и речь, которую мы должны произнести.

Ишбахар поднялся и стал читать, а глашатай вторил ему, рыча в рупор. Речь представляла собой обычный набор избитых фраз, после начался парад, затем — клоунада и скачки.

Глава 10

Корона Пенембии

К тому времени, как закончился последний забег, западная половина ипподрома покрылась тенью. Король Ишбахар поднялся, чтобы объявить победителей, Глашатай, как обычно, передал его слова публике.

— Сразу не расходитесь, добрые люди, — сказал король. — После награждения мы сообщим вам что-то интересное.

Король держал в руках список победителей. Когда глашатай выкрикивал очередное имя, победитель взбирался по ступенькам к королевской ложе, опускался на одно колено и под всеобщие аплодисменты получал награду из рук короля. Казалось, распри между Юбками и Штанами временно прекращены.

Король Ишбахар прочистил горло.

— Верные подданные пенембийской короны! — начал он. — Из-за треволнений последнего месяца произошла задержка в решении важнейшего вопроса — вопроса о престолонаследии.

Все вы знаете, что у нас нет живых наследников — ни законных, ни незаконных. И вот теперь, когда правление наше подходит к концу, мы обязаны позаботиться о том, чтобы наследование престола произошло по всем правилам. Есть два пути: либо подыскать подходящую кандидатуру среди дальних родственников, либо прибегнуть к крайней мере — усыновлению.

Друзья мои, пусть мысль об усыновлении не кажется вам нелепой. Вы правы, вот уже более ста лет, как корона не передавалась этим способом. Но, может быть, кое-кто забыл, что великий кроль Хошча был приемным сыном своего предшественника Шаштая Третьего. В жилах Хошчи не текла кровь Джуктара Великого. Чтобы наш божественный род не потерял короны, Хошча женился на обеих дочерях своего предшественника, и первый же сын, достигший зрелости, стал его преемником.

Мы оказались в таком же положении. Правда, у нас имеются живые родственники мужского пола, но среди них мы не сумели найти такого, который справился бы с обязанностями короля.

Однако боги послали нам настоящего героя. Это человек молодой, он сможет долго и плодотворно править — и в то же время достаточно зрелый, не натворит на троне глупостей, которых приходится ждать от молодежи. Человек физически крепкий, с живым умом и твердым характером. Совсем недавно он стал спасителем священного Ираза, когда на нас напали полчища негодяев. Кроме того, и пророчества, и астрология — все указывает на то, что человек этот родился под счастливой звездой.

И вот сегодня мы подписали и скрепили печатью документы об усыновлении этого героя и назначении его нашим законным преемником, В ближайшее время мы беремся устроить его женитьбу на какой-нибудь из наших родственниц, можно даже не одной, у нас на примете несколько привлекательных девиц брачного возраста.

Когда все будет сделано, мы отречемся от трона в пользу нашего приемного сына, прежде чем святой отец Чолиш сочтет нужным вручить нам священную веревку.

В толпе стало расти беспокойство.

— Да, да, добрые люди, — сказал король, — не удивляйтесь, что мы говорим об отречении! Истории известны подобные примеры, скажем, Джуктар Второй. Успокойтесь, прошу вас! Успокойтесь! Мы ведь еще не назвали имени избранника.

Джориан, давно догадавшийся, к чему клонит король, бросил на Карадура отчаянный взгляд. Старый мальванец лишь беспомощно развел руками.

— Герой, о котором идет речь, — продолжал Ишбахар, — мой приемный сын и ваш будущий король — это Джориан, сын Эвора! Подымись, сынок!

Наклонившись к Карадуру, Джориан процедил сквозь зубы:

— Проклятье! Вытащи меня из этой истории!

— Не могу, — пробормотал Карадур. — Я удивлен не меньше твоего. Встань, раз король велит!

— Но я не хочу быть королем…

— После, после. А сейчас встань!

Джориан поднялся. Жидкие аплодисменты быстро потонули в море шиканья и свиста. Ряды, где сидели Штаны, начали скандировать, слова звучали с каждым разом все громче:

— Поганый иноземец! Поганый иноземец! Поганый иноземец!

Орущих поддержали Юбки, и ипподром буквально зашатался от рева. Предводители, Вег и Амазлук, тоже стояли на трибунах, каждый на своей стороне, и отбивали такт, будто дирижеры оркестров. Вскоре скандирование охватило все трибуны, шум сделался оглушительным.

Король Ишбахар стоял возле Джориана, и по его толстым щекам катились слезы.

— П-прошу вас, славные н-наши подданные, — проговорил он, запинаясь.

Глашатай выкрикнул его слова, но их заглушил рев ипподрома.

В воздухе начали летать предметы. Королевские гвардейцы бросились к королевской ложе защищать короля. Сзади к ложе подошел полковник Чивир.

— Ваше Величество! — крикнул он. — Бегите или все пропало! Группировки объединились и затевают мятеж против трона. Вам нужно поскорее вернуться во дворец!

— Пойдемте, друзья, — сказал Ишбахар Джориану и Карадуру.

Король выбрался из ложи, с трудом доковыляв до верхней ступеньки. Его золоченый паланкин был поломан и лежал на боку.

— Как же мы вернемся во дворец без носилок? — спросил он дрожащим голосом.

— Пешком! — отрезал Чивир.

Подбежал, звякая латами, еще один гвардеец и сказал что-то на ухо полковнику. За сверкающей толпой гвардейцев Джориан увидел бурное, разноцветное море; иразцы швырялись чем попало и звенели саблями.

— Мятежники захватили набережную Жактана, — доложил Чивир. — Вашему Величеству придется воспользоваться туннелем Хошчи.

— Взбираться пешком на эту ужасную гору?

— Да, взбираться, а то… — сказал полковник с заметным нетерпением.

— Что ж поделаешь? Надо спешить.

В сопровождении Джориана и Карадура, окруженный плотным кольцом гвардейцев, король с одышкой двинулся вниз. У выхода в гвардейцев полетели камни, кирпичи, черепки посуды, послышались яростные, вызывающие крики. На защитников короля бросилась кучка людей с дубинками и ножами. Гвардейцы без труда отбились, оставив на земле несколько трупов; затем стали постреливать из арбалетов в беснующуюся, вопящую толпу.

— Сюда! — крикнул Чивир.

Спотыкаясь о трупы, король и его защитники пересекли улицу, огибавшую ипподром и начали подъем к храму Нубалиаги. Сделав несколько шагов, король остановился, тяжело дыша.

— Мы больше не можем, — простонал он.

— Помоги мне, Джориан, — попросил полковник.

Они закинули себе на шею толстые руки короля, один одну, другой другую. Поддерживаемый с двух сторон, король медленно потащил в гору свой чудовищный вес.

Наверху стражи-евнухи уже собирались у ворот и поджидали гостей с арбалетами наготове. Они открыли ворота, пропуская короля и его охрану.

В храме им навстречу выбежала верховная жрица Сахмет. Выслушав короткое объяснение, она сказала:

— Идите за мной, сир!

И повела их к туннелю Хошчи.

— Подождите! — крикнул полковник Чивир. — Я пойду с вами, только назначу здесь командира.

— Зачем? — спросил король.

— Если я вернусь во дворец и смогу распоряжаться основными силами гвардейцев, то, может быть, удастся остановить толпу и восстание не перекинется на другой берег. Капитан Салой!

— Да?

— Прими командование гвардейцами в Жактане. Постарайся удержать главные точки, в частности этот храм. Если солдат будет достаточно, вышли летучий отряд, чтобы следил, где повстанцы сбиваются в кучи, и разгонял их. С позволения Вашего Величества, мы теперь можем отправляться, — сказал он королю.

Сахмет сжала руку Джориана в своей и прошептала:

— Увидимся в следующее полнолуние!

* * *

Четверо беглецов пробирались по туннелю Хошчи: первым — Джориан со светильником, за ним сопящий и пыхтящий король Ишбахар, следом — Карадур, и замыкал шествие полковник Чивир, тоже со светильником. Джориану казалось, что они идут уже целую вечность, потому что король передвигался мелкими шажками со скоростью улитки.

Они миновали примерно половину пути и находились под самой глубокой частью Льепа. И тут у Джориана волосы на голове зашевелились от ужаса: сбоку в туннеле он заметил тонкую струйку воды, она била до середины прохода, разлетаясь на тысячи брызг.

— Боги и богини! — воскликнул он. — Взгляни сюда, Карадур!

— А вот еще, — отозвался волшебник, указывая наверх, откуда тоже стекала вода.

Они присмотрелись, и оказалось, что всюду, впереди и позади, капает, течет, а кое-где и хлещет вода. Пол туннеля стал мокрым и скользким.

— Что случилось, доктор Карадур? — пропыхтел король. — Подвели ваши чародеи — те, что отгоняют воду? Может, стоило все-таки поставить насосы?

— Наверное, во Дворец Познания вломилась толпа и оторвала Гэльваша, Люказа и Фиравена от работы. Надеюсь, бедняг хотя бы не прикончили.

— Да, да, — согласился Джориан. — Надо спешить, пока эта нора не заполнилась водой.

— Да, сынок, ты прав. — Карадур обернулся назад. — Ваше Величество…

— Мы… идем (уф!)… стараемся, — сказал король. — Если боитесь утонуть… ступайте… без нас.

— Ну что вы, сир! — искренне огорчился полковник. — Прибавьте шагу, Ваше Величество.

Вода с каждой минутой прибывала. Вот она уже плескалась под ногами у беглецов. Охая и задыхаясь, король отчаянно пытался ускорить свои неуклюжие шаги. Вдруг он поскользнулся и повалился с громким плеском.

— Ваше Величество! — разом закричали трое остальных.

Джориан с Чивиром отдали Карадуру фонари. Едва не надорвавшись, они приподняли и посадили Ишбахара. Глаза короля были полузакрыты, дыхание вырывалось с шумом и хрипом. Сперва он ничего не отвечал. Его слегка подвинули и прислонили спиной к стенке туннеля. Вода доходила уже до середины голени.

Наконец король открыл глаза.

— Джориан! — прошептал он.

— Да, сир?

— Наклонись ко мне. Поближе.

Джориан наклонился. Последним усилием король поднял руку, отцепил от парика корону со змеей и приладил ее на голову Джориану.

— Теперь, мой мальчик, ты король. Вот свидетели… Король забормотал что-то невнятно, и постепенно его голос стих. Карадур попытался нащупать у него пульс.

— Столько жира, что вену и не найти, — проворчал он.

Карадур сунул руку королю под рубашку, затем приложил ухо к груди Ишбахара.

— Мертв, — сообщил Карадур. — Наверно, сердце не выдержало.

— Ничего удивительного, так разъелся, — заметил Джориан.

— Пойдемте, капитан… то есть, сир, — сказал полковник, — пока мы не потонули, как крысы.

— А что делать с королем? — спросил Джориан. — Может показаться странным, что он вошел с нами и не вышел. Надо предъявить его тело, чтобы все убедились, что на нем нет следов насилия, иначе скажут, что мы убийцы.

— Ты прав, сынок, — согласился Карадур, — Полковник, помоги Джориану нести тело.

— Возьми с другой стороны, Джо… король Джориан.

Страшным усилием они выпрямились, и тело короля повисло между ними. Дыша с хрипом, прошли несколько шагов. Джориан поскользнулся и шумно плюхнулся в воду, увлекая за собой Чивира и труп.

— Если станет глубже, — рассудил Карадур, — тело поплывет, а вы будете просто придерживать его за ноги.

— Ну, старик, мудрости тебе не занимать! — обрадовался Джориан. — Возьми его за ту ногу, Чивир.

Вскоре глубина стала по колено. Карадур шагал впереди, платье облепило его худые колени. Он нес оба фонаря, от которых разбегались слабые тонкие лучи. Следом брели Джориан и Чивир, придерживая за ноги труп короля. Тело задевало порой пол туннеля, но вода прибывала, и тащить становилось все легче.

— Ты уверен, что это тот самый туннель? — усомнился Чивир. — Мы, верно, уж скоро дойдем до федиранской границы.

— Туннель тот самый, никакого сомнения, — заверил его Джориан. — Вот мы уже в гору идем. Спасемся, если вода не накроет.

— Уровень повышается, — сказал Чивир. — Мне уже по пояс. И что я не скинул в храме эти проклятые латы!

Набегающая вода подымала тело короля все выше над полом; казалось, что вес его уменьшается. Но живым идти было все труднее. Они еле тащились, а вода из стен — теперь только в верхней части туннеля — текла, сочилась, била струями, обливая троих беглецов.

— Беда с этим волшебством, — проворчал Джориан. — Когда люди рассчитывают на него, то строят как попало и о ремонте не заботятся.

Вода продолжала подыматься, теперь глубина была по грудь. Джориан и Чивир пытались ускорить передвижение, разгребая воду свободной рукой. Карадур был ростом пониже, и ему пришлось поднять фонари над головой, чтобы их не залило. Седая борода тянулась за ним по воде.

На светильник угодила сверху струя воды, он зашипел и погас. Беглецы продолжали путь почти в полной темноте.

— Еще немного, и этот чертов труп станет задевать потолок, — проворчал Джориан.

— Если потухнет оставшийся фонарь, мы, наверно, сможем идти на ощупь, — с беспокойством проговорил Чивир. — В этом туннеле нет развилок или поворотов?

— Нет, — ответил Карадур. — Он идет прямо… ап! — Вода дошла ему до подбородка, нечаянный всплеск — и она попала в рот. Старик стал кашлять и отплевываться, фонарь затрясся.

— Эй, не погаси последний светильник, — сказал Джориан. — Тонуть и так паршиво, а уж тонуть в темноте…

— Не расходуй зря силы, король, — посоветовал Чивир.

Карадур, который ушел было вперед, обернулся и, немного подождав, сказал:

— Когда мой друг Джориан перестанет говорить, можешь быть уверен: нынешняя реальность для него закончилась.

— Ты еще разговариваешь? И вода в рот не попадает? — удивился Джориан;

— А ты знаешь, вода, кажется, больше не прибывает.

Уровень воды на какое-то время перестал меняться, все стихло, в туннеле слышалось лишь тяжелое дыхание троих мужчин и негромкий плеск. Наконец вода начала убывать. Вскоре тело короля вновь стало задевать пол.

— Теперь мы выше уровня воды в реке, — сказал Джориан. — Лишь бы нас не зарезали при выходе повстанцы, больше бояться нечего.

— Мне сейчас и с мышью не справиться, — простонал Чивир.

* * *

Карадур постучался в потайную дверь, ведущую в королевскую спальню. Он объяснил, в чем дело, и дверь отворилась. Через какое-то время по лестнице спустились гвардейцы и слуги с носилками.

Пройдя по туннелю около ферлонга, они обнаружили Джориана с Чивиром, которые сидели прямо в воде, прислонившись к стенке, тяжело дышали и, видимо, были в полном изнеможении. В воде возле них лежал труп чудовищного вида.

Люди из дворца перекатили тело на носилки, привязали веревками и понесли к выходу. Джориан со стоном поднялся. Чивир из-за тяжелых лат совсем не стоял на ногах, и ему пришлось помочь. С неимоверным трудом они заползли на четвереньках по лестнице в королевскую спальню, а там упали в кресла и откинулись в бессилии назад; на полу возле них натекло по луже. Карадур еще до них успел усесться в кресло; у его ног валялась чалма, глаза колдуна были закрыты.

— Вина! — гаркнул Джориан. Слуги засуетились.

Джориан оторвался от бокала и увидел перед собой офицера гвардии.

— Господин, — сказал офицер. — Что это значит? Король Ишбахар мертв, а у вас на голове его корона!

— Правда, что ли? — удивился Джориан. Он снял с себя корону со змеей и недоуменно поглядел на нее, словно видел первый раз в жизни.

— Правду говорят, будто его покойное величество нарекли вас своим преемником?

— Правду, — подтвердил Чивир, сидящий позади офицера. — Его Величество умер в туннеле своей смертью, мы бежали из Жактана, где вспыхнуло восстание. А дворец мятежники уже пробовали штурмовать?

— Нет, полковник. Но часть повстанцев перебралась через реку, и на набережной идет резня, грабеж. Кажется, что-то подожгли. Какие будут приказания?

— Прежде всего обеспечить защиту дворца от нападения. Я скоро выйду и сам буду командовать. А теперь иди. И вы идите, — отпустил он слуг.

Все вышли, в спальне остались лишь Карадур, Джориан и Чивир.

— Отличное вино, — сказал Чивир, ставя бокал на столик. — Верно, виндийское. Снова начинаю чувствовать себя человеком. Нам нужно кое-что выяснить, — обратился он к Джориану.

— Слушаю тебя, полковник, — ответил Джориан, тоже отставив бокал.

Джориан поглядел на Чивира, прикидывая, каковы были бы его, Джориана, шансы, завяжись между ними схватка: Чивир в латах и с саблей, а у него только кинжал, зато Чивира куда сильнее измотало путешествие по туннелю.

— Ты и впрямь собираешься стать королем, — заговорил полковник, — хотя бы вся страна на тебя ополчилась?

— Посижу на троне, сколько мне нужно, не дольше, — ответил Джориан. — Я вовсе этого не желал. Ишбахар сглупил — нарек меня преемником, не заручившись политической поддержкой.

— Человек он был добрый, но монарх никудышный, — заметил Чивир. — Что ж, ты снял камень с моей души. По закону ты, конечно, король, но иноземцы в народе непопулярны. Даже при моей поддержке, то есть при поддержке гвардии, не уверен, что ты удержишься на троне. Не дольше, чем тебе нужно, — это сколько?

— Сколько потребуется нам с доктором Карадуром, чтобы сняться отсюда в летучей посудине.

— В какой еще посудине?

— Ишбахар обещал нам свою медную ванну, в ней и полетим.

— Как же вы в ней полетите?

Джориан кивком показал на Карадура, который накручивал себе на голову чалму.

— У нашего славного доктора в перстне сидит демон, он и понесет нас по воздуху.

— Но, Джориан! — воспротивился Карадур. — Я же сказал, что освобожу Горакса только в случае крайней нужды, потому что это будет последняя услуга, которую он…

Джориан фыркнул.

— Весь город готов наброситься на нас, как пчелиный рой. Если уж это не крайняя нужда, то я вообще не знаю, что ты под этим разумеешь. Будешь дожидаться, пока кто-нибудь науськает толпу и тебя разорвут на куски?

— Что ты, сынок! Но подумай, сколько добра ты мог бы сделать, если б сумел удержаться на троне! Провел бы реформы, о которых мечтал Мажан. Обеспечил бы Дворцу Познания подобающую денежную поддержку…

— Полстраны жаждет застрелить, заколоть, отравить меня. Не желают они иноземца в короли, это ясно, как день. Верно, это и есть та самая «вторая корона», от которой предостерегала меня во сне Кубалиага. Первой была ксиларская. Помнишь, мы закопали ее у Морусской трясины?

— Иразцы скоро позабудут о своей ненависти к иноземцам, — не сдавался Карадур, — стоит тебе лишь упрочить власть и показать, какой ты хороший правитель и как быстро усвоил их обычаи. По-пенембийски ты уже говоришь лучше меня. В конце концов Джуктар Великий был не только иноземцем, но даже и варваром. Ираз — город-космополит.

Джориан покачал головой.

— Ксиларцам я тоже пытался показать, какой я хороший правитель, а они в ответ пытались отрубить мне голову. Да и как мне упрочить власть? Разве что призвать на помощь чужеземную армию наемников.

— Думаю, и в гвардии, и в пограничном войске у тебя найдутся сторонники, можешь рассчитывать на них. Как только ты приберешь к рукам политиканов…

— Даже если так, что тогда? Всю жизнь ублажать ее святейшество Сахмет, а потом явятся жрецы со священной веревкой. Благодарю покорно!

— Ты мог бы отменить этот обычай, как поступил король, о котором ты рассказывал.

— Без сомнения. Но меня бесполезно уговаривать, старина. Я уж на троне насиделся всласть. Занятная работенка, ничего не скажешь, но приниматься за нее снова неохота. Богатства, власти, славы жаждут многие, но я не мечу так высоко, и незачем мне быть королем. Меня устроит простая жизнь, почтенное ремесло, уютный дом, сытный обед, любящая семья и небольшой круг приятелей.

Иразской жены я тоже не хочу. Одна супруга у меня есть, и этого достаточно. К тому же чем больше я странствую, тем больше ценю родную землю.

Так что пускай Юбки со Штанами дерутся, сколько хотят, меня это не касается! Пускай пенембийская корона отправляется во все сорок девять мальванских преисподних! А я отправляюсь в Ксилар выручать мою милую крошку, вот так, друзья.

Чивир огорченно провел по лбу рукой.

— В таком случае, сир, может быть… вы дадите мне совет. Когда вас не будет, главными претендентами на престол окажутся предводители. Но думается мне, ни Вег, ни Амазлук в короли не годятся. У сестры покойного короля двое сыновей, но один кутила и мот, а второй недоумок. Генерал Тереяй, к которому я только что отправил посыльного, стар и скоро выйдет в отставку. Адмирал Кьяр мертв. Кому мне следует оказать поддержку, как вы думаете?

Джориан пристально поглядел на Чивира.

— Почему бы тебе самому не стать королем? Сдается мне, у тебя неплохо получится.

Чивир раскрыл рот от изумления.

— Как? Вы предлагаете мне корону?

— Почему бы и нет? Поначалу я считал тебя беспомощным пустым хлыщом, но за последнее время ты многому научился.

Чивир пожал плечами.

— Я старался.

— Чтобы придать делу законность, принеси чем писать, я составлю документ о передаче власти. Он вступит в силу, когда мы с Карадуром улетим. А что уж из этого выйдет, зависит от тебя.

Чивир поднялся с места.

— Благодарю вас, сир, постараюсь оправдать ваше доверие. Сейчас мне надо идти командовать, но скоро вернусь вас проводить.

Чивир вышел, и Джориан громко крикнул:

— Слуги! Поскорей сюда. Принесите переодеться: что-нибудь теплое, шерстяное, удобное для дороги. Не нужно шелковых нарядов! И сухое платье для доктора Карадура.

— Да не надо, сынок…

— Наверху холодно, я не допущу, чтоб ты простудился. Эй, вы, найдите главного оружейника, пусть принесет латы и оружие, чтобы я мог выбрать. А где король Ишбахар хранил кошелек? Ты! Скажи повару поторопиться с обедом для меня и доктора. Ничего особенного не надо, лишь бы посытнее, а главное — пусть долго не возится.

Пока слуги суетились, вошел стражник и сказал:

— Ваше Величество, вас хочет видеть посыльный по имени Зерлик.

— Пусть войдет, — ответил Джориан. Вошедший юноша театрально опустился на одно колено.

— Ваше величество! — воскликнул он. — Я только что вернулся, отвозил в Оттомань письмо короля. Ишбахар передал вам престол! Это лучшее, что он сделал за свою жизнь. Мой меч к вашим услугам. Любое ваше желание для меня закон!

— Прекрасно, но боюсь, я не успею воспользоваться твоей преданностью. Меня скоро здесь не будет.

— Вы уезжаете? Возьмите меня с собой, я буду вашим оруженосцем!

— Увы, в нашей посудине нет места для троих. Вместо меня остается Чивир, он будем моим преемником. Думаю, твоя преданность ему пригодится.

— Но, сир, может, все же есть что-нибудь…

— Да, сейчас скажу. У тебя большой дом. На всякий случай выдели для меня комнату: вдруг мне придется бежать из Новарии и скрываться.

— Все сделаю! Да благословят боги Ваше Величество!

— Пусть они лучше благословят Чивира, ему это понадобится. Прощай!

* * *

Через час улицы Ираза наполнились топотом ног, ревом толпы, звоном оружия и криками раненых. Чивир, а с ним несколько гвардейцев стояли на крыше дворца и глядели, как летучая ванна, покачиваясь, уносит Джориана и Карадура в небо. На меди играли красноватые лучи заката; ванна делалась все меньше и наконец превратилась в малиновую точку на фоне темно-синего неба.

Чивир, вместо шлема надевший на голову корону Пенембии, вздохнул и тихо проговорил:

— Вот человек, которому самое место на троне, если б не людские предрассудки. Но что поделаешь!

Он обернулся к офицерам, стоящим поблизости, выслушал донесения и стал отдавать приказы.

Книга III. Корона Ксилара

Глава 1

Ксиларский дворец

Над снеговыми пиками Лограмских гор парила большая медная ванна, и в ее полированных боках отражался красный отсвет заката. Она огибала самые высокие вершины, а над теми, что пониже, пролетала, едва не задевая дном за острые скалы.

— Горакс! — воскликнул один из двух пассажиров летающей ванны. — Я же приказал тебе держаться от пиков подальше! Ты хочешь, чтобы мое старое сердце разорвалось от страха? В следующий раз обходи стороной!

— Что он ответил? — спросил его спутник.

Первый наклонил одно ухо вниз, как будто прислушиваясь к чему-то, и наконец сказал:

— Говорит, что ему не терпится закончить путешествие. Кроме того, просит, чтобы я позволил ему приземлиться на одном из пиков и отдохнуть. Но меня не проведешь! Если я разрешу, то его последнее задание окажется выполненным, и демон умчится на свое родное измерение, оставив нас на ледяной горной вершине.

Говоривший был маленьким, худощавым, темнокожим человеком в платье из грубой бурой ткани. Поток воздуха, омывавший летящую ванну, развевал его седые шелковистые волосы, спадающие на плечи из-под объемистого белого тюрбана, и теребил длинную белую бороду. Это был Карадур, прорицатель и волшебник из Мальваны.

Вторым пассажиром был крупный человек, скорее зрелый, нежели молодой, с румяным лицом, еще сильнее покрасневшим под порывами горного ветра, глубоко посаженными темными глазами, черными бородой и волосами и шрамом, который пересекал его лицо, задевая нос. Это был Джориан из Ардамэ, что в Кортолии, бывший король Ксилара, а также поэт, наемный воин, искусный рассказчик, счетовод, часовщик и землемер.

Продолжая спор, который начался до того, как они едва не врезались в горный пик, Карадур сказал:

— Послушай, сын мой! Бросаться без подготовки в такое рискованное приключение — верный путь к гибели. Мы должны приказать Гораксу доставить нас в какое-нибудь безопасное место, где у нас найдутся верные друзья, и там составить план дальнейших действий.

— К тому времени как план будет готов, — возразил Джориан, — ксиларцам станет известно о моем отбытии из Пенембии. Я это знаю, ведь когда я был там королем, секретная служба работала надежно, как часы. После чего они приготовят западню, надеясь, что я явлюсь спасать Эстрильдис. И тогда…

Джориан провел ребром ладони по шее. Он намекал на кровавый ксиларский обычай каждые пять лет отрубать королю голову и бросать ее в толпу, назначая новым королем того, кто ее поймает. Волшебство Карадура помогло Джориану избежать казни. С тех пор ксиларцы пытались схватить своего беглого короля, вернуть его в страну и завершить прерванную церемонию, чтобы освященным временем способом выбрать наследника престола.

— Кроме того, — продолжал Джориан, — пока Горакс остается у тебя в подчинении, мы можем добраться до дворца по воздуху. Ты сам сказал, что наше путешествие кончится, как только ты позволишь ему приземлиться. Попытка же попасть во дворец по земле окажется намного сложнее. Зачем, как ты думаешь, я захватил с собой вот это? — Он указал на моток веревки, лежавший на дне ванны, ранее принадлежавшей королю Ишбахару. — Ты можешь заколдовать эту веревку, как тогда, в Ксиларе?

Карадур покачал головой.

— Увы, нет! Для этого нужно вызвать духа из Второй Реальности, на что сейчас у меня нет возможностей. — Карадур, попробовав зайти с другой стороны, забубнил высоким, гнусавым голосом: — Джориан, дорогой мой! В мире столько привлекательных женщин! Почему ты так привязан именно к этой? Да, Эстрильдис — милая девушка, но ты получал наслаждение от многих женщин, как во время своего правления, так и после бегства. Неужели только она одна может быть твоей супругой?

— Я же объяснял тебе, — проворчал Джориан, — что только ее одну я выбрал лично. Остальных четырех жен навязал мне Регентский совет. Нет, я против них ничего не имею, но все равно это был вопрос политики, а не личных привязанностей. Впрочем, что такой старый аскет, как ты, может понимать в любви?

— Ты забываешь, что и я когда-то был юным, как ни трудно в это поверить.

— Короче, если король Фузиньян из Кортолии рисковал жизнью, спасая свою возлюбленную Дэнуду от тролля Вуума, то я был бы трусливым негодяем, если бы не последовал его примеру.

— Однако же были и другие женщины, которых ты познал плотски со времени своего бегства.

— В приключении с Верховной жрицей я не виноват. У меня не было выбора.

— Верно, но прочие…

Джориан фыркнул.

— Я стараюсь сохранять верность Эстрильдис, но еще не способен после длительного воздержания спокойно отмахнуться от красотки, залезающей ко мне в кровать и умоляющей, чтобы я доставил ей наслаждение. Когда я достигну твоего возраста, возможно, тогда мое самообладание окажется на высоте.

Карадур спросил:

— Откуда ты знаешь, что ксиларцы не выдали твою Эстрильдис за другого?

— Этого еще не случилось, когда мой брат Керин проезжал по Ксилару, ремонтируя и продавая часы. Подозреваю, что они держат ее как приманку для меня. Через Керина я передал ей, чтобы она ждала меня и не отчаивалась.

— А если ее привязанность окажется менее прочной, чем твоя? Предположим, она стала сговорчивой с особами противоположного пола?

— Чепуха! — фыркнул Джориан. — Она всегда мне говорила, что любит только меня, и я доверяю ей так, как доверяю своей душе.

— Да, но иногда Астис — богиня, которую мы в Мальване зовем Лаксарой, — насылает даже на невозмутимейших из смертных страсть, перевешивающую самые убедительные доводы разума и побеждающую самых стойких. Не недооценивай тот беспорядок, который судьба и капризы человеческой природы вносят даже в самые продуманные планы. Как сказал мудрый Сидам: «Благословен тот, кто всегда ожидает худшего, ибо никогда не будет разочарован».

Джориан нахмурился.

— Ты предполагаешь, что в мое отсутствие она с готовностью отдалась какому-нибудь мерзавцу? Что ж, такое могло случиться. Поскольку я был лучшим фехтовальщиком в Ксиларе, за исключением своего учителя Тартоньо, то без особого труда заколю негодяя. Некоторые бы потребовали убить и изменницу, но для этого я слишком мягкосердечен.

— Итак, ты утверждаешь, что любишь ее?

— Да, причем безмерно.

— В таком случае ты не захотел бы подвергать ее беспричинным страданиям?

— Разумеется, нет!

— А предположим, она взаправду любит своего совратителя? Тогда ты беспричинно разобьешь ей сердце, и если после этого силой или обманом заставишь ее жить с собой, твою семейную жизнь никак нельзя будет назвать счастливой.

Джориан покачал головой.

— Будь ты проклят, старина, ты всегда смотришь на все с самой мрачной стороны! Что бы я ни предложил, ты непременно объявляешь мои планы глупостью, ошибкой или злостным мошенничеством. Иногда ты оказываешься прав; но если бы я соглашался со всеми твоими доводами, то стоял бы на одном месте, пока не пустил бы корни. Сдается мне, что я должен ожидать событий и действовать соответственно.

Карадур вздохнул.

— Такому юному существу, как ты, трудно предугадать, какой исход будет наилучшим для всех заинтересованных сторон.

Джориан взглянул вверх, где над головой зажигались звезды.

— Будь добр, прикажи своему демону лететь помедленнее. Меньше всего нам нужно в темноте врезаться в гору Аравию.

— Аравию? Помнится, там жил отшельником мой мудрый коллега, некто Шендеру. Не нанести ли нам ему визит? — Но, увидев выражение лица Джориана, Карадур снова вздохнул: — Нет, наверное, не стоит.

Пурпурно-золотой рассвет застал летающую ванну еще над Лограмскими горами, хотя с продвижением к северу горные хребты становились все ниже. Наконец горы сошли на нет, и несколько часов полет продолжался над обширной Морусской Трясиной. Эта спорная территория формально считалась частью Ксилара. В действительности же это была ничейная земля, населенная только немногими отчаянными людьми, карликовыми крокодилами и, как утверждали слухи, потомством драконов, которых завезли когда-то в Новарию плотоядные паалуанцы. Много веков назад эти утонченные каннибалы совершили набег на Ир, государство на западном побережье обширного Новарского полуострова.

Джориан, любопытный ко всему на свете, высунулся из-за края ванны и долго тщетно высматривал паалуанских драконов среди черных топей и серо-зеленых кочек болота, которое с приближением зимы лишилось большинства своих красок.

Карадур предупредил:

— Не высовывайся так далеко, сын мой! Горакс жалуется, что ты раскачиваешь ванну и можешь перевернуть ее, несмотря на его усилия держать ванну килем вниз.

— У ванны нет киля, — отозвался Джориан, — но я его понял.

— Не лучшее твое сочинение, сын мой, — сказал Карадур. — Нас же никто не изгонял. Ты добровольно передал власть этому Чивиру — будем надеяться, что он окажется приличным монархом, если удержится на престоле. Кроме того, я бы поставил союз в начале последней строчки.

— Так нарушится размер, — возразил Джориан. — Первая стопа должна быть ямбической, как утверждал доктор Гвидериус.

— Кто?

— Профессор, учивший меня стихосложению в Академии Оттомани. Ну а как тебе это:

Карадур покачал головой.

— Тут подразумевается, что я тоже наклонился через край. Но, как ты можешь заметить, я стараюсь не нарушать равновесия ванны.

— Какой ты занудный старик! Сначала сочини лучше меня, а потом критикуй!

— Увы, Джориан, я не поэт, да и новарский — не мой родной язык. Чтобы сочинить стихотворение, передающее все твои мысли по-мальвански, и соблюсти все шестьдесят три правила мальванского стихосложения, требуется гораздо более спокойная и непринужденная обстановка, чем та, в которой мы пребываем сейчас по милости богов!

К полудню они оставили позади морусские болота и парили над лесами южного Ксилара. На закате леса уступили место распаханным землям.

— Передай Гораксу, — сказал Джориан, — что мы не желаем приближаться к столице раньше полуночи.

— Он говорит, что нам повезет, если мы прибудем до рассвета, — ответил Карадур. — Он стонет — мысленно, разумеется, — от усталости.

— Тогда пусть поспешит. Меньше всего нам нужно, чтобы солнце встало как раз тогда, когда я буду спускаться по веревке.

— Что ты собираешься делать, Джориан? — Голос Карадура выражал поднимающиеся в нем ужасные подозрения.

— Все очень просто. Керин рассказывал мне, что Эстрильдис держат в роскошных апартаментах под самой крышей. Ксиларцы полагают, что оттуда мне будет труднее ее выкрасть, — при условии, что я подойду ко дворцу по земле. — Джориан усмехнулся. — Так что когда мы окажемся над дворцом, я привяжу веревку к крану, перекину другой ее конец через край, спущусь вниз и умыкну Эстрильдис, прежде чем кто-либо узнает о нашем появлении. Жалко, что у нас нет одной из твоих заколдованных веревок.

— Я приготовлю ее, если мы продержимся в воздухе достаточно времени для наложения заклинания.

— Этот кран был гордостью короля Ишбахара, — сказал Джориан. — Его изобрел инженер из Дворца Познания в Иразе. Единственной проблемой было то, что слугам короля приходилось смешивать горячую и холодную воду в баке на крыше дворца, и им никогда не удавалось соблюдать пропорции. Бедняга Ишбахар либо мерз, либо обжигался в кипятке. Я предложил ему установить два крана — один для холодной воды, другой — для горячей, чтобы он сам мог подбирать нужную температуру. Но из-за осады Ираза и восстания соперничающих партий ему не удалось опробовать мою идею.

Карадур покачал головой.

— Если из Дворца Познания хлынут потоком новые изобретения, через несколько столетий наша Реальность станет похожа на тот мир, где все делают жужжащие, грохочущие машины и магия не имеет никакой цены. Я надеюсь никогда не испытать воплощения в таком мире.

Джориан пожал плечами.

— Волшебство ли, техника — мне все равно, лишь бы это приносило пользу. По крайней мере, благодаря чудовищной тучности короля Ишбахара у нас есть огромная ванна, в которой мы оба можем спать с удобствами. Тебе не доводилось слышать, откуда она у него взялась?

— Нет, сын мой. Прошу тебя, расскажи.

— Когда Ишбахар взошел на престол, он уже страдал от чрезмерного ожирения, поскольку предавался чревоугодию с ранней юности. В ночь после коронации он, естественно, очень устал, проведя весь день на ногах, совершая церемониальные телодвижения и отвечая предписанными репликами на вопросы жрецов ведущих культов. Поэтому он приказал своим лакеям приготовить для него ванну и велел своей любимой жене ждать его в королевской спальне.

Однако ванна была рассчитана на его предшественника, Шаштая Восьмого, который был маленьким и тщедушным. Ишбахар потрогал воду пальцем и решил, что это то, что надо. Со вздохом блаженного предчувствия он поднялся на приступок, который лакеи поставили рядом с ванной, и погрузился в воду. Но, увы! Опускаясь, он прочно застрял между боками ванны и окликнул слугу: «Эй, так не пойдет! Сейчас нас раздавит в лепешку! Помоги нам, ради всего святого!» Лакей ухватил короля за руку и потянул, но безуспешно. Из-за огромного веса королевское тело прочно вклинилось между сужающимися стенками ванны.

На помощь позвали других слуг, и все вместе они принялись тянуть короля за руки, — но безуспешно. Призванный на подмогу часовой засунул древко алебарды между дном ванны и королевской задницей, чтобы подтолкнуть его, как рычагом, наверх. Ишбахар храбро переносил боль, испустив всего несколько стонов, но не сдвинулся с места. Двое лакеев вместе с часовым принялись давить на головку алебарды, но их усилия привели лишь к тому, что они сломали древко.

Тогда король приказал вытащить из кровати главного инженера Материальной школы Дворца Познания. Инженер исследовал проблему и сказал королю: «Ваше Величество, я могу вытащить вас отсюда. Все, что нужно для этого, — провертеть дыру в потолке и установить лебедку с соответствующими блоками. Подхватив вас петлями под мышками и под бедрами, мы вмиг вас вытащим».

«Сколько времени это займет?» — спросил король Ишбахар.

Инженер подумал секунду и сказал: «С позволения Вашего Величества, если учесть время на составление чертежа и поиск материалов, я уверен, что мы освободим вас за две недели».

«А нам тем временем мокнуть здесь? — спросил Ишбахар. — Что-то ты загнул, мой друг! А ну-ка, приведите к нам начальника Духовной школы».

К королю привели Верховного чародея Духовной школы, давнего соперника главного инженера Дворца Познания. Чародей сказал: «Ваше Величество, я могу вам помочь! Я только-только изобрел левитационное заклинание, которое с легкостью поднимает в воздух до трех талантов веса! Позвольте мне принести свои инструменты, и все будет сделано».

После полуночи волшебник выгнал всех из ванной комнаты и начал свои заклинания. Он сжигал в жаровне таинственные порошки, разноцветный дым от которых извивался и переплетался, как призрачные змеи. Он произносил мистические фразы, и по стенам одна за другой гонялись тени, хотя в комнате не было никого, кто бы отбрасывал их. Портьеры дрожали, и пламя свечей колебалось, хотя в комнате не было ветра.

Наконец волшебник выкрикнул три могущественных слова, и король Ишбахар поднялся, но ванна поднялась вместе с ним, ибо королевские окорока по-прежнему были крепко зажаты в ней. Наконец волшебник, сраженный усталостью, вынужден был опустить короля и ванну на пол. Как ты понимаешь, в этой ванне не было крана и водослива, так что ее можно было свободно передвигать с места на место.

В конце концов, любимая жена монарха, которую звали Хазиран, пришла посмотреть, что задержало ее повелителя. Она обнаружила короля в ванной, вокруг которой стояли слуги, главный инженер и главный волшебник, горюя из-за неудачных попыток освободить короля. Они предлагали разные отчаянные способы — например, морить короля голодом, пока он не похудеет и его можно будет выдернуть из ванны, как пробку из бутылки.

Хазиран ознакомилась с ситуацией и сказала: «Все вы — сборище тупиц! Ванна же керамическая, верно? Слуги, вычерпайте воду! Доктор Акраба, — это был главный инженер, — поскорее принесите мне тяжелый молоток!»

«Делайте, как она говорит, — приказал король Ишбахар. — Проклятая ванна нарушает мое кровообращение».

К тому времени как принесли кувалду, слуги ковшами, ведрами и губками вычерпали почти всю воду. Хазиран ударила по ванне в том месте, где в ней застряли бедра Ишбахара, и с громким треском ванна раскололась на несколько частей. Король завопил от боли, но был согласен, что ушибленное бедро — невысокая плата за освобождение. Он собственноручно вытерся, обнял жену и повел ее в спальню. Хазиран была разумной женщиной, и если бы не умерла через несколько лет от оспы, то могла бы избавить королевство от многих бедствий, давая королю уместные советы.

Король, разумеется, заказал себе новую ванну. На этот раз он позаботился, чтобы она была достаточно большой и ему бы не грозила опасность застрять в ней, сколько бы жира он ни нагулял. А через несколько лет, когда чиновники из Дворца Познания жаловались на сокращение ассигнований, Ишбахар ответил: «Ха! Несмотря на всю вашу мнимую мудрость, ваши гении не сумели даже освободить меня из ванны!»

— Поучительная история, — заметил Карадур. — Но зачем ему понадобилось делать ванну из меди? Ведь это стоило ему огромных денег!

— Это был вопрос политики. Его чиновники поссорились с гильдией гончаров из-за налогов, и, заказав ванну гильдии медников, Ишбахар напомнил гончарам, кто в стране главный.

— А теперь вернемся к нашим планам, — сказал Карадур. — Как ты поднимешь свою королеву по веревке в ванну? Каким бы могучим человеком ты ни был, сомневаюсь, что тебе удастся вскарабкаться по веревке, пользуясь одной рукой, а второй ухватив свою милую.

Джориан нахмурился.

— Ты попал в точку. Полагаю, ей лучше всего будет обхватить меня сзади за шею, и, таким образом, мои руки останутся свободными.

— Уверен, что сможешь подняться наверх, таща ее на себе?

— Если не смогу, то буду держаться за веревку, пока ты не найдешь безопасное место для посадки.

— Тебе не хватит сил дождаться, пока мы покинем пределы Ксилара! Полет за границу потребует многих часов. А если мы приземлимся прежде, чем уберемся из страны, Горакс покинет нас, и нам придется уходить пешком.

— Хм-м… — После секундной паузы Джориан воскликнул: — Знаю! В дюжине лиг к юго-востоку от Ксилара есть разрушенный замок, по слухам, населенный призраками. Его построил некий барон Лорк во времена феодальной вольницы. Большая часть главной стены осталась цела. Горакс может опустить нас на стену, а затем остановить ванну на одном уровне с парапетом, чтобы мы сумели в нее забраться. Только не забудь приказать ему, чтобы ванна не прикоснулась к стене, ибо тогда он посчитает себя выполнившим задание и, следовательно, свободным.

Карадур пробормотал:

— Мне это не нравится. Демоны, особенно те, которых мы не видим — хитроумные твари! Да еще эти слухи насчет призраков в замке…

— Это только слухи, миф. Вероятно, на самом деле там нет никаких призраков, а если там и вправду обитает злобный дух, то надеюсь, что ты защитишь нас от него магическими средствами.

Карадур неуверенно помотал головой.

— А почему бы не подвести ванну к крыше дворца, чтобы не связываться с замком барона Лорка?

— Потому что, за исключением узкой дорожки вокруг надстройки и крохотной террасы, крыша имеет наклон, на котором не за что зацепиться. Я лично могу рискнуть, соскользнув по черепице прямо в ванну, но не имею права просить об этом Эстрильдис.

— Проклятье, парень, почему ты не мог перевезти меня через границу в Оттомани и высадить меня там? Я бы приказал Гораксу подчиняться тебе, пока ты его не отпустишь.

— Нет, только не это! — возразил Джориан. — Ты нужен мне, чтобы управлять воздушным экипажем, пока я буду добывать свою милую. Выше голову, старина! Мы с тобой выбирались из гораздо более опасных переделок!

— Все это хорошо для тебя, юный авантюрист, — проворчал Карадур. — Ты сделан из стальных пружин и китового уса, а я стар и немощен. Не знаю, сколько еще подобных приключений выдержу, пока не присоединюсь к большинству.

— Однако ты же не можешь жаловаться, что жизнь в моей компании была скучной, не так ли?

— Нет. Временами я тоскую по приятной, тихой, утомительной скуке.

Было уже около полуночи, и на небо поднимался серебристый полумесяц, когда Джориан заметил слева по курсу далекое мерцание тусклых огней и сказал:

— Сдается мне, что там лежит город Ксилар. Прикажи нашему демону держать лево руля! Он ошибся в вычислениях примерно на пол-лиги.

Подчиняясь мысленной команде Карадура, ванна изменила курс. Скоро огни стали ярче и многочисленнее. Некоторые светились в окнах домов; источником других служили масляные лампы, которые Джориан, будучи королем, приказал разместить на столбах на главных перекрестках, таким образом положив основу регулярному уличному освещению. Прежде горожане, которые были не в состоянии нанять телохранителей и мальчиков с факелами, с наступлением темноты прятались в домах за крепкими засовами.

— Нельзя повышать голоса, — прошептал Джориан.

Шепотом передавая команды Карадуру, который мысленно сообщал их Гораксу, Джориан направлял ванну к королевскому дворцу. Он облетел здание по кругу, прежде чем приказать приблизиться к надстройке.

— На крыше нет часовых — хорошо! — пробормотал он.

Он остановил ванну в шести локтях от маленькой квадратной террасы на краю надстройки. Оставив Карадура следить за ванной, Джориан привязал к крану веревку и перекинул ее конец через борт, приготовившись спускаться вниз.

— Меча не берешь? — прошептал Карадур.

— Нет. Он лязгнет или ударится о мебель и выдаст меня. А если поднимется тревога и прибегут часовые, то один клинок все равно меня не спасет.

— В эпосах, — пробормотал Карадур, — герои всегда в одиночку убивают сотни свирепых врагов.

— Эти сказки — ложь, как знает любой, кому доводилось сражаться мечом. Возьми, к примеру, легендарного героя вроде Даурика, — но чего я разговорился, когда пора действовать!

— Твоя главная слабость, сын мой — твой длинный язык. Он когда-нибудь тебя погубит.

— Может быть, но бывают грехи и пострашнее болтливости. Я много говорю, потому что…

— Джориан! — приказал Карадур с необычной суровостью. — Заткнись!!

Наконец утихомирившись, Джориан перелез через борт и начал спускаться по веревке. Подошвы его башмаков почти беззвучно коснулись плиток террасы.

Он бесшумно двинулся к двери, ведущей в надстройку, нащупывая в своем кошельке отмычки. Он научился пользоваться этими приспособлениями в год, предшествовавший его бегству из Ксилара. Мудрая прорицательница предсказала, что Джориану суждена судьба либо короля, либо странствующего авантюриста. Но ему не хотелось быть ни тем, ни другим, поскольку он мечтал о жизни процветающего, пользующегося уважением ремесленника вроде своего отца, Эвора-часовщика. Но обстоятельства волей-неволей заставляли его играть предначертанную судьбой роль.

Джориан стал королем Ксилара, нечаянно поймав голову своего предшественника, брошенную с эшафота. Поскольку было очевидно, что принятый в Ксиларе закон о наследовании не даст ему бесконечно наслаждаться королевской жизнью, он решил, не теряя времени, готовиться к ремеслу авантюриста. И учился он так же продуманно и тщательно, как человек, решивший посвятить свою жизнь науке, искусству или юриспруденции.

Он учил языки, изучал военное искусство, а также нанял группу преступников — карманника, мошенника, фальшивомонетчика, бандита, контрабандиста, шантажиста и двоих взломщиков, — которые обучали его своим ремеслам. Если боги не позволяли ему наслаждаться жизнью трудолюбивого, законопослушного мещанина, то он, по крайней мере, был способен сыграть навязанную ему роль профессионально.

Оказалось, что в данном случае отмычки не нужны, поскольку дверь была не заперта. Джориан повернул ручку, и дверь с еле слышным скрипом отворилась.

Он хорошо помнил план надстройки с тех времен, когда жил здесь. Каждую ночь к нему присылали одну из его пяти жен. Чтобы не допускать ревности, он общался с ними по очереди. Но расписание нарушалось, когда одна из них болела или была беременной, и оставшиеся ссорились из-за того, кому занять ее место. В конце концов, Джориан положил спорам конец, заявив, что только рад отдохнуть ночку-другую.

Сейчас он оказался в гостиной. Двери перед ним вели в две спальни, в ванную и на лестницу, спускающуюся на третий этаж дворца. Несмотря на осень, погода стояла теплая, и двери в спальни не были закрыты. В одной, как решил Джориан, обитала Эстрильдис, в другой — ее фрейлина.

В спальнях не горел свет, и тьму слегка рассеивало только лунное сияние. Джориан задумался, как определить, в какой спальне какая женщина. Ни в коем случае нельзя по ошибке разбудить фрейлину. Нужно подойти на цыпочках к дверям спален, заглянуть, и если все равно будет неясно, неслышно приблизиться к кровати. Не зная, кто ходит в фрейлинах у его жены, он надеялся, что она окажется брюнеткой, чтобы ее было легко отличить от светловолосой Эстрильдис.

Он направился к левой двери и тут же наткнулся на невидимое препятствие, поскольку необдуманно предполагал, что все столы и стулья стоят на тех же самых местах, как во время его царствования, совершенно забыв женскую страсть к перестановкам.

Невидимый стул повалился с катастрофическим грохотом. Джориан покачнулся, но удержался на ногах, безмолвно проклиная ободранную лодыжку.

Прежде чем Джориан успел еще на шаг приблизиться к левой двери, в спальне раздался ужасающий лай, вой и рычанье. Джориан успел заметить освещенные луной сверкающие глаза и обнаженные клыки какого-то зверя, бросившегося на него.

Безоружный Джориан схватил стул, о который споткнулся, и поднял его ножками в сторону приближающегося пса. Зверь с такой силой бросился на стул, хватаясь клыками за ножку, что едва не опрокинул Джориана. Упав на пол, пес попытался обогнуть Джориана, но тот продолжал закрываться от собаки стулом.

Из спален донеслись женские голоса: «Кто здесь? На помощь! Воры!» Затем чиркнуло колесико зажигалки, и в левой спальне загорелся свет.

В дверях второй спальни появилась призрачная фигура. Женский голос, незнакомый Джориану, закричал: «На помощь! На помощь! Убийца!» Женщина бросилась к лестнице и пропала.

Из второй спальни со свечой в руке вышла Эстрильдис, маленькая коренастая блондинка. По-прежнему отбиваясь от собаки, Джориан закричал:

— Дорогая! Это я, Джориан! Отгони это чудовище!

— Ох! — взвизгнула маленькая королева. — Что… где… Той, стоять! Назад! Сюда, Той! Хорошая собачка! Ко мне, Той!

Пес — огромный швенский мастифф, как стало ясно при свете, — с ворчанием отступил. Схватив пса за ошейник, Эстрильдис воскликнула:

— Что ты здесь делаешь, Джориан? Я не ожидала…

С лестницы доносились вопли фрейлины:

— На помощь! Грабители! Убийцы! Спасите королеву!

— Милая! — воскликнул Джориан. — Я пришел за тобой! Быстро идем, пока не прибежала охрана!

— Но как?..

— Потом! Поставь свечу и привяжи собаку!

— Но я должна знать…

— Проклятье, женщина, если ты немедленно не…

Приказ Джориана прервал лязг оружия на лестнице. В гостиную хлынули солдаты. На их стальных доспехах играли золотистые стебли от пламени свечи.

— Взять его! — проревел властный голос.

Джориан заметил приближающиеся к нему три обнаженные клинка, если не считать последующих подкреплений. Он выбежал из двери на террасу. Сделав три шага, он подпрыгнул, стараясь уцепиться за свисающую веревку как можно выше.

— Карадур! — заорал он. — Летим отсюда, живо!

Он начал карабкаться вверх по веревке. Ванна начала подниматься. Но прежде чем конец веревки оторвался от террасы, один из часовых, взяв меч в зубы, схватился за нее и тоже полез наверх.

Подъем ванны приостановился. На террасе собирались новые фигуры в доспехах. Кто-то из солдат схватился за конец веревки, но она вырвалась из его хватки.

Джориан вгляделся в запрокинутое лицо преследовавшего его солдата, и ему показалось, что он узнал загнутые вверх кончики усов.

— Ты же Дювиан, верно? — спросил Джориан. — Я — Джориан. Разве ты меня не узнаешь?

Часовой, сжимавший в зубах меч, только проворчал что-то в ответ.

Снизу раздавались крики: «У кого есть арбалет? Сходи, принеси, идиот!»

— Ты бы лучше спустился, — сказал Джориан. — Иначе мне придется скинуть тебя или перерубить над тобой веревку, и ты расшибешься насмерть.

Часовой, держась левой рукой за веревку и обхватив ее ногами, взял меч и замахнулся на ноги Джориана, сказав:

— Это мой печальный долг, о король!

Джориан лягнул его, и меч, вывалившись из руки солдата, упал на крышу, подпрыгивая, соскользнул по скату, исчез за карнизом и со звоном шлепнулся на мостовую внизу.

Джориан чуть опустился по веревке и лягнул еще раз — на этот раз по лицу часового. Он промахнулся, но солдат ослабил хватку, соскользнув вниз по веревке и, пролетев несколько локтей, упал на террасу. Он приземлился на одного из своих товарищей, и вдвоем они покатились по террасе, звеня доспехами. До Джориана донеслись звуки яростной перебранки, постепенно удаляющиеся, пока ванна поднималась в воздух.

Щелкнула тетива арбалета, и мимо просвистела стрела. Джориан поспешил подняться по веревке и перебраться через борт в ванну. Стрела, выпущенная из другого арбалета, попала в ванну, отчего та загудела, как гонг. Джориан ощупал борт ванны в том месте, откуда раздавался звон, и нащупал бугор — стрела сделала вмятину в медной стенке.

— Теперь они притащат катапульту, — пробормотал он. — Прикажи Гораксу унести нас прочь со всей демонической поспешностью!

— Куда?

— В Оттомань. Вели ему держать курс на восток. Как ты верно сказал, у нас там найдутся друзья.

Мимо просвистела еще одна стрела, но ванна была уже далеко. Они мчались по ночному небу на восток, и полумесяц освещал их с правого борта. Джориан молчал, глубоко дыша. Затем он сказал:

— Чума, оспа и язва на ксиларцев! Клянусь бронзовой мошонкой Имбала, мне не терпится сжечь их проклятый город дотла! Что там сказал твой мальванский мудрец насчет того, что надо ждать худшего? Неудача преследовала меня, как будто все это подстроила богиня Элидора. Все произошло, как в комедиях Файсо. Сперва я в темноте наткнулся на стул. Потом оказалось, что Эстрильдис завела пса размером со льва, который не признал меня. Затем…

— Сын мой, — простонал Карадур. — Молю тебя, прибереги свой рассказ на утро. Мне нужно поспать, пока не настал рассвет. Я не могу пренебрегать отдыхом — года мои не те, что твои…

Волшебник завернулся в одеяло и вскоре захрапел. Успокоившись, Джориан обнаружил, что может улыбаться про себя, и мысленно сочинил пятистишие:

Поскольку слушать его рассказ о неудачном похищении было некому, Джориан последовал примеру своего спутника, улегся рядом с ним и погрузился в сон.

Глава 2

Парк великого герцога

— Горакс настаивает, чтобы мы поскорее шли на посадку, — сказал Карадур, вглядываясь в темноту.

После бегства из Ксилара они летели весь день и пересекли границу Оттомани. Тучи над головой сгущались, начался дождь. Джориан и Карадур закутались в плащи. Но дождь расходился все сильнее и сильнее, вымочив их. На дне ванны плескалась вода.

— Неужели нам нечем вычерпать воду? — пробормотал Карадур. — Горакс жалуется на лишний вес.

— Раз ты заговорил об этом, — отозвался Джориан, — у ванны есть сток, заткнутый пробкой. Он должен быть под той веревкой.

Он пробрался в другой конец ванны и откинул в сторону моток веревки. Затычка оказалась большой пробкой, сидевшей так прочно, что сильные пальцы Джориана не могли ее вытащить. Тогда он выковырял пробку кинжалом, и вода вытекла из ванны.

Надвигалась ночь.

— Я заявляю, что силы Горакса подходят к концу, — сказал Карадур. — Он утверждает, что, если мы не позволим ему в самое ближайшее время приземлиться, он не выдержит и сбросит нас на землю.

— Прикажи ему притормозить, — ответил Джориан. — Я хорошо знаю страну, но не вижу даже своих собственных рук, не говоря уже о местности. Тут темнее, чем в брюхе у быка. По моим расчетам, мы должны через два-три часа добраться до города.

— По крайней мере не перепугаем до смерти людей внизу, — сказал Карадур. — Раз мы их не видим, то и они нас не разглядят.

Джориан усмехнулся.

— Помнишь того возчика в Ксиларе, который соскочил с телеги, бросился через поле и спрятался в стогу?

— Да. Но твоя всемогущая секретная служба прознает об этом случае и поймет, что мы направились на восток.

— Верно. Но мне думается, что в Оттомани мы будем в безопасности. Оттоманцы всегда были на ножах с ксиларцами. Знаешь, какая чепуха получается, когда река меняет русло, оставляя песчаную косу, которая раньше принадлежала одной стране, а теперь оспаривается другой. Этот спор начался как раз тогда, когда мое правление подходило к концу, и я не успел его решить. Короче говоря, сомневаюсь, чтобы оттоманцы выдали нас.

— Надеюсь, ты окажешься прав. Щедрая взятка нередко берет верх над подобными местническими интересами.

— Тогда мы должны полагаться на скаредность ксиларского казначея. В мое время этот пост занимал Притио, сын Пеллитуса, так же неохотно расстававшийся с золотыми львами, как мальванский тигр со своей добычей. — Джориан вглядывался во мрак, пытаясь разглядеть какой-нибудь крупный ориентир. — Прикажи Гораксу снизиться и лететь медленно, чтобы не врезаться в дерево или шпиль. Когда взойдет луна, нам наверняка удастся найти дорогу или реку, чтобы держать курс.

Через несколько часов дождь превратился в морось. Луна в последней четверти отбрасывала бледное жемчужное сияние на тучи над головой. Время тянулось медленно.

Склонившись через край, Джориан различал вспаханные поля, а временами — деревню, скопление черных прямоугольников во тьме. Но каких-либо примет ему не удавалось обнаружить.

Карадур сказал:

— Горакс утверждает, что лишился сил. Он предупреждает, чтобы мы держались покрепче, поскольку вынужден совершить посадку.

Когда ванна опускалась, у пассажиров появилось ощущение головокружения. Тьма сгущалась — вокруг них поднимались деревья. С тихим шорохом ванна приземлилась на мягкий дерн.

— Демон прощается с нами, — сказал Карадур. — Знаешь ли ты, где мы оказались?

— Где-то в Оттомани, — ответил Джориан, — если только Горакс не перемахнул границы герцогства, и мы не попали в Виндию.

Джориан поднялся, ворча и разминая онемевшие конечности. Дождь перестал, но вокруг слышался плеск капель, падающих с деревьев.

Он выбрался из ванной. Кажется, они попали на небольшую травянистую поляну, окруженную огромными деревьями. Джориан обошел поляну по кругу. Вернувшись, он сказал:

— По-прежнему не знаю, куда мы попали. Ладно, давай хотя бы выжмем воду из платья.

Стоя в ванной, Джориан разоблачился и выжал свою одежду. Он чихнул и сказал:

— Надеюсь, что она высохнет, иначе мы замерзнем до смерти… А это еще что?

По поляне двигался какой-то зверь; его шаги были почти бесшумными, но Джориан разглядел выделяющийся на фоне мрака еще более темный силуэт и услышал тихий шорох дыхания. Затем рядом с ванной раздалось фырканье. Над краем ванны появились два еле видных тусклых пятна. Джориан узнал запах.

Он сидел на мотке веревки, прикрывавшем слив ванны. Внезапно он вскочил, замахал руками и издал оглушительный вопль:

— Й-йе-у-у-у!

В ответ раздалось рычание, и зверь поспешно удалился.

— Кажется, леопард, — сказал Джориан. — Ты в порядке, отец Карадур?

Старый волшебник задыхался, ловя ртом воздух.

— Твой вопль едва не остановил навсегда мое старое сердце.

— Прости, но мне нужно было испугать кошку, чтобы прогнать ее. Небо светлеет. — Джориан ощупал одежду; платье Карадура было разложено на противоположной стенке ванны. — Еще не просохло, но нам лучше одеться. Его высушит тепло наших тел. Как насчет огня?

— Превосходная идея, только не знаю, осуществимая ли в этой сырости.

Джориан достал огниво.

— Проклятье! Мой трут отсырел, и я не знаю, как его высушить. Как ты думаешь, не удастся ли тебе вызвать огонь заклинанием?

— Если ты найдешь дрова, попробую.

Вскоре Джориан собрал охапку хвороста. Стоя в ванной, Карадур взмахнул жезлом, сделал несколько мистических пассов и произнес волшебные слова. В центре наваленной Джорианом кучи хвороста поднялся маленький голубой огонек. Пламя танцевало среди веток, то и дело издавая тихое шипение; но хворост не загорался.

— Увы! — сказал Карадур. — Ничего не получится, пока дрова не высохнут.

Джориан проворчал:

— Я всегда считал, что за помощью к магии прибегают тогда, когда все материальные возможности себя исчерпали. Но, похоже, волшебство так же часто оказывается бесполезным.

Карадур вздохнул.

— Сын мой, боюсь, что ты проник в самый страшный секрет, в святая святых нашего ремесла.

— Ты хочешь сказать, что все ваши чародейские сказки о безграничном могуществе — блеф, чтобы надуть нас, мирян?

— Увы, это верно. Мы терпим неудачу так же часто, как инженеры из Дворца Познания в Иразе. Но я заклинаю тебя, не выдавай этот ужасный секрет простонародью. Нам, волшебникам, кусок хлеба достается изрядным трудом.

Джориан усмехнулся в темноте.

— Поскольку ты спас мне жизнь, старина, я буду хранить твой секрет. — Он осмотрелся. Уже достаточно посветлело, чтобы можно было разглядеть ветви и листья деревьев, хотя лиственная растительность с наступлением осени лишилась большей части своего летнего наряда. — Во имя белоснежных грудей Астис, что это?!

К трем из числа окружающих поляну деревьям были прикреплены деревянные лестницы, вершины которых терялись в кроне.

Джориан сказал:

— Никогда не слыхал о деревьях, на которых сами собой вырастают лестницы. Должно быть, это дело человеческих рук.

— Можно себе представить, что кто-нибудь прикрепил подобные лестницы к фруктовым деревьям, чтобы облегчить сбор урожая, — сказал Карадур. — Но здесь мы видим всего-навсего дубы, буки и липы.

— На буках растут орешки, — сказал Джориан. — Но две из лестниц ведут на дубы. Кому понадобилось собирать недозрелые желуди?

— Например, свинопасу. Но я совсем в этом не уверен, поскольку желуди гораздо проще собирать с земли. Может быть, лестницы ведут на сторожевые посты?

— Никогда не слышал ни о чем подобном, хотя служил в армии Его Незаконнорожденного Высочества, — сказал Джориан. — Но что другое… ого, Карадур, оглянись-ка!

Волшебник обернулся и испуганно вздрогнул.

— Единорог! — прошептал он.

Из кустарника на краю поляны высунулись голова и передние конечности огромного зверя. Единорог в мире Джориана был вовсе не грациозным животным, похожим на коня, а крупнейшим представителем носорогов, покрытым золотисто-бурой шерстью, с единственным рогом, торчащим не из носа, а изо лба, над глазами.

— Если мы не будем шевелиться, — прошептал Джориан, — может быть, он уйдет.

— Боюсь, что не уйдет, — прошептал в ответ Карадур. — Я ощущаю эманации пробуждающейся в нем ярости. Сдается мне, нам стоит приготовиться бежать к одной из этих лестниц.

Единорог оглушительно фыркнул, топнул по земле трехпалой ногой и шагнул вперед.

Джориан пробормотал:

— Раньше начнешь — раньше кончишь, как говорил мудрец Ачемо. На старт, внимание, марш!

Он выскочил из ванны и бросился к лестнице на противоположной от зверя стороне поляны. Карадур последовал за ним, но из-за своих немалых лет отставал. Джориан поджидал его у основания лестницы, крича:

— Скорее! Он приближается!

Когда волшебник, задыхаясь и еле держась на ногах, добежал до деревьев, Джориан обхватил Карадура за пояс своими сильными руками и поднял хрупкого старика на несколько ступенек лестницы.

Единорог с шумом мчался по поляне, фыркая, подобно вулкану. Он набросился на ванну, опустив голову и ударив по ней рогом. С оглушительным звоном ванна взлетела в воздух, разбрасывая пожитки двоих путников.

— Вверх! Поспеши! — рявкнул Джориан, поскольку лишившийся сил Карадур с трудом карабкался по лестнице. Джориан был все еще в пределах досягаемости толстого изогнутого рога.

Единорог носился взад и вперед по поляне, топча разбросанные предметы. Он подхватил рогом одеяло Джориана и закружился, мотая головой, отчего одеяло хлопало, как флаг. Когда оно улетело прочь, единорог снова набросился на ванну, перевернув ее вверх дном.

Затем зверь обратил свое внимание на путешественников на лестнице. Он подбежал к дубу и попытался, встав на дыбы около ствола, достать до Джориана, но тот был уже высоко.

Избежав гибели, Джориан и Карадур неторопливо продолжили подъем. Добравшись до толстой горизонтальной ветки с множеством небольших сучков, за которые можно было держаться, Джориан уселся на ней. Карадур не без опаски последовал его примеру. Единорог внизу запрокинул голову, чтобы не упускать их из вида.

— Что-то говорит мне, — рассуждал Джориан, — что мы этому малому не понравились. Правда, мне кажется, я понял, куда мы попали.

— Куда?

— Когда я служил в пешей гвардии Его Незаконнорожденного Высочества, ходило много слухов о плане, вынашиваемом Великим Герцогом. Он собирался объединить несколько охотничьих заповедников к югу от города Оттомани в один национальный парк, чтобы охранять дикую природу. Великий герцог Гуитлак слишком состарился и растолстел, чтобы охотиться; а Его Незаконнорожденное Высочество Даунас, его единокровный брат, предпочитал гоняться не за оленями и кабанами, а за юбками.

В любом случае, им были нужны деньги, чтобы экипировать и тренировать свою любимую тяжелую кавалерию. И они решили, что, населив парк обычными и экзотическими зверями и впуская за плату публику, они могут собрать немалую сумму. Любопытные будут приезжать даже из других стран, тратить деньги, и, следовательно, казна государства пополнится. Наш приятель внизу — один из тех самых экзотических зверей, поскольку его родина — прерии к северу от Эллорнасского хребта. Должно быть, эти лестницы сделаны точно для той цели, для которой мы их использовали, — чтобы служить убежавшим от зверей, которым не понравятся надоедливые посетители.

— Все это очень хорошо, — сказал Карадур. — Но как нам убедить проклятую тварь оставить нас в покое?

Джориан пожал плечами:

— Рано или поздно ему надоест, и он уйдет.

— Если мы раньше не ослабнем от голода и не упадем вниз, — проворчал Карадур.

— Ну, есть еще метод, с помощью которого король Фузиньян спасся от Чиниокского кабана.

Карадур устроился поудобнее.

— Мне казалось, что я слышал все твои истории про Фузиньяна Лису, но этой что-то не помню.

— Когда Фузиньян стал королем в Кортолии, — начал Джориан, — он унаследовал охотничий заповедник, такой же, как заповедник Великого Герцога. Он назывался Чиниокский лес. Первые годы правления Фузиньяна, унаследовавшего трон от своего отца, неразумного Филомана Доброжелателя, были слишком напряженными из-за войны с Оссарией и неприятностей с гигантами, называвшимися Зубами Гримнора, чтобы у него нашлось время наведаться в Чиниокский лес.

Но после всех этих событий Фузиньян решил наслаждаться жизнью в той мере, в какой может себе позволить добросовестный правитель, несмотря на одолевавшие его заботы. Кое-кто из придворных предлагал ему отправиться на охоту в Чиниокский лес, в котором расплодились дикие звери. В частности, в лесу жил дикий кабан сверхъестественных силы, размера и свирепости. В описаниях очевидцев он превращался в настоящего буйвола с клыками вместо рогов, и подхалимы прожужжали уши Фузиньяну рассказами о славе, которую он завоюет, убив зверя, съев его на пиру и прибив голову кабана к дворцовой стене.

Фузиньян не очень интересовался охотой, но зато любил рыбалку. Более того, он любил время от времени в одиночестве поразмыслить над потоком предложений, биллей, актов, просьб, договоров, соглашений, петиций и напоминаний, постоянно преследующих его. А рыбалка как нельзя лучше подходила для этой цели.

И поэтому в один летний день Фузиньян с четырьмя телохранителями отправился на опушку Чиниокского леса. Здесь он оставил телохранителей, приказав им никуда не отлучаться, и только если он не вернется за час до заката, отправиться на его поиски.

Гвардейцы стали протестовать, напоминая королю о медведях, волках и леопардах, живших в лесу, не говоря уж о чиниокском кабане. Но Фузиньян отмел их возражения и направился по тропинке, которая, как он знал, приведет его к ручью, полному форели. С собой он взял пару удочек и корзинку с завтраком. Весело насвистывая, он углубился в лес.

Но еще не доходя до ручья, он услышал фырчанье, вроде того, какое издавала та машина во Дворце Познания, которую пытались заставить совершать полезную работу силой пара. А затем из-за деревьев выскочил чиниокский кабан. Заметив Фузиньяна, зверь хрюкнул, стал рыть копытом землю и наклонил голову, готовясь к атаке.

Кабан не был размером с буйвола, но, в общем, оказался действительно крупным. Его рост в холке доходил Фузиньяну до подбородка; а у короля не было никакого оружия, кроме ножа для чистки рыбы.

Когда чудовище бросилось на короля, Фузиньян выронил удочки и прыгнул на ближайшее дерево — большой бук вроде вон того. Несмотря на свой малый рост он был очень ловким и проворным, и ему без труда удалось забраться на ветки. Кабан встал на дыбы, но не мог достать до Фузиньяна, устроившегося на суку, как мы с тобой.

Фузиньян надеялся, что, если он долго просидит на дереве, кабан потеряет к нему интерес и уйдет. Но шли часы, а кабан все так же упрямо стоял под буком. Всякий раз, как Фузиньян шевелился, кабан принимался бегать вокруг ствола, задирая голову и свирепо хрюкая.

Фузиньян начал беспокоиться за своих телохранителей, жену и королевство и решил, что так или иначе должен спасаться. Он попытался кричать, надеясь, что телохранители его услышат; но они были слишком далеко.

Он подумал о других способах, например, вырезать из ветки шест и привязать к нему нож, чтобы получилось копье. Он даже срезал ветку подходящих размеров, но понял, что она слишком гибкая и просто согнется и сломается, прежде чем нож проткнет толстую шкуру кабана.

Тогда он задумал отвлечь внимание зверя. Сняв с себя шляпу, куртку и рейтузы, он соорудил чучело, набив одежду ветками и скрепив ее рыболовными крючками. Затем он пробрался на конец ветки и с помощью запасной лески подвесил чучело на такой высоте, где кабан не мог его достать.

Отползая назад, он стал трясти ветку, чтобы чучело прыгало вверх и вниз и раскачивалось из стороны в сторону. Кабан, увидев перед собой танцующее подобие Фузиньяна, пришел в полную ярость, оглушительно захрюкал и стал прыгать под чучелом, пытаясь достать его и растерзать.

Тем временем Фузиньян перебрался на другую сторону дерева и бросился со всех ног прочь. Когда рев и фырчанье зверя затихли вдали, он остановился, сообразив, что заблудился.

Ориентируясь по солнцу, он направился к опушке Чиниокского леса и после полудня вышел к изгороди, отмечавшей границы заповедника. Двигаясь вдоль нее, он оказался среди возделанных полей, но понял, что то место, где он вошел в лес, лежит далеко отсюда. Первым встретившимся ему человеком был фермер, выпалывающий сорняки.

Приблизившись, король сказал: «Добрый день, приятель. Могу ли я…»

Увидев его, фермер обернулся и закричал в сторону своего дома: «Иноджен! Беги за констеблем! Тут какой-то сумасшедший разгуливает нагишом!» Ибо Фузиньян действительно был голым, если не считать башмаков, ведь бельем в те времена не пользовались. Фермер же тем временем поднял свою мотыгу наперевес, чтобы не подпускать Фузиньяна к себе.

«Добрый человек, — сказал Фузиньян, — ты ошибся. Ошибка твоя вполне естественна, но, тем не менее, это ошибка. Знай же, что я — король Фузиньян, твой господин и повелитель. Если ты будешь так добр и одолжишь мне какую-нибудь одежду…» — В ответ на это поселянин закричал еще громче, чем прежде: «Иноджен! Поспеши! Этот безумец называет себя королем!»

Жена фермера выбежала из дома, оседлала мула и галопом пустилась прочь. Фузиньян пытался объяснить, как он оказался в таком затруднительном положении; но чем больше он говорил, тем сильнее пугал крестьянина, который угрожал Фузиньяну мотыгой, и в конце концов королю пришлось отскочить, чтобы избежать удара.

Затем раздался цокот копыт — вернулась жена фермера на муле в сопровождении констебля на лошади. Последний спешился, звеня кольчугой, и приблизился к королю со словами: «Спокойно, приятель, спокойно! Сейчас ты поедешь со мной в лечебницу, где мудрые доктора исцелят тебя. Идем, бедолага!»

Констебль приблизился к Фузиньяну и хотел его схватить, но король отскочил и побежал прочь. Констебль и фермер бросились за ним. Двое сыновей фермера, только что вернувшиеся из школы, присоединились к погоне, точно так же, как прочие домочадцы. Вскоре за Фузиньяном гнались два десятка мужчин и детей, некоторые с оружием, и все они кричали: «Хватайте сумасшедшего, пока он не прикончил кого-нибудь!»

Умелый бегун, Фузиньян сперва оторвался от погони. Но когда кто-нибудь из преследователей выдыхался и отставал, его место занимал другой, и через какое-то время маленький король лишился сил. Затем его догнали двое верховых, одним из которых был констебль, позванный женой фермера. Фузиньяну пришлось остановиться и поднять руки в знак того, что он сдается. Задыхаясь, он снова попытался все объяснить, но никто не обращал на его слова внимания.

Вместо этого кто-то набросил ему на шею веревочную петлю и другой ее конец вручил констеблю, который сказал: «Ну, бедняга, теперь ты пойдешь со мной, хочешь ты того или нет». Констебль, повернув коня, дернул за веревку, и Фузиньян был вынужден побежать за ним. И таким образом на закате они добрались до ближайшей деревни под названием Димилис.

Фузиньяна посадили в тюрьму и вызвали судью, который явился, сильно недовольный тем, что его оторвали от обеда. Выслушав рассказ фермера и констебля, он спросил у Фузиньяна: «А что ты имеешь сказать, моя ощипанная курица?»

Фузиньян ответил: «Ваша честь, я в самом деле король Фузиньян».

«Ха! — воскликнул судья. — Очень мило! Где твоя корона, твоя мантия, твои лакеи? Короче говоря, я вижу здесь не только безумие, но и государственную измену. Закуйте негодяя в железо!»

«Ваша честь! — обратился к нему Фузиньян. — В доказательство своих слов я могу произнести коронационную клятву. Я могу назвать имена моих царственных предков в пятнадцати поколениях. Найдите кого-нибудь, кто знает меня! Пошлите кого-нибудь ко двору!»

Но никто не принимал его слов всерьез.

Никто не знает, чем бы закончился этот фарс, если бы неожиданно не появились двое телохранителей Фузиньяна, отправившиеся на поиски известий о своем господине. Увидев, что короля заковывают в цепи и уводят в камеру, они опустились на колени, восклицая: «Ваше Величество! Что с вами делают эти негодяи? Прикажите нам убить их!»

На толпу, собравшуюся в тюрьме, упало молчание. Каждый делал вид, что просто проходил мимо по своим делам и не имеет никакого отношения к выяснению личности голого человека. Каждый старался спрятаться за спиной товарища, а те, кто стояли ближе к выходу, осторожно пробирались к дверям и бежали прочь, пока один из гвардейцев не встал у выхода.

Фузиньян улыбнулся через покрывавшую его лицо грязь и сказал: «Привет вам, Бальдольф и Камбер! Рад видеть вас! Как вы тут очутились?»

Гвардеец ответил: «Ваше Величество, когда солнце отделяло от горизонта не более ширины ладони, мы отправились по вашему следу в лес. Вскоре нам показалось, что мы видим Ваше Величество, свисающего с ветки, отчего мы страшно перепугались; но мы обнаружили, что это всего лишь одежда Вашего Величества, набитая ветками. Хотя мы не могли сообразить, что здесь произошло, мы решили, что двое из нас должны обшарить лес, а двое других — поспешить в Димилис и поднять тревогу».

«Сейчас я все объясню», — сказал Фузиньян, но в этот момент судья и все крестьяне упали ниц и запричитали: «Смилуйся, великий король! Мы не хотели тебе зла! Мы всего лишь старались выполнить свой долг! У нас есть жены и дети! Смилуйся, умоляем тебя!»

«Встаньте! — приказал король. — Было бы преувеличением сказать, что я доволен сегодняшними происшествиями. Но я не убиваю своих подданных, как бы идиотски они себя ни вели. Судья Кольгрин! За то, что вы торопитесь вынести решение, не рассматривая доказательств, я налагаю на вас небольшой штраф. Вы должны немедленно снять камзол и штаны и отдать их мне!»

Судья был так рад остаться в живых, что без лишних слов снял одежду и вручил ее королю, оставшись совсем голым, если не считать башмаков и цепи — символа его должности. Фузиньян облачился в судейскую одежду, которая оказалась велика ему, поскольку Кольгрин был толстым человеком. В сопровождении двоих телохранителей король вышел из тюрьмы, сел на коня, которого привели с собой гвардейцы, и ускакал. Но с тех пор Фузиньян с гораздо меньшей охотой оставлял телохранителей и гулял в одиночку.

Карадур сказал:

— Поучительная история, показывающая, как сильно власть и знатность человека зависят от его внешнего вида. Но наш единорог не выказывает намерения удалиться, а я сильно сомневаюсь, что мы сможем обмануть его так же, как твой король обманул кабана.

Джориан приложил палец к губам и прошептал:

— Я слышу голоса.

Голоса раздавались все ближе, а шелест ветвей говорил о приближении крупного животного. Единорог бросил взгляд через поляну и фыркнул.

За деревьями маячил слон — огромный мальванский зверь с ездоками на спине. Когда он оказался ближе, Джориан заметил, что вдоль его хребта идет широкая скамья, на которой в два ряда, спина к спине, сидят восемь человек, поставив ноги на подножки вдоль боков зверя. На шее у слона сидел погонщик-мальванец в тюрбане.

Один из ездоков, одетый в странную форму, обращаясь к остальным пассажирам, вещал зычным голосом:

— Перед собой вы видите единорога из степей Швении. По-научному он именуется «эласмотерий», и философы утверждают, что он состоит в родстве с носорогом из Бераоти. Животное это травоядное, но вспыльчивое и опасное, если приближаться к нему пешком…

Единорог повернулся и потрусил прочь с поляны. Джориан очень быстро потерял его из вида.

Юный погонщик воскликнул, показывая на помятую ванну:

— Мастер лесничий, что это за красная штуковина?

По приказу лесничего погонщик направил слона к ванне, около которой были разбросаны пожитки Джориана и Карадура.

Лесничий воскликнул:

— Что это, во имя бронзовой бороды Зеватаса? Вероятно, здесь стояли лагерем какие-то бродяги и ушли, оставив весь этот хлам. За несоблюдение чистоты положен штраф. Но это что за предмет? Он похож на большую ванну, но как она могла здесь оказаться?

Мальчик снова подал голос:

— Мастер лесничий, вон твои бродяги — сидят на большом дереве!

— Ого! — воскликнул лесничий и приказал погонщику остановить слона под деревом. — Можете меня поджарить, но это самые натуральные браконьеры, пойманные на месте преступления! Но дичь, которую они вспугнули, оказалась крупнее, чем они рассчитывали!

— Прошу прощения, сэр, — заговорил Джориан, — но вы ошибаетесь. Мы не браконьеры, а всего лишь двое путешественников, по стечению обстоятельств попавших в ваш парк.

— Ловок же врать! — И лесничий обратился к туристам. — Сейчас вы увидите, как мы, лесничие, справляемся с такими негодяями. — Он поднес к губам рожок и протрубил в него. Издалека ему ответил второй рожок.

— Как вы сюда попали? — осведомился лесничий. — Вы не могли пройти в ворота, отметившись у дежурного, иначе вам бы не позволили бродить по парку без сопровождения. Само ваше присутствие здесь доказывает вашу вину!

Джориан указал на ванну, валяющуюся на поляне.

— Мы прибыли вон в той ванне, поднятой в воздух волшебством. Когда наш демон лишился сил, он опустил нас на эту поляну. Поскольку дело происходило ночью, мы не знали, куда нас занесло.

— Ха! — усмехнулся лесничий. — Попробуйте убедить в этом судью!

— Мой добрый сэр, — настаивал Джориан, — мы — вполне порядочные люди, несмотря на наш облик. Я служил в пехоте Его Незаконнорожденного Высочества и учился в Академии. Если вы спросите доктора Гвидериуса…

— Не трать понапрасну слов, браконьер, — сказал лесничий. — Если не закроешь пасть, тебе же будет хуже.

Через некоторое время из-за деревьев выехали трое лесничих на лошадях. Обменявшись с ними несколькими словами, лесничий на слоне отдал приказ погонщику, и слон исчез в лесу. Джориан слышал голос лесничего, затихающий вдали:

— …Единороги держатся поодиночке, встречаясь со своими сородичами только во время гона…

У двоих из трех новоприбывших лесничих были арбалеты. Третий, который оказался командиром, приказал:

— Спускайтесь, браконьеры! Но не пытайтесь скрыться в лесу, если не хотите получить стрелу в спину.

— Можно ли нам хотя бы собрать свои пожитки? — спросил Джориан, оказавшись на земле.

— Собирайте, только поживее!

Примерно через полчаса Джориан и Карадур оказались у входа в парк. Некоторые их пожитки, например набор кухонных принадлежностей Джориана, погибли безвозвратно. Остальное, завернув в одеяла, они несли за плечами, как беженцы.

У ворот готовили для экскурсионной прогулки еще одного слона. Он лежал на животе, и туристы занимали места на его спине, поднимаясь по лестнице, прислоненной к боку животного. Еще несколько слонов, привязанных к ряду столбов, ритмично взмахивали хоботами, отправляя себе в рот зелень.

Лесничие окружили двоих путников, разоружили и впихнули в маленькую каморку.

— Здесь вам придется подождать, браконьеры, — сообщил один из них, — пока не вернется из поездки лесничий Феррекс.

Дверь захлопнули и заперли на засов. Единственным предметом обстановки была скамья; свет исходил из крохотного окошка под потолком.

— Теперь я понимаю, что чувствовал твой король Фузиньян, когда никто не желал выслушивать его разумные объяснения, — сказал Карадур. — Ты можешь открыть дверь отмычкой?

— Мог бы, если бы тут был нормальный замок; но мои маленькие зубочистки бессильны против засовов.

Джориан пытался разогнать скуку, сочиняя стихотворение о своих последних приключениях. Первая строфа гласила:

Джориан дошел уже до пятой строфы, когда дверь отворилась.

Лесничий Феррекс приказал:

— Выходите, браконьеры!

Их приковали друг к другу наручниками, запихнули в фургон с сиденьями и туда же погрузили их вещи. Затем в фургон залез лесничий Феррекс, усевшись лицом к ним. Возница взмахнул хлыстом, и повозка покатилась. Она целый час тряслась по грязной дороге, проезжая поля и деревни, пока на горизонте не появился город Оттомань.

По дороге Джориан и Карадур разговаривали по-мальвански. Феррекс хмурился, но не пытался остановить их. Они пришли к выводу, что Джориан может назваться истинным именем, поскольку он хотел найти своих знакомых.

В тюрьме лесничий рассказал о происшествии судье Флолло, а Джориан повторил свою версию, которую уже изложил лесникам.

Судья сказал:

— Я не могу выпустить вас на поруки, поскольку, будучи чужестранцами, вы ни с кем здесь не связаны, и никто не может выступать гарантом в суде. Вы утверждаете, что прибыли сюда с помощью магии; но если вы колдуны, то вы могли бы вызвать своими колдовскими способами нового демона или сотворить заклинание, чтобы спастись из парка.

— Ваша честь! — возразил Джориан. — Если вы признаете, что мы — волшебники, значит, наш рассказ — правда, и мы никак не можем быть браконьерами.

— Ничто не мешает чародею заняться браконьерством, если он питает к этому склонность. — Судья взвесил на ладони кошелек Джориана и высыпал из него пригоршню монет. — Изрядное состояние! Откуда у вас такие деньги? Ограбили королевскую сокровищницу?

— Не ограбили. Ваша честь. Это долгая история. Как вы видите, эти деньги из королевства Пенембии, где я подрядился починить часы на городской башне…

— Несущественно. Деньги будут конфискованы и возвращены вам, если вы сумеете опровергнуть обвинения в браконьерстве, разумеется, за вычетом стоимости вашего содержания в тюрьме.

— Ваша честь, если я так хорошо обеспечен, то зачем бы мне понадобилось просидеть ночь под дождем в надежде изловить зайца? Позвольте рассказать вам, как…

— Заключенный, я не могу тратить время на выслушивание ваших россказней, мне нужно решить еще много дел. Ваше присутствие в парке без сопровождающих — достаточное доказательство ваших дурных намерений; так что истинна ли ваша история или ложна, решать будет суд. Пристав, уведите их.

— Пошли, вы, двое, — приказал приземистый мужчина с лицом, изуродованным шрамами, в потрепанной черной форме. Джориана и Карадура отвели в очередную камеру. Единственное окно в ней, забранное крепкой решеткой, находилось под потолком.

Пристав, закрывая дверь спросил:

— Правильно ли я расслышал, что ты называл себя Джорианом из Ардамэ?

— Ну да. А что?

— Не припоминаешь солдата по имени Мальго?

— Припоминаю, раз ты заговорил об этом. — Джориан пристально всмотрелся в пристава. — Клянусь железной палкой Имбала, я вижу своего старого боевого товарища!

— Товарища, как же! — фыркнул Мальго. — Не ты ли поколотил меня? И вот теперь ты мне попался! Ты пожалеешь, что посмел дотронуться до меня пальцем!

— Но это же было семь лет назад… — начал Джориан, но Мальго неторопливо уходил прочь, не обращая на него внимания.

— Что все это значит? — спросил Карадур.

— Когда мы с Мальго служили наемниками в армии Его Незаконнорожденного Высочества, Мальго был главным задирой. Особенно он донимал одного парня, который, как бы ни был хорош сам по себе, никак не годился в солдаты. Это был неуклюжий долговязый молокосос, вечно шагающий не в ногу или роняющий свою пику. Мальго доводил его с большим удовольствием.

Однажды я обнаружил, что Мальго зажал этого парня в угол и, одаряя его щипками, пинками и прочими мерзкими гостинцами, объяснял бедолаге, что тот ни на что не годен. Я заподозрил, что Мальго приставал к юнцу с некими гнусными намерениями, а тот ему отказал. Решив, что Мальго тоже следует кое-чем угостить, я повернул его лицом к себе и задал ему хорошую взбучку. У меня был расквашен нос и подбит глаз, но видел бы ты его!

— Ты поступил очень доблестно, — сказал Карадур, — но сейчас твой подвиг вовсе не пойдет нам на пользу. Если бы мы использовали один из твоих псевдонимов, например… как ты называл себя, когда в первый раз бежал сюда из Ксилара?

— Никко из Кортолии. Наверное, ты прав, но сейчас уже поздно что-то менять.

В последующие дни пристав Мальго, стараясь держаться от Джориана подальше, все же разными хитроумными способами досаждал заключенным. Он позаботился, чтобы они получали не более половины положенного арестантам пайка, да и тот всякий раз оказывался почти несъедобным. Еду узникам приносил помощник Мальго, огромный придурковатый юнец с бессмысленной улыбкой.

Когда Джориан потребовал судью, чтобы обратиться к нему с жалобой, Мальго сказал, что он передаст сообщение. Вскоре он вернулся и заявил, что судья отказался прийти. Джориан подозревал, что пристав и не разговаривал с судьей.

Когда Джориан попросил воды, Мальго принес чашку и со смехом выплеснул ее содержимое на пол камеры.

Джориан просил письменные принадлежности, чтобы написать одну записку доктору Гвидериусу, а другую — волшебнице Гоании. Мальго принес перо и бумагу. Но когда Джориан написал записки и передал их приставу через решетку, Мальго, ухмыляясь, порвал их.

Мальго не позволял своему помощнику выносить парашу, и вскоре в камере стояла вонь, привлекавшая полчища мух. Иногда Мальго останавливался в коридоре, насмехаясь над попытками узников прихлопнуть насекомых.

— Будем надеяться, что это не продлится до летней жары, — ворчал Джориан.

В конце концов Джориан спросил:

— Святой отец, ты не можешь произнести заклинание, которое бы вытащило нас отсюда?

— Нет, сын мой. Те ничтожные заклинания, которые я могу произнести без моих принадлежностей, ни на что не пригодны. Кроме того, я чувствую, что на это задание уже наложено контрзаклинание, и никакое мое колдовство не будет иметь успеха. А как насчет твоих отмычек? Сдается мне, они как раз годятся для замков, которыми запираются здесь камеры.

— Увы, но мои маленькие помощники остались в сумке, отобранной у меня судьей.

— А у меня он отобрал мои магические принадлежности.

— Но это же просто глупо! — проворчал Джориан. — Мы, двое безвредных странников, имеющих в Оттомани влиятельных друзей, оказались здесь после многих неудач и даже не можем связаться с теми, кто способен нам помочь!

— Если крикнуть через вон то окно, вероятно, нам удастся уговорить кого-нибудь передать послание.

Джориан хлопнул себя по лбу.

— Почему я не додумался до этого раньше? Я — последний олух! Мы потеряли неделю в этой вонючей камере! Если встать на табурет…

Джориан, взобравшись на табурет, выглянул в окно и обнаружил, что смотрит со второго этажа тюрьмы на улицу.

— Похоже, мы на улице Аметиуса, — сообщил он Карадуру. — Я вижу нескольких прохожих. Эй, юноша, подойди сюда! Вот ты, в красной шляпе! Хочешь заработать золотой пенембийский реал? Тогда передай послание!

Парнишка поспешил прочь. Джориан пытался привлечь внимание других пешеходов. В конце концов он оставил попытки.

— Должно быть, они так привыкли к крикам заключенных, что не обращают на них внимания.

Из-за прутьев раздался хриплый смех. Там стоял Мальго.

— Не трать силы зря, благородный Джориан! — сказал он. — Знай, что специальный закон запрещает передавать послания заключенных, и мы поставили часового, чтобы никто не нарушал приказ!

Джориан слез с табурета. Когда Мальго ушел, он пробормотал:

— Но нам все равно нужно что-то делать. — Он нахмурился, задумавшись, и, наконец, сказал. — Мне говорили, что у меня неплохой голос, хотя и нетренированный. Если я буду каждый день в один и тот же час устраивать небольшой концерт для прохожих, возможно, мне удастся собрать аудиторию постоянных слушателей, и рано или поздно слухи о необычном артисте дойдут до наших друзей.

— Не вижу, чем нам может повредить такая попытка, — одобрил Карадур.

Джориан снова встал на табурет и густым басом начал петь одно из своих стихотворений на мелодию из оперетты Галлибена и Сильферо. Первая строфа гласила:

К концу третьей строфы на улице под окном собралась кучка пешеходов, слушавших пение.

Мальго, появившись за решеткой, заорал:

— Прекрати этот адский шум!

Джориан через плечо улыбнулся приставу и исполнил все шесть уже сочиненных строф. К ним он добавил новую:

Мальго продолжал рычать и грозить карами, но в камеру не входил. Джориан спел еще несколько песен, затем слез с табурета.

— Это для начала, — сказал он.

Остаток дня и большую часть ночи он провел, вспоминая стихи, которые сочинял в течение многих лет, не придавая им особого значения, и пытался подобрать к ним известные ему мелодии. На следующий полдень, примерно в то же самое время, он устроил очередное представление.

Мальго вопил:

— Ну, смотри! Теперь тебе никогда отсюда не выйти! Ты сгниешь здесь! Уж я-то позабочусь!

Джориан, не обращая внимания на угрозы, продолжал петь. На шестой день после начала его выступлений появился помощник пристава с ключами. К удивлению Джориана, юнец отпер камеру и сказал:

— Выходите.

Их привели к судье Флолло, разговаривающему с доктором Гвидериусом. Сквозь лохматую седую бороду профессора светилась улыбка.

— Джориан! Мой бывший ученик! Когда я услышал твои стихи, я сразу заподозрил, что их автор — ты, ведь это была твоя возлюбленная манера рифмовки. Ты свободен, и вот твое имущество. Кто твой спутник?

Джориан представил Карадура, добавив:

— Но что… как?..

— Расскажу потом. Тебе есть где остановиться? Я не могу пригласить тебя к себе, поскольку сейчас у нас гостят родственники.

Джориан пожал плечами.

— Наверное, остановлюсь в таверне Райса «Серебряный дракон», как и прежде. — Он спросил у судьи: — Сэр, а где мастер Мальго?

— Когда доктор Гвидериус принес приказ о вашем освобождении, пристава внезапно охватил приступ боли. Утверждая, что страдает от желудочных колик, он попросил отпустить его со службы. И я позволил ему уйти. А что такое, мастер Джориан?

Джориан взглянул на свой сжатый кулак.

— Мне просто хотелось попрощаться с ним, поблагодарить за хорошее обращение… Где тут есть общественные бани? — спросил он у Гвидериуса.

Глава 3

Таверна «Серебряный дракон»

Джориан сказал:

— Добрый мастер Райс, я тоже рад вновь видеть вас. Надеюсь, ваш обед будет приятным контрастом по сравнению с той бурдой, которой меня кормили как гостя Великого Герцогства.

— Слышал о ваших неприятностях с лесничими парка, — кивнул Райс. Владелец «Серебряного дракона» был маленьким, нездорового вида человеком с редеющими седыми волосами и мешками под глазами.

Джориан, Карадур и доктор Гвидериус заняли стол в общем зале таверны, и в ожидании обеда путешественники потягивали вино и рассказывали о своих приключениях. Джориан послал одного из мальчишек Райса с запиской к волшебнице Гоании, с которой он познакомился во время своего предыдущего визита в Оттомань. Гвидериусу же он сказал:

— Однако, доктор, вы не объяснили, как вам удалось вытащить меня из этой ямы.

Ученый усмехнулся.

— У меня есть кузен по имени Родаус, ростовщик по профессии. Он был мне обязан за то, что я засчитал его сынку-тупице экзамен по моему предмету в Академии. Его же Незаконнорожденное Высочество хотел взять в долг у Родауса, но они никак не могли договориться о процентах.

— Вероятно, ему нужны деньги на бронированную кавалерию? — сказал Джориан.

В государстве Оттомань Великий Герцог занимался гражданскими делами, а Его Незаконнорожденное Высочество, самый старший из побочных сыновей предыдущего Великого Герцога, командовал армией.

— Без сомнения. Короче говоря, я рассказал о тебе Родаусу, заверив его, что достаточно хорошо тебя знаю и уверен, что твое освобождение не будет несправедливым. Поэтому Родаус, в обмен на обещание снять против вас все обвинения, дал благородному Даунасу в долг под процент на полпункта ниже, чем он назначил первоначально.

Кивнув в сторону Карадура, Джориан улыбнулся.

— Мой старый добрый наставник уверен, что все решения должны приниматься на основании абстрактного, безличного понятия добра и зла. Но я заметил, что в отчаянных ситуациях он руководствуется целесообразностью так же, как и мы, простые люди. — Он пересчитал деньги в кошельке. — Клянусь бронзовой задницей Имбала, они забыли вычесть стоимость нашего содержания в тюрьме!

— Не забыли, — возразил Гвидериус. — Это входило в сделку.

Джориан рассыпался в благодарностях ученому, но тут дверь таверны отворилась и появилась волшебница Гоания, высокая женщина средних лет с сединой в волосах. За ней шел телохранитель, огромный детина со свиными глазами. Его сопровождала высокая темноволосая молодая женщина в зеленом платье. Она не была красивой, но внешность ее запоминалась надолго. Неправильные черты ее лица носили отпечаток превратностей судьбы, один глаз был подбит.

Джориан встал.

— Привет вам, госпожа Гоания! — поздоровался он. — Ах, кого я вижу! Босо и Ванора! Как поживаете?

Детина что-то угрюмо пробурчал себе под нос. Молодая женщина воскликнула:

— Джориан! Как я рада тебя видеть! — Она бросилась к Джориану и обняла его, что явно не доставило ему большой радости. Два года назад, сразу после бегства из Ксилара, у него произошел короткий и бурный роман с Ванорой, которая затем стала любовницей свиноглазого Босо, сына Трииса.

Ванора с Босо уселись за маленький столик в другом конце зала.

— А теперь, Джориан, — сказала Гоания, дочь Аристора, тоном тетушки, отчитывающей непутевого племянника, — садись и рассказывай. Что это за безумные сказки о том, как ты прикатил в герцогский парк в ванне на колесах и убил единорога-медалиста?

Джориан засмеялся.

— Все совсем не так, хотя наши истинные приключения были не менее причудливыми. — И он пустился в рассказ о своем бегстве из Ираза в ванне, управляемой демоном, о неудачной попытке похитить Эстрильдис и вынужденной посадке в парке. Когда он рассказал о пребывании в тюрьме, Гвидериус воскликнул:

— Джориан, я потрясен! Ведь у нас проводилась реформа по улучшению содержания узников; я лично входил в комитет, выработавший рекомендации для Великого Герцога. Но, как я вижу, все вернулось в старую колею. По правде говоря, личности вроде этого пристава редко отличаются благородным характером, но мы не можем позволить такого обращения с человеком, даже не представшим перед судом! Придется передать слово-другое Его Милости.

Джориан секунду подумал и сказал:

— Спасибо, доктор, но лучше оставить все как есть. Если я встречусь с Мальго наедине, то постараюсь отлупить его. Чем меньше меня связывает с герцогским судом, тем лучше. Кому-нибудь может прийти в голову идея продать меня ксиларскому регентству, чтобы на вырученные деньги вооружить еще один эскадрон уланов.

Райс принес им заказанный обед. Утолив первый голод, Джориан произнес:

— Давайте подумаем, как мне вытащить малютку Эстрильдис из позолоченной клетки. Я не могу нанять армию для осады города, а наша летающая ванна больше ни на что не годится. Какие еще бывают летающие предметы?

— Ну что ж, — сказал Карадур, — есть, например, летающая метла сэра Фендикса, ручной дракон Антонериуса и заклинания Келя, которыми он превращает себя в грифа. Но у всех них имеются недостатки. Фендикс дважды был на краю гибели, когда его метла выходила из-под управления; она подвержена «штопору», как он это называет. Дракон Антонериуса приручен только наполовину и в любой момент может проглотить своего хозяина. А про Келя говорили, что в обмен на заклинание, придающее ему тело птицы, он продал свою душу в тысячелетнее рабство в Третьей Реальности. Нет, новое нападение с воздуха едва ли возможно. Кроме того, теперь ксиларцы выставят часовых на крыше.

— Тогда я один не справлюсь, — сказал Джориан. — Интересно…

Гоания перебила его:

— Мне кажется вероятным, что ксиларцы, опасаясь нового воздушного налета, переведут твою супругу в менее доступное место.

Джориан проворчал:

— Вы, как всегда, говорите разумно, дорогая тетушка. Но как нам узнать наверняка?

— Это — по моей части, — сказала волшебница. — Стол чистый? Хорошо. Сейчас я проникну в ксиларский дворец. Эй, ты! — окликнула она мальчика-слугу. — Принеси мне чистое полотенце!

Полотенцем она вытерла свой бокал из-под вина и высыпала в него щепотку зеленого порошка. Затем пробормотала заклинание, после чего порошок вспыхнул и из бокала поднялось облако фиолетового дыма.

— Не разбей бокал Райса! — предостерег Джориан. — Он им очень гордится!

— Тихо, мальчик! — Она наклонилась над бокалом и вдохнула дым. Несколько секунд она сидела с закрытыми глазами, затем начала бормотать:

— Темно… нет, я вижу свет, желтый свет… свет масляной лампы… Я в подземном помещении… вижу дверь с железной решеткой. Стены сделаны из грубого камня, как в темнице… Но на стенах вешалки, на полу лежит ковер, как будто камеру постарались обставить поудобнее… Вижу маленькую светловолосую женщину, сидящую за туалетным столиком… Она шьет. Сцена расплывается, как будто какая-то сила отталкивает мой взгляд. Все!

Она глубоко вздохнула и открыла глаза.

Джориан сказал:

— Кажется, я знаю, где она, — в самой большой камере нашей темницы. Но как мне туда пробраться?

— Секретных проходов в твоем дворце нет? — спросил Гвидериус. — В старину они имелись во многих замках и дворцах, чтобы властитель мог спастись, если твердыню захватят враги.

— Нет, — покачал головой Джориан. — Я исследовал дворец, когда был королем, поскольку подобный тайный ход дал бы мне возможность спастись от ритуальной казни. Но хотя я обшарил нижние этажи дворца, обстучал все стены и осмотрел старые планы здания, мне не удалось найти ни единого секретного прохода. Просить ксиларцев прорыть мне такой ход было бесполезно, поскольку они прикладывали все усилия, чтобы помешать моему бегству.

— Нельзя ли прорыть ход снаружи и инструментами пробить стену камеры? — спросила Гоания.

— Едва ли. Подкоп придется начинать за пределами города или снять дом в городе, углубиться через пол в землю и рыть туннель горизонтально до самого дворца. Такая задача займет много месяцев, и я сомневаюсь, что меня за это время не опознают. Кроме того, надо будет как-то избавляться от вырытой земли, не возбуждая подозрений. Поскольку город Ксилар построен на мягком, наносном грунте, в туннеле придется устанавливать деревянные подпорки, чтобы он не обрушился на голову.

Кроме того, как узнать наверняка, что подкоп идет именно к той камере, какая нам нужна? Малейшая ошибка в расчетах — и мы попадем не к Эстрильдис, а в арсенал или в казну. Поднятый шум привлечет внимание стражей.

Наконец, если только шпионская сеть Ксилара со времени моего правления не пришла в упадок, о любой подобной попытке скоро станет известно Регентскому совету. А тогда… — Джориан резко провел ребром ладони по горлу.

— Что же предпринять? — спросил Карадур.

— Поскольку ксиларцы перерезали все пути для прямого нападения, полагаю, мы должны обратиться к магии. Что могут предложить наши знатоки оккультных наук?

Гоания и Карадур обменялись взглядами. Волшебница сказала:

— Я в гораздо большей степени ясновидящая, нежели заклинатель или чародей. Увы, у меня нет средств вызволить твою любимую из подземной камеры.

— Не можешь ли ты, — спросил Джориан Карадура, — как-нибудь вызвать Горакса с Пятой Реальности?

— Нет, сын мой. Мои колдовские силы сильно ограничены. Я подчинил себе Горакса с помощью коллеги, доктора Вальдониуса, с которым ты встречался в Тарксии. Я спас Вальдониуса от магической опасности, и в благодарность он вызвал Горакса и передал его мне, заточив демона в этом кольце.

— А как насчет других демонов?

Карадур пожал плечами:

— Нет, это не моя специальность.

Джориан проворчал:

— Двое великих специалистов в магии оказались бессильны мне помочь. Не знаете ли вы того, к кому можно обратиться с подобной просьбой?

Гвидериус сказал:

— Тебе мог бы помочь один из моих ученых коллег по Академии, доктор Абакарус.

— В какой области он специализируется?

— Он — профессор оккультной философии и, насколько мне известно, занимается магическими экспериментами на стороне. Если хочешь, я познакомлю тебя с ним.

— Спасибо, очень хочу, — сказал Джориан. — Чем раньше, тем лучше.

Карадур зевнул:

— Простите меня, господа, что прерываю такой приятный вечер, но старый человек быстро устает. Я удаляюсь, а вы продолжайте веселиться…

— Карадур! — сказала Гоания. — Ты не будешь здесь ночевать. Я хочу обсудить с тобой новый способ астральной проекции, и ты проведешь ночь у меня дома.

Джориан подал голос:

— Что ж, госпожа Гоания, если вы забираете доктора Карадура…

— Я не могу одновременно дать пристанище и вам, сударь, — ответила она резко. — Во-первых, у меня дома мало места; во-вторых, доктор не составит угрозу моей репутации, в отличие от похотливого юнца вроде тебя. Пойдем, Карадур. Идемте, Босо и Ванора. Всем спокойной ночи!

И она удалилась в сопровождении своей свиты. Гвидериус вскоре тоже покинул Джориана.

Джориан как раз снимал башмаки, когда в дверь постучали.

— Кто там? — спросил он.

— Я, Ванора! Позволь мне войти!

Джориан открыл дверь. Ванора, войдя, сказала:

— Ох, Джориан, как я рада снова тебя видеть! Какой дурой я была, что бросила тебя, когда ты был моим!

— Кто тебе подбил глаз? — поинтересовался Джориан.

— Босо. Мы сегодня утром поссорились.

— Ублюдок! Хочешь, я дам ему сдачи?

— Нет. Пока я с ним живу, приходится время от времени терпеть его взбучки.

— За что же он тебя так?

— По правде говоря, вина лежит не только на нем — я сама его спровоцировала.

Джориану лично приходилось испытывать подобные провокации со стороны Ваноры, поэтому он не удивился и даже почувствовал крупицу сочувствия к Босо.

— Как тебе удалось улизнуть?

— Босо спит, а моя хозяйка и твой мальванский заклинатель были так поглощены магическими разговорами, что не заметили моего исчезновения. — В ее глазах стояло то выражение мольбы, которое было хорошо известно Джориану. — Ты знаешь, какая нынче ночь?

Джориан нахмурился.

— Кажется, последний день месяца Медведя?

— Да. Но неужели это ничего для тебя не значит?

Джориан был озадачен.

— Да нет, ничего особенного. Так в чем дело?

— Ровно два года назад мы расстались в Оттомани, когда я связалась в мерзавцем Босо.

— Верно, но что с того?

Она подвинулась поближе:

— Ты не позволишь бедной потаскушке исправить свою ошибку? — Она схватила руку Джориана и запихнула ее в вырез платья, прижав к своей правой груди, одновременно глядя на него, чуть приоткрыв рот.

Джориан ощутил знакомое шевеление в штанах, но сказал:

— Моя дорогая Ванора, все это осталось в прошлом. — И он отнял руку, несмотря на то что его пульс участился. — Я больше не играю в эти игры, пока не верну себе жену.

— Ну, неужели! С каких пор ты стал святым анахоретом? Два года назад ты не страдал от недостатка похоти, а дряхлеть в твоем возрасте рано. Сядь!

Ванора неожиданно толкнула его так, что он уселся на край кровати. Тогда она расстегнула пряжку, отчего изумрудно-зеленое платье съехало по ее ногам на пол, уселась Джориану на колени и принялась целовать и ласкать его, приговаривая:

— Тогда ты был самым пылким из моих любовников, прочный, как лезвие меча, и твердый, как гора Аравия. Ох, моя единственная любовь, позволь мне снова стать твоей! Два года я жаждала ощутить твою любовь, чувствовать, как проникает…

— Убирайся! — резко приказал Джориан. Он понимал, что еще мгновение — и все его самые лучшие намерения окажутся выброшенными на ветер, в то время как Ванора не принесет ему ничего, кроме неприятностей. Как сказала ему однажды Гоания, Ванора обладала несчастливым талантом портить жизнь не только себе, но и всем, кто ее окружает. — Если ты не встанешь с моих колен, то встану я и свалю тебя на пол!

Ванора с недовольным видом поднялась, но осталась стоять перед ним, покачивая обнаженным телом.

— Джориан, что с тобой? Очередной приступ добродетели? Ты же знаешь, что он пройдет.

Джориан поглядел на нее, втайне радуясь, что ему не пришлось вставать. Это в данных обстоятельствах было бы непросто.

— Нет. Я всего лишь преисполнен решимости выполнить обещания, данные самому себе. Если желаешь, можешь называть это закалкой характера — вроде упражнений с гирями, чтобы накачать мышцы.

— Но к чему такие самоограничения? С тех пор, как волшебник Аэлло открыл по-настоящему эффективное противозачаточное заклинание, никто — ну, почти никто — не придерживается этих странных правил о том, кому и с кем можно спать.

— Один философ из Академии говорил мне, что нынешняя моральная распущенность — явление преходящее, вроде моды в одежде. И вообще, я помню, как ты была небрежна с противозачаточными заклинаниями.

— Однако же я еще никогда не была беременной. Конечно, если бы отцом был ты, я бы не возражала…

Джориан раздумывал, как поступить: повалить ее на кровать и овладеть ею или выставить из комнаты, выбросив платье ей вдогонку… И в том, и другом исходе скрывались свои опасности. Если грубо обойтись с ней, она может пожаловаться Гоании; а Джориан вовсе не сомневался в ее способности заводить свары. Или же она может подговорить Босо напасть на него. Хотя он не боялся Босо, очередных осложнений ему было не нужно, поскольку подобные неприятности помешают спасению Эстрильдис.

Он пытался придумать предлог, чтобы прогнать ее, пусть и разочарованной, но без намерения отомстить. Наконец его выручил талант рассказчика. Он сказал:

— Садись в то кресло, моя дорогая, и я расскажу тебе, что со мной происходит. Ты помнишь мои приключения в Реннум-Кезимаре, когда я спас двенадцать девушек-рабынь от уволенных палачей из Крепости Топора?

— Да. Это был благородный подвиг, достойный моего Джориана.

— Спасибо. Но я не рассказал тебе вторую часть истории. Когда «Таларис» направился к Джанарету, девушки, естественно, были благодарны, что отставные палачи не продемонстрировали на них свое искусство в свежевании, ослеплении, обезглавливании и прочих причудливых областях палаческого мастерства. В первую ночь по отбытии с острова одна из девушек — ее звали, кажется, Венна — пришла ко мне в постель, чтобы выразить свою благодарность, и я не прогнал ее.

На следующий день эту самую Венну поразили ужасная боль и конвульсии. Через час, несмотря на все усилия доктора Карадура, она была мертва. Мы похоронили бедную крошку в море.

На следующую ночь ко мне пришла очередная девушка, и я снова постарался ублажить ее. А затем на нее тоже напали колики и конвульсии, и она умерла. Мы рыдали, предавая ее тело водной пучине.

Эти печальные события зародили сильное подозрение, что существует связь между плотскими сношениями девушек со мной и их безвременной гибелью. Тогда доктор Карадур с помощью могучих заклинаний вошел в транс и обнаружил источник несчастья. Палачи, оставшиеся в живых после своей междоусобной резни, естественно, пришли в ярость, обнаружив, что я увез рабынь, на которых они во время банкета собирались демонстрировать свое мастерство. Жена одного из них, как обнаружил Карадур, была ведьмой. По просьбе мужа она наложила на меня проклятье, вызывающее смерть любой женщины, совокуплявшейся со мной, в течение двенадцати часов. Так что, дорогая Ванора, если желаешь проверить, не потеряло ли проклятье силу, то вперед! Но только потом не говори, что я забыл предупредить тебя!

Она бросила на него косой взгляд.

— Твой длинный язык всегда умел находить отговорки, — сказала она, — и я не знаю, можно ли тебе верить. В Метуро ты был вполне готов…

— Я был подвыпивши и забыл о проклятье. Кроме того, твоя красота выгнала все прочие мысли у меня из головы.

— Хм-м… Вижу, что по части лести ты до сих пор не уступишь ни одному кавалеру. А как же Эстрильдис? Если проклятье подлинное, за вашим воссоединением последует ее кончина.

— Увы, придется мне не прикасаться к Эстрильдис, даже если я сумею вытащить ее из Ксилара, пока проклятье не будет снято. Карадур уверен, что они с Гоанией сумеют изобрести действенное противозаклятье.

— И все-таки я думаю, что ты совсем заврался.

— Проверить очень легко, — сказал Джориан, вставая и расстегивая рубашку. — Если ты этого хочешь… — И он стащил с себя штаны.

— Я вижу, что не все твое тело заражено аскетизмом, — заметила она.

— А кто утверждал обратное? Если тебе не терпится попробовать, ложись и вытянись.

Ванора стояла в нерешительности, затем нагнулась и подобрала платье.

— Нет, поймать тебя так же трудно, как жирного угря. Что случилось с остальными девушками?

— Я отправил их домой из Джанарета. Ну что, будешь пробовать или нет? Я не могу стоять так всю ночь.

Она со вздохом натянула платье.

— Нет, не буду. Я только подумала… Ладно, не важно. Босо, может быть, и мерзавец, но все его члены в полном порядке, жаловаться не на что, разве что на глупость. Спокойной ночи.

Джориан наблюдал, как она уходит, с кривой улыбкой и смешанным чувством облегчения и сожаления. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы не окликнуть ее и признаться, что он все выдумал. На самом деле он не занимался любовью ни с одной из двенадцати девушек-рабынь вплоть до ночи накануне их разлуки в Тримандиламе, когда Мневис, старшая из рабынь, забралась к нему в кровать, не спрашивая у него разрешения.

Он не рассказывал Ваноре, что выдавал Мневис и ее спутниц при Тримандиламском дворе за королеву Альгарта и ее фрейлин. Мальванцы и так точили на него зуб за похищение Ларца Авлена, и он не желал сообщать Ваноре сведения, которые она в приступе злобы могла использовать против него. От природы обладая честной, открытой, жизнерадостной душой, с пристрастием к чрезмерной болтовне и опрометчивым поступкам, Джориан на собственной шкуре научился осторожности.

Доктор Абакарус оказался лысым, толстым, безбородым, краснолицым человеком с тонким голосом. Он напоминал Джориану евнухов, которых тот встречал в Иразе; но Гвидериус сказал Джориану, что у Абакаруса есть родные дети.

Сидя за столом в Академии, философ говорил, сплетя пальцы:

— Итак, вы хотите, чтобы я вызвал демона и заставил его вытащить вашу жену из подземной камеры в Ксиларе?

— Да, сэр. Осуществимо ли это?

— Думаю, что да.

— Сколько это будет стоить?

Абакарус сделал стилом несколько пометок на вощеной дощечке. Закончив вычисления, он сказал:

— Я займусь этим делом за полторы тысячи оттоманских ноблей. Успеха гарантировать не могу, обещаю только стараться изо всех сил.

Джориан подавил искушение свистнуть.

— Позвольте вашу дощечку, доктор. Посмотрим… В пенембийских реалах это составит… — Он произвел подсчеты и мрачно взглянул на Карадура. — Если бы я только знал, то увез бы из Ираза полную ванну золота.

— Горакс не поднял бы такой вес в воздух, — возразил Карадур.

— Ты можешь заплатить? — спросил Абакарус.

— Могу, хотя останусь практически нищим. А почему так много?

— Заклинание состоит из редких ингредиентов, и чтобы собрать их, потребуется по меньшей мере месяц. Более того, оно сопряжено с немалым риском. Демоны из Пятой Реальности — грозные слуги.

Джориан предпринял вялую попытку поторговаться, но философ-чародей был тверд. Наконец Джориан сказал:

— Только уговор такой: половину — сейчас, а вторую половину — когда моя жена будет доставлена мне целой и невредимой.

— Кажется, это честно, — заметил Гвидериус.

Абакарус бросил кислый взгляд на своего коллегу, но пробормотал слова согласия. Джориан отсчитал деньги. Когда они вернулись в «Серебряный дракон», он сказал Карадуру:

— Нам бы надо найти себе источник существования, пока мы будем ждать результата трудов Абакаруса. Иначе, когда проедим все деньги, окажемся на улице. Ты можешь заняться хиромантией или чем-нибудь в этом роде, а я поищу работу, на которую способен.

Через три дня Джориан, тщетно обегавший весь город на предмет землемерной работы или часового дела, сообщил Карадуру, что получил место на ветряной мельнице. Карадур же нашел новый повод для причитаний.

— Я только-только снял лавку и собрался обзавестись вывеской, — сказал он, — когда появился человек из местной гильдии прорицателей, а с ним — трое головорезов. Он вежливо сообщил мне, что я должен вступить в гильдию, заплатив как чужестранец вдвое против обычного. Поскольку его конвой явно искал предлог наброситься на меня с кулаками, я избежал спора, пообещав заплатить, прежде чем начну практиковать.

— И сколько они хотели?

— Пятьдесят ноблей как вступительный взнос плюс сбор в один нобль за квартал.

— При таких ценах мы не сможем уплатить Абакарусу остаток суммы, если только богиня Элидора неожиданно не улыбнется нам!

— Почему бы тебе не продать меч? Хотя я слабо разбираюсь в оружии, похоже, ты можешь выручить за него немалые деньги.

— И что мне потом делать, если на меня нападет дракон или банда разбойников? Нет, я придумал кое-что получше. Давай обратимся к Гоании. Она наверняка обладает влиянием в гильдии прорицателей.

На следующий день, когда Карадур ушел к Гоании, Джориан отправился работать на мельницу. Мельник, пожилой оттоманец по имени Лодегар, объяснил, что он взял Джориана, потому что раньше на мельнице управлялись они с женой. Он поворачивал лопасти по ветру, а она сидела у желоба, идущего от жерновов, и собирала муку в мешки. Но сейчас он слишком стар для таких гимнастических упражнений. Его сын, солдат, ничем помочь не может; так что он будет наполнять мешки, а Джориан — следить за ветром.

У Джориана было смутное представление, что работа на мельнице не требует большого труда: засыпать зерно в бункер, приладить лопасти к скорости и направлению ветра и ждать, пока посыплется мука.

Но в действительности все оказалось иначе. Ветер постоянно менял направление, и башенку, на которой были установлены лопасти, приходилось все время поворачивать. По круглой верхушке мельницы были натыканы толстые деревянные колья, а по внутренней стороне башенки напротив них пробиты отверстия. Вставив лом в одно из отверстий между кольями и надавив на него, можно было повернуть башенку на несколько градусов.

Снаружи же на главную ось башенки были насажены под углом друг к другу четыре бруса, образуя лонжероны восьми треугольных лопастей, похожих на корабельные кливера. Шкотовый угол каждой лопасти был привязан канатом к концу соответствующего бруса. Чтобы затормозить движение лопасти, нужно было остановить вращение брусьев, натянув канат, отвязать парусину лопасти, обернуть ее несколько раз вокруг бруса, чтобы уменьшить парусность, и снова привязать шкотовый угол к концу соседнего бруса. Чтобы увеличить площадь лопасти, приходилось действовать в обратной последовательности.

Джориан провел весь день на бегу. Когда ветер изменял направление, ему приходилось браться за лом, чтобы поворачивать башенку. Когда ветер свежел, он спешил вниз по лестнице, останавливал вращение вала, зарифлял лопасти, чтобы жернова, вращаясь слишком быстро, не сожгли зерно. Затем ветер стихал, и ему снова приходилось спускаться и увеличивать парусность, чтобы механизм не останавливался. Время от времени мельник приказывал ему смазывать деревянные оси и шестерни жидким мылом, которое хранилось в ведре и намазывалось большой малярной кистью.

Еще утром, торопясь выполнить очередной приказ Лодегара, Джориан споткнулся о ведро и перевернул его. Жидкое мыло растеклось по полу и между половицами затекло в подвал мельницы. Лодегар взорвался:

— Да поразит тебя Вайзус громом и молнией, растяпа! Да нашлет Териус болезнь на твои суставы и ослабит твой член! Иди ко мне домой, возьми у моей жены ведро воды и тряпки и смой всю эту мерзость, чтобы не поскользнуться!

Уборка заняла много часов, потому что Джориану то и дело приходилось отрываться, чтобы изменить положение лопастей или их площадь.

Когда наступила ночь, Джориан вернулся в «Серебряный дракон», едва переставляя ноги. Он повалился на скамью в общем зале, слишком усталый, чтобы подниматься по лестнице в комнату, которую занимали они с Карадуром.

— Пива, мастер Райс! — прохрипел он.

Появился Карадур.

— Что случилось, Джориан? У тебя такой изможденный вид! Неужели работа на мельнице настолько утомительна!

— Нет, напротив, такая легкая, как будто перебрасываешь перышко из одной руки в другую. Как у тебя дела?

— Гоания вызвала Неннио, начальника гильдии прорицателей, и убедила его согласиться, чтобы я заплатил свой вступительный взнос в рассрочку в течение года. На большие уступки он не пошел. Наедине она сказала мне, что пятьдесят ноблей уйдут главным образом на взятку чиновникам гильдии. Едва ли до сундуков гильдии дойдет десятая часть этой суммы, все остальное осядет в кошельках мастера Неннио и его прихвостней.

— Но почему же какой-нибудь недовольный член гильдии не подаст в суд на этих мошенников?

Карадур оглянулся и понизил голос:

— Потому что, по ее словам, он отсчитывает долю Великому Герцогу, который взамен покрывает их проделки. Но только не говори об этом вслух во владениях лорда Гуитлака, если тебе дорого твое здоровье.

Джориан вздохнул:

— Неудивительно, что сочинители выдумывают сказки о воображаемых сообществах, все члены которых — честные, трудолюбивые, здравомыслящие и целомудренные люди, поскольку в реальном мире ничего подобного не существует. Может быть, следующий мир более добродетелен?

Карадур пожал плечами:

— Мы, без сомнения, узнаем об этом через какое-то время; и может быть, очень скоро, если ты позволишь своему неугомонному языку выдать нас.

— Я слежу за своими словами. Но если такая страна всеобщей добродетели существует, то, боюсь, жить в ней довольно скучно.

— Джориан, не стоит бояться, что нам придется попасть в подобное царство занудства. Иногда немного скуки не помешает!

Глава 4

Демон Руах

Вскоре Джориан привык к работе на мельнице, поскольку был крепким человеком, хотя жизнь в Иразе несколько расслабила его. Для того, кому приходилось зарабатывать на жизнь починкой часов, мельничный механизм казался крайне примитивным. Когда бы машина ни останавливалась, Джориан находил причину поломки раньше Лодегара. Один из зубцов деревянной шестерни на главном валу отвалился, заклинив передачу, и Джориан быстро все починил.

Месяц Орла летел к концу, когда Абакарус сообщил, что он готов вызвать демона из Пятой Реальности. На следующий вечер, ступая по свежевыпавшему снегу, Джориан и Карадур направились в лабораторию Абакаруса. Это была маленькая круглая комнатка в одной из изящных башен Философского корпуса Академии. Когда они появились, заклинатель рисовал мелом в центре комнаты пятиугольник — вся мебель была отодвинута к стенам. Ученик Абакаруса, похожий на ласку юноша по имени Октамон, держал другой конец измерительной ленты.

— Отойдите в сторону! — приказал Абакарус. — Если вы наступите на линию, то нарушите пентаграмму и выпустите демона прежде, чем он подчинится моим приказам, и это может закончиться для всех нас очень печально.

Они прижались к стене, наблюдая, как волшебники рисуют внутри пятиугольника пентаграмму — пятиконечную звезду; внутри звезды маленький круг и множество разных символов в углах всех этих фигур.

Октамон зажег пять толстых черных свечей, загоревшихся странным зеленым пламенем, и расставил их по лучам звезды. Затем он погасил висевшую под потолком лампу, освещавшую комнату, разжег огонь в кадиле и встал у стены, раскачивая кадило на цепочке. По комнате разнеслись острые запахи, которые напомнили Джориану одновременно цветущий весенний луг, рыбный рынок в Виндии и дубильню в Ксиларе. Незаметно взглянув на лица присутствующих, Джориан заметил, что пламя свечей окрасило их в зеленоватый оттенок.

Абакарус начал размахивать руками, одновременно распевая низким голосом, не похожим на его обыкновенный высокий тенор, слова неизвестного Джориану языка:

— Фоматос бенессет флиантер, литан изер оснас нантер, соутрам и убарсиненс ребиам! Сирас этар бесанар, надис сурадис э… — Он все бормотал и бормотал, а Джориан беспокойно переступал с ноги на ногу.

Пламя свечей колебалось, съеживалось в точку и вспыхивало красным.

— …Манинер о садер простас… — бубнил Абакарус.

В почти полной тьме Джориан ощутил движение воздуха. Что-то начало проступать в центре пентаграммы: что-то, похожее формой на человека, но гораздо крупнее, чем человек. Комнату наполнил густой мускусный запах. Абакарус закончил заклинание:

— …Маммес и энайм перантес ра сонастос! Как тебя зовут?

Ему отвечал голос, похожий на бульканье болотного газа:

— Если для тебя это важно, меня зовут Руах. Что это за гнусное…

— Попридержи язык! — приказал Абакарус. — Я вызвал тебя из Пятой Реальности, чтобы ты выполнил мой приказ. Пока ты не дашь клятву, которая заставит тебя бесстрашно выполнить это требование и не причинять вреда обитателям нашей Реальности во время своего пребывания здесь, а после выполнения задания немедленно вернуться в свою Реальность, ты останешься узником в моей пентаграмме.

Размытый силуэт зашевелился, как будто пытался прорваться сквозь окружающий его невидимый барьер. Казалось, что барьер этот эластичный, ибо он прогибался, когда тварь кидалась на невидимую стену, а затем отбрасывал демона. Наконец существо из другого мира прекратило борьбу и сказало:

— Это крайняя несправедливость! Мы в нашей Реальности давным-давно запретили рабство, а вы, дикари, по-прежнему цепляетесь за свой варварский обычай. Рано или поздно мы, демоны, найдем способ…

— Все это не важно, — проворчал Абакарус. — Будешь ты делать, что тебе сказано, или предпочтешь подождать наступления этого дня?

— Ты чудовище! — сказал демон. — Ты же знаешь, что у нас, жителей Пятой Реальности, аллергия на ваше солнце! Если ты только когда-нибудь окажешься в нашем мире…

— Будь ты проклят Вайзусом, да прекратишь ли ты спорить? Ни разу в жизни не встречал такого сварливого демона! Ты от меня все равно ничего не добьешься, поэтому закрой рот и приступим к делу.

— Я имею право напомнить тебе, что есть добро, а что — зло, поскольку, похоже, ты не обладаешь ни пониманием…

— Заткнись! — заорал Абакарус.

— …Ни хорошими манерами, — продолжал Руах. — Ну ладно, как говорят у вас, в Первой Реальности, ты схватил меня за яйца, или схватил бы, если бы у меня имелись эти отвратительные органы размножения, которые существа вроде тебя скрывают под одеждой. Что тебе от меня нужно?

— Сперва ты должен дать клятву!

— Никакой клятвы я не дам, пока не узнаю, какое дело ты мне поручишь, чтобы ты не послал меня искать лягушачьи перья или сухую воду.

Абакарус сказал:

— Жена вон того высокого молодого человека с черной бородой заточена в темнице королевского дворца в Ксиларе. Он хочет, чтобы ты освободил ее из темницы и доставил сюда.

— Где расположен Ксилар?

— Примерно в восьмидесяти лигах на восток отсюда.

— Как же я выполню эту задачу? Я могу материализоваться в камере дамы, но не смогу дематериализовать ее, чтобы пронести через каменные стены или железную дверь.

— Если дверь будет заперта, ты должен отобрать ключи у главного тюремщика или у кого они хранятся. Владельца ключей ты с легкостью перепугаешь до полусмерти. Затем ты принесешь даму сюда. Полночь еще не наступила, так что ты успеешь вернуться до рассвета. Ты не должен лететь на такой высоте, чтобы она погибла от нехватки воздуха; и ты обязан укутать ее потеплее, поскольку зимний воздух на высоте очень морозный.

Руах проворчал:

— Мне все это очень не нравится; но, как говорится у нас, в Пятой Реальности, попрошайкам выбирать не приходится. Может ли молодой человек нарисовать мне план темницы, чтобы я не заблудился в подземелье?

— Нет, сперва клятва! Ты надеешься, что он нарушит круг и выпустит тебя на свободу.

— Ни о чем подобном я не думал! — воскликнул демон своим невнятным голосом с сильным акцентом. — Подозрительнее вас, жителей Первой Реальности, нет никого во всех множественных мирах. Вы считаете всех прочих такими же злыми и вероломными, как вы сами!

— Оставь риторику, мой добрый Руах, и давай перейдем к клятве.

— Ну ладно, ладно, — проворчал демон.

Затем между ним и Абакарусом последовал долгий диалог на языке, неизвестном Джориану. Наконец заклинатель сказал:

— Ну, с этим покончено. Октамон, можешь зажечь лампу и разорвать круг. Ты понимаешь, Руах, что с тобой случится, если ты нарушишь условия нашего соглашения, не так ли?

— Да, понимаю; хотя это чудовищная несправедливость. Заставлять меня выполнять рискованное дело, и без всякого вознаграждения! Когда я вернусь домой, мне будет что рассказать моим товарищам-демонам!

Когда лампа вспыхнула, Джориан впервые ясно рассмотрел Руаха. Форма тела и размеры демона были человеческими, но из спины у него вырастали огромные крылья, как у летучей мыши, в данный момент сложенные. Его когтистые ноги напоминали лапы огромной хищной птицы. Все тело существа было покрыто, как показалось Джориану, облегающей одеждой из алого шелка. Но когда демон пошевелился, он понял, что это родная шкура Руаха. Как верно говорил демон, у него отсутствовали выступающие органы размножения; кожа в промежности была гладкой.

— Прошу прощения, мастер Руах, — сказал Джориан. — Но как же ваш род производит потомство?

— Это долгая история, — начал демон. — В соответствующий сезон у нас вырастают…

Абакарус прервал его:

— Мастер Джориан, не тратьте время на подобные дискуссии. Руах должен попасть в Ксилар и вернуться до рассвета. Вот кусок мела; прошу вас, объясните, где ему искать вашу супругу.

Джориан опустился на корточки и нарисовал схему Ксиларской темницы. Он слегка вздрогнул, когда Руах, нагнувшись над его плечом, чтобы взглянуть на рисунок, оперся когтистой лапой о его спину. Джориан указал на самый большой прямоугольник.

— Думаю, что она здесь, — сказал он. — Кажется, ее камеру постарались обставить с максимальным комфортом. Женщина, которую ты должен доставить к нам, — маленькая и светловолосая.

Демон, рассматривая рисунок, сказал:

— Кажется, я уловил суть. Все отойдите, чтобы я смог дематериализоваться.

Когда люди отошли к стене, демон начал вращаться на месте. Он крутился все быстрее и быстрее, и его фигура постепенно расплывалась. Неясное пятно стало просвечивающим, затем прозрачным и, наконец, со свистом исчезло.

— Октамон, открой двери, — приказал Абакарус, — чтобы выветрить эту вонь.

В комнату хлынул морозный зимний воздух.

— Что теперь? — спросил Джориан.

— Пройдет много часов, прежде чем Руах вернется, — сказал Абакарус. — В нематериальной форме он может перенестись в Ксилар в мгновение ока и должен прибыть туда с минуты на минуту. Но чтобы вернуться, он должен остаться материальным. Поэтому полет займет много часов, какими бы сильными не были его крылья. Если вы хотите дождаться его возвращения здесь, внизу есть кровати.

Джориан и Карадур остались в Философском корпусе. Когда Абакарус проводил их в помещение, где они могли провести остаток ночи, Джориан сказал:

— Доктор Абакарус, прошу вас, объясните мне кое-что. Один ученый из Дворца Познания в Иразе уверял меня, что летать существо размером с человека не может. Там что-то было связано с отношением веса к площади крыльев и мощности мускулов. Тогда как же Руах может летать в материальной форме в нашей Реальности?

Абакарус пожал плечами.

— Он обладает некоторыми преимуществами перед нами. Его мышцы сделаны из иного вещества, нежели наши, гораздо большей удельной силы.

— А что это за жалобы, — продолжил расспросы Джориан, — будто бы мы, обитатели Первой Реальности, порабощаем демонов? Я полагал, что новарские народы договорились об отмене рабства.

Абакарус усмехнулся.

— Метуранский договор, который не вступит в силу, пока его не подпишут все двенадцать правительств, имеет отношение только к порабощению людей. Демоны, из какой бы Реальности они не были родом, — не люди, и, следовательно, этот договор имеет к ним отношения не больше, чем к вашей лошади.

— А обезьянолюди Комилаха? Их считают людьми?

— Разные народы думают по-разному. По законам некоторых из Двенадцати Городов они считаются людьми; по законам других — нет. Новарские государства должны создать Верховный суд, главенствующий над всеми двенадцатью политическими системами, чтобы устранить эти разногласия. Я принадлежу к обществу, преданному этому идеалу, и должен вручить вам одну из наших листовок. Но что касается Метуранского договора, то его подписали только пять государств, и не стоит ждать, когда его подпишут остальные семь.

— А что насчет угрозы демонов противостоять их эксплуатации обитателями Первой Реальности?

— Ничего не бойтесь. Едва собравшись, они отвлекутся на взаимные перебранки, как это бывало всегда. Что ж, мне пора домой. Вернусь за час до рассвета. К тому времени, если все пойдет хорошо, наш демон уже должен будет подлетать к Оттомани. Спокойной ночи!

Джориану казалось, что он едва уснул на койке, когда его потрясли за плечо. «Пора», — услышал он голос Абакаруса.

Следующие полчаса Джориан стоял, зевая, в лаборатории. Затем, когда восток только-только посветлел, на усеянной звездами западной стороне небосвода стало заметно какое-то движение. Абакарус распахнул двери, выходящие на маленький балкон, окружающий башню, впустив волну морозного воздуха. Летающий предмет, похожий на летучую мышь, приближался, превращаясь в демона Руаха с объемистой ношей в руках.

С приглушенным шумом крыльев демон опустился на перила балкона, ухватившись за них когтистыми лапами, как птица — за ветку. Затем, сложив крылья, он спрыгнул на балкон и вошел в комнату, неся завернутое в одеяло тело. Октамон закрыл за ним дверь.

— Вот вы где! — прорычал демон. Вместе с ним вернулся мускусный запах.

— Трудно было? — спросил Джориан.

— Нет. Я материализовался вне темницы, решив добыть ключи, но обнаружил, что зарешеченная дверь у начала ведущей в подземелье лестницы открыта, а рядом с ней сидит часовой. Я вспугнул его, спустился по лестнице и увидел, что камера, о которой ты говорил мне, также не заперта. Там я обнаружил женщину. Когда я приблизился к ней и хотел объяснить цель своего визита, она упала в обморок. Я укутал ее, как вы сами видите, и вынес наружу. Люди с криками разбегались передо мной, и я без особых проблем покинул дворец и поднялся в воздух.

— Отлично сделано! — сказал Абакарус. — Ты свободен, мастер Руах!

Руах издал булькающий рык.

— Прежде чем я вернусь в родную Реальность, позвольте заявить вам, обитателям этого мира, что мы, демоны, не потерпим дальнейших похищений и не станем бегать по вашей указке! Мы объединимся и положим конец этой несправедливости! Мы победим!

— А пока что радуйся своему освобождению, — сказал Абакарус. — Уходи, мы не в восторге от твоего запаха.

Стоя в центре комнаты, Руах завертелся волчком. Высокая алая фигура кружилась, расплывалась и исчезла со свистом ринувшегося на ее место воздуха.

Джориан глубоко вздохнул.

— Признаюсь, что по соседству с Руахом мне было слегка не по себе.

— Надо только уметь с ними обращаться, — сказал Абакарус. — Мой предыдущий помощник был убит демоном, которого он неправильно вызвал.

— Джориан вечно самоумаляется, — сказал Карадур. — Я старался избавить его от этой привычки, поскольку скромность — неважное оружие, чтобы выбиться в люди в нашем испорченном мире; но боюсь, что нисколько не преуспел.

Джориан опустился на колени перед завернутым в одеяло телом на полу. Начав разворачивать одеяло, он был поражен ужасной мыслью, что Эстрильдис могла погибнуть от горной болезни на высоте, когда ее нес Руах.

Затем тело начало извиваться, скинуло одеяло и село на полу.

— Клянусь бронзовой мошонкой Имбала! — воскликнул Джориан. — Ты не Эстрильдис!

— А кто сказал, что я — Эстрильдис? — спросила женщина, вставая. — Я фрейлина королевы Эстрильдис, Маргалит Тотенская. А ты, если не ошибаюсь, беглый король Джориан. Где я, и зачем меня принесли сюда таким ужасным способом?

Женщине было примерно столько же лет, сколько Эстрильдис, но на этом их сходство кончалось. Эстрильдис была маленькой блондинкой, а Маргалит Тотенская ростом почти не уступала Джориану. Ей на лоб падали темные кудри. Джориан не назвал бы ее красивой, как он сказал бы о некоторых из пяти жен, обществом которых наслаждался в свою бытность королем. Но ее храброе, резко очерченное лицо и крепкая фигура внушали уважение. Она быстро оправилась после жуткого испытания.

Джориан поклонился.

— Я польщен, леди Маргалит. Вы находитесь в городе Оттомань, и никто не намеревался приносить вас сюда. Я отправил Руаха — так зовут демона — за своей женой, и он, очевидно, схватил вас по ошибке. Как это случилось?

— Моя королева поднялась на стену, чтобы погулять и полюбоваться звездами, оставив меня в темнице.

— Значит, ее не держат взаперти в камере?

— Нет, хотя покидать дворец ей запрещено. Она может выйти из камеры когда пожелает, но только в сопровождении вооруженного конвоя, на случай очередной вашей попытки похитить ее.

— Это вы подняли тревогу, когда я споткнулся о стул и разбудил пса?

— Да. Откуда мне было знать, что это вы?

— А почему вы не сказали демону, кто вы такая?

— Каким образом? Я прибиралась в камере в отсутствие Эстрильдис — как вы прекрасно знаете, королева никогда не отличалась опрятностью — и успела только увидеть демона в дверях, пригнувшегося, чтобы крылья пролезли в проем, и что-то невнятно бормочущего своим булькающим голосом, после чего впервые в жизни упала в обморок. Когда я пришла в себя, меня уже несли по небу, завернутую в одеяло, которое едва ли помешало бы мне замерзнуть насмерть. Я пыталась бороться, но демон потребовал, чтобы я утихомирилась, иначе он сбросит меня с высоты. Ну и приключение!

Джориан обернулся к Абакарусу:

— Как Руах мог совершить такую дурацкую ошибку? Я же велел ему искать маленькую блондинку.

Чародей развел руками.

— В общем-то, демоны не отличаются большим разумом. Возможно, он забыл ваши инструкции или перепутал, и когда увидел в камере единственную женщину, решил, что это именно та, которая ему нужна.

— Вы можете вернуть Руаха, чтобы исправить ошибку? — спросил Джориан.

— Нет. Освобожденный демон не может быть вызван снова в течение многих лет.

— Зачем вы так поспешно отпустили его?

— Потому что он вонял, а вы не возражали.

— У меня не было времени возразить; и вообще, нечего перекладывать вину друг на друга. Вы можете вызвать другого демона взамен Руаха?

Абакарус нахмурился.

— Только через несколько месяцев. Во-первых, подобные заклинания крайне изнуряют, а у меня должны оставаться силы на преподавание. Кроме того, запах демонов из Пятой Реальности для меня невыносим. Во-вторых, это будет стоить тебе лишних полторы тысячи ноблей. А в-третьих, ты еще не заплатил мне остаток за вызов Руаха.

— Что! — воскликнул Джориан. — Я не должен тебе ни единого пенни! Мы же договорились, что демон должен принести мою жену, Эстрильдис Кортольскую; и он не сделал этого.

— Молодой человек, следи за языком! Я сказал, что ты должен мне семьсот пятьдесят ноблей. Мои расходы нисколько не уменьшились от того, что демон не справился с заданием, а я предупреждал тебя, что не гарантирую успеха.

— Но ты согласился, что остаток я выплачу только после того, как цель будет достигнута. Я не плачу за халтуру!

— За неудачу отвечаю не только я, но и ты, и тебе лучше бы заплатить. Я могу подать на тебя в суд; есть у меня и другие способы сделать твою жизнь невеселой.

— Попробуй! — процедил сквозь зубы Джориан. — Идем, Карадур. Если я еще когда-нибудь обращусь за помощью к магии, то постараюсь найти чародея не только опытного, но и честного.

— А что будет со мной? — воскликнула Маргалит. — Мне придется возвращаться в Ксилар пешком? Клянусь бородой Зеватаса, мой господин Джориан, если бы мы были в Ксиларе, я бы таскала тебя по судам до конца жизни!

— Прошу прощения, госпожа. Пойдемте в мое обиталище и там обсудим ваше будущее.

Когда они вернулись в «Серебряный дракон» и Джориан снял для Маргалит отдельную комнату, первоначальный гнев фрейлины уже угас.

Он сказал ей:

— Разумеется, я обязан вернуть тебя в Ксилар. Но ты не можешь отправиться туда в одиночку, особенно в то время года, когда на дорогах рыщут стаи волков и шайки разбойников. У меня нет средств, чтобы нанять должную охрану и отправить тебя в путь верхом. Не могу я и сопровождать тебя в Ксилар лично, поскольку еще не готов расстаться со своей головой.

— И за это я не могу тебя упрекнуть, — ответила она. — Как и королева Эстрильдис, я ненавижу этот обычай, каким бы древним он ни был.

Джориан продолжал:

— Поэтому я буду оплачивать твое пребывание здесь, пока у меня не кончатся деньги. Когда наступит весна, наверняка подвернется какой-нибудь способ отправить тебя на родину, например в дилижансе или с торговым караваном. А теперь, думаю, тебе лучше заснуть.

— А что потом, Ваше Величество? — спросила Маргалит.

— Прошу тебя, не зови меня так даже в шутку! Я никогда не желал становиться королем вашей идиотской страны и, начиная с самого бегства, стараюсь отделаться от этой чести. Но отвечаю на твой вопрос: я должен отправляться на работу на мельнице. Вечером за обедом мы решим, что делать дальше. Я приглашу волшебницу Гоанию, в которой разума побольше, чем у большинства из нас.

Маргалит посмотрела на свое платье.

— Я не стремлюсь следовать за модой, но мне нужна хотя бы одна смена одежды. Если не стирать это платье, оно станет столь же зловонным, как ваш демон, а я не могу разгуливать голой, пока оно будет в стирке.

— Да, по крайней мере зимой, — согласился Джориан. — Вероятно, твой похититель не дал тебе времени собраться?

— Вы совершенно правы, Ваше Ве… мастер Джориан.

Джориан вздохнул и достал из кошелька две золотые монеты.

— Не имею понятия, сколько стоит женское платье, но постарайся обойтись этим. Возьми себе в проводники Карадура.

Вечером, когда они сидели за столом в ожидании Гоании, Маргалит сказала:

— Похоже, ты настроен решительно, мастер Джориан. В попытках похитить королеву ты тщетно прибегал к прямому нападению и колдовству, но неудача тебя не остановила.

— Это — истинная любовь, — ответил Джориан, — и я ее не стыжусь. Эстрильдис я лично выбрал в жены, ее не подсовывал мне Совет, чтобы крупнейшие земельные магнаты могли влиять на мое правление. И только ее одну я хочу.

— А если ты вернешь ее, что тогда?

— Найдем какое-нибудь безопасное место, где ксиларцы не смогут меня схватить, и поведем жизнь простых тружеников.

— А если ты обнаружишь, что она изменилась?

Джориан только махнул рукой.

— Даже когда она постареет, покроется морщинками и поседеет, все равно я буду любить ее.

Карадур хихикнул.

— Мой мальчик — сентиментальный романтик, — сказал он, покачивая своей пушистой седой бородой. — Не пытайтесь изменить его, леди Маргалит, ибо это одна из самых привлекательных черт в нем. Ах, вот идет моя выдающаяся коллега!

Появилась волшебница Гоания в сопровождении своего телохранителя Босо. Джориан, радуясь, что Ванора с ними не пришла, представил друг другу тех, кто был незнаком.

Гоания сказала:

— Приветствую вас, леди Маргалит. Увидев вас, я подивилась, какая магия могла превратить низенькую блондинку, как Джориан описывал Эстрильдис, в высокую брюнетку. Что случилось?

Когда Джориан и Маргалит поведали ей о происшедших событиях, Гоания сказала:

— Глупость демонов никогда не надо недооценивать. Существа из других Реальностей обладают силой, которая в нашем мире кажется сверхъестественной. Вы знакомы с теорией, что каждая форма жизни происходит от других, берущих начало от крошечного сгустка первичной слизи?

— Да, — сказал Джориан. — Когда я учился здесь у Гвидериуса, из Академии выгнали одного профессора за такие богохульные рассуждения.

— Тем не менее, эта теория объясняет глупость большинства демонов. Борьба за существование в их родных Реальностях не позволила им, обладающим большой физической силой, развить силу разума до такой степени, какой вынуждены были достичь мы, не обладающие ни способностью летать, ни становиться невидимыми, ни дематериализовываться.

Я могу привести пример из собственного опыта. Когда я еще была девушкой — не делай круглые глаза, мастер Джориан: я тоже была когда-то молодой и такой же красивой, как твоя Эстрильдис.

— Ну хорошо, тетушка Гоания. Я вам верю.

— Когда я была, как уже сказала, девушкой, за мной ухаживал некто Уриано, который питал интерес к магии, о чем я не имела понятия. Я в то время еще не пришла к решению посвятить свою жизнь совершенствованию в оккультных искусствах. Я собиралась выйти замуж, вести хозяйство и рожать детей, как большинство женщин, и я была по уши влюблена в Уриано — он был красив, как дьявол.

Мой отец, строительный подрядчик, не любил Уриано, считая его распутником, лодырем, белоручкой и вообще ни к чему не пригодным человеком. Вскоре я убедилась, как он был прав; но тогда мои глаза, ослепленные любовью, ничего не видели. Мой родитель отказал ухажеру от дома и запретил мне видеться с ним.

Я плакала, выходила из себя и устраивала скандалы, ибо считала себя жертвой чудовищной несправедливости, причиненной человеком, давно забывшим радости юной любви и полным слепого предубеждения против новых, упрощенных взглядов молодого поколения на жизнь. Но мой отец был неумолим.

Уриано, однако, обнаружил, что, пробравшись через кустарник, окружавший наш дом, он может незаметно приблизиться на двадцать шагов к окнам моей спальни. Мы вскоре установили связь — он посылал в мое открытое окно стрелы из игрушечного лука, обернув вокруг них записки, я же писала ответы, привязывала их к стрелам и бросала их обратно.

Затем Уриано предложил мне сбежать. Я, глупая девчонка, решила, что он хочет привести меня в храм Териуса и вступить со мной в законный брак. Судя по тому, что я слышала потом, он всего лишь намеревался насладиться моим телом, а когда устанет от меня, бросить на волю судьбы.

Он передал мне, что в назначенную ночь появится с лестницей, по которой я спущусь в его объятия, и мы убежим. Однако он не упомянул, что во время своих колдовских экспериментов вызвал демона из Седьмой Реальности, чтобы тот помог ему. Демоны из Седьмой Реальности — огненные существа, особенно опасные для неопытных заклинателей.

В назначенную ночь Уриано появился с лестницей и в сопровождении своего демона. Он приставил лестницу к стене и приказал демону прикрывать наше отступление в тот момент, когда, по его расчетам, мы вдвоем бросимся прочь от дома. Он отправил демона к задней двери, велев ему испепелить своим огненным дыханием любого, кто появится из двери прежде, чем мы скроемся. Затем демон должен был догнать своего хозяина.

Все могло бы пойти по плану, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Уриано был так опьянен похотью, что даже не стал дожидаться, когда мы покинем дом. Вместо того чтобы подать сигнал и подождать, пока я спущусь по лестнице, что было мне вполне под силу, он сам поднялся к окну спальни и проник в нее, надеясь еще до бегства «доблестно» овладеть мною на месте.

Во-вторых, устанавливая лестницу, нижний ее конец он поставил слишком близко к стене. Поэтому, перелезая с верхней ступеньки на подоконник, он случайно повалил лестницу.

Услышав, что лестница упала на землю, он в тревоге за собственную безопасность напрочь забыл о предстоящем плотском соитии. Он прошептал: «Тихо, милочка, сейчас я все устрою». Затем выглянул из окна и тихо окликнул: «Врикс! Эй, Врикс!»

«Что, хозяин?» — отозвался демон снизу.

«Подними лестницу и приставь ее к стене, как раньше».

«Чего? — переспросил демон. — Что ты сказал?»

Уриано повторил приказ, но демон явно не понимал такой простой команды. Сперва он положил лестницу на ребро. Затем просто поднял вертикально, оставив ее без всякой опоры. Когда он отошел от лестницы, та, естественно, упала.

Наконец, после нескольких попыток, Врикс понял, что от него требуется. Но, как я уже говорила, эти демоны — огненные существа. Пока он возился с лестницей, та от соприкосновения с его горячим телом загорелась. Когда демон приставил ее к стене, она уже весело пылала, и Уриано пришлось оттолкнуть ее, чтобы огонь не перекинулся на дом.

«Мои боги! — воскликнул он. — Что за идиот! Но теперь нам придется пробираться через дом. Твой отец спит?»

«Наверное, да», — ответила я. Открыв дверь спальни, я выглянула в коридор и ничего не услышала. Я поманила Уриано, и мы на цыпочках направились к лестнице.

В тот самый момент распахнулась дверь в комнату родителей, там стоял мой отец в ночной рубашке, со свечой в одной руке и с мечом в другой. «Что это за адский шум…» — начал он. Затем, узнав Уриано, он с ревом бросился на моего ухажера.

Уриано выпустил мою руку и помчался вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки, а мой отец — следом за ним. Свеча в его руке погасла, но луна давала достаточно света, чтобы разглядеть путь.

Уриано бросился через столовую в кухню и к задней двери. За ней стоял Врикс на страже. Когда Уриано выскочил из двери, Врикс дыхнул на него огнем, который окатил беднягу, как струя воды из фонтана в саду Великого Герцога, поскольку демону было четко приказано сжечь первого, вышедшего из двери. Уриано дико закричал, когда на нем вспыхнули волосы и одежда, а через мгновение от него уже ничего не осталось, кроме кучки черного пепла на садовой дорожке. Смерть Уриано освободила Врикса от рабства в нашей Реальности, и он исчез. Так что теперь, я надеюсь, вы поймете, чем чреваты попытки заставить демонов работать на вас.

— Я все прекрасно понял, — сказал Джориан. — Но меня гораздо больше интересует, что случилось бы, если бы ваш любовник не опрокинул лестницу.

— Я сама часто задавала себе этот вопрос, — ответила Гоания. — И уверена, что для меня бы все кончилось очень плохо. — Она вздохнула с отсутствующим взглядом. — Но, по крайней мере, провела бы ночь, которую долго потом вспоминала.

Джориан сказал:

— Но все-таки, не можете ли вы придумать более надежный способ вытащить мою милую из ее роскошной клетки?

— В данный момент не могу.

— Не могли бы вы проникнуть своим вторым зрением в Ксилар, посмотреть, что там творится?

— Могу, если кто-нибудь протрет стол и принесет мне чистый бокал.

Гоания снова вошла в транс, как в тот день, когда Джориан и Карадур были освобождены из тюрьмы, и начала бормотать:

— Не могу проникнуть во дворец… похоже, он окружен барьером… Что-то вроде стеклянной стены, не пропускающей меня… Дворец полускрыт дымкой и колеблется, как в мареве над мощеной дорогой… Нет, не могу проникнуть.

Наконец, она открыла глаза и сказала:

— Ксиларцы выставили вокруг дворца магический барьер, вроде купола, который не пропускает мое оккультное видение. Насколько я разбираюсь в подобных вещах, я уверена, что барьер также задержит любого демона, который попытается проникнуть во дворец в дематериализованной форме.

— Надо полагать, — сказал Джориан, — что после посещения Руаха ксиларцы наняли чародея, чтобы предотвратить новые вторжения. Что же мне теперь делать?

— Раз тебе так нужна жена, я бы посоветовала тебе найти новую, — сказала Гоания.

— Да, — подтвердил Карадур. — Оставь эту безнадежную задачу, сын мой, пока ты не навлек гибель не только на себя, но также и на других — на меня, например.

— Я тебя не держу в рабстве, — огрызнулся Джориан. — Можешь уходить, когда тебе вздумается.

— О, мой дорогой Джориан! Я завишу от тебя. Я слишком стар и дряхл, чтобы существовать одному. Не выбрасывай меня, как старый башмак! Ты стал для меня вместо сына, которого у меня никогда не было.

— Очень хорошо, но ты должен примириться с моими желаниями. Возможно, холостая жизнь устраивает тебя или Гоанию, но только не меня!

— Тогда, если тебе нужна жена, последуй совету Гоании. Женись на… сейчас, сейчас… да вот, хотя бы на леди Маргалит.

— Вот еще! — отрезала Маргалит. — Я не пленница, чтобы другие решали мою участь! Возможно, мастер Джориан — по-своему отличный человек…

— Но упрям, как мул, когда ему в башку что-нибудь взбредет, — вставил Карадур.

— …Но между нами нет ничего общего.

— Ты хочешь выйти замуж? — спросила ее Гоания.

— Конечно. Именно за этим я пошла во фрейлины. Моя семья, хотя и гордится своей родословной, обеднела; поэтому, экономя жалованье, которое мне выплачивает Регентство, я надеялась накопить достаточное приданое, чтобы найти здорового, разумного и небедного мужа. Но мои деньги остались в камере Эстрильдис.

— Ну, тогда… — сказал Карадур.

— Я слишком мало знаю и люблю Джориана, чтобы думать о чем-то подобном. Кроме того, он уже женат.

— Тем лучше для тебя! — сказал Джориан. — Но как верно заметил доктор, временами я бываю очень упрямым. Вы, чародеи, все время твердите о мудрости, которую прибавили вам прожитые годы. Докажите это, представив разумный план освобождения моей жены!

Все четверо некоторое время молчали. Райс принес им обед.

Ковыряясь ложкой в тарелке, Карадур сказал:

— Я как-то рассказывал тебе о своем мальванском коллеге по имени Великодушный Шендеру или Шендеру Мудрый. Он обитает на горе Аравия в Лограмских горах, и о его мудрости идет такая молва, что люди приходят за сотни лиг, чтобы спросить у него совета. Наверное, весной ты легко найдешь его.

— Великолепная идея! — воскликнул Джориан, к которому вернулся его обычный энтузиазм. — Почему ты не подумал об этом раньше? Я немедленно отправлюсь к нему!

— О, Джориан, — покачала головой Гоания. — Не бросайся сломя голову навстречу опасности, иначе Эстрильдис может никогда тебя не дождаться. Месяц Орла еще не кончился, и горы покрыты глубоким снегом.

— Сдается мне, здесь снег скоро сойдет, — сказал Джориан.

— Здесь — это не там. В горах сугробы выше твоего роста, не говоря об обрывах и пропастях.

— Знаю, по пути из Ираза мы пролетали над Лограмами. Но я все же рискну. Доктор Карадур, какой образ жизни ведет этот твой Шендеру?

— Люди, которые приходят к нему с вопросами, взамен приносят вещи, которые ему нужны: пищу, дрова, а также одежду или какие-нибудь мелочи типа посуды. Поскольку он вегетарианец, пищи ему требуется много.

— Куплю мула и нагружу его дровами, хлебом и репой, — сказал Джориан. — Кроме того, уговорю Гвидериуса дать мне доступ к библиотеке Великого Герцога, в которой есть карты этих мест. Я отправлюсь в путь, прежде чем кончится месяц!

Но, как часто случается, Джориану понадобилось гораздо больше времени на подготовку к экспедиции, чем он рассчитывал. На остаток карманных денег короля Ишбахара ему пришлось купить лошадь и вьючного мула. Ему нужен был корм для животных, поскольку зимой им негде было добывать для себя естественное пропитание.

Затем Оттомань поразила небольшая эпидемия лихорадки с кашлем и насморком. Все постояльцы «Серебряного дракона», включая Джориана, на неделю вышли из строя.

С наступлением месяца Медведя леди Маргалит заскучала от безделья. Однажды за обедом Джориан пересчитывал оставшиеся деньги.

— При таких расходах, — сказал он, — я к лету совсем обнищаю. Разумеется, я должен платить за стол и комнату Маргалит, поскольку она попала сюда из-за меня. Но жалованья, которое выплачивает Лодегар, мне не хватит, как бы я ни старался экономить.

Маргалит сказала:

— Джориан, спасибо, что ты оплачиваешь мое жилье, но я сама могла бы зарабатывать. Не могу ли я найти в Оттомани какое-нибудь место до тех пор, пока не вернусь в Ксилар?

Джориан поднял брови.

— Леди Маргалит! Персона вроде вас едва ли сможет стать горничной или посудомойкой.

— Что ты имеешь в виду — «вроде вас»? Я знакома с бедностью и забуду гордость, когда это необходимо. Кроме того, когда я состояла при Эстрильдис, мне все равно приходилось выполнять обязанности горничной.

— Я спрошу Гоанию, — сказал Джориан.

Когда та же самая зараза поразила Лодегара, Джориан убедил его нанять Маргалит на его место — наполнять мешки мукой, сыплющейся из-под жерновов. Через несколько дней, когда они после работы вернулись в «Серебряный дракон», все еще отряхивая муку друг с друга, их встретила Гоания.

— Я нашла для вас место, леди Маргалит, — сказала она. — Моей подруге Аэде, жене советника Арвирага, нужна служанка, поскольку предыдущая от нее ушла. Согласны?

— Разумеется, попробую, — сказала Маргалит.

— Молодец! — сказал Джориан. — Я восхищаюсь всеми, кто не боится никакой работы. Надеюсь, что сможем подыскать тебе место, более подходящее для твоего превосходного ума. А тем временем давайте отпразднуем это событие бутылочкой лучшего вина Райса!

Они уже наполовину опустошили бутылку, а Райс принес им обед, когда в общий зал вошел человек, невооруженный, но в форменной одежде, и направился к Джориану.

— Вы — Джориан из Ардамэ, иначе именуемый Никко из Кортолии? — спросил он.

— Ну да, — ответил Джориан. — В чем дело?

— Вот повестка. Вы должны явиться в суд завтра, через час после рассвета.

— Что такое? — удивился Джориан. — Что я сделал?

— Доктор Абакарус из Академии предъявил вам иск в неуплате долга.

— Подонок! — пробормотал Джориан.

— Поскольку вы чужестранец, то должны либо достать поручительство местного гражданина и владельца собственности, либо отправиться со мной в тюрьму для гарантии вашего появления в суде.

— Я ручаюсь за него, — сказала Гоания.

— Да? Тогда будьте любезны, распишитесь здесь, госпожа Гоания.

Судебный исполнитель удалился, оставив повестку на столе перед Джорианом.

Гоания сказала:

— Надеюсь, ты знаешь, Джориан, что если проиграешь дело, то сядешь в долговую тюрьму.

— У вас по-прежнему сажают за долги? Когда я был королем Ксилара, я отменил там этот обычай, на основании того, что человек, сидя в тюрьме, не сможет заработать деньги на уплату долга.

— Какая жалость, что ты — не Великий Герцог. Но поскольку ты — не он, тебе придется соблюдать здешние законы.

Иск Абакаруса рассматривал тот же самый судья Флолло, который посадил в тюрьму Джориана и Карадура. Он сказал:

— Мастер Джориан, кажется мне, выпутавшись из одной неприятности, вы должны были бы вести себя поосторожнее. Но, однако же, я должен выслушать ваши показания. Сперва вы, доктор Абакарус.

Абакарус произнес длинную, витиеватую речь в подтверждение того, что Джориан остался ему должен 750 ноблей. Джориан объяснил, почему он не считает себя должником.

— Поэтому, — сказал он, — я прошу, чтобы иск был отвергнут из-за его несправедливости. В сущности, мне надо бы потребовать с многоученого доктора уже выплаченные мной семьсот пятьдесят ноблей, поскольку его попытка завершилась полной неудачей.

— Чепуха! — воскликнул Абакарус. — Я не гарантировал успеха, и предупредил об этом с самого начала…

Доктор и Джориан кричали друг на друга, пока судья не грохнул молотком и завопил:

— Молчать, вы, двое, иначе отправитесь в тюрьму! Это очень трудный случай, тем более что вы не удосужились написать контракт. Хотелось бы думать, что людям вашего возраста хватит здравого ума, чтобы оформлять подобные соглашения в письменном виде с помощью опытных юристов.

Однако расписание у нас очень напряженное. Ближайший день, на который я могу назначить суд… сейчас посмотрим… — Он начал рыться в бумагах. — Четырнадцатого числа месяца Дракона.

— Клянусь бронзовой мошонкой Херикса, это же почти через полгода! — воскликнул Джориан.

Судья Флолло пожал плечами.

— Ничего не могу поделать. Время, как утверждают философы нашей Академии, невозможно растянуть. Конечно, если вы сумеете договориться между собой, никакого суда не потребуется. Мастер Джориан, поручительства госпожи Гоании вполне достаточно, чтобы оставить вас на свободе в ожидании суда. Но вы должны понимать, что если вы не явитесь и мы не сумеем вас поймать, наказание понесет она.

Джориан и Абакарус обменялись враждебными взглядами.

Чародей заявил:

— Это еще не последнее мое слово, мастер Джориан!

— И мое тоже, — ответил Джориан.

Двумя ночами позже, когда Джориан уже погасил свечу в комнате, которую делил с Карадуром, и вытянулся под одеялами, он неожиданно обнаружил, что в комнате находится кто-то посторонний. На фоне темноты возникла светящаяся фигура. Сперва она была такой тусклой, что Джориан посчитал ее обыкновенным фотизмом — световым пятном, которые возникают перед закрытыми глазами. Она колебалась и испускала тусклое голубоватое сияние, напоминая силуэт человека в капюшоне. Под капюшоном, где должно было находиться лицо, ничего не было видно, кроме черноты. Затем послышался заунывный голос: «Плати долги! Плати долги!»

— Карадур! — окликнул Джориан. — Проснись! Ты видишь то, что вижу я?

— Что? — Престарелый мальванец сел в кровати и зевнул. — Ох, да, вижу. Это так называемый сумрачный призрак, насланный на нас Абакарусом. Он явно не собирается ждать до месяца Дракона, когда суд вынесет решение.

— Плати долги! Плати долги! — причитал призрак.

— И что с этим можно сделать? — спросил Джориан.

— В сущности, только заплатить Абакарусу требуемую сумму.

— Нет, так не годится. Даже если бы я хотел, у меня нет семисот пятидесяти ноблей. На что способны эти призраки?

— Эти существа обитают во Второй Реальности. Их легко вызвать, и они безвредны, поскольку в нашей Реальности не принимают материальной формы. Не обладая разумом, они тем не менее подчиняются командам чародея, как натасканная собака. Существо это нематериально, и твой меч пройдет сквозь него без сопротивления. Во Дворце Познания в Иразе как раз проводились исследования, каким образом эти призраки, не имея вещественных органов речи, все же создают в нашей Реальности колебания воздуха, составляющие членораздельную речь.

— Плати долги! Плати долги!

— Однако, — сказал Джориан, — это чертовски неудобно. Я жду не дождусь ночи, которая последует за нашим воссоединением с Эстрильдис. Но только себе представь, как эта тварь со своими стонами появится как раз в тот момент, когда мы с ней готовы будем утолить взаимную страсть!

— По крайней мере, — ответил Карадур, — сумрачный призрак поможет тебе придерживаться воздержания, на которое тебя подвигла добродетель.

— К черту воздержание! Он что, будет продолжать так всю ночь?

— Плати долги! Плати долги!

— Нет, — сказал Карадур, — после нескольких часов он утомится и исчезнет — до следующей ночи.

— Плати долги! Плати долги!

— Призрак, ты мне надоел! — прорычал Джориан. — Заткнись и убирайся!

Он залез с головой под одеяло, но стоны и причитания «Плати долги!» не давали ему заснуть еще несколько часов.

Поскольку мельница Лодегара простаивала из-за отсутствия зерна, на следующий день Джориан отправился к Гоании.

Он сказал волшебнице:

— Я не люблю убивать людей, но в свое время проткнул не одного негодяя. Если только Абакарус мне попадется… — Он схватился за эфес, прикрепленный к ножнам проволокой с печатью.

— Даже не думай об этом, мальчик! — прикрикнула Гоания.

Джориан улыбнулся.

— Я все время представляю вас моей любимой тетушкой. Но почему бы мне не вытряхнуть немного опилок из этой большой куклы?

— Потому что полиция Великого Герцога не спускает с тебя глаз, хотя ты и не подозреваешь об этом. Ты закончишь свои дни на плахе, не говоря уж про неприятности, которые доставишь своим друзьям.

— Ну что ж, не найдется ли у вас тогда какого-нибудь контрзаклинания против сумрачного призрака?

Гоания задумалась.

— Да, я могу вызвать из Второй Реальности точно такой же призрак, чтобы изводить Абакаруса. Но подумай хорошенько! Во-первых, это будет стоит тебе денег, хотя я могу оставить долг на твоей совести до тех пор, пока ты не будешь в состоянии заплатить. Во-вторых, Абакарус — опытный волшебник. Он может окружить свой дом защитным экраном вроде того, каким ксиларцы окружили дворец.

— Будет ли утомлять Абакаруса создание и поддержание такого экрана?

— До некоторой степени. Они поглощают психическую энергию.

— Тогда во что бы то ни стало нашлите на него сумрачного призрака! Пусть он повторяет: «Забудь свои домогательства!»

Гоания согласилась. На следующий день она сообщила Джориану:

— Как я и предполагала, едва мой призрак начал беспокоить Абакаруса, как тот выставил экран вокруг своих помещений в Академии. Когда вечером он направился домой, призрак последовал за ним, повторяя свои слова; но, добравшись до дома, Абакарус снова защитился от него экраном.

— Может ли он сотворить личный экран, который бы все время окружал его?

— Нет. Эти экраны должны быть прикреплены к земле или к зданию.

— Ну тогда пусть призрак досаждает ему, когда он ходит из дома в Академию и обратно.

На следующий вечер Джориан слонялся на морозном воздухе неподалеку от Философского корпуса Академии. В окнах башни доктора Абакаруса мерцали странные голубые огни, которые говорили Джориану, что чародей еще не ушел домой. Наконец огни погасли, и вскоре доктор Абакарус вышел на улицу.

Спрятавшись за деревом, Джориан следил, как волшебник идет по дорожке, потряхивая обширным пузом. Вскоре рядом с Абакарусом появился сумрачный призрак, похожий на того, что досаждал Джориану, и начал завывать: «Забудь свои домогательства! Забудь свои домогательства!»

Абакарус обернулся. Джориан не видел выражения его лица, поскольку почти полную тьму рассеивал только свет звезд и тусклый огонь масляной лампы на крюке рядом с главным входом в здание. Но заклинатель сделал какие-то жесты, и рядом с Джорианом появился хорошо знакомый ему призрак, причитающий: «Плати долги!»

По тропинке в это время проходила толпа студентов. Они остановились, и Джориан услышал, как один из них сказал:

— Великий Зеватас, это же поединок волшебников! Должно быть, очень интересно посмотреть!

— Если они только не разнесут всю Академию вдребезги, — пробормотал другой.

— Я не боюсь колдунов! — заявил третий. — Сейчас я вам покажу! — Юноша подобрал камень и швырнул им в призрака Джориана. Камень беспрепятственно пролетел через фантом и ударил Джориана в грудь.

— Эй! — взревел Джориан, хватаясь за бесполезный меч. Он бросился к студентам, которые рассеялись и исчезли. Когда Джориан вернулся, Абакарус тоже пропал. Джориан направился к «Серебряному дракону», а призрак маячил у него за спиной и стонал: «Плати долги!»

В течение следующих двух недель посланный Абакарусом призрак продолжал изводить Джориана, а одновременно призрак, вызванный Гоанией, при любой возможности досаждал Абакарусу. Как узнал Джориан, чародей был вынужден изменить свои привычки. Раньше он работал по ночам, теперь же вставал с рассветом и возвращался домой на закате, чтобы его, не защищенного экраном, не застали ночью врасплох.

Джориан обратился к другим средствам в психической войне. Он нанял мальчишек, чтобы те на стенах философского корпуса написали «АБАКАРУС — ВЫМОГАТЕЛЬ». Нанял он также нищего, чтобы тот разгуливал по территории Академии с плакатом такого же содержания. Когда полиция попыталась арестовать нищего, на защиту старика кинулась ватага студентов и устроила небольшой бунт, под прикрытием которого нищий улизнул.

Когда Абакарус подал на Джориана иск за моральный ущерб, Джориан подал встречный иск, сформулированный в точно таких же выражениях. Судья Флолло кисло поглядел на обоих спорщиков и сказал:

— Ваши иски мы не можем рассмотреть раньше следующего года. Почему бы вам не отправиться в какую-нибудь варварскую страну, где разрешены дуэли либо судебные поединки, и покончить с этим делом?

Когда начался месяц Быка, доктор Гвидериус сообщил Джориану:

— Мой коллега Абакарус велел передать тебе, что он желает обсудить возможности компромисса.

И Джориан снова оказался в кабинете Абакаруса в Академии, отделенный от коренастого чародея огромным столом.

Абакарус сказал:

— Согласитесь, мой милый Джориан, что взрослые люди так себя не ведут. Давайте мириться, пока законники не высосали нас досуха. Иначе мы потратим больше денег на судебные издержки, чем составляет сумма долга.

— Что вы предлагаете, сэр? — спросил Джориан.

— Покончим с делом за половину суммы?

— Никогда. По всем новарским законам, которые я когда-то изучал, совершенно ясно, что я не должен вам ни единого гроша. В сущности, опытный адвокат сумел бы отсудить те семьсот пятьдесят ноблей, которые я вам уже заплатил.

— Если эта идея вас не устраивает, нет ли у вас встречного предложения?

Джориан задумался.

— Может, обратимся к беспристрастному арбитру? Проигравший заплатит за судейство.

Абакарус нахмурился и сплел свои толстые пальцы.

— Неплохая идея. У нас в Оттомани есть несколько судей, удалившихся на покой, на справедливость которых можно полагаться.

— Нет, нет! — возразил Джориан. — Любой отоманский судья будет настроен в вашу пользу, поскольку я — чужестранец. Я бы предпочел кортольского судью; я уверен…

— Чепуха! Я хотя бы имею представление о честности наших отоманских судей, но ничего не знаю о кортольском правосудии. Насколько я знаю, любой из ваших соплеменников с готовностью будет подсуживать вам за взятку.

— Кортольское правосудие ничуть не менее справедливо, чем ваше!

— Возможно, но кто это докажет? Может быть, сойдемся в поединке, как предложил Флолло? Если вы вызовете меня, я, естественно, изберу в качестве оружия волшебные заклинания.

— У меня есть еще одно предложение, — сказал Джориан. — Если я найду пользующегося высокой репутацией судью из третьего новарского государства, согласитесь ли вы с его вердиктом?

— Я благосклонно рассмотрю это предложение, но прежде, чем принять решение, вынужден буду навести справки. И на этот раз давайте зафиксируем условия соглашения на бумаге!

Джориан поднялся.

— Я согласен. Давайте пока что на этом остановимся. Тем временем, если вы отзовете своего сумрачного призрака, я, в свою очередь, откажусь от услуг своего привидения и прочих союзников. Хотя я нисколько не боюсь вашего фантома, он уже которую ночь подряд не дает мне выспаться!

Глава 5

Снега Аравии

Только второго числа месяца Быка Джориан готов был отправиться в путь. Вечером он собирал пожитки, когда стук в дверь известил о появлении Ваноры.

— Джориан, — сказала она, — ты дурак, если отправляешься в одиночку. Тебе нужна по крайней мере одна лишняя пара глаз, чтобы предупреждать об опасности, и лишняя пара рук, чтобы вытаскивать тебя из зыбучих песков и прочих ловушек.

— Возможно, ты и права, — ответил Джориан, — но, увы, я не знаю здесь никого, кто бы мне подошел. Доктор Карадур слишком стар и дряхл. У твоего дружка Босо мозгов едва хватает на то, чтобы завязать шнурки, не говоря о том, что он меня не слишком любит.

— Я могу пойти, — сказала она. — Я сильная, и как ты прекрасно знаешь, жизнь закалила меня.

Джориан покачал головой.

— Нет, моя дорогая. Я со всем этим покончил. Возможно, твое тело годится для тяжелой работы, но боюсь, что твой характер для меня слишком бурный и непостоянный. Все же спасибо за предложение.

— Джориан, не будь идиотом! Тебе нужен спутник, а кроме меня, больше никого у тебя нет. Твои сказочки о наложенном на тебя проклятье — всего лишь выдумка, чтобы отпугнуть меня. Гоания говорит, что такое заклинание невозможно.

— Я в который раз пытаюсь втолковать тебе: мне не нужно другое женское общество, кроме моей жены!

— Ах, этой маленькой деревенской сучки! Забудь о ней. Когда ты проберешься к ней, ты обнаружишь, что с ней давно живет один из ксиларских парней. В конце концов, вы разлучены больше двух лет…

— Уходи к Босо и не мешай мне укладываться! — прорычал Джориан.

— Послушай, Джориан, дорогой, тебе вовсе не обязательно спать со мной, если ты к этому не стремишься…

— Будь ты проклята, Ванора, убирайся! Ты уйдешь, или тебя вышвырнуть?

— Ах ты паршивый негодяй! — завопила она. Джориан пригнулся, и башмак, запущенный ему в голову, пролетел мимо. — Я научу тебя, как отпихивать честных женщин! — И второй башмак последовал за первым.

Дверь отворилась, и в ней появилось широкое лицо Босо.

— Что здесь происходит, провалиться мне в преисподнюю?!

— Он пытался изнасиловать меня! — закричала Ванора, оглядываясь в поисках новых снарядов.

— Что?! — заревел Босо. — Ты заманил сюда мою подружку, а когда она тебе не дала, снасильничал? Я научу тебя, как отбивать женщин у честных людей!

— Она врет! — воскликнул Джориан. — Все было совсем не… — Но тут ему пришлось защищаться от Босо, ринувшегося на него, как бык. Через мгновение они уже барахтались на полу, осыпая друг друга кулачными ударами. С грохотом повалился стул.

На лестнице застучали шаги, и появился Райс.

— Эй, эй! — закричал он. — Кончайте! Идите наружу, если хотите драться!

Поскольку они не обратили на него внимания. Райс исчез, но вскоре вернулся с колотушкой в руках и в сопровождении двоих сыновей и мальчика-конюха. Босо зажал голову Джориана в изгибе локтя и пытался разбить свободным кулаком ему лицо, а Джориан старался увернуться от ударов Босо и бил его ногой по щиколоткам.

— Схватите их! — приказал Райс.

Четверо новоприбывших схватили драчунов и попытались их растащить. Им это не удалось, потому что Босо и Джориан были крупными, сильными мужчинами. Неожиданно Босо отпустил голову Джориана и со всего размаха ударил конюха. Юноша отлетел к стене. Райс и его сыновья навалились на Босо. Пока сыновья трактирщика держали Босо за руки. Райс бил его по голове колотушкой. Босо обмяк. Джориан стоял сзади, тяжело дыша, с синяками на лице и кровью, стекающей из разбитой губы.

— Что у вас случилось? — спросил Райс.

Босо, сидя на полу, мотал головой и что-то бормотал.

Джориан начал объяснять:

— Госпожа Ванора пришла сюда поговорить со мной, и Босо подумал…

— Он лжет! — завопила Ванора. — Джориан пытался изнасиловать меня, и Босо пришел мне на помощь!

— Все было наоборот! — крикнул Джориан. — Она сама домогалась меня!

— Тихо, вы, оба! — рявкнул Райс и приказал одному из сыновей: — Бальто, беги и приведи госпожу Гоанию. Она выяснит с помощью своей магии, кто из них лжет. — Ваноре же он сказал: — Я не слишком удивлюсь, если мастер Джориан прав. У нас с вами уже бывали неприятности.

— Пошли, Босо, — сказала Ванора, взяв своего приятеля за руку. — Они против нас. Все нас ненавидят. — Она подняла Босо на ноги, и, пошатываясь, парочка удалилась. Уходя, Ванора плюнула в Джориана: — Ненавижу тебя!

— Вернись, Бальто! — окликнул Райс сына. — Волшебница нам больше не нужна.

— Вот вам и ответ, — сказал Джориан Райсу. — А теперь можно мне продолжить укладываться? Ах, добрый день, леди Маргалит, — поздоровался он, увидев появившуюся в дверях фрейлину.

— Что за ужасный шум? — спросила она.

— Мастер Райс все объяснит, — ответил Джориан. — Что касается меня, я должен отправиться в путь до рассвета, так что прошу меня извинить.

Райс и его сыновья удалились.

Маргалит пожала плечами.

— Я только хотела спросить, не возражаешь ли ты, если я пошлю письмо моей королеве, чтобы сообщить ей, что я здорова и вернусь при первой возможности? Утром в Ксилар отправляется курьер, и я могла бы переслать письмо с ним.

— Хм-м, — пробормотал Джориан. — Я не возражаю против письма к ней; но мне бы не хотелось разглашать мое нынешнее местонахождение. Иначе сюда явится отряд королевской стражи с арканами.

— Я могу сказать, что пишу из Виндии или Гованнии.

— Да, но вдруг кто-нибудь спросит курьера, и он скажет, откуда привез письмо? — Джориан задумался. — Придумал! Пиши письмо, но не упоминай, откуда. Я вложу его в письмо своей матери в Кортолии, в котором попрошу ее переслать вложенное послание в Ксилар со следующим курьером.

Маргалит вздохнула.

— В таком случае, при нынешнем жалком состоянии почтовой службы, мое письмо дойдет не раньше лета. К тому времени моя жизнь наверняка переменится. Но я чувствую ответственность перед своей королевой за тебя. Она не поблагодарит меня, если к ней вернется обезглавленный муж.

— И я тоже не поблагодарю, — ответил Джориан, — если, конечно, голова сумеет что-нибудь сказать после того, как ее отделят от тела. Эта операция не способствует ясности мышления.

— Если ты рано выходишь, — сказала Маргалит, — то я должна немедленно садиться за письмо.

Через три дня после выхода из Оттомани Джориан остановился на рекомендованном ему постоялом дворе «Золотой козел». Постоялый двор стоял на второстепенной дороге в предгорьях Лограмского хребта. Из-за ближайших холмов выглядывал снежный пик Аравии.

Джориан ехал на купленном им коне. Это был не первой молодости мерин, бесполезный для конных боев или отчаянных погонь; но Джориан надеялся, что конь ему понадобится для других целей, а запрашивали за него недорого. Джориан назвал мерина Фимбри — в честь плотника, у которого когда-то ходил в подмастерьях. В поводу он вел мула по кличке Филоман, названного в честь знаменитого своей глупостью кортольского короля.

— Если вы направляетесь к Аравии, то вам придется оставить дорогу, — сказал хозяин постоялого двора по имени Таронус. — Я бы не пытался ехать верхом к пещере старого Шендеру, ибо последний отрезок пути — слишком крутой и каменистый, а снег еще чересчур глубок. Идите с мулом в поводу, и превосходно доберетесь туда, куда вам надо, если только вы не боитесь призрака капитана Освика.

— Какого еще призрака?

— Говорят, что во времена моего деда Освик возглавлял шайку разбойников в этих местах, держа в страхе земли на много лиг вокруг. Наконец Его Незаконнорожденное Высочество послал против него отряд солдат. Они шли по следам Освика и его шайки по склонам горы Аравия, пока не добрались до ровного места над крутым склоном. Здесь Освик и его люди решили укрепиться, так как они превосходили солдат числом. Более того, дальше склон становился слишком крут для верховой езды, и разбойникам пришлось бы бросить лошадей и пробираться дальше пешком, рискуя на открытом месте быть застреленными лучниками.

Освик произнес пылкую речь, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, и что гибель в битве не неизбежна, но если они попадут в руки Великого Герцога, им не ждать пощады. Затем он обнажил меч и возглавил атаку на солдат.

Разбойники были хорошо вооружены, и внезапное нападение вынудило солдат отступать. Освик высоко взмахнул мечом и прокричал победный клич. Он так старался подбодрить своих людей, что забыл защититься. Один солдат заехал ему за спину и снес голову капитана Освика с плеч. Голова покатилась под гору, подпрыгивая на корнях деревьев. Некоторые из солдат утверждали, что отрубленная голова продолжала подбодрять разбойников криками, но я в этом сомневаюсь. Как может голова издавать крики без легких?

Однако капитан Освик был таким отчаянным рубакой, что его безголовое тело продолжало размахивать мечом, подбодряя разбойников и пытаясь поразить солдат. Но, удары не попадали в цель — ведь тело не видело, куда бьет. Некоторые из разбойников, видя, какая беда случилась с их предводителем, повернулись и бросились в лес, и никакие отчаянные жесты обезглавленного тела не сумели их остановить. И вскоре трое солдат окружили тело и изрубили его на куски, вслед за чем были уничтожены все разбойники, не успевшие бежать. С тех пор окрестный люд утверждает, что временами, особенно по полнолуниям, безголовое тело Освика по-прежнему разъезжает по склонам Аравии и потрясает мечом.

— Неплохая история, — сказал Джориан. — А что, призрак Освика ездит на призраке коня?

Таронус усмехнулся.

— Никому доселе не приходило в голову это выяснить.

— Вы рассказываете эту историю всем своим постояльцам?

— Ну да, она очень подходит для того, чтобы скоротать долгий вечер, и поощряет других к ответным рассказам.

Джориана несколько беспокоило имя хозяина, такое же, как у ксиларского советника, занимавшего эту должность во время несостоявшейся казни Джориана. Осторожно расспрашивая, он выяснил, что этот Таронус никогда даже не слыхал о своем тезке, не говоря уж о признании между ними родства. Однако Джориан посчитал разумным назваться одним из своих псевдонимов — Никко из Кортолии. Он спросил:

— Можно ли проехать на коне до верхнего края леса, привязать его там и дальше пойти пешком? Я не собираюсь пребывать у Шендеру больше чем час-другой.

Таронус нахмурился.

— Конечно, можно, но там в лесу бродит тигр, пришедший с мальванской стороны. Оставив своего коня в лесу, вы наверняка его лишитесь.

— Тогда могу ли я оставить его у вас до моего возвращения?

— Конечно, так все делают. Теперь, если желаете, я посмотрю, запаслись ли вы всем необходимым для визита к Великодушному. Летом здесь проходит много пилигримов, ищущих совета мудреца, но в это время года почти никого не бывает. И раз речь зашла о снеге, вам не обойтись без вот этого.

Таронус порылся за стойкой и достал две овальных деревянных рамки, на которые была натянута сеть из кожаных полосок.

— Что это такое? — спросил Джориан.

— Снегоступы. Могу вам одолжить за десять пенсов в день. По пути на Аравию они вам наверняка пригодятся.

Джориан стал торговаться и сбил цену до пяти пенсов. Кроме того, он не поверил рассказу о тигре, подозревая, что хозяин выдумал ее, дабы получать доход от содержания Фимбри в стойле. С другой стороны, наверняка этого Джориан не знал; поэтому, не имея времени на проверку утверждений хозяина, он последовал рекомендации Таронуса. Но когда Таронус попытался всучить ему еще дрова, Джориан отказался.

— У меня есть пила и топор.

— Ну, тогда вам наверняка понадобится проводник. Тропинку в глубоком снегу легко потерять, и вы можете много дней бродить по горам, пока не отыщете ее снова. Рекомендую своего племянника Кайнока — он хорошо знает окрестности.

Еще немного поторговавшись, Джориан заручился услугами племянника Таронуса, стройного юноши с тонким, гладким лицом.

— Сколько времени идти до Шендеру? — спросил Джориан.

— Придется один раз заночевать — по крайней мере во время подъема. Я думаю, лучше устроить лагерь ниже снеговой линии.

Когда настало время выходить, Кайнок заметил арбалет, который Джориан привязал к спине вьючного мула.

Юноша спросил:

— Собираешься охотиться по пути, мастер Никко?

— Может быть, — сказал Джориан. — Ты тоже возьми оружие.

На самом деле Джориана охота вовсе не интересовала. Он хотел попасть к Шендеру, решить свои проблемы и поспешить назад в Оттомань. Но постоянно преследуемый ксиларцами, полными решимости поймать его и завершить древнюю церемонию наследования короны, он считал нужным не терять бдительности. Кроме меча и кинжала, он носил под курткой легкую кольчугу.

— Эй! — резко окликнул Джориан, останавливаясь. Он тянул за собой вьючного мула Филомана, а Кайнок указывал путь вверх по склону. На этой высоте лес уже начал редеть. Землю между черными стволами голых деревьев покрывал тонкий слой снега. Тут и там поднимались хвойные деревья, темно-зеленые на свету и черные в тени.

— Что? — спросил Кайнок, оборачиваясь.

— Посмотри сюда! — Джориан указал на большой отпечаток лапы в снегу. — Это тигр, о котором говорил твой дядя?

Юноша наклонился.

— Да, это старый Ардиман Жестокий. Крепко держи мула, чтобы он не вырвался. Мы полагаем, что Ардимана изгнал с его прежней территории более молодой самец и что от старости он может стать людоедом. Мы пытались охотиться на него большими отрядами с гончими, но хитрый негодяй ускользал от нас.

Похоже, мул почуял запах тигра — он дернул головой и выкатил глаза.

Поскольку наступала ночь, Джориан решил разбить лагерь. Он надежно стреножил Филомана, надел ему на голову торбу, и достал из чехлов топор и пилу. Повалив четыре сухих деревца, он обрубил с них ветки, а Кайнок распилил их на чурбаки. Джориан непрерывно вглядывался в сгущающуюся тьму, высматривая тигра.

— Нужно развести хороший костер, — сказал Кайнок.

— Разумеется, но давай не будем сжигать все нарубленные дрова. Они нам понадобятся для Шендеру.

Джориан провел беспокойную ночь, то задремывая, то просыпаясь и прислушиваясь, не раздастся ли рык голодного тигра. В очередной раз проснувшись, он увидел, что Кайнок, который нес вахту, спит, прислонившись к дереву. Джориан нетерпеливо потряс юношу и разбудил его.

— Не суетись, чужеземец, — пробормотал юноша. — Тигр не придет, пока огонь ярко пылает; ну разве что подыхает с голоду.

— Но насколько мы знаем, он вполне может подыхать с голоду, — возразил Джориан. — Пора идти, уже почти рассвело.

— Надень-ка снегоступы, — посоветовал Кайнок, надевая свои. — Скоро начнется глубокий снег.

Джориан обнаружил, что к снегоступам нужно привыкнуть. Если пытаться идти обычным шагом, то будешь наступать себе на ноги. Когда это произошло в первый раз, Джориан плюхнулся в снег. Он с проклятьями поднялся и увидел улыбку на лице Кайнока.

— Ты должен научиться идти вперевалку, вот так, — сказал юноша, демонстрируя хождение в раскорячку.

Приспособившись к снегоступам, Джориан обнаружил, что заупрямился мул, то ли из-за тяжести дров, то ли из-за возросшей крутизны подъема. Остаток пути Джориан тянул за веревку, а Кайнок хлестал Филомана по заду хлыстом, который Джориан вырезал из ветки.

— Мастер Никко, — сказал Кайнок, — ты пришел из низин и видел больше земель, чем я. Скажи мне, правда ли, что там, внизу, любая женщина ляжет с тобой, если только ты ее попросишь?

Джориан удивленно выпучил на юношу глаза. Ему было тяжело дышать после подъема, но молодой горец шагал по крутому склону с такой же легкостью, как по равнине. Пару раз глубоко вздохнув, Джориан ответил:

— Бывают и такие, но далеко не все.

— Прошу тебя, расскажи об этом побольше. Я никогда этого не делал и не видел, как это делается. Я только слышал россказни других парней об их забавах с женщинами, овцами и другими тварями. Я уверен, что многое в их байках — ложь. Так что поведай мне: как вы это делаете?

Остановившись, чтобы передохнуть, Джориан прочел Кайноку лекцию об элементарном сексе. Юноша так напряженно прислушивался к его словам, что Джориан был смущен.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Кайнок, выказывая больше уважения, чем прежде. — Мои родители умерли, а мой дядя и его жена считают, что приличные люди о таких предметах не говорят.

Солнце стояло уже высоко в небе, когда двое мужчин и мул добрались до пещеры Шендеру. Под ними расстилались холмистые отроги Лограмских гор, самые высокие вершины которых были покрыты снегом, сверкавшим в лучах утреннего солнца.

Они нашли Шендеру, закутанного в бесформенную шерстяную одежду и сметающего снег с площадки перед пещерой. Отшельник оказался коренастым темнокожим человеком средних лет с бородой, в которой виднелась седина.

Джориан сказал:

— Привет вам, преподобный сэр! Я — Никко из Кортолии и прибыл сюда по рекомендации вашего друга Карадура.

— Ах да, милый старина Карадур! — откликнулся Шендеру по-новарски, но с сильным мальванским акцентом. — Этот груз на муле — для меня?

— Да, кроме одеял и других личных вещей. Я пришел за советом.

Шендеру уселся на каменистую площадку, очищенную от снега.

— Говори, мой сын.

Джориан сказал:

— Кайнок, разгрузи Филомана и задай ему корм. Отец Шендеру, мое дело состоит вот в чем…

Солнце прошло полпути до полудня, когда Джориан закончил свой рассказ. Он полностью отдался своей страсти потрепать языком, но мудрец, кажется, был доволен.

Джориан напоследок сказал:

— …Как ты видишь, я пытался силой похитить мою милую из дворца, и ничего не вышло. Я прибегнул к колдовству, но также безрезультатно. Что еще мне остается?

Шендеру, закрыв глаза, погрузился в размышления. Наконец он посмотрел на Джориана и сказал:

— Не пытался ли ты подкупить стражей?

Джориан хлопнул ладонью по лбу.

— Боги мои! Мне это даже не приходило в голову!

Шендеру улыбнулся.

— Каждое крупное предприятие, будь это торговая компания, армия, корабль или правительство, требует множество людей, организованных по принципу иерархической пирамиды. Всюду, где существует подобное сообщество, найдется хотя бы один человек, берущий взятки.

— Но как мне найти этого человека?

— У тебя есть брат, который вхож во дворец, верно?

Джориан вздрогнул.

— Да, но откуда ты знаешь? Значит, тогда тебе известно, кто я на самом деле!

— Я много слышал о тебе, Джо… как ты сейчас себя называешь?

— Никко из Кортолии. По очевидным причинам ни мой брат, ни я не желаем раскрывать факт нашего родства.

— Я понимаю, мастер Никко. Я знаю о тебе больше, чем ты догадываешься. Не бойся ничего, у меня не столь длинный язык, как у тебя. Мое благосостояние зависит от умения скрывать тайну. Твой брат — благоразумный человек?

— Более-менее.

— Отлично. Отправь его узнать, кто из чиновников и лакеев во дворце может быть подкуплен. В первую очередь такого следует искать среди закоренелых игроков, поскольку они обычно сидят по уши в долгах. А теперь не желаешь ли ты разделить со мной скромную трапезу, прежде чем вернуться в дальний мир?

Пока они ели, солнце скрылось за тучами.

Кайнок сказал:

— Мастер Джориан, нам бы лучше отправиться в путь, если мы хотим вернуться сегодня. Кроме того, собирается дождь или снегопад. Конечно, вы могли бы попросить убежища у Великодушного…

Джориан покачал головой.

— Мне не терпится вернуться в «Золотой козел». Идем! Спасибо, доктор Шендеру, и прощайте!

Спуск оказался гораздо легче, чем подъем. Избавившись от груза, мул больше не упрямился, а может быть, ему не терпелось оказаться в теплой конюшне Таронуса.

Когда они еще не достигли леса, начался дождь. Он очень быстро расходился; ветер, завывая, швырял капли путникам в лицо. Джориан пытался идти спиной вперед, но споткнулся о камень и снова шлепнулся на землю.

— Завтра у меня будет черно-синяя задница, — проворчал он, поднимаясь.

После часа пути по слякоти на склонах, где от дождя снег стал скользким, они нашли убежище под деревьями, если только эти голые стволы могли служить каким-то убежищем. Затем дождь постепенно стих и прекратился. Они сняли снегоступы.

Кайнок чихнул.

— Мастер Никко, может, задержимся, чтобы перекусить и высушиться?

— Но мы успеем добраться до постоялого двора без ночлега?

— Я уверен в этом, сэр. К темноте мы окажемся в местах, которые мне известны, как собственная ладонь.

— Ну хорошо. Стреножь Филомана, а я пока нарублю дров, если только мое огниво не отсырело.

Огниво оказалось сухим, чего нельзя было сказать о хворосте, и Джориану понадобился целый час, чтобы развести огонь. Они с Кайноком развесили свою верхнюю одежду по ближайшим веткам. Точно так же они повесили свои промокшие одеяла, развернув их.

Затем они встали как можно ближе к огню, медленно поворачиваясь, чтобы прогреться со всех сторон. Солнце ненадолго прорвалось между облаков, посылая через лес косые стрелы золотого света. Было тихо, если не считать треска огня и падения капель с веток.

— Ну все, больше мне не высохнуть, — сказал Джориан. — Кайнок, в моей сумке на Филомане ты найдешь флакон с маслом и тряпку. Будь любезен, принеси их и помоги мне смазать кольчугу, чтобы она не заржавела.

Юноша натирал кольчугу промасленной тряпкой, когда Джориан поднял голову и сказал:

— Слышал чей-то крик?

— Да, но я решил, что мне почудилось, — таким он был слабым.

Когда Кайнок кончал смазывать кольчугу, крик раздался снова, более четко, но по-настоящему издалека: «Джо-о-оори-а-а-ан!»

— Эге-гей! — крикнул в ответ Джориан, заглядывая за край обрыва.

— Где вы? — долетел крик.

— Прямо здесь.

— Это ваш костер? — Голос, смутно знакомый, раздавался ближе.

— Да. Кто ты?

Наконец между стволами деревьев внизу по склону стала заметна человеческая фигура, карабкающаяся вверх по тропе. Джориан натянул штаны, надел сырую куртку и отвязал со спины мула арбалет со стрелами.

Когда фигура приблизилась, стало ясно, что это юноша в охотничьем костюме, безоружный, если не считать ножа в чехле на поясе.

Лицо пришельца казалось настолько знакомым, что ошеломленный Джориан не мог поверить глазам. Когда юноша вскарабкался на обрыв, он спросил:

— Великий Зеватас, ты случайно не близнец одной известной мне дамы?

Фигура, отдышавшись, ответила:

— Нет, я сама дама. — Маргалит сбросила с головы фетровую шляпу, и ей на плечи упали кудрявые волосы.

— Боги милосердные! Я рад видеть тебя; но что привело тебя сюда, и в мужском костюме?

— Я торопилась предупредить тебя. Ксиларцы напали на твой след. Вполне вероятно, что они уже начали подъем на гору.

— Но как… что… откуда ты узнала?

— Сейчас расскажу. Это все Ванора, служанка Гоании. Насколько я понимаю, она напрашивалась тебе в попутчицы, а ты ей отказал?

— Да. И что дальше?

— Вечером после твоего ухода я обедала со старым мальванцем, госпожой Гоанией и двумя ее домочадцами. Ванора напилась и неожиданно во всем созналась. Со слезами и рыданиями она поведала нам, что в то самое утро, когда ты отправился в путь, она передала курьеру в Ксилар письмо, в котором извещала Регентский совет, куда ты направляешься. Она сказала, что в тот момент была настолько полна ненавистью и злобой, что желала присутствовать на твоей казни и вопить от радости вместе с толпой, когда ударит топор. А теперь же она была смущена и расстроена. Она рыдала, причитала и призывала богов покарать ее; она оплакивала свою испорченную натуру, которая заставляет ее совершать ужаснейшие поступки.

— Но ты… как же ты?..

— Кто-то должен был предупредить вас, а в нашем обществе только я одна была достаточно молода и энергична. Поэтому я взяла этот наряд взаймы у младшего сына Райса, поскольку мои платья не годятся для верховой езды и хождения по горам. Кроме того, я позаимствовала у Райса его лучшую лошадь — вынуждена признаться, что без его разрешения, — и отправилась вдогонку за тобой.

Вчера вечером я добралась до «Золотого козла». Сильно утомившись, я рано легла спать; но меня разбудил шум на первом этаже. Сегодня утром я встала до рассвета, и за завтраком дочь Таронуса поведала мне, что приехал некто судья Граллон, ксиларский чиновник, с шестью телохранителями. Их она описывала как высоких, светловолосых людей дикого, варварского обличья. Очевидно, это были швены с арканами; поэтому, не мешкая, я отправилась по твоему следу.

— Собирались ли швены отправляться в путь, когда ты уходила?

— Нет, девушка сказала, что они перепились и не в силах пошевелиться. Но я уверена, что сейчас они уже в пути.

Джориан прикусил губу.

— Кайнок! — сказал он. — Ты не можешь вывести нас к постоялому двору другим путем, чтобы мы разминулись с преследователями?

— Только не с мулом, сэр. Животные могут ходить только по этой тропе, поскольку все другие — чересчур крутые. На любом другом пути нам придется спускаться с обрывов, держась за корни деревьев.

— Мне очень не хочется бросать Филомана, но мысль о топоре Утара перевешивает мою привязанность, — сказал Джориан. — Погаси огонь, Кайнок. Я возьму свои сумки…

— Слишком поздно! — воскликнула Маргалит.

Внизу на склоне раздались крики, и среди деревьев показались фигуры. Джориан узнал голос судьи Граллона, приказывавшего: «Вон они, я вижу дым их костра! Рассыпаться! Морувих, еще дальше вправо! Ингунд, влево!»

— В лесу нам от них не спрятаться, — сказал Кайнок, — поскольку деревья стоят голые. Может, уходить наверх? — Юношу била нервная дрожь.

— Нет. На открытом пространстве им будет легче поймать нас петлями и арканами. Возьми свой арбалет! На этом небольшом обрыве несложно обороняться. Королевская стража обычно не носит оружие для стрельбы. Наблюдайте за флангами, а я буду оборонять фронт. Маргалит, следи вместе с Кайноком, чтобы мерзавцы не подкрались к нам.

Джориан зарядил арбалет, лег ничком в сгнившие листья на краю обрыва и огляделся. Из-за деревьев появились трое или четверо людей — он не мог сосчитать точно, — пробираясь вверх по склону. Когда один из преследователей оказался прямо перед ним, Джориан закричал:

— Стой, разбойник!

Человек — высокий светловолосый швен — остановился. Из-за деревьев прогудел голос судьи Граллона:

— Вперед, трус! Он ничего тебе не сделает!

Джориан подождал, пока швен вышел на открытое место, прицелился, сделал поправку на расстояние, на ветер, и нажал на курок.

Тетива щелкнула; стрела помчалась прочь, сперва поднимаясь, затем падая, и вонзилась в тело швена. Кайнок выстрелил из своего оружия; но его стрела задела за ветку и не попала в цель.

Человек, пораженный стрелой, закричал и повалился на землю. Граллон окликнул: «Спускайтесь, вы, там, наверху!» Тем временем другие швены упали на локти и колени и поползли вперед, умело прячась за выступами почвы.

Кайнок хотел было встать и перезарядить арбалет, но Джориан рявкнул:

— Не поднимайся!

Кайнок жалобно спросил:

— Как же мне тогда перезарядиться?

— Наблюдай за мной, — велел Джориан. Он перекатился на спину, уперся ногой в хомут у мушки арбалета, и начал обеими руками оттягивать тетиву, пока она не зацепилась за спусковой крючок. Затем он снова перекатился на живот и уложил стрелу в желобок.

— Я бы никогда не додумался, — сказал Кайнок.

— Ты привык окотиться на оленей и зайцев, которые не стреляют в ответ. В следующий раз не стреляй, пока я не скажу. У нас нет лишних стрел.

— Вперед! Вперед! — раздавался голос Граллона. — Подползите и окружите их; затем бросайтесь на них со всех сторон. Их не больше, чем двое-трое!

Джориан заорал:

— Промус, бери дротики и постарайся пришпилить одного из негодяев! Клотаро, возьми запасные стрелы и порази кого-нибудь с фланга! Норе, прикрывайся щитами. Файсо, ты не забыл наточить наши клинки?

Кайнок удивленно огляделся, услышав эти приказы, обращенные к несуществующим воинам. Маргалит, подстраиваясь под игру Джориана, ответила низким голосом, стараясь, чтобы он звучал по-мужски:

— Вот вы где, сэр! Какой меч выбираете? Позвольте мне завязать на вас кирасу!

Ползущие швены, похоже, замешкались.

Джориан прошептал:

— Кайнок, отползи между деревьев на другую сторону и расскажи мне, что ты видишь.

— Вперед! — раздался голос судьи Граллона. — Наступайте! Это все обман, нет у него никакой армии. Подползите поближе и бросайтесь на них!

Гнусавый голос пробормотал по-швенски:

— Почему бы ему самому не возглавить атаку?

Джориан разобрал слова, но был уверен, что судья их не понял.

За деревьями с фланга щелкнул арбалет Кайнока, вслед за чем раздался вопль боли. Юноша, улыбаясь, прибежал обратно.

— Подстрелил одного! — ликовал он. — Кажется, я только ранил его в ногу; но он нас больше не потревожит.

— Это задержит их надолго, — сказал Джориан. — Через пару часов наступит тьма, и мы не сможем обороняться на горном склоне.

— Но, наверное, нам тогда удастся улизнуть, — предположил Кайнок.

Джориан зашевелился, пытаясь поймать на мушку еще кого-нибудь. Но швены прятались во впадинах, медленно пробираясь наверх, и только изредка выставляли зады, обтянутые кожаными штанами. Джориан выстрелил в одну из таких мишеней, но промахнулся.

Наконец Джориан, не желая больше тянуть время, отполз с края обрыва.

— Кайнок! — сказал он. — Я устрою кавалерийскую атаку. Забери с Филомана остаток груза.

— Как ты будешь управлять мулом без уздечки?

— Сейчас что-нибудь придумаю. — И Джориан начал экспериментировать с веревкой, пропихнув ее через рот нисколько не обрадованного мула и обернув вокруг морды животного. Мул беспокойно дергал головой.

— На нем когда-нибудь ездили верхом? — спросил Кайнок.

— Сейчас узнаем. Ну вот, это сойдет за уздечку, если он только не перегрызет веревку. Помоги мне залезть на него.

Поскольку у мула не было седла, Кайнок сложил ладони чашей, Джориан встал на них одной ногой, а вторую перекинул через спину мула. Джориан давным-давно не ездил верхом без седла и надеялся, что ему хватит силы и умения, чтобы удержаться на спине Филомана.

— Н-но! — приказал он, вытаскивая меч и колотя пятками по ребрам мула.

Филоман отказывался двигаться. Когда Джориан плашмя шлепнул его по заду мечом, он дернул головой и встал на дыбы. Чтобы не свалиться, Джориан ухватился за его гриву.

— Достань из багажа мои шпоры, — велел Джориан. Маргалит, снова проявив сообразительность, уже рылась в его сумках. Вскоре она прикрепила шпоры к его ногам.

— Н-но! — повторил Джориан, вонзая шпоры в бока мула.

Мул фыркнул и бросился вперед, едва не выскочив из-под Джориана. Когда всадник восстановил равновесие, он попытался управлять животным с помощью импровизированной уздечки. Но Филоман, не обращая на веревку никакого внимания, помчался по кругу, перескочив через Кайнока, а затем наугад бросился в лес.

Прямо на его пути оказалось одеяло Джориана, которое тот повесил на ветку для просушки. Мул нырнул под одеяло, наклонив голову. Джориан тоже наклонился, чтобы ветка не сбросила его со спины мула, благодаря чему попал точно в одеяло, которое соскользнуло с ветки, окутав его голову и тело и полностью ослепив его. Он вопил: «Стой! Тпру!» — и тянул за уздечку, но его усилия были напрасны.

Впереди раздался вопль ужаса и крики по-швенски: «Призрак Освика! Безголовый всадник! Все пропало! Спасайтесь, кто может!»

Затем раздался топот ног убегающих людей. Кто-то споткнулся, упал, вскочил с проклятьями и бросился дальше. Мул продолжал мчаться галопом, поворачиваясь туда и сюда в попытках сбросить Джориана. Джориан выпустил веревку, ухватился за гриву и прижался к спине мула.

Мул остановился так внезапно, что перебросил Джориана через голову. Всадник приземлился в кустарнике, и одеяло свалилось с его головы. Исцарапанный и избитый, он вскочил на ноги и рванулся вперед, чтобы схватиться за уздечку, пока мул не убежал.

Затем он увидел странное зрелище. Седобородый судья Граллон стоял на коленях с закрытыми глазами и молился. Швенов с арканами не было видно, если не считать исчезающей вдали чьей-то спины в кожаной куртке. Беглец хромал, и Джориан решил, что именно его Кайнок подстрелил в ногу и он отстал от своих товарищей. Вверх по тропинке, примерно на половине полета стрелы, лежало тело человека, раненного Джорианом.

Джориан подобрал свой меч, который выронил при падении, и приблизился к судье с мечом в одной руке и с поводьями в другой.

— Встань! — приказал он.

Граллон открыл глаза и воскликнул:

— Король Джориан! А я думал, что это был настоящий безголовый призрак, о котором рассказывал наш хозяин! Из-за своей старости я не мог убежать вместе с этими суеверными трусами и исповедовался в своих грехах Имбалу, считая, что пришел мой последний час. Что вы хотите от меня? Мою жизнь?

— Еще нет, — ответил Джориан. — Ты нужен мне как заложник. Вставай, подбери это одеяло и иди впереди меня. При первом же подозрительном движении ты сам станешь безголовым призраком!

Граллон проворчал:

— Но, Ваше Величество, я всего лишь выполняю свой долг. Я желаю вам всяческого добра до тех пор, пока вы, в свою очередь, выполняете свой долг, который состоит в том, чтобы завершить церемонию наследования.

— Ишь чего захотел! Подбери одеяло!

Джориан заметил, что судья оглядывается с выражением тревоги. Поспешно обернувшись, Джориан заметил за деревьями оранжевые и черные полоски. Тигр подбирался туда, где лежал застреленный швен. Огромная кошка, наклонив голову, обнюхала тело, затем перевела взгляд на двоих людей внизу. Сверкнули большие желтые глаза, и тигр снова нагнул голову и бесшумно погрузил свои клыки в лежавшего человека.

Швен слабо вскрикнул. Но тигр поднял голову, и руки и ноги раненого повисли над землей. Зверь медленно ушел в лес, волоча свою добычу по корням деревьев.

Граллон сказал:

— Ваше Величество — негодяй, если вы простите мне эти слова. Одовальд был лучшим бойцом в отряде, а вы его убили. Если бы мы были в Ксиларе, вы бы ответили за это преступление!

— Бред собачий! — фыркнул Джориан. — Я предупреждал его, чтобы он оставил меня в покое. Но он не послушался, и мне пришлось защищаться. Кроме того, его убил не я, а тигр. Но хватит разглагольствований, марш вперед!

Вскоре после заката судья Граллон с запястьями, связанными полоской тканью, оторванной от одеяла Джориана, подковылял к входной двери «Золотого козла». За ним шел Джориан, подгоняя его заряженным арбалетом; потом — Маргалит и Кайнок, последний вел в поводу мула.

По приказу Джориана Кайнок зашел в дом и позвал своего дядю Таронуса, который присвистнул, увидев это зрелище.

— Что это значит, мистер Никко? Ссора или вражда? Только не на моем постоялом…

— Ваш постоялый двор тут ни при чем, — сказал Джориан. — За мной охотились ваши новые гости. Прошу вас, дайте мне счет.

Таронус порылся в кармане передника и достал стопку тонких деревянных дощечек, нанизанных на шнурок. Он перелистывал их, пока не добрался до той, что относилась к Джориану.

— И счет этой дамы тоже, — сказал Джориан. Он передал Маргалит свой кошелек, не желая возиться одновременно с оружием и деньгами. Пока Маргалит отсчитывала монеты, в дверях появились швены.

— Ваша честь! — воскликнул один из них, хватаясь за меч. — Что происходит?

— Назад! — приказал судья. — Живо, пока этот разбойник не пробил меня стрелой!

Джориан улыбнулся.

— А теперь, ваша честь, вам придется покататься. Кайнок, оседлай лошадь судьи и подсади его в седло. Затем оседлай коня дамы и моего.

Через несколько минут Джориан и Маргалит скакали по дороге в Оттомань. Джориан вел в поводу мула. Судья, схватившись связанными руками за гриву, недовольно подпрыгивал на спине своей лошади, старой и жирной, как и он сам.

— Я — ваш вечный должник, леди Маргалит, — сказал Джориан. — Зачем вы тратите столько сил и рискуете, спасая мою недостойную шею?

— Я же говорила, что чувствую ответственность перед Эстрильдис за тебя. Я вовсе не спасла тебя, поскольку швены шли за мной по пятам. Тебя спасла собственная доблесть.

Джориан усмехнулся.

— Если бы ты только знала, какой ужас я ощущал, когда волей-неволей мчался на спине проклятого мула, ослепленный одеялом, — впрочем, Карадур вечно ворчит на меня, запрещая мне показывать свои страхи. По крайней мере, ты успела меня предупредить. Ты — замечательная женщина и достойна самого лучшего мужа. Если бы я не был семейным человеком… — Чувствуя, что неуправляемый язык опять понесло куда-то не туда, Джориан замолчал и стал следить за дорогой.

Глава 6

Морская жена

После того как они много часов ехали сквозь тьму, судья Граллон спросил:

— Ваше Величество, когда же вы меня отпустите? Я потрачу все утро на то, чтобы вернуться.

— Я вас не отпущу, — ответил Джориан. — Вы поедете со мной в Оттомань.

— Во имя железного члена Имбала, зачем? Вы хотите убить меня там?

— Вовсе нет, ваша честь. У меня есть задача, для выполнения которой подходите только вы.

— Задача? Вы с ума сошли? Какую задачу я могу выполнить для вас?

— Выступите как арбитр в споре. Вам будет заплачен гонорар по обычной ставке, после чего вы сможете вернуться в Ксилар.

— Это самое странное предложение, какое я когда-либо слышал! — воскликнул Граллон. — Но как вы можете надеяться, что я вынесу справедливый вердикт после того, как грубо со мной обошлись?

— Потому что я давно вас знаю, еще с тех пор, как был королем. Ну что, согласны?

Граллон колебался.

— Только если я смогу вынести вердикт непредвзято, не подвергаясь принуждению или давлению.

— Я желаю точно того же. Я не прошу вас подсуживать в мою пользу из-за моих напряженных отношений с Ксиларом, а главным образом — из-за тех вынужденных мер, которые я принял ради самозащиты.

— Что ж, тогда хорошо, — сказал Граллон. — А сейчас должен заметить, что я полумертв от тряской езды на этой проклятой твари. По крайней мере развяжите меня. Вы собираетесь останавливаться на отдых?

— Нет. Скоро будет постоялый двор.

— А кто это юное существо?

— Узнаете со временем.

— Скажите, по крайней мере, мужчина это или женщина?

— Пока рано. Ах, кажется, я вижу свет между деревьев. Я буду называть себя Никко из Кортолии, а вы будете мастер Граллон. Только не вздумайте поднимать крик о похищении, поскольку мы уже далеко углубились на территорию Оттомани, а вам известна взаимная любовь отоманцев и ксиларцев!

На постоялом дворе Джориан снял комнату для двоих постояльцев, никак не объясняя мужской костюм Маргалит. Если кто-нибудь и заметил явно не мужские округлости под курткой, то воздерживался от замечаний в присутствии такого грозного с виду человека, как Джориан.

Приказав хозяину разогреть ужин, Джориан проводил своих спутников в комнату. Когда он ставил багаж на пол, Маргалит сняла свою шляпу и по ее плечам рассыпались кудри.

— Теперь я вас узнал! — сказал судья Граллон. — Вы — королевская фрейлина, леди Маргалит Тотенская. Я слышал о вашем исчезновении из дворца. Что вы здесь делаете, и что это за жуткие истории об алом демоне, похитившем вас из апартаментов королевы?

— Всего лишь небольшое неудачное колдовство, — сказал Джориан.

— Но… но это не объясняет, как она оказалась с вами на горе Аравия! Да вдобавок в мужском наряде! Она пропала из дворца в месяц Орла, а сейчас уже почти весна! Чем вы оба занимались все это время?

— Хватит вопросов, — отрезал Джориан. — Вы забыли, что вы — мой пленник, а не наоборот.

Судья обратился к Маргалит:

— Но вы, леди Маргалит? Что вы здесь делаете? Вы — заодно с этим беглым королем?

Маргалит открыла рот:

— Ну, что касается… — Но тут она увидела, что Джориан, стоя за спиной судьи, подает ей знаки, прикладывая ладонь ко рту. — Вам нужно спросить мастера Джориана, — сказала она.

— Ха! Были бы мы в Ксиларе, вы бы скоро оказались за решеткой как пособница преступлений короля Джориана!

— Преступлений? — переспросил Джориан.

— Конечно! Король, пытающийся спастись от судьбы, предназначенной ему нашими божественно установленными законами, — чудовищный преступник. Если нам когда-нибудь удастся заставить вас завершить святотатственно прерванную церемонию, то, прежде чем лишиться головы, вы будете наказаны за свою богохульственность!

— Спасибо за предупреждение, — сказал Джориан. — Я постараюсь не попадаться.

Судья сжал кулаки, топнул ногой и зашипел от праведного гнева; но он был настолько разбит, что ни одного слова не вырвалось из его рта. Наконец, он опустил руки и ссутулился, бормоча:

— Какое бесстыдство! На вас не действуют никакие моральные увещевания!

— Действуют или нет, — сказал Джориан, — а хозяин, наверное, уже приготовил нам ужин. Возможно, полное брюхо поможет вам смириться с моими проступками.

После ужина Джориан со спутниками вернулся в комнату.

— Маргалит, — сказал он, — судья ляжет на кровати, а из нас двоих один будет спать рядом с ним, а другой караулить.

Граллон застонал.

— Если станет известно, что я провел ночь в постели с этой молодой женщиной, моя репутация судьи будет загублена, не говоря уж о реакции моей жены!

— Когда я говорю «спать», я имею в виду именно «спать», — сказал Джориан. — И вообще, если вы будете молчать, то и мы никому не расскажем. Верно, Маргалит?

Она засмеялась.

— Я уже настолько скомпрометирована, что лишний скандал ничего не добавит. Ваша честь, я обещаю не допускать со своей стороны распутных намерений.

— А теперь, — сказал Джориан, — ваша честь должны отдать мне башмаки, нож и кошелек.

— Ага, так Ваше Величество превратились не только в похитителя, но и в грабителя?

— Вовсе нет. Все это будет возвращено вам в должное время. Я просто желаю быть уверенным в том, что, если караульный заснет, вы не зарежете нас и сбежите. Маргалит, пока будешь сторожить, сиди на вещах судьи.

На возвращение в Оттомань им потребовалось на полдня больше, чем заняло путешествие до «Золотого козла». Как Джориан обнаружил, двое спутников неизбежно замедляли передвижение, тем более что один из них был немолод, а конь Джориана сильно утомился. На четвертый день после выхода из «Золотого козла» они вернулись в столицу Великого Герцога, слишком усталые, чтобы сразу же заниматься спором Джориана с Абакарусом. Джориан, однако, нанял одного из сыновей Райса отнести записку Абакарусу, а также Гоании и Карадуру.

Гоания и Карадур к обеду пришли в «Серебряный дракон». Сопровождавший их Босо кисло поздоровался с Джорианом. Тот спросил:

— А где Ванора?

Гоания сказала:

— Очевидно Маргалит рассказала тебе о ее признании. Я сочла нужным ей заметить, что еще одна такая выходка — и она у меня больше не живет. Следующие несколько дней она горевала. Но когда с помощью дара ясновидения я сообщила ей, что ты спасся от отряда похитителей и возвращаешься в Оттомань, она собрала свои пожитки и исчезла. Вероятно, решила, что ты по приезде убьешь ее.

— Я не убиваю женщин, — сказал Джориан. — Но меня одолевает сильное искушение исполосовать ей задницу.

Убедившись в том, что судья Граллон — точно тот, за кого он себя выдает, доктор Абакарус согласился признать ученого юриста в роли арбитра. Они с Джорианом записали условия спора на бумаге и передали свиток Граллону. Затем оба противника выступили в защиту своей правоты, и каждому дали возможность опровергнуть утверждения другого.

Когда они замолчали, Граллон удалился для размышлений. В ожидании его вердикта Абакарус и Джориан убивали время игрой в шашки. Джориан считал себя опытным игроком, но чародей побеждал его с такой легкостью, что Джориан заподозрил магические трюки.

Наконец вернулся Граллон, заявив:

— После соответствующих размышлений я пришел к выводу, что мастер Джориан прав. Доктор Абакарус, наш договор гласит, что я получаю свой гонорар от проигравшего. Десять ноблей, пожалуйста.

Абакарус отсчитал деньги с таким выражением лица, как будто откусил лимон.

— Неплохая плата за одно утро работы, — проворчал он.

— Таковы текущие расценки, сэр. Кроме того, ваше соглашение запрещает каждой стороне дальнейшие враждебные акции — с помощью сумрачных призраков или каким-либо иным образом, верно?

Абакарус кивнул, плотно сжав губы. Джориан пошел проводить судью. Он сказал:

— Первый в этом году дилижанс в Ксилар отправляется завтра. Я заказал для вас место. Позвольте поблагодарить вас за справедливый вердикт.

— Не за что, — пробурчал Граллон. — Случай был совершенно очевидным. Признаться, я не оставил без внимания тот факт, что если бы Абакарус упек вас в долговую тюрьму, наши шансы вернуть вас в Ксилар сильно уменьшились бы. С другой стороны, негодяй заслуживал наказания. Он шепнул мне, что если я решу дело в его пользу, то он не останется в долгу.

Вечером в таверне Джориан сообщил Маргалит о предстоящем отъезде судьи.

Она сказала:

— Видимо, я должна вернуться с ним в Ксилар.

— Не стоит, — покачал головой Джориан. — Помнишь, что он говорил о твоей причастности к моим преступлениям? Если ты появишься в Ксиларе, он немедленно привлечет тебя к суду. Судья Граллон — в своем роде фанатик. Когда я был королем, он был превосходным Верховным судьей, абсолютно неподкупным и бесстрашным. Ты же видела, как он нападал на меня, когда я держал его жизнь в своих руках. Но эти добродетели становятся неудобными, когда оказываешься с ним по разные стороны закона, каким бы абсурдным ни был этот закон. А ты мне больше нравишься, пока твоя голова остается у тебя на плечах.

Джориан рассказал ей о своем свидании с Шендеру, добавив:

— Не знаешь ли ты при дворе какого-нибудь мздоимца? Шендеру сказал, что золотые стрелы чаще всего поражают заядлых игроков.

Маргалит нахмурилась.

— Сейчас подумаю… Ага! За расходы Эстрильдис отвечает младший чиновник Теватас. Я не знаю за ним никаких растрат, но он страстный любитель скачек. Он иногда приходил к нам со скачек, велеречиво восхваляя красоту и скорость коня, на которого ставил, если тот победил, или же обзывая лошадь, не оправдавшую его надежд, падалью для ворон.

— Если я только знаю подобных людей, — сказал Джориан, — он не может не запускать руку в казну моей милой, чтобы возмещать свои убытки. Попробуем найти к нему подход.

— Каким образом?

— Тебе этого лучше не знать. Достаточно сказать, что в следующем месяце я ненадолго уеду. А тем временем нам нужно искать новый заработок. Мельница закрыта до тех пор, пока не начнет прибывать зерно весеннего урожая.

Провожая судью, Джориан сказал:

— Ваша честь, советую вам предупредить Регентский совет, чтобы он больше не посылал за мной похитителей. Я имею небольшое влияние при дворе Великого Герцога, и он заверял меня, что будет рассматривать подобные вторжения как предлог для немедленной войны с Ксиларом.

Это был блеф; Джориан даже не был знаком с Великим Герцогом. Он отсрочил свое предупреждение до самого последнего момента, чтобы у судьи Граллона не было времени проверять его слова.

Граллон проворчал:

— Я понял Ваше Величество, — вслед за чем влез в экипаж, который покатился по дороге в Ксилар.

Джориану хотелось отправиться в свой родной Ардамэ сразу же после отбытия Граллона в Ксилар. Но первый дилижанс в Виндию он уже пропустил, а следующий отправлялся только через три недели. Верхом он ехать не мог, потому что мерин Фимбри, на котором он путешествовал к отшельнику Шендеру, заболел какой-то конской легочной хворью и сделался бесполезным для верховой езды. Джориан был слишком мягкосердечен, чтобы продавать животное на живодерню, поэтому он продолжал содержать коня, пока однажды утром не нашел его мертвым в стойле. Живодер купил труп по самой низкой цене.

Новую лошадь Джориан решил пока что не покупать. Хороший конь стоил больше, чем он мог себе позволить. Кроме того, за последнюю пару лет он проехал в седле сотни лиг в любую погоду, и этого должно было хватить ему до конца жизни.

Джориан заработал несколько ноблей как помощник Треморина, учителя фехтования в Оттомани. Он даже подумывал о том, чтобы самому стать учителем фехтования, но тщательные размышления убедили его в том, что это непрактично. Во-первых, трое учителей фехтования в городе объединятся против конкурента и при необходимости даже наймут головорезов, чтобы запугать или убить его. Во-вторых, даже если он откроет дело, Великий Герцог потребует с него не только обычный подоходный налог, но и дополнительный сбор за то, что он — иностранец.

Однажды Джориан увидел прикрепленную к доске объявлений на площади афишу:

«МЕРЛОИС, СЫН ГАУСА ПРЕДСТАВЛЯЕТ

свою величайшую, бесподобную, непревзойденную театральную труппу «НЕСРАВНЕННЫЕ», исполняющую две новые пьесы Пселлеса Оссарского, «НЕВИННЫЙ ВАМПИР» и «ЧУЖАЯ СПАЛЬНЯ», а также новую постановку классической комедии Файсо «ФАЛЬШИВАЯ КОРОНА».

Дальше на афише шли сведения о времени и месте представления и ценах на билеты. Джориан узнал, что объявление было вывешено человеком, которого Мерлоис послал вперед. У него он выяснил, что сам Мерлоис с труппой прибывает в тот же день к вечеру.

Когда Мерлоис вылез из своего экипажа, Джориан уже дожидался его. С воплями радости пожилой актер и Джориан заключили друг друга в медвежьи объятия.

Мерлоис прошептал:

— Какое имя ты нынче носишь?

— Никко из Кортолии, — ответил Джориан. — Итак, наконец у тебя появилась своя труппа?

— Да. Я становлюсь слишком старым, чтобы прыгать с балконов, убивать драконов и колошматить товарищей-актеров деревянным мечом, чего тиранически требует моя профессия. Правда, я все еще исполняю небольшие роли; увидишь, как я буду играть волшебника в «Невинном вампире». Ты должен прийти на спектакль, дабы не вызвать моего августейшего недовольства! Вот тебе контрамарка.

— Можно ли попросить еще одну для спутницы? — спросил Джориан.

— Ага, вот откуда ветер дует! Ну конечно; вот, держи. Приводи хоть целый гарем, если желаешь.

— Ты ошибаешься; здесь всего лишь братская дружба. Мое сердце по-прежнему принадлежит Эстрильдис, томящейся в ксиларской темнице. Очевидно, «Невинный вампир» — это пьеса ужасов?

— Вот именно! Она заморозит кровь, текущую в твоих жилах, остановит твое трепещущее сердце и заставит твои глаза вылезти на стебельках, как у улитки.

— А «Чужая спальня» — вероятно, фарс?

— Разве солнце не встает на востоке? Разве тигр не питается мясом? Разве вода не течет вниз по склону? Конечно, сударь, это величайший, чистейший, воплощенный фарс! Твое пузо будет трястись от хохота до тех пор, пока не заболят ребра, как будто тебя избил дубинками отряд эллорнийских дикарей. Я не рекомендую лицам со слабым сердцем присутствовать на представлении, чтобы они не померли от смеха. Но меня беспокоит только одно.

— Что именно?

— Это короткая пьеса, в двух актах. Мне нужно чем-нибудь ее дополнить, чтобы моя капризная аудитория не посчитала себя обманутой. Мы получили несколько упреков на этот счет в Виндии.

— Хм-м… — произнес Джориан. — Со времени моего бегства из Ксилара мне иногда приходилось зарабатывать на жизнь мастерством рассказчика. Благодаря тому, что ты натаскал меня при моей подготовке к бегству из Ксилара, я, осмелюсь сказать, неплохо держусь на сцене.

Мерлоис похлопал Джориана по спине.

— Как раз то, что надо! Должно быть, Зеватас послал тебя в ответ на мои молитвы, или послал бы, если бы мне пришло в голову помолиться ему. Ты будешь выходить между актами и рассказывать одну из своих увлекательных, захватывающих, очаровывающих, заманчивых историй. Я припоминаю, что слышал кое-что из твоего репертуара, когда учил короля Джориана сценическому мастерству.

— А мне заплатят?

— Ох, ну да, по текущей ставке, установленной Актерской гильдией, за вычетом твоего вступительного взноса в эту шайку вымогателей. Когда я был простым актером, то считал антрепренеров самыми страшными тиранами, вымогателями, мошенниками и живодерами в мире. Теперь я сам антрепренер, и мне кажется, что актеры — самые жадные, тщеславные, надменные, капризные, неразумные, ненадежные, распутные и совершенно бесполезные негодяи в мире Зеватаса.

Когда в конце первого акта «Чужой спальни» упал занавес, Джориан покинул Маргалит и направился ко входу на сцену. Вскоре на сцене появился Мерлоис и представил «знаменитого, утонченного, прославленного, очаровательного, многогранного, потрясающего и совершенно неотразимого рассказчика, Никко из Кортолии».

Джориан поклонился и произнес:

— Я расскажу историю об одном из королей Кортолии по имени Форбоньян, который влюбился в русалку. Да будет вам известно, что имена всех кортольских королей, начиная со времен Ардимана Жестокого, начинались на «Ф». Этот Форбоньян был вполне приличным королем, не таким блестящим, как Фузиньян Лиса, но гораздо лучше глупца Форимара Эстета. Форбоньян любил гулять среди простого народа, интересуясь разными ремеслами, и временами сам брался за ручку плуга, ткацкий станок или молот. В одну из таких прогулок он оказался в рыбацкой деревне Сторум, помогая рыбакам тащить из моря сеть.

Сеть оказалась неожиданно тяжелой, и когда ценой великих усилий она была вытащена на берег, выяснилось, что в ее ячеях застряла самая натуральная русалка. Она была вовсе не рада тому, что ее вытащили из родной стихии, и выкрикивала угрозы рыбакам на своем языке, которого никто не понимал.

Один старый рыбак сказал: «Ваше Величество, нехорошо получилось. Хотя я не разбираю ее речи, мой дед говорил, что русалки грозят тем, кто их поймал, бурями и крушениями, и угрозы эти непременно выполняются. Поэтому позвольте нам убить ее и закопать подальше от воды, чтобы она не вернулась в море и не настроила против нас свое рыбье племя».

«Мне кажется, что это слишком сурово, — ответил король. — И я вполне понимаю морскую деву. Я бы тоже пришел в гнев, если бы морской народ опутал меня сетью и утащил в свою жидкую стихию. Позвольте мне отвезти ее во дворец. Я постараюсь добрым обращением обратить ее вражду в дружбу».

Форбоньян призвал своих телохранителей, они сделали носилки из шестов и привязали к ним русалку, несмотря на то, что та боролась и сильно укусила одного из гвардейцев своими острыми, как иглы, зубами. Вернувшись в столицу, король приказал телохранителям отпустить русалку в королевский бассейн, который находился в небольшом дворе, под открытым небом. Похоже, возвращение в воду немного успокоило русалку, хотя она продолжала бормотать угрозы и проклятия.

В тот же самый день Форбоньян начал учить русалку своему языку. Этого он добился, обещая русалке в награду рыбешку всякий раз, как она выучивала новое слово по-новарски. Через две недели русалка впервые улыбнулась, когда наступил час учебы. Она сказала: «Король, ты хороший человек. Я люблю тебя».

Форбоньян проводил с русалкой все больше и больше времени, забывая о делах королевства. Поскольку никто не мог произнести имя морской девы на ее языке, Форбоньян стал называть ее Лелия.

Должен сказать, что настоящие русалки не слишком походят на тех существ, что рисуют художники. Если вы представите нижнюю часть тела русалки как хвост дельфина, а верхнюю половину — как гибрид человека и тюленя, то поймете, что я имею в виду. На самом деле у русалок действительно есть руки — такие же, как у человека, если не считать перепонок между пальцами. Лицо ее было более-менее человеческим, но лоб и подбородок плавно скашивались назад. В воде она держала голову носом вперед, как тюлень, а ее голова, шея и тело плавно переходили одно в другое. Под водой ее ноздри крепко смыкались, как у тюленя или выдры.

Более того, настоящие русалки не сидят на скалах, выступающих из моря, расчесывая длинные волосы, падающие на пышную грудь. Их груди маленькие и почти не нарушают плавных обводов тела, а волосы — всего лишь полоска меха на черепе. Я не думаю, что многие из нас назовут такое существо исключительно красивым по людским стандартам, хотя, без сомнения, они бывают красивы в своем роде, как конь или тигр.

Однако же между Лелией и королем вспыхнуло взаимное чувство, так что для Форбоньяна величайшим удовольствием стали часы, которые он проводил около бассейна, обучая ее. Он начал раздеваться и плавать вместе с ней, утверждая, что она учит его новым приемам плавания.

Женой короля Форбоньяна была Дионота, дочь Наследного Узурпатора Гованнии. Дионота была миловидной женщиной, но, увы, милой или дружелюбной ее назвать было нельзя. Ее голос охрип от постоянных воплей на короля или всякого, кто оказывался рядом с ней во время ее частых истерик. Она стала ревновать к Лелии, невзирая на уверения короля, что русалка значит для него не больше, чем хорошая лошадь или собака.

Однажды, когда король отсутствовал, Дионота вышла во двор и высыпала в воду бассейна ведро щелока. Либо она ошибочно полагала, что щелок немедленно убьет Лелию, либо не догадывалась, что русалка уже свободно изъяснялась по-новарски и неизбежно рассказала бы королю, как с ней обошлись.

Вопли Лелии заставили короля броситься бегом к бассейну, и он нашел свою русалку извивающейся на плитах рядом с водоемом, с обожженной и воспаленной кожей. Форбоньян вызвал королевского врача, который потратил несколько банок бальзама, смазывая поврежденную кожу Лелии, а также приказал спустить бассейн и наполнить его заново.

Лелия рассказала Форбоньяну про ведро щелока — правда, она не знала, что такое щелок, но причина ее несчастий была вполне очевидна. Король в ярости бросился к Дионоте и сказал: «Ну все, безмозглая сука! Собирай вещички и проваливай. Я разрываю наш брак и отсылаю тебя назад к отцу».

Так и произошло. Месяцем позже Форбоньян получил письмо от Наследного Узурпатора Гованнии, гласившее: «Проклятье, я думал, что избавился от этой сварливой обузы, когда отдавал ее тебе в жены, но ошибся. Придется выдать ее за тирана Боэктиса, у которого недавно умерла жена».

Форбоньян усмехнулся, ибо он знал, что Узурпатор и тиран были не в ладах друг с другом. Таким образом, делая вид, что закладывает фундамент вечной дружбы, Узурпатор собирался крепко насолить своему врагу.

Теперь между королем и его русалкой больше не было никаких преград. Однажды он сказал ей: «Лелия, я и вправду люблю тебя. Станешь моей женой?»

Лелия ответила: «Но господин король, как это может быть? Мы с вами — разные существа».

«Ничего, — сказал Форбоньян, — что-нибудь придумаем. Какая польза от короны, если я не могу делать то, что невозможно для простых людей?»

Форбоньян отправился к Верховному жрецу Зеватаса и попросил его освятить их союз, но жрец только отшатнулся в ужасе. Так же поступили жрецы Херикса и других богов. Наконец Форбоньян просто-напросто издал королевский указ, в котором объявлял Лелию своей законной женой.

Затем встала проблема исполнения супружеского долга. Все двери во дворец были заперты, и освещали его только смеркающееся небо над головой и несколько свечей, которые по приказу короля были расставлены вокруг бассейна.

Форбоньян сказал своей невесте:

«Лелия, дражайшая, если ты вылезешь из бассейна, у нас все получится». Лелии не хотелось выходить из воды, она утверждала, что от сухого воздуха у нее чешется кожа. Все же она послушалась короля.

Уверенный в том, что никто их не видит, король, мужчина примерно моего размера, сбросил с себя одежду и начал ласкать и целовать Лелию. Когда он решил, что она готова, то попробовал залезть на нее; но как он ни старался, ему не удавалось осуществить соитие. Наконец он сказал: «Дьявол меня побери, Лелия, как это делается у вашего народа?»

«Прости, — ответила она, — но мой вход крепко смыкается, когда я нахожусь вне воды. Я не могу раскрыть его даже по желанию; кроме того, мне больно, когда ты своим весом прижимаешь меня к камням. Мы, морской народ, всегда спариваемся в воде».

«Тогда давай попробуем в воде», — предложил король, и они плюхнулись в бассейн. Лелия объяснила: «Мы сближаемся, поворачиваемся лицом друг к другу, и когда происходит соитие, медленно переваливаемся с бока на бок, так что то у одного, то у другого ноздри выходят из воды. Ты же знаешь, что мы — не рыбы с жабрами и должны дышать так же, как вы, сухопутные жители».

Во время этого объяснения холодная вода лишила Форбоньяна его королевской стойкости, но обнимая и лаская Лелию, он сумел ее восстановить. Однако, попытавшись сыграть роль русалочьего жениха, он обнаружил, что у него не получается дышать, когда настает его очередь высунуться из воды, поскольку ему не хватало воздуха для нахождения под водой. Всякий раз он открывал рот не вовремя и выскакивал из воды, кашляя и задыхаясь, и жизненная необходимость выхаркивать воду из легких изгоняла все мысли о любви.

С третьей попытки, после длительного отдыха от предыдущей, Форбоньян сумел слиться со своей любимой. Лелия к этому времени крайне возбудилась, и в порыве любовной страсти обхватила его своими перепончатыми руками и утащила под воду. Для нее ничего не стоило провести под водой четверть часа, но бедный король не обладал подобным талантом амфибии.

Вскоре Лелия поняла, что Форбоньян вовсе не подходит к оргазму, а наоборот, весь обмяк. В панике она всплыла с ним наверх, вытащила короля из бассейна и вылезла сама, одновременно зовя на помощь.

Прибежавшие гвардейцы обнаружили, что Лелия наклонилась над распростертым и голым телом Форбоньяна, ритмично нажимая на его грудную клетку. Двое гвардейцев схватили ее за руки, а офицер завопил: «Утопила короля, да? Водяная ведьма, ты будешь молить о смерти, прежде чем палач нанесет последний удар!»

Лелия пыталась объяснить, что королю нужно сделать искусственное дыхание; но в панике она позабыла новарский язык и говорила на наречии своего народа. Ее потащили прочь, но тут король застонал, приподнялся на локтях и промолвил: «Что вы делаете?!»

Когда ему объяснили, что случилось, он между приступами кашля приказал: «Отпустите ее! Я рисковал жизнью по собственной глупости, а она спасла меня».

Форбоньян издал очередной указ, аннулирующий брак с русалкой. Он приказал, чтобы Лелию выпустили в море, и вскоре после этого женился на дочери кортольского купца и родил наследников. Но говорят, что еще много лет лунными ночами он выходил к морю, взбирался на старый причал в Сторуме и разговаривал с кем-то в воде. А мораль, если вы желаете ее выслушать, состоит в том, что брак — само по себе рискованное дело, не говоря уж об отягощающих его проблемах похоти.

Ну что ж, я полагаю, что декорации уже поменяли, и мой старый друг Мерлоис готов объявить о начале второго акта. Благодарю вас, дамы и господа.

Джориан как рассказчик приобрел такую популярность, что Мерлоис выпускал его на сцену в дополнение к своим спектаклям все время, что труппа играла в Оттомани. Он настоял на том, чтобы Джориан отправился к костюмеру и купил себе настоящий театральный наряд, дабы не выходить на сцену в своих повседневных штанах и куртке. Костюмер, которого звали Хенвин, обыкновенно шил наряды для костюмированных балов, которыми развлекали себя знать и дворянство. Он одел Джориана в черный камзол с блестками на лацканах, сверкавшими и переливавшимися, когда Джориан двигался.

— Если бы они были чуть-чуть пошире, я мог бы на них летать. — Джориан с сомнением глядел на лацканы.

Мерлоис сказал:

— Но зато теперь у тебя вид настоящего романтического героя. Не хочешь ли ты получить постоянное место, путешествовать с моей труппой и не только рассказывать истории в антрактах, но и играть роли?

— Я польщен и благодарен, но пока что не могу согласиться. Вот освобожу жену, и если ты к тому времени не возьмешь свое предложение назад, — тогда посмотрим. Я могу быть неплохим часовщиком, фермером, плотником, счетоводом, землемером, солдатом, матросом, учителем фехтования, рассказчиком, поэтом, и, не побоюсь сказать, актером. Но какое из этих занятий я в конце концов выберу своей постоянной профессией — неизвестно.

Благодаря выступлениям у Мерлоиса и работе в фехтовальной школе Треморина Джориан сумел скопить немного денег. Прослышав о смерти архивариуса Академии, он отправился к доктору Гвидериусу и убедил его устроить на эту должность Маргалит.

— Никогда не видела, чтобы дела велись так небрежно! — сказала Маргалит Джориану после первого дня работы. — Старый архивариус, вероятно, просто бездельничал. Я попытаюсь навести порядок в этом хаосе, но это будет нелегко.

— А как отношения с профессорами? — спросил Джориан.

— Так же, как с любыми другими мужчинами. Некоторые видят во мне какое-то чудовище, поскольку я — первая женщина на этом месте. Что касается остальных… ну, я могу припомнить как минимум одну попытку соблазнения за день.

— Неудивительно. Ты — чрезвычайно привлекательная женщина.

— Спасибо, Джориан. Эти приставания — тоже в своем роде комплименты, хотя я их отвергаю.

В месяц Овна Джориан сел в дилижанс, направляющийся в Виндию, и покатил по стране, исхлестанной весенними дождями и покрытой ковром первых цветов. В Виндии он пересел в экипаж до Кортолии. После смерти его отца Эвора братья Джориана перенесли часовое дело из крошечного Ардамэ в город Кортолии. Мать Джориана осталась в Ардамэ и жила в семье дочери.

— Ремесло в деревне ничем не плохо, если ты хочешь жить безбедно и не питаешь больших амбиций, — поведал его старший брат Силлиус, когда с приветствиями было покончено. — Жизнь в городе, конечно, дороже, но выручка от уличной торговли более чем возмещает чрезмерные траты.

Двое детишек Силлиуса залезли на своего дядю, о котором они много слышали, но никогда не видели.

— Керин, — спросил Джориан у своего младшего брата, — как ты думаешь, удастся ли тебе уговорить Регентский совет Ксилара снова нанять тебя для ремонта и регулировки часов?

— Наверняка согласятся, — ответил Керин, который был не только младше Джориана, но также стройнее и миловиднее. — Ты, когда правил там, скопил во дворце столько часов, что все часовщики будут обязаны тебе по гроб жизни.

— Это было моим хобби. Когда-нибудь нам нужно построить часы вроде тех, что я видел во Дворце Познания в Иразе, приводимых в движение весом гирь, а не стекающей воды. Тамошним инженерам так и не удалось заставить их ходить, но мне идея кажется многообещающей.

Силлиус вздохнул.

— Ну вот, ты снова, Джориан! Все время суетишься со всякими новомодными идеями, хотя никогда не был способен смастерить обыкновенный часовой механизм.

— Может быть, руки у меня неуклюжие, но это не значит, что я обделен мозгами, — возразил Джориан. — Я сделаю большую модель, и если она будет работать, разрешу вам копировать ее в уменьшенном виде — с часовыми колесами не крупнее рыбьих чешуек. Керин, не мог бы ты снова отправиться в Ксилар, выхлопотать очередной контракт на починку и ремонт часов во дворце? В мое время их было там двадцать шесть штук.

— Да. Я как раз подумывал о таком предприятии.

— Тогда вот что я хочу от тебя…

Когда Джориан объяснил свои виды на чиновника Теватаса, Силлиус сказал:

— Мне хотелось бы, чтобы ты не втягивал Керина в свои безумные заговоры. Рано или поздно выяснится, что он — твой брат, и ксиларцы отрубят ему голову взамен твоей.

— Да ну, чепуха! — отмахнулся Керин. — У меня нет семьи, как у тебя, и я умею держать язык за зубами. Приближается праздник Селинде. Почему бы нам не устроить выходной, поехать в Ардамэ и устроить сюрприз нашей родне? Ты покинул нас семь лет назад — или восемь? — и еще ни разу не видел своих племянников. Кроме того, матушка никогда нам не простит…

Глава 7

Салиморская башня

В месяц Льва Джориан вернулся в Оттомань. Поскольку был выходной — праздник Нарцеса, — Гоания пригласила Джориана и Маргалит к себе на обед.

— Правда, с угощением у меня нынче неважно, — предупредила она. — Со времени исчезновения Ваноры я пытаюсь научить Босо готовить; но это все равно что учить лошадь играть на лютне.

Если не считать пережаренного мяса, обед оказался вовсе не таким плохим, как обещала волшебница.

Джориан сказал:

— Босо, это великолепно! Тебя ждет многообещающее будущее — работа повара в одной из городских таверн, куда знать приходит есть, пить, танцевать и волочиться за смазливыми девчонками.

Босо, забыв о своей обычной угрюмости, шаркнул ногой.

— Стараюсь, мастер Джориан, — улыбнулся он.

— А что с твоими планами насчет Эстрильдис? — спросила Гоания.

— Вы попали в точку, моя дорогая тетушка, — сказал Джориан. — Я провел немало часов в Ардамэ, наставляя Керина. Он поехал в Ксилар — чинить часы во дворце. Когда я получу письмо со словами «Рыбка на крючке», то отправлюсь в путь с Карадуром.

— Эй! — воскликнул Карадур. — Ты не говорил, что намереваешься взять меня с собой, сын мой. Я чересчур стар и дряхл для очередного безрассудного предприятия…

— Ничем не могу помочь, — ответил Джориан. — Среди всего прочего, мне понадобится твоя помощь, чтобы найти проклятую корону, которая выступит в роли взятки. Прошло почти три года с тех пор, как мы ее закопали, и я не уверен, что сумею найти ее в одиночку.

— Но я не способен на новое долгое путешествие под солнцем и дождем на спине норовистого четвероногого!

Джориан подумал и сказал:

— А что, если мы отправимся в путь как двое мальванских бродяг? Ты наверняка видел эти маленькие семейства, разъезжающие в фургонах, предсказывающие будущее и крадущие у крестьян цыплят. Я куплю повозку, которую мы пестро разукрасим на мальванский манер. В ней с тобой ничего не случится.

— Ну что ж, это было бы…

— Подождите! — сказала Маргалит. — Я еду с вами.

— Что?! — воскликнул Джориан. — Миледи, это будет опасное, рискованное предприятие. Как бы сильно я ни ценил вас, зачем вам…

— Потому что моя первая обязанность — вернуться к моей королеве, и я должна быть с тобой, когда ты снова встретишься с ней.

— Но я все-таки не нахожу достаточных оснований…

— Найдешь. Потрясение от встречи с тобой может привести ее в состояние, требующее моей помощи. Кроме того, если ты будешь переодет мальванцем, она может не поверить, что ты — ее муж. И я понадоблюсь тебе, чтобы убедить ее.

Они еще какое-то время спорили, но Джориан, хотя и считал доводы Маргалит надуманными, в конце концов сдался. Он был вовсе не против получить ее в спутницы. Маргалит ему ужасно нравилась, и он восхищался ее рассудительностью и умением приспособиться к обстоятельствам.

— Небольшого фургона хватит на нас троих, — сказал он. — Запрячь в него можно моего вьючного мула. Но лошадь все равно придется купить, — озабоченно добавил он. — Не знаю, хватит ли мне на все оставшихся денег.

— Не бойся, — сказала Гоания, — я всегда могу одолжить тебе, при условии, что ты перестанешь называть меня тетушкой! Я не твоя родственница.

— Ну хорошо, те… госпожа Гоания. Вы очень добры. А теперь подумаем, за кого нам выдавать себя в Ксиларе? Отец Карадур может предсказывать будущее. Я слегка умею жонглировать и знаю карточные игры. Меня им обучил мошенник Рудопс, которого я нанял вместе с прочими темными личностями, готовясь к бегству из Ксилара. А Маргалит — что ж, очевидно, она будет мальванской танцовщицей!

— Но я не знаю мальванских танцев…

— Не важно. Я видел их в Мальване, и мы с Карадуром тебя обучим.

— Не кажется ли вам, что я слишком высока ростом, чтобы сойти за мальванку?

— Да нет, в Ксиларе, где мальванцы почти не появляются, никто не заметит обмана. Сравнивать тебя будет не с кем.

— Но подождите! Это еще не все. Пару лет назад через Ксилар проезжала странствующая труппа мальванских танцоров и певцов, и мы с Эстрильдис присутствовали на представлении. Как можете догадаться, все время, пока мы находились вне дворца, нас окружала королевская стража. Однако это не помешало нам разглядеть, что все танцоры, и мужчины и женщины, были обнажены до пояса.

— Да, таков мальванский обычай, — кивнул Джориан. — Даже дамы из высшего общества появляются на приемах в таком виде, с торсами, разукрашенными узорами.

— Я не стану появляться на публике в таком неприличном виде! Тогда в Ксиларе разразился скандал; жрецы Имбала хотели закрыть представление или хотя бы заставить танцоров одеться. Когда труппа уехала, в судах все еще дискутировали по этому поводу.

— Миледи, — сурово сказал Джориан, — это вы хотели отправиться с нами в путешествие. Либо готовьтесь танцевать с обнаженной грудью, либо оставайтесь в Оттомани!

Маргалит вздохнула.

— Если жрецы Имбала снова поднимут шум, нам не сносить головы! Но как нам стать такими же смуглыми, как Карадур?

— Здесь в городе есть один парень. Хенвин-костюмер, который продает парики, краску и все прочее, чтобы изменять облик человека. Меня познакомил с ним Мерлоис, — ответил Джориан.

— Нужно ли будет красить кожу заново после каждого умывания?

— Нет. Меня уверяли, что эта краска держится две недели.

— А ты, сын мой, — сказал Карадур, — должен научиться накручивать тюрбан. Погоди-ка! — мальванец, шаркая, удалился и вернулся с длинной полосой белой ткани. — Стой на месте!

Карадур принялся проворно наматывать ткань ему на голову, и вскоре коротко остриженные черные волосы Джориана исчезли под тюрбаном. Гоания поднесла зеркало.

— Я выгляжу точь-в-точь как мальванский вельможа, — сказал Джориан. — Осталось только обзавестись темной кожей.

— А теперь, — сказал Карадур, — посмотрим, как у тебя это получится!

Следующий час Джориан потратил, учась наматывать тюрбан. Первые несколько раз, едва он шевелился, головной убор разваливался, падая петлями и складками ему на плечи. Зрители от смеха не могли усидеть на стульях. Наконец Джориан намотал тюрбан, который оставался на месте, даже когда он тряс головой.

— Кроме того, тебе нужно побрить лицо, — сказал Карадур.

— Что, опять? Но мне нравится борода!

— В Мальване, как ты должен знать, бороды носят только философы, святые люди и люди низшей касты. Более того, ты припомнишь, что во время бегства из Ксилара ты носил большие черные усы, а подбородок брил; поэтому ксиларцы узнают тебя с таким украшением.

— Но такая густая борода, как моя…

— Да, но судья Граллон недавно лицезрел тебя в нынешнем виде, и было бы неразумно появляться в Ксиларе в таком облике.

Джориан вздохнул.

— Как раз в тот момент, когда мне казалось, что я достиг эталона мужской красоты, ты приходишь и все портишь. Маргалит, тебе не кажется, что пора отправляться домой? — И он встал.

Гоания сказала:

— Лучше не появляйся в «Серебряном драконе» с этой штуковиной на голове. Тебе же не нужно, чтобы люди знали, что Джориан и великий мальванский колдун доктор Хумбугула — одно и то же лицо.

Джориан церемонно поклонился на прощанье, упражняясь в жестах, принятых в Мальване. Затем они вышли на улицу. Ночь выдалась темной и туманной, а около скромного дома Гоании фонарей не было. Тьму чуть-чуть рассеивала лампа в руке волшебницы, стоявшей в открытой двери. Когда она закрыла дверь, мрак снова навалился на них.

— Держи меня за руку, Маргалит, — приказал Джориан. — На этих булыжниках запросто подвернуть лодыжку. Черт, тут темнее, чем в ямах девятой мальванской преисподней!

Они осторожно пробирались вперед. Джориан вглядывался во мрак, думая, что почувствует себя очень глупо, если они заблудятся на пути протяженностью в восемь или десять кварталов.

Затем Джориан услышал за спиной быстрые и тихие шаги. Он бросился бежать, но тут ему на голову обрушился ужасный удар. Земля подпрыгнула к глазам, и он смутно услышал вопль Маргалит.

Собрав свой потрясенный разум, Джориан перекатился на спину, чтобы увидеть нападавшего. На фоне темного неба он различил еще более темный силуэт с топором в руках. Ему показалось, что он увидел, как топор поднялся над головой врага.

Джориан понимал, что должен немедленно броситься в сторону и избежать удара. Но он был настолько оглушен, что мог только тупо смотреть, как топор начинает стремительное падение.

Топор не успел обрушиться на него; вторая фигура — Маргалит, судя по силуэту — оттолкнула первую в сторону. Джориан услышал глухой рев: «Сука!» — и увидел, что неизвестный бросился на женщину. Маргалит отскочила, чтобы избежать удара топора, но поскользнулась на мокрых булыжниках и упала. Нападавший снова повернулся к Джориану, занеся топор для нового удара.

Затем из тьмы выступило новое действующее лицо. Падающий топор отклонился в сторону. Джориан с трудом поднялся на ноги, увидев, что две коренастые фигуры сцепились, ворча и ругаясь. Один из борцов схватил другого за руку и вывернул ее. Топор с лязгом упал на мостовую.

— Я держу его, мастер Джориан! — прохрипел задыхающийся голос Босо. — Убей ублюдка!

Джориан нащупал топор и поднял его. На мгновение он застыл над сцепившимися людьми, вглядываясь в темноту, чтобы не ошибиться. Оба противника были коренастыми, плотными людьми в грубой, бесформенной одежде, а лиц во мраке и тумане он различить не мог.

— Чего ты ждешь? — прохрипел Босо.

Его голос, наконец, позволил Джориану определить, кто из них кто. Он с размаху опустил топор тыльной стороной на голову своего обидчика; на третьем ударе тот обмяк.

— Почему ты его не убил? — спросил Босо.

— Сперва я хочу узнать, кто он и зачем это затеял, — ответил Джориан. Он обернулся, готовый прийти на помощь Маргалит, но та уже сама поднялась на ноги.

— Ты не ранена? — спросил Джориан.

— Нет, только ушиблась. Кто этот разбойник?

— Именно это я хочу выяснить. Босо, бери его за одну ногу, а я возьму за другую. Как это ты так вовремя пришел на помощь?

— Я услышал, как закричала леди и выскочил на улицу. — Объяснил Босо.

В половине квартала от них в тумане засветился золотистый прямоугольник — дверь Гоании открылась снова, и волшебница стояла в проеме с фонарем в руке. Джориан и Босо втащили тело в дом и положили его на пол. Гоания нагнулась над ним с лампой. Лицо нападавшего ниже глаз закрывала полоска ткани. Джориан отставил топор — обыкновенный плотницкий инструмент — и сорвал маску.

— Пристав Мальго! — воскликнул он. — Я задолжал ему несколько тумаков, но с чего бы ему понадобилось убивать меня?

Гоания вылила ковш холодной воды на лицо Мальго, и тот, кашляя и отплевываясь, пришел в сознание.

— Нужно связать его, — сказал Джориан. — Он — сильный негодяй.

— Я этим займусь, — ответила Гоания, вышла и вернулась с двумя веревками. Она что-то пробормотала, и одна из веревок, как ручная змея, обвилась вокруг запястий Мальго, а другая — вокруг его лодыжек.

— Я призвала себе на службу пару низших духов, — объяснила волшебница.

Джориан сорвал с себя тюрбан. Ткань была разрезана в нескольких местах, там, где ее разрубило лезвие топора, и испачкана кровью, вытекавшей из раны на лбу.

— Мой лучший тюрбан! — запричитал Карадур.

— Я куплю тебе новый, — пообещал Джориан. — Возможно, они найдутся у Хенвина-костюмера. Я — твой должник, поскольку эти слои ткани спасли мою ничтожную жизнь. — Он обернулся к Мальго, сидевшему на полу спиной к лавке, сверкая глазами. — А теперь говори!

— Ни за что! — зарычал Мальго.

— Почему ты пытался убить меня?

— Это мое дело.

— Да, правда? — Джориан неприятно улыбнулся. — Госпожа Гоания, могу ли я попросить вас помочь мне разговорить этого паршивца? Я уверен, что в ваших магических арсеналах найдутся действенные средства.

— Сейчас подумаю, — сказала она. — В Седьмой Реальности есть один небольшой демон, который безумно влюблен в меня и сделает все, что я попрошу. Естественно, я не могу пойти навстречу его желаниям, не собираясь превращаться в головешку. Но если напустить его на мастера Мальго, он сделает с ним разные интересные вещи, начав с самых интимных частей его тела.

— Ой, я все скажу! — прохрипел Мальго со страхом в глазах. — Я хотел убить тебя, потому что потерял из-за тебя работу.

— Что? — удивился Джориан. — Я не имею к этому никакого отношения! Я даже не знал, что тебя уволили.

— Да, меня уволили, и я знаю, что всему виной — твоя жалоба Великому Герцогу.

— Ты спятил! Я никогда не встречался с Великим Герцогом и не жаловался его чиновникам, хотя, видят боги, у меня были к этому причины. Кто тебе наврал?

— Не скажу.

— Гоания, как там ваш огненный дух?

— Ну хорошо, скажу, скажу! Только не позволяй этой ведьме заколдовать меня. Мне рассказал про тебя доктор Абакарус из Академии. Я заплатил ему изрядную сумму, чтобы он выведал причину моего увольнения, и он назвал твое имя.

— Зря потратил деньги, — фыркнул Джориан. — Абакарус всего лишь хотел отомстить мне за то, что я выиграл у него тяжбу.

— Я могу тебе объяснить, почему уволили Мальго, — сказала Гоания. — Я знакома с Великой Герцогиней Ниниус — мы с ней работаем в комитете помощи бедным, — а она страшная сплетница. Она рассказала мне, что судья застал Мальго, когда он насиловал заключенного юношу в камере. По каким-то причинам Мальго не стали отдавать под суд, но с работы его выгнали.

— Вот оно как… — промолвил Джориан. — Ну и что нам делать с этим подонком?

— Я бы его убил, — предложил Босо.

— Прекрасная идея, но потом нам пришлось бы избавляться от трупа. Кроме того, у мерзавца могут найтись друзья, которые станут его искать. Вероятно, он — оттоманский гражданин, но я-то — нет.

— Я бы все равно прикончил его, — настаивал Босо. — Если бы кто-то попытался убить меня…

— Я согласен с твоими чувствами, друг Босо, но мы должны поступать практично. Другие предложения есть?

— Мы можем передать его в руки закона, — сказал Карадур.

— Нет, — возразила Гоания. — Джориан прав. У Мальго есть высокопоставленные покровители, как бы невероятно это ни звучало. Есть целая компания таких, как он, во главе с лордом… не буду называть имен. Этот лорд обладает влиянием, и, без сомнения, после его вмешательства Мальго отпустят. Если же его арестуют, юридическая мельница будет крутиться до скончания веков, а мастер Мальго тем временем окажется на свободе и предпримет новое покушение.

Маргалит сказала:

— Мы много слышали о коррупции в Виндии; но судя по тому, что я услышала, здесь она столь же распространена.

— Верно, — кивнула Гоания. — Разница только в том, что в Великом Герцогстве коррупцию более успешно скрывают.

Джориан спросил:

— Каков источник власти этого безымянного лорда? Неужели сам Гуитлак Жирный состоит в братстве Мальго…

— Тс-с! — прошипела Гоания, нервно оглядываясь. — Никогда не говори таких слов в пределах Великого Герцогства, если не хочешь нас всех погубить! Но отвечу на твой вопрос: нет, Великий Герцог в этом отношении безгрешен. Это чисто политический момент; тот лорд — один из самых сильных сторонников Великого Герцога. Ниниус ненавидит этого человека, но ей не удается настроить Гуитлака против него.

— Тогда забудем про арест Мальго, — сказал Джориан. — Было бы более разумно привлечь к закону Абакаруса; Мальго — всего лишь его орудие.

— Да, но здесь возникают те же самые осложнения. Абакарус будет все отрицать, а кому скорее поверят — ему или Мальго?

Маргалит спросила:

— Можно ли накормить Мальго приворотным зельем или чем-нибудь подобным, чтобы он сделал все, что бы ни приказал Джориан?

— Боюсь, — ответила Гоания, — из Мальго не получится хорошего слуги, какими бы снадобьями мы его ни напичкали. Его можно заставить подчиняться Джориану, но он все равно будет красть вещи или устраивать содомитские оргии в его комнате в отсутствие хозяина. Если мы заставим Мальго любить своего господина, его способ выражения любви может не понравиться Джориану.

— Нужно заставить его помучиться, — твердил Босо. — Он это заслужил. Я не смогу называть себя мужчиной, если отпущу его просто так.

— Верно, — согласился Джориан. — Но меня больше интересует не месть, а то, как убрать нашего приятеля с дороги. На свободу мы отпустить его не можем, обращению в магическое рабство он, по словам Гоании, не поддастся. Гоания, можете ли вы наложить на него заклинание, чтобы он выполнил только одну мою команду? Безоговорочно.

— Да, безусловно.

— Хочешь, чтобы он покончил с собой? — спросил Босо с ухмылкой.

— Нет, хотя твоя идея тоже неплоха.

— Из этого все равно ничего не выйдет, — возразила Гоания. — Заклинание не сможет заставить его преодолеть природные инстинкты.

— А что, — спросил Джориан, — если мы прикажем ему убить Абакаруса? Это будет честной расплатой.

Гоания ответила:

— Не торопись. Абакарус — умный мошенник. Насколько я его знаю, он примет меры предосторожности. Сейчас проверю своим ясновидением.

Она опустилась на стул и застыла, закрыв глаза и тяжело дыша. Наконец она сказала:

— Дело обстоит именно так, как я думала. Он установил барьер, который аннулирует твой приказ, когда Мальго пройдет сквозь него. После чего Абакарус снова натравит Мальго на тебя, и вы так и будете перебрасываться им туда-сюда, как мячом.

— И в конце концов это надоест, — сказал Джориан. Он на секунду задумался. — Я придумал кое-что получше. Гоания, сколько времени будет действовать мой приказ?

— От одного до трех месяцев, в зависимости от разных факторов.

— Тогда прошу вас, заколдуйте Мальго.

— Хорошо. Оставьте меня наедине с ним. Я позову вас, когда закончу.

Они отправились на кухню. В гостиной голос Гоании нараспев произносил слова заклинаний, а затем ему в ответ послышался резкий, хриплый голос, не принадлежавший ни Гоании, ни Мальго.

Джориан же решил убить время, рассказав историю.

— Я уверен, — сказал он, — что вы слышали некоторые из моих рассказов о короле Форимаре Эстете. Он едва не погубил Кортолию, забросив государственные дела ради занятий искусствами, такими, как музыка, живопись и поэзия, в которых достиг значительных успехов.

Затем в Кортолии вторглись армии Оссарии под начальством Дюбри Безупречного, фанатичного жреца, желавшего подчинить другие народы пуританскому аскетизму, который он насаждал в своей собственной стране. Осада столицы Кортолии была прервана возвращением морской эскадры под командованием Фузонио, брата Форимара.

Форимар отправил Фузонио на Дальний Восток, в Салимор, якобы для того, чтобы установить торговые отношения, а на самом деле, чтобы избавиться от своего брата, который критиковал экстравагантные выходки Форимара и пренебрежение государственными делами. Но в обмен на спасение Кортолии Фузонио заставил брата отречься от престола в свою пользу.

Вскоре Фузонио раскрыл заговор, устроенный братом с целью возвращения короны. Чтобы предотвратить дальнейшие попытки такого рода, Фузонио отправил экс-короля послом в далекий Салимор. В принципе, Фузонио посадил бы своего брата на военный корабль. Но он прослышал, что варвары Швена собирают в заливе Норли армаду, чтобы грабить новарское побережье. Поэтому он считал, что флот нужно оставить в Кортолии.

Персону Форимара он доверил одному каперу, капитану Джолиду, приказав ему доставить своего брата в Салимор. Джолид получил от Фузонио каперское свидетельство; но поскольку в то время Кортолии ни с кем не воевал, ему приходилось выполнять роль мирного купца.

Фузонио отправил с Форимаром десять телохранителей, которые должны были не только защищать его, но и следить, чтобы он не ускользнул в каком-нибудь порту. Телохранители эти были юными холостяками, вызвавшимися в плавание добровольцами после того, как наслушались рассказов о красоте и доступности салиморских девушек, расхаживавших в таких же одеждах, как мальванские танцовщицы, которых видела Маргалит.

Фузонио вручил начальнику отряда, лейтенанту Локринусу, письмо князю Салимора, в котором просил этого правителя не выпускать Форимара из страны до конца его жизни.

Итак, капитан Джолид отправился в путь, а вместе с ним лейтенант Локринус и бывший король Форимар. Не найдя в Кортолии подходящего груза, Джолид сперва направился в Виндию.

В Виндии лейтенант Локринус следил, чтобы бывшему монарху не удалось улизнуть на берег и сбежать. Но он не мог приказывать капитану Джолиду, который сходил с корабля по своим делам. Не найдя за целый день никакого груза, Джолид отправился в таверну, где встретил капитана из Салимора по имени Димбакан.

Посещая в течение дня купцов, капитан Джолид услышал о некой сделке, весьма прибыльной для того шкипера, который сумеет ею воспользоваться. Требовалось сперва доставить некий груз в Джанарет, а из Джанарета взять товар для Тарксии. При мысли об обещанной прибыли у Джолида слюнки потекли, но он не мог плыть сперва в Джанарет, потом в Тарксию, а после возвращаться в Виндию, чтобы доставить Форимара в Салимор.

Поэтому Джолид и Димбакан, отдав должное виндийским ликерам, заключили сделку. Джолид переправит Форимара и его конвой на корабль к Димбакану, который через несколько дней собирался плыть домой. Кортолец пообещал заплатить Димбакану часть тех денег, которые дал ему Фузонио за провоз его брата в Салимор. Сперва он предложил одну десятую; но Димбакан, для которого торговаться было делом привычным, рассмеялся ему в лицо. После долгого торга Джолид согласился отсчитать Димбакану две трети своего гонорара.

На следующий день Джолид сказал Форимару и его людям, что они отправляются в Салимор не на капере, а на «Итункаре», корабле Димбакана. Лейтенант Локринус негодующе возражал. Но Джолид сказал, что тот может выбирать: сойти на берег, отплыть на «Итункаре» или же остаться на корабле Джолида, отправляющемся в Джанарет и Тарксию.

Занимаясь каперством, Джолид плавал с большой для корабля такого размера командой, и моряки его казались сборищем отъявленных негодяев, которым ничего не стоит заняться пиратством, если не удастся найти законный заработок. Не имея сил, достаточных, чтобы переубедить капитана Джолида, Локринус неохотно согласился на новый план. Он и его люди, окружив Форимара, сошли на берег и перебрались на «Итункар». Через два дня капитан Димбакан отчалил на родину.

Форимар оказался на длинном, узком судне, с утлегарями, позволяющими плыть при любой погоде, и двумя рейковыми парусами странной формы. Путешествие заняло почти год, и Форимар был рад сойти на берег в столице Салиморского архипелага, Кватне. Он уже достаточно обучился местному языку, чтобы общаться с салиморцами, и одевался так же, как они, — в кусок ткани, обернутый наподобие юбки вокруг бедер.

Со времени отплытия Фузонио из Салимора князь, который правил в то время, уже умер, и престол наследовал его сын Минанг. Новый государь милостиво встретил Форимара и выказал живой интерес к новарским обычаям и изобретениям.

Форимар серьезно пытался со всей тщательностью справлять обязанности посла. Но вскоре он погрустнел и заскучал, потому что делать ему было почти нечего. Кортолия и Салимор находились слишком далеко друг от друга, чтобы заключить военный союз, а торговые корабли, привозящие металлические изделия и стекло в обмен на чай и специи, прибывали из Новарии не чаще, чем раз в несколько месяцев.

Тогда Форимар обратился к своей старой любви — к искусству. Он изучал салиморскую живопись, скульптуру и музыку. Особенно ему понравились салиморские танцы. Ему приглянулась танцовщица из королевской труппы, и вскоре он обнаружил, что и она смотрит на него с симпатией. Форимар убедил хозяина труппы представить ему эту девушку, Вакти. Когда он нерешительно попытался назначить ей свидание наедине, она ответила: «Ах, это все не важно, милорд. Я приду к вам сегодня вечером». — И точно, когда Форимар после ужина удалился в свою спальню, он обнаружил там обнаженную Вакти, призывно улыбающуюся ему.

Хотя Форимару было почти сорок лет, он никогда в жизни не спал с женщиной. Заметив его нерешительность, Вакти поинтересовалась, в чем дело. Он признался, что в любви — полный профан, после чего девушку сотрясли конвульсии смеха, как будто ничего более смешного в жизни она никогда не слышала. Однако она сказала: «Это не важно, дорогой посол Поримар, — именно так салиморцы звали Форимара, потому что в их языке нет звука «Ф». — Идите ко мне, и я вам все покажу».

Смех Вакти еще больше усилил смущение Форимара, но Вакти это не остановило. Потом Форимар сказал: «Великий Зеватас, и я до сих пор был этого лишен! Но скажи мне, дорогая Вакти, что случится, если произошло зачатие?»

«Не бойся ничего, — ответила она. — У нас есть травка, чтобы предотвратить это. Теперь немножко отдохни, и мы начнем все заново».

Таким образом Вакти и Форимар стали официальными любовниками — состояние, вызывавшее благодушную улыбку у всех салиморцев, начиная с князя. Форимар был опьянен счастьем. Но поскольку он не мог все время заниматься любовью с Вакти, а его официальные обязанности были ничтожными, он все больше и больше интересовался салиморским искусством.

В Кортолии он увлекался архитектурой, строя дорогие храмы и прочие здания и тем самым приведя страну на грань банкротства. Минангу он предложил построить маяк вроде того, что стоит в Иразе, но только более высокий и великолепный. Форимар никогда не был в Иразе, но он видел Башню Кумашара на картинках. Князь, очарованный экзотическими идеями Форимара, попросил его начертить план.

Форимар выполнил его желание, и Минанг приказал своим министрам собирать рабочую силу и материалы. Он даже объявил специальный налог, чтобы оплатить это предприятие. Налог вызвал много недовольства у простого народа, на который лег тяжелой ношей. Но Форимар, с восторгом наблюдая, как башня растет день за днем, а по ночам упражняясь с Вакти в салиморских танцах, как в вертикальном, так и в горизонтальном положениях, ничего не знал об этом.

Проходили месяцы, и башня на площади около набережной поднималась все выше к небесам. Князю так не терпелось увидеть результат трудов, что он приказал подгонять рабочих бичами.

Прошло чуть больше года со времени закладки первого камня, и башня была готова, если не считать внутренней отделки. В честь окончания строительства Минанг объявил праздник.

Перед башней был возведен помост, откуда князь собирался произнести речь. Площадь украсили цветами и яркими тканями. Форимар участвовал в процессии, сопровождающей Минанга, которого несли в позолоченном паланкине. Впереди шагал оркестр, дудя в трубы, бренча по струнам и ударяя в бубны. За ним следовала королевская стража, а потом слуги несли паланкин.

Процессия приближалась к площади, где уже собрались тысячи салиморцев, когда земля слегка вздрогнула. Форимар, поглощенный своими искусствами и любовными утехами с Вакти, так и не узнал, что Салимор — страна частых землетрясений. Поэтому большинство жилых домов там — низкие, хрупкие постройки из бамбука и пальмовых листьев, которые при подземных толчках качаются, но, как правило, не разрушаются. Только немногие знатные люди, в том числе князь, жили в каменных домах.

Земля вздрогнула снова, и башня затрещала и покачнулась. Тысячи людей, собравшихся на площади, сразу же бросились бежать во все стороны. Первые беглецы, ринувшиеся на улицу, по которой двигалось шествие, смяли оркестр и увлекли музыкантов за собой.

Затем произошел главный толчок. Башня еще громче затрещала, пошатнулась еще сильнее и развалилась на тысячи отдельных камней, сыплющихся с высоты, как градины, ударявшиеся о землю с грохотом, который был слышен на много лиг вокруг, и причинивших городу Кватна почти такие же разрушения, как само землетрясение. Вскоре от башни ничего не осталось, кроме груды битого камня, полускрытого за огромной тучей пыли.

Благодаря первым несильным толчкам на площади почти не осталось зрителей. Тем не менее, несколько десятков человек погибли — одних убили падающие камни, других задавили в толпе. Гораздо больше людей было ранено. Оказались разрушенными несколько других домов, в том числе и часть дворца, и под их обломками также погибло немало людей.

Толпа, бросившаяся по улице навстречу шествию, сшибла носильщиков паланкина Минанга, и князь оказался выброшен на улицу. Он пытался восстановить порядок, но никто его не слышал. По толпе прошел слух, что князь Минанг рассердил богов и тем самым вызвал землетрясение. Некоторые обвиняли в катастрофе князя, а другие — его дьявольского чужеземного приятеля, имея в виду Форимара. Минанга узнали, когда он пытался вернуться во дворец. Толпа, подстрекаемая святым аскетом, набросилась на него и разорвала на клочки.

Форимара могла бы постигнуть сходная участь, но среди бурлящей толпы салиморцев, вопящих и кипящих от возбуждения, его за запястье ухватила смуглая рука. «Идем живо!» — позвал знакомый голос, и Вакти втащила его в дверной проем. Форимар оказался в доме друзей Вакти, которые позволили отвести его в дальнюю комнату и спрятать там.

Однако оставалось неясным, кто должен наследовать трон после Минанга. Старший сын погибшего князя был шестилетним мальчиком, рожденным наложницей; старшему сыну от законной жены было четыре года. (Салиморцы не позволяют править женщинам.) У каждого ребенка были свои сторонники, и какое-то время казалось, что вопрос о наследовании будет разрешен гражданской войной.

Затем Вакти сообщила Форимару, что появился новый народный вождь. Это был не кто иной, как капитан Димбакан, который привез Форимара из Виндии. Димбакан обещал толпе устроить форму правления, которую он видел в Виндии, а именно республику, чтобы главные чиновники государства всенародно избирались на определенный срок, а знать должна быть лишена наследственных должностей. Эта идея была для салиморцев новой, но они восприняли ее с энтузиазмом. Димбакан обещал, оказавшись у власти, провести голосование, которое решит, нужно ли отменить монархию и кому передать власть над страной.

Через несколько дней Димбакан в королевском дворце провозгласил себя регентом. Сыновья Минанга исчезли; убили их или похитили, Форимар так никогда и не узнал. Время шло, и люди спрашивали Димбакана, когда же он проведет обещанные выборы; но он все время находил правдоподобные причины для отсрочки. В конце концов он объявил, что подчиняется, хотя и неохотно, единодушной воле народа и провозглашает себя новым князем. Что касается того, насколько единодушной была эта воля, мы можем судить только по словам Димбакана, дошедшим до Форимара.

Посетив в очередной раз скрывающегося Форимара, Вакти сказала: «Любимый мой, поскольку королевская танцевальная труппа распущена, а ты больше не даришь мне щедрых подарков, я решила выйти замуж».

Форимар сказал: «Ты хочешь выйти замуж за меня? Ох, какая радость! Давай сделаем это побыстрее!»

«Что?! — воскликнула Вакти. — Мне — выйти замуж за тебя, беглого чужеземца? Боги милосердные, что за идея?! Нет, я выбрала хорошего мужа, поденного медника. А что касается тебя, то лучше бы отплыть на первом же корабле в родную страну, пока тебя не узнал какой-нибудь фанатик».

«Но ты же сказала, что любишь меня!» — скулил Форимар.

«Верно, люблю. Но это не важно. Какое отношение любовь имеет к браку?»

«У нас в Новарии считается, что одно немыслимо без другого».

«Что за варварская страна! — изумилась она. — У нас брак — средство создания семейных союзов, объединения накоплений и строительства прочной, твердо стоящей на ногах, семейной ячейки. Такие соображения обеспечивают гораздо более прочный фундамент для счастливого совместного проживания, чем одна лишь любовь».

«Ты говоришь о браке так, как будто это гнусная торговая сделка!» — воскликнул Форимар.

«А почему бы нет? — ответила Вакти. — Самое важное в жизни — регулярно питаться, и это гораздо важнее любви. Без любви ты прожить можешь, а попробуй проживи без пищи! Хорошо подобранная пара может питаться основательнее, чем каждый поодиночке. А теперь собирай свои пожитки — завтра в Виндию отходит корабль. Я придумаю тебе маскировку, чтобы ты мог безопасно пройти по улицам».

Так и было сделано. Через несколько лет после этих событий король Фузонио посетил Виндию. Как обычно, он отправился на поиски таверны, где мог бы инкогнито развлечься среди простонародья. В одной из таверн он оказался рядом с компанией рыбаков, которых легко можно было опознать по их запаху. Один из них — стройный человек средних лет с седеющей бородой — показался ему знакомым. Наконец безотчетные воспоминания стали так раздражать Фузонио, что он подошел к столу веселой компании и притронулся к плечу рыбака, спросив: «Прошу прощения, друг мой, но где я мог вас видеть?»

Человек поднял на него глаза и ответил: «Я — Поримар из Кортолии, рыбак в команде капитана… Ох!» — И у него широко раскрылись глаза. «Я уверен, что вы меня знаете, и я тоже вас знаю. Идемте туда, где можно потолковать спокойно».

Они нашли уединенный уголок, и Форимар (или Поримар, как он теперь звал себя) поведал о своих приключениях. Фузонио же сообщил Форимару о последних событиях в Кортолии. Братья держались дружелюбно, но осторожно. Король сказал: «Как тебе нравится твоя нынешняя профессия?»

Форимар пожал плечами: «Я обнаружил, что для того, чтобы выследить косяк рыбы и забросить сеть, требуется не меньше искусства, чем для того, чтобы нарисовать портрет или сочинить стихотворение».

«Могу ли я что-нибудь сделать для тебя? Только не проси разрешения вернуться в Кортолию».

«Да. Дай мне денег на покупку собственной рыбацкой шаланды и найма команды».

«Ты их получишь», — сказал Фузонио и сдержал слово. Иногда, когда государственные дела раздражали его гораздо больше обычного, король Фузонио думал, кому же из них в конце концов повезло больше — ему или брату. Но затем он вспоминал о тяготах и опасностях рыбацкой жизни, отметал подобные мысли как сентиментальный вздор, и был преисполнен решимости извлечь все возможное удовлетворение из той роли, к которой призвали его боги.

Когда Гоания позвала их, они вернулись и увидели, что Мальго стоит перед ней с тупым лицом. Магические веревки, связывавшие его, волшебница держала в своей руке.

— Приказывай, Джориан, — сказала Гоания. — Только не слишком тяни.

— Мальго! — окликнул Джориан. — Ты выполнишь мой приказ?

— Да, сэр, — прорычал Мальго.

— Тогда ты немедленно должен покинуть Оттомань, отправиться в Виндию и наняться матросом на первый же корабль, идущий в Курамонскую империю, на острова Гуолинг или в Салимор. Ты меня понял?

— Да, сэр. Могу ли я вернуться к себе домой, чтобы взять все необходимое для путешествия?

— Да, но без ненужных задержек. А теперь иди!

Мальго, как ходячий труп, заковылял к двери и вышел на улицу.

Джориан сказал:

— К тому времени как приказ утратит силу, он уже будет в пути на Дальний Восток. На борту корабля посреди океана он не сможет передумать и вернуться. Если он останется в живых, то вернется не раньше, чем через год, а я надеюсь, что к этому времени меня здесь уже не будет.

— Давай перевяжу тебе рану, — предложила Гоания.

— Спасибо, это только царапина. Благодаря крепкому черепу и лучшему тюрбану доктора Карадура я отделался легкой головной болью. Босо, спасибо, что спас мне жизнь.

Босо ковырял носком башмака пол.

— Не за что. Ты тоже спас мне жизнь, когда мы свалились в озеро Волькина. Кроме того, ты говорил, что тебе нравится моя стряпня.

На пути в «Серебряный дракон» Джориан сказал Маргалит:

— Странно. Я трижды сражался с Босо — причем не на шутку. Дважды мы дрались на кулаках, а один раз на мечах. Наша вражда началась, когда он узнал, что я — сын человека, который построил муниципальные водяные часы в Оттомани и тем самым лишил его работы городского звонаря.

Любой из нас мог убить другого, потому что каждый силен, как буйвол. Я считал, что он меня ненавидит. Тем не менее, я вытащил его из озера, когда рухнула Башня гоблинов; а теперь он спас меня от топора.

Прихрамывая после падения, Маргалит ответила:

— Я как-то читала в «Афоризмах» Ачемо, что нужно обращаться с друзьями так, как если бы они однажды превратились во врагов, а с врагами — так, как если бы они однажды превратились в друзей.

Джориан усмехнулся в темноте.

— Хороший совет. Но тебя, Маргалит, я не могу вообразить в числе своих врагов.

Глава 8

Морусская трясина

В месяц Дракона Джориан получил письмо без подписи, написанное почерком Корина и гласившее: «РЫБКА ЗАГЛОТИЛА НАЖИВКУ». Джориан, Карадур и Маргалит отправились в путь, как только смогли собраться. Карадур и девушка — последняя в мужском наряде, который она носила на горе Аравия, — ехали в фургоне с брезентовым верхом и двумя большими колесами, в который запрягли мула Филомана. Джориан потратил много дней, обучая упрямое животное слушаться поводьев, но был не слишком доволен результатом.

Сам Джориан ехал на новом коне по кличке Кадвиль, гораздо более здоровом, чем Фимбри. Во время бурь Джориан забирался в фургон и вел коня позади повозки.

Неподалеку от ксиларской границы Джориан повернул на боковую дорогу, которая вела на юго-запад через лес, одетый в густую зеленую листву позднего лета, в сторону Морусской Трясины. Когда дорога превратилась в простую колею, он остановился, стреножил животных и оставил Маргалит охранять их и повозку. Кроме того, он отдал ей арбалет, объяснив, как им пользоваться. Он был доволен, обнаружив, что ей, в отличие от большинства женщин, хватило сил натянуть тетиву.

Дальше Джориан и Карадур пошли пешком. Они ориентировались по копии карты из архивов Великого Герцога и воспоминаниям Джориана об этих местах со времен его бегства из Ксилара почти три года назад. Вокруг них жужжали мухи; Джориан пришлепнул одну, укусившую его в шею. Лес гудел от металлического пения цикад.

Во время предыдущего посещения Джорианом этих мест Ритос-кузнец наложил запутывающее заклинание на лес вокруг своего дома. Он делал это ради леших, местных аборигенов, чтобы охотники и лесорубы не тревожили их покой. Взамен лешие снабжали Ритоса и Ванору, которая тогда была его рабыней, едой. Но когда Ритос попытался убить Джориана, чтобы наложить заклятье на волшебный меч, который он ковал, Джориан сам убил его, и чары были разрушены.

Они уже час шли по тропе — возраст Карадура ограничивал их скорость, — когда Джориан отдернул голову: что-то просвистело мимо него и окончило полет с резким щелчком. Джориан увидел дротик, торчащий из дерева рядом с тропой, и вытащил его. Кончик был вымазан в каком-то клейком веществе.

— Должно быть, это проделки леших, — сказал мальванец. — Дротик, конечно, отравлен.

— Я думал, что они обитают гораздо дальше на восток, в окрестностях дома Ритоса!

— Нет, они населяют весь лесной пояс к северу от Лограмских гор.

— Но зачем им стрелять в меня?

— Ты убил их союзника — кузнеца. Нам бы лучше вернуться к фургону…

Снова свист, и очередной дротик застрял в дереве, на этот раз позади них.

— Ложись! — крикнул Джориан, бросаясь ничком на тропу. — Они нас предупреждают, или просто плохие стрелки?

— Не знаю, — ответил Карадур, опускаясь не так поспешно.

Джориан уже пополз назад по тропе. Еще один дротик вонзился в его кожаную куртку, и он вырвал снаряд.

— Они взаправду пытаются убить нас! — сказал он. — Вон один из этих паршивцев! — Между деревьями пробежало маленькое волосатое голое существо с остроконечными ушами и хвостом. — А у меня нет верного арбалета! Ты не знаешь какого-нибудь заклинания, которое спасет нас?

— Если они перестанут обстреливать нас из духовых трубок, я смогу наложить новое запутывающее заклинание. Это очень простая магическая операция.

— Эй, лешие! — заревел Джориан, приподнимаясь на локтях. — Мы — друзья! Выходите и поговорим! — И он пригнулся, когда мимо прожужжал очередной дротик.

— Ползи быстрее! — прорычал он, пробираясь по тропе мимо Карадура.

— Я не могу поспеть за тобой! — промолвил Карадур.

— Если я подберусь поближе и схвачу одного из них… Смотри! — прошептал Джориан. — Я притворюсь, что меня убили. Делай точно так же.

В лицо Джориану летел дротик, но ветка в последнее мгновение отклонила его в сторону. «Ой!» — завопил Джориан, корчась, как будто в смертных муках. Карадур позади него повторял его звуки и движения. Затем оба замерли неподвижно.

После долгого ожидания шорох листьев известил о приближении лесных жителей. На тропинке появились трое леших с духовыми трубками, сделанными из тростника. Когда они оказались рядом, Джориан вскочил на ноги и схватил ближайшего из них. Поскольку маленькое существо доходило Джориану до пояса, оно почти не оказало сопротивления.

Двое остальных метнулись назад, взвизгивая на своем языке. Когда они подняли свои трубки, Джориан приложил лезвие ножа к шее узника.

— Не стреляйте, если не хотите гибели товарища! — крикнул он.

Поняли ли нападавшие его слова или нет, но они заколебались. Карадур, подойдя к Джориану, заговорил на щебечущем языке леших, и те ему ответили. Затем они опустили свои трубки.

— Что они сказали? — спросил Джориан.

— Они говорят, что стреляют в «большой народ», который проходит здесь. С тех пор как их друг кузнец был убит, наше племя все чаще и чаще вторгается в лес.

— Скажи им, что наложишь новое запутывающее заклинание, если они оставят нас в покое.

— Я как раз собирался это сделать. — И Карадур продолжил переговоры с лешими.

Затем мальванец собрал охапку хвороста и разжег на тропе костер. Из одного из множества отделений своего кошелька он достал щепотку порошка и высыпал его в огонь, бормоча заклинания. Едкий дымок заставил Джориана, державшего своего пленника, чихнуть.

— Они говорят, — сказал Карадур, — что ты можешь отпустить их товарища без страха.

— Не знаю, насколько можно доверять этим существам…

— Я вполне уверен…

— Ну да, раньше я нередко принимал твои заверения на веру, и это кончалось очень печально. Какая у них самая главная святыня?

— Насколько мне известно, душа Тио.

— Отлично, пусть тогда поклянутся душой Тио, что не причинят нам вреда. Мне, рано или поздно, придется освободить этого типа, потому что я не могу одновременно выкапывать корону и держать его в заложниках.

Лешие снова защебетали, и наконец Джориан отпустил пленника. Крохотные фигурки пропали среди зелени.

Джориан спросил:

— Откуда тебе столько всего про них известно?

— Приходилось сдавать экзамены на эту тему, когда я изучал волшебство в Тримандиламе.

— Если ты знал язык леших, то почему не сразу с ними заговорил?

— Я был слишком испуган и задыхался.

Они отправились дальше. Джориан вспотел, отгонял мух и бросал озабоченные взгляды сквозь заросли зеленой рощи. Время тянулось медленно.

После полудня они вышли на берег Морусской Трясины. Маленький болотный крокодил соскользнул в воду, и по неподвижной, черной глади побежала рябь, над которой парили и метались блестящие, будто стеклянные стрекозы.

— Странно, — произнес Джориан, с хмурым видом изучая карту. — Похоже, это средний залив северного ответвления болота Кадвана. Но мы должны находиться гораздо южнее, примерно здесь. — Он ткнул пальцем в карту. — Мне казалось, что я знаю эти места, как ладонь собственной руки… великий Зеватас! Я понял, в чем дело! Твое запутывающее заклинание сбило с толку и меня!

Карадур развел руками.

— А чего ты ожидал, сын мой? У меня нет способов оградить тебя от его действия.

— А на тебя оно тоже влияет?

— В общем-то, нет, поскольку я никогда не знал эти места так же хорошо, как ты, когда был королем; заклинание не может сбить меня с толку, потому что сбивать не с чего.

Джориан пожал плечами.

— Тогда нам остается только двигаться дальше. Идем!

Он направился в обход болот, продираясь сквозь густые заросли кустарника и увязая в мокрых тропинках. Усталость Карадура заставляла их все чаще останавливаться на отдых. Джориан то и дело проверял направление по солнцу, но очень скоро обнаруживал, что в какой-то момент развернулся и идет в противоположную сторону. На закате они по-прежнему блуждали по лесу.

— Я думал, что к этому времени мы уже должны выкопать корону и вернуться к повозке, — проворчал Джориан. — Могу хотя бы засвидетельствовать, что твое заклинание удалось на славу. Если бы знал заранее, то взял бы с собой еду и одеяла. Нет смысла бродить по лесу в темноте.

— Неужели придется провести ночь на голой земле? — спросил Карадур.

— Похоже, да. Будем надеяться, что тигр, которого я видел на горе Аравия, не добрался до этих мест. Расстояние для него вовсе не непреодолимое.

Джориан соорудил небольшой костер и провел неуютную ночь, прислонясь спиной к дереву, засыпая урывками и не понимая, означают ли доносящиеся до него звуки приближение хищного зверя или просто бурчит его пустой живот. Карадур устроился получше: усевшись на землю со скрещенными ногами, он погрузился в мистический транс и с рассветом проснулся явно в лучшей форме.

Они брели все утро, пока ночная прохлада не уступила место душной полуденной жаре.

Наконец Джориан сказал:

— Должно быть, мы близко от цели. Вид этой местности кажется мне знакомым, если только твое заклинание не перепутало все мои воспоминания. Нет ли у тебя ясновидящего заклинания, чтобы узнать, где лежит корона?

— Нет, это специальность Гоании. Сейчас подумаю… мы закопали корону под бревном, не так ли?

— Да. Вон лежит бревно. Может быть, то самое?

Но он был неправ, и следующие шесть осмотренных ими бревен тоже оказались не теми.

Джориан сказал:

— Теперь мне будут сниться кошмары, как я копаю под одним бревном, потом под другим, и так до бесконечности. Ага, вон то кажется знакомым!

Через несколько минут Джориан завопил от радости, и они вытащили сверток сгнивших тряпок, в которые был закутан тяжелый предмет. Тряпки эти были остатками платья, которое Джориан сменил, когда встретился здесь с Карадуром во время бегства из Ксилара. Внутри ветоши лежала корона Ксилара, яркая и блестящая.

Джориан поднял ее, чтобы полюбоваться блеском утреннего солнца на алмазах вокруг ободка, которые переливались алым, лазурным и зеленым цветами.

— Ну, на этот раз я оказался прав! Хоть какое-то удовлетворение… А это еще что такое?!

Его ушей достиг звук передвижения тяжелого тела. Джориан вскочил на ноги, осматриваясь. Шелест раздвигаемых ветвей и тяжелые шаги раздавались все ближе.

Джориан закричал:

— Это паалуанский дракон! На дерево, живо!

Через кустарники пробирался чудовищный ящер длиной более тридцати локтей. Джориан запрыгнул на ближайшее большое дерево, старый серебристо-серый бук, на котором хватало низких веток, облегчавших подъем. Вскарабкавшись повыше, он посмотрел, что делает его спутник.

Но Карадур вместо того, чтобы лезть на дерево, развязал опоясывавшую его веревку, уложил ее кольцом перед собой и произносил над ней заклинание. Верхний конец веревки взмыл вверх, как голова рассерженной кобры. Когда он поднялся на высоту человеческого роста, Карадур схватился за него обеими руками и обхватил веревку своими костлявыми ногами. Веревка продолжала подниматься, пока не вытянулась почти во всю длину, подняв волшебника на три фатома над землей.

Дракон устремился к подножью дерева, на которое залез Джориан. Прижавшись передними лапами к стволу, он стал подниматься, извиваясь между ветвей и выстреливая длинным раздвоенным языком. Джориан поднялся еще выше, где дракон не мог его достать.

Дракон, отвернувшись от дерева, обратил свое внимание на Карадура, скорчившегося на конце веревки. Покачав головой, ящер приблизился к веревке и нерешительно прикоснулся к ней кончиком языка.

Джориан сообразил, что даже крошечных мозгов рептилии хватит, чтобы догадаться ухватить веревку клыкастыми челюстями и потрясти ее, пока Карадур не сорвется со своего ненадежного насеста. Не тратя времени на размышления, Джориан торопливо спустился и, вытаскивая на ходу меч, подбежал к ящеру, все еще исследующему веревку. Он прицелился в хвост дракона и сумел проткнуть толстую, чешуйчатую шкуру.

С хриплым ревом дракон повернул свою громадную голову, чтобы взглянуть, кто его ужалил. Джориан, готовый к этому, убрал меч в ножны и побежал, дракон — следом за ним.

Джориан бежал не так быстро, как мог бы, зная, что если он споткнется и упадет, дракон проглотит его прежде, чем он встанет на ноги. Поэтому он бежал осторожно, замечая корни и упавшие ветки. За его спиной топал дракон. Судя по звукам, ящер нагонял Джориана, но тот не увеличил скорости.

Джориан все бежал и бежал. Сердце колотилось в его груди, рот ловил воздух. Наконец ему показалось, что звуки погони перестали приближаться.

Затем, несмотря на всю осторожность, он угодил ногой в яму, скрытую под опавшими листьями, и растянулся на земле. Он тут же вскочил на ноги, ожидая, что в любой момент на его теле сомкнутся зубастые челюсти. Но взгляд через плечо сказал ему, что его еще отделяют несколько фатомов от дракона, и он помчался дальше.

Когда его натруженные легкие уже готовы были разорваться, Джориан заметил, что дракон тоже замедляет ход. Он рискнул оглянуться. Чудовище еще гналось за ним, но все медленнее и медленнее, как игрушка, у которой кончается завод.

Джориан перестал спешить, стараясь не слишком отрываться от дракона, чтобы совсем не потерять его из вида. Один ученый в Иразе объяснил ему, что у хладнокровных организмов — например, ящеров — менее совершенное сердце, чем у птиц и млекопитающих, и поэтому они не выдерживают продолжительных физических нагрузок. Так оно и вышло.

Дракон совсем остановился, опустив свое огромное тело на землю и замерев, — только его грудная клетка вздымалась, да из пасти высовывался раздвоенный язык. Тяжело дыша, Джориан следил за ним издалека. Через некоторое время ящер поднялся на свои короткие лапы и зашагал прочь. Джориан боялся, что тот может вернуться к Карадуру; но чудовище направилось под прямым углом к своему прежнему курсу. Когда его не стало видно и слышно, Джориан вернулся к тому месту, где была закопана корона.

Карадур по-прежнему висел на вершине шеста.

— Я могу спуститься? — спросил он дрожащим голосом.

— Да, пока дракон далеко. Разве ты не сообразил, что он мог схватить твою веревку зубами и сбросить тебя на землю?

— Ох, я подумал об этом. Но в моем возрасте взобраться на дерево невозможно, а лестниц, как в парке Великого Герцога тут нет. Пришлось воспользоваться заклинанием, которое своей силой подняло веревку вместе со мной. — И Карадур соскользнул на землю. По его приказу веревка потеряла жесткость и свалилась грудой к его ногам. Он подобрал ее и снова обвязал вокруг пояса. — Спасибо, что спас меня, рискуя жизнью. Какими бы ни были твои изъяны, сын мой, ты — настоящий герой.

— Да ну, чепуха! — смущенно ответил Джориан. — Если бы я хоть на секунду задумался, я бы наверняка побоялся делать что-либо подобное.

— Джориан! — сурово сказал Карадур. — Что я тебе говорил по поводу самоуничижения?

— Прости. Я не бегал так с тех пор, как отец Эстрильдис гнался за мной с косой, когда я в первый раз пришел к нему на ферму, чтобы приволокнуться за его дочкой. — Джориан подобрал с земли корону. — Больше всего я боялся, что дракон ее проглотит. Тогда мне пришлось бы убить чудище, вспороть ему брюхо и достать корону, а у меня нет ни малейшего понятия, как бы я это сделал. Идем, пока нас не учуял новый ящер.

— Нам они не попадались, когда мы с тобой встречались здесь в прошлый раз. Откуда они взялись?

— Это был дракон из Паалуа, страны, лежащей за Западным океаном. Прежде паалуанцы устраивали набеги на другие страны, захватывая пленников, которых потом съедали, — ибо они придерживались этого недружелюбного обычая, хотя в иных отношениях были цивилизованным народом. Несколько поколений назад они высадились на берегу Ира, надеясь пополнить свои кладовые узниками-новарцами. С собой они привезли несколько таких ящеров, используя их для верховой езды: каждый дракон нес на себе полдюжины солдат. Когда паалуанцев разбили, некоторые драконы удрали на юг, в болота, где они выжили и размножились. До меня доходили слухи о них, но сегодня я увидел их впервые.

Тщательно следя за картой и за местностью, они сумели вернуться к фургону, несмотря на запутывающее заклинание, которое несколько раз сбивало их с пути. Джориан обнаружил, что проще всего нести корону Ксилара, надев ее на голову.

Когда они приблизились к поляне, на которой Джориан оставил повозку, их заставил насторожиться звук голосов. Джориан бесшумно двинулся вперед, жестами приказывая Карадуру держаться позади и не шуметь.

Едва между деревьев показалась повозка, Джориан увидел рядом с ней движущиеся фигуры. Подойдя еще ближе, он обнаружил, что это двое мужчин в лохмотьях, схвативших за руки вырывающуюся Маргалит. Третий человек вытаскивал из фургона вещи, — Джориану была видна только его нижняя половина. Рядом лошадь и мул мирно щипали траву.

Джориан, вынимая меч из ножен, скрылся за деревом, чтобы блеск солнца на клинке не вспугнул разбойников. Карадур шептал за его спиной заклинание.

Джориан оттолкнулся обеими ногами от земли и бросился в стремительную и бесшумную атаку. Он преодолел половину расстояния до повозки, когда один из грабителей заметил его и закричал:

— Эй! Альдол, берегись!

Третий грабитель, потрошивший фургон, обернулся. Он был ниже Джориана, но шустрым и юрким. Прежде чем Джориан успел поразить его мечом, Альдол вытащил свой меч — охотничий клинок с двойным лезвием.

Джориан бежал слишком быстро, чтобы остановиться и парировать удар, и его клинок погрузился в грудь Альдола на половину своей длины. В тот же самый момент разбойник обрушил свой короткий меч на голову Джориана. Клинок с лязгом ударил по ксиларской короне.

Слегка пошатнувшись, Джориан попытался вытащить свой меч, но он крепко застрял в хребте Альдола. Пока Джориан тянул за рукоятку, его противник нанес удар справа, целясь Джориану в щеку. Джориан вскинул левую руку, почувствовав, как лезвие разрезает кожу и вонзается в мясо. Затем Альдол зашатался, его колени подогнулись, и он рухнул, увлекая с собой меч Джориана.

Разбойники, державшие Маргалит, отпустили ее и схватились за оружие. Все еще стараясь освободить меч, Джориан подумал: «Это конец. Они сделают из меня отбивную, прежде чем я вытащу свой клинок».

Но, к удивлению Джориана, на лицах приближающихся разбойников появилось выражение ужаса. Не нападая, они повернулись и побежали по колее в сторону главной дороги. Вскоре они пропали из вида.

Джориан, наконец, освободил свой меч. Проткнутый им грабитель шевелился и стонал. Джориан приставил кончик клинка к его сердцу и, надавив на меч, оборвал его мучения.

— Джориан! — воскликнула Маргалит, обнимая его. — Ты пришел вовремя! Они как раз хвастались, сколько раз меня изнасилуют, прежде чем перережут мне горло!

— Аккуратнее, ты выпачкаешься в крови.

— Ты ранен?

— Только царапина. Что тут произошло?

Он стянул куртку и рубашку. Локтевая кость остановила меч Альдола, но на предплечье зияла кровоточащая рана глубиной в ширину пальца. Обмывая и перевязывая рану, Маргалит поведала свою историю:

— Я умывалась в ручье, когда эти подонки набросились на меня. Арбалет был бесполезен — ведь я не могла им воспользоваться. Кажется, одному я подбила глаз. — Она опустила глаза, увидела, что ее рубашка разорвана почти пополам, и стянула разодранные края. — Но что я увидела потом, когда ты бросился на главного разбойника? Мне показалось, будто на нас мчатся трое или четверо Джорианов, все с обнаженными мечами и в золотых коронах. Это было потрясающее зрелище!

— Всего лишь небольшая иллюзия, — отозвался Карадур. — Ее хватило, чтобы остальные двое негодяев обратились в бегство. Леди Маргалит, одно я скажу наверняка: если вы станете проводить много времени в компании Джориана, скучать вам не придется. Жизнь по соседству с ним — цепь опасностей, одна страшнее другой.

— Не знаю, почему так, — сказал Джориан жалобным тоном. — Я миролюбивый человек, который не просит от судьбы ничего, кроме возможности честно зарабатывать на жизнь.

— Может быть, — предположил Карадур, — ты родился в день, посвященный новарскому богу войны, — как его зовут?..

— Херике, но я был рожден не в его день. — Джориан снял корону, на которой меч Альдола оставил глубокую зазубрину. — Эта штуковина спасла мой котелок, точь-в-точь, как давеча твой тюрбан. Не думаю, что зарубка сильно уменьшит ее ценность.

Маргалит восхищенно воскликнула, глядя на корону:

— Джориан, ты уверен, что хочешь расстаться с ней в обмен на Эстрильдис?!

— Разумеется, уверен! — фыркнул Джориан. — Именно это я говорил, разве не так? — Он взглянул на мертвого разбойника. — Надо бы оттащить этого негодяя подальше, чтобы на труп не слетелись стервятники. Все равно от жары он скоро завоняет.

— Джориан! — сказал Карадур. — Прежде чем ты утащишь тело, не следует ли сообщить об убийстве надлежащим властям?

— Кому именно? — спросил Джориан.

— Мы сейчас в Оттомани или в Ксиларе?

Джориан пожал плечами.

— Здесь, на юге, граница никогда не была точно проведена. Будучи королем Ксилара, я пытался убедить оттоманцев создать совместную пограничную комиссию. Но они заподозрили какое-то жульничество и ссылались на столько затруднений, что я сдался. По правде говоря, эти места никому не принадлежат, а следовательно, и властей здесь нет.

Он отобрал у покойника кошелек и оружие, поднял его на плечи и отнес назад по тропе на десятую долю лиги, где бросил тело, и вернулся к фургону.

В течение этого дня и всего следующего фургон был раскрашен яркими цветами и астрологическими символами. Джориан побрился, и они с Маргалит выкрасились в темный цвет.

Когда настал черед Маргалит краситься, она сказала:

— Джориан, прошу тебя, уходи куда-нибудь и поохоться. Я не хочу, чтобы ты смотрел на меня, пока отец Карадур будет красить мое тело.

Джориан усмехнулся.

— Ну, если ты настаиваешь… Хотя он тоже мужчина.

— Он слишком стар, чтобы мне стыдиться его так, как тебя. Ты же знаешь волшебников; вероятно, ему не одна сотня лет.

— Люди любят преувеличивать! — проворчал Карадур. — Верно, я несколько увеличил срок своей жизни аскетизмом и оккультными искусствами; но ста лет мне еще не исполнилось.

— Не знаю, живут ли волшебники много веков, — произнес Джориан, — но, без сомнения, их жизнь, лишенная развлечений, кажется очень долгой. Поздравляю, доктор! Ты в девяносто с лишним лет выглядишь на какие-нибудь семьдесят!

— Не дразни меня, дерзкий мальчишка! — сказал Карадур. — А теперь бери арбалет и подстрели зайца или что-нибудь, пока я буду преображать облик леди.

На следующее утро они выехали на главную дорогу из Оттомани в Ксилар. Карадур принял имя Мабахандулы, которым он пользовался раньше. Он хотел дать Джориану какое-нибудь похожее многосложное имя, но Джориан отказался, заявив:

— Я и твое-то имя с трудом запоминаю. Не получится ли глупо, если меня спросят мое имя, а я забуду?

Поэтому Джориан стал называться Сутру, а Маргалит получила имя Акшми. Джориан носил тюрбан, красную куртку со множеством стеклянных пуговиц и мешковатые штаны, собранные на лодыжках — все это было куплено у Хенвина-костюмера. Мальванский наряд Маргалит состоял из широкого куска тонкой ткани в двадцать локтей длиной, сложным образом многократно обернутого вокруг ее тела.

Они неспешно ехали по Ксилару, то и дело останавливаясь, чтобы заработать несколько грошей предсказанием будущего, фокусами и танцами. Маргалит, звеня бубном, исполняла танцы, которым научили ее Джориан с Карадуром, пока Карадур стучал в барабан, а Джориан дудел во флейту. Его рана воспалилась, и левой рукой стало больно шевелить.

Джориан играл те музыкальные фрагменты, которые помнил по путешествию в Мальван, повторяя их снова и снова. Хотя Карадур бормотал, что многие поколения мальванских музыкантов встанут из могил, разъяренные тем, что Джориан делает с их искусством, крестьяне не находили в музыке никаких изъянов. Как верно указывал Джориан, им было не с чем сравнивать. Благодаря практике труппа совершенствовала мастерство, и если результат нельзя было назвать подлинным мальванским искусством, зрелище все же получалось неплохим.

Однажды в пасмурный день Карадур спросил:

— Далеко ли до ближайшей деревни, сын мой?

Джориан нахмурился.

— Должно быть, впереди Ганареф, если я правильно помню. По моим расчетам, мы доберемся туда после темноты. Я мог бы пришпорить Кадвиля, но Филоман что-то прихрамывает. Его нужно подковать заново; кузнец в Оттомани оказался халтурщиком.

— Придется снова разбить лагерь? — спросила Маргалит.

— Вряд ли. Где-то здесь отходит дорога на замок Лорк, и мы сможем переночевать в замке. — Он взглянул на небо. — Если не ошибаюсь, может начаться дождь.

Карадур сказал:

— Кажется, ты говорил мне, Джориан, что в замке барона Лорка живут привидения?

— Так утверждают слухи; я никогда не выяснял. Я обращаю мало внимания на подобные легенды.

— Иногда — слишком мало внимания, — проворчал Карадур.

Загрохотал гром.

Маргалит и Карадур заговорили одновременно. Мальванец требовал немедленно свернуть с дороги и натянуть палатку; девушка настаивала на том, чтобы добраться до Ганарефа. Они все еще спорили, когда Джориан сказал:

— Кажется, вот дорога на замок Лорк.

Маргалит выглянула из фургона.

— Она заросла травой. Ею никто не пользуется?

— Видимо, нет. Дождь начинается! — воскликнул он, когда несколько крупных капель упало на брезентовый верх фургона. — Решено: мы проведем ночь в замке. Кто-нибудь, дайте мне плащ. — И, закутавшись в плащ, он повернул коня на заброшенную дорогу.

— Я вовсе не жажду встретиться с призраком своего предка, — сказала Маргалит.

— Ты — наследница барона Лорка?

— Да.

— Тогда, если там окажется привидение, оно примет нас по-дружески. Вперед!

Пробираясь через заросли и огибая молодые деревца, кое-где выросшие прямо на дороге, они ехали через лес по длинному и пологому подъему. Дождь разошелся всерьез. Вскоре Джориан настолько промок, что уже не было смысла прятаться в фургон.

На вершине холма лес уступил место низкому, разреженному подлеску, завладевшему широким заброшенным пространством вокруг замка. За маленькими тонкими деревцами маячили разрушенные стены замка, черные на фоне туч.

Сквозь главные ворота, развалившиеся на куски, они попали во двор. Он не только зарос травой и молодыми деревцами, укоренившимися между булыжниками, но и был испещрен рукотворными ямами, которых путники избегали с немалым трудом.

— Здесь побывали охотники за сокровищами, — сказал Джориан. — Да и жители Ганарефа наведываются. Они сняли подъемную решетку и множество обвалившихся камней для своих надобностей. Интересно, найдем ли мы целый кусок крыши, под которым сможем спрятаться от дождя? Подождите здесь, пока я посмотрю.

Джориан спешился, передал поводья Маргалит и направился в замок, двери которого осели на сломанных петлях. Внутри ему приходилось карабкаться через кучи обломков, там, где часть кровли обрушилась. Он передвигался осторожно.

Наконец он вернулся, сказав:

— Я нашел вполне целую комнату. Привяжите животных к статуям у фонтана и идите за мной.

Джориан вытащил из фургона одеяла и прочий багаж и самые тяжелые предметы взгромоздил себе на плечи. Не успели он и его спутники устроиться, как дождь кончился. Заходящее солнце окрашивало брюхо уходящим тучам в алый и малиновый оттенки.

— Проклятье! — выругался Джориан, чихнув. — Хотелось бы мне посушиться. Похоже, что в одном из этих каминов еще сохранилась тяга. К счастью для нас, во времена Лорка дымоход уже был изобретен.

Джориан вернулся к повозке, достал топор и уже в сумерках появился с охапкой нарубленных веток.

— Дрова мокрые и зеленые, — сказал он. — Придется тебе снова вызвать огонь заклинанием, доктор.

Они все еще пытались разжечь огонь, когда Джориан вздрогнул, услышав снаружи звуки.

— Посетители, — пробормотал он, вставая и на цыпочках подходя к двери. Вернувшись, он прошептал:

— Семь или восемь, верхом; либо грабители, либо кладоискатели. В сумерках я не мог сказать наверняка, но двое похожи на тех, что убежали от нас возле Морусской Трясины. Маргалит, передай мне меч. Он в комнате, вместе с нашим багажом.

— Какой смысл в одном мече против восьмерых негодяев? — спросил Карадур. — Ты можешь погибнуть геройской смертью, но что это нам даст?

— Надо же что-то делать! Сейчас они стоят вокруг повозки и вскоре отправятся на поиски нас. Даже если им не удастся нас найти, они уведут фургон с животными.

— Вот твой меч, — сказала Маргалит.

Карадур произнес:

— Мне кажется, следует напугать их. Леди Маргалит, пожалуйста, принесите одеяло… Вот так! — Он набросил одеяло Джориану на плечи. — Когда они войдут, изображай призрак барона. Маргалит, вернемся в комнату.

Вскоре в разрушенном холле столпились несколько вооруженных людей. Они нервно оглядывались на обвалившийся потолок и галерею под потолком, окружавшую зал.

Завернувшись в одеяло, Джориан спустился по лестнице. Когда он появился, его было почти не видно в сгущающейся тьме. Он произнес глухим, замогильным голосом:

— Кто беспокоит покой барона Лорка?

Открыв рот, он ухватился за эфес меча, спрятанного под одеялом. Если разбойники распознают в нем смертного человека, то он не окажется беспомощным. На лестнице на него не смогут напасть более чем двое одновременно.

Семеро пришельцев, шумно вздохнув, стали оглядываться. Один тихо вскрикнул.

— Кто вторгается во владения барона Лорка? — простонал Джориан, приближаясь на шаг.

Передний человек отшатнулся. Другой повернулся и бросился к двери с криком: «Бегите!» Он споткнулся о случайный камень, свалился и снова вскочил на ноги.

Через мгновение оставшиеся шестеро тоже побежали, спотыкаясь и падая. Джориан медленно приближался на тот случай, если кто-нибудь из них оглянется. Со двора донеслись крики людей, садящихся на коней, и удаляющийся стук копыт. Когда Джориан подошел к дверям, двор был пуст, если не считать его лошади, мула и повозки.

Джориан сдернул с себя одеяло и вытер запястьем вспотевший лоб.

— Выходите! Они сбежали!

— Поздравляю тебя, юный сэр, — раздался голос за спиной Джориана. Волосы на голове Джориана встали дыбом, потому что голос этот не был ни высоким, гнусавым воем Карадура, ни ясным контральто Маргалит. Хотя и едва слышный, он был таким же низким, как у самого Джориана. Тот обернулся, вытаскивая меч.

В нескольких шагах от него маячила туманная, прозрачная фигура. Она превратилась в полупрозрачный силуэт коренастого, низкорослого, немолодого мужчины, одетого в платье столь же древнее, как и его речь.

Джориан ужасно дрожал; его язык как будто присох к небу. Наконец он прохрипел:

— Вы… вы — барон Лорк? Я х-хочу сказать, его призрак?

— Да, да, поистине я и тот, и другой. Ты проявил великую доблесть, обратив в бегство шайку воров и защитив мое имущество. Если бы я не…

Призрак замолчал, когда из-под лестницы вышли Карадур и Маргалит. Джориан услышал, как у Маргалит перехватило дыхание. Слегка восстановив самообладание, Джориан вспомнил, кого он нынче представляет, и, имитируя мальванский акцент, сказал:

— Досточтимый сэр, это мои странствующие друзья, танцовщица Акшми и доктор Маха… Мабахандула из Мальвана. Я же — Сутру из Мальвана. А это — барон Лорк.

Всматриваясь во тьму, Маргалит безмолвно изобразила реверанс. Призрак улыбнулся.

— Ты хочешь обмануть меня, представляя вас мальванцами. Но я наблюдал за вами с того момента, как вы вошли в мое разрушенное жилище, и знаю, что вы говорите по-новарски, как те, кто рожден в земле Двенадцати Наций. Поистине вы — всего лишь новарцы в восточном наряде. Но к чему такое самозванство?

Джориан вздохнул.

— Ну что ж, не получилось. Мы зарабатываем на жизнь как чужестранные актеры. Позвольте мне представить вам леди Маргалит Тотенскую, которая говорила мне, что является вашей наследницей, и доктора Карадура, в самом деле мальванца.

Призрак поклонился, сказав:

— Для меня великая радость — встретиться с родственницей. Я не могу поцеловать вашу руку, ибо моему телу не хватает материальности, но я с удовольствием бы сделал это. Я благодарю Зеватаса, что после стольких лет одиночества он послал мне гостей, которые не бегут в ужасе от моего облика. Знайте, что я — безвредный фантом, тяжко страдающий от участи призрака — утомительного однообразия. Не останетесь ли на ночь, составив компанию одинокому бедняку и рассказав о том, что происходит нынче в мире? С тех пор как умер мой друг Алонус, у меня не было живых собеседников.

— А кто он такой был? — спросил Джориан.

— Алонус был старым пьянчугой, который жил в Ганарефе милостыней и случайным заработком. Иногда он приходил сюда, чтобы осушить бутылку и поболтать со мной. Он был единственным смертным на много лиг вокруг, который меня не боялся.

— Почему вы должны жить в этих руинах, а не ушли в загробный мир? — спросил Джориан.

— Это долгая и печальная история. Почему бы вам не разжечь огонь и не приготовить ужин, пока я буду рассказывать? Я был бы жалким призраком, если бы заставил вас стоять. Садитесь, если найдете сиденья, еще не уничтоженные жерновами времени.

Когда Джориан, наконец, разжег огонь и Маргалит накрыла скромный ужин, барон продолжил:

— Так на чем я остановился? Ах, да, я собирался рассказать, что привязывает меня к этому месту. Знайте же, что в последнем году моей смертной жизни в этом замке, прося об убежище, появился кудесник, носящий имя Аурелион. Он отрекомендовал себя волшебником и алхимиком. Мое здоровье было плохим, сердце ослабело, и Аурелион пообещал, что если я предоставлю ему скромную денежную сумму, он возместит ее в десятикратном размере золотом, в которое превратит свинец. Более того, это алхимическое золото обладает таким могуществом, что если его растереть в порошок, оно вылечит все болезни и позволит мне жить бесконечно.

Дочь с мужем, будучи у меня в гостях, предупредили меня, что этот малый — шарлатан. Но облик Аурелиона был таким представительным, и такими заманчивыми — его посулы, что я дал ему золото и приказал действовать.

Алхимик прожил в замке почти год, занимаясь, как он утверждал, приготовлениями. Он постоянно требовал новых денег на редкие ингредиенты, причем за некоторыми посылали в столицу. Он изучал древние книги, которые привез с собой. Он совершал магические действа в башне замка, которую я выделил для его работы.

Время шло, и бесконечный поток обещаний Аурелиона начал выводить меня из терпения. Наконец я ясно сказал ему: либо он производит золото, либо убирается отсюда, пока не объел меня, лишив дома и крова. Тогда он объявил, что решающая операция состоится в следующую ночь.

То, что он был настоящим волшебником и чародеем, а не только шарлатаном, у меня не было сомнений, ибо эти термины не являются взаимно исключающими. Он вызвал в помощь себе самого подлинного демона. Кто-нибудь из вас наблюдал колдовские заклинания? Тогда мне не нужно описывать скучные подробности — пентаграммы, клубы дыма, заклинания, пассы и так далее. Достаточно сказать, что этот чародей положил на стол сотню фунтов свинца и произвел над ними могучее заклинание. Когда дым и пламя рассеялись, свинцовые слитки сверкали неподражаемым блеском подлинного золота.

Я был безумно рад этой прибавке к фамильному состоянию, и еще более — грядущему излечению от всех болезней, которым подвержена бренная плоть. Решив проверить золото на мягкость, я подошел к столу, как только металл остыл, и поцарапал один из слитков кинжалом. Можете вообразить мою досаду, когда по прикосновении стали к слитку немедленно вернулся тусклый отблеск свинца. Опасаясь самого худшего, я поспешно прикоснулся кинжалом к другим слиткам, и все они по очереди снова превращались в свинец.

«Эй, сударь, что это значит?» — крикнул я на Аурелиона, который, в свою очередь, рявкнул на своего помощника-демона: «Что это, болван? Ты обманул нас!» Демон заревел в ответ: «Я всего лишь выполнял твои приказы, как делал много раз прежде! Не моя вина, что этот смертный распознал твою проделку, прежде чем мы облапошили его!»

Волшебник и демон кричали друг на друга, пока демон не исчез во вспышке света, сопровождаемой громом. Я призвал стражу и велел ей изгнать алхимика из замка кнутами.

Когда его вели, связанного, а двое усердных стражей обрабатывали его голую спину, пока она не окрасилась кровью, он прорычал на меня: «Барон Лорк, я проклинаю тебя проклятьем Гуитардуса! Когда ты умрешь, твоя душа будет привязана к этому замку до тех, пока ты не убедишь королеву вымыть в замке пол!»

Больше я не видел Аурелиона. Через несколько месяцев мое сердце остановилось, и однажды, проснувшись, я обнаружил, что смотрю на самого себя, лежащего неподвижно на кровати. Тогда я понял, что ночью умер во сне. Вскоре я убедился, что проклятье алхимика действует, ибо моя тень не могла покинуть замок.

Моя дочь с мужем вернулись сюда, чтобы организовать похороны и исполнить мою последнюю волю. Они надолго поселились в замке, так как дочь была моей главной наследницей. Но, увы, всякого, с кем бы я ни желал побеседовать, охватывал страх. Моя тень не видна при дневном свете: но как вы сами убедились, ночью она вполне заметна.

Однако же, днем или ночью, никто не желал дружить с одиноким старым фантомом. Когда люди днем слышат бестелесный голос, они сломя голову мечутся туда-сюда, как птичник, испуганный появлением ястреба. По ночам люди спасаются бегством, едва завидев меня, даже если я молчу. Мало-помалу стражи и прочие обитатели разбрелись, ища пропитания в иных краях. Наконец моя дочь и зять последовали за ними, оставив меня одного.

Сперва я был не слишком недоволен, ибо моя жена умерла раньше меня и я боялся встречи с ней в загробном мире. Подобная перспектива нисколько меня не радовала, и вы по этому намеку можете судить, какими были наши супружеские отношения во время ее жизни.

— Вам нечего беспокоиться, — сказал Карадур. — Как утверждают наши ученые, душа, возродившаяся в следующем мире, не помнит о жизни, прожитой в этом. Более того, мне говорили, что люди в следующем мире исчисляются миллиардами, благодаря чему шансы встретиться с вашей бывшей супругой ничтожны.

— Ты успокоил меня, — сказал призрак. — Но так как ни одна королева не придет мыть пол в замке, я не знаю, когда попаду в ту Реальность. Скорее всего, я проведу здесь всю вечность, пока замок не обрушится на меня. Если бы у меня были материальные руки, я мог бы хотя бы сам производить ремонт, дабы остановить суровую руку разрушения. Но в моем положении то, что не уничтожило время, доламывают кладоискатели.

Пока путники ужинали, призрак развлекал их долгим описанием пережитых испытаний: голодный год, оборона замка от Свободной компании и знаменитые охоты, в которых он принимал участие. Судя по всему, фантом был добродушной личностью скромного разума, небольшого жизненного опыта и довольно узких интересов. Они с Маргалит вступили в длительный спор о генеалогии, прослеживая свое взаимное родство. В их речи то и дело мелькали «троюродный кузен Гетион», «двоюродная бабка Бриа» и другие родственники, имена которых для Джориана ничего не значили.

Затем словоохотливый призрак вспомнил о случившейся несколько поколений назад революции в Ксиларе, которая лишила знать ее феодальных привилегий. «Чудовищное безрассудство!» — восклицал призрак. В течение следующего часа барон негодовал на несправедливости, причиненные таким, как он, лордам, и беззакония, творимые Регентским советом, который с тех пор стал истинным правителем страны.

Джориан решил, что барон — симпатичная личность, но невыносимо занудная. Только одновременные зевки троих путников напомнили призраку, что, в отличие от него, смертным людям время от времени требуется сон.

Глава 9

Чиновник Теватас

— При обращении к коронованным особам в Мальване, — учил Карадур Маргалит, — используется наиболее вежливая форма речи. Предложения, в которых упоминается правитель, формулируются в третьем лице единственного числа сослагательного наклонения. При обращении к другому члену королевской семьи или жрецу при исполнении официальных обязанностей используется третье лицо единственного числа изъявительного наклонения с добавлением почетного суффикса «йе».

— Доктор, — сказал Джориан, — нам вовсе не нужно тратить время Маргалит на эти тонкости. Во-первых, мы не будем выступать перед коронованными особами; во-вторых, никто в Ксиларе все равно не заметит разницы. Обучи ее форме, используемой при обращении к равным, и этого достаточно.

— Но, сын мой, если она представляет собой мальванку, то она не должна коверкать прекрасный язык моей матери!

— Джориан прав, — сказала Маргалит. — Эти уроки сами по себе трудны, чтобы еще осложнять их ненужными дополнениями.

Карадур вздохнул.

— Ну хорошо. Леди Маргалит, позвольте мне объяснить значение носовых гласных…

— Кроме того, тебе стоит сократить свои уроки, — добавил Джориан. — Завтра мы выступаем в город Ксилар. Мне кажется, Маргалит уже знает те выражения, которые ей больше всего нужны, например: «Я не понимаю по-новарски» или «Нет, спасибо, я не торгую своим телом».

— Где мы остановимся? — спросила Маргалит.

— Мы с Керином договорились встретиться у «Лисы и кролика».

Совар, содержатель таверны, подозрительно посмотрел на троих экзотических чужестранцев, но золотой ксиларский лев рассеял его опасения. Он отвел им две комнаты: отдельную для Маргалит, и побольше — для мужчин. Когда они устраивались, Джориан сказал Карадуру:

— Доктор, будь любезен, спроси нашего хозяина, ведет ли еще свое дело Синелиус-аптекарь.

— А почему я?

— Потому что я не хочу маячить лишний раз перед глазами. Я покровительствовал Синелиусу, когда был королем. Если я стану расспрашивать о нем и пойду к нему в лавку, кто-нибудь может сделать соответствующие выводы, несмотря на мой костюм и мнимый акцент.

— А что ты хочешь от этого Синелиуса?

— Мне нужен бальзам для раны. Моя рука все еще воспалена, и я хочу, чтобы ты его купил.

— Ах, мои старые косточки! — вздохнул Карадур, но все же ушел. Позже, когда Джориан намазывал бальзамом рану, Совар постучался в дверь и сказал:

— Внизу какой-то человек спрашивает о компании мальванцев. Это вы и есть?

— Сейчас посмотрим, — ответил Джориан. Внизу он нашел своего брата Керина. Противясь побуждению броситься в объятия к брату, Джориан сложил ладони на мальванский манер и низко поклонился, пробормотав: — Сутру из Мальвана к вашим услугам. Чем сей недостойный может служить благородному господину? — Шепотом же он добавил: — Тише!

Керин при виде костюма и ужимок брата крепко сжал зубы, чтобы не разразиться смехом. Он сказал:

— Я все понял. Поужинаем?

— Нет, мальванец осквернит себя ужином с иностранцем.

— Но насколько я помню, ты рассказывал мне, — пробормотал Керин, — что был на приеме у мальванского императора?

— Да, но это был только бал, а не пир. Угощение состояло исключительно из фруктового сока, а, по-моему, это не считается. — Повысив голос и снова имитируя акцент, Джориан продолжал: — Откушайте сами, благородный сэр, а затем мы встретимся в моей скромной комнате.

И Керину пришлось ужинать в одиночестве, а мнимые мальванцы, поглощая свой ужин, подчеркнуто держались в стороне. Позже, когда немногие посетители, оставшиеся в общем зале, занимались своими делами, Джориан встретился взглядом с Керином, подмигнул и слегка кивнул головой. После того как Джориан исчез наверху, Керин встал и отправился следом за ним. В комнате они обнялись и, усмехаясь, похлопали друг друга по спинам.

— Ну? — спросил Джориан. — Может ли Теватас освободить ее?

— Так он утверждает. Это у тебя с собой?

— Да, вон в той сумке, в промасленной тряпке. Можешь пощупать через ткань. Когда он может ее привести?

Керин пожал плечами.

— Скажем, завтра?

— Только пораньше, не меньше чем за час до заката. Мне не улыбается попытка выбраться из города после того, как будут заперты ворота. Когда узнают, что она сбежала, дворец превратится в гнездо разъяренных шершней.

Когда солнце склонялось к горизонту, все сильнее нервничающий Джориан то и дело выходил из «Лисы и кролика», чтобы взглянуть на небо или же пройти по улице до лавки Вортипера и Джевеллера, где в витрине были выставлены водяные часы.

Наконец прибежал с озабоченным видом Керин, сказав:

— Теватас говорит, что они задерживаются.

— Почему?

— Сейчас расскажу. Пойдем внутрь. Я буду ждать в общем зале и пить пиво, а ты возвращайся в комнату. Нам не нужно устраивать из воссоединения супругов публичного зрелища.

— Это разумно, — согласился Джориан. — Когда он сказал, что задержится?

— Я должен был встретиться с ним на площади Псаана и привести его сюда, поскольку не сказал ему, где ты остановился. Так как он не появился, я пробежал по ближайшим улицам, решив, что могло произойти какое-то недоразумение, и встретил его, когда он выходил из лавки аптекаря. Когда я спросил его, в чем дело, он ответил, что у нее головная боль, и она просила его принести лекарство от Синелиуса. Поэтому они задержатся.

Джориан с колотящимся сердцем вернулся к себе в комнату, где Карадур и Маргалит вопросительно взглянули на него.

— Они задерживаются, — ответил он коротко.

— Но сын мой, — сказал Карадур, — спускается тьма, и ворота закроют. Как мы тогда выберемся из города?

— Хотелось бы мне знать… Возможно, удастся уговорить или подкупить офицера стражи, и для нас откроют ворота.

— Не можем ли мы перелезть через городскую стену с помощью волшебной веревки доктора, как делают в романах? — спросила Маргалит.

— Можем, но тогда придется бросить повозку и животных. Пешком же нам не уйти от погони.

— Не будет ли разумнее остаться на ночь? — спросил Карадур. — Тем, кто проходит через ворота утром, не задают вопросов.

— Конечно, если бы мы могли полагаться на то, что исчезновение Эстрильдис останется необнаруженным. Но кто-нибудь наверняка подымет тревогу. Тогда все стражи, солдаты, шпионы и лакеи в Ксиларе кинутся на поиски. Они засунут свой нос в любую конуру и курятник.

Карадур пробормотал:

— Тогда нам лучше помолиться, чтобы этому чиновнику и твоей королеве не позволили уйти из дворца. Если они придут сюда, мы пропали.

Джориан спросил:

— Можешь ли ты отправить нас в следующий мир, как ты делал три года назад?

— Нет. Это заклинание было самым могущественным из тех, что мне доступны. Оно требует чрезвычайных приготовлений, которые займут не один месяц. Но, впрочем, говорят, что обезглавливание — один из самых безболезненных видов казни.

— Возможно, но еще ни один обезглавленный не смог этого подтвердить.

— В любом случае, — сказал Карадур, — если за нами явится стража, я постараюсь, чтобы удалось мое маскирующее заклинание.

— Я могу вернуться во дворец, сказав, что ты похитил меня оттуда, и я только сейчас сбежала от тебя и вернулась в Ксилар, — предложила Маргалит.

— Это не годится, — возразил Джориан. — Судья Граллон знает, что в Оттомани мы с тобой были вовсе не стражем и пленницей. Помни: если я должен лишиться головы, то из этого вовсе не следует, что и тебе ее отрубят. Я могу сказать вам названия других таверн, не пользующихся доброй репутацией, куда вас впустят без лишних вопросов. Если правительственные чиновники будут вас допрашивать, скажите, что не имели понятия, кто я такой на самом деле.

— А ты сам? — спросила Маргалит. — Почему бы тебе не скрыться точно таким же способом?

— В принципе можно; но давайте сперва посмотрим, придет ли Теватас — с Эстрильдис или без нее. Тогда мы сможем решить, что делать дальше.

Они спустились вниз, чтобы поужинать. Хотя у Совара готовили превосходно, Джориан половину своей порции оставил нетронутой. Керин вернулся на площадь Псаана ждать Теватаса. Когда один из посетителей Совара напился и стал буянить, у Джориана появилось искушение задать ему взбучку и вышвырнуть на улицу. Он чувствовал, что взорвется от внутреннего напряжения, если не разрядит его каким-нибудь насильственным действием. С огромным трудом он сдержал себя, и Совар сам разобрался с неугомонным буяном.

Затем они вернулись в большую комнату и уныло уселись, придумывая многочисленные планы, как им спасти свою жизнь. Они обсуждали разнообразные идеи, но, в конечном счете, все зависело от того, придет или не придет Теватас, с Эстрильдис или без нее, или же за Джорианом явится стража.

Наконец в дверь тихонько постучали, и раздался приглушенный голос Керина:

— Они пришли!

Джориан вскочил, опрокинув стул, и бросился открывать дверь. В коридоре стояли трое: высокий, красивый, молодой Керин, маленький толстяк средних лет и низкорослая женщина в плаще с капюшоном, который опускался ей до лодыжек и скрывал черты ее лица.

— Заходите! — прошептал Джориан. Закрыв за ними дверь, он обернулся.

— Это у вас? — спросил толстяк.

— Да. Это она? — Джориан откинул капюшон, увидев светлые волосы Эстрильдис и ее округлое лицо. Она смотрела перед собой невидящим взглядом.

— Где обещанное? — потребовал Теватас. — Я должен идти, чтобы обеспечить себе алиби.

Джориан вытряхнул содержимое сумки на кровать, извлек корону из промасленной тряпки, вручил ее Теватасу, который осмотрел ее, взвесил на ладони, и убрал обратно в сумку.

— Хорошо! — пробормотал чиновник, поворачиваясь, чтобы идти.

— Минутку! — сказал Джориан. — Что ты собираешься с ней сделать? Переплавить на слитки?

— Нет, у меня более крупные планы. — И толстячок захихикал. — В следующий раз, как вы посетите Ксилар, я стану важной персоной, может быть, даже членом Регентского совета. А пока что держите языки за зубами, и я тоже так поступлю. Прощайте!

Чиновник исчез за дверью.

Джориан повернулся к Эстрильдис:

— Дорогая!

Она медленно повернула к нему голову, но была не в силах остановить на нем свой взгляд.

— Что с тобой, любимая? — спросил Джориан.

Она не ответила.

Карадур сказал:

— Твоя жена либо заколдована, либо опьянена. Принюхайся к ее дыханию!

Джориан понюхал.

— Да, в нем чувствуется что-то странное… Мы можем привести ее в чувство?

Маргалит схватила девушку за плечи и слегка встряхнула ее.

— Миледи! Ваше Величество! Эстрильдис! Вы меня не узнаете?

— Я умею справляться с подобными проблемами, — сказал Карадур. — Дозвольте мне попробовать.

Он подошел к умывальнику и намочил в воде уголок полотенца. Затем, встав перед Эстрильдис, стал осторожно хлестать ее по щекам мокрым полотенцем, повторяя ее имя.

Джориан развязал шнурок на шее Эстрильдис и снял с нее длинный плащ. С первого взгляда ему показалось, что за три года, с тех пор, как они расстались, его жена заметно поправилась. Затем он пригляделся внимательнее.

— Маргалит! — окликнул он. — Скажи мне честно — она беременна?

Маргалит опустила глаза к полу.

— Да.

— Ты знала об этом, когда тебя утащил демон?

— Я очень сильно подозревала. У нее не было месячных.

— Когда ребенок родится?

— Наверное, через месяц-другой.

— Я не могу быть его отцом. Кто же тогда?

— Я бы предпочла, чтобы она сама рассказала.

Джориан обернулся к Эстрильдис, которая постепенно приходила в себя. Она переводила широко раскрытые глаза с одного на другого, бормоча:

— Где я? — Затем она воскликнула: — Маргалит! Я сплю или нет?

— Нет, дорогая, это я, — ответила Маргалит.

— Но почему ты такая смуглая, как кочевник из Федирана? Провалялась целый день на солнце?

Джориан сказал:

— Эстрильдис, дорогая!

Она растерянно посмотрела на него.

— Ты в самом деле Джориан? И тоже весь смуглый?

Джориан сказал:

— Ты находишься в таверне «Лиса и кролик», в городе Ксиларе. Мы приехали, чтобы забрать тебя. Но я вижу, что все изменилось.

Надолго установилось молчание. Затем Эстрильдис перевела взгляд на свой живот.

— О, Джориан, мне так жаль! Я ничего не могла поделать!

— Кто он?

— Молодой человек из благородной семьи, связанной с Регентством.

— Его имя?

— Я… я не скажу. Ты убьешь его, а я л-л-люблю его. — И она разрыдалась.

Джориан поднял опрокинутый стул и уселся на него, спрятав лицо в ладонях. Затем он сказал:

— Вы тоже садитесь. Нужно решить, что делать.

Карадур воскликнул:

— Какая жалость, что мы позволили чиновнику уйти с короной, прежде чем все выяснилось!

— Ничего не попишешь, — отозвался Джориан. — Он уже вернулся во дворец, и его теперь не вытащить оттуда, разве что осадой. Но лучше бы ему не встречаться со мной темной ночью. Эстрильдис, ты хочешь стать женой этого парня?

— Да! Но Регентство никогда не расторгнет мой брак с тобой, пока есть надежда поймать тебя и отрубить тебе голову.

Маргалит спросила:

— Джориан, если бы ты узнал имя отца ребенка, ты бы убил его?

Джориан тяжело вздохнул.

— Именно об этом я подумал в первый момент. Но потом…

— Что потом?

— Потом разум взял верх. Если бы я убил его, что бы мне досталось — жена, оплакивающая убитого любовника и вынашивающая не моего ребенка? Я думал, что вы увидите самое замечательное воссоединение влюбленных в истории, но оказалось… Почему ты не сказала мне раньше?

Маргалит развела руками.

— Я не могла предвидеть последствия.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты мог умереть, или Эстрильдис могла умереть, или же юный сэр… тот безымянный юноша… тоже мог бы умереть. Тогда зачем бы мне было тебе рассказывать — разве что сделать тебя еще более несчастным? Кроме того, я в первую очередь верна ей, а не тебе. И, между прочим, я неоднократно делала тебе намеки.

— Да, верно. Они часто встречаются, эти двое?

— В последний год он приходил ежедневно. Через некоторое время она попросила меня оставлять их наедине.

Джориан обернулся к Эстрильдис.

— Моя милая, чем этот молодой человек так вскружил тебе голову?

— Ох, он красивый, храбрый и любезный, как рыцарь из феодальных времен. И родом из знатной семьи.

— Ты хочешь сказать — совсем как рыцарь из романов. У нас в Оттомани еще остались рыцари. Некоторые из них неплохие парни; но остальные — обыкновенные забияки и развратники, которые, не моргнув глазом, зарежут простолюдина, заподозрив в нем недостаток почтительности. А я — невзрачный, практичный трудяга, и мои предки, как и твои, были крестьянами и ремесленниками. Но скажи мне, почему ты была как пьяная, когда Теватас привел тебя сюда?

— Потому что я была пьяная. Этот негодяй опьянил меня.

— Каким образом?

— Он пришел сегодня днем, сказав, что может вывести меня из дворца на встречу с мужем. Но я отказалась. Как бы сильно я ни ценила тебя, Джориан, мое сердце отдано другому.

— И что потом?

— Теватас ушел. После ужина он вернулся, сказав, что достал редкий чай из Курамонской империи. Он принес чайник, завернутый в полотенце, чтобы он не остыл, и пригласил меня отведать редкий напиток. Мне показалось, что у него странный вкус, а потом у меня затуманились мозги, и я не понимала, что делаю. Я помню, как Теватас укутывал меня в этот крестьянский плащ и выводил из дворца, сказав стражам, что я — его подружка.

Керин сказал:

— Теперь ясно, зачем Теватас ходил к аптекарю.

Джориан безмолвно сидел под взглядами друзей. На их лицах читалось любопытство, ожидание и следы страха. Наконец он сказал:

— Я не вижу иного способа распутать этот узел, кроме как примириться с потерями и бежать. Керин пусть отведет Эстрильдис к воротам дворца и оставит ее там. Она может придумать сказочку, будто улизнула из дворца, чтобы побродить по городу без ох…

Резкий стук в дверь прервал его слова. Джориан схватил меч в ножнах, стоявший в углу, вытащил клинок и подошел к двери, пробормотав:

— Если это головорезы Регентства, то я им живым не дамся. Все отойдите назад! Входите, кто там! Дверь не заперта!

За дверью стоял стройный, чрезвычайно красивый юноша несколькими годами младше Джориана. При виде Джорианова меча он воскликнул: «Ха!» — и потянулся к собственному оружию.

— Коринеус! — закричала Эстрильдис.

Джориан отступил на шаг.

— Еще одна загадка разрешилась. Ну ладно, заходи и закрывай дверь! Не стой там, как сосунок!

Молодой человек шумно вздохнул и вошел в комнату, сказав:

— Очевидно, ты хочешь убить меня и тем самым смыть с себя пятно позора. Ну что ж, попробуй! — И он встал в оборонительную позицию.

— Ты не понял меня, — сказал Джориан. — Я знаю о том, что у тебя было с моей женой, но не желаю никому причинять горе или же оставлять ребенка без отца. Нет у меня желания и усыновлять его. Так что забирай Эстрильдис — она твоя.

Сэр Коринеус удивленно нахмурился.

— Правильно ли я тебя расслышал? Мне казалось, что Джориан был храбрецом, а не отъявленным трусом.

— Моя храбрость тут ни при чем. Если мы вступим в бой, либо ты меня убьешь, либо я тебя. Я не жажду погибнуть от твоей руки; а если я убью тебя, то что мне это даст? Что я могу выручить за твой труп? Твоя шкура вряд ли пригодится кожевникам, а убитых врагов мы не едим, как в Паалуа.

— У тебя нет рыцарского чувства чести! Ты говоришь как простой ремесленник, холодный рассудительный торгаш!

Джориан пожал плечами.

— Поступай как знаешь. Если ты нападешь, я сумею постоять за себя; но не обижусь, если ты воздержишься.

— Совершенно ясно, что ты простолюдин, иначе потребовал бы немедленного удовлетворения, когда я назвал тебя трусом!

— Мой милый мальчик, ты живешь в прошлом! Подобные идеи забыты в Ксиларе уже более столетия!

— Для тебя — возможно, но не для меня. Сколько мне еще оскорблять тебя, пока ты не начнешь бой?

— Вы испытываете мое терпение, молодой человек, но я стараюсь вести себя разумно. Почему тебе так не терпится драться?

— Потому что, пока ты жив, я не могу жениться на Эстрильдис. Значит, один из нас должен умереть. Защищайся! — И Коринеус бросился вперед, занося над Джорианом меч.

Через мгновение они яростно рубили и кололи. Сверкающие клинки, сталкиваясь, со звоном высекали искры. Невольные зрители прижались к стене, чтобы бойцы их не задели.

Джориан обнаружил, что Коринеус — хороший, но не первоклассный фехтовальщик. Он отбивал одну яростную атаку юноши за другой, пока Коринеус, вспотевший и задыхающийся, не начал уставать. Тогда Джориан проворным выпадом ударил его мечом по голове. Клинок порезал скальп юноши, но удар был слишком слабым, чтобы причинить ему серьезный вред. Коринеус отскочил и вытер струйку крови, стекавшую из раны на лбу.

Джориан даже не запыхался. Вскоре Коринеус снова начал атаковать его, медленней и расчетливей. Он задел кончиком меча рукав рубашки Джориана, прорвав в нем дыру.

— Снова тебе придется зашивать, Маргалит, — сказал Джориан, сделал новый ложный выпад, и опять задел лезвием меча макушку Коринеуса. Юноша отступил, вытирая со лба свежую кровь. Его лицо было испачкано кровавыми разводами.

Они нерешительно фехтовали до тех пор, пока не предприняли одновременный выпад и оказались лицом к лицу, скрестив мечи у эфесов. Какое-то мгновение они боролись в этой позиции, пытаясь лишить друг друга равновесия.

Благодаря своей силе Джориан отвел меч Коринеуса вверх и снова сумел поразить его в голову, прорезав еще две раны в его скальпе. Коринеус, зашатавшись, оторвался от противника, поспешно вытирая лицо свободной рукой.

Но это было бесполезно. Ослепленный струящейся кровью, Коринеус беспомощно стоял, закрыв лицо ладонью. Джориан ударил его по правой руке мечом плашмя, и клинок Коринеуса со звоном упал на пол. Джориан поддел его носком башмака, подкинул в воздух и поймал.

В дверь постучали, и раздался голос Совара:

— У вас все в порядке?

— Да-да, — ответил Джориан. — Мы только немножко упражнялись. — Он обратился к зрителям: — Постарайтесь перевязать этого бедолагу. Садись, Коринеус.

— Куда? Я ничего не вижу.

Джориан толкнул Коринеуса в кресло.

Юноша сказал:

— Ты превратил меня в посмешище! Моя честь погибла! Я должен искать почетной смерти, которая бы искупила мой позор.

— Ох, ну ради всех богов! — фыркнул Джориан. — Когда же ты перестанешь вести себя как мальчишка? Пора уже повзрослеть!

— Что ты от меня хочешь?

— Расскажи мне, как ты нашел нас здесь?

— Я увидел, что Теватас покидает дворец с Эстрильдис, которую я узнал несмотря на ее плащ. Истинная любовь видит через любые покровы. Я последовал за чиновником до этой самой таверны и стал ждать на улице, не зная, обратиться ли в Регентский совет или же разобраться самому. После того как Теватас вышел и украдкой поспешил прочь, я решил, что будет более почетно и по-рыцарски самому отправиться на спасение дамы. И вот я здесь.

— Нам очень повезло, молодой человек, — сказал Джориан. — Я не мог бы в одиночку сражаться со всем гарнизоном Ксилара. Теперь вот что: ты претендуешь на обращение «сэр». С чего бы это?

Коринеус поглаживал ударенную Джорианом руку, на которой вспухал огромный синяк.

— Как ты, разумеется, знаешь, этот титул достается по наследству сыновьям баронов, поскольку подлинных рыцарских орденов у нас больше не существует. Мой отец, лорд Холдар, — титулованный барон Месбол.

— Я знаю эту семью. Чем ты зарабатываешь на жизнь?

— Я — младший секретарь в Департаменте иностранных дел.

— Поместье Месбол находится неподалеку от ирианской границы, верно?

— Да.

— И твой отец живет там?

— Да, у нас еще остался маленький замок и достаточно земли, чтобы содержать его, хотя с бывшими владениями это сравнить нельзя. И мы больше не можем заставлять холопов отрабатывать на наших полях свою вассальную повинность, а должны, подобно обыкновенным нетитулованным помещикам, нанимать этих мужланов за звонкую монету.

— Тс-с, тс-с, — сказал Джориан. — Я сам был мужланом и сочувствую этим лентяям. Но любишь ли ты Эстрильдис настолько сильно, чтобы ради нее оставить свою должность в правительстве?

— Да! На что не пойдет истинный рыцарь…

Джориан поднял руку.

— Имеет ли твой отец влияние на синдиков Ира?

Коринеус озадаченно посмотрел на него.

— В общем-то, да. Эти скопидомы скупают у нас излишки урожая. А что?

— Почему бы тебе не увезти Эстрильдис в Ир и там, благодаря влиянию отца, уладить все брачные проблемы? Когда все успокоится, а вы с ней окажетесь законными супругами — по крайней мере, по ирским законам, — вы можете вернуться в поместье отца. Если даже он рассердится, вид маленького внука заставит его смягчиться.

— Но что будет с тобой, король Джориан?

Джориан усмехнулся.

— Прошу, не надо титулов. Как ты верно заметил, в душе я — ремесленник. Я сумею устроиться, хотя и иным образом, нежели ты.

Коринеус покачал головой, пробормотав:

— Не понимаю этого современного мира. В феодальные времена каждый человек знал свое место и должен был оберегать свою честь. В нашей стычке ты мог бы убить меня шесть раз; я понял это почти сразу же, как мы скрестили мечи. И все же ты обошелся со мной, как будто я всего лишь капризный ребенок.

— Было бы достаточно убить тебя только один раз; и если бы я придерживался твоих замшелых понятий о чести, я бы именно так и поступил. Но давай вести себя разумно. У тебя есть возможность добраться до Ира? Эстрильдис в своем положении не может ехать верхом.

Коринеус задумался.

— У моего друга Веркассуса есть двуколка, которую он не раз мне одалживал. Возможно, мне удастся взять ее на время. Лошадь свою я держу в конюшне у Веркассуса, и мой грум Гвитион живет там же, с его слугами. Я могу захватить его в Месбол, откуда мой слуга вернет двуколку Веркассусу. Если только Гвитион не отправился в обход питейных заведений, мы будем готовы через час.

— Как вы выберетесь из города ночью?

— Капитан стражи Северных ворот проиграл мне в карты. А теперь, если вы разрешите, я вернусь во дворец и соберусь…

— Лучше не трать на это времени. Вещи можно купить новые — в отличие от головы. И пожалуйста, отведи Эстрильдис в дом своего друга — для нашей большей безопасности.

Коринеус собирался что-то возразить, но Джориан решительно сказал:

— Нет, уходите оба. Как верно заметил маленький чиновник, держите язык за зубами, а мы поступим соответственно. Прощай, Эстрильдис.

Она снова заплакала.

— Я не знаю, что сказать… так неудобно… ты настоящий король, что бы там он ни говорил…

— Ну, ну, забудь об этом и уходи, — сказал Джориан, переходя на сельский кортольский диалект своего детства. — Прощания, как и казни, лучше проводить побыстрее; но я всегда буду помнить мою маленькую красотку с фермы.

Закутавшись в длинный плащ, Эстрильдис вышла, шмыгая носом. Коринеус опекал ее, присматривая за ней, как будто она была хрупкой стеклянной вазой.

— Уф-ф! — Джориан вытер рукавом пот со лба. — Будем надеяться, что они успеют убраться, прежде чем их хватится дворцовая стража. Не кажется ли вам, что мы заслужили бутылочку лучшего вина Совара? Разумеется, отца Карадура я не имею в виду — ему это запрещают принципы.

— Я принесу вина, — вызвался Керин.

— Кажется, даже я могу чуть-чуть поступиться принципами, — подал голос Карадур. — Но как ты переменился, Джориан, ведь раньше ты говорил, что проткнешь любого негодяя, который станет строить глазки твоей милой.

— Это все твоя заслуга, — сказал Джориан. — Я запомнил твою лекцию, когда мы пролетали над Лограмами, и теперь стараюсь поступать так, как было бы выгоднее для всех заинтересованных сторон. Коринеус может называть мое поведение нерыцарским, но, к счастью, мне не нужно соблюдать рыцарский кодекс чести. Может, этот парень и красив, и храбр, и галантен, но он ужасный дурак.

Маргалит сказала:

— Вот почему я настаивала на том, чтобы ты взял меня с собой.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Джориан.

— Я думала, что когда ты узнаешь о ее неверности, то в гневе можешь убить ее, и считала, что мой долг — защищать Эстрильдис. Слава Зеватасу, мне не пришлось встать между ней и твоим клинком!

В течение следующего часа они сидели в большой спальне, распивая бутылку, которую принес Керин, и строя планы. Затем, когда бутыль опустела, Керин захотел вернуться к себе, а Маргалит собралась удалиться в свою комнату. Они уже желали друг другу спокойной ночи, когда их внимание привлек раздававшийся внизу шум — шаги множества людей, обрывки слов и лязг оружия.

Керин выглянул в коридор и тихо прикрыл дверь.

— Это отряд королевской стражи ищет Эстрильдис, — сообщил он. — Офицер сказал, что они обшарят каждый уголок в доме. Что делать?

— Дай подумать, — нахмурился Джориан. — Если мы попытаемся бежать… нет. Если они внимательно посмотрят на нас, то могут распознать нас с Маргалит под маскировкой… Я знаю один фокус, который заставит их убраться. Керин и Карадур, полезайте под кровать! Маргалит, раздевайся и ложись в постель!

— Что?! — воскликнула она. — Ты сошел с ума?! Зачем?..

— Делай что сказано! Потом объясню. — Говоря это, Джориан одновременно срывал с себя одежду. — Проклятье, поторопись! Не бойся за свою добродетель; это просто представление, чтобы надуть их. Живее!

— До последнего клочочка? — дрожащим голосом спросила Маргалит, разматывая свое объемистое мальванское одеяние.

— До последнего! — Стоя голым, Джориан дождался, когда Маргалит нырнет под одеяло, в то время как его брат и мальванец спрятались под кроватью. Керин заворчал, когда кровать под весом Джориана придавила его к полу. — Тихо! — прошептал Джориан, обнимая Маргалит, которая сжалась при его прикосновении. — Говорить буду я.

Топот и голоса раздавались все ближе и ближе. Наконец дверь распахнулась. Повернув голову, Джориан различил в дверях силуэты двух королевских гвардейцев. Приподнявшись в постели и по-прежнему прижимая к себе Маргалит, он зарычал:

— Да поразит вас Херике громом и молнией! Неужели нельзя заниматься любовью с законной женой наедине?! Совсем забыли о приличиях? Убирайтесь!

— Прошу прощения, — ответил голос. Дверь закрылась, и шаги стихли вдали. Когда все успокоилось, Джориан вылез из кровати, приоткрыл дверь, выглянул в щель и зажег лампу.

— Они ушли, — сказал он, натягивая штаны.

Маргалит прикрывалась мальванской одеждой.

— Теперь мне можно идти?

— Да, моя дорогая. Если после нашего представления кто-нибудь усомнится в твоем честном имени, Керин и доктор могут подтвердить, что я не позволял себе вольностей. Им лучше видно.

— Но я уверена, что ты думал об этих вольностях. — Маргалит усмехнулась. — Джориан, сомневаюсь, чтобы после путешествия с тобой у меня осталось какое-то честное имя.

Глава 10

Заколдованный замок

Маргалит, держа поводья Филомана, сказала:

— Джориан, для человека, сердце которого разбито неверностью его любимой, ты выглядишь необычно жизнерадостным.

Джориан, восседая на Кадвиле рядом с фургоном, пел арию из оперетты Галлибена и Сильверо «Юбка на судне»:

Он вопрошающе взглянул на Маргалит и ответил:

— Да, ты права, если подумать. Конечно, это было потрясение. Но позже, призадумавшись, я понял, что с горем, разочарованием и негодованием соседствует еще и капля облегчения.

— Хочешь сказать, что любил ее не так безмерно, как утверждал?

— Три года без мужа — слишком большой срок для юной и пылкой женщины вроде Эстрильдис. Да, верно, я любил ее — и до сих пор в каком-то смысле люблю, — и если бы она сохранила верность, постарался бы стать любящим и примерным мужем. Но когда я обнаружил, что она изменила мне, потеря оказалась гораздо менее болезненна, чем можно было ожидать. Ты хочешь вернуться на свою должность в Академии?

— Ну да, а что еще? Место королевской фрейлины найти не так-то просто.

Они двигались на юго-восток, не тратя времени, но и не слишком торопясь, чтобы не возбуждать подозрений. Однажды на них наткнулся кавалерийский разъезд и обыскал их. Но мальванский акцент Джориана, а также отсутствие каких-либо следов Эстрильдис убедили патруль, что они — всего лишь безвредные чужестранцы, и их отпустили.

Джориан сказал:

— Мы вскоре окажемся у поворота на замок Лорк. Давайте проведем ночь там. Барон Лорк — не самый худший из призраков, а у нас будет крыша над головой.

Поскольку никто из его спутников не возражал, Джориан направил повозку по длинному заросшему склону к разрушенному замку.

Маргалит спросила:

— Джориан! Не лучше ли нам оставить фургон и животных позади замка, а не во дворе? Там они будут не так заметны.

— Вот мудрая женщина! Как я прожил без тебя все эти годы?

— Добро пожаловать, друзья мои, — приветствовал их призрак барона Лорка, когда спустилась тьма и Маргалит накрыла ужин в главном зале. — Минутку. Крупный мужчина, хотя и одетый как мальванец, говорил, что он — Никко из Кортолии. Дама — Маргалит Тотенская, и… я забыл твое имя, преподобный отец. Если ты тоже от преклонных лет страдаешь забывчивостью, то можешь себе представить, насколько тяжелее это для меня.

— Он — доктор Карадур, — подсказал Джориан.

— Вот что меня интересует, — сказал призрак. — Понимаете, вчера в мои владения вторгся эскадрон кавалерии, и я подслушал их разговор. Некоторые солдаты не знали, в чем цель их миссии, ибо они были всего лишь мальчишками, когда начались все эти события. Поэтому их офицер поведал подробности.

Выяснилось, что они искали некую Эстрильдис, королеву Ксилара, недавно пропавшую. Подозревали, что ее похитил муж, беглый король Джориан, который скрылся три года назад. Как я понял с их слов, он бежал, спасаясь от церемонии обезглавливания, проводимой раз в пять лет. Но дезертирство Джориана внесло в расписание беспорядок.

— Мы что-то слышали об этом, — сказал Джориан.

— Ах, но это не все. По словам этого офицера, сей Джориан также может скрываться под именем Никко из Кортолии, а именно так ты назвал себя, когда я заставил тебя признаться, что ты — не истинный мальванец. И это совпадение не единственное. Еще этот офицер упоминал некую Маргалит Тотенскую, бывшую фрейлину королевы Эстрильдис, исчезнувшую прошлой зимой, — некоторые говорили, что ее унес демон, но офицер не верил этой легенде, и с тех пор ее никто не видел. Если бы совпало одно имя, то это бы не выходило за пределы вероятного; но два! Это переходит все границы разумной веры.

Джориан вздохнул.

— Что ж, я признаюсь — еще раз. Означает ли это, что ты отправишь следующую группу ищеек по нашему следу?

— Нет, да и с какой стати? Но что же на самом деле случилось с королевой? Я ее не вижу среди вас.

— Она отправилась в другую сторону, с неким человеком, который, как она надеется, станет ее новым мужем.

Призрак покачал прозрачной головой.

— Я сожалею, что она не отправилась с тобой. Тогда ты мог бы освободить меня от проклятия.

— Вы имеете в виду, заставив Эстрильдис помыть пол?

— Да, именно. Но вы все же состоите в браке — ты и она?

— Юридически, очевидно, да. Она надеется оформить развод в другой стране, поскольку в Ксиларе ей это не дают.

Призрак нахмурился, подперев подбородок ладонью.

— В моем мозгу, или в том, что взамен него есть у призраков, забрезжила новая мысль. При жизни я был местным судьей, и еще никто не отменял моего назначения. Я могу даровать тебе развод. Ее отказ сопровождать тебя делает ее виновной в измене.

— А юридический акт, произведенный призраком, имеет силу?

— Сильно сомневаюсь, что хотя бы один высокий суд когда-нибудь обсуждал эту проблему. Но давай предположим, что имеет. Тогда ты прямо здесь мог бы обвенчаться с леди Маргалит. Поскольку ты — король, то твоя супруга — королева. Если она вымоет мой пол — не обязательно весь, уверяю тебя — я в то же мгновение освобожусь из своего докучного состояния.

Джориан и Маргалит переглянулись.

— Что ж! — сказал наконец Джориан. — Это интересное предложение. Но нам нужно время, чтобы его обдумать.

Маргалит промолчала. Барон сказал:

— Думайте, сколько вам угодно, господа. Я не побуждаю вас к поспешным действиям. Но помните: когда я освобожусь от существования в этом мире, вы можете больше не бояться, что я выдам вас ксиларцам! Услуга за услугу.

— Утро вечера мудренее, — сказал Джориан.

На следующее утро Джориан сказал:

— Маргалит, давай пройдемся и посмотрим, как там наши животные.

Когда они обнаружили, что лошадь и мул мирно пасутся, Джориан взглянул на Маргалит.

— Ну?

— Что «ну»? — ответила она.

— Ты же понимаешь? Предложение барона о том, чтобы мы обвенчались.

— Ты хочешь сказать, что не вполне доверяешь призраку? Что если мы не поддадимся его настойчивости, решимость барона не выдавать нас ослабеет? Он намекал на это.

— Это стоит иметь в виду, но я думал вовсе о другом.

— О чем именно?

Джориан носком башмака отбросил с тропинки камень.

— Мне не хотелось говорить об этом через три дня после расставания с Эстрильдис. Ты меня привлекала еще с тех пор, как демон принес тебя в лабораторию Абакаруса. У тебя есть все, чего я мог бы пожелать от спутницы жизни, включая здравый смысл, которого мне, увы, иногда не хватает. Когда я увидел, как ты танцуешь в мальванском наряде, я с трудом удерживался, чтобы не наброситься на тебя.

Еще до разрыва с Эстрильдис я твердил себе: «Джориан, ты — верный муж, который сделает все, чтобы вернуть себе возлюбленную жену. То, что ты чувствуешь к Маргалит, — всего лишь похоть». Но теперь я не могу отрицать, что люблю тебя. Я намеревался, после приличного промежутка времени, сделать тебе предложение; но барон ускорил события.

По правде говоря, после этого путешествия я остался нищим, поскольку Теватас удрал с моей короной. Но мне всегда удавалось тем или иным способом заработать себе на жизнь.

— Насколько законным будет такой брак? — спросила Маргалит. — Я знаю, что один призрак выступал в роли законодателя, но о привидении-судье слышу впервые. Даже если брак будет законным, это не относится к королевскому разводу, поскольку Регентство считает тебя последней инстанцией в данном вопросе.

— Ну, — сказал Джориан, — если я — король, то по ксиларским законам мне положено пять жен. Следовательно, каким бы ни было положение Эстрильдис, меня нельзя обвинить в многоженстве — по крайней мере, в Ксиларе, куда я надеюсь больше никогда не возвращаться. А ты как полагаешь?

— Джориан, обещай мне одну вещь.

— Да?

— Как только мы окажемся в Оттомани — при условии, что нас не схватят, — ты проведешь все процедуры развода и брака по оттоманским законам, чтобы не возникало никаких неприятных вопросов.

— Тем самым подразумевается, что твой ответ будет «да»?

— Да, я подразумеваю именно это. Ну так что?

— Обещаю. И еще раз проделаю все то же самое в Кортолии.

Когда Карадуру сообщили о помолвке, он сказал:

— Примите мои поздравления! Но тем не менее как жалко, что все твои энергичные усилия воссоединиться с супругой за последние три года окончились ничем.

— Чепуха, старина! — фыркнул Джориан. — Мои приключения снабдили меня бесконечным запасом историй. Кроме того, если бы я сидел сложа руки, я бы никогда не встретился с Маргалит. Так несчастья рождают сокровища.

— Ну, об этом мы сможем судить десять лет спустя.

— Без сомнения; но я не могу ждать, пока мы все умрем, прежде чем принять решение. Так что давай доведем дело до конца.

Следуя указаниям барона Лорка, Джориан нашел в кабинете барона в столе несколько листов пожелтевшей бумаги. Под диктовку невидимого призрака Джориан написал на них юридические формулировки. Первый лист он подписал сам, а на втором расписались они с Маргалит. Проблема состояла в том, как получить подпись барона, поскольку призраку не хватало материальности, чтобы взять в руки гусиное перо Джориана. Наконец, сосредоточив свою психическую силу, призрак поставил маленькие обгоревшие пятнышки на обоих листах, там, где должна была находиться его подпись. Джориан, Маргалит и Карадур написали свои имена вокруг этих пятен, засвидетельствовав подпись барона.

— Внимание! — сказал бестелесный голос. — Теперь встаньте передо мной…

— А где это? — спросил Джориан.

— О, чума! Где угодно. Встаньте бок о бок и возьмитесь за руки. Джориан, желаешь ли ты?..

Церемония вскоре завершилась. Призрак сказал:

— А теперь, господа, я прошу, чтобы вы выполнили свои обязательства в сделке. Добрая Маргалит, ты найдешь в кухне ведро, а в колодце еще сохранилась вода. На тряпку тебе придется пустить что-нибудь из твоего собственного гардероба, ибо грабители вытащили из замка все, имеющее отношение к одежде.

Они сделали половую тряпку, оторвав кусок от старой рубашки Джориана. Маргалит опустилась на колени и стала мыть пол. Через несколько минут призрак сказал:

— Этого хватит, моя дорогая. Проклятье снято; стены замка тускнеют перед моим взором.

Но прежде чем я удалюсь, хочу сказать кое-что. Охотники за сокровищами обшарили и разграбили весь мой жалкий замок. Если вы желаете найти клад, до которого они так и не добрались, вытащите камень справа от главного камина: третий ряд снизу, второй слева. Мне золото больше не нужно. А теперь прощайте! Я… — И голос привидения затих.

Джориан вытащил указанный камень и обнаружил тайник, в котором лежал мешок монет. Когда деньги пересчитали, в мешке оказалось девяносто девять ксиларских львов и еще немного мелочи.

— Ха! — воскликнул Джориан. — Это почти точно та же сумма, с которой я в первый раз бежал из Ксилара. Армию или королевство на эти деньги не купишь, но, по крайней мере, с голоду мы теперь не умрем!

Через четыре дня, проезжая по широкой распаханной равнине, Джориан сказал:

— К сумеркам мы должны быть у отомийской границы. Если поторопиться, то доберемся до нее быстрее, но мне не нравится нога Филомана.

Они перекусывали на обочине дороги. Карадур сказал:

— Прошу вас, помолчите. — И его темные глаза остекленели, приняв отсутствующее выражение.

Джориан прошептал:

— Он слушает какое-то сообщение из астральной реальности.

Наконец старый мальванец покачал головой.

— Сын мой, — сказал он, — мое ясновидение говорит мне, что за нами снова погоня.

— Сколько их, и далеко ли они?

Карадур покачал головой.

— Не могу сказать на расстоянии, но знаю только, что они быстро приближаются.

Джориан поспешно проглотил последний кусок.

— Заканчивайте, мои родные, и поспешим.

Скоро они снова ехали по дороге в сторону Оттомани. Часом позже Карадур сказал:

— Я опять увидел их. Они не далее чем в двух лигах от нас.

— Джориан, — спросила Маргалит, — почему ты не поторопишься, обогнав нас? Мы же можем свернуть на боковую дорогу и пропустить их вперед. Зачем мы будем тебя задерживать, когда ты можешь спокойно доскакать до границы раньше преследователей?

— И бросить вас на их милость? Не говори глупостей, жена! — фыркнул Джориан. — Кроме того, местность здесь слишком открытая, чтобы играть в прятки с врагами. Вы не успеете скрыться.

— Тогда, — сказал Карадур, — сажай Маргалит к себе на лошадь и мчись вперед. Я могу править повозкой, а если меня остановят, то что взять с бедного предсказателя, который слыхом не слыхивал о беглых ксиларских королях? Я могу изменить свой облик небольшим маскирующим заклинанием. Чем плох такой план?

— Двумя моментами, — сказал Джориан, подгоняя коня, в то время как Маргалит нещадно стегала Филомана, чтобы он ускорил свой неторопливый шаг. — Во-первых, Маргалит — крупная женщина, и Кадвиль повезет нас двоих ничуть не быстрее, чем едет повозка. Во-вторых, нас слишком часто видели вместе, и тебя будут искать не менее настойчиво, чем меня.

— Но, может быть, — сказала Маргалит, — нас не станут сурово наказывать. Мы с Карадуром можем сказать, что ты нас обманул.

— Не полагайтесь на милосердие Регентства. Самое меньшее, вы проведете большую часть оставшейся жизни в сырых темницах. Нет, если кто-нибудь и станет лисой для их ищеек, так только я. Карадур — маленький и легкий. Вы с ним вдвоем весите не больше, чем я. Поэтому вы двое скачите к границе, а я постараюсь надуть преследователей или увильнуть от них.

— Нет! — сказал Карадур. — Мои старые кости слишком хрупки для скачки в седле. При одной лишь мысли о том, что я окажусь верхом на твоем огромном коне, у меня кружится голова.

— Ну, тогда нам нужно что-то предпринять, и поскорее, — сказал Джориан. — Попытайся снова обратиться к своему астральному зрению.

Карадур закрыл глаза. Немного спустя он сказал:

— Они меньше чем в лиге позади нас. Я насчитал в эскадроне десять или двенадцать человек.

Маргалит предположила:

— Может быть, они просто едут по своим делам?

Джориан покачал головой.

— Они бы не стали так торопиться, если только не гонятся за кем-то или спасаются бегством.

Несколько минут они ехали с самой большой скоростью, на какую был способен фургон. Когда они одолели подъем, Джориан воскликнул:

— Ха! Впереди лес! Теперь я вспомнил; когда я был королем, эта роща служила предметом спора между синдикатом земельных магнатов, которые желали срубить лес, и ксиларским адмиралтейством, стремившимся сохранить рощу для будущего строительства кораблей.

— И чем же кончилось дело? — спросила Маргалит.

— Граллон решил спор в пользу флота, и я поддержал его. Там был щекотливый момент. Судья собирался вынести иной вердикт, но один из магнатов совершил ошибку, попытавшись подкупить его. На том же самом недавно попался Абакарус.

— И что дальше? Собираешься спрятаться в лесу?

— Нет, роща небольшая. Но… Карадур, у тебя волшебная веревка с собой или нет?

— Со мной. Но ее магический заряд почти исчерпан. Еще два или три раза — и ее придется заколдовывать снова.

— Ее можно использовать против погони?

— Я могу приказать веревке избить их, но вовсе не факт, что их удастся убить.

— Я бы не хотел убивать этих бедолаг, но мне чрезвычайно хочется заполучить в свои руки их командира. Вот что мы сделаем…

Через полчаса повозку оттащили подальше от дороги и спрятали за несколькими молодыми деревцами. Джориан срубал их мечом, заострял нижние концы и втыкал в землю. Коня и мула привязали позади фургона.

Карадур смотал с пояса веревку и бросил ее так, что она легла поперек дороги. Он пробормотал заклинание, и оба конца веревки зашевелились, отыскивая ближайшие деревья. Затем эти концы, как охотящиеся змеи, поползли по стволам и обвились вокруг них. Середина веревки, еле заметная в пыли, неподвижно лежала на дороге.

Они ждали меньше получаса, но Джориану казалось, что прошли долгие часы. Затем на дороге появился кавалерийский эскадрон, движущийся утомленным галопом. На тяжело дышащих лошадях поблескивала пена. Джориан подозревал, что некоторые из них уже загнаны и больше никогда не будут пригодны к кавалерийской службе.

На них ехали солдаты в алых куртках под кольчугами, и вечернее солнце сверкало на посеребренных шлемах. Во главе отряда скакал лейтенант, которого можно было узнать по маленьким серебряным крылышкам на шлеме.

— Давай! — выдохнул Джориан.

Карадур за его спиной пробормотал очередное заклинание. В то же мгновение концы веревки, обвившиеся вокруг деревьев, ожили, как змеи, душащие свою добычу. Середина веревки поднялась из пыли и превратилась в прочный горизонтальный брус на высоте колена.

Это произошло как раз в тот момент, когда к веревке приблизилась лошадь лейтенанта, и всадник не успел заставить коня перескочить этот не слишком грозный барьер. Лошадь перекувырнулась, бросив лейтенанта в грязь. Следующие лошади с ужасающим грохотом повалились в лягающуюся кучу.

Прежде чем кто-либо из сброшенных солдат успел подняться, Джориан выскочил из-за дерева и устремился к поверженному лейтенанту. Когда он был рядом с офицером, тот сидел на дороге с отсутствующим выражением лица. Одно из серебряных крылышек на его шлеме обломилось.

Джориан, подойдя сзади, схватил лейтенанта за шею и приставил к его горлу нож.

— Прикажи им отойти! — заревел он, — иначе ты — мертвец!

Те солдаты, которые успели подняться на ноги, остановились, пытаясь разобраться в происходящем. Так же поступили и трое всадников, успевшие осадить своих коней и остаться в седле. Один из упавших солдат лежал неподвижно со свернутой шеей; другой кричал что-то про сломанную руку. Прочие отделались менее серьезными травмами.

— Отойдите! — прохрипел лейтенант. — Не провоцируйте этого человека! — Он чуть-чуть повернул голову. — Ты — король Джориан?

— Не важно, кто я. Ты поедешь со мной как заложник. Карадур!

— Да, сын мой?

— Отдай веревке следующий приказ.

Карадур пробормотал новое заклинание. Веревка ожила, выскользнула из-под упавшей лошади, подползла к Джориану, удерживавшему лейтенанта, и обвилась вокруг запястий и лодыжек пленника. За долю секунды лейтенант был связан так же крепко, как поросенок, которого несут на рынок.

— Прикажи своим людям вернуться в казарму! — сказал Джориан. — И скажи им, что в то мгновение, как я снова увижу погоню, твоя нежная юная шейка будет перерублена!

Лейтенант повторил его приказ. Солдаты сбились в кучку, ведя спор приглушенными, напряженными голосами. Джориан догадался, что они обсуждают, имеет ли смысл игнорировать приказ офицера, вырванный из него под угрозой, и постараться схватить Джориана, невзирая ни на что. Джориан подозревал, что некоторые из солдат сочувствуют ему и были бы рады, если бы он спасся.

Наконец солдаты сели на коней и поскакали прочь, один из них — с рукой на перевязи, мертвеца же уложили поперек седла.

— Я сожалею о смерти этого юноши, — сказал Джориан. — Хотелось бы думать, что до вас когда-нибудь дойдет: попытка схватить меня сопряжена с немалым риском.

— Я выполняю свой долг, — прохрипел лейтенант сквозь сжатые зубы.

Маргалит вывела коня Джориана из леса, а за ней появился и Карадур с мулом и повозкой. Джориан уложил лейтенанта Анникса, чья лошадь ускакала вслед за остальными, в фургон.

Маргалит сказала:

— Джориан, ты так всю жизнь и будешь брать заложников? За то недолгое время, что я с тобой знакома, ты делал это трижды.

Джориан пожал плечами.

— Только при необходимости. По правде говоря, до знакомства с тобой я никогда так не поступал; я не виноват, что события приняли такой оборот.

Солнце превратилось в алый шар над горизонтом, когда Джориан увидел изгородь, отмечающую границу между Ксиларом и Оттоманью. Ксиларский пограничник закрывал ворота со своей стороны, но открыл их снова при появлении Джориана и его спутников. Пограничники, лениво бросив на них взгляд, даже не стали осматривать повозку, в которой лежал лейтенант Анникс, связанный, с кляпом во рту и закрытый одеялом. Лошадь и мул вышли на нейтральную полосу шириной в три-четыре фатома между двумя государствами. С другого края полосы стояли такие же ворота и изгородь.

Здесь Джориан остановился, залез в фургон и вытащил лейтенанта Анникса.

— Освободи его, — сказал он Карадуру.

Мальванец произнес заклинание, и веревка свалилась на землю. Карадур подобрал ее и обвязал вокруг пояса.

Анникс встал на ноги с убийственным взглядом и вырвал изо рта кляп. Когда Джориан направил лошадь ко вторым воротам, лейтенант закричал:

— Хватайте этого человека! Его разыскивают в Ксиларе! Он опасный преступник, похититель и беглец от правосудия!

Офицер-пограничник на оттоманской стороне отозвался:

— Пришлите нам официальную просьбу о выдаче, дружище, тогда посмотрим.

Казалось, что лейтенант вот-вот заплачет.

— Вы, проклятые оттоманцы, никогда не выполняете ни одной нашей просьбы, какой бы разумной она ни была! Это вопиющий случай ухода преступника от погони, и я имею полномочия потребовать вашей помощи в его задержании!

Оттоманец ухмыльнулся.

— Впервые слышу, чтобы человек, которого везли в телеге связанным по рукам и ногам, утверждал, что он за кем-то гонится! — Он обратился к Джориану. — А ты, мой добрый друг с востока, что у тебя за дела в Великом Герцогстве?

Достав из повозки меч и кинжал Анникса, Джориан швырнул их на нейтральную полосу, и вытащил документы.

— Вот, сэр: разрешение иностранцу проживать в Оттомани; разрешение носить оружие; разрешение на охоту и рыбную ловлю. Что до моего костюма, у меня было некое дело в Ксиларе, которое я хотел провернуть, не лишившись головы.

— Джориан из Ардамэ! — воскликнул пограничник. — Мы слышали о тебе фантастические истории! Правда ли, что ты голыми руками убил единорога в парке Великого Герцога?

— Не совсем, — ответил Джориан. — Насколько я помню…

Лейтенант Анникс подобрал свое оружие и закричал:

— Я требую…

— Ладно, заткнись! — проворчал оттоманский офицер. — Этот человек хорошо известен в Оттомани, и насколько я слышал, обладает правом политического убежища. А теперь уходи и кончай нам надоедать.

— Вы еще пожалеете! — пригрозил Анникс, возвращаясь на ксиларскую сторону.

— Первый постоялый двор, — сказал Джориан, — примерно в лиге отсюда. Можно ли нам отправиться в путь, чтобы добраться до него засветло?

Два года спустя у входа в лавку «Сыновья Эвора, часовщики» в городе Кортолии появился маленький кортеж. Щегольски одетый молодой человек спросил, может ли он видеть Джориана. Силлиус, глава фирмы, ответил:

— Мой брат сейчас занят. Могу ли я узнать ваше имя и профессию?

— Я — Коринеус, сын Холдара, и я привез послание от Временного правительства Ксилара.

Брови Силлиуса полезли вверх.

— Подождите, мой добрый сэр, — ответил он и исчез. Вскоре он вернулся, сказав: — Я вас провожу.

Коринеус оказался в большой комнате, приспособленной под мастерскую. Столы были завалены инструментами и листами бумаги с чертежами и эскизами. В одном конце комнаты сидела статная, красивая женщина, нянчившая годовалого ребенка. В другом — Джориан, одетый в рабочий кожаный передник, возился с устройством из шестерен и рычагов.

Коринеусу понадобилась секунда-другая, чтобы узнать Джориана. Когда они встречались в Ксиларе, Джориан был гладко выбритым, смуглым и в тюрбане. Теперь же он был бородатым, светлокожий и простоволосый. Коринеус заметил, что он располнел, а его черные волосы слегка поредели.

— Ваше Величество! — наконец, воскликнул Коринеус.

Джориан поднял глаза.

— Клянусь железной палкой Имбала! — закричал он. — Что привело тебя сюда, Коринеус? Если ты собираешься увезти меня в Ксилар, чтобы отрубить голову, забудь об этом. Я принял соответствующие меры.

— Нет, ничего подобного, — сказал Коринеус. — У нас произошла революция, и мы отменили Регентский Совет, равно как и обычай убивать королей. Мы приняли новую конституцию, ограничивающую власть короля выборным парламентом. И мы хотим, чтобы ты стал нашим королем!

— Чтоб я утонул в помоях! — После паузы Джориан улыбнулся. — Передай, что я благодарю, но отказываюсь. У меня есть все, чего я мог пожелать. — Он взглянул на Маргалит, и та улыбнулась в ответ. — Скажи им, пусть найдут себе другого хлыща, достаточно разумного, чтобы отправлять публичные ритуалы, но не настолько умного, чтобы попытаться заполучить абсолютную власть.

— Король Джориан! Мой сеньор! — настаивал Коринеус, опустившись на одно колено. — Ты знаменит! Ты стал нашим народным героем! Рассказы о твоих приключениях — единоборство с драконом, разрушение Башни гоблинов, снятие осады с Ираза — достойны поэмы Файсо!

— Я вижу, что мифы о моих приключениях обрастают подробностями. Найди какого-нибудь поэта, чтобы записать их, и пришли мне один экземпляр. Это пойдет на пользу бизнесу.

— Бизнесу! — воскликнул Коринеус с отвращением. — Неужели после всех блестящих приключений жизнь ремесленника не кажется тебе скучной?

Джориан засмеялся.

— Вовсе нет, мой дорогой друг. Как ты когда-то заметил, я ремесленник в душе. Мы процветаем. Меня уважают коллеги-мастера, любят родные, я ем и пью вдоволь и даже отложил кое-что на черный день. Моя жена, ведя бухгалтерию, держит наши счета в порядке. Более того, сейчас я занят гораздо более захватывающей задачей, чем попытка выяснить, сколько нужно пробежать, чтобы лишить сил преследующего тебя дракона.

— Какой именно?

— Как сделать точные часы, приводимые в движение весом гирь, а не падающей водой. Я видел подобный механизм в Иразе. Мой младший брат Керин отправился на Дальний Восток, чтобы узнать секрет их неподражаемого изобретения.

Коринеус покачал головой.

— Не могу себе представить, чтобы человек, прошедший через такие рыцарские приключения, мог остепениться и вести скучную жизнь.

Джориан ответил:

— Поскольку я своей кожей почувствовал всю прелесть этих смертельно опасных приключений, то теперь мне есть о чем поговорить у камина. Но я их вовсе не искал; их послала мне богиня Элидора. Попадая в очередную переделку, я всей душой желал оказаться где-нибудь подальше. Сдается мне, когда человек за первую половину жизни столько раз был на волосок от смерти, он будет только рад, если вторая половина окажется спокойной, мирной и размеренной. По крайней мере, я так думаю.

— Неужели теперь, когда ты не рискуешь головой, тебя не привлекает честь и слава короны?

Джориан покачал головой.

— Может быть, привлекала бы, если бы я никогда не сидел на троне. Но мне с головой хватило пяти лет хождения в причудливых нарядах, просиживания на утомительных церемониях, выслушивания лживых доводов просителей и попыток собрать налоги в размере, достаточном для содержания королевства, но не чрезмерном, чтобы не вызвать бунта. Так что передай своему народу, что я польщен, но тверд в своем отказе.

— Но подумай о тех добрых делах, которые ты мог бы совершить!

Джориан улыбнулся.

— Этот довод приводит любой тиран, захвативший полную власть. Но судя по тому, что я повидал в мире, из планов улучшить участь людей редко получается то, на что надеялись их творцы, даже если их вдохновляли самые лучшие намерения.

— Значит, тебя ничто не убедит?

— Нет, ничто. Вашему парламенту придется обходиться без моей мудрости.

Коринеус опустил взгляд в пол.

— Я… я должен поблагодарить тебя… я выставил себя таким ослом при нашей первой встрече. Ты… ты мог бы по всей справедливости убить меня…

Джориан улыбнулся.

— Забудь об этом эпизоде. Когда я был на десять лет младше, я тоже совершал всяческие глупости. Но позволь задать вопрос: как ты, поклонник старых феодальных времен, оказался вовлеченным в народное революционное движение?

Коринеус смутился.

— По правде говоря, меня убедила Эстрильдис. Она сказала, что нет другого способа легализовать наш брак в Ксиларе. Она умеет убеждать.

— Знаю, — кивнул Джориан. — Как она поживает?

— Отлично, и мальчик — тоже. Она только… э-э, слегка располнела.

— Передай ей мои братские приветы.

— А где старый мальванец?

— Карадур — профессор в Оттомани, он занял место своего уволенного предшественника Абакаруса. Я имею… — Джориан хотел сказать «имею к этому некоторое отношение», но передумал. — Он зовет меня в Академию, читать курс инженерного дела. А что случилось с тем чиновником, Теватасом?

— Его повесили.

— Неужели? Признаться, меня это не слишком печалит. Как это случилось?

— Регентство предложило щедрую награду за возврат короны, но он потребовал для себя места в Совете. Веришь или нет, он жаждал стать главнокомандующим. Потеряв терпение, они сделали вид, что согласны, а затем, как только корона оказалась у них в руках, отправили его на эшафот, почти не утруждая себя юридическими процедурами.

— Таков конец всех обманщиков! — сказал Джориан. — А теперь выпей со мной бокал вина и отправляйся в Ксилар передать мои слова. Если человека, побывавшего в стольких местах, сменившего столько профессий и перенесшего столько превратностей судьбы, жизнь и научила чему-нибудь, так это тому, что уходить со сцены нужно вовремя!

Книга IV. Веер императора

Приквел к «Уважаемому варвару» — поучительная сказка для взрослых.

Волшебник Аджендра продал императору Цотуге волшебный веер — оружие, которое заставляет любое живое существо исчезнуть, стоит лишь махнуть на него. Но не всё так просто с этим веером…

* * *

На пятнадцатом году своего правления Цотуга Четвертый, император Куромона, сидел в Тайном чертоге своего Запретного дворца в прекрасном городе Чингуне. Он играл в сахи со своим закадычным другом Рейронищим.

Одни фигуры были вырезаны из цельных изумрудов, другие из цельных рубинов, а квадраты доски сделаны из оникса и золота. На многочисленных полках и столиках в комнате стояли маленькие статуэтки и прочие безделушки. Здесь были также самые разные шарики для игры: из золота и серебра, из слоновой кости и черного дерева, фарфоровые и оловянные, яшмовые и нефритовые, из хризопраза и халцедона.

В шелковом халате, расшитом серебряными лилиями и золотыми лотосами, Цотуга восседал на кресле красного дерева, подлокотники которого были вырезаны в форме драконов, глаза чудовищ сияли подлинными бриллиантами. Час назад император принял ванну, был умащен благовониями, но, несмотря на это и явно удачную игру, все же не выглядел довольным.

— Твоя беда в том, дружище, — заметил Рейро-нищий, — что в отсутствие реальных опасностей, которые могли бы вызывать беспокойство, ты придумываешь воображаемые.

Император не опровергал его. Тайный чертог для того и существовал, чтобы могущественный властитель мог общаться со своим приятелем, а тот — с ним, как простые смертные, без удушающего дворцового подобострастия.

Не случайно приятель императора Рейро был нищим. Ведь у нищего нет резона интриговать против императора или пытаться убить его, чтобы завладеть троном.

Цотуга был опытным правителем, но милостивым его не решился бы назвать никто. При этом он не отличался большим умом, и именно потому временами на него находили приступы ярости. В таких случаях он подвергал страшным карам своих приближенных. Затем, придя в себя, Цотуга раскаивался и иногда даже назначал содержание семьям неправедно загубленных. Он искренне пытался быть справедливым, но для этого ему не хватало самоконтроля и объективности.

Рейро давно приятельствовал с императором. Хотя нищий был совершенно равнодушен к искусству, если не считать случаев, когда представлялась возможность стянуть и продать какую-нибудь изящную вещицу, он с удовольствием выслушивал бесконечные рассказы императора о своей коллекции, наслаждаясь роскошной дворцовой едой. За время дружбы с императором Рейро уже заработал двадцать фунтов.

— Да неужели! — воскликнул император. — Тебе хорошо говорить. Ведь не тебя по ночам навещает призрак собственного отца, угрожая страшными карами.

Рейро пожал плечами.

— Ты знал, на что идешь, когда решился отравить старика. Это входит в правила игры, дружище. За то, что ты приобрел, я бы охотно перенес сколько хочешь ночных кошмаров. А как выглядит старый Хэрио в твоих видениях?

— Все тем же гнусным тираном. Я просто вынужден был умертвить его — ты знаешь, — потому что иначе бы он развалил империю. Но не вздумай распускать язык.

— Все, что я слышу от тебя, не выходит за пределы этих стен. Но если ты думаешь, что о судьбе Хэрио никто не знает, то обманываешь себя.

— Я полагаю, об этом догадываются. Хотя в случае смерти правителя всегда подозревают, что дело нечисто. Как говорил Дохай, для робкой птички любая ветка змея. — Но, — продолжал император, — это не решило моих проблем. Я ношу под одеждой кольчугу. Я сплю на матрасе, который плавает в пруду из ртути. Я перестал посещать своих женщин, потому что, когда я лежу в их объятиях, любой заговорщик может подкрасться и заколоть меня кинжалом. Должен тебе сказать, императрице, не по вкусу это воздержание. Но все же угрозами и пророчествами Хэрио нельзя пренебрегать. Этот дурак Козима ничего не делает, только заклинает и воскуряет благовония, что, возможно, прогоняет демонов, но не может затупить сталь в руках недругов-людей. Что ты мне посоветуешь, Нищенская Сума?

Рейро поскреб в затылке.

— Есть один старый колдун по имени Аджендра — темнокожий, с носом, похожим на клюв, и круглыми глазами. Он недавно прибыл в Чингун из Малвана. Аджендра зарабатывает на скудное пропитание тем, что продает приворотное зелье а также, погрузившись в транс, отыскивает пропавшие драгоценности и прочую ерунду. Он утверждает, что у него есть магическое оружие такой мощи, что против него никто не сможет устоять.

— Что это за оружие?

— Он не говорил.

— Если оно так могущественно, почему он не царь?

— Как он может сделаться правителем? Аджендра слишком стар, чтобы вести войска в битву. Кроме того, святой орден, к которому он принадлежит — малванские мудрецы называют себя святыми, да только все они мошенники, — запрещает применять оружие иначе как для самообороны.

— Кто-нибудь видел это оружие?

— Нет, дружище, но ходят слухи, что Аджендра пользовался им.

— Да? И что же?

— Ты знаешь соглядатая Нанку?

Император сдвинул брови.

— Прошел слух, что этот человек исчез. Говорят, дурная компания, за которой он следил, узнала, кто он, и разделалась с ним.

Нищий хмыкнул.

— Близко, да не в яблочко. Этот Нанка был отъявленным мерзавцем, он зарабатывал на жизнь, донося о кражах и вымогательствах. Он заявился в хижину Аджендры с простым и здравым намерением свернуть старику шею и завладеть его пресловутым оружием.

— Ну, и?..

— Нанка оттуда не вышел. Патрульный полицейский застал Аджендру сидящим со скрещенными ногами в медитации и не обнаружил ни следа бывшего соглядатая. Поскольку Нанка был здоров, как бык, а лачужка крохотная, труп там спрятать негде. Как говорят: тот, кто роет яму другому, рано или поздно сам в нее попадет.

— Да, — покачал головой Цотуга, — надо будет навести справки. Ладно, на сегодня хватит! Я должен показать тебе свое новое приобретение.

Рейро, издав неслышный стон, приготовился к длительному рассказу об истории и необычайной ценности какой-нибудь безделушки. Однако мысль о дворцовой кухне поддерживала его дух.

— Куда же я подевал эту штуку? — спросил себя Цотуга, обмахивая лоб сложенным веером.

— Какую именно, дружище? — поинтересовался нищий.

— Это топазовая статуэтка богини Амарашупи времен династии Джамбон. Ох, пусть мои кишки покроются язвами! Я становлюсь все более рассеянным день ото дня.

— Хорошо, что хоть твоя голова всегда при тебе! Как говаривал мудрый Ашузири, надежда — обманщица, разум — путаник, память — предательница.

— Я точно знаю, — бормотал император, — что поставил ее на самое видное место. А теперь не могу припомнить, что это было за место.

— В Запретном дворце, наверное, десять тысяч таких мест, — сказал Рейро. — Пожалуй, есть свои преимущества и у бедняка. Когда имеешь мало, не приходится задумываться, где что искать.

— Ты чуть не уговорил меня, я горю желанием поменяться с тобой местами, да долг не позволяет. А черт, куда же подевалась эта чепуховина? Ладно, давай лучше сыграем еще разок. Ты играешь красными, я — зелеными.

* * *

Два дня спустя император Цотуга сидел в тронном зале в парадном облачении, которое довершала высокая корона. Этот головной убор, украшенный павлиньими перьями и драгоценными камнями, весил не меньше десяти фунтов. В нем даже было секретное отделение. Из-за тяжести короны Цотуга, когда мог, избегал надевать ее.

Привратник ввел Аджендру. Малванский колдун шел, опираясь на посох. Это был высокий, худой, согбенный старик с белой бородой. Все остальное — лицо цвета красного дерева, грязный тюрбан в форме луковицы, неопрятная одежда и босые ноги — было коричневым. Темная фигура резко контрастировала с золотом, пурпуром, зеленью и синевой торжественного зала.

Надтреснутым голосом, выговаривая куромонские слова с акцентом, Аджендра произнес официальное приветствие:

— Жалкий червь покорно склоняется перед Твоим неописуемым Величием!

И мудрец принялся медленно, с трудом опускаться на колени.

Император сказал:

— Из уважения к твоим годам, старик, я разрешаю тебе не падать ниц. Просто расскажи нам о своем непобедимом оружии, — и жестом приказал ему подняться.

— Ваше императорское величество слишком добры к недостойному. Посмотрите сюда.

Из рваного рукава малванец достал большой расписной веер. Как и все присутствующие, Аджендра не смотрел в лицо императору, поскольку считалось, что тот, кто взглянет на правителя, будет ослеплен его величием и славой.

— Этот веер, — продолжал Аджендра, — был сделан для царя островов Гволинга известным мудрецом Цунджингом. В силу многих случайностей, перечислением которых я не буду утомлять Ваше императорское величество, он попал в недостойные руки вашего покорного слуги.

— По виду веер не отличается от любого другого. В чем же его сила? — спросил император.

— Все очень просто, о высочайший. Любое живое существо, если махнуть на него веером, исчезает.

— О! — воскликнул император. — Так вот какая участь постигла Нанку!

Вид у Аджендры был самый невинный.

— Мерзкий червяк не понимает слов Вашего божественного величества.

— Неважно. Куда же деваются жертвы?

— По одной теории моей философской школы они переносятся в некое высшее измерение. Согласно другой — распадаются на составляющие их атомы, которые, однако, сохраняют взаимные связи, так что по сигналу могут снова воссоединиться…

— Ты хочешь сказать, что можешь отменить действие веера и вернуть пропавших?

— Да, сверхвеликий государь. Нужно сложенным веером стукнуть себя по запястьям и по лбу в соответствии с простым кодом, и — хоп! — пропавший уже перед вами. Не желает ли Ваше величество убедиться воочию, как действует веер? Никакой опасности для испытуемого не будет, поскольку жалкий червь может моментально вернуть его.

— Прекрасно, добрый мудрец. Только будь осторожен и не махни на нас. Кого ты предлагаешь для пробы?

Аджендра оглядел тронный зал. Среди привратников, стражников и чиновников началось движение. Свет мерцал и переливался на позолоченных доспехах и шелковых одеждах, так как каждый стремился спрятаться за колонну или за другого придворного.

— Ну, кто вызовется добровольцем? — спросил император. — Ты, Дзакусан?

Первый министр упал ниц перед троном.

— Великий император, здравствуй вечно! Твой погрязший в пороках слуга в последнее время слаб здоровьем. К тому же у него девять детишек, которых надо вырастить. Он униженно просит своего господина извинить его.

На тот же вопрос другие придворные лепетали нечто подобное. Наконец подал голос Аджендра:

— Если мне будет позволено дать совет Вашему великолепию, может быть, лучше сначала опробовать веер на каком-нибудь животном, скажем, на кошке или собаке.

— О! — воскликнул Цотуга. — Замечательно. Нам известно такое животное. Суракаи, принеси сюда эту поганую собачонку, принадлежащую императрице, это маленькое лающее чудовище.

Посланный тут же унесся из зала на роликовых коньках. Вскоре он вернулся с маленькой мохнатой белой собачкой, которая лаяла не переставая.

— Начинай, — повелел император.

— Недостойный слушает тебя и повинуется, — ответил Аджендра, раскрывая веер.

Лай собачонки оборвался, как только волна воздуха от веера донеслась до нее. Суракаи сжимал в руках пустой поводок. Придворные зашептались.

— Клянусь Небесными Чиновниками! — воскликнул император. — Это впечатляет. Теперь верни собачонку. И страшись, если это у тебя не получится. Императрица не допустит, чтобы ее любимица осталась в другом измерении.

Аджендра добыл из другого рукава маленький томик и начал перелистывать страницы. Затем он поднес к глазу лупу.

— Вот, — сказал он. — Собака. Два раза по левому, три раза по правому, один раз по голове.

Аджендра, держа сложенный веер в правой руке, дважды легко хлопнул себя по левому запястью, потом переложил веер в левую руку и хлопнул по правому запястью, затем один раз по лбу. В ту же секунду собака появилась. Не переставая лаять, она подбежала и к трону и спряталась под ним.

— Прекрасно, — молвил император. — Оставим животное в покое. А это что, сборник шифров?

— Да, великий государь. В книге перечислены все живые существа, которые подчиняются силе веера.

— Ну, давай теперь испробуем его на человеке — каком-нибудь никчемном. Мишухо, нет ли у нас приговоренного преступника?

— Здравствуй вечно, несравненный! — произнес министр юстиции. — У нас есть убийца, которому завтра должны отрубить голому. Привести его?

Преступника привели. Аджендра движением веера заставил его исчезнуть, а затем вернул.

— Ну и дела! — сказал убийца. — Твоего презренного раба подвергли какому-то ужасному заклятью.

— Где ты оказался, когда исчез? — спросил император.

— Я и не знал, что исчезал, великий император! — ответил убийца. — Я почувствовал головокружение и чуть было не потерял сознание на какой-то момент — а потом очутился снова здесь, в Запретном дворце.

— Ты исчезал на самом деле… Мишухо, принимая во внимание услуги, которые этот заключенный оказал государству, замени смертную казнь двадцатью пятью ударами плетью и освободи несчастного. Ну, доктор Аджендра!..

— Я весь внимание, о повелитель мира!

— Какова сила твоего веера? Есть ли у него срок годности, может быть, он нуждается в подзарядке?

— Нет, благородный государь. Во всяком случае, его сила не уменьшилась за столетия, с тех пор как Цунджинг сделал его.

— Действует ли он на большое животное, скажем, на лошадь или слона?

— Не только. Когда внук царя Гволинга, для которого и был создан веер, царевич Вангерр, как-то встретил дракона на острове Баншоу, он смел чудовище с лица земли тремя сильными взмахами.

— Хм. Значит, веер довольно мощный. Теперь, мой добрый Аджендра, я полагаю, тебе следует вернуть назад соглядатая Нанку, на котором ты испытал свое искусство несколько дней назад!

Малванец бросил взгляд на лицо императора. Придворные зашептались, видя явное нарушение этикета, но Цотуга, казалось, ничего не заметил. Мудрец был очевидно удовлетворен тем, что правителю известно об этом исчезновении. Он принялся перелистывать книгу, пока не дошел до слова «соглядатай». Затем хлопнул себя четыре раза по левому запястью и два раза по лбу.

Появился высокий дородный человек в нищенских лохмотьях. Нанка все еще был на роликовых коньках, на которых вкатился в хижину Аджендры. Он не был готов к появлению во дворце, ноги его подгибались, он поскользнулся и упал на мраморный пол из красных, белых и черных квадратов. Император захохотал, придворные позволили себе слегка улыбнуться. Когда соглядатай, весь красный от ярости и удивления, поднялся на ноги, Цотуга сказал:

— Мишухо, дай ему десять плетей за попытку ограбления. Скажи ему, что в другой раз он может расстаться с головой или будет брошен в кипящее масло. Убери его отсюда. Теперь, о достойный мудрец, скажи, сколько ты хочешь за это волшебное устройство и за книгу шифров к нему?

— Десять тысяч золотых драконов, — ответил Аджендра, — и сопровождение до границ моей страны.

— Ого! Не многовато ли для святого и аскета?

— Я прошу не для себя, ничтожного, — молвил малванец. — Я собираюсь построить храм моим возлюбленным богам в родной деревне. Там я проведу остаток дней в медитации о Высших Сущностях.

— Похвальное намерение, — заметил Цотуга. — Пусть оно исполнится. Чингуту, обеспечь доктору Аджендре надежный эскорт в Малван. Пусть сопровождающие получат грамоту от царя царей, удостоверяющую, что они благополучно доставили Аджендру и не убили его ради золота.

— Твой жалкий слуга слушает и повинуется, — ответил военный министр.

* * *

Весь следующий месяц дела во дворце шли благополучно. Император сдерживал свой нрав. Зная о волшебном веере, которым теперь владел вспыльчивый монарх, никто не осмеливался сердить его. Даже императрица Насако, хотя и злилась, что ее муж так бессердечно обошелся с ее любимицей, держала острый язычок за зубами. Цотуга вспомнил, где была спрятана статуэтка Амарашупи, и какое-то время был почти счастлив.

Но, как давным-давно, во времена династии Джамбон говорил философ Дохай, все проходит. Настал день, когда министр финансов Яэбу попытался рассказать Цотуге, как действует это чудесное новое изобретение — бумажные деньги. Император настойчиво требовал объяснить, почему нельзя просто отменить все налоги, чтобы людям жилось полегче, и платить по государственным счетам только что напечатанными банкнотами. Цотуга пребывал в раздражении, потому что накануне еще одна из его драгоценных безделушек затерялась.

— Ваше небесное величество! — принялся причитать Яэбу. — Это уже пытались проделать в Гволинге полвека назад! Ценность бумажных денег свелась к нулю. Ни один человек не стал торговать, поскольку никто не хотел получать ничем не обеспеченные банкноты. Они снова были вынуждены вернуться к меновой торговле.

— Мы считаем, что несколько голов, насаженных на шесты, поправят такое положение, — грозно изрек Цотуга.

— Царь Гволинга уже пробовал это средство, — ответил Яэбу. — Но ничего не добился. Рынок оставался пустым. Горожане начали голодать…

По мере того как дискуссия продолжалась, император, который имел весьма слабое понятие об экономике, все больше раздражался и терял терпение. Не обращая на это внимания, Яэбу продолжал приводить доказательства. В конце концов император вспылил:

— Да поразит огонь твою задницу, Яэбу! Мы покажем тебе, как все время повторять своему повелителю «нет», «однако» и «невозможно»! Вон отсюда, любезный!

Цотуга неожиданно выхватил веер, раскрыл его и махнул на Яэбу. Министр исчез.

«Да, — задумался Цотуга, — эта штука, и вправду, действует. Теперь нужно вернуть Яэбу, я ведь на самом деле не собирался уничтожать этого достойного человека. Просто он раздражал меня бесконечными «если», «но» и «нельзя». Ну-ка, посмотрим, куда же я дел книгу шифров? Помнится, я спрятал ее в особом месте, чтобы при случае сразу найти. Но где это место?»

Сначала император заглянул в широкие рукава расшитого шелком халата, которые в Куромоне служили вместо карманов. Там книги не оказалось.

Затем император встал со своего делового трона и отправился в императорский гардероб, где висело на вешалках больше ста халатов. Шелковые халаты для официальных случаев, тонкие на теплое время года и стеганые на зиму. Окрашенные в алый, изумрудный, шафрановый, голубой, кремовый, фиолетовый и все другие цвета, которые только были в распоряжении красильщиков.

Цотуга шел вдоль одежд, ощупывая рукава каждого. За ним следовал хранитель императорского гардероба, приговаривая:

— О божественный властитель! Позволь твоему недостойному слуге избавить тебя от столь низкого занятия!

— Нет, мой добрый Шакатаби, — отвечал Цотуга, — мы никому не можем доверить эту работу.

Цотуга прошел вдоль всего ряда халатов, старательно проверив каждый из них. Затем он начал искать по всему Запретному дворцу, выворачивая ящики письменных столов и комодов, перебирая полки с бумагами и требуя, чтобы ему подали ключи от сундуков и сейфов.

Спустя несколько часов усталость вынудила императора прекратить поиски. Упав на резное кресло в Тайном чертоге, он ударил в гонг. Когда в комнату прибежали слуги, император объявил:

— Мы, Цотуга Четвертый, обещаем в награду сотню золотых драконов тому, кто найдет пропавшую книгу шифров для нашего чудодейственного веера!

Весь этот день в Запретном дворце шли лихорадочные поиски. Десятки слуг в войлочных тапочках сновали кругом, открывая все дверцы, шаря во всех ящиках, перебирая и разглядывая каждую вещь. Наступила ночь, но книга не была найдена.

— Проклятие! — пробормотал Цотуга. — Бедному Яэбу конец, если не найдется эта мерзкая книга. Да и с веером впредь надо быть осторожнее.

* * *

Наступила весна, все во дворце шло своим чередом. Однажды Цотуга катался на роликовых коньках по дорожкам дворцового сада вместе с военным министром Чингиту. Император упрекал Чингиту в недавнем поражении, которое куромонские войска потерпели от степных кочевников; министр приводил оправдания, которые Цотуга посчитал лживыми. И тут император вновь вышел из себя.

— Подлинная причина, — рявкнул император, — в том, что твой двоюродный брат, генерал-квартирмейстер, брал взятки, а на важные посты назначал своих никчемных родственников, поэтому наши воины были плохо вооружены! И ты знал об этом! Так вот же тебе!

Взмах веера, и Чингиту исчез. Таким же образом вскоре испарился первый министр Дзакусан.

* * *

Вскоре отсутствие министров стало ощущаться. Цотуга не мог самолично надзирать за сотнями чиновников обезглавленных министерств. Государственные служащие все больше погрязали в распрях, безделье, кумовстве и казнокрадстве. Дела в Куромоне шли плохо из-за инфляции, вызванной тем, что Цотуга ввел в обращение бумажные деньги. В правительстве началась неразбериха.

— Вам нужно что-нибудь придумать, государь, — сказала императрица Насако, — не то пираты с архипелага Гволинг и эти степные разбойники разделят Куромон на кусочки. Как апельсин.

— Но что же, во имя пятидесяти семи главных божеств, я могу сделать? — воскликнул Цотуга. — Черт возьми, если бы у меня была книга шифров, я смог бы вернуть Яэбу, и он привел бы в порядок финансы.

— Забудьте об этой книге. На вашем месте я бы сожгла чудодейственный веер, пока он не принес еще больших неприятностей.

— Ты сошла с ума, женщина! Ни за что!

Насако вздохнула.

— Как говорил мудрец Дзуику, тому, кто использует тигра как сторожевую собаку, чтобы охранять свои богатства, вскоре не будут нужны ни богатства, ни сторожевая собака. Во всяком случае, назначьте нового первого министра, чтобы он разобрался в этом хаосе.

— Я просмотрел список возможных кандидатов, но всех отверг. Один связан с людьми, пытавшимися убить меня девять лет назад, другого обвиняют во взяточничестве, хотя прямых доказательств и не имеется, третий слаб здоровьем…

— Есть ли в вашем списке Замбен из Джомпеи?

— Первый раз слышу это имя. А кто он?

— Главный надзиратель за дорогами и мостами в провинции Нефритовых гор. Говорят, он прекрасно умеет управляться с людьми.

— Как ты о нем узнала? — подозрительно спросил император.

— Он двоюродный брат моей первой придворной дамы. Она уже давно превозносит его достоинства. Я особенно не прислушивалась к ее ходатайствам, зная, что государь не любит, чтобы мои придворные использовали свое положение в интересах собственной родни. Но в вашем теперешнем затруднительном положении вы могли бы хотя бы посмотреть на него.

— Прекрасно, пусть его покажут.

* * *

Таким образом Замбен из Джомпеи стал первым министром. Бывший надзиратель за дорогами и мостами был лет на десять моложе императора. Красивый, веселый, очаровательный и беззаботный, он скоро сделался популярным при дворе, — если, конечно, не считать тех, кто возненавидел нового фаворита. Цотуга, правда, уличал Замбена в легкомыслии и говорил, что тот с недостаточным уважением относится к тонкостям дворцового этикета. Но Замбен проявил себя как способный администратор, и вскоре государственная машина заработала без сбоев.

Однако, как говорится, самая плохая крыша во всей деревне у кровельщика. Император не подозревал, что Замбен и императрица Насако были тайными любовниками. Впрочем, они стали ими еще до его возвышения. Прежде обстоятельства препятствовали удовлетворению их страсти, они могли лишь изредка встречаться в одном из летних павильонов Насако на холмах.

В Запретном дворце встречаться стало еще труднее. Дворец кишел слугами, которые мгновенно разнесли бы сплетни. Влюбленной парочке приходилось прибегать к «военным хитростям». Как-то раз Насако объявила, что удаляется одна в летний дом, чтобы сочинить поэму. Ко всему прочему Замбен неплохо писал стихи, он заранее сочинил за нее поэму, а затем спрятался в летнем доме, дожидаясь ее прибытия.

— Этого стоило так долго ждать, — сказала императрица, надевая одежды. — Толстый дурак Цотуга уже год не прикасался ко мне, а для женщины с горячей кровью, вроде меня, необходимо часто подбрасывать дрова в огонь. Представляешь, он даже не посещает своих хорошеньких молоденьких любовниц, хотя ему нет еще и пятидесяти.

— Почему? Он до времени одряхлел?

— Нет, просто боится, что его убьют. Какое-то время он пробовал заниматься этим сидя, чтобы иметь возможность оглядываться в поисках возможных убийц. Но с тех пор, как он не расстается с кольчугой, любовные занятия с ним никому не доставляют радости. И он отказался от них совсем.

— Разумеется, мысль об ударе кинжалом в спину угнетает не только дух мужчины. Но если — да хранят императора боги — что-нибудь все же случится с Его небесным величеством…

— Каким образом? — спросила Насако. — Никакой убийца не посмеет и приблизиться к нему, пока у него есть веер.

— Куда он прячет его на ночь?

— Под подушку. И спит, сжимая сокровище в руке. Надо быть по меньшей мере крылатым демоном, чтобы добраться до него, когда он плавает на матрасе по пруду из ртути.

— Против стрелы из далеко бьющего арбалета или выстрела веер бессилен…

— Нет, императора слишком хорошо стерегут, чтобы стрелок мог подобраться достаточно близко, к тому же он спит, не снимая кольчуги.

— Ладно, поглядим, — сказал Замбен. — Тем временем, Нако, любовь моя, не повторить ли нам?..

— Ты несравненный любовник! — воскликнула Насако, сбрасывая одежды, в которые только что облачилась.

В последующие два месяца при дворе отметили, что Замбен снискал подлинное расположение императора. Он действовал так ловко, что вытеснил Рейро-нищего и сам сделался закадычным другом властителя. Замбен даже занялся историей искусств, чтобы восхищаться любимыми безделушками Цотуги со знанием дела.

Недоброжелатели фаворита ворчали, что дружба с министром — это попрание закона. Это нарушает мистическое равновесие пяти элементов, к тому же у Замбена могут появиться узурпаторские намерения, а эта дружба дает ему возможность осуществить их. Но никто не рискнул обсудить эту тему со вспыльчивым Цотугой. Придворные только пожимали плечами и говорили:

— В конце концов, предупредить его — долг императрицы, а если она этого не может, то мы и подавно.

Замбен, не переставая улыбаться, умело руководил правительством в течение дня и приятельствовал с императором по вечерам.

Наконец возможность представилась. Сражаясь с Замбеном в сахи, император поигрывал веером. Замбен уронил фигуру — слона — на пол, и фигурка закатилась под стол.

— Давай я достану, — сказал император, — мне ближе.

Пока Цотуга шарил под столом, у него упал веер. Когда он выпрямился, держа в руках фигурку, Замбен протянул ему веер. Цотуга мгновенно выхватил магический предмет из рук министра.

— Прости мою грубость, — извинился император, — но я вынужден не выпускать веер из рук. Глупо, что я не положил его, когда полез за твоим слоном. Сейчас твой ход.

* * *

Несколько дней спустя в летнем доме императрица Насако спросила Замбена:

— Ты заполучил его?

— Да, — ответил Замбен, — подсунуть дубликат оказалось делом нетрудным.

— Тогда чего же ты дожидаешься? Смахни этого старого жирного дурака с лица земли!

— Тихо, моя радость. Я должен быть уверен в поддержке своих сторонников. Как говорится, тот, кто съест тыкву в один присест, поплатится за обжорство. Кроме того, меня мучают сомнения.

— Фи! Неужели ты храбрец только в постели, а как доходит до мечей, трус?

— Нет, я просто осторожен: стараюсь не гневить богов и не глотать кусок, который мне не прожевать. Поэтому я применю веер, только если кто-то попробует причинить мне зло. Зная твоего царственного супруга, я уверен, что скоро он заставит меня прибегнуть к защите.

* * *

Настал вечер, когда Замбен, до того не отличавшийся особым искусством играть в сахи, неожиданно выиграл у императора пять раз подряд.

— Проклятие! — воскликнул Цотуга, потеряв пятого короля. — Ты что, брал уроки? Или скрывал свое умение?

Замбен ухмыльнулся и развел руками.

— Наверное, Божественные Чиновники руководили моими ходами.

— Ты… ты… — Цотуга затрясся от гнева. — Я покажу тебе, как смеяться над императором! Вон из этого мира!

Император выхватил веер и махнул им, но Замбен не исчез. Цотуга махнул еще раз.

— Боги, неужели он потерял силу? — вопросил Цотуга. — Или это не настоящий…

Он не докончил фразы, потому что Замбен, раскрыв подлинный чудодейственный веер, махнул им на императора. Несколько позже он объяснял императрице:

— Я знал: когда он обнаружит, что веер не действует, то начнет подозревать подмену. Поэтому ничего не оставалось, кроме как пустить в ход оригинал.

— Что же мы скажем придворным и всему народу?

— Я все продумал. Мы представим дело так, что, разморенный жарой, он в рассеянности махнул веером на самого себя.

— Ты думаешь, это сойдет?

— Не знаю. Но кто отважится проверять, так ли это? Во всяком случае надеюсь, что после недолгого траура ты выполнишь свою часть договора.

— С большой охотой, любовь моя.

* * *

Вот так и получилось, что вдовствующая императрица вышла замуж за Замбена из Джомпеи после того, как он по ее приказу отправил в небытие двух своих предыдущих жен. Министр носил теперь официальный титул императора, хотя и не обладал всей полнотой императорской власти. Формально он был консортом при вдовствующей императрице и опекуном и регентом ее наследника.

Что же касается времен, когда четырнадцатилетний царевич Вакамба достигнет совершеннолетия, о них Замбен не беспокоился. Он был уверен, что, как бы там ни было, сумеет очаровать юного императора и сохранить свою власть и привилегии.

Он подумывал о том, чтобы убить принца, но довольно скоро отказался от этого плана. Побоялся, что Насако в отместку убьет его самого, ведь она значительно превосходила его по числу сторонников. Перед ним стояла довольно сложная задача сохранять с ней добрые отношения. Императрица была разочарована, обнаружив, что ее новообретенный муж вовсе не вечно жаждущий страсти фавн, а честолюбивый политик, настолько поглощенный дворцовыми интригами, тонкостями управления и религиозными обрядами, что у него оставалось весьма немного времени и сил, чтобы подкидывать дров в ее огонь. На упреки молодой супруги он ответил, что ему в голову пришла новая идея.

— Что это за идея? — требовательно спросила она.

— Больше, — ответил он, — я не потрачу и минуты на поиски книги шифров. Вместо этого я займусь реконструированием шифра методом проб и ошибок.

— Каким образом?

— Я стану пробовать различные комбинации похлопываний веером и записывать результат. За столетия, пока существует этот веер, с его помощью наверняка были отправлены в небытие сотни разных существ.

На следующий день Замбен в сопровождении шести тяжело вооруженных дворцовых стражников сидел в тронном зале, где не было больше никого, кроме двух секретарей. Замбен хлопнул себя по левому запястью один раз. На полу перед ним появился нищий.

Нищий вскрикнул от ужаса и упал без чувств. Когда же он пришел в себя, то выяснилось, что его отправили в небытие больше ста лет назад в одной рыбацкой деревушке на берегу океана. Попрошайка был потрясен, внезапно оказавшись во дворце. Замбен скомандовал:

— Пишите: один хлопок по левому запястью — нищий. Дайте ему золотой и выведите отсюда.

Два хлопка по левому запястью вернули к жизни свинопаса, и это тоже было зафиксировано. В течение дня были возвращены из иного измерения самые разные люди. Однажды появился рыкающий леопард. Два стражника бросились на него, но он прыгнул в открытое окно и был таков.

Некоторые комбинации похлопываний не давали никаких результатов. Либо они не были связаны с какими-то определенными видами жертв, либо таких существ никогда не касались чары веера.

— Пока все в порядке, — сказал Замбен императрице вечером того же дня.

— А что, если твои опыты вернут сюда Цотугу?

— Клянусь пятьюдесятью семью главными божествами, я об этом не подумал! Но я полагаю, что для возвращения императора необходима сложная комбинация многих похлопываний. Да если я его и увижу, то немедленно отошлю назад.

— Берегись! Я уверена, что рано или поздно веер принесет зло тому, кто им пользуется.

— Не бойся, я буду осторожен.

На следующий день эксперименты возобновились, секретари продолжали составлять список, куда входило все большее число формул. Три удара по левому запястью, потом по правому и по лбу вернули пропавшего министра финансов. Яэбу пребывал в страшном потрясении.

Следом за Яэбу появились осел и ткач. Когда осла поймали и вывели из дворца, а ткача успокоили и, дав денег, отослали домой, Замбен хлопнул три раза по левому и по правому запястью и четыре раза по лбу.

Послышался шум воздуха, и в зале, заняв большую его часть, появился дракон. Замбен, у которого от страха отвисла челюсть, словно прирос к трону. Дракон взревел, и стражники бросились наутек, грохоча доспехами.

У Замбена в мозгу мелькнуло воспоминание о некогда слышанной истории. Несколько столетий назад веер спас царевича Гволинга, Вангерра, от дракона на острове Баншоу. Наверное, это и есть тот монстр.

Замбен принялся разворачивать веер, но от изумления и страха опоздал на несколько секунд. Мощная чешуйчатая голова броском устремилась вниз, челюсти со стуком сомкнулись.

Единственным человеком, который оставался в зале, был один из секретарей, спрятавшийся за троном. Он услышал один-единственный крик. Затем дракон стал протискиваться в окно, ломая оконную раму и, так как отверстие все равно было недостаточно велико, сокрушил довольно большую часть стены. Писец выглянул из-за трона и увидел чешуйчатый хвост, исчезающий в рваной дыре. В тронном зале облаком стояла кирпичная и гипсовая пыль.

* * *

Яэбу и Насако стали со-регентами. Лишившись мужа, похотливая вдовствующая императрица завела шашни с красавчиком-конюхом. Яэбу, человек скромного происхождения, не стремился к любовной связи с императрицей и довольствовался тем, что стал первым министром. Он управлял империей несколько неуверенно и не очень ловко, но небезуспешно.

Поскольку в государстве не было императора, хотя бы и номинального, решено было возвести на трон царевича Вакамбу. После церемонии, длившейся целый день, юноша медленно снял с себя украшенную перьями корону.

— Ну и тяжелая, — устало сказал он и ткнул кулаком в царственный атрибут. Яэбу беспокойно засуетился вокруг, приговаривая:

— Осторожнее, мой повелитель! Не повредите священный убор!

Вдруг что-то щелкнуло, и внутри короны отскочил металлический клапан.

— А здесь, оказывается, секретное отделение, — воскликнул Вакамба, — а в нем… что же это такое? Книга. Клянусь пятьюдесятью семью божествами, это, должно быть, книга с шифрами, которую так искал отец!

— Покажи! — в один голос воскликнули Яэбу и Насако.

— Да, это точно она. Но с тех пор как дракон проглотил веер вместе с отчимом, она ни на что не годится. Нужно положить ее в архив к другим диковинам.

Но Насако сказала:

— Нужно попросить Козиму сделать другой чудодейственный веер, тогда книгой опять можно будет пользоваться.

Однако не сохранилось никаких свидетельств тому, увенчались ли усилия придворного мудреца Куромона успехом. Насколько мне известно, книга шифров покоится в куромонских архивах в Чингуне, а те, кто, как Цотуга и Дзакусан, по мановению веера исчезли с лица земли и не вернулись, все еще дожидаются спасения.

Книга V. Уважаемый варвар

Настала очередь младшего брата знаменитого Джориана мир посмотреть и себя показать, да заодно оказаться подальше от угрозы преждевременной женитьбы. И вот в один прекрасный день Керин покидает Ардамэ в обществе эльфийки Белинки — своебразного «пояса верности», навязанного юноше ревнивой невестой.

Глава 1

В коровнике Эомера

— Обними меня покрепче! — шепнула Аделайза Керину — сыну Эвора. — Положи руку вот сюда… Что это?!

— Кто здесь? — послышался рев Эомера, отца Аделайзы. — Аделайза, ты не одна? Сейчас я сам посмотрю…

— Беги, Керин! — прошептала Аделайза.

Керин вскочил на ноги. Внизу, в лунном свете, лившемся сквозь открытую дверь, он увидел внизу бородатое лицо Эомера, уже взявшегося мускулистой рукой за перила лестницы, что вела на чердак коровника.

Глаза Керина уже привыкли к темноте, а глаза крестьянина, может, еще не успели… Как бы там ни было, оставаться на месте было нельзя, спуститься по лестнице тоже, раз внизу стоит здоровяк Эомер. Подойдя к краю настила, Керин одним прыжком соскочил вниз, на дощатый пол, упал, но тут же вскочил на ноги и побежал. Позади раздался вопль Эомера:

— Я тебя узнал, Керин, сын Эвора! Вернись!

Доски пола загудели под сапожищами крестьянина. Выжав за ворота, Керин осмелился бросить взгляд назад, освещенный луной, огромный неуклюжий Эомер топал за ним, размахивая на бегу серпом:

— Вернись, негодник! Я тебе покажу, как девиц портить!

Керин был моложе и легче; он быстро оторвался от своего преследователя, который запыхался и отстал. До Керина донесся его последний вопль:

— Я тебя на большой дороге подстрелю! Я в суд подам! Матери твоей расскажу!

Выбравшись на дорогу, Керин сбавил ход и побежал ровной рысцой, тяжело дыша. Он с упреком взглянул на серебряный круг луны: это ее свет выдал его! «И что теперь? — подумал Керин. — Скоро я вместе с братьями вернусь в Кортолию, но ведь это Эомеру не помешает затеять судебное дело. А судебных крючкотворов я боюсь пуще меча или арбалета Эомера… больше, чем его причитаний моей матери. А не то он еще ведьму наймет, чтобы на меня заклятие наложить…»

В Ардамэ, в доме сестры и зятя, собралась почти вся семья, включая и Керина. Тут были и его сестра, и ее муж, и вдовая мать Керина, и два его брата. Не хватало только невесток Керина да жены Джориана — Марголит занималась часами, пока братья отдыхали в родной деревне.

Старший брат Силлиус (он уже даже начинал седеть) с видом непогрешимого мудреца произнес:

— По крайней мере, Керин, ты мог бы выбрать другую ночь, а не ясную, в полнолуние. Тогда ты смог бы ответить Эомеру, что он заметил какого-то другого ухажера Аделайзы. Они, по-моему, все время вокруг нее вьются.

— Да, я повел себя как осел, — с досадой сказал Керин. — Но что теперь делать? Поддаться и жениться под прицелом арбалета?

Большой, сильный Джориан — средний брат — ухмыльнулся в всклокоченную черную бороду:

— Нет, нет, приятель. Нам таких фанатиков, как Эомер, в родственники не нужно.

— А он фанатик чего? — спросил Керин.

— А вот этого нового культа, что Икбар принес из Федирана. Насколько я знаю, его божества — бог и богиня — страсть какие целомудренные. Говорят, что законно повенчанные муж и жена должны каждый раз спрашивать разрешения у жреца, чтобы воспользоваться своими «дружескими» правами. Он и общественные бани хочет запретить — до того претит ему нагота. Приверженцы культа не смеют и дюйма кожи обнажить перед своими собратьями. Да уж коли об этом речь зашла: ты уверен, что не проник в сочную Аделайзу?

— Уверен, Джориан. Уж кому и знать, как не мне… На самом-то деле я немного и хотел — поцеловаться, пообниматься… А вот она…

— …имела более серьезные планы, — вставила Васина, сестра Керина. — У Аделайзы промеж ног-то так и зудит… Если она забеременеет, одним богам будет известно, кто из дюжины ее приятелей тому виной.

— А Керин — подходящая добыча, — прибавил Силлиус, — в деревне ведь знают, что дела наши идут хорошо. И если бы Эомер не вмешался так некстати, прощай невинность нашего парня, что снег прошлогодний…

— Эомер чего-то кричал насчет лишения девственности, — пробормотал Керин. — Но совесть мне бы не позволила…

— Ха-ха! — рассмеялась Васина. — Она такая же девственница, как я. Если кто и мог лишиться невинности, так это наш Керин — если только уже не позаботился об этом втайне от нас. Эомер попросту хочет заполучить повод предъявить нам претензию — чтобы или законного брака добиться, или денег получить. Ему отлично известно, что Аделайза кого угодно в округе ублажать готова, и поэтому он хочет ее половчее замуж сбыть.

— Совсем люди испортились, — изрекла Этелин, мать Керина. — В мое время приличные девушки так себя не вели. Этим от распутных и отличались.

— А все из-за этого немудреного противозачаточного заклятия, — подхватил Силлиус. — С тех пор как все узнали тайну доктора Мерсиуса, о благопристойности и поминать нечего. Но давайте сначала займемся Керином, а уж потом будем решать нравственные проблемы королевства. Нам в семье ни Эомера, ни его распутной дочери не нужно. — Он поджал губы и пристально посмотрел на Керина. — Мы уже не один месяц собираемся кого-нибудь послать на Дальний Восток, чтобы разузнать секрет спускового механизма куромонских часов. Керин вроде бы был готов поехать.

От неожиданности и испуга Керин едва не подавился:

— Честное слово, я так, шутил… Конечно, если все считают, что я должен ехать…

— Ой-ой-ой! — заголосила Этелин. — Не смейте посылать моего ребеночка на неизбежную беду — в края, где чужаков зажаривают и едят!

— Ну, если он только в лапы паалуанцам не попадет, — произнес Джориан, — такая судьба ему не грозит.

— Но он так еще юн!

— Не моложе, чем я, когда завербовался в армию Его Незаконнорожденного Высочества.

— Да он и не готовился так к опасным приключениям, как ты в свое время!

— Мама! — закричал Керин, в ужасе оттого, что мать говорит о нем как о малом ребенке. — Я, может, не такой большой и сильный, как Джориан, и у меня нет такого опыта в делах, как у Силлиуса, но все равно я и здоров, и неглуп.

— Вдобавок, — сказал Джориан, — я его научу хитростям нашего ремесла — как, к примеру, проникать в запертый дом. В Ксиларе он достаточно ловко справился с Эстрильдис, а что до опасностей, так иногда нам всем приходится рисковать. Мы купим ему в дорогу лучшие охранительные заклятия, какие только можно добыть за деньги; мой приятель, колдун Уллер, сделает нам скидку.

Джориан повернулся к Силлиусу:

— Мы собирались еще на два дня остаться, но, сдается мне, лучше уже завтра в путь тронуться!

* * *

Керин, державший путь в Виндию, запихнул свой заплечный мешок в багажный ящик дилижанса, запряженного четверкой лоснящихся гнедых. Он хорошо подготовился к предстоящему путешествию — насколько это было возможно за месяц усиленных тренировок под руководством Джориана. Он легко управлялся с мечом, карабкался на стены, отмыкал замки, лгал не краснея, немного говорил на мальванском и знал несколько салиморских слов. Несколько фунтов золотых кортольских монет, зашитых в поясе, нежно прижимались в дороге к его телу.

На первой же ночной стоянке Керин приготовился улечься спать сразу же после ужина — ведь вставать нужно было с петухами, но его сосед по комнате все сидел в общей зале, попивая пиво. Керин ничего против не имел: этот крепкий парень по имени Гарик, которого случай свел в одну комнату с Керином, явно уже давным-давно не мылся.

Керин стоял над умывальником перед потемневшим зеркалом и чистил зубы веточкой, растрепанной для мягкости. В зеркале перед ним отражался молодой человек, ростом чуть выше среднего новарца, худощавый, со светлыми волосами, указывавшими на швенское происхождение. Он позавидовал иссиня-черной шевелюре и колючей бороде Джориана. Рассмотрев свое округлое с мягкими чертами лицо, Керин решился еще раз попробовать отрастить бороду. Предыдущая попытка ему не удалась — у него лишь выросли отдельными пучками мягкие, светлые, почти незаметные волосики. Может, на этот раз…

Резкий голосок, похожий на звяканье крохотных колокольчиков, заставил его вздрогнуть:

— Мастер Керин!

Керин не разобрал, действительно ли услышал эти звуки, или у него звенело в голове.

Он резко обернулся. Поначалу ему ничего не удалось разглядеть в янтарном свете единственной свечки.

— Мастер Керин! — снова зазвучал голосок. — Вот я, тут!

Наконец Керин обнаружил источник звука. Это было расплывчатое пятнышко голубоватого света, которое то поднималось, то опускалось, будто трепещущее в воздухе насекомое. Приглядевшись, Керин подумал, что больше всего эта штука похожа на большую бабочку. Однако жемчужное тельце между стекловидными крылышками не было похоже на насекомое. Полной уверенности у него не было, однако ему казалось, что он видит крошечную нагую женщину, ростом не больше его ладони. Существо, казалось, пропускало свет: когда оно повисало в воздухе на уровне глаз Керина между ним и пламенем свечи, свет от него ослаблялся, но не перекрывался совсем.

— Как это… — заговорил Керин, оправляясь от первого испуга. — Скажи на милость, кто ты?

— Я твой дух-хранитель, — отозвался голосок, напоминавший писк ночного насекомого.

— В самом деле? И кто же тебе поручил меня оберегать?

— Моя хозяйка — Эрвина-чаровница.

— Ты хочешь сказать, ведьма из Ардамэ?

— Пожалуйста, мастер Керин, не называй мою хозяйку ведьмой — ты ведь не посмеешь назвать жену короля Фридвала потаскухой!

— Ну, что до нее, то я такое про королеву Клоцинду слышал, что… — Он осекся, припомнив предостережения Джориана: праздная болтовня опасна! Стены вокруг были тонкие — да и как бы то ни было, можно ли доверять этой эльфице?

— Это дочь Эомера упросила Эрвину?

— Да, с помощью золота, которое она стянула из отцовского кошеля.

— И что же ты здесь делаешь?

— Я должна следить за тобой и оберегать от всякого зла, чтобы ты вернулся живой и невредимый к своей невесте.

— То есть к Аделайзе?

— Именно, мастер Керин. Она твердо решила, что ты станешь ее мужем потому что, по ее мнению, ты самый красивый из ее кавалеров.

— Красивый! — презрительно хмыкнул Керин. — Я ей ни одного слова о свадьбе не сказал!

— А она другое рассказывала.

— Как бы то ни было, мне дух-хранитель не нужен. Колдун-врач в Кортолии наложил на меня защитное заклятие. Так что убирайся!

— О мастер Керин, я не осмелюсь нарушить ясный приказ Эрвины!

— К черту твою хозяйку! Исчезни! Пропади!

Свечение эльфицы померкло, и Керин услышал негромкое всхлипывание. Однако тоненький голосок продолжал упорствовать:

— Ты просто скотина, мастер Керин! Я изо всех сил стараюсь выполнить свой долг, а ты не только не ценишь этого — ты отвергаешь мои усилия! Ты просто неотесанный грубиян, ты оскорбляешь мои лучшие чувства!

— Прекрати хныкать! — пробурчал Керин, поневоле растрогавшись. — Не загружай ни мои глаза, ни мои уши.

— Но как же я смогу исполнить свой долг…

— Тихо! — воскликнул Керин, заслышав в коридоре тяжелые шаги своего соседа по ночлегу. — Скройся с глаз — тот тип идет. Да, кстати, а у тебя есть имя?

— Да, меня зовут Белинка. А можно мне…

— Исчезни, Белинка!

— Но я должна спросить…

— Потом поговорим, когда будем одни. Спокойной ночи!

Дверь открылась, и в комнату ввалился Гарик.

— С кем это ты сейчас разговаривал? — спросил он хриплым от эля голосом.

— Просто разучивал одну речь, которую должен произнести на публике, — ответил Керин. — Спокойной ночи, мастер Гарик.

Тот что-то пробормотал невнятно, опустился на стул и принялся неуклюже стаскивать сапоги. Керин лежал с закрытыми глазами, надеясь избежать продолжения беседы. Вдруг Гарик с проклятием вскочил на ноги:

— Вот чертово насекомое! Чем бы его прихлопнуть?

— Это просто большой мотылек, — пробормотал Керин.

— Терпеть не могу! — зарычал Гарик. — Клянусь медными яйцами Имбала, я его прикончу!

Он выбежал из комнаты босиком. Керин позвал:

— Белинка, если ты не уберешься, он тебя по стене размажет.

— Дудки, мастер Керин! — раздалось звяканье колокольчика. — Он меня и коснуться-то не сможет, потому что мы, духи Второй Реальности, здесь не материализуемся полностью. Он мне не опасен. Да и потом, тебе что за дело? Ты сразу меня невзлюбил, мешаешь мне выполнять мою миссию…

Тоненький голосок мгновенно умолк, едва сожитель Керина показался в двери. В руке он держал биту для игры в шлепомяч. Оглядевшись при скудном свете, он резко взмахнул ею в воздухе.

— Промахнулся, черт возьми! — проревел он.

— Успокойся, мастер Гарик, — произнес Керин. — Это безобидное насекомое.

Не обращая внимания на Керина, мужчина еще раз махнул битой.

— Да это просто дьявольщина какая-то! — пробормотал он, весь красный от натуги.

Едва Керин сел, чтобы продолжать свои увещевания, как бита стремительно рассекла воздух, чуть не коснувшись его волос.

— Эй, — завопил он, — ты мне едва мозги не вышиб! Убери эту штуку, успокойся и ложись спать или убирайся отсюда!

— Заткнись, падаль! — проревел Гарик, готовясь к следующему удару. — Эта дрянь надо мной издевается! Я этого не потерплю!

Он взмахнул битой еще раз. Потеряв терпение, Керин вскочил с кровати в одной набедренной повязке, подбежал к своей одежде, сложенной в углу, и схватил меч.

— Вон отсюда! — завопил он.

Гарик шагнул к нему, размахивая битой. Однако блеск стали заставил безумца одуматься. Поколебавшись мгновение, Гарик выбежал за дверь и с силой захлопнул ее, оставив в воздухе густое облако своего аромата. И тут же Керин услышал под лестницей гневную перебранку пьянчужки и квартирмейстера.

Керин снова улегся в кровать, напряженно ожидая возвращения Гарика. От возбуждения его била дрожь. Хотя ему и приходилось путешествовать по Новарии, но он еще ни разу никому не угрожал мечом. Он подумал о том, какое несчастье могло бы случиться, если бы Гарик бросился в атаку, — например, ему, возможно, пришлось бы сложить голову на плахе за убийство… Без сомнения, в этой стычке он повел себя неразумно. Вот Джориан сумел бы положить конец выходкам Гарика с помощью шутки или стихотворной импровизации.

А виновата во всем Аделайза, размышлял Керин. Ведь это она приставила к нему эльфицу — хотя и сам он сделал ошибку, связавшись в Аделайзой. И хоть он себе в этом и не признавался, но в коровник-то он с ней отправился именно затем, чтобы, несмотря на укоры совести, покончить наконец со своей затянувшейся невинностью. В его возрасте это уже удалось многим юношам, если, конечно, верить их хвастливым россказням о неслыханных утехах блуда.

— Я ведь тебе говорила, что он мне ничего не сделает, хи-хи-хи! — зазвенел голосок Белинки, снова засветившейся в полную силу и бешено отплясывавшей в воздухе.

— Да уж! А меня он мог убить — из-за тебя!

— Ты этого и заслуживаешь, бесчувственное чудовище!

Керин вздохнул. Джориан не обучил его, как избавляться от надоедливых духов.

— Пожалуйста, Белинка, успокойся — мне поспать нужно. А что сказала бы Эрвина, если бы из-за тебя я вернулся домой в деревянном костюме?

— Ладно уж, ладно, о могущественный владыка Керин! Спокойной ночи!

Гарик не возвращался, — видно, квартирмейстер подыскал для него другое жилье. Но Керину все равно не спалось. Он клял себя за то, что нарушил одно из правил, преподанных Джорианом. Говорил же брат:

— Главное, малыш, продвигайся быстро, но без шума, не привлекай внимания к себе. Никакой игры на публику, никакой похвальбы, никаких жалоб, ссор и, главное, никаких стычек ни с кем. И не забывай: лестью можно добиться чего угодно.

* * *

Остаток пути Керин и Гарик демонстративно не обращали друг на друга ни малейшего внимания. На вторую ночь квартирмейстер отвел юноше комнату, в которую поселил еще пожилого банковского служащего из Метуро. Тот держался замкнуто и не замечал порхания Белинки. Вечером третьего дня дилижанс вкатился в северные ворота Виндии, столицы Виндийской Республики.

Путешественники выбрались из дилижанса и построились. Начальник стражи, в великолепном шлеме из позолоченной бронзы, двинулся вдоль шеренги новоприбывших, спрашивая у каждого его имя, происхождение, род занятий и другие сведения, а стражник отмечал ответы на дощечке. Другой стражник привязывал красными тесемками мечи к ножнам, и меч Керина в том числе.

Наконец начальник отступил немного назад и произнес речь:

— Добро пожаловать в Виндию, дамы и господа! Желаю вам приятного пребывания в нашем славном городе. У нас много исторических памятников и библиотек, есть и зоопарк. У нас даются театральные представления на любой вкус — от тех, что подходят для детей, до постановок, которые удовлетворят даже самых… гм… изощренных ценителей. Постановка пьесы Пизона «Фальшивая Корона» возобновлена в Императорском Театре; поэт Эдредус продекламирует во Дворце Культуры свою эпическую поэму «Море Крови» в восьмидесяти четырех песнях, а во Дворце Удовольствий выступает мадам Зиска, которая выбирает из публики добровольцев и… но вы лучше сами увидите, что она с ними делает.

— У нас есть стадион, на котором команды любителей игры в мяч упражняются на открытом воздухе, в этих занятиях могут принимать участие и иностранные гости. У нас есть плац, на котором ежедневно проходят учения подразделений нашей армии и гражданских блюстителей порядка. Через два дня, если позволит погода, армейский оркестр даст на плацу концерт. Если вы пройдете полмили на север, то окажетесь на великолепном пляже.

— А сегодня вам лучше оставаться в гостинице. Днем наша команда игры в шлепомяч одержала победу над командой Оттомани, и не исключено, что некоторые граждане предадутся чересчур безудержному ликованию. Кроме того, через шесть дней состоятся выборы в палату бургомистров, и сейчас кандидаты проводят свои предвыборные кампании. Когда сталкиваются приверженцы враждующих партий, возможны уличные стычки.

Пассажиры снова забрались в дилижанс, который медленно двинулся дальше по городу. По сравнению со спокойной аккуратной Кортолией Виндия казалась более оживленным и красочным городом. Кое-кто уже начал отмечать спортивную победу: болельщики с криками бегали по улицам, крича и размахивая большими кружками.

Там и сям на фасадах домов, выходивших на улицу, были прикреплены плакаты. Они гласили: «Фритугиса выбирает народ!», или «Голосуйте за Беоннуса, друга угнетенных!», или «Виктрон — значит опыт и честность!», или «За Итмара, врага системы!»

Дилижанс проехал мимо какого-то человека, которому два представителя гражданской стражи помешали дописать на стене подобный лозунг. Отставив свое ведро с краской и кисть, он яростно спорил с ними. Когда Керин вытянул шею, чтобы рассмотреть сцену получше, расписыватель стен схватил ведро и, швырнув его в одного из стражников, залил беднягу светло-желтой краской. Все трое бросились бежать, стражники, размахивая дубинками и выкрикивая угрозы, пытались поймать нарушителя.

Когда прощальные лучи заходящего солнца начали золотить шпили и купола города, дилижанс остановился на главной площади, окруженной общественными зданиями — сенатом, магистратурой и другими. В их архитектуре суровая простота классического новарского стиля была разбавлена фантастическим мальванским орнаментом. От площади к воде плавно спускался проспект Республики — вдалеке Керин разглядел густой лес мачт и парусов. С деревянной трибуны на площади какой-то человек в чем-то горячо убеждал толпу.

Керин с детства был наслышан о коррупции и правительственных скандалах в Виндии. Один виндиец-путешественник как-то поведал ему, в чем тут дело:

— Заблуждение, что вы, кортольцы, отличаетесь особой добродетелью, — суть в том, что при нашей реформе правления нарушения легче становятся достоянием гласности. Я сказал бы даже, что преступлений хлыщи из вашего королевского дома и члены королевского совета совершают не меньше, чем наши политики. Но поскольку вашим правителям нет нужды бороться со свободой слова и печати, то им легче удается скрывать подобные вещи.

* * *

Керин сидел за кружкой пива в общей зале постоялого двора, который рекомендовал ему Джориан. Его первая задача в Виндии, сказал ему брат, — расспросить смотрителя порта, куда и когда отплывают стоящие там корабли. Но когда Керин оказался на главной площади, солнце уже скрылось за домами. Контора смотрителя порта наверняка закрыта в такой час, решил Керин и отправился прямиком на постоялый двор.

С улицы донесся шум буйного веселья. Керин снова и снова напоминал себе наставления Джориана: глаза и уши должны быть раскрыты, а рот закрыт. Он подавил легкое чувство досады оттого, что его брат выглядел гораздо внушительнее. Если кто-то осмеливался обмануть или задеть Джориана, тому было достаточно выпрямиться перед обидчиком во весь могучий рост, выставить вперед ощетинившуюся бороду и спокойным голосом потребовать поправить дело. Керин, моложе и слабее, не мог чувствовать себя столь же уверенным в себе.

Он попытался прислушаться внимательнее к доносившимся до него обрывкам разговора между виндийцами. Но те немногие слова, что ему удалось уловить, никакой важной информации не содержали: болтовня про погоду и про дела, денежные и семейные, да про разные болезни. Вдобавок его ухо еще не вполне привыкло к виндийскому диалекту новарского.

Дверь с грохотом распахнулась, и в зал ввалились трое гуляк. Это были крепкие, грубые с виду мужчины — их предводитель казался таким же огромным и сильным, как Джориан. Они размахивали флажками Виндийской Республики — золотой факел на лазоревом поле, а силач даже воткнул свой флажок себе в шляпу.

— Эй, Чундо, — проревел он, — твоего лучшего пива, чтобы отпраздновать славную победу! А не той лошадиной мочи, что ты обычным посетителям наливаешь!

Керин, опешив, уставился на него: он слишком поздно узнал Гарика, своего зловонного соседа в первую ночь. В свою очередь и Гарик узнал его и теперь не сводил с него глаз. Не говоря Керину ни слова, он снова закричал на трактирщика.

— Иду, иду, — ворчливо отозвался тот. — Я же не волшебник, чтоб из воздуха пива нацедить.

— Мы тут расположимся, — произнес Гарик, указывая на скамью, на которой сидел Керин. Его спутники обошли стол, так что тот, что уселся первым, толкнул плечом Керина.

Скамья была слишком коротка для четверых. Гарик окинул взглядом сидевших — Керину снова ударил в нос источаемый Гариком смрад. Забияка, полуприсев на скамью, скомандовал:

— Эй, спихните-ка этого тощего щенка! Это он так мне досаждал по дороге из Кортолии.

Он навалился плечом на соседа и сильно толкнул его, так что тот в свою очередь прижал третьего гуляку вплотную к Керину. Поняв, что сейчас его скинут на пол, Керин встал, прихватив свою кружку. На другом конце скамьи силач злорадно ухмылялся.

Керин был в бешенстве, но меч был в комнате наверху, а врукопашную сражаться с такими ребятами было бесполезно. Он читал, конечно, романы, в которых доблестный юный герой одерживал верх над нахальным задирой, однако и повидал достаточно, чтобы понимать, что в жизни так не бывает, если только юный герой не прибегнет к помощи магии. Единственной магической защитой Керина было заклятие, наложенное на него чародеем-врачевателем Уллером, а оно лишь отводило зловредные чары, но не спасло бы от кулаков и сапог Гарика.

Стараясь сдержать негодование, Керин сел за другой свободный стол. На некоторое время его оставили в покое, и он мог мирно попивать пиво, прислушиваясь к разговорам своих обидчиков. Они без конца превозносили силу и ловкость виндийской команды игры в шлепомяч. Во время матча произошла драка: два игрока поколотили друг друга битами, в потасовку вмешались зрители, и стражникам пришлось разогнать драчунов при помощи пик. Поведав об этом, Гарик с ухмылкой обернулся к Керину и прорычал:

— Эй ты, ходячий скелет! — А когда Керин поднял глаза, задира продолжил: — Ты согласен, что виндийская команда самая ловкая, смелая и сильная в Двенадцати Городах?

Керин понимал, что ему следует согласиться, однако кипевший в груди гнев и какой-то чертенок-извращенец подстрекнули его вызывающе уставиться в глаза Гарику и ответить:

— Не знаю. Я этим видом спорта не интересуюсь.

— Ой-ой-ой, вот оно как, а? А интересовался бы, так знал бы, что мы, виндийцы, ваших кортольских сопляков по грязи размажем! Мы их в порошок сотрем — вот как я тебя сейчас!

Хулиган вскочил и двинулся на Керина. Один из спутников попытался его удержать:

— Гарик, не начинай…

Не обращая внимания на добрый совет, великан решительно шел вперед, поигрывая кулаками. Керин, насмерть перепуганный, преисполнился решимости дорого продать свою жизнь и тоже поднялся с места. Но тут Гарик вдруг остановился и воскликнул:

— Ох, какой-то паук меня укусил!

Он застыл на месте, молотя по воздуху мускулистыми руками. Керин заметил неясные очертания Белинки, порхавшей вокруг головы Гарика. И тут Керин сказал внушительным тоном:

— Уважаемый Гарик, знай, что этот паук — мой верный дух-хранитель. Ты хочешь меня заставить прибегнуть ко всей моей чародейской мощи?

— Что? Ты колдун?

Керин издевательски ухмыльнулся и поклонился:

— Всего лишь ученик Уллера из Кортолии. Хочешь, я произнесу над тобой заклятие полового бессилия? Разумеется, у меня нет пока диплома волшебника, так что я могу немного ошибиться — и мы все превратимся в головастиков или нас просто в порошок разнесет… — Он направил на хулигана указательные пальцы, закрыл глаза и начал нараспев: — Нитрэ раду сунандам ноктар…

— Эй, — оскалился Гарик, — это не по-честному! Я с тобой на кулаках или на дубинах готов помериться — а чертовы заклинания не по мне!

Но Керин продолжал свои заклинания, и Гарик, бормоча про себя ругательства, вернулся к своему столу:

— Пошли, ребята, все равно ведь нам уже надоело это дрянное пиво, которое Чундо наливает!

Все трое встали и вывалились за дверь, оставив на столе недопитые кружки. Колени у Керина подкашивались, он опустился на скамью, мысленно благословляя Джориана за его уроки лжи.

— Спасибо, Белинка! — пробормотал он.

— Хи-хи! — прозвенела эльфица и опустилась на плечо юноши. — Теперь-то ты понял, что я при случае могу для тебя сделать. И ты не раскаиваешься, что обходился со мной с таким убийственным презрением?

Не успел Керин ответить, как увидел перед собой раздосадованного трактирщика.

— Мастер Керин, как же так — из-за тебя мои клиенты ушли, не заплатив! Я не позволю наносить убытки моему делу.

— Если бы я их не выдворил, произошла бы драка, а это тебе дороже бы обошлось. Я выпью пиво, которое они заказали…

— И заплатишь за него, надеюсь?

— Конечно, — вздохнул Керин.

* * *

Керин проснулся от головной боли. Он застонал и сел на край кровати, обхватив голову руками.

— Я тебя предупреждала! — прозвенела Белинка. — Я все пыталась тебе втолковать, что четыре кружки для тебя чересчур, но ты притворялся, что не слышишь, пьянчужка несчастный!

Керин пробормотал:

— Разве я мог расслышать твой голос среди всех этих воплей и песен о виндийской команде игры в шлепомяч? Так что хватит мораль читать, ясно? — Он потянулся к одежде.

— Нет, мастер Керин, так легко ты не отделаешься! За то, что я победила этого увальня Гарика, ты должен мне услужить.

— Что? Как это? — спросил Керин, натягивая узкие штаны.

— Да, услужить. Ты должен купить мне одежду, такую, как носят дамы в этой Реальности.

Керин таращил глаза от изумления:

— На кой черт тебе платье? Мерзнешь ты, что ли?

— Нет, температура в вашей Реальности — некоторые называют его Уровнем — меня устраивает. В нашей Реальности мы обходимся одними нашими телами, но здесь, как я вижу, люди нагишом не ходят, даже если погода позволяет. Поэтому я непременно желаю выглядеть как положено особе моего пола в этой Реальности.

— Но зачем же? Ты мне и так нравишься. Если бы ты была раз в десять побольше, я начал бы тебе делать неприличные предложения, — улыбнулся Керин и подмигнул.

— Ха-ха-ха! Ты лжешь, что я тебе нравлюсь, — не меня ли ты обливал презрением? Как бы то ни было, в нашей Реальности мы любим на лету — а как бы ты с этим справился? Тем не менее я не желаю выглядеть немодно в вашей варварском Реальности!

— Но где — ради всех морозов семи преисподних! — найду платье для крылатой женщины ростом с ладонь?

— Разве у вас не водятся люди, которые продают кукол, чтобы ублажать своих отпрысков? Отыщи такого торговца и купи кукольное платье подходящего размера.

— А если я не хочу? — с вызовом спросил Керин.

— Увидишь, что будет! — И светящееся существо исчезло.

— Ой! — завопил Керин, почувствовав сильный укол в шею наподобие укуса слепня. Он хлопнул ладонью по заболевшему месту, но тут же почувствовал другой укол — в руку и тут же еще один — в бедро. — Белинка, перестань! — завопил он. — Это так-то ты меня оберегаешь?!

— Я жажду вза-взаимности! — пропищала эльфица. — Ну что, будешь себя хорошо вести?

Юноша вздохнул:

— Я спрошу у трактирщика, не знает ли он подходящую лавку, но обещать ничего не могу.

* * *

— Нет, — отвечал смотритель порта, — этих экзотических куромонских парусников с тупой кормой в порту Виндии не видывали уже год. Они довольствовались тем, что возили грузы в Салимор и обратно. Они говорят, что на пути от нас до Салимора пиратство стало обычным делом. Так что, сдается мне, желтые люди попросту решили, что игра не стоит свеч. Придется тебе плыть в Салимор, а там на другое судно перебираться.

— А что за корабль отплывает в Салимор?

Смотритель порта, смуглый мужчина, происходивший, судя по цвету кожи, из мальванцев, пролистнул стопку бумаг:

— Вот оно — «Яркая Рыбка» из Эккандера, капитан по имени Гуврака.

— Мальванец?

— Ну да. Судно примерно на шестом причале отсюда, если к северу идти. Говорит, вот-вот отплывет. Клянусь костяными сосцами Астис, тебе повезло, парень! Оно отправится в путь сегодня вечером, если ветер будет подходящий. По крайней мере так шкипер сказал, но с этими мальванцами никогда не знаешь…

Керин поблагодарил смотрителя порта и отправился на поиски «Яркой Рыбки». Он отыскал судно по его реям под латинский парус, остроконечной корме и двум черно-красным глазам, нарисованным на бортах.

На причале, к которому пришвартовалась «Яркая Рыбка», стоял подъемный кран — высокое скелетообразное сооружение из брусьев, веревок и блоков. Шестеро каторжников в лохмотьях, переступая внутри огромного колеса у основания крана, служили двигателем устройства. Такелажник обмотал веревкой объемистый тюк и прицепил к веревке крюк, свешивавшийся со стрелы.

Бригадир дал команду, и шестеро каторжников начали переступать с планки на внутреннем обозе колеса, словно по ступенькам. Груз с громким скрежетом пополз вверх. Бригадир снова закричал. Каторжники остановились, а двое рабочих принялись крутить лебедку. Кран стал медленно поворачиваться, перенося груз на палубу «Яркой Рыбки». Раздались новые команды — и каторжники двинулись в обратную сторону, а тюк стал постепенно опускаться на палубу. Еще пара рабочих нажала на тормоз, не давая грузу ускользнуть. Двое матросов капитана Гувраки, поблескивая потной коричневой кожей, направляли груз в трюм.

Гувраку Керин опознал по тюрбану. Начальник корабля был приземистый, мускулистый мужчина с темно-коричневой кожей и щетинистой черной бородой, в которой начинала проглядывать седина. Кроме тюрбана его костюм состоял лишь из просторных шаровар, стянутых у щиколоток, и шлепанцев с загнутыми носами, так что обнаженный торс капитана обдувал теплый вечерний ветерок поздней осени.

Керин стал подниматься по трапу. Заметив это, капитан подбежал к другому концу доски.

— Чего тебе нужно? — спросил он по-новарски с заметным акцентом. — Ты что, не видишь, что я гружусь?

— Я хотел заплатить за мое место, — сказал Керин.

— Ну, в таком случае… — И Гуврака крикнул что-то по-мальвански одному из членов команды. Тот немедленно принялся отдавать приказания палубным матросам. — Так, — произнес Гуврака, снова повернувшись к Керину, — и куда же ты направляешься?

— В Салимор, а оттуда в Куромон. Смотритель порта сказал, что ты идешь в Салимор.

— Да, и причаливаю по пути в Янарете, Галджире и Эккандере. Ты один путешествуешь? Ни жены, ни подружки?

— Один.

— Тогда заплатишь двадцать шесть мальвакских крон.

— У меня все деньги в кортольских марках, — сказал Керин. Он посчитал в уме и добавил: — Это получается примерно сорок марок.

На лице Гувраки появилось выражение сомнения.

— Это по местному рыночному курсу, наверное, но я могу марки брать только по официальному курсу — таков закон. Так что с тебя шестьдесят марок.

Керина предупреждали, что при уговоре нужно торговаться. Он этого терпеть не мог и ужасно смущался, однако понимал, что нужно набираться опыта. Поэтому он сказал:

— Такая сумма мне не по карману, капитан. А другие пассажиры у тебя есть? Я хочу узнать, с кем мне придется каюту делить.

— Нет, только ты один, — отвечал Гуврака. — У тебя будет отдельная каюта.

— Ну, раз я единственный пассажир, значит, ты или меня возьмешь, или никого. В таком случае ты мог бы меня и за пятнадцать крон перевезти — это по местному рыночному курсу и выйдет.

Капитан Гуврака презрительно фыркнул:

— Ни за что! Если ты не платишь обычную цену, убирайся прочь!

— Прекрасно, — произнес Керин, повернувшись, чтобы уйти, — значит, мне придется подождать следующий корабль.

Но едва юноша начал спускаться по трапу, как капитан Гуврака закричал ему:

— Эй, молодой человек! Не торопись! Я немного сбавлю, хотя и не до такой смехотворной цифры, как ты сказал. Как насчет двадцати трех крон?

Через полчаса препирательств Керин был принят за сорок шесть марок. Затем он отправился на поиски кукольника, которого ему рекомендовал трактирщик.

Когда он наконец отыскал его лавку, то с большой неохотой направился к двери: ему было ужасно неловко спрашивать платье для куклы. Пока он медлил, не решаясь позвонить, резкая колючая боль в ягодицах заставила его подскочить.

— Вперед, трусишка! — прозвенел голосок Белинки.

Керин позвонил. Кукольник, плотный мужчина с кружком седых волос, обрамлявших лысину, открыл дверь. Керин расправил плечи, выпятил грудь и провозгласил:

— Сударь, мне необходимо одеяние для куклы примерно такой величины, — и растопырил пальцы в соответствии со своим представлением о росте Белинки. Затем прибавил с ухмылкой: — Это для моей маленькой племянницы.

Торговец крикнул через плечо:

— Рикола, у нас есть лишнее платье для королевы Танудас?

— Да, думаю, найдется, — пробормотал в ответ женский голос.

Жена кукольника вышла в лавку; между губ у нее было зажато множество булавок, а в руках она держала свое шитье. Женщина порылась в куче тряпья и достала платье бирюзового цвета, сшитое по кукольной мерке. Убрав изо рта булавки свободной рукой, она спросила:

— Такое подойдет, молодой человек?

Хотя Керину и не нравилось, когда его называли молодым, ему так хотелось поскорее убраться из кукольной лавки, что он заплатил, что просили, не торгуясь. Вернувшись на постоялый двор, он свистнул:

— Белинка!

— Принес? Дай посмотреть! — И Керин почувствовал, к платьице вырвалось из рук. Оно заметалось в воздухе перед едва различимым тельцем Белинки, которая пропищала: — Проклятие на тупые мозги! Как, по-твоему, я смогу это натянуть на мои крылья?

— Если ты существо нематериальное, то это не должно быть трудно, — сказал Керин.

— Ну не совсем ведь нематериальное… Но тебе этого не понять.

— Я тоже подумал о крыльях. А что, если сделать пару разрезов?

— Они все испортят! Сидеть будет плохо!

— Что же я-то могу поделать? А эти разрезы должны идти до самого низа или ты сможешь сложить крылья как веер, чтобы протащить их через отверстия покороче?

— Я думаю, что примерно вот такие разрезы сойдут, — сказала эльфица, расставив руки. — На, держи! — И зелено-голубое одеяние порхнуло в сторону Керина. — Как ты за работу примешься? Будешь пилить своим кинжалом?

— Ну уж нет, — ответил Керин. — Моя семья хорошо снарядила меня в путь.

Из своего мешка он вынул маленький холщовый мешочек с иголками, нитками и ножницами.

— Они были уверены, что мне придется чинить одежду. — И юноша принялся за работу, приговаривая: — Ну-ка повернись, Белинка, да сделайся поотчетливее для глаз — проклятие!

— Что случилось?

— Я с одной стороны слишком длинный разрез сделал. Боюсь, плохой из меня портной. Ты умеешь шить мелким стежком?

— Нет, — ответила эльфица. — В нашей Реальности одежд не носят — и умений таких поэтому у нас нет.

Керин вздохнул и принялся вдевать нитку в иголку. После нескольких неудачных попыток он попросил:

— Белинка, твои руки чувствительнее моих — ты не могла бы просунуть конец нитки в эту дырочку в игле?

— Попытаюсь… а, да ты конец растрепал, вот нитка и не лезла. — Она облизала нитку, продела и завязала узелок. — Готово!

Керин начал зашивать чересчур длинный разрез.

— Ой!

— Что случилось?

— Укололся. Я впервые в жизни шью!

Несколько секунд он спокойно продолжал трудиться. Тут Белинка, возившаяся в швейных припасах Керина, выкопала маленький блестящий предмет:

— А это что, мастер Керин? Похоже на шлем для таких, как мы, — для обитателей Второй Реальности. Но мне он слишком мал.

— У нас эта штука называется наперстком. При шитье с ним тоже что-то делают, но я не умею. — И Керин снова принялся шить.

— Ах неуклюжий увалень! — воскликнула Белинка. — Ты все перепортил! Одна сторона разреза не такая, как другая, и ткань будет пузыриться.

Керин развел руками:

— Ну уж лучше не смогу. Если не слишком хорошо вышло, так это по твоей вине: ты меня отвлекала, про наперстки спрашивала…

— Вот-вот, сваливай на меня собственное неумение! — Она помолчала, а потом спросила уже менее задиристым тоном: — А почему бы не обратиться к жене кукольника? Ведь она же сама платье сшила.

Керин фыркнул:

— Ну и придурком же я покажусь, если потащусь назад через весь город попросить, чтобы мое рукоделие поправили! Я лучше попытаюсь уговорить жену трактирщика.

Керин отыскал жену хозяина и не без нового прилива смущения объяснил, что ему нужно:

— Понимаешь, у этой куклы, которой играет моя племянница, крылышки как у насекомого.

Жена трактирщика осмотрела платьице; Керин не сомневался, что она едва удерживается, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

— Работы тут на четверть часа, не ошибусь. С тебя две марки, мастер Керин.

— Идет, — ответил юноша.

* * *

Вернувшись в свою комнату, он протянул одеяние Белинке. Она схватила его и принялась порхать, так что клочок ткани так и реял в воздухе. Надев одежду, эльфица сделалась полностью видимой. Ее крылья были просунуты в разрезы на спине.

— Ну как тебе?

— Прелестно, милочка, хотя, признаться, мне больше нравилось как было. А вот летать в платье ты можешь только у нас в комнате.

— С чего ты взял? Я могу делаться невидимой.

— Да, но если люди увидят, как платьице само по себе болтается в воздухе, это будет привлекать внимание не меньше, чем твое очаровательное тельце.

— Так забирай свое противное платье! — И она швырнула его в лицо Керину. — Вы, обитатели Первой Реальности, заставляете нас работать как лошадей, а удовольствия нам от этого никакого!

Керин вздохнул:

— Уж извини, Белинка. А сейчас подходит время отчаливать, так что пора.

Глава 2

Корабль «Яркая рыбка»

Когда красное солнце опустилось на плотные ряды домов и сверкающие башни Виндии, Керин уже подходил к трапу «Яркой Рыбки». На одном плече у него покоилась перевязь меча, а на другое давил ремень походного мешка. Когда юноша вскарабкался на палубу, капитан Гуврака воскликнул:

— А, мастер Керин! Ты как раз вовремя. Пойдем, я покажу тебе твою каюту… Но что это?!

Белинка, испуская голубое свечение, заметное даже при свете дня, летала кругами вокруг головы Гувраки и пищала:

— О капитан, какое прекрасное одеяние! Я непременно должна найти кого-нибудь, кто мне сошьет похожий наряд!

— Это твой дух-хранитель? — спросил Гуврака.

— Ну да, хранитель, — отвечал Керин. — Она совершенно безобидна. — «Если, — добавил он про себя, — ее не раздразнить».

— И ты собираешься взять ее с собой?

— Да. Она не причинит ни малейших хлопот.

— Может, и так; но за нее я требую еще пять марок.

— Что?!! — вскричал Керин. — Это просто вымогательство! Мы ведь ясно условились…

— Да, ясно, но наше условие не подразумевало других живых существ. Я потребовал бы те же деньги, если бы ты привел с собой кошку или собаку.

— Но она ведь не съест ничего из твоих запасов…

— А это все равно. Я за строгую последовательность во всем. Плати или ищи себе другой корабль.

— Проклятие — так и придется сделать! — И Керин решительно спустился по трапу обратно.

Белинка пропищала ему в ухо:

— Я рада, что ты не поплывешь на этом судне.

— Почему?

— Я чувствую на нем присутствие зла.

— Какого зла? — И Керин отошел подальше от трапа.

— Не могу сказать — такое у меня чувство, как будто там есть какой-то злой дух. У нас, у эльфов, на это хорошее чутье.

Керин глубоко вздохнул:

— Значит, ничего тут не поделаешь, нужно снова к смотрителю порта идти. Хочется надеяться, что он еще не запер свою контору… ого!

Он так и замер. К пристани подходили трое больших плотных мужчин с дубинками, а с ними четвертый, поменьше. Хотя солнце уже скрылось за кровлями Виндии, небо еще не погасло, и в его свете Керин узнал Гарика и его приятелей. Четвертый мужчина был пожилым человеком с седой бородой, на нем был черный балахон, доходивший до щиколоток, и остроконечный колпак.

— Ах черт, пропади мои потроха! — заревел Гарик. — Вот он сам, наш маленький колдун-подмастерье! Фрозо, отделай-ка его как следует!

Пожилой человек сделал несколько шагов вперед, наставил на Керина волшебную палочку и что-то крикнул. Раздался щелчок, будто взмахнули бичом, из волшебной палочки в Керина выстрелил зазубренный язык синего пламени. Но не успел Керин зажмуриться, как пламя зашипело в воздухе, не достигнув его лица, и распалось на множество искр…

Заклинание раздалось снова, опять из палочки вылетело пламя и рассыпалось искрами. Пожилой человек произнес:

— Его защищает заклятие — вроде того, что я наложил на вас. Я не могу его пробить.

— Ладно, — пробурчал Гарик, — придется действовать по-простому. Ну-ка, ребятки!

Троица бросилась на Керина, размахивая дубинками. Керин схватил рукоять меча — но ведь он был привязан к ножнам красной бечевкой! Пока он ее развяжет или разрежет, дубины уже измолотят его… Он помчался обратно, и заплечный мешок заплясал на его спине.

Два матроса «Яркой Рыбки», в набедренных повязках, уже совсем приготовились убрать трап, а другие стояли наготове, чтобы отдать концы. Юноша взлетел по трапу на палубу.

— Ну, — произнес Гуврака, — ты как будто передумал?

— Да, — с трудом ответил Керин, переводя дух. — Я подумал, что… — И замолчал.

Гуврака и его помощник неторопливо подошли к трапу, зажав в бронзовых кулаках тонкие изогнутые сабли. Гуврака закричал:

— Эй, вы, убирайтесь! Я не разрешаю вам подняться на судно!

Он отдал команду по-мальвански, матросы швырнули канаты и взбежали по трапу, который палубные тут же подняли. «Яркая Рыбка» начала удаляться от пристани. Гарик с товарищами орали на берегу:

— Трус! Кастрат! Вернись и бейся, дерьмо лошадиное!

Отдышавшись, Керин спросил:

— А как это вышло, что у тебя под рукой так кстати оказалось оружие?

— Мы видели весь этот фейерверк на пристани, — отвечал Гуврака, — что колдунишка в тебя пускал. Поэтому я подумал, что наши сабли могут пригодиться, и послал Моту за ними. А вот что касается платы…

— Я заплачу, как только сниму с себя эту штуку, — пробормотал Керин, пытаясь отвязать заплечный мешок. — Пятьдесят одна марка, правильно?

— Ну нет, сударь мой. Так как ты явно опасный груз, за которым гонятся враги, мне придется потребовать еще пять марок за риск. Так что получается пятьдесят шесть.

— Что?! Но это просто мошенничество! Мы ведь договаривались…

Гуврака пожал плечами:

— Если тебе так не нравится, я тебя высажу обратно на пристань.

Керин вздохнул: обстоятельства складывались явно не в его пользу. Когда он вынимал деньги из кошелька, Гуврака добавил:

— Грустить не о чем, юноша. Вот что, раз ты единственный пассажир, то, может, сделаешь мне честь разделить со мной паек в моей каюте?

Керин не сразу понял, а потом ответил:

— Ты хочешь сказать, отужинать с тобой?

— Именно, сударь. Я об этом и веду речь.

— Спасибо, буду очень рад.

* * *

Когда Керин сложил свои пожитки в одной из двух пассажирских кают «Яркой Рыбки» и снова выбрался на палубу, то увидел, что корабль уже порядком удалился от берега. Восемь матросов налегали на весла, стараясь побыстрее вывести «Рыбку» из гавани. Другие суетились у рей, лежавших на стойках вдоль палубы, стараясь побыстрее развязать веревки, которыми удерживались паруса. Капитан Гуврака во весь голос выкрикивал команды по-мальвански; матросы взялись за рычаги, и реи стали подниматься небольшими рывками. Остальная команда управлялась со шкотами, придавая нужный наклон реям.

Раздались легкие хлопки, красно-белые паруса развернулись под мягким западным ветром; корабль слегка дрогнул и начал набирать скорость. Гребцы подняли свои огромные весла и убрали их. Позади оставались другие суда, стоявшие на якоре в заливе: одномачтовики из Швении, напоминающие огромные каноэ; местные такелажники, предназначенные для каботажа, оснащенные подобно «Яркой Рыбке», но поменьше; огромные океанские такелажники и, наконец, длинные низкие смертоносные боевые галеры.

Когда они вышли в открытое море, «Рыбка» принялась качаться с носа на корму и с борта на борт, равномерно и утомительно. Керина предупреждали об опасности морской болезни, и он со страхом ожидал, когда она проявит себя.

Внимание юноши привлекла зюйдвестка: там была сооружена какая-то штука на медных подпорках, за которой, скрестив ноги, сидела полная женщина с коричневым цветом кожи. Она была уже немолода и одета в заморский наряд: кусок ткани, несколько раз обернутый вокруг талии, образовывал короткую юбку, а вся верхняя часть тела оставалась неприкрытой. По ее плоскому лицу с гладкой кожей можно было угадать уроженку Дальнего Востока.

Там, где медные подпорки сходились, был подвешен небольшой котелок. Под ним на тонких цепочках висело блюдо еще меньшего диаметра. В этом блюде горел огонь, испускавший то рубиново-красный, то золотистый, то изумрудно-зеленый дым, уносившийся по морскому ветру. Подобравшись поближе, Керин заметил, что котелок на две трети полон воды. И котелок, и блюдо под ним раскачивались в такт судну.

Керин увидел, как женщина положила на котелок соломинку, выкрашенную с одного конца красным. Смотрел на это и капитан Гуврака. На своем примитивном мальванском юноша спросил, показывая пальцем:

— Что это?

— Тсс-с! — зашипел капитан. — Магия.

Женщина запела на языке, неизвестном Керину. Под ее пение соломинка стала медленно вращаться, пока красный конец не остановился, указывая на порт. Поколебавшись еще немного, соломинка окончательно заняла это положение; тогда капитан Гуврака громко отдал команду рулевому. Керину удалось уловить мальванское слово, обозначающее «направо»; и в самом деле, «Яркая Рыбка» легла на правый борт.

Гуврака усмехнулся в свою пышную черную бороду:

— То, что ты видишь, — магия, мастер Керин. Джанджи вызывает своего бира — духа-хранителя, как бы ты выразился, — чтобы тот заставил соломинку указывать на север. Мы идем на зюйд-вест-вест. Она мой лоцман. Она состоит в Гильдии Салиморских Лоцманов. — Капитан взглянул на желто-зеленый вечерний отблеск на небе. — Пора ужинать. Пошли.

* * *

Усевшись на подушке на полу капитанской каюты, Керин попытался скрестить ноги, как сделали капитан Гуврака и лоцманша Джанджи. Привычка к стульям мало этому способствовала, но он как мог скрывал, что испытывает неудобство.

В каюту босиком вошел коричневый человек с тазиком, кувшином и полотенцами. Он полил на руки сотрапезникам, стараясь не пролить воды мимо тазика, а затем раздал полотенца. Затем он бесшумно удалился и вернулся уже с тремя металлическими кружками и бутылкой, из которой и наполнил все кружки. Забрав полотенца, он снова покинул каюту. Гуврака поднял свою кружку:

— За успех твоего путешествия, мастер Керин, какова бы ни была его цель!

— Благодарю, — ответил Керин. Напиток пился легко, но был куда крепче любого вина. — Капитан, со слов брата я знаю, что мальванцы не пьют алкоголя. Во дворце в Тримандилане ему подносили только фруктовый сок.

Гуврака покачал указательным пальцем:

— Это ты про строгие мальванские секты слышал. А мы, моряки, не так… гм… как бы сказать? — не такие святоши. Раз мы принадлежим к одной из низших каст, что мы теряем, если немного повеселимся — к примеру, вот этого тари попьем? Да смотри, до дна!

Когда все выпили еще по три кружки, лоцманша Джанджи спросила:

— Мастер Керин, расскажи нам, что за цель твоего путешествия.

Керин заговорил — крепкий напиток развязал ему язык:

— Я отправляюсь в Куромон, чтобы выведать секрет куромонского часового механизма.

— Что это? — в один голос спросили оба, а Гуврака добавил:

— Может, это такая штука, чтобы часовых снимать, когда, к примеру, из тюрьмы бежишь?

— Нет, нет. Этот механизм регулирует скорость движения часов, чтобы полдень на них каждый день совпадал с полднем по солнцу. Я и мои братья, сыновья Эвора, делаем и продаем часы. Мой брат Джориан кое-что новое в часах изобрел, но совершенной регулировки ему не удалось добиться…

И Керин так и болтал, пока не принесли ужин. Когда набитый рот остановил поток его речи, он услышал тоненький голосок:

— Мастер Керин, ты слишком разболтался! Будь поосторожнее!

Внезапно осознав, насколько неразумно он себя повел, Керин продолжал есть, ни произнося ни слова, пока Джанджи не спросила:

— А способами навигации вы тоже занимаетесь?

— С чего бы? Совсем нет. Я и на корабле-то никогда раньше не бывал, и твое колдовство мне в новинку. Я слышал, правда, что в Швении есть что-то вроде кристалла… А почему ты спрашиваешь?

— Да так, мне любопытно, потому что я этим делом сама занимаюсь. А как тебе наша еда?

— Просто отличная! — ответил юноша. Хотя на самом деле вегетарианское блюдо не вызывало у него восторга. Он вовремя вспомнил о наставлениях Джориана: при любой возможности льстить хозяевам.

* * *

Дни шли за днями, Керин привык к однообразию жизни на корабле. Он вставал, ел, делал упражнения, смотрел на работу матросов, узнавал кое-что о том, как устроена «Яркая Рыбка», практиковался в мальванском, учил немного салиморский язык с помощью Джанджи, а затем снова ложился спать. На второй день плавания Белинка сообщила ему:

— Хи-хи-хи, мастер Керин, эта коричневая женщина капитану Гувраке не только лоцманшей служит!

— Ты хочешь сказать, что она…

— Именно это я и хочу сказать. По ночам она отправляется в его каюту. Ее бира это очень забавляет, потому что капитана ждут в Эккандере его две законные жены. Он говорит, что…

— Кто говорит?

— Вир, дух-хранитель. Он говорит, что они обе страшно ревнивы, хотя друг к другу и не ревнуют. Если они прознают про Джанджи, лучше капитану не жить! Но мне предчувствие говорит, что Джанджи следует опасаться! Вир утверждает, что все салиморские лоцманши — ведьмы.

Керин пожал плечами:

— Семейная жизнь Гувраки меня не касается.

Но Белинка продолжала пищать:

— Виру кажется странным, что в Новарии можно жениться только на одной женщине. Он думает, что из-за этого в местностях, где число мужчин и женщин не равно, кому-то приходится оставаться в одиночестве.

— Может, он и прав, — ответил Керин.

* * *

В Янарете Керин решил провести день на берегу, среди пестрой толпы, болтающей на самых разных языках. Когда он вернулся на «Яркую Рыбку», то увидел незнакомого человека — ростом и сложением похожего на него самого, — который о чем-то беседовал на палубе с капитаном Гувракой. Керин подошел поближе, и тут незнакомец обернулся. Он был примерно того же возраста, что и юноша; его костюм состоял из красного с желтым тюрбана, белой куртки со множеством пуговиц и туфель, носы которых загибались кверху. Приглядевшись, Керин с удивлением обнаружил, что, если не обращать внимания на более темный оттенок волос, бороды и кожи, незнакомец был очень похож на него, Керина.

— А, мастер Керин! — сказал Гуврака. — Познакомься с новым пассажиром, мастером Рао. Как и ты, он направляется в Кватну, а оттуда, с помощью богов, и в Куромон. Он займет вторую пассажирскую кабину.

— Рад познакомиться, — сказал Керин на нескладном мальванском и машинально протянул руку. Вместо того чтобы пожать ее, незнакомец сложил ладони вместе и поклонился:

— Я тоже рад знакомству. Я вижу, что ты говоришь на моем языке.

— Всего лишь несколько слов и знаю.

— Таковы и мои познания в вашем поварском языке! Я скоро снова с тобой увижусь, если только морская болезнь позволит мне покидать мою каюту. Мой желудок уже ощущает ее приближение.

Прилив и ветер заставили капитана Гувраку отплыть еще до заката. Заходящее солнце едва пробивалось из-за туч, когда «Яркая Рыбка» вышла из гавани и поплыла на восток по темневшим синим волнам моря.

Зайдя в капитанскую каюту, Керин обнаружил там Рао. Стюард принес воду и полотенца. Когда с умыванием было покончено, стюард явился вновь — теперь он нес не три кружки, а четыре и новую, непочатую бутылку.

Рао с сомнением поглядел на свою кружку:

— Я не знаю… это против правил секты моего учителя…

— Ну, не робей! — воскликнул Гуврака. — Такой незначительный грех не повлияет на твою судьбу в следующем воплощении. Кроме того, такой любитель приключений, как ты, должен набраться опыта, чтобы преуспеть.

Гуврака продолжал уговаривать Рао. Керин не все понимал в его речи, потому что этот язык все еще не давался ему. Однако Рао в конце концов протянул свою кружку. Он отхлебнул немного, закашлялся и выдохнул с отвращением:

— У-ух!

— Это часто случается, если впервые пробуешь, — сказал капитан. — Выпей еще.

Наконец Рао выпил всю кружку. Керин спросил:

— А ради чего, мастер Рао, ты направляешься в далекое путешествие — в Куромон?

Рао хитро взглянул на него:

— Ага! Ты хочешь, чтобы я так все и рассказал! У меня сверхсекретное поручение от моего гуру — моего учителя.

— А скажи, пожалуйста, кто твой учитель?

— Великий чародей и святой аскет Гулам. Я его чела, как и сам он был некогда чела великого гуру Аджендра. Ты наверняка о нем слышал, хоть и живешь в отсталой стране.

Керин уже совсем приготовился ответить резкостью, но, вспомнив советы Джориана по части дипломатии, сдержался и скромно ответил:

— Боюсь, что слава великого доктора Гулама еще не достигла моей захолустной деревушки. Пожалуйста, расскажи о нем.

Пока стюард вновь наполнял кружки, Рао принялся красочно повествовать о подвигах могучего Гулама: как он останавливает ветер, исцеляет больных, предсказывает будущее и губит своих врагов, насылая на них смертоносных демонов. Разглагольствуя, Рао проглотил еще две кружки тари. Наконец Керин произнес:

— Если поручение, которое дал тебе твой гуру, такое важное и секретное, меня удивляет, что учитель отправил тебя в путь без телохранителя.

— В своей глубокой мудрости он решил, что свита только привлечет лишнее внимание и что самое надежное — отправиться одному и путешествовать себе потихоньку как обычный турист. — Рао подмигнул. — Но, между нами говоря, я подозреваю, что ему просто было жаль денег, чтобы нанять охрану, — он ужас как скуп.

— А твоя задача — связаться с каким-нибудь его куромонским коллегой?

— Нет, мастер Керин, гораздо серьезнее. Я должен вручить его драгоценное послание Его Императорскому Высочеству Дзучену Куромонскому да вдобавок забрать послание, которое Куромон в ответ пошлет Королю Королей, могущественному Ладжлату Мальванскому.

— О боги! — вскричал Керин. — А я-то воображал, что эти высокие правители послали бы для такого дела целое посольство — с послами, секретарями, слугами и солдатами.

— В самом деле, многие так и подумали бы, — отвечал Рао, у которого язык уже начинал заплетаться. — Но могущественный Гулам убедил их, что его план наилучший; он де предвидел его успех по звездам. Но, ясное дело, — добавил он, тараща глаза, как сова, — ты об этом обо всем и слыхом не слыхал! Это величайший секрет, и мой язык нем.

Керин подумал, что или чародей Гулам, или Король Королей явно не в своем уме, коль они доверили столь важную миссию легкомысленному юнцу, который после пары кружек чего-нибудь покрепче выбалтывает все, что знает. Но он тут же припомнил, как неосторожен был он сам в первый же вечер плавания. Этими соображениями Керин не стал делиться со своим собеседником, и беседа потекла в другом направлении: обсуждались одежды, подходящие для более прохладных районов Куромонской империи. Стюард принес ужин.

«Яркая Рыбка» плавно продвигалась вперед, но постепенно качка усилилась. Посреди ужина Рао значительно — учитывая коричневый цвет его кожи — побледнел, прикрыл рот рукой, вскочил и выбежал за дверь.

— Лучше с подветренной стороны! — крикнул Гуврака вслед.

* * *

Перед тем как лечь спать, Керин решил навестить второго пассажира. Молодой мальванец лежал на своей койке бледный и ослабший. На вопрос, как он себя чувствует, Рао отвечал со стоном:

— Я на этом проклятом корабле помру!

— Ты никогда раньше по морю не плавал?

— Нет. Среди ортодоксов нашей секты путешествия по морю считаются безнравственными, потому что моряк неизбежно оскверняет воды своими экскрементами. Это вызывает гнев божеств моря. Если я выживу, я больше никогда не…

На него валился приступ тошноты, но желудок был уже пуст. Когда ему полегчало, Рао схватил Керина за руку:

— Моя миссия чрезвычайно важна, и ее необходимо выполнить. От этого могут зависеть судьбы целых народов…

— И что же дальше?

— Я серьезно говорю. Поэтому, если я погибну от этой проклятой морской болезни, умоляю — обещай мне, что исполнишь мою просьбу.

Корину было жалко его, но он был начеку:

— Какую просьбу?

— Если я умру, выполни мою миссию за меня. Тебе не придется отклоняться от твоего маршрута, ведь ты тоже направляешься в Куромон.

Керин нетерпеливо махнул рукой:

— Ну да, ну да, но что именно я должен сделать? Чего ты хочешь от меня?

Рао скинул с себя простыню, и оказалось, что у него на шее висел на тонкой цепочке мешочек из промасленного шелка. Он переломил восковую печать, развернул мешочек и достал длинную полоску бумаги — необычайно тонкой и эластичной. Она вся была исписана крошечными мальванскими буковками, как бы висевшими на коротких горизонтальных линиях. Рао сложил бумагу и достал свечку, восковую палочку и медную печать, чтобы запечатать послание. Затем он объяснил:

— Вот это я и должен передать чиновникам императора. Если я погибну, обещай, что ты постараешься доставить послание!

— Что ж, — колеблясь, произнес Керин, — ладно. Обещаю, что по крайней мере попытаюсь. Но мне и пытаться не придется — я кое-что в мореходном деле понимаю: никогда не слышал, чтобы кто-нибудь от морской болезни помер. Тебе, может, и хотелось бы умереть, но едва окажешься на суше, как все снова будет в полном порядке.

— Надеюсь, — уныло ответил Рао.

Когда Керин вернулся в свою каюту и уже готовился лечь спать, явилась Белинка и принялась сплетничать:

— Вир этой ведьмы намекает, что его хозяйка что-то хитрое насчет тебя задумала… а яснее сказать не хочет.

— Что именно? Мне не нравится, когда против меня что-то тайное замышляют.

— Он не говорит, но, боюсь, она тебе не добра желает.

— А ты не могла бы у него выведать?

— Может, и могла бы… Я ему не на шутку нравлюсь.

— А как он выглядит? Я его не видел.

— Он предпочитает оставаться невидимым, но может воплощаться в тело, похожее на мое — только мужское.

— Что ж, сообщи мне, если узнаешь что-нибудь интересное. Спокойной ночи!

* * *

Они встали на якорь в Халгире, с мальванской стороны пролива, известного как Халгирские Клыки. Керин решил, что не стоит сходить на берег в этом грязном городишке, с полусгнившими домами и улицами, залитыми черной глиной. Обитали в нем голодные с виду мальванцы, носившие нечистые балахоны из хлопчатобумажной ткани. Керин удовлетворился тем, что многократно ответил «нет» низкорослым смуглым туземцам, пытавшимся продать ему свои грубые поделки, и сбежал обратно на корабль.

Ветер все держался, так что Сикхоново море удалось переплыть менее чем за четверо суток. На вторую ночь после отплытия Керин стоял, опершись о перила, и глядел то на пену за кораблем, то на ярко сверкавшие звезды. Месяц еще не взошел. Почувствовав легкое прикосновение, юноша обернулся и увидел Джанджи, которая беззвучно подошла и оперлась о перила рядом с ним.

— Нравится тебе плавание? — спросила она.

— Да. Иногда, правда, скучно становится — день за днем все одно и то же.

Он угадал, что она улыбается.

— Радуйся, что все одно и то же! Если случится буря, ты будешь мечтать об однообразии тихих дней.

— А что, ожидается буря?

Лоцманша пожала плечами:

— Разве это можно знать?.. Ты лучше скажи мне, мастер Керин, почему ты стал такой скрытный? За ужином ты о себе и слова не скажешь. В первый вечер ты откровенно обо всем рассказывал, а потом замкнулся, будто черепаха, что голову в панцирь втянула. Вот молодой мастер Рао гораздо откровеннее, чем ты.

— Что правда, то правда, — ответил Керин. — Честно говоря, в первый вечер, после того как он появился на корабле, я подумал, что это просто болтун, рассказывающий нам о таких вещах, которые его учитель предпочел бы держать в секрете. Но с тех пор он почти не показывается.

— Бедный парнишка! Он один из тех, кто начинает страдать от морской болезни, когда судно еще якорь не подняло. Вот ты вроде бы хорошо приспособился к жизни на воде, хоть вы с ним и похожи. Если бы у тебя кожа была посмуглее или если бы ты был потоньше, вас можно было бы принять за братьев. Только ты гораздо более скрытен.

Керин едва не принялся рассказывать о том, как Джориан готовил его к путешествию, но сдержался и просто заметил:

— Я не хочу докучать тебе и капитану россказнями о моих мелких личных делишках.

— Но нам вовсе не скучно! Например, я видела, как ты сегодня на палубе умывался. Про новарцев столько глупостей рассказывают! Кое-кто говорит, что половые члены у них длиной дюймов сорок и извиваются, как змеи, но ты вроде мужчина как все.

Керин сглотнул и покраснел в темноте:

— Спасибо на добром слове.

— И ты им орудуешь, как все?

— Насколько мне известно, да. — Керин подумал, что если волна смущения, охватившая его, будет нарастать, то вскоре он просто вспыхнет, как сказочный феникс.

— И вот еще… — продолжала Джанджи. — Поговаривают, что при виде женских грудей у новарцев вспыхивает такая безудержная похоть, что они бросаются на любую женщину как дикие звери. Правда это?

Она придвинулась поближе, слегка касаясь его. Керин почувствовал запах духов.

— Ну как сказать, это преувеличение. Правда, мы не привыкли видеть эту часть тела обнаженной где-либо, за исключением бань. Просто у нас разные обычаи.

Керин почувствовал, как у него закипает кровь. При свете звезд пухлая, зрелая Джанджи казалась почти красавицей. Его сердце бешено забилось. Он откашлялся:

— Ты хочешь сказать… ты бы хотела…

Он почувствовал, как ее рука скользит по его телу. Она воскликнула:

— Клянусь Крадхой-Хранителем! Видно, правду говорят… Верно, придется с этим считаться… Пошли, но тихо! Гуврака — человек ревнивый и свирепый.

Она повлекла его к двери своей каюты, но, когда юноша протянул руку, чтобы ее открыть, лоцманша решительно загородила ему дорогу:

— Для начала ты должен мне сказать всю правду о своей секретной миссии.

— О чем? О какой секретной миссии ты болтаешь?

— Когда я знаю, я не спрашиваю. Говори!

— Я же рассказал про часовой механизм…

— И ты думаешь, что я поверила? Не так я проста! Говори правду, или сегодня любви не будет!

Керин развел руками:

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь! Нет у меня никакой секретной миссии, если не считать выяснения тайны часового механизма.

— Говори тише, болван, а не то Гувраку разбудишь и он прибежит с саблей в руке! Раз не хочешь рассказать, говорить нам не о чем. Спокойной ночи!

Женщина исчезла в темноте. Керин, чью страсть допрос порядком охладил, стоял, глядя ей вслед, и раздумывал, не свалял ли он дурака. Ведь если бы ему удалось выдумать правдоподобную байку — например, о том, зачем в свое время отправился в путь Джориан, совсем уже было расположившийся вести оседлую семейную жизнь…

Но, с другой стороны, Джанджи могла бы задать ему множество каверзных вопросов. Он вздрогнул, представив себе, в каком неловком положении оказался бы, если бы его выдумка была разгадана. Нет уж, лучше еще на некоторое время остаться невинным…

Белинка запищала в ухо Керину:

— Быстро же ты управился, мастер Керин! Я видела, как вы направились к каюте, — и тут бир, или ханту, как на его языке говорят, принялся за мной по всему кораблю гоняться. Он желает насладиться плодами моей благосклонности, как вы изящно выражаетесь в вашей Первой Реальности. И вот минуту спустя она уже от тебя ушла!

— Ни быстро, ни медленно, — пробурчал Керин. — Она хотела, чтобы я раскрыл ей какую-то чертову тайну, о которой я и понятия не имею! А раз я этого не смог сделать, то она от своих затей отказалась.

— А не то ты только рад был бы, да? Мне приказано оберегать тебя от распутных женщин — и стоило мне на минутку тебя упустить из виду, как ты уже с этой девкой в постель залезть собрался! Я ведь предупреждала тебя, что она средоточие зла! Пусть же она превратит тебя в треску — мне все равно! Вот забавные вести я принесу Аделайзе!

— Рассказывай ей что хочешь! — сердито крикнул Керин, — Я на этой девке никогда жениться не собирался, а что она ко мне духа-хранителя привесила, так это просто наглость!

Ему показалось, что послышались слабые всхлипывания.

— Ну-ну, не плачь, Белинка! Ты не виновата, ты просто выполняешь свой долг. Но если ты расскажешь Аделайзе, что я каждый день, пока путешествовал, какую-нибудь постороннюю бабу имел, так я только рад буду!

Всхлипывания прекратились. Наконец эльфица сказала:

— Извиняюсь, мастер Керин, но я не могу не предоставить моей хозяйке правдивый отчет обо всем, когда вернусь.

— Не рассказывай, по крайней мере, об этой неудачной попытке совращения! Слишком уж неловко.

— Я не могу об этом совсем умолчать, но постараюсь смягчить детали.

— Ладно! — сказал Керин. — А раз уж на то пошло, так не постараешься ли ты выведать у этого пылкого бира, о какой тайне так допытывается Джанджи?

— Я попробую, но за это ты должен быть мне верен!

— Я… я попробую, — ответил Керин. Ему пришло в голову, что вспышки легкомысленной Белинки могут объясняться просто-напросто ревностью. В обычном смысле ему с Белинкой вряд ли удалось бы насладиться любовью, но ее эмоции могут походить на чувства обычных смертных. Он пожалел, что рядом нет многоопытного Джориана, — уж он-то дал бы ему хороший совет!

* * *

В следующие два дня ничего примечательного не произошло. Керин и Джанджи держались друг с другом официально-холодно. Гуврака, казалось, ничего не замечал.

Жарким утром «Яркая Рыбка» причалила в родном порту Эккандера. Этот город был покрупнее Халгира. Улицы тоже были покрыты слоем глины, а дома представляли собой жалкие полуразвалины, однако встречались и вполне красивые, прочные строения.

«Яркая Рыбка» стояла на причале у набережной из красного песчаника, неподалеку от небольшой верфи, на которой шпангоуты недостроенного корабля торчали, будто ребра кита. Набережная была чуть выше палубы «Рыбки», так что трап поднимался вверх.

Матросы спускали паруса, другие обвязывали причальные концы вокруг кнехтов на набережной. Затем реи опустили и тоже убрали. Гуврака принялся выкрикивать команды, и матросы, кряхтя, стали выносить и выталкивать из трюма тяжелые грузы: в Эккандере не было подъемных кранов, которыми гордились Виндия и Янарет.

Разгрузка в Эккандере закончилась быстро, потому что оставить на берегу нужно было лишь незначительную часть груза. Едва Гуврака подул в свисток, как матросы толпой ринулись по трапу, а некоторые прямо спрыгнули с палубы на набережную — так не терпелось им сбегать в город! Тяжеловесный Гуврака пошел по трапу, засунув за кушак свою кривую саблю. На ходу он скалился от удовольствия, и его белые зубы сверкали на фоне черной бороды. За ним следовал Мота, худой молчаливый помощник капитана. Скоро Керин остался на корабле один, если не считать Рао, который еще не показывался из своей каюты, и Джанджи. Ведьма-лоцманша спросила у юноши:

— А ты на берег не пойдешь, мастер Керин?

— Я собирался прогуляться часок-другой. Что стоит посмотреть в Эккандере?

Она перечислила храмы и достопримечательности города.

— А где можно поужинать? — полюбопытствовал Керин. — Есть тут трактиры? В Халгире вроде бы ничего подобного не найти.

— Есть, конечно. Но чужеземцы рискуют схватить понос, если там поедят, — так что смотри не ешь ничего сырого. А не то так возвращайся ужинать на судно.

— А разве кок не пойдет на берег?

— Да, Чинда уже уходит. Но я-то останусь сторожить. Кто-то ведь должен присутствовать на корабле, а сегодня моя очередь.

— Если я и вернусь к ужину, то ты к тому времени вряд ли успеешь приготовить еду…

— Мастер Керин! — раздался мужской голос. На палубе показался Рао, сверкая парадным белым тюрбаном и пуговицами из полудрагоценных камней, украшавшими его алую куртку. — Ты на берег идешь? Можно с тобой?

Юный мальванец ступал неуверенно. Он немного похудел и побледнел от отсутствия солнца, но на лице его отражалась радостная готовность к веселым приключениям.

— Конечно пошли, — отвечал Керин. — Ты готов?

— Еще как! Вперед!

— Мне необходимо больше практиковаться по-мальвански, — сказал Керин. — Обещай, что будешь исправлять мои ошибки!

Город оказался в некоторых отношениях гораздо интереснее, чем Керин предполагал. Например, в нем был небольшой музей с реликвиями прошлых веков, такими как тюрбан основателя города и топор, которым он рубил лес. Так как подписи под экспонатами были на мальванском, Керин был только рад, что Рао рядом. Тот с охотой объяснял Керину мальванский способ письма, так что под конец экскурсии ему иногда даже удавалось разобрать какое-нибудь слово.

В ратуше Керин обратил внимание на башенные часы. Ему стало любопытно, не его ли отец их установил, и он обратился к сторожу, стоявшему при входе:

— А можно взойти на башню осмотреть часы? Я часовым делом занимаюсь.

— Без меня вам подниматься нельзя, — ответил сторож, — а я… постой! Уже почти пора наполнять цистерну. Если вы понесете ведра, то я готов сопроводить вас к часам.

Сторож достал два ведра и наполнил их водой у ближайшего колодца. Рао удивился:

— Неужели он надеется, что я понесу ведро? Представителю моей касты такая работа неприлична.

— Да трахал я твою касту! — не сдержался Керин. — Меня так воспитали: какую нужно, такую и выполняй работу — и думать тут не о чем! Ты что, хочешь, чтобы я оба ведра тащил?

— Гм… ну ладно уж, если ты не расскажешь об этом моим соотечественникам. Они будут меня презирать, если о таком деле прознают.

Керин еще переводил дух после подъема на вершину башни, а сторож уже опорожнил оба ведра в резервуар больших водяных часов. Очевидно, странствия ни разу не приводили Эвора-часовщика в Эккандер: уж он-то продал бы городу механические часы.

Солнце уже подбиралось к зениту, когда они отправились в город, а теперь, когда путешественники завершили осмотр Эккандера, оно опускалось на западе. Проходя мимо лавки, где продавались разные напитки, Керин и Рао понимающе переглянулись. Внутри стояли четыре столика, и двое местных жителей сидели на полу на подушках, поглощая какую-то еду. Не тратя времени на переговоры, приятели вошли в лавку и вскоре уже сидели за одним из столиков, смакуя местную разновидность тари.

Керин опасался, что ужина придется ждать долго, — в небольших заведениях редко имеется достаточный запас готовых блюд. Так оно и получилось: кого-то отправили закупать продукты, которые еще предстояло приготовить.

Керин выпивал уже вторую кружку, а Рао снова с увлечением превозносил чародейские подвиги своего учителя, когда к ним приблизилась молодая женщина и сказала:

— Вы оба, кажется, страдаете от одиночества. Можно я составлю вам компанию?

Она говорила на местном мальванском диалекте, который Керину было непросто разобрать. Женщина была невысока и смугла, одета по мальванской моде в полупрозрачную ткань цвета персика, которая была обмотана вокруг талии и образовывала подобие юбки, спускавшейся до щиколоток. Кроме этой юбки весь наряд состоял из многочисленных бус, сережек, браслетов и разукрашенного кольца в носу.

Керин уже так привык к виду голых грудей Джанджи, что подобное зрелище оставило его равнодушным. Он ответил:

— Пожалуйста, сударыня, возьми себе подушку, за столом места для всех хватит. Кто ты?

— Меня зовут Якши. Расскажите мне о себе, высокие красивые чужеземцы!

Рао продолжал вещать о колдовской мощи своего гуру. Девушка жадно вслушивалась в каждое слово. Немного погодя она вдруг воскликнула:

— А вот и моя подружка Сурья! А можно она тоже к нам присоединится?

— Чем больше народу, тем веселее! — закричал Рао. — Так вот, я и говорю: когда демон вырвался из пентаграммы, могущественный Гулам немедленно…

Вторая девушка подошла к столу. Одета она была так же, как ее подружка, только юбка была бирюзового цвета.

Вскоре обе ловили каждое слово Рао. Тот пил уже третью кружку, так что его речь стала менее отчетливой. Однако это обстоятельство не влияло на его склонность к пространным речам, и природная болтливость Рао проявилась в полной мере.

— И тут, — толковал он, — наступило время, когда мы с могущественным Гуламом начали искать драгоценные камни вдоль берегов Шриндолы, неподалеку от древнего Калбара. Мы остановились на небольшой полянке, чтобы пообедать, как вдруг из джунглей выскочил тигр и направился прямо к нам, прижимаясь к земле…

Я сказал моему гуру:

— Учитель, сотвори заклинание, пока он не сожрал нас!

Тогда он стал делать необходимые пассы и произносить магические заклинания. А тигр все бежал, направляясь прямиком ко мне! Когда он приподнялся для решающего прыжка, я не стал ждать разрешения, а быстренько взобрался на баньян, который, слава Крадхи, рос на краю поляны. Никогда в жизни я так быстро не карабкался по деревьям! Чудовище пропороло когтями кору прямо подо мной!

Тигр упал на землю, рыча от злобы. Потом он уселся под деревом, бросая на меня голодные взгляды. А Гулам тем временем преспокойно сидел на корточках совсем рядом и продолжал есть! На него тигр не обращал ни малейшего внимания.

— Учитель, — закричал я, — чего ты ждешь?

Гулам преспокойно поднял на меня глаза и сказал:

— Дитя, я успел только сотворить заклятие, делающее меня невидимым, так что тигр меня не замечает. Я не успел сотворить более сильное заклятие, которое защищало бы нас обоих. Устройся там поудобнее, и, когда тигру надоест выжидать, он уйдет сам.

Это все было очень забавно — для Гулама, но, прождав целый час, я начал терять терпение: тигр не выказывал ни малейшего желания удалиться! Кроме того, я с таким усердием готовил обед для Гулама, а сам не успел ничего съесть! Поэтому я начал жаловаться, все громче и громче. Покончив со своей трапезой, мой учитель вытер рот и произнес:

— Ну ладно уж, так и быть.

Он вытащил из своего рюкзака какие-то порошки и бросил их в потухавший костер, забормотал и зашевелил руками. На поляну вышла буйволица. Животное взглянуло на тигра, испустило рев ужаса и бросилось бежать в джунгли, а тигр за ним!

Гулам позвал меня:

— Теперь можешь спуститься, Рао. Этот фантом буйволицы будет бежать перед тигром двадцать — тридцать миль или до тех пор, пока тигру не надоест за ним гнаться. Так что его мы сегодня больше не увидим, могу тебе обещать!

— А кстати, про буйволов: однажды мы неожиданно натолкнулись на стадо диких буйволов. Они выстроились перед нами в шеренгу; быки начали пыхтеть, рыть копытами землю и наставлять на нас рога. Ясно было, что они вот-вот бросятся в атаку. Я закричал: — Учитель, сотвори поскорее заклинание!

— Не успею, — ответил он. — Лучше беги прямо на них, вопи погромче и размахивай руками!

— Ты с ума сошел? — спросил я.

— Вовсе нет, делай, как я тебе говорю, и увидишь, что будет.

Не без страха я все-таки решился кинуться на буйволов, испуская крики и размахивая руками. К моему изумлению, один бык развернулся и двинулся прочь, а за ним и все остальные побежали в лес.

Я возвратился к Гуламу и спросил у него, откуда он знал, что так получится. Он отвечал:

— В любом достаточно большом сообществе всегда найдется хотя бы один трус, который побежит от любого живого существа, если оно атакует, А когда трус побежит, он заразит страхом и остальных, так что они тоже обратятся в бегство. Но вот с одним быком на такие штуки лучше не пускаться. Может оказаться, что он вовсе не трус, и тогда тебе придется ожидать скорого перевоплощения!

— А в другой раз мы встретили крокодила, на которого ни заклинания, ни фантомы не действовали…

Керин чувствовал себя обойденным: обе эккандерки сосредоточили внимание только на Рао, а в его сторону и не глядели. Это пристрастие юноша объяснял богатством одеяния Рао, а сам Керин, увы, был не в лучшем своем платье.

Обида в свою очередь вызвала у Керина кое-какие подозрения… Девушки — в этом он был уверен — были местные шлюхи. Может, тут-то и представился отличный случай избавиться от надоевшей невинности? Но ведь Джориан не раз предупреждал его, что общение со случайными туземцами может привести к неожиданным неприятностям… Кроме того, Керин был слишком застенчив, чтобы прямо спросить: «Сколько тебе нужно?»

С другой стороны, если одна из девушек примется очаровывать его…

Сурья спросила:

— А вы уже заказали ужин?

— Нет, — ответил Рао. — Хож… хозяин сказал, что повар сходит на базар, но скоро вернется. И вот тогда могущественный Гулам…

— А раз так, — продолжала Сурья, — то почему бы нам не отправиться ко мне домой? Там мы сможем есть, пить и веселиться без посторонних.

— Очень мило с твоей стороны, — начал было Керин, — но…

— Отличная мысль! — восхитился Рао. — Керин, приятель, пошли!

— Мы чудесно проведем вечер! — подхватила Якши. — Сурья споет, а я буду подыгрывать на плонге.

— Берегись, мастер Керин! — прожужжала Белинка ему на ухо.

— Постойте! — воскликнул Керин. Он внимательно посмотрел на Сурью и продолжал, тщательно подбирая мальванские слова: — Во что нам обойдется эта вечеринка?

Девушка уставилась на него непонимающим взглядом; тогда он повторил свою фразу — на что Сурья ответила преувеличенно удивленно:

— Прости, я не понимаю.

Тогда Керин обратился к Рао по-новарски:

— Слушай, мы ведь про этих девиц ничего не знаем. Может, их сутенер только и выжидает случая, чтобы нас прирезать.

— Что за чушь! — ответил Рао. — Это просто парочка симпатичных шлюшек, которые и мухе не причинят зла. Кроме того, мне смерть как неохота возвращаться на треклятый корабль, который меня туда-сюда швыряет, будто поплавок…

— Ну а я с ними не пойду, вот и все. Поступай как знаешь.

— Трусишь?

— Я всего лишь осторожен. Ты ведь не хотел бы остаться без этой штуки, что у тебя на шее висит?

— Ну уж коли ты о ней заговорил… — И Рао завозился у себя за пазухой. Он вытащил мешочек из промасленного шелка и снял с шеи цепочку. Для этого ему пришлось скинуть свой тюрбан. Он протянул мешочек Керину, снова надел тюрбан и произнес: — Отлично! Ты отправляйся на корабль, а я повеселюсь с этими милашками. Смотри береги послание! Вот теперь-то я докажу, что я настоящий мужчина, — обеим докажу, вот увидишь!

Компания поднялась из-за стола. Рао швырнул на стойку золотую монету, стоимость которой, по мнению Керина, многократно превосходила цену выпитого. Скупой учитель Рао был бы в ужасе, подумал юноша. Не дожидаясь сдачи, Рао, пошатываясь, удалился в сопровождении обеих девиц, которые поддерживали его с двух сторон.

Керин отправился обратно на набережную. По дороге он размышлял о том, не упустил ли по застенчивости случай приятно провести время… Если бы только у него была какая-нибудь колдовская штука, которая позволяла бы узнавать, грозит в таких ситуациях опасность или нет…

На небе сияли звезды. Спускаясь по трапу на «Яркую Рыбку», Керин услышал тонкий голосок Белинки:

— Молодец, мастер Керин! Я за тобой следила. Если бы ты не отказался от этого приглашения, кое у кого здорово заболело бы одно место! А теперь берегись этой ведьмы Джанджи — у нее коварные замыслы!

— Я постараюсь сдерживать мои страсти.

Джанджи вышла на палубу:

— Мастер Керин, а где же твой приятель Рао?

— Все еще на берегу — он хочет доказать паре шлюх, что он настоящий мужчина.

— Для таких приключений Эккандер не самое безопасное место. Его могут оглушить и ограбить.

— Я пытался его удержать, но… — Керин развел руками.

— Ты ужинал?

— Нет, я от них раньше ушел… А ты не могла бы…

— Разумеется, сейчас еще одну порцию на огонь поставлю. Когда ты умоешься, приходи в каюту капитана.

* * *

Убрав со стола однообразный ужин, полностью состоявший из вегетарианских блюд, Джанджи предложила:

— Еще немножко?

— Спасибо, нет, — ответил Керин, он помнил, как крепкие напитки развязывают язык.

— Пожалуйста — еще разик!

— Нет! — твердо произнес Керин, прикрыв ладонью бокал.

Она убрала бутылку.

— Капитан Гуврака до утра на судно не вернется. Он очень занят — доказывает свою любовь к обеим женам сразу. Он утверждает, что может растянуть доказательство на всю ночь, но я не уверена, что жены скажут то же самое… Как бы то ни было, рано он завтра не встанет. — Она выразительно взглянула на Керина. — Так что если ты мне расскажешь о твоей секретной миссии…

Керин лихорадочно соображал:

— На самом-то деле… я… но это так, безделица… поручение врача моего брата, чародея-лекаря Уллера. Ему непременно хочется выведать куромонское заклятие, поражающее врагов страшной болезнью.

— В самом деле? — скептически спросила Джанджи. Она наклоняла голову набок, будто прислушиваясь, а потом решительно заявила: — Это неправда, мастер Керин. Я умею отличать правду от лжи.

— Уверяю тебя… — запротестовал было Керин.

— Пошел в задницу! — заорала Джанджи и вскочила на ноги. — Ты надеешься меня обмануть, глупый мальчишка? В следующий раз ты воплотишься в земляного червя! — И лоцманша ушла.

Керин вздохнул:

— Белинка, раз вы, духи Второй Реальности, так ловко определяете, когда жители Первой лгут, почему же кортольцы не пользуются вашими услугами в судах — они бы сразу знали, кто говорит правду: обвиняемый или истец!

Белинка рассмеялась, будто прозвенел серебряный колокольчик:

— Было, было такое предложение, мастер Керин! Но все юристы так яростно против этой затеи восстали, что ее пришлось оставить! Они боялись, что тогда им придется милостыню просить!

* * *

Этой ночью Рао на «Яркую Рыбку» не вернулся, не было его и на следующее утро. Капитан Гуврака только фыркнул презрительно:

— Безмозглому щенку следовало быть умнее!

— Неужели в городе нет представителей власти, — спросил Керин, — которые занялись бы розысками пропавшего и, если он был убит, предали бы убийц суду?

— Легче до луны доплюнуть, — отвечал Гуврака, — чем добиться, чтобы судили кого-нибудь из местных. Если бы по очень счастливой случайности и нашли злодея, он поделился бы добычей с чиновниками, и его бы отпустили, немного пожурив для виду.

Тем не менее капитан отправил двух матросов в город на поиски пропавшего пассажира. Они вернулись через несколько часов и сказали, что им не удалось обнаружить ни малейших следов Рао. Гуврака принял решение:

— Верно, крабы уже жрут его труп в каком-нибудь болоте. Мы должны были отплыть в полдень, раз груз, который мы берем в Эккандере, невелик. Я задержу корабль еще на пару часов, а потом, явится он или нет, мы отчаливаем.

Рао не явился — и «Яркая Рыбка» уплыла в Восточный океан без него. Несколько последующих дней Керин жил все той же однообразной жизнью — воевал с крысами и тараканами, осаждавшими каюту, наблюдал, как Гуврака и Мота наказывают матросов за проступки… С Джанджи он обменялся было несколькими любезностями, но в общем они почти не разговаривали друг с другом.

На исходе третьего дня поднялся шторм. Керин, который гордился своей выносливостью по сравнению с Рао, узнал наконец, что такое морская болезнь. Вцепившись в перила, босой и в истрепанной одежде, как и все матросы, он с тоской наблюдал, как гребни волн один за другим обрушиваются на «Рыбку», как она взлетает вверх, а потом проваливается в водяную пучину вниз. С низкого свинцового неба на их тела лился тепловатый поток дождя. Заметив Гувраку, торопливо пробиравшегося куда-то уже без тюрбана, Керин завопил, стараясь перекричать грохот ветра и волн:

— Это сильный шторм?

— Ха-ха-ха! — откликнулся Гуврака. — Это ХОРОШАЯ погода! Это вовсе не шторм! Иногда мы в такие бури попадаем, по сравнению с которыми сейчас просто штиль! И когда тебя будет рвать в следующий раз, иди, пожалуйста, на подветренную сторону!

Керин пополз было обратно в каюту, но тут необычайно сильный толчок швырнул его на подветренный борт, и он попал прямо в сеть, натянутую вдоль самого края. Если бы не сеть, решил он, его наверняка выкинуло бы в море. Добравшись наконец до каюты, Керин снял с себя пояс с зашитыми в нем деньгами и спрятал его в мешок. Он опасался, что если все-таки поскользнется на палубе и свалится за борт, то тяжесть золотых монет быстро увлечет его на дно. На следующее утро дождь прекратился, но судно все еще продолжало скакать, будто жеребец, у которого под седлом болячка. Однако благодаря молодости и отменному здоровью Керин быстро приспособился к новым испытаниям, и к полудню он уже мог есть, не испытывая приступов тошноты.

На десятую ночь после отплытия из Эккандера Керин стоял, опираясь на перила палубы, и наслаждался магическим зрелищем бесконечной череды спешащих друг за другом волн. Иногда он замечал в воздухе серебристый блеск выпрыгнувшей из воды рыбы. Юноша уже научился ходить, расставляя по-матросски ноги, чтобы не терять равновесия при неожиданном крене палубы.

Он принялся напряженно всматриваться в линию горизонта. Да, да, если это не галлюцинация, то, значит, вдалеке показалась полоска земли! Керин вздрогнул — кто-то неожиданно тронул его за руку. Это была Джанджи.

— Это земля? — спросил он, вытянув руку.

— Да, это первый из островов, которые мы зовем Перчинками.

— Значит, и до Салимора недалеко?

— Нет, пока еще довольно далеко. Салиморские острова расположены дальше на восток, но половину пути от Эккандера мы уже проделали. Я должна направить судно южнее Перчинок, чтобы обогнуть скалы. Если западный ветер так и будет дуть, это плавание станет самым быстрым. А вот возвращаться труднее: нам приходится плыть против западных ветров или идти на парусах гораздо южнее и брать восточные товары.

Она прижалась обнаженным плечом к Керину, а потом слегка повернулась, чтобы коснуться его и грудью. Керин почувствовал знакомое возбуждение. «Спокойно, спокойно!» — скомандовал он сам себе.

— Так что же, ты по-прежнему не откроешь тайну? — промурлыкала женщина.

— Да, ш… — Он едва не сказал «шлюха», но вовремя сдержался. — Я же дал клятву.

— Вот как, — пропела Джанджи. — В Мальване люди частенько дают такие клятвы, но я думала, что все новарцы такие похотливые жеребцы…

Керин пожал плечами:

— Это все досужие выдумки… Скажи-ка лучше, это что — еще один остров?

— Да, это самый большой из Перчинок. Чтобы его обогнуть, нужно плыть целую ночь. Мы его называем Кинунгунг.

— А на нем кто-нибудь живет?

Лоцманша пожала плечами:

— Говорят, что там обитает святой отшельник по имени Пвана, но ни селений, ни туземцев нет. — Она взглянула на след корабля на воде, который заходящее солнце заливало ослепительным золотом. — Подходит время ужина. До скорой встречи!

* * *

За ужином Гуврака, обычно столь жизнерадостный, выглядел мрачным и озабоченным. Позднее, укладываясь спать, Керин услышал гневные крики, доносившиеся до него сквозь переборку между его каютой и каютой капитана. Он приложил ухо к доскам, но мог разобрать лишь отдельные слова.

— Белинка! — негромко позвал юноша.

— Здесь, мастер Керин! — Голубой огонек замерцал в каюте.

— Ты могла бы подслушать, о чем они говорят?

— Слушать под? Разве это возможно?

— Я хочу сказать, послушать потихоньку и мне пересказать.

— Я попытаюсь, но бир может меня прогнать.

Перебранки продолжались еще с четверть часа. Вскоре светящееся пятнышко Белинки вновь затанцевало по каюте, и она пропищала:

— Они поссорились. Вир глотнул тари и валяется в углу пьяный. Капитан ревнует лоцманшу и обвиняет ее в том, что ты пользуешься ее благосклонностью, как вы в Первой Реальности выражаетесь. Он говорит, что видел вас вместе на палубе. Она говорит, что даст всякому, кто ей понравится, а если Гувраке это не по вкусу, то пусть себе другую лоцманшу ищет. А он отвечает, что тебя на куски раскрошит рыбам на корм, — и сдается мне, он так и сделает.

— Я его не боюсь! Брат мне показал, как фехтовать против кривых сабель моим прямым мечом.

— Но он ведь матросов на подмогу позовет, и они на тебя сзади навалятся! Так что, умоляю, веди себя как разумное существо! Мой долг — охранять тебя, и я не могу допустить, чтобы ты ввязался в схватку, в которой тебе не победить. Так что беги!

— Но как? По волнам я ходить не умею.

— Возьми эту лодчонку, что стоит на крыше над каютами. Торопись — да смотри не шуми!

— Ладно.

Керин запихал свои пожитки в мешок, взял меч и вышел в бархатно-черную ночь. Он оглянулся и с облегчением увидел, что каюты скрывают его от рулевого. Он бесшумно вскарабкался на крышу и стал осматривать лодочку. Канаты, которые ее удерживали, он разрезал ножом.

Чтобы сдвинуть лодку, ему пришлось напрячь все свои силы, однако ему удалось переместить, суденышко, так что ее нос навис над палубой между каютами и перилами. Каждое мгновение он опасался, что капитан Гуврака, привлеченный шумом, выскочит из своей каюты с изогнутой саблей в руке.

Керин повнимательнее присмотрелся к лодке. Вдоль корпуса были привязаны два весла. Стоит только толкнуть ее хорошенько, и лодка скользнет по перилам прямо в Восточный океан. Однако «Яркая Рыбка» бежит так быстро, что крошечное суденышко сильно отстанет, пока Керин сам до него доберется.

Когда глаза немного привыкли к темноте, в которой тускло мерцали звезды, Керин осмотрел фалинь, свернутый на носу и привязанный двойным узлом к кольцу на форштевне. Может, вытолкнуть лодку кормой вперед и ухватиться за фалинь, пока она не ускользнула прочь? Наверное, так не получится. Если только он не толкнет лодку и в то же мгновение не схватится за канат, лодочка уплывет и лишит его всякой надежды на побег.

А может, взять фалинь в зубы? Тогда ведь руки останутся свободными и смогут управиться с тяжелой лодкой. Это возможно, но, когда лодка вытянет фалинь во всю длину, она либо вырвет его у Керина изо рта, либо выдернет его за борт. Керин не боялся нырнуть разок — но потом-то что делать? Не перевернет ли он лодчонку, пытаясь в нее вскарабкаться? Тогда его положение опять-таки будет просто отчаянным: все пожитки утонут и он будет плавать рядом с перевернутой лодкой.

— Привяжи фалинь к кораблю, дуралей! — пропищал тоненький голосок.

Испытывая одновременно благодарность и досаду, Керин спустился с крыши кают и привязал фалинь к вантам. Стараясь не шуметь, он снова залез наверх и стал толкать лодку, пока свесившаяся часть не перевесила. Лодка качнулась. Еще толчок — и ее киль ударил по перилам. Затем она скользнула вниз и плюхнулась в море.

Шум от удара о воду разбудил рулевого, и тот показался из-за кают.

— Эй ты! — закричал матрос. — Что это ты делаешь? Кто это? А, пассажир. Что…

Керин схватил фалинь и дернул на себя. Когда лодка стала рядом с «Яркой Рыбкой» прямо под тем местом, где он находился, юноша свободной рукой швырнул в нее свой мешок. Пояс с зашитыми деньгами звякнул о дощатое дно.

— Стой! — завопил рулевой, бросаясь к Керину. — Не смей уводить лодку! Она принадлежит капитану!

— С дороги! — крикнул Керин, обнажив меч. — Берегись!

Матрос попятился, но продолжал орать:

— Капитан! Грабят! Чужеземец ворует лодку! На помощь! Все наверх!

Дверь капитанской каюты с грохотом распахнулась, и из нее выскочил Гуврака с саблей в руке:

— Клянусь Ашакой-Разрушителем! — заревел он. — Что это ты затеял, безбожник?

Керин спрыгнул в лодку, она дрогнула и закачалась. Вода, которую она зачерпнула, зашелестела по доскам днища.

Держась одной рукой за планшир, чтобы сохранить равновесие и не дать лодке пятиться, Керин перерезал фалинь в том месте, где он был привязан к вантам. Гуврака был уже рядом! Он перегнулся через перила, занес саблю для удара, но тут канат распался надвое, Керин присел, и сабля лишь рассекла со свистом воздух над его головой.

Быстро шедшая «Яркая Рыбка» сразу же стала удаляться. Керин постепенно приходил в себя. Зад у него ныл от удара о лодку, а штаны промокли насквозь. Усевшись на среднюю банку, он принялся отвязывать весла.

С борта «Яркой Рыбки», силуэт которой быстро таял во мраке, доносился шум яростного спора. Из нескольких слов, которые удалось различить Керину, ему стало ясно, о чем там препирались: стоит ли развернуться и попытаться вернуть лодку. Керин знал уже, что с латинскими парусами развернуть судно очень непросто: нужно переложить длинные тяжелые реи с их треугольными парусами на другую сторону.

Когда ему удалось наконец отвязать весла и вставить их в уключины, Керин взглянул на «Яркую Рыбку» и насторожился. Судно было едва различимо в темноте — виднелся лишь фонарь на корме, плясавший на волнах, будто падающая звезда. И все же юноша рассмотрел, что полосатые паруса были подведены под ветер, а это означало, что судно разворачивается. В этих необычайных обстоятельствах Гуврака мог решиться изменить курс, не перемещая реи, — он ведь рассказывал, что это возможно, если примириться с менее быстрым ходом, а теперь у него не было времени перемещать реи: пока матросы управятся, Керин пропадет из виду, и отыскать его будет невозможно.

— Ты здесь, Белинка? — спросил он в черноту, в которой мерцали звезды.

— Здесь, мастер Керин! — Голубой огонек заплясал у задней банки.

— Тогда вперед! — произнес Керин и налег на весла. Хотя волнение было умеренным — всего лишь крупная рябь, — юноша сразу же понял, что гребля в океане совсем не то, что в озере или на реке. Он быстро натер себе мозоли, а правое весло ударило по челюсти и едва не выкинуло за борт.

— Я думаю, — сказала Белинка, — что нужно грести быстрыми, короткими движениями, а потом высоко поднимать весла.

Керин с недовольным ворчанием последовал ее совету и обнаружил, что лодка идет легче, хотя грести было все-таки очень утомительно. Он не думал о том, куда движется, — ему казалось, что легче всего избежать повторной встречи с «Яркой Рыбкой», если плыть наобум, куда придется. Главное — как можно дальше отойти от того места, где он покинул судно, прежде чем взойдет луна. По его расчету, она должна была показаться через час-другой. Остановившись, чтобы немного передохнуть, Керин спросил:

— Белинка, а откуда ты знаешь, как нужно грести?

— Я наблюдала, как гребут матросы в портах, где мы останавливались.

— Вот умница! — похвалил Керин.

— Я всего лишь выполняю мой долг — вернуть тебя Аделайзе целым и невредимым.

Керин негодующе фыркнул и снова принялся грести. «Яркая Рыбка» все еще была далеко. С каждым взмахом весел кормовые огни судна мерцали все слабее и слабее и наконец вовсе исчезли из виду. Керин решил, что преследователи рыщут взад и вперед в том месте, где он спрыгнул с корабля.

Он отыскал на небе Полярную звезду, повернул лодку носом к ней и сказал:

— Белинка, пожалуйста, следи, чтобы я греб к тому острову, что мы видели под вечер.

— Тогда тебе нужно еще раз ударить правым веслом, да нет же, правым для лодки!

Керин хихикнул:

— Стыдись, Белинка! Ты на море уже целый месяц, а так и не выучила, как полагается говорить.

— Противный юнец! А кто научил тебя грести в океане?

— Да я просто шучу. Скажи-ка, тебе удалось что-нибудь разузнать о том, какие тайные цели приписывала мне Джанджи?

— Да, вполне, но у меня не было времени рассказать. Похоже на то, что в Куромоне существует некое навигационное устройство — железная иголка, воткнутая в кусок пробки, чтобы не тонула. Туземцы чем-то обрабатывают иголку, так что когда она свободно плавает, то всегда поворачивается острием на север, сама по себе, без всяких заклинаний и без помощи духов. А раз эта штука действует сама и никакого присмотра за ней не требуется, Джанджи и ее Гильдия опасаются, что она может их без куска хлеба оставить.

— И она подозревает, что я отправился на поиски этого устройства?

— Да. Она боится, что по возвращении ты попытаешься продать тайну иголки Софи.

— Мне бы это и в голову не пришло — а мысль хорошая. Как ты об этом узнала?

Эльфица хихикнула:

— Я обещала биру подарить свою благосклонность, если он мне обо всем расскажет, — он и рассказал. А тогда я отказалась ему — как вы выражаетесь — отдаться. Он пришел в бешенство и прогнал меня из каюты! — С кормы раздался тоненький заливистый смех. — Мастер Керин, если ты не будешь сильнее грести левым веслом, да левым же, левым, то мы будем до рассвета круги выписывать.

Над горизонтом показался месяц. Керин напряг зрение и разглядел углы парусов — пару крохотных черных треугольников, похожих на зубья пилы, что время от времени показывались над изгибом земли, — но он был не совсем уверен, что не ошибается. Как бы то ни было, «Яркая Рыбка» была уже слишком далеко, чтобы с нее могли заметить беглеца.

Когда гребля утомила Керина, он положил весла в лодку и отдохнул немного, вычерпывая воду. Он вынул из мешка пояс с деньгами, надел его и спросил:

— Белинка, а вот что мне любопытно — насчет тебя и влюбившегося в тебя бира. Вот вы, жители Второй Реальности… ну… все так же проделываете, как и мы? Я имею в виду…

Эльфица рассмеялась:

— Обычаи и привычки обитателей Второй Реальности слишком сложны, чтобы тебе объяснить. Мастер Керин, наша лодка уклонилась от курса. Давай-ка берись снова за весла.

Глава 3

Остров Кинунгунг

Солнце стояло уже довольно высоко, когда лодка «Яркой Рыбки» приблизилась к светло-коричневому берегу Кинунгунга, за которым виднелись склонившиеся пальмы с кронами, напоминавшими перья гигантских птиц. Израненные руки Керин перевязал полосками ткани, которые он вырвал из запасной рубашки. Вытянув шею, он всматривался в берег:

— Белинка, мне кажется, прибой достаточно силен, чтобы вынести нас на берег. Держи курс прямо на остров. Если лодка станет боком, волна может ее перевернуть.

— Да-да, мастер Керин. Гребни-ка правым веслом!

Чем ближе к берегу, тем волны становились выше, и Керин греб, не напрягаясь. Когда высокий зеленый гребень вздыбился за кормой, юноша изо всех сил старался удерживать весла отвесно воде, не обращая внимания на боль в натертых ладонях. Волна понесла лодку на берег, корма поднималась все выше и выше, лодка мчалась все быстрей и быстрей…

— Левее! — пропищала Белинка, порхавшая над задней банкой.

Волна наклонилась и распалась в брызги, наполнив лодку пеной. Разорванный гребень прибоя побежал, опадая, дальше на берег, и нос лодки ударился о песок.

Керин вывалился в воду, достававшую ему до колен, и ухватился за лодку, чтобы ее не унесло обратно в море. Когда вода опустилась до уровня щиколоток, он поволок лодку подальше от моря. Волна, набежавшая следом, слегка подтолкнула ее, и Керину удалось вытащить посудину за линию прибоя. Огромные желтые крабы, туловища которых были с человеческую голову, поспешно уползали при его приближении.

Присев, чтобы перевести дух, Керин позвал эльфицу:

— Белинка!

— Я здесь, мастер Керин!

— Тебя не просто разглядеть при свете солнца. Где тот дымок, о котором ты говорила?

— Вон там, слева от тебя.

— Благодарю. Я так думаю, что отшельника мы там и найдем! Помнишь, о нем Джанджи говорила?

— Тогда поднимайся, пошли!

— Я за ночь совершенно выдохся от этой гребли. Дай мне спокойно посидеть, ладно?

— Мастер Керин, — пропищала эльфица, — солнце печет все сильнее, а у тебя нет ни еды, ни питья. Мы гораздо ближе к экватору вашей Реальности, чем в Виндии. Чем скорее ты найдешь себе подобных, тем лучше. Вставай!

— Ты мне напоминаешь моего бывшего школьного учителя, — заворчал Керин.

— Я всего лишь выполняю свой долг — я обязана вернуть тебя Аделайзе живым и невредимым. Так что поднимайся на ноги!

— Из-за этих постоянных разговоров про Аделайзу смерть мне скоро покажется желанным избавлением, — пробурчал Керин.

Он со стоном встал на ноги. Едва он вынул из лодки меч и мешок, как Белинка снова принялась поучать его:

— Для таких существ, как ты, мастер Керин, на солнце слишком жарко. Ты должен надеть что-нибудь еще, а не то страшно обгоришь.

Керин, на котором ничего не было, кроме штанов и набедренной повязки под ними, прорычал:

— Да, ты, наверное, права! — и принялся отыскивать рубашку.

— Тебе не хватает еще шляпы и башмаков, — упорствовала Белинка.

— Шляпы у меня нет, только эта шапочка. А по песку босиком легче идти.

Эльфица попробовала настаивать, но Керин решительно схватил меч и мешок и пошел вдоль берега.

* * *

При приближении человека чайки с криками взлетали над берегом, а огромные крабы уползали прочь. Некоторые, правда, осмеливались предостерегающе выставлять перед собой раскрытую клешню. Белинка спросила:

— Мистер Керин, а опасные звери здесь водятся. Как по-твоему?

Керину удалось пожать плечами, несмотря на тяжелый мешок:

— Маловероятно, если только остров не обширнее, чем я думал.

— Так… — пропел голосок с высоты. — А вот впереди на берегу лежит, похоже, что-то страшное… Это одно из ползучих существ, которые вы в вашей Реальности называете ящерицами, — но уж больно большое!

— Эге-ге-ге, — произнес Керин, — сдается мне, это дракон из Морусской трясины, о которых мне брат рассказывал. На такого небезопасно внезапно наскочить!

Керин опустил мешок на землю, обнажил меч и пошел вперед медленным, осторожным шагом. Вскоре он увидел длинное серое страшилище, растянувшееся на песке.

— Он, похоже, или сдох, или спит. Ты не могла бы подобраться поближе и рассказать мне, что увидишь.

Эльфица полетела и тут же вернулась с разведки:

— Ребра у него колышутся — не ходи дальше!

Керин усмехнулся:

— Не могу же я весь день ждать, пока эта тварь переварит, что сожрала, проснется и отправится по своим делам!

— Не будь дураком, мастер Керин! Ты устал и от гребли, и от ходьбы, и сейчас тебе лучше отдохнуть!

— А кто это мне не давал отдыхать, когда мы на берег выбрались? — спросил Керин. — Да я его и не боюсь. Он ненамного длиннее меня, а бегаю я быстрее — мой брат от такого в Мору убежал. Если мы пойдем потихоньку, то сможем обойти его стороной.

— Не смей! — завизжала Белинка. — Я не могу позволить, чтобы ты рисковал своей драгоценной жизнью…

Керин взвалил на плечи мешок и осторожно зашагал вперед, держа меч наготове. Подойдя поближе к ящеру, он заметил, что от него до воды было дальше, чем до леса, — футов по крайней мере на двадцать.

Но, с другой стороны, ящер был крупнее, чем казалось сначала. Величиной он был со взрослого крокодила — десять — двенадцать футов в длину.

Юноша заколебался, но страх показаться трусом в глазах существа женского пола — хотя бы и нечеловеческой породы — заставил его пойти дальше. Он старался держаться поближе к воде, так что последние волны прибоя лизали ему щиколотки. Ящер продолжал спать.

Когда Керин поравнялся с рептилией, ящер открыл глаза, огляделся и поднялся на приземистых лапах, затем заработал ими, расшвыривая песок. Он направился Керину наперерез, открыв клыкастую пасть и издавая шипение, будто закипевший чайник.

— Мастер Керин! — завопила Белинка. — Беги! Бросай мешок и беги!

Но Керин стоял неподвижно, не сводя глаз с ящера. Несколько томительных мгновений человек и рептилия стояли друг перед другом, не шевелясь. Внезапно ящер развернулся и решительно двинулся в сторону рощи. На каждом шагу его лапы описывали полукруг. На миг он остановился… обернулся… посмотрел на Керина, будто угрожая, а потом затрещал кустарником и скрылся в зарослях.

Керин с облегчением перевел дух и улыбнулся:

— Видишь, Белинка? Он решил, что меня ему не заглотить!

— Негодный мальчишка! — запищала Белинка. — В один прекрасный день ты доиграешься, а госпожа Эрвина меня будет винить, что не усмотрела за тобой, дуралеем!

— Уж это, милочка, твои проблемы, — ответил Керин, а про себя подумал: «Нужно сохранять спокойствие и не ввязываться в споры». А затем все-таки добавил: — Согласись, что я не звал тебя со мной путешествовать.

Керин услышал тихое всхлипывание и вышел из себя:

— Клянусь медными яйцами Имбала, прекрати реветь! Если хочешь давать советы, я буду их выслушивать, но окончательное решение все-таки за мной!

Керин чувствовал себя измотанным после этой встречи с гигантской рептилией, но старался этого не проявлять. Белинка часто давала разумные советы, но ее диктаторский тон выводил его из терпения. Так недолго и сделать какую-нибудь глупость просто из желания поступить наперекор эльфице… Он припомнил, что Джориан предупреждал его: во всех делах необходимо прислушиваться к голосу разума, не позволяя раздражению влиять на решение.

Удостоверившись, что ящер удалился, Керин продолжил путь. Еще четверть часа ходьбы — и он увидел, откуда шел дым. Там, где кончался прибрежный песок, горел костер, обложенный камнями и кусками кораллов. Приблизившись, юноша заметил небольшой расчищенный участок леса, на котором был разбит огородик. За огородиком стояла хижина из бамбука и пальмовых листьев. Перед ней сидел на земле голый смуглый человек, довольно пожилой. Глаза его были закрыты. Он был морщинист и совершенно лыс, если не считать жидкого седого пуха на голове и седых усов.

— Белинка, — пробормотал Керин, — ты помнишь, как зовут отшельника который, по словам Джанджи, обитает на Кинунгунге?

— Кажется, Пвана или что-то вроде этого.

— Спасибо.

Когда Керин подошел к нему, любопытствуя, жив ли еще отшельник, Белинка запищала:

— Осторожнее, мастер Керин! Не доверяй этому отшельнику, пока не узнаешь его получше!

— Постараюсь, — пробурчал Керин, сдерживая раздражение, и вежливо поздоровался: — С мастером ли Пваной имею я честь говорить?

Старик мигом открыл глаза:

— Да, я Балинпаванг Пвана. А ты кто такой?

— Ты говоришь по-новарски? — в изумлении вырвалось у Керина.

— Да, и вдобавок на всех остальных языках цивилизованного мира. А ты кто, молодой человек?

— Бродяга по имени Керин из Ардамэ. А как ты понял, что я родом из Новарии?

Пвана усмехнулся:

— Это видно по твоей одежде, по твоей физиономии, по цвету твоей кожи и по акценту, с которым ты говоришь по-салиморски. По одному из этих признаков я мог бы и ошибиться, но по всем четырем сразу — вряд ли. Со временем я объясню тебе мою теория вероятности. А пока… ты голоден?

— Ты мне об этом напомнил — я страсть как хочу есть!

— Тогда заходи в хижину и устраивайся как дома. Справа на гвозде висит тяжелая дубинка. Сходи с ней на берег, стукни хорошенько по крабу, так чтобы панцирь треснул, и принеси его сюда.

Керин заметил, что хижина содержалась в большом порядке. Пвана привез с собой множество необходимых вещей: тут была и посуда, и топор, и лопата, и пика, и большой нож, который мог при нужде сойти за меч. Юноша взял дубинку и отправился на берег.

Через полчаса он вернулся, осторожно неся краба за клешню. Хотя удар и расколол панцирь, животное периодически еще подрагивало. Керину не очень-то хотелось, чтобы одна из клешней сомкнулась на его пальце.

Пока он отсутствовал, Пвана поставил на огонь котелок и теперь помешивал в нем поварешкой какое-то варево. Отложив ее, он взял краба и ловко разделал.

— Смотри! — сказал он, отгибая пластину на животе краба, пока она не сломалась. — Теперь тебе придется это все вычистить — мы эти части называем «пальцы мертвеца», потому что есть их нельзя. — Старик внимательно посмотрел на Керина. — Что, молодой человек, тебя начинает тошнить? В таком случае ты без людей не выживешь.

Сглотнув, Керин преодолел рвотный позыв:

— Н-нет, не тошнит. Что же дальше, учитель?

Кусок за куском мясо краба погружалось в котелок, в котором уже варились овощи. Пвана продолжал разглагольствовать, разъясняя, что за овощи в похлебке и как их варить.

Наконец отшельник снял котелок с огня и поставил остывать.

— С тарелками слишком много возни выходит, а так как ложка у меня одна, тебе придется взять вилку в хижине.

Когда Керин вернулся с вилкой в руке, Пвана продолжал:

— Жаль, что ты не вчера явился. У меня еще оставалась вяленая свинина, но я все доел.

— А откуда у тебя свинина?

— Я расставил силки. А в прошлый раз в мои силки попался мегалан.

— Кто?

— Мегалан — огромный ящер. Ты их не видел?

— Видел — встретился с одним по пути сюда. Они опасны?

Пвана разжевал и проглотил кусок мяса.

— В общем-то нет. Но несколько месяцев тому назад пираты высадили на Кинунгунге одного человека, чтобы наказать, — так ящеры его съели. Вроде бы он улегся спать на берегу, и они сцапали его. А теперь, молодой человек, расскажи-ка мне, как это так вышло, что тебя море выбросило на Кинунгунг?

Керин пытался проткнуть вилкой кусок скользкого мяса и поэтому ответил не сразу:

— Я плыл в Салимор. Лоцманша-ведьма меня пыталась соблазнить, и капитан стал ревновать. Чтобы спасти свою жизнь, я позаимствовал с корабля лодку и бежал. А теперь ты мне скажи, почему ты здесь живешь в одиночестве.

Пвана протяжно вздохнул:

— Я искупаю свои грехи.

— А они настолько серьезны?

— О да! Ты когда-нибудь слышал о храме Баутонга?

— Боюсь, что нет. Расскажи, пожалуйста!

— Я был простым колдуном-практиком и пользовался хорошей репутацией в Гильдии чародеев. Однако вполне приличные заработки, которых я добился, меня не удовлетворяли. Мне хотелось больше денег, больше власти и славы. Поэтому я ввел религиозный культ малоизвестного божества Баутонга, которому поклонялись на одном из небольших островов. Чтобы поразить воображение моей паствы, я придумал легенду о злом императоре Аджунье, который жил в предыдущем цикле Вурну, то есть двадцать шесть миллионов лет тому назад.

— Извини, учитель, — перебил Керин. — Я слышал, что Вурну — мальванское божество — один из священной троицы, в которую входят еще Крадха-Хранитель и Ашака-Разрушитель. Стало быть, в Салиморе поклоняются мальванским богам?

— Да. Несколько столетий тому назад у салиморцев не было более возвышенного культа, нежели поклонение духам природы, одним из которых и является Баутонг. Но позднее прибыли миссионеры из Мальваны и рассказали, какой им представляется истинная религия. Ну, я продолжу мою историю: я проповедовал, что Аджунья при помощи сильнейшего заклятия заточил души всех людей, живших до нас, в одном-единственном драгоценном камне, Космическом Бриллианте, который носил как подвеску.

Так эти души и пребывали в бриллианте, пока мир, приблизившись к окончанию цикла, не сжался до размеров атома в сознании Вурну. Когда же Вурну придумал новый мир, эти души так и остались пленницами. Я учил, что из-за этого в нашем цикле люди рождаются без душ. Только я мог будто бы освободить души, томившиеся в бриллианте, потому что эта драгоценность принадлежала мне! Стало быть, и надлежало вселить эти души в тела. Разумеется, моим приверженцам я обещал всяческие преимущества при наделении смертных душами.

Это все была полная чушь, которую я нафантазировал на пустом месте. Но моей пастве легенда нравилась. Они толпами стекались в мой храм, и вскоре моим помощникам пришлось строить новые храмы Баутонга.

Я говорил, что Баутонг, мой покровитель, руководит мной в моих святых трудах… и пожертвования текли рекой. Мое богатство так умножилось, что я мог заставить повиноваться мне самого Владыку Софи. Мои шпионы, которыми кишели дома знати, начиная с дворца Софи, сообщали мне об их злодеяниях и всяких возмутительных поступках. Пользуясь подобными сведениями, я без труда убеждал богачей жертвовать на храмы Баутонга.

А потом, как-то ночью, мне явился сам Баутонг — с клыкастой огнедышащей пастью. Чтобы я понял, что это не сновидение, он приложил свою руку к стене, на которой остался черный обгоревший отпечаток от его пальцев и ладони. Этот отпечаток до сих пор украшает ту стену. Лишним доказательством того, что явление было реальностью, послужило и поведение кандидатки в жрицы, которая делила со мной ложе: она проснулась и с визгом убежала в ужасе.

Баутонг сказал, что мое поведение портит его репутацию среди других божеств. Поэтому я должен был закрыть храмы, раздать свои богатства бедным и отправиться в изгнание — все под угрозой таких ужасных кар, что я предпочитаю о них умолчать. Вот так я и очутился здесь и стараюсь теперь молитвами, умеренностью и добрыми поступками улучшить свою долю в следующем воплощении.

— А Космический Бриллиант была просто выдумка или же ты выдавал за него какую-нибудь стекляшку?

Пвана хихикнул:

— Вопрос в самую точку! Сначала я говорил моим почитателям, что бриллиант — слишком великая ценность, чтобы его выставлять на обозрение простых людей. Потом у меня появился драгоценный камень величиной с яйцо вон тех чаек. Я вставил его в лоб статуи Баутонга, но тогда алчные создания стали непрерывно пытаться его украсть. Едва ли не каждое утро храмовые слуги должны были уносить труп неудачливого взломщика, убитого моими духами-хранителями. Когда я отправился в изгнание, мне показалось неразумным оставлять камень на соблазн слабым смертным. Поэтому я вытащил его из оправы и надежно припрятал — а вдруг боги опять призовут меня к духовному служению? А теперь, мастер Керин, пора снова вернуться к нашей скромной трапезе.

Они доели похлебку, вымыли посуду в волнах прибоя и вернулись в хижину. Глаза Керина слипались.

— А сейчас, — произнес Пвана, — я объясню тебе мою теорию вероятности. Она заключается в следующем: вероятность того, что определенная последовательность событий произойдет, является суммой вероятностей отдельных событий этой последовательности. Возьмем, к примеру, твою национальность. Если вероятность того, что при твоем цвете кожи ты не окажешься новарцем, равна, скажем, одной четвертой, и того же события при твоих чертах лица — тоже одной четвертой, и того же события при твоем акценте…

Взглянув на гостя, Пвана обнаружил, что Керин уснул, прислонившись к стене хижины.

* * *

Когда юноша проснулся, солнце уже почти садилось. Ему было достаточно одного мгновения, чтобы вспомнить, где он находится. Затем Керин отправился искать Пвану и увидел, что тот рыхлит землю в огороде. Отшельник выпрямился и сказал:

— А, вот и мастер Керин! Завтра ты поможешь полоть.

— С радостью, если мне мозоли позволят.

— Я ускорю их исчезновение небольшим заклятьицем.

— А скажи мне, — попросил Керин, — как мне добраться до Салимора?

Пвана оперся на мотыгу:

— К Кинунгунгу корабли обычно не подходят, хотя мимо проплывают часто. Это одна из причин, почему я выбрал этот остров.

— А можно разложить сигнальный костер?

— Можно, но не исключено, что он привлечет внимание пиратов, которые не побрезгуют и одним заблудившимся путником — ведь и его можно продать в рабство! Хоть я и не боюсь погибнуть от руки злодеев, было бы жаль подвергать твою молодость такой опасности. Но есть другой способ. Старый капитан по имени Бакаттан, мой старый приятель, пристает к острову, когда плывет к Средиземному морю. Он рассказывает мне новости и привозит, что я попрошу.

— И как часто он появляется?

— Примерно раз в год. В последний раз я видел его три месяца тому назад, так что вскоре его не жду. Не огорчайся так, мальчик! Я найду для тебя занятие.

— Да… на острове здоровая, приятная жизнь — что говорить. Но это не по мне, — задумчиво протянул Керин. — А как ты думаешь, я смог бы построить лодку?

— Сомневаюсь. Из стволов пальм и бамбука ты только плот собрать сможешь, но его разобьет первая же сильная волна. Кроме того, ты один не сможешь управлять такой штукой в открытом море — подумай о противном ветре, о необходимости спать… Нет, сын мой, оставь подобные мечтания. Здесь ты будешь жить спокойно, в полной безопасности и без всяких соблазнов. Я сделаю тебя своим духовным учеником — чела, как говорится по-мальвански. А теперь я объясню тебе мою теорию колебаний уровня моря…

Керин слушал, изо всех сил изображая вежливое внимание. Когда старик прекратил разглагольствовать, юноша спросил:

— Сударь, раз уж ты настоящий колдун, так почему же ты не захватил с собой какие-нибудь орудия чародейства?

Пвана пожал плечами:

— Кое-что я с собой прихватил — шапку-невидимку, например. Но от серьезных занятий магией я на время изгнания отказался. Я разогнал и духов-хранителей, а вот твой, я вижу, недалеко.

— Это потому… — начал было объяснять Керин, но тут же передумал и вместо рассказа про Белинку спросил: — А что такое, с твоего позволения, шапка-невидимка?

— Шапка, которая делает невидимым. Правда, постепенно она разряжается, и после некоторого времени ее приходится снова заряжать путем длинных заклинаний. А теперь, молодой человек, бери-ка мешок и палку да отправляйся на берег — будешь сбивать спелые кокосы с пальм. Да смотри вернись до наступления темноты! — Он протянул Керину длинный стебель бамбука и большой плетеный мешок.

Отойдя настолько, что из хижины его нельзя было услышать, Керин осторожно позвал:

— Белинка!

— Я здесь, мастер Керин. — И голубой огонек затанцевал на фоне темнеющего неба.

— Что нам теперь делать, во имя семи мерзлых преисподних? Не можем же мы оставаться тут месяцами, выжидая появления капитана Бакаттана.

— А ты не мог бы разложить сигнальный костер подальше от жилища учителя Пваны, а когда на горизонте появится корабль, зажечь его?

— А как же пираты?

— Неужели ты не отличишь пиратский корабль от мирного торгового судна?

— Отличу, если увижу его достаточно близко. По рассказам брата, пираты — разгильдяи. Их корабли грязные, а одеяние — смесь лохмотьев и награбленных роскошных одежд. Но ведь если я буду достаточно близко, чтобы все это рассмотреть, то и они смогут заметить меня — и я стану частью их добычи.

Белинке пришла в голову блестящая мысль.

— Кажется, в хижине Пваны я видела медную трубу, похожую на те, с помощью которых западные жители могут рассматривать удаленные предметы.

— Подзорную трубу? Их в Иразе делают. А как же я ее не заметил?

— Ты другое высматривал, вот и не обратил внимания. Раз у Пваны есть этот прибор, ты можешь забраться на любое из этих склоненных деревьев и рассматривать корабли в трубу.

— Наверное, это хорошая мысль, — раздумывая, протянул Керин. — Нужно только позаимствовать трубу так, чтобы наш учитель не заметил. Мне кажется, лучше тебя использовать вместо глаз — будешь летать над водой и разглядывать корабли.

* * *

Несколько дней подряд Керин непрерывно работал на Пвану. Надо сказать, что старик не предавался безделью — он все время что-нибудь делал, а отдыхал редко. Керин понял, что выживание в одиночку даже в таком мягком климате требует постоянных усилий: нужно собирать съедобные плоды и добывать дрова, носить воду из неблизкого источника, следить, чтобы огонь не погас, заделывать дыры в хижине, чинить инструменты и ухаживать за огородом. Когда солнце обожгло нос Керину, Пвана одолжил ему большую соломенную шляпу, которую отшельник сплел из травы. Кроме того, Керин стал отмечать дни зарубками на куске дерева.

По вечерам ему приходилось выслушивать монологи Пваны. У отшельника имелись теории на любой случай, включая происхождение планет, движение континентов, происхождение жизни, развитие цивилизации, повышение морального и этического уровня человечества… Хотя брат Керина Джориан был образован и постоянно ездил в Академию Оттомани, где читал лекции, у Керина высшего образования не было. Поэтому ему трудно было решить, содержат ли теории Пваны зерно истины, или это такие же пустые выдумки, как легенда о злом императоре Аджунье.

Керин был уверен, что по крайней мере некоторые теории Пваны просто бессмысленная болтовня, ибо зачастую в них содержались утверждения, противоречащие тому, что Пвана говорил несколькими днями раньше. Если когда-нибудь ему удастся вернуться в Кортолию, решил юноша, он всерьез займется своим образованием и ликвидирует пробелы, чтобы научиться наконец различать истину и заблуждения.

Пвана, как обнаружил Керин, обладал изменчивым характером: то он мрачно рассуждал о наказаниях, ожидающих его в следующей жизни за содеянное в этой жизни, то беспричинно раздражался и непрерывно отдавал какие-то команды, то снова становился вежливым, обаятельным хитрецом. О былых приключениях он рассказывал часами, но, как и его научные теории, его воспоминания противоречили одно другому. Даже о том, как он удалился на остров, отшельник повествовал по-разному. Керин диву давался: как бы плохо ни согласовался очередной рассказ с предыдущими, Пвана всегда говорил с такой искренней убежденностью, что сохранить ясную голову Керину было непросто.

Он долго и сосредоточенно размышлял о том, как покинуть остров и его загадочного обитателя. Наконец ожоги на коже зажили, и юноша стал вести себя под палящими солнечными лучами с большей осторожностью.

Одним знойным душным днем, когда Керин рубил дрова, он снял рубашку: ему казалось, что его загар уже достаточно прочен, чтобы не бояться провести немного времени на солнце. Едва он снова взялся за топор, как к нему притрусил Пвана:

— Что это у тебя, мастер Керин?

— Что — это?

— А вот эта штука, что висит у тебя на шее.

— Ах, это… — Керин снял цепочку, на которой болтался мешочек из промасленного шелка. — Некий документ — его вез один паренек, с которым мы вначале путешествовали вместе. С ним случилось несчастье, и он просил меня выполнить данное ему поручение.

— Гм… Что за поручение?

— Вручить эту бумагу властям Куромона, если мне удастся туда попасть.

— А что написано в послании?

— Не знаю. Оно написано по-мальвански, так что мне не понять, и запечатано. Мой бывший спутник его распечатал, показал мне и запечатал снова.

— Я читаю на всех языках цивилизованного мира. Можно мне рассмотреть мешочек?

Керин протянул его Пване. Отшельник повертел его в руках и произнес:

— Внутри, в конверте из шелка, запечатанном восковой печатью, бумага, сложенная в несколько слоев. Пожалуйста, принеси из хижины мои швейные принадлежности и лупу.

— Что ты хочешь сделать?

— Я распечатаю письмо и прочту его.

— Но ведь… мне его доверили, это тайна…

— Не утруждай свой юный мозг этими размышлениями! Я верну печать на место, да так, что никто и не догадается.

— Ну… хорошо…

— Признайся, молодой человек, тебя разве не гложет любопытство? А представь себе, что там содержится приказ убить гонца. Такие вещи не раз случались… Поэтому тебе лучше знать, что там написано.

— Ладно, — ответил Керин нерешительно. Однако он сходил в хижину и принес что требовалось.

Пвана взял иголку, нагрел ее на углях и ловко отделил печать от мешочка. Затем отшельник развернул длинную полоску бумаги.

Нахмурившись от напряжения, Пвана рассматривал буковки сквозь увеличительное стекло:

— Кажется, это что-то вроде заклинания. «Прежде чем войдешь в круг, окури его мускусом, янтарем, алоэ и ладаном. Следи, чтобы в том месте, где ты произносишь это заклинание, горел огонь, и совершай воскурения только во имя того духа, которого желаешь призвать. Возлагая курение на огонь, говори: «Я сжигаю это…»» Не знаю, как это имя читается, — что-то вроде «Силихар». А дальше: «…и во имя и во славу…» Тут снова это имя. Без сомнения, речь идет о каком-то демоне. «Когда ты призываешь его, держи письмена заклинания в левой руке, а в правой — жезл старейшины; а у твоих ног должны лежать поварешка и нож…

И дальше в том же духе. Ты хочешь, чтобы я все прочел? Не уверен, что мое старое горло это выдержит.

— Не стоит, учитель, но объясни хотя бы в общем, что все это значит?

Пвана, недовольно ворча, принялся водить лупой по строчкам и наконец сказал:

— По-моему, это заклинание для изготовления магического веера.

— А зачем может понадобиться магический веер?

Пвана пожал плечами:

— Не знаю. Говорят, в Куромоне в веера вставляют пластинки из острой стали — так что можно врагу горло перерезать.

Керин засмеялся:

— Понятно. Приглашают кого-нибудь на пир. Он видит в зале своего врага — тот пьет вино или еще что-нибудь, что у них там принято. Гость подходит, обмахиваясь веером — будто от жары. Любезно здоровается со своей жертвой, а когда она поднимает голову — рраз! — И Керин провел пальцем по шее.

— Не думаю, что хозяину такое понравится, — ответил Пвана. — Скорее всего такой веер используют, чтобы отбивать удары левой рукой, а правой фехтуют мечом. Ну а что наши дрова?..

* * *

Бродя по берегу в поисках чего-нибудь съедобного, Керин наткнулся на лодку с «Яркой Рыбки». Ему вдруг пришло в голову, что кто-нибудь может украсть ее, и он оттащил лодку подальше, в пальмовые заросли. Так как он кое-что в лодках понимал, то взял ведро, по-прежнему лежавшее на дне, набрал воды и вылил воду в лодку.

— Что это ты делаешь, мастер Керин? — спросила Белинка. — Когда мы бежали от Гувраки, ты все время вычерпывал воду из лодки, а теперь ее заливаешь. Зачем?

— Если лодка пересохнет на солнце, доски поведет и лодка даст течь, когда снова окажется на воде.

Керин вылил в лодку еще несколько ведер и продолжил поиски съестного. Он дошел до места, где некоторое время назад уже начал сооружать костер, и остановился на минуту, чтобы добавить несколько кораллов и сухих пальмовых листьев. Тут Белинка сказала:

— Мастер Керин, ты все еще не добрался до подзорной трубы учителя Пваны. Если ты вдруг заметишь корабль, то не успеешь добежать до хижины, достать трубу, так чтобы старик ничего не заподозрил, и вовремя вернуться и зажечь костер!

— Не знаю, что и делать… Может, мне удастся как-нибудь уговорить его, чтобы он мне позволил всегда иметь его при себе — на всякий случай.

— А вот мне кажется… эй, мастер Керин! Похоже, что для этих хитростей уже слишком поздно!

— Что ты имеешь в виду?

— Я вижу корабль!

— Корабль! — И Керин бросился к воде.

Из-за берега показалось судно, размерами и контурами напоминавшее «Яркую Рыбку» Гувраки. Оно было уже на расстоянии двух-трех полетов стрелы!

— Белинка, — попросил Керин, — ты не могла бы слетать туда и разузнать, что это за корабль? А я должен предупредить Пвану!

И Керин бросился бежать к хижине. Он остановился, чтобы перевести дух, и увидел, что отшельник сидит с закрытыми глазами, прислонившись к стене своего жилища.

— Мастер Керин, — запищала Белинка у него над головой, — я побывала на корабле, но не могу сказать, что за люди на нем плывут. Ты говорил, что пираты одеваются в лохмотья и роскошные одежды, а эти все голые, так что и не поймешь.

— Это из-за жары, — пробормотал Керин. — Нужно разбудить учителя.

— Я не сплю, — пробормотал Пвана, открывая глаза и потягиваясь. — Я просто медитировал. По твоей ауре я вижу, что ты чем-то взволнован.

Керин сообщил о приближающемся корабле. Пвана со стоном поднялся на ноги. Он заглянул в хижину и быстро вышел из нее, одетый в саронг — кусок ткани, обернутой вокруг бедер в виде длинной юбки. Затем он заковылял к берегу, прикрывая глаза рукой, чтобы лучше видеть на солнце. Команда корабля тем временем успела бросить якорь и спустить шлюпку. Шагая вслед за Пваной, юноша спросил:

— А не разумнее ли нам скрыться в лесу?

— Тебе, может, и стоит так сделать, ведь ты здоровый молодой человек, как раз такой, каких пираты хватают и продают. Ну а я останусь. Я могу им логически объяснить, что они ничего не выиграют, пленив меня. Во-первых, у меня нет никакого добра, которое стоило бы присвоить, во-вторых, ни один работорговец в здравом уме не позарится на такого морщинистого старика, как я. Так что прячься! Беги, пока они тебя не заметили!

В последний раз окинув взглядом приближавшуюся шлюпку, Керин бегом бросился в хижину, схватил меч и удалился в лес. Но он не стал забираться слишком далеко и держался за кустарником, отделявшим береговую полосу от довольно редкого пальмового леса. Согнувшись, юноша следил сквозь просветы в листве за шлюпкой; она подошла на веслах и пристала к берегу. Шлюпка была гораздо вместительнее лодки с «Яркой Рыбки» и, по мнению Керина, могла выдержать человек двенадцать.

Люди вышли из шлюпки на мелководье и втащили ее на берег. На всех были либо саронги, либо набедренные повязки. Все пришельцы были вооружены — или кривыми саблями, как у Гувраки, или прямыми мечами, лезвия которых слегка змеились. Такого оружия Керину еще ни разу не доводилось видеть.

Разглядев, что среди пришельцев была женщина, Керин прищурился. Как и на многих ее спутниках, на ней была только юбка. Издали юноше не удавалось определить ни ее возраст, ни степень привлекательности, он видел только, что ее кожа имела такой же темно-коричневый салиморский оттенок, как и у мужчин. Ее запястье стягивала веревка, другой конец которой сжимал в кулаке один из мужчин; ясно было, что женщина — пленница.

Прибывшие подошли к Пване, который стоял неподвижно как статуя. Сначала отшельник завел негромкую беседу с тремя пиратами (теперь уже Керин был уверен, что видит пиратов). Но вскоре один из троицы — плотный, сильный мужчина, чье лицо с множеством шрамов украшала необычайно пышная для Салимора борода, множество шрамов — закричал по-салиморски с иностранным акцентом:

— Взять его! Он говорит, что никаких сокровищ не прячет, но мне-то лучше знать! Это ведь Пвана, чародей и пророк какого-то божества, который бежал из Салимора, когда наворовал слишком много!

Несколько пиратов набросились на Пвану, который без сопротивления дал связать себе руки; затем его грубыми толчками погнали к месту, где остальные разбивали лагерь и разводили костер, и бросили на песок. Между тем шлюпка с двумя пиратами на борту отплыла обратно к кораблю.

До Керина донесся гул общего разговора, в котором он мало что мог разобрать из-за недостаточного знания языка. Солнце уже садилось, когда шлюпка вернулась. На ней были мешки с провизией и пара бочонков. Среди пиратов разгорелся спор о том, каким способом лучше развязать Пване язык и заставить открыть местонахождение клада. Костер потрескивал, к небу поднимался столб черно-синего дыма. Наконец плотный мужчина — он явно был вожаком — проревел:

— Нет, будет, как я сказал, мы станем постепенно засовывать его ноги в огонь! По моему опыту, это самое верное средство.

— Капитан Малго, можно мы сначала попользуем его? — спросил один из пиратов.

— Забудь об этом! — ответил предводитель. — Сначала дело, а удовольствия потом!

— Нам лучше не тянуть, — сказал другой пират. — Если он и в самом деле колдун, то может пустить в ход свои чары — сделаться нечувствительным к боли или загасить костер.

Имя Малго что-то смутно напомнило Керину. Он был уверен, что слышит его не в первый раз, но не мог сообразить, откуда его знает. Кроме того, вожак был похож на новарца. Он был выше всех остальных, а резкие черты покрытого шрамами лица выделяли его среди плоских салиморских физиономий.

— Правильно! — сказал капитан Малго. — Тубанко, Бантал, подтащите-ка его к огню!

Два пирата схватили Пвана за щиколотки и стали тянуть, пока его пятки не оказались у самых раскаленных углей. Малго встал над стариком и свирепо спросил:

— Ну что, великий чародей, будешь говорить?

— Я же сказал тебе, что у меня никакого клада нет, — послышался высокий голос отшельника. — Можешь меня жечь, сечь, убить — все равно. Я не могу отдать, чего не имею!

Керин приготовился вскочить на ноги.

— Мастер Керин, — послышался голос Белинки, — ты что, с ума сошел? Не вздумай показываться им на глаза!

Керин понимал, что это здравая мысль. Даже его бесстрашный брат, вышедший живым из множества опаснейших приключений, посоветовал бы юноше оставаться в своем укрытии — по крайней мере, до наступления темноты. Но Керин ничего не мог с собой поделать. Он строго приказал самому себе не валять дурака, но непреодолимая сила заставила его встать и обнажить меч. Он продрался сквозь заросли кустарника и зашагал к костру, скрывая страх под напускной уверенностью в себе.

— Капитан Малго! — крикнул Керин. Пират мгновенно обернулся:

— Во имя семи преисподних, откуда ты взялся? Кто ты и чего тебе нужно?

— Керин из Ардамэ к твоим услугам. Ты не трус?

— Немногие смеют считать меня трусом. А к чему ты клонишь?

— Тогда я буду с тобой биться за жизни учителя Пваны и этой молодой женщины. Если я тебя убью, твои люди должны будут удалиться, не причиняя нам зла. А если ты убьешь меня, тогда, разумеется, сможешь делать что захочешь.

— Из всех бредовых выдумок… — начал было Малго, но его перебил один из пиратов:

— Давай, капитан! Ты его на кусочки раскрошишь, а мы полюбуемся!

Остальные пираты стали подначивать в том же духе.

— Ты ведь новарец? — спросил Малго.

— Да. Ты будешь со мной биться?

— Погоди чуток. Что это за выдумки — оставить тебе принцессу Ноджири и отшельника? Ты что, нас слабоумными считаешь? С какой стати мы откажемся от хорошего выкупа и от клада? Мои люди отпустят тебя невредимым, если ты победишь, — на это я согласен, но про принцессу и отшельника забудь. Они — наша собственность.

— Но подумай, капитан…

— Хватит болтать! — заорал Малго. — Держись, глупый мальчишка!

Капитан уже держал свой меч наготове. Он вытащил его из ножен, и длинное змееобразное лезвие сверкнуло в глаза Керину. Он ринулся на Керина, и юноша едва успел отбить удар, но предводитель пиратов ловким приемом выбил меч из руки Керина и швырнул в кусты. Малго торжествующе захохотал:

— Вот и видно всякому, что в фехтовании ты новичок, малец! Схватить его! Он нас немало повеселит, прежде чем мы ему позволим помереть.

Керин собрался бежать, но один из пиратов сделал ему подножку, другой вскочил ему на спину, а их товарищи связали ему руки и ноги.

— Отлично! — вскричал один из пиратов. — Настоящий мужчина всегда предпочтет мускулистого мальчишку, а не бабу!

Капитан Малго подошел к лежавшему на песке Керину и спросил:

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Керин из Ардамэ, Керин, сын Эвора.

— Ага! А нет ли у тебя брата по имени Джориан?

— Есть, — ответил Керин, но тут же сообразил, что ответил крайне неосторожно. Этот Малго скорее всего был тот самый, что некогда завербовался в оттоманскую армию вместе с Джорианом, а потом сторожил его в тюрьме. Джориан рассказывал, как Малго пытался его убить, ошибочно считая, что именно из-за него потерял место тюремщика. Однако Джориан одержал над ним верх и с помощью своей приятельницы, чародейки Джоании, заставил Малго отправиться в плавание на Дальний Восток. Поэтому признаться в родстве с человеком, которого вожак пиратов считал смертельным врагом, было верхом бесшабашной глупости.

Один из пиратов предложил:

— Когда мы с ним покончим, мы повесим его голову на бушприте, чтобы все видели, как мы поступаем с теми, кто нас затронет!

— Нет! — возразил Малго. — Я его головой собираюсь по-своему распорядиться. Его родня — мои враги, поэтому я положу ее в бочонок с солью и отправлю им. Жаль только, что не смогу лично увидеть их лица, когда они откупорят бочонок! — И с этими словами он пнул Керина.

— Можно сначала повесить голову на бушприте, а уж потом и сделать, как ты хочешь, капитан, — предложил другой пират.

— Нет, морские птицы расклюют лицо, так что его будет не узнать, — ответил Малго и снова пнул Керина.

Судорожно хватая воздух после удара, который пришелся по ребрам, Керин выговорил:

— Ты мог бы понежнее обращаться с соплеменником-новарцем.

Малго снова пнул Керина и произнес на оттоманском городском диалекте поварского:

— А тебе следовало бы быть умнее и не лезть в чужие дела!

— А может, ты возьмешь меня в команду?

— У меня достаточно матросов, и мне не нужны легкомысленные мальчишки; кроме того, я решил насладиться зрелищем твоей медленной смерти. — И он снова ударил юношу ногой.

— Но послушай! С тех пор как ты покинул Новарию, ты стал предводителем этой банды — значит, на самом-то деле мой брат тебе помог.

— Заткнись! — заревел Малго, снова пнув Керина. — Я человек действия, а не слова и не позволю тебе смутить меня заумной болтовней!

Отчаявшись, Керин замолчал. Ужасно, что вскоре его ожидает смерть, да еще позорная и мучительная… Если бы он был один, он бы заплакал.

— Идиот! Болван! — пропищала сверху Белинка. Керин и сам это понимал, но разве мог он поступить иначе?

Солнце опускалось в море, расцвечивая красными, желтыми и зелеными полосами небо с редкими облаками; показался месяц. Несколько пиратов, проходя мимо, не упускали случая пнуть Керина и похвастаться невероятными извращениями мужеложства, которым обещали его подвергнуть. Но так как они все, кроме капитана, ходили босиком, их удары были почти безболезненными по сравнению со страшными пинками Малго.

— А теперь, — сказал тот, — давайте-ка продолжим обрабатывать старого колдуна… Семь преисподних — где же он?!

Керин с трудом приподнялся и взглянул на костер. Место, где лежал Пвана, было пусто. Тени на освещенном огнем песке обозначали след, который оставило тело старого чародея, но колдуна-отшельника нигде не было видно.

Глава 4

Пиратский корабль

— Старый Гарантола исхитрился развязать веревки! — заревел капитан Малго. — Ищите! Ищите его! Эй, ты, загляни в его хижину! А ты пробеги по берегу!

Керин не знал, что означает слово «гарантола», и предположил, что это ругательство. Малго продолжал неистово орать, пока не начал задыхаться. Один из пиратов сказал:

— Капитан, он ведь колдун. Чтобы такого надежно связать, нужен другой колдун, который наложит заклятие на путы.

— Слишком поздно! — завопил Малго. Он продолжал отдавать приказы, пока все пираты не разошлись на поиски пропавшего пленника.

Керин слышал, как они продираются сквозь заросли кустарника. Но вскоре все возвратились с вытянувшимися лицами.

— Я наступил на одного из этих богомерзких ящеров, и проклятая тварь меня укусила! Кто-нибудь, перевяжите мне ногу, ради Варны! — вопил один.

Другой пират занялся перевязкой израненной ноги, а Малго сказал:

— Ничего, Круи. Зато мы дадим тебе первому этого Керина трахнуть. А ужин уже готов?

Напрягая мозги в поисках пути спасения, юноша вспомнил рассказ Пваны о шапке-невидимке. Если отшельник спрятал ее под своим саронгом, он мог незаметно достать ее, когда пираты отвлеклись. А что до веревок, то заставить их завязаться или развязаться — простейшая задача для любого волшебника.

Не воспользуется ли Пвана темнотой, чтобы спасти Керина, а может, и принцессу тоже? В его душе засветился лучик надежды, но он старался не слишком обольщаться. До того как отправиться в изгнание, Пвана был безжалостным и бессовестным авантюристом. Рассуждать о покаянии легко; и Керину сложно было поверить в пробудившуюся совесть Пваны без осязаемых доказательств. В одном, правда, он не сомневался: Пвана, несомненно, как был, так и остался неисправимым лжецом, сочиняющим о себе противоречивые побасенки.

Пираты сидели вокруг костра. Один из них раздавал кружки, которые тут же наполнял из небольшого бочонка. Куски мяса из похлебки они извлекали с помощью сабель и кинжалов. Капитан Малго, ухмыляясь, стоял над Керином, держа кинжал с нанизанным на него мясом.

— Есть хочешь? — спросил он.

— Хочу, капитан, — ответил Керин.

— Но не будешь! — произнес Малго и зубами стянул мясо с кинжала. Прожевав его и проглотив, он пнул юношу. — Не знаю, что да как, но, сдается мне, ты вполне мог как-то помочь колдуну сбежать.

И он отхлебнул из кружки.

— Если бы я знал как, я бы, конечно, помог, — произнес Керин. — Послушай, капитан! Чем снова меня пинать, может, ты лучше послушаешь интересную историю? Я много разных историй знаю.

Юноша надеялся таким образом оттянуть по возможности те унижения, которым пираты обещали его подвергнуть. Он вспомнил, что во время своих странствий его брат Джориан частенько развлекал разных людей, рассказывая занимательные истории.

— Отлично! — пробурчал Малго. — Ну-ка соберитесь поближе, ребята! Если твои истории нам понравятся, мы в качестве особой милости обещаем тебе скорую смерть — вместо долгой и мучительной, зрелищем которой я собирался насладиться. Ну начинай!

— Знаете ли вы историю о лягушачьем божестве из Тарксии? — спросил Керин.

Все ответили отрицательно, и юноша приступил к рассказу. Считая нескромным упоминать о том, какую роль сыграл в ней его брат, он рассказал следующее:

— Город Тарксия стоит на извилистой реке Сфердар, что вытекает из великого болота Спраа и впадает в море. Храм Горголора, который стоит посреди города, — одно из красивейших зданий в Новарии. Его башни сверкают на солнце, а огромный центральный купол, вздымающийся на высоту не меньше трехсот пятидесяти футов, весь изукрашен снаружи и изнутри листовым золотом и полудрагоценными камнями.

Главная статуя в храме изображает Горголора в виде лягушки величиной с медведя или льва. Она вся вырезана из цельного изумруда. Говорят, что другого такого огромного изумруда нет больше нигде во всем мире. Если бы кто-нибудь смог его украсть, он выручил бы за него больше, чем за все остальные драгоценные камни Вселенной. Похитить его, однако, непросто: кроме неусыпной охраны этому препятствует и сам вес изумруда, достигающий едва ли не тонны.

Как бы то ни было, жрец-правитель Тарксии Кило из Аннеи был в ссоре с главным местным магом, учителем Вальдониусом. Чародея не устраивало правление жрецов, он обвинял их в том, что они тормозят развитие чародейных и иных наук в Тарксии. Задумав поднять восстание и свергнуть правительство жрецов, он решил украсть статую Горголора. Учитель надеялся, что посредством могущественного заклятия ему удастся заставить статую сжаться до такого размера, чтобы ее мог унести один человек, — скажем, до размера кошки.

— Э-э! — воскликнул один из слушателей. — Я знаю про заклятия, заставляющие предметы сжиматься: вес-то при этом не меняется! Так что твоя изумрудная лягушка по-прежнему весила бы тонну.

— Вальдониус и об этом позаботился, — ответил Керин. — Это заклятие должно было вдобавок уменьшить и вес камня, а вот его масса осталась бы прежней.

— А в чем разница?

— Это сложная штука… Чтобы это понять, нужно разбираться в физике, а я в ней не слишком сведущ. Лучше я просто буду рассказывать дальше. Вальдониус рассчитывал, что сможет поднять статую и унести, хотя, для того чтобы привести ее в движение или остановить, пришлось бы приложить большее усилие, нежели потребно для обычного предмета такого размера.

Он послал своих сообщников обсудить с жрецом-правителем проблемы, связанные с климатом далеких островов, на которые жрецы собирались отправить миссионеров. В то время как они отвлекали внимание старого Кило и удерживали его у входа в храм, Вальдониус произнес у главного алтаря свое заклинание.

Но действие заклинания оказалось не совсем таким, как рассчитывал чародей: вместо того чтобы заставить статую сжаться, колдовство превратило ее в живую лягушку величиной со статую! С ужасным кваканьем сверхлягушка запрыгала прочь из храма, сшибла попутно с ног жреца-правителя и сообщников Вальдониуса и скрылась в темноте ночи.

Жрец-правитель забил тревогу, и уже вскоре все жители города гурьбой бежали за лягушкой, чтобы помешать ей добраться до болота Спраа: ведь если бы она спряталась там, то никакой надежды воротить беглянку уже не осталось бы. Тем не менее чудовище достигло-таки болота и скрылось в его зловонной жиже.

Вальдониус, не теряя времени, разослал своих приспешников по всему городу, чтобы те подняли восстание. Но эти попытки не имели успеха: когда агитаторы, забравшись на киоски на перекрестках, обратились к толпе с зажигательными речами, оказалось, что толпы-то никакой и не было! В городе остались одни дети да старики, которые не могли принять участие в погоне за лягушкой. Едва в город вернулись храмовые стражники, возмутители спокойствия бежали. Учитель Вальдониус тоже бежал — в Гованнию, где находился наследник-узурпатор, его дальний родственник.

Когда жрецы немного оправились от страшного удара, каким было для них бегство их божества, они стали предпринимать дальнейшие попытки вернуть Горголора, хотя не очень ясно представляли себе, что будут делать с этой тварью, если им удастся ее заполучить. Построить лягушке бассейн и не выпускать ее оттуда? Но ведь лягушка такого размера не сможет существовать, питаясь пойманными на лету мухами… Может быть, ее можно будет кормить живыми курицами?..

Пока на прилегающем к храму участке шло строительство бассейна и массивной ограды вокруг него, жрецы изобретали разнообразные планы поимки Горголора. А священная лягушка тем временем вела счастливую, по-видимому, жизнь в болоте Спраа. Она питалась выхухолями, полевками и цаплями. Жрецы расставляли сети, пытались завладеть лягушкой при помощи лассо, пробовали гнать ее в ловушку, пугая барабанным боем, трубами и другими источниками шума. Но Горголору удавалось без труда избегать поимки. Кое-кто предлагал даже метнуть в него гарпун, но от этой идеи отказались: раненое божество неминуемо должно-де наслать на Траксию страшные беды.

Так прошло несколько месяцев; и тут жрец-правитель получил от учителя Вальдониуса тайное послание. Благодаря своим приверженцам чародей следил за событиями в Тарксии и знал, что жрецам не удается изловить Горголора. В обмен на небольшое вознаграждение и гарантии личной безопасности Вальдониус предлагал вернуться и новым заклятием восстановить все как было.

После продолжительного торга и препирательств условились, что несколько храмовых служителей отправятся в Гованнию и станут заложниками у наследника-узурпатора. Таким образом будет гарантирована неприкосновенность его дальнего родственника, учителя Вальдониуса, который вернется в Тарксию чародействовать. Так и поступили.

В благоприятный день Вальдониус, жрец-правитель и другие заинтересованные в деле лица собрались на берегу болота. Колдун произнес заклятие. Горголор, высунув из воды одни глаза да ноздри, лениво следил за происходящим из небольшой лужи. Внезапно небо покрылось тучами, сверкнула молния, дрогнула земля, и в воздухе раздалось хлопанье крыльев невидимых существ. А Горголор немедленно превратился опять в статую лягушки из цельного изумруда величиной со льва.

До сих пор все шло прекрасно, но ни Вальдониус, ни Кило не подумали о физических свойствах болот, ведь ни тот, ни другой не были как следует знакомы с жизнью природы. Едва гигантская лягушка превратилась снова в камень, ее вес стал таким же, каким был, когда статуя стояла на постаменте в храме. Поэтому она немедленно погрузилась на дно и стала увязать в вязком иле. Никто не знает, на какой глубине она остановилась. Жрецы попытались было достать лягушку жердями, но без толку — она ведь могла погрузиться под воду на целые полмили!

Жрец-правитель, добродушный простоватый старик, был крайне раздосадован. Если бы кое-кто из присутствовавших не напомнил ему о заложниках, оставшихся в Гованнии, он, пожалуй, приказал бы стражникам схватить Вальдониуса и каким-нибудь замысловатым способом постепенно лишить его жизни. Чародею позволили беспрепятственно удалиться, хотя и не заплатили обещанного, а жрецы в печали вернулись в храм.

Без изумрудной статуи культ Горголора утратил свою привлекательность для народа. Через год другая революция, в которой Вальдониус не принимал участия, положила конец правлению жрецов. Последние вести оттуда, которые дошли до меня, сообщали о борьбе партий, расходящихся во мнениях относительно новой формы правления: должна ли это быть республика, как в Виндии, или ограниченная монархия, как в Кортолии, или же государством должен управлять диктатор, как в Боуктисе, или старейшина, как в Солимбрии, где старейшину выбирают по жребию? Вот и конец истории про священную лягушку.

— Недурно, — пробурчал капитан Малго, — а расскажи-ка еще одну!

— Капитан, — раздался голос из темноты, — можно мы теперь им займемся?

Но другие требовали:

— Историю! Историю!

— Не все сразу, — решил капитан Малго. — Поплотнее им можно будет заняться, когда у него кончится запас россказней. Продолжай, Керин.

И так вот, пока луна потихоньку спускалась к горизонту, Керин рассказывал истории про короля Фузиньяна по прозвищу Лис и про Зубы Гримнора, про Фузиньяна и тролля Вуума, про Фузиньяна и Хиниокского Медведя, и про короля Филомена Доброхота и про всеобщий голем, и про Филомена и его министра-призрака, и про короля Форимара Эстета и его восковую жену… и другие, какие только мог вспомнить.

Какое-то время, стоило Керину досказать историю до конца, одни пираты требовали, чтобы он еще рассказывал, а другие желали приступить к оргии мужеложства. С каждой новой историей голоса развратников, хотя они были в меньшинстве, становились все настойчивее, и Керин не сомневался, что вскоре и остальные их поддержат. Но с каждым рассказом эти крики становились все тише, и после каждой следующей истории все меньшее число пиратов выражали вслух свои требования.

Хотя при свете гаснущего костра об этом было трудно судить наверняка, Керин замечал, как один за другим пираты засыпают. Он не знал, стоит ли разрешить себе надеяться на освобождение. Заснут ли они все мирно, вместо того чтобы подвергнуть его вышеуказанному издевательству, или же скажут, что его истории были слишком скучны? Когда юноша дошел до конца истории, повествующей о том, как король Форбониан едва не утонул, пытаясь исполнить свой супружеский долг с русалкой, от развалившихся на песке тел не донеслось ни одного звука. Керин замолчал — ничего, кроме могучего храпа.

Он вздрогнул — кто-то коснулся его руки. Приглядевшись, Керин разглядел при свете луны нож, который высунулся из темноты и перерезал веревки на его запястьях.

— Тихо! — прошептал невидимый в темноте Пвана, и нож высвободил его щиколотки.

— Зачем ты это делаешь? — тихо спросил Керин.

— Как? Не думаешь же ты, что я прощу им попытку меня зажарить?

— А почему бы не освободить и девушку? Она у них в плену.

— Хорошая мысль; чем больше людей тебе чем-то обязаны, тем лучше. А потом нам придется перерезать глотки этим негодяям, потому что не вечно же они спать будут. Порошка, который я им в пиво подсыпал, у меня было немного.

— Убивать спящих? Но это… это…

— Мальчишка, не вздумай впаривать мне эти дурацкие западные идейки рыцарства! Ты жить хочешь или умереть? А ведь эти мерзавцы поступают еще хуже: чтобы развлечься, они выкалывают людям глаза или выжигают половые органы. Хороший враг — мертвый враг!

— Так-то так… но ведь…

Пвана внезапно стал полностью видимым — во всей своей наготе: он снял шапку-невидимку. Керин буквально впился глазами в загадочный предмет. На вид это было что-то вроде шлема из тонких цепочек — наподобие кольчуги, но только цепочки тоньше и напоминало дамский кошелек или сумочку.

Пвана поднял с земли свой саронг и надел на себя. Скомкав шапку-невидимку, он спрятал ее в карман и злорадно усмехнулся:

— Ну смотри, сопляк, что я сейчас сделаю!

Для начала отшельник освободил от пут юную женщину. Они обменялись несколькими негромкими словами, а потом девушка, к ужасу Керина, подошла к ближайшему пирату, вытащила у него нож и принялась за дело — вместе с Пваной они ходили от одного злодея к другому, хватали их за волосы, оттягивали голову в сторону и твердой рукой перерезали ножом горло, после чего немедленно отступали назад, чтобы не запачкаться в мгновенно натекавшей луже крови.

— Вот так-то, голубчик, лучше будет, — своим обычным голосом произнес Пвана, перерезав горло последнему пирату и вытерев нож о набедренную повязку мертвеца. — А что в Салиморе слышно?

— Софи Димбакан умер, — ответила девушка, — и ему наследовал его брат Вуркай.

— Я это имя слышал, — сказал Керин. — Не тот ли это Вуркай, что сверг ранее царствовавшую династию? А правивший Софи был убит во время бунтов, начавшихся после падения его Великой башни? До меня доходили такие слухи.

— Так оно и есть, мастер Керин, — ответил Пвана. — Последний правитель был третьим из этого рода. А революция началась из-за того, что изгнанный новарский король по имени Форимар начал вмешиваться в наши дела. Поримар, а по-вашему Форимар — это как вы нашего правителя титулуете Софи, а мы называем Сохли. Мне кажется, что родом этот самый Форимар был из Кортолии. Несмотря на то, что землетрясения часто случаются в Салиморе, он уговорил Софи построить в Кватне высокую башню. При первом же сильном землетрясении башня рухнула.

Во время беспорядков, последовавших за этой катастрофой, первый Димбакан — он был морским капитаном — собрал группу приверженцев. Он объявил, что установит государственный строй по западному образцу, то есть республику, причем чиновников будет выбирать народ. Но, несмотря на свои намерения, он так никогда этого и не сделал. Вместо этого он объявил себя новым Софи, и его династия правила в Салиморе больше ста лет.

На мгновение Пвана замолчал, задумчиво пощипывая усы и поигрывая ножом. Потом он попросил:

— Керин, пошли-ка твоего духа-хранителя на корабль — нужно узнать, сколько там человек осталось.

— Белинка! — позвал Керин.

— Здесь, мастер Керин!

Керин передал эльфице просьбу Пваны, и голубой огонек, заплясав в воздухе, удалился по направлению к морю. Пока Пвана расспрашивал девушку о салиморских делах, Керин отыскал в зарослях свой меч.

Белинка вернулась и сообщила:

— Я обнаружила только одного человека — он спит на корме.

— Керин, — воскликнул Пвана, — эти болваны оставили одного часового. Если мы захватим корабль, ты сможешь довести его до Салимора?

— Если погода не переменится, я, надеюсь, управлюсь с судном — я ведь плавал на шлюпках и внимательно смотрел, что делали матросы Гувраки. Но если погода испортится, мне нужна будет команда побольше. А что касается навигации, так я знаю только, что Салимор находится на юго-востоке.

— Недурно, — произнес Пвана. — Собирай свои пожитки и пошли к твоей лодке.

— Ты хочешь вернуться в Кватну?

— Именно. Боги обязали меня просвещать народ. Для начала помоги-ка мне снять с этих жалких негодяев вещи, которые могут нам пригодиться или которые можно будет продать. Например, шляпа этого болвана избавит тебя от необходимости заимствовать мою.

— Но мы ведь не сможем унести все наши вещи, да еще и кучу добычи, — сказал Керин. — Лучше я пригоню лодку, пока ты обираешь мертвецов.

— А почему бы не воспользоваться шлюпкой пиратов?

— Она слишком большая, и одному мне с ней не справиться.

— Я с тобой пойду, — сказала девушка.

— Гм… — проворчал Пвана, — красотки вечно предпочитают молодых да зеленых пожилым и умудренным опытом. Ладно, идите. Надеюсь, ты будешь фехтовать ловчее, чем с капитаном Малго!

Керин с девушкой пошли вдоль берега, озаряемого серебряным светом заходящей луны. Небольшие полупрозрачные крабы разбегались у них из-под ног. Керин спросил:

— Извиняюсь, сударыня, а почему пираты называли тебя принцессой Ноджири?

— Да, называли, но этот титул немногого стоит. Я всего лишь дальняя родственница Софи. Вот его сестер и дочерей величают «высочествами». А ты кто, сударь?

Керин представился и добавил:

— Я не ожидал, что такая девушка, как ты, станет преспокойно резать людей… Неужели тебе не было противно?

— Может, и было бы, если бы они по-другому со мной обходились.

— Ты хочешь сказать, что они…

— Да-да, они насиловали меня до полусмерти и без счету. К счастью, я знаю хорошее противозачаточное заклятие. У меня все так болит, что от одной мысли о любви дурно делается.

— Бедняжка! — вздохнул Керин. — Со мной ты в безопасности.

— А кто этот другой — старик?

— Отшельник. Зовут его Пвана.

— Тот, что основал культ Баутонга, а потом исчез? Как же я не догадалась! Я много могу рассказать о том, что он в Кватне натворил…

— А вот и лодка. Помоги-ка мне спустить ее на воду, а потом запрыгивай.

Когда луна коснулась горизонта, лодка с «Яркой Рыбки» осторожно подошла к корме пиратского судна. Керин сидел на веслах, Пвана поместился на баке, а Ноджири — на корме. В лодке лежало множество добра, снятого с убитых пиратов, — мечи, кинжалы, кошельки, драгоценности и кое-какие дорогие одежды. Белинка запищала:

— Он спит, мастер Керин. Но будь осторожен! Неужели все мои доводы не остановят тебя? Впереди опасность!

— Не остановят, — пробормотал в ответ Керин. Он обернулся к Пвану, который сказал:

— Вперед, молодой человек! Если ты, конечно, не трусишь.

— Мне кажется, разумнее дождаться наступления полной темноты, — ответил Керин, подавляя в себе нараставший гнев. Сейчас ему понадобится все его хладнокровие, и нельзя позволить раздражению завладеть собой.

С той минуты как Керин и Ноджири вместе отправились за лодкой, Пвана стал особенно вспыльчив. Керину пришло в голову, что старик, наверное, мучится ревностью. Юноша с трудом мог в это поверить — но ведь когда-то и Пвана был молод и мечтал о привлекательных женщинах.

Наконец луна скрылась за горизонтом.

— Учитель, можно мне воспользоваться твоей шапкой-невидимкой? — спросил Керин.

— Если часовой спит, она тебе не нужна.

— Но он может проснуться, — настаивал Керин. — Если он заметит как я лезу на борт, он из меня кишки выпустит раньше, чем я смогу обнажить меч.

— Не проснется, — проворчал Пвана. — Эту мою безделушку я в чужие руки не даю. Давай иди! Если ты попадешь в беду, я заберусь на палубу и тебя выручу. Сил у меня на это хватит!

Керин решил не уступать:

— Не дашь шапку-невидимку — на корабль не полезу. А будешь упорствовать — вернусь на Кинунгунг.

— И питаться мы будем вялеными пиратами? Постой, на тебя, кажется, наложено защитное заклятие? Мое духовное чувство мне говорит, что так оно и есть, — вот почему я не смог вылечить твои мозоли так быстро, как хотел.

— Это правда, — сказал Керин, — учитель Уллер наложил его на меня перед отъездом. А оно до сих пор действует?

— Здесь я не могу точно определить, но думаю, что действует. Если ты наденешь шапку-невидимку, то либо шапка, либо заклятие потеряет силу, а может, и шапка, и заклятие сразу. Кроме того, тебе ведь придется тогда раздеться.

— Это еще почему?

— Потому что шапка-невидимка не скрывает одежду. Одежда, двигающаяся самостоятельно, ничем не лучше, чем одежда с тобой внутри. Так что тебе тогда нужно будет карабкаться наверх, держа меч в зубах.

— Ну раз так, то придется, видно, без шапки-невидимки обойтись.

Керин в последний раз налег на весла и прошептал:

— Не дай нам громко стукнуться носом о корабль!

Он отдал слегка назад, и лодка подошла к судну боком.

Керин увидел, что может дотянуться до перил. Набрав воздуху, он встал, взялся за перила и поднял ногу, чтобы опереться на транец, но тут…

Керин так никогда и не узнал, почему он поскользнулся и упал обратно в лодку. Не удержавшись на ногах, он качнулся, перевалился через борт и плюхнулся в море. Вода накрыла его с головой. Хотя меч и одежда тянули его вниз, Керин выбрался на поверхность и протер глаза.

Сверху раздался грубый голос:

— Кто это здесь?

Над перилами показалось лицо часового; свет звезд сверкнул на лезвии его сабли. Ноджири — она сидела на корме и, казалось, была одна в лодке — подняла голову и заворковала:

— Мастер Бакай? После того как твои товарищи насладились моим телом, они решили, что по справедливости и тебя нельзя обойти. Поможешь мне забраться?

— Хорошая мысль! — сказал часовой. — Давай-ка, девочка, руку. Для этих грубиянов ты слишком хороша… Вот я сейчас плащ на палубе расстелю. Ух-х-х-х!

Часовой куда-то исчез, и Керин услышал звук падающего тела, а затем голос Пваны:

— Керин, подай-ка мне саронг — он в лодке лежит!

Керин закашлялся от попавшей в легкие воды и ответил:

— Но для этого мне нужно как-то забраться в лодку, не перевернув ее!

В темноте зазмеился канат, и его конец ударил Керина по голове. Юноша ухватился за него и вскарабкался на корму корабля. Лодка стала отставать и удаляться.

— Чума и холера! — сказал Пвана, снявший шапку-невидимку и стоявший нагишом. Рядом с ним стояла Ноджири, а тело Бакая с ножом в спине простерлось на палубе. — Раздевайся, Керин, и плыви скорее за лодкой! Что ты стоишь?

— Но… — пробормотал Керин, — если принцесса отойдет немного…

— Чушь! Мы, салиморцы, на наготу внимания не обращаем! — резко оборвал его Пвана. — Так что поторопись, пока лодка не уплыла слишком далеко. В ней все наши пожитки.

Керин вздохнул и начал раздеваться.

— Значит, ты сделался невидимым и забрался на корабль, а принцесса отвлекала часового.

Пвана презрительно фыркнул:

— Это счастье, что среди нас нашлась пара сообразительных голов! Недостаток шапки-невидимки — ее можно использовать только с голой задницей, так что для холодных широт она не подходит. Прыгай скорее!

Когда Керин снял с себя последнюю одежду, Ноджири воскликнула:

— Клянусь вечным тюрбаном Варны, ты же весь в синяках!

— Это от сапог Малго, — буркнул Керин, расправив плечи и выпятив грудь.

— Хватит перед милой девицей свою мужественность выставлять! — заворчал Пвана. — Скорее за лодкой! Когда вернешься с ней, кинь мне веревку с носа, чтобы она снова не уплыла. Скорее же!

— Мастер Керин, — зазвенел голосок Белинки, — я запрещаю тебе прыгать в море! Оно кишит акулами!

Не обращая внимания на эльфицу, Керин ответил Пване:

— Мы, мореплаватели, называем эту веревку фалинем.

Он нырнул, радуясь, что хоть раз сумарширавить всеведущего отшельника.

* * *

Когда Керин снова вскарабкался на палубу, Пвана сказал:

— Помоги-ка эту падаль убрать. — Он указал рукой на тело пирата, с которого уже снял все, что только могло пригодиться.

Тело Бакая шумно плюхнулось в воду. Пока Керин вытирался его плащом, Пвана распоряжался:

— Я займу каюту капитана Малго, поближе к носу. Ты и принцесса можете расположиться в двух каютах поменьше, что ближе к корме. В остальных помещениях валяются грязные тюфяки, на которых спали пираты. — Отшельник зевнул. — Признаться, для человека моих лет это была утомительная ночь, так что я, пожалуй, отдохну. А вы должны по очереди стоять на страже до утра — утром поплывем.

Ноджири возразила:

— Но раз никого из пиратов больше нет в живых…

— Нет, он прав, — возразил Керин. — Может подняться сильный ветер, может появиться другой корабль, может открыться течь… Первым на вахту встану я, если хочешь, и разбужу тебя, когда вон та яркая звезда, — он указал пальцем на небо, — закатится.

Пвана удалился, прихватив узел со своим тряпьем.

— Я спать не хочу, — сказали Ноджири, опираясь локтями о перила.

— Тогда можешь составить мне компанию, — сказал Керин и встал рядом. — Моя совесть по-прежнему не очень-то спокойна из-за всей этой резни… но они, наверное, с нами не лучше бы поступили. Расскажи-ка мне поподробнее про Пвану!

— А ты что о нем думаешь, ведь ты с ним вместе жил на Кинунгунге?

— Он признался, что много мошенничал и обманывал в прошлом, но сейчас, говорит, полностью раскаялся. Стал будто бы добродетельным альтруистом. Он утверждает, что его божество Баутонг приказало ему оставить путь зла и удалиться в изгнание.

— Ха-ха-ха! Он бежал из Кватны, потому что слишком много жертв его надувательств сговорились с ним покончить, — а он об этом прознал. Неужели ты поверил его краснобайству?

— Ну говорит-то он очень убедительно, хотя сегодня может убеждать в противоположном тому, в чем убеждал вчера… И я заметил еще, как безжалостно он резал пиратов и заколол часового.

Она тихонько фыркнула:

— Но ведь и ты собирался стать невидимым и напасть на Бакая, разве нет? И это тоже был бы не бой на равных!

— Ты права… На острове Пвана обращался со мной хорошо, хотя и заставлял много работать по хозяйству. Он меня освободил, когда я попал в плен к Малго, и помог нам захватить корабль. Неужели он все-таки такой ужасный злодей?

— Думаю, что да. Он хорошо тебя принял, потому что стар и на острове ему нужна была помощь здорового молодого человека. И освободил он тебя, потому что ты ему был нужен. Он помог нам захватить корабль, потому что одному ему с этим было бы не справиться. Но лучше доверять ядовитой змее, чем ему! Даже его диплом мага был выдан учебным заведением, о котором никто никогда не слышал, — я подозреваю, что это фальшивка.

Всех в Кватне возмущало его поведение: его гарем из пленниц, с которыми он нехорошо обращался; экспериментальное заклятие, которое должно было превратить его последователей в полубогов, а вместо того свело их с ума… Говорили и о потайном люке в полу, в который проваливались его приверженцы, изъявлявшие недовольство, — и с тех пор их никто никогда не видел… Чем больше становилось известно о его преступлениях, тем яростнее защищали своего учителя его последователи — и, наконец, он поймал в свои сети одну из жен Софи.

Это уж было слишком даже для Софи, который поначалу, поддавшись на лесть Пваны, покровительствовал ему. Кое-кто из бывших последователей Пваны, разочаровавшись, донес правителю, и Пвана бежал из Кватны, едва ускользнув от стражников Софи, которым было приказано принести во дворец голову мошенника.

— Очень интересно, — произнес Керин. — Если мне когда-нибудь нужно будет прыгнуть в реку, чтобы спасти утопающего, я не дам учителю Пване подержать на это время свой кошелек… Я думаю, что Пвана потому и решил вернуться в Кватну, что ты принесла весть о смерти бывшего правителя.

— Именно! Но послушай, мастер Керин, неужели на корабле нет награбленных денег и драгоценностей? А сундуки с сокровищами, которые пираты собирались зарыта на берегу?

Керин покачал головой:

— Поищем, конечно. Но мой брат Джориан, которому приходилось встречаться с пиратами…

— Ты хочешь сказать, что он сам был пиратом?

— Нет-нет. Когда он был королем Ксилара, он командовал флотом, охотившимся за этими злодеями.

— Твой брат — король? Ты мне сказки рассказываешь, мастер Керин!

— Вовсе нет. У них в Ксиларе был любопытный обычай: если король пробудет на престоле целых пять лет, ему отрубают голову и бросают в толпу — кто ее поймает, становится королем на следующие пять лет. Мой брат об этом не знал и случайно поймал голову последнего короля. А потом ему удалось бежать с помощью одного колдуна. Что же касается пиратских сокровищ, то мой брат уверяет, что все обстоит вовсе не так, несмотря на все россказни и слухи. А причина, по его словам, проста: когда пираты захватят добычу, они сразу же делят ее между собой. Когда корабль заходит в порт, где начальство подкуплено и позволяет пиратам вставать на якорь, каждый растрачивает свои деньги на бешеный разгул. А теперь, милая, мне кажется, тебе лучше поспать, пока не зашла вон та звезда.

Керин не стал будить Ноджири и отстоял не только свою, но и ее вахту. Но еще до рассвета Пвана и Ноджири приготовили завтрак из припасов на камбузе. Керин поел, хотя усталость лишила его аппетита. Его спутники сообщили ему, что недостатка в пище или питье опасаться нечего: запасов и того и другого на корабле было достаточно.

После завтрака Керин хотел сразу же сняться с якоря, но ему пришлось уступить уговорам. Пвана сказал:

— Если ты, парень, собираешься управлять кораблем не выспавшись, мы наверняка налетим на скалы. Отдыхай спокойно, а мы с принцессой попробуем привести в порядок грязную посудину.

Солнце было уже высоко, когда Керин проснулся. Его синяки причиняли боль при каждом движении. Пвану он отыскал на палубе: тот смотрел на берег в подзорную трубу. Старик хихикнул и произнес:

— Мегаланы пируют. Падаль эти ящеры чуть не за милю чуют. Что будем делать?

— Я подниму бизань, — сказал Керин, — а для этого нужна твоя помощь.

— А что такое бизань?

Керин показал на реи у них над головой, лежавшие на палубных подставках:

— Вот этот, который поменьше, — кормовой парус. Другой я не хочу поднимать.

— А почему?

— Потому что я не уверен, что тогда мы втроем сможем управлять кораблем. Если с кормовым парусом все будет как надо, а ветра нам окажется недостаточно, то попробуем поднять и главный парус.

— Вот еще выдумки! С этим хилым ветерком нам нужны все паруса, чтобы добраться поскорее до Салимора, — я спешу!

— Нет, и я сказал почему.

— А я тебе говорю, поднимем оба! Если ветер начнет крепчать, мы всегда успеем убрать паруса.

Ноджири, привлеченная их громкими голосами, подошла и молча встала рядом. Керин постарался придать своему лицу самое суровое выражение. Он понимал, что наступила минута решительного испытания. Внутренне он весь дрожал, колени едва не подгибались, а мочевой пузырь настоятельно требовал облегчения. Однако юноша расправил плечи, поднял голову и твердо произнес:

— Давайте договоримся об одном, учитель Пвана, — в море капитану подчиняются безоговорочно. Я хоть и не старый морской волк…

— Ты просто шут гороховый, который позволил Малго себя разоружить и не мог вскарабкаться на корабль, не плюхнувшись в воду! Ты — капитан? Не дури, мальчишка! Да любая ручная обезьяна была бы лучшим капитаном, чем ты!

Керин повысил голос:

— А кто пытался убедить пиратов своей логикой? Я-то побольше знаю о мореплавании, чем вы оба, вместе взятые! Поэтому-то я и капитан, и коли я говорю, что мы пойдем только под бизанью, значит, так оно и будет!

— Нахальный щенок! — завизжал Пвана. — Ты что, не понимаешь, что я — чародей и могу наложить на тебя заклятие полового бессилия или кишечной болезни?

— И как же тогда ты, старый, слабый и невежественный в морском деле, справишься с судном? Если ты будешь оспаривать мою власть, я спихну тебя обратно в лодку — и плыви куда хочешь! Можешь на веслах вернуться на остров — в общество крабов и ящеров!

— Ты не посмеешь этого сделать!

— Что, хочешь убедиться на деле?

Пвана что-то пробормотал себе под нос, — Керин разобрал только что-то вроде «раскаешься в своей наглости!» — а затем прибавил уже громко:

— Хорошо, хорошо, будь капитан, адмирал, владыка всех океанов! Что угодно твоему божеству приказать своим покорным матросам?

Керин усмехнулся:

— Какая неожиданная карьера! Во-первых, нужно, чтобы вы с принцессой забрались на крышу кают и отвязали стопорные канаты от бизани.

— Что такое стопорные канаты? — спросил Пвана.

— Эти короткие веревки, завязанные вокруг паруса. Ноджири, найди какую-нибудь корзину или мешок, чтобы сложить туда стопорные канаты.

— Но, адмирал, как же мы развяжем стопорные канаты в задней части реи?

— Так же, как это делают матросы: сядете верхом на парус и будете понемногу ползти вперед. Радуйтесь, что море спокойно.

Чтобы выяснить, каким фалом поднимают рею и где находится лебедка, Керин решил побеседовать со своей эльфицей:

— Белинка!

— Да, мастер Керин! Что за новые легкомысленные выходки у тебя на уме, несмотря на мои разумные советы!

— Я не могу обходиться совсем без сна. Поэтому я попросил бы тебя следить за учителем Пваной — он теперь питает ко мне не слишком теплые чувства. Предупреди меня, если заметишь что-нибудь подозрительное — например, что он подсыпает яду мне в похлебку или подкрадывается к моей постели с кинжалом в руке!

— Ой! Я поняла, капитан. Пожалуйста, прости мою раздражительность. Аделайза будет гордиться тобой, когда я ей расскажу, как ты одержал верх над этим высокомерным мошенником!

— Тьфу! — фыркнул Керин в ответ. Он даже оперся на перила, чтобы не рухнуть от изнеможения и тоски.

Глава 5

У берегов Амбока

День за днем бывший пиратский корабль неспешно продвигался на восток. Пвана назвал его «Бендуан» — так назывался один из островов архипелага, где он родился. Когда «Бендуан» встречал другие корабли, они всегда разворачивались и удалялись как можно быстрее. Лишь на третий раз Керину пришло в голову, что моряки, вероятно, узнают судно Малго и спасаются бегством, опасаясь нападения.

Как и предсказывал Керин, поиски спрятанных на корабле сокровищ ни к чему не привели. Правда, в трюме, за бочонками с провиантом: вином, маслом, рисом, сушеным горохом, солониной и так далее, — они обнаружили кучу всякого барахла и немного одежды. Единственной ценной добычей так и остались вещи, снятые с убитых на Кинунгунге пиратов.

Иногда путешественники проплывали мимо островов и атоллов, бывших прибежищами морских птиц. Несмотря на недовольство Пваны, раздражавшегося из-за любой задержки, Керин настоял, чтобы корабль бросал на ночь якорь, если было не слишком глубоко.

Постепенно им стали встречаться все более крупные острова. На некоторых росли леса, и по разным признакам было ясно что на них обитают люди. Однажды, когда Ноджири стояла у руля, а Керин и Пвана прогуливались по палубе, юноша вытянул руку и закричал:

— Смотри, учитель! Я не ошибаюсь? Там люди спускают на море шлюпку?

Пвана посмотрел в подзорную трубу:

— В самом деле, капитан. Если я не путаю, это остров Сиау, жители которого отличаются неприятными привычками. Лучше поднять большой парус, если только ты не хочешь, чтобы наши головы украсили ворота в их деревнях, а все остальное было зажарено на ужин!

— Вот как? Пожалуйста, дай взглянуть.

В подзорную трубу Керин увидел каноэ, в котором сидели человек двенадцать темнокожих гребцов. Под пение, напоминающее ритмичный лай, они мощными толчками заставляли свою лодку двигаться вперед.

— Мастер Керин, — завизжала Белинка, — заставь корабль плыть быстрее!

— Непременно, — ответил Керин. — Помоги мне управиться с парусом, Пвана. — Юноша старался скрывать волнение, но голос выдавал его. — Помоги снять стопорные канаты.

Когда с этим было покончено, старику пришлось помогать Керину поднимать главную рею. Большой желтый парус был в два раза тяжелее бизани, под которой они неторопливо шли до сих пор. Взглянув на каноэ, оба заметили, что оно быстро приближается.

— Ноджири, — крикнул Керин, — присядь!

Вместе с Пваной они с трудом вращали лебедку, которая была рассчитана на двух сильных мужчин, а у старого Пваны сил не хватало. Дюйм за дюймом поднимался парус, с хлопаньем расправляя складки под умеренным ветром.

— Налегай! — закричал Керин.

— Я… и так… изо всех сил… как могу, — прохрипел Пвана.

Каноэ подходило все ближе к корме. Мускулистые гребцы старались вовсю. Их кожа была еще темнее, чем у Пваны, на головах колыхались уборы из цветных перьев. Они все приближались, все приближались — и вот уже крики дикаря ясно слышны на палубе корабля.

— Парус только наполовину поднят! — крикнул Керин. — Давай еще!

— Я… больше… не могу, — просипел Пвана.

Человек, сидевший на носу каноэ, достал лук и прицелился. Стрела со свистом ушла в воду всего в нескольких ярдах от кормы «Бендуана».

— Ноджири, — позвал Керин, — застопори руль и беги сюда!

Усилия принцессы позволили наконец поднять парус. Керин тут же отослал Ноджири обратно к рулю, потому что корабль начал сходить с курса, а сам принялся закреплять канаты. Наконец парус, хлопавший на ветру, выпрямился и натянулся под напором воздуха. Корабль слегка накренился, а след пены за кормой стал шире.

— Похоже, мы пойдем быстрее, — сказал Керин, глядя назад.

Обитатели острова Сиау развернули свою лодку и поплыли обратно.

— С разрешения капитана, — произнес Пвана, — я пойду в каюту и отдохну. Крутить эту штуку — занятие слишком изнурительное для моего старого сердца.

— Давай-давай, — ответил Керин. — Я встану у руля, Ноджири.

Когда Пвана скрылся с палубы, Керин сказал, поворачивая руль:

— Принцесса, ты заметила, каким послушным и почтительным сделался наш отшельник?

— Еще бы.

— Как ты думаешь, он в самом деле переменился или только выжидает подходящего момента, чтобы отомстить?

— Насколько я его знаю, — ответила девушка, — несомненно, верно второе.

— Я ведь мог бы выселить его из капитанской каюты. Что бы тогда произошло?

Она пожала плечами:

— Единственный способ это узнать — вернуться на Кинунгунг и начать все сначала, но вести себя по-другому.

— Да, Ноджири, — произнес Керин, — рассудительности тебе не занимать.

— Спасибо на добром слове. Мой дядя считает, что для женщины я слишком рассудительна. Правда, теперь он, наверное, скажет, что устроить пикник вдвоем с моей сестрой, без всякой прислуги, и попасть в плен к пиратам — пример, доказывающий, что ум у меня все-таки женский.

— У тебя есть дядя? — спросил Керин.

— Да, я живу в его доме вместе с множеством двоюродных сестер, ведь мои родители умерли. В следующем месяце я выйду замуж и тогда покину его дом.

— Ты обручена? — спросил Керин, чувствуя смутную досаду. Он не нарушил своего обещания ничем не обидеть Ноджири, но его чувства разгорались. Едва он набрался храбрости, чтобы ненавязчиво поухаживать за девушкой… и если, бы она не отвергла его… почему бы и нет? А теперь даже эти надежды угасли.

— Да, — ответила принцесса, — жениха мне выбрал дядя.

— А ты и этот счастливец влюблены друг в друга?

— Великий Варна, что за варварская мысль! Моей семье желательно породниться с его семьей. Со временем, возможно, мы привыкнем и будем хорошо относиться друг к другу. Насколько можно понять после двух встреч, он способный человек. Я уверена, что дядя не стал бы меня выдавать за негодяя или мота. Надеюсь, ты не откажешься проводить меня к дядиному дому; тебя щедро наградят.

— Я буду счастлив, — ответил Керин не без досады и вовсе не подумав о вознаграждении.

С приближением ночи Керин вызвал Пвану, чтобы тот помог ему спустить и сложить главный парус. Отшельник заворчал:

— Если мы опять примемся ползти, я умру от старости прежде, чем мы доплывем до Амбока!

— Я опасаюсь идти быстро в незнакомых водах, — твердо ответил Керин. — Даже при луне мы только по счастливой случайности еще не напоролись на скалу и не сели на мель.

Так как для якорной стоянки было слишком глубоко, Керин решил плыть всю ночь. Обычно в таких случаях он стоял у руля большую часть ночи, а на нос ставил кого-нибудь впередсмотрящим.

Белинка затанцевала перед ним, звеня:

— Мастер Керин, я должна тебя предостеречь! Перестань увиваться за этой коричневой чужеземкой! Аделайза будет в бешенстве!

— Пусть побесится, — ответил Керин. — Я сам выберу себе подругу. Правда, не эту. Она обручена.

— Но я же знаю вас, жителей Первой Реальности! Стоит свести вместе двух здоровых молодых людей разного пола, и ни законы, ни обычаи, ни обещания не смогут противостоять их похоти!

— Если бы ты была подходящего размера, — ухмыльнулся Керин, — я тебя точно бы захотел!

— Ах ты, скотина! Противоестественное чудовище! Гнусный развратник! С тобой невозможно говорить — знать тебя больше не хочу!

Керин хихикнул:

— Главное, будь поблизости, когда случится опасность, — и все будет хорошо.

Переход от Кинунгунга занял вдвое больше времени, чем понадобилось бы судну с опытной командой. Когда заботы мореплавания оставляли Керину свободную минуту, он практиковался с Ноджири в салиморском языке. Девушка научила его и немногим куромонским словам, которые знала.

Через девятнадцать дней после отплытия от Кинунгунга с «Бендуана» заметили полоску поросшей лесом земли. Пвана сказал, что они видят Амбок — главный остров Салимора, на котором находится его столица Кватна. Керин понять не мог, как Пване удалось определить, что за остров впереди, — ведь один остров с пальмами у берега и лесными зарослями за ними так похож на другой! За последние дни они прошли мимо нескольких таких островов — и про каждый Пвана говорил:

— Нет, это не Амбок. Это или Пола, или Джамбьянг, или Байку, или Сакудина.

Корабль приближался к берегу. Керин сказал:

— Наверное, Кватна находится где-то в другом месте — я не вижу никаких признаков присутствия людей. Куда нам теперь идти, на север или на юг?

Пвана прищурился, глядя в свою подзорную трубу:

— По-моему, Кватна расположена милях в двенадцати к северу отсюда. Для начала давай-ка встанем на якорь. Наша питьевая вода начинает портиться, и нам нужно пополнить запас.

— А что за люди здесь живут?

— По большей части обыкновенные крестьяне. Правители-Софи превратили охотников за головами в законопослушных фермеров, которые покорно платят налоги. Правда, как мы видели, на некоторых небольших островках этого сделать не удалось.

Спустя час «Бендуан» бросил якорь на расстоянии одного полета стрелы от острова. Оставив Ноджири на часах, Керин и Пвана отправились на берег на шлюпке, груженной пустыми бочонками. Они решили, что искать источник воды Керин отправится на север, а Пвана побредет на юг. Если через полмили ничего не найдется, нужно вернуться к шлюпке.

Через четверть часа ходьбы Керин обнаружил небольшой ручей, лениво извивавшийся под тенистой зеленью джунглей. Он обмакнул палец и попробовал: чистая, вкусная вода.

Керин закричал и рысцой побежал обратно к шлюпке. Пваны видно не было, поэтому Керин уселся ждать. Если колдуну тоже удалось найти воду, они подгонят лодку, куда ближе.

Керин сидел и смотрел, как крабы ползают по берегу в поисках падали. Он бросил взгляд на «Бендуан» и заметил, что Ноджири стоит на носу и машет рукой. Ее губы шевелились, но расслышать слова на таком расстоянии было невозможно.

— Белинка! — позвал Керин.

— Чего тебе, сладострастное чудовище? — откликнулась материализовавшаяся тут же эльфица.

— Кажется, принцесса взволнована. Пожалуйста, слетай к ней и узнай, в чем дело.

Вскоре Белинка вернулась и сообщила:

— Она хочет немедленно поговорить с тобой, мастер Керин! Она думает, что Пвана сбежал.

Керин отправился обратно на «Бендуан». Когда он вскарабкался на борт и надежно закрепил шлюпку, Ноджири стала рассказывать:

— Я чего-то в этом роде и ожидала… Когда ты пошел на север, он отправился на юг, но вскоре огляделся, вынул какой-то предмет из-за пазухи и исчез! Его одежда осталась видимой и свалилась на землю. Она так и лежит, где он ее бросил.

— Он, наверное, надел свою шапку-невидимку, — сказал Керин. — Но зачем ему это?

— Я могу только догадываться… Собирался ли он смело явиться в Кватну, рассчитывая на доброту нового Софи? А может, он рассчитывал пустить в ход свою логику, чтобы усмирить пиратов? Может быть. Но, возможно, он решил появиться под другим именем, изменив свою внешность при помощи колдовства, и снова приняться за старое ремесло?

— Если у него был такой замысел, — размышлял Керин вслух, — он постарался бы, чтобы мы об этом не узнали, ведь мы представляем угрозу, тем что можем выдать его. Но, с другой стороны, идти нагишом и босиком через джунгли еще опаснее… Водятся здесь хищные звери?

— Да почти что нет. В окрестностях Кватны тигров мало; на них охотятся, и поэтому они очень осторожны. Леопард на взрослого человека не нападет, а слоны здесь встречаются только домашние. Главная опасность — ядовитые змеи. Ну что, отправимся за водой или поплывем в Кватну?

— Поплывем, я думаю, — ответил Керин. — Без Пваны наших запасов воды должно хватить до города. Он ведь говорил, что до него один день плыть — на север.

— Но ведь если он хотел добиться, чтобы мы добрались до Кватны после его прибытия… или вообще не доплыли — то явно указал неверное направление. Разве нет?

Керин ударил кулаком по ладони:

— Моя умная подозрительная принцесса права! Конечно, он так и поступил. Давай будем плыть на юг день-другой. Если мы не увидим ни города, ни человека, который укажет нам путь, то развернемся и пойдем на север.

Так как солнце стояло уже очень низко, «Бендуан» остался на якоре на ночь. Керин осмотрел немногие пожитки, которые захватил на корабль Пвана. Не без некоторого колебания он решился присвоить кое-что полезное — например, подзорную трубу.

На следующее утро путешественники подняли паруса. У устья одной реки они заметили двух рыбаков, неподвижно стоявших на вбитых в отмель сваях. В руках у них были пики, готовлю вонзиться в неосторожно заплывшую на отмель рыбу. Ноджири окликнула их и спросила, правильно ли они плывут в Кватну. После беседы с одним из рыбаков она сообщила:

— Насколько я смогла понять из их диалекта, плывем мы правильно, но до Кватны еще миль двадцать-тридцать.

В этот же день, немного позже, Керин все-таки совершил оплошность, которой ему до сих пор удавалось избегать благодаря осторожности и ночным стоянкам: он посадил «Бендуана» на песчаную мель. Там корабль и остался, несмотря на отчаянные усилия Керина, который попытался отбуксировать судно при помощи лодки с «Яркой Рыбки».

В конце концов Керин и Ноджири отправились на лодке на поиски свежей воды, отыскали один ручей, на берегу его мирно спал десятифутовый крокодил. Юноша принялся бросать в него камнями и довольно быстро прогнал пресмыкающееся. Едва путешественники наполнили бочонки свежей водой, как из леса донесся леденящий душу вопль. Керин вздрогнул и спросил у Ноджири:

— Может, это какой-нибудь обитатель джунглей рвет Пвану на куски?

Ноджири засмеялась:

— Такого везенья нам не дождаться! Это просто крик длиннохвостой птицы, которую мы называем павлином.

— Если верить этим рыбакам, — сказал Керин, когда они вернулись на «Бендуан», — Кватна все еще слишком далеко, чтобы достичь ее на веслах. Но долго здесь оставаться мы тоже не можем.

— Не стоит отказываться от попыток снять судно с мели, — произнесла Ноджири. — Видишь, как с каждой ночью уменьшается месяц?

— А при чем здесь корабль и мель?

— Разве ты не знаешь, что самый высокий прилив в полнолуние и в новолуние? Мы сели на мель в отлив, когда луна едва перевалила за половину. И теперь прилив должен со дня на день поднять корабль.

Керин заулыбался:

— Моя мудрая принцесса! Я вырос далеко от моря, и на озере, где я плавал лишь на лодке, никаких приливов не было.

Ноджири оказалась права: два дня спустя «Бендуан» вошел в порт Кватны, столицы Салимора.

Порт Кватны был забит кораблями всех типов и размеров, с корпусами, окрашенными в самые разные цвета — алый, изумрудно-зеленый, желтый и черный. Все они стояли на якоре или были пришвартованы к причальным кольцам на набережной. Причалов салиморцы не строили. То одно, то другое судно прибывало или покидало порт; вокруг суетились шлюпки, с которых вели торговлю или буксировали корабли.

А корабли выглядели необычно. С прямыми парусами не было видно ни одного; на большинстве местных судов паруса были треугольные, как на «Бендуане», — правда, паруса кораблей, стоявших на якоре, были спущены. Виднелись и корабли со странными рогатыми или трапециевидными парусами. Керин заметил пару больших угловатых океанских кораблей с тремя и четырьмя мачтами, на которых паруса были укреплены с помощью бамбуковых палок. Он предположил, что это куромонские суда.

Некоторые небольшие корабли были просто долбленками с выносным противовесом для большей устойчивости. Были и военные галеры — по крайней мере так решил про себя Керин. Это были длинные, низкие, узкие сооружения, предназначенные для движения на веслах. Вдоль планширов в них располагались скамьи для гребцов. Кроме того, к каждой галере были прицеплены два противовеса, по одному с каждой стороны, и на них тоже были сиденья для гребцов. Правда, в порту здесь оставалось лишь несколько человек.

Керин понимал, что провести «Бендуан» по тесной гавани и осторожно причалить ему в одиночку ни за что не удастся. Поставив Ноджири у руля, он спустил и свернул бизань. Судно замедлило ход и постепенно остановилось. Вскоре подошел буксир, в котором сидело восемь голых коричневых гребцов. Человек на носу буксира что-то закричал, подняв голову.

— Что он говорит? — спросил Керин.

— Спрашивает, не нужно ли нас провести.

— Сколько он хочет?

После недолгого торга Ноджири и капитан буксира достигли согласия. «Бендуан» тихонько подползал к свободному месту у набережной, как вдруг к нему приблизилось еще одно судно — галера, которую двенадцать гребцов приводили в движение быстрыми ударами весел. С изумительной ловкостью она встала борт о борт с «Бендуаном». Когда оба судна слегка толкнулись боками, дюжина салиморцев в разноцветных юбках и тюрбанах вскарабкалась на корабль, размахивая змеевидными саблями, какие были у некоторых пиратов. Ноджири говорила ему, что такие сабли зовутся «крис».

Безоружный Керин стоял спиной к каютам в полукольце сверкающей стали. Начальник выкрикнул команду, и двое пришельцев схватили юношу и потащили, затем заставили его опуститься на колени; другие запустили пальцы в его отросшую шевелюру и ухватили за волосы.

Еще один из них находился все время рядом с Керином, держа наготове обнаженный крис. Примерившись к шее юноши, он занес саблю.

Ошеломленный путешественник завопил на ломаном салиморском:

— Что делать? Я дружить! Я мирно путешествовать!

Ноджири тянула за руку начальника. Наконец офицер, на голой груди которого болтался золотой медальон на цепочке, повернулся к ней. Они принялись оживленно спорить, но Керин ничего не мог понять в быстром потоке их разговора.

Наконец офицер пролаял еще одну команду. Керина отпустили; палач с разочарованным видом вложил свою саблю в ножны.

Ноджири принялась объяснять:

— Портовая стража узнала корабль — это ведь «Людоед» Малго, за которым они долго и безуспешно охотились! Они думали, что ты один из его команды.

Офицер сказал:

— Это просто недоразумение, чужеземец, — и говорить не о чем. А что случилось с Малго?

— Я убил его на дуэли, — ответил Керин, мысленно благодаря Джориана за уроки вранья. — Я поставил свою жизнь на кон ради свободы для меня и для принцессы — и я победил!

На лице офицера выразилось сомнение.

— Не похоже, чтобы эта шайка головорезов согласилась отпустить пленного, какие бы они клятвы ни давали.

— Он говорит чистую правду, — вмешалась Ноджири. — Я при этом присутствовала.

Офицер пожал плечами:

— Раз племянница владыки Вунамбая это утверждает — значит, так оно и было. Я рад, что не отрубил тебе голову без суда и следствия.

— А я-то как рад! — проворчал Керин.

Через несколько часов «Бендуан» стоял на якоре у набережной; все налоги и пошлины были оплачены. По совету Ноджири Керин нанял свободного портового стражника приглядывать за кораблем, когда он сам сойдет на берег, — принцесса опасалась воров.

— А теперь, — сказала Ноджири, — отправимся в дом владыки Вунамбая; правда, сначала нужно привести себя в порядок после путешествия. Мой дядя довольно щепетилен.

Через час Керин и Ноджири уже подходили к дому дяди принцессы, увернувшись по дороге от нескольких повозок, запряженных буйволами, и от слона, на котором ехали два салиморца. Керин надел свои самые нарядные штаны и рубашку, но решил обойтись без куртки в этом жарком влажном климате. Он настоял, чтобы его спутница подождала, пока цирюльник пострижет и причешет его. Борода юноши, не обойденная вниманием цирюльника, наконец-то начала приобретать принятые размеры! Ноджири нарядилась в вышитый саронг, который нашла на корабле.

У ворот дома владыки дремал привратник, прислонившись к стене вместе со своей пикой. Сквозь решетку Керин заметил фонтан и цветущие декоративные растения. Дом возвышался за рядом раскидистых пальм. На клумбах росли яркие цветы — алые, фиолетовые и пурпурные. Дом казался прочным, добротным и был сооружен из камня и дерева, в то время как в большинстве своем в Кватне преобладали жалкие хижины из бамбука и пальмовых листьев — как бы увеличенные копии шалаша, который соорудил Пвана на Кинунгунге. Ноджири объяснила, что такой тип построек отчасти оправдан частыми землетрясениями.

Привратник вскочил на ноги и завопил:

— Госпожа Ноджири! А мы-то все думали, что тебя убили!

Керин ничего не мог разобрать в беспорядочном потоке слов, который последовал за этим приветствием. Наконец Ноджири сказала:

— Подожди меня здесь, мастер Керин. Троджунгу приказано никого без доклада не впускать. Я сейчас дяде все объясню.

Привратник открыл калитку, с поклоном впустил Ноди ушел вслед за ней. Керин стал в ожидании прогуливаться у решетки. Прохожие глазели с изумлением на него, а голые дети показывали на него пальцами и хихикали.

Время шло, солнце опускалось и касалось уже крыш и верхушек пальм. Керин гадал, что могло задержать принцессу, когда вдруг услышал, как кто-то громко воскликнул:

— Мастер Керин!

Обернувшись на голос, он увидел Джанджи, лоцманшу капитана Гувраки. Она была босиком и одета, как всегда, лишь в короткий салиморский саронг.

— Откуда ты здесь взялся? — изумилась она.

— Долго рассказывать, — ответил Керин. — Сейчас не до бесед — меня в этом доме ждут.

— В самом деле? Ты знаком с владыкой Вунамбаем?

— В некотором роде.

Джанджи вперила в Керина проницательный взгляд:

— Ты по-прежнему направляешься в Куромон?

— Да, если позволят мои западные боги.

— Новарские боги в этих краях бессильны! — угрожающе произнесла лоцманша. — В Куромон ты никогда не попадешь. Мои духи говорят мне, что если ты будешь упорствовать, то непременно погибнешь. Тебе лучше поскорее вернуться в свою варварскую страну! — И с этими словами она резко отвернулась от юноши и ушла прочь.

— Опасайся этой особы! — зазвенел с высоты голос Белинки. — Вспомни, что рассказал мне ее ханту на море! Она и ее Гильдия сделают все, что в их силах, чтобы не дать распространиться новому навигационному приспособлению.

— Спасибо за совет, Белинка, — ответил Керин. Тут ему в голову пришла неожиданная мысль. — А ты не могла бы выследить, куда эта ведьма отправилась, и мне рассказать?

— Но я не могу оставить тебя без присмотра…

— Придется рискнуть. Ее Гильдия может замыслить недоброе. Если ты разузнаешь, где они собираются, и время от времени будешь их незаметно навещать, то сможешь вовремя предупредить меня об опасности.

— Нет, мастер Керин, ведь это значило бы оставить тебя надолго без охраны…

Керина раздражало, что она считает его столь беспомощным. Однако он припомнил совет брата — лестью чего хочешь добьешься — и сказал:

— Но пойми, дорогая Белинка, я ведь не могу незамеченным летать по городу со скоростью ветра, а ты можешь. Лучшая предосторожность против ножа в спину — это знание, полученное вовремя. Если ты отправишься на разведку, то твоя быстрота и сообразительность защитят меня гораздо надежнее, чем оттоманского рыцаря его железные доспехи.

— Хорошо, хорошо, — согласилась наконец Белинка. — А где мне тебя искать, когда я вернусь?

— Я жду, чтобы меня принял владыка Вунамбай, который, может быть, одарит меня золотом и почестями. Если он пригласит меня остаться в его доме, то мне придется сходить за моими пожитками на корабль. Лети же вслед за ведьмой, Белинка!

— Лечу! — откликнулась эльфица.

Керин снова принялся ждать, но его смущение все росло. Без сомнения, чтобы Ноджири могла рассказать о своих приключениях, а владыка Вунамбай пригласить в дом ее спасителя, нужно было гораздо меньше времени, чем уже прошло. Правда, не исключено, размышлял Керин, что дядя принцессы задумал великолепный прием с пиршеством и танцами. Это было бы неплохо, но всерьез Керин ничего такого не думал.

Услышав звуки шагов, юноша обернулся. Из калитки вышел привратник со своей пикой. За ним шли два салиморца в усыпанных блестками ливреях поверх курток. У обоих на поясе висел крис.

— Ну что? — спросил Керин. — Вы проводите меня к господину?

— Нет! — ответил привратник. — Владыка Вунамбай говорит: уходи прочь!

— Что? — Керин открыл рот от изумления.

— Уходи! Убирайся отсюда! Скройся с глаз!

— Но почему? — спросил Керин. — Я спас его племянницу…

— Это ничего не значит. Он не желает тебя видеть. Так что убирайся!

Оба салиморца обнажили свои сабли.

Керин внимательно посмотрел на троицу. Если он попытается упорствовать, то его, пожалуй, убьют — пусть даже ему удастся прихватить с собой на тот свет одного из стражников. Именно таких ситуаций и наказывал ему Джориан избегать и не поддаваться чувству оскорбленного достоинства. Керин был уже достаточно опытным путешественником, чтобы понимать, к каким неприятностям может привести драка с местными жителями в чужом городе, — не важно, прав он или нет. Он подавил свой гнев и спросил, стараясь говорить по возможности спокойно:

— Хорошо, а не могли бы вы мне подсказать, где я могу поужинать?

— Как это где? — удивился Троджунг. — Люди едят у себя дома.

После многократных расспросов на ломаном малознакомом языке Керин выяснил, что в Кватне нет заведений, продающих путешественникам готовые обеды или ужины. Вдоль набережной есть распивочные. Если в одной из них он сумеет договориться, чтобы ему продали продукты, то, может быть, жена хозяина согласится что-нибудь из них приготовить.

Через час Керин сидел за стойкой в распивочной и осторожно пробовал незнакомые блюда: какую-то рыбу, небольшую чашку риса и странный салат, приготовленный из купленных по совету хозяйки продуктов.

Вернулась Белинка и запищала:

— Вот ты где, мастер Керин! Я искала, искала…

— Прости, я не знал, как тебя предупредить. Что тебе удалось узнать?

— Немного. Я следовала за Джанджи до дома — это одна из таких маленьких хижин из бамбука и пальмовых листьев. Она в ней живет с невысоким мужчиной, робким на вид, но муж он ей, любовник или слуга, мне выяснить не удалось.

— Скорее всего все сразу, — решил Керин.

— На будущее мы должны быть осторожнее и не терять друг друга из виду. Как принял тебя варвар-владыка?

— Увы! — Керин поведал о своем изгнании. — А теперь, пожалуйста, вернись к дому Вунамбая и узнай, что делает принцесса Ноджири. А я закончу трапезу и буду ждать тебя на корабле.

Через час, когда Керин дремал на палубе «Бендуана», Белинка прилетела к нему и сообщила:

— Я обыскала этот большой дом сверху донизу, от крыши до склепа — никаких следов твоей коричневой варварки. В доме ее нет. Будто испарилась!

— Там, говоришь, есть склеп? — переспросил Керин. — Значит, там и под домом имеются помещения, какие часто строят в Новарии?

— Именно. Одно из помещений что-то вроде камеры заключения для непокорных слуг. Там был лишь один обитатель, прикованный к стене цепью. Но это был дородный мужчина средних лет.

— Слишком много проклятых загадок… — проворчал Керин. — Если бы я только мог отыскать сведущего провидца или предсказателя…

— Мастер Керин, ты не должен отвлекаться от своей настоящей цели! Эти восточные люди проделывают друг с другом множество ужасных вещей, и мы не можем себе позволить вмешиваться в их злодеяния. Ты должен добраться до Куромона!

Керин вспылил, но тут же взял себя в руки и печально вздохнул:

— Боюсь, что ты права, Белинка. Но день уже на исходе, и нам в любом случае нужно дождаться утра.

На следующий день Керин отыскал смотрителя порта.

— Да, — ответил чиновник, — два корабля с бамбуковыми парусами — куромонские. Да, вскоре они вернутся на свою родину. Когда? — Тут смотритель порта пожал плечами и махнул рукой: — Когда это будет угодно богам, Туан.

Керин с трудом сдерживал нетерпение:

— Но ты можешь что-то предположить хотя бы примерно?

Снова пожатие плечами.

— Кто может проникнуть в мысли богов?

Керин сдался и направился к ближайшему из двух кораблей — суда такой конструкции салиморцы зовут «джонг». Судно оказалось даже больше, чем казалось юноше; на нем высились четыре мачты, а корпус был выкрашен в цвет травы. На борту суетилось множество низкорослых матросов с плоскими лицами и желтой кожей. Сначала Керину показалось, что объясниться с ними нет никакой возможности, и ему пришлось силой воли преодолеть волну смущения, которая накатывала на него всякий раз, как он обращался к незнакомым людям. Но в конце концов матросы жестами показали ему на морского офицера в шелковом халате, на котором были вышиты алые цветы. Офицер представился: это был второй помощник капитана Тогару. На салиморском языке со странным акцентом Тогару объявил Керину, что корабль отплывет спустя семь-восемь дней.

На другом джонге юноше было сказано, что судно по крайней мере две недели простоит в порту. Поэтому он вернулся на первый корабль, чтобы купить себе место до Котейки, главного южного портового города Куромонской империи. Он обратился к первому же офицеру, которого увидел; тот отправил Керина к другому — казначею по имени Зуммо. Зуммо назвал цены и спросил:

— А ты один или с женщиной?

— Один, сударь.

— Тогда я помещу тебя в каюту номер восемнадцать. Ты будешь делить ее с отцом Цембеном.

— А он какой религии? — спросил Керин.

— Жрец богини Джинтерасы. Он возвращается в Салимор после миссионерского задания. Увидишь, он сосед спокойный.

— Пожалуйста, покажите мне каюту.

Офицер позвал палубного матроса, чтобы тот проводил Керина. Матрос поклонился офицеру, поклонился Керину и повел его на нос, а потом вниз по лестнице.

Дюжина кают выходила в общий коридор. Керин попытался поговорить с матросом на примитивном куромонском, которому его обучила Ноджири. От матроса юноша узнал, что почти все каюты были заняты куромонскими купцами, которые везли товары на продажу в Салимор. Большинство купцов были на берегу — лишь пара желтых лиц выглянула из дверей, заслышав шаги.

Матрос отворил дверь одной из кают, в которой уже горел свет. Поклонившись, проводник Керина замер в позе, ясно выражавшей ожидание чаевых. Керин дал ему мелкую медную салиморскую монетку и вошел в каюту. Он не успел наклонить голову и сильно ударился лбом о низкую притолоку. По поварским меркам, он был немного выше среднего роста, но большинство куромонцев были гораздо ниже, чем он, а на корабле все было рассчитано на их рост.

Керин уже давно обнаружил, что все помещения на морских судах имеют чрезвычайно небольшие размеры, а на «Тукаре Море» они были еще теснее, чем на кораблях, которые ему довелось повидать раньше. В каюте едва хватало места для двух коек, одна из которых располагалась на полу, а другая, точно такая же, — на полке, непосредственно над первой. Кроме коек в каюте имелся один-единственный стул, крохотная полочка, прилаженная к стене у изголовья коек, и небольшая бронзовая лампа, подвешенная к потолку. В стену были вбиты гвозди, чтобы вешать одежду.

В каюте находился и ее единственный пока обитатель — маленький морщинистый желтокожий человек в черной одежде, который сидел, скрестив ноги, на краю нижней койки и читал какой-то свиток. Он поднял глаза на Керина.

— Добрый день, — неуверенно проговорил юноша по-куромонски. — Ты отец Цембен?

— Добрый день, — ответил жрец. То, что он добавил к приветствию, показалось Керину невнятным треском, перемежаемым странными гласными.

Заметив, что юноша не понимает его, жрец перешел на салиморский:

— Ты будешь со мной в каюте?

— Да. Как мне сказали, ты — миссионер?

— Да, молодой человек. А откуда ты родом? По виду ты похож на западного варвара, о которых я кое-что слышал.

— Я из Кортолии, одного из Двенадцати Городов Новарии. А ты?

Керин и жрец не без опаски старались выяснить, с кем имеют дело.

— Ты рад, что возвращаешься домой? — спросил юноша.

— Увы, не очень! Жалкий червь не справился со своей задачей, — вздохнул жрец.

— Как это не справился?

— Этот убогий отправился просвещать варваров, дабы обратить в истинную веру, но мне не удалось обратить никого. Они упрямо хранят верность своим языческим божкам, Баутонгу, Луару и лживым богам Мальваны. Это попросту демоны — они могут приносить пользу, если их покорить своей воле и заставить выполнять какую-нибудь работу, но в остальном они бесполезны или даже враждебны людям.

Поэтому, когда мои начальники узнали, что культ почитания Царицы Небес не распространяется, они приказали мне вернуться домой. Если бы я был человеком чести, я перерезал бы себе горло, но мне даже на это не хватает смелости. Поистине эта личность — последний из последних.

Керин заметил, как по морщинистой желтой щеке медленно поползла слезинка, сверкая при свете лампы. Ему было неловко утешать человека в два раза старше, чем он, но юноша преодолел смущение и произнес:

— Не грусти, отец! Если ты сделал, что мог, то никто не вправе требовать большего. Может, ты отвлечешься от печальных мыслей, если по пути в Котейки окажешь мне одну услугу. Я даже немного заплатить могу.

— А о чем идет речь, молодой человек?

— Мне нужно начать обучаться куромонскому языку — прямо сегодня. Я до сих пор не смог ничему выучиться, кроме простейших фраз вроде «Доброе утро», или «Где уборная?», или «Сколько это стоит?».

Они договорились о цене, и Керин отправился платить за свое место.

По пути на «Бендуан» Керин отыскал хозяина распивочной, где однажды поужинал. Он сказал ему:

— Мастер Натар, мне нужен искусный колдун или предсказатель. Ты мог бы мне кого-нибудь рекомендовать?

— Ну раз Балинпаванг Пвана вернулся в город, то лучшего не сыскать.

Керин был изумлен:

— Пвана вернулся?

— Да. Он прибыл недели две тому назад и снова управляет храмом Баутонга, как ни в чем не бывало.

— А я-то думал, что он в ссоре с Софи.

— С бывшим Софи он и был не в ладах, да только вот новый, Вуркай, — да не подведет его мужская сила! — со своим братом тоже не очень-то ладил. Поэтому он и отнесся благосклонно к возвращению учителя Пваны.

Керин нахмурился:

— Про учителя Пвану я слышал, но, боюсь, его гонорары мне не по карману. А ты не посоветуешь кого-нибудь… гм… менее прославленного?

— Дай припомнить, — сказал Натар и раздавил длинную сороконожку на полу. — Я знаю Паванга Клунга, который вроде бы довольно сведущ. А дом его находится… — Хозяин распивочной присел на корточки и пальцем нарисовал на земляном полу нечто вроде плана.

— Большое спасибо! — поблагодарил Керин. — А как торговля идет?

— Хорошо, если бы только сборщики налогов не забирали всю прибыль на подати. Сумасшедшая затея — вымостить камнем весь город! Как будто каменной набережной мало!

Керин отправился искать дом Паванга Клунга. Это оказалось сооружение из дерева и камня, достаточно богатое на вид. В огороженном решеткой дворе прохаживались в ожидании несколько местных жителей. У двери плотный привратник остановил Керина.

— Можно мне увидеть Паванга Клунга? — спросил юноша.

— Когда твоя очередь придет — после этих всех, — ответил привратник, указывая на людей во дворе.

Керин отыскал удобное местечко и уселся на траву, прислонившись спиной к дереву. После утра, проведенного в борьбе с непостижимыми интонациями куромонского языка, он чувствовал голод и усталость.

Внезапно раздался звенящий голосок Белинки:

— Мне это место не внушает доверия, мастер Керин! Я ощущаю в нем присутствие других сверхъестественных существ. И я не доверяю ни одному колдуну или предсказателю, кроме моей доброй хозяйки, госпожи Эрвины!

— Нам придется рискнуть, — проворчал Керин.

Из дома вышел какой-то человек, а вслед за ним показался дородный, плотный салиморец. В его руке был длинный жезл, увенчанный серебряной звездой. Толстяк ткнул жезлом в сторону женщины, ожидавшей во дворе, и произнес:

— Твоя очередь, сударыня!

Женщина вскочила на ноги, затем опустилась на колени и принялась кланяться, подметая землю своими прямыми черными волосами. Наконец она снова встала и вслед за толстяком вошла в дом.

Керин спросил одного из посетителей:

— Это и есть Паванг Клунг?

Тот с изумлением взглянул на юношу:

— А кто же еще?! — Он презрительно фыркнул. — Издалека же ты, наверное, приехал, если даже этого не знаешь. Имей в виду — ты должен называть «Балинпаванг».

— Спасибо, — поблагодарил Керин и вернулся дремать у дерева.

Разбудил его привратник — он тряс юношу и спрашивал:

— Ты идешь к Балинпавангу или нет?

Керин заморгал, прогоняя сон, и обнаружил, что из всех посетителей остался он один. Все остальные уже разошлись.

— Я… а где… х-х… конечно, я должен с ним поговорить, — пробормотал он.

Тут Керин увидел, что колдун стоит рядом, и почтительно поклонился по-новарски.

— Эй ты! — зарычал привратник. — Ты почему не приветствуешь моего великого повелителя как следует, со всем почтением?

— Оставь его, — пробурчал колдун. — Он приехал из страны, обычаи которой отличаются от наших. Будем считать, что он выказал должную почтительность.

Толстяк повернулся к Керину. Его темные раскосые глаза забегали туда-сюда.

— Эге! — произнес он наконец. — Я вижу, с тобой пришел и дух-хранитель.

— Это правда, — отозвался юноша, — она ко мне как приклеилась. Ее повелительница — ведьма — приказала ей следить, чтобы со мной ничего худого не случилось.

— Что ж… но в дом я ее пустить не могу. Придется ей подождать снаружи.

— В самом деле! — завизжала Белинка, ставшая полностью видимой и пустившаяся в бешеный танец. — А что же во мне такого вредного, о великий и могучий колдун?

Клунг хихикнул:

— В тебе ничего нет вредного, милая эльфица. Но я боюсь впускать в дом чужого духа-хранителя — а вдруг ты начнешь ссориться с моими преданными духами? Они страшно ревнивы, и присутствие посторонних духов может разъярить их.

— Мастер Керин, — закричала Белинка, — неужели ты потерпишь, чтобы так безобразно обошлись с существом, верно служившим тебе много месяцев? Я требую…

Керин не смог совладать со своим гневом и зарычал:

— Белинка, убирайся! — Он едва не добавил «и утопись в Восточном океане», но все-таки сдержался. Джориан предостерегал его: никогда не следует слишком обострять ситуацию. Поэтому он произнес уже спокойнее: — Пожалуйста, лети последи за Джанджи и разузнай, что задумывает ее Лоцманская Гильдия. Пока что это самое полезное дело, какое ты можешь сделать. А потом возвращайся ко мне на «Бендуан», хорошо?

Белинка издала звук, который можно было бы назвать фырканьем, если бы только это слово было применимо к столь маленькому и столь эфемерному существу. Керин проследил глазами за ее стремительным движением в сторону города, а затем повернулся к Клунгу, который пригласил:

— Пошли в дом, молодой человек.

Глава 6

Город Кватна

Идя за Клунгом по прихожей, Керин заметил сквозь приоткрытую дверь просторную комнату, заполненную разными приборами из стали, бронзы и меди, которые приглушенно поблескивали в полумраке. Клунг зашел в комнату поменьше и жестом пригласил гостя присесть на разложенные на полу подушки, а сам уселся за невысокий ярко-красный лаковый столик, возвышавшийся над полом не более чем на фут. Устроившись поудобнее на подушках, дородный колдун произнес на вполне уверенном, хотя и старомодном поварском:

— Ну-с, молодой человек, чего тебе нужно?

— Сударь, — осторожно начал Керин, — прежде всего, мне не хотелось бы по незнанию показаться невежливым в чужой стране. Поэтому объясни мне, пожалуйста, разницу между Павангом и Балинпавангом.

Колдун сложил пальцы домиком:

— «Паванг» на нашем языке значит просто «колдун» или «чародей». У нас есть и Гильдии колдунов, а «Балинпаванг» — это избранный глава такой Гильдии специалистов по сверхъестественным явлениям.

— А ты руководитель Гильдии колдунов Кватны?

— Да, и всего Салимора в придачу. На деле это относится прежде всего к Амбоку: Паванги других островов просто-напросто невежественные колдуны-целители, даже не подозревающие о существовании сложных дисциплин магической науки.

— Тогда, пожалуйста, рассей мои недоумения. Ты знаешь колдуна Пвану?

Клунг зарычал:

— Знаю ли я этого негодяя? Еще бы! И что дальше?

— Я тоже его знаю. Когда я с ним познакомился — это случилось примерно месяц назад, — он назвал себя Балинпавангом.

— Вот как! — Раскосые глаза Клунга округлились от злости. — Так, стало быть, ты и помог этому негодяю вернуться на Амбок! Уж лучше бы ты оставил его влачить жалкое существование на заброшенном острове, пока крабы не обглодали бы его труп! А теперь он снова принялся за свои старые проделки — восстановил культ Космического Бриллианта, и легковерная толпа стекается в его храм!

— Я ничего такого не хотел, — объяснил Керин. — Но это он помог мне и еще одной пленнице победить пиратов Малго.

— Об этом я кое-что слышал. Как-нибудь в другой раз ты мне расскажешь эту историю в подробностях. — Клунг помолчал. — То, что ты спас этого злодея, в моих глазах тебе чести не делает, но я постараюсь отнестись ко всему беспристрастно.

— Но объясните, пожалуйста, про звание главного колдуна…

— Гм… После того как злодеяния Пваны обнаружились и ему пришлось бежать, Гильдия провела внеочередные выборы, и подавляющим большинством голосов я был избран на его место. Потом все шло хорошо, пока этот проходимец не явился снова и не начал утверждать, что он-де никогда не отказывался от своего поста, на котором ему положено оставаться еще два года, — и, значит, он-то и есть законный Балинпаванг! Едва члены Гильдии договорятся о дате, будут проведены еще одни выборы, чтобы окончательно решить этот вопрос. К тому времени я доведу свое великое изобретение до рабочего состояния — так что результаты выборов меня не страшат. Однако я не могу потратить весь рабочий день на бесплодную болтовню. Склонность к разговорам — одна из моих вредных привычек. Кто ты такой и чего ты желаешь?

Керин кратко рассказал о себе, а потом прибавил:

— Сейчас мне очень хочется узнать, что случилось с принцессой Ноджири. В последний раз я видел ее, когда она входила в дом владыки Вунамбая, но Белинка, которую я послал разузнать, что с ней произошло, сообщила, что нигде не могла обнаружить принцессу. По тому, как странно ее дядя обошелся со мной, я опасаюсь, что он мог замыслить недоброе…

— А почему эта девица тебя интересует? Ты ее любовник?

— Нет, — ответил Керин. — Во-первых, она уже обручена, во-вторых, после того как пираты так жестоко с ней обошлись, она отнеслась бы с отвращением к столь близким отношениям. Но она была мне верным надежным товарищем…

— И тебе хотелось бы узнать, куда она делась? А заплатить ты сможешь?

— В разумных пределах… сколько?

Клунг задумался:

— Боюсь, у моих духов-служителей сил на такую задачу не хватит. Мне придется самому отправиться на поиски — в астральном плане. Это займет не меньше часа, а тебе обойдется в сотню салиморских крон — по курсу в иностранной монете.

Они поторговались относительно обменного курса и в конце концов пришли к соглашению. Керин все меньше стеснялся торговаться. Из своего пояса он выудил несколько золотых монет.

— Можешь осмотреть дом, пока мой дух будет отсутствовать, — разрешил Клунг, — но ни к чему не прикасайся, а не то превратишься в крокодила или рассыплешься в прах. Ну, вперед!

Маг откинулся назад, закрыл глаза и забормотал заклинание — все время одно и то же. Через некоторое время он умолк, затем все его тело вздрогнуло и застыло неподвижно.

Чтобы ждать было не так скучно, Керин встал, потянулся и отправился бродить по дому. У двери в рабочую комнату волшебника он наткнулся на привратника, который сказал ему:

— Смотреть смотри, а заходить туда и не думай!

Через плечо привратника Керин заглянул в полутемную комнату. Среди разных устройств и приспособлений ему бросилось в глаза нечто напоминавшее клетку, в которой мог поместиться человек. Эта штука стояла посреди комнаты и была снабжена множеством шестерен и колес.

— Что это? — спросил юноша, указывая пальцем на загадочный предмет.

Привратник только пожал плечами:

— Балинпаванг называет эту штуку своим транспортировщиком. Когда он однажды транспортировал моего ручного мангуста за город, несчастная тварь перепугалась до полусмерти. — Привратник помолчал. — А это правда, мастер Керин, что ты приехал из таинственных западных стран?

— Правда, — ответил тот, — хотя для меня в них ничего таинственного нет. С другой стороны, любая страна кажется загадочной, пока не привыкнешь к местным обычаям.

— Гм… никогда об этом не думал. Я только читал о западных странах в книгах, — с гордостью сказал привратник и ударил себя в грудь. — Я умею читать! А этим не многие из моего сословия могут похвастать.

— Молодец! В жизни чем больше умеешь, тем лучше.

Вернувшись в приемную, Керин увидел, что Клунг по-прежнему находится в трансе. После томительного ожидания он наконец вздрогнул и открыл глаза. Сначала он жадно втягивал в себя воздух, как будто только что бежал со всех ног, а потом заговорил:

— Нашел я твою принцессу, мастер Керин, но пришлось-таки поискать!

— Где она?

— Она сидит в тюрьме Храма Баутонга.

— Но как же… — начал было Керин. Голос его задрожал от волнения, но он справился с собой.

— Ее дядя продал принцессу Иване, который хочет бедняжку использовать для какого-то ритуала с человеческим жертвоприношением.

— Ради всех богов, зачем ему это?

Клунг развел пухлыми ладонями:

— Кто знает… И так мне пришлось немало порыскать по углам, подслушивая обрывки разговоров и во дворце Вунамбая, и в храме, чтобы понять, что произошло. Когда Вунамбай выслушал рассказ принцессы и узнал, что она утратила девственность… дело в том, что для невест ее класса девственность имеет первостепенное значение. Даже если бы с ней ничего такого и не случилось, ее жених никогда бы этому не поверил: раз уж она была в плену у пиратов и одна, без свиты, путешествовала с тобой на обратном пути… Когда дядя задал ей прямой вопрос, она по глупости правдиво рассказала о групповом изнасиловании. По-моему, эта женщина слишком правдива, чтобы преуспеть в жизни.

— А Вунамбай осведомился, каковы намерения жениха?

— Не знаю. Учитывая ее социальное положение, я просто не сомневаюсь, что молодой человек откажется от брака, — теперь товар некачественный. Она ведь не девица из простонародья — это там вопросам генеалогии и родственным связям не придают большого значения.

— Но мне кажется, что Ноджири ни в чем не виновата, разве что отправилась на этот пикник… И с салиморской точки зрения с ней поступают справедливо?

— Нет, но вельможи поступают, как им заблагорассудится. Когда знатный юноша достигает совершеннолетия, его отец вручает ему разукрашенный драгоценными камнями крис, а за ношение такого оружия виновный из низшей касты получает сто ударов бича. Затем добрый молодец отправляется прогуляться на воле и частенько пробует остроту своего меча на первом попавшемся простолюдине, причем совершенно безнаказанно. Кроме того, из всей этой компании Вунамбай самый щепетильный в вопросах знатности и этикета. Если бы он тебя принял, а ты не оказал бы должного почтения, он запросто приказал бы отрубить тебе голову.

— Может, оно и к лучшему, что я с ним не познакомился, — задумчиво произнес Керин. — Я думаю, что должен попытаться освободить принцессу. В какой части храма она заперта? В подземном склепе?

— Нет, в помещении на верхушке башни. Но твой план невыполним, молодой человек. Башня очень высока, а храм бдительно охраняется. Ты и так выполнил свой долг, доставив ее в Кватну.

— Но я все равно чувствую ответственность за ее судьбу, да и дружба нас связывает.

— Но ты ничего не сможешь сделать, разве что добьешься того, что тебя бросят на съедение крокодилам, которых Софи разводит во рву, окружающем его дворец!

— Все равно. Стыдно мне будет, если я ничего не попытаюсь предпринять. Меня так воспитали, что бросить товарища на произвол судьбы я не могу.

Клунг пожал плечами:

— Ну уж не знаю, как тебя образумить… Мне жаль, что молодая женщина погибнет, но это, в общем, меня не касается — и не хотелось бы мне видеть, как способный юноша вроде тебя обрекает себя на преждевременную смерть в этой безнадежной авантюре.

Но Керина это не убедило.

— А что это такое — смертоносное заклятие Пваны?

Клунг хитро ухмыльнулся:

— Мне известно лишь то, о чем повествует молва и что удается разведать духам, которые мне служат. Суть дела в том, что наш Софи — да не подведет его мужская сила! — страдает оттого, что его эта самая мужская сила не справляется с поставленной перед ней задачей…

— Он содержит гарем?

— Да, в этом-то все дело. С тех пор как наш Софи пришел к власти — заметь, что я не употребил термина «узурпация», произнесение которого стоило жизни не одному его подданному, — он сделался верховным правителем всего архипелага, в основном благодаря бракам с родственницами мелких поместных властителей. В результате теперь Софи блаженствует — если, конечно, тут можно употребить это слово — в гареме, состоящем из тысячи двухсот сорока шести жен (по последним подсчетам). Конечно, тысяча жен ублажают тщеславие владыки, но где ты видел владыку, который сможет ублажить тысячу жен? — Клунг едва сдерживал хохот. — Поговаривают, что некоторые женщины тайком отправили письма своим высоким родственникам, в которых горько жаловались на то, что Вуркай не исполняет своего супружеского долга. Если так будет продолжаться и дальше, то вскоре трон заколеблется под его царственной задницей. Поэтому-то Пвана и предложил… гм… восстановить и утвердить… престиж правителя. — Колдун пронзительно взглянул на Керина. — Меня вот еще что интересует… Ты ведь говорил, что направляешься в Куромон?

— Да, сударь.

— А что бы ты сказал, если бы тебе предложили совершить это путешествие в мгновение ока, а не за две недели, наполненные опасностями?

— Это что, какой-то волшебный способ перемещаться?

— Да. — Клунг тяжело поднялся на ноги. — Пойдем со мной, парень.

Колдун привел гостя в рабочий кабинет и указал на клетку:

— Полюбуйся, это триумф моих магических знаний! Это непревзойденное достижение нашего века обеспечит мне вечную славу великого чародея!

— А как эта штука работает? — спросил Керин.

— Пациента я помещаю внутрь, закрываю дверцу, произношу определенные заклятия, делаю определенные пассы, возжигаю определенные ароматические вещества — и готово! Существо, сидящее внутри, переносится к месту назначения со скоростью света — хоть и неизвестно, какова она. Как ты, конечно же, слышал, философы спорят о том, мгновенно ли переносится свет с места на место, или это происходит за какой-то промежуток времени, хотя бы и чрезвычайно краткий.

— Но каким же образом…

— Мне удалось то, чего не смогли достичь мои предшественники, а именно подчинить себе существа Четвертой Реальности. Это не совсем духи, хотя и являются нематериальными сущностями, наделенными способностью ощущать. Они не слишком-то умны; кроме того, они не в состоянии материализоваться в Первой Реальности, как делает твоя эльфица. Тем не менее я нашел способ заставлять их делать то, что мне нужно: они берут живое существо, помещенное в клетку, и мгновенно переносят его в любое место по моему выбору. Происходит этот перенос через Четвертую Реальность, что и позволяет им вызволять своего пассажира из клетки, несмотря на прутья.

— И это действительно происходит?

— Действительно происходит мальчик, я отправил таким образом мышь во двор, а потом и мангуста на берег моря к северу от города за полмили отсюда.

— А как ты узнал, что животное благополучно добралось до места?

— Я отправил туда Веджо, — Клунг кивнул в сторону привратника, — на берег. Когда мангуст прибыл, он сразу же кинулся к своему хозяину, чтобы его приласкали и отнесли домой. А если теперь я отправлю тебя в Куромон, мне обеспечена победа на приближающихся выборах Балинпаванга! И, таким образом, эта честь, принадлежащая мне по праву, будет признана за мной!

Керин выразил на лице сомнение:

— Ты хочешь сказать, что сможешь отправить меня и все мои пожитки — одежду, оружие, деньги и так далее?

Клунг нахмурился:

— Нужны еще некоторые незначительные усовершенствования, чтобы транспортировать неодушевленные предметы. Пока что попытки отправить нож или котелок не удавались. Разумеется, это дело времени. Скоро я доведу свое изобретение до совершенства. Кстати, не наложено ли на тебя заклятие, защищающее от чародейства?

— Наложено, сударь. Неужели оно до сих пор действует, ведь уже столько месяцев прошло!

— Без проверки я не могу ничего утверждать, но духовным чутьем я ощущаю его действие. Само собой, мне придется его снять, иначе мой транспортировщик не сработает.

Керин сказал серьезно и вдумчиво:

— Не хотелось бы мне оказаться в Куромоне нагим, без денег и защитного заклятия учителя Уллера. Мангуста Веджо такие мелочи не могли смущать, но у меня другое представление о благополучном прибытии в чужую страну. Мой корабль отходит через несколько дней. Так как я уже уплатил задаток, мне кажется, разумнее ничего в моих планах не менять.

— Гм… а может, ты просто испугался?

Керин ухмыльнулся:

— Не исключено, сударь.

Клунг вздохнул:

— Ты был бы подходящим пациентом… Все молодые парни, которым я предлагал попробовать, под тем или иным предлогом отказывались. В твои годы я счастлив был бы испытать судьбу! Вялая молодежь нынче пошла!

* * *

На улице уже смеркалось.

— Белинка! — позвал Керин.

— Здесь! — откликнулся голубой огонек, порхающий на фоне темневшего неба.

— Тебе удалось что разузнать?

— Кое-что, правда, гораздо меньше, чем можно было бы, останься я дожидаться сегодняшнего собрания Лоцманской Гильдии, Но ведь мне нужно было вернуться к тебе!

— А ты знаешь, где состоится собрание Гильдии?

— Ну да, я ведь полетела следом за этой ведьмой. Они начали собираться в покинутом храме, наполовину обрушившемся после землетрясения.

— Хорошо. Теперь возвращайся туда и сообщи, что узнаешь, когда собрание закончится. Я буду на корабле.

Луна, вернее, узкий месяц еще не скрылся с небосклона, а Белинка уже прилетела на корабль. Она нашла Керина в капитанской каюте; при свете свечи он с трудом разбирал фразы из куромонского разговорника. Юноша отложил книгу и сказал:

— Хорошо, что появился предлог не утомлять в полутьме глаза этими проклятыми каракулями. У меня аж голова разболелась! Ну рассказывай!

— Когда я прилетела, лоцманши ужинали. Они сидели кружком на подушках, а прислуживали им демоны Двенадцатой Реальности.

— Сколько там было лоцманш?

— Семнадцать, когда я прилетела, да еще одна пришла позже. Тогда они объявили собрание открытым. После скучных подготовительных церемоний — отчета о последнем собрании, отчета казначейши и всякого такого — Джанджи (она-то и есть казначейша) доложила о твоем путешествии в Куромон. Упоминание о навигационном устройстве всех сильно взволновало. Одни стали поговаривать о том, чтобы выпустить тебе кишки; другие предлагали нанять паванга, чтобы стереть тебя в порошок при помощи колдовства. Джанджи сказала, что никакое враждебное заклятие не сможет пробить твою волшебную защиту. Одна особа заявила, что неэтично на тебя нападать; другая пророчила, что это может навлечь неприятности на Гильдию. Некая прогрессивно настроенная лоцманша предложила завладеть навигационным устройством и научиться им пользоваться вместо магии, но общее возмущение заставило ее замолчать.

Одна пожилая лоцманша призывала всех к осторожности. В конце концов, ты ведь до Куромона можешь и не добраться — известно ведь, как опасны морские путешествия! А если ты и доберешься туда, то, вероятно, куромонцы или не позволят тебе выведать их тайну, или накажут за подобные попытки. Некоторые казни у них очень неприятны, — например, виновного сажают на кол, а потом один из слонов императора топчет его. Если же, несмотря на все препятствия и опасности, ты все-таки заполучишь навигационное устройство к сумеешь вернуться в Кватну целым и невредимым, то вот тогда-то и нужно будет подстроить тебе ловушку. Поэтому, по мнению пожилой лоцманши, необходимо по очереди следить за куромонскими кораблями и посылать на них духов на разведку.

— И что же в конце концов решили? — спросил Керин.

— Не знаю — мне пришлось бежать оттуда. Вир Джанджи — или ханту, как они здесь называются, — вернулся после прогулки по питейным заведениям, в которых воровал по капле из каждой рюмки. Он все еще злится на меня из-за невыполненного обещания и поэтому прогнал меня прочь. Если бы он был немного трезвее, я смогла бы с ним поладить.

— Что ж, остается надеяться, что возобладало мнение осторожной старухи, — пробормотал Керин. — А теперь вот тебе еще одно задание. Я хочу, чтобы ты обследовала храм Баутонга сверху донизу, начиная с крыши и кончал подвалами. Замечай все подробности, чтобы я мог по твоим словам нарисовать точный план.

— Но, мастер Керин! — запротестовала Белинка. — Балинпаванг — ну тот Балинпаванг, другой, — наверняка повелевает множеством духов! Они нападут на меня или по меньшей мере обратят на меня внимание колдуна!

— Необязательно. Он рассказывал, что разогнал своих духов, когда отправился в изгнание. Я думаю, что он еще не набрал себе новых на их место. Как бы то ни было, рискнуть необходимо! Лети!

— Но почему тебя вдруг стала интересовать храмовая архитектура?

Керин вздохнул. Удобно, конечно, когда у тебя есть дух хранитель, — если бы только она не спорила на каждом шагу!

Принцессу заточили в храм Баутонга, и Пвана собирается принести ее в жертву во время какой-то чудовищной церемонии. Мне сообщили, что Ноджири находится в комнате на самом верху башни. Чтобы ее освободить, мне нужно иметь план здания.

— Мастер Керин, ты с ума сошел! Я этого не позволю! Если ты преуспеешь, то изменишь Аделайзе, а если потерпишь неудачу, то лишь напрасно погубишь себя!

— Белинка, — строго произнес Керин, я твердо решил. Так что отправляйся обследовать храм!

— Ни за что! И ты меня не заставишь!

— Если ты отказываешься, я сам пойду и попробую ворваться силой. Вероятно, меня убьют. А вот если бы я заранее знал расположение помещений, то шансов на успех у меня было бы больше. Что ты выбираешь?

— Я ведь сказала, что отказываюсь!

— Тогда я пошел. — И Керин встал, нацепил меч и стал рыться в своем мешке.

— Ах ты, чудовище! Ты упрям как осел! — вскричала Белинка. — Хорошо, я полечу, раз ты меня вынуждаешь. Но тебе придется раскаяться. Это произвол! Если со мной что-нибудь случится, ты будешь виноват! — И она исчезла в темноте ночи.

Керин стал раздумывать. Джориан учил его: прежде чем приступить к рискованному предприятию, нужно подумать. Ясно представить себе, какие последствия будет иметь каждый шаг на пути к цели, и составить план действий. Затем прикинуть, какие неожиданности могут произойти, и решить, что предпринимать в таких случаях. Нет ничего хуже, чем затеять авантюру, не имея обдуманного плана, разве что настолько привязаться к нему, чтобы не допускать никаких изменений, даже если они необходимы для спасения жизни.

К счастью для Керина, он был не из таких. Хотя он не был свободен от юношеской импульсивности и легкомыслия, но по природе был скорее осторожен и рассудителен.

Сначала ему необходимо добраться до комнаты, в которой держат Ноджири. Запертые двери и окна не представляют собой серьезного препятствия — благодаря отмычкам Джориана, которыми Керин умел пользоваться. Но сначала необходимо к комнате подойти… Если пробираться по лабиринтам храма, то нужно будет прятаться от стражи и жрецов или каким-то образом обезвреживать их — пилюлями или заклятием… Если так не получится, придется подниматься по наружным стенам. Но раз у него нет ни крыльев, ни летающего помела…

Кроме того, если ему и удастся вывести принцессу из храма, они должны будут бежать на «Тукару Мору». По этому необходимо обеспечить, чтобы, во-первых, трап был спущен и, во-вторых, чтобы его пожитки уже находились на корабле, потому что вернуться за ними уже не удастся. Ноджири тоже понадобятся кое-какие вещи…

* * *

На следующий день Керин подошел к дверям дома Балинпаванга Клунга, держа в руке бумажный свиток. Ему понадобился не один час, чтобы отыскать бумагу, потому что салиморцы в среднем были не слишком грамотны и спрос на бумагу невелик. Когда бумага наконец нашлась, оказалось, что это не привычная тряпичная бумага, а местный продукт коричневого цвета, изготовленный из спрессованных на клею пальмовых листьев. Как и в прошлый раз, Белинка осталась ждать на улице, а Керин вошел в дом.

— Вот тут, — сказал юноша Клунгу, — я начертил план храма Баутонга. Вот здесь находится комната, в которую заточили Ноджири, на высоте более тридцати футов над землей.

— Интересно, — произнес Клунг, — но зачем ты мне принес этот план?

— Потому что мне понадобится твоя помощь. Я решил освободить принцессу, пока Пвана не убил ее.

— Дорогой мой, я ничего не имею против того, чтобы по мочь достойному юноше в обыкновенных делах, но ты ведь просишь меня выступить против одного из самых страшных чародеев, когда-либо рождавшихся в нашей прекрасной стране. Неужели я соглашусь подвергаться опасностям ради тебя и принцессы Ноджири? Я тебе ничем не обязан. Если кто тебе и должен быть благодарен, так это Пвана за то, что ты вывез его с острова. Но ты и сам понимаешь, насколько опрометчиво было бы рассчитывать на его помощь. Разумеется, за очень щедрое вознаграждение я мог бы задуматься над твоим предложением, но сомневаюсь, что твое богатство достаточно велико, чтобы соблазнить меня покинуть путь благоразумной осторожности.

Керин немного подумал:

— Я не уверен даже, что денег, которые я взял с собой из дому, мне хватит до конца путешествия, как бы я ни скупился. Но, быть может, я могу вознаградить тебя по-другому.

— Каким же это образом?

Керин снова замолчал ненадолго, а потом сказал:

— Мне кажется, я могу поспособствовать твоему избранию на предстоящих выборах в твоей Гильдии. Я видел, как это делается в Виндийской Республике, а в моей родной Кортолии мы выбираем Палату Бургомистров, которые следят за расходованием общественных денег. Мой отец один раз был бургомистром.

Клунг покачал головой:

— Салимор не республика вроде тех, какие существуют, по слухам, на Дальнем Западе, — там кандидаты обращаются к толпе с речами на уличных перекрестках. Если ты начнешь читать речь, это только раздражит членов Гильдии — ведь в их глазах ты всего лишь неотесанный чужеземец и вдобавок не член Гильдии.

Керин снова задумался:

— Ты знаешь о куромонском навигационном устройстве, которое так страшит Лоцманскую Гильдию?

— Кое-что слышал. А ты к этому какое имеешь отношение?

Керин рассказал о неприятностях, связанных с Джанджи.

— Сейчас мне пришло в голову, что на этих куромонских кораблях, которые стоят в порту, должно быть такое устройство. Неужели никто не попытался его купить или украсть?

— Конечно пытались… но куромонцы хранят его в недоступном помещении, куда могут заходить только капитан и несколько облеченных доверием офицеров. И что дальше?

— А если я привезу в Салимор такое устройство, разве оно тебе не пригодится?

— К чему оно мне? Я не моряк.

— Но ведь если лоцманши так его опасаются, то разве обладание им не усилит твое влияние в мире Гильдий?

Клунг ответил не сразу:

— Пожалуй, ты прав — мое влияние усилится… Кое-кто предлагал избрать одного супербалинпаванга, управляющего всеми Гильдиями, так или иначе связанными с моей, Гильдиями лоцманш, предсказателей и целителей. Балинпаванги отдельных Гильдий противятся этому, опасаясь уменьшения своей власти. Если бы у меня было это устройство, я, наверное, справился бы по крайней мере с Лоцманской Гильдией или стравил бы лоцманш и Ирапата, главу Гильдии купцов, заставив их бороться за обладание навигационным устройством… Да, я согласен! Приноси мне его, когда вернешься из Куромона, и я изо всех сил буду помогать тебе в спасении девицы.

— Но, сударь, — вскричал Керин, — может случиться, что, когда я вернусь, принцессу уже давно принесут в жертву жестоким божествам Пваны!

Клунг вздохнул:

— Вечно у тебя какие-то несущественные придирки! Если бы ты мог оставить какие-нибудь сокровища в залог…

После часа препирательств они порешили, что Керин подпишет соглашение, по которому на год становится рабом Клунга, если вернется из Куромона без навигационного устройства. Текст контракта Клунг составил и по-салиморски, и по-новарски. Зная о грамотности привратника Веджо, Керин настоял, чтобы тот читал вслух салиморскую версию, пока он сам следит по новарской, чтобы убедиться, что смысл один и тот же.

— А теперь поговорим о деталях, — сказал Керин. Он разложил листы пальмовой бумаги, на которых нарисовал план храма. — Принцесса содержится здесь. Внутри все проходы охраняются — так сказала Белинка. Лестница, что ведет на башню, охраняется с особой бдительностью. Ты мог бы наложить на охранников заклятие неподвижности или усыпить их каким-нибудь снадобьем?

— Нет, храм защищен мощным заклятием от других чар.

— Раз так, ты не мог бы сделать меня невидимым, как Пвана, когда он от нас убежал?

— Мог бы, но ведь тебе придется раздеться догола, иначе будет видно, как твоя одежда сама по себе входит в храм. По той же причине ты не сможешь иметь при себе никакого оружия. Вдобавок защитное заклятие храма сделает тебя снова видимым, как только ты подойдешь поближе. Да и принцессу сделать невидимой мне не удастся, пока она находится так высоко, а я — на земле рядом с храмом.

— Тогда, кажется, мне придется проникнуть в комнату Ноджири снаружи, если только я смогу вскарабкаться на такую высоту.

Клунг выпятил губы:

— Чтобы добраться до четвертого этажа, нужна лестница чудовищной длины. Я предупреждал Пвану, что такое высокое сооружение вызовет гнев подземных драконов, чьи резкие движения, как утверждают, приводят к землетрясениям. Но Пвана лишь посмеялся надо мной — из тщеславия ему непременно хотелось соорудить здание, превосходящее высотой все остальные дома в Кватне. Если ты начнешь поднимать лестницу, это непременно привлечет внимание стражи. А ты не мог бы вскарабкаться по стене, цепляясь за выступающие украшения?

— Мог бы, если выступающие горельефы шли бы сплошь до самого верха, но что-то я на салиморских зданиях такого не видел. Но если бы даже это и оказалось возможным, Ноджири-то вряд ли сможет таким образом спуститься.

— Она может сесть тебе на спину.

— Это уж совсем сомнительно. Я не уверен, что найду достаточно мест на стене, где смогу уцепиться или опереться, а если у меня на спине при этом будут висеть лишние фунтов сто, так это будет попросту безнадежная затея. А нет ли у тебя летающего помела? Могущественнейшие западные маги — как, например, Фендикс из Опоманы — такими пользуются.

Клунга передернуло.

— Я о подобных предметах слышал, но, насколько я знаю, на всем архипелага ни одного такого нет. Рассказывают, что их использование крайне утомительно, — после совершения полета волшебник несколько дней находится в полном изнеможении.

— Но это все-таки лучше, чем…

— Кроме того, — твердо добавил Клунг, — я не собираюсь подвергать риску мое стареющее отяжелевшее тело, отправляя его летать по воздушному пространству на тоненькой палочке. Мне от одной этой мысли жутко делается.

— Ну хорошо, а нет ли у тебя волшебного каната, который приводится в движение существом Второй Реальности и может по приказу становиться отвесно? С помощью такого каната моему брату однажды удалось избежать казни.

Клунг задумался:

— Погоди… вот ты мне напомнил — и, кажется, такая штука в самом деле валяется среди всякого барахла у меня в кладовке. Я уже много лет ею не пользовался. Во-первых, в Кватне лишь немногие дома выше двух этажей; во-вторых, я уже не тот стройный атлет, каким был сорок лет назад. — Балинпаванг улыбнулся, вспоминал молодость. — Когда я был пылким, влюбчивым юношей, я прибегал к помощи каната, чтобы… гм… навещать красоток, обитавших под высокими крышами. — Он вздохнул. — Но я прожил уже много лет в законном браке и… Мастер Керин, ты женат?

— Нет, сударь.

— Если бы ты был женат, то понял, почему я не променял бы семейное спокойствие на любовные приключения.

— Если канат так долго пролежал без употребления, не нужно ли освежить его заклятие?

— Нужно, существо Второй Реальности давно уже просочилось из каната наружу и улетело прочь. Но неужели ты думаешь, что сможешь запросто войти на территорию храма, приказать веревке подняться и вскарабкаться по ней, не привлекал внимания? Зная осторожность Пваны, я не сомневаюсь, что по территории ходит патруль.

— В таком случае, — сказал Керин, — давай придумаем, как его отвлечь. Ты не мог бы зажечь волшебный огонь или что-то в этом роде?

Клунг хлопнул себя по лбу:

— Думаю, я могу сделать кое-что получше! Среди служащих мне духов есть одно существо Восьмой Реальности. Я могу приказать ему принять твой облик и устроить драку у дверей — или настолько близко к дверям, насколько позволит защитное заклятие храма. Двойник, как мы это называем?

— А что нужно, чтобы такое сделать?

— Вызвать духа легко — трудно обучить его убедительно изображать Керина из Новары. Эй, Веджо! — позвал волшебник.

— Что угодно, хозяин?

— Завтра у меня приема не будет. Для клиентов, которые могут читать, напиши объявление, чтобы пришли спустя несколько дней, и никого не впускай. Если у кого-то что-то срочное, пусть идет к моему коллеге Павангу Бантингу — я его предупрежу, чтобы на время меня заменил. — И колдун хитро улыбнулся Керину. — Не должен был бы я по на уговоры и участвовать в твоей сумасбродной затее, но слишком уж соблазнительно натянуть нос про клятому Пване!

— Вот еще что, — сказал Керин, — у меня на руках остался корабль Малго и кое-что из его добычи. Как все это продать повыгоднее в Кватне?

— Почему бы тебе не нанять команду для плавания в Куромон и обратно?

— Мне не хватает опыта. Лишь милостью Псаана, нашего морского божества, мне удалось приплыть с Кинунгунга без худших приключений, чем небольшая остановка на мели. Так как же поумнее избавиться от корабля?

— Тебе нужно нанять организатора аукционов. В юности, прежде чем заняться моей теперешней профессией, я был подручным аукционщика. Думаю, что могу тебе помочь — разумеется, за комиссионные.

— Сколько?

Книг выпятил губы:

— Четверть цены.

— Так много? В Новарии принято платить одну десятую. — Керин кое-что знал про аукционы в связи с семейной торговлей часами.

— Возможно, — возразил Клунг, — но здесь не Новария. Если бы я не испытывал к тебе симпатии, то запросил бы половину или по крайней мере треть.

Керин не вполне доверял этому доброжелательному, но тщеславному и болтливому колдуну, хотя Клунг и вел себя честнее, чем принято среди его скрытных собратьев. С другой стороны, вести дела с любым другим салиморцем могло оказаться еще опаснее. Одинокий путешественник в чужой стране, Керин во всех делах полностью зависел от своих партнеров. Кроме того, «Тукара Мора» скоро уходит, поэтому необходимо как можно скорее выручить хоть что-нибудь за свой товар.

— Договорились — двадцать пять процентов, — сказал Керин.

* * *

На следующее утро, приняв на веру слова Белинки, что Ноджири по-прежнему находится в той же комнате, Керин довольно долго изучал пиратскую добычу, сложенную в трюме «Бендуана». Он отложил один необычайно красивый крис с рукоятью, изукрашенной драгоценными камнями, скорее всего это было оружие самого Малго. Юноша знал, что ношение таких сабель было запрещено лицам незнатного происхождения, да и фехтовать ею нужно было совсем иначе, чем мечом, к которому он привык. Колоть было невозможно — крис наносил только рубящие удары.

Тем не менее Керину хотелось сохранить саблю в качестве сувенира. Поэтому он обернул крис цветным плащом и засунул сверток в свой мешок. Кроме того, он оставил себе яркий шелковый шарф с узором из красных, зеленых и желтых полос. В Салиморе, похоже, не существовало коротких штанов с петлями для пояса. Салиморцы довольствовались саронгами, которые просто обворачивали вокруг тела и удерживали перевязью или перекидывали край через плечо.

В этом жарком и влажном климате было неприятно надевать шерстяные штаны на голое тело, поэтому Керин снял их и заменил на саронг с перевязью. Ему казалось, что в таком наряде он будет меньше выделяться в толпе. Не желая открывать чужим взглядам мешочек с посланием, висевший у него на шее, юноша не стал оголять грудь, как большинство салиморцев, и рубашку не снял.

Затем он отправился к дому Клунга и уговорил Балинпаванга приступить, не мешкая, к распродаже ненужного имущества. После полудня Клунг быстро провел аукцион, а Керин за это время перенес свой багаж на «Тукару Мору».

* * *

На следующее утро Керин сидел на подушке в рабочем кабинете Клунга. Вокруг громоздились таинственные магические устройства, тускло посверкивали медные детали. Клунг стоял у стола, заставленного различными приборами, и старался придать существу Восьмой Реальности желаемую степень сходства с Керином. Это существо — человекоподобная фигура — колыхалось, мерцал, внутри пентаграммы.

— Встань-ка, мастер Керин, попросил Клунг, а затем в высоком салиморском стиле обратился к расплывчатой фигуре: — Воззри на твой первообраз! Прими его видимость!

Нечеткие очертания стали медленно уплотняться, постепенно уподобляясь Керину — от тюрбана, который Керин надел, чтобы еще меньше отличаться от туземцев, до матросских сапог.

— Повернись! — приказал Клунг.

Когда существо Восьмой Реальности повернулось, стало ясно, что на Керина оно похоже лишь спереди. Со спины у него была гладкая коричневатая поверхность, незаметно переходящая по краям в одежду словно у манекена, который ставят вплотную к стене, чтобы он был виден только спереди.

— Дурак! — завопил Клунг. — Ты обязан уподобиться мастеру Керину со всех сторон! Керин, повернись спиной!

Керин подумал, что волшебник несправедлив: ведь существо Восьмой Реальности видело его лишь спереди! Но он решил, что ему не подобает вмешиваться. Он исполнил приказание чародея, и постепенно облик оборотня стал более реалистичным. Когда внешность показалась Клунгу удовлетворительной, он попросил Керина:

— А что, по-твоему, ты скажешь или, точнее, что должен сказать твой двойник, когда встретится с негодяем Пваной?

Керин подумал:

— Что-нибудь вроде: «Учитель Пвана, где принцесса Ноджири? Что ты с ней сделал? Я желаю ее увидеть немедленно!» Правда, я не надеюсь, что он выполнит такое желание.

— Хорошо, довольно. — И Клунг повернулся к оборотню. — Повторяй за мастером Керином.

— Учитель Пвана, где…

— Нет-нет, ты должен говорить с его противным иностранным акцентом.

— Это несправедливо! — запротестовало существо Восьмой Реальности тоненьким голоском. — В последний раз, когда я прислуживало тебе, ты требовал, чтобы я говорило на твоем языке, как салиморский вельможа. А сейчас ты хочешь, что бы я коверкало произношение, как этот круглоглазый иностранец. Не слишком ли много разных произношений мне приходятся осваивать?!

— Делай, что тебе приказывают! — заорал Клунг. Он что-то покрутил в одном из приборов на столе, и существо жалобно взвизгнуло. — И голос должен быть пониже! — добавил Клунг. — У мастера Керина мужской голос среднего регистра, а ты щебечешь, будто птичка.

Час проходил за часом; фантом Керина делался все убедительнее. Клунг настойчиво добивался полного сходства в малейших деталях одежды, в произношении и жестикуляции.

— Пвана хоть и величайший из негодяев, по которым плачет виселица, — объяснял он, — но в глупости замечен не был. Он заметит любую несуразность, любую подделку. Ты собираешься приступить к делу сегодня?

— Не знаю. Я должен предупредить команду «Тукары Моры» чтобы мы могли сразу же попасть на борт, едва доберемся до них.

— А о чем тут предупреждать?

— Большинство капитанов поднимают трап ночью, чтобы не опасаться портовых воров. На палубе прогуливаются вооруженные часовые, и, если кто-то попытается проникнуть на корабль без предупреждения, они скорее всего начнут рубить саблями, не задавая никаких вопросов. — Керин задумался. — Сообразил! Я попрошу мою эльфицу обследовать Храм Баутонга: заметны ли там какие-нибудь приготовления к великому и ужасному жертвоприношению? А пока она там летает, я подготовлю пристанище для Ноджири. — Юноша вышел во двор и позвал: — Белинка!

— Я здесь, мастер Керин. Ты закончил свои дела в доме?

— Еще не совсем. — И Керин объяснил Белинке ее за дачу.

— Ух, — ответила эльфица, — ненавижу летать по этому храму. Его аура заполнена злом, а из-за защитного заклятия летать по нему все равно что в густом сиропе. И тебе ведь известно мое мнение об этой коричневой варварке!

— Пожалуйста, лети и не рассуждай!

На «Тукаре Море» Керин отыскал казначея Зуммо и сообщил ему:

— Я все-таки поплыву в обществе одной женщины. Где ты сможешь ее поместить?

Казначей с сомнением покачал головой:

— Сегодня продали последнюю двухместную каюту. У некоторых пассажиров есть свободные койки в каютах, но не знаю, согласится ли твоя женщина спать в одной каюте с посторонним мужчиной.

— Я уверен, что не согласится.

Офицер подергал конец тонкого уса:

— Если только кто-нибудь из пассажиров, единолично занимающих двухместную каюту, не будет возражать против того, чтобы обменяться с тобой местами…

— Мастер Зуммо, — произнес Керин решительно, — эта женщина — принцесса. Неужели на корабле нет отдельной каюты?

— О, это меняет дело. Да, есть две каюты для знатных пассажиров. И каюта номер два пока свободна.

— Сколько она стоит?

Зуммо назвал цифру, значительно превышавшую цену двухместной каюты. Керин нахмурился: это нанесет заметный ущерб его денежному запасу. После некоторого колебания он все-таки спросил:

— А можно я зарезервирую эту одноместную каюту и на всякий случай заплачу задаток, но перед окончательным решением посоветуюсь со своей дамой?

— Да, это возможно.

— Я хотел бы осмотреть эту роскошную каюту.

Одноместная каюта для знатного лица оказалась больше, чем двухместные для пассажиров попроще; кроме того, в ней стояла настоящая кровать, а не жалкая койка на полу.

К полу кровать была надежно прибита деревянными гвоздями. Да и в остальном эта каюта производила приятное впечатление: стены, например, были расписаны извивающимися черными и красными драконами. Керин вздохнул и заплатил задаток, а потом предупредил:

— Может случиться, что нам нужно будет быстро взойти на борт, а за нами будут гнаться люди, не желающие нам добра. Могу я рассчитывать, что вы по ночам не будете убирать трап, чтобы нам не пришлось ждать?

— И когда это должно произойти?

— Думаю, завтрашней ночью.

— Тебе придется еще доплатить, ведь одному из матросов нужно будет вне очереди стоять на вахте, чтобы караулить трап.

* * *

Когда Керин вернулся с «Тукары Моры» он застал Балинпаванга за столом, уставленным съестным.

— А, вот и мастер Керин! Садись, Веджо сейчас принесет твою порцию.

Во время трапезы Клунг сказал:

— Среди лоцманш ходит слух, который их очень волнует: будто бы между императором Куромона и Королем Королей, правителем Мальваны, заключен секретный договор. И связь между ними осуществляется через курьера, который сейчас направляется в Куромон с каким-то тайным знаком — то ли посланием, то ли драгоценным камнем, то ли амулетом, то ли талисманом… в общем, неким ценным и важным предметом. В обмен на него куромонцы тоже поручат посланнику некий предмет, который он должен будет привезти в Тримандилан. Ты об этом что-нибудь знаешь?

— Как же, один молодой мальванец… — начал было Керин, но прикусил язык, вспомнив, к чему привела излишняя откровенность за первым ужином на «Яркой Рыбке».

— Продолжай, продолжай — ты что-то начал говорить? — попросил Клунг, пронзая юношу взглядом.

— Нет, ничего особенного. На первом корабле, на котором я плыл, был один молодой мальванец, который сел в Янарете, но в Эккандере он сошел на берег. Так что вряд ли он имеет какое-то отношение к секретному договору.

— Гм… ладно. Может, это просто пустая болтовня… но лоцманши от страха писают в свои саронги: а вдруг император продал секрет навигационного устройства мальванцам?

Затем Клунг заговорил о другом. Керин был рад, что в это время служащие у волшебника ханту не следят за тем, правду он говорит или лжет.

Керин уже доедал свою порцию, когда услышал писк Белинки:

— Мастер Керин, пожалуйста, выйди ко мне!

Во дворе Керин спросил эльфицу:

— Что происходит в храме?

— Н-ничего, все тихо и спокойно. Твоя потаскуха сидит в своей комнате.

Вернувшись, юноша передал Клунгу слова Белинки:

— Значит, можно считать, что этой ночью ей ничего не угрожает?

— А как ты думаешь: не обманывает тебя эльфица? — спросил Клунг.

Керин нахмурился и погладил свою недавно выросшую бородку:

— Теперь, когда ты задал этот вопрос, мне и впрямь кажется, что она как-то странно говорила… Уж слишком она волновалась — будто человек, который запыхался… Но если она ничего подозрительного не заметила, что могло ее взволновать? А ты не мог бы сам посетить храм в астральном виде, как в прошлый раз?

— Это ни к чему, я пошлю моего ханту. Уж с этим-то он вполне справится. Эй, Сенду!

— Здесь, повелитель! — раздался голосок существа, невидимкой висевшего над столом.

Клунг объяснил, что требовалось сделать. Дух ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

Через четверть часа дух вернулся и сообщил:

— Господа, в храме кутерьма. Пвана и его приспешники облачаются в блестящие одежды, а служки расставляют магические аксессуары в склепе под алтарем.

— Как я и подозревал, — произнес Клунг, — твоя эльфица солгала — из ревности. Если ты отправишься в храм завтра, то найдешь принцессу уже мертвой.

— Значит, нужно попытать счастья сегодня!

— Посмотрим, — сказал чародей. — Сенду, а принцесса Ноджири по-прежнему находилась в своей комнате?

— Да, повелитель.

— Что за мебель там стоит?

— Насколько я помню, кровать, шкафчик, два стула и умывальник.

— А дверь открывается внутрь или наружу?

Дух засомневался:

— Я не осмотрел петли, повелитель… но думаю, что дверь открывается внутрь.

— Тогда возвращайся туда и скажи принцессе, чтобы она подперла дверь всей мебелью, какая есть, если только ей жизнь дорога. — Клунг повернулся к Керину. Возьми канат. Ты помнишь, как с ним управляться?

Керин шепотом повторил заклинание, шевеля губами и де лая соответствующие жесты:

— Правильно?

— Сойдет. Пошли!

Глава 7

Храм Баутонга

Серебристый серп месяца висел в западной части неба, а на горизонте гасло сине-зеленое свечение заката. Керин, Клунг и двойник Керина подходили к Храму Баутонга.

На Керине была его обычная рубашка и штаны, на голове — салиморский тюрбан, а ножны меча заткнуты по-салиморски за новый разноцветный пояс. Оказалось, что это не так удобно, как цеплять меч за перевязь. Но юноша подумал, что, во-первых, так он меньше будет выделяться в салиморской толпе и, во-вторых, меч не сможет перевернуться и будет мешать, когда он будет карабкаться по канату наверх к принцессе.

Священная территория вокруг храма занимала площадь целого квартала и в длину и ширину имела около одного полета стрелы. Она была окружена стеной высотой десять футов. По верху стены торчали острые глиняные черепки.

Ворота в стене были заперты, но Керин не забыл захватить свой набор отмычек, и замок вскоре поддался. Посредине этой священной территории возвышался храм, мягкими бликами окон отражавший свет месяца. Пространство вокруг него, в отличие от большинства культовых сооружений Салимора, было почти лишено растительности. Несколько клумб с цветами да редкие деревья, отстоящие от храма на почтительном расстоянии, — вот и все. Это было совсем не похоже на буйные заросли, покрывающие остальные участки храмовой территории.

Клунг жестом показал спутникам, чтобы они присели на корточки за завесой из листьев цветов.

— Почему тут все так пусто? — прошептал Керин.

— Пвана опасается, что какой-нибудь недоброжелатель может укрыться среди растений вот как мы сейчас. Поэтому он так распланировал сад, чтобы спрятаться было негде.

— А как же мы незаметно приблизимся к храму?

— Я буду отдавать команды твоему двойнику. Пока он будет отвлекать внимание головорезов у входа, беги под окно принцессы… Тсс! Идет патруль!

Из-за угла храма показалась человеческая фигура, плохо различимая при неярком свете луны. Хотя Керину не удава лось разглядеть лицо часового, он понял, что тот одет в салиморскую куртку и юбку, а на плече несет тяжелый крис — вроде того, что едва не разрубил шею Керина по прибытии в Кватну.

Часовой лениво прошел мимо. Когда заговорщики увидели его удаляющуюся спину, Балинпаванг прошептал фантому:

— Выполняй приказ!

Фальшивый Керин поднялся на ноги и решительным шагом направился к храму. Когда он остановился у дверей храма, до Керина донесся его громкий голос, но расстояние было так велико, что слов было не разобрать. Часовой поспешно выскочил из-за угла, держа наготове обнаженную саблю. Двери открылись, в них появились человеческие фигуры. Смутный шум голосов свидетельствовал о яростном споре.

— Пора! — едва слышно прошептал Клунг. — Иди, но не забывай пригибаться, пока тебя можно заметить из дверей! А потом бегом под окно твоей девицы! Быстрее!

— А ты где будешь?

— Здесь, если только мне не придется бежать. Я знаю одно заклятьице, которому меня научил демон Двенадцатой Реальности, — оно не позволит меня заметить. Ведь быстро бегать-то я не могу! Иди же, пока твой двойник отвлекает жрецов!

Керин, пригнувшись, побежал вдоль по тропинке, мимо цветочных клумб, которые днем радовали бы глаз яркими красками, а ночью казались лишь серыми пятнами разных оттенков. Когда дверей храма стало не видно из-за угла, юноша выпрямился и ринулся к стене здания. Свернутый кольцами канат раскачивался у него на плече и неприятно бил по сапогам.

Приблизившись к храму вплотную, Керин возблагодарил своих новарских богов за то, что отказался от мысли лезть вверх прямо по стене: на ней едва ли можно было найти, за что зацепиться. Вдоль всего первого этажа, с промежутками для окон, шел бордюром барельеф, изображавший танец девушек, которые держали друг друга за руки, застыв в угловатых позах, — но лепка была слишком мелка, чтобы за нее ухватиться. Второй этаж представлял собой почти исключительно ленту из окон, прикрытых ставнями. Над ним высилась башня, окно в которой обозначилось желтым светом свечи, пробивавшимся по краям ставен.

Керин скинул канат на клумбу, улыбнувшись при мысли о том, как ругалась бы его мать, если бы кто-нибудь осмелился помять ее цветы. Он расправил канат, чтобы убедиться, что он нигде не запутался. Ожесточенные крики по-прежнему доносились с другой стороны храма. К ним примешивалось жужжание москитов. Керин произнес заклинание, сопровождая его соответствующими пассами.

Какое-то мгновение все оставалось как было. Керин испугался: может, он пропустил слог или нечетко провел рукой? Но тут один конец каната стал подниматься, будто голова чудовищной змеи, готовящейся к прыжку. Дрогнув, он двинулся дальше все выше и выше.

Когда на земле осталось лишь одно кольцо, канат замер. Керин глубоко вздохнул, чтобы собраться с силами, подпрыгнул, вцепился в канат и обхватил его ногами. Поднимаясь фут за футом, он подтянулся выше барельефа с танцующими девушками, и его нос едва не уткнулся в огромную каменную грудь одной из танцовщиц. Керин остановился, чтобы прихлопнуть москита на щеке, и стал забираться дальше. Шум у дверей храма становился все слабее.

Керин поднялся уже выше окон второго этажа, прикрытых ставнями. Слабое мерцание света проникало сквозь щели между ставнями и стеной. Стоило Керину чуть пошевелиться, как канат под ним начинал слегка раскачиваться.

Вот он уже добрался до уровня комнаты в башне, но тут увидел что в плане башня была меньше, чем нижние этажи, и из-за этого окно комнаты Ноджири оказалось на добрых восемь футов в стороне!

Юноша задумался. Раскачивая канат, будто ствол гибкого деревца, он попытался дотянуться таким образом до окна, но это не удалось.

Он обнажил меч и снова принялся раскачиваться. Когда канат наклонился в сторону окна, ему удалось постучать в ставни концом меча — раз, потом еще раз…

Ставни распахнулись, изливая в ночь поток света. В салиморских окнах не бывает стекол — одни деревянные ставни. Ноджири воскликнула:

— Кто… что… мастер Керин! Что ты тут делаешь?

— Говори потише! — резко оборвал Керин, не в силах справиться с волнением. — Я пытаюсь тебя освободить.

— Зачем? Разве жрецы задумали что-то недоброе?

— Они задумали совершить жертвоприношение какому-то жестокому божеству, а жертвой должна стать ты! Я качнусь в твою сторону — ухватись за меч и тяни к себе. Стой, возьми сначала тряпку, чтоб взяться за лезвие, а то руку разрежешь.

Ноджири скрылась. Прежде чем она вернулась, держа в руке полотенце, Керин успел заметить, что вся мебель сдвинута к двери комнаты. Когда очередное колебание каната позволило принцессе дотянуться до меча, она схватила его и стала тянуть, пока Керин не оказался достаточно близко, чтобы уцепиться за край ставен.

— Если я буду удерживать канат у окна, ты сможешь по нему спуститься? — спросил он.

— Не знаю. В детстве я много лазила по деревьям, но вот по канату…

— Нужно удерживать канат — у тебя в комнате найдется что-нибудь вроде веревки? — Мысленно Керин клял себя за то, что не подумал захватить веревку с собой.

— Твоим мечом или кинжалом я могу отрезать веревки, которыми привязан матрас к кровати… — ответила Ноджири. — О, что-то случилось!

Шум, доносившийся от дверей храма, усилился, затем послышался звук поспешных шагов, и кто-то постучался в дверь комнаты.

— Принцесса, — закричал чей-то голос, — открой дверь! Впусти нас!

— Тяни время! — приказал Керин.

— Подождите немного, господа, — ответила Ноджири. — Мне необходимо одеться.

— Не стоит! — закричали из-за двери. — Открой немедленно!

Дверь задрожала под сильными ударами.

— Нет времени резать веревки, — сказал Керин.

— Спустись, насколько можешь, но ставню не отпускай, — попросила принцесса. — Я схвачусь за канат над твоей головой… Проклятие! В этой юбке мне спуститься не удастся!

В дверь били все сильнее — было ясно, что она вот-вот подастся. Ноджири скинула с себя саронг, скомкала его и кинула вниз через голову Керина. Тем временем юноша пытался одной рукой засунуть меч в ножны. Ему все не удавалось точно попасть, и ножны бессмысленно болтались сзади.

— Бросай меч! — сказала принцесса.

Керин выпустил меч и спустился еще пониже, насколько мог, по-прежнему держась за ставню. Нагая, Ноджири встала на подоконник и вцепилась в канат. Юноша ойкнул: пальцем ноги она ткнула его в глаз.

Он отпустил ставню; канат лениво качнулся в другую сторону. Керин стал спускаться, перебирая руками. Над его головой ползла вниз и Ноджири.

Когда ноги юноши оказались на высоте человёческого роста от земли, он отпустил канат и приземлился на корточки, как некогда в коровнике Эомера. Он подобрал меч и вложил его в ножны, а Ноджири тем временем достигла земли и надела свою юбку. Наверху с треском распахнулась дверь в комнату. Крики и топот, казалось, стали слышны со всех сторон сразу. Принцесса не успела еще завернуть как следует свою юбку, как Керин скомандовал:

— Это потом! Бежим!

Схватив ее за руку, юноша устремился к калитке. Клунга нигде не было видно, но, когда они приблизились к ней, Керин заметил группу жрецов и храмовых стражников, преследовавших фантом, несшийся по клумбам. Двойник Керина держался чуть впереди толпы и непрерывно выкрикивал ругательства.

Пвана стоял в дверях храма и вопил:

— Прекратите! Оставьте фантом! Все назад! — А заметив юношу с принцессой, принялся кричать, указывал на них пальцем: — Вот они! Вот кого ловите!

Беглецы промчались на улицу через калитку, которую Керин захлопнул на бегу. Едва переведя дух, Ноджири спросила:

— А куда теперь?

— На куромонский корабль. Как короче?

— Давайте через запутанные переулки — так мы от них оторвемся. Побежали!

Приподняв юбку, Ноджири неслась теперь впереди Керина. Когда преследователи только-только пробились сквозь калитку, беглецы мчались уже по улице, спускавшейся к порту. Вместо того чтобы бежать прямо, принцесса увлекла своего спасителя в извилистый переулок, и они побежали зигзагами по лабиринту между домов. Месяц уже взошел, и юноша спотыкался в темноте. Ноджири держала его за руку — иначе он не раз свалился бы в яму или налетел с разбегу на стену.

Хотя по ночам прохожих в Кватне немного, иногда им встречались салиморцы, они с изумлением смотрели на бегущую парочку. Когда звуки погони затихли, Ноджири приостановилась, чтобы перевести дух.

— Уфф… пожалуйста… позволь отдышаться.

— Я бы тоже был не прочь отдохнуть, задыхаясь, ответил Керин. — А где куромонские корабли пристают? Ты меня совсем запутала.

Она показала пальцем:

— Кажется, там. Но сначала я…

Она снова принялась оборачивать вокруг тела свой саронг, но тут раздался тоненький голосок Белинки:

— Мастер Керин, беги немедленно! Они напали на ваш след с помощью духов!

Сквозь невнятные звуки ночного города послышался шум приближающейся погони.

— Бежим! — воскликнул Керин.

Они снова помчались. Свернув несколько раз, беглецы оказались на набережной. Всего несколько кораблей отделяли их от «Тукары Моры» Они бросились к судну, но не успели до него добежать, как из крохотного переулка выскочил мужчина в форме храмового стражника Пваны и бросился им наперерез, размахивая крисом и крича:

— Стой! Я вас арестую!

— Прочь с дороги! — завопил Керин, обнажив меч.

— Иностранный червь! — ответил стражник, надвигаясь и приготавливаясь к схватке.

Керин встал прямо и выставил меч вперед как можно дальше. Простой прием защиты, которому обучил брата Джориан, привел к тому, что устремившийся вперед стражник с ходу наткнулся грудью на острие меча, не успев опустить занесенную для удара руку с саблей. Он стоял неподвижно, скосив глаза на меч противника, как будто не веря, что такое могло случиться.

Керин рывком вытащил меч, схватил Ноджири за руку и помчался к «Тукаре Море» Страх охватил его, когда он за метил, что трап не спущен, как обещали куромонцы. Вместо того корабль еще и отошел футов на шесть от берега! Керин бросил взгляд на полоску черной воды, слегка колыхавшуюся между берегом и бортом судна, и заметил, что подойти вплотную кораблю не давали жерди, закрепленные на земле и упиравшиеся в нос и корму.

— Ты сможешь прыгнуть? — спросил юноша у своей спутницы.

— Думаю, что да. И р-раз!

Принцесса разбежалась, оттолкнулась от самого края набережной и прыгнула. Керин увидел, как она перемахнула через препятствие, наткнулась на перила и растянулась на палубе. Палубный часовой, один из матросов «Тукары Моры», закричал, поднимая тревогу.

Храмовый страж корчился на булыжниках набережной, но другие преследователи уже выбегали из переулка. Любопытствующие жители Кватны выходили из ближайших домов, чтобы узнать причину шума.

Керин метнул свой меч, как копье, так что острие вонзилось в палубу и меч встал торчком, подрагивая. Затем он бросился к кораблю. Как только что Ноджири, он спрыгнул с самого края набережной, но недотянул чуть-чуть до перил. Его нога скользнула по планширу; он попытался ухватиться за перила… промахнулся… и плюхнулся в нечистую воду с высоты пятнадцать футов.

Фыркая и отплевываясь, юноша вынырнул на поверхность. Кинжал, ножны меча и пояс с зашитыми деньгами тянули его вниз, и ему с трудом удавалось удерживать нос над водой. Он слышал ожесточенный спор между преследователями и командой «Тукары Моры», которая в полной боевой готовности повыскакивала на палубу.

Керин выплюнул воду изо рта и закричал:

— Эй, на борту! Киньте канат!

— Вот он где! — завопил один из храмовых стражников. — Есть у кого-нибудь лук?

Другой улегся на самом краю набережной и попытался ударить Керина своим крисом, но самую малость не дотянулся.

Послышался чей-то голос:

— Метни в него саблю!

— Что, потерять мой любимый меч? Не говори глупостей!

— Чем бы в него швырнуть?

Крики становились все громче. Что-то с шумом упало в воду рядом с Керином, обдав его брызгами.

— Не попал! — закричал метальщик. — Выверни еще один!

Они кидали в него булыжники, которыми была вымощена набережная. Решив, что будет подвергаться меньшей опасности с другой стороны корабля, Керин попытался обогнуть корабль. В воду плюхнулось еще несколько крупных камней. Один из них по касательной стукнул его по голове, но тюрбан смягчил удар. Стараясь не потерять сознания, юноша удвоил усилия и очутился наконец с другой стороны носа корабля. Когда ему удалось высунуться из воды, он крикнул:

— Канат! Канат сюда!

Наконец конец каната упал в воду рядом с Керином. Он ухватился за него, и матросы благополучно втащили его на палубу. Встав на ноги, юноша увидел дюжину куромонских матросов под предводительством помощника Тогару. Тут же была и Ноджири, надевшая наконец-то свой саронг как положено. Вдоль перил со стороны берега стоял ряд матросов с пиками дальневосточного образца: они оканчивались длинными, слегка изогнутыми лезвиями. Лезвия были достаточно прямыми, чтобы ими можно было колоть, но их ширина и изгиб позволяли наносить и рубящие удары. Матросы вглядывались в стражников и жрецов, толпившихся на набережной, и обменивались с ними ругательствами и угрозами.

— Ты ведь мастер Керин? — вопросительным тоном произнес помощник Тогару.

— Ну да. — Керин закашлялся и сплюнул. — Я надеялся, что вы оставите для нас трап.

— Ты ведь сказал, что вы собираетесь прибыть завтра ночью.

Керин хлопнул себя по лбу:

— Точно! У меня не было возможности сообщить об изменении в наших планах.

— Понятно, — ответил Тогару. А теперь расскажи мне, что стряслось? Клянусь небесной бюрократией, сколько лет плаваю по морю, а ни разу еще не видел, чтобы голая женщина прыгала в полночь с берега на корабль! Эти люди на набережной хотят передать тебя в руки правосудия за похищение этой женщины, которая, как они утверждают, является собственностью храма, да еще за рану, которую ты нанес одному из преследователей.

— Я лишь защищался. Я не сомневаюсь, что ты найдешь часового, который с палубы видел, как этот человек напал на меня. А что касается принцессы Ноджири, то она — родственница Софи, а жрецы собирались ее убить. Кроме того, ты ведь не хотел бы потерять двух пассажиров, которые сполна платят за проезд?

Тогару поклонился, приветствуя Ноджири и титулуя ее «твое высочество». Затем он позволил себе слегка улыбнуться:

— Я доложу капитану. Пока что вы можете обсушиться в своих каютах. Разумеется, мы этот сброд на борт не пустим — корабль является суверенной территорией Куромона.

Жрецы и стражники постепенно стали расходиться. Тогару приказал одному из палубных матросов, в коротких штанах, проводить пассажиров в каюты. Матрос поклонился офицеру, поклонился Керину и повел пассажиров по лестнице вниз. Керин, уже успевший подобрать свой меч, вместе с Ноджири проследовал за провожатым на пассажирскую палубу.

Матрос зашел в одну из кают и вернулся с зажженной свечой в руке. Затем он отпер большую каюту в конце коридора, зажег бронзовый светильник, висевший под потолком, и с поклонами пригласил пассажиров войти.

Ноджири взглянула на кровать:

— Для двоих ложе тесновато, но я могу и на полу примоститься.

— Ни в коем случае, — сказал Керин, — эта каюта предназначена только для тебя. У меня есть место в каюте номер восемнадцать, которую я делю с отцом Цембеном.

Принцесса была изумлена:

— Но как же это, мастер Керин! Это же совершенно не по правилам! Почему женщина без всякого определенного положения вроде меня будет занимать одна эту великолепную каюту? Неужели я тебе противна? Или от меня дурно пахнет?

— О боги — нет, конечно! Но ты же принцесса…

— О, забудь о том, что я принцесса! — не без раздражения ответила Ноджири. — С тех пор как мой дядя меня продал, я всего лишь простолюдинка самого низшего звания — даже не человек, а просто вещь. В Салиморе ранг женщины соответствует рангу ее семьи. Раз моя семья от меня отказалась, никакого ранга у меня нет. А так как ты забрал меня из храма, куда я добровольно никогда не вернусь, то я твоя собственность, наложница, рабыня — все что хочешь.

— Ладно! — сказал Керин. — Я никогда не собирался с тобой обращаться иначе, чем… гм… с другом. А могу я вернуть тебе твой ранг, если освобожу тебя?

— Лишь моя семья могла бы снова сделать меня принцессой, а на это надеяться не приходится. Если ты прогонишь меня, любой нахал может меня прибрать к рукам. Таков обычай.

— Что ж, только не рассказывай этого куромонцам. Если они будут считать тебя принцессой, то будут с нами почтительнее.

Керин чихнул.

— Мастер Керин, снимай скорее промокшую одежду, а то простудишься насмерть! — воскликнула Ноджири.

Уже привыкнув к тому, что салиморцы не придают особого значения наготе, Керин начал раздеваться.

— Так что, пожалуйста, никаких этих штучек — «я, твоя рабыня» и так далее. Второй помощник Тогару совершенно серьезно относится к твоему титулу.

— Я буду стараться.

Ноджири энергично растерла Керина полотенцем, висевшим в каюте, и аккуратно сложила его мокрую одежду.

— Я это повешу сушиться.

И она вышла, а юноша уселся на стул.

— Мастер Керин, — послышался визг Белинки, которая голубым огоньком заплясала в свете лампы, — прыгать на корабли по ночам ты явно не очень хорошо выучился. Вспомни, что с тобой было на «Бендуане».

— Незачем об этом вспоминать, — пробурчал Керин.

— Ладно… но вот я замечаю, что ты питаешь сладострастные чувства к госпоже Ноджири.

— Откуда ты знаешь?

— Я не слепа! Ты собираешься, когда она вернется, предложить ей стать твоей наложницей.

— Чушь! Ты же знаешь, что я буду спать в каюте номер семнадцать.

— Без сомнения, но перед тем ты хочешь здесь насладиться объятиями госпожи Ноджири.

— А если и так? — сердито спросил Керин.

— Ты не посмеешь! Я этого не позволю!

— Клянусь медными яйцами Имбала! Кто ты такая, что бы решать, кого мне трахать?

— Дух, исполняющий повеления госпожи Эрвины, — вот кто я! И одно из самых строгих ее приказаний — это сохранять твою невинность для Аделайзы!

— Пусть Аделайза отправляется в холод преисподних! Я буду поступать так, как… ой! — Керин подпрыгнул, хлопнув себя по голой ягодице. — Проклятие! Больно ведь!

— А будет еще больнее, если ты попытаешься переспать со своей коричневой варваркой! Ты вполне аппетитная штучка, которую приятно кусать!

— Не такая уж аппетитная, если залезу под одеяло!

— Я и сквозь одеяло жалить могу! Не веришь — завернись во что-нибудь!

Керин был вне себя от ярости. Бормоча проклятия, он завернулся в одеяло. Он и в самом деле наконец-то набрался смелости предложить Ноджири стать — как выразилась Белинка — его наложницей. Ему пришлось потратить немало усилий, чтобы преодолеть свою застенчивость. Но вмешательство Белинки только подстегнуло его решимость. С другой стороны, он опасался, что в критический момент страх укуса приведет к упадку не только его духа… Если бы он только мог заточить надоедливую эльфицу в бутылку!

Ноджири вернулась и сказала:

— Твоя одежда висит на одном из канатов, которые держат мачту. Мастер Керин, зачем ты завернулся в мое одеяло? Я думала, ты собираешься лечь в постель. Раз эта кровать для двоих слишком узка, почему бы не принести твою койку из другой каюты?

— Гм… но дело в том…

— Что, ты сегодня не хочешь воспользоваться своим за конным правом? Я готова.

Керин не знал, куда деваться от смущения. Он с вожделением глядел на Ноджири… Но ведь если он признается, что Белинке удалось воспрепятствовать исполнению его намерения, это лишь усилит неловкость. Голубой огонек исчез из виду, но ведь эльфица могла просто сделаться невидимой.

Наконец Керин выдавил из себя:

— Ну… гм… понимаешь, есть две причины, моя милая. Во-первых, ты совершенно права — уже очень поздно, а я очень утомился, ползая по волшебному канату, спасая тебя от злых жрецов, сражаясь со стражником, который пытался нас остановить, и плавая в грязной воде вокруг корабля.

— Тебе лучше знать, — ответила принцесса, — но, понаблюдав за твоими подвигами, я уже привыкла считать тебя легендарным героем, не ведающим усталости…

Керин сделал жест рукой:

— Может, так оно и выглядит, но я-то знаю, что давно погиб бы, если бы Элидора не защищала меня своим плащом.

— Что? Кто эта Элидора?

— Наша новарская богиня удачи. Кроме того, легендарный герой не свалился бы в воду и, убегая, не забыл бы захватить с собой волшебный канат. Клунг будет очень горевать из-за этой потери.

— А вторая причина?

— Если мы хотим, чтобы куромонцы и в дальнейшем считали тебя настоящей принцессой, ты должна спать одна, как любая женщина королевской крови.

— Это правда, — согласилась Ноджири, задумчиво хмурясь. — Насколько мне известно, куромонцы придают еще большее значение рангу и социальному положению, чем мой народ. У себя на родине они непрерывно оскорбляют тех, кто ниже их, и заискивают перед высшими, пытаясь таким образом залезть хоть на вершок повыше по общественной лестнице. У них в ходу забавная система — простолюдины могут войти в сословие мандаринов, сдав письменные экзамены.

— Это интересный обычай, — подтвердил Керин.

— Возможно. Но поэтому эти люди, надеясь на возвышение, готовы на любые предательства и интриги, лишь бы достичь цели. В нашей стране принадлежность к касте неизменна, поэтому ничего не остается, как примириться со своим положением, — и это обеспечивает большую стабильность.

— На мой взгляд, в обеих системах есть и достоинства, и недостатки, — решил Керин. — Но теперь ты понимаешь, почему должна спать одна. Когда обстоятельства позволят, я смогу тебя навещать, но твоя каюта должна принадлежать тебе одной.

Она пожала плечами:

— Как скажешь, мастер Керин. Я рада, что не кажусь тебе уродливой. Раз так, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сударыня… Да, кстати, не знаю, как сказать по-салиморски, по-нашему это зовется «целоваться».

— Не знаю. Что это такое?

— Сейчас увидишь, — сказал Керин и перешел от слов к делу.

Она вытерла рот тыльной стороной руки:

— А что это значит? Это выражение нежности?

— Именно! А у вас как принято?

— Мы тремся носом о щеку любимого.

— Покажи!

Ноджири показала. Кровь Керина закипела; они стояли, обняв друг друга за плечи, то целуясь, то потираясь носами о щеки, пока Ноджири не взвизгнула:

— Ой! Меня кто-то укусил в спину!

Керин вздохнул:

— Это опять Белинка — взбесилась от ревности. Я скоро тебе расскажу, что со мной произошло дома в почему она стала моим духом-хранителем. Что ж, еще раз спокойной ночи. Я верну одеяло.

— Спокойной ночи, мастер Керин. Я вижу, что госпожа Белинка усложнит нам совместную жизнь.

— Боюсь, ты права. А что касается твоей спины, так мы скоро окажемся в более прохладном климате, где ты будешь носить плащ. Я поищу у торговцев. До завтра!

* * *

Керину казалось, что он только что сомкнул веки, а Белинка уже жужжит ему в ухо, и Ноджири трясет за плечо с криком:

— Проснись же, мастер Керин! Люди Пваны снова здесь!

Керин сел, протирая глаза. Он не сразу смог вспомнить, где находится, кто такой Пвана и из-за чего он с ним враждует. Но пока он одевался и прицеплял меч, память вернулась, и он уже полностью стряхнул с себя сон. Отец Цембен мирно похрапывал, несмотря на шум.

На пассажирской палубе стояли и прогуливались, наслаждаясь зрелищем раннего утра, группки куромонских купцов. Когда Керин и Ноджири проходили мимо них, те рассматривали их, не скрывал любопытства, а затем продолжали свои беседы, но уже более оживленно.

Керин взобрался по лестнице на верхнюю палубу. Небо было покрыто серыми тучами. На палубе почему-то собралось немало матросов «Тукары Моры». Юноша заметил на берегу не только Пвану в сопровождении нескольких жрецов и храмовых стражников, но и отряд лучников в униформе лейб-гвардии Софи — алые тюрбаны, куртки и юбки, расшитые золотом. Подальше от корабля Керин увидел и Клунга с Веджо — они держались в стороне от толпы. Трап по-прежнему не был спущен.

Колдун Пвана спорил о чем-то с человеком, которого Керин принял за капитана судна. Хотя тот был не выше юноши, вся фигура капитана — от странной черной лакированной шляпы со шнурком под подбородком до пуговицы из какого-то полудрагоценного камня на длинном шелковом халате, расшитом золотыми извивающимися драконами, — так и дышала сознанием собственной власти. Пвана кричал высоким надтреснутым голосом:

— Но сам Софи приказал мне арестовать эту парочку! Женщина — собственность храма, и чужеземец украл ее! А если мой стражник умрет от раны, я подам в суд на убийцу!

— Софи приказал или не Софи, — отвечал капитан, — я не могу тебя допустить на священную территорию Куромонской империи, раз ты собираешься кого-то арестовывать. А, вот он! — воскликнул моряк, заметив Керина, и продолжал по-новарски: — Вот и ты, мастер Керин! Как видишь, из-за твоей принцессы у нас неприятности. Ты можешь мне сказать, почему ты не хочешь сойти вместе с женщиной на берег и объясниться с учителем Пваной?

Керин лихорадочно раздумывал:

— Во-первых, я заплатил за нас обоих.

— Ну, твои деньги я могу вернуть — за вычетом бухгалтерских издержек, разумеется. А еще что?

Керин пытался что-нибудь придумать, но тут с набережной донесся крик Клунга:

— Если ты разрешишь мне подняться на борт, капитан Ямбанг, этот жалкий червь тебе объяснит.

— Я разрешаю, — ответил капитан Ямбанг и хотел добавить что-то еще, но его перебил истошный вопль Пваны:

— Нет, так не годится, славный капитан! Если уж ты позволяешь этой куче падали взойти на твой корабль, то и такую незначительную личность, как я, тоже должен допустить!

— Ну поднимайтесь оба, — решил Ямбанг, — но без всяких там сопровождающих. И никаких магических штучек! Впрочем, наш чародей наложил на корабль защитное заклятие.

Матросы спустили трап и закрепили его. Едва он с шумом ударился о набережную, как Клунг и Пвана одновременно ринулись к нему. Так как трап случайно оказался ближе к Клунгу, дородный Балинпаванг ступил на доски первым. Засеменив слабеющими ногами, Пвана догнал его и закричал:

— Прочь с дороги, шарлатан!

Ширина трапа была едва достаточна для двух человек, идущих рядом, да и то если они двигались медленно и осторожно. Клунг, который был моложе и сильнее, одним толчком скинул Пвану с трапа, и старый колдун с криком плюхнулся в грязную портовую воду.

Капитан Ямбанг выкрикнул приказ, и двое матросов в коротких штанах подтащили к перилам канат. Когда конец каната оказался рядом, Пвана вцепился в него, но, едва матросы стали поднимать колдуна, старческие пальцы ослабли, и Пвана свалился в воду.

Капитан Ямбанг снова отдал какие-то приказания, а затем сказал Керину:

— По сравнению с другими варварами вы, новарцы, повежливее себя ведете, чем, к примеру, эти дикари джунглей. Много лет тому назад я даже был в вашей стране — плавал туда.

Матросы принесли другой канат с петлей на конце. Когда петлю спустили к нему, Пвана пролез в нее, так что канат обнимал его под мышками. На этот раз матросам удалось вытащить колдуна на палубу.

Едва встав на ноги, Пвана подбежал к капитану:

— Почему ты не защитил меня от этого проходимца? — И он указал пальцем на Клунга, который лишь довольно ухмылялся. — В конце концов, я главный жрец моего божества! И поэтому со мной положено обращаться почтительно.

— Ты — главный жрец? — с неописуемым презрением произнес капитан и фыркнул. — На мой взгляд, вы все — стадо болтливых обезьян, которых кто-то поймал, побрил и научил людей передразнивать!

Пвана бросил взгляд на одного из матросов с пикой в руках, который выразительно посматривал то на острие своего оружия, то на шею старого чародея. Затем Пвана презрительно сплюнул, повернулся и подошел к перилам, чтобы выжать воду из своего саронга.

— Хватит! — резко воскликнул капитан. — Довольно времени потеряли, а нам сегодня еще грузиться. Вы оба, колдуны, и вы, юная парочка, следуйте за мной!

Капитан занимал две каюты, отделка которых напоминала каюту Ноджири, но была еще роскошнее. Извивающиеся золотые драконы полностью заполняли пространство стен, а по потолку летали стилизованные летучие мыши и цапли. Стулья, как и тяжелый стол, были массивные, из черного дерева.

Капитан Ямбанг уселся за столом на кресле, чем-то на поминавшем трон. Жестом он пригласил чародеев сесть по разные стороны стола рядом с ним, а Керина и Ноджири — на другом конце. Юноша с удовольствием опустился на настоящий стул, по которому соскучился после недель сидения на полу.

— А теперь, господа, — произнес капитан, — расскажите по очереди о своих претензиях. Начнем с тебя, учитель Пвана.

— Это обыкновенная кража, капитан, — произнес Пвана. — Эта девица на законных основаниях являлась собственностью храма Баутонга. Храму ее подарил ее дядя, владыка Вунамбай, который заменяет ей умерших родителей. Мы могли бы официально потребовать экстрадиции мастера Керина обвинявшегося в краже и, возможно, убийстве, но готовы удовлетвориться лишь выдачей женщины по имени Ноджири представителям храма. Вам, представляющему здесь его императорское величество, нет никакого смысла удерживать у себя краденую собственность.

— Есть, да еще какой! — вскричал Клунг. — Жрецы храма собирались принести принцессу Ноджири в жертву их демоническому божеству. Законы Салимора не допускают убийства раба или крепостного по желанию хозяина. Сначала должно состояться официальное расследование, которое устанавливает, совершил ли раб что-то такое, за что в самом деле следует подвергнуть его подобному наказанию, — к примеру, не повиновался и не исполнил приказания. Этот закон был принят еще при Софи Мунте…

— …который правил триста лет тому назад! И его законы давным-давно не применяются на практике! Вот уже более ста лет суды придерживаются мнения, что право убить по желанию своего раба входит в число неотъемлемых прав свободного человека! Не разрешай этому жалкому фигляру…

— Придержи язык, шарлатан! — завопил Клунг. — Уважаемый капитан, этот осужденный уголовник способен извратить смысл любого закона в соответствии со своими потребностями в данную минуту…

— Обманщик! — взвизгнул Пвана. — Я вызываю тебя на магическую дуэль — мы сразимся на берегу, жирный надувала!

Оба чародея принялись обмениваться ругательствами и угрозами. Керин спокойно встал, обошел вокруг стола и сказал на ухо капитану Ямбангу:

— Сударь, если бы я мог наедине сказать тебе несколько слов…

Капитан кивнул и произнес, обращаясь к колдунам:

— Я объявляю перерыв на несколько минут, чтобы вы, господа, немного охладили свой пыл.

Слово «господа» он выговорил с непередаваемым оттенком сарказма. Затем он обратился к одному из матросов, стоявших за его стулом, и быстро заговорил на своем языке, а потом повернулся к собравшимся и объявил:

— Я отдал приказ матросам швырнуть вас обоих за борт, в случае если повторятся подобные дискуссии, — а выплыве те вы или потонете, меня не касается. Следуй за мной, мастер Керин.

Капитан привел юношу в свою спальню и закрыл за собой дверь:

— Ну, молодой варвар, а что ты скажешь?

— Ты слышал соображения за и против. Каковы твои намерения?

— Честно говоря, я должен вернуть женщину этим негодяям из храма. Они преследовали вас по горячим следам, когда она укрылась на корабле, и при таких условиях договоры между его императорским величеством и Софи требуют возвращения похищенной собственности. Она ведь тебе, кажется, не жена, а то куромонские законы строго воспрещают разбивать семью. Поэтому, если куромонец оказывается виновен в тяжком преступлении, его супруге тоже отрубают голову.

— А если бы принцесса Ноджири была моей женой, ты вместе с ней отдал бы меня людям Пваны?

Ямбанг едва не засмеялся, однако сделать это не позволило никогда не покидавшее его чувство собственного исключительного достоинства:

— Нет, юноша. Эта личность так же приняла бы ее под свое покровительство, как и тебя.

Керин напряженно раздумывал, пока капитан не двинулся к двери, чтобы выйти. Тогда он решился:

— Капитан, я слышал, что у некоторых народов командиры кораблей могут сочетать людей браком. А у вас, куромонцев?

По важному лицу Ямбанга пробежала легкая тень улыбки.

— В данном случае это невозможно, потому что ни один из вас не является подданным его императорского величества.

— В моей каюте спит отец Цембен, жрец Джинтерасы. Он мог бы нас обвенчать?

— Думаю, что произнести положенные фразы он мог бы. Хотя без торжественной процессии, шествующей от дома невесты к дому жениха, без письменного договора, без обмена подарками между родителями брачующихся, без предсказаний прорицателя и других церемоний такой союз будет считаться браком самого низкого уровня, ненамного отличающимся от простого сожительства.

— Можно мне отлучиться на минуту, капитан?

— Если только ты не попытаешься покинуть судно, прежде чем я приму окончательное решение по этому вопросу.

Пвана и Клунг продолжали проклинать друг друга. Керин прикоснулся к плечу Ноджири и знаком пригласил ее следовать за ним. На палубе он увидел Цембена, который наблюдал, опершись о перила, как матросы загружают корабль.

— Отец Цембен, ты можешь немедленно обвенчать со мной принцессу Ноджири?

— Но… гм… пожалуй, сын мой, если ты настаиваешь, хотя это не совсем по правилам. А она согласна?

— Да, со всей охотой, — ответила Ноджири.

— Тогда возьмитесь за руки и повторяйте за мной… ой! — Невысокий жрец подпрыгнул на месте и хлопнул себя рукой по плечу. — Меня что-то ужалило!

Ноджири тоже вскрикнула от боли и схватилась за бок, а Керин почувствовал укол Белинки у колена.

— Белинка, — закричал он, — во имя семи преисподних, что ты вытворяешь?

— Берегу твою девственность для Аделайзы! — пропела эльфица, танцуя, будто большое полупрозрачное насекомое.

— Но это необходимо, чтобы спасти жизнь Ноджири!

— Мне нет никакого дела до твоей коричневой варварки! — завизжала Белинка. — Я знаю свой долг!

— Ах так! — сказал Керин. — Ноджири, побудь пока с отцом Цембеном.

Он убежал в капитанскую каюту и сразу же вернулся. За ним по пятам переваливался утиной походкой дородный Клунг. Юноша обратился к Балинпавангу:

— Моя эльфица опять мне досаждает. Пожалуйста, прикажи своему ханту прогнать ее! Пусть он ее преследует, соблазняет, бьет — что угодно, лишь бы она нас оставила в покое на некоторое время!

Круглое лицо Клунга все пошло складками от улыбки, а косые глаза как будто вовсе спрятались меж век:

— Эге! Я вижу, ты готов на самые отчаянные меры, лишь бы вырвать свою принцессу из когтей Пваны. Не мне смущать тебя восхвалением холостой жизни. Эй, Сенду! Сюда, да поторопись!

Клунг забормотал что-то, обращаясь к невидимому существу. Керин услышал удаляющийся визг:

— Ах ты, безжалостное чудовище! Я с тобой рассчитаюсь…

Голос Белинки затих, будто писк улетевшего насекомого. Керин сказал:

— Отлично. Продолжай, отец Цембен!

Жрец вложил правую руку Ноджири в левую руку Керина и затрещал по-куромонски. Юноша смог уловить лишь несколько знакомых слов в этом потоке звуков. Затем Цембен протянул к нему свою руку ладонью вверх.

— Сколько ему заплатить? — спросил Керин у Клунга по-новарски.

— Одна кортольская крона была бы вполне щедрым вознаграждением.

Вытаскивая монету из пояса, Керин спросил Клунга:

— А что происходило внизу, пока я лез по канату наверх?

— Сначала Пвана приказал фантому удалиться. Когда тот отказался, Пвана подал знак часовому, и тот взмахнул крисом, но лезвие просвистело сквозь тело твоего двойника, как сквозь дым. Потом фантом бросился бежать, как я ему приказывал, а вся компания — за ним. Кроме Пваны — он первый сообразил, что это бестелесный призрак. Я с трудом удерживался от смеха, наблюдал погоню. Эх, жаль, что ты не мог на все это полюбоваться!

— Да, у меня в ту минуту было полно других дел, — ответил Керин.

* * *

Пвана спустился по трапу. Ступив на берег, он потряс в воздухе своим костистым кулаком в сторону «Тукары Моры» и прокаркал:

— Я нашлю на вас демона ветра, который потопит корабль! Я покажу вам, как противиться воле могущественного Баутонга!

Клунг похлопал Керина по плечу:

— Прощай, парень; надеюсь, что твоя семейная жизнь будет счастливее моей. Не забывай о нашем договоре!

Когда Клунг удалился, капитан Ямбанг сказал:

— Что ж, мастер Керин, эта личность надеется, что твое присутствие на борту не вызовет дальнейших неприятностей. Я приказал матросам перенести твои пожитки из каюты номер восемнадцать в каюту номер два.

Керин выпучил глаза: так далеко его планы не заходили. Было невозможно понять, что именно выражает лицо Ноджири, но она не казалась ни удивленной, ни растерянной. Когда капитан Ямбанг отошел, она сказала:

— Ты не хочешь проследить, чтобы они правильно сложили твои вещи?

— Да-да, разумеется, — ответил Керин смущенно.

Они спустились на пассажирскую палубу и вошли в каюту номер два. После долгого молчания Ноджири, стоявшая у кровати, спросила:

— Что же ты медлишь, повелитель?

— Гм… — промычал Керин. — Неужели ты любишь меня, принцесса?

Та удивленно нахмурилась:

— Ну конечно. Но какое это имеет отношение к твоим супружеским правам?

— В моей родной Кортолии, любовь считается главной причиной брака.

— Какая отсталая, варварская страна! — вскричала она. — Смысл брака в том, чтобы скрепить узы родства, объединить капитал и создать стабильную семейную ячейку. Такие соображения — гораздо более прочное основание для брачного союза, чем простое половое влечение.

— Мне такой взгляд кажется ужасно циничным и расчетливым.

— И что ж из этого? Если бы люди действовали в большей степени по велению разума и в меньшей под влиянием мгновенно меняющихся прихотей, половина проблем этого мира была бы решена. Разумеется, — задумчиво прибавила она, — если какая-нибудь пара много лет живет в согласии, они в конце концов могут проникнуться друг к другу чем-то вроде «любви» о которой ты говоришь. В нашем же случае… у меня нет ни семьи, ни имущества. Я ничего не знаю о твоих родственниках — и в любом случае они отсюда далеко. Поэтому, мой повелитель, ты оказал мне великую милость, взяв в жены ничтожную рабыню. Не сомневайся в моей признательности.

— Я всегда стараюсь помогать друзьям, — пробормотал Керин. — Но мне не хотелось бы воспользоваться преимуществами моего положения…

— Понять не могу, о чем ты говоришь. Я твоя жена, разве нет? Так о чем раздумывать? Было бы неприлично мной пренебрегать. Позволь мне заметить, что, если мы не воспользуемся теперешним отсутствием твоего духа-хранителя, близость может оказаться затруднена впоследствии.

— Я боюсь, что твои… гм… несчастья сделали для тебя отвратительной даже мысль об этом…

— Эти воспоминания уже развеялись, и в любом случае я всегда готова выполнить свой долг. Приступим же к делу!

Керин ухмыльнулся:

— Вот молодец!

* * *

Когда новобрачные стали одеваться, Керин сказал:

— Извини, принцесса, что я не доставил тебе большего удовольствия. Мне не хватает практики.

— У тебя ее давно не было?

Керин почувствовал, что краснеет:

— По правде говоря, это со мной случилось в первый раз.

— Удивительно! У вас, круглоглазых, должно быть, есть какое-то странное табу… Жаль, что я о себе не могу сказать то же самое. Так что тебе нечего извиняться. Никто не ждет от мужчины, что он будет доставлять удовольствие своей жене, — а ты вел себя с большей нежностью, чем пираты. Тебе просто не хватает опыта…

Тоненький голосок прервал ее речь:

— Мастер Керин! Эй, мастер Керин!

— Что, Белинка?

— Что ты делаешь? Похоже, ты все-таки собираешься предаться скотскому блуду со своей варваркой, несмотря ни на что!

— Белинка, — решительным тоном произнес юноша, — мы с принцессой Ноджири — муж и жена. Поэтому если мы…

— Ах ты, гнусная тварь! Едва я отвернулась, ты за моей спиной разбиваешь сердце несчастной Аделайзы! Как ты можешь быть столь жестоким?

— Пришлось, чтобы спасти жизнь Ноджири.

— Ну, ты прогадал! Все равно я по крайней мере не допущу, чтобы ты удовлетворял свою скотскую похоть.

Солнце уже садилось, когда пришел Веджо и принес корзину, с которой Керин направился в каюту Ноджири. Встретив его на палубе, казначей Зуммо сказал:

— А, эта личность видит, что ты предусмотрительно готовишься к плаванию… Можно мне посмотреть, что там в корзине, — убедиться, что нет контрабанды.

Юноша открыл корзину, и его глазам представилась масса экзотической еды: маленькие пирожки, горшочки с вареньями и тому подобное.

Зуммо тихонько присвистнул:

— Ты должен обладать невероятным аппетитом, мастер Керин, а ты ведь вроде не толст.

— Это почему?

— Мы придем в Котейки через девять-десять дней. Мне кажется, тут еды на месяц хватит.

— Да? Но ведь это и для меня, и для принцессы Ноджири.

— В самом деле? Разве ты не знаешь, что она будет столоваться вместе с женами офицеров, из уважения к ее рангу. Уверяю тебя, меню у нее будет отличное.

— Благодарю, а я где буду питаться?

— За общим столом, в обществе купцов. Я понимаю, тут есть некоторое несоответствие, так как обычно положение мужа выше положения жены, будь она хоть королевской крови, — но таковы правила торгового флота. Кстати, о рангах: благородному куромонскому лицу не пристало носить какие бы то ни было грузы. Ты можешь этого не знать — ты ведь из варварской страны, но я готов помочь тебе ознакомиться с хорошими манерами Куромона. Поэтому позволь мне кликнуть матроса, чтобы он отнес твою корзину.

Он обратился к помощнику боцмана, который, в свою очередь, отправил палубного матроса найти кого-нибудь, кто был ничем не занят в ту минуту.

Керин, начинавший уже с грустью вспоминать свободные нравы «Яркой Рыбки», спросил у офицера:

— А где бы я столовался, если бы был королевского ранга?

— Хоть ты и чужеземный дьявол, ты был бы приравнен по рангу к младшим офицерам. А так ты просто чужеземец среднего класса.

— Моя мать утверждает, что я двоюродный брат кортольского короля Фридвала в десятом или одиннадцатом колене.

Зуммо ухмыльнулся:

— Увы, это недостаточно близкое родство. Если разбирать генеалогии вплоть до седой древности, мы все, несомненно, окажемся родственниками, так как произошли от одной и той же первой пары людей, которую Джинтераса создала из пяти элементов — земли, дерева, металла, огня и воды. Но гармоническое общественное устройство требует соблюдения четко определенных правил.

За ужином купцы не обращали на Керина никакого внимания, пока он не приступил к своей чашке риса. Неловко вылавливая палочками по одной рисине, он заметил, что лица сотрапезников стали вдруг странно-напряженными. Он не понимал, в чем дело, пока не сообразил, что купцы просто старались сдержать рвущийся наружу смех.

— Валяйте, смейтесь, — добродушно произнес Керин. — У меня на родине считают, что смех способствует пищеварению.

Не в силах долее сдерживаться, купцы разразились безудержным хохотом. Один из них наконец смог выговорить:

— Смотри, как я ем, уважаемый варвар!

Он взял небольшую чашку, прижал к подбородку и принялся заталкивать рис себе в рот палочками, которые держал довольно близко одну к другой, но так, чтобы они не соприкасались. После нескольких неудачных попыток Керину удалось неплохо повторить упражнение. Купец похвалил его:

— Эта личность счастлива видеть, что чужеземец обучается цивилизованному поведению.

Следующие несколько дней прошли тихо и мирно, если не считать грозных физиономий храмовых стражников на набережной. Керин спокойно занимался куромонским с Цембеном, упражнялся в фехтовании мечом, обменивался любезностями с офицерами, смотрел, как управляются матросы с грузами, и заходил к Ноджири в каюту, чтобы заниматься любовью. После одного из таких визитов он спросил:

— Дорогая, я на этот раз лучше справился с делом?

— Намного, мой повелитель. Правда, мне даже стало нравиться — я думала, такого никогда не будет.

Керин заканчивал ужинать в обществе купцов, когда к нему подошел матрос, коснулся его плеча и поманил за собой. Проследовав за ним на верхнюю палубу, юноша встретил второго помощника капитана Тогару, который сказал ему:

— Мастер Керин, чародей Пвана желает видеть тебя.

Пвана стоял на набережной, а на палубе у перил, с пиками наготове, стояли четверо матросов.

Керин крикнул:

— Ну, сударь, чего ты хочешь?

— Даю тебе последний шанс, — сказал Пвана. — Или отправь девку на берег, а, вот и она! — или я за ней пришлю демона из Пятой Реальности. Против такой твари ты бессилен.

— Ты имеешь в виду такое красное чудище с крыльями, как у летучей мыши?

— Да-да, именно такое.

— Это ведь они, кажется, никогда не показываются при солнечном свете, потому что им от него плохо делается?

— Вот поэтому-то я и подождал, пока солнце не начнет садиться. Про свой меч можешь забыть — их тела настолько плотные, что ты ее даже поцарапать не сможешь.

Керин немного вытащил меч из ножен. Он сказал Ноджири, которая подошла и встала рядом с ним:

— Дорогая, иди в каюту и запрись! Да побыстрей! Не спорь!

Он с силой повернул ее за плечи и слегка подтолкнул, затем крикнул Пване:

— Ладно, учитель! Зови свое чудище!

Но на самом деле он вовсе не чувствовал себя таким храбрецом, каким старался казаться на словах. Погибать ему не хотелось — но не мог же он покориться и без сопротивления позволить демону унести его жену!

— Ну держись, легкомысленный мальчишка! — проскрежетал Пвана. — Схвати ее, Угфул!

В воздухе послышался шум хлопающих крыльев; они подняли ветер, от которого шевельнулись волосы юноши. Взглянув вверх, он увидел демона Пятой Реальности на фоне темнеющего неба. Его контуры слабо обрисовывались в свете фонариков, развешанных на корабле. Когда чудище приблизилось, Керин разглядел существо, формой тела и ростом примерно похожее на человека, несущегося на огромных крыльях. Кожа демона была ярко-красного цвета; никаких наружных половых органов у него не было, а на всех конечностях были когти, как у хищных птиц.

Четверо матросов тоже заметили чудище. Все они сразу отчаянно завопили, выронили пики и бросились бежать.

Описав несколько кругов над кораблем, демон спланировал пониже, в направлении люка на носу корабля, в который спустились матросы и Ноджири. Керин подобрал пику и побежал к люку. Ему удалось чуть-чуть опередить демона. Сжав в руках оружие, юноша ткнул изогнутым острием в бок чудища. Раздался звук приглушенного удара; лезвие уперлось в кожу, но не проткнуло ее — будто тупой меч ударил по обтянутой кожей кирасе.

— Уфф! — заревел демон. — Больно! Уйди прочь, парень, и не мешай мне выполнять свой долг!

— Я выполняю свой! — крикнул Керин.

Демон попытался обойти юношу, но тот изловчился и снова ткнул его пикой — на этот раз в горло.

— Гха! — заревело чудище. — Я же тебе сказал — прекрати! Ты разве не знаешь, что я — могучий Угфул! Я могу разорвать тебя на куски! И разорву, если будешь мешать.

— Сначала попробуй поймай меня, — ответил Керин и еще раз ударил Угфула — на этот раз в брюхо; от боли чудище заскрежетало зубами.

Демон попытался ухватиться за древко пики, но, так как реакция у него была хуже, чем у подвижного человека, Керин успел отвести оружие от его лап.

Демон несколько раз повторил свою попытку, но Керин все время опережал его. На берегу надрывался Пвана, выкрикивая надтреснутым голосом приказы и советы. Наконец чародей завопил:

— Дематериализуйся, глупец, и вернись в эту Реальность прямо в каюту женщины!

— Вот как? — произнес демон. — Как же мне это не пришло в голову!

Угфул шагнул назад, обернулся на месте и стал кружиться все быстрее и быстрее, пока не исчез из виду, оставив после себя лишь воздушный вихрь.

Пока Керин раздумывал, что предпринять, он услышал приглушенный визг, донесшийся из люка. Вскоре у лестницы показался Угфул, крепко державший Ноджири в своих лапах; принцесса кричала и колотила демона кулаками.

— Клянусь небесной бюрократией, — сказал казначей Зуммо, подбежав к Керину с обнаженной саблей в руке, — ты, видно, привык вести жизнь, полную приключений! Что случилось?

— Демон, служащий Пване, — ответил юноша, — прилетел, чтобы похитить мою жену. Если ты запрешь люк на корме, он окажется запертым на пассажирской палубе!

— Но к чему на корабле пленный демон?

— Иди и запри люк без рассуждений, — заорал Керин, — если не хочешь лишиться пассажиров, которые хорошо платят! Да приведи корабельного волшебника — я слышал, у вас такой есть!

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — пробурчал казначей недовольно, однако отправился исполнять просьбы Керина. У люка на корме он накричал на матросов, которые высунули головы из-под палубы и наблюдали за сражением. Два матроса выскочили на палубу, закрыли люк. После этого Зуммо скрылся в кабине на корме, из окон которой за битвой следили офицеры.

Как только чудище начало подниматься по лестнице, Керин наставил на него пику. Демон поднял над головой Ноджири, чтобы использовать ее в качестве живого щита, но в результате выпустил ее из лап, едва не уронив. Он успел схватить ее за руку; послышался шум рвущейся ткани. С берега донесся визг Пваны:

— С девушкой ничего плохого не делай! Она мне нужна невредимой!

По-прежнему удерживая девушку обеими лапами, чудище опять полезло вверх по лестнице. Керин ткнул пикой в открытую пасть монстра. Он изо всех сил налег на древко, стараясь загнать острие во внутренности чудища. Демон высвободил одну лапу, схватил пику и оттолкнул ее вверх, но ему тут же пришлось выпустить оружие, чтобы не дать Ноджири выцарапать ему глаза. Угфул фыркал и отплевывался.

— Проклятие на вас! — пробормотал он наконец. — Вы меня больно исцарапали! Мастер Керин, пожалуйста, отойди в сторонку и дай мне выполнить мое задание. Ты пытаешься воспрепятствовать неизбежному.

— А это мы посмотрим, — ответил Керин. — Отпусти принцессу, и я выпущу тебя на палубу.

Демон захныкал:

— Но я не могу, сударь! Это ведь будет нарушением приказа моего хозяина!

— Что ж, тебе не повезло. Если нужно будет, я простою здесь всю ночь. А когда солнце взойдет — ну сам знаешь, что с тобой будет.

— Если ты меня не выпустишь, я твою девку на куски разорву!

— Но ты и этого не посмеешь сделать — Пвана ведь приказал тебе доставить ее в целости и сохранности.

— Ты злой, жестокий смертный! Вот так оно всегда. С вами, жителями Первой Реальности, только свяжись — вы заставляете нас покидать нашу родную Реальность и безвозмездно вам служить. Вы вынуждаете нас совершать такие вещи, какие дома нам и в голову бы не пришли.

Может быть, это была лишь игра света, но Керин был уверен, что увидел две слезинки, катившиеся по щекам чудища.

— Не осуждай меня, — сказал Керин. — Я ведь не приказывал тебе похитить мою жену! Отпусти ее по-хорошему и иди своей дорогой — и рассуждать тут больше не о чем.

— Но я не могу… — И тут, воспользовавшись тем, что Керин на какое-то мгновение утратил бдительность, демон неожиданно рванулся вверх по лестнице.

Юноша все-таки успел наставить пику на безволосый череп чудища и ударил изо всех сил. Он почувствовал, как острие входит в неподатливую плоть. Угфул отступил вниз, пошатываясь; кровь, казавшаяся черной в полутьме, лилась по алой коже из маленькой ранки на макушке.

— Будь ты проклят, омерзительная слизь! — заревел монстр. — Ты уже второй раз ранишь меня! Я отомщу!

Керин не стал отвечать. Противники по-прежнему стояли друг перед другом — демон ругался, угрожал и хныкал. Офицеры и матросы осторожно подошли поближе к юноше. Они с ужасом смотрели на происходящее, бормотали слова ободрения и давали советы. Казначей Зуммо сказал Керину, что Кушингу, корабельный колдун, сошел на берег и ничем не сможет помочь в борьбе с Угфулом, пока не вернется.

Юноша зевнул; было уже далеко за полночь, а Угфул все еще стоял внизу, крепко удерживая Ноджири одной лапой. Он выжидал подходящий момент, чтобы метнуться вверх.

— Взгляни мне в глаза, смертный, — произнес демон своим булькающим горловым голосом, покачиваясь из стороны в сторону, — ты засыпаешь… засыпаешь… засыпаешь… Вскоре твои веки сами собой сомкнутся… Спи… спи… спи…

Керин почувствовал, что дремота охватывает его. Он стряхнул с себя сон, резко мотнув головой, и крикнул:

— Прекрати!

— Спи… спи… спи… Перестань бороться, отдайся сладкому сну… Спи… спи…

— Что здесь происходит? — услышал Керин знакомый голос Балинпаванга Клунга. — А, вижу: ты поймал одного из слуг Пваны.

— Но я не могу вечно его удерживать, — сказал юноша, — а если я его выпущу, он утащит Ноджири в храм Баутонга. Корабельный колдун ушел и помочь не может. Ты можешь чарами прогнать демона обратно в его Реальность?

— Нет, мастер Керин. Это может сделать лишь его хозяин, проклятый Пвана.

— Я не пускал его, когда он пытался спуститься по лестнице. Тогда он дематериализовался и снова возник уже в каюте Ноджири. Почему он не может и ее унести таким же образом?

— Потому что только сам способен проходить сквозь стены, но не может дематериализовать твою принцессу, чтобы унести с собой.

— Я слышал, что эти твари боятся солнечного света.

— У демонов Пятой Реальности на него, как говорят профессионалы, аллергия, — изрек Клунг.

— Значит, если я не засну до утра и продержу его до рассвета, то смогу с ним договориться. Обещаю, что выпущу его до рассвета, если он оставит в покое Ноджири. Но только…

— У меня с собой как раз то, что тебе нужно, — сказал Клунг и достал откуда-то из саронга фляжку. — Пей.

Керин осторожно приложил фляжку ко рту и отпил немного. Жидкость была чуть теплой и слегка горьковатой.

— Что это? — спросил юноша. — Волшебный напиток?

— Нет. Называется это питье кахва. Это что-то вроде киселя из ягод кустарника, который растет в Макробии, далеко на юге. Такой кисель на некоторое время прогоняет сон. Я беру с собой фляжку, когда отправляюсь на собрания моей Гильдии, — там часто смертельно скучно бывает, если начинаются споры о правилах приема в Гильдию, взносах и изменениях в уставе.

— А как ты здесь оказался?

— Это я его позвала, — раздался тоненький голосок Белинки. — Заметив, что ты в опасности, я полетела к его дому, но Клунга не было — он председательствовал на собрании магов. Едва он вернулся, я ему рассказала, в какую ты попал беду. Хотя я больше тебе не служу, я не могла допустить, чтобы ты погиб. А теперь прощай навсегда!

— Спасибо тебе! А где же Пвана?

— Этот негодяй старше нас, — ответил Клунг, — и не может обходиться без сна. Он как раз уходил, когда я взошел на корабль.

— Мой брат Джориан мне рассказывал, что один профессор в Оттоманской Академии утверждает, что демонов Пятой Реальности не существует. Он говорит, что существа такого роста и веса не в состоянии летать, потому что мускулы животных не обладают достаточной силой, чтобы приводить в движение крылья подобного размера. А я ведь видел, как мастер Угфул подлетел к кораблю!

— Сюда бы твоего профессора — пусть повоевал бы с мастером Угфулом! — сказал Клунг. — Существа Пятой Реальности состоят из более плотного вещества, нежели мы, — ты в этом уже убедился. Поэтому и мускулы у них при тех же размерах гораздо мощнее.

Керин зевнул:

— А можно мне еще отхлебнуть? Я даже с этим киселем хочу спать.

Потянулись долгие часы: Керин стоял на своем посту, а Клунг, скрестив ноги, сидел на палубе. Они отгоняли сон, рассказывая друг другу разные истории. Керин рассказал некоторые из тех, которыми развлекал пиратов Малго. Потом он сказал:

— Учитель, я никогда и подумать не мог, что подобная схватка может быть утомительно-скучной… Обычно считается, что уж монотонными-то такие бои никак нельзя назвать.

— А какими же еще им быть?

— Я должен был бы отчаянно драться с головорезами Пваны, защищая свою жизнь, а ты тем временем произнес бы мощное заклятие, которое заставило бы Угфула с треском сгинуть.

Клунг засмеялся:

— Дитя мое, подвиги часто требуют утомительного высматривания и выжидания. — Он взглянул на небо. — Если я не ошибаюсь, появился первый предрассветный проблеск — зодиакальный свет, как его называют астрологи. А это значит, что и рассвет скоро. — Волшебник крикнул в люк: — Эй, мастер Угфул, я уже увидел предвестник рассвета на востоке. Может, тебе лучше отсюда убраться, пока еще возможно?

Демон прорычал что-то неразборчивое насчет коварных жителей Первой Реальности. Затем снизу донесся резкий звук вроде «флоомп!». Керин услышал голос Ноджири:

— Повелитель! Керин! Он исчез!

— Что? Что такое?

— После слов учителя Клунга чудище опустило меня на пол, закрутилось на месте — все быстрее и быстрее — и исчезло! Оно меня слегка поцарапало когтями.

— Дорогая моя, — воскликнул Керин, — я сейчас спущусь…

— Погоди, сначала мне срочно нужно недолго побыть в каюте без свидетелей.

— Пожалуй, и мне тоже… — ответил юноша и повернулся к Клунгу. — Думаю, ради такого случая на нас не рассердятся, если мы облегчимся через перила.

Весь следующий день Керин напряженно оглядывал набережную, не без страха ожидая следующего нападения. До середины дня ровным счетом ничего не произошло, и он отправил Белинку (которая по-прежнему держалась неподалеку, несмотря на торжественное прощание) на берег к Клунгу — разузнать, что случилось. Она вернулась через час; танец ее голубого светящегося пятнышка сопровождался звонким хихиканьем.

— Учитель Пвана, — сообщила она, — непременно атаковал бы тебя и твою варварскую жену каким-нибудь другим способом, но сегодня он представляет Софи чародея из Мальвании, который, как он утверждает, может обеспечить члену повелителя твердость, необходимую для исполнения его многотрудного долга. Ходят слухи, что его величество обещал не только жениться на одной из дочерей Пваны, но и сделать ее своей женой номер один. Ради такого случая даже мстительный Пвана готов оставить в покое своих врагов. Кроме того, если мальванское заклятие сработает, ему будет незачем приносить в жертву твою варварку. А теперь прощай навеки!

— Одно только слово, Белинка. Ты уже в третий раз со мной навсегда прощаешься, но до сих пор ты все-таки возвращалась.

— Первый раз — чтобы спасти тебя от Угфула; второй раз — потому что забыла захватить платье, которое ты мне подарил. Ты не мог бы оставить его в каюте на виду?

— Я тебе его здесь отдам, — сказал Керин, доставая из кошелька кусочек ткани. — Я хотел отдать его Сенду для передачи тебе. Но неужели на этот раз ты простилась по-настоящему?

— На этот раз — по-настоящему, мастер Керин. Я решила передохнуть в Салиморе, чтобы набраться сил для длинного полета в родную Кортолию. Кроме того, оказалось, что у нас с милым Сенду много общего… Так что когда корабль отчалит, ты поплывешь без меня. Постарайся больше не падать за борт! — И голубой огонек унесся прочь.

Слегка успокоенный, Керин все-таки бросал время от времени подозрительные взгляды на набережную, а тем временем Цембен старался привлечь его внимание к куромонским вспомогательным глаголам. Когда солнце зашло, появился Балинпаванг и спросил:

— Как дела, дитя мое?

Керин рассказал о том, что сообщила Белинка.

— А теперь мне пора, — сказал Клунг, выслушав юношу. — Завтра ко мне должен прийти состоятельный клиент, так что мне уже не удастся с тобой попрощаться. Не рискуй понапрасну — и не забывай наш договор!

* * *

Утром «Тукара Мора» покинула порт под аккомпанемент барабанов, гонгов, громких команд и скрип снастей.

Один за другим матросы поднимали большие коричневые люгерные паруса, медленно выбирая канаты.

Выйдя в море, «Тукара Мора» повернула и пошла к северо-западу вдоль побережья Амбока. Весь день корабль упрямо стремился вперед; земля едва виднелась вдали по правому борту. Когда Керин поднялся на палубу после ужина, он увидел, что судно идет все тем же курсом. Свет полумесяца облегчал ночную навигацию.

На следующий день рано утром корабль миновал последний мыс Амбока и повернул на северо-восток. Керин смотрел во все глаза, пытаясь научиться управлять судном. Группа офицеров, которые выделялись своими круглыми черными шапочками, собралась на зюйдвестке. Среди них был и маленький сухонький куромонец, которого юный путешественник увидел впервые. Двое матросов принесли тяжелый ящик с ручками.

— Отец Цембен, кто такой этот старичок? — спросил Керин.

— Это корабельный чародей, уважаемый Кушингу. Его задача — защитить корабль от магии враждебных волшебников — вроде того, что наслал на тебя демона.

— Ну, тогда я от него не много пользы увидел, — пробурчал юноша.

— Увы! В тот момент он находился на берегу, предаваясь единственному своему пороку — страсти к азартным играм.

— Неужели находятся люди в здравом уме, которые соглашаются играть с волшебниками? При помощи самого простого заклинания они могут управлять костями, или рулеткой, или…

— Содержатели игорных домов принимают меры предосторожности. Некоторые в доле с магами, а уж те накладывают на помещение защитное заклятие; другие нанимают у павангов их духов, чтобы они поднимали тревогу, если игроки прибегают к чародейству.

— А мастер Кушингу и навигацией тоже занимается?

— Да.

— Я должен увидеть, как он это делает, — пробормотал Керин и направился к зюйдвестке. Но на полпути дорогу заградили два дюжих матроса с пиками. Они наставили их на юношу и закричали:

— Назад! Уходи!

— Я просто хочу посмотреть… — начал было Керин, но часовые не слушали, а только с удвоенной энергией размахивали пиками и кричали.

Цембен потянул юношу за рукав:

— Не пытайся проникнуть в тайны империи! За меньшие проступки люди лишаются головы.

Керин сделал несколько шагов назад, пока матросы не поставили свои пики на палубу, хотя и продолжали свирепо сверкать глазами. Через некоторое время «Тукара Мора» проходила мимо группы островков. Из-за одного показалась стайка каноэ. Некоторые были почти такой же длины, как и «Тукара Мора». Десятки смуглых гребцов заставляли лодки быстро двигаться вперед. На корабле раздались удары гонга, засвистели свистки. Матросы выстроились у перил, выставив пики в сторону лодок. При виде стальной щетины каноэ развернулись и пропали из виду.

— Пираты с Нинтавы, — объяснил отец Цембен. — Об этом острове дурная слава ходит.

Несколько дней прошли совершенно спокойно. Каждый полдень одни и те же офицеры и матросы приносили невысокому колдуну таинственный сундук, чего-то дожидались и уходили. Керин упражнялся в фехтовании, любовался китами и летучими рыбами и наслаждался обществом Ноджири. Они уже достаточно хорошо знали друг друга, чтобы угадывать мысли другого. Когда юноша рассказал принцессе подробности своего договора с Клунгом, она сказала:

— Провести год в Кватне в качестве раба у такого добродушного хозяина, как Клунг, — это не так уж и страшно.

— Для тебя, может, и нестрашно, а у меня есть свои планы. Вдобавок семья и дело ждут меня в Новарии. Я обязан вернуться. Кроме того, если мы будем жить в Кватне, кто знает, что может задумать этот чертов Пвана?

— Это правда.

— Если бы я мог только взглянуть, чем они занимаются на зюйдвестке… это уже было бы кое-что. А вот если бы я прикрепил зеркало к мачте под определенным углом…

И они принялись обсуждать, не сможет ли Керин, прицепив зеркало к мачте, для виду заниматься перед ним фехтованием, а на самом деле подглядывать за офицерами на зюйдвестке? Ноджири считала, что зеркало будет мешать поднятию и спусканию паруса, — и уже только поэтому офицеры ни за что не позволят его повесить, даже если и не догадаются о его истинном предназначении. Юноша возражал, спор становился все жарче, и наконец Керин встал и сказал сердито:

— Мне кажется, лучше я отыщу Цембена и поучусь куромонскому.

Он ушел, однако уже после обеда спустился в каюту Ноджири. Переминаясь с ноги на ногу и не сводя глаз с башмаков, как провинившийся школьник, Керин пробормотал, что просит извинить его за вспышку.

— О, забудь об этом! — воскликнула Ноджири, обнимая его. — Салиморский муж избил бы меня, если бы я осмелилась с ним спорить, и никогда не признался бы, что был не прав. Ты настолько привлекательнее всех мужчин моей родины, что я только удивляюсь, почему наши девушки не переселяются на запад в поисках мужей.

— Я не уверен, что все новарцы похожи на меня, — сказал Керин. — Я просто во всем стараюсь на ощупь, путем проб и ошибок добиваться лучшего.

Поцелуи перешли в другие ласки, после чего Ноджири сказала:

— Мой повелитель, с каждым днем ты все искуснее в этих развлечениях. Это тебе надо было бы иметь тысячу жен, а не глупому Софи!

Керин самодовольно ухмыльнулся и начал одеваться.

— Спасибо за комплимент, но уж лучше мне научиться сначала ублажать одну жену, прежде чем приступать к целой толпе. И кстати, дорогая моя, хотя мне и очень хотелось бы, чтобы у нас были дети, разумнее подождать, пока мы вернемся домой. Ты пользовалась противозачаточным заклятием?

— Конечно. Видишь, я предугадываю твои желания.

— И довольно часто, как я замечаю — ответил Керин, вешая на шею мешочек Рао.

— Что это, повелитель? — спросила Ноджири. — Защитный амулет?

— Не совсем, — сказал юноша и нахмурился. — Впрочем, лучше тебе рассказать — мне нужен твой совет.

И он рассказал о мальванце Рао и о послании, которое тот должен был вручить при дворе Куромона. Рассказал он и о том, как в Эккандере Рао передал ему мешочек, а затем исчез.

— Можно мне взглянуть? — спросила она. Повертев мешочек в руках, она сказала: — Внутри — сложенная бумага, обернутая в шелк.

— На острове Пвана вскрыл послание, а потом снова запечатал, — сказал Керин. — По его словам, это инструкция по изготовлению какого-то волшебного веера. Я из-за этой штуки тревожусь — кто знает, что из этого выйдет? Но и просто бросить мешочек в море мне не хочется. Я ведь обещал Рао по крайней мере попытаться вручить послание кому нужно. Как поступить?

— Раз ты все равно отправляешься в Куромон, отдашь мешочек какому-нибудь чиновнику. Может, они даже наградят тебя.

* * *

Буря гнала огромные зеленые волны через палубу «Тукары Моры» — но судно упрямо шло по курсу, хоть и не быстро. Матросы спустили часть парусов и закрепили их, так что ветер толкал корабль вдвое слабее. В промежутках между валами матросы спокойно выполняли свою обычную работу, хотя шторм был гораздо сильнее, чем тот, что обрушился на «Яркую Рыбку» в начале путешествия Керина.

Порт в Котейки был самым большим из всех, какие до тех пор доводилось видеть юному новарцу. Кораблей всех размеров и моделей стояло здесь больше, чем в Виндии и Янарете, вместе взятых. На всех судах, двигавшихся под парусами, они были бамбуковые, а корпус, как правило, расписан яркими красками.

Когда «Тукара Мора» стала на якорь на рейде, к ней подошла большая галера и стала борт о борт. Несколько куромонцев поднялись на корабль по лестнице. Один из них, в расшитом красном халате и красной шапочке с алой пуговицей, явно был самым главным. На остальных было что-то вроде короткой униформы с надписью куромонской вязью. Затем показался еще один человек — невысокий, полный, стареющий мужчина с узкой седой бородкой, одетый в зеленый халат странного покроя.

Делегацию встречал капитан Ямбанг. Он и человек в красном халате принялись обмениваться низкими поклонами, да так усердно, что у Керина спина заболела от одного зрелища. Затем они обменялись какими-то документами и заговорили, но слишком быстро, чтобы юноша мог что-то понять. Начальник прибывших разослал своих людей по кораблю — как предположил Керин, для сличения указанных в декларации грузов с имеющимися в наличии.

Последние дни юный новарец непрерывно раздумывал, как передать послание императорскому двору. Офицеры посоветовали ему отыскать смотрителя порта, который подскажет, к кому обратиться. Улучив момент, когда чиновник, прибывший на галере, казался ничем не занятым, Керин спросил:

— Сударь, ты смотритель порта?

— Нет, этот жалкий червь лишь второй помощник благородного смотрителя порта. Что тебе угодно?

Не успел Керин ответить, как к ним подошел пожилой куромонец и спросил:

— Извините, а не ты ли мастер Рао из Мальваны, с посланием для нашего непобедимого правительства?

— Гм… я… — запнулся юноша, не зная, что ответить. Пока он раздумывал, стоит ли объяснять, как к нему попал мешочек с посланием, пожилой чиновник достал лист бумаги, на котором виднелись несколько строчек куромонского письма и рисунок человеческого лица.

— Да, конечно, — произнес он, кланяясь. — Ты действительно тот самый посланник, которого мы с таким нетерпением ждем. С тобой ли то, что ты должен был доставить?

Керин засунул руку за пазуху и показал мешочек из промасленного шелка:

— Вот.

— Прекрасно! Если ты спустишься… — И он указал на галеру.

Юноша прошептал по-салиморски, обращаясь к Ноджири:

— Что мне делать? Не лучше ли сейчас разъяснить недоразумение, пока не поздно?

— Нет! — еле слышно ответила принцесса. — Если они будут думать, что ты и есть настоящий посланник, они будут с нами лучше обращаться.

— Но если потом обнаружится, что это не так, одним богам известно, что они могут сделать…

— А если это выяснится сейчас, они могут отрубить тебе голову, решив, что ты убил Рао и украл послание, чтобы получить награду!

— Совесть моя неспокойна, — ответил Керин и снова повернулся к чиновнику. — Сударь, с кем я имею честь говорить?

— Эта личность — чиновник Тога, гван десятого ранга и четвертый секретарь Варварского Отдела Бюро Контроля Внутренних Перемещений Департамента Дорог, Каналов и Мореплавания, к твоим услугам.

Керин не знал, что означает слово «гван», и решил, что это что-то вроде «чиновника». Он еще недостаточно овладел куромонским, чтобы понимать, когда говорили в обычном для них темпе. Поэтому ему часто приходилось просить своих собеседников повторить помедленнее то, что они сказали, но на этот раз он поклонился в ответ и произнес:

— Можно мне взглянуть на бумагу?

Чиновник повернул лист, который держал в руке, и Керин увидел вполне похожий собственный портрет — во всяком случае, рисунок, который мог сойти и за его изображение, и за изображение исчезнувшего Рао. Кожа последнего была гораздо темнее, но тушь и перо не передавали оттенков.

— Благодарю, мастер Тога, — произнес Керин. — Позволь мне собрать мой багаж, и мы сразу же вернемся.

Вскоре юноша и принцесса спустились по лестнице в галеру. Керин был одет как всегда — в куртку, штаны и сапоги, а вот Ноджири поверх саронга надела еще и расшитую куромонскую куртку, которую купил ей муж. Галера отошла от корабля, и быстрые удары двадцати весел погнали ее к берегу.

Когда они вышли на пирс, Тога сказал:

— Пожалуйста, следуйте за мной, — и повел Керина и Ноджири на берег, где их ожидали пятеро вооруженных мужчин в бронзовых шлемах и длинных кожаных кирасах с бронзовыми бляхами. На поясах у них болтались сабли, а стояли они, опираясь на пики вроде тех, какие были у матросов «Тукары Моры». У одного из них на шлеме был позолоченный узор, — по-видимому, это был начальник воинов. Тут же находились пара паланкинов и несколько толстых, неряшливо одетых куромонских носильщиков.

— Пожалуйста, садись в этот паланкин, — пригласил Тога, делая жест рукой.

— Куда мы отправляемся? — спросил Керин.

— Конечно, в Чингун, где ты передашь соответствующему чиновнику то, что доставил.

— А как поедет моя жена? Во втором паланкине?

— Женщина? Мы не ожидали ее прибытия. Она может найти себе жилье в Котейки и подождать, пока ты вернешься, или следовать за нами пешком.

— Нет, сударь! — воскликнул Керин, ощущая прилив беззаветной рыцарственности. — Она поедет так же, как и я.

Тога взглянул на него с недоумением:

— Но ведь она всего лишь женщина!

— Наши западные обычаи отличаются от ваших, кроме того, она прирожденная принцесса.

— О, этот гнусный нарост просит прощения у твоего высочества, — произнес Тога, кланяясь. — Эта куча омерзительной грязи не знала об этом. Пожалуйста, садись во второй паланкин, а эта низменная тварь отыщет другой для своей жалкой личности.

Тога удалился. Керин смотрел по сторонам, дивясь толпам куромонских рабочих в выцветших синих куртках и штанах, в остроконечных соломенных шляпах. Он подумал, что хорошо бы ему тоже раздобыть такую шляпу: климат Котейки был почти таким же жарким и влажным, как и на Салиморских островах.

Затем юноша обратил внимание на паланкины, которые восемь носильщиков приподняли и стали готовить к дороге. Сиденье со спинкой, без всякого навеса, было прикреплено к паре палок. Палки находились на том же уровне, что и сиденье, а ниже — там, где у обычного стула располагаются передние ножки, — была укреплена подножка для пассажира. У концов палки скреплялись поперечными перекладинами, а от них вниз шли подпорки, так что носильщики могли ставить паланкин на землю.

Концы перекладин были привязаны канатами к носильным шестам. Канаты были такой длины, что при ходьбе носильный шест оказывался примерно на фут выше палки. Один паланкин несли четверо носильщиков: двое спереди и двое сзади. Еще один человек в одежде рабочего замахал руками, указывая на паланкины, и сказал:

— Садитесь! Садитесь!

По крайней мере так понял его юный новарец, хотя местный диалект сильно отличался от того варианта куромонского языка, которому обучал его отец Цембен. Керин и Ноджири уселись и принялись рассматривать толпу вокруг. Куромонские купцы и чиновники резко выделялись среди прочих своими расшитыми халатами, доходившими до щиколоток.

Узоры были самые разные: цветы, птицы, пейзажи… Большинство купцов и чиновников были довольно полными и с важным видом обмахивались на ходу веерами.

Через некоторое время вернулся Тога верхом на маленьком сером ослике. Он выкрикнул команду, солдаты вскинули пики на плечо, а носильщики подняли с земли багаж путешественников.

— Вперед! — приказал Тога.

Выстроившись в шеренгу, носильщики паланкинов положили шесты себе на плечи, так что ноги пассажиров поднялись на фут над землей, и вся процессия отправилась в далекий Чингун.

Глава 8

Запретная территория

Керин предполагал, что, когда другие люди несут тебя на плечах, ты преисполняешься чувством собственного величия. На самом деле все оказалось не так. Его носильщики неторопливо шли вперед, напевая песенку на местном диалекте, чтобы не сбиться с шага. Один и тот же припев повторялся снова и снова. После того как Керин не меньше ста раз выслушал его, один из носильщиков что-то крикнул. Паланкин остановился; его опустили на землю, так что теперь весь вес приходился на подпорки, и носильщики поменялись местами, чтобы нести шест на другом плече. Затем они снова тронулись в путь, напевая все ту же песенку.

Керин обнаружил, что носильный шест имеет собственную частоту колебаний, которую усиливали вес сиденья и пассажира. При каждом шаге носильщиков раздавался громкий скрип дерева и юношу слегка подбрасывало вверх. Сначала он не обращал на это внимания, но через час прикосновение одежды, которая терлась о кожу в одних и тех же местах при каждом толчке, стало вызывать неприятное жжение, к тому же прибавилось неприятное чувство тошноты.

Так как «Тукара Мора» стала на якорь в Котейки ближе к полудню, до наступления сумерек носильщики успели пройти не более пары миль, и Тога приказал остановиться в небольшом придорожном постоялом дворе. Чиновник засуетился, устраивая на ночлег Керина и Ноджири в лучшей комнате, а всех остальных — где придется. Перед ужином юноша позаботился узнать, где расположено отхожее место и как им пользоваться.

К этому времени Керин уже достаточно ловко управлялся с палочками для еды. Тога похвалил его:

— Эта личность должна сказать, что для варвара ты быстро привыкаешь к культурному образу жизни.

Керин прервал свои манипуляции с палочками:

— Мастер Тога, мой брат, которому довелось много путешествовать, предупреждал меня, что, куда бы меня ни занесло, повсюду выяснится, что туземцы считают себя выше всех остальных людей, — они-де и самые мудрые, и самые храбрые, и самые честные и вежливые люди на свете. Поэтому меня ничуть не смущает, когда иностранцы называют меня варваром.

— Твой брат умен, мастер Рао. Разумеется, когда такие речи ты слышишь от нас, жителей Небесной империи, это не пустая похвальба, так как мы-то и в самом деле лучше всех остальных.

Керин сдержал улыбку:

— Да, вот еще что. Эти носильщики понесут нас до самого Чингуна?

— Да. Это же просто прогулка — каких-нибудь две недели.

— А разве на лошадях мы не быстрее добрались бы или в каретах?

Тога развел руками:

— Конечно, быстрее, но без особого разрешения только обладатели цветных пуговиц на шапке — то есть девять высших чинов гражданской службы, называемые мандаринами, — имеют право передвигаться верхом на лошадях или в карете. А если бы я запросил такое разрешение, моя просьба пошла бы по разным бюро и департаментам, и нам пришлось бы все это время прождать в Котейки — целый месяц! Так что с практической точки зрения пешком путешествовать быстрее.

— Что он сказал? — спросила Ноджири. — Я не уловила несколько слов.

Когда Керин объяснил ей суть дела, принцесса воскликнула:

— А я вот просто счастлива, что ты не достал лошадей! Я никогда верхом не ездила и ужасно боюсь лошадей.

Керин улыбнулся:

— Ты, самая храбрая женщина из всех, кого я знал? Что ж, кажется, у нас всех есть свои слабости. Я, например, не выношу пауков. — И он обратился к чиновнику: — Уважаемый Тога, я хотел попросить об одном одолжении, а именно поменяться с тобою местами, чтобы я ехал на ослике, а ты — в паланкине. Мне не нравится, когда меня все время подбрасывают, будто детский мячик.

— В самом деле? — удивился Тога. — Хорошо, если ты настаиваешь… Паланкин более приличествует высокому рангу, нежели ослик, и, садясь на животное, я желал тонким образом выказать почтительность. Твоя беда, мастер Рао, в том, что ты слишком тощ. Упитанный купец или чиновник, весящий гораздо больше, чем ты, никакой тряски не ощутил бы. Но пусть твое пожелание исполнится. Если бы мы могли как следует кормить тебя в течение нескольких месяцев, мы придали бы тебе дородность, приличествующую благородному лицу.

— Спасибо, но я себя вполне устраиваю как есть. В опасном путешествии человек должен быть способен к борьбе.

— Эта жалкая личность, — произнес Тога со вздохом сожаления, — никогда не сможет постичь мировоззрение варвара.

Направляясь в спальню, отведенную ему и Ноджири в одноэтажном полуразвалившемся здании постоялого двора, Керин прошел мимо общей залы, где сгрудились солдаты и носильщики. Они все сидели на корточках вокруг мисочки, стоявшей на полу; главный носильщик сыпал горошины в мисочку. Затем он стал вынимать их оттуда небольшими порциями, а остальные игроки азартно делали ставки. Когда горошин в мисочке почти не осталось, раздались торжествующие вопли счастливчиков, которым удалось правильно угадать число оставшихся горошин.

— Эта игра называется фантан, — сказал Тога. — Хочешь попробовать разок?

Керин заколебался было, но Ноджири быстро сказала по-салиморски:

— Мой супруг, тебе вряд ли охота попасться в ловушку, в которую угодил человек, о котором ты как-то рассказывал? Не забывай — ты в чужой стране.

Одумавшись, юноша ответил чиновнику:

— Принцесса утомлена, мастер Тога. Я благодарю тебя за приглашение, но нам пора отдохнуть.

И они удалились в спальню, но еще долго вопли «одна! две! три! четыре!», доносившиеся из общей залы, не давали им заснуть.

На следующее утро Керин не смог поладить с ослом: едва он подходил к нему, животное начинало вращать глазами и шарахалось в сторону.

— Это из-за твоего варварского запаха, — объяснил Тога.

Носильщики взяли ослика под уздцы и за хвост, не давая ему сдвинуться с места, и лишь тогда Керин смог сесть в седло. Стремена оказались слишком коротки, хоть ремни и были вытянуты до последней дырочки.

— Эта личность отыщет кожевника… — начал было Тога, но Керин перебил его:

— Не стоит, на первой же стоянке я кинжалом проделаю еще одну пару дырок.

— Ты станешь делать руками работу, — безнадежно вздохнул Тога, — на которую ты мог бы нанять кого-нибудь? Эх, варвары, варвары!

И чиновник, покачивая головой, сел в паланкин, в котором накануне ехал Керин.

Маленький караван неторопливо продвигался на север по грязной дороге, по обеим сторонам которой тянулись бесконечные коричнево-зеленые поля. Иногда они проходили мимо полей, по краям которых стояли друг на друге несколько гробов. Тога объяснил, что семьи мертвецов просто не успели еще похоронить любимых покойников. Некоторые гробы стояли на открытом воздухе так долго, что их углы прогнили, и свиньи засовывали в дыры свои рыла в поисках чего-нибудь съедобного.

Седло, на котором восседал Керин, представляло собой всего-навсего и несколько палок с натянутым между ними куском ткани и не отличалось удобством. Все же это было лучше, чем постоянная тряска в паланкине. Керин заметил, что плотное тело Тоги не давало сиденью трястись, а Ноджири, по-видимому, не находила неприятными эти постоянные толчки.

На третий день путешественников застал внезапный ливень. Для себя и важных иностранцев Тога достал непромокаемые шляпы из желтого промасленного шелка, а солдаты и носильщики продолжали идти как были, нагнув головы и щурясь от воды, попадавшей в глаза.

Караван достиг местности, покрытой в основном невысокими, но крутыми холмами. Серое небо низко нависло над землей. Ферм почти не было: жители занимались в основном скотоводством. Ночью на постоялом дворе Тога сказал:

— Уважаемый Рао, эти места пользуются дурной славой из-за разбойников. Мы должны быть настороже.

Перед тем как лечь спать, Керин отыскал в багаже подзорную трубу Пваны, а утром сунул ее в карман куртки.

Все утро они по-прежнему шли по холмистым местам. Во время полуденного привала Тога пробормотал что-то насчет опасности. Юный новарец достал подзорную трубу и осмотрел холмы вокруг.

— Я не вижу никаких разбойников, — сказал он.

— Отлично, уважаемый варвар! Тогда давайте подкрепимся. У меня есть бутылка вина, не вызывающего неприятного чувства.

Керин как раз запихивал себе в рот при помощи палочек первую кучку риса, когда один из носильщиков вскочил на ноги и с криком показал рукой вдаль: из небольшого рва выскочила шайка разбойников, и они побежали к путешественникам, размахивая оружием.

Толкая друг друга, все носильщики повскакивали с мест и бросились бежать. Пятеро солдат взялись было за свои пики, но передумали и пустились в бегство вслед за носильщиками. С толпой трусов мчался и перепуганный ослик.

— Бегите! — крикнул Тога, бросаясь за солдатами.

— Ко мне, Ноджири! — воскликнул Керин. — Мы ведь не можем одни драться с целой бандой!

Держась за руки, новарец и принцесса побежали вслед за остальными. Носильщики устремились вверх по длинному подъему. Вскоре Керин с Ноджири обогнали дородного Тогу, который пыхтел и отдувался на бегу, а затем и солдат, которым быстро бежать мешало оружие и тяжелые куртки из буйволовой кожи.

Подъем все не заканчивался, так что наконец даже Керин начал задыхаться. Он остановился и взглянул назад. Несколько разбойников схватили Тогу и тащили его обратно к месту привала. Другие бандиты поглощали еду, оставленную путешественниками.

В конце концов юноша добрался до хребта. С другой его стороны был резкий спуск, а во впадине между этим местом и следующим холмом стояли солдаты и носильщики, оживленно обсуждая происходящее. Ослик мирно пасся.

Керин быстрым шагом подошел к капитану Могами.

— Храбрые вы воины, как я погляжу! — презрительно произнес юноша.

Могами сложил ладони вместе, поклонился и начал отвечать. Ему пришлось повторить свою речь дважды, но все-таки Керин разобрал его диалект.

— Но, уважаемый варвар, у разбойников численное превосходство — их в три раза больше! А так как от носильщиков помощи ждать не приходится, оказывать сопротивление было бы бесполезно.

— Но ведь это же просто шайка голодных оборванцев, — с жаром возразил юноша, — вооруженная чем попало! Кроме того, вы позволили им взять в плен мастера Тогу!

Офицер покачал головой:

— Ты по-настоящему устыдил меня. Будь добр, возьми это оружие!

Он сунул свою пику в руки Керину, снял свой медный шлем, упал на колени и склонил голову. Юноша подумал, что он молится. После того как тот провел в такой позе несколько минут, новарец спросил:

— Что ты делаешь?

— Жду, чтобы ты отрубил мне голову, — ответил офицер. — Я лишь молю, чтобы ты нанес один сильный, смертельный удар.

Керин отпрянул:

— На что мне, по-твоему, сдалась твоя голова?

— Уважаемый варвар, так как ты устыдил меня перед лицом моих солдат, я лишь смертью от твоей руки могу вновь обрести утраченное достоинство.

— Извини, я должен подумать. — Керин снова поднялся на хребет, чтобы посмотреть, что происходит в брошенном лагере. При помощи подзорной трубы Пваны он увидел, что шестнадцать разбойников пируют, передавая по кругу вино Тоги. Самого Тогу они связали, а один разбойник накалял свою саблю в огне костерка. Разбойники хохотали, глядя на него и показывая пальцами на Тогу. Керин догадался, что они собираются вдоволь потешиться над чиновником.

Юноша вернулся к группе солдат. Капитан Могами по-прежнему стоял на коленях. Керин спросил у него:

— Ты обязательно должен вновь обрести утраченное достоинство?

— Конечно. Поэтому я и молю об одном быстром смертельном ударе.

— Я кое-что получше придумал. Если ты будешь меня слушаться, ты, может быть, не только останешься в живых, но еще и прославишься. Вставай!

Когда Могами поднялся на ноги, Керин протянул ему пику и крикнул:

— Эй, кто-нибудь, подержите это животное, пока я сажусь. А теперь все за мной! — Керин пустил ослика к хребту и остановился, когда смог ясно видеть разбойников: — Мы бросаемся в атаку вниз по склону. Если мы не будем шуметь, то нам удастся подойти довольно близко, прежде чем разбойники нас заметят. Едва это произойдет, я прикажу вам вопить во всю глотку. Тех из них, кто попытается оказать сопротивление, мы будем убивать на месте. Вы все поняли?

Все двинулись вперед. Керин взмахнул мечом и приказал:

— В атаку!

Ослик побежал, а пятеро солдат — за ним. Когда они преодолели половину расстояния, отделявшего их от места привала, один из разбойников заметил атакующих и закричал. Вся шайка тут же бросилась к оружию.

— Орите погромче! — завопил Керин. Все испустили хором ужасный боевой клич.

В ожидании столкновения разбойники успели выстроиться в неровную линию. Когда Керин приблизился, размахивая мечом, один из злодеев бросил свою пику и побежал прочь, затем еще один — и вскоре все шестнадцать спасались бегством, побросав добычу.

Преисполнившись боевой яростью, Керин помчался в погоню, но ослик угодил копытом в ямку и кувыркнулся через голову, а всадник шлепнулся в дорожную грязь. Когда он поднялся на ноги, соскреб грязь с лица и убедился, что ничего себе не сломал, разбойников уже и след простыл, а ослик снова спокойно жевал траву.

Прихрамывая, Керин пошел назад, взяв ослика под уздцы. Носильщики и Ноджири спускались вниз по склону. Один из солдат перерезал путы, связывавшие Тогу, и чиновник растирал себе руки, чтобы восстановить кровообращение. Он поклонился и произнес:

— Эта жалкая личность навеки благодарна, и не только за спасение ее недостойной жизни.

— А еще за что? — спросил юноша.

— Как же, они ведь собирались тыкать в меня саблей, раскаленной докрасна.

— Ужас! — воскликнул Мотами. — Ведь так можно отпустить хорошо закаленную сталь!

Тога продолжал:

— Смерть не особенно страшит меня. Но вот чего я боялся, так это закричать под пыткой и потерять лицо перед этой сволочью.

— Пожалуйста, объясни мне одну вещь, — попросил Керин, отводя Тогу в сторону. Он рассказал, как капитан Могами просил обезглавить его. — Он что, в самом деле хотел, чтобы я?..

— Разумеется, хотел! — ответил Тога. — Любой благородный куромонец поступил бы точно так же на его месте. Хотя Могами всего лишь военный, он не теряет надежды выбиться из этого сословия, которое у нас считается одним из самых презренных.

— Раз солдаты считаются такими ничтожествами, неудивительно, что они бегут с поля боя!

— Это правда — но что же ты хочешь? Чтобы все восхищались человеком, который единственное, что умеет, — убивать себе подобных? Это значило бы перевернуть шкалу, ценностей с ног на голову! Но скажи мне, уважаемый Рао, ведь разбойников было намного больше — как же ты мог знать, что они ударятся в бега?

Керин ухмыльнулся:

— Этому меня научили дикие мальванские буйволы. Один парень… — Тут он едва не упомянул о настоящем Рао, но вовремя остановился, сообразив, что за Рао все должны принимать его самого. — Забыл, как его звали… В общем, он путешествовал по джунглям. Так вот, он мне рассказывал, что в любом стаде всегда отыщется хотя бы один трус. Скажи мне, что было бы, если бы я отрубил Могами голову?

Тога пожал плечами:

— Его солдаты сняли бы с трупа все, что представляет хоть малейшую ценность. Если они честные парни, то, вернувшись домой, отдали бы эти вещи его вдове. А тело осталось бы на съедение свиньям и волкам.

— А мне за его убийство ничего бы не было?

— Нет, разумеется, — с чего бы? Он ведь при свидетелях предложил тебе обезглавить его, и при таких обстоятельствах ты имел полное право так и сделать.

Керин вздохнул:

— Обычаи Небесной империи кажутся мне столь же непостижимыми, сколь непонятными наверняка показались бы тебе наши.

Тога улыбнулся:

— Эта личность не осуждает тебя. В конце концов, ты не имел счастья быть воспитанным в цивилизованном обществе.

Через некоторое время Ноджири сказала Керину:

— Мой повелитель, ты — настоящий герой! Неужели тебе совсем не было страшно?

— Конечно, мне было страшно, но я не разбойников боялся. Я опасался, как бы мои бравые солдаты не удрали в последний момент, предоставив мне в одиночку биться с разбойниками!

После этого эпизода путешествие в Чингун прошло без всяких приключений, если не считать того, что продлилось двадцать пять дней вместо обещанных двух недель. Когда Керин стал поддразнивать этим Тогу, чиновник ответил ему:

— Да, мастер Керин, ты еще не освоился с этой стороной вежливой цивилизованной речи. Самое главное, когда отвечаешь на вопрос, сказать что-то такое, что понравится собеседнику, даже если ради этого нужно немного исказить истину.

Каждый раз во время дневного привала Керин ставил двоих на часы. Так как он на деле доказал свою военную доблесть, солдаты охотно повиновались ему. Оттого ли, что присутствие часовых отпугивало злоумышленников, либо по другой какой причине, но никаких разбойников путешественники больше не видели.

Накануне прибытия в Чингун караван остановился в деревне, где жил Хизен, двоюродный брат чиновника Тоги. Разместив солдат и носильщиков на постоялом дворе, Тога повел Керина и Ноджири на ужин к своему родственнику. За стол Ноджири должна была сесть вместе с женской половиной семьи Хизена, отдельно от мужчин.

В отличие от Керина, который вел себя осторожно и пил умеренно, Тога и Хизен слегка опьянели и принялись распевать неприличные песни. Вскоре после этого Тога вскочил и потянул Керина за рукав:

— Пойдем, уважаемый Рао. Пора сходить в сад.

— В сад? — в недоумении переспросил юноша. — Ночью, когда даже луны не видно за тучами?

Тога хихикнул:

— Разумеется, как же это ничтожество не догадалось, что ты не поймешь! Знай же, что в Небесной империи, когда ты поужинал в гостях, вежливость требует после трапезы испражниться в саду хозяина. — И он наставительно покачал пальцем. — Сберегай любое добро — и не будешь знать нужды!

Когда путешественники подошли к Чингуну, Тога уговорил Керина снова поменяться с ним местами — «ради сохранения лица». Усевшись на ослика, Тога повел караван к огромным воротам в городской стене. Достав из сумки пачку бумаг, чиновник предъявил их офицеру стражи. Тот внимательно пересмотрел один за другим все документы, вернул предъявителю и взмахом руки пригласил караван войти в город.

В Котейки и других городах, через которые им пришлось пройти, Керин уже успел отметить главные особенности куромонской архитектуры, обильное использование алой, черной и ярко-желтой краски, стропила, загнутые на конце как носок мальванской туфли, и ряды золоченых фигурок чудовищ, изображавших божков-покровителей.

В Чингуне он увидел то же самое, но размах был другой. Как в Янарете и Кватне, здесь было несколько широких прямых проспектов, а между ними — запутанный лабиринт узких извилистых улочек. Но Чингун был огромным городом, так что и Янарет, и Кватна, если бы их перенесли в Чингун, стали бы не более чем еще двумя районами колоссальной столицы.

Керин подпрыгивал в своем паланкине, плывя вдоль одного проспекта… второго… третьего… По улицам ходило множество куромонцев, одетых по большей части в синие куртки и штаны. Такой наряд был чем-то вроде униформы рабочих обоих полов. Средний класс носил халаты, доходившие до щиколоток. У мужчин волосы были длинные и завязывались узлом на макушке. На улицах стоял непрерывный шум от колоколов, гонгов, рожков, барабанов, свистков и других устройств, при помощи которых бродячие торговцы и ремесленники — цирюльники, точильщики, продавцы закусок — привлекали внимание публики.

Но одна вещь, которой он нигде не встречал, поразила Керина больше всего: многие люди не шли по гладким мостовым столицы, а катились на коньках с колесиками. Они были обуты в высокие башмаки с металлической рамкой, к которой крепились спереди и сзади два колесика. Юноша решил, что в небольших городах и в деревне это приспособление вряд ли может быть полезно — ведь гладких мощеных улиц там не найти!

Караван достиг площади, на которой две дюжины верблюдов ожидали, чтобы на них взвалили грузы, предназначенные для отправки в северные степи. Некоторые из них еще не перелиняли после зимы, отчего их шкура казалась покрытой заплатами.

За верблюдами стояла небольшая толпа. Среди зрителей виднелись несколько человек, стоявших на коленях, обнаженных по пояс и со связанными за спиной руками. Вдоль группки шел палач с коротким мечом в руках. Тела двух казненных уже лежали на земле с отрубленными головами, и алая кровь лилась из них. В тот момент, когда караван проходил рядом, палач взмахнул мечом, и — бум! — свалилась еще одна голова. Подпрыгнув на мостовой, она покатилась в сторону, а тело с глухим стуком упало грудью на землю.

— Кто это? — спросил Керин.

— Какие-то злодеи, — ответил Тога, пожав плечами. — В Чингуне полным-полно карманников и других преступников. В моей родной деревне ничего подобного никогда не было.

Они проехали мимо толпы, наблюдавшей за казнью, и оказались у двухэтажной башни. На крыше, куда вела наружная лестница, стояли под навесом разнообразные астрономические приборы. Снизу в стене башни имелся ряд вертикальных отверстий, в которых были установлены скульптуры примерно в половину человеческого роста. В руках у этих фигур были картонные квадраты с загадочными символами. Из башни доносились странные звуки — то лязг, то шум падающей воды. Как раз в тот момент, когда путешественники поравнялись с башней, раздался звон гонга, одна из фигур исчезла, а ее место заняла другая.

— Что это такое? — изумленно спросил Керин.

— Знаменитые астрономические часы, сконструированные изобретательным Хукурью. По ним можно определять не только час, но еще и дату, фазы луны и положение звезд.

«Эту штуку, — подумал юноша, — я должен рассмотреть повнимательнее, когда время будет».

Караван все шел и шел, пока наконец не остановился у ворот огороженной высокой стеной какой-то резиденции в самом центре города. Здесь снова повторилась томительная процедура проверки документов.

Но вот наконец Керина и Ноджири внесли через ворота внутрь — как объяснил Тога, на Запретную Территорию. Оказалось, что внутри к стене пристроены просторные одноэтажные здания, а перед ними лежала просторная площадь, украшенная бронзовыми статуями драконов, армиллярными сферами, монументальными каменными стелами и другими затеями.

По площади сновали туда-сюда куромонцы с кипами бумаг и свитками. Некоторые перемещались просто пешком, а другие — на коньках с колесиками. Они исчезали в дверях окружающих зданий и снова выскакивали оттуда, будто муравьи, копошащиеся вокруг муравейника. Посредине площади стояло здание больших размеров, чем остальные; его позолоченная крыша сияла на солнце, слепя глаза.

— А это, — сказал Тога, — Недоступный Дворец, в котором пребывает Сын Неба.

— Мы туда пойдем? — спросил Керин.

Тога криво усмехнулся:

— Несчастный, которому вздумается проникнуть без приглашения в Заповедные Покои, окажется без головы раньше, чем успеет зажмуриться.

— А тогда куда же мы идем?

— Увидишь. Тебя необходимо официально представить соответствующим чиновникам. Сначала я должен доложить о тебе моему начальнику, уважаемому третьему секретарю Варварского Отдела.

Тога зашагал к одному из больших зданий. Он слез с ослика, помог Керину и Ноджири выйти из паланкинов и ввел их внутрь. В коридорах кишело множество куромонцев в очень чистых, но простых одеждах. Некоторые из них были на коньках. Иногда Тоге приходилось расталкивать толпу, крича:

— Дорогу! Дорогу!

Когда толпа немного поредела, Керин спросил:

— Уважаемый Тога, а что это за люди?

— Чиновники и писцы.

— Но зачем их нужно такое множество?

— Дело в том, что в Небесной империи миллионы подданных, и без бюрократического аппарата правительство не смогло бы контролировать их поведение и заботиться об их благе.

— А мне кажется, что такой избыток чиновников ведет к тому, что они мешают друг другу и все усложняют. Кроме того, они могут заниматься интригами и личным обогащением вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности.

— Это правда, мастер Рао. Одна из трудностей, с которыми мы сталкиваемся, состоит в том, что по мере роста числа даже самому искусному администратору становится все труднее и труднее не выпускать из виду ни одного чиновника, писца и служащего, чтобы заставлять их выполнять свой долг усердно и честно. Поэтому нам приходится нанимать людей, которые следят за ними, а это опять увеличивает общее число подчиненных и усложняет контроль. Так что мы вынуждены нанимать новых контролеров, и так далее.

— Что ж, — сказал Керин, — я думал, что наша маленькая кортольская монархия со своей Палатой Бургомистров — неэффективная и нечеткая система правления, но в общем она мне кажется предпочтительнее, чем то, что я вижу здесь.

— Но вот если бы в твоем королевстве население было бы столь же многочисленно, как у нас, вы столкнулись бы с теми же трудностями.

— Может быть, империя попросту слишком велика, чтобы ею можно было управлять?

— Возможно, в каком-то смысле это и так. Но когда Куромон был разделен на множество враждовавших королевств, которые даже вели между собой опустошительные войны, дела шли еще хуже.

Тога назвал себя стражнику, стоявшему у одной из дверей. Стражник исчез, а чиновник со своими спутниками так долго ждал в коридоре, что Керин наконец не выдержал и спросил:

— Может быть, что-то случилось?

Тога усмехнулся:

— У нас принято, чтобы начальник заставлял подчиненного долго ждать приема. Так он обретает лицо и доказывает высоту своего положения.

Тем не менее наступил момент, когда стражник вернулся и впустил всех троих вовнутрь. Они увидели перед собой дородного мужчину, сидевшего за большим столом, к которому по бокам были приставлены два стола поменьше; за ними сидели писцы с кисточками в руках. На мужчине юный новарец увидел приспособление, которого раньше не встречал: у него на носу сидели очки в обычной оправе, для верности придерживавшиеся еще и шнурками, завязанными на затылке в узел. Чиновник встал из-за стола, и они обменялись с Тогой таким количеством поклонов, что Керину стало казаться, будто он слышит хруст их позвоночников.

— Несказанно высокий начальник, — заговорил наконец Тога, — позволь этому презренному представить тебе уважаемого варвара, мастера Рао из Мальваны. Мастер Рао, ты лицезреешь уважаемого третьего секретаря Аки.

Керин поклонился, стараясь подражать куромонцам. Аки уставился на юношу с таким видом, будто он был источником зловония, и слегка кивнул.

— Привез ли он послание короля Ладжпата? — спросил Аки.

— Покажи ему послание, мастер Рао, — сказал Тога. Оба куромонца не обращали ни малейшего внимания на Ноджири, стоявшую рядом с мужем.

Аки хлопнул в ладоши, и вошла молодая куромонка с подносом, на котором стоял чайник и две маленькие чашечки без ручек.

— Садись, уважаемый Тога, — сказал Аки. — Пожалуйста, угощайся.

И оба чиновника пустились в бессвязную болтовню, сплетничая о продвижении по служебной лестнице, бюрократических интригах и чиновничьих экзаменах, причем совершенно забыли о Керине и Ноджири, которые так и продолжали стоять.

Гнев Керина все нарастал, но он не осмеливался проявить свои чувства — ведь он был одиноким иностранцем среди тысяч туземцев!

Тога допил свой чай и встал. Они с Аки опять принялись обмениваться поклонами, а затем Тога вышел в коридор вместе со своими подопечными. Взглянув на свирепую физиономию Керина, который сжимал губы и щурил глаза, он примирительно произнес:

— Эта личность должна принести извинения за манеры уважаемого Аки. Течение, к которому он примыкает, выступает за полное прекращение любых контактов с иностранцами. Он их всех ненавидит, потому что несколько его родственников погибли от рук пиратов с островов Гволинг или были убиты воинственными кочевниками северных степей. А сейчас мы нанесем визит его начальнику.

Они вошли в кабинет попросторнее. Керина представили второму секретарю Ушио, который сказал:

— Из Мальваны прибыл? Я думал, кожа у тебя будет потемнее.

Керин сглотнул — он испугался, что обман вот-вот раскроется:

— Это… это зависит от того, в какой части страны человек родился.

— Тога, где ты пропадал? — резко спросил Ушио. — Мы тебя ждали две недели тому назад.

— Благородный начальник, эта жалкая тварь привезла уважаемых варваров так быстро, как только могли идти носильщики.

— Идти? Я ведь отдал распоряжение, чтобы тебе была дана лошадь, а мастеру Рао — повозка и кучер.

— Твое распоряжение до меня не дошло, достопочтенный господин. Мне кажется, секретарь Аки задержал его. Ты ведь знаешь, как он относится к варварам.

— Гм… может, это и вправду его вина, но, если мы начнем уличать, он все свалит на своих писцов. Ладно, главное, что вы наконец здесь.

Пришедшим тоже принесли чай, и Ушио приказал писцам обеспечить Керина и Ноджири стульями и чашками. Тога принялся рассуждать о том, какие шаги необходимо предпринять, чтобы, не нарушая этикета, представить Керина имперскому колдуну Ошиме.

Ушио сказал:

— Я не могу дать разрешение на прямой ход дела. Возможно, его дал бы мой уважаемый начальник Kaгa, если секретарь уполномочит его на сообщение с другим департаментом. Минутку…

Ушио достал какую-то бумагу и, развернув, прижал к столу разными мелкими предметами, чтобы она не скручивалась. На большом листе Керин увидел паутину линий, связывавших коротенькие куромонские надписи.

— Так, — произнес Ушио, — мы можем восходить по иерархии таким вот образом… или вот так… а то еще можно обратиться к начальнику бюро, уважаемому Сендаю.

— Если по-другому не получится, — сказал Тога, — эта личность могла бы просить господина великого мандарина Департамента Дорог и Мореплавания…

— Мне кажется, в таких крайних мерах нет необходимости, — откликнулся Ушио. — Так как он болеет, высочайший Аоба многие свои функции передал помощникам. Если уважаемый Kaгa сможет тебя провести — отлично, а нет — так придется действовать через Сендая. Передай ему мои почтительнейшие поклоны.

Когда они покинули кабинет Ушио, Керин спросил:

— Если я должен доложить о своей миссии императорскому колдуну, почему бы нам не отправиться прямо к нему? Зачем все эти обходные пути?

— Эта личность не ожидает, что тебе, варвару, это будет понятно, — ответил Тога. — Чтобы по возможности избежать путаницы и не допустить вмешательства в действия отдельных ветвей государственного управления, мы нуждаемся в твердых правилах, определяющих, кто с кем имеет право взаимодействовать. Это называется «использование соответствующих ходов». Конечно, эти правила осложняют нашу работу, но в меньшей степени, чем если бы каждый мог бегать из департамента в департамент без разрешения своего начальства. Разумеется, опытные чиновники вроде этой личности знают, как безопасно сократить официальную процедуру.

Колдун Ошима служит в Магическом Бюро Департамента Здравоохранения и Благоденствия. Чтобы чиновник одного департамента мог обратиться к чиновнику другого департамента… — И Тога принялся излагать сложные правила взаимодействия гражданских служб. Когда он закончил свою лекцию, они оказались уже у кабинета первого секретаря Каги.

— Уважаемый Сендай сейчас в отпуске, — сказал Kaгa, — и поручил мне быть временно его заместителем. Я выпишу вам пропуск в здание Департамента Здоровья и Благоденствия. Там вы сможете обратиться к секретарю Хузо. Если он лично не сможет вас принять, он распорядится разрешить вам использовать соответствующие ходы, чтобы войти в контакт с нужным кабинетом в магическом бюро. Выпейте чашку чаю, и вы тоже, дорогие варвары…

Выпив с разными чиновниками еще около дюжины чашек, Тога добился того, что с ними шел по коридору и беседовал второй секретарь Хией из тавматургической лаборатории Магического Бюро Департамента Здоровья и Благоденствия. Хией сказал Тоге, Керину и Ноджири:

— Уж лучше это лицо само вас проводит — наш имперский колдун не отличается особенной любезностью.

Они вошли в большую комнату, заставленную магическими приспособлениями и инструментами, с которыми возился маленький сморщенный человечек с всклокоченной седой бородой. Какое-то время он что-то регулировал и не обращал ни малейшего внимания на вошедших, а потом спросил:

— Ну, мастер Хией, какую дурь ты сегодня от меня потребуешь? Волшебный ковер, чтобы летать на луну?

— Дорогой волшебник, — ответил Хией, — вот этот варвар — мастер Рао; он привез послание от мальванского Короля Королей. Если ты ненадолго успокоишь свою желчь, он тебе кое-что сообщит.

— Ах да, я припоминаю… Речь идет об этом договоре между Сыном Неба и так называемом Королем Королей, не так ли? Ладжпат не очень-то торопился выполнить свои обязательства… Ну, так где же послание?

Керин вручил ему небольшой мешочек из промасленного шелка:

— Ты в самом деле колдун Ошима?

Старичок фыркнул:

— Вне всякого сомнения! Если бы мастер Хией вел себя вежливее, он представил бы тебя, как полагается. А это, я так понимаю, и есть твоя странная женщина?

— Моя жена, — ответил Керин, которому начинало казаться, что вздорность и сварливость Ошимы может разрушить самую строгую систему этикета.

— Жена, вот как? — презрительно оскалился Ошима. — Подкрепляет ли она твою силу выражениями восторга, когда ты на нее забираешься?

— Гм… — промычал Керин, чувствуя, что краснеет. Он попытался что-то ответить, но из-за смущения смог издать лишь нечленораздельные звуки. Ему хотелось сказать: «Не твое трахнутое дело, проклятый старый шут!» — но не посмел. Пока он пытался вновь обрести власть над своим языком, Ноджири спокойно заметила:

— Нам удается все устраивать ко взаимному удовлетворению, сударь.

— Прекрасно! — рявкнул волшебник. — Любому дураку ясно, что из вас двоих ты — самая умная! Беда Небесной империи в том, что здесь женщин считают просто неразумными, какими-то ничего не значащими предметами, и поэтому общество лишено возможности использовать их таланты.

— Не воспринимай его слова всерьез, мастер Рао, — сказал Хией, — ему нравится высказывать абсурдные идеи, чтобы шокировать своих собеседников.

— Ничто так не шокирует толпу, как нежеланная правда, — пробурчал Ошима. — А теперь давайте посмотрим, что там.

Он сломал печать на мешочке и развернул бумагу. Пробегая глазами по мальванским строчкам, волшебник хмыкал в бороду и наконец сказал:

— Похоже, это способ изготовления веера Аджендры, точнее, веера Цунджинга, который Аджендра привез к нам. Изготовление этой штуки и заколдовывание займет по крайней мере месяц, а мы не можем отправить мастера Рао в обратный путь, не убедившись, что веер действительно делает то, что требуется. Поэтому, мастер Хией, тебе придется найти для варваров жилье, где они смогут ожидать нашего разрешения вернуться домой.

— Извини, — сказал Керин, — а какова твоя роль в этом договоре с Мальваной?

— Ну, я всего лишь должен сообщить секрет устройства, определяющего, где север…

— Хватит! — рявкнул Хией. — Об этом болтать не следует!

— Раз мастер Рао все равно сломает печать и прочтет, что мы напишем, — как он уже сделал, сдается мне, с этим посланием, — то от моих слов никакого вреда не будет. Ладно, уходите! Мне нужно сосредоточиться, чтобы расшифровать эти мальванские каракули.

Когда они вышли из рабочего кабинета колдуна, Хией сказал:

— А теперь я буду искать вам жилье. Если в деревне дипломатов есть свободные места, вы там и поселитесь и будете ждать результата опытов Ошимы.

— Ты в самом деле сможешь их устроить, уважаемый Хией? — спросил Тога. — Этот ком мерзости еще не видел своих жен и детей. Кроме того, я должен расплатиться с носильщиками. Ты ведь наймешь кого-нибудь отнести их багаж?

— Беги домой, мастер Тога, — ответил Хией, — а не то твои штаны лопнут из-за неудовлетворенной похоти. Ты хоть не на мальчиках помешан, как секретарь… Но при этих иностранных дьяволах я не буду никого называть по имени. Пойдемте, дорогие варвары.

* * *

Шагая за Хиеем, Керин сказал:

— Ваш колдун ведет себя… гм… не так, как другие куромонцы.

Хией хихикнул:

— Ты намекаешь на его ужасные манеры, да? Клянусь пятьюдесятью семью главными божествами, кто угодно на его месте давным-давно лишился бы головы за дерзость! Но Ошиме удается сохранить свою в целости, потому что он самый могущественный колдун в империи и всем внушает страх. Считается, что, если кто-нибудь сделает ему какую-нибудь неприятность, он немедленно вызовет демона или дракона и погубит смельчака. К счастью, у него нет честолюбия. Он вполне доволен, если ему предоставляют хорошо оборудованную лабораторию для его исследований.

Хией привел Керина, Ноджири и носильщиков с багажом к огороженному стеной участку в самом дальнем углу Запретной Территории. Внутри его оказались участки поменьше, тоже обнесенные стенами. По-видимому, подумал Керин, огораживать стенами все что можно — национальный вид спорта куромонцев. На каждом маленьком участке располагался домик и садик. У ворот деревни дипломатов стояли стражники в бронзовых шлемах и позолоченных кирасах. Переговорив с чиновником в будке рядом с воротами, Хией сказал Керину:

— Мастер Синсонг говорит, что у него есть как раз такое помещение, какое вам нужно, но прежние постояльцы только сейчас уезжают. Он предлагает посидеть немного вот здесь на скамейке и уверяет, что вскоре вы уже сможете раскладывать вещи. А пока он прикажет подать нам чаю. Я должен поздравить тебя: ты делаешь быстрые успехи в языке цивилизованного мира. Мне чаще всего удается понять, что ты имеешь в виду!

— Спасибо! — сказал Керин и попросил: — Расскажи мне, пожалуйста, историю этого магического веера!

— Думаю, что вреда от этого не будет, — ответил Хией. — Началось все много веков тому назад. Колдун Цунджинга смастерил его для тогдашнего короля островов Гволинг. Обмахивая этим веером любое живое существо, его можно выдуть из этого мира, а потом вернуть, постучав веером по локтям и голове в определенной последовательности. Когда принц Вангерр, внук этого короля, встретился на острове Баншу с драконом, он обмахнул его веером и заставил исчезнуть.

Сменилось несколько поколений, и веер оказался в руках у мальванского аскета Аджендры. Кроме веера ему досталась и книга, в которой содержались правильные последовательности стуков, возвращающих исчезнувшие существа в этот мир.

Ноджири задала вопрос, что в этот день ей удавалось нечасто:

— А что происходит с исчезнувшими существами?

— Мнения расходятся, — ответил Хией. — Последователи одной школы утверждают, что они попадают в другое измерение, сосуществующее с нашим. Другие считают, что они распадаются на составляющие их атомы, которые затем снова объединяются благодаря другой последовательности стуков. Но я продолжаю: придерживавшийся принципа не наносить вред, Аджендра не имел нужды в веере, но ему нужны были деньги, чтобы основать в своей родной деревне храм его излюбленных богов, — в нем он надеялся провести в медитации остаток своих дней.

Так как мальванский король сильно потратился на недавнюю войну и не мог себе позволить финансировать этот проект, Аджендра привез веер в Чингун. Случилось это в правление Цотуги Четвертого. Аскету удалось убедить Сына Неба заплатить за веер и книгу десять тысяч золотых монет и выделить отряд охраны, который сопровождал бы аскета на пути на родину.

Цотуга был человек неплохой, но вспыльчивый и несдержанный. Когда кто-либо из министров слишком упорно возражал против какого-нибудь плана, полюбившегося правителю, Цотуга иногда попросту обмахивал его веером — и устранял несчастного мандарина из этого мира. Тем временем он спрятал в особо отведенном месте книгу с описанием стуков, чтобы легко найти при необходимости, да вот только позабыл, где это место находится.

После исчезновения мандаринов, заведовавших департаментами, управление страной пришло в упадок. Подчиненные занимались только интригами, личным обогащением и собственными делами, вместо того чтобы исполнять свою работу. Для страны настали тяжелые времена. Развал еще усугублялся инфляцией бумажных денег, которую Цотуга проводил вопреки уговорам своего министра финансов Ясбу.

Так как советы Ясбу были не по вкусу правителю, он попросту устранил его, обмахнув веером.

В конце концов Цотуга, посоветовавшись со своей супругой императрицей Насако, нанял на должность премьер-министра способного провинциального смотрителя дорог и мостов, по имени Замбен из Джомпея. Цотуга, конечно, не догадывался, что Замбен состоял в тайной связи с Насако и что любовники собирались избавиться от императора.

Замбен завлек Цотугу в свои сети и как-то раз сел играть с ним в игру, называемую сачи. Когда они оба ползали по полу, отыскивая фигуру, которую Замбен нарочно уронил, премьер-министр ловко подменил веер императора на свой, после чего в несколько взмахов веера довел интригу до намеченного конца.

Замбен женился на Насако и стал супругом вдовствующей императрицы. Он не только усовершенствовал систему управления, но и занялся восстановлением текста книги, в которой описывались последовательности стуков, вызывавших обратно к жизни жертвы веера. Он экспериментировал с разными последовательностями, а стоявший рядом секретарь отмечал, какие стуки кого возвращают. Среди других людей Замбену удалось вернуть и министра финансов Ясбу.

Но по рассеянности он случайно простучал и возвращение дракона, которого принц Вангерр давным-давно заставил исчезнуть. Не успел Замбен и глазом моргнуть, как дракон проглотил его вместе с одеждой и веером и умчался прочь из Недоступного Дворца.

Хотя принцу Вакумбе в то время было всего четырнадцать лет, он стал императором. Сразу же после церемонии коронации он снял с головы корону с крыльями и пожаловался, что она слишком тяжела. Вертя в руках этот сложный головной убор, он случайно задел какую-то пружинку: тут же отскочила металлическая крышка, под которой была спрятана пропавшая книга стуков. Но так как веер пропал и никто во всей империи не мог смастерить такой же, книгу сдали в архив.

Наш нынешний Повелитель Вселенной, божественный Дзучен, пожелал обладать не только книгой стуков, но и волшебным веером. Поэтому он отыскал духовных наследников аскета Аджендры в надежде, что в их среде могла сохраниться тайна изготовления магического веера. С помощью прозрений учителя Ошимы удалось выяснить, что колдун Гулам располагает искомыми сведениями. Поэтому наш Сын Неба заключил договор с королем Ладжпатом, по которому эта тайна выменивалась на что-то. И тогда… Хией замолчал, заметив подходившую к воротам группу людей. Все они были приземисты, с плоскими смуглыми лицами, одеты в халаты из овечьих шкур, распахнутые из-за жары, а обуты в большие фетровые сапоги; на головах у них были меховые шляпы. За ними шли носильщики с множеством грузов.

— Послы от кочевников, — пробормотал Хией. Керин почувствовал, что присутствие этих людей можно обнаружить посредством обоняния почти на таком же расстоянии, как и посредством зрения. Трудно было понять, в какой степени коричневый цвет их лиц определялся цветом кожи и в какой — толстым слоем грязи. Они вышли за ворота, не обращая никакого внимания на Керина и его спутников, и закричали. Появились конюхи с лошадьми. Когда багаж взвалили на спины животных, кочевники вскочили в седла, издали дикий вопль и галопом помчались прочь, нимало не заботясь о попадавшихся по пути пешеходах.

Когда Керин и Ноджири расположились в отведенном им домике, юноша спросил:

— Скажи, пожалуйста, когда я смогу уехать?

— Когда веер будет готов и проверен, — ответил Хией.

— Другими словами, вы со всей вежливостью сажаете меня под арест?

— Пожалуйста, не говори этого, мастер Рао! Но так как именно тебе предназначено отвезти ответное послание в Мальвану, если веер успешно пройдет испытания, то нам необходимо быть уверенными, что в нужный момент ты окажешься под рукой.

— А из деревни дипломатов нам можно выходить?

— Разумеется — при условии, что вы не будете покидать Запретную Территорию.

— А если нам захочется получше осмотреть ваш великий город?

— Если вы сообщите об этом, эта личность организует для вас сопровождение. Оно необходимо для вашей же безопасности — потеряться в Чингуне легко, так же как и стать жертвой преступников, которых у нас, увы, предостаточно. А теперь, уважаемые варвары, я должен вернуться к своим делам. Как говорил мудрый Даухай, ничто не поощряет так усердие подчиненных, как зрелище начальника, обладающего этой добродетелью!

Когда Хией удалился, преисполненный сознанием собственной значительности, Керин тихонько сказал Ноджири по-салиморски:

— Ты поняла, что сказал старик Ошима насчет навигационного приспособления, пока Хией не заткнул ему рот?

— Нет. Я разобрала только слово «север» — они говорили слишком быстро для меня.

— Ты ведь знаешь о моем договоре с Клунгом. Если они вручат мне инструкции по изготовлению этого прибора и отпустят, как они думают, в Мальвану, половина наших проблем будет решена, — озабоченно сказал Керин. — С другой стороны, если я обещаю передать тайну королю Ладжпату, а вместо того отдам Клунгу, то окажусь обманщиком…

— Если бы я была на твоем месте, — сказала Ноджири, — я бы не торопилась об этом размышлять. Если мы собьемся с курса на море или попадем в руки пиратов, не добравшись до Кватны, твоей чувствительной совести будет совершенно не о чем беспокоиться. А в Салиморе мы можем обнаружить, что Клунг уже умер…

— Как всегда, ты права, — вздохнул Керин.

Глава 9

Заповедные покои

Керин сидел, вытянув ноги, на мостовой у ворот, ведущих в деревню дипломатов. Вместо сапог он был обут в башмаки с колесиками.

— Черт побери, женщина, — зарычал он на Ноджири, которая стояла рядом, трясясь от хохота, — если ты такая умная, покажи-ка, как ты сама управишься с этими проклятыми ноголомками!

И юноша сорвал с ног башмаки и швырнул их в сторону.

— Прости меня, повелитель, — сказала принцесса, справившись наконец с приступом веселья. — Но после того, как ты хвастался, что тебе это будет очень легко…

Она села на скамейку и надела свои башмаки с колесиками, а Керин с трудом поднялся на ноги:

— Завтра весь день будет задница болеть… Куромонские жены ведут себя почтительнее.

Ноджири понеслась на колесиках прочь. Сначала она пошатывалась, но вскоре поняла, в чем фокус, и вернулась уже быстро, по уверенной длинной дуге. Затем она описала по мостовой изящную восьмерку.

— Клянусь медными яйцами Имбала! — вырвалось у Керина. — Ты что, тренировалась тайком?

— Нет, мой повелитель, — ответила Ноджири, сделав пируэт, — я просто внимательно смотрела, как катаются туземцы. Если тебе и в самом деле больше нравятся куромонские жены, я думаю, не составит труда найти чиновника, который с радостью с тобой поменяется.

— О боги! — воскликнул Керин. — Об этом и не думай! Я хоть из нас и самый сильный, но самая умная, похоже, ты! Прости, что я не сдержался; наверное, я и в самом деле выглядел как законченный дурак.

— А ты меня извини за мой смех. Попробуй еще раз, только поосторожнее!

Через час упражнений Керин уже мог кататься достаточно легко, и парочка отправилась осматривать Запретную Территорию.

* * *

Керин постучал в дверь рабочего кабинета учителя Ошимы. Изнутри раздался раздраженный вопль:

— Кого на этот раз принесло?

— Рао-мальванца, — ответил Керин. — Интересно узнать, как продвигается дело с веером.

— Ну заходи, заходи! Но не заставляй меня тратить попусту время на бессмысленную болтовню!

Керин открыл дверь. Свои башмаки с колесиками он и Ноджири подвесили за завязки себе на плечи. Войдя, они увидели, что Ошима держит в руках один конец стеклянной трубки, а долговязый подмастерье с испуганным выражением на лице — другой.

— Скройся, Донг! — рявкнул Ошима, и подмастерье заковылял прочь. Затем колдун обратился к Керину: — Похоже, вы учитесь ездить на колесиках?

— Да, сударь.

— А где вы башмаки взяли?

— Мы попросили уважаемого Хиея, и он… Я вот спросил, как продвигается дело…

— Ты говоришь, что ты мальванец?

— Да. Но вот как насчет…

— А твоя женщина, судя по внешности — из Салимора.

— Так оно и есть, сударь. А вот веер…

— Странно. Я знавал других мальванцев, но у них у всех кожа была гораздо смуглее — почти как чай, если его всю ночь кипятить.

Отчаянным усилием воли Керин напал на подходящее объяснение:

— В последнее время я не так много был на солнце.

— Гм-гм… Надеюсь, ты лучше знаешь, откуда ты взялся, хотя внешне тебя можно было бы принять за одного из этих бледных круглоглазых варваров с Дальнего Запада, которые крайне редко добираются до империи. Несколько дней тому назад ко мне зашел уважаемый Аки и выразил сомнение, что ты в самом деле тот, за кого себя выдаешь, — но ведь он вечно варваров подозревает в самом худшем. Ну так что же ты хотел спросить? Не тяни — я занятой человек!

— Насчет веера, сударь. Как дело продвигается?

— Продвигается, но медленно. Мне нужны куски яшмы вполне определенного качества, и за ними пришлось послать в провинцию Яшмовой Горы. А тебе-то какое до этого дело?

Керин не смог скрыть своего раздражения:

— Раз спрашиваю — значит, есть дело! Ваши люди не отпускают меня назад, пока ты не испытаешь веер.

— Вот оно что. Ладно, еще вопросы есть?

— Нет, сударь. Но…

— Тогда до свидания. Эй, Донг, возвращайся и принимайся наконец за работу, ленивая тварь!

— Проклятый грубиян! — пробурчал Керин, закрыв дверь в кабинет. — Удивительно, что он еще не лишился головы, несмотря на то что его боятся!

— Веди себя с ним осторожнее, повелитель, — сказала Ноджири. — Каковы бы ни были его недостатки, проницательности ему не занимать.

— Ты, как всегда, права, — неохотно признал Керин.

Керин и Ноджири подкатили к башне Хукурью, находившейся за пределами Запретной Территории. Их сопровождали — тоже на колесиках — два солдата в сверкающих медных доспехах. Охрана была нужна, чтобы путешественники не заблудились и не попали в лапы преступников, а также, как подозревал Керин, чтобы не дать им покинуть Чингун. Юноша постучался; в башне отворилась дверь, и куромонец средних лет поклонился ему, сложив ладони вместе.

— Кому обязано это ничтожество визитом? — спросил смотритель.

Керин объяснил, что он путешественник, прибывший из далеких стран, что, прослышав о чудесных часах Хукурью, он пожелал их осмотреть, если — в куромонском стиле закончил он свою речь — такой осмотр будет позволен этому жалкому варвару.

— Уважаемый варвар делает честь этому невежественному смотрителю, — ответил смотритель. — Пожалуйста, входи.

Шум внутри был еще сильнее, чем снаружи, и разговаривать можно было только в. полный голос. Поскрипывали оси, лязгали шестерни, булькала вода, а время от времени раздавался грохот колоколов, гонгов и барабанов. Смотритель Зуйкаку, внук Хукурью, с готовностью объяснял, как действует механизм, созданный дедом:

— Эта личность счастлива видеть варвара, желающего усвоить рудименты культуры.

Башня, включая чердак, была примерно тридцать пять футов в высоту. Вода, стекавшая по трубам и резервуарам, наполняла одну за другой тридцать шесть чаш, покачивавшихся на большом колесе. Особый механизм регулировал скорость вращения, так что за один такт колесо поворачивалось точно на градус между соседними чашами. Полный оборот колесо совершало за девять часов; из чаш вода выливалась в бассейн, расположенный под колесом.

Колесо приводило в движение деревянную ось на железных опорах. Эта ось посредством коронной передачи вращала высокий тонкий вал, приводивший в движение весь остальной механизм, состоявший из армиллярной сферы на чердаке и пяти широких горизонтальных колес с вертикальными штифтами. На одних штифтах были закреплены статуэтки со знаками, обозначающими целые часы и десятые доли часа, восход и заход солнца. Другие штифты отмечали эти моменты звуком, ударяя по колоколам, гонгам и барабанам.

Механизм, регулирующий скорость вращения главного колеса, Керин исследовал самым внимательным образом. Он состоял из системы зацепов, не дававших колесу вращаться, пока одна из чаш не наполнится водой, а затем допускавших поворот колеса лишь на градус, необходимый для подведения следующей чаши к источнику воды.

— А откуда течет вода? — спросил юноша.

— Из резервуара наверху. Если уважаемый варвар проследует за мной по лестнице…

— Сначала нужно снять башмаки с колесиками, — сказал Керин.

Когда они добрались до второго этажа, он спросил:

— А что ты делаешь, когда в резервуаре кончается вода?

— Каждый день, — объяснил Зуйкаку, — приводят каторжника, который его наполняет. Он крутит вот этот рычаг и качает воду из колодца.

— Сударь, — произнес Керин, — ты сообщил мне больше сведений, чем способна переварить моя жалкая варварская голова. Надеюсь, ты позволишь мне нанести еще один визит?

— Этот жалкий механик будет счастлив, уважаемый господин.

Скользя на колесиках обратно к Запретной Территории, Керин сказал Ноджири:

— Как-то слишком все легко получается…

— Я думала, — ответила принцесса, — что ты будешь доволен, ведь тебе без особых усилий удалось выполнить твою главную задачу.

— В том-то и загвоздка, дорогая… Мой опыт показывает, что когда все получается слишком легко, это значит, что надо ждать неприятностей… Белинка, конечно, была ужасно назойлива, но хотел бы я, чтобы она была здесь и могла нас предупреждать об опасностях!

Когда они вернулись в свой домик, юноша провел весь вечер, вычерчивая схемы механизма регуляции скорости вращения. Бумагу ему предоставил Хией. Судя по всему, куромонцы никогда не слышали о возможности писать пером и обходились тонкими кисточками, с которыми Керину было нелегко управиться. Лишь после упорных попыток он научился проводить кисточкой прямую линию.

Дни шли за днями; лето становилось все жарче. Так как воздух был не такой влажный, как в Кватне и Котейки, Керин легче переносил жару. В сопровождении солдат он еще раз побывал в часовой башне Хукурью, чтобы проверить свои чертежи регулятора, сравнивая их с оригиналом. Надев куртку и шапочку куромонского писца, он без помех разгуливал по коридорам департаментов.

Как-то раз в здании Департамента Дорог, Каналов и Мореплавания он прошел мимо дородного третьего секретаря Аки. На какой-то миг выражение глаз Аки изменилось за стеклами очков, но тут же приобрела обычную невозмутимость. Ни тот ни другой не сказали ни слова.

Однажды вечером, когда Керин без особого успеха пытался овладеть куромонским иероглифическим письмом, прикатил на колесиках мальчик-курьер и сказал:

— Уважаемый Ката приветствует уважаемого варвара Рао и просит вышесказанного Рао ожидать его завтра у входа в Недоступный Дворец в три часа. Ему приказано явиться в Заповедные Покои.

Когда мальчик ушел, Ноджири спросила:

— А обо мне он ничего не сказал?

— Нет, дорогая, но я думаю…

— Ни к чему! В этой стране с женщинами еще меньше считаются, чем у меня на родине. Отправляйся один, а я тем временем выстираю твои штаны.

* * *

Перед входом в Недоступный Дворец Керин увидел небольшую толпу. Там были и Kaгa, и Ушио, а Тога явился сразу же вслед за новарцем. Стояли там и другие чиновники.

Тога тронул Керина за руку и поманил в сторону. Когда они отошли, чиновник прошептал:

— Уважаемый Керин, я надеюсь, тебе известны правила поведения в Заповедных Покоях?

— Хией мне прочел целую лекцию.

— Отлично. Но позволь все-таки предупредить тебя: ходят слухи, что Сын Неба стал очень раздражителен из-за того, что ему пришлось покинуть свой Летний Дворец — гораздо более великолепную резиденцию, чем это старое полуразвалившееся строение; там есть и огромные сады, и затейливо изукрашенные павильоны, и пруд с утками, и другие забавы — и поселиться в Недоступном Дворце, в котором невыносимо жарко и душно. Он ни за что не переселился бы, если бы евнухи не убедили его, что ввиду важности дела с веером Аджендры его личное присутствие совершенно необходимо. Так вот, когда он в таком скверном настроении, малейшая ошибка в этикете может стоить виновному части тела, с которой ему не хотелось бы расстаться — например, головы.

— Я буду стараться, — ответил Керин, холодея от страха. Двери со скрипом отворились, и толстый человек визгливо прокричал:

— Входите, почтенные! Правитель Вселенной готов вас принять.

Солдаты, стоявшие при дверях, кланялись проходившим чиновникам. Толстяк привел их в аудиенц-зал, где примерно дюжина придворных уже стояла навытяжку. В дальнем конце зала сидел на высоком троне император Дзучен, одетый в просторные одежды, сверкающие изумрудами и золотом. Возвышение, на котором стоял трон, было не меньше пяти футов — будто для того, чтобы восполнить небольшой рост самого императора. На голове у него была высокая корона с крыльями, украшенная павлиньими перьями и драгоценными камнями. У трона стояли солдаты и сидели евнухи.

Толстяк выстроил посетителей в ряд. Затем дал знак сделать три шага вперед, после чего все упали на колени и трижды коснулись пола лбом, Керин следил краем глаза за остальными и повторял все их движения.

Чиновники встали, сделали еще три шага вперед и снова стали кланяться. Потом поднялись, прошли три шага и опять повторили поклоны. Все тщательно избегали смотреть прямо на императора, потому что официально считалось, что кто посмотрит в лицо Сыну Неба — ослепнет от сияния его величия.

— Встаньте! — сказал император. — Колдун Ошима, выйди вперед!

Ошима и его подмастерье Донг сделали один шаг к трону. В руках у Ошимы был большой, роскошный на вид веер, который колдун сложил и попытался поднести императору. Однако возвышение, на котором стоял трон, и небольшой рост Ошимы этому воспрепятствовали. Дзучен не мог бы дотянуться до веера иначе, чем сойдя с трона и нагнувшись. Чтобы не допустить такого нарушения этикета, Керин воскликнул:

— Божественный самодержец, позволь этой куче грязи пособить!

Уцепившись руками за край возвышения, на котором стоял трон, он подтянулся, закинул ногу и встал на возвышении в коленопреклоненной позе. Затем он опустил руку вниз, принял веер у колдуна и передал Дзучену.

Придворные обменивались изумленными взглядами. Керин затаил дыхание, не зная, чего ожидать — похвалы или немедленной казни. Император произнес:

— И книгу с описанием стуков, добрые подданные!

Ошима достал книгу из просторного рукава и протянул Керину, который передал ее императору и спустился с возвышения на пол. Сердце его тревожно билось. В тот момент, когда он вскарабкался к трону, ему казалось, что это естественный знак вежливости, — но кто знает, не окажется ли он убийственной дерзостью в глазах этих людей, помешанных на этикете?

Дзучен развернул веер, разрисованный драконами. Он едва не начал обмахиваться им, но вовремя одумался, пробормотав:

— Проклятая жара!

Новарец заметил, как капли пота катятся из-под огромной короны и стекают по императорскому лицу. Дзучен громко произнес:

— Наша главная цель — испытать действие этого предмета. Кто добровольно согласится исчезнуть посредством веера и вернуться посредством стуков?

Придворные снова начали переглядываться. Послышалось громкое шарканье фетровых подошв — каждый пытался спрятаться за соседей.

— Как, ни одного добровольца? — спросил Дзучен, оглядывая зал.

— О великий, — заговорил Ошима, — мой жалкий подмастерье, крестьянин Донг, будет счастлив исполнить это почетное поручение!

И колдун подтолкнул подмастерье вперед. Подросток завращал в ужасе глазами и издал слабый стон. Керину показалось, что он слишком запуган, чтобы протестовать, и вот-вот упадет в обморок.

— Ага, как раз то, что нужно! — воскликнул Дзучен. Распахнув веер, он наклонился и махнул веером у испуганного лица Донга. Послышались колебания воздуха — и юноша исчез! — А теперь, чтобы его вернуть… — забормотал император, перелистывая книгу.

— Смотри на «подмастерье», императорское величество, — подсказал Ошима.

Дзучен нашел нужное место. Он сложил веер, четыре раза стукнул им себя по левому локтю и раз — по лбу. Донг тут же явился обратно. На этот раз он и в самом деле потерял сознание и повалился на пол.

— Стража! — крикнул император. — Приведите мальчишку в чувство, дайте ему золотую монету и отправьте на сегодня домой. Отличная работа, учитель Ошима! Остается выполнить наши обязательства по договору с королем Ладжпатом. — И он уставился на Керина. — Это ты — молодой человек, который привез из Мальваны инструкции по изготовлению веера?

Керин низко поклонился:

— Да, императорское величество, я и есть этот презренный.

— Ты сослужил добрую службу. Тебя наградят…

— О Повелитель Вселенной! — закричал чей-то голос. — Твое императорское величество обольстили и обманули!

— Что? Что такое? — изумился Дзучен. — Пусть тот, кто это сказал, выйдет вперед!

Третий секретарь Аки сделал шаг по направлению к трону; за ним вышел и еще какой-то куромонец. Оба упали на колени и коснулись пола лбами. Когда они стали кланяться второй раз, Дзучен рявкнул:

— Довольно церемоний! К делу!

— О сверхмудрый господин, — сказал Аки, — эта грязная лужа привела с собой мастера Лицуна из Джобэ, почтенного купца. Он только что вернулся из очередной торговой поездки в Мальвану. Во время предыдущей поездки он встречался с чародеем Гуламом и его чела Рао. И вот он уверяет меня, что человек, который стоит перед тобой и выдает себя за Рао, — самозванец!

— Невыразимое величество, — вскричал Тога, — эта кучка пыли располагает доказательствами, что человек, называющий себя Рао, и есть Рао на самом деле! Выслушай, Повелитель Вселенной!

Из просторного рукава Тога вытащил бумагу с рисунком, по которому он установил личность Керина в Котейки. Несколько шей, в том числе и императорская, вытянулись, чтобы разглядеть портрет.

— О Повелитель Вселенной, не слушай Тогу, известного своим пристрастием к варварам! Кто угодно может нарисовать что угодно. Откуда мы знаем, что это не он сам намалевал?

— Лжец! — завопил Тога. — Слепой осел, ты же сам дал мне эту бумагу, чтобы установить личность варвара!

— Ах ты, белый кролик, вечно раболепствующий перед грязными чужеземцами!

— А ты — просто грязь!

— А ты — хуже, чем грязь! — орал Аки. Оба визжали и размахивали кулаками.

— Заткнитесь оба! — рявкнул император. — Ползите на брюхе и умоляйте мое величество о прощении!

Оба чиновника тут же замолчали и плюхнулись на пол, бормоча:

— О всесветный правитель, прости эту кучу испражнений… О заместитель богов, не гневайся на этого грязного слизняка…

Через несколько минут Дзучен сказал:

— Хватит! Встаньте, и продолжим заниматься делами. Поднесите рисунок поближе. Да, он в самом деле в точности повторяет черты вот этого мастера Рао — разве не похож, Аки?

— Теперь, всмотревшись внимательнее, — ответил Аки, — я вижу, что похож. А ты что скажешь, мастер Лицун?

— Да, похож, — сказал тот, — но если этому отвратительному червю будет позволено высказать свое мнение, то рисунок похож и на настоящего, мальванского Рао. Если тот, кого мы здесь видим, — настоящий Рао, то его, должно быть, чем-нибудь отбеливали. Другой Рао, которого я видел в прошлом году, был смуглым — как будто его выкрасили соком грецкого ореха.

Император с ужасной ухмылкой уставился на Керина своими узкими глазами:

— Ну, настоящий или самозваный мастер Рао, что ты на это скажешь, чтобы мы не приговорили тебя к расчленению путем сотни разрезов?

Керин открыл было рот, но несколько секунд не мог издать ни звука — такой ужас парализовал его! Но вот ему все-таки удалось справиться с собой:

— Твое небесное величество, это правда, что моя кожа была смуглее, когда я отправился в путь. В той части Мальваны, откуда я родом, люди обычно светлее, и их кожа темнеет лишь от тропического солнца на юге. Так как более трех месяцев я путешествовал и большую часть времени проводил в тени, моя кожа стала светлее.

Повернувшись затем к Лицуну, он быстро произнес по-мальвански фразу, которую несколько раз проговорил про себя:

— Тебе больше нравится наша северная погода после жары?

Купец не смог сразу ответить, и Керин спросил:

— Ты и теперь сомневаешься, что я настоящий мальванец?

Лицун развел руками:

— Он вроде бы свободно говорит по-мальвански, но с акцентом.

— В моей провинции именно так говорят, — заявил Керин.

— Похоже, разобраться в этом не так просто, — проворчал император. — Не будем спешить с окончательными выводами, исследуем дело подробно и беспристрастно. Кого же назначить следователями?..

И тут вспотевший Дзучен, машинально раскрыв веер, в рассеянности обмахнулся им. Воздух колыхнулся — император мгновенно исчез! Веер со стуком упал на возвышение трона.

Со всех сторон раздались крики изумления и ужаса. Стражники, стоявшие у трона, выхватили сабли из ножен и забегали вокруг, заглядывая во все щели, как если бы ожидали, что оттуда на них набросится убийца.

— Мастер Рао, — пронзительно завопил колдун Ошима, — хватай быстро веер и книгу!

Мозг Керина работал с лихорадочной быстротой, и юноша мгновенно понял смысл этого приказа. Тот, кто владел веером, мог устанавливать свои условия игры. Он снова вскочил на возвышение трона, подобрал веер и взял книгу, лежавшую на подлокотнике трона.

— Давай сюда! — крикнул Ошима, протягивая к нему руки.

— Зачем? — спросил Керин. — Ты хочешь сделаться императором?

— Нет, болван! Чтобы я проводил свою жизнь, участвуя в церемониях, выслушивая просьбы и допрашивая шпионов? Чушь! Да и чужеземный варвар вроде тебя императором стать не может. А вот если мы вернем Дзучена, он, возможно, нас отблагодарит!

— Я сам его верну, — решил Керин.

Он открыл книгу и сообразил, что она вся была написана куромонскими иероглифами, из которых ему были известны десятка два.

— Держи! — сказал он, протягивая книгу колдуну. — Нам нужно действовать вместе. Ты мне скажешь, как стучать, а я постучу.

— Наконец-то сообразил, как я вижу, — презрительно проворчал Ошима и стал листать книгу. — Ну вот: «император», три раза слева, три раза справа, четыре раза по лбу. Да нет же, идиот! «Слева» означает, что ты должен держать веер правой рукой и стучать по левому локтю, а не хвататься левой рукой за веер!

Керин простучал рекомендуемую последовательность. Воздух снова с шумом заколыхался, и на троне материализовался плотный пожилой человек в простом зеленом халате поверх черных шелковых штанов. На голове у него была круглая старомодная шляпа, на тулье которой сверкал бриллиант величиной с небольшое куриное яйцо.

Керин отступил назад:

— А ты кто такой?

Человек на троне выпучил глаза и забормотал:

— Кто осмеливается… что… где мы? — Он осмотрелся вокруг: — Похоже на наш трон для аудиенций… в нашем Недоступном Дворце… но как-то все по-другому… и одеяния, и украшения… и ни одного знакомого лица. Эй ты, юный варвар!

Его речь казалась слегка архаичной.

— Что, сударь? — откликнулся Керин.

— Кто ты такой?

— Мальванец Рао, посланный королем Мальваны к императору.

— Какому императору?

— Его императорскому величеству Дзучену.

— Но ведь это мы — император, император Цотуга Четвертый… по крайней мере мы им были. Как ты это объяснишь? Мы спокойно играли в сачи с нашим премьер-министром, как вдруг пш-ш-ш-ш! и вот мы здесь.

— Сверхчеловеческий владыка, — заговорил Ошима, подняв голову, — позволь этой куче нечистот все объяснить.

— А ты кто такой?

— Императорский колдун Ошима, о всемогущий. Помнит ли твое несказанное величество о волшебном веере, который привез мальванский аскет?

— Да. Мы начинаем понимать. Проклятый Замбен, должно быть, подменил веер и заставил нас исчезнуть. А сейчас нас вернули. Какой теперь год?

— Шестой месяц года Верблюда в цикле Черепахи, — ответил Ошима.

— Значит, прошло не меньше двух веков, — задумчиво промолвил Цотуга. — Все наши современники за это время должны были умереть, включая нашу злоязычную жену. А кто, как говорит этот мальванец, теперешний император?

— Дзучен Первый, твое величество. Понимаешь, он по рассеянности сам себя обмахнул этим веером.

— А, вот оно что! Это тот самый веер, что держит молодой человек?

— Нет, это его копия, государь, изготовленная этим неумелым ремесленником. Первый веер исчез, когда твой бывший премьер-министр, сделавшись императором, нечаянно вызвал к жизни дракона. Эта тварь тут же сожрала и его самого, и веер. После того как его величество Дзучен исчез, мы попытались правильной последовательностью стуков заставить его вернуться, но вернули вместо него твою возвышенную особу. Без сомнения, стуки, соответствующие «императору», возвращают правителей в том же порядке, в каком они исчезли. Если простучать еще раз ту же последовательность, можно вернуть Дзучена.

— Не торопись, учитель Ошима, — сказал Цотуга. — Я думаю, что больше одного императора империя никак не может себе позволить. Что ты хочешь за веер и книгу стуков? Только не просите императорского трона: мы уверены, что по законам ни один из вас императором быть не может. Но те, кто нас вернули, почувствуют нашу благодарность. Начнем с тебя, учитель Ошима.

— Все, что мне нужно, государь, — это иметь возможность продолжать мои исследования в Департаменте Здравоохранения и Благоденствия без вечного торга с императорской казной из-за финансирования оборудования и материалов, в которых я испытываю нужду.

— Твое желание будет исполнено. А ты — тебя, кажется, зовут Рао?

— Мне нужно исполнить поручение короля Мальваны Ладжпата, о повелитель. Щедрые прогонные на дорогу домой, чтобы от них мне кое-что осталось, да охрана в пути до Котейки, да лошадь или карета — вот все, чего мне хочется.

— Ты тоже получишь, о чем просишь. Пожалуйста, дайте мне веер и книгу!

Цотуга протянул руки. Керин, слегка поколебавшись, вручил ему веер и передал книгу, взяв ее у Ошимы. Стремление усесться на куромонский трон казалось ему совершенно безумным, но он не доверял правителям, потому что слышал о бесчисленных коварствах, которые они совершают из любви к власти. С другой стороны, юноша понимал, что у него нет выбора, — он был всего лишь одиноким чужеземцем в огромной незнакомой стране.

Ошима повернулся к перешептывавшейся толпе придворных, слишком пораженных происходящим, чтобы вмешиваться в течение событий.

— Приветствуйте его императорское величество Цотугу Четвертого, — закричал он во весь голос, — которого вернули нам пятьдесят семь главных богов вместо последнего императора Дзучена!

Снова повернувшись, он упал на колени и троекратно коснулся пола лбом. Один за другим все присутствовавшие в аудиенц-зале последовали его примеру. Керин спустился с возвышения и тоже стал кланяться.

Цотуга хлопнул в ладоши:

— Встаньте! Здесь ли летописец империи?

Вперед вышел человек с длинной седой бородой:

— Твой бесконечно преданный слуга, о господин.

— Отлично! — сказал Цотуга. — Ты останешься с нами, чтобы ознакомить нас с тем, что произошло с момента нашего… гм… ухода на отдых. А все остальные пусть возвращаются к своим делам!

* * *

Керин и Ноджири стояли у перил «Вароби Моры». Корабль входил в порт Кватны. Керин обнял за талию тонкую смуглую Ноджири и слегка прижал к себе. Она задумчиво произнесла:

— Повелитель, всю мою жизнь меня предостерегали от того всегда возбужденного состояния, которое называется влюбленностью. Мне говорили, что главное — достичь с мужем устойчивых отношений и взаимного уважения. Но боюсь, мое отношение к тебе стало именно тем страстным увлечением, от которого меня предостерегали. Ты даже больше не кажешься мне уродливым, несмотря на выпученные глаза и длинный торчащий нос. Как ты думаешь, это плохо?

Керин засмеялся:

— Клянусь костяными сосками Астис, совсем неплохо! Я как раз хотел признаться тебе в таких же чувствах. Так что я просто счастлив…

— Мастер Керин! — раздался вдруг тоненький голосок.

— Ой! Что это? Напоминает голос Белинки!

— Почему бы и нет, раз я и есть Белинка! — ответил звенящий голосок.

Голубой огонек, едва видимый при свете солнца, заплясал над палубой на уровне глаз Керина.

— Я рада, что ты возвращаешься целым и невредимым. Я уже целый месяц высматриваю тебя на прибывающих кораблях.

— Я помню, — сказал Керин, — что ты собиралась вернуться в Кортолию.

— Да, собиралась. Но я осталась в Кватне, чтобы отдохнуть и набраться сил для обратной дороги, а потом близко подружилась с Сенду, ханту учителя Клунга. Он просто милашка, хотя туповат иногда. Мы стали… то есть мы…

— Любовники, как это принято в Первой Реальности.

— Гм… ну… да, в каком-то смысле, хотя у нас это все по-другому происходит. Но, пожалуйста, никому ни слова, когда вернешься домой! А не то госпожа Эрвина меня накажет.

Керин усмехнулся:

— Если ты умолчишь о моих промахах — о том, что я дважды свалился в море, и спасовал перед Джанджи, и дал Малго обезоружить себя, — то и я никому не расскажу о твоей интрижке. Но не надейся, что я брошу свою принцессу!

— О, с этим я уже примирилась. Когда я вижу других смертных женщин, то понимаю, что ты мог сделать гораздо менее удачный выбор. Но я должна тебя предупредить: учитель Пвана по-прежнему зол на тебя, потому что стражник, которого ты ранил, в конце концов умер. Это мне рассказали духи.

— Жалко стражника, но ведь я лишь оборонялся. А что же с Пваной делать?

— Если он узнает — а он скорее всего уже узнал от своих духов, — что ты вернулся. Он постарается причинить тебе зло.

— Зачем? Ведь благодаря мальванскому магу он больше не нуждается в человеческих жертвоприношениях.

— Пвана — человек злопамятный, — сказала Ноджири. — Раз ты одержал над ним верх, похитив меня и убив стражника, он всю жизнь будет жаждать мести, что бы ты ни делал.

Керин задумчиво хмыкнул:

— Белинка, мы не можем долго оставаться на корабле, если только не заплатим за проезд обратно в Котейки. Поэтому я думаю, что нужно как можно скорее повидаться с учителем Клунгом.

Когда «Вароби Мора» под крики матросов и шум снастей подошла наконец вплотную к набережной, юноша внимательно осмотрелся:

— Не вижу ни храмовых стражников, ни притаившихся жрецов. Но если они вдруг появятся — как сейчас выглядит дорога к дому Клунга? У Софи, помнится, была мысль вымостить главные улицы.

— Дорога в отличном состоянии, — сообщила Белинка. — Новый Софи осуществил замысел предыдущего и вымостил улицы, чтобы доказать надменным куромонцам, что по части цивилизации он им ни в чем не уступает. Так что поверх грязи и гальки уложили плиты…

— Откуда же вдруг взялся новый Софи — предыдущий ведь правил не так давно?

— Вуркай умер, а его место под именем Димбакана Четвертого занял его племянник, сын предшественника Вуркая. Что это ты делаешь?

Керин достал из мешка башмаки с колесиками и протянул Ноджири ее пару:

— К дому Клунга нам нужно будет добраться быстро. Белинка, пожалуйста, предупреди Балинпаванга о нашем визите.

Когда трап был спущен, Керин и Ноджири скатились на набережную. На плече у юноши висел мешок. Они едва успели достичь первой улицы, как Белинка завизжала:

— Мастер Керин, вот они!

Из переулка выскочили несколько храмовых стражников и двинулись на путешественников с криками:

— Стойте! Остановитесь! Вы арестованы!

— Мчимся! — крикнул Керин.

Вместе с Ноджири они быстро покатили вперед, не обращая внимания на изумленные взгляды и возгласы прохожих. Стражники пустились бежать, размахивая крисами.

— Смотри не падай! — воскликнул юноша. — Ой-ой-ой… смотри, что впереди!

Из еще одного переулка высыпал отряд дворцовой стражи Софи. Эти стражники тоже устремились на Керина и Ноджири, крича:

— Стойте! Сдавайтесь! Вы арестованы!

Керин обнажил меч:

— Не знаю, что от нас нужно людям Софи, но не думаю, чтобы они нам добра желали. Не отставай!

Он покатил к ближайшему солдату, размахивая мечом и испуская леденящие душу вопли:

— Прочь с дороги свирепого варвара! — орал он.

Увидев, что странное существо уже совсем близко, солдат взмахнул крисом; Керин отбил удар и, стремительно двигаясь вперед, с силой толкнул неприятеля, так что солдат повалился на мостовую. Юноше ничего не стоило бы убить солдата, но это только осложнило бы его положение. Еще один солдат, испугавшись, бросился прочь. Промчавшись мимо, Керин успел ударить его крисом плашмя по заду.

— Ты здесь? — выдохнул он, не осмеливаясь взглянуть назад, чтобы не потерять равновесие.

— Здесь, — ответила Ноджири. — Теперь они все за нами пустились. На следующем перекрестке поворачивай налево.

Просвистела пара стрел — но ведь на колесиках едут зигзагом, и прицелиться непросто!

Шум погони слышался позади все время, пока они не скрылись из виду. Но вот Керин с Ноджири подкатили к дому Клунга. Когда они вкатились во двор, один из клиентов волшебника, ожидавших своей очереди, вскрикнул от изумления.

Внезапно Керин налетел на какую-то неровность и повалился на землю, увлекая за собой жену. Оба поспешно вскочили на ноги и сняли башмаки с колесиками.

— Да это же мастер Керин! — воскликнул Веджо. — Мудрый учитель сейчас принимает клиента, но вот-вот выйдет. Твоя ханту нам сообщила…

— Скажи своему хозяину, что, если он немедленно не защитит нас от салиморских мерзавцев, он лишится того, что я ему привез.

Клунг как раз вышел во двор — и Керин в нескольких словах объяснил, в каком опасном положении они оказались. Колдун приказал всем своим клиентам отправляться по домам. Пока они проталкивались через калитку, снова стал ясно слышен шум погони.

У калитки появилась толпа храмовых стражников и дворцовой охраны. Офицер протолкался вперед и крикнул:

— Учитель Клунг, мы требуем…

— Вон отсюда! — завопил Клунг. — Убирайтесь, если не хотите превратиться в лягушек!

Офицер испуганно отступил назад. Клунг снова закричал, замахал руками и подбросил в воздух пригоршню какого-то порошка. Перед домом выросла стена огня. Новыми заклинаниями и пассами Клунг огородил дом огнем со всех сторон.

Сквозь пламя Керин разглядел одного из стражников, поспешно удалявшегося прочь.

— Заходите, — пригласил Клунг. — Это не настоящий огонь, хотя и достаточно горячий. На самом же деле это всего лишь иллюзия, вызываемая ханту, которых вы называете саламандрами. Они у меня на службе. Ты принес тайное устройство?

— Да, — ответил Керин, доставая из мешка связку бумаг.

Чародей пробежал глазами ряды иероглифов:

— Потребуется некоторое время, чтобы все перевести; вот тут говорится о том, что иголку нужно натереть магнетитом… Да, это то, что нужно, без сомнения. Неплохо было бы, если бы у нас умели делать такую же хорошую тряпичную бумагу.

— Совесть моя неспокойна, — сказал вдруг Керин.

— У моего мужа сверхчувствительная совесть, — заметила Ноджири, — как у других бывают ноющие суставы или чесотка на голове.

— Люби его за это, милочка, — ответил Клунг, — мало у кого хоть какая-нибудь совесть имеется. А что тебя смущает, Керин?

— Они дали мне эти бумаги, считая, что я — настоящий мальванец Рао и отвезу их королю Ладжпату. Поэтому мне кажется, что по совести тайна принадлежит ему.

— Гм!.. — промычал Клунг. — Если бы я смог столкнуть друг с другом нового Софи и этого короля… Но это планы на будущее.

— А как прошла смена правителя? — спросил Керин.

Чародей весело фыркнул:

— Ты помнишь мальванца, которого Пвана представил Софи Вуркаю? Мальванское заклятие, увеличивающее мужскую силу, оказалось слишком действенным. Вуркай приказал всем своим женам — а их тысяча с небольшим — выстроиться в очередь у входа в его спальню и принялся их пользовать одну за другой. В своем безумии он решил обработать весь гарем сразу. На каждую жену он тратил примерно столько времени, сколько нужно, чтобы сварить яйцо всмятку, — и тут же вызывал следующую.

Но когда он залез на семьдесят пятую жену, его стареющее сердце не выдержало. Женщина завизжала, лакеи вбежали и стащили Софи с нее, но слишком поздно. Могу сказать, что он умер счастливым… Его племянник взошел на трон и по традиции приказал казнить всех своих братьев.

— Ужасный обычай! — воскликнул Керин.

— Но если бы Димбакан Третий не нарушил его, Вуркай не смог бы захватить власть вопреки правилам наследования.

— А почему нынешний Софи тоже на стороне Пваны?

— Димбакан думает, что Пвана нарочно все так подстроил, чтобы покончить с его дядей и дать ему возможность взойти на трон. За это он очень благодарен. А Пване, разумеется, было бы невыгодно признаться, что он попросту не подумал о возрасте Вуркая, прибегая к мальванскому заклятию неудержимой похоти…

— А как прошли выборы Балинпаванга?

— Безрезультатно, чтоб они были прокляты! Девять голосов «за», девять «против»! Но будут другие выборы, и тогда…

— Мастер Клунг, — крикнул Веджо, просунув голову в приоткрытую дверь, — там пришел паванг Пвана, и кольцо огня гаснет!

— Проклятие фиолетового гноя! — воскликнул Клунг. — Пошли! Это моя всегдашняя слабость — увлекшись беседой, я забываю следить за временем.

Пвана стоял среди солдат, осаждавших дом, и произносил заклинания. Через опадавшее пламя донесся крик офицера:

— Впусти нас именем Его Величества Софи!

Клунг сделал несколько пассов и что-то пробормотал — огонь снова взметнулся ввысь.

— Окружайте участок! — кричал офицер, которого за стеной иллюзорного огня уже невозможно было увидеть. Голос Пваны возвысился до визга.

— Великий Варна, — вскричал Клунг, — вы только посмотрите!

Над языками пламени можно было различить головы и спины целого стада слонов. На шее каждого слона сидела грозная фигура в длинном балахоне с капюшоном и крыльями за спиной, напоминающими крылья летучих мышей.

— Что это за крылатые наездники? — спросил Керин.

— Демоны Пятой Реальности. Пвана научился защищать их от солнечного света. Как же я об этом не подумал. Пойдем в дом. Огонь задержит их еще на полчаса, но я не смогу вечно поддерживать пламя из-за противодействия Пваны. Когда оно погаснет, слоны — кажется, они из стада Софи — растопчут мой дом в пыль, если только мне не удастся вас выпроводить. Да вы в любом случае не захотите здесь оставаться: капитан Гуврака подал на тебя в суд за кражу лодки с его корабля, а родственники убитого тобой стражника поклялись тебе отомстить.

— Но я всего лишь защищался!

— Не важно — они все равно тебя убьют. Пойдемте со мной!

В рабочем кабинете Клунг вошел в устройство, напоминающее клетку, и сказал:

— Веджо, принеси мешок гостя. Керин, забирайся сюда вместе со своей дамой!

— Что ты собираешься делать? — спросила Ноджири.

— Я отправлю вас обоих на родину Керина с помощью сущностей Четвертой Реальности, которые мне подчиняются. А потом приглашу осаждающих войти в дом и попробовать вас отыскать.

— План довольно рискованный, — заметила женщина.

— Разумеется, рискованный! Но другого-то нет!

— Ты мне говорил, — произнес Керин, — что еще не усовершенствовал это устройство настолько, чтобы оно могло перемещать неодушевленные предметы. Ты с этим справился?

— Да; по крайней мере, я надеюсь. Сначала я должен отменить твое защитное заклятие, вернее, то, что от него осталось…

После нескольких магических жестов и заклинаний Клунг вновь обратился к юноше:

— А теперь, Керин, одной рукой держи за руку Ноджири, а другой — свой мешок.

Клунг вышел из клетки, покрутил какие-то колеса и повернул рычаг. Клетка загудела, по брусьям и проволоке забегало фиолетовое свечение. Все вокруг расплылось и исчезло; Керину казалось, что мощный порыв ветра несет его вверх.

— Дорогая моя, — закричал он, — ты здесь?

— Да, милый, — ответила Ноджири. Казалось, что ее голос доносится издалека, хотя Керин по-прежнему держал ее за руку.

Ветер все дул и дул… Не было видно ничего, сплошной туман, будто они летели сквозь облака, которые делались то светлее, то темнее.

* * *

В Кортолии пророк Икбар, наставлявший свою паству в храме Шумала, федиранского бога праведности, и его супруги Каваис, богини чистоты, подходил к кульминации своей проповеди:

— Горе тем, кто открывает свою кожу взглядам других смертных! Никому, кроме богов, не надлежит созерцать человеческие тела. Мерзость нарушать этот закон! Святой Шумал сообщил мне, что, когда он и его супруга собираются зачать маленьких божков, они не снимают с себя одеяния, но пользуются особыми отверстиями, чтобы соитие было возможно!

Стоя перед алтарем, отец Икбар замахал руками, так что просторные рукава его длинного черного халата захлопали, будто крылья демона Пятой Реальности. Длинные перчатки скрывали его руки, а плотная вуаль позволяла из всего лица видеть одни лишь глаза.

Перед ним стояло несколько сотен прихожан. Икбар считал, что скамьи для паствы — упадочническая роскошь. На всех были халаты с капюшонами; у всех лица были закрыты вуалями, а руки прятались в перчатках, как и у их пророка.

Икбар продолжал:

— Как я часто вам рассказывал, много лет тому назад божественная пара явилась мне в этом материальной Реальности, когда я молился в храме. Как часто я с тех пор безуспешно умолял их снова показаться перед моими добродетельными прихожанами в этом храме! Сегодня я предприму еще одну попытку, — быть может, несравненные божества удостоят нас благодатного зрелища!

Повернувшись спиной к слушателям, Икбар воздел руки и закричал:

— О божественный Шумал, о неизреченная Каваис, милостиво покажите ваши святые лица вашим поклонникам! Придите! Придите! Придите!

Вспыхнул голубой свет, раздался резкий звук, похожий на несильный удар грома, и порыв воздуха откинул назад капюшон пророка.

Между ним и алтарем стояли два существа человеческого вида — молодой человек среднего роста, худощавый, но хорошо сложенный, с кудрявой темной бородкой и черноволосая женщина с золотисто-коричневым цветом кожи и несколько плоским лицом, на котором выделялись блестящие слегка раскосые узкие глаза. Оба они были совершенно голыми!

Раздался всеобщий вздох. Икбар отшатнулся, вытянув перед собой руки, как будто защищаясь от удара.

— Великие Шумал и Каваис, — приглушенно воскликнул пророк, — что вы такое сделали?

Керин пробормотал:

— Подыгрывай мне, дорогая. Я знаю, что это за тип.

Он поднял руки и загремел, стараясь придать своему голосу надлежащую внушительность:

— Ты согрешил, впав в жестокое заблуждение, о смертный с извращенным умом! Ты исказил и оболгал наше учение. Тело мы считаем вещью священной, которую нужно прикрывать лишь постольку, поскольку этого требуют климат или работа. Лицом в землю, и молите о прощении!

С воем ужаса и раскаяния пророк и его паства повалились на мозаичный пол. Керин схватил Ноджири за руку и быстро повел к выходу, пробираясь между распростертыми фигурами в черных одеяниях.

Когда они выбрались, из свинцово-серого неба сеялся мелкий дождь. Оглянувшись, Керин увидел множество лошадей, мулов и ослов, привязанных к столбам. Некоторые животные были под седлами, а другие впряжены в повозки и кареты.

— Сюда! — шепнул Керин. — Скорее!

Через несколько минут патрульный полицейский выпучил глаза от изумления, заметив лошадь, которая полным галопом неслась по главному проспекту Кортолии. В городе никому не разрешалось двигаться быстрее, чем рысью, — и офицер уже приложил было свисток к губам… но так и окаменел на месте, увидев, что лошадь везла двуколку, которой правил стоя голый мужчина, подгонявший лошадь кнутом, а у него за спиной на скамье сидела женщина — тоже без всякой одежды!

Пока Керин вытирался полотенцем, Ноджири с трудом облачалась в одежду непривычного покроя, наспех выбранную в гардеробе Марголит, невестки Керина. Сам Керин объяснял родственникам:

— Сюда мы попали при помощи заклятия Клунга. Но вот последнее усовершенствование, которое было необходимо, чтобы отправить с нами одежду и прочие пожитки, видно, до конца доработано не было. Поэтому все наше имущество, включая мой пояс с зашитыми деньгами, и украшенный драгоценностями меч, и кое-какие вещицы, которые я вам в подарок купил в Куромоне, — все осталось в Кватне. — Помолчав, он печально добавил: — Да и из тех денег, что император пожаловал мне на обратную дорогу, я сэкономил приличную сумму… но возвращаться за ней в Салимор было бы неразумно.

— Мы так тебе рады, — сказала Марголит, — что и не думаем ни о каких подарках. И знаешь, ты изменился за это время.

Керин удивленно поднял брови:

— Как это изменился?

— Ты был такой застенчивый парень, так легко смущался… а теперь вернулся галопом в двуколке виноторговца Моркара, взятой без его разрешения, не имея даже малейшего лоскутка на теле, забарабанил в нашу дверь, будто так и положено! Ты разузнал что-нибудь про регулирующий механизм?

— Да, но все мои чертежи остались в мешке, а мешок — в доме Клунга. Надеюсь, что эльфице, которую наняла Аделайза, чтобы следить за мной, вскоре надоест ее любовник-ханту и она вернется сюда.

— Аделайза будет в бешенстве, — сказала Гита, еще одна невестка Керина. — Она может подать в суд на госпожу Ноджири за переманивание ее жениха.

— Мы ведь не были помолвлены… — начал было Керин, но Джориан перебил его:

— Ты что, не слышала? Она вышла за молодого Сенреда, деревенского хулигана. Кто в бешенстве, так это Эомер.

Керин ухмыльнулся:

— Значит, она только понапрасну потратила деньги, нанимая эльфицу?

Практичная Маргалит заметила:

— Может, вам лучше одеться? Вы же промокли до костей. А если кто-нибудь войдет?

Керин повязал полотенце вокруг бедер:

— Больше, чем одежда, мне сейчас нужны перо и бумага, чтобы по памяти нарисовать те большие часы. И я смогу это сделать — но не даром.

— Каков! — воскликнул Джориан. — Я вижу, мой маленький братец стал хитрым дельцом… Чего же ты хочешь?

— Чтобы мне не мешали, пока я буду рисовать, и чтобы семья заплатила за мою учебу в Оттоманском Университете. Я не надеюсь, что сумею вернуть свои деньги, оставшиеся в Салиморе. Спасибо, Марголит.

Взяв перо, чернильницу и бумагу из рук невестки, Керин отправился в свою спальню.

Книга VI. Демон, который ошибался

Айзеку Азимову, начинавшему позже меня, но написавшему, тем не менее, больше книг. Ego te olim assequar!^[117]

Действие этой книги происходит в Новарии, но она не связана с приключениями Джориана. Герой — демон, вызванный наверх, чтобы служить колдуну, но постоянно попадающий впросак из-за простодушия и незнания людских обычаев.

Глава 1

Доктор Мальдивиус

В первый день месяца Вороны в пятый год короля Тонио из Ксилара (согласно новарскому календарю) я узнал о том, что избран для годичной службы в Первой Реальности, как заносчиво именовали его те, кто там обитал. Наша Реальность (или по-другому уровень) они называли Двенадцатой, в то время как с нашей-то точки зрения именно эта Реальность должна считаться Первой, а их — Двенадцатой. Но рассказ пойдет о моей работе в Реальности, имеющем лишь некоторое отношение к новарским формам, я буду пользоваться его терминологией. Я уже посещал однажды двор Настоятеля Нинга. Знавал Настоятеля и до избрания. Собственно говоря, мальчишками-демонами мы вместе охотились в болотах Кшака за порхающими цветами, и я надеялся, опираясь на фундамент этой старой дружбы, потребовать освобождения. Я произнес:

— Дружище Хвор, до чего же приятно снова тебя увидеть! Надеюсь, у тебя все идет хорошо?

— Здим, сын Акха, — строго сказал Хвор, — твоя репутация не давала тебе повода думать, что ты способен обращаться к Настоятелю, находящемуся при исполнении обязанностей, в подобных фамильярных выражениях. Так давай же соблюдать приличия.

— Но… э-э-э… — пробормотал я. — Прошу прощения, господин Настоятель. Я насчет объявления о вступлении в должность. Полагаю, что имею право потребовать отсрочки.

— И на каком же основании? — Ух какой у Настоятеля был ледяной тон!

— Во-первых, на том основании, что моя супруга, Йез, дочь Птига, только что снесла яйца и не может обойтись без моей помощи для их охраны. Во-вторых, я прошел курс обучения философии и логике и не подхожу для этой хаотичной, грубой и полной приключений жизни, которую, как я слышал, нужно вести в Первой Реальности. В-третьих, философ Кхрум, мой учитель, отбыл на две недели половить рыбку, оставив свое имущество, корреспонденцию и учеников на мое попечение. А в-четвертых, близится время сбора рабиджа, и мне нужно принять участие в жатве.

— Все отговорки решительно отклоняются. Во-первых, для помощи твоей жене в охране яиц и уборке урожая я пошлю бейлифа. Во-вторых, кроме философии и логики ты изучал историю, биографию Первой Реальности и другие смежные науки и поэтому знаком с его нуждами лучше, чем большинство демонов-претендентов. В-третьих, несколько дней твоего отсутствия не повредят ни корреспонденции, ни ученикам почтенного Кхрума. А в-четвертых, нам кого-то послать туда просто необходимо, а при жеребьевке вытащили твое имя. Демографический взрыв и так счастливо повышающийся жизненный уровень требуют все большее количество железа, потому частные интересы должны подчиниться интересам народа. Собирайся, тебе дается три дня до эвокации.

Через три дня я попрощался с Йез и вновь вернулся ко двору Настоятеля. На прощание Хвор дал мне совет:

— Средний обитатель Первой Реальности может показаться тебе слабым, податливым существом. Без оружия он не представляет серьезной опасности. Однако население этого Уровня знакомо с несколькими видами смертоносного оружия и использовало его в кошмарных войнах. Необязательно испытывать действие подобного оружия на себе. Хоть мы, демоны, сильнее, выносливее и дольше живем, чем люди в Первой Реальности, еще неизвестно наверняка, имеются ли у нас души, переселяющиеся после смерти в другое измерение, как души обитателей Первой Реальности.

— Что ж, остерегусь, — сказал я.

Кхрум не раз рассказывал мне, что мир Первой Реальности — необычное место. Боги его слабосильны, магия — бедненькая, а львиная доля работ делается машинами. Он уверял, что для сохранения космического равновесия необходимо существование антимира, родственного нашему Уровню в таком же плане…

— Сожалею, — прервал меня Хвор, — но у меня ужасно плотное расписание. Не забывай о своей безопасности, будь предан своему делу и повинуйся законам Первой Реальности.

— А что делать, если эти законы взаимоисключающи? Или вдруг мой хозяин потребует, чтобы я переступил через них?

— В этом случае нужно помнить, что стофунтовый слиток железа стоял на том пентакле, на котором сейчас стоял я, и что сейчас этот слиток занял мое место на Двенадцатом Уровне. Пресловутое отсутствие железа вынудило нас вступить в соглашение о поставке наших граждан в качестве слуг в Первую Реальность.

* * *

Помещение было круглым, примерно двадцати футов в диаметре и вполовину того в высоту. В стене находилось лишь одно отверстие, за которым открывался непроглядный туннель. На стенах — полки, заваленные книгами. Меблировка из стульев, столов, дивана — все старое, драное, столы завалены сосудами, колбами, пробирками, ступками и другими орудиями магии и колдовства. На небольшой подставке я увидел зажим, на котором лежал голубой шар размером с кулак гуманоида. Похоже, это был магический камень, так как он лучился вспыхивающим светом. Все это освещалось двумя расписными лампами. Атмосфера в помещении была спертой и неживой.

Приглядевшись, можно было увидеть два человеческих существа. Старший был худым, сутулым, пожилым, почти с меня ростом — значит, весьма высоким для Первой Реальности. Он имел жесткие седые усы, волосы и брови. Одежда — запятнанное черное одеяние.

Другой — невысокий, полный, смуглый черноволосый мальчик лет пятнадцати. Он был одет в пиджак и узкие брюки и держал в руках какие-то причиндалы колдуна. Мои усы уловили враждебную вибрацию мальчика, хотя в то время я еще не был как следует знаком с эмоциями обитателей Первой Реальности. Но по тому, как пацан отпрянул от меня, я определил, что добрую часть этих чувств составляет страх.

— Кто ты? — спросил на новарском, старший.

— Я — Здим, сын Акха, — успокаивающе ответил я. Хоть я и изучал язык в школе, мне еще ни разу не приходилось говорить на нем с урожденными новарцами, так что особой уверенности пока не было. — Кто вы?

— Я именуюсь доктором Мальдивиусом, богословом, — отвечал пожилой. — А это — Грах из Чемниза, мой ученик. — Он указал на юнца.

— Прямо сом! — сказал Грах.

— Веди себя прилично! — одернул его Мальдивиус. — Тот факт, что Здим прибыл по контракту, еще не дает тебе права издеваться над ним.

— Что… значит… сом? — поинтересовался я.

— Рыба, живущая в… э… водоемах этой Реальности, — объяснил Мальдивиус. — Пара усов над вашей верхней губой напомнила ему внешний вид этой рыбки. Итак, по договору ты обязан служить мне ровно год. Ты хорошо это помнишь?

— Да.

— Да, сэр! — исправил меня Мальдивиус.

Мои усы изогнулись — так случается, когда меня раздражают, — но этот тип крепко держал в руках мою судьбу. Хотя я мог бы переломить его пополам, неповиновение стоило бы мне больших неприятностей при возвращении в собственную Реальность. Кроме того, перед эвокацией нам говорили о том, что в Первой Реальности ничему не нужно удивляться.

— Да, сэр.

Для тех, кто никогда не наблюдал обитателей Первой Реальности, их вид, можно сказать, омерзителен. Вместо прекрасной голубовато-серой чешуи, отливающей металлическим блеском, у них мягкая, почти голая кожа разнообразных оттенков: розового, желтого или коричневого. По мере удаления от тропической зоны они приспосабливаются к более холодному климату, покрывая эту дурацкую кожу волокнистыми материалами. Их внутреннее тепло в соединении с изоляционными свойствами подобных структур, именуемых «одеждой», дает им возможность переносить такой холод, который мог бы совершенно заморозить демона.

Их глаза отличаются круглыми зрачками и обладают лишь незначительной приспособляемостью к свету — ночью они почти не видят. У них такие идиотские круглые уши! Их лица запавшие, а все выступы и клыки немногим более чем рудиментарные остатки. Хвостов у них нет. Представляете, и их пальцы на руках и ногах оканчиваются плоскими отростками, называемыми «ногти»!

Однако если внешне они часто кажутся странными, то их ум и сообразительность просто поражают. Эти монстры удивительно изворотливы в умении изобретать серьезные обоснования тому, что им хочется сделать. Я с удивлением узнал о существовании у них понятий, подобных таким, как «демонический ум» или «дьявольская хитрость». Эти «демонический» и «дьявольский» — оскорбительные термины в отношении нас, демонов, — можно подумать, что не они, а мы обладаем этой их извращенной хитростью!

— Где… я… нахожусь? — обратился я к Мальдивиусу.

— В подземном лабиринте в республике Ир, одном из двенадцати городов Новарии. Чемниз лежит в устье нашей главной реки Киамос. Город Ир простирается по Киамосу на двенадцать лье. Я отреставрировал этот лабиринт и превратил центральную комнату в свой кабинет.

— Чего ты ждешь от меня?

— Главной твоей обязанностью будет охрана помещения, когда я отсутствую. Мои книги и магические аксессуары, особенно вот это, являются большой ценностью.

— Что это такое, сэр?

— Аэм. Это сибиллианский сапфир, божественный кристалл, наделенный самыми высшими качествами. Ты будешь заботливо следить за его сохранностью, и горе тебе, несчастный, если нечаянно заденешь стойку и разобьешь камень!

— Почему бы, если он так важен, не положить его в стороне, там, где он не будет мешать? — удивился я.

Мальчик Грах скорчил гримасу, не отличающуюся добродушием, — у этих существ очень подвижные и выразительные морды, и этой подвижности нашему брату трудно подражать.

— Позвольте, учитель, — сказал он. — Я не доверяю старине Сому. — Он передвинул стойку и повернулся ко мне. — Следующая ваша задача, господин Сом, готовить и убирать за нами, хи-хи!

— Мне готовить и убирать? — переспросил я. — Это бабское занятие! Вам надо было бы нанять демонессу!

— Фи! — фыркнул юнец. — Я три года готовил и вывозил грязюку, и тебе, ручаюсь, это не причинит никакого вреда.

Я повернулся к Мальдивиусу, — в конце концов, это же он был моим хозяином. Но колдун не утешил:

— Грах говорит правду. По мере того как он все лучше разбирался в искусстве волшебных снадобий, мне требовалось все больше и больше его времени на помощь в моих делах. И теперь ему уже совсем не под силу домашние дела.

— Что ж, — загрустил я, — попытаюсь сделать что могу. Но скажите мне, сэр, почему вы все же не захотели нанять для такой работы женщину? Здесь недалеко город. Если он похож на города моей планеты, то было бы нетрудно найти подходящую тетку…

— Никаких дискуссий, о демон! Ты должен слушаться меня беспрекословно — в буквальном смысле этого слова. И все же я отвечу на твой вопрос. Первым делом горожане пришли бы от тебя в ужас.

— От меня? Но, сэр, дома меня считают самым добропорядочным и смирнейшим из демонов. Я робкий студент, изучающий философию…

— И во-вторых, мне пришлось бы научить эту ведьму как входить в лабиринт и выбираться из него. По понятным причинам я не имею желания предавать такую информацию гласности… Хм… Теперь приступай к своим обязанностям. Первым твоим заданием будет приготовление трапезы сегодня.

— Боги Нинга! Как же я могу это сделать, сэр? Должен ли я предпринять вылазку наружу и добыть какую-нибудь дичь?

— Ни-ни, мой добрый Здим. Грах проводит тебя на кухню и введет в курс дела. Если приступишь прямо сейчас, то к вечеру у тебя будет готова подходящая еда.

— Но, сэр! Я могу поджарить на костре во время охоты дикую летающую змею, настоящего же обеда я не готовил ни разу в жизни.

— Тогда учись, слуга! — надменно приказал Мальдивиус.

— А ну пошли! — злорадно усмехнулся Грах. От одной из медных ламп он затеплил фонарь и повел меня по туннелю. Ход был неровным и извилистым. Его пересекало множество ответвлений.

— И как, скажи на милость, ты сможешь найти здесь дорогу? — пробурчал я.

— Как, шкаши на милошть, ты мошешь найти шдешь дорогу? — повторил он, передразнивая мой акцент. — Запоминай по формуле. Туда: направо-налево-направо-налево-налево-направо-направо-направо. Обратно: налево-налево-направо-направо-налево-направо-налево. Ну-ка повтори?

Я пробормотал формулу. После чего спросил:

— Почему доктор Мальдивиус устроил кухню так далеко от своего кабинета? Пока повар доволочет пищу до места, она просто заледенеет.

— Балда! Если готовить в лабиринте, он был бы полон дыма. Тебе, конечно, придется пробежаться со своим подносом. Ну вот, пришли…

Мы достигли входа в лабиринт, того места, где извилистый коридор распрямлялся. Двери открывались в помещения по обеим его сторонам, а в дальнем конце я разглядел дневной свет.

Этих комнат было ровно четыре. Две были обставлены как спальни, третья служила кладовой, четвертая, следующая пекле входа, была кухня. В стене последней было пробито окно.

Это окно было снабжено переплетом со вделанным него железным каркасом и множеством застекленных граней. Сейчас переплеты были открыты, пропуская воздух и позволяя оглядеть окрестности. Помещение было устроено в боковой части скалы. Там, внизу, на расстоянии нескольких морских саженей, бился о каменные стены Западный океан. Скала изгибалась подковой, так что из окна открывался вид на крутой ее склон. За окном шел дождь.

Поток воды устремлялся в кухню по заземленной трубе и попадал в одну из двух деревянных раковин. Грах раздул огонь в очаге и достал вертелы, котлы, сковородки и прочую кухонную утварь. Потом открыл банки с различными приправами и объяснил природу каждой, время от времени бросая презрительные замечания по поводу моей косорукости и глупости.

Я интерпретировал его вибрации как проявление враждебности и презрения. Природа их была выше моего понимания, поскольку я не сделал ничего такого, что могло бы вызвать у Граха подобное чувство. Из чего заключил, что это объясняется его ревностью ко всякому-любому, кто посягал на монополию Граха на старого Мальдивиуса, и ревность эта распространяется и на меня, хоть и очутился я здесь против собственной воли. Проклятое железо! Оставалось только завидовать тем, кто мог так свободно использовать феррум на такую мелочь, как оконная решетка.

Должен сказать, что хотя за время моей службы в Первой Реальности мне пришлось пройти через множество испытаний, ни одно из них не было таким тяжким, как приготовление этого обеда. Грах закончил объяснения — если это глумление можно назвать так, — поставил передо мной песочные часы, которые должны были отсчитывать время приготовления блюда, и оставил меня одного. Я попытался следовать его указаниям, но меня постоянно смущали местные обозначения времени, расстояние до очага и тому подобные вещи.

Когда я решил, что теперь все находится под моим контролем, то отправился в кабинет за дальнейшими инструкциями. И само собой я свернул не туда и потерялся в лабиринте. Наконец вновь оказался возле входа. С трудом я восстановил в памяти формулу для входящего в лабиринт и на сей раз достиг кабинета без лишних затруднений.

— Где же наш обед? — поднял брови Мальдивиус. Они с Грахом сидели на потрепанных стульях. Оба потягивали из глиняных чашек жидкость под названием «оликау», ввозимую из Паалуа через Западный океан.

— Я должен спросить у вас, сэр… — И я уточнил еще ряд деталей. Когда колдун сообщил их, я нашел дорогу к выходу. Кухня была вся в дыму и зловонии, так как без меня основная еда — ломтики ветчины превратились в отменные сочные головешки.

Я снова вернулся в кабинет.

— Ну, — нетерпеливо фыркнул Мальдивиус, — где же теперь наша еда?

Я повинился.

— Идиот! — вскричал колдун. — Клянусь бородой Зеватаса, изо всех жалких, тупых, безруких, бесполезных демонов, которых я когда-либо видел, ты самый худший.

Он схватил свою палку и стал гонять меня по комнате, лупя ею то по голове, то по плечам. Удары обычной палкой такого размера я едва бы почувствовал, но эта его волшебная палка вызывала очень неприятное ощущение ожога. На третьем круге я почувствовал негодование. Я легко бы мог разорвать доктора Мальдивиуса надвое, но меня удерживали от этого контракт и страх перед начальством.

— Отчего бы нам не совершить сделку со стариной Сомом, босс? — предложил хозяину Грах. — Пошлем его назад, в Двенадцатую Реальность, а взамен потребуем другого, у которого в котелке хоть что-то варит.

Доктор Мальдивиус стоял, тяжело дыша и опираясь на свою палку.

— Возьми это несчастное подобие демона в кухню и начни все сначала.

Грах вновь повел меня по лабиринту, хихикая и отпуская множество замечаний по поводу особенностей моего интеллекта. (Среди человеческих существ очень распространено делать подобные бессмысленные замечания — они называют их «шутками», — скаля при этом зубы и производя звук «хи-хи-хи». Это, похоже, доставляет им удовольствие.) Когда мы вернулись, я обнаружил, что вся вода в горшке, в котором варилась репа, выкипела, а сама репа наполовину подгорела и прилипла к стенкам горшка.

Прошло три часа после моего первого появления в кухне, прежде чем удалось приготовить приемлемый обед для этой парочки сварливых магов. Потом, по пути к кабинету, я вновь потерялся в лабиринте, и к тому времени, когда я разыскал своих нанимателей, еда, естественно, была холодной. К счастью для меня, оба они к этому моменту выпили столько оликау, что едва обратили на меня внимание. Грах все время хихикал. Когда я спросил Мальдивиуса, что можно поесть мне, он лишь уставился куда-то мимо и пробормотал:

— А? Что? Кто?

Так что я вернулся в кухню и приготовил себе обед. Не праздник для гурмана, но, испытывая сильный голод, я нашел эту еду более вкусной, чем все, что мне приходилось есть до сих пор.

В течение последующих дней моя стряпня улучшилась, хотя я счел бы идиотом того, кто назначил меня на должность главного повара во дворце великого правителя Первой Реальности. Потом, когда Грах куда-то смылся, Мальдивиус позвал меня в свой кабинет.

— Завтра на рассвете я отправляюсь на муле в Ир, — объявил он, — надеюсь вернуться дня через два-три. Большую часть времени ты будешь находиться один. Я хочу, чтобы ты сторожил этот кабинет и покидал его лишь в самых крайних случаях. Еду таскай сюда и ешь здесь. Спать можешь на диване.

— А разве мастер Грах не составит мне компанию?

— Не знаю, что ты имеешь в виду под выражением «составить компанию», но от моего глаза не укрылось, что чувства, которые вы друг к другу испытываете, едва ли можно назвать любовью. Как бы то ни было, я знаю по опыту, что, даже если и велю Граху остаться, он смоется в Чемниз в ту самую минуту, как я скроюсь из виду. Это одна из причин, по которой я заключил контракт с тобой.

— Для чего он это делает, сэр?

Мальдивиус не удивился:

— В городе у него есть девушка, которую парнишка посещает с целью… э… прелюбодеяния. Я говорил ему и повторяю: для того чтобы достичь верхних ступеней в нашей профессии, нужно отказаться от плотских удовольствий. Но бездельник не внемлет моим советам. Подобно большинству юнцов, он думает, что каждый, кто старше, далеко продвинулся по пути старческого маразма.

— А были вы, сэр, в его возрасте таким же умеренным, каким хотите видеть своего ученика?

— Отстань и не суйся не в свое дело, бесстыдный грубиян! Гм… Слушай внимательно. Ты остаешься здесь на страже. Охраняй мое имущество, особенно сибиллианский сапфир. Если кто-нибудь проникнет в кабинет до моего возвращения, тебе положено немедленно его сожрать.

— На самом деле, сэр? Я полагал…

— Ты здесь не для того, чтобы полагать, а для того, чтобы повиноваться приказаниям! Первый же, кто войдет сюда до моего возвращения, должен быть съеден живым! Никаких исключений. Не думай, что они не предупреждены. Грах написал плакат: «Берегись злого демона!» — и повесил его у входа. Тебе понятно?

Я вздохнул:

— Да, сэр. Могу я взять на себя смелость задать вам вопрос о причине подобного поручения?

Мальдивиус усмехнулся:

— Мне выпала удача совершить то, что называют вульгарным словом «убийство». Ибо в своем сапфире я увидел рок, приближающийся к Иру. Раз уж я получил эту информацию, то смогу потребовать у скаредных Синдиков значительное вознаграждение в обмен на новость.

— Сэр, я полагаю, что, как гражданин Ира, вы выполните свой долг, предупредив государство вне зависимости от вознаграждения…

— И ты осмеливаешься диктовать мне, в чем мой долг, ты? — Мальдивиус схватился было за свою палку, но овладел собой. — Когда-нибудь расскажу. Суть же в том, что я не испытываю особой благодарности по отношению к городу, чьи судейские вытянули из меня столько монет, чьи богачи презирают меня, чьи ученые выступают против меня, и даже мальчишки преследуют, швыряя в меня палки и камни. Когда бы я следовал своим побуждениям, я позволил бы их року разнести их в мелкие дребезги. Но лишь малолетний недоумок может упустить возможность получить кругленькую сумму. А ты не забывай о том, что тебе приказано!

Глава 2

Синдик Джиммон

Я проводил колдуна до верха лестницы, выдолбленной в скале. Вокруг лежали развалины храма Псаана, новарского бога моря. Обломки мраморных колонн стояли в ряд, подобно взводу солдат, по волшебству превратившихся в камень, а отдельные их куски были разбросаны там и сям по треснувшим мраморным плитам. В трещинах этих давно росла трава. Росли кругом также и кусты, и даже несколько деревьев, и плиты выворачивались из земли под напором их корней. Раньше, объяснил мне Мальдивиус, здесь было гораздо больше обломков, но чемнизяне столетиями использовали это место в качестве каменоломни.

Пока я седлал мула и привязывал к задней луке седла дорожный саквояж доктора, Мальдивиус повторял мне свои инструкции. Потом он уехал. Кстати, доктор Мальдивиус оказался прав относительно своего ученика. Едва лишь учитель скрылся с глаз, а я спустился по лестнице, как мастер Грах, облаченный в свой лучший костюм и ботинки, приготовился подниматься наверх. Как всегда, юнец усмехался.

— Итак, старина Сом, — заметил он, — я отправляюсь в город. Предупрежу твое желание узнать, для чего я это делаю. — Тут он изобразил движение задом, иллюстрируя свои слова.

— Мне самому будет не хватать моей жены, — ответил я, — но…

— Не хочешь ли сказать, что у демонов есть жены, как и у людей?

— Естественно. А вы как думали?

— Что вы, когда решаетесь размножиться, расщепляетесь пополам, и из каждой половины получается новый демон, как по словам Мальдивиуса, происходит с некоторыми обитателями вод. И вы живете со своими женами так же, как мы?

— Да, но не круглый год, как это, кажется, происходит у вас, в Первой Реальности.

Грах:

— Слушай, почему бы тебе не пойти со мной в Чемниз? Я знаю одну дамочку…

— Я должен повиноваться приказам. Кроме того, сомневаюсь, чтобы женщине-человеку доставили удовольствие интимные отношения с таким, как я.

— Отчего же? Не тот размер?

— Нет, дело в том, что на моем половом органе имеются острые зубцы.

— А у тебя он действительно есть?

— Конечно.

— И как же ваши дамы — демонессы, я имею в виду — переносят эти колючки?

— Для них это самое то! Однако мне пора заняться охраной центральной комнаты.

— Только не засни, дурашка, и не дай какому-нибудь домушнику возможность почистить это местечко! Я знаю пару жиганов в Чемнизе, которые не прочь поправить свои делишки за счет небольшой кражи. Жди меня завтра.

Он отправился прочь по той же пыльной тропе, по которой удалился и Мальдивиус. Я вернулся в кабинет. Эти несколько дней я был так загружен, что не успел переварить съеденную пищу, так что меня начало уже раздувать.

Я с радостью отдался возможности погрузиться в сладостную неподвижность пищеварительного процесса. Насколько можно судить по маленьким водяным часам, стоявшим на одном из столов Мальдивиуса, состояние это продлилось до следующего дня.

Я уже поднялся и наполнил резервуар водяных часов, когда различил звук шагов в лабиринте. Подумалось, что это мог быть Грах или же кто-то незнакомый.

Однако я помнил, какие указания дал мне доктор Мальдивиус насчет первого, кто войдет в кабинет до его возвращения. Никаких исключений, сказал он, и я должен следовать его приказам буквально и беспрекословно. Когда я попытался узнать, согласен ли он сделать исключение для мастера Граха, колдун заставил меня замолчать. Похоже на то, что по каким-то таинственным причинам он желал, чтобы я обошелся с Грахом как с любым пришельцем.

Итак, Грах стоял в проеме. Через его плечо был перекинут мешок с продуктами, купленный им в деревне.

— Привет, глупыш! — крикнул он. — Бедный старина Сом, нет для тебя ничего лучше, кроме как сидеть в кабинете чучелом вроде какого-нибудь идола языческого бога, эй, что это ты?

Грах, болтая, вошел в кабинет. У него было время лишь для одного короткого вскрика, прежде чем я ринулся на него, разорвал на куски и съел. Должен сказать, что как продукт питания он доставлял большее удовольствие, чем как собеседник.

Тем не менее некоторые обстоятельства беспокоили меня. Во-первых, в результате краткой борьбы в комнате ощущался некоторый беспорядок. Один стол был перевернут, повсюду брызги крови. Боясь, что Мальдивиус станет бранить меня за неаккуратность, я взял ведро, тряпку, швабру и принялся за работу. Через час мне удалось уничтожить все следы происшествия. Крупные кости покойного Граха я аккуратно сложил на пустой книжной полке. Капля крови запятнала экземпляр «Материального и духовного совершенствования в десяти легких уроках» Вольтипера Кортоли, стоявшего на книжной полке. Красная струйка пробежала между страницами и оставила несколько больших пятен.

Пока я работал, меня настигла другая мысль. В Двенадцатой Реальности пожирание разумных существ строго каралось законом еще со времен Вонка-реформатора. Вероятно, законы Первой Реальности в этом плане были примерно такими же, хотя у меня не имелось фундаментальных знаний юридических основ этой системы. Я успокоил себя тем, что, поскольку я действовал по указке Мальдивиуса, ответственность будет лежать на нем.

* * *

Доктор Мальдивиус вернулся на следующий день. Он спросил:

— Где Грах?

— Следуя вашим инструкциям, хозяин, я был вынужден его сожрать.

— Что?!

— Да, сэр. — Я объяснил ситуацию.

— Дурак! — взревел колдун, вновь кидаясь на меня со своей палкой. — Болван! Тупица! Деревенщина! Осел! Балбес! Дубина стоеросовая! И что такого я сделал богам, что они наслали на меня подобное безмозглое создание?

Говоря это, он неустанно гонял меня по комнате и лупил палкой. Я метнулся было прочь, но затерялся в лабиринте. В конце концов Мальдивиус настиг меня в одном из тупиков, загнал в угол и продолжал лупить до тех пор, пока силы не оставили его.

— Вы хотите сказать, — смог я наконец вставить, — что не хотели, чтобы я ел этого паршивца?

— Конечно же нет! — Удар. — Любой идиот понял бы это!

— Но, сэр, ведь ваше указание было ясным… — Я вновь обратился к логической стороне дела.

Мальдивиус откинул упавшие на лоб седые волосы.

— Черт бы меня побрал, мне бы следовало лучше знать, с кем я имею дело. Возвращайся в комнату.

Когда я вошел в кабинет, он сказал:

— Собери все эти кости, свяжи и выбрось в море.

— Прошу прощения, сэр, не понял. Как мы говорили на Нинге, нет такого существа, что было бы гениальным во всем сразу. Не послужит ли исчезновение Граха для вас причиной преследования со стороны закона?

— Вряд ли. Он был сиротой, потому-то и захотел стать моим учеником. Тем не менее, если тебя спросят, скажешь, что он сорвался со скалы и его утащило в воду какое-то чудовище, обитающее в омуте. А теперь займемся обедом. Он должен быть хорошим, ибо я ожидаю сегодня важного гостя.

— И кто же он, хозяин?

— Его превосходительство Джиммон, Главный синдик Ира. Я сделал им предложение, но они отклонили его и предложили мне одну десятую назначенной мной суммы, на что не согласился уже я. Джиммон сказал, что мог бы обсудить со мной дела позже. Торг может затянуться.

— А вы уверены, сэр, что судьба, которую предвидели, не доберется до этой земли раньше, чем вы и синдик договоритесь? Как говорится в нашей Реальности, рыбка на сковороде стоит двух рыб в ручье.

— Ну нет, я постоянно слежу за угрозой с помощью моего сапфира. Времени у нас достаточно.

— Сэр, могу я спросить хотя бы, какого рода эта угроза?

— Спросить-то ты можешь, ха-ха-ха, да не дождешься ответа. Я знаю, что будет… э… стоит только мне выпустить птичку из клетки — разболтать то, что известно лишь мне одному. А теперь за работу!

* * *

Его превосходительство синдик Джиммон был лысым толстяком. Его тушу приволокли на носилках. Он остался ночевать, а его слуги побрели на ночлег в деревню. Я изо всех сил старался вести себя как вышколенный слуга. Мне было велено стоять во время обеда за спиной гостя и исполнять каждое его желание.

Джиммон и Мальдивиус то спорили о цене за тайну приближающегося к Иру рока, то болтали о прочих событиях в Ире.

— Если кто-нибудь не укоротит эту проклятую женщину, то, клянусь рогами Тио, она еще добьется места в Совете Синдиков.

— Ну и что? — пожал плечами Мальдивиус. — Поскольку ваше правление зиждется на богатстве, а мадам Роска богачка, почему бы вам не позволить ей заседать среди вас?

— У нас отродясь не было женщины-синдика, это беспрецедентный случай. Кроме того, всем известно, какая это глупая баба. Хм… Хотя мне кажется, что глупость не мешает ей приумножать свои богатства.

— С помощью колдовства, наверное. Я слышал, она ведьма. Хм-м… Что-то в мире не так, если колеблемая ветром тростинка может достигнуть подобной удачи. Вы видели странствующий цирк Багардо, а? Пять вечеров он выступал в Ире, а теперь Багардо Великий отправился в провинциальные города и деревни. У него неплохое представление. Но если цирк приедет в Чемниз, боюсь, как бы он вас не обобрал. Как всякий уроженец гор, он полон хитрости и коварства.

Мальдивиус хихикнул:

— Чтобы обобрать меня, ему нужно придумать такое… э… изобрести новый способ действия. Перестаньте смущаться, ваше превосходительство. Мой слуга не причинит вам вреда. Он образец истинного послушания.

— Не возражаете тогда, чтобы он стоял за вашим стулом, а не за моим? Меня беспокоит его взгляд, и уже шея заболела оттого, что я все время на него оглядываюсь.

Мальдивиус приказал перейти мне на другое место. Я повиновался. Обнаружилось, что мне очень трудно разгадать намерения Джиммона. Дома я считаюсь самым средним представителем рода демонов, ничем не выдающимся и не примечательным.

* * *

На следующий день синдик Джиммон отбыл на своих носилках, колыхающихся на плечах восьми здоровенных парней. Мальдивиус сказал мне:

— А теперь заруби себе на носу, о Здим, что твоя роль по охране моего кабинета состоит не в том, чтобы убивать всякого, кому случится здесь быть, а в том, чтобы воспрепятствовать краже. Следовательно, тебе следует пожирать воров и никого больше.

— Но как я отличу вора, хозяин?

— По его поступкам, придурок! Если он стащит какую-нибудь вещь и захочет унести ее с собой, загрызи его. Но если это будет всего лишь клиент, который хочет получить свой гороскоп, или торговец с товарами, или какой-нибудь житель Чемниза, согласный обменять сумку с продуктами на сведения о пропавшем браслете его жены, ты обязан вежливо усадить его и следить за ним до моего возвращения. И пока он не сделает попытки причинить мне ущерб, не смей трогать! Уяснил, тупая твоя башка?

— Да, сэр.

В течение двух следующих недель почти ничего не произошло. Я продолжал готовить и убирать. Мальдивиус один раз съездил в Ир и один раз в Чемниз; Джиммон нанес нам еще один визит. Мальдивиус и Джиммон продолжали свой торг, по крохам сдвигая друг друга со своих позиций. За это время предсказываемый рок должен был подобраться на значительное расстояние.

Если ничего не случалось, Мальдивиус советовался со своим сапфиром. Поскольку он настаивал на том, чтобы я стоял подле него на страже, пока он находится в предсказательном трансе, я вскоре изучил наизусть эту процедуру. Он молился, поджигал смесь из спайсовых трав в маленьком светильнике и вдыхал дым, он пел заклинание на мальванском языке, начинающееся так:

По щекотанию в собственных ноздрях я мог сказать, когда заклинание начинало действовать.

Овладев искусством свершения домашних дел, я почувствовал, что время потекло мимо меня гораздо медленнее. Мы, демоны, много терпеливее этих неугомонных с Первой Реальности, тем не менее сидение в кабинете час за часом в полном безделье стало мне казаться понемногу более чем просто скучным. Наконец я спросил:

— Хозяин, нельзя ли мне взять на себя смелость почитать одну из ваших книг, пока я жду?

— Однако! — удивился Мальдивиус. — Неужели ты умеешь читать на новарском?

— Я изучал его в школе и…

— Ты хочешь сказать, что у вас там, в Двенадцатой Реальности, тоже есть школы?

— Конечно, сэр. Как еще мы можем делать нашу молодежь такой, какая она есть?

Мальдивиус:

— Настоящая молодежь? Мне как-то никогда не приходилось слышать о молодом демоне.

— Естественно, кто бы позволил своим неоперившимся птенцам служить в Первой Реальности?! Для них это было бы слишком опасно. Уверяю вас, что мы рождаемся, растем и умираем, как и другие разумные существа. Но насчет ваших книг: я вижу, что у вас есть словарь, который может мне помочь со словарным запасом. Прошу вас позволить мне пользоваться этим фолиантом.

— Гм… гм… Отличная мысль. Когда ты станешь достаточно начитанным, ты, возможно, сможешь читать мне вслух, как это делал, бывало, покойный Грах. Я уже немолод и вынужден пользоваться специальным стеклом для чтения, что превращает удовольствие в работу. Какие книги у тебя на уме?

— Я бы хотел начать вот с этой, сэр, — ответил я, извлекая экземпляр «Материального и духовного совершенствования в десяти легких уроках» Вольтипера. — Чтобы уютно себя чувствовать в незнакомой Реальности, мне необходимо достичь того совершенства, которое только для меня возможно.

— Дай-ка сюда! — сказал он, выхватывая книгу из моих когтей. Его немолодые глаза — несмотря на вышесказанное, они были достаточно зоркими — вперились в пятна крови, которыми пестрели некоторые страницы. — Воспоминание о бедняге Грахе, а? Счастье для тебя, о демон, что это не магическая книга. Возьми ее, и да пусть тебе принесут пользу ее советы.

Итак, с помощью словаря Мальдивиуса я начал трудный путь по страницам Вольтипера Кортоли. Вторая глава была посвящена теории Вольтипера относительно диеты. Тот был, оказывается, вегетарианцем. И утверждал, что только отказ от поедания плоти животных может привести читателя к полному духовному здоровью и высокой связи с космосом. К тому же Вольтипер возражал против убийства животных. Он утверждал, что они имеют души, хотя и находящиеся в зачаточном состоянии, и что они родственны человеческим существам, так как у тех и других были общие предки.

Моральные аргументы не слишком меня смущали, так как я являлся для этой Реальности лишь временным посетителем. Но мне хотелось лучше приспособиться к нравам Первой Реальности, чтобы сделать свое пребывание на нем как можно более комфортным. Я обсудил идею вегетарианского питания с Мальдивиусом.

— Отличная мысль, Здим, — оценил он ее. — Когда-то я и сам решил ввести ее в практику, но Грах так настаивал на нуждах плоти, что я поддался слабости и сдался. Давай же теперь последуем предписанию Вольтипера. Это, кстати, сбережет и наши денежки.

Следствием этого явилось то, что мы с Мальдивиусом перестали покупать в Чемнизе мясо и стали довольствоваться хлебом и зеленью. Потом колдун сказал:

— О Здим, сибиллианский сапфир говорит мне, что цирк Багардо приближается к Чемнизу. Я непременно должен стать свидетелем представления, а заодно и приискать преемника в ученики. Ты останешься здесь.

— Я бы хотел посмотреть такое представление, сэр. Я торчу здесь уже месяц и ни разу еще не покидал этих развалин.

— Что, ты пойдешь в Чемниз? Боги великие! Мне и так нелегко ладить с горожанами, о чем же можно будет говорить, если ты напугаешь их и с кем-нибудь приключится родимчик?

Поскольку ситуация была неразрешимой, я оседлал мула, проследил за тем, как мой хозяин исчез вдали и вернулся в кабинет.

* * *

Через несколько часов какой-то слабый звук оторвал меня от чтения. Казалось, он шел сверху. Поскольку медные светильники довольно тускло освещали потолок и он тонул в полутьме, я все-таки разглядел, что в нем появилась большая четырехугольная дыра. Не знаю, как удалось вторгнувшемуся в помещение без шума отделить такой кусок алебастра. Мошенники Первой Реальности слишком хитроумны для простого и незатейливого ума честного демона.

Я сидел и только наблюдал. У демонов есть одно преимущество над человеческими существами — они могут оставаться совершенно неподвижными. Обитатели Первой Реальности, даже если пытаются сохранить неподвижность, всегда ворочаются и суетятся. А если и нет, то их все равно выдает то обстоятельство, что им нужно вдыхать воздух несколько раз в минуту. Тот факт, что мы, демоны, можем изменить цвет, тоже вызывает у обитателей Первой Реальности преувеличенное представление о наших возможностях — подобно распространенному суеверию, что мы можем исчезнуть по своему желанию.

Из дыры меж тем появилась веревка, а по веревке стал спускаться маленький человек в темном плотно облегающем одеянии. По счастливой случайности он спускался спиной ко мне. Быстро брошенный взгляд не дал ему возможности засечь меня — я сидел на своем стуле, не шевелясь и слившись цветом с окружающей обстановкой. Я даже не дышал. Неслышно и быстро, как домовая мышь, он метнулся к стойке с сибиллианским сапфиром.

Я стремительно сорвался со стула и очутился рядом с ним. Он схватил драгоценный камень и обернулся. Какое-то мгновение мы застыли друг против друга — он с драгоценным камнем в руке, я с оскаленными клыками наготове, чтобы разорвать его и сожрать.

Но тут я вспомнил настоятельный совет Вольтипера о соблюдении вегетарианской диеты, а также приказ Мальдивиуса беспрекословно следовать этому совету. При таком раскладе я не мог, конечно, сожрать вора. С другой стороны, мой хозяин дал мне до этого распоряжение уничтожать всех воров.

От всех этих противоречивых приказаний я торчал в неуверенности, как будто заледенев. Из самых лучших побуждений я мог лишь стоять как чучело в музее, в то время как вор метнулся мимо меня и выбежал, выхватив из своего кармана трубку со светлячками, чтобы освещать себе путь.

После того как я простоял так в течение нескольких минут, до меня наконец дошло, каких действий, возможно, захотел бы от меня Мальдивиус, знай он все обстоятельства. Они должны были заключаться в том, чтобы схватить вора, отобрать у него сапфир и стеречь до возвращения колдуна. Думаю, что такие мои поступки были бы весьма уместны. Конечно, обитатели Первой Реальности соображают гораздо быстрее, чем мы, демоны, и просто нечестно ожидать от нас такой же блестящей реакции.

Увы, решение пришло ко мне слишком поздно. Я выбежал из лабиринта и ринулся по вырубленной в скале лестнице. К этому времени, однако, след шустрого вора давно простыл. Даже звук его шагов не был слышен. Я попытался уловить хотя бы запах, но не смог. Драгоценный камень исчез.

* * *

Когда доктор Мальдивиус вернулся и узнал о случившемся, он даже не стал меня бить. Только сел, закрыл лицо руками и заплакал. Наконец отер глаза, поднял их на меня и сказал:

— О Здим, я вижу, что заставить тебя справляться с непредвиденными обстоятельствами так же невозможно, как научить лошадь играть на скрипке. Что ж, пусть даже я буду разорен, но мне твои услуги не нужны, иначе я сойду с ума.

— Значит ли это, сэр, что я буду освобожден и смогу вернуться в свою Реальность? — спросил я возбужденно.

— Конечно нет! Самое меньшее, что я могу сделать, чтобы возместить свои убытки, — это продать твой контракт. У меня есть и покупатель.

— Что это значит «продать контракт»?

— Если ты читал соглашение между правительством Нинга и силами прогресса — как мы, новарские маги, называем свой профессиональный союз, — тебе известно, что право владения может быть изменено. У меня где-то здесь есть копия. — Он порылся в ящике.

— Простите, сэр! — возопил я. — Это хуже, чем рабство!

Мальдивиус выпрямился. В руке он держал свиток.

— Видишь, что здесь сказано? А здесь? Если тебе эти пункты не нравятся, разберешься в конце своей службы со своим Настоятелем. Как выглядел этот вор?

Я описал маленького типа, отметив такие детали, как мелкий шрам на его правой щеке, — ни один житель первой Реальности не заметил бы такие подробности при свете простой лампы.

— Должно быть, фариец из Хендау, — сказал Мальдивиус. — Знаю его еще с тех пор, как жил в Ире. Что ж, я останусь в Чемнизе на ночь.

Колдун оставил меня в не слишком хорошем расположении духа. Я терпеливый демон, терпение мое куда больше, чем у этих вспыльчивых и своевольных человеческих особей, но я не мог не чувствовать, что доктор Мальдивиус обходится со мной несправедливо. Два раза подряд он сваливал всю вину за случившееся на меня, хотя сам был виноват, давая мне неясные и противоречивые приказы.

Я боролся с искушением произнести нужные заклинания и дернуть к себе в Двенадцатую Реальность и предстать с жалобами перед Настоятелем. Нас обучают этому заклинанию, перед тем как мы покидаем свою планету, — так что можем вернуться туда в то мгновение, когда нам грозит смертельная опасность. Но без крайней необходимости его использовать нельзя — за это нам грозит суровое наказание. Тот факт, что демон способен исчезнуть, когда человеческие существа хотят его убить, дал обитателям Первой Реальности возможность преувеличить наши способности.

Однако заклинание побега является длинным и сложным. Когда я попытался произнести его мысленно, то обнаружил, что забыл несколько строк, и оказался в Первой Реальности в настоящей ловушке. Возможно, это и к лучшему, ибо меня могли обвинить в напрасном использовании заклинания и отправить назад, в Первую Реальность, под угрозой приговора о заточении на несколько лет. А такая судьба ужасна.

* * *

Мальдивиус вернулся на следующее утро с незнакомцем. Тот сидел верхом на прекрасной пегой лошади и, в отличие от моего хозяина, был одет ярко и крикливо. То был человек, едва переступивший порог среднего возраста. Он имел тонкие ноги, но массивные тело и руки. Брил лицо, но, казалось, ничего не мог поделать с буйными, густыми иссиня-черными волосами, что росли у него на подбородке, образуя густую бороду. В уши его были вдеты золотые обручи.

— Вот твой новый хозяин, — объявил Мальдивиус. — Багардо Великий. Мастер Багардо, познакомьтесь с демоном Здимом.

Багардо окинул меня взглядом сверху донизу:

— Он как будто составлен из дисков и завитков, хотя трудно судить незнакомые образцы. Что ж, доктор, если предъявите мне бумагу, я подпишу ее.

Вот так я сделался слугой по контракту Багардо Великого, владельца передвижного цирка.

Глава 3

Багардо великий

— Идем со мной! — приказал Багардо. Я последовал за ним, а он продолжал: — Скажи-ка мне, как правильно звучит твое имя, За-дим, не так ли?

— Нет, Здим, — сказал я. — Один слог. Здим, сын Акха, если полностью.

Багардо несколько раз повторил мое имя.

Я спросил:

— Каковы будут мои обязанности, сэр?

— Главным образом в подсчете лбов…

— Простите? Я не понимаю.

— Лбы, зеваки, глазюки — так мы, цирковые, называем свою публику, которая приходит потаращить глаза. — (Багардо всегда называл свое заведение «цирком», хотя другие именовали его «балаган». Разница, насколько я понял, была в том, что в настоящем цирке должен был быть хотя бы один слон, в то время как у Багардо не было ни одного.) — Тебя поместят в передвижную клетку и будут объявлять как ужасного пожирателя людей, Демона из Двенадцатой Реальности. И судя по тому, что мне говорил Мальдивиус, это не ложь.

— Сэр, я всего лишь исполнял приказ…

— Не важно. Я попытаюсь быть точным в своих оценках.

Мы подошли к тому месту, где дорога, отходящая от храма, сливалась с той, что вела от Чемниза в Ир. Здесь стояла большая, с железными прутьями клетка на колесах, похожая на вагон. В нее была впряжена пара животных, похожих на мулов Мальдивиуса, за исключением того, что они были сплошь покрыты яркими черными и белыми полосами. На месте кучера в ленивой позе развалилось приземистое, низколобое, лишенное подбородка существо, совершенно голое, если не считать густого волосяного покрова. Пожалуй, оно походило на человека, но это был не человек.

— Все в порядке? — спросил Багардо.

— Все в порядке, босс, — ответило существо густым надтреснутым голосом. — Кто это?

— Новый член нашей труппы, высокородный Здим-демон! — торжественно провозгласил Багардо. — Здим, познакомься с Унгахом из Комилакха. Он то, что мы называем человекообразной обезьяной.

— Тряси, дружище раб, — сказал Унгах, протягивая волосатую длань.

— Трясти? — повторил я, вопросительно глядя на Багардо. — Он имеет в виду вот так? — Я покрутил бедрами туда-сюда.

Багардо покачал головой:

— Возьми его правую руку в свою и осторожно пожми, покачивая ее при этом вверх и вниз. Слишком сильно не жми.

Я так и сделал, сказав:

— Рад с вами познакомиться, господин Унгах. Я не раб, а слуга по контракту.

— Повезло тебе! А я вот должен пыхтеть у мастера Багардо, пока, как говорится, смерть нас не разлучит.

— Ты же знаешь, что тебя кормят здесь так, как никогда бы ты не ел в джунглях Комилакха, — сказал Багардо.

— Что верно, то верно, хозяин, но еда — еще не все.

— Что же еще? Но мы не можем спорить весь день. — Багардо открыл дверцу клетки. — Полезай, — сказал он.

Дверь с лязгом закрылась. Я опустился на широкую деревянную скамью, стоявшую в конце клетки. Багардо устроился на кучерском месте рядом с Унгахом. Тот причмокнул и натянул поводья. Вагон двинулся и поехал на запад.

Дорога извивалась вниз по склону к долине реки Киамос, которая текла от Метуро через Ир к морю. Через час в поле нашего зрения возник Чемниз, раскинувшийся у самого устья. По стандартам Первой Реальности, это маленький город, но очень оживленный, так как является главным портом Ира. Я увидел возвышавшиеся над крышами домов корабельные мачты.

На окраине стоял палаточный лагерь, украшенный флагами с символами балагана Багардо. Когда вагон свернул в поле, я увидел, что возле палаток работают люди, складывая их по одной и погружая в вагоны. Другие прицепляли к этим вагонам лошадей. Отовсюду доносились шум и крики людей.

Моя клетка-вагон остановилась, и Багардо, подавшись вперед на своем сиденье, закричал:

— Ах вы, идиоты! Лентяи безмозглые! Мы сейчас уже должны были выезжать! Неужели вы не шевелитесь, если я не стою у вас над душой? Как, скажите, мы сможем добраться до Эвродиума к завтрашнему вечеру? Унгах, прекрати по-дурацки ухмыляться, обезьяна безмозглая! А ну-ка вниз и за работу! Выпусти Здима: нам нужна каждая пара рук.

Человекообразная обезьяна послушно опустилась и открыла клетку. Когда я выбрался из нее, кое-кто из труппы с подозрением посмотрел на меня. Впрочем, они привыкли к виду всяких экзотических существ, так что вскоре вернулись к работе.

Унгах занялся заворачиванием груды колышков в большой кусок брезента. Он протянул мне конец веревки и сказал:

— Держи. Когда я скажу «тащи», то тащи.

По его сигналу я потащил. Веревка порвалась, я упал на спину и сильно прищемил хвост. Унгах озадаченно смотрел на порванную веревку.

— Похоже, она крепкая, — сказал он. — Ты, должно быть, сильнее, чем я думал.

Он попытался связать разорванные концы и, сделав это, вернулся к прерванной работе, попросив меня действовать вполсилы. Но к тому времени, как мы увязали узел, главная палатка уже лежала на земле и люди убирали остатки оборудования. Я мог лишь удивляться тому, как быстро исчезла такая груда вещей. Багардо, сидевший теперь верхом на лошади, с трубой, висящей на веревке на его шее, взмахнул широкополой шляпой, привлекая внимание к себе:

— Поторапливайтесь со сбруей! Сиглар, подведи свою повозку к началу! Поставлю тебя первым, Унгах, посади Здима на место, и давайте в общую шеренгу…

— Залезай, — велел мне Унгах.

Когда я снова очутился в клетке, он подергал за веревки, и шторы, прикрепленные к крыше вагона, опустились по обеим сторонам, так что я оказался отрезанным от внешнего мира.

— Эй! — крикнул я. — Зачем ты меня закрываешь?

— Приказ, — отозвался Унгах, выравнивая края полотна. — Босс не позволяет чемнизянам смотреть задаром.

— Но я хочу обозревать окрестности!

— Полегче, господин Здим. Когда выберемся за город, я приподниму для тебя краешек.

Багардо громко присвистнул. С изрядным шумом, в котором смешались крики животных, возгласы людей, скрип колес, повозки двинулись в путь. Я совершенно ничего не видел, поэтому первый час провел в состоянии пищеварительного оцепенения, покачиваясь на деревянной скамье.

В конце концов я возвысил голос, напоминая Унгаху о его обещании. Приостановив лошадей, он отвязал передний нижний край покрывала, устроив для меня нечто вроде треугольного окна. Однако я не видел ничего, кроме полей фермеров. Иногда мелькали лесные посадки или Киамос. Дорога была окаймлена широкими полосами цветов, целыми зарослями алого, лазурного, пурпурного, белого и золотого.

Когда позволял изгиб дороги, я видел впереди и позади нас фрагменты каравана. Я насчитал семнадцать повозок, включая и нашу собственную. Багардо скакал вдоль кавалькады, наблюдая за тем, все ли в порядке.

Мы проехали по дороге, по которой я прибыл в Чемниз. Мы поднялись к плато, на котором стоял храм, поскольку долина Киамоса суживалась здесь к ущелью. Лошади медленно передвигались по крутому подъему, и люди шли рядом с ними, понукая их.

Когда мы достигли плато и миновали место, от которого уходила тропа к Храму Псаан, Дорога выровнялась, и лошади пошли быстрее. Мы не устремились к Иру, а повернули на другую дорогу, которая огибала столицу с юга. Как объяснил Унгах, цирк уже подоил Ир и вымя еще не успело наполниться.

Караван покрыл меньше чем половину расстояния до Эвродиума, когда на землю опустилась ночь. Бродячий цирк свернул с дороги на поляну, и там семнадцать повозок образовали нечто вроде круга — для безопасности, как объяснил мне Унгах, на случай нападения разбойников. Палатка повара была поставлена в центре круга, и в ней уже готовился обед, но остальные палатки оставались еще в повозках.

Мы ужинали при желтом свете лампы, стоявшей на одном из столов длинной палатки-столовой, вместе с остальными пятьюдесятью членами труппы. Унгах рассказывал о них. Половина из них были подсобными рабочими, в обязанности которых входили установка и разборка балагана, уход за лошадьми и упряжью и тому подобное.

Половина оставшегося народа — четверть от общего числа — была игроками: это такие люди, которые за определенную плату сопровождают балаган и играют в свои игры с публикой. В результате таких игр заключаются пари: как упадут кости, как повернется колесо счастья, под какой из трех ореховых скорлупок находится горошина — и все это были тщательно продуманные хитроумные трюки.

И последние — их насчитывалось примерно шестнадцать — и были теми, кто появлялся перед публикой. Эта группа включала в себя самого Багардо как короля ринга, заклинателя змей, укротителя льва, наездника на неоседланной лошади, дрессировщика собак, жонглера, двух клоунов, трех акробатов, четырех музыкантов (барабанщика, трубача, скрипача и волынщика) и погонщика, который, одетый как мальванский принц, в тюрбане и стеклянных украшениях, ездил по манежу на верблюде. Были там еще повар и костюмерша, одна из немногих женщин, так же как укротительница змей и наездница без седла.

Но занятия этих людей были более разнообразными, чем это может рассказать простое их перечисление. Так, укротительница змей еще помогала повару, а наездница без седла — миловидная молодая женщина по имени Дульнесса — составляла компанию костюмеру в шитье и стрижке. Некоторые из подсобных ребят, желающие исполнять какую-нибудь более высокооплачиваемую работу, иногда подменяли артистов, когда последние были больны, пьяны или еще по каким-нибудь причинам не могли работать.

После ужина Унгах провел меня по балагану, представляя остальным и показывая мне зверинец. Там были верблюд, лев, леопард и несколько животных поменьше, вроде змей мадам Паладин.

Унгах подошел к длинной клетке на колесах. Он двигался очень осторожно. Я ощутил довольно сильный запах, подобный тому, который исходил от змей мадам Паладин, но еще круче.

— Это паалуанский дракон, — сказал он. — Не подходи близко, Здим. Он может подолгу лежать как бревно, а потом, когда кто-нибудь неосторожно подходит слишком близко, — кусь! И все. Вот почему Багардо так трудно находить рабочих, согласных ухаживать за этой тварью: только в прошлом году двое угодили к нему в брюхо.

Дракон оказался большой серо-голубого цвета ящерицей, не меньше двадцати футов длиной. Когда мы приблизились к клетке, он поднял голову и нацелил на меня раздвоенный язык. Я остановился, надеясь, что успею отскочить, если он захочет меня цапнуть. Но дракон лишь подвигал языком и осторожно коснулся им моего лица. Из его пасти вырвался хриплый звук.

— Клянусь медью Ваисуса, — воскликнул Унгах, — ты ему понравился! Он решил, что твой запах похож на запах его родичей. Нужно рассказать Багардо. Может быть, ты сможешь приручить зверя и делать на нем круг по арене в конце представления. Никто не осмеливался приблизиться к нему, с тех пор как был съеден Ксион; однако черные колдуны из Паалуа таких тварей приручают.

— Чудовище слишком велико, чтобы я один мог с ним справиться, — усомнился я.

— О, этот, можно сказать, еще подросток. В Паалуа они бывают в два раза больше. — Унгах зевнул. — Пошли назад, в повозку. С меня на сегодня хватит.

Когда мы очутились в фургоне, Унгах достал пару одеял из ящика, протянул одно мне и посоветовал:

— Если тебе покажется, что пол слишком жесткий, солому найдешь на дне ящика.

* * *

Солнце садилось, когда на следующий день мы подъехали к Эвродиуму. Место стоянки цирка было освещено факелами и фонарями, и свет этот яркими бликами отражался в глазах публики, толпившейся вокруг.

— Здим, — крикнул Унгах, — давай помогай!

Он стал разворачивать ткань шатра, и я помогал ему. Внутри находилась связка жердей, каждая из которых была длиннее меня. Наша задача состояла в том, чтобы вбить эти жерди в землю на одинаковом расстоянии друг от друга и натянуть на них брезент так, чтобы под ним скрылся весь балаган, став невидимым для взглядов жителей, желавших смотреть, но не платить. Унгах выбрал место на участке и воткнул в мягкую землю первую жердь. Он поставил рядом с ней маленькую стремянку и сунул мне в руку деревянный молоток.

— Влезь туда и вбей жердь! — приказал он. Я взобрался на стремянку и ударил.

— Сильней бей! — прикрикнул Унгах. — Это все, на что ты способен?

— Ты хочешь, чтоб было так? — Я опустил молоток со всей силой. Он обрушился на жердь с грохотом, расщепив ее верхнюю часть. При этом ручка молотка сломалась.

— Зеватас, Франда и Ксерик! — завопил Унгах. — Я вовсе не велел тебе ее разбивать. Теперь придется взять другой молоток. Подожди здесь!

Так или иначе, мы натянули брезент. Тем временем были установлены палатки, и путаница сменилась порядком. Лошади ржали, верблюд булькал, лев ревел, и прочие животные издавали присущие им звуки. Я спросил:

— Мы покажем сегодня представление?

— Боги мои, конечно нет! Нужно несколько часов, для того чтобы приготовиться, а все слишком устали. Проведем утро за приготовлениями и, если не помешает дождь, дадим представление. Потом снова в путь.

— А почему мы пробудем здесь так недолго?

— Эвродиум слишком мал. К завтрашнему вечеру все зеваки с деньгами уже посмотрят представление, а любители поиграть будут выпотрошены. Более длительная остановка означает драку со «лбами». А какая в этом польза? — Прозвучал гонг. — Обед! Пошли.

* * *

Мы все поднялись на заре и начали подготовку к дневному представлению. Багардо подошел ко мне.

— О Здим, — сказал он, — ты будешь в палатке чудовища…

— Прошу прощения, хозяин, но я не чудовище! Я лишь нормальный, здоровый…

— Не важно! У нас ты будешь чудовищем, и никаких разговоров. Твой фургон образует часть стены палатки, и «лбы» смогут проходить вдоль него. Унгах будет находиться рядом с тобой. Поскольку ты занимаешь его клетку, я посажу его на цепь. Твоя задача состоит в том, чтобы пугать «лбов» ревом и воем. Ни слова на новарском. Ты, понимаешь ли, просто должен знать, как это делается.

— Но, сэр, я не только говорю на нем, я еще читаю, пишу…

— Послушай, демон, чей это цирк? Будешь делать, как тебе велят, нравится тебе это или нет…

Так все и было. Жители валом повалили. Из своей клетки я слышал крики игроков, шум их причиндалов, игру музыкантов и общий гул. Багардо, пышно разодетый, громко давал пояснения:

— …а первой справа от вас, дамы и господа, вы видите мадам Паладин и ее смертоносных змей, пойманных с огромным риском для жизни в полных опасностей тропических джунглях Мальваны. Самая большая из змей — это констриктор. Если бы она могла схватить кого-то из вас, обвилась бы вокруг, раздавила и задушила… Следующий, дамы и господа, это Демон из Двенадцатой Реальности, вызванный великим колдуном Арканиусом из Фтаи. Я знавал Арканиуса, да, это был настоящий друг. — Багардо вытер глаза носовым платком. — Но, вызывая это кровожадное чудовище, обладающее сверхъестественной силой и яростью, он оставил открытым один из углов магического пятиугольника, и голодный демон откусил ему голову.

Часть публики издала единый вздох, а некоторые женщины взвизгнули. «Лоб», чьи слова я едва мог понять из-за акцента, сказал:

— Как же тады он его скрутил?

— Ученик Арканиуса проявил огромное присутствие духа, успев произнести заклинание неподвижности…

Рассказ Багардо о «моем прошлом» настолько увлек меня, что я совсем забыл, что нужно рычать, пока он не бросил на меня свирепого взгляда. Тогда я принялся двигать челюстями, подпрыгивать и так далее, то есть проделывать все, что нужно, чтобы походить на мое описание.

Багардо сообщил столь же захватывающие подробности поимки Унгаха, сидящего на цепи за оградой, чтобы находиться на достаточном расстоянии от «лбов». Когда «лбы» приблизились к ограде, Унгах принялся гримасничать, реветь, бить по своей железной цепи. Он производил впечатление существа, куда более устрашающего, чем я.

* * *

После представления Багардо спустил Унгаха с цепи и открыл мою клетку. Унгах вошел в клетку и достал из ящика старый, побитый молью плащ и широкополую шляпу с обвисшими полями, пару рваных сапог, пояс и кисет. Все это он надел на себя, а кисет положил в карман.

— Для чего это одеяние, господин Унгах? — спросил я.

— Босс настаивает. Пойду в Эвродиум за покупками. В сумерках жители деревни примут меня за подсобного рабочего. Если бы они увидели Унгаха Ужасного, говорящего вежливые фразы, не стали бы платить за то, чтобы посмотреть на меня в балагане. Тебе что-нибудь принести?

— Я пока еще не знаю. Но вот что мне объясни: на что ты будешь делать покупки?

— На деньги. Багардо дал мне разрешение.

Часом позже Унгах вернулся с покупками: сладкое мясо, которым он поделился со мной, иголка, бритва и прочие вещи. После обеда он чинил при свете лампы плащ, когда к нашей палатке подошел Сиглар, укротитель льва. Сиглар, высокий костлявый человек с бледно-голубыми глазами и прямыми цвета пакли волосами, был варваром с севера, со склонов Швении.

— Мастер Здим, — сказал он. — Босс умирает от желания тебя видеть.

Я заподозрил, что Багардо хочет выругать меня за плохо сыгранное представление. И сказал Унгаху:

— А не мог бы ты пойти со мной, старина? Мне нужна моральная поддержка.

Унгах отложил шитье и встал. Мы подошли к маленькому личному фургону Багардо. Внутри он был нарядно украшен шелковыми занавесями, толстым ковром, а под потолком сияла серебристая лампа.

Багардо угнездился за столом, ведя подсчеты с помощью доски и куска мела.

— О Здим, — сказал он, — за двадцать лет своей работы я никогда не видел худшей игры. Короче говоря, ты — вонючка.

— Прошу прощения, хозяин. Я страстно желаю вам угодить, но сразу это не так просто. Если бы вы заплатили мне вперед, то это, может быть, вдохновило бы меня.

— Ого, вот оно как? Цирк накануне банкротства, я задолжал всей труппе, а ты устраиваешь забастовку, вынуждая меня платить вперед. Чтоб ты сдох, демон! — Он с такой силой ударил кулаком по столу, что подпрыгнула чернильница.

— Хорошо, сэр, — ответил я. — Я сделаю все, что в моих силах, но в том состоянии нужды, в каком я нахожусь, это лучшее может оказаться весьма незначительным.

— Ах ты, дерзкая тварь! — загремел Багардо. — Я тебя проучу. — Он встал из-за стола и подошел ко мне. В руках у него был хлыст, который он использовал как король манежа. Он ударил меня им раз, потом другой. Поскольку то была не волшебная палочка, я почти не чувствовал ударов.

— Это самые сильные удары, на которые вы способны, сэр? — спросил я.

Он ударил меня еще несколько раз, потом отшвырнул хлыст в угол:

— Черт тебя побери, ты из железа сделан, что ли?

— Не совсем, сэр. Но моя ткань гораздо прочнее, чем ваша. Так как же насчет платы? Как говорят у нас, в Двенадцатой Реальности, каждый насос требует подкачки.

Весь багровый от гнева, Багардо смерил меня яростным взглядом. Потом он рассмеялся:

— О, ладно, ладно, ты и впрямь взял меня за жабры. Как насчет трех пенсов в день?

— Годится, хозяин. Теперь не мог бы я получить плату за несколько дней вперед на карманные расходы?

Багардо достал из шкатулки девять пенсов:

— Пока хватит. Ну довольно торговаться. Как насчет партии в скиллет?

— А что это такое, сэр?

— Увидишь. — Багардо расставил маленький столик и четыре складных стула. И когда Сиглар, Унгах и я заняли места, Багардо достал пачку твердых продолговатых бумажек с рисунками на них. Обитатели Первой Реальности играют во множество игр с этими, как они их называют, «картами».

Правила скиллета оказались простыми. Одни комбинации карт имели большее значение, чем другие, и нужно было, чтобы твои карты могли побить карты противника. Я пережил неприятные минуты, пытаясь приспособить картонки к моим когтям, не привыкшим к подобным предметам. Эти проклятые штуки постоянно падали на пол.

Багардо все время трепался. Он бахвалился своими успехами в сожительстве с женскими особями. Особенно гордился тем, что ему удалось переспать с шестью женщинами за одну ночь в заведении, называемом «публичный дом». Я был озадачен подобной гордостью самцов Первой Реальности, поскольку неисчислимое количество гораздо менее развитых животных, козлы например, легко могут дать человеческим самцам сто очков вперед в этом отношении. Когда все отдали дань уважения мужской силе Багардо, он сказал:

— Здим, с тех пор как ты прибыл в эту Реальность, ты знал каких-нибудь колдунов кроме дока Мальдивиуса?

— Нет, сэр, если не считать его ученика Граха, который… э… стал жертвой недопонимания. А в чем дело?

— Нам нужен колдун. У нас был один, старик Арканиус…

— Я слышал, как вы говорили о нем, сэр. Что же на самом деле погубило его?

— Нечто не слишком далекое от той лжи, которую я о нем рассказывал. Арканиус экспериментировал с заклинаниями, слишком сложными для его ограниченной силы. Однажды вечером мы увидели, что из его палатки выбивается голубое пламя, и услышали крики. Наутро никакого Арканиуса не было — только брызги крови. Я предлагал работу Мальдивиусу, но он отказался, бормоча что-то насчет Паалуа, дающего ему счастье. В то время он был несколько пьян. Ты не знаешь случайно, что он имел в виду?

— Нет, сэр. Я слышал, что Паалуа — это земля могущественных колдунов за океаном, но и все.

— Дульнесса кроме своей обычной работы занимается еще предсказанием счастья, но это совсем не то, что иметь настоящего колдуна. Чей ход?

* * *

Багардо отыграл у меня мои девять пенсов, монету за монетой. Я отметил, что время от времени его ноздри начинали как-то странно вибрировать. Чаще всего это случалось, когда он находился накануне выигрыша очередной порции моих денег. Однако я не мог с уверенностью объяснить данное ощущение. Когда я лишался последнего гроша, дверь открылась и вошла миловидная мадам Дульнесса, наездница без седла. Хриплым голосом она крикнула:

— Когда хоть один из вас, белоручек, придет мне помогать?

Багардо отмахнулся:

— Возьми Здима. У него все равно больше ничего нет.

— Ты хочешь сказать, что он может?

— Конечно. Демоны подвержены точно таким же чувствам, как и мы. А теперь забирай его и дай нам возможность продолжать игру.

Озадаченный, я последовал за Дульнессой в ее фургон. Когда мы вошли, она повернулась ко мне с улыбкой и полуприкрыла глаза.

— Ну, Здим, — сказала она, — с тобой я, по крайней мере, получу новые ощущения.

Сказав это, она начала подчеркнуто медленно снимать с себя одежду. Освободившись от последней ее детали, она легла на кровать. Я был искренне заинтересован, ибо впервые видел живую человеческую особь женского рода без одежды. Я с удовлетворением отметил, что иллюстрации учебников моего родного Уровня полностью отвечают действительности, в точности воспроизводя все формы и органы данного экземпляра. Мои усики уловили вибрацию необычной интенсивности, но я не смог распознать ее природу.

— Ну а теперь приступай, если ты вообще намерен приступать, — сказала она.

— Прошу прощения, мадам, — ответил я, — но я не понимаю. Чего вы от меня желаете?

— О, клянусь сосками Астис! Ты что, не знаешь как… — и она произнесла целый ряд непонятных мне слов, добавив: — Или как это называется на вашей демонической земле?

Я наконец начал понимать:

— Вы имеете в виду совершать половой акт, не так ли, мадам?

— Ха, что это за прекрасный язык! Ну да, именно это.

— Прошу прощения, но меня в школе учили правильному литературному новарскому. Вульгаризмы мне предстоит научиться понимать самому.

— Так, извлекай из-под своей чешуи нужную вещицу и… эй, да ты меняешь цвет!

— Так на нас действуют эмоции, мадам. Уверяю вас, что я наделен соответствующим мужским органом. Только он у нас убирается внутрь, когда нет в нем нужды, а не болтается бесцельно и вульгарно, как у самцов-мужчин. Без сомнения, это и есть причина любопытного обычая — который озадачивал наших философов, — заключающегося в ношении на себе различных предметов даже в самую невыносимую жару. Далее, мы, демоны…

Дульнесса была нетерпелива:

— Хватит с меня лекций. Не можешь, что ли?

— Я не знаю. Хотя я приложу все свои усилия, чтобы дать удовлетворение, но сейчас не брачный сезон, и, кроме того, женская особь Первой Реальности не возбуждает во мне желания.

— Что же во мне не так, паренек-дракон? Я, конечно, уже не так молода, как когда-то, но…

— Дело не в этом, если вы, мадам, извините мне такие слова… Обилие этой вашей мягкой бледной голой кожи делает вас… как бы это сказать… слишком мясистой. Это все равно, что иметь половые отношения с огромной мягкой рыбой… бр! Вот если бы здесь была моя жена Йез с ее хорошенькими клыками и усиками и очаровательной блестящей чешуей…

— Тогда закрой глаза, представь себе, что здесь лежит твоя жена, и попытайся взяться за дело.

Что ж, как говорим мы дома, ничего не испытав — ничего не узнаешь. Огромным усилием воли я заставил появиться свой бесценный мужской орган и наполнил кровью поясницу. Когда ко мне пришла уверенность, что все в порядке, я открыл глаза.

Дульнесса глядела на меня с ужасом.

— Немедленно убери эту мерзость прочь! — закричала она. — О боги! Да он похож на те булавы, которыми крошили друг друга древние рыцари. Ты бы меня просто убил!

— Сожалею, что не могу быть вам полезен, мадам, — сказал я. — Я тоже боялся, что это не покажется вам приятным. Но почему мастер Багардо послал меня с вами? Это похоже на одну из тех бессмысленных шуток, которые так любят изобретать человеческие существа. Если Багардо может удовлетворить большое количество женщин сразу, то, думаю, он должен бы быть рад любой возможности…

— Этот мошенник так о себе говорит, но на самом деле он куда хуже. Последний раз ему пришлось звать на помощь Сиглара. А человек-обезьяна вообще стоит их двоих.

— И все человеческие особи женского рода испытывают потребность в постоянном наполнении?

— Нет, я особый случай. Проклятый Арканиус произвел на меня заклинание за то, что я не хотела иметь с ним дела, — заклинание о ненасытности. Он был грязным старикашкой, и то-то была радость, когда его сцапал демон. Но я так и осталась под действием заклинания, и ни один колдун не может его снять.

— Возможно, со временем его действие сотрется, — сказал я. — С заклинаниями так бывает.

— Может быть, но пока я должна получать свое несколько раз в день, а то я просто с ума схожу.

— Но ведь когда кругом столько жаждущих подсобных рабочих…

— Большая часть их никогда не моется, а я предпочитаю, чтобы мои любовники были чистыми. И все же, если ничего другого не получается… Но вернемся к твоей игре. Сколько тебе дали?

Я рассказал ей о своей потере.

— Ха, — сказала она. — Это похоже на Багардо: сначала дать деньги, а потом отобрать их во время карточной игры.

— Ты хочешь сказать, что он меня обчистил?

— Конечно. А ты как думал?

Я поразмышлял:

— Должно быть, это и было значение уловленной мною вибрации.

— Можешь читать мысли?

— Нет, но различаю вибрации, которые выдают эмоции других существ.

— Сколько он тебе платит?

— Три пенса в день.

Она хрипло рассмеялась:

— Мой дорогой Здим, тебе нужно немедленно идти к Багардо и заставить его удвоить эту сумму: он платит наемным рабочим по шесть пенсов. У тебя снова появятся деньги, а этот бессовестный обманщик получит хороший урок!

Я сделал так, как мне посоветовали. Багардо от всей души посмеялся над рассказом о неудачном обольщении Дульнессы. Это привело его в такое хорошее расположение духа, что он даже согласился повысить мне плату, приняв, конечно, во внимание исчезнувшую половину.

Мы возобновили игру. Я был настороже и ловил волны-предупреждения. Вскоре мне удалось несколько раз добиться преимущества. Багардо пристально посмотрел на меня и сказал:

— Против прухи интеллект бессилен. Как бы там ни было, пора спать. Нам предстоит рано встать — двинемся в Оринкс. Но должен сказать, мастер Здим, что ты овладеваешь искусством игры в скиллет быстрее, чем любой из тех, кого я учил. Ты случайно не читаешь мысли?

— Нет, хозяин. — Мой ответ был правдивым, если слово «мысли» он употреблял в точном значении этого слова, как способ интеллектуального выражения, но с философской точки зрения это слово можно было рассматривать шире, если включать в круг его образов и эмоции, поэтому я добавил: — Принцип нетруден. Как говорят в моем мире, совершенство достигается практикой.

— Очень жаль, что ты не читаешь мыслей, я мог бы использовать это в представлении. А ты запомни: когда появятся посетители, веди себя как настоящий дикарь. Они именно этого и ждут. Рычи, вой, тряси клетку, как будто хочешь дорваться до зевак. Сделай вид, что хочешь сбежать из клетки!

Унгах попробовал вклиниться:

— Босс, я думаю…

— Оставь свои мысли при себе, мастер Обезьяна. Я уверен, что демон свое дело знает.

* * *

Оринкс, лежащий вверх по Каимосу от Ира, больше, чем Эвродиум, но меньше, чем Чемниз. Мы планировали провести там два полных дня и дать три представления: два вечером, одно утром. Мы начали с вечернего представления.

Первым «лбом», вошедшим в палатку с чудовищем, был старик с неуверенном походкой. По исходящему от него винному перегару я заподозрил, что нетвердость походки объясняется не одним лишь возрастом. Он неуверенно приблизился к моему фургону и вперился в меня. Я тоже уставился на него, не желая попусту демонстрировать свою ярость, пока не соберется больше публики.

Старик вытащил из пиджака бутылку и отпил из нее. Потом пробормотал:

— Чтоб мне в дерьме потонуть, уже повсюду их вижу. Вон, привидение! Сгинь! Изыди! О боги, дайте мне пить в мире молоко старца, единственное мое утешение!

Он заплакал и побрел прочь, а в палатку хлынули другие зеваки. Когда Багардо сделал свое вступление, я покорно взвыл, зарычал, заскрежетал и принялся трясти решетку. Помня наставления, выбрал два прута и тянул их, пока они не согнулись.

Ближайшие «лбы» отпрянули, но те, кто стоял дальше, подались вперед. Багардо послал мне одобрительную улыбку. Ободренный, я рванулся вперед, как дракон с болот Кшака, и применил всю свою силу.

Прутья подались, один с громким треском вылетел из нижней впадины. Я вырвал его из верхней и отбросил. Потом, как мне было ведено, я просунулся в образовавшееся отверстие и выскочил на землю, рыча на ближайших «лбов».

Конечно, я не намеревался причинить вред посетителям. Но передние «лбы» с ужасающими криками подались назад. Через несколько мгновений толпа превратилась в месиво барахтающихся тел. Обитатели Первой Реальности боролись, вскакивали и снова падали друг на друга, в ужасе крича:

— Дракон на свободе!

Когда они вывалились на улицу, их паническое состояние передалось остальным, и те рванулись к выходу из главного шатра. За все время моего пребывания в Двенадцатой Реальности я никогда не был свидетелем подобного нелепого поведения. Может быть, мы и тугодумы, но подобный сюрприз не сведет нас с ума.

Некоторые пытались взобраться наверх или укрыться в складках ткани шатра. Те, кто были сбиты с ног и ранены, ковыляли или ползли к выходу. Борьба разгорелась с новой силой. Некоторые из касс опрокинулись, и горожане начали растаскивать добычу. Шатер затрещал. Кто-то крикнул:

— Эй, деревенщина! — По этому поводу подсобные рабочие обрушились на «лбов» с шестами от палаток и другими подручными средствами.

Оглушающий шум замер лишь тогда, когда все «лбы», еще способные передвигаться, убежали. Многие остались лежать на участке — одни из-за ушибов, другие потому, что были вовсе без сознания. Я поймал взглядом Багардо, безумного и растерянного, который метался тут и там, пытаясь навести порядок. Увидев меня, он закричал:

— Ты разорил меня, вшивый ублюдок! Я убью тебя за это!

Другие бегущие разъединили нас, и он потерялся из виду. Я последовал за Унгахом на борьбу с огнем, возникшим в палатке. К тому времени когда мы одолели пожар, человек в шлеме, кольчуге, со шпагой и верхом на коне появился у входа. За ним следовала пешая толпа местных, к тому же с ломами, острогами и палками. Тот, кто сидел на лошади, протрубил сигнал.

— Кто, сорок девять чертей, ты такой? — вызверился Багардо, пытаясь преградить ему путь.

— Вальто, констебль Оринкса. А это представители горожан. Теперь слушайте! Вы все отправляетесь под арест за оскорбление граждан Оринкса. Вам будет предъявлено обвинение в совершенном преступлении. Поскольку наша тюрьма не вместит столько арестантов, вы останетесь здесь до завтрашнего вечера под стражей… Эй, эй, куда? Остановите его!

Багардо петлял среди палаток. Прежде чем кто-либо успел его схватить, он вскочил на коня, пустил его в галоп и ринулся прямо через толпу.

— Плевать мне на тебя! — крикнул он, обернувшись.

Лошадь перескочила через ограду, и Багардо исчез в ночной темноте. Констебль Вальто выкрикнул приказ своим людям, которые устремились на участок, и бросился в погоню за Багардо. Некоторые из циркачей успели удрать из лагеря раньше, чем замкнулся круг. Я прошептал Унгаху:

— А не лучше ли и нам тоже убежать?

— Зачем? Мы не можем передвигаться в одиночку — против нас будут все до последнего бродяги. Лучшее, на что мы можем надеяться, — это на хороших хозяев. Так что держи хвост морковкой.

Констебль вернулся ни с чем. Лошадь его была вся в мыле. Занялись пострадавшими. За время паники один человек успел скончаться. Это был старый пьяница, затоптанный до смерти у входа в палатку с чудовищами. Было много покалеченных — с переломанными ногами или ребрами. Кроме того, против Багардо Великого ополчились все, кому в свалке намяли бока или насажали пятен на одежду. Даже если бы Багардо был хозяином десяти балаганов, каждый из которых был более прибыльным, чем этот, все равно уже не смог бы изменить общественного мнения, ополчившегося против него. И если бы он не бежал, то кончил бы, возможно, тем, что попал в долговую яму.

* * *

Перед магистратом Оринкса я объяснил, что на самом деле не был тем кровожадным чудовищем, за которого меня выдавали, а всего лишь несчастным, работающим по контракту демоном, который покорно следовал велениям своего хозяина.

— Ты не похож на настоящего демона, — объявил член городского магистрата. — С другой стороны, ты и не человек. Так что твое уничтожение нельзя считать убийством. Многие граждане требуют этой меры социальной защиты для собственной безопасности.

— Позвольте мне заметить, что они могли бы счесть мое уничтожение трудным делом, ваша честь, — кротко отвечал я ему. — Так скажет любой, имеющий отношение к Двенадцатой Реальности. Кроме того, я так или иначе мог бы избежать подобной судьбы, вернувшись в родную Реальность. (Я приврал, ибо забыл часть нужного для возвращения заклинания.) Но пока ко мне не применят чрезвычайные меры, я готов сотрудничать с добрыми гражданами Оринкса, повинуясь их законам и выполняя свои обязанности.

Член магистрата — один из немногих благоразумных жителей Первой Реальности, которых мне приходилось там встречать, — согласился с тем, что мне следует предоставить соответствующую возможность. Примерно около половины труппы успело бежать, прежде чем участок был окружен. Те артисты, которые были схвачены, имели так мало собственности, что магистрат решил, что выгоднее отпустить их, дав соответствующий выговор, чем позволить бездельничать в тюрьме.

Животные, включая Унгаха и меня, а также фургоны, палатки и прочая собственность были собраны, пересчитаны и отправлены в Ир на продажу. Аукцион — малоприятная процедура, но самая подходящая для того, чтобы требования истцов в Оринксе были надлежащим образом удовлетворены. И именно таким образом был куплен мой контракт — на аукционе за городом, и купил его агент мадам Роски из Ира.

Глава 4

Мадам Роска

Ир — необычный город, лежащий среди нескольких холмов за маленьким притоком Киамоса Вомантиконом. Если не считать высокой цилиндрической формы башни, обрамляющей входные ворота, то можно было сказать, что весь город находится под землей. Он был скрыт так для укрепления своих позиций Ардиманом Ужасным в период борьбы за освобождение всех двенадцати новарских наций. Найдя на холмах Ира огромное количество крепкого гранита, он приказал заложить город внутри горных склонов, чтобы туннели их и пещеры служили основой улиц и домов.

Спрятав удостоверяющий мою личность контракт за ворот фуфайки, Нойтинген, агент мадам Роски, сказал:

— Пошли, о Здим, моя хозяйка ждет тебя.

Мастер Нойтинген подвел меня к башне. То было сооружение из хорошо обработанных гранитных плит, более ста футов в ширину и в три раза больше в диаметре. Площадка-пандус, достаточно широкая для того, чтобы по ней проехал груженый фургон, спиралью вилась вокруг башни. Она была устроена с таким расчетом, чтобы правый, незащищенный бок поднимающегося был обращен к стене.

Треть подъема оканчивалась массивными воротами, створки которых были сделаны из цельных стволов, соединенных медными скобами. Сейчас ворота были открыты. От площадки, на которую они выходили, уходила вверх узкая спиральная лестница. Она делала вокруг башни один полный оборот и заканчивалась дверью, более высокой, но и более узкой.

Зубчатая верхняя кромка башни находилась еще выше. Она была испещрена отверстиями для катапульт. Крыша также защищала сложное сооружение, назначение которого я не мог понять, до тех пор пока не подошел к нему поближе. Нойтинген провел меня через главные ворота мимо высоких светловолосых охранников.

— Кто эти парни? — спросил я Нойтингена. — Они не похожи на новарцев.

— Наемники из Швении. Мы не вояки, мы нация миролюбивых фермеров и купцов. Поэтому и нанимаем швенов делать для нас всю кровавую работу. В мирное время, такое как нынешнее, они служат в гражданской охране и полиции.

За воротами находился круглый открытый двор. Он занимал центральную часть башни, вдоль стен шла цепь вместительных казематов, соединенных между собой, — то было место для защитников города и их складов. Над самым верхним рядом возвышалась крыша в форме кольца, где стояли катапульты.

Здесь находилось и некое сооружение, которое я заметил раньше. Это было большое зеркало, установленное на часовом механизме, так что его движение в течение дня соответствовало движению солнца. Планируя город, Ардиман пренебрег вентиляцией. Для того чтобы видеть в своих подземных помещениях, ирцы вынуждены были пользоваться лампами и свечами, а для того чтобы готовить пищу, использовать горючее. Дым и гарь, испускаемые всем этим хозяйством, действовали на людей самым неблагоприятным образом. По мере того как город рос и его галереи все дальше углублялись в гору Ир, положение еще более ухудшилось.

Наконец один умный синдик убедил людей установить систему освещения, основанную на отражении солнечного света. Таким образом, лампы становились ненужными хотя бы в солнечные дни. Главное зеркало, установленное на верхушке башни Ардимана, отражало солнечные лучи вниз, во двор, откуда другое зеркало перегоняло их на главную улицу Ира — проспект Ардимана. Зеркала меньшего размера отражали свет в боковые улицы и частные жилища.

* * *

Говоря о жилых подземельях, не следует представлять себе естественные пещеры, украшенные сталактитами и населенные первобытными существами в волосатых шкурах. Город Ир был вырублен в скале искуснейшими новарскими каменщиками. По своим качествам, если не считать того, что вместо неба над городом стелился каменный потолок, он не отличался от любого другого богатого города Первой Реальности. Фронтоны домов, достигающие этой каменной крыши, были похожи на фронтоны других городов. Каменщики даже испещрили камень черточками, имитируя кирпич, из которого строились дома в обычных условиях. Поскольку стены строений являлись единой каменной глыбой, то цель подобной резьбы заключалась только в том, чтобы сделать картину более привычной для глаз.

Большая часть жилых домов находилась на том же уровне, что и двор башни Ардимана. Существовали и другие уровни, выше или ниже, чем главный, но этот считался основным. Когда мы прокладывали себе путь через толпу на проспекте Ардимана, Нойтинген спросил:

— Контракт на тебя первым заключил колдун Мальдивиус?

— Так точно, сэр, он эвокировал меня со своей планеты, а позже продал мой контракт циркачу Багардо.

— Пришлось ли Мальдивиусу пострадать, понести потери, когда ты находился у него?

— Именно так, сэр. Вор унес его магический камень, который он называл сибиллианским сапфиром. Он винил за эту потерю меня, что и стало причиной продажи моего контракта.

— Кто взял камень?

— Это был… сейчас вспомню… Мальдивиус сказал, что вором был один фариец, которого он когда-то знал. А в чем дело, сэр?

— Ты узнаешь об этом, когда познакомишься со своей новой хозяйкой, мадам Роска сар-Бликснес.

— Мастер Нойтинген, ради всего святого, объясните мне вашу систему имен и титулов. Я всего лишь бедный невежественный демон…

— Она вдова синдика Бликснеса и теперь сама хочет стать синдиком.

Он свернул в боковую улицу и остановился перед одним из наиболее помпезных сооружений. Слуга впустил нас — маленький смуглый человек с крючковатым носом. Одеяние и головная повязка выдавали в нем жителя Федирана. Он провел меня в кабинет моей новой хозяйки, меблировка которого отличалась от меблировки кабинета Мальдивиуса или фургона Багардо, как вино от воды. Хотя день был солнечный, горожане не должны были пользоваться искусственным освещением, а только зеркальным отражением, здесь горели три свечи, вставленные в розовые подсвечники.

Мадам Роска сидела за письменным столом. На ней было длинное платье из прозрачной, как паутина материи, через которое ясно просвечивало ее тело. Подобный облик женщин завораживает и волнует мужчин — еще одна странность поведения этих экземпляров человеческого рода.

Роска была высокой стройной женщиной с белыми волосами, аккуратно собранными в изящную прическу. У нее было тонкое, с четкими чертами лицо того типа, что, как мне говорили, считается в Новарии образцом красоты. (Сам я не судья в подобных вопросах, поскольку все обитатели Первой Реальности кажутся мне на одно лицо.) Хотя она давно уже миновала пору юности, ей удалось сохранить большую часть качеств, свойственных этому периоду жизни.

Когда федиранец ввел нас, она улыбнулась:

— Я вижу, ты его привел, мой добрый Нойтинген.

— Ваша воля выполнена, — кивнул Нойтинген, опускаясь на одно колено и снова вставая.

— Дорогой Нойтинген, какая преданность! Покажи мастеру Здиму мое жилище. Представь его остальным слугам и объясни его обязанности… Нет, я передумала. Подойди поближе, о Здим.

Мне польстило обращение «мастер», — как правило, этот титул не употребляется при обращении к слугам. Я подошел.

— Ты тот, кто служил у доктора Мальдивиуса в его укрытии неподалеку от Чемниза?

— Да, мадам.

— Ты слышал, как он говорил об опасности, нависшей над Иром?

— Да, хозяйка. Он договаривался с синдиком Джиммоном о цене за открытие этой опасности.

— И он продал твой контракт за то, что ты позволил фарийцу из Хендау украсть волшебный камень?

— Да.

— Ты когда-нибудь присутствовал при том, когда он смотрел в магическое стекло?

— Что касается этого, мадам, то он настаивал на том, чтобы я стоял на страже во время его озарений. Так что я хорошо познакомился с его методами.

— А, вот как! Посмотрим. Пройдем же в одну из моих молелен и попробуем использовать твои знания. Я хорошо знакома с его методами. Ты можешь идти, Нойтинген.

Нойтинген было запротестовал:

— Если ваше величество считает, что для вас безопасно оставаться наедине с этим…

— Мой маленький человек-дракон — образец верности. О, не бойся за меня. Идем, Здим.

Молельня была маленькой восьмистенной комнатой, расположенной в угловой части дома. Как и кабинет Мальдивиуса, она была полна всяческих магических приспособлений. В центре стола стоял сосуд, в котором покоился драгоценный камень, в точности повторяющий сибиллианский сапфир.

— Это камень Мальдивиуса, мадам? — спросил я. Она усмехнулась:

— Ты угадал, демон. Мне немало стоила его покупка Нойтингеном у известного скупщика краденого, но безопасность наших земель требует того, чтобы камень находился в надежных руках. Кроме того, у Мальдивиуса слишком много серьезных врагов в городе Ире, чтобы он мог вернуться сюда и начать меня преследовать. А теперь расскажи мне, что именно говорил Мальдивиус перед своими озарениями.

— Прежде всего, моя госпожа, он молился. Потом…

— Какую именно молитву он произносил?

— Ту, которая обращается к Зеватасу, начинающуюся словами: «Отец Зеватас, король богов, создатель Вселенной, господин всех, да славится в веках имя твое…»

— Да, да, я знаю. А что потом?

— Потом он готовил смесь из трав…

— Из каких трав?

— Я не знаю всех, но думаю, что одной был базилик, судя по запаху и цвету.

Дама достала одну из своих книг по магии и стала изучать рецепты. С помощью этой книги и того, что я смог вспомнить из процедуры, через которую проходил Мальдивиус, мы восстановили большую часть заклинания, погружавшего Мальдивиуса в состояние транса.

Но в конце концов наша работа застопорилась.

— Очень гадко с твоей стороны, Здим, дорогой, просто очень гадко не быть повнимательнее и не запомнить все точнее, — сказала она, зевая.

Меня смутило обращение «дорогой», и я уже стал подумывать, не повторится ли сейчас то, что произошло у меня с Дульнессой, наездницей без седла. Однако мои усики не передали мне ничего, что могло бы говорить о чувственных эмоциях, а вскоре я узнал, что то был обычный для Роски стиль обращения. Для того чтобы с успехом иметь дело с обитателями Первой Реальности, нужно как следует уяснить себе, что в половине случаев они вовсе не имеют в виду того, что говорят.

Дама продолжала:

— Но я так устала от этого занятия, и к тому же мое искусство ждет меня. Авад!

Появился федиранец. Поклонился.

— Уведи мастера Здима, — велела Роска, — и до завтрашнего утра пусть выполняет какое-нибудь несложное задание по хозяйству. И… что еще… вели Филигору взять его с платой в девять пенсов. Благодарствуйте.

Пока Авад вел меня, я спросил:

— Что представляет собой искусство ее светлости?

— В этом году — живопись.

— А что было раньше?

— В прошлом году — украшения из перьев, в позапрошлом — игра на цитре. В новом году, думаю, будет что-нибудь еще.

В течение нескольких следующих дней я узнал о том, что мадам Роска очень талантливая и энергичная женщина. Тем не менее она никогда не могла следовать по какому-нибудь одному пути до конца. Она меняла пристрастия и планы чаще, чем кто-либо другой из известных мне обитателей Первой Реальности, хотя все они не отличались постоянством. Помня слова Джиммона, я удивился тому, что такая легкомысленная особа не только сохранила, но и приумножила унаследованное ею состояние. Я заключил, что за ее внешней легкомысленностью скрывается острый ум или что она являет собой редкий случай удивительного везения.

С другой стороны, дама всегда была уравновешенна, вежлива, изящна — даже в обращении с самыми незначительными существами из тех, кем ей приходилось командовать. Когда она доводила их до бешенства свойственными ей внезапными переменами планов и слуги ворчали и ругали ее в своих комнатах, непременно находился кто-нибудь, вступавшийся за нее словами:

— Но все же она — настоящая госпожа.

Подобные сборища среди двадцати слуг были частыми — Роска не требовала от них строгой дисциплины. Кроме того прислуга любила поболтать. Среди прочего я узнал от них, что половина свободных мужчин высших кругов города Ира являются поклонниками Роски и претендентами на ее руку или, по крайней мере, на состояние Бликснена; значительная же часть тех, кто были несвободными, с удовольствием бы заменили Роской своих жен. Слуги строили догадки по поводу того, кто же сможет достичь заветной цели, но пока не было никаких свидетельств того, что кому-то это удалось.

* * *

Вместе с Роской мы восстановили цепочку заклинаний Мальдивиуса. И готовились уже приступить к сути дела, когда она сказала:

— Ох, нет, Здим, дорогой, меня вдруг обуял страх при мысли о том, что я могла бы увидеть. Лучше займи мое место ты. Ты умеешь гадать по стеклу?

— Не знаю, мадам, никогда не пробовал это делать.

— Так попытайся сейчас. Начни с молитвы Зеватасу.

— Я, как могу, постараюсь угодить вам, — сказал я и занял ее место. Я прочитал молитву, но не испытал религиозного чувства, ибо боги Нинга не имеют ничего общего с богами Новарии. Втянул в себя дым и начал произносить заклинание Мальдивиуса.

Довольно скоро мерцающий в сапфире свет начал приобретать форму. Вначале появилась как бы затянутая тучами сцена: часть неба и облако, земля и море, все смешанное и изменяющееся. В одно мгновение мне показалось, будто я смотрю вниз, на землю, с высоты, точно сделавшись птицей; в следующее мгновение почудилось, точно лежу на лугу, глядя сквозь стебли травы. Потом я как будто погрузился в море, где пугливые, снабженные плавниками живые существа сновали в голубоватом свете. Через некоторое время я научился управлять этими эффектами, так что видимость сделалась лучше.

— Чего мне следует искать? — спросил я. Говорить во время состояния транса — все равно что пытаться произносить слова, когда голова твоя обернута одеялом.

— Угрозу, которую Мальдивиус предсказал Иру, — ответила она.

— Я слышал об этой угрозе, но Мальдивиус ничего не сказал о ее природе.

— Давай подумаем. Что если какая-то из соседних наций замышляет зло?

— Я ни о чем подобном не слышал. Находится ли кто-то из соседей во враждебных отношениях с Иром?

— Мы в мире со всеми, но мир этот тревожнее, чем обычно. Тонио из Ксилара настроен недружелюбно. Он находится в союзе с гованнианами, заключенном против нашего друга Метуро. Но все это не так страшно. Кроме того, Тонио должен потерять свою голову в течение года…

— Мадам, что такого сделал этот человек, что вы так спокойно говорите о потере его головы?

— Таков обычай Ксилара — каждые пять лет отрезать головы своим королям и использовать ее как метательное орудие при выборах нового короля. Но хватит об этом, вернемся к нашей угрозе. Не может ли она быть опасностью, идущей из какой-нибудь более отдаленной земли — например, из Швении, лежащей за Эллорной, или из Паалуа, лежащего за морем?

— Я вспомнил! — сказал я. — Багардо ссылался на слова Мальдивиуса о том, что паалуанцы должны сделать ему состояние.

— Тогда лети… я хочу сказать, пусть твое магическое зрение летит в Паалуа посмотреть, что замышляет этот город.

— В каком направлении, госпожа?

— В западном.

За время беседы то, что я видел в сапфире, вновь стало расплывчатым, и мне понадобилось некоторое время, чтобы навести фокус. Я заставил свое зрение подняться вверх и мысленно потянул его к западу, ориентируясь по солнцу. Мой контроль над картинкой все еще оставлял желать лучшего — один раз я наткнулся на холм, в результате чего все погрузилось во тьму и оставалось таким, пока я не прошел сквозь него на другую сторону.

Холмы Ира проплыли подо мной, а потом появились прибрежная равнина и долина Киамоса. Я пролетел над Чемнизом с его кораблями, над Эстуарием и над широким голубым морем. Здесь уже тянулись миля за милей, не являя взору ничего, кроме морских птиц да один раз кита. Потом в поле моего зрения появилось скопление черных точек. Вскоре они превратились в парусный флот. То были длинные, с острыми концами корабли с квадратными парусами, надутыми попутным ветром.

Я опустился ниже, чтобы лучше их разглядеть. На палубе виднелись фигуры, весьма отличные от фигур новарцев. Большинство людей были обнаженными, кое-кто имели на себе небрежно наброшенные плащи. Чернокожие, с грудой курчавых волос на головах и с курчавыми черными бородами. У некоторых цвет волос и бород был не густо-черный, а рыжевато-коричневый. Черные глаза смотрели из-под мохнатых бровей, а носы этих существ были широкими и плоскими, без переносиц.

По мере того как я описывал увиденное, мадам Роска приходила во все большее волнение. Потом в мои действия вмешались. С полуюта корабля, над которым я повис, выступил костлявый старый паалуанец с белой бородой и волосами. Он держал в руке нечто напоминающее кость ноги человека, и взор его медленно скользил по тому, что его окружало. Наконец он, казалось, разглядел меня сквозь глубины камня. Он что-то невнятно выкрикнул и указал на меня костью. Изображение сделалось неясным, потом разбилось на отдельные пятна, потом превратилось в общее размытое окно света.

Когда я отчитался в увиденном Роске, она принялась ходить по молельне, нервно покусывая ногти.

— Паалуанцы, — сказала она, — всегда были склонны к злобным выходкам. Нужно предупредить синдиков.

— Чего хотят паалуанцы, мадам?

— Пополнить свои кладовые, вот и все.

— Вы хотите сказать, что они каннибалы?

— Вот именно.

— Расскажите мне, моя госпожа, что же они за люди? Насколько я понимаю, в этой Реальности люди, которые ходят голыми и пожирают другие человеческие существа, считаются неразвитыми дикарями. Однако паалуанские корабли производят впечатление отлично построенных и оборудованных, — впрочем, я не специалистов подобных вещах.

— Они не дикари, их цивилизация высокоразвитая, но в корне отличная от нашей. Многие из их обычаев, такие как хождение голыми на виду у всех и людоедство, мы считаем варварскими. Так что же сделать? Если я пойду к синдикам, они ответят, что я хочу встревожить их в расчете на получение места в правительстве. Может быть, ты принесешь им это известие?

— Но, мадам, если я явлюсь к ним с этим сообщением, то вынужден буду рассказать им все, что я видел. Но у меня нет никаких прав требовать их внимания.

— Понимаю, понимаю. Нам придется заняться этим делом вместе. Долг так изнуряет женщину!

* * *

Итак, мы с мадам Роской, одетой для выхода, уже ожидали носилки. Но тут в дверь постучала ее подруга. Когда эта женщина вошла, начались возгласы: «Дорогая!» и «Бесценная!» Вскоре я понял, что важный разговор с синдиками предан забвению. Обе женщины сидели и увлеченно болтали. К тому времени как посетительница ушла, отражение солнца потускнело. Приближалось время обеда.

— Сегодня идти уже слишком поздно, — устало сказала Роска. — Успеем завтра.

— Но, мадам! — сказал я. — Если этим дикарям нужно несколько дней на то, чтобы достичь вашего побережья, нам следует поторопиться с известием. Как говорят в моей Реальности, один гвоздь, вовремя вбитый в доску, может со временем спасти десять человек.

— Не говори больше со мной об этом, Здим. Страшно неприятно, что мадам Маилакис пришла именно в такое время, но не могла же я ее грубо выставить за дверь.

— Но…

— Ну-ну, Здим, дорогой! Все это так неприятно, и мне хочется забыться на время за чтением книги. Принеси мне из библиотеки экземпляр «Вечной любви» Фалиаса.

— Мадам Роска, — сказал я, — я сделаю все, чтобы вы были мною довольны, но… если вы только позволите мне говорить откровенно — я просто уверен в том, что вам следует посетить Совет Синдиков безотлагательно. Иначе мы все, включая и вас, можем оказаться в смертельной опасности. Я не был бы верен своему долгу, если бы не указал вам на это.

— Дорогой Здим, ты самый надежный из всех моих слуг. Авад, составь список членов Совета и после обеда навести их. Скажи, что завтра, в третьем часу, я буду ждать их в Гилдхолле с важными новостями.

* * *

Во время встречи Джиммон, главный синдик, спросил:

— Ты тот самый демон из Двенадцатой Реальности, который был в услужении у доктора Мальдивиуса?

— Да, сэр.

— Как тебя зовут? Стам или что-то в этом роде?

— Здим, сын Акха, сэр.

— Ах да. Вы, уроженцы Двенадцатой Реальности, носите совершенно неудобоваримые имена. Ну, Роска, так в чем же суть дела?

— Господа, — сказала она, — вы помните, что в прошлом месяце доктор Мальдивиус пытался вытянуть у Совета Синдиков деньги в обмен на сведения об опасности, грозящей Иру?

— Я хорошо это помню, — сказал синдик. — И все еще полагаю, что это было блефом и никаких известий у него не имелось.

— Вы же знаете, какой хитрец этот Мальдивиус, — заметил другой член Совета. — Неудивительно, что ему стало слишком неуютно в нашем городе.

— И, несмотря на все это, — настаивала Роска, — я узнала о том, какая опасность угрожает городу, — так что Мальдивиус не лгал.

— О?! — воскликнули сразу несколько человек. У всех у них был сонный, скучающий вид. Большей частью они были немолодые, а многие — тучные люди. Теперь же они заволновались и выказывали признаки заинтересованности.

— Да, — продолжала Роска. — Недавно в мои руки попал ценный магический камень, и мой слуга видел в нем приближение угрозы. Расскажи им, Здим.

Я описал виденное. На некоторых мой рассказ явно произвел впечатление, другие же усмехались:

— Не думаете ли вы, что мы поверим на слово чудовищу-негуманоиду?

Споры бушевали в течение часа. Наконец Роска сказала:

— Есть ли у кого-нибудь из ваших превосходительств дар к предвидению?

— Только не у меня! — возразил Джиммон. — Я и не подойду к этому камню. Слишком все это напоминает ворожбу.

Остальные вторили ему эхом, пока один из синдиков, некий Кормаус, не признался, что в юности занимался оккультизмом.

— Тогда вам следует пойти со мной всем и быть свидетелями того, как мастер Кормаус впадет в транс и расскажет вам о том, что он видел, — сказала Роска. — Возможно, ему вы поверите.

* * *

Часом позже Кормаус сидел в кресле перед сапфиром, в то время как остальные синдики стояли вокруг. Он говорил негромко, но слова его заставили побледнеть остальных.

— Я… вижу… корабли… паалуан, — бормотал он. — Они… лишь… в нескольких милях… от… Чемниза… Они… подойдут… к земле… завтра.

Один за другим синдики уверовали. Один сказал:

— Поспешим назад, в Гилдхолл, нужно решить, что делать дальше.

— Нет времени, обсудим все здесь, — возразил Джиммон. — Можно воспользоваться вашей комнатой, Роска?

Когда они все собрались, Роска сказала:

— Ну, теперь вы наконец не будете возражать против того, чтобы я вошла в состав Совета, несмотря на легкомысленность представляемого мною пола?

— Возражений по этому поводу не возникало еще до того, как вы нас предупредили, — сказал Джиммон.

— Выходи за меня замуж, Роска, — сказал один из синдиков, — и будешь женой синдика, что означает славу без излишних неприятностей.

— Лучше выходи за меня, — сказал другой, — и используй мое влияние для того, чтобы добиться места. Нет ничего плохого в том, если в одной семье будут два синдика.

Еще один сказал:

— У меня есть жена, но если прекрасная Роска войдет… э… соглашение…

— Захлопни пасть, грубый ты варвар! — вмешался Джиммон. — Вы же знаете, что мадам Роска в высшей степени целомудренная женщина, и если уж она войдет в подобное соглашение, то со мной: ведь я гораздо богаче вас. А теперь, как быть с этими черными каннибалами, а?

— Если бы мы не заплатили Цолону за то, чтобы послать флот на север на борьбу с пиратами Алгарта, — сказал один, — их флот мог бы быстро победить паалуан.

— Но мы же заплатили, — сказал Джиммон, — и цолонийский флот отплыл, и безнадежно пытаться с ним связываться.

— Этого не случилось бы, если бы ты не торговался так долго с Мальдивиусом, — заметил другой.

— Чтобы тебе подхватить сифилис! Как будто ты не знаешь, что я имею дело с деньгами налогоплательщиков! — огрызнулся Джиммон. — Если б я согласился на первое предложение Мальдивиуса, вы бы сами сняли с меня скальп за разбазаривание богатства республики. Кроме того, хорошо ли, плохо ли, но что сделано, то сделано. Что предпринять сейчас — вот в чем вопрос.

— Армия! — сказал один из синдиков.

— Ты забываешь, — возразил Джиммон, — что мы послали наши резервные части, чтобы получить деньги для уплаты Верховному Адмиралу Залга за алгартскую экспедицию.

— О Боги! — простонал еще один. — Что за цепь идиотских случайностей!

И так продолжалось несколько часов — все обменивались горькими замечаниями. Каждый синдик пытался свалить вину на другого. С пользой, можно сказать, проведя день, синдики решили объявить о немедленной мобилизации милиции и приказать всем, кто не имел оружия, заняться собственноручным его изготовлением. Командующим они решили сделать самого младшего из синдиков, банкира по имени Ларолдо.

Ларолдо сказал:

— Я глубоко признателен за честь, которую вы мне оказали, джентльмены, и постараюсь по мере возможности оправдать ваше доверие. Но прежде я хотел бы попросить вас о том, чтобы вы держали наши решения в секрете до следующего дня, — за это время мы опубликуем наши декреты и отправим послание в Чемниз, чтобы предупредить чемнизян. Думаю, ваши превосходительства понимают, зачем это нужно. — И он подмигнул своим коллегам-синдикам.

Мадам Роска резко бросила:

— Зачем отсрочка? Каждый миг дорог!

— Что ж, как бы там ни было, сейчас уже слишком поздний час, чтобы что-то предпринимать. Кроме того, нужно сделать все, чтобы не было волнения, — паника в таком подземном городе, как наш, может привести к катастрофе.

— Ах вы, болтуны! — сказала Роска. — Я знаю, к чему вы клоните. Вы хотите порыскать по рынку и скупить еду и прочие необходимые товары, зная, что цены на них резко подскочат, особенно если Ир подвергнется осаде. Как вам не стыдно пользоваться преимуществом перед простыми людьми таким бессовестным способом?!

— Дорогая моя Роска, — ухмыльнулся Джиммон, — ты, в конце концов, всего лишь женщина, хотя и прекрасная, и умная. Поэтому ты не разбираешься в подобных вещах…

— Отлично я разбираюсь! Я расскажу людям о ваших замыслах.

— Думаю, ты не сделаешь ничего подобного, — возразил Джиммон. — Это официальная встреча, и все ее решения должны строго контролироваться. Любой, кто безрассудно разболтает все, что здесь происходило, до официального сообщения, может быть подвергнут штрафу в размере всего его состояния. А вы, дорогая Роска, слишком хрупки, чтобы самой себя содержать. Я ясно выразился?

Роска залилась слезами и вышла из комнаты. Заседание было объявлено закрытым, и синдики принялись разбирать свои плащи и шпаги с явным нетерпением. Мои усики сказали мне, что Роска права, — они стремились попасть на рынок и в магазины до их закрытия и прежде чем поползут слухи и поднимутся цены.

На следующий день приказы Совета Синдиков были опубликованы, а двое посыльных поспешили с сообщением в Чемниз. В течение всего дня Ир был объят лихорадочным возбуждением. Более четырех тысяч ополченцев — все, для кого было найдено оружие, — и двести наемников-швенов скопилось на равнине за башней Ардимана. Построившись в отряды, они двинулись по дороге к Чемнизу. Они представляли собой внушительное зрелище со знаменами, развевающимися над головами воинов, и Ларолдо-банкиром, скачущим во главе отряда и облаченным в доспехи.

Еще примерно тысяча воинов осталась на равнине для учений. Их тренировал старик Сеговиан, мастер муштры. Самые молодые были вооружены палками и метлами — пока для них не найдется лучшего оружия.

Сеговиан был плотным, могучим человеком с седой бородой и громоподобным голосом. Он был единственным в Ире человеком, заботившимся о военном ремесле. Остальные ирцы смотрели на него как на невежественного, кровожадного варвара. Его держали как необходимое зло, вроде пожарных и собирателей отходов.

В течение более чем столетия республика проводила миролюбивую политику по отношению к другим новарским нациям. Совет Синдиков, представляющий собой административный орган плутократии, посвящал всю свою деятельность умножению богатств. Некоторые из этих богачей оказались настолько здравомыслящими, что настояли на найме цолонийского флота для охраны побережья. Часть богатств тратилась на подмазывание других поварских вождей, с тем чтобы натравливать их друг на друга и отвращать их внимание от Ира. Политика эта оказалась успешной по отношению к другим новарским государствам, но варвары-паалуанцы были сделаны из другого теста.

Глава 5

Банкир Ларилдо

Весь этот долгий день — день мобилизации и хлопот — я оставался в доме Роски, помогая ей заниматься магией. Однако большей частью занятия эти не приносили нам особой пользы. Паалуанские колдуны пронюхали о том, что за ними наблюдают. И едва лишь мы начинали ясно видеть сквозь сапфир, как колдуны нацеливали на изображение свои магические кости и разбивали его. Так что нам удавалось увидеть лишь кусочки.

Время от времени мы переносили изображение на порт Чемниза. Мы наблюдали за ним, надеясь на появление посланцев из Ира, но, насколько нам удалось установить, город продолжал жить своей обычной жизнью и никаких следов видно не было.

Когда день уже был в разгаре, я, наблюдая Чемниз, заметил на западном горизонте скопление черных точек. Когда я сказал Роске о них, она застонала.

— О боги! — воскликнула она. — Эти людоеды собираются пристать у ничего не ведающего Чемниза и перебить большую часть его жителей. Что же медлят наши посланцы?

— Дело главным образом в расстоянии, — пояснил я. — Кроме того, насколько я мог изучить поражающих своим непостоянством обитателей Первой Реальности они вряд ли упустят возможность остановиться в таверне и выпить. Подождите! Я вижу еще кое-что!

— Что такое? Что такое?

— Какой-то человек въезжает в Чемниз на муле. Позвольте мне взглянуть на него повнимательнее. Он кажется старым и согбенным, из-под его шляпы виднеются седые волосы, однако он торопится изо всех сил. Боги Нинга, да это же мой старый хозяин, колдун Мальдивиус! Вот я вижу, как он затормозил, проезжая мимо парочки чемнизян. Он что-то кричит им и машет рукой. Теперь снова поскакал, снова остановился и что-то объясняет прохожим.

— Наконец-то чемнизяне получат хоть какое-то предупреждение, — сказала Роска. — Если они поверят ему и сразу же кинутся спасаться, то смогут еще избежать суповой кастрюли.

— Вы, обитатели Первой Реальности, никогда не перестаете удивлять меня, мадам, — сказал я. — У меня сложилось впечатление, что доктор Мальдивиус слишком влюблен в себя, для того чтобы беспокоиться о судьбах других людей, — если только этот добрый доктор не надеется получить солидное вознаграждение за свою информацию.

— Как видишь, он не такой уж законченный негодяй. У нас это бывает достаточно редко, как и вообще любая завершенность.

Я продолжал наблюдать за портом. Те люди, с которыми Мальдивиус заговорил первыми, явно не поверили ему, ибо продолжали идти по своим делам так, как будто ничего не случилось. Тем не менее крики об опасности начали мало-помалу вызывать действие. Мне было видно, как люди останавливаются группами и оживленно спорят, жестикулируя. Примерно через час после первого предупреждения люди начали грузить свое добро в повозки или навьючивать узлы на спины вьючных животных и двигаться по дороге к верховьям Киамоса.

Однако лишь менее половины обитателей города успели отправиться в путь, когда появился паалуанский флот. Тогда наступило ужасное замешательство. Дорога оказалась забитой перепуганными людьми, стремящимися убежать от своего города как можно дальше. Иные бежали с пустыми руками, другие несли с собой одну-две ценности, наспех схваченные в последнюю минуту. Я потерял след доктора Мальдивиуса.

Паалуанские галеры вошли в гавань. Некоторые пристали к незанятым пирсам. Паалуанские солдаты высадились на берег и стали продвигаться вперед — осторожно, как будто ожидали засады. Наконец на берегу оказались все воины. Ими предводительствовали расфуфыренные офицеры в плащах из перьев, ярких, алых и желтых цветов.

С одного из кораблей были спущены на берег странные животные, отличающиеся от всех, каких только мне приходилось видеть раньше. Они были достаточно велики, чтобы человек мог держаться на них в седле. У них были тонкие мордочки и длинные, как у ослов, уши, но на этом сходство и кончалось. Передние их конечности были короткими и когтистыми, задние — превосходно развитыми, а хвосты удивительно длинными. Они передвигались, с силой отталкиваясь от земли задними лапами, а хвосты помогали им держать равновесие. В общем и целом они походили на небольшое пушистое существо Первой Реальности, называемое кроликом, но во много раз увеличенное.

Как только скачущие животные оказались на берегу, паалуанцы, которые вели их, уселись в седла и помчались с такой скоростью, какую могли дать прыжки животных. Несколько последних чемнизян как раз покидали город, и паалуанские кавалеристы захватили некоторых из них. Одни просто повалили свои жертвы и проткнули их пиками или дротиками, другие метали веревки с петлей на конце или камни. Захватывая жертву, они волокли ее по земле обратно к городу.

Теперь была очередь мадам Роски смотреть, но, едва достигнув ясности изображения, она вскрикнула и закрыла лицо руками. Речь ее была несвязной, так что, для того чтобы узнать, что случилось, мне пришлось войти в транс самому.

По трапу одного из кораблей сходила процессия еще более странных существ. Паалуанцы приспособили какую-то часть своих драконов-ящериц под верховых животных. Поскольку один такой взрослый дракон достигал в длину пятьдесят футов, он мог нести на себе сразу несколько всадников.

Управляющий движением помещался на шее рептилии. За ним размещались шесть или восемь остальных, сидящих парами на чем-то напоминающем седла с балдахинами. Обычный экипаж включал в себя четверых лучников и двоих копьеметателей. Все они прикрывали свою наготу чем-то вроде странного рода брони, составленной (как я узнал позже) из кусков покрытой глазурью кожи. Хотя и не такая крепкая, как стальные доспехи оттоманских рыцарей, броня эта была легкой и практичной. Поскольку на одну галеру можно было поместить немного таких ящериц, общее их числа было разделено между многими кораблями. Из-за небольшого числа пирсов вся процедура спуска заняла полных два дня. Силы паалуанцев превосходили наши в соотношении примерно один к двум.

…Тем временем паалуанцы уже распространились по берегу и заняли пустые строения Чемниза. Те чемнизяне, которых схватила паалуанская кавалерия, были убиты, разрезаны на части и приготовлены в пищу путем соления и копчения.

На третий день после высадки паалуанская армия двинулась вверх по долине Киамоса.

…Тем временем дом Роски стал практически придатком Гилдхолла, синдики в любое время приходили сюда узнать о новостях. Старый Кормаус многие часы посвящал болтовне, оставляя нам с Роской вести наблюдение.

…Тем временем известие о вторжении быстро распространилось по республике. В результате крестьяне и горожане из других мест устремились в город Ир, имевший репутацию неприступного. Поскольку город был переполнен, люди спали под открытым небом.

* * *

Наконец настал день битвы. Мы с Кормаусом вошли в транс, смотря в сапфир с различных концов стола. Мы не могли различить многого — во-первых, из-за вмешательства паалуанских колдунов, а во-вторых, из-за клубов пыли.

Насколько я мог понять, синдик Ларолдо не преуспел ни в одной из военных хитростей — обманные маневры и тому подобное, — считавшихся достижением наций Первого Уровня. Он просто выстроил свою армию и, находясь в центре ее и окруженный швенами, размахивал шпагой и давал команды: «Вперед!» Потом все исчезло в облаке пыли.

Примерно через час мы начали различать силуэты людей — ирцев, не паалуанцев — бегущих, как сумасшедшие, с поля боя. Мы видели, как некоторые ирцы были убиты или проколоты теми, кто сидел на спинах драконов, а некоторых драконы просто пожрали. Потом я разглядел Его Превосходительство Ларолдо, галопом скачущего к востоку. Синдики, присутствующие на этом заседании, громко кричали, били себя в грудь, рвали на себе волосы и посылали страшные угрозы в адрес Ларолдо, которого все винили за поражение.

* * *

Покрытый пылью и кровью, солдат-банкир достиг Ира несколькими часами позже и ввалился в кабинет мадам Роски в растерзанной на груди броне. Он швырнул обломки шпаги на пол и сказал синдикам:

— Мы разбиты.

— Нам это известно, дурак! — ответил Джиммон. — Насколько плохо обстоят дела?

— Поражение полное, это все, что я знаю, — сказал Ларолдо. — При первом же сильном ударе ряды ополченцев сбились, и они бежали как зайцы.

— А что насчет швенов?

— Когда они увидели, что эта битва проиграна, они образовали полный четырехугольник и начали пробиваться, действуя своими пиками, как еж колючками. Враг позволил им уйти, предпочитая более легкую охоту.

Один из синдиков сказал:

— Я заметил, как ты озабочен спасением собственной драгоценной шкуры. Герой пал бы, пытаясь защитить своих людей.

— Клянусь золотыми локонами Франды! Я не герой, я всего лишь банкир. И какая вам была бы польза с того, что я пал бы на поле битвы? Поскольку противник превосходил нас числом, результат был бы таким же, а вы лишились бы той малой помощи, которую я могу вам дать… Если бы я заботился только о собственной безопасности, то бросился бы в Метуро. Ведь сейчас, когда все кончено, а мы еще живы, вы можете и повесить меня, и расстрелять. И вообще сделать все что угодно. Но давайте же лучше займемся делом.

Мои чуткие усики подсказали мне, что человек не лжет.

— Хорошо сказано, — одобрил один из синдиков, ибо большая часть злости синдиков против Ларолдо растаяла под натиском приближающейся катастрофы. — Но скажите мне, мастер Ларолдо, почему вы не пользовались хитроумными приемами — ложными выпадами, например? Мы следили за битвой с помощью магического камня и не видели ничего подобного. А между тем я читал о том, как другие генералы побивали превосходящие силы противники с помощью таких вот хитростей.

— Их армия состоит из прекрасно тренированных людей — ветеранов, в то время как моя была всего лишь ватагой новичков. Даже если бы я и знал о таких хитроумных способах, все, чего я мог добиться от моих растяп, — это чтобы они двигались одновременно в одном направлении. А сейчас, если вы не хотите быть съеденными каннибалами, должны думать о создании новой армии. Составьте ее из мальчиков, стариков, рабов, женщин, наконец, в случае надобности, вооружите ее метлами и камнями, если нет шпаг и стрел. Ибо те, кто идет на вас, намерены засолить вас и отправить в Паалуа, чтобы хватило на долгую зиму.

— Как ты думаешь, не могли бы мы подкупить их, а? — спросил Джиммон. — У нас так много сокровищ.

— Совершенно исключено. Земля их большей частью пустынна, и самое главное для них — раздобыть как можно больше съестных припасов. Им нужна плоть, и время от времени они отправляются за ней на другие континенты. Им все равно, принадлежит эта плоть животным или людям. Так что сейчас один хороший лук для нас важнее, чем количество золота самой высокой пробы, равное его весу.

Синдики дружно завздыхали. Потом Джиммон сказал:

— Ладно, что толку во вздохах и проклятиях. Нужно сделать так, как сказал мастер Ларолдо.

— Можем ли мы искать помощи у того или иного из Двенадцати Городов? — спросил один из синдиков. Джиммон задумчиво нахмурился:

— Тонио из Ксилара настроен враждебно из-за союза с Гованнией. Нам еще повезет, если он не захочет объединить свои силы с силами вторгшихся паалуан.

— Это было бы все равно что одному кролику вступить в бой с волком против другого кролика, — сказал синдик. — Оба кончат одинаково — в волчьей пасти.

— Верно, но попробуй сказать об этом королю Тонио, — сказал Джиммон. — Гованниане безнадежны по той же причине. Метуро настроен дружелюбно, но его армия мобилизована для нахождения на границе с гованнианами, чтобы встретить угрозу там. Ко всему прочему Безликая Пятерка сама сомневается в последнее время в своей армии из-за революционных настроений среди офицерства. Нет, боюсь, что на помощь извне рассчитывать не приходится.

— Как насчет Солимбрии?

— Возможно, нейтральную позицию Солимбрии можно изменить, если бы только Солимбрией не правил этот идиот Гавиндос.

— Боги, должно быть, задумали наказать Солимбрию, когда послали ей такое сокровище, — сказала Роска. — Мой добрый Здим был бы лучшим правителем, чем он.

Джиммон внимательно посмотрел на меня. Глаза его казались узкими щелочками на круглом пухлом лице.

— У меня возникла идея. О Здим!

— Да, сэр?

— Как пришелец извне и слуга по контракту, даже не гуманоид, ты не имеешь права голоса в этой Реальности. Тем не менее, когда я слушал твои высказывания, у меня сложилось впечатление, что ты обладаешь гораздо большим здравым смыслом, чем большинство наших мудрецов. Какой путь предложил бы ты?

— Вы спрашиваете меня, сэр?

— Что скажешь, а?

— Хорошо, сэр, я попытаюсь дать удовлетворительный ответ. — Некоторое время я думал, пока синдики смотрели на меня, как игроки на рулетку. — Прежде всего, верно ли я понял, что мастер Ларолдо — банкир?

— Угу, — промычал Ларолдо, который в это время осушал бутылку лучшего вина Роски так, как будто это была бутылка пива. — И никому еще не удалось обвинить меня в нечестности. Хочешь взять взаймы или сделать вклад?

— Ни то ни другое, ваше превосходительство. Значит, у вас не было опыта в ведении военной кампании?

— Нет, откуда? Как и ни у кого из нас. Просто обычай такой, что синдики должны командовать войском. Поскольку я был самым молодым и деятельным, меня и выбрали.

— А мы в нашей Реальности, сэры, когда дело приняло бы такой дурной оборот, предпочли бы выбрать на эту должность демона с большим опытом в подобных делах. У нас есть поговорка: «Опыт — лучший учитель». Неужели в Ире нет никого, кто умел бы обращаться с оружием?

Один из синдиков сказал:

— Есть старый Сеговиан, мастер по муштре. Он мог бы отправиться с армией, но мы приказали ему остаться в Ире и обучать новобранцев. Он не блещет умом, но по крайней мере знает, каким концом шпаги надо колоть.

— Гм… — произнес Джиммон. — Предположим, мы сделаем Сеговиана командующим и соберем еще одно ополчение. Среди беженцев, которыми переполнен город, найдется немало здоровых парней. Потом появятся паалуанцы. Они не смогут проникнуть сюда даже при более слабом сопротивлении — настолько сильны укрепления. Но запасы продовольствия не вечны. Что потом?

— Итак, сэр… — я снова подумал, — вы говорите, что в городе достаточно богатства?

— Да.

— Вы наняли отряд варваров из Швении — тех высоких блондинистых парней, не так ли?

— Проклятые ублюдки бросили нас! — проворчал Ларолдо.

— Нельзя особенно их винить, — сказал Джиммон. — Когда они увидели, что битва проиграна, какой им был смысл рваться вперед и складывать свои головы ради того, чтобы вернуться в город? Продолжай, Здим.

— Откуда же пришли эти люди? Я знаю только, что Швения лежит за горами, на севере, но где именно вы набираете этих парней?

— Они были набраны в Хрунтинге, — сказал один из синдиков.

— А где это?

— Хрунтинг расположен через Эллорну от Солимбрии. Их вождь Теорик, сын Гондомерика.

— Если бы вы могли послать посыльного к этому Теорику с обещанием большого количества золота, мог бы он сюда прийти с армией, достаточно большой, чтобы уничтожить паалуанцев?

— Можно попробовать, — сказал один из синдиков.

— Безнадежно, — сказал другой, — нам лучше собраться и бежать в Метуро, оставив паалуанцам возможность грабить пустой город.

Опять началась длительная перепалка. Некоторые стояли за отправку посыльного варварскому правителю. Другие возражали, уверяя, что это обошлось бы в слишком большую сумму, на что первые отвечали, что все деньги мира не принесут никакой пользы, если все горожане окажутся переваренными в желудках паалуанцев. Иных вдохновила идея отступления, они хотели надеяться на то, что если уж им не удалось победить паалуан, то они, по крайней мере, могут убежать от них.

В самый разгар споров вбежал ополченец с криком:

— Ваши превосходительства! Судьба уже перед глазами!

— Как именно она выглядит? — спросил Ларолдо.

— Разведчики врага, сидящие на животных, похожих на больших длиннохвостых кроликов, приближаются к стене башни Ардимана.

— По крайней мере вопрос о бегстве исчерпан, — сказал Джиммон. — Теперь мы должны встать на борьбу — выстоять или умереть. Идемте все, посмотрим на этих цивилизованных каннибалов.

* * *

У входа в этот город-пещеру мы нашли Сеговиана, который, не дожидаясь официального распоряжения, готовил город к защите. Главные ворота и маленький портал над ними были заперты и забаррикадированы.

Мы поднялись по лестнице к крыше. Тучные синдики шли медленно, пыхтя и то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Наверху мы обнаружили отряды ополченцев явившихся сюда по приказу Сеговиана. Люди расположились вдоль парапета с луками, арбалетами или пращами.

— Слушать всем! — загремел Сеговиан. — Приготовьте оружие и разряжайте его сквозь находящиеся перед вами отверстия. Не подавайтесь к амбразуре, иначе получите ответный заряд, но прячьтесь за зубцами. Никаких геройских фокусов: война — дело серьезное. Тщательно выбирайте цель, не тратьте заряды понапрасну.

Стрела со звоном перелетела через стену и попала в один из флагштоков, Сеговиан увидел синдиков и взорвался гневом.

— Что вы здесь делаете, стоя, вот так, беззащитными? — кричал он, не обращая внимания ни на статус посетителей, ни на их возраст. — Любой поднявшийся сюда обязан иметь на себе шлем и кирасу, пусть хоть кожаную!

Джиммон прочистил горло:

— Мы пришли, чтобы проинформировать вас, мастер Сеговиан, о том, что избрали вас главнокомандующим.

— Очень мило с вашей стороны, очень мило! — отрезал Сеговиан. — А теперь все уходите…

— Но, пожалуйста, генерал, — сказал один из синдиков, — позвольте нам по крайней мере хоть взглянуть на тех, против кого мы сражаемся.

— Ну ладно, это, я думаю, я могу вам позволить, — проворчал новоиспеченный генерал. Он погонял их, как сердитый сторожевой пес, — сердито рявкая, если они слишком долго высовывались в амбразуры.

Далеко внизу отряд орущих паалуанцев покрикивал на своих скакунов, как мы именовали их животных. (Оригинальное их название — что-то вроде «кенгуру».) Они посылали в нас стрелы из коротких луков, но башня Ардимана была такой высокой, что, когда стрелы долетали до ее верха, их убойная сила была уже слишком мала. Наше оружие, бьющее с высоты, могло бы быть более эффективным, но неопытные воины все время промахивались. Наконец стрела одного арбалетчика попала в паалуанца, и тот вылетел из седла. Остальные теперь предпочли держаться на безопасном расстоянии.

Огромное облако пыли вдали возвестило о приближении основной части паалуанской армии. Наблюдатели, стоящие на самой вершине башни Ардимана, в ужасе закричали, когда в поле зрения появились драконы-ящерицы. За ними бежали пешие воины, главным образом вооруженные пиками и луками. У них, казалось, не было арбалетов, и это обстоятельство давало нам некоторое преимущество.

Так началась атака на Ир. Поскольку больше не могло быть и речи о массовом бегстве, нам предстояло или победить паалуанцев, или погибнуть в борьбе. В это время я думал об ирцах и о себе как о «нас», ибо моя судьба была крепко-накрепко спаяна с их участью.

* * *

Сеговиан проявил себя как на редкость умелый генерал, если принять во внимание то, с какими никчемными солдатами ему пришлось иметь дело. В течение нескольких дней башня Ардимана защищалась пятью тысячами ополченцев, хотя большая часть их была вооружена сымпровизированным по ходу дела оружием, как-то: ножи и молотки. Но враг наступал и не давал нам передышки, а наши припасы истощались. Уже пошли в переплавку такие вещи, как оконные решетки. Согласно политике синдиков, которые включили в состав ополченцев всех рабов и крепостных, обещая им свободу после победы, я был назначен артиллеристом. Будучи намного сильнее, чем обычный житель Первой Реальности, я мог заводить брашпиль катапульты в два раза быстрее, чем любые двое из них, что увеличивало скорость стрельбы.

Паалуанцы поставили свой лагерь как раз на расстоянии выстрела из арбалета. Когда они закончили его установку, Сеговиан приказал нам бить по нему из катапульты дальнего действия. Дротики и каменные шары со свистом устремились в лагерь, кося и давя воинов. Им был нанесен такой ущерб, что через несколько дней они вынуждены были переместить свой лагерь за гряду.

Тем временем они протянули линию земляных укреплений вокруг башни Ардимана, по Ирнанской возвышенности за башней и снова вниз. Холмы давали им преимущество в стрельбе из арбалетов — искусство, которое они быстро развили. Они поливали нас ливнем стрел, выпущенных с высоты, равной нашей, до тех пор пока Сеговиан не воздвиг с этой стороны парапета своего рода массивный тент, чтобы защитить эту часть, перехватывая посылаемые в нас стрелы. Паалуанские колдуны создавали галлюцинации, являющие собой изображения гигантских летучих мышей и птиц, кружащихся над нашими боевыми точками, но наши люди научились их не замечать.

Синдики отправили посыльного за помощью к Метуро. Человек был спущен с башни на веревке в безлунную ночь и попытался проскользнуть сквозь вражеские укрепления. На следующий день взошедшее солнце осветило тело посланного, прикрепленное к шесту перед лагерем. Паалуанцы провели весь день, предавая его медленной смерти изощренными способами.

Второй посыльный, пытавшийся пробраться в Солимбрию, пал жертвой такой же судьбы. После этого стало трудно найти добровольцев для подобной миссии.

Паалуанцы стали сами строить катапульту, валя в окрестностях деревья. Их сооружение было увенчано могучей, хорошо уравновешенной стрелой. Сеговиан наблюдал за их успехами в бинокль. Во всем Ире был всего лишь один подобный прибор, ибо это было новое изобретение, лишь недавно созданное в городе, лежащем далеко южнее Ира. Сеговиан бормотал:

— Я вижу между ними парня со светлой кожей, руководящего их действиями. Это объясняет, как сей народ, никогда не видевший ранее катапульты, может сделать ее теперь. Один из наших новарских инженеров перебежал к ним. Если бы только мне удалось добраться до этого предателя…

Я не расслышал ясно, что бы сделал Сеговиан с инженером-перебежчиком, но, возможно, это было бы как раз то, что надо.

Он продолжал:

— Они направляют эту штуковину на наше главное зеркало. Они, без сомнения, намерены разбить его, и тогда наш город окажется в темноте, если не считать света ламп и свечей. А этих припасов у нас осталось уже не так много.

К счастью для нас, паалуанцы или их новарский инженер оказались не такими уж искусными строителями катапульт. При первой же попытке выпустить в нас стрелу одна из опор рухнула с громовым треском. Сами же заряды упали гораздо ближе, чем было нужно, и убили нескольких паалуанцев.

Они принялись за постройку новой, более крепкой машины. Сеговиан вызвал несколько сотен своих воинов, ища добровольцев, которые согласились бы сделать вылазку и уничтожить это сооружение. Я хотел поднять руку, но боролся с застенчивостью, когда Сеговиан обратился ко мне:

— О Здим, нам нужны твои сила и бесстрашие. Согласен ли ты быть добровольцем?

— Но… — начал я, но Сеговиан продолжал:

— Прекрасно. Ты умеешь обращаться с ручным оружием этой Реальности?

— Нет, сэр, но от меня этого не требовалось…

— Тогда учись. Сержант Шавраль, возьмите артиллериста Здима и научите его обращаться с различным оружием, отметив при этом, к какому виду вооружения он проявляет больше способностей.

Я прошел с Шавралем во двор башни Ардимана. Двор был оборудован под тренировочный пункт, ибо другого места для подобной деятельности в Ире не было. Здесь толпилось много народа. Одна группа обучалась стрельбе из арбалета, другая — поведению на местности.

Шавраль подвел меня к тому месту, где были установлены несколько толстых деревянных щитов. Упражнявшиеся в искусстве владения шпагой и топором пробовали на них свои силы. На примыкавшей площадке сражалась пара воинов, вооруженных коротким тупым оружием. Сержант отдавал приказы им и делал замечания.

Шавраль протянул мне палаш с широким лезвием.

— А ну-ка попробуй, кольни хорошенько сюда, — сказал он, указывая мне на один из щитов.

— Вот так, сэр? — сказал я и сделал выпад. Лезвие глубоко ушло в дерево, а шпага сломалась в моей руке у основания, так что мне осталось лишь с недоумением стоять и смотреть на нее.

Шавраль нахмурился:

— Должно быть, лезвие некачественное. Большая часть этих штуковин изготовлялась любителями. Ну-ка попробуй вот эту.

Я взял другую шпагу и снова сделал выпад. Шпага снова сломалась.

— Клянусь Астис, ты сам не знаешь своей силы! — воскликнул Шавраль. — Нужно вооружить тебя чем-то более крепким. — После обследования груды оружия он протянул мне булаву. То было внушительное оружие с железной рукоятью и большим шаром, усеянным колючками. — А ну-ка ударь, попробуй этой штуковиной! — велел он.

Я так и сделал. На этот раз не выдержал щит. Он с треском развалился, и обломки его разлетелись по двору.

— Теперь тебе нужно получить практику в нанесении и парировании ударов, — сказал Шавраль. — Надень-ка вот это, а я тоже облачусь в подходящий костюм.

Шавраль показал мне, как нужно защищаться, как нападать, парировать, делать крюк, отступать, подпрыгивать, совершать длинные и короткие выпады и так далее.

— Ну давай бороться, — предложил он. — Два из трех ударов, нацеленных в голову или тело, означают победу в круге.

Мы вооружились учебными предметами, выбрав их с таким расчетом, чтобы они по весу не слишком отличались от моей булавы. Шавраль отклонился, а потом нанес мне солидный удар по шлему. Он усмехался за прутьями своего шлема.

— Ну что же, бей меня! — крикнул он. — Уснул, что ли? Или испугался?

Я сделал такой же выпад, как и он, и нацелил ему удар прямо в лоб. Он успел поднять щит, так что удар пришелся по нему, но деревянный каркас щита прогнулся под ударом. Шавраль, внезапно побледнев, отступил и опустил щит.

— Клянусь булавой Нерикса, я думаю, ты сломал мне руку! — простонал он. — Эй, там! Позовите хирурга! Кто-нибудь, вина!

Он испустил вопль, когда хирург вправлял ему кость.

Мне он сказал:

— Ну и идиот же ты! Теперь мне придется целый месяц сражаться с перевязанной рукой!

Я сказал:

— Мне очень жаль, сэр, но я всего лишь пытался следовать вашим указаниям. Как говорим мы, демоны, всем мыслящим существам свойственно ошибаться.

Шавраль вздохнул:

— Думаю, мне не следует на тебя сердиться. Но в дальнейшем, Здим, тебе придется тренироваться самому, иначе ты из усердия положишь всех наших воинов.

Следующая ночь была темной, и под ее прикрытием передовой отряд пробирался вниз по спиральной лестнице. Мы надели мягкую обувь, чтобы двигаться бесшумно, и кожаные доспехи, ибо железные слишком гремели. Оружие мы несли в руках — без ножен — тоже ради предосторожности.

Оказавшись на территории паалуанцев, мы бросили в ров матрацы, конфискованные у граждан Ира, и густая темень ночи скрыла нас. Потом мы прислонили к ограждению несколько коротких лестниц и бросились вверх по ним, прежде чем враг успел забить тревогу.

Перебравшись через ограждение, мы обрушились на новую катапульту, разнося ее на части и поджигая. В мгновение ока сооружение превратилось в весело пылающий костер.

Тем временем паалуанцы кинулись на нас. Из темноты появилось несколько отрядов, каждый под предводительством офицера. Следуя советам Шавраля, я противоборствовал одному каннибалу за другим. Я отражал первый удар каждого подбегавшего ко мне, а потом наносил ответный удар своей булавой. Иногда, но нечасто оказывался нужным второй удар.

Принимая во внимание тот факт, что обитатели Первой Реальности ночью полуслепы, да еще гораздо слабее меня, мне приходилось самому заботиться о том, чтобы никто не напал на меня сбоку и сзади, когда я наношу удар нападающему спереди. Я работал яростно, разбивая головы и ломая ребра, когда услышал звук трубы, призывающей отступить. Один из моих товарищей-ирцев потянул меня за руку.

— Идем, Здим! — крикнул он. — Ты не можешь один положить всю армию.

Я побежал за остальными. У ограждения несколько паалуанцев пытались перекрыть нам путь. Я налетел на их шеренгу и сокрушил их одного за другим. Потом мы бросились назад к башне и вверх по спиральной лестнице.

Когда Сеговиан выстроил нас и стал делать перекличку, оказалось, что шестерых-семерых не хватает. Он сказал мне, что это не слишком большие потери, учитывая размеры противостоящей нам силы, однако каждый человек должен быть теперь у нас на учете.

Паалуанцы пытались открыть огонь, но их усилия не увенчались успехом. После того как пожар утих, они принялись за строительство третьей катапульты. На этот раз тем не менее они окружили место строительства рвом, оградой и рядами охраны. Охранники сидели верхом на своих животных.

* * *

Если никто не мог выйти из Ира, то никто не мог туда и войти. Но однажды на рассвете дозорный поднял тревогу.

Он указывал вдаль на что-то там находящееся. Глядя поверх зубчатой стены, люди увидели плотную, покрытую волосами обнаженную фигуру, очевидно не паалуанца. Ему позволили войти и отвели к синдикам. Я был у Роски, готовясь приступить к своим дневным обязанностям у катапульты, когда за мной пришел посыльный.

Когда я вошел в Гилдхолл, хриплый голос крикнул:

— Здим! — И я очутился в объятиях моего старого друга человека-обезьяны Унгаха из балагана Багардо.

— Ради всех богов Нинга, как ты сюда попал? — спросил я.

— Как раз рассказываю этим людям. Во время аукциона меня купил старик по имени Олива. Работал на него, когда пришло известие о вторжении. Мастер Олива погрузил свою семью в повозку, уселся сам и отправился в Метуро. Мне он велел спасаться самому: в повозке было слишком мало места.

Я отправился по тому же пути, но меня догнал отряд паалуанских разведчиков на скакунах. Я бежал, но недостаточно быстро, и меня поймали, бросив лассо. Меня потащили по камням и по грязи в их лагерь. Сначала хотели засолить, но их мудрецы никогда не видели существа, подобного мне. Решили оставить в живых, чтобы узнать через меня все что можно.

— Как тебе удалось освободиться?

Унгах оскалил свои длинные желтые зубы:

— Сжевал свои путы. Вы, безволосые — не ты, Здим, но остальные, — имеете слабые челюсти и зубы. Охранника, который стоял у палатки, я задушил и бросился прочь. Совсем не трудно было. Кормился охотой. Потом сделал еще одну ошибку. Закружился и оказался внутри кольца осаждающих. Лагерь пришел в волнение, так что я не осмелился пробираться назад. Как раз говорил вашим боссам, почему здешних шпионов все время ловят.

— Почему?

— Из-за запаха. Паалуанские драконы-ящерицы обучены различать запахи. Самые маленькие из них вместе с охраной ходят по лагерю, высунув длинные языки, которыми они нюхают. — Странное выражение появилось на лице Унгаха, и его маленькие, глубоко посаженные глаза открылись шире. — Клянусь золотыми кудрями Зеватаса, я кое-что придумал. Помнишь, Здим, как тебя полюбил дракон-ящерица из балагана? Я думаю, это потому, что твой запах напоминает запах рептилий.

— Ну-ну! — запротестовал я. — Не вижу я этому причины. Я держу свое тело в скрупулезной чистоте…

— И тем не менее могу распознать тебя по запаху на расстоянии дюжины шагов. Новарцы так его не ощущают или достаточно вежливы для того, чтобы не сказать тебе, что ты воняешь. Но это так.

— Как и все обитатели Первой Реальности, — сказал я. — Но я же не жалуюсь.

— Не обижайся, — сказал Унгах. — Это указывает лишь на то, что запах наших существ снабжен вонью другого рода. Твой же подобен запаху ящерицы.

Синдики проспорили над этим предложением несколько часов. Эти обитатели Первой Реальности — самые великие болтуны на несколько вселенных. Некоторых предложение Унгаха вдохновило, но один запротестовал:

— Нет, нет, демон ничем нам не обязан. Он скроется, как только окажется за пределами кольца блокады. Именно так поступил бы я.

— О! — сказал другой. — Он может даже перейти на сторону врага.

— Говорите за себя, — прервал их Джиммон. — Что касается его лояльности, неужели вы так скоро забыли ночь набега на катапульту, когда Здим сокрушил больше каннибалов, чем остальные участники рейда, вместе взятые, а?

— Не принимая во внимание черты личности мастера Здима, — сказал еще один, — думается, что мастер Унгах был бы более ценным посланцем, — он молод и прекрасно бегает. Кроме того, он уже проходил однажды через лагерь и знает его лучше, чем любой другой обитатель Ира.

— Мы могли бы его использовать здесь с большей пользой, чем как посланника, — сказал еще один.

— Как бы там ни было, — заметил следующий, — нечего болтать попусту. Запасы воды и еды не так велики, как мы на то надеялись, из-за наплыва беженцев…

В конце концов путем голосования было решено просить мадам Роску о том, чтобы она приказала мне отправиться с поручением в Солимбрию, а Унгаха просить об отправке с подобным поручением в Метуро. Ему обещали не только свободу, но и щедрейшее вознаграждение, если он останется в живых.

— Я всегда стараюсь сделать все, что в моих силах, джентльмены, — сказал я. — Когда мы должны отправиться? Сегодня? «Раньше сядешь — раньше выйдешь» — так говорят в подобных случаях демоны.

— Еще нет, — сказал Джиммон. — Мы должны решить, о какой именно помощи следует просить новарцев и варваров. Сколько примерно врагов нам угрожает?

— Около семи тысяч, судя по всему, — ответил Ларолдо.

— Тогда следует просить о подкреплении по крайней мере таких же размеров… — предложил другой синдик.

Начался спор, продолжавшийся несколько часов. О чем только не говорили: тут и число требуемых отрядов, размер дневной платы наемникам, и возможная продолжительность кампании. Некоторые, самые прижимистые, синдики изо всех сил старались преуменьшить размеры общей суммы, напирая на то, что они должны думать о процветании Ира после того, как вторгшимся будет нанесено поражение; другие, в противовес, твердили, что деньги ничем не смогут им помочь, если не подоспеет помощь.

Наконец был достигнут компромисс. Мне велено было предложить одну ирскую марку на человека в день плюс шесть пенсов в день за каждого мамонта, что составляло в сумме четверть миллиона марок.

Глава 6

Айзор из лесов

Ночь была темной, как подошва валуна, — так говорится у нас на Нинге, — когда мы с Унгахом спускались по канатам с башни Ардимана под моросящим дождем. Сеговиан не пожелал открыть даже самую маленькую верхнюю дверцу: он боялся, что звук и движение привлекут внимание врагов. Чтобы быть менее заметным, я изменил обычную светло-серую окраску на черную.

У основания башни Унгах крепко пожал мне руку и растаял во тьме. Он направлялся к югу. Я обошел башню и направился по тропе, идущей в северном направлении. Свободно перебраться через ров — такое упражнение не представляет никакой трудности для обитателя Двенадцатой Реальности.

Я стоял, прижавшись ухом к ограде, до тех пор пока не услышал звуки смены караула паалуан. Подождав, пока все стихло, вонзил когти в дерево и перебрался через ограду, двигаясь медленно, как сонное насекомое.

Внутри все было спокойно. Часовой исчез. Я принялся пробираться через пространство между внешней и внутренней защитными полосами, тщательно огибая встречающиеся предметы. Внутренняя полоса защиты представляла собой всего лишь насыпь, высотой не выше моего плеча, с канавой перед ней, той, из которой брали землю для насыпи.

Я едва не наткнулся на еще одного паалуанского часового, сидевшего на груде земли и дремавшего. Обладая и ночью превосходным зрением, я бы легко заметил его, если бы он не очутился передо мной так внезапно, когда я как раз вышел из-за угла.

Я бы убил его своей булавой, если бы не маленький дракон-ящерица, привязанный к пеньку, — он должен был по запаху определять присутствие чужеземцев. Когда я остановился, рептилия поднялась на четыре лапы и высунула длинный раздвоенный язык.

Я застыл и стоял неподвижно как статуя, и кожа моя была такой черной, какой я только мог ее сделать. Ящерица скользнула по направлению ко мне и коснулась кончиком языка чешуи на моей ноге. Она повторила это несколько раз, как будто я ей понравился или, по крайней мере, понравился мой запах.

Я не мог стоять здесь всю ночь, давая возможность очарованному дракону облизывать меня. Поскольку это существо могло перемещаться лишь на ограниченное расстояние, я стал потихоньку отступать. Дракон тем не менее потащился за мной. Его путы, скрепленные с запястьем спящего часового, натянулись и разбудили последнего. Уставившись на меня, он с диким воплем вскочил на ноги.

Я заколебался, решая, что лучше сделать — убить его или просто бежать. В моей собственной Реальности меня учили рассматривать любую обстановку с точки зрения разума и логики, но ни разум, ни логика не дадут особой поддержки, когда решение должно быть мгновенным.

Ответный крик сам все решил за меня. Если тревога уже поднята, то нет никакого смысла задерживаться ради того, чтобы убить одного часового. Так что бегство оказалось для меня необходимым.

Итак, я перескочил через вал, миновал ров и устремился к северу. Проснувшийся лагерь был наполнен сердитым гудением, похожим на звучание потревоженных насекомых Первой Реальности. Начали появляться паалуанцы на скакунах, держа в поднятых руках горящие факелы. Тревожимое бегом животных пламя факелов колебалось в темноте, и совокупность этих факелов напоминала переброшенный через темную реку мост.

Однако как сами обитатели Первой Реальности, так и их скакуны, ночью полуслепы. Я, прекрасно видящий в темноте, без всякого труда избегал столкновения с паалуанцами. Как говорим мы, демоны, хорошее начало победа венчала.

Сельская местность, лежавшая к северу от города Ира, была почти пустынной. Большая часть тех ее обитателей, что не укрылись в городе Ире, бежали в Метуро или Солимбрию. Те же немногие, кто не успели вовремя смыться, были схвачены и засолены для будущих веселых застолий. Я двигался всю ночь и почти весь следующий день. В моем бумажнике находилась маленькая карта, на которой были обозначены главные дороги, соединяющие Ир и Горную Эллорну. Впрочем, я, как правило, не пользовался дорогами, а старался пробираться к северу по прямой, насколько это мне удавалось.

Я рассудил, что паалуанские разведчики скорее всего устроят засады на дорогах, а не в стороне от них.

Так что мне приходилось карабкаться на неровные склоны, прокладывать путь через болота, пробираться сквозь заросли. Все эти препятствия, возможно, отняли у меня то время, которое я сэкономил, путешествуя по прямой. С другой стороны, это дало мне возможность не встретиться с паалуанцами.

Препятствия требовали гораздо меньше моих сил, чем взяли бы у одного из этих слабеньких обитателей Первой Реальности. Едва ли кому-нибудь из них удалось за несколько секунд взлететь по крутому каменистому склону, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух. И все же хотя демоны сильнее, чем обитатели Первой Реальности, но и мы не можем постоянно находиться в движении. Мы должны останавливаться временами, вкушать подходящую еду и погружаться в пищеварительный ступор.

В конце второго дня я заметил овцу, каким-то чудом избежавшую веревки паалуанских обжор. Я настиг это существо и большую часть последующей ночи провел пережевывая его. Когда я закончил этот процесс, от существа не осталось ничего, кроме кожи и костей. Я боялся, как бы мои действия не явились нарушением инструкции Хвора относительно повиновения правилам Первой Реальности, но, как говорится, необходимость не знает законов.

Потом впал в состояние переваривания. Я спал весь день и следующую ночь. Когда я проснулся, то был удивлен, увидев, что солнце находится по отношению к восточному горизонту ниже, чем когда я засыпал, — только потом я понял, что миновали день и ночь.

Не желая больше идти на подобные проволочки и все еще чувствуя тяжесть после поглощения овцы, я задумался над необходимостью применения подходящего транспорта. Если бы, к примеру, я мог поскакать верхом на лошади, достиг бы Солимбрии за один длинный перегон, прерываемый лишь короткими, необходимыми для лошади остановками. Согласно показаниям моей карты вскоре должна была показаться граница Солимбрии.

Я принялся рыскать по окрестностям в поисках лошади. Довольно скоро мне удалось увидеть одну, которая, так же, как и овца, отбилась от стада. Она поедала траву в ложбине. На ней была уздечка, но седла не наблюдалось.

Я следил за наездницами Первой Реальности, так что теоретически имел представление о том, как это делается, но практического опыта не имел никакого. В Двенадцатой Реальности животных используют для перевозки грузов, и они очень похожи на тех, кого в Первой Реальности называют черепахами. Они тащатся и тащатся себе вперед, и не нужно особого умения на то, чтобы заставить их тронуться в путь, идти и останавливаться. Лошади в Первой Реальности представляют собой нечто иное. Но, как гласит пословица, не зная броду, не суйся в воду.

Я принялся красться к этой лошади, двигаясь медленно и тихо, чтобы не встревожить пугливое существо. Изменил свой цвет, приспособив его к цвету травы. Лошадь тем не менее заметила. Оглядев меня понимающим, но скептическим взглядом, она рысцой двинулась прочь.

Я ускорил шаг, но и лошадь ускорила. Я побежал, лошадь перешла в галоп. Я остановился, лошадь тоже остановилась, всхрапнула и принялась щипать траву.

Я преследовал животное несколько часов, но так и не смог приблизиться к нему. Утешал себя лишь тем, что по крайней мере все это время двигался к северу, к конечному пункту моего назначения, так что время не было потеряно понапрасну.

Когда солнце склонилось к закату, лошадь наконец начала выказывать признаки усталости. При моем приближении она стала двигаться уже медленнее. Приближаясь к ней с подветренной стороны, чтобы она не могла почувствовать мой незнакомый запах, я подошел достаточно близко для внезапного прыжка и, пока ее голова была еще склонена к траве, метнулся вперед и взгромоздился ей на спину. И прижал ноги к ее бокам, как это, я видел, делали обитатели Первой Реальности, изо всех сил вцепившись ей в гриву.

Едва лишь я оказался у нее на спине, как это существо буквально взбесилось. Коняга низко наклонила голову и начала взбрыкивать задними ногами, прыгая то вправо, то влево и беспорядочно крутясь. При третьем прыжке моя хватка ослабла. Я сделал кульбит в воздухе и с такой силой врезался в кустарник, что любой обитатель Первой Реальности, окажись он на моем месте, испустил бы дух.

Освободившись от своей ноши, подлая лошадь немедленно перешла в галоп. Я выбрался из кустарника и бросился за ней. К тому времени как солнце спустилось к горизонту совсем низко, я еще раз настиг животное, стоявшее понуро с тяжело вздымающимися боками.

Но для того чтобы еще раз подойти к коняге вплотную, мне понадобилось несколько попыток. И все же я это сделал. На сей раз не только буквально опоясал ногами туловище животного, но и изо всех сил прильнул к ее шее. Лошадь снова пустилась в пляс, но на сей раз я продержался подольше. Строго говоря, я не ослабил своей хватки аж до пятого прыжка. Дело было в моих ногах — они потеряли точку опоры, хотя руки все еще продолжали держать шею лошади. В результате я совершил кульбит в воздухе, сильно стиснув при этом шею животного. Бедняга лошадь потеряла равновесие и упала, причем ее круп очутился на мне.

Я все еще не выпускал шею коняги. По тому, с каким трудом она глотала воздух, я понял, что пережал ей дыхательные пути. Вскоре она успокоилась, и я смог схватиться за ее уздечку.

Поскольку ребра лошади продолжали двигаться под кожей, я понял, что не нанес ей смертельных повреждений. И действительно, вскоре она вскочила и попыталась убежать, таща меня за собой по песку и траве. Она несколько раз сильно лягнула меня и укусила за руку. Но я все равно не выпускал уздечку.

Борьба продолжалась до темноты, и силы наши были почти на исходе. В конце концов лошадь успокоилась и последовала за мной, когда я повел ее под уздцы. После чего я крепко привязал ее за эту узду к толстой, низко растущей ветви ближайшего дерева и прилег отдохнуть. Лошадь тоже ведь нуждается в отдыхе. Кроме того, не хотелось скакать на ней ночью, из опасения, как бы она не наткнулась на что-нибудь в темноте и не поранилась.

* * *

На следующий день на моем пути стали попадаться знаки присутствия человека: фермы, над трубами которых вился дым, одна-две деревни. Но когда я на лошади въехал в деревню, обитатели Первой Реальности при виде меня разразились дикими криками.

— Каннибалы! Идут каннибалы! — кричал один из них, мчась вдоль главной улицы и размахивая руками так, точно собирался взлететь. Через несколько мгновений все жители уже удирали — пешком или верхом — кто куда.

Я кричал им вслед:

— Подождите! Подождите! Не бойтесь! Я посланец синдиков!

Но они лишь припустили еще быстрее. Когда все исчезли, я подкрепился найденной в лавке едой и поехал дальше.

Там, где дорога пересекала границу Солимбрии, я обнаружил домик таможенника, а на ближайшем холме — сторожевую башню, но людей нигде не было видно. У меня была при себе грамота посла, которая должна была дать мне возможность проехать мимо солимбрийских охранников. Мне было велено представить эти документы у границы перед шлагбаумом, но вышло так, что представить их было некому.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы обдумать ситуацию. Следует ли мне расположиться здесь и ждать возвращения исчезнувших охранников? Нет, подумал я, пока я буду ждать, Ир может пасть. Наконец я решил: до охранников могли дойти слухи о вторжении и они побежали в Солимбрию. Лучший выход выполнить задание — последовать прямо за ними. Поэтому я поскакал вперед, несколько обеспокоенный тем, что вношу некоторые коррективы в данные мне указания. Но то не моя вина. В моей родной Реальности нам не дают таких расплывчатых команд.

* * *

Дорога на Солимбрию вела через густой лес, состоящий главным образом из древних дубовых деревьев. Это глухое место, известное под названием Зеленый Лес, является одной из немногих территорий Новарии, сохранивших лесной покров, ибо большая часть земель расчищена под фермы, пастбища и города. В Зеленом Лесу водятся олени, кабаны, леопарды, волки и медведи.

Тем не менее мне не встретилось ни одно из подобных животных. Я продолжал свой путь, размышляя о том, насколько мы, демоны, бережнее обращаемся с природой в своей Двенадцатой Реальности, когда из густых зарослей навстречу мне шагнули два человека. В руках у них были веревки с петлями на концах.

Тот, что оказался слева от меня, накинул веревку на шею моей лошади. Увидя летящее к ней лассо, лошадь резко скакнула вправо. Не готовый к подобному кульбиту, я потерял равновесие и, подброшенный в воздухе, приземлился головой прямо на камни.

Не знаю, как долго я оставался без сознания. Казалось, прошло всего несколько мгновений, однако, когда я пришел в себя и поднял голову, вокруг моей лошади толпились несколько человек. Когда я попытался встать, то обнаружил, что мои руки связаны за спиной, а на шею надета веревка. Я попытался порвать путы, стягивающие мои запястья, но те, кто меня поймал, сделали свою работу на совесть. Поскольку мои сенсоры были все еще чувствительны после полученного удара, я подумал, что попытку бегства лучше отложить до тех пор, пока я не узнаю что-нибудь о захвативших меня и об их целях. Кроме того, двое их них стояли рядом, нацелив ломики прямо мне в голову. Все они были вооружены и очень небрежно одеты.

— Ха, клянусь Нериксом! Что это мы такое изловили? — прозвучал чей-то голос. Это оказался крупный человек с копной вьющихся темных волос и начинающей седеть бородой, говорил на поварском, но пользовался странным диалектом.

— Паалуанского каннибала! — сказал другой. — Убьем его.

— Вы ошибаетесь, сэры, — сказал я. — Я не паалуанец, а всего лишь демон, состоящий на службе у ирских синдиков.

— Ну и случай! — сказал тот, кто заговорил первым. — Не похоже на то, что любят сочинять эти болтуны. Как бы то ни было, нам лучше его убить. Если он все-таки паалуанец, то так ему и надо, а если демон — не велика потеря.

— Мне кажется, он говорит правду, — заметил другой. — О паалуанцах говорят, что они выглядят как люди, хотя обычаи у них не человеческие.

— А ты захлопни свою пасть, Никко! — возразил первый. — Вечно лезешь поперек…

— Конечно, клянусь адом! — вскричал Никко. — Когда я слышу чепуху, я так и говорю, что это…

— Оба заткнитесь, вы! — прогремел крупный человек с курчавыми волосами. — Ты, Никко, и ты, Кармелион! Если будете еще болтать, клянусь сосками Астис, я проучу вас обоих! Ну а Никко, кажется, прав: я что-то никогда не слышал, чтобы у паалуанцев были когти и хвосты. Пошли, демон. — Он повел всю компанию в глубь леса. — Накиньте на него еще одно лассо: он может оказаться сильнее, чем кажется.

— Скорее всего он улизнет в свою Реальность, а потом вернется невидимым и убьет нас, — проворчал Кармелион.

Они повели меня и мою лошадь по едва заметной тропинке через лес. Вождь обернулся, чтобы сказать:

— Между прочим, демон…

— Здим, если вам угодно, сэр.

— Отлично, пусть будет так. Скажи, Здим, где это ты научился ездить верхом?

— Я научился сам за последние два дня.

— Об этом я мог бы догадаться — мне редко приходилось видеть более неуверенного наездника. Я наблюдал за тем, как мои мальчики тебя зацапали. Тебе известно, что, держа поводья так, как это делал ты, можно раскроить лошади пасть?

— Нет, добрый сэр, я вечно буду вам обязан за совет.

— Странно еще, что тебе удалось скакать так, как ты скакал, — без седла. Говоришь, ты едешь из Ира с поручением?

— Да, — сказал я и поведал ему об осаде.

Я добавил:

— А теперь могу я взять на себя смелость спросить о том, кто вы такие, джентльмены, и почему вы меня задержали?

Крупный человек усмехнулся:

— Можешь называть нас социальными реформаторами. Мы отбираем ценности у богатых и раздаем их бедным. Что же до меня, то можешь называть меня Айзором.

— Понятно, господин Айзор, — сказал я, поняв, что попал в компанию грабителей. — То, что вы отбираете у богатых, — это я понять могу, но по какой логике вещей вы раздаете отобранное бедным?

Айзор расхохотался:

— Ну, с этим просто. Мы набираем в свою среду неимущих, так что, естественно, ставим себя на первое место в этой категории. Пока мы удовлетворим свои потребности, на благотворительность мало что остается.

— Вы не удивляете меня, учитывая то, что я слышал о Первой Реальности. А что вы намерены делать со мной?

— Посмотрим еще, мой добрый демон. Если бы Ир не был осажден, мы послали бы требование о выкупе.

— А что, если синдики откажутся платить?

Он усмехнулся:

— У нас есть способы, еще какие способы! Скоро ты познакомишься с одним из них.

Еще час блужданий по дубовому лесу привел нас в лагерь разбойников к ночи. Айзор как-то по-особому свистнул, и ему ответили часовые с деревьев. Так мы вступили в лагерь, представлявший собой ряд палаток и лачуг, неровным кругом расположившихся вокруг плотно утоптанной площадки. Здесь было в два раза больше разбойников, чем в первой партии, а также оборванные женщины и дети.

Те, кто поймали меня, и остававшиеся в лагере возбужденно переговаривались. Я не мог понять большей части разговоров из-за особенностей диалекта. Меня привязали к дереву, к которому уже был привязан какой-то человек. То был тучный мужчина в богатых, но несколько потрепанных одеждах. При взгляде на меня он отпрянул.

Я сказал:

— Не бойтесь меня, мой добрый сэр. Я пленник, как и вы.

— Вы… ты говоришь?

— Вы же слышали меня, не так ли? — И я коротко поведал ему о том, кто я такой и с каким поручением послан. — С кем имею удовольствие беседовать, сэр?

— Для чудовища-нечеловека у тебя, по крайней мере, хорошие манеры, — сказал толстяк. — Я Зуриллус, торговец из Солимбрии, похищенный из деревни, из гостиницы. Те, кто поймали тебя, ничего не говорили о выкупе?

— Во всяком случае, пока я ничего такого не слышал.

— Они отправились на встречу с посланцем, который должен был доставить выкуп из Солимбрии, но вместо этого, кажется, захватили тебя. О ужас! Если деньги не прибыли, я боюсь за себя.

— Что они сделают? Если они вас убьют, то у них не останется никакой надежды на получение выкупа.

— У них есть отвратительная привычка посылать время от времени в дом пленника частицу его тела, чтобы напомнить о своих требованиях.

— Боги Нинга!

— О чума! — воскликнул Зуриллус. — Вот идет сам Айзор.

Кудрявый человек остановился перед нами, уперев в бока массивные кулаки.

— Ну что, сударь, — обратился он к Зуриллусу, — не явился твой человек, хотя мы и дали ему два часа форы. Ты знаешь, что должно теперь случиться.

Зуриллус упал на колени, крича:

— О, умоляю вас, хороший, добрый капитан! Дайте моим родственникам еще день! Не калечьте меня! Не надо… — И он продолжал и продолжал упрашивать, рыдая и кланяясь.

Айзор сделал знак своим людям, и те грубо поставили Зуриллуса на ноги, развязали его и потащили через свободный круг к пеньку. Там они стащили с него правый сапог и силой установили его ногу на пенек. Потом один из разбойников отсек ножом большой палец Зуриллуса. Тот дико закричал. Потом пленника снова привязали к дереву, замотав искалеченную ногу тряпками.

Айзор сказал:

— Твой палец направится к тебе домой. А если мы не получим ответа через неделю, для напоминания отправится еще одна часть твоего тела. Когда будут отправлены все части, которые можно отрезать, мы пошлем твою голову, чтобы показать, что предупреждаем не впустую.

— Ну а ты, мастер Здим, кажется, попадаешь в особую категорию. Сегодня вечером будешь со мной обедать и подробнее расскажешь о себе и о своем поручении.

* * *

Когда пришло время, меня развязали и оттащили к другому дереву, возле которого находился домишко из прутьев и коры, служивший Айзору домом. За моей спиной стояли охранники с арбалетами наготове. Подавали еду две женщины. Я понял так, что Айзор является мужем обеих, хотя большая часть новарцев венчалась парами — один мужчина с одной женщиной.

Айзор играл роль радушного хозяина, потчуя меня добрым солимбрийским элем. Мои усики тем не менее уловили волны, которые сообщили о том, что за внешним дружелюбием скрывается враждебность и жестокость. К этому времени я научился уже довольно свободно тестировать эмоциональные излучения обитателей Первой Реальности. Как гласит пословица: по одежке протягивай ножки. Не видя причин обманывать, я честно отвечал на вопросы Айзора. Наконец он, покачав головой, сказал:

— Не знаю, как мне извлечь прибыль из твоего пребывания здесь. Я не могу послать сообщение твоим хозяевам в осажденный город. Если ты не выполнишь поручения, то вообще никакого Ира не будет и не с кого брать выкуп, если же ты его выполнишь, то можешь оказаться вне пределов моей досягаемости.

— Я могу обещать вам просить синдиков о том, чтобы вам заплатили после победы…

— Дорогой мой демон, ты действительно так прост?

— А что вы, сэр, думаете о моих шансах на успех в случае, если вы отпустите меня? Солимбрийцы как будто приняли меня за паалуанца.

— В каждом краю есть невежественные люди. О тех рыжеволосых варварах, что живут за горами, я ничего не знаю, но вот что с Солимбрией тебя ждет полный провал — это так же ясно, как то, что вода течет вниз с холма.

— Почему же?

— Потому что во время последних выборов боги ополчились против Солимбрии и дали нам в правители пустоголового.

— Как же у вас происходят выборы?

Айзор громко рыгнул и похлопал себя по животу:

— Знай, демон, что мы, солимбрийцы, народ благочестивый. Столетия назад святые отцы заключили, что, поскольку все во власти богов, единственный разумный способ выбора правительства — жеребьевка. Боги, видишь ли, определят результат и, любя древние и священные обычаи Солимбрии, сделают так, чтобы жребий пал на достойнейшего. Поэтому каждый год проводится празднество в честь Зеватаса и нашего особого божества Иммура Сочувствующего. Главная часть празднества — бросание жребия. Имена сотни солимбрийцев, взятых в определенном порядке с переписного листа граждан, пишутся на листочках бумаги и прячутся в ореховые скорлупки. Скорлупки бросаются в священный мешок и перетряхиваются. Потом перед всеми людьми высший священник Иммура вытаскивает из мешка одну скорлупку, и тот, чье имя заключено в ней, становится на следующий год архоном. Второе имя делает человека первым секретарем, третий становится цензором, и так далее до тех пор, пока все высшие учреждения не оказываются заполненными… Я не хочу, чтобы меня обвинили в отсутствии благочестия, — с усмешкой сказал Айзор, — но должен признать, что иногда боги делают очень странный выбор.

— Но, — заметил я, — всем известно, что среди обитателей Первой Реальности встречаются иногда умные, иногда дураки.

— Тише, мастер Здим, если не хочешь быть обвиненным в святотатстве! Ибо это еще один из исконных наших принципов: все люди созданы равными и должны поэтому иметь равные права на занятие должностей. Великий Реформатор Псоанес Справедливый ясно объяснил это, когда сверг феодальный режим. Его логика была неубиенной: если некоторые действительно были умнее и талантливее, чем остальные, то это нечестно по отношению к глупым и придурковатым. Боги были бы виноваты в том, что позволяют существовать несправедливости. Но такого быть не может, потому что всем людям известно, что боги мудры и добры и желают человечеству только хорошего.

— А у нас, в Двенадцатой Реальности, боги довольно глупы, — сказал я, — но, возможно, в этом мире все обстоит по-другому.

— Несомненно, несомненно. Как бы там ни было, роль главы кабинета, архона, досталась на этот раз Гавинде из Одрума, борцу по профессии. Теперь, когда он занимает должность большую часть года, результаты очевидны. Ты видел на границе какую-нибудь охрану?

— Нет, и это меня озадачило. Мне было нелепо ожидать ее и показывать ей документы — те, что ваши люди у меня отобрали, — чтобы идентифицировать свою личность.

Айзор усмехнулся:

— Поскольку никому из них не платили месяцами, они предпочли дезертировать, чем остаться и голодать. Остальные члены архона того же калибра. Конечно, такое положение дел имеет стороны, вполне устраивающие меня и моих людей, — мы не боимся солдат и констеблей, не боимся того, что они начнут прочесывать лес и схватят нас. Мы даже думаем о захвате какого-нибудь соседнего городка и об установлении там своей власти. В лесу очень хорошо летом, но для зимних холодов наши лачуги слишком ветхи, а крыши не защищают от дождя.

— А солимбрийцы не возражают против такого положения дел? — поинтересовался я.

— Ну не без того, есть такие, что ворчат. Некоторые говорят, что боги выбрали Гавинду, чтобы наказать Солимбрию за грехи ее народа.

— Какие грехи?

Айзор пожал плечами:

— По мне, так они не более греховны, чем люди, живущие в других местах, но такие уж даются объяснения. Другие говорят, что, даже если Гавинда и остальные — дураки, только справедливо дать глупому возможность попытаться править, а то умные будут немилосердно и бесконечно их эксплуатировать.

— Я думал, что вы сказали, будто солимбрийцы не верят в умственное превосходство одних людей над другими.

— Да, мессир демон, именно так я и сказал. Псоанес учил, что все люди создаются равными, но течение жизни изменяет их, так что одни становятся умными, а другие — нет. Лечение поэтому и состоит в том, чтобы стараться давать всем одинаковое воспитание. Но достичь этого не смог бы ни один из наших правителей. Родители становятся разными и переносят это различие на своих детей.

— Тогда единственная возможность — воспитание детей в государственных учреждениях.

— Один архон попытался это сделать, когда-то давно, но его план вызвал такое противостояние, что следующий архон отказался от этой мысли. Да и вообще новый состав всегда вносит много изменений, возвышая одни приемы и искореняя другие независимо от их достоинств. — Айзор почесался (очевидно, его укусило одно из местных паразитов-насекомых). — Я должен обладать определенным скептицизмом в отношении официальной точки зрения, потому что мы с моим братом воспитывались одними и теми же родителями совершенно одинаково, а получились такими разными, как рыба и птица. Он — один из младших священников Иммура, правильный, как математическая формула, а я — я Айзор из лесов…

Чтобы проиллюстрировать это замечание, предводитель разбойников рассказал несколько анекдотов из своей карьеры. Получив возможность вставить слово, я сделал осторожное предложение:

— Мастер Айзор, если ваше правительство ничего не сможет сделать для нас, жителей Ира, то у вас здесь есть бесстрашные люди, которые могли бы составить отряд великолепных солдат.

Айзор фыркнул:

— Ты что, предлагаешь нам включиться в вашу кампанию?

— Да, сэр.

— Нет, нет, мы не пойдем на службу ни к какому правительству, благодарю покорно! Кроме того, попадись мы в руки официальных лиц, они бы сначала нас использовали, а потом, когда мы были бы больше не нужны, вздернули большинство. Я знаю, что подобные вещи случались.

— Вы говорили о том, что хотите занять город и сделать себя его правителем.

— Это другое дело. Будь я хозяином города, признанным правительством, дела могли бы пойти по-другому. Но сейчас-то речь идет не об этом.

— Если паалуанцы захватят Ир, то следующим местом их вторжения будет Солимбрия. То состояние ослабленности, в котором она сейчас находится, просто приглашает к нападению, не так ли?

Айзор нахмурился:

— Ну и что?

— Они прочешут ваш Зеленый Лес и переловят всех.

— Думаю, нет. Мы знаем этот лес как собственную ладонь. Насколько я слышал, они — люди пустыни, так что заманить их в лесную ловушку — детские игрушки.

— И вы не могли бы помочь остальным вашим сородичам спастись от уничтожения? Кажется, любовь к своей стране — одна из нескольких эмоций, убеждающих временами обитателей Первой Реальности быть лучше, чем они есть на самом деле.

— А мы-то тут при чем? Часть из нас погибла бы в борьбе, а остальные, как я тебе уже сказал, были бы впоследствии казнены правосудием. Вот уж спасибо. Пусть другие рискуют своей головой ради родной земли, даже если она низвела их до нуля и отказалась от них, а Айзор из лесов не будет.

— Но подумайте! Если Солимбрия будет уничтожена, кого же будет грабить ваша банда?

Он хмыкнул:

— Какой искусный оратор! Клянусь хорошенькими сосками Астис, мастер Здим, тебе бы быть профессором в Академии в Оттомани. Ладно, я тебе скажу. Среди награбленного добра у нас тут есть кое-что такое, что подходит послу гораздо больше, чем простому голодранцу-воришке. Я снаряжу тебя, как положено для твоей миссии, и завтра отпущу. Как ты на это смотришь?

— Прекрасно, сэр.

Меня прервал шум голосов. Двое воров — все те же Никко и Кармелион, которые уже раз поссорились раньше, — кинулись друг на друга с ножами. Айзор с быстротой молнии вскочил на ноги и устремился к поляне. Он мгновенно изменился и походил теперь на рычащего льва. Вены на его висках вздулись от ярости.

Он схватил спорящих — каждого одной рукой. Никко швырнул прямо в костер, на котором готовилась еда, Кармелиона с такой силой ударил о ствол дерева, что тот потерял сознание. Когда Никко выскочил из костра, туша горящие места на одежде, Айзор с силой ударил его в челюсть.

— Клянусь Нериксом! — прогремел он. — Я предупреждал вас, мерзавцев! Привязать их к дереву!

Когда это было сделано, Айзор взял тяжелый хлыст и, крича и ругаясь, принялся стегать мужчин по обнаженным спинам, пока их тела не превратились в кровавое месиво. Когда кто-то из них издавал вопль, Айзор отвечал на него издевательским смехом. Он остановился только тогда, когда оба разбойника потеряли сознание, — и даже его мощная рука стала уставать.

Вернувшись туда, где я ждал его, он велел принести ему еще эля. Я начал было фразу:

— Сэр, если мне будет позволено…

Но Айзор зарычал:

— Убирайся, ты, человек-ящерица! Будь доволен, что я не полечил этим способом тебя! Возвращайся под свое дерево и оставь меня в покое!

Глава 7

Архон Гавинда

На следующее утро Айзор снова был настроен великодушно. Он вернул мне мои вещи — все, кроме денег, — и дал мне одеяние с меховым воротником и бархатную шапочку. Шапочку эту им пришлось снабдить тесемками, ибо моя голова плохо приспособлена для головных уборов обитателей Первой Реальности. Потом Айзор повел меня к оседланной лошади и дал мне инструкции насчет обращения с этим существом.

— Это не моя лошадь, — сказал я.

— Точно, это самое старое животное, какое только у нас нашлось, и оно лучше отвечает твоим качествам наездника. Твоя прежняя коняшка слишком хороша, для того чтобы мы могли позволить тебе ее терзать. Кроме того, теперь ты будешь чувствовать себя в безопасности и поедешь с удобствами.

Боясь, что в приступе дурного настроения Айзор мог бы отрезать мой хвост или еще что-нибудь не менее дорогое моему сердцу, я не решился пускаться в спор по этому поводу. И удовольствовался тем, что заметил:

— Но, мой дорогой господин, если я могу покрыть нужное расстояние с помощью этой лошади, то как я сделаю это, совершенно лишенный денег? На что я буду покупать еду себе и животному, чем буду платить за ночлег?

— Ты хочешь сказать, что вы, демоны, покупаете вещи за деньги, как и мы, люди?

— Находясь в Первой Реальности, я должен поступать так, как поступают все его обитатели. Если вы отправите меня так, как есть, из моего путешествия ничего не выйдет.

— Ты мог бы брать в тавернах взаймы, с тем чтобы за тебя платили синдики.

— О Айзор, солимбрийцы так кричат и разбегаются при виде меня, что я просто не решусь обращаться в гостиницы с подобным предложением. Ну разве вы предоставили бы мне кредит, если бы были владельцем гостиницы?

Айзор почесал бороду:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ну тогда ты можешь поймать какое-нибудь животное и пообедать им.

— Чтобы потом за мной стали охотиться окрестные жители? Вам же лучше меня это все известно, капитан Айзор.

— А, девять адов! Я дам тебе достаточно, чтобы ты мог доехать до Швении, если будешь бережливым. Тебе нужно ехать семь дней, а по три марки в день вполне достаточно. — Он отсчитал мне двадцать одну марку и с неохотой сунул деньги в мой бумажник. — Ну а насчет всего остального сам ломай себе голову, а меня больше не морочь.

Мои усики сообщили, что очередной приступ гнева Айзора уже на подходе, так что я не стал его «морочить». Двое разбойников отвели меня назад к дороге и отпустили.

Скорость, с которой желала двигаться та старая кляча, которую я получил, явно оставляла желать большего. Мне без конца приходилось подстегивать ее прутом, и все равно двигалась она еле-еле.

Таким образом, я достиг ворот Солимбрии лишь к вечеру этого дня. Я проехал через неохраняемые ворота. Улицы были пусты. Когда я остановил лошадь и нагнулся, чтобы спросить у прохожего, где гостиница, человек уставился на меня, потом заложил пальцы в рот и свистнул.

Из ближайшего дома выскочили еще двое, и вся эта тройка кинулась на меня. Один пытался стащить меня за ногу с седла, а двое других — пырнуть меня ножами. Я выхватил булаву, что висела прикрепленная к луке седла, и одним ударом размозжил головы двоим нападающим. Третий исчез в ночной тьме.

Я огляделся, надеясь увидеть офицера, которому мог бы объяснить присутствие двух трупов, но никого не увидел. Поэтому я оставил их лежать там и проследовал дальше, пока не увидел гостиницу, — я распознал ее по черепу быка над дверью.

Дверь была заперта, и мне понадобилось долго стучать и кричать, прежде чем хозяин решился чуть-чуть ее приоткрыть.

— Я посетитель, готовый заплатить! — закричал я. — Гость! Посыльный из Ира!

После многократных повторений этих слов и прочих уговоров мне удалось добиться того, чтобы трактирщик впустил меня, хотя он страшно нервничал и держал наготове лом, пока я показывал ему документы. Когда мы наконец договорились, я рассказал трактирщику о том, что произошло со мной в этот вечер.

— Ничего удивительного в этом нет, когда ездишь по улицам Солимбрии после наступления темноты! — объяснил человек, чье имя было Раис. — Место просто кишит бандитами.

— И ничего не делается для того, чтобы с этим бороться?

— Практически ничего. Констебли, которым не платят, махнули на все рукой и не обращают внимания на грабителей. Некоторых горожане нанимают сами как телохранителей.

— Странная страна и странный город, — сказал я. — Так всегда было?

— Нет, в прошлом году здесь царил безупречный порядок. Но этот проклятый Гавинда, черт бы его ел, все поставил с ног на голову. Ну ничего, пережить бы еще месяц, а там и другие выборы. Может быть, боги дадут нам более умелого архона.

* * *

Несмотря на все мои протесты, мне понадобилось два дня на то, чтобы добиться аудиенции с архоном Гавиндой. Тем временем трактирщик Раис, обнаружив, что я не такое чудовище, каким кажусь, сделался весьма дружелюбен. Я был единственным его постояльцем; дела шли из рук вон плохо. На следующий после моего прибытия день он, отправившись за продуктами, предложил мне сопровождать его.

— Ни один человек, находящийся в здравом уме, не нападет на меня, если я буду находиться в твоем обществе, — сказал он.

— А это кто такие? — Я указал на толпу женщин, семенивших вдоль улицы в сопровождении двух дюжих вооруженных мужчин.

— Домашние хозяйки идут на рынок, — объяснил он. — Вооруженные люди — это бывшие констебли, которых нанял для охраны один квартал. Все женщины этого квартала ходят на базар одновременно, чтобы охрана не дала обокрасть их или обмануть.

— Вы, обитатели Первой Реальности, странные существа, — сказал я.

— Как так? А вы, на земле демонов, лучше?

— В Двенадцатой Реальности демоны воспитываются своими родителями так, чтобы всегда вести себя надлежащим образом по собственному разумению. Ведь у нас по сравнению с вами имеется лишь ничтожная часть организаций, следящих за поведением обитателей. Но вы, человеческие существа, становитесь дикими, как лесные животные, как только вами перестают управлять, и кидаетесь друг на друга, как… как…

— …как крабы, посаженные в корзинку, — подсказал Раис.

— Благодарю вас, сэр, я действительно не мог припомнить, как называются эти существа.

— В глубине сердца мы совсем не все воры и убийцы, — сказал он. — Собственно, большей частью мы были бы склонны к миру и порядку, если бы только нам дали возможность спокойно зарабатывать себе на жизнь.

— Но значительная часть ваших людей принадлежит совсем к другому сорту, если мне будет позволено заметить так, — сказал я.

Раис вздохнул:

— Боюсь, что ты прав. А вы, демоны, когда-нибудь ведете себя неподобающим образом?

— О, конечно, но число подобных индивидуумов настолько мало, что их легко обуздать. Кроме того, наши колдуны обладают могущественными методами и могут заставить подозреваемого в преступлении говорить полную правду. Это в огромной мере упрощает процесс установления вины.

Раис бросил на меня острый взгляд:

— А вам, обитателям Двенадцатой Реальности, позволено эмигрировать?

— Сомневаюсь в том, чтобы подобный вопрос когда-нибудь возник. Однако по возвращении я попытаюсь узнать и сообщу вам.

* * *

Когда наконец меня пропустили во дворец, я обнаружил, что Гавинда из Одрума — это человек небольшого роста, с бочкообразным телом и очень длинными мускулистыми руками. Он напомнил мне моего друга Унгаха, человека-обезьяну.

— Садись, — сказал он. — Как это там твое имя?

— Здим, ваше высочество.

— Стим, За-дим… к девяти адам! Я буду называть тебя «Эй, ты». Пей пиво. Ты для чего здесь?

— Я посланец из Ира. — И я объяснил ему причину моего визита.

— Ир. Подожди-ка. Это какая-то вонючая заграница, да?

Пока так называемый правитель говорил, мои усики уловили эмоции, похожие на замешательство, подобные тому, какие мог бы испытывать ребенок, если бы ему рассказывали о высоких материях.

— Это республика, граничащая с вашим государством на юге, сэр.

Гавинда почесался:

— А мне всегда было плевать на эти заграницы. Ну и при чем тут я?

— Синдики Ира настоятельно просят вас, сэр, собрать воинские силы и снять осаду с Ира.

— А? Ты хочешь сказать, что они хотят, чтобы моя вонючая армия пошла высвобождать этих клоунов от… как, ты сказал, зовут этих вонючих вторженцев?

— Паалуанцы, сэр. Они явились из-за Западного океана…

— Ладно, ладно. Я тебя уже слышал. Пей еще пиво. Так почему мне надо посылать свою вонючую армию в это место — Ир, да?

— Да, сэр.

— И посылать нашу вонючую армию через океан, чтобы драться с этими клоунами, о которых я никогда не слышал?.. О чем я говорил?

Я объяснил снова. Гавинда наморщил лоб. Наконец он сказал:

— Но, послушай, если у людей из Ира хвосты и чешуя, как у тебя, то мне не нужна ни одна их вонючая частичка. Если эти другие клоуны убьют их и съедят, я скажу: апчхи!

— Но, сэр, как я пытался вам объяснить, ирцы такие же люди, как вы. Я лишь демон, находящийся у них на службе по контракту.

— Почему тогда, если они люди, они не прислали ко мне какого-нибудь вонючего человека?

— Потому что я был единственным, кто смог пройти сквозь укрепления паалуанцев.

Архон сделал огромный глоток пива.

— Ну-ка подожди. Это что, клоуны из-за океана атакуют Ир или Ир атакует их?

Я объяснил снова.

— Но, — сказал Гавинда, — я не понимаю, какая мне выгода вмешиваться. У нас, кажется, нет никаких вонючих денег, чтобы платить их вонючей армии, не говоря уж о том, чтобы посылать ее в страну, о которой я никогда не слышал.

— Ваше высочество, когда паалуанцы очистят Ир, они вторгнутся в Солимбрию.

— А? Думаешь, они могут?

— Конечно.

— Это которые из них вторгнутся? Ир или… я забыл их вонючее название.

Я почесался и объяснил снова. Архон задумался. Наконец он сказал:

— Ладно, пусть приходят. Я оторву их главному голову! Я ему хребет сломаю, и им придется вернуться домой, потому что у них не будет генерала и некому будет давать им приказания. Выпей еще пива, прежде чем уйти.

Глава 8

Шаман Йурог

Северная часть Солимбрии кишела разбойниками ничуть не меньше южной ее части. Думаю, что некоторые из тех свирепого вида людей, которые встречались мне на дорогах или в гостиницах, принадлежали именно к этому сословию. Иные бросали на меня недобрые взгляды, но ни один храбрец не напал. Полагаю, что моя внешность отвращала от любых кровожадных намерений, которые могли у них зародиться.

На второй день по выезде из Солимбрии я добрался к подножиям холмов Горной Эллорны. За ужином показал трактирщику, некоему Хадрубару, имеющуюся у меня карту и спросил его о дороге через горы.

— Трудно сказать, — ответил он. — Игольное Ушко, — он указал на то место на карте, что означало переход через гряду, — погребено зимой под снегом. Сейчас разгар лета, и проход должен быть открыт еще два, а то и больше месяца. Но ни одному путешественнику не удалось проникнуть на земли хрунтингов.

— А как же с теми, кому нужно на север?

— Некоторые пытались пробраться, но назад не вернулся ни один. Кое-кто говорит, что тропу стерегут заперазхи.

— Кто, кто?

— Заперазхи — это такое племя пещерных людей, обитающее в тех краях. Каждый год, когда открывается проход, они делают военные налеты на тропу. Потом правительство призывает их к порядку. Но с такими дикарями ничего нельзя знать наверняка.

— А как выглядят эти пещерные люди?

— Хочешь взглянуть? Пошли.

Он провел меня в кухню. Там мыл посуду сердитого вида темноволосый юнец. Шею его охватывал тонкий железный обруч — указатель статуса раба.

— Это Глоб, мой раб-заперазх, — сказал Хадрубар. — Существо с отвратительным характером. Возня с ним встает куда дороже, чем он стоит сам.

— Пещерные люди регулярно забираются в рабство?

— Лишь в таком количестве, которое положено по договору.

— Однако договор, очевидно, не вернет свободу господину Глобу?

— Нет, конечно! Когда договор принимался, кое-кто высказывал подобные глупые предложения, но те солимбрийцы, что заплатили хорошие деньги за рабов, подняли такой шум, что архон отклонил их. В конце концов, изымание у нас личной собственности было бы тиранией, на которую не согласился бы ни один мыслящий человек.

Сопровождая меня обратно в гостиную, Хадрубар продолжал уже тише, чтобы не услышал Глоб:

— При прошлых архонах граница охранялась так хорошо, что у беглецов были очень незначительные шансы, но теперь…

— Как говорим мы, на земле демонов, — вставил я, — своим пророкам мы не верим, а чужие к нам не жалуют.

Хадрубар бросил на меня недовольный взгляд:

— Не трать свою симпатию на этих полуживотных, что не цивилизуются даже тогда, когда их к этому принуждают.

— Это не мой мир, господин Хадрубар, и не мое дело, как обитатели Первой Реальности обращаются друг с другом. И тем не менее меня часто озадачивает та пропасть, что лежит между вашими основными принципами и реальными действиями. Вот, например, вы презираете примитивный народ Глоба, а в это же время вы, солимбрийцы, верите в то, что все люди созданы равными!

— Ты неверно понял, сэр демон. Иммур создал всех солимбрийцев равными, это ясно как день. А вот кто сотворил других людей мира и как — этого я не знаю. У заперазхов собственный бог по имени Рострой. Возможно, этот самый Рострой и сотворил заперазхов; если так, то плохо он справился со своей работой.

Я не стал продолжать этот разговор, решив, что нелогично спорить насчет заперазхов, не зная лично никого из этих людей.

* * *

Новария отличается великолепными дорогами, связывающими столицы одиннадцати государств (двенадцатое государство, Цолон, находится на острове Западного океана, за побережьем Солимбрии). Но та дорога, что вела к северу от Солимбрии, содержалась в чудовищном состоянии. После того как она пересекла границу — в этом месте я обнаружил еще одно брошенное здание таможни, — дорога превратилась в обычный тракт, более или менее пригодный для вьючного животного, но малоудобный для передвижения в повозке на колесах. В более крутых местах потоки воды смыли земляную плоть с каменных костей гор. Моя бедная старая кляча скользила и спотыкалась на камнях так, что мне приходилось спешиваться и вести ее в поводу, карабкаясь с холма на холм.

К концу первого дня после выхода из гостиницы Хадрубара граница осталась далеко позади и начался подъем. Все следующие три дня я поднимался в гору, а снежные вершины впереди все приближались и приближались. Подножия холмов были покрыты густыми зарослями деревьев с темно-зелеными иголками, казавшимися в ненастье почти черными. По мере того как я поднимался все выше, леса становились менее густыми, пока не превратились в растущие отдельно деревья.

Как и предупреждал меня Хадрубар, путников здесь не было. Тишина нарушалась лишь шумом ветра, звуком упавшего камня да эхом от стука копыт по камням моей коняшки. Виднелись вдали стада диких коз и горных баранов, а однажды на пыльном склоне появился медведь и напугал мою лошадь.

Я страдал от все усиливающегося холода. Одежда, которую дал мне Айзор, мало помогала, поскольку мы, демоны, не имеем источника внутреннего тепла, подобно высокоразвитым обитателям Первой Реальности. Наши тела охлаждаются согласно температуре окружающего воздуха, и, соответственно, замедляется наша жизнедеятельность. Две первые ночи я получал от походного костра достаточное количество тепла, чтобы его хватало мне на следующий день, но потом оказалось необходимым останавливаться еще и в середине дня — разводить костер и хорошенько себя прогревать.

На пятый день после выхода из гостиницы я достиг перевала, называемого Игольным Ушком. Тропа вилась вверх и вниз через страшную пропасть. Здесь и там лежали заплатки снега. Слева и справа поднимались огромные, в снежных шапках пики.

В полдень — по моим карманным солнечным часам — я остановился, чтобы развести костер. Лошадь съела маленькую горсточку зерна, захваченного мною для подобных надобностей, ибо травы на такой высоте было очень мало.

Собирать хворост для костра было здесь делом тоже нелегким: единственное, на что можно было рассчитывать, — это на несколько сучьев и разбросанный кое-где кустарник. К тому же холод и разреженность воздуха сделали меня таким вялым, что я едва мог двигаться. После часа усилий я собрал достаточно валежника, двигаясь подобно одному из тех садовых существ, которых обитатели Первой Реальности называют улитками, и развел огонь.

Едва я сделал это, как произошло нечто странное. Мои усики различили присутствие волшебства. Потом, с ревом, на меня обрушилась волна ледяного воздуха. Она, казалось, пришла откуда-то сверху. Она налетела на мой маленький костер, он ярко вспыхнул, а потом мгновенно погас.

Я поднялся на ноги, думая добавить в костер сучьев. Но к тому времени как я встал, холод так замедлил мои движения, что я казался столь же «активным» как и статуя. Не имея хорошей опоры, я медленно осел — к счастью, не в затухающий костер — и застыл в той самой позе, которую принял, перед тем как потерять контроль над движениями.

Лошадь навострила уши, фыркнула и заковыляла прочь. Потом последовали звук пущенных из пращи камней и свист стрел. Лошадь заржала, попятилась назад и упала — несколько стрел попали ей в бок. Другие, пролетев мимо цели, зазвенели, ударившись о камни. Одна упала рядом со мной, и я увидел, что наконечник стрелы напоминает стекло.

Позже я узнал, что так оно и было. Пещерные люди Эллорны находятся по состоянию культурного развития в каменном веке. Обнаружив, что стекло легко поддается обработке, они взяли в обычай отправку в Солимбрию мехов в обмен на разбитые бутылки и оконные стекла. Из них они изготавливали наконечники для стрел и оружие.

Теперь лучники появились из-за валунов и устремились по тропе. Некоторые принялись разрезать мою мертвую лошадь ножами из кремня и стекла. Другие сгрудились вокруг меня.

С первого взгляда заперазхов можно было принять за этаких людей-медведей, но, когда они подошли поближе, я понял, что подобное впечатление складывается в результате того, что все предметы их одежды были сделаны из меха. Они явно принадлежали к тем же особям Первой Реальности, что и новарцы и прочие обитатели, не имеющие отношения к другим расам, как, например, Унгах. В среднем эти были выше и плотнее новарцев. Насколько мне удалось разглядеть из-за меховых капюшонов, бород и грязи, они не были уродами по эталонам Первой Реальности. Волосы у них имели различные оттенки, а глаза были коричневыми или серыми. Но запах их был просто ужасен. Я ничего не мог поделать, чтобы его избежать.

Они что-то кричали на своем языке, будучи даже большими болтунами, чем новарцы. Я, естественно, не понял из их лопотания ни слова. Среди прочих, казалось, было два вождя: очень высокий средних лет человек и согнутый временем белобородый старик. Первый отдавал своим людям распоряжения, но временами вполголоса спрашивал совета у второго.

Они перевернули меня, расстегнули на мне одежду и рассматривали во всех деталях, показывая пальцами и много болтая. Наконец четверо из них подняли меня на плечи, каждый держал за одну из конечностей, и понесли. Остальные следовали за нами, груженные кусками мяса моей лошади, от которой не осталось на земле ничего, кроме скелета.

Я почти не видел дорогу, по которой меня тащили, из-за того, что находился в неудобном положении и не мог ни повернуть голову, ни вращать глазами. Я мог лишь смотреть в небо, полуприкрыв веки, чтобы не слишком слепило солнце.

* * *

Заперазхи вошли в селище, состоявшее из кожаных палаток, теснящихся у входа в большую пещеру, которая располагалась в основании скалы. Меня пронесли по улице, заполненной женщинами и детьми, к этой самой пещере. Темнота ее скоро уступила место свету факелов и многочисленных маленьких каменных ламп, расставленных вдоль стен всего помещения. Каждая такая лампа являла собой глубокую тарелку с ручкой с одной стороны и фитилем в форме кусочка мха, плавающего в озерце растопленного жира.

В глубине пещеры, тускло освещенная, стояла статуя, в два раза превышающая человеческий рост. Вероятно, она была изваяна из огромного сталагмита. Вместо глаз и рта у нее были дыры, вместо носа — выпуклость, а мужской орган столь же велик, как и каждая из циклопических конечностей.

Некоторое время все заперазхи игнорировали меня. Все время кто-то входил и выходил, не смолкал гул разговоров.

Из-за костров, разведенных у входа, ламп и факелов, дыхания множества заперазхов в пещере было теплее, чем на улице. Я начал прогреваться и обнаружил, что могу водить глазами, потом двигать головой и, наконец, пальцами на руках и ногах.

Пока я все еще планировал, как лучше использовать вновь обретенную подвижность, белобородый старец, которого я уже видел раньше, пробрался сквозь массу людей и остановился надо мной, держа в руке лампу. Потом он схватил меня за руку и резко ее рванул.

Мне следовало бы притвориться, что я все еще не способен двигаться, но движение это было слишком неожиданным и застало меня врасплох. Я вырвал руку у заперазха, выдав тот факт, что вернул себе нормальную двигательную способность. Старик позвал нескольких членов племени, и они поспешили к нему. Некоторые сорвали с меня плащ и шапку, данные мне Айзором, другие связали мои лодыжки и кисти рук. Те, что отобрали у меня одежду, забавлялись, примеряя ее на себя и громко хохоча при виде того, как она меняет их внешность.

Старец опустил свою лампу и сел подле меня, скрестив ноги. Он задал мне вопрос на языке, которого я не знал. Я мог лишь смотреть на него. Тогда он сказал на ломаном новарском:

— Ты говоришь по-новарски?

— Да, сэр.

— Кто ты?

— Меня зовут Здим. К кому имею честь обращаться?

— Я Йурог, шаман… по-вашему колдун из племени заперазхов. Но кто ты? Ты не человек.

— Нет, сэр. Я не человек. Я демон из Двенадцатой Реальности, посланный с поручением синдика Ира. Могу ли я взять на себя смелость узнать о ваших целях?

Йурог хмыкнул:

— Демоны — дьяволы, существа колдовские. Но у тебя, по крайней мере, хорошие манеры. Мы принесем тебя в жертву Рострой. — Он кивнул на идола в задней части пещеры. — Тогда Рострой пошлет нам много овец и много коз для еды.

Я попытался объяснить причину моего путешествия и важность моей миссии, но он лишь смеялся моим объяснениям.

— Все демоны лгут, — сказал он. — Это всем известно. Мы не боимся тебя, черный человек, даже если ты и демон.

Я спросил:

— Доктор Йурог, объясните мне, прошу вас. Мне сказали, что в соглашение между вашим народом и солимбрийцами входит пункт о свободном проходе путешественников через перевал Игольное Ушко. Почему же тогда вы меня поймали?

— Соглашение нехорошее! Солимбрийцы обещают давать нам каждый месяц одного быка, чтобы мы позволяли ходить по тропе. Когда Гавинда стал главным солимбрийцем, он не стал больше посылать быков. Он не держит соглашение, мы тоже его не держим. Все чужеземцы лгуны.

— Вы поймали меня с помощью магического заклинания, которое заставило меня окаменеть.

— Конечно. Моя великий колдун. Ха-ха!

— Но послушайте. Вы зарезали для еды мою лошадь, а это означает почти столько же мяса, сколько дал бы бык, если бы солимбрийцы его вам послали. Не считаете ли вы, что это честная плата за то, чтобы позволить мне пройти через перевал?

— С тобой соглашения нет. Ты враг. Все чужеземцы враги. Все демоны враги. Их нужно приносить в жертву, когда их ловим. Но я вот что скажу. Заперазхи хотят снять с тебя шкуру медленно, но из-за того, что ты милый демон с хорошими манерами, и из-за лошади я тебе перережу горло чик-чик, и ты совсем не почувствуешь боли. Хорошо с моей стороны, да?

— Да. И все же было бы лучше, если бы вы обращались со мной как с другом…

Прежде чем мне удалось шире развернуть эту интересную дискуссию, подошел второй вождь и заговорил с Йурогом на его родном языке. Йурог ответил и добавил на своем виртуозном новарском:

— Главный должен познакомиться с гостем. Это демон Здим. Здим, познакомься с Вилксом, главным заперазхом. И у меня тоже хорошие манеры, правда?

Потом главарь и шаман вместе отошли. В течение нескольких часов мне не оставалось делать ничего другого, кроме как лежать в своих путах и следить за тем, как пещерные люди готовятся к большому празднеству. Первой его частью должна была быть церемония в честь Рострой, за ней должен был последовать пир останками моей лошади, омытыми здешним сортом пива, которое они держали в кожаных мешках.

* * *

Солнце садилось, когда заперазхи собрались на зрелище и расположились полукругом у входа в пещеру. Мужчины заняли первые ряды, женщины и дети — остальные. Многие женщины кормили своих младенцев с помощью тех выступающих желез, что отличают всех женских особей высокоразвитого мира Первой Реальности. Нужно заметить, что толпа невероятно воняла. Мои усики уловили присутствие напряженного ожидания.

Один из членов племени сел подле статуи Рострой с барабаном, а другой, держащий в руке деревянную дудку типа флейты, устроился с другой стороны от идола. Вилкc произнес речь. Она длилась и длилась. Вождь жестикулировал, потрясал кулаками, топал, кричал, ревел, рычал, шептал, смеялся, рыдал — в общем, проходил сквозь всю гамму человеческих эмоций.

Из-за присутствия толпы я не мог определить с помощью усиков, насколько искренен был Вилкc в своих проявлениях. Но племя принимало слова оратора почти с благоговением. Это можно было понять, если принять во внимание полное отсутствие развлечений, которое имеют они по сравнению с горожанами.

Наконец Вилкc закончил, и заиграли музыканты. На сцену выступил рой танцоров, голых до пояса и расцвеченных красками. Они кружились и раскачивались. При этом танцоры постоянно орали друг на друга.

Все были так увлечены танцем, что на время забыли обо мне. Теперь двигательная способность вернулась ко мне полностью, и я подергал свои путы. Они ни в коей мере не могли сравниться с теми, которыми связывали меня люди Айзора, ибо заперазхи сочли меня не более сильным, чем бывает обычный человек. Пока глаза присутствующих были прикованы к танцорам, я, применив полную силу, разорвал веревки на запястьях. Потом, выждав немного, пока восстановится циркуляция в членах, разорвал путы и на лодыжках.

Потом я начал очень медленно перемещаться по полу пещеры в направлении выхода. В тусклом свете никто не заметил, как я проскользнул за один из выступов, образованных сидящими.

Когда это стало безопасно, я перекатился по полу и встал на ладони и колени. Я почти уже достиг выхода, когда какой-то ребенок заметил меня и испустил громкий вопль. На этот звук оглянулась женщина и тоже закричала.

Прежде чем кто-либо успел схватить меня, я вскочил на ноги и бросился к выходу. Пещера позади меня казалась кипящим котлом, ибо все присутствующие пытались одновременно вскочить на ноги и броситься в погоню.

Я рванул из пещеры и промчался мимо палаток. Пробегая мимо костра, возле которого были сложены куски мяса — останки моей лошади, я успел выхватить для себя кусок, прежде чем нырнуть во тьму.

Будь воздух теплее, я с легкостью ускользнул бы от заперазхов. Моя сила и способность видеть в темноте давали мне преимущество перед обитателями Первой Реальности. Но холод этих высот замедлил вскоре мои движения, так что скорость моего продвижения приблизилась к скорости здешних обитателей.

За моей спиной мчалась, преследуя меня, толпа жителей пещеры. Каждый раз, когда в свете факелов сверкала моя чешуя, они испускали громкий вопль. Я бежал вниз по каменистому склону, устремляясь то влево, то вправо, чтобы сбить с толку преследователей. Но они были проворнее, чем обычные люди. Куда бы я ни повернул, повсюду за мной, подобно рою светящихся, насекомых, устремлялся свет факелов. Постепенно меня нагоняли. Мои движения замедлялись, по мере того как холод проникал в тело.

Знай я лучше местность, несомненно, сбил бы их всех с толку каким-нибудь трюком, но — увы! — местности я не знал. Погоня приближалась все ближе и ближе. Поверни я назад, мог бы убить двух-трех, но потом бы закоченел и меня б забили насмерть орудиями из камня и стекла. А это, я был уверен, огорчило бы мадам Роску и синдиков, которые доверились мне.

Стрела пролетела мимо цели. Мною начало овладевать отчаяние.

Уверившись, что они меня видят, я изменил цвет на самый бледный, какой только был в моем распоряжении, — жемчужно-серый. Потом метнулся вправо. Когда они бросились за мной, триумфально вопя, я метнулся за выступ, находящийся в стороне от тропы. Исчезнув на мгновение от взглядов преследователей, я резко изменил цвет на черный и бросился влево, перпендикулярно моему прежнему направлению.

Тем временем толпа продолжала мчаться туда же, куда и раньше. Я же тихонько ковылял в другую сторону, стараясь не потревожить какой-нибудь камень и не создать шум. К тому времени, когда племя обнаружило, что их светло-серая цель уже не маячит впереди, и остановилось, крича и размахивая факелами, я был уже вне пределов их досягаемости.

* * *

К рассвету я нашел тропу через Игольное Ушко и находился на пути сквозь северные склоны Эллорны к уступам Швении.

В период моего пребывания в плену и бегства я был склонен согласиться с неблагоприятным мнением трактирщика Хадрубара на заперазхов. Пробираясь же сейчас по тропе в розовом свете зари и подгрызая время от времени конину, я достиг более рациональной позиции по этому вопросу. Заперазхи лишь действовали согласно обычным нормам поведения обитателей Первой Реальности, которые инстинктивно делились на враждебные группы. Каждый член такой группировки смотрел на все прочие как на толпы неполноценных людей, а проще — как на законную добычу, на существ, охота на которых разрешена законом. Подобные деления могли проходить под любыми предлогами: раса, нация, племя, вера — любое различие годилось.

Будучи, как они считали, обиженные солимбрийцами, заперазхи, мыслящие обычными человеческими категориями, воспылали враждебными чувствами по отношению и ко всем новарцам. Поскольку я работал на новарское правительство, они меня поместили в ту же категорию. Факт состоял не в том, что заперазхи были «дикарями» в отличие от цивилизованных новарцев, но в том, что все человеческие существа несли в себе частицу этого «дикарства», хотя и прикрывали ее порой цивилизованными манерами и обычаями.

Глава 9

Чам Теорик

В течение трех дней пробирался я по плоской травянистой, продутой ветром степи Западной Швении, и не встретил ни малейшего признака человеческого жилья. Я не видел также никаких животных, кроме птиц и нескольких антилоп да еще дикого осла вдалеке. Давно уже доев остатки конины, я не мог добыть себе другой еды, потому что дикие животные слишком быстры даже для такого бегуна, как я, а нужного оружия у меня не было.

Лишенный пищи и воды, я начинал уже слабеть, когда мои усики поведали мне о присутствии влаги. Я застыл, пробуя ими воздух, потом выбрал нужное направление. Через полчаса нашлось углубление с водой, окруженное несколькими небольшими деревьями. Вода была в значительной степени приправлена тиной, но это меня не остановило. К счастью, мы, демоны, имеем иммунитет против почти всех болезней Первой Реальности.

Я все еще поглощал гнилую воду, когда приближающийся звук копыт заставил меня насторожиться. Я встал и увидел всадника, мчавшегося на лошади во весь опор. Это был крупный человек, похожий на швенских наемников, которых я встречал в Ире. На нем была меховая шапка в форме луковицы, полушубок из бараньей шкуры и мешковатые шерстяные брюки, заправленные в войлочные сапоги. Белокурая его борода развевалась по ветру.

Я поднял руку и крикнул на швенском:

— Отведите меня к своему вождю! — То была одна из немногих фраз, которые я заучил, прежде чем отправиться в путь. Для прохождения хорошего курса языка мне не хватало времени и наставника.

Всадник прокричал что-то вроде «Хоп!». Приблизившись, он раскрутил лассо, висевшее на седле, и взмахнул им над головой.

Очевидно, человек намеревался поймать меня тем же способом, которым ловили меня разбойники Айзора в Зеленом Лесу. Не собираясь повторять пройденное, я весь подобрался. Когда крутящееся кольцо приблизилось ко мне, я высоко подпрыгнул и поймал веревку когтями. Приземлившись, я поплотнее уперся ногами в землю и подался назад.

Результат был удивительным. Наездника, готового к тому, чтобы сбить меня с ног и тащить, неожиданный рывок выдернул из седла, и он упал прямо на голову. Лошадь остановилась и принялась щипать травку.

Я поспешил к упавшему человеку. Перевернув его на спину, я с большим удивлением обнаружил, что он мертв. При падении он сломал себе шею.

Это обстоятельство вносило в дело некоторые перемены. Одежда человека могла сослужить мне службу в качестве изоляции от перепадов температуры, ибо дневная жара степи доводила меня почти до изнеможения, в то время как ночной холод замораживал чуть ли до неподвижности. Так что я взял меховую шапку, бараний тулуп и сапоги. Брюки я брать не стал — слишком уж неудобно было бы запихивать в них хвост. Также забрал оружие, кремни и огниво.

Потом пытался поймать лошадь. Испуганная моим видом и запахом, она шарахалась при моем приближении. В то же время ей явно хотелось остаться по соседству с источником. Я бегал и бегал за ней между деревьев, совершив таким образом немало кругов, но, ослабевший от голода, так и не смог ее догнать.

Тогда я подумал о лассо. Я никогда не практиковался в подобном искусстве. И решил попробовать, но первая попытка не принесла мне удачи: я лишь сам запутался в веревке и растянулся на земле. Однако несколько часов практики обогатили меня умением делать хорошие броски на расстояние футов двенадцать. Вооруженный этим умением, я смог наконец, приблизившись на достаточное расстояние, набросить кольцо веревки на шею лошади. Потом я отвел беглянку обратно к водному бассейну и привязал к дереву.

Умершего человека я съел, радуясь тому, что нашел наконец себе пищу. Некоторые обитатели Первой Реальности были бы в ужасе и объявили меня смертельным врагом человечества, но я не могу всерьез принимать их нелогичные и несообразные табу. Человек этот сам стал причиной своей смерти, напав на меня. Его душа, несомненно, отправилась в тот, следующий за Первой Реальностью, мир, где все делается машинами. Если он больше не нуждался в своем теле, то я, несомненно, нуждался в нем.

Зная странное отношение людей к поеданию соплеменников, я тем не менее похоронил несъедобные останки умершего. Склонить варваров к рациональному решению и так будет достаточно трудно, зачем же давать лишний повод к враждебности?

Потом я взобрался на лошадь и двинулся к северо-западу. Согласно карте, находившейся у меня ранее, именно в этом направлении лежал путь к орде чама Теорика. Впрочем, наверняка сказать было нельзя, потому что каждую неделю племя снималось с места и отправлялось на поиски свежей травы для животных.

На второй день по отъезде от того места, где находилось озерцо с водой, я заметил слева от себя другого всадника. Он двигался в северном направлении, так что пути наши сближались. Подобно первому кочевнику, он тоже был наряжен в меховую шапку и овечий тулуп.

Когда мы подъехали друг к другу ближе, я помахал рукой. Вот кто, подумал я, может указать мне нынешнее расположение орды.

Человек помахал мне в ответ, и я подумал, что мне удалось наладить дружеский контакт. Когда мы приблизились, я спросил его на своем примитивном швенском:

— Сэр, не будете ли вы так любезны указать мне лагерь чама Теорика?

Теперь нас разделяло шагов двадцать-тридцать. Человек, очевидно, был близоруким, ибо он только сейчас заметил, что лицо, находящееся под меховой шапкой, никак не могло принадлежать его соплеменнику. Его глаза округлились от ужаса, и он крикнул что-то вроде: «Изыди, дьявол!»— выхватил лук из колчана и потянулся за стрелой.

У меня тоже были лук и колчан, но, ни разу не практиковавшись в стрельбе из лука, я не надеялся на удачный выстрел, кроме того, мне нужен был проводник, а не еще один труп.

Следующее мое действие было довольно неожиданным. Будь у меня время на то, чтобы обдумать его серьезно, я бы наверняка отверг его окончательно и бесповоротно. Я никогда даже не пробовал ничего подобного, и маневр этот очень сложен. Но, как говорим мы, демоны, дуракам счастье.

Я впился в бока лошади острыми углами тяжелых железных скоб, которые швены употребляют вместо шпор. Лошадь рванулась вперед, а я обернулся к швену. Последний все еще возился со стрелой, и я находился в нескольких ярдах от него. Потом, действуя так, как, я это видел, делала в цирке Багардо мадам Дульнесса, я перегнулся, ухватился руками за седло и подтащил ноги. Через мгновение я стоял на спине галопирующей лошади.

Если бы мне надо было покрыть таким образом какое-то расстояние, я бы, конечно, свалился. Но к этому времени обе лошади находились почти одна подле другой. Я прыгнул с седла, на котором стоял, на крестец другой лошади и тут же закрепился на ней в сидячем положении за спиной первого всадника. Я вцепился в его шею обеими руками так, что мои когти сошлись как раз над его бородой, и закричал ему в ухо:

— Отвези меня к своему вождю!

— Отвезу! — крикнул тот пресекающимся голосом. — Только убери когти с моей шеи, а то ты вскроешь мне вены и убьешь меня!

Я позволил ему продолжать путь. Бедняга так и не понял, что я испытывал такую же слабость от собственного недавнего кульбита, о котором не мог вспоминать без ужаса, какую он испытывал от моего вида и поведения.

* * *

Перемещающийся лагерь хрунтингов напомнил мне лагерь паалуанцев и даже деревню заперазхов. Но дома его казались иными. Они были сделаны из кожаных шкур, полукружьями натянутых на каркас из палок. Территория вокруг этих серых жилищ была разбита на секции, каждая из которых была приспособлена для особых нужд. Например, я заметил загоны для лошадей, отделения для лучников и для боевых мамонтов.

Кочевники, их женщины и дети сновали вокруг кибиток и стоящих среди них сотен крупных четырехколесных повозок. Направляя свою лошадь среди всех этих препятствий, мой пленник перекрикивался с другими кочевниками. Он кричал:

— Держитесь в стороне! Не подходите! Не вмешивайтесь, иначе то, что сидит у меня за спиной, убьет меня!

В центре палаточного городка находилась кибитка размерами вдвое больше остальных. Вокруг нее было пустое пространство. Перед ней развевалась пара знамен, украшенных лошадиными хвостами, человеческими черепами и прочими эмблемами кочевников. Двое хрунтингов в кирасах из лакированной кожи стояли на страже перед кибиткой, вернее, они должны были стоять на страже. Но один спал, прислонившись спиной к древку и склонившись головой к коленям. Другой сидел, прислонившись спиной к другому древку. Он не спал, но лениво ковырялся щепочкой в земле.

Услышав вопли моего пленника, оба часовых поспешно вскочили. Обменявшись несколькими словами с ним, один из часовых вошел внутрь и вскоре вернулся со словами, что чам желает видеть меня немедленно.

Я слез с лошади и направился к кибитке. Мой пленник тоже спешился и смотрел на меня, потрясая саблей и выкрикивая угрозы. Я наполовину вытащил свою шпагу, но тут вмешались часовые. Они стали отталкивать его рукоятями копий, я оставил их яростно спорящими и вошел в дверь.

Часть этого огромного шатра была отведена под помещение для приемов. Когда я вошел, чам и еще двое охранников сели в соответствующие случаю позы, и лица их приняли выражение достоинства и суровости. Чам сидел на седле, положенном на обрубок бревна. Такое положение должно было свидетельствовать о нем как о вожде бесстрашных наездников. Охранники в забавных одеждах, со множеством блестящих медных пуговиц на кирасах, стояли по сторонам от чама с копьями и щитами в руках.

Чам Теорик был старым хрунтингом, таким же высоким, как я, толстым, с огромной белой бородой, кольцами спадающей на грудь. С плеч струился пурпурный плащ, расшитый шелками, узорами далекого Ираза. Золотые обручи, цепи и прочее в том же духе украшали его шею и руки.

Как здесь было положено, я встал на четвереньки и коснулся лбом ковра, оставаясь в этой неграциозной позе, пока не заговорил чам:

— Встань! Кто ты такой и чего ты хочешь?

— Если, — сказал я, — Ваша Свирепость могла бы найти переводчика с новарского, поскольку я плохо знаю швенский…

— Мы говорим по-новарски сами, наш добрый… мы ведь не можем сказать «наш добрый человек», ведь не можем? Ха-ха-ха! — Теорик хлопал себя по бокам и задыхался от смеха. — Да, идет молва, что мы говорим на нем великолепно. Так что перейдем на этот язык.

В действительности чам говорил на новарском с таким неудобоваримым акцентом, что я понимал этот его новарский немногим лучше, чем швенский. Но, разумеется, не стал проливать свет на это обстоятельство. Я объяснил причины своего визита в Швению.

— Итак, — сказал Теорик, когда я закончил, — загребающий деньги Синдикат хочет, чтобы мы спасли его от плодов собственной скупости и жадности, а? Именно так получается по твоим словам. Где твои грамоты, где письменное предложение Синдиката?

— Как я уже объяснил Вашей Свирепости, пещерные люди Эллорны отобрали у меня все мои бумаги, когда меня поймали.

— Тогда какие у тебя доказательства? — Он ткнул в меня указательным пальцем. — Мы скоры на расправу с теми, кто пытается нас обмануть. Они могут немедленно оказаться посаженными на острые колья, хо-хо-хо!

Сконцентрировав все мысли на поиске решения, я тут же нашел его:

— Великий чам, перед вторжением в Ире служили наемниками несколько сотен хрунтингов. После битвы эти люди ушли в свои родные земли. Некоторые должны помнить, что видели меня в Ире.

— Посмотрим, посмотрим! Родовек!

— Да, сэр? — сказал представительного вида хрунтинг, выступая из покрытого коврами проема.

— Проследи за тем, чтобы мастер Здим был устроен так, как подобает послу. Проследи также, чтобы его охраняли от возможного нападения извне и от побега, — это уже, можно сказать, изнутри. Если он действительно окажется послом — очень хорошо, если нет — хо-хо-хо! Ну а теперь, мастер Здим, вернешься сюда на закате солнца, когда наши вожди соберутся на пьяный совет племени. Тогда мы обсудим твое предложение.

— Извините меня, сэр, верно ли я расслышал, что вы сказали «пьяный совет племени»?

— Конечно. Знай, что такой у нас обычай: мы обсуждаем все на двух советах, пьяном вначале, так как мысли тогда свободны и бесстрашны, а потом на трезвом, так как тогда будут преобладать добропорядочность и благоразумие. Трезвый совет будет завтра. Желаю тебе прощания, человек-ящерица, нашему расставанию пора уходить.

…Последнее, что я успел увидеть перед уходом, — это как два охранника с пыхтением и вздохами поднимали чама Теорика с седла, служившего ему троном.

* * *

Пьяный совет был собран в павильоне, стоявшем на открытом пространстве за резиденцией чама. В отличие от последней, он был покрыт парусиной, поддерживаемой различными шестами и кольями, как главный тент цирка Багардо. Так что зрелище было знакомое. Под ним собрались более пятидесяти вождей племени и прочих должностных лиц, и все вместе они воняли круче, чем заперазхи.

Когда я был препровожден к своему месту, то оказалось, что напротив меня сидит чрезвычайно высокий, очень сильный на вид молодой хрунтинг с блестящими волосами цвета золота, спадавшими ему на плечи. Это был принц Хваеднир, племянник чама. Поскольку он принадлежал к тому же королевскому клану, что и Теорик, и являлся самым сильным и красивым мужчиной клана, он был выбран следующим правителем хрунтингов. Так как по-новарски он знал едва ли несколько слов, мы с ним обменялись лишь любезными кивками.

Сосед с другой стороны, принц Шнорри, был низеньким толстяком. Он тоже принадлежал к королевскому клану. И что гораздо важнее, он бывал в Новарии, так как учился в Академии в Оттомани. С ним я заговорил о знакомом мне по внешнему виду шатре.

— Ничего удивительного, — сказал Шнорри. — Если я не ошибаюсь, это тот самый шатер, которым владел хозяин цирка. Когда его собственность была отправлена на аукцион, странствующий торговец купил шатер, перевез через Эллорну и продал чаму. Он спорил, что под этим шатром можно собрать больше людей и что он меньше весит, чем наши традиционные круглые кибитки из шестов и шкур.

Эта сделка вызвала огромные споры среди хрунтингов. Некоторые говорили: «Покупай тент, потому что он являет собой прогресс. Прогресс неизбежен, и единственная наша защита от него — это держаться с ним рядом». Другие говорили: «Нет, старые и испытанные пути лучше. Кроме того, использовать новарские предметы — значит поставить себя в зависимость от новарцев, которые постепенно при помощи всяких фокусов могут превратить нас в просителей». Как видите, победила та партия, что стоит за прогресс.

Совет начался с обеда. В отличие от новарцев швены жуют громко, широко открывая рты. На столе стояли огромные кувшины, и женщины заполняли их вином. Чам и его вожди начали пьянеть. Пришло время тостов. Швенский обычай отличается от новарского. Новарцы пьют за других, тех, кому они хотят оказать честь. Тот, кому оказывается честь, сидит и не пьет, пока его сотрапезники по очереди встают и пьют за него. Швены же, наоборот, встают и пьют сами за себя. Например, один плотный парень со сломанным носом встал и провозгласил:

— Кто ведет своих соратников вперед в каждой битве? Я, бесстрашный и неуязвимый Шраген! Кто единым ударом убил пятерых гендингов в сражении под Умееле? Я, могущественный и доблестный Шраген! Кто стал победителем турнира по борьбе между кланами, проведенного в честь пятидесятилетия чама Теорика, да улыбаются ему всегда боги? Я, свирепый и неутомимый Шраген! Кто никогда не забывает о своей чести? Я, благородный и доблестный Шраген! Может ли любой другой воин сравниться с незапятнанным и всеми любимым Шрагеном? Нет, и потому я пью за свое здоровье!

Сосуды с вином неустанно пополнялись. Когда великолепный Шраген сел, встал другой и произнес в честь себя не менее хвалебную речь, которую Шнорри перевел мне. Но, как говорят у нас дома, не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. Или срати?..

* * *

Проведя таким образом примерно час, вожди хрунтингов неимоверно быстро назюзюкались. Наконец чам Теорик постучал по столу рукоятью кинжала.

— П-пришло время для дела! — воззвал он. — Сегодня у нас только два вопроса. Первый состоит в жалобе гендингов на то, что один из наших храбрых героев угнал у них стадо овец. Второй — предложение, полученное от Ира через посредство демона Здима — вон того парня драконовского вида, что сидит между Шнорри и Хваедниром. Итак, первое: овцы. Вперед, господин Минтхар!

Жалобщиком от гендингов был средних лет швен, рассказавший, как гендинги были лишены пятидесяти овец, умыкнутых бандой воров-хрунтингов. Чам Теорик расспросил Минтхара. Нет, жертва не видела похитителей. Откуда же он знает, что это были хрунтинги? По данному пастухом описанию их костюмов и экипировки лошадей, а также по выбранному теми направлению…

После часового расспроса, во время которого несколько вождей уснули, Теорик закончил процедуру:

— Ты не представил неопровержимой улики. Если гендингам нужны еще овцы, они могут купить их у нас.

— Но, Ваша Свирепость, для нас это вопрос чрезвычайной важности, — запротестовал жалобщик.

Теорик вскипел:

— Уходи, нечестивый! Мы не верим ни слову из твоей сказки. Всем известно, какие лгуны гендинги…

— Всем известно, какие воры хрунтинги, ты хочешь сказать! — вскричал жалобщик. — Это означает еще одну войну!

— Ты оскорбляешь нас и угрожаешь нам в нашем собственном шатре? — гневно завопил Теорик. — Стража, принесите мне мой лучший нож! Прочь с него голову!

Стража поволокла кричащего и упирающегося Минтхара из шатра. Вожди зашумели, споря. Несколько из них пытались заговорить с чамом одновременно. Некоторые сказали, что именно так и следует обращаться с такими вероломными наглецами, другие — что послов следует уважать, независимо от их миссии. Один из принадлежащих к последним перекричал всех и приник почти к самому уху чама.

— Ладно, ладно, твоя точка зрения мне понятна, — сказал Теорик. — Ладно, мы обдумаем это дело еще раз завтра, когда будем трезвее. Если Минтхар примет завтра более умеренную линию поведения…

— Чам, — крикнул мой компаньон Шнорри, — завтра Минтхар не будет в состоянии принять более умеренную линию поведения!

Теорик с озадаченным видом покачал головой:

— Да, теперь, когда ты так сказал, я понял, что ты имеешь в виду. Стража! Отменить наш последний приказ насчет убийства… ах-ах-ах, уже слишком поздно!

Один из стражников как раз вступил в шатер, держа на вытянутой руке за волосы голову посла Минтхара. Теорик сказал:

— Хорошенькая получилась шутка, хи-хи-хи! Клянусь шарами Грейпнеха, нам придется придумать какое-то оправдание или басню для чама Вандомара. Второй вопрос — предложение, привезенное из Ира демоном Здимом.

Теорик сделал резюме по моему предложению.

— Вначале мы заподозрили в этом какой-то фокус. Поскольку Здим не привез с собой ни верительных грамот, ни убедительных доказательств, — продолжал чам, — он уверял, что все это было украдено заперазхами. Но несколько наших людей, которые служили в Ире, подтвердили, что Здим был там и состоял на службе у знатной дамы из этого города. Так что мы склонны верить ему. И потом, трудно найти причину, которая могла бы заставить его совершить такой долгий и опасный путь просто так. А теперь позволим ему самому выступить перед вами. Его превосходительство Здим!

Говоря о «фокусе», Теорик имел в виду происки не кочевников, а каких-нибудь фермеров или горожан. Кочевники были исполнены презрения ко всем тем, кто вел иной образ жизни.

Вставание из-за стола составило некоторые трудности, потому что принц Хваеднир уснул и его золотистая голова покоилась на моем плече. Аккуратно освободившись, я поведал военачальникам племени о фактах, приведших меня сюда, а Шнорри переводил. Я старался говорить очень осторожно, памятуя о том, что может случиться с послом, попавшим в общество этих пьяных варваров.

Потом началась беспорядочная дискуссия. Поскольку ораторы были теперь основательно пьяны, аргументы, приводимые ими, либо не имели отношения к делу, либо были просто дурацкими. Наконец чам призвал всех к порядку.

— На сегодня это все, — сказал он. — Мы придем к нашему шере… к нашему реше… Мы все обдумаем завтра на трезвом совете. А теперь…

— Прошу прощения, Великий чам, но это не все! — протянул хрунтинг, в котором я узнал человека, насильно привезшего меня в палаточный город. — Я не смел прерывать вас, пока вы были заняты делом, но теперь с делами кончено, и я хочу рассказать вам кое-что об этом демоне!

— О! — произнес чам. — Что же именно, мастер Хлиндунг?

— Он нанес мне тяжкое оскорбление! — Хлиндунг рассказал о нашей встрече в степи и о том, как я силой заставил его отвезти меня к чаму. — Итак, я называю его подлым нечеловеческим чудовищем и докажу мои слова на его корявом и уродливом теле. Выходи вперед, демон!

— Что это значит? — спросил я у Шнорри.

— Это значит, что вы должны с ним сражаться насмерть.

— Чам, — воззвал я, — если этот человек убьет меня, то как я смогу предстать завтра на трезвом совете?

— Пусть тебя это не волнует, — успокоил меня Теорик. — Я слышал предложения и уверен, что Шнорри помнит их наизусть. А драка ваша послужит забавным окончанием сегодняшнего вечера. Как весело, хо-хо-хо! Вставай же и испытай судьбу, мастер Здим!

Хлиндунг с важным видом расхаживал туда-сюда по свободному месту перед столом чама. При нем была шпага, которой он то и дело рассекал воздух, и небольшой кожаный щит, усеянный железными заклепками.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы дать удовлетворение, — сказал я, — но чем же я должен с ним драться?

— Тем, что у тебя есть, — ответил чам.

— Но у меня ничего нет! — запротестовал я. — Ваша охрана разоружила меня, когда я появился перед шатром, и оружие мне так и не вернули!

— Хо-хо-хо, как забавно! — загремел Теорик. — Как же тебе не повезло! Я не могу приказать, чтобы тебе вернули оружие, потому что ты мог бы нанести им повреждение Хлиндунгу, и тогда бы я оказался нелояльным по отношению к собственному соплеменнику. Эй, кто-нибудь, подтолкните его!

Мои усики подсказали мне, что собравшиеся военачальники жаждут крови. Хваеднир проснулся, он и другие схватили меня за плечи и начали вытаскивать из-за стола.

— А что, если я его убью? — спросил я.

— Это будет прекрасное представление, хо-хо-хо! Но ты должен убить его в честной драке. Конечно, его воины ополчатся потом на тебя и захотят убить.

Прежде чем я это осознал, я оказался на чистом пространстве, лицом к лицу с Хлиндунгом. Последний пригнулся, держа перед собой щит, и начал наступать на меня, делая короткие выпады мечом, лезвие которого сверкало в желтом свете фонарей.

— Но, Ваша Свирепость… — начал было я, когда Хлиндунг вдруг прыгнул.

Хотя по силе я далеко превосходил обычного обитателя Первой Реальности и сложением крепче, я не обманывал себя — меч Хлиндунга легко бы проткнул мою чешую. Поскольку места было мало, я сделал единственное, что мог, чтобы избежать этого страшного на вид лезвия. Я перескочил через Хлиндунга и очутился за его спиной.

Хлиндунг выпил как следует, в то время как я пригубил лишь умеренное количество пива. Кроме того, алкоголь, похоже, действует на нас, обитателей Двенадцатой Реальности, меньше, чем на обитателей Первой Реальности. Возможно, причина эта могла бы озадачить алхимиков.

Когда Хлиндунг сообразил, что я исчез, он, вместо того чтобы повернуться, стал лупить воздух в том месте, где я стоял раньше.

— Колдовство! — вопил он. — Колдовство!

Я прыгнул на него сзади и схватил когтями за воротник и брюки. Потом стал вращать его над головой. После третьего круга я выпустил его. С криком он пронесся под потолком шатра и вылетел наружу. Оттуда послышался грохот падения.

Несколько хрунтингов выбежали на улицу. Потом пара-тройка из них вернулась со словами:

— Великий нам, Хлиндунг не слишком расшибся. Он только сломал ногу при падении.

— Хо-хо-хо! — веселился чам. — Итак, мой мужественный рубака думает, что может отстаивать свою честь в спорах с существами других Реальностей? Это послужит ему уроком. В течение нескольких лун он будет совсем безобидным. А к тому времени, когда выздоровеет и станет искать ответной встречи, ты, мастер Здим, несомненно, будешь занят в другом месте. Чертовски умно это было с твоей стороны, клянусь кишками Грейпнеха! Хоть ты и испортил мой шатер. Всем спать, пьяный совет объявляю закрытым.

* * *

Трезвый совет, состоявшийся на следующий день, был менее красочным, но более разумным, несмотря на то что некоторые военачальники находились в состоянии похмелья. Некоторые швены высказали такое благоразумие, которое украсило бы совет и в Двенадцатой Реальности. Военачальники приветствовали перспективу отправиться в Ир, но боялись драконов-ящериц.

— Мамонты — хорошие для военных целей животные, — сказал один, — но они чертовски не любят ран и смертей. Поставьте их перед чем-то обладающим незнакомым видом и запахом, как эти драконы, и они впадут в панику и ринутся назад через собственное войско. А это сразу нарушит организацию войска.

— У нас, демонов, — сказал я, — есть поговорка: «Своя рубашка вылетит — не поймаешь…» Но нет ли среди вас колдунов, которые могли бы сделать этих чудовищ безвредными?

— У нас есть пара старых колдунов, годных только на то, чтобы заговаривать боль в животе да предсказывать погоду. Мы, храбрые кочевники, скорее полагаемся на верность меча, чем на помощь магии.

— Вот если бы паалуанцы вторглись в Швению, — вмешался еще один, — то все было бы просто. Дождаться только холода, и их драконы — они ведь рептилии с холодной кровью — стали бы останавливаться, по мере того как холод завладевал ими.

— Это наталкивает меня на мысль, если мне будет дарована свобода говорить, — сказал я. — Я знаком с шаманом из заперазхов, если только слово «знаком» подходит для определения отношений с человеком, который хотел принести меня в жертву своему богу. В его колдовском багаже есть заклинание о холоде; собственно, меня и поймали, когда этот парень Йурог заморозил воздух до такого состояния, что я не мог двигаться. Так вот, если бы нам удалось убедить мастера Йурога употребить это заклинание против паалуанцев…

Это предложение было встречено военачальниками криками одобрения.

— Хорошо! — сказал чам. — Пусть будет так, если мастеру Здиму удастся завербовать этого дикаря. Мы отправимся до Игольного Ушка, а там посмотрим, что дадут силы его убеждения. А теперь, — продолжал он, — другой вопрос. У нас нет письменного соглашения с Синдикатом, и мы были бы дураками, если бы ринулись в такое дело, не заручившись серьезным договором. Знаем мы этих трюкачей! Мы можем уложить для них половину населения, но, если у нас не будет клочка бумаги для показа, они вполне могут сказать: «Мы ничего вам не должны, мы никогда не давали согласия на вашу помощь».

Почти все присутствующие согласились в этом с чамом. Поскольку почти все швены неграмотны, они относятся к каждому написанному слову с огромным подозрением. Кроме того, судя по тому, что узнал о Синдикате, я не сомневался, что заявление швенов имеет под собой почву.

В конце концов было решено, что, пока к Игольному Ушку будет послана экспедиция, состоящая из пяти тысяч воинов и сотни мамонтов. Если мне удастся завербовать Йурога, сила эта двинется затем к Иру через Солимбрию, которая все равно не сможет сопротивляться.

После некоторых споров мы пришли к соглашению и условия синдиков были приняты: одна марка одному человеку в день и шесть пенсов в день за каждого мамонта, а максимум в сумме — четверть миллиона марок. Они настояли на добавлении минимума в сто тысяч, на что я согласился.

Но прежде чем заняться паалуанцами, мы должны были употребить все свои усилия на то, чтобы получить письменное обещание от ирцев. Как сделать это, если Ир осажден паалуанцами, должны были подсказать события. Наконец Теорик сказал:

— О Хваеднир, поскольку ты можешь однажды сменить меня, пора тебе узнать, что такое собственное командование. Поэтому войско поведешь ты. Я снабжу тебя знающим военным советом, составленным из умелых командиров, и рекомендую тебе внимать их словам.

— Благодарю тебя, дядя, — склонился в поклоне принц Хваеднир.

Глава 10

Генерал Улола

Мы подошли к Игольному Ушку. Наши разведчики поймали человека племени заперазхов, сказали ему, что желаем побеседовать с шаманом Йурогом и отпустили. Потом из-за скал появился Йурог. Плата в десять быков племени — пять немедленно, а пять — после проведения кампании легко убедила его присоединиться к нам. Когда мы шли вниз по южной стороне перехода, старик признался:

— Быть шаманом хорошо, но моя хочет видеть цивилизацию, встречать великих колдунов, учить высшую магию. После многих лет скалистые горы и невежественные пещерные люди мало-мало надоели.

На солимбрийской границе мы лицом к лицу столкнулись с проблемой: как вести себя с солимбрийцами. Я сказал Шнорри:

— Конечно, они не могут остановить вашу армию на пути в Ир, поскольку деморализованы тем, что архон у них слабоумный. Но скоро выберут нового архона, и на сей раз судьба может оказаться к ним более милостивой. Если Хваеднир позволит своим людям дикий набег, воровство, насилие и убийство, то на обратном пути после кампании вам, может быть, придется сражаться.

На следующем военном совете Шнорри поставил этот вопрос (я присутствовал на совете в качестве представителя от Ира). Главный сказал:

— Кто тот трусливый сердцем, который хочет, чтобы мы вели себя как эти сидячие, изнеженные, пухлозадые? Плевать на него! Если наши храбрые воины задерут юбки на солимбрийских чертовках, то это только честь для солимбрийцев — в их дегенеративные жилы наконец-то вольется героическая кровь.

— Даже крыса кусается, если ее задеть, — сказал другой. — Поэтому я согласен со Шнорри. Если мы слишком наподдадим солимбрийской крысе, она, конечно же, начнет сопротивляться. А какой для нас толк проткнуть десять их за одного нашего? Этот умерший будет стоить многого, когда начнется война с гендингами.

— О солимбрийский защитник! — заметил еще один. — Мы пройдем через них, как горячий нож через масло. Ты забыл, как мы разграбили город Боуктис в дни чама Ингнала, когда сидни мчались от нас как кролики?

Шнорри сказал:

— Я также помню, когда наши силы возвращались через Эллорну, объединенные силы боактиан, тархиан и солимбрийцев разбили нас и отобрали большую часть добычи.

Так оно и шло — то в одну сторону, то в другую, а принц Хваеднир сидел и слушал. Этот молодой человек не поразил меня своим умом даже тогда, когда я выучил швенский настолько, что мог с ним разговаривать. Сейчас тем не менее он внимательно слушал советы своих военачальников и принимал их, когда эти советы были более или менее едиными. Наконец он сказал:

— Я последую совету моего двоюродного брата Шнорри. Войско воинов будет двигаться строго по дороге. Вступление в драку будет наказываться отсечением руки, насилие — кастрацией, убийство — потерей головы.

Ответом на это было ворчание, и некоторые воины, казалось, не приняли распоряжения всерьез. Однако, после того как один из них потерял голову за убийство мужчины, остальные поверили и подчинились.

Вначале солимбрийцы со всех ног удирали при появлении армии хрунтингов. Когда же узнали о том, как хорошо ведут себя кочевники, большая часть их вернулась по домам. Рой маркитантов, специалистов по развлечениям и проституток, был готов удовлетворять нужды воинов.

От некоторых из них я узнал, что Ир еще держится. Новость эта казалась свежей, потому что все земли, окружающие Ир на много лье, были пустынными. Часть населения была поймана наездниками кенгуру-кавалерии во время набегов и угнана для съедения. Остальные, услышав о судьбе соседей, оставили между собой и Иром такое большое расстояние, какое только могли.

Проходя мимо Солимбрии — город благоразумно запер ворота, — мы пересекли лагерь беженцев из Ира. Расположились на ночь в окрестностях города, и к командующему пришла делегация от ирцев.

— Мы бы хотели присоединиться к вашей армии, идущей освобождать наш город, — сказали они. Шнорри снова переводил.

Поскольку Хваеднир, казалось, не знал, как отнестись к этой просьбе, Шнорри созвал военный совет. Когда все собрались, один военачальник спросил:

— Сколько вас может собраться?

— Возможно, человек пятьсот, сэр.

— Как вы вооружены? — спросил другой.

— О, у нас нет оружия, сэр. Мы убегали в огромной поспешности. Мы думали, что ваша великолепно оснащенная армия могла бы снабдить нас оружием.

— Сколько среди вас профессиональных воинов? — спросил третий.

Говоривший казался обескураженным:

— Ни одного, сэр. Мы миролюбивый народ, который хочет лишь того, чтобы ему было позволено работать на своих фермах и заниматься торговлей. — Хрунтинг отпустил насмешливое замечание на своем языке, но ирец продолжал: — Но все равно мы горим патриотическим чувством, и это возмещает отсутствие опыта.

Вождь сказал:

— Боюсь, что с таким неуклюжим выводком хотя и можно совершить хорошую прогулку, но вряд ли имеет смысл вести военную кампанию. Вы все верхом?

— Совсем нет, сэр. Правда, у некоторых есть лошади, но это все мирные домашние животные, привыкшие лишь перетаскивать груз и неспособные к участию в военных действиях. Мы намеревались быть пешими солдатами.

Хваеднир возразил:

— Наша армия полностью верховая. Каждый человек, кроме наездников на мамонтах, имеет по две лошади. Чем же может быть для нас полезен пехотный батальон? Вы же за нами даже не успеете!

Несколько военачальников зашумели:

— Чума их заешь! Нам не нужна толпа трусов-захребетников!

— Ну да, они только под ногами будут мешаться…

— Честь требует того, чтобы мы взяли себе всю славу этой кампании.

— Отошли их копаться в земле, принц.

Ирцы не понимали слов, но тон и взгляды были им понятны, и вид у них стал еще печальнее. Когда они уже приготовились уходить, я сказал:

— Сэры, вам не известно, что вы найдете у Ира. Паалуанцы могли выстроить мощные укрепления вокруг своих позиций. Для взятия их, насколько я могу судить по своим знаниям истории Первой Реальности, ваши животные будут бесполезны. Вам придется снимать осаду самим, а это дело медленное и требует большого труда.

Пока вы будете заниматься приготовлениями, ирские беженцы вполне смогут вам помогать. Если вы поставите над ними офицера, говорящего по-новарски, он сможет тренировать их в пути. Когда придет время брать вражеский лагерь, вы можете обнаружить, что все пешие солдаты в этом деле равны.

Это замечание вызвало еще одну бурю споров со стороны военачальников. Большая их часть все еще возражала против вооружения ирцев, но Шнорри и еще двое поддержали меня. Наконец Хваеднир сказал:

— Ну, поскольку мнения разделились, пусть решают боги.

Он извлек из своего кошелька монетку, подбросил ее, поймал и показал всем.

— Орел, — сказал он. — Ирцы будут вооружены и обучены, как предложил демон. Я сказал.

* * *

Становилось все жарче, по мере того как мы, идя по пустынной земле, приближались к Иру. Тяжелые одежды хрунтингов были бесполезными в этом знойном климате. Люди скакали с непокрытыми головами, обнаженными по пояс, а потом жаловались на тепловые удары. (Большая часть швенов выбривает головы, кроме одного локона на ней. Хваеднир, гордившийся своими золотыми волосами, был один из немногих, кто оставлял их небритыми.) Особенно страдал тучный Шнорри. Пот ручьями стекал с его тела. Недомогание сделалось повсеместным явлением.

Должен сказать, что, когда речь шла о передвижении армии, разведочных вылазках, внезапном нападении на лагерь, хрунтинги действовали эффективно. Их военачальники могли быть напичканы фантазиями насчет чести, доблести и собственного превосходства, но в делах практических они были молодцы. Так что то, что принц Хваеднир был не семи пядей во лбу, значения не имело. Пока он следовал подсказкам своих советников, он не мог ничего особенно испортить.

Когда мы приблизились к Киамосу, наши разведчики сообщили, что паалуанцы все еще окружают Ир. Сам Киамос не мог быть виден из Ира, потому что этому мешает низкая гряда, что проходит между Киамосом и Малым Вомантиконом. Тем не менее было решено подойти к Киамосу украдкой, в ночное время и разбить там лагерь в надежде на то, что паалуанцы не обнаружат нашего присутствия до тех пор, пока мы не будем готовы к атаке. Каннибалы уже не посылали свои разведывательные отряды в набеги по окрестностям. Я думаю, что они едва ли надеялись что-либо найти, вернее, кого-нибудь, кто был бы съедобным, а искать следы приближающейся армии — такое просто не приходило им в голову.

Однажды вечером армия хрунтингов тихо двинулась по долине Киамоса, пересекла подъемный мост и разбила лагерь. Люди съели холодный ужин, и все прошло бы хорошо, если бы не один мамонт, испустивший громкий трубный звук. Несколько других ответили ему, а через пару минут разведчики доложили, что от лагеря отъехал отряд паалуанцев на скакунах и с факелами. Военачальники бросили им навстречу большую силу всадников. Хрунтинги налетели на паалуанцев и убили большую часть, но некоторые из оставшихся вернулись в лагерь.

Теперь каннибалы знали, что поблизости находятся вражеские силы, но они не знали, что это за силы. Военачальники позаботились о том, чтобы они и не узнали этого. Были расставлены пикеты вдоль гряды, отделявшей Киамос от Ира, и посланы верховые патрулировать у высшей точки этой территории день и ночь. Некоторые паалуанцы могли бы заметить наш лагерь, но с такого расстояния, что это не принесло бы им особой пользы.

На вторую ночь после нашего прибытия открылся военный совет. Один из командиров выступил с отчетом:

— Наша разведка сообщила мне, что паалуанские солдаты весь день трудятся в своем лагере с лопатами и ломами, расширяя укрепления. Некоторые роют ямы и вбивают колья, другие возводят баррикады из заостренных веток, некоторые увеличивают земляные валы. Нам следует напасть немедленно, пока эти дикари не сделали себя недоступными.

— Нет, — возразил другой. — Мы самые умелые в мире конники, но если мы выступим пешими, то это будет война без конца. Лучше отрезать их от продовольствия, обречь на голодание.

— Пока мы будем это делать, мы заморим до смерти Ир, — сказал еще один.

— Ну и что? Когда все эти осажденные умрут, мы сможем воспользоваться их богатством.

— Но это непорядочно!

— Товарищи, — сказал очередной выступающий, — давайте думать только о стоящей перед нами проблеме. Ирской пехоте нужен еще один день, чтобы подойти к нам. Если мы подождем ее прибытия, то потом сможем вместе обрушиться на лагерь каннибалов. Мы, собственно, можем послать вперед как первую волну именно пехоту. В конце концов, это их город, так что они без возражений умрут за него.

И так продолжалось круг за кругом. Наконец принц Хваеднир заметил:

— Товарищи, мой дядя чам предупреждал меня перед нашим уходом, чтобы мы не вступали в битву, не достигнув твердого соглашения с синдиками.

— Но как мы можем достичь с ними твердого соглашения, — возразил один из военачальников, — если их окружает кольцо паалуанцев?

— Мы могли бы пройти над ним, под ним и через него, — ответил полушутя другой. — Судя по количеству камня вокруг, я сомневаюсь, что рыть туннель было бы практично.

— Что же касается пути над ними, — встрял еще один спорщик, — нет ли среди нас волшебников, которые сумели бы летать по воздуху? Я слышал о коврах и метлах, которые будто бы могут переносить на себе людей.

Шнорри сказал:

— Когда я был студентом в Оттомани, один лектор рассказывал мне, что подобное заклинание существует. Но пользоваться им могут только самые могущественные колдуны, потому что оно требует дорогостоящих приготовлений, долгого труда и забирает массу силы и энергии его творящего. Тем не менее мы могли бы попросить нашего собственного колдуна Йурога из заперазхов.

Позвали Йурога. Когда мы объяснили ему свое предложение, он вздохнул:

— Моя не такой великий колдун. Моя только маленький шаман племени. Моя надеется выучить сильную магию в цивилизованных странах, но пока ее не знает.

Тут Шнорри вспомнил обо мне:

— Насколько я понимаю, находящемуся здесь моему другу Здиму удалось пробраться через паалуанские редуты, используя свое умение красться и менять цвет. Если ему это удалось один раз, то почему не удастся другой?

— Джентльмены, я сделаю все, что в моих силах, чтобы выполнить ваше задание. Но должен тем не менее заметить, что эта миссия более сложная и рискованная, чем предыдущая. Как говорят у нас, в Двенадцатой Реальности, повадился кувшин по воду ходить — тут ему и компец! Паалуанцы усилили защиту…

Вожди прервали меня:

— Ура Здиму!

— Здим будет нашим поверенным посланцем!

— С такими когтями он пролезет через заграждение как белка.

— Ты слишком скромен, честный Здим, мы не примем никаких отказов!

Совет сделался единодушен. Я бросил взгляд на принца Хваеднира, надеясь, что он обуздает их, — в последнее время этот парень выказывал все большие признаки независимости. Но он только заметил:

— Вы правы, товарищи, Здим заключит в городе контракт, соберет подписи синдиков и принесет все это сюда. Пока он это не сделает, мы останемся здесь и будем только изводить каннибалов, Я сказал.

Поскольку я не видел иного пути сослужить службу Иру, как мне было приказано, я согласился выполнить эту миссию, хотя и с неохотой. Были принесены письменные принадлежности. Грамотный Шнорри составил контракт в двух экземплярах — на швенском и новарском, — заключающийся между армией хрунтингов и Синдикатом Ира. Условиями его были те, что были одобрены в Швении и на совете в лагере хрунтингов: одна марка на человека в день и так далее. Мы со Шнорри расписались. Хваеднир сделал свою отметку, чему мы со Шнорри были свидетелями. Ко времени появления луны я достиг паалуанского лагеря.

Земляные укрепления, над которыми работали осаждающие, не были серьезным препятствием, потому что были закончены только частично. Я крался на четвереньках среди раскопанной земли, недовыкопанных камней и недовозведенных валов.

Итак, снова я вполз в расположенный кольцом лагерь. Как и прежде, окрасил себя в черный цвет. Наблюдал, слушал, выяснял присутствие часовых и их проклятых драконов. Если можно так сказать, двигался тихо как тень.

Я был на полпути между внешней и внутренней стенами и огибал бревенчатое возвышение, когда ощутил присутствие часового. Я застыл, прижавшись к бревнам. Он вышел из-за угла с огромной ящерицей, ковыляющей подле него на поводке. И прошел мимо, не заметив меня.

Но ящерица учуяла мое присутствие. Рептилия остановилась и высунула язык. Чувствуя, как натянулся поводок, паалуанец тоже остановился и обернулся, чтобы посмотреть, в чем дело. Он сделал шаг назад, и его рука коснулась моей чешуи.

Человек отдернул руку, уставился в темноту и с криком отскочил на шаг. Другие крики ответили ему эхом, и я кинулся бежать, перепрыгивая через препятствия и направляясь ко внутренней стене. Огибая одно из бревен, я тем не менее слишком резко срезал угол, зацепился за веревку и растянулся на земле. Вскочил на ноги почти в то же мгновение, но тут появился человек с фонарем. Я помчался было дальше, но что-то просвистело в воздухе и обвилось вокруг моих ног, снова заставив меня упасть. То было одно из приспособлений, сделанных из каменных шаров болеардос, крутящихся на конце веревки.

Прежде чем мне удалось снова принять вертикальное положение, рядом со мной оказалась чуть ли не половина паалуанской армии. Двоих-троих удалось ухлопать, но остальные накинулись на меня, как рой тех насекомых Первой Реальности, которых зовут осами. Я ударил одного ногой, но это не помешало им связать меня по рукам и ногам веревкой, которой хватило бы для целого мамонта.

Они даже завязали мне челюсти, чтобы я не мог открыть рот. Потом подтащили меня к ограждению и там положили на землю. Несколько каннибалов стояли вокруг с копьями наготове на тот случай, если бы мне каким-то образом удалось освободиться от пут.

Так я провел несколько отвратительных, полных боли, часов. На рассвете меня снова подняли, подтащили к самой большой палатке и забросили в нее. Я предстал перед очами самого главного их командующего.

* * *

То была первая для меня возможность увидеть паалуанцев вблизи при подходящем освещении. Они были высокими, в основном худыми, хотя некоторые среди них казались упитанными. У них была черная или, по крайней мере, темно-коричневая кожа, а головы покрыты курчавыми волосами, черными или коричневыми. Кроме того, у них имелись бороды.

В отличие от новарцев и швенов, у этих существ не было табу на наготу. Кроме носящих кожаные доспехи и перья на голове, что свидетельствовало о высоком офицерском звании, остальные были абсолютно обнажены. Темная их кожа была разрисована рисунками в основном красного и белого цвета. Совершенно не скрывающие свои половые органы, в отличие от большинства прочих обитателей Первой Реальности, они разрисовали их по контрасту в яркие цвета, чтобы лучше подчеркнуть.

У них были низкие лбы и сильно развитые надбровные дуги, так что казалось, будто их темные глаза посажены в подобие маленьких пещер. Носы были удивительно широкими и плотными, без переносиц. Рты очень большие.

В центре палатки, окруженный менее высокими чинами, сидел главный предводитель всей этой армии. У него была блестящая черная, начинающая седеть борода. На шее висели золотые цепи, а под самой бородой виднелась золотая пластинка или медальон — возможно, знак его отличия.

Среди приспешников был один, выглядевший как новарец. Он носил новарский костюм, но поверх него — воинские доспехи паалуанцев.

Все эти люди говорили на каком-то незнакомом мне языке. При виде меня они сразу умолкли. Наконец новарец сказал:

— Кто ты, существо? Ты можешь говорить на человеческом языке?

Поскольку челюсти мои все еще были стянуты веревкой, я смог только промычать. Враги заметили мои трудности. Со смехом они сняли веревку.

— Благодарю вас, сэры, — поклонился я.

— О, — произнес новарец, — ты говоришь по-новарски?

— Да, сэр. К кому имею честь обращаться?

— К Шарондасу из Ксилара, главному инженеру, офицеру его величества генерала Улолы, командующего этой продовольственной экспедицией.

— Сэр, — удивился я, — разве занятие подобного рода не является необычным для новарцев?

— Является, и очень, — ответил Шарондас. — Но я теперь считаюсь почетным паалуанцем, я изменил свое подданство. Нужно пожить среди паалуанцев, чтобы оценить их душевные качества, они — настоящие джентльмены.

— А джентльмен на возвышении, насколько я понимаю, генерал Улола?

— Да.

— Тогда прошу вас засвидетельствовать ему мое уважение, поскольку я не говорю на его языке.

Шарондас перевел, и паалуанцы разразились смехом. Предатель объяснил:

— Их забавляет, что пленник, да еще и не человек, будучи связанным, способен на такую вежливость.

— Таким манерам я был обучен в своей родной Реальности, — сказал я. — А теперь не будете ли вы добры рассказать мне…

— Послушай-ка, существо, — сказал Шарондас, — это мы должны спрашивать, а не ты. Прежде всего, кто ты такой?

Я объяснил. Генерал заговорил, и Шарондас перевел:

— Он желает знать, не тот ли ты тип, что прошел через наш лагерь в другом направлении шесть-семь недель назад.

— Полагаю, что это я. О другом обитателе Двенадцатой Реальности мне слышать не приходилось.

— Генерал так и думал, он оказался куда более прав, чем часовой, который думал, что у него галлюцинации. Ну а с какой же целью ты решил вернуться в осажденный Ир?

— Прошу прощения, сэр, но я не думаю, что с моей стороны было бы честным ответить на этот вопрос.

— У нас есть способы заставить пленного заговорить, — сказал Шарондас.

Как раз в эту минуту вошел офицер и протянул генералу два экземпляра контракта, заключенного между ирцами и хрунтингами, которые я нес с собой. После внимательного изучения Улола передал документы Шарондасу. Перебежчик развернул один из них и начал читать вслух, переводя содержание на паалуанский.

Когда он закончил, все начали бурно спорить. Потом Шарондас сказал:

— Поскольку этот документ сообщил нам все, что необходимо знать о твоей миссии, мы не станем задавать тебе вопросов. Остается только решить, что с тобой делать.

Он поговорил с генералом и вновь обратился ко мне:

— Решено тебя казнить, как мы поступаем со всеми новарцами, которых ловим. Генерал говорит, что мы тем не менее не сможем тебя съесть, потому что неизвестно, не будет ли от тебя несварения желудка. Ты послужишь едой нашим драконам.

— Сэры, — сказал я, — вы поставили меня в такое положение, что можете сделать со мной что угодно. Но если будет позволено заметить, подобный поступок кажется чересчур уж решительным, ведь я лишь пытался выполнить волю своей хозяйки.

Шарондас перевел это замечание, и генерал ответил. Последующая дискуссия, происшедшая между мной и генералом посредством переводчика, заключалась в следующем:

— Демон, мы не имеем ничего против тебя как такового. Но ты работал на новарцев и должен разделить их участь. Ты совершил нравственное преступление, которое должно быть наказано немедленной смертью.

— Как так, генерал?

— Новарцы, так же как и другие народы этого континента, неисправимо испорчены и потому должны быть уничтожены.

— В чем же состоит их испорченность, сэр?

— В том, что они воюют друг с другом. Мы наблюдали за ними и знаем, что они неисправимы в этой своей привычке.

— Но, генерал, вы ведь тоже постоянно воюете, не так ли? Какое же тогда вы имеете право их судить?

— О, мы не воюем! Мы совершаем фуражные, или жатвенные, вылазки. Мы собираем урожай… плотский урожай… и мы делаем это с простой, нормальной и всем понятной целью — дать пищу нашим людям. Поскольку каждое существо должно питаться, это естественная, а тем самым и оправданная с моральной точки зрения процедура. Но убивать людей без причины — безнравственно и позорно. Тот, кто занимается этим, не заслуживает пощады.

— Но, генерал, мне говорили, что народ этого континента, когда начинает войну, заявляет, что у него тоже есть весомые причины.

— Какие причины? Чтобы какой-нибудь политический авантюрист мог распространить свое влияние еще на некоторое число человеческих существ, или умножить свое богатство, или обратить этих несчастных в свою веру, или убивать их, чтобы на освобожденной территории мог жить другой народ?

— А как насчет тех, кто защищается от нападения? Мы, демоны, на моем Уровне, не практикуем войн, но признаем право на самозащиту.

— Это лишь предлог. Две нации кидаются в войну, и каждая провозглашает другую нападающей, что в высшей степени абсурдно, — и даже самый компетентный суд не мог бы решить, чья же тут вина. Кроме того, если одна из этих бледнолицых наций защищается сейчас, можно с уверенностью сказать, что она нападет на какого-нибудь своего соседа в будущем.

— Значит, единственная законная причина убивать другое человеческое существо — это желание его съесть. И единственное разумное обращение с добычей — это засаливать ее и делать пригодной к долгому хранению. Поскольку паалуанцы ничем не вовлекаются в войну, они, очевидно, стоят по своим моральным качествам выше, чем бледнолицые, и имеют поэтому право использовать их?

— Довольно разговоров, демон. Мы приговорили тебя к смерти, и это вполне нормально. Однако Шарондас сказал мне, что у вас, демонов, очень твердый панцирь и обычный топор или сабля могут нанести тебе не более чем царапину. У тебя есть другие предложения?

— Да, генерал. Привести приговор в исполнение в моей собственной Реальности.

— Ха-ха, как смешно. — Улола поговорил с Шарондасом, потом Шарондас сказал мне:

— Генерал поручил мне построить машину для отсечения головы, которая бы справилась с тобой, демон. Мне хватит пары часов, мы скоро увидимся.

Несколько солдат отвели меня снова к яме, посадили туда и стали стеречь. То был один из самых неприятных дней, проведенных мною в Первой Реальности, — неприятные ощущения соединились со скукой. Никто не принес мне хотя бы воды и вообще не сделал ничего такого, что облегчило бы мое положение. Не было надежды на то, что меня освободят хрунтинги, поскольку Хваеднир решил не двигаться, пока я не принесу из Ира подписанный контракт.

При таких обстоятельствах не оставалось ничего другого, кроме как погрузиться в пищеварительный ступор. Подобное негуманное обращение может весьма утомить благородного демона.

На следующий день рано утром меня вытащили из ямы и отвели к лобному месту перед палаткой генерала. Банда паалуанцев завершала последние приготовления возле машины Шарондаса. Машина эта состояла, прежде всего, из отсекающей части убедительных размеров, желобка, на котором располагались шея и подбородок жертвы. Пятнадцатью футами дальше стояло массивное деревянное устройство, одно бревно которого было подвижным. Нижний конец его был снабжен коротким шкивом, который приводился во вращение с помощью толстых пружин.

Верхний же конец завершался огромным ножом, похожим на лезвие топора, только в несколько раз больше. Паалуанские мастера, должно быть, работали весь день и всю ночь, чтобы соорудить этот кусок стали.

За шестом и его основанием высокая трехногая деревянная структура составляла поддержку шкиву, через который тянулась веревка, державшая бревно почти в вертикальном положении. Если освободить веревку, бревно должно было упасть вперед, уронив нож на отсекающее устройство с силой, достаточной, наверное, для того, чтобы расколоть его надвое. Такое сооружение обезглавило бы даже мамонта.

Когда паалуанцы подтащили меня к помосту и положили на него мою шею, я обратился к генералу Улоле, стоявшему с офицерами поблизости:

— Сэр, позвольте мне сказать, что я искренне верю в то, что происходящее здесь противозаконно — и безнравственно. Вчера я не имел подходящего момента, чтобы выстроить свои аргументы в логическом порядке, но если вы отложите данную операцию на время, за которое я смог бы дать свои объяснения, уверен, могущие удовлетворить вас…

Генерал Улола что-то сказал Шарондасу, а тот засмеялся и перевел мне:

— О Здим, генерала удивляет существо, которое, будучи накануне потери головы, может еще вести логические споры.

Шарондас обратился к другому паалуанцу, и тот двинулся к треножному устройству с топором. Я видел, что он намерен освободить веревку, удерживающую шест от падения. Улола поднял руку, чтобы дать знак.

Прежде чем генерал смог опустить руку, раздался звук трубы. Ей ответила другая, потом дудки, барабаны, и все смешалось в общем шуме. Паалуанцы забегали туда-сюда, крича и суетясь. Некоторые натягивали на себя доспехи. Генерал тоже бросился бежать. Драконы-ящерицы с вооруженными людьми на спинах вперевалку прошли мимо меня.

Поскольку я был связан, то не мог как следует разглядеть, что происходит. Судя по шуму, я решил, что Хваеднир изменил, должно быть, свое намерение и напал на лагерь.

Шум сделался еще громче. Я мог различить лязг оружия и крики раненых, несколько паалуанцев промчались назад. За ними неслись люди в форме новарских моряков. Они промчались мимо меня и скрылись из виду.

Потом появились еще несколько. Один, в офицерском мундире, сказал:

— Что это такое, девять адов?

— Сэр, — сказал я, — позвольте мне. Я демон по имени Здим, нахожусь здесь на службе у Совета Синдикатов Ира. С кем имею удовольствие беседовать?

— Да что ты тут делаешь? А, понимаю, каннибалы собирались лишить тебя головы. Эй, Жарко! Не трогай той веревки! Пойди сюда и сними с него путы. Раз он был врагом каннибалов, то может быть нашим другом.

Моряк перерезал стягивающие мое тело веревки. Потирая конечности, чтобы вернуть телу нормальное кровообращение, я снова спросил имя своего спасителя.

— Я Диодис, Верховный адмирал Цолона, — ответил офицер. Я знал, что Верховный адмирал — глава исполнительного органа этого островного княжества. — Сейчас не время для долгих объяснений, и я должен присоединиться к моим людям.

— Сэр, — сказал я, — если бы вы были так добры, что снабдили меня оружием, я бы с радостью внес лепту в это предприятие, ибо паалуанцы не сделали для меня ничего такого, за что я мог бы их полюбить.

— На передовую тебе идти не следует, а то свои же могут тебя убить. Придумал! Останешься при мне телохранителем, идет? Пошли!

Я последовал за адмиралом, чья бесцеремонная уверенность в себе не давала возможности ему прекословить. Мы поднялись к сторожевой башне, прикрывающей главные ворота, и оттуда перед нами открылся великолепный вид. Поток посланцев неутомимо тек вверх и вниз по лестнице.

Но чтобы что-нибудь не перепутать, я хочу вначале собрать воедино те сведения о ситуации, которые по крупице собирались в стройную картину.

Итак, уничтожив пиратов Алгарта, цолонийский флот вновь направился в Чемниз — взять плату у Синдиката перед возвращением в Цолон. Однако, прибыв в Чемниз, они обнаружили в гавани кучу странного вида суденышек, которыми управляло незначительное число голых черных людей. Адмирал приказал напасть на них, и вскоре все эти странного вида кораблики были захвачены.

Адмирал решил, что главная паалуанская армия выступила вверх по Киамосу и напала на Ир. Поэтому он отобрал из флота ряд небольших судов — и цолонийских, и паалуанских. Погрузил на них вооруженных людей, которые поднялись вверх по Киамосу, бросили якорь в устье Вомантикона и пешком пошли вверх по этому притоку.

Разведчики хрунтингов увидели войско, и его военачальники послали нарочных узнать о его целях. Когда кочевники узнали, что цолонийцы намерены снять осаду с Ира, они решили, что если хотят получить какое-то вознаграждение за свой долгий переход, то должны атаковать паалуанцев сами, раньше чем это сделают цолонийцы. Хотя силы цолонийев были небольшие по сравнению с их собственными, существовала возможность того, что внезапность нападения послужит причиной разгрома каннибалов. Тогда ирцы откажутся платить хрунтингам на том основании, что те ничем не заработали этих денег.

Военачальники хрунтингов не спешили в своих действиях. Пятьсот ирцев, прибывшие в лагерь, были отправлены в качестве десанта в сопровождении нескольких сотен всадников-хрунтингов, которые должны были защищать их от возможного окружения. Ирцы атаковали лагерь, но их отбросили. Полная рвения паалуанская армия выкатилась из лагеря и бросилась в преследование — драконы, скакуны и пешие.

Как только паалуанцы оказались вне лагеря, Йурог произнес свое заклинание холода. С неба подул ледяной ветер. Это не только доставило много неприятностей обнаженным паалуанцам, но также замедлило движение драконов. Потом те и вовсе остановились, как механизмы, у которых кончился завод. Теперь они, как множество серых статуй, стояли по всей равнине, некоторые даже с приподнятой ногой — для следующего шага…

Тогда через гряду двумя различными отрядами ринулась остальная армия хрунтингов. В центре шли мамонты. Для швенов холод не был препятствием: сами они ходили в меховых одеждах, а мамонтов спасала плотная шкура.

Тем временем цолонийцы вошли в почти пустой лагерь паалуанцев, сметя тех немногих каннибалов, что встретились на их пути. Моряки прошли к передним воротам, чтобы ударить по паалуанцам с тыла.

Но каннибалы, несмотря на все свои странные обычаи, оказались отменными бойцами. Пусть их драконы были лишены возможности двигаться, пусть их состоящая из скакунов кавалерия рассыпалась, как пучок соломы, пусть их тела были пронизаны стужей и сами они окружены и в меньшинстве. Все равно оставшиеся в живых образовали плотный четырехугольник и, яростно орудуя пиками, стояли до последнего.

Прикрытые воинами с пиками, лучники посылали стрелу за стрелой, а копья летели градом. Они отбивали атаку за атакой — и пехоты, и конницы, и воинов на мамонтах. Каждая атака оставляла перед четырехугольником груду тел. Конники-хрунтинги проносились мимо четырехугольника, посылая в него груды стрел. Но когда один паалуанец падал, его товарищи смыкали ряды.

Меня удивило, что первая атака мамонтов не сбила ряды каннибалов и не смяла их, но потом я понял, в чем дело. Когда волосатые чудовища выступали вперед с кожаными рукавами на хоботах, чтобы защитить их от ударов сабель, паалуанские колдуны насылали на них галлюцинации в виде летающих чудовищ Объятые ужасом, тряся головами, мамонты отступали.

Адмирал Диодис, стоявший рядом со мной на башне ругался и молился, а посыльные продолжали подходить и уходить. Его речь была отрывистой:

— Велите капитану Фурио переместить людей с левого крыла на правое! Зеватас, король богов, помоги своему верному воинству… Клянусь медным лбом Вэзуса, туда, туда! Ближе, чтобы они не могли пустить в ход пики! Франда, мать богов, бога мать!.. Вели лейтенанту Омфесу отступить… Если он не сломит голову, пусть бросится в наступление позже…

* * *

Потом подошла другая сила. То была армия, состоявшая из истощенных, мертвенно-бледных людей из города Ир. Они пробрались через паалуанский лагерь мимо нашей башни к полю битвы. Их трубы известили цолонийцев о том, что нужно расчистить тропу, и они ринулись сквозь брешь.

Ирцы обратились на плотный четырехугольник с яростью, которой никто не мог противостоять. Люди карабкались по телам своих сограждан, чтобы добраться до врага. Когда ломались их копья, они сражались саблями; теряя свои сабли, они дрались кинжалами, а когда исчезал и кинжал — ногтями и зубами. В трех местах они прорвали четырехугольник и влились внутрь, обрушившись на паалуанцев со спины.

В то же время в дело пошла новая волна мамонтов. Колдуны, находящиеся внутри четырехугольника, были слишком заняты, для того чтобы творить заклинания. Животные ринулись на врагов, сворачивая им головы. Охватывая хоботом тела каннибалов, они поднимали их в воздух и отбрасывали в сторону.

Завеса пыли стояла такой густоты, что трудно было что-либо увидеть. Мало-помалу из облака пыли стали появляться фигуры паалуанцев. Они устремились по равнине врассыпную, бросая на ходу оружие и доспехи. За ними мчались конники Хваеднира, стреляя и рубя.

Из семи тысяч паалуанцев, пришедших вверх по Киамосу, к началу битвы осталось немногим больше шести тысяч — остальные погибли при осаде или умерли от болезней. Из шести тысяч с хвостиком огромное большинство пало на поле битвы, ибо пленных не брали. Некоторым удалось бежать, но, лишенные возможности перебраться через Западный океан, все они были выслежены и убиты в течение следующих месяцев.

После вторжения ирцев паалуанцы понесли такие потери, что образованная ими защита стала распадаться. Из тех почти десяти тысяч людей, что сражались в этот день против паалуанцев, несколько сотен были убиты или умерли от ран. То была значительная потеря, но все же она составляла лишь малую долю по сравнению с потерями врага. Подобная диспропорция не является, насколько мне объяснили, необычной для битв в Первой Реальности, ибо толпа обращенных в бегство может быть легко перебита их преследователями.

Строго говоря, только один паалуанец был взят в плен: генерал Улола, найденный раненым на поле боя. Быстро соображающий ирский офицер помешал солдатам убить его, как они делали это с другими каннибалами. Чем убивать его сразу, ирцы предпочли вынести ему формальный приговор. Генерал Сеговиан действовал как главный вершитель правосудия.

Поскольку перебежчик Шарондас благоразумно исчез, переводить речи генерала Улолы было некому. Он говорил с большой горячностью, но его никто не понял. Мои усики сказали мне, что он был преисполнен невероятного возмущения тем, что его собираются наказать за дело, которое он считал правым.

Как бы там ни было, он был признан виновным и, несмотря на сопротивление и всяческие протесты, помещен на помост, приготовленный было для меня. Ирец освободил веревку. Шест упал, и со звуком «бум» нож отсек генералу Улоле голову.

Я в некотором смысле сожалел. Если бы его помиловали, а я приспособился общаться с ним, мы могли бы провести очень интересную беседу о морали каннибалов, в которой он воспитывался, и позднее я бы с удовольствием занялся философским ее обоснованием. В конце концов, мне и самому приходилось есть обитателей Первой Реальности, хотя я никогда не смотрел на них как на постоянную пищу. Но человеческие существа в тот момент не способны были оценить прелесть абстрактных споров.

Битва имела и другое любопытное последствие. Драконы застыли, замороженные заклинанием Йурога, но заклинание это не могло быть в силе вечно. Наши воины-победители в пылу битвы успели забыть о рептилиях-статуях, когда те начали размораживаться и шевелиться. Командиры тотчас же отдали своим людям приказ убивать чудовищ. Так и поступили с большинством, но некоторые, не находящиеся более под контролем своих паалуанских хозяев, ускользнули с поля битвы и бежали. Иных выследили. Но позже я слышал разговоры о драконах-ящерицах, бродящих по великой Морусской трясине, в Южном Ксиларе, где климат достаточно сырой, чтобы они могли сносно чувствовать себя круглый год.

Глава 11

Принц Хваеднир

Я прочитал массу изложений вымышленных событий — истории, которые обитатели Первой Реальности составляют ради того, чтобы забавлять других, и называют художественной литературой. У нас, в Двенадцатой Реальности, нет ничего подобного — мы слишком логично мыслим и чересчур образованны, чтобы находить развлечение в литературе подобного рода. Должен признаться, однако, что я постепенно почувствовал к ней вкус, хотя мои сотоварищи-демоны и посматривали на меня косо, как будто я пристрастился к опасному наркотику.

В этих выдуманных описаниях, называемых рассказами, авторы-люди считали, что все события, какими бы запутанными они ни были, должны с успехом разрешаться и действие обязано приходить к счастливому концу. Событие же, которое помогло такому решению проблемы, должно являться кульминационной точкой рассказа. В рассказе о битве за Ир описание этой битвы и явилось бы кульминацией. Потом герой женился бы на героине, злодеи оказались уничтожены, а все выжившие повели бы счастливую и беззаботную жизнь.

В реальности все было по-другому. После битвы выжившие продолжали жить как и раньше, и судьба была к ним не более благосклонна, чем всегда. Иногда они получали прибыль от своих добродетелей или страдали от своих ошибок, временами неисповедимые пути судьбы возносили их высоко или опускали на самое дно, независимо от их достоинств.

Принц Хваеднир после битвы занялся заботами о раненых и милосердным перерезанием горла тому, кому, по-видимому, и так пришлось бы умереть. Генерал Сеговиан подошел к нему и заговорил, но ни один из них не мог понять другого. Хваеднир огляделся в поисках Шнорри. Не найдя его, он устремил взгляд на меня. Я стоял с адмиралом Диодисом. Адмирал был занят выполнением своих обязанностей. Хваеднир сказал:

— Хо, Здим! Иди сюда, будешь переводить.

— Не будете ли вы так добры, адмирал, позволить мне подойти к принцу Хваедниру. Я ему нужен.

— Это и есть командир хруитингов? — спросил адмирал. — Мне самому нужно ему кое-что сказать.

В настоящее время я исполнял свои обязанности по отношению к трем командующим и переводил для них. После протокольного обмена дружескими фразами Хваеднир спросил:

— Могу ли я быть для вас чем-нибудь полезен, генерал?

— Продовольствие, — отвечал Сеговиан. — Ирцы голодают.

— Вы его получите. Адмирал, что мы должны для этого сделать?

— У нас на кораблях есть запас еды. А как обстоит дело у вас?

— Мы можем помочь продовольствием из нашего лагеря, но после сегодняшнего, я не знаю…

— Позвольте мне, принц, — сказал адмирал. — В вашем войске много всадников-сорвиголов. Почему бы не отправить посланцев на север, юг, восток с известием о победе? Передавая это известие, они могут упоминать и о том, что любой фермер или торговец, который подвезет продовольствие в Ир, получит мгновенную и хорошую прибыль.

Хваеднир скорчил гримасу:

— Если говорить об основах коммерции, то мы дела так не делаем, но вы, я полагаю, знаете своих новарцев.

Адмирал хмыкнул:

— «Основы коммерции», несомненно. Плюньте мне в лицо, если эти действия не принесут результатов.

И они действительно принесли. На второй день после битвы из Солимбрии, Метуро и Ксилара начали прибывать фермерские телеги. Как им удалось покрыть подобное расстояние за такое время, я не знаю. Некоторые, должно быть, погоняли ездовых животных всю ночь.

Тем временем Хваеднир и адмирал договорились об изъятии из своих запасов достаточного количества еды, для того чтобы обеспечить город одним хорошим обедом. Генерал Сеговиан сказал:

— Принц, почему бы вам не пройти сегодня по улицам, получая дань уважения от горожан?

Хваеднир посмотрел на свою броню, покрытую грязью и кровью:

— Что, в таком виде? Я хочу сказать, мой дорогой сэр, что слишком устал сегодня. Завтра буду рад. Но еда прибудет вовремя.

Я попрощался с адмиралом и вместе с принцем Хваедниром вернулся в лагерь. Шнорри, легко раненный в руку, уже очутился там раньше меня. Хваеднир хлопнул своего двоюродного брата по спине, и тот закричал от боли:

— Чума тебя заешь! Из-за тебя у меня снова открылось кровотечение.

— Прости, — ответил Хваеднир. — Я не подумал. Отличная была битва, а?

— Если нам придется еще в ближайшее время сражаться с гендингами, то какие же будут потери!

— А, вечно ты брюзжишь! Вина! Где, в конце концов, эти наши бесполезные слуги? А, вот вы где! Вина, черепахи! — Когда ему принесли стакан и бутылку, он как следует выпил. — Знаешь, браток, а мне по нраву эти южные земли. Подумай только, можно круглый год пить настоящее вино — это тебе не наше слабенькое кислое пиво!

— Новарское лето для меня чересчур уж жаркое, — сказал Шнорри, обливаясь потом.

Хваеднир велел, чтобы в палатке для нас троих приготовили еду, но он продолжал пить в таком темпе, что это становилось опасным. И очень скоро златокудрый принц начал высказывать мысли, которые любой благоразумный человек оставил бы при себе.

— Клянусь девятью адами, — гремел он, — зачем мне без конца ждать, пока старый мерзляк умрет, когда я могу заполучить целую страну! Для начала несколько сотен добрых воинов вполне достаточно, чтобы отобрать Ир у этих трусливых скопидомов…

— По сегодняшнему делу я не склонен считать людей Сеговиана трусами, — заметил Шнорри.

— А, это! Говоря по чести, я вбил в них кое-что от дисциплинированных кочевников. Мог бы даже сделать из них воинов. А почему бы и нет? Разве я не предводитель крупнейшей битвы нашего времени? Барды будут слагать о ней песни. Клянусь силой Грейпнеха, удачно начав, я смогу стать правителем более великим, чем Хайзлунг Непобедимый…

Шнорри поморщился:

— Здим, тебе лучше пойти в свою палатку, завтра увидимся.

Шнорри явно не хотел, чтобы я и дальше слышал излияния его двоюродного братца. Я пожелал им доброй ночи и вернулся к себе. Там сел и стал думать. Мне пришло в голову, что под прикрытием темноты я мог бы ускользнуть из лагеря, пойти в Ир и предупредить синдиков о настроениях Хваеднира.

Придя к этому решению, я обнаружил, что у моей палатки поставлен часовой. Это не слишком меня обескуражило, потому что по настроению, воцарившемуся среди воинов после битвы, я заключил, что дисциплина сильно упала. При нормальном развитии событий часовой, возможно, тоже напьется и отправится на прогулку или уснет. Нужно только понаблюдать и подождать час-другой…

* * *

Следующее, что дошло до моего сознания, — это то, что сквозь отверстие в моей палатке струятся потоки солнечного света, а Шнорри трясет меня за плечо.

— Вставай, лежебока! — кричал он. — Мы собираемся устроить шествие в Ире, чтобы принять поздравления благодарного народа. Ты должен пойти с нами как переводчик Хваеднира, у меня будет слишком много других обязанностей.

Я стряхнул с себя остатки сна. Проспал то время, когда думал отправиться в Ир предупредить ирцев. Хотя то был серьезный проступок с моей стороны, у меня имелось и извинение: я почти не спал в течение двух дней и ночей. Я спросил Шнорри, чья рука все еще была перевязана:

— Принц, как насчет того плана, который Хваеднир излагал прошлой ночью, о захвате Ира и использовании его в качестве базы для развития империи?

— Тьфу! Это болтал не он, а сладкое новарское вино. Я отговорил его от подобной глупости. Он торжественно обещал мне, что если Ир будет с ним честен, то и он будет честен с Иром.

— В Швении он казался таким благоразумным молодым человеком. Что с ним случилось?

— Вероятно, вчерашняя победа ударила ему в голову, как и первое самостоятельное командование. В стенах чам держал его на коротком поводке. Но я уверен, что с ним будет все в порядке.

— Очень плохо, что вы младший в роду. Вы гораздо умнее его.

— Тише, демон! Такие мысли являются предательством, хотя я и благодарен тебе за комплимент. Хваеднир совсем не глуп — просто он избалован и банально мыслит. И потом, он гораздо красивее меня. Для швенов это важно. Более того, у него куда более умелые руки, чем у меня. И к тому же я слишком тучен, чтобы выполнять обязанности вождя. Но довольно об этом. Надень что-нибудь и пойдем.

* * *

Мы прошли через поле битвы, через паалуанский лагерь, уже частично собранный, и вышли к башне Ардимана. Мы поднялись по широкой спиральной лестнице и вошли в главные ворота, настежь открытые впервые за два месяца. Внутри стоял звон — рабочие ремонтировали большое зеркало, поврежденное, но так и не выведенное полностью из строя, несмотря на старания осаждающих.

Весь Совет Синдиков, в состав которого входила теперь и Роска сар-Бликснес, встречал нас. Главный синдик Джиммон — похудевший, но по-прежнему представительный — произнес речь. Он прочел цитату из написанной на пергаменте рукописи и вручил Хваедниру символические ключи от города. Покончив с этими формальностями, Джиммон обратился ко мне:

— Слава тебе, о Здим! Когда церемония окончится, у тебя будет что рассказать нам, да? А теперь, принц, мы сделаем обычный круг почета. Мы пройдем по проспекту Ардимана, потом повернем направо…

Мы шли по подземному городу, освещенному лишь лучами солнца, что передавались от зеркала к зеркалу. Первым под бой барабанов маршировал отряд хрунтингов, вооруженных до зубов, потом Шнорри с двумя военачальниками и несколькими синдиками, потом другие воины. Потом шли Хваеднир, Джиммон и остальные вожди, потом адмирал Диодис и некоторые из его моряков и так далее. Джиммон шествовал по одну сторону Хваеднира, а я — по другую. Хваеднир облачился в самый великолепный костюм, который только имелся в гардеробе хрунтингов. На нем были крылатый золотой шлем, отделанная белым туника, расшитая золотыми нитками, и украшенная драгоценностями шпага.

Насладившись первой хорошей едой со времени начала осады, ирцы приветствовали нас с огромным энтузиазмом. В таком замкнутом месте единодушные крики приветствий буквально причиняли боль ушам. Я ждал случая ускользнуть и предупредить синдиков относительно Хваеднира, но такой возможности не представилось.

Парад окончился у Гилдхолла, переполненного офицерами и представителями класса торговцев. В течение трех часов я слушал речи и переводил с новарского на швенский и наоборот. Самую длинную речь произнес Джиммон. Самую короткую, естественно, Хваеднир. Все речи были полны одними и теми же выражениями: «Смертельная опасность… благородные союзники… кровожадные дикари… время крайней нужды… бессмертная отчизна… бесстрашное воинство… благородные предки… отважные герои… безжалостный враг… вечная дружба… неумирающая признательность…» и так далее.

Когда все было закончено, присутствующие встали и аплодировали стоя. Потом синдики, адмирал Диодис, генерал Сеговиан, Хваеднир, Шнорри и я отправились обедать в одну из малых комнат. По адресу Хваеднира было сказано столько комплиментов, что я едва успевал их переводить. Вначале принц вел себя за столом сообразно с манерами, принятыми в степях, но Шнорри не переставал пинать его под ребра, и он начал подражать поварским обычаям.

Когда пир подошел к концу, Хваеднир прочистил горло, встал и сказал:

— Ваши превосходительства, от лица своего кузена и от своего собственного я… э… приношу сердечную благодарность за этот вечер и за многие почести, которые были нам оказаны сегодня. Но теперь мы должны перейти к более практическим вопросам. Ваш посланник, честный Здим, избежал смертельных опасностей, чтобы достичь штаб-квартиры хрунтингов и убедить нас послать войска. Здим имел при себе письменное изложение договора о компенсации, но потерял эти бумаги в пещерах Эллорны. Он тем не менее помнил условия, и после обычных споров нам удалось прийти к соглашению. Когда мы дошли до Киамоса, то обязали Здима пробраться в город, письменно подтвердить достигнутое нами соглашение и вернуться с вашими подписями. И снова превратности судьбы помешали ему донести бумаги до цели, при этом он оказался близок к возможности утратить жизнь. Но тем не менее не все потеряно. — Хваеднир достал из кармана своей вышитой куртки две копии соглашения, составленного в лагере в ночь перед битвой, несколько помятые правда. — Они были обнаружены в лагере каннибалов. Я уверен, что в признании услуги, оказанной бесстрашными воинами-хрунтингами по освобождению города, не будет трудным получить ваши подписи сейчас, а плату — несколько позже.

Улыбка, освещавшая лицо Джиммона, потухла.

— Гм… конечно, благородный сэр, никто и не помышляет о том, чтобы лишить вознаграждения наших героических спасителей. Но могу ли я ознакомиться с окончательными условиями соглашения?

Хваеднир протянул Джиммону одну из двух копий. Другую он вручил Шнорри со словами:

— Прочти это вслух, кузен, потому что ты говоришь на их языке и читаешь с большей легкостью, чем я.

Когда Шнорри закончил, Джиммон встал, дергая за ленту свое стекло для чтения. Он начал с еще одного восхваления доблести хрунтингов.

— Но, — продолжал он, — мы должны, конечно, принять в расчет некоторые обстоятельства. Город смертельно пострадал от последствий жестокой осады, и реконструкция, к сожалению, сильно пошатнет наше благосостояние. Несомненным фактом является также и то, что, несмотря на проявленный героизм, хрунтинги вели битву не одни. Адмирал Диодис со своими войсками тоже внес свою лепту, не говоря уже о наших ирцах. И далее, благородный принц, непреложным фактом является также то, что с нашей стороны не было дано никаких легальных обязательств, поскольку рассматриваемое соглашение осталось неподписанным. Конечно, если обе стороны проявят великодушие и добрую волю, мы, я в этом уверен, придем к дружескому соглашению…

«Боги Нинга, — подумал я, — неужели этот дурак пытается улизнуть от платы кочевникам, в то время как находится всецело во власти последних?»

— …и потому, мой друг и благородный коллега, вы, я уверен, согласитесь с необходимостью… э… коррекции этих требований в соответствии с реальностью.

— Что вы имеете в виду? — напряженным голосом спросил Хваеднир.

— О, примерно по два пенса на человека в день без добавочной платы за мамонтов. Животные, в конце концов, ели прекрасное ирское сено сколько душе угодно…

Принц Хваеднир побагровел.

— Лошадиный помет! — пророкотал он. — Прошлой ночью я обещал, что, если Ир будет честным со мной, я тоже поведу себя таким же образом, а если нет, то и я — нет. Ни один степной воин никогда не позволит никакой ходячей бумажонке обращаться с ним подобным образом. Вы сами, своими языками, вынесли себе приговор, так пусть то, что последует, падет на ваши головы!

Он громко свистнул в серебряный свисток. Отряд хрунтингов ворвался в комнату с саблями наготове и занял позицию за спинами других обедающих. Роска закричала.

— Одно неверное движение — и лишитесь голов! — сказал Хваеднир. — Я провозглашаю себя королем Ира и всех других земель, которые могут быть в будущем присоединены к моему царству. Вождь Фиккен!

— Да, мой господин.

— Передай моим военачальникам, что я буду проводить в жизнь план, о котором говорил прошлой ночью. Прежде всего я желаю, чтобы все золото, серебро и драгоценности, имеющиеся в Ире, были собраны и доставлены сюда, в Гилдхолл. Я провозглашаю все ценности частью моей королевской казны. Начнем с того, что обыщем присутствующих… эй, а где адмирал?

Все стали крутить головами, пока один синдик не сказал:

— Он извинился, сказав, что хочет кого-то навестить.

— Найти его! — велел Хваеднир.

Пара хрунтингов кинулась выполнять этот приказ, но безуспешно. Чувствуя, что здесь назревает, адмирал ускользнул из Ира.

Синдики пылали негодованием, но жаловаться не осмеливались и выложили свои кошельки на стол. Хваеднир вернул каждому медные монеты, но все золото и серебро забрал.

— Я… прошу прощения, — сказала Роска. — Я оставила кошелек дома.

— Об этом мы позаботимся позже, — весело сказал Хваеднир. — Это всего лишь начало, дорогие мои подданные.

Шнорри, мокрый от пота, молчал. Хваеднир велел нам всем встать и пройти в тот зал, где сегодня утром мы выслушивали хвалебные речи. Снаружи слышался топот бегущих ног и крики ирцев, пещеры-дома обыскивались. Потом воины начали появляться в Гилдхолле, каждый с мешком монет и ценностей. Они ставили мешки на пол, а Хваеднир поставил клерков-синдиков на пересчет и опись добычи.

Время от времени сбор ценностей прерывался криками и звоном оружия: это какой-нибудь ирец начинал сопротивляться обыску. Была принесена пара раненых хрунтингов, другие сообщили, что у некоторых восставших были отсечены руки.

Синдики сидели мрачные, охраняемые хрунтингами. Они яростно шептались:

— Я знал, что план Джиммона принесет несчастье.

— Чепуха! Ты вчера вечером соглашался с ним, как и все прочие.

Шнорри, беседовавший с некоторыми из военачальников, подошел к Хваедниру и сказал:

— Кузен, что ты планируешь для нашей армии? Ты не можешь устроить здесь их всех, даже если бы они и хотели этого, и большая часть их должна вернуться в Швению. Лето кончается, скоро Игольное Ушко будет закрыто снегом — к месяцу Медведя.

— Я предложу остаться добровольцам, — сказал Хваеднир. — Остальные могут отправляться домой когда пожелают. Ты, Шнорри, поведешь их. И я разрешаю тебе занять мое место наследника Теорика. Мне и здесь хватит дел.

Шнорри вздохнул:

— Полагаю, так я и должен сделать. Как жалею сейчас, что не принял пост, предлагавшийся мне на факультете Академии в Оттомани.

* * *

Хваеднир провел пару часов, давая распоряжения в качестве нового правителя. Потом он широко зевнул.

— Мадам Роска, — сказал он, — вы оставили кошелек дома, насколько мне известно. Могу я воспользоваться вашим гостеприимством?

— Конечно, ваше величество.

— Тогда ведите нас. Ты тоже пойдешь, Здим, иначе я не смогу разговаривать с этой прекрасной госпожой.

В сопровождении телохранителей мы направились к дому мадам Роски. Когда мы пришли туда, Хваеднир увидел, что на диване лежит какой-то человек. Осмотрев его, он вздохнул.

— Должно быть, его заколол какой-нибудь ирец, не желающий отдавать свое золото, — сказал он. — Мы не можем этого терпеть, но я не вижу пути найти преступника. — У него был озадаченный вид. Потом он обратился к охраннику: — Иди и приведи моего брата, принца Шнорри. Я должен спросить его совета.

Другого охранника он поставил перед домом. Слуги Роски робко заглядывали в щели двери. Хваеднир бросил на стул свою тяжелую форму, снял золотой шлем, украшенную драгоценностями перевязь и вытер влажный лоб.

— Клянусь носом Грейпнеха, я готов! — сказал он. — Думаю, я перенесу столицу королевства в какой-нибудь более нормальный город. Быть запертым в этих пещерах — меня от этого дрожь пробирает.

— Так вот, насчет моего кошелька… — начала было Роска, но Хваеднир предупреждающе поднял руку:

— Я и не думаю освобождать такую очаровательную женщину от ее золота. Оставьте при себе свои сокровища. Могу ли я попросить вина?

— Авад! — позвала она.

Смуглый федиранец робко вступил в комнату. Увидев меня, он усмехнулся в остроконечную бородку. Роска послала его за вином, и Хваеднир быстро выпил вино.

— Мне нужен друг среди ирцев, — бросил он. — Я знаю, что многие не признают случившегося сегодня, хотя и согласились на это против своей воли. Со временем я надеюсь доказать, что король из племени благородных хрунтингов будет править ими куда более справедливо, чем эти лакричные синдики.

Он осушил еще стаканчик, потом встал, нетвердо держась на ногах:

— Роска, дорогая моя, не хотите ли показать мне свой дом?

— Да, конечно, ваше величество.

— Тогда идемте. Останься здесь, Здим. Я должен практиковаться в тех фразах на новарском, которые мне известны, с помощью нашей прелестной хозяйки. Если я собираюсь ими править, то должен понимать их болтовню.

Роска повела Хваеднира по комнатам, показывая ему картины, вазы и прочие украшения. Потом они исчезли на лестнице.

Авад бросился ко мне и схватил за руку:

— Мастер Здим, до чего же приятно вас видеть! Хозяйка следила за вашими приключениями с помощью волшебного камня и рассказала нам о некоторых из них, но мы бы хотели услышать все от вас самих. Вы, надеюсь, снова будете служить здесь?

— Я еще сам не знаю, — ответил я. — Я мог бы и сам выпить немного этого вина. Оно из Виндии, не так ли?

— Да. А теперь насчет истории. Вы ушли в месяц Орла…

Его прервал крик, донесшийся сверху. Поскольку первоначальным моим долгом является охрана мадам Роски, я сорвался со стула и устремился наверх, сопровождаемый Авадом.

Еще один крик, а потом возглас Роски:

— Здим, спаси меня!

Голос несся из спальни. Туда я и кинулся. В комнате находились Роска и Хваеднир. Роска, с чьего тела было сорвано одеяние, лежала на спине на кровати, Хваеднир стоял над ней, поставив колено на кровать. Принц пытался удержать Роску одной рукой, а другой — расстегнуть брюки.

Я читал о практикующемся в Первой Реальности действии, называемом «изнасилование», — акт, во время которого мужская особь соединяется с женской против ее воли. У нас, на Двенадцатом Плане, нет ничего подобного, и мне было любопытно, как в процессе этой операции, считающейся преступлением в большинстве из человеческих сообществ, решаются некоторые механические проблемы.

Но поскольку Роска велела мне спасти ее, я не мог, к сожалению, удовлетворить свое любопытство, стоя столбом и делая философские выводы. Я приступил к выполнению задания, не думая о всех его логических осложнениях. Я прыгнул на Хваеднира сзади, вцепился когтями в его туловище и оттащил от кровати.

Человек высвободился из моей хватки, несмотря на то что его рубашка и кожа весьма пострадали в процессе борьбы. Он нанес мне удар под подбородок такой силы, что я покачнулся, а обитатель Первой Реальности, будь он на моем месте, перелетел бы, наверное, через всю комнату. Потом мы снова сцепились. Я пытался впиться ему в горло, но он подставлял локоть под мою челюсть и держал меня на расстоянии.

Я был удивлен силой этого человека. Мне приходилось ранее вступать в единоборство с обитателями Первой Реальности, и я находил их всех сравнительно слабыми. Хваеднир же был не только настоящим гигантом среди новарцев, но и мускулы его, казалось, были необычайно крепкими. Его физическая сила была немногим меньше моей — если вообще была.

Мы продолжали драться. Ни один из нас, казалось, не добился весомого преимущества. Потом я ощутил рукоятку ножа в своей руке. Я всадил его лезвие в бок Хваеднира раз, другой, третий.

Огромный хрунтинг застонал, дернулся, и сила начала покидать его. Я выпустил его, и он рухнул на пол. Маленький Авад указал мне на длинный кривой нож в моей руке.

— Мой, — сказал он.

— Благодарю тебя, — кивнул я, наклоняясь над противником.

Быстрый осмотр показал мне, что Хваеднир, возможный король Ира, мертв. Мадам Роска села на постели, прикрывая наготу простыней. Она сказала:

— Великие боги! Здим, зачем ты убил его?

— Что? Но, мадам, я слышал ваши крики о помощи и сделал все, чтобы удовлетворить вашу просьбу.

— Полагаю, что так, бедный, дорогой Здим. Но моя так называемая добродетель не стоит того, что случилось, поскольку я вдовствую так давно, что могла бы быть матерью этому варвару. Может быть, мне бы даже понравилось это, после того как он образумился. Позже, в качестве его любовницы, я могла бы направить его на путь деяний добра для Ира.

— Но сейчас все это уже неважно. Главный вопрос: как поступить в сложившейся ситуации?

Я слышал голос Шнорри, зовущий брата:

— Кузен Хваеднир! Баше величество! Вы где?

— Шнорри — единственная наша надежда, — прошептал я. — Позвольте мне привести его, прошу вас. — И, не слушая никаких возражений, я высунул голову из-за двери и позвал: — Принц Шнорри! Поднимитесь наверх! Идите сюда!

— Что-нибудь случилось? — спросил он, и его голова показалась в лестничном проеме.

— Вы это сами решите, сэр. Хорош или плох, но момент этот крайне важный.

Увидев тело Хваеднира, Шнорри кинулся к нему и подтвердил, что Хваеднир мертв.

— Кто это сделал? Как это случилось?

— Я объясню, — сказал я, стоя спиной к двери на случай, если бы Шнорри попытался выскочить и позвать своих людей. Доведись — я бы убил его, сказал телохранителям, что их господа спят, и ускользнул из города. Когда я закончил рассказ, Шнорри сказал:

— Мне следовало бы знать, что пьяный дурень обязательно вляпается в какую-нибудь историю. Если бы его разум был достоин этого великолепного тела… Но что теперь? Воины сожгут вас на медленном огне, если узнают. Я понимаю твою роль в деле, и причина этому та, что я долго жил среди новарцев, и, можно сказать, являюсь кочевником лишь наполовину.

— Сэр, — сказал я, — видели ли вы тело, лежавшее в гостиной?

— Да, и я собирался спросить об этом тебя. Я объяснил ему насчет мертвого воина.

— А теперь, — сказал я, — давайте действовать следующим образом: скажем солдатам, что госпожа Роска отправилась в свою комнату на отдых, что мертвый человек, который на самом деле был только ранен, пришел в себя, пробрался наверх и попытался овладеть госпожой Роской, что Хваеднир, услышав ее крики, бросился ей на помощь и они с воином нанесли друг другу смертельные раны. Тогда винить будет некого.

Вокруг моего плана возникли споры, но никто не мог придумать лучший. Роска удалилась в смежную комнату, чтобы привести себя в порядок. Я сказал Шнорри:

— По крайней мере, если Иру суждено управляться кочевниками, вы будете лучшим монархом, чем был бы ваш покойный кузен.

— Только не я! — ответил Шнорри. — Я буду рад убраться из этой проклятой жары и забрать своих воинов, пока они не попали под влияние новарской роскоши. У Хваеднира был огромный шанс, более умный человек мог его использовать, но тогда бы мы потерпели поражение в степях. Нам нужен каждый человек, чтобы мы могли противостоять гендингам. Помоги мне перенести мертвого воина в эту комнату, чтобы наша история получила подтверждение.

Глава 12

Адмирал Диодис

Я сказал:

— Мне кажется, принц Шнорри, что нам с мадам Роской лучше уйти из Ира, прежде чем вы объявите о кончине вашего кузена. Вы, человеческие существа, так легко поддаетесь слухам. Если кто-нибудь из ваших друзей решится посмотреть на случившееся под другим углом, то мне не хотелось бы оказаться в это время поблизости от него.

После небольшого спора Шнорри согласился с тем, что мы правы. Мы вышли в гостиную, где Шнорри приказал одному из военачальников:

— Отведи этих двоих за пределы башни адмирала и снабди их лошадьми из генеральского резерва.

Через четверть часа мы были уже в пути.

— И что же дальше, Здим? — спросила Роска.

— Адмирал Диодис даст нам надежное укрытие, пока все не будет кончено. В случае нападения он может отплыть по Киамосу и дальше.

Так все и случилось. Тучный седеющий адмирал сердечно приветствовал нас на борту своего флагмана. Он уже созвал людей на корабли, и флот стоял на якорях вдоль побережья, так что врасплох его застать было невозможно.

Сидя в каюте Диодиса, мы пили горячую ароматную коричневого цвета жидкость. Адмирал объяснил:

— Этот напиток называется «чай», и его родина — Куромон, на Дальнем Востоке. Он растет на кустиках, и нежные листья его собирают и в таком виде привозят в Салимор, а потом в Янарет по Внутреннему морю, а далее по суше через Лограмы в Федиран и, наконец, через море в Ираз. Будем надеяться, что когда-нибудь чай будут привозить и в Новарию. Нам нужен хороший напиток, который, однако, не заставляет пьянеть. Ну а теперь, Здим, расскажи нам о своих приключениях.

Я пустился в повествование. Однако после нескольких минут рассказа я заметил, что адмирал Диодис и мадам Роска почти не обращают на меня внимания. Вместо того они не сводят глаз друг с друга, обмениваясь, иногда вполголоса, какими-то замечаниями. Они улыбаются и неоправданно много смеются.

В конце концов это сделалось таким заметным, что я, наслаждаясь чаем, позволил своему рассказу уйти далеко в сторону. Они ничего так и не заметили.

На следующий день принц Шнорри и несколько его военачальников подъехали к кромке воды и помахали нам. Нас с адмиралом подтащили на длинной лодке поближе к берегу, чтобы можно было разговаривать с ними.

— Возвращайтесь в Ир и пожелайте нам счастливого пути! — сказал Шнорри.

— Вы собираетесь уходить? — спросил адмирал.

— Конечно. Не бойтесь, с историей о смерти моего кузена не возникло никаких трудностей, и я отношусь к вам всецело по-дружески.

— Мы ценим это, — сказал Диодис, — но это место прекрасно подойдет для прощания.

— Я знаю, о чем вы думаете, но это не так. В полдень я проведу погребальную процедуру, а потом отдам приказ выступать. Вам бы тоже стоило быть там в это время, адмирал, потому что, насколько я понимаю, Ир должен деньги и вам. Сейчас как раз подходящее время их получить.

— Но если ваши швены совершенно очистили город…

— Мы этого не сделали. Мы взяли только то, что нам причитается по контракту Здима. Требования Цолона тоже могут быть удовлетворены надлежащим образом. Если вы мне не доверяете, возьмите с собой охрану из моряков. Или оставайтесь на своих кораблях, если предпочитаете, и попытайтесь сами собрать новую плату с Синдикатов, когда благодарность уступит место казуистике и заботе о собственных интересах.

— Мы прибудем, — сказал адмирал.

* * *

Принц Шнорри поднес факел к саркофагу, в котором лежало тело Хваеднира. Когда рокочущее пламя и дым объяли тело, ряды хрунтингов потрясло рыдание. Едва ли чьи-то щеки остались сухими — рыдали буквально все. Шнорри тихо сказал мне:

— Возвращайся через сто лет, Здим, и ты обнаружишь, что Хваеднир стал героем цикла легенд — чистым, благородным, прекрасным идеалом хрунтингов. Его похождения будут забыты, а добродетель его будет превозноситься превыше всего.

Мы поговорили еще о том о сем, и я сказал:

— Прошу вас, принц, объясните мне, вы знаете обитателей Первой Реальности лучше, чем я. Вы видели вон ту пару, адмирала Диодиса и мадам Роску?

— Да.

— Так вот, с тех пор как мы поднялись вчера на борт флагмана, они ведут себя не соответственно своим характерам, и это настолько бросается в глаза, что я просто сконфужен, — ведь я считал себя знатоком обитателей Первой Реальности.

— Что же тебя озадачивает?

— Роска сар-Бликснес сама по себе серьезная, сдержанная дама, полная достоинства и самоуважения, хотя и склонна к перемене мнений. Адмирал Диодис — резкий, уверенный в себе и сильный человек. Оба обычно ведут себя так, как этого можно ожидать от подобных людей. Но когда находятся вместе, они полны беззаботного смеха, и как дети без конца делают глупые замечания, и кажутся настолько поглощенными друг другом, что забывают обо всем окружающем.

— Это просто, — сказал Шнорри. — Они влюблены друг в друга.

— А! Я читал об этом чувстве, когда учился, но сам никогда не был свидетелем подобного феномена, так что не могу его распознать. Что же они теперь, поженятся?

Он пожал плечами:

— Откуда мне знать? Мне неизвестно, есть ли уже у Диодиса жена, а если есть, то позволяют ли законы Цолона приобрести вторую. Но осмелюсь предположить, однако, что этот старый морской волк и твоя изящная хозяйка найдут способы согреть одну и ту же постель… А теперь нам пора в путь. Если будешь когда-нибудь в Оттомани, скажи доктору Килусу, я жалею, что не принял его предложения и не занял должность в Академии. Я знаю, что слишком толст, ленив и добродушен, для того чтобы быть вождем кочевников, но боги выбрали для меня эту судьбу.

— Но что же тогда останавливает вас от того, чтобы отправиться в Оттомань и занять предложенный пост?

— Долг перед племенем и верность, будь они прокляты. Ну, прощай!

С помощью двух варваров он взобрался в седло, потом махнул рукой войску и поскакал вперед. Наездники-хрунтинги чередой устремились за ним, потом мамонты и замыкающая охрана. Этот Шнорри был прекрасным парнем, но мы все с радостью смотрели, как удаляется его процессия.

Когда улеглась пыль, поднятая копытами лошадей, адмирал тоже предъявил счет за экспедицию на Алгарту и помощь в борьбе с паалуанами. Джиммон и другие синдики казались ошеломленными, но, будучи испуганными, они не осмелились пойти на риск еще одной ссоры. И заплатили. Когда они считали деньги под внимательным взглядом адмирала, Роска сказала:

— Все получили свою долю за участие в этом деле, кроме одного человека… я хочу сказать, существа… а мы ему очень многим обязаны. Я говорю о своем верном слуге Здиме.

— Клянусь рогами Тио! — воскликнул Джиммон. — Мы и так близки к разорению. Если ты склонна награждать демона, пусть тебя ничего не останавливает.

Она сжала рот таким образом, который, я это заметил, выражает у человеческих существ суровость:

— Если все делят добычу, то должны так же честно делить и издержки. Разве я не права, Диодис?

— Разрази меня гром! — сказал адмирал. — Это не мое дело, но, если ты настаиваешь, дорогая моя Роска, могу сказать, что ты права, как всегда. Но, возможно, нам следует спросить у мастера Здима, что хочет он. Не думаю, чтобы он, подобно большинству человеческих существ, жаждал золота и серебра.

— Итак, Здим? — сказал Джиммон.

— Сэры, — произнес я, — я ищу возможности как следует исполнить свои обязанности. Но поскольку вы спрашиваете, чего бы я более всего хотел, то я скажу вам, что, подобно большинству других рабов и слуг, я желал бы быть свободным. Потом я желал бы быть отосланным в мою родную Реальность, чтобы мог отправиться к своей жене и нашим дорогим яйцам. О, кроме того, я был бы очень признателен, если бы вместе со мной были отправлены несколько брусков железа.

Облегчение, выразившееся на лицах синдиков, могло бы заставить меня рассмеяться, если бы я умел воспроизводить этот свойственный только людям звук и если бы я владел тем, что люди называют чувством юмора.

* * *

Магическая операция была произведена в пещере доктора Мальдивиуса, под руинами храма Псаан, недалеко от Чемниза. Избежав с помощью своего магического искусства кавалерии скакунов, когда они охотились за человеческой плотью, Мальдивиус вернулся в свое прежнее убежище. Когда я прибыл туда, то с удивлением увидел другого человека — согбенного, с седыми волосами.

— Йурог, — воскликнул я, — что вы здесь делаете? Я думал, что вы вернулись в Эллорну с хрунтингами.

— Моя ученик доктора Мальдивиуса. Моя учиться быть великим колдуном.

Мальдивиусу я сказал:

— Разве это не необычно для колдуна, чей возраст уже значителен, поступать в ученики к другому колдуну, почти не отличающемуся от него возрастом?

— Это не мое дело, демон, — отрезал Мальдивиус. — Йурог делает то, что я ему велю, чего я не мог сказать о тех молодых дурнях, которых пытался учить. Хватит. Теперь садись на те бруски в пятиугольник.

Мадам Роска отпустила руку адмирала, чтобы подойти ко мне и поцеловать.

— Прощай, дорогой Здим! — сказала она. — Я вернула Мальдивиусу сапфир в награду за его деяния. Передай мою любовь своей жене и вашим яйцам.

— Благодарю вас, мадам. Я сделаю все, чтобы удовлетворить вашу просьбу.

Диодис добавил:

— Не нужен ли вам, демонам, адмирал для организации флота? Думаю, что однажды мне захочется отправиться на годик в другую Реальность.

— Мы не практикуем военное искусство, и у нас нет военного флота. Но корабли у нас есть, — ответил я. — Если возникнет необходимость, сэр, я передам о вашем желании заинтересованным лицам.

Я сел на две большие железные болванки. Мальдивиус и Йурог начали свои заклинания. Когда окружающее стало тускнеть, я махнул рукой нескольким обитателям Первой Реальности, которые пришли проводить меня. Я был счастлив, что мог увидеться с ними в конце моего пребывания здесь. Многие другие, с кем мне пришлось иметь дело, такие как Багардо Великий, Айзор из лесов, Гавиндос, боксер-архон, исчезли из поля зрения, их дальнейшая судьба осталась неизвестной.

Я был рад узнать, что Унгах, человек-обезьяна, пережил войну с каннибалами. Паалуанские часовые увидели его в лагере и ранили ногу стрелой. Он должен был быть убит, но тут поднялась буря, вызванная моим появлением в лагере, и Унгах сумел убежать.

Он добрался до границы с Метуро, но тут его нога начала так болеть, что он не мог больше идти. Он бы, наверное, погиб, если бы не одна местная знахарка, которая взяла его к себе и стала ухаживать за ним и лечить. К тому времени, когда он снова обрел способность ходить, война была окончена, тогда он решил остаться у своей спасительницы. Мне говорили, что это на редкость безобразная женщина, но для Унгаха она, без сомнения, выглядит как женская особь его племени, а вообще в подобном деле важно лишь веление сердца.

* * *

Настоятель Хвор смотрел на две железные болванки.

— И почему это люди не прислали с тобой больше? — недовольно фыркнул он.

Я ожидал похвалы и поэтому возмутился.

— Потому что это все, что можно пронести через барьер измерения! — крикнул я. — Если они вам не нравятся, отошлите их обратно.

— Ну-ну, мой дорогой Здим, я не хотел тебя обидеть. Йез будет счастлива тебя увидеть на полгода раньше срока.

— Как с нашими яйцами? — спросил я.

— Большая часть их благополучно высижена, как я слышал.

— Тогда я отправляюсь домой!

* * *

ПЕТИЦИЯ

НАСТОЯТЕЛЮ НИНГА

ОТ ЗДИМА, СЫНА АКХА,

И ЕГО ЖЕНЫ ЙЕЗ, ДОЧЕРИ ПТИГА

Вы знакомы с обстоятельствами моего пребывания в Первой Реальности несколько лет назад. Благополучно вернувшись в Двенадцатую Реальность, я думал, что никогда больше не пожелаю увидеть Первую Реальность, потому что он лишен логики и рациональности по сравнению с нашим собственным.

Теперь тем не менее, когда наши отпрыски достигли школьного возраста и, следовательно, независимости, мы с женой желали бы узнать, нет ли для нас возможности перебраться на жительство в Первую Реальность. В случае если встанет вопрос об энергетическом равновесии, я могу сообщить по крайней мере о двух особах, известных мне, выражавших возможное желание отправиться в Двенадцатую Реальность. Я сделаю все, чтобы найти их и договориться о переброске.

Что касается способов заработка, то у меня есть на этот счет несколько идей. Например, я знаю профессора одного учебного заведения, который мог бы мне предложить пост. В конце концов, я — знающий философ, а судя по тому, что мне пришлось видеть в Первой Реальности, я пришел к выводу, что философия как наука находится там в зачаточном состоянии. Если же это не удастся, у меня есть другие связи и знакомства. Я уверен, что смогу обеспечить себя солидным годовым доходом.

Если же вас интересует, почему я представляю эту просьбу, хочу сказать, что, несмотря на те случайности и жизненные осложнения, которые имеют место, и несмотря на иррациональность живущих там людей, мир этот таит в себе и много привлекательного. Там никогда не соскучишься, как это, боюсь, бывает в нашем, так хорошо организованном мире. А у них всегда случается что-то интересное.

С уважением ваш Здим.

ПУСАДСКИЕ ИСТОРИИ
^(цикл)

Цикл авантюрно-героического фэнтези, действие в котором происходит в едином мире — Пусаде. Отчасти это пародия на классическую героику.

Первая книга «Кольцо Тритона» рассказывает историю принца небольшого королевства, который совершает квест, пытаясь разгадать древнее пророчество.

Вторая книга «Глаз Тандилы» повествует о том, как Диризонг Тааш, придворный колдун короля Вуара Капризного, получил задание добыть для новой королевской фаворитки драгоценную реликвию — третий глаз статуи богини Тандилы. Однако уже практически выполнив свою задачу, маг заподозрил неладное…

Книга I. КОЛЬЦО ТРИТОНА

Боги древнего Пусада замышляют уничтожить королевство Лорск, расположенное на континенте Посейдонис. Царь Лорска, узнав об угрозе, отправляет своего сына Вакара на поиски артефакта, который может спасти страну. Божества боятся Кольца тритона, так как оно отражает магию и защищает от богов. Вакар же не видит богов во сне, он единственный человек, действия которого они не могут предугадать.

И вот начинается поиск кольца, сделанного из металла, упавшего со звезд. На пути героя встанет много препятствий и искушений…

Глава 1

Божество королевства Горгония

Когда боги Запада собрались в зале заседаний, Дракс, тритонский бог войны, прошипел по-змеиному:

— Если мы не вмешаемся в ход событий, в следующем веке нам несдобровать.

Боги задрожали, и эта дрожь передалась Вселенной. А потом заклокотал горлом Энтигта, морской бог Горгонии, королевства столь древнего, что окуталось покровом легенд еще в те времена, когда Имхотеп строил первую пирамиду для царя Цосера. Изо рта, что прятался в бахроме щупалец, донеслись слова:

— А ты нам не скажешь, в чем истинная суть этой угрозы?

— Нет, — ответил Дракс. — Моя наука указывает лишь на то, что угроза исходит с континента Посейдонис, из королевства Лорск. Она как-то связана с одним из членов правящей семьи. Подозреваю, что здесь замешан и мой народ, но с уверенностью сказать не могу. С тех пор как это проклятое кольцо попало к царю Ксименону, он для меня недоступен.

Энтигта повернулся к Окме, богу мудрости Посейдониса, или Пусада, как его называли в древности.

— А это, коллега, уже по твоей части. Кто правит сейчас Лорском?

— Царь Забутир, его сыновья, Курос и Вакар, и их маленькие дети. Я подозреваю принца Вакара, но он находится на столь низкой ступени развития, что я не могу говорить непосредственно с ним.

Энтигта свернул щупальца.

— Если мы не способны разговаривать с этим смертным, как же заставим его свернуть с выбранного пути?

— Надо помолиться нашим богам, чтобы подсказали способ, — произнесло маленькое существо с ушами летучей мыши — бог коранийцев. Эта фраза вызвала смешки и скептические ухмылки.

— Есть еще один способ, — прошипел Дракс. — Натравить на него других смертных.

— Я возражаю, — объявил Окма. — При всех своих недостатках Вакар, принц Лорска, — мой преданный почитатель, он сжег на моих алтарях много жирных волов. Кроме того, нельзя исключать, что этот порядок вещей — не что иное, как неизбежный рок, а его не под силу изменить даже богам.

— Лично я никогда не подпишусь под этой рабской философией. — Дракс высунул из пасти гибкий раздвоенный язык и повернул к Энтигте клиновидную голову. — Коллега, тебе достались самые воинственные приверженцы. Прикажи им уничтожить семью правителей Лорска, да и весь Лорск, если понадобится.

— Погоди! — встревожился Окма. — Остальные боги Посейдониса… — Он огляделся и заметил Тандилу, закрывшего все три глаза, и Лира, почесывающего свои «очки». — Необходимо посоветоваться, прежде чем обрушивать эту гибельную силу на наших…

Остальные боги, по крайней мере, те, что были родом не из Посейдониса, завопили, вынуждая Окму замолчать. Последнее слово досталось Драксу:

— Кальмароголовый, не отнимай у нас время, ибо гроза близка.

* * *

В Седерадо, столице Огуджии, что в Гесперидах, королева Порфия не пожелала покинуть своих покоев. Блеск смарагдов в прическе подчеркивал ночную мглу ее волос, а глаза были зеленее изумрудов. В этот час она держала совет со своим министром Гаралем. Невысокий, плотный и лысый, он, казалось, излучал добродушие и уверенность в себе. Но это впечатление было обманчивым.

Гараль развернул папирусный свиток и сказал:

— Так-так, государыня. Твой отказ выйти замуж за короля Зиска не подлежал обсуждению. Зачем же уделять внимание таким пустякам, как его нынешние три супруги и четырнадцать наложниц?..

— Пустякам! — воскликнула королева Порфия, выглядевшая для вдовы слишком молодо. — Пока Ванчо не стал богом… по крайней мере, пока этот толстый неряха позорил наш двор, он принадлежал мне. Я не желаю выйти замуж за одну семнадцатую мужчины, будь он хоть царем всех царей.

— За одну восемнадцатую, — поправил Гараль. — Но…

— И к тому же, кто возьмется править Огуджией, пока я буду томиться в Амфере, в золотой клетке?

— Но, государыня, разве бы ты не могла проводить большую часть времени здесь, в приятном обществе молодого Тьегоса?

— В самом деле? И сколько времени королю Шво понадобится, чтобы узнать об этом и зарезать нас обоих? Более того, вопреки всем его клятвенным обещаниям уважать нашу независимость, скоро он пришлет какого-нибудь хваткого зиского наместника, и тот выжмет нас как лимон.

Гараль слегка вздрогнул, но затем спокойно произнес:

— Рано или поздно тебе придется выйти замуж. Даже самые верные твои сторонники ропщут, ведь во главе государства стоит женщина. Они согласны даже на Тьегоса…

— Я не вижу причин для недовольства. Остров процветает, а Тьегос… хоть он и неплохой любовник, король из него никогда не получится.

— С этим я согласен. Но поскольку тебе все равно необходим консорт, лучшую кандидатуру, чем Шво, король Зиска, вряд ли удастся найти. Или у тебя есть виды на другого мужчину?..

— Нет. Разве что…

— Кто? — Гараль подался вперед, его глаза заблестели от любопытства.

— Да так, просто нелепая идея. Когда еще девчонкой, лет десять назад, я отправилась в Амфере, на свадьбу дочери Шво, мне приглянулся молодой принц, Вакар из Лорска. Не скажу, что он писаный красавец или могучий атлет, но что-то в нем было… Непочтительное остроумие, полет воображения, недюжинная проницательность. Все это выгодно отличало его от большинства туповатых соотечественников. Конечно, я нисколько не сомневаюсь, что с тех пор у него были десятки женщин и он забыл неуклюжую Порфию… Ну а теперь, что касается подъема воды в бухте…

* * *

Целууд, король островов Горгоны, предавался послеобеденному сну на кушетке с ножками из слоновой кости. Живот его равномерно вздымался, а шелковый носовой платок, прикрывавший лицо, подпрыгивал всякий раз, когда королевское горло исторгало могучий храп.

Чернокожий карлик, много лет назад похищенный с Тартара пиратами Целууда, на цыпочках вошел в покои. В руках он держал мухобойку из тростника и истрепанную пальмовую ветвь; в его обязанности входило оберегать покой короля от надоедливых насекомых.

Королю Целууду снилось, что он стоит перед черным базальтовым троном Энтигты, кальмароглавого морского бога горгон. По темной окраске Энтигты король определил, что бог пребывает не в самом любезном расположении духа, а мелькание цветных узоров на пестрой шкуре Энтигты привело Целууда к выводу, что бог охвачен яростью, несвойственной высшим существам.

Энтигта наклонился вперед на саблевидном троне, оплел скользкими щупальцами резные подлокотники в форме морских драконов и пронзил короля Целууда холодным взглядом. Его рот, очень похожий на клюв попугая, раскрылся, и зазвучал булькающий голос — с такими звуками лопаются пузыри газа в мрачных топях Черной Земли. Головой Энтигте служил бесформенный вырост; от него во все стороны отходило восемь щупалец.

— Король, ты повинуешься мне? — пробулькал Энтигта.

— Как всегда, мой бог. — Целууда затрясло, он был уверен, что Энтигта сейчас потребует невыполнимого.

— Ну так вот, с севера на нас надвигается беда, и тебе поручается ее предотвратить. Опасность угрожает не только Горгадам, но и всей расе богов.

— Что за беда, владыка?

— Мы не знаем, что конкретно она из себя представляет. Могу лишь сказать, что она гнездится на Посейдонисе и источник ее — один из членов королевской семьи Лорска.

— Мой бог, но что я могу поделать? — вопросил король. — Лорск отсюда далеко, его столица в глубине материка, надежно защищена от лихих набегов моих корсаров.

Энтигта в раздражении изгибал щупальца.

— Есть два способа. Во-первых, можешь отправить моего жреца Квазигана, чтобы он занялся этими принцами. Он хорошо обучен, благоразумен, надежен, у него крепкие нервы и богатый опыт путешественника. Кроме того, ему служат две способные твари.

— А второй способ?

— Ты подготовишься к завоеванию Посейдониса.

Потрясенный Целууд отступил на шаг.

— Боже! Горгады — всего-навсего три маленьких островка, а Посейдонис — огромная страна, людей там в пятьдесят раз больше, чем у нас, и вдобавок этот народ знаменит своими атлетами. Кроме того, бронза там в столь широком обиходе, что из нее делают даже наконечники для стрел. Клянусь семью преисподними, ты не вправе требовать от нас…

Шкура Энтигты зловеще почернела, и Целууд умолк.

— Неужели твоя вера столь слаба? — пробулькал бог-кальмар. — Скажи-ка, кто до сих пор помогал тебе безнаказанно грабить побережья Посейдониса и главного материка, кто дарил тебе суда богатых гесперийских купцов?

— Ну, коли так… Что я должен сделать?

— Захвати Лорск, и тогда остальные падут, ибо Лорск — сильнейшее из пусадских государств, среди коих нет единства, а есть лишь взаимная ненависть и подозрительность. У тебя самые могучие воины в мире, а если это и не так, то у моих жрецов самое смертоносное оружие — порабощенные медузы. С твоим воинственным народом и металлами Лорска можно покорить мир. И ты это сделаешь! А я, — прошептал Энтигта, — стану морским богом не только Горгад…

— И все-таки… — с сомнением начал Целууд, но Энтигта перебил:

— Есть у Лорска одно уязвимое место. У короля Забутира два сына-близнеца, Вакар и Курос. Вакар на четверть часа моложе, но по праву младшего сына он наследует отцовский трон, ибо в Посейдонисе устаревшие законы. Курос смертельно ненавидит брата, поэтому может стать твоим слугой, если взамен ты пообещаешь ему трон, пусть даже соломенный. А как только захватишь власть, убей всех троих.

— Но как я договорюсь с этим Куросом? Он слишком далеко, послам до него не добраться, а бог Пусадского моря не позволит тебе обратиться к его приверженцу.

— Лира я беру на себя. На западном побережье Посейдониса, в заливе Корт, живет горгонский рыбак. Согласно договору между мной и Лиром я имею право побывать в снах этого рыбака, как если бы он находился у себя на родине, в Горгонии. Следовательно, ты можешь обратиться к Куросу устами этого человека.

— Воистину, ты самый могущественный среди богов, но даже боги не ведают всего, иначе бы ты гораздо больше знал об угрозе, что нависла над тобой. Что, если нас постигнет неудача?

— Тогда рухнет владычество богов… либо Посейдонис погрузится в морскую пучину.

— Что?!

— Известно ли тебе, островитянин, что за последний век уровень моря у берегов континента поднялся на три фута? Мы способны ускорить этот процесс, и тогда через несколько веков над волнами не останется ничего, кроме высочайших горных вершин. — Бог смотрел в пустоту, словно не замечая короля. — Лик земной изменится на всей протяженности от болот Черной Земли до снегов Туле. Но с гибелью Посейдониса беды людские не закончатся. Лишившись меди из материковых копей, люди, возможно, забудут литейное и кузнечное ремесла и вернутся в каменный век. Но и это предпочтительнее для нас, чем иной роковой исход, ибо как вы выживете без божественных поводырей, бедные, немощные смертные? Ну а теперь вернись в мир бодрствующих и исполни мою волю.

Энтигта растворился в клубах ила. Король проснулся, сбросил носовой платок с потного смуглого лица, уселся на ложе с золотыми шишечками на спинках и закричал:

— Хашель! Ступай в храм Энтигты и вели жрецу Квазигану немедленно явиться ко мне.

Глава 2

Тонущая земля

Прошло несколько месяцев.

Ранним весенним утром в тысяче трехстах милях к северу от Горгад, на континенте Посейдонис, в королевстве Лорск, в стольном граде Мнесете заседал Королевский совет. На улицах завывал холодный ветер, гонял тучи, то и дело пряча за ними изъязвленное лицо луны, гремел черепицей на крышах домов и врывался в окна. В замке короля Забутира колыхались гардины, дрожали огни факелов и ламп. Во дворе мерзли и жались друг к дружке свиньи.

В очаге посреди зала совещаний королевского замка горел огонь. Отблески пламени играли на стенах, сложенных из огромных камней, и на грубо отесанных дубовых балках потолка. За столом сидели четверо. Они кутались в мантии, чтобы не просквозило, и внимательно слушали шпиона Сола, простоватого на вид молодого человека плотного телосложения с бегающими глазами.

Взгляд его скользнул влево, к волшебнику Рину, чьи водянистые глаза тускло мерцали над грязной бородой. Обликом Рин напоминал выжившего из ума козла, да и горб его не красил. Рядом с ним восседал старший сын короля Курос, обладатель квадратной челюсти и широких плеч, и грыз продолговатый ломоть сыра. За ним, во главе стола, расположился сам король Забутир. Со своим ястребиным носом и длинной волнистой седой бородой он казался воплощением мудрости и справедливости — прозвище «Нерешительный» явно не вязалось с его обликом. Его золотая корона отливала багрянцем в свете очага, и отблески неограненных драгоценных камней, полированных чернокожими искусниками Тартара, носились наперегонки по стенам, стоило Забутиру шевельнуть головой. Большой косматый волкодав растянулся у его ног.

Слева от короля сидел его младший сын Вакар, брат Куроса, хоть и не очень похожий на брата. Пожалуй, он казался несколько фатоватым и легкомысленным, поскольку возраст и жизненный опыт еще не наложили отпечаток на его характер. Вакар нервно хрустел суставами пальцев, отчего драгоценности на его руках сверкали. Лицо его было узким, с резкими чертами; далеко вперед выдавался длинный заостренный нос, который был совершенно прям до тех пор, пока юноша не упал с коня. Вместо обычного пусадского килта он, точно варвар, носил клетчатые штаны и отдавал дань моде, брея, по дикарскому обычаю, все лицо, кроме верхней губы. Для лорска он выглядел низкорослым, всего лишь пять футов и десять дюймов, кожа казалась чересчур смуглой, а волосы — более густыми и черными, чем у большинства пусадцев. Глубоко посаженные темные глаза глядели из-под тяжелых надбровных дуг на Сола, пока тот говорил:

— Сам-то я не могу отправиться в Горгады, там в общественных трапезных проверяют всех взрослых мужчин, и любой маскарад будет вмиг разоблачен. Поскольку эта страна живет разбоем, иностранные корабли приходят туда тоже отнюдь не с мирными целями. Однако в Керне, где я провел месяц, удалось разузнать, что горгоны готовятся к большому походу.

— Фи, — отозвался Курос. — Это завистливые соседи раздувают слухи о свирепости горгон. А если приглядеться, то намерения у них такие же мирные, как и у остальных.

Взгляд Вакара перескочил с дымящихся в очаге поленьев на прыщавое лицо шпиона. Младший принц сжал губы, выдавая тем самым внутреннее напряжение, а затем произнес:

— Разумеется, намерения у них столь же мирные, как у льва по отношению к ягненку. Лев желает только одного: чтобы ему позволили мирно сожрать агнца. Но скажи, любезный Сол, как эти слухи просочились в Керне, если у горгон нет дружеских связей с другими народами?

— Не стоит верить утверждениям горгон об их полной самоизоляции. Они тайно торгуют кое с кем из кернейских купцов, выменивают товары за изделия, которые никто из горгон не в силах сделать или украсть. Тех, кого кернейцы ловят за этим занятием, либо вешают, либо обезглавливают, однако торговля столь выгодна, что всегда находятся желающие попытать счастья. Кернеец все семь преисподних пройдет ради выгоды.

Колдун Рин высунул нос из-под капюшона и произнес:

— Нет ли у тебя, любезный Сол, предположений о том, на какую страну нацелились горгоны?

Клуб дыма, подхваченный сквозняком, угодил прямо в лицо Солу, словно пытался удержать от ответа. Шпион закашлялся, протирая глаза, а потом сказал:

— Я пытался выяснить, но не узнал ничего определенного. Лишь туманный намек на Лорск.

— И все?

— Да, господин. Мне поведала об этом городская шлюха, а той, по ее словам, рассказал моряк, служивший у купца, который слышал краем уха… И так далее.

Курос проглотил остатки сыра, сдул крошки с пальцев и сказал:

— Ну что ж, Сол, ты свободен.

Вакару хотелось узнать побольше, но, прежде чем он успел возразить, Сол выскользнул из зала.

— Все это очень интересно, но давайте не будем ломать голову над «туманным намеком»… — объявил Курос.

— Ах вот как? — перебил Вакар. — При всем моем уважении к брату, я должен сказать, что он уподобляется герою притчи, который собирался провести ночь на рифе, полагая, что сумеет удержать прилив заклинанием. Иль позабыл?

— Во имя Лира, не начинай заново! — воскликнул Курос.

Вакар метнул в брата острый, как дротик, взгляд и проговорил:

— Всему свету известно, что дыма без огня не бывает. Нельзя пренебрегать словами такого надежного шпиона, как господин Сол. Горгоны…

— У тебя одни горгоны на уме, — сказал Курос. — Ну, допустим, они вздумали захватить Лорск и снарядили войско. Но это войско, чтобы сразиться с нами, должно будет обогнуть Тартар и Дзен, потом плыть на запад через Геспериды, высадиться на побережье Зиска и пешим ходом одолеть сушу. Нас десятки раз успеют предупредить, к тому же один лорск стоит трех горгон…

— Я как раз об этом и говорил, перед тем как ты прервал меня своей дурацкой болтовней, — отмахнулся Вакар. — Горгоны никогда не дерутся честно. Я читал…

— Как будто настоящий мужчина может что-то узнать из закорючек на папирусе! — перебил Курос.

— Уж не тому судить, кто не умеет читать…

— Мальчики! — вмешался король Забутир. — Мальчики! А ну-ка, прекратите грязную склоку! Продолжай, Вакар.

— Ты знаешь, как мы сражаемся: разрозненными отрядами под предводительством воевод или богатырей, за которыми следуют родичи, вассалы и друзья. Почти каждый бой начинается с того, что богатыри вызывают врага на поединок. Иногда на такие дуэли уходит целый день. Кроме того, наши воины вооружены чем попало: мечами, пиками, топорами, алебардами, бердышами, палицами и тому подобным.

— А как же еще драться? — спросил Курос.

— Горгоны одинаково экипируют всех воинов. Шлемы, щиты и оружие у них одного образца. Солдаты в бою наступают плотным строем, большими группами, независимо от ранга или родства. Они не теряют времени на вызовы поединщиков, а сразу атакуют по общему сигналу, и каждый воин знает свое место в строю. Такая армия пройдет через наше войско, как плуг по песку.

— Ерунда. — Курос скривился. — Настоящие воины ни за что не позволят стричь себя под одну гребенку.

Спор, как обычно, переходил на новый виток, причем роль Вакара заключалась в том, чтобы подвергать резкой критике любые доводы Куроса. Двое других участников совещания тем временем хранили молчание. Курос призвал на помощь короля.

— Отец, ведь ты со мной согласен?

Забутир Нерешительный улыбнулся краем рта.

— Не знаю… Не могу решить. А что думает господин Рин?

— Мой государь, — отозвался волшебник, — перед нами бездна домыслов. Давайте наведем прочный мост из фактов и лишь после этого попробуем преодолеть преграду. С вашего позволения, я приглашу на совет ведьму Гру.

— Эту старую лживую каргу? — проворчал Курос. — Давным-давно надо было ее повесить.

Рин начал приготовления: достал из сумы маленький бронзовый треножник с кадилом, установил над гаснущим в очаге огнем. От пламени к волшебнику потянулась струйка дыма, словно отгоняя его, но Рин что-то пробормотал, и дым исчез. При первых же звуках заклинания волкодав вскочил с тихим рычанием, поджал хвост и затрусил из зала, стуча когтями по каменным плитам.

Рин поворошил угли и подбросил дров, после чего огонь заполыхал с прежней силой. Начертив угольком кольцо вокруг очага, маг написал несколько незнакомых Вакару иероглифов, а затем обошел зал, гася масляные лампадки. Его сгорбленная тень напомнила Вакару семенящего паука. Принц не удержался от этого сравнения, хоть и глубоко уважал Рина, который был его наставником с самого детства. Вернувшись к очагу, колдун насыпал порошков в крошечный котелок, подвешенный к треножнику. От их едких запахов все закашлялись.

Маг опустился в кресло возле очага и заговорил на языке столь древнем, что даже образованный Вакар, знавший более тысячи пиктографических письмен, не понял ни слова. Произнося заклинания, волшебник непрестанно жестикулировал, его руки чертили в воздухе геометрические фигуры.

В зале как будто потемнело, но Вакар убедил себя, что это всего-навсего иллюзия. По-прежнему ветер шуршал гардинами — сквозняк чувствовался повсюду, только в кругу воздух казался абсолютно неподвижным. Дым, вьющийся над кадилом, не рассеивался, а, напротив, сгущался. Его жгуты переплетались друг с другом и извивались наверху, подобно змеям. У Вакара перехватило дыхание, сердце стучало, как копыта несущегося галопом коня. Он бы и сам охотно занялся магией, если бы природа наделила его хоть крупицей чародейского таланта.

Дым все уплотнялся, постепенно приобретая очертания высокой дородной женщины. Одеждой ей служила волчья шкура, подхваченная шнурком на необъятной талии. Полуобернувшись к четырем мужчинам, женщина уселась, словно не замечая их, и принялась обгладывать кость, которую держала в руке. Вакар понял, что это не настоящая женщина, потому что в полутьме ее туловище было дымчато-серым, а сквозь толстые икры и большие ступни виднелся треножник и огонь под ним.

— Гра! — окликнул ее Рин.

Женщина оставила кость в покое и посмотрела на мужчин. Потом отшвырнула объедки, при этом ее левая рука на миг исчезла. Обтерев пальцы о волчью шкуру, Гра почесала под обнаженной грудью.

— Что угодно от меня властелинам Лорска? — Казалось, голос ее доносится издалека.

— До нас дошли вести об угрозе со стороны горгон, — ответил Рин. — Мы не можем прийти к единому решению. Посоветуй, как нам быть.

Ведьма уставилась себе под ноги и молчала так долго, что Курос заерзал, а Рин цыкнул на него. Наконец Гра вновь заговорила:

— Отправь принца Вакара на поиски вещи, которую больше всего боятся боги.

— И все?

— Все.

Рин снова забубнил на древнем языке, и вскоре фантом ведьмы превратился в обыкновенный дым. Сквозняк подхватил его и бросил в лица зрителям, те зачихали. Рин достал из очага головешку и вновь зажег лампады.

Слова Гры привели Вакара в смятение. Мыслимое ли дело — чтобы смертный искал вещь, о которой говорила ведьма? Ведь ее же боятся сами боги! С другой стороны, он еще ни разу не был на материке и давно мечтал попутешествовать. Конечно, Лорск — богатая и красивая страна, но истинные средоточия культуры и мудрости лежат все-таки на Востоке. Это Седерадо с его философами, Торрутсейш с его колдунами… и кто знает, какие еще древние города.

Курос произнес с кислой миной:

— Если мы настолько глупы, чтобы верить этой старой карге…

— Брат, — перебил Вакар, — ты всегда спешишь заступиться за горгон. Скажи, дело тут лишь в твоем недоверии или есть еще какая-то причина?

— Ты что имеешь в виду, брат?

— Ну, например… скромный презент короля Целууда.

Курос вскочил и схватился за кинжал.

— Ты назвал меня предателем! — прорычал он. — Я вырежу это слово на твоей печенке!

Волшебник бросился к Куросу и схватил его за руки, а Забутир положил ладонь на плечо Вакара, который тоже начал подниматься. Когда королю и магу удалось слегка успокоить Куроса, тот снова сел и проворчал:

— Этот женоподобный ублюдок только и умеет, что сеять крамолу и вражду в родном доме. Он меня ненавидит, потому что знает: однажды боги дали маху, иначе наследником был бы я, а не он. Эх, вот бы нам перенять разумный обычай народов материка, где трон всегда достается старшему сыну.

Прежде чем Вакар придумал достойный ответ, Рин проговорил:

— Господа, давайте оставим наши нынешние разногласия до тех пор, пока не миновала угроза вторжения. Что бы вы ни думали о Гре и Соле, я не вижу оснований подвергать сомнению их слова.

— Что ты имеешь в виду? — спросил король.

— Вчера ночью мне снилось, будто я стою перед богами Посейдониса — Лиром, Тандилой, Окмой и остальными. Как обычно, я спросил у них совета насчет Лорска.

— И что они сказали? — поинтересовался Курос.

— Ничего. Но важнее всего то, как они себя при этом вели. Божества отводили глаза в сторону, точно стыдились своего молчания. И тут я вспомнил, где я видел точно такие же выражения лиц. Много десятилетий назад, когда я, еще будучи юным, изучал магию в великом Торрутсейше…

— О боги, опять заладил! — пробормотал Курос.

— …Один из моих друзей, молодой огудж по имени Джоатио, пришел в сильное возбуждение во время боя быков и допустил нелестные замечания в адрес городского префекта. И хотя высказывания эти не содержали никаких угроз, на следующий день он исчез. Я справлялся о нем в штаб-квартире муниципальной гвардии, и бравые солдаты точно так же прятали глаза. Впоследствии я увидел голову Джоатио на пике над главными воротами. Малоприятное зрелище для отрока с незаскорузлой душой… Ха-ха… И я заключил, что на богов надвигается беда, а это и нам не сулит ничего хорошего. Но существует какая-то причина, по которой боги не смеют нас предупредить. Если верить новости Сола, то можно ожидать вторжения горгон. Поэтому давайте отправим принца Вакара на поиски. Если он потерпит неудачу…

— А он непременно оплошает, — вставил Курос.

— …Большой беды не будет. А в случае успеха он, возможно, спасет нас от неведомого рока.

— Но… разве можно противостоять богам? — удивился король Забутир.

— Только трус сдается без боя в страхе перед неведомым, — ответил Вакар. — Если боги чего-то боятся — значит, они не всемогущие.

— Богохульник, — зло ухмыльнулся Курос. — Ну и когда же ты нас покинешь? Не возьму в толк, почему Гра выбрала для этих мистических поисков Вакара Зу, а не меня.

— Я отправляюсь завтра.

— Так скоро? И пропустишь игры весеннего равноденствия? Впрочем, невелика потеря, ведь ты еще не выиграл ни одного приза.

— Я готов на все, — сказал Вакар. — Лишь бы отдохнуть от твоей бравады и зазнайства.

Курос всегда кичился своим физическим превосходством. Он побеждал брата и в беге, и в прыжках, и в борьбе. К тому же он наградил Вакара прозвищем Зу, что означало не «дурак» или «тупица», а, скорее, «человек, лишенный сверхспособностей». Незавидное отличие Вакара состояло еще и в том, что у него полностью отсутствовали способности к таким колдовским наукам, как телепатия, предвидение, и он не умел общаться с духами. Даже боги не посещали его по ночам.

— Когда вернешься, небось набрешешь с три короба о своих приключениях и запросто сбросишь меня с пьедестала почета… — язвительно заметил Курос. — Ведь мои победы у всех на виду.

— Не называй меня брехуном, я тебе не собака! — с жаром накинулся на брата Вакар, но тут вмешался отец.

— Успокойтесь, мальчики, — как всегда рассеянно промолвил Забутир, а после обратился к Рину: — Ты уверен, что Гра имела в виду Вакара? Это похоже на дерзкий вызов богам — отправить наследника престола искать «то, не знаю что».

— Никаких сомнений, государь. Попрощайся с нами, принц, и наточи свой бронзовый меч нынче же ночью.

— И куда же мне идти? — спросил Вакар. — Ваша мудрая советчица очень уж уклончива насчет направления и предмета поисков, совсем как мой брат, когда его спрашивают, от него ли дети у его жен.

— Ах ты… — вскипел Курос, но Рин пресек его выпад.

— Я не знаю в Посейдонисе вещи, которая бы подходила под описание Гры. Советую двигаться в направлении Торрутсейша, где обитают величайшие чародеи мира.

— А ты знаком с кем-нибудь из этих волшебников? — спросил Вакар.

— Я не был там десятки лет, но помню, что больше всех славились Сарра, Ничок, Врайлия и Кертеван.

— Сколько людей мне взять с собою? Сотню воинов и, пожалуй, дюжину слуг?

В уголках рта старого Рина заиграла улыбка.

— Возьми одного или двух. Телохранителя и, скажем, переводчика.

— У меня есть для него переводчик. — Курос хохотнул. — Его зовут Срет. Исключительно одаренный по части языков.

— Как? — вскричал Вакар с искренним изумлением. — Ни телохранителей, ни женщин! Клянусь третьим глазом Тандилы…

— Никого лишнего. Путь тебе предстоит неблизкий, двигаться надо быстро. В таких делах армия — не помощник.

— Но как же люди узнают о моем высоком положении?

— Никак, если ты сам не скажешь. А ты старайся не проболтаться. Всем ведомо, что за принцев дают неплохой выкуп.

Курос запрокинул голову и громко расхохотался, король же выглядел крайне обеспокоенным. Вакар переводил взгляд с одного на другого. Кулаки чесались, до того хотелось ему дать брату по зубам. Но он взял себя в руки и вежливо улыбнулся.

— Герой Врир из эпической баллады весь мир обошел в одиночку, а значит, это по силам и мне. Одеянием мне послужит рубище, кишащее паразитами. И не поминайте лихом!

— Я всегда в твое отсутствие думаю о тебе только хорошее, — заявил Курос. — Обещаю и впредь это делать, лишь бы ты не возвращался.

— Пора спать. — Король Забутир поднялся на ноги.

Присутствующие выразили почтение королю и разошлись. Вакар отправился в свои покои, где его ждала наложница Били. Он решил не рассказывать ей об отъезде, опасаясь, как бы она не устроила сцену. Кстати сказать, предстоящее расставание с Били не слишком огорчало принца, потому что она уже десять лет была его первой одалиской и успела изрядно наскучить, а также потому, что предыдущий муж дал ей прозвище Били, то есть «птичьи мозги». Кроме того, в один прекрасный день Вакару придется выбрать себе одну или двух жен из дочерей самых богатых и влиятельных пусадских аристократов. В таком деле, как помолвка, существование наложницы лишь помеха.

— А ну, пшла! — он пнул козу, случайно забредшую в замок.

— Принц Вакар, — раздался тихий голос из темноты.

Вакар резко обернулся и хлопнул ладонью по бедру, где находилась рукоять меча, когда он бывал вооружен. К нему обращался шпион Сол.

— Что тебе? — спросил Вакар.

— Я… не мог об этом говорить на совете, но тебе должен рассказать.

— Что рассказать?

— Ты обещаешь мне защиту?

— Ничего с тобой не случится, даже если назовешь меня сыном свиньи и морского демона.

— Твой брат вступил в союз с горгонами.

— Ты спятил?!

— Никоим образом. Есть доказательства, спроси… Урк! — Сол дернулся как громом пораженный, а затем полуобернулся, и Вакар увидел, что у него из спины что-то торчит. Сол прохрипел:

— Они… Он… Я умираю… Расскажи… что…

Сол медленно повалился на каменный пол. Вакар не успел и до десяти сосчитать, а шпион испустил дух у его ног.

Вакар нагнулся и вытащил кинжал из спины Сола. Беглый осмотр показал, что шпион мертв, а кинжал был брошен издалека. Острие вонзилось неглубоко, в мышцу над правой лопаткой. Подняв кинжал, Вакар бросился по коридору в ту сторону, откуда метнули клинок; его мокасины скрадывали звуки шагов. Он никого не увидел, все было тихо. В конце концов, Вакар повернул назад, проклиная себя за то, что не погнался за убийцей в тот же самый миг, как упал Сол.

Он вернулся к жертве, в чьих невидящих глазах, устремленных вверх, сияли крошечные отблески ближайшей лампы. Вакар поднес кинжал к свету и разглядел на бронзовой рукояти черное клейкое вещество. Оно покрывало и клинок. Поверх него запекалась кровь.

Вакар похолодел, размышляя над страшной загадкой. Неужели его родной брат Курос ведет смертельно опасную двойную игру? Кто-то навсегда заткнул Солу рот как раз в тот момент, когда шпион был готов открыть тайну. А что делать Вакару, если Сол не обманул? Публично обвинить Куроса? Но тогда туповатый отец поднимет его на смех, а брат скажет, что Вакар сам убил Сола, а затем сочинил эту небылицу себе в оправдание. Какими бы доказательствами ни располагал Сол, Вакару он больше ничем не поможет.

Наконец Вакар вытер кинжал о край килта Сола — осторожно, чтобы не снять клейкую массу. А потом он на цыпочках пошел дальше. Уже на пороге своих покоев он услышал голос Били:

— Это ты, мой повелитель и возлюбленный?

— Да, не вставай.

Он поднял со стола горящую лампу и осветил стену, увешанную кинжалами, топорами и мечами. Взяв один из кинжалов, он попытался всунуть орудие убийства в его ножны. Они оказались тесны; чтобы найти подходящие, Вакар перепробовал чуть ли не всю свою коллекцию.

— Что ты делаешь? — раздался голос Били, привлеченной бряцанием оружия.

— Ничего. Сейчас закончу.

— Ну так иди в постель, я устала ждать.

Вакар тяжко вздохнул — сколь часто он слышал эти слова! Как ни ценил он ласки искусницы Били, иногда ему хотелось, чтобы она умела думать о чем-нибудь другом. Он спрятал в сундуке освободившийся кинжал, а в его ножны вложил клинок, отведавший крови Сола, и, повесив его на стену, отправился в спальню.

Глава 3

Море Сирен

На рассвете Вакара разбудил стук в дверь.

— Принц Вакар, совершено убийство!

Это был капитан дворцовой стражи. Били, потревоженная шумом, завозилась под одеялом и протянула руку к Вакару. Тот увернулся от ее объятий, слез с постели и торопливо оделся.

Вокруг мертвого шпиона собралась целая толпа. Тут был рыбак, которому дозволялось находиться в замке, поскольку Курос называл его своим другом (это притом что Курос гораздо серьезнее относился к титулам и рангам, нежели Вакар).

— Ужасно. Вакар, ты… что-нибудь знаешь об этом? — спросил сына король Забутир.

— Ничего, — ответил Вакар, в упор глядя на Куроса. — А ты, брат?

— И я — ничего, — хладнокровно ответил Курос.

Вакар смотрел брату в глаза, словно надеялся прочесть, что у него на уме, но Курос хранил бесстрастное выражение лица.

— Может, Рин что-нибудь разузнает. Мне пора собираться в дорогу.

Он отправился в свои покои, но вместо того чтобы укладывать вещи, снял со стены кинжал убийцы, спрятал за пазухой и пошел во внутренний двор замка. На востоке еле брезжил рассвет. Ветер трепал одежду Вакара. В грязной луже сгрудились, чтобы согреться, свиньи, их головы покоились на щетинистых телах друг дружки. Старый кабан хрюкал и скалился. Вакар прогнал его пинком и схватил подсвинка, а тот, вырываясь изо всех сил, разразился истошным визгом.

Быстро оглядевшись, принц достал из-за пазухи кинжал убийцы, взял ножны зубами, обнажил острие и на четверть дюйма погрузил в ляжку животного. Когда Вакар отпустил поросенка, тот бросился по двору наутек, но на полпути к замку у него подкосились ноги. Поросенок повалился на бок, несколько раз конвульсивно дернулся и издох.

Вакар задумчиво посмотрел на кинжал, потом сунул его обратно в ножны и спрятал за пазухой. Если отрава так быстро подействовала на животное, известное своей невосприимчивостью к ядам, что же тогда говорить о человеке? Принц направился было обратно в свои покои, но спохватился: нельзя допустить, чтобы отравленного поросенка скормили собакам или того хуже — зажарили и, по недомыслию, подали на завтрак королевской семье. Вакар взвалил на плечо труп подсвинка и понес к внешним воротам, где, как всегда, маячили двое стражников.

— Кто из вас младший? — Получив ответ, он отдал свою ношу озадаченному молодцу со словами: — Возьми в клети заступ, отнеси эту свинью за город и закопай, да поглубже, чтобы не нашли ни собаки, ни гиены. И не вздумай притащить ее домой к жене, коли тебе жизнь дорога.

В этот момент в воротах появился Дроза, казначей короля Забутира, — он спешил на службу. Вакар отправился вместе с ним, чтобы запастись в дорогу торговыми металлами. Дроза дал принцу золотых колец, серебряных брусочков, медных топориков, затем добавил бронзовый полукруг и сказал:

— Если по пути в Керне ты поиздержишься, отправляйся с этой половинкой медальона к сенатору Амостану. Вторая — у него, с ее помощью он тебя узнает.

Вакар вернулся в свои покои.

— Вакар, ты не хочешь обратно в постель? — крикнула Били из спальни. — Еще так рано…

— Нет, — коротко бросил Вакар и стал рыться в своих пожитках.

Он взял кинжал с двумя длинными тонкими ремешками на ножнах — чтобы привязывать к телу. Эти ремешки он снял и приладил к ножнам отравленного кинжала. Стянув через голову красивую льняную рубашку, он привязал ядовитый клинок к своему торсу и вновь оделся.

После чего он занялся выбором одежды и доспехов. Надел крылатый шлем из чистого золота с фиолетовой матерчатой подкладкой, роскошные нагрудные доспехи из позолоченных бронзовых пластинок и мантию превосходного белого сукна с собольим воротником. Затем оглядел свою коллекцию бронзовых клинков: тонкие рапиры, тяжелые длинные мечи, которыми можно и рубить со всего маху, и колоть; короткие и широкие, как листья, мечи варваров и изогнутые зигзагом сапары из далекой Тамузейры, где на алтарях Милюка вопят в муках мужчины и женщины. Он выбрал лучшую рапиру с позолоченным лезвием, с акульей кожей и серебром на эфесе, рубиновой головкой и окованными золотом ножнами из тисненой кожи. И тут до Вакара дошло, что со всей этой роскошью он окажется слишком заметным и уж тем паче не сможет убедить кого-нибудь, что он — всего-навсего простой путешественник. Ему понадобятся телохранители, чтобы отпугнуть первых встречных разбойников, которые польстятся на его сокровища.

Одну за другой он вернул вещи на прежние места и выбрал совершенно иную экипировку. Вместо рапиры, слишком легкой и бесполезной против доспехов, он взял простой, но надежный длинный меч и незатейливый бронзовый шлем с подбивкой из губки. Надел скромную куртку из дубленой бычьей кожи с бронзовыми накладками и бронзовой же пряжкой, на которой черные кузнецы Тартара отчеканили рельефные полумесяцы. Ни один лорский умелец не взялся бы повторить этот узор.

Когда он натягивал сапоги из мохнатой пегой шкуры, вошел Фуал, его личный раб, аремориец из Кереса; его захватили фоворские работорговцы и продали в Гадайру. Фуал был строен, даже стройней Вакара, и обладал светлой кожей северянина; рыжеватый цвет волос выдавал в нем кровь варваров Галаты. Он посмотрел на хозяина большими грустными глазами и запричитал:

— Господин, что же ты меня не позвал? Разве гоже, чтобы человек твоего положения сам себя обслуживал?

— Как властелин Наз в поэме, — ухмыльнулся Вакар. — «В рабстве погрязший, оборванный и изнуренный…»

Они напихали запасной комплект одежды в мешок из козьей шкуры, и тут в дверях появилась Били, едва прикрытая одеялом из оленьей шерсти. Глядя на Вакара наивными карими глазами, она требовательно объявила:

— Мой господин, когда в последний раз ты обещал…

— Не мешай, я занят! — рявкнул принц. Принц завязал мешок и велел Фуалу тоже собираться в дорогу.

— Господин, ты и меня возьмешь с собой?

— Почему бы и нет? Поедешь со мной, но помни: без моего приказа не воровать.

Фуал, который, до того как попал в рабство, промышлял воровством, удалился с задумчивым видом. Вакару пришло в голову, что Фуал способен улизнуть, как только они доберутся до материка. Надо бы разобраться, что на уме у этого суетливого ареморийца. От того, как Фуал станет относиться к своим обязанностям, возможно, зависит жизнь его хозяина.

Тонкий слух Вакара уловил всхлипывание в спальне. Били хныкала, свернувшись калачиком под одеялами.

— Ну-ну… — неуклюже погладил ее Вакар. — Ты найдешь себе другого любовника.

— Но я не хочу…

— Лучше захоти, потому что я и сам не знаю, когда вернусь.

— Но ты, по крайней мере, можешь… — Она перевернулась на спину, откинув одеяло, и пухлые ладошки заскользили по его рукам.

— Опять! — устало вздохнул принц Вакар.

* * *

Они поднялись на вершину холма, чтобы взглянуть сверху на искусственно орошаемую равнину, где раскинулся солнечный Амфере. На берегу моря Сирен блистали в полуденном солнце городские шпили. Столицу Зиска иногда даже называли уменьшенной копией великого Торрутсейша: были и крепостная стена, и судоходный канал, и концентрические круги воды и суши в центре гавани.

Вакар повернулся в седле, чтобы оглянуться на сопровождающие его колесницы. В одной ехали Фуал и переводчик Срет, другая везла багаж. И повозки, и седоки, и кладь были забрызганы грязью — путникам пришлось вброд одолевать реки, разбухшие при таянии высокогорных снегов. Вакар путешествовал в седле — верховая езда, считавшаяся в Лорске опасным новшеством (отчасти потому, что обычный пусадец, то есть ростом от шести до шести с половиной футов, был слишком тяжел для приземистых лошадок, водившихся в тех краях), стала одним из его излюбленных физических упражнений. Ноги Вакара, низковатого для лорска, всего каких-то два фута не доставали до земли.

— До заката доберемся? — спросил он ближайшего возницу.

— Как пожелает мой господин.

Вакар медленно двинулся вниз по склону, ведь даже опытный ездок, скача без стремян галопом с холма, рискует перелететь через голову коня. Бронзовые ободья колесниц громыхали по щебню и скользили в грязи.

На закате они подъехали к стенам Амфере. Постояв в очереди за повозкой селянина, едущего на базар, они проникли в город за миг до того, как затворились ворота. У местных жителей кожа оказалась светлее, чем у лорсков, и это как будто подтверждало легенду, что несколько веков назад Зиск обжили выходцы из Атлантиды.

Вакар представился, показав стражнику свой перстень с печаткой, и тот взмахом руки дозволил проехать, поскольку в то время между Зиском и Лорском царил мир. Намереваясь погостить у короля Зиска, принц направился к цитадели в центре города. Королевская крепость являла собой укрепленный остров за широким поясом воды. На острове высились дворец и другие общественные постройки, а внешняя граница водяного пояса служила берегом бухты. Будь этот остров разделен на три концентрических кольца, он бы отличался от Торрутсейша только размерами.

Над широченным рвом высился мост, во все времена изумлявший жителей Посейдониса, поскольку на континенте нигде больше не строили мостов длиннее обычного бревна. Въехав на него, Вакар обнаружил, что стражники на ночь перегородили дорогу цепью.

— Короля Шво во дворце нет, он отправился со свитой на все лето в Азарет, — объявил принцу один из стражей на широко распространенном зиском диалекте. — А кто его спрашивает?

— Принц Вакар из Лорска.

На стражника, похоже, это не произвело впечатления. Вакару показалось, что юноша ему не поверил. Принц задумчиво потер ус, а потом спросил:

— А министр Пешас здесь?

— Да неужто ты не знаешь? Пешас — заговорщик, два месяца назад ему голову снесли. Эх, видел бы ты, как она сидела на колу, гнила день за днем! Жалко, пришлось ее снять — для другой местечко понадобилось.

— А кто теперь министр?

— Король выбрал нового, господина Мара, но он отправился домой ночевать.

При таких обстоятельствах было, пожалуй, слишком хлопотно убеждать стражника, чтобы пропустил Вакара и его слуг.

— Тогда скажи, где тут лучший постоялый двор? — поинтересовался Вакар.

— У Ниерона. Проедешь три квартала к северу, затем поверни направо и езжай, пока не увидишь тесный переулок, но в него не сворачивай, а бери левее…

Поплутав немного, Вакар нашел постоялый двор Ниерона. С резким гесперийским акцентом Ниерон пообещал, что примет Вакара и его спутников, если они заплатят шесть унций меди за ночь.

— Годится. — Вакар полез в суму за медью. Ему показалось странным удивление, проскользнувшее на лице Ниерона.

После обычной процедуры взвешивания и проверки чистоты металла принц нашел брусочек меди весом чуть больше шести унций.

— Возьми, а сдачи не надо. — И Вакар повернулся к одному из своих возниц: — Купи еды на всех, отнеси на кухню к Ниерону и раздобудь корма для коней. Фуал, помоги с лошадьми. Срет…

Он замолчал, обнаружив, что Срет говорит Ниерону по-гесперийски, а тот бегло отвечает на меропском диалекте. Было похоже, что Срет, коротышка с длинной, как у обезьяны, верхней губой, когда-то жил в Меропии и в те годы свел близкое знакомство с Ниероном. Вакар никогда не бывал на Гесперидах, но неплохо знал тамошний язык благодаря своей огуджийской няньке. Но он устал за день езды, а потому раздраженно фыркнул на своем родном языке:

— Срет! Внеси багаж и позаботься, чтобы его никто не спер, пока мы не отужинаем. Да и потом тоже.

Срет отправился выполнять поручение, а Ниерон велел дочери приготовить воду и полотенца. Красивая молодка принесла в спальню деревянный ковшик и кувшин. Вакар проводил ее одобрительным взглядом.

— Правда, недурное мясцо? — бросил ей вслед Ниерон. — Если господин желает полакомиться…

— Я десять суток в седле, еле на ногах стою, — проворчал Вакар. — Может, когда отдохну…

Он отправился в спальню, чтобы первым принять ванну. Там к нему подошел слуга.

— Ну и как наши дела, Фуал? — Вакар тер грязные руки облезлой щеткой из свиной щетины.

— Очень хорошо, мой господин. Кроме разве что…

— Кроме чего?

— Видишь ли, такой важной персоне, как ты, негоже ночевать на постоялом дворе.

— Я знаю, но нужда заставит. Что еще?

— Надеюсь, мой господин простит меня, если я скажу, что у него недостаточно опыта насчет постоялых дворов?

— Да, ты прав. А что я делаю не так?

— Если бы ты как следует поторговался, то заплатил бы три унции за ночь, самое большее — четыре.

— Ах ты вор, свинское отродье! Я что тебе, собака, чтобы торговаться? Зубы выбью!

— Мой господин! Торговаться — ниже твоего достоинства, принцу не к лицу, не говоря уже о том, что магистрат этого не одобрит. В следующий раз позволь поторговаться мне, ведь у меня достоинства вовсе нет.

— Ладно. Судя по твоему прошлому, из тебя выйдет отличный торговец.

Вакар отдал щетку рабу. К тому времени, когда последний из его отряда помылся, вода и полотенце стали черными, как безлунная ночь. Путники торопливо и молча поели из деревянных мисок, как едят проголодавшиеся и усталые люди. Умяв огромные порции жареной свинины и ячменного хлеба, они отдали должное зискскому вину, не обращая внимания на шумных торговцев, сгрудившихся на другом конце длинного стола.

Однако после ужина Вакар заметил, что болтовня купцов не дает ему уснуть. Похоже, торговые люди вознамерились гулять всю ночь под сладостные трели флейты, бульканье вина и стук кубков. Когда юная флейтистка умолкала, мужчины возвращались к азартной игре. При этом они громко бахвалились и сыпали упреками и угрозами.

Часа через два этой пытки неглубокая чаша терпения Вакара переполнилась. Он выбрался из-под одеяла и раздвинул занавеси, отделявшие спальное помещение от трапезной.

— А ну, прекратите болтовню, пока я вам головы не поотшибал!

Шум прекратился, четыре пары глаз уставились на принца.

— И кто ж ты будешь, добрый человек? — спросил самый крепкий из торговцев.

— Принц Вакар из Лорска, и когда я велю заткнуться…

— А я королева Огуджии… А если тебе, чужак, тут не нравится, то возвращайся, откуда пришел.

— Ах ты, свинья! — взревел Вакар, ища чем бы запустить в нахала. Но тут вмешался Ниерон с дубиной в руке.

— А ну, никаких драк в моем заведении! Если хотите поскандалить — ступайте на улицу.

— С радостью. — Вакар свирепо ухмыльнулся. — Погоди, я только меч прихвачу…

— Ну, коль в дело пошли мечи, тебе придется подождать, я пошлю за своим, — заявил крепыш. — Он уже отведал крови горгонских пиратов, а уж лорский хлыщ…

— Что? — удивился Вакар. — Да кто ты такой? — Его ярость немного поулеглась, он был заинтригован и уже догадался, что выставил себя на посмешище.

— Я — Матенг из По, владелец трех судов, и ты бы это непременно знал, не будь таким невеждой…

— Погоди, — сказал Вакар. — В ближайшее время хоть одно из твоих судов пойдет к материку?

— Да, «Дайра» отправляется завтра в Гадайру, если продержится попутный ветер.

— А Гадайра — это случаем не самый ближайший порт к Торрутсейшу на материке?

— Да.

— Сколько… — Вакар осекся и сунул голову в спальное помещение: — Фуал, ну-ка проснись! Выходи, поторгуйся за меня.

* * *

На следующее утро Вакар собрал свой отряд, чтобы ехать к причалам. Cpeт не откликался на зов, пока принц не нашел его во дворе, — переводчик болтал с Ниероном.

— Пошли, — позвал Вакар.

— Иду, господин. — Срет оглянулся на ходу и бросил на гесперийском: — Скоро опять увидимся, и раньше, чем ты думаешь.

Колесницы загромыхали, съезжая к бухте. Там Вакар остановился у храма Лира, чтобы принести ягненка в жертву морскому божеству. Хоть он и не принимал всерьез богов, поскольку они никогда не являлись ему ни в снах, ни в видениях, но подумал, что, принеси он жертву, хуже не будет. Затем он отправился дальше и, расспрашивая каждого встречного, обнаружил «Дайру». Матенг распоряжался погрузкой слитков меди, бизоньих шкур и мамонтовой кости.

— Возвращайтесь домой, не теряйте времени, — сказал принц возничим, и те развернули колесницы. К одной из них Вакар успел привязать своего коня.

Стараясь не выдать волнения, он неторопливо подошел к краю пристани и ступил на борт корабля. Фуал и Срет ковыляли следом, сгибаясь под тяжестью снаряжения и продуктов.

— Руаз, вот твой пассажир! — крикнул Матенг. — Он хорошо заплатил, так что заботься о нем получше.

— Принц, вона как? — капитан Руаз хохотнул в бороду. — Ну так не стой на дороге, драгоценное высочество, ежели не хочешь, чтобы тебе на ножку уронили слиток. — Он суетится, громко раздавая указания грузчикам, и вот наконец после долгой возни все товары размещены на борту. Матросы задраили люки и отвязали швартовочные тросы. От пристани отходили на четырех длинных веслах. «Дайра» двинулась по кольцевой бухте к главному каналу. Вакар вертел головой, внимательно рассматривая окрестности Амфере.

На канале судно набрало скорость, поскольку к усилиям гребцов там присоединилось течение. Вскоре они миновали наружную городскую стену, пройдя через огромные бронзовые ворота, готовые в любой момент наглухо затвориться и защитить город от вторжения вражеских кораблей. Затем около полумили судно шло по каналу к морю.

Когда «Дайра» качнулась на первой океанской волне, Срет со стоном опустился на корточки у шпигата.

— Что это с ним? — спросил Вакар.

— Морская болезнь, господин, — ответил Фуал. — Если ты от нее не страдаешь, то считай, что тебе повезло.

— Это вроде того, что случилось с Цорме в поэме?

Но пока я неплохо себя чувствую.

Фуал отвернулся с многозначительной усмешкой на лице. Через несколько минут Вакар ощутил легкую головную боль и тяжесть в желудке, но, не желая терять лицо, как ни в чем не бывало стоял у борта и глядел, как матросы сушат весла, опускают на воду кормило и ставят единственный прямой парус в красно-белую полоску. Западный ветер наполнил его и погнал «Дайру» к Гесперидам. Теперь Вакар понял, для чего судну такая высокая корма — волны набрасывались сзади, но не могли перехлестнуть через борт, а лишь толкали «Дайру» вперед.

Шатаясь, он поднялся на полуют. У кормила стоял сам Руаз — ворочал длинную жердь, соединенную с двумя рулевыми плоскостями.

— А как вы возвращаетесь с материка в Амфере при встречном ветре? — спросил Вакар. — На веслах?

— Нет. Мы смиренно ждем и молимся любимому морскому божеству. В этом море ветер дует с запада четыре дня из пяти, поэтому надо ждать пятого. Я как-то целый месяц просидел в порту Седерадо, ожидая попутного ветра.

— По-моему, это скучно. А вдруг еще кто-нибудь из капитанов помолится, чтобы ветер дул в противоположную сторону?

Руаз пожал плечами и сдвинул брови. Вакар глянул за корму на Амфере, который быстро исчезал из виду за гладью океана. В горле рос ком; принц стер со щеки слезинку и уставился на воду. Вскоре он осознал, что ему нравится смотреть на волны, сменяющие друг дружку бесконечной чередой. Немудреное это занятие успокаивало, хотя по натуре он был энергичен и не выносил бездействия.

Но что-то грызло Вакара изнутри, рождая в глубине души смутные опасения. Ближе к вечеру «Дайра» пошла вдоль гористого побережья.

— Меропия, — сообщил капитан Руаз.

С наступлением сумерек Срет малость пришел в себя и даже поел. У Вакара слипались глаза от усталости, но лунный свет и плеск воды под днищем не давали ему спать всю ночь. В полдень они миновали Меропию, поставили парус и взяли курс на восток. Море было пустынно.

— Других кораблей не видать, потому что мы первыми вышли из Амфере после зимовки, — объявил Руаз. — Если не попадем в запоздалую бурю, то в Гадайре продадим товар подороже, пока не началась конкуренция.

Вакар ломал голову над причиной своего неуемного беспокойства и, наконец, при виде Срета, болтающего с Руазом, его осенило. Он вспомнил, как Срет говорил Ниерону, что вернется раньше, чем его ожидают. Откуда такая уверенность? Может быть, он считает, что Вакар струсит и повернет назад или его убьют в какой-нибудь переделке? Или…

Вакару хотелось дать самому себе пинка — как же это он сразу не догадался?! Возможно, Курос действительно в сговоре с Горгонами. Он велел Срету убить своего хозяина, а затем вернуться домой с рассказом о чудовище, проглотившем Вакара в море. Срет говорил с Пиероном по-гесперийски, не ведая о том, что Вакар знает этот язык. Принц нащупал рукоять меча. Ничего не подозревающий переводчик кутался в плащ, накинув на голову капюшон, и перебрасывался шутками с капитаном. Хотелось подойти и снести мерзавцу голову, но не исключалась ошибка. Даже если его подозрения имеют под собой почву, не так-то просто будет объяснить очевидцам причину расправы.

«А не поделиться ли мне тревогами с Фуалом?» — подумал Вакар.

— Фуал, что ты знаешь о Срете? До этого путешествия я ни разу не общался с ним.

Фуал пожал плечами:

— По-моему, он из Лотри, но я тоже раньше его никогда не видел.

Если это правда, то вряд ли Срет и Фуал — сообщники. После ужина Вакар сказал Фуалу, что подозревает измену, а потому они будут спать по очереди. Фуал с озадаченным видом вытащил красивый кинжал с рукоятью, инкрустированной серебром.

— Ха! — засмеялся Вакар. — Где ты его взял? Стащил у Ниерона? Надо бы тебя поколотить… Но на сей раз, пожалуй, ты поступил правильно. Иди спать, я буду сторожить первым.

Незадолго до полуночи Вакар проснулся — Фуал тряс его за плечо.

— Господин, ты был прав: они собрались на юте, шепчутся, — тихо произнес слуга.

Вакар перевернулся на живот и бросил взгляд на корму. В свете взошедшей ущербной луны принц увидел группу шепчущихся моряков.

Он осторожно вытащил меч и тихо велел Фуалу:

— Приготовь нож и держись поближе ко мне, прикрывай со спины.

Щит принца остался в походном бауле, но для боя на шаткой палубе он и не требовался — одна рука должна быть свободна, чтобы держаться.

— Ты… хочешь напасть на шестерых? — с дрожью в голосе спросил Фуал.

— Очки Лира! Прикажешь дождаться, когда мне перережут глотку?!

— Но ведь их шестеро…

— Наше спасение в том, чтобы напасть первыми. Если тебя это немножко успокоит, то знай, что я тоже боюсь, но собираюсь использовать даже самый ничтожный шанс.

У Фуала стучали зубы. Вакар по-крабьи полз к корме, надеясь подобраться к морякам и подслушать их разговор прежде, чем его обнаружат. Приблизившись к мачте, он различил отдельные силуэты. Срет шепотом разговаривал с Руазом, а тот вертел в руках листовидный меч, мерцавший в лунном сиянии.

— …Неопытный боец, хоть и повоевал с разбойниками в горах, — объяснял Срет. — Он молод и не слишком силен. Нужно быстро напасть, пока он спит…

— Вперед, — прошептал Вакар, поднимаясь во весь рост.

Глава 4

Королева Порфия

Вакар поднырнул под нок нижнего рея и бросился на заговорщиков. Моряки с воплями кинулись врассыпную, на ходу выхватывая ножи. Вакар напал на ближайшего и с первого же выпада пронзил его насквозь. Дикий предсмертный крик заглушил нарастающий гвалт. Отступая назад, чтобы выдернуть клинок из тела, Вакар оглянулся через плечо. Фуал только что вылез из-под паруса.

— Проклятый трус! — Вакар стиснул зубы. Когда его жертва упала, он увидел Руаза, Срета, еще двух моряков и рулевого на полуюте.

— Вперед, в атаку, убейте его! — одновременно закричали Срет и Руаз.

Вакар перепрыгнул через покойника, рубя направо и налево. Его меч лязгнул о клинок Руаза, врезался в плоть и разрубил кость. Вакар резко повернулся спиной к кормилу, а лицом к врагам. Когда к нему присоединился верный Фуал, один из матросов предпочел сцепиться с ним, нежели противостоять мечу принца. И теперь эта парочка кружилась в смертельном танце; враги держали друг друга за запястья.

На Вакара надвигались трое, посередине был Руаз. Принц размахнулся и шагнул вперед, сделав выпад, капитан парировал удар, а Срет и другой матрос атаковали с флангов. Вакар жалел, что в руках у него длинный увесистый меч, а не легкая рапира — против увертливых врагов без доспехов она была бы в самый раз. Он попятился, споткнулся о высокий уступ полуюта и едва не упал.

Враги наседали. Вакар неистово размахивал мечом. До сих пор принца спасала лишь превосходящая длина клинка, но добраться до злодеев он не мог: стоило ему приблизиться к одному из негодяев, как остальные набрасывались на него сзади. Палуба ходила ходуном, но моряки передвигались с кошачьей ловкостью, в отличие от Вакара, который шатался и спотыкался. Вот чей-то клинок дотянулся до принца, но острие лишь скользнуло по кожаной куртке.

Сзади раздался крик: рулевой подбадривал своих товарищей. У Вакара мелькнула мысль: «А как повел бы себя корабль, не будь человека у кормила?» Он прыгнул назад на полуют, поворачиваясь на лету, и нанес могучий удар. Острая бронза рассекла шею, голова глухо стукнулась о палубу и покатилась к мачте, оставляя за собой алый след, а тело, из которого бил кровавый фонтан, распласталось возле кормила.

Вакар повернулся лицом к своим противникам, но в этот момент «Дайра» круто взяла вправо и так сильно легла на левый борт, что вода хлынула в шпигаты.

Вакар обнаружил, что скользит вниз по наклонной плоскости, к черной воде. Он судорожно замахал свободной рукой и, к своему бесконечному облегчению, поймал мачту. Крен все увеличивался, вскоре ноги Вакара уже болтались над водой, но он вцепился в мачту мертвой хваткой.

Вакар поднял взгляд, и как раз вовремя, чтобы заметить летящего за борт, в морскую пучину, человека, похожего на Срета. Остальные распластались на палубе, держась за канаты и друг за друга.

Ветер наполнил парус, и «Дайра» чуть выправилась. Подобрав под себя ноги и упираясь ступнями в косую палубу, Вакар пополз вперед. Капитан Руаз тоже встал на четвереньки и схватился за меч. Вакар вскочил на ноги, подбежал к капитану и обрушил свой клинок на его голову.

Матрос цеплялся за фальшборт, с трудом удерживая голову над водой. Вакар ударил его по руке, промахнулся и снова ударил. На сей раз клинок угодил в цель, и матрос скрылся в пучине. Впереди, на палубе, лежал Фуал, обнимая мачту обеими руками, а его противник — последний уцелевший матрос — держался за ноги Фуала, чтобы не улететь за борт при очередном крене. Считаные удары сердца прошли после того, как палуба выровнялась и начала клониться в противоположную сторону. Вакар бросился вперед и нанес удар в тот самый миг, когда моряк выкрикнул нечто похожее на мольбу о пощаде. Бронза разрубила кость, матрос вскинул руку и закричал, а мгновением позже упал с расколотым черепом. Фуал привстал, не отпуская мачту. Когда корабль снова накренился, Вакар потерял равновесие и навалился на левый фальшборт с криком:

— Как выровнять эту адскую лохань?

— Рулевое весло, — отозвался Фуал. — Господин… Держи его… вот так…

Более точных указаний Вакар и не ожидал. Едва палуба выровнялась в очередной раз, Вакар бросился на полуют и ухватился за кормило. Он висел на нем до тех пор, пока ветер не наполнил парус и «Дайра» не легла на прежний курс. Когда судно вновь ровно и легко заскользило по волнам, Вакар занялся изучением рулевого механизма. Пока он экспериментировал, корабль изрядно сбился с курса, но вскоре Вакар приспособился.

— О, мой господин, я в жизни не видел ничего подобного! — заискивающе обратился к принцу Фуал. — Ты в одиночку убил шестерых! Надо же — один, два, три, четыре… Подумать только!

— Повезло, — прорычал Вакар. — Ну что, теперь все время держать курс по ветру?

— Нет, по-моему, надо идти под небольшим углом к ветру, иначе бы моряки никогда не возвращались домой.

— Хотел бы я знать, куда мы направляемся, какую страну Руаз ожидал увидеть в ближайшее время.

— Не ведаю, господин. Полагаю, где-то впереди лежат Эрутея, Огуджия и Элюзион.

— В каком порядке?

— Увы, не знаю.

— Я однажды встречал королеву Огуджии. Тогда она была неуклюжим ребенком, а ныне она уже взрослая женщина.

— Господин, а в Огуджии есть король?

— Был. Порфия вышла замуж за сиятельного Ванчо. Он прослыл добродушным ничтожеством и умер, кажется, от оспы. Когда гесперийский трон опустел, наследников по мужской линии не нашлось.

— Что это за страна, мой господин?

— Огуджия? Ничего о ней не знаю, за исключением того, что ее прозвали Островом Философов. Я всегда мечтал задать тамошним мудрецам несколько простеньких вопросов, например насчет происхождения жизни, бессмертия души и тому подобного. Вот что, Фуал, побросай-ка трупы за борт.

— В том числе и безголового, господин? — на лице Фуала было написано такое отвращение, что Вакар разглядел его даже в лунном свете.

— Его в первую очередь. Надо это сделать, Фуал, они загромождают палубу.

Фуал взялся за дело. Перед тем как отправить за борт, он раздевал каждого покойника. Закончив, он вернулся на корму с широким мечом Руаза, найденным в шпигате.

— Господин, позволь мне его носить, а то мы плохо вооружены для подобных испытаний.

— Да, конечно. — Вакар уступил кормило слуге, а сам достал из кармана оселок и принялся точить свой зазубренный меч.

Под утро Вакар заметил впереди землю.

— Будем идти вправо, вдоль берега, пока не увидим порт, — решил он.

— А как быть с кораблем, господин?

— Я еще не придумал. — Вакар огляделся. — Если кто-нибудь заметит кровь, это привлечет внимание. Найди ветошь и хорошенько вымой палубу.

— А что потом?

— Ты умеешь продавать корабли?

— Нужно найти покупателя. Только бы никто не признал в «Дайре» имущество Матенга из По…

— Надо замаскировать корабль. Когда счистишь кровь, попробуй убрать с кормы изображение Лира.

* * *

Во второй половине дня «Дайра» подошла к бухте, набитой неуклюжими судами купцов и быстроходными пятидесятивесельными военными галерами. Вдалеке раскинулся торговый город.

— Как же нам завести корабль в бухту, если ветер дует не в корму? — спросил Вакар.

— Мне кажется, надо убрать парус и взяться за весла.

— А как… Понял! Один отвязывает эту веревку, которая идет с того верхнего, вот этого длинного шеста, и спускает, пока он не ляжет на нижний шест.

Он имел в виду верхний и нижний реи. Паутина талей и вант с двух сторон мачты не давала парусу расстелиться по палубе, когда его убирали. Вакар положил руль влево, насколько удалось, а Фуал отвязал трос. Парус вместе с верхним реем ринулись вниз. Рывок намотанного на руки троса был настолько силен, что маленький аремориец с воплями умчался вверх. Это зрелище настолько развеселило Вакара, что он не сразу пришел на подмогу к обезумевшему от страха слуге.

Вскоре они взялись за весла и направили корабль к берегу. Для двух неопытных гребцов подобный заплыв оказался делом нелегким, и, хотя руки Вакара окрепли от долгих упражнений с оружием, он натер мозоли, прежде чем судно достигло суши.

В порту оказалось людно. Разгружались суда, запряженные волами телеги, и волокуши увозили с причалов товары. Когда «Дайра» приблизилась к молу, на нем собралась кучка зевак с кожей посмуглей, чем у обитателей Посейдониса.

— Как только приткнемся, сигай с веревкой на берег и наматывай вон на ту деревяшку. — Конечно, это означало, что Фуал должен перебраться с кормы на мол и пришвартовать «Дайру» к одному из столбиков-кнехтов, рядком торчащих из каменной кладки.

Когда они причалили, Вакар спрыгнул на пристань с носа «Дайры» и привязал трос к другому кнехту. Пока Фуал возился со швартовочным тросом у кормы, Вакар подозвал на гесперийском ближайшего бродягу.

— Что это за город?

— Седерадо, столица Огуджии.

Вакар подошел к Фуалу.

— Надеюсь, Порфия меня не забыла… Идея! Поскольку весь груз нам все равно не утащить, мы поделимся с королевой, и это наверняка освежит ее память. Может, она согласится нам помочь.

Он повернулся к толпе:

— Эй вы, мне нужны четверо крепких носильщиков, чтобы отнести груз во дворец. Фуал, выбери четверых и договорись насчет оплаты. Вот ты, носатый, скажи-ка, в Огуджии медь добывают?

— Да, — ответил тот, к кому он обратился.

— А мамонты или бизоны у вас водятся?

— Мамонтов нет, но есть несколько бизонов в королевском парке.

Вакар снова повернулся к Фуалу:

— Слоновая кость ей понравится. А ну, помоги снять вон те чехлы.

Через несколько минут Вакар построил носильщиков; каждый из них держал на плече огромный бивень мамонта. Принц готов был скомандовать им «за мной», но тут вдруг заметил, что зеваки дружно повернулись к морю.

К соседнему, пока еще свободному, причалу подходила низкая черная галера о тридцати веслах. Она была гораздо больше «Дайры», с десятками гребцов и тремя пассажирами на борту. Бушпритом служил длинный бронзовый клюв, на скулах были нарисованы глаза — дань древнему поверью моряков, якобы позволяющая кораблю видеть свой путь. Прямой коричневый парус не украшали никакие эмблемы или символы вроде огуджийской русалки или осьминога горгон. Не было ни флага, ни вымпела, способных выдать происхождение галеры.

Один из пассажиров таинственного корабля был среднего роста, с острой седой бородкой; гладко выбритый череп увенчан круглой шапочкой, а просторное платье достает до лодыжек. Остальные двое не носили одежды и лишь отдаленно напоминали людей. Первый — карлик, примерно четырех футов ростом, с огромными лопухами ушей, как у слоненка. Тело его сплошь заросло коротким золотисто-коричневым мехом. Другой вымахал аж на восемь футов и «щеголял» скошенным обезьяньим лбом и грубой черной шерстью. На широченном плече покоилась обитая медью дубина, а вторая рука прижимала к боку вместительный деревянный ларь с бронзовой оковкой.

— Во имя всех богов, кто они? — спросил Вакар. — Сатиры, что ли? Вон тот, с дубиной, смахивает на великана из «Подвигов Цорме».

— Про большого ничего не скажу, а маленький — кораниец.

— Кто?

— Уроженец самого северного из островов Корании. Говорят, эти существа слышат любое слово, произнесенное в нескольких милях от них.

Галера пришвартовалась точно так же, как и «Дайра», пассажиры сошли на берег, толпа начала разбредаться.

— Мы не можем ждать тут целый день, — объявил Вакар. — Я пойду во дворец, а ты оставайся, присматривай за грузом…

В этот миг, растолкав зевак, к Вакару приблизился бритоголовый. За ним следовали гигантский обезьяночеловек и кораниец.

— Господин, ты направляешься во дворец? — осведомился бритоголовый на гесперийском с резким акцентом. — Разреши составить компанию, ибо я выполняю поручение, и нам как раз по пути, а я в Седерадо впервые. Мы с тобой раньше никогда не встречались, поэтому, я думаю, нам следует познакомиться. Позволь представиться: Квазиган.

* * *

— А с кем я имею честь беседовать? — Квазиган, дружелюбно улыбаясь, шагал рядом с принцем. Его сухая кожа была еще смуглей, чем у Вакара, а лицо — на редкость невыразительное. Он слегка сутулился и громко шаркал.

— Меня зовут Вакар.

Произнося эти слова, Вакар глянул в лицо спутника и заметил, что дружелюбная улыбка на миг исчезла. Но лишь на миг.

— Не принц ли Вакар из Лорска? — спросил человек.

Вакар не был склонен доверять странным, незнакомым и навязчивым попутчикам, особенно тем, кто путешествует на собственных военных галерах со слугами-нелюдями и проявляет исключительный интерес к его скромной персоне. Он отрицательно покачал головой.

— Всего лишь его дальний родственник. Как я понимаю, сударь, ты слыхал о Лорске?

— Ну, кто же не слышал о ваших богатейших медных рудниках?

— Да, пожалуй… А откуда держишь путь?

— Из Тегразена. Это небольшой городок на материке к югу от Керне.

— У тебя необычные слуги. Один из них, насколько я понимаю, кораниец.

— Верно. Его зовут Йок.

— А второй? — спросил Вакар.

— Это Нжи из Черных Земель. Негры поймали его совсем маленьким, воспитали и продали в рабство. Он говорит несколько слов, ибо происходит не от гигантских черноземельских обезьян, то бишь горилл, а от другого, более редкого вида, промежуточного звена между обезьянами и людьми.

Вакар погрузился в настороженное молчание. Подойдя к дворцу, он в изумлении уставился на ряды блестящих мраморных колонн и позолоченную крышу: доселе он еще не видел двухэтажного здания.

Он отослал во дворец четыре мамонтовых бивня, велев передать на словах, что Вакар из Лорска просит аудиенции. Пришлось ждать полчаса, наконец ворота отворились, и принц вошел во дворец, а Квазиган проводил его задумчивым взглядом.

— Принц Вакар! — С этим счастливым возгласом королева Порфия сорвалась с трона и пылко поцеловала гостя. — Благодарю за великолепный подарок, но и без него тебя бы здесь ждала теплая встреча. Неужели я могла забыть, как десять лет назад в Амфере мы с тобой победили на конкурсе танцев? Что заставило тебя покинуть кишащие бизонами равнины ветреного Лорска и отправиться в такую даль?

«А ведь она и впрямь выросла настоящей красоткой, — подумал Вакар. — Пусть ростом она невелика, но благодаря гордой осанке кажется значительно выше. Счастливчик был ее Ванчо, царствие ему небесное».

— Госпожа, держа путь в великий Торрутсейш, я не мог обойти Огуджию, не возобновив столь приятного знакомства.

На него пристально смотрели изумрудно-зеленые глаза.

— Объясни мне, как случилось, что ты с одним-единственным слугой привел в бухту Седерадо торговое судно? Или ты сбежал из Лорска, чтобы податься в пираты? Неужели ты теперь бороздишь моря под осьминогом проклятых горгон?

— Похоже, ты многому научилась за столь короткий срок.

— О да. Я пекусь о благополучии моего королевства, и, как только ты высадился на мол, мне донесли о твоем прибытии. И все-таки, что приключилось? Неужели всю команду смыло за борт? Или ее утащил на дно кракен?

Вакар помедлил с ответом, а затем поддался возникшей вдруг симпатии к Порфии и рассказал о предательстве Срета.

— А посему, — заключил он, — не будучи, как тебе теперь известно, опытными моряками, мы решили продать судно и на первом же попутном купце пойти дальше на восток.

— У тебя много товара?

— Не знаю, клянусь третьим глазом Тандилы.

— Ну что ж… Эльбиен!

Вошел сановник, и Порфия распорядилась:

— Ступай на берег, поднимись на борт корабля принца Вакара и оцени стоимость груза.

Как только Эльбиен повернулся и вышел, она снова обратилась к Вакару:

— За судно я тебе хорошо заплачу торговым металлом. А если Матенг поднимет шум, мы ему напомним, что он, как судовладелец, в ответе за покушение на твою жизнь. Что тебе известно о странном человеке, который пришел вместе с тобой? Я имею в виду бритоголового, у которого собственная галера.

— Назвался Квазиганом из Тегразена, а помимо этого, королева, я о нем знаю не больше твоего. Он — настоящее диво, под стать крылатой свинье, но при этом весьма обходителен.

— В самом деле? По твоему описанию он смахивает на горгона, но тут легко ошибиться, ведь Тегразен лежит на материке близ Горгад, и тамошние народы основательно перемешались. Расскажи, как обстоят дела в Лорске, царстве воинов-героев, атлетов с бронзовыми сердцами и головами из слоновой кости?

Вакар рассмеялся и пустился в светскую беседу. В пути он страдал от недостатка общения и теперь был рад случаю поговорить на родном языке. Они поболтали о том о сем, затем Порфия объявила:

— Вакар, клянусь восемью грудями Геры, я отдала тебе целое утро, а ведь меня ждут и другие посетители. Оставайся во дворце, вечером устроим пирушку. Познакомлю тебя с министром Гаралем и моим любовником Тьегосом.

— Твоим… — Вакар осекся, его самого удивил укол ревности. Да какое ему дело, пусть у огуджийской королевы будет хоть десяток любовников! Но ревность не проходила.

А Порфия, казалось, ничего не заметила.

— Если Квазиган мне глянется, я и его приглашу на пир — сдается мне, он богат, знатен и влиятелен. На худой конец, послушаем занятные легенды о далекой стране.

— Королева, я назвался Квазигану настоящим именем, но отрицал свою принадлежность к царствующей семье Лорска. Поэтому я бы предпочел, чтобы при этом любителе длинных балахонов меня называли просто Вакаром, обычным дворянином.

— Быть посему. Двэрос! Отведи прин… господина Вакара во вторую комнату для гостей в правом крыле и обеспечь всеми удобствами.

* * *

До самого вечера Вакар не видел Порфию. Весь день посвятил блаженной праздности — выспался, принял ванну и надушился. Пока стирали и сушили его грязную одежду, он прочитал в библиотеке гесперийский перевод «Фрагментов Лонтанга». Поскольку в те времена мир еще не успел далеко уйти от пиктографии, огуджийская и лорская письменность различались гораздо слабее, чем устная речь. Однако иероглифы для передачи абстракций разнились основательно.

— Уважаемый, ты бы не взялся объяснить мне, что означают эти череп и полумесяц? — осведомился Вакар у почтенного старца, копировавшего в углу папирусный свиток.

— Бренность, и ничто иное. Череп — символ смерти — купно с опрокинутым полумесяцем, то бишь абстрактным изображением луны, означает лишь одно: ничто не вечно. А значит, этот отрывок надобно истолковать так: «Сменят друг друга тысячи и тысячи поколений смертных, а тем временем в священной обители у бога вырастут зубы мудрости. Но время приберет всех, и даже самым славным богам суждено пройти по пыльной и смутной дороге в вечное забвение».

— Значит, Лонтанг утверждает, что даже боги смертны?

— Да. Его теория состоит в том, что боги — плод людской веры, и сколь бы ни были они могущественны, со временем люди бросят их ради других богов. Их забытые образы поблекнут и исчезнут.

— Кажется, ты весьма сведущ в таких вопросах. Дозволишь ли поинтересоваться, как тебя зовут?

— Я Ретилио, бедный философ из Седерадо. А ты?

— Вакар из Лорска.

— Любопытно, — задумчиво произнес философ. — Где-то я уже слышал это имя… Ах да, я же прошлой ночью во сне побывал на Ассамблее богов. Там было много наших, Астерио например, были и чужие боги, в том числе твой Окма. Они все время двигались, как будто исполняли погребальный танец, и часто повторяли: «Вакар из Лорска».

Вакар содрогнулся:

— Поскольку мне никогда не снятся боги, я не возьмусь истолковать твой сон.

— И долго ты здесь пробудешь?

— В этот раз всего лишь несколько дней, но я мечтаю когда-нибудь погостить тут подольше и изучить знаменитую огуджийскую философию.

Вакар слишком поздно спохватился, что ему следовало назваться вымышленным именем. Теперь же проницательный Ретилио лишь утвердился в своей догадке относительно его личности.

— Многие мои коллеги считают, — изрек он, — что если бы короли изучали философию или если бы люди выбирали философов своими королями, мир выглядел бы лучше. Однако на деле королям, похоже, недостает либо времени, либо желания заниматься пустяками.

— Надеюсь, у меня будет и то, и другое.

— Достойная цель, хотя достичь ее непросто. Боги тебе в помощь.

— Не вижу никаких препон. У меня много целей, и уж я постараюсь добиться их всех.

— Принц, а нельзя ли мне поинтересоваться, что же это за цели?

— Ну… — Вакар нахмурился. — Я хочу стать хорошим королем, когда придет мой срок, а еще — постичь философию, увидеть дальние страны и необычных людей, обзавестись верными и интересными друзьями, вволю насладиться вином, женщинами и песнями… — Он умолк, как только Ретилио всплеснул руками в притворном ужасе.

— Принц, тебе необходим брат-близнец, чтобы все это успеть.

— У меня есть брат — Курос. А что ты хочешь этим сказать?

— Ни один смертный не способен совершить все это за одну жизнь. Сейчас тебе кажется, что жизнь бесконечна и ты можешь испробовать все на свете и добиться успеха на любом поприще, какое тебе приглянется. Но со временем ты заметишь, что все чаще приходится выбирать, при этом каждый раз отказываясь от тех или иных заманчивых возможностей. Есть, правда, гипотеза философской школы Курно, что де душа не только долговечнее тела, но и способна переселяться в другое тело. Таким образом, человек проживает не одну жизнь.

— Не вижу, какой в этом смысл, если человек не помнит свои предыдущие жизни, — фыркнул Вакар. — Но если это правда, то как обстоят дела с богами? Их души тоже бессмертны?

Они успели сломать над этой темой немало копий, прежде чем в библиотеке появился Двэрос и сообщил, что одежда Вакара готова.

— Надеюсь еще раз повидаться с тобой до отъезда, — сказал принц философу.

— Можно встретиться здесь завтра в это же время. Всего доброго, принц.

Глава 5

Змеиный трон

Пиршественный зал во дворце огуджийской королевы в размерах уступал своему собрату в замке Мнесет, зато был куда роскошнее убран; фрески на деревянных стенных панелях изображали мифологические сцены. Особенно Вакару бросилась в глаза сцена, где быкоглавый мужчина с невероятно развитой мускулатурой обольщал восьмигрудую женщину.

Вакар познакомился с толстым министром Гаралем и его женой, дамой средних лет с приятной, но невыразительной внешностью. Тьегосом оказался высокий, чисто выбритый молодой человек, щеголявший дорогими жемчужными серьгами. Не отрывая взгляда от кончика своего длинного носа, он произнес:

— Так ты, значит, из Лорска? Не понимаю, как вы терпите эти ужасные ветры и туманы. Что до меня, так я бы до конца своих дней не сумел к ним привыкнуть.

Вакар был не в восторге от этих сентенций, но несколькими минутами позже в зал вошел Квазиган, и Вакара позабавило, когда Тьегос сказал ему:

— Так ты с юга? Не понимаю, как вы терпите жару и мух. Вот уж с чем с чем, а с ними я бы никогда не ужился.

Вошел еще один молодой человек, которого Тьегос назвал своим другом Абеггу из Токалета. Абеггу прибыл в Седерадо из далекой Гамфазантии, чтобы изучать философию у Ретилио. Вновь прибывший был высок, строен, очень смугл и немногословен. Он говорил с едва уловимым акцентом. Вакар спросил его для поддержания разговора:

— Ну и как тебе нравятся северные земли?

— Очень любопытные края, сударь, и весьма непохожие на мою родину. У нас нет таких высоких каменных зданий, и металл применяется не так широко.

— Завидую тебе. — Вакар грустно вздохнул. — Я тоже познакомился с Ретилио и теперь жалею, что у меня нет времени поучиться у философов Огуджии. И что ты успел узнать?

— Он рассуждал о происхождении мирового яйца от совокупления вечного времени и бесконечного пространства…

Вакар был бы рад услышать об этом побольше — его всегда влекла философия, хоть она и не прижилась в палестрах Посейдониса. Но королева Порфия уже расположилась на троне и знаком велела подать сухое вино — для пробуждения аппетита. Однако прежде чем сделать первый глоток, она плеснула на пол вина, вознесла молитву богам, а затем опустошила золотой кубок.

Вакар последовал ее примеру, и тут вдруг испуганный возглас жены Гараля привлек его внимание. На месте золотого блюда Квазигана стояла черепаха величиной с тарелку и глядела по сторонам глазками-бусинками. Квазиган засмеялся.

— Это совершенно безобидно, — объяснил гость. — Моя подопечная всего лишь иллюзия. Она никого не укусит и ничего здесь не испортит. Правда, черепаха?

Черепаха кивнула, и зрители захлопали в ладоши. Вакар надолго прильнул к кубку. Когда он вновь поднял глаза, то увидел вместо черепахи лишь курносого волшебника, делающего пассы над блюдом. Однако возбужденная болтовня зрителей не оставляла сомнений, что остальные по-прежнему видят рептилию. Вакара подмывало похвастать своей невосприимчивостью к магическим иллюзиям благодаря хмельным напиткам (об этом он давно подозревал), но он передумал. Он все еще не доверял Квазигану, а посему решил, что поступит неблагоразумно, открыв ему свой маленький секрет.

Он посмотрел на Порфию, восседавшую на своем кресле. Это был очень необычный трон в форме огромной змеи из камня оливкового цвета. Голова и шея змеи образовывали один подлокотник, а туловище — другой. Хвост обвивался вокруг спинки, сиденья и ножек до самого пола.

— Это удивительное кресло, — произнесла Порфия, чья бледная кожа просвечивала сквозь платье цвета морской волны. — Оно с берегов озера Тритон, где такие змеи считаются священными. Говорят, в царствование моей бабушки кресло перевезли через пустыню Гведулию, подвесив к седлам двух необыкновенных животных, которые в тех краях служат для верховой езды. Они выше коней и вдобавок наделены огромными горбами. Если верить легенде, это настоящая змея, парализованная заклинанием и…

— Мы, культурные люди, — вмешался Тьегос, — конечно, не верим в глупые сказки. — Он царапнул по подлокотнику ногтем большого пальца. — Убедись сам, господин Вакар, это мифическое чудовище — не что иное, как камень.

Вакар дотронулся до подлокотника трона, на ощупь тот действительно напоминал твердый кремнистый известняк.

— И все же, дорогая моя, — обратился Тьегос к королеве, — тебе бы следовало утопить его в бухте Седерадо и обзавестись другим. Но не из-за предрассудков, а чисто по эстетическим соображениям. Ну, что у нас сегодня на обед?

По огуджианскому обычаю гости сели по кругу, напротив каждого стоял столик. Слуги подносили яства на золотых блюдах. Вакар счел фаршированную куропатку великолепной, но вкус хлеба показался ему непривычным.

— Что это за злак? — поинтересовался он.

— Конечно, вам, пусадцам, такой хлеб в диковинку, — ответил Тьегос. — Он испечен из недавно окультуренного злака под названием «пшеница». Во времена правления отца королевы его завезли с материка. — Он повернулся к Порфии. — Дорогая, продай твоего повара в рабство, иначе мы все превратимся в свиней, поедая эти помои.

Вино было крепким, лучше, чем в Зиске. Вакар сделал большой глоток и лишь потом высказал свое мнение:

— Сударь, я не согласен с тобою. Я нахожу кухню Огуджии восхитительной, вино крепчайшим, а овощи великолепными…

— Твои дифирамбы никого не проведут. — Тьегос тоже успел основательно захмелеть. — Не тешь себя понапрасну мечтой о благосклонности Порфии. Пока речь идет о торговом металле, кораблях или рабах, мое дело — сторона, но если ты добиваешься от королевы услуг более интимных, то тебе придется иметь дело со мной, ведь я…

— Тьегос! — вскричала Порфия. — Ты ведешь себя как животное, следи за манерами!

— По крайней мере, — ответил Тьегос, — я ем и пью культурно, а не раздираю мясо, подобно изголодавшемуся льву, и не лакаю вино с жадностью горбатого зверя из Гведулийской пустыни. — Он смерил Вакара уничижительным взглядом.

Вакар покраснел, поняв, что, по огуджийским меркам, его провинциальные манеры поведения за столом оставляют желать лучшего.

— Я всего лишь предупредил этого усатого варвара…

— Замолчи! — воскликнула Порфия, приподнимаясь над змеиным троном. Ее зеленые глаза сверкали, а овальное лицо покраснело от гнева.

За мнимым спокойствием Вакара таилась смертельная угроза.

— Он всего-навсего хочет стать придворным шутом. Правда, Тьегос? — принц по-лорски исказил имя фаворита, чтобы еще больше унизить.

— Ах ты, кабанье отродье! — вскричал Тьегос. — Я вырежу твое…

— А ну, вы оба! Успокойтесь! — неожиданно громко воскликнул Гараль. — Или позову стражу, и вас выгонят на улицу бичом со свинцовыми шипами… Рабы, уберите объедки!

Слуги убрали блюдо и принесли еще вина. С лица Абеггу из Токалета не сходило изумление — видать, он не привык к простоте нравов огуджийского двора. Вакар понял, что слишком приналег на вино. Он совладал с норовом и, показав на сцену совокупления на стене, спросил:

— Кто-нибудь возьмется это объяснить?

— Это иллюстрация к третьей книге «Золотого Века». Лесной бог Астерио седлает богиню земли Геру, чтобы сотворить первую человеческую пару, — объяснил Гараль. — В оригинале это звучит так:

— Нельзя оценить эти стихи по достоинству, если их не спеть, — перебил Тьегос и грянул отменным тенором:

— Проклятье! Даже мне эта задачка не по плечу без хорошей музыки. А не позвать ли нам свирельщицу?

— Не надо, — подал голос Квазиган. — Я не расстаюсь с музыкальным инструментом, он мне помогает коротать досуг.

Он достал из-за пазухи свирель и взял на ней несколько аккордов.

— Ну а теперь, сударь, напой мотив. Да, я справлюсь, начинай.

Под сладостные трели флейты Тьегос встал и допел «историю творения» до конца. Когда он умолк, Вакар произнес:

— Сударь, может, ты и шут, и не скажу, кто еще, дабы не оскорблять слух наших гостей, но за всю жизнь я не слышал лучшего голоса, чем твой. Чего бы только я ни отдал, чтобы петь, как ты!

— Это пустяки. — Тьегос, пошатываясь, отступил к своему стулу. — У этой песенки довольно грубый варварский привкус, но в моем исполнении он не так заметен. По крайней мере, я не воспринимаю всерьез всю эту глупую мифологию… Ик!

Приступ икоты завершил его речь. Порфия обратилась к Вакару:

— Ну а теперь, сударь, покажи-ка и ты, на что способен.

— Я могу лишь сказать, на что я не способен. — Вакар начал перечислять, загибая пальцы: — Я считал, что умею петь, но, услышав Тьегоса, понял, что всего лишь каркаю, как ворона, питающаяся падалью. Будучи трезв, я могу плясать, — надеюсь, королева помнит, — но сейчас я, как назло, нетрезв. Я знаю несколько историй, но благородному человеку недопустимо рассказывать их в таком обществе…

— Старина, забудь, что ты благородный, — захихикал Гараль. — Из уст самой королевы я слышал такие соленые истории, что тебе и не снилось.

— Отлично. А вы знаете анекдот о горбуне и жене рыбака? Нет? Ну так вот…

Когда он умолк, все захохотали. Жена Гораля разразилась истерическим смехом — пришлось ее хлопать по спине. Вакар еще рассказал анекдотец-другой, а потом королева Порфия заявила:

— Ты сказал, что умеешь петь — так пусть «ворона» продемонстрирует свой голос.

— Да нет, что ты, твое величество…

— Я настаиваю. Господин Квазиган тебе подыграет.

— Но не говори потом, что я не предупреждал. Квазиган, мотив такой: да-де-де да-де-де…

Свирельщик подхватил мелодию, и Вакар запел «Песнь Врира»:

Когда он закончил, Порфия захлопала в ладоши и воскликнула:

— Превосходно! Хоть я и не понимаю лорского языка, готова поклясться: ты поешь лучше Тьегоса.

— Я не слышал никакого пения, — прорычал Тьегос, совладав с икотой. — Но кажется, где-то поблизости квакала жаба.

— А ты как думаешь? — спросила Порфия Гараля. — Кто лучше поет, Вакар или Тьегос?

— Оба поют великолепно, — уклончиво ответил тертый придворный калач и повернулся к Квазигану. — Ну-ка, давай еще! Сыграй нам какую-нибудь мелодию твоей родины.

Квазиган затянул заунывный мотив.

— Клянусь задницей Астерио, — сказал Тьегос, — это похоже на наш танец в честь богини Луны.

— Откуда ты знаешь, как он выглядит? — удивилась Порфия. — Ведь во время этого танца мужчинам строго-настрого запрещено приближаться к девам.

— Подумаешь, запрещено… Порфия, ты лучшая плясунья в Огуджии, вот и покажи его нам, а Квазиган сыграет.

— Это неприлично, — возразила королева, но ее голос потонул в криках остальных.

Наконец Порфия встала и плавно задвигалась в такт мелодии Квазигана. Она нетвердо держалась на ногах и то и дело наступала на шлейф своего просвечивающего платья, пока не вспылила:

— Проклятая тряпка! Мешает…

Она развязала поясок, выскользнула из платья и швырнула его на змеиный трон.

— А ну-ка, раздвиньте эти проклятые столы! — распорядилась совершенно нагая, если не считать расшитых драгоценными камнями сандалий, царственная танцовщица.

Перед глазами Вакара, словно в колдовском тумане, поплыла комната. Казалось, огни лампад на стенах закачались в ритме неземной музыки, а фрески ожили: еще чуть-чуть, и быкоглавый бог добьется своего.

Вакару хотелось вскочить и, подражая Астерио, схватить в объятия гибкое белое тело Порфии. Королева ростом была невеличка, но ее формы будили звериные инстинкты в любом мужчине, который оказывался рядом.

В этот миг Порфия споткнулась и упала на колени Гараля. Министр поднял руку, чтобы отвесить шлепок королевскому задку, но вовремя опомнился. Это зрелище вызвало у Вакара такой приступ смеха, что он чуть не упал со стула.

— Ладно, хватит. — Шатаясь, Порфия вернулась к трону, попыталась натянуть на себя платье и восхитительно в нем запуталась. Тьегос кинулся к ней на выручку. — Кто еще что-нибудь умеет?

— У нас в Тегразене есть игра, — вызвался Квазиган, — под названием «ступай в Керне». По кругу расставляются стулья, на один меньше числа игроков. Пока звучит музыка, все ходят вокруг стульев, а когда она вдруг умолкает, — садятся, и тот, кому это не удается, выходит из игры. Тут убирают еще один стул, и снова все ходят по кругу… До тех пор, пока не останутся два игрока и один стул. Выигрывает тот, кто занимает последний стул. Пожалуй, я сыграю, пока вы будете ходить — староват я для такой атлетики.

— Детская игра. — Тьегос поморщился. — Боюсь, нам скоро надоест.

— Все бы тебе брюзжать! — воскликнула Порфия. — Вакар, Гараль, поставьте этот стул к стене! Господин Квазиган, сиди тут в центре и играй на дудочке. Великие боги! Вы только посмотрите на него! — Она показала на Абеггу из Токалета, который потихоньку свернулся в углу калачиком и уснул. — Ну-ка, разбудите.

— Да как может мужчина, у которого в жилах — кровь, а не вода, уснуть во время такого зрелища! — поразился Вакар.

— Ему это неинтересно, — сказал Тьегос. — Он мне признался, что у них в Гамфазантии общепринято ходить нагишом. Эй, соня, вставай. — Он толкнул спящего ногой.

Разбуженному Абеггу объяснили правила, а потом игроки неуверенно двинулись по кругу. Музыка смолкла, и стулья достались всем, кроме толстой и неповоротливой жены Гараля. Она беззлобно рассмеялась и отошла к стене. Вакар убрал из круга один стул.

— Начали, — скомандовал Квазиган. Мелодия усложнялась, пальцы музыканта все быстрее порхали над свирелью. Вакару казалось, что комната кружится под музыку. Он не понимал, в чем тут дело, так как после ссоры с Тьегосом старался пить меньше.

Свирель умолкла, и на этот раз на ногах остался Тьегос.

— Вот и прекрасно, — сказал любовник королевы. — Меня совершенно не забавляет эта древняя игра. — И он присоединился к жене Гараля. Из круга выбыл еще один стул.

Затем из игры вышел Абеггу из Токалета.

В этот раз мелодия пронизывала принца Вакара до мозга костей, от нее ныли зубы, жгло глаза. Свет лампад померк, а может, Вакару только почудилось. Как бы то ни было, у него все плыло перед глазами. Музыка сотрясала его, как собака — пойманную крысу…

Когда музыка стихла, Вакар быстро огляделся и побежал к темному силуэту, в котором он не без труда опознал змеиный трон королевы Порфии — последнее свободное сиденье.

Он в полуобороте упал в его каменные объятья за миг до самой Порфии, которая плюхнулась на его колени с игривым визгом, тотчас перешедшим в истошный вопль.

Вакар вторил ей звериным ревом, он вдруг с ужасом понял, что сидит среди колец гигантской живой рептилии. Голова на длинной шее с шипением взмыла и сразу же опустилась. Глаза змеи уставились на пленников, а из пасти выскользнул раздвоенный язык. В то же самое мгновение хвост толщиною с торс Вакара захлестнул их обоих, сковав движения.

Словно издалека до Вакара доносились крики и топот ног. Чудовищная петля сжалась, у Вакара затрещали ребра, — казалось, ожившее дерево душит его в смертельных объятиях. Меча при нем не было; его левую руку зажало между Порфией и змеей, но правая оставалась свободной.

Вакар изо всех сил рванул ворот рубашки и вытащил из-за пазухи отравленный кинжал, от которого погиб Сол, и вонзил его в покрытую чешуей плоть, и еще раз, и еще…

Змея громко зашипела, но сразу же ослабила захват. С невероятным трудом Вакар высвободил вторую руку. Вокруг него корчилась в конвульсиях гигантская тварь. Принц уперся ногами в ее туловище и с силой надавил. Петля поддалась, и Вакар с Порфией высвободились из хватки чудовища. Принц, часто оглядываясь на змею, потащил королеву через зал, подальше от опасности.

В зале они были одни.

Спрятав клинок, Вакар прижимал к себе королеву до тех пор, пока она не перестала дрожать. Наконец она подняла к нему лицо для поцелуя, но оттолкнула его, как только принц вознамерился совершить полный любовный ритуал.

— Не сейчас, — сказала она. — Чудовище сдохло?

Вакар подошел взглянуть и отпрыгнул назад, когда чешуйчатое тело дернулось.

— Еще шевелится! Что все это значит? У нас в Посейдонисе таких тварей нет.

— Они умирают очень медленно, как червь, которого глотает лягушка, — дюйм за дюймом. Но, скорее всего, опасность уже миновала. Видимо, легенда, над которой смеялся Тьегос, — не пустая выдумка. Кстати, о Тьегосе: что за жалких трусов я держу при дворе? Никто не пришел мне на выручку, кроме тебя.

— Не обольщайся, госпожа. Просто я оказался вместе с тобой в чешуйчатых объятиях и не сбежал вовсе не потому, что я такой храбрец. Напротив, никогда в жизни мне не было так страшно. Но почему наш холоднокровный приятель ожил как раз в тот момент, когда мы на него сели? Как ты думаешь, может быть, мы вдвоем показались слишком тяжелы для змея и он выразил свое неудовольствие тем, что очнулся от векового сна?

— Нет. Я ведь частенько сиживала на этом троне с малодушным Тьегосом. Здесь не обошлось без магии. Вакар, мы должны решить эту головоломку, пока ветер времени не заметет следы. Но где же все? Эльбиен! Двэрос!

Ответа не последовало. Она повела Вакара по дворцу, который оказался совершенно пуст, если не считать горстки дрожащих стражников во дворе, ощетинившихся копьями, когда приблизились Порфия с Вакаром.

— Это еще что такое?! — возмутилась Порфия. — Вы что, собственную королеву не узнаете?

Воин в броне из позолоченных пластинок шагнул вперед и спросил:

— Твое величество, а ты не призрак?

— Ты спятил, Гуанто? Конечно, я не призрак.

— А можно, я до тебя дотронусь, чтобы убедиться?

— Что за возмутительная чушь?! Ну ладно, дотронься. — Она величаво протянула ему руку.

Гуанто пощупал ее ладонь, затем поцеловал и сказал гвардейцам:

— Ребята, она настоящая! Прощения просим, величество, но по дворцу пролетели такие слухи… Мои люди очень испугались. Если бы не я, они бы удрали вслед за остальными.

— Им бы тогда не поздоровилось. Если я вдруг снова окажусь в беде, попытайтесь мне помочь, прежде чем спасать собственную шкуру. А ну, живо на свои посты!

Когда стражники разошлись, Порфия сказала Вакару:

— Это Гуанто, помощник командира городского гарнизона. Неужели храбрецы остались только в эпосах и легендах? Трусы, наверное, весь дворец переполошили, когда убегали… И что ты обо всем этом думаешь?

— Я подозреваю нашего приятеля Квазигана, — задумчиво проговорил Вакар. — С другой стороны, он здесь чужак, как и Абеггу из Токалета. Зато Гараль и Тьегос — твои приближенные. Именно они могли питать тайные надежды на трон.

— Ну, в этом я сомневаюсь. Они оба не королевской крови, а потому не могут претендовать на корону.

Вакар улыбнулся:

— Едва ли это препятствие можно назвать неодолимым. Как ты думаешь, откуда берет начало большинство династий?

— Но я ведь с ними не ссорилась, не считая того, что отвергла совет Гараля выйти замуж за Шво из Зиска.

— Так это он тебе присоветовал? Повесь гиену! Я отлично знаю Шво — я ведь его племянник. Он хваткий, как кернеец, и вероломный, как аремориец.

— Я и не намеревалась следовать этому совету. Но все-таки, мы ведь не уверены, что змея ожила по воле человека. А вдруг заклинание, которое ее сковывало, просто само по себе перестало действовать… Сходи за мечом и доспехами, а я тем временем тоже переоденусь для прогулки.

— Куда мы пойдем?

— Все так запутано, что мне необходимо посоветоваться с одной местной вещуньей. Поторопись, я тебя подожду.

Вакар ушел, а когда вернулся в плаще с капюшоном, наброшенным на шлем, то обнаружил совсем другую Порфию. Красивые сапожки из бычьей кожи выглядывали из-под короткого походного плаща. Капюшон был надет на голову, как и у него, а шарф скрывал лицо до самых глаз.

Порфия проводила Вакара до ворот, где он вынул факел из железной петли на стене. Королева повела принца на запад от дворцовой площади по лабиринту вонючих переулков, куда не проникал даже свет звезд.

Наконец она остановилась у одной из дверей и постучала условным стуком. Они подождали. Вскоре дверь на старых несмазанных петлях отворилась.

Маленькая согбенная старушка предложила им войти. В темноте был виден только ее огромный клювовидный нос, торчащий из-под капюшона. Единственная сальная свеча едва освещала захламленную и пропахшую плесенью комнатушку. На трехногом столике — одна ножка была сломана и кое-как починена — лежал папирус с иероглифами.

Вещунья что-то пробубнила под нос и свернула папирус.

— Господин Вакар, это моя старая подруга Чарсела, — произнесла Порфия. — Ей не надо представлять тебя, она сама узнает всю твою подноготную с помощью оккультного мастерства.

Вещунья подняла голову, и Вакар увидел огромные блестящие темные глаза и крючковатый нос.

— Ты знаешь, — дрожащим голосом произнесла старая карга, — а ведь я не могу тебе ничего сказать об этом молодом человеке. Словно какая-то стена с самого рождения охраняет его от магии. Я лишь вижу, что он пусадец, возможно, очень знатный, и что он по натуре спокоен и склонен к наукам. Однако среда, в которой он вырос, превратила его в грубого хищника и искателя приключений. Впрочем, не надо быть магом, чтобы это понять, — достаточно приглядеться к нему хорошенько. Ну подойди, дитя, признайся, что понадобилось тебе на этот раз. Опять приворотное зелье, чтобы удержать твоего ветреного зубоскала?

— Нет, нет, — поспешила отмахнуться Порфия и рассказала о необыкновенном происшествии со змеиным троном.

— Ха! — Чарсела вытащила из кучи скарба медный ковшик, наполнила водой и поставила на стол, после чего зажгла вторую свечу и воткнула в маленький металлический подсвечник. Порывшись среди хлама, колдунья нашла небольшой кувшин с чем-то жидким и капнула в ковшик. Словно искры брызнули во все стороны отблески пламени. Чарсела убрала кувшин и села у противоположного края стола, напротив свечи, чтобы видеть отражение огня в воде.

Долго просидела так вещунья. Вакар, стоя спиной к двери, слегка изменил позу и при этом ненароком лязгнул мечом. Порфия укоризненно посмотрела на него. Где-то среди хлама зашуршала мышь, во всяком случае, Вакар надеялся, что это мышь. Взгляд его с неподвижной знахарки переместился на огромного паука, плетущего на потолке тенета. Наконец раздался писклявый голос вещуньи:

— Очень странно. Я вижу лишь смутные силуэты, все как в тумане, ничего не разобрать. Поверьте моему опыту, здесь замешана могучая магия. Попытаюсь еще раз…

Она снова капнула из кувшина и снова умолкла. В сиянии свечи Вакар видел отрешенность на ее лице. И тут за его спиной с треском распахнулась дверь.

Вакар увидел, как ведьма и Порфия вскинули головы и испуганно воззрились на того, кто стоял за его спиной. Когда же он оглянулся сам, на его шлем обрушился удар чудовищной силы. Вакар упал на стол, тот с грохотом опрокинулся. Ковш и свеча полетели на пол, Чарсела и Порфия завизжали.

Вакар оказался на четвереньках. Голова кружилась, в глазах было темно. Он вскочил на ноги и схватился за рукоять меча. Клинок выскользнул из ножен как раз вовремя, чтобы парировать очередной удар сплеча, нацеленный в голову принца. В свете второй свечи он увидел троих мужчин, ворвавшихся в комнату. Все они были в масках.

Глава 6

Черная галера

Вакар атаковал ближайшего — того, чей удар он только что парировал. Человек в маске отскочил, но при этом поскользнулся в луже воды из опрокинутого ковшика. Прежде чем он успел восстановить равновесие, меч Вакара опередил неудачную попытку противника защититься и погрузился глубоко в складки его одежды. Принц почувствовал, как острие вонзилось в плоть.

— Чарсела, уведи ее отсюда! — закричал Вакар, не поворачивая головы.

Раненый схватился за бок свободной рукой и упал. Сквозь его хрип Вакар смутно различил увещевания колдуньи и протесты Порфии, услышал, как отворилась дверь черного хода, а затем хлопнула. Тем временем остальные убийцы вовлекли Вакара в схватку. Спотыкаясь о всякий хлам и лязгая мечами, они нападали с двух сторон на принца и стали теснить его в угол.

Вакар отчаянно защищался. Будь у него щит, он бы справился с ними, отбиваясь левой рукой, но он не решался нагнуться за стулом ведьмы, чтобы воспользоваться им вместо щита.

Вместо этого он сунул руку за пазуху и вытащил отравленный кинжал, который уже спас ему жизнь этой ночью. «Может быть, яд и потерял свою силу, — подумал он, — но хоть отвлечет ненадолго». Он метнул кинжал в того, кто был пониже ростом.

Человек в маске увернулся, но нож все-таки задел его рукоятью и, не причинив никакого вреда, полетел на пол. Тем не менее внимание убийцы было отвлечено, и даже его напарник на миг перевел взгляд на летящий клинок.

Не теряя времени даром Вакар бросился вперед, и его яростный натиск увенчался успехом — острие меча вонзилось в горло высокого убийцы. И тут Вакар почувствовал сильный толчок, а затем жгучую боль — на его правой руке появился порез. Коротышка, который присел, увертываясь от кинжала, вновь воспрял духом и замахнулся на лорска мечом.

Вакар, выдергивая клинок из горла долговязого, заметил краем глаза, что последний враг обратился в бегство, не дожидаясь, пока принц нанесет ему удар. Долговязый выронил меч и схватился за шею; в горле у него заклокотало, и он повалился на пол. Человек, которого Вакар ранил первым, ковылял к выходу. Убийца, оставшийся невредимым, ударом ноги отшвырнул его в сторону и метнулся за дверь.

Вакар перепрыгнул через труп и кинулся к раненому, намереваясь покончить с ним одним точным ударом.

— Пощады! — закричал убийца, поднимаясь с пола.

В драке с его лица слетела маска. Меч Вакара, занесенный над головой врага, замер в воздухе: лицо показалось Вакару знакомым. Приглядевшись, он убедился, что перед ним Абеггу из Токалета, чужеземный приятель Тьегоса. На злополучном ужине во дворце Абеггу был одним из гостей.

— Очки Лира! — вскричал Вакар. — Что ты здесь делаешь? Клянусь, тебе будет непросто вымолить пощаду.

Абеггу заговорил с запинками и сильным акцентом:

— Т-т-тьегос сказал, что мы д-должны с-сорвать заговор против королевы. Он н-не… не упомянул, что это к-касается тебя, а когда я узнал, было слишком п-поздно требовать объяснений.

— Тьегос? — Вакар наклонился, чтобы сорвать с мертвеца маску.

Действительно, он заколол Тьегоса, бывшего любовника королевы Порфии.

Принц Вакар присвистнул: либо Тьегос участвовал в заговоре со змеиным троном, либо распалился от ревности и подговорил двух дружков, чтобы покончить с чужаком. К счастью, они не знали, что у Вакара шлем под капюшоном — иначе бы душа лорска сейчас скиталась в поисках новой инкарнации.

Он посмотрел на раненую руку. Кровь все еще текла, пальцы слушались плохо. Хижина была пуста: Чарсела увела Порфию через черный ход.

— Ну что ж, — сказал Вакар, — впервые в жизни меня пытались убить за пение. Что еще ты знаешь обо всем этом?

— Ничего, господин. Стыдно признаться, но, когда змея ожила, я сбежал вместе с остальными. Мы с Тьегосом отправились ко мне домой, в хижину неподалеку от дворца, чтобы распить мех вина, успокоить нервы и собраться с мыслями. Потом Тьегос опять пошел во дворец, а чуть позже, когда я ложился спать, вернулся с каким-то незнакомцем. Велел мне скорее взять меч и идти с ним. — Абеггу судорожно сглотнул.

— Продолжай…

— Я… Я не умею пользоваться этой штукой — мы, гамфазанты, народ мирный. Я ношу меч только как украшение. Когда мы сюда вошли, они толкнули меня вперед, чтобы я первым нанес удар. Хорош друг, не правда ли? Как некрасиво получилось… Хоть бы в Токалете никогда об этом не узнали. А что, это действительно заговор против королевы?

— Нет, если только Тьегос сам его не устроил. Возможно, я поступаю глупо, отпуская тебя, но не могу же я хладнокровно зарубить того, кто пришел с края света, чтобы изучать философию. Ступай, но если снова попадешься мне на пути… — Вакар приподнял меч, и Абеггу, сгибаясь от боли, поспешил прочь.

Вакар направился вслед за ним и выглянул за дверь, но кроме раненого гамфазанта никого не увидел. Если соседи и слышали лязганье оружия, то благоразумно приберегли свое любопытство до лучших времен.

Что теперь делать — возвращаться во дворец? Принцу очень нравилась Порфия, но он не был уверен, что она совладает со своими чувствами, узнав, что он убил ее любовника. Может, королева прикажет его казнить, а потом раскается, но это не вернет ему головы, которая будет к тому времени гнить на пике над дворцовой стеной.

Нет, лучше всего поскорее уехать отсюда. Он в последний раз глянул на труп, спрятал кинжал и поспешил прочь.

* * *

У берега Седерадо он обнаружил «Дайру». Фуал спал с мечом в руке, прислонившись к мачте спиной. Когда Вакар подошел, слуга проснулся и вскочил на ноги.

— Господин, днем на борт поднялись какие-то люди. Они сказали, что посланы королевой, и перерыли весь груз. Мне с ними было не справиться — уж больно силы неравны. Но вряд ли они украли много.

— Не беспокойся, — криво улыбнулся Вакар. — Мы сейчас же выходим в море. Помоги-ка перевязать руку и отчалить.

— Господин, ты ранен? — Причитая, Фуал поспешил найти сравнительно чистую тряпку. Рана была примерно три дюйма длиной, но неглубока.

Вакар велел слуге замолчать. Вскоре они изо всех сил работали веслами, уводя «Дайру» от мола. Ставя парус, они перепутали тросы, и корабль зачерпнул воды. Они пошли на восток; Вакар кое-как рулил одной рукой, а Фуал вычерпывал ведром из трюма воду.

— Я не вижу у причала черной галеры Квазигана. Она что, ушла? — спросил Вакар.

— Да, господин, недавно. В сумерках я видел, как несколько человек в спешке перебрались с пристани на борт. Громадную обезьяну я узнал по фигуре даже в темноте. Они немного задержались — капитан отправил людей на берег, чтобы вытащить своих гребцов из кабака, — а потом отчалили и исчезли в бухте. А что случилось во дворце?

Вакар рассказал Фуалу о происшедшем.

— Если я правильно запомнил уроки старого Рина, которые он втемяшил мне в голову, когда я был мальчишкой, то по пути нам встретятся еще один-два острова, а потом мы доберемся до материка Евскерии. На каком языке там говорят?

— На евскерийском, господин. Это сложный язык, но я знаю несколько слов. В свое время мне довелось пожить в Гадайре, — я ждал, когда меня продадут.

— Эх, вот был бы закон, чтобы всем людям говорить на одном языке! Как в старину, если верить мисрам. Очень жаль, что нельзя было отрезать Срету голову и сохранить ее живой — она бы переводила, как голова легендарного Бранга. Выкладывай все, что знаешь о евскерийцах.

Остаток ночи Вакару не давала спать рана на руке.

На следующий день справа по борту исчезло из виду огуджийское побережье, а позднее впереди показался второй большой остров. «Дайра» до вечера шла вдоль его берега, пока Вакар не заметил в небе зловещую дымку. Тучи неумолимо надвигались.

— Будь мы возле Лорска, я бы предположил, что скоро налетит ураган.

— Господин, может, нам забраться в какой-нибудь грот и переждать, пока минует гроза?

— Да ты спятил! Мы же зеленые новички в навигации, обязательно разобьем о скалы наше жалкое суденышко.

Эта ночь, как и предыдущая, обошлась без приключений, не считая того, что у Вакара из-за непрерывной качки разыгралась морская болезнь. Рука болела еще сильнее, хотя он сменил повязку и промыл рану. Попутный ветер дул на юг, так что от них требовалось лишь удерживать «Дайру» на курсе, чтобы она не врезалась в темный берег.

В серый рассветный час Фуал глянул за корму и закричал:

— Господин, смотри! Это же черная галера!

Вакар похолодел. Галера ползла по их следу, как огромное насекомое. На мачте вздувался маленький квадратный парус, а весла равномерно поднимались и опускались. У Вакара еще оставалась надежда, что это не корабль Квазигана, но через несколько минут галера приблизилась, и он убедился в правоте Фуала, даже различил силуэт Нжи — обезьяночеловека — на баке. Вакар вполне обоснованно заподозрил, что намерения у людей на галере враждебные, и вскоре обезьяночеловек подтвердил его опасения, достав гигантских размеров лук. Огромная стрела просвистела и упала в воду в нескольких футах от кормы. Квазиган и маленький Йок стояли на баке рядом с Нжи.

— Это знак остановиться, господин.

— Я знаю, дурак! — вспылил Вакар, глядя на галеру, неуклонно настигающую их судно.

Он недоумевал, как удалось Квазигану их выследить. Должно быть, здесь замешана та самая могущественная магия, о которой говорила Чарсела. Уж не Квазиган ли проделал диковинный фокус со змеиным троном?

Но зачем этому странному чужеземцу гоняться за Вакаром Зу? Кто выиграет от смерти лорска? Возможно, его брат, но кто еще? Вакар ищет вещь, которую больше всего на свете боятся боги, и пытается тем самым предотвратить подлое вторжение горгон в Лорск. Следовательно, желать ему зла могут либо боги, либо горгоны, либо те и другие вместе.

— Господин, — сказал Фуал, — а вдруг нас преследует великий волшебник? Может, лучше сразу сдаться? А то мы лишь разозлим его, если будем удирать.

— Ах ты, трусливый кролик! Погоня ведь только началась. Я точно знаю, что смертоносные чары на таком расстоянии не действуют. К тому же ветер сейчас штормовой, палуба качается, а волшебство требует тишины и покоя.

— А я все-таки боюсь, господин, — пробормотал Фуал. — Спаси меня, умоляю!

Вакар отпустил крепкое словечко насчет малодушия своего слуги и попытался вспомнить хоть что-то о горгонах. Вроде бы говорили, что их колдуны способны заморозить человека на расстоянии, парализовать его неким способом под названием «медуза». Что такое «медуза», Вакар не знал, но был уверен: имея дело с горгонами, надо в первую очередь от них отворачиваться. А что касается богов…

Вакар устремил взор к низким небесам и потряс кулаками. «Коли вам нужна война, — мысленно произнес он, — вы ее получите!» В тот же миг на севере загрохотал гром. Ветер сменился на западный и значительно окреп. По палубе забарабанил дождь.

Над волнами пронесся еле слышный голос Квазигана:

— Принц Вакар! Ложись в дрейф…

— Иди сюда, спрячься, — крикнул Вакар Фуалу.

Сам Вакар скорчился под прикрытием уступа полуюта, удерживая руль поднятой рукой. От стрел Нжи его защищала высокая корма.

Второй оперенный посланец Квазигана пролетел так близко от принца, что свист был слышен сквозь вой ветра, и впился костяным наконечником в палубу. Вакар произнес:

— Пока не высовываемся. Им нас не достать…

— Господин, прошу извинить, — Фуал рискнул на миг поднять голову над полуютом, — но они уже совсем рядом.

— Проклятье.

Если они догонят «Дайру», надеяться будет не на что. Квазиган либо застрелит их, либо утопит, протаранив «Дайру». Он назвал Вакара принцем, а значит, Вакару не удалось провести этого хитреца.

Вакар приподнялся, ладонью заслонил глаза от дождя. Действительно, темный нос преследующего корабля подкрадывался к левому борту «Дайры».

Вакар нащупал меч. Он не испытывал романтического порыва перепрыгнуть на борт галеры и расправиться с врагами с помощью Фуала. Даже если он одолеет одного или двух матросов, это ничего не решит: он не сможет сражаться одновременно с несколькими воинами с мечами, отбивать удары дубины обезьяночеловека и избегать магических заклятий горгона Квазигана.

Форштевень галеры приближался, бронзовый таран выступал из воды всякий раз, когда корабль встречал волну. Вакар потянул кормило вправо, направляя «Дайру» к югу от берега. Судно опасно накренилось, но, несмотря на риск, галера в точности повторила его маневр.

Ветер все крепчал, а дождь уже казался сплошной молочно-белой стеной из струй, которые низвергались с небес, и поднятых ими брызг. У «Дайры» окунулся в воду левый планшир и нок нижнего рея. Вакар не сомневался, что судно вот-вот опрокинется.

— Помоги мне! — крикнул Вакар Фуалу, они вместе налегали на кормило, пока судно не привелось к ветру. Мачта трещала, тонкие реи яростно хлестали по вантам и талям, но, по крайней мере, «Дайра» теперь не кренилась.

— Можешь отпустить кормило, — сказал Вакар. — Посмотри-ка на галеру.

Фуал повернулся лицом к корме и тут же доложил:

— Не получается, господин.

— Что не получается?

— Посмотреть на галеру. Ничего не вижу, будто фонтан бьет в лицо.

Вакар, держась за руль, разглядел ненамного больше. Они держались намеченного курса, и у Вакара замирало сердце — он ждал, что вот-вот таран врежется в их беззащитное днище. Когда шквал ослаб, Вакар повернулся и еще раз глянул за корму.

И не увидел галеры.

Душа его вмиг воспрянула — он подумал, что преследователи опрокинулись и затонули. Но, приглядевшись повнимательнее, он увидел вдалеке большой черный корабль. Галера явно шла к берегу, волны перехлестывали через ее борт. Вакар удивился, но вскоре понял, что матросы борются за спасение своего корабля.

— Почему они нас больше не преследуют? — спросил Фуал.

— Не выдержали шквала. Галера с низкими бортами еще меньше приспособлена к штормам, чем наше суденышко. Видно, шкипер решил взяться за ум и переждать грозу под защитой берега.

— Хвала богам! Совсем как в той поэме, когда твой любимый герой Врир победил всех и… как там, господин?

Вакар продекламировал:

Галера скрылась из виду за нависающим берегом и пеленой дождя. Вакар держал прежний курс. Боль в раненой руке волнами прокатывалась по всему телу. Борьба с кормилом вновь вызвала кровотечение. Промокший и измученный, он гадал: «Неужели слабая надежда спасти Лорск от горгон стоит хотя бы тысячной доли моих мучений?»

Весь день лил дождь. Но шквалы, едва не потопившие «Дайру» и ее преследователей, прекратились. Ветер немного унялся; теперь он дул с севера, и Вакару пришлось вести корабль неудобным галсом, чтобы его не сносило к югу, в открытое море. Ночью он спал урывками и видел кошмары, а рассвет встретил с лихорадочным жаром в теле, но с ясной головой. Рука невыносимо болела, и при малейшем движении ею принцу приходилось сжимать зубы, чтобы не закричать.

Дождь поутих, а ветер посвежел. Тучи истончались, и, наконец, проглянуло солнце. Вакар окинул взором горизонт и замер в ужасе, с отвисшей челюстью: милях в двух ветер надувал маленький парус галеры.

Вакара охватило отчаяние. Если Квазиган выслеживает его с помощью магии, то от погони ни за что не отделаться. Принц еле на ногах стоит — где ему драться с численно превосходящим противником?

Он из последних сил попытался рассуждать здраво. Где-то впереди, за океаном, лежит материк, и, по рассказам Рина, от материка на юго-восток протянулся полуостров Дзен. Следовательно, если взять правее, как раз по ветру, то можно добраться до материка. Шансы, конечно, ничтожные — не видя земли, заблудиться проще простого. На звезды и солнце надежды мало — небо сплошь затянуто тучами. Если ветер задует на восток, то «Дайру» унесет в открытое море, и Вакар этого даже не заметит. А так — корабль пойдет быстрее, и прекратится эта мучительная качка…

Вакар потянул кормило влево. «Дайра» дала крен на правый борт. То же самое сделала и галера.

Проходили часы. Остров исчез из виду, а галера приближалась, хотя при такой высокой волне толку от весел почти не было.

— Ах мы, несчастные! — причитал Фуал. — Никогда не вернемся домой, не увидим друзей. На этот раз нам точно конец.

— Заткнись! — рявкнул Вакар. Фуал тихонько заскулил, обливаясь слезами.

Вечером прямо по курсу показалась земля. Подведя «Дайру» ближе к берегу, Вакар увидел лесистые склоны холмов, а в туманной дали проглядывали голубые кряжи. «Уж не атлантийская ли это гряда, о которой ходят зловещие слухи?» — подумал он.

Галера приблизилась к Дайре почти на полет стрелы.

— Как теперь собираешься поступить? — спросил Фуал.

Вакар пожал плечами:

— Не знаю. Что-то я совсем ничего не соображаю…

— Дай-ка я потрогаю твой лоб, — предложил Фуал, а затем воскликнул: — Еще бы, господин! Ты же совсем больной. Я обязан переправить тебя на берег, приложить к ране распаренный навоз, чтобы вытянуть яд…

— Если доберусь до берега, сам позабочусь о ране.

Берег все приближался, но и галера не отставала.

— Буруны! Мы сейчас разобьемся о рифы! — закричал Фуал.

— Я знаю. Собери вещи, чтобы были под рукой, и будь готов спрыгнуть с носа, когда врежемся в берег.

— Будет слишком поздно, галера протаранит нас прежде, чем мы доберемся до берега.

— Делай, что я сказал! — рявкнул Вакар, пристально глядя вперед.

Обернувшись, он понял, что галера действительно может настичь их раньше, чем они подойдут к бурунам. Вакар вцепился в кормило, будто это могло добавить необходимый узел и спасти их от преследователей.

Галера была уже совсем рядом. Вакар слышал, как кормчий понукает гребцов. Впереди, всего в двух десятках локтей от берега, показалась линия скал. Огромные волны разбивались о них, поднимая фонтаны брызг, а затем, присмирев, накатывались на берег. Если удастся провести маленький корабль между рифами, то появится надежда убежать. Если же «Дайра» наскочит хоть на один риф, Вакар с Фуалом утонут, как мыши.

Раздался треск. Заостренный форштевень галеры ударил в корму «Дайры», и Вакар едва устоял на ногах. Фуал с истошным визгом свалился на палубу, сделал кувырок и сел. За свистом ветра, грохотом волн и криками людей на галере Вакар пытался услышать шум воды, рвущейся в пробоину «Дайры».

Утвердившись на ногах, он поглядел вперед. Их несло прямиком на каменную глыбу. Вакар налег на кормило. Заскрипела мачта, раздался треск обшивки — «Дайра» задела препятствие. Вакар понял, что судно оседает на корму. Тем временем галера освободила таран, и гребцы изо всех сил заработали веслами, уводя ее от рифов.

— Приготовься! — крикнул Вакар слуге, который в ужасе лепетал что-то нечленораздельное.

Затем палуба дернулась под ногами принца, и корабль врезался в берег. Вакара швырнуло вперед, но он удержался, схватившись за мачту. Поднырнув под нижний рей, Вакар обнаружил, что Фуал сорвался с бака и теперь по колено в воде с плеском выбирается на берег, напрочь забыв про мешок с пожитками.

С проклятьем, способным поразить ареморийца на месте, Вакар швырнул мешок на берег и сам прыгнул в воду. Боль, как от раскаленной докрасна бронзы, пронзила его руку. Подхватив мешок здоровой рукой, он настиг Фуала, вручил ему свою ношу, а затем ударил по лицу тыльной стороной ладони.

— Я тебе покажу, как бросать хозяина! — прокричал он. — А ну, пошел!

Пошатываясь, Вакар поднимался по травянистому склону прибрежного холма. На вершине он оглянулся — галера все еще держалась в отдалении от рифов, а «Дайра» лежала кверху килем на песчаной отмели.

Парус ее намок, вода свободно вливалась и выливалась в огромные пробоины. Не похоже было, что на галере собираются спустить шлюпку. Вакар немного успокоился — пройдет некоторое время, прежде чем Квазиган отыщет не столь опасное место для высадки десанта.

Вакар повел заплаканного Фуала вверх, а потом вниз по склону холма. Когда море скрылось из виду, они повернули влево и двинулись вдоль берега.

Они брели около часа и вдруг замерли: из-за холма донесся яростный лай и рычание. Уж не врага ли преисподней охраняет эта злющая псина? Путники взялись за мечи и двинулись вперед, и за перевалом обнаружили диковатого на вид пастуха в овечьих шкурах, как попало обмотанных вокруг тела. Одной рукой он сжимал деревянную дубину с толстым концом, усаженным каменными шипами, а другой — поводок огромной собаки. Зверюга рвалась с поводка, мечтая растерзать пришельцев в клочья. На заднем плане сбились в кучу блеющие овцы.

Вакар поднял руки, а пастух закричал.

— Что он говорит? — спросил Вакар.

— Чтобы мы убирались, иначе он спустит собаку.

— Спроси у нашего гостеприимного друга, нет ли тут поблизости селения.

Фуал заговорил на ломаном евскерийском. Повторив вопрос несколько раз, добился, что пастух махнул дубиной и буркнул:

— Сэндью.

— Это деревня, — пояснил Фуал.

— Скажи ему, что там, откуда мы пришли, лежит на берегу разбитый корабль, и он может делать с ним все, что хочет.

Когда чужеземцы скрылись из виду, пастух собрал овец и погнал на юг вдоль берега.

В руке Вакара полыхала боль, какой он еще в жизни не испытывал. Он пробормотал:

— Клянусь, Фуал, я больше никогда не буду смеяться над чужими хворями, — пробормотал он.

Тут все закружилось перед его глазами, и он потерял сознание.

Глава 7

Сатир деревни Сэндью

Вакара Зу разбудил шум за окном. Принц лежал на грубой кровати в углу бревенчатой хижины, — казалось, она битком набита детьми и собаками.

Дверной проем в одной из стен хижины был закрыт кожаным пологом. Окна отсутствовали. На стене висел хозяйственный инвентарь: рыбацкий гарпун с акульими зубами, мотыги из раковин огромного моллюска, деревянные серпы, усаженные тонкими осколками кремня, и тому подобное. За стеной напротив входа подавала голоса домашняя скотина. Это навело Вакара на мысль, что стена — всего лишь перегородка между жилищем людей и хлевом. В комнате коренастая селянка работала за ткацким станком, который мерно постукивал под собачий лай и детские крики. В доме стоял густой — хоть топор вешай — запах пота.

Фуал сидел рядом на грязном полу. Вакар поднял голову и понял, что слаб, как пожухлая трава.

— Где я? — спросил он.

— Мой господин, ты пришел в себя? Хвала богам. Ты в хижине Джутена, селянина. Это деревня Сэндью.

— Как я сюда попал?

— Господин, в пути у тебя помрачился рассудок. Мы остановились у первой приличной на вид хижины, и ты представился Джутену императором мира, а еще велел ему возглавить твои колесницы и атаковать горгон. Он, конечно, ничего не понял, но я, как смог, втолковал ему, что ты больной путешественник и тебе нужно полежать несколько деньков. Джутен не больно-то радушен, но я поделился с ним нашими запасами, и он скрепя сердце уступил.

Фуал брезгливо приподнял верхнюю губу и обвел взглядом комнату.

— Конечно, господин, эти люди нам не ровня, но от добра добра не ищут.

— И давно это было?

— Позавчера. — Фуал потрогал лоб Вакара. — Лихорадка тебя отпускает. Не желаешь ли супа?

— Еще бы! Я голоден, как медведь по весне. — Вакар шевельнул правой рукой и поморщился. Но все-таки он чувствовал себя лучше, чем раньше. Фуал принес бульон в чаше из тыквы.

На закате Вакар познакомился с женой Джутена — толстухой на сносях. Прибираясь в доме, она втянула его в разговор. Ее нисколько не смущало, что они располагали всего лишь десятком слов для общения, так что весь вечер Вакар болтал без умолку. Ему казалось, что они понимают друг друга.

Местные жители, атлантийцы, были рослыми и светловолосыми, с круглыми как арбуз головами. Судя по их виду и запаху, они никогда не мылись. Девушка, работавшая за станком, оказалась старшей дочерью Джутена. Вакар так и не сумел запомнить всех детей по именам — усвоил только, что маленькую шестилетнюю девочку зовут Атсе. Ему нравилось показывать ей на вещи и спрашивать, как они называются. Она отвечала, считая это занятие игрой, а его ошибки — очень забавными шутками. К ночи он основательно пополнил свой словарь домашнего обихода.

Пришел Джутен — крепко сбитый и сутулый, с морщинами на лице, скопившими уйму грязи. Без особой симпатии взглянул на Вакара и спросил на ломаном гесперийском:

— Господин, вам лучше?

— Да, спасибо.

На ужин подали большой каравай ячменного хлеба, молоко и незнакомый золотистый фрукт под названием «апельсин». Джутен с виноватым видом показал на кувшин в углу.

— Пиво еще не созрело.

На другой день Вакар уже настолько пришел в себя, что смог ходить, и опять занялся с Атсе. Он показывал ей на все подряд, то и дело перебивал и требовал разъяснений. Потом девочка заскучала и ушла, но зарядил дождь и загнал ее в дом.

— Что ты делаешь, когда скучно? — спросил Вакар, сбривая трехдневную щетину бронзовым лезвием.

— Иду с ребятами играть или в гости к хвостатой даме.

— К кому?

— К даме с хвостом. Она живет на холмах, вон там. — Атсе показала на восток. — Я ее вот этим вызываю.

Девочка взяла крошечный свисток на бечевке из травяных волокон, висевший у нее на шее, и дунула.

Вакар ничего не услышал.

— Как же она узнает, что ты ее зовешь? Ведь нет никакого звука.

— Нет, звук есть. Волшебный звук, только она его слышит.

Вакар дунул и сам, но тоже без результата, не считая того, что две собаки в хижине дружно завыли. Позже, когда Атсе опять ушла, Вакар спросил у жены Джутена про хвостатую женщину.

— Это тебе Атсе рассказала? — вскричала женщина. — Да я с нее шкуру спущу!

— За что? У многих детей есть воображаемые друзья по играм…

— Кто воображаемый? Хвостатая стерва? Она — сатир из Атлантиса. Поселилась эта тварь тут неподалеку и заставляет наших детей красть для нее еду. Мужчины искали ее с собаками, но те не берут след из-за колдовства.

Вакар, понявший лишь половину из сказанного женщиной, почувствовал усталость и решил отложить разговор о сатире до утра. В тот вечер, после ужина, Джутен пробормотал, что ему надо на сходку односельчан, и на закате ушел из дому. Вакар спал, пока его не растормошил Фуал.

— Мой господин! — Слуга дрожал от волнения и страха. — Надо бежать или нас убьют.

— Что? Ты спятил?

— Я был на сходке, подслушал, о чем они говорили. Решали, что с нами делать. Эгон, староста, доказывал, что нас надо убить.

— Очки Лира! За что?

— Если судить по тому, что мне удалось разобрать, они считают всех чужеземцев злодеями и полагают, что наше имущество очень пригодилось бы деревне. Хуже того, шаман уверял, что обеспечит деревне целый год спокойной и сытой жизни, если принесет нас в жертву богам, а жертвоприношения у них сопровождаются пытками. Шаман сказал, что боги являлись ему во сне и требовали нашей крови. Джутен и еще двое-трое селян заступались за нас, но остались в меньшинстве.

— Что затеяли эти мерзавцы?

— Они подождут, пока мы уснем, и ворвутся сюда. Открыто напасть не рискнут — мечей боятся.

Вакар глянул через дверной проем на жену Джутена — толстуха как ни в чем не бывало молола ячмень на ручной мельнице. Принц задумчиво покрутил ус, решил, что она не понимает лорскую речь, и спросил:

— Все наши вещи в мешке?

— Почти, господин. Остальное я сейчас уложу.

Вакар встал, потянулся и надел плащ. Затем он склонился над кроватками детей, высматривая Атсе. Ее единственное платьице было скомкано и лежало под головой вместо подушки. Вакар осторожно вытянул его и нашел крошечный свисток. Некрасиво обворовывать ребенка, но что поделаешь? Он положил свисток в суму и сказал жене Джутена:

— Прошу прощения, госпожа, мы пойдем прогуляемся.

— А ты достаточно окреп для этого, господин? — спросила она, поднимаясь, чтобы уступить им дорогу.

— Думаю, да. Спасибо.

Вакар пошел впереди, Фуал семенил следом с мешком за спиной. Перед тем как свернуть за угол хижины, они услышали оклик женщины:

— Господин, а зачем ты взял вещи, ты что, уходишь?

Сделав вид, что не слышит, Вакар нырнул в проход между домом Джутена и соседским и направился на восток. Они миновали два сарая, обогнули свинарник и загон для коней и пошли напрямик через вспаханное поле. Под сапогами чавкала топкая земля. Вакар был очень слаб, рука болела, но в остальном он чувствовал себя вполне сносно.

— Я здесь ничего не знаю, — пробормотал Вакар. — Ты успел разведать путь?

— Нет, господин. Я тоже почти не выходил из дому, лишь раза два прошелся по главной улице. А куда мы идем?

Вакар рассказал о женщине-сатире и добавил:

— Не знаю, существует ли она в действительности или только в суевериях селян, но я на всякий случай прихватил свисток малышки. Может быть, хвостатая дама согласится нам помочь, как друг третьего типа.

— Третьего типа? Господин, я и не подозревал, что друзья бывают нескольких типов.

— Есть друзья, есть друзья друзей, а есть враги врагов. Похоже, она относится к последним. — Вакар дунул на пробу, и тотчас деревня откликнулась взрывом лая.

— Мой господин, больше не делай так, ради богов! — взмолился Фуал. — Должно быть, эта штуковина издает какой-то звук, хотя простой смертный его не слышит. Ты добьешься лишь того, что эти демоны погонятся за нами по пятам. — Он оглянулся на деревню и крепко обругал туземцев по-ареморийски.

* * *

Поля остались позади. Двое беглецов молча брели по некошеным лугам, пробирались среди низкого кустарника. Сияли звезды, но ущербная луна так и не появилась. Где-то на холмах ревел лев. Когда путники свернули в балку меж невысоких склонов атлантийского предгорья, Фуал неожиданно спросил:

— Господин, ты слышишь?

Вакар остановился. Позади раздавались далекие голоса и лай. Обернувшись, он заметил тусклое мерцание многочисленных факелов. Должно быть, селяне все-таки решили поохотиться на беглецов с собаками.

— Надо спешить! — У Фуала стучали зубы.

Вакар внял совету. С одним-двумя селянами он бы легко справился, но сейчас за ним гналось все мужское население Сэндью — крепкие селяне, вооруженные каменными топорами, рогатинами и вилами и осмелевшие благодаря своему численному превосходству. Если дойдет до схватки, даже верный меч не спасет Вакара.

Он снова дунул в свисток, но ничего не произошло. Они брели, изредка останавливаясь перевести дух. Шум погони все приближался. Когда взошла луна, Вакар повернул на восток, надеясь, что на сильно пересеченной местности легче скрыться от преследователей.

— Господин, — плаксиво произнес Фуал, — зачем ты меня взял в этот ужасный поход? Мы только и знаем, что спасаемся бегством, нас все время бросает из огня да в полымя. Лучше бы оставил меня прислуживать твоему брату.

— Заткнись! — Тяжело дыша, Вакар оглянулся на долину, которая наконец-то осталась позади, и отчетливо разглядел вдали цепочку огней. Он поднес к губам свисток, но Фуал вскричал:

— Молю тебя, не свисти! Это только привлечет собак.

— Они и так нас чуют, и это наш последний…

Фуал с рыданиями упал на колени и поцеловал руку Вакара, но добился лишь увесистого пинка.

— Буду свистеть! А если это не поможет, нам останется надеяться только на наши мечи. Убежать мы не сумеем, но, по крайней мере, прихватим на тот свет несколько ублюдков.

Не обращая внимания на мольбы Фуала, Вакар подул в свисток. Факелы приближались, лай звучал все громче. Вакар почувствовал отчаяние. Вдруг кто-то произнес на евскерийском:

— Кто вы и что вам нужно?

Вакар никого не увидел, но все-таки ответил:

— Мирные путешественники. Нас хотят убить жители деревни Сэндью. Мы предположили, что ты можешь нас спрятать.

— Вы не похожи на селян — ни обличьем, ни речью. А вы мне окажете взамен одну услугу?

— Какую? — Вакар живо вспомнил легенды, где люди обещали мнимым помощникам все, о чем те просили, а потом горько жалели о своей сговорчивости.

— Помогите вернуться на мою родину.

— Мы сделаем все, что от нас зависит.

— Тогда идите за мной. Но если это ловушка, клянусь, вы пожалеете.

В кустарнике на склоне холма зашевелились ветки и появилось белое пятно. Вакар двинулся вслед за ним. Краткая передышка дала ему сил, чтобы подняться на холм. Все трое: Вакар, Фуал и почти невидимый в темноте проводник — перевалили через гребень. У подножия холмов копошились люди с факелами и собаки. На том месте, где беглецы повернули, собаки остановились и сбились в кучу.

— Они что, не чуют нашего запаха? — шепотом спросил Вакар.

— Нет. Я наложила чары. Но мы еще не оторвались от погони — такая магия действует недолго.

* * *

Через час Вакар вслед за сатиром проник в пещеру на склоне холма. Вход в нее был хитроумно замаскирован растениями. Хвостатое создание растворилось во тьме, беглецов ослепил сноп искр от ударов кремня о пирит. Загорелся факел.

— Сама я огнем не пользуюсь, — произнесла их спасительница, — но заметила, что моим любовникам, которые приходят из деревни, нравится видеть то, что они делают. Для них я и держу здесь эти вещи.

Вакар присмотрелся к ней. Сатир была неотличима от человека, если не считать конского хвоста. Она была молода, курноса, с раскосыми глазами и заостренными кверху ушами. К тому же она оказалась совершенно нага.

— У тебя есть имя? — спросил Вакар.

— Да, Тираафа.

— А я Вакар. А это Фуал, мой слуга. Так что ты там говорила насчет любовников? — Вакар находил занятными повадки существ, близких к людям.

— С нами, сатирами, — сказала Тираафа, — заниматься любовью гораздо приятнее, чем с холодными и равнодушными людьми. Но, поскольку тут поблизости нет никого из нашего племени, приходится зазывать похотливых юношей из деревни. Конечно, по сравнению с сатиром любовник из человека никудышный, но на безрыбье и рак рыба.

— А где же твое племя? — спросил Фуал. — Я всегда считал, что сатиры обитают в Атлантисе.

— Обитают, но это не мой народ. Я родилась на Сатуридах, далеко к северу отсюда. Меня захватили фоворийские работорговцы и продали в Гадайре, но я сбежала и укрылась в горах. Потом отыскала племя сатиров, но те рассудили, что раз я говорю на чужом диалекте, значит, я шпионка, подосланная людьми. Они изгнали меня, побив камнями и палками. И вот я здесь…

— Хочешь вернуться на острова сатиров?

— Конечно! Вы сможете мне помочь? — Она с надеждой схватила его за руку.

Приободрившийся Фуал произнес:

— Не бойся, Тираафа. Мой господин может все на свете.

— Пожалуй, — проворчал Вакар. — Чем закончилось твое общение с Сэндью?

— Женщины пожаловались старикам, и те запретили сыновьям ходить ко мне. Когда меня перестали кормить, пришлось воровать или просить детей, чтобы носили еду. А староста поклялся убить меня.

— У нас с Эгоном примерно такие же отношения. — Вакар криво улыбнулся. — Симпатяга, ничего не скажешь. Но сейчас, похоже, мы в безопасности, так давайте ляжем спать, а утром подумаем, как быть дальше.

— Как пожелаете, — улыбнулась Тираафа. — Но, между прочим, я уже несколько месяцев не занималась любовью и ожидаю ее в награду за ваше спасение. — Ее ладони заскользили по рукам Вакара к шее, и ему сразу вспомнились ласки Били.

— Не со мной, малышка, — отстранил сатира Вакар, — я человек больной. Начни с Фуала, а завтра, глядишь, и я сдюжу. Фуал, дама жаждет любви. Позаботься об этом.

Вакар свернулся калачиком под плащом и погрузился в сон, не интересуясь тем, как его слуга воспринял этот необычный приказ.

* * *

— Нам нужно идти на север, к Гадайре, — объявил Вакар на следующее утро, деля с Тираафой ее скудный завтрак, — там я посажу Тираафу на корабль, и она вернется на родину. Ну а мы двинемся по Байтису к Торрутсейшу. Далеко ли до Гадайры, Тираафа?

Она не нашлась с ответом, поскольку народ сатиров не имел системы мер. Тогда Вакар подробно расспросил ее о том, как она добиралась от Гадайры до Сэндью. По его прикидкам вышло, что это крюк от ста до трехсот миль.

— Далековато, чтобы идти пешком, — заключил он, — особенно в стране, где селяне приносят чужеземцев в жертву своим богам. Чьих коней я видел вчера в загоне?

— Они принадлежат деревне, а значит — Эгону, потому что он хозяйничает в Сэндью вместе со своими родственниками. Они разводят этих зверей для продажи в Гадайру.

— А разве на них не пашут?

— Пашут? А что это такое?

Похоже, ни Тираафа, ни местные селяне отродясь не видели плуга.

— Надо украсть коней, это намного облегчит нам жизнь. Во-первых, отомстим старосте Эгону, во-вторых, легко оторвемся от погони, в-третьих, быстрее доберемся до Гадайры, чем пешком, в-четвертых, продадим коней, когда отпадет необходимость в них.

— А зачем тебе в Торрутсейш? — спросила Тираафа.

— Надо посоветоваться с величайшими волшебниками мира. Ты, случайно, не знаешь, кто из них самый лучший?

— Я мало смыслю в таких делах, но, когда я была пленницей в Гадайре, слышала, как хвалили Кертевана. Все мы, сатиры, немножко волшебники, и подобные слухи быстро разносятся среди нас.

* * *

Принц Вакар выглянул из своего укрытия. На лугу паслись двенадцать стреноженных коней, а молодой сторож сидел, прислонясь спиной к дереву, и кутался в черный плащ. Длинное копье с бронзовым наконечником лежало у него на коленях. С таким копьем (возможно, единственным оружием из металла на всю деревню) пастух мог отбиваться от голодного льва до тех пор, пока на его крики не подоспела бы помощь.

Вакар оглядел молодого человека холодно — без ненависти, но и без приязни. Он знал, что многие независимые селянские общины считают горожан своей законной добычей — чаще всего тому виной произвол городских сборщиков налогов, мало чем отличающихся от разбойников, с точки зрения селян. Но хоть принц и понимал, что у жителей Сэндью есть причины ненавидеть чужаков, он бы все равно не пощадил их, окажись они на его пути.

Тираафа выглянула из-за дерева и тихо позвала:

— Олик!

Сторож схватил копье и вскочил как ужаленный, а затем рассмеялся:

— Тираафа! Мне приказано убить тебя.

— Неужели ты это сделаешь? Я же люблю тебя сильнее, чем всех остальных.

— Да неужели?

— Если хочешь, докажу.

— Клянусь богами, сейчас проверю. — Олик прислонил копье к дереву и с игривым огоньком в глазах двинулся к Тираафе. Но вожделение на лице юноши сменилось изумлением, когда из-за кустов выскочил Вакар и коршуном налетел на него. Пока Олик поворачивался и набирал в легкие воздух, чтобы воззвать о помощи, меч по самую рукоять вошел ему между ребер.

Пряча меч в ножны, Вакар спросил:

— Кто-нибудь из вас умеет ездить верхом?

Тираафа и Фуал смущенно потупились.

— Ну что ж… Кони тоже не объезжены, так что по части неопытности вы с ними на равных. — Вакар вышел на лужайку, где кони прядали ушами, рвались с привязи и закатывали глаза при виде чужаков и запахе крови. Он выбрал жеребца посмирнее, погладил по холке и из веревки, которой тот был привязан, соорудил уздечку.

* * *

Несколько дней спустя перед ними открылась Гадайра. Разглядывая лес мачт и рей за низкими крышами прибрежных домов, Вакар произнес:

— Фуал, прежде чем наша милая спутница покажется в городе, кто-то из нас должен побывать там и купить ей одежду, — объявил Вакар. — Иначе она угодит в лапы первого встречного работорговца. А поскольку ты торгуешься лучше меня, тебе и ехать.

— Господин, умоляю, позволь мне пойти пешком! Я так устал, и у меня все болит после падения с проклятой лошади. Я мечтаю лишь о твердой земле под ногами.

— Пожалуйста. А заодно порасспрашивай насчет надежного капитана, ведущего свое судно на север.

Часом позже Фуал вернулся с серым шерстяным платьем и черным евскерийским плащом с капюшоном. Платье спрятало хвост Тираафы, а капюшон — ее уши. Фуал доложил:

— Я узнал, что через три-четыре дня капитан Терлас отправляется в Керис с грузом пробки и меди. Говорят, он человек слова. — Маленький аремориец помедлил, а затем выпалил: — Хозяин, отпусти меня на свободу. Я ничуть не меньше Тираафы истосковался по дому. И я обещаю позаботиться о ней, пока Терлас не высадит ее на родные дикие острова.

— Я и не знал, что ты так мечтаешь расстаться со мной, — промолвил Вакар. — Разве я плохо с тобой обращался?

— Нет, господин. Во всяком случае, не так плохо, как большинство хозяев, но ведь нет ничего лучше свободы и родного дома.

Вакар задумался. Мольба раба его тронула, поскольку он не был надменным аристократом, а бывший вор в походе показал себя верным слугой. С другой стороны, Вакара не прельщала идея искать нового надежного помощника в чужом городе. Пусть бы даже у того храбрости и силенок было побольше, чем у чувствительного труса.

— Сейчас я не могу тебя отпустить, — произнес он наконец, — мне не обойтись без твоей помощи. А Тираафа, надеюсь, способна сама позаботиться о себе. Но когда мы вернемся в Лорск, выполнив нашу миссию, я не только освобожу тебя, но и обеспечу всем необходимым для возвращения домой.

— Спасибо, господин, — уныло пробормотал Фуал.

Они нашли конскую ярмарку и продали восемь из двенадцати коней, оставив себе четырех самых выносливых. Вакар получил за лошадей много всякой всячины: слиточки серебра с вензелями тартесского короля Асизена, кулечки редких пряностей из стран, что лежат за Херу и Тамузейрой, на далеком Востоке, а еще — медные слитки и ожерелья. Фуал, глядя с нескрываемой враждебностью на коней, предложил:

— Господин, можно купить колесницу, чтобы хоть не мучиться в пути…

— Нет. Колесницы хороши для городов, мы же отправляемся туда, где вместо дорог лишь тропинки.

Когда пришло время расставаться с Тираафой, они снабдили ее провизией и проводили до самого причала. Она горячо поцеловала Вакара и молвила на прощание:

— Я всегда буду помнить вас. Вы превосходные любовники, хоть и люди. Надеюсь, капитан Терлас не уступит вам в этом отношении.

Подчиняясь порыву, Вакар отсыпал ей горсть меди и помог подняться на борт. Корабль отчалил, Фуал заплакал, а Вакар долго махал рукой на прощание. Потом они отвернулись к четырем коням, привязанным к столбику-кнехту. Вакар вскочил в новое седло и ударил коленями жеребца, которого уже успел приручить. Фуал, подражая хозяину, тоже запрыгнул на лошадь, но промахнулся и упал в грязь по другую сторону, чем вызвал хохот своего господина. Вакар бросил взгляд на море и умолк, будто его смех обрубили топором.

— Фуал, — вскричал он, — живо на коня! Галера Квазигана входит в бухту.

Несколькими секундами позже четыре коня галопом мчались по улицам Гадайры прочь от моря…

Глава 8

Башни Торрутсейша

В ста шестидесяти милях пути вверх по Байтису лежал могущественный Торрутсейш — столица Тартесской империи и самый большой город мира, известный под многочисленными именами в разных странах и эпохах. Еще при жизни Вакара он был таким древним, что его история успела окутаться туманами мифов.

К эпохе Вакара Лорского королевство Тартессия простерлось далеко за границы Евскерии, подчинив себе множество народов: тердетанийцев, тердулийцев и даже файаксийцев, которые вовсе не имели отношения к Евскерии. Город Торрутсейш, славный на весь мир благодаря своей магии, стоял на острове посреди реки Байтис. Принц Вакар добрался к нему по прибрежной дороге, ведя на поводу двух запасных лошадей. За ним ехал Фуал. Чтобы не свалиться с седла, он держался за гриву коня. Слева от них, на широкой реке Байтис, покачивались долбленки, плоты из надутых шкур и другие разновидности речного транспорта.

У поворота на мост Вакар остановился и окинул взглядом крепостные стены и башни столицы метрополии. Внешняя стена имела форму кольца, как в Амфере, но была гораздо выше. И она, и величавые башни, выраставшие за нею, были сложены из белого, красного и черного камня, являя взору прекрасные мозаичные орнаменты. В позолоте куполов и шпилей отражалось ярко-синее евскерийское небо, в легком ветерке нехотя полоскались флаги с изображением совы — тартесским гербом.

При виде зданий в три, а то и в четыре этажа Вакар задрожал от волнения. Они бы понравились ему еще больше, если бы не приходилось поминутно оглядываться на реку в боязни увидеть на ней зловещую черную галеру. В этой части Байтис была судоходна, и Вакар не сомневался, что его враг, обладающий сверхъестественными способностями, очень скоро начнет наступать ему на пятки.

Пройдя досмотр у стражников городских ворот и подыскав себе жилище, Вакар осведомился, где находится дом волшебника Кертевана.

— Ты хочешь встретиться с Кертеваном? Лично? — спросил хозяин постоялого двора. При этом челюсть у него отвисла так, что Вакар разглядел кусочки лука-порея, застрявшие между зубами.

— Да, и что в этом такого особенного?

— Ничего, пожалуй… Вот только Кертеван не жалует обыкновенных людей вроде нас с тобой. Он первый маг короля Асизена.

Вакар поднял кустистые брови:

— Это любопытно, но я тоже не самая мелкая сошка в своей стране. Скажи мне, где живет колдун?

Хозяин постоялого двора ответил. Умывшись и немного передохнув, Вакар с Фуалом отправились в указанном направлении. Они заблудились среди улочек старой части города и спросили горшечника, медленно вращавшего гончарный круг в своей мастерской:

— Не подскажешь нам, как найти дом волшебника Кертевана?

Ремесленник с тревогой посмотрел на путников, не прекращая работы; кувшин рос в его пальцах словно по волшебству. Предположив, что горшечник не понял его ломаного евскерийского, Вакар положил руку ему на плечо и повторил:

— Я спросил тебя, где живет волшебник Кертеван. Ты не знаешь или не понял меня?

Тот пробормотал:

— Я понял тебя, но не хочу, чтобы ты пострадал по моей вине, ибо не стоит тревожить достойного архимага без веской на то причины.

— Моя причина — это мое личное дело, — раздраженно ответил Вакар. — Так ответишь по-хорошему или нет?

Тартессец огорченно вздохнул и указал дорогу.

— Можно подумать, что мы спрашиваем о пути в семь преисподних, — сказал Вакар, когда они двинулись дальше.

— Наверно, так оно и есть, господин, — пробормотал Фуал.

* * *

Обиталище Кертевана — высокая башня из красного камня — стояло посреди окруженного стеной двора. Рукоятью кинжала Вакар постучал по медному гонгу, который висел возле ворот. Когда гонг умолк, ворота с громким скрипом отворились. Вакар вошел, бросил взгляд на привратника и невольно отшатнулся, наступив Фуалу на ногу.

— Ой, — вырвалось у Фуала. — Что…

Когда Фуал в свою очередь увидел привратника, он вскрикнул и собрался бежать, но Вакар поймал его за плащ и потащил за собой. Привратник затворил ворота и молча встал перед ними. Помалкивал он по вполне уважительной причине — у него не было головы. Привратником служило безголовое тело высокого мускулистого мужчины в набедренной повязке. Вместо шеи торчал лишь обрубок, поросший редкими темными, вьющимися волосами. Пара жутких на вид отверстий неправильной формы принадлежала, вероятно, дыхательному горлу и гортани. Единственный глаз смотрел из груди у основания шеи. Широкая нагая грудь медленно поднималась и опадала. Из-под набедренной повязки торчал бронзовый меч.

Вакар во все глаза смотрел на этого необычного слугу, недоумевая, как можно общаться с тем, у кого нет ушей. Но услышало же это чудище гонг! Вакар неуверенно кашлянул, прочищая горло, и сказал:

— Меня зовут Вакар, и я бы хотел повидать Кертевана.

Безголовый направился к основанию башни. Отпер дверь большим бронзовым ключом, отворил ее и жестом предложил войти.

— Господин, может, мне лучше снаружи подождать? — пробормотал Фуал. — А то слишком уж гостеприимно встречают нас в этом преддверии ада…

— Пошли! — рявкнул Вакар, нервно хрустнув суставами пальцев.

Он вошел. Золотой луч заходящего солнца проникал через щель в стене и почти горизонтально пересекал комнату. Когда глаза Вакара привыкли к полумраку, он увидел вокруг мебель, украшенную золотом и каменьями. Но блеск драгоценностей был едва различим под изрядной толщины слоем пыли и зарослями паутины.

«Очевидно, из безголовых рабов не получаются аккуратные слуги».

Принц стоял в большой круглой комнате, которая занимала весь первый этаж башни. Винтовая каменная лестница вела на второй этаж и вниз, в подвал. Кроме двух чужеземцев и необыкновенного слуги, в комнате никого не было. Только жужжание перепуганной мухи в паутине нарушало тишину. Наверху решетка из тяжелых деревянных брусьев поддерживала дощатый пол. Вакар тщетно вглядывался в щели между половицами.

— Давай посмотрим на втором этаже, — прошептал он и, придерживая ножны, на цыпочках двинулся вверх по винтовой лестнице. За ним с ужасом в глазах следовал Фуал.

Для Вакара, выросшего в полудикой стране, лестница была загадочным новшеством и внушала страх, но это его не останавливало. Он беспрепятственно поднялся на второй этаж и замер при виде хозяина дома. На низком табурете сидел, подобрав под себя ноги и закрыв глаза, худощавый человек в мантии из блестящей материи, тоже незнакомой Вакару. Костлявые руки безвольно лежали на коленях. Перед худощавым на маленьком треножнике стояла медная чаша, в ней что-то тлело, над углями тонкой струйкой поднимался голубой дымок. Вакар шагнул к неподвижному человеку и уловил незнакомый запах.

Хозяин дома едва заметно пошевелился: всего лишь чуточку приподнял голову и слегка размежил веки. Вакар застыл на месте. Возникло неприятное предчувствие, что ему несдобровать, если эти глаза откроются полностью.

Худощавый заговорил на идеальном гесперийском:

— Здравствуй, принц Вакар из Лорска… Вакар, сын Забутира.

— Приветствую тебя. — Вакар не стал зря сотрясать воздух, спрашивая Кертевана, откуда тот узнал его имя.

— Ты пришел ко мне в поисках того, что боги боятся больше всего на свете.

— Это так.

— И ты бежишь от Квазигана, горгонского жреца Энтигты…

— Значит, он горгон? — Вакар нахмурился.

— Да, а разве ты не знал?

— Догадывался, но не был уверен.

— Так и быть, Вакар, за эти пустяковые сведения я не потребую с тебя платы. Однако чем ты собираешься заплатить мне за волшебство?

Вакар, готовый к этому вопросу, назвал сумму в унциях золота — примерно половину стоимости его товаров.

Глаза Кертевана еще чуть-чуть приоткрылись.

— Это смешно. Разве я деревенская знахарка, стряпающая приворотные зелья?

Вакар повысил цену, потом еще и еще раз, пока не предложил все свое состояние, решив оставить себе лишь крохи, чтобы добраться до Лорска. Кертеван улыбнулся уголками рта.

— Вакар Зу, я всего лишь играл с тобой. Я знаю содержимое твоей сумы до последнего пакетика пряностей, и будь у тебя втрое больше ценностей, мне бы этого было недостаточно. Я главный некромант короля Асизена, мне нет нужды промышлять обычным волшебством.

Вакар помалкивал, хмурясь и теребя ус. Через несколько секунд колдун вновь заговорил:

— Но все-таки, хоть ты и не можешь расплатиться со мной золотом, серебром и пряностями, ты способен оказать мне услугу. Поскольку я нуждаюсь в том, чего за товары не купишь.

— В чем? — спросил Вакар.

— Всем известно, что я первый маг Торрутсейша и король даровал мне исключительные права на чудотворную практику. Однако это всего лишь половина волшебного поприща, другая половина — искусство прорицания. Сейчас первый пророк города, некто Ничок, заручился покровительством Асизена во всем, что относится к ремеслу оракулов, пророков и ясновидцев. Мне бы хотелось расширить поле моей деятельности.

Вакар кивнул:

— Понимаю.

— Я придумал отличный способ, но мне нужна помощь сильного и храброго мужчины. Вкратце план таков: мой соперник Ничок подолгу лежит в трансе, и в это время его душа блуждает, исследуя мир в пространстве и времени. Если завладеть его телом, пока он пребывает в таком состоянии, душа не сможет вернуться обратно. Пригрозив уничтожить тело, я заставлю душу Ничока повиноваться моей воле.

— Ты хочешь, чтобы я украл для тебя его тело?

— Именно.

— Почему я? — с подозрением спросил Вакар.

— Потому что жители Торрутсейша испокон веков боятся волшебников, и никто из них не отважится участвовать в таком рискованном предприятии. Кроме того, мне известно, что твой раб обладает кое-какими познаниями и навыками в теории и практике воровства. Он тебе поможет.

— А что, если страх горожан вполне обоснован?

— В известной степени он имеет под собой почву. Признаю, ты рискуешь, ввязавшись в это дело, но ситуация вовсе не безнадежна. Будь я Ничоком, я бы в точности подсчитал твои шансы на успех. Как Кертеван могу лишь сказать, что преследовать раненого льва в его логове не менее опасно. У тебя есть время, пока твой друг Квазиган не прибыл в Торрутсейш. Он появится здесь завтра вечером.

Вакар молчал. Кертеван холодно смотрел на него.

— Молодой человек, я не намерен менять решение. Либо соглашайся на мое условие, либо отправляйся дальше в поисках средства против горгон.

Упоминание о горгонах придало Вакару смелости. Если Квазиган действительно из этого народа, то, значит, Сол не ошибся и Лорску следует ждать вторжения горгон.

— Я попытаюсь. Как нам действовать?

— Дождитесь темноты, а потом отправляйтесь в башню Ничока. Она похожа на эту, но поменьше и находится в другом конце города. Я дам карту.

— Как я проникну в башню?

— Есть потайной ход, о нем не ведает даже Ничок.

— Не знает? Да разве такое возможно?

— Дело в том, что пятьдесят лет назад, когда я задумал свой план, я сам построил эту башню и продал ее Ничоку. Войдя в башню через тайный ход, вы увидите опускающуюся на цепях дверь, а за ней лестницу, ведущую в подземную комнату. Там и лежит тело Ничока. С помощью колдовства я узнал, что его охраняет существо из другого измерения. Увы, я не могу сказать о нем ничего определенного.

— Гм. И как прикажешь одолеть этого стражника? С вооруженным человеком я бы попытал счастья в поединке, но с каким-нибудь десятируким демоном из другой Вселенной… А вдруг мой меч пройдет сквозь него как сквозь дым?

— Пусть это тебя не беспокоит. Твари из других измерений, обитающие в нашем мире, подчиняются законам нашей природы. Следовательно, если этот стражник материализуется в нашей Вселенной, чтобы погубить тебя, он станет в равной степени уязвим и для твоего оружия.

— Допустим… Но если душа Ничока способна блуждать отдельно от тела, откуда ты знаешь, что он не подслушивает нас сейчас?

Колдун улыбнулся:

— Мой дом — моя крепость. Края всех отверстий в этой башне обработаны соком руты и чеснока, асафетидой и прочими духоотпугивающими средствами. До темноты еще час, а ты, должно быть, проголодался. Поужинай со мной и отправляйся на задание.

Кертеван хлопнул в ладоши. Появился безголовый слуга и поставил два стула и низкий стол. Поскольку у него не было лица, Вакар не смог определить, был ли то привратник или другой.

— Господин Кертеван, у тебя необычные слуги, — сказал принц. — Ты считаешь, что без голов они послушнее? Что это за существо?

— Подарок властителя Белема. Ты знаком с Авоккасом?

— До меня лишь доходили зловещие слухи о стране Белем.

— Король Белема научился оживлять только что обезглавленные трупы путем вселения в них некой сущности. Если правильно обезглавить человека, можно залечить рану, пока тело не истекло кровью, и обзавестись слугой, более надежным и послушным, чем любой целый человек. У него лишь один недостаток по сравнению с целым человеком, таким, например, как ты, — нелегко оглядываться, имея единственный глаз на груди. У Авоккаса целая армия этих иццунегов, как их называют на языке Белема. Если судьба забросит тебя в те края, попроси Авоккаса превратить твоего раба в иццунега. Я уверен, он тебе не откажет.

— Мысль интересная, — ухмыльнулся Вакар, — но я должен учитывать мнение Фуала. Он ужасно чувствительный, его вряд ли прельстит идея остаться без головы.

— Гм… — задумчиво произнес колдун. — Видишь ли, существует три гипотезы относительно местонахождения разума: он расположен либо в голове, либо в сердце, либо в печени. Похоже, Авоккас доказал истинность первой версии. Я считаю, когда нет мозга, нет и памяти, и мыслей. Следовательно, оживляя безголового, можно не опасаться, что он…

Излагая магическую теорию, тощий старый чародей заметно оживился; тема до такой степени захватила Вакара, что он забыл о бессердечии Кертевана, о его презрении к другим людям. Принц забыл даже об угрозе, нависшей над ним самим.

Фуал дрожал не переставая. Когда появилась еда, Вакар произнес:

— Надеюсь, ты не обвинишь меня в подозрительности, недостойной гостя… Но я прошу поклясться твоими магическими способностями, что эта пища не причинит нам вреда, что она не отравлена и не заколдована.

Кертеван криво улыбнулся:

— Старик Рин — хороший учитель. Не бойся, Вакар Зу, мое угощение совершенно безвредно. Правда, даже самая лучшая пища бывает опасна, если не знать меры в еде…

— Только без уверток, пожалуйста. Клянешься? — Вакар знал: если волшебник поклянется своими магическими способностями и обманет, то эти способности его немедленно покинут.

— Клянусь. — Кертеван уткнулся в тарелку.

* * *

Башня Ничока чернела на фоне звездного неба. Хотя Вакар был предупрежден, что величиной она уступает башне Кертевана, в темноте она казалась значительно выше. Вакар и Фуал прижались к стене, окружающей ее, и прислушались. Плащи и суму они оставили у Кертевана, чтобы не таскать с собой лишней тяжести.

Из-за стены доносились звуки, и было это не топотом человеческих ног, а, скорее, шуршанием, словно чей-то чешуйчатый хвост волочился по песку. Кто-то тяжело дышал, шипя и присвистывая.

Вдали показался свет.

— Стража! — Фуал в ужасе схватил Вакара за предплечье.

— Да, но это не повод отрывать мне руку. Вспомни, что нам говорил Кертеван.

В полном соответствии с наставлениями колдуна они прижались спиной к стене и замерли. Кертеван наложил на них чары невидимости, уверив, что если они замрут и не будут шевелиться, стража их попросту не заметит.

Восемь горожан с факелами, посохами и алебардами на плечах прошествовали мимо. Вакар уловил фразу насчет цены на лук, и стража скрылась за поворотом, даже не взглянув в сторону лорска и ареморийца. Еще не успели стихнуть их шаги, а Вакар уже вел Фуала назад, к тому месту, где они только что стояли и прислушивались.

— Шесть шагов от ворот и два — от стены, — прошептал он. — Фуал, у тебя ступни как у евскерийцев, поменьше моих. Ну-ка, отмерь.

Вакар пометил место носком сапога и принялся руками разгребать землю. Когда пошла слишком твердая почва, он пустил в ход нож — водил кругами, постепенно расширяя их. Лунка быстро углублялась.

Наконец лезвие за что-то зацепилось, но это был всего лишь камень, а не бронзовое кольцо, которое искал Вакар.

По ту сторону стены необычные шаги зазвучали громче и вдруг стихли.

Нож встретил новое препятствие. На сей раз это оказалось бронзовое кольцо, покрытое толстой коркой патины. Вакар, мечтая о лопате, отгреб от него землю, затем ухватился обеими руками и потянул. Безрезультатно.

Он расчистил каменную плиту, в которую было вмуровано кольцо, и жестом призвал Фуала на помощь. Оба рванули изо всех сил, и плита с громким треском и скрежетом пошла вверх. Наконец она встала на попа, и в отверстие шириной примерно два фута посыпалась земля. Вакар поглядел в черный лаз, прислушиваясь, и сказал шепотом:

— Пошли.

Глава 9

Смерть от пламени

Отверстие было таким узким, что приходилось ползти. Целая вечность прошла в кромешной мгле; у Вакара болели колени, и он уже решил, что подземный ход выведет их аккурат за другой край владений Ничока. Но неожиданно туннель закончился, и принц ударился головой.

Вакар нащупал края каменной плиты, которая преграждала выход из туннеля, собрался с силами, налег и медленно поднял. В тоннель полился тусклый свет.

Вакар просунул в отверстие голову. Единственная масляная лампа слабо освещала большую круглую комнату вроде той, что служила первым этажом в башне Кертевана. Массивная деревянная дверь была заперта изнутри на засов.

Вакар пробрался в комнату, на цыпочках подошел к двери и прислушался. Дверь была слишком толста; невозможно понять, звучат ли за ней те необычные шаги или ему только чудится. По словам Кертевана, где-то здесь должна быть дверь, за которой лежало тело его соперника-колдуна. Долго искать не пришлось — Вакар увидел на полу бронзовое кольцо, почти в точности такое же, как на первой каменной плите. Квадратная крышка люка поддалась легко, под ней принц разглядел верхние ступеньки приставной лестницы.

— Фуал, приготовь меч, — велел он. — Э, да что это с тобой?

Коротышка стоял на коленях и заливался слезами.

— Мой господин, не заставляй меня туда спускаться! Уж лучше смерть! Не пойду, хоть режь!

— Будь ты проклят, бесхребетный трус! — прошипел Вакар и ударил Фуала тыльной стороной ладони. Но аремориец лишь разрыдался еще пуще.

— Не пойму, как это у тебя хватало храбрости воровать?

Вакар разгневался не на шутку. Он бы, наверное, даже убил слугу, если бы не нуждался в его помощи и не боялся поднять шум. В одиночку ему не вытащить тело Ничока из подвала.

Стоило об этом подумать… И тут мрачная решимость едва не покинула принца Вакара. А может, сбежать потихоньку и по возвращении в Лорск просто сказать, что поиски ничего не дали? Или обратиться за помощью к другому волшебнику? Или вообще не возвращаться домой, а наняться в армию какого-нибудь материкового королевства, и пропади он пропадом, этот Лорск…

Но тут он взглянул на Фуала, и взыграла кастовая гордость. Нет, раб никогда не увидит своего господина дрожащим от страха!

Вакар быстро спускался по лестнице, спеша встретиться лицом к лицу с опасностью, которая, возможно, подстерегала его внизу. Подвальная комната оказалась меньше верхней и была освещена единственной лампой, которая стояла на краю большого саркофага из черного мрамора. В саркофаге на соломенном тюфяке неподвижно лежал человек. Свет падал на его лицо, но в глазницах и на впалых щеках лежали тени. Черная мантия скрывала все тело Ничока, кроме ног в сандалиях.

Он лежал очень тихо, лишь изредка его грудь чуть приподнималась, доказывая, что он жив. Вакар не был подвержен фантазиям, но все же ощущал присутствие кого-то невидимого, буквально кожей чувствовал недобрый взгляд. В неподвижном воздухе витал странный запах, не похожий на обычную затхлость склепа.

Придерживая меч, чтобы тот не клацал в ножнах, Вакар на цыпочках приблизился к колдуну. Он приготовился взойти на единственную ступеньку перед черным саркофагом и взглянуть в лицо Ничока, но тут зловещий шорох заставил его отпрянуть.

Кто-то зашевелился в сумраке по другую сторону саркофага. Вакар напряг зрение и увидел тварь, которая приподнялась на многочисленных конечностях. Глаза на стебельках уставились на незваного гостя.

Гигантский краб!

Чудовище стремительно засеменило вокруг саркофага и напало на Вакара справа. Принц отскочил и в свою очередь обежал вокруг гроба. Краб не спешил преследовать врага, он повернулся кругом и огромной клешней подцепил лестницу; та с грохотом упала. Вакара прошиб пот, он понял, что это не просто краб-великан, а разумное существо.

Краб снова пошел в атаку на Вакара, хитиновыми ножками стуча о каменный пол. Принц обогнул саркофаг, тварь остановилась и двинулась в обратную сторону. Вакару тоже пришлось повернуть.

«Во имя всех богов! — подумал он. — Как мне выбраться из этой ловушки? Неужели мы так и будем носиться вокруг каменного ящика, пока один из нас не упадет от изнеможения?»

И он догадывался, кто первым устанет.

Впрочем, нет, у краба появилась новая идея. Осторожно, чтобы не задеть Ничока или лампу, он перекинул через саркофаг сначала одну ногу, затем — другую. Глаза на стебельках смотрели прямо в зрачки Вакара, усики между глазами хищно подрагивали, жвала непрестанно клацали, изо рта валила пена.

Тварь протянула клешни к Вакару, а тот ухватился за лестницу в слабой надежде поставить ее и выбраться из подвала. Он уже приподнял ее, когда услышал позади цоканье восьми крабьих ног. Тварь вырвала лестницу, дерево затрещало в огромных клешнях, способных перекусить человеческую шею с такой же легкостью, как стебель маргаритки.

Краб швырнул лестницу через весь подвал и, щелкая зубчатыми клешнями, ринулся на Вакара. Принц отпрянул в угол, выхватил меч и рубанул, как только чудовище оказалось в пределах досягаемости. Но острая бронза отскочила от твердого панциря, не оставив на нем даже царапины. Рассуждая об уязвимости демонического стража, Кертеван ни словом не обмолвился о том, что тот способен явиться в столь надежном доспехе.

Вакар уперся лопатками в стену. Клешни неотвратимо приближались. Наступал последний миг — сейчас краб разрежет человека на кусочки, как рассерженный ребенок разрезает ножницами бумажную куколку… И в этот миг Вакар вспомнил эпизод своего детства. Когда-то он играл в одном из королевских поместий на побережье Лорска, на западном краю Посейдониса. В заливе Корт старый рыбак, держа тщетно сопротивляющегося краба в мозолистой руке, объяснял:

— Слышь, малец, бери его большим пальцем за живот, а остальными за спину. Тогда ему никак не удастся цапнуть тебя…

Вспомнив эти слова, Вакар нашел выход из положения. Как только клешня приблизилась, он бросился вперед и вниз; ударившись о пол, быстро пролез под жвалами и животом твари, которые возвышались от силы в двух футах над полом. Раздались два щелчка — клешни цапнули пустоту. Вакар поднялся на ноги.

Теперь он был позади краба. Тот увидел его глазами на стебельках и начал поворачиваться. Но Вакар, не теряя времени, вскочил на широкую жесткую спину, поймал свободной рукой один из раздвоенных усиков и потянул его назад. Держась за усики как за поводья, он балансировал на необычном скакуне, широко расставив и согнув в коленях ноги.

Краб описывал круги и неистово размахивал клешнями, огромные щипцы-челюсти клацали, когда тварь пыталась дотянуться до врага. Но панцирь затруднял движения.

Вакар безмолвно воззвал к богам Лорска, взмахнул мечом и отрубил сначала один глаз, а затем другой. Хлынула голубая кровь, ослепленный краб заметался по комнате… и врезался в каменный саркофаг.

От толчка Вакар слетел со спины краба, не удержавшись за усики, и сильно ушибся о саркофаг. Но сразу же вскочил на ноги и отпрянул от клешней. Краб двинулся прочь от него, врезался в стену, пошел обратно, бестолково мечась вправо-влево; остроконечные хитиновые ноги выбивали барабанную дробь. В конце концов он забился в угол, присел и угрожающе поднял раскрытые клешни.

Вакар подобрал оброненный меч, вложил в ножны и крадучись подошел к лестнице. Одной ступеньки не хватало, а стойку расщепила крабья клешня. Вакар с сомнением осмотрел лестницу, а затем вернулся к саркофагу за телом Ничока.

Принц взвалил колдуна на плечо, шатаясь, приблизился к лестнице и полез вверх. Слабая стойка зловеще затрещала под весом двух человек и начала прогибаться. А вдруг лестница сейчас сломается и Вакар останется в этом подвале в обществе краба и без всякой надежды на спасение?

Однако принц упорно лез вверх. Когда уже казалось, что лестница вот-вот развалится, послышался голос Фуала:

— Держись, господин, я его вытащу.

Фуал наклонился и схватил Ничока. Господин и слуга поднатужились и, громко кряхтя, протащили колдуна через люк. Вакар очень торопился, но, выбравшись наверх, сел на край люка и свесил ноги.

— Погоди-ка.

Он сидел, переводя дух, а Фуал в ужасе шептал:

— Господин, давай поспешим, тварь все еще рыщет… Когда на тебя напал краб, я думал, ты уже покойник, и даже отвернулся — не было сил смотреть. А когда заглянул снова, ты уже ставил лестницу.

Вакар бросил взгляд в подвал. Хоть он и не был сентиментален, ему стало чуточку жаль краба, затаившегося во тьме и напрасно ожидающего помощи от хозяина.

Через несколько минут владения Ничока остались позади. Беглецы возвращались тем же путем — сначала по подземному ходу, а затем по лабиринту городских улиц. Шатаясь, они несли Ничока, точно пьяного с вечеринки, — закинув его руки себе на плечи. Вакар хромал — он сильно ушибся при падении со спины краба. При этом они орали залихватскую песню лорских пьянчуг:

* * *

Кертеван склонился над грудой пожелтевших свитков, разворачивая их один за другим и водя по вереницам загадочных иероглифов длинным ногтем. Вакар и Фуал с трудом поднялись по лестнице, внесли в гостиную Ничока и опустили на пол.

— Вот, пожалуйста, — объявил Вакар.

Кертеван слегка приподнял тяжелые веки.

— Отлично.

Фуал подошел к суме Вакара — проверить, все ли на месте. Под презрительным взглядом некроманта он вынул золотые кольца и серебряные слитки, медные топорики и брусочки и кулечки пряностей. Для облегчения подсчета он разложил все это аккуратными рядами на стуле.

— Ну так что же, господин маг? — поинтересовался Вакар. — Чего больше всего на свете страшатся боги?

Кертеван свернул манускрипты и бросил их в сундук, что стоял подле его табурета, поднял голову и сказал:

— Больше всего на свете боги боятся Кольца Тритона.

— А что это такое?

— Кольцо, которое носят на пальце. Оно вырезано из странного серого металла — не олова, не серебра и не свинца. Но почему его опасаются боги, я тебе сказать не могу. Сейчас кольцо на пальце Ксименона, короля тритонов. Ты найдешь его на острове Мене посреди озера Тритон в стране Тритония, которая лежит к югу от Тринаксийского моря. Теперь, когда ты получил все необходимые сведения, я прошу тебя удалиться, поскольку мне предстоит трудное колдовство.

Вакар выслушал эту речь и не поверил собственным ушам.

— Ты хочешь сказать… что у тебя этой вещи нет?

— Разумеется, у меня ее нет. Все, ступай.

— Да будь я проклят навек! В жизни не встречал такого наглого мошенника…

— Довольно, молодой человек! Я не терплю оскорблений, к тому же я тебя не обманывал. Вспомни нашу беседу — в награду за твою услугу я не обещал ничего определенного. Ты сказал, что ищешь одну вещь; прекрасно, я сделал все возможное, чтобы ты узнал, где она находится и что из себя представляет.

Колдун был прав, но это никоим образом не умерило гнев Вакара. К его лицу прилила кровь, и он вскричал:

— Да как ты смеешь, прохвост?! Ты спрашивал, сколько я готов заплатить за саму вещь! И если ты…

— Молчать! Убирайся!

— Только после того, как вытрясу из тебя награду за мою работу!

Вакар потянулся за мечом и шагнул к Кертевану, но колдун лишь широко раскрыл глаза и встретился взглядом с Вакаром.

— Ты не можешь пошевелиться, — тихо произнес некромант. — Ты прирос к месту…

К ужасу своему, Вакар обнаружил, что, приближаясь к колдуну, встречает все большее сопротивление, будто вязнет в меду. Рванувшись изо всех сил, он сумел лишь сделать один-единственный шаг и вытянуть меч из ножен на несколько дюймов. Глаза его вылезли из орбит, а мышцы дрожали от напряжения. Краем глаза принц заметил скорчившегося над вещами Фуала. Слуга застыл с изумленным выражением лица, по-идиотски разинув рот, словно на него тоже подействовали чары. Но колдуну было нелегко удерживать Вакара.

— Слабаком тебя не назовешь, — проворчал Кертеван, — но пойми, ты мне не соперник. Постой-ка спокойно, я все приготовлю к твоему уходу.

Кертеван протянул руку и бросил в кадильницу на треножнике щепотку порошка; повалил дым. Колдун неторопливо нагнулся, подобрал посох и начертил им на полу геометрическую фигуру, а затем заговорил на незнакомом Вакару языке.

Принц рвался вперед, как пес с цепи. По его лбу бежал пот, к щекам прилила кровь, зубы блестели в свирепом оскале. Могучим усилием он продвинул правую ногу на дюйм вперед и еще на ширину пальца вытащил клинок из ножен. Только и всего. Он не мог даже голову повернуть, и язык ему не подчинялся.

Над рисунком, начертанным Кертеваном, появилось мерцание. Колдун знай себе гнусил заклинание, а мерцание переросло в яркий розовый свет. Сполохи света качались и подрагивали в воздухе, принимали то очертания человека, то извивающейся рептилии. Вакар чувствовал жар кожей лица и рук.

Кертеван прервал заклинание и пояснил:

— Огненный дух поистине незаменим, когда надо избавиться от мусора. Как жаль, что ты не успеешь оценить его по достоинству… Эй! На место! — прикрикнул он вдруг на языки пламени и пригрозил им посохом. — Эти духи опасны, как пленные львы, за ними нужен глаз да глаз. Глупый мальчишка, ты сам во всем виноват. Надо было уходить по первому моему приказанию.

Кертеван снова обратился к пламени на неизвестном языке — очевидно, велел огненному духу разделаться с Вакаром и Фуалом. Вакар рвался из невидимых пут; ужас перед смертью в огне придавал ему сил. Но все было тщетно.

Слова заклинания звучали все громче; казалось, от них содрогаются стены башни. Языки пламени неистовствовали, но они были покорны воле колдуна. И тут краем глаза Вакар заметил, как что-то мелькнуло в воздухе, ударило Кертевана в грудь и тихо шлепнулось на пол.

Кертеван замер с раскрытым ртом, а затем оглушительно чихнул. Когда он снова широко раскрыл рот, судорожно втягивая воздух, пламя выпрыгнуло из геометрической фигуры на полу и бросилось на своего укротителя. Один-единственный возглас ужаса, и волшебник превратился в огромный факел. Огонь ринулся вверх, лизнул потолок и растекся по потолочным балкам и половицам третьего этажа.

От Кертевана осталась лишь дымящаяся кучка пепла. Огонь крушил все на своем пути, разбегался по потолку и проникал в щели между досками.

Услышав предсмертный вопль Кертевана, Вакар понял, что вновь обрел способность двигаться. Он взглянул на Фуала — тот сгребал в суму хозяйские сокровища. Вакар задвинул меч в ножны и бросился вперед. Не дожидаясь, пока уляжется пламя, он зарылся обеими руками в открытый сундук рядом с горящим табуретом и выгреб ворох манускриптов, уже затлевших по краям. Держа свитки папируса в одной руке, а другой сбивая огонь, Вакар помчался к выходу.

Он скатился вниз по ступенькам винтовой лестницы, Фуал несся вслед. Когда они бежали через комнату, наверху раздался чудовищный треск — это обрушился потолок второго этажа. Между половицами над головой Вакар увидел буйные сполохи.

Во дворе он наткнулся на неподвижное тело безголового. Очевидно, смерть Кертевана погубила и его слугу.

Вакар с Фуалом выбежали за ворота и помчались к постоялому двору, на котором остановились. Встречные недоуменно озирались, где-то далеко гремел набат, извещая всю округу о пожаре. Вакар несколько раз сворачивал за угол, чтобы сбить со следа возможную погоню. Позади полыхала башня волшебника Кертевана.

— Хозяин, эти евскерийские колдуны и впрямь жулики, каких поискать, — проговорил Фуал, с трудом переводя дыхание. — Иначе бы им служили нормальные люди, а не безголовые покойники и крабы. Зачем ты украл эту пакость? — Он указал на манускрипты. — Ты что, решил стать магом?

— Нет. Но я не могу позволить, чтобы погибли драгоценные знания. К тому же в обмен на эти листки соперники Кертевана помогут нам добраться до Тритонии… Проклятье, где мы?

Когда чутье Фуала снова вывело их на верный путь, Вакар угрюмо произнес:

— Мне жаль бедного Ничока, но мы бы все равно не успели его вынести из горящей башни… Чем ты запустил в Кертевана?

— Редчайшей пряностью, мой господин. Ее привезли с далекого Востока, из легендарной Тамузейры. Торговец, который мне ее продал, назвал ее «перцем».

Глава 10

Озеро Тритон

Месяц спустя принц Вакар и Фуал объявились в Хуперее — столице Фаяксии. Они проплыли вверх по реке Байтис на купеческой ладье, затем сушей добрались до истоков Антемии и спустились по ней в Тринаксийское море. Приключений не было, если не считать нападения льва, едва не закончившегося гибелью путешественников, встречи с диким быком, пожелавшим померяться с ними силами, и схватки с отрядом лайстругонийских дикарей. Наконец принц и его слуга пересекли границу Фаяксии — страны дружелюбных и улыбчивых людей, чей язык, сильно отличаясь от евскерийского, состоял в близком родстве с гесперийским. Через несколько дней Вакар уже вполне мог изъясняться на нем, хоть и путался в спряжениях.

Там, где полноводная Антемия впадала в Тринаксийское море, раскинулась Хуперея — сонм добротных домов, столь не похожих на привычные глазам Вакара замки, окруженные частоколами и облепленные со всех сторон хижинами. Вакар беспрепятственно миновал ворота и въехал на широкую улицу, по сторонам которой высились дома. Перед каждым домом стояли крашеные мраморные статуи богов и героев, вокруг на аккуратных клумбах росли цветы. Все это привело Вакара в романтическое расположение духа; глядя с коня по сторонам, он распевал:

— У вас в Керусе есть поэты? — спросил он вдруг Фуала.

— Да, господин, но наша поэзия сильно отличается от лорской. У нас в ходу рифмованные трехстишья, а не расколотые строки и ритмичная аллитерация. Но я никогда не питал пристрастия к таким вещам. Да и недосуг было — все время приходилось воровать, чтобы не умереть с голода.

— Жаль мне тебя. Лично я считаю поэзию одним из самых дешевых и безвредных удовольствий в жизни. А вот и первый встречный горожанин, который, надеюсь, укажет нам путь. — Вакар придержал коня.

На скамье перед домом сидел обнаженный коренастый мужчина с пышной бородой, с помощью тесла и пилы мастерил раму кровати.

— Эй, добрый человек, где я могу найти кров для себя и слуги? — обратился к нему Вакар. Горожанин поднял голову и ответил:

— Чужеземцы, да будет вам известно, здесь нет постоялых дворов, как в Торрутсейше. По обычаю, мы селим приезжих в зависимости от их положения в своих домах. Три дня можно жить бесплатно при условии, что вы расскажете о вашей стране и других государствах за пределами Фаяксии. Потом придется уезжать или платить за постой.

— Занятный обычай, — улыбнулся Вакар. — И каково его предназначение?

— Благодаря ему мы заранее узнаем об опасностях, которые нам угрожают, а также изучаем зарубежный рынок, что дает большие возможности нашим торговцам. А теперь представьтесь, и я все устрою.

Собеседник держался с достоинством, из чего Вакар сделал вывод, что он не раб, как ему показалось сначала, а полноправный почтенный гражданин.

Не видя причины скрывать свой титул, Вакар промолвил:

— Я Вакар, сын Забутира, престолонаследник из Лорска, что на Посейдонисе.

Горожанин задумчиво покачал головой:

— Я слышал о Посейдонисе и о Лорске, хотя ни один фаяксиец еще не бывал так далеко на западе. Чужеземец, пожалуй, будет всего правильнее, если я предложу тебе погостить в моем доме.

Он накинул плащ, застегнул его на узорчатую золотую пряжку, позвал слугу и велел позаботиться о конях путников. Сначала Вакар рассердился, предположив, что хозяин дома ему не поверил, затем его осенило:

— Господин, могу я поинтересоваться, кто ты?

— Неужто не знаешь? Я Наузишен. — Видя недоумение на лице Вакара, горожанин пояснил: — Король Фаяксии.

Вакар почувствовал, что краснеет, и смущенно забормотал извинения, но король Наузишен успокоил его:

— Полно, полно, не ты первый совершил такую ошибку. Фаяксия — страна торговцев, мы, в отличие от евскерийцев, не особо кичимся титулами и чинами. А поскольку в Хуперее нет плотника искуснее меня, я предпочел сделать кровать сам, нежели нанимать для этого работника… Ну, добро пожаловать… Вероятно, ты хочешь принять горячую ванну и переодеться в чистое. Сейчас я обо всем распоряжусь, а вечером властители Фаяксии охотно выслушают твой рассказ. Я слышал, как чудесно ты поешь, а у нас считается, что певец с великолепным голосом не может быть злодеем.

Вакару было легко и уютно среди добросердечных гедонистов. Впервые после вечеринки во дворце королевы Порфии ему удалось отдохнуть и развеяться. Он внимательно следил за тем, как ест и пьет хозяин, чтобы не допустить оплошности, как тогда в Седерадо. Здесь, например, было принято есть мясо с кинжала, а в Седерадо это считалось верхом неприличия.

Бард Дамодокс, пощипывая лиру, спел короткую балладу о похотливых фаяксийских богах, о том, что случилось с Афрадексой, богиней любви и красоты, когда ее муж Гефастес прознал о ее шашнях с богом войны. Вакару объяснили, что в прошлом году Дамодокс победил на состязаниях певцов, которые в Фаяксии пользовались едва ли не большей популярностью, чем атлеты в Лорске. Налегая на яства и вино, принц с любопытством оглядывал убранство зала. Рисунки на стенах показались Вакару очень яркими и реалистичными, он никогда не видел ничего подобного. А чеканные изображения на серебряных блюдах и кубках поражали своим изяществом.

Когда песня барда закончилась, Вакар сказал:

— Господин Дамодокс, у тебя превосходный голос. Мой не идет с ним ни в какое сравнение, хотя у себя на родине я тоже слыву певцом.

Бард улыбнулся:

— Я уверен, ты бы с легкостью превзошел меня, если бы упражнялся столько же лет. Но подобное занятие не к лицу наследнику престола, ибо оно свидетельствовало бы о его пренебрежении своими прямыми обязанностями, то бишь военным делом и управлением государством.

— А ты не боишься, что ваши боги обидятся на столь откровенные высказывания об их грешках?

— О нет, наши боги — народ веселый, они любят добрую шутку. Если уж на то пошло, Афрадекса посетила меня не далее как этой ночью. Она передала для тебя весточку от одного из западных богов, Акимы, кажется…

— Окмы, — поправил Вакар. — Говори.

— Трудно вспомнить дословно, ты же понимаешь, это все-таки сон. Если не ошибаюсь, пусадский бог хочет предупредить об опасности, которая преследует тебя уже много миль и скоро настигнет, если ты не поторопишься.

— Ого! Я запомню твое предостережение.

Принц вернулся к прерванному занятию — дегустации отменных фаяксийских вин. Он по-прежнему считал, что оставил свое сердце в Огуджии, но сейчас подумал, что если когда-нибудь его вынудят расстаться с Лорском насовсем, а Порфия не простит ему смерть Тьегоса, то он, пожалуй, осядет в Фаяксии. Правда, здесь не изучают философию, зато умеют жить со вкусом. Ему нравились эти люди, и он, похоже, нравился им. Вакар Зу не привык к столь лестному отношению к своей персоне и потому мог оценить его по достоинству. А может, войти в милость к королю Наусишену, жениться на какой-нибудь фаяксийской красотке и обосноваться здесь, и катись он, неблагодарный Лорск, в любую из семи преисподних?

Но тут Вакар подумал о Порфии и решил воздержаться от скоропалительных решений, пока не выяснит, как королева к нему относится.

Из раздумий его вывел голос короля.

— Сударь, позволь спросить, куда ты направишься после того, как покинешь нас?

— В Тритонию. Это ведь к югу отсюда, не правда ли?

— К юго-востоку, так точнее. И какова твоя цель?

Будь Вакар трезвее, он бы поостерегся рассказывать о своих поисках Кольца Тритона, но сладкое вино притупило ум и развязало язык.

Все заинтересованно слушали и кивали, а потом король сказал:

— Я слышал об этом кольце, а еще о том, как дорожит им король Ксименон. Чтобы завладеть Кольцом Тритона, нужны сверхчеловеческая сила, хитрость и способность убеждать.

— А что это за кольцо? — поинтересовался Вакар. — Чем оно отличается от остальных?

— Говорят, оно надежно защищает от любого волшебства, — ответил король Фаяксии. — Еще говорят, его вырезал тартарский медник из упавшей звезды, которая принадлежала владыке Белема. А это означает, — добавил Наусишен, — что с таким же успехом можно искать кольцо на луне, ибо никто еще не покидал Белем живым, да и Тритония вовсе не сахар…

— Чем же она так опасна? — спросил Вакар.

— На озере Тритон сложилась очень необычная ситуация. В тех краях соперничают два могущественных народа: амазонки острова Херронекс и тритоны острова Мене. Подвластные им племена обитают вокруг озера. Когда-то тритоны и амазонки принадлежали к одному народу, но в наше время это племя мужчин и племя женщин. При жизни моего отца на остров Херронекс напали с юго-запада грозные атланты, и на той войне погибло так много мужчин, что королю пришлось вооружить женщин. Они помогли разгромить атлантов, но потом многочисленная армия женщин восстала против мужчин. Однако впоследствии женщины, будучи многочисленнее, вступили в заговор против мужчин, разоружили их и тем самым обрекли на порабощение. Матриархат продолжался несколько лет — мужчины выполняли всю работу не только в поле и на пастбище, но и у домашнего очага. В конце концов мужчины подняли мятеж и сбежали на остров Мене. Там они вооружились и построили крепость, чтобы защищаться от женщин. С тех пор война между ними не прекращается, и, если в Тритонии появляется чужеземец, обе стороны спешат захватить его в плен, и тогда его ждет служба в армии или жестокие пытки и смерть.

— Так-так, — задумчиво произнес Вакар. — Значит, рискованная предстоит поездка. Если нас поймают мужчины, мы обречены всю жизнь воевать, а если женщины… Что за племена обитают за южными пределами Фаяксии?

Наузишен перечислил, загибая пальцы:

— На востоке, у берегов Тринаксийского моря, живут лайстругонские дикари. Увы, они нисколько не добреют при сладких звуках наших песен. Их набеги вконец измотали нас, даже пришлось просить защиты у короля Тартессии. К югу от Лайстругонии лежит островное государство Тритония, там люди ездят на лошадях без седел. К востоку от Тритонии — Пеласгийское море, по нему наши торговцы плавают в Херу, Тамузейру и иные дальневосточные страны. А юго-восточнее Тритонии можно найти немало удивительных народов, например атарантов, которые проклинают солнце, вместо того чтобы молиться ему. Еще там встречаются люди, которые отказываются называть свои имена из опасения, что чужеземец наложит на них злые чары. Мне доводилось слышать о народе гарамантов. У них не принято жить семьями, мужчина и женщина просто случаются, как звери, и расходятся, тут же позабыв друг о друге. В одном из тамошних племен есть обычай с ног до головы краситься в алое, жители другой страны знамениты своими невообразимыми прическами. Есть племя, в котором невеста на свадебном пиру ублажает всех гостей мужского пола, тогда как почти во всем мире это исключительная привилегия жениха… К югу от Тритонии лежит овеянная мрачными легендами страна Белем, а за ее роковым кряжем — пустыня Гведулия, где обитают только дикие звери и еще более дикие люди — гведулийцы. Они ездят на верблюдах и промышляют скотоводством и грабительскими набегами на соседей.

Вакар понимающе кивнул: на свете нет племен опаснее выносливых, воинственных и алчных кочевников-скотоводов.

— Западнее Белема пустыня Гведулия протянула к северу щупальце под названием Таменруфг, отделив Белен от Гамфазантии. Гамфазанты считаются миролюбивым народом, их мораль весьма высока, даже слишком высока для простых смертных, и оттого посещать эту страну, по правде говоря, небезопасно. К северу от них и к западу от нас высится еще одна горная гряда под названием Атлантис… К западу от Гамфазантии лежит вольный город Керне, где такие ушлые купцы, что наши им и в подметки не годятся. А к югу от Керне расположен Тартар, знаменитый своими чернокожими ремесленниками.

— А есть ли какие-нибудь страны южнее пустыни Гведулии? — спросил Вакар.

— Этого никто не знает. Возможно, за Гведулией находится край земного диска, о котором рассказывают философы, и путешественник, попав туда, видит лестницу, ведущую в семь преисподен. Но так ли это на самом деле, нам не ведомо. А теперь расскажи нам о Посейдонисе.

Вакар пустился в описание достоинств Лорска, невольно приукрашивая их из чувства патриотизма. Но тут вошел слуга.

— Государь, прибыли чужеземцы, они желают поговорить с тобой.

Наузишен проглотил кусок жареной свинины и спросил:

— Кто такие?

— Очень странные люди, государь. Они приехали на колеснице. Один — настоящий великан, похож на лайструганийца, но еще уродливее, а другой — карлик с огромными ушами.

— Прости, государь, что-то я себя неважно чувствую, — обратился Вакар к Наузишену. — Нельзя ли выйти ненадолго?

— Конечно. Вон туда, через кухню.

Вакар выскочил за дверь и крикнул:

— Фуал!

— Да, господин? — Аремориец поднял голову над блюдом.

— Квазиган нас догнал! Собирай барахло и жди меня у ворот, только не выходи через трапезную.

— Уезжаем? Вот так, сразу? — заныл Фуал. — Господин, но ведь впервые с тех пор, как мы покинули Седерадо, к тебе проявили уважение, достойное твоего титула…

— Не старайся выглядеть глупее, чем ты есть на самом деле. Где наши кони?

Несколько минут спустя Вакар повел четырех коней к воротам королевского дворца. Перед ним шел Фуал. На углу Вакар задержался — как раз вовремя, чтобы увидеть косматую спину обезьяночеловека Нжи, исчезающую в королевском доме. У крыльца стояла колесница, возле нее играли в бабки несколько слуг фаяксийских вельмож.

— Держи коней! — приказал Вакар. Он поднял камень, решительно подошел к колеснице, присел у колеса и одним ударом выбил чеку.

— А ну-ка, помогите! — произнес он столь властно, что двое ближайших игроков встали и подошли к нему. — Приподнимите ее.

Судя по облику колесницы — тяжелой, из вяза и ясеня, с обитыми кожей ободьями, — она была сделана на севере. Кряхтя и пыхтя, слуги приподняли ее, а Вакар снял колесо и покатил к углу дома, где томился в ожидании Фуал.

— Помоги навьючить на лошадь, — велел он.

Фаяксийцы смотрели на Вакара, но вмешиваться не собирались. Донеслись смешки — очевидно, слуги приняли похищение колеса за розыгрыш. Вскоре они вернулись к игре.

— А теперь в Тритонию, — сказал Вакар. — И побыстрее!

Они двинулись в путь. В этот раз принцу Вакару не суждено было пожить в прекрасной Фаяксии, позабыв о своем долге перед родиной и династией.

* * *

— Не пойму, мужчина это или женщина, — пробормотал Вакар. Принц лежал под кустом на животе. — Это создание больше похоже на человекообразную ящерицу.

Из-за отрога холма Вакар разглядывал диковинного наездника и столь же диковинного скакуна со шкурой в черно-белую полоску. За спиной принца, среди кустов акации, сторожил коней Фуал. Путешественники добрались до Тритонии, где туземцы носили килты из бычьих и плащи из козьих шкур и красили волосы киноварью.

Но вот Вакар пополз назад и обратился к Фуалу:

— Похоже, эта тварь сплошь в чешуе, а из головы торчат два огромных пера. Помнится, король Наузишен не упомянул о племени ящериц, когда рассказывал о жителях Тритонии.

— Должно быть, я забыл, — сказал Фуал с дрожью в голосе. — Я вроде бы слыхал, что тритоны боготворят змеебога по имени Дракс, и кто знает, как они выглядят…

— Единственный способ все выяснить — это поймать чешуйчатую тварь, — перебил Вакар. — Нам повезло: здесь густой кустарник. Я обойду его кругом и нападу со спины, а ты ползи.

— Я? Нет, мой господин! От одной мысли о битве у меня кровь в жилах стынет!

Вакар схватил Фуала за грудки и яростно встряхнул.

— Делай, что тебе говорят! Мне нужно время, чтобы подобраться к ней со спины. Ты только пошуми малость, отвлеки ее, а остальное я беру на себя. Но будь готов прийти на выручку в случае чего…

Трусливое нытье ареморийца сидело у принца в печенках. Добро бы только нытье! С физиономии Фуала до сих пор не сошли синяки. По пути хозяин пришел в неистовство, узнав, что его слуга украл в доме Наузишена золотое блюдо…

Через четверть часа Вакар уже спрятался в засаде неподалеку от наездника. Он снял ножны, чтобы не стесняли движений, и приготовился напасть на незнакомца. Сквозь крошечную брешь в листве Вакар разглядел, что чешуя — на самом деле умело изготовленные доспехи из шкуры рептилии, скрывающие все тело наездника, кроме лица. Туземец был вооружен длинной пикой и маленьким круглым щитом, обтянутым кожей.

Вакар ждал довольно долго, но со стороны лощины не доносилось никакого шума. Полосатый конь ржал и бил копытами — должно быть, учуял Вакара.

Наконец лорск понял, что ждать больше нельзя, и прыгнул на всадника. Конь снова заржал, выпучив глаза на Вакара, и шарахнулся в сторону. Наездник повернулся в седле, увидел нападающего и занес пику для удара.

Могучий прыжок — и Вакар обрушился на спину наездника. Противники вместе повалились на землю, Вакар первым оправился от падения, и его стальной кулак ударил в незащищенную чешуйчатым доспехом челюсть. Незнакомец обмяк. Не теряя времени, Вакар перевернул его на живот и заломил ему руки за спину.

— Фуал! — взревел он.

— Господин, я здесь!..

— Где тебя носило, клянусь семью преисподними?!

— Господин, я… я собирался пошуметь, господин, но мне надо было собраться с духом…

— С тобой я после разберусь, а сейчас живо — веревку!

Вакар указал на запястья бывшего наездника, и Фуал связал их. Незнакомец пришел в себя и задергался, и Вакар снова оглушил его ударом кулака.

— А теперь выясним, какого он пола.

Доспех из кожи рептилии держался на ремешках. Вакар потеребил незнакомые узлы, а затем раздраженно хмыкнул, разрезал их кинжалом и снял нагрудник.

— Неплохо для столь воинственной девы, — ухмыльнулся Вакар и обратился к пленнице по-фаяксийски: — Ты меня понимаешь?

— Когда ты медленно говоришь, — произнесла амазонка на искаженном фаяксийском.

— Я желаю встретиться с тритонами. Отведи меня к ним.

— А что будет со мной?

— Как только я увижу тритонов, отпущу тебя на все четыре стороны.

Руки ее были связаны, а Фуал держал полосатого коня. Вакар помог амазонке снова сесть в седло. Обнаженная выше пояса, она испепеляла принца взглядом.

Вакар вручил Фуалу щит и пику, а сам надел перевязь и прицепил к ней меч.

— Куда? — спросил он, взяв под уздцы лошадь амазонки.

Пленница дернула головой, указывая на запад, и маленькая кавалькада тронулась в путь. Спустя немного времени Вакар скосился на амазонку и поинтересовался:

— Как называются эти удивительные полосатые лошадки?

Амазонка молча сверкнула глазами, и тогда принц угрожающе приподнял меч.

— Зебры, — мрачно ответила она.

— А из чего сделан твой щит? Из шкуры какого-то огромного зверя?

— Носорог. Это зверь с рогом на носу.

— Понятно. Я видел одного, он похож на огромную свинью. А у кого ты выщипала эти перья?

— У птицы под названием страус, она живет в пустыне Гведулия.

— Должно быть, в полете такая птица затмевает солнце подобно грозовой туче.

— Ха! Она вовсе не умеет летать, зато бегает, как конь, и ростом не ниже всадника.

— У тебя очень необычные доспехи.

— Они из кожи огромных змей, которые обитают в болотах неподалеку от озера Тритон.

— Поистине в Тритонии водятся самые что ни на есть удивительные звери. Вчера я видел трех животных, похожих на наших пусадских мамонтов, но только безволосых!

Все случилось мгновенно. Объехав холм, путники увидели группу всадниц, несущихся наперерез по боковой дороге со стороны озера. Вдали за пыльной оливково-зеленой равниной голубела вода. Пленная амазонка наклонилась вперед и вонзила пятки в бока зебры, та вырвала уздечку из руки Вакара. Амазонка что-то прокричала, и ее конь галопом понесся навстречу всадницам. Принц взмахнул мечом, однако смертоносный удар запоздал. Тогда Вакар тоже припал к холке скакуна и погнал его во весь опор, но в другую сторону, Фуал скакал следом. Промедли они хоть чуть-чуть, и амазонки успели бы отрезать им дорогу. Вакар заметил, как их бывшая пленница, которой мешали путы на руках, упала с зебры, и понадеялся, что она сломала шею.

Кони Вакара и Фуала весь день провели в пути и слишком устали, чтобы оторваться от погони. Мало-помалу амазонки стали настигать беглецов. Вакар благодарил богов Лорска за то, что ни одна из воительниц не вооружена луком — должно быть, корявые деревья этой засушливой страны не годились для создания такого оружия. Но длинные тонкие пики приближались вместе с облаком пыли. Даже если преследователи не настигнут принца, они убьют Фуала и захватят запасных коней с вьюками. Амазонок было пять — слишком много, чтобы Вакар рискнул развернуться и вступить в бой.

Еще немного, и настигнут…

Неожиданно преследователи натянули поводья, раздались звонкие женские голоса. Впереди появилось десятка два наездников — тоже в змеиных доспехах, но не со страусиными перьями, а с хвостами зебр на головах. Амазонки галопом помчались назад, и Вакар чуть не последовал их примеру, однако логика подсказала, что измученные кони вот-вот падут. Кроме того, навстречу принцу, по всей видимости, скакали тритоны, а они-то и были ему нужны.

Когда всадники приблизились, Вакар, приветствуя их, крикнул:

— Да пребудут с вами боги!

Принца окружили, незнакомцы нацелили в его сердце длинные пики.

— Ты кто? — спросил один из тритонов.

— Вакар из Лорска. Мне нужно встретиться с вашим королем.

— В самом деле? Король не позволяет каждому проезжему бродяге нарушать его покой. Сначала поступи к нам на службу рядовым и добейся высокого чина, если хватит смелости. Хватайте его!

Глава 11

Кольцо Тритона

У Вакара отняли меч и нож, но не заметили отравленного кинжала под рубашкой. Потом и ему, и Фуалу связали руки, а один солдат порылся в суме Вакара и восторженно завопил, обнаружив сокровища.

— Вперед! — скомандовал старший.

Вакар ехал медленно, наконечники пик упирались ему в спину и бока, чтобы пронзить при малейшей попытке к бегству.

— Что я, собака, по-вашему? — со злостью спросил он одного из конвоиров. — В своей стране я принц. Если не будете обращаться со мной подобающе, вам несдобровать.

Старший из всадников наклонился вперед и ударил Вакара по лицу рукой в чешуйчатой перчатке.

— Заткнись! Какое нам дело, кем ты был в другой стране? Здесь ты никто.

К лицу Вакара прилила кровь, он заскрежетал зубами, но смолчал… Вскоре кавалькада приблизилась к берегу озера, где раскинулся укрепленный лагерь. За палатками виднелась пристань, подле нее покачивалась на воде большая гребная барка с неглубокой осадкой.

Командир отряда положил руку Вакару на плечо и с силой толкнул его. Вакар упал с коня в грязь и больно ушибся. Фуал последовал в дорожную слякоть за своим хозяином. Тритоны расхохотались.

Когда принц попытался принять сидячее положение, удар ногой по ребрам вновь опрокинул его в грязь. От боли свет померк перед глазами Вакара.

— Вставай, лежебока, — приказал командир. — Топай на борт.

Вакара и Фуала заставили спуститься по склону и перебраться на барку, которая сразу же отчалила, а лошади и все остальное имущество злосчастных путников достались воинам. Вакар сидел на юте, сгорбясь и даже не глядя по сторонам, он был совершенно подавлен. Внезапно Фуал воскликнул:

— Мой господин! Принц Вакар! Ты только посмотри!

Рядом с баркой плыл диковинный зверь, похожий на огромное бревно, вот только бревна не плавают наперегонки с барками, неутомимо загребая сучками. Вакар судорожно сглотнул и осведомился у ближайшего тритона:

— Это и есть ваша знаменитая змея?

— Это крокодил, — ответил туземец. — Змеи водятся в болотах. А крокодилов тут в избытке, потому-то мы, тритоны, хоть и живем среди воды, но плавать не умеем. Если упадешь за борт, эта тварь схватит тебя прежде, чем успеешь попросить веревку. Так что даже не мечтай удрать с Мене вплавь.

— Эх, жаль нельзя сбросить его на тросе, чтобы вытаскивать всякий раз, когда крокодил попытается цапнуть, — с сожалением проговорил другой тритон. — Вот была бы потеха!

— Потеха потехой, но так и новобранца потерять недолго. Разве безграничная власть над женщинами для тебя не важнее всего?

Вакар задумался. Несомненно, последняя фраза касалась надежды тритонов победить в войне и низвести амазонок до положения домохозяек, которое те в свое время отвергли. И тут у Вакара возникла одна идея. Он придумал, как добраться до короля Ксименона. А вдруг удастся с ним договориться — между прочим, год назад Вакару удалось заключить сделку с Зиском. Если теперь выступить в роли посредника между тритонами и амазонками и поспособствовать заключению выгодного для тритонов союза, то Ксименон окажется у него в долгу.

Когда барка причалила к пирсу на острове Мене, тритоны вытолкали Вакара и Фуала на берег. Маленький укрепленный город, тоже носящий имя Мене, вплотную подступал к воде. Тритоны привели пленников на огороженный высоким частоколом двор, сняли с них оковы и ушли, зачем-то забрав с собой Фуала.

Вакар помахал затекшими руками и огляделся. Вокруг стояло, сидело и слонялось десятка два представителей различных племен и рас — от крепко сбитого черноземельца с кожей цвета эбенового дерева до высоченного белокурого атланта. Большинство узников были облачены в лохмотья и успели обзавестись косматыми бородами.

— Добрый день, — поздоровался Вакар.

Пленники тритонов посмотрели на вновь прибывшего, затем переглянулись, заухмылялись и обступили его со всех сторон. Один из них проявил большой интерес к одежде Вакара: рассмотрел ее, пощупал и заключил:

— Ишь ты, благородный!

Другой легонько толкнул Вакара. Никогда в жизни принц не подвергался издевательствам подобного отребья. Он был растерян и взбешен. Получив очередной толчок, он вскричал:

— Свиньи, я вам покажу! — и ударил толкавшего в лицо.

Он не увидел, серьезно ли пострадал противник, — на него кинулись все разом, схватили за руки и осыпали градом ударов.

Прошла вечность, прежде чем Вакар очнулся в углу возле частокола. Он шевельнулся, застонал — казалось, тело превратилось в один огромный синяк, — с трудом сел, погладил распухший нос и разбитую губу. Глаза заплыли, несколько зубов шаталось. Похоже, его били ногами. Принц с трудом разлепил распухшие веки и увидел, что пленники скучились у противоположной стены частокола: там шла азартная игра. На некоторое время о Вакаре забыли. Принц с ненавистью следил за «собратьями по несчастью», шевеля распухшими губами. Знать бы, что это сойдет ему с рук, он бы дождался, пока все они уснут, а затем перебил всех до единого отравленным кинжалом. Но ему оставалось лишь униженно жаться в угол, страшась новых побоев. Вакар подумал, не пырнуть ли ему кинжалом самого себя — все лучше, чем гнить заживо среди этих подонков, да еще терпеть их издевательства.

Когда солнце коснулось горизонта, ворота острога отворились, и вошел тритон с двумя ведрами: одно было доверху наполнено водой, а другое — отвратительной на вид ячменной кашей. Пленники ринулись к ведрам. Воду и кашу черпали ладонями, завязались драки.

Вакару очень хотелось есть, но он не нашел в себе сил для столь жестокого состязания. Когда узники слегка утолили голод, шум вокруг ведер унялся.

— Эй, чужак! — позвал его один из обидчиков. Вакар оторвался от гнетущих раздумий, поднял голову и увидел чернокожего. Тот протягивал руку принцу.

Вакар подставил ладони ковшиком и получил пригоршню размазни.

— Ты, вижу, сейчас не можешь сам о себе позаботиться, — сказал негр. — Когда ребята в следующий раз захотят с тобой поиграть, не будь дураком.

— Спасибо, — поблагодарил Вакар, набив кашей рот.

На следующее утро пришел тот же тритон, на сей раз с полным передником черствого хлеба. Вакар подобрался к куче-мале и схватил кусок, упавший ему под ноги. Он уже направился в свой угол, но тут по плечу скользнула длинная рука и вырвала хлеб.

Вакар резко обернулся. Светловолосый атлант, отнявший у принца добычу, сразу вонзил в нее зубы. Он был богатырского сложения — самый рослый в этом загоне для людей, а потому держался нагло. Даже не взглянув на Вакара, он пошел прочь.

Вакар побагровел, его рука скользнула под рубашку и вынырнула с кинжалом. Спустя миг клинок погрузился в широкую шею атланта. Тот захрипел, дернулся и рухнул на землю.

Остальные пленники возбужденно загомонили на добром десятке языков. Теперь они глядели на Вакара гораздо почтительнее, чем прежде. Принц стоял над мертвецом с окровавленным кинжалом в руке.

— А ну, быстро спрячь эту штуку, через минуту здесь будет стража, — посоветовал один из пленных.

Похоже, так и следовало поступить. Вакар вытер кинжал о кожаный килт атланта, развязал ремешки под своей рубашкой и снял ножны. Затем он выкопал пальцами ямку в земле, зарыл в нее оружие и притоптал землю. Едва он управился, вошли двое тритонов. Увидев труп, один из них заорал:

— Что случилось? Кто это сделал? Эй, ты, признавайся!

Тот, к кому они обращались, ответил:

— Не знаю, я в это время облегчался, стоял спиной к остальным. Услышал возню, а когда оглянулся, он был уже мертв.

Тритон задал те же вопросы другим пленникам, но получил похожие ответы.

— Я играл в бабки, ничего не видел, а я дрых…

— Построиться и раздеться! — приказал тритон и прошел вдоль шеренгу, обыскивая жалкие лохмотья пленников. — Надо бы вас пытать, но овчинка не стоит выделки — вы все равно наврете с три короба, — объявил он, закончив осмотр. — Да и времени нет — сейчас начнется муштра. Выходите, живо! Эй, ты!

Вакар понял, что тритон обращается к нему.

— Ты весь в синяках. Тебе что, задали трепку?

— Я упал, — ответил Вакар, ковыляя к воротам.

— Так и быть, на сегодня я освобождаю тебя от учений.

— Я принц Вакар из Лорска и желаю поговорить с твоим королем.

— Заткнись, пока я не передумал насчет муштры, — рявкнул тритон и ушел вслед за новобранцами.

Вакар отыскал не слишком загаженное место и устало опустился на землю. Вскоре появились два раба и утащили мертвого атланта. За день Вакар совсем извелся от скуки и даже жалел, что не отправился на ученья, невзирая на свои ушибы.

Пленники вернулись вечером и до темноты бездельничали или играли в бабки. Вакар недоумевал, как они ухитряются не сходить с ума от скуки.

На следующий день принцу полегчало, и он отправился на плац. Там пленников учили строиться в боевые порядки и орудовать копьями. Вакару, опытному наезднику и фехтовальщику, вскоре дали в подчинение несколько человек. Попросив у сержанта разрешения встретиться с королем, он услышал в ответ:

— Паренек, еще одна дурацкая просьба, и тебя высекут. А теперь прикуси язык, и за работу.

Дней через десять Вакар утратил счет времени. Нигде ему не жилось так плохо, как среди солдат поневоле. Последний дикарь, и тот не пожелал бы себе подобной участи. В остроге царила грязь и процветали половые извращения. Единственный жест милосердия принц увидел там в день своего появления — когда к нему подошел негр с горстью каши. После убийства атланта пленники оставили Вакара в покое вовсе не из-за сочувствия, а лишь потому, что ненавидели его меньше, чем тритонов. Кроме того, они подчинялись железному закону «смерть стукачам». Вакар очень правильно сделал, что не пожаловался насчет трепки.

От пленных принц не узнал ничего нового. Они были глупы и постоянно ссорились друг с другом. Когда Вакар убил их вожака, они были готовы выбрать его своим предводителем. Но принц палец о палец не ударил, чтобы добиться этой сомнительной чести, и они предпочли коренастого, широкобедрого атарантийца, который в кулачном бою выбил противнику глаз.

Пока Вакар носил за пазухой кинжал, никто не задирал его. Когда отчаяние слегка отступило, принц завязал разговор с товарищами по несчастью и вытянул из них кое-какие сведения о народах и обычаях соседних земель, а также вызубрил несколько фраз каждого языка. Он давно уже придумал план спасения и в соответствии с ним поинтересовался, какая клятва считается у тритонов самой надежной.

— Они клянутся рогами Амона, — сказал ему маленький фарусиец. — Это их овцеглавый бог плодородия. Любую другую клятву они нарушат, глазом не моргнув, но эта держит их в узде. Не пойму, как можно в здравом уме выбрать себе в боги такую глупую и грязную скотину…

* * *

Около месяца протомился Вакар в остроге, а затем тритоны объявили, что подготовка новобранцев закончена и их переводят в другое место. Но Вакара не отправили вместе с остальными.

— Тебе все-таки посчастливится увидеть короля, — сообщил ему один из тритонов. — Веди себя почтительно в его присутствии.

— Что от меня требуется? Поцеловать его в задницу или стукнуться башкой оземь?

— Не кощунствуй! Нужно стоять на коленях, пока он не разрешит подняться. Только и всего.

Вакара отвели в прибрежную часть города, а затем проводили на борт большой красной галеры. На полуюте, в щедро разукрашенном кресле, сидел тот, ради кого приехал сюда Вакар, — король Ксименон. Он был дородный, чисто выбритый, в ярких сверкающих одеждах, с золотым венком на вьющихся седых волосах. Рядом стоял телохранитель в позолоченных доспехах из змеиной кожи. В ногах короля, мурлыкая, лежал детеныш гепарда. На среднем пальце левой руки Ксименона принц заметил широкое кольцо из тусклого серого металла. Кольцо Тритона.

— Так это ты добивался встречи со мной? — спросил король.

Вакар собрался с духом.

— Государь, тебе доложили, кто я такой?

— Будто бы принц из какой-то далекой западной страны, но для нас твой титул ничего не значит. Мы не уверены, что ты говоришь правду. Ступай, займись своим делом или, клянусь ядовитыми клыками Дракса, тебе не поздоровится.

Вакар подавил соблазн отпустить язвительное замечание насчет того, как в Тритонии встречают особ королевской крови. В родном Лорске острый язык часто причинял ему неприятности, но с тех пор его жизнь так часто висела на волоске и он научился следить за своими словами.

— Я способен положить конец вашей войне с амазонками. Это мое единственное предложение.

Поросячьи глазки короля заблестели.

— Каким же образом: ты можешь создать для меня новое оружие или знаешь какую-то особую стратегию? Я внимаю.

— Не то и не другое, государь. Думаю, что смогу договориться с амазонками о мире.

Король порывисто наклонился вперед.

— Мир? На каких условиях? У тебя есть причины считать, что эти шлюхи готовы сдаться?

— Вовсе нет.

— Так ты предлагаешь сдаться нам? Да я прикажу содрать с тебя шкуру…

— Нет, государь, я подразумеваю взаимовыгодный договор с соблюдением прав обеих сторон. Может, это и не даст тебе всего, на что ты рассчитываешь, но зато потом ты повоюешь с ними так, как положено воевать мужчине и женщине — на мягкой постели…

Вакар спорил с королем Ксименоном еще четверть часа, дивясь собственному красноречию. Он расписывал прелести мирного сосуществования, пока король, корчась от похоти, не сказал:

— Блестящая идея. Давно пора ее осуществить, но при наших разногласиях и кровной вражде ни мы, ни женщины не пытались сделать первый шаг. Ты, как человек со стороны, имеешь преимущества. Королева Арамне — настоящая красавица, и неплохо бы скрепить мирный договор нашим браком.

— Я сделаю все от меня зависящее.

— Если тебе удастся замирить тритонов с амазонками и притащить Арамне в мою постель, то, пожалуй, можешь сам выбрать себе награду.

— Государь, я уже выбрал ее.

— В самом деле? И что же ты просишь?

— Кольцо Тритона.

— Ты с ума сошел! — вскричал король, пряча за спиной руку с тусклым металлическим кольцом. — Я прикажу тебя…

В это мгновение человек, стоявший рядом с троном, наклонился к королю и что-то шепнул ему на ухо. Они посовещались, и король сказал Вакару:

— Твоя цена невероятно высока. Но мы согласны дать тебе столько золота, сколько сможешь унести.

— Нет, государь.

Король взревел, осыпал Вакара угрозами и принялся торговаться, но Вакар был непоколебим. Наконец Ксименон сказал:

— Если бы ты не застал нас в тот момент, когда длительное воздержание едва не свело нас с ума… Но будь по-твоему: уладишь это дело — получишь кольцо.

— Поклянись рогами Амона.

Изумленный король уставился на него.

— Я вижу, ты успел очень хорошо изучить наши обычаи. Клянусь святыми рогами Амона, что, если ты добьешься взаимовыгодного союза с амазонками, который не ущемит наши мужские права, и женишь меня на королеве Арамне, я отдам тебе кольцо Тритона. Сфаксос, ты свидетель, — сказал он вельможе. Потом король вновь обратился к Вакару: — Теперь ты доволен? Отлично. Когда отправляешься на Херронекс?

Глава 12

Рога Амона

Королева Арамне действительно обладала впечатляющей внешностью. Ростом она была с Вакара, широкоплечая, мужеподобная. Она встретила парламентера и свата на своей весельной барке, сидя на троне в свободной короткой тунике, которая оставляла одну грудь обнаженной. Жемчуг ее диадемы горел, подобно факелу, тяжелый подбородок опирался на могучий кулак. Вакар предположил, что ей лет тридцать пять — тридцать шесть.

— Принц Вакар, слова твои убедительны, — произнесла она. — Однако брак между мною и королем Ксименоном требует обоюдного согласия. Прежде чем я приму решение, мы воспользуемся услугами гадалки. Цоута, приступай!

Служанки засуетились — одни установили на палубе маленькую медную кадильницу на треноге, другие приволокли обнаженного мужчину и заставили опуститься перед кадильницей на колени. Никто не потрудился объяснить Вакару, откуда взялся этот мужчина, сам же принц благоразумно воздержался от расспросов.

Пожилая женщина — скорее всего, верховная жрица, или сивилла — помолилась, а затем мужчину вынудили опустить голову. Старуха Цоута умело перерезала ему горло, и кровь потекла в чашу. Когда на горле жертвы перестали лопаться алые пузыри, амазонки бросили труп за борт, и к нему тотчас ринулись крокодилы.

Цоута долго смотрела в чашу. Потом макнула в кровь палец, лизнула его и сказала:

— Государыня, в целом дельце выгорит.

— И это все? — спросила Арамне.

— Все, государыня.

— Я готова уступить, — объявила королева Вакару. — У меня лишь несколько пустяковых условий, однако словами ты не отделаешься.

— Я к твоим услугам, государыня. — Вакар задумался о том, какой сюрприз преподнесет ему судьба на этот раз.

— Прежде чем я поведу свой народ по новому пути, мне необходимо самой испробовать удовольствия, обещанные королем Ксименоном.

У Вакара полезли вверх густые брови.

— Госпожа, ты имеешь в виду…

— Ты должен лично посетить меня сегодня ночью. — На высокомерном лице королевы появилась еле заметная улыбка. — Я уж и позабыла, что это такое… — любовь мужчины.

«Ну, зато мне это последнее испытание не в диковинку, — подумал Вакар, — хотя еще ни разу не приходилось заниматься любовью под страхом смерти».

* * *

Когда на следующее утро Вакар, усталый и осунувшийся, взглянул на свое отражение в серебряном зеркале королевы Арамне, солнце стояло уже высоко. Он пошарил вокруг в поисках бритвы, а королева позади него потянулась на своем ложе, как ленивая львица, и сказала:

— Вакар, если вдруг, волею судеб, король Ксименон покинет этот мир, ты бы не хотел…

— Я не смел даже мечтать о такой чести! Но, увы, долг зовет меня на родину, — ответил принц, считая, что иметь дело с невестой, которая уже вполне готова стать вдовой, по меньшей мере неблагоразумно. — Кстати, у вас, амазонок, принято завтракать? Я бы сейчас сожрал целого зверя из тех, кого вы называете гиппопотамами.

Арамне вздохнула:

— Ох, уж эти мужчины! Чего только не насулят, чтобы получить удовольствие, а потом сразу убегают. В суете своей гораздо меньше думают о той, с кем делили постель минувшей ночью, чем о любимой собаке или соколе.

* * *

Следующие несколько дней Вакар сновал между Мене и Херронексом, а тем временем Ксименон и Арамне обсуждали условия мирного договора, с пеной у рта спорили о правах, которые получит в воссоединенной империи Тритония каждая сторона, готовились к свадьбе и решали множество других проблем.

Наконец все было улажено. Решено было, что в знак обоюдного доверия оба суверена выйдут на барках на середину озера, королева Арамне посетит судно Ксименона и подпишет договор, а затем король отправится на ее барку, где его будет ждать свадебная церемония и пир.

Наступил урочный час, и ялик с королевой на борту в два счета преодолел короткое расстояние до мужской барки. Когда алый шар солнца окунулся в голубую дымку горизонта, Арамне в сопровождении небольшой свиты амазонок поднялась на борт судна Ксименона.

На полуюте стоял стол, на нем Сфаксос, министр Ксименона, расстелил большой коричневый папирус и прочитал текст договора. Король и королева поклялись Амоном, Драксом и всеми прочими богами Тритонии соблюдать условия мира. За сим последовал бесконечный перечень бедствий и горестей, которые должны будут пасть на их головы, если они нарушат клятву. В конце концов (поскольку оба не умели писать) они придавили к папирусу печати и скрепили узы дружбы нежным поцелуем. Потом высокая женщина и грузный мужчина двинулись к массивному, под стать им самим, трапу, смеясь какой-то интимной шутке. Сфаксос шел следом. Прежде чем перешагнуть через фальшборт, королева оглянулась и сказала:

— Принц Вакар, тебя мы тоже приглашаем. Что за свадьба без свата?

Ухмыляясь, Вакар пошел за ними. Ему не терпелось получить кольцо и отправиться восвояси, но он не видел вреда в доброй попойке. Боги свидетели, он достаточно выстрадал в вонючем курятнике тритонов, питаясь только ячневой кашей и черствым хлебом.

На барке королевы жрец Амона совершил свадебный ритуал. Король перерезал горло белому ягненку и оросил кровью алтарь. Окунув палец в кровь, он нарисовал символ на лбу королевы, затем она подвергла его точно такой же процедуре. Объединенный хор мужчин и женщин исполнил хвалебную песнь богам Тритонии, затем певцы и певицы стали игриво хлопать и щипать друг друга пониже спины. Вакар, очень довольный собой, сказал:

— А теперь, государь, позволь напомнить наш уговор.

Король Ксименон широко улыбнулся и свинтил кольцо с жирного пальца.

— Держи! — Он опустил кольцо на ладонь Вакара. — А теперь, — обратился король к своей свите, — до начала пира надо уладить еще одну пустяковую проблему. Схватить его!

Не успел Вакар опомниться, как в него вцепились мускулистые руки. У принца от изумления отвисла челюсть, когда король шагнул вперед и вырвал кольцо из его руки.

— Я его позаимствую. — Ксименон снова надел кольцо на палец и указал на Вакара. — Разденьте его для жертвоприношения.

— Эй! — воскликнул Вакар. — Ты что, с ума сошел? Что ты затеял?

— Мы собираемся принести тебя в жертву Драксу, — ответил Ксименон.

— Но почему, клянусь очками Лира?!

— По двум причинам. Во-первых, последнее время мы уделяли старине Драксу маловато внимания. Занятно, что с тех пор, как я завладел этим кольцом, ни один бог не посетил меня в моих сновидениях. Во-вторых, я поклялся рогами Амона отдать тебе кольцо, но я не клялся оставить тебе взамен жизнь и свободу. Я не могу позволить, чтобы такой ценный талисман покинул мое королевство.

— Ладно, забирай себе проклятую безделушку! — обливаясь потом, завопил Вакар, когда стражники срывали с него пышные тритонские одеяния, которые Ксименон одолжил ему на время переговоров.

— Нет, отданное под принуждением не может считаться законным подарком. Но, с другой стороны, когда ты умрешь, не имея наследников в Тритонии, твоя собственность достанется престолу. Следовательно, лишь убив тебя, я и клятву сдержу, и кольцо сохраню.

— Королева Арамне! — вскричал Вакар. — Сделай же что-нибудь!

Королева холодно улыбнулась:

— Тебе не повезло, я полностью согласна с моим консортом. Мы решили твою судьбу на его барке, пока ты пялился на флейтисток. И с чего бы тебе жаловаться? Мужчины получше тебя погибали на этом алтаре ради процветания нашей страны.

— Шлюха! — заорал Вакар, вырываясь из рук стражников. — Неужели моих ночных стараний тебе показалось мало? Почему ты предпочла мне эту жирную гиену? — Принц выкрикивал интимные подробности ночи, проведенной вместе с королевой на Херронексе. Он надеялся пробудить ревность короля и спровоцировать ссору между двумя душегубами, а затем сбежать в суматохе или по меньшей мере испортить им праздник.

— Будь ты мудрее, держал бы рот на замке и принял легкую смерть, — с насмешливой улыбкой проговорил король. — Но теперь за оскорбление королевы ты получишь дополнительное наказание. Выпороть его!

— Сколько ударов, государь? — прозвучал голос позади Вакара.

— Пока я не прикажу остановиться.

Зажглись первые звезды. Вакару связали руки и вздернули их над головой принца. Покачиваясь, он застыл, стоя на цыпочках. В ожидании порки Вакар твердо решил, что лишит своих мучителей удовольствия видеть его плачущим и слышать его крики.

Но когда бич, просвистев в воздухе, приложился к голой спине, боль, точно молния, пронзила все его существо, и Вакар обнаружил, что такую порку гораздо труднее вытерпеть, чем ему представлялось. Первые два удара принц принял в молчании, после третьего — крякнул, а на четвертом вскрикнул сквозь зубы. Потом он вопил благим матом, а теплая кровь струилась по спине.

Бич свистел и хлопал, свистел и хлопал. Вакар дергался и кричал под ударами и ненавидел себя за это, но боль заполнила вселенную целиком. Надо что-то сделать… хоть что-нибудь…

И тут на выручку пришла его природная изобретательность, вернее, то, что от нее осталось. Нечеловеческим усилием воли он подавил крики и заставил себя расслабиться. Ноги обмякли, голова поникла, глаза закрылись… Еще несколько ударов, и порка прекратилась.

— Скис, ублюдок, — проворчал один из его палачей. — Что теперь, господин?

— Приведите его в чувство, — приказал король.

Веревку на запястьях Вакара развязали, и принц растянулся на забрызганной кровью палубе. Даже когда его сильно пнули ногой в бок, а на голову обрушили поток холодной воды, он не подал признаков жизни.

— Довольно тратить на него время, — промолвила королева. — Принесите его в жертву, и пойдем пировать. Я есть хочу.

— С удовольствием, — отозвался король. — Тащите его к алтарю. Сфаксос, эта честь предоставляется тебе.

Вакара поволокли по палубе к маленькому алтарю, где в ходе свадебной церемонии был заколот ягненок. Лорск видел сквозь чуть приоткрытые ресницы, как министр достает широкий нож и пробует остроту лезвия большим пальцем, а король стоит поблизости, прислонясь спиной к планширу.

Вакар предельно расслабился, чтобы тритонам было тяжелее его тащить. Доставив его к алтарю, они подозвали еще несколько слуг, и те помогли уложить принца как положено — по меркам Тритонии Вакар был богатырем.

И вот наступило мгновение, когда хватка ослабла: тритоны уперлись ногами в палубу, взваливая жертву на алтарь. Собрав все свои силы, Вакар вырвался, присел и нанес ближайшему тритону удар в живот, от которого слуга Ксименона сложился пополам и захрипел. Кто-то завопил:

— Осторожно! Держите его, он…

Отовсюду к Вакару потянулись руки. Не дожидаясь, пока слуги короля вцепятся в его обнаженное тело, скользкое от пота и крови, принц пронесся мимо Сфаксоса, который так и застыл, разинув рот и занеся над головой ритуальный нож. По пути Вакар так двинул министру в ухо, что тот замертво растянулся на палубе.

Теперь только один человек отделял Вакара от борта — король Ксименон. В трех шагах от него Вакар упал на четвереньки, как атлет, готовый к забегу на сто ярдов, и рванул вперед. По окровавленной спине скользнули пальцы тритонов. Ксименон успел выхватить из-за кушака пальстаб с серебряной рукоятью, и бронзовый топорик взлетел, чтобы раскроить Вакару череп.

Не дожидаясь, пока опустится пальстаб, Вакар прыгнул вперед и толкнул короля в грудь вытянутыми руками. И тут же впился пальцами в его шею, оцарапав ухо о щетину на королевском подбородке. Король перевалился через фальшборт. На мгновение в воздухе сверкнули его сапоги, а затем он камнем ринулся вниз. Вакар тоже нырнул в темную воду, не выпуская Ксименона из мертвой хватки.

Как только они подняли тучу брызг, принц разжал пальцы. Открыв под водой глаза, лорск увидел в облаке пузырей силуэт короля Ксименона, а рядом — заросшее водорослями днище галеры и королевский пальстаб, который, кувыркаясь, шел ко дну. Когда Вакар вынырнул, до него донесся придушенный крик барахтающегося короля. А на палубе, в нескольких футах над его головой, царил бедлам.

Вакар сделал глубокий вдох и снова исчез под водой. Схватив ногу в сандалии, которая брыкалась под тогой, он потащил ее вниз. Король тем временем, выпучив глаза, пускал пузыри. Вакар вспомнил, что тритоны не умеют плавать. Но даже если Ксименон — исключение, у принца имелось одно преимущество: на нем было мало одежды и не было никаких драгоценностей. Тем временем король рванулся наверх, неистово молотя руками и суча ногами, но Вакар вновь схватил его и увлек ко дну.

И тут Вакар почувствовал движение за спиной — кто-то огромный приближался, разрезая воду. Оглянувшись, принц увидел крокодила — громадного, не меньше сорока футов длиной.

Вакар отпустил короля как раз в тот момент, когда крокодил бросился на них с тигриным проворством. Принц едва успел увернуться; огромная пасть разверзлась, и острые зубы вонзились в тело Ксименона. Чудовище пронеслось мимо Вакара, лениво помахивая зубчатым хвостом, и оцарапало Вакара твердой, как дубовая кора, кожей.

Принц вынырнул на поверхность на изрядном расстоянии от барки, протер глаза и вытряхнул воду из ушей. По палубе в панике носились придворные, все кричали: одни требовали луки, другие — копья, а третьи — весла.

В полете стрелы от Вакара покачивалось на воде судно короля. Вакар поплыл к нему так быстро, как не плавал еще никогда в жизни. По пути он сочинял правдоподобную историю и прислушивался: не раздастся ли за спиной плеск весел? Он услышал этот звук на полпути к барке Ксименона, и в тот же миг поблизости в воду плюхнулась стрела.

Страх придал ему сил. Вторая стрела упала совсем рядом, но барка Ксименона была уже близко, над фальшбортом замелькали взволнованные лица. Кто-то прокричал:

— Во имя Дракса, что там произошло?

— Канат! — крикнул Вакар.

Весла барки Ксименона осторожно опустились на воду — гребцы боялись утопить Вакара. По израненной спине ударил тяжелый канат; Вакар вцепился в него, но подняться самостоятельно не хватило сил. В конце концов ему бросили спасательный круг; извиваясь, принц втиснулся в него и его втянули на палубу.

— Они убили короля! — прохрипел Вакар. — Заманили в ловушку! Перерезали горло государю, Сфаксосу и всем остальным тритонам. Меня тоже хотели прикончить, но я прыгнул за борт.

Столпившиеся вокруг тритоны загомонили в изумлении и ужасе.

— А вдруг он лжет? — с подозрением проговорил капитан, внимательно глядя на Вакара.

— Посмотри на мою спину. Разве это похоже на выдумку?

Капитан заревел от ярости.

— Я с самого начала ожидал подвоха! Хватайте весла, мы потопим их прежде, чем они ускользнут. Гребите, гребите!

Барка Ксименона, набирая скорость, шла наперерез судну амазонок. Когда до цели было рукой подать, весла на судне королевы снова пришли в движение. Но барка короля неслась слишком быстро, и амазонки не успели увернуться. Раздались вопли, и в сумерках Вакар разглядел, как по палубе, размахивая руками, бегают женщины.

Раздался оглушительный грохот: барка Ксименона протаранила судно королевы, словно оно было сделано из папируса. Затрещали борта, и барка Арамне превратилась в груду щепок, канатов, весел, золотых украшений, ярких драпировок и мельтешащих человеческих конечностей. Корабль Ксименона разрубил ее надвое и пошел дальше, волоча за собой зацепившиеся за таран канаты.

Потом барка короля развернулась и взяла курс на Мене. Вакар заметил на поверхности озера Тритон несколько движущихся темных пятен — крокодилы плыли к месту крушения. Вакара мучила совесть: как ни крути, из-за него погибло множество простых амазонок, возможно не желавших ему зла. Он не любил убивать женщин. Оставалось лишь утешиться мыслью, что все они, наверное, были такими же вероломными, как и их королева. Вдобавок у принца не было другого выхода.

От слабости, побоев и пережитого страха Вакар Зу едва держался на ногах, но уже продумывал следующий шаг. Кольцо Тритона бесследно исчезло в брюхе крокодила, но материал, из которого оно было изготовлено, а именно упавшая звезда (что бы она из себя ни представляла), хранился на юге, у властителя страны Белем. Если из этого металла сделали одно кольцо, то можно сделать и другое.

Нужно забрать у тритонов свои пожитки и убираться отсюда, не дожидаясь обвинения в убийстве короля Ксименона со всеми вытекающими отсюда последствиями.

* * *

— Этот прохвост обвел тритонов вокруг пальца и теперь едет вместе со слугой на юг, к Белему, — сообщил Дракс. — По известным вам причинам я не могу предугадывать события, которые произойдут в окрестностях Найовата, но боюсь, что Вакар Зу способен завладеть Тахахом.

Боги задрожали.

— Необходимо предупредить короля Авоккаса и настроить его против этого человека, иначе будет слишком поздно, — клокоча обратился к Иммуту, богу недр Белема, кальмароголовый Энтигта. — Кузен, ты об этом позаботишься?

Глаза Дракса метали молнии.

— Мне кажется, мы слишком часто предупреждали не тех людей. — Дракс обвел злобным взглядом пусадских богов. — А может, кто-то из вас нашептывал Вакару о грозящих ему опасностях?

Лир, Окма и остальные боги стойко выдержали этот взгляд…

* * *

А тем временем Вакар из Лорска скакал по живописному краю южнее озера Тритон.

Господин и слуга пересекли широкие травянистые равнины, где паслись огромные стада газелей, антилоп, буйволов, страусов, зебр, слонов и прочей живности. Затем они обогнули озеро Ташорин, где на мелководье крокодилы подстерегали добычу, а гиппопотамы ревели, вздымая фонтаны брызг. Наконец они въехали в темное ущелье, пронизывающее горную гряду, за которой лежало королевство Белем.

Несколько дней после того, как тритоны отпустили Вакара, он пребывал в отвратительном настроении. Лишь изредка принц открывал рот, чтобы рыкнуть на Фуала, а в душе занимался самобичеванием. Спина заживала, но Вакару не давали покоя мысли, что его опозорили, обошлись с ним как с ничтожным рабом.

Когда окружающий пейзаж сменился на более мрачный, Вакар приободрился.

— Нам повезло, — обратился он к своему слуге. — Мы довольно легко отделались от этого подлого народа. Знаешь, Фуал, мне пришло в голову, что тебе, наверно, тоже не сладко, когда с тобой обращаются подобным образом.

— Разумеется, мой господин.

— По правде говоря, я просто никогда не думал об этом. Ты должен меня ненавидеть, ведь я иногда тебя бил. Признайся, ты меня ненавидишь?

— Нет, хозяин, хотя порой ты бываешь излишне строг. Но ты не самый жестокий господин, большинству рабов живется гораздо хуже, чем мне.

— Что ж, прошу у тебя прощенья за все побои, кроме тех, которые ты заслужил.

Затем Вакар отвел душу, исполнив старую лорскую песнь «Гибель Цорме»:

* * *

— Ну вот, опять! — Принц указывал на босоногого козопаса, который прыгал с камня на камень. В последний раз мелькнула красная бурка и исчезла. — Почему все бегут от нас, как от демонов? Неужели мы такие страшные?

— Не знаю, господин, — ответил Фуал. — Но очень досадно, что ты привел меня в эти ужасные края, где царят насилие и колдовство. Ах, неужели я больше никогда не увижу серые башни Кериса и серебряные пляжи Аремории? Хоть бы разок взглянуть перед смертью!

Из глаз слуги покатились крупные слезы. Вакар раздраженно фыркнул:

— Неужели ты думаешь, что я обожаю спать на земле и удирать от кровожадных хищников и дикарей? Я бы гораздо охотнее осел в каком-нибудь культурном городе и посвятил себя литературе и философии. Но я не жалуюсь на каждом шагу. Уж коли взялся за плуг, доведи борозду до конца. — Потом Вакар смолк, размышляя. — Дай-ка щит. У этого Белема отвратительная репутация.

С бронзовым круглым щитом за спиной Вакару было спокойнее, хотя редкие встречные туземцы не проявляли особой враждебности, наоборот, обращались в бегство, едва заметив всадников.

— Почему тут нет домов? — поинтересовался он. — Меня не предупреждали, что белемцы живут под открытым небом, как дикие звери.

Фуал лишь пожал плечами. Когда Вакар затянул очередную песнь, аремориец вытянул руку и произнес:

— Хозяин, а разве это не дом?

Вакар развернул коня. Круглая хижина из камней, кое-как обмазанных глиной, сливалась с каменистой долиной. Некогда строение обладало крышей из дерева и тростника, но пожар уничтожил все, что могло гореть.

Вакар спешился и пинком отшвырнул череп, валявшийся у порога.

— Череп ребенка, — сказал он сам себе. — Должно быть, тут идет война. А если так, то в Найоват нас вечером не пустят, поэтому заночуем здесь.

— Господин, нам до сих пор не встретились безголовые слуги Авоккаса, — заметил Фуал, ставя котелок на очаг. — Будем надеяться, что и не встретятся. — Он постучал кремнем о пирит и развел огонь. — С живыми врагами я готов сразиться, но не кажется ли тебе, что здесь правит бал черная магия?

Они поужинали в тишине, глядя, как длинные тени наползают на утесы. С холмов донесся хохот гиены.

— Присмотри за конями, — велел Вакар.

Четыре лошади рвались с привязи, ржали и прядали ушами. Путники настороженно оглядывались по сторонам. Как только Вакар краем глаза уловил движение — среди валунов раздался пронзительный крик и…

— Великие боги! — вскричал Фуал. — Ты только посмотри!

Откуда ни возьмись, появились десятки грязных длинноволосых людей. Они с воплями бежали по крутым склонам, прыгали с камня на камень. Некоторые были в козьих шкурах, другие — в чем мать родила. Оружием им служили дубины, камни и бумеранги. Когда они приблизились к дому, камни и дротики засвистели в воздухе.

— По коням! — Вакар птицей взлетел в седло.

Когда Фуал, как всегда неуклюже, карабкался на коня, в спину ему угодил камень. Позади Вакара раздался глухой удар и пронзительное ржание — очередной метательный снаряд попал в запасного коня. Мгновение спустя кавалькада галопом неслась по петляющей дороге к югу. Вакар надеялся, что в сумерках его конь не споткнется, иначе — верная смерть.

— Все пропало, господин, — жалобно произнес Фуал. — Не только вкусная еда, которую я для тебя приготовил, но и наш единственный котелок.

Вакар пожал плечами:

— Украдешь другой.

— Почему они на нас набросились?

— Не знаю. Может, они — людоеды? Они выкрикивали что-то вроде «уллилюди, уллилюди», насколько я помню, это означает «господа» или «дворяне». Но если нас приняли за аристократов, то почему на нас напали? Должно быть, в этой стране все с ума посходили.

Вакар держал путь на юг, пока путников вновь не застала тьма. Принц и его слуга заморили червячка вяленым мясом и погрузились в беспокойный сон, карауля по очереди, как обычно. Еще до рассвета они вновь сели на коней.

Скалистые горные склоны становились все круче и мрачнее. День был в самом разгаре, когда они очутились в длинном, глубоком и узком ущелье. Петляя, оно уводило к югу. Путники упорно продвигались вперед, объезжали крутые отроги горной цепи. Окрест разносился гулкий перестук копыт. Наконец всадники остановились перевести дух.

— Сдается мне, мы тут целый век… Чу! — Вакару услышался далекий топот множества ног. — Неужели снова наши немытые друзья?

Он пустил коня шагом, вглядываясь во тьму. Топот приближался. Некоторое время спустя, увидев источник шума, Вакар и Фуал вскрикнули от изумления и испуга. Шумел отряд иццунегов, безголовых зомби короля Авоккаса. Не меньше двадцати этих чудовищ, вооруженных копьями с медными наконечниками, быстро шли по ущелью колонной по трое. Позади на низкорослых конях ехали двое обладателей голов — точно овчарки, подгоняющие стадо. Люди закричали, указывая на путешественников; иццунеги подняли копья и пустились бегом.

Глава 13

Царство безголовых

Вакар развернул коня и помчался по ущелью в обратную сторону. Маленький аремориец уже несся перед ним во весь опор, хотя раньше боялся скакать даже легким галопом. Позади шлепали босые ноги иццунегов. Вакар обернулся в седле и увидел, что преследователи отстают, а еще через несколько поворотов они и вовсе исчезли из виду. Вакар позволил коню перейти на шаг. Фуал крикнул, оборачиваясь:

— Хозяин, как ты думаешь, они тоже хотят нас убить?

— Не знаю. Трудно судить о намерениях человека по выражению лица, особенно когда голова отсутствует. Но мне показалось, что они настроены враждебно. Похоже, в Белеме нам не рады.

— Господин, что же нам теперь делать? Может, попытаемся найти другой путь в Найоват?

— Будь я проклят, если знаю, что нам делать. Поговорить бы хоть с кем-нибудь в этой проклятой стране…

За поворотом они едва не столкнулись с другим отрядом иццунегов, за которым ехал одинокий всадник. Сцена повторилась: командир закричал, указывая на путников, безголовые ринулись в атаку.

Вакар и Фуал спешно повернули коней и галопом пустились в обратную сторону по той же дороге. Вакар слышал причитания Фуала:

— Все пропало, мы окружены!

— Еще не все пропало, — буркнул Вакар. — Ищи, где можно подняться выше по склону.

Он вспомнил слова Кертевана о том, что иццунеги не могут смотреть вверх и оглядываться. А склоны ущелья были хоть и крутыми, но вполне преодолимыми. Через несколько минут бешеной скачки Вакар увидел годное для подъема место и, возгласом предупредив Фуала, прижался к холке коня, обхватил ее руками, встал обеими ногами на седло, затем, не успев потерять равновесие, прыгнул вверх и в сторону. Рассадив колено, он приземлился на уступ в шести футах над дорогой и побежал вверх, оступаясь на каждом шагу. Из-под ног его сыпались камешки и земля.

— Быстрее, — крикнул он слуге. — И ни звука!

Они карабкались по склону. До вершины было рукой подать, когда беглецы услышали шум погони. Кони заржали и поскакали на юг, но через несколько минут повернули обратно.

— Распластайся на уступе и не шевелись, — приказал Вакар.

Их лошади, оставшиеся внизу, водили ушами, ржали и скалили зубы. Когда два отряда иццунегов сошлись, кони сбились в кучу. Безголовые, прибежавшие с обеих сторон ущелья, столкнулись прямо под Вакаром. Началась сумятица. В полной неразберихе безголовые нечаянно задевали друг друга копьями, а испуганные кони кусались и лягались. Один безголовый упал и остался неподвижно лежать на земле.

Всадники перекликались, возвышаясь над обрубками шей своего жуткого воинства. В их голосах Вакар уловил изумление и злость. В конце концов один из командиров спешился, вручил поводья иццунегу, пробился сквозь толпу и схватил под уздцы лошадь Вакара.

Глядя на него с уступа, Вакар побагровел от злости. Мало, что на него нападали, что за ним гонялись все кому не лень в этом проклятом походе, так теперь еще и коней хотят отнять! И почти все имущество! Ну, погодите, мерзавцы! Сейчас вы узнаете, что численное превосходство не всегда спасает от поражения.

— Начали, — буркнул он, поднимаясь на ноги. По склону покатился внушительной величины камень, за ним другой, третий. Фуал пришел на помощь к хозяину, валуны летели в самую гущу безголовых, задевая по пути и увлекая за собой другие камни. Пронзительно заржали кони, три всадника закричали, указывая на Вакара и Фуала, которые носились по уступу, как демоны, отправляя вниз все камни, какие им удавалось столкнуть. Огромные валуны падали прямо на иццунегов, а те даже не уворачивались. Трещали копья и кости, несколько живых мертвецов упало. Человек, схвативший коня Вакара, отпустил повод и бросился через толпу к своей лошади.

Вакар заметил опасно накренившийся валун высотой почти с него самого и призвал на подмогу Фуала. Они налегли на камень, сдвинули его с места. Земля содрогалась, пока валун катился вниз, а когда он обрушился на врагов, за ним с оглушительным грохотом низверглась целая лавина обломков. Вакар вспомнил поговорку, что падение маленького камешка порой приводит к страшному камнепаду.

Когда все стихло, множество иццунегов, а также спешившийся командир оказались погребены под камнями. Тут и там среди валунов торчали конечности и пики. Все четыре коня Вакара погибли на северном краю осыпи. Иццунег, которому погибший командир вручил поводья, все еще стоял, держа его лошадь, а на противоположной стороне побоища сидели верхом двое командиров. Когда Вакар начал спускаться по склону, они спрыгнули с седел и полезли ему навстречу.

— За мной, Фуал. — Вакар надел на руку круглый щит. — Берись за меч.

Он ринулся в атаку. Поднимавшийся первым белемец прикрывался маленьким щитом из кожи и размахивал медной палицей, похожей на тесло. Его чуть приотставший товарищ был вооружен каменной булавой.

Когда первый белемец замахнулся своим неуклюжим оружием, Вакар ударил его щитом, целя в голову. Палица лязгнула о тонкую бронзу, и тут же Вакар рубанул мечом под обоими щитами. Клинок вонзился в живот, белемец закричал, бросив оружие, с ужасом поглядел на лезущие из раны внутренности и опрокинулся навзничь.

Вакар повернулся ко второму противнику — тому, что с палицей, — и тут возле его головы пролетел камень и ударил белемца в грудь. Тот повернулся и бросился бежать вниз по склону. Прямо со скалы он прыгнул на своего коня и через несколько секунд скрылся за южным выступом обрыва.

Пока Вакар спускался, в его ушах все еще отдавался стук копыт. Единственный уцелевший иццунег стоял по ту сторону осыпи. Когда принц перебирался через нее, безголовый воин даже не пошевелился, его единственный глаз спокойно глядел из груди в пустоту.

— Ты меня слышишь? — спросил Вакар, ужасно коверкая белемские слова. — Отдай поводья! Отдай, кому говорю?!

Иццунег даже не шевельнулся.

— Тебе же хуже! — Вакар вонзил окровавленный меч в грудь безголового. Иццунег пошатнулся и рухнул наземь. Прежде чем конь успел испугаться и отпрянуть, Вакар схватил поводья и потащил его за собой через каменную осыпь. Три его лошади были мертвы, а уцелевшей сломал ногу валун. Вакар перерезал раненому коню горло, а затем поймал за поводья лошадь погибшего на склоне горы белемца. Держа поводья двух коней, он вновь одолел осыпь. Торчащие из-под завала конечности иццунегов все еще дергались, но принц их уже не опасался.

Вакара привлекла красивая одежда на трупах командиров: тюрбаны и длинные, по колено, туники из хорошей шерсти. Талии были перетянуты сплетенными из кожаных ремешков поясами. На ушах и пальцах сверкали золотые кольца, которые Фуал немедленно снял. Очевидно, в этой горной стране погибшие считались богачами.

Почти час Вакар и Фуал надрывались, ворочая камни, чтобы добраться до своих вьюков. Одному из заваленных коней Вакар отрубил мечом заднюю ногу — на мясо. Затем совместными усилиями они перевели живых коней с северного на южный край каменной осыпи.

— Мой господин, — сказал Фуал. — Неужели ты намерен продолжать это безумное путешествие?

— А ты предлагаешь вернуться несолоно хлебавши, чтобы Курос обвинил меня в трусости? Ни за что! Садись на свою лошаденку.

Вакару не нравился его новый скакун — ростом он оказался гораздо ниже прежнего коня. К тому же он с непривычки казался слишком норовистым и упрямым.

— Оно, конечно, можно назвать смельчаком того, кто в одиночку вторгается во враждебное королевство, — брюзжал Фуал. — Но его можно назвать и иначе…

Вакар ухмыльнулся. Невзирая на усталость, он гордился, что прошел еще одно испытание.

— Ничего, кое-кто из величайших героев тоже был маленько не в своем уме. Даром, что ли, в «Безумии Врира» говорится:

Фуал задрожал, но не произнес ни одного слова.

* * *

На следующий день из-за гор навстречу выехал всадник и миролюбиво поднял ладонь. Вакар позволил ему приблизиться, хотя готов был в любой миг схватиться за меч. Незнакомец заговорил на искаженном тритонском, а Вакар знал несколько слов на белемском, так что в конце концов им удалось понять друг друга.

— Я господарь Шагарнин, — сказал белемец. — Король Авоккас поручил мне встретить тебя на нашей земле и препроводить в Найоват.

— Очень любезно со стороны Авоккаса, — сказал Вакар. — Кстати, не его ли слуги оказали нам вчера столь теплый прием?

— Это всего лишь досадное недоразумение. Боги предупредили Авоккаса, что некий Вакар из Лорска приближается со стороны Тритонии и что его необходимо уничтожить в интересах богов и людей. Ведь ты — не Вакар, правда?

— Нет, я Тьегос из Седерадо, — назвался Вакар первым именем, которое взбрело на ум.

— Именно так и подумал король, получив доклад о том, какой ты могущественный волшебник. Вакар, по описанию богов, — совершенно заурядный мошенник, начисто лишенный сверхъестественных способностей. Единственный десятник, уцелевший после вчерашней встречи с тобой, поведал, что ты воспарил на крыльях летучей мыши и обрушил на атакующих гору. Тогда-то король и заподозрил ошибку. Он искренне надеется, что ты простишь ему оплошность и воспользуешься его гостеприимством.

— С удовольствием, — ухмыльнулся Вакар.

Он понял, что произошло: уцелевший десятник во весь опор помчался в Найоват, а по пути сочинил красивую небылицу, чтобы его не обвинили в трусости. Вакар вовсе не был уверен, что ему удастся, скрывая свое настоящее имя, провести Шагарнина или короля — происходящее очень смахивало на ловушку. Похоже, враги, не сумев одолеть его силой, пустили в ход вероломство. Пережитые злоключения довели его подозрительность чуть ли не до мании.

— Это замечательная страна, — сказал Вакар. — И я уже успел с ней немного познакомиться. Например, не далее как позавчера на нас напали какие-то дикари, но только с головами.

— Какая досада, — отозвался Шагарнин, и в глазах его промелькнул испуг. — Вероятно, то была шайка простолюдинов. Одичавшие скоты не упускают случая напасть на высокопоставленных особ, если те рискуют путешествовать поодиночке или по двое. Поэтому добираться до Найовата без вооруженного эскорта небезопасно. Придется послать отряд, чтобы стереть эту банду с лица Земли.

— А почему вас так не любит простонародье? Глупые селяне не желают, чтобы король Авоккас сделал из них иццунегов?

— Как будто чернь имеет право чего-то желать или не желать! — Шагарнин сплюнул.

— Неужели король задумал превратить весь народ в этих… иццунегов? — Вакар постарался скрыть свое изумление.

— Да, таков его великий замысел. Наш король — самый могущественный волшебник в мире. Он открыл, что иццунеги — идеальные подданные: послушные, неутомимые, бесстрашные, аккуратные и без подлых мыслишек. Он даже научился их размножать. Жаль только, что дети рождаются с головами, как обычные люди. Приезжай к нам через несколько лет, и ты увидишь сказочное королевство: уллилюди, как называет нас чернь, будут править совершенно безголовым населением, и кругом воцарят порядок и счастье.

— Потрясающая идея! — в восторге воскликнул Вакар.

— Я рад, что ты так думаешь. Но нам еще предстоит обезглавить всех наших подданных, и в связи с этим возникло много проблем. Как будто от голов есть какой-то прок! Создание иццунегов требует могущественных чар, посему работа над этим грандиозным проектом займет некоторое время. Наш бедный король трудится денно и нощно, и мы, любящие его вельможи, беспокоимся о его здоровье.

Вакар сочувственно кивнул:

— Чернь не знает, в чем ее счастье, не правда ли? Кажется, теперь я понимаю, почему на нас напала толпа.

— Я рад, что ты разделяешь нашу точку зрения… Господин Тьегос, с какой целью ты прибыл к нам?

— Я путешествую ради собственного удовольствия.

Шагарнин с любопытством взглянул на Вакара.

— Не могу себе представить путешествие ради удовольствия, но, возможно, в твоей стране жизнь иная, нежели у нас.

Вакар решил перевести разговор в другое русло.

— Насколько мне известно, Авоккас владеет упавшей звездой.

— Тахахом? Да, но об этом лучше спросить его самого.

Подъезжая к Найовату, Вакар увидел каменные хижины и немногочисленных людей, которые при виде всадников прятались в домах или за камнями с проворством испуганных ящериц. Из-за угла одной из хижин принца разглядывали несколько оборванцев, на их грязных физиономиях была такая ненависть, что он содрогнулся. По мере приближения к центру города вдоль дороги вырастали все более добротные каменные здания. Вакар решил, что это дома аристократов.

— А вот и дворец, — показал Шагарнин.

Вакар не сразу понял, что имеет в виду белемец. Наконец он увидел отверстие в подножии скалистого холма, возвышавшегося над Найоватом. Холм был окружен глубоким рвом, к входу в пещеру вел устланный соломой бревенчатый мост. У входа застыли несколько иццунегов с копьями.

Кавалькада проехала по мосту. Стук копыт по соломе походил на далекий рокот барабанов. Наездники спешились, иццунеги увели коней. Шагарнин переговорил с командиром стражи, носящим на плечах как знак отличия голову, а затем предложил Вакару и Фуалу следовать за ним.

Он повел их по лабиринту туннелей. Вакар присвистнул от удивления: дворец напоминал кроличью нору, он сплошь состоял из ходов, прорытых в холме. Но Авоккас не пожалел труда, украшая свое обиталище. Оштукатуренные стены были покрыты разноцветными геометрическими фигурами, по контурам рисунков сверкали шляпки золотых и серебряных гвоздей. Принц не увидел изображений живых существ, как в Огуджии или Фаяксии. Через каждые несколько футов в больших медных чашах плясало желтое пламя. По пути Вакар обогнал иццунега с медной посудиной наподобие чайника — безголовый слуга заливал масло в светильники. Вакар пытался запоминать повороты и перекрестки, но вскоре отчаялся и обратился к Фуалу на лорском:

— Надеюсь, нам не придется убегать в спешке — без проводника отсюда вовек не выбраться.

Они долго шли по петляющим коридорам, встречали многочисленных стражников, перед ними отворяли тяжелые двери, украшенные золотом и драгоценными камнями. Наконец Шагарнин ввел их в комнату, где стояли, как истуканы, несколько безголовых.

— Отдайте ваше оружие этим иццунегам, — потребовал аристократ.

Поскольку такое требование всегда предъявлялось посетителям царственных особ, Вакар безропотно подчинился. Иццунег отворил дверь в противоположной стене, и, проследовав за гостями в следующую комнату, Шагарнин приказал:

— Падите ниц в благоговении!

Будучи выходцем из Лорска, где царили свободные нравы и поклоны были не в чести, Вакар не привык падать ниц перед смертными и даже не успел выбрать богов, которых ему бы хотелось почтить подобным образом. Все же он сделал, как было сказано, поскольку вовсе не хотел превратиться в иццунега за нарушение придворного этикета. Он стоял на коленях, пока не услышал визгливый голос:

— Встаньте! Шагарнин, покажи рабу нашего гостя покои для приезжих, пусть он ждет там своего господина. Как, говоришь, твое имя? — обратился Авоккас к Вакару.

— Тьегос из Седерадо.

— Тьегос, стой на месте и молчи, пока я не завершу гадание.

Вакар осмотрелся. Человек, обращавшийся к нему, сидел у стены на каменном троне, к которому вели шесть ступенек. Он был облачен в пестрые одежды из блестящей материи под названием шелк. Принц вспомнил, что из шелка была и мантия Кертевана. Этот материал привозили из Сериканы, страны, где рождается солнце.

Авоккас был тощ, плешив и измучен заботами. На желтой коже лица пролегли глубокие морщины. Короля безголовых можно было бы назвать непримечательной личностью, если бы не рост: от силы пять футов.

Вакара вдруг осенило, почему трон Авоккаса поднят на шесть футов над полом и откуда взялась бредовая идея обезглавить все население королевства. Властелину казалась совершенно невыносимой мысль, что он ниже своих подданных, и он решил добиться с помощью топора и колдовства, чтобы они больше не смотрели на него сверху вниз в буквальном смысле этих слов.

Не желая наводить Авоккаса на опасные мысли, Вакар ссутулился и втянул голову в плечи.

Тем временем король уставился в каменный пол перед троном. Справа и слева от лесенки горели маленькие масляные лампы с медными отражателями. Вошел иццунег и погасил все факелы. Теперь комнату освещали только эти две лампы.

На освещенном участке пола Вакар увидел большую и сложную пентаграмму. Авоккас протянул к ней руки с растопыренными пальцами и произнес заклинание на незнакомом гостю языке. Пентаграмма постепенно исчезла из виду, и на полу появился мираж. По песчаным холмам медленно шел караван — бесконечная вереница всадников на высоких горбатых животных. «Верблюды», — догадался принц, знавший этих животных по описаниям. Изображение было сильно уменьшенным — высота всадника на верблюде не превышала пяди. Седоки были одеты в черные плащи, похожие на саваны; огромные черные платки держались на головах с помощью лент и ниспадали широкими складками. Лица прятались под вуалями. Оружием служили длинные копья. Караван казался бесконечным: когда очередной всадник исчезал из освещенного овала, на другом его конце появлялся следующий.

Король Авоккас что-то произнес, и видение исчезло. Вновь вошел иццунег, чтобы зажечь факелы:

— Ты видел армию гведулийцев, идущую на запад вдоль южной границы моей страны? — спросил король. — Я думал, что они повернут к северу и нападут на нас, но пока они не меняют направления. Скорее всего, кочевники намерены пересечь Таменруфт и вторгнуться в Гамфазантию.

— Государь, ты хочешь предупредить гамфазантов?

— Предупредить? С какой стати? Я им ничем не обязан и не желаю ссориться с гведулийцами. К тому же гамфазантов бесполезно предупреждать, ведь они никогда не прислушиваются к чужому мнению.

— Это культурный народ?

— Отчасти. У гамфазантов есть столица, и они возделывают землю, но у них много странностей. Итак, что привело тебя сюда, господин Тьегос?

— Я путешествую ради свежих впечатлений. Хочу увидеть далекие и дивные страны, прежде чем где-нибудь осяду. В Белем меня привели слухи о ваших странных обычаях и о талисмане Тахахе. Я мечтаю увидеть это чудо своими глазами.

Авоккас кивнул:

— На мой взгляд, вполне естественно, что к нам приезжают варвары из отсталых стран, дабы познакомиться с нашими прогрессивными обычаями. Возможно, когда-нибудь они переймут наши порядки. Ты уже видел иццунегов, а завтра я покажу упавшую звезду. История Тахаха удивительна: он упал в Тартаре и лишь потом оказался в моих руках. Но… ты ведь и сам немного волшебник.

Вакар скромно кивнул:

— Государь, мне не сравниться с тобой.

Авоккас самодовольно улыбнулся:

— Вот такое поведение мне по нраву. Большинство пришельцев возмутительно хвастливы и вдобавок не приучены к порядку. Но я вынужден прервать аудиенцию — меня ждут великие дела.

— Пришла пора делать новых иццунегов?

— Я совершил величайшее открытие в истории некромантии и колдовства. Благодаря ему я не только приучу к порядку своих подданных, но и доставлю радость Иммуту — богу смерти, самому могущественному из всех богов. Ну а теперь в знак моей особой милости тебе дозволяется посмотреть, как я утоляю голод. — Король хлопнул в ладоши.

— В Белеме сейчас время обеда? — удивился Вакар.

— В Белеме время обеда наступает, когда у меня просыпается аппетит. Я почти безвылазно живу под землей, и вращение небесных тел на меня почти не воздействует, если не считать влияния звезд на мою магию с точки зрения астрологии.

Когда вошел иццунег с подносом еды и питья, король осведомился у Вакара:

— Может быть, желаешь присоединиться?

— Прошу извинить, но в пути у меня расстроился желудок, и я сейчас воздерживаюсь от еды.

На самом же деле Вакар боялся яда.

Король молча насыщался несколько минут, а затем предложил:

— Вероятно, тебе придется по вкусу иное развлечение. Пришли Реццару и музыканта! — велел он иццунегу.

Когда безголовый слуга вышел, Вакар спросил:

— Как ты управляешь этими существами? Как они тебя слышат, не имея ушей?

— А им и не нужны уши. Дух, обитающий в теле, улавливает мысли того, кто к нему обращается. Конечно, иццунег повинуется только мне или человеку, которому я доверяю управлять безголовым рабом. Иначе сразу бы возник жуткий беспорядок… А вот и наша самая искусная танцовщица. Станцуй для гостей, Реццара!

Вошли двое: низкорослый белемец со свирелью и молодая женщина, вся увешанная драгоценностями, которые сразу бросились в глаза, поскольку заменяли ей одежду. Кольца, серьги, бусы, ожерелья из самоцветов, браслеты на запястьях и лодыжках — все это звенело и искрилось при каждом шаге.

Коротышка уселся на пол, скрестив ноги, и заиграл жалобный мотив, напомнивший Вакару музыку Квазигана, под которую ожила змея в Седерадо. Вакар сразу насторожился, но ничего не произошло, разве что Реццара пустилась в пляс. Она опустилась перед принцем на колени и прогнулась назад, глядя на него из-под полуопущенных век. Руки ее извивались, как змеи. Будь Вакар с ней наедине…

Но ему оставалось лишь сидеть и слушать, как кровь пульсирует в ушах. Своим искусством танцовщица чуть не свела Вакара с ума. Когда Реццара затрясла грудью, не шевеля при этом бедрами, Вакар почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Он даже слегка обрадовался, когда Реццара в изнеможении простерлась ниц перед Авоккасом, а затем, бренча драгоценностями, выбежала из зала. Музыкант последовал за ней.

— Великолепное зрелище, — не кривя душой, сказал Вакар.

— Да, это тоже одно из чудес Белема. А теперь я должен вернуться к делам. Тебя известят, когда придет время увидеть Тахах.

— Благодарю тебя, государь. — Вакар низко поклонился.

У двери иццунег вручил Вакару его меч и проводил по лабиринту туннелей в комнату, где холодные неровные стены были задрапированы пестрой тканью. В комнате была мебель: вполне приличная кровать с чем-то вроде балдахина и два стула. Из стенной ниши выглядывала выточенная из слоновой кости уродливая статуя белемского божества. Фуал поднялся со стула и указал на поднос с едой и кувшин с вином.

— И где же ты это раздобыл? — спросил Вакар.

— Украл на королевской кухне, когда отвернулся повар. Поварята-то все безголовые, с ними осложнений не возникло. Господин, позволь, я налью тебе вина. Кислятина, но все-таки лучше, чем вода.

Вакар присел на край кровати.

— Да, после аудиенции у короля-колдуна глоток-другой, пожалуй, не повредит.

— Как прошла аудиенция, господин? — Фуал вручил хозяину серебряный кубок, наполненный до краев.

— Я думал, что все на свете повидал, но…

Его перебил стук в дверь.

— Входите! — крикнул Вакар. Дверь отворилась, блеснув золотыми петлями, и на пороге появилась танцовщица Реццара.

— Господин Тьегос, прикажи слуге выйти, я хочу поговорить с тобой наедине.

Глава 14

Нагие чистоплюи

Фуал с тревогой посмотрел на хозяина, а тот опоясался мечом и сказал:

— Ступай, Фуал. В чем дело, Реццара?

Фуал вышел. Вакар оглядел танцовщицу с головы до ног и слегка успокоился — не стоило опасаться, что она выхватит из-под одежды кинжал. Оружие, способное уместиться под таким «нарядом», годится разве что для чистки ногтей.

Реццара подождала, пока затворится дверь, и спросила:

— Сударь, когда ты намерен уехать?

— Пока не собирался, а что?

— Возьми меня с собой, я не могу здесь оставаться.

— Это почему же? — В душе Вакара вновь зашевелились подозрения.

— Я ненавижу короля Авоккаса и люблю тебя.

— Что? Вот это сюрприз, клянусь третьим глазом Тандилы!

Танцовщица заморгала, не сводя с принца больших темных глаз.

— Я ненавижу этого демона, мне противен его фанатизм и мечты о новом порядке. И я сгораю от страсти с того самого мгновения, когда впервые тебя увидела. О, сударь, увези меня отсюда, и ты никогда об этом не пожалеешь.

— Интересная мысль, — сухо сказал Вакар, прихлебывая вино, — но как ее осуществить?

— Ты из тех мужчин, для которых не существует преград. Зачем ты сюда приехал?

— Из любопытства.

— Не верю. Ты решил украсть Тахах?

— Конечно, Тахах — вещица ценная… Хочешь вина?

— Нет, я хочу только одного: чтобы ты меня стиснул в железных объятиях и покрыл мое истомленное тело жгучими поцелуями. — Извиваясь, как змея, танцовщица двинулась к нему.

— Реццара, в прямолинейности тебе не откажешь, но…

— Тебе нужен Тахах, да? — Она схватила его запястье обеими руками и встряхнула.

— Чтобы увидеть его, я приехал издалека…

— Если я покажу его тебе и сделаю все, что захочешь, ты меня заберешь с собой?

— Если смогу, — ответил Вакар, поглаживая усы. Танцовщица приблизилась к нише и подняла уродливую костяную статуэтку.

— Вот, возьми, но только осторожно, не дотрагивайся им до меня. Говорят, что его прикосновение делает женщин бесплодными.

— Гм… — Вакар подошел и с любопытством заглянул в нишу. Там лежало нечто похожее на камень примерно с два кулака величиной. Тахах был темно-коричневым, почти черным, пористым, с грубой поверхностью.

Вакар поднес к нему палец — ничего не произошло. На ощупь камень оказался холоднее, чем ожидал принц. Вакар схватил его и поднял, удивленно крякнув: Тахах весил не меньше десяти фунтов.

Он перевернул упавшую звезду и обнаружил след инструмента — зубила или пилы. Недоставало кусочка, из которого тартарский кузнец сделал Кольцо Тритона. Вакар с разочарованием разглядывал камень, он ожидал чего-то более впечатляющего.

— А ты уверена, что это и есть Тахах?

— Уверена.

— Почему Авоккас оставил его в таком доступном месте? Я ожидал, что он хранится в глубоком подземелье, что его стережет армия иццунегов и парочка драконов.

— Авоккас — человек с причудами. Наверное, он считает, что никто не заметит сокровище, если оставить его у всех на виду. Но давай поговорим о других делах, мой господин. — Танцовщица легла на кровать и томно потянулась. — Сейчас ты получишь удовольствие, какого еще ни разу в жизни не испытывал. Иди же, поцелуй меня. — Она протянула руки в сторону принца.

«Ну что ж, — подумал Вакар, — почему бы и нет? Жизнь и так не вечна, а круговерть приключений, в которую я угодил, вряд ли сделает ее длиннее». Он опустил Тахах на стол, снял через голову перевязь с мечом и положил ее рядом с упавшей звездой. Затем взял серебряный кубок и глотнул вина.

На какое-то мгновение он застыл у кровати с кубком в руке, глядя вниз, на гладкую оливковую кожу Реццары. Драгоценности на ее теле словно подмигивали, подчеркивая доступность красавицы. Пожалуй, не зря Вакар проделал столь долгий путь…

И вдруг чаша с вином выпала из обессиливших пальцев принца: на его глазах произошла ужасная перемена.

Голова исчезла, молодая танцовщица превратилась в женщину-иццунега.

— Реццара! — вскричал принц. Еле слышный голос Реццары по-прежнему звучал в его мозгу:

— Иди ко мне, любовь моя, давай отдадимся всепоглощающей страсти, я сгораю от нетерпения…

Вакар протянул руку, и она беспрепятственно рассекла воздух в том месте, где только что была голова красавицы. Принц не нашел в себе сил прикоснуться к обрубку шеи. И снова в его голове зазвучал тихий голос — точно отдаленный крик улетающей в зарю птицы:

— Так ты догадался? Не вини меня, чужеземец, ибо я всего лишь блуждающий дух, заключенный в тело по воле Авоккаса. Он воспользовался магией, чтобы обмануть тебя. Останься, если хочешь…

Фраза осталась недосказанной — над головой Вакара раздался шорох. Принц вскинул голову и тут же отпрянул назад. С балдахина упала на кровать огромная сеть и туго спеленала тело Реццары. Вакар вовремя отскочил — ему лишь взъерошило волосы тенетами. В тот же момент распахнулась дверь.

Вбежала целая толпа иццунегов. Все они были безоружны — видимо, собирались схватить Вакара голыми руками. За их спинами прятался король-коротышка.

Вакар бросился к мечу. Правой рукой принц коснулся ножен, а левой схватил Тахах. Повернувшись лицом к вошедшим, Вакар, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, швырнул тяжелый камень в Авоккаса. В следующий миг он выхватил меч, а иццунеги дружно бросились на него. Вакар увернулся и принялся рубить направо и налево, круша ребра, рассекая плоть, отхватывая тянущиеся к нему руки. Иццунеги истекали кровью, но упорно теснили принца, и вот их руки сомкнулись на запястьях и предплечьях Вакара…

И тут же хватка чудовищ ослабла. Все как один иццунеги грузно повалились на пол. Перед Вакаром в один миг выросла груда голых коричневых мертвецов. Он бросил взгляд по-над нею и увидел короля, лежащего у двери с пробитым черепом. В мозгу у Вакара снова зазвучал голос Реццары:

— Теперь все мы свободны от чар… Спасибо тебе, чужеземец, и прощай.

Вакар стоял, оторопело глядя перед собой; мысли его путались. И тут в комнату ворвался Фуал.

— Мой господин, что случилось? Я пошел на кухню, как велел король, и вдруг все безголовые попадали замертво… А что, король тоже мертв? А кто это на кровати? Ты отрезал ей голову? Вот уж не думал, господин, что ты на такое способен…

— У бедняжки не было головы… — медленно произнес Вакар. — Она иццунег, как и остальные, но Авоккас заколдовал ее, уподобив нормальной женщине. Он принял меня за великого волшебника и намеренно отправил в комнату, где хранился Тахах. Он хотел, чтобы я дотронулся до него и потерял свои магические способности. Потом Реццара должна была завлечь меня в постель. В двери есть глазок, и король подглядывал за нами, выжидая удобного момента, чтобы сбросить сеть. Как в песне о богине Афродексе, помнишь, нам ее пел тот хуперейский бард? Потом бы Авоккас вбежал, схватил меня и, как пить дать, превратил бы в иццунега. Но я не колдун, а вино помогло мне увидеть истинный облик Реццары.

У Фуала стучали зубы.

— Хозяин, а что теперь делать?

— Собери наши вещи, и бежим из этой обители колдовства.

Фуал наклонился над трупом Реццары, разрезал сеть и стал снимать украшения.

— Тела разлагаются прямо на глазах. Ну и запах! — бросил он через плечо. — А куда поедем, господин?

— Я слышал, кузнецы Тартара умеют делать вещи из этого звездного металла. Думаю, следует нанести им визит.

— Ехать в Черные Земли? Но ведь там живут одни людоеды! — простонал аремориец.

— Не одни. К тому же мы слишком тощие и вид у нас неаппетитный. Заверни Тахах в наше одеяло.

Через несколько минут путники уже брели по коридорам. Вакар прокладывал путь, держа меч наготове. Фуал семенил позади. Время от времени они перешагивали через распростертые трупы иццунегов. Неожиданно по коридору, шлепая сандалиями, пробежал целый человек. Вакар посмотрел ему вслед и круто повернулся, когда второй выскочил из-за угла.

— Стой! — крикнул Вакар, преграждая ему путь. Он узнал своего старого знакомого, аристократа по имени Шагарнин. Белемец попытался проскочить мимо, но Вакар раскинул руки.

— Как отсюда выбраться?

Шагарнин тяжело дышал. Его лицо скривилось от ужаса.

— Все иццунеги мертвы, — прохрипел он. — Чернь восстала и рвет на части уллилюдей. Отпусти, или меня растерзают…

— Ни с места! — рявкнул принц. — Скажи, как отсюда выбраться, или я лишу чернь удовольствия расправиться с тобой.

— Ступай туда, откуда я только что пришел, поверни направо, затем налево, а потом иди прямо.

— Где наши кони?

— В загоне справа от выхода. Но там сейчас мятежники. Отпусти меня…

— Почему бы тебе не пойти с нами? У тебя будет шанс спасти свою никчемную жизнь.

— Нет… я боюсь… меня убьют… — Шагарнин поднырнул под руку Вакара и кинулся по коридору вслед за своим товарищем.

Вакар прибавил шагу.

— Поспеши, — бросил он Фуалу, который едва поспевал за хозяином, сгибаясь под тяжестью краденого.

У самого выхода из пещеры-дворца до Вакара донесся странный шум, точно жужжание пчел в опрокинутом улье. В отверстии туннеля появилось алое сияние. «Это, наверное, отсветы заката», — решил принц.

Но это был не закат, хотя солнце уже опускалось за горные вершины. Красные сполохи вздымались над горящими домами белемских уллилюдей. Перед дворцом и по всему городу валялись раздетые и расчлененные трупы мужчин и женщин всех возрастов. Вокруг пылающих домов плясала и визжала толпа полудикой черни. Вакар увидел окруженного мятежниками аристократа — его привязали к дереву и свежевали заживо. Неподалеку пытали огнем девушку. Вонь гниющих иццунегов смешивалась с отвратительным запахом горелой человеческой плоти.

— Пошли, быстрее! — Вакар потащил Фуала к загону, перешагивая через трупы безголовых. Фуал оглянулся на крики толпы.

— Господин, нас заметили!

— Ну так помоги поймать треклятых коней! — прорычал Вакар.

Второпях путники отловили трех наименее норовистых коней, взнуздали их (белемцы ездили без седел) и взялись за поводья. Шум приближающейся толпы нарастал.

— Наш единственный шанс — проскочить по мосту во весь опор, — объяснил принц. — Готов?

Принц ударил коня плашмя мечом по крупу, и низкорослый скакун стрелой вылетел из загона. Чернь роилась у входа во дворец. Одни мятежники ломились в туннель, другие направлялись к загону. Толпа взвыла. О щит Вакара с грохотом разбился камень, другой отскочил от его шлема.

Конь чуть не сбился с тропы, но Вакар изо всех сил дернул повод, зная, что при спуске галопом по крутому склону ему не удержаться верхом. Принц гнал коня прямо на вопящих дикарей, и те отскакивали, а он, наклонясь вперед и завывая, как демон, рубил направо и налево. Неожиданно он увидел лицо одного из них, покрытое грязью, с прилипшими ко лбу спутанными волосами. Безумные, налитые кровью глаза уставились на Вакара. Принц ударил мятежника мечом и услышал, как хрустнул череп. Конь споткнулся о мертвеца, и Вакар дернул повод, заставляя скакуна задрать голову.

Копыта глухо простучали по мосту и громко — по главной улице Найавата. И вот беглецы очутились за городом, а крики беснующейся толпы и зарево пожаров остались за поворотом.

* * *

— Я никогда не потакал беднякам, — объяснил Вакар Фуалу, — но, по-моему, все-таки не стоит доводить их до крайности и отрезать им головы. Неудивительно, что несчастные захотели спустить шкуру с Авоккаса и его аристократов. Вот только жаль, что в слепом гневе они уничтожили все культурные ценности Белема. Теперь здесь не осталось никого, кроме убогих дикарей, обреченных прозябать в ничтожестве…

Они направлялись к озеру Кокутос, самому большому водоему в Гамфазантии. Часть пути была им знакома — по этой дороге они ехали из Тритонии в Белем. Затем путники повернули на запад, к озеру Ташорин, огибая Таменруфт с севера. Лето было в разгаре, с безоблачного неба немилосердно палило тропическое солнце.

— Наше счастье, если не попадем из огня да в полымя, — пробормотал Фуал. — А то с тех пор, как мы покинули Фаяксию, нам встречаются народы один злее другого. Ах, что за прекрасная земля Фаяксия! Господин, тебе что-нибудь известно об этих гамфазантах? Говорят, они не любят чужестранцев.

— Скорее всего, это пустые слухи. В Седерадо я встречал одного гамфазанта, он себя вел вполне прилично, хоть и пытался меня убить. Предупредив его соотечественников о вторжении гведулийцев, я заслужу их благодарность.

Фуал содрогнулся:

— Если только гведулийцы не добрались туда раньше нас… Господин, а почему бы нам не отправиться прямиком домой? Мы нашли наконец кусок этого звездного металла…

— Потому что я задумал превратить этот кусок в кольца и прочие безделушки. А обращаться с таким заказом надо только к кузнецам Тартара. Помнишь, я обещал отпустить тебя на свободу?

— Д-да, господин. — Фуал насторожился.

— Не волнуйся, я сдержу слово… У гамфазантов неплохие поля, тебе не кажется?

Путники уже оставили позади пески Таменруфта и теперь пересекали пастбища Гамфазантии. Вакар исходил потом на августовской жаре, хоть и разделся до накидки и набедренной повязки. Высокий, обнаженный, загорелый туземец обрабатывал неподалеку землю каменной мотыгой. Впереди в дымке начали прорисовываться глинобитные хижины.

— Хо! — крикнул Вакар, когда они въехали в деревушку.

Жители выбежали из домов и окружили путников. Туземцы были высокими и стройными, с резкими чертами лиц; их черные как смоль волосы вились; у всех без исключения носы были с горбинкой. Никто не носил одежду. Вокруг толпы с лаем носились собаки.

— Назад! — вскричал Вакар, обнажая меч. Он повторил приказ на всех известных ему языках. — Прочь от наших коней!

Туземцы не обратили внимания на его слова, и тогда он ударил плашмя мечом одного из них, чтобы расчистить дорогу. Толпа взвыла и ринулась на чужеземцев. Прежде чем Вакар успел ударить кого-то еще раз, его схватили десятки рук и самым постыдным образом стащили с коня. Краем глаза он увидел, что Фуала постигла та же участь. Вакар в ярости заскрежетал зубами, проклиная себя за неосторожность.

Гамфазанты поставили Вакара на ноги и вырвали у него меч, но при этом ни разу не ударили. Морщинистый, как сушеная фига, старик с белой бородой и тыквоподобным животиком подошел к Вакару и заговорил.

— Я не понимаю, — замотал головой Вакар. Старейшина повторил свой вопрос на других языках и наконец произнес на ломаном гесперийском:

— Кто ты?

— Вакар из Лорска.

Принц попытался объяснить, где находится Лорск, но в конце концов сдался и указал на восток.

— Ты пойдешь с нами, — старик дал знак двум крепким молодцам, и те накинули петли на шеи Вакара и Фуала. Петли были на одной ременной веревке, за ее концы держалось несколько дюжих гамфазантов. Под командованием старика они поволокли путешественников в сторону Токалета. Следом вели коней. Вакар, пряча гнев, спросил старика, почему с ними так обращаются.

— Чужеземцы не живут в Гамфазантии, — ответил тот.

— Значит, вы нас убьете?

— О нет, гамфазанты народ добрый, мы не убиваем, но жить вы не будете.

— Что значит — не будем жить?

— Есть разные способы избавляться от чужеземцев, — усмехнулся патриарх.

«Как это понимать? — ломал голову Вакар. — Неужели нас с Фуалом запрут в темнице и уморят голодом, не марая рук кровью?»

Он попытался рассказать старику о гведулийцах, но тот лишь отмахнулся — то ли он никогда не слышал о наездниках пустыни, то ли не боялся их. Они шли весь день. К вечеру Вакар едва держался на ногах. Переночевали они в другой глинобитной деревне, а на следующее утро пленников повел новый конвой. Так они и брели от селения к селению до самого Токалета.

Столица Гамфазантии раскинулась на берегу искрящегося озера Кокутос. Она не была обнесена крепостной стеной и представляла собой по сути самую большую в этой стране деревню. Шатаясь от усталости, Вакар плелся по широкой улице с петлей на шее и глядел на голые стены из саманного кирпича. В такую жару на улицах было очень мало народу, редкие прохожие флегматично смотрели на пленников.

Наконец возле одного из общественных зданий пленникам позволили остановиться. Вакар, не понимая ни слова, выслушал перебранку между начальником конвоя и чиновником, сидевшим в комнате на стуле. Затем путешественников раздели, затолкали в темную камеру и заперли снаружи на большой засов тяжелую деревянную дверь.

Небольшое окошечко в двери на уровне глаз было забрано деревянной решеткой. Такое же отверстие в противоположной стене камеры служило окном.

— Ну что ж, господин, вот и закончился наш путь. — Фуал горестно вздохнул. — Если бы ты послушался моих советов и…

— Заткнись! — рявкнул Вакар, сжимая кулак.

Но он тут же спохватился. Бить единственного человека, на которого можно положиться, — занятие по меньшей мере бесполезное. Принц побродил по камере, поцарапал ногтем кирпич, гадая, сколько понадобится времени, чтобы пробить стену. Окно выходило на главную улицу Токалета, но через него видна была лишь стена дома напротив. Гамфазанты, похоже, не ездили ни верхом, ни на колесницах. Вакар вспомнил, что ни разу не видел в этой стране металла. Даже решетки на окнах в местной тюрьме были деревянными.

Принц выглянул в дверное оконце и крякнул от удивления: как раз напротив их камеры находилась другая, и сквозь решетку на Вакара смотрели горящие глаза. Лицо их хозяина было огромным, скорее обезьяньим, нежели человеческим; оно сразу показалось Вакару знакомым.

— Ха! Ты только погляди!

Фуал, скорчившись, сидел в углу. Услышав возглас господина, он встал, подошел к двери, поднялся на цыпочках и выглянул.

— Мой господин, по-моему, это тот самый обезьяночеловек, которого мы видели в Седерадо.

— Нжи! — позвал Вакар. Ответом ему был глухой рев.

— Нжи! — повторил он, а затем спросил на гесперийском: — Ты меня понимаешь?

Снова раздался рев, и дверь содрогнулась под ударом огромных кулаков. Вакар безо всякого результата обратился к обезьяночеловеку еще на нескольких языках и наконец сдался.

* * *

Обнаженные тела Вакару Зу были не в диковинку, однако гамфазантская знать, собравшаяся на суд, своим видом поразила его до глубины души. Это случилось на следующее утро после его прибытия в Токалет.

— Ты обвиняешься в том, что ты — чужеземец, — объявил принцу переводчик. — Что можешь сказать в свое оправдание?

— Конечно, я чужеземец. Но разве я виноват, что родился не здесь?

— Не виноват, — возразил судья через толмача, — но тебе не следовало приходить в Гамфазантию, где чужеземцем быть запрещено.

— Почему же?

— Гамфазанты — самый нравственный народ в мире. Мы боимся, что торговля с варварами развратит нас.

— Но откуда мне было знать ваши дурацкие законы?!

— Незнание закона — это не оправдание. Ты мог бы осведомиться в соседних странах, прежде чем так опрометчиво вторгаться в наше заповедное государство. Итак, ты подпадаешь под закон об иноземцах. Кроме того, обвиняешься в ношении оружия на территории Гамфазантии. Что ты на это скажешь?

— Конечно, у меня был меч. Носить оружие дозволено всем путешественникам во всех цивилизованных странах.

— У нас это запрещено. На самом деле Гамфазантия — единственная цивилизованная страна, поскольку гамфазанты не убивают людей. Нам нет нужды вооружаться. Только селянам в приграничных селениях разрешено носить копья, чтобы защищаться от львов. Таким образом, мы признаем тебя виновным в ношении смертоносного оружия, которое лежит сейчас передо мной. Далее, ты обвиняешься в ношении одежды.

Что? Вакар в отчаянии дернул себя за волосы.

— Только не говори, что это тоже противозаконно. Почему вы не позволите людям делать то, что им нравится?

— Возмутительно! И пахнет анархией! Стоит нам внять этому коварному совету, и прощай, нравственность! Одежду носят по трем причинам: ради тепла, из тщеславия и из ложной скромности. В Гамфазантии достаточно тепло, чтобы обходиться без одежды, а тщеславие — столь очевидный грех, что нет нужды его обсуждать. Теперь разберемся с третьим мотивом, движущим некоторыми варварскими народами… Боги сотворили человеческое тело непорочным и святым с головы до пят. Следовательно, прикрывая любую его часть, человек тем самым наносит богам оскорбление. А посему мы тебя обвиняем в ношении одежды. Если ты не согласен с мнением суда, выскажись в свое оправдание, прежде чем услышишь приговор.

— Мне действительно есть что сказать! Я бы мог объехать стороной вашу страну, но вместо этого решил предупредить вас о смертельной опасности.

— И что же это за опасность?

— Вам что-нибудь известно о гведулийцах?

— Это племя варваров, кочующее вокруг озера Линксама, далеко к востоку от нас. Ну, и при чем тут гведулийцы?

— Большая армия гведулийцев на верблюдах пересекает Таменруфт и приближается к Гамфазантии. Они собираются напасть на вас и поработить.

— Откуда у тебя такие сведения?

Вакар рассказал о магическом действе в тронном зале короля Авоккаса. Судья потеребил куцую бороденку.

— Возможно, это правда, а может, и нет. Разница невелика.

— Невелика разница между жизнью и смертью?

— Ты неправильно понял. Противостоять агрессии силой неэтично, ведь в схватке мы можем нечаянно убить кого-нибудь из гведулийцев. Когда они придут, мы объясним, что здесь нечем поживиться — у нас нет ни золота, ни драгоценностей, ни красивой одежды. Если они проголодаются, мы их накормим, а затем вежливо попросим покинуть Гамфазантию. Оценив широту нашей души, они, несомненно, так и поступят.

— Да неужели? Господин судья, эти разбойники сначала убивают, а уже потом рассуждают об этике. Если вы не…

— Боги о нас позаботятся. Однажды кочевники из восточных пустынь хотели нас завоевать. Так и не добравшись до наших земель, они попали в песчаную бурю, и большинство погибло. В другой раз нас хотели захватить горгоны. Их армия переправилась через реку Кокутос, но эпидемия чумы стала косить их ряды, и на Горгады вернулись лишь единицы… Однако пора прекращать эту занятную дискуссию, ведь мы здесь собрались по другому поводу. Итак, чужеземцы, я признаю вас виновными и приговариваю обоих к состязанию на арене с обезьяночеловеком по имени Нжи. Приговор будет приведен в исполнение сегодня в полдень. Да случится то, чему суждено случиться. Увести приговоренных.

— Ха! — вскричал Вакар. — Ты тут доказывал с пеной у рта, что не способен лишить человека жизни, а теперь бросаешь меня в яму к чудовищу! Да ведь это самое настоящее убийство!

Безоружные стражники вытащили голосящего Вакара из зала суда и водворили в камеру.

Глава 15

Арена Токалета

— Клянусь семью преисподними! — прорычал Вакар, когда вновь громыхнул большой засов. — Похоже, на этот раз нам точно крышка.

— Не говори так, иначе я умру от отчаяния еще до того, как меня растерзает эта обезьяна. Бывали мы в передрягах и пострашнее, но ты всегда спасался и выручал меня.

— Просто нам везло, а когда слишком долго везет, жди беды. — Вакар пнул стену и ушиб пальцы на ноге. — Будь это цивилизованная страна, на двери висел бы бронзовый замок, и ты украл бы ключ. Не могу придумать, как справиться с этим дурацким засовом!

Они погрузились в унылое ожидание, но вскоре их от этого занятия оторвал скрип засова. Вошел молодой гамфазант.

— Господин Вакар, ты меня помнишь? — произнес он на гесперийском. — Я Абеггу, сын Мишегди. Мы познакомились в Седерадо.

— Рад видеть. Не узнал тебя без одежды. Какими судьбами?

— Услышал, что поймали двух иноземцев, пошел на суд, а там — вы. Старался попасться на глаза, да видно, тебе было не до меня.

— Воистину, друг Абеггу, ты застал нас в плачевном положении. Ну, расскажи, как поживаешь?

— Не очень хорошо.

— А что так?

— Странствия изменили мое мировоззрение. Вернувшись домой, я безрассудно рассказывал кому ни попадя, что в других странах живется лучше, чем у нас. Для гамфазантов такие разговоры — страшная ересь, и теперь я отверженный. Несколько месяцев я ни с кем не разговаривал, и если бы родные меня не кормили, наверное, умер бы с голоду. Сейчас люди относятся ко мне получше, но по-прежнему считают, что я растлен чужеземными идеями. А ты здесь как оказался?

Вакар поведал о своих путешествиях, начиная с того дня, когда покинул Седерадо, а потом спросил:

— Что случилось в Седерадо, когда нашли тело Тьегоса?

— Я и сам ничего не знаю… Я ведь спрятался, а потом сбежал, как только зажила рана.

Из камеры напротив донеслось громкое урчание.

— Это чудовище похоже на слугу Квазигана — колдуна, который пытался убить нас у Порфии…

— Ты не ошибся, это Нжи. Несколько дней назад Квазиган со своим обезьяночеловеком приехал в Гамфазантию на колеснице. В отличие от тебя, он был задержан не сразу, потому что гнал лошадей во весь опор. Селяне боялись колесницы, большинство впервые видели подобный экипаж. Когда Квазиган и Нжи въехали в Токалет, им преградили дорогу волокушей, а потом их схватили. Обезьяночеловек убил дубиной троих, прежде чем на него набросили сеть. Пленников собирались швырнуть на арену ко льву, которого держат как раз для таких случаев, но на следующий день в стене темницы обнаружили огромную дыру. Колдун исчез, несомненно с помощью магии. Видишь, вот здесь новые кирпичи… Когда обезьяночеловека вытолкнули на арену, он сорвал с петель дверь и переломил льву хребет. Гамфазанты решили, что Нжи скорее зверь, нежели человек, а значит, можно держать его в роли палача вместо льва.

— Почему вы убиваете таким необычным способом? — спросил Вакар. — Не слишком ли кровожадная забава для мирного народа — смотреть, как львы пожирают людей?

— Это не забава, а назидание. Наши законы запрещают людям убивать себе подобных. Единственный выход — предоставить это зверям.

— Какая чушь! — возмутился Вакар. — Бросая человека в яму со львом, вы берете на совесть его смерть, точно так же, как если бы зарубили его собственной рукой.

— Верно. Мы, гамфазанты, будучи народом высокоморальным, признаем это. Но что поделаешь, ведь наши нравственные устои необходимо сохранить любой ценой. По крайней мере, так считает большинство моих сограждан.

— А где другой слуга Квазигана — тот, с ушами?

— Я навестил Квазигана в тюрьме… Насколько я понял, колдун пытался убить тебя, а заодно и королеву.

— Да, он оживил змеиный трон, играя на своей проклятой дудке. Но продолжай.

— Поначалу я этого не знал и относился к нему как к старому приятелю. Нечасто удается побеседовать с чужеземцем, а после странствий мне скучно с гамфазантами. Квазиган сказал, что преследовал тебя с помощью своего слуги-коранийца, а вот зачем — не ответил. Уши коранийцев улавливают не только обычные звуки, но даже мысли человека за несколько миль. Йок наступал тебе на пятки и всегда знал, куда ты направляешься. Когда ты в великой спешке покинул Хуперею, Йок потерял твой след, но король Фаяксии сказал Квазигану, что ты едешь в Тритонию…

— Вот болтун! — вырвалось у Вакара. Но тут принц решил, что напрасно обвиняет Наузишена, ведь тот не обещал хранить тайну.

— Путешествие в Тритонию далось им нелегко, — продолжал Абеггу. — Сначала вы украли колесо, и они несколько дней искали замену, а потом колесница сломалась и застряла. Может быть, Квазиган и впрямь могущественный волшебник, но в повозках разбирается слабо. В Тритонии эту диковинную троицу поймали амазонки и отправили в Херронекс. Недавно воительницы избрали новую королеву. Ее предшественница погибла в морской баталии вместе с королем тритонов. И теперь амазонки старательно ублажают пленников мужского пола. Нжи пришелся ко двору — он обслуживал саму королеву. Квазиган перенес плен довольно легко, так как воспользовался своими магическими способностями, но бедный маленький Йок не выдержал столь частых занятий любовью и умер.

— Представляю, что было дальше…

— Без коранийца Квазиган сбился со следа, поскольку никто из амазонок не знал, куда ты поехал. А затем он сбежал от амазонок.

— Как ему это удалось?

Меланхоличное лицо гамфазанта осветилось несвойственной ему улыбкой.

— Он навеял иллюзию, будто к ним спешит армия любовников. Высокие, красивые мужчины с огромными… гм… бедрами. Фантомы объяснились амазонкам в любви, но делом своих слов не подтвердили, поскольку Квазиган к тому времени благополучно переправился на другой берег.

Вакар ухмыльнулся:

— Наверное, девушки пришли в неописуемую ярость, когда ухажеры развеялись, как дым. Продолжай.

— Так вот, Квазиган прибыл сюда, как я уже говорил. Настроение у него было ужасное. Он преодолел множество трудностей, но все же боялся возвращаться на Горгады, не выполнив своей задачи. Король Целууд обещал отрубить колдуну голову, если его миссия не увенчается успехом. Но давай подумаем, как бы вас спасти. Я, к сожалению, не волшебник и не умею пробивать стены, зато у меня есть план. Когда выйдете на арену, отсчитайте от дверей три шага и копните. В песке найдете два широких меча. Я провез их в страну тайком от магистрата, иначе бы их выбросили в озеро Кокутос.

— Почему ты решил нам помочь? — спросил Вакар.

— Однажды в Седерадо ты пощадил меня, хотя имел полное право убить.

— Допустим, мы прикончим Нжи. А что дальше?

— По крайней мере, этим мы выиграем время. Магистрат отправит охотников за другим львом, и пока его будут ловить, мы еще что-нибудь придумаем. Убежать из нашей страны — дело нелегкое. Сплошь безлесая равнина, спрятаться почти негде, да и коней здесь не разводят.

Вакар упомянул об угрозе нападения гведулийцев, но Абеггу сокрушенно покачал головой:

— Я и не ожидал от судьи другого ответа. Даже будь у него желание защищать страну, что бы он мог поделать? У местных жителей нет оружия, и пользоваться им они не умеют. Да и как иначе, ведь нам с детства внушают, что оружие проклято богами.

— А ты можешь обратиться к королю?

— У нас нет короля. Страной правит наследственный сенат, состоящий из крупных землевладельцев. Мой отец сенатор, вот почему я имел возможность путешествовать. Кроме того, ежегодно народ избирает двух консулов, но они придерживаются ортодоксальных гамфазантских взглядов, поэтому обращаться к ним не имеет смысла.

— Насколько я знаю, некоторые вольные города вроде Керне имеют похожую систему управления. Если судить по твоим соотечественникам, простой народ не понимает, в чем его выгода.

Абеггу пожал плечами:

— Твой упрек был бы справедлив, если бы мои соотечественники умели читать, а папирус был бы общедоступным, и каждая семья имела свиток, содержащий мудрость народа. Но к письму здесь относятся как к постыдному иноземному новшеству, и все знания передаются из уст в уста. Однако мне пора. Нужно закопать мечи, пока не поздно.

Он позвал тюремщика, и тот явился вместе со своими помощниками, чтобы отпереть дверь. Вакар проводил Абеггу взглядом.

— Приятно сознавать, что у нас есть друг в этом свинарнике, который они называют страной. Взбодрись, Фуал, мы еще живы. В чем дело? — Последняя фраза адресовалась тюремщику.

— Что это такое? — спросил гамфазант, прижимаясь лицом к решетке. В одной руке он держал Тахах, а другой сжимал руку Абеггу, от которого ему потребовались услуги переводчика. — Одежду твою мы сожгли, оружие бросили в озеро, а остальные пожитки сдали на общественный склад. Но что делать с этим — ума не приложу.

— Скажи ему, что это талисман, — велел Вакар Абеггу. — Он приносит удачу.

Тюремщик ушел, искоса поглядывая на тяжелый черный камень. Вслед за ним удалился и Абеггу. А затем Вакар битый час выслушивал нервозную болтовню Фуала. Сначала коротышка хвастливо уверял, что для таких могущественных героев, как они, расправиться с чудовищем — плевое дело, а потом вновь низринулся в бездну отчаяния.

— … Прошлой ночью мне приснился козел. Читая стихи, он съел три синих яблока. Господин, это несомненно означает, что мы погибнем. Ах, почему ты не отпустил меня в Гадайре, я же тебя умолял?! Я никогда больше не увижу золоченых шпилей храма Куваля в Керисе…

Вакар уже собрался зуботычиной прервать поток жалоб, но в последний момент удержался. Ведь как ни крути, Фуал может погибнуть на арене.

* * *

Под пылающим тропическим солнцем песок арены отсвечивал белым. Вакар встал на него босой ногой и тут же с криком отпрянул.

— Горячо!

— Выходи! — приказал тюремщик за его спиной. — Или нам тебя вытолкнуть?

— Пошли, Фуал! — Стиснув зубы, Вакар ступил на пышущий жаром песок. — Надо было закаляться… ходить босиком по красным углям, как шаманы-плясуны с Дзена.

На противоположном краю арены отворилась дверь, и на песок вразвалку вышел Нжи с окованной медью дубиной на плече. Вакар быстро отмерил три шага и принялся копать.

— Помоги мне, осел! — рявкнул он Фуалу, не находя ничего твердого.

Нжи приближался, Вакар был всецело поглощен своим занятием, не обращал внимания ни на арену, ни на ярусы каменных скамеек с безмолвствующими смуглыми зрителями.

— Ха! — Пальцы нащупали металл.

Мгновением позже Вакар и Фуал стояли с широкими мечами в руках и не сводили глаз с обезьяночеловека. По ярусам пробежал удивленный шепот.

— Запомни, наше единственное спасение — дружный натиск. Если удастся проскочить под дубиной прежде, чем она вышибет кому-то из нас мозги, то по крайней мере один из нас точно вернется домой. Готов?

Вакар напрягся перед рывком. Нжи схватил дубину обеими волосатыми руками и разинул огромную пасть.

— Вперед!

Вакар побежал. Нжи взревел и ринулся в контратаку. Избрав своей жертвой не Вакара, а Фуала, он бросился наперерез слуге принца. Фуал в ужасе отшвырнул меч и помчался к ограждению, видимо надеясь укрыться среди зрителей.

Когда обезьяночеловек пробегал мимо, Вакар попытался ударить его, но промахнулся. Тогда Вакар ринулся вдогонку, проклиная в душе трусливого слугу. Нжи настиг Фуала на самом краю арены и с нечеловеческой силой обрушил дубину на его голову. Череп треснул, мозги брызнули во все стороны. В тот же миг Вакар напал на Нжи сзади.

Принцу некогда было пялиться на мохнатую спину чудовища. Присев, Вакар нанес ему мощный удар по лодыжке. Нжи повернулся, но Вакар успел отпрыгнуть. Гигант перенес вес на раненую ногу, та подкосилась, и он грузно повалился на песок, даже арена содрогнулась от удара. Вакар снова подскочил к обезьяночеловеку, на сей раз с намерением перерубить глотку. Щелкнули огромные зубы, чудовище схватило Вакара рукой за лодыжку и опрокинуло наземь, едва не оторвав ногу.

Вакар попытался выкрутиться, но чудовище держало его мертвой хваткой. Почувствовав, что Нжи тянет его к себе, Вакар повернул голову и обнаружил, что обезьяночеловек запихивает его ногу в свою разверстую пасть. Лорск уперся другой ногой в грудь Нжи и толкнул что было силы — с таким же успехом можно толкать утес. Тогда принц вцепился в шерсть на плече чудовища и рубанул по волосатой руке, сжимающей его лодыжку.

Нжи пронзительно закричал и выпустил Вакара, но тут же схватил его одной лапищей за правую руку, а другой — за волосы. Теперь обезьяночеловек тащил к своим челюстям голову Вакара, одновременно царапая его и пиная огромной кривой ногой.

Вакар впился правой рукой в толстую шею Нжи. Задушить косматого великана ему было совершенно не под силу, он лишь удерживал на расстоянии смертоносные клыки, норовящие вцепиться ему в лицо. При этом его левая рука неистово тыкала мечом в грудь и брюхо Нжи. Принц колол снова и снова, но огромная сила обезьяночеловека как будто не убывала.

Худые мускулистые руки Вакара уподобились железным прутьям, но мало-помалу правая сгибалась под натиском чудовища. На нее текли кровь и слюна Нжи, из пасти прямо в лицо веяло зловонием, а клыки все приближались…

Вот Вакар воткнул меч в разинутую пасть, в малиновое небо. Все глубже, глубже погружалось острие…

Когда бронзовый клинок дошел до мозга, Нжи задрожал и обмяк. Вакар, израненный, измученный, еле дышал, лежа на раскаленном песке. Он был весь в крови — и обезьяночеловека, и своей собственной, волосы выдраны целыми клоками, а лодыжка на глазах распухала и менялась в цвете. Царапины от когтей Нжи на животе и ногах саднили, точно облепленные роем шершней. Бросив взгляд на Фуала, принц понял, что ему уже ничем не поможешь, и поплелся к выходу с арены.

К нему спешила толпа гамфазантов с сетями и веревками. Мелькнула мысль, не проложить ли дорогу мечом, но Вакар сразу отказался от этой затеи. Врагов было слишком много, убив двоих или троих, он только навредит себе. Через другую дверь — ту, в которую входил Нжи, — на арену высыпала точно такая же толпа.

— Ладно, я пойду спокойно, — пообещал он, коверкая гамфазантские слова.

— Где ты взял этот меч? — спросил мрачный тюремщик.

Вакар улыбнулся:

— Во сне меня посетили боги и подсказали, где копать. Теперь я буду палачом?

— Нет. Нжи был больше зверь, нежели человек, потому мы и решили, что он годится в палачи. Мы, гамфазанты, — всего-навсего люди. Мы не караем безмозглых свирепых животных, когда они по недомыслию нарушают законы. А ты не животное, ты человек, способный мыслить, а стало быть, понесешь наказание в полной мере, как только мы поймаем льва.

* * *

В камере исполненный отчаяния принц опустился на пол. Бедный Фуал никогда больше не увидит серебристых берегов Аремории. Да, коротышка был трусом и вором, и вдобавок нытиком, каких поискать. Но при всех своих недостатках он был верен своему господину. Вакару будет недоставать товарища. Никто не разделит с ним горести, не посмеется над его шутками, не послушает песни. Зря он бывал так суров с Фуалом, зря давал волю рукам. Что ни говори, в Торрутсейше Фуал спас ему жизнь… Ничего уже не исправишь, не отплатишь добром за добро.

По щекам Вакара безудержно текли слезы. И тут дверь отворилась, вошел Абеггу с кувшином и полотенцем.

— Ты совершил великий подвиг, — сказал гамфазант. — Очень жаль, что погиб твой слуга. Я пришел ненадолго. Кажется, меня подозревают в соучастии. Я попросил отца вмешаться, чтобы тебя освободили, но он сказал, что и пальцем не пошевелит. У него и так была уйма неприятностей из-за моего путешествия.

— Придумай что-нибудь, пока не поймали другого льва, — попросил Вакар.

— Попробую, но шансы невелики.

— Может, принесешь инструменты и я сделаю подкоп под стеной?

— Ничего не выйдет. Каждый день в камеру заходит тюремщик, и с тех пор, как сбежал Квазиган, тюремная стража не смыкает глаз. Но я подумаю.

И он ушел, а Вакар предался горьким мыслям о «друзьях», которые познаются в беде, но потом рассудил, что Абеггу уже спас его один раз, рискуя жизнью. Он не вправе без конца требовать помощи от несчастного гамфазанта.

* * *

Утром Вакара разбудил отдаленный шум. Все мышцы затекли, раны саднили, но сил заметно прибавилось. Принц позвал тюремщика.

— Эй, Наккул! В чем дело?

Тюрьма казалась брошенной. Вакар подошел к оконцу, но ничего особенного не увидел. Однако шум нарастал, и вскоре за окном замелькали головы бегущих гамфазантов. Донеслись крики боли и ужаса.

Жаль, что побиться об заклад было не с кем, а то бы принц поставил десять к одному, что пришли гведулийцы. Громыхнул засов, со скрипом отворилась дверь. В дверном проеме появился Абеггу.

— Нас убивают гведулийцы! Пока не поздно, беги! — закричал он.

— Хорошо, что ты про меня вспомнил! — Вакар кинулся к выходу.

— Сенат вышел к ним навстречу без оружия, чтобы поприветствовать, а эти демоны зарубили старейшин ятаганами…

Вакар заглянул в каморку тюремщика, надеясь вернуть хоть что-нибудь из своих пожиток. Непросто бежать по чужой стране без одежды, оружия и товаров. И принц не увидел ничего, кроме темного бесформенного предмета в углу.

— Тахах! — Он схватил упавшую звезду и вернулся в коридор, что вел на улицу.

В это мгновение в здание тюрьмы вошел гведулиец и остановился в нескольких шагах от Вакара и Абеггу. На нем была темная накидка, вуаль скрывала лицо. К левой руке был пристегнут маленький круглый щит, обтянутый страусиной кожей. В руках гведулиец держал длинное копье с медным наконечником. Не успел Вакар хорошенько рассмотреть незваного гостя, как раздался пронзительный крик, и наконечник копья утонул в коричневом животе Абеггу. Гамфазант обеими руками ухватился за древко.

Вакар в три прыжка преодолел расстояние до кочевника. Гведулиец рванул копье, но Абеггу его не выпустил. Тогда гведулиец разжал пальцы правой руки и схватился за топорик, висевший у него на поясе. Но поднять топор он не успел. Тахах описал в воздухе дугу и с треском обрушился на голову воина. Гведулиец умер, не успев даже вскрикнуть.

Вакар посмотрел на Абеггу. Тот привалился спиной к стене, все еще держась за копье, хотя рывок гведулийца высвободил наконечник из раны.

— Идти сможешь? — спросил Вакар.

— Нет, я умираю… Быстрее уходи.

— Пойдем, я тебе помогу, — позвал Вакар, хоть и знал, что мало кому удалось выжить после столь тяжелого ранения в живот.

— Нет, иди, нет смысла меня тащить, я скоро умру. Если задержишься, то и сам погибнешь.

Бормоча проклятия, Вакар сорвал с мертвого гведулийца накидку, вуаль и напялил на себя. Кочевник оказался худым и смуглым, очень похожим на гамфазантов. Голова была выбрита, лишь одна прядь волос осталась на макушке. Вакар забрал и сандалии, а шаровары оставил мертвецу: его чуть не стошнило при мысли, что надо бы натянуть на себя и этот, столь интимный, предмет одежды. Прихватив топорик из полированного камня и копье, он взял Абеггу за руку и потащил по коридору, но тот закричал:

— Беги, глупец! Мне уже ничем не поможешь!

Вакар наконец сдался и бегом бросился за дверь. Его преследовало чувство вины, но в то же время он испытывал облегчение от того, что не нужно тащить раненого в безопасное место.

Перед входом на коленях стоял гведулийский дромадер. Вакар окинул улицу взглядом: тут и там валялись трупы гамфазантов, мимо вихрем проносились гведулийцы, преследуя своих жертв, пронзая их пиками или рубя ятаганами. Верблюд тем временем безмятежно жевал жвачку. В сотне шагов от Вакара группа спешившихся гведулийцев насиловала женщину.

Вакар осторожно приблизился к верблюду. Тот глянул на принца из-под длинных ресниц. К горбу верблюда было привязано деревянное сооружение, из него вперед выдавалась палка около фута длиной. Под и над каркасом было постелено некое подобие одеяла, а по обе стороны необыкновенного седла висели плеть, колчан, полный стрел с кремниевыми наконечниками, большой хурджин из козьей шкуры, небольшие мешки со снедью и мехи с водой.

Подражая гведулийцам, Вакар залез на спину верблюда. Тахах и топор он бросил в большой мешок. Но как теперь сдвинуть эту тварь с места? Ни одна из известных ему команд результата не дала, а гведулийского он не знал. В конце концов Вакар снял арапник и хлестнул верблюда по крупу. Ничего не случилось, и тогда он ударил животное кулаком по шее.

Задние ноги верблюда внезапно распрямились, и Вакар кувырком полетел вперед, на дорогу. Из глаз посыпались искры, и он испугался, не сломана ли шея. Принц перевернулся на спину и встал. Рядом стоял верблюд, по-прежнему меланхолично шевеля нижней челюстью. Задние ноги его были связаны сыромятным ремнем.

И как теперь без лестницы забраться на эту живую башню? Вакар поговорил с верблюдом, похлестал арапником в надежде, что тот снова опустится на колени, но дромадер знай себе стоял и жевал жвачку, а кругом царили насилие и резня.

Наконец Вакар расстреножил верблюда, воткнул в землю гведулийскую пику, вскарабкался по ней, как по дереву, перебрался на седло и схватился за деревянный стержень. Потом хлестнул дромадера изо всей силы, отчего тот екнул селезенкой и рванул вперед, едва не сбросив Вакара во второй раз. Принц обнаружил, что верблюд передвигается не бегом, а размашистым шагом, мотая седока из стороны в сторону. Вакару казалось, что вот-вот он, исцарапанный и покрытый синяками, развалится на куски. Каждое движение было пыткой. Держась за стержень и дергая повод, он направил верблюда к окраине Токалета.

Позади затихал шум резни. Верблюд иноходью нес Вакара по дороге, что вела вдоль озера Кокутос на юг.

Глава 16

Колдун из Гбу

Вакар Зу ехал по берегу озера Кокутос, почти не встречая живых людей. Изредка он проезжал через деревни, либо брошенные жителями, либо усеянные трупами гамфазантов. В удушливой жаре трупы разлагались за несколько часов, и Вакар очень скоро взял за правило огибать такие поселения.

Немногие уцелевшие гамфазанты, которые попадались на пути, с воплями удирали при виде его платка и вуали. Банды гведулийских наездников не обращали на него внимания, разве что изредка окликали при встрече. В одной из разоренных деревень Вакар присоединился к группе разбойников и долгое время наблюдал, как они обращаются с верблюдами. Выяснилось, что животные садятся и поднимаются, повинуясь определенным цокающим командам.

Когда пища в трофейных мешках подошла к концу, Вакар убил брошенную корову и с помощью медного наконечника пики и каменного топора вырезал несколько подходящих кусков мяса. Отдав этой неприятной работе битый час, он подвесил к седлу несколько фунтов узких полосок говядины, чтобы высушить на солнце. До конца следующего дня, пока вялилось мясо, он ехал в плотной туче мух. Не будь на нем широченного платка и вуали, он бы, наверное, сошел с ума от их жужжания. Вакар бы предпочел корове небольшого поросенка, но, похоже, гамфазанты не разводили свиней. С тех пор как Вакар покинул Фаяксию, он не видел ни одной свиньи, только в саваннах на глаза попадались большие дикие кабаны. Когда мясо высохло, принц уложил его в мешки, предварительно вылущив ногтями личинки мух.

Вакар привык путешествовать с большим запасом одежды, снеди, оружия и торговых металлов, а также в сопровождении по меньшей мере одного слуги, достаточно выносливого, чтобы все это таскать. Но гамфазанты ободрали его как липку, и принц был вынужден вести более чем скромный образ жизни — практически без имущества, не считая запаса пищи и орудий для ее добычи. Вакар знал, что никогда не привыкнет к этому, и ему очень не хватало Фуала.

Благодаря ужасу, который внушал туземцам костюм гведулийца, на этом этапе путешествия люди причиняли Вакару гораздо меньше беспокойства, чем верблюд. Дромадер — неприхотливое и неутомимое животное, любая растительность годится ему в пищу, но он глуп и очень неуклюж. По-настоящему хорошо он делал лишь одно: нежданно-негаданно вставал как вкопанный, затем падал на колени, вынуждая Вакара кувырком вылетать из седла, и устраивался безмятежно жевать жвачку.

Ценой небезболезненного опыта Вакар постиг искусство обращения с верблюдами. Хочешь, чтобы верблюд пошел, — помаши арапником перед его глазами, хочешь остановить — натяни повод и ударь по голове рукоятью плети. Размеренный шаг вытерпеть легче, чем быстрый, — не так сильно качает из стороны в сторону, а уж бег вообще невыносим.

Вакар горевал о печальной участи Фуала и мрачно размышлял о кровопролитиях, с которыми постоянно сталкивался в пути. Все это определенно происки богов. Почти всех, кто относился к нему с симпатией, — королеву Арамне, Фуала и Абеггу из Токалета — постигла ужасная участь. Что за проклятье лежит на нем? Ведь он не кровожаден, он всего лишь хочет, чтобы ему позволили спокойно выполнить свою миссию…

На юго-западном берегу озера Кокутос селения встречались реже, как и следы гведулийского нашествия. Вакар снял вуаль, затруднявшую дыхание, и остановил верблюда неподалеку от стада коз. Пастух не убежал — должно быть, он ничего не слышал о вторжении кочевников. Благодаря нескольким понятным обоим словам, а большей частью — языку жестов, Вакар узнал, что от озера эта дорога ведет через песчаные пустыни к оазису Килиессе, а оттуда можно добраться до реки Ахерон, которая впадает в море. Козопас никогда не слышал о Тартаре и его черных искусниках, но Вакар был уверен, что найдет эту страну, когда достигнет Западного Океана.

* * *

Двумя днями позже Вакар поднялся на склон холма и увидел оазис Килиессе. Среди пальм двигались люди. Он давно не слышал человеческих голосов, лишь визг шакалов, смех гиен, булькающие стоны и кряхтение верблюда. Вакар с радостным криком погнал дромадера вниз по склону.

Но стоило приблизиться к оазису, как навстречу верхом на ослах выехали трое мужчин. Они нещадно лупили пятками своих животных. Всадник, ехавший впереди, натянул лук, и стрела задела Вакара. На щеке повыше бороды осталась двухдюймовая ссадина.

Вакар был так изумлен, что даже не уклонился от стрелы. Но он быстро пришел в себя. Двое других нападавших держали по пучку дротиков в одной руке и по одному дротику — в другой. Они подъехали ближе, и дротик угодил в седельную раму. Вакар, держась за деревянный стержень, резко наклонился вперед и нацелил пику на третьего наездника как раз в тот момент, когда тот метнул свое оружие. Дротик пролетел мимо, но умирающий наездник вцепился обеими руками в древко пики, и принц не сумел ее удержать.

Вакар развернул верблюда, сдвинул на предплечье щит, обтянутый страусиной кожей, и, выхватив из колчана гведулийские дротики, двинулся на своих недругов. Те тоже повернулись и подпустили его поближе, затем один выпустил стрелу, а другой метнул дротик. Стрелу Вакар принял на щит, дротик поразил верблюда. Еще один из дротиков лорска пролетел мимо цели, зато другой попал в осла лучника. Осел взвился на дыбы и сбросил наездника на песок.

Человек, которого Вакар ударил пикой, тоже упал с осла, а уцелевший наездник поскакал галопом в пустыню. Лучник встал и бросился бежать, но лорск погнался за ним, бросая дротики с кремниевыми наконечниками. Наконец враг упал. Из его спины торчало пять дротиков. Вакар заставил верблюда опуститься на колени, спешился, подошел к лежащему и каменным топором раскроил ему череп.

Принц осмотрел поле битвы. Пронзенный пикой человек умирал, из уголка рта струилась кровь. Раненый осел исчез за барханом, а уцелевший уже ощипывал чахлый куст. Вакар осмотрел верблюда и обнаружил, что дротик с каменным наконечником засел в плечевой мышце. Он выдернул дротик, выступило немного крови, но верблюд жевал жвачку с таким видом, будто не чувствовал боли.

Вакар высвободил пику и с опаской приблизился к пальмам. В оазисе он увидел двенадцать обнаженных негров — девять мужчин и три женщины; деревянные жерди на плечах и веревки на шеях невольников вынуждали их держаться вместе. Один из них — юноша по имени Йоджу мало-мальски говорил на гесперийском — торговом языке, широко распространенном на берегах Западного Океана.

— Мы живем между реками Ахерон и Стоукс, за южной границей страны, которую вы, северяне, называете Тартаром, — объяснил Йоджу. — Вождь племени Абику (да будут его жены вынашивать скорпионов) продал нас этим работорговцам из Керне. Господин, мы надеемся, что ты нас не убьешь.

— Почему торговцы напали на меня? — спросил Вакар.

— Они очень боятся гведулийцев. Известно, что кочевники убивают всех, кто встречается на пути. Работорговцы приняли тебя за гведулийского разведчика и решили, что их единственный шанс на спасение — убить тебя до того, как ты вернешься в свою шайку.

— Опять пролилась невинная кровь…

Вакар призадумался, опираясь на пику. Двое-трое крепких рабов ему бы очень пригодились, но он не мог взять с собой всех этих людей. От пеших, да еще связанных, проку будет мало, а если их освободить, они, чего доброго, убьют его спящим и разбегутся. Даже если Вакар хладнокровно переколет всех невольников, кроме одного (чего он, конечно, не сделает), то и этот один способен размозжить ему ночью голову.

— А как бы вы поступили, будь у вас выбор? — спросил он.

— Вернулись бы домой.

— Тогда послушайте: я не гведулиец, а мирный путешественник и направляюсь в Тартар. Я намерен вас освободить. Вам хватит еды, чтобы добраться до ближайшего селения?

— Да.

— Вдобавок мне нужен слуга для путешествия в Тартар. Если ты, — он указал на Йоджу, — предпочтешь сопровождать меня, я буду тебя кормить, а когда мы доберемся до Тартара, вознагражу и отпущу. Но готов ли ты поклясться своими богами, что будешь служить мне верно и преданно, пока я не найду человека, которого ищу?

Йоджу поклялся. Вакар освободил негров, раздел мертвецов и поймал уцелевшего осла. Среди добычи оказалась хорошая шерстяная туника, несколько золотых колец и горсть медных брусочков, а также бронзовый тесак с дважды изогнутым двухфутовым клинком наподобие тамузейрской сапары.

Рана на лице Вакара начала саднить. Принц посмотрел на свое отражение в пруду посреди оазиса и ужаснулся: борода, некогда красивая, а теперь свалявшаяся, была в запекшейся крови. Окунув лицо в воду, принц смыл кровь и грязь, а затем соединил края раны друг с другом маленькой золотой булавкой, которую нашел среди имущества погибших работорговцев.

Один из негров обратился к Йоджу, а тот перевел:

— Он говорит, что для белого ты хороший человек, и если когда-нибудь придешь в его деревню, не бойся, тебя не съедят.

— Очень любезно с его стороны, — сухо сказал Вакар. — Если ты готов, пора отправляться в путь.

Принц забрался на верблюда и велел ему встать; Йоджу уселся на осла. Путешественники поехали на юг, а негры на прощанье махали руками.

* * *

Через двадцать дней в Тегразене, расположенном в устье Ахерона, принц Вакар снова услышал рокот прибоя. На случай набега горгон Тегразен обзавелся внушительной крепостной стеной. Местный язык напоминал гамфазантский и белемский, к тому же многие жители говорили на гесперийском. Дома в Тегразене встречались разные: и в гамфазантском стиле — из саманных кирпичей, и каменные, вроде кернейских, и даже наподобие пчелиных ульев, как у негров на юге. Население тоже оказалось смешанным — высокие смуглые ликситяне, желтые беженцы с Горгад, бородатые кернейцы, чернокожие тартарцы и обладатели всевозможных переходных оттенков кожи.

Ведя верблюда на поводу, Вакар пробирался по оживленной улице к постоялому двору — гордости Тегразена. Там он уселся на скамью спиной к стене и лицом к входу (этой привычкой он обзавелся после приключения в доме огуджийской ведьмы Чарселы). Хозяин подворья принес большие кружки из просмоленной кожи и наполнил их ячменным пивом из тыквы-горлянки. Заметив любопытство в глазах Йоджу, Вакар поставил свою кружку на стол.

— Кто это? — указал Йоджу на край скамьи. Вакар повернул голову и увидел человека с изъеденной оспой кожей, окладистой черной бородой с проседью и ростом не выше двух футов. Он был одет, как кернейский торговец. Карлик тоже пил ячменное пиво, только из детской чашки.

Когда хозяин постоялого двора подошел, чтобы снова наполнить кружку Вакара, тот ткнул пальцем в сторону карлика и спросил:

— Кто это, клянусь семью преисподними?

— Этот-то? Ямма из Керне. Когда с ним стряслась беда, он решил не возвращаться домой и теперь торгует металлами в Тегразене. А ты что, хочешь с ним познакомиться? Ямма вполне дружелюбный малыш.

— Пожалуй, я не прочь, — сказал Вакар. Хозяин постоялого двора взял карлика за полу туники, подтащил к Вакару и сообщил:

— Ямма, этот путешественник по имени Вакар из Лорска хочет с тобой познакомиться. Расскажи ему историю своей жизни и о том, что с тобой приключилось, когда ты обозвал того колдуна мешком навоза.

— Я думаю, это и так очевидно, — возразил Ямма.

— Что за колдун? — спросил Вакар.

— Фекато из Гбу, величайший кузнец Тартара. Кабы я знал, кто он такой, и не будь я пьян, хорошенько подумал бы, прежде чем давать волю языку.

— Расскажи об этом Фекато. Похоже, его-то я и ищу.

— Говорят, он способен сорвать щипцами звезду с неба и перековать ее на своей наковальне. Он правитель Гбу, что в центре полуострова Тартар, на полпути к стране Абику. Если найдешь его, отомсти за меня, плюнь ему в похлебку. Только будь осторожен: он способен запросто превратить тебя в скорпиона.

* * *

В Гбу, как и во всех тартарских городах, лепились друг к дружке хижины-ульи; из них доносились лай собак и детские крики. Повсюду звенели колокольчики, висящие на шеях ослов кернейских торговцев, а искусники Тартара трудились столь усердно, что весь город был полон шипением, лязганьем и клацаньем. Вакар пробирался среди верстаков древорезов, сверлильщиков бус, шлифовальщиков алмазов, оружейников и златокузнецов, пока не отыскал владения Фекато — городского головы, ремесленника и чародея.

Кузница Фекато располагалась под навесом, который протянулся вдоль нескольких хижин, где жил сам Фекато и его жены. В глубине кузницы сохла на печи шкура недавно убитого леопарда. Молодой негр поддерживал жар в плавильной печи, а Фекато бил по бронзовому топору каменным молотом. Это был негр средних лет, ростом примерно с Вакара, но гораздо шире в плечах; Вакар никогда в жизни не видел столь огромных и мускулистых рук. Шевелюра Фекато напоминала шапочку из серой колючей овчины, а один глаз прятался под бельмом.

Когда Вакар приблизился, кузнец оставил заготовку в покое и поглядел на принца. Тишину нарушало только жужжание мух. Вакар представился и спросил:

— Это ты выковал кольцо из упавшей звезды?

— Да, и если я когда-нибудь поймаю мерзавца, который сбежал, не заплатив мне за работу…

— Расскажи, что случилось…

— Это было давно, но я, Фекато из Гбу, такого не забываю. Одному бедному торговцу из Тритонии, некоему Ксименону, довелось посетить страну Абику как раз в то время, когда эта штуковина низринулась с небес, грохоча и дыша огнем. Он нашел место ее падения и выкопал. А потом пришел ко мне и заказал кольцо из небесного металла, посулив за него столько слоновой кости и золота, что даже хребет твоего верблюда сломался бы под их тяжестью. Я выполнил заказ, хотя мне потребовался целый век, чтобы найти подход к этому металлу. А Ксименон, получив кольцо, вскочил на своего осла и помчался прочь. «Эй, — крикнул я ему вслед, — а моя плата?!» «Приезжай в Тритонию, когда я стану королем, все получишь сполна», — крикнул он и был таков. Я послал ему вслед проклятье, превращающее человека в сороконожку, еще не зная, что звездный металл предохраняет от магии. Позже я слышал, что при помощи моего кольца он стал королем Тритонии, но я не такой дурак, чтобы тащиться на край света в надежде, что Ксименон сдержит слово. А тебе что известно об упавшей звезде?

— Король Ксименон мертв, можешь радоваться. Что же касается упавшей звезды… это, случаем, не она?

Принц достал Тахах.

Фекато выпучил глаза.

— Она самая! Где ты ее достал? Украл у Ксименона?

— Нет, у короля Авоккаса из Белема. Как он ее раздобыл, мне неизвестно. Может быть, Ксименон отдал ее в награду за то, что Авоккас помог ему стать королем тритонов. Ты возьмешься сделать из нее еще несколько колец?

Фекато повертел камень в ручищах, его здоровый глаз заблестел.

— За какую цену?

— У меня есть несколько унций золота и немного меди…

— Тьфу! Я, Фекато из Гбу, не нуждаюсь в золоте и меди. Я зарабатываю достаточно, чтобы прокормить себя, шесть жен и двадцать три чада. Но поработать с новым металлом… Вот что: я сделаю одну вещь для тебя, только одну, а за это ты отдашь остаток звезды. Согласен?

— Что? Ах ты, проклятый черномазый вымогатель…

Кузнец вскинул руку, и огромные твердые пальцы вонзились Вакару в предплечье. Принц едва не закричал от боли — казалось, огромные щипцы вот-вот отхватят ему руку. Вакар был жилист и мускулист, но в руках этого гиганта ощущал себя ребенком.

— Ну? — угрожающе проговорил кузнец. — Что теперь скажешь?

— Я имел в виду, что твоя цена высоковата, — проворчал Вакар. — А впрочем, мне кажется, мы поладим.

Негр убрал руку. Массируя плечо и проклиная себя за вспыльчивость, которая еще ни разу не довела его до добра, Вакар потребовал:

— Подтверди при свидетелях, что сделаешь для меня одну вещь в обмен на звезду.

— Согласен, — Фекато сказал что-то на родном языке подбежавшим юношам.

— Переведи! — велел принц.

— Я велел сыновьям пригласить в качестве свидетелей глав нашей гильдии.

Вскоре пришли четверо мужчин в головных уборах из страусиных перьев с лицами, разукрашенными полосами и кругами. Завернутые в одеяла из оленьей кожи, они шествовали с великим достоинством. В их присутствии Вакар и Фекато повторили свой уговор. Фекато спросил:

— Итак, какой величины кольцо ты желаешь?

— А кто говорил про кольцо? Я хочу клинок для меча по моей мерке.

Кузнец вытаращил глаза, потом лицо его исказилось от гнева — Вакар даже испугался, как бы Фекато не размозжил ему череп ударом молота. И тут вдруг великан хлопнул себя по животу и расхохотался.

— Проклятые белые! — пробасил он. — Да как тут прожить честному ремесленнику, когда вы, мошенники, только и знаете, что водить его за нос! Ладно, будет тебе меч. Фекато из Гбу всегда держит слово. Нужно меньше половины звезды для самого большого меча из тех, которыми может махать насекомое вроде тебя. Давай-ка сюда Тахах. Ангва, позови четырех братьев. Нам понадобятся все мехи, какие только есть, чтобы раздувать пламя. Видишь ли, Вакар, весь фокус в том, что звездному металлу нужен очень сильный жар, которого медь или бронза не выдержат, и молот вдвое тяжелее обычного…

Глава 17

Хватка Спрута

Распрощавшись с Йоджу, Вакар поехал обратно в Тегразен, где нашел маленького Ямму из Керне. Карлик пил ячменное пиво в той же таверне и рассказывал историю своей жизни бритоголовому человеку с желтоватой кожей горгона.

— Эй, — пискнул Ямма, когда Вакар уселся на скамью, — разве не ты хотел навестить Фекато? Ну как, плюнул в его суп?

— Нет, мы с ним уладили одно дельце.

— Вот так всегда: никто не берется за дельце бедного Яммы, который теперь слишком мал, чтобы постоять за себя.

— Ты же знаешь Фекато, — возразил Вакар. — Чтобы победить такого могущественного колдуна, нужна целая армия. А кто твой приятель?

— Вессул, бывший подданный королевства Горгония.

— Почему бывший?

— Все началось с перебранки, а закончилось поножовщиной, — ответил Вессул. — Капитан узнал, что я наставил ему рога, и решил разжаловать меня из своего помощника в матросы. Когда мы с ним расставались, он собирал обеими руками кишки, поливал их слезами и молил богов ниспослать ему смерть. В таких случаях закон Горгонии суров. — Вессул печально вздохнул. — Теперь я один-одинешенек в чужом мире, и некому больше мною помыкать. Господа, вам даже не вообразить, сколь велико мое отчаяние. Но самое печальное, что я пропущу великий набег.

— Что за набег? — резким тоном спросил Вакар.

— А разве ты не слышал? Весь материк слухами полнится: король Целууд собрал все силы Горгонии и ее данников для вторжения в какое-то северное государство.

— Что за государство?

— Об этом король пока молчит, но, по слухам, это Евскерия, где-то на Посейдонисе, чуть дальше Аремории.

— Когда он выходит в море?

— Возможно, он уже в пути, поскольку все, что я знаю… Эй! Ты куда?

— В Керне! — крикнул Вакар в ответ. — Хозяин! Счет, живо!

* * *

Через пять дней Вакар прибыл в Керне; тряска в седле и сон урывками вымотали его до предела. Он оставил усталого верблюда на берегу, где огромные каменные склады глядели узкими окнами на частокол мачт и бушпритов. На пристанях толпились люди всех наций и цветов кожи. Ослы и кони шарахались от запаха верблюда, а их владельцы проклинали принца на всевозможных языках. Вакар, ушедший в раздумья, не обращал на них внимания. «Настало время воспользоваться связями», — решил он.

Порасспросив людей, он узнал, где живет сенатор Амостан. У входа в особняк он назвался именем принца Вакара из Лорска и после долгого ожидания получил от евнуха разрешение войти.

Вакар всякого навидался, и все же его ошеломила вопиющая роскошь этого дома и пальмы, растущие в горшках. Амостан, высокий, крепко сбитый мужчина, щеголял пестрым нарядом и распространял вокруг сильные запахи благовоний. На всех его коротких и толстых пальцах сверкали кольца.

— Добро пожаловать, принц Вакар. Ты принес половину медальона Дрозо?

— Нет, проклятые гамфазанты только шкуру с меня снять не успели.

— В самом деле? — Амостан постучал пальцами одной руки по ладони другой. — Возможно, это правда, но… гм… Все-таки нам бы не помешало какое-нибудь доказательство, ты же понимаешь.

— Проклятье! — буркнул Вакар, но подавил раздражение, вспомнив, что для Амостана он всего лишь диковатый на вид, обожженный солнцем скиталец. — Найдите кого-нибудь, кто знает Лорск, и я буду отвечать на его вопросы, пока Посейдонис не утонет в Западном Океане. Однако смею ли я рассчитывать на уважительное отношение, пока ты не убедишься, что я — тот, за кого себя выдаю?

— Отношение к наследнику трона Лорска несомненно должно быть уважительным, — прошептал Амостан и повернулся к евнуху: — Разыщи Сури! Принц… э-э… Вакар, что ты хочешь от меня?

— Мне надо как можно быстрее попасть в Амфере.

— Что ж, если ты сможешь заплатить… Туда ходят корабли, хотя торговый сезон уже завершается.

— Слишком рискованно. В Седерадо можно застрять на месяц, дожидаясь попутного ветра. Ты слышал о набеге горгон?

— Мы знаем, что они готовятся, но вышли в море или нет — об этом нет никаких известий.

— Так вот, я должен попасть домой, чтобы предупредить мой народ.

— Но при чем тут мы? Конечно, у нас есть несколько способных волшебников, но я не знаю ни одного, кто возьмется обеспечить тебя попутным ветром на весь срок плавания.

Вакар отпустил грубое замечание в адрес кернейских купцов и мореплавателей.

— Мне нужна галера! Один из ваших славных боевых кораблей. Лорск в долгу не останется, клянусь.

— Увы, я вынужден отказать. Пока существует угроза вторжения горгон, флот необходим вольному городу здесь. Мы ужасно не любим упускать выгоду, но, боюсь, ничем не можем помочь.

Долго еще Вакар уламывал сенатора, однако ничего не добился. Когда пришел моряк Сури, лорск сказал:

— Обидно уходить несолоно хлебавши, а потому я осмелюсь высказать еще одну просьбу. Достопочтенный Амостан говорит, что в Амфере все еще ходят корабли. Моряк, не сочти за труд, порекомендуй какого-нибудь надежного капитана. Не хочу, чтобы мне перерезали глотку, как только город исчезнет за кормой.

— Через два дня в море уходит Джерро из Элюзиона, — ответил Сури. — Последнее его плавание в этом году.

* * *

Вакар нашел корабль Джерро, договорился с капитаном, продал верблюда и, наконец, подстригся. Затем три дня прождал восточного бриза.

Сначала они плыли по синему морю Сирен вдоль южного берега полуострова Дзен, а когда с севера задул достаточно сильный ветер, Джерро взял курс на юг, в сторону Меропии.

Судьба баловала Вакара Зу попутным ветром, наполнившим паруса. Тали жалобно скрипели, а форштевень рассекал синие полумесяцы волн. День сменялся ночью, ночь — днем. Судно шло на юг, пока один из матросов не вскричал:

— Корабли за кормой! Целый флот!

Горизонт был испещрен десятками мачт, их число росло с каждой минутой. Вакар упал духом. Вскоре показались низкие черные корпуса военных галер.

Другой моряк закричал:

— Это флот горгон!

А потом он взмолился к гесперийским богам. Капитан выругался.

Вакар обратился к Джерро:

— Что собираешься делать?

— Бежать, покуда хватит сил, иначе мы либо покойники, либо рабы на галерах горгон. Хотя если они спешат, то вряд ли задержатся ради нас.

От моряков и впрямь ничего не зависело, оставалось только плакать, молиться или выкрикивать имена жен и названия родных городов. Вакар в бешенстве пинал фальшборт, то и дело хватался за рукоять меча. Если горгоны пошлют за ними корабль, капитан, четверо матросов и пассажир неизбежно погибнут или попадут в плен.

Галеры все приближались. Они скользили по морской глади, как будто полчища многоножек выползали из-под плоского камня. На парусах красовался горгонский спрут. Невежественные жители материка иногда принимали этот символ за человеческую голову со змеями вместо волос, потому что он действительно чем-то напоминал ее. Но вот одна из галер отделилась от флота и двинулась наперерез кораблю Джерро.

Вакар совладал с яростью и произнес:

— Если нас возьмут живыми, молю, скажите, что я Тьегос из Седерадо.

— Ладно, будь по-твоему, — согласился Джерро. — Но что это, клянусь семью преисподними!

Вакар разглядел на юте галеры человека в одеянии горгонского жреца. Он держал золотую цепь, другой ее конец был присоединен к золотому обручу на шее существа, подобного коему Вакар не видел отродясь. Всем своим обликом зверь отдаленно напоминал человека, но по размеру был значительно меньше. Природа наделила его хвостом, заостренными ушами и кривым клювом. Все тело чудовища покрывала чешуя, как у пресмыкающегося. Эта необыкновенная ящерица сидела на палубе, по-собачьи подобрав задние ноги.

— Должно быть, это медуза, — высказал предположение Вакар.

— Кто?

— Говорят, эти существа обладают удивительной способностью зачаровывать, хотя я не вижу ничего чарующего в этом тритоне-переростке. Эй, поглядите!

Приближающаяся галера отклонилась, чтобы избежать столкновения с маленьким судном, издалека донесся крик. Джерро схватился за кормило, чтобы увернуться от галеры, но матрос-горгон перебросил через планшир судна купца кошку. Несколько матросов потянули канат, и корабли стали сближаться.

Вакар подскочил к планширу и выхватил из-за пояса кривой тесак, отнятый у кернейского работорговца в Килиессе, но перерубить трос кошки не успел. На галере жрец что-то сказал медузе и указал на принца. Та выпрямилась во весь рост, подбежала к борту, вытянула чешуйчатую шею и раскрыла клюв. Раздалось ужасающее шипение — как будто сотня котов вдруг повстречала сотню змей. В тот же миг Вакар застыл с поднятой для очередного шага ногой, мускулы его стали тверже камня. Не удержав равновесие, он повалился вперед и ударился головой о планшир. Ослепительная вспышка пронзила мозг, а затем все погрузилось во мрак.

Сознание вернулось к Вакару, когда он уже лежал на полуюте галеры в прежней позе, с кривым тесаком в руке. Перед ним на узорчатом кресле сидел бородач в бронзовом шлеме, украшенном золотом и перьями ибиса. Незнакомец щурился, рассматривая меч из звездного металла, вертя его перед глазами, поглаживая клинок и рассекая им воздух. Он приказал другому горгону:

— Разденьте остальных и посадите за весла, как только очухаются. А этот совсем на них не похож. Его можно принять за пусадца, но одет он как кернеец, а меч у него и вовсе необыкновенный. Мы сохраним ему жизнь, пусть на него взглянет наш король.

— Как прикажешь, адмирал. — Матрос схватил Вакара за ногу и оттащил в сторону.

Вакар обнаружил в нескольких дюймах от своего носа фальшборт. Он не мог шевельнуть ни шеей, ни даже глазами и был вынужден глядеть на растрескавшееся дерево битый час. Несмотря на временный паралич, Вакар остро ощущал неудобство позы, и через несколько часов, проведенных на качающейся палубе, тело принца превратилось в одну сплошную рану. Он едва дышал, а мысли тщетно носились по кругу в поисках пути к спасению.

Солнце преодолело зенит, Вакару повезло — навес полуюта защищал его заодно с адмиралом от солнца. Когда светило садилось за горизонт, он лежал на том же месте, изнывая от жажды.

«Видимо, горгоны торопятся, — подумал он, — иначе они бы не гребли день и ночь. Хотят преодолеть за два дня море Сирен, чтобы высадиться на сушу до начала зимних штормов».

К утру Вакар начал понемногу приходить в себя — он мог уже моргать и сглатывать. Во рту появился мерзкий привкус, а глаза невыносимо щипало.

Когда вновь взошло солнце, за спиной принца поднялась суматоха, но в оживленной болтовне матросов он не разобрал ни слова. Наконец по перемене в качке Вакар догадался, что галера сменила курс и теперь на веслах идет к тихой бухте. Вскоре она содрогнулась, проскрежетала килем по песчаному дну и остановилась. Кругом забегали люди, кто-то обхватил Вакара за пояс и перекинул через борт; другие матросы поймали его на берегу. Пока Вакара таскали и переворачивали то так, то эдак, его неподвижные глаза разглядели лесистый берег, похожий на гесперийский.

Его понесли на плечах мимо других приставших к берегу галер, затем подняли на бак самого большого судна и по проходу между банками гребцов поволокли на полуют. Там его поставили вертикально, прислонив к фальшборту. Он воззрился на смуглого пузатого горгона, сидевшего в кресле вроде адмиральского, но гораздо роскошнее. Адмирал тоже поднялся на борт и рассказал пузатому горгону о пленении Вакара. Пузатый горгон промолвил:

— Скоро он очухается. Эй ты, говорить можешь?

Вакар ценой невероятных усилий напряг голосовые связки и ответил:

— Д-да.

— Кто таков?

— Тье… Тьегос из Сед… Седерадо.

— Значит, геспериец? Ну что ж…

И тут к пузатому подошел другой горгон. Хотя Вакар еще не мог повернуть голову или хотя бы скосить глаза, он по голосу узнал своего старого недруга Квазигана.

— Государь, — сказал Квазиган, — это не геспериец и не кернеец, а тот, кого мы так долго ловили: принц Вакар из Лорска. Я узнал его, хоть он и сбрил усы.

Пузатый, оказавшийся не кем иным, как королем Целуудом, вскричал:

— Ах, вот как! Давайте поскорее убьем его, и одной заботой у нас будет меньше. Хашель, возьми этот странный меч. Наклоните пленника так, чтобы шея легла на планшир, и отрубите голову.

— Нет, нет, — прошептал Вакар, но его никто не слушал. Горгон по имени Хашель схватил Вакара и потащил к борту. Уложив его шеей на планшир, он поплевал на руки, широко расставил ноги и схватил длинный меч Вакара — тот, что выковал Фекато. Он вытянул руки перед собой, легонько взмахнул клинком и, примеряясь, коснулся им шеи жертвы. А затем меч из звездного металла взлетел к небу, чтобы нанести смертельный удар.

В тот миг, когда клинок коснулся шеи, оцепенение спало с мышц Вакара, и он мешком осел на палубу. Меч с чудовищной силой врезался в планшир, где только что была шея принца. Вытаращив глаза, Хашель рванул на себя рукоять, а Вакар уже поднялся на ноги, по-прежнему сжимая в руке кривой кернейский клинок. Шагнув вперед, лорск замахнулся и рубанул бронзовым лезвием по горлу Хашеля, пониже короткой бороды.

Из рассеченной шеи палача хлынула кровь, он обмяк и провалился в шпигат. Вакар запустил окровавленным тесаком в короля Целууда, но тот увернулся. Потом принц схватил рукоять длинного меча, выдернул его из разрубленного планшира и бросился за борт.

Подняв тучу брызг, он оказался по пояс в воде. На галере поднялся ужасающий рев. Вакар бросился к берегу, едва держась на ногах под натиском волн, а оказавшись на суше, припустил что было сил, не обращая внимания на изумленную горгонскую солдатню. Вскоре мокрый с головы до пят он очутился среди деревьев и побежал вверх по склону прочь от моря. Когда Вакар наконец остановился перевести дух, вслед неслись крики, рев рожков и слышался лязг оружия — армия горгонов шумела, как потревоженное осиное гнездо.

Вакар убежал подальше от моря, а затем свернул влево, чтобы сбить погоню со следа. Колючие кусты вмиг до крови исцарапали его обнаженные голени, но он, не чувствуя боли, поднимался все выше и выше.

Лоскут синего неба впереди привел к уступу на обрыве. Оттуда взору Вакара открылось лесистое побережье моря Сирен. Там принц рухнул на землю, судорожно хватая ртом воздух, и лежал, а жучки бегали по его израненным ногам.

Когда перед глазами Вакара прояснилось, он сел и взглянул на флот горгон. Отряды врагов, наверно, все еще прочесывали берег. Может, залезть на дерево — вдруг у горгон есть собаки? Интересно, может ли медуза брать след, как собака, или находить беглеца с помощью магии, как вислоухий кораниец Йок?

И тут он понял, что ожидал увидеть совсем другую картину. Внизу приглушенно пел рожок — созывал преследователей к кораблям. Горгоны карабкались на носы галер. Некоторые суда уже отчаливали. Переведя взгляд, Вакар понял причину спешки: в море Сирен появился другой флот, ничем не уступающий армаде Горгон. Он подкрадывался к стоянке Целууда. «Должно быть, это объединенный флот Гесперид, — предположил Вакар, в нервном ожидании похрустывая пальцами. — Неужели я стану свидетелем величайшей морской битвы в истории?»

Но через некоторое время новоприбывшая армада остановилась, а горгоны, явно не желая ввязываться в баталию, уходили вдоль берега на веслах. Вакар покинул свой уступ. Он лез наверх, пока не нашел наблюдательный пост получше. Оттуда принц увидел, что на северо-западе берег изгибается вправо, а за широкой полосой моря на горизонте разглядел синеватую тень другой земли. Если он сейчас на Огуджии, то там, должно быть, Меропия, а если он на Меропии, то это континент Посейдонис.

Флот горгон сворачивал на север, чтобы пройти через этот широкий пролив, а гесперийцы преследовали его на почтительном отдалении. «Очевидно, горгоны не собираются дойти до Амфере, чтобы потом пересечь Зиск и напасть на Лорск, — рассуждал Вакар. — Но, в таком случае, куда они держат путь? Севернее на побережье Посейдониса стоит зиский городок Азарет, за ним до самой Диопрепе, жалкой деревеньки в гористом Лоторе, нет ни одной подходящей бухты. В Лоторе пиратам не найти поживы. Так куда же они направляются? Может быть, горгоны решили обрушиться на Авалон или на Сатуриды, или пойдут еще дальше на север, к Аремории или берегам дикой Иерарне?»

Если они высадятся у Азарета, то Лорску бояться нечего. Путь от Азарета до родины Вакара преграждают высокие горы, в которых десяток смельчаков смогут остановить целую армию.

Более часа Вакар Зу наблюдал, как горгонский флот уменьшается на севере. Когда солнце почти доползло до зенита, принц, хромая на обе ноги, спустился к воде.

* * *

Через неделю принц Вакар добрался до Седерадо. Еще в первый день после бегства из горгонского плена выяснил, что находится на Огуджии. В пути он крал еду у селян и привыкал обходиться без имущества, если не считать меча, заткнутого за пояс. Вакар рассудил, что с возвращением домой можно не спешить — горгоны, очевидно, не собираются захватывать Лорск. Возможно, королева Порфия все еще не простила ему смерть Тьегоса, но принц надеялся, что борода и шрам на левой щеке сделали его неузнаваемым.

Чем же заняться в городе философов? Принц из полудикой страны, пусть даже учившийся в Мнесете, вряд ли поразит кого-нибудь в Седерадо своими познаниями. С другой стороны, хоть Вакар и не считался у себя на родине великим воином или атлетом, он все-таки был крупнее и сильнее большинства огуджийцев. Может быть, здесь пригодятся его скромные способности и навыки воина?

Он нашел дорогу к казармам королевской гвардии — единственного профессионального войска Огуджии. Как и другие гесперийские народы, огуджийцы полагались в основном на военный флот. Гвардия была набрана большей частью из иноземцев, поскольку коренные огуджийцы, увлеченные философией и обустройством быта, ничуть не стремились к воинской славе.

Ваяхес, командир гарнизона, спросил:

— Кто ты, откуда пришел и чего хочешь?

— Я Знур из Лорска. — В пути Вакар отдал некоторое время сочинению правдоподобной автобиографии, не представляться же и здесь именем Тьегос. — Несколько месяцев я странствовал по материку, поэтому так сильно загорел и пообносился. Теперь же ищу средства к существованию. Думаю, из меня получится гвардеец.

— И что ты умеешь?

— Ездить верхом и пользоваться этим, — Вакар коснулся меча.

— Дай-ка взглянуть на него. Гванто, ты только посмотри, какой странный меч. — Ваяхес снова повернулся к Вакару: — Где ты его раздобыл?

— В Тартаре. Чернокожие кузнецы умеют закалять бронзу при помощи магии.

— А как ты попал в Огуджию, когда все корабли прячутся по бухтам в страхе перед горгонами?

— Меня привезли горгоны.

— Что? — вскричал Гванто, легат Ваяхеса. — Ты их лазутчик?

— Ничего подобного. Они меня поймали, но я сбежал, когда их армада причалила к берегу, чтобы отдохнуть и запастись водой.

— Похоже на правду, — сказал Ваяхес. — Но все-таки мы тебя проверим. Пусть кто-нибудь из наших лорсков поговорит с тобой на родном языке. Если ты не лазутчик и действительно годишься в бойцы, примем тебя за три фунта меди в месяц. Еда и кров, конечно, за счет казны. Тебе выдадут щит, шлем и копье. Будешь за них платить по полфунта в месяц в течение полугода.

— Мне это подходит, — согласился Вакар.

— Отлично, можешь сегодня же похвастаться своими талантами. Строевой смотр проведет сама королева. — Ваяхес с ухмылкой посмотрел на легата.

Пока Вакар гадал, как ему пережить смотр неузнанным, подошел солдат по имени Райзх, лорск из Лезотра. Он внимательно посмотрел на Вакара и сказал:

— Я тебя точно где-то видел.

— Может быть, хотя я родом из Мнесета. Я часто проезжал через Лезотр и обычно ночевал на постоялом дворе Алезу.

— Он лорск, — Райзх обратился к своему командиру на гесперийском. — Знаю я этих столичных хлыщей, их выговор ни с каким другим не спутаешь.

* * *

Гвардейцы построились на плацу, шлемы и наконечники копий блестели после утренней чистки. Вакар, которому еще не выдали положенную экипировку, стоял на фланге. Когда королева Порфия проходила вдоль шеренги, принц не прятался, но старался не привлекать ее взор. Наконец она приблизилась, и Вакар почувствовал, что кровь быстрее побежала по жилам. Ах, какая женщина! В воображении замелькали сценки одна соблазнительнее другой, как он заключает Порфию в объятия, покрывает поцелуями и несет на ближайшее ложе… Но как бы высоко ни ценил он королеву Огуджии, собственная голова была ему все-таки дороже, а потому он помалкивал.

Королева закончила смотр и повернула обратно, рыхлый Гараль семенил с нею рядом. Ваяхес сказал что-то Порфии, а затем крикнул:

— Эй ты, с лицом, как топор, как бишь тебя?.. Знур!

— Кто, я? — хрипло спросил Вакар.

— Да. Ты назвался опытным наездником, так покажи свое искусство, укроти Тандоло.

— Это конь? — спросил Вакар, видя, что королева и министр Гараль смотрят на него озабоченно, в точности как утром смотрел Райзх. Еще чуть-чуть, и его узнают.

— И какой конь! Вот он идет.

Двое конюхов вели большого черного жеребца, а тот угрожающе раздувал ноздри и закатывал глаза. Вакар с тихим вздохом подошел к коню и потянул из-за пояса длинный кернейский арапник.

На Тандоло была уздечка, но отсутствовала сиделка и даже подпруга — обычная деталь сбруи гесперийских коней. Когда Вакар приблизился, скакун захрапел и оскалил зубы.

— А ну, угомонись! — Вакар попытался схватить Тандоло за храп и тут же отдернул руку, чтобы избежать крепких зубов. — Дайте повод, — велел принц конюху.

Потом Вакар ухватился за поводья, вскочил на коня, ударил его пятками и, едва Тандоло взвился на дыбы, левой рукой вцепился в гриву.

Вакар держался изо всех сил и рвал поводья, заставляя непокорного коня опускать голову. Казалось, круп Тандоло выкован из железа, конь то поднимался на дыбы, то подбрасывал зад. Колени Вакара скользили по гладкой шкуре, он изо всех сил вжимал пятки в брюхо коня и держался за гриву, чтобы не перелететь через его голову. Он даже не замечал, что выкрикивает лорские ругательства и хлещет коня поводом. Тандоло кружился и прыгал, как взбесившийся демон, а в глазах его седока мелькали зрители: гвардейцы, их командир Ваяхес и королева Порфия со своим министром Гаралем. А затем круп Тандоло выскользнул из-под Вакара, и принц тяжело упал на левый бок, а конь, мотая головой, рысью помчался прочь. Конюхи побежали вдогонку, а Вакар, пошатываясь, поднялся на ноги. Ваяхес ухмылялся — несомненно, он дал Вакару невыполнимый приказ, чтобы повеселить своих подчиненных. И хотя шутки над собой Вакар никогда не находил смешными, он бы простил командира. Но вот беда — Ваяхес опозорил его перед королевой Порфией. Мелькнула мысль: не вызвать ли его на поединок? Но принц тут же одернул себя: не будь дураком: ты почти безоружен, весь в ушибах и к тому же оглушен падением. При малейшем признаке враждебности Ваяхес прикажет утыкать тебя стрелами. Поскольку Вакар не выдержал испытания, ему оставалось лишь гордо удалиться. Возможно, из него еще выйдет неплохой портовый грузчик… Он заковылял к воротам, а вслед тотчас полетел оклик Ваяхеса:

— Эй, Знур, куда это ты собрался?

Вакар сделал каменное лицо и оглянулся, а командир рявкнул:

— Вернись! Да что это с тобой?

Вакар повернулся и пошел к Ваяхесу. Тот стоял, подбоченясь.

— Да, командир? — У Вакара появилась надежда, что ему предложат вторую попытку.

— Почему ты убегаешь? Ты же лучший наездник в Огуджии!

— Что?

— Конечно! Еще ни один человек не просидел верхом на Тандоло дольше трех ударов сердца.

— Такие люди нам нужны, — произнес знакомый женский голос. Это была Порфия: зеленые глаза, черные волосы и фигура, сводящая мужчин с ума.

— Слышал? — радостно вскричал Ваяхес. — А теперь ступай в казарму, Гванто выдаст тебе оружие.

Вакар поклонился и ушел.

Он задумчиво начищал новый шлем, пока не увидел в нем свое узкое, покрытое шрамами лицо. И тут вошел человек, в котором Вакар узнал Двэроса, одного из лакеев Порфии.

— Принц Вакар, королева просит, чтобы ты вместе со мной отправился во дворец.

Глава 18

Философия Седерадо

Вакар смерил Двэроса пристальным взглядом. Значит, Порфия опознала его. Неужели она решила заманить в смертельную ловушку? Но не проще ли было бы прислать за ним взвод солдат?

Принц в замешательстве теребил усы. Зарубить Двэроса и бежать? Но на этот раз его не ждет в гавани корабль, а на таком небольшом острове поимка беглеца — лишь вопрос времени.

Приняв решение, Вакар бросил Двэросу:

— Погоди!

После этого он вернулся в казарму за своим волшебным мечом. Пусть только его кто-нибудь попробует обезоружить! Он шагал за Двэросом по улице и мрачно улыбался. Но у ворот дворца не оказалось никакой засады, лишь скучающие стражники опирались на алебарды, да обычные просители и чиновники тонкими ручейками тянулись во дворец и обратно. Двэрос провел принца через приемную без очереди. Вакар поймал на себе кислые взгляды людей, дожидающихся аудиенции у королевы. Когда Двэрос раздвинул занавеси, молодой человек весь напрягся, изготовился выхватить звездный меч…

И тут руки Порфии обвили его шею. Она прильнула губами к губам Вакара, а затем отстранилась со словами:

— Вот это да! Клянусь восемью грудями Геры, когда я целую мужчин, они обычно не стоят, как статуя, с рукой на мече…

Вакар улыбнулся, окинув взглядом комнату, — при необходимости он был готов сделать Порфию заложницей.

— Прошу извинить за подозрительность, дорогая государыня, но я боялся, что меня поцелует острая бронза.

— Так вот почему ты слонялся по моему королевству под чужим именем и с этими зарослями на лице! Да с какой стати мне тебя убивать?

— Тьегос, — сухо ответил принц.

— А, этот прохвост! Да, пожалуй, я была огорчена, но ты не мог поступить иначе. Как бы то ни было, я разлюбила трусливых нахалов с их песенками и насмешками.

— Ну что ж, — Вакар открыл Порфии свои объятия.

Она выставила вперед ладонь:

— Нет! Сначала изволь вымыться. Элбьен, отведи принца Вакара…

В той самой комнате, которую принц занимал и во время первого посещения Седерадо, Вакар нашел приготовленную для него красивую огуджийскую тунику — длиной до колен, из небесно-голубого льняного полотна, расшитую морскими чудовищами. Рядом с ней лежала бритва, с ее помощью он удалил бороду. В серебряном зеркале бледный свежевыбритый подбородок странно смотрелся с густым загаром верхней половины лица, на котором пережитое оставило многочисленные следы, как на старом, видавшем виды лезвии ножа.

Он отобедал с лучащейся весельем Порфией. Внимательно рассмотрев своего гостя, королева сказала:

— Удивляюсь, как это я тебя узнала. Вид у тебя — краше в гроб кладут.

— В самом деле? А чему тут удивляться. Ты бы знала, что было со мной за эти семь месяцев. Даже бог состарится, выпади на его долю столько…

— А где ты обзавелся этим длинным шрамом?

— Не успел увернуться от дротика… — И Вакар вкратце поведал о своих приключениях.

— Мне всегда казалось, что пусадские эпосы — всего лишь бахвальство варваров, а теперь я вижу перед собой настоящего героя и искателя приключений, достойного мифов и легенд, — заключила королева.

— Никакой я не герой и не искатель приключений, а всего лишь тихий книжник, мечтающий осесть в Седерадо и изучать философию. Все эти драки и погони не доставляют мне безумного наслаждения, воспетого в эпосах. Перед боем я трушу, в бою теряюсь, а когда все заканчивается, испытываю лишь усталость и отвращение.

— Ну что ж, если ты совершил свои подвиги с отвращением, будучи испуган и растерян, то мне даже страшно подумать о бойне, которую ты способен учинить, коль скоро войдешь во вкус. Скажи-ка, ты ничего не перепутал? Король Авоккас в самом деле напал на тебя из-за того, что ты не соблазнился безголовой красоткой?

— Чистая правда, госпожа, хотя я не претендую на выдающиеся добродетели. Просто мне слишком часто приходилось убегать от недоброжелателей, и совсем не оставалось времени на флирт. — Вакар решил из соображений такта не упоминать о сатире Тираафе. — Будем откровенны друг с другом, ладно? Кто же счастливый преемник Тьегоса?

Вакар постарался произнести это как можно равнодушнее и при этом смотрел в сторону, ведь стоило ему взглянуть на Порфию, к лицу приливала кровь. Разумеется, он давно познал радости любви, но до сих пор ни одна женщина не привлекала его так, как королева Огуджии.

— Вообще-то я тоже припасла для тебя историю: несколько месяцев я спала в холодной постели. Я прокляла легкомысленную любовь и дала себе обет одиночества, пока не найду другого консорта. Но я не хочу замуж за ловкача Шво и не потерплю этой вашей пусадской полигамии.

Вакар сочувственно кивнул. Хотя на Посейдонисе мужчина — полновластный хозяин в семье, принц, побывав в разных странах, научился уважать иные точки зрения.

— К тому же мне пора позаботиться о наследнике, — продолжала Порфия, — иначе после моей смерти двоюродные братья передерутся из-за трона и разорвут королевство на части.

— А ты способна рожать?

— Конечно, ведь покойному бедняжке Ванчо я родила дочку. Тьегос был у меня единственным любовником. Но хватит обо мне. Поделись своими планами. Наверное, ты на первом же корабле отправишься в Лорск?

— Это зависит не от меня. Что слышно о флоте горгон?

— Когда наш объединенный гесперийский флот перестал их преследовать, они все еще плыли на север.

Слуги убрали со стола. Вакар и Порфия сидели друг против друга за маленьким столиком, между ними стоял кувшин с вином. Порфия сидела на новом резном троне, заменившем змеиный, а Вакар — на стуле из слоновой кости. В зеленых глазах королевы мерцали огоньки ламп.

— Выходит, они не намерены вторгаться в Лорск, и мне нет надобности торопиться на родину. — Принц поставил кубок и потянулся. — Милая Порфия, не уговаривай меня остаться, я и сам решил послать домой гонца за средствами к существованию, чтобы поучиться философии у огуджийских мудрецов и объездить жеребца Тандоло.

— В самом деле? — Она одарила его нетерпеливой улыбкой.

— Да. — Вакар встал, обошел стол и ласково поднял королеву с ее трона.

Они нежно оплели друг друга руками, и губы их встретились. Через некоторое время принц опустился на трон и посадил королеву к себе на колени, вновь подивившись ее легкости, и постучал по трону костяшками пальцев.

— Будем надеяться, что это кресло не подложит нам свинью, как в прошлый раз, когда ты сидела у меня на коленях.

Порфия захихикала, и они поцеловались. Потом Вакар запустил руку под тонкую материю платья, но королева перехватила ее и легонько шлепнула.

— Нет! Ты же слышал, милый Вакар, что я зареклась от романов. И ты — не исключение, хоть я совсем растаяла под взглядом твоих огромных черных глаз.

— А кто говорит о романе? Я, государыня, наследник трона Лорска и, следовательно, вполне серьезно предлагаю себя в качестве консорта и законного супруга.

— Ого! Это уже совсем другое дело. Ну а что мы будем делать, когда ты станешь королем Лорска? Где будем жить?

— Время покажет. Наверное, будем лето проводить в Лорске, а зиму — здесь.

— А что, если по возвращении в одно из наших королевств мы обнаружим, что регенты захватили трон?

— Гм… Надо выбрать надежных регентов. Но давай лучше подумаем о преимуществах: бронза и мускулы Лорска женятся на мудрости и флоте Огуджии! Да кто отважится бросить вызов такому союзу?

— Сударь, ты выложил на стол переговоров весомые аргументы, но не учел одного нюанса.

— Ты о чем?

— Сумеем ли мы проникнуться взаимной любовью и привязанностью?

— А разве мы еще не влюблены? Я, по крайней мере, от тебя без ума.

— Я говорю о настоящей любви, а не просто о животной похоти, которая, как нам обоим известно, при всех ее прелестях мало чего стоит. Не сомневаюсь, что ты способен подарить мне незабываемые мгновения под грубым шерстяным одеялом, но как насчет долгих лет жизни бок о бок? Представь, у нас сгниют зубы, появятся морщины, вырастут животы и испортятся характеры?

— Думал я и об этом, — кивнул Вакар, которому подобная мысль до сих пор не приходила в голову. — Скажи, положа руку на сердце, тебе нужен спокойный, надежный муж, который охотнее гоняется за тайными знаниями, чем за бесстыжими шлюхами, но всегда готов доказать, что он — настоящий мужчина?

— Сударь, твоими бы устами да мед пить, но где гарантии…

— Гарантии? Будешь их дожидаться — останешься без мужа до тех пор, пока твой взгляд не упрется на внутреннюю стенку похоронной урны. Об этом хорошо сказано в «Гибели Цорме»:

Вакар снова поцеловал Порфию. На этот раз она не воспротивилась, когда мужская рука скользнула ей за пазуху, а, наоборот, сама прижала ее к своему телу. Через некоторое время они отпустили друг друга и встали. Глаза Вакара вопросительно смотрели из-под кустистых бровей. Королева подняла руку и сказала:

— Туда.

Принц подхватил ее, как котенка, и понес в соседнюю комнату.

* * *

На следующее утро Вакар Зу бросил в суму горсть медных брусочков, позаимствованных в огуджийской сокровищнице, и прошествовал по улицам Седерадо к дому Ретилио, весело насвистывая лорские песенки. Порфия предложила вызвать Ретилио во дворец, но Вакар настолько уважал здешних мудрецов, что решил не кичиться своим положением. Кроме того, ему было любопытно посмотреть, как живет философ.

Как и остальные дома на Гесперидах, особняк Ретилио был обнесен глухой кирпичной стеной. Привратник впустил Вакара, и вскоре появился сам философ со словами:

— Э-э, да я тебя знаю, встречал несколько месяцев назад… Дай-ка вспомнить…

Вакар представился.

— Ну конечно! — сказал Ретилио. — Чем могу быть полезным, сударь?

— Я собираюсь задержаться в Седерадо на неопределенный срок и хотел бы учиться у тебя философии.

— Замечательно. Будешь ходить на вечерние назидания или предпочтешь индивидуальное обучение? Оно подороже, но принцу, конечно, по карману.

— Принцы принцам рознь. — Изведав нищеты в странствиях, Вакар пересмотрел свое отношение к торговому металлу. — Но это к делу не относится. Я желаю как можно больше узнать за короткое время, а потому готов заниматься и днем, и вечером.

Философа это привело в восторг, и вскоре Вакар с благоговением выслушал теорию Ретилио о мировом яйце. Философ изложил ученику основные постулаты своего курса, а потом принялся расспрашивать о путешествиях и о людях, которых принц повстречал в других странах. Вакар в свою очередь проявил интерес к горгонам.

— История их происхождения теряется в тумане веков, — сказал Ретилио. — Это древний и злой народ. До нас дошли сведения, что тысячи лет назад Горгады были населены только медузоголовыми, которые жили в городах и стояли на довольно высокой ступени развития.

— Неужели эти твари разумны? — удивленно спросил Вакар.

— Да. Говорят, они не глупее людей. Давным-давно праотцы нынешних горгон обитали на берегах Тартара. В те времена они еще были дикарями, не носили одежды и мало чем отличались от своих предков-обезьян. Так вот, медузоголовые, не питавшие особой любви к труду, повадились нападать на материковые страны и захватывать рабов. Вскоре количество порабощенных горгон на островах в несколько раз превысило число хозяев-рептилий. В плену людям жилось необычайно тяжело, медузоголовые издевались над ними и пожирали провинившихся. Аристократию их общества составляли колдуны. Они, несомненно, правили бы и по сей день, не окажись глава сената самым ленивым из всех медузоголовых. Этот правитель вечно придирался к рабам, которые за ним ухаживали — одевали, раздевали и даже клали пищу. А глава сената предпочитал жареных девушек на обед. В конце концов он так обленился, что даже перестал колдовать, обучив доверенного раба основным заклинаниям.

— Могу себе представить, что было дальше, — вставил Вакар.

— Совершенно верно, кончилось тем, что рабы превзошли хозяев в магии и сбросили иго медузоголовых рептилий. Большинство тварей они уничтожили, а немногих уцелевших поработили. Памятуя об ошибках своих предшественников, медузоголовых держали в полной изоляции друг от друга и от всего мира. Ныне основная обязанность медузоголовых — шипеть на врагов и парализовывать их по приказу хозяев.

Вакар восторженно прослушал дневную лекцию и очень хотел задержаться по ее окончании. Но стоило ему подумать о Порфии, как его лицо осветила счастливая улыбка.

Когда принц прощался с философом, привратник доложил:

— Хозяин, к тебе посетитель. Он назвался Рином из Мнесета.

Вакар аж подпрыгнул от неожиданности.

— Пригласи его, я о нем слышал, — велел Ретилио слуге. — Принц, в чем дело? Этот Рин — твой знакомый?

— Еще бы! Это наш придворный волшебник, именно он отправил меня в путешествие.

Семенящим шагом в комнату вошел сгорбленный Рин.

— Так, так… — хихикнул он. — Мне сказали, что я найду тебя здесь. Выходит, вместо того чтобы со всех ног спешить домой, наш юный спаситель учится расщеплять волос бритвой и считать демонов на острие иглы. Здравствуй, мастер Ретилио. Похоже, я прибыл как раз вовремя, иначе бы Вакар намертво запутался в паутине твоей софистики.

— Э, постой-ка! — возмутился Ретилио. — Даже если ты самый могущественный колдун Посейдониса, это не дает тебе права насмехаться над священным искусством философии. Оно отличается от твоей черной магии, как день от ночи.

— Еще вопрос, кто над кем насмехается. По крайней мере, от моей магии есть какой-то прок. Например, с помощью ведьмы Гры я узнал, что этот юноша задержался в Седерадо. Пошли, Вакар, потолкуем по пути к твоей золотой клетке… Прощай, Ретилио, я расскажу лорскам, что огуджийцы — первые болтуны в мире, а ты среди них чемпион.

По дороге во дворец Вакар спросил:

— За что ты не любишь Ретилио?

— Пфе! К нему лично я не питаю неприязни, но хорошо знаю эту породу. Утром такие люди расчесывают бороду, чтобы выглядеть мудрецами, а днем гребут золото, читая проповеди о никчемности богатства. Его теория мирового яйца ничем не хуже всех остальных, но она совершенно бесполезна, поскольку ни одному смертному не дано знать, откуда произошли вселенная и человек. Но хватит о грустном. Что ты здесь делаешь, вместо того чтобы спешить в Лорск в его роковой час?

— Я видел, как флот горгон отправился на север. Они не собирались высаживаться в Зиске. Так почему бы мне не осесть здесь, почему бы не жениться на королеве Порфии? Из безмозглого лорского охотника на бизонов я превращусь в настоящего ученого.

— Ты хочешь жениться на ее зеленоглазом величестве? У тебя отличный вкус. А она об этом знает?

— Знает и одобряет. Так что можешь поставить в известность мое дражайшее семейство…

— Глупый мальчишка! Знаешь, что затеяли горгоны? Они обогнут Посейдонис с севера, со стороны Лотора, а потом нападут на нас с запада.

— Ох!

— Вот именно. Они рассчитывали нас обмануть и добились бы успеха, если бы наш дворянин, некто Калеш из Андра, не совершил паломничество в Лотор, в храм трехглазого Тандилы. Слухи, бродившие среди лоторцев, его встревожили. Он съездил к океану и увидел на горизонте флот горгон, а потом примчался домой, едва не загнав лошадь. Так что намерения Целууда больше для нас не секрет. А сейчас ответь: нашел ли ты волшебную вещь, что она из себя представляет и для чего предназначена?

Вакар рассказал о своих скитаниях и продемонстрировал меч из звездного металла.

— Ах вот оно что! — воскликнул Рин. — Вот недостающее звено. Теперь я знаю, чего больше всего на свете страшатся боги и почему.

— И чего же они страшатся?

— Перед тем, как пересечь море Сирен, я побывал в библиотеке короля Шво в Амфере. Как тебе известно, Шво — фанатичный коллекционер. Он коллекционирует земли, сокровища, женщин, книги — короче говоря, все, что удается заграбастать. Ты, наверное, слышал, что он надеется прибрать к рукам и твою малютку Порфию?

— Что?! Пусть только попробует!

— Полегче, полегче, друг мой. Будь осторожен. Если он узнает о твоих матримониальных планах, непременно подошлет кого-нибудь, чтобы насыпать тебе яду в вино. И, кстати, присматривай за толстяком Гаралем — он вовсе не такой безобидный, как кажется. Однако на этот раз жадность Шво сослужила нам добрую службу: в залежах всякого мусора, которые он называет своей библиотекой, я откопал ветхий папирус из разрушенного храма в Парске. Там была легенда о Кумио.

— Что еще за легенда?

— На нее в своем «Комментарии» ссылался Ома. «Комментарий» — столь древний текст, что его уже невозможно датировать и дошел до нас лишь частично. Мне же попался в руки оригинал легенды, вернее, всего лишь девятая или десятая копия.

— Так что же за легенда? — повторил Вакар.

— Это история о том, как вор и богохульник по имени Кумио нашел упавшую звезду, подобно твоему приятелю Ксименону. Он расколол ее на части и носил на шее как амулет. Со временем он обнаружил, что звезда предохраняет от магии — колдунам не удавалось зачаровать его, демоны не причиняли ему вреда, и даже боги не могли с ним общаться. Кумио жил на берегу залива, который ныне называется Корт, это западнее Лорска. Там находится столица королевства Корт, славный град Клато с алыми и черными башнями. Для охраны своих богатств горожане обычно покупали у волшебников заклинания и талисманы. Но со времен Кумио и его амулета все переменилось, ведь любой ларец, оберегаемый самыми могущественными чарами, мог стать легко доступным загребущим лапам Кумио. Пройдоха забрался даже в королевский гарем, где сторожем был трехголовый демон — великий любитель человеческого мяса. Демон развеялся, как дым, от одного прикосновения осколка звезды. Шесть суток Кумио развлекался с королевскими наложницами и сбежал прежде, чем король узнал о его «визите». Тогда-то и появились на свет замки и засовы… И боги были вынуждены созвать совет, ведь, если бы люди узнали об этом металле, каждый пожелал бы разжиться кусочком звезды. Они бы позабыли богов и перестали им поклоняться, что для богов равнозначно смерти.

— Ретилио цитировал «Лонтанг», в нем как раз затрагивается эта тема, — заметил Вакар.

— Итак, — продолжал Рин, — боги решили разделаться с Кумио. Сначала попытались наслать на него болезнь, но выяснилось, что он защищен от любой порчи и может заболеть только естественным образом. Тогда они подговорили другого вора украсть у него звездный металл, но вор понадеялся на заклинания, купленные у волшебников. Кумио разгадал намерения злодея и зарезал его. Я не стану пересказывать легенду во всех подробностях, скажу только, что в конце концов боги пришли в отчаяние и отправили все королевство Корт на дно западного океана. Кумио утонул вместе со всеми кортийцами. Спасшихся можно пересчитать по пальцам.

— И это правда?

— Трудно сказать, вероятно, есть тут немалая толика вымысла, зато теперь мы знаем, почему боги боятся звездного металла.

— А что это за вещество? Может быть, залежи этого металла есть и в недрах Земли?

Рин пожал сутулыми плечами:

— Почем я знаю? Людям известно пять металлов, из них золото и серебро в природе встречаются в чистом виде, олово и свинец — только в руде, а медь — и так, и так. Не исключено, что где-нибудь в недоступных скалах сокрыты и другие металлы, но звездного пока никто не обнаружил.

Вакар задумался:

— Я помню, как меч разрушил чары медузоголового, когда горгон коснулся моей шеи клинком. Значит, вопрос теперь не в том, какие свойства у этого металла, а в том, как их использовать.

— Придет время, и мы это выясним. Еще не бывало, чтобы не исполнялись пророчества Гра. А сейчас нужно спешить в Лорск, пока на морях не начались штормы.

— Семь преисподних! — Вакар пнул комок земли. — Почему именно я? И как раз в тот момент, когда нашел то, к чему стремился всю жизнь! Что меня ждет в этом Лорске, кроме вечной грызни с братом? Почему бы тебе самому не взять меч…

— Ты наследник этого королевства, а твой отец нездоров. И если не подоспеешь вовремя… Впрочем, решай сам.

Терзаемый сомнениями и тревогой, Вакар вернулся во дворец и отправил слугу, чтобы прервать аудиенцию королевы и сообщить ей новости.

— Нет! — вскричала Порфия, прижав руки к горлу. — Ты никуда не поедешь! Я не отпущу единственного человека, достойного разделить со мной трон. Вдруг случится так, что ты погибнешь в какой-то бессмысленной резне на краю света!

Ее тон так разозлил Вакара, что он огрызнулся:

— Дорогая, может, я и впрямь достоин быть твоим консортом, но окончательное решение — за мной. В конце концов, у меня тоже есть долг перед моим народом.

Они еще немного поспорили, а потом Порфия предложила:

— Давай посоветуемся с Чарселой, как она скажет, так ты и поступишь.

— Я выслушаю ее совет, — осторожно сказал Вакар, — если ты согласишься, чтобы при этом присутствовал Ретилио.

— Похоже, мне придется кормить всех дворян и мудрецов Седерадо, — вздохнула Порфия.

— Ха! — возмутился Рин. — Выходит, ты больше доверяешь советам этого рассекателя волос, чем моим. Само собой разумеется, он захочет, чтобы ты остался здесь и расплачивался за его проповеди сокровищами Лорска.

Первой появилась старая колдунья.

— Не тот ли это юный кавалер, который спас нас с королевой? Жаль, что ты покинул мой дом в такой спешке. А это, если не ошибаюсь, могущественный Рин из Мнесета…

— Да, да, — проворчал Рин. — Ну и как обстоят дела с приворотными зельями?

— Не важно, сударь, ведь чудаки от философии так затуманили мозги людям, что те совсем позабыли о любви. Конечно, к нашим царственным покровителям это не относится. Сразу видно, что они сейчас ни о чем другом не думают.

Вошел Ретилио и хмуро поприветствовал собравшихся. Королева Порфия провела гостей в маленькую, освещенную единственной лампой залу посреди дворца. Чарсела наполнила кадильницу и погрузилась в транс. Прошло немало времени, прежде чем она произнесла.

— Если принц Вакар вернется в Лорск, он переживет великую потерю, но недолго будет сожалеть об этом.

— Не уходи, любовь моя! — вскричала Порфия. — Она имеет в виду, что ты лишишься жизни!

— Жизнь мне дорога, — отозвался Вакар. — Но в последнее время я столько раз рисковал ею, что теперь не откажусь от возвращения из-за сомнительного предсказания. А каково твое мнение, Ретилио?

— Большинство людей делает выбор, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Некоторые благодарят потом духа-хранителя, другие — любимого бога, а третьи — собственную интуицию. Не знаю, кто из них прав, но уверен: если ты поступишь вопреки наставлениям этого голоса, то попадешь в беду. Он тебе непременно отомстит.

— Значит, я без промедления возвращаюсь в Лорск, — подвел итог Вакар. — Рин, на чем сейчас можно добраться до Лорска?

— У пристани ждет зискская галера. Лучше всего отправиться завтра.

— Быть посему. Порфия, что с тобой?

Королева Огуджии заливалась слезами. Она встала и, всхлипывая, произнесла:

— Я велю слугам подать обед, но прошу простить, мне нужно побыть одной. Нет, Вакар, останься с гостями, после поговорим.

Вакар проводил Порфию растерянным и тоскливым взглядом, теребя ус и пеняя себе за излишнюю чувствительность. Пока он стоял в полном смятении, слуги принесли яства и вино. За обедом Рин обратился к Ретилио:

— Я должен извиниться перед тобой — не думал, что ты способен дать такой дельный совет.

— Пустяки, — ответил Ретилио бесцветным голосом, отламывая кусок хлеба. — Благосостояние философа зависит от его доброго имени, поэтому я предпочитаю ни во что не вмешиваться. Конечно, я бы без труда уговорил принца задержаться в надежде содрать с него побольше торгового металла… Но вдруг он заскучает и отправится на поиски новых приключений, оставив меня с запятнанной репутацией?

— Господин Ретилио, ты во мне ошибаешься, — сказал Вакар. — Скука тут ни при чем. Я расстался бы с тобой лишь в том случае, если бы узнал о существовании более достойного философа. Для меня поиск абсолютной истины — самое увлекательное занятие в мире.

— Ну что ж, будем надеяться, все мы доживем до того момента, когда ты ее обретешь. Господин Рин, мне кажется, ты стал лучше относиться к философии.

— Почему ты так решил?

— Если весь мир узнает о свойствах звездного металла и многим людям достанется по кусочку, твоя профессия потеряет всякий смысл.

— Мне это не приходило в голову… Однако я слишком стар, чтобы учиться новым фокусам, и надеюсь помереть прежде, чем сбудется твое предсказание. Возможно, мои ученики и новая поросль в магическом лицее Торрутсейша достигнут таких высот мастерства, что сумеют одолеть чары звездного металла.

— На самом деле все гораздо серьезнее, — раздался глуховатый голос Чарселы. — Когда-нибудь звездный металл сгонит с престолов самих богов. Для людей они станут бесполезны и безвредны. Даже общаться с ними смертные не захотят.

— Значит, боги исчезнут? — спросил Ретилио.

— Превратятся в беспомощных призраков. Только благодаря жрецам в них будет теплиться искорка жизни. А жрецы в свою очередь будут жить на подношения верующих. Эта картина являлась мне в видениях.

— И все люди уподобятся мне, — подхватил Вакар. — Я ведь ни разу не беседовал даже с самым никчемным божком. Но, может быть, это не так уж и плохо.

* * *

Ночью Порфия сжимала принца в объятиях с такой силой, что у него трещали ребра. Она то поражала его бурной, неведомой доселе страстью, то заливалась слезами.

— Я больше никогда тебя не увижу, — причитала королева. — Я уверена, Чарсела предсказала твою смерть!

— Ну что ты, любимая, она этого не говорила. Мы будем жить долго и счастливо…

— Чепуха! Во всем виновата ваша философия — пустая болтовня под личиной премудрости! Я люблю тебя до безумия и ни за что не отпущу. Ты знаешь, что я не краснеющая по любому поводу девственница… но никогда в жизни я не встречала мужчину, который бы значил для меня так много.

Принц отвечал страстью на страсть, но упрямо отказывался отложить выход в море хотя бы на день-другой. Королева еще спала, когда он вместе с Рином тайком выбрался из дворца. На заре зискская галера со скрипом выползла из бухты Седерадо. Опираясь на планшир, Вакар хмуро смотрел с полуюта назад, на прекрасный город, розовеющий в первых лучах солнца.

— Крепись, мой мальчик, — промолвил Рин. — Не одному тебе тяжко. Ты, по крайней мере, способен любить и терять, а я со своим горбом…

— Замолчи, старый дурак! Прости, я вовсе не то хотел сказать. Но если меня убьют в этом походе, мой дух вытрясет тебя из погребальной урны!

Глава 19

Залив Корт

У мрачной зубчатой стены Мнесета стражники скрестили перед Вакаром алебарды. Принц приосанился.

— Вы что, болваны, не узнали меня? Я принц Вакар!

— Вот те раз, — сказал один из стражников. — Все знают, что принц Вакар дошел до края света и свалился с него.

— Вроде похож на нашего принца… — замялся другой. — Господин, кто может за тебя поручиться?

— О, семь преисподних! — прорычал Вакар. Он обогнал Рина, желая поскорее узнать о положении дел в Лорске, а теперь был вынужден сидеть на запаренном коне и ждать, когда к воротам притащится колесница волшебника. Потом стражники рассыпались в извинениях, но Вакар даже не взглянул на них. Наконец принц хлестнул коня поводьями и въехал в замок. Из дворян ему первым встретился камергер.

— Где все? Где отец и брат?

— Король хворает, а принц Курос повел армию к заливу Корт.

Вакар немедленно отправился в покои отца. Король Забутир лежал на кровати в окружении слуг и дворян, лица их казались вырубленными из камня. Вакар протолкался между ними.

— Здравствуй, отец.

Устремив на сына взор запавших глаз, король произнес слабым голосом:

— Вакар, мой милый мальчик, ты вернулся… Давненько я тебя не видел.

Вакар обвел взглядом столпившихся в комнате людей. Казалось, что они смотрят на него с жалостью.

— Сынок, откуда у тебя шрам на лице?

— Порезался при бритье.

Тут вошел Рин и тронул Вакара за локоть.

— Вот уже месяц, как он тает у нас на глазах. В последнее время редко приходит в себя.

— Я останусь с ним и дождусь, когда он поправится или умрет.

— Неизвестно, когда это произойдет — сегодня или через несколько месяцев. Наша армия отправилась на войну с горгонами, и мы должны сейчас же последовать за ней к заливу Корт. Если нам повезет, он доживет до нашего возвращения.

— Может, мне следует задержаться, чтобы принести жертву Лиру и Окме, которые уберегли меня от стольких опасностей?

— Это не к спеху. Они так долго ждали, что потерпят еще несколько дней.

Вакар отправился в свои покои. Он был потрясен до глубины души, увидев отца, быть может, на смертном одре, хоть и никогда не питал нежной любви к Забутиру Нерешительному.

Принц надел бронь из позолоченных бронзовых пластинок, один из своих лучших шлемов (но не из чистого золота — слишком мягкий металл не спасет в бою) и взял бронзовый щит, такой же точно, как тот, с которым отправился на поиски «того, не знаю что». Прихватил он и меч из звездного металла. В редкие свободные часы он наточил этот клинок до остроты бритвы. Затем они с Рином поехали к заливу Корт, где ожидалось прибытие флота горгон.

* * *

За четыре дня они добрались до гряды холмов, окружающих залив, въехали по дороге на гребень и посмотрели вниз. Там простирались водная гладь и полумесяц косы. С моря дул холодный осенний ветер. На переднем плане раскинулся лагерь лорсков.

— Очки Лира! — вскричал Вакар.

Флот горгон растянулся вдоль берега на многие мили. Сотни больших и малых судов с убранными парусами сушили весла, уткнувшись в песок форштевнями. Армия горгон высадилась и образовала огромный прямоугольник. Воины стояли ровными шеренгами, прикрывались большими щитами из дерева и кожи, на их головах сияли совершенно одинаковые шлемы. Группы лучников прикрывали с флангов каждую ощетиненную копьями фалангу; над отрядами на золоченых перекладинах полоскались штандарты.

Ближе к холмам, примерно в полумиле от боевых порядков горгон, расположилась армия Лорска — разрозненные бесформенные толпы. Каждый отряд представлял собой свиту какого-нибудь аристократа или вождя.

— Проклятый дурак! — прохрипел Рин. — Он сказал мне, что нападет, пока горгоны будут высаживаться. План был недурен, но, видать, что-то пошло не так, и ему не удалось застать горгон с мокрыми килтами. Скорее всего, Курос отступил в холмы, чтобы заманить наших врагов в засаду и разбить атаками конницы, которой они могут противопоставить только пехоту. Но на равнине наши галантные кавалеры живо угодят в горгонские жернова.

— У нас преимущество в числе.

— Глупец, это ничего не меняет…

— А что, если мой брат нарочно все подстроил? — Вакар передал Рину слова умирающего Сола.

— О боги! Почему ты не рассказал мне сразу?

— Сначала не успел — очень торопился покинуть Мнесет, а потом столько всего произошло… Напрочь вылетело из головы.

Рин пробормотал что-то о закате династии и сборище недоумков, а затем предложил:

— Поехали, повоюем.

— На дорогу уйдет целый час. — Вакар направил коня вниз по склону. Колесница Рина загромыхала следом.

По пути Вакар наблюдал за ходом битвы — сражение разыгрывалось как на ладони. Пронзительно ревели лорские рога, легкие колесницы наскакивали на горгон, разворачивались в нескольких футах от первой шеренги и откатывались. С колесниц в неприятеля летели стрелы и дротики. Несколько таких стычек разгорелось на флангах горгон, но лучники отогнали колесницы стрелами с костяными наконечниками.

Всадники галопом мчались к судам, стоящим на кромке прибоя в тылу горгонской армии. Когда они приближались к полосе прибоя, суда отходили дальше в море. Вакар видел, как лорски захватили одно из них у самого берега. В солнечном свете замельтешили крошечные силуэты, засверкало оружие, а затем над галерой поднялся дым — лорскам удалось ее поджечь.

Лорским рогам вторили гнусавые горгонские трубы. Вакар заметил, как по горгонскому строю прошла рябь, и фаланги начали приближаться. Лорские колесницы и всадники протиснулись назад, в тыл своей собственной армии через брешь, образовавшуюся в ее рядах. Теперь в бой ринулись рослые лорские пехотинцы в килтах и под знаменами из бизоньих шкур. Они кричали и размахивали оружием.

Затем Вакар выехал на равнину, и панорама битвы сразу сократилась. За спинами лорсков, стоящих в тылу, и клубами дыма он видел лишь темное продолговатое пятно на горизонте.

— Я задержусь здесь, — крикнул Рин, — поколдую, а ты поезжай вперед и посмотри, что можно сделать.

Вакар обогнул лорский лагерь, не обращая внимания на доносящиеся оттуда неразборчивые крики. Рев сражения все нарастал, и вскоре Вакар уже различал отдельные вопли в самой гуще битвы. Лорская кавалерия и колесницы стояли в ожидании приказов. Приблизившись, Вакар разглядел лица бегущих пехотинцев. Почему они бегут в его сторону? Неужели битва уже проиграна?

Один из пехотинцев проскочил между всадниками и колесницами и бросился к холмам. За ним последовали еще несколько, и вот уже сотни безоружных лорсков неслись мимо Вакара. Обгоняя пехоту, мчались конница и колесницы. Мельком Вакар заметил своего брата Куроса, бегущего вместе с остальными. Должно быть, Курос, соблюдая тайный договор с королем Целуудом, одним из первых покинул поле боя, зная, что лорски тотчас последуют его примеру. Таким образом он выполнял свой секретный договор с королем Целуудом.

Вакар поймал за грудки какого-то пехотинца, встряхнул изо всех сил.

— Что случилось? — заревел Вакар в лицо перепуганному воину.

— Магия, — просипел тот. — Перед их войсками сидят существа, похожие на огромных ящериц. Когда наши к ним приближаются, они шипят, и люди падают, будто молнией пораженные. Отпусти меня, ведь я всего лишь простой смертный и не могу тягаться с волшебством.

Вакар отпустил воина, и тот бросился наутек. Принц чуть не плакал от ярости: мимо него проносился весь цвет лорской армии. Никогда еще на памяти человеческой гордые лорски не терпели такого позорного поражения. За ними гнались горгоны в сверкающих кирасах, над их головами развевались штандарты с изображением осьминога. Большинство горгон побросало тяжелые щиты из дерева и бычьей кожи, чтобы преследовать врага налегке. Их четкий прямоугольный строй нарушился, горгоны неслись вперед плотной бесформенной толпой. Со своей возвышенности Вакар видел в тылу горгонской армии застывшие тела — тысячи лорсков неподвижно лежали в траве справа от него. Во главе горгон катила единственная колесница, на ней стоял король Целууд.

Вакар вытащил меч и направил коня к бреши во вражеском войске. Один или два горгона двинулись в сторону Вакара, но тот смерчем пронесся мимо них и врезался в самую гущу врага. Перед Вакаром возник горгонский шлем с плюмажем, воин замахнулся боевым топором, но ударить не успел — лорский принц вонзил меч ему в лицо. Прорвавшись через неприятельскую цепь, Вакар осадил коня и оглянулся на холмы. Теперь он видел спины горгон, все еще бегущих за лорсками под хриплые крики командиров. Никому не было дела до одинокого всадника; если кто и заметил его, предположил, наверное, что у него взбесился и понес конь.

Между Вакаром и морем в неестественных позах лежали многочисленные жертвы медузоголовых — они застыли словно статуи, повергнутые с пьедесталов. Все они были обращены головой к морю — видимо, паралич сковал их на бегу, и они падали ничком.

Возле павших лорсков он увидел тех, кого искал — медузоголовых с их хозяевами, жрецами Энтигты. Человекообразных ящериц было девять, каждая — на поводке. В начале битвы жрецы шли на одинаковом расстоянии друг от друга вдоль всей линии фронта, но теперь, сделав свое дело, собирались в нескольких сотнях футов от Вакара. Шестеро уже стояли вместе, еще трое брели к ним.

Вакар пришпорил коня и галопом понесся к ближайшему жрецу. Но врасплох не застиг — горгон услышал за спиной стук копыт и оглянулся. При виде Вакара жрец бросил несколько слов медузоголовым, те открыли клювы и зашипели.

Конь заржал, и Вакар почувствовал, как дрожь пробежала по его телу, но лишь крепче сжал волшебный меч, предохраняющий от магии. На скаку Вакар ударил медузоголового наотмашь. Чешуйчатый череп хрустнул под клинком. Оглянувшись, он увидел, что тварь корчится в пыли.

Вскоре принц добрался до второй медузы, широко размахнулся и с оттяжкой рубанул по змеиной шее. Голова твари закувыркалась в воздухе.

Он миновал кучку жрецов и направился прямиком к медузоголовому, что находился поодаль. Удар не достиг цели, принц лишь отрубил твари ухо. Тогда Вакар повернул коня назад, и на этот раз голова чудовища слетела с плеч.

— Принц Вакар! — вскричал жрец.

Вакар узнал Квазигана, но сейчас у него не было времени сводить счеты с обычными людьми. Он помчался к группе жрецов, которые в ужасе смотрели на одинокого воина. Лишь в последний миг до них дошел смысл его действий, они поспешно образовали кольцо вокруг медузоголовых и вытащили из-за поясов ножи, видимо собираясь защитить тварей ценой собственной жизни. Вакар ринулся в атаку. Раздались вопли людей и медузоголовых, под копытами коня Вакара захрустели кости. Меч принца мелькал, сокрушая бритые макушки и чешуйчатые черепа. Наконец лорск пробился через круг и повернулся, чтобы атаковать снова. Кровь ручьем лилась с меча; размахивая им, принц выкрикивал что-то неразборчивое. Внезапно его ногу пронзила острая боль — один из ножей жрецов добрался-таки до цели. Но невзирая ни на что, Вакар рубил и колол, рубил и колол…

За последним уцелевшим медузоголовым Вакар помчался во весь опор. Рептилия скакала, по-кроличьи подбрасывая зад, золотая цепь от ошейника волочилась и прыгала следом. Вакар настиг разумную ящерицу, выпустил ей кишки и оставил корчиться на траве.

Четверо жрецов, в том числе и Квазиган, устремились к кораблю, подобрав полы длинной одежды, чтобы легче было бежать.

Армия горгон все еще преследовала лорсков. Вакар вспомнил, что дорога к перевалу лежит в узкой балке — противник непременно устроит там кровавое побоище. И тут Вакару пришла в голову мысль оживить заколдованных лорсков, которых горгоны не успели связать или убить.

Он помчался по берегу, вдоль шеренги кораблей. Горгоны что-то вопили, указывая на Вакара, но напасть не решались, потому что большей частью это были всего лишь безоружные слуги. Проезжая вдоль рядов поверженных воинов, Вакар свесился с коня; одной рукой он держался за гриву, а другой бил лорсков плашмя мечом по лицам и рукам. Его соотечественники сбрасывали магические оковы и поднимались на ноги, а он кричал:

— Вставай! Стройся! Поднимай оружие!

Казалось, этому не будет конца. То и дело Вакару приходилось поворачивать назад, чтобы исправлять промахи. Воинов было несколько сотен, и он устал, как в битве, но толпа оживших воинов быстро росла. За неимением другого предводителя они повиновались ему. Горгоны, встревоженные воскрешением лорской армии, отчаливали от берега.

Шло время… У Вакара болела рука, но оставалось лишь несколько десятков тел. Он торопился, уже не боясь случайно отрезать нос или ухо. Наконец все до единого воины поднялись на ноги. Тогда Вакар выехал вперед, взмахнул мечом и скомандовал:

— Стройся в ряд! Вперед, за мной! С колдовством горгон покончено. Мы нападем на них с тыла и сотрем с лица Земли!

Высокие, мускулистые бородачи отмеряли твердыми шагами милю за милей, пока не подошли к краю прибрежной равнины. Взору Вакара открылась безрадостная картина. Многие горгоны прекратили преследование, чтобы ограбить стан лорсков. Они забавлялись тем, что избивали поваров и маркитантов, насиловали женщин. Остальные горгоны преследовали беглецов, набившихся в балку, и расправлялись с ними копьями и мечами. Лорски перемешались в толпе со своими преследователями, бойня была страшная. Лишь теснота балки отчасти сдерживала натиск врага.

Когда Вакар со своим войском приблизился к врагу с тыла, горгонские командиры засуетились, разворачивая своих воинов лицом к атакующим. Вакар, на глаз определив расстояние, крикнул:

— Бей их!

Лорски пошли вперед, а потом побежали, спотыкаясь о трупы. Они с ревом пронеслись через лагерь, уничтожив всех мародеров. А потом шеренги лорсков сошлись с врагом. С громким треском ломались копья и алебарды, лязгала бронза, падали люди.

Лорски, зажатые в ущелье, только что в панике убегавшие от горгон, приободрились. Они подобрали с земли брошенное оружие и тоже ввязались в битву. Большинство горгон оставили щиты на берегу; слишком поздно они сообразили, что угодили в ловушку. Над их войском разносились возгласы отчаяния. В самой гуще боя Вакар без разбора бил по горгонским шлемам с плюмажами. Наконечник копья оставил вторую рану на ноге принца, меч какого-то горгона вонзился в грудь уже истекающего кровью коня. Скакун пронзительно заржал и испустил дух, но, стиснутый множеством тел, не упал, а постепенно осел на землю. Вакар пытался выбраться из гущи битвы, но был повален и похоронен под грудой трупов.

Весь помятый, покрытый шрамами, измазанный своей и чужой кровью, он выполз из-под кучи раненых и мертвых и обнаружил, что армия горгон раздроблена на несколько маленьких групп и обречена на поражение. Посреди побоища возвышалась колесница Целууда. Кони лежали замертво, а король стоял на колеснице и отмахивался от лорсков двуручным мечом. Вакар попытался пробиться к колеснице, но горгоны, защищая своего короля, сражались, как демоны, пока огромный лорск, возникший за спиной их короля, не схватил его за шею и не стащил вниз. Как только Целууд исчез, горгоны дрогнули. Они побросали оружие и взмолились о пощаде. Но разъяренные лорски безжалостно перебили почти всю свиту Целууда. Вакару удалось спасти лишь несколько врагов. Принц многое хотел узнать у горгон, а мертвецы вряд ли могли ему в этом посодействовать.

Шум битвы затихал. Большинство лорсков стояли, тяжело дыша и опираясь на древки оружия; некоторые спешили прикончить изувеченных горгон, другие вытаскивали своих раненых соратников из груд мертвецов. Тем, кого спасти было уже невозможно, воины перерезали горло, избавляя от мучений. Земля была сплошь усеяна трупами и отсеченными конечностями. Повсюду валялись шлемы, щиты, мечи, копья, кинжалы, топоры, палицы и алебарды. Посреди этой неразберихи лежали грязные, изорванные боевые знамена. Иные оказались так выпачканы в крови, что с трудом можно было отличить лорского бизона от осьминога горгон.

Земля покраснела от крови. Тучи мух клубились над мертвецами, а в вышине выжидающе кружили грифы.

Вакар Зу спрятал меч из небесного металла, снял рубашку с какого-то мертвеца, разорвал на лоскуты и перевязал свои раны. Затем он отыскал Калеша на забрызганном кровью коне (того самого, кто принес в Лорск весть о хитроумном плане горгон). Вакар поставил Калеша во главе армии и приказал ему захватить все горгонские суда, которые не успели отчалить, и вернуться на равнину этой же ночью. Сам Вакар, позаимствовав у Калеша коня, поехал к Мнесету. На вершине холма он увидел колесницу Рина.

— Ты не против, если я поеду с тобой? — спросил принц у колдуна. — Хочу, чтобы раны на ноге побыстрее зажили.

— Садись, садись.

Вакар спешился и перебрался в колесницу колдуна, после чего Рин развернул свой экипаж и покатил назад в столицу. Почти все лорски, которых они встречали по пути, считали битву проигранной, — эту страшную весть разнесли по стране первые беглецы.

* * *

На девятый день, когда они достигли Мнесета, моросил дождь. Несколько сот человек брели следом за колесницей. Ворота Мнесета были наглухо заперты — очевидно, город готовился к осаде.

— Эй вы там! — закричал Вакар. — Горгоны разбиты, отворите принцу Вакару!

На стене появился вооруженный человек.

— В чем дело, господин?

— Я говорю, горгоны разбиты. Отворяй!

— Одну минуту, господин.

Воин исчез, но на его месте появились другие воины. Они молча глядели вниз, держа луки и копья.

Вакар начал терять терпение. Тем временем к городу приближались победители — кто пешком, кто верхом на коне или муле. Вскоре целая толпа лорсков собралась полукругом у ворот.

Вакар взорвался:

— Эй, что вы там возитесь? Полно было времени, чтобы отворить.

Его слова остались без ответа; вооруженные люди молча смотрели вниз. Вскоре на стене появился сам Курос.

— Что за небылицы ты плетешь про разбитых горгон?

— Небылицы?! — вскричал Вакар. — Ах ты, трусливая мразь! А ну, спускайся, я тебе покажу небылицы!

— Что?! Да как ты смеешь так разговаривать с королем? Тебе что, жизнь не дорога?

— С королем?! — вскричал Вакар. — Что ты имеешь в виду?

— Только то, что я сказал. Пока тебя не было в столице, наш старик умер, а перед этим назвал меня своим наследником. Он решил, что самое время отказаться от нелепого старого обычая, и теперь престол будет наследовать старший сын!

Вакару понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, — новости буквально ошеломили его.

— Бред сивой кобылы! — закричал он, вновь обретя дар речи. — Я и гроша ломаного не дам за твое слово, но даже если это правда, король не имеет права переменить наследника без одобрения совета.

— Как бы то ни было, я стал королем, и несколько тысяч воинов могут это подтвердить. Что теперь скажешь?

— Убийца, предатель, узурпатор! — вскричал Вакар, кипя от гнева. — Ты убил Сола, шпиона, который рассказал мне, что ты продал Лорск горгонскому королю. Ты пытался погубить свою собственную армию в Корте, сбежав с поля боя, когда сражение едва началось. Теперь ты захватил трон и при этом наверняка отправил нашего бедного отца раньше времени на тот свет. Что ты с ним сделал? Задушил подушкой? А ну, мерзавец, выходи сюда с мечом! Мы сейчас же решим вопрос о праве наследования! Один на один, по-мужски!

— По-твоему, я похож на дурака? — С этими словами Курос выхватил лук у стоящего рядом воина, наложил стрелу и выпустил ее в Вакара. Тот пригнулся в седле, стрела пронеслась в считаных дюймах от него и пронзила ногу одного из зевак. Раздался крик, толпа рассыпалась, раненый со стрелой в ноге заковылял следом за своими товарищами. Когда Курос потянулся за второй стрелой, Вакар хлестнул коня плетью, развернул колесницу и, рыча, отъехал подальше.

— Я соберу остатки армии и захвачу город, а потом повешу предателя на городских воротах, и он будет висеть, пока не сгниет!

Рин отрицательно покачал головой, поглаживая козлиную бороду.

— Это дело непростое. Горожанам безразлично, кто из вас победит.

Вакар привалился к борту колесницы, хмуро уставился в пустоту. Воины победоносной армии стояли небольшими группами, переводя взгляд с одного брата на другого. Курос замер на стене с луком в руках. Тетиву он пока не натягивал, ожидая от Вакара каких-нибудь действий. Рин тихо добавил:

— Сейчас нужно решить, чего ты хочешь на самом деле.

Вакар засмеялся и расправил плечи:

— Теперь я понимаю, что имела в виду Чарсела… и Ретилио, когда говорил о необходимости выбора. Воистину, человеку мало одной жизни, чтобы осуществить все свои мечты. Стоит ли драться с этим олухом ради ветхого замка и власти над толпой неотесанной деревенщины? В Огуджии меня ожидает куда более приятная доля.

— А ведь и правда…

— Я не завоеватель, а просто добрый малый, и хочу только одного: чтобы меня оставили в покое и позволили заниматься философией. Попрощайся от моего имени с Били и одолжи мне на дорогу торгового металла. Я возвращаюсь в Седерадо.

Вакар наполнил суму металлом и уселся на коня Калеша — раны на ноге уже не кровоточили. Громким голосом он обратился к своим воинам и людям на стене:

— Вы все — свидетели того, что здесь случилось. Возможно, многие из вас недоумевают, почему я не желаю драться с братом. Отвечаю: по двум причинам. Во-первых, я не так дорожу королевским титулом, как он, а во-вторых, наша земля достаточно пострадала в последнее время, чтобы терзать ее еще и гражданской войной. Я отправляюсь в изгнание, не претендуя на трон. Со временем вам, конечно, надоест тирания убийцы и предателя… И я надеюсь, что при необходимости вы сумеете постоять за себя. Прощайте!

Вакар помахал лорскам рукой, с ухмылкой кивнул Куросу и галопом помчался в сторону Лезотра, распевая на скаку:

* * *

В зале заседаний боги дружно набросились на Дракса.

— Глупец, почему ты не сказал, что на самом деле зловещая угроза исходит из Тартара, а Вакар из Лорска — всего лишь пустяковое звено в цепи случайностей?

Дракс смущенно извивался.

— О, бессмертные! Прошу вас, не волнуйтесь, я и сам этого не знал. Но, возможно, еще не все потеряно. Если мы потопим западные земли, то под водой исчезнет не только Посейдонис, но и Тартар.

— Какая разница, что послужит причиной гибели богов: распространение звездного металла или исчезновение наших почитателей?! — завопил Лир. — Давайте оставим смертных в покое. Если бы мы не позволили Энтигте расшевелить горгон, Тахах так и остался бы куском небесного железа, безвредной диковинкой в руках Авоккаса из Белема.

— Несомненно, все было предопределено изначально, — молвил Окме.

С этой точкой зрения согласились далеко не все — примат свободы выбора над предопределенностью всегда был главным козырем богов. Разгорелся бурный спор, в ходе которого Астерио, быкоглавый лесной бог Огуджии, невежливо выкручивал Энтигте щупальца…

* * *

А счастливый Вакар из Лорска торопился в Амфере, чтобы успеть на последний в этом году корабль, отправляющийся в Седерадо.

Книга II. ГЛАЗ ТАНДИЛЫ

Как-то днем — это было так давно, что с той поры выросли горы и города у их подножия, — Диризонг Тааш, колдун короля Вуара Капризного, сидел в своей библиотеке и, попивая молодое жискское вино, читал «Избранное» Лонтанга. На него снизошло умиротворение — уже несколько дней по естественным или еще каким-либо причинам никто не предпринимал попыток убить колдуна. Когда Диризонгу надоедало ломать голову над секретами глиптики, он разглядывал поверх бокала разрисованный экран, на котором великий Шуазид (еще до того, как его невзлюбил капризный Вуар) изобразил целое стадо демонов, начиная с ужасного Фиранзота и заканчивая самым незначительным эльфом, которых придворный колдун мог призвать к себе на службу.

Любой, глядя на Диризонга, задался бы вопросом — зачем тому призывать эльфа. Сам колдун был маленьким щекастым человеком (маленьким для лорскийца) с седыми волосами, обрамлявшими его круглую физиономию. Когда Диризонг проходил зомпур-процедуру, он по беспечности забыл в списке того, что хотел бы оставить навеки молодым, упомянуть волосы. Это упущение вызывало шквал насмешек со стороны его собратьев колдунов.

В данный момент Диризонг Тааш планировал выпить столько вина, чтобы не потерять способность вытащить свое полное тело из кресла, добраться до столовой и разделить ужин со своим помощником Жамелом Сихом. Недоброжелателей у Диризонга было предостаточно, и еду из предосторожности подавали четыре его сына, а Жамел, по тем же причинам, первым снимал пробу. После того как они опустошат еще несколько кувшинов вина, Диризонг планировал выбрать трех из своих прелестных наложниц и отправиться в постель. Безобидная программа — любой скажет. Диризонг даже решил, каких именно красавиц он возьмет с собой сегодня, но еще не определился с вопросом очередности.

И в этот момент в дверь постучали и раздался пронзительный голос самого наглого пажа короля Вуара:

— Господин колдун, король желает видеть тебя немедленно!

— Зачем? — проворчал Диризонг.

— А я знаю, куда улетают аисты зимой? Мне известны секреты зомби из Седо? Нашептал ли мне северный ветер, что лежит за стенами Рифая?

— Ладно, ладно. — Диризонг зевнул, поднялся и потопал в тронный зал.

Временами он оглядывался, ему не нравилось идти по дворцовым коридорам без Жамела, который всегда прикрывал его спину от удара кинжала.

Лампа над троном освещала лысую башку Вуара, который смотрел на колдуна из-под кустистых бровей. Король восседал на троне в зале аудиенций, над головой у него висел охотничий рог великого Зинаха, его отца.

На троне пониже сидела наложница-фаворитка Илепро из Лотора — коренастая, коротконогая лотрийка средних лет, волосатая и зубастая. И что только в ней нашел король… Возможно, к середине жизни он пресытился красотой и находил пикантность в ее противоположности. А может быть, после того, как Верховный Правитель Лотора Конесп практически силой всучил ему свою сестру, овдовевшую после случайной гибели ее мужа на охоте, монарх действительно влюбился.

Но возможно также, что за всеми этими странными событиями стоял колдун-жрец Лотора. Чтобы вынудить короля Вуара сделать своим наследником маленького сына Илепро, рожденного от ее лоторийского мужа, требовалось колдовство или еще что-нибудь посильнее. А судя по слухам, Вуар сделал именно это. Диризонг порадовался, что малыша не было в зале, правда, в ногах Илепро сидел квартет укутанных в бесконечные меха лотриек.

Диризонг подозревал, что происходит что-то непонятное, причем из разряда того, что, став понятным, вряд ли ему понравится. Несмотря на мирные отношения между Лотором и Лорском, колдун сомневался, что лотрийцы могут забыть опустошительный набег лорскийцев, которым король Зинах ответил на их вторжения.

После того, как он пал ниц, Диризонг Тааш заметил кое-что, на что поначалу не обратил внимания, а именно — на маленьком столике напротив трона, где обычно стояла ваза с цветами, сейчас располагалось серебряное блюдо, а на блюде голова министра торговли, с тем тупым и бессмысленным выражением на лице, какое обычно приобретают головы, отделенные от туловища.

Очевидно, король Вуар пребывал не в самом хорошем настроении.

— Слушаю тебя, о король! — Диризонг Тааш нервно поглядывал то на короля, то на голову министра.

— Слушай же, мастер, — сказал король, — у моей наложницы Илепро, которую, надеюсь, ты знаешь, возникло желание, исполнить которое можешь только ты.

— В самом деле, Ваше Величество?

Диризонг неправильно истолковал услышанное и выпучил глаза, как самец жабы весной. Во-первых, всем было известно, что король не имеет обычая делиться своими женщинами, а во-вторых — Диризонг меньше всего хотел, чтобы король выбрал для него из своего гарема Илепро.

Король продолжал:

— Она желает получить драгоценный камень — третий глаз статуи богини Тандилы. Ты знаешь этот храм в Лоторе?

— Да, сир. — Хотя Диризонг удерживал на лице подобострастную улыбку, сердце его ушло в пятки. Это пахло развлечением похлеще, чем интимная близость с Илепро.

— Этот бестактный наглец, — сказал Вуар, указывая на голову министра торговли, — услышав, какую задачу я перед ним ставлю, заявил, что камень нельзя купить, ну я и приказал укоротить его. Теперь я сожалею об этом поспешном действии, так как в результате выяснилось, что он был прав. И, следовательно, остается одно — украсть камень.

— Д-да, сир.

Король опустил длинный подбородок на кулак, его агатовые глаза смотрели вдаль. Кольцо на пальце короля мерцало в свете лампы. Кольцо было сделано из сердцевины упавшей звезды и обладало такой силой, что даже колдуны Лотора не могли причинить вред его владельцу.

Король продолжил:

— Мы можем либо открыто завладеть им, что означает войну, либо украсть его. А я, хоть и собираюсь выполнить прихоть Илепро, с лотрийцами воевать не хочу. Пока это нецелесообразно. Таким образом, ты отправишься в Лотор и добудешь этот камень.

— Да, конечно, сир, — сказал Диризонг с воодушевлением, которое было, мягко говоря, натужным. Любая мысль о том, чтобы попробовать возразить, мгновенно исчезала, стоило только взглянуть на невезучего министра на серебряном блюде.

— Естественно, — дружелюбно сказал Вуар, — если ты считаешь, что твоих сил недостаточно, я уверен, что король Жиска одолжит мне своего колдуна тебе в помощь…

— Никогда, сир! — воскликнул Диризонг и вскочил в полный рост. — Этот головотяп будет не помощником, а камнем на моей шее!

Неизвестно почему, но Диризонгу показалось, что улыбка короля Вуара была похожа на волчий оскал.

— Так тому и быть.

Вернувшись в свои апартаменты, Диризонг Тааш позвонил своему помощнику. После третьего звонка в комнату вошел Жамел Сих. Он небрежно размахивал большим бронзовым мечом, держа его за головку рукояти.

— Когда-нибудь, — сказал Диризонг, — демонстрируя эти свои фокусы, ты отрубишь конечность какому-нибудь бедняге, и я надеюсь только на то, что это будешь ты сам. Завтра уезжаем на задание.

Жамел Сих перехватил меч за рукоять и улыбнулся своему господину:

— Отлично! Куда?

Диризонг просветил своего помощника.

— Еще лучше! Действие! Захватывающе! — Жамел рассек мечом воздух. — С тех пор как ты наложил заклинание на мать королевы, мы сидим в своих апартаментах, как белощекие казарки на шесте, и ничего не делаем, чтобы заслужить милость короля Вуара.

— А что здесь плохого? Я никому не досаждаю, никто не досаждает мне. А теперь, когда зима на подходе, мы должны отправиться на окраину каменистого Лотора, чтобы вытащить из статуи какую-то никчемную безделушку, которую приспичило заиметь глупой королевской фаворитке.

— Интересно почему, — сказал Жамел. — Раз уж она урожденная лотрийка, то должна бы оберегать религиозный символ своей земли, а не воровать его, чтобы прибавить к своим украшениям.

— Никогда не угадаешь. Наши-то женщины непредсказуемы, а уж лотрийки… Так что давай продумаем маршрут и снаряжение.

В ту ночь Диризонг взял к себе в постель только одну наложницу.

Они поехали на восток в плодородный Жиск на берегу Тритонского моря и в городе Бинкаре отыскали друга Диризонга гранильщика Гошапа Тажа, который поделился с ними бесценной информацией.

— Третий глаз богини Тандилы, — рассказывал Гошап Таж, — это драгоценный камень размером с небольшой кулак. Он не огранен и имеет форму яйца темно-пурпурного цвета. Если смотреть на камень с одного конца, то от него исходят лучи, как от сапфира, но в количестве семи, а не шести. Он заменяет зрачок в центральном глазу статуи Тандилы, удерживаемый на месте свинцовыми зубцами. Что касается остального — жрецы наняли стражей для своего сокровища, о них я не знаю ничего, кроме того, что оба они свирепы и опасны. За последние пять столетий было предпринято двадцать три попытки стянуть камень, все они заканчивались фатально для воров. Когда я в последний раз видел тело вора…

Пока Гошап описывал, каким образом поступили с вором-неудачником, Жамел извергал из себя рвоту, а Диризонг смотрел в свой бокал с вином с таким выражением, будто там плавала какая-нибудь многоножка, хотя они с Жамелом, без сомнения, были не самыми мягкосердечными людьми в то жестокое время.

— Свойства камня?

— Впечатляющие, хотя, возможно, преувеличены, так как известны только по слухам. Это самый мощный в мире антидемоник. Он может даже противостоять самому ужасному Тр’лэнгу, а это самый могучий из демонов.

— Этот камень сильнее кольца короля Вуара из звездного металла?

— Гораздо. Как бы там ни было, на правах старого друга позволь дать тебе совет — смени имя и наймись на службу к какому-нибудь менее требовательному господину. Нет никакого смысла искать способ раздобыть этот «глаз».

Диризонг Тааш провел рукой по своим седым шелковистым волосам и бороде:

— Ты прав. Он постоянно травмирует меня своими грубыми сомнениями в моей компетентности, но расстаться с роскошью, которая меня окружает, не так уж просто. Где еще мне предоставят по первой просьбе бесценные книги и восхитительных женщин? Нет, если бы не эти его периодически накатывающие капризы, Вуар действительно был бы очень хорошим хозяином.

— О чем я и говорю. Откуда тебе знать, не повернутся ли его капризы когда-нибудь против тебя?

— Я и не знаю. Временами думаю, что гораздо легче было бы служить королю варваров. Варвары с их привычками и ритуалами более предсказуемы.

— Так почему тебе не бежать? За Тритонским морем лежат земли роскошного Торратсиша, в этих краях человек с твоими качествами быстро поднимется до…

— Забудь об этом, — сказал Диризонг. — У короля Вуара останутся заложники — мое незначительное семейство: четырнадцать наложниц, двенадцать сыновей, девять дочерей и несколько визжащих внуков. И ради них я должен выполнить приказ короля, хотя бы Западное море поглотило весь Пусаад, как предсказано в пророчествах.

Гошап пожал плечами:

— Дело твое. Только не говори, что ты из этих неуклюжих середнячков, слишком толстых и низеньких, чтобы когда-нибудь стать настоящими меченосцами, не говори, что не можешь достичь колдовских высот, потому что не отказываешься от удовольствий твоего зенана.^[118]

— Благодарю тебя, добрый Гошап, — сказал Диризонг, потягивая молодое вино. — Но, как бы там ни было, я живу не для того, чтобы достичь высокого положения в каком-нибудь полку аскетов с суровой дисциплиной, а для того, чтобы радоваться жизни. А сейчас назови мне надежного аптекаря, у которого я могу приобрести сир-порошок высшей пробы и очистки.

— Дуалор тебе поможет. Какое обличье вы намерены для себя выбрать?

— Я думаю, мы отправимся в путь под видом торговцев из Парска. Если услышишь о такой парочке, с приключениями пересекающей Лотор, не удивляйся.

Диризонг приобрел свой сир-порошок за несколько плиток золота с печатью короля Вуара, и они с Жамелом вернулись на постоялый двор. Там колдун нарисовал свои пентаграммы, рассыпал порошок и произнес Заклинание Девяти Муз. По окончании процедуры Диризонг и Жамел без сил растянулись на полу. Они превратились в пару смуглых горбоносых парней с кольцами в ушах, в развевающихся парскских одеждах.

Восстановив силы, они двинулись дальше. Колдун с помощником пересекли пустыню Решейп, не страдая особенно ни от жажды, ни от ядовитых насекомых, ни от духов пустоты. Проехали через лес Антро, и на них не пытались напасть ни разбойники, ни саблезубые кошки, ни ведьмы Антро. Наконец, они перевалили через лысые холмы Лотора.

Когда они остановились на ночлег, Диризонг сказал:

— По моим расчетам и судя по тому, что говорили нам путники, до храма остался один день пути. Следовательно, пришло время выяснить — сможем ли мы выполнить задание с помощью кое-кого, а не нашей уязвимой оболочки. — С этими словами он принялся рисовать на земле пентаграммы.

— Ты хочешь сказать, что собираешься вызвать Фиранзота? — спросил Жамел Сих.

— Именно.

Жамела передернуло.

— Когда-нибудь ты оставишь открытым угол пентаграммы, и тогда нам конец.

— Это точно. Но покушаться на третий глаз богини с инструментом послабее — гарантированный пропуск на тот свет. Так что успокойся и приступим.

— По мне так нет ничего рискованнее, чем общение с Фиранзотом, разве за исключением самого Тр’лэнга, — пробормотал Жамел, но подчинился.

Они прошли через заклятье Бртонга, которое реконструировал Диризонг Тааш по «Избранному» Лонтанга, и за границами главной пентаграммы возник темный силуэт Фиранзота, слегка подрагивающий. Диризонг почувствовал, как тепло его тела поглощается холодом, исходящим от духа, и возрастающее давление, которое порождало присутствие этого существа. Жамел Сих, несмотря на всю его внушительную мускулатуру, съежился.

— Что нужно? — почти беззвучно прошептал Фиранзот.

Диризонг собрался с силами и ответил:

— Ты украдешь драгоценный камень из среднего глаза статуи богини Тандилы в ближайшем храме и передашь его мне.

— Этого я не могу сделать.

— Почему?

— Во-первых — потому, что жрецы Тандилы провели вокруг своего храма линию такой силы, что никакие послания, никакие подобия, никакие духи, включая великого Тр’лэнга, не могут ее пересечь. Во-вторых — потому, что и сам глаз окружен гибельной аурой, из-за которой ни я, ни мне подобные, ни даже сам Тр’лэнг не можем добраться до него. Могу я теперь вернуться в свое измерение?

— Уходи, уходи, уходи… Что ж, Жамел, похоже, нам самим придется решить эту малоприятную задачу.

На следующий день они снова двинулись в путь. Холмы превратились в суровые, неприступные горы, а дорога в узенькую тропку, извивающуюся между отвесными скалами. Лошадям, больше привыкшим к просторным равнинам Лорска, по которым мирно бродят стада бизонов, не нравилось изменение рельефа местности. Они шарахались от острых уступов, обдирая о камни ноги наездников.

Лучи солнца едва проникали в эти ущелья из черного камня, темнеть там начинало сразу после полудня. Потом небо заволокли облака, и скалы заблестели от холодного тумана. Тропа привела к подвесному мосту. Лошади заартачились.

— Я их не виню, — сказал, спешиваясь, Диризонг Тааш. — Клянусь раскаленными клыками Вража, только воспоминание о самой прелестной моей наложнице придает мне мужество ступить на этот мост!

Они выстроили лошадей в линию. Диризонг тащил первую, Жамел молотил по крупу последнюю, и лошади неохотно подчинились. Колдун только один раз глянул вниз на бурлящий водный поток далеко внизу и решил больше этого не делать. Подошвы сапог и копыта лошадей гулко стучали по дощатому настилу, им вторило отраженное от отвесных скал эхо, ветер перебирал канаты, на которые был подвешен мост, словно это были струны гигантской арфы.

На противоположной стороне ущелья дорога продолжала уходить вверх. Колдун и его помощник встретили двух путников — мужчину и женщину верхом на лошадях. Им пришлось отъехать назад за поворот, чтобы разминуться с Диризонгом и Жамелом. Путники ехали, с мрачным видом уставившись в землю, и в ответ на жизнерадостное приветствие колдуна пробормотали что-то нечленораздельное.

Дорога резко свернула в глубокую расселину в скале, цокот копыт, усиленный эхом, зазвучал в три раза громче натурального, а дорогу едва можно было различить в темноте. Дно расселины постепенно поднималось все выше, и вскоре Диризонг и Жамел выехали на плоскогорье, поросшее редкими карликовыми деревьями и усыпанное грудами камней. Неровная дорога петляла между камнями и наконец привела к ступеням, которые, в свою очередь, вели к Храму Тандилы. Путники могли видеть лишь нижнюю часть этого храма, обладавшего дурной славой, верхняя же была скрыта облаками. Их взорам открывались лишь блестящие черные камни, уходящие к острым вершинам.

Диризонг припомнил скверные свойства характера, приписываемые богине, и еще более отвратительные привычки ее жрецов. Говорили, например, что культ Тандилы, без сомнения одной из самых зловещих фигур в пусадианском пантеоне, предписывает слепо следовать ритуалам, связанным с демоном Тр’лэнгом, который в давние времена сам был богом. Это было еще до того, как толпы лорскийцев, изгнанные со своих земель хоскириками, перебрались через Тритонское море в Пусаад и зловещие времена пошли на убыль.

Диризонг Тааш успокаивал себя мыслью о том, что и боги, и демоны обычно не так ужасны, как жрецы с их низменными мотивами и выгодами. К тому же дикие истории о нраве жрецов на поверку чаще всего оказывались если не вымыслом, то преувеличением. Хотя колдун не был склонен к иллюзиям, но за неимением лучшего ничего другого не оставалось.

Диризонг Тааш остановил коня перед наполовину ушедшим в облака храмом и спешился. Потом они с Жамелом утяжелили поводья камнями, чтобы лошади не разбрелись.

— Мастер! — закричал Жамел, когда они начали подниматься по ступеням.

— Что такое?

— Посмотри на нас!

Диризонг посмотрел. Они больше не были похожи на торговцев из Парска, они снова были придворным колдуном короля Вуара и его помощником, выставленными на всеобщее обозрение. Должно быть, они переступили черту, о которой их предупреждал Фиранзот. Диризонг быстро глянул на вход в храм. По обе стороны от дверей виднелись две слабо освещенные фигуры стражей. Колдун различил блеск отполированной бронзы. Если эти привратники и заметили перемены, происшедшие с посетителями храма, но виду они не подали.

Диризонг Тааш преодолевал на своих коротких ножках черные блестящие ступени. Теперь он хорошо видел стражей — широкоплечие лотрийцы с угрюмыми лицами и косматыми бровями. Люди говорили, что лотрийцы похожи на дикарей, живущих далеко на северо-востоке, в Ирарне, которые не приручают лошадей и сражаются острыми камнями. Эти двое стояли друг напротив друга, словно статуи, и смотрели прямо перед собой. Колдун и помощник прошли мимо стражей.

Они оказались в вестибюле, где их встретили две молоденькие лотрийки.

— Ваши сапоги и мечи.

Диризонг снял перевязь и передал ближайшей девушке ножны; потом стянул сапоги и остался стоять босиком с травой между пальцами, которую он набил туда, чтобы не стереть ноги. Второй меч, спрятанный на спине под туникой, приятно холодил тело Диризонга.

Жамел тихо обменялся парой фраз с одной из девушек, которая, по мнению его хозяина, не так уж плохо выглядела для лотрийки — пухленькая и круглолицая.

— Пошли, — сказал Диризонг, и они вошли в главное помещение храма.

Здесь все было так, как и в других храмах: просторное прямоугольное помещение, запах фимиама, каменный алтарь. Треть помещения была отделена оградой, за которой возвышалась статуя сидящей богини Тандилы. Гладкий базальт, из которого была вырублена статуя, отражал слабый свет масляных светильников, а на самом верху, там, где в тени скрывалась голова Тандилы, пурпурная светящаяся точка указывала место, где находился глаз с драгоценным камнем.

Два лотрийца стояли на коленях перед оградой и бормотали молитвы. Откуда-то сбоку из тени появился жрец и пошел вдоль ограды. Диризонг ожидал, что тот подойдет к ним с Жамелом и прикажет пройти в святая святых к верховному жрецу, но жрец не остановился и вскоре исчез в противоположной стороне храма.

Диризонг Тааш и его помощник медленно, шаг за шагом приближались к ограде. Когда они подошли к цели, два лотрийца закончили возносить мольбы и встали. Один из них бросил что-то в объемную емкость наподобие кадки за оградой. В кадке звякнуло, и две коренастые фигуры заторопились к выходу.

Какое-то время Диризонг и Жамел оставались в главном помещении храма одни, хотя в наступившей тишине до них доносились приглушенные звуки шагов и голоса из других помещений храма. Диризонг достал коробочку с порошком и посыпал им вокруг, бормоча под нос заклятье Ансуана. Когда он закончил, оказалось, что он стоит между Жамелом и собственной копией.

Диризонг Тааш перелез через ограду и, встав на цыпочки, прокрался на своих пухлых ножках за статую. Там в тени он увидел несколько дверей в стене. Статуя располагалась спиной к стене, но не вплотную, так что энергичный мужчина, упершись спиной в статую, а ногами в стену, мог добраться до ее головы. Диризонг был энергичным, но только в определенном смысле этого слова, тем не менее он юркнул в подходящую по размеру складку на базальтовых одеждах богини. Теперь он лежал на полу и тяжело дышал, прислушиваясь к удаляющимся шагам Жамела.

План заключался в следующем: Жамел с двойником Диризонга покидают храм. Стражники думают, что в храме пусто, и расслабляются. Диризонг похищает камень. Жамел поднимает шум снаружи, он орет «скорее сюда!» и отвлекает стражей, а Диризонг убегает из храма.

Диризонг подождал еще немного. Мимо прошелестели тихие шаги еще одного жреца, и дверь закрылась. Откуда-то доносился девичий смех.

Диризонг начал путь наверх. Человеку его комплекции передвигаться таким способом было трудновато, к тому же из-под колпака стекали струи пота и заливали ему глаза. И все же он не останавливался. Добравшись до плеча статуи, Диризонг вполз на этот уступ, вцепившись в ухо богини, чтобы не упасть. Скользкий камень холодил ступни. Колдун вытянул шею и увидел свирепый профиль Тандилы. Он вполне мог дотянуться до драгоценного камня у нее во лбу.

Диризонг достал из туники специально припасенный для этой цели плоский бронзовый брусок. Этим бруском он аккуратно, чтобы не повредить и не уронить камень, начал отгибать свинцовые зубцы. Отгибая зубец, он то и дело ощупывал его пальцем. Вскоре он отжал их все.

В храме было тихо.

Диризонг провел своим брусочком по кругу, раскачивая камень. Тот мягко соскользнул на внутреннюю поверхность отогнутых свинцовых зубцов. Диризонг Тааш собрался спрятать брусок и камень под тунику, но не смог удержать своими коротенькими толстыми пальцами сразу два предмета. Дзинь, дзинь — брусок полетел вниз, отскакивая от груди богини, на ее живот, дальше — на складки подола и, наконец, звонко брякнулся на каменный пол перед статуей.

Диризонг Тааш окаменел. Шли секунды, но ничего не происходило. Стражники должны были услышать…

И все равно — тишина.

Диризонг Тааш спрятал драгоценный камень в тунику и сполз обратно в темноту за плечо Тандилы. Очень осторожно он скользил вниз между статуей и стеной. Добрался до пола. По-прежнему — тишина, только временами доносились какие-то звуки, скорее всего из кухни храма, где слуги готовили ужин для жрецов. Колдун ждал сигнала тревоги, которую должен был поднять его помощник.

Ждал и ждал. Откуда-то долетел предсмертный человеческий вопль.

В конце концов Диризонг сдался и быстренько обогнул бедро статуи. Он одним движением подхватил свой брусочек, потом перелез через ограду и на цыпочках посеменил к выходу.

Там его ожидали два стражника с обнаженными мечами.

Диризонг протянул руку за спину и выхватил свой второй меч. Он понимал, что в реальном бою у него нет надежды одолеть опытного искусного воина, не говоря уже о двоих. Оставался, один маленький шанс — броситься на стражей, как неистовый берсерк,^[119] и продолжать бежать дальше.

Диризонг ожидал, что стражники, как опытные воины, разделятся и двинутся на него с противоположных сторон. Вместо этого один из них шагнул вперед и неловко попытался ударить колдуна мечом. Диризонг парировал выпад стража и нанес ответный удар. Кланг! Кланг! И противник колдуна, пошатываясь, отступил назад, выронил меч, схватился за грудь и грузно повалился на пол. Диризонг изумился, он готов был поклясться, что меч не коснулся тела.

Потом на него двинулся второй страж. Мечи скрестились всего два раза, и оружие стражника с лязгом полетело на пол. Привратник отскочил назад, развернулся и исчез, скрывшись за одной из многочисленных дверей храма.

Диризонг Тааш удивленно оглядел свой меч — и как это он столько лет не осознавал собственную силу. Вся схватка длилась секунд десять, и даже при тусклом освещении Диризонг не обнаружил следов крови на лезвии своего меча. Колдун хотел было ткнуть павшего стража мечом, чтобы проверить, действительно ли тот мертв, но ему не хватило ни времени, ни жесткости для такого поступка. Диризонг выбежал из храма, оглядываясь в поисках Жамела и своего двойника.

Ни того ни другого. Три лошади и жеребец колдуна по-прежнему стояли на привязи в нескольких шагах от входа в храм. Острые камни больно кололи нежные ступни Диризонга. Он колебался, но только одну секунду. Колдун по-своему был привязан к Жамелу Сиху — мощные мускулы помощника выручали его хозяина из рискованных переделок так же часто, как недальновидность самого колдуна приводила к ним. Но мысль ворваться обратно в храм в поисках безалаберного помощника граничила с безумием. К тому же у Диризонга был четкий приказ короля.

Похититель взобрался на своего коня и галопом поскакал от храма, уводя за собой остальных лошадей.

Он спускался по узкой расселине и размышлял, и чем дальше уводили его мысли, тем меньше ему нравились их результаты. Поведение стражей было необъяснимо, с какой стороны ни посмотри, разве только они обкурились трав или сошли с ума, а колдун не верил ни в то, ни в другое. Они не атаковали его одновременно; не заметили упавший бронзовый брусок; легко позволили ему, посредственному бойцу на мечах, одолеть себя; один из них упал, не получив и царапины; они не звали на помощь…

Или жрецы храма все так и планировали. Тогда все вставало на свои места. Вероятно, они хотели, чтобы он украл эту проклятую побрякушку.

В самом конце расселины, там, где дорога сворачивала в ущелье, Диризонг остановил коня и спешился. Все это время он держал ухо востро, чтобы не прозевать цокот копыт возможной погони. Колдун вытащил из туники глаз Тандилы и осмотрел его. Да, если смотреть с одного конца, от него расходятся лучи именно так, как говорил Гошап Таж. Но в остальном ничего необычного или противоестественного. Пока.

Диризонг Тааш аккуратно положил камень на землю и отступил на несколько шагов, чтобы взглянуть на него со стороны. Пока колдун отходил назад, камень качнулся и покатился в его сторону.

Сначала Диризонг подумал, что положил глаз Тандилы на неровную поверхность. Он подскочил к камню и схватил его до того, как тот укатился в пропасть. Потом колдун положил камень обратно и соорудил вокруг него маленькую насыпь из гальки и песка. Теперь он никуда не укатится!

Но когда Диризонг снова отошел, камень перевалил через насыпь и покатился. Колдуна бросило в пот, но на этот раз не от физических усилий. Камень, набирая скорость, катился прямо на него. Незадачливый посетитель попытался увернуться и вжался в нишу в скале. Камень изменил направление и остановился у босых ног Диризонга, словно щенок, который хочет, чтобы его погладили.

Диризонг Тааш выкопал небольшую ямку, положил туда глаз Тандилы, придавил сверху довольно большим камнем и отошел в сторону. Большой камень закачался, из-под него, разбрасывая на своем пути гальку, словно кто-то тянул за невидимую нить, вынырнуло маленькое пурпурное яйцо. Оно снова подкатило к ногам колдуна и остановилось.

Диризонг Тааш поднял с земли драгоценный камень и еще раз его осмотрел. Никаких царапин. Он припомнил, с какой настойчивостью Верховный Правитель Лотора Конесп старался всучить свою сестру королю Вуару и то, что глаз Тандилы потребовался этой самой Илепро.

Повинуясь внезапному порыву, Диризонг Тааш зашвырнул камень подальше от себя.

По всем расчетам камень должен был описать дугу и разбиться о противоположную скалу. Вместо этого глаз богини остановился на полпути над ущельем, сделал петлю и вернулся в бросившую его руку.

Диризонг Тааш не сомневался — жрецы Тандилы подстроили с помощью этого камня какую-то хитрую ловушку для короля Вуара. Колдун не имел понятия, что принесет этот камень королю и какие напасти ожидают королевство Лорск, если он привезет его с собой. Пока же Диризонг знал только то, что глаз Тандилы — простой антидемоник и, следовательно, должен защищать короля, а не вредить ему. Как бы то ни было, колдун был уверен, что замышляется какая-то каверза, и способствовать этим планам совсем не хотелось. Диризонг положил пурпурное яйцо на плоский камень, отыскал булыжник размером с голову, поднял его двумя руками и ударил по драгоценному камню.

Во всяком случае, он имел такое намерение. По пути вниз булыжник задел выступ скалы, и в следующую секунду Диризонг как заправский танцор исполнял танец Дзен, обсасывая ушибленные пальцы и награждая жрецов Тандилы именами самых жутких демонов из его репертуара ругательств. Пурпурное яйцо, целое и невредимое, спокойно лежало на месте.

После этого Диризонг рассудил, что жрецы наложили на драгоценный камень не только заклятье преследования, но и заклятье Дужатенг, благодаря которому любая попытка уничтожить камень рикошетом била по тому, кто хочет это сделать. Если Диризонг выдумает еще какой-нибудь хитрый способ избавиться от глаза Тандилы, не исключено, что он сломает себе ногу. Существовало только одно хитрое заклинание, с помощью которого можно было избавиться от заклятья Дужатенг, но у Диризонга не было для него материалов, в число которых входили редкие и неаппетитные субстанции.

Теперь Диризонг Тааш знал — у него остался лишь один способ нейтрализовать заклятья жрецов и избавиться от этого назойливого камня — вставить его обратно в лоб Тандилы и прижать свинцовым зубцами. Однако эта задача сулила еще больше неприятностей, чем первоначальное намерение украсть камень. Ведь если жрецы хотели, чтобы Диризонг украл глаз Тандилы, они, чтобы не дать ему вернуть камень обратно, применят более хитрые уловки, чем те, которые использовали для его охраны.

Однако выбора не было. Диризонг Тааш спрятал камень в тунику, взобрался на своего жеребца (остальных лошадей он оставил стоять привязанными к камням у моста) и поскакал обратно по гулкой расселине. Когда колдун выехал на небольшое плато, на котором возвышался храм Тандилы, он понял, что его опередили. У входа в храм в два ряда выстроились стражники. Бронзовые кирасы поблескивали в лучах заходящего солнца. Воины первой шеренги держали перед собой огромные щиты, за которыми скрывали внушительные бронзовые мечи, а те, что стояли у них за спинами, были вооружены длиннющими пиками, которые они выставили вперед между стражниками из первой шеренги. Чтобы преодолеть такую преграду, атакующему пришлось бы сначала прорваться сквозь частокол из пик, а потом иметь дело с мечами.

Оставалось помчаться на стражников во весь опор в надежде, что кто-нибудь из них, лучше два, отскочит в сторону, и тогда образуется небольшой проход в их сомкнутых рядах, в который можно будет проскочить. Потом надо ворваться в храм и постараться вставить камень на место до того, как тебя поймают. Если поймают, будет большая мясорубка — толпа стражников, раненый конь и разделанный на куски, насаженный на пики колдун.

Диризонг Тааш колебался. Потом он вспомнил свои бесценные манускрипты и обожаемых наложниц, которые ожидали его во дворце короля Вуара, куда он не сможет вернуться без риска для жизни, если не привезет глаз Тандилы или приемлемое объяснение, почему он не смог этого сделать. Колдун ударил жеребца пятками по бокам и пустил его галопом.

По мере того как конь мчался вперед, пики стражников увеличивались в размерах и казались все острее и острее. Диризонг видел, что стражники не собираются расступаться, любезно давая ему дорогу. Вдруг кто-то выбежал из храма и помчался вниз по ступеням в тыл к стражникам. Человек был в одеждах жреца, но за секунду до столкновения со стражами храма Диризонг узнал свирепую физиономию Жамела Сиха.

Диризонг Тааш потянул за удила, и его конь затормозил в одной пяди от острия ближайшей пики. Колдун — живший во времена, когда стремена еще не изобрели, — пополз вперед, пока не оказался верхом на шее животного. Вцепившись в гриву левой рукой, правой он метнул драгоценный камень.

— Жамел, — крикнул он, — лови!

Жамел высоко подпрыгнул и поймал камень до того, как тот успел повернуть назад.

— А теперь вставь его обратно! — крикнул Диризонг.

— Что? С ума сошел?

— Вставь обратно быстро и закрепи!

Жамел, приученный выполнять приказы, какими бы странными они ни были, помчался обратно в храм, по пути тряся головой, словно сожалея о том, что его хозяин потерял рассудок. Диризонг отцепился от гривы и отогнал коня на безопасное расстояние от частокола из пик. Головы стражников в отполированных шлемах вращались то в одну сторону, то в другую. Стражники явно были в замешательстве. Диризонг предположил, что им был дан один простой приказ — не пускать его в храм, а что делать, если кто-то из жрецов храма войдет в контакт с чужаком, им не сказали.

Так как стражники не предпринимали попыток преследовать его, Диризонг остановил коня и стал наблюдать за порталом храма. Он оставлял Жамелу возможность выполнить миссию и убежать, но понимал, что у его младшего друга практически нет шансов. Если он, безоружный, попытается прорваться сквозь шеренги стражников, они сделают из него котлету. А ему, Диризонгу, придется искать и натаскивать другого помощника, который может оказаться еще бестолковее, чем его предшественник. И все же колдун не мог оставить парня один на один с судьбой.

А потом Жамел Сих выскочил на ступени с длинным, как у стражников, копьем в руках. Держа копье наперевес, он бежал на стражников, словно собирался проткнуть одному из них спину. Диризонг прекрасно понимал, что этот маневр не сработает. Он зажмурился.

Но Жамел Сих, не добежав до стражников, воткнул пику в землю и прыгнул, как с шестом. Перелетая через отполированные шлемы, бронзовые мечи и огромные щиты, он дергал ногами, словно висельник. Жамел приземлился перед стражниками, при этом с треском сломал одному пику, кувыркнулся, вскочил на ноги и рванул к Диризонгу Таашу. Колдун к этому времени уже развернул своего коня.

Как только Жамел уцепился за край мягкого седла, за их спиной раздались жуткие крики — это жрецы с воплями выбежали из храма. Диризонг стукнул голыми пятками жеребца по ребрам, жеребец помчался галопом, а Жамела тем временем кидало из стороны в сторону за спиной колдуна. Беглецы устремились к расселине, позади доносился топот копыт.

Диризонг не тратил дыхания на расспросы, пока они скакали вниз по тропе. В самом низу, там, где расселина заканчивалась у глубокого ущелья, они остановились и, после того как Жамел пересел на свою лошадь, продолжили путь быстро как могли. Из расселины доносилось эхо погони.

— Бедные мои ноги, — стонал Жамел Сих.

У подвесного моста лошади снова заартачились, но Диризонг безжалостно колол и шлепал мечом своего коня, пока тот не ступил на раскачивающийся настил. Ветер гудел в паутине канатов, солнце уже почти зашло.

Переправившись на другую сторону ущелья, Диризонг с облегчением вздохнул. По расселине с неимоверной скоростью неслась цепочка преследователей.

— Если бы у меня были необходимые материалы и время, я бы послал на этот мост заклинание, и со стороны казалось бы, что он оборвался и им не воспользоваться.

— А почему его и вправду не сломать? — крикнул Жамел. Он подвел свою лошадь к скале, подтянулся и встал на седло.

Жамел ударил мечом по канатам, и, когда первый из преследователей достиг моста, все сооружение обвисло и со свистом веревок и стуком перекладин ухнуло вниз. Служители храма Тандилы завопили, и через ущелье полетели стрелы.

Диризонг и Жамел продолжили путь.

Двумя неделями позже колдун и его помощник сидели в саду на заднем дворе мастерской гранильщика Гошапа Тажа в солнечном Бинкаре. Жамел Сих рассказывал свою часть истории:

— …ну, и когда я уходил из храма, эта маленькая лотрийка снова стала строить мне глазки. Я подумал, что четверти часа вполне достаточно, чтобы выполнить задание мастера, а заодно и себе доставить удовольствие.

— Зеленый недоумок! — буркнул Диризонг в бокал с вином.

— …в общем, я пошел за ней. И, сказать по правде, все шло очень даже хорошо, пока не появился один из этих беззубых кретинов в мантии с капюшоном и не полез на меня с ножом. Я пытался от него отмахнуться и, боюсь, в потасовке случайно сломал ему шею. Понятно, что из-за этого могли быть неприятности. Так что я одолжил его одежку и отправился искать мастера, его двойника и лошадей, но никого не нашел.

— Как быстротечно время! — с сарказмом заметил Диризонг. — Надеюсь, хотя бы маленькая лотрийка будет вспоминать этот эпизод не без удовольствия. А двойник — всего лишь тень и, не будучи разумным, он вышел из храма, пересек заколдованную жрецами линию и исчез.

— А еще, — продолжал Жамел, — там было полно стражников и жрецов, они суетились и верещали, как стая мартышек. Я видел, как жрецы выстроили стражников у главного входа, а потом вернулся мастер и бросил мне камень. Я сразу понял, в чем дело, побежал в храм, взобрался на статую и вставил Тандиле обратно ее третий глаз, а зубцы я прижал рукояткой кинжала. Потом я отобрал копье у одного из воинов и немного задержался, чтобы избавиться от парочки лотрийцев, которые вздумали приставать ко мне с расспросами. Ну, остальное вы знаете.

Диризонг Тааш подвел черту под историей и сказал:

— Дорогой Гошап, не подскажешь ли ты, что нам делать дальше? Боюсь, если мы явимся к королю Вуару без этого камня, он разложит наши головы на серебряные блюда еще до того, как мы успеем что-либо вымолвить. Не сомневаюсь, потом он будет раскаиваться в содеянном, но нам от этого легче уже не будет.

— Если он такой деспот, почему бы вам не уйти от него, как я уже предлагал? — спросил Гошап.

Диризонг пожал плечами:

— Другие, увы, ценят нас не больше и вряд ли будут лучшими хозяевами. Ведь если бы жрецы Тандилы верили, что я способен решить такую задачку, как кража их драгоценного камня и переправка его в Лорск, их заговор, без сомнения, принес бы ожидаемые плоды. Но из опасения, что я по пути потеряю его или продам, они наложили на него излишек заклинаний.

— Как они умудрились это сделать, если камень обладает антимагическими свойствами?

— Его антимагические свойства — простой антидемонизм, в то время как заклятье преследования или заклятие Дужатенга — симпатическая магия, а не колдовская. В любом случае, они заставили его преследовать меня и там и сям, я и так чуял неладное, но тут окончательно уверился в своей правоте. — Диризонг вздохнул и отхлебнул из бокала молодое вино. — Чего не хватает этому ничтожному миру, так это доверия. Но продолжай, Гошап.

— Ладно, тогда почему бы не послать вперед письмо с объяснением всех обстоятельств? Я одолжу тебе раба, он доставит письмо в Лорск, и, когда вы прибудете ко двору, король Вуар уже поостынет.

— Мудро, но, думаю, твое предложение столкнется с одним непреодолимым препятствием. А именно: при дворе короля Лорска только шесть человек умеют читать, и король не из их числа. А из этих шести как минимум пять принадлежат к числу моих врагов, которые только и мечтают о том, чтобы меня вышвырнули с моего места. И если одному из них доверят читать мое послание королю, можешь себе представить, как он исказит мою невинную пиктографию, лишь бы дискредитировать меня. А можем мы убедить короля Вуара в том, что выполнили задание, если привезем камень, похожий на этот треклятый глаз Тандилы? Ничего о таком не слышал?

— Постой-ка, — сказал Гошап, — это дельное предложение. Дай подумать… В прошлом году, когда костлявый призрак нужды приблизился к нашим землям, король Дайор заложил свою лучшую корону в храм Келка, чтобы успокоить начинающиеся волнения в народе. Так вот, на верхушке этой короны — пурпурный сапфир невиданных размеров и ослепительной красоты. Говорят, его для собственного удовольствия создали боги еще до Дня Творения, и камень этот и формой, и цветом похож на глаз Тандилы. Сапфир так и не выкупили, и жрецы выставили корону на всеобщее обозрение, дабы простаки несли им стоящие приношения. Но не спрашивай, как завладеть этим хорошо охраняемым камнем, честно сказать, я и знать ничего об этом не хочу.

На следующий день Диризонг Тааш с помощью заклинаний преобразил себя и Жамела в атлантийцев, обитателей туманных горных кряжей пустыни Гаута, которая располагалась далеко на востоке за Тритонским морем. В тех краях, как говорили в Пусааде, у кого-то из местных жителей вместо конечностей были змеи, у кого-то голов не было вовсе, а лица располагались на груди.

— Мы кто, — ворчал Жамел Сих, — маги или воры? Может, если удастся справиться с этим, и король Торратсиш из-за Тритонского моря закажет нам украсть какую-нибудь милую его сердцу безделушку.

Диризонг Тааш не стал обсуждать эту тему и направился на площадь перед храмом Келка. С важным видом атлантийцев они вошли в храм и увидели корону, водруженную на подушку, лежавшую на столике, по сторонам которого стояли два лорскийских стража, каждый семь футов ростом. У одного из них в руках был обнаженный меч, у другого — лук с натянутой тетивой. Стражники свысока посмотрели на рыжеволосых атлантийцев в синих плащах с орселевыми^[120] нарукавниками, которые тыкали пальцами в корону и несли какую-то тарабарщину. Потом тот, что пониже, а это был Диризонг «под прикрытием», пошел к выходу, оставив своего товарища глазеть на корону.

Миновав портал, низенький атлантиец тут же пронзительно закричал. Стражники посмотрели в его сторону и увидели его голову в профиль, выглядывающую из-за портала. Голова была задрана в небо, словно туловище запрокинули назад, а горло сжимали две руки.

Стражники, не догадываясь, что Диризонг душит сам себя, бросились к выходу. Когда они приблизились, голова подвергнувшегося нападению атлантийца исчезла, и они столкнулись с Диризонгом в его подлинном обличье. Тем временем за их спинами сильные пальцы Жамела Сиха извлекали драгоценный камень из короны короля Дайора.

— Что-нибудь ищете, господа? — обратился колдун к стражникам, которые растерянно оглядывались по сторонам, а его помощник в это время выскользнул из храма. Едва выйдя из храма, Жамел сбросил обличье атлантийца и превратился в такого же лорскийца, как стражники, правда не очень высокого и без бороды.

— Если вы ищите атлантийцев, — отвечал на расспросы стражников колдун, — я видел двух таких типов, они вышли из вашего храма и крадучись шмыгнули вон в тот переулок. Возможно, вам следует проверить, не похитили ли они какую-нибудь святыню?

Стражники бросились обратно в храм, а Диризонг Тааш и его помощник в противоположную сторону.

— Будем надеяться, что этот камень нам не придется возвращать, откуда мы его взяли! — ворчал Жамел Сих.

* * *

Диризонг и Жамел добрались до Лезотра только ночью, но не успели они даже обнять своих любимых наложниц, как посланец Вуара сообщил колдуну, что король желает видеть его немедленно.

Диризонг Тааш нашел короля в зале аудиенций. Видимо, король только что встал с постели, так как, кроме короны и медвежьей шкуры, обернутой вокруг бедер, на нем ничего не было. Илепро, как всегда в сопровождении своего лотрийского квартета, также была там и тоже была одета весьма небрежно.

— Камень у тебя? — спросил король Вуар, приподняв мохнатую бровь, а это не сулило ничего хорошего в случае отрицательного ответа.

— Да, сир, — сказал Диризонг и, поднявшись с пола, приблизился к королю, протягивая сапфир из короны короля Дайора.

Вуар взял его кончиками пальцев и посмотрел на свет в лучах единственной масляной лампы. Диризонг подумал, не собирается ли король проверить, сколько лучей исходит от сапфира — шесть или семь; но быстро успокоился, припомнив, что Вуар не силен в высшей математике.

Король протянул драгоценный камень Илепро:

— Держите, мадам, — сказал он, — на этом, будем надеяться, прекратятся ваши бесконечные жалобы.

— Мой господин щедр, как солнце, — с грубым лотрийским акцентом сказала Илепро. — Правда, я должна еще кое-что сказать, но это не для рабских ушей. — Она что-то сказала на лотрийском своей прислуге, и те поспешили покинуть зал.

— Ну? — сказал король.

Илепро, неотрывно глядя на глаз Тандилы, описала плавный полукруг свободной рукой и одновременно забормотала что-то на родном языке. Тараторила они слишком быстро. Диризонг ничего не мог понять, но он четко слышал, как она несколько раз повторила слово, которое потрясло его до глубины души. Слово это было — «Тр’лэнг».

— Сир! — закричал колдун. — Боюсь, эта северная сучка задумала недоброе…

— Что? — взревел Вуар. — Как ты смеешь при мне пренебрежительно отзываться о моей фаворитке? Я прикажу отрубить тебе…

— Но, сир! Король! Смотрите!

Вуар на секунду оборвал свою тираду, чтобы обернуться, и так ее и не продолжил. Пламя в лампе уменьшилось и стало похоже на искру. Холодные потоки воздуха закружили в зале, в центре этого потока полумрак начал уплотняться и постепенно превратился в тень, а тень в некую субстанцию. Сначала это было похоже на бесформенный клубок черного тумана, но потом на высоте в два человеческих роста показалась пара мерцающих багровых точек, видимо — глаза.

Диризонг пытался припомнить подходящее заклинание для изгнания духов, но язык его прилип к нёбу от ужаса. По сравнению с Тр’лэнгом его Фиранзот был беспомощным котенком, и сейчас колдуна не защищала ни одна пентаграмма.

Глаза демона увеличились и стали отчетливее, а ниже в слабом свете лампы блеснули хищные когти. В зале стало так холодно, словно туда вплыл айсберг, и Диризонг учуял запах паленых перьев.

Илепро указала на короля и крикнула что-то на своем языке. Огромная пасть распахнулась, Диризонгу показалось, что он видит клыки, и Тр’лэнг потянулся к наложнице. Она выставила перед собой «глаз Тандилы», словно пытаясь защититься от демона. Но демон не обращал на камень ни малейшего внимания. Непроглядная вязкая тьма окружила Илепро, и она пронзительно закричала.

Двери распахнулись, и в зал аудиенций вбежали четыре лотрийки. Илепро продолжала вопить, но крики стихали, словно Тр’лэнг тащил ее куда-то вдаль. Видна была только уменьшающаяся, бесформенная тень на полу в центре зала.

Первая лотрийка с криком: «Илепро!» бросилась вперед, на ходу сбрасывая с себя шкуры и обнажая меч.

Когда остальные лотрийки повторили маневр первой, Диризонг понял, что это вовсе не женщины, а крепкие лотрийские мужчины, которые замаскировались под женщин, сбрив бороды и подложив тряпье в нужные места. Первый из этой четверки рубил мечом по тому месту, где когда-то была тень Тр’лэнга, но это был бой с воздухом. Потом он повернулся к королю и Диризонгу.

— Этих взять живыми! — приказал мужчина по-лотрийски. — Будут нашим щитом на обратном пути.

Вся четверка двинулась вперед — мечи на изготовку, свободная рука вытянута вперед с расставленными, как когти исчезнувшего демона, пальцами. Тут дверь в противоположном конце зала распахнулась, и въехал Жамел Сих с охапкой мечей. Два меча он кинул Диризонгу Таашу и Вуару, те ловко поймали их за рукояти, а третий ухватил сам своей огромной ручищей, и встал плечом к плечу с хозяином и королем.

— Слишком поздно, — сказал другой лотриец. — Убьем их и бежим отсюда.

У этого лотрийца слова не расходились с делом — он бросился на лорскийцев. «Кланг! Кланг!» — заговорили мечи, когда семеро мужчин вступили в схватку в полумраке зала. Король Вуар набросил шкуру медведя на левую руку, она служила ему щитом, и сражался голышом, если не считать короны на голове. У лорскийцев руки были длиннее, чем у противника, но король проигрывал лотрийцам по возрасту, а Диризонг с его комплекцией был посредственным фехтовальщиком.

Как ни старался Диризонг, вскоре его загнали в угол, и он ощутил болезненный укол в плечо. И что бы ни думали несведущие о могуществе колдунов, но драться насмерть и одновременно творить заклинания совершенно невозможно.

Король взревел, призывая на помощь слуг, но ответа не последовало — задрапированные стены из толстого камня заглушали любые звуки, могущие достичь внешних комнат дворца, где располагалась королевская стража. Короля и Жамела тоже потеснили, и в конце концов они втроем были загнаны в угол. Диризонга так саданули по голове мечом плашмя, что у него помутилось в глазах, металлический лязг, последовавший за этим, свидетельствовал о том, что другой удар пришелся по короне Вуара, а короткий крик Жамела Сиха — о том, что и тому досталось.

Диризонг Тааш почувствовал, что быстро теряет силы. Он запыхался, а занемевшие пальцы еле удерживали скользкую от пота рукоять меча. Если он не придумает какой-нибудь хитрый ход, чтобы обойти лотрийцев, они очень скоро прикончат и его, и Жамела.

Диризонг швырнул меч, но не в нападавшего лотрийца, а в мерцающую на столе лампу. Лампа со стуком слетела на пол и погасла, а колдун встал на четвереньки и пополз за своим мечом. Позади он слышал звуки шагов и тяжелое дыхание — дерущиеся перестали размахивать оружием, чтобы по ошибке не ударить своего, и умолкли, чтобы не выдать себя противнику.

Диризонг шел вдоль стены, пока не наткнулся на охотничий рог короля Зинаха. Сорвав со стены эту реликвию, он набрал в легкие побольше воздуха и дунул в рог что было силы.

В ограниченном пространстве зала аудиенций рог издал оглушительный звук. Диризонг сделал несколько шагов, чтобы лотрийцы не засекли его по звуку и не зарубили в темноте, и снова дунул в рог. Послышался топот ног и бряцание оружия — приближались стражники короля Вуара. Двери распахнулись, и они ворвались в зал с горящими факелами и обнаженными мечами.

— Взять их! — приказал король Вуар, указывая на лотрийцев.

Один из лотрийцев попытался сопротивляться, но меч стражника отсек ему кисть, и он, истекая кровью, повалился на пол. Остальные сдались практически без сопротивления.

— А теперь, — сказал король, — я могу оказать вам милость и казнить быстро, а могу подвергнуть пыткам, и смерть ваша будет медленной и мучительной. Если вы все расскажете о ваших планах и целях, вам будет разрешено выбрать первое из вышеупомянутого.

Лотриец, который первым ворвался в зал, шагнул вперед:

— Знай, король, я — Паанувел, муж Илепро. Остальные джентльмены служат при дворе брата Илепро Конеспа, Верховного Правителя Лотора.

— Джентльмены! — фыркнул король Вуар.

— Так как у брата моей жены нет сыновей, мы с ним замыслили грандиозный план, как объединить твое и его королевства под властью моего сына Пендетра. Этот твой колдун должен был украсть глаз Тандилы, тогда бы Тр’лэнг, после того как Илепро вызвала его, напал бы на тебя, а не на нее, ведь ее защищал бы камень. Все знают, что ни одно существо из других измерений слабее Тр’лэнга не может уничтожить тебя, пока ты носишь кольцо из звездного металла. Потом Илепро провозгласила бы своего сына Пендетра королем, раз уж ты объявил его своим наследником, а себя регентшей до его совершеннолетия. Но антиколдовские силы этого камня, видимо, утрачены, раз Тр’лэнг поглотил мою жену, хоть она и направляла камень ему прямо в пасть.

— Ты честно все рассказал, — подытожил король Вуар, — хотя непонятно, какой моралью ты руководствовался, отдавая мне в наложницы свою жену, да еще сам в переодетом виде болтался рядом. Ладно, у вас, лотрийцев, свои принципы, у нас — свои. Стража, увести их и снять головы.

— Еще только одно слово, король, — обратился к Вуару Паанувел, — моя жизнь, после того как я потерял любимую Илепро, мне не дорога. Но я прошу тебя, не казни маленького Пендетра за помыслы отца.

— Я подумаю над этим. А теперь прочь с моих глаз и ты, и все ваши головы.

Король повернулся к Диризонгу, который зажимал рану на плече:

— Почему глаз Тандилы утратил свою силу?

Диризонг, дрожа от страха, честно рассказал о рейде в Лотор и о том, почему пришлось украсть сапфир в Бинкаре.

— Так, так! — сказал король Вуар. — Вот что значит — не подсчитать лучи камня!

Король молча поднял с пола сапфир, а трясущийся Диризонг уже представлял, как его подвергают процедуре, через которую в настоящий момент проходили лотрийцы.

Король едва заметно улыбнулся.

— Счастливое упущение, — сказал он. — Я в долгу перед вами обоими. Во-первых, за вашу проницательность, благодаря которой лотрийцам не удалось узурпировать трон в Лорске, а во-вторых, за то, что вы так отважно сражались рядом со мной сегодня ночью.

— Однако теперь мы попали в ситуацию, чреватую осложнениями. Король Дайор — мой хороший друг, и я не хочу портить наши отношения. И даже если я с извинениями верну ему этот камень и объясню, как обстояло дело, сам факт, что мои слуги украли его сапфир, не пойдет на пользу дружбе между нами. Поэтому я приказываю вам отправиться в Бинкар…

— О нет! — воскликнул Диризонг, не сумев справиться с чувствами.

— …отправиться в Бинкар, — продолжал король, как ни в чем не бывало, — и вернуть сапфир в корону короля Жиска так, чтобы никто не узнал, что вы причастны к его исчезновению и возвращению. Для таких законченных пройдох, какими вы себя показали, совершить этот маленький подвиг не составит труда. На этом все, доброй ночи, господин колдун.

Король Вуар накинул на себя медвежью шкуру и тяжелой поступью удалился в свои апартаменты. Диризонг и Жамел уставились друг на друга с выражением ужаса и бессилия на лице.

ДА НЕ ОПУСТИТСЯ ТЬМА!
^(роман)

Американский археолог Мартин Пэдуэй, путешествующий по Италии времен Муссолини, непонятным образом перемещается на четырнадцать веков назад и оказывается в Риме 535 года, накануне вторжения византийских войск в королевство готов. Занявшись внедрением некоторых полезных новшеств, Пэдуэй понимает, что благодаря своим обширным историческим знаниям он может попытаться предотвратить века тьмы и варварства, ожидающие Европу после этой близкой войны…

Глава 1

Танкреди вновь оторвался от руля и экспансивно взмахнул руками.

— …завидую, доктор Пэдуэй! Вся наша работа в Риме так, ерунда. Ничего масштабного, ничего нового. В лучшем случае — реставрация. Тьфу!

— Увы, профессор Танкреди, — терпеливо произнес Мартин Пэдуэй, — я пока не доктор, хотя, надеюсь, и получу степень, если напишу путную статью о ливанских раскопках.

Будучи по натуре водителем крайне осторожным, он судорожно сжимал кулаки, а его правая нога давно затекла от постоянного напряжения и попыток проломить пол маленького «Фиата».

Танкреди схватился за руль как раз вовремя, чтобы на волосок разминуться с величественной «Изоттой».

— Какая разница? У нас здесь каждый «доктор», а доктор он или нет… Вы меня понимаете? С вашими способностями и умом… Так о чем я говорил?

— Трудно сказать. — Мартин закрыл глаза, чтобы не стать свидетелем неминуемой гибели пешехода. — Вы говорили о письменах этрусков, затем о природе времени, затем о римской археоло…

— Ах да, природа времени! Есть у меня одна маленькая идея, понимаете? Все те люди, которые исчезли, они просто-напросто сделали саквояж.

— Что сделали?

— Ну, вояж, совершили путешествие! Во времени. И с той точки в прошлом, где они возникли, история пошла другим путем.

— Получается парадокс, — заметил Пэдуэй.

— Не-е, ствол древа времени сохранился, просто появились новые ветви. Понимаете, доктор? Таким образом, существует, возможно, много вариантов хода истории. Они могут и не очень отличаться от нашего. К примеру, занесло пропавшего на дно океана. Ну, съели его рыбы — и все! Или тамошние жители сочли его сумасшедшим; или попросту убили. Ничего не изменится, правда? Но допустим, он стал королем. Что тогда? Presto, новый ход истории!.. История — это сеть из четырех измерений, сеть прочная, но и у нее есть свои слабые места. Узловые моменты, я бы даже сказал, фекальные точки — в них-то и происходят провалы.

— Какие фокальные точки? — спросил Пэдуэй, привычно не обращая внимания на оговорки итальянского коллеги.

— О, например Рим, где пересекаются мировые линии многих знаменитых событий. Или Стамбул. Или Вавилон. Помните того археолога, Скржетузски, исчезнувшего в Вавилоне в 1936 году?

— Я думал, его убили арабы-террористы.

— Ха, тела-то не нашли!.. Рим, похоже, вскоре вновь станет средоточием великих событий. Следовательно, сеть здесь ослабнет.

— Лишь бы Форум не бомбили, — произнес Пэдуэй.

— Какие бомбы?! Серьезных войн больше не будет — все знают, что это чересчур опасно. Но оставим политику. Сеть времени, как я сказал, прочна. Если человек и проваливается в нее, то на это требуется масса энергии. Вот мухе, по-вашему, легко вырваться из паутины? — Танкреди, широко улыбаясь, повернулся к молодому археологу. В следующие несколько секунд он успел резко затормозить, высунуть голову в окно, осыпать потоком ругательств несчастного пешехода и вновь повернуться к Пэдуэю. — Вы не откажетесь завтра прийти ко мне на ужин?

— Что?.. Да, с удовольствием. Я отплываю…

— Si, si. Я покажу вам свои уравнения. Но прошу — ни слова моим коллегам, понимаете? — Профессор снял руки с руля и патетически воздел их к небу. — Безвредное чудачество, однако может пострадать моя профессиональная репутация.

— Ох! — вырвалось у Пэдуэя.

Танкреди ударил по тормозам, и «Фиат», визжа покрышками, замер перед выползшим на перекресток грузовиком.

— Так о чем я говорил?

— О безвредных чудачествах, — ответил Пэдуэй. Ему хотелось добавить, что уж манеру вождения Танкреди к ним причислить нельзя. Но профессор был так добр к нему…

— Ах да! Стоит, знаете ли, только пойти слухам… Вы женаты?

— Что?.. — Пора бы уже привыкнуть, подумал Пэдуэй. — Э-э… женат.

— Чудесно. Приходите с супругой. Отведаете настоящей итальянской кухни, а не эти набившие оскомину спагетти с мясными шариками.

— Моя жена в Чикаго.

Пэдуэй не стал объяснять, что вот уже больше года они живут порознь. И разве в этом виновата только Бетти? Конечно, женщине такого происхождения и таких вкусов он кажется просто невыносимым: плохо танцует, не желает играть в бридж… А что для него развлечение? Просидеть весь вечер в компании себе подобных за разговорами о будущем капитализма или об интимной жизни американских лягушек?!. Сперва Бетти увлеклась экзотическими экспедициями, однако, вкусив прелестей походного существования и насмотревшись на мужа, бормочущего над черепками, быстро остыла.

Да и смотреть-то, в сущности, было не на что — невысокий, тихий, с оттопыренными ушами и большим носом. В колледже его прозвали Мышом… Нет, сам виноват. Человеку, часто выезжающему в экспедиции, вообще противопоказано жениться. Недаром среди работающих в поле — антропологов, палеонтологов и прочих — такой уровень разводов…

— Высадите меня, пожалуйста, у Пантеона, прогуляюсь немного. Да и до гостиницы рукой подать.

— Хорошо, доктор. Но боюсь, как бы вы не промокли — будет дождь.

— Ничего, у меня при себе непромокаемый плащ.

Танкреди выразительно пожал плечами и утопил педаль газа; машина рванула вперед. У Пантеона Мартин вышел, а профессор, размахивая руками, умчался с криком:

— Так, значит, завтра в восемь! Жду!

Несколько минут Пэдуэй рассматривал знаменитое здание. Коринфский фасад на кирпичной ротонде — что тут красивого? Разумеется, если учесть, когда все это строилось, нужно отдать должное инженерному искусству, однако…

Его сбил с мысли (хорошо, что не с ног!) невесть откуда выскочивший мотоциклист в военной форме, и Пэдуэй не спеша направился к кучке праздношатающихся итальянцев у портика. А все-таки хорошая страна! Главное, по сравнению с местными он не выглядит коротышкой…

Вдали загромыхало, упали первые капли.

Пэдуэй ускорил шаг. Плащ плащом, но было жаль новую шляпу. Двенадцать тысяч лир!

Ослепительная молния расколола небо над площадью пополам. Следом обрушился чудовищный удар грома, и тут же из-под ног ушел асфальт. Мартин, ослепленный вспышкой, будто завис в тумане. Потом что-то ударило в подошвы с такой силой, что он едва не упал.

— О, ч-черт!

Перед глазами наконец прояснилось. Дождь хлестал вовсю, и Пэдуэй, выбравшись из какой-то ямы, вбежал под портик Пантеона. Стояла такая темень, что не мешало бы уже включить освещение. Однако фонари не горели.

Пэдуэй с удивлением отметил, что красный кирпич ротонды местами покрыт мраморными плитами. Не иначе как результат тех реставрационных работ, на которые сетовал Танкреди.

Безразличным взглядом Пэдуэй скользнул по фигуре случайного прохожего. Потом глаза его округлились: на мужчине вместо плаща и брюк была грязно-белая шерстяная тога.

Странно. Впрочем, если человеку хочется носить тогу, это его личное дело.

Мартин повернулся…

Под портик, укрываясь от дождя, забежало довольно много людей — все до единого в тогах, некоторые еще и в накидках. Кое-кто без особого любопытства поглядывал на Пэдуэя.

Когда через несколько минут дождь утих и небо очистилось, Пэдуэй впервые испытал настоящий страх. Дело было не только в тогах. Сам по себе этот факт, каким бы странным он ни казался, вполне мог иметь разумное объяснение. Но подобных фактов было такое множество, что все они не укладывались в сознании.

Вместо асфальтовой мостовой — грубо отесанные каменные плиты. Площадь по-прежнему окружали дома — однако совсем другие. А здания Сената и министерства связи — отнюдь не маленькие строения — попросту исчезли.

Изменились и городские шумы. Вдруг смолкли громкоголосые клаксоны такси. Такси вообще не было. Зато медленно и со скрипом протащились по улице Минервы две повозки.

Пэдуэй принюхался. Чесночно-бензиновый букет современного Рима уступил место богатейшей симфонии запахов деревни, где главная — и наиболее благородная — партия принадлежала, безусловно, лошади. В воздухе чувствовался и аромат благовоний, плывущий из Пантеона.

Появилось солнце. Пэдуэй вышел под его лучи и задрал голову вверх. Портик по-прежнему венчала надпись, приписывающая величественное строение Агриппе. Украдкой оглянувшись по сторонам, Мартин шагнул к ближайшей колонне и ударил по ней кулаком.

И скривился от боли, содрав в кровь кожу с суставов.

«Я не сплю. Для сна все это слишком реально и осязаемо. А если я не сплю, значит, я сошел с ума…» Но исходя из такого предположения, очень трудно выработать логичную систему действий.

А эта теория, которую излагал Танкреди… Так что же, он на самом деле провалился во времени, или произошло нечто такое, что заставило его вообразить, будто он провалился во времени? Идея провала во времени Пэдуэю активно не нравилась. От нее попахивало метафизикой, а Мартин относил себя к убежденным эмпирикам.

Оставалась другая возможность — амнезия. Предположим, удар молнии на какое-то время отшиб ему память… затем что-то вновь ее пробудило. Мало ли что могло произойти, прежде чем он очутился в этой копии Древнего Рима! Может, это съемки фильма? Или, к примеру, Бенито Муссолини, тайно мнивший себя воплощением Юлия Цезаря, велел своему народу жить в классическом древнеримском стиле…

Пэдуэй прислушался к болтовне двух зевак. Сам он изъяснялся по-итальянски довольно сносно, но не мог понять даже смысла их разговора, хотя звучание языка казалось знакомым. Почему-то вспомнилась латынь — и тут речь зевак стала более понятной. Пэдуэй пришел к выводу, что они используют позднюю форму вульгарной латыни; скорее язык Данте, чем язык Цицерона. Отчаянно напрягая память, он даже мог попробовать сам: «Omnia Gallia e devisa en parte trei, quato una encolont Belge, alia…»^[121]

Зеваки заметили, что их подслушивают, нахмурились и, замолчав, отошли в сторону.

Да, гипотеза провала в памяти, пусть и непривлекательная, все же сулила меньше осложнений, чем теория провала во времени.

А если все это — плод его воображения? Может, он стоит перед Пантеоном и воображает, что окружающие носят тоги и говорят на языке середины первого тысячелетия? Или лежит в больнице, пораженный ударом молнии, и воображает, будто стоит перед Пантеоном? В первом случае следует найти полицейского и попросить отвести себя к врачу. Во втором случае этого делать уже не надо…

«Лучше перестраховаться, — решил Пэдуэй. — Один из прогуливающихся здесь людей в действительности наверняка полицейский… Что это я говорю — спохватился он, — «в действительности»? Пусть себе ломает голову Бертран Рассел! Как бы найти…»

Вот уже несколько минут вокруг вился нищий горбун, но Пэдуэй был глух, как столб, и несчастный уродец, отчаявшись, поплелся прочь. Теперь к Мартину обращался другой человек — мужчина, у которого на раскрытой ладони правой руки лежали четки с крестиком. Большим и указательным пальцами правой руки он сжимал застежку четок и то поднимал свою правую руку, так что четки свисали во всю длину, то опускал их снова на левую ладонь, при этом не переставая что-то говорить.

Каким бы диким ни казалось все происходящее, теперь Пэдуэй по крайней мере убедился, что он все еще в Италии.

— Вы не подскажете, где найти полицейского? — по-итальянски произнес Мартин.

Торговец умолк, видя, что товар не находит спроса, пожал плечами и ответил:

— Non compr’endo.

Сосредоточенно нахмурившись, Пэдуэй попытался перевести вопрос на латынь.

Мужчина подумал и сказал, что не знает.

Пэдуэй начал было поворачиваться, когда продавец четок крикнул другому торговцу:

— Марко! Господин желает найти полицейского.

— Господин — настоящий храбрец! Или просто сумасшедший, — отозвался Марко.

Продавец четок рассмеялся; рассмеялись и еще несколько человек поблизости. Пэдуэй тоже позволил себе легкую улыбку: эти люди хоть и не могли ему помочь, но по крайней мере были похожи на людей.

— Пожалуйста. Мне… очень… нужно… найти… полицейского, — произнес Мартин.

Второй торговец, с большим подносом медных украшений, выразительно покачал головой и разразился длинной тирадой. Пэдуэй, не разобрав ни слова, обратился к продавцу четок:

— Что он сказал?

— Он сказал, что не знает, где найти полицейского. Я тоже не знаю.

Мартин сделал шаг в сторону, но продавец четок его окликнул:

— Господин!

— Да?

— Может быть, ты говоришь об агенте городского префекта?

— Да.

— Марко, где господину найти агента городском префекта?

— Не знаю, — сказал Марко.

Продавец четок пожал плечами.

— Я тоже не знаю.

Если бы дело происходило в современном Риме, найти полицейского было бы проще простого. И даже сам великий Бенни не смог бы заставить горожан общаться на другом языке. Следовательно, сделал вывод Пэдуэй, он попал или: 1) на съемки фильма, или: 2) в Древний Рим (теория Танкреди), или: 3) в мир, созданный собственным больным воображением.

Мартин двинулся в путь — продолжение разговора требовало от него слишком больших усилий. Вскоре все его надежды относительно съемок фильма рассыпались в прах. Древнему городу, казалось, не было конца, и даже самой планировкой он разительно отличался от современного Рима.

Вывески лавок были на классической латыни. Правописание в отличие от произношения сохранилось без изменений со времен Цезаря. Узкими переулками, редкими прохожими, всем своим сонным патриархальным видом город напоминал Филадельфию.

На сравнительно оживленном перекрестке мужчина в кожаных штанах и яркой полосатой рубахе регулировал уличное движение. Восседая на лошади и что-то иногда выкрикивая, он порой поднимал руку и останавливал повозку, чтобы пропустить, к примеру, носилки знатного патриция. Пэдуэй прислонился к стене дома и стал вслушиваться. Всадник говорил слишком быстро; слова казались Мартину знакомыми, однако смысла уловить он не мог. Это было мучительно и сравнимо лишь с бессильной яростью рыбака, у которого поклевывает, но не берет. Огромным напряжением воли Пэдуэй заставил себя думать на латыни. Окончания путались, и все же, если придерживаться простых фраз, словарного запаса хватало. Мартин заметил, что с него не спускают глаз сбившиеся в стайку мальчишки. Когда он строго посмотрел на них, они захихикали и убежали.

Итак, оставалось два варианта: сумасшествие и провал во времени. Причем версия сумасшествия теперь представлялась менее вероятной. Пэдуэй решил исходить из предположения, что факты именно таковы, какими они кажутся.

Но что делать? Нельзя же торчать здесь вечно, глазеть на перекресток! Надо порасспрашивать, надо сориентироваться, надо разработать план действий!.. Беда в том, что Пэдуэй с детства робел перед незнакомцами. Дважды он открывал рот — и замирал, не в силах произнести ни звука. Наконец он сумел взять себя в руки.

— Прошу прощения, какое сегодня число?

Человек, к которому обратился Мартин — добродушного вида мужчина с буханкой хлеба под мышкой, — застыл на полушаге. Его лицо отразило полнейшее недоумение.

— Qui’e? Что?

— Меня интересует дата, — медленно произнес Пэдуэй.

Прохожий нахмурился. «Быть беде!» — с опаской подумал Мартин. Однако мужчина лишь сказал:

— Non compr’endo.

Пэдуэй нашарил в кармане карандаш, вытащил блокнот и записал свой вопрос на бумаге.

Прохожий уставился на листок, напряженно шевеля губами. Наконец лицо его просветлело, и он воскликнул:

— А, так ты хочешь узнать дату?

— Sic, дату.

Мужчина выдал длинную тираду. С таким же успехом он мог говорить на тарабарском наречии. Пэдуэй отчаянно замахал руками.

— Lento!

— Я сказал, что понял тебя, чужеземец. По-моему, сегодня девятое сентября, хотя точно не уверен — забыл, когда была годовщина свадьбы моей матери, три дня назад или четыре.

— А какой год?

— Какой год?

— Sic, какой год?

— Тысяча двести восемьдесят восьмой Anno Urbis Conditae^[122].

Теперь уже Пэдуэй застыл в недоумении.

— А какой это будет в христианском летоисчислении? — наконец произнес он.

— Ты хочешь знать, сколько лет прошло после рождения Христа?

— Hoc ille, верно.

— Ну… Понятия не имею. Спроси лучше у священника, чужеземец.

Мужчина пошел дальше по своим делам, а Пэдуэй остался на месте. Прохожий его не укусил и на вопросы отвечал довольно любезно, но у Мартина подгибались колени. Похоже, что он, человек глубоко миролюбивый и спокойный, попал не в самое спокойное время.

Так что же делать? Что вообще следует делать любому разумному человеку в подобной ситуации? Обеспечить себя кровом и найти способ существования.

Мартин завернул в глухой переулок и тщательно изучил содержимое своих карманов. От увесистой пачки итальянских банкнот проку было не больше, чем от сломанной мышеловки за пять центов, даже меньше — мышеловку все-таки можно починить и использовать. Чеки «Америкэн Экспресс», водительское удостоверение, выданное штатом Иллинойс, ключи в кожаном чехольчике… Вся эта дребедень и гроша ломаного не стоит. Зажигалка, ручка, карандаш — это имеет какой-то смысл, пока не пересох фитиль, не исписались чернила и грифель. Часы и перочинный ножик стоят здесь, безусловно, немало, но Пэдуэю хотелось сохранить их как можно дольше.

Он пересчитал горстку мелочи. Всего монет было двадцать, включая четыре серебряные, на общую сумму сорок девять лир и восемь чентезимо, то есть около пяти долларов. Серебряные и бронзовые монеты наверняка обмениваются. Что же касается никелевых чентезимо… Будет видно.

Пэдуэй вновь зашагал и остановился перед заведением под вывеской «С. Дентатус, ростовщик и золотых дел мастер». Постоял немного, глубоко вздохнул и вошел в дверь.

— Я… Вот, хотел бы поменять на местные деньги, — проговорил он, вытащив мелочь. Как обычно, ему пришлось повторить фразу дважды.

С. Дентатус, словно жаба, которую он сильно напоминал, не мигая уставился на монеты. Потом слегка царапнул каждую заостренным инструментом.

— Откуда они — и ты — взялись? — спросил он скрипучим голосом.

— Из Америки.

— Никогда не слыхал.

— Это очень далеко.

— Гм-м… Из чего они сделаны? Из олова?

— Из никеля.

— Что это такое? Какой-то чудной металл из твоей страны?

— Hoc ille.

— Сколько он стоит?

У Пэдуэя мелькнула мысль назначить за монеты фантастически высокую цену, но пока он набирался смелости, С. Дентатус грубо нарушил его мечты:

— Неважно, мне они и даром не нужны. Кто их станет покупать? А вот эти… — Ростовщик достал безмен и взвесил по отдельности серебряные и бронзовые монеты. Затем пощелкал костяшками маленького медного абака и объявил: — Чуть меньше одного солида. Ладно, дам тебе ровно солид.

Пэдуэй не спешил отвечать. Внутренне он был готов взять то, что дают, так как терпеть не мог торговаться, да и все равно не знал, что сколько стоит. Но для поддержания престижа требовалось тщательно взвесить предложение.

С улицы донеслись голоса, и в дверь ввалился посетитель — шумный краснолицый здоровяк в кожаных штанах и полотняной рубахе. Его огненно-рыжие усы грозно торчали в стороны, длинные волосы были собраны сзади в хвостик. Он широко улыбнулся Пэдуэю и восторженно взревел:

— Ho, friond, habais faurthei! Alai skaljans sind waidedjans.

«О боже, еще один язык!» — подумал Пэдуэй.

— Простите… Не понимаю.

Здоровяк немного сник и перешел на латынь:

— Глядя на твою одежду, я решил, что ты из Херсонеса. Не могу молчать, когда на моих глазах надувают такого же простого гота, как я!

Он разразился оглушительным смехом. Пэдуэй даже вздрогнул от неожиданности; и тут же помолил бога, чтобы никто этого не заметил.

— Благодарю. Сколько же стоят эти монеты?

— А сколько он тебе предложил?

Пэдуэй сказал.

— Тебя гнусно обманули! — воскликнул гот. — Ну-ка, заплати ему по справедливости, Секстус, не то ты у меня проглотишь все свое серебро. Ха-ха-ха, вот было бы забавно!

С. Дентатус тяжело вздохнул.

— Хорошо-хорошо. Полтора солида. Так можно и ноги протянуть, если каждый будет лезть не в свое дело!

Пока ростовщик отсчитывал на стойке девяносто сестерций, гот спросил:

— Ты откуда, чужестранец? Из земель гуннов?

— Еще дальше, — ответил Пэдуэй, — из Америки. Не слыхал?

— Признаюсь, нет. Это любопытно. Я чертовски рад, что встретил тебя, по крайней мере будет что рассказать жене. А то она уверена, что стоит мне попасть в город, как я прямиком бегу в бордель, ха-ха-ха! — Гот порылся в маленькой сумочке и вытащил массивный золотой перстень и неограненный камень. — Секстус, смотри, опять выпал… Укрепи-ка его, а? И не вздумай подменить!

Когда они вышли на улицу, гот понизил голос и доверительно сообщил:

— Сейчас я в городе по делу — на мой дом наложили заклятье.

— Заклятье?

— Дома мне тяжело дышать. Я хожу вот так… — Он астматически запыхтел. — А стоит выйти — все нормально!..

— Скажи-ка, — задумчиво произнес Пэдуэй, — ты животных в доме держишь?

— Только собак. Скотину мы, конечно, в дом не пускаем. Хотя вчера заскочил поросенок и удрал с моим ботинком. Пришлось бегать за ним по всему двору. Вот зрелище было, ха-ха-ха!

— Не держи собак в доме и каждый день хорошенько проветривай, — посоветовал Пэдуэй. — Может быть, одышка пройдет.

— Гм-м, любопытно. В самом деле?

— Не знаю. Некоторым тяжело дышится из-за собачьей шерсти. Попробуй.

— И все же, думаю, это заклятье. Я перепробовал уйму средств: от лечебных снадобий до зуба святого Игнатия. Без толку! — Он чуть замялся. — Не сочти за обиду, дружище… Кем ты был у себя в стране?

Пэдуэй стал лихорадочно соображать, ища выход из тупиковой ситуации, и вдруг вспомнил о принадлежащих ему нескольких акрах земли в Иллинойсе.

— Земледельцем, — довольно уверенно заявил он.

— Здорово! — взревел гот, так хлопнув Пэдуэя по плечу, что Мартин едва не упал. — Я — добрая душа, но не люблю, понимаешь, знаться с людьми много ниже или выше меня по положению, ха-ха-ха!.. Невитта. Невитта, сын Гуммунда. Будешь проходить по Фламиниевой дороге — заглядывай. Мои земли в восьми милях отсюда к северу.

— Спасибо. Меня зовут Мартин Пэдуэй. Где здесь можно снять приличную комнату?

— Если бы я не собирался сорить деньгами, то выбрал бы место ниже по реке. У Виминала полно постоялых дворов. А хочешь, помогу? Мне спешить некуда. — Гот пронзительно свистнул и заорал:

— Hermann, hiri her!

Германн, одетый в точности как его хозяин, поднялся с мостовой и затрусил навстречу, ведя на поводу двух лошадей. При каждом шаге широкие кожаные штанины бились друг о друга, издавая громкое «хлоп-хлоп».

— Как, говоришь, твое имя? — спросил Невитта, когда они уже целеустремленно шли по улице.

— Мартин Пэдуэй. Попросту — Мартинус.

Пэдуэй не хотел злоупотреблять покладистым нравом Невитты, но ему отчаянно нужна была информация. Поэтому, для приличия немного выждав, он поинтересовался:

— Ты не подскажешь, к кому в Риме можно обратиться в случае нужды — ну, там, врач, законник…

— Конечно, подскажу! Делами чужеземцев занимается Валерий Муммий, его контора подле базилики Эмилия. Что касается лекаря, то лучше моего приятеля Лео Веккоса никого не сыскать. Он грек, однако парень неплохой. Хотя лично я считаю, что мощи арианского святого ничуть не хуже, чем самые мудреные травы и настои.

— Вполне вероятно, — согласился Пэдуэй, записывая имена и адреса. — А банкира посоветуешь?

— Ростовщика? Предпочитаю не иметь с ними дела — кому охота забираться в долги? Но если уж припекло, ступай к Томасусу-сирийцу, рядом с Эмилиевым мостом. Только гляди в оба!

— Он нечестен?

— Томасус? Конечно, честен! Просто с ним нельзя зевать, вот и все. Эй, похоже, подходящее место.

Невитта забарабанил в дверь. На пороге появился грязный нечесаный человек.

Комната здесь действительно сдавалась — плохо освещенная, смрадная… как везде в Риме. За нее просили семь сестерций.

— Предложи половину, — театральным шепотом произнес Невитта.

Пэдуэй так и сделал. После долгих и скучных торгов сошлись на пяти. Невитта крепко сжал руку Пэдуэя в своей огромной красной ручище.

— Не забудь, Мартинус, как-нибудь приходи. Я всегда рад послушать человека, который говорит на латыни еще хуже меня, ха-ха-ха!

Он и Германн сели на лошадей и исчезли в конце улицы.

Пэдуэю было жаль с ними расставаться. Но у Невитты свои дела… Мартин проводил новых знакомых взглядом и вошел в мрачный вонючий дом.

Глава 2

Пэдуэй проснулся рано. Во рту был неприятный привкус, в животе постоянно бурчало, словно играл оркестр кузнечиков. Возможно, все из-за ужина — не то чтобы плохого, но, безусловно, непривычного, в основном состоявшего из тушеного мяса с луком. Хозяин копоны, должно быть, немало удивлялся, почему этот странный посетитель то и дело елозит руками по столу — Пэдуэй машинально искал отсутствующие нож и вилку.

Ночь он провел плохо — непривычно спать на постели, состоящей лишь из набитого соломой матраца; да и тот обошелся ему в лишний сестерций. Ужасный зуд поутру заставил Мартина задрать майку. Ну разумеется, красная сыпь недвусмысленно показала, что ночь он провел в конечном счете не один.

Пэдуэй встал и умылся с мылом, купленным накануне вечером, — тогда он приятно удивился, что мыло уже вошло в обиход. Оно сильно смахивало на сгнивший тыквенный пирог, а внутри было мягкое и липкое из-за неполного гашения соды. Руки и лицо Мартина горели, будто он натер их мелкой шкуркой.

Затем Пэдуэй предпринял попытку побриться с помощью оливкового масла и лучшей бритвы, которую могло произвести шестое столетие. Процесс оказался таким болезненным, что Мартин задумался: а может, пусть природа берет свое?

Попал в переплет! И денег от силы на неделю… Знай он, что провалится в прошлое, непременно подготовился бы: захватил с собой энциклопедию, книги по металлургии, математике, медицине и так далее. И обязательно оружие с комплектом боеприпасов.

Но у Пэдуэя не было ни оружия, ни энциклопедии. У него вообще ничего не было — только то, что носит современный человек в карманах. Ну и голова на плечах. На нее вся надежда.

Необходимо найти такой способ использовать свои знания, который обеспечил бы ему приличную жизнь и при этом не доставил неприятностей. Нельзя, к примеру, просто взяться за постройку автомобиля — потребуется двести лет, чтобы произвести необходимые детали, а потом еще столько же, чтобы собрать их в единое целое. Не говоря уж о горючем.

Утро выдалось теплым, и Пэдуэй решил оставить жилетку и шляпу в комнате. Но потом бросил взгляд на дверь с примитивным замком, из которого торчал бронзовый ключ — достаточно большой, чтобы вручать его от имени городских властей заезжим знаменитостям. Мартин не сомневался, что при желании мог бы открыть этот замок лезвием ножа. Пришлось одежду брать с собой.

Завтракать он отправился в уже знакомую копону, украшенную огромной вывеской: «ВЕСТИ РЕЛИГИОЗНЫЕ СПОРЫ ЗАПРЕЩАЕТСЯ», и, перекусив, спросил у хозяина, как найти Томасуса-сирийца.

— Ступай по Длинной улице до арки Константина, потом по Новой улице до базилики Юлиана, потом поверни направо на Тосканскую…

Пэдуэй заставил хозяина повторить дважды и все равно потратил на поиски почти целое утро. Проходя мимо Ульпиевой библиотеки, он с трудом подавил в себе желание послать все к черту. Мартин любил библиотеки, обожал читать старинные манускрипты и вовсе не жаждал встречи со странным банкиром, в странной обстановке, по странному поводу… Более того, предстоящее дело нагоняло на него ужас. Но таков уж был Мартин Пэдуэй: его решимость проявлялась именно в момент наибольшего испуга. И он мрачно, целеустремленно зашагал дальше.

Томасус-сириец занимал убогий двухэтажный домик. Негр у двери — очевидно, раб — провел Пэдуэя в некое подобие гостиной. Вскоре появился и сам хозяин — лысый толстячок с катарактой на левом глазу. Банкир подобрал полы своей изрядно потрепанной тоги, сел и молвил:

— Слушаю, молодой человек?

— Я… — Пэдуэй сглотнул и торопливо выпалил: — Меня интересует ссуда.

— Большая?

— Точно пока не знаю. Я хотел бы начать новое дело и должен сперва прощупать рынок: цены, спрос и все остальное.

— Ты хочешь начать новое дело? В Риме? Гм-м-м… — Томасус потер ладони. — Что можешь дать в залог?

— Ничего.

— Ничего?

— Я предлагаю тебе рискнуть.

— Но… но, любезный, неужели ты никого в городе не знаешь?

— Знаю только одного фермера-гота — Невитту, сына Гуммунда. Он меня сюда и послал.

— А, Невитта… Да, я с ним знаком. Он готов за тебя поручиться?

Пэдуэй задумался. Невитта, несмотря на свою душевную щедрость, не производил впечатление человека, щедрого на деньги.

— Нет, — признался Мартин. — Вряд ли.

Томасус закатил глаза к потолку.

— Ты слышишь, о Боже? Вваливается какой-то варвар, едва лепечущий по латыни, набирается смелости заявить, что у него нет ни ценностей в обеспечение, ни поручителя, и нагло просит у меня ссуду! Господи, да где это слыхано?

— Я постараюсь тебя убедить, — вставил Пэдуэй.

Томасус сокрушенно покачал головой и зацыкал зубом.

— Чего у тебя в избытке, так это самомнения, молодой человек. Как, говоришь, твое имя? — Пэдуэй повторил то, что сказал Невитте.

— Ладно, выкладывай свою идею.

— Ты правильно изволил заметить, — начал Мартин, надеясь, что говорит, должным образом сочетая почтение и чувство собственного достоинства, — я чужеземец и только накануне прибыл из Америки. Это очень далекая страна, и люди, разумеется, живут там совсем иначе, чем в Риме. Если ты поможешь мне в производстве некоторых предметов нашего обихода, которые здесь неизвестны…

— Боже! — вскричал Томасус, трагически воздев руки. — Ты слышишь, Боже! Он не хочет, чтобы я поддержал его в каком-нибудь благоразумном, серьезном деле, о нет! Он самонадеянно хочет развернуть производство каких-то новомодных штучек, о которых никто и слыхом не слыхивал!.. Совершенно исключено, Мартинус, я и думать об этом не стану. А что ты имел в виду?

— У нас есть напиток, который делают из вина, — бренди. Полагаю, он будет пользоваться здесь успехом.

— Какое-то варварское пойло? Нет, мне и в голову не придет рассматривать такое предложение! Хотя я согласен, Риму отчаянно не хватает многих товаров. С тех пор, как столицей объявили Равенну, в городскую казну перестали поступать государственные налоги. Рим неудачно расположен, он никому, в сущности, не нужен. Но где искать помощи? Никого не допросишься, король Теодохад все время только стихи пишет. Тоже мне, поэт!..

Пэдуэй потихоньку начал вспоминать что-то из римской истории шестого века.

— Кстати, о Теодохаде… Королева Амаласунта еще не убита?

— Как же! — Томасус бросил на Мартина подозрительный взгляд. — Убита. Прошлым летом.

Это означало, что Юстиниан, «римский» император Константинополя, вскоре предпримет успешную и роковую попытку вновь завоевать Италию для империи.

— Но почему ты задаешь такой странный вопрос? — продолжил Томасус.

— Можно… можно мне сесть? — пролепетал Пэдуэй и рухнул на скамью.

Колени его дрожали. До сих пор происходящее казалось ему каким-то хитрым, нереальным маскарадом. Собственный вопрос об убийстве королевы Амаласунты помог осознать наконец весь ужас, всю опасность существования в этом мире.

— И все же, чужеземец, почему ты задал такой странный вопрос?

— Странный? — невинно удивился Пэдуэй, сообразив, где допустил ошибку.

— Ты спросил, не убита ли она еще. Словно наперед знал ее судьбу. Ты прорицатель?

Пэдуэй вспомнил совет Невитты глядеть в оба. Да, Томасусу палец в рот не клади!

— Не совсем… — Он пожал плечами. — Я еще прежде слышал, будто бы между двумя готскими правителями пробежала кошка, и Теодохад не прочь избавиться от соперницы. Ну… мне просто интересно, чем это кончилось, вот и все.

— Удивительная была женщина, — произнес сириец. — И недурна собой, даже в сорок лет. Ее утопили в собственной ванне. Лично я думаю, что нашего слюнтяя подзуживала его жена, Гуделинда. У самого Теодохада духу бы не хватило.

— Может, она ревновала, — словно оправдываясь, предположил Мартин. — Так как насчет изготовления этого, как ты выразился, варварского пойла?..

— Что? Вот упрямец! Совершенно исключено. В Риме надо вести дело очень деликатно — не то что в каком-нибудь новом городе. Вот в Константинополе… — Томасус вздохнул. — Где легко разбогатеть — так это на востоке. Но я не хотел бы там жить. Благодаря стараниям Юстиниана у еретиков, как он их называет, там слишком много хлопот. Между прочим, какой ты веры?

— А ты? Хотя мне, разумеется, все равно.

— Я несторианин.

— Что ж, — осторожно произнес Пэдуэй, — а я принадлежу к конгрегационалистам. — Это было весьма далеко от истины, но Мартин полагал, что агностицизм вряд ли популярен в помешавшемся на религии Древнем Риме. — Практически то же несторианство… Так вот, о производстве бренди…

— Не может быть и речи, молодой человек! Просто немыслимо! Что тебе нужно для начала?

— Большой медный котел и медная трубка, а также вино как исходный материал. Ну и помощников — быстрее дело пойдет.

— Нет, риск слишком велик. Извини.

— Послушай, Томасус, а если я покажу тебе, как вдвое сократить время на ведение банковских книг?

— Ты что, математический гений?

— Нет, но у меня есть система, и я могу обучить твоих людей.

Томасус закрыл глаза, словно левантинский Будда.

— Ну, если тебе нужно не больше пятидесяти солидов…

— Бизнес — всегда риск, ты же знаешь.

— В том-то и беда… Хорошо, согласен. Если твоя система действительно так хороша.

— Под какой процент? — спросил Мартин.

— Как обычно. Три процента.

Пэдуэй был поражен. Потом он осведомился:

— Три процента… за какой срок?

— В месяц, разумеется.

— Слишком много!

— А чего же ты хочешь?

— У меня на родине шесть процентов годовых — это уже немало.

— Чтобы я ссудил деньги под такой процент?! Ты слышишь, Господи? Тебе бы жить среди диких саксов… Но ты мне нравишься. Для тебя — двадцать пять процентов в год.

— Все равно много. Я мог бы подумать о семи с половиной.

— Разбой!.. Меньше двадцати и речи быть не может.

— Нет. В крайнем случае девять.

— Увы, мы не договоримся. А жаль — с тобой интересно иметь дело. Пятнадцать.

— Исключено, Томасус. Девять с половиной.

— О Господи, ты слышал?! Он хочет меня разорить!.. Уходи, Мартинус, ты зря тратишь время. Больше никаких уступок с моей стороны. Двенадцать с половиной.

— Десять.

— Да понимаешь ли ты латынь?! Все, молодой человек, до свиданья, приятно было познакомиться. — Когда Пэдуэй встал, банкир шумно втянул сквозь зубы воздух, будто его смертельно ранили, и проскрежетал: — Одиннадцать.

— Десять с половиной.

— Сделай одолжение, открой, пожалуйста, рот… Нет, ты все-таки человек. Я думал, может, у тебя акульи челюсти. Или клыки… Ну ладно. Щедрость и доброта меня когда-нибудь погубят. А теперь давай посмотрим твою счетную систему.

Часом позже три раздраженных писаря сидели напротив Пэдуэя и смотрели на него — один с удивлением, другой с настороженностью, а третий с неприкрытой ненавистью. Мартин только что закончил операцию деления с арабскими цифрами, в то время как служащие, используя римские, едва начали бесконечный процесс «проб и ошибок», которого требовала их система. Пэдуэй перевел свой ответ снова в римские цифры, записал их и показал Томасусу.

— Прошу. Пусть кто-нибудь проверит: перемножит делитель на частное. А их возню можно прекращать — всю ночь просидят.

Служащий средних лет, тот, кто глядел на Мартина с явной враждебностью, списал цифры и мрачно стал проверять. В конце концов закончив, он отшвырнул перо.

— Этот человек — колдун! Он проводит все вычисления в уме, а свои глупые пометки делает, чтобы нас запутать.

— Вовсе нет, — возразил Пэдуэй любезно. — Я могу научить тому же и вас.

— Чтобы я брал уроки у длинноштанного варвара?! Да я… — Но тут его оборвал Томасус, приказав без пререканий делать, что велено. — Я свободный римский гражданин, — ощерился служащий, — и двадцать лет веду конторские книги. Если тебе нужен холуй для этой дьявольской системы, купи какого-нибудь трусливого раба-грека! С меня достаточно!

— Посмотри, что ты натворил! — жалобно вскричал Томасус, когда служащий схватил свой плащ и с шумом выскочил за дверь. — Теперь мне придется нанимать другого, а при нынешнем дефиците работников…

— Ничего, — успокоил Пэдуэй. — Двое оставшихся, освоив американскую арифметику, легко управятся за троих. И это еще не все. У нас есть так называемая двойная бухгалтерия, которая позволяет в любое время знать свое финансовое положение, гарантирует от ошибок…

— Ты слышишь, Господи? Он хочет перевернуть все банковское дело!.. Пожалуйста, не торопись, Мартинус, иначе ты сведешь меня с ума! Дам я тебе ссуду, куплю оборудование, только не вываливай на меня все свои новейшие методы сразу! — Томасус передохнул и продолжил уже более сдержанно: — Что это за браслет, на который ты иногда поглядываешь?

Пэдуэй показал свое запястье.

— Своего рода солнечные часы, только переносные.

— Часы? Гм-м… Попахивает магией. А ты в самом деле не колдун? — Он нервно рассмеялся.

— Нет-нет, — заверил Пэдуэй. — Это простое механическое устройство, вроде… вроде солнечных часов.

— Ах, вот как, понимаю… Но зачем стрелочка, показывающая шестидесятые доли часа? Кому в здравом уме понадобится знать время с такой точностью?

— На моей родине это считается полезным.

— Что ж, другие края, другие нравы… А может, ты дашь сейчас моим ребятам урок этой самой американской арифметики? Покажешь нам, что она и впрямь так хороша, как ты утверждаешь?

— Ладно. — Пэдуэй взял дощечку, нацарапал на воске цифры от 1 до 9 и растолковал их значение. — Теперь подходим к самому главному. — Он начертил кружок. — Этот знак обозначает «ничто».

Младший писарь поскреб затылок.

— Ты хочешь сказать, что этот символ не имеет значения? Какой же от него прок?

— Я не говорил, что он не имеет значения. Он обозначает «ноль» — остаток при вычитании, к примеру, двух от двух.

Старший писарь скептично хмыкнул.

— Не вижу смысла. Какая польза от символа, обозначающего то, чего не существует?

— Но слово-то для этого есть! И оно ведь нужно!

— Положим, — согласился старший писарь. — Но мы не используем «ничего» в наших вычислениях. Где это слыхано, чтобы ссуду давали под ноль процентов? Или брали в аренду дом на ноль недель?

— Может быть, — ухмыльнулся младший, — уважаемый господин подскажет нам, как получить доход от нулевой торговли…

— Чем меньше будете меня перебивать, тем раньше я закончу объяснение! — рявкнул Пэдуэй. — Скоро вы поймете смысл знака «ноль».

На основные правила сложения ушел час. Потом Мартин объявил служащим, что на сегодня достаточно — пусть практикуются самостоятельно. На самом деле он просто выдохся. По натуре Пэдуэй говорил очень быстро, и необходимость продираться сквозь латынь слог за слогом доводила его до безумия.

— Весьма изобретательно, Мартинус, — льстиво сказал банкир.

— А теперь всерьез о ссуде. Ты, конечно, не думаешь, что мы сойдемся на такой смехотворно низкой цифре, как десять с половиной процентов…

— Еще как думаю! Мы же условились!

— Ну, Мартинус! Я говорил после того, как мои служащие освоят американскую систему, я рассмотрю возможность ссуды под такой процент. А до тех пор разбрасываться деньга…

Пэдуэй вскочил как ужаленный.

— Ты… ты тот, кто обманывает… О, как по-латыни жулик? Если ты немедленно…

— Не горячись, мой юный друг. В конце концов, мои мальчики уже все поняли, теперь они справятся сами. Так что можешь…

— Ладно, пускай справляются сами. А я найду другого банкира и обучу его служащих полностью: вычитание, умножение, деле…

— Опомнись! — возопил Томасус. — Нельзя же разносить секрет по всему Риму! Это несправедливо по отношению ко мне!

— Нельзя?! Посмотрим! Да я на этом обучении еще и заработаю! Если ты думаешь…

— Мартинус, Мартинус! Давай не будем принимать поспешных решений! Вспомни, что говорил Христос о долготерпении. Я сделаю тебе особую уступку, так как ты начинаешь новое дело…

Пэдуэй получил ссуду под десять с половиной процентов. И скрепя сердце дал слово не раскрывать секрета до ее погашения.

Медный котел Мартин купил в лавке старьевщика — по крайней мере так он назвал про себя это заведение. Однако никто никогда не слышал о медных трубках. После того как они с Томасусом обошли всех скобяных торговцев в городе, Пэдуэй занялся медниками. Те тоже слыхом не слыхивали о медных трубках. Правда, некоторые вызвались изготовить желанный предмет на заказ — по астрономическим ценам.

— Мартинус! — взмолился банкир. — Мы прошагали миль пять, мои бедные ноги не выдерживают! Не сгодится ли тебе свинец? Его у нас сколько хочешь!

— Сгодился бы, если бы не одно «но», — сказал Пэдуэй. — Мы отравим всех своих клиентов. А это может создать нам дурную репутацию.

— Так или иначе, дело не двигается!

Пэдуэй задумался под пристальными взглядами Томасуса и Аякса, раба-негра, который нес котел.

— Найти бы сноровистого подручного… Как у вас нанимают работников?

— Никак, — отрезал Томасус. — Совершенно случайно. Можно купить раба — но у тебя не хватит денег, а я не пойду на такое рискованное вложение. К тому же потребуется опытный надсмотрщик, чтобы заставить раба работать по-настоящему.

— А может, повесим у тебя над дверью вывеску: есть, мол, вакансия для мастерового.

— Что?! — воскликнул банкир. — Ты слышишь, Господи? Сперва он выманивает у меня деньги, а теперь хочет опозорить мой дом! Неужто нет предела…

— Не надо так волноваться, Томасус. Вывеска будет небольшой и очень красивой. Я нарисую ее сам. Ты же заинтересован в успехе моего предприятия?

— Ничего не выйдет. Опоганить жилище, унизить себя физическим трудом… И все равно большинство работников не умеют читать. Нет-нет-нет, даже не заговаривай об этом! А какого размера должна быть вывеска?

Вечером Пэдуэй едва добрался до постели. Пути назад, в родное время, не было. Никогда больше ему не изведать прелестей «Американского журнала археологии», Микки-Мауса, теплого ватерклозета, разговора на простом, богатом, выразительном английском языке…

Пэдуэй нашел работника на третий день после знакомства с Томасусом — смуглого хвастливого и нахального маленького сицилийца по имени Ганнибал Сципио.

Тем временем он снял полуразвалившийся дом на Квиринале, перенес туда весь свой нехитрый скарб и купил тогу, чтобы носить поверх брюк и не так бросаться в глаза. Взрослые редко обращали на него внимание в этом разношерстном городе, зато детишки преследовали Мартина буквально по пятам, с громкими криками бегая за ним по улицам. Он потребовал, однако, вшить в тогу просторные карманы — несмотря на протесты оскорбленного портного, не желавшего портить добротную элегантную одежду дьявольскими нововведениями.

Пэдуэй обстругал деревяшку и показал Ганнибалу Сципио, как обмотать ее полосками меди. Ганнибал немедленно заявил, что знает о пайке абсолютно все. Но когда Пэдуэй попробовал согнуть трубку для дистиллятора, швы сразу полопались. После этого самоуверенности у Ганнибала чуть поубавилось — на некоторое время…

Пэдуэй с тревогой ждал великого дня первого выхода дистиллята. Согласно теории Танкреди, на древе времени должна образоваться новая ветвь. Но вдруг профессор ошибается? Вдруг какие-то действия Пэдуэя столь разительно изменят курс истории, что само его рождение в 1908 году станет невозможным и Мартин попросту исчезнет?

— Разве не нужно прочитать заклинание или что-нибудь в этом духе? — спросил Томасус-сириец.

— Нет, — отрезал Пэдуэй. — Я уже трижды говорил, что волшебство тут ни при чем.

Впрочем, в душе он понимал ростовщика: ночной поход в старый полуразвалившийся дом, загадочная громоздкая аппаратура, неверный свет масляных ламп, опасливо замершие Ганнибал Сципио и Аякс… Негр, страшно оскалив зубы и выпучив глаза, смотрел на перегонную установку так, будто ожидал, что из нее вот-вот полезут демоны.

— Не быстро дело идет, а? — промолвил Томасус, нервно потирая мясистые ладони. Его поблескивающий здоровый глаз не отрывался от трубки, из которой капала желтоватая жидкость.

— Пожалуй, достаточно. — Пэдуэй велел Ганнибалу снять котелок и перелить содержимое приемной емкости в бутылку. Потом плеснул из бутылки в маленькую чашку, принюхался и сделал глоток. Да, отнюдь не высший класс, но определенно бренди.

— Будешь? — предложил он ростовщику.

— Сперва пусть выпьет Аякс.

Аякс попятился, вытянув перед собой руки.

— Хозяин, умоляю…

Негр выглядел таким испуганным, что Томасус не настаивал.

— Ганнибал, а ты? Капельку!

— Нет, спасибо. Я бы с удовольствием, но у меня слабый желудок — от всякого пустяка расстройство. Если мы закончили, может, пойдем домой? Признаюсь, меня тянет ко сну.

Ганнибал театрально зевнул. Пэдуэй отвернулся от него и сделал еще один глоток.

— Ну, — рискнул Томасус, — если ты уверен, что мне это не повредит, я, пожалуй, попробую.

Он пригубил из чашки и закашлялся.

— Боже всемогущий, Мартинус, из чего сделаны твои внутренности?! Это же сущий огонь! — Но когда кашель успокоился, на его лице появилось блаженное выражение. — Зато по телу тепло разливается! — с наивной радостью отметил банкир и одним глотком осушил чашку.

— Эй, потише, — посоветовал Пэдуэй. — Это не вино.

— За меня не беспокойся. Я никогда не пьянею.

Пэдуэй налил ему еще и сел.

— Объясните мне одну вещь, в которой я никак не могу разобраться. У меня на родине отсчет лет ведут с Рождества Христова. А когда я приехал, мне сказали, что сейчас идет тысяча двести восемьдесят восьмой год со дня основания Города. За сколько же лет до Рождения Христа был основан Рим? Я запамятовал.

Томасус снова приложился к чашке и задумался.

— За семьсот пятьдесят четыре… нет, за семьсот пятьдесят три. Значит, сейчас пятьсот тридцать пятый год со дня рождения нашего Господа. Это по церковной системе. Готы называют его вторым годом правления Теодохада, а византийцы — первым годом консульства Флавия Велизария. Или каким-то годом юстинианской империи… Да, запутаться немудрено. — Сириец зажмурился и сделал еще один глоток. — Замечательный напиток! Тебя ждет успех, Мартинус.

— Спасибо. Надеюсь.

— Да, замечательный… Конечно, успех! Как же иначе? Большой успех. Ты слышишь меня, Господи? Проследи, чтобы моего друга Мартинуса ждал большой успех… Я вмиг распознаю человека, которого ждет успех. Годами их подбирал. Поэтому и мои дела идут успешно. Успех, успех. Выпьем за успех. Блестящий успех. Знаешь, Мартинус, а давай пойдем куда-нибудь! Грех пить за успех в такой развалюхе. Есть тут одно уютное местечко с музыкой… Сколько у нас еще бренди? Отлично, бери всю бутылку.

«Уютное местечко» оказалось в театральном районе, на северном склоне Капитолийского холма. Музыку обеспечивала молодая женщина, жалобно дергавшая за струны арфы и тянувшая песни на калабрийском диалекте, который денежные клиенты находили очень забавным.

— Давай выпьем за… — Томасус в тридцатый раз начал говорить «успех», но вдруг замолчал и посерьезнел. — Знаешь, Мартинус, придется купить этого паршивого вина, иначе нас отсюда вышвырнут. Твой божественный напиток можно смешивать с вином? — Заметив выражение лица Пэдуэя, банкир поспешно добавил: — Не волнуйся, дружище, — за мой счет! Могу я хоть раз отдохнуть?! Все недосуг — семья, работа… — Томасус подмигнул и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Выполнив необходимую процедуру, он извинился: — Одну секунду, Мартинус, я вижу человека, который должен мне крупную сумму денег. Сейчас приду. — И, пошатываясь, направился в другой конец помещения.

К Пэдуэю неожиданно обратился мужчина за соседним столиком:

— Что это ты пьешь со своим одноглазым стариком?

— Так, чужеземное вино, бренди называется.

— Ага, значит, ты издалека? Я сразу понял, по твоему акценту. — Собеседник Мартина, с густыми и очень черными бровями, задумчиво наморщил лоб. — Знаю, ты из Персии.

— Не совсем, — сказал Пэдуэй. — Моя родина еще дальше.

— В самом деле? И как тебе Рим?

— Я просто в восторге, — ответил Пэдуэй.

— Ты еще ничего не видел, — снисходительно заметил бровастый. — То ли дело до прихода готов! — Он таинственно понизил голос: — Ничего, последнее слово будет за нами!

— А тебе готы не нравятся?

— Конечно, после таких-то гонений!

— Гонений? — удивился Пэдуэй.

— Религиозных, — пояснил собеседник. — Долго мы их не потерпим.

— Я думал, готы позволяют всем свободно исповедовать свою веру.

— То-то и оно! И мы, ортодоксы, вынуждены покорно сносить, как на наших глазах всякие ариане, несториане и монофизиты спокойно совершают свои грязные обряды, будто они хозяева в этой стране! Если это не гонения, то как же это, по-твоему, называется?!

— То есть, по-вашему, вы подвергаетесь религиозным преследованиям, потому что еретики им не подвергаются?

— Ну конечно, разве не ясно? Мы не потерпим… Между прочим, чужеземец, а ты-то какой веры придерживаешься?

— Я конгрегационалист, — ответил Пэдуэй. — У меня на родине так зовутся ортодоксы.

— Гм-м-м. Ничего, мы еще сделаем из тебя настоящего католика. Пока ты не из числа несториан…

— Это кто тут смеет чернить несториан? — К столику незаметно вернулся Томасус. — Мы единственные, кто логически верно понимают природу Сына — как человека, в коем Отец…

— Чушь! — рявкнул бровастый. — Бредни доморощенных теологов! Лишь наши взгляды истинны, ибо двойственная природа Сына многократно подтверждена…

— Все вы безумцы! — вмешался высокий мужчина с песочными волосами, голубыми печальными глазами и гортанным акцентом. — Мы, ариане, люди благоразумные и терпимые. Но если желаете знать истинную природу Сына…

— Ты гот? — перебил бровастый.

— Нет, вандал, ссыльный из Африки. Я вам растолкую. — Светловолосый растопырил пятерню. — Либо Сын был человеком, либо Он был Богом, либо кем-то посредине. Ну, совершенно ясно, что Он не был человеком. Однако Бог только один, значит, Он не был и Богом. Следовательно…

Затем события стали развиваться так быстро, что Пэдуэй не мог за ними уследить. Бровастый вскочил и как одержимый что-то нечленораздельно заорал, внятно произнося лишь термин «вонючие еретики». Светловолосый не остался в долгу, и вскоре кричали уже со всех концов помещения:

— Кончай его, варвар!

— Это страна ортодоксов! Кому не нравится, пусть убираются туда, откуда…

— …гнусные выдумки о двойственной природе! Мы, монофизиты…

— Я якобит и запросто уложу любого, кто…

— Вышвырнем отсюда всех еретиков!

В воздухе засвистело, и Пэдуэй едва успел увернуться от кружки. Когда он осмелился вновь поднять голову, комната превратилась в сплетение рук и ног. Бровастый держал якобита за волосы и молотил его лицом о стол. Светловолосый ревел боевую песнь вандалов и размахивал деревянной скамьей. Пэдуэй пихнул какого-то ревнителя ортодоксальности; на его месте появился другой и немедленно пихнул Пэдуэя. Потом их захлестнул поток тел.

Пока Мартин, словно рвущийся к поверхности воды ныряльщик, пробивался сквозь толщу вопящей и брыкающейся человеческой плоти, кто-то ухватил его за ногу и попытался откусить полступни. Так как Пэдуэй был в надежных, практически неснашиваемых английских башмаках, нападающий ничего не добился. Тогда он переместил свою атаку на лодыжку Пэдуэя. Мартин взвизгнул от боли и саданул обидчику коленом в лицо.

Еретики оказались в меньшинстве. Ряды их быстро таяли, по мере того как побитых выбрасывали за дверь. Пэдуэй заметил сверкнувшее лезвие и понял, что ему давно пора спать. Будучи человеком нерелигиозным, он меньше всего хотел положить жизнь за единую, двойственную или любую другую природу Бога-сына.

Томасус-сириец укрывался под столом. Когда Пэдуэй попробовал его оттуда вытащить, банкир в ужасе вскричал и ухватился за ножки с такой тоской и отчаянием, словно стол был женщиной, а он сам — моряком, шесть месяцев не видевшим суши.

Светловолосый вандал все еще яростно размахивал скамьей, и Пэдуэй окликнул его. Перекрыть стоявший шум было невозможно, но Мартин выразительно показал на дверь. Через несколько секунд путь был очищен. Все трое вывалились наружу, прорвались сквозь собравшуюся толпу и бросились наутек. Раздавшийся вслед истошный вопль заставил их бежать еще быстрее, пока они не поняли, что это кричит пустившийся вдогонку Аякс.

Наконец они уселись на лавочке в парке на краю Марсова поля, недалеко от Пантеона, где Пэдуэй впервые увидел постимперский Рим. Едва отдышавшись, банкир запричитал:

— Мартинус, почему ты позволил мне пить это адское зелье? О, моя голова! Если бы я не был пьян, разве ввязался бы я в религиозный спор?

— Я советовал тебе не налегать, — напомнил Пэдуэй, — однако…

— Знаю, знаю. Но ты обязан был остановить меня — в крайнем случае силой! Несчастная моя голова! Что скажет жена!.. Видеть больше не желаю твое варварское пойло! Кстати, а где бутылка?

— Потерялась в суматохе. Но мы и так уже все выпили. — Пэдуэй повернулся к вандалу. — Я должен поблагодарить тебя за наше счастливое спасение.

Светловолосый мрачно пожевал ус.

— Пустяки. Религиозные склоки — недостойное занятие для порядочных людей. Позвольте представиться: Фритарик, сын Стайфана. — Он говорил медленно, иногда задумываясь в поисках нужного слова. — Некогда я был человеком достойным, из знатного рода… Теперь же — всего лишь бедный скиталец. Жизнь уготовила мне одни только тяготы и страдания. — В лунном свете блеснула, сползая по щеке, крупная слеза.

— Ты, кажется, вандал?

Фритарик вздохнул, как пылесос.

— До прихода греков мое поместье считалось лучшим в Карфагене! После бегства Гелимера и роспуска армии я попал в Испанию, а в прошлом году пришел сюда.

— Чем же ты занимаешься?

— Увы, сейчас ничем. Еще буквально на днях я был телохранителем у римского патриция. Подумать только, благородный вандал служит телохранителем!.. Но хозяин вознамерился сделать из меня ортодокса. Этого, — с глубоким достоинством произнес Фритарик, — я допустить не мог. И вот результат. Когда закончатся деньги, не знаю, что со мной будет. Возможно, я покончу с собой. Никто и слезинки не прольет. — Он еще раз тяжело вздохнул и продолжил: — Случайно не нужен хороший, надежный телохранитель?

— Пока нет, — ответил Пэдуэй, — хотя через несколько недель… Ты не мог бы до тех пор повременить с самоубийством?

Фритарик пожал плечами.

— Все зависит от обстоятельств. Я совершенно не умею экономить деньги. Человеку знатного рода они ни к чему. Не знаю, увидите ли вы меня живым… — Он грустно прикрыл глаза рукой.

— О, ради Бога! — воскликнул Томасус. — В Риме занятие можно найти без труда.

— Нет, — трагически молвил Фритарик. — Тебе не понять, друг. Моя честь не идет на уступки. Да и жизнь уготовила мне одни лишь тяготы и страдания. Значит, говоришь, через несколько недель?.. — обратился он к Пэдуэю. Мартин кивнул. — Хорошо, дружище. Скорее всего, к тому времени я буду лежать в могиле, но если нет, то обязательно загляну.

Глава 3

Через пять дней Пэдуэй не только не исчез бесследно в пучинах альтернативной истории, но и радовался длинному ряду бутылок на полке, а также состоянию своих финансов. Считая пять солидов месячной ренты за дом, шесть солидов, ушедших на аппарат, плату Ганнибалу и собственные расходы, оставалось еще больше тридцати одолженных солидов.

— Почем ты собираешься продавать свой товар? — спросил Томасус.

— Бренди, безусловно, предмет роскоши. Если бы его взял какой-нибудь приличный ресторан, то, на мой взгляд, не грех просить по два солида за бутылку. По крайней мере до тех пор, пока мой секрет не откроют и не появятся конкуренты.

Томасус, бодро потирая руки, расплылся в широкой улыбке.

— Если так пойдут дела, ты уже через неделю сможешь вернуть мне долг вместе с процентами!.. Впрочем, я не тороплю. Похоже, за тобой не пропадет. Есть у меня на примете один ресторан — как раз то, что нужно.

Пэдуэй вообразил себе предстоящий торг с ресторатором и похолодел.

— Как с ним разговаривать? Понятия не имею о ваших римских приемах ведения бизнеса.

— Ничего. Он не откажет — задолжал мне крупную сумму и опаздывает с выплатой процентов. Я вас познакомлю.

Все вышло, как обещал банкир. Владелец ресторана, плешивый толстяк по имени Гай Аттий, сперва, правда, заартачился, но, продегустировав образчик товара, заметно подобрел. Томасусу лишь дважды пришлось спросить Господа, слышит ли Он, прежде чем Аттий согласился на запрошенную цену.

Выходя из ресторана, Пэдуэй сиял от радости, чувствуя приятную тяжесть в карманах.

— Знаешь, — предложил Томасус, — раз в доме завелись деньги, не лишним, пожалуй, будет нанять того вандала.

Поэтому когда Ганнибал Сципио доложил: «Хозяин, у дверей ошивается какой-то смурной долговязый тип, спрашивает тебя», Мартин велел его впустить и, не раздумывая, взял к себе на службу.

Вопрос Пэдуэя, посредством какого оружия он собирается осуществлять свои функции, Фритарика явно смутил. Вандал пожевал ус и наконец молвил:

— У меня был славный меч, но, чтобы избежать голодной смерти, его пришлось заложить. Это все, что стояло между мной и холодной могилой. Впрочем, коли суждено…

— Оставь, пожалуйста, свои могильные разговоры, — оборвал Пэдуэй, — и скажи, сколько тебе надо, чтобы его выкупить.

— Сорок солидов.

— Ого! Он у тебя из золота, что ли?

— Нет, из доброй дамасской стали и рукоятка украшена каменьями. Это все, что сохранилось от моего замечательного поместья в Африке. Ты не представляешь, какое чудесное…

— Ладно, ладно! — вскричал Мартин. — Ради всего святого, прекрати стенать! Вот пять солидов — купи себе оружие. Деньги вычту из твоей зарплаты. А если хочешь набрать на свой драгоценный ножик для сыра — экономь и копи.

Через два часа Фритарик вернулся с подержанным мечом.

— Лучшее, что можно достать за деньги, — объявил он. — Торговец клялся, что это дамасская сталь, но клеймо на клинке — фальшивка, сразу видно. Местная сталь чересчур мягка, однако придется довольствоваться этим. В моем прекрасном поместье в Африке…

Пэдуэй осмотрел оружие — типичный римский меч шестого века, обоюдоострый, напоминающий шотландский палаш, только без замысловатой чашки. Заметил Мартин и то, что Фритарик, сын Стайфана, не утратив скорбного вида, все же будто расправил плечи и обрел уверенную походку. Очевидно, без меча он чувствовал себя словно голым.

— Готовить умеешь? — спросил Пэдуэй.

— Ты нанял телохранителя, а не стряпуху, хозяин. Моя честь…

— Пустяки, старина. Я готовлю себе сам, и моя честь от этого не страдает; просто жаль времени. Ну, отвечай!

Фритарик пожевал ус.

— В общем, да.

— Например?

— Например, бекон.

— Что еще?

— Больше ничего. Доброе мясо с кровью — вот пища воина. Терпеть не могу эту зелень, которую уплетают римляне.

Пэдуэй вздохнул. На такой несбалансированной диете недолго и ноги протянуть…

Томасус нашел ему служанку, которая готовила, стирала и убирала за смехотворно малую плату. Служанку звали Джулия. Родом из провинции, двадцати лет, темноволосая, коренастая и обещавшая со временем чудовищно раздаться вширь, она постоянно носила бесформенный балахон из цельного куска материи и задорно шлепала по дому босыми ногами, сверкая огромными, далеко не чистыми пятками. Порой Джулия выпаливала какую-нибудь шутку на апулийском диалекте, которую Пэдуэй не мог понять, и закатывалась от смеха. Работала она усердно, но Мартину приходилось всему учить ее с азов. Когда он впервые в целях дезинфекции окуривал дом, девушка чуть с ума не сошла от страха и, почуяв едкий запах двуокиси серы, выбежала на улицу, истерически вопя что-то о пришествии Сатаны.

На пятое воскресенье своего пребывания в Древнем Риме Пэдуэй позволил себе отдохнуть. Весь месяц он ни днем ни ночью не знал покоя: помогал Ганнибалу, носил корзины с бутылками и, между прочим, торговался с назойливыми рестораторами, чьи клиенты прослышали о замечательном напитке. Когда в экономике царит дефицит, отметил Пэдуэй, не надо заботиться о качестве — был бы товар! Он уже подумывал еще об одном займе у Томасуса — на новый аппарат, только на этот раз сделанный не из отбитых молотками неровных полосок меди, а из пропущенных через прокатные валки листов.

Однако сейчас, смертельно устав от самогонного бизнеса, Мартин страстно мечтал развлечься, то есть посидеть в Ульпиевой библиотеке. Глядя на себя в зеркало, Пэдуэй думал, что внутренне он совсем не изменился: все так же не любит торговаться и орать на прохожих. Но внешне… Никто из былых знакомых теперь бы его не узнал. Пэдуэй отпустил короткую рыжеватую бородку — отчасти оттого, что никогда в жизни не брился опасной (и тупой!) бритвой; отчасти же оттого, что всегда втайне мечтал о бороде, полагая, что при этом не так выделялся бы его крупный, хотя, безусловно, благородный нос.

Он подобрал себе далматику — византийского стиля длинную тунику с широкими рукавами. Брюки от твидового костюма придавали ему вид несколько нелепый, но щеголять в модных коротких штанах в преддверии наступающей зимы Мартин не хотел. Наряд завершал плащ из грубой шерсти — попросту большое квадратное одеяло с дырой для головы. Нашлась и старушка, которая связала носки и нижнее белье.

В общем и целом Пэдуэй был весьма доволен собой и благодарил судьбу, сведшую его с Томасусом. Сириец оказывал ему большую помощь.

К библиотеке Мартин подходил с тем же сладостным трепетом в груди, с каким юноша ждет встречи с возлюбленной. И не остался разочарован. Он едва не заплакал от нахлынувших чувств, когда, бросив первый беглый взгляд на полки, увидел «Вавилонскую историю» Бероса, все работы Ливия, труд Тацита о покорении Британии и полный вариант «Истории готов» Кассиодора. Ради знакомства с этими рукописями не один историк двадцатого века с радостью совершил бы убийство. На несколько минут Мартин просто растерялся, застыв подобно пресловутому ослу меж двух стогов сена. Затем с душевными муками все же сделал выбор, посчитав Кассиодора более актуальным. Он вытащил толстенные фолианты и сел за столик.

Это была тяжелая работа — даже для человека, свободно владеющего латынью. Но невероятное многословие и вычурность стиля не беспокоили Пэдуэя — он искал факты.

— Прошу прощения, господин, — неожиданно раздался голос библиотекаря, — высокий варвар с песочными усами — не твой человек?

— Вероятно, — сказал Мартин. — А что?

— Он заснул в Восточном отделе и так громко храпит, что читатели жалуются.

— Я разберусь, — пообещал Пэдуэй и пошел будить Фритарика. — Разве ты не умеешь читать?

— Нет, — безыскусно ответил вандал. — Зачем? В моем замечательном поместье в Африке…

— Да-да, знаю, старина. Но тебе придется либо учиться грамоте, либо храпеть на улице.

Фритарик сделал выбор незамедлительно и, обиженно ворча на восточногерманском диалекте, удалился. У Пэдуэя сложилось впечатление, что его телохранитель весьма невысоко ценит образование.

За столиком Мартина, листая Кассиодора, сидел представительный пожилой итальянец, одетый просто и в то же время очень элегантно.

— Прошу прощения. Я хотел осведомиться, не прочитана ли эта книга.

— О, пожалуйста, мне нужен только первый том.

— Не беспокойся, дорогой друг, должен лишь предупредить тебя: обязательно клади книги на место. Ярость Сциллы, оставленной Язоном без добычи, не идет ни в какое сравнение с гневом высокочтимого библиотекаря… Позволь поинтересоваться, какого ты мнения о трудах нашего славного префекта преторий?

— У него богатый материал, — взвешенно ответил Пэдуэй, — однако слишком пышная манера изложения.

— Что ты имеешь в виду?

— Я предпочитаю менее витиеватый стиль.

— Как!.. Наконец-то среди современных авторов появился писатель, не уступающий великому Ливию, а ты говоришь… — Представительный господин спохватился и понизил голос: — Какая красочная выразительность, какая изысканная риторика!

— В том-то и беда. Взять, к примеру, Полибия или даже Юлия Цезаря…

— Юлий Цезарь! Вот уж кто совершенно не умел писать! Его «Галльскую войну» используют как простейший учебный текст для чужестранцев. Прекрасное пособие для носящего шкуры варвара, который в мрачных дебрях северных лесов преследует резвого кабана или травит взбешенного медведя. Но, мой юный друг, для таких просвещенных людей, как мы… — Он вдруг осекся и продолжил с явным смущением: — Надеюсь, ты понимаешь, что, когда я говорил об иноземцах, я не имел в виду лично тебя. Ты человек культурный и образованный, хотя и прибыл из дальних краев — это сразу видно. Не посчастливилось ли тебе родиться в сказочной стране Хинд, известной своими слонами и украшенными жемчугом девушками?

— Нет, моя родина еще дальше, — ответил Пэдуэй.

Он понял, что случай свел его с настоящим римским патрицием старой школы, из тех, кто не попросит вас передать масло, не усластив обращения четырьмя любезностями, тремя мифологическими аллегориями и учеными рассуждениями о производстве масла на древнем Крите.

— Я родом из Америки. Не уверен, однако, что когда-нибудь туда вернусь.

— Ах, мой друг, ты совершенно прав! Где же еще жить благородному человеку, как не в Риме? Но, может, ты расскажешь мне о чудесах чужедального Китая с его мощенными золотом дорогами?

— Немного могу, — осторожно сказал Пэдуэй. — Только дороги там не мощены золотом. Если откровенно, они вообще ничем не мощены.

— Какое разочарование!.. Впрочем, смею допустить, что правдолюбивый странник, вернувшийся с небес, объявит райские чудеса сильно преувеличенными. Мы обязаны познакомиться, мой дорогой друг! Я — Корнелий Анций.

Пожилой патриций произнес это с таким видом, словно имя Корнелия Анция должно быть известно каждому достойному упоминания римскому гражданину. Пэдуэй скромно представился.

К ним подошла очень хорошенькая стройная темноволосая девушка и, обратившись к Анцию «отец», пожаловалась, что не может найти сабеллийское издание Персия Флакка^[123].

— Кто-то читает, должно быть, — пожал плечами Анций. — Мартинус, это моя дочь Доротея, кою смею уподобить лучшей жемчужине из короны короля Хусрола, хотя я, как отец, возможно, необъективен.

Девушка одарила Пэдуэя очаровательной улыбкой и, потупившись, ретировалась.

— Кстати, дорогой друг, каково твое занятие?

Не раздумывая, Пэдуэй выпалил правду.

Патриций замер, переваривая информацию, а когда заговорил вновь, в его по-прежнему любезном тоне сквозила высокомерная прохладца.

— Любопытно, любопытно. Ну, желаю всяческого финансового успеха… — Он произнес последнюю фразу с некоторым затруднением, как активист Христианского союза молодежи, вынужденный говорить о нелицеприятных сторонах жизни. — Наша участь — безропотно нести Господне назначение. И все же жаль, что ты не испробовал себя на ниве общественной службы. Для способного молодого человека это единственный путь подняться над своей средой. Однако прошу меня извинить — книги ждут.

Мартин с удовольствием продолжил бы знакомство с благовоспитанной красавицей и ее утонченным отцом, но теперь, когда Анций узнал, что имеет дело с вульгарным ремесленником, на приглашение можно было не надеяться. Пэдуэй посмотрел на часы — пора обедать, вышел на улицу и разбудил Фритарика.

Вандал зевнул.

— Прочитал, что хотел, Мартинус? Мне снилось мое прекрасное поместье в Аф…

— Черт бы побрал… — взревел Пэдуэй и тут же осекся.

— Как, нельзя уж и помечтать о времени, когда я был богатым и уважаемым человеком?! Клянусь, моя честь…

— Успокойся, ты тут ни при чем.

— Да? Я рад. Судьба оставила мне одни лишь воспоминания… Но почему ты злишься, Мартинус? У тебя такой вид, словно ты гвоздь готов перегрызть. — Ответа не последовало, и Фритарик задумчиво продолжил: — Должно быть, вычитал что-то в этих книгах… Хорошо, что я неграмотный. Так трепать себе нервы из-за событий, которые произошли давным-давно! Я лучше помечтаю о своем прек… О, молчу, молчу, хозяин!

Пэдуэй, Томасус-сириец и еще несколько сот голых римлян парились в Диоклетиановых термах. Банкир огляделся и мечтательно произнес:

— Я слышал, в прежние дни в бани пускали и женщин — прямо вместе с мужчинами… Конечно, языческие времена — не то что сейчас.

— Влияние христианской морали, — сухо заметил Пэдуэй.

— Ну! — хохотнул Томасус. — Мы, современные люди, такие высоконравственные!.. Знаешь, на что жаловалась императрица Теодора?

— Да, — сказал Пэдуэй и поведал банкиру, на что жаловалась императрица Теодора.

— Проклятье! — в сердцах воскликнул сириец. — Всякий раз, когда у меня есть сальная история, ты либо ее слышал, либо можешь рассказать лучшую.

Пэдуэй предпочел не объяснять, что прочитал все эти истории в книге, которая еще не написана, — в «Тайной истории» Прокопия Кесарийского.

— Пришло письмо от родственника в Неаполе — занимается морской торговлей… Так вот, Антиох получил вести из Константинополя. — Томасус выдержал многозначительную паузу. — Война.

— Между нами и Империей?

— Во всяком случае, между Империей и готами. У них давно уже нелады — с тех пор, как убили Амаласунту. Теодохад пытался увильнуть от ответственности, но, по-моему, наш старый король-поэт доигрался.

— Далмация и Сицилия — вот горячие точки, — опрометчиво сказал Пэдуэй. — Еще до конца этого года…

— Прорицаешь помаленьку?

— Нет, просто мне кажется…

Сквозь пар сверкнул здоровый глаз сирийца — черный и внимательный.

— Мартинус, кто ты такой?

— Ты о чем?

— Есть в тебе что-то… не знаю, как сказать… странное. Ты проявляешь будто невзначай самые необычные познания. А когда я пытаюсь расспросить тебя о твоей родине, о том, как ты попал сюда, — уходишь в сторону.

— Ну… — промолвил Пэдуэй, лихорадочно соображая, как выпутаться. И вдруг придумал ответ — правдивый, но весьма двусмысленный. — Видишь ли, я покинул страну в большой спешке.

— А! По соображениям здоровья, надо полагать? Тогда я понимаю твою похвальную скромность. — Томасус подмигнул.

Когда они неторопливо шли по Длинной улице к дому Мартина, разговор коснулся бизнеса. Пэдуэй не скрывал своего удовлетворения.

— Я доволен. Новый перегонный аппарат будет готов на следующей неделе, а медными листами заинтересовался один торговец, отплывающий в Испанию. Правда, сейчас я ожидаю убийства.

— Убийства?

— Да. Фритарик и Ганнибал Сципио никак между собой не поладят. Ганнибал, получив в подчинение двух людей, стал еще заносчивее, чем прежде. Он на Фритарике просто верхом ездит.

— Верхом ездит?

— Образное выражение, американское. Ганнибал постоянно гоняет Фритарика, подвергает его насмешкам и издевательствам… Между прочим, я готов вернуть тебе долг.

— Великолепно, мой дорогой Мартинус! Но разве тебе больше не понадобится ссуда?

— Не уверен, — сказал Пэдуэй, совершенно уверенный, что понадобится. — По правде, я не прочь расширить производство.

— Замечательная идея! Разумеется, теперь, когда все у тебя идет хорошо, мы поставим отношения на более деловую основу.

— То есть?

— То есть увеличим тот смехотворно малый процент до нормального…

— Ха-ха-ха, — отчеканил Пэдуэй. — Так я и думал. Пойми же: убедившись в надежности помещения денег, процент следует уменьшить.

— Мартинус! — с болью в голосе воскликнул сириец. — Такова твоя благодарность человеку, который сделал тебе столько хорошего!

— Не хочешь — не одалживай. Многие банкиры будут рады научиться американской арифметике.

— Послушай его, Господи!.. Грабеж! Разбой! Я не поддамся! Ну и ступай к другим!..

Сошлись на десяти процентах. По словам Томасуса, для него это было все равно что вырвать из груди сердце и сжечь его на алтаре дружбы.

Говоря о предстоящем убийстве, Пэдуэй вовсе не ожидал, что окажется пророком. Поэтому был удивлен не меньше Томасуса, когда, войдя в мастерскую, увидел, как Фритарик и Ганнибал, ощерившись, будто два злющих пса, испепеляют друг друга взглядом. Вошедших ни один из них не заметил.

— Ты что же этим хочешь сказать, придурок?! — вскричал Ганнибал. — Валяешься тут день-деньской, ленишься на другой бок перевернуться, да еще смеешь делать мне замечания…

— Я предупреждал, — процедил Фритарик, — если застукаю тебя еще раз, то доложу хозяину. Забыл? Теперь будешь отвечать.

— Да я перережу тебе глотку! — взревел Ганнибал. Вандал бросил короткое, однако очень едкое замечание о любовных привычках сицилийца. Ганнибал выхватил кинжал и кинулся на Фритарика. Тот хотел уклониться от удара, но острие клинка вонзилось ему в предплечье.

Едва Ганнибал вновь занес руку, как Пэдуэй вышел из оцепенения. Он бросился вперед, оттащил сицилийца от его соперника и тут же вынужден был драться не на жизнь, а на смерть, чтобы не оказаться зарезанным самому. Ганнибал в бешенстве выкрикивал что-то нечленораздельное, в уголках рта пузырилась пена.

Потом раздался глухой удар, и Ганнибал обмяк, выронив кинжал. Мартин отпустил сползающее на пол тело и увидел, что Нерва, старший из двух подручных, держит за ножку табурет. Все произошло очень быстро — Фритарик только наклонялся, чтобы вооружиться палкой, а Томасус и второй подручный все так же стояли у двери.

— Назначаю тебя новым мастером, — отдышавшись, сказал Пэдуэй Нерве. — Из-за чего шум, Фритарик?

Вместо ответа вандал мрачно направился к лежавшему без сознания Ганнибалу. На его лице ясно читалось свирепое и недвусмысленное желание убивать.

— Хватит! — прикрикнул Пэдуэй. — Еще шаг, и ты тоже уволен!.. В чем его вина?

Фритарик взял себя в руки.

— Он тайно выносил прокатанные листы меди и торговал ими. Я хотел положить этому конец, ничего тебе не говоря. Кто любит доносчиков?.. Хозяин, позволь хотя бы один хороший удар! Я всего лишь бездомный скиталец, но моя честь…

Пэдуэй не позволил. Томасус посоветовал составить заверенную клятвой жалобу и арестовать мошенника, однако Мартин, не желая связываться с судопроизводством, отверг и это предложение. Зато он позволил Фритарику, когда Ганнибал пришел в себя, вышвырнуть сицилийца за дверь мощным пинком в седалище.

— По-моему, мы совершили ошибку, — молвил вандал, с удовольствием выполнив поручение. — Я запросто мог утопить негодяя в Тибре, и никто бы не заметил. Теперь жди от него неприятностей.

В глубине души Пэдуэй подозревал, что Фритарик прав, но только вздохнул устало.

— Давай-ка лучше перевяжем твою руку. Смотри, сколько крови… Джулия, возьми кусок полотна и хорошенько прокипяти. Да-да, прокипяти!

Глава 4

Пэдуэй твердо решил заработать себе на жизнь, а до тех пор ни на что не отвлекаться. Для достижения цели он не собирался лезть на рожон — например, изобретать порох или пропагандировать среди ни в чем не повинных римлян теорию всемирного тяготения. Однако известия о военных действиях напомнили ему, что о культуре и политике забывать нельзя. Мартин и прежде не очень интересовался происходящими событиями. А в Древнем Риме, лишенном газет и электрической связи, еще проще было не думать ни о чем, что выходило за рамки повседневной жизни.

Надо смириться с фактами. Он стал невольным свидетелем заката классической западной цивилизации. Наступают Темные века. Почти на тысячу лет Европу окутает тьма — остановится развитие культуры, науки, техники. Разумеется, люди, современником коих он оказался, и представить себе подобного не могут. Приход тьмы — процесс слишком длительный, чтобы заметить его на протяжении жизни одного поколения.

Как же быть? Способна ли отдельно взятая личность повлиять на ход истории? Последователь Карлейля ответил бы на вопрос утвердительно. Толстовец или марксист сказали бы «нет» — среда формирует человека, а не наоборот. Танкреди имел собственную точку зрения, сравнивая историю с прочной тугой сетью.

Как одиночке приступить к делу? Известно, движущая сила прогресса — изобретение. Но и в двадцатом веке, когда нет противодействия подозрительной и всемогущей церкви, судьба профессионального изобретателя не из завидных. Да и чего он добьется своими новшествами, даже если ему удастся избежать пагубного внимания стражей благочестия? Миру уже открыты арабские цифры, а также искусство самогоноварения и проката металлов, но сколько еще предстоит сделать за одну короткую жизнь!

Что остается? Коммерция? Знать относится к ней презрительно. Честно говоря, и сам Пэдуэй, хоть и выдерживал конкуренцию древнеримских предпринимателей, в глубине души не чувствовал себя настоящим бизнесменом. Политика? В век торжества острых клинков и вывернутой наизнанку морали? Бр-р-р!

Как помешать наступлению тьмы?

Империя могла бы выстоять, будь у нее лучше развита связь. Однако колосс развалился, ему уже нанесен смертельный удар, по крайней мере на востоке: Италия, Галлия и Испания лежат под пятой варварских «гарнизонов».

Быстрая связь и надежное распространение фактов — вот что может спасти цивилизацию! Самый жестокий захватчик не в силах уничтожить слово написанное, если минимальный тираж книги пятнадцать сотен экземпляров.

Решено: надо стать издателем. Сеть истории, возможно, прочна, но в конце концов Мартин Пэдуэй к ней еще не подступался.

— Доброе утро, мой дорогой Мартинус! — расплылся в улыбке банкир. — Как идут дела с прокатом меди?

— Так себе. Местным кузнецам достаточно и медных полосок, а торговцы боятся давать хорошие цены за товар, который пока не находит широкого спроса. Однако перспектива есть.

— Рад это слышать. Чем же ты намерен заняться?

— Вот, пришел к тебе за советом. Скажи, кто сейчас издает в Риме книги?

— Книги? Книги? Никто, если не считать писцов, переписывающих для библиотек истрепанные экземпляры. В Авентине есть несколько книжных лавок, но они торгуют исключительно привозным товаром. Нет спроса, да и стоящих авторов. Последний издатель в Риме разорился много лет назад. Надеюсь, ты не думаешь заняться этим пропащим делом?

— Именно думаю. Причем всерьез.

— Мартинус, не утратил ли ты разум? И не помышляй! Крах неизбежен!

— За меня не беспокойся. Но мне нужен начальный капитал.

— Что? Еще ссуда? Я же объяснил: на книгах в Риме заработать нельзя. Это бесспорный факт. Я и гроша не дам на столь сумасбродную идею. А сколько тебе нужно?

— Солидов пятьсот.

— Ой! Ой! Ты спятил, мой мальчик! Зачем так много? Всего расходов-то — купить или нанять писцов…

Пэдуэй ухмыльнулся.

— Вот тут ты и ошибаешься. Писцу потребуется не один месяц, чтобы скопировать, например, «Историю готов» Кассиодора. В одном экземпляре. Немудрено, что книга стоит пятьдесят солидов! Я построю машину, которая за несколько недель будет выдавать пятьсот, а то и тысячу экземпляров, и розничная цена снизится до пяти или десяти солидов.

— Но это огромные деньги!.. Ты слышишь, Господи? Пожалуйста, заставь моего заблуждающегося друга прислушаться к голосу разума!.. Не смей даже говорить со мной об этом, Мартинус! А как устроена твоя машина?

Если бы Пэдуэй представлял, какие трудности уготованы книгоиздателю в мире, не знающем печатного станка, горячего набора, типографской краски и бумаги, он не был бы настроен так оптимистично. Имели хождение чернила и папирус, однако для его целей они не годились.

С печатным станком — казалось бы, самым сложным пунктом перечня — получилось как раз легче всего. Уразумев наконец, чего от него хотят, плотник взялся изготовить чудной агрегат, хотя и терялся в догадках, как Пэдуэй собирается его использовать.

— На валяльный пресс непохоже… — вслух размышлял он. — А, понимаю! Ты новый городской палач, а сие адское устройство — твое орудие! Почему же ты не желаешь признаться, хозяин? Я бы гордился таким почетным ремеслом!.. Кстати, достань мне пропуск в камеру пыток — хочу убедиться, что машина работает надежно.

Станиной служил поставленный на колеса кусок мраморной колонны. Все чувства Пэдуэя возмутились против столь прагматического использования памятника старины, но он утешал себя мыслью, что и первопечатник вынужден идти на жертвы.

Опытный резчик подрядился изготовить медные литеры — десять тысяч штук, ведь о наборной машине не приходилось и мечтать. Сперва Пэдуэй планировал печатать не только на латыни, но и на греческом и готском языках, однако один лишь латинский шрифт обошелся ему в добрых две сотни солидов. К тому же в первой, пробной партии все буквы смотрели в обратную сторону; пришлось их переплавлять. Полиграфист ХХ века назвал бы получившийся шрифт готическим 14-го кегля. Букв такого размера помещалось на листе не много, зато можно было надеяться на разборчивость текста.

Изготовлять свою собственную бумагу Пэдуэй и не помышлял. О ее производстве он знал только одно — процесс этот сложный. Папирус слишком хрупок, да и источники его в Риме чересчур скудны и ненадежны. Оставалась восковка, в малых количествах производимая сыромятней в затибрской части города. Ее вырабатывали из дубленых шкур коз и овец усердным скоблением, чисткой, мойкой и растягиванием. Цена оказалась в пределах разумного, и хозяин сыромятни едва поверил собственным ушам, получив заказ на тысячу листов.

Пэдуэй, по счастью, знал, что типографская краска в основе своей состоит из льняного масла и ламповой сажи. Купить мешок льняного семени и прогнать его через ролики для проката меди — дело немудреное; нетрудно было и зажечь масляную лампу, подвесить над ней сосуд с водой и соскребать с его днища сажу. Краска удалась на славу, да вот беда — не желала ложиться. Она если и сходила с литер, то лишь бесформенными кляксами.

Вызывало тревогу финансовое положение — пять сотен солидов быстро таяли. Пэдуэю это казалось насмешкой судьбы; он так переживал, что работники за его спиной стали судачить. И все же Мартин продолжал упорно экспериментировать и вскоре добился успеха, добавив в краску немного мыла.

Как-то в середине февраля из унылого моросящего дождика у дверей мастерской возник Невитта, сын Гуммунда. Когда Фритарик провел его в комнату, гот так хлопнул Пэдуэя по плечу, что Мартин отлетел в сторону.

— Чертовски рад! — взревел гость. — Попробовал адского пойла, которым ты торгуешь, и решил взглянуть, как у тебя дела. Для чужеземца ты здорово устроился! Парень не промах, а? Ха-ха-ха!

— Я тебе все покажу, — предложил Пэдуэй. — Только одна просьба — храни пока мои методы в тайне. У вас нет закона, защищающего авторство на идеи, а мне не хотелось бы раскрывать их.

— Можешь смело на меня положиться! Я все равно ни черта не смыслю в разных там устройствах.

В мастерской Невитта был неожиданно заворожен примитивным волочильным станком.

— Какая красота! — воскликнул он, взяв с верстака моток медной проволоки. — Я бы купил жене… Отличные выйдут браслеты и серьги!

Пэдуэй не предвидел подобного применения своей продукции, но быстро сориентировался и пообещал через неделю выполнить заказ.

— А как это все у тебя приводится в движение? — поинтересовался Невитта.

Мартин вывел гостя в задний двор, где под дождем ходила по кругу впряженная в колесо лошадь.

— Больше пользы было бы от двух крепких рабов, — критически сказал гот. — Если дать им понюхать кнута, ха-ха-ха!

— Ну нет, — возразил Пэдуэй. — Эта лошадь любому рабу сто очков вперед даст. Посмотри на ее упряжь — ничего странного не замечаешь?

— Да, что-то есть…

— Хомут. Ваши лошади тянут лямку шеей. Ремень сдавливает горло, и бедное животное не может продохнуть. Хомут переносит усилие на плечи… Если тебе надо тащить на веревке груз, ты же не затянешь петлю у себя на шее?

— Не знаю, — с сомнением произнес гот, — может, ты и прав. Я давно пользуюсь своей упряжью и не уверен, что хочу ее менять.

Пэдуэй пожал плечами.

— Дело твое. Если надумаешь, обратись к седельщику Метеллию на Аппиевой дороге. Он работает по моим чертежам. У меня других забот хватает.

Тут Мартин прислонился к косяку и закрыл глаза.

— Тебе нехорошо? — встревоженно спросил Невитта.

— Голова тяжелая, словно Пантеон. Пожалуй, лучше мне прилечь.

— Конечно. Где этот лентяй?.. Германн!

Когда Германн появился, Невитта выпалил длинную фразу по-готски, и Пэдуэй уловил имя Лео Веккоса.

— Нет, не надо врача… — слабо запротестовал он.

— Глупости, мой мальчик, мне это не трудно. Твой совет держать собак на улице спас меня от одышки, и я с радостью тебе помогу.

Услуг медика шестого века Пэдуэй боялся гораздо больше, чем гриппа, но не видел способа вежливо отказаться. Невитта и Фритарик быстро уложили Мартина в постель.

— Типичный случай эльфова прострела, — изрек Фритарик.

— Чего? — прохрипел Пэдуэй.

— Тебя прострелили эльфы. Это я точно знаю, в Африке на собственной шкуре испытал. Меня вылечил знахарь из вандалов — он извлек невидимые стрелы эльфов. Когда они становятся видимыми, это такие маленькие стрелы с кремневыми наконечниками.

— Послушайте, — проговорил Пэдуэй, — если меня оставить в покое, я дней через семь поправлюсь.

— Оставить в покое? И речи быть не может! — хором вскричали Невитта и Фритарик.

Пока они спорили о диагнозе, Германн привел щуплого чернобородого человечка весьма болезненного вида. Лео Веккос открыл свою сумку. Пэдуэй мельком взглянул в нее и содрогнулся. В сумке были несколько книг, охапка разнообразных трав и стеклянные баночки с органами, скорее всего, мелких млекопитающих.

— Ну-с, драгоценнейший Мартинус, — начал медик, — взглянем на твой язык. Скажи «а-а-а».

Затем он ощупал лоб Пэдуэя, простучал его грудь и живот и задал вполне разумные вопросы касательно самочувствия.

— Типичный случай зимнего недомогания, — назидательно заявил Веккос. — Причины его пока неясны. Кое-кто объясняет немощь избытком крови в голове, вызывающим ту неприятную ломоту, на которую ты жалуешься. Другие видят истоки болезни в избытке черной желчи. Лично я придерживаюсь строго научных взглядов: природные силы печени входят в противоборство с естественными силами нервной системы. Поражение последних, само собой, отражается на дыхательных путях…

— У меня самая обычная простуда, — вставил Пэдуэй.

— …так как именно они контролируют горло и легкие. Лучшее средство для обуздания природных сил — пробудить жизненные силы сердца.

Веккос стал вытаскивать из сумки травы.

— А как же эльфов прострел? — недоуменно спросил Фритарик.

— Что?

Фритарик в нескольких фразах обрисовал суть медицинских воззрений своего народа. Веккос снисходительно улыбнулся.

— Друг мой, ни Гален, ни Цельс, ни Асклепиад ни словом не обмолвились об эльфовом простреле. Так что я не могу всерьез…

— Значит, никудышный ты лекарь! — рявкнул Фритарик.

— Вот как! — процедил оскорбленный грек. — Кто тут из нас врач?

— Прекратите ругаться, не то мне хуже станет, — взмолился Пэдуэй. — Что я должен принимать?

— Завари эти травы и пей по чашке каждые три часа. Превосходная смесь: легкое слабительное для вывода излишков черной желчи, буде таковые образуются…

— Где слабительное?

Веккос указал, и тонкая рука Пэдуэя немедленно выхватила растение.

— Я хотел бы держать его отдельно, если не возражаешь.

Веккос успокоил больного, велел не вставать с постели и удалился. Невитта и Германн ушли вместе с ним.

— Тоже мне врач, — ворчал Фритарик, — слыхом не слыхивал об эльфовом простреле!

— Кликни Джулию, — приказал Пэдуэй.

Явилась служанка и с порога запричитала:

— О, милостивый хозяин, какая беда стряслась с тобой? Я сейчас же позову отца Нарциссия…

— Не смей! — Мартин оторвал веточку слабительного средства и протянул ее девушке. — Прокипяти хорошенько и дай мне чашечку отвара. А этот веник, — он протянул ей охапку зелени, — куда-нибудь выброси, только чтоб медик не заметил.

На следующее утро голова почти не болела, но Пэдуэй чувствовал себя слабым и разбитым. Он спал до одиннадцати, пока его не разбудили Джулия и преисполненный достоинства мужчина в мантии поверх длинной белой тоги с узкими рукавами. По тонзуре посетителя Пэдуэй догадался: перед ним отец Нарциссий.

— Сын мой, — начал священник, — с горечью вижу, что Диавол напустил на тебя своих приспешников. Сия добродетельная дева обратилась ко мне за духовной поддержкой…

Мартин вовремя вспомнил мудрое правило — избегай неприятностей с церковью! — и лишь простонал.

— Я не видел тебя в храме ангела Гавриила, — продолжил отец Нарциссий. — Надеюсь, ты один из нас?

— Американская паства, — пробормотал Пэдуэй.

Священник слегка опешил, но виду не подал.

— Ведаю, что к тебе приходил Веккос. Воистину бессильны эти несчастные кровопускатели перед лицом Господа нашего, на коего и следует уповать. Вознесем же молитву…

Молитву Пэдуэй выдержал. Затем Джулия внесла в комнату какую-то чашу.

— Не тревожься, — молвил священник. — Это средство исцелит от любой болезни: прах с гробницы святого Нерея, смешанный с водой.

Мартин решил, что в предлагаемом составе нет ничего смертельно опасного, и выпил. Едва он сделал последний глоток, как отец Нарциссий спросил его будто невзначай:

— Ты не из Падуи, сын мой?

В дверь просунул голову Фритарик.

— Явился так называемый врач…

— Пусть подождет минутку, — попросил Пэдуэй. Боже, как он устал! — Премного благодарен, святой отец. Рад был нашей встрече.

Священник удалился, проронив что-то укоризненное о слепоте тех, кто возлагает надежды на врачевание плоти.

В дверях возник Веккос. Его глаза гневно сверкали.

— Я не виноват, — заверил Пэдуэй. — Это Джулия!..

— Мы, медики, всю жизнь проводим в напряженных научных исследованиях — и вынуждены потом тягаться с самозваными чудотворцами!.. Ну, как сегодня чувствует себя мой пациент?

Пока он осматривал Мартина, пришел Томасус-сириец. Нервно расхаживая по комнате, банкир дождался ухода врача и наконец сказал:

— Проведал о твоей болезни — и вот я тут. Лекарства и молитвы — все это очень хорошо, но нельзя пренебрегать ничем. Мой коллега Эбенезер-еврей знает великолепного мага-целителя. Иекония из Неаполя, может, слышал? Большинство этих кудесников — чистой воды мошенники, я не верю им ни на грош. Но Иекония…

— Не надо, — простонал Пэдуэй. — Я быстро поправлюсь, только оставьте меня в покое…

— Я привел его с собой, Мартинус. Будь, пожалуйста, благоразумен, он тебе не повредит. Нельзя же допустить, чтобы ты умер с такими долгами… Хотя это, разумеется, не главное. Я лично питаю к тебе самые искренние…

Все происходящее казалось Пэдуэю кошмаром. Чем больше он протестовал, тем усерднее к нему вели знахарей.

Иекония из Неаполя оказался маленьким толстячком, подвижным и энергичным, и походил скорее на расторопного торговца, чем на мудрого мага.

— Положись на меня, бесподобный Мартинус! Сперва небольшое заклинание для отпугивания слабых духов. — Он извлек из недр своей одежды кусок папируса и зачитал фразу на непонятном языке. — Ведь не больно, а? Предоставь все старому Иеконии, он знает, что делает!.. Теперь положим под подушку этот амулет, вот так. Ну, разве тебе уже не лучше? А теперь посмотрим твой гороскоп. Ты только назови дату и час своего рождения…

Черт побери, подумал Пэдуэй, каким образом разъяснить этому прыгучему шарлатану, что он родится через тысячу семьсот семьдесят три года? Его терпение лопнуло. Отбросив последние остатки самообладания, Мартин приподнялся в постели и хрипло закричал:

— Дерзкий нечестивец, ужель ты не знаешь, что пред тобой — один из наследных хранителей Печати Соломона? Что единым словом я разбросаю твои несчастные планетки по небосводу и небрежным жестом потушу светило? И ты еще заикаешься о моем гороскопе?!

Глаза мага вылезли на лоб.

— Астарот! Баал-Мардук! — взвыл Пэдуэй. — Сгинь, жалкий червь! Посмей только рот открыть, и я поражу тебя самой страшной из проказ! Твои глаза загноятся, пальцы отвалятся сустав за суставом…

Но Иекония уже выскочил за дверь. Слышно было, как он перепрыгивал через три ступеньки кряду, затем упал, покатился кубарем по лестнице и вылетел на улицу.

Пэдуэй усмехнулся и сказал Фритарику, прибежавшему на шум:

— Встань у входа с мечом и всем говори, что Веккос велел никого ко мне не пускать. Никого, слышишь?! Даже если явится сам Святой Дух, чтобы духу его здесь не было!

Фритарик поспешно заступил на пост. Через несколько минут он робко заглянул в комнату:

— Хозяин, я нашел одного гота, который лечит эльфов прострел. Может, привести…

Пэдуэй издал душераздирающий стон и натянул на голову покрывало.

Наступил апрель 536 года. В декабре генерал Велизарий покорил Сицилию. Мартин узнал об этом спустя несколько недель. Все силы и помыслы посвятив печатному станку, четыре месяца он выходил из дома только по самым важным делам. И до сих пор почти никого в Риме не знал, хотя познакомился с библиотекарем и коллегами Томасуса: Эбенезером-евреем и Варданом-армянином.

Когда станок был готов, Пэдуэй собрал работников и обьявил:

— Полагаю, вы понимаете, что сегодня у нас день особый. Фритарик выдаст каждому по маленькой бутылке бренди; уходя домой, заберете. И тот, кто первым уронит молоток на медные буквы, будет немедленно уволен. Надеюсь, не уронит никто, потому что вы отлично поработали, и я вами горжусь. Все.

— Прекрасно, прекрасно, — произнес Томасус. — Я ни на йоту не сомневался, что ты построишь свою машину, всегда был уверен в твоем успехе. Что собираешься печатать? «Историю готов»? Префект будет очень доволен.

— Нет, на это уйдут месяцы, особенно если учесть, что мои люди — новички. Я начну с азбуки.

— Отличная мысль! Однако, Мартинус, прими совет: положись на помощников, отдохни! У тебя такой вид, словно ты месяц не высыпался.

— Вообще-то, так оно и есть. Но какой отдых, без меня все остановится! Кроме того, надо обеспечить реализацию, заинтересовать учителей, воспитателей… Все приходится делать самому. И есть еще одна идея.

— Что?! Снова замыслил какую-то дикую…

— Спокойней, спокойней, Томасус, держи себя в руках. Я хочу печатать еженедельную сводку новостей.

— Послушай, Мартинус, не зарывайся. На тебя ополчится вся гильдия писцов!.. И вообще, рассказал бы ты о себе побольше. Самый загадочный человек в городе! Меня все спрашивают…

— Ну так говори, что ты в жизни не встречал никого занудливее.

В Риме оказалось около сотни писцов. Возможную неприязнь с их стороны Пэдуэй нейтрализовал хитрой уловкой: нанял их всех в качестве репортеров, предложив несколько сестерций за интересную информацию о текущих событиях.

Когда пришло время собирать материал для первого номера, Мартин обнаружил, что необходима строжайшая цензура. Например, одна из полученных заметок была такого содержания:

«Наш безнравственный и развратный городской правитель Гонорий был преследуем в среду утром по Широкой дороге юной девой с мясницким тесаком. Так как трусливого негодяя не обременяла даже видимость одежды, он легко оторвался от погони. Это уже четвертый скандал за месяц, вызванный аморальным поведением градоначальника. По слухам, группа разгневанных отцов, чьих дочерей Гонорий обесчестил, взывает к королю Теодохаду с мольбой найти на него управу. Впрочем, надо надеяться, в следующий раз, когда за гнусным распутником будут гнаться с ножом, Гонорию не спастись».

Да, подумал Пэдуэй, кому-то наш славный правитель явно не по душе… Но как бы ни правдиво были изложены события, в Риме еще не приняли закона о свободе печати, и ничто не защитит издателя от знакомства с городской камерой пыток. Поэтому в первом восьмиполосном выпуске о девах с мясницкими тесаками ничего не говорилось. Там была масса безобидной информации, короткая поэма — творение писца, возомнившего себя вторым Овидием, — написанная Мартином передовица, в которой он выражал надежду, что римлянам его газета покажется полезной и интересной, и небольшая статья, также написанная Мартином, о нравах и повадках слонов.

Пэдуэя переполняло чувство гордости, когда он разворачивал шуршащие страницы пробного оттиска, и даже обилие опечаток не испортило ему настроения. В заметке о горожанине, смертельно раненном грабителями на Соляной дороге, заурядное наречие превратилось в непристойное слово. Впрочем, при тираже в двести пятьдесят экземпляров правку нетрудно внести пером и чернилами.

Мартин вдруг задумался о важности собственной роли в этом мире. Ведь это его могли зарезать на Соляной дороге!.. Тогда не было бы печатного станка, не было бы никаких изобретений, которые еще предстояло сделать, — жди, пока к ним приведет естественный ход неторопливого технического прогресса…

Пэдуэй назвал газету «Римское время» и пустил ее в продажу по десять сестерций. К его удивлению, тираж разошелся мгновенно, а потом еще долго Фритарик отгонял от дверей опоздавших.

Каждый день писцы приносили свежую информацию. Пухлый розовощекий молодой человек вручил Мартину заметку, начинающуюся с крупно выведенного заголовка:

«КРОВЬ НЕВИННОЙ ЖЕРТВЫ НА РУКАХ ЧУДОВИЩНОГО ЗЛОДЕЯ ГОНОРИЯ, НАШЕГО ГОРОДСКОГО ПРАВИТЕЛЯ.

Из достоверных источников стало известно, что Аврелий Гальба, на прошлой неделе распятый за убийство, был мужем женщины, которой давно и безуспешно домогался похотливый козел Гонорий. Во время суда над Гальбой многие отмечали шаткость улик…»

— Эй! — воскликнул Мартин. — Не ты ли автор другой заметки: о Гонории и деве?

— Я, — гордо сказал писец. — Почему ее не опубликовали?

— Интересно, вышел бы тогда следующий номер моей газеты?

— О, признаться, я не подумал…

— Что ж, учти на будущее. Эту историю тоже нельзя использовать. Но ты не огорчайся, она хорошо сделана: хлестко, завлекательно… Откуда у тебя информация?

Писец улыбнулся.

— Прислушиваюсь к тому, что люди говорят. А что не слышу я, слышит моя жена. Женщины обожают поболтать за игрой в триктрак.

— Чертовски жаль, что я не смею вести колонку городских слухов! — посетовал Пэдуэй. — У тебя задатки настоящего газетчика. Как твое имя?

— Георгий Манандрос.

— Грек?

— Мои родители греки; я — римлянин.

— Хорошо, Джордж, надолго не пропадай. Когда-нибудь мне понадобится толковый помощник.

Пэдуэй нанес конфиденциальный визит хозяину сыромятни.

— Когда нужна следующая партия? — спросил дубильщик.

— Через четыре дня.

— Невозможно. К этому времени у меня будет только пятьдесят листов, причем впятеро дороже.

— Почему?! — ахнул Мартин.

— Твой первый заказ практически исчерпал все городские запасы. Все, что было у меня и что я сумел купить. В Риме не осталось шкур и на сто листов. Да и готовить их долго…

— А если расширить твою мастерскую, можно выйти на две тысячи листов в неделю?

Дубильщик покачал головой.

— Перерезать всех коз в Центральной Италии?..

Пэдуэй был вынужден признать свое поражение. Восковку, по сути, делали из отходов сыромятного производства. Крупный заказ попросту взвинтит цены. Хотя в Древнем Риме наука «экономика» была неизвестна, закон спроса и предложения действовал там с такой же неумолимостью.

Значит, без бумаги все-таки не обойтись. И второй выпуск газеты сильно задержится.

Пэдуэй отправился к валяльщику: велел измельчить несколько фунтов белой материи и изготовить самое тонкое полотно, о котором когда-либо слышали. Валяльщик послушно изготовил нечто похожее на исключительно толстую и рыхлую промокашку. Пэдуэй терпеливо настоял на более тщательном измельчении, потребовал прокипятить массу перед валянием и прогладить после. Выходя из мастерской, он заметил, как валяльщик многозначительно постучал себя по лбу. В результате неоднократных проб и ошибок получилась бумага столь же годная для письма, как туалетная.

Настал кульминационный момент. Капля чернил разбежалась по бумаге с резвостью туристов, обнаруживших у костра гадюку. Пэдуэй тяжело вздохнул и попросил валяльщика изготовить еще десять полотен, добавляя в варево разные широкораспространенные вещества: мыло, оливковое масло… Тут валяльщик пригрозил бросить дело. Мартину с трудом удалось его уломать, пообещав существенно повысить расценки. Наконец, к огромному облегчению заказчика и мастера, добавки клея решили проблему.

К выходу второго номера газеты Пэдуэй уже не волновался из-за нехватки бумаги. Иная мысль заняла освободившийся было участок мозга, ответственный за беспокойство: что делать, когда разразится Готская война? В его истории она двадцать лет терзала Италию. Каждый мало-мальски значительный город был по крайней мере единожды осажден или захвачен; Рим потерял до половины своих жителей в битвах и эпидемиях. Если повезет выжить, можно стать свидетелем завоевания Италии лангобардами и полного уничтожения римской цивилизации… Все это чудовищно препятствовало его планам.

Несмотря на попытки встряхнуться, Пэдуэй впал в тоску. Возможно, в мрачном настроении виновна была и погода: два дня подряд лил дождь, и все в доме пропиталось влагой. Мартин предался хандре и уныло смотрел в окно на печальный пейзаж.

Из такого состояния его вывел Фритарик, приведший в комнату коллегу Томасуса, Эбенезера-еврея — благодушного, хрупкого на вид старца с длинной белой бородой.

Эбенезер отжал бороду, стянул через голову плащ и спросил:

— Куда его, чтобы не накапать, драгоценный Мартинус? Ах, благодарю! Шел по делу и решил заглянуть, если не возражаешь. Томасус говорил, что у тебя очень интересно.

Пэдуэй был рад возможности отвлечься от мрачных мыслей и с удовольствием показал старику свое хозяйство.

Эбенезер задумчиво посмотрел на Мартина из-под густых бровей.

— Теперь я верю, что ты из чужого края. Из чужого мира даже! Взять хотя бы твою арифметику — она изменила всю систему банковского учета…

— Что?! — воскликнул Пэдуэй. — Откуда тебе известно?..

— Как! — удивился Эбенезер. — Томасус продал секрет мне и Вардану. Разве ты не знаешь?

— Продал?

— За сто пятьдесят солидов с каждого. Разве…

Пэдуэй прорычал страшное латинское ругательство, схватил плащ и шляпу и направился к двери.

— Куда же ты, Мартинус? — встревоженно спросил Эбенезер.

— Сперва я скажу этому бандиту все, что я о нем думаю! — рявкнул Пэдуэй. — А потом…

— Томасус обещал тебе не раскрывать секрет? Не могу поверить, что он нарушил…

Пэдуэй замер на полушаге. Сириец действительно не давал слова молчать. Просто Мартину казалось, что не в его интересах делиться новыми знаниями. Но если Томасусу потребовались наличные, ничто не запрещало ему продать секрет арифметики кому вздумается.

Взяв себя в руки, Пэдуэй признал, что ничего страшного не случилось — ведь он сам хотел как можно шире распространить арабскую систему счета. В сущности, его задело то, что, урвав солидный куш, банкир и не думал с ним делиться. Как и предупреждал Невитта, Томасус — честный человек, однако зевать с ним нельзя. Вечером того же дня Пэдуэй отправился к сирийцу. Фритарик нес наполненную золотом коробку.

— Мартинус! — вскричал банкир. — Неужели ты хочешь погасить долг? Откуда у тебя столько денег?

— Возвращаю все целиком, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надоело платить десять процентов, когда можно обойтись семью с половиной.

— Что? Где это ты найдешь такой смехотворно малый интерес?

— У твоего уважаемого коллеги Эбенезера. Он сам мне предложил.

— Ну, не ожидал я от Эбенезера… Если это правда, то и я могу согласиться на такой процент.

— Придется тебе сделать предложение получше, заработав столько на продаже моей арифметики!

— Послушай, Мартинус, я поступил вполне законно…

— Не спорю.

— Ну хорошо. Должно быть, такова воля Господа нашего. Я предлагаю семь и четыре десятых.

Пэдуэй презрительно рассмеялся.

— Тогда семь. Но это мое последнее слово!..

Снова зашел в гости Невитта.

— Поправился, Мартинус? Отлично, я знал, что ты парень крепкий. Не хочешь сходить со мной на бега, поставить солид-другой? А потом ко мне в поместье на денек?

— Я бы с удовольствием, да надо верстать «Время».

— Верстать?.. — переспросил Невитта.

Пэдуэй объяснил.

— Ха-ха-ха! А я подумал, что ты забавляешься с подружкой по имени Темпора… Давай тогда завтра к ужину.

— Как мне добраться?

— У тебя есть верховая лошадь? Ладно, пришлю за тобой Германна. Но учти, я не желаю, чтобы он вернулся ко мне на крыльях!

— Это привлекло бы слишком много внимания, — серьезно сказал Пэдуэй.

На следующий день Пэдуэй, в новеньких византийских башмаках из невыделанной кожи, восседал на кобыле, которую вел Германн. Любуясь заботливо ухоженными землями вдоль Фламиниевой дороги, Мартин невольно думал: скоро грядут Темные века, и вся эта красота превратится в бесплодную пустыню…

— Как вчерашние бега? — спросил он, желая отвлечься от тягостных мыслей.

Германн, оказалось, едва мог связать по-латыни несколько слов.

— О, хозяин был чертовски зол. Его послушаешь, прямо настоящий знаток. Но терпеть не может проигрывать. Потерял на лошади пять сестерций. Рычал, как… как лев с больным брюхом.

На пороге дома Пэдуэя встречали приятная полная женщина — жена Невитты (вовсе не говорившая по-латыни) и его старший сын Дагалайф — офицер, приехавший к родителям в отпуск. Поданный ужин полностью соответствовал всем слухам о легендарном готском аппетите. После вонючей браги, распространенной в Риме, Пэдуэй с удовольствием выпил вполне приличного пива.

— У меня есть и вино, если хочешь, — предложил Невитта.

— Спасибо. Признаться, итальянским вином я сыт по горло. Римляне превозносят его сорта и изысканные ароматы, а по мне вся эта кислятина на один вкус.

— Согласен! Тогда, может, капельку душистого греческого?

Пэдуэй содрогнулся.

— Ага, и я того же мнения! — воскликнул Невитта. — Разве настоящий мужчина пьет вино с благовониями? Держу эту бурду только для Лео Веккоса и других знакомых греков. Кстати, надо рассказать ему о том, как ты вылечил меня от чихания. Лео наверняка придумает какую-нибудь мудреную теорию!

— Скажи, Мартинус, — заговорил Дагалайф, — что ты думаешь о предстоящем ходе войны?

Пэдуэй пожал плечами.

— Я знаю лишь то, что известно всем. У меня нет телефонной связи… то есть, я хотел сказать, у меня нет связи с небесами. Можно предположить, что к августу Велизарий подойдет к Неаполю. Силами он располагает небольшими, однако побить его будет чертовски трудно.

— Ха! — презрительно воскликнул Дагалайф. — Побьем как миленького! Горстка греков — ничто перед единым готским народом.

— Так же рассуждали и вандалы, — сухо обронил Пэдуэй.

— Верно, — согласился Дагалайф. — Но мы не совершим ошибок вандалов!

— Не знаю, сын, — мрачно произнес Невитта. — По-моему, мы их уже совершаем — или другие, еще похлеще. Наш король может только судиться с подданными да кропать стишки на латыни. Лучше бы он был безграмотен, как Теодорих! Впрочем, — смущенно добавил Невитта, — я и сам умею читать и писать. Мой отец пришел сюда с Теодорихом из Паннонии и больше всего на свете любил поразглагольствовать о священном долге готов: защищать Римскую цивилизацию от дикарей-франков. Старик готов был в лепешку разбиться, но дать мне латинское образование. Спору нет, порой оно на пользу. И все же в ближайшие месяцы, боюсь, нашему королю скорее понадобится умение вести в бой конницу, чем склонять «amo-amas-amat».

Глава 5

Пэдуэй возвращался в Рим в самом прекрасном расположении духа. Впервые, не считая деловых визитов к Томасусу-сирийцу, он побывал в гостях! А Мартин, несколько холодный внешне, в глубине души был человеком общительным… Он спешился и отдал поводья Германну, даже не обратив внимания на трех угрюмых типов, что стояли возле изгороди у его дома на Длинной улице.

Путь преградил бородатый мужчина, самый солидный из трех поджидавших. В его руке был лист бумаги — настоящей бумаги, наверняка от обученного Пэдуэем валяльщика, — с которого он вслух читал:

— …среднего роста, каштановые волосы, карие глаза, нос крупный. Говорит с акцентом. — Бородач резко вскинул голову: — Мартинус Падуанский?

— Sic. Quis est?

— Ты арестован. Следуй за мной. И без шума!

— Что?! Кто… почему…

— Приказ префекта города. По обвинению в колдовстве.

— Но… но… Эй! Не имеете…

— Я же сказал: без шума!

Двое зашли с боков, подхватили Мартина под руки и повели его по улице. Когда он попытался воспротивиться, они вытащили короткие дубинки. Пэдуэй в отчаянии завертел головой. Германн уже скрылся за поворотом. Фритарика тоже не было видно: разумеется, спал, как обычно. Пэдуэй набрал полную грудь воздуха, приготовившись закричать, но мужчина справа угрожающе взмахнул дубинкой. Воздух пришлось с шумом выпустить.

Тюрьма стояла на Капитолийском холме. Безучастный чиновник немедленно потребовал назвать имя, возраст и адрес. Пэдуэй до сих пор был точно в тумане. Мозги работали на высоких оборотах, однако явно вхолостую. Почему-то вспомнилось, что арестованный имеет право позвонить адвокату… В сложившейся ситуации эти полезные сведения вряд ли могли пригодиться.

Низкорослый, но очень подвижный итальянец, развалившийся на лавке, при появлении Мартина резко вскочил на ноги.

— Колдовство? С участием чужестранца? Похоже, это ко мне.

— Нет-нет, — возразил чиновник. — Вы, представители центра, ведаете делами, затрагивающими исключительно готов. Этот человек не гот; по его словам, он американец.

— Изучи получше правила! Под нашу юрисдикцию подпадают все особо тяжкие преступления с участием чужестранцев. Поступил сигнал о колдовстве? Значит, арестованным буду заниматься я.

Низкорослый решительно двинулся к Пэдуэю. Мартину, надо сказать, очень не понравился термин «особо тяжкие преступления».

— Не валяй дурака! Ты что, потащишь его на допрос в Равенну? У нас отличная камера пыток!

— Я выполняю свой долг, — отчеканил представитель центральной власти. Он взял Пэдуэя за руку и потащил его к двери. — Идем, колдун. Мы покажем тебе настоящие пытки. Эти римские недоучки ни черта не смыслят.

— Боже всемогущий! Ты с ума сошел?! — Чиновник сорвался с места и схватил Пэдуэя за другую руку; то же поспешил сделать и арестовавший Мартина бородач.

— Юстиний! — пронзительно завопил представитель центра. — Живо доложи помощнику префекта, что городские власти пытаются укрыть от нас преступника!

Неприметный человечек юркнул в дверь.

Одновременно отворилась другая дверь, и вошел тучный, сонного вида мужчина.

— Что за шум? — раздраженно процедил он.

Тюремщик и полицейский отпустили Пэдуэя и вытянулись по стойке «смирно». Воспользовавшись этим, низкорослый потащил пленника к двери; местные чиновники тут же забыли об этикете и вновь схватили Мартина. Все трое загалдели, взывая к тучному и силясь перекричать друг друга. Пэдуэй пришел к выводу, что перед ним муниципальный commentariensius, начальник полиции.

Двое других полицейских впихнули в помещение худого оборванного узника и немедленно вступили в спор с истинно итальянским темпераментом, переживая происходящее до глубины души и отчаянно жестикулируя. Узник, недолго думая, выскочил за дверь. Лишь через минуту заметив это, полицейские переключились друг на друга.

— Ты зачем его отпустил?

— Я?! Ты сам его отпустил, болван!

Тем временем неприметный человечек по имени Юстиний привел томную, изысканно одетую особу — очевидно, помощника префекта. Особа махнула надушенным платочком в сторону обступивших Пэдуэя чиновников и вяло молвила:

— Эй, там, отпустите арестованного. Вы его просто разорвете, и некого будет допрашивать.

По тому, как тихо стало в помещении, Пэдуэй понял, что помощник префекта — большая шишка.

Томная особа со скучающим видом задала несколько вопросов, а затем рассеянно обронила:

— Прости, дорогой commentariensius, но боюсь, что этот человек все же принадлежит нам.

— Нет! — упрямо прогнусавил начальник полиции. — Арестовывать и судить — в полномочиях местных властей. Центр не имеет права вмешиваться!

— Ах, мой милый, ты так утомителен! — Помощник префекта зевнул. — Не забывай: я представляю префекта, а префект представляет короля, и если я прикажу передать арестованного, ты безропотно это сделаешь… Я приказываю.

— Приказывай, сколько хочешь! Тебе придется забирать его силой, а моих людей больше. — Шеф полиции ликующе улыбнулся и щелкнул пальцами. — Клодий, сходи за нашим славным градоначальником. Посмотрим, кто в конце концов распоряжается городской тюрьмой!

Чиновник выбежал.

— Конечно, — продолжил шеф полиции, — можно воспользоваться методом Соломона.

— Разрубить арестованного пополам? — догадался помощник префекта.

— Ну! Господи боже, вот было бы смешно! Ха-ха-ха-ха! — Шеф полиции заливался смехом, пока по его лицу не потекли слезы. — Ты что предпочитаешь — голову или ноги? — выдавил он сквозь хохот. — А-ха-ха-ха!

Полицейские послушно засмеялись; помощник префекта позволил себе вялую улыбку. Один только Пэдуэй не разделял всеобщего веселья, посчитав такой юмор излишне грубым. Вскоре прибыл градоначальник. В роскошной тунике с двумя пурпуровыми полосами римского сенатора, Гонорий шествовал величавой поступью; с мясистого квадратного подбородка свисали жирные складки, что в сочетании с надменным выражением лица и маленькими холодными глазками делало его похожим на черепаху.

— Ну, в чем дело? — Голос сенатора напоминал скрежет напильника по металлу. — Быстро, быстро, я человек занятой!

Начальник полиции и помощник префекта изложили каждый свою версию. Чиновник подал толстенный свод законов. Три важные персоны отошли в сторону и зашептались, переворачивая страницы и ссылаясь на положения.

Наконец помощник префекта капитулировал и делано зевнул.

— Хорошо-хорошо. Все равно тащить его в Равенну — такая тоска! Тем более начинается сезон москитов… Рад был повидаться.

Он отвесил учтивый поклон градоначальнику, небрежно кивнул шефу полиции и удалился.

— Ну что мы будем делать с заключенным теперь, когда он наш? — спросил Гонорий. — Дайте-ка мне эту жалобу.

Чиновник торопливо протянул лист бумаги.

— Гм-м… «…Далее упомянутый Мартинус Пэдуэй вступил в омерзительную связь с дьяволом, по наущению коего практиковал преступную науку магию, тем самым подвергая опасности жизнь и благосостояние римских граждан…» Так… Подписано: Ганнибал Сципио из Палермо.

Пэдуэй поспешно рассказал про события, вызвавшие его разрыв с бывшим работником и толкнувшие того на донос.

— Если же он имеет в виду печатный станок, — добавил Мартин, — то я готов доказать, что это простое механическое устройство, не имеющее ничего общего с колдовством.

— Гм-м… Может, и так, — промолвил Гонорий. — А может, и не так. — Он хитровато прищурился. — Говорят, твое дело процветает?

— И да, и нет, мой господин. Я кое-что зарабатываю, но все деньги в обороте. Наличных у меня хватает только на пропитание.

— Что же, плохо, — мрачно произнес Гонорий. — Похоже, жалобе придется дать ход.

— О, мой господин, полагаю, не в твоих интересах доводить дело до суда, — заявил Пэдуэй с напускной уверенностью.

— Вот как? У нас очень опытные следователи. Ты признаешься во всех смертных грехах, прежде чем они закончат тебя… э-э, допрашивать.

— Господин, я сказал, что у меня мало наличных. Зато у меня есть ценное предложение, которое наверняка не оставит тебя равнодушным.

— Очень ценное? Это уже лучше. Лютеций, я воспользуюсь твоим кабинетом?

Не дожидаясь ответа, градоначальник открыл дверь в маленькую комнату и кивком велел Пэдуэю следовать за ним. Шеф полиции проводил их хмурым взглядом, явно оплакивая уплывающий куш.

— Уж не собираешься ли ты подкупить меня? — холодно спросил Гонорий, устроившись в кабинете.

— Ну… не совсем подкупить…

Гонорий жадно подался вперед.

— Сколько? — рявкнул он.

Мартин облегченно вздохнул.

— Сейчас объясню.

— Только не вздумай заговаривать мне зубы!

— Все очень просто. Я бедный чужеземец и, естественно, могу полагаться лишь на собственную сообразительность — больше у меня ничего нет.

— Ближе к делу, молодой человек.

— У вас есть закон, запрещающий учреждение должностными лицами обществ с ограниченной ответственностью?

Гонорий поскреб подбородок.

— Когда-то был. Не знаю, как сейчас — ведь власть сената распространяется только на город. Вряд ли готы возвращались к этому вопросу. А что?

— Если бы сенат принял поправку к старому закону — жест, возможно, необязательный, однако, согласись, красивый, — я мог бы показать тебе и нескольким другим достойным сенаторам, как получить недурную прибыль от организации и деятельности подобной компании.

Гонорий надменно выпрямился.

— Я с негодованием отметаю это гнусное предложение! Тебе следовало бы знать, что честь патриция не позволяет ему стать вульгарным ремесленником.

— О, мой господин, при чем тут ремесло? Вы будете держателями акций.

— Мы будем… кем?

Мартин объяснил, что такое акционерное общество.

— Да, кажется, я понимаю, куда ты клонишь… Чем же будет заниматься наша компания?

— Оперативной передачей информации на большие расстояния — гораздо быстрее, чем может сделать это гонец. У меня на родине такую связь называют семафорным телеграфом. Разумеется, компания будет взимать плату с частных пользователей… Ну и совсем нелишне, если ты сумеешь добиться дотации из королевской казны, — под тем предлогом, что подобное новшество повысит обороноспособность государства.

Гонорий задумался.

— Сейчас я ответа не дам. Мне надо все хорошенько взвесить, посоветоваться с друзьями… Ты же пока останешься на попечении Лютеция.

Пэдуэй широко ухмыльнулся.

— Господин, говорят, твоя дочь на следующей неделе выходит замуж?

— Что с того?

— Моя газета могла бы дать с торжества красочный репортаж; список почетных гостей, описание прекрасной невесты, ну и все прочее.

— Гм-м, недурно… Да, недурно.

— Тогда не следует меня задерживать. Жаль, если такое грандиозное событие не получит освещения в печати лишь потому, что издатель в то время сидел в тюрьме!

Гонорий поскреб подбородок и криво усмехнулся.

— А ты не так глуп, как можно ожидать от варвара… Тебя освободят немедленно.

— Премного благодарен, господин. Хочу добавить, что, если жалоба на меня будет отклонена, я с еще большим воодушевлением смогу воздать хвалу дивному обряду бракосочетания твоей дочери. Мы, люди творческие…

Удалившись от тюрьмы на порядочное расстояние, Пэдуэй глубоко вздохнул. Он весь был покрыт потом — и вовсе не от жары.

Едва уладив насущные дела, Мартин надолго заперся с Томасусом, и когда на Длинной улице появилась процессия паланкинов, на которых прибыли Гонорий и еще четыре сенатора, был готов к приему высоких гостей. Сенаторы не просто дали согласие, но даже искренне загорелись стремлением вложить в проект свои деньги, особенно после того, как Пэдуэй показал им красивые, только что отпечатанные акции. Правда, у патрициев были довольно своеобразные взгляды на деятельность компании.

Один из сенаторов ткнул Пэдуэя кулаком в бок и хитро улыбнулся.

— Дорогой Мартинус, надеюсь, ты не собираешься на самом деле строить эти глупые башни?

— Вообще-то…

Сенатор подмигнул.

— Понимаю, придется возвести парочку для отвода глаз, чтобы можно было выгодно продать наши акции. Но ведь мы-то знаем, что это обман, не так ли?

Пэдуэй не стал вступать с ним в спор. Не удосужился он также и объяснить, почему Томасус-сириец, Эбенезер-еврей и Вардан-армянин взяли каждый по восемнадцать процентов акций. Сенаторы, возможно, удивились бы, узнав, что три банкира заранее условились принимать решения совместно и по указанию Пэдуэя. Таким образом, имея в своем распоряжении пятьдесят четыре процента акций, Мартин получил полный контроль над компанией.

Он твердо вознамерился добиться успеха, в первую очередь возведя линию сигнальных башен от Неаполя через Рим до Равенны и используя получаемую информацию в газете. Вскоре возникла первая проблема: чтобы вложенные деньги хоть когда-нибудь могли принести прибыль, башни надо располагать как можно дальше друг от друга. Следовательно, нужны телескопы; следовательно, нужны линзы. Но где их взять? Конечно, ходили слухи об изумительном лорнете императора Нерона…

Пэдуэй отправился к Секстусу Дентатусу — жабоподобному ювелиру, обменявшему его лиры на сестерции. Тот посоветовал обратиться к некоему Флориану-стекольщику.

Из недр маленькой темной мастерской вышел, обдавая все вокруг винным запахом, светловолосый мужчина с длинными поникшими усами. Да, когда-то в Кельне у него был собственный стекольный заводик, но в Рейнских землях дела идут плохо. Знаете, тяготы жизни под франками, неуверенность в завтрашнем дне… Он прогорел. А теперь еле-еле сводит концы с концами, застекляя окна.

Пэдуэй растолковал, что ему требуется, выдал небольшой аванс и удалился. Когда в назначенный день он вернулся, Флориан так всплеснул руками, будто намеревался взлететь.

— Тысяча извинений, господин! Очень трудно купить стеклянный бой для переплавки. Еще несколько дней, молю! И если бы еще немного денег… Времена тяжелые… Я беден…

Придя в третий раз, Пэдуэй застал Флориана мертвецки пьяным и тряс его, как мальчишка яблоню, однако стекольщик лишь промычал какой-то галльский романс, содержание которого осталось для Мартина тайной. В мастерской не было ни материала, ни инструмента для изготовления линз.

Ближайший стекольный завод находился в Петилии, городке близ Неаполя. Пэдуэй разыскал Георгия Манандроса и назначил его главным редактором. Три дня, до потери голоса, Мартин обучал Манандроса издавать газету, а затем с дурными предчувствиями двинулся в путь.

Везувий не дымился, но сам городок был полон смрада. Фритарик на удивление быстро нашел источник зловония — горстку грязных сооружений. Навстречу вышел хозяин стекольного завода Андроникус — невысокий мускулистый мужчина, с ног до головы покрытый сажей.

Узнав, зачем явился Пэдуэй, Андроникус вскричал:

— Ах, прекрасно, господа! Проходите. У меня есть как раз то, что вам нужно!

Вдоль стен его кабинета стояли полки, ломившиеся от стеклянных изделий. Андроникус изящным движением выхватил откуда-то вазу.

— Взгляните! Какая прозрачность! Ах! В самой Александрии не найти стекла чище!.. И всего два солида!

— Я пришел не за вазой, уважаемый, — напомнил Пэдуэй. — Мне…

— Не за вазой? Не за вазой? А, вот то, что нужно! — Неаполитанец схватил другую вазу. — Только посмотрите! Форма!.. Чистота линий!.. Невольно приходят мысли о…

— Я же сказал, меня не интересуют вазы. Я хочу купить…

— …мысли о прекрасной женщине! О любви!.. — Андроникус восторженно взмахнул рукой и расцеловал кончики пальцев.

— Я хочу купить несколько небольших кусочков стекла, обработанных по-особому…

— Бусы? Ну разумеется, господа! Прошу. — Стекольщик зачерпнул пригоршню бусинок. — Нет, но каков цвет! Изумрудный, бирюзовый, на любой вкус! — Он зачерпнул из другой емкости. — А вот посмотрите сюда: видите, изображения двенадцати апостолов, по одному апостолу на каждой…

— Не бусы…

— Ага! Значит, кубок! Вот, пожалуйста. Какой очаровательный горельеф: Святая Троица…

— Боже всемогущий! — завопил Пэдуэй. — Ты будешь меня слушать?!

Сделав на минуту передышку и уразумев наконец, что нужно клиенту, неаполитанец сказал:

— Разумеется! Очень хорошо! Я видел утварь подобной формы. Сегодня ее немного подработаю, а завтра…

— Не пойдет, — перебил Мартин. — Меня устроит лишь строго сферическая поверхность. Нужно тереть выпуклость о вогнутость с… как это по-латыни? — корунд? наждак? — в общем, со шлифовальным порошком.

Пэдуэй и Фритарик поселились в Неаполе, в доме кузена Томасуса, Антиоха-купца. Приняли их весьма прохладно. Антиох оказался ортодоксом-фанатиком, и вскоре его язвительные выпады в адрес еретиков заставили гостей съехать. Пришлось им перебраться на постоялый двор, где отсутствие элементарных удобств сильно действовало на нервы чистоплотному Мартину.

Каждое утро Фритарик и Пэдуэй ездили в Петилию следить, как продвигается выполнение заказа, и Андроникус неизменно пытался продать им тонну стеклянного хлама.

В Рим Пэдуэй увозил дюжину линз: шесть плосковогнутых и шесть плосковыпуклых. Оставалось закрепить линзы на одной оси и подобрать оптимальное расстояние между ними. Лучший результат дало расположение вогнутой в окуляре, а выпуклой — примерно в тридцати дюймах от нее. В стекле были пузырьки, изображение получалось размытым, и все же эта примитивная подзорная труба позволила разместить сигнальные башни вдвое дальше друг от друга.

В газете между тем появилось первое рекламное объявление. Томасусу пришлось хорошенько прижать одного из своих должников, чтобы тот купил полполосы.

ХОТИТЕ УСТРОИТЬ СЕБЕ

ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ ПОХОРОНЫ?

Собираетесь отдать Богу душу?

В могилу надо сходить со вкусом!

Если заботу о ваших похоронах возьмем на себя мы, то

ВАМ НЕ О ЧЕМ ВОЛНОВАТЬСЯ!

Не рискуйте спасением души — не обращайтесь к гробовщикам-халтурщикам!

НАШИ СПЕЦИАЛИСТЫ ИМЕЮТ ДЕЛО

С САМЫМИ БЛАГОРОДНЫМИ

ПОКОЙНИКАМИ В РИМЕ!

Гарантируем отправление любого религиозного обряда.

Особые цены для еретиков.

За небольшую доплату обеспечивается скорбная музыка.

Похоронное бюро Джона-египтянина

(близ Виминала)

Глава 6

В кабинет Пэдуэя без стука ввалился Юниан, начальник отдела строительства компании «Римский телеграф».

— Работа… — Он судорожно перевел дыхание и начал снова: — Работа над третьей башней неаполитанской линии остановлена сегодня утром подразделением солдат римского гарнизона. Я спросил, какого черта они вмешиваются, а они ответили: «По приказу!» Что будем делать, о, великолепнейший босс?

Итак, готы возражают?.. Надо выходить на высшие армейские чины. Пэдуэй скривился при мысли о необходимости вновь лезть в политику.

— Ладно, пойду к Лиудерису.

Начальник римского гарнизона, крупный осанистый гот с кустистыми белыми бакенбардами, говорил по-латыни довольно прилично, однако время от времени поднимал голубые глаза к потолку и беззвучно шевелил губами, будто молился; на самом деле он склонял и спрягал глаголы, стараясь избежать ошибок.

— Мой дорогой Мартинус, идет война! А ты возводишь эти… э-э, таинственные башни, не спрашивая у нас разрешения. Некоторые из поддерживающих тебя патрициев… э-э, известны своими прогреческими настроениями. Что нам прикажешь думать? Скажи спасибо, что мы тебя еще не арестовали.

— Я надеюсь, мои башни пригодятся армии для передачи сведений военного характера, — указал Пэдуэй.

Лиудерис пожал плечами.

— Я простой солдат и выполняю свой долг. Мне не разобраться в этих… э-э, устройствах. Возможно, ты и прав. Но я не могу взять на себя такую… э-э, ответственность.

— Значит, ты не отменишь свой приказ?

— Нет. Тебе надо обратиться за разрешением к королю.

— У меня нет времени ехать сейчас в Равенну…

— Решай сам, дорогой Мартинус. Я выполняю свой долг.

Пэдуэй сменил тактику.

— Какой трезвый ум! Какая осмотрительность! Будь я королем, не пожелал бы себе лучшего солдата!

— Льстец! — На лице гота расплылась довольная улыбка. — Мне искренне жаль, что я не могу удовлетворить твою просьбу.

— Каковы военные новости?

Лиудерис помрачнел.

— Безрадостные… Впрочем, лучше помолчать. Я уверен, что ты человек гораздо более опасный, чем кажешься.

— Можешь смело мне довериться. Все мои симпатии на стороне готов.

— Вот как? — с сомнением произнес Лиудерис. Он задумался в поисках доказательств. — Какой ты веры?

Пэдуэй ждал этого вопроса.

— Я — конгрегационалист. У меня на родине так называется арианство.

— Ну тогда, наверное, все в порядке. Новостей немного, а те, что есть, — дурные. Велизарию противостоит лишь горстка войск под командованием Эвермута, зятя короля. А наш славный король…

Начальник гарнизона вздохнул и вновь пожал плечами.

— Превосходнейший Лиудерис, может, ты все же отменишь свой приказ? А я немедленно напишу Теодохаду.

— Нет, добрейший Мартинус, не имею права. Сперва получи разрешение. И, если хочешь дела, отправляйся к королю сам.

Так, помимо собственной воли, Пэдуэю пришлось оседлать смирную кобылу и направиться через Апеннины к Адриатике. Фритарик сперва был от похода в восторге — так хотелось ему вновь сесть на коня. Однако очень скоро его настроение изменилось.

— Хозяин, — ворчал он, — я человек простой, необразованный. Но в лошадях толк знаю. Я всегда говорил, что хорошая лошадь — лучшее вложение денег. Если сейчас вдруг выскочат разбойники, наши старые клячи нас не спасут. О, я не страшусь смерти и тем более разбойников. Но сдохнуть подобно шелудивому псу в какой-нибудь безымянной могиле — что за позорный конец для благородного вандала! В моем прекрасном имении в Африке…

— Я не держу конюшен, — раздраженно сказал Пэдуэй, — и смягчился, поймав обиженный взгляд Фритарика. — Ничего, старина, когда-нибудь мы позволим себе добрых лошадей. Пока же у меня такое чувство, будто я сижу на муравейнике.

Они достигли Равенны на исходе четвертого дня. Косые лучи заходящего солнца пробивались сквозь туманную дымку и высвечивали золотые купола. Подал голос церковный колокол, и лягушки в лагунах умолкли; потом вновь принялись заунывно квакать. Таким Мартину и запомнился этот город у дамбы: перезвон колоколов, кваканье лягушек и пронзительная, безжалостная песнь москитов.

Главный церемониймейстер, казалось, просто родился с медоточивой улыбкой.

— Добрейший, все аудиенции у нашего короля расписаны на три недели вперед.

Три недели! За это время механизмы сломаются, а работники разбегутся. Манандрос, натура щедрая, особенно с чужими-то деньгами, доведет газету до банкротства. Тупик!.. Пэдуэй, после конного похода согнутый, словно старый паралитик, тяжело вздохнул и повернулся, чтобы уйти.

Вельможа, который сразу потерял половину гонора, воскликнул в искреннем изумлении:

— Как, разве у тебя нет денег?!

Конечно, устало подумал Мартин, кто принимает отказ всерьез?..

— Каковы же твои расценки?

Церемониймейстер принялся торжественно загибать пальцы.

— Ну, за двадцать солидов я предоставлю тебе аудиенцию завтра. За двухдневное ожидание я обычно беру десять солидов; но это будет воскресенье, поэтому могу предложить аудиенцию в понедельник за семь с половиной. На неделю вперед — два солида. Две недели…

Пэдуэй прервал монолог, предложив взятку в пять солидов за аудиенцию в понедельник. На том и порешили, когда Мартин добавил еще бутылочку бренди.

— И не забудь подарок королю! — напутствовал церемониймейстер.

Теодохад, сын Таразмунда, король готов, Главнокомандующий войсками Италии, Иллирии и Южной Галлии, наследный принц рода Амалов, герцог Тосканский, Благороднейший Патриций и т. д. и т. п., болезненно тощий и ростом с Пэдуэя, поглаживал короткую седую бородку. Он зыркнул на посетителя водянистыми глазками и проблеял тонким дребезжащим голоском:

— Ну, здравствуй, милейший, с чем пришел? Ах да, Мартинус Падуанский, ты, кажется, выпускаешь газету? Так-так…

Король без малейшего акцента говорил на классической латыни.

Пэдуэй чопорно поклонился.

— Да, мой господин. Прежде чем приступить к делу, я хотел бы…

— Отличная вещь эта твоя печатающая машина. Я о ней слышал. Неоценимая находка для ученых мужей. Надо познакомить тебя с Кассиодором. Уверен, ты захочешь напечатать его «Историю готов». Великолепный труд. Заслуживает широчайшего признания.

Пэдуэй терпеливо выждал.

— Я принес тебе скромный дар. Весьма необычный…

— Э? Дар? Прекрасно, прекрасно. Доставай же!

Пэдуэй раскрыл изящный кожаный футляр.

— Э? — удивленно пискнул король. — Что это такое?

Деликатно обходя щекотливый момент, — пресловутую близорукость Теодохада, — Мартин разъяснил назначение увеличительного стекла.

Теодохад схватил первую попавшуюся книгу, поднес к ней подарок и взвизгнул от восторга.

— Превосходно, мой славный Мартинус! Теперь я смогу читать без головных болей?

— Надеюсь, господин. Что касается моего дела…

— Ах да, ты ведь жаждешь печатать Кассиодора. Сейчас я его позову.

— Нет, повелитель. Цель моего визита иная.

Не позволяя себя перебить, Пэдуэй торопливо рассказал королю про осложнения с Лиудерисом.

— Я не вмешиваюсь в решения местных военных начальников. Они сами знают, как поступать.

— Но, мой господин… — И Мартин разразился красноречивой тирадой о значении телеграфной компании.

— Э? Прибыльное дело? Почему же ты сразу не предложил мне долю?

Пэдуэй был потрясен и пробормотал что-то о нехватке времени. Теодохад укоризненно покачал головой.

— Стыдно, Мартинус. Верноподданные так себя не ведут. Видно, мир сошел с ума — народ не чтит своего монарха… Если ты лишаешь короля возможности честно заработать, то почему я должен заступаться за тебя перед Лиудерисом?

— Прошу прощения, мой господин…

— Стыдно, очень стыдно. Впрочем, ты хотел что-то сказать? Говори прямо, милейший, не тяни.

Пэдуэй с трудом подавил желание задушить этого невыносимого болтуна. Он подозвал Фритарика, камнем застывшего у двери; тот извлек подзорную трубу, и Пэдуэй объяснил ее назначение.

— Вот как? Весьма любопытно. Спасибо, Мартинус. Должен признать, что ты приносишь королю самые оригинальные подарки.

Пэдуэй онемел от такой наглости — он вовсе не собирался отдавать свою лучшую подзорную трубу! Но дело сделано.

— Если мой господин король сочтет возможным уладить… недоразумение с Лиудерисом, я могу обеспечить моему господину королю неувядаемую славу в мире ученых.

— Э? Ты о чем? Что тебе известно о науке? Ах да, я забыл, ты издатель. Собираешься печатать Кассиодора?

Пэдуэй мысленно простонал.

— Нет, не Кассиодора. Хотел бы мой господин, чтобы тебя восславили как человека, который перевернул взгляды на Солнечную систему?

— Я предпочитаю не вмешиваться в дела местных военных начальников. Лиудерис — достойный солдат… Э? Ты о чем говорил, Мартинус? Что-то насчет Солнечной системы? А при чем тут Лиудерис?

— Совершенно ни при чем, мой господин.

Пэдуэй терпеливо повторил свое предложение.

— Что ж, я подумаю. А какова суть этой твоей теории?

Мало-помалу Мартин выманил у короля искомое разрешение взамен на сведения о теории Коперника и обещание напечатать трактат по астрономии под именем Теодохада. В конце часовой беседы он улыбнулся и сказал:

— Мой господин, похоже, мы пришли к полному взаимопониманию. Остался лишь один пустяк. Подзорная труба очень пригодится во время военных действий. Если угодно, я могу обеспечить офицеров…

— Э? Военные действия? Поговори с Виттигисом, моим главным генералом.

— А где он?

— Где? Ну и вопросы ты задаешь! Где-то на севере, полагаю. Там на нас, кажется, кто-то напал.

— Когда же он вернется?

— Откуда мне знать, добрейший Мартинус? Когда побьет этих аламанов или бургундов или кого там еще…

— Прошу простить меня, господин, но идет война с Империей! Крайне важно, чтобы подзорные трубы незамедлительно поступили в войска! Мы готовы поставлять их по разумной…

— Достаточно, Мартинус! — капризно перебил Теодохад. — Не надо подсказывать мне, как управлять государством. Ты ничем не лучше моего королевского совета. Только и слышишь: надо сделать то, надо сделать се!.. Я доверяю своим командирам и не хочу обременять себя мелочами. Сказано тебе: поговори с Виттигисом.

Теодохад явно пришел в дурное настроение. Поэтому Мартин промямлил несколько пустых любезностей, отвесил низкий поклон и ретировался.

Глава 7

Когда Пэдуэй вернулся в Рим, то сразу же поспешил узнать, как дела в газете. С первым номером, вышедшим в его отсутствие, все оказалось в порядке. О втором, только что отпечатанном, Манандрос загадочно молчал, а затем, с ликующим блеском во взоре, сообщил, что хозяина ждет потрясающий сюрприз. Так оно и было. Пэдуэй заглянул в пробный оттиск и обомлел. На первой полосе шел обстоятельный рассказ о взятке, которую Сильверий, новый папа римский, дал королю Теодохаду, чтобы обеспечить свое избрание.

— Черт побери! Ты спятил?! Надо же было додуматься такое напечатать!

— А что? — пролепетал Манандрос. — Это ведь правда.

— Правда, правда!.. Хочешь, чтобы нас повесили или сожгли на костре? Церковь и так относится к нам с подозрением. Даже если узнаешь, что епископ содержит двадцать любовниц, держи язык за зубами!

Манандрос шмыгнул носом, смахнул слезу и громко высморкался в тогу.

— Прости, хозяин, я хотел тебя порадовать… Ты не представляешь себе, как трудно было раздобыть факты об этой взятке… Между прочим, такой епископ есть. У него, конечно, не двадцать любовниц…

— Ну и молчи! Слава богу, номер еще не вышел.

— Вышел, хозяин.

— Что?!

На истошный вопль Пэдуэя в комнату вбежали несколько рабочих-печатников.

— Джон-книгоноша только что забрал первые сто экземпляров.

Джон-книгоноша едва не умер от страха, когда Пэдуэй, весь в грязи от многодневного путешествия, галопом пронесся по улице, спрыгнул с лошади и схватил его за руку. Кто-то заорал: «Воры! Разбойники! На помощь! Убивают!» — и Мартину пришлось успокаивать сорок разгневанных римлян.

Откуда ни возьмись появился солдат-гот, протолкался через толпу и требовательно вопросил, что тут происходит. Некий гражданин указал на Пэдуэя пальцем:

— Я сам слышал, как он пригрозил перерезать несчастному горло, если тот не отдаст свой кошелек!

Даже арестованный, Пэдуэй не выпускал руки Джона-книгоноши, от испуга утратившего дар речи. Мартин беспрекословно последовал за готом, но, удалившись от толпы, увлек солдата в копону, угостил хорошенько его с Джоном и попытался все объяснить. Гот оставался непреклонен, несмотря на протесты пришедшего в себя торговца книгами, пока Пэдуэй щедро не одарил его. Дело было улажено; приходилось только расстраиваться, что кто-то тем временем успел украсть оставленного на улице коня.

Зажав бесценные газеты под мышкой, Пэдуэй поспешил домой. Домочадцы восприняли утрату лошади философски.

— Ничего, хозяин, — сказал Фритарик. — Старая кляча все равно и гроша ломаного не стоила.

Узнав, что первая линия телеграфа через неделю должна заработать, Пэдуэй приободрился и лихо осушил кружку бренди. После тяжелого дня голова у него закружилась, и, когда Фритарик затянул свою любимую песню, он хриплым голосом стал подтягивать:

Джулия принесла ужин; сам себе удивившись, Мартин игриво шлепнул ее по мягкому месту.

После сытной еды его потянуло в сон. Фритарик уже дрых без задних ног на коврике перед входной дверью (что ни в коей мере не помешало бы вору спокойно хозяйничать в доме), и Пэдуэй поплелся наверх в свою спальню.

Едва он начал раздеваться, как в дверь постучали.

— Фритарик?

— Нет. Это я.

Пэдуэй нахмурился и открыл дверь. В полумрак комнаты, плавно покачивая широкими бедрами, вплыла Джулия из Апулии.

— Что тебе надо, Джулия?

Девушка посмотрела на него с искренним удивлением.

— Мой господин желает, чтобы я произнесла это вслух? Так не принято!

— Ты о чем?

Она хихикнула.

— А! — догадался Пэдуэй. — Виноват, ошиблись номером… Ну, давай-давай, пошла отсюда!

Джулия растерялась.

— Хозяин… хозяин не хочет меня?

— Вот именно. По крайней мере в этом смысле.

Ее губы задрожали, по щекам скатились две крупные слезинки.

— Я тебе не нравлюсь? Ты думаешь, я недостаточно хороша для тебя?..

— Я думаю, что ты хорошо готовишь. Все, хватит. Спокойной ночи.

Девушка засопела, всхлипнула и вдруг в голос зарыдала:

— Только потому, что я из деревни… ты и не смотрел на меня… никогда не звал… а сегодня ты был таким милым… я думала… я думала… У-у-у-у!

— Ладно-ладно, успокойся… Ради бога, перестань реветь! Садись. Я дам тебе выпить.

После первого глотка бренди Джулия громко чмокнула губами и вытерла слезы.

— Хорошо, — блаженно пролепетала она. — Ты хороший. Любовь хорошая. Мужчине нельзя жить без любви. Любовь… Ах!

Джулия совершила телом змееподобное движение, казалось бы, немыслимое для девушки с ее фигурой. Пэдуэй выпучил глаза и громко сглотнул.

— Дай-ка бутыль, — проговорил он. — Мне тоже надо выпить.

Через некоторое время Джулия вновь подала голос:

— Ну, теперь мы займемся любовью?

— Э-э… скоро. Да, полагаю, скоро. — Пэдуэй икнул. Потом посмотрел на крупные босые ступни девушки и сдвинул брови. — Только — ик! — еще одну минуту, моя тяжеловесная дриада. Давай-ка взглянем на твои ноги. — Ее подошвы были черными. — Нет, не годится. О нет, просто исключено, моя похотливая амазонка. Такие ноги — непер… непреодолимое психологическое пр… пр-пятствие.

— Чего?

— Омоем нижние конечности, о жрица любви!

— Я не понимаю!

— Неважно, я сам не понимаю… Суть в том, что тебе сперва надо вымыть ноги.

— Этого требует твоя вера?

— Скажем так. Ч-черт! — Пэдуэй свалил кувшин и чудом поймал его на лету. — Ну-с, моя царица благовоний…

Джулия хихикнула.

— Ты самый хороший мужчина на свете! В жизни ничего подобного не слышала…

Пэдуэй разлепил веки и сразу все вспомнил. Самочувствие было отличное. Он настороженно прислушался к своей совести. Та тоже чувствовала себя превосходно.

Мартин потянулся и сел, склонившись над девушкой, занимавшей две трети его не слишком широкого ложа. От резкого движения сползло покрывало и обнажились большие груди Джулии, а между ними — кусочек ржавого железа, подвешенный на спускавшейся с шеи веревочке. По ее словам, это — гвоздь из креста святого Андрея…

Пэдуэй улыбнулся. К перечню простейших механических новшеств, которые он собирался ввести в быт, следовало добавить еще пункт-другой. Ну а пока…

Из густой поросли волос под мышкой Джулии появился мохнатый серый паучок размером с булавочную головку. Светлый на фоне золотисто-коричневой кожи, он медленно полз…

Пэдуэй вскочил с постели и, весь скривившись от отвращения, торопливо натянул одежду, забыв даже умыться. В комнате смердело. Рим, должно быть, притупил его обоняние, иначе он давно заметил бы этот неприятный удушающий запах…

Проснулась Джулия. Мартин что-то неразборчиво пробормотал и выбежал за дверь.

Два часа он провел в публичных банях. Вечером робкий стук Джулии вызвал громкие крики и категорическое приказание убираться прочь и больше не подходить к его комнате. Девушка подозрительно засопела; тогда Пэдуэй выскочил на порог.

— Еще раз всхлипнешь, и ты уволена! — рявкнул он и с треском захлопнул дверь.

Джулия повиновалась, но с тех пор кидала на него по вечерам злобные взгляды.

Возвращаясь в воскресенье из Ульпиевой библиотеки, Пэдуэй застал у своего дома безмолвную толпу зевак. Он внимательно оглядел дом и не увидел ничего такого, что могло бы привлечь внимание.

— Скажи, незнакомец, — обратился Мартин к ближайшему мужчине, — почему вы так странно смотрите на мой дом?

Мужчина молча окинул его взглядом, и толпа стала медленно — по двое, по трое — расходиться.

В понедельник не явились два работника. К Пэдуэю подошел Нерва и, робко кашлянув, сказал:

— Полагаю, тебе следует знать, достойный Мартинус… Вчера, как обычно, я был на обедне в церкви архангела Гавриила…

— Ну?

— Отец Нарциссий читал проповедь о колдовстве — говорил о людях, которые прибегают к помощи демонов и пользуются нечестивыми приспособлениями. Очень странная была служба. По-моему, он имел в виду тебя, хозяин.

Пэдуэй встревожился. Конечно, нельзя исключить случайности, но он был уверен: Джулия решила снять с души грех совокупления с колдуном и исповедалась. Первая проповедь привела верующих поглазеть на логово нечистой силы. Еще две или три…

Толпы религиозных фанатиков Мартин боялся больше всего на свете — оттого, безусловно, что их мыслительные процессы разительно отличались от его собственных. Он вызвал Манандроса и попросил собрать информацию об отце Нарциссии.

Сведения оказались из рук вон плохи — с точки зрения Пэдуэя. Отец Нарциссий был одним из самых уважаемых священнослужителей Рима. Честный, щедрый, справедливый, бесстрашный, без малейшего пятнышка на репутации — что само по себе делало его выдающимся церковником.

— Джордж, — задумчиво проронил Пэдуэй, — кажется, ты упоминал о епископе, который содержит любовниц…

Манандрос ухмыльнулся.

— Это епископ Болоньи, хозяин. Один из дружков папы: больше времени проводит в Ватикане, чем у себя в епархии. У него две содержанки — то есть о двух известно достоверно. Ни для кого не секрет, что почти каждый епископ имеет любовницу. А вот сразу двух!.. Отличная выйдет история для газеты.

— Может быть. Пиши. Сделай ее сенсационной, но не отступай от фактов. Отпечатай три или четыре пробных оттиска и хорошенько их спрячь.

Чтобы добиться аудиенции у епископа Болоньи, который, по счастью, был в Риме, потребовалась неделя. Епископ оказался великолепно одетым вельможей с красивым бескровным лицом. За его слащавой улыбкой угадывался тонкий извращенный ум.

Пэдуэй поцеловал епископу руку, и после обмена любезностями началась легкая, ни к чему не обязывающая беседа. Мартин разглагольствовал о благой деятельности церкви и о своих скромных усилиях способствовать ей при каждой возможности.

— Вот к примеру… Известно ли Вашему преосвященству о моей еженедельной газете?

— Да, я читаю ее с удовольствием.

— Надо заметить, что за работниками моими необходим глаз да глаз, ибо в похвальном рвении собирать новости они иногда совершают ошибки. Я поставил целью делать газету чистую и целомудренную, достойную войти в любой дом, чтобы не сопровождало ее даже тени скандала! Хотя порой это значит, что весь номер приходится писать самому. — Он горестно вздохнул. — Ах, грешные люди! Поверите ли, Ваше преосвященство, встречаются опусы, полные клеветы на деятелей церкви! Вот недавно попалась мне чудовищная выдумка… — Пэдуэй достал пробный оттиск. — Боюсь показывать, дабы праведный гнев Вашего преосвященства в адрес этого мерзкого плода больного воображения не обрек меня на вечные муки в адском пламени.

— Не страшись, сын мой. Священнослужителю многое приходится повидать на своем веку. Только сильные духом способны в наше время посвятить жизнь Господу.

Епископ прочитал оттиск, и на его ангельское лицо пало печальное выражение.

— О, несчастные, слабые смертные! Прости им, Господи, ибо не ведают они, что творят… Назови мне имя того, кто это написал, сын мой, — и я помолюсь за него.

— Это дело рук некоего Маркуса, — ответил Пэдуэй. — Я немедленно прогнал его, разумеется. Ибо не потерплю тех, кто не предан Церкви всецело.

Епископ деликатно кашлянул.

— Воистину! Я ценю твое благочестие. Быть может, в моих силах как-то…

Пэдуэй рассказал о святом отце Нарциссии, демонстрирующем прискорбное непонимание истинных устремлений праведного предпринимателя.

А на следующее воскресенье сам пошел к обедне и дерзко сел в первый ряд. Отец Нарциссий начал проповедь с того места, где закончил ее неделей раньше. Колдовство — тягчайшее преступление, приветить ведьму — злейший грех. Мартин напряженно замер. Однако, продолжил священник, кисло взглянув на Пэдуэя, в святом негодовании не следует путать черного мага, пособника дьявола, с честным мастером, чьи бесхитростные поделки помогают нам влачить дни свои в этой юдоли слез. В конце концов, Адам изобрел плуг, а Ной — океанский корабль. К тому же надо учесть, что новое искусство машинной печати позволит широко разнести слово Божье среди паствы…

Вернувшись домой, Пэдуэй позвал Джулию и объявил, что более не нуждается в ее услугах. Девушка тихо всхлипнула, затем разразилась рыданиями и отчаянно начала вопить:

— Что ты за мужчина?! Я даю тебе любовь. Я даю тебе все. А ты… Раз я из деревни, думаешь, все тебе позволено…

Она затарахтела как пулемет, потом вдруг завизжала и стала рвать на себе одежду. Пришлось прибегнуть к угрозам, пообещав, что Фритарик вышвырнет ее в буквальном смысле слова. Джулия успокоилась, собрала вещички и ушла.

На следующий день Пэдуэй самым тщательным образом осмотрел весь дом, желая убедиться, что ничего не украдено и не сломано, и обнаружил под своей кроватью нечто странное: труп мышки с привязанным к нему пучком куриных перьев. Фритарик был в растерянности. А Георгий Манандрос побелел как полотно и пробормотал: «Заклятье!»

Он неохотно разъяснил Пэдуэю, что этот «черный подарок» — дело рук одного из местных колдунов. Изгнанная служанка умышленно оставила его тут, дабы накликать на хозяина дома раннюю и мучительную смерть. Манандрос даже стал подумывать, не сменить ли ему работодателя. «Не то чтобы я серьезно верю в заклятье, достойный хозяин, но мне надо содержать семью. Зачем же рисковать?»

Существенная прибавка к жалованью развеяла его опасения. Он лишь искренне огорчился, что Пэдуэй не желает использовать этот повод, чтобы Джулию арестовали и повесили.

— Ты представь, — уговаривал Манандрос. — С одной стороны, мы укрепим отношения с церковью, а с другой — получим замечательный материал для газеты!..

Мартин нанял другую домоправительницу — седовласую, хрупкую и до тоски девственную. Именно это Мартина в ней и привлекало.

Джулия пошла в услужение к Эбенезеру-еврею. Пэдуэй искренне надеялся, что там она не вздумает пускать в ход свои чары. Старик вряд ли бы их выдержал.

— Вот-вот должно прийти первое телеграфное сообщение из Неаполя, — сказал Пэдуэй Томасусу.

Банкир радостно потер ладони.

— Ты просто чудо, Мартинус! Смотри только, не переусердствуй. Посыльные сетуют, что твое изобретение лишит их куска хлеба.

Пэдуэй пожал плечами.

— Ладно, поглядим… Сейчас меня тревожит другое: я ожидаю дурных военных известий.

Томасус нахмурился.

— Да, это тоже причина для беспокойства. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы защитить Италию. Если война докатится до Рима… Да…

— Готов заключить пари: Эвермут, зять Теодохада, перебежит на сторону Византии. Ставлю солид.

— Согласен!

В комнату вошел Юниан, держа в руке лист бумаги — только что прибывшее первое сообщение: Велизарий высадился в Реджо, к нему переметнулся Эвермут; византийские войска движутся к Неаполю.

Пэдуэй ухмыльнулся, глядя на Томасуса, который застыл с отвисшей челюстью.

— Прости, старина, но этот солид мне нужен. Я коплю на новую лошадь.

— Ты слышишь, Господи?!. Мартинус, если я еще раз вздумаю поспорить с колдуном, можешь объявить меня сумасшедшим и искать опекуна!

Через два дня в дверь дома постучал гонец: король, прибывший в Рим и остановившийся во дворце Тиберия, призывает Пэдуэя к себе. Пэдуэй подумал, что Теодохад все-таки решил оснастить войско подзорными трубами, и с легким сердцем поспешил во дворец. Однако…

— Добрейший Мартинус, — начал Теодохад. — Прошу тебя остановить свой телеграф. Немедленно.

— Что?! Но почему, мой господин король?

— Твоя адская новинка разнесла весть об удач… об измене моего зятя по всему Риму! Это плохо отражается на моральном духе. Усилились прогреческие настроения, появились едкие нападки даже на меня. На меня! Так что впредь своим телеграфом не пользуйся — по крайней мере, пока идет война.

— Господин, он будет полезен армии…

— Ни слова больше, Мартинус. Я запрещаю. Что-то еще… Ах да! С тобой хочет познакомиться мой драгоценный Кассиодор — великий ученый! Ты останешься отобедать с нами?

Так Пэдуэй познакомился с префектом претория — хрупким, безгрешного вида старичком-итальянцем. И сразу оказался втянут в живой и долгий разговор об истории, литературе и перспективах издательского дела. К немалой своей досаде, Мартин обнаружил, что получает огромное удовольствие от этих схоластических споров. Он понимал, что потакает старым маразматикам, проявляющим преступное безразличие к судьбам страны, однако ему так хотелось побеседовать на отвлеченные темы!.. Через несколько часов, собравшись уходить, Пэдуэй предпринял попытку завести разговор о неотложных военных приготовлениях. Разумеется, тщетно.

Разлетевшаяся весть о его близком знакомстве с королем и префектом произвела на патрициев большое впечатление. Знатные римляне стали раскланиваться с Мартином и даже звать на скучнейшие обеды, которые начинались в четыре пополудни и тянулись до глубокой ночи.

Слушая пространную пустопорожнюю болтовню и еще более пространные застольные речи, Пэдуэй невольно думал, что «цивилизованный» житель ХХ века, любящий поразглагольствовать на сытый желудок, мог бы брать у этих людей уроки напыщенной, витиеватой и совершенно бессмысленной риторики. Судя по определенной нервозности хозяев и гостей, римская элита все еще принимала Мартина за некое чудовище — курьезное, но ручное и мало-мальски воспитанное, знакомство с которым может оказаться полезным.

Даже Корнелий Анций прислал долгожданное приглашение в гости. Он не извинялся за выказанное в библиотеке пренебрежение, однако в очень деликатной форме давал понять, что инцидент не забыт.

Пэдуэй усмирил гордыню и приглашение решил принять — уж очень хотелось ему вновь пообщаться с хорошенькой брюнеткой. Когда подошло время, он встал из-за стола, вымыл руки и велел Фритарику собираться.

Гот был поражен до глубины души.

— Как, ты собираешься идти пешком в дом благородного римлянина?!

— Конечно. Тут рукой подать.

— О достойнейший хозяин, это просто невозможно! Так не делают! Я знаю, сам как-то работал у патриция. Необходимо прибыть в паланкине или, по крайней мере, на лошади.

— Ерунда! К тому же у нас всего одна лошадь. Ты же не хочешь бежать за мной следом?

— Н-нет. То есть мне-то все равно, но это уронит твое достоинство, если свободный слуга будет плестись на своих двоих, точно последний раб.

«Проклятый этикет!» — подумал Мартин.

— Хозяин, а как насчет нашей рабочей лошади? — с надеждой предложил Фритарик. — Крепкое и упитанное животное. Издалека его можно принять за тяжелого кавалерийского коня.

— Что?! Останавливать мастерскую ради каких-то идиотских приличий…

Пэдуэй поехал на рабочей лошади. Фритарик оседлал верховую клячу.

Мартина провели в большую, помпезно украшенную комнату. Из-за прикрытой двери кабинета доносился голос Анция, нараспев читающего зычные пентаметры:

В кабинет заглянул слуга и доложил господину о приходе гостя. Анций немедленно прервал декламацию и, войдя в комнату, воскликнул:

— Дорогой Мартинус! Нижайше прошу меня извинить: готовлю речь для завтрашнего выступления в сенате. — Он постучал по книге под мышкой и смущенно добавил: — Признаюсь, не совсем оригинальную… Ты ведь меня не выдашь?

— Разумеется, нет. Я кое-что слышал через дверь…

— Вот как? И что скажешь?

— О, у тебя превосходная дикция, дражайший Анций.

Пэдуэй подавил желание спросить: «Но что эта речь означает?» Подобный вопрос касательно римского витийства оказался бы и бестактным и напрасным одновременно.

— Тебе понравилось? — вскричал Анций. — Великолепно! Я безмерно рад! Завтра я буду волноваться, как Кадм, заметивший прорастание зубов Дракона; доброе слово компетентного критика придаст мне уверенности. А теперь оставляю тебя на попечение Доротеи — надо закончить речь. Надеюсь, ты не обидишься?.. Дочь моя!

В комнату, очаровательно улыбаясь, вошла Доротея. Анций удалился в кабинет — заниматься плагиатом из Сидония, а девушка повела Пэдуэя в сад.

— Послушать отца, так еще не минуло то время, когда Рим повелевал всем миром. Если бы красивые речи могли вернуть Риму былое могущество, отец и его друзья давно бы это сделали!

Стоял знойный июньский день. Жужжали пчелы.

— Как называется этот цветок?

Доротея ответила. Пэдуэю было жарко. Кроме того, он устал от груза ответственности и постоянных забот. Ему хотелось хоть ненадолго почувствовать себя молодым и безрассудным.

Он еще что-то спрашивал — какие-то пустяки о погоде и растениях.

Девушка весело щебетала, то и дело наклоняясь к цветам, чтобы снять с них жучков. Ей тоже было жарко; на верхней губе выступили мелкие бисеринки пота. Платье из тончайшей материи местами прилипло к телу — и Пэдуэй откровенно восхищался этими местами. Она стояла совсем рядом; ему стоило лишь чуть повернуть голову, чтобы поцеловать ее. Улыбка Доротеи казалась почти призывной. В висках у Мартина запульсировала кровь…

И все же Пэдуэй не решился. Пока его сердце терзалось сомнениями, мозг холодно просчитывал варианты. 1) Кто знает, как она это воспримет; не торопится ли он делать выводы на основании обычной дружеской улыбки? 2) Если поцелуй ее оскорбит, что вполне вероятно, то последствия могут быть весьма неприятными и трудно предсказуемыми. 3) К чему все это приведет в случае успеха? Ему не нужна любовница — не говоря уж о том, что благородная Доротея вряд ли согласится на такую роль, — и пока не нужна жена. 4) Он в некотором роде женат…

Что, думал Пэдуэй, хочется вновь стать молодым и безрассудным? Не выйдет, старина, слишком поздно. Тебе суждено все тщательно взвешивать и оценивать — вот как сейчас. Так что смирись с тем, что ты взрослый благоразумный человек, и больше не фантазируй.

Все же душой его завладела печаль — никогда ему не стать тем юношей, «красивым и статным» (так обычно описывают героя авторы романов), который с первого взгляда распознает свою суженую и немедленно заключает ее в объятия. Возвращаясь к дому, где их поджидал Корнелий Анций со своим плодом ораторского искусства, Мартин хранил молчание. Глядя на очаровательную Доротею, он презирал себя за то, что разделил постель с Джулией.

Они сели — точнее, возлегли на ложах, ибо Анций трапезничал в старой доброй римской традиции. В глазах сенатора зажегся огонь, его лицо приняло вдохновенно-мечтательное выражение. Симптомы Пэдуэю были знакомы — так выглядит человек, который пишет или собирается писать книгу.

— Ах, что за чудовищные времена, дорогой Мартинус! Лира Орфея почти умолкла, Каллиопа отвернула от нас свой лик, игривая Талия онемела, гимны нашей обожаемой Святой Церкви заглушили нежный глас Эвтерпы. И все же есть еще люди, которые не щадят сил на взращивание садов культуры, стремясь высоко нести факел поэзии через бурный Геллеспонт варварства.

— Великий подвиг, — вставил Пэдуэй, извиваясь как червяк в попытках найти наименее неудобную позу.

— Да, мы не сдаемся, несмотря на геркулесовы трудности!.. Вот, смею представить на суд сурового издателя эту скромную книгу стихов. — Он протянул свиток папируса. — Кое-что здесь весьма недурно, хоть и сказано это устами недостойного автора.

— Крайне интересно, — произнес Пэдуэй с вымученной улыбкой. — Однако должен предупредить: я принял уже три заказа от твоих уважаемых коллег. Кроме того, у меня еще газета и готовится к печати учебник. Так что пройдет не меньше месяца…

— О-о, — разочарованно протянул Анций.

— Достославный Троян Геродий, именитый Иоанн Леонтий и почтенный Феликс Авит. Каждый из них представил эпические поэмы. Учитывая состояние рынка, эти господа взяли на себя полную финансовую ответственность.

— То есть… э-э?

— То есть они заранее выкупили у меня тиражи и получат весь доход от проданных книг за вычетом торговой скидки. Оно и понятно — если произведение действительно стоящее, автор может не волноваться, его расходы на издание, безусловно, окупятся.

— Да-да, добрейший Мартинус, совершенно верно. Каковы, по-твоему, шансы на успех моего скромного труда?

— Я должен сперва его прочитать.

— Буду счастлив. И даже сам прочитаю сейчас небольшой отрывок, дабы у тебя сложилось некоторое представление.

Анций поднялся. Одной рукой он держал папирус, а другой делал вдохновенно-благородные движения:

— Отец, — перебила его Доротея, — у тебя все остынет.

— Что?.. Не беда, дитя мое.

— Кроме того, — продолжила Доротея, — лучше бы ты писал славные добрые христианские стихи, а не погружался в омут языческих суеверий.

Анций вздохнул.

— Если у тебя когда-нибудь будет дочь, Мартинус, выдавай ее замуж поскорее — прежде, чем у нее проявятся критические наклонности.

В августе Велизарий взял Неаполь. Теодохад палец о палец не ударил, чтобы помочь городу — только захватил в качестве заложников несколько семей из маленького готского гарнизона, надеясь тем самым обеспечить его верность. Отпор византийцам попытались дать лишь местные евреи, которые, зная религиозные взгляды Юстиниана, могли себе представить, каково им придется в Империи.

Пэдуэй выслушал новость с тяжелым сердцем. Он мог бы сделать так много, но ему не дают! А чтобы вычеркнуть его из жизни, нужна всего-то ничтожная малость — одна из повседневных случайностей войны; взять, к примеру, судьбу Архимеда… В эпоху, в которой он оказался, действующие армии не слишком церемонились с гражданским населением — к таким же, кстати, жестоким нравам после полутораста сравнительно спокойных лет возвращались, кажется, военные его собственного времени.

Фритарик доложил, что явились посетители — группа готов.

— С ними Теодегискель, — прибавил он шепотом. — Ну, сын короля. Будь осторожен, хозяин, это подонок, каких мало.

Шестеро молодых и наглых людей ввалились в дом, не сняв даже мечей. Теодегискель оказался светловолосым красавцем, унаследовавшим высокий голос отца.

Он уставился на Пэдуэя, словно на диковинного зверька в зоопарке, и высокомерно заявил:

— Я давно собирался посмотреть, что тут у тебя творится — еще с тех пор, как вы с моим стариком стали болтать о манускриптах. Я, знаешь ли, человек любознательный — живой ум, так сказать. Это что за дурацкие деревяшки?

Пэдуэй пустился в объяснения, а свита принца перебрасывалась замечаниями о внешности Мартина, ошибочно полагая, что тот не знает готского.

— Ясно, — небрежно перебил Теодегискель. — Здесь больше ничего интересного нет. Давай-ка взглянем на твою книгоделательную машину.

Пэдуэй показал ему печатные станки.

— А, понимаю-понимаю… Как просто! Я и сам мог бы такое изобрести, если бы захотел. Но вся эта чушь не для меня. Я человек здоровый и подвижный и, хотя умею читать и писать — причем получше многих других! — терпеть не могу разную заумь.

— Разумеется, мой господин, — произнес Пэдуэй, надеясь, что его лицо не покраснело от ярости.

— Эй, Виллимер, — окликнул приятеля Теодегискель, — помнишь того торговца, с которым мы пошутили прошлой зимой? Похож на этого Мартинуса, да? Такой же здоровенный нос.

— Как не помнить! — с хохотом взревел Виллимер. — Век не забуду его рожу — когда мы сказали, что собираемся крестить его в Тибре, привязав к ногам камни, чтобы не унесли ангелы! Но самое интересное началось после того, как нас арестовали солдаты из гарнизона!

Захлебываясь от смеха, Теодегискель повернулся к Пэдуэю.

— Жаль, что тебя там не было, Мартинус. Видел бы ты, какое лицо сделалось у старого пердуна Лиудериса, когда он узнал, кто мы такие! До сих пор себе не прощу, что лично не присутствовал на бичевании тех солдат… Вот уж чего у меня не отнять — ценю юмор!

— Изволите продолжить осмотр, мой господин? — ледяным тоном спросил Пэдуэй.

— Даже не знаю… А что это за ящики? Вещички пакуешь?

— В них находилось кое-какое оборудование, мой господин. Никак не сожжем.

Теодегискель добродушно ухмыльнулся.

— Хочешь надуть меня, хитрец? Я зна-а-аю, что ты задумал! Собираешься вывезти имущество из Рима прежде, чем сюда придет Велизарий? Вот уж чего у меня не отнять — все вижу насквозь! Ну что ж, отлично понимаю — пора готовиться. Похоже, ты хорошо информирован о ходе войны… — Он взял с верстака новую подзорную трубу. — Любопытная штуковина. Я заберу ее, если не возражаешь.

Это переполнило чашу терпения Пэдуэя.

— Нет, мой господин, прости. Мне она нужна.

Глаза Теодегискеля округлились.

— А? Ты хочешь сказать, что нельзя?..

— Да, мой господин, именно так.

— Ну, э-э… если на то пошло, то я могу заплатить.

— Она не продается!

Теодегискель начал багроветь от смущения и ярости. Пятеро его друзей подошли поближе, опустив руки на эфесы мечей.

— По-моему, господа, — глухо произнес Виллимер, — сыну нашего короля нанесли оскорбление.

Минутой раньше Теодегискель положил подзорную трубу на верстак; теперь Пэдуэй схватил ее и многозначительно ударил толстым концом себе по левой ладони. Он понимал, что если даже ему удастся выйти из переделки живым, то сам не будет рад такому своему идиотскому поведению. Однако сейчас Мартин был слишком разъярен, чтобы прислушаться к голосу разума.

Зловещую тишину нарушило шарканье ног за спиной Пэдуэя. Проследив за глазами готов, он повернулся и увидел на пороге Фритарика, поглаживающего рукоять меча, и Нерву с длинным бронзовым ломом; сзади толпились другие работники со всевозможными тяжелыми орудиями.

— Похоже, эти люди совсем не обучены хорошим манерам, — сказал Теодегискель. — Надо преподать им урок. Но я обещал своему старику воздерживаться от драк. Вот уж чего у меня не отнять — всегда выполняю обещания. Идем, ребята.

И они удалились.

— О-го-го! — присвистнул Пэдуэй. — Вы меня выручили. Спасибо.

— Пустяки! — небрежно произнес Георгий Манандрос. — Даже жаль, что они поджали хвост. Я был не прочь поразмяться.

— Ты? Ха! — фыркнул Фритарик. — Хозяин, едва я начал собирать людей, как этот тип попытался шмыгнуть за дверь. Знаешь, почему он передумал удирать? Я дал слово повесить его на веревке из его же собственных кишок! А остальным я пригрозил отрезать головы и насадить их на ограду вокруг дома! — Он на секунду задумался, критически оценивая свои обещания, затем добавил тоскливо: — Но все это ничего не меняет, великолепный Мартинус. Эти ребята крепко на нас обозлились, а они здесь сила. Мы еще сгинем в безымянной могиле…

Пэдуэй отчаянно пытался как можно скорее переправить оборудование во Флоренцию. Насколько он помнил Прокопия, Флоренция при Юстиниане не пострадала, по крайней мере на ранней стадии готской войны.

Однако ровным счетом ничего не успел сделать. Восемь солдат из гарнизона, клацая мечами, объявили ему, что он арестован. Мартин к тому времени уже привык к арестам. Поэтому велел десятнику связаться с Томасусом, дал указания Манандросу и спокойно отправился в тюрьму.

По дороге он предложил солдатам выпить; те довольно быстро согласились. В копоне Пэдуэй отвел старшего в сторонку и предложил небольшую взятку. Гот с удовольствием упрятал в карман солид. Но когда Пэдуэй, уже вознамерившись сбрить бороду, раздобыть лошадь и ускакать во Флоренцию, поднял тему своего освобождения, офицер изобразил оскорбленную невинность.

— Любезнейший Мартинус, я и думать об этом не могу! Наш командир, благородный Лиудерис — человек железных правил. Если мои люди развяжут языки, он меня в порошок сотрет! Конечно, я ценю твой скромный дар и при случае постараюсь замолвить за тебя словечко…

Пэдуэй промолчал, но твердо решил, что прежде рак на горе свистнет, чем он когда-нибудь замолвит словечко за этого офицера.

Глава 8

Лиудерис разгладил белоснежные бакенбарды и мрачно произнес:

— Я жестоко разочарован, Мартинус. Трудно представить, что арианин способен опуститься до козней на стороне прогречески настроенных итальянцев и способствовать тому, чтобы в Италию ворвались орды фанатиков-ортодоксов!

— Кто придумал такую чушь? — спросил Пэдуэй скорее с раздражением, чем с опаской.

— Сам… э-э, благородный Теодегискель. Он сказал, что пришел к тебе в гости, и там ты не только нанес ему оскорбление, но и нагло хвалился своими связями со сторонниками Империи. Товарищи Теодегискеля подтвердили его слова. Оказывается, ты строишь планы предательской сдачи Рима врагу и поспешно готовишься вывезти свое имущество.

— О боже! — воскликнул Пэдуэй. — Неужели я похож на полного идиота? Если бы я строил коварные планы, разве стал бы я об этом повсюду трепаться?!

Лиудерис пожал плечами.

— Не знаю, не мое дело. Я просто выполняю приказ — держать тебя до допроса под арестом. Уведи его, Зигфрид.

При слове «допрос» Пэдуэй содрогнулся. Если честный простак Лиудерис вобьет себе что-нибудь в голову, вряд ли его легко удастся разубедить.

Готы устроили тюрьму, или, точнее, лагерь для содержания арестованных, в северной части города, между Тибром и Фламиниевой дорогой. С двух сторон лагерь был обнесен наспех сделанной оградой, а с двух других — аврелианской стеной. В тюрьме уже находились несколько римских патрициев, подозреваемых в заговоре. Вдоль стены и ограды стояла стража, а на противоположном берегу Тибра — специальный пост на случай, если пленнику удастся преодолеть стену и вплавь перебраться через реку.

Три дня Пэдуэй не находил себе места — не давали покоя думы. Когда он уставал от хождения из одного конца лагеря в другой, то садился. Когда уставал сидеть — принимался расхаживать…

Какая вопиющая глупость — возомнить, что дела здесь можно вести с такой же легкостью, как в Чикаго! Совсем другой мир — жестокий, грубый. Надо принимать это в расчет, не то мигом пропадешь. Даже тертые интриганы-политики и прожженные бандиты в военной форме зачастую плохо кончают. Каково же приходится тихому и покладистому человеку? В самом деле, вот он старался ни во что не лезть — и в итоге вляпался в дикую ситуацию из-за какой-то подзорной трубы! С таким же успехом можно было вовсю пускаться в авантюры… Ну ладно, если ему суждено отсюда выбраться, то он им еще покажет!

Четвертый день тоже не принес Пэдуэю успокоения. Охрана казалась чем-то взбудораженной. Он пытался расспросить солдат и понял из их нелюбезных объяснений, что возле Террачины должен состояться большой совет, где готы будут обсуждать свои планы после потери Неаполя.

Мартин разговорился с одним из содержащихся под стражей патрициев.

— Ставлю солид, — заявил он, — что Теодохада скинут, а на его место изберут Виттигиса.

Патриций, бедняжка, клюнул и пошел на спор…

Вскоре Пэдуэя навестил Томасус-сириец.

— Тебя хотел повидать Нерва, но у него не хватило денег на достаточно большую взятку… Как тут с тобой обращаются?

— Терпимо. Нельзя сказать, что кормят вкусно, зато обильно. Лиудерис убежден, что я причастен к некоему заговору против Рима. Это плохо — вдруг решится на крайние меры, чтобы выбить из меня признание.

— Да, заговор действительно существует. Но по крайней мере несколько дней ты можешь не беспокоиться. Лиудерис уехал на совет, готы пока в замешательстве… Утром отправили последний твой ящик. Эбенезер-еврей через две недели собирается во Флоренцию. Он присмотрит, чтобы твои работники не удрали со всем имуществом.

— Если они уже не удрали… Есть какие-нибудь известия о ходе военных действий?

— Никаких, кроме того, что Неаполь очень сильно пострадал. Захватив город, гунны Велизария вышли из-под контроля. Впрочем, ты, должно быть, это знаешь. Уверен, что неким магическим образом тебе открыто будущее.

— Возможно. Кстати, Томасус, ты сам — на чьей стороне?

— Ну, я как-то не задумывался… Скорее, за готов. У итальянцев боевого духа — как у кроликов, так что стране все равно не быть независимой. А если уж нами должны править иноземцы, то пусть лучше готы, чем юстиниановские сборщики налогов. Этого не способны понять только ортодоксы, к примеру, мой кузен Антиох. Они совершенно теряют голову, едва заговорят про арианскую ересь.

Перед уходом Томасус спросил:

— Может, тебе чего-нибудь принести? Если, конечно, позволит стража…

Пэдуэй задумался.

— Пожалуй. Принеси мне красок.

— Красок? Ты хочешь побелить аврелианскую стену?

— Нет, я имею в виду краски для картин. Ну, знаешь… — Он неопределенно помахал рукой.

— А, понятно. Да, это поможет скоротать время.

Пэдуэю надо было подняться на стену, чтобы сверху осмотреть лагерь в поисках пути бегства. Поэтому, когда Томасус принес все необходимое для занятий живописью, Мартин обратился за разрешением к начальнику охраны, хмурому раздражительному типу по имени Хротиг. Хротиг кинул на него косой взгляд и буркнул одно слово: «Ni!»

Пэдуэй скрыл свое разочарование и удалился поразмыслить на тему «Как завоевать друзей». Остаток дня он экспериментировал с весьма замысловатыми для непривычного человека орудиями художника. Товарищ по несчастью, заключенный римлянин, разъяснил ему, что рисуют водяными красками на покрытой воском доске, а затем доску разогревают, чтобы воск размягчился и впитал пигмент. Дело это весьма тонкое — если доску перегреть, воск расплавляется, и краски текут.

Хотя Пэдуэй не был профессиональным художником, все археологи немного разбираются в рисовании и черчении. Поэтому на следующий день Мартин довольно уверенно спросил Хротига, не хочет ли тот заказать свой портрет.

Впервые на суровом лице начальника стражи едва не возникла довольная улыбка.

— А ты можешь?

— Попробую, капитан. Не знаю только, как выйдет. А то получится сатана, у которого живот прихватило.

— Кто получится? Кто? А, понимаю! Ха! Ха! Ха! Ты неплохой парень!

Так Пэдуэй написал портрет. На его взгляд, изображение на портрете напоминало любого бородатого разбойника, но Хротиг в восторге клялся, что это просто вылитый он! И уже не возражал, когда Пэдуэй вновь обратился за разрешением подняться на стену, чтобы оттуда рисовать пейзажи.

Объяснив, что ему нужно найти самый лучший вид, Мартин обошел стену по периметру и обнаружил, что с северной стороны стена примыкает к речной заводи, поросшей водяными лилиями.

Он переваривал полученную информацию, когда его внимание привлек шум в лагере — несколько охранников, особо не церемонясь, швырнули наземь узника в богатой готской одежде. Пэдуэй узнал Теодегискеля, сына короля. Это было интересно. Мартин кинул последний взгляд на заводь и торопливо спустился по лестнице.

Теодегискель сидел на корточках, привалившись спиной к стене, помятый и исцарапанный; под его глазами красовались огромные синяки. Римские патриции, перешептывающиеся в отдалении, поглядывали на него с язвительными ухмылками.

— А, это ты, — пробормотал Теодегискель, подняв голову. Его самоуверенность стала улетучиваться, словно воздух из проколотого баллона.

— Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, — сказал Пэдуэй. — Похоже, тебе несладко пришлось.

— Э-э… — Теодегискель болезненно поморщился, ощупывая тело. — Попались те самые солдаты, которых мы предали бичеванию за то, что нас арестовали… — Неожиданно он улыбнулся, сверкнув сломанным передним зубом. — Впрочем, я на их месте поступил бы так же. Вот уж чего у меня не отнять — всегда понимаю чужую точку зрения.

— За что тебя взяли?

— Ты не слышал? Я больше не сын короля. Точнее, мой старик больше не король. Совет сместил его и избрал этого кретина Виттигиса. А тот, естественно, на всякий случай приказал меня арестовать.

— Ай-ай-ай, как плохо.

Теодегискель снова болезненно скривился.

— Только не делай вид, будто тебе меня жаль, — я не такой осел. Но, может, ты подскажешь, как здесь жить — чего ожидать от стражи, кому дать взятку…

Пэдуэй, исходя из собственного опыта, проинструктировал молодого человека, а затем спросил:

— Где сейчас Теодохад?

— Не знаю. Последнее, что я слышал, — он собирался в Тиволи, с глаз долой да подальше от шума. Однако на следующей неделе должен приехать сюда — тут у него какое-то литературное исследование.

Суммировав свои знания из истории этого периода и то, что удалось выведать, Пэдуэй составил довольно ясную картину событий. Теодохада с трона сбросили. Новый король, Виттигис, попытается организовать упорное сопротивление. Результат для Италии будет катастрофический, хуже, чем безоговорочная сдача. Безмозглый Виттигис не сможет победить войска Империи. И начнет военную кампанию с фатальной ошибки — уведет армию в Равенну, оставив Рим под защитой слабого гарнизона.

Но и Византия одержит победу лишь после долгих лет разрушительной войны, буквально стерев классическую цивилизацию с лица земли. Так что же делать?

Пэдуэй никому не отдавал предпочтения: ни готы, ни Империя не могли обеспечить спокойную жизнь. Его сердцу были близки либеральный капитализм или социалистическая демократия, но Мартин сомневался, что какая-либо из этих систем могла бы существовать в шестом веке.

Если готы были ленивы и невежественны, то греки были жадны и корыстны. Однако выбирать не приходилось. Итальянцы были слишком кротки, чтобы жить независимо, и Мартин прекрасно это осознавал.

В сущности, правление готов ничего дурного не принесло. Более того, они насаждали терпимость в людях, чьи представления о свободе сводились к свободе вешать, топить или сжигать членов любой веры, кроме своей собственной. Кроме того, готы относились к теплому полуострову как к райскому уголку, милому приюту, который должно оберегать и сохранять. Подобного просвещенного отношения трудно было ожидать от франкских Меровингов или ненасытных грабителей Юстиниана.

Значит, идеальное решение — быстрая победа готов. Как им помочь? Если бы король прислушался к его советам… Увы, с Виттигисом, упрямым и тупым как бык, каши не сваришь. Другое дело — старый, витающий в облаках Теодохад…

У Пэдуэя начал созревать план.

Когда вновь пришел Томасус, Мартин обратился к нему с просьбой:

— Мне нужны свечи и несколько фунтов серы, смешанной с оливковым маслом так, чтобы получилась густая вязкая масса. И сорок футов прочной веревки. Ты не поверишь, но идею мне подала наша сладострастная Джулия. Помнишь, как она вела себя, когда я окуривал дом?

— Послушай, Мартинус, сейчас ты по крайней мере в безопасности. Так зачем лезть на рожон с какими-то безумными планами бегства?

— Не сегодня завтра совет готов завершиться. К тому времени мне надо быть на свободе.

— Послушайте его! Вы только послушайте! Думаете, он обращает внимание на советы своего лучшего друга? Нет! Он собирается удрать из лагеря, получить, скорее всего, стрелу в печенку, а потом активно заняться готской политикой! Вы слышали вообще что-нибудь подобное?! Мартинус, я надеюсь, ты не вбил себе в голову какую-нибудь дикую идею — например, стать королем готов? Потому что тебя не изберут. Для начала надо…

— Знаю, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надо принадлежать к благородному семейству Амалов. Вот я и тороплюсь отсюда выбраться. Ты ведь хочешь спасти мое дело и вернуть свои займы, правда?

— Каким чудом я пронесу то, что тебе требуется? Стражники следят очень внимательно.

— Серу принеси в коробочке на дне корзины с едой. Если ее откроют, скажи, что это лекарство, прописанное доктором. Кстати, договорись заранее с Веккосом. А веревку… Придумал! Ступай к моему портному и купи такой же зеленый плащ, как у меня. Пусть вставит ее в подол. В лагере положишь свой плащ рядом с моим, и мы поменяемся.

— Мартинус, это чистое безумие! Меня наверняка схватят, и что тогда будет с моей семьей? Нет, лучше послушай моего совета. Я не могу рисковать невинными людьми! Когда надо прийти с веревкой и всем прочим?

Ранним солнечным утром Пэдуэй сидел на аврелианской стене и усиленно делал вид, что любуется гробницей Адриана у реки. Специально приставленный стражник, некий Эйюльф, заглядывал ему через плечо. Мартин ценил интерес Эйюльфа, но его страшно раздражала длинная борода гота. Трудно подобрать верный оттенок краски, если по спине елозит что-то колючее и жесткое.

— Вот, — объяснил Пэдуэй на ломаном готском. — Я вытягиваю кисть вперед и как бы сквозь нее смотрю на изображаемый предмет, большим пальцем отмечая на кисти его кажущуюся длину и высоту. Таким образом я соблюдаю правильные пропорции.

— Понятно, — сказал Эйюльф на отвратительной латыни: оба решили поупражняться в языках. — Однако если ты хочешь нарисовать очень маленькую картину — как она называется?.. — тогда замеры на кисти будут чересчур велики, верно?

Эйюльф был вовсе не глуп для лагерного охранника.

На самом деле внимание Пэдуэя занимала отнюдь не гробница. Он исподтишка наблюдал за стражей и своим скудным имуществом. Все узники делали это — по понятным причинам. Но у Мартина был особый интерес. Он с нетерпением ждал, когда сработает его адская машинка, то есть когда свеча, спрятанная в корзине для еды, догорит до слоя серы. И время от времени украдкой бросал взгляды на покрытый лилиями пруд у реки.

Эйюльфу между тем надоело следить за изобразительным процессом. Он отошел в сторону, присел на стульчик, достал свой излюбленный инструмент, похожий на флейту, и начал выдавливать из него тихие жалобные звуки. Получалось очень похоже на тоскливый вой заблудившегося в бочке призрака. От подобной музыки у Пэдуэя неизменно ползли по спине мурашки, но он слишком ценил доброе отношение стражника, чтобы позволить себе протестовать.

Мартин работал и работал, а проклятая адская машинка все никак не подавала признаков жизни. Должно быть, свеча погасла — иначе она давно бы уже догорела. Или сера не зажглась. Скоро позовут на завтрак. Уйти со стены? Нельзя. Сказать, что не голоден? Подозрительно…

Жалобные звуки прекратились, и Эйюльф участливо спросил:

— Что с твоим ухом, Мартинус? Ты все время его трешь.

— Чешется, — ответил Пэдуэй. Не скажешь ведь, что теребить ухо — признак наивысшего душевного напряжения… Он упорно продолжал писать картину. Что ж, по крайней мере один результат неудавшаяся попытка к бегству даст наверняка: получится самое мерзкое изображение гробницы Адриана, когда-либо вышедшее из-под руки художника-любителя.

По мере того как Пэдуэй терял надежду, нервы его успокаивались. Сера не зажглась. Ладно, завтра надо повторить…

Внизу, в лагере, кашлянул узник. Затем второй. Потом начали кашлять все. Донеслись обрывки разговоров: «Что за черт…», «Наверное, дубильни…», «Не может быть, они милях в двух…», «Чтоб мне провалиться, пахнет серой…», «Неужто дьявол решил нанести нам визит…».

В лагере поднялась суматоха, стали сбегаться охранники. Кто-то обнаружил источник удушливого запаха и ударил по корзине ногой. Тут же все вокруг покрылось желтой кашей, по которой танцевали голубоватые языки пламени; в воздух поднялись клубы синего дыма. Стража на стене, включая Эйюльфа, побежала к лестнице и торопливо спустилась вниз.

Пэдуэй спланировал все так тщательно, что мог действовать, почти не задумываясь. На маленькой жаровне стояли два горшочка растопленного воска, уже затонированного. Мартин окунул руки в обжигающе горячую жидкость и обмазал лицо и бороду темно-зеленым месивом, а на мгновенно застывшую маску нанес три большие окружности желтым воском из другого горшочка.

Затем прогулочным шагом подошел к краю стены, присел на корточки, чтобы скрыться от взглядов тех, кто был в лагере, вытащил из подола плаща веревку и накинул ее петлей на выступ стены. Убедившись, что солдаты у реки ничего не видят, Пэдуэй спустился, медленно перебирая руками, и сдернул веревку.

Солнечный луч сверкнул на запястье, и Мартин в сердцах выругался. Часы неминуемо испортятся от долгого пребывания в воде; надо было отдать их Томасусу. Он вытащил камень в основании стены, завернул часы в носовой платок, запихнул их в отверстие и положил камень на место. Чистое безумие — тратить драгоценные секунды. Но характер не переделаешь…

Пэдуэй сбежал по склону к пруду, медленно сел в темную воду, как человек, забирающийся в чересчур горячую ванну, и осторожно растянулся на спине среди желтых лилий так, что только глаза и нос были выше воды. Теперь оставалось надеяться лишь на зеленый плащ и экзотический камуфляж.

Долго ждать не пришлось. Послышались крики, свистки, топот тяжелых солдатских башмаков по периметру стены.

— Вот дьявольское отродье! Будто испарился!..

— Он где-то прячется! Ищите, ищите! Пускайте конницу!

Пэдуэй лежал не шевелясь, пока стражники осматривали основание стены и тыкали мечами в кусты, где и мыши было не укрыться. Он лежал не шевелясь, пока маленькая рыбка со сводящей с ума настойчивостью исследовала его левое ухо. Он лежал не шевелясь, пока конный гот не проскакал через пруд буквально на расстоянии вытянутой руки. Он лежал не шевелясь весь долгий день, пока звуки поисков и погони постепенно не стихли.

Невитта, сын Гуммунда, был понятно изумлен, когда из темных зарослей рядом с поместьем неожиданно возник человек и окликнул его по имени. Германн, как всегда ехавший следом, обнажил меч, однако таинственный незнакомец, назвавший себя Пэдуэем, объяснил:

— Я пришел сюда несколько часов назад, хотел одолжить лошадь. Твои люди сказали, что ты на совете, но к ночи должен вернуться. С тех пор жду.

Мартин коротко поведал о своем пленении и бегстве.

Гот взревел:

— Ха! Ха! Значит, ты весь день провалялся в пруду прямо под носом у стражи, ха-ха-ха, раскрасив физиономию, как распроклятый цветок?! Ха! Ха! Ничего смешнее в жизни не слышал! — Невитта спешился. — Проходи в дом и расскажи поподробнее… Э, да ты и в самом деле похож на лягушку, старина! — Потом добавил уже серьезно: — Хотелось бы верить тебе, Мартинус. Ты хороший парень, даром что чужеземец. Но откуда мне знать, что Лиудерис неправ? В тебе действительно есть что-то странное. Говорят, ты способен предвидеть будущее. И от машин твоих попахивает колдовством…

— Скажу честно, — задумчиво произнес Пэдуэй, — порой я действительно могу чуть-чуть заглянуть в будущее. Сатана тут ни при чем — таким уж я родился. То есть иногда я вижу, что будет, если дать людям делать то, что они собираются делать. Можно использовать мое знание и вмешаться в ход событий. Тогда будущее изменится.

Вот сейчас, например, я знаю точно, что Виттигис войну проиграет. Причем так, что хуже и быть не может — после многих лет кровопролития, которые совершенно разорят Италию. Не его в том вина — уж такой он есть. Но меньше всего я хочу видеть эту страну нищей и в руинах; полетят к черту многие мои планы. Поэтому я предлагаю вмешаться и изменить ход событий.

Невитта нахмурился.

— Значит, ты хочешь ускорить поражение готов? Я не могу согласиться на такое…

— Нет, я хочу выиграть для вас войну. По крайней мере постараюсь.

Глава 9

Если Прокопий не ошибался, а память Пэдуэя не подводила, Теодохад, в панике бросившись в Равенну, в течение ближайших суток должен был проехать по Фламиниевой дороге.

Добравшись до окрестностей Нернии, дальше ехать навстречу королю Мартин не смел. Здесь Фламиниевая дорога раздваивалась, а исторические источники не указывали, какую дорогу выбрал бывший король: старую или новую. Поэтому Пэдуэй и Германн устроились поудобнее на обочине и пустили своих лошадей пастись на травке. Мартин смотрел на компаньона с горьким неодобрением. Германн перебрал пива в копоне и теперь на все просьбы Пэдуэя наблюдать за дорогой лишь идиотски улыбался и повторял «Ja, ja!», пока не заснул мертвым сном.

Пэдуэй нервно расхаживал в тени деревьев, слушал храп Германна и пытался думать. Он не спал со вчерашнего дня, а этот наглый ублюдок спокойненько себе дрыхнет. Наверное, следовало бы вздремнуть пару часов у Невитты — но тогда его и из пушки не разбудили бы. В животе бурчало, аппетита никакого; а во всем этом чертовом древнем мире не найдешь даже чашки кофе, чтобы облегчить будто свинцом налитые веки.

Что, если Теодохад не появится? Что, если он выбрал окружной путь, по Саларианской дороге? Или уже проехал?.. Раз за разом Пэдуэй вздрагивал, увидев облако пыли, однако из пыли показывался лишь какой-нибудь крестьянин с телегой, одинокий торговец на муле или полуголый мальчишка, погоняющий стадо коз.

Может ли он, Пэдуэй, изменить планы Теодохада настолько, чтобы история пошла иным путем? Собственное влияние представлялось Мартину кругами на воде. От одного только факта знакомства с ним жизнь таких людей, как Томасус и Фритарик, уже сильно переменилась.

Но Теодохад видел его только дважды, и ничего особенного при этом не происходило. Пространственно-временная линия Теодохада если и претерпела какие-нибудь искажения, то лишь самые незначительные. Что касается других высокопоставленных готов… Конечно, они могли читать его газету. Хотя вряд ли — с их-то любовью к учению…

Пэдуэй взглянул на запястье и вспомнил, что часы спрятаны в потайной нише аврелианской стены. Хорошо бы их достать когда-нибудь — если они к тому времени не сломаются.

Новое облако пыли на дороге — наверняка очередная проклятая корова. Но нет, это всадник, да еще скачущий во весь опор. Должно быть, какой-нибудь жирный торговец… Потом Пэдуэй узнал Теодохада и отчаянно завопил:

— Германн!

— Аакхххх, — невозмутимо храпел Германн.

Мартин подбежал к нему и ударил гота башмаком. Германн сказал:

— Ааааакхх!.. Аакххх, аакххх.

Экс-король был уже совсем близко. Пэдуэй вскочил на лошадь и выехал на дорогу с поднятыми руками.

— Стой! Теодохад, мой господин!

Теодохад одновременно пришпорил коня и натянул поводья, явно терзаемый сомнениями: то ли остановиться, то ли гнать что есть духу. Для коня это, наверное, явилось последней каплей. Он захрипел, опустил голову и взвился на дыбы.

Голубые воды Неры сверкнули на миг в просвете между Теодохадом и его скакуном. Потом король с глухим ударом упал на седло и вцепился в гриву. Его лицо, искаженное ужасом, было покрыто пылью.

Пэдуэй подъехал ближе и успокаивающе сказал:

— Не волнуйся, мой господин, это я.

— Кто… кто… Что? А, издатель. Как тебя?.. Нет, не говори, сам помню. Почему ты останавливаешь меня? Я должен добраться до Равенны. В Равенне…

— Тебе не добраться до Равенны живым.

— Ты что такое несешь?! Что имеешь в виду? Тоже хочешь убить меня?

— Вовсе нет. Возможно, ты слышал, господин, я порой могу заглянуть в будущее.

— О Боже… Что там… что там, в будущем? Только не надо говорить, что меня убьют! Пожалуйста, не надо этого говорить, бесподобный Мартинус! Я не хочу умирать. Если меня оставят в живых, я никогда никого больше не побеспокою. Никогда-никогда!

Маленький седобородый человечек едва лепетал от страха.

— Если ты помолчишь минутку, я скажу тебе, что можно сделать. Помнишь, как за вознаграждение ты мошеннически лишил знатного гота красивой наследницы, обещанной ему в жены?

— О господи, ты имеешь в виду Оптариса, сына Винитара, да? Только не говори «мошеннически», превосходный Мартинус. Я просто… э-э, употребил свое влияние… Ну, так что?

— Виттигис поручил Оптарису разыскать тебя и убить. Теперь он днем и ночью идет по твоему следу. Перед Равенной этот Оптарис догонит тебя, стащит с лошади и перережет тебе горло, вот так — ккхххх!

Пэдуэй схватился рукой за свое собственное горло, задрал подбородок и провел пальцем по кадыку.

Теодохад закрыл лицо руками.

— Что же делать? Что делать? В Равенне у меня друзья…

— Зря ты так думаешь. Я знаю лучше.

— Неужели нет никакого выхода? Значит, Оптарису суждено убить меня, несмотря ни на что? Может, мне спрятаться?

— Пожалуй. Но если ты продолжишь путь в Равенну, мое пророчество сбудется.

— Тогда решено, я спрячусь.

— Надо только разбудить этого парня. — Пэдуэй указал на Германна.

— Зачем тратить время? Бросим его здесь!

— Он работает на моего друга и должен был заботиться обо мне. Однако вышло наоборот.

Они спешились, и Мартин возобновил попытки привести в чувство Германна. Теодохад же сидел на траве и стенал:

— Вопиющая несправедливость! А ведь я был таким хорошим королем…

— Конечно, — едко заметил Пэдуэй. — Если не считать того, что ты нарушил свою клятву Амаласунте не лезть в государственные дела, а потом организовал ее убийство.

— Ты не понимаешь, великолепнейший Мартинус. Она приказала умертвить нашего благородного патриота, графа Тулума, а также друзей ее собственного сына Аталарика…

— …И если не считать того, что ты вмешался — опять же, за вознаграждение, — в папские выборы. Кроме того, ты пытался продать Италию Юстиниану — за виллу близ Константинополя и ежегодную ренту…

— Что?! Откуда тебе известно… Я хотел сказать — это гнусная ложь!

— Мне многое известно. К примеру: ты преступно пренебрег обороной Италии, бросил гарнизон Неаполя…

— Нет-нет-нет, говорю тебе, ты не понимаешь! Ненавижу все эти военные премудрости. Я не солдат, я ученый. Пусть решают мои генералы! Ведь это разумно, разве не так?

— Насколько показали события — нет.

— О боже, никто меня не понимает!.. — простонал Теодохад. — Хорошо, я скажу тебе, Мартинус, почему я не помог гарнизону. Потому что знал, что это бесполезно. Мне посоветовали обратиться к великому магу, Иеконии из Неаполя, известному своими пророчествами. Да все знают, что евреи могут заглядывать в будущее… Он взял тридцать барашков и разместил их в трех загонах, по десять в каждом. Один загон назывался «готы», второй — «итальянцы», третий — «византийцы». А потом несколько недель морил барашков голодом. Выяснилось, что «готы» все сдохли, у «итальянцев» выпала шерсть, а «византийцы» остались целы. Ясно — готам не победить. Зачем же напрасно проливать кровь?

— Чушь, — сказал Пэдуэй. — Я вижу будущее куда лучше, чем этот толстый мошенник. Так что, если хочешь жить, слушайся меня.

— Э-э?.. Нет, Мартинус, пусть я уже не король, но принадлежу к знатному роду, и ты не имеешь права командовать…

— Как угодно. — Пэдуэй поднялся и зашагал к лошади. — Сейчас проеду немного по дороге, встречу Оптариса и подскажу ему, где тебя найти.

— Не надо!.. Я согласен! Я все буду делать — только не дай этому ужасному человеку поймать меня!

— Ну ладно. Если будешь слушаться, я, быть может, даже верну тебе трон. Однако на этот раз править будешь чисто номинально, усвоил?

Глаза Теодохада загорелись хитрым огоньком. Потом вмиг остекленели.

— Вот он! Оптарис, убийца!

Пэдуэй обернулся. И правда, по дороге скакал огромный бородатый гот. Хорошенькое дельце, подумал Мартин. Так много времени ушло на уговоры, что преследователь их нагнал!

Теодохад был безоружен. У Пэдуэя тоже ничего подходящего не было, кроме маленького ножика для мяса. И вообще человеку, выросшему в мире пушек и пулеметов, трудно относиться к мечу как к серьезному оружию, а тем более обзавестись им и научиться пользоваться. Мартин осознал свою ошибку, когда увидел сверкнувший клинок Оптариса. Гот наклонился в седле вперед и направил коня прямо на них.

Теодохад от ужаса замер, чуть трясясь и издавая слабые мяукающие звуки. Из последних сил он облизал пересохшие губы и взвыл:

— Armaio! Пощады!

Оптарис ухмыльнулся в бороду и занес правую руку.

В последнее мгновение Пэдуэй прыгнул на бывшего короля, повалил его в дорожную пыль и тут же вскочил на ноги, пока Оптарис останавливал коня. Теодохад тоже поднялся и с неожиданной прытью устремился к лесу. Оптарис, с яростным криком спрыгнув с лошади, понесся следом. Тем временем Пэдуэй сообразил, что не мешало бы вооружиться. Он склонился над Германном, который начал просыпаться, вытащил из его ножен меч и побежал наперерез Оптарису.

Впрочем, бородатый гот сам повернулся к нему, решив сначала покончить с более настырным противником.

Только теперь Мартин понял, в какой угодил переплет. Он имел самое смутное представление об искусстве фехтования и, разумеется, совсем не имел навыков. Тяжелый неудобный меч скользил в потной ладони. Оптарис подбежал, сверкая белками глаз, оценил сложение и стойку Пэдуэя и приготовился рубануть сплеча.

Мартин парировал удар скорее инстинктивно. Клинки со звоном встретились, и одолженный у Германна меч, кувыркаясь, полетел в сторону. Оптарис молниеносно рубанул снова, но лишь со свистом рассек воздух. Если фехтовальщик Пэдуэй был никакой, то с ногами у него все было в порядке. Он кинулся к мечу, схватил его и бросился бежать что есть мочи. Оптарис, громко топоча, пыхтел сзади. В колледже Мартин недурно бегал спринтерские дистанции; если бы удалось вымотать этого тяжелого бородатого гота… Шлеп! Пэдуэй споткнулся и упал лицом в грязь.

Каким-то чудом ему удалось довольно быстро вскочить, однако драгоценные секунды были потеряны. Оптарис рванулся вперед и высоко занес меч. В последней отчаянной попытке защититься Пэдуэй сделал выпад в открытую грудь врага, надеясь скорее не подпустить его, нежели всерьез ранить.

Оптарис, надо отметить, был опытным бойцом. Но в его время бились только лезвием меча, колющие удары были неизвестны. Поэтому немудрено, что рвущийся к противнику гот со всего размаха насадил себя на выставленное острие. Оптарис захрипел, пытаясь вздохнуть, выдернул из груди меч и повалился наземь; изо рта хлынула кровь. Потом он выгнулся, вздрогнул всем телом и затих.

Когда подоспели Теодохад и Германн, наперебой поздравляя Пэдуэя с победой, тот блевал, тяжело привалившись к дереву. Здравый смысл не давал Мартину мучить себя угрызениями совести, но все же… Ради спасения никчемного Теодохада он убил, вполне возможно, достойного человека, имевшего все основания справедливо ненавидеть бывшего короля и не сделавшего ему, Пэдуэю, ничего дурного. Если бы только у него было время объяснить Оптарису… Впрочем, рассуждать об этом далее было бессмысленно. Бородатый гот так же мертв, как любой клиент Джона-египтянина. Надо думать о живых.

— Тебе придется переменить внешность, — обратился Пэдуэй к Теодохаду. — Оптарис не единственный, кто хочет с тобой поквитаться. В первую очередь сбрей бороду.

— Отрезать ему нос, — предложил Германн. — Тогда никто его не узнает.

— О-о! — вскричал Теодохад, схватившись за указанный орган. — Ты ведь не изуродуешь меня, добрейший, благороднейший Мартинус?!

— Посмотрим на твое поведение… Одежда тоже чересчур хороша. Германн, ты можешь купить в Нернии то, что итальянский крестьянин надевает по воскресеньям в церковь?

— Ja, ja.

— Как?! — Теодохад всплеснул руками. — Я не буду носить столь нелепый наряд! Отпрыск рода Амалов…

Пэдуэй, прищурившись, посмотрел на него и пощупал лезвие меча.

— Значит, господин, ты все же предпочитаешь лишиться носа? Нет? Я так и думал. Дай Германну несколько солидов. Не тревожься: крестьянина мы сделаем из тебя зажиточного.

Глава 10

Лиудерис, сын Оскара, начальник римского гарнизона, мрачно глядел из окна своего кабинета на затянутое тучами сентябрьское небо. По мнению этой простой верной души, мир слишком часто переворачивался вверх тормашками. Сперва свергают с престола Теодохада и выбирают королем Виттигиса. Затем Виттигис принимает странное решение, что лучший способ одолеть коварного Велизария — бежать в Равенну, оставив Рим под защитой слабого гарнизона.

Теперь выясняется, что войска боятся оборонять город от греков; еще хуже то, что Сильверий, обвинив Виттигиса в ереси, ведет переговоры с Велизарием, обещая бескровную сдачу Рима.

Однако все это пустяки по сравнению с тем потрясением, которое Лиудерис пережил, когда два посетителя, явившиеся на прием, оказались Мартином Пэдуэем и экс-королем Теодохадом. Последний был почему-то гладко выбрит и одет в лохмотья.

Наконец Лиудерис обрел дар речи и грозно сказал:

— Вы!

— Да, мы, — согласился Пэдуэй. — Полагаю, ты знаком с Теодохадом, властителем остготов и итальянцев. И, смею надеяться, еще помнишь меня — между прочим, нового квестора.

— Но… у нас другой король! За ваши головы назначена награда!

— Пустяки, — снисходительно улыбнулся Пэдуэй. — Совет немного поспешил. Мы объясним…

— Где вы были? Как ты сумел удрать из лагеря? И что вы делаете здесь?!

— Прошу тебя, давай по порядку, превосходнейший Лиудерис. Первое: мы были во Флоренции, собирали силы для военной кампании. Второе…

— Какой кампании?

— Второе: мне ведомы пути, недоступные простому смертному. Третье: мы здесь для того, чтобы повести твои войска против греков и разгромить их.

— Вы оба безумцы! Я отдам вас под стражу…

— Ну-ну, выслушай же нас до конца. Тебе известно о моем… э-э, даре предвидеть последствия некоторых решений?

— М-м, до меня доходили кое-какие слухи. Но если ты рассчитываешь хитрыми речами…

— Именно. Сейчас король поведает тебе о том, как я предсказал неминуемое покушение Оптариса на его жизнь и как использовал свое знание, дабы расстроить планы мстительного гота. Могу предъявить и другие доказательства своего дара. К примеру, скажу, что помощи из Равенны ты не дождешься. Что Велизарий подойдет к Риму в ноябре. Что папа убедит твой гарнизон покинуть город до прихода врага. И что ты останешься на посту, будешь схвачен и увезен в Константинополь.

Лиудерис шумно выдохнул.

— Ты в заговоре с дьяволом? Я ни единой душе не говорил о своем намерении оставаться здесь до конца, и все же тебе об этом известно!

Потребовался час, чтобы Лиудерис, обуреваемый сомнениями, наконец спросил:

— Хорошо, как ты думаешь выступить против греков?

— Мы знаем, — ответил Пэдуэй, — что они подойдут по Латинской дороге, поэтому нет смысла держать гарнизон в Террачине. Вместе с ним сколько ты сумеешь собрать людей к концу следующего месяца?

— Если вызвать отряды из Формии — тысяч шесть-семь, лучников и копейщиков примерно поровну.

— Предположим, я укажу тебе хорошую возможность напасть на греков. Ты согласишься повести войска?

— Не знаю. Надо подумать. Если нашему королю — прости, благородный Теодохад, я имею в виду другого короля — суждено потерпеть поражение… возможно, и стоит рискнуть.

— У Велизария около десяти тысяч солдат. Две тысячи он оставит в Неаполе и других южных городах, однако все равно сохранит некоторый численный перевес. Хочу заметить, что отважный Виттигис ударился в бегство, имея в своем распоряжении двадцать тысяч человек.

Лиудерис смущенно пожал плечами.

— Верно, это не назовешь мудрым ходом. Но он ожидает подкреплений из Галлии и Далмации.

— Твои люди готовы к ночным атакам? — спросил Пэдуэй.

— К ночным атакам? Ты имеешь в виду — нападать на противника ночью? Нет. В жизни ничего подобного не слышал. Сражения всегда происходят днем!

— То-то и оно. Поэтому ночная атака имеет все шансы на успех. Правда, надо будет специально потренироваться. Необходимо выставить на дорогах патрули и не пропускать людей, которые могли бы разнести вести до Равенны. Кроме того, мне нужны опытные строители катапульт. Да, и еще: назначь меня в свой штаб — у тебя штаб есть? пора обзаводиться! — с приличествующим положению окладом…

Пэдуэй лежал на вершине холма и наблюдал в подзорную трубу за византийцами. Греческий авангард состоял из нескольких сот конных гуннов, за которыми стройной колонной шли две тысячи кирасиров — самых грозных воинов в мире; низкое вечернее солнце поблескивало на пластинах их кольчуг. Затем следовали тысячи три пеших лучников, и замыкали войско еще две тысячи кирасиров.

Лиудерис, лежащий рядом с Пэдуэем, сказал:

— Ja, ja, вижу какой-то сигнал. По-моему, они ставят лагерь. Мартинус, как ты догадался, что они выберут именно это место?

— Элементарно. Помнишь маленькое устройство, которое крепится к колесу фургона? Оно измеряет пройденный путь. А зная точку отсчета и сколько греки проходят в день, остальное вычислить несложно.

— Поразительно! Ты обо всем ухитряешься подумать! — Большими доверчивыми глазами Лиудерис напоминал Пэдуэю святого Бернарда. — Велеть инженерам устанавливать «Брунгильду»?

— Пока не торопись. Когда зайдет солнце, мы определим расстояние до лагеря.

— Как же это сделать, чтобы нас не увидели?

— В свое время покажу. А пока проследи за тишиной и порядком.

Лиудерис нахмурился.

— Моим людям не по нраву холодный ужин. Если не стоять у них над душой, кто-нибудь обязательно разведет костер.

Пэдуэй вздохнул. Он уже порядком намучился с темпераментными и недисциплинированными готами. Сегодня они, словно маленькие ребятишки, безудержно восторгаются планами Загадочного Мартинуса, как его называли, а завтра могут бунтовать против введения строгих правил. Пэдуэй справедливо считал, что ему самому не следует командовать, поэтому отдуваться приходилось Лиудерису.

Византийцы быстро и умело разбили лагерь. Готам долго еще учиться подобной слаженности. Какой, к примеру, шум поднялся, когда Пэдуэй потребовал людей на обслуживание катапульт. Управляться с катапультой — не мужское занятие, оно, видите ли, не к лицу настоящему воину!.. Чтобы высокородные копейщики сражались пешими, словно толпа рабов?! Пэдуэй разлучил их с лошадьми хитроумным путем: он, точнее, по его наущению Лиудерис объявил о формировании специального отряда, куда будут приниматься только лучшие из лучших, и добавил, что впоследствии кандидаты будут даже платить за вступление.

Темнело. В подзорную трубу едва различался генеральский штандарт над большим шатром. Возможно, одна из фигурок около него — Велизарий. Был бы сейчас пулемет… Впрочем, что зря мечтать, пулемета нет и не будет; удастся со временем сделать заряжаемый со ствола мушкет — и то огромное достижение.

На штандарте виднелись буквы: «S.P.Q.R.» — сенат и граждане Рима. Армия наемников, состоящая из гуннов, мавров и анатолийцев, под командованием славянина, работающего на выходца из Далмации, который правит в Константинополе и не имеет никакого отношения к Риму, — эта армия называет себя армией Римской республики, и ничего странного в этом никто не видит!

Пэдуэй встал, крякнув под тяжестью кольчуги, с помощью тригонометрии прикинул расстояние до вражеского лагеря и, мысленно отсчитав от него четверть мили — радиус действия «Брунгильды», — определил место для установки катапульты. Из лагеря доносились обрывки песен. Очевидно, план Мартина — «забыть» под носом у византийских фуражиров телегу, груженную бренди, — успешно сработал, несмотря на известную неприязнь Велизария к пьяным солдатам.

Принесли мешки с серной пастой. Пэдуэй взглянул на часы, благополучно извлеченные из тайника в стене, — почти полночь.

— Все готово? — спросил он. — Поджигайте первый.

Мешок положили в ложку, подожгли промасленные тряпки, и Пэдуэй лично дернул за пусковой шнур. «Сссс-бомм!» — сказала «Брунгильда». Воздух прочертила огненная парабола. Мартин взбежал на вершину холма, который закрывал их позицию. Как мешок влетел в лагерь, он не видел, но пьяные песни прекратились, а вместо них возник гул, будто кто-то потревожил осиное гнездо. Сзади в темноте защелкали бичи, заскрипели веревки — в систему блоков и шкивов, придуманную Пэдуэем для скорейшего взведения рычага, впряглись лошади. «Сссс-бомм!» Тряпки погасли, и мешок ушел к врагу невидимый и безвредный. Ничего, через несколько секунд последует другой. «Сссс-бомм!» Гул набрал силу, стали слышны отдельные крики.

— Лиудерис! — позвал Пэдуэй. — Давай команду!

Во вражеском лагере заржали лошади — двуокись серы пришлась им не по нраву. Хорошо, можно надеяться, что византийская конница будет дезорганизована. Среди общего шума Пэдуэй различил лязг и бряцанье выступивших готов. В лагере что-то ярко загорелось, и языки пламени высветили подбирающихся к противнику готских солдат — рот и нос каждого закрывала мокрая тряпка, а большие круглые щиты для распознавания были выкрашены в белый цвет. Отблески оранжевых огоньков тлеющей серы играли на шлемах и обнаженных мечах. Уж что-что, а напугать такое воинство могло кого угодно.

Когда готы подошли к лагерю, шум усилился десятикратно: добавилась симфония кузнечного перезвона мечей. Потом атакующие и обороняющиеся смешались, и уследить за боем стало невозможно.

Один из механиков доложил, что мешки с серой кончились.

— Что нам теперь делать?

— Ждите дальнейших распоряжений, — ответил Пэдуэй.

— Но, капитан, мы хотим драться! Так ведь всю забаву прозеваем!

— Ni! Нельзя! Кроме вас никто не умеет обращаться с катапультой. Я не могу рисковать ценными людьми.

— Ха! — раздался голос в темноте. — Не вступить в бой — что за трусость! Пошли, ребята. Ну его к черту, этого Загадочного Мартинуса!

И не успел Пэдуэй опомниться, как двадцать специально обученных механиков трусцой побежали к лагерю.

С досадой плюнув, Пэдуэй отправился на поиски Лиудериса. Командующий восседал на лошади перед большим отрядом копейщиков. Далекое зарево выхватывало из тьмы лица, шлемы и частокол вертикально поставленных копий. Это романтическое зрелище напоминало сцену из оперы Вагнера.

— Противник вылазку не предпринимал?

— Нет.

— Значит, еще предпримет. Велизарий такой… Кто поведет этот отряд? — поинтересовался Пэдуэй.

— Я сам поведу.

— О господи, я же объяснял, почему командующему не следует…

— Знаю, Мартинус, — твердо произнес Лиудерис, — у тебя много всяческих идей. Но ты молод, а я бывалый воин. Воинская честь требует, чтобы именно я повел своих людей. Гляди, кажется, в лагере что-то происходит!

Велизарий, несмотря на все трудности, умудрился собрать часть кирасиров и повел их вперед, рассеивая пехоту готов. Лиудерис выкрикнул команду. Готские рыцари, медленно набирая скорость, двинулись на противника. Две конные массы столкнулись, и все смешалось.

Затем понемногу шум стал утихать. Пэдуэй понятия не имел, что происходит. Сидя на лошади в четверти мили от центра событий, он чувствовал себя довольно глупо. Теоретически именно здесь должны находиться резервы, артиллерия и штаб. Но резервов не было, единственная катапульта торчала, всеми брошенная, где-то во тьме, а штабисты и пушкари сражались на передовой.

Проклиная военную доктрину шестого века, Пэдуэй тронул лошадь. Подъезжая к лагерю, он натолкнулся сперва на гота, мирно перевязывающего ногу куском оторванной от тоги материи, потом на истекающего кровью раненого, потом на труп. А немного погодя — на крупный отряд безоружных кирасиров.

— Что вы тут делаете? — растерянно спросил он.

— Мы взяты в плен, — ответил один из византийцев. — Вообще-то нас должны стеречь, но охрана разозлилась, что все пограбят без них, и ускакала к лагерю.

— А где Велизарий?

— Вот. — Пленный указал на невзрачного человечка, который сидел на земле, сжимая руками голову. — Какой-то гот ударил его по голове и оглушил. Только-только начал приходить в себя… Что с нами будет, господин?

— Ничего страшного, я полагаю… Вы, парни, ждите тут, пока я за вами кого-нибудь не пришлю.

Пэдуэй поехал дальше к лагерю. Все-таки странные это люди — солдаты. С Велизарием во главе грозные кирасиры могли бы одолеть втрое более многочисленного противника. Но командира стукнули по голове, и они вели себя тише воды, ниже травы.

Ближе к лагерю раненых и убитых попадалось все больше; рядом на траве паслись лошади. В самом лагере маленькими тесными кучками тут и там стояли византийские солдаты, для спасения от смрада прижимая к носам обрывки ткани. Между ними в поисках ценного движимого имущества сновали готы.

Пэдуэй спешился и, остановив группку грабителей, спросил, где Лиудерис. Те сказали, что не знают, и поспешили по своим делам. Потом Мартин увидел знакомого офицера по имени Гайна. Гайна сидел на корточках возле трупа и рыдал.

— Лиудерис погиб, — наконец выдавил он. — Его убили, когда мы сошлись с греческой конницей.

— А это кто? — Пэдуэй указал на труп.

— Мой младший брат.

— Мне очень жаль… Однако нужно браться за дело. В лагере больше сотни кирасиров, и никто их не охраняет. Если они придут в себя, то прорвутся…

— Нет… Нет, я останусь с братом. Ты ступай, Мартинус, ступай… — Гайна вновь ударился в слезы.

Пэдуэй бродил в темноте, пока не наткнулся на другого офицера, Гударета, который вроде бы немного соображал, что к чему. По крайней мере он пытался сколотить отряд для охраны сдавшихся византийцев; увы, стоило ему повернуться к солдатам спиной, как те растворялись во всеобщей сутолоке.

Пэдуэй схватил его за руку.

— Брось, сейчас не это главное. Лиудерис погиб, я слышал, но Велизарий жив. Если он ускользнет…

Ценой неимоверных усилий им удалось привести в чувство несколько готов и заставить их сторожить генерала. Потом больше часа ушло на то, чтобы собрать солдат и пленных и установить некое подобие порядка.

Гударет, низенький бодрый толстячок, без умолку сыпал словами:

— Вот это была атака! Мы ударили им во фланг. Ничего подобного я не видел даже на Дунае, во время сражения с гепидами. Греческий генерал бился как лев, пока я не стукнул его по голове. Сломал меч, между прочим. Мой лучший удар, клянусь! Помню, лет пять назад я вот таким ударом срубил голову болгарскому гунну. О, я убил сотни врагов! Даже тысячи. Честно говоря, мне их жаль, этих поганцев, человек я не кровожадный, но тогда пусть не мешаются под ногами!.. Кстати, где ты был во время атаки?

— Предполагалось, что я командую артиллерией, однако мои люди убежали драться. А когда я подоспел, все уже кончилось.

— Ах, какая досада!.. У меня тоже был такой случай во время битвы с бургундцами. Чуть не опоздал! Разумеется, потом я убил по меньшей мере двадцать…

Колонна войск и пленных растянулась по Латинской дороге. Пэдуэй, ехавший в головной части, все никак не мог прийти в себя после того, как оказался командующим готской армией. Лучшие всегда погибают первыми, печально думал он, вспоминая честного преданного Лиудериса и невольно сравнивая его с жадным и коварным старикашкой-королем, с которым ему придется иметь дело по возвращении в Рим.

Велизарий, плетущийся рядом с лошадью Пэдуэя, пребывал в еще более мрачном расположении духа. Византийский генерал, на удивление молодой — лет тридцати пяти, — с вьющейся каштановой бородкой и серыми глазами, был высок и строен; его славянское происхождение проявлялось в широких скулах.

— Превосходный Мартинус, — произнес он угрюмо, — я должен поблагодарить тебя за внимание и заботу о моей супруге. Ты сделал все, чтобы облегчить ей это печальное путешествие.

— Пустяки, достославный Велизарий. Быть может, как-нибудь позже и я окажусь у тебя в плену.

— После столь сокрушительного поражения? Вряд ли. Между прочим, позволь поинтересоваться: кто ты такой? Я слышал, тебя называют Загадочным Мартинусом. Судя по произношению, ты не гот и не итальянец…

Пэдуэй уже по привычке выдал расплывчатую версию о далекой стране Америке.

— Должно быть, искусные воины эти американцы. Я сразу понял, что имею дело не с обычным варваром. Такая согласованность действий, такой расчет! Фу, наверное, мне никогда не забыть мерзкую вонь серы!

Пэдуэй счел неуместным объяснять, что весь его военный опыт состоит из годичного курса подготовки офицеров резерва.

— Скажи, как ты отнесешься к идее перейти на нашу сторону? Нам очень нужен командующий, а я в качестве нового квестора Теодохада занят по горло.

Велизарий нахмурился.

— Нет. Я принес клятву Юстиниану.

— Безусловно. Но ты, возможно, слышал о моей способности заглядывать в недалекое будущее. Так знай: чем вернее ты будешь служить Юстиниану, тем неблагодарнее и бесчестнее будет он вести себя по отношению к тебе. Он…

— Я сказал — нет! — упрямо произнес Велизарий. — Можешь делать со мной что угодно. Мое слово нерушимо.

Дальнейшие уговоры ни к чему не привели. Велизарий был приятный малый, но чересчур правильный.

— Где твой секретарь, Прокопий Кесарийский?

— Где-то в южной Италии, едет сюда.

— Отлично! Нам пригодится хороший историк.

Глаза Велизария округлились от удивления.

— Откуда тебе известно, что он ведет записи происходящих событий? Я думал, Прокопий делится этим только со мной.

— О, мне многое известно. Поэтому меня и называют Загадочным Мартинусом.

Войско вступило в Рим через Латинские ворота, миновало Цирк Фламиния и Колизей и по Квириналу подошло к лагерю преторианцев. Пэдуэй приказал разместить там пленных и выставить охрану. Однако что дальше? Окруженный офицерами, ожидающими от него распоряжений, Мартин секунду тер мочку уха, а потом отвел Велизария в сторону и шепотом спросил:

— Достославный генерал, скажи: что мне, черт побери, делать?! Вообще-то я слабо разбираюсь в этих военных хитростях.

По широкому грустному лицу Велизария скользнула легкая усмешка.

— Позови своего казначея. Пусть проверит списочный состав и выплатит жалованье — лучше с излишком, за победу. Вели офицеру привести для раненых врачей; вряд ли это варварское воинство располагает собственной медицинской службой. Я слышал, убит начальник римского гарнизона. Назначь человека на его место и прикажи отправляться в казармы. Командирам других подразделений скажи, чтобы расквартировывали людей самостоятельно. Если будут останавливаться по частным домам, владельцы должны получить компенсацию по обычным расценкам. Расценки выяснишь позже. И обязательно произнеси речь.

— Речь?! — в ужасе воскликнул Пэдуэй. — С моим знанием готского…

— Ничего не поделаешь, так положено. Скажи, что все они отличные солдаты. Особо не растягивай — все равно тебя не будут слушать.

Глава 11

После долгих поисков Мартин нашел Теодохада в арианской библиотеке. Старика закрывала груда книг, а рядом на лавках оглушительно храпели четыре телохранителя. Библиотекарь испепелял лежащих взглядом, полным плавиковой кислоты и яда кобры, но протестовать не смел.

Теодохад рассеянно оторвался от рукописей.

— Ах да, припоминаю, издатель… Кажется, Мартинус?

— Совершенно верно, господин. Хочу еще добавить, что я твой новый квестор.

— Что? Что? Кто это тебе сказал?

— Ты. Ты сам меня назначил.

— И в самом деле!.. Когда я работаю с книгами, то обо всем забываю! Ну-ка, ну-ка… А! Ты и Лиудерис собрались воевать с византийцами, так?

— Hoc ille, господин. Все кончено.

— Уже? Полагаю, ты выторговал у Велизария приемлемые условия? Юстиниан должен гарантировать мне хорошее поместье и годовой доход…

— Не понадобилось, мой господин. Мы победили.

— Что?!

Пэдуэй коротко описал события последних трех дней.

— И ложись сегодня спать пораньше, мой господин. Утром мы отправляемся во Флоренцию.

— Во Флоренцию? Святые небеса, зачем?

— Надо встретиться с твоими генералами, Асинаром и Гриппой, возвращающимися из Далмации. Если перехватить их прежде, чем они доберутся до Равенны и переговорят с Виттигисом, надеюсь, нам удастся вернуть твой трон.

Теодохад вздохнул.

— Что ж, тогда едем. Но как ты узнал, что Асинар и Гриппа направляются домой?

— Это моя маленькая личная тайна, господин. Перед отрядом в две тысячи воинов я поставил задачу отбить у врага Неаполь. Город удерживает генерал Геродиан с жалкими тремя сотнями солдат, так что, полагаю, особых проблем не будет.

Теодохад прищурил свои водянистые глазки.

— Да, ты воистину человек действия, Мартинус. Когда гнусный узурпатор Виттигис попадет в мои руки… А-а-а! Клянусь, я объявлю конкурс на самую изощренную пытку, а если понадобится, пошлю за специалистом в Константинополь!

Пэдуэй, у которого были на Виттигиса свои виды, сменил тему разговора:

— У меня есть для тебя приятный сюрприз. Запасы денежного довольствия византийцев.

Глаза Теодохада вспыхнули.

— Они мои, разумеется, великолепнейший Мартинус, все верно.

— Мне пришлось выплатить из них жалованье солдатам и обеспечить насущные нужды армии, но остальное послужит приятным дополнением к королевской казне. Буду ждать тебя дома, господин.

Пэдуэй не упомянул, что около половины оставшегося он реквизировал и поместил у Томасуса. Все равно закон о праве собственности юридически еще не оформлен, а совесть его не мучила — вряд ли он распорядится деньгами хуже, чем Теодохад. «Я становлюсь настоящим мошенником», — не без гордости подумал Мартин, подъезжая к дому Корнелия Анция.

Красноречивый сенатор оказался в банях, и навстречу гостю вышла Доротея. Пэдуэй вынужден был признать, что ему приятно, красуясь на великолепном коне, рассказывать о своих успехах одной из самых обворожительных девушек Рима.

— Знаешь, Мартинус, — сказала она, — отец поначалу вел себя глупо, с брезгливостью относился к твоему занятию. Однако после всех твоих свершений это дело прошлое. Конечно, он не в восторге от правления готов, но уж лучше Теодохад, который в конце концов человек ученый, чем этот дикарь Виттигис.

— Приятно слышать. Я ценю доброе расположение твоего отца.

— Сейчас повсюду только о тебе и говорят. Тебя называют «Загадочный Мартинус».

— Знаю. Смешно, правда?

— Да. Ты никогда не казался мне особенно загадочным.

— Превосходно. Значит, ты не боишься меня?

— Ни капли. Если ты заключил сделку с Сатаной, как намекают некоторые, то, я уверена, на невыгодных для него условиях.

Они рассмеялись. Потом Доротея добавила:

— Пора обедать. Может, останешься? Отца нет, но он вот-вот вернется.

— Извини, сейчас никак не могу. Завтра мы выступаем в поход.

Отъезжая от дома Анция, Пэдуэй думал: «Если мое мнение о целесообразности брака когда-нибудь переменится, я знаю, где искать невесту. Она привлекательна, умна, по здешним меркам прекрасно образована…»

Пэдуэй предпринял еще одну попытку переубедить Велизария, однако результатов это не принесло. Зато он нанял пятьсот кирасиров в качестве личной охраны. На несколько недель денег хватит, а там видно будет.

Поход во Флоренцию никак нельзя было назвать приятным. Всю дорогу лил дождь, временами переходящий в мокрый снег. Из-за спешки Пэдуэй взял с собой только конницу. В Городе Цветов он отправил офицеров покупать теплую одежду для солдат, а сам пошел проверять, как идет его дело. На первый взгляд, все было в порядке, но Фритарик заявил:

— Я им не доверяю, хозяин. Уверен, что управляющий и Георгий Манандрос воруют, хотя доказать ничего не могу. Мне не понять этих чертовых записей. Дай им волю, и они украдут все. Что нас тогда ждет — безымянные могилы?

— Посмотрим, — сказал Пэдуэй. Он вызвал казначея, Проклуса Проклуса, и велел принести бухгалтерские книги. Проклус чуть замешкался, но книги принес, и Пэдуэй углубился в цифры, а потом вдруг громко захохотал.

— В чем… в чем дело, господин? — спросил Проклус.

— В чем дело, несчастный глупец?! Неужели ты не понимаешь, что система двойного учета раскрывает все твои мошенничества? Смотри: тридцать солидов в прошлом месяце, девять солидов с мелочью в этом… С таким же успехом ты мог бы каждый раз оставлять расписку в краже!

— Что… что со мной будет?

— Вообще-то тебя надо высечь и посадить в тюрьму. И уж безусловно, к твоим услугам больше не прибегать. Однако мне жаль твою семью. А главное, некогда готовить нового бухгалтера. Так что я ограничусь тем, что буду вычитать треть твоей месячной зарплаты, пока не покрою весь долг.

— О, спасибо, спасибо, добрейший господин! Но чтобы было по справедливости — часть выплат должен взять на себя Георгий Манандрос. Он…

— Лжец! — завопил редактор.

— Сам ты лжец! Я могу доказать. Вот, десятого ноября, один солид. А одиннадцатого Георгий появляется в красивых башмаках и с браслетом. Я знаю, где он их купил!..

— Ну, Джордж? — грозно произнес Пэдуэй.

В конце концов Манандрос признался, хотя и продолжал настаивать, что просто брал взаймы до зарплаты. Пришлось обоих строго предупредить.

Когда Пэдуэй уезжал, к нему подошел Фритарик.

— Возьми меня с собой, блистательный Мартинус. Во Флоренции такая смертная тоска! Я уже накопил достаточно, чтобы выкупить мой любимый меч с каменьями, и если ты позволишь…

— Нет, старина, прости, мне здесь нужен хотя бы один человек, которому я могу доверять. Вот покончим с этой проклятой войной…

Фритарик тяжело вздохнул.

— Дело, конечно, твое, как скажешь. Однако кто позаботится о моем хозяине, когда вокруг лишь коварные греки, готы и итальянцы? Боюсь, лежать тебе в безымянной могиле…

Трясясь от холода, войска преодолели покрытые льдом Альпы и направились в Болонью, а оттуда, не давая себе ни дня передышки, в Падую. Дорога до города, все еще лежащего в руинах после вторжения гуннов Аттилы, утопала в грязи.

В Падуе выяснилось, что Асинар и Гриппа прошли здесь днем раньше. Теодохад не выдержал.

— Мартинус! — взвыл он. — Ты протащил мои стариковские кости по всей северной Италии и заморозил меня почти до смерти. Это невыносимо! Заслуживает твой король хоть капли уважения?

Пэдуэй с трудом подавил раздражение.

— Хочет мой господин вернуть себе трон или нет?

Бедняга Теодохад вынужден был сдаться. Мчась во весь опор, они настигли далмацианскую армию на полпути к Атрии. Огромная колонна пеших и конных воинов растянулась по дороге. Казалось совершенно невероятным, что пятьдесят тысяч суровых, грозного вида готов бросились наутек при первой вести о приближении византийского генерала Константина.

Асинар был высоким, а Гриппа — низкорослым, но в целом оба оказались обычными средних лет варварами. Они почтительно приветствовали короля, а Теодохад представил им нового квестора.

— По пути до нас дошел слух, — сказал Асинар, — что власть в Италии поделена. Так это или не так, досточтимый квестор?

Впервые Пэдуэй был рад, что телеграфная линия еще не дотянулась до северных провинций. Он презрительно рассмеялся.

— Несколько недель назад нашему славному генералу Виттигису моча ударила в голову — удрал в Равенну, чтобы его не могли убить греки, и объявил себя королем. С греками мы разобрались, а теперь идем выяснять отношения с Виттигисом. Ваши ребята нам пригодятся.

Слушая собственные, весьма обидные для Виттигиса слова, Пэдуэй невольно задумался о том, как сильно изменился его характер за в общем-то короткое время пребывания в этой атмосфере лжи и коварства.

Оба генерала восприняли сообщение со степенным безразличием, из чего Мартин сделал вывод, что они не блещут умом.

Войска подступили к Равенне в полдень, вынырнув из густого тумана. Пэдуэй и Теодохад скромно затесались в задние ряды, пока Асинар и Гриппа объявляли о своем прибытии. Армия уже почти целиком вступила в город, когда кто-то вдруг заметил маленького седобородого старичка. Тут же раздались крики, поднялась суматоха. Наконец к голове колонны подскакал гот в роскошном красном плаще.

— Что, черт побери, здесь происходит? — закричал он. — Вы захватили Теодохада или наоборот?

Асинар и Гриппа остановили коней и попытались осмыслить заданный вопрос.

— Э-э… ну…

Пэдуэй пришпорил лошадь и выехал вперед.

— Позволено ли мне осведомиться, кто ты, мой дорогой господин?

— Если хочешь знать, я — Унила, сын Вильярта, генерал повелителя нашего Виттигиса, короля готов и итальянцев. А ты кто такой?

Пэдуэй улыбнулся и медоточиво произнес:

— Приятно познакомиться, генерал Унила. Я — Мартин Падуанский, квестор повелителя нашего Теодохада, короля готов и итальянцев. Теперь…

— Глупец, что ты болтаешь, никакого короля Теодохада нет! Он смещен. У нас новый король! Или не слышал?

— О, я слышал многое. Но, великолепнейший Унила, воздержись от грубых замечаний, пока не узнаешь, что мы ввели в Равенну шестьдесят тысяч солдат, тогда как в вашем распоряжении всего двенадцать тысяч. Ты ведь не хотел бы лишних неприятностей?

— Молчи, дерзкий… э-э… шестьдесят тысяч?

— Может, семьдесят. Я не считал.

— Ну, это другое дело.

— Я рад, что наши точки зрения совпадают. Ведомо ли тебе, где находится генерал Виттигис?

— У него свадьба. Полагаю, сейчас он в церкви.

— Ты хочешь сказать, что он до сих пор еще не женился на Матасунте?

— Нет, у него была задержка с разводом.

Пэдуэй и не надеялся поспеть вовремя, чтобы помешать Виттигису войти в клан Амалов путем насильственного брака с дочерью покойной королевы Амаласунты. Такую возможность нельзя было упускать!

Унила указал на купол с двумя башенками по бокам. Пэдуэй крикнул своей охране и пустил лошадь в галоп. Пять сотен конных кирасиров помчались следом, расшвыривая встречных прохожих, с грохотом пронеслись по мосту над одним из равеннских каналов, вонь от которого полностью оправдывала их репутацию, и подскакали к дверям церкви, откуда приглушенно доносилась органная музыка. У дверей стояло несколько стражников. Едва они подняли копья, как кирасиры быстрым согласованным движением взяли бедняг в полукольцо, и в следующее мгновение стражники увидели сотню натянутых византийских луков.

— Если вы, парни, не бросите свои булавки и не поднимете вверх руки… Вот так гораздо лучше. — Пэдуэй слез с лошади и обратился к начальнику охраны, македонцу по имени Ахилл: — Выдели мне людей. Церковь окружить, никого не впускать и не выпускать.

Он вошел в храм с сотней кирасиров, топавших за ним по пятам. Музыка оборвалась. Посреди большой восьмиугольной площадки стояли полный багроволицый арианский епископ и еще три человека. Один — мощного сложения, в богатом убранстве, с короной на черных седеющих волосах — король Виттигис. Рядом с ним — высокая крепкая девушка, как говорится, кровь с молоком — принцесса Матасунта. А третим человеком был обычный воин, правда, более-менее умытый и почищенный, который стоял позади невесты и заворачивал ей руку за спину. На торжестве бракосочетания присутствовала готская знать со своими дамами.

Пэдуэй решительно прошагал по проходу; в наступившей мертвой тишине звук его шагов гулко отдавался под сводами храма. Публика застыла, лишь кто-то пораженно пробормотал:

— Греки! Греки в Равенне!

Заговорил епископ:

— Молодой человек! Что означает сие бесцеремонное вторжение?

— Сейчас поймешь, мой господин епископ. Только прежде скажи: с каких пор арианская вера позволяет выдавать девушку замуж против ее воли?

— Что? Как это «против воли»? Какое тебе дело до этого брака? Кто ты такой, что смеешь нарушить…

Пэдуэй рассмеялся самым гнусным смехом, на который был способен.

— Пожалуйста, мой господин, задавай вопросы по одному. Я — Мартин Пэдуэй, квестор короля Теодохада. Равенна в наших руках, и благоразумным людям советую вести себя соответственно. Что касается бракосочетания — вот уж не знал, что в порядке вещей ставить позади невесты солдата, который, добиваясь нужного ответа, будет выворачивать ей руку… Ты ведь не хочешь выходить замуж за этого человека, верно, госпожа?

Растерявшийся солдат ослабил хватку, Матасунта выдернула руку и ударила его кулаком в нос так, что несчастный едва не упал, а потом тут же набросилась на Виттигиса.

— Чудовище! — закричала она. — Я выцарапаю тебе глаза…

Епископ робко попытался вмешаться:

— Опомнись, дочь моя! Прошу! Перед лицом Господа…

Виттигис все это время не мигая смотрел на Пэдуэя, медленно усваивая новости. Атака Матасунты вывела его из ступора.

— Ты хочешь сказать мне, что презренный старый писака Теодохад взял город? Мой город?

— Увы, господин, такова ситуация. Боюсь, тебе надо оставить надежду породниться с Амалами и править готами. Тем не менее…

Лицо Виттигиса налилось кровью, и он, размахивая кулаками и брызгая слюной, яростно взревел:

— Свинья! Думаешь, я добром отдам тебе невесту и корону? Клянусь Иисусом, сперва ты будешь жариться в аду!

С этими словами он выхватил меч и тяжело побежал на Пэдуэя, путаясь в полах длинной, расшитой золотом мантии.

Пэдуэй успел парировать удар своим мечом, но в следующую секунду оказался стиснут могучими ручищами и прижат к бочкообразной груди. К тому же длинная борода гота угодила ему в рот. Жуя и выплевывая соленые волосы, Мартин прохрипел:

— Хватайте его… тьфу… хватайте его, парни!..

Легче было сказать, чем сделать. Виттигис бился как раненый лев, и лишь пять здоровенных кирасиров в конце концов сумели его скрутить. Готская знать повскакивала с мест, некоторые даже опустили руки на мечи, но, находясь в явном меньшинстве, никто не изьявил горячего желания умереть за своего короля.

— Свяжите его, пусть остывает, — надменно произнес Пэдуэй, отдышавшись. — Господин епископ, не обременит ли тебя просьба найти мне письменные принадлежности?

Епископ ошалело посмотрел на нового квестора и вызвал пономаря, который отвел Пэдуэя в комнату отдыха. Там Мартин сел и написал:

Мартинус Падуанский — Томасусу-сирийцу.

Дорогой Томасус! Направляю тебе вместе с этим письмом некоего Виттигиса, бывшего короля готов и итальянцев.

Стража имеет приказ доставить его втайне, так что извини, если пришлось нарушить твой сон.

Насколько я помню, сейчас сооружается телеграфная башня на Фламиниевой дороге, возле Гелвиллума.

Распорядись, пожалуйста, чтобы под землей устроили камеру, наподобие квартиры, и помести туда Виттигиса, обеспечив надлежащую охрану. Создай ему все удобства — он человек темпераментный и может наложить на себя руки.

Необходимо соблюдать строжайшую секретность. Охрана вправе отпустить пленника лишь по моему приказу, полученному лично или по телеграфу, или без приказа — в случае моего ареста или гибели.

С уважением, Мартинус Падуанский.

Теодохад всплеснул руками и умиленно посмотрел на Пэдуэя.

— Чудесно, чудесно, мой дорогой Мартинус! Королевский совет смирился с неизбежным. Одна беда — проклятый узурпатор переделал корону под свою огромную голову, и теперь она мне велика, надо переделывать снова. Наконец-то я могу посвятить время серьезным научным изысканиям. Так-так, что-то еще… Ах да! Как ты поступил с Виттигисом?

Пэдуэй улыбнулся.

— Он уже не в твоей власти, мой господин король.

— Ты хочешь сказать, что убил его? Ну, это плохо. Очень опрометчиво с твоей стороны, Мартинус. Я ведь говорил, что дал себе слово провести с ним долгую ночь в камере пыток…

— Нет, он жив.

— Что? Как? Так давай его немедленно сюда!

Пэдуэй покачал головой.

— Тебе никогда его не найти. Согласись, глупо терять лишнего короля. Если с тобой что-нибудь случится, может срочно понадобиться новый.

— Я не потерплю ослушания! Делай, как велит тебе государь, иначе…

Пэдуэй ухмыльнулся, продолжая качать головой.

— Нет, мой господин. Никто и пальцем не тронет Виттигиса. И ты мне лучше не угрожай. Охрана имеет приказ выпустить его, если со мной что-нибудь случится. А Виттигис любит тебя не больше, чем ты его. Остальное додумай сам.

— Дьявол! — злобно сплюнул король. — Зачем, о зачем я позволил тебе спасти мою жизнь? С тех пор у меня не было ни минуты покоя! — Теодохад захныкал. — Неужели старый человек не заслуживает хоть капельки снисхождения… Так о чем я говорил?

— Возможно, о новой книге, которая выйдет под нашими именами, — деликатно подсказал Пэдуэй. — Мы предлагаем великолепную теорию о взаимном притяжении масс, что объясняет движение небесных тел и все такое прочее. Она называется «Закон всемирного тяготения».

— Вот как? Гм-м, это любопытно, весьма любопытно. И моя слава философа воистину не будет знать границ, да?

Пэдуэй попросил Унилу разыскать и привести племянника Виттигиса, Урию.

Урия оказался таким же крупным и черноволосым, как его дядя.

— Ну, Загадочный Мартинус, теперь, коварно свергнув с престола моего дядю, что ты собираешься делать со мной? — с вызовом спросил он.

— Ничего, — ответил Пэдуэй. — Если ты меня не заставишь.

— Ты не будешь преследовать семью моего дяди?!

— Нет. Я не буду преследовать даже самого дядю. По секрету скажу, что я просто прячу его от Теодохада.

— Это правда? Тебе можно верить?

— Разумеется. Хочешь, он напишет письмо, свидетельствующее о добром к нему отношении?

— Письмо можно вынудить написать под пыткой.

— Только не Виттигиса. При всех недостатках твоего дяди он, безусловно, человек несгибаемый.

Урия заметно успокоился.

— Это верно. Ну, если так, у тебя, возможно, и сохранились остатки порядочности.

— Теперь к делу. Не согласился бы ты поработать на нас, то есть формально на Теодохада, а практически на меня?

Урия выпрямился и застыл.

— Ни за что! Я до конца дней своих буду верен дяде.

— Очень жаль. Мне нужен надежный человек — повести войска в Далмацию.

Урия упрямо покачал головой.

— Это вопрос чести. Я дал слово и от него не отступлюсь.

Пэдуэй вздохнул.

— Ты такой же, как Велизарий. Вот горе: те несколько способных людей, которым можно верить, связаны старыми обязательствами и не хотят со мной работать. А я должен прибегать к помощи мошенников и тупиц!

Тьма опускалась будто по инерции…

Глава 12

Понемногу жизнь в Равенне приходила в норму. Воинские части растекались из города, будто вода из тряпки, брошенной на кафельный пол. Крупный ручеек устремился на север — пятьдесят тысяч готов под командованием Асинара возвращались в Далмацию. Пэдуэй отчаянно молился, чтобы Асинар, иногда вроде бы проявлявший проблески разума, не испытал какого-нибудь очередного приступа страха и не примчался назад при первом появлении врага.

Сам Пэдуэй не смел надолго покинуть Италию, чтобы возглавить поход. Все, что он мог, это придать отряду часть своей личной охраны — учить готов тактике борьбы с конными лучниками. Правда, не исключено, что, едва скрывшись с глаз, Асинар тут же откажется от этих новомодных штучек. Или, возможно, кирасиры перейдут на сторону Константина. Или… Впрочем, какой смысл гадать?

Пэдуэй наконец выкроил время для визита к Матасунте. Он твердил себе, что это лишь дань вежливости и установление полезного контакта. Однако в глубине души сознавал, что не хочет уезжать из Равенны, не повидав еще разок обольстительную девицу.

Принцесса встретила его весьма любезно. Она говорила на безупречной латыни, красивым контральто, и ее сильный голос звенел энергией и жизнью.

— Благодарю тебя, блистательный Мартинус, за чудесное спасение от чудовища Виттигиса. Я навеки у тебя в долгу.

— Пустяки, госпожа, — скромно ответил Пэдуэй. — Мне просто посчастливилось вовремя приехать.

— О, не принижай своих достоинств! Я многое о тебе знаю. Лишь настоящий мужчина мог достигнуть подобных успехов. Особенно если учесть, что ты чужеземец, прибывший в Италию всего год назад.

— Другим, возможно, мои дела кажутся настоящим свершением, но, честно говоря, я действую будто помимо собственной воли, принуждаемый обстоятельствами.

— Фаталистический взгляд, Мартинус. Похоже, ты и впрямь язычник. Хотя я совершенно не против.

Пэдуэй рассмеялся.

— Естественно! Если побродить по холмам Италии, язычников, по-моему, можно встретить немало.

— Безусловно. Я бы, кстати, с удовольствием посетила какую-нибудь маленькую деревушку. С хорошим проводником, разумеется.

— Из меня, наверное, проводник отличный — где я только не побывал за последние несколько месяцев!

— Так ты возьмешь меня с собой? Берегись — я не забуду твоего обещания!

— Это меня как раз не страшит. Вот только когда? Видит бог, чуждые мне политика и война не оставляют буквально ни минуты.

— Чуждые? Интересно, что же в таком случае тебе близко?

— Я собиратель фактов, специалист по истории тех времен, у которых нет истории.

— Ты интересный человек, Мартинус. Теперь ясно, почему тебя называют Загадочным… Но если политика и война тебе не по душе, зачем ты ими столь активно занимаешься?

— Это трудно объяснить, госпожа. Специфика моей работы на родине позволяла мне изучать расцвет и упадок многих культур. Сейчас, оглядываясь вокруг себя, я вижу многие симптомы упадка.

— Вот как? Странно. Не спорю, мой народ и такие варвары, как франки, покорили почти всю Западную империю. Но они не угрожают цивилизации! Напротив, они — ее единственная защита от болгарских гуннов, славян и прочих дикарей. Я не припомню другого времени, когда западная культура была бы в большей безопасности.

— Каждый человек вправе иметь собственное мнение, — сказал Мартинус. — Я всего лишь суммирую доступные мне факты и делаю из них выводы. Например, что может означать падение численности населения Италии, несмотря на постоянную иммиграцию готов? Или резкое уменьшение объема торговли?

— Объема торговли? Никогда не думала, что по объему торговли можно оценивать состояние цивилизации… Однако ты не ответил на мой вопрос.

— Попробую. Я стараюсь не допустить, чтобы тьма застоя и варварства опустилась на Западную Европу. Должно быть, это звучит самонадеянно — какой человек способен в одиночку достигнуть подобных результатов? Но я делаю все, что могу. К примеру, мы страдаем от плохой связи — и я содействую строительству телеграфа. А так как это поддерживают римские патриции, склонные к прогреческим настроениям, я оказываюсь по горло замешан в политику. Одно тянет за собой другое, и теперь судьба Италии лежит практически на моих плечах.

Матасунта задумалась.

— Полагаю, плохая связь может привести к тому, что какой-нибудь генерал совершит переворот или завоеватель перейдет границу, а центральная власть узнает об этом лишь недели спустя.

— Верно. Ты достойная дочь своей матери. Если бы я смел относиться к тебе снисходительно, то, пожалуй, сказал бы, что у тебя мужской ум.

— Почему же снисходительно? Я была бы польщена. — Принцесса улыбнулась. — По крайней мере, если иметь в виду такого мужчину, как ты. Подавляющее большинство моего окружения… ха! Писклявые младенцы, олухи несмышленые; способны только кричать и драться. Когда я выйду замуж, мой супруг должен быть… скажем, человеком одновременно умным и деятельным.

Пэдуэй встретил взгляд Матасунты, и его сердце вдруг зачастило.

— Надеюсь, госпожа, ты такого найдешь.

— Возможно, и найду.

Она выпрямилась и устремила на Мартина холодные серые глаза, безучастная к бурлящим в нем чувствам. Мартин не мог не отметить, что горделивая осанка отнюдь не делала ее менее желанной. Скорее наоборот.

— Ты же спас меня от самого тупоголового, — продолжила Матасунта. — Какова, кстати, судьба этого негодяя? Только не делай вид, будто тебе ничего не известно. Все знают, что твоя охрана вывела его из церкви, а затем он словно испарился.

— Виттигис в полной безопасности — и с его точки зрения, и с твоей.

— Ты его спрятал? Зря. Врагов надо убивать.

— У меня есть причины сохранить ему жизнь.

— Вот как? Должна тебя честно предупредить: попади он в мои руки, у меня таких причин не будет.

— Не слишком ли ты сурова с бедолагой? По-своему, по-глупому, он пытался защитить королевство.

— Все равно. После этого унижения в церкви я его ненавижу. — Серые глаза были холодны как лед. — А я не привыкла останавливаться на полпути.

— Понятно, — сухо произнес Пэдуэй, вынырнув на миг из розового тумана.

Но тут Матасунта снова улыбнулась — желанная и ласковая женщина.

— Ты, конечно, останешься к обеду? Приглашенных мало, и все рано уйдут.

— Э… — Работы было непочатый край. И хоть когда-то надо же отоспаться. — Благодарю, госпожа. С удовольствием.

После третьего посещения Матасунты Пэдуэй сказал себе: «Вот настоящая женщина. Ослепительно красива, умна, с характером. Мужчине о такой только мечтать! Почему бы и нет?.. Я ей определенно нравлюсь, а с ее поддержкой для меня не будет ничего невозможного. Конечно, она не стесняется в средствах и, пожалуй, чересчур кровожадна — «миленькой» ее не назовешь. Но не ее в том вина, суровое время рождает суровых людей. Выйдет замуж — успокоится».

Другими словами, Пэдуэй был по уши влюблен — что часто случается с людьми осмотрительными и здравомыслящими.

Но как жениться на готской принцессе? Прокатить на автомобиле и для начала сцеловать всю губную помаду? Матасунта сирота — к родителям не подъедешь. В конце концов Пэдуэй решил затрагивать эту тему намеками и следить за ее реакцией.

— Матасунта, дорогая, — спросил он, — когда ты говорила о достойной паре… у тебя есть еще какие-нибудь требования к избраннику?

Она лучезарно улыбнулась ему, отчего пол под ногами Мартина слегка закачался.

— Кроме тех, что я перечислила, в общем-то нет. Разумеется, он не должен быть много старше.

— Ты не против, если он будет одного с тобой роста?

— Лишь бы не был карликом.

— А ты не против крупного носа?

Принцесса чувственно рассмеялась.

— Мартинус, ты такой смешной!.. Знаешь, какая между нами разница? Я всегда добиваюсь своего прямо — в любви, в ненависти, в чем угодно.

— А я?

— А ты ходишь вокруг да около и неделю мучаешься сомнениями: настолько ли тебе это надо, чтобы рисковать… Только пойми меня правильно, — поспешно добавила Матасунта, — мне все в тебе нравится.

— Приятно слышать. Так относительно… носа…

— Конечно, не против! Твой нос, по-моему, аристократичен и благороден. Не возражаю я и против маленьких рыжих бородок или вьющихся каштановых волос или любых других черт внешности удивительного молодого человека по имени Мартинус Падуанский. Тебя ведь это интересует?

Пэдуэй с облегчением вздохнул. Какая чудесная женщина — все понимает и идет ему навстречу!

— Честно говоря, да, принцесса.

— Не будь таким кошмарно почтительным, Мартинус. Сразу видно, что ты чужестранец — непременно употребляешь все правильные титулы и обращения.

Пэдуэй ухмыльнулся.

— Лучше подстраховаться… Ну, попробую без обиняков. Я… э-э, хотел спросить… раз ты не против… нельзя ли мне рассчитывать со временем на… э-э…

— Ты случайно не любовь имеешь в виду?

— Да! — выпалил Мартин.

— Может быть.

— Фу! — Мартин вытер вспотевший лоб.

— Только меня надо учить, — сказала Матасунта. — Я вела уединенную жизнь и плохо знаю мир.

— Я заглянул в свод законов, — торопливо произнес Пэдуэй. — Есть декрет, запрещающий браки между итальянцами и готами, однако про американцев там ничего не говорится. Так что…

Матасунта перебила его:

— Если ты сядешь поближе, дорогой Мартинус, мне будет лучше слышно.

Пэдуэй подошел и сел рядом с принцессой.

— Эдикты Теодориха…

— Я знаю закон, — промурлыкала Матасунта. — Наставления мне нужны иного рода.

Мартин наконец подавил свою тенденцию теоретизировать, когда дело касалось чувств.

— Первый урок, любовь моя, будет такой.

И поцеловал ее руку.

Веки принцессы были сомкнуты, рот приоткрыт, грудь судорожно вздымалась.

— Значит, американцы тоже практикуют искусство поцелуев?

Пэдуэй схватил ее в объятия и дал второй урок. Матасунта открыла глаза, моргнула и восхищенно покачала головой.

— Глупый вопрос, дорогой Мартинус, нам до американцев далеко!.. Какие мысли ты рождаешь в невинной девушке!

Она рассмеялась — заливисто и громко. Пэдуэй хрипловатым голосом подхватил ее смех.

— Ты сделала меня счастливым человеком, принцесса.

— Ты тоже сделал меня счастливой, мой принц. Я и мечтать не могла о таком мужчине! — Матасунта вновь упала в его объятия, потом выпрямилась, поправила прическу и деловито продолжила: — Но прежде нам надо решить немало важных вопросов. Например, Виттигис.

— Что — Виттигис? — Счастье Пэдуэя внезапно дало трещину.

— Его придется убить, разумеется.

— Убить?

— Не надо удивляться, дорогой. Я предупреждала, что не люблю останавливаться на полпути. И Теодохада, кстати, тоже.

— А его-то зачем?

Матасунта нахмурилась.

— Он убил мою мать, разве не так? К тому же ты когда-нибудь сам захочешь стать королем…

— Не захочу, — сказал Пэдуэй.

— Не захочешь стать королем?! Почему, Мартинус?

— Это не для меня, дорогая. Кроме того, я не принадлежу к Амалам.

— Ты будешь моим мужем и, следовательно, членом семьи.

— Все же я…

— Достаточно, милый! Ты просто думаешь, что не хочешь. Со временем у тебя появятся другие желания. Ну и уж раз мы об этом заговорили, грех не вспомнить твою бывшую служанку, как там ее… Джулия?

— А что Дж… Откуда ты о ней знаешь?

— Неважно. Мы, женщины, все рано или поздно узнаем.

Маленький холодный комочек в желудке Пэдуэя вырос в ледяной ком.

— Но… Но…

— Как, Мартинус, ты не пойдешь ради своей нареченной даже на самую пустячную уступку? Не подумай, что я ревную к какой-то грязной девке. Однако если после нашей свадьбы она останется жить, это оскорбит мое достоинство. Я не настаиваю на болезненной смерти. Любой быстродействующий яд…

Лицо Пэдуэя стало совершенно безучастным — как у квартирного маклера при упоминании о тараканах. Его лоб взмок, в голове калейдоскопически кружились мысли. Теперь он понимал, что не любит Матасунту ни капли. Пусть эта свирепая белокурая Валькирия достанется какому-нибудь огромному громкоголосому готу! А ему больше по нраву девушки кроткие… И ни один страховой агент не застрахует жизнь Амала, учитывая кровавое прошлое семейства.

— Ну? — требовательно произнесла принцесса.

— Извини, задумался, — виновато ответил Пэдуэй, не зная, как выпутаться из этой ситуации. — Понимаешь, я вспомнил: у меня в Америке осталась жена.

— Хорош пустячок, — ледяным тоном произнесла Матасунта.

— Я очень давно ее не видел.

— Что ж, существует развод.

— Моя религия его запрещает. Мы, конгрегационалисты, верим, что в аду самое жаркое местечко отведено разведенным.

— Мартинус! — Глаза Матасунты гневно сверкнули. — По-моему, ты трусишь. Более того, по-моему, ты хочешь дать задний ход. Ни один мужчина, так гнусно обошедшийся со мной, не проживет и…

— Нет-нет, вовсе нет! — вскричал Пэдуэй. — Ты одна царишь в моем сердце. Меня не остановит и море крови!

— Гм-м-м, красиво изъясняешься, Мартинус Падуанский. Ты всех девушек обольщаешь такими речами?

— Клянусь, я от тебя без ума!

— Ты в самом деле меня любишь? — смягчилась принцесса.

— Еще как! В жизни не видел подобной девушки! — Последнее было совершенно искренним. — Но факты — суровая вещь.

Матасунта потерла лоб, явно раздираемая противоречивыми эмоциями.

— Если вы давно не виделись, откуда ты знаешь, что она жива?

— Точно не знаю. Но я не уверен и в обратном. А ведь ваши законы очень строги к двоеженству. Эдикты Аталарика, параграф шестой. Я смотрел.

— Все-то ты смотришь… — с легким раздражением произнесла Матасунта. — А известно кому-нибудь в Италии об этой твоей американской сучке?

— Н-нет…

— Так не глупишь ли ты, Мартинус? Кому какое дело, если у тебя на другом конце света есть жена?

— Религия.

— О, к дьяволу священников! Когда мы придем к власти, с арианами я справлюсь. А у тебя, я слышала, добрые отношения с епископом Болоньи, то есть практически с самим папой.

— Я имею в виду не церковь. Я имею в виду личные убеждения.

— Такой практичный человек, как ты? Чушь! Просто нашел предлог, чтобы…

Предвидя очередную вспышку, Пэдуэй торопливо вставил:

— Послушай, Матасунта, давай не будем затевать религиозных споров. Оставь мою веру в покое, а я не трону твою. О, кажется, нашлось решение!

— Какое?

— Я отправлю в Америку гонца и выясню, жива моя жена или нет.

— А много это времени займет?

— Недели. Возможно, месяцы. Если ты меня на самом деле любишь, то рано или поздно мы дождемся.

— Хорошо, — без особой радости согласилась принцесса и тут же бросила на Пэдуэя пронзительный взгляд. — Предположим, твой гонец обнаружит, что она жива?

— Зачем ломать себе голову? Видно будет.

— Нет, договоримся сейчас!

— Любимая, ты не доверяешь своему будущему мужу? В таком случае…

— Не увиливай, Мартинус. Ты скользок, как византийский законник.

— Ну, тогда, полагаю, я рискну своей бессмертной…

— О, Мартинус! — ликующе вскричала Матасунта. — Прости меня за глупость! Конечно же ты велишь гонцу отравить ее, если она все-таки жива! Это даже лучше, чем развод, если подумать о моем добром имени. Теперь все наши тревоги позади.

Она обняла его с настораживающей силой.

— Вероятно, — без особой уверенности произнес Пэдуэй. — Продолжим занятия, дорогая. — И снова поцеловал ее, стараясь установить рекорд.

Матасунта счастливо вздохнула.

— Ты только больше никого не целуй, любовь моя.

— Не смею и думать об этом, принцесса.

— Вот-вот, — грозно сказала она и очаровательно улыбнулась: — Прости меня, дорогой, за некоторое волнение. Я, по сути своей, наивная девушка, слабохарактерная и неискушенная.

«По крайней мере, — отметил про себя Пэдуэй, — я тут не единственный обманщик».

— К сожалению, мне пора идти. Сейчас же первым делом отправлю гонца. А завтра я уезжаю в Рим.

— О, Мартинус, к чему такая спешка? Тебе лишь кажется, что пора идти…

— Увы. Государственные дела, сама понимаешь. Я буду думать о тебе всю дорогу, — он снова поцеловал ее. — Будь мужественной, моя любимая. Ну, улыбнись!

Матасунта грустно улыбнулась и заключила его в стальные объятия.

Вернувшись домой, Пэдуэй вытащил из постели ординарца-кирасира, армянина по имени Тиридат.

— Надень свой правый сапог, — велел он.

Ординарец протер глаза.

— Мой правый сапог? Я правильно тебя понял, благородный господин?

— Правильно, правильно. Давай быстрей! — Когда желтый кожаный сапог оказался на ноге, Пэдуэй повернулся к кирасиру спиной, наклонился вперед и сказал через плечо: — А теперь дай мне хорошего пинка, добрейший Тиридат.

Ординарец разинул рот.

— Дать пинка моему командиру?

— Ты что, плохо слышишь? Ну, смелей!

Тиридат вздохнул в замешательстве, потом, решившись, от души врезал. Пэдуэй поднялся, кряхтя, потер ушибленное место и с благодарностью сказал:

— Спасибо, Тиридат. Можешь идти спать.

Он чувствовал себя намного лучше.

Пэдуэю не удалось уехать из Рима ни на завтра, ни даже через два дня. Должность королевского квестора оказалась отнюдь не синекурой, когда можно свободно помыкать людьми, а самому делать, что захочется. Нужно было действительно работать.

Знатный гот Ваккис, сын Торасмунда, член королевского совета, принес проект предлагаемой поправки к закону о краже лошадей.

— Виттигис согласился с новой формулировкой, — объяснил он, — но не успел утвердить ее. Так что теперь, великолепнейший Мартинус, тебе придется обсудить вопрос с Теодохадом, изложить поправку правовым языком и попытаться удержать внимание короля достаточно долго, чтобы получить его подпись. — Ваккис ухмыльнулся. — И пусть помогут тебе святые, если он окажется в дурном настроении!

Пэдуэй вначале растерялся. Затем вспомнил о Кассиодоре, и старый грамотей оказал неоценимую помощь. Из подготовленного им текста надо было лишь вычеркнуть наиболее цветистые фразы.

Мартин пригласил на обед Урию, племянника Виттигиса. Тот пришел и вел себя, в общем-то, доброжелательно, хотя и дулся еще из-за ареста дяди. Пэдуэю этот внушительный гот был симпатичен. Он думал: «Сколько можно обманывать Матасунту? Пока она считает меня своим женихом, я не смею даже взглянуть в сторону другой женщины. А Урия недурен собой и явно не глуп. Если бы удалось их свести…»

Он поинтересовался, не женат ли Урия. Гот удивленно вскинул брови.

— Нет. А что?

— Так, пустое любопытство. Чем ты теперь собираешься заняться?

— Не знаю. Удалюсь в свое поместье, наверное, предамся воспоминаниям… Это будет скучная жизнь.

— Ты не знаком с принцессой Матасунтой? — как бы случайно обронил Пэдуэй.

— Мы не представлены. Я приехал в Равенну специально на свадьбу, всего за день до церемонии. Разумеется, я видел принцессу в церкви, когда ворвался ты. Красивая девушка, правда?

— О, да. И вообще, особа весьма примечательная. Если хочешь, я постараюсь организовать вам встречу.

Как только Урия ушел, Пэдуэй помчался к Матасунте, напустив на себя самый беспечный вид.

— Как видишь, дорогая, уехать не удалось. Дела…

Матасунта обвила его шею руками, так что он не мог вздохнуть, и прервала заготовленную речь самым эффективным способом. Мартин не смел противиться, да это и не стоило ему большого труда. Беда была лишь в том, что он не мог мыслить логически в то время, как ему требовалось все его искусство. А страстная принцесса, казалось, готова была целоваться бесконечно.

Наконец она спросила:

— Ну, что ты хотел сказать, возлюбленный мой?

Пэдуэй закончил объяснение.

— Я и решил забежать к тебе. — Он рассмеялся. — Все же хорошо, что мне надо ехать в Рим. Какая может быть работа, когда рядом ты?.. Между прочим, тебе знаком Урия, племянник Виттигиса?

— Нет. И не уверена, что хочу знакомиться. Когда мы покончим с Виттигисом, само собой придется ликвидировать и его племянников. А у меня глупое предубеждение против убийства людей, которых я знаю лично.

— Дорогая, не принимай опрометчивых решений. Урия — великолепный парень, тебе он обязательно понравится. По-моему, это единственный гот, которого бог не обделил ни силой, ни умом.

— И все же…

— Кроме того, он мне нужен, а сотрудничать не хочет. Я и подумал, что, может быть, ты согласилась бы завлечь его, склонить женскими чарами на мою сторону.

— Ну, если ты считаешь, что я могу помочь тебе, то, пожалуй…

Так принцесса в тот же вечер пригласила их на ужин. Сперва Матасунта отнеслась к молодому готу неприязненно. Но было выпито немало вина, и потихоньку она сменила гнев на милость. Урия оказался компанейским парнем, и вскоре они уже оглушительно смеялись и над тем, как он изображал пьяного гунна, и над скабрезными американскими анекдотами, которые торопливо переводил Пэдуэй. Если бы не невесть откуда взявшаяся досада на успех своего замысла, Мартин готов был признать, что давно не проводил время так приятно.

Глава 13

Вернувшись в Рим, Пэдуэй навестил захваченных в плен византийских генералов. Они были размещены со всеми удобствами и не сетовали на обращение; один лишь Велизарий выглядел угрюмым и подавленным. Вынужденная бездеятельность плохо отражалась на бывшем главнокомандующем.

— У нас перемены, — сообщил ему Пэдуэй. — Скоро государство будет сильным и богатым. Может, все-таки перейдешь на нашу сторону?

— Нет, господин квестор. Клятва есть клятва.

— Тебе никогда в жизни не случалось нарушать обещаний?

— Никогда.

— И если бы вдруг ты принес клятву мне, то был бы так же ей верен?

— Разумеется.

— Предположим, я объявлю амнистию и разрешу тебе вернуться в Константинополь — при условии, что впредь ты не поднимешь оружия против королевства готов и итальянцев. Ну, как?

— Ты умный и находчивый человек, Мартинус. Благодарю тебя за предложение, однако оно несовместимо с моей клятвой Юстиниану. Поэтому я вынужден отказаться.

Пэдуэй повторил предложение другим генералам. Константин, Перианус и Бессас сразу согласились. Мартин рассуждал так: командиры это средненькие, Юстиниан может найти таких, сколько понадобится; нет смысла их здесь кормить. Клятву свою они, безусловно, нарушат, но вреда от этого не будет. А вот Велизарий — настоящий военный гений; нельзя допустить, чтобы он сражался против королевства. Следовательно, он должен либо сменить хозяина, либо дать слово, которым лишь он один и дорожит, либо придется держать его в плену.

С другой стороны, коварный Юстиниан весьма ревниво относится к успехам и личным достоинствам Велизария. Если он узнает, что генерал остался в Риме, вместо того чтобы дать клятву и затем, естественно, ее нарушить, то может в раздражении пойти на какой-нибудь опрометчивый шаг.

Так родилось послание:

Король Теодохад — императору Юстиниану.

Приветствия!

С настоящим письмом отправляем Его Светлости генералов Константина, Периануса и Бессаса, принесших клятву не воевать более против нас. Те же условия были предложены генералу Велизарию, однако он отклонил их как несовместимые с его понятием о чести.

Так как продолжение войны вряд ли приведет к конструктивным результатам, мы хотели бы сформулировать приемлемые для нас условия мира:

1. Войска Империи немедленно оставляют Сицилию и Далмацию.

2. За ущерб, нанесенный оккупационными армиями, нам выплачивается контрибуция и сто тысяч солидов золотом.

3. Мы обязуемся не вести войны друг против друга без заблаговременного уведомления.

4. Мы обязуемся не помогать никаким третьим державам вооружением, людьми или деньгами, которые затем могут быть использованы против высоких договаривающихся сторон.

5. Мы заключаем соглашение о всемерном развитии торговых связей между нашими независимыми странами.

Разумеется, это лишь самые общие предложения, детали которых надлежит обсудить на встрече наших представителей.

Надеемся, Его Светлость согласится с нами, что в свете последних событий это самый разумный образ действий.

Покорно ожидаем скорейшего ответа.

От имени короля Мартинус Падуанский, квестор.

Увидев посетителя, Томасус кряхтя поднялся и заковылял навстречу, вытянув вперед руки и сверкая здоровым глазом.

— Мартинус! Наконец-то!.. Приятно чувствовать себя такой важной персоной?

— Утомительно, — сказал Пэдуэй, радостной улыбкой сопровождая приветствие. — Какие новости?

— Новости? Новости? Вы только посмотрите! Этот человек несколько месяцев делает погоду в Италии и еще спрашивает меня, какие новости!

— Я имею в виду нашу птичку в клетке.

— Чего? А, так ты про… — Томасус подозрительно оглянулся и понизил голос: — Экс-короля Виттигиса? Судя по последним сообщениям, все в порядке, хотя от него самого слова доброго не дождешься. Послушай, Мартинус, с твоей стороны это подло — подбросить мне такую работенку! Не сомневаюсь, что Господь Бог со мной согласен. Твои солдаты вытащили меня из постели, а потом еще несколько дней я вынужден был терпеть их и пленника в собственном доме!

— Прости, Томасус. Ты единственный человек в Риме, которому я могу доверять.

— Вообще-то верно… Хотя, надо заметить, Виттигис страшный брюзга. Все ему не так.

— А что телеграфная компания? Дела идут?

— Тут тоже осложнения. Неаполитанская линия работает нормально. Однако линии на Равенну и Флоренцию вступят в строй не раньше, чем через месяц, а до тех пор прибыли нам не видать. К тому же меньшинство акционеров наконец осознали себя меньшинством. Какой тут вой поднялся! Теперь сенаторы жаждут нашей крови. Гонорий сперва был с ними, грозил упрятать в тюрьму Вардана, Эбенезера и меня, если мы не продадим ему — практически даром — контрольного пакета. К счастью, выяснилось, что в деньгах он нуждается гораздо больше, чем в акциях, и дело было улажено. Так что остальным патрициям остается лишь плевать нам вслед при встречах на улице.

— Как только появится время, начну издавать вторую газету, — сменил тему Пэдуэй. — Их будет две: одна в Риме, другая — во Флоренции.

— А зачем во Флоренции?

— Там будет наша новая столица.

— Что?!

— Да-да. Флоренция расположена удобнее, чем Рим, в смысле дорог и тому подобного, а климат в ней лучше, чем в Равенне. Вообще-то я не знаю места, где климат был бы хуже, чем в Равенне, включая все круги ада. Сперва мне удалось убедить Кассиодора, и мы вместе уговорили Теодохада перевести туда административные органы. А если нашему королю угодно держать суд в городе болот, лягушек и тумана, это его дело. Лично я буду только рад, что он слезет с моей шеи.

— Слезет с твоей шеи? Ах-ха-ха, Мартинус, какой ты все-таки весельчак! Хотел бы я так красиво выражаться!.. Но, надо сказать, у меня от твоей деятельности просто дух захватывает. Какие еще революционные преобразования ты затеваешь?

— Хочу организовать школу. Наши учителя знают лишь грамматику и риторику, а надо преподавать действительно важные вещи. Например, медицину, математику, другие науки… Боюсь только, что учебники придется писать мне самому.

— Один вопрос, Мартинус: когда ты ухитряешься спать?

Пэдуэй горько усмехнулся.

— А я практически и не сплю. Вот выберусь из этой военно-политической возни — наверстаю. Честно говоря, мне все это не по душе. Чертовски надоело! Однако чего не сделаешь ради достижения цели. Знаешь, лет через сто мои игры в политику и ратные подвиги не будут иметь ровно никакого значения, зато, надеюсь, останется главное — телеграф, печатный станок…

Уже на пороге Пэдуэй вспомнил:

— Джулия из Апулии до сих пор работает у Эбенезера?

— По-моему, да. А что? Ты хочешь ее вернуть?

— Боже упаси! Ей надо исчезнуть из Рима.

— Почему?

— Ради ее собственной безопасности. Пока я не могу тебе всего рассказать.

— Мне казалось, что ты Джулию не любишь.

— Это не значит, что я хочу ее смерти. Кроме того, если мы не уберем ее из города, моей шкуре тоже грозит опасность.

— О Господи, как Ты позволил ему связаться с политикой?.. Не знаю, Мартинус; она свободный человек…

— Может, устроить ее к твоему кузену Антиоху, в Неаполь?

— Ну, я…

— Пусть сменит имя. И сделай все это тихо, старина. Если информация просочится, нам несдобровать. Заварится такая каша…

— Каша? Ха-ха-ха, очень смешно. Хорошо, я постараюсь. Теперь о твоем шестимесячном кредите…

Ну все, с горечью подумал Пэдуэй, началось. Как правило, общаться с банкиром было легко и даже приятно. Но Томасус органически не мог вести самых простых финансовых операций, не поторговавшись с пеной у рта долгие часы. Возможно, он получал от этого удовольствие. Мартин — нет.

Трясясь верхом на лошади по дороге во Флоренцию, Пэдуэй с грустью вспоминал Доротею. На этот раз, приехав в Рим, он с ней не встретился — не посмел. Еще одна причина поскорее выдать замуж Матасунту. Доротея была бы для него куда более подходящей парой. О нет, о любви пока речь не идет, хладнокровно рассуждал Мартин, однако если видеться чаще…

Впрочем, сейчас не до того. Хорошо бы выкроить время и отоспаться, посидеть в библиотеке, отдохнуть, в конце концов! Пэдуэй любил отдых ничуть не меньше, чем кто-либо другой, хотя этот самый другой счел бы его представления об отдыхе весьма странными.

Во Флоренции Пэдуэй снял за государственный счет помещение и отправился проверять, как идет его дело. На этот раз ревизия ничего не выявила. Либо кражи прекратились, либо бухгалтеры набрались опыта.

Фритарик опять взмолился взять его с собой и продемонстрировал выкупленный наконец легендарный меч, украшенный каменьями. Меч Пэдуэя разочаровал, хотя Мартин постарался не подать виду. Камни были отполированы, а не огранены; огранку еще не изобрели. Но любимое оружие словно прибавило Фритарику росту, и Пэдуэй против собственной воли сдался, назначив управляющим расторопного и честного Нерву.

В горах два дня бушевала снежная буря, и в Равенну они прибыли, все еще дрожа от холода. Город этот с его промозглой погодой действовал Мартину на нервы, а проблема Матасунты не на шутку пугала. Он нанес принцессе визит и неискренне клялся в любви, все время мечтая убраться отсюда восвояси. Однако не позволяли дела.

Урия объявил, что он согласен на предложение Пэдуэя и готов идти на службу.

— Меня уговорила Матасунта, — признался он. — Чудесная женщина, правда?

— Безусловно, — ответил Пэдуэй.

В поведении прямого, открытого Урии чувствовалась уклончивость и смущение, когда он говорил о принцессе, и Мартин про себя удовлетворенно улыбнулся.

— Я хочу, чтобы ты возглавил военную школу по византийскому образцу.

— Как! Я-то надеялся, что ты поручишь мне командование где-нибудь на границе.

Ага, отметил Пэдуэй, не у одного тебя Равенна вызывает тягостное чувство.

— Э, нет, мой дорогой. Кто-то должен заниматься и неприятной работой, а это дело государственной важности. Я тут не гожусь — готы не допустят, чтобы военному искусству их учил посторонний. С другой стороны, нужен человек образованный и умный.

— Согласен, академия нам необходима. Однако, великолепнейший Мартинус, ты пробовал когда-нибудь учить готского офицера?

— Знаю-знаю. Большинство из них не умеет ни читать, ни писать и презирает тех, кто умеет. Именно поэтому я выбрал тебя. Ты пользуешься уважением, и если в их упрямые головы вообще можно что-нибудь вбить, у тебя есть все шансы на успех. — Мартин с сочувствием улыбнулся. — Иначе зачем бы я так хотел воспользоваться твоей помощью?

— Ну спасибо. Я вижу, ты умеешь заставить людей делать то, что тебе надо.

Пэдуэй поделился с Урией своими идеями. Что, по его мнению, главная слабость готов — отсутствие координации между конными копейщиками и пешими лучниками; что для усиления мощи важно иметь как пеших копейщиков, так и конных лучников; что необходимо совершенствовать вооружение. И описал устройство арбалета.

— На подготовку хорошего лучника уходит пять лет, — продолжал он, — в то время как с арбалетом любой новобранец научится обращаться за несколько недель. А если раздобыть умелых кузнецов, я покажу тебе кольчугу, которая весит вдвое меньше ваших, надежнее защищает и не сковывает движения. — Мартин улыбнулся: — Не исключено, что кое-кто не примет эти новшества и станет ворчать. Так что ты лучше действуй постепенно. И помни — идеи твои, тебе честь и хвала.

— Ага, понимаю, — ухмыльнулся Урия. — Если кого-нибудь за них повесят, то не тебя, а меня. Как с трактатом по астрономии, вышедшим под именем Теодохада. Все церковники отсюда до Персии исходят бешенством, а ты в стороне!.. Хорошо, мой таинственный друг, я согласен.

Даже Пэдуэй был изумлен, когда через несколько дней Урия появился с огромным арбалетом. Хотя устройство его было достаточно простым и Мартин лично набросал схему, по собственному печальному опыту он знал: чтобы заставить мастерового шестого века сделать незнакомую вещь, надо стоять у него над душой, пока он раз десять ошибется, а потом взять и сделать самому.

Все утро они практиковались в стрельбе по мишеням в большой сосновой роще к востоку от города. Неожиданно метким стрелком оказался Фритарик, хотя и пыжился, всячески стараясь подчеркнуть, что презирает метательное оружие, как недостойное благородного вандала.

— Однако, — снисходительно признал он, — на редкость удобная штука.

— Да, — сказал Пэдуэй. — В моем народе бытует легенда об арбалетчике, который оскорбил правительственного чиновника и в наказание за это должен был попасть в яблоко на голове своего сына. Представьте, все кончилось благополучно: мальчик остался невредим.

Вернувшись домой, Пэдуэй узнал, что с ним требует встречи посол франков. Посол, некий граф Хлодвиг, был высок, наголо выбрит, как все франки, имел пышные усы и выдающийся квадратный подбородок. В роскошной алой тунике, звеня золотыми браслетами и цепями, он смотрелся очень эффектно. На взгляд Мартина, впечатление портили только кривоватые голые ноги, торчащие из коротких штанов. Кроме того, Хлодвиг явно страдал от похмелья.

— Матерь Божья, как хочется пить! — воскликнул посол. — Не утолить ли нам жажду, дружище квестор, перед тем как мы перейдем к делу? — Пэдуэй велел принести вина, и Хлодвиг в несколько глотков осушил чашу. — Фу, так-то лучше. Теперь, дружище квестор, я должен сообщить, что, по-моему, ко мне здесь относятся не лучшим образом. Король принял меня лишь мимоходом: сказал, что делами занимаешься ты, и исчез. Разве так должно принимать посланника короля Теудеберта, короля Хильдеберта и короля Хлокотара? Не одного короля, заметь, трех!

— Целых три короля! — любезно улыбаясь, произнес Пэдуэй. — Да, это производит впечатление. Я потрясен. Но ты не обижайся, господин граф. Наш король — старый человек, ему тяжело нести бремя государственных забот.

— Грррм… Ладно, забудем. Однако истинную причину моего визита забыть не столь легко. Суть вот в чем: что стало с теми ста пятьюдесятью тысячами солидов, которые Виттигис обещал моим повелителям — королю Теудеберту, королю Хильдеберту и королю Хлокотару — за то, чтобы они не нападали на него, пока он выясняет отношения с греками? Более того, он уступил моим повелителям — королю Теудеберту, королю Хильдеберту и королю Хлокотару — Прованс. И все же генерал Сисигий не вывел войска; когда наши армии вошли на исконно франкскую территорию, они были оттеснены. Тебе следует знать, что франки — самый смелый и самый гордый народ на свете — не потерпят подобного отношения. Ну, какие меры будут приняты по поводу всего этого?

— А тебе следовало бы знать, — ответил Пэдуэй, — мой господин Хлодвиг, что законное правительство не несет ответственности за обещания самозваного узурпатора. Мы не намерены разбрасываться владениями. Так что передай своим повелителям — королю Теудеберту, королю Хильдеберту и королю Хлокотару, — что ни денег, ни территорий им не видать.

— Ты говоришь это серьезно? — Хлодвиг казался искренне удивленным. — А ведомо ли тебе, молодой человек, что армии франков могут в любой момент, когда им заблагорассудится, пройти всю Италию вдоль и поперек и сровнять ее с землей? Мои повелители — король Теудеберт, король Хильдеберт и король Хлокотар — проявляют великое терпение и гуманизм, предлагая тебе мирное решение. Подумай, прежде чем накликать беду!

— Я подумал, мой господин, — произнес Пэдуэй. — И со всем уважением советую тебе и твоим повелителям сделать то же самое. В особенности — поразмыслить о маленькой военной новинке, которую мы принимаем на вооружение. Не соизволишь ли взглянуть? Учебный плац в двух шагах.

Все приготовления Пэдуэй сделал заранее. Когда они пришли на учебный плац (Хлодвиг — слегка покачиваясь), там уже были Урия, Фритарик, арбалет и большой запас стрел. Пэдуэй хотел, чтобы Фритарик произвел несколько выстрелов по мишени. Однако у Фритарика и Урии были иные планы. Последний отошел на пятьдесят футов, повернулся и положил на голову яблоко. Фритарик взвел арбалет, вставил стрелу и поднял оружие к плечу.

Пэдуэй от ужаса застыл. Заорать на этих двух болванов он не смел, боясь потерять лицо перед франкским посланником. Но если Урия погибнет…

Пропела тетива, раздалось короткое «чмок». Урия, широко улыбаясь, вытряхнул из волос остатки яблока и пошел обратно.

— Что, понравилась демонстрация, мой господин? — спросил Пэдуэй.

— Недурно, — сказал Хлодвиг. — Ну-ка, посмотрим на эту штуку вблизи… Гм-м. Конечно, бравые франки не верят, что сражение можно выиграть какими-то глупыми стрелами. Однако для охоты… Как она действует? Ага, тетива крепится…

Пока Фритарик демонстрировал арбалет, Пэдуэй отвел Урию в сторону и, понизив голос, выложил все, что он думает об этой идиотской выходке. Урия пытался напустить на себя серьезный вид, но не мог сдержать довольной мальчишеской ухмылки. Вдруг снова пропела тетива, и между ними, совсем рядом с лицом Мартина, со свистом что-то пролетело. Урия и Пэдуэй подпрыгнули от неожиданности и резко обернулись. Хлодвиг растерянно смотрел на все еще поднятый арбалет.

— Я не знал, что он так легко стреляет…

— Ты что хотел сделать, пьяный дурак? — сорвался Фритарик. — Убить кого-нибудь?!

— Как? Ты назвал меня дураком? Ну!.. — Франк выхватил меч из ножен.

Фритарик отпрыгнул назад и потянулся к рукояти своего собственного меча. Подскочили Урия и Пэдуэй, разводя противников в стороны.

— Уймись, граф! — вскричал Пэдуэй. — Не стоит заводиться из-за пустяков. Я лично приношу извинения.

Но посол разъярился еще больше.

— Я проучу этого плебея! Задета моя честь!

На шум прибежали несколько готских солдат. Хлодвиг увидел их и нехотя вложил меч в ножны.

— Хорошенькое отношение к представителю короля Теудеберта, короля Хильдеберта и короля Хлокотара! — прорычал он. — Ничего, они еще об этом узнают!

Мартин попытался успокоить его, однако Хлодвиг в бешенстве удалился и вскоре покинул Равенну. Пэдуэй отправил гонца к Сисигию — предупредить о возможном нападении, но совесть все равно его мучила. Ему хотелось как-то задобрить франков, чтобы любой ценой избежать войны. С другой стороны, он понимал, что это жестокое и коварное племя будет воспринимать дипломатию как признак слабости. Франков надо останавливать с первого раза.

Тем временем прибыл еще один посол — от причерноморских гуннов. Церемониймейстер доложил Пэдуэю:

— Весь такой важный… Ни по-латыни, ни по-готски не говорит, общается через переводчика. Заявил, что он бояр; уж не знаю, что это значит.

— Пригласи его.

Посланник оказался коренастым кривоногим человеком с румяными щеками, пышными загибающимися кверху усами и с носом, даже еще более крупным, чем у Пэдуэя. Он был одет в красивый, отороченный мехом плащ, яркие шаровары и шелковый тюрбан, повязанный вокруг бритого черепа. Несмотря на всю его утонченность, Мартин подозревал, что посланник ни разу в жизни не принимал ванны. Переводчик — маленький нервный фракиец — держался чуть слева и сзади от гунна.

Посланник чопорно поклонился и не подал руки. «Наверное, не принято у гуннов», — подумал Мартин, поклонился в ответ и указал на стул. Через секунду он об этом пожалел — посланник взгромоздился на стул и сел, скрестив под собой ноги. Потом заговорил на странном мелодичном языке, по мнению Пэдуэя, напоминающем турецкий. Через каждые три-четыре слова он замолкал, и включался переводчик. Выглядело это примерно так:

Посланник: — Чирик-чирик…

Переводчик: — Я, бояр Кароян…

Посланник: — Чирик-чирик…

Переводчик: — Сын Чакира…

Посланник: — Чирик-чирик…

Переводчик: — Который был сыном Тарды…

Посланник: — Чирик-чирик…

Переводчик: — Представитель Кардама…

Посланник: — Чирик-чирик…

Переводчик: — Сына Капагана…

Посланник: — Чирик-чирик…

Переводчик: — Великого Хана причерноморских гуннов.

Речь звучала длинно, однако чувствовалась во всем этом какая-то поэтическая величественность. Гунн сделал паузу, Пэдуэй в свою очередь представился, и дуэт возобновился:

— Мой господин, Великий Хан…

— Получил предложение от Юстиниана, Римского императора…

— За пятьдесят тысяч солидов…

— Воздержаться от нападения на его земли.

— Если Теодохад, король готов…

— Сделает нам лучшее предложение…

— Мы опустошим Фракию…

— И оставим вас в покое.

— Если же он откажется…

— Мы примем золото Юстиниана…

— И захватим готские земли…

— Норик и Паннонию.

Пэдуэй кашлянул и повел ответную речь, также делая паузы для переводчика. Как оказалось, такой способ общения обладал ценным преимуществом — было время подумать.

— Мой господин, Теодохад, король готов и итальянцев…

— Повелел мне сообщить…

— Что он найдет лучшее применение деньгам…

— Чем давать их в качестве взятки…

— Дабы откупиться от войны.

— Если же причерноморские гунны считают…

— Что могут покорить наши земли…

— То милости просим…

— Однако мы не можем гарантировать…

— Доброго приема.

Посланник ответил:

— Думай, человек, что говоришь.

— Ибо наши воины…

— Покрывают сарматские степи подобно саранче.

— Копыта их коней…

— Громом раскалывают небеса…

— Тучи стрел…

— Закрывают солнце.

— Там, где пройдут полчища наших воинов…

— Не растет даже трава.

Пэдуэй сказал:

— Блистательный Кароян…

— Возможно, все это правда…

— Но несмотря на гром копыт и тучи стрел…

— Когда несколько лет назад…

— Гунны вторглись на наши земли…

— Мы им задницу надрали!

Выслушав перевод, посланник растерянно моргнул, а затем побагровел. Пэдуэй решил, что гунн в ярости, однако выяснилось, что он тщетно пытается удержать смех. Утерев слезы и отдышавшись, посол выдавил:

— На этот раз все будет иначе.

— Если кому и надерут задницу…

— То вам.

— Поэтому решайте.

— Мы согласны на шестьдесят тысяч…

— Тремя платежами по двадцать.

— Ну, как?

Однако Пэдуэй был непоколебим. Тогда посланник добавил:

— Я сообщу моему господину…

— Великому Хану Кардаму…

— О вашем упрямстве.

— А за приемлемую взятку…

— Готов поведать ему…

— О мощи готских армий…

— Дабы отговорить его…

— От возможного вторжения.

После долгих торгов Пэдуэй и гунн сошлись на половине первоначально запрошенной суммы и расстались в самых лучших отношениях. Дома Мартин застал Фритарика за странным занятием: вандал пытался обвязать вокруг головы полотенце.

— Прости, хозяин, — смущенно произнес он. — Я хотел сделать такой головной убор, как у этого варвара. Есть в нем определенный стиль…

Пэдуэй уже давно смирился с мыслью, что Теодохад — старый маразматик. Но в последнее время у короля начали проявляться и явные признаки умственного расстройства. Например, когда Пэдуэй явился к нему с проектом закона о праве наследования, он мрачно выслушал подробные объяснения о том, что королевский совет и Кассиодор считают необходимым привести готский закон в соответствие с римским, а потом сказал:

— Когда ты издашь новую книгу под моим именем, Мартинус? Тебя ведь зовут Мартинус? Мартинус Падуанский, Мартинус Падуанский… По-моему, ты мой новый префект или что-то вроде этого, да? Боже ж ты мой, я совсем ничего не помню! Ну так зачем ты ко мне пришел? Всегда дела, дела, дела. Ненавижу дела! Глупые государственные бумажки… Что это, смертный приговор? Надеюсь, мошенник получит по заслугам. И обязательно его пытай! Не понимаю твоей глупой неприязни к пыткам. Народ счастлив только тогда, когда смертельно боится своего правительства… Так-так, о чем я говорил?

С одной стороны, это было удобно — Теодохад занимался сам собой и ни во что не вмешивался. Однако порой на него находило: он никого не принимал и из вредности отказывался подписывать любые бумаги.

Потом разгорелся спор с главным военным казначеем. Тот упрямо не соглашался выплачивать жалованье взятым в плен византийским наемникам. Пэдуэй доказывал ему, что эти первоклассные воины с радостью будут служить итало-готскому государству и что поставить их на довольствие — немногим дороже, чем содержать под охраной. Главный казначей твердил, что со времен Теодориха защита королевства — почетная обязанность готов, а наемники, о которых идет речь, не готы. Quod erat demonstrandum^[124].

Каждый упорно стоял на своем; в конце концов, спор вынесли на рассмотрение Теодохада. Король с умным видом выслушал доводы, а затем отослал главного казначея прочь и обратился к Пэдуэю:

— Каждая сторона по-своему права. Да, мой дорогой, каждая сторона по-своему права. Так что если я решу в твою пользу, будь любезен предоставить моему сыну достойную командную должность.

Пэдуэй пришел в ужас.

— Но, господин король, есть ли у Теодегискеля военный опыт?

— В том-то и беда. Все время пьянствует со своими распущенными дружками да ухлестывает за женщинами. Ему надо почувствовать ответственность — на каком-нибудь важном посту.

Пэдуэй спорил. Однако сказать, что не может вообразить худшего командира, чем самонадеянный и высокомерный Теодегискель, он не смел. Теодохад твердо стоял на своем.

— В конце концов, Мартинус, кто тут король? И нечего меня запугивать Виттигисом!.. Хи-хи, скоро я тебе устрою сюрприз! Так о чем я говорил? Ах да. Ты ведь перед Теодегискелем виноват. Из-за тебя он оказался в этом кошмарном лагере…

— Не я его туда посадил…

— Не перебивай, Мартинус, король этого не любит. Либо ты находишь моему сыну теплое местечко, либо я решаю в пользу того, другого, как там его по имени… Таково мое последнее слово.

Пэдуэй вынужден был сдаться, и Теодегискель стал командующим готскими силами в Калабрии — там, где, по мнению Мартина, большого вреда он нанести не мог. Позднее ему пришлось горько пожалеть об этой уступке.

Потом произошли сразу три события.

Генерал Сисигий сообщил о подозрительной активности со стороны франков.

Пришло письмо от Томасуса, в котором банкир рассказывал о покушении на жизнь экс-короля Виттигиса. Убийца необъяснимым образом проник в потайное убежище, где Виттигис задушил его голыми руками, хотя и сам был при этом легко ранен. Изрыгая страшные проклятия, гот заявил, что узнал в убийце секретного агента Теодохада. Выходит, Теодохад пронюхал, где содержится Виттигис, и пытался убрать соперника с дороги. В случае успеха он бросил бы вызов Пэдуэю или вообще снял его с поста. А то и похуже. Наконец пришло письмо от Юстиниана:

Флавий Андрий Юстиниан, Император римлян, — королю Теодохаду.

Приветствия!

Внимание нашей светлости было привлечено к предлагаемым вами условиям для завершения войны.

Мы находим эти условия столь наглыми и абсурдными, что соизволяем ответить лишь в знак величайшего снисхождения.

Святое устремление вернуть Империи провинции Западной Европы, некогда по праву принадлежавшие нашим предкам, будет неминуемо доведено до победного конца.

Что касается нашего бывшего генерала Флавия Велизария, то его отказ последовать примеру генералов Констинтина, Периинуса и Бессоса рассматривается нами как акт измены и в надлежащее время повлечет за собой суровое наказание.

Пока же достославный Велизарий может считать себя свободным от всех данных им клятв. Более того, мы повелеваем ему беспрекословно повиноваться указаниям гнусного еретика Мартинуса Падуанского, о коем мы немало наслышаны.

Трусость Велизария и праведный гнев небес, который падет на всех слуг Дьявола, приведут к страшному и скорому концу готского королевства.

С неприятным замиранием сердца Пэдуэй осознал, что искусство дипломатии — не пустые слова. Нежелание идти на унизительные уступки Юстиниану, причерноморским гуннам и франкским королям было понятным и оправданным. Но — с любой из сторон, взятой по отдельности. Ссориться сразу со всеми…

Над головой сгущались грозовые тучи.

Глава 14

Пэдуэй немедленно отправился в Рим и показал Велизарию письмо Юстиниана. Хотя фракиец был подавлен, на все уговоры он отвечал:

— Не знаю. Я должен подумать.

Тогда Пэдуэй встретился с женой Велизария, Антониной, и сразу нашел общий язык с этой изящной и энергичной рыжеволосой красавицей.

— Я всегда говорила: от Юстиниана благодарности не жди! Но ты же знаешь, каков Флавий — покладист во всем, что не касается его чести. Меня, правда, сдерживала дружба с императрицей Феодорой. Однако после такого письма… Я сделаю все, что могу, превосходнейший Мартинус.

Наконец, к нескрываемой радости Пэдуэя, Велизарий капитулировал.

Сейчас самой горячей точкой был Прованс. По сети гонцов-информаторов, организованной Пэдуэем, пришло известие, что Юстиниан дал еще одну взятку франкам, дабы ускорить их нападение на готское королевство. Пришлось заняться срочными перестановками в высшем военном руководстве. Асинар, так и не решившийся выступить против византийцев, получил приказ вернуться в Рим; командовать далматинской армией был назначен Сисигий — пусть не гений, но и не откровенный дурак. А его место в Галлии занял Велизарий. Перед тем как отправиться на север, Велизарий запросил у Пэдуэя всю имеющуюся информацию о франках.

— Смелые, коварные и глупые, — охарактеризовал их Мартин. — Сражаются только в пешем строю, без доспехов, одной неэшелонированной колонной. С дикими криками приближаются, осыпают противника градом топоров и дротиков и норовят завязать рукопашный бой на мечах. Если их порыв остановить конницей или надежным заслоном копейщиков, считай, дело сделано, остальное завершат лучники. Кроме того, такую орду очень трудно обеспечить пищей на сравнительно небольшой территории; поэтому они должны постоянно двигаться — или голодать.

Более того, эти дикари вообще не платят своим солдатам. Солдаты должны заботиться о себе — грабить. Если ты достаточно долго продержишь их на одном месте, они сами разбегутся. Тем не менее нельзя недооценивать их многочисленность и свирепость.

Посоветовав заслать лазутчиков в Бургундию, всего несколько лет назад захваченную франками, Пэдуэй объяснил, что бургундцы — племя восточногерманского происхождения, как и франки, говорят на схожем языке и, подобно франкам, скотоводы. Поэтому не всегда хорошо ладят с западногерманскими франками, которые — когда не опустошают территории соседей — занимаются земледелием.

Если войны не избежать, то одно изобретение точно склонило бы чашу весов на сторону итало-готов. Порох. Еще в шестом классе Пэдуэй знал, что его делают из серы, угля и селитры. Первые два компонента были легко доступны.

Ему смутно казалось, что нитрат калия встречается в природе в виде минерала. Но где? Как он выглядит? Мартин припомнил давным-давно прочитанную книгу: будто бы селитру находят на дне навозных куч. А во дворе Невитты как раз возвышалась огромная навозная куча…

Пэдуэй пришел к Невитте, попросил разрешения покопать в названном месте… И заплясал от радости, когда обнаружил кристаллы, похожие на кленовый сахар. Невитта, ошарашенно наблюдая за деятельностью квестора, спросил, не сошел ли он с ума.

— Конечно, сошел, — ухмыляясь, ответил Пэдуэй. — Причем давно. А ты не знал?

Его старый дом на Длинной улице жил как никогда полной жизнью, несмотря на частичное перебазирование во Флоренцию. Во-первых, там располагалась римская штаб-квартира Телеграфной компании. Во-вторых, Пэдуэй установил еще один печатный станок. А теперь занял и пустовавший ранее подвал, превратив его в химическую лабораторию. Выяснить, в какой пропорции надо смешивать компоненты, чтобы получить хороший порох, можно было лишь опытным путем.

Именем короля Пэдуэй распорядился отлить из меди пушку. Мастерская, получившая заказ, встала на дыбы — они никогда не видели подобного устройства и не представляют, как его изготовить. Да и, помилуй бог, что толку в голой трубе? Что это будет — цветочный горшок?

В конце концов с адскими усилиями отливку сделать удалось. Первый вариант внешне выглядел вполне сносно, пока Мартин не осмотрел внимательно дульный срез: металл был ноздреватый и пористый. Пушка взорвалась бы при первом же выстреле.

Беда была в том, что ее отливали дулом вниз. Решение нашлось — отливать дулом вверх, увеличить длину на лишний фут, а потом бракованный металл отрезать.

Попытки получить порох ни к чему не привели. Смесь ингредиентов давала вещество, которое охотно горело, однако упорно не желало взрываться. Пэдуэй перепробовал всевозможные пропорции, менял способы перемешивания — безрезультатно. Он добивался лишь бодрого шипения, довольно красивого желтого пламени и смрадных клубов дыма. Самодельные шутихи тоже не срабатывали. Они делали «пшшшик!» и упорно отказывались делать «бум!».

Возможно, надо сильнее спрессовывать и брать сразу большие количества?.. Эксперименты продолжались все время, пока не была готова вторая отливка.

Утром следующего дня Пэдуэй, Фритарик и несколько помощников-добровольцев установили пушку на некоем подобии лафета в пустынном местечке близ Виминала. В тридцати футах от орудия помощники насыпали песчаный холм-мишень.

Пэдуэй набил несколько фунтов пороха в ствол, закатил следом чугунное ядро и приготовил запал.

— Фритарик, дай мне свечу, — произнес он низким голосом. — Все отойдите подальше и ложитесь. Ты тоже, Фритарик.

— Никогда! — возмущенно воскликнул вандал. — Бросить хозяина в час опасности? Лучше смерть!

— Ладно, если хочешь оказаться разорванным на куски, дело твое. Ну, поехали.

Пэдуэй поджег запал.

Порох затрещал и задымился.

Раздалось негромкое «бум», ядро выскочило из жерла, прокатилось немного по земле и замерло.

А новенькую блестящую пушку убрали в дом Пэдуэя — с глаз долой, в подвал.

Ранней весной в Рим приехал Урия. Он объяснил, что оставил академию в руках подчиненных, а сам теперь займется организацией римской милиции — еще одна идея Мартина. Вид у него был несчастный и виноватый, словно у побитой собаки, и Пэдуэй заподозрил, что истинная причина визита не в этом.

Отвечая на наводящие вопросы, Урия наконец выпалил:

— Превосходнейший Мартинус, заклинаю, дай мне какое-нибудь другое назначение. Не могу я больше оставаться в Равенне!

Пэдуэй обнял гота за плечи.

— Не тушуйся, старина, выкладывай, что у тебя на душе. Ведь беспокоит что-то? Может, я помогу.

Урия опустил глаза.

— Ну… э-э… Послушай, какие у вас с Матасунтой отношения?

— Я так и думал. Ты с ней встречаешься, да?

— Да. И если ты меня куда-нибудь не уберешь, буду продолжать. Это выше моих сил. Вы помолвлены?

— В свое время я об этом мечтал. — Пэдуэй напустил на себя вид человека, идущего на великую жертву. — Но, друг мой, я не буду мешать вашему счастью. Уверен, ты гораздо лучше ей подходишь. Бремя государственных забот не позволит мне стать хорошим мужем. Так что если хочешь просить ее руки, действуй смело. Благословляю.

— Ты серьезно? — Урия вскочил и, широко улыбаясь, возбужденно зашагал по комнате. — Я… не знаю, как тебя благодарить… с твоей стороны это… я навек твой друг…

— Пустяки, рад был помочь. Только не тяни, решай все поскорее.

— Но… как надо просить руки?

— Напиши Матасунте письмо.

— Не получится. Я не умею красиво изъясняться. В жизни не писал любовных писем.

— Хорошо, я и тут тебе помогу. Начнем прямо сейчас. — Пэдуэй достал письменные принадлежности. — Знаешь, — произнес он задумчиво, — нам надо сказать принцессе, какие у нее глаза.

— А какие? Глаза как глаза.

— Конечно. Но в таких деликатных обстоятельствах их принято сравнивать со звездами и разными другими вещами.

Урия погрузился в размышления.

— Ее глаза похожи цветом на ледник, который я видел в Альпах.

— Нет, не годится. Выходит, они холодны как лед.

— А еще они напоминают сверкающее лезвие меча.

— Тоже не пойдет. Как насчет северных морей?

— Гм-м-м… Здорово, Мартинус! Серые, как северные моря.

Урия писал медленно и коряво, с большим усердием. Когда письмо близилось к концу, Пэдуэй схватил свою шляпу и решительно двинулся к двери.

— Эй, — окликнул Урия, — куда ты так спешишь?

Мартин ухмыльнулся.

— Хочу повидать друзей — семью Анциев. Милейшие люди! Я тебя непременно с ними познакомлю. Только попозже, когда ты будешь счастливо женат.

От текущих дел Пэдуэя оторвал Юниан, вбежавший в комнату с текстом только что полученного телеграфного сообщения.

«Ночью из-под стражи исчез Виттигис. Задержать не удалось.

Атурпад, начальник охраны».

С минуту Пэдуэй тупо пялился на бумагу. Потом вскочил и заорал:

— Фритарик! Выводи лошадей!

Они примчались к Урии. Выслушав новость, Урия помрачнел.

— У меня сложное положение, Мартинус. Дядя, безусловно, попытается вернуть себе корону. Он очень упрям, ты же знаешь.

— Да, но и ты знаешь, как важно нам укрепить и продолжить идущие перемены.

— Я тебя не предам, Мартинус, и от слова не отступлюсь. Только не проси меня причинить вред Виттигису. Он хоть и старый козел, а все же мой родственник.

— Ты выполняй мои указания, а я позабочусь, чтобы его не тронули. Однако сейчас, честно говоря, меня беспокоит, как бы он не причинил вреда нам. Что, по-твоему, Виттигис предпримет?

— Ну, я бы на его месте притаился где-нибудь на время и собрал своих сторонников. Это было бы логично. Но мой дядя никогда не следовал логике. И к тому же ненавидит Теодохада лютой ненавистью. Особенно после того, как король подослал к нему убийцу… Думаю, он помчится в Равенну сводить счеты с Теодохадом.

— Хорошо. Тогда возьмем небольшой отряд и поспешим туда же.

Пэдуэй, считавший себя уже бывалым кавалеристом, едва мог справиться с темпом, который задал Урия. Когда на рассвете они въехали в Равенну, он чуть не падал с седла от усталости.

В городе на первый взгляд все было спокойно. Однако у входа во дворец почетной стражи не оказалось.

— Плохо дело, — встревоженно заметил Урия.

Они спешились и, сопровождаемые солдатами, зашагали в глубь дворца. У подножия лестницы появился охранник. Он выхватил меч, потом узнал Урию и Пэдуэя.

— А, это вы… — уклончиво протянул охранник.

— Да, это мы, — согласился Пэдуэй. — Что здесь происходит?

— Ну… Вы лучше поглядите сами, благородные господа. Прошу меня извинить. — И гот исчез из виду.

Отряд промаршировал по пустынным залам. Все двери перед ними закрывались; слышался лишь перепуганный шепот. У Пэдуэя зародилось подозрение, что они идут прямо в ловушку, и он отправил группу солдат удерживать парадный вход.

У королевских апартаментов стояло подразделение охранников. Двое из них подняли копья, остальные смущенно топтались на месте.

— Отойдите, ребята, — невозмутимо произнес Пэдуэй и вошел в зал.

— Боже всемогущий! — пробормотал Урия.

На полу, покрытый множеством колотых и резаных ран, лежал Виттигис. Ковер под ним пропитался кровью. Вокруг тела растерянно толпились придворные.

Главный церемониймейстер, изумленно вскинув брови, обратился к Пэдуэю:

— Это только что случилось, мой господин. А вы уже приехали сюда из Рима. Откуда тебе стало известно?..

— У меня есть способы, — сказал Мартин. — Как все произошло?

— Виттигиса провел во дворец преданный ему человек из стражи. Он бы расправился с нашим благородным королем, но его заметили и охранники поспешили на помощь. Они убили Виттигиса, — зачем-то добавил церемониймейстер, разжевывая очевидный факт.

Раздавшийся невнятный звук заставил Пэдуэя обернуться, и он увидел забившегося в угол полуголого Теодохада. Король высунул из-за шторы пепельно-серое лицо и мутными глазами глядел на Пэдуэя. Никто не обращал на него особого внимания.

— Ой, ты, кажется, мой новый квестор, да? Тебя зовут Кассиодор. Как же молодо ты выглядишь, гораздо моложе, чем мне помнится… Ах, все мы когда-нибудь стареем, хе-хе. Давай опубликуем книгу, мой дорогой Кассиодор. Большую новую книгу в красивом переплете. Хе-хе. Мы подадим ее на ужин, под острым соусом. Именно так едят дичь. По крайней мере страниц на триста. Между прочим, ты не видел этого мошенника Виттигиса, моего генерала? По-моему, он хотел нанести мне визит. Страшный зануда, никакой учености. О-хо-хо, танцевать-то как тянет! Ты танцуешь, мой дорогой Виттигис? Лала-ла, ла-ла-ла, ду-ду-ду-дум…

— Дай ему успокоительное и уложи в постель, — велел Пэдуэй королевскому врачу. — А вы, — обратился он к остальным, — возвращайтесь к своим делам как ни в чем не бывало. Только пусть кто-нибудь заменит ковер и уберет тело. Похороны должны быть почетные, но скромные. Урия, пожалуй, этим лучше заняться тебе. — (Урия рыдал.) — Держи себя в руках, старина, скорбеть будем позже. Прими мои соболезнования, однако нам предстоят великие свершения.

Он отвел гота в сторону и нашептал ему что-то на ухо, после чего Урия заметно приободрился.

Глава 15

Члены королевского совета собирались в кабинете Пэдуэя хмурые, с кислыми лицами. Люди солидные и степенные, они не любили внезапно отвлекаться от трапезы, тем более по вызову гражданского лица.

Пэдуэй ознакомил их со сложившейся ситуацией. Готы были настолько потрясены, что на секунду замолчали.

— Как вы знаете, господа, — продолжил Пэдуэй, — по неписаной конституции готского народа сумасшедший король должен быть как можно скорее переизбран. Позвольте мне констатировать, что в данных обстоятельствах замена несчастного Теодохада становится вопросом номер один.

— Тут есть и твоя вина, молодой человек, — прорычал Ваккис. — Мы могли откупиться от франков…

— Да, мой господин. Беда лишь в том, что франки недолго оставались бы купленными, и вы все это хорошо знаете. Так или иначе, дело сделано. Пока ни франки, ни Юстиниан против нас не выступили. Если быстро провести перевыборы короля, то мы ничего не потеряем.

— Выходит, надо опять созывать съезд, — произнес Ваккис.

Заговорил другой член совета, Манфред:

— Как ни тягостно принимать советы от постороннего, я должен признать, что наш молодой друг прав. Где и когда соберемся?

Готы невнятно заворчали, а Пэдуэй громко объявил:

— Если позволите, господа, у меня есть предложение. Новая столица все равно будет во Флоренции; так не лучше ли ввести в должность нового короля именно там?

Снова поднялось недовольное ворчание, однако других идей не было. Пэдуэй прекрасно понимал, что готам не по душе его лидерство; но еще меньше им хотелось думать и принимать на себя ответственность.

— Пока гонцы разнесут весть, — начал Ваккис, — и избиратели прибудут во Флоренцию…

В это время вошел Урия. Пэдуэй отвел его в сторону и тихонько спросил:

— Ну что?

— Она согласна.

— Когда свадьба?

— Пожалуй, дней через десять. Только вот люди коситься будут — мол, сразу после похорон дяди…

— Не обращай внимания. Сейчас — или никогда.

— Какие у нас кандидаты? — поинтересовался Манфред. — Я бы и сам баллотировался, да ревматизм совсем замучил.

— Разумеется, Теодегискель, — произнес кто-то. — Естественный преемник Теодохада.

— Полагаю, — сказал Пэдуэй, — вы с удовольствием узнаете, что наш уважаемый генерал Урия тоже выставит свою кандидатуру.

— Как! — вскричал Ваккис. — Он приятный молодой человек, согласен, но для избрания не подходит. Он не из Амалов.

На лице Пэдуэя расплылась торжествующая улыбка.

— Пока нет, господа, но ко времени выборов будет. — Готы в изумлении замерли. — Надеюсь, вы не откажетесь прийти на брачную церемонию?

Незадолго до свадьбы Матасунта улучила момент поговорить с Пэдуэем наедине.

— Мартинус, твое поведение так великодушно! Надеюсь, ты не будешь сильно страдать.

Пэдуэй постарался принять благородный вид.

— Дорогая, твое счастье для меня превыше всего. И если ты любишь Урию, то дай вам бог радости.

— Я действительно люблю его, — проникновенно сказала Матасунта. — Только обещай мне, что не станешь горевать и хандрить, а найдешь себе достойную подругу.

Пэдуэй тягостно вздохнул.

— Трудно будет… Но если ты просишь — обещаю. Ну-ну, не плачь. Что подумает Урия? Мы же друзья!

Бракосочетание вышло пышное и величественное. Мартин обнаружил в себе неожиданный дар к шоу-бизнесу и постановке сцен и обогатил традиции готов красочным обрядом, который он видел в каком-то фильме: свита Урии скрестила над головами мечи, а жених и невеста прошествовали под ними по ступеням церкви. Сам Пэдуэй был исполнен достоинства и выглядел солидно, несмотря на свою весьма заурядную внешность. В самый ответственный момент он едва удержался от смеха: ему пришло в голову, что роскошная мантия Урии поразительно напоминает его, Пэдуэя, старый купальный халат, за тем лишь исключением, что на халате не были вышиты золотом изображения святых.

Когда молодожены удалились, Пэдуэй скользнул за колонну. Если бы Матасунта увидела его в ту минуту, то решила бы, что Мартин тайком утирает прощальную слезу. На самом же деле он позволил себе испустить громкий вздох облегчения.

По другую сторону колонны, не зная, что их разговор может быть услышан, беседовали два гота.

— Из него выйдет приличный король, правда, Альберт?

— Вполне возможно. Сам-то он парень неплохой. Боюсь только, попал под влияние этого типа, Мартинуса. Собственно, я ничего против Загадочного Мартинуса не имею. И все же, знаешь, чужеземец…

— Ja, ja…

Пэдуэй ни в коем случае не собирался терять влияние на Урию. Этот умный молодой гот, способный военачальник, испытывал неприязнь к государственным делам и явно не хотел ими заниматься, однако в то же время как губка впитывал идеи Пэдуэя. «Если и с этим королем что-нибудь случится, — встревоженно подумал Мартин, — мне долго придется искать подходящую замену».

Известие о предстоящих выборах Пэдуэй разослал по телеграфу, сэкономив тем самым неделю времени и, между прочим, убедив кое-кого из готов в полезности хитроумного новшества, Пэдуэй отправил также еще одно послание, приказав всем высшим командирам оставаться на своих местах. Урии необходимость такого распоряжения он объяснил интересами государственной безопасности. В действительности им двигало стремление удержать Теодегискеля на время выборов в Калабрии. Зная Урию, Мартин не смел открыть ему истинную причину из опасения, что тот, в приступе рыцарского благородства, как верховный главнокомандующий отменит его приказ.

Готы, естественно, никогда не видели выборов, проводимых по священным американским традициям. Пэдуэй им их продемонстрировал.

Прибывших во Флоренцию избирателей город встретил огромными лозунгами:

ГОЛОСУЙТЕ ЗА УРИЮ!

УРИЮ ВЫБИРАЕТ НАРОД!

Низкие налоги! Рабочие места для всех!

Прекрасное социальное обеспечение!

Безмятежная старость!

За три дня до выборов Пэдуэй устроил неофициальный прием — с выпивкой, закуской и бурным гулянием. Для этого ему пришлось влезть в долги. Вернее, в долги пришлось влезть несчастному Урии, так как в своих личных финансовых делах Мартин тяготел к бережливости и экономии.

Пока он скромно держался в тени, Урия произнес речь. Как потом узнал Пэдуэй, никто и не думал, что Урия такой великолепный оратор. Мартин сам написал текст речи и целую неделю обучал Урию искусству риторики.

Когда все осталось позади, друзья позволили себе расслабиться за бутылочкой бренди. Два других претендента сняли свои кандидатуры. Исход выборов казался предрешенным.

Вдруг в комнату вбежал запыхавшийся посыльный. У Пэдуэя давно уже сложилось впечатление, что люди к нему именно вбегают и непременно задыхаясь.

— Теодегискель во Флоренции!

Пэдуэй не мешкал. Он узнал, где Теодегискель остановился, взял несколько первых попавшихся готских солдат и отправился его арестовывать. Выяснилось, что Теодегискель с шайкой своих дружков занял лучший в городе постоялый двор, просто-напросто выкинув прежних жильцов и их вещи на улицу.

Мартин с солдатами вошел в копону, где вся компания, еще не переодевшись с дороги, торопливо насыщалась. Теодегискель оторвал глаза от блюда.

— А, снова ты… Чего тебе надо?

Пэдуэй объявил:

— Я имею ордер на твой арест за нарушение приказа и оставление поста, подписанный Ур…

— Ja, ja. Ты, наверное, думал, что я спокойно буду сидеть в глуши, пока вы во Флоренции проводите без меня выборы? Я не из таких, Мартинус. Нет! Я кандидат, я здесь, и я не забуду твоих козней, когда стану королем. Вот уж чего у меня не отнять — всегда все помню.

Пэдуэй обернулся к своим солдатам.

— Арестуйте его!

Заскрипели отодвигаемые стулья; молодчики из свиты Теодегискеля вскочили, схватившись за мечи. Солдаты не двинулись с места.

— Ну! — рявкнул Пэдуэй.

Старший из солдат робко кашлянул.

— Видишь ли, господин, мы понимаем, что ты наш начальник и все такое прочее. Но с этими выборами… откуда нам знать, кто здесь через несколько дней будет распоряжаться? Арестуем мы этого молодого человека, — а если его изберут королем? Нам ведь тогда придется несладко, верно, господин?

— Что-о?! Ну, я вам!.. — От возмущения Пэдуэй лишился дара речи.

Солдаты стали потихоньку выскальзывать за дверь. Молодой знатный гот по имени Виллимер шептал что-то на ухо Теодегискелю, то немного вынимая меч из ножен, то вкладывая обратно.

Теодегискель покачал головой и обратился к Пэдуэю:

— Похоже, ты пришелся не по душе моему другу, Мартинус. Он клянется нанести тебе визит сразу после выборов. Так что для твоей же пользы советую поскорее уехать из Италии — на отдых. Честно говоря, я с трудом уговорил его не наносить визит сейчас.

Солдаты ретировались, Пэдуэй наконец сообразил, что лучше подобру-поздорову уносить ноги, пока эти высокородные бандиты не сделали из него отбивную котлету.

Собрав последние остатки самообладания, он промолвил:

— Тебе должно быть известно, что дуэль запрещена законом.

По-прежнему благодушно-наглый, Теодегискель ухмыльнулся.

— Известно, известно. Но запомни: издавать законы буду я. Считай, что тебя предупредили. Вот уж чего у меня…

Пэдуэй не дослушал очередную тираду Теодегискеля в честь собственных неисчерпаемых достоинств и выскочил за дверь, дрожа от ярости и унижения. Когда он закончил себя ругать последними словами и надумал вызвать личный отряд византийских наемников, было уже поздно. Теодегискель собрал вокруг постоялого двора огромную толпу приверженцев, и разогнать их могло только крупномасштабное сражение. К тому же, прознав о случившемся, Урия начал бормотать что-то о благородстве и справедливости.

На следующий день, тяжело отдуваясь, в кабинет Пэдуэя ввалился Томасус-сириец.

— Как поживаешь, Мартинус? Не хотел пропустить ничего интересного, вот и приехал из Рима. Со мной вся моя семья.

Это говорило о многом, ибо семья банкира состояла не только из его жены и четырех детей, но и из престарелого дяди, племянника, двух племянниц, а также черного раба Аякса с женой и детьми.

— Спасибо, дружище, — ответил Пэдуэй. — У меня все хорошо. Точнее, будет хорошо, когда я наконец найду возможность отоспаться. Как твои дела?

— Прекрасно! Для разнообразия все идет на редкость гладко.

— А как поживает твой друг Господь? — спросил Пэдуэй с серьезным лицом.

— Тоже… Ах ты богохульник несчастный! Ладно, это обойдется тебе в лишний процент на следующий заем!.. Что скажешь о выборах?

— Возникли осложнения. Теодегискель пользуется мощной поддержкой среди консервативных готов, которые недолюбливают таких «выскочек», как Виттигис и Урия, всего добившихся своими силами. Аристократия считает, что Амал по рождению даст сто очков вперед любому…

— Сто очков вперед? А, понимаю! Ха-ха-ха! Надеюсь, Господь тебя слышит. Может, у Него улучшится настроение, и Он решит не насылать на кого-нибудь чуму или землетрясение.

— К тому же Теодегискель оказался вовсе не глуп, — продолжал Пэдуэй. — Едва приехав в город, он сразу отправил своих дружков срывать наши плакаты и даже расклеил свои собственные. Разумеется, там и смотреть-то не на что, но удивительно, что он вообще до этого додумался. Уже были кулачные бои и один случай поножовщины; к счастью, до убийства не дошло. Ты знаешь Дагалайфа, сына Невитты?

— Имя слышал…

— Он не имеет права голосовать. Городские власти слишком перепуганы, чтобы следить за порядком, а использовать собственную стражу я остерегаюсь из боязни настроить готов против «чужеземцев». Пришлось путем шантажа заставить городских отцов нанять Дагалайфа и других не участвующих в выборах офицеров в качестве временных сотрудников полиции. Невитта на нашей стороне, поэтому не знаю, насколько Дагалайф будет соблюдать нейтралитет, однако надеюсь, что эта мера спасет нас от кровопролития.

— Чудесно, чудесно, Мартинус. Смотри только, не переусердствуй. Некоторые готы считают твои методы чересчур смелыми. Я попрошу Господа быть особо внимательным к тебе и твоему кандидату.

За день до выборов Теодегискель проявил недюжинную политическую смекалку и устроил грандиозный прием, куда более роскошный, чем прием Урии. Пэдуэй, пожалевший не очень тугой кошелек Урии, приглашал только избирателей. Теодегискель, унаследовавший огромное состояние отца и его богатейшие тосканские поместья, пригласил избирателей, их семьи и их друзей.

Пэдуэй, Урия и Томасус, а также личная охрана первого, приближенные второго и семья третьего пришли к месту сбора в пригороде Флоренции сразу после начала торжеств. Над полем, усеянным тысячами готов всех возрастов и габаритов, разносился гомон голосов, клацанье ножен и хлопанье кожаных штанин.

Утирая с бакенбардов пивную пену, к ним с грозным видом приблизился вооруженный гот.

— Эй, вы, что вы здесь делаете? Вас не приглашали!

— Ni ogs, frijond, — сказал Пэдуэй.

— Что?! Ты советуешь мне не бояться? — свирепо произнес гот.

— Мы и не пытаемся попасть на вашу вечеринку. Просто устроили здесь маленький пикник. Закон этого не запрещает, правда?

— Ну… А почему с оружием? Сдается мне, вы замышляете похищение!

— Тихо, тихо, — успокаивающе сказал Пэдуэй. — Ты ведь тоже при мече — и ничего.

— Я — лицо официальное, человек Виллимера.

— Ну а это — наши люди. Не волнуйся. Если хочешь, мы вообще останемся по другую сторону дороги… Иди себе с миром, попей пивка.

— Ладно, только не вздумайте хитрить. Мы будем наготове.

Гот удалился, вполголоса проклиная железную логику Пэдуэя.

Новоприбывшие устроились по другую сторону дороги, не обращая внимания на яростные взгляды приверженцев Теодегискеля. Мартин развалился на травке, не торопясь угощался принесенной закуской и сквозь полуприкрытые веки наблюдал: прием был в самом разгаре.

— Превосходнейший генерал Урия, — произес Томасус, — судя по виду нашего друга Мартинуса, он вынашивает какие-то коварные планы.

Теодегискель в сопровождении ближайшей свиты взобрался на сколоченный помост. Виллимер с похвальной краткостью представил претендента, и тот начал говорить. Пэдуэй внимательно прислушивался, но визгливый тенорок Теодегискеля тонул в многоголосом шуме толпы. По доносящимся обрывкам фраз Мартин сделал вывод, что оратор, как обычно, расхваливал выдающиеся качества своего характера. И публика внимала! Более того, готы зычным хохотом встречали непритязательный и грубый юмор Теодегискеля.

— …А знаете, друзья, что генералу Урии исполнилось двенадцать лет, прежде чем мать отучила его мочиться в постель? Это установленный факт, можете не сомневаться! Уж чего у меня не отнять — никогда не преувеличиваю. Хотя преувеличить странности Урии просто невозможно. Например, когда он впервые в жизни назначил свидание девушке…

Урия редко выходил из себя, однако сейчас Пэдуэй заметил, что молодой генерал теряет самообладание. Требовалось что-то быстро придумать, иначе заварухи все-таки не избежать.

Взгляд Мартина упал на Аякса и его семью, в частности на старшего сына раба — курчавого десятилетнего мальчугана с шоколадной кожей.

— Кто-нибудь знает, Теодегискель женат? — задумчиво спросил Пэдуэй.

— Да, — ответил Урия. — Перед самым отъездом в Калабрию этот подонок женился на кузине Виллимера.

— Гмм-м… Скажи-ка, Аякс, твой старший говорит на готском?

— Конечно, нет, господин, зачем это ему?

— Как его зовут?

— Приам.

— Приам, хочешь заработать несколько сестерций?

Мальчик вскочил и низко поклонился. Такая угодливость в ребенке вызвала у Пэдуэя отвращение. Пора с рабством кончать, подумал он.

— Да, господин, — с готовностью доложил мальчуган.

— Можешь произнести слово «atta»? По-готски это значит «отец».

— Atta, — исполнительно сказал Приам. — Где мои сестерции?

— Не так быстро, Приам. Повтори пока несколько раз, попрактикуйся.

Пэдуэй встал и оглядел многолюдное поле.

— Hai, Дагалайф!

Офицер выбрался из толпы и подошел ближе.

— Hails, Мартинус! Чем могу тебе помочь?

Пэдуэй зашептал ему на ухо, а потом обратился к Приаму:

— Видишь мужчину в красном плаще? Ну, который говорит? Так вот, заберись на помост и скажи ему «atta». Только громко, чтобы все слышали. И повторяй до тех пор, пока что-нибудь не произойдет. Потом беги сюда.

Приам задумчиво нахмурился.

— Этот человек — не мой отец. Вот мой отец! — Он указал на Аякса.

— Знаю. Но если хочешь заработать, делай так, как я велел. Все понял?

Мальчик в сопровождении Дагалайфа направился к толпе готов и на минуту скрылся из виду. Затем, поднятый сильными руками Дагалайфа, маленький негритенок появился на помосте, рядом с продолжающим бахвалиться Теодегискелем. Над полем отчетливо разнесся детский крик:

— Atta!

Теодегискель замолчал на полуслове. Приам несколько раз подряд повторил:

— Atta! Atta!

В наступившей тишине раздался голос:

— Похоже, он тебя знает!

Теодегискель, дико оскалившись и побагровев, застыл столбом. В рядах готов родился слабый смех, который, быстро вырос в гомерический хохот. Стараясь перекрыть шум, Приам еще громче крикнул:

— Atta!

Теодегискель схватился за меч и шагнул к мальчику. У Пэдуэя замерло сердце.

Но Приам спрыгнул с помоста в руки Дагалайфа, оставив Теодегискеля орать и размахивать мечом. По всей видимости, претендент снова и снова кричал: «Это ложь!» Пэдуэй видел, как открывается и закрывается его рот, слова же тонули в неистовом гоготанье толпы.

Подбежали Приам и Дагалайф. Гот слегка пошатывался, держась руками за живот. Мартин было встревожился, однако заметил, что Дагалайфа разбирает приступ неудержимого смеха. Пэдуэй постучал его по спине, подождал, пока утих не дающий вздохнуть кашель, и произнес:

— Теодегискель скоро придет в себя, а он достаточно зол, чтобы натравить на нас всю свою шайку. У меня на родине есть образное выражение «делать ноги». По-моему, в данной ситуации оно очень уместно. Идем отсюда!

— Эй, господин, — выкрикнул Приам, — а где мои сестерции? О, спасибо! Хочешь, я кого-нибудь еще назову отцом?

Глава 16

— Теперь все в порядке, — сказал Пэдуэй Урии. — Сегодняшний скандал Теодегискелю даром не пройдет. У нас, американцев, есть свои способы влиять на исход выборов!

— Да, но если кто-нибудь решит разобраться, то станет известно, что Теодегискель — всего лишь жертва шутки. Разве тогда это не снимет с него подозрений?

— Нет, мой дорогой Урия, головы избирателей работают совсем иначе. Несмотря на все доказательства невиновности, он выставлен на посмешище, и больше никто не будет принимать его всерьез.

В этот момент в комнату, запыхавшись, вбежал гонец.

— Тео… Теодегискель.

— Надо ввести правило: каждый, кто хочет меня видеть, должен отдышаться и успокоиться, прежде чем входить, — посетовал Пэдуэй. — Что стряслось, Родерик?

Родерик наконец выпалил:

— Теодегискель уехал из Флоренции, достойнейший Мартинус. Никто не знает куда. С ним Виллимер и несколько ближайших друзей.

Пэдуэй немедленно разослал по телеграфу приказ от имени Урии, лишающий Теодегискеля звания полковника — точнее, его примерного эквивалента в аморфной структуре готского военного командования. Затем сел, погрузился в мрачные размышления и стал ждать новостей.

Новости пришли следующим утром во время голосования. Правда, Теодегискеля они не касались. Крупные силы византийцев, расквартированные в Сицилии, высадились в Вибо. Пэдуэй сразу сообщил об этом Урии. И требовательно добавил:

— Несколько часов никому ничего не говори. Дело в шляпе, — то есть исход выборов предрешен. Не стоит взвинчивать народ.

Однако слухи поползли. Телеграф обслуживают люди, а в истории редко бывали случаи, чтобы группа численностью больше десятка долго сохраняла секрет. Когда объявили об избрании Урии двумя третями голосов, толпы готов стихийно вышли на улицы, требуя похода против завоевателя.

Стали известны подробности. Имперская армия под командованием Кровавого Иоанна насчитывала около пятидесяти тысяч солдат. Видимо, Юстиниан, разъяренный письмом Пэдуэя, давно накачивал Сицилию войсками.

Пэдуэй и Урия полагали, что, не отзывая сил из Далмации и Прованса, они могут собрать людей не меньше, чем у Кровавого Иоанна. Однако дальнейшие известия сломали все их расчеты. Этот способный, жестокий и беспринципный военачальник для отвода глаз направил часть войск в глубь Италии, а основными силами ударил по Реджо. Пятнадцатитысячный гарнизон города, изолированного на крайней оконечности итальянского сапога, ради спасения чести сделал несколько вялых попыток отбиться, а затем поспешно сдался. Кровавый Иоанн собрал силы в кулак и начал поход на север.

Пэдуэй провожал Урию с тяжелым сердцем. Безусловно, армия, дополнительно вооруженная передвижными катапультами и усиленная конными лучниками, выглядела внушительно и грозно. Но Мартин отдавал себе отчет в том, что новобранцы неопытны, новые структуры командования ненадежны и, скорее всего, не выдержат испытания боем.

Когда армия покинула Рим, тревожиться стало бессмысленно. Пэдуэй возобновил эксперименты с порохом. Может, нужен другой сорт угля? Для опытов требовалось время, которого всегда было мало; вскоре, как понял Мартин, его не осталось совсем.

Судя по идущим сообщениям, Теодегискель, благополучно добравшись до войск в Калабрии, отказался признать телеграфный приказ о своем смещении, а для темных неграмотных готов слова такого уверенного в себе оратора, как Теодегискель, обладали большей силой, чем сухое короткое распоряжение, поступившее по загадочному телеграфу.

Кровавый Иоанн продвигался осторожно; он едва дошел до Козенцы, когда подоспел Урия. Возможно, все это было заранее согласовано с Теодегискелем, чтобы заманить противника в ловушку.

Так или иначе, когда Урия и Кровавый Иоанн схватились, Теодегискель ударил Урии в тыл. Хотя у него было всего пять тысяч копейщиков, их неожиданная атака сломила дух основной готской армии. Конные лучники, пешие лучники — все бросились врассыпную. Многие пали от рук византийских кирасиров, другие погибли под копытами тяжелых ломбардских лошадей или сдались в плен. Остальным удалось бежать в холмы, где их укрыли сгущающиеся сумерки.

Урия сумел собрать часть своего войска и атаковал предателей. По слухам, он собственноручно убил Теодегискеля. Пэдуэй, знавший склонность готов к мифотворчеству, делал скидку на неизбежные преувеличения. Однако доподлинно было известно, что Теодегискель убит, а Урию, с горсткой храбрецов нанесшего отчаянный удар по центру византийской армии, никто из спасшихся больше не видел.

Целый день Пэдуэй просидел за столом, уставившись на груду телеграфных посланий, а также на большую и изумительно неточную карту Италии.

— Может, тебе что-нибудь принести, хозяин? — участливо спросил Фритарик.

Пэдуэй покачал головой.

— Боюсь, как бы наш Мартинус не повредился рассудком из-за катастрофы, — тихо произнес Юниан.

— Плохо же ты его знаешь! — хмыкнул Фритарик. — Он всегда такой, когда вынашивает важные планы. Погоди, эти греки жестоко поплатятся!..

Подоспели очередные сообщения: Кровавый Иоанн приближается к Салерно, местные жители его приветствуют; Велизарий разбил крупные силы франков.

Пэдуэй словно очнулся, поднял голову и задумчиво произнес:

— Фритарик, пожалуйста, выйди за дверь на минутку… Юниан, ты, по-моему, уроженец Салерно?

— Да, мой господин.

— Признайся, ты из колонов?

— Э-э… ну, видишь ли… — Дюжий Юниан вдруг побледнел и съежился.

— Не бойся. Я не возвращу тебя хозяину.

— Ну… в общем, да, господин.

— Когда говорят, что местные жители приветствуют византийцев, не имеют ли при этом в виду в первую очередь крупных итальянских землевладельцев?

— Конечно, мой господин. Колонам и рабам все равно. Один хозяин ничем не лучше другого, поэтому нет смысла браться за оружие и рисковать жизнью. Греки, итальянцы, готы — какая разница?

— А если раздать колонам их земельные наделы и предоставить им полную свободу, будут они за это драться, как ты думаешь?

— Ну… — Юниан глубоко вздохнул. — Думаю, будут. Да, будут, конечно. Только прости, блистательный Мартинус, мне трудно усвоить такую дикую идею…

— Даже на стороне арианских еретиков?

— По-моему, особого значения это не имеет. В городе могут сколь угодно серьезно относиться к своей ортодоксальности, крестьянам же на это наплевать. Все равно они еще наполовину язычники. А уж землю свою любят больше, чем всех богов, вместе взятых.

— Примерно так я и думал, — удовлетворенно произнес Пэдуэй. — Фритарик! Надо срочно отправить по телеграфу несколько сообщений. Во-первых, эдикт, подписанный мною от имени Урии, освобождающий колонов Ломбардии, Калабрии, Апулии, Кампании и Лации. Во-вторых, приказ генералу Велизарию: на случай повторного нападения франков оставить в Провансе заслон, а с основными силами немедленно выступить на юг. Чуть не забыл!.. Вызови ко мне Гударета. И старшего печатника.

Когда пришел Гударет, Пэдуэй объяснил ему свои планы. Офицер присвистнул.

— О, вот уж отчаянная мера, уважаемый Мартинус. Не уверен, что королевский совет ее одобрит. Если всем этим низкородным крестьянам дать свободу, то как потом снова прикрепить их к земле?

— Никак, — отрезал Пэдуэй. — Что касается королевского совета, то он практически в полном составе отбыл с Урией.

— Все равно, Мартинус, за несколько недель толковых солдат из крестьян не сделать. Поверь слову старого опытного воина, собственноручно уложившего сотни врагов. Нет, клянусь, тысячи!

— Знаю, знаю, — устало произнес Пэдуэй.

— Итальянцы — никудышные вояки. Нет боевого духа. Полагаться можно только на готов.

— Я не рассчитываю победить Кровавого Иоанна с помощью зеленых новобранцев. Но мы настроим против него народные массы. Продвигаться по вражеской территории не так-то просто. Ты займешься вооружением и подготовкой резерва.

Ранним весенним утром Пэдуэй с наспех сколоченной армией выступил из Рима. Зрелище было довольно плачевное: на конях сидели престарелые готы, давно отошедшие от дел, и юноши с еще неокрепшими голосами.

На улице Патрициев, недалеко от лагеря преторианцев, Мартину пришла в голову идея. Он дал команду продолжать марш, а сам направил лошадь наверх к Эсквилину.

Из дома Анция вышла Доротея.

— Мартинус! — вскричала она. — Ты опять куда-то уезжаешь?

— Увы, да.

— Мы не видели тебя целую вечность! Всякий раз ты появляешься лишь на минутку, чтобы проститься, перед тем как вскочить на лошадь и куда-то ускакать.

Пэдуэй беспомощно развел руками.

— Ничего, вот покончу с этой проклятой политикой… Твой высокочтимый отец дома?

— Нет, в библиотеке. Он очень огорчится, что не повидался с тобой.

— Передай ему привет и наилучшие пожелания.

— Опять война? Я слышала, Кровавый Иоанн разбил наши силы и вторгся в Италию.

— Похоже на то.

— Ты будешь участвовать в сражении?

— Возможно.

— Мартинус!.. Подожди минутку. — Доротея скрылась в доме и вышла с маленьким кожаным мешочком на веревочке. — Вот, лучшее средство для победы над врагом.

— А что это?

— Кусочек черепа святого Поликарпа.

Брови Пэдуэя поползли вверх.

— Ты веришь в его действенность?

— Безусловно! Он обошелся моей матери в такую сумму, что просто обязан быть настоящим.

И Доротея собственными руками надела мешочек ему на шею.

Пэдуэю не приходило в голову, что образованная девушка может серьезно относиться к суевериям. В то же время он был тронут.

— Спасибо, дорогая, благодарю тебя от всей души. Но есть нечто более ценное для меня…

— Что же?

— Вот это.

Он поцеловал ее в губы и вскочил на лошадь. Доротея застыла с удивленным, однако вовсе не обиженным видом. Пэдуэй решительно направил коня вверх по улице, обернулся, чтобы помахать рукой, и… едва не вылетел из седла, когда лошадь резко остановилась перед появившейся из-за угла повозкой.

— Иисус Христос и Дева Мария! — истошно закричал возница. — Смотри, куда едешь, а не ворон считай! Святой Петр, святой Павел, святой Иоанн…

Когда список апостолов был исчерпан, Пэдуэй пришел в себя и оглянулся. Улица была пуста. Мартину хотелось верить, что Доротея не видела этого неприятного инцидента, омрачившего столь красивое прощание.

Глава 17

Пэдуэй привел армию в Беневенто в конце мая. Численность ее понемногу росла, по мере того как остатки войск Урии стекались на север. К примеру, только этим утром фуражиры обнаружили трех готов, уютно устроившихся на местной ферме и, несмотря на протесты хозяина, собиравшихся сидеть там в тепле и комфорте до конца войны. Они тоже влились в ряды сражающихся, хотя и не совсем добровольно.

Посылая гонцов через Апеннины к телеграфным станциям, которые еще не попали в руки врага, Пэдуэй следил за передвижениями Кровавого Иоанна и привел войска к Беневенто, а едва Иоанн захватил Салерно на другой стороне полуострова, оставил заслон у Неаполя, отступив с основными силами на Рим по Латинской дороге.

Пэдуэй рассчитывал настичь византийцев в районе Капуи и атаковать их с тыла на марше, в то время как Велизарий — если, разумеется, ничего не случилось — должен был двигаться со стороны Рима и нанести противнику удар во фронт.

Где-то между Пэдуэем и Адриатикой проклинающий все на свете Гударет сопровождал обоз с пиками и торопливо отпечатанными листовками, возвещающими освобождение колонов. Пики были извлечены из погребов, а частью наспех сделаны из металлических оград. Готские арсеналы в Павии, Вероне и других северных городах располагались слишком далеко от места решающих событий.

Весть об освобождении колонов распространялась как лесной пожар. Крестьяне поднялись по всей южной Италии. Но они только жгли и грабили поместья землевладельцев и вовсе не рвались сразиться с захватчиком.

Все же несколько тысяч добровольцев присоединились к войскам. Глядя на галдящую разношерстную толпу плетущихся позади колонны крестьян, вооруженных старыми проржавленными мечами, а то и просто вилами, Пэдуэй невольно сомневался, будет ли это пополнение подмогой для армии или, напротив, обузой.

Беневенто стоял на небольшой возвышенности у слияния рек Саббато и Калоре. На спуске в город Пэдуэй заметил группу готов, привалившихся спинами к стене дома; один из них показался ему знакомым. Мартин подъехал ближе и вскричал:

— Дагалайф!

Офицер поднял затуманенный взгляд.

— Hails, — безжизненно произнес он. Голова его была перебинтована, на месте левого уха чернело пятно засохшей крови. — Мы услышали, что вы на подходе, и решили дождаться.

— Где Невитта?

— Отец убит.

— Что?.. — Пэдуэй застыл, ошеломленный, потом произнес: — О черт, один из немногих моих друзей…

— Я знаю. Он погиб, как настоящий гот.

Пэдуэй тяжело вздохнул и отправился размещать войска. Дагалайф остался сидеть на месте, тупо глядя перед собой.

В Беневенто они прождали сутки. От Велизария никаких новостей не поступало; оставалось лишь вести отвлекающие боевые действия, чтобы до прибытия подкреплений задержать Кровавого Иоанна в южной Италии.

Намереваясь догнать византийцев, Пэдуэй с довольно крупными силами конных лучников отправился вслед за ними на север, оставив пехоту в Беневенто.

— Ах, хозяин, не правда ли, чудесные цветы? — произнес ехавший рядом Фритарик. — Они напоминают мне прелесть садов в моем прекрасном карфагенском имении…

Пэдуэй повернул голову и, несмотря на усталость, улыбнулся.

— Да ты, оказывается, поэт, Фритарик?

— Я — поэт?! None! Просто хотел бы скрасить последние часы бренной жизни сладостными воспоминаниями…

— Что это значит — «последние часы»?

— Последние — значит последние, и ты меня не переубедишь. У Кровавого Иоанна втрое больше людей. Зря мы мечтали о безымянной могиле — они вообще никого не будут хоронить. Ночью мне было пророческое видение…

Возле Калатии, где Троянская дорога, пересекавшая Италию слева направо, сходилась с Латинской, ведущей от Салерно к Риму, разведчики сообщили, что арьергард византийской армии только что покинул город. По приказу Пэдуэя эскадрон копейщиков и подразделение конных лучников пустились в погоню. Мартин поднялся на холм и стал наблюдать за ними в подзорную трубу. Вскоре они исчезли из виду в дорожной пыли; из-за оливковых рощ, скрывавших армию Иоанна, доносился лишь слабый шум передвижения огромной массы людей.

Потом вдали раздались крики и звон клинков, на таком расстоянии напоминающие битву между комарами и мошками. Пэдуэй не находил себе места от волнения. Звуки не утихали, над оливковыми деревьями поднялись столбы дыма. Это хорошо: значит, его люди подожгли вражеский обоз. Теперь главное, чтобы они, увлекшись грабежом, не забыли о плане операции.

Затем на дороге возникло какое-то темное пятно, ощетинившееся тоненькими, как волоски, копьями. Пэдуэй поднес к глазам подзорную трубу, с облегчением вздохнул и сбежал с холма вниз, чтобы отдать новые распоряжения. Большая часть конных лучников рассредоточилась вдоль дороги, с обеих ее сторон; неподалеку укрылись два отряда копейщиков.

Шло время. Наконец между рядами ждущих лучников пронеслись возвращающиеся готы. Они широко улыбались, некоторые восторженно размахивали запрещенными трофеями. Их командир подскакал к Пэдуэю.

— Победа! — доложил он. — Мы набросились на византийцев с тыла, перебили сопровождение и подожгли повозки. Когда они очухались и пустили на нас конников, мы сделали все, как ты сказал: понавтыкали в них стрел, а в самый разгар сумятицы ударили копейщики. Они возвращались еще дважды. Наконец Иоанн рассвирепел и повел на нас всю свою проклятую армию. Мы, естественно, решили отходить. Они вот-вот будут здесь.

— Хорошо, — ответил Пэдуэй. — Действуем по плану. Уводи людей в ущелье.

Ждать пришлось недолго. Вскоре на дороге показались несущиеся во весь опор вражеские кирасиры. Ради скорости Кровавый Иоанн пожертвовал всем прочим — ни развернуться, ни подтянуть так быстро резервы было невозможно.

Копыта византийских коней все громче звенели по вымощенной камнем дороге. Лавина атакующей кавалерии выглядела бесподобно: блестели кольчуги, бились за спинами короткие плащи, развевались по ветру плюмажи шлемов… Потом всадники вошли в зону обстрела, и готы открыли огонь. К шуму и гаму добавились резкий звон арбалетных тетив и свист стрел. Лошадь вражеского командира — великолепное белоснежное животное — вдруг встала на дыбы и повалилась на землю. Головная часть колонны кирасиров смешалась, в тугой узел сплелись кони и люди.

Пэдуэй отыскал взглядом командира своих копейщиков и подал условный знак. Линия конных лучников разомкнулась, в атаку пошли готские рыцари. Как всегда, тяжелые лошади тронулись медленно, но ударили в противника на полном скаку. Отчаянно защищаясь, кирасиры откатились назад.

Краем глаза Пэдуэй заметил на дальних холмах группу всадников — подтягивались фланги Кровавого Иоанна. Немедленно трубач подал сигнал к отступлению. Однако готские рыцари, чувствуя свое преимущество в весе и численности, продолжали теснить византийцев. Пэдуэй пришпорил лошадь и помчался на дорогу — если проклятых идиотов не остановить, подходящие силы перебьют их всех до единого.

Рядом просвистела стрела, и Мартин глубоко прочувствовал, что звук этот гораздо сильнее действует на нервы, чем ему представлялось. Наконец он догнал готов, каким-то чудом оттащил их командира в сторону и велел отходить.

— Ni! Nist! Отличная драка! — заорал ему в ответ рыцарь и, отшвырнув Пэдуэя, ринулся обратно в битву. Лошадь Мартина шарахнулась в сторону и понесла, поводья выпали у него из рук.

В это время готы начали отступать. Через несколько секунд они уже все, кроме отдельных окруженных врагом рыцарей, мчались прочь по дороге. У Пэдуэя, судорожно вцепившегося в гриву, мелькнула мысль, не останется ли он один на один с целой византийской армией, но тут, по счастью, его лошадь решила последовать за товарками.

В принципе это было запланированное отступление. Однако глядя на готских рыцарей, Мартин невольно сомневался, что их удастся остановить по эту сторону Альп.

Едва Пэдуэй сумел подобрать поводья, как заметил пешего воина, без шлема, зато в золотистой кольчуге. Это был командир кирасиров. Пэдуэй направил на него лошадь; византиец побежал. Пэдуэй хотел вытащить из ножен меч, дабы красиво взмахнуть им над головой, и обнаружил, что махать нечем — очевидно, в суматохе меч каким-то образом потерялся. Тогда Мартин, недолго думая, схватил противника за волосы. Кирасир взвизгнул и покорно, огромными прыжками побежал за лошадью.

Византийцы тем временем расправились с неуспевшими удрать врагами и организовали погоню. В соответствии с планом отступления конные лучники-готы пристроились в арьергарде и стреляли назад, в преследователей.

До входа в ущелье было девять миль — вверх по склону. Ни за что на свете Пэдуэй не хотел бы повторить такую поездку. При каждом толчке ему казалось, что его живот вот-вот лопнет и все внутренности полезут наружу. Когда наконец показалось ущелье, лошади как отступающих, так и преследующих настолько выдохлись, что брели чуть живые. Некоторые воины даже спешились, ведя коней за собой. Мартину вспомнилась байка про жаркий денек в Техасе: кролик спасается от койота, и оба еле-еле переставляют ноги… Пэдуэй перевел эту историю на готский, превратив неведомого койота в лисицу, и рассказал ее ближайшему солдату. Шутка медленно стала передаваться по цепочке.

Солнце стояло уже высоко над головой, когда готы втянулись в ущелье. Потери были невелики, но любой свежий противник раскидал бы их, как котят. К счастью, византийцы выбились из сил ничуть не меньше. И все же они упорно шли вперед.

Пэдуэй огляделся и с удовлетворением отметил, что засада на месте — свежие люди, еще не участвовавшие в бою. Отряд, отбивший обоз, присоединился к ним; остальные войска поднялись выше по ущелью.

Кровавый Иоанн явно не готов был признать, что имеет дело с разумным противником. Сверкая кольчугами, с бряцаньем и клацаньем, византийцы втягивались в горловину ущелья.

Потом вдруг раздался дикий рев, с крутых склонов посыпались валуны и камни. Дико заржала лошадь. Византийцы бросились врассыпную, будто пчелы из растревоженного улья. Пэдуэй дал копейщикам команду атаковать.

Места хватало только для шести коней в ряд, да и то еле-еле. Камни не нанесли врагу существенного урона, однако создали завал, разрезавший их передовую колонну надвое. Теперь готские рыцари на полном скаку ударили по миновавшей горловину группе. Кирасиры, которые не то что маневрировать, а даже лука вытащить не могли, были прижаты более тяжелым противником к естественному барьеру. Побоище закончилось, когда уцелевшие византийцы бросили лошадей и на своих двоих кинулись бежать.

Готы поймали мечущихся без всадников коней и с радостными криками погнали их назад, к своим.

Кровавый Иоанн отвел войска на расстояние полета стрелы и отправил отряд ломбардцев-копейщиков, чтобы смести оборонительный заслон лучников. Но завал остановил атаку, а пока рыцари пробирались меж камней, готы, стреляя в упор, осыпали их тучей стрел. Когда к естественному барьеру прибавилась дюжина трупов коней и людей, ломбардцы решили, что с них достаточно.

Кровавый Иоанн наконец понял: на таком крохотном пятачке от коней проку, как от зеленых попугаев. То, что он с такой же легкостью может удерживать свою часть ущелья, как Пэдуэй — свою, было слабым утешением: в конце концов, кому надо идти вперед?.. Тогда Кровавый Иоанн приказал отряду ломбардцев и гепидов атаковать врага в пешем порядке. Пэдуэй выстроил у завала копейщиков; за их спинами расположились лучники, готовые стрелять поверх рыцарей.

Ломбардцы и гепиды неторопливой трусцой двинулись вперед, размахивая мечами, а кое-кто и огромными боевыми топорами. Приблизившись к противнику, они стали осыпать готов ругательствами; те достаточно хорошо знали восточногерманские наречия, чтобы не остаться в долгу.

Атакующие с воплями подбежали к завалу и оказались перед сплошным частоколом копий. Пока передние ряды пытались отвести их в сторону мечами, задние напирали, и в конце концов, сдавленные на крохотном пятачке — слишком тесном, чтобы использовать оружие, — сотни людей сплелись в единый яростный, изрыгающий проклятья клубок. По окружности клубка подпрыгивали не попавшие в кучу-малу воины, норовя взобраться на спины дерущихся и дотянуться до врага.

Лучники позади рыцарей стреляли без устали. Стрелы отскакивали от шлемов, вонзались в деревянные щиты. Убитые и раненые не могли даже упасть. Один из лучников побежал назад за стрелами; несколько голов повернулись в его сторону. Вслед за ним бросился еще десяток лучников, хотя их колчаны и не были пусты. Рыцари в задних рядах стали тревожно озираться.

Пэдуэй быстро оценил опасность момента, выхватил у ближайшего солдата меч и, выкрикивая что-то самому себе непонятное, вскочил на валун. Все глаза обратились к нему.

Меч был чудовищно тяжелый. Грозно заревев, Пэдуэй взмахнул им в воздухе и обрушил на голову ближайшего противника, который стоял на добрый метр ниже. Раздалось звонкое «понг!», и шлем византийца наехал ему на глаза. Мартин бил налево и направо, бил по шлемам и щитам, по плечам, рукам и ногам — словом, куда придется, лишь бы попасть, стараясь только не перепутать своих и чужих. Насколько эффективны его действия, он не знал, поскольку после каждого удара едва не падал с ног, а когда выпрямлялся, картина перед глазами была совсем другая.

Вдруг головы византийцев исчезли. Пэдуэй секунду переводил дух, в ярости озираясь по сторонам, а потом пришел в себя. Враг бежал, оставив изрубленные мечами и пронзенные стрелами тела. Толпа окруживших Пэдуэя готов во главе с Фритариком и Тиридатом восторженно ревела, восхищаясь, какой он неистовый демон-боец. Мартин вздохнул и спрыгнул с камня.

Солнце село. Армия Кровавого Иоанна отошла в долину, разбила шатры и стала готовить ужин. Готы были заняты тем же. В воздухе витали приятные ароматы пищи и дыма. Посторонний наблюдатель мог бы решить, что перед ним две компании молодцеватых туристов, если бы не груда трупов посередине.

Пэдуэй не располагал временем для созерцания и анализа. Надо было позаботиться о раненых и расставить посты. Перед восходом солнца выяснилось, что Кровавый Иоанн перемещает во фланги два больших отряда анатолийских лучников; скоро ущелье превратится в ловушку. Пришлось готам, ворча и зевая, выбираться из теплых одеял и выступить в сторону Беневенто.

Когда на рассвете Пэдуэй увидел свое войско, у него сердце заболело — до того упал моральный дух воинов. Они плелись, подавленные и расстроенные, и были почти столь же мрачными, как выглядел обычно Фритарик. Что поделать, готы не понимали стратегических отступлений…

У Беневенто через быструю реку Саббато был только один — довольно узкий — мост. Пэдуэй планировал, что легко сможет удерживать его, в то время как Кровавый Иоанн вынужден будет атаковать — из-за нехватки провианта и враждебного отношения местных крестьян.

Но на равнине у моста Мартина ждал чудовищный сюрприз. Реку переходила огромная толпа новобранцев; несколько тысяч уже были на этом берегу. Как теперь он отведет свои войска через это бутылочное горлышко?

К нему подскакал Гударет.

— Я пытался их задержать, — доложил офицер, — но они вбили себе в голову, что расправятся с греками сами, и пошли вам навстречу… Предупреждал ведь, что это быдло ни на что не годится!

Пэдуэй оглянулся; византийцы выстраивались в боевой порядок. Фритарик отпустил дежурное замечание о могилах, а Тиридат поинтересовался, не нужно ли отправиться с поручением — желательно куда-нибудь подальше.

Тем временем колоны увидели скачущую за готами византийскую кавалерию и решили, что сражение проиграно. Толпа заколыхалась и бросилась назад. Вскоре вся дорога к городу была запружена улепетывающими итальянцами.

— Переберись на тот берег! — срывающимся голосом крикнул Пэдуэй Гударету. — Выстави заслон на дороге, чтобы остановить бегущих! Тех, кто остался на этой стороне, направь сюда! Я постараюсь задержать греков.

Почти всю свою армию Мартин спешил, расположил копейщиков полукольцом вокруг моста и растерявшихся крестьян. По флангам у реки поставил две группы лучников, за ними — конных копейщиков.

От основной массы войск Кровавого Иоанна отделился крупный отряд ломбардцев и гепидов, которые, постепенно набирая скорость, галопом мчались прямо на копья. Копыта их коней стучали все громче. Стоя позади первой линии защиты и глядя на огромных длинноволосых дикарей, с криками несущихся в клубах пыли, Пэдуэй прекрасно понимал крестьян-добровольцев. Если бы не гордость и чувство ответственности, он сам давно бы уже пустился наутек.

Византийцы быстро приближались. Казалось, они сметут все на своем пути. Потом запели тетивы луков, и темп атаки заметно снизился. Пэдуэй словно со стороны увидел бледные лица и сжатые губы копейщиков. Если они устоят…

Они устояли. Перед самыми копьями лошади с громким ржанием встали на дыбы, раненые начали падать и биться на земле… А потом вся огромная масса потекла вправо и влево, развернулась и помчалась назад.

Пэдуэй с шумом выпустил из груди воздух. Он мог сколько угодно учить своих людей, что коннице не прорваться через плотные ряды копейщиков, но в глубине души сам в это до сих пор не верил.

Затем произошло ужасное. Копейщики, увидев, что враг обращен в бегство, сломали строй и на своих двоих пустились в погоню, неуклюже переваливаясь в тяжелых доспехах. Бдительный Иоанн направил на запыхавшуюся толпу отряд кирасиров, и вскоре все поле было усеяно трупами готов.

Пэдуэй взревел от ярости и бессилия — это была первая серьезная потеря. Он схватил Тиридата за воротник, едва не удушив при этом, и заорал:

— Найди Гударета! Пусть пригонит пару сотен крестьян. Я поставлю их в строй!

Линия защиты была угрожающе тонка, а сократить ее, не оголив лучников и конницу, Пэдуэй не мог. Однако кавалерия Иоанна устремилась во фланги на лучников; те спокойно отошли на крутой берег реки, в то время как атаку врага с успехом отбила конница Пэдуэя.

Наконец появилось подкрепление из крестьян, подгоняемое грязными, изрыгающими проклятия готскими офицерами. Мост был усеян брошенными во время панического бегства копьями; ими-то и вооружили рекрутов, поставив затем в первую линию, для надежности усиленную кадровыми солдатами.

Теперь — еще какие-нибудь полчаса, и удастся спокойно переправить войска на другой берег, без давки и резни…

Кровавый Иоанн не дал желанной передышки. Два больших конных отряда ударили по готской кавалерии.

В тучах пыли и суматохе сражения Пэдуэй не мог разглядеть в точности, что происходит. Но, судя по стихающему лязгу мечей, его людей оттесняли. Затем на лучников устремились кирасиры. С минуту они осыпали друг друга стрелами; потом готы не выдержали и побежали к реке, пытаясь перебраться вплавь.

Наконец, рыча как львы, в атаку пошли ломбардцы и гепиды. Сейчас уже не было лучников, которые могли бы замедлить их галоп. Грозная масса длинноволосых дикарей, потрясающих огромными топорами, на огромных конях, неумолимо надвигалась, будто поток лавы.

Пэдуэй чувствовал себя натянутой скрипичной струной, которая вот-вот лопнет.

В рядах вокруг него забурлило движение. Вместо спин солдат Мартин увидел искаженные лица. Крестьяне бросали оружие и, выпучив глаза, не разбирая пути, рвались к берегу. Под напором тел Пэдуэй упал, извиваясь, как форель на крючке, и все думал, когда же вместо ног итальянцев по нему пройдутся копыта вражеских коней. Итало-готское королевство обречено, все его усилия пропали даром…

Девятый вал схлынул, шум утих. Пэдуэй кое-как поднялся, машинально отряхиваясь и озираясь по сторонам. Тяжелой византийской кавалерии видно не было. Вообще ничего не было видно — такая стояла пыль. Только откуда-то спереди доносились крики и звон клинков.

— Что происходит? — заорал Пэдуэй.

Никто ему не ответил. Окружавшие его готы растерянно вглядывались в клубы непроницаемой пыли. Мимо, словно рыбы в мутном ручье, пронеслись несколько лошадей без всадников.

Затем возник ломбардец, бегущий на них со всех ног. Пока Пэдуэй гадал, не лунатик ли это, вздумавший единолично расправиться с остатками готской армии, ломбардец остановился перед копейщиками и вскричал:

— Armaio! Пощады!

Готы оторопело переглянулись.

Потом из пыли вышли еще несколько дикарей; один из них вел за собой лошадь. Все дружно взмолились:

— Armaio, frijond!

За ними появился роскошный имперский кирасир на коне, истошно вопивший на латыни:

— Amicus!

А затем пошли косяком — поодиночке и целыми группами, конные и пешие, германцы, славяне, гунны, анатолийцы…

Расталкивая византийцев, к ошеломленным копейщикам подьехал большой отряд, над которым развевался готский штандарт. Пэдуэй увидел знакомую высокую фигуру и из последних сил прохрипел:

— Велизарий!

Фракиец спрыгнул с коня, подбежал к Пэдуэю и схватил его руку.

— Мартинус! В этой пыли тебя сразу не узнать!.. Я боялся, что мы опоздаем. Скакали во весь опор с самого рассвета. Ударили в них с тыла, и… Кровавый Иоанн у нас; твой король Урия жив и здоров, все в порядке. Что будем делать с пленниками? Их здесь по меньшей мере тысяч двадцать или тридцать…

Пэдуэй покачнулся.

— Собери и устрой какой-нибудь лагерь… Мне наплевать. По-моему, я сейчас рухну от усталости.

Глава 18

Через несколько дней, уже в Риме, беседуя с Мартином один на один, Урия медленно говорил:

— Да, кажется, я тебя понимаю. Люди не будут сражаться за правительство, которое ненавидят. Но сможем ли мы компенсировать убытки всем тем верным землевладельцам, чьи колоны отпущены на волю?

— Поднатужимся и выплатим за несколько лет, — ответил Пэдуэй. — Не зря же мы ввели налог на рабов.

Мартин не пояснил, что он надеялся путем постепенного увеличения указанного налога сделать рабство экономически невыгодным. Даже для гибкого и восприимчивого ума Урии такая идея могла оказаться чересчур радикальной.

— Лично у меня нет возражений и против твоей новой конституции, которая ограничивает королевскую власть. Я — воин и с радостью предоставлю возможность заниматься гражданскими делами другим. Однако как поведет себя королевский совет?

— Согласится. Они давно уже кормятся практически из моего кармана. К тому же я показал им, что без телеграфа мы никогда не смогли бы уследить за передвижениями Кровавого Иоанна, а без печатных станков — столь быстро и широко организовать сопротивление колонов.

— Так, что у нас еще?

— Надо написать учтивое письмо королям франков: мол, не наша вина в том, что бургундцы предпочли правление готов, но отдавать обратно земли Меровингам мы не намерены. Кроме того, следует договориться с королем вестготов об оснащении в Лиссабоне наших кораблей для плавания через Атлантику. Кстати, он назвал тебя своим преемником, так что после его смерти остготы и вестготы снова сольются в единое государство… А мне придется ехать в Неаполь: объяснять кораблестроителям, как строить приличные шхуны. Прокопий поедет со мной; ему нужно обсудить кое-какие детали из курса истории, которую он будет читать в нашем новом университете.

— Почему ты так настаиваешь на этой атлантической экспедиции, Мартинус?

— Все очень просто. У меня на родине многие услаждают себя втягиванием дыма тлеющей травки под названием табак. Это довольно невинный порок, если знать меру. А табак растет пока лишь по ту сторону Атлантики.

Урия зычно расхохотался.

— Ладно, мне пора. Да, между прочим, я хотел бы прочитать письмо Юстиниану, прежде чем ты его отправишь.

— О’кей, как говорят американцы. К завтрашнему дню я его закончу. И еще подготовлю указ, который тебе надо подписать: о назначении Томасуса-сирийца министром финансов. Это он по своим частным деловым каналам пригласил железных дел мастеров из Дамаска, так что нам нет нужды обращаться к Юстиниану.

— А ты уверен, что твой друг Томасус — честный человек? — спросил Урия.

— Конечно, честный! Просто с ним нельзя зевать… Наилучшие пожелания Матасунте. Кстати, как она?

— О, прекрасно. Она заметно успокоилась с тех пор, как умерли или сошли с ума все ее враги… Мы ждем маленького Амала.

— Я не знал!.. Поздравляю.

— Спасибо. А когда ты найдешь себе девушку?

Пэдуэй ухмыльнулся.

— Как только отосплюсь немного.

Провожая Урию, Мартин почувствовал легкую тоску. Он уже достиг такого возраста, когда холостяки не без зависти смотрят на семейную жизнь своих друзей. С другой стороны, поспешный выбор — не лучшая гарантия удачного брака. Нарвешься на такую взрывоопасную женщину, как Матасунта… Дай-то бог Урии и впредь держать свою королеву постоянно беременной. Это может уберечь ее — и окружающих — от больших неприятностей.

Урия, король готов и итальянцев, — всемилостивому Флавию Англию Юстиниану, императору римлян.

Приветствия!

Теперь, когда войска под командованием Кровавого Иоанна, посланные Его Светлостью в Италию, больше не стоят на пути нашего примирения, пора возобновить переговоры о скорейшем окончании жестокой и разорительной войны.

Все условия, изложенные нами в предыдущем письме, остаются в силе, за одним исключением: ранее испрошенная контрибуция в сто тысяч солидов удваивается в связи с необходимостью компенсации нашим гражданам ущерба от вторжения византийских войск.

Встает вопрос о судьбе генерала Его Светлости, Кровавого Иоанна. Хотя мы никогда ранее не рассматривали всерьез коллекционирование византийских генералов и качестве забавы, действия Его Светлости, похоже, не оставляют нам иного выхода. Как известно, Персией правит молодой и энергичный король Хосров. По нашим данным, Хосров вскоре предпримет еще одну попытку завоевать Сирию, так что его светлости понадобятся способные генералы.

Желая Империи лишь благополучия, предлагаем названному Иоанну свободу за небольшой выкуп в пятьдесят тысяч солидов.

Далее, согласно нашей скромной способности предвидеть будущее, в Аравии лет через тридцать родится некий Магомет, который, исповедуя еретическое учение, вызовет жестокие и кровавые войны — ежели его вовремя не остановить. Мы почтительно требуем усиления контроля за этими византийскими территориями, дабы пресечь источник бедствия в самом его зародыше.

Прошу принять слова предупреждения как свидетельство самых дружеских чувств. В ожидании скорейшего ответа,

Мартинус Падуанский, квестор.

Пэдуэй удовлетворенно вздохнул и посмотрел на письмо.

Забот хватало. Надо думать и об угрозе со стороны Баварии, и о предложении хана аварцев составить союз против приморских гуннов… Предложение придется вежливо отклонить — в качестве соседей аварцы ничуть не лучше гуннов.

Какой-то странствующий монах-фанатик вновь устраивает шум — вопит о колдовстве. Заткнуть ему рот, предложив высокооплачиваемую работу? Нет, пожалуй, надо повидать сперва епископа Болоньи. А еще лучше — купить сразу старого плута Сильверия…

А порох — продолжать эксперименты? С одной стороны, способов сеять смерть и разрушения уже вполне достаточно. С другой стороны, все планы развития цивилизации связаны с итало-готским государством, которое, следовательно, должно быть укреплено любой ценой…

«К черту проблемы!» — решил Пэдуэй, смахивая бумаги со стола. Он снял с вешалки шляпу, сел на лошадь и отправился к дому Анция. Как можно наладить отношения с Доротеей, если после возвращения в Рим он еще ни разу к ней не заехал?

Девушка вышла ему навстречу. Мартин успел подумать, какая она все же хорошенькая. Но ничего похожего на восторженный прием, которого заслуживает герой-победитель, не последовало. Не дав Пэдуэю сказать и слова, Доротея с порога закричала:

— Зверь! Грязное животное! Мы пригрели тебя, впустили в дом, а ты нас уничтожил! Сердце моего несчастного отца разбито навек! Что, явился позлорадствовать?!

— О чем…

— Только не притворяйся, будто ничего не понимаешь! Или не ты издал незаконный указ, освобождающий колонов в Кампании? Они сожгли наше поместье, разграбили все вещи, к которым я привыкла с раннего детства…

Доротея начала плакать. Пэдуэй попытался сказать что-то сочувственное, но она немедленно снова вспыхнула.

— Убирайся! Не желаю тебя больше видеть! Без отряда своих варваров ты в наш дом не войдешь! Убирайся отсюда!!

Пэдуэй убрался, медленно и понуро. Сложная штука жизнь. Любые серьезные перемены неминуемо причиняют кому-нибудь боль.

Потом его спина выпрямилась. А чего, собственно, он расстраивается? Доротея, конечно, девушка приятная — хорошенькая и сравнительно неглупая, особенно по местным понятиям. Однако вовсе не уникальная. Да таких, в сущности, пруд пруди! Если уж говорить откровенно — так, весьма серенькая. К тому же к тридцати пяти, как всякая итальянка, наверняка чудовищно растолстеет…

Государственная компенсация за ущерб поможет исцелить разбитые сердца Анциев. Если они извинятся, он, разумеется, будет вежлив — но не вернется. Нет, не вернется.

Девушки — это, конечно, хорошо, и рано или поздно он сделает свой выбор. Тем временем его ждут куда более важные дела. Успехи в спасении цивилизации значительно перевешивают любые личные неурядицы.

Работа еще не закончена. Да и не будет ей конца — пока старость, болезнь или кинжал недоброжелателя не решат все проблемы раз и навсегда. Так много всего предстоит сделать: компас, паровой двигатель, микроскоп… Закон о неприкосновенности личности!

Полтора года он балансирует на краю пропасти — укрепляет свои позиции, нейтрализует врагов, благополучно избегает гнева различных церквей… Неплохо для Мыша Пэдуэя! Эдак он может продержаться еще не один десяток лет.

А если и не продержится, если нововведения Загадочного Мартинуса станут поперек горла слишком многим — что ж, по всей Италии работает семафорный телеграф, и скоро его заменит телеграф электрический, если только найдется время для экспериментов. Вот-вот откроется почта. Во Флоренции, Риме и Неаполе из-под печатных станков выходят книги и газеты… Что бы ни случилось с ним лично, всего этого уже не перечеркнешь.

Да, сомнений нет — ход истории изменен.

Тьма не опустится.

САМЫЙ СТРАННЫЙ БАР ВО ВСЕЛЕННОЙ
^{(роман в новеллах, соавтор Флетчер Прэтт)}

Джону Друри Кларку,

доктору философии

и давнему другу авторов

Добро пожаловать в настоящий ирландский паб — Бар Гавагана, Самое Странное Заведение В Обозримой Вселенной! Здесь вы найдете поразительных завсегдатаев и просто случайных посетителей: лепрекона из Ирландии, владельца мини-дракона (ловца мышей), ведьму, оборотней, различных магов и колдунов, дриад, духов, нескольких демонов и настоящего полубога.

Вы услышите их истории, байки и анекдоты — фантастические, сказочные, мистические, но все они обязательно проникнуты добрым юмором.

Предисловие

Составляя этот отчет о некоторых сомнительных эпизодах, более или менее тесно связанных с баром Гавагана, мы наслаждались необычайными преимуществами. Во-первых, мы оба умеем стенографировать. Безусловно, ни один из нас не обладает таким мастерством, которое вызвало бы зависть у судебной стенографистки; и поэтому необходимо предупредить, что мы не можем ручаться за абсолютную точность всех цитат. Но это вполне по силам любому из ваших репортеров (мы отказываемся от звания «авторов»): сидеть за одним из дальних столиков с записной книжкой, спрятанной между листами газеты, и тайком записывать замечания различных гостей, ни один из которых не подозревает, что его слова станут известны потомству.

Во-вторых, нам очень повезло, что мы встретили Гавагана (рифмуется с «паганом») сравнительно рано — до трагического несчастного случая, из-за которого он чуть не лишился левой ноги и принужден был оставить профессию геолога-поисковика. Он скопил немного денег, и эта сумма значительно возросла, когда он получил страховку по нетрудоспособности. Участие благого провидения и тот факт, что Гаваган и мистер Коэн были прихожанами отца Макконахи — вот причины, по которым пострадавший исследователь вложил свои средства в бар, носящий ныне его имя. Подобным бизнесом можно управлять на расстоянии, он не требует постоянного присутствия владельца.

В то время заведение пребывало не в лучшем состоянии, и клиентами были в основном представители низших слоев общества. Гаваган, вкус которого в общественном и интеллектуальном отношении был скорее рафинированным, привел помещение в порядок; он стремился создать идеальные условия для бизнеса и заручиться покровительством лучших людей города. Но он вряд ли добился бы успеха без влияния, талантов и связей мистера Коэна.

Этот джентльмен — его полное имя Алоизиус П. Коэн, не стоит путать его с братом Джулиусом, офицером полиции — помог Гавагану отыскать таких покровителей, что бар добился устойчивого положения, которое и сохранилось навсегда. В те времена Коэн располнел, в свое время он был замечательным игроком в ирландский керлинг и, как говорят, когда-то одолел чемпиона Шотландии в метании шеста. Его мастерское обращение с дубинкой помогло разрешить немало непростых ситуаций в баре Гавагана. Начало биографии Коэна отличается некоторой неясностью, но настоящая его фамилия, кажется, Коган (произносится Ко-ган); он и его брат Джулиус изменили написание не потому, что опасались нападок расистов, а потому, что они постоянно получали обращения и от еврейских, и от католических благотворительных организаций. Будучи людьми добросердечными, они страдали из-за того, что приходилось либо отказывать просителям, либо терпеть финансовый ущерб.

Мистер Коэн работал в баре на далекой окраине города (расположенного на северо-востоке Соединенных Штатов), когда с Гаваганом приключился несчастный случай. Приблизительно в то же самое время его бар приобрела какая-то ресторанная сеть, владельцы которой настаивали, что во всех их заведениях должны подавать мороженое. Это так возмутило мистера Коэна (фундаменталиста по отношению к выпивке), что он тотчас подал в отставку. Он собирался вернуться в Слайго, когда отец Макконахи свел его с Гаваганом. Бывший геолог ни мгновения не колебался — он мог одновременно получить непревзойденного виртуоза-бармена и покровителей, которые превратили бы его бар в то место, о котором Гаваган мечтал. Он не только оплатил транспортные расходы мистера Коэна, но и возместил своему новому фактотуму все средства, потраченные на паспорт и визу.

Ценность мистера Коэна для бара Гавагана станет более очевидной по мере изложения наших историй. Материал мы собирали довольно долго. Мы полагаем, что эти рассказы, собранные вместе, представляют документ немалой общественной значимости. Слишком мало уделяли внимания, слишком мало исследовали некоторые стечения обстоятельств, в которых господин Коэн, и как бармен, и как вольный философ, выступает своего рода катализатором.

Л. Спрэг де КампФлетчер ПрэттСентябрь 1952

Elephas frumenti

Худощавый, лысеющий человек в твидовом костюме едва не уронил свой стакан, а потом поставил его на стойку с чрезмерной осторожностью — это доказывало, что осторожность уже совершенно необходима.

— Вспомните про собак, — сказал он. — В самом деле, дорогая, нет предела тому, чего можно добиться с помощью селекционного разведения.

— Вообще-то там, откуда я родом, иногда думают и о других вещах, — сказала блондинка, подчеркивая древнюю шутку, позаимствованную из «Нью-Йоркера», легким движением бюста, безупречно-нравственным, как «Полицейские ведомости».

Мистер Витервокс оторвался от своего второго мартини.

— Вы их знаете, мистер Коэн? — спросил он.

Мистер Коэн, протирая стакан, обернулся к клиенту боком.

— Это профессор Тотт, исключительно образованный джентльмен. Я не расслышал, как зовут леди, но мне показалось, что он называл ее Элли или как-то похоже. Вы желаете с ними побеседовать?

— Несомненно. Я однажды читал в книге об этом селекционном разведении, но не очень хорошо во всем разобрался; думаю, он мог бы мне все объяснить.

Мистер Коэн обошел вокруг стойки и неспешно препроводил клиента к столику.

— Рад с вами познакомиться, профессор Тотт, — сказал Витервокс.

— Взаимно, сэр, взаимно. Миссис Джонас, могу ли представить вам моего старинного друга, мистера Витервокса? Старинного в том смысле, что он много лет принимает целебные напитки, подносимые в баре Гавагана, а сами эти жидкости выдержаны в старинных бочках. Старение, так сказать, третьего уровня… Ха-ха! Садитесь, мистер Витервокс. Хотелось бы обратить ваше внимание на удивительные качества алкоголя, среди которого перипетия — не самое последнее.

— Да, верно, — сказал г-н Витервокс, который слегка ошалел. По крайней мере, вид у него стал как у чучела совы, висевшего над баром. — Так вот о чем я собирался спросить…

— Сэр, я понимаю, что использовал ученое слово, которое прозвучало бы куда уместнее в классной комнате, так что в итоге нам не удалось наладить общение. Перипетия — это полное изменение ролей. Пребывая в состоянии благотворной умеренности, я преследую миссис Джонас; я соблазняю ее на алкогольные подвиги. Но после третьего «Президенте» уже она преследует меня, в полном соответствии с древним биологическим принципом: алкоголь увеличивает женское желание и уменьшает мужскую силу.

Стоявший возле стойки мистер Коэн, казалось, уловил только часть этой речи.

— Жареных пирогов у нас сегодня нет, — сообщил он. — Могу вам предложить крендельки с солью. — Он достал из-под стойки блюдо с крендельками. — Почти все кончились; а я ведь только этим утром открыл новую коробку. Вот куда уходит вся прибыль бара Гавагана! В старые времена были бесплатные завтраки, а теперь — пачки соленых крендельков.

— Вот что я хотел спросить… — произнес Витервокс.

Профессор Тотт встал и поклонился, а потом внезапно вновь уселся за стол.

— Ах, тайна вселенной и музыка сфер, как мог бы выразиться Просперо! Кто преследует? Кто убегает? Злой. Истинный философ старается сохранить платонову золотую середину, проходит по лезвию ножа между преследованием и бегством, между злом и добродетелью. Мистер Коэн, всем еще по порции «Президенте», в том числе и моему старинному другу.

— Позвольте на сей раз мне заплатить, — твердо проговорил Витервокс. — Вот что я хотел спросить — об этом селекционном разведении…

Профессор тряхнул головой, дважды моргнул, откинулся на спинку стула и положил одну руку на стол.

— Вы хотите, чтобы я дал научные пояснения? Очень хорошо; но у меня есть свидетели — я делаю это по вашей собственной просьбе.

Тут заговорила миссис Джонас:

— Взгляните, что вы наделали. Теперь он разошелся; он не остановится, пока не уснет.

— Вот что я хотел узнать… — начал Витервокс, но Тотт, улыбнувшись, вновь прервал его.

— Я буду говорить коротко и только о самых простых вещах, — заявил он. — Представьте, что из шестнадцати мышей вы выбираете двух самых крупных и получаете от них потомство. Следующее поколение в свой черед спаривается с потомством от самой крупной пары из другой группы в шестнадцать мышей. И так далее. Если у вас достаточно времени и материала и если обстоятельства складываются благоприятно для новых особей, то вы с легкостью создадите мышей, которые будут размером не меньше львов.

— Тьфу! — возмутилась миссис Джонас. — Вам следует бросить пить. У вас появляются просто ужасные фантазии.

— Понимаю, — сказал Витервокс, — однажды я прочел в книге, что создали огромных крыс, которые ели лошадей, и ос размером с собак.

— Я помню эту книгу, — сказал Тотт, потягивая свой «Президенте». — Это была «Пища богов» Г. Дж. Уэллса. Боюсь, однако, что метод, который он описывает, не имел отношения к генетике и поэтому не может считаться научно обоснованным.

— Но вы можете проделывать подобные вещи с помощью этого селекционного разведения? — спросил Витервокс.

— Разумеется. Можно создать мух величиной с тигров. Это всего лишь вопрос…

Миссис Джонас взмахнула рукой:

— Элвин, какая ужасная мысль! Надеюсь, ты никогда не станешь этого делать.

— Нет ни малейших оснований для беспокойства, моя дорогая. Закон квадратного куба всегда защитит нас от таких испытаний.

— Что? — удивился Витервокс.

— Закон квадратного куба. Если вы увеличиваете вдвое размер, то в четыре раза возрастает объем и в восемь раз — вес. В итоге — ну, выражаясь просто, без лишних подробностей — у мухи величиной с тигра были бы слишком тонкие ноги и слишком слабые крылья, которые не выдержали бы ее веса.

Миссис Джонас сказала:

— Элвин, это же непрактично. Как она смогла бы двигаться?

Профессор еще раз попытался поклониться, но эта попытка оказалась менее удачной, чем первая, так как кланялся профессор не вставая.

— Мадам, цель такого эксперимента — не польза, а всего лишь доказательство. Муха размером с тигра оказалась бы желеобразной массой, которую пришлось бы кормить с ложки. — Он взмахнул рукой. — Не вижу причин, по которым кто-нибудь пожелал бы создать эдакого монстра; а поскольку природа не предоставляет никаких преимуществ насекомым огромного размера, то она вряд ли будет способствовать их воспроизводству. Я согласен, эта идея отвратительна; лично я предпочел бы другой вариант — слона величиной с муху — или с ласточку.

Витервокс подозвал мистера Коэна.

— Очень недурной напиток. Налейте нам еще по одной. Но разве ваш закон квадратного куба в этом случае не сработает?

— Разумеется, нет, сэр. В случае уменьшения размера этот закон будет работать на нас. Масса уменьшается в восемь раз, но мускулы остаются пропорциональными и способны выдержать гораздо больший вес. Ноги и крылья крошечного слона не только поддержат его, но и придадут ему скорость колибри. Вспомните о карликовых слонах Сицилии в эпоху плис…

— Элвин, — сказала миссис Джонас, — вы пьяны. Иначе вы могли бы вспомнить, как произносится слово «плейстоцен», и не стали бы рассуждать о крыльях слонов.

— Ничего подобного, дорогая. Я могу с уверенностью сказать, что данный вид разовьет способность к полету с помощью увеличенных ушей, как у Дамбо из фильма.

Миссис Джонас захихикала.

— Нет, я, пожалуй, не хочу, чтобы они были размером с мух. Они были бы слишком маленькими для домашних животных; их просто не будет видно. Пусть они будут размером с котят, примерно вот такими. — Она вытянула пальцы, отмерив около пяти дюймов.

— Очень хорошо, моя дорогая, — сказал профессор. — Как только я получу грант от Фонда Карнеги, можно будет заняться этим проектом.

— Да, но, — спросил Витервокс, — как вы станете кормить такого слона? И можно ли будет их приручить?

— Если мужчину можно приручить, то уж слона тем более, — сказала миссис Джонас. — А кормить их можно овсом или сеном. Гораздо чище, чем держать в доме миски с едой для собак.

Профессор потер подбородок.

— Гммм… — пробормотал он. — Норма поглощения питания изменится пропорционально размеру кишечника… здесь берем размер в квадрате… я не уверен в результатах, но боюсь, что нам понадобится более концентрированное и не вполне обычное продовольствие. Я думаю, мы могли бы кормить нашего Elephas micros, как я предлагаю его назвать, кусками сахара. Нет, не Elephas micros, Elephas microtatus, «самый маленький, самый крошечный слон».

Мистер Коэн на миг позабыл о единственном клиенте, стоявшем у стойки, и вмешался в разговор:

— Мистер Консидайн, коммивояжер, говорил мне, что самая концентрированная пища, которую можно раздобыть, — хорошее солодовое виски.

— Вот именно! — Профессор хлопнул по столу. — Не Elephas microtatus, но Elephas frumenti, слон виски — вот чем он питается. Мы будем разводить их, подкармливая алкоголем. Самое насыщенное питание!

— О нет! Так не пойдет, — возразила миссис Джонас. — Никто не пожелает терпеть дома животное, которому постоянно требуется виски. Особенно если в доме есть дети.

Витервокс проговорил:

— Подумайте, если вам действительно нужны эти животные, почему бы не держать их в каком-то определенном месте, где нет детей и есть виски, — например в баре.

— Интересное наблюдение, — ответил профессор Тотт. — Кстати, о нашем пропитании, мистер Коэн. Налейте еще по одной. У нас есть лошади, которые живут возле дома, есть коты, которые живут в домах, есть канарейки, которые живут в клетках. Почему бы нам не создать особое животное, домашнего питомца, который живет в баре? Кстати сказать — это чучело совы, которое у вас, мистер Коэн, сходит за домашнее животное, выглядит просто паршиво.

— Они стали бы таскать мелкие вещи, — задумчиво проговорила миссис Джонас. — Они таскали бы что-то вроде совиных перьев и соленых крендельков и подставок под кружки, чтобы вить гнезда, где-нибудь в укромных уголках под самым потолком. Они вылетали бы по ночам…

Профессор устремил на миссис Джонас благосклонный взгляд, когда мистер Коэн разливал напитки.

— Моя дорогая, — произнес он, — на вас явно что-то повлияло — или этот разговор о будущих Elephas frumenti, или настоящий spiritus frumenti. Когда вы становитесь такой поэтичной…

Блондинка откинулась на спинку кресла и посмотрела вверх.

— Ничего тут поэтического нет. Вот прямо наверху, у самой вершины колонны — гнездышко одного из ваших барных слонов.

— Что там такое? — спросил Тотт.

— Да вот же, там, в самом темном уголке.

— Я ничего не вижу, — сказал мистер Коэн, — и надеюсь, вы не станете возражать, если я скажу: это чистый бар, здесь ни единой крысы нет.

— Они никогда не станут совсем ручными, — сказала госпожа Джонас, по-прежнему глядя вверх, — и если они почувствуют, что не наелись, то прилетят и заберут еду, когда бармен будет смотреть в другую сторону.

— Это действительно интересно… — проговорил Тотт, отодвигая стул и взбираясь на него.

— Не надо, Элвин, — сказала миссис Джонас. — Вы себе шею сломаете… Подумайте, они кормят своих деток…

— Подойдите ко мне, пожалуйста, я обопрусь вам на плечо.

— Эй! — внезапно воскликнул Витервокс. — Кто выпил мою порцию?

Миссис Джонас отвела взгляд от потолка.

— А вы не пили?

— Даже не прикасался. Мистер Коэн только что поставил стакан на стол, не так ли?

— Именно так. Но это случилось несколько минут назад, и, возможно, вы…

— Нет, ничего подобного. Я определенно не пил… эй, друзья, посмотрите-ка на стол!

— Если б у меня были с собой другие очки… — сказал Тотт, слегка пошатываясь и не отводя взгляда от потолка.

— Посмотрите на стол, — повторил Витервокс, показывая на что-то пальцем.

Стакан, в котором была его выпивка, оказался пустым. В стакане Тотта все еще осталось около половины порции. Стакан миссис Джонас упал на стол, и с края его стекали капли коктейля «Президенте» — они образовали маленькую розоватую лужицу величиной с детскую ладошку.

Когда прочие собеседники посмотрели туда, куда указывал Витервокс, они обнаружили, что от этой лужицы к дальнему краю стола вели маленькие влажные следы; потом линия внезапно обрывалась. Следы были круглые, каждый размером с десятицентовую монету, а передние края у них казались зазубренными, как будто…

Аметист в наследство

— Мы неплохо управились со шведами, когда они захватили Борнхольм триста лет назад, — сказал коренастый мужчина, одним глотком осушив стаканчик шерри-бренди и пододвинув опустевший сосуд к мистеру Коэну. — Нам пришлось их всех перебить за одну ночь. Пока мы этим занимались, некоторые из наших забрались в церковь и звонили во все колокола, чтобы души всех шведов вознеслись к небесам под музыку. Несколько часов они дергали за веревки, хотя эта работа была очень тяжелой и ребята порядком подустали.

Вторая порция шерри-бренди последовала за первой. Профессор Тотт осмотрел лысый череп посетителя, окруженный венчиком выцветших волос, и произнес глубокомысленно:

— Кажется мне, что вы, датчане — чрезвычайно чувствительные люди.

— Истинно так, — ответил коренастый мужчина. Все его лицо было покрыто сеткой мелких красных сосудов. — Но для нас это не всегда… как говорят англичане… «праздные завлечения»… Помнится мне…

Дверь открылась, и посетитель умолк; в бар Гавагана вошел высокий, худой, жилистый полицейский, которого сопровождал маленький востроглазый человечек в опрятном синем шерстяном костюме. Полицейский поверх стойки протянул руку мистеру Коэну, который радостно приветствовал гостя.

— Как поживаешь, Джулиус?

— А ты как, мой мальчик? — Потом полицейский обернулся к посетителям. — Привет, профессор, — сказал он Тотту. — Познакомьтесь с моим другом, мистером Макклинтоком.

Последовали приветствия и рукопожатия. Тотт сказал:

— Это — капитан Аксель Эвальдт, из датского торгового флота, это офицер Коэн и мистер Макклинток. Что ж, еще по одной? Он только что рассказал историю, подтверждающую, насколько сентиментальны датчане. Сделайте мне виски с содой и льдом, мистер Коэн.

— Просто херес, — сказал Макклинток. — Да, датчане — люди высоких нравственных принципов. Они совершают преступлений меньше, чем представители любой другой европейской нации.

Капитан Эвальдт просиял; патрульный Коэн пояснил:

— Мистер Макклинток занимается рассказами о преступлениях. Он только что выступал в «Клубе юных полицейских». Он — эксперт.

— Я часто размышлял, как можно стать экспертом по части преступлений, — произнес профессор Тотт.

— В моем случае все дело в тесном личном общении, — сказал Макклинток. — Я в самом деле не прочь вам об этом рассказать, ничего страшного… Пока на меня не снизошло благословение Божие, я занимался преступной деятельностью. Название моей лекции «Преступление не приносит выгоды», и я счастлив заметить, что мои усилия не пропали втуне.

Патрульный Коэн заметил:

— У него была кличка Диппи Луи. Он был вором-леваком, мог собаку поцеловать.

Профессор Тотт оглядел Диппи Луи с вежливым интересом, а Эвальдт сказал:

— Немного шнапса, мистер Коэн. От этого хереса внутри как-то прохладно, а мужчине нужно согреться. — Он обернулся к офицеру: — Будьте добры, объясните. Я не совсем понимаю…

— «Левак» может с помощью особого крюка обчистить лоха — прошу прощения, вытащить бумажник из левого кармана мужских брюк. А «поцеловать собаку» означает, что он мог это сделать, стоя лицом к лицу с жертвой.

— Очень высокая квалификация, — сказал Макклинток. — Ах, друзья мои, если бы на служение человечеству тратили столько усилий и средств, сколько на преступную деятельность, то мы не были бы…

Тотт поспешил вмешаться:

— Вы собирались поведать нам о великодушии датчан, капитан Эвальдт.

— Да, верно, — сказал капитан. — Я как сейчас помню: был я в городе Бостоне в день святого Патрика, пошел в док по своим делам. Вдруг появляется этот здоровый ирландец, и всякому видать, что он слишком много выпил, и потому как я не какой-нибудь зеленый юнец, чтобы уступать ему дорогу, — он меня толкнул. Один раз еще ничего, но во второй раз я уж не стерпел и столкнул его в воду — кулаком. Но, по правде сказать, это пошло ему на пользу, потому что, если б я так не поступил, он упал бы в воду в темноте и утонул, ведь ближе к ночи ему никто бы уже не сумел помочь.

Мистер Коэн издал какой-то неясный звук, а Макклинток спросил:

— Почему вы так в этом уверены?

— Еще шнапса, пожалуйста. Ну, ведь было раннее утро, а он пил бы весь день, и всякому известно: ирландец не может пить весь день и не упасть под вечер.

Полицейский Коэн что-то пробормотал; мистер Коэн положил обе руки на стойку бара и произнес:

— Так вы хотите сказать, что какие-нибудь шведы управляются с выпивкой лучше, чем ирландцы, которые на ней выросли? Надо же…

— Я не швед, — ответил Эвальдт, — просто добрый датчанин. И я вам скажу, что вырос на острове Борнхольм и могу выпить втрое больше всякого ирландца.

— Вы готовы поспорить на пять долларов, прямо сейчас? — раздраженно поинтересовался мистер Коэн.

— Это слишком мало. За пять долларов я даже не смогу купить себе шнапса.

— Много о себе понимаете, не так ли? — сказал мистер Коэн. — Я теперь вижу, что вы, наверное, настоящий артист по части выпивки. — Полицейский Коэн захихикал, услышав это саркастическое замечание, а мистер Коэн продолжал: — Не то чтобы этим кто-нибудь стал гордиться. Но если вы так много уделяете этому внимания, может, вам понравится маленькое состязание на двадцать пять долларов? Проигравший платит по счету.

В голове Эвальдта, казалось, закрутились шестеренки.

— Согласен, — произнес он. — Вы выпьете со мной?

— Не я, мой дорогой юный друг, — сказал мистер Коэн. — Мне нужно следить за баром и за всем прочим, а это будет стоить мне головы, если Гаваган войдет и обнаружит, что я пью наш товар. Но здесь Диппи Луи, у него в жилах течет немало нашей крови, и я не раз видел, сколько он может выпить.

— Да, это стало причиной моего падения и моей преступной жизни, — сказал Макклинток. — Но я, бесспорно, наделен особой способностью к поглощению напитков. Дело в том, что мои предки прибыли из Голуэя, где дует такой холодный ветер, что если человек выпьет воды, а потом выйдет за дверь — то он в мгновение ока превратится в ледышку.

— Я не хочу, чтобы вы снова пошли по дурной дорожке, — сказал Эвальдт.

Полицейский Коэн произнес:

— Вы не повредите Луи Макклинтоку, который перепил чемпиона Богемии на вечеринке водителей грузовиков. И кроме того, я здесь. Я смогу проследить, чтобы он благополучно добрался домой.

Макклинток решительно протянул руку и сжал ладонь Эвальдта.

— За честь старого Эрина, — заявил он. — Двадцать пять долларов; проигравший платит по счету. Что мы будем пить?

— Какой-нибудь шнапс. Мне это безразлично.

Мистер Коэн выставил на стойку бутылку ирландского виски, достал пару стаканов для скотча с содовой и заполнил их наполовину, тщательно следя за уровнем жидкости.

— Skaall, — произнес Эвальдт и опустошил стакан, как будто маленькую стопку. Макклинток проглотил свою порцию медленнее, задержав напиток во рту и насладившись вкусом, прежде чем проглотить. Потом он заметил:

— От такого будешь держать хвост пистолетом! Наполните их снова, мистер Коэн.

Тотт сказал:

— Думаю, справедливость требует, чтобы мы делали небольшие паузы для… эээ… преодоления шокового эффекта. Мистер Макклинток, надеюсь, вы не сочтете нескромным мой вопрос: что заставило вас сменить профессию?

— Образование, — сказал Макклинток. — Образование и милость Божья. Я прошел заочные курсы по написанию рассказов, пока сидел в Дэнмуре. — Он потянулся к стакану, который мистер Коэн снова наполнил. — Ах, Эрин! — Оба Коэна одобрительно кивнули, и Тотт поднял свой стакан, поддерживая тост. Эвальдт осушил свою порцию глазом не моргнув, постучал ногтем по стакану и придвинул его к мистеру Коэну. Бармен сходил в чулан за новой бутылкой виски и наполнил стаканы уже в третий раз.

Эвальдт просиял.

— В моей стране, — сказал он, — принято пить не за страну, а за всех милых девочек. Сейчас я выпил с вами за вашу страну, а вы выпьете со мной за всех милых девочек в Дании. Skaall!

Третья порция виски последовала за двумя предыдущими с той же легкостью, в одно движение. Макклинток снова потратил чуть больше времени. Он наморщил лоб и, казалось, о чем-то серьезно призадумался.

— Это был тюремный капеллан, Боже благослови его душу, — сказал он. — Он объяснил мне, что прибыль от преступной деятельности не… не равна потраченным усилиям. Он заставил меня увидеть, он сказал мне, что… — Макклинток отвернулся от собравшихся и громко рыгнул.

Полицейский Коэн внимательно посмотрел на него, затем обратился к остальным и быстро заговорил:

— Я когда-нибудь рассказывал вам о том, как разыскивал жену? Я нашел ее, а она прямо-таки спятила. Она ведь сбежала от меня и говорила, что я же во всем и виноват. Это было… — Он положил руку на плечо Макклинтока, но Диппи стряхнул ее.

— Я в порядке, — сказал он. — Наполняйте стаканы.

— Вам не нужно пить так быстро, — ровным голосом заметил Эвальдт. — Именно так человек — как вы сказали? — напивается, если он не датчанин.

— Говорю вам, я в порядке, — сказал Макклинток, — и я знаю, как быстро могу все проглотить. Наполняйте стаканы, мистер Коэн.

Мистер Коэн согласился. Последние капли вытекли из второй бутылки виски, когда бармен разливал следующую порцию; ему пришлось открыть третью бутыль.

Профессор Тотт заметил:

— Фактически в словах капитана есть некоторый смысл, хотя причина все-таки в другом. Все дело в разжижении, в неспособности организма поглощать жидкость в любой форме. Будьте любезны, смешайте мне еще один «Манхэттен», мистер Коэн.

— «Манхэттен»? — переспросил Эвальдт. — Я их помню; они хороши. Будьте так добры, сделайте и мне один. — Он обернулся к Макклинтоку с милой улыбкой. — Это — не в счет состязания, просто добавка для удовольствия. Но вы правы, господин профессор; мне надо привести себя в порядок.

Он направился в сторону туалета, но тут его остановил Макклинток:

— Эй, вот этого не надо! Я видел, как один такой тянул время, когда я пил с тремя Стрэнаханами в Чи.

— Почему бы вам не пойти вместе? — спросил Тотт. — С полицейским Коэном, который проследит, чтобы не было нечестной игры. В конце концов, он представляет закон и его беспристрастию можно доверять.

Когда все трое удалились, профессор обратился к мистеру Коэну:

— Мне, конечно, очень неприятно это говорить, но, кажется, ваш друг Диппи Луи начинает трещать по швам.

— Не верьте глазам своим, — сказал мистер Коэн. — Вспомните, как Финн Маккул повстречал шотландского великана, а его жена испекла сковородку в пироге. Таковы уж его приемы. Не хотите ли заключить пари, что он свалит этого шведа под стойку раньше, чем упадет сам?

— Доллар, — сказал Тотт, и они обменялись рукопожатием через стойку бара; трое посетителей вернулись и обнаружили, что «Манхэттен» и стаканы с виски выстроены в ряд и поджидают их. Эвальдт справился со своей порцией так же быстро, как прежде, затем подхватил «Манхэттен» и начал медленно потягивать его. Он заметил Макклинтоку:

— Вы неплохо пьете для ирландца. Я поднимаю бокал за вас. Хоп, Эйре!

«Манхэттен» последовал за виски. Казалось, в горле у Макклинтока что-то застряло, когда он осушал очередной стакан. Полицейский Коэн посмотрел на него обеспокоенно, а мистер Коэн — вопросительно, но Эвальдт просто показал жестом, что требует снова наполнить оба стакана. Макклинток пристально разглядывал свою порцию виски, во взгляде его смешались ужас и восторг, потом он нервно сглотнул и начал потягивать напиток; его кадык судорожно дергался. Эвальдт все так же легко управился с очередным стаканом и приподнял «Манхэттен».

— За это я заплачу, — сказал он.

Макклинток заговорил:

— Это он дал мне работу, верно вам говорю. У меня было несколько кусков, да, несколько скачков, но… запомните мои слова, друзья, преступление не приносит дохода.

— Никогда не думал, что доживу до этого дня, — сказал полицейский Коэн. — Полторы бутылки на брата. Луи, вы — гордость нашего народа.

— Это верно, — заметил Эвальдт. — После датчан поляки — самые лучшие выпивохи. Теперь давайте возьмем что-нибудь другое; в первый-то раз выбирали вы. Мистер Коэн, у вас есть русская водка?

— Не, этто не для меня, — сказал Макклинток. — Не для меня. — Он торжественно посмотрел на Тотта, дважды подмигнул и произнес: — Вы правы, перфессор. Нужно время для шока… фекта. Думаю, мне… надо минуту посидеть до следующего раунда.

Он сделал четыре или пять шагов по направлению к одному из столов и тяжело опустился на скамью, глядя прямо перед собой. Эвальдт, на которого выпитое не оказало никакого воздействия (только нос покраснел), заявил:

— Итак, я победил, и мне должны заплатить.

— Еще нет, — ответил полицейский Коэн. — Он не сдался, просто отдыхает между раундами. Он вернется. — Правда, особенной убежденности в его голосе не слышалось.

— Это самая изумительная вещь, которую я когда-либо видел, — сказал Тотт, глядя на Эвальдта с ужасом и завистью. — Жаль, что у меня нет ваших способностей; они бы мне пригодились на встречах выпускников.

— А, не мне бы об этом говорить… — произнес мистер Коэн, наливая водку, на сей раз в обычный стакан. — Но меня учили, что так смешивать напитки — не слишком полезно.

— Скажите мне, капитан, — поинтересовался Тотт, — как вы это делаете? Есть какой-то особый курс обучения или что-то вроде?

Эвальдт проглотил свою водку.

— Все потому, что я датчанин. В моей стране никто не напивается допьяна, кроме глупых молодых людей, которые бродят по эспланаде и начищают ботинки в субботу вечером, прежде чем приставать к девочкам, но я слишком стар для этого. Но некоторые датчане лучше справляются с выпивкой, чем другие. У нас в Дании говорят, что лучшие — те, которые получили от своих предков aedelstanar… как это сказать?… аметисты. Вот так-то.

Он потянулся за цепочкой для часов и вытащил ее из кармана жилета. Вместо перочинного ножа, кольца с ключами или какого-нибудь сувенира на конце цепи висел большой, ярко-красного цвета камень в старомодной золотой оправе.

— В старые времена, шестьсот лет назад, — продолжал Эвальдт, — их было много. Они служили защитой против пьянства, их опускали в кубки с вином, и чаще всего они принадлежали епископам; легко догадаться, почему в церкви все отличаются трезвостью.

Тотт внимательно осмотрел камень.

— Интересно. Широко распространенная в Средневековье идея; само слово «аметист» означает «не-пьянство», знаете ли. Вы получили свой от епископа?

Эвальдт убрал камень в карман и рассмеялся:

— Нет, он перешел мне по наследству от самого Тихо Браге, который был астрономом и даже якобы волшебником. Но, конечно, все это — суеверие, как и его магические трюки, и я в это не верю.

Он обернулся и тут же столкнулся с Макклинтоком, который возвратился к бару и, опершись одним локтем о стойку, начал разглядывать чучело совы.

— Как теперь дела, друг мой? Еще понемногу?

— Пока кто-то не выиграет или не свалится… — пробормотал измученный чемпион старого Эйре.

Полицейский Коэн сурово посмотрел на него.

— Послушай, Луи, — сказал он. — Ты не на скачках играешь…

Он умолк, услышав сдавленный стон Эвальдта; все прочие тоже обернулись посмотреть на капитана, которого, казалось, всего перекорежило. На лбу у него выступил пот, и тонкая сеть красных прожилок слилась в одно большое пятно.

— Поберегись! — произнес он, попытавшись одной ногой отыскать опору в нижней части стойки. Он оступился, нога повисла; казалось, она была не тверже ваты. Капитан Эвальдт начал крениться на правый борт, попытался ухватиться за край стойки, не удержался и рухнул вниз.

Когда Тотт и полицейский Коэн наклонились, чтобы поднять его, Диппи Луи Макклинток внезапно вцепился в руку своего конвоира.

— Джулиус! — завопил он, и Тотт увидел, что большая слеза потекла по его щеке. — Ты должен был остановить меня! Ты знаешь, что, когда я пью, я просто не могу противиться искушению! Не говори никому, что я сделал это, пожалуйста, иначе я потеряю свою работу на рыбном рынке и не смогу больше читать лекции о преступности. Вот возьми это и верни ему.

Он протянул полицейскому Коэну аметист, отделенный от цепи, затолкал камень в руку своего спутника, затем, в свою очередь, содрогнулся, попытался ухватиться за стойку и упал на пол рядом с Эвальдтом.

— Я получаю доллар, — сказал мистер Коэн. — Швед лежит под стойкой.

Путци, сюда!

Блондинка, сидевшая за столиком, смерила взглядом мускулистого молодого человека, вошедшего в бар Гавагана.

— Привет, мистер Джефферс, — сказала она.

Мускулистый юноша ответил:

— Привет, миссис Джонас. Пиво, пожалуйста, мистер Коэн. — Усевшись на табурет у стойки, он повернул голову и спросил: — Ждете профессора?

— Верно. Он, должно быть, позабыл, что пригласил меня на свидание, и вернулся к грудам книг в библиотеку колледжа, разложил на полу полдюжины томов и начал какие-то исследования. Вот так и поступают мужчины!

Мистер Коэн особой палочкой стряхнул пену, нависшую над краем кружки мистера Джефферса, и подтолкнул заказ к посетителю. За спиной у него отворилась дверь дамской комнаты. Оттуда вышла внушительных размеров женщина, приближавшаяся к сорока пяти (это касалось и возраста, и талии), в мягкой шляпе и золотом пенсне, висевшем посреди несколько воинственного лица. В одной руке она держала чемодан; в другой — более массивный и округлый мешок, прикрытый плотной тканью. Женщина села за стол рядом с миссис Джонас и проговорила:

— Пожалуйста, токайского. Мне нужна бутылка.

Мистер Коэн вышел из-за стойки, поставил перед гостьей бокал и показал бутылку, которую женщина, прищурившись, осмотрела сквозь пенсне.

— Шесть puttonos; это хорошо. Можете наливать.

Когда мистер Коэн с громким хлопком вытащил пробку, амазонка обратилась к миссис Джонас.

— У многих случаются неприятности с мужчинами, — заметила она, — но любой, кто решит, будто мне легче, чем другим, — просто невежда.

— Тссс… — прошептала миссис Джонас. — Вы напугаете мистера Джефферса так, что он будет всю оставшуюся жизнь сторониться женщин, а он — один из самых достойных холостяков в округе. Я держу его на крючке.

— О, не знаю… — начал мистер Джефферс.

Крупная женщина качнулась к мистеру Коэну — ему показалось, что опустился разводной мост.

— Вы должны рассказать ей, какие у меня неприятности с моим мужем, моим Путци, — решительно заявила она.

На лице мистера Коэна отразилась такая же решимость, как на лице его клиентки.

— Поймите, госпожа Вакареску, — сказал он, — это свободная страна, и если вы хотите побеседовать о своих неприятностях, я не могу вам помешать. Но я не стану говорить о таких вещах у Гавагана, Богом клянусь, потому что, во-первых, это плохо для бизнеса; и во-вторых, отец Макконахи заставит меня покаяться. И я предупреждаю вас, что ваш муж может приходить сюда и пить пиво, как и все прочие, но собак мы в баре Гавагана не обслуживаем.

Госпожу Вакареску, казалось, это не остановило.

— Я заплачу за бутылку токайского и для него, — сказала она, сделав большой глоток. — Но дело все в том, что он не выйдет отсюда, пока темно. И я знаю, куда он ходит по ночам, когда не собирается Sаngerbund.

Мистер Джефферс произнес:

— Я ничего не понимаю. Почему ваш муж не может выйти из бара Гавагана, пока темно? Он же не может тут остаться на всю ночь, не так ли?

Госпожа Вакареску одарила его взглядом, исполненным жгучего презрения:

— Потому что он мой Путци, и на сей раз он не сможет испортить мне отпуск, как обычно. Ночью он выходит отсюда, он бегает с какой-то сукой…

Миссис Джонас содрогнулась; мистер Джефферс прочистил горло.

— …а наутро у меня снова с ним проблемы. — Госпожа Вакареску плеснула себе еще токайского и осмотрела слушателей. Мистер Коэн вышел из-за стойки со второй бутылкой вина и поставил ее на столик.

— Четыре доллара и двадцать центов, — произнес он.

Госпожа Вакареску открыла сумочку.

— Вы тоже должны меня понять… дорогая леди.

— Не думаю… — начала миссис Джонас довольно холодным тоном.

— Ах, вы думаете, что я — не леди, — сказала госпожа Вакареску, — из-за того, что я говорю, не так ли? Но мой друг мистер Коэн скажет вам, что все верно, я не позволяю себе никаких ругательств.

— У нас тут солидное заведение, — заявил мистер Коэн.

Миссис Джонас проговорила:

— Кажется, я чего-то не понимаю.

Госпожа Вакареску достала носовой платок, сильно пахнущий пачулями, и приложила его сначала к одному глазу, потом к другому.

* * *

— Это мой Путци, — сказала она. — Я все расскажу, и вы поймете. Не было мужчин, равных Путци, когда я впервые повстречалась с ним в Будапеште; он был сильный, красивый, высокий, как могучее дерево. Мы в то лето по воскресеньям устраивали пикники на островах близ Будапешта, и мы ели редиску и пили светлое пиво, и он рассказывал мне разные истории, и мы рвали цветы. Он обещал мне все, даже замок в Трансильвании, откуда он приехал, и мать сказала, что он — хороший молодой человек и мне следует выйти за него замуж. Но он не мог венчаться в церкви; ему нужна была церемония с Amtmann, это вроде местного мирового судьи. Моей матери это не нравилось, она говорила, что свадьба с Amtmann — дело нехорошее, и если Путци не хочет венчаться, то мне вообще не следует выходить за него.

Но это — любовь. (Госпожа Вакареску вздохнула, приложила руку к более чем внушительной груди и снова выпила вина.) И вот однажды я сбежала с Путци, и мы поженились у Amtmann, как он и предлагал. Сначала все шло прекрасно, только мы не устраивали больше пикников, потому что он говорил, что ему нужно сосредоточиться в воскресенье ближе к вечеру. Но он только и делал, что пил пиво и выглядывал из окна. А по ночам он вел себя очень забавно, ходил туда-сюда по комнате, и я не могла заставить его вечером сходить домой к моей матери, чтобы съесть штрудель и выпить кофе.

И это было только начало. Вы знаете, как это бывает, леди (она указала на миссис Джонас); эти мужчины, они будут обещать вам все, пока не добьются своего, а что с вами потом станется? Именно так случилось с Путци. Когда я его спрашивала, где же мой замок в Трансильвании, он брал меня за руку, тащил на кухню и говорил, что вот здесь — мой замок. Вы еще не знаете, на что способны мужчины. Ему не нравились колбаски, которые я готовила на обед, — бах! — и колбаски летели на пол. Ему не нравились некоторые мои подруги, которые заходили по вечерам на кофе со штруделем, и он говорил: «Вышвырни отсюда этих дур, пока они не сожрали все деньги, которые я заработал!» И это при них, заметьте. Когда я говорила, что они — мои подруги и вообще это не его дело, он надевал шляпу и уходил из дома, и больше я до утра его не видела.

По утрам он возвращался — очень милый, сладкий, как рождественский пирог, и он старался всячески мне угождать, и я понимала: что-то идет не так; подобное чувство возникает всегда, когда муж пытается подлизаться к вам сильнее обычного. И я решила, что он, возможно, связался с какой-то женщиной, и в следующий раз, когда пришли мои приятельницы и он удалился, как и раньше, я начала выяснять, знает ли кто-нибудь, куда ходит Путци. Выяснить я смогла только одно — он шел в Kettler’s Bierstube, полночи пил там пиво, а потом снова ушел. И каждый раз по утрам он приходил не совсем трезвым, но все-таки пытался ластиться ко мне.

Он поступал так раз в неделю в течение нескольких месяцев, и я больше терпеть не могла. И однажды ночью я решила, что я запру дверь и не пущу обратно этого гадкого бездельника.

Я пошла запирать дверь, но когда я шла по коридору, передо мной появилась такса. Это была упитанная, хорошая собака. И хотя я этой таксы прежде не видела, но сразу заметила, что собаке я нравлюсь, потому что она встала на задние лапы и попыталась облизать мне руку, а когда я попыталась выгнать животное, оно явно не захотело уходить.

Так что я решила, что если такса хочет стать моей таксой, то, может быть, пес окажется лучшим компаньоном, чем Путци. Я отыскала старый коврик, дала песику немного воды и несколько свиных хрящиков, оставшихся от обеда, а потом вернулась и заперла дверь.

Но когда я проснулась утром, рядом со мной в постели валялся мой пьяный дуролом — муж, храпевший, как паровоз. Я не могла ничего понять. Дверь была не просто заперта на замок, засов тоже остался на месте, а окна мы всегда закрывали, потому что ночной воздух очень вреден. Моя мать знала в Сегеде одну женщину, которая умерла, потому что не закрывала на ночь окна.

А когда я пошла на кухню, то не обнаружила никакой таксы. Единственное, что я смогла предположить, — когда мой муж явился домой, он выгнал собачку. Я спросила об этом своего увальня, когда он проснулся. Мне этого делать не следовало — он как будто язык проглотил. В общем, добилась я только того, что он приказал мне замолкнуть.

Мне не важно, кто со мной говорит — я подобного допустить не могу. (Госпожа Вакареску начала икать, но справилась с этой неприятностью, глотнув побольше токайского), так что я посоветовала ему заткнуть свою проклятую пасть, потому что я леди. Потом мы начали спорить, эта ссора продолжалась целый день, и Путци хлопнул дверью и сказал, что не вернется до тех пор, пока не пожелает этого. Но сначала он поужинал — ха! — можете поспорить, он всегда сначала набивал живот, а уж потом…

В общем, я уселась за шитье и сказала сама себе, что на этот раз с ним расправлюсь, и когда стало уже совсем поздно, я тщательно заперла все окна и закрыла дверь, но прежде, выйдя на крыльцо, снова увидела таксу. Только на сей раз с ней была другая такса, и легко было заметить, что вторая такса — сука. Моя такса пыталась провести в дом вторую, но та в дверь не вошла; в итоге я поступила с песиком так же, как в прошлый раз, накормила его, но поверите ли? — наутро в доме снова был Путци, а такса исчезла.

Тогда я начала задумываться, что же такое происходит. Как я вам говорила, мой муж приехал из Трансильвании. Вы знаете, в тех древних краях жили люди, которые по ночам превращались в волков и бегали повсюду. Итак, Путци — один из них, именно поэтому он не смог бы венчаться в церкви. Просто он не превращался ни в какого волка, он превращался в таксу. Когда Путци — мужчина, у него очень дурные манеры, а когда он — пес… ах! — у него манеры как у эрцгерцога!

Бесполезно расспрашивать его, как он это делал, потому что он только злился и начинал кричать на меня. Но как он превращается из собаки в человека… Что ж, об этом я случайно узнала. Все произошло неделю спустя, я выпила вечером немного шнапса, и проснулась рано утром, как раз перед рассветом, и увидела Путци, песика, который царапал дверь, желая выбраться наружу. Я выпустила его как раз тогда, когда рассвело — и вот передо мной стоял Путци, мой муж, с красными глазами и диким выражением лица, он дожевывал обои со стены. А вторая такса, сука, была на другой стороне улицы.

И тогда я поняла, что если луч солнечного света коснется его, когда он — Путци-пес, то он снова станет человеком. Но вдобавок я узнала и не очень хорошие новости: Путци-пес крутит шашни с этой сукой. Я не допущу, чтобы мой муж ходил налево, даже если речь идет не о людях… но что тут можно поделать? Я не могла заставить его оставаться дома по ночам, он меня не слушался. Так что я решила: если мы сможем уехать из Будапешта, то, может статься, превращений больше не будет. Я пошла к отцу, у него кое-какие Schleppdampfern — как вы их называете? — на реке, и немного денег, и я ему сказала, что нам нужно уехать в Америку.

Но вот мы сюда приехали, и здесь все то же самое, только хуже. Беда мне с этим мужчиной! Все, что он делал — ел, ел и ел и рычал, когда еду подавали с опозданием, а вечером он отправлялся в Deutscher Sаngerbund, пил пиво и полночи пел песни с разными Schwobs. Он больше не превращался ни в какую таксу, и я очень об этом сожалела; но однажды ночью кто-то из Sаngerbund привел их всех в бар Гавагана после Sдngerfest. Точно так же Путци привык заходить в Bierstube Кетлера. И вот что произошло — было уже за полночь, я сидела дома и ждала мужа; тут кто-то начал царапаться в дверь, я отворила, и там был Путци-пес, такой хороший, такой нежный.

И вот теперь я собираюсь в отпуск — и я не хочу, чтобы он все испортил, чтобы он вел себя как Путци-человек. И он приходит сюда всякий раз, когда не собирается Sаngerbund, и снова превращается в таксу и гоняется за суками. Но на сей раз — нет! Я заберу его с собой в этом мешке, и лучи солнца его не коснутся.

* * *

Госпожа Вакареску проглотила последние капли токайского. Бутылка опрокинулась, когда женщина попыталась поставить ее на стол, и с громким звоном скатилась на пол. Но в этот момент дверь распахнулась, как будто ее толкнула чья-то тяжелая рука. Казалось, снаружи никого не было, но прежде, чем мистер Коэн вышел из-за стойки и запер дверь, маленькая и очень жирная такса вбежала в бар, виляя хвостом так энергично, что сотрясалось все туловище. Песик бросился к госпоже Вакареску.

— Сюда, Путци! — закричала она и приподняла брезент на круглом мешке. Маленькая собака запрыгнула внутрь и с довольным видом устроилась там. Госпожа Вакареску опустила ткань и, тяжело дыша, вышла из бара Гавагана.

Сильное чувство

Мистер Джефферс обернулся.

— Привет, миссис Джонас, — сказал он. — Вы так чудесно выглядите сегодня вечером, что я с радостью угостил бы вас выпивкой.

— Спасибо, — сказала блондинка, осматривая дальнюю часть зала. — А разве Элвин еще не пришел? Тогда, пожалуйста. Мне больше всего на свете сейчас нужна хорошая выпивка. «Президенте», пожалуйста.

Она поставила ногу на перекладину у основания стойки.

— Что вы, что вы, миссис Джонас, — проговорил бармен. — Вы можете быть красивейшей женщиной в мире, можете пить «Президенте», но вы же знаете правила бара Гавагана. У нас респектабельное заведение, у нас есть столики для дам.

— Ну хорошо, — ответила блондинка. — Подойдите и сядьте рядом со мной, Пол. Я чувствую упадок сил, мне нужна компания.

— В чем проблема? — спросил Джефферс, пододвигая даме стул. — Последняя стадия похмелья или осложнения на любовном фронте?

— Не у меня, а у моих друзей. Вы знаете Стюартов? Энди частенько захаживал сюда. Он — тот самый рекламный агент, продает щипцы для орехов, воздушных змеев или что-то вроде того; я никогда не могла запомнить названия всех этих фирм, к тому же они все равно каждую неделю меняются.

Джефферс нахмурился:

— Я его знаю, да. Большой, солидный парень, похож на кинозвезду. Но я не припомню, чтобы хоть раз встречал его жену. Что с ними стряслось?

— Они разводятся, — сказала госпожа Джонас. — По крайней мере, так решила Бетти-Джо, и я не знаю, что еще ей остается делать, потому что он только что ушел от нее и теперь живет с женщиной — чемпионкой по борьбе. Это просто позор, ведь жена была так предана ему; и миссис… женщина, которая мне об этом написала… сообщает, что она по-прежнему его любит и хочет, чтобы он вернулся. Но я этого не понимаю, потому что он вел себя как сумасшедший, не выпускал ее из вида, пока не отправился в Чикаго, чтобы управлять там представительством своей фирмы. Интересно, что могло произойти. Но я полагаю, нам никогда не понять, что заставляет людей влюбляться друг в друга и что приводит к обратным последствиям. Прежде всего никто не мог понять, что Энди Стюарт нашел в Бетти-Джо. Она одевалась в какое-то грязное тряпье; она не умела готовить; и хотя она хороша собой, она — одна из самых скучных женщин, которых мне случалось видеть. А поженились они как-то ужасно быстро. Вот почему, вероятно, вы с ней и не знакомы.

— Если бы я ее увидел, то наверняка и сам бы решил, что она прелестна, — философски заметил Джефферс, потягивая пиво. — Платье с глубоким вырезом, несколько часов в косметическом кабинете — и любая женщина в наши дни станет похожа на царицу Савскую.

— Да, это помогает, — согласилась миссис Джонас, не без удовольствия поправив прическу. — Собираясь на свидание с Элвином сегодня вечером, я пошла в новое заведение и могу сказать, кажется, что они неплохо поработали. Вам, разумеется, это безразлично, но я была у мадам Лавуазен, на Аркад-стрит.

Стакан с громким звоном ударился об пол и разлетелся на мелкие осколки. Джефферс и миссис Джонас обернулись и увидели, что невысокая девушка в сером платье, с волосами, зачесанными назад, поспешно поднялась со стула, а мистер Коэн поспешил за шваброй, чтобы убрать с пола.

— Я ужасно сожалею, — сказала девушка. — Но я не смогла сдержаться, услышав ваши слова. Про мадам Лавуазен. И вам не следует туда ходить, пожалуйста, не ходите туда больше. Если, конечно, вы собираетесь на свидание с мужчиной. Поверьте мне.

— Не понимаю, почему… — слегка высокомерно ответила миссис Джонас.

— Потому что именно это и произошло с Бетти-Джо Стюарт. Я тоже была с ней знакома. — Девушка коснулась запястья миссис Джонас пальцем, на котором блестел свадебный перстень с алмазом. — И я боюсь, что это случится и со мной.

— Если вы объясните… — проговорила миссис Джонас.

— Да, — поддержал ее Джефферс. — Может, присядете и выпьете с нами?

— Можно мне еще «Президенте»? — спросила миссис Джонас. — Если Элвин опоздает, он заслуживает того, чтобы я тут немного согрелась без него.

Девушка поправила платье и села за столик.

— Хорошо, — сказала она. — Виски-сауэр.

* * *

— Да, хорошо — продолжала она, — я вам расскажу. Но вы должны мне пообещать, что ни единого слова ни одной живой душе не скажете. Вы оба. Мне будет очень плохо, если люди обо всем узнают и начнут говорить.

Мое имя — Элоиза Грэди. Я знала Бетти-Джо Стюарт очень хорошо, еще до ее замужества. Я даже училась с ней в колледже, и она была именно такой, как вы говорили. Она милая, и с ней легко ужиться, но эффектной ее назвать было нельзя, и по части внешности ей не очень много досталось. На самом деле сдружились мы просто потому, что были двумя самыми незаметными девушками в женском общежитии и нас никто никогда не приглашал на свидания. Нет (сказала она Джефферсу), не надо мне говорить, какая я красивая и обаятельная. Я точно знаю, как я выгляжу. И почему.

Получив дипломы, мы приехали сюда, но я некоторое время не виделась с Бетти-Джо и чертовски удивилась, когда получила приглашение на ее свадьбу. Я подумала, что она, должно быть, отыскала какого-нибудь старого вдовца, которому просто требовалась нянька для его детей. Но когда я пришла на свадьбу, то удивилась еще сильнее, чем тогда, когда получила приглашение. Торжество состоялось в доме его родителей. Все вокруг было усыпано деньгами, и все казались ужасно солидными. Но больше всего поразил меня сам Энди Стюарт. Это был последний человек в мире, который мог бы влюбиться в гадкого утенка вроде Бетти-Джо. И она не превратилась ни в какого лебедя. Однако он не отрывал от нее взгляда, как если бы она была прекраснейшим существом на земле.

После свадьбы она довольно редко приглашала меня домой, только на званые обеды или на коктейль. Я сначала подумала, что она просто торжествует, заполучив такой куш, и хочет посмеяться надо мной. Но ничего подобного. Она всего лишь хотела поговорить, зачастую она казалась очень взволнованной, и я не могла понять, почему. Никаких причин для этого не было. Энди оставался верен ей и давал ей все, чего она могла пожелать.

(«А разве женская интуиция вам никак не помогла?» — спросил Джефферс.)

Не в этот раз. За такую нелепую шутку можете купить мне еще одну порцию виски-сауэр (сказала Элоиза Грэди). Единственный раз, когда у них случилось нечто вроде ссоры — в первую зиму после свадьбы; он хотел повезти ее во Флориду на несколько недель, а она хотела остаться дома. Она, разумеется, настояла на своем. Но после этого, казалось, она волновалась сильнее обычного. На следующий день она пригласила меня на коктейль, и мне довольно долго пришлось ее выслушивать. Всё о том, что нужно быть деловой девушкой. Вы понимаете, я тогда решила остаться в одиночестве, и мне такая жизнь даже нравилась. Все свидания, на которые я ходила, были неудачными — с мужчинами, которые явно не преуспевали. Но Бетти-Джо не сказала мне тогда, что ее беспокоило.

И она просто осталась дома. Энди хотел отправиться на лыжный карнавал в Лэйк-Плейсид, и она наконец позволила ему поехать без нее. И следующим летом, когда он захотел снять дом в Саутпорте на несколько месяцев, чтобы проводить там уикенды, она тоже его не сопровождала. Наконец над ней стали посмеиваться — какая городская мышь… Но больше, в общем-то, ничего не происходило — до той вечеринки в октябре.

Я называю эту вечеринку октябрьской, потому что это событие для меня было очень важным. Именно тогда я повстречала Уолтера — моего мужа, Уолтера Грэди. Вы верите в любовь с первого взгляда, миссис… вы мне сказали, как вас зовут?… миссис Джонас? Я никогда не верила, но как только я повстречала Уолтера, то поняла: передо мной тот самый мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж. Но я поняла и то, что у меня нет ни единого шанса. Он пришел с этой немецкой девицей, с блондиночкой Рейншлосс. Вы, может, ее встречали? Она потом выиграла конкурс красоты и уехала в Голливуд, став «светской львицей». И было очевидно, что ей он тоже нравился.

Я, может, об этом и проболталась на вечеринке — не знаю… Но так или иначе, возможно, через пару дней, завтракая с Бетти-Джо, я решилась поговорить с ней о своей беде. Мы выпили несколько коктейлей до завтрака, а потом и бренди, и полагаю, выпивка на нас как-то повлияла. Я думаю, что я и впрямь ей рассказала, что разочаровалась в одиночестве и все такое прочее. Если бы я заполучила Уолтера, мне больше ничего в жизни не было бы надо. И это правда… это правда. Я и до сих пор так думаю. Только…

(Элоиза Грэди выпила и посмотрела на соседей.)

Я помню, что она внимательно оглядела меня и потом очень спокойно, как будто вообще ничего не пила, проговорила:

«Ты и впрямь хочешь его настолько, что готова поступить так же, как я?»

«Ты о чем говоришь?» — спросила я.

«О… отказаться от путешествий и… еще много вещей».

Я все еще ничего не понимала, но была слишком возбуждена, чтобы проявлять любопытство. Я просто ответила: «Да, я очень сильно хочу его».

«Хорошо, — ответила она, — Барнарды дают званый обед на следующей неделе, и я знаю, что Уолтер придет. Я заставлю их пригласить тебя. Но прежде чем ты к ним придешь, обязательно сходи к мадам Лавуазен на косметические процедуры. Скажи ей, что тебя направила я и что ты идешь на свидание с мужчиной».

Я почувствовала разочарование. Знаете, как будто я собиралась нырнуть на огромную глубину, а на деле всего лишь зашла в воду по щиколотку. Но я сделала, как она сказала. Я приняла приглашение, и я пошла к мадам Лавуазен. Не могу сказать, что это место произвело на меня сильное впечатление.

* * *

— И что же там было не так? — спросила миссис Джонас. — Мне заведение показалось вполне приличным.

— Разве вам не показалось потом, что это место было несколько убогим? Когда вы прямо смотрели на какую-то вещь, она выглядела и чистой, и аккуратной, но всегда сохранялось ощущение: что-то здесь явно не так, что-то не в порядке.

— Ну, вроде того… Когда я туда только вошла… — согласилась миссис Джонас. — И еще мне не понравилась эта регистраторша.

— Та дама с большим черным котом, все время сидевшим рядом с ней на стуле? — уточнила Элоиза Грэди. Она обратилась к Джефферсу. — Она неплохо одета и все такое, но у нее какие-то странные зубы.

— Да, — сказала миссис Джонас, — и клыки очень острые и длинные. Я полагала, что девушка, работающая в подобном косметическом кабинете, могла бы и получше следить за своими зубами. Я хочу еще один «Президенте».

Элоиза Грэди вздохнула.

* * *

Ну, тогда мне не стоит больше вам об этой девице рассказывать (продолжала она). И еще о самой мадам Лавуазен. У нее очень черные волосы, и выглядит она примерно лет на тридцать — так кажется с первого взгляда, потом я пришла к выводу, что она гораздо старше, просто очень тщательно следит за собой. Регистраторша сказала, что хозяйка занимается только с постоянными клиентами, но я сообщила, что мне нужно срочно пройти процедуры и что меня послала Бетти-Джо Стюарт.

Мадам Лавуазен вышла ко мне.

— Все дело в… свидании с мужчиной? — спросила она.

Я подумала, что это очень странно, но сказала «да», и она отвела меня в одну из кабинок. В процедурах не было ничего необычного, за исключением того, что посреди сеанса булавка на ее платье оцарапала мне руку, даже выступила капелька крови.

(«Надо же, и со мной случилось то же самое! — воскликнула миссис Джонас. — Только я пошла туда по записи».)

Да, я знаю (сказала Элоиза Грэди). Вот почему я сказала… — ну, в общем, закончив с моими волосами, она заявила: «Думаю, что вам понравится то, что получилось. Если процедуры приведут к желательному результату — надеюсь, вы к нам еще вернетесь. В дальнейшем вам придется еще не раз проводить процедуры».

Надо сказать, что результаты оказались гораздо серьезнее тех, на которые я могла надеяться. Я немного опоздала к Барнардам. Уолтер уже был там вместе с девицей Рейншлосс, и они беседовали и пили коктейли. Он обернулся, чтобы поздороваться. Тут мне показалось, что Уолтер поперхнулся; потом он еще раз посмотрел на меня, я говорила какие-то незначащие слова, и несколько минут спустя он обо всем позабыл, сел возле меня и так и сидел. Это было чудесно. Это походило на какое-то волшебство. Он ни на кого больше не смотрел и ни с кем больше не разговаривал — весь вечер напролет. Девица Рейншлосс разозлилась. Уолтер позвонил на следующее утро, чтобы пригласить меня на карнавал на льду.

Естественно, перед свиданием я пошла к мадам Лавуазен. Она была очень осторожна и не задавала никаких вопросов, когда я сообщила, что собираюсь снова встретиться с тем же самым мужчиной. Я прошла тот же курс, что и раньше, а после процедур мадам сказала: «Мои особые клиенты обычно возвращаются». Я действительно приходила снова и снова — всякий раз перед свиданием с Уолтером; а ведь наши встречи становились все более частыми. Примерно шесть недель спустя он предложил мне выйти за него замуж.

Я сказала об этом мадам Лавуазен и сообщила, что не приду в течение некоторого времени, потому что Уолтер хотел провести медовый месяц в круизе по Карибскому морю. Я тогда же заявила, что совершенно уверена — именно ее косметические процедуры стали причиной моего счастья, я поблагодарила мадам и дала ей довольно большие чаевые. Но она вовсе не обрадовалась — скорее встревожилась. «Моей косметики хватит, может быть, на три недели, — сказала она. — Но потом…» — и больше я ничего не смогла от нее добиться. Тогда я и сама начала волноваться, я не могла даже объяснить, почему. Я поняла, что испытала Бетти-Джо и о чем она хотела мне рассказать. Но я не могла ни с кем поделиться — сказать мне было в самом деле нечего. Но я постаралась убедить Уолтера сократить наше путешествие — и сделать медовый месяц двухнедельным.

После того как мы вернулись, я продолжала убеждать себя, что это абсурд, что такого разительного результата добиться просто нельзя. Один раз я не ходила к мадам Лавуазен почти три недели. К концу этого срока Уолтер начал спрашивать, здорова ли я, а потом стал как-то странно меня разглядывать. И я вернулась в салон. Когда я села в кресло, мадам Лавуазен сказала лишь одно: «Вам не следует пренебрегать своей внешностью, моя дорогая. Мужчины всегда хотят, чтобы их жены выглядели очаровательно — так же, как до свадьбы». И я продолжала посещать салон.

А потом была вечеринка по случаю дня рождения Бетти-Джо. Собралось очень много людей. После обеда, за кофе, Энди встал и произнес небольшую речь. Он сказал, что хотел устроить сюрприз — вечеринка не только праздничная, но и прощальная. В агентстве его сделали директором чикагского представительства. Но прежде чем он примет дела, ему предоставили отпуск на четыре месяца. И он столько времени уделял внимание не только своей жене, но и всем нам — а теперь хочет на некоторое время остаться с ней наедине. И он решил, что они проведут отпуск в домике на Таити.

Он положил билеты возле тарелки Бетти-Джо. Все аплодировали, но она казалась такой бледной, будто собиралась упасть в обморок. Я оказалась единственным человеком, понимавшим причину ее волнения. И я — одна из немногих, понимающих, что с ними теперь произошло. И я беспокоюсь о себе: Уолтер поговаривает о путешествии в Европу. Вы понимаете?

* * *

К столику подошел мальчишка-официант.

— У телефона профессор Тотт, — сказал он. — Он говорит, что ужасно сожалеет, но опаздывает, потому что в колледже была встреча с попечителями; он очень скоро придет. Хотите с ним поговорить?

— Нет, — сказала миссис Джонас. — Не сейчас. Скажите ему, что я тоже очень сожалею, но чувствую себя не очень хорошо и поэтому пойду домой. Мы с ним встретимся попозже.

Миссис Джонас встала.

— Спасибо, — сказала она Элоизе Грэди. А затем поспешно удалилась.

Твари из бурбона

Мистер Гросс — все две сотни фунтов — навис над баром так, что значительная часть его живота уперлась в стойку, и произнес:

— Мистер Ко-ган, нынче вечером мне хочется разнообразия. Как насчет «Желтой гремучки»?

Высокий, мрачного вида мужчина заметил:

— Вам лучше быть поосторожнее. Такие странные напитки доведут вас до белой горячки.

— Нет, не быстрее, чем все прочие, — сказал бармен, смешивая коктейль. — Все зависит от того, насколько вы к ним привыкли. Забавно, что вы сейчас упомянули о б. г. в связи с «Желтой гремучкой», мистер Виллисон. Последний раз я смешивал здесь такой коктейль для мистера Ван Неста, бедного юноши. За ним, по его словам, гнались звери, и ему нужно было выпить. Но когда он сюда вошел, то показался мне совершенно трезвым. Пока человек может держаться на ногах и вести себя прилично — он может выпить в баре Гавагана.

— Ага, это просто стыд и позор, если человек выпьет столько, что дойдет до б. г., — сказал Гросс. — У меня был племянник, который знавал одного такого. Он отрезал себе один палец на ноге разделочным ножом, заявив, что его укусила ядовитая змея. Но этот парень был просто запойным пьяницей.

— Кэмпбелл Ван Нест не был запойным пьяницей, — сообщил Виллисон. — Просто одинокий парень. Хотя он не мог не запить после того, как все эти звери начали оживать и гоняться за ним.

— Ух ты! — пробормотал мистер Витервокс, едва не подавившись оливкой из мартини. — Какие звери? И как это они ожили?

— Звери из его б. г., — ответил Виллисон. — Я их видел. И вы тоже видели, не так ли, мистер Коэн?

— Ничего подобного, — сказал мистер Коэн, протирая стойку бара. — Вот почему он пришел сюда: они не последовали за ним в бар Гавагана. Но очень многие клятвенно уверяли, что действительно видели этих зверей. Даже полицейский Кревиц, которого мой брат Джулиус называет одним из самых уравновешенных людей на свете, и старик Вебстер из лавки портного. И не следует забывать о мистере Виллисоне.

— Вы утверждаете, что твари из его б. г. ожили? — переспросил Витервокс. — Хотелось бы услышать об этом. Я однажды читал в книге о чем-то подобном. Это называлось материализацией.

— Ну, я не знаю… — проговорил Виллисон. — Те немногие из нас, которые были с ним знакомы, старались не распространяться…

— Можете им рассказать, — посоветовал мистер Коэн. — Это ведь никому не повредит: бедный парнишка давно умер, и его звери исчезли вместе с ним.

— Мммм… Полагаю, вы совершенно правы, — согласился Виллисон. — Ну… Смешайте мне еще порцию ржаного с водой, мистер Коэн, и я попробую все рассказать. Постараюсь покороче…

* * *

Кэмпбелл Ван Нест (поведал Виллисон) всегда был недотепой. Привлекательный парень, ничего вроде бы особенного — но казалось, что он заключил со всем миром соглашение: всегда бродить по бездорожью. Все, за что он брался, шло не так, как надо. Он не то чтобы ошибался, просто сбивался с пути — и это приводило к новым и новым разочарованиям.

Он торговал игрушками. Я постараюсь объяснить вам, о каких разочарованиях идет речь… Он был очень способным и неплохо зарабатывал, но ему не нравилась активная жизнь, ему не нравились путешествия, встречи с людьми, собрания и переговоры. Ему нравилось сидеть дома и читать — о разных вещах, прежде всего об астрологии и восточных традициях. В игрушечном бизнесе его по-настоящему интересовало создание разных зверюшек — панд, которые двигались, и всего прочего. Но заниматься подобными проектами постоянно было нельзя, ему позволяли иногда уделять этим разработкам пару недель, а потом приходилось снова отправляться в путешествия.

К тому же он постоянно влюблялся; нет, не подумайте, что он был бабником. Он по-настоящему сильно увлекался какой-нибудь девицей, а потом, в решающий момент, возлюбленная его отвергала. Вы слышали о крутых парнях, круче которых бывают только яйца? Ну, я сказал бы, что Кэмпбелл Ван Нест напоминал яйцо всмятку. Когда очередная девица говорила ему «нет» — его это просто убивало; и решив действовать так, как другие коммивояжеры, он после разрыва обычно уходил в двухдневный загул.

Насколько мне известно, в тот день дела с самого начала не заладились. Последняя девочка Ван Неста бросила его; кто-то влез в его автомобиль и украл все вещи; и магазин, по поручению которого он заключил большую сделку, разорился, так что он потерял свои комиссионные. И Ван Нест устроил такую попойку, по сравнению с которой обычные кутежи кажутся милыми семейными вечерами. Этот загул продолжался три дня; и хуже всего было то, что он скрывался от людей. Ван Нест продолжал покупать бутылку за бутылкой и сидел у себя в комнате, напиваясь и читая эти восточные книги. Его домовладелица позвонила мне на третий день; я пришел туда и обнаружил, что в помещении ужасный беспорядок, бутылки и книги разбросаны по всему полу.

Я уложил его в кровать и немного прибрался. Занимаясь уборкой, я обнаружил, что Ван Нест не только читал во время этого запоя. В комнате я нашел множество листков, на которых он, очевидно, делал наброски новых игрушечных зверей; от некоторых картинок меня едва не вывернуло наизнанку.

(Мистер Гросс заметил: «В точности как мой кузен Луи». Виллисон бросил на него взгляд, в котором отразились некоторые сомнения, а потом продолжил.)

Вот и все, что я мог тогда сделать. Потом я ушел. Следующую часть истории поведал мне сам Ван Нест. Когда он очнулся, на следующий день, около полудня, эта тварь сидела на спинке кровати. Я увидел ее гораздо позже; она напоминала какую-то обезьяну, только была крупнее, у нее были огромные, как блюдца, глаза и чрезвычайно длинные пальцы. Я не знаю, может, это существо напоминало один из рисунков Ван Неста, сделанных во время запоя. Морда животного выражала, мне кажется, сильную злобу.

Коренастый мужчина, на приплюснутом носу которого висели очки, поинтересовался насчет дайкири и произнес:

— Думаю, что это был ночной долгопят.

— Да? — воззрившись на него, произнес Виллисон. — А они синие?

— Одного такого я видел, — сказал коренастый мужчина. — Но это… извините, что прервал ваш рассказ, старина. Однако тут может быть связь: продолжайте.

* * *

У Ван Неста никогда прежде не бывало белой горячки (продолжил Виллисон), и поначалу он решил, что животное сбежало из зоопарка. Но учитывая его похмельное состояние, вполне естественно, что он не попытался схватить пришельца. Такое животное ведь может довольно сильно укусить. Так что он выпил брома с сельтерской и оделся, рассчитывая, что, выйдя на улицу, позвонит в зоопарк или Службу защиты животных и попросит их забрать зверя. Этот призрачный как-его-там просто сидел на спинке кровати, рассматривая Ван Неста.

Зверь вел себя так спокойно, что Ван Нест решил сначала выпить чашку кофе, а потом уже звонить по телефону. Но когда он отворил дверь (не стоит забывать, что рефлексы у него еще не пришли в норму), тварь спрыгнула с кровати и выскочила наружу, как молния. Ван Нест ожидал, что обезьяна сбежит. Ничего подобного не произошло; зверь проскакал по коридору, затем спустился по лестнице, держась на одном расстоянии от человека. Каждый раз, когда Ван Нест оборачивался, обезьяна отступала, а затем следовала за ним снова, едва он делал шаг вперед. Животное бродило за ним как привязанное.

Это заставило Ван Неста задуматься — насколько он вообще мог думать во время похмелья. Что, если у него просто нервное возбуждение, а на самом деле никакой твари нет? Вот он и решил просто не обращать на нее внимания и зашагал дальше по улице. Тут он начал замечать, что другие люди присматриваются к нему, когда он проходит мимо; он услышал какой-то хрип или визг. Когда он обернулся через плечо — там была все та же тварь, шедшая за ним по пятам; другие люди, казалось, тоже ее видели. Он начал ускорять шаг. Довольно скоро он догнал девушку, которая шла в том же направлении, что и Ван Нест; и когда тварь пронеслась у нее под ногами, барышня посмотрела вниз и очень громко закричала. Услышав вопль, Ван Нест окончательно утратил самообладание и бросился бежать.

Вы знаете, что бывает, когда человек очертя голову бежит по улице. Люди надеются выяснить, кто за кем гонится, а потом очень часто и сами бросаются в погоню. На сей раз повод для волнения у них был — чудовище мчалось за Ван Нестом огромными прыжками. Некоторые завопили: «Оно гонится за ним!» и через полминуты два или три десятка участливых граждан помчались за бедным юношей.

Явная сила привычки, как позже говорил Ван Нест, привела его к Гавагану, и он нырнул внутрь, укрывшись и от этих людей, и от зверя. Вы помните, мистер Коэн?

* * *

— Да, очень хорошо помню, — сказал бармен. — Бедный парнишка ворвался в дверь, как один из этих чудных конькобежцев, которые выступают на разных шоу, и подлетел прямо к стойке. «Тебе точно необходимо бренди, мальчик мой», — сказал я и налил ему порцию, в то время как все прочие люди вошли в бар, разыскивая загадочного зверя. Но никакого зверя они не увидели; с Ван Нестом никого не было. Зеваки увидели только Кэмпбелла Ван Неста, сжимавшего в трясущейся руке рюмочку бренди. Некоторые заявили, что тварь удрала по крыше; но вы ведь утверждаете, что это не так… правда, мистер Виллисон?

* * *

Еще ржаного с содовой (произнес Виллисон). Нет, конечно, это неправда. Тварь просто исчезла. Некоторые преследователи вошли в бар, чтобы расспросить Ван Неста; в конце концов, им удалось побеседовать. Понимаете, есть только один способ беседовать в баре — с выпивкой в руке. Ван Нест выпил «Желтую гремучку» и почувствовал себя лучше, а затем он выпил еще и еще — а в итоге узнал, что уже наступил вечер, а весь день он провел в баре.

Я бы не сказал, что он был по-настоящему пьян, так пьян, как в предшествующие дни; кроме того, мистер Коэн ничего подобного не допустил. Но нельзя весь день пить бренди и «Желтую гремучку», ничем не закусывая, и вовсе не напиться. Что вы сказали? О да, он съел сэндвич с жареной свининой. Да, он съел этот сэндвич и выпил еще пару порций, пошел домой и выпил на ночь еще пару-тройку стаканчиков; а тогда, мне кажется, он был уже сильно пьян. Так он и рухнул в кровать; время уже было довольно позднее.

Когда он пришел в себя, где-то ближе к полудню, эта призрачная тварь снова была рядом. И на сей раз с ней вместе был другой монстр, похожий на ящерицу с длинным хвостом и тонкими пальцами и каким-то колючим гребнем вокруг шеи, вроде тех, которые вы иной раз видите на старинных портретах предков. Это существо было темно-красного цвета.

* * *

— Chlemydosaurus kingi, оборчатая ящерица, — сказал курносый мужчина, — интересная цветовая разновидность.

— Вы точно знаете? — спросил Виллисон.

— Да. Моя фамилия — Тоболка. Я — биолог. — Он протянул Виллисону руку. — Могу я вам купить еще порцию?

* * *

Спасибо, я, пожалуй, действительно выпью еще (ответил Виллисон). Я не хочу, чтобы вы считали Ван Неста дураком. Он мог сложить два и два, несмотря на то, что в голове у него стучали сотни молотков; и он был совершенно уверен, что как только он выйдет на улицу, эти два ужаса последуют за ним. Так что он позвонил мне и попросил меня приехать.

К тому времени, как я добрался до его квартиры, он уговорил целую пинту, которую заказал для успокоения нервов. Звери по-прежнему были там — оба. Я их видел. Они были не очень маленькими. Каждый раз, когда я пытался приблизиться к одной из тварей, она в мгновение ока отскакивала; потом усаживалась поодаль и продолжала смотреть на Ван Неста. Он казался подавленным.

«Я не могу понять, почему это происходит», — повторял он.

Я рассказал о том, как укладывал его в постель несколько ночей назад, как выглядела комната, какие книги и странные рисунки животных были разбросаны вокруг. «С какой индусской магией ты связался?» — спросил я.

Он расстроился еще сильнее прежнего. «В том-то и беда, — сказал он. — Я не имею ни малейшего представления. Очень многие из этих книг посвящены оккультизму и материализации в той или иной форме, но я боюсь, что слишком много выпил в тот день; я не знаю, что хотел сделать».

Мы пришли к выводу, что единственное разумное решение — восстановить весь ход событий; я принес на подносе кое-какой еды, а затем мы занялись его книгами. Те два зверя постоянно следили за нами. Я не мог понять, о чем в этих книгах шла речь, а он, кажется, не мог отыскать ничего полезного. Около пяти часов я прекратил поиски и пошел домой, предварительно заказав Ван Несту обед. Единственное, на что нам оставалось надеяться, — может быть, звери исчезнут за ночь. Он прикончил пинту, но это был сущий пустяк для человека, наделенного способностями Ван Неста, и его можно было назвать в какой-то степени трезвым.

Но он позвонил на следующее утро, чтобы сказать: твари по-прежнему там, они сидят возле кровати и все время на него смотрят. А еще хуже, что позвонили из конторы. Там не возражали против его отсутствия, но он не выходил на работу уже целых пять дней, и теперь ему срочно следовало отправиться в командировку на Средний Запад. Идея совершить коммерческое путешествие в компании этих двух тварей не очень привлекла его — явно неподходящий способ, чтобы завоевывать друзей и оказывать влияние на людей.

Я пришел к нему после обеда, и мы еще раз все обсудили. Наконец я сказал: «Подумай. Есть две части этого дела, которые могут быть связаны между собой… Не этих ли двух зверей ты рисовал, когда ушел в запой?»

Он вытащил рисунки; хотя его рука была не слишком твердой, когда он проводил линии, но и оборчатую ящерицу, и призрачную обезьяну мы опознали.

«Хорошо, — сказал я. — Ты помнишь, что первая тварь исчезла, когда ты пришел к Гавагану? Сейчас я вызову такси и отправлю тебя туда; пока тебя не будет, я уничтожу эти рисунки».

Он сказал, что это кажется неправдоподобным, но ничего лучше он придумать не может. Второй день изучения книг также не принес никаких результатов. В общем, он со мной согласился. Я вызвал такси, машина ждала его внизу с включенным двигателем; он помчался по лестнице, и за ним последовали оба чудовища. Ящерица поехала на крыше. Я вернулся в комнату, собрал все сделанные им рисунки и сжег их, для верности прибавив некоторые чертежи, которые он делал для других игрушек, совсем не напоминавших чудовищ.

А потом я пришел сюда. Кажется, довольно много людей видели Ван Неста с его зверями — не столько, сколько в первый раз, но достаточно, чтобы начались разные пересуды. В итоге почти все пожелали купить ему выпивку и навести его на разговор. Сами можете вообразить, к чему это привело. Когда я уводил его отсюда, Ван Нест был совсем уже хороший, а на следующее утро он обнаружил трех домашних животных вместо двух.

Только на сей раз вышло еще хуже. Новая тварь не имела ничего общего с его рисунками; я никогда ничего подобного не видел; доктор Тоболка, я не думаю, что она была похожа на какое-то животное, которое вам известно. Нечто вроде огромной многоножки с кошачьей головой.

Ван Нест позвонил, я снова пришел и все увидел. Его снова вызывали в контору, и он ответил, что болен. Я остался у него на некоторое время, пытаясь хоть что-то вычитать из его книг; но когда я вышел (отправился за провизией), Ван Нест, не способный выносить вида этих трех тварей, вызвал по телефону такси и снова поехал в бар Гавагана. Это было единственное место, где он чувствовал себя в безопасности.

(«Бедный парнишка сказал, что готов чистить плевательницы, если ему разрешат переночевать здесь, на полу, завернувшись в одеяло, — сказал г-н Коэн. — Я рассказал об этом самому Гавагану, но тот не пожелал ничего слышать»).

Я не получал от Ван Неста вестей (продолжал Виллисон), но я добрался до его квартиры, наверное, на пятый день после того, как все это началось. Из конторы прислали корзину с фруктами; ее доставил специальный посыльный. Мне пришлось постучать четыре или пять раз, прежде чем он впустил меня, да и то сначала чуть-чуть приоткрыл дверь и окинул меня подозрительным взглядом. Он не брился бог знает сколько времени; в руке он держал почти пустую бутылку. К тому времени в комнате находилось уже шесть тварей, все они, кроме первых двух, выглядели так, как будто их собрали из отдельных частей настоящих животных и зверей из детской иллюстрированной книжки. Я не смог подобраться поближе к этим тварям; но я был избавлен от неприятностей, потому что Ван Нест взмахнул бутылкой, сказал: «Видишь?» — сделал большой глоток и упал поперек кровати, а все эти невероятные существа просто смотрели на него. Они ничего не ели; они ничего не делали, только толкали друг друга и смотрели.

Он развалился на кровати, а я смотрел на него и думал. С ним творилось что-то необычайное; если бы я смог сделать что-нибудь, чтобы помочь ему, подумал я, это может быть очень выгодно. Рядом валялись страницы из вечерней газеты, я подобрал их и отыскал объявление о карибском круизе. Я позвонил по указанному номеру, корабль отплывал через три четверти часа, и, к счастью, у них была свободная каюта, потому что в последний момент кто-то отказался от поездки. Я посадил Ван Неста в такси, отвез его на пристань и погрузил на борт; и я с тех пор не перестаю сожалеть о содеянном, потому что этот корабль назывался «Тринидадский Замок».

* * *

— Тот самый, который пропал? — спросил Витервокс.

— Верно, — кивнул Виллисон. — Напоролся на риф возле Багамских островов во время урагана и затонул со всеми пассажирами.

— Я в этом сомневаюсь, — внезапно произнес коренастый человечек, который назвался биологом Тоболкой.

— Прошу прощения… — несколько недружелюбно произнес Виллисон.

— И я прошу прощения. Никаких обид, дружище. Я не усомнился в ваших словах, я просто могу уточнить ваши сведения. Когда вы упомянули о синем ночном долгопяте, я сказал, что это может быть как-то связано с известным мне случаем; теперь я уже совершенно уверен в этом. Ваш друг Ван Нест не утонул на «Тринидадском Замке». Если мистер Коэн любезно выдаст мне еще дайкири, я все объясню.

* * *

(Он развернулся, театрально взмахнув рукой.) Господа, эта история не вышла за пределы научного мира по тем же причинам, по которым мистер Виллисон решил хранить молчание. Я — биолог, я очень много общался с несколькими участниками гарвардской экспедиции на Багамы. Вы можете знать, а можете и не знать, что цель этой «морской экспедиции» состояла в том, чтобы изучить существ, обитающих в море возле рифа Джексона. Это, в общем-то, всего лишь маленькая песчаная отмель неподалеку от Большого Абако, но там действительно можно отыскать странно интересных представителей мелкой морской фауны.

* * *

Вы могли видеть фотографии, привезенные из экспедиции. Если так, в центре почти неизбежно находилась некая юная леди, одетая в шорты и выполняющая некие научные исследования. Она — блондинка, притом исключительно фотогеничная, ее зовут Корнелия Хартвиг.

Наутро после крушения «Тринидадского Замка» она нашла выжившего пассажира с этого корабля; прибой вынес его на отмель у рифа Джексона. Думаю, не может быть никаких сомнений, что это оказался ваш друг Ван Нест, хотя он назвался Кэмпбеллом. Когда его нашли, он был не в лучшем состоянии, хотя жизнь его не подвергалась опасности. Ему дали укрепляющие средства, но нельзя было и думать о том, чтобы немедленно отправить его на материк, потому что транспортное судно совершало рейсы достаточно редко, а маленькие моторные лодки явно не подходили для перевозки пострадавших.

Мой друг профессор Руссо сказал, что когда молодой человек пришел в сознание и узнал, что ему придется задержаться в экспедиции, он, казалось, не возражал. Он смотрел на Корнелию Хартвиг, и она почти так же пристально смотрела на него. Возможно, мне следует немного о ней рассказать. Она — очень опытный биолог, но, подобно вашему другу Ван Несту, ее можно назвать вечно влюбленной. В экспедициях, вроде этого путешествия на риф Джексона, она обычно выбирала одного из старших и чаще всего женатых членов научной группы; и в прошлом это приводило к многочисленным неприятностям. Фактически члены экспедиции с некоторым страхом ожидали, кто же станет ее жертвой в этот раз; они с облегчением обнаружили, что Корнелия провела почти целый день в обществе потерпевшего кораблекрушение. Я лично не могу вообразить, о чем они друг с другом беседовали, но профессор Руссо утверждал, что особых трудностей у них не возникло.

Вечером, когда Кэмпбелл, или скорее Ван Нест, смог встать на ноги и кое-что съесть, Корнелия увела его на другую сторону острова, в пальмовую рощу, на поиски призрачных крабов при свете полной луны. Я не знаю, отыскали ли они там призрачных крабов; но когда они сидели там под пальмами, необычайные животные, которых вы описали, появились как будто из ниоткуда и уселись вокруг них на почтительном расстоянии; там был и синий ночной долгопят, и брыластая ящерица темно-красного цвета.

Нет сомнения, что Корнелия была очарована. Если бы я обнаружил столько неизвестных науке видов — я тоже пришел бы в восторг. Парочка не возвращалась в лагерь очень долго — все остальные давно уже улеглись. Когда Корнелия утром поведала свою историю, другие члены экспедиции выслушали ее с некоторым скептицизмом; многие просто смеялись. Я нисколько не удивлен. Звери Ван Неста вели себя на рифе Джексона несколько иначе, чем в городе, судя по вашим описаниям. Ни одного из них в то утро не видели. Они исчезли, как только рассвело.

Такое отношение к ее истории разозлило Корнелию; на следующий вечер она убедила самого профессора Руссо пойти вместе с ними в пальмовую рощу. Он сказал, что животные, казалось, выбрались из подлеска, и их описание полностью соответствовало тому, которое представили вы, мистер Виллисон. Профессор навел на них фонарик и тут же отказался от мысли, что это просто галлюцинации, поскольку звери оказались вполне реальными; но все его усилия поймать хоть одну особь ни к чему не привели — твари были слишком проворны.

После этого Корнелия и Ван Нест каждый вечер отправлялись в пальмовую рощу, часто они брали с собой принадлежности для рисования и фонарик; она сделала несколько замечательных рисунков. Парочка решительно и даже грубо возражала, когда другие члены экспедиции пытались последовать за ними; Корнелия и Ван Нест, казалось, были так сильно влюблены друг в друга, что все предпочли оставить их в покое. Однако профессор Руссо заметил, что примерно через три недели Корнелия — дневная работа которой существенно замедлилась из-за того, что она столько времени трудилась по ночам — стала прохладнее относиться к молодому человеку.

Стремясь выяснить причину, профессор засветло укрылся в пальмовой роще. Луна была уже во второй четверти, и он мог без особого труда следить за происходящим; но когда пришли Кэмпбелл и Корнелия и начали появляться животные, сразу стало очевидно — что-то идет неправильно. Обнаружилось лишь четыре существа, притом не самых необычных. Кроме того, хотя профессор Руссо находился не очень близко и не мог расслышать все слова, он сумел уловить настроение и общее развитие беседы. Корнелия бранила молодого человека, а он о чем-то умолял ее.

* * *

Виллисон снова придвинул к бармену стакан.

— Думаю, что добился своего, — сказал он. — Морской воздух и физические упражнения спасли его от пьянства и последствий. Именно это я ему и советовал.

— Очевидно, Кэмпбелл и сам пришел к тем же выводам, — продолжал Тоболка. — На следующее утро, когда все члены экспедиции отправились работать, Кэмпбелл отыскал запасы виски и выпил почти целую бутылку. Его обнаружили лежащим в кровати в бесчувственном состоянии. Профессор Руссо очень разгневался и обругал Кэмпбелла. Однако цель его маневра была достигнута. Корнелия еще раз отправилась с ним в пальмовую рощу и на следующее утро вернулась, сияя от восторга, с зарисовками совершенно новой и уникальной формы Limulus.

Затем он убедил Корнелию добывать для него виски. Но это продолжалось недолго, потому что вскоре прибыл базовый корабль, и работа экспедиции подошла к концу. Тогда профессор Руссо столкнулся с проблемой: Корнелия решительно отказалась покинуть остров до тех пор, пока она не увидит еще нескольких зверей Кэмпбелла. С той же горячностью он отказался покинуть Корнелию; и они не могли возвратиться вместе из-за тех же самых животных.

Начальник экспедиции решил, что они оба — взрослые люди, имеющие право принимать самостоятельные решения, так что он оставил им палатки и припасы и принял меры, чтобы моторная лодка периодически совершала рейсы на риф Джексона. Он говорит мне, что, поскольку у Корнелии немного денег, а у Кэмпбелла вообще не было ни цента, когда его выбросило на берег, то им будет непросто платить за выпивку. Когда их видели в последний раз, они пытались заняться перегонкой молока кокосовых орехов. Возможно, мы когда-нибудь выясним, удалось ли им добиться успеха.

— Ну, спасибо вам, доктор Тоболка, — сказал Виллисон. — Возможно, мне следует отослать туда его книги. Как вы думаете?

Дар божий

— Мне как джентльмену весьма прискорбно наблюдать такое, — сказал мистер Гросс, качая головой. — Во-первых, мартини — неподходящий напиток для этого часа, и во-вторых, женщина, которая проводит время, в одиночестве напиваясь в барах, стоит на пути к гибели. Кто она такая, мистер Ко-ган?

Он движением головы указал на один из столиков, за которым сидела миловидная женщина лет сорока. Перед ней стоял бокал с двойным мартини, из которого она то и дело отпивала, проводя языком по губам после каждого глотка и заглядывая в стакан так, как будто он был в десять футов глубиной. Бармен посмотрел на нее, потом положил обе руки на стойку и наклонился к клиенту.

— Мистер Гросс, — сурово произнес он, — вам следовало бы знать, что я и только я сужу о том, много ли люди пьют в баре Гавагана; Богом клянусь, я отвечаю за это место и содержу его в порядке. Тот, кто посмеет оскорблять моих клиентов, может сразу убираться куда-нибудь еще.

— Я ничего такого не имел в виду, — нерешительно пробормотал мистер Гросс. — Я только подумал о несчастном семействе этой женщины.

— Никакого семейства у нее нет; но если бы у нее были родные — я бы не назвал их бедными и не сказал бы, что они ее стыдятся. Ведь это сама Джослин Миллард, которая пишет религиозные стихи, выступает по радио и так далее. Отец Макконахи говорит, что ее стихи ничем не хуже проповедей. Она некоторое время была в отъезде, а сегодня, похоже, вернулась.

— Радио, да? — произнес мистер Гросс, просияв; он снова обернулся и пристально оглядел поэтессу. — Разве это не замечательно? Кузен моей жены знает человека, который однажды выиграл на радио набор посуды. Но он тогда не был женат и кому-то отдал все эти тарелки, а заварной чайник почти сразу разбил. Хотелось бы мне завести знакомства на радио; возможно, с моим-то голосом я мог бы стать у них диктором.

Дама, привлекшая их внимание, подошла к бару и поставила на стойку стакан.

— Еще, — хриплым голосом проговорила она.

— Конечно, конечно, — сказал Коэн. — Мисс Миллард, вы знакомы с мистером Гроссом? Чем больше людей знакомятся друг с другом, тем лучше для всех.

— Рад познакомиться с вами, мэм, — сказал Гросс. — Мистер Коэн мне только что сообщил, что вы работаете в радиобизнесе.

— Здравствуйте, — ответила мисс Миллард. — Но я не работаю в радиобизнесе.

— Что я вам говорил? — заметил мистер Коэн, энергично смешивая мартини. — Она просто пишет стихи.

— К черту стихи, — заявила мисс Миллард.

— Ха! — удивленно воскликнул Гросс. — Что-то не так, мэм?

— Все равно вы мне не поможете.

— Не говорите так, мэм. Я вспоминаю, как мы однажды в субботу устроили дома вечеринку, сломался туалет, квартиру начало заливать. Могло показаться, что проблема неразрешима — ведь все водопроводчики уже не работали. Но оказалось, что друг сестры моей жены когда-то учился на ветеринара, и он просто снял пиджак и принялся за работу…

Мисс Миллард со скорбным видом глотнула еще мартини, а потом, казалось, приняла решение.

* * *

Хорошо, я расскажу вам (заявила она), и вы сами увидите, чем можете помочь, и мистера Коэна это тоже касается. Если у вас хватит ума, вы отбежите от меня на добрую милю. Это хуже, чем быть прокаженным, и во всем я виновата сама — и только я одна.

Вы знаете, какие стихотворения я сочиняю? Их большей частью передают в эфир по вечерам в сети ДИТ; но некоторые произведения я продаю и в газеты. Вдохновенные поэмы — «Боже, дай мне то, Боже, дай мне это». Возможно, это не лучшие стихи на свете, но они действительно продаются, и люди пишут мне письма, сообщая, что мои труды им помогли. Даже проповедники и священники иногда пишут… Еще была одна женщина, которая сообщила, что я спасла ее от самоубийства. Если людям нравятся мои вирши и если они извлекают из моих стихов что-то делающее жизнь лучше, тогда почему бы мне не давать людям то, чего они хотят? Почему нет?

(Гросс пожал плечами, показав, что не намерен обсуждать данный вопрос).

Я не знаю, как это случилось и кто это со мной сделал, но боюсь, что теперь мне придется снова устраиваться в школу учительницей. Если мне кто-нибудь даст работу, когда обо всем узнают… Вы можете уже смешивать следующий коктейль, мистер Коэн; я как раз покончу с этим, когда вы приготовите новый.

Все началось несколько недель назад, когда я решила, что настало время отдохнуть. Я собрала вещи, села в свой автомобиль и отправилась в старинный французский район Квебека. У них там дрянные дороги; но еда весьма недурная; я прикупила несколько хорошеньких антикварных вещиц, и все шло как надо, пока я не добралась до местечка под названием Пас де Анжи, на реке Бенуа. Там находится священная реликвия, она хранится в часовне у монахов-бенедиктинцев. Да, еще, знаете ли, у этих монахов очень хороший хор.

А ведь я пишу стихи, которые, как все уверены, религиозны по содержанию, и я пытаюсь общаться с другими людьми как подобает доброй христианке, но обычно хожу в церковь не чаще раза в год и не уверена, что переступила бы порог часовни в Пас де Анжи, если б не оказалась в этом городке после обеда, когда ехать дальше было уже поздно. Я перечитала все книги, которые у меня с собой были, а посмотреть там, кроме церкви, больше нечего.

В итоге я пошла в храм и села на скамейку. Был чудесный осенний день, тихий, безветренный. Свет проникал через запыленные стекла, которые показались мне очень роскошными для такого маленького местечка. Сидя в храме, я испытала замечательное ощущение мира и спокойствия, возможно, как раз такое чувство и должна приносить нам религия. Я сидела там очень долго, ни о чем не думая — вернее, мои мысли словами выразить нельзя. Через некоторое время стало смеркаться. Я встала и собралась уходить; и в то же самое время чувство, о котором я говорила, исчезло, как будто очарование разрушилось; и у меня осталось лишь воспоминание об этом чудесном переживании. Я как раз начала размышлять над новым стихотворением, которое следовало выпустить в эфир на следующей неделе, — и тут у самых дверей я повстречала маленького священника, который как раз входил в церковь.

Он заговорил со мной по-французски. Я неплохо знаю язык, но этот канадский французский звучит так странно — в общем, мне нелегко было разобрать его слова. В конце концов я поняла, что он приглашал меня остаться на вечернюю службу и послушать хор. К тому времени я проголодалась, и начало стихотворения для следующей недели уже тревожило меня; я попыталась отказаться; но он выглядел таким огорченным, что я наконец сдалась и вернулась в храм вместе с ним. После этого священник произнес какие-то слова, которые я не совсем поняла; что-то о нежданных благодеяниях… Потом он покинул меня.

Хор был великолепен и оправдал все ожидания; когда запели монахи и в сумрачном воздухе разлился запах ладана, это чувство — нечто священное и благоговейное, если вы понимаете, о чем я говорю; как будто я стала легче воздуха и могла взлететь вверх прямо сквозь крышу — это чувство отчасти вернулось, но только на короткий миг, потому что я все время беспокоилась о своем стихотворении. Я, казалось, остановилась на первых двух строках:

Боже, дай мне дерево, цветок, дитя;Боже, дай мне птицу лишь на час…

После того как служба закончилась, я больше не видела маленького священника; и позднее я была так занята осмотром достопримечательностей и поиском нужной дороги, что стихотворение, которое я не написала, вылетело у меня из головы — пока я не вернулась в город. Затем вид знакомых улиц и магазинов напомнил мне, что нужно сдавать материал. Я попыталась поработать над текстом, поставив автомобиль в гараж, но дело никак не шло дальше первых двух строк. Когда я поднималась в лифте, эти две строки напомнили мне о происшествии в церкви; и я испытала на миг все то же чувство, с которым впервые столкнулась в Квебеке — вы бы назвали это экстазом.

В то мгновение, как я отворила дверь квартиры, я почувствовала: что-то неправильно. Я услышала крик. Я помчалась в свою гостиную, и там… там был новорожденный младенец, который ползал по ковру и вопил что было сил. В комнате было и все остальное: молодой дуб, который, казалось, прорастал прямо из-под пола, касаясь ветвями потолка; только что срезанная роза лежала у меня на столе; и желтая иволга сидела среди ветвей дерева.

Да, сделайте мне еще порцию, мистер Коэн. Вам, мужчинам, неплохо бы понять, что одно дело — много лет сообщать Богу, что хочешь ребенка, и совсем другое — внезапно обнаружить, что ребенок появился. Во-первых, я не замужем; я никогда замужем не была; и я только что вернулась из продолжительной поездки. Могу представить, какой поднимется шум, когда все узнают, что я вернулась с ребенком. Я женщина решительная, я могу не обращать на это внимания, но люди, которые покупают мои стихи, — достойные прихожане, и мне не следует об этом забывать.

Во-вторых, об этом существе нужно позаботиться. Извините меня, я уверена, что у меня в квартире очень милый, прекрасный ребенок, как раз такой, о котором я писала. Но я ничего не знаю об этих созданиях; когда у моих друзей появляются дети, я даже на руки их боюсь брать. Я сумела уложить ребенка в кровать и начала по телефону разыскивать няньку, которая могла бы прийти и помочь мне, в то же время пытаясь выдумать историю, которая объяснила бы появление ребенка. Казалось, что все няньки в городе были заняты, но я наконец отыскала одну. Как раз тогда, когда я этим занималась, иволга вылетела из окна. Я посмотрела на часы. Прошел ровно час с той минуты, как я вошла в квартиру. Именно к этому сроку я должна была сдать свою поэму.

Когда явилась нянька, дела пошли еще хуже. Мне пришлось потратить полдня, покупая вещи для ребенка — он, кстати, намочил мне кровать, — и я не смогла придумать никакой другой истории, кроме рассказа о младенце, подброшенном к моему порогу. Нянька, очевидно, мне не поверила — она, скорее всего, считает, что я где-нибудь украла ребенка, и говорит, что мне следует его зарегистрировать. Я наконец ушла, но в квартире кавардак, и бог знает что мне теперь делать.

* * *

— Когда это случилось? — испуганно поинтересовался Гросс.

— Сегодня. Как вы думаете, почему я сюда пришла?

Тут вмешался мистер Коэн, беседовавший с кем-то у другого конца стойки:

— Мисс Миллард, один парень вас разыскивает.

Она обернулась — и столкнулась с мужчиной в комбинезоне и каске.

— Я мисс Миллард. В чем дело?

— Я водопроводчик из дома четыреста пятнадцать; Генри, мисс Миллард. Мне очень неудобно вас беспокоить, но похоже, что вы вырастили у себя в комнате какое-то дерево и оно, должно быть, пустило корни, которые проросли сквозь основание горшка. Корни испортили газовые трубы на потолке этажом ниже; мне пришлось некоторые перерезать. Мне сказали…

Мисс Миллард вцепилась в край стойки.

— Боже, дай мне сил… — проговорила она.

Кусок дерева от прикосновения ее пальцев рассыпался, как папиросная бумага; мельчайшие пылинки полетели на пол.

— Эти проклятые термиты! — воскликнул мистер Коэн. — Я дюжину раз говорил о них Гавагану, а он ничего не сделает, пока у нас весь дом не рухнет!

Самая лучшая мышеловка

Таксидермист, изготавливая чучело совы, висевшее ныне над баром, придал ему странное выражение — сова как будто была пьяна и кому-то подмигивала. Мистер Витервокс подмигнул ей в ответ и решительно обратил взгляд вверх, уверенный, что стоит ему посмотреть на соседей, как мистер Гросс тотчас начнет рассказывать анекдоты. Принимая в расчет качество анекдотов, этого следовало избежать любой ценой; но в конце концов настал момент, когда стакан опустел. Мистеру Витервоксу пришлось посмотреть вниз, чтобы стакан снова наполнили. Сидевший рядом мистер Гросс зловеще прочистил горло. Мистер Витервокс обернулся спиной к источнику звука, внимательно осмотрел панели красного дерева у двери и подозвал бармена.

— Кто это там пьет в одиночестве? — спросил он. — Возможно, он пожелает присоединиться к нам; человеку не стоит пить в одиночку. Вы можете поставить ему от меня шерри, мистер Ко-ган.

— Ко-эн, ей-богу! — поправил его бармен. — Ему? Его зовут Мердок, а может, Моуд, и я думаю, что он — не тот человек, с которым вам стоило бы познакомиться. Может статься, на нем висит убийство… Что вы пожелаете, мистер Гросс?

— Как обычно, «Кипящий котел», большую порцию. Кстати, я припоминаю, что был знаком с человеком…

— А он что, гангстер? — спросил мистер Витервокс.

— Я не хочу ни во что вмешиваться, просто хочу оказать ему любезность. Пригласите его к нам и передайте ему выпивку. Скажите ему, что Дьявол умер ночью во вторник и мы устраиваем поминки.

Мистер Коэн улыбнулся; ощущение превосходства выразилось на его округлом лице, когда он смешивал ингредиенты для «Кипящего котла».

— Нет, он не гангстер. Все гораздо хуже. Он потерял своего дракона.

— Друга моего дяди Пинкуса однажды пнул в живот кенгуру, — сообщил мистер Гросс. — Он…

— Мне не важно, потерял он дракона или отыскал русалку, — в отчаянии провозгласил мистер Витервокс. — Приведите его сюда и дайте ему выпить.

Бармен, пожав плечами, как человек, который исполнил свой долг и не несет ответственности за последствия, направился в дальнюю часть заведения. После разговора с Коэном Мердок обратил тонкое печальное лицо к первым посетителям, затем кивнул. По его походке нельзя было понять, сколько он выпил и подействовала ли на него выпивка; но он попросил «Двойной зомби». Когда он приветственным жестом приподнял стакан, мистер Гросс внимательно оглядел его с поистине отеческим интересом.

— Это правда, — спросил он, — что вы потеряли своего дракона?

Мердок поперхнулся, опустил стакан и страдальчески глянул на мистера Гросса.

— Если бы это был мой дракон, я не так волновался бы, — сказал он, — но я его взял взаймы.

— Это правда, я оговорился, — охотно согласился мистер Коэн. — Я помню, что это случилось как раз здесь, в баре, вы его позаимствовали у парня-волшебника, он еще пил свой особый напиток.

Мердок потянулся за стаканом и сделал еще один глоток. Он пролил часть выпивки на подбородок, когда отворилась дверь, затем издал вздох облегчения при виде незнакомца.

Витервокс вновь окинул взглядом пьяную сову, которая все так же пялилась на него.

— Я никогда драконов не видел и не надеюсь увидеть, — сказал он. — Разве Святой Георгий или еще кто-то не избавился от последнего из них?

— Не избавился, — сказал мистер Коэн, снабдив нового посетителя порцией пива. — Именно здесь я видел животное, о котором мы говорим, видел собственными глазами; и оно выглядело в точности как дракон; и оно принадлежало этому парню, волшебнику Абарису.

— И сейчас принадлежит, — жалобно проговорил Мердок. — Ну, в общем, я не знаю, почему я с ним связался… он мне не нравился… о, какого черта! — Он сделал большой глоток «Двойного зомби».

Витервокс посмотрел на мистера Коэна.

— И кто этот парень, который владеет драконом? Какой-нибудь ученый?

* * *

Волшебник, скажу я вам (заговорил бармен). Он дал мне однажды свою карточку; возможно, она где-то здесь. Теофрастус В. Абарис (мистер Коэн медленно выговорил непривычное имя); вы и сами могли его видеть, мистер Гросс. Он часто приходил по четвергам вечером, как и вы. Большой, жирный кусок сала, не настоящий жирок от домашней стряпни, как у меня. Он был бледен как мертвец, волосы свисали на воротник пальто, а голос был тонкий, писклявый, как у мальчишки-певчего. Вряд ли бы вы стали по такому субъекту скучать.

Он был из пьяниц-одиночек (продолжал Коэн), он никогда не покупал выпивки для бармена, но и домой ничего не уносил. Не то чтобы он был недружелюбным; он мог болтать без умолку часами, только половину из того, что он говорил, нельзя было понять. Я однажды поинтересовался, чем он зарабатывает на жизнь, и услышал в ответ, что он назвал какую-то религию… Сейчас я уже не вспомню ее названия.

(«Пифагорейство», — уныло сказал Мердок, взяв еще один стакан.)

Да, может быть; спасибо, мистер Мердок. Я никогда не слышал об этом прежде, но я спросил брата Джулиуса, который сейчас находится при исполнении, и брат сказал, что это все не очень хорошо, но никаких законов они не нарушают, пока не берутся предсказывать судьбу. Эта религия как-то связана с книгами. Да, есть очень старые книги, которые стоят немалых денег…

Вот что он разыскивал, по его словам. В последний раз, когда мы с ним встречались, он сообщил, что отправляется за книгой, сочиненной каким-то Небюлусом или кем-то еще.

(«Зебулоном», — уточнил Мердок.)

Вы, должно быть, слышали, как он об этом рассказывал. Он сказал, что гонялся за этой книгой сотни лет; он всегда так выражался — когда собеседник понимал, о чем он говорит, то не верил ни единому слову. Кажется, однажды Абарис заполучил книгу; он сказал, что отыскал ее на острове в розовом Аравийском море — как будто я не знаю, что морская вода не бывает розовой.

Потом он рассказал, что праведный Святой Петр похитил у него книгу; помимо того, что это чистейшая ложь, мне не понравилось, как он отзывается о святых и блаженных; и я ему все высказал. Но теперь он собирался вернуть украденное. Он сообщил, что вскорости в Бруклине состоится собрание людей, занимающихся подобными делами. По крайней мере, я так понял.

(«В Брокене», — уточнил Мердок.) Ну хорошо, в Брокене. Я все запомнил потому, что он назвал точную дату, а именно первое мая, и я подумал, что это, скорее всего, банда коммунистов или каких-то еще субчиков, но мой брат Джулиус (он сейчас находится при исполнении) сказал, что это неверно.

И все-таки для бизнеса его редкие посещения были полезны — он проделывал разные фокусы, все время шевелил пальцами, как будто играл на невидимом фортепьяно. Я когда-нибудь показывал вам бутылки из особого запаса, который я держу для него, а, мистер Гросс?

(Коэн ушел в подвал и принес бутылку. «Vin sable», прочитал Витервокс на этикетке. «Я знаю, что это такое; это по-французски, называется «песочное вино». Может, вы на сей раз и себе нальете стаканчик, а, мистер Ко-ган?»)

Я бы не возражал; первый глоток сегодня, но не последний. Да, спасибо. Ну, я уверен, что они использовали черный песок или что-то похожее. Потому что, как вы лично можете убедиться, вино очень темное, как будто смешано с чернилами. Гаваган получает эти бутылки от импортера Костелло. Нет, я не продам вам ни капли этого напитка, мистер Гросс; такое нарушение стоило бы мне места. Это вино здесь исключительно для Абариса; а я не хотел бы, чтобы этот человек разозлился на меня; он умеет делать разные занятные вещи.

(Мердок издал звук, отдаленно напоминавший скрип ржавых петель.)

Что, разве вы сами в это верили? Нет, и я не верил, пока не увидел все собственными глазами. Вы знаете мистера Джефферса, не так ли, мистер Витервокс? Ну, теперь он стал совсем другим человеком, и все из-за этого Абариса. Прекрасный молодой человек и прекрасный товарищ, таким он и остался. Но в прежние времена, до того, как вы начали бывать здесь, мистер Витервокс, у него, возможно, было слишком много денег, и он слишком много тратил на девушек. Вот посмотрите на них по отдельности: деньги без женщин, или милая девочка без денег — и то, и другое может помочь молодому человеку, и он найдет себе место в жизни. Но соедините их — и чаще всего молодой человек проводит много времени за бутылкой.

Нет, не следует смеяться, мистер Гросс. Я — не тот человек, который станет порицать добрую выпивку, но я не хотел бы, чтобы люди выходили отсюда, не способные добраться домой на своих ногах. Приличные напитки помогают человеку понять, что в конце концов все его тревоги — сущие мелочи; но когда вы пьете, не зная забот, то главной заботой становится сама выпивка, а это плохо.

Именно это и случилось с мистером Джефферсом. Он начал выпивать вместе с женщинами, а потом уже пил без них; иногда он просто ужасно напивался. Когда я пытался привести его в чувство, он отправлялся за угол в то роскошное место, где никого не волнует, кому продают алкоголь; там мистер Джефферс напивался мертвецки. Много раз мой брат Джулиус вынужден был отводить его домой, просто в ужасном состоянии. В тот вечер, о котором я вам рассказываю, мистер Джефферс был здесь, как и Абарис — он именовал себя доктором Абарисом, я говорил вам об этом? Но когда я спросил, может ли он вывести бородавку с пальца моей жены, он сказал «нет»; так что не думаю, что следует называть его доктором.

И я спросил Абариса, может ли он сделать какой-нибудь фокус, чтобы заставить мистера Джефферса бросить пить: к примеру, взять бутылку и вылить из нее три разных напитка? Тогда он ответил: «Да, мой дорогой Коэн; конечно, мой дорогой Коэн. Наполните его стакан» — своим противным нежным голосом. Потом Абарис начал шевелить пальцами, как будто играл на фортепьяно.

Я наполнил стакан мистера Джефферса бренди, как он заказывал, и он взял стакан в руку; но прежде, чем он успел поднести сосуд к губам, бренди вернулся в бутылку, Богом клянусь. После третьей попытки мистер Джефферс оставил стакан в покое; на его лице появилось странное выражение, и он удалился. Я подумал, что он мог снова отправиться в то роскошное место за углом; но он вернулся на следующий вечер; и вы можете назвать меня оранжистом, если с первым же напитком, который заказал трезвый мистер Джефферс, не случилось то же самое. Я не знаю, что произойдет, если он явится сюда сегодня вечером, но с тех пор мистер Джефферс в рот не берет ничего крепче пива, и вы все это знаете, и я это знаю. Сам Абарис утверждает, что трюк очень простой; как он говорит, продолжающееся деяние.

* * *

— Воздействие, — произнес Мердок.

— Благодарю вас, мистер Мердок. Извините, мне надо узнать, что пожелает этот джентльмен.

— Мой кузен в Милуоки однажды… — начал Гросс.

Витервокс тут же заговорил с Мердоком.

— Так что за случай с драконом? Абарис заставил вас вообразить, что вы видели дракона, выходящего из вашей выпивки? — Молодой человек потягивал свою порцию «Двойного зомби».

Нет, ничего подобного (задумчиво произнес он). На самом деле, я полагаю, это была одна из дежурных шуток, знаете, вроде как надуть кого-нибудь в игре в кости или приделать длинные уши. Я видел, как и все прочие, немало фокусников, и в клубах, и на сцене; и этот Абарис мне показался не самым привлекательным представителем сословия. Я, по правде сказать, не раз задавался вопросом, как он выступает на публике — мистер Коэн верно заметил, Абарис всегда был грязен и дурно одевался. Людям нравится, когда их дурачат; но они хотят, чтобы это делали эффектно, чтобы этим занимался светский человек с вощеными усами, в белом галстуке и во фраке.

Так что я всего лишь хотел посмеяться — я спросил его, неужели он в самом деле волшебник. (Мердок содрогнулся и сделал еще один глоток.) У него черные глаза, а зрачки кажутся вертикальными, точнее я просто не могу описать; он посмотрел на меня, сказал, что он волшебник, и поинтересовался, есть ли у меня какие-то возражения. Он произнес это таким тоном, что я сразу же понял — я совершил ошибку. Но делать было нечего, оставалось притворяться, что я ничего не заметил. В общем, я рассмеялся и сказал, что он как раз тот человек, который мне нужен; мне требуется волшебник или, по крайней мере, гаммельнский крысолов, чтобы вывести мышей из моей квартиры.

(Витервокс положил деньги на прилавок и пальцем указал на стаканы. Мистер Коэн, согнувшись, начал разливать напитки.)

У меня квартира на Пятой улице (продолжал Мердок), на третьем этаже, как раз над одним из ресторанов Фэйрфилда. Там только одно плохо — точнее, было плохо, — квартиру наводняли мыши. Мне приходилось держать всю еду в металлических или стеклянных контейнерах; они даже объедали переплеты моих книг — настоящее бедствие. Вы даже не можете представить, сколько вреда могут принести эти твари, когда разойдутся в полную силу.

Подождите минуту (он протянул руку к Витервоксу, который как будто собирался заговорить). Я знаю то, что вы хотите сказать. Вы желаете поинтересоваться, почему я не пригласил истребителя грызунов и не купил кота. Что ж, я живу один и часто путешествую, так что бесполезно заводить кота. А если говорить об истребителях, то я действительно их вызывал; у меня перебывало с полдюжины. Они приходили раз в неделю с ловушками и ядом для мышей, который разбрасывали по полу до тех пор, пока он не начал хрустеть под ногами; я полагаю, что они действительно истребили немало мышей. По крайней мере, запах в квартире был именно такой. Но мыши по-прежнему прибывали.

Источник всех бед — ресторан Фэйрфилда; для них он был постоянным логовом. Вы знаете, что сеть принадлежит старой деве по фамилии Конибер, мисс Гвен Конибер. Как и очень многие другие старые девы, у которых более чем достаточно денег и времени и которые не знают чем заняться, она связалась с какой-то индийской сектой. Знаете, собрания в слабо освещенных комнатах и пророк с полотенцем вокруг головы. Как она желает тратить время и деньги — это, по-моему, ее личное дело; но у данной конкретной религии было особое свойство, из-за которого все это стало и моим делом. Наставник убедил мисс Конибер, что нельзя обрывать жизнь — не только жизнь человека, но жизнь любого существа; в точности как в Индии, где человек избавляется от вшей, снимая их с себя и перекладывая на кого-то другого.

Она отдала решительный приказ, чтобы в ресторанах Фэйрфилда не было никаких смертей и чтобы истребителей туда никогда не допускали. В общем, сами понимаете, как только я избавлялся от мышей в своей квартире, снизу тут же являлись новые; и я столкнулся с настоящей проблемой.

Этот Абарис ничего не мог знать о моих обстоятельствах. Когда я сказал, что мне нужен волшебник, чтобы прогнать мышей из квартиры, он устремил на меня свои вертикальные зрачки и как-то странно прочистил горло — у меня мурашки поползли по всему телу. (Мердок снова вздрогнул и проглотил своего «зомби».) Я почувствовал, что он как будто собирается загипнотизировать меня или заставить мою выпивку запрыгивать обратно в бутылку, как у Джефферса, и, прежде чем случилось нечто подобное, я начал объяснять: все это не шутка. Как только я добрался до мисс Конибер, он широко улыбнулся — у него очень полные, красные губы — и вроде бы даже мне поклонился.

«Мой дорогой юный друг, — сказал он, — если речь идет о психософистах, то для меня возможность помочь вам — просто подарок. Это ведь самые отвратительные из всех живых существ. Давайте подумаем… ха, я дам вам короля всех котов, и трупы мышей будут валяться на пороге Фэйрфилда».

Я объяснил, что король котов мне поможет не больше, чем принц, — из-за моих путешествий.

Он поднес руку к губам и заговорил потише. «Гм… гм… — пробормотал он. — Это усложняет дело, но работа интересная, и я от нее не откажусь. Я одолжу вам своего дракона».

Я рассмеялся, подумав, что Абарис оказался гораздо интереснее, чем представлялось поначалу; он смог легко разыграть меня таким способом. Но он в ответ даже не улыбнулся.

«Это очень молодой дракон, — сказал он, — вылупившийся из яйца, подаренного мне старым другом, мистером Сильвестром. Насколько мне известно, я — первый человек, который вывел дракона из яйца, так что попрошу вас особенно тщательно заботиться о нем, потому что я хочу сделать доклад на следующем заседании Императорского общества».

Я решил, что шутка несколько затянулась, поэтому ответил: разумеется, я буду тщательно заботиться о его драконе; и если он устанет от диеты из мышей, я с радостью предложу ему красивую молодую деву, привязанную к дереву, хотя и не могу гарантировать результат; насколько мне известно, подобные случаи оканчиваются для драконов весьма прискорбно.

В ответ он захихикал, но звук показался мне очень противным. Потом Абарис два или три раза постучал пальцами по стойке. «Кажется, вы относитесь к этому несколько легкомысленно, — заметил он. — Дело весьма серьезное. Поэтому, просто в качестве предупредительной меры, я ссужу вам дракона, но потребую некоторого обязательства. Я желаю, чтобы вы разрешили мне наложить на вас заклятие, когда я вернусь из Брокена, если с моим драконом что-нибудь случится». Он достал нож с маленьким, острым лезвием. «Уколите большой палец», — сказал он.

Ну, все зашло слишком далеко, останавливаться было уже поздно — я бы просто выставил себя на посмешище; и кроме того, мне хотелось узнать, какое жульничество он собирается устроить с этим драконом. Так что я прижал острие ножа к большому пальцу, и капля крови упала на стойку. Абарис наклонился над ней и запел какую-то песню, которая показалась мне довольно грустной; при этом он вертел пальцами так, как рассказывал мистер Коэн. Выражение его лица мне решительно не понравилось. Капля крови исчезла.

(Мистер Коэн замер, опершись о стойку и уперев руки в бока. Теперь он, казалось, пришел в себя. «Исчезла, не так ли? — переспросил он. — Я чертову уйму времени потратил, чтобы вывести эту каплю крови, и все равно она остается на том же месте. Если вы посмотрите под определенным углом и подойдете поближе — вот, обратите внимание, как будто кровь прошла сквозь лак и впиталась прямо в древесину. Очень необычно, не так ли?») А в драконе не было ничего необычного (сказал Мердок, и Витервокс впервые заметил, что выпивка оказывает воздействие на его собеседника). Это был самый настоящий дракон. Я сразу это понял, стоило только Абарису принести его ко мне в квартиру в металлической коробке… Именно тогда я начал слегка волноваться. Он мел своих ешей… я хотел сказать, ел своих мышей — живьем. До мертвых ни за что бы не дотронулся. Но когда обнаруживал живую мышь, то делал «уфф!», выдыхал пламя — и мышь была готова к употреблению.

* * *

Витервокс сказал:

— Я никогда об этом не задумывался. Впрочем, огонь им для чего-то нужен. Ну, то есть если речь идет о настоящих драконах.

Мердок наставил на него палец:

— Эй, старик, вы что, мне не верите? Это нехорошо…

— Ну-ну, — решительно вмешался мистер Коэн. — Таких споров в баре Гавагана никогда не было и не будет. Мистер Мердок, вы меня удивляете. Мистер Витервокс ни единым словом не выразил своего недоверия. А что касается дракона, я видел его собственными глазами, прямо здесь, на стойке. Он побывал в этом баре — и все тут.

* * *

Он принес сюда дракона в большой банке из-под томатного сока (продолжал бармен) и показал мне, потому что именно здесь впервые услышал о драконе и потому, что способ уничтожения мышей в квартире оказался просто великолепным — не осталось ни единого грызуна. В общем, смотреть оказалось особенно не на что — дракон напоминал аллигатора примерно полутора футов в длину, с парой коротеньких крыльев на спине.

Возможно, дракону не понравилось, что его выпустили в баре, а может, и что-то другое; в любом случае, прежде чем мистер Мердок сумел запихнуть его обратно в банку, дракон убежал в дальнюю часть помещения, а там сидел парень, который пил «Тома Коллинза» и размышлял о своих делах. Этот дракон испустил струю пламени примерно в фут длиной и сжег все волосы на руке парня, можете поверить? Он вскипятил «Тома Коллинза» прямо в стакане, что произвело немалое впечатление в баре Гавагана. Несчастный парень подпрыгнул и умчался прочь; поскольку такие вещи плохи для бизнеса, я предложил мистеру Мердоку немедленно вывести дракона; и это стало началом всех его неприятностей.

Что вы, мистер Мердок, все в порядке… Я как раз собирался рассказать этим джентльменам, что вы принесли сюда дракона для уничтожения крыс, которые у нас завелись в подвале; а еще потому, что зверь проголодался. Все мыши были съедены; а мистер Мердок не добился успеха, принося домой бифштексы или свиные отбивные; дракон не мог есть ни говядины, ни свинины, он должен был сам ловить себе еду. Дракон похудел, он начал разговаривать, но произносил чаще всего что-то похожее на «Кварк, кварк». Он даже пытался ловить мух, которые полностью сгорали от его огня, и есть ему в итоге было нечего.

И что же сделал мистер Мердок? То, что сделал бы любой здравомыслящий человек: он попытался отдать дракона в зоопарк на время, пока мистер Абарис не вернется домой из Бруклина или откуда-то еще. Он уложил дракона в банку из-под томатного сока, прикрыл его картонной крышкой, и… Дракону не слишком понравилось путешествие в бар, он прожег в картонке дыру и выбрался наружу. Тогда мистер Мердок убрал зверя в деревянный ящик; но повторилось то же самое, причем дракон едва не спалил всю квартиру. После этого мистер Мердок попытался позвонить в зоопарк, чтобы дракона забрали туда, но как зоопарк, черт побери, мог управиться с драконом?

* * *

— Почему бы и нет? — спросил Витервокс.

— О, это долгая история, долгая, долгая история, — сказал Мердок. — Они сказали, что не могут его забрать, пока я им его не передам, а я сказал, что не могу этого сделать, и они предложили мне отнести его в магазин живашних домотных — то есть в магазин домашних животных; а я ответил, что зверь прожег дыру в коробке. Это было нехорошо, потому что зоопарк… знаете, что мне сказали? Мне сказали, о да, они пришлют фургон прямо за драконом, а издержки оплатит лично Наполеон Бонапарт. В общем, я повесил трубку. Возможно, всего этого не было. — Он скорбно проглотил очередную порцию «Двойного зомби».

* * *

Все было именно так, поскольку я — живой свидетель (решительно заявил мистер Коэн). Когда мистер Мердок рассказал мне об этом, я ему ответил: «Если не можете доставить дракона к еде, то поступите иначе». Да, доктор Бреннер сообщил мне, что есть места, где можно купить крыс, мышей и прочих тварей для опытов; а если это — не опыт, тогда что же? И когда я получил от доктора Бреннера адрес одного из таких мест, мистер Мердок тотчас же собрался туда… Он уже уходил, когда вспомнил, что накануне заказал доски для изготовления книжных полок. Их должны были вот-вот доставить, поэтому ключ от квартиры мистер Мердок оставил внизу, в ресторане.

Ну что ж, этот мальчик, который принес доски, — он сюда потом пришел, и хотя он был очень юным, я не стал прогонять его, ведь ему и в самом деле необходимо было выпить — этот парень положил доски, и тут из угла, откуда-то из-за труб выскочила мышь, а за ней гнался дракон. Вероятно, это была новая мышь. Дракон не гнался за ней, как кот (так он обычно преследовал добычу), но прыгал по полу, царапая когтями доски и судорожно взмахивая крыльями. При каждом третьем прыжке он выпускал струю пламени в один фут длиной.

Мышь бросилась за груду досок, дракон последовал за ней. Парень, который принес материалы, пострадал от огня — у него появилась дыра в брюках, в которую кулак можно было просунуть; потом он удалился, решив, что самым лучшим местом для него может оказаться бар Гавагана. Что случилось дальше, я вам рассказать не могу; но насколько можно догадаться, мышь заползла в щель между досками, а дракон поджег их, пытаясь поджарить добычу.

Как бы то ни было, когда мистер Мердок вернулся с коробкой, полной живых мышей, его квартира была охвачена огнем и пожарные лили в окна воду и рубили своими топорами вещи — в общем, расчудесно проводили время. Нет, все было в порядке, потому что мистер Мердок застраховал свое имущество. Но дракон-то застрахован не был! Когда мистер Мердок вошел в дом, то, Богом клянусь, не нашел и следа этой твари. Может, зверь сгорел, может, его смыло водой, может, он сбежал в ресторан Фэйрфилда — он не имеет ни малейшего представления. А теперь — Абарис возвращается из Бруклина, а у мистера Мердока нет его дракона, есть только коробка с мышами, которых он держит, надеясь, что дракон вернется.

Так что теперь этот Абарис проклянет его, и каким будет это проклятие — не ведаем ни я, ни он. Нет, мистер Мердок, извините меня, но я сегодня вечером больше не стану вам смешивать «Двойной зомби».

Адреса не оставил

— …так утверждает этот парень Доннелли, — сказал мистер Витервокс, размахивая бокалом мартини под носом юного мистера Джефферса, — что древние египтяне и древние предки народа майя, должно быть, явились из одного места, и эта самая Атлантида — единственное место, откуда они могли явиться.

— Что такое? — удивился доктор Бреннер, разглядывавший чучело совы над баром. — Уж не хотите ли вы сказать, что поверили древнему лепету Доннелли?

— Вы имеете в виду, что это не новая книга? — удрученно произнес Витервокс.

— О Боже, конечно нет! Она вышла в восьмидесятых и теперь может одурачить разве что людей, которые полагают, что произведения Шекспира написал Бэкон. — Бреннер обратился к бармену: — Мистер Коэн, я от таких вещей слабею. Мне нужен сазерак, чтобы восстановить силы.

— Но сами подумайте, — воскликнул Витервокс, — должно же быть какое-то объяснение всем этим легендам о наводнениях и о странах, которые исчезли под водой.

— С тем же успехом можно изучать историю на основе Книги Откровения, — твердо произнес Бреннер. — Континенты сдвигаются лишь на долю дюйма в год. Нельзя придумать средство, как опустить целую горную цепь в Центральной Атлантике на две или три мили ниже уровня моря, основываясь на истории, которую поведал Платон. Атлантида просто никогда не существовала.

— Я тоже раньше так думал, — сказал молодой человек с белокурыми волосами, которые, казалось, завивали в дорогой парикмахерской.

— А теперь не думаете? — поинтересовался Бреннер, раздраженно дернув головой.

Тут вмешался Витервокс:

— Скажите, мистер… Я ведь вас где-то видел?

— А если не видели, то лишь потому, что вы смотрели в другую сторону, мистер Витервокс. Я работаю в справочном отделе общественной библиотеки. Моя фамилия Китинг, — с некоторым смущением добавил он.

Потом представились все остальные, и мистер Коэн снова начал разливать напитки. Витервокс спросил:

— Вы и в самом деле знаете об Атлантиде, мистер Китинг? Вы согласны с тем, что пишет Доннелли?

— Нет, все не так, как у Доннелли, нет. Здесь я согласен с доктором Бреннером. Но, возможно, я и впрямь знаю о какой-то Атлантиде или о чем-то подобном. Недавно в библиотеке случилось занятное происшествие, и после этого я начал сомневаться во многих вещах. Не то чтобы я хотел вам возражать… — он сделал примирительный жест в сторону доктора Бреннера, — … но давайте я лучше вам расскажу. Вы помните начальника справочного отдела, мистера Местора?

— Это пожилой джентльмен с цветком в петлице, знающий все и обо всем? — уточнил Витервокс.

* * *

Да, это он. Его звали Лабан Местор, но мы в библиотеке всегда называли его Мафусаилом. Он был старейшим сотрудником; служил там тридцать с чем-то лет, но был еще довольно подвижен и выглядел примерно на пятьдесят пять. Я уверен, что он был одним из лучших работников справочной службы во всем мире, если речь шла об истории, географии, языке или философии. Справки по научно-техническим дисциплинам его не занимали, он старался при первой возможности передавать подобные вопросы кому-нибудь другому. Но все, что касалось сферы его интересов, мистер Местор держал у себя в голове. Даже самые мелкие, незначительные факты.

Я помню, однажды кто-то пожелал уточнить подробности о банде американских преступников по фамилии Тейеры. Спросили старого Местора, и он, не моргнув глазом, ответил: «Да, да… Их повесили в Буффало, штат Нью-Йорк, в 1825-м, во время визита Лафайета». Он не нашел никаких справочных сведений, подтверждавших это; пришлось написать в Буффало. Оказалось, Местор был совершенно прав.

Вот так он обычно и действовал. Местор очень много знал, превосходно разбирался в книгах, но настоящая библиотека была у него в голове. А я сам работал в техническом отделе.

У Местора была еще одна занятная особенность, и она напрямую связана с тем, что произошло, — по крайней мере, мне так кажется. Я уверен, что он жил один; сомневаюсь, что у него вообще была когда-то семья. Ну, когда у него бывали выходные, он не беседовал с другими учеными стариками, как вы могли бы подумать. Ему нравилось общество молодых людей. Он частенько прогуливался с кем-то из нас и опрокидывал по рюмочке-другой. Ему нужен был собеседник. Как только он заходил с кем-то в бар, то тут же заказывал себе пару порций и начинал рассказывать истории. Совершенно потрясающие. Я бывал здесь с ним несколько раз. Когда Местор смочил горло, он удивил даже мистера Коэна.

* * *

Мистер Коэн спросил:

— Это был высокий старик с большими бровями и с отрубленным суставом на большом пальце, так, мистер Китинг?

— Да, это он, — ответил Китинг. — Еще у него было что-то вроде бельма, как будто он непрерывно удивлялся тому, на что смотрел.

— Несомненно, он, — подтвердил мистер Коэн. — Я помню, он однажды сказал что-то об Ирландии. Я спросил, откуда ему это известно, и он ответил, что объехал озера Килларни на двухколесной коляске.

* * *

Да (продолжал Китинг), именно так он и действовал. Особенно когда бывал навеселе. Все сведения, которыми он делился, были личного характера. Истории, которые он рассказывал, случались с кем-то еще, но он узнавал об этом, так сказать, на месте происшествия. Я помню, как он заговорил об управлении парусным судном у подветренного берега во время ночного шторма. Я спросил, откуда ему все это известно. Он объяснил, что в молодости три года плавал с китобоями в Гренландию. Я потом проверил его описание по «Якорю Кеджа», и, насколько мне удалось разобрать, он оказался прав, как всегда. Но именно этот рейс китобоев и вавилонская табличка заставили нас составить список.

Вавилонская табличка была одним из экспонатов, выставленных в витринах вестибюля библиотеки, в экспозиции под названием «Чтение и письмо через века». Этим занималась Полли Рикси. Вы, должно быть, видели ее в библиотеке, мистер Витервокс. Та самая блондинка с копной волос на макушке.

Местору она очень нравилась, и он давал ей это понять. Нет, ничего такого — он к ней клиньев не подбивал, он был настоящим старым джентльменом. Но он всегда искал возможностей с ней поговорить, а когда она поднималась по решетчатой железной лестнице в книгохранилище — он чаще всего оказывался где-то у подножия лестницы, пытаясь посмотреть на ее ножки. Многих девочек это раздражало — когда другие видели, что он там стоит, они обыкновенно шли в книгохранилище другой дорогой, но не Полли. Она, казалось, принимала это как комплимент.

Она, что называется, любила подразнить. Не ради денег и всегда в рамках приличий. Но ей хотелось производить совсем другое впечатление. Я помню, как она рассказывала нескольким другим девочкам, как вести себя на свидании с пожилым мужчиной — она не знала, что я ее слышу. Она сказала: «Вы улыбаетесь ему, слушаете все, что он говорит, и никогда не прерываете, а если он положит вам руку на колено, просто продолжайте есть. Вот увидите — он снова вас пригласит». Некоторые девочки находили в этом немалое удовольствие — заставить пожилого мужчину плясать под их дудку, особенно если он занимает высокую должность. И дело тут вовсе не в ножках… Полли заигрывала со старым Местором именно так. Она добилась успеха…

Ну, в общем, вернемся к табличке. В этот день я отправился позавтракать вместе с Местором, а когда мы шли по вестибюлю, то увидели Полли Рикси, готовившую выставку о чтении и письме. Конечно, Местор остановился, чтобы побеседовать. Он посмотрел на табличку. «Моя дорогая, — сказал он, — знаете ли вы, что обманываете посетителей? На вашей этикетке сказано, что это гимн солнцу, но на самом деле — ничего подобного. Это — легенда о детстве Саргона Великого. Вот…»

Он взял экспонат и начал читать: «Я — Шаррукин, могучий правитель, повелитель Агады! Низкого рода была моя мать…» Я позабыл, что там было дальше, но он прочитал все, как будто табличка была написана на английском. Как всегда, Местор оказался совершенно прав. Когда Полли отнесла табличку в университет профессору Олмстиду, который делал перевод, то ученый сказал, что не знает, как могла произойти такая нелепая ошибка. Вероятно, дело в том, что на столе у него тогда лежал совсем другой текст.

Полли в тот вечер отправилась с Местором в ресторан и даже, полагаю, позволила ему положить руку ей на колено. На следующий день я встретил ее в книгохранилище; она захихикала и сказала: «Ты знаешь, что выяснилось? Я его спросила, как он сумел прочитать эту вавилонскую табличку, и он ответил, что провел два года в археологической экспедиции в Месопотамии. Нам нужно во всем разобраться».

«Давай разберемся», — сказал я. Так мы и сделали. Мы не только пересчитали все места, где он бывал, и годы, которые, по его словам, он там провел. Мы опросили всех коллег и собрали у них сведения о рассказах Местора. Я думаю, что у меня по-прежнему хранится общий список.

(Китинг порылся в кармане и вытащил помятый листок бумаги, который тут же передал Бреннеру. Там оказалось нечто вроде таблицы.

Охота на китов в Гренландии — 3 года

Жизнь среди тлингитов — 1,5 года

Учеба в Вене — 9 месяцев (?)

В Аргентине — 1 год.

Выводились промежуточные результаты, в конце списка стоял окончательный итог: «В общей сложности 228 лет, 7 месяцев».)

Вот поэтому мы и назвали его Мафусаилом Местором (продолжал Китинг). Вы можете сказать, что он просто забавный старый выдумщик, я и сам тоже так подумал. К этому выводу пришли мы вместе с Полли. Но были в этом списке две странные вещи, которые произвели на меня впечатление несколько позже. Во-первых, никак нельзя было проверить все эти путешествия Местора. Он не говорил, на каком корабле плавал в Гренландию, например, а когда я пытался спрашивать его о подобных вещах, он сразу заговаривал о чем-то другом. Нельзя же слишком грубо давить на человека, с которым вы вместе выпиваете, просто ради того, чтобы выставить его лжецом.

О второй вещи я уже упомянул. Информация, связанная с описаниями этих воображаемых путешествий, была всегда точна. Не думаю, что кто-нибудь сумел бы уличить его во лжи.

(Бреннер кашлянул: «Мистер Коэн, я выпью еще, и мистер Китинг тоже. Вы собираетесь мне сказать, что он утверждал, будто посетил Атлантиду? Или у него были о ней какие-то сведения?»)

Нет (сказал Китинг), вовсе нет. Спасибо за выпивку. Я сначала хотел рассказать вам о том, что случилось однажды вечером, когда мы сидели здесь. Мистер Коэн, наверное, об этом помнит. Мы с Местором выпили, возможно, по три или четыре порции. Когда мы выходили, он мне о чем-то рассказывал, глядя на меня, а не на дорогу. И он не заметил грузовика, который резко вывернул из-за поворота. Я схватил Местора за руку и вытащил его на тротуар как раз вовремя. Когда мы вернулись в бар Гавагана, чтобы слегка подлечить нервы, он мне сказал: «Роджер, кажется, вы спасли мою не слишком ценную жизнь, и я хочу, чтобы вы знали — меня нельзя назвать неблагодарным».

Что можно ответить в подобном случае? Я был так смущен, что хотел сквозь землю провалиться, совсем как мальчишка, и он, должно быть, это понял, потому что сменил тему. Но на следующий день, когда я сидел в закусочной у нас в башне, собираясь съесть на десерт яблоко, появился старый Местор; брови у него непрерывно двигались. Он сказал: «Роджер, вы могли бы уделить мне несколько минут? Я хотел вам кое-что показать».

Я зашагал за ним, прихватив свое яблоко. Он спустился прямиком в подвал, прошел в дальнюю часть помещения, где хранили газеты, не попадавшие в каталог, и еще какие-то материалы. Он некоторое время рылся в этой дикой груде бумаги и наконец вытащил что-то с самой дальней полки. Это напоминало один из тех свитков, на которых записаны древние тексты, материал был намотан на деревянный валик. Но сам материал… в общем, это была не бумага.

Старый Местор положил таинственный предмет на газеты, сваленные грудой на столе. «Знание может быть очень полезной вещью, — сказал он, — и я хотел бы выразить свою благодарность за вашу доброту вчера вечером. Это — Apodict».

Я никогда не слышал ни о каком Apodict, и когда он начал разворачивать манускрипт, я не узнал букв, хотя они немного напоминали греческие. Больше всего меня заинтересовали иллюстрации. Картинки были разделены рамками, как в комиксах. На это обратил мое внимание и Местор. «Считается, что газетные комиксы, — произнес он, — начались с Желтого малыша Уколта, в середине столетия. Но они появились намного раньше. Кроме того, они служили определенной цели. Взгляните на эту серию».

Картинки располагались на свитке сверху вниз, и фигурки, изображенные здесь, ничем не напоминали греков. На самом деле они были похожи на условные фигурки, которые встречаются в ацтекском письме. И головные уборы у этих людей походили на ацтекские; все изображенные персонажи совершали некие телодвижения.

«Что это такое?» — спросил я.

«Это, — ответил он, — нечто вроде урока перемещения. Вот положите свое яблоко на эту кучу газет, возьмите карандаш, как будто это волшебная палочка, и повторяйте движения этой фигуры».

Я согласился. Мне нравились домашние фокусы. «Оно взорвется или что-то в этом роде, не так ли?» — спросил я.

«Полагаю, что нет, — серьезно ответил он. — Оно просто будет перемещено в иное место».

И я начал копировать движения фигуры, коснувшись яблока сверху, потом с боков, потом несколько раз обвел его карандашом и так далее. Рисунок был настолько схематичен, что иногда мне не удавалось угадать, какое движение имеется в виду. Местор продолжал поучать меня, он говорил, что следует совершать более плавные движения и верить — тогда все сработает. Мне уже стало надоедать это развлечение, да и руки устали — но вдруг…

Яблоко просто исчезло.

В одно мгновение оно было там, а в следующее — его не было. Я стоял, выпучив глаза, а старый Мафусаил Местор хихикал где-то у меня за спиной. «Что я вам говорил?» — произнес он.

Именно тогда я услышал шаги и обернулся, увидев, что Полли Рикси пробирается среди груд газет. «Боже правый, — сказала она, — я вас повсюду ищу. Роджер, снова пришел мистер Мандельштаммер — он хочет, чтобы вы помогли ему найти какие-то сведения о чертежах инструментов. И к вам тоже посетитель, мистер Местор. Он сказал, что он подождет, но его дело не касается библиотеки, и он не может поговорить с кем-то другим. Он просил передать вам, что пришел мистер Малек».

«Ох! — сказал Местор. — Боюсь, что я совершил ошибку». Его голос звучал так странно, что я недоуменно посмотрел на старика, но он только сказал: «Полагаю, что сегодня мы на этом закончим». Он свернул Apodict, когда я поднимался наверх.

Мандельштаммер — это мой тяжкий крест. Он уперся животом в стол и поджидал меня, но на самом столе было нечто заинтересовавшее меня куда больше. Это было яблоко. Я не могу поклясться, что это было то самое яблоко, которое исчезло с груды газет в подвале, потому что я не вырезал на нем инициалов и вообще ничего подобного не делал, но оно, разумеется, выглядело в точности так, как пропавшее яблоко. Я помог Мандельштаммеру разобраться с книгами по проектированию и уже собирался рассмотреть следующий запрос, когда одна из девушек-библиотекарш коснулась моей руки. «Вы не знаете, где мистер Местор? — спросила она. — Этот джентльмен уже давно его дожидается».

Она указала на мужчину, который стоял у стола, за которым обычно располагался начальник справочного отдела. Он был еще выше Местора и очень худой, вьющиеся белые волосы нависали над глубоко посаженными глазами. Я подошел к нему и сказал, что был с мистером Местором в подвале, когда пришло сообщение, и он должен был прийти сразу после меня, но я спущусь и его отыщу. Старик поджал губы и произнес: «Нет. Вы его не найдете. Он, должно быть, узнал. Спасибо». Затем он надел шляпу и вышел.

Да, а теперь о той забавной вещи, о которой я и собирался вам рассказать. Да, забавная история, но совершенно правдивая. Мы не нашли Местора. Уже прошел почти месяц, и никто не видел его. Дома он не появлялся. Он исчез так же, как мое яблоко. И как Полли Рикси. У старого Местора не оказалось никаких родственников. Но ее семейство жило где-то на Среднем Западе, и главный библиотекарь написал им обо всех обстоятельствах и попросил разрешения подать запрос в Бюро поиска пропавших. Но родители ответили, что, если Полли пожелала тайно сбежать с мужчиной, достаточно старым, годящимся ей в отцы, — это ее личное дело, и надо оставить девочку в покое. В общем, искать так никто и не пытался. Но я сомневаюсь в том, что поиски, если они и начнутся, закончатся успешно.

* * *

Бреннер спросил:

— А что вы имели в виду, когда сказали мне, что все это имеет отношение к Атлантиде?

Китинг повернулся к нему.

— Разве вы не знаете? Вероятно, нет. Я тоже не знал — до тех пор, пока примерно неделю назад не прочитал в переводе «Критий» Платона. Там очень много ранней мифологии, ученые всегда пытаются отыскать в подобных сведениях крупицы истины. Ну, там есть история, как Посейдон однажды посетил Атлантиду и влюбился в смертную девушку по имени Клеато. Она родила ему десять сыновей, и одного из них звали Местор.

— О да, — внушительно сказал Бреннер. — А я-то думал, что вы можете сделать этот трюк перемещения, которому он вас научил.

— А, это, — сказал Китинг. — Знаете, у меня на следующий день ужасно болела голова, и каждый раз, когда я действительно пытаюсь сосредоточиться на этом, боль возвращается. Я решил, что скорее всего делаю что-то не так, и отправился в подвал, чтобы отыскать свиток Apodict, но не смог найти и его, хотя едва не перевернул все помещение сверху донизу. Но, может быть, на сей раз у меня получится.

Он вытащил из кармана карандаш и, нахмурившись и сосредоточившись, коснулся своего стакана рома с водой сверху и с боков.

— Нет, не надо, — сказал мистер Коэн. — Вы, может, и занимаетесь магией, но отец Макконахи говорит, что все это телевидение — колдовство, и я не хочу, чтобы люди творили подобные вещи в баре Гавагана.

Не вовремя

Дверь мужской комнаты распахнулась с грохотом, едва не ударившись о стену. Мистер Коэн содрогнулся от возмущения, глянул через плечо и едва не выронил стакан с мартини, который он наполнял для мистера Витервокса. На лице его отразилось нечто вроде облегчения, когда он обнаружил, что шум произвел маленький доктор Бреннер, который важно прошествовал к бару и потребовал «Тома Коллинза».

— В чем дело, мистер Коэн? — спросил Витервокс. — Боитесь, что петли сломаются? Постыдились бы — так пугать старого друга, не ожидал от вас, доктор.

Мистер Коэн произнес, наполняя бокал:

— Меня интересует не то, что оторвется, а то, что вообще случится, вот в чем дело. Речь, коротко говоря, идет о целой бутылке бурбона из нашего запаса. Гаваган мне этого никогда не простит.

Мистер Виллисон сказал:

— Мистер Коэн, вы меня удивляете; вы даже меня огорчаете по-настоящему. Вы, человек, избавивший от неприятностей очень многих, оказывается, и сами сталкиваетесь с трудностями! Дайте мне еще скотч с содовой.

— Трудности не мои, — сказал мистер Коэн, — хотя у меня действительно могут возникнуть кое-какие неприятности. Все дело в мистере Пирсе. Я так никогда и не узнал, когда он есть, — с тех пор как все это произошло.

Раздался небольшой хор «Да?» и «Что произошло?» Громче всех прозвучал голос Витервокса:

— Однажды я читал книгу о человеке, который не знал, в каком времени он оказался и связался с множеством коммунистов в Англии, как только выбрался из своей оловянной банки.

— Да, — сказал юный мистер Китинг, библиотекарь, — это, должно быть, «Мессия из цилиндра» Виктора Руссо.

— А вы могли бы засунуть человека в банку и потом достать его оттуда? — спросил Витервокс.

— Нет, — ответил доктор Бреннер, съедая вишенку со своего «Коллинза».

— Погодите минутку, — сказал мистер Коэн. — Вы меня не понимаете. Я…

— Почему бы и нет? — спросил Виллисон, не обращая внимания на мистера Коэна. — Разве они не замораживают лягушек и…

— Как тогда, когда моего кузена Людвига заперли в морозильнике у Гринспэна и Уолкера, — сказал мистер Гросс, — и он съел все нутряное сало, потому что…

Доктор Бреннер сказал:

— Мистер Коэн, я хотел бы услышать об этом мистере Пирсе. И если вы одолжите мне свою дубинку, я прослежу, чтобы вас не прерывали до самого конца рассказа. Что вы имели в виду, когда сделали это интересное заявление: вы не знаете, когда он есть?

— Мистер Пирс, — ответил на это мистер Коэн, — тот молодой парень, который приходит сюда чаще всего по четвергам, у него небольшие усы и большие уши. И вот что я скажу — хотелось бы мне узнать, где он есть и когда он оттуда возвращается, потому что он…

Виллисон фыркнул.

— Да, я помню. Если б у него было вдесятеро больше мозгов и если б он сумел смошенничать на вступительном экзамене, то он смог бы получить место в доме для слабоумных.

* * *

Я бы так не сказал (ответил мистер Коэн), оскорблять клиентов — плохо для торговли, и Гаваган этого бы не позволил. Но раз уж вы заговорили на эту тему — что ж, не буду отрицать, вы говорите правду, и, кроме того, могу вам сказать, что он постоянно ошивается поблизости в одном из этих дорогущих шумных автомобилей вместе с какой-то девицей, из тех, которых вы бы не пожелали представить своим родителям. Мой брат Джулиус, который сейчас находится при исполнении, говорит, что этот мистер Пирс однажды перережет кому-нибудь горло, просто чтобы доказать, что он может это сделать. Нелегко говорить подобные вещи о человеке, но именно об этом человеке так сказать можно.

Большую часть времени он проводит в итальянском заведении за углом, где стоит музыкальный автомат. Там он пьет в свое удовольствие, но время от времени устраивает отвратительную ссору со своими приятелями, или они ссорятся с ним, и он является в бар Гавагана. Он всегда рассказывает о своих неприятностях, как будто ему мало того, что за деньги он получает добрую выпивку. Не то чтобы я не хотел давать советы молодым людям, когда им нужна помощь, но я не тот человек, который станет тратить время, объясняя кому-то, как соблазнить официантку в заведении Розенталя.

Ну, в тот вечер, когда все это началось, мистер Пирс находился здесь и как раз собирался нагрузиться. А еще здесь был доктор Абарис. Вы его знаете? — Теофрастус В. Абарис, который называет себя волшебником, хотя на сцене он никогда не выступал, и доктором, хотя однажды, когда у госпожи Мун прямо здесь случился приступ, он ничего не сумел сделать.

* * *

Тут вмешался Витервокс:

— Кстати, а что случилось с тем парнем, Мердоком, на которого этот Абарис собирался наложить проклятие или что-то вроде, потому что Мердок потерял дракона?

Бреннер и Гросс пожали плечами, и первый из них сказал:

— Не знаю. Он больше здесь не появляется, и всё.

* * *

Правильно (продолжал мистер Коэн), с некоторых пор он здесь не бывает. Так уж повелось в барах; иногда люди, которые появлялись здесь постоянно, исчезают, и вы никогда не знаете, почему, пока не прочитаете в газете, что они совершили путешествие в катафалке или женились на обладательнице миллиона долларов. Это — невеселая работа, и я с нетерпением дожидаюсь дня, когда Гаваган разрешит мне уйти на покой. Здесь всегда теряешь самых лучших друзей.

Не то чтобы я считал этого доктора Абариса одним из своих лучших друзей; волосы у него свисают до самого воротника, а лицо одутловатое, как будто опухшее, но он всегда остается джентльменом и всегда спокойно пьет то вино, которое Гаваган импортирует специально для него. Мистер Пирс пил — сейчас посмотрим… да, виски «Lonacoming» — и говорил о каких-то улучшениях, которые он собирался проделать со своим автомобилем, но внезапно в помещении появилась летучая мышь и начала носиться под потолком. Доктор Тоболка, когда я спросил его об этом, сказал, что мышь, вероятно, спала где-то наверху, под перекрытием, и неожиданно проснулась, хотя никак не могу понять, как она туда вообще попала.

Что до меня — летучие мыши меня не волнуют, а вот Пирс встревожился, он побежал за метлой, схватил ее и начал гоняться за мышью по всему бару, пытаясь ее убить. Он взбирался на стулья и даже на один из столов, вопил, как дикий человек, и я только успел подумать, что лучше бы ему завязывать с «Lonacoming». Но тут доктор Абарис говорит ему: «Не торопитесь, молодой человек, не торопитесь!» Не очень громко, но все-таки можно было расслышать.

Он с тем же успехом мог бы поговорить с глухим, поскольку Пирс наносил удар за другим и вот! — мертвая летучая мышь упала на стойку прямо перед доктором Абарисом.

Мистер Пирс убрал метлу, и могло показаться, что он чувствовал себя настоящим героем. Но доктор Абарис подобрал мертвую летучую мышь, наморщив свое круглое, лоснящееся лицо, вынул носовой платок, завернул в него трупик мыши и положил в карман. Потом он повернулся к Пирсу — на лице у него появилось выражение, от которого у меня мороз по коже прошел. Тут доктор и говорит: «Теперь, молодой человек, вы не будете торопиться».

«Да? — ответил мистер Пирс. — Вы что, хотели бы, чтобы эта тварь тут летала? Они отвратительны».

Доктор Абарис не сказал ни слова. Он просто встал, заплатил за выпивку и вышел, и я думаю, что увидим мы его здесь теперь не скоро, очень не скоро. Я сказал мистеру Пирсу: «Послушайте, молодой человек, возможно, вам позволяют разбрасывать вещи и ломать все вокруг в этом итальянском притоне за углом, но мы в баре Гавагана такого не потерпим».

Тут он покраснел и заявил, что скорее помрет, чем снова вернется сюда, на эту вшивую свалку — именно так он выразился. Мистер Пирс допил остатки своего «Lonacoming» и направился к двери, затем передумал и вместо этого удалился в мужскую комнату. Мы, возможно, еще немного побеседовали о случившемся, но именно тогда пришел мистер Джефферс и привел нескольких приятелей; я занялся ими и выбросил из головы юного мистера Пирса. Я решил: если он никогда не вернется, мы просто избавимся от ужасного хама и мерзавца — пусть даже бар Гавагана лишится одного клиента. Я не видел, как он выходил из мужской комнаты, и когда я сам позднее зашел туда, мистера Пирса там не оказалось, и я решил, что он, должно быть, проскользнул мимо бара, когда я, нагнувшись, колол лед или занимался чем-то еще.

На следующий день, в пятницу, я как обычно занимался делами. Уже пробило девять, в баре было много народа, и тут дверь мужской комнаты распахнулась и появился Пирс, на лице которого было написано удивление. Я мог поклясться, что не видел, как он входил в бар, особенно после случившегося днем раньше. Я решил, что наглости ему не занимать.

Он подошел прямо к бару и сказал: «Я хочу двойной «Lonacoming»».

Ну что ж, я человек благодушный, что было, то прошло. Если б я относился к жизни иначе, то не стоял бы за стойкой в баре Гавагана. В общем, я налил ему выпить и ничего не сказал. Он взял стакан и проговорил: «Что вы тут за шутки вытворяете?»

Голос у него был такой противный, что я потянулся за своей дубинкой. Но вслух ему ответил: «Самое лучшее виски, лучше вы в целом городе не найдете».

«О, это, — сказал он. — Да я не о выпивке». Тут он показал на календарь, висящий на стене; листки я каждый день отрываю, чтобы все знали, какое число. «Сегодня двадцать седьмое».

«Вовсе нет», — ответил я, достал вечернюю газету и показал ему, что уже двадцать восьмое.

Его как будто по лицу ударили. «Ерунда какая-то», — проговорил он и направился к телефону, чтобы позвонить.

Через несколько минут он вернулся. «Я потерял целый день своей жизни, — сообщил он, — и моя девчонка заважничала, потому что я ее подвел». Тут он опять заказал себе двойной «Lonacoming» и принялся за выпивку.

Я слышал уже немало его рассказов о девчонках, еще один я слышать не хотел, так что присел за стойкой в ожидании следующих заказчиков, но уголком глаза посматривал на Пирса. Я вот что скажу: весь его задор куда-то пропал, он казался спокойным и приличным, каким и подобает быть клиенту в баре Гавагана, и виски подействовало на него не сильнее, чем содовая шипучка. Через некоторое время он опять отправился в мужскую комнату.

К тому времени помещение заполонили посетители, и у меня не было возможности проследить за Пирсом, но как только я выполнил все заказы, то направился в мужскую комнату. Там было пусто; в баре Гавагана не осталось никаких следов мистера Пирса. И он уж точно не мог выйти через дверь; я за ней следил.

В следующий раз он появился два дня спустя, тридцатого, после обеда. Мой сменщик сказал мне об этом, когда я заступал на работу ближе к ночи. Я ничего не сказал про то, как исчез этот Пирс, потому что Гаваган старается поддерживать в заведении порядок, ему подобные происшествия не нравятся. Но сменщик сам меня предупредил насчет парня, который выпил четыре или пять порций «Lonacoming» и выскочил, не заплатив. Он описал мне этого субъекта, оказавшегося очень похожим на Пирса.

«Вы видели, как он выходил из мужской комнаты?» — спросил я.

«Да, видел, — ответил мой сменщик, — и он глаз не отрывал от часов и от календаря, пока выпивал. В последний раз его видел, когда он возвращался в мужскую комнату».

«А он не был похож на пьяного?» — спросил я.

«Если бы он был пьян, я бы не стал его обслуживать в баре Гавагана. Ходил он, как судья, а стоял прямо, как полицейский-регулировщик».

«Тогда он вернется», — произнес я.

«Лучше бы так, — сказал сменщик. — Никто не может сбежать, задолжав бару Гавагана 3.15 $ плюс налог».

Итак, мы решили: кто бы из нас ни работал, когда Пирс явится в следующий раз, мы должны стребовать с него 3.15 $ и сказать, что, раз уже ему это место не нравится, он может проваливать отсюда и больше никогда не возвращаться. Но он нас одурачил. Действительно одурачил.

На следующее утро, когда сменщик открыл заведение, на стойке валялась пустая бутылка из-под бурбона, рядом стоял стакан, а сама стойка была вся заляпана — я в таком виде не смог бы оставить ее. Это могло означать только одно, а именно: Пирс вернулся после закрытия и решил подкрепиться. Хуже всего — теперь он вместо «Lonacoming» переключился на бурбон. Человек, который так резко меняет свои привычки, просто не контролирует себя. А у меня возникла недостача — целая бутылка бурбона. Прежде такого отродясь не случалось.

* * *

Все немного помолчали. Потом Виллисон произнес:

— Боюсь, я не понимаю…

— Как же, все ясно, как бутылка доброго джина! — воскликнул мистер Гросс. — Понимаете, этот Пирс…

— Все это связано с мужской комнатой, не так ли? — проницательно заметил доктор Бреннер.

— Верно, — кивнул мистер Коэн. — Я ни разу не видел, чтобы этот парень входил или выходил через переднюю дверь Гавагана. Он всегда удалялся в мужскую комнату или выходил оттуда…

— Вот в чем дело! — воскликнул мистер Гросс. — Здесь нет другого…

— Как вы сказали, — вмешался мистер Витервокс, — должно быть, вы наклонились за стойкой…

— Послушайте меня! — закричал мистер Гросс.

Внезапно наступила тишина. Мистер Коэн сурово посмотрел на мистера Гросса и сказал:

— Мистер Гросс, бар Гавагана — тихое…

— Послушайте меня, — повторил мистер Гросс уже более спокойным тоном. — Все просто как ваш нос. Ну ладно, как мой нос. — Все улыбнулись. — Вы были правы в первый раз, мистер Коэн. Вы сказали, «когда он есть». В этом-то все и дело. Когда Пирс убил ту летучую мышь, доктор Абарис околдовал его с помощью какого-то заклинания или как-то еще. И вместо того чтобы валиться с ног, когда он встает и идет по комнате — как должно быть с парнем, который слишком много выпил, — этот парень, Пирс, тоже валится с ног, но во времени.

— Ей же богу… — прошептал Виллисон.

— Замолчите, — сказал доктор Бреннер. — Продолжайте, мистер Гросс.

Мистер Гросс просиял.

— Итак, поначалу я не догадался, что Пирс был сильно пьян. Так что он просто потерял один день, как и говорил. Но потом он опьянел сильнее — после двойной порции «Lonacoming», вспомните, — и пропали два дня. Затем — три дня, а теперь, после бутылки бурбона, его не было уже четыре дня. Он должен был бы вернуться довольно скоро, мистер Коэн, хотя не знаю, сколько времени он теряет из-за определенной порции выпивки, если вы понимаете, о чем я.

— Ей же богу, — еще раз произнес мистер Виллисон.

— Я прекрасно понимаю, о чем вы, мистер Гросс, — сказал мистер Коэн. — И поскольку вы так любезно решили мою проблему, вы можете получить обычную порцию «Кипящего котла» за счет заведения.

Все остальные с благоговением взирали то на мистера Гросса, то на мистера Коэна, который скрылся под стойкой, а затем извлек пыльную бутылку, в которой, очевидно, содержался очень старый бурбон. Он аккуратно наполнил из этой бутылки рюмку до краев и тщательно, не пролив ни капли, пододвинул рюмку к мистеру Гроссу. Вернув древний бурбон в укрытие, он наполнил стакан (без верха) и поставил его рядом с рюмкой.

Наконец доктор Бреннер прочистил горло.

— Я… гм… не хотел бы омрачать триумф мистера Гросса, — сказал он, — но насколько я понимаю, мистер Коэн, ваша проблема решена лишь наполовину. Как вы собираетесь освободить мистера Пирса?

— Ей-богу, верно! — воскликнул Витервокс. — Как вы собираетесь вернуть его оттуда — где бы он ни был? И как удержать его здесь — в «сейчас»?

— Иначе он может украсть у вас целый ящик выпивки, — сказал Виллисон.

Мистер Гросс потягивал старинный бурбон.

Мистер Коэн стукнул ладонью по стойке.

— Вот как. Взгляните, этот юноша пошатнулся и выпал из времени, потому что он пьян. Верно?

Все кивнули.

— Что ж, тогда нам нужно протрезвить его. — Мистер Коэн снова исчез под стойкой, но на сей раз он достал бутылку, заполненную густой коричневатой жидкостью.

— Я буду ждать здесь, сколько потребуется, буду ждать день и ночь, пока парень не заявится сюда… А уж тогда он попадется… Он у меня выпьет!

— Что, черт возьми, это такое? — спросил мистер Витервокс.

— «Устрица Прерии», с ворчестерширским соусом и томатным соком, там еще кое-что горькое, чтобы он хорошенько встряхнулся, и красный перец ради спасения его души.

Дверь мужской комнаты с грохотом отворилась, и завсегдатаи бара Гавагана все как один обернулись, чтобы взглянуть на человека, который, несомненно, и был пропавшим Пирсом. Если бы не встрепанные волосы, он не был бы похож на джентльмена, находящегося под сильным воздействием алкогольных паров, но усики его подрагивали, а глаза, казалось, выскочили из орбит, когда он уставился на календарь.

— Мне нужно… выпить, — сказал он, вцепившись в стойку одной рукой. Не отводя глаз от календаря, он потянулся за порцией, которую налил ему мистер Коэн. Он сделал большой глоток, прежде чем осмотрелся вокруг; тут он замер, попытался втянуть ртом воздух и опустил стакан на стойку.

— Боже мой! — воскликнул он. — Что это? Вы пытаетесь отравить меня?

— Я — нет, — решительно произнес мистер Коэн, но он был избавлен от необходимости делать дальнейшие пояснения, потому что Пирс начал корчиться и извиваться так, что страдания революционеров в тюрьмах Латинской Америки в сравнении с его муками показались бы пляжным отдыхом. Его рот открылся, он издал несколько отрывочных звуков, потом вцепился в край стойки, глаза его налились слезами, а затем, несколько раз сильно рыгнув, он разжал руку и нырнул в безопасное укрытие мужской комнаты.

Виллисон подождал, пока дверь за Пирсом не захлопнулась; потом он обернулся к мистеру Коэну.

— Ваше лекарство, конечно, оказалось весьма сильнодействующим, — сказал он. — Но я не вполне понимаю…

— Не понимаете? — спокойно произнес мистер Коэн. — Тогда загляните в мужскую комнату. Вы обнаружите, что там пусто. Пирс теперь трезв, как стеклышко, его ноги вышли на верный путь во времени, он вернулся в то место и время, где и когда он должен находиться, и, слава богу, сюда он больше не заявится. Не то чтобы я хотел повредить нашей торговле, но есть кое-какие вещи, которых мы в баре Гавагана не потерпим.

Канун Иванова дня

Мистер Витервокс, который в тот вечер был в голосе, очень громко пересказывал маленькому доктору Бреннеру какие-то сведения из прочитанной книги.

— Вот как оно обстоит, — сказал он. — Все, что вам нужно сделать, — узнать, прогрессивно это или нет. Потом вам уже не придется беспокоиться о том, правильно это или неправильно. В книге сказано, что, когда вы называете какую-то вещь правильной, вы на самом деле всего лишь имеете в виду, что она помогает прогрессу, понимаете?

Крупный молодой человек, стоявший по другую сторону от Бреннера, обернулся и сказал: «Плевать я хотел!» — с сильным акцентом.

Мистер Коэн, стоявший у дальнего конца стойки, прервал разговор о «Бруклин Доджерс» и осторожно приблизился, положив руку на плечо крупному молодому человеку.

— Что ты, что ты, Джерри…

— Я не то чтобы хотел обидеть этих людей или наплевать на них, — дружелюбно заметил молодой человек. — Мне они вообще-то нравятся, и прежде чем смешать для меня еще одну «Ангельскую титьку», налейте и им выпить, мистер Ко-ган. Я сказал, что плевать хотел, потому как разговор зашел о прогрессе.

— Позвольте вас представить, — сказал бармен. — Мистер Витервокс, доктор Бреннер, это — мистер Шют.

— Как поживаете? — официально произнес молодой человек, сжимая руку мистера Витервокса настолько крепко, что сей достойный джентльмен почувствовал, что его кости превращаются в желе. — Я хочу сказать, что никакого прогресса нет.

— Не кусайте руку, кормящую вас, — проговорил доктор Бреннер. — Если бы не прогресс, вы, возможно, еще в детстве умерли бы от дифтерии.

— Так и сказано в книге, — заметил Витервокс. — Вы можете помочь прогрессу, но остановить его — не в ваших силах.

— Неумолимый закон природы, — подтвердил Бреннер.

— Нет, это не так, — сказал Шют, одним глотком выпив свою порцию «Ангельской титьки» и закусив ее вишенкой. — Я сбежал от прогресса. Нет, точнее, я развернул его вспять. Сделайте еще порцию, мистер Коэн. — Он положил деньги на стойку, его примеру последовал и Витервокс.

— Ну-ну, — сказал Бреннер, — теперь моя очередь платить. Ржаное с водой.

— Хорошо, — проговорил Витервокс, — давайте разыграем. Можно у вас одолжить кости, мистер Коэн? Хотите поучаствовать? — обратился он к Шюту.

— Нет, — отказался молодой человек. — Очень жаль, не хочу вас обижать, но я просто не могу играть в азартные игры. Именно из-за них я и связался с так называемым прогрессом; в итоге я едва не погиб.

Он скорбно посмотрел на мистера Коэна, который готовил мартини для Витервокса.

— Вы совершенно правы, мистер Шют, — сказал бармен. Потом он заметил остальным: — У него есть особые причины.

— Это мне кажется неосновательным, — заявил Бреннер.

— Ну, я вам расскажу, — сказал Шют. — Я расскажу всю историю, хотя вы мне и не поверите. В этом-то и проблема; никто мне не верит. Люди думают, что я — какой-то доисторический экспонат или просто дурак. — Он глотнул из стакана и продолжил:

* * *

Мой отец — Фрэнсис Шют. Вы, вероятно, никогда не слышали о нем, но он написал много книг о фольклоре и древней магии, продолжив с того места, на котором остановился Фрэзер в Золотой Ветви, если вы понимаете, о чем я веду речь.

Конечно, я никогда не смогу стать президентом Соединенных Штатов. Я родился не в этой стране. Когда они даровали мне жизнь — кажется, так говорится, — мои родители находились в Гарце в центральной Германии. Это — самый интересный, с точки зрения фольклора, район, там братья Гримм начали свою деятельность. Родители пытались собирать сказки, которые пропустили Гриммы, или новые и измененные версии сказок, которые вошли в собрание Гриммов. Мой отец разрабатывал теорию, согласно которой фольклор что-то объясняет и содержит некую истинную первооснову, но когда окружающий мир меняется, появляются новые фольклорные сюжеты, которые немного приближают нас к пониманию того, что на самом деле движет миром. Его работа была очень интересной. События происходили как раз накануне Первой мировой, знаете ли, но он отыскал сказки, о которых никогда не слышали Гриммы, — не о личностях, но о Немцах, о расе героев, которые собирались спасти мир от бесчисленных орд грязных крючконосых монстров с длинными бородами и о прочих подобных вещах.

(Бреннер прочистил горло.)

Да, я знаю, какое отношение все это имеет к прогрессу. Подождите. Мои родители жили в хижине немецкого крестьянина, крытой соломой, — этот домик в точности напоминал жилище героев волшебных сказок. Я не раз видел такие картинки в книжках, когда был мальчиком.

Я родился ночью 24 июня, и мне рассказали, что это была одна из самых бурных ночей в Гарце; ветер непрерывно выл в горах. Как только я родился, — мне рассказали об этом, — из камина вырвались густые клубы дыма, дрова перевернулись, вспыхнули искры, люди в комнате начали кашлять… осмелюсь заметить, что я громко закричал.

Местная акушерка и ее помощница пришли на помощь местному доктору. Они начали что-то бормотать, и одна из них перекрестилась. Мой отец понял, что это означало. Вы знаете, 24 июня — Иванов день, когда феи, судя по всему, оживляются, особенно в той части Германии. По местным поверьям, ветер, искры и дым были подтверждением того, что фея спустилась в дымоход, чтобы передать подарок новорожденному. Они не знали, была ли это добрая фея, которая принесла хороший подарок, — или совсем даже наоборот. Они склонялись к худшим предположениям, потому что была такая ужасная ночь. Но старухи сказали, что я обо всем узнаю сам. Когда вырасту, я пойму, что именно мне подарила фея.

Родители пересказали мне эту историю, и когда я был еще совсем маленьким, у нас в семействе много шутили о моем волшебном подарке и его значении. Но шутки повторялись все реже, поскольку я становился взрослее — точно так же прекращаются разговоры о Санта-Клаусе. Нельзя точно сказать, когда человек перестает верить в существование старого деда с бородой и северным оленем; все постепенно приходят к этому выводу.

Ну что ж, я позабыл о своем волшебном подарке или думал, что позабыл, до тех пор, пока не поступил в колледж. В студенческом общежитии я в первый раз сел играть в карты на деньги. Дома мы играли, конечно, на фишки и на вещи, но мой отец был таким рационалистом, что не видел ни малейшего смысла рисковать деньгами в игре, потому что, как он говорил, все деньги в любом случае брались из его кармана.

Я не могу сказать, что мы в общежитии играли в азартные игры очень уж серьезно. Обычное для колледжа представление о веселых вечерах: ставки по пенни и пара бутылок пива. После этого мы, конечно, никак не могли подготовиться к утренним урокам, но чувствовали себя веселыми, игривыми щенками. Мне нравилось общество и нравилась игра, но потом я узнал, что не мог себе позволить подобные развлечения, даже при ставке в пенни; я из-за этого злился. Понимаете, я, казалось, вообще не мог выигрывать. Мы играли примерно раз в неделю. Я участвовал в игре в течение шести недель, и за все это время не выиграл ни разу, ни единой ставки.

Да, я понимаю, сейчас вы скажете, что это — жалобы человека, который просто не умеет играть в карты. Вовсе нет. Я играл в карты очень хорошо. На самом деле я выступал в команде колледжа на первенстве по бриджу (я тогда учился на втором курсе), и мы во время рождественских каникул одержали победу на чемпионате, в котором участвовали команды из пяти других колледжей. После этого я сказал себе, что мой провал в покере просто нелеп. И я раздобыл экземпляр той книги, в которой рассматривались шансы на победу при разных раскладах карт. Я изучал книгу тщательнее, чем учебники, пока не выучил наизусть. Если у вас на руках флэш в игре с пятью партнерами, например, то шансы, что у вас самые лучшие карты, — 508 к 1.

После того как я все это запомнил, я снова начал еженедельно играть в покер. И опять не выиграл ни разу; однажды у меня был на руках «фул-хауз». В общем, я бросил покер.

(Шют прервал свой рассказ, сделав знак мистеру Коэну, который тотчас наполнил его стакан.)

Тогда я не связывал подобные происшествия с подарком феи или с чем-то подобным. Я думал, что всему виной какая-то моя особенность; я в глубине души был уверен, что дело в силе моей руки. Конечно, это не объясняло, как я мог проиграть с «фулл-хаузом», но до некоторых пор другие варианты мне в голову не приходили — по крайности до футбольного матча с Эллингтоном.

Понимаете, тогда у нас собралась команда мечты, с Превальским, Макинтошем, Касседи и Лумисом; команда, которая не проигрывала уже год и которая обыгрывала соперников с разницей не меньше чем в четыре мяча. Но это до матча с Эллингтонами. В день перед игрой некоторые парни из Эллингтона остались на ночлег в нашем общежитии, и когда один из них набрался патриотизма и поставил пять долларов на свою команду, которая выиграла две игры и проиграла четыре, то я, естественно, принял вызов.

Возможно, вы еще помните, что о той игре писали в газетах. Ничего подобного никогда не случалось. Уже при первой подаче Касседи сломал ногу; а он был отличным игроком на линии. Без него парни из Эллингтона могли открываться на проходе. В общем, это было не так уж важно — Макинтош на проходе действовал великолепно, он мог бы закинуть футбольный мяч в игольное ушко, если бы отыскал достаточно большое. На протяжении всего сезона наш план срабатывал; Превальски открывался, готовый к пробежке, Макинтош машинально работал на подборе — и тут, когда мяч был примерно в ярде от его рук, шнуровка распустилась, воздух вышел и мяч свалился на землю. Я знаю, что в матчах на уровне колледжей такого не бывает. Однако же это случилось.

Так прошла вся игра. Нельзя утверждать, будто наша команда делала что-то не так… Но все, что мы делали, шло не так, как надо, по причине явного невезения. Запасной игрок побежал, чтобы убрать листок бумаги, залетевший на поле, и рефери остановил явную голевую атаку и оштрафовал нас за то, что на поле оказалось двенадцать человек — вот такие штуки. Они обыграли нас со счетом девять: семь, и никто не смог ничего объяснить.

Как раз после той игры я и начал задумываться о причинах. Я вспомнил тогда, что дело не ограничивалось футболом и покером. Я ни разу не выигрывал никаких ставок. Даже когда я был совсем маленьким и учился в школе, стоило мне сказать: «Ставлю пять центов» — и я пять центов непременно проигрывал.

Я рассказал об этой нелепице Джонни Беллу Грискому, который был моим соседом по комнате и занимался психологией, — я рассказал всю историю, включая странное убеждение, что обстоятельства моего рождения в Гарце можно как-то связать с происходящим. И о том, что волшебным подарком оказалась неспособность выиграть ставку.

Он посмеялся, но потом заговорил серьезно.

«Не сомневаюсь, что у тебя проблемы с выигрышами ставок, — сказал он, — но ты не должен все это связывать с какими-нибудь феями. Это — превосходный образец психологии, возможно, с некоторым парапсихологическим влиянием, знаешь ли, с какой-то экстрасенсорикой, которой мы еще не понимаем. Ты предчувствуешь, что какого-то события не произойдет, — и ты ставишь на него. Это немного напоминает жажду смерти».

Я сказал ему, что не хочу никакой смерти, я всего лишь хочу выиграть раз-другой — просто доказать себе, что я могу победить, а потом позабыть обо всем.

Джонни Белл заговорил очень серьезно; он профессионально подошел к делу. Он сказал: да; из-за этого у меня начался невроз, и мне лучше преодолеть свой страх прежде, чем последствия станут опасными. Иначе я не смогу добиться никакого прогресса. Способ, по его словам, был таков: нужно поставить на что-то абсолютно верное. Он поможет мне.

Потом мы отправились на прогулку. Помню, это случилось в октябре: день был очень ветреный. Когда мы подошли к гостинице «Бристоль», я заметил, что над входом натянули новый тент, очень большой, ярко-синий.

«Это — первый тент, который в «Бристоле» навесили за пять лет, — сказал я. — Готов держать пари на четвертак, что он провисит всю зиму».

«Согласен на четвертак», — сказал он. В следующую минуту порыв ветра подхватил тент и разорвал его, как листок бумаги.

Я заплатил четвертак, и мы вернулись; мне стало совсем грустно. Джонни Белл сказал, что если подобный невроз поражает человека, то он должен добиться прогресса, преодолев заболевание; если один способ не сработает, нужно испробовать другой. Мы поговорили на эту тему еще немного, и он придумал план, который мог бы сработать, учитывая, что шел выборный год. Мы в колледже были либералами, но все равно прекрасно понимали, что у Трумэна нет ни единого шанса. Тогда мы с Джонни Беллом пошли в комнату, где принимали ставки, и я поставил десять долларов на Дьюи. Если бы он победил, я получил бы деньги и избавился бы от своего проклятья, невроза или как его там; если бы он проиграл — что ж, тогда я все равно был бы счастлив.

В ночь после выборов я даже не пожелал дожидаться оглашения результатов. Не рассказывайте мне, что это профсоюзы боролись за голоса рабочих, что все республиканцы сидели по домам, что фермеры пришли на участки… Все это чушь! Уж я-то знаю. Во всем виновата фея-крестная, которая мешала мне выиграть ставку.

Джонни Белл сказал, что это самый интересный случай парапсихологии, с которым он когда-либо сталкивался. Он все выяснил о трудах моего отца и сделал много заметок. Тогда же он сказал, что подобный невроз — это как если бы у меня была одна нога или аллергия на омаров. Нужно найти правильный подход — считать это не увечьем, а источником дохода и средством для достижения прогресса.

Он спросил, что меня беспокоит, кроме проблемы со ставками, и я ответил, что ему и так прекрасно известно — меня сильно тревожат предстоящие экзамены по физике и химии. Я работал не покладая рук. Но, казалось, эти два предмета просто никак не укладывались у меня в голове. Проблема становилась серьезной; мой отец к тому времени уже скончался, а моя мать многим пожертвовала, чтобы я учился в колледже. Если бы я завалил два экзамена, мне пришлось бы потратить лишний год на учебу.

«Хорошо, — сказал Джонни Белл, выслушав меня. — Мы проведем эксперимент. Я поставлю ровно пятьдесят центов, что ты сдашь оба экзамена. Ты будешь держать пари, что провалишься. Я знаю, что тебе очень сильно хочется добиться успеха — в общем, попытайся».

Мы заключили пари. Едва я переступил порог кабинета физики, как почувствовал, что это сработает. Мне достались как раз те вопросы, на которые я знал ответы. Все выходило настолько легко, что у меня был соблазн сдать несколько чистых листов, чтобы посмотреть, как пойдут дела, но я решил: не стоит заходить слишком далеко. В итоге я получил на экзамене высший балл — впервые за все то время, которое я потратил на изучение физики.

Все, что мне оставалось делать, — держать пари против достижения какой-то цели, к которой я действительно стремился. И меня осенило. Я непрестанно мечтал о Мэри. Она была дочерью профессора латинского языка и в каком-то смысле принцессой нашего университетского городка. Я несколько раз ходил с ней на свидание, но тут я был одним из многих; особенно часто с ней встречался Лумис, один из полузащитников нашей футбольной команды. Казалось, что он вот-вот добьется успеха: Лумис был не только спортивным героем, он происходил из очень обеспеченной семьи. И вот однажды вечером я повстречался с Лумисом и завел разговор о Мэри, спросив его, не собирается ли он с ней пойти на новогоднюю вечеринку.

«Я ее не приглашал, — сказал он. — Наверное, и не буду приглашать».

«Почему?» — поинтересовался я.

Он рассмеялся, как будто смутившись. «Ну, — сказал он, — она — просто чудесная девчонка, с ней весело и все такое, но будь оно проклято! — я хочу пожить в свое удовольствие, прежде чем надевать на себя цепи».

«О чем ты говоришь?» — спросил я.

«Нет, я ее не виню, — сказал он. — Дома, конечно, ничего хорошего нет. Но она явно охотится на будущего мужа. Я готов держать пари, что она выйдет замуж в ближайшие полгода. Она вцепилась бы и в тебя, если б ты ее как следует попросил».

Можете себе представить, какие возможности передо мной открылись. Я сказал: «Да наплевать! Девочки, которые пытаются этого добиться, никогда ничего не получают. Я готов поспорить с тобой на пять долларов, что она не выйдет ни за кого замуж как минимум в ближайшие три года — и уж точно не выйдет замуж за меня».

«Идет», — сказал он, и мы пожали друг другу руки. Я решил: если заклятье, не позволяющее мне выигрывать, подействует и на сей раз, то цена окажется не слишком высокой.

Я не сказал Джонни Беллу Грискому об этом пари; не знаю, почему так вышло. Но я повел Мэри на новогоднюю вечеринку. Ближе к концу веселья мы пропустили танец, и я попытался набраться храбрости и спросить ее, о чем хотел, но тут она внезапно обернулась ко мне и сжала мою руку в своих. «Джерри, — сказала она, — давай будем вести себя как современные люди. Пока этот год еще не кончился, я могу спросить… я хочу стать твоей женой».

Вот как это вышло, понимаете ли. Я ходил совершенно ошалевший до самой сессии. Если бы я не додумался опять поспорить с Джонни Беллом Грискомом насчет итоговых результатов, то сомневаюсь, что мне удалось бы сдать экзамены. Мы поженились почти сразу после сессии. Лумис был шафером, и я отдал ему пять долларов за помощь.

Но тут же возникла следующая проблема. У меня не было денег, у Мэри тоже, а места свежеиспеченным выпускникам колледжа предлагали не так чтобы престижные. Но тщательно все рассчитав, я решил, что обнаружил способ добиться успеха, воспользовавшись как раз тем, что мне вредило, — был ли это волшебный подарок феи или парапсихология, как говорил Джонни Белл Гриском.

И вот, ничего не сказав Мэри, я взял почти все деньги, которые у нас были, и отправился на ипподром. Я ничего не знаю о гонках, но я прочел в газете, что в одном из заездов был явный фаворит по кличке Ланцет, ставки на него шли 3 к 2. Я подошел к окошку, где принимали ставки, и подождал, пока не увидел подходящего с виду клиента, который сделал ставку на эту лошадь. Как только он отошел от окошка, я тут же с ним заговорил. Я сказал ему, что он просто с ума сошел, если решил поставить на Ланцета; лошадь якобы что-то повредила или с ней еще что-то стряслось. Я уже забыл, какую причину выдумал. Конечно, поскольку мужчина только что поставил свои деньги на лошадь, он достаточно сильно разволновался. Он готов был поспорить, а мне это и требовалось. Я притворился, что тоже переживаю, и закончил тем, что предложил держать пари на пять долларов, что Ланцет не победит.

Он готов поспорить на все деньги, которые у него были, но я не собирался давать ему ни цента больше. Понимаете, я всего лишь хотел добиться, чтобы кому-то где-то стало известно: я сделал ставку против Ланцета. Теперь я знал, что Ланцет победит. Тут уж ничего не поделаешь; я ведь поспорил, что он проиграет. Так тогда я подошел к окошку и поставил все, что я имел — приблизительно пятьсот долларов, — на победу Ланцета.

Наверное, я был настолько поглощен своим планом и мыслями о том, как удвою свои сбережения, что не заметил облаков, собиравшихся наверху. Но когда человек в окне подтолкнул ко мне квитанции, среди облаков сверкнула огромная, ужасная молния. Гром был такой, словно выстрелили из пушки. Молния ударила во флагшток в пятидесяти футах от того места, где я стоял, и разнесла его в щепки. От этого удара пострадали некоторые зрители, а лошади попадали на землю, и следующую гонку пришлось отложить почти на полчаса.

Дождя не было. После того как паника немного улеглась, я собрался с силами и втиснулся в толпу, чтобы вместе со всеми следить за гонкой.

Конечно, Ланцет не выиграл. Вместо того чтобы удвоить сбережения, я просто лишился почти всех средств. Когда Мэри узнала о том, что я сделал, — вы сами можете представить, что она подумала и что мне сказала. Конечно, было просто бесполезно рассказывать ей и о парапсихологии, и о волшебном проклятии. Она не верила в такие вещи. Ее волновало только то, что я выбросил деньги на ветер.

Я не знаю, во что верю сам. Но мне этой веры вполне хватает — мне страшно. Мне никогда в жизни не было так страшно.

Я убежден, что молния была нацелена в меня, и если я еще раз сделаю ставку — снова ударит молния, и на сей раз она попадет в цель. Вот чего я добился, стремясь к прогрессу. И я говорю: плевать я хотел на этот прогресс. По правде сказать, плевать я хотел на все. И я хочу еще выпить.

* * *

…Он сильно стукнул кулаком по стойке. Мистер Коэн дружески улыбнулся.

— Вот, Джерри, — сказал он. — Твоя женушка уже заждалась тебя.

Крупный молодой человек посмотрел на часы.

— Боже мой! — воскликнул он. — Вы правы. — Он взял свою сдачу и бросился к двери.

Мистер Коэн сказал:

— Вот прекрасный парень, которому не повезло. Та женщина, на которой он женился, напоминает унылых святых, она с ним справится. Ну да, в общем-то, ясно: не всем же суждено обрести счастье в браке.

Любовное гнездышко

— Вроде бы так… — проговорил доктор Бреннер, глотнув скотча с содовой и подыскав подходящую фразу. — Вроде бы так: Лысенко утверждает, что если вы изменяете окружающую среду, как почву, в которой растет цветок, например, в плазме микроба начнутся перемены, и будущие поколения приобретут новые, совершенно иные свойства.

Мистер Джефферс достал носовой платок и протер брови, реагируя не то на жару, не то на бесконечные словесные излияния Бреннера.

— Но разве это верно всегда? — спросил он. — Я однажды читал: если взять семена лучшего турецкого табака и привить их в штате Кентукки, вы получите табак из Кентукки.

— Здесь все по-другому, — сказал Бреннер. — В вашем случае табачное растение нисколько не меняется. Оно просто приобретает некоторые характеристики почвы, на которой произрастает. Лысенко говорит вот о чем: изменяя почву, воду или что-то еще, вы можете добиться, что на табаке вырастут яблоки и плодоношение будет продолжаться.

— Но объясните, — проговорил Джефферс, — как же тогда меняется эта плазма микроба? Если бы она вообще не менялась, мы все остались бы обезьянами, не правда ли?

— Нет, не остались бы, — сурово сказал мистер Коэн, поставив перед Джефферсом новый стакан пива. — Я возмущался, когда мой брат Джулиус, который сейчас находится при исполнении, пришел домой однажды и произнес такие слова. Священник назначил ему пятнадцать раз прочитать «Аве Мария», а мой отец, благослови Господи его душу, вымыл мальчику рот с мылом.

— Как же происходят изменения? — настаивал Джефферс.

— Мутации, — сказал доктор Бреннер. — У нас нет простого ответа — или, точнее, мы не знаем правильного ответа. Все, что нам известно, — в каждом поколении находятся индивидуумы, которые несколько отличаются от всех прочих, и если эти отличия помогают им выживать, то подобные свойства приобретают все больше людей.

— Это как с породами собак, верно? — спросил Джефферс.

— Да, теперь у нас большие проблемы, — сказал мистер Гросс, глотнув своего обычного «Кипящего котла». — Собаки повсюду. Если бы у нас в Вашингтоне была приличная администрация, то…

— Примерно так, — сказал Бреннер. — Породы — все же не отдельные виды. Но их развитие показывает нам: то, что начинается как более или менее случайная мутация, может стать постоянным явлением при тщательном воспроизводстве особей, которые наделены определенным свойством в значительной мере. Большей частью изменения видов происходят довольно медленно. Я не ожидал бы, чтобы у вас, к примеру, родился ребенок, пятнистый, как леопард.

— А я бы ожидал, — заявил мистер Гросс. — У моей жены есть троюродная сестра, которая…

— А разве нет никаких других способов? — спросил Джефферс. — Более быстрых, что ли…

— Да, — сказал Бреннер. — Мне известен случай, точнее, мне, кажется, известен случай… Дело в том, что все записи пропали вместе с девочкой. По-настоящему значительная мутация в человеческой анатомии. Возможно, первая особь нового вида, если она сможет найти себе подходящего мужа.

Джефферс посмотрел на часы.

— Налейте нам, пожалуйста, еще по одной, мистер Коэн, — сказал он. — Я хочу об этом услышать. Наверное, что-то вроде шести пальцев?

— Нет, все гораздо серьезнее, — ответил Бреннер. — Признаюсь, что это было мне не очень понятно. Может, кто-то из ее родителей находился в лаборатории ядерных исследований, и протоплазма претерпела значительные изменения, а девочка оказалась просто уродцем. Такие вещи иногда случаются. Может, она оказалась настоящей мутанткой; а может статься, я слишком поспешно все придумал и навоображал себе почти невероятный результат. Все случилось очень давно, когда я был молод и хорош собой, и я с тех пор ничего нового не узнал; а ведь если бы все это было по-настоящему, то я, вероятно, уже услышал бы о последствиях. Тогда я работал интерном в больнице Cв. Матфея, и туда привезли эту девочку с полиомиелитом и подключили ее к аппарату искусственного дыхания. Ее звали Эйвис Фоулер, и мы с Оззи Строудом, который тогда был тоже интерном, очень ею заинтересовались.

Гросс оперся о стойку бара и, прикрыв рот массивной рукой, обратился к мистеру Коэну:

— Кто это у дальнего края стойки — человек, который так интересуется рассказами старичков?

Бармен посмотрел на опрятного джентльмена, который носил очки в роговой оправе и бородку, как у покойного адмирала Уильяма Соудена Симса.

— Ни малейшего представления не имею, мало ли кто он такой, — театральным шепотом ответил бармен. — Но любой человек может находиться в баре Гавагана, пока он ведет себя прилично.

— Мне это не нравится, — сказал Гросс.

— Извините, — произнес доктор Бреннер.

— Ладно, не будем об этом, — вздохнул Гросс.

* * *

В медицинской карте этой Эйвис Фоулер (продолжал Бреннер) было сказано, что ей исполнилось восемнадцать; она была темноволосая, и у нее было такое нежное, худощавое, как бы угловатое лицо — такие лица могут показаться очень красивыми, если вы к ним привыкнете.

Когда она смогла говорить, то поначалу произносила лишь несколько слов, но вскоре набралась сил; она очень быстро поправлялась… Ну вот, когда она смогла разговаривать, то стало очевидно, что она так же умна, как и красива. Для девочки ее лет она очень много читала; она разбиралась в музыке, и она демонстрировала своеобразный тонкий юмор, рассуждая о той философии, которая привлекает всех молодых людей.

И вдобавок было в ней что-то странное. Вы знаете, как бывает с большинством юных девушек такого возраста. Общение для них очень важно, их интересуют люди и чувства, которые кажутся им новыми и необычными. Эйвис Фаулер оказалась совсем другой. Насколько я смог узнать, у нее не было никаких знакомых за пределами семейного круга. Она никогда не упоминала о других людях и о чужих действиях и переживаниях. Она обсуждала лишь людей и чувства, о которых читала в книгах; и когда (это вполне обычно для молодого человека) я намекнул, что мог бы в нее влюбиться, то она отреагировала совсем неожиданно. Она казалась испуганной, причем речь шла не о скромности, которую чаще всего изображают девочки, но о настоящем страхе, как будто я предложил нечто ужасное — например вытолкнуть старшую медсестру из окна.

«Вы больше никогда не должны так говорить», — сказала она, а когда я спросил, почему, она тотчас начала плакать.

Ее родители, очевидно, были весьма состоятельными, потому что она получила отдельную палату, а пока положение оставалось серьезным, рядом с ней постоянно находились медсестры. Я однажды на ночном дежурстве спросил Оззи Строуда о пациентке из 303-й палаты, упомянув, что эта девушка очень загадочная.

«О, Эйвис Фаулер, — сказал он. — Да, это удивительный случай, не так ли? Ты видел результаты рентгена?»

По правде сказать, я ничего не видел. Я ответил, что интересовался не особенностями ее анатомии, а ее жизнью и характером. «Она, кажется, не ходила в школу примерно с тринадцати лет, — заметил я, — и она не собирается поступать в колледж».

«Ее семейство довольно много путешествует», — ответил он. Но тут нас прервали.

Мне тогда не пришло в голову, что в его словах был намек на некоторую близость с Эйвис Фаулер. Я был эгоцентричен, как все молодые люди, я полагал, что отыскал путь к ее сердцу, потому что она всегда радостно приветствовала меня, и я мог беседовать с ней о книгах и о музыке, в то время как Оззи казался довольно серьезным и важным, он мало чем интересовался, кроме своей работы. Я ничего не понял даже тогда, когда увидел в комнате Эйвис букет цветов. Девушка сказала, что их прислал доктор Строуд, очень заинтересовавшийся ее случаем. А потом мы сразу начали говорить о «Нортингернском аббатстве», которое недавно прочитали.

Понимаете, Оззи, разумеется, мог проявить к ней интерес — как к удивительной пациентке. Она очень быстро излечилась от полиомиелита, такие случаи никогда не упоминались в журналах, и я однажды услышал, как доктор Тэйло, ординатор при клинике, сожалел о том, что она не является постоянной пациенткой. Тогда ее можно было бы держать под наблюдением, чтобы выяснить, какие особенности организма привели к подобному результату. Оззи тогда тоже находился рядом. Он сказал: «Доктор, а можно ли предположить, что это побочный продукт другой мутации?»

Мистер Коэн, не нальете нам еще?

Понимаете, теперь я вспоминаю о случившемся, потому что все детали сходятся. А тогда замечание о «другой мутации» прошло мимо меня. Эйвис Фаулер, на мой взгляд, ничем не напоминала мутанта. У нее были две руки и две ноги, притом очень красивые. Именно ее красота меня интересовала. Я в те дни собирался заняться изучением хирургии, и исцеление от полиомиелита, каким бы замечательным оно ни было, не попадало в мое поле зрения.

Да, прошел месяц, почти целый месяц с того дня, как я увидел цветы Строуда в ее комнате — и тут случилось происшествие с яйцом. К тому времени Эйвис Фаулер уже могла немного передвигаться по комнате, хотя и не набралась еще сил, чтобы выходить в коридор. Днем я заглянул к Эйвис. Она лежала в кровати и казалась бледной. Когда я заговорил с нею, она отвечала отрывисто и вроде бы совсем не хотела общаться. Когда я попытался выяснить, что случилось, она словно бы испугалась и попросила позвать Оззи. Я сказал ей чистую правду: он отправился по срочному вызову в Вест-Сайд и не вернется, скорее всего, до ночи. Она сказала: «Ох» — и отвернулась от меня. На мгновение мне показалось, что она снова собирается заплакать, но она только слегка вздохнула и затем снова повернула голову ко мне.

«Ты придешь ко мне завтра, ведь правда, Билл? — спросила она. — Все хорошо, все в порядке».

Мужчины становятся довольно-таки беспомощными, когда женщины начинают так себя вести. Я ушел, недоумевая, а потом медсестра, которая только что отнесла Эйвис ужин и уложила пациентку спать, вызвала меня в коридор.

В руке она держала корзину для бумаг; женщина, казалось, была чем-то очень удивлена. «Доктор Бреннер, — проговорила она, — вы посещали пациентку в 303-й палате сегодня днем, не так ли?»

Я сказал «да», но тут же объяснил, что приходил как друг, а не потому, что она была моей пациенткой.

«Ну, это очень странно, — сказала медсестра. — Что это может быть?»

Она опустила руку в корзину для мусора, вынула несколько чистящих салфеток, а потом показала мне, что осталось на дне. Там лежало яйцо; совершенно точно — яйцо, примерно такого размера. (Доктор Бреннер вытянул руку, показав, каким был предмет — не больше детского футбольного мячика.) Казалось, у этого яйца не было скорлупы, только какая-то жесткая, кожистая оболочка, которая слегка прогнулась, когда я коснулся ее.

Сами можете представить, какие нелепые идеи зародились у меня в голове. Ведь это все объясняло: почему Эйвис ушла из школы в тринадцать лет, почему она держалась в стороне от других людей, почему она боялась, в чем проявились мутации и почему Оззи заинтересовался этой девушкой. Но я не собирался ни о чем рассказывать медсестре. Разумеется, сиделки слишком много болтают. Бедную девочку довели бы до могилы, а она ведь только что начала оправляться от полиомиелита. Быстро пораскинув мозгами, я заявил: «О, это один из экспериментов доктора Строуда. Все в порядке».

Я отдал бы все на свете, лишь бы заполучить это яйцо, но не рискнул его выпросить после того, как его нашли в мусорной корзине. Этот случай сам по себе возбудил слишком значительное любопытство. В итоге я пошел повидаться с доктором Тэйло.

К сожалению, он был слишком занят, и прошло не меньше часа, прежде чем я пробился к нему. Я рассказал ординатору о медсестре с яйцом в корзине. «Я этого ждал! — воскликнул он, чрезвычайно возбужденный. — Где оно?»

Мы вместе бросились к мусорному баку, но было слишком поздно; яйцо исчезло. После того как мы вернулись в его кабинет, он заставил меня пообещать, что я сохраню все в тайне, и рассказал о своих подозрениях. Судя по рентгеновскому обследованию Эйвис Фоулер, она была настоящим мутантом, яйцекладущей женщиной. Конечно, первейшая обязанность врачей состояла в том, чтобы вылечить ее от полиомиелита, поэтому доктор Тейло не стал ничего предпринимать в связи с мутацией. Но доказательства были весьма убедительны; может, недостаточно убедительны, чтобы написать на эту тему статью, пока не было настоящего яйца, но вполне достаточно, чтобы мы дожидались следующего раза. (Доктор Бреннер прервался и, скорчив печальную мину, глотнул скотча с содовой.)

(«Так разве вы не дождались? — спросил Джефферс. — Еще одну, мистер Коэн».)

Нет. Мы забыли про Оззи Строуда. Когда я пришел в больницу на следующий день, то самое первое, что мне сообщили, — Эйвис Фаулер исчезла. Она заставила ночную дежурную по этажу пообещать, что та попросит Оззи навестить пациентку, как только он вернется; он зашел в палату, а потом очень долго говорил с кем-то по телефону. Около полуночи приехали родители Эйвис с инвалидным креслом и наемной санитарной машиной; они забрали девушку. Оззи подписал бумаги о выписке и отправился с ними. Я с тех пор не получал вестей ни от него, ни о нем. Он так никогда и не вернулся в больницу, и он не является членом какого-либо медицинского общества. Он просто исчез, и Фаулеры — тоже. Доктор Тэйло не смог получить никакой информации о них по адресу, указанному в больничных документах. Не то чтобы я их обвинял. Вероятно, они просто хотели, чтобы Эйвис вела обычную, нормальную жизнь.

* * *

— Вам нужно было нанять детектива, — сказал Гросс. — Некоторые из этих частных сыщиков могут отыскать все. Помню, как старик Уэбстер пожелал узнать, кто налил суп из моллюсков в басовый барабан…

Помощник официанта отошел от телефона-автомата и что-то сказал мужчине, борода которого напоминала бороду адмирала Симса. Джентльмен поднялся и сделал шаг к выходу.

— Ха? — сказал Гросс. — Кажется, мне послышалось: парень сказал джентльмену, что его жена хочет, чтобы он вернулся домой и держал яйцо в тепле.

Бородатый мужчина замер.

— Именно это он и сказал, — подтвердил он. — Эйвис хочет пойти в кино. Привет, Билл; давно не виделись.

Доктор Строуд быстро пожал Бреннеру руку и удалился.

Камень мудрецов

— …итак, — сказал доктор Бреннер, — радиоактивная сера находится в химической комбинации с какой-то пищей животного. Вы можете использовать счетчик Гейгера, чтобы установить, в какую часть тела животного попало вещество.

— Но разве это не убьет животное? — спросил мистер Виллисон. — Я думал, что все радиоактивные элементы опасны.

— О нет, — сказал Бреннер. — Мистер Коэн, еще скотч с содовой. Вы можете теперь получить почти любой радиоактивный элемент, и некоторые из них совершенно безопасны. Даже золото.

— Сделайте мне мартини, — сказал мистер Витервокс. — Но если можно сделать золото из свинца, железа или чего-то еще, почему же они этим не занимаются — вместо того чтобы прятать золото в Форт-Ноксе?

— Дело в том, что это невыгодно, — сказал Бреннер. — Требуется машина за миллион долларов — и она будет работать неделю, чтобы в конце концов изготовить золота на десять центов. Поймите, эта машина окупилась бы только за десять миллионов недель…

— Больше ста девяноста тысяч лет, — уныло подсчитал Виллисон. — Наверное, существуют и более легкие способы разбогатеть.

— Я читал в одной книге, что есть и более простой путь, — сообщил Витервокс. — Вы добываете такую вещь, которую раньше называли «философским камнем», слышали? И подносите этот камень к свинцу или ртути, и вот! — все превращается в золото.

— Это всего лишь средневековая легенда, — сказал Бреннер.

— Мистер, я готов держать пари, что это не просто легенда, — произнес незнакомый голос. Все обернулись к коренастому, крепко сбитому мужчине, очень загорелому, с коротко подстриженными волосами и сломанным носом. Перед незнакомцем стоял стакан с остатками рома с колой.

— Я готов с вами поспорить — все это гораздо больше, чем легенда, — повторил он, немного нечетко выговаривая слова; судя по всему, он уже приблизился к пределу, установленному для клиентов мистером Коэном.

Бреннер нахмурился.

— Я тоже готов поспорить; вот только нет способа доказать противное, — заметил он. — Насколько мне известно, никто и никогда не сумел доказать, что существовала такая вещь, как философский камень.

— Вы так думаете, мистер? — спросил загорелый мужчина. — Ну хорошо, тогда все вы — всезнайки старые! — скажите-ка мне, что это такое…

Он засунул руку в карман и вытащил нечто желтое; предмет начали передавать из рук в руки.

Бреннер сказал:

— Похоже на полдоллара из чистого золота.

— Мистер, вы совершенно правы, — заявил загорелый мужчина. — Все так и есть.

— Это что, чистое золото? — переспросил Виллисон. — Или просто обычный серебряный пятидесятицентовик, просто позолоченный?

— Взвесьте его, — сказал загорелый мужчина.

Виллисон достал обычную монету в полдоллара и сравнил вес, сначала положив монеты на одну ладонь, потом на другую. — Да, эта штука золотая, или, по крайней мере, она тяжелее обычной, — признал он. — Но в чем же тут дело, мистер. А?

Загорелый мужчина улыбнулся — так лукаво могут улыбаться лишь сильно выпившие люди.

— Э нет! — сказал он. — Вам эдак меня не подловить. Сначала вы узнаете, кто мои родные, откуда я, а потом раз! — и все пропало. Нет, сэр.

Бреннер произнес:

— Мистер Коэн, наполните еще раз стакан джентльмена за мой счет. Сэр, мы не собирались ничего у вас выведывать, и даже если бы и собирались — не думаю, что нечто подобное допустимо в баре Гавагана. Для нас вы останетесь неведомым мистером Угу или мистером Эге, если пожелаете. Но сэр, вы заявили, что средневековая легенда о философском камне — нечто большее, чем сказка, а в доказательство предъявили нам современную монету в полдоллара, которая, кажется, сделана из золота. Мы хотели бы восстановить связь, сэр… Мне нужно еще виски с содовой.

Загорелый мужчина поперхнулся, но справился с кашлем, глотнув еще рома с колой. Он посмотрел на чучело совы и, казалось, задумался, наморщив лоб. Наконец посетитель заговорил:

* * *

Полагаю, вы меня поймали, мистер (сказал он). Возможно, мне не следует разевать свой большой жирный рот так широко, но я вам расскажу. Я вам все расскажу — кроме того, что позволит вам отыскать дорогу. Вот послушайте…

(Он прикрыл один глаз, а затем открыл его снова.) Я сам из Фла… Флады. Я там живу; маленькое местечко к северу от Сан-Августина, где именно — неважно. Я был там рано утром несколько недель назад; я решил поплавать в одиночестве, но тут прибой усилился, и мне пришлось выбираться на берег. Кроме того, Марибелль (это моя жена) ждала меня к завтраку. Мы часто завтракаем на открытом воздухе.

Когда я вышел на мелководье, то моя нога коснулась чего-то острого. Пляж там хороший — большей частью мелкие раковины, — ходить по нему очень легко, но время от времени можно напороться на острый камень или заостренный обломок; я решил, что наступил на какой-то осколок большой раковины. Вот я и нагнулся посмотреть, что там такое.

Ну, сэр, ничего подобного на этом пляже я раньше не видывал. Что-то вроде хрустальной подвески, такие были на старинных люстрах; размером совсем небольшая, и такого розоватого цвета, по краям вся истертая. Я решил, что Марибелль может это понравиться; поэтому я и захватил находку с собой. Пройдя по пляжу еще немного, я повстречал своего приятеля Боба — он приехал на автомобиле, тоже собирался искупаться, но машина некстати заглохла.

Он попросил меня помочь и подтолкнуть автомобиль; я согласился. Но тут я попытался убрать этот старый кусок хрусталя в маленький карман, который у меня есть на купальном костюме; там я держу ключи от автомобиля и мелочь, чтобы можно было заплатить за проход на пляж. В той части пляжа появился полицейский, который ничего не делает — только бродит туда-сюда и собирает плату с отдыхающих в городскую казну. В общем, кристалл не поместился у меня в карман вместе с автомобильными ключами и деньгами, так что я решил от него отделаться и швырнул стекляшку подальше. Мистер, это была самая большая глупость, которую я совершил в своей жизни.

Мы пришли в то утро слишком рано, полицейского еще не было, денег с меня никто не взял — иначе все вышло бы совсем не так. Мы с Марибелль позавтракали, собрали вещи и пошли домой, и я выбросил из головы все, что случилось на пляже, и позабыл о кристалле дня на три или четыре. Потом однажды я вернулся домой с работы — и меня дожидалась Марибелль, она была так взволнована, как будто собирались приехать ее родственники.

«Где ты это взял?» — спросила она и показала мне вот эту монету.

Я сказал, что ничего не знаю и даже не могу понять, что это такое. А она ответила, что я должен знать — потому что это выпало из кармана моих плавок, когда она собиралась вставить новую резинку. Тогда я вспомнил, что однажды утром купался до завтрака и не заплатил за пляж. Я сказал, что это, наверное, та самая мелочь; плавки все это время пролежали в шкафу, но все равно я не понимал…

До того как выйти за меня замуж, Марибелль работала в школе учительницей, и она соображает быстрее, чем мул, оказавшийся возле грядки с горохом. Она мигом начала расспрашивать меня обо всем, что случилось в то утро, и когда я рассказал ей о кристалле, она ответила, что все происшествие как-то связано с ним; он, наверное, весь пропитался какими-то лучами на манер атомной бомбы. Так что мы отнесли эти пятьдесят центов в аптеку, они все проверили и сказали: нет, ничего подобного, всего лишь доброе старое золото — и только.

Аптекарь хотел купить эту вещь, но мы не стали ему продавать монетку и не сказали, откуда она взялась. Я думаю, что это, может, было и глупо — ну, из-за его брата, по имени… В общем, не стоит упоминать его имя… Он начальник полиции, а вы сами понимаете, как обстоят дела во Фла… Ну, если у вас друзья в полиции, то вы можете кого угодно прижать, коли пожелаете. Но мы тогда об этом не подумали, потому как Марибелль очень разволновалась и сказала, что я должен вернуться на тот пляж и попытаться найти кристалл, а она захотела отправиться в Вашингтон и разузнать о нем что-нибудь в Библиотеке конгресса.

Мы уже почти организовали эту поездку в Вашингтон, но тут явился начальник полиции и сказал, что, по его сведениям, у меня есть какая-то золотая монета, и по закону я ее должен передать пра… правительству. Я эту вещицу надежно припрятал, так что я посоветовал ему убираться, и он меня арестовал. Конечно, он не мог продержать меня в каталажке больше пары-тройки дней, потому как я ничего не сделал, но я не мог пойти на пляж, чтобы отыскать кристалл; а к тому времени, как меня выпустили, Марибелль вернулась из Вашингтона, и она не захотела, чтобы я отправлялся на поиски. И это правильно.

Она сказала, что Клем… что этот аптекарь достаточно умен, и он может разобраться, какую вещь я нашел. Он может даже выследить меня, если я вернусь за этой вещью. Ведь я обнаружил именно философский камень, о котором вы говорили; и он может превратить любой металл в золото. Когда я пытался положить кристалл к себе в карман, то коснулся им мелочи, но не дотронулся до автомобильных ключей, иначе бы они тоже стали золотыми. Марибелль все это отыскала в библиотеке, там все расписано.

(Загорелый мужчина еще раз порылся в кармане и извлек листок бумаги, засаленный и потемневший по краям.)

Вот оно. Кажется, первым эту штуку нашел какой-то парень по имени Пара… Парацельс, где-то в тысяча пятьсот сороковом. Об этом говорится в одной из старых книг. Вот как она называется.

(Он протянул листок Бреннеру, который прочел: «Liber de Salute per Sanguinem Leonis, Прага, 1671». В переводе это значило «Книга Спасения Кровью Льва».)

Вот что мне сказала Марибелль (продолжал загорелый мужчина.) Она сказала, что этот Парацельс умер через год после того, как нашел камень. Он оставил камень Архиепископу За… Зальцбурга, и архиепископ продал его еврею по имени Моисей из Орлеана. Я не знаю, почему архиепископ не воспользовался камнем; наверное, это было против его религии. Ну, этот Моисей из Орлеана оказался парнем, устроившим экспедицию, которая прибыла во Фла… Они там основали колонию в 1562-м, а потом, через пару-тройку лет, явились испанцы и всех перерезали. Я полагаю, что этот Моисей приехал с экспедицией, а может, французы просто украли у него камень — так он и оказался на пляже.

В общем, так… У Марибелль нашелся один дальний родственник, он здесь адвокатом работает. Ну, мы и приехали узнать, не сможет ли он заключить что-то вроде арендного договора на этот пляж, а потом мы огородим его и займемся поисками — пока не отыщем камень. Нет, спасибо; я уже принял столько, сколько мог. И если я не вернусь в отель, то Марибелль сойдет с ума от ярости. Мне тогда головы не сносить… П-п-пока.

* * *

Все посмотрели, как он, шатаясь, добрался до двери и скрылся в ночи.

Наконец Виллисон сказал:

— Ему не стоило изображать такую таинственность. Это ведь была гугенотская колония Жана Рибо, ее расположение очень хорошо известно. Но я боюсь, что его друг-адвокат ничем ему не поможет.

— О чем это вы? — сказал Бреннер. — Или вы думаете, что золотые полдоллара — всего лишь какой-то хитрый трюк?

— Взгляните сюда, — произнес Виллисон, вытащив из кармана пальто газету и указав на какую-то статью.

Витервокс и Бреннер с обеих сторон склонились к нему и прочли:

СТРОИТЕЛЬСТВО ВОЕННО-МОРСКОЙ БАЗЫ

ДЖЭКСОНВИЛЛЬ, ФЛОРИДА. 8 МАРТА. — АМЕРИКАНСКИЙ ВМФ СЕГОДНЯ СООБЩИЛ, ЧТО НОВЫЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ АЭРОДРОМ БУДЕТ ПОСТРОЕН НА ОКЕАНСКОМ ПОБЕРЕЖЬЕ МЕЖДУ МАЙПОРТОМ, В УСТЬЕ ДЖОНС-РИВЕР, И ДЖЭКСОНВИЛЛСКИМ ПЛЯЖЕМ. ЗЕМЛЯ УЖЕ ПРИОБРЕТЕНА, И РАБОТЫ НАЧНУТСЯ НЕМЕДЛЕННО. ПО ЗАВЕРШЕНИИ РАБОТ СТАНЦИЯ БУДЕТ БАЗОЙ…

— Они перероют там всю землю, — произнес Виллисон с каким-то скорбным удовлетворением, — и камешек нашего безымянного друга исчезнет в основании какого-нибудь дока.

— Да, — сказал Бреннер. — Но разве военно-морской флот не будет выглядеть глупо, когда ковш одного из бульдозеров превратится в чистое золото?

Тело дивной красоты

— Этот фонарь не такой мощный, как лампа-вспышка, но зато его можно использовать много раз, — произнес молодой мистер Джефферс. Он нацелил свою камеру на чучело совы над баром. Последовала яркая, бесшумная вспышка, от которой глаза совы на мгновение загорелись желтым пламенем. Щелкнул затвор объектива; Джефферс нажал на кнопку, донесся слабый треск, когда маленький моторчик передвинул пленку. — Никакой двойной экспозиции, — сказал Джефферс.

Мистер Гросс, приподняв стакан, посмотрел на собеседников.

— У моей жены был двоюродный брат, которого за это однажды упекли за решетку, — сказал он.

— За что? Он чучело совы сфотографировал? — спросил мистер Китинг из библиотеки.

— Нет, он одежду в театре снял. Он устроил эту… экспозицию дважды, и во второй раз…

Мистер Витервокс пододвинул стакан к мистеру Коэну и жестом показал, что хочет получить еще мартини.

— Мистер Джефферс, — твердо произнес он, — я заметил, что, когда вы делали фотографию этой совы, она на миг стала почти живой. А вам случалось когда-нибудь фотографировать кого-то, кто показался бы на фотографии мертвым?

— Да, — сказал Джефферс, показав на человека, сидевшего у стойки чуть поодаль; у него было благообразное старческое лицо под огромной шапкой седых волос. Мужчина заказал двойной скотч. — Вот, сейчас… Держу пари, когда я проявлю фотографию, он будет выглядеть так, будто только что восстал из гроба. — Мистер Джефферс поднял свою камеру, и вновь последовала вспышка света.

Беловолосый мужчина вскочил так резко, что едва не выронил свой стакан.

— Что вы сказали? — почти закричал он, бросившись к Джефферсу.

— Мне очень жаль… — сказал Джефферс. — Я не хотел вас обидеть. Я всего лишь подумал, что вы будете подходящим персонажем…

Беловолосый мужчина ухватил Джефферса за руку.

— Что за дела вы тут творите? — спросил он.

— Ну-ну, — сказал мистер Коэн из-за стойки. — В баре Гавагана драки запрещены правилами. Когда человек пьет хорошие напитки, у него нет причин ссориться с другими людьми.

— Все это и впрямь только моя ошибка, — сказал Джефферс, положив камеру и обернувшись к беловолосому человеку. — Если это вас интересует — я работаю в адвокатской конторе. — Он достал визитку. — Могу ли я поставить вам стаканчик и спросить, почему…

— Ох… — произнес его собеседник; могло показаться, что у него вырвался вздох облегчения. — Прошу меня простить. Мистер Коэн, поставьте две порции за мой счет. Я думал… — Он вытащил свою визитку.

— Меня зовут Фредерик Мутье. Агентство «Шевроле»; то есть я на них работаю. У меня было собственное дело, но мне пришлось все бросить — как раз из-за того, что вы сейчас сделали. Это случилось в Индианаполисе. — Он скорбно улыбнулся.

— То есть кто-то вас сфотографировал? — недоверчиво переспросил Джефферс.

— Примерно так. Вы не хотите чего-нибудь покрепче пива? Позвольте мне спросить вас вот о чем, мой друг; как бы вы отнеслись… О черт, вы просто этого не поймете! Никто не понимает, даже этот проклятый полоумный доктор, к которому меня отправила жена.

Он уткнул нос в стакан с виски со льдом и содовой. Джефферс, неоднократно выражавший в баре Гавагана крайне скептическое мнение о профессии психиатра, подбодрил собеседника, заметив, что психиатр может разглядеть вещь лишь тогда, когда вытянет ее у пациента из кармана.

* * *

Ха, ха, ха, это верно! (сказал Мутье). Вы не станете возражать, если я однажды воспользуюсь этой мудростью, когда буду выступать в «Ротари-клубе»? Ну, если мне когда-нибудь еще представится такой случай. (Его лицо вновь приобрело прежнее меланхоличное выражение.) Друг мой, я обречен; да, сэр, по-настоящему обречен. Это ни с кем не должно было случиться, и уж точно не со старым Фредди Мутье.

Послушайте, это все началось с человека по фамилии Смит, Лерой Берлингэм Смит. Хотелось бы мне никогда его не видеть. Увы, мы повстречались; мы оба купили дома в одном из этих новых районов в окрестностях Индианаполиса и оказались ближайшими соседями. Ну, конечно, началось все с того, что мы познакомились с миссис Смит, а потом мы уже собрались на партию в бридж. Сам я предпочитаю играть по маленькой в покер, но вы же знаете, как управляются с картами женщины; я не видел ни одной, которой хватило бы ума разобраться в игре.

Ну, сразу же выяснилось, что Смит был владельцем похоронного бюро. Да, мне прекрасно известно, что некоторые снисходительно относятся к «гробовщикам», но я всегда говорил: это не по-американски — предвзято относиться к человеку из-за его профессии, если он — добропорядочный гражданин. Что тут такого, у нас даже в «Ротари» есть несколько владельцев похоронных бюро. Так что мы пришли в гости и сыграли в бридж, а когда партия закончилась, они поставили на стол пиво и соленое печенье, и мы недолго посидели, побеседовали, познакомились. Они казались по-настоящему хорошими, милыми людьми. У него было свое дело, и, судя по тому, как он рассуждал, можно было предположить, что у Смита прекрасная кредитная история. В моем деле нужно всегда уметь угадывать подобные вещи.

Да, женщины тоже друг другу понравились, и очень скоро мы стали довольно-таки близкими друзьями. Если нам было нечем заняться, мы собирались по вечерам и играли в бридж, а иногда ходили вместе в кино и потом сидели и болтали до позднего вечера. Но к тому времени, как я начал потихоньку убеждать его купить новый «олдс» — ха, ха, тогда у меня была контора по продаже олдсмобилей! — Лерой стал вести себя несколько странно. Я не хочу сказать, что он стал менее дружелюбным. Вообще-то совсем наоборот; стоило мне намекнуть, что он мог бы купить себе в следующий раз «олдс», он так быстро поймал меня на слове, что я даже не успел ему объяснить условия сделки.

Но когда мы играли в бридж, он сидел рядом, держа карты в руке, и то и дело внезапно замирал, уставившись на меня, как будто в полусне, пока жена не напоминала, что настала его очередь вступить в игру. А потом однажды вечером он сказал, что вообще не очень-то и любит бридж; он лучше бы послушал радио. Ну, черт возьми, я, возможно, и понял бы его, если бы передавали что-то особенное, например, Фреда Аллена или «Хит-парад», но он просто включил какую-то классическую музыку и просидел целый час, не шевелясь и глядя на меня, словно я какой-нибудь Франкенштейн.

(«Вы имеете в виду чудовище Франкенштейна», — уточнил Китинг.)

Да? А я думал, что чудовищем был Дракула. Дайте мне еще выпить, мистер Коэн. Ну, так или иначе, вот что он вытворял. Я не забыл побеседовать об этом со своей женушкой, когда мы вернулись домой. Я спросил, не слышала ли она от Элизы Смит чего-нибудь о Лерое; может, он заболел или дела у него пошли нехорошо. Но она сказала мне «нет», она ничего не знала, и она была совершенно уверена, что Элизе все стало бы известно немедленно; она всегда была рядом с мужем, да и на людях они всегда появлялись только вместе.

Ну, наутро после того странного случая с радио старина Лерой позвонил мне в агентство. Он сказал, что готов осмотреть свой будущий «Олдс», и спросил, смогу ли я пригнать машину и подъехать к его конторе. Я завел демонстрационный образец и поехал. Заведение оказалось довольно большим: несколько пальм в кадках снаружи и очень много внутри; все очень солидно. Да, эта контора производила внушительное впечатление, вы бы со мной согласились. Я попросил позвать Лероя. Дожидаясь Смита, я заговорил с одним из сотрудников его заведения. Он посмотрел на меня очень пристально, в точности как Лерой минувшим вечером, и я как раз собирался поинтересоваться, что со мной не так, но пришел Лерой.

Он представил меня своим работникам и показал мне все вокруг. Я решил, что это ужасно нелепая трата времени — столько болтать с человеком, который приехал только для того, чтобы показать автомобиль, но Фред Мутье не такой человек, чтобы указывать другим людям, как им вести свои дела, — нет, сэр. Так что я поблагодарил его, и мы как раз собирались выйти на улицу, когда — бинго! — яркий луч света ударил мне прямо в лицо. Я подпрыгнул на добрых три фута и заорал: «Что такое, черт возьми!» Лерой просто ответил: «Извини, что напугал тебя, дружище. Мне просто хотелось сделать твой портрет; поэтому я попросил Халберда сфотографировать тебя. Он неплохо управляется с камерой».

Ну, вряд ли нужно ссориться с человеком, которому вы интересны настолько, что он хочет сделать ваше фото, — особенно когда вы при этом пытаетесь продать ему автомобиль. Так что я просто рассмеялся, выбросил все из головы и, чтобы показать Лерою, как я это воспринял, пригласил его стать моим гостем в «Ротари» в среду. Я выступал с речью, я как раз занимался «Прямыми продажами и американскими идеалами»; возможно, вы об этом слышали. Я выступал с этой лекцией во многих отделениях «Ротари-клуба» по всей стране: вся Америка основана на идеале продажи товаров, и когда правительство тратит много денег, чтобы отдавать вещи даром, мы становимся похожи на этих социалистов-коммунистов.

В общем, Лерой купил автомобиль, и мы с моей малышкой снова начали играть в бридж со Смитами, и хотя у него сохранилась странная привычка то и дело застывать на месте, глядя на меня, это проявлялось не так сильно, как прежде. Я позабыл о той фотографии… Но однажды вечером, когда мы задержались у него дома, Лерой куда-то вышел, а женщины начали болтать о нарядах — тогда я открыл журнал, который лежал в гостиной.

Это был отраслевой журнал похоронного бизнеса, и когда я пролистал его, то в самой середине номера обнаружил свою собственную огромную фотографию — я лежал в гробу, а вокруг все было усыпано цветами. Под фотографией размещался текст: «Монтаж Лероя Б. Смита, Главного представителя похоронного бюро Индианаполиса».

Да, меня это сильно задело. Когда Лерой вернулся, я сказал ему, какую адскую шутку он осмелился сотворить, и мы с моей маленькой женушкой отправились домой. Элиза Смит попыталась все уладить на следующий день, она пришла и сказала моей малышке, что это был в некотором роде комплимент и что, по мнению Лероя, я был самым идеальным персонажем для хозяина похоронного бюро, он такого никогда не встречал. Но что касается меня — от этого стало только хуже. Мы перестали ходить к соседям на некоторое время, но две женщины сохраняли дружеские отношения, а вы понимаете, каковы бывают женщины. Я думаю, что они в конце концов все бы уладили — если бы не случилось кое-что еще.

Я отправился в Коламбус, чтобы произнести речь о «Прямых продажах и американских идеалах» в тамошнем «Ротари», а позже я оказался в баре с некоторыми ребятами из клуба; мы немного выпили на дорожку — и тут ко мне подкатился этот парень. Он был в синем саржевом костюме, в белой рубашке и в галстуке в горошек; и он сказал: «Простите, но я уверен, что уже видел вас раньше».

Я сказал, что мы, возможно, встречались, и объяснил ему, кто я такой. Он сказал, что его зовут Фрэнсис X. МакКенна, и купил всем выпить. И он все время присматривался ко мне, как будто запомнил мое имя, но все равно не мог понять, кто же, черт побери, такой этот Фред Мутье. Наконец его, казалось, осенило; он отвел меня немного в сторону и сказал: «Теперь я помню. Вы — тот самый человек, который позировал для замечательной рекламы Лероя Брауна в Современном гробовщике. Послушайте, мистер Мутье, — сказал он, — я знаю, что у вас есть собственный бизнес, и вы не профессионал, но если вы уделите мне полчаса своего времени и позволите мне подготовить еще одну презентацию, то не пожалеете об этом».

* * *

Беловолосый мужчина уныло допил свою порцию и потянулся за следующей.

— И что же вы сделали? — спросил Витервокс.

* * *

Сделал? Меня все это настолько задело, что я был готов послать его ко всем чертям… Но я подумал: нет, в «Ротари» не следует так себя вести; и я просто ушел. Ну, это было только начало. Казалось, я не мог никуда пойти, чтобы не натолкнуться на одного из них. Все они совали мне свои карточки и просили с ними связаться, а то и просто сидели и пялились на меня. Они иногда заходили и в контору, и довольно скоро я начал замечать, что предполагаемые клиенты меня вовсе не слушают; они просто стоят и пялятся на меня; их не интересовали олдсмобили; все это были чертовы гробовщики. Я даже обнаружил, что они следят за мной на улицах. Сами знаете, как начинается это покалывание в нижней части шеи, когда кто-то смотрит на вас сзади… Я знаю, есть некоторые люди, которые утверждают, что это — суеверие, но я говорю вам: именно это со мной и случилось. Кто угодно в Индианаполисе вам скажет, что я всегда говорю правду. Я абсолютно правдивый человек. Абсолютно.

Да, хуже всего пошли дела, когда я получил приглашение выступить со своим докладом в «Обществе Царицы Небесной» в Чикаго. Я решил, что это какая-то религиозная группа, вот я туда и пошел, но когда явился туда — весь зал был забит владельцами похоронных контор. Они сидели за обеденными столами и глазели на меня, некоторые из них делали заметки. Все было так ужасно — я не мог даже прочитать старую речь. Мне пришлось притвориться, что у меня плохо с желудком… В общем, оттуда я сбежал.

* * *

— Подождите минутку, — сказал Китинг. — Мне кажется, вы могли избавить себя от всех этих неприятностей, если бы просто отнеслись к делу спокойнее. Раз уж вы представляете такую ценность для гробовщиков и они хотят, чтобы вы позировали для их рекламных плакатов, — так почему бы не сделать несколько фотографий и не продать их в похоронные конторы? Ведь они только этого и хотят, не так ли?

* * *

Да (сказал Мутье), именно это и сказал дурацкий доктор, когда женушка отправила меня к нему. Друг мой, позвольте мне заметить, что в этом плане есть несколько трудностей. Во-первых, для члена «Ротари» было бы не слишком хорошо, если б его портреты расклеили по всем похоронным бюро в Америке. Представьте, как это могло бы выглядеть — мертвый, лежащий в гробу…

Моя женушка была бы против этого, и я не стал бы с ней спорить.

И во-вторых, это гораздо серьезнее — стать… мммм… персонажем для владельцев похоронных бюро. Это серьезнее, чем вы могли бы подумать. Я сказал вам, что больше не виделся с Лероем Б. Смитом; но моя женушка поддерживала светские отношения с Элизой Смит, и они частенько болтали на заднем дворе. Вы знаете, каковы эти женщины… Ну, примерно месяц спустя после завтрака в «Ассоциации Царицы Небесной» в Чикаго женушка однажды за ужином сказала мне, что у Элизы есть кое-какие новости. Она говорит, что Тони Пассон купил лавку похоронных принадлежностей Вайзмана на Третьей Улице.

Я сказал: «Мне, черт возьми, что до этого? Чем меньше я слышу о гробовщиках — тем лучше».

Она сказала: «Не груби. Элиза просто хотела помочь тебе».

Я заявил, что мне ничего не надо ни от гробовщиков, ни от членов их семей, возможно, мы слегка повздорили, но после того как женушка успокоилась, она сказала мне, что этот Тони Пассон был одним из гангстеров в Чикаго, но решил войти в похоронный бизнес — закапывать тех, кого убили другие, вместо того, чтобы убивать самому… Ха-ха! Только все стало не так уж забавно, когда я призадумался: может, этот Тони Пассон был в зале в «Ассоциации Царицы Небесной». Ну, вы понимаете…

Да, я был прав. Этот Пассон не прожил в городе и недели, а я уже получил от него рекламный проспект. Ну, знаете, добрые печальные гробовщики, фотографии могил и каменных ангелов. Я не обратил на буклет никакого внимания. У нас в семье никто не умирал — и мне очень не хотелось, чтобы нечто подобное случилось. Но примерно через неделю мне позвонили по телефону. Голос на другом конце провода сказал, что это звонят из конторы Пассона; мистер Пассон хотел бы побеседовать со мной. Я сказал, что не желаю иметь ничего общего с конторой мистера Пассона, и повесил трубку; но потом я забеспокоился и отправился в отделение полиции: я попросил у них защиты.

Когда они спросили, от кого меня следует защитить, я им все объяснил. Они просто посмеялись и сказали, что Тони теперь стал обычным бизнесменом, и единственный способ защититься от владельца похоронной конторы — просто оставаться живым. Вот так ведут дела при нынешней, нечистой на руку администрации, угнездившейся в Вашингтоне. А потом Пассон позвонил снова; он сказал, что лучше бы нам с ним повидаться.

Да, я туда не пошел, но еще через три дня после этого я показал «олдс» человеку, который жил примерно в двенадцати милях от моей конторы, и потом возвращался один в автомобиле. И тут рядом со мной появился другой автомобиль, проехавший на красный свет, там сидели парни в широкополых шляпах, надвинутых прямо на глаза. Один из них выстрелил в меня. Если б меня не встревожили все эти дела с гробовщиками, если б я не посмотрел, как этот парень поднимает руку, если б у «олдса» не было такого мощного двигателя — возможно, я бы уже с вами не разговаривал.

Да, я очень скоро понял, что Тони Пассону я сгожусь и мертвым, и живым, а полицейские все еще не верили, что он преследует меня. Вот я и сказал самому себе: Фред Мутье, тебе лучше убираться. И я бросил агентство, продал свой дом и приехал сюда. И вы понимаете, почему я так волнуюсь, когда кто-то говорит, что я — идеальный персонаж…

* * *

Мутье все реже делал паузы между словами. Затем его речь перешла в невнятное бормотание; кости его как будто в одно мгновение превратились в желе, и он постепенно, медленно опустился на пол.

— Ну надо же, бедный парень, — проговорил мистер Коэн. — Мне, конечно, не стоило ему давать эту последнюю порцию. Но он со всеми так мило беседовал; я думал, что он в полном порядке.

Джефферс и Китинг нагнулись, чтобы поддержать обессилевшего товарища, но прежде, чем они сумели поставить его на ноги, раздался голос:

— Позвольте мне помочь ему. Уверяю вас, я очень хорошо о нем позабочусь, очень хорошо.

Они подняли головы и увидели человека в аккуратном синем костюме, в белой рубашке и в галстуке в горошек. На лице у него было странное выражение, будто рвение соединялось с унынием; а пальцы незнакомца немного подергивались.

Палимпсест Cв. Августина

Мистер Коэн вытащил из кармана пачку банкнот, взял самую верхнюю купюру и передал ее священнику. Потом он подхватил стакан с пивом и подтолкнул его по стойке к Джефферсу.

— Вот так говорит Спиноза, — сказал Витервокс, — я об этом в книге прочитал. Вы не имеете права называть что-то плохим только потому, что вам лично это не нравится. Вам следует считаться с другими людьми. Если бы океана не было, как бы вы попали в Европу?

Священник обернулся к ним и, казалось, прислушался к разговору. Очки без оправы не скрывали ярких синих глаз, а губы его были решительно сжаты — в целом посетитель казался уравновешенным и знающим человеком.

— Это ничего не значит… — начал Джефферс. Но он вынужден был прерваться — резко распахнув двери, в бар ворвался человек, который бросился прямиком к стойке.

— Виски. Неважно какое. Порцию.

Брови мистера Коэна приподнялись, но он подал клиенту заказ. Мужчина, здоровяк в потертом костюме, слегка помятый и нуждавшийся в бритье, залпом проглотил виски, поставил стакан и сделал указательным пальцем знак, что желает получить еще порцию. Затем он ухватился огромными руками за край стойки, тяжело вздохнул и осмотрел свое отражение в зеркале так, как будто это было лицо какого-то незнакомца.

Витервокс глотнул мартини.

— Что, дружище, увидели призрака? — спросил он.

Крупный мужчина проглотил вторую порцию не так быстро.

— Не знаю, мистер, но боюсь, кое-что я все-таки увидал. И даже в церкви. — Он вздрогнул.

— Надо же! Расскажите нам об этом.

Священник кашлянул, и здоровяк, казалось, только сейчас понял, кто сидит рядом с ним.

— Без обид, святой отец. Просто я кое-что увидел.

— Вы, возможно, столкнулись с каким-то видением. Неопытным людям весь мир кажется плоским…

— Послушайте, святой отец, может, вы сможете меня выручить в этом деле. Я был в церкви Святого Иосифа, знаете? И там был священник, маленький, смуглый, я его раньше не видел. Он как раз шел по залу и зажигал свечи. Только он их на самом деле не зажигал, понимаете? Они начинали зажигаться сами — до того, как он до них дотрагивался. Ну, я вышел из церкви… Гляжу — он идет следом. Он молился на латыни, когда уходил, и руки у него тряслись.

Мистер Коэн спросил:

— Это ведь отец Палладино, не так ли? В церкви Святого Иосифа? Я в самом деле слышал, что он совсем недавно вернулся из лечебницы.

— Боюсь, что вы правы. — Синеглазый священник казался не то чтобы несчастным, но крайне огорченным. Он протянул руку здоровяку. — Моя фамилия Макконахи. Не подобает нам обсуждать, какие средства использует Бог ради достижения Своих целей, но это дело довольно темное.

Крупный мужчина произнес:

— А моя фамилия Чиковски. Рад познакомиться, святой отец.

— Что же такое происходит? — сказал Витервокс. — Призраки в католической церкви? Это как-то неправильно.

— Не совсем так, — заметил отец Макконахи.

— Думаю, нам стоит обо всем рассказать, святой отец, — произнес мистер Коэн. — Пусть лучше они услышат об этом от нас, чем от кого-то еще.

Пока священник колебался, в разговор вмешался Витервокс:

— Как насчет выпить, святой отец? Пожелаете?

Отец Макконахи покачал головой:

— Нет, спасибо. Ценю ваше предложение и не желаю вам мешать; я вовсе не возражаю. Но немного вина за обедом — этого мне вполне достаточно.

— Еще мартини, мистер Коэн. А что насчет рассказа?

— Хорошо, — проговорил отец Макконахи. — Мне не хотелось бы вводить вас в заблуждение, поэтому я должен все рассказать. Но, с другой стороны, у меня сейчас мало времени; я собираю деньги на ремонт, и мне нужно…

Джефферс спросил:

— Могу ли я сделать небольшой взнос в ваш ремонтный фонд? Уверен, что Церковь не станет возражать против полученных от протестанта денег. — Он подкрепил слова делом; Витервокс также вытащил бумажник.

Отец Макконахи достал пачку банкнот, перетянутую резинкой, и добавил к ней поступившие взносы.

— Ну что ж… Полагаю, первое явление случилось здесь, в баре Гавагана, так что мистер Коэн гораздо лучше сумеет описать его. Но прежде чем он это сделает, я хотел бы, чтобы вы поняли: отец Палладино — серьезный человек, очень старательный, и по меньшей мере с виду очень благочестивый. Если у него и есть какой-то недостаток, то разве что отсутствие чувства юмора. Это едва ли следует считать грехом; но когда речь заходит о человеческой природе, чувство юмора действительно помогает иной раз облегчить наши тяготы. Мистер Коэн, что вы видели?

* * *

«Все так, как вы сказали, — он был очень серьезен, — сообщил мистер Коэн. — Я отроду не видывал таких серьезных людей, да и в бар Гавагана в ту ночь он пришел по серьезному делу: здесь был Тони Грассо, пьяный до того, что едва держался на ногах. Я отказался ему продавать выпивку, зная о его жене и детях и о том, как он пропивает деньги, на которые должен кормить семью. В итоге он отправился в другое место, а когда вернулся, вот — в руках он держал открытую бутылку виски и, похоже, уже немало проглотил. Он поставил свою бутылку на стойку и заявил, что это — общественное место, он обругал меня, а я не мог ему помешать пить его собственное виски. Я тоже сказал ему пару ласковых, но сейчас не об этом речь. Я как раз осматривался по сторонам, отыскивая свою дубинку, когда вошел отец Палладино.

«Тони, — говорит он, — я хочу, чтобы ты пошел вместе со мной домой. Жена тебя ждет».

«Только когда я допью свое виски», — говорит Тони, показывает на бутылку и поворачивается, натыкаясь прямо на отца Палладино.

«Ты не сможешь выпить это виски», — говорит святой отец. И как только он это говорит, бутылка, стоявшая на стойке за спиной у Тони и в трех футах от меня, падает, переворачивается и все виски проливается прежде, чем кто-то из нас успевает пальцем пошевелить.

Отец Палладино становится белым как мел, но он так и стоит там, глядит на Тони, а Тони смотрит на пролитое виски, а затем на святого отца и удаляется с ним вместе. Так что мне не приходится браться за дубинку. Все верно, да, святой отец?»

(Отец Макконахи кивнул.) Уверен, что все именно так и было — по крайней мере, я именно эту историю и слышал. Естественно, я услышал ее не от отца Палладино, потому что я — не его исповедник, но я знаю, что он был серьезно обеспокоен и в течение некоторого времени предавался молитвам и покаяниям. Но дальше произошел случай с палимпсестом.

(«Извините меня, — прервал Витервокс, — но что такое палимпсест?»)

Палимпсест (продолжал священник) — фрагмент пергамента, обычно древнего, который использовали дважды. Когда пергамент был единственным материалом для письма, использованные фрагменты не выбрасывали после того, как написанное становилось бесполезным. Материал был слишком дорог, чтобы расходовать его попусту. Предпринимались усилия, обычно не очень эффективные, чтобы удалить первоначальную запись с помощью пемзы, а потом пергамент использовали повторно. Обычно строки второго текста писали под прямым углом к первому, чтобы верхний слой лучше читался.

Происшествие случилось с палимпсестом, которым занимался отец Эванс, очень способный и знающий человек. Верхний слой читался достаточно легко, но не содержал ничего важного; речь там шла о каких-то правах на земли в Северной Африке. Но сам пергамент, как и немногие слова нижнего слоя, которые удалось разобрать, относились к очень древним временам, возможно, к пятому или шестому столетию. Судя по всему, это был некий трактат или богословский труд. Он казался очень интересным и важным, потому что как раз в то время возникло много разногласий по религиозным вопросам, и некоторые богословские проблемы так и не были решены — они касались не веры как таковой, но людей, которые по мере слабых своих сил пытались нести свет веры.

И вот вечером за ужином, когда отец Эванс рассуждал о своем палимпсесте и о трудностях, возникших при прочтении нижнего слоя, некоторые из нас заметили, что с отцом Палладино случилось нечто странное. Он перестал есть и сел прямо, закрыв глаза, тяжело дыша, издавая необычные звуки и стоны. Мы пытались заговорить с ним, даже стучали его по спине и предлагали выпить воды; но он никому из нас не ответил.

Мы решили, что он, должно быть, захворал, и собирались уже вывести его из-за стола. Но тут он заговорил, громким и твердым голосом. Но говорил он не на английском языке. Потребовалось две или три минуты, чтобы опознать латынь — вообще это может вам показаться странным, ведь все мы изучаем латынь, готовясь к принятию сана. Но в случае с отцом Палладино латинский язык звучал очень странно, с характерным акцентом.

Отец Эванс догадался первым. Он попросил нас не трогать отца Палладино и ни в коем случае не мешать ему; потом он начал делать заметки с безумной скоростью. Потом речь прервалась. Мы почти ничего не сумели разобрать, но все были уверены, что слышали одно словосочетание — «Аурелио Аугустино», несомненно, позднелатинское произношение имени «Аврелиус Августинус», а точнее, «святой Августин». Мне не нужно объяснять вам, кто такой святой Августин, но возможно, вы не знаете, что он жил в Северной Африке, в Карфагене. И отец Эванс сказал, что латинский язык звучал с сильным карфагенским акцентом, что он понял почти все. Потом отец Эванс извинился перед нами и удалился из трапезной со своими заметками.

Естественно, все это весьма взволновало нас, и когда отец Палладино начал протирать глаза и осматриваться по сторонам, совершенно придя в себя, мы начали обсуждать происшествие. Отец Мюллер, который немного изучал медицину, сказал: с отцом Палладино, должно быть, случилось то, что психологи называют расщеплением личности. Но наш добрый епископ, который тогда оказался в зале, изложил другую, куда более серьезную версию.

Он успокоил собравшихся и спросил отца Палладино, известен ли ему карфагенский вариант латыни.

Отец Палладино только успел ответить, что не понимает этого диалекта, как в комнату снова вбежал отец Эванс; он держал в руке свой палимпсест и едва не кричал от радости — ведь он наконец нашел ключ к расшифровке. Те фразы, которые он записал от отца Палладино, погруженного в транс, почти дословно совпали с некоторыми фразами из документа. Что касается самого текста, это было не что иное, как трактат святого Августина о Троице; всем было известно, что такой трактат существовал, но ни единой копии его до наших дней не сохранилось. Отец Эванс добавил, что пока он до конца ни в чем не уверен, но было весьма похоже, что трактат раз и навсегда позволит определить воззрения святого Августина по поводу догмата о Троице. Святой Августин, как вам известно, до перехода к истинной вере придерживался манихейской ереси, и всегда оставалось подозрение, что он сохранил некоторые из своих первоначальных убеждений. Но этот трактат доказывал, что святой муж придерживался общепринятых воззрений.

Как только отец Эванс закончил, мы все посмотрели на отца Палладино. Он застонал, прикрыл лицо руками, опустил голову на стол и прошептал: «Боже прости меня, если это так». Мы…

* * *

Витервокс спросил:

— Извините, святой отец, но вы не могли бы нам объяснить, почему он так сказал?

— Ну, это означало бы явление злого духа.

— Но если это действительно были слова святого Августина, просто произнесенные отцом Палладино, — при чем же здесь злой дух?

* * *

Боюсь, что вы не все понимаете (продолжал священник). Для этого случая характерны все особенности психических манифестаций, как их называют. Позиция Церкви в данном вопросе достаточно ясна. Мы считаем, что бо́льшая часть таких манифестаций — просто подделки; но есть незначительное меньшинство, которое невозможно объяснить материальными причинами. Существует теологическое доказательство того, что за эти оставшиеся случаи как раз и несут ответственность злые духи — дьяволы.

Да, в случае отца Палладино, конечно, не могло быть и речи о мошенничестве. Он — искренний человек. Но это привело нас к исключительно серьезной проблеме. Или мы стали свидетелями чего-то, похожего на чудо, которое очистило имя величайшего Отца Церкви от несправедливого обвинения, или нам приходилось предполагать, что отец Палладино явно одержим демоном. Конечно, сам палимпсест подтверждал первую версию; но палимпсест мог вскорости оказаться фальшивкой, да и в любом случае он вряд ли мог перевесить все эти кошмарные медиумические явления. Именно к такой точке зрения и склонился наш епископ.

Он наложил на отца Палладино суровую епитимью — хотя она была гораздо легче той, которую отец Палладино наложил на себя в дополнение к назначенному наказанию. Дело в том, что эта злобная сущность, казалось, испытывала подлинную привязанность к отцу Палладино. Все, что она творила, оборачивалось благом для него, и добро и милость воцарились в жизни отца Палладино — только самое главное было не в этом… В общем, было решено, что он надолго отправится в уединенную обитель, где в посте, молитвах и размышлениях обретет спасение от своих бед. Вчера он вернулся, и я боюсь, что ничего не вышло.

Спасибо за ваше великодушие, друзья. Боюсь, мне уже нужно идти — собирать средства.

Куда изволите?

— …в общем, лифт рухнул в шахту, и все погибли, — сказал мистер Витервокс, потянувшись за третьим мартини, которое приготовил для него мистер Коэн.

— Ну, это все совершенно неважно, — печально проговорил мистер Виллисон. — Все равно он через неделю выпрыгнул бы в окно или перерезал бы себе горло старым бритвенным лезвием.

— Ну послушайте, — вмешался мистер Джефферс, — если б все так относились…

Но его речь была прервана появлением нового действующего лица. Мужчина так сильно толкнул двери бара, что они едва не сорвались с петель; он почти лихорадочно рванулся к стойке и хриплым голосом произнес:

— Бренди. Двойной.

Глаза бармена широко открылись, при этом жировые складки на лице мистера Коэна зашевелились.

— Доброго вам вечера, мистер Титус, — сказал он, подавая заказ.

Мужчина, которого приветствовал мистер Коэн, сделал большой глоток, закашлялся, посмотрел на чучело совы и огляделся по сторонам, как будто место было ему вовсе не знакомо. Его одежду покрывали пятна пыли и грязи, и ему срочно следовало побриться.

— Я на месте, — произнес он, как будто беседуя сам с собой. — Все в порядке. — Он сделал еще глоток и, казалось, оправился от потрясения.

— Мистер Коэн, — спросил он, — вы видели Морри Рата?

— На этой неделе нет, — сказал бармен. — Вы знакомы с этими джентльменами? Это — мистер Гилберт Титус; мистер Джефферс, мистер Виллисон и мистер Витервокс, и это в высшей степени достойные джентльмены.

Все пожали друг другу руки. Титус сказал:

— Извините, если у меня ладони взмокли. Я попал в переделку. Лучше дайте мне еще порцию, мистер Коэн. Но сделайте на сей раз бренди-смэш.

— А что за переделка? — спросил Джефферс. — Налейте мне еще пива, пока вы рядом, мистер Коэн.

— Не знаю. Хотел бы я знать… Именно поэтому я хочу поскорее найти Морри Рата и поговорить с ним. Вы его знаете? Агент по недвижимости.

— Я о нем слышал, — сказал Джефферс. — Это ведь он рекламировал большое строительство на Белльвью?

— Да, именно он. Все дома полностью обставлены, вплоть до телевизора и модной хромированной мебели в гостиной. Мне кажется, что это — настоящий кошмар; и определенно, такие вещи сильно повредили бы моему бизнесу. Я, знаете ли, торгую антиквариатом.

Он уткнулся в бренди-смэш.

— Морри хотел показать мне, насколько удобны на самом деле эти современные здания — ну, когда в них живут… И он пригласил меня на вечеринку к Джо Коксу. Вы знаете Джо? Ну, в общем, именно туда мы и пошли; Морри встретился со мной здесь, в баре Гавагана. Вы, может статься, помните, мистер Коэн?

— Как раз тогда я видел его в последний раз, — сказал бармен.

— Вот оно что… Ну, раз вы не знаете Джо, то я вам скажу, что он превосходно управляется с миксером для коктейлей. Он всех угощал смесями собственного изобретения, и, поскольку собралось довольно много народа, было легко поддерживать разговор. Там еще стоял огромный стол с закусками, посему о еде никто особенно не беспокоился, и меньше всех мы с Морри. Я не хочу сказать, что мы вообще ничего не ели, но… Ладно, почти что так… Когда мы опомнились, то обнаружили, что все гости уже разошлись, а Этель Кокс говорила, кажется, о том, что она собирается лечь спать и оставить нас, если мы желаем продолжить беседу.

* * *

В итоге мы вызвали такси (продолжал Титус) и, поскольку была чудесная ночь, вышли на улицу, чтобы дождаться машину там. Дом Джо Кокса стоит в верхней части склона большого холма Белльвью. Мы могли смотреть вниз и разглядывать далекие огни города, которые уходили в ночь длинными извилистыми линиями. Я, кажется, могу вспомнить, что это зрелище привело меня в несколько сентиментальное настроение. И тогда я сказал: «Я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть, как это место выглядело сто лет назад, и отправиться в город и поглядеть, каким он был тогда. Тогда жизнь была куда спокойнее».

Я в некотором роде попытался продолжить спор, который начался еще на вечеринке. Морри сказал: «Все только потому, что ты не понимаешь, каково это — жить без удобств. Я отдал бы все на свете, даже свою душу, лишь бы увидеть, каким это место станет через сто лет».

Это был глупый спор, но мы все еще продолжали его, когда подъехало такси. Машина оказалась нестандартной, не одной из этих типовых желтых… Мне, как всегда, захотелось прочитать фамилию водителя, и я заметил, что маленькая карточка с надписью в машине отсутствовала. Но такое иногда бывает. Водитель обернулся так, что едва не столкнулся с нами — у него была самая гибкая шея, какую мне случалось видеть, но кепка закрывала все лицо, кроме длинного носа. И он спросил: «Куда изволите?»

Я еще не отошел от спора о добрых старых днях, да и выпивка Джо Кокса давала о себе знать. Так что я сказал: «Баркли-отель, пожалуйста!»

«Ты про Дворец клопов? — спросил Морри. — Этот старый притон был немыслимо грязен, ведь его шесть лет назад снесли».

«Грязен, надо же, — произнес я. — Это был памятник. Авраам Линкольн остановился там по пути в…»

«Хорошо, — сказал Морри. — Ты шути свои шутки, а я буду веселиться по-своему». Он постучал по стеклу, отделявшему нас от шофера. «Пусть это будет первая остановка, водитель, а затем отвезите меня к Лонерган-билдинг. Оно от нас на таком же расстоянии, что и твоя цель, только в другом направлении. Здание достроят не раньше, чем через пять лет. Ну что ж, посмотрим; ты заплатишь за обратную дорогу, когда будешь выходить, не так ли? Я позабочусь о своей части расходов».

Я сказал «нет», ему следовало оплатить обратный путь, по крайней мере, я так думал; мы еще некоторое время об этом спорили, а затем перешли к другим темам, и ни один из нас не заметил, что такси тотчас тронулось с места, как будто водитель точно знал, куда нас везти. По правде сказать, я ничего не замечал до тех пор, пока такси не остановилось. Тогда водитель повернул к нам голову на гибкой шее и произнес: «Вот вы и на месте, сэр».

Я вышел не задумываясь; мне показалось, что воздух в Белльвью был чистым, хотя над долиной висел слишком густой туман. Я услышал, как Морри крикнул: «Доброй ночи, Гил!» Потом дверь такси захлопнулась, и я остался в одиночестве на тротуаре. Тут я заметил, что улица была вымощена булыжником, а тротуар застелен каменными плитами.

Понимаете, я выпил довольно много — ну, я об этом говорил… И мне только в то мгновение пришло в голову: куда же, черт побери, завез меня проклятый таксист. Я обернулся, и прямо передо мной обнаружился большой, давно знакомый фасад, изукрашенный железным орнаментом. Надпись на фасаде гласила: «Отель Барклай». За дверным стеклом можно было различить слабый отблеск света, достаточно ясно намекавший, что внутри кто-то есть, хотя я не заметил оживления, которое было бы обычно для такой большой гостиницы.

У самых дверей я испытал приступ нерешительности. Мне, как и всем прочим, было известно, что уже не существовало никакого Барклай-отеля, и во всем этом деле должно быть что-то сомнительное. Но я огляделся по сторонам и не сумел разглядеть ничего, кроме нескольких уличных фонарей, тускло светивших в тумане; не было слышно ни звука. Кроме того, после вечеринки я нетвердо держался на ногах, и все, чего мне хотелось, — улечься в постель и отложить все вопросы на потом.

Так что я скорчил, как говорится, решительную мину, подошел к двери несуществующего «Барклай-отеля» и открыл ее. Внутри, при слабом освещении, я сумел разобрать, что нахожусь в обычном вестибюле гостиницы, уставленном стульями и столами. Мебель красного дерева относилась к ранней Викторианской эпохе, с тяжеловесными толстыми ножками и обилием изгибов, но без растительного орнамента, вошедшего в моду в конце правления Виктории.

Посреди холла находился обычный гостиничный стол, где было место для клерка. На столе стояла масляная лампа, но свет был приглушен, и лампа почти не освещала помещение. От нее исходил сильный неприятный запах, и я опознал этот тип ламп; такими пользовались, когда освещали помещения китовым жиром. Единственным звуком, который я услышал, оказалось слабое бульканье — как будто кому-то только что перерезали горло.

Я перепугался поначалу, а потом понял, что это всего лишь храп ночного портье, свернувшегося в дальнем уголке за столом, за окошечком кассира. Я не смог дотянуться до портье и разбудить его, но возле лампы обнаружился небольшой колокольчик, и я позвонил.

Клерк несколько раз тряхнул головой, приподнялся и произнес: «Чего пожелаете, сэр?» Это был молодой парень с сальными волосами; небольшие бакенбарды уже ясно обозначились у него на лице. Он носил старомодную плотную рубаху и жилет, но обходился без пиджака, воротничка или галстука.

Я сказал: «Я хочу комнату на ночь».

Он осмотрел меня с головы до ног с некоторым любопытством — только потом я понял, что моя одежда заинтересовала его точно так же, как его одежда удивила меня, — но потом подтолкнул ко мне журнал регистрации вместе с чернильницей, к которой крепилась деревянная подставка для ручек. Он сказал: «Могу предложить вам номер 207 за семьдесят пять центов или номер 311 за доллар. Там есть гостиная».

Было уже слишком поздно для того, чтобы уходить, и я чувствовал себя таким сонным, что уже не думал, в каком клоповнике оказался. В общем, я сказал: «Возьму 311-й».

Клерк приподнялся и посмотрел, нет ли у меня с собой багажа. «Деньги вперед, если позволите», сказал он.

Этого следовало ожидать. Я вытащил купюру из бумажника и передал ему. Он уже потянулся за сдачей, но тут замер, включил лампу посильнее и еще раз посмотрел на деньги.

«Что же это такое, а?» — спросил он.

«Купюра в пять долларов. А по-вашему, что это такое?» — заметил я.

— Никогда ничего подобного не видел, — сказал он и косо посмотрел на портрет Линкольна. «Это кто? — Он, прищурившись, разобрал подпись. — Ммм… Линкольн. А, этот либеральный конгрессмен. Серия 1934. Ну, меня этим не одурачишь… о, я угадал! Хорошая реклама, ха, ха, ха, очень забавная!»

Я не хотел с ним спорить, поэтому сказал: «Он собирается выставить свою кандидатуру на выборах» и порылся у себя в кармане. К счастью, я уже много лет носил с собой старый серебряный доллар — на удачу. Это было все наследство моего дедушки, единственная вещь, которую он оставил. Клерк катнул монету по столику, чтобы проверить ее по звуку, с некоторым подозрением осмотрел доллар, а потом взял лампу.

«Идите за мной», — сказал он и повел меня по коридору; потом мы поднялись по двум пролетам лестницы к номеру 311. Он показал мне дверь, вручил ключ, зажег спичку, которая ярко вспыхнула и зашипела, и поднес ее к газовой горелке. Загорелся маленький желтый огонек.

«Вам известно это правило, не так ли, сэр?» — спросил он, указав большим пальцем на листок, приколотый к двери изнутри комнаты. Там крупными буквами было написано: НЕ ГАСИТЕ ГАЗ!

«Несомненно», — сказал я.

Он все равно объяснил: «Здесь разные люди ошиваются, некоторые ни разу не видели газового освещения и не знают, как оно работает». Он все мне показал.

«Да, я знаю, — ответил я, зевнув, и вручил ему четвертак на чай.

Он посмотрел на монету и сказал: «А вы не ошиблись, сэр?»

«Я так не думаю, — ответил я. — В чем дело?»

«Но это же четверть доллара».

«Я знаю, — сказал я. — Это тебе».

«О, спасибо, сэр», — сказал он и удалился.

Я избавился от одежды и улегся в постель. Проснулся я от громкого стука — где-то сильный ветер хлопал ставнями. Комната была по-прежнему погружена в темноту, потому что ставни на окнах оставались закрытыми. У меня началась обычная с похмелья жажда, а воду я смог обнаружить лишь в одном месте — в кувшине, который всю ночь стоял возле умывальника. Но я все-таки сделал большой глоток теплой воды, а потом подошел к окну и распахнул ставни. Уже давно рассвело — мне показалось, что время шло к полудню. Осмотревшись, я решил, что с городом случилось нечто странное: не было ни высоких зданий, ни автомобилей, ничего похожего. Как будто чертова декорация для фильма по роману Диккенса; и на фоне этой декорации бродили актеры — женщины в широких длинных юбках и мужчины в долгополых одеяниях и высоких соломенных шляпах.

Это было какое-то иное место, или, точнее, какое-то иное время. Одеваясь, я попытался собраться с мыслями. Я много раз слышал рассказы о людях, которые попадали в прошлое и добивались успехов, изобретая таблицу умножения или что-нибудь еще эдакое. Но это — всего лишь рассказы, и сочиняют их люди, с которыми ничего подобного никогда не случалось. Этот чертов водитель такси поймал меня на слове и доставил в «Барклай-отель» в эпоху его процветания; и вот я здесь, в диковинной одежде, с полным карманом денег, на которых стоят даты из далекого будущего, и без малейших перспектив. Я не сумел бы собрать динамо-машину, даже если б у меня были все детали, а телефон для меня — таинственное явление божественной силы; единственное, в чем я разбираюсь, — это антиквариат. Кроме того, у меня семья, и я люблю своих родных. Мне хотелось домой.

А тем временем я решил, что следовало бы выяснить, в какой год я попал; я хотел есть и не думал, что мне повредит порция спиртного. Выходить на улицу мне не очень хотелось, но со стены свисала веревка, на конце которой была кисточка, а рядом была надпись: «ВЫЗОВ». Я дернул за шнур, а потом сел и пересчитал свои деньги. Ни одна из банкнот, конечно, не подходила, и пенни с Линкольном, и десятицентовики с Рузвельтом тоже были плохи. В итоге у меня осталось полдоллара, три четвертака, пара гривенников со Статуей Свободы и шесть пятицентовиков с Джефферсоном.

Это было не очень много. Когда на мой звонок явился парень примерно того же возраста, что и ночной портье, со слабым намеком на рыжую бородку, я сказал ему, что хочу получить газету, и спросил, что в отеле подают на обед.

Он сказал: «О, у нас здесь полный пансион. Здесь все не так, как в Англии, мистер Титус».

«В Англии?» — недоуменно переспросил я.

Он улыбнулся. «Не думайте, что мы, американцы — такие уж простаки, мистер Титус. Бейкер, ночной портье, сказал мне, что вы — английский миллионер».

Я сказал: «Ну хорошо. Принесите мне еще и бутылку виски вместе с обедом», и опрометчиво вручил ему один из оставшихся четвертаков. Мое настроение улучшилось. Я заметил, что небольшой акцент, различимый в речи ночного портье, отличал и этого парня. Они, очевидно, тоже заметили, что я говорю по-другому, связали это с одеждой и чаевыми по четвертаку. Вот так они и решили, что я — эксцентричный и богатый англичанин. Если я не стану заходить слишком далеко, это мне может помочь. Так я решил, во всяком случае…

Посыльный вернулся через несколько минут с подносом, на котором было достаточно еды, чтобы расстройство желудка случилось даже у льва — толстый ростбиф, холодный цыпленок, большой кусок сыра, хлеб, огромный пирог, кружка шоколада и моя бутылка виски. Я уселся за стол и развернул газету. Она была датирована 1859-м годом, и заголовки звучали примерно так: «ИНДЕЙЦЫ НАПАДАЮТ НА ОТРЯД ПОЛКОВНИКА ХОФФМАННА», «ПРОЦЕСС САЙКЛСА И СВИДЕТЕЛЬСТВА ПРЕЛЮБОДЕЯНИЯ». Я также помню что-то об «УЖАСНОМ БЕДСТВИИ В ХОБОКЕНЕ».

После того как я съел столько, сколько смог, я взял виски, открыл и попробовал. Джентльмены, вот это была сильная штука! Нисколько не похоже на современные смеси, из чистейшей пшеницы. Да, этот напиток обжег мне горло, как будто туда забралось целое шествие с факелами. Я просидел в номере весь день, понемногу потягивая виски, читая газету и иногда заедая выпивку остатками обеда. Но я по-прежнему хотел вернуться, и, хотя это уже не казалось мне таким важным, но время от времени мысли о возвращении меня посещали.

Вскоре на улице стало смеркаться, из окна я увидел, что по тротуару прошагал фонарщик. Он остановился возле одного из тех странных кебов с высокими сиденьями — и тут меня осенило. Я вызвал посыльного и сказал ему, что хочу вызвать кеб — но не любой, а тот, который сможет отвезти меня в бар Гавагана. Он умчался и вернулся, должно быть, через полчаса. Посыльный казался слегка встревоженным.

Он сказал: «Есть только один кебмен, которому кажется, что он знает, где это, сэр. Но он говорит, что это далеко, в Ист-сайде».

«Что из того?» — спросил я.

«В той части города по ночам немало дурного творится, мистер Титус. Там много мерзавцев».

«Ну, я не думаю, что они меня потревожат», — сказал я, прежде всего потому, что гораздо лучше было куда-то поехать, чем попусту сидеть в номере. С этими словами я допил остатки виски.

Кебмен показался мне сомнительным — сто раз подумаешь, прежде чем с таким связываться; и он нисколько не походил на того водителя, который доставил меня в отель накануне ночью, хотя я надеялся именно на это. Когда он наклонился ко мне со своего маленького сиденья в задней части экипажа, я разглядел его широкое, мрачное лицо, покрытое красными пятнами. Он спросил: «Так вы тот самый английский лорд, который хочет в заведение Гавагана?»

Я сказал, что именно так, и сел. К тому времени начался дождь; стало очень темно. На улице не было ни души, и пока мы ехали, становилось все темнее и темнее, потому что кебмен отвез меня в район, в котором фонари не горели. Мы оказались в каких-то бандитских кварталах, полагаю; из одного дома донесся страшный крик; потом мы миновали несколько питейных заведений.

Наконец экипаж остановился возле одного из салунов. «Вот мы и прибыли, лорд, — сказал он. — С вас двадцать пять центов».

Мне это место показалось ни капли не похожим на бар Гавагана; но я вышел, вручил ему четвертак и направился к двери, решив, что если в одном случае превращение произошло, то почему бы ему не случиться еще раз. Едва отворив дверь, я тотчас понял свою ошибку.

В баре сидело несколько крутых парней, трое или четверо; они сразу обернулись ко мне. «Вот он, ребята, — сказал один из них. — Вперед». Он подхватил дубинку, лежавшую на стойке, и бросился на меня.

Я хлопнул дверью и помчался что было сил; они за мной погнались. Я не знал, куда попал, и не знал, в какую сторону направляюсь. Но я несколько раз сворачивал, ускользая от погони; наконец топот ног затих вдали. Тротуары — там, где они вообще имелись, — были сделаны из досок, и они находились в плачевном состоянии. Я несколько раз спотыкался; не знаю, сколько я бродил по этим улицам, прежде чем увидел на перекрестке еще один кеб, стоявший прямо под уличным фонарем. Лицо водителя было скрыто полями шляпы.

Когда я спросил: «Этот кеб занят?» — он просто покачал головой. Я сел. «Куда изволите, сэр?» — спросил он.

Я сказал: «Отель… Нет, отвезите меня в бар Гавагана». Вот и вся история. Теперь я здесь.

* * *

Титус прикончил свой бренди-смэш, и его взгляд внезапно сфокусировался на календаре, который висел на стене за стойкой.

— Боже всемогущий! — воскликнул он. — Дата верная?

— Разумеется, — сказал мистер Коэн.

— Выходит, я больше недели провел там, в тысяча восемьсот пятьдесят девятом. Мне нужно срочно позвонить по телефону.

Он вернулся из кабинки через пару минут.

— Мое семейство в полном порядке, — заявил он, — хотя они действительно обратились в Бюро поиска пропавших, чтобы найти меня. Но Морри Рат домой не вернулся. Наверное, еще не добрался назад из Лонерган-билдинг, построенного в будущем.

Виллисон сказал:

— Я не уверен, что он вернется. Вы видели это?

Он достал из кармана газету и показал всем крупный заголовок:

ЛОНЕРГАН-БИЛДИНГ НЕ БУДЕТ ПОСТРОЕНО.

РАЗРЕШЕНИЕ ОТМЕНЕНО. ПРИЧИНА — ОПАСНОСТЬ ДЛЯ ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ.

СПОНСОРЫ ОТКАЗЫВАЮТСЯ ОТ ПРОЕКТА

«Почудился мне голос…»

Доктор Бреннер вошел как раз тогда, когда мистер Джефферс дошел до точки кипения.

— Психиатрия, надо же! — кричал он. — Психология, тоже мне! Психоанализ, подумаешь! Всего лишь сборище проходимцев. Все, что они делают, — заменяют одну ложную веру другой. Никакого прока от этого ему не будет.

— От чего и кому не будет никакого прока? — спросил доктор Бреннер. — Я, пожалуй, начну вечер с двойного «Манхэттена», мистер Коэн.

— Здесь доктор Бронк, — сказал сутулый, небрежно одетый профессор Тотт. — Доктор Бронк, познакомьтесь с доком Бреннером. Он связан с медициной и может свести вас с тем человеком, который вам нужен.

Бреннер обменялся рукопожатием с высоким мужчиной, которого отличали следующие свойства: сияющая улыбка, длинные седые волосы, жилет с белым кантом и пенсне на черной ленте.

— Здравствуйте! Как поживаете? — еле слышно произнес этот субъект; он тотчас обернулся и с ужасом посмотрел в дальнюю часть комнаты, где два других клиента играли за столиком в безик. Стараясь не повышать голоса, он произнес: — Боюсь, что этот молодой человек прав. Я сомневаюсь, окажется ли в моем случае психиатр подходящим помощником.

— Так в чем проблема? — спросил Бреннер, проглотив двойной «Манхэттен» и заев его вишенкой.

Он обращался к доктору Бронку, но ответил ему Тотт.

— У него неприятности с зомби.

— Зомби? — спросил Бреннер.

— Всем по «зомби»! — воскликнул Джефферс.

— Только по одному на каждого, — решительно произнес бармен. — Я еще помню ночь, когда этот бедный молодой паренек, мистер Мердок, явился сюда, и я позволил ему выпить три «Двойных зомби». Да, вспомните про него и его драконов!

— Все нормально, мистер Коэн, — сказал Тотт. — Я лично, по правде сказать, буду скотч с содовой. Мы ведь не заказывали, просто обсуждали настоящих зомби — немертвых, как их называли в Дракуле.

— Так вот каковы нынешние зомби! — воскликнул мистер Коэн. — Несомненно, это просто позор: дать имя трупа чудесному напитку.

Бреннер прочистил горло и посмотрел на доктора Бронка.

— Вы их видите? — спросил он.

— Нет, они его видят, — сказал Тотт, еще раз ответив вместо своего приятеля. Когда доктор Бронк снова обернулся в сторону игроков в безик, Тотт добавил: — Наверное, лучше бы ему об этом рассказать, Фабиан. Может, найдется и лечение — по крайней мере, операция на горле может помочь.

Доктор Бронк вздрогнул; Тотт повернулся к Бреннеру.

* * *

Он действительно попал в непростое положение. Он — профессиональный лектор, а дела пошли так плохо, что он теперь почти не решается повышать голос и говорит только шепотом. Мы думали, может быть, психиатр (Джефферс громко фыркнул, едва не расплескав пиво) сумел бы решить проблему, связанную с прошлым моего друга; но в равной степени вероятно, что перед нами дело, требующее сугубо медицинского вмешательства. Мы с радостью выслушаем ваше мнение.

Я уверен, что вы слышали о докторе Бронке, даже если и не встречались с ним прежде. Нет? Дело в том, что вы — закоренелый городской житель, Бреннер. Вам следует побывать где-нибудь в сердце Америки, в мире дамских клубов, в тех краях, где образование взрослых осуществляется в форме посещения еженедельных лекций на протяжении зимы. Вы обнаружите, что доктор Бронк известен там гораздо лучше Альберта Эйнштейна и уважают его куда больше. Доктор Бронк — странствующий лектор. Особое внимание он уделяет Египту и Святой Земле, в этих вопросах он обладает уникальными познаниями. Причина в том, что он готовился принять пасторский сан в Голландской реформистской церкви в родных Нидерландах. Почему вы отказались от этого, Фабиан?

(Доктор Бронк, прикрыв рот рукой, что-то прошептал Тотту.)

О да, теперь я помню — вы мне рассказывали. Он почувствовал, что может нести людям более значительные вести, а его слова вызовут больший интерес, если он воспользуется светскими средствами. Он пришел к выводу, что если люди заплатят за услышанное, они воспримут слова с большей готовностью и будут тщательнее их обдумывать, нежели в том случае, если слова будут им даны, так сказать, в дар. Фактически можно было назвать доктора Бронка светским религиозным наставником. Он добился больших успехов, его слушали тысячи людей; я полагаю, люди нередко возвращались, чтобы услышать его знаменитый «Завтрак в Вифлееме» и в равной мере выдающееся «Плавание по следам святого Павла».

Обе эти лекции, как и многие другие в репертуаре доктора Бронка, повторялись так часто за последние тридцать лет, которые он провел за трибуной, что речь его стала почти автоматической. Он привык, мне кажется, не менять в своих выступлениях ни единого слова. Когда он возвращается из своих летних путешествий, он готовит совершенно новую лекцию — к великому удовольствию тех зрителей, которые уже слышали все предыдущие, но не пожелали лишиться драгоценного общества доктора Бронка.

Таким образом, совершенно очевидно, что произнесенные им слова никак не связаны с тем необычайным несчастьем, которое с ним случилось. И голос его здесь тоже ни при чем. Много лет назад, в самом начале своей замечательной карьеры, доктор Бронк прошел курс обучения в Институте полиритмичной вокальной культуры Делии Круска, чтобы улучшить и свои голосовые данные, и знание английского языка. Те модуляции голоса, которые он тогда выработал, изменились ровно в той мере, в какой это связано с влиянием прошедших десятилетий; когда он читает лекцию, его выступление полностью совпадает с предшествующим прочтением того же текста, это касается не только слов, но и жестов, интонаций и пауз. Я не преувеличиваю, Фабиан?

(Доктор Бронк покачал головой, подозвал мистера Коэна и указал на стаканы. «Больше возлияний, добрый трактирщик», — произнес он театральным шепотом.)

Возможно, один лишь звук его голоса мог оказывать гипнотический эффект на некоторых индивидуумов в надлежащих условиях. Также возможно, что тема беседы могла каким-то образом сочетаться с голосом, но я пребываю в недоумении по поводу… распространения инфекции.

Однако… доктор Бронк провел лето на Святой Земле, повторяя путь Саула и Давида. Он проделывал это путешествие и раньше, но на сей раз он снимал на цветную пленку все, включая знаменитую пещеру Аэндорской волшебницы, для лекции под названием «Волшебники и духовные лидеры Ветхого Завета», которую так высоко оценили во всех южных штатах.

Эту лекцию он составил много лет назад без малейших затруднений, но потом на некоторое время исключил ее из своего репертуара, потому что мог иллюстрировать выступление только слайдами. Он немного подправил текст по возвращении, и лекция имела сенсационный успех, что вполне естественно для лекций доктора Бронка. (Доктор Бронк широко улыбнулся и слегка склонил голову, будто отвечая на аплодисменты, а потом очень тихо произнес: «Спасибо».)

Я не уверен, что он сразу заметил, как изменилось восприятие лекции, хотя, даже если бы он и обратил на это внимание, то вряд ли сумел бы избежать последовавших вскоре неприятностей. Изменения начинались так же постепенно, как начинается лесной пожар — от одной брошенной сигареты. И исходную точку было проследить так же трудно, как обнаружить то место, куда упала сигарета.

Оглядываясь назад, доктор Бронк склонялся к мысли, что первые странности, привлекшие его внимание, начались тогда, когда он читал «Волшебников и духовных лидеров» в Бирмингеме. Я прав, это ведь было в Бирмингеме, так, Фабиан? В конце лекции, по традиции, он оставлял время для вопросов, так как в значительной мере его популярность связана с ощущением личного знакомства, которое возникает у зрителей. Многие люди, конечно, не желают оставаться на это обсуждение, так что, как только зажигаются огни и он произносит: «…итак, друзья мои, мы простились со Святой Землей и вернулись в наш мир», люди направляются к выходу. Так случилось и после бирмингемской лекции; но двое мужчин, вместо того чтобы уйти вместе со всеми, через двери в задней части зала, прошли прямо, через запасной выход со стороны трибуны лектора.

В тот момент доктор Бронк был очень занят ответами на вопросы, и это происшествие показалось ему мелкой непочтительностью, которую он вскользь отметил. Только гораздо позже, когда дело стало по-настоящему серьезным и доктор Бронк попытался вспомнить детали, он понял, что в облике этой парочки было нечто странное. Мужчины смотрели вперед и при ходьбе поднимали ноги очень высоко; доктор Бронк вспомнил, что на долю секунды ему показалось: они, должно быть, сильно пьяны.

Что такое, Фабиан? …О да, он говорит, что это вполне обычное дело на Юге — подготовиться к религиозной лекции, приняв внутрь изрядное количество крепких напитков. Люди, кажется, чувствуют, что это позволяет им лучше воспринять материал и прийти в надлежащее эмоциональное состояние, чтобы в итоге обрести откровение. Это напомнило мне, мистер Коэн, что и наши силы и чувства нуждаются в некоторой поддержке. Вы нам не поможете?

Согласно маршруту доктора, за лекцией в Бирмингеме должны были последовать другие — в Тускалузе, Селме, Монтгомери и Мобайле. Доктор Бронк не может рассказать ничего особенного о первых трех; но в Мобайле, где лекция проходила на открытом воздухе под тентом, бирмингемский случай повторился — то есть мужчины прошли мимо трибуны оратора, когда зажгли свет. Только на сей раз их было не двое, а четверо, и все они шли так же медленно и странно. И снова доктор Бронк был слишком увлечен вопросами и ответами, чтобы обратить внимание на происшествие — разве что удивился повторению необычного случая. Лишь когда он посетил Пенсаколу и Таллахасси и отправился в Вэйкросс, штат Джорджия, эти странные события по-настоящему удивили его.

В Вэйкроссе семь или восемь человек, и мужчины, и женщины, почти половина ряда, встали и вышли на улицу, как только включили свет. На сей раз они воспользовались обычным выходом в задней части зала, но доктор Бронк как раз посмотрел на них, и он не мог не заметить, что все люди, сидевшие рядом, вышли, так же высоко поднимая ноги и глядя прямо вперед, как было в Бирмингеме и Мобайле.

После лекции он, как обычно, побывал на приеме у одного из видных граждан Вэйкросса и вернулся в свой гостиничный номер, чтобы восстановить силы; доктор Бронк связал этот случай с двумя предыдущими. И когда он задумался о происшедшем, его потрясло вот что. Двое из четырех мужчин из Мобайла также присутствовали и на лекции в Вэйкроссе, и, насколько он мог припомнить, эти же двое прошли мимо трибуны лектора и в Бирмингеме. Затем он вспомнил также, что во всех трех городах читал одну и ту же лекцию, «Волшебников и духовных лидеров». В Селме и Пенсаколе, где слушатели по обыкновению выразили доктору Бронку свое восхищение, он читал «Завтрак в Вифлееме»; а в Тускалузе, Монтгомери и Таллахасси он выступал с «Плаванием по следам святого Павла».

Вы сами можете понять, с каким трепетом он готовился к следующему чтению злосчастных «Волшебников и духовных лидеров»; лекция была намечена в Колумбии, Южная Каролина. Как только он взошел на трибуну и начал осматривать аудиторию (еще звучали слова вступительной речи), его опасения подтвердились. Те же самые двое мужчин теперь сидели в середине ряда, а все люди вокруг них казались членами одной семьи, по крайней мере их лица были одинаково бесцветными. Они вели себя очень смирно, просто сидели, сложив руки на коленях, и поджидали начала лекции; они даже не пошевелились, когда председатель закончил свои приветствия, и доктор Бронк сделал шаг вперед. А когда выступление подошло к концу, они встали все как один и двинулись вперед, как будто были загипнотизированы или оглушены.

Конечно, всякому лектору будет приятно, если какая-то часть аудитории следует за ним с места на место, но это несколько огорчительно — стать центром притяжения для возрастающей группы людей, которые выглядят так, как будто они только что выбрались с кладбища и как будто они пришли не для того, чтобы на самом деле слушать лекцию, но для того, чтобы погрузиться в экстатическое оцепенение от самого голоса лектора. Не следует упоминать, что доктор Бронк почувствовал: его репутация духовного лидера может существенно пострадать от подобных событий, которые, не влияя на ценность его учения, могут привести к ошибочным выводам легкомысленных наблюдателей.

К тому времени, как он достиг Эшвилла, в зале находилось уже не меньше двадцати таких слушателей, а доктор Бронк очень сильно забеспокоился. Стало очевидно, что его постоянные слушатели начали обращать внимание на вторжение этих странных личностей и отнеслись к происходящему не слишком хорошо. Также стало ясно, что эффект, который оказывали лекции на этих индивидуумов, был непостоянным; они достигали экстаза, послушав доктора Бронка в течение часа. Затем эффект, очевидно, постепенно проходил, так что им уже требовалась следующая доза. В общем, доктора сопровождала по всей стране свита, которая пугающе увеличивалась.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что неким необъяснимым способом лекция о «Волшебниках и духовных лидерах Ветхого Завета» производила эффект зомбирования. Он дал телеграмму и сумел убедить спонсоров в Линчберге, Вирджиния, согласиться на замену этой лекции «Завтраком в Вифлееме». Его постоянные зрители находились в зале, и их стало еще больше (ведь их о замене никто не предупредил), но доктор Бронк с облегчением заметил, что только один из них — тот, что был и в Мобайле — вышел из зала, высоко поднимая ноги и глядя прямо вперед. Остальные волочили ноги, устремив глаза в пол и не вынимая рук из карманов.

Этот тур закончился в Ричмонде, и доктор Бронк насладился неделей отдыха перед отъездом через Новую Англию в Нью-Йорк. В оставшееся время он встретился со своими агентами, Макферсоном и Кантором, и твердо сказал им, что отказывается выступать с чтением «Волшебников и духовных лидеров». Они — известные рабовладельцы (я сам с ними сотрудничал), но они не слишком сильно возражали, поскольку зрители в северных штатах требуют чего-то более сложного и более сентиментального, а привычка доктора Бронка не менять свои лекции была хорошо известна.

Он легко провел лекции в Коннектикуте и на Род-Айленде, хотя в Бристоле, где он читал «Героев Крестовых походов», доктору Бронку показалось, что он узнал в зале одного из своих южных спутников. В Вустере, однако, он пережил потрясение. Он читал «Плавание по следам святого Павла» и, будучи уже привычным к этому зрелищу, заметил эффект зомби, проявившийся в поведении по меньшей мере двух зрителей. Один из них был определенно тем самым человеком, который посетил одну из лекций о «Волшебниках и духовных лидерах» на Юге.

Поймите, у доктора Бронка нет возможности наблюдать за каждым из тысяч людей, которые приходят на его лекции, — разве что эти люди будут как-то выделяться среди прочих. Но случай в Вустере был просто кошмарным, потому что в тот момент доктор Бронк понял, что необычные слушатели его не покинули после отказа от чтения «Волшебников и духовных лидеров». Они просто следовали за ним и вслушивались в его голос, выжидая, пока сказанное им во время одной из лекций не окажет на них желаемого воздействия.

В Олбани он снова почувствовал себя в безопасности — он читал «Завтрак в Вифлееме»; но в Утике, где он выступал с «Плаванием по следам святого Павла», четверо слушателей покинули зал все той же странной походкой. Когда он выступил в Бингемтоне с «Героями Крестовых походов», этих людей стало уже восемь.

Он сумел закончить этот тур, добравшись до Буффало и постаравшись не привлекать особого внимания слушателей к своим «поклонникам». После короткого перерыва доктор Бронк отправился в поездку по Тихоокеанскому побережью. Здесь не было никаких происшествий — только в Лос-Анджелесе почти треть его аудитории подверглась воздействию «зомби-эффекта». К счастью, эта лекция оказалась последней в году; он решил, что справился с проблемой — по крайней мере, в случае с теми зрителями, которые по уровню превосходили жителей Лос-Анджелеса, — и отправился на пароходе в Рим, где провел лето за сочинением новой лекции.

(Доктор Бронк сильно рыгнул и движением руки показал, что ему нужен еще один стакан.)

Да, Фабиан, я знаю. Мистер Коэн об этом позаботится. Осенью доктор должен был провести следующий тур — по Огайо, Кентукки и Теннесси. Кажется, все начиналось в Коламбусе, не так ли, Фабиан? Доктор Бронк только что приехал в город и разместился в гостиничном номере; он собирался с силами перед выступлением — и тут раздался телефонный звонок. Звонил мужчина, говоривший с сильным южным акцентом. Он сказал, что слышал лекцию доктора Бронка в прошлом году и хотел бы обсудить с ним некую теорию. Теория сводилась к тому, что мир на самом деле был сотворен в 1932 году и был заполнен вещами и людьми, которых наделили воспоминаниями о предшествующих временах. Подобные вещи нередко случаются с лекторами, словам которых верят, и доктор Бронк воспользовался стандартным способом защиты — он сказал, что он занят и с кем-то беседует. Но мужчина был настойчив, и доктору Бронку пришлось вступить с ним в разговор. Через пару минут он задал какой-то полуриторический вопрос, который заканчивался словами «не так ли?» или как-то похоже, и с некоторым удивлением обнаружил, что не слышит ответа. Он пару раз повторил «Алло!», но ответа по-прежнему не дождался. Трубку не повесили — щелчка не было; просто на том конце провода никто не отвечал. Той ночью…

(«Та ночь была настоящим кошмаром, — сказал доктор Бронк. — Едва я об этом подумаю — мне тут же хочется выпить».)

Да, это, должно быть, было ужасно, Фабиан. В аудитории появилось по меньшей мере два десятка людей с бледными лицами; и, хотя лекция была новой, только что составленной в Риме, «Дети катакомб», все эти люди встали и вышли из зала, шагая как лунатики. Они, очевидно, обострили чувствительность, изучая записи голоса доктора Бронка. А может быть, за лето, проведенное в Риме, голос обрел дополнительную глубину и силу, необходимые для легкого достижения эффекта зомбирования, — неважно, какие именно слова произносились.

В Дайтоне доктор Бронк обнаружил, что количество его «особых слушателей» возросло; в Цинциннати, где он читал «Завтрак в Вифлееме», надеясь спастись от них хотя бы на один вечер, доктор Бронк понял, что зомби настроились и на эту лекцию. С тех пор он дал всего лишь одну публичную лекцию — в Лексингтоне, после чего телеграфировал Макферсону и Кантору, что у него начался серьезный нервный срыв и оставшиеся выступления придется отменить. Он…

* * *

— И это не самое худшее, мой друг, — проговорил доктор Бронк; судя по голосу, его эмоциональное состояние несколько улучшилось. — Это вообще не важно. Они постоянно звонят мне; и днем, и ночью они все пытаются до меня дозвониться. Они спра… спрашивают: где находится гора Гибеон? Куда Иосиф вел израильтян? Друзья мои, это заговор: они заставляют меня говорить до тех пор, пока не обрывается связь. Они ищут меня на людных улицах, они являются в своих саванах неведомо откуда. Они уничтожили мое дело; они мешают мне нести радость многим душам, которым так необходима духовная поддержка. Они создают общества и осаждают моих агентов предложениями о выступлениях — они называют себя «Тайными адептами Сент-Луиса» и «Лос-анджелесским обществом мадам Блаватской». Они предлагают мне невероятные суммы, чтобы я потворствовал…

Он заговорил чуть громче и даже поднял руку в привычном ораторском жесте. Но внезапно доктор Бреннер воскликнул:

— Взгляните!

Два игрока в безик, сидевшие в задней части помещения, отложили карты. Вытянув руки в стороны и глядя прямо вперед немигающими глазами, они пошли к двери, высоко поднимая и очень медленно опуская ноги.

Что одному еда…

Той ночью в баре Гавагана было очень тихо. Кудрявый мистер Китинг из библиотеки и доктор Тоболка обменивались мыслями о чем-то представлявшем интерес лишь для них, держа в руках стаканы ржаного с содовой и сливовицы соответственно. Тут в бар вошел мужчина средних лет, державший под мышкой пакет.

Он был одет в опрятный синий костюм и носил очки. Мужчина подошел к стойке со словами:

— Мистер Коэн? Меня зовут Смит. Мне сказали, что вы можете помочь решить одну небольшую проблему.

Мистер Коэн вытер ладони о свой передник и пожал руку посетителя.

— Рад с вами познакомиться. Что вам угодно?

— Я хочу найти чешского волшебника, и мне сказали, что если его и можно обнаружить, то исключительно с вашей помощью.

Мистер Коэн потер пальцами щеку и произнес:

— Доктор Тоболка был бы как раз тем человеком, который вам нужен, окажись он только волшебником. Увы, он не волшебник.

Курносый Тоболка обернулся к Смиту:

— Речь обо мне. Может, выпьете и объясните, зачем вам нужен чех? Разве швед или аргентинец не смогут вытащить кролика из шляпы?

— Я говорил именно о чешском волшебнике, — сказал Смит. — И я не стану сейчас пить — не сочтите за невежливость.

— О, вы говорите о ком-то вроде этого парня, Теофрастуса В. Абариса, — сказал мистер Коэн. — Он был больше похож на грека; думаю, не стоило бы вам с ним и знакомиться. А зачем вам нужен кто-то вроде него?

Смит осмотрелся по сторонам.

— Вот об этом, к сожалению, я прямо сейчас рассказать не могу, — сказал он, — ну, до тех пор, пока не отыщу того, кто мне нужен.

— Возможно, вы уже и нашли его — только не одного человека, а целую команду, — заметил Китинг. — Я очень долго изучал магию у себя в библиотеке, а доктор Тоболка — самый настоящий чех.

Смит уставился на Китинга и замер.

— Ну что ж, здесь или нигде, — произнес он. — Могу ли я узнать ваши имена, джентльмены?

— Роджер, — ответил Китинг; Тоболка достал аккуратную визитницу и вручил Смиту извлеченную оттуда карточку.

— Извините, я отлучусь на минутку, — сказал мужчина с пакетом, скрываясь в будке телефона-автомата.

— Кажется, у человека есть серьезное дело, — заметил Китинг, когда дверь будки закрылась за гостем.

— Если вам интересно мое мнение, то у этого человека не дело, а дыра в голове, — проговорил мистер Коэн. — Можно ли такое представить — отказывается от превосходной выпивки в баре Гавагана! О чем он думает? Здесь же не итальянская забегаловка какая-нибудь!

— Некоторым людям приходится сохранять осторожность, — сказала Тоболка. — В комитете освобождения Чехословакии мы…

Дверь телефонной будки распахнулась, и появился Смит, который, казалось, слегка расслабился. Он подошел к бару и положил на стойку свой пакет.

— В ФБР сказали, что вы оба в порядке, — сообщил он, — так что я могу рассказать вам о проблеме. Ну, я не только выпью с вами, но и поставлю выпивку для всех, в том числе и для вас, конечно, мистер Коэн. Сделайте мне «Том Коллинз», но не слишком сладкий. — Он обернулся к Китингу и Тоболке и снял с пакета обертку. — Вот в чем все дело.

— Это похоже на какую-то колбасу, покрытую толстым слоем воска, — произнес Китинг.

— Да, вот что это такое, — сказал Тоболка, одним пальцем касаясь своего таинственного груза. — Это называется «колбасой Бисмарка»; их делают в Саксонии и Судетах. Если бы не воск, эта штука показалась бы людям просто невыносимой.

— Ах! — сказал Смит, сделав большой глоток «Тома Коллинза». — Я — продавец швейных машин Зингера. — Никто из его собеседников не смог уловить, как это связано с предшествующими словами, но мистер Коэн произнес из-за стойки:

— Разве это не чудесно?

* * *

Не так чудесно, как вы могли подумать (сказал Смит). То, что я вам расскажу, вы не должны сообщать ни единой живой душе; я и сам ни слова бы не сказал, если б не чрезвычайные обстоятельства. Я некоторое время назад торговал швейными машинками Зингера в Чехословакии. Я путешествовал по стране в автомобиле, в одном из тех маленьких немецких «Фольксвагенов». Во время своих поездок я собирал некоторые… ммм… документы, представлявшие интерес для нашего правительства; я получал их от людей, противостоявших коммунистическому режиму.

(«От шпионов?» — спросил Тоболка.)

От людей, находящихся на нашей стороне (сказал Смит). У меня была особая переносная зингеровская машинка с двойным дном; в ее подставке я и хранил документы. Поскольку профессия позволяла мне путешествовать по всей сельской местности, я превосходно устроился. Ну, в прошлом… простите, не стану называть дату, это могло бы повредить другим людям — в общем, недавно мне передали документ, представлявший необычайную важность. Это была схема расположения большого нового арсенала и склада боеприпасов в Проднице, с обозначением всех подразделений, станций противовоздушной обороны и блокпостов — это было очень важно, ведь раскрывались самые большие секреты чешской армии.

(«Я родился неподалеку, — сказал Тоболка, — только тогда этот город принадлежал австрийцам и назывался Ворстен».)

Думаю, теперь вы бы его не узнали. Вскоре после того, как мне передали карту, я выяснил, что русские недовольны ходом дел в Чехословакии; они решили изменить расстановку сил, поставив своих людей на ключевые посты в самых важных министерствах — сельского хозяйства, внутренних дел, образования (в школах надо было ввести изучение русского) и так далее.

Итак, это означало, что у меня начались неприятности. В Чехословакии полиция и пограничники находятся в ведении Министерства внутренних дел, и везде, где я буду показывать свои документы, мне придется общаться с людьми из русского МВД, которые куда суровее привычных чехов. Мне стало очевидно, насколько трудно будет продолжать работу, — тогда я прибыл в Пльзень. Моим связным в этом городе был человек, которого звали Алесь. Он работал журналистом, что позволяло ему много путешествовать и задавать вопросы. Мы постоянно встречались в заведении на Людмила-гассе, изображали шапочное знакомство и после пары рюмок… Между прочим, мистер Коэн, мне кажется, что на стойке стоят пустые стаканы. Сделайте с этим что-нибудь!.. После пары рюмок он вставал и уходил, оставляя газету, в которую были спрятаны его донесения.

Но в тот день, едва переступив порог трактира, я понял: что-то пошло не так. Мы всегда встречались за одним и тем же столом. Теперь там сидел человек, потягивавший пиво; он держал в руках газету, но это был явно не Алесь. Конечно, это мог быть кто-то работавший на него, но я решил, что гораздо безопаснее будет сесть за другой столик и осмотреться. Через некоторое время один из официантов подошел ко мне, чтобы принять заказ. Он наклонился, как будто пытаясь разобрать мои слова, и еле слышно прошептал: «Уходите! Русские».

Что ж, сами можете догадаться — я по-быстрому допил пиво и вышел на улицу. Если они взяли Алеся, то они, скорее всего, узнали и обо мне, получив какое-то описание; мне следовало поторопиться и убраться за границу. И тогда я поехал по направлению к Пристице, Клаттау и Айзенштайну. Это был самый короткий путь в Баварию, которая находилась в американской зоне оккупации Германии.

Доктор Тоболка понимает, что эта дорога привела меня в самое сердце Бемервальда, наверное, самого большого и самого древнего леса в Европе. О нем рассказывают много разного; говорят, там обитали кобольды. Вообще это красивые места, дикие и малонаселенные.

Сначала я проехал через Клаттау, где, как я и надеялся, находился всего лишь обычный пост чешской полиции. Мои документы не вызвали ни у кого вопросов, и я направился дальше, к Айзенштайну. Именно тогда я заметил старика с длинной белой бородой, сидевшего на обочине дороги. Это был довольно крупный мужчина, казалось, в прежние времена он был очень сильным. Но мое внимание привлекло совсем иное — старик плакал; просто сидел посреди леса один-одинешенек, а по лицу его текли слезы.

Я остановил автомобиль и спросил его, что случилось. Он сказал:

— Мне теперь нет места в Богемии. Русские все захватили.

Вообще-то обычно эту страну называли Чехословакией, а не Богемией, так что его слова показались мне несколько странными, но я ответил:

— Многие отправились за границу.

— Как мне перейти границу? — спросил он. — Они ее закрыли.

— Послушайте, — ответил я. — Я — американский бизнесмен, и у меня есть паспорт, в котором записано, что со мной может проехать помощник. Так что вы приняты на работу. Садитесь.

Он медленно, с трудом поднялся на ноги; в руке он держал цветной платок, в который было что-то завернуто. Я открыл багажник, который находится у «Фольксвагена» спереди, предложил ему убрать туда пакет и отправился к задней части машины, чтобы осмотреть двигатель, который, как мне казалось, перегревался. Когда мы поехали, я сказал:

— Моя фамилия Смит. Мне нужно знать, как вас зовут, если вы будете работать на меня. — Он слегка наклонил голову, сказал: «Велес», и…

* * *

Тоболка заметил:

— Это — не современное имя. Так теперь никого не называют.

— Но это ведь настоящее чешское имя, не так ли? — спросил Смит немного воинственно.

— Мистер Коэн, — сказал Тоболка, — налейте джентльмену рюмку сливовицы, пусть он выпьет за Богемию. Несомненно, сэр, — сказал он Смиту, — Велес — настоящий чех!

* * *

Ну, я так и думал (сказал Смит, поднимая стакан в поддержку тоста Тоболки).

В любом случае, как только я увидел пограничный пост в Айзенштайне, то сразу подумал, что дело плохо. Это квадратное белое здание возле шлагбаума напоминало те сооружения, которые возводятся здесь на железнодорожных переездах. Перед зданием стоял большой, белокурый парень в русской униформе, державший в руке один из этих здоровенных автоматов. Я протянул ему документы, но он даже не посмотрел на них, а просто сделал мне автоматом знак выйти из машины и сказал что-то по-русски двум чешским пограничникам. Поверите ли, господа, я тогда мог думать только об исчезновении моего связного, Алеся! Один из пограничников приказал нам со стариком встать возле здания, в то время как другой открыл мой багажник и начал вытаскивать вещи. Именно тогда старик впервые открыл рот — он молчал с тех самых пор, как сел в автомобиль. Он сказал: «Не тревожьтесь. Вы получите награду».

Но этот здоровяк начал изучать мои вещи очень внимательно — и я сильно занервничал. Довольно скоро они достали мою переносную швейную машинку. Как правило, во время досмотров на нее не обращали внимания. Но русский указал на «Зингера» и пограничник сказал мне: «Подойдите сюда. Он хочет, чтобы вы открыли машинку».

Не знаю, как я устоял на ногах, но я подошел и открыл крышку машинки. Русский осмотрел ее изнутри, нахмурился, а затем ткнул меня дулом автомата в живот и сказал что-то еще. Охранник перевел мне его слова. «Он говорит, что там есть потайное отделение, и вы должны и его тоже открыть».

Я понял, что теперь они меня точно подловили, но ни малейшего шанса сбежать не было — меня держали под прицелом. Так что я нажал на гвоздик, с помощью которого отпирался тайник. Я никогда в жизни не испытывал такого потрясения — думаю, они тоже. Вместо документов, которые я туда спрятал, тайник был заполнен аккуратно завернутыми, чешскими сливочными пирогами, вместе с ними лежала и эта колбаса.

Все это чертовски озадачило моего русского друга. Он захотел узнать, почему я вывожу колбасу и сливочные пироги из страны таким удивительным способом, а я не мог придумать никакого подходящего ответа — и просто сообщил, что иногда в дороге испытываю жуткий голод. Он обернулся, чтобы позвать другого охранника, стоявшего рядом со стариком. И тут он снова испытал потрясение — впрочем, как и я. Мой пассажир исчез.

Ну, переругались они очень сильно. Я всего несколько слов понимаю по-русски, но судя по моим впечатлениям и по той пантомиме, которую устроил пограничник, — он просто повернул голову, наблюдая, как я открываю тайник, и старик тотчас пропал.

Через некоторое время русский прекратил бессмысленную ругань и выдал нечто переведенное пограничником так: «Вы явно перевозите продовольствия больше, чем положено согласно программе нормирования Народной Республики, и поэтому ваши сливочные пироги будут конфискованы. Но вы можете оставить себе колбасу, которая названа по имени фашистского злодея Бисмарка; она в этой стране теперь запрещена».

Русский определенно не хотел в тот день колбасы. Я положил свой багаж обратно в машину, и последнее, что я увидел, пересекая границу, — это трое пограничников, которые пожирали сливочные пироги так, что за ушами трещало.

* * *

Смит потер пальцами брови, как будто отгоняя ужасные воспоминания, и сказал:

— Я позволю себе отплатить за любезное угощение доктора Тоболки — еще сливовицы, мистер Коэн. Вот и вся история. Я спас свою шкуру, но не спас документы; большинство из них не имело особого значения. Но тот план укреплений в Проднице был жизненно важен. Совершенно очевидно, что этот старина Велес необъяснимым способом подсунул колбасу и пироги на место моих документов, но вопрос в том, как он это сделал и где теперь бумаги. Я не сумел выследить его, но я знаю, что у профессиональных фокусников есть свои объединения и разные ассоциации, и он должен был как-то связаться с другими чешскими фокусниками и волшебниками. Именно поэтому я хочу встретиться с одним из них; я думаю, что колбаса является чем-то вроде ключа.

— Несомненно, это так, — сказал доктор Тоболка. — Все очевидно.

— Что вы имеете в виду? — спросил Смит.

— Вот что. Велес — герой наших древнейших легенд, действие которых разворачивается задолго до эпохи короля Крока. Он следит за лесами, стадами и пропитанием обитателей Богемии. За продовольствием, мистер Смит.

Смит поперхнулся сливовицей.

— Вот оно что, доктор Тоболка! — фыркнул он. — Вы хотите сказать, что я подвез автостопом кобольда?

— Не кобольда. Бога.

— Вполне возможно, — подтвердил Китинг. — Он ведь бесследно исчез, не так ли? И не забывайте об этом превращении документов!

Смит ответил:

— Неудачная догадка.

Внезапно мистер Китинг и доктор Тоболка заговорили по очереди, как участники давно сработавшейся команды знатоков.

Китинг сказал:

— Как австрийцы называли то место, которое, как вы говорили, было изображено на карте?

Тоболка воскликнул:

— Ворстен! По-немецки это звучит почти как…

— Колбасы! А Велес был богом…

— Еды!

Они оба повернулись к Смиту, и доктор Тоболка сказал:

— Мистер Смит, колбаса — это больше, чем ключ. Я готов держать пари, что карта внутри нее — или она содержит какое-то указание, где сейчас находится карта.

Смит сделал глоток и замер в нерешительности:

— Хорошо. Хорошо. Это стоит пробовать. Подайте, пожалуйста, нож, мистер Коэн.

Мистер Коэн порылся под стойкой и вытащил универсальный нож, который Смит аккуратно приложил к середине колбасы.

— Нет, не так, — сказал Китинг. — Если карта или записка находятся внутри, вы всё разрубите напополам. Лучше сделайте продольный разрез.

Смит покрепче ухватил нож и одним движением, проведя лезвием вдоль колбасы, рассек ее на две равные части.

Колбаса распалась на две половины, зрители увидели на поперечном разрезе чистейшее мясо, коричневато-красное, с множеством белых жировых пятен и сеткой тонких белых линий, соединяющих эти вкрапления жира. В общем, именно так и должна была выглядеть подобного сорта колбаса. Там не было никакой записки и никакого листка. Лицо Китинга вытянулось, Тоболка выглядел разочарованным, но Смит, вытаращив глаза, уставился на это зрелище.

— Боже мой! — выдохнул он.

— В чем дело? — спросил Тоболка.

— Это — карта! В самой колбасе! Смотрите, вот — позиции противовоздушной обороны, вот бункеры с боеприпасами, вот военный завод, а вот внешние посты охраны. Тонкие белые линии прекрасно видны…

Тоболка сказал:

— В Бемервальде нехорошо быть скептиком.

Смит подхватил бумагу, в которую раньше была завернута колбаса, и начал снова упаковывать свой груз. Но не закончив эту работу, он уставился на своих собеседников и еще раз потер пальцами бровь, как будто пытаясь избавиться от того, что не давало ему покоя. Он произнес:

— Но как же, господи боже, мне убедить военную разведку, что все было в этой проклятой колбасе?

Сторож брату моему

— Вы уверены, что хотите еще, мистер Уолш? — поинтересовался мистер Коэн таким тоном, что все постоянные клиенты осмотрелись по сторонам в поисках человека, который вот-вот будет занесен в черный список.

— Кнешно, — ответил полный, бледный, лысеющий молодой человек. — Чего тут дум…думать. Надо ще виски. И чуток воды. Надо впить за д… двоих.

Мистер Коэн положил обе руки на стойку.

— Мистер Уолш, — строго сказал он, — в баре Гавагана мы можем продать клиенту выпивку, чтобы человек смочил себе горло, или даже потому, что его старуха хорошенько приложила его дома. Но я никогда не продавал напитков для того, чтобы люди напивались. И я вам вот что скажу: вы вполне достаточно выпили сегодня вечером, и утром вы меня поблагодарите.

Уолш глубокомысленно прикрыл один глаз, потом другой; потом он скорчил гримасу, которая должна была выражать хитрость и догадливость, и поднес к носу палец.

— Как пжлаете, — сказал он. — И обйдусь… — Выходя, он с огромным трудом вписался в дверной проем.

— Я его уже где-то видел, — сказал доктор Бреннер. — Мне кажется, это было на конференции по сбору денег в фонд общины, и он был делегатом от одной из церквей.

Мистер Гросс произнес:

— Мой дядюшка Пинкус знавал когда-то таких близнецов. Один из них был полицейским и арестовал второго за то, что он воровал еду у животных в зоопарке. Но все произошло из-за того, что он просто не знал нашего языка.

Мистер Витервокс покачал головой и пробормотал:

— Однажды я прочитал в книге: чем больше мужчина работает, тем больше ему нужно расслабляться. Возможно, этот Уолш слишком много потрудился ради своей церкви. Я возьму еще «Манхэттен», мистер Коэн.

— Это он-то работает ради церкви? — сказал бармен, смешивая коктейль. — Да все святые ангелы не смогут его и близко к церкви подтащить. Вы, наверное, говорили о другом брате. А это был Лестер Уолш, и даже его собственная мать постыдилась бы некоторых его поступков.

— Вы хотите сказать, что они — настоящие близнецы? — спросил доктор Бреннер.

— Все так, как я вам сказал, — ответил Гросс. — Я сам видел шрам на его теле — там, где доктор сделал разрез.

— Что? — удивился доктор Бреннер. — Вы хотите сказать, что эти Уолши — сиамские близнецы и их разделили хирургическим способом?

Витервокс заметил:

— Но это ведь невозможно. Я где-то читал, что они потом всегда умирают.

— Но не в этот раз, — твердо ответил Гросс. — Мистер Коэн, я хочу еще один «Кипящий котел», а вам стоило бы объяснить мистеру Витервоксу, что все прочитанное в книгах не стоит гроша ломаного в сравнении с тем, что он видит своими глазами. Нет, сам я не видел, что он учинил в церкви. Или как он пытался устроить молитвенное собрание прямо здесь, в баре Гавагана. Спросите мистера Коэна; он все подтвердит, если уж вы мне не верите.

— Разумеется, я готов все подтвердить, — тут же откликнулся бармен. — Сам Гаваган был здесь той ночью, когда появился мистер Уолш. И прежде чем он успел заказать выпивку, на лице у него появилось странное выражение, и он заявил, что собирается помолиться и приглашает всех присоединиться к нему.

Бреннер посмотрел на Витервокса, а Витервокс посмотрел на Бреннера. Последний сказал:

— Послушайте, может, вам следует все рассказать с самого начала. Я ничего не понимаю.

Все так, как я говорил (сказал Гросс). Он и его брат Лесли появились на свет сросшимися вместе. Моя тетушка София знала эту семью, она пожелала навестить миссис Уолш в больнице. Эта дама была вроде бы какой-то суфражисткой или вроде того, и она сказала, что не хочет быть матерью цирковых уродов; вот она и потребовала, чтобы врачи их разделили.

Не спрашивайте меня, как они это сделали. Все, что мне известно, — это рассказы моей тетушки Софии, той, которая владела продовольственным магазином и у которой начались разные неприятности с инспекторами из-за зеленой змеи. Она частенько рассказывала, что оба Уолша выглядели совершенно здоровыми, и никто не мог догадаться, что они когда-то были единым целым. Никто не замечал в них ничего необычного, пока они не поступили в школу.

Когда появляются такие близнецы, родители очень часто одинаково их одевают и заставляют их одинаково себя вести, так что они становятся совершенно неразличимыми. Старая миссис Уолш именно так и обходилась со своими мальчиками. Я помню, как однажды шел в гости к тетушке Софии, чтобы поиграть со своим кузеном Першингом, а Уолши стояли на улице. Один из них, не знаю, кто именно (их уже тогда невозможно было различить), зашел во двор и начал с нами играть. Внезапно он схватился за голову и начал плакать. Мы не могли понять, в чем причина; никто из нас и пальцем до него не дотронулся.

Ну, мы вошли в дом и увидели другого близнеца, он упал с лестницы и набил на голове здоровую шишку. Старая миссис Уолш решила, что это чудесно, и рассказала нам о том, как близки Лестер и Лесли и как, если с одним из них что-то случалось, невозможно было сказать, с кем именно: в таких случаях они оба вопили изо всех сил.

Мой кузен Першинг ходил вместе с ними в школу. Он говорил, что там они вели себя точно так же. Близнецы все время были неразлучны, и если один из них участвовал в драке или в какой-то ссоре, то другой впадал в ярость и бросался на помощь брату. Этого и следовало ожидать от братьев-близнецов, но в данном случае было похоже, что они по-прежнему неразрывно связаны. Например, однажды Лесли заперли в подвале дома, и мой кузен рассказывал, что Лестер просидел весь день в школе как дурак и не мог сказать ни слова. А с девочками — ну, ребята!..

* * *

Гросс покончил со своим «Кипящим котлом» одним большим глотком и подал знак мистеру Коэну.

— Что там с девочками? — спросил Витервокс. — Уолши за ними гонялись?

* * *

Не без того (сказал Гросс). Только они всегда хотели проводить время с одной и той же девочкой. Независимо от того, Лесли или Лестер встречался с ней первым, они гуляли с ней вместе, иногда приглашая на свидание и еще одну девочку. Но на эту другую барышню они обращали не больше внимания, чем на тряпичную куклу. Дамам такое обращение не нравится. Им даже не нравится, когда за ними ухаживают двое парней, — ну разве что тогда, когда они могут встречаться с этими парнями по очереди. А если девушка отвергала одного из Уолшей, ее тут же бросали оба — именно в таком отношении к мужьям обвиняли исполнительницу танца живота с Монро-стрит, ту самую, у которой большие уши.

* * *

Доктор Бреннер открыл рот, собираясь что-то сказать, но прежде, чем он сумел произнести хоть слово, прозвучал новый голос:

— Простите, не можете ли вы мне сообщить, здесь ли мистер Лестер Уолш? Мне сказали, что я могу отыскать его в этом заведении.

Все обернулись и посмотрели на высокого мужчину в полосатых брюках. В петлице у него висела гвоздика, а на лице отражалось сильное волнение.

— Он был здесь, это точно, — сказал г-н Коэн, — но он ушел.

— Может быть, вы отыщете его в итальянском заведении за углом, — сказал Витервокс, — но вам может не понравиться то, что вы увидите.

— Этого я и боялся, — сказал высокий мужчина. — Это так неудобно и так сильно смущает очень многих людей. — Он осмотрел бар, презрительно наморщил нос и удалился.

* * *

Видите? (продолжил Гросс). Такие вещи всегда случались с двумя Уолшами. Так или иначе, к тому времени, когда они закончили школу, их матушка сообразила: может, ей не стоило столько сил тратить на то, чтобы ее дети были абсолютно одинаковыми. Подобные вещи случались не всякий раз, а лишь тогда, когда один из них по-настоящему переживал, страдал или огорчался; тогда второй брат вел себя точно так же — в общем, будто с ума сходил.

(«Я понимаю, — заметил доктор Бреннер. — Их связь напрямую зависела от силы чувств».)

Да что вы понимаете? (отозвался Гросс). Я-то всегда думал, что связи — это такие штуки, которыми пробавляются медиумы-спиритисты. В общем, старая миссис Уолш решила, что им обоим будет полезно пожить вдали друг от друга. В итоге она отправила Лесли в колледж, который учредили методисты в Новой Англии, а Лестера — в один из этих техасских колледжей, где вообще ничего не делают, только играют в футбол. В некотором смысле это сработало. Когда братья вернулись из колледжей, у них обнаружилось немало отличий. Лестер стал здоровяком по сравнению с Лесли; кроме того, проявились и другие несходства.

Возможно, эта связь на расстоянии между Новой Англией и Техасом просто не работала. Едва Лесли Уолш закончил колледж и получил работу, как он начал преподавать в воскресной школе и посещать вечерние молитвенные собрания по средам; а Лестер, который в Техасе узнал немало об игре в покер и тому подобных вещах, если и бывал где-нибудь в среду вечером, то исключительно в баре Гавагана или в одном из притонов на Пятой авеню. Они редко виделись, и это вполне устраивало обоих.

Устраивало — но только до того случая с церковным собранием. Насколько я понимаю, близнецы обсуждали какую-то проблему, связанную с наследством старой миссис Уолш (она к тому времени умерла), и провели вместе целый день. Возможно, из-за этого связь заработала снова. Так или иначе, в тот вечер Лесли отправился на церковное собрание, а Лестер пошел к Багсу Фаркеру играть в покер. Не знаю, слышали вы о Багсе или нет. Каждый, кто приходит к нему играть, должен принести с собой пинту, чтобы никто не чувствовал себя слишком плохо, если потеряет пару долларов.

Только на сей раз случилась путаница, и почти каждый посетитель принес с собой не пинту, а целую кварту. В итоге, собравшись в заведении, они решили, что не смогут отнести всю эту выпивку домой — они все выпили, и у Багса началось настоящее побоище.

Но настоящие проблемы в ту ночь начались у Лесли. Он пришел на свое церковное собрание, все как раз начали есть мороженое, и тут он громко заговорил, а потом начал читать стихи… Такие стихи я постыдился бы читать у нас, в баре Гавагана. Старик Вебстер сказал мне, что вышло нехорошо, — почти как в тот раз, когда кто-то сунул в печь пару галош. Его пришлось практически отнести домой, и его собирались отлучить от церкви за то, что он наклюкался, но все наблюдали за ним с самого начала собрания и видели, что он не пил ни капли. Они так и не поняли, что на самом деле произошло.

Но Лесли, он-то хорошо понимал, что восстановилась прежняя связь. В общем, на следующий день, справившись с похмельем, он отправился к Лестеру и попытался уговорить брата, чтобы тот воздерживался от спиртных напитков, в точности как Лесли. Ну, Лестер чувствовал себя в тот день не слишком хорошо, как вы и сами можете догадаться, — он и сказал, что больше пить не будет. Но однажды вечером должна была состояться общая молитва и Лесли отправился в церковь, чтобы помолиться за брата, и в тот же самый вечер Лестер, решив, что капля выпивки ему не повредит, пришел сюда. Но прежде чем он успел выпить стаканчик, связь заработала, и он попросил всех в баре Гавагана помолиться вместе с ним.

В итоге они сообразили, что связь работает, когда они встречаются. И они пришли к выводу, что просто не станут больше беспокоить друг друга. Но их план не сработал. Знаете, что им помешало?

(Гросс посмотрел на обоих собеседников так, будто владел тайной, способной потрясти небо и землю. Витервокс проговорил: «Я выпью еще мартини, мистер Коэн».)

Это была любовь (торжественно продолжил Гросс). Это была любовь. Они оба выбрали одну и ту же даму, как случалось в прошлом, еще в школе. Я не помню ее имени, и мой кузен Першинг говорит, что с виду она не очень; но черт возьми, когда парень влюблен, его не волнует, как выглядит дама. Кузен моей жены однажды купил билеты в цирк и тотчас влюбился в татуированную толстуху, выступавшую в одном аттракционе.

И теперь оба Уолша преследуют эту даму, и они преследуют друг друга, пытаясь восстановить связь. Представьте, они встречаются в ее доме… Понимаете? Они беседуют несколько минут, а потом Лесли говорит, что совсем позабыл о важной встрече, и он идет в церковь, если случается молитвенное собрание, и начинает петь гимны или что-нибудь еще. А Лестер говорит, что у него свидание, убегает и где-нибудь нагружается или ввязывается в драку. Лесли не ходит в дом этой дамы в другие дни, кроме воскресений или дней молитвенных собраний, опасаясь встретить там Лестера, а в другие дни у Лестера есть преимущество. Но в эти дни он разыскивает Лестера, разговаривает с ним, а потом отправляется в церковь и устанавливает с братом связь. И теперь уже близнецы…

* * *

Гросс щелкнул пальцами. Витервокс спросил:

— Как же они разбираются с дамой?

— Ну… Сами знаете, как с девушками бывает. Если им нужен парень — то у них всегда наготове разные уловки. В последний раз я слышал, что она собиралась выйти замуж за Лесли.

Дверь распахнулась, и ворвался Лестер Уолш, выглядел он сильно потрепанным. Его шляпа явно пережила оскорбление действием; пиджак был порван, и на нем красовалось большое пятно. Пошатываясь, он приблизился к стойке и уцепился за нее, как страдающий морской болезнью путешественник хватается за поручень на палубе.

— Мисссср Коэн! — крикнул он. — Миссср Коэн! Вввиски и ввводы.

Он обернулся к посетителям и взмахнул рукой, как опытный оратор.

— Мой брт жнится седня. Жнится на моей девушке. Но я с ним рзбрусь. И шафер, и всь горд мня ищут. А я нпьюсь за двоих. Вввиски и ввводы…

Гривенник принесет вам успех

Мистер Гросс прислонился к барной стойке, безучастно потягивая свой «Кипящий котел», — и тут за дальним столиком внезапно раздались громкие голоса.

— Нет, вы этого не сделаете, — произнес мистер Коэн с необычайной энергией. — Я вам уже это говорил и скажу еще раз. Это — общественное заведение, и вы можете сюда войти, и я нарушил бы закон, если б отказался вас обслуживать, но ни единого гривенника я у вас не возьму!

Он вытянул руки перед собой, как будто отталкивал что-то, а потом отвернулся и неожиданно плюнул на пол. На бледном лице худощавого молодого человека появилась примирительная улыбка, он посмотрел на своего собеседника, сидевшего напротив.

— Мне очень жаль, — произнес он, — но вы сами видите… Не возражаете?.. Мы все уладим позже.

Второй посетитель, весьма прилично выглядевший джентльмен в синем костюме, вытащил пару долларовых купюр и обменялся рукопожатием с бледным молодым человеком.

— Ну, я полагаю, что сегодня мы и так сделали все что могли, — сказал он. — Мне нравится политика вашей фирмы, да и расценки вполне разумные.

— Спасибо, — проговорил бледный молодой человек, поднимаясь из-за стола. — Теперь вы застрахованы практически от всего, кроме пожара, но я посмотрю, сколько будет стоить страхование вашей машины от огня, и завтра утром первым делом позвоню вам. — Он снова улыбнулся, добродушно и слегка печально, кивнул мистеру Коэну и удалился.

Субъект в синем костюме собрал сдачу и подошел к бару.

— Вы не могли бы мне сказать, — обратился он к мистеру Коэну, — почему отказались взять деньги у этого джентльмена? С ним что-то не так? Я только что купил у него страховой полис на мой новый автомобиль, и мне все показалось вполне нормальным. Хорошая надежная компания, и он сам очень любезен.

— Да, — сказал Гросс. — Вы меня удивляете, мистер Коэн. Мы всегда должны быть добры к людям, у которых неприятности, и чем больше эти неприятности, тем больше доброжелательности следует проявлять. У меня был двоюродный дед, который много раз посещал центральную тюрьму в Женеве, раздавая яблоки из корзины всем заключенным, и его очень многие вспоминали добрым словом.

— Если бы он дал яблоко этому пареньку, то вскорости пожалел бы о своем поступке, — мрачно заметил мистер Коэн. — Ведь это Люциан Бэггот.

* * *

— Ну и что? Я сам — Адольфус Гросс и нисколько этого не стыжусь.

— А у вас что, есть причины этого стыдиться? — спросил мистер Коэн, после чего обратился к мужчине в синем костюме: — Послушайте, мистер; я не скажу ничего дурного — человек он честный. Это правда; но к таким парням у меня никаких добрых чувств нет и быть не может. Этот милый добрый Бэггот уничтожил самый лучший бизнес, который когда-либо существовал в баре Гавагана, и все потому, что ему понравилось наше заведение.

— Как? — спросил Гросс.

Мужчина в синем костюме поинтересовался:

— О чем вы говорите?

— О чем я говорю? Сейчас я вам покажу. — Мистер Коэн сунул руку куда-то под фартук, а потом извлек из внутреннего кармана бумажник, в котором отыскал потертый листок бумаги. — Вот прочтите это. — Он повернулся к стойке и попросил мальчишку-рассыльного: — Джим, включи все огни. Надвигается гроза, и здесь так темно, что люди даже не могут разглядеть, что они пьют.

— Да, кстати, — произнес мужчина в синем костюме, — налейте-ка мне виски-сауэр.

Они с Гроссом склонились над листком бумаги. Это была страница из дешевого журнала, на ней находилось окончание какого-то рассказа и несколько рекламных объявлений — грыжевые бандажи, альбомы с эротическими фотографиями и прочая ерунда; при повторном чтении становилось ясно, что объявления так же правдивы, как налитые свинцом игральные кости.

— Вот оно, — сказал мистер Коэн, разливая напитки и указывая на страницу. — Вот что уничтожил этот милый молодой парнишка. — Посетители прочли следующее объявление:

ГРИВЕННИК ПРИНЕСЕТ ВАМ УСПЕХ

РАЗВИВАЙТЕ НАВЫКИ РУКОВОДСТВА! ДОБЕЙТЕСЬ ДРУЖБЫ, ЛЮБВИ, ФИНАНСОВОГО УСПЕХА! ЭТОТ КУПОН ПЛЮС 10 ЦЕНТОВ НА ПОКРЫТИЕ ПОЧТОВЫХ РАСХОДОВ — И ВЫ ПОЛУЧИТЕ НАШ ПЕРВЫЙ БЕСПЛАТНЫЙ УРОК ИЗ САМОГО НАДЕЖНОГО КУРСА РАЗВИТИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ…

— Что это? Какое-то надувательство? — спросил мужчина в синем костюме.

* * *

Нет, тут вы неправы (сказал мистер Коэн). Они сделали для него все, что обещали, и даже больше. В том-то и беда, что ему все это не было нужно — ведь и собаке Флаэрти тоже пять ног были не нужны. Помню, когда этот Люциан Бэггот начал приходить сюда, приличный молодой парень, всегда на подъеме — этого и следует ожидать от молодого человека. Да, это был замечательный юноша, с ним приятно было вести дела и просто беседовать.

Тогда он работал в «Стандарт ойл», совсем рядом, в Хэншоу-билдинг. Все они частенько заходили в бар Гавагана, все ребята из «Стандарт ойл», они выпивали здесь по паре рюмок после работы, и Бэггот приходил вместе со всеми. Он позволял себе только пиво — тогда Бэггот служил простым клерком и остальное было ему просто не по карману. Но он хорошо ладил со своими сослуживцами — даже очень хорошо. И когда они над ним подшучивали, все равно было заметно, что он им очень нравился.

Я вспоминаю тот день, когда его повысили — он стал оператором какой-то счетной машины в бухгалтерии. Он праздновал свое назначение именно здесь, купил себе виски, и мистер Бринкерхофф, который был начальником отдела, сказал тост, и все парни из «Стандарт ойл» пожелали Бэгготу успехов. Он гордился так, будто его выбрали президентом Ирландии.

Слышите гром, верно? Неплохо бы выпить за то, чтобы гроза прошла стороной. Ну, как я и говорил, этот Люциан Бэггот поначалу гордился своим новым назначением, но потом, через некоторое время, он обнаружил, что не так уж все и хорошо: другие ребята из «Стандарт ойл» стали относиться к нему иначе. Не то чтобы они его возненавидели — нет… Понимаете, когда он был простым курьером, они заботились о нем и давали ему билеты на спектакли или на спортивные состязания, иногда приглашали его пообедать. Но теперь он работал в бухгалтерии, и вся дружба осталась в прошлом. Ребята выпивали понемногу, желали друг другу доброй ночи и уходили, а он сидел в баре один, потягивая виски.

Знаете ли, так было не каждый вечер. Очень часто он вообще не появлялся, а когда я о нем спрашивал, ребята отвечали: «О мистер Бэггот, у него свидание с девушкой». Могло статься, что парни ходили и куда-то еще… Он не слишком отличался от всех остальных ребят в конторе, но Бэггот, кажется, считал, что он совсем другой. Много раз он сидел в этом баре и жаловался, как тяжела его жизнь, потому что никто его больше не любит, и как один парень, с которым он дружил в конторе, женился и теперь не уделял ему времени; и ему приходилось проводить вечера в одиночестве, а в офисе дела шли неважно.

Я обыкновенно говорил, что с ним происходит то же самое, что и со всеми остальными. «Мистер Бэггот, — говорил я. — Мистер Бэггот, в один прекрасный день вы и сами сойдетесь с какой-нибудь девушкой, а потом узнаете, что мужчина может выбрать себе жену, но друзей ему будет выбирать именно она, с Божьей помощью, просто чтобы напомнить о том, у кого он на коротком поводке». Я спрашивал его: разве люди здесь, в баре Гавагана, его не любят, разве не покупают ему иной раз выпивку новые знакомые? Ведь именно так все и было.

Но это было бесполезно. Он мечтал стать популярным, можно было подумать, что он собирался баллотироваться в конгресс. И однажды вечером он явился сюда с объявлением из этого журнала и сказал, что собирается записаться на курсы. Я сказал ему, что лучше бы оставить все как есть, — с тем же успехом я мог разговаривать с чучелом совы. В следующий раз он заявил мне, что курсы начались и они просто замечательны. Я не очень-то разбираюсь в этих вещах, но насколько я сумел разобрать, люди на курсах учили мистера Бэггота устремлять взгляд на собеседника, сидеть не мигая и практически не шевелясь, как труп, и в то же время сосредотачивать на другом человеке все мысли. Он сказал, что это приведет к дистилляции его индивидуальности, если он сумеет все правильно сделать. «Мистер Бэггот, — сказал я, — вы от этого лучше не станете. Единственное, что можно улучшить с помощью дистилляции, — это добрая выпивка». Но он просто ответил: «Это прекрасные курсы, мистер Коэн. Я уже чувствую себя лучше, а когда я через две недели закончу обучение, то проведу для вас практическую демонстрацию, и вы сможете во всем лично убедиться».

Прошло ровно две недели, и вот однажды вечером он пришел с другими ребятами из «Стандарт ойл», и мистер Бринкерхофф, начальник отдела, тоже был вместе с ними. Я хорошо помню тот вечер, как будто это случилось вчера: шел сильный дождь, как сейчас, и все они стряхивали воду с головных уборов и смеялись, заказывая выпивку. Мистер Бэггот был в центре компании. Получив, как обычно, свою порцию «ржаного с содовой», он стукнул рукой по стойке, привлекая мое внимание, и указал движением головы на мистера Бринкерхоффа. Я понял, что он собирался предъявить мне доказательство.

«Мистер Бринкерхофф, — сказал он, — знаете что, по-моему, нам следует сделать?» И он уставился на начальника отдела, наморщив лоб, — я буквально мог разглядеть, что собой представляет дистилляция индивидуальности.

На лице мистера Бринкерхоффа появилось озадаченное выражение, и он сделал шаг назад, и в следующее мгновение мы все увидели, что он лежит на полу в луже вина, а остальные что-то бормочут и пытаются ему помочь встать на ноги. Выяснилось, что у мистера Бринкерхоффа не просто случился сердечный приступ; падая, он неудачно подвернул ногу и сломал лодыжку — прошло немало времени, прежде чем он снова появился на службе или в баре Гавагана.

Потом я сказал мистеру Бэгготу, что это было самое чудесное доказательство с тех пор, как жена Финна МакКула запекла печные заслонки в лепешках, но что до меня, я не пожелал бы ни на ком испытывать свою индивидуальность таким способом. Бэггот слегка встревожился, но потом сказал: «Ну, я ведь не желал зла мистеру Бринкерхоффу! Он был мне как отец с того дня, как я пришел в компанию. Это, должно быть, случайное совпадение».

«Попомните мои слова, мистер Бэггот, — сказал я, — называйте это, как вам угодно. Но если бы такое дело произошло в старые времена, то люди сказали бы, что на человека навели порчу».

«Ну, я в это не верю», — сказал он и вышел. Но потом я обнаружил, что мистер Хармсен, большой приятель мистера Бэггота, перестал появляться в баре вместе с остальными ребятами из «Стандарт ойл», и я, черт побери, не смог ни слова вытрясти из мистера Бэггота. Но другие парни сказали мне, что мистер Хармсен попал в тюрьму за многоженство, и случилось это вот как:

Мистера Хармсена назначили начальником отдела, пока мистер Бринкерхофф был болен; он только успел побеседовать со всеми сотрудниками — и вдруг свалился с приступом. Его увезли в больницу. И девочка-регистраторша увидела, что в карточке мистера Хармсена обозначены два домашних телефонных номера. Не задумываясь, она позвонила по обоим номерам, чтобы передать дурные новости жене пациента, — и что бы вы подумали? У него было две квартиры, в них жили две жены, которые и повстречались в больнице. Кто бы мог ожидать такого от мистера Хармсена, доброго и тихого парня? Но ведь некоторые люди умеют скрывать свое лицо…

Во всяком случае, я кое о чем догадался, и в следующий раз, когда мистер Бэггот явился сюда, я его спросил, пытался ли он испытать свою индивидуальность на мистере Хармсене, и он сказал, что пытался, ни о чем не задумываясь, — и вообще он ничего подобного не планировал. И…

(Снаружи донеслись громкие раскаты грома, и синяя вспышка молнии на мгновение сверкнула за окнами.) Сильно, не правда ли? Ну, с мистером Бэгготом и ребятами из «Стандарт ойл» все случилось так же быстро и неожиданно. Однажды днем, прямо здесь, он заговорил с мистером Кассадео, и мистер Кассадео ему стал что-то объяснять, и мистер Бэггот пристально посмотрел на собеседника, пытаясь понять, что тот говорит, — кругом все громко беседовали. Внезапно мистеру Кассадео стало трудно сидеть, он сказал, что чувствует слабость. Его увели, и вскоре я услышал, что у него… как же это называется, когда чихают от запаха цветов?… аллергия, спасибо, мистер Гросс. И он больше не мог вообще ничего пить, не только джин с мартини, но и вино, и пиво, и все прочее.

После этого я вцепился в мистера Бэггота и сказал ему: «Меня не интересует, чего вы там хотите для себя, но это плохо для бизнеса Гавагана, а я отвечаю за бар. Если вы хотите на ком-то проявить свою индивидуальность — почему бы вам не выбрать его?» И я жестом указал на дальнюю часть бара, где как раз стоял с одним из своих парней Анджело Карнуто, который был крутым рэкетиром. Не то чтобы им здесь были рады, это солидное заведение, но оно открыто для всех.

«Хорошо, — сказал мистер Бэггот, — я попробую». Вот подходит он к бару, хмурится и начинает разглядывать Анджело Карнуто. Через минуту Карнуто оборачивается и говорит:

«Вы чем тут занимаетесь, порчу на меня навести хотите?» Потом он скрестил пальцы, плюнул на пол и вышел.

Мистер Бэггот выглядел так, будто получил требование об уплате подоходного налога. «Вот видите? — сказал он. — В том-то и беда. Я, похоже, могу заниматься дистилляцией только тогда, когда человек мне нравится и когда мне от него что-то нужно. Я не знаю, что делать».

Ну вот, в конце концов он пришел к такому выводу: единственное, что ему осталось, — уйти из «Стандарт ойл» и продавать страховки.

В этом бизнесе вы общаетесь с людьми недостаточно долго, чтобы успеть проявить индивидуальность. Но к тому времени все зашло слишком далеко; один из парней упал и сильно поранился, другой заболел туберкулезом и уехал в Денвер, и вообще из всех тех, которые здесь бывали, никого и не осталось. Сам я всегда плюю, когда с ним разговариваю. В давние времена говорили, что так можно одолеть сглаз; и денег я у него никогда не возьму — сглаз может передаться через них.

* * *

Мужчина в синем костюме слегка улыбнулся.

— Ну, спасибо, что предупредили меня, — сказал он, — но я не думаю, что эта случайная сделка мне чем-то угрожает. Кажется, распогодилось; наверное, мне надо ехать.

Когда он сделал шаг к двери, вошел полицейский в мокром дождевике.

— Добрый вечер, мистер Коэн, — сказал он. — Нет ли здесь владельца синего седана «Крайслер», номер… — Он заглянул в записную книжку. — …CY-37—72?

— Это я, — сказал мужчина в синем костюме. — В чем дело?

— Вы ни в чем не виноваты, но произошел нелепый случай. Молния во время этого ливня ударила в телеграфный столб, провода порвались, один из них упал на вашу машину, и произошло короткое замыкание. Автомобиль вспыхнул, и пожарные не смогли ничего сделать из-за провода, который был под напряжением. Машина сгорела. Надеюсь, вы ее застраховали.

Тот, кто ее увидит

Мистер Коэн поставил «Кипящий котел» перед мистером Гроссом, который завладел вниманием профессора Тотта, мистера Витервокса и мистера Китинга из библиотеки; они хоть и не впали в транс, но совсем не шевелились.

— …и вот на следующий день, — говорил он, — приехало несколько грузовиков; оттуда на лужайку дядюшки Макса вытащили эти самые статуи. Так что моему дядюшке досталось десять чугунных статуй уродливого парня по имени Геркулес, который держал помятого тигра, — и все потому, что он полез не в свое дело. И когда я об этом услышал, то сказал себе: Адольфус Гросс, пусть это послужит тебе уроком, занимайся своими делами и не лезь в чужие. Этому совету я и следую с тех пор.

Он сделал эффектную паузу, глотнул ржаного виски, а потом запил его пивом.

Витервокс сказал:

— Проблема в том, что если бы все так жили — мы ничего бы не добились.

— Я всего лишь… — начал Гросс. Но Витервокса нелегко было остановить.

— К примеру, — сказал он, — я читал в одной книге, как кто-то изобрел перегонку. Если бы они не стали с этим связываться, мы пили бы вино или пиво и не было бы никакого джина, и мистер Коэн не смог бы смешать для меня еще мартини. О, мистер Коэн!

Голос бармена, отошедшего в сторону, чтобы побеседовать с клиентом, зазвучал громче, как будто мистер Коэн указывал Витервоксу, что задержка неизбежна:

— Нет, говорю же вам, я не видел ее ни сегодня вечером, ни вчера вечером, ни позавчера вечером. А если вы желаете побеседовать с каучуконосом, это ваше право, потому что в заведении Гавагана все абсолютно бесплатно, за исключением выпивки. Джим, подай мистеру Холланду вот ту лесенку.

Он направился вдоль стойки к Витервоксу, но этот джентльмен, как и трое других завсегдатаев бара Гавагана, не отрываясь смотрели, как мальчик принес из кухни маленькую стремянку, на которую поднялся аккуратно одетый молодой человек, так что его голова оказалась на одном уровне с миниатюрным каучуковым деревом, которое росло на подставке возле окна.

— Алтея! — отчетливо произнес он. — Я здесь. — Он пристально посмотрел на каучуковое дерево.

— Кто это? — спросил Витервокс.

— Желаете еще мартини? — переспросил мистер Коэн. — Он? О, это мистер Холланд, и все его деньги не принесли ему счастья — с тем же успехом они могли быть просто кучей грязи.

— Он спятил? — спросил Гросс.

Молодой человек спустился вниз; очевидно, он расслышал это замечание, потому что с печальной улыбкой покачал головой. Витервокс сказал:

— Пригласите его выпить с нами. Никто не должен так грустить в баре Гавагана.

Прежде чем мистер Коэн смог передать приглашение, профессор Тотт уже направился к молодому человеку.

— Сэр, — сказал он, — я прошу у вас прощения за очевидную грубость одного из моих друзей и предлагаю смыть обиду стаканчиком доброй выпивки.

Молодой человек заколебался, а потом, поразмыслив, сказал:

— Полагаю, это было бы неплохо. — И он последовал за Тоттом туда, где сидели остальные. Все назвали свои имена; молодой человек заказал двойной виски с содовой. Сделав первый глоток, он заговорил с другими посетителями, только того и ждавшими.

— Не стану вас винить за то, что вы посчитали меня психом, — сказал он. — Я даже и не возражаю. Может, так оно и есть. Но она была настоящей. Вы ведь видели меня вместе с ней, не так ли, мистер Коэн?

— Именно так, — сказал мистер Коэн. — И девушка была очень приличная. Вы всегда сидели за угловым столиком и не совали свой нос в чужие дела, вы не думали об окружающих… только друг о друге.

Холланд осушил стакан одним глотком и снова пододвинул его к бармену. Витервокс прочистил горло.

— Если б вы нам смогли рассказать… — произнес он.

* * *

Не знаю, кому от этого будет лучше, мне или вам (сказал Холланд), но я попытаюсь. Я ищу девушку, в которую влюблен, и боюсь, что никогда не смогу ее отыскать, потому что, мне кажется, она… дриада.

(Он подчеркнул последнее слово и внимательно посмотрел на Тотта, Витервокса, Гросса и Китинга, как будто отыскивая следы презрения или сомнений. Никто ничего подобного не выразил. Холланд глотнул из вновь наполненного стакана и продолжил.)

Я вам расскажу — посмотрим, что вы решите. У меня, знаете ли, есть немного денег. Ими управляет один инвестиционный фонд; разные вложения средств, постоянно меняющиеся варианты. Я полагаю, что деньги требуют такого же ответственного отношения, как и все в нашем хозяйстве. В итоге вместо того чтобы просто подсчитывать дивиденды или развлекаться с гоночными автомобилями и хористками, я нашел себе другое хобби — проверку фирм, в которые инвестируются мои деньги. Я очень активный акционер и стараюсь быть всегда в курсе происходящего, чтобы задавать на деловых встречах серьезные вопросы.

Однажды инвесторы мне сообщили, что они вложили значительные средства в фирму по управлению недвижимостью под названием «Акме» — не контрольный пакет, но весьма значительный. В общем, я, как обычно, решил посетить фирму, чтобы взглянуть, как они работают. Я выяснил, что это солидная корпорация, специализирующая на офисных зданиях, и продолжил проверку, собравшись осмотреть здания и убедиться, что все в порядке.

Одним из этих зданий оказалось Огонз-билдинг, построенное на Латтимер-стрит; пятнадцать этажей, кажется. Когда я осмотрел сооружение, меня особенно удивили две вещи — они придавали зданию индивидуальность, которой так не хватает большинству офисных сооружений. Во-первых, на крыше возвышался огромный флагшток, увенчанный большим золотым орлом. Его нельзя было разглядеть с большинства смежных улиц, потому что не хватало… Как это называется у скульпторов… Ну, когда они стоят позади своих статуй и смотрят, чего им удалось добиться…

(«Recul, — сказал Тотт. — Или нет, recueil? Кстати о французских вещах, мистер Коэн, полагаю, я несколько изменю своим привычкам сегодня. Пожалуйста, дайте мне «Хеннесси».)

Я приехал туда около семи, посетив несколько других зданий, и кроме флагштока, на меня произвел впечатление и вечерний лифтер. Это было нечто среднее между гномом и землекопом: широкий в кости, с тяжелыми бедрами, тонкими ногами, острыми коленями, и пышными вьющимися темными волосами, скрывавшими смуглое лицо. Лифтер оказался весьма подозрительным; он меня не впустил, пока не поговорил по телефону с ночным дежурным из «Акме».

Не думаю, что это очень уж дурное свойство для человека, занимающего такую должность. Многие конторы подобным способом ограбили, и я всячески постарался показать ему, что все в порядке, — потом он провел меня в здание. Конечно, когда мы достигли верха и увидели флагшток, я спросил у него об этом. Его лицо еще потемнело, и он что-то пробормотал.

«В чем дело? — спросил я. — Вам эта штука не нравится?»

Он говорил с довольно сильным акцентом, но я разобрал, что ему на самом деле очень нравилась эта вещь. Рассердило его как раз другое — было приказано убрать столб. Ярость, которую он выражал, показалась мне несколько чрезмерной, но потом я тоже разозлился. Уже спускаясь в лифте, я все сильнее тревожился из-за того, что будет разрушен такой великолепный столб с золотым орлом.

К тому времени, как меня выпустили из здания, я просто кипел от ярости. Я сказал лифтеру, что ему не стоит волноваться; этот столб будет стоять на месте, даже если мне придется кого-то оставить без работы, чтобы сохранить это сооружение. Я о своих словах не забыл, и на следующее утро я отправился в «Акме» и сказал секретарше, что хочу увидеть Шервина, президента, по делу о флагштоке на Огонз-билдинг.

Шервин оказался крупным, светловолосым — очень неприятный деловой человек, напыщенный, сидевший за столом, выпятив живот.

«Вы хотите купить столб? — спросил он. — Мы снимаем его, но он представляет некоторую историческую ценность».

Я сказал: «Нет, я пришел сюда только для того, чтобы попросить вас не снимать его. Мне он нравится на нынешнем месте. Между прочим, если вы заглянете в свои документы, то обнаружите, что я — один из главных акционеров вашей компании».

Он что-то пропыхтел, а потом сказал: «Ну, мистер Холланд, это не очень-то обычно для акционеров — уделять внимание мелким деталям управления. Думаю, вы можете доверить нам защиту ваших финансовых интересов. В самом деле, и непосредственно стоимость постоянной смены флага на этом столбе, и оплата труда человека, который поднимает и опускает его каждый день, — это весьма заметные статьи расходов, на которых мы собираемся сэкономить».

К этому времени я просто вышел из себя. Я сказал ему, что мои интересы — не финансовые, а личные, и если он еще решит таким образом что-нибудь сэкономить, то я скуплю еще достаточно акций «Акме», чтобы получить полный контроль над фирмой, и он сможет устраивать свою экономию где-нибудь в другом месте. Он разозлился и запыхтел еще сильнее; желая его как-то успокоить, я спросил, что собой представляет эта реликвия.

Он смягчился. «Я на эту тему выступал в «Рекламном клубе» с одной из небольших пятиминутных неофициальных речей, — сказал он. — Флагшток на Огонз-билдинг — цельный кедр с острова Самос в Греции. Первоначально это была мачта греческого парусника, учебного корабля «Keraunos», который приплыл в эту страну, когда началось вторжение в Грецию. После войны корабль находился уже в таком состоянии, что не мог совершить обратный рейс. Мистер Паппаниколау, ресторатор, тогда был владельцем Огонз-билдинг, и он использовал эту мачту в качестве флагштока. Полагаю, что к этому рассказу можно многое добавить, но сам я ничего больше вспомнить не могу — полагаю, ночной сторож из Огонз-билдинг может вас просветить. Он был одним из моряков на «Keraunos»».

Я поблагодарил его и ушел. Мистер Коэн, нальете мне еще?

(Китинг воспользовался паузой: «Самос, да? То самое место, где стоял знаменитый храм Геры, не так ли? Храм в роще — там еще жриц называли дриадами?»)

Во всяком случае, если они существовали… (продолжил Холланд, потягивая виски). Да, я сам уже кое-что об этом выяснил. Так или иначе, столб остался на месте, и он по-прежнему там стоит. Мне, правда, регулярно приходится отказываться от приглашений Шервина позавтракать с ним в «Рекламном клубе».

А потом случилось вот что: я пошел на вечеринку к Майеру и встретил там Алтею, Алтею Дюбуа. Наверное, почти каждый мужчина считает, что девушка, в которую он влюблен, — прекраснейшее создание на земле, но Алтея и впрямь была такой. Стройная, не очень высокая, с таким треугольным личиком и роскошными темными волосами. В тот миг, когда я коснулся ее руки, я понял: это она… А в следующее мгновение она пристально посмотрела на меня, широко раскрыв зеленые глаза, и проговорила: «Разве вы не тот самый мистер Холланд, который помешал снять флагшток с Огонз-билдинг?»

«Ну да… — ответил я. — А вас это тоже интересует?»

«Очень, — ответила она. — Я так вам благодарна — даже не знаю, как это сказать».

Она говорила с незначительным акцентом, происхождения которого я понять не мог. И это делало ее еще более очаровательной. Я спросил, местная ли она, и Алтея сказала «нет»; ей очень понравились и сам город, и местные жители, и теперь он ни за что отсюда не уедет. Мне даже в голову не пришло спросить ее, откуда она узнала о моей мелкой стычке с Шервином; мне нравилось просто беседовать с ней — и она, казалось, не возражала. Так что мы продолжали разговор, не замечая, что вечеринка заканчивается; мы остались там последними, и Майеры всячески начали нам намекать, что пора уходить, потому что им хотелось спокойно поужинать. Я спросил, не хочет ли Алтея продолжить вечер, а потом отвел ее в ресторан Гайллара, и мы продолжали болтать, а когда официанты там начали вести себя так же, как Майеры, я привел ее сюда.

Уже было около часа ночи, когда она сказала, что ей в самом деле пора уходить. Она попросила, чтобы я посадил ее в автобус номер 7, а когда я, не желая ничего слушать, настоял на том, чтобы отвезти ее домой в такси, она внезапно замолчала и просто застыла там, на тротуаре. Когда подъехало такси, она слегка оживилась и сказала: «Хорошо. Огонз-билдинг».

Когда мы сели в такси, она сказала: «Понимаете, я там живу» — как будто это было что-то вроде признания.

Я в ее словах не увидел ничего постыдного; во многих офисных зданиях есть пентхаусы, переделанные в квартиры. Но так как эта тема, казалось, ее беспокоила, я спросил: «Можно будет вам позвонить?»

В такси было настолько темно, что я не смог разглядеть ее лица, но голос Алтеи звучал еще тише прежнего. Она сказала: «Нет. Я живу… уединенно… у меня нет телефона».

«Но когда я смогу увидеть вас снова?»

Она сказала: «Вы не мо… о, я не знаю».

Я подумал, что обидел ее или просто сделал что-то не так. Мне даже пришло на ум, что она замужем или встречается с кем-нибудь, но меня это не обеспокоило. Я не собирался так все оставлять. В общем, я сказал: «Как насчет четверга, послезавтра? Я знаю один маленький итальянский ресторан, где мы можем спокойно посидеть, а потом можно сходить в театр».

Она довольно долго мне ничего не отвечала — просто сидела молча. Потом она коснулась моей руки и сказала: «Я согласна. Если что-нибудь случится и я не смогу прийти, я все равно оставлю для вас записку у мистера Анкесиу, ночного управляющего». Потом она снова повеселела, и так мы добрались до ее дома. Но она не позволила мне подняться вместе с ней.

То же самое повторялось и при следующих встречах. И чем больше я проводил с ней времени и чем лучше узнавал ее, тем чаще я размышлял о тайне, связанной с тем домом, где жила Алтея. Она всегда встречала меня внизу и казалась по-настоящему счастливой, как я и надеялся, но всякий раз, когда мы подходили к разговору о том, где и как она живет, Алтея внезапно умолкала, как будто не смела об этом упоминать. После третьего или четвертого свидания я позабыл о подозрениях, что она могла быть замужем или жила с другим мужчиной. Я видел ее практически каждый день, и она не так уж часто со мной расставалась; кроме того, не такой она была человек, чтобы обманывать, — слишком милая, красивая, искренняя.

Я решил, что это, должно быть, как-то связано с ее семьей, но, кажется, на самом деле я не слишком интересовался подобными вопросами. Сомнения у меня зародились однажды вечером, когда мы пошли на прогулку в парк — Алтея любила парки. Мы целовались, лежа на траве, а потом лежали рядом, ничего не делая, просто глядя сквозь листву на синее-синее небо и иногда перебрасываясь парой слов.

Я сказал ей: «Алтея, почему ты никогда не приглашаешь меня домой? Меня не волнует, какие там могут быть проблемы. Я люблю тебя».

Она приподнялась на локте и затем наклонилась ко мне, так что ее волосы окутали мое лицо; потом она сказала: «Дик, я тоже люблю тебя, и я сделаю все, что ты захочешь, кроме этого. Если ты придешь в то место, где я живу, то я… Мне придется уйти в другое место, и ты, может статься, больше меня не найдешь».

Я сказал: «Мне все равно придется побывать там, где ты живешь, когда мы поженимся».

Тогда я в первый раз об этом упомянул. Две большие слезы скатились из ее глаз и упали мне на щеку, а потом она села и начала плакать — я никогда раньше не видел, чтобы девушка так плакала. Я просто оцепенел от страха. Потом я немного успокоил ее, но день был испорчен, и она отказалась встретиться со мной и на следующий день.

После этого я перестал упоминать о том, где и как она жила, и мы были счастливы просто потому, что были вместе и любили друг друга. Но однажды, когда я пришел в офис «Акме», Шервин рассказал, что пожарный инспектор обнаружил нарушение в Огонз-билдинг; на крыше теперь следовало установить больший водный резервуар для системы пожаротушения. Когда он показал на плане здания, где будет новое сооружение, я заметил: «На этой схеме нет пентхауса».

«Никакого пентхауса в Огонз-билдинг нет, — сказал он. — Нет и никогда не было».

Как только он произнес это, я тоже понял, что во время посещения здания не видел ничего похожего на пентхаус. Все мои прежние подозрения ожили, и к ним добавилось немало новых. И я решил: нет ничего хуже сомнений, будь что будет. В тот вечер у меня было назначено свидание с Алтеей, так что я пришел в Огонз незадолго до конца рабочего дня и поднялся на верхний этаж. Там находились самые обычные офисы вполне солидных фирм и не обнаружилось ничего похожего на жилые помещения. Тогда я поднялся по лестнице на крышу.

Через толстое стекло двери, ведущей наверх, я смог разглядеть будку, в которой находился механизм лифта, и резервуар для воды на тонких опорах; разумеется, пентхауса я не увидел. Находясь на лестнице, я не смог разглядеть, что располагается по ту сторону будки лифта; поэтому я распахнул дверь, вышел наружу и осмотрелся. Солнце только что село, дул сильный ветер, который заставил меня ухватиться за шляпу. Крышу окружал парапет высотой мне до подбородка. Я увидел вентиляторы — и флагшток.

И там была Алтея Дюбуа, она шла прямо ко мне, как будто только что вышла из-за флагштока. Она казалась такой красивой, что на нее было больно смотреть.

«О, Дик! — почти закричала она. — Я предупреждала тебя».

И пока я стоял на крыше, приходя в себя, она пробежала мимо меня и умчалась вниз по лестнице. Я не успел догнать ее в коридоре верхнего этажа, я услышал, как загудел лифт, а потом долго жал на кнопку вызова, но никто не ответил. Мне пришлось спускаться по лестнице, и когда я добрался до первого этажа, то не нашел ни Алтеи, ни мистера Анкесиу. Я так и не сумел с тех пор напасть на их след. Но я думаю, что она может быть в каком-нибудь дереве рядом со мной, чтобы оказаться ближе, — и я осматриваю все деревья. Я знаю, что если найду то самое дерево — Алтея вернется ко мне.

* * *

Посетители бара Гавагана некоторое время молчали. Потом Китинг спросил:

— Вы, кажется, говорили, как звали ночного дежурного?

— Анкесиу; кажется, так.

Китинг негромко произнес:

— Анкей младший был одним из аргонавтов, полубогом. Он — единственный, о дальнейшей жизни которого никаких сведений нет. Он происходил из Самоса, а занимался он навигацией.

Врата отворились

— Мистер Виллисон, познакомьтесь с мистером Алленом, — сказал доктор Бреннер. — Он инженер.

Виллисон пожал протянутую руку с несколько недовольным видом.

— Может, выпьем за знакомство? — спросил он. — Сделайте мне ржаное с водой, мистер Коэн. Мистер Аллен, вероятно, нам поможет. Витервокс пытается рассказать о четвертом измерении, о котором он прочитал в книге, а мы ничего не можем понять.

— Послушайте же, — провозгласил Витервокс. — Предположим, что я проведу линию вокруг моего стакана, вот так. — Он потянулся к стойке, провел пальцем по медной решетке, на которую мистер Коэн ставил пивные кружки, наполнив их из крана, и начертил влажную линию вокруг своего стакана с коктейлем. — Двухмерное существо не смогло бы преодолеть эту линию, не промокнув, но поскольку я существо трехмерное, то я могу. — Он продемонстрировал результат, глотнув мартини. — А если бы я был существом четырехмерным, то я смог бы преодолеть трехмерный барьер.

— Как в тот раз, когда мой брат Герман подбирал комбинацию замка, чтобы открыть сейф, — сказал мистер Гросс. — Ужасно сложно было: он как раз собирался жениться, а лицензия на брак лежала в сейфе.

Виллисон заметил:

— Но вы не четырехмерный. Никто никогда не видел четырехмерного человека. Да и двухмерного тоже, если на то пошло.

— Но Эйнштейн… — проговорил Витервокс.

— А Эйнштейн тут при чем? — спросил Виллисон.

— А его партнер, — продолжал тем временем Гросс, — настаивал, что они не должны вызывать одного из тех специалистов по вскрытию сейфов, потому что специалист проделал бы в этом сооружении дыру, а сейф стоил кучу денег. Но этот партнер, прежде чем войти в дело с моим братом Германом, выступал в опере под именем Фелитти, и он говорил, что может разбить стакан своим пением. Так почему бы ему, воспользовавшись силой голоса, не открыть сейф…

— Он утверждает, что четвертое измерение — это время, — сказал Витервокс.

Виллисон почувствовал, что проиграл. Когда мистер Аллен, инженер, поднял свой стакан «Роб Роя», как бы салютуя всем собравшимся, Виллисон спросил:

— Вы можете что-нибудь с этим поделать? — Он указал на Витервокса.

— Ну, я не знаю, надо ли мне вмешиваться, — ответил Аллен. — Он совершенно прав — в определенном смысле. Все, что вы можете измерить, — в самом деле измерение. Вы можете назвать Время первым измерением, например, а сумму денег в моем кармане — вторым; в итоге вы узнаете, как долго я смогу здесь выпивать, не разорившись.

— Да я не об этом, — сказал Витервокс.

— Я тоже, — заметил Виллисон. — Мистер Витервокс сейчас говорил, что если бы мы смогли использовать четвертое измерение, то сумели бы посетить некие места и увидеть некие вещи — сейчас мы не можем побывать в тех местах и разглядеть эти вещи.

— О-о… — пробормотал Аллен, глотнув еще «Роб Роя», а затем осмотрел стакан, как будто ожидал обнаружить на дне рыбу. Потом он произнес: — В общем-то, совершенно верно, четвертое измерение — просто математическая концепция, и ее даже теоретически нельзя использовать так, как вы говорите. — Он нервно усмехнулся, потом одним глотком прикончил выпивку и подал знак мистеру Коэну. — Но у меня есть некоторые основания полагать, что трехмерные тела могут использовать четвертое измерение. Произошло кое-что занятное.

Гросс еще раз попытался досказать свою историю, но доктор Бреннер его утихомирил. Виллисон проговорил:

— Так вы хотите нас уверить, что можете использовать какую-то формулу…

— Нет. Я — нет. И я просто надеюсь, что это было четвертое измерение. Поскольку, если это не так, кое-что происходит прямо… Давайте-ка я вам все расскажу, и вы сами ответите, можно ли отыскать какое-то объяснение.

* * *

Примерно два года назад (сказал Аллен) я отправился на восток с миссией «Мостов мира». Мы прокладывали трубопровод на юге Ирана, там доходит до ста двадцати в тени — только тени там никакой нет. Наверное, все мы уже порядком устали, но у нас работал казначей по фамилии Минц, толстяк из Миннеаполиса, который страдал от жары сильнее прочих. Ну, однажды в субботу днем я пришел в контору и увидел, что он крепко повздорил со старым Хамидом Абади, начальником бригады из местных. Хамид хотел получить для своих людей деньги за неделю и утверждал, что он не получил их, как полагалось, в среду, когда у Минца был приступ дизентерии или какие-то желудочные колики, а Минц говорил, что большой босс, скорее всего, отдал рабочим зарплату, и Хамид просто пытается получить лишние деньги, чтобы потом сбежать.

Когда пришел я, их спор зашел уже слишком далеко. Минц совсем слетел с катушек, он позвонил в персидскую полицию и потребовал, чтобы Хамида задержали и допросили. На всякий случай, вдруг вы не знаете — персидские полицейские не отличаются вежливостью. Я не стал бы упрекать старого Хамида за то, что тот слегка побледнел, услышав такое, но он был всего лишь грязным старым вожаком толпы крестьян, а Минц представлял огромную корпорацию, так что полицейские собирались забрать Хамида. Тут вмешался я, предложив проверить бухгалтерские отчеты, чтобы выяснить, заплатили Хамиду или нет. Но сразу стало ясно, что документы заперты в личном сейфе нашего начальника, а он уехал куда-то в глубь страны и должен был вернуться не раньше вторника.

Что ж, я когда-то служил в армейской контрразведке, знаете ли, и когда проходил обучение, то на одном из занятий узнал, как взламывать сейфы. Полагаю, я уделял занятиям внимания ровно столько же, сколько все обычные студенты — и этого хватило, чтобы сдать экзамены. Но я в самом деле знал кое-что о взломе простых сейфов с реверсивными механизмами. Именно такой сейф и стоял в кабинете большого босса. В итоге я вышвырнул из офиса всех, кроме Минца — он сидел на стуле и что-то непрерывно бурчал, — и попытался справиться с сейфом. Я скоро осознал, что позабыл большую часть того, чему учился; на все у меня ушло бо́ьше двух часов. Эти два часа, должно быть, показались весьма тягостными Хамиду, который сидел снаружи вместе с персидским полицейским, только и ожидавшим, когда можно будет вырывать ногти и применять другие известные ему формы допроса. Но в конечном итоге дверь сейфа распахнулась без всякого воздействия из четвертого измерения на трехмерный объект.

В сейфе, как и следовало ожидать, оказались не только документы, доказывавшие, что Хамиду Абади не заплатили, но и записка от босса к Мари Санджари, секретарше, в которой говорилось: «Убедитесь, что Хамиду заплатили за работу его бригады». Как только уехал босс, Мари просто запихнула все в сейф и умчалась по своим делам.

Для меня самой важной частью всего этого дела оказалась признательность Хамида. Он поцеловал мне руку и хотел даже поцеловать меня в лицо — это мне не очень понравилось, очень уж от него пахло куркумой. Хамид поведал, как он мне благодарен, и всунул мне в руку маленький золотой амулет на цепочке. «Это отворит вам все запертые места», — проговорил он на своем дурном английском.

Вещица оказалась плоской, овальной формы, на ней было изображено что-то вроде руки, только изображение было очень грубым; рука, казалось, сжимала меч, а может быть, и крест. Но для меча острие выглядело слишком тупым, а если это был крест, то его изобразили перевернутым. На амулете виднелась какая-то надпись, которую я не смог разобрать; как будто паук оставил там свои следы.

Я подумал, что подарок — очень трогательное выражение благодарности старика. Даже само золото, из которого был сделан амулет, немало стоило в Иране. Я не стал отказываться от подарка; местному жителю это показалось бы непереносимым оскорблением. Я присоединил цепочку к своему кольцу для ключей и стал носить амулет вместо брелка. Вместе с историей о Минце и взломе сейфа вещица могла стать хорошей темой для бесед на вечеринках.

В первый раз амулет проявил свою силу, когда закончилась одна из таких вечеринок, на которой я задержался, выпив слишком много и не съев ничего, кроме канапе. Я, признаюсь, и вправду перебрал; может, даже три кварты проглотил. Добравшись до дома, я приложил к замку ключ — я только потом понял, что это был не ключ, а амулет, который мне дал Хамид. Дверь тотчас отворилась. Оступившись, я понял: что-то не так.

По лицу меня били крупные дождевые капли, а на улице только что была тихая, ясная ночь. Ноги мои касались не деревянного пола, а булыжников; ночь была чернее негра, но находился я под открытым небом, а не в квартире. Я вот что вам скажу: когда люди внезапно такое испытывают в трезвом виде — значит у них не все дома. Я еще не протрезвел, и вокруг меня все качалось и крутилось, но после нескольких минут под дождем, слегка привыкнув к темноте, я смог разглядеть, куда попал.

Я стоял в выложенном камнем внутреннем дворике, возле пятиэтажного вроде бы здания, выстроенного в форме буквы «L»; среди камней, на углу, где конец буквы «L» упирался в следующее здание, росло дерево. Я видел дверь и окна, выходящие во двор, но все было темно и тихо. Позади меня находилась высокая стена, преграждавшая путь; очевидно, я прошел через ворота в этой стене.

Я подумал: раз уж я сумел пройти через эти ворота в одну сторону, то смогу пройти и в другую. Я распахнул ворота. Ничего не случилось — за исключением того, что я оказался на узкой улице, не очень длинной, с темными силуэтами зданий с обеих сторон; все дома были одинаково пусты и безмолвны, будто город вымер. Я слегка пошатнулся; коснувшись рукой стены, я нащупал какой-то знак, и мне пришлось достать зажигалку, чтобы прочесть написанное на нем. Там обнаружились буквы четырехдюймовой высоты: «Impasse du Petit Jesus». Надо вам сказать, от этого меня бросило в дрожь.

Как уже говорилось, я был не в самой лучшей форме для того, чтобы размышлять о случившемся, но прежде чем я успел хоть немного собраться с мыслями, небо рассек луч прожектора, за ним еще один и еще, а потом начался ад кромешный — завыли сирены, этот звук нисколько не напоминал звук местных сирен, это было высокое «ииии-ииип-иииииипи», и какой-то грузовик с тусклыми фарами пронесся по одной из поперечных улиц вдалеке; сигналил он просто как сумасшедший. На фоне облаков появилось еще больше лучей прожекторов, а где-то вдали эхом отдавались орудийные залпы, потом раздался сильный взрыв, и яркая вспышка света осветила далекие здания.

Я достаточно протрезвел, чтобы решить: мне не хочется во всем этом участвовать, тут можно попасть в неприятности и даже погибнуть… И тогда послышался такой грохот, как будто небо рухнуло на землю, надо мной со свистом полетели камни, и большая часть одного из зданий в дальней части переулка Младенца Иисуса обрушилась и загорелась. Бросившись бежать, я подумал: как же мне повезло, что они использовали не самую мощную бомбу; мощная уничтожила бы и меня, и все дома на этой улице.

Все окна распахнулись, двери, полагаю, тоже, но поскольку я уже был на улице, то успел к разрушенному дому первым. Я услышал голос женщины, которая звала на помощь откуда-то из-под груды щебня; я выпил и был сильно возбужден, а потому не колеблясь бросился вперед, к источнику звука. Едва я достиг вершины, раздался еще один взрыв — вероятно, взрыв газа, потому что загорелись яркие синие огни; язычок пламени больно лизнул мне руку.

Почти сразу я увидел женщину, ее голова торчала наружу, и хотя волосы ее были растрепаны, а лицо искажено, я смог разглядеть в отблесках пожара, что эта женщина оказалась самым прекрасным созданием, которое мне встречалось в жизни. Я начал разбрасывать камни и куски древесины, чтобы вытащить ее наружу. Она перестала звать на помощь и проговорила: «Поторопитесь, месье, ради Бога. Я не ранена, меня просто завалило».

Не знаю, как долго все это продолжалось. Знаю только — я ни на что не обращал внимания, пытаясь вытащить ее, а огонь, казалось, окружал нас обоих, несмотря на дождь. Когда я отбросил массивную полку и выворотил погнутый остов кровати, который придавил женщину, несколько парней в забавных медных пожарных касках подобрались ко мне и вытащили нас обоих по короткой лестнице, установленной у подножия кучи щебня. Внизу собралась небольшая толпа, и все приветствовали меня — такое случилось в первый раз с тех пор, как я играл на третьей базе за школьную команду.

Они закутали в плащ девушку, которая, кстати, была в длинной ночной рубашке. Она сказала: «Меня зовут Антуанетта Виоланта. Теперь, как видите, у меня нет дома, но если месье назовет мне свое имя и укажет место, где он живет, я смогу сообщить ему, куда прибыть, чтобы я смогла поблагодарить вас».

«Меня зовут Аллен, — ответил я, — но… ну… я точно не знаю…»

«Ах, месье американец? — сказала она. — Вы говорите по-французски очень чисто, очень правильно».

«Спасибо, — поблагодарил я, поняв, что она, очевидно, рассчитывала на продолжение знакомства, и решив, что тоже очень этого хочу. — Возможно ли, мадемуазель Виоланта, проводить вас…»

Все, кроме пожарных, которые сражались с пламенем, продолжали толпиться вокруг. И тут моей руки коснулся один из этих чертовых французских полицейских. Полагаю, он заметил, как я заколебался, едва речь зашла о домашнем адресе.

«Месье очень храбр и очень силен. Могу ли я увидеть удостоверение месье? C’est la guerre».

Я вытащил бумажник и вручил ему свою старую военную C.I.C. — я считал, что это превосходное удостоверение, поскольку оно подтверждает законность моих действий. Полицейский осветил карточку фонариком, и я смог увидеть, что его брови зашевелились. Он поклонился нам обоим.

«Не пожелают ли месье и мадам проследовать со мной в Mairie Arrondisement? — спросил он. — Следует составить отчет, после чего вам, мадам, будет обеспечено размещение, как пострадавшей от бомбежки».

Он проследовал впереди нас к чертовски древнему драндулету, подобных которому я отродясь не видывал, но я не обратил на это особого внимания, потому что был слишком занят беседой с Антуанеттой Виоланта. Оказалось, что она изучала актерское мастерство и жила в заведении, которое называли pension, нечто вроде наших пансионов. Mairie оказалась большим, коричневатого цвета зданием, с затемнением на окнах; нас отвели в контору, и чиновник записал наши имена. Полицейский, который нас сопровождал, что-то ему прошептал; он попросил еще раз мое удостоверение, затем взял его и вышел. Я сел и продолжил разговор с Антуанеттой Виоланта.

После долгого перерыва чиновник вернулся и поклонился девушке. «Мадемуазель Виоланта, — сказал он, — было решено выделить вам комнату в Mairie на эту ночь».

Она пожелала мне спокойной ночи и позволила ненадолго удержать ее руку. Мне пришло в голову, что никакого жилья у меня нет. Впрочем, я недолго об этом беспокоился — почти сразу же, как только она вышла из комнаты, чиновник возвратился в сопровождении другого полицейского и большого старого француза — лысого, с огромными усами, одетого в черную шелковую хламиду. Он сел за стол, взял удостоверение и посмотрел на меня:

«Месье Аллен, — сказал он, — вы клянетесь, что информация, содержащаяся в этом документе, правдива?»

«Разумеется, — ответил я. — Это официальный документ. Фотографии совпадают, не так ли?»

«Месье Аллен, вы необычно солидно выглядите для человека столь юных лет».

«Не знаю, какие годы вы называете юными, — заметил я. — Мне тридцать четыре; родился я в тысяча девятьсот пятнадцатомм».

«Ясно. И вы — сержант в корпусе контрразведки американской армии, 63-й дивизион?»

«Да».

«Месье Аллен, буду вам признателен, если вы мне сообщите, где располагается 63-й дивизион».

«Что ж, сначала мы отрезали противнику путь к отступлению в Кольмаре, — сообщил я, — а потом двинулись в Саар, на соединение с Седьмой армией».

Полицейские посмотрели на меня так, будто я совершил что-то ужасное, и старик стукнул кулаком по столу. «Убийца! Лжец! Шпион! — закричал он. — Признавайся! Тебе платят боши!»

«Я ни в чем таком не признаюсь…» — начал было я, но он не дал мне говорить. «Дважды лжец! Мы проверили всё по телефону. В армии наших союзников, американцев, нет ни 63-го дивизиона, ни корпуса контрразведки. Ошибка? Вы, боши, всегда их делаете, иногда просто невообразимые — например, вроде твоей даты рождения. Сейчас тебе должно быть три года».

Он драматическим жестом указал на настенный календарь, и внезапно я понял, почему автомобиль, в котором мы ехали, показался таким древним, а одежда окружающих людей — такой забавной. На листе стояла дата — июль 1918 года.

Сказать мне было нечего. Судья ткнул в меня пальцем. «Ясно, что здание в переулке Младенца Иисуса взорвал ты, убийца — это была не бомба. Мы обыщем развалины и все выясним. Посадите его пока в камеру. А ты, шпион, помни — с тобой все кончено».

Он встал. Двое полицейских тщательно обыскали меня, видимо, рассчитывая найти оружие, затем довольно грубо столкнули меня по лестнице в подвал и бросили в камеру, где и заперли. Один из них произнес: «Приятных снов, мерзавец. Я скажу твоей подружке, что ты с ней встретишься утром».

Я в темноте нащупал дорогу, наконец нашел кровать и сел, попытавшись собраться с мыслями. Я к тому времени уже протрезвел, и у меня началось просто немыслимое похмелье — такое бывает, когда начинаешь трезветь, не имея возможности выспаться. Я решил, что (в том случае, если я не сплю) амулет Хамида попытался помочь мне, познакомив меня с Антуанеттой Виоланта, — идея была просто прекрасной. Но с действием амулета как-то связан огонь; а мое попадание в тюрьму — просто побочное следствие. Обвинение в шпионаже тоже оказалось серьезным делом. Мне слишком хорошо известно, как французы относились к таким вещам, и я не рискнул бы оправдываться — хотя, если бы мне удалось избавиться от подозрений, я мог бы отыскать прекрасную Антуанетту. И я вспомнил: по словам Хамида, амулет откроет все запертые места. Что ж, я как раз сидел под замком. В общем, я взял амулет и приложил его к замку на двери камеры. Она распахнулась, как будто никогда не запиралась, и я вновь оказался в коридоре возле своей собственной квартиры. Уже почти рассвело, и все, что напоминало о моем путешествии, — ожог на руке и промокшая и изодранная одежда.

* * *

Аллен прикончил своего «Роб Роя» и постучал по стакану, показывая, что требует еще порцию.

— Очень интересно, — сказал Виллисон. — Очень интересно. А вы еще когда-нибудь испытывали талисман? Или пытались как-то проверить…

* * *

В самом деле (сказал Аллен), я попытался написать в Париж, но сами знаете, каковы французские чиновники. Они просто не ответили, когда я сделал запрос о девушке по имени Антуанетта Виоланта, а я не имел возможности отправиться в путешествие и проверить все на месте. Теперь это просто бессмысленно; ей было бы уже больше пятидесяти. И я больше не испытывал амулет — потому что стряслось кое-что еще.

Я был дома у одной знакомой; ждал, когда она закончит одеваться и отправится со мной на прогулку. И вот я достал серебряный портсигар, решив покурить. Крышку заклинило. Я как раз разглядывал какой-то журнал и, не замечая, что делаю, вытащил связку ключей, просунул тонкий конец амулета в щель, где крышка упиралась в стенку портсигара, и нажал.

Портсигар открылся, но когда я сунул туда пальцы, не отрывая глаз от журнала, то почувствовал, что руку лижут языки пламени. Я воскликнул «О!» и посмотрел туда. И я увидел Ад.

(«Ад?» — воскликнули слушатели. «И на что же это было похоже?» — спросил Витервокс.)

Это было похоже на тот ад, о котором вам мог бы рассказать любой фундаменталист. Я как будто заглянул в глазок, но там повсюду был настоящее, сильное, ярко-красное пламя, и маленькие фигурки двигались где-то далеко внизу. Только мне не удалось рассмотреть никаких деталей — я был настолько потрясен, что уронил портсигар. Он упал на крышку и снова захлопнулся, а когда я подобрал его и открыл, внутри были только сигареты, как и всегда.

* * *

— Так вы больше и не рискнули испытать амулет? — спросил Виллисон.

Аллен допил свою порцию.

— Нет… Не то чтобы… Дело в том, что я подозреваю, каковы будут последствия. Я, знаете ли, не хочу с ружьем для охоты на слонов оказаться при дворе Наполеона или на Северном полюсе. Вот посмотрите. — Он спустился с табурета, пересек бар, подошел к чулану в задней части комнаты, и, вытащив что-то из кармана, приложил к замку. Дверь распахнулась, всем прочим, стоявшим у стойки, показалось, что внутри сияет что-то яркое.

— Ну, будь я проклят! — проговорил Аллен. Он исчез в чулане, как будто его втолкнули внутрь, дверь за ним захлопнулась.

— Эй! — воскликнул мистер Коэн. Он вышел из-за стойки, подошел к чулану и распахнул дверь.

Из маленького окна у дальней стены через весь бар Гавагана потянуло холодом; но чулан был пуст.

Колокольчик, книга и свеча

Молодой человек в дорогом костюме положил шляпу на соседний табурет и воскликнул:

— Скотч!

Доктор Бреннер замер, не донеся до рта стакан «Манхэттена», и произнес:

— Судя по моему опыту, всякий, кто требует скотча таким тоном — или трезвенник, совершающий решительный шаг, или запойный пьяница, который готов смешивать разные напитки. — Он умолк, повернул голову налево, потом направо и фыркнул.

— Я тоже это чувствую, — проговорил Витервокс. — О, мистер Коэн! — Бармен выдал молодому человеку его скотч и подошел, услышав призыв. — Откуда взялся этот запах? Как будто тут давным-давно валяется мертвый кит.

Молодой человек в дорогом костюме опустил рюмку и сильно задрожал, подтверждая точность наблюдения доктора Бреннера.

— Ей-богу, хотел бы я знать, — сказал мистер Коэн. — Ничего подобного не было здесь минуту назад, и запах, кажется, исходит откуда-то оттуда, — он указал на молодого человека, — но тут ничего не поделаешь. Это мистер Фрис, и у него долларов больше, чем у вас гривенников, так что он может позволить себе мыло, если пожелает его купить.

— Вам нужно поговорить с Гаваганом, чтобы он вызвал водопроводчика… — начал было Бреннер, но его рассуждения прервал индивидуум с огромной копной непослушных волос стального цвета, который у входа поправил пенсне и немедленно направился к мистеру Фрису. Как и все прочие, он принюхался, а затем рассмеялся, продемонстрировав зубы, которым позавидовал бы и крокодил.

— Фил, от тебя воняет! — воскликнул он. — Мистер Коэн, дайте мне виски с содовой. Это поможет развеять аромат, исходящий от моего несчастного друга. Это не сработало?

— Ты что, шутишь? — сказал Фрис. — Еще скотч, мистер Коэн. Это последняя контратака. Весь дом уже полон этим, а я не могу даже понять, какой от меня исходит запах, даже если я работаю в лаборатории.

— Интересно, что же пошло не так, — проговорил человек с улыбкой крокодила.

— Я не знаю, но хочу, чтобы все это поскорее уладилось. Миссис Харрисон собирается уехать, если я не избавлюсь от этого, и Алиса, надо полагать, приедет на уикенд, а я даже не посмею прийти и повидаться с ней. Джордж, если это не прекратится, я сойду с ума! — Его голос задрожал, а суставы пальцев побелели, когда Фрис вцепился в стойку.

Витервокс сказал:

— Простите, но вы, кажется, попали в беду. Можем ли мы каким-то образом вам помочь?

— Да, — поддержал Бреннер. — Почему бы не рассказать о ваших трудностях здесь, у мистера Коэна? За долгие годы, которые он провел за стойкой в баре Гавагана, он много узнал — мало найдется вопросов, на которые у него нет ответа.

Фрис взмахнул рукой, будто отталкивая собеседников, и сделал глоток из стакана, но Джордж сверкнул зубами и сказал:

— У него есть призрак, и призрак любит его.

— Этот призрак, кажется, выбрал довольно странный способ, чтобы показать свою привязанность… — начал Бреннер, но Фрис еще раз взмахнул рукой и сказал:

— Хорошо, хорошо, я все расскажу об этом. Думаю, людям, с которыми встречаешься в баре Гавагана, можно довериться. Они сохранят тайну, даже такую, как эта. Возможно, вы сумеете определить, что идет не так, мистер Коэн. Джордж не может, а он считается экспертом. Именно поэтому я и обратился к нему. Он много лет изучал подобные вещи и даже собрал немало средневековых манускриптов. И стало только хуже. Неделю назад…

* * *

Послушайте, начну я лучше с самого начала. Я владею большим домом на Балтимор-стрит… Знаете дом с большими ставнями? Я не уверен точно насчет его возраста; полагаю, ему несколько сотен лет. Он всегда принадлежал нашему семейству; его построил мой предок, прапрапра… и сколько-то еще «пра»… в общем, он был настоящим мерзавцем; предполагали, что он заключил договор с дьяволом. В те времена люди верили в подобные вещи. Возможно, именно он и есть призрак; но он ничего не говорит, и я не знаю, насколько все это важно… Самое главное — призрак находился в доме в течение долгого времени, это один из тех призраков, которые разбрасывают вещи.

(«Полтергейст», — вмешался Джордж.)

Я знаю (продолжал Фрис), но я хотел бы объяснить. Несмотря на странные происшествия, в которых был замешан призрак, он никогда не причинял вреда никому из членов семьи — по крайней мере, в последние десятилетия, хотя раньше, в викторианские времена, когда страх перед призраками считался модным, возможно, все обстояло не так. Итак, наш полтергейст очень давно заявил о себе, но проявлял ко всем нам скорее доброжелательный интерес.

Вспоминаю, что мы всегда устраивали дома вечеринки в Хэллоуин, и Дональд — мы называли его Дональдом без всякой причины, разве только потому, что так звали человека, построившего дом, — устраивал по такому случаю особое представление. Если мы рассказывали страшные истории у камина, то сверху, из помещений, где никого не было, доносился звук шагов, или банка, которую кто-то собирался отнести в подвал, опрокидывалась и катилась вниз по ступенькам с гулким «бум-бум-бум!», или неожиданно гасли свечи. Все это было очень волнующе и интересно, и, в отличие от большинства детей, мы считали призраков милыми и дружелюбными существами.

Дональд не только развлекал нас в обмен на гостеприимство. У моей матушки была тетка, которая приехала в гости и привезла совершенно кошмарную китайскую вазу, которая нисколько не подходила к нашему интерьеру. Не знаю, что мать намеревалась сделать с этой штукой, но вскоре оказалось, что делать ничего не придется. Когда семья собралась завтракать, Дональд обо всем позаботился: ваза упала на пол и разлетелась на тысячу осколков. И еще рассказывали такую историю: какие-то грабители проникли в дом, и Дональд поднял такой ужасный шум, что все кругом проснулись, и ворам пришлось обратиться в бегство. Дайте мне еще порцию; я уже чувствую себя лучше.

После того как мои родители умерли, а моя сестра вышла замуж и переехала, я оказался единственным обитателем особняка — кроме миссис Харрисон, домоправительницы. Вы можете спросить, почему я не продаю старый дом, а я отвечу, что никто не хочет заплатить за него столько, сколько стоит особняк на двадцать комнат, хотя бы и с полтергейстом, и девушка, на которой я собираюсь жениться… то есть если я… (Фрис уныло осмотрел свой стакан) хочет там жить. Так или иначе, когда я остался там один, Дональду, очевидно, стало скучно. Как-то я поздно вернулся домой из лаборатории, в комнате раздался негромкий стук, а утром я обнаружил книгу, которую он вытащил из книжного шкафа и бросил на пол — всего лишь незначительное проявление дружелюбия, напоминание, что он беспокоится обо мне и ждет меня дома.

Да, вот что: я встретил Алису, когда был на собрании выпускников колледжа в Уильямсбурге. Она там живет с матерью. Конечно, неправильно так отзываться о будущей теще, но я все равно скажу: ее мать — мерзкая старая ведьма. Она может кого угодно заговорить до смерти и вечно устраивает званые вечера и «сеансы». Я говорил, что она занялась спиритизмом? Да, именно так; она из тех любительниц, которые вечно пишут письма в газеты и устраивают вокруг этого дела шум. Я не знаю, как Алиса могла столько лет ее терпеть. Но мы с Алисой сразу же поладили, а найдя общий язык, решили, что неплохо бы и пожениться.

Ее мать устроила ужасный скандал — не то чтобы она против меня решительно возражала; она не могла перенести того, что Алиса от нее уходила. Конечно, Алиса достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения, но, в конце концов, миссис Хилтон — это ее нынешняя фамилия, она выходила замуж и разводилась, наверное, раз шесть — ее мать, и Алиса не хотела огорчать ее. В итоге мы наконец согласились: после свадьбы она приедет и будет жить с нами в большом доме.

Я полагал, что в двадцатикомнатном особняке достаточно места и теща не станет путаться под ногами, и Алиса согласилась со мной. Для пробы я пригласил их обеих провести у меня новогодний уикенд. Именно тогда и начались все неприятности; именно поэтому я и воняю сегодня вечером, как тухлая капуста.

(Он сделал эффектную паузу, и Бреннер сказал: «О чем вы говорите?»)

О чем я говорю? Да все о том же. Дональду очень понравилась Алиса и совсем не понравилась ее матушка. Не было никаких стонов, ничего подобного — он знал, что миссис Хилтон спиритка, которая на него набросится при первом же удобном случае. Но ошибиться было невозможно. В первую ночь, которую она провела в доме, на улице подул сильный ветер, одна из ставней начала стучать, и миссис Хилтон всю ночь не могла сомкнуть глаз. На следующую ночь в ее спальне прорвало трубу, и ее разбудил звук льющейся воды. Потом, когда она ложилась спать, край коврика зацепился за дверь, она споткнулась и едва не сломала лодыжку. И все такое прочее; с виду — случайности, которые могли произойти где угодно и с кем угодно. Только я знал, что это никакие не случайности; это был Дональд, выражавший свое неодобрение. Он показывал мне: если эта женщина поселится в доме — последствия будут ужасными.

Полагаю, он защищал меня от миссис Хилтон, и я, понимаете ли, нисколько не сомневаюсь в его правоте; если бы мы действительно поселились с ней под одной крышей, то не раз бы пожалели об этом; но в итоге я попал в затруднительное положение. Если б я сказал миссис Хилтон, что происходит на самом деле, то не успел бы и глазом моргнуть — у нас собрались бы медиумы и спиритуалисты всех сортов, и в итоге меня бы просто выжили из дома. А если бы я ничего не сказал — тогда Дональд продолжал бы устраивать представления при каждом визите миссис Хилтон; из этого тоже ничего хорошего не вышло бы. Просто кошмар — и ведь с полтергейстом никак не поспоришь.

Вот я и пошел к Джорджу — потому что знал, как тщательно он изучал подобные вещи, и он сказал мне…

(«Я сказал ему, — подхватил Джордж, — что есть только один способ — изгнать призрака, уничтожить его. Он сказал, что не хочет причинять вреда старому другу семейства, и я ответил, что ему придется делать выбор между полтергейстом и Алисой, именно так обстоят дела. Вот он и согласился попробовать».)

Да, я согласился (подтвердил Фрис) и теперь об этом сожалею. Джордж собрал кое-какие средневековые пособия и явился изгонять призрака. Все выглядело очень внушительно, с колокольчиком, книгой и свечой, как говорится. Он провел уже большую часть ритуала, когда одна из стеклянных подвесок сорвалась с люстры и ударила Джорджа по голове.

Призрак, как все полагают, бессилен, когда начинается обряд экзорцизма; мы сели, чтобы все обдумать, — и тут подломилась ножка кресла, в котором сидел Джордж. Так мы узнали, что Дональд относился к Джорджу так же, как и к миссис Хилтон; вероятно, все дело было в экзорцизме; и мы пришли в бар Гавагана, чтобы спокойно разобраться в деле. Мы решили, что полтергейст принадлежит мне и моему дому, так что если обряд экзорцизма и может провести какой-то непрофессионал, то это должен быть я.

Понимаете, мы с Джорджем не хотели рисковать и обращаться еще к кому-нибудь. Ведь если бы миссис Хилтон прослышала о таких вещах, она обрушилась бы на нас со всей своей силой; старая хабалка помешала бы нам изгнать призрака. Я заставил Джорджа объяснить мне, как проводить ритуал, я запомнил все необходимые слова, а потом взялся за дело. Все шло гладко, как по маслу, люстра мне на голову не упала, не было ни шума, ни стуков. В итоге я вообразил, что изгнание нечистой силы состоялось, и тут же позвонил Алисе, пригласив их с матерью приехать ко мне на уикенд.

К счастью, они не смогли принять приглашение немедленно и попросили отложить визит на неделю. К счастью — потому что экзорцизм не сработал. Когда я спустился вниз к завтраку, примерно половину книг из книжного шкафа вытащили и раскидали по полу, и некоторые страницы были порваны. Джордж согласился со мной, что это предупреждение; по его мнению, я сделал что-то не так, но я повторил весь ритуал под его наблюдением, и ошибок не обнаружилось.

Мы ломали над этим головы довольно долго. А потом он спросил: «Какой колокольчик ты использовал?»

Я показал ему маленький колокольчик, стоявший на обеденном столе, чтобы я мог вызвать миссис Харрисон из кухни.

«Ошибка, — сказал Джордж. — Я видел этот колокольчик, он — медный. Если ты действительно хочешь изгнать призрака, то тебе следует обзавестись серебряным колокольчиком».

Ну, я раздобыл серебряный колокольчик — их отыскать, оказывается, не так уж легко — и тем же вечером еще раз попытался устроить обряд экзорцизма. Получилось не лучше, чем в первый раз. То есть не было никаких шумов, но посреди ночи с потолка рухнул здоровый кусок штукатурки. Он упал на подушку, совсем рядом с моей головой. Мы с Джорджем поняли, что это — следующее предупреждение, выражавшее скорее не гнев, а скорбь; Дональд мог бы легко уронить эту штукатурку прямиком мне на голову, просто он не хотел причинять мне вред, он просто добивался того, чтобы я перестал заниматься экзорцизмом.

И мы с Джорджем еще раз повторили всю церемонию. Дело было не в колокольчике, и Джордж сказал: совершенно абсурдно предполагать, что Дональд не поддается воздействию экзорцизма. Мы долго спорили. Наконец он спросил: «Какую книгу ты взял?»

«Библию, разумеется, как ты мне и говорил», — ответил я.

«Да, но какую Библию?» — настаивал он.

«Семейную Библию, — ответил я ему. — Она почти такая же древняя, как дом; полагаю, в этом нельзя усомниться».

Он ответил: «Но ведь это Библия короля Джеймса, не так ли? Протестантская Библия?»

«Конечно», — ответил я.

«Скорее всего, проблема в книге, — заявил Джордж. — Протестантская церковь отвергает обряд экзорцизма. Возможно, некоторые протестанты и занимаются изгнанием нечистой силы, но для пущей уверенности тебе нужна Библия Дуай. Католическая Библия».

Вот я и раздобыл Библию — и попытался еще раз. Это случилось вчера вечером… А теперь посмотрите на меня — или, точнее, понюхайте меня. Ко мне даже самый вонючий козел близко не подойдет, и весь дом так же воняет, и Алиса с матерью приезжают, и миссис Харрисон собирается уволиться, и я не знаю, что мне делать, и я хочу еще один скотч…

* * *

Бреннер сказал:

— А почему бы не отказаться от мысли изгнать Дональда? Судя по тому, что вы рассказали, он кажется вполне разумным полтергейстом, и я уверен, что он все поймет.

— Миссис Хилтон! — пробормотал Фрис и снова выпил.

— Я изучил самые важные тексты, — сказал Джордж, хмуро оглядев собравшихся. — И я не могу представить, в чем проблема. — Он обратился к мистеру Коэну: — А вы?

— А я как раз могу, — с готовностью заявил бармен, скрестив руки и отклонившись назад. — Та вещь, которая вам нужна и которой у вас нет, — это освященная свеча, а ее вы можете найти в любой приходской церкви. Но я думаю, что даже если бы вы ее и раздобыли, она бы вам не слишком помогла. Грязный протестант, лишенный Божией благодати, иди своей дорогой! Ты только и можешь, что заниматься черной магией, — и твоему полтерпризраку все это как раз нравится.

— Но сами подумайте… — сказал Фрис. — Я же не могу в одночасье стать католиком, чтобы избавиться от этого. И еще Алиса с матерью приезжают.

— Вот в этом, молодой человек, ваша проблема, — сказал мистер Коэн. — Не желаете ли заплатить за напитки? Этот запах очень плох для моего бизнеса.

Все, что блестит

— Доброго вам вечера, мистер советник, — сказал мистер Коэн, почтительно наклонив голову, и, не дожидаясь заказов, поставил на стойку два стакана и бутылку ирландского виски.

Доктор Бреннер прервал свои попытки объяснить теорию относительности мистеру Витервоксу, и они оба внимательно осмотрели крупного мужчину, из угла рта которого свисала незажженная сигара; фигурой этот достойный джентльмен весьма напоминал грушу. Как будто не заметив приветствия мистера Коэна, посетитель проследовал, насупясь, к концу стойки, вытащил сигару изо рта и с невероятной энергией плюнул в медный горшок, который там стоял.

Это нехитрое действие, казалось, чрезвычайно его порадовало. Он повернул лицо, испещренное крошечными, налитыми кровью сосудами, к другим посетителям.

— Чудесного вечера, мистер Коэн, — сердечно произнес он, — вам и всем прочим гостям. Кого я имею удовольствие видеть в вашем прекрасном заведении? — Он одним движением опрокинул в себя рюмку виски; другой рукой так же быстро подхватил стакан воды — после чего просиял.

— Конечно, мистер советник, и это добрые друзья, мои и Гавагана, — сказал мистер Коэн. — Мистер Витервокс, доктор Бреннер, это — мой друг, член муниципального совета Магвайр из Пятого округа.

— И президент Демократического клуба Пятого округа, — сказал Магвайр, пожимая руки новым знакомым. — Всегда рад повстречать друзей мистера Коэна. Когда бы вы ни оказались у нас в Пятом, заходите на огонек. Мистер Коэн, поставьте стаканы; для меня огромное удовольствие — угощать дорогих гостей в вашем заведении.

Доктор Бреннер сказал:

— Отсюда довольно далеко до Пятого округа.

— Верно, — согласился мистер Коэн. — Но член совета Магвайр — не такой человек, который забывает о старых друзьях или о своих обязанностях.

— О каких обязанностях? — спросил доктор Бреннер. — Плевать в ту кошмарную штуку в конце стойки?

С лица Магвайра исчезла деланая улыбка, и он покосился на мистера Коэна, а затем что-то неразборчиво проворчал.

— Расскажите им, Дэнни, — произнес мистер Коэн. — Это станет для них превосходным уроком. Они оба уже мне надоели — постоянно просят, чтобы я отделался от этой штуковины.

Витервокс сказал:

— Она просто не вписывается в обстановку. Послушайте, я однажды читал книгу об интерьере, и там сказано, что в подобных барах необходима меблировка, относящаяся к определенному периоду. — Он обвел помещение рукой. — А та вещь ни с чем не сочетается.

Бреннер добавил:

— Это просто антисанитария! Мистер советник, я удивлен, что город до сих пор не принял постановления, запрещающего такие вещи в общественных местах. Ну хорошо, она может стоять у кого-то дома, но представьте, что сюда явится человек, больной туберкулезом? Вот что мне объясните…

Советник Магвайр поглядел на мистера Коэна, который решительно кивнул; потом гость опрокинул вторую порцию ирландского виски и, казалось, принял решение.

— Я вам объясню, — торжественно произнес он. — Я все объясню, и мистер Коэн подтвердит мои слова. Конечно, этот кувшин может нарушать все санитарные нормы, как вы говорите (он кивнул в сторону Бреннера), конечно, он некрасив (он кивнул Витервоксу); но вы ведь не хотите, чтобы этим городом управляли республиканцы, не правда ли? Вы не хотите. Но вы получили бы республиканскую администрацию, если бы не этот горшок, и я приезжаю в бар, по крайней мере, раз в месяц из Пятого округа, чтобы плюнуть вот туда. Взгляните теперь на это. Видите? Сейчас я вам расскажу всю историю.

Он сунул руку в нагрудный карман и достал бумажник, из которого очень аккуратно извлек маленькую фотографию.

Бреннер осмотрел ее со всех сторон и передал Витервоксу.

— Не вижу здесь ничего поразительного, — сказал он. — Конечно, здесь изображены вы, но фотография мутная и вообще сходства маловато.

— Вы совершенно правы, — ответил Магвайр. — Важно именно то, чего нет на этой картинке.

— Как это? — спросил Витервокс. — Вот на заднем плане здание муниципалитета, не так ли? Но ни для кого не секрет, что вы — член совета. А что у вас под ногой?

* * *

Ага, вы все-таки заметили! (сказал Магвайр, положив ладонь на стойку бара.) Разумеется, я сразу понял, что вы неплохо соображаете, как только увидел вас в баре Гавагана. У меня под ногой — коробка чистильщика обуви, и, конечно, соль истории не в ней, а в том, что обувь мне никто не чистит. Вы когда-нибудь слышали о человеке, который поставил ногу на коробку чистильщика обуви просто так, для забавы, а? Нет, не слышали. Мистер Коэн, налейте нам еще по стаканчику, и я расскажу вам, как все было и отчего я прихожу в бар Гавагана, чтобы плюнуть в тот медный кувшин.

Все началось больше четырех лет назад, когда моя старая бабушка получила письмо из Ирландии. Она мне сказала: «Дэнни, для тебя есть хорошие новости. Твой двоюродный дедушка Том умер и похоронен, и теперь ты глава дома Магвайров».

«И что мне с того? — спросил я. — Судя по всему, что мне известно о дедушке Томе, он не оставил ничего, кроме своих добрых пожеланий, и скорее в июле будет мороз, чем я смогу на эти пожелания что-нибудь купить».

«Не спеши, — отвечает она. — Сколько раз я говорила тебе, что у главы дома Магвайров всегда был лепрекон, который на него работал?»

Да, она много раз об этом рассказывала, когда я был маленьким мальчиком, и я всегда втихомолку посмеивался над старой леди. Я ответил ей: «И какой мне толк от лепрекона здесь, в Америке, когда я могу в любой момент отправиться в магазин и купить себе башмаки гораздо лучше, чем может изготовить какой-то лепрекон? И стоить они будут недорого. Кроме того, — добавил я, — мой двоюродный дед Том Магвайр не был последним представителем нашего семейства, оставшимся в Ирландии».

«Я была бы тебе очень признательна, если бы ты перестал надо мной смеяться, — ответила бабушка. — В Ирландии остались Магвайры, и я надеюсь, что их будет еще много; но там больше нет ни единого Магвайра Баллимаклоу. Твой дедушка был последним из них — и еще был его брат Том, который так и не женился. И тебе не следует потешаться над маленькими людьми, нет, не следует. Они могут принести тебе удачу, а могут и уничтожить тебя».

И она начала рассказывать мне какую-то сказку; этот рассказ, как мне показалось, мог затянуться до вечера. Будучи деловым человеком, я сказал, что замолвлю словечко людям в службе иммиграции об этом лепреконе, когда он появится. С этими словами я ушел. Больше я не вспоминал об этом деле до самой смерти бабушки, благослови Господи ее душу. Я так никогда и не задумался бы об этой сказке… Но теперь надо обратиться к фотографии, которую я показал вам.

Я многому научился, пока занимался политикой. Людям нравится, когда лидер выглядит как лидер, но говорит, как обычный человек. Офис у меня находился в здании муниципалитета, и я обычно останавливался, когда возвращался на работу после ланча, и один из мальчиков, которые там все время болтаются, чистил мне башмаки; а я немного беседовал с ним. Эти мальчики, они знают гораздо больше, чем вы могли бы подумать, и много раз я узнавал от них очень важные вещи, например, что они видели Проссвица, члена совета от республиканцев, который на скамейке в парке перешептывался со Спенсером, подрядчиком, грязной крысой.

Мне нравился один чистильщик сапог. Он был невелик ростом, не больше четырех футов; уши у него казались слишком большими, и его как будто никогда не кормили досыта. Особое впечатление на меня произвел его акцент; он словно бы только что сошел с корабля, пришедшего из доброй старой Ирландии. Сам я приехал сюда совсем маленьким мальчиком, и акцент у меня исчез уже годам к шестнадцати.

Когда я спросил у мальчишки, как его зовут, он явно смутился. Он сказал, что его имя — Диармайд, а это ведь имя одного из королей Ирландии, странное имя для чистильщика сапог. Я так ему и сказал, и много раз мы с ним вместе смеялись, рассуждая о том, как он вырастет, сам станет членом совета, а может статься, и мэром.

Однажды, когда я с ним болтал о том о сем, не глядя вниз, а следя за птицами, которые носились над парком, или отыскивая в парке взглядом кого-то из знакомых, Диармайд внезапно перестал начищать мои ботинки. «Магвайр», — проговорил он, и когда я посмотрел вниз и прислушался к его голосу, то понял, что мальчик очень серьезно настроен. «Магвайр, — сказал он, — вы — Магвайр Баллимаклоу. Вам пора бы уже понять, что я никогда не вырасту и не стану ни мэром, ни членом совета».

Это должно было мне все объяснить, но последние слова я слушал невнимательно, потому что как раз в это мгновение заметил идущего по парку Анджело Карнуто, того самого парня, который был крутым рэкетиром; я с ним встречаться не хотел. Так что я дал мальчишке Диармайду четвертак, быстренько удалился и выбросил весь разговор из головы.

А потом, неделю спустя или чуть позже, сняли эту фотографию. Мне снова чистили ботинки, я курил сигару, как вы и сами можете заметить, и стоял прекрасный осенний день. И тут появляется один фотограф, знаете, из тех, которые делают снимки, вручают людям квитанции, а им потом отправляют квитанцию и деньги, чтобы в обмен получить фотографию. Ну что ж, фотографы голосуют, как и все прочие; так что я взял у него квитанцию и положил в карман, не думая ни о чем, кроме грядущих выборов.

В тот вечер я пошел на большое собрание в Демократический клуб Пятого округа. Сказав, что у меня в этом году неплохие шансы на победу, секретарь клуба попросил меня сфотографироваться для плакатов, чтобы было хорошо видно лицо — не то чтобы мое лицо настолько уж внушительно, просто людям нравится видеть, за кого они голосуют. В общем, тогда я был слишком занят разными делами, поэтому я вытащил из кармана квитанцию и предложил ему получить фотографию: может, она и подойдет. Да, вот она, та самая фотография.

Теперь посмотрите сюда. Вы видите хоть какие-то признаки мальчика Диармайда, который начистил мне ботинки до блеска? Нет, не видите; и я тоже не вижу. Когда я ничего не увидел на снимке, то вспомнил о словах мальчугана, потом начал понемногу понимать, что к чему. И я подумал: «Дэнни Магвайр, одно из двух. Либо в тот день ты слишком много выпил, либо это лепрекон Магвайров Баллимаклоу, что уж там говорить!» Сфотографировать лепрекона не легче, чем сфотографировать мысли у вас в голове, но некоторые люди могут разглядеть и то, и другое.

Чем больше я раздумывал, тем больше этот мальчик казался мне похожим на лепрекона: слишком уж вытянутое у него было лицо и слишком большие и острые были у него уши. Все сходилось; учитывая, что все башмаки в Америке давно уже делали машины на фабриках, что еще ему оставалось? Только чистить готовую обувь.

Тут мне в голову пришла еще одна мысль. Я вспомнил, как моя старая бабушка, благослови Господи ее душу, рассказывала, что у каждого лепрекона есть горшок с золотом, спрятанный где-то очень далеко, и лепрекон отдаст свое золото, если его схватить и крепко держать. Тогда мне как раз нужны были деньги. Вы помните, именно в том году республиканцы выдвинули на пост мэра судью Грегори и очень громко рассуждали о реформе; и я понял, что могу либо выиграть, либо проиграть выборы, и всё решат несколько долларов.

И на следующий день, возвращаясь в офис после ланча, я остановился почистить ботинки. Это выглядело несколько странно, потому что начался небольшой дождь и перед зданием муниципалитета не было вообще никого, кроме меня и мальчишки Диармайда. Когда он склонился к моим ботинкам, я нагнулся и ухватил его за руку.

«Отпусти меня, ты, здоровая обезьяна!» — сказал он.

«Только когда получу твой горшок с золотом», — ответил я.

«О чем это ты, какой горшок с золотом? — спросил он. — Стал бы я чистить ботинки, сидя здесь под дождем, если б у меня был горшок с золотом, которого хватило бы на всю жизнь?»

«Я думаю, может, и стал бы, — ответил я. — Ну же, давай, теперь я знаю, кто ты такой. Отдавай горшок».

Он плакал, он умолял, он говорил, что у него больше ничего нет и что его пошлют в работный дом, но я на все это не поддался. В конце концов он открыл свою коробку, в которой лежали принадлежности для чистки обуви, и там оказался большой медный горшок, который вы теперь видите в самом конце бара, только тогда он был закрыт крышкой.

«Забирай, — сказал он. — Забирай его, и если Магвайрам Баллимаклоу повезет, немного ума войдет в твою жирную башку, а иначе род возглавит другой Магвайр, который будет знать свое дело лучше, чем ты».

Я поднял крышку горшка и подумал, что мне вряд ли понадобится еще какая-то удача. Горшок был полон до краев золотом; монеты оказались самыми разными, некоторые из них напоминали старинные испанские, другие были английскими… В общем, там лежало целое состояние. Я с трудом смог поднять горшок.

И вот я стоял с горшком в руках и думал. Я не мог потратить золотые монеты и слитки, потому что это противозаконно, а если бы я передал находку властям, как требует закон, я потерял бы половину денег. Не то чтобы я поддерживал нарушения закона, понимаете, но законы направлены против людей, пытающихся обмануть власти, а здесь был совершенно особый случай, деньги-то я добыл честным способом. В итоге я решил, что спрячу где-нибудь свой горшок с золотом, а потом продам монеты по одной, это вполне законно, если найти каких-нибудь коллекционеров.

Но чем больше я об этом думал, тем меньше мне нравилась мысль прятать горшок дома, там у меня трое детей и еще моя старуха. Еще меньше мне хотелось нести горшок к себе в контору, в здание муниципалитета; надвигались выборы, а там повсюду были проклятые республиканцы. И тогда я вспомнил о своем старом друге, мистере Коэне, о том, что он всегда готов помочь честному человеку, и я вызвал такси и примчался прямиком сюда.

Когда я вышел из такси, горшок показался мне намного легче, чем тогда, когда я его получил. Я поставил горшок на стойку и попросил выпить, угостил мистера Коэна и спросил, не сможет ли он позаботиться об этом сосуде. Он поднял крышку и заглянул внутрь, а затем посмотрел на меня так, словно я вовсе лишился рассудка.

«Вы, может статься, морочите мне голову? — сказал он. — И с какой стати мне прятать у себя ваш горшок с бобами?»

Тогда я посмотрел сам, и поверите ли? — в горшке, в котором было полным-полно золотых монет, теперь не оказалось ничего, кроме печеных бобов. Рот мой открылся, как устричная раковина, — я никак не мог понять, как сыграли эту шутку. Я рассказал все мистеру Коэну, объяснил, что малыш Диармайд оказался лепреконом, и он спросил: «Вы плюнули в горшок?»

«Нет, — ответил я. — А надо было?»

«Да, — ответил мистер Коэн. — В старые времена говорили, что если не плюнуть на золото лепрекона, которое вам досталось, то оно превратится во что-нибудь никчемное. О… и теперь, боюсь, вас станут преследовать неудачи».

Так оно и вышло, никакой помощи я не получил, и удача от меня отвернулась, потому что выборы мы проиграли. Верно, мистер Коэн?

* * *

— Все верно от первого до последнего слова, — сказал бармен. — Вот вам и доказательство — горшок.

— Но зачем вы теперь его держите здесь? — спросил Бреннер, посмотрев на медную посудину.

— Разве я вам не сказал? — удивился член совета Магвайр. — Это случилось после выборов, был снова тяжелый день, и я пришел сюда повидаться с мистером Коэном, и мы заговорили о злоключениях Магвайров. И он…

— Я попросил его повторить все, о чем они говорили с малышом Диармайдом, — сказал мистер Коэн. — Ведь лепрекон чудесным образом привязан к семейству, и он не может принести Магвайрам неудачу, достаточно дать ему хотя бы шанс.

— Тогда я и вспомнил… — продолжил Магвайр. — Ведь лепрекон сказал что-то о разуме, который у меня появится, а мистер Коэн говорил, что, может статься, хотя золото и исчезло, кое-какая удача в горшке все же осталась. И вот он вычистил горшок и поставил его в дальнем конце бара вместо плевательницы. И я туда плюнул. И поверите ли? — на следующей неделе выяснилось, что Спенсер, подрядчик, платил Проссвицу, члену совета от республиканцев. Разве это не замечательно — для человека, которого избрали под лозунгом реформы? Ему пришлось уйти в отставку, и когда проводили дополнительные выборы, я пришел сюда и плюнул в горшок, и победил нужный человек. И вот теперь я прихожу сюда всякий раз, когда начинаются выборы. Еще немного из этой бутылки, пожалуйста, мистер Коэн.

Джин — в бутылке

Мистер Витервокс совершил открытие.

— Послушайте, — воскликнул он, — это работает. Взять этого парня из Венгрии и Робертса, к примеру. Они начали еще в холле и превосходно друг друга поняли. Именно так и говорится в книге; больше половины войн и проблем в мире из-за того, что люди не понимают, о чем говорят. Вспомните хотя бы статью из вчерашнего «Джорнэл», а? Помните, там сказано, что у нас и у русских демократией называются совершенно разные вещи? Если б все говорили на эсперанто, то подобных ошибок просто не было бы.

— Ну да, конечно… — протянул доктор Бреннер. — Но вопрос не в том, что означает слово, а в том, как вы будете развивать заключенную в слове идею. Например, «вода»; может, мне нужна ванна, полная воды, а может, нужен только стакан. Кстати, мистер Ко-ган; я сегодня вечером воды не хочу. Я хочу получить аперитив номер три.

— Да, но… — проговорил Витервокс.

— Что это вы заказали, дружище? — поинтересовался сутулый, небрежно одетый профессор Тотт, который перемещался почти неслышно, на манер дрейфующей эктоплазмы.

— Аперитив номер три, хороший коктейль с виски, — сказал Бреннер и затем быстро, пока Витервокс не успел вмешаться, продолжил: — Итак, если вам нужен настоящий универсальный язык, почему бы не выбрать, к примеру, английский, на котором уже говорят сотни миллионов людей?

Тотт кивнул:

— И его может быстро выучить любой человек, который освоит базовые формы.

— В книге сказано, — настаивал Витервокс, — что английский язык неправилен и слишком труден для записи. И кроме того…

Мистер Гросс, склонившись над своим «Кипящим котлом», громко рыгнул.

— Племянник моей жены, Адриан, — сказал он, — во время учебы в колледже жил в одной комнате с парнем, который утверждал, что вскорости все станут говорить по-русски. Этот пацан наверняка был из красных, я просто уверен. Но это было еще до того случая с яком…

— И еще, — добавил Витервокс, — в пособии сказано, что это должен быть язык, который с самого начала никому не принадлежал. Иначе какие-то люди будут знать о нем больше всех прочих, и тогда они станут главными, и никакого всеобщего международного братства не получится.

— Русский уж точно не подойдет, — сказал Тотт. — Да, мистер Коэн, мне вы тоже можете налить аперитив номер три. По правде сказать, сложно придумать худший вариант для выбора всемирного языка…

— Об этом я и говорил, — согласился Витервокс. — Как только начинаешь говорить на русском — сразу же начинаешь и думать так же, как они.

— Нет, — внушительно произнес профессор Тотт. — Главный недостаток русского — это синтаксис.

— Еще один «Кипящий котел», мистер Коэн, — сказал Гросс. — У меня когда-то был деловой партнер, у которого с синтаксисом начались проблемы…

— Напиток недурен, — сказал Тотт. — Занимаясь русским языком, сначала надо освоить чрезвычайно сложную грамматику. Потом вы поймете, что слова означают совсем не то, что вы думали, потому что в русском очень много произвольно образованных, разговорных слов…

— Именно так и написано у меня в книге, — подтвердил Витервокс. — Если мы хотим создать всемирное братство, то нам нужен язык, который все и всегда смогут понять.

— То есть без омонимов? — уточнил доктор Бреннер.

Мистер Гросс снова рыгнул и двумя пальцами указал на стойку, требуя еще порцию «Кипящего котла».

— Вы что, хотите мне сказать, что язык, на котором говорит парень, может его голубым сделать?

— Ну, я не знаю… — начал доктор Бреннер и тут же умолк, поскольку вновь прибывший посетитель нагнулся над стойкой и окликнул мистера Коэна.

— Здесь не было моего злосчастного слуги? Знаете, Джо Козиковски. Сделайте мне скотч — нет, двойной скотч.

— Кажется, его не было, — сказал мистер Коэн, наливая клиенту скотч. — Может, кто-то из гостей его видел. Я вас познакомлю. Мистер Медфорд — профессор Тотт, доктор Бреннер, мистер Витервокс, мистер Гросс.

* * *

Все пробормотали что-то более-менее вежливое.

— И что же стряслось с бедным Джо, да сохранит его Пресвятая Дева? — спросил мистер Коэн.

— Вот это я и хотел бы узнать. Я хочу вернуть его на службу, — сказал мистер Медфорд.

— Вас нужно поблагодарить за то, что вы заботитесь о бедном пареньке, — сказал мистер Коэн. — Он проработал и у меня несколько дней, но мне пришлось его уволить по приказу Гавагана, потому что он бил бутылки и сливал кюммель и кирш, чтобы уменьшить количество бутылок на полке; содержимое ему казалось одинаковым.

Медфорд тяжело вздохнул.

— Я знаю. Но мне нравится этот парень, и к тому же есть одна особая причина.

— Мой брат Джулиус, который находится при исполнении… — начал мистер Коэн, но Медфорд остановил его, как будто испугавшись.

— Я не хочу, чтобы его арестовали, — сказал он. — Парень не сделал ничего дурного, а наоборот. Кроме того, я уже позвонил в Службу поиска пропавших, и они сказали, что дело меня не касается — ведь я ему не родственник, а если человек хочет уйти с работы, то он в своем праве. Что касается частных сыщиков, то мне бы не хотелось, чтобы за мной следили. Только свяжешься с этими людьми — и тебя сразу начнут шантажировать.

Витервокс заметил:

— Я однажды прочел в книге, что каждый должен вести себя так, как должны, по его мнению, вести себя все остальные.

— Кантовский категорический императив, так это называется, — сказал профессор Тотт.

— А кто этот Джо Как-его-там? — тотчас вмешался мистер Гросс. — Если человек попал в беду — бросать его нельзя.

— Джо не попал в беду, насколько мне известно, — сказал Медфорд, взмахнув стаканом скотча. — Он работает на меня — или работал. Но он кое-что знает или кое-что нашел, и я ему немало заплачу, чтобы выяснить, как у него это получилось.

— Так вот, об эсперанто… — начал Витервокс.

Доктор Бреннер опустил руку ему на плечо:

— Мистер Коэн, еще мартини для мистера Витервокса, а мистер Медфорд пока расскажет нам об этом Джо.

* * *

Мистер Коэн его знает (с готовностью ответил Медфорд). Один из тех… не могу даже слова подобрать… Он — сын человека, который служил швейцаром в доме, где я живу, на Шестнадцатой улице. Этот субъект именовал себя Стэнли Козиковски и утверждал, что он служил в польской армии во время войны, но я всегда сомневался в его словах. У него был странный акцент — возможно, польский, а возможно, и нет; и он казался гораздо более смуглым, чем все прочие известные мне поляки. Я ни разу не видел, чтобы он ходил на какие-нибудь польские собрания или встречи. Он просто сидел у себя в подвальной квартирке вместе с Джо и болтал с ним на своем языке — уж не знаю, что это был за язык. Этот Джо был глуповатым ребенком; он вроде бы кончил только три класса, да и то в школе для отсталых детей. То есть все говорили, что он глупый. Но то, что произошло, доказывает — он не дурак, просто он живет в другом мире, если вы понимаете, о чем я. И в этом мире — лишь малая часть его.

Итак, несколько месяцев назад японец, который у меня работал, получил степень доктора философии и уволился. Мне нужен был кто-то, кто смог бы прибираться в квартире, и я не хотел, чтобы там постоянно вертелись женщины. В итоге я избрал линию наименьшего сопротивления и предложил Джо работу. Мозгов у него немного, но я полагал, что он сможет справиться с простыми вещами — подметать пол, мыть посуду и все такое прочее, кроме того, времени на уборку у него будет предостаточно. Нисеи мне еще и готовил, а Джо этого делать не умел — он, пожалуй, вылил бы кетчуп в салат, потому что по цвету кетчуп точь-в-точь как красный перец; но я и сам неплохо готовил — главное, чтобы кто-то мог помыть тарелки.

И все пошло недурно. Когда на вас работают люди, нужно поручать им лишь то, с чем они могут справиться, — а двух одинаковых людей отыскать нельзя, даже когда люди занимают одну и ту же должность. Один окажется пилой, а другой гвоздодером — если вы понимаете, о чем я. Джо, конечно, оказался очень примитивным инструментом. Неважно, что я ему говорил — он всегда широко улыбался и отвечал: «Да, миссстер Медфорд», растягивая звук «с»; а потом он делал то, что, по его мнению, было правильным, а вовсе не то, чего я хотел.

Я помню, как в первый раз отправил его на рынок. Мне нужен был турецкий горох для минестроне — мне нравится итальянская кухня. А Джо притащил домой цыпленка, приготовленного к жарке, и банку гороха. После этого я составлял списки, которые он вручал владельцам магазинов; но мне приходилось тщательно проверять счета и сдачу, потому что я обнаружил, что Джо не ведает разницы между купюрами в доллар и пять долларов. Но в целом он был хорошим и преданным слугой, к тому же он жил прямо в доме, и это оказалось весьма удобно.

Все удобства кончились месяц назад. Джо поздно закончил мыть посуду и ушел к себе вниз, а я уселся с бутылкой портвейна и книгой — и тут услышал, что мой слуга явился назад. Некоторое время он не входил в гостиную, и я уже встал со стула, решив выяснить, в конце концов, чего ему надо. И в это мгновение Джо вошел. Полоумный он или нет — но я никогда не видел, чтобы человек выглядел таким несчастным. Он не плакал; возможно, он не знал, как это делать, но все его лицо исказилось от страданий, а ноги у Джо подгибались.

«В чем дело, Джо?» — спросил я.

Он ничего не говорил — только стоял посреди гостиной и гримасничал. Потом наконец произнес: «Он ушел».

Я спросил: «Кто ушел? Твой отец?» Было ясно, что речь могла идти только о нем.

«Он ушел», — повторил Джо.

Разумеется, я подумал, что старик умер, поэтому направился к лифту. Джо следовал за мной по пятам, кажется, не очень охотно, и время от времени повторял: «Он ушел».

Но старик не умер — по крайней мере, в доме его не было. Комната, в которой он жил, выглядела такой же чистой, как новый шейкер для коктейлей — кстати, мистер Коэн, налейте мне выпить. (Доктор Бреннер молча указал на свой стакан и на стакан профессора Тотта.)

Этот человек просто исчез, а Джо Козиковски все корчил рожи и бормотал: «Он ушел». Ну, мне стало очевидно, что если старик и впрямь куда-то ушел, то Джо теперь придется нелегко, потому что придется нанять нового швейцара. У меня в квартире была свободная комната, которую я использовал вместо чулана. Вот я и забрал парня к себе наверх и попытался объяснить, что он теперь будет жить у меня. Он очень трогательно меня благодарил; по правде сказать, он упал на колени раньше, чем я успел ему помешать, и начал бы биться головой об пол, если б я его не остановил.

(«Понимаю, — сказал доктор Бреннер, — почему вы не верите, что он мог просто от вас уйти. Разве что вы совершили какой-то поступок, из-за которого прежнее хорошее впечатление исчезло».)

Ничего подобного (сказал Медфорд, выпив), наоборот, это он все устроил. Прямо на вечеринке. Я просто решил, что мне надо устроить вечеринку — так, без всякой причины. Мне нравится собирать у себя гостей и устраивать приемы, которые отличаются от обычных. Но хотя Джо старался изо всех сил — после того как я выделил ему комнату, я просто не мог его остановить и он работал до тех пор, пока не валился с ног от усталости, — он все равно не мог так ловко управляться с канапе, как японец.

Мой друг по фамилии Кларк (он химик) предложил делать по-настоящему сухие коктейли, в которых не было бы вовсе никакого льда. Весь фокус состоял в том, чтобы взять немного сухого льда — его продают почти все конторы, торгующие молоком, — и бросить его прямо в шейкер вместе с напитком. Получаются невообразимо холодные коктейли, потому что сухой лед очень холодный и он не растворяется; ведь сухой лед превращается в газ, если нет жидкости. Это очень эффектное зрелище. Когда вы бросаете в шейкер сухой лед, он начинает шипеть, из сосуда валит ужасный с виду дым, который растекается по комнате, и на всех это производит немалое впечатление.

Однако я позабыл (а может, Кларк мне и не сказал), что коктейли из сухого льда, в которых нет льда обычного, оказываются очень крепкими, да и выпивка расходуется гораздо быстрее. Как раз в разгар вечеринки, когда в квартире собралось человек тридцать и все громко беседовали, я в очередной раз начал заполнять шейкер, чтобы приготовить мартини, — и обнаружил, что осталось только полбутылки джина.

Я отправился на кухню, где Джо раскладывал канапе, и сказал: «Джо, могу ли я на тебя положиться? Дело серьезное».

«Да, миссстер Медфорд», — как обычно, ответил он.

Я сказал: «Мне нужно чтобы ты пошел в винный магазин и купил шесть бутылок джина. Вот тебе двадцать долларов. Это важно. Ты понимаешь?»

«Да, миссстер Медфорд», — произнес он.

Беседуя с Джо, все нужно повторять по несколько раз — никогда нельзя понять, сколько он понял из того, что ему сказали. Вот я и повторил: «Итак, Джо, что ты должен сделать?»

«Магазззин, купить осссобый джин».

«Шесть бутылок, — добавил я, показав соответствующее количество пальцев. — И побыстрее».

«Да, миссстер Медфорд». — Голос его звучал почти осмысленно.

«Хорошо, мальчик, вперед», — скомандовал я и вернулся в гостиную, попытавшись успокоить своих друзей, пока не прибыло подкрепление.

Времени прошло немало. Это, в общем-то, не имело значения: у нас оказалось много «Манхэттена» и скотча; кроме того, коктейли были необычайно крепкими и все изрядно развеселились. Я сам это обнаружил, когда кто-то уронил на пол спичку: я попытался ее поднять и едва не свалился, после чего решил пока держаться прямо. Но несмотря на все это, я заметил, как один из гостей осмотрел пустой шейкер для мартини, а потом одна из девушек пошла домой, и я начал волноваться, что вечеринка не удастся.

Но как раз в тот момент, когда я совсем отчаялся, появился Джо — с одной бутылкой.

«Бога ради! — воскликнул я, — где же те шесть бутылок, которые я попросил тебя принести?»

«Это всссе, — сказал Джо. — Осссобый джин».

Я сам себя обругал — надо же было сказать Джо слово «особый»! Но теперь делать было нечего, разве что снова отправить его за выпивкой, а я слишком торопился пополнить запасы мартини. Теперь расскажу обо всем остальном; но вам следует помнить, что я уже осушил пару-тройку рюмок, и потому глаза мои были не так остры, как обычно; да и вообще — я торопился.

Но та бутылка джина оказалась особой, все верно. Могу предположить, что это была имперская кварта, а бутылка оказалась глиняной, пробка была запечатана восковой печатью. Я испугался, что мой глуповатый слуга принес мне голландский джин, который не годится для коктейлей; но не оставалось ничего иного, кроме как испытать удачу. В общем, я бросил в шейкер сухой лед, плеснул вермута, сорвал с бутылки пробку и влил в шейкер джин.

Как раз в тот момент кто-то со мной заговорил, и я отвернулся от стола, где стоял шейкер. Я мог только слышать за спиной шипение; довольно скоро повалил пар. Первое, что я обнаружил, — дым был гораздо гуще и темнее, чем раньше. Он растекался у нас под ногами, как туман, и девушка, с которой я беседовал, неожиданно умолкла, посмотрела на все это и сказала: «О, Медфорд, кажется, это уже чересчур!»

Я обернулся. Шейкер все еще шипел, и дым валил из него гуще, чем прежде, поднимаясь уже к самому потолку. Дым показался мне черным, но в то же время каким-то прозрачным, я мог разглядеть сквозь него рисунок на обоях. Все разговоры в комнате утихли; гости наблюдали за происходящим. Я посмотрел на Кларка, моего друга-химика, и подумал, знает ли он, в чем дело; но он казался таким же удивленным, как и все прочие. Кто-то сказал: «Мне это не нравится», а кто-то воскликнул: «Превосходный фокус! Как же он это делает?»

Я сам задавал себе тот же вопрос, но тут дым из шейкера перестал валить. Только он не исчез, как пар от других напитков с сухим льдом. Он, казалось, собрался над столом и стал более плотным; теперь клубы дыма напоминали очертания человеческой фигуры. Если бы я столько не выпил тогда, то мог бы сейчас поклясться, что верхняя часть облака сильно походила на человеческое лицо, на котором застыло свирепое выражение. Кажется, одна из девушек увидела то же самое; она испуганно вскрикнула. Одновременно, казалось, послышался гул и грохот — как будто где-то вдалеке проносился поезд.

Я не знал, что происходит, но мне не хотелось, чтобы это испортило вечеринку; в итоге я беззаботно улыбнулся и шагнул к столу, сказав: «Ну, я хочу мартини; чертовски много мартини».

Как раз тогда Джо Козиковски вошел в дверь позади меня; в руках он держал поднос с канапе. Джо вздрогнул, заорал, уронил канапе на пол и выбежал через кухонную дверь. С тех пор я его не видел.

Тогда мне показалось, что это совсем не важно. Когда мы более или менее прибрали в комнате, я снова огляделся: призрак или дым, чем бы он там ни был, исчез. Самое странное — когда я возвратился к столу, в шейкере было полно мартини; так же полны были и шейкер с «Манхэттеном», и ковш со льдом для скотча и содовой. До тех пор все страдали от нехватки мартини — теперь его стало слишком много.

Наверное, это не слишком вежливо со стороны хозяина — напиваться на собственной вечеринке, но, должно быть, именно так и случилось, потому что, придя в себя, я обнаружил, что лежу на кушетке, накрывшись ковриком из ванной, а голова у меня гудит, как нью-йоркская железнодорожная станция. Прошло несколько часов, прежде чем я оклемался и попытался узнать, что случилось. Тогда я обнаружил, что Джо нигде нет; он исчез точно так же, как старый Козиковски, бросив все свои пожитки.

Я не знаю, как он станет жить где-то там, совсем один, если о нем никто не сможет позаботиться; но возможно, там, куда он ушел, ему не понадобится человек, который будет о нем заботиться. Я думаю, что в этом мире обреталась лишь малая частица Джо, после того как я осмотрел бутылку, которую мальчик принес, я окончательно в этом уверился. В суматохе бутылку разбили, но и на осколках виднелись мелкие значки, точки и кривые, как бы выведенные внутри стекла. Кларк говорит, что это арабские буквы. Единственное, что я могу предположить: Джо отправился в какое-то свое особое место и принес бутылку джина, только вместо джина, д-ж-и-н-а, он принес джинна, д-ж-и-н-н-а, прямиком из арабских ночей. Я был бы рад, если б Джо вернулся.

* * *

Мистер Витервокс заявил:

— Вот что я всегда говорил. Если бы все общались на эсперанто, ничего подобного не случилось бы.

Великое множество

Мистер Витервокс, который продолжал изучение литературы, за бокалом мартини подводил итоги:

— …и этот парень утверждает, что вся проблема в другом: никто не задумывался, как все эти изобретения изменят жизнь людей; может, из-за них шахтеры, положим, без работы останутся? Он пишет, что нужно принять закон против новых изобретений, чтобы сначала какой-нибудь научный комитет их изучил, понимаете?

— Вы не сможете запретить людям заниматься разными изобретениями, — сказал доктор Бреннер.

— Мой племянник Милтон, — вмешался мистер Гросс, — изобрел машину, курящую сигареты.

— Что? — переспросил Бреннер.

— Машину, курящую сигареты. Для компаний вроде «Лаки страйк», которые хотят установить, сколько потребуется затяжек, чтобы выкурить их сигареты; потом они могут использовать такие вещи в рекламе.

— Там сказано, — продолжал Витервокс, — что изобретение стало Франкенштейном для цивилизации, настоящей угрозой…

— Вы путаете Франкенштейна с монстром, — сказал Бреннер, — как и большинство людей, которые не читали книгу. Франкенштейн — это человек, который создал монстра и…

— … но он не сумел заинтересовать никого из капиталистов… — продолжал Гросс.

Мистер Коэн, бармен в заведении Гавагана, решительно вмешался:

— Ну-ну, джентльмены, если вы не станете говорить все одновременно, тогда многие из вас смогут услышать кое-что интересное и приятно проведут время. Вы чего-нибудь желаете, мистер Гросс?

— Еще один «Кипящий котел».

Доктор Бреннер покачал головой.

— …до сих пор работает над ним… Ведь это — всего лишь попытка рационально объяснить предрассудки, выбор консерватора, который боится перемен.

— У вас, может статься, язык подвешен получше, чем у меня, — сказал мистер Витервокс, — и у меня нет с собой книги, чтобы все подтвердить, но как там говорится об электрических огнях? С тех пор как они у нас появились, люди могут бодрствовать всю ночь, и, возможно, именно поэтому многие люди стали такими нервными — из-за того, что они не живут естественной жизнью, понимаете?

Бреннер взмахнул своим стаканом.

— Это занятно, но нет ни единого подтверждения тому, что хоть какое-то изобретение кому-то причинило вред. Конечно, если атомная бомба…

— Разумеется, есть, — сказал кто-то.

Четыре пары глаз осмотрели моложавого мужчину, сидевшего у стойки чуть в стороне от завсегдатаев. Перед ним стоял стакан водки.

— Что вы сказали? — спросил доктор Бреннер.

— Я сказал, что существует подтверждение: изобретение может причинить вред. Я способен судить об этом, потому что я — изобретатель; и мне это изобретение повредило.

— Слышите? — с укоризной заметил Витервокс Бреннеру. — И какое это было изобретение?

— Моя одевающая машина.

— Ваше что?

— Моя одевающая машина. Исключительно практичная, уверяю вас. Я должен был бы собрать великое множество таких машин, чтобы выполнить все заказы, которые уже получены. Но я не могу.

— Ага, — сказал мистер Гросс, — я знаю, о чем вы говорите. Когда на вас набрасываются эти адвокатишки из патентных бюро — беды не миновать, как и случилось с моим племянником Милтоном…

— У меня подобных трудностей не было и нет, — сказал моложавый посетитель. — Я собрал все необходимые патенты. Дело совсем в другом; проблема скорее эмоционального свойства. Между прочим, меня зовут Лоуренс Пибоди.

Все обменялись рукопожатиями. После того как мистер Коэн исполнил свои обязанности, посетитель начал рассказ:

* * *

Получив диплом в Гарварде (сказал он), я начал подыскивать себе какое-нибудь занятие. Папаша отличался щедростью, понимаете ли, но он не хотел, чтобы я стал обычным бездельником — и я был с ним в общем-то согласен. Я стал дипломированным инженером и мог отправиться в Южную Америку с фирмой Темплтона, но строительство мостов в джунглях, когда по всем частям тела ползают опасные насекомые… нет, это меня не очень привлекало. Я хотел жить в городе; вот я и приехал сюда, собираясь стать профессиональным изобретателем.

Это — недурная жизнь, знаете ли. Я открыл магазин инструментов, а в свободное время развлекался с разными вещами вроде ро-метра («Что это за штука? — спросил вполголоса Витервокс у Гросса. «Что-то для ромового пунша», — ответил тот) — и функции стирания для пишущих машинок, которая заинтересовала людей из «Нэшионал Индастриз». Они купили патент и заплатили мне аванс. Они давали мне разовые заказы, усовершенствования для изобретений, которые уже внедрялись полным ходом, а тем временем я работал над большим проектом: этой самой одевающей машиной.

Я, знаете ли, всегда был ужасно ленив — таких людей нужно вытряхивать из кровати по утрам, а потом, после подъема, они еще час-другой бродят, обо все спотыкаясь. В итоге я всегда считал одевание разновидностью ужасной работы по хозяйству, и я очень часто лежал в постели гораздо дольше, чем следовало бы. Я подумал, что если сумею справиться с этой проблемой, то мое изобретение будет пользоваться спросом.

(«Я как-то прочел в книге, что все великие открытия были сделаны ленивыми людьми», — прокомментировал мистер Витервокс.)

Эта мысль не слишком оригинальна (продолжал Пибоди), но вполне справедлива. Наверное, я провозился с этой штуковиной несколько лет; но в конце концов она заработала. Она и до сих пор работает.

(«Как?» — спросил Гросс, казалось, позабывший о своем племяннике Милтоне.)

На самом деле все очень просто (пояснил Пибоди, рисуя пальцем воображаемые линии на стойке). У меня в спальне есть большой стенной шкаф, половину которого занимает машина, а другую половину — одежда на стойках. Изголовье кровати находится у двери шкафа, и пульт управления расположен у самой кровати. Так вот, прежде чем лечь спать, нужно развесить одежду, которую вы собираетесь носить на следующий день, в надлежащем порядке, на вешалке возле машины, вот здесь. Собственно, вы можете задать режим на десять дней, если у вас достаточно много одежды. Проснувшись утром, вы просто сбрасываете одеяло и нажимаете кнопку номер один на панели управления, вот здесь. Пара механических рук появляется вот отсюда; руки поднимают вас — конечно, очень мягко и осторожно — и надевают на вас нижнюю рубашку.

(«А как же быть с пижамой?» — спросил Бреннер.)

Я пижам не ношу. У меня одеяло с электроподогревом, так что они не нужны. Потом вы нажимаете следующую кнопку, и машина надевает на вас шорты, потом носки, рубашку, штаны и так далее. Наконец, вы нажимаете на красную кнопку, «Освободить», — вот сюда. И машина выпускает вас, вы готовы выйти на улицу — только ботинки зашнуровать надо. Я не сумел изготовить механизм, который мог бы справляться с этой задачей. Потом механические руки передвигают пустую вешалку в дальний конец шкафа, и на ее месте появляется вешалка с одеждой, которую вы наденете на следующий день. Если пожелаете носить костюм два дня подряд — можно оставить вторую вешалку пустой.

(«Гммм… — протянул доктор Бреннер. — Это, конечно, предмет роскоши, мне кажется, польза от него небольшая есть, но предназначен он для людей, которые могут позволить себе дом на Пятой авеню и еще один дом в Ньюпорте».)

Вы не понимаете (ответил Пибоди). Специалист по маркетингу в «Нэшионал Индастриз» сначала тоже так подумал — и очень скептически ко всему этому отнесся. По правде сказать, едва ли не первым человеком, которого он сумел заинтересовать, оказался Понтопулос, человеком из мира кино. Агент даже подумал, что эта машина может соответствовать представлениям восточного магната о роскоши.

Но он ошибался. Интерес Понтопулоса был исключительно профессиональным. Он сразу почувствовал, что машина позволит решить одну из самых сложных проблем в мире шоу-бизнеса — одевание хора одновременно и быстро, когда нет особой костюмерши для каждой девочки; или особого костюмера, если речь идет о мужском хоре.

Я этого никогда не забуду. Глаза у него стали какими-то стеклянными, и он предложил мне сигару из собственного кармана, что, насколько я понимаю, для Понтопулоса просто невозможно. Его обычно окружают двое или трое — да, именно так, мужчин, которые занимаются раздачей сигар, и они не дают посторонним сигар «Белинда — Корона», которые курит сам Понтопулос. Но он тотчас все это представил: костюмы на вешалках для всего хора, подготовленные днем раньше; девочки выстраиваются в ряд в раздевалке; машина, которая одевает каждую из них и выпускает на сцену — без всякого вмешательства людей, в идеальном порядке. Их будет великое множество.

Понтопулос согласился закупить мои одевающие машины, как только я начну их производить, — не только для своих киностудий, но также и для сети телевизионных станций и для нескольких музыкальных комедий, которые он ставил в Нью-Йорке, надеясь, что постановки продержатся на сцене достаточно долго и он сможет сделать из них фильмы, ничего дополнительно не заплатив авторам.

Как раз в это время Синтия решила приехать, походить по магазинам и пару раз выбраться в театр. Я уже говорил о Синтии? Ее полное имя — Синтия Крэйн, и, кстати сказать, я ее люблю. Мы собираемся пожениться… ну… если… (Пибоди большим глотком допил водку и, подтолкнув стакан по стойке, стукнул по нему пальцем. Мистер Коэн мгновенно понял, что это означает.)

Вы знаете, какое сейчас положение с отелями — или не знаете? Проходит съезд «Общества Белой Розы», и Синтия не смогла нигде снять комнату за деньги, так что я решил ей выделить комнату во имя любви — проще говоря, я предложил ей поселиться у меня в квартире, а сам на время переехал в клуб. И дела шли очень хорошо до позапрошлой ночи — все бы ничего, если бы не одевающая машина и не вечеринка, которую выпускницы Рэдклиффа устроили для Синтии. Поскольку вечеринка была женская и затянуться могла надолго, то я оказался не при делах. Вот я и устроил у себя в клубе сборище — ничего особенного, понимаете, просто несколько приятелей и выпивка в отдельном номере. Почти все мы раньше были любителями пения; я нанял гитариста и решил, что было бы неплохо что-нибудь застольное исполнить, когда ужин подойдет к концу.

Ну, мы как раз запели «Испанского всадника», когда… Нет, подождите, сначала мне надо бы объяснить, что творилось у меня дома. Очевидно, вечеринка проходила так же, как проходит большинство встреч выпускниц Рэдклиффа; ну, девочки слегка перебрали…

(«Крепкие напитки для женщин могут стать настоящим проклятием», — наставительно произнес мистер Гросс.)

Ваша правда (продолжил Пибоди), особенно когда они пьют эти густые ликеры — а они их почти всегда и пьют. Я не хочу сказать, что девочки в стельку надрались или что-то в этом роде, но одна из них, по имени Джорджия Томпсон, решила, что лучше бы ей провести ночь у Синтии, чем возвращаться домой и выслушивать суждения членов семьи.

Кажется, она устроилась на кушетке в гостиной, где спала Синтия, а сама Синтия перебралась в спальню, в мою комнату. Ночь была теплая, как вы помните, и, насколько я понял, Синтия просто упала на кровать в своей длинной ночной рубашке. Она, должно быть, положила руку на пульт и нажала кнопки номер 5 и 6. Прежде чем она успела сделать что-то еще, машина включилась, подхватила ее и надела штаны и пиджак из моих костюмов поверх ее ночнушки.

Она, разумеется, знала о машине, но тут, естественно, начала кричать и вырываться. При этом она нажала еще на одну кнопку. Машина быстро натянула на нее мои шорты поверх штанов, и продолжала крепко держать ее, ожидая следующего приказа.

(Доктор Бреннер фыркнул, едва не расплескав выпивку.)

Уверяю вас, это совсем не смешно (сказал Пибоди, лицо которого выражало страдание); по крайней мере, мне уж точно не смешно. К этому времени очнулась Джорджия — по крайней мере, очнулась настолько, насколько возможно после большой порции выпивки и десяти минут сна. Когда она увидела Синтию в объятиях машины, она тоже закричала и попыталась помочь подруге.

Занявшись этим, она коснулась еще нескольких кнопок, так что машина надела одну из моих нижних рубашек и брюки поверх тех, которые уже были на Синтии.

Для Джорджии, в том состоянии, в котором она находилась, все это было уже слишком. Она села на пол и начала истерически смеяться, пока Синтия висела, прижатая машиной, и злилась все сильнее и сильнее; сама она не осмеливалась ничего предпринять, но пыталась заставить Джорджию что-нибудь сделать.

(«Пьяная истерика — это всегда ужасно», — сказал мистер Коэн.)

Дайте мне еще водки (проговорил Пибоди). Не знаю, как долго продолжалась эта стадия; Джорджия наконец встала и позвонила мне в клуб. Я уже говорил, мы как раз пели «Испанского всадника». Я не очень хорошо ее слышал, она меня тоже, в итоге беседа заняла намного больше времени, чем следовало бы, а машина по-прежнему держала Синтию, на которой была надета уже половина моего гардероба. Должно быть, это выглядело ужасно.

Я наконец понял, что случилось, и попросил Джорджию нажать кнопку «Сброс». Но поскольку в комнате все пели очень громко, то ей послышалось «три». Так вот, на панели управления целый ряд кнопок, помеченных номером 3. Как только Джорджия на них нажала, машина подняла ноги Синтии и начала надевать на нее все носки, которые у меня были, одну пару за другой.

Тем временем я заволновался по-настоящему — Джорджия сообщила по телефону, что Синтию вовсе не обрадовал новый поворот событий, — и как только я смог отделаться от этого сборища гиен, от моих поющих друзей, я тотчас нашел такси и помчался домой.

Я появился слишком поздно. Девочки как-то сумели отыскать кнопку «Сброс». Когда я приехал, то квартира была пуста, а моя одежда разбросана по всей спальне, и некоторые вещи были порваны.

Джорджия позвонила мне на следующее утро (это было вчера) и сказала, что Синтия вернулась в Бруклин, до крайности обозлившись на нас обоих. Сегодня днем я получил от нее… письмо. Она пишет, что по-прежнему любит меня, хотя и сильно расстроена; и она по-прежнему хочет выйти за меня замуж. Но я должен порвать отношения с «Нэшионал Индастриз» и пообещать, что больше никогда не стану заниматься никакими изобретениями. Она не поедет со мной в Южную Америку строить мосты. А мой старик не станет нам давать деньги просто так.

Полагаю, мне надо бы выпить еще водки.

* * *

Мистер Гросс произнес:

— Так вот, о машине, курящей сигареты, которую изобрел мой племянник Милтон…

Черный шар

Мистер Витервокс сообщил:

— …и в этой книге он пишет, что вы можете поднять слона или услышать, что говорят люди за сотни миль от вас, так же ясно, как если бы эти люди находились рядом с вами в комнате. Все, что вам нужно, — только стать одним из этих чела.

— Почему же никто этого не делает? — поинтересовался мистер Гросс. — Человек, способный поднять слона, мог бы немало денег заработать в цирке или еще где-нибудь.

— Мистер Коэн, налейте всем по одной, — сказал доктор Бреннер. — Я могу вам объяснить почему, мистер Гросс. Это не так уж просто. Во-первых, вам нужно найти истинного гуру или йога, а большинство из них — фальшивые.

— Да, — подтвердил Витервокс. — А потом вам придется потратить десять лет, сидя на гвоздях или вроде того и питаясь в день плошкой риса без всякого мартини; кроме того, в книге сказано, что о женщинах даже думать нельзя. К тому времени, как вы это проделаете — да черт с ним со всем, совершенно неважно будет, сможете вы поднять слона или нет.

— Это верно, — сказал Бреннер. — То же самое, что смотреть в хрустальный шар. Говорят, люди, которым там удается что-то разглядеть, приходят в такой восторг от зрелища, что хотят только смотреть и смотреть — и никак не используют свои знания.

— Не всегда, не всегда… — проговорил кто-то.

Все трое обернулись и увидели высокого мужчину несколько театрального вида. Его волосы начинали седеть; на стойку он только что положил кожаную сумку — в таких обычно носят шары для боулинга.

— Что вы пожелаете, мистер Лиф? — спросил мистер Коэн.

— «Роб Роя», — ответил высокий мужчина. Потом он обратился к другим посетителям. — Сейчас я защищаю клиента, человека явно не от мира сего, который вызывает у меня самое сильное сочувствие. Я совершенно точно уверен, что он не только владел подлинным, действующим хрустальным шаром, но и был адептом по этой части. И все-таки свои открытия он использовал.

— Вы — адвокат? — спросил Бреннер.

— Поверенный, — ответил высокий мужчина.

Мистер Коэн вмешался:

— Позвольте вас представить. Это — адвокат Лиф, мистер Витервокс, мистер Гросс, доктор Бреннер. Следующая порция за счет заведения.

Все пожали руку новому знакомому. Мистер Гросс спросил:

— А вы не тот ли Мэдисон Лиф, который защищал кузена моей жены Ирвинга, когда его обвинили в том, что он подложил дикобраза в кровать мэра?

— Ах да, очаровательное дельце. Народ против Потаса, насколько я помню.

— Это… — начал мистер Гросс, но Бреннер жестом остановил его. — Я хотел бы узнать об этом клиенте с хрустальным шаром, если вы можете что-нибудь рассказать о деле до начала процесса.

— Да, я бы тоже хотел, — согласился Витервокс.

А мистер Коэн сказал:

— Мой брат Джулиус, который сейчас находится при исполнении, говорит, что можно впутаться в дурные дела, если начнешь предсказывать будущее.

Мэдисон Лиф аккуратно приподнял второй стакан «Роб Роя», тот, который поставили за счет заведения, и осмотрелся по сторонам, убедившись, что все внимательно слушают.

* * *

Джентльмены (серьезно сказал он), я взялся за это дело без гонорара, потому что убежден в невиновности несчастного мистера Джексона — он неповинен в том преступлении, в котором его обвиняют. Конечно, он изменил свое имя и стал называться Бокаром Рапурджи Джексоном; но в нашей стране это не преступление, и можно даже сказать, что это вполне законный прием в избранной им профессии. Что касается его претензий по поводу пушечного ядра, мне пришлось сообщить, что они опираются на сомнительные, с юридической точки зрения, основания. Несомненно, его заявление могли бы рассмотреть на основании прецедента «Унтервурт против Вандермеера», как показано в 43-м томе протоколов штата Висконсин. Однако то решение непременно вызвало бы возражения индийского правительства, и как постановил американский окружной суд по делу Майфайна…

(Витервокс сказал: «Я этих сложностей не понимаю».)

(Мэдисон Лиф кивнул.) Совершенно верно. Оказавшись в такой приятной компании и пребывая под действием превосходных напитков мистера Коэна, я на мгновение позабыл, что обращаюсь не к профессиональной аудитории. Прошу прощения.

Мистер Джексон обратился ко мне… Нет, это не совсем правильно; мне нужно вернуться назад и начать с самого начала. Хорошо; был некий джентльмен (я использовал это слово вполне обдуманно), его звали Фредерик Вашингтон, ныне покойный Фредерик Вашингтон, это был джентльмен цветной, очень темного цвета; и джентльмен весьма примечательный. Наши отношения с мистером Вашингтоном начались тогда, когда ему потребовалась моя помощь в улаживании некоторых разногласий между группой, которую он возглавлял, и другой группой таких же… энтузиастов.

(Витервокс, не отрываясь, смотрел на Мэдисона Лифа; Гросс прошептал Бреннеру, прикрыв рот ладонью: «Он о чем — о каких-то музыкальных группах, что ли? О тех, которые с гитарами?»)

Вижу, вы не до конца понимаете (сказал Мэдисон Лиф так, как будто он находился на судебном заседании и столкнулся с неожиданным препятствием). Я объясню. Покойный мистер Вашингтон, обратившийся ко мне, занимался развитием спорта, а точнее, игры, связанной с предсказанием того, как и когда некие цифры будут появляться в сообщениях с нью-йоркской фондовой биржи. Эта игра довольно увлекательна, и награда за успех очень велика.

Из слов мистера Вашингтона я понял, что он начал участвовать в этой игре как один из тех, кто рискует некоторыми суммами денег, используя свою способность предсказывать последовательность цифр. В этом деле он добился таких успехов, что накопил некоторый капитал — и теперь уже другие заключали пари с ним.

(Мистер Коэн нахмурился. «Мой брат Джулиус говорит, что вся эта игра с числами — чистой воды жульничество», — сказал он.)

(Мэдисон Лиф посмотрел на бармена так, будто их разделяли многие мили и столетия.) Назвать бизнес, которым занимается человек, «жульничеством», — это дает основания для судебного преследования (сообщил он). Могу, впрочем, заметить, что я никаких действий предпринимать не стану, а поскольку наследников покойного мистера Вашингтона затруднительно обнаружить, то полагаю, что вам ничего не угрожает.

Мистер Вашингтон, разумеется, знал, что развитием этого вида спорта занимаются и другие предприниматели. Причина, по которой он обратился ко мне, была такова: он хотел предложить соглашение, согласно которому игроки в одной географической части города автоматически становились его клиентами, а остальные должны были работать с другим джентльменом, который уже некоторое время занимался тем же бизнесом. Его звали Анджело Карнуто.

Я указал мистеру Вашингтону, что данное соглашение, вероятно, не будет иметь законной силы, даже если его подпишут. «Смотрите, — сказал он. — Я могу в любой момент уничтожить этого Карнуто с его делишками, стоит мне только захотеть; но мир — это же чудесно, и я хочу, чтобы между нами был мир».

Я согласился, что всегда лучше уладить разногласия посредством договора, чем любыми другими средствами. Я также сообщил, что готов выступить послом мистера Вашингтона к господину Карнуто, но для этого мне необходимо понимать все действия той стороны, которую я буду представлять. Поэтому было бы неплохо, если бы он мне сообщил, какими способами он может уничтожить бизнес мистера Карнуто, если к соглашению прийти не удастся.

К моему удивлению, он выразил некоторые сомнения и вообще отвечал очень уклончиво. Я заговорил в открытую, предположив, что речь идет о грубом физическом насилии, но слова мистера Вашингтона убедили меня, что предполагается нечто куда более тонкое и, возможно, более опасное. Поэтому я сообщил, что если он не сможет мне довериться целиком и полностью, то я не смогу выступить его представителем. Он угрожал, что наймет кого-то другого; я посоветовал ему так и поступить, просто заметив, что я оказывал мистеру Карнуто некоторые юридические услуги и заручился его доверием, и вряд ли он окажется таким же доступным для другого посланника.

В этот момент (а наша беседа, следует добавить, проходила в офисе мистера Вашингтона) прибыл один из его помощников. Этот джентльмен казался весьма встревоженным. Он сказал, что получил телефонное сообщение следующего содержания: если мистер Вашингтон не отступится, то, по выражению клерка, его кишки намотают на дверную ручку.

Мистер Вашингтон, очевидно, не отличался большой храбростью. У него даже цвет лица переменился. Следует сказать, что это совпадение не было совсем уж случайным. Обязанность адвоката — всегда быть готовым к неожиданностям, которые могут возникнуть в деле его клиента…

(Гросс громко рыгнул. Мэдисон Лиф оглянулся, но потом, очевидно, решил, что это не следует считать комментарием к его словам.)

Мистер Коэн (продолжил он), будьте любезны, дайте нам еще по порции того же самого. В обязанности поверенного входит выяснение всех фактов, которые могут принести пользу его клиенту. И я своими обязанностями не пренебрегал. Когда мистер Вашингтон пригласил меня, я уже догадывался, о чем может пойти речь, — тем более что я все-таки был неплохо знаком с мистером Карнуто. Собственно говоря, я сообщил мистеру Карнуто, что получил приглашение от мистера Вашингтона, и подсказал ему, что, если нашу встречу прервет телефонный звонок (как это случилось на самом деле), то заключить мирное соглашение станет гораздо легче.

Мистер Карнуто в самом деле и раньше мог начать угрожать своему сопернику. Но он сильнее всего хотел, чтобы этот бизнес продолжался — спокойно и выгодно для всех заинтересованных сторон. Но происходило следующее: пока бизнес мистера Вашингтона, как известно, развивался вполне успешно, бизнес мистера Карнуто становился все менее прибыльным. Анализ показал, что причина такова — игроки в негритянских районах города обнаружили необычайные способности к угадыванию номеров победителей. Мистер Карнуто был убежден, что появление мистера Вашингтона на сцене как-то связано с происходящим, но он боялся, что простое устранение джентльмена лишь увеличит трудности. Нужно было понять, что за всем этим кроется.

Поэтому сами посудите, как я заинтересовался, услышав, что мистер Вашингтон угрожает уничтожить бизнес мистера Карнуто. После того как мистер Вашингтон немного оправился от телефонного звонка, я отметил, как ему повезло, что он пригласил меня стать его поверенным; насколько я понял, только что объявлена война; но я все еще могу предотвратить неприятности, если мистер Вашингтон удостоит меня своего доверия.

Мистер Вашингтон нахмурился. Я ничего не говорил. Помощник, который принес сообщение, заметил: «Он хочет, чтобы я ему перезвонил до четырех, босс. Что мне ему сказать?»

Мистер Вашингтон обратился ко мне. «Если я вам расскажу, вы мне все равно не поверите, — заметил он. — Но я вам покажу, а потом можете сообщить Энджи, что у меня кое-что есть».

Мы сели в его автомобиль и поехали на Рэтбурн-стрит, в негритянский квартал; машина остановилась у маленького магазинчика. Витрины были, мягко выражаясь, не очень чистыми, на них висели занавески. Над дверью краской кто-то неровно написал «Церковь Света Живого».

Внутри часть помещения была отгорожена занавесом, перед которым сидела толстая чернокожая женщина за кухонным столом, окрашенным красной эмалью. Она с презрением осмотрела меня, и презрение ее нисколько не уменьшилось, когда мистер Вашингтон сказал, что мы должны немедленно повидать мистера Джексона. Однако она удалилась в другую часть комнаты. Потом она вернулась и объявила: «Хозяин встретится с вами».

За занавесом стояло четыре или пять рядов складных стульев, а в дальней части помещения обнаружилось совсем небольшое возвышение. На нем стоял стол, а на столе хрустальный шар примерно шести дюймов в диаметре. Единственный свет в комнате исходил из-под этого шара и озарял лицо человека, стоявшего у стола. Он был довольно высоким, не совсем черным, так сказать, негром; он казался гораздо выше из-за падающего света, возвышения — а еще из-за того, что он носил тюрбан.

Он прищурил глаза, когда вошел мистер Вашингтон, и произнес весьма торжественно: «Брат, ты привел нового брата к источнику священного света?»

Мистер Вашингтон ответил ему с удивительной прямотой. Он сказал: «Это не какой-нибудь молокосос, Бокар. Это мистер Лиф, великий адвокат. Он собирается договориться с этим Карнуто, только ему нужна демонстрация».

«Какая демонстрация?» — спросил высокий мужчина и сел на стул.

Мне уже было очевидно, что эта так называемая церковь была прикрытием для незаконной деятельности по предсказанию судьбы; я тут же запомнил новую информацию, предполагая воспользоваться ей в будущем. Я сказал, что меня убедило бы, если бы мистер Джексон сумел предсказать решение, которое примет суд в деле «Чейз против Боском корпорейшен», по которому я собирался подавать апелляцию.

«Нет, сэр, — сказал мистер Джексон. — Этот шар не показывает мне ничего, кроме чисел. Спросите о чем-то связанном с цифрами».

«Очень хорошо, — сказал я. — Каким будет биржевой курс «Рипаблик ойл» в следующую пятницу?»

Мистер Джексон уселся перед шаром и долго смотрел в него. Через минуту-другую, по-прежнему пристально вглядываясь в хрустальную сферу, он сказал: «Курс будет 44.375».

Я записал это число и затем предложил: чтобы убедить мистера Карнуто, неплохо бы предоставить мне номера, которые в тот день окажутся выигрышными. Мне тут же сообщили требуемую информацию, и мы удалились.

В автомобиле я спросил мистера Вашингтона о шаре, показавшемся мне удивительно похожим на те, которые изготавливала промышленным способом одна фирма в Питсбурге. Мой клиент сказал, что мистер Джексон раздобыл шар в Индии, где служил во флоте во время войны; именно тогда он и сменил имя. Когда я спросил о том, кто мог расстаться с таким ценным объектом, мистер Вашингтон ответил уклончиво; вскоре мы добрались до места, где он меня высадил.

Джентльмены, я служу в суде, я привык оценивать доказательства. Признаюсь, это только мои предположения, но мне кажется, что мистер Джексон в Индии дезертировал с корабля, притворился индусом и выкрал шар. Нечто подобное могло бы объяснить, почему мистер Вашингтон приобрел такую власть над владельцем шара; это ведь не только психология, знаете ли…

На вопрос о том, возможно ли точно предсказать последовательность цифр, однако, ответить было довольно легко. У нас имелись подтверждения, что мистер Вашингтон оказывал вредное воздействие на бизнес мистера Карнуто. Теперь я мог связать разные звенья этой цепочки.

Я аккуратно переписал номера, которые мне дал мистер Джексон, запечатал листок в конверт и оставил его мистеру Карнуто, попросив не открывать до пятницы. Я сообщил ему, что у мистера Джексона есть шар, посоветовал обдумать, каков будет результат, если я поставлю на эти числа значительную сумму денег, намного превосходящую те суммы, которые ставил через посредников мистер Вашингтон. Я предложил, что если указанные числа окажутся выигрышными, неплохо бы принять предложение мистера Вашингтона о разделе территории.

Боюсь, что я неправильно оценил мистера Карнуто, который всегда был человеком прямого действия. Он согласился. Когда наступила пятница и подтвердились предсказания относительно «Рипаблик Ойл» и выигрышных чисел, я, как и предполагалось, позвонил мистеру Вашингтону, чтобы сообщить о нашем согласии. Ответа не последовало — не было его и в следующие дни. В следующий раз я получил известия о мистере Вашингтоне из газет. Какие-то мальчики, которые купались во Фрипорт-ривер, обнаружили, что незадачливый джентльмен, очевидно, ступил в бадью со свежим бетоном, стоявшую на берегу, а потом упал в воду.

Узнав об этом, я отправился в «Церковь Света Живого», но обнаружил, что в помещении теперь находится продовольственный магазин, а хозяева и посетители сообщили, что ничего не знают ни о мистере Джексоне, ни о его учреждении. Поскольку мистер Карнуто занял такую позицию, мне вряд ли следовало продолжать изыскания. По правде говоря, я об этом деле больше ничего не слышал до самого последнего времени — тут я получил сообщение от мистера Джексона. Он находился в тюрьме, арестованный по обвинению в шпионаже, и хотел, чтобы я его защищал.

Мягко говоря, я очень удивился. Но я не из тех адвокатов, которые отказываются от дела, потому что клиент беден и неизвестен, а обвинения против него серьезны. Я поспешно направился в тюрьму и, как только мне разрешили побеседовать с мистером Джексоном, сообщил, что готов взяться за его дело.

«Как ваш адвокат, я, разумеется, согласен с тем, что вы ни в чем не виновны, — сказал я. — Но полагаю, что было бы вполне разумно точно изложить мне, что произошло».

«Это все Вашингтон, — сказал он. — Дурной был человек. Я говорил ему, что у нас начнутся неприятности, если он кому-нибудь расскажет, где мы берем номера. Об этом непременно сообщили бы Карнуто. Вот кто-то и сообщил».

Я решил, что не стоит обсуждать эту тему, поэтому предложил Джексону перейти к подробностям ареста и обвинения.

* * *

«Я всего лишь попытался вернуть свой шар, вот и все, а эти тупые солдаты меня схватили».

Я попросил его изложить все обстоятельства. Он сообщил: «Через пару дней после того, как вы побывали у меня, один из парней позвонил и сказал, что этот Карнуто все узнал обо мне и о моем шаре. Теперь он придет за шаром. Люди вроде него слишком многих знают. Я подумал, что мне от него не скрыться, а я уж точно не хотел отдавать ему шар. И тут я вспомнил, что в старом Форте Остерхаус, где устроили парк, сложено множество пушечных ядер, оставшихся после Гражданской войны. Я покрасил свой шар в черный цвет, отнес его туда и положил в одну из куч, забрав одно пушечное ядро. Шар было теперь нельзя отличить от остальных ядер, а унесенное пушечное ядро я выбросил в реку. Потом я на некоторое время уехал в Новый Орлеан, а когда прочел в газете, что с Карнуто покончено, то сразу же вернулся. Но когда я отправился в Форт Остерхаус, чтобы забрать свой шар, вокруг оказалось множество солдат, и они потащили меня в тюрьму. Все, что мне нужно, — это мой шар».

Я уверен, джентльмены, что вам известна та новость, которую, очевидно, пропустил мистер Джексон, находясь в Новом Орлеане. В промежутке между исчезновением мистера Вашингтона и днем, когда мистера Карнуто убил кто-то из его подельников, Форт Остерхаус был избран Комиссией по ядерной энергии для реализации одного из самых секретных проектов. Могу понять, почему охранники так сурово отнеслись к ночному визиту мистера Джексона, особенно когда он объяснил, что искал хрустальный шар в одной из груд пушечных ядер. Это объяснение, должно быть, показалось всем особенно простым. Однако я не думаю, что мистера Джексона будет трудно оправдать; никаких доказательств против него нет — кроме простого нарушения границ.

* * *

Все немного помолчали. Бреннер спросил:

— Но какое отношение ко всему этому имеет шар для боулинга?

— Вот что, — сказал Мэдисон Лиф, — сейчас я направляюсь в Форт Остерхаус, чтобы предложить эту вещь коменданту в обмен на шар мистера Джексона, если данный объект удастся обнаружить. Тем самым мы сохраним все декоративные элементы в целости.

— Почему бы вам не подождать? Пусть ваш клиент выйдет из тюрьмы, тогда вы возьмете его с собой, чтобы он вам показал, где шар.

Мэдисон Лиф подбоченился.

— Все может кончиться тем, что он предъявит права на вещь, которая на самом деле является брошенной и ничейной, — сказал он. — Если шар после его освобождения отыскать не удастся, проблем с законом не будет. И в конце концов, я взялся за дело бесплатно. Уверен, что могу претендовать на незначительную компенсацию. — Он допил своего «Роб Роя» и подхватил шар для боулинга. — Всего вам доброго, господа.

Гросс пристально смотрел ему вслед.

— Если бы у кузена моей жены Августа было что-то подобное… — начал он.

— … он, вероятнее всего, оказался бы одним из тех парней, которые приходят от зрелища в такой восторг, что не могут воспользоваться тем, что видят, — продолжил Бреннер. — Мистер Коэн, дайте мне еще один скотч с содовой.

Чудеса кулинарии

Молодой мистер Китинг из библиотеки присоединился к обществу, собравшемуся в баре, заказал свой обычный ром с колой и уселся послушать рассказ мистера Гросса о том, как его дядюшка Мориц был арестован за то, что держал живого угря в ванне своего номера в гостинице в Коламбусе. Мистер Гросс как раз дошел до того места, когда люди из обслуживания в номерах отказались доставить коробку земляных червей для угря; но тут повествование было прервано звуком, который заставил всех обернуться. Содрогнулись женские плечи, скрытые элегантным ситцевым платьем, и звук повторился — это, несомненно, было рыдание.

— Пьяная истерика? — предположил мистер Джефферс.

— Вряд ли она набралась здесь, — сказал мистер Коэн. — Я дал ей сегодня только одного «Александра», а эта леди выглядит вполне прилично. Но Гавагану все это не понравится; такие вещи вредят торговле.

Он решительно и мрачно обошел вокруг стойки и опустил обе руки на стол плакальщицы.

— Прошу прощения, мадам… — начал бармен.

Сидя вполоборота к нему, она сунула руку в сумочку в поисках носового платка. И тут Китинг воскликнул: «Да это же Дотти Эйхман!» — и тотчас бросился к рыдающей леди.

— Лучше не надо, — пробормотал мистер Виллисон. — Женщины плачут, потому им это нравится, и вы не услышите от них «спасибо», если испортите им одно из самых дивных удовольствий в жизни.

— О, идите сюда и познакомьтесь с ней, — сказал Китинг. — Она очень милая; может, мы сможем сделать так, чтобы она не плакала.

Дотти Эйхман изо всех сил старалась сдержаться. Она была брюнеткой, притом довольно милой. Китинг сказал:

— Привет, Дотти. Разреши представить тебе мистера Виллисона?

— Как поживаете? — Она протянула новому знакомому тонкую ручку. — Разве вы не присядете?

— Ты уверена, что не хочешь… — начал Китинг.

— О, я вела себя так глупо. Мне станет гораздо лучше, если я смогу с кем-нибудь поговорить обо всем. Пусть мистер Коэн принесет вам выпить, а я возьму еще порцию «Александра».

Китинг и Виллисон приняли приглашение. Первый спросил:

— В чем дело, Дотти? Поссорилась с родственниками мужа?

— Нет, с Томом. — Она слабо улыбнулась Виллисону. — С моим мужем.

— Мы с Дотти всегда выручаем друг друга из беды, — сказал Китинг. — Она была в Марибе, в Австралии, когда я служил адъютантом на военной базе, и мы пообещали, что будем защищать друг друга. Каждый раз, когда кто-то из парней-летчиков начинал к ней подлетать — мы сообщали, что помолвлены. И каждый раз, когда кто-нибудь из стюардесс начинал поглядывать в мою сторону — мы снова говорили, что помолвлены. Увы, я так и не смог убедить ее сделать это на самом деле.

— Тебе следовало бы радоваться, что так вышло, — сказала Дотти. — Словно проклятие какое-то. — Она сделала глоток.

— О чем идет речь, простите за назойливость? — поинтересовался Виллисон.

— О том, что со мной случилось. — Она заговорила с Китингом. — Помнишь тот случай, когда нашли полковника?

— Того, со странной фамилией — Поселтвейт, или Тромортон, или вроде того?

— Правильно, — сказала Дотти. — Я все обдумала; мне кажется, именно тогда все это и началось. Нет, подождите, началось не тогда. Начинать надо с моего рождения; мои родители хотели мальчика, так что они выразили свое разочарование, пытаясь воспитывать меня как мальчика. Они никогда не учили меня готовить, шить или делать то, что обычно делают девочки; и когда настало время поступать в институт, они захотели, чтобы я выбрала инженерную специальность. Но у меня просто не было способностей: я не могла запомнить формулы и не слишком хорошо разбиралась в математике. Мне нравилось только одно — переделывать механизмы; в итоге я ушла из института и изучала механику в мастерской. В общем, я снова занималась тем, чем обычно занимаются мужчины.

Китинг прервал ее:

— Дотти была очень способной. Она получила звание капитана, а у нас в Марибе руководила техническим подразделением.

— Ну, как-то так… — согласилась Дотти. — Понимаете? Я готова была служить в армии, и все ко мне очень хорошо относились, хотя я оставалась единственной женщиной в мужском подразделении. А потом однажды вечером привели этого полковника.

— Я теперь вспомнил, — сказал Китинг. — Его фамилия была Пендерматтер.

— Да, именно так, — подтвердила Дотти. Она обернулась к Виллисону: — Не знаю, понимаете ли вы, как обстояли дела в Австралии. Иногда самолеты сбивали в пустыне, и если летчики не могли вернуться в цивилизованные места, то довольно быстро погибали. Даже тогда, когда все обстоятельства складывались в их пользу, — они не могли отыскать воду. И вот американцы и австралийское правительство наконец договорились с бушменами, что за каждого летчика, которого доставят живым, будет выдаваться награда. То же касалось и японцев; а за наших людей награда выдавалась соответственно званию спасенного. Награда, которая больше всего нравилась бушменам, — значок в форме подсолнуха с надписью «Голосуйте за Лэндона». Такую награду давали за спасение майора.

Китинг снова вмешался:

— У нас кончились эти значки, и начальству пришлось заказать еще. Подрядчики, должно быть, подумали, что мы с ума сошли.

* * *

(Дотти допила свою порцию «Александра».) Эти бушмены — примитивные существа, но они очень сообразительны. Они умеют считать только до семи, но они очень скоро научились различать знаки отличия; и если кто-то пытался их надуть, всучив значок Рузвельта или медаль Св. Христофора, они начинали вопить и угрожать, что больше никого не приведут, так что нам приходилось расплачиваться с ними так, как они требовали. И вот один из них привел полковника… как его?… Пендерматтера. Он направлялся на какое-то гражданское мероприятие в Аделаиду и надел свою лучшую парадную униформу со всеми знаками отличия — он напоминал рождественскую елку с зажженными огнями.

Когда его привели, я как раз выходила из офицерского клуба. Снаружи собралась небольшая группа, два или три переводчика-австралийца, Пенделматтер и бушмен. Абориген подпрыгивал на месте и что-то громко кричал. Конечно, я подошла посмотреть, что происходит. Один из австралийцев сказал, что бушмен считал Пенделматтера кем-то вроде второго Сына Божьего в американской армии и требовал совершенно особую награду, намного превосходящую все, которые раньше вручали за спасенных летчиков. «Они уже предложили мерзавцу два значка с Лэндоном, — сообщил переводчик, — но он отказался. Это должно быть что-то новое, а точнее он нам сказать не может».

Бушмен снова разразился длинной речью. Австралиец сказал, что абориген назвал себя потомком могущественного Бамапамы, величайшего знахаря из австралийских сказок, и заявил, что лишь человек, наделенный особой силой, мог отыскать столь ценный и прекрасный трофей, как Пендерматтер. Это была еще одна причина, дававшая ему право на особую награду. Ну, как раз закончилась вечеринка в офицерском клубе, и я была одета по-праздничному, даже надела небольшой блестящий браслет, который почти ничего не стоил; вот я и вмешалась, предложив свой браслет бушмену. Когда я вложила украшение ему в руку, он выпучил глаза и снова заговорил, мотая головой. Переводчик сказал: «Спасибо, капитан. Вы, кажется, решили нашу проблему. Но подождите еще минутку».

Бушмену понравился браслет и брелоки на нем. Особенно внимательно он осмотрел миниатюрное изображение старинного кухонного котла, потом он взглянул на меня и что-то забормотал. Переводчик сказал: «Он говорит, что сотворит первоклассное заклинание, как только доберется до дома; и всякий раз, как только вы коснетесь кухонного котла, ваши пальцы обретут особую силу».

Я засмеялась и сказала, что даже яичницу не сумею приготовить без посторонней помощи, а переводчик заметил: «Может статься, у примитивных народов есть знания, утраченные цивилизованными людьми». Но я подумала, что он сейчас пригласит меня на свидание, поэтому распрощалась и позабыла об этом случае. По крайней мере, на время.

Ты знаешь, Уолтер (обратилась она к Китингу), семейство Тома не слишком обрадовалось, когда мы сообщили о предстоящей свадьбе. Все, конечно, его любили, но когда мужчина из высшего общества вступает в брак с женщиной-механиком… Да, это их потрясло. Я с ним познакомилась, когда он пригнал ко мне в гараж автомобиль, чтобы проверить систему подачи масла; в тот же вечер он пригласил меня поужинать. Но в его семье я себя чувствовала чужой. Нет, я не была нищей — мои родители все-таки не из трущоб вышли, хотя из-за них я и стала в итоге механиком. Я понимала, что все хорошо, когда отправлялась куда-нибудь вместе с Томом и видела, как на нас обоих смотрели другие люди, не члены его семьи. Но в конце концов семейство все-таки должно было узнать, чем я зарабатываю на жизнь. И тогда следовало ждать серьезных последствий.

Однажды вечером, когда мы поехали кататься в автомобиле, он припарковал машину на улице и сказал: «Дотти, я уговорил тебя выйти за меня замуж, и я хочу этого сильнее, чем прежде. Но есть одно «но». Никаких денег не будет».

Это меня нисколько не взволновало. Я просто ответила: «И что с того? Если я выйду за тебя замуж, то уж точно не из-за денег».

«Мне придется устроиться на работу, — сказал он. — Мать этого требует. Если я женюсь, то мне придется самому зарабатывать на жизнь. Я все обдумал — самое лучшее место, на которое я могу рассчитывать, — должность в рекламном агентстве за пятьдесят долларов в неделю».

И что можно поделать с таким человеком? Я его поцеловала и сказала, что дела в гараже идут неплохо и нам не стоит торопиться — можно прожить и на то, что я зарабатываю. Потом я сказала «да»; я согласилась выйти за него.

И что же вы думаете, он обрадовался? Да ничего подобного! Он сказал, что мне придется бросить гараж, если мы поженимся. Он начал рассказывать о своей матери, о том, что она стара, что она хворает, и она уж точно умрет, узнав, что ее невестка работает в гараже и к высшему обществу не принадлежит. Ну, тут уж я вмешалась и спросила — он собирается жениться на мне или на своей семье, но он просто начал все по новой, и справиться с этим было непросто. Он сказал, что ему никогда не приходилось по-настоящему работать, а теперь он не может допустить, чтобы семья жила на мои деньги, он должен вносить свой вклад. Он хотел, чтобы у нас был нормальный брак, хотел, чтобы я оставалась дома, чтобы потом, когда у нас появятся дети, я занималась домашними делами, как все жены. Ну, мы об этом несколько часов спорили. Я помню, что стало светать, когда он снова завел машину. Но я любила этого негодяя — и до сих пор люблю — и в конце концов я согласилась. В общем, я продала гараж и вложила часть денег в обстановку для квартиры — он мне это позволил, — а часть в медицинский фонд, чтобы оплатить страховку ребенка, если он у нас будет; все остальное я потратила на оплату обучения в кулинарной школе «Успех».

Я хотела, чтобы мои кулинарные достижения стали для него сюрпризом, поэтому ходила в «Успех» в те дни, когда он работал, и не говорила ему ни слова. Возможно, это была ошибка. Так или иначе, мы продолжали питаться вне дома, и я начала следить, что он ел. Раньше меня это не интересовало; еда оставалась всего лишь едой, хорошей или дурной — неважно. Но нужно узнать вкусы мужчины, за которого выходишь замуж, и я узнала, что Том любил самую простую пищу; кусок ростбифа, спагетти с томатным соусом, печеные бобы или тушеный ягненок. Он всегда водил меня в заведения, где подавали такие блюда. Сначала я думала, что все это из-за нехватки денег, и время от времени предлагала пойти в заведение подороже, чтобы отметить какой-нибудь праздник; но когда мы приходили в шикарный ресторан, он все равно заказывал то же самое. Он просто любил такую еду.

В школе «Успех» нас учили готовить самые сложные французские блюда и соусы, и я неплохо с ними справлялась, поэтому и подумала, что справлюсь и с тем, что любил Том; такие вещи готовить сравнительно легко. В общем, я купила поваренную книгу Фанни Фармер, принесла ее домой и сказала Тому, что все прочитала и научилась готовить. Он не возражал; потом я купила немного бобов и кое-что еще и сказала Тому, что собираюсь следующим вечером угостить его печеными бобами домашнего изготовления. Этот олух настолько обрадовался, что взял отгул на полдня и принес домой бутылку, чтобы отпраздновать это событие; наверное, мы немного перебрали. Вот я и подумала: наверное, просто не обратила внимания, что и как кладу в горшок — вот бобы и получились… Такими, какими получились.

Мне они на вкус показались вполне обычными, но Том проглотил пару ложек, потом остановился, на лице у него отразилось удивление.

«В чем дело, тебе не понравилось?» — спросила я; увы, я догадывалась, что он скажет.

И он сказал. Он отложил вилку, улыбнулся и проговорил: «Бобы великолепны, дорогая. Только я, наверное, выпил слишком много — и теперь не могу есть такую сытную пищу».

Вот я на следующий день и отнесла остатки печеных бобов в школу «Успех», надеясь узнать, что сделала неправильно. Пьер подозрительно осмотрел мою стряпню, взял вилку, попробовал и приподнял брови. «Сколько недель вы уже ходите к нам на курсы, мадам?» — спросил он.

«Три», — ответила я.

«На курсы высшего уровня, без сомнения?»

«Нет. На обычные».

Он позвал Марселя, который примчался на крик и тоже попробовал бобы, а потом погрузился в размышления. Пьер сказал: «Я уже обнаружил у мадам зачатки таланта, который когда-нибудь может превзойти талант великого Эскофье. Представьте, всего три недели, а она уже приготовила идеальное cassoulet de Midi! Мадам, идите домой; скажите вашему болвану мужу, что это его беда — отказаться от такого редкостного блюда, и если он не будет ценить ваш талант, то я сам на вас женюсь».

Конечно, этот комплимент Пьера был всего лишь любезностью, да и я, в общем, не собиралась за него замуж — я всего лишь хотела порадовать Тома. В итоге я попробовала еще раз, выбрав самое простое блюдо. Я просто поджарила свиные отбивные на неглубокой сковороде и приготовила немного жареного картофеля с салатом. Он все съел, но особого восторга не выразил; я его не виню: вряд ли свиные отбивные могут вызвать какие-то возвышенные чувства. Потом я попробовала приготовить тушеное мясо ягненка — вышло еще хуже, чем с печеными бобами. Он ничего не съел, а когда я отнесла свою стряпню в «Успех», Пьер сказал, что это mouton rouennaise, настоящий шедевр.

Так все и продолжалось. И главное, я по-прежнему не могла ничего понять. Тому нравились бифштексы, которые я готовила, но мы не могли позволить себе их слишком часто, а каждый раз, когда я готовила что-нибудь в кастрюле, он отказывался это есть. А потом он пригласил на ужин своих родителей, и они пришли. Это, надо полагать, было нечто вроде перемирия. Я подумала, что если приготовлю хороший обед, то мы поладим.

Вот я и решила подать к столу ростбиф. Я подумала, что здесь никаких ошибок не будет, слишком уж все просто. А после ростбифа я поставлю в духовку лимонный пирог — и все пройдет хорошо. Мать Тома — одна из тех высоких, худощавых женщин, которые носят платья с оборками и считают, что женственность именно в этом и выражается. Как только она переступила порог, я поняла: меня просто уничтожат, если я хоть на шаг отступлю от правил приличия.

Она осмотрела квартиру так, будто я держала Тома в тюрьме. Я предложила гостям коктейли, но это не слишком помогло: она взяла только один, а затем попросила салфетку, которую я забыла ей выдать. Она, кажется, говорила о том, что придерживается старомодных взглядов и что дело женщины — посвятить себя дому.

Наконец дошло дело и до горячего. В то мгновение, когда я подняла крышку над кастрюлей, мне стало ясно — что-то не так. Запах был совсем другой — так мясо не пахло и не должно было пахнуть. Ростбиф оказался гораздо темнее, чем следовало, да и вообще был каким-то неправильным. Все умолкли, когда я подала горячее, Том и его отец отрезали себе по маленькому куску, съели, а потом переключились на картофель. Мать Тома, которая пару минут не сводила с мужчин глаз, сказала: «Боюсь, никого в нашей семье не привлекает мясо дичи, даже если это оленина, особенно если ее так долго держали в духовке». Я едва не разрыдалась. В итоге я переволновалась так, что не смогла сама съесть ни кусочка, а потом еще сделала что-то не то с лимонным пирогом, и он не удался. В общем, ничего хорошего в нашей трапезе не было, кроме кофе. После того как ужин подошел к концу, Том сказал, что надеется увидеться с родителями у них дома, а я пришла сюда, чтобы выяснить, в чем причина.

Я думаю, что теперь все понимаю; я нашла объяснение. Мои пальцы обрели силу; слишком большую силу. Каждый раз, когда я готовлю что-то в горшке, в кастрюле и вообще под крышкой, у меня получается изысканное французское блюдо, и Том отказывается его есть. И я могу готовить только на сковороде.

— Очень интересно, — сказал Виллисон. — Очень интересно. С таким талантом вы легко могли бы стать поваром экстра-класса.

— Но я не хочу быть поваром экстра-класса, — завопила Дотти. — Я хочу только Тома. А теперь мне кажется, что я хочу еще «Александра».

— Если вы сами смешаете порцию, то и я выпью с вами, — сказал Виллисон. — Вы наверняка сумеете приготовить нечто особенное.

— Хорошо, — сказала Дотти. — Вы слышали, что он сказал, мистер Коэн? Пожалуйста, принесите сюда шейкер.

Она встала, взяла шейкер в свои крепкие руки и энергично встряхнула. Жидкость, которая полилась в стаканы, была светло-синего цвета. Китинг воскликнул:

— Да это же «Поцелуй ангела», Богом клянусь!

— Мистер Китинг, — сказал мистер Коэн, — божиться в присутствии леди в баре Гавагана не разрешается, иначе я бы и сам так же выразился. Этот дневной бармен всегда ставит «Крем де виолетт» на то место, где всегда стоит «Крем де какао». Вот я, должно быть, и прихватил не ту бутылку.

Покупатель, будь бдителен!

Мистер Витервокс, в состоянии, которое можно было бы назвать «легким огорчением», взмахнул стаканом с мартини.

— Надеюсь, они его засадят на миллион лет! — воскликнул он.

— Кого? — спросил мистер Гросс, стряхивая со шляпы дождевые капли и приближаясь к бармену, чтобы получить обычную порцию «Кипящего котла».

— Финли. Агента по торговле недвижимостью. Подождите, я сейчас расскажу, что он устроил. Я вам говорил, что переезжаю, не так ли? Ну, я взял отгул, чтобы проследить за ходом работ, и прибыл на новую квартиру в фургоне около полудня. Мы как раз начали вносить в квартиру вещи, когда появился другой грузовик с кучей вещей, принадлежавших семейству по фамилии Шульц, откуда-то с Ист-Сайда. И они собирались вселиться в ту же квартиру. У них были ключи. И как вы думаете, что я выяснил?

Мистер Коэн, который закончил обслуживать худощавого, печального мужчину у дальнего конца стойки, подошел к Витервоксу:

— Неужели, мистер Витервокс, этот Финли сдал квартиру вам обоим?

— Именно так, — сказал Витервокс. — Ужасное положение; мы заплатили за шесть месяцев вперед, ведь квартиры сейчас найти так трудно. У меня все в порядке, потому что мой арендный договор был подписан раньше, но нам пришлось вызывать этого Шульца из конторы, потом звонить владельцу квартиры, а грузчики стояли в это время на тротуаре. Им пришлось заплатить сверхурочные, а работа не закончилась, когда я ушел. Даже не знаю, что будет делать Шульц.

— А что же с Финли? — спросил Гросс.

— Сбежал. Когда полицейские явились к нему в контору, то выяснилось, что он уже два дня там не появлялся. Он, вероятно, так же одурачил еще с полдюжины простаков. Сейчас просматривают конторские книги.

Гросс сказал:

— Кое-что похожее однажды случилось с дядей моей жены. Он купил много бронзы на барахолке, а затем выяснилось, что это обломки статуи Авраама Линкольна…

— Если они его когда-нибудь отыщут… — сказал Витервокс.

— Отыщут, — произнес худощавый мужчина удивительно резким тоном. Три пары глаз осмотрели темноволосого джентльмена с вытянутым лицом; тонкие черные усы вились под носом, напоминавшим клюв. Этот человек походил на Роберта Льюиса Стивенсона, каким он был в последние годы жизни, во время болезни. — В таких делах о мошенничестве всегда находят продавцов. А мне очень жаль, что я не могу найти покупателя.

— Почему? — спросил Витервокс.

Худощавый мужчина еле заметно улыбнулся.

— Ну, потому что именно я совершил мошенничество — или попытался совершить. Но полагаю, что на деле жертвой мошенничества стал я сам. Думаю, что все было законно. Я пытался обмануть дьявола.

Мистер Коэн отпрянул и поспешно перекрестился. Гросс остался невозмутим. А Витервокс сказал:

— Дьявола, да? Откуда вам известно, что это был дьявол?

* * *

Мне не известно (сказал худощавый мужчина). Это был какой-то дьявол, какого-то особого вида. И я даже не видел его… не видел это… Но я точно уверен. Мистер бармен, не знаю вашего имени, будьте добры, налейте этим господам выпить и запишите на мой счет. Я должен кому-то обо всем рассказать или… в общем, я должен кому-то рассказать.

Все началось с того, что мой друг, Кэл Ходжен — ну, то есть он считался моим другом — заинтересовался средневековым колдовством. Я думал, что это сущая ерунда. Особенно книги, которые, по его словам, были гримуарами, руководствами по дьяволизму и магии. Предполагалось, что книги созданы в Средние века, но Кэл мне однажды признался, что большинство из них напечатано в восемнадцатом столетии; книги состарили, чтобы продать подороже. Все равно он относился к книгам серьезно и не раз испытывал формулы, рисовал магические фигуры на полу и произносил заклинания. Говорят, книги — ненадежные советчики, но единственный способ отыскать что-нибудь — следовать указаниям своих наставников, а потом выяснить, куда эти указания вас завели. Именно так Генри Гудзон, пытаясь отыскать Северо-Западный проход, открыл реку Гудзон.

Ни одно из его заклинаний не сработало — во всяком случае, тогда. Я помню, как-то поздно вечером мы прервали эксперименты, чтобы немного выпить, и Кэл заметил: просто удивительно, насколько медленно соображают адские силы; если бы кто-то из тамошних главарей явился, он бы с радостью продал свою душу, которая все равно, скорее всего, погибнет, а так он бы получил за нее еще немного денег.

Он пошутил, но в его словах звучала какая-то затаенная мысль; я забеспокоился, что у него на самом деле могут начаться неприятности. На мой вопрос Кэл ответил: да, у него серьезные проблемы. Я мог одолжить ему сотню. Я, в общем, так ему и сказал, но эксперименты все-таки сильно на нас повлияли, мы оба были взволнованы… Вот я и сказал, что готов заключить сделку, купив его душу.

К тому времени мы выпили уже немало — рюмок по пять, наверное. Кэл обдумал весь этот проект с убийственной серьезностью; он составил перечень условий и записал все юридические словечки, которые мы смогли придумать. В документе было сказано, что он согласен продать мне, Альберту Конраду, одну душу за пять тысяч долларов в любое время в течение месяца со дня подписания. Мы оба подписали бумагу каплями крови. Потом мы выпили кофе.

Я все-таки выпил недостаточно, и чашка кофе на меня подействовала. Вот я и решил чем-нибудь заняться — взял один из гримуаров Кэла и сел почитать, чтобы потом легче было заснуть. Когда вчитался повнимательнее, то мне вроде бы стало понятно, почему дьявол (если существовал такой персонаж, доступный земному зрению) не мог серьезно воспринять те заклинания, которые были изложены в гримуарах. Там приводилось множество формул для продажи душ, но у всех продавцов имелись какие-нибудь козыри, припрятанные в рукавах; так что колдун, который продал душу, мог в последний момент сбежать. Можно подумать, что даже самый придурковатый демон разгадает обман, но, очевидно, люди, которые сочиняли эти гримуары, не верили в существование демонов — или считали их уже полными идиотами.

Это мне показалось нелогичным, и сначала я хотел вызвать Кэла и рассказать ему, где он совершил ошибку. Но было уже поздно; после выпивки и кофе я почувствовал некоторое успокоение и утомление; двигаться было нелегко. И пока я сидел в кресле и размышлял обо всем этом, мне пришло в голову, что в кармане у меня лежит договор о совершенно честной продаже души, без обмана или попытки обмана. Если бы я сумел каким-то образом вызвать дьявола, то мог бы открыто предложить ему самую настоящую душу; конечно, душа не моя, но я не верил, что дьявол будет на этот счет кочевряжиться. Вот основа бизнеса, которой недоставало «средневековым» книгам, — подлинность предложения. И когда я разберусь с дьяволом, я смогу заплатить Кэлу его пять тысяч.

Все это была чистой воды фантазия; я посмеялся и лег спать. На следующий день я действительно позвонил Кэлу и рассказал, почему все его заклинания не достигли цели. Он сначала пытался возражать, но через некоторое время сказал, что я, может быть, прав; если искренность необходима для того, чтобы попасть на Небеса, то она, вероятно, требуется и в другом ведомстве; если намерения не высказаны открыто — дьявола призывать так же бесполезно, как и Святого Духа.

(Мистер Коэн, который отодвинулся как можно дальше от рассказчика, но при этом продолжал слушать, в этот момент опять перекрестился.)

Чем больше я думал об этом, тем сильнее становилась надежда на то, что я смогу занять, возможно, уникальное положение в истории человечества — благодаря соглашению, которое подписал Кэл. Теперь мне стало совершенно ясно, что средневековые алхимики и чародеи сами себя вводили в заблуждение, даже когда они искренне верили в то, что делали, и их эксперименты были нагромождением нелепостей. Но мне показалось, что за долгие столетия они все-таки отыскали некоторые ключи к истине. В конце концов, астрологи изобрели астрономию. Кроме того, как сказал Кэл, формулы в гримуарах — единственные уцелевшие указания; мне приходилось следовать им и надеяться, что с их помощью удастся достичь цели.

Понимаете, к тому времени я уже решился испытать свои силы. Это было серьезное дело. В заклинании упоминался волшебный меч, а у меня никакого меча не имелось, но я раздобыл кочергу и изрядно поработал над ней напильником и точильным камнем. Я решил, что в итоге у меня получилось нечто более-менее подходящее. Да, еще я нашел свечу для окуривания серой; сера ужасно воняла, и я чуть не задохнулся. Я долго практиковался, выводя кистью еврейские письмена, — и сумел сделать довольно приличные копии знаков Тетраграмматона.

В итоге я обзавелся всем необходимым, и в полночь, как говорилось в гримуаре, начал творить заклинания. Они звучали весьма внушительно, даже в английском переводе. А я, разумеется, использовал средневековую латынь; я не хотел ничего менять в предписанной формуле; и я все время повторял про себя, что предложение делается искренне, без обмана. И я добился успеха.

(Гросс потрясающе громко рыгнул, мистер Коэн чуть не выронил бутылку, которую держал в руку, а Витервокс разинул рот. «Вы хотите сказать, что видели дьявола? — недоверчиво спросил он. — Мистер Коэн, еще по одной».)

Нет, ничего подобного я не говорил. Я же в самом начале сказал вам, что никакого дьявола не видел. Но я знаю, что одного из них вызвал. Огни вокруг моего пентакля стали синими, и никакого другого объяснения я просто не могу найти; я внезапно задрожал, хотя в комнате было совсем тепло, и я неожиданно почувствовал прилив страха и отчаяния, как будто весь мир рухнул, а я лишился своего последнего друга. Самое странное… ну, вам знакомо такое чувство, когда вы читаете, всматриваясь в страницу, а кто-то заглядывает вам через плечо? Вот такое ощущение, только усиленное раз в десять. Я осмотрел комнату, я вертел головой во все стороны, но в комнате никого не было, а я определенно чувствовал, что рядом кто-то есть.

Я подумал, что раз уж зашел так далеко, то могу… могу продолжить. И вот я сказал: «Предлагаю тебе душу Кэлвина Ходжена в обмен на деньги — на большие деньги».

Не знаю, чего я ожидал, но ничего не произошло — только огни слегка вспыхнули. Не раздалось ни звука; я ничего не увидел. Если бы не ощущение присутствия и не ужасная депрессия, то я мог бы сказать, что ритуал завершился неудачей, как и собственные эксперименты Кэла. Но я помнил, что сделку следует скрепить печатью, поэтому подписал еще один контракт и пролил на него каплю крови, а потом произнес финальное заклинание.

Сразу после этого отчаяние и ощущение присутствия исчезли, и я стал удивляться: с чего это я так переволновался. Одна из свечей догорела, и контракт лежал на полу, там, куда я его положил. Все это показалось мне сплошным разочарованием; я подумал, что средневековые заклинатели демонов сочли бы себя обманутыми, если б после всех треволнений и опасных столкновений с Церковью добились бы такого ничтожного результата.

Но на этом все не закончилось. Я обычно не вижу снов, а когда вижу, то сны запутанные и бессвязные, как у большинства людей. Но в ту ночь я видел совершенно ясный, логичный сон, как будто смотрел на экран необычайно четкого цветного телевизора. Я шел в банк и забирал все свои сбережения — я видел, как моя рука выводит цифры и подпись, — а потом отправлялся в офис брокера по фамилии Вольф и просил его купить акции нефтяной компании «Кэл-Текс». Потом я видел листок перекидного календаря и видел, как я звоню Вольфу и прошу его продать акции четыре дня спустя.

Это видение было настолько ярким и точным, что я постарался наутро выяснить, существует ли компания «Кэл-Текс». Такая фирма существовала, и ее акции продавались по цене 1.75$ — компания явно была из аутсайдеров. Офис брокера по фамилии Вольф располагался в Бенсон-билдинг. Но я не последовал совету из сна. В конце концов, видения — довольно неубедительная причина для того, чтобы вложить все имущество в акции, которые могут сгодиться разве что вместо обоев, да и то лишь в случае, если их аккуратно хранить.

Однако в следующую ночь сон повторился, он был таким же ярким, только некоторые детали изменились. Сцена, в которой я снимал деньги со счета, сопровождалась красными вспышками, как будто некто настаивал, что это необходимо сделать. По крайней мере, я так понял. Изменилась и следующая сцена; вместо того, чтобы идти в офис Вольфа, я положил деньги в конверт и отправил ему письмом с особым курьером.

Не знаю, почему ситуация изменилась, но на сей раз я решил последовать совету — за исключением того, что не стал рисковать всем имуществом. Так я поступить не мог, но большую часть вложил.

(Он умолк; мистер Витервокс с надеждой спросил: «И вы потеряли деньги?»)

Нет, не потерял, хотя мог и потерять. Понимаете… Нет, не буду забегать вперед. Вот что случилось наутро после того, как я послал Вольфу деньги, — я чуть не упал, когда заглянул в газету. Люди из «Кэл-Текс» обнаружили просто гигантское новое месторождение нефти; акции уже пережили одно из самых сенсационных повышений в истории рынка, и они по-прежнему росли в цене. Все получилось; я ничего не придумал, я действительно вызвал дьявола.

По крайней мере, я так думал, пока не позвонил Кэл. Сам я ему не звонил потому… в общем, потому, что я чувствовал, какую подлость совершил; он, конечно, был агностиком, готовым продать душу, но он не думал, что продажа состоится. Но теперь он позвонил мне, очень возбужденный, и попросил приехать немедленно.

Едва я переступил порог, он закричал: «Ты был прав! Это сработало; я знаю, что это сработало; но я больше этим заниматься не стану. Просто невероятная штука».

Он мне рассказал, что на следующую ночь после моих экспериментов он сам попробовал повторить ритуал, постоянно подчеркивая абсолютную искренность своих действий — точно так же, как и я. Практически все повторилось; он почувствовал холодную дрожь, ему показалось, что некто невидимый присутствует в комнате, он ощутил ужасную тоску, которая привела его к мыслям о самоубийстве. Одно только отличие — огни вспыхнули не синим, как у меня, а красным цветом. Это его испугало; он не думал, что Ад — настолько унылое место. Он почти сразу произнес финальную формулу.

Но как и в моем случае, история на этом не кончилась. В ту ночь он увидел сон, яркий и обстоятельный, как и мой, только совсем другой. Он увидел контракт на продажу его души, который мы составили накануне, а потом его рука вывела на листе «Аннулировано», и мы оба подписались внизу.

Я сказал: «Действительно, я и сам отменю контракт. Мне только что повезло с деньгами, и если ты хочешь получить пять тысяч…»

Он ответил: «Ты знаешь, я не стал бы этим заниматься, хотя сам в такие штуки и не верю по-настоящему. Те несколько мгновений были и впрямь ужасными и отвратительными. Я хочу выйти из игры, а когда это случится, я могу… я могу даже вернуть тебе твою сотню. А самое странное — то, что мне самому несказанно повезло. Брокер по фамилии Вольф позвонил мне сегодня днем по поводу счета. Я никогда не слышал о нем и не знал, что у меня есть какой-то счет, но кажется, кто-то вчера послал ему две тысячи долларов с особым курьером, поручив инвестировать деньги в «Кэл-Текс», и акции взлетели, как ракета. Не могу представить, кто это сделал; вероятно, мой придурочный дядя из Аризоны, у которого денег куры не клюют. Он бы ни цента никому не дал, но ему нравится удивлять людей. Ты принес этот безумный договор?»

Тут я понемногу начал все понимать. Я в одно мгновение представил себе эту картину — и оказался прав. Не знаю, как работает адская бухгалтерия, но когда Кэл вызвал дьявола на следующую ночь, им, должно быть, стало ясно, что я не Кэл Ходжен, и душа, которую я продал, на самом деле мне не принадлежала; у меня просто был контракт на нее. Вот почему на вторую ночь сон изменился. Мне велели передать деньги, но не приходить лично, так что Вольф не смог опознать меня. Я для него был не человеком, а просто именем на листе бумаги. И конечно, дьявол устроил так, что я совершил одну из глупых ошибок, которые иногда совершают люди. Я думал о Кэле Ходжене, так что поставил в письме к Вольфу его имя, а не свое. Но поделать ничего уже было нельзя. Даже если бы я рассказал Кэлу всю историю, он ответил бы, что я сам это заслужил, потому что пытался продать его душу вместо своей; и здесь он был бы совершенно прав. Уходя из его квартиры, я увидел на столе Библию; гримуары исчезли.

* * *

Мистер Витервокс допил мартини.

— Вы испробовали формулу еще раз? — спросил он, прожевав маслину.

— Да. Я хотел узнать, чью душу я продал. Но на сей раз формула не сработала. Возможно, я продал свою собственную душу, и они не хотят, чтобы я отменил сделку.

Мистер Коэн снова перекрестился.

Очки Вайсенброха

Мистер Гросс положил на стойку пакет и сказал:

— Мой «Кипящий котел» и двойной виски, мистер Коэн. — Он повернулся к двери. — Какой идет дождь… Да, вот что мне нужно. Этот mamzer, мой племянник…

Молодой мистер Китинг из библиотеки поглядел на мистера Гросса и поспешно повысил голос, чтобы не слушать предстоящий анекдот.

— Я проверил книгохранилище, доктор, и мне кажется, у нас дела обстоят не слишком хорошо. Однако я мог бы запросить межбиблиотечную службу.

Курносый доктор Тоболка, казалось, колебался между анекдотом мистера Гросса и рассуждениями Китинга — ни того, ни другого доктору явно слушать не хотелось. В это мгновение Гросс сделал глоток «Кипящего котла», рыгнул и затем издал невообразимо протяжный и глухой стон.

Тоболка спросил:

— Все в порядке, Адольфус?

Гросс проговорил:

— Если мне станет еще хуже, гробовщики меня утащат, не дожидаясь, пока я упаду. Это все моя душа. — Он погладил себя чуть пониже грудины, показывая, где у него располагается душа.

— Что у вас такое с душой? — спросил Тоболка.

— Она болит. Все из-за этого. — Он показал на плоский пакет размером примерно три на четыре фута. — Все началось с телевизора. Сам я предпочитаю сидеть в баре Гавагана, а не смотреть эти глупости, но вы же знаете, каковы сейчас дети. Вместо того чтобы делать домашние задания, они лежат перед экраном и смотрят, как ковбой пятьдесят раз стреляет из пистолета, не перезаряжая его, и еще приходит эта мисс Маркс…

— Прошу прощения, — сказал мужчина, который сидел на табурете рядом с Гроссом, — не та ли это мисс Маркс, которая преподает в школе «Песталоцци»?

Гросс мрачно оглядел соседа.

— Именно та, и почему она тратит время на преподавание, я понять не могу. Ей бы в кино играть! Впрочем, полагаю, есть какая-то причина, почему она не снимается. Я слышал, что ей позволили выступить в ночном клубе «Полосатый кот», но после первого представления больше не захотели иметь с ней дела.

— Извините, что прервал, — произнес мужчина. Он был молод, хорошо одет и красив, улыбка на его лице вспыхнула и погасла, как будто ее включили и выключили. — Я как раз собирался с ней встретиться и…

— Не обращайте внимания, — мрачно откликнулся Гросс, проглотив остатки своего напитка и пихнув стакан в сторону мистера Коэна, чтобы бармен налил еще. — Как я и рассказывал, мисс Маркс приходит и говорит, что если дети не станут делать домашние задания, то их не переведут в следующий класс. Я бы лучше что-нибудь сделал с телевизором, который они все время смотрят. А я работаю допоздна, а моя жена… Ну разве женщина помешает детям делать все, что они захотят?

Гросс тяжело вздохнул и воинственно осмотрелся по сторонам. Никто ему не возразил, поэтому он продолжил:

— Тут и появился мой никчемный племянничек Херши. Я ему все это рассказал, и он ответил, что может предложить один выход; я даже не потеряю деньги, которые потратил на треклятый телевизор. Он сказал, что у него есть очень ценная картина, нарисованная каким-то французом, только он сам не может ее продать, потому что не знает рынка, но она стоит ничуть не дешевле подержанного телевизора. Вот я с племянничком и сговорился. Понимаете?

Гросс снова осмотрелся по сторонам. Китинг, очевидно, надеясь покончить с занудным рассказом, произнес:

— Это и есть картина?

Гросс испустил нечто вроде львиного рыка и занялся вторым «Кипящим котлом».

— Знаете что? — произнес он. — Я отнес картину Ирвингу Шелмероттеру, агенту, который делает закупки для Музея Мансона, и он взглянул на нее и заявил, что это — искусство для салуна, и картина ни черта не стоит. Вот что я получил вместо телевизора — эту картину; дети взбесятся, потому что телевизора нет, а жена моя будет беситься из-за того, что мне всучили.

Прежде чем он снова погрузился в бездну уныния, Тоболка спросил:

— А что изображено на этой картине?

— Нож, — сказал Гросс.

— Какой нож? — удивился Китинг. — Зачем кому-то рисовать на картине один только нож? И что, из-за этого картину и надо повесить в салуне?

— Нет, вы не поняли, — сказал Гросс. — Нужен нож, только и всего.

Мистер Коэн наклонился над стойкой.

— Вы просто хотите показать нам эту картину, не так ли? — спросил он.

— Придется веревку разрезать, — ответил Гросс.

— Веревка у нас есть, даже получше вашей, — сказал мистер Коэн.

— Ну ладно, раз уж вы так настаиваете, — проговорил Гросс. Он разрезал веревку и развернул бумагу. Потом он поставил картину в декоративной позолоченной рамке на стойку бара и осмотрел ее с меланхоличной гордостью.

— О-о… — в унисон протянули Китинг и Тоболка.

На картине была изображена древесная нимфа, совершенно обнаженная и крайне развратного вида. Она присела на пень, подложив под себя правую ногу. Левая нога была вытянута куда-то вбок. Нимфа сидела прямо, закинув голову назад и сложив руки на затылке, поправляя прическу, сделанную по моде 1880-х. Она разглядывала заходящее солнце с невообразимой идиотской усмешкой. Пара тонких крыльев, до нелепости маленьких по стандартам аэродинамики, указывала на сверхъестественное происхождение существа. Крылья, конечно, не могли уравновесить исполинских размеров бюст.

— Это французская работа, видите? — сказал Гросс, показывая в угол картины; там виднелась подпись «Guillaume».

Китинг вытащил очки в тяжелой черной оправе и сказал:

— Напоминает мне старую рекламу «Белой скалы»; ее печатали в журналах лет тридцать назад, а потом какой-то рекламный агент ее ликвидировал.

— Ликвидировал? — переспросил Гросс.

— Да. Я сравнил некоторые старинные журналы с современными; Психея выглядела куда изящнее…

— Хорошо, — сказал Гросс. — Но что мне делать с этим?

— Ваш знакомый торговец был совершенно прав, мой друг, — сказал Тоболка. — Необычайно эффектный пример искусства для салунов, несмотря на то, что Гильом — известный живописец. Может, вам предложить мистеру Коэну повесить это над стойкой в качестве постоянного экспоната.

Мистер Коэн покачал головой.

— Гаваган никогда на это не согласится, — сказал он. — Это семейное заведение, и он хочет, чтобы бар таким и оставался. Вы бы захотели, чтобы ваша сестра на это смотрела, когда она будет пить, к примеру, виски-сауэр?

— Прошу прощения, — сказал молодой человек, сидевший неподалеку от мистера Гросса. — Можно мне взглянуть?

— Сколько угодно, — ответил Гросс.

Молодой человек встал со стула и подошел поближе, чтобы осмотреть картину. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака очечник и с превеликим достоинством извлек из него очки, дужки которых тщательно возложил на уши. Оправа очков была из тонкого, простого металла, давно почерневшего, а толстые восьмиугольные линзы выглядели весьма старомодно. На лице молодого человека выразилось удовлетворение, когда он осмотрел основные детали композиции полотна. Он изучил подпись, а затем обернулся к Гроссу.

— Сэр, — сказал он, — я не богатый человек, но я хотел бы заплатить вам восемьдесят пять долларов за эту картину.

Мистер Китинг как будто поперхнулся. Гросс поставил картину на пол и сказал:

— Вы не могли бы заплатить мне сотню? Я собирался что-нибудь купить жене и детям взамен этого телевизора…

— Восемьдесят пять, — сказал молодой человек, сурово поджав губы. — Да или нет. — Он достал чековую книжку и слегка ее приоткрыл.

Гросс сказал:

— По совести говоря, это настоящий грабеж, но вы своего добились, мистер… — Он протянул незнакомцу руку.

— Бах, — сказал молодой человек, обмениваясь с Гроссом рукопожатием. — Септимус Бах. Кому я должен выписать чек?

— Просто выпишите его на имя мистера Коэна, а он выдаст мне наличные, так? — проговорил Гросс. — Моя фамилия Гросс, а эти джентльмены — мистер Китинг и доктор Тоболка.

Последовали очередные рукопожатия. Бах сказал:

— По случаю удачной сделки, я полагаю, вы должны поставить всем выпивку, мистер Коэн. Я добавлю эту сумму к своему чеку. И… да, вы припрячете для меня эту картину где-нибудь за стойкой? Только на сегодня. Я собираюсь кое с кем встретиться. Мне джин и горькое; голландский джин.

Картину уложили под стойку, послышался приятный звук, когда жидкость разлили по стаканам, и вскоре Тоболка произнес приветственный тост.

— Простите меня, возможно, вопрос очень личный, — сказал он потом. — Но если вы не возражаете, то я хотел бы узнать, почему вы купили эту картину. Не то чтобы цена, которую заплатили, была из ряда вон выходящей. Я не эксперт, но, судя по всему, что мне известно, рыночная цена на полотна той эпохи примерно такова. Но почему эта конкретная картина?

Бах повертел в руке стакан, осмотрелся, как будто проверяя, не подслушивает ли кто, а потом начал пристально изучать содержимое стакана.

— Я вам скажу, — произнес он. — Как раз из-за этого я и оказался здесь сегодня вечером. Видите ли, я… — Он замялся, потом глотнул джина и собрался с силами. — Ну, я полагаю, что меня можно назвать в некотором роде фетишистом.

Мистер Коэн нахмурился.

— Здесь ничего такого не потерпят, молодой человек, — предупредил он. — Был тут один англичанин, которого мой брат Джулиус арестовал возле этого самого бара за приставание.

— Но я ни к кому не пристаю. Дело в том…

— Он и все эти резиновые плащи… — мрачно добавил мистер Коэн.

— Оооо… — Бах слегка развеселился. — Нет, ничего такого. Это можно назвать почти что нормальным вариантом фетишизма. Скажите, вы не психиатр, доктор Тоболка?

— Нет. Я вообще не того сорта доктор. Я биолог.

— Ого! Ну, я… я был бы признателен, если б вы выдали мне еще порцию джина, мистер Коэн… был я у одного психиатра. Я очень волновался и чувствовал переутомление, а после фильмов с Мэрилин Монро я не мог уснуть, а когда я видел Джину Лоллобриджиду…

Китинг спросил:

— И это вы называете извращением? — Он начал напевать песенку, в которой, кажется, были слова: «Я фетишист, как и все кругом».

— Лучше бы вам съездить на тот берег и сходить на какое-нибудь представление, — сказал мистер Гросс. — «Бушует буря» — после этого вы уж точно не уснете!

— Джентльмены, — вмешался мистер Коэн. — Конечно, сейчас в баре нет ни единой дамы, но…

— Но все дело было в том, — смущенно продолжал Бах, — что меня не интересовали другие девочки, и я решил, что со мной, наверное, что-то не так. Ну, этот психиатр провел со мной много тестов и задал мне кое-какие вопросы, а через некоторое время сказал, что во всем этот ничего неправильного нет, и я могу просто смириться с этим фактом и использовать свои… особенности. Только если я захочу жениться, мне следует выбрать девушку, которая наделена… большими достоинствами, потому что в противном случае я не смогу обрести счастье.

Гросс тяжело вздохнул. Тоболка потянулся за стаканом, не сумев сдержать улыбку, а потом сказал:

— Это, кажется, напоминает скорее… эээ… поиски недостижимого совершенства. Ну, в том случае, если вы не собираетесь пойти в художественную школу и попросить одну из моделей выйти за вас замуж. Я знаю, что в наше время даже в купальных костюмах есть особые искусственные приспособления.

— Вставки, — сказал Китинг. — Именно так их называют.

— Точно, — подтвердил Бах. — И вы сильно удивитесь, узнав, сколько женщин ими пользуется. Однако у меня есть своеобразное преимущество. — Он чуть заметно улыбнулся, снял очки, убрал их в футляр и постучал по нему пальцем, прежде чем спрятать во внутренний карман. — У меня есть очки моего предка.

— Вашего предка? — переспросил Тоболка.

— Да, им уже больше ста лет. На самом деле примерно сто семьдесят. Учитывая, в какое положение я попал, я с ними ни за что не расстанусь.

— Мне кажется, такие старые очки уже не слишком хороши, — заметил Тоболка.

— О, моим глазам нужна лишь слабая поддержка; у меня дальнозоркость, и очки мне нужны, к примеру, для того, чтобы изучить картину, но это сущий пустяк. Но сегодня очки мне по-настоящему необходимы. Вы знакомы с миссис Джонас?

— Ее сегодня еще не было, — сказал мистер Коэн.

Бах сказал:

— Я знаю. Я ее жду. Она собиралась привести эту Мэриан Маркс, которая, по ее словам, — идеальная подружка для меня. Именно поэтому я и пришел.

— Я не понимаю… — начал Китинг.

— Это довольно длинная история, — проговорил Бах. — Но я вам расскажу. Пока я жду, можно и рассказать. Но рассказ несколько суховат, поэтому нам нужно что-нибудь, чтобы смочить горло и справиться со всей этой историей.

* * *

Так вот (продолжал Бах), примерно 170 лет назад где-то в горах Фогельсберг в Германии жил шлифовщик стекол Ганс Вайсенброх. Этот Вайсенброх был не просто мастером; он обладал какими-то связями при дворе в Эрфурте, поэтому эпоха просвещения его коснулась, и он мечтал заниматься научными экспериментами — по крайней мере, так, как их понимали в те времена. Одна из его идей — как раз создание очков из горного кварца.

(«Но, — вмешался Тоболка, — у кварца такой низкий индекс преломления!»)

Совершенно верно, доктор, совершенно верно. Чтобы достичь значительной коррекции, нужно изготовить линзы просто невероятной толщины. Я уже не упоминаю о том, что прозрачный горный хрусталь дорог и найти его нелегко. Но во-первых, Вайсенброх об этом не знал, а во-вторых, это его все равно не слишком интересовало. Его занимали эксперименты, а не доказательство уже известных теорий. А горный кварц, между прочим, прозрачнее стекла и цветовое отклонение дает куда меньшее. Я все внимательно изучил.

Он часто объединял ружейную охоту на птиц и экспедиции по поискам кварца. Однажды, блуждая по горам с крестьянином по имени Карл Никль, где-то в районе Бланкенбурга, он обнаружил выход породы, в котором имелась большая жила прекрасного чистого кварца. В тот день у Вайсенброха с собой было только охотничье снаряжение, но он объяснил Никлю, что ему нужен лом или что-то подобное, чтобы вырубить кусок кварца и сделать очки. Никль возразил, что эта жила принадлежит кобольдам и трогать ее нельзя. Он не мог внятно объяснить, чем опасно изъятие кварца у кобольдов, но решительно настаивал на своем, и Вайсенброх решил на время отказаться от своей идеи. Не стоило ссориться с этими крестьянами. Иначе недолго и потеряться в горах.

Вернувшись домой с охоты, Вайсенброх никак не мог выбросить из головы кварцевую жилу кобольдов, но ни с кем больше об этом не говорил. Несколько дней спустя, так и не сказав никому ни слова, он, прихватив лом, вернулся в долину, где обнаружил выход породы, и выломал здоровенный кусок кварца. В итоге он отколол от этого куска малую часть (из осторожности — он не хотел, чтобы люди узнали и начали болтать о том, что кто-то ограбил кобольдов), а потом изготовил очки. Они могли лишь незначительно исправить зрение, но на большее в те времена мастера рассчитывать не могли.

Очки с виду казались совершенно обычными. Но когда Ганс Вайсенброх надел их, он был просто поражен. Он посмотрел на стену своей лавки или на стену соседнего дома — и ему показалось, что это не стены, а стекла, притом абсолютно прозрачные стекла; а когда он вошел в гостиную и глянул на пол — ковра просто не было.

(«Как это могло случиться?» — спросил Китинг. Тоболка сказал: «Какой-то эффект преломления, наверное. Продолжайте, мистер Бах».)

А когда его жена вошла из кухни — ее одежда тоже стала невидимой. Поначалу Вайсенброх решил, что женщина сошла с ума и разгуливала по дому в голом виде. Должно быть, они из-за этого изрядно повздорили, хотя в письме есть только намеки на это.

(«В каком письме?» — спросил Тоболка.)

Я сейчас как раз к этому подхожу. Вайсенброх в конце концов пришел к выводу: хотя, глядя через эти стекла, он не видит тканей, а видит лишь смутное мерцание, но все покровы остаются на местах. Ему хватило ума никому об этом открытии не рассказывать, даже жене, но ему не хватило ума держаться подальше от местной гостиницы. К сожалению, он обнаружил там как раз то, что надеялся найти; нескольких местных Madchen, не говоря уже о самой буфетчице. Судя по намекам, разбросанным в письме, я могу сказать, что Вайсенброх несколько переволновался. Он выпил немало шнапса и вел себя с означенными женщинами просто постыдно. К счастью, он не разбил очки. В итоге его отвели в магистрат, он предстал перед судом и был оштрафован на несколько марок. В давние времена это была значительная сумма.

Так вот, как я уже отметил, Ганс Вайсенброх был человеком, не чуждым идеям просвещения. Он обменивался письмами с Гёте и Шиллером, поддерживал связи с двором Саксен-Веймара в Эрфурте, и есть подтверждения, что именно он изготовил очки, которые Шиллер носил до самой смерти. Несомненно, от кого-то из придворных он услышал о том, что во Францию в качестве представителя колоний прибыл мой предок, доктор Бенджамин Франклин.

(«И вы действительно потомок Бенджамина Франклина?» — едва ли не с восхищением проговорил Китинг.)

Так мне рассказывали (продолжал Бах). Ну, Вайсенброх знал о научных достижениях Франклина, разумеется, и он решил, что американец сможет объяснить, как работают очки из кварца кобольдов. Возможно, он предполагал, что в любой момент сможет вернуться к кварцевой жиле и раздобыть больше материала. Во всяком случае, он упаковал очки и отправил их одному из своих друзей при дворе Саксен-Веймара, приложив письмо, адресованное Франклину, и попросив передать пакет посланнику колоний. Тогда ничего иного придумать было нельзя; почта работала не так уж хорошо.

Насколько я могу судить, мой предок прекрасно использовал очки. До сих пор, знаете ли, некоторые его потомки живут во Франции. Но он никогда не упоминал об этих очках, и мы бы ничего о них не узнали, если бы не письмо Вайсенброха, написанное мелким неразборчивым почерком, типичным для восемнадцатого столетия.

(«И что Франклин ответил Вайсенброху?» — спросил Китинг.)

Никто не знает. Все, что у нас есть, — письмо Вайсенброха с пометкой Франклина. На полях написано: «Сказать г-ну Вайсенброху d. n. atz. enuz. e. p., 4.13». Никому не известно, что означают все эти сокращения. И все, что нам известно о Вайсенброхе, — это его письмо Франклину и его переписка с Гёте и Шиллером. Потом все контакты были прерваны. Понимаете, эти события произошли как раз тогда, когда ландграф Гессе-Касселя начал поставлять королю Георгу солдат для службы в американских колониях. При дворе Саксен-Веймара к этому отнеслись весьма неодобрительно, и отношения с Гессе-Касселем надолго прекратились. А Вайсенброх жил в ГессеКасселе.

* * *

Мистер Коэн наклонился над стойкой.

— И вы хотите нам сказать, когда вы надеваете очки, то видите всех вокруг, как будто одежды на людях столько же, сколько на обезьянах?

— Именно это я и хочу сказать, — сказал Бах, снова вытащив очки и нацепив их на нос; он внимательно осмотрел бармена. — Например, очки мне подсказывают, что у вас на животе большой жировик, прямо к северо-востоку от пупка, чуть ниже пряжки ремня.

Лицо мистера Коэна залилось краской, напоминавшей густое бургундское; но прежде чем он успел подыскать подходящий ответ, распахнулась дверь, и появилась светловолосая миссис Джонас, которую сопровождала другая дама, моложе и выше ростом.

— Привет, мистер Коэн, — сказала миссис Джонас, подводя свою протеже к стойке бара, туда, где сидел Бах. — Очень жаль, если мы заставили вас ждать, Септимус, но мы не хотели попасть под этот ливень. Мэриан, это Септимус Бах; Септимус, я хочу тебя познакомить с Мэриан Маркс. Думаю, что у вас двоих немало общего.

Мисс Маркс, конечно, в полной мере оправдала те щедрые авансы, которые выдал ей мистер Гросс. Голливуд мог бы использовать лицо, которое виднелось из-под огромной копны рыжих волос, и все остальное, вплоть до пары изящных лодыжек, казалось, вполне соответствовало тому, что было на виду. Но Септимиус Бах остался невозмутимым, и голос его звучал очень ровно. Юноша едва коснулся руки, которую ему протянула посетительница.

— О да, — проговорил Бах, глядя на девушку сквозь очки. Последовала небольшая пауза. — Вы… ммм… не хотели бы выпить?

— Стингер, пожалуйста, — сказала девушка.

Беседа на этом оборвалась — но тут дверь снова отворилась и появилась другая девушка, которую можно было бы назвать полнейшей противоположностью Мэриан Маркс. Она была невысокой, и очки в черепаховой оправе выделялись на невыразительном лице под стриженными в кружок черными волосами. В отличие от великолепно одетой мисс Маркс она носила короткое пальто поверх бесформенного халата. Девушка вручила пакет миссис Джонас.

— Профессор Тотт сказал, что ему нужно проверить письменные работы, но он вспомнил, что вы хотели получить отросток герани. Вот он и прислал меня… — сообщила девушка.

— Спасибо, Энн, — ответила миссис Джонас. — Ты знакома с Мэриан Маркс, не так ли? Энн Картер, это — Септимус Бах.

Бах взял девушку за руку.

— Разве вы не останетесь с нами?

— Нет, — ответила девушка. — Мне нужно возвращаться в университет. Но все равно спасибо.

Она отвернулась, но Бах последовал за ней.

— По правде сказать, мне и самому идти в ту сторону. Не возражаете, если я пойду вместе с вами? — Он обернулся к остальным посетителям: — Рад был с вами познакомиться, мисс Маркс. До свидания, Элли.

Он пошел к двери вместе с Энн Картер, не отводя от девушки восторженного взгляда.

Когда дверь за ними затворилась, Мэриан Маркс сказала:

— Вот так! Я, в общем, не возражаю против того, что он меня сразу бросил, едва успев познакомиться, но просто интересно, что он такого в ней разглядел?

Вокруг да около

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Мы с Флетчером Прэттом (1897–1956) начали сотрудничать на ниве беллетристики в 1939 году. Прэтт был тогда известным автором НФ, исторических сочинений, биографий и книг о войне и армии. Я только начинал свою карьеру сочинителя-фрилансера. После нескольких лет работы техническим редактором, преподавателем и консультантом я сочинил в соавторстве учебник и продал несколько рассказов и статей в НФ-журналы.

Война с Германией прервала наше сотрудничество. В 1946-м, в конце войны, мы с Прэттом решили сочинить серию рассказов, действие которых происходило в баре; мы подражали историям лорда Дансени о Джоркенсе. Я не помню, кто из нас первым придумал, что центром событий станет бар Гавагана, не помню, насколько сознательно мы следовали примеру Дансени. Мы не знали, что по ту сторону океана Артур Ч. Кларк начинал аналогичный проект, сочиняя рассказы о «Белом Олене».

Первым рассказом о баре Гавагана стала «Самая лучшая мышеловка». Эту историю отклонили два журнала, мы переписали рассказ, получили еще несколько отказов и наконец продали его в «Журнал фэнтези и научной фантастики». Тем временем мы собирали все больше подходящих сюжетов и работали всё быстрее, поскольку ничто нас не связывало, а ритм историй мы уловили. В большинстве случаев мы сверяли свои заметки и советовались. Потом я сочинял первоначальную редакцию, а Прэтт делал итоговый вариант.

Место действия этих историй — старомодный бар 1950-х годов. В те дни доллар стоил в несколько раз больше, чем теперь; десятицентовики, четвертаки и пятидесятицентовые монеты делали из самого настоящего серебра. Бороды были редкостью; мужчины коротко стригли волосы, очень распространена была ныне редкая стрижка — «ежик». Коммерческое телевидение было новинкой. Коктейль «Манхэттен» пользовался огромной популярностью. Женская эмансипация, права геев, этнические конфликты — все это еще не было актуально, но «холодная война» шла вовсю. Сексуальная революция еще не начиналась, а слово «негр» использовали чаще, чем слово «черный».

Мы с Прэттом работали над рассказами в течение шести лет. Последним произведением стали «Очки Вайсенброха», написанные в 1953-м. Из двадцати девяти историй о баре Гавагана только двадцать три появились в оригинальном сборнике «Рассказы из бара Гавагана». Еще шесть, написанные после того, как книга была сдана в печать, публиковались в журналах. Двенадцать были напечатаны в «Журнале фэнтези и научной фантастики», три в «Вейрд тэйлз» и два в «Фантастической вселенной научной фантастики».

Я слегка отредактировал рассказы, чтобы удалить несогласованности стиля и содержания, потому что Прэтт расставлял знаки препинания на слух. Рассказ «Тот, кто ее увидит» редактор журнала переименовал в «Убежище аргонавта»; я восстановил первоначальное название. «Почудился мне голос…» был первоначально опубликован под названием «Когда завоет ветр ночной» (из Гилберта и Салливана), но мне кажется, теперешнее название (из Шекспира) подходит лучше.

С приближением столетия Гражданской войны Прэтт все больше уделял внимания книгам о войне между штатами, и у него не оставалось времени ни для художественных произведений, ни для работы в соавторстве — до самой его преждевременной смерти. Вследствие этого мы так никогда и не вернулись к рассказу о вампире, любившем сладкое и нападавшем только на диабетиков. Эта ненаписанная история, может быть, называлась «Луна и я», потому что у меня сохранилось упоминание о таком рассказе в списке сочинений. Очевидно, мы не дошли до стадии первоначального наброска — в моем архиве не сохранилось никаких рукописей. В этом рассказе мы должны были использовать знания Прэтта о мире профессионального бокса; в юности он выступал на ринге в легком весе. Хотя он не возражал против разговоров о боксерском прошлом, но отказывался предавать гласности эти эпизоды, так как не одобрял, когда писатели эксплуатировали детали своей частной жизни.

Эта книга издана на основании договоренности с доктором Кларком, моим соседом по комнате в колледже и давним другом Прэтта. Читатели, которые хотели бы узнать больше о жизни и творчестве Флетчера Прэтта, найдут биографический очерк об этом разностороннем авторе в моей книге «Литературные рыцари и волшебники», выпущенной «Аркхэм Хаус» в 1976 году.

Л. Спрэг де Камп

Вилланова, штат Пенсильвания

Май 1976

Напитки

Ангельская титька (Грудь ангела).

Состав: самбука светлая (анисовый ликер) — 25 мл, яичный ликер — 25 мл, коктейльная вишня красная — 5 г.

Способ приготовления:

налейте в стопку самбуку светлую;

используя коктейльную ложку, уложите слой яичного ликера;

украсьте коктейль вишней.

Биттер.

Горький алкогольный напиток на основе трав и кореньев.

Виски с содовой.

Самый популярный коктейль из виски. На одну порцию 50 мл виски, 100 мл содовой.

Способ приготовления:

В бокал хайбол кладут 3–5 кубиков льда. Затем вливают туда виски и разбавляют его содовой, заполняя стакан. Ошибочно полагать, что обычная газированная вода это и есть содовая. Помимо углекислого газа, в ней обязательно должны присутствовать пищевая сода и лимонная кислота. Можно купить содовую в магазине, но иногда проще сделать ее самостоятельно. Ничего сложного в этом нет. В стакан с газировкой нужно кинуть чайную ложку обыкновенной пищевой соды и либо выжать несколько капель лимонного сока, либо всыпать щепотку кислоты.

Виски-сауэр. Один из самых популярных крепких коктейлей.

Способ приготовления:

несколько капель яичного белка взбить до пены;

в шейкер со льдом налить бурбон, сироп и яичный белок;

добавить 30 мл свежевыжатого лимонного сока;

тщательно встряхнуть;

вылить в бокал, наполненный льдом;

украсить долькой апельсина и коктейльной вишней.

Голландский джин.

Самый ароматный и сильный по вкусу среди современных можжевеловых напитков мира. Отличается от английского тем, что можжевеловые ягоды изначально смешивают с зерновым суслом, а затем методом перегонки получают так называемое «солодовое вино» с содержанием спирта 50–55 %. Его разбавляют водой, снова добавляют можжевельник и другие добавки, и перегоняют вторично. Крепость готового продукта обычно составляет около 35 %.

Как правило, голландские джины имеют золотистый цвет. Это достигается либо с помощью непродолжительной выдержки в дубовых бочках, либо добавлением карамели. Несмотря на то, что в голландский джин добавляется меньше ароматических ингредиентов, он обладает ярко выраженным зерновым запахом. Для голландских джинов выдержка обязательна. Его употребляют исключительно в чистом виде.

Желтая гремучка (Гремучая змея).

Коктейль делается на основе виски. Однако за счет добавления в коктейль яичного белка и небольшого количества лимонного сока с сахаром получается довольно необычный, но приятный на вкус напиток. Состав: анисовая настойка — 1/4 ч. ложки, виски — 45 мл, яичный белок — 1 шт, лимонный сок — 1 ч. ложка, сахар — 1/2 ч. ложки.

Способ приготовления:

смешайте все ингредиенты в шейкере со льдом и хорошо взбейте. Процедите в бокал для коктейля (через ситечко) и сразу подайте.

Зомби.

В состав коктейля входят: светлый ром — 40 мл, золотой ром — 40 мл, темный ром — 40 мл, персиковый шнапс — 40 мл, крепкий ром — 20 мл, ананасовый сок — 40 мл, апельсиновый сок — 40 мл, гренадин — 3 капли. А также: ананас, апельсин, персик. При приготовлении понадобятся: коктейльная ложечка, коктейльный зонтик, шейкер.

Способ приготовления:

смешать все ингредиенты, за исключением крепкого рома, в шейкере, заполненном колотым льдом;

перелить в бокал «Харрикейн» или специальный бокал «Зомби»;

добавить кусочки ананаса;

сверху аккуратно долить крепкий ром (лучше всего использовать «Бакарди» 151);

добавить соломинку, зонтик и украсить ломтиком персика или апельсина.

Коктейль можно поджечь перед употреблением.

Кипящий котел (Бойлермейкер).

Алкогольный коктейль, содержащий любой крепкий алкоголь и пиво. Коктейль похож на Ёрш, но отличается тем, что стакан пива и стопку крепкого алкоголя подают отдельно, а затем стопка опускается в стакан.

Способ приготовления:

в пивную (или любую другую) кружку налить пиво. Быстро опустить в кружку стопку водки. Коктейль выпивается залпом, пока не осела пена.

Манхэттен (от названия острова Манхэттен, Нью-Йорк).

Популярный коктейль, появившийся в конце XIX века в США, затем распространившийся в Европе, особенно в Англии. Состоит из сладкого красного вермута и бурбона. Смешивают со льдом в смесительном стакане (метод stir — перемешивание барной ложкой) или в шейкере. Подают без льда в коктейльной рюмке. Украшают вишней для коктейлей или лимонной цедрой.

Мартини.

Вермут или крепленое вино с настоем трав, ароматный и полезный напиток. Вермуты не принято пить в чистом виде, но они идеально подходят для смешивания с яблочным, вишневым, апельсиновым соками, морсами, джином, амаретто, водкой, виски и ароматными сладкими ликерами.

Президенте.

Кубинский президент Марио Гарсиа Менокал, в честь которого и был назван El Presidente, любил этот коктейль больше других. Его роскошный кисло-сладкий вкус считается поистине достойным властителей — и Кубы, и целого мира.

Ингредиенты:

светлый ром — 45 мл, апельсиновый ликер Triple Sec 25 мл, сухой вермут — 25 мл, сироп гренадин — 3 мл, лед — по вкусу.

Способ приготовления:

в шейкере со льдом встряхните ром, вермут, ликер и гренадин. Процедите в коктейльный бокал, украсьте спиралькой из кожуры апельсина.

Ржаное виски (rye whiskey).

Виски из зернового сусла, в котором рожь составляет не менее 51 %. После дистилляции имеет содержание алкоголя, не превышающее 80 %, и хранится в новых просмоленных дубовых бочках. Требования к производству ржаного виски те же, что и к бурбону. Напиток отличается горьковатым привкусом, что обусловлено естественной горечью ржи. Производится в США и Канаде. Практически не употребляется в чистом виде.

Роб Рой.

Состав: виски шотландский — 60 мл, красный вермут — 40 мл, ангостура битер — 1 мл, апельсин — 3 г, лед в кубиках — 200 г.

Способ приготовления:

наполнить стакан для смешивания кубиками льда;

перемешать лед коктейльной ложкой и слить воду;

налить: красный вермут 40 мл, ангостуру 1 каплю и виски шотландский 60 мл;

размешать коктейльной ложкой;

перелить через стрейнер в охлажденный коктейльный бокал;

украсить цедрой апельсина.

Ром с колой.

Коктейль «Куба либре» (Cuba libre). Состав: 2 части хорошего белого рома, сок лайма на ваше усмотрение, кока-кола — 4–5 частей, кожура лайма, лед.

Способ приготовления:

в бокал сначала выжимаем сок лайма, после чего опускаем туда оставшуюся кожуру, наполняем бокал примерно на две трети льдом и заливаем это все холодной кока-колой.

Сазерак.

Старинный американский коктейль, родом из Нового Орлеана. Его подают в тех заведениях, где уважают барную культуру.

Состав:

50 мл коньяка Rémy Martin VSOP, Дэш биттера Peychaud’s, Дэш абсента, 1–2 кусочка сахара (по вкусу).

Способ приготовления: в бокал рокс положить дробленый лед, налить абсент и немного воды. Положить сахар на дно стакана для смешивания. Налить на него биттер и растереть сахар пестиком. Добавить в стакан для смешивания лед, налить коньяк. Перемешать. Вылить содержимое из охладившегося и приобретшего ароматы абсента бокала рокс. Отфильтровать в бокал рокс содержимое стакана для смешивания. Отжать в коктейль полоску цедры лимона и опустить ее в бокал.

Стингер.

Коктейль известен ценителям алкоголя еще с первых десятилетий двадцатого века. В барменской книге, выпущенной Томом Баллоком в 1917 году, присутствует сразу два варианта этого напитка: «белый» и «зеленый» Стингер.

Ингредиенты:

коньяк — 50 мл, мятный ликер светлый — 25 мл, лед дробленый — 150 г, лед в кубиках150 г.

Способ приготовления:

налить в шейкер мятный ликер светлый 30 мл и коньяк 60 мл;

наполнить шейкер кубиками льда и тщательно взбить;

перелить в рокс, наполненный дробленым льдом доверху.

Том Коллинз (он же Джон Коллинз).

Коктейль с джином категории «лонг дринк», легкий и освежающий на вкус.

Состав:

джин — 50 мл, лимонный сок (свежевыжатый) — 20 мл, газированная вода (или содовая) — 80 мл, 1 чайная ложка сахарного сиропа.

Стакан — хайболл.

Существует два основных способа приготовления коктейля Том Коллинз. По одному из них, в наполненный льдом шейкер помещают алкоголь, сок лимона и сахарный сироп. Перемешанную массу процеживают в стакан (на 2/3 заполненный кубиками льда). Сверху выливают минеральную (или содовую) воду. Украшают кусочком лимона или вишней.

Можно приготовить коктейль Том Коллинз и непосредственно в стакане хайболл. Технология при этом остается та же. В предварительно заполненный на 2/3 льдом стакан выливают джин, лимонный сок и чайную ложку сахарного сиропа. Содержимое тщательно перемешивают, после чего в стакан доливают содовую и украшают коктейль.

Подают коктейль с джином на стол с двумя соломинками.

Устрица прерий (Прэйри ойстер).

Испытанное средство от похмелья, снимающее самую сильную головную боль и излечивающее желудочные расстройства.

Состав:

30 мл водки, натуральное оливковое масло, 1 яичный желток, 1–2 ч. ложки томатного кетчупа, соль и молотый черный перец, соус «Ворчестершир», белый винный уксус.

Способ приготовления:

смазать бокал оливковым маслом и вылить остатки;

влить в бокал томатный кетчуп и яичный желток (не размешивая его), добавить по вкусу соус «Ворчестершир», уксус, соль и перец;

закрыть глаза и выпить одним глотком.

При этом вспомните, как хорошо вам было накануне вечером.

Для запивки приготовьте маленький бокал с очень холодной водой.

Примечания

1

Queira, senhores — «довольно, господа» (порт.).

(обратно)

2

chefe — «босс» (порт.).

(обратно)

3

Sim — «да» (порт.).

(обратно)

4

Mгe do Deus — «Матерь Божья» (порт.).

(обратно)

5

Pois sim — «совершенно верно» (порт.).

(обратно)

6

Килт — если кто еще не знает, это шотландская мужская юбка.

(обратно)

7

В романе Виктор Хассельборг обычно цитирует строки Льюиса Кэрролла.

(обратно)

8

В переводе с португальского языка означает «Межпланетные Путешествия».

(обратно)

9

Мах салами! (араб.) — Езжай с миром!

(обратно)

10

Кокни — коренной лондонец, особенно уроженец восточной его части.

(обратно)

11

Пассажейруш сай, пор фавор! (португ.) — в переводе с португальского языка означает — Пассажиры на выход, пожалуйста!

(обратно)

12

Тенья а бондади сеньор (португ.) — Будьте добры сеньор.

(обратно)

13

Фискал (португ.) — таможенный чиновник.

(обратно)

14

О, Глориа-Патри — в переводе с португальского языка означает восхищенное восклицание.

(обратно)

15

Обригаду (португ.) — Благодарю.

(обратно)

16

«Мараньяу» — небезынтересно отметить, что название корабля переводится с португальского языка как «Вранье», «Небылица».

(обратно)

17

Муст — период полового возбуждения у слонов, когда они становятся агрессивными.

(обратно)

18

Мау ду Деус! (португ.) — приблизительно — Господи Боже!

(обратно)

19

Уш сантуш, но! (португ.) — Помилуй святые, нет!

(обратно)

20

Лепрекон — ирландский эльф-башмачник.

(обратно)

21

Амиго меу (португ.) — друг мой.

(обратно)

22

Сим (португ.) — да.

(обратно)

23

Ате а виста! (португ.) — До свиданья!

(обратно)

24

ipso facto (лат.) — в силу самого факта.

(обратно)

25

Американу ду норти (португ.) — североамериканца.

(обратно)

26

Бриджи — штаны для верховой езды.

(обратно)

27

Жрец имел в виду планету Вишну.

(обратно)

28

Погонщики слонов (инд.).

(обратно)

29

Средневековое колющее оружие (ХII-ХV вв.).

(обратно)

30

Тем лучше (фр.).

(обратно)

31

Вы так думаете? (кит.).

(обратно)

32

Именно так, абсолютно (португ.).

(обратно)

33

Друг (португ.).

(обратно)

34

Закон о неприкосновенности личности (лат.).

(обратно)

35

Товарищ (португ.).

(обратно)

36

Стать государственным (в Англии — королевским) свидетелем — значит изобличать на суде своих сообщников с целью смягчить для себя наказание.

(обратно)

37

Так называемый (фр.).

(обратно)

38

Средняя.

(обратно)

39

Гора в Барселоне.

(обратно)

40

Да, я Хассельборг (исп.).

(обратно)

41

Премного извиняюсь (исп.).

(обратно)

42

Спокойно (португ.).

(обратно)

43

Темница, тюрьма (исп.).

(обратно)

44

Буквально: завтра. Приступ маньяны — склонность «кормить завтраками»; «Бог подаст».

(обратно)

45

Очень быстро (исп.).

(обратно)

46

Нау — «нет» (португ.).

(обратно)

47

Obrigado — «спасибо» (португ.).

(обратно)

48

Pois sim — «совершенно верно», «именно так» (португ.).

(обратно)

49

Deus meu — «Мой Боже» (португ.).

(обратно)

50

Adeus — «до свидания» (португ.).

(обратно)

51

Галахад (Galahad) — один из достойнейших рыцарей Круглого Стола, сын Ланселота и Елены, добывший чашу Святого Грааля.

(обратно)

52

Prima facie — «по первому виду» (лат.).

(обратно)

53

Гериатрия — область медицины, связанная с проблемами здоровья пожилых людей.

(обратно)

54

«Nuit d'amour», «Moment d'extase» «Ночь любви», «Момент экстаза» (фр.).

(обратно)

55

«Sim?» — «Да?» (португ.).

(обратно)

56

Por favor — пожалуйста, будьте добры (исп.).

(обратно)

57

Sargaco — водоросли (исп.).

(обратно)

58

Туше! — «Попал!» — Возглас фехтовальщика, которым он подтверждает, что противник нанёс ему укол (фр.).

(обратно)

59

Двойное дегаже — удвоенный перевод оружия (фехтовальный термин).

(обратно)

60

…Келли с Шитсом — Эрудит Тангалоа все перепутал. Во-первых, имелись в виду, конечно, английские поэты-романтики Шелли и Китс, а во-вторых, они никогда не творили вместе. Комическую оперу «Микадо» написали другие «английские чуваки» — либреттист Джильберт и композитор Сулливан. Процитированное Барнвельтом стихотворение «Оэимандия» — «Рассказывал мне странник, что в пустыне…» (пер. В. Микушевича) — принадлежит перу Шелли. Барнвельт довольно часто цитирует произведения английских поэтов. Примечания к этим цитатам даются в основном в случае использования заимствованных переводов.

(обратно)

61

Делсартийские жесты — жесты, похожие на упражнения эстетической гимнастики Франка Делсарта.

(обратно)

62

…окутало саваном черным безграничные своды небес. — Цитата «Стансов» Шелли (пер. К. Бальмонта).

(обратно)

63

Amigo — приятель, дружок (исп.).

(обратно)

64

Шейла — девушка, «подруга» (англ.).

(обратно)

65

…над морем, сумрачным в стране забвенной. — Китс, «Ода соловью» (пер. Е. Витковского).

(обратно)

66

Nom-de-guerre — прозвище, псевдоним (фр.).

(обратно)

67

Генотеизм — разновидность политеизма («многобожия»), когда среди множества прочих божеств главным и наиболее могущественным считается какой-то один определенный бог.

(обратно)

68

Обычай из тех, что похвальнее нарушить, чем блюсти. — Перефразированная цитата из «Гамлета».

(обратно)

69

«Старая дружба» — стихотворение Р. Бернса (пер. С. Маршака). На самом деле девушка поет: «Забыть ли старую любовь И не грустить о ней…»

(обратно)

70

Бессмертные строки Г. Гейне в переводе М. Лермонтова про одинокую сосну представлять, наверное, нет необходимости.

(обратно)

71

Мики Финн жаргонное название наркотика (англ.).

(обратно)

72

Встань! Бросил камень в чащу тьмы восток… — рубай Омара Хайяма (пер. И. Тхоржевского).

(обратно)

73

Аталанта и Меланипп — персонажи греческой мифологии. За то, что предавались любви в храме, были превращены Зевсом во львов.

(обратно)

74

Хоть неприметной в лютне трещинка была, на нет она всю музыку свела. — Цитата из поэмы Теннисона «Мерлин», ставшая пословицей.

(обратно)

75

Свет летучий пролить на престолы… — цитата из поэмы Теннисона «Королевские идиллии».

(обратно)

76

«Второзаконие» — одна из первых пяти книг Библии, содержащая религиозное законодательство.

(обратно)

77

и ведал упоенье в звоне битв… — цитата из программного стихотворения Теннисона «Улисс» (пер. Г. Кружкова).

(обратно)

78

Наполни кубок, и в костер весны… — рубай, приписываемое английским поэтом-переводчиком Фицджеральдом Омару Хайяму.

(обратно)

79

Квакеры — христианская протестантская секта, отличающаяся строгостью в вопросах морали.

(обратно)

80

Realment — «на самом деле», «действительно» (португ.).

(обратно)

81

imediatamente — «немедленно» (португ.).

(обратно)

82

Obrigado — «спасибо» (португ.).

(обратно)

83

Por favor — «пожалуйста» (португ.).

(обратно)

84

sargento — «сержант» (португ.).

(обратно)

85

bolo — «печенье» (португ.).

(обратно)

86

calma — спокойно (португ.).

(обратно)

87

Atйlogo — «до скорого» (португ.).

(обратно)

88

Adeus — «до свидания» (португ.).

(обратно)

89

muito obrigado — «большое спасибо» (португ.).

(обратно)

90

Obrigado — «спасибо» (португ.).

(обратно)

91

fripon — «мошенник» (фр.).

(обратно)

92

Bien — «хорошо», «ладно» (фр.).

(обратно)

93

Ja — «да» (нем.).

(обратно)

94

Que quer vocк, senhor — «Кто вы, синьор?» (португ.).

(обратно)

95

Atй а vista — «до свидания» (португ.).

(обратно)

96

Aber, ich bin doch nicht dieser Koshay! Ich habe von dem Kerl niemals gehцrt! — «Но я же не этот Коши! Я никогда не слышал об этом типе» (нем.).

(обратно)

97

Афасия неправильно поняла Дариуса. Он понукает своих «лошадей»-ахеахи традиционным возгласом американских ковбоев: «А ну вперед, телята» («Git along little dogies»).

«Dogies» — на ковбойском языке значит «телята», образовано от мексиканского диалектного «dogal», а не от созвучных ему «dog», «doggies» («собака», «песики»). Есть также очень известная народная ковбойская песенка «Git along little dogies», которую исполняли многие известные певцы, в частности Никель Грик. Слова в разных вариациях сильно отличаются. В некоторых поется о телятах, которым скоро, в отличие от самого ковбоя, предстоит стать телятиной. Слова «git along», благодаря этой песенке, приобрели в американском английском особый шутливый смысл и употребляются в самых разных сочетаниях. В 1937 году был снят одноименный фильм-вестерн «Git along little dogies» с Жене Аутри в главной роли.

(обратно)

98

Schweinhund — ругательство, буквально — «свинская собака» (нем.).

(обратно)

99

От имени Вильфредо Парето (Vilfredo Pareto, 1848–1923), итальянского социолога и психолога, у которого в свое время было много последователей. Он рассматривал общество как пирамиду, наверху которой находятся немногие высокоодаренные люди, составляющие элиту. История, по Парето, — арена постоянной борьбы элит за власть, в ходе которой осуществляется их смена («циркуляция элит»). Парето также придавал большое значение миру чувствований человека.

(обратно)

100

Процион — звезда в созвездии Малого Пса, восьмая по яркости на небе, расстояние — 11,5 св. лет от Солнца.

(обратно)

101

Свинская война (Pig War) едва не началась 15 июня 1859 года, на острове Сан-Хуан в Тихом океане, когда поселенец-американец убил свинью англичанина, которая лакомилась его картофелем. Были приведены в состояние боевой готовности войска обеих сторон, в том числе военные корабли, однако прямого столкновения и жертв удалось избежать. Тем не менее, споры вокруг острова продолжались до 1872 года, когда было решено прибегнуть к помощи третьей стороны, и по предложению кайзера Германии Вильгельма было установлено, что территории севернее 49-й широты будут принадлежать Канаде, т. е. тогда фактически Великобритании, а южнее — США.

(обратно)

102

Остров Вознесения находится в Атлантическом океане, между Африкой и Южной Америкой.

(обратно)

103

Васко да Гама (Da Gama, Vasco) (1460–1524) — португальский мореплаватель, открывший морской путь из Западной Европы в Индию. Из 170 участников экспедиции 1497-99 годов живыми вернулись в Лиссабон только 55, нашел последнее пристанище на далеком острове Терсейра и брат Васко да Гамы Паулу.

(обратно)

104

Жоао да Нова (Joгo da Nova) (XV в. — 1509) — португальский мореплаватель. 21 мая 1502 года, в католический праздник Вознесения, по пути в Индию, открыл остров, который назвал островом Вознесения. В составе экипажа Жоао де Нова был Америго Веспуччи, именем которого была названа Америка.

(обратно)

105

Americano do Norte — «североамериканец», «гражданин США» (португ.).

(обратно)

106

Быт., 3, 12

(обратно)

107

Жоао Вас Кортереал (Joao Vas Cortereal) действительно в 1472 году, то есть за 20 лет до открытия Америки Колумбом, высаживался на берегах нынешнего Ньюфаундленда, а в 1472-м, по некоторым данным, побывал на островах, которые позже открыл Колумб, женатый на дочери Бартоломео Перестрелло, участника экспедиции Кортереала, и благодаря этому якобы знавший о его открытиях

(обратно)

108

Obrigado — «спасибо» (португ.).

(обратно)

109

Mгe do Deus — «Боже мой» (португ.).

(обратно)

110

Джорджтаун (Georgetown) — столица острова Вознесения, в 2003 году в ней жили 560 человек.

(обратно)

111

Бахия (Bahia) — штат Бразилии. Его столица, г. Сальвадор, отстоит от Рио-де-Жанейро на 1300 км.

(обратно)

112

Perdon — «прошу прощения» (португ.).

(обратно)

113

Por favor — «пожалуйста» (португ.).

(обратно)

114

Paciencia — «спокойствие» (португ.).

(обратно)

115

ipso facto (лат.) — в силу самого факта; тем самым.

(обратно)

116

Force majeure (фр.) — несчастный случай.

(обратно)

117

Когда-нибудь я постигну тебя! (лат.).

(обратно)

118

Зенан — zenana (англ. — инд.) — женская половина в доме.

(обратно)

119

Берсерк — викинг, посвятивший себя богу Одину, перед битвой приводивший себя в ярость.

(обратно)

120

Орсель — orchil (англ.) — фиолетово-красная краска, получается из разного рода лишайников и употребляется для окраски шелка и шерсти.

(обратно)

121

Пэдуэй на смеси латыни и итальянского припоминает начальную фразу из «Записок о галльской войне» Гая Юлия Цезаря: «Вся Галлия разделена на три части, из которых одна называется Бельгия…».

(обратно)

122

От основания города.

(обратно)

123

Персий Флакк — римский поэт, родился в 412 году.

(обратно)

124

Что и требовалось доказать.

(обратно)

Оглавление

МЕЖПЛАНЕТНЫЕ ТУРЫ (цикл)

  Всё хорошо, что хорошо кончается

  Королева Замбы

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

  Вечный двигатель

  Рука Зеи

    Указатель морских терминов

  Башня Занида

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

  Магические крекеры

  Гальтонский свисток

  Летние одежды

  А ну, вперед, телятки!

  Зубы инспектора Фисесаки

  Создатели континентов

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

  Королева оборванцев

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

НОВАРИЯ (цикл)

  Книга I. Башня Гоблинов

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  Книга II. Часы Ираза

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

  Книга III. Корона Ксилара

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

  Книга IV. Веер императора

  Книга V. Уважаемый варвар

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

  Книга VI. Демон, который ошибался

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

ПУСАДСКИЕ ИСТОРИИ (цикл)

  Книга I. КОЛЬЦО ТРИТОНА

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

  Книга II. ГЛАЗ ТАНДИЛЫ

ДА НЕ ОПУСТИТСЯ ТЬМА! (роман)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

САМЫЙ СТРАННЫЙ БАР ВО ВСЕЛЕННОЙ (роман в новеллах, соавтор Флетчер Прэтт)

  Предисловие

  Elephas frumenti

  Аметист в наследство

  Путци, сюда!

  Сильное чувство

  Твари из бурбона

  Дар божий

  Самая лучшая мышеловка

  Адреса не оставил

  Не вовремя

  Канун Иванова дня

  Любовное гнездышко

  Камень мудрецов

  Тело дивной красоты

  Палимпсест Cв. Августина

  Куда изволите?

  «Почудился мне голос…»

  Что одному еда…

  Сторож брату моему

  Гривенник принесет вам успех

  Тот, кто ее увидит

  Врата отворились

  Колокольчик, книга и свеча

  Все, что блестит

  Джин — в бутылке

  Великое множество

  Черный шар

  Чудеса кулинарии

  Покупатель, будь бдителен!

  Очки Вайсенброха

  Вокруг да около

  Напитки