Ритуал (fb2)

- Ритуал [litres] 2077K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Анатольевич Остапенко

Сергей Остапенко
Ритуал

Серия «Наши там» выпускается с 2010 года

Оформление художника Янны Галеевой

Глава 1
Неволя пуще охоты

Если какая-нибудь неприятность может случиться, она непременно случается.

Закон Мерфи

Лекция по философии подходила к концу. Я сидел в аудитории номер 42, мой взгляд рассеянно блуждал по силуэтам однокурсниц. Настроение было отвратительным. Черт возьми, так она меня бросила или снова скажет, что я сам себе выдумал проблему на ровном месте? Некоторые женщины умеют так, да. А уж Татьяна Солодовникова, в которую мне «посчастливилось» втюриться, – настоящая чемпионка по нервотрепке.

Я отогнал мрачные мысли и попытался прислушаться к голосу лектора. Профессор Вритрин бубнил что-то маловразумительное. Какие-то стишки.

– Вот еще одна сутра из Упанишад, – сказал он, подыскав подходящее, по его мнению, изречение.

«Кошмар, – подумал я. – Он до сих пор мусолит Ригведу. А я все прослушал. Не дай бог, завтра на экзамене мне попадется именно эта тема».

– Тот, кто знает знание и незнание, и то и другое вместе, тот, переступая смерть благодаря незнанию, обретает бессмертие благодаря знанию.

Профессор умолк, пристально глядя мне в глаза. Взгляд у него был какой-то странный: дикий, цепкий, будто звериный. Я поежился и сделал вид, что пялюсь в конспект, но профессор явно не желал оставить меня в покое.

– Неплохая мысль для древних, верно, Гордюков? Вы согласны, что в наши дни похожие по смыслу утверждения можно обнаружить сразу в нескольких направлениях философии?

«Чего это он сегодня ко мне привязался?» – подумал я, но так и не смог припомнить, чем мог ему насолить. Лекции я пропускал редко, контрольную сдал одним из первых. Меня могла подвести только пагубная привычка вступать с преподавателем в полемику.

– Пожалуй, – буркнул я, скривив рот в вымученной улыбке. – Я одного не пойму: сами-то древние хоть понимали, что имеют в виду?

С соседних мест послышались приглушенные смешки, и я раздумывал, отнести мне их в адрес моей мимики или в адрес выданного мной словесного шедевра.

Профессору мой тон явно не понравился, судя по тому, что его мысли потекли в русле, не сулившем ничего хорошего. Вритрин снял очки и, протирая их носовым платком, осведомился, отчего это мой приятель Александр Юдин игнорирует его предмет, будто бы сдача экзамена его не волнует. Я, признаться, не знал, что ответить, но надо было как-то выкручиваться:

– По-моему, он болеет. Ему назначили физиопроцедуры, кажется.

Вритрин понимающе кивнул:

– Судя по вашему виду, Гордюков, с вами тоже не все в порядке. Взгляд совершенно отсутствующий, а лицо такое, будто вы всю ночь… – Он помолчал секунду и добавил: – Вагоны разгружали.

Следующая волна смешков совпала с выкриком о том, что пара закончилась, и студенты, дружно снявшись с мест, потянулись к выходу из аудитории. Я бы с удовольствием последовал их примеру, но профессору явно чего-то от меня было нужно, и я терпеливо ждал, что он скажет дальше.

– Встретимся завтра на экзамене, – бросил он вслед уходящим и вновь повернулся ко мне.

Сегодня с профессором творилось нечто необъяснимое. Обычно он зануда, а сегодня больно красноречив, цитатами вдохновенно сыплет. Пьян, что ли? Не похоже. Он не выпившим казался, а, скорее, походящим на кроманьонца, репродукция которого находилась в одной из аудиторий корпуса истфака. Такой же коренастый, сутулый и волосатый. Сними с него очки и костюм, так получится чистая копия.

Вритрин повел мощными кустистыми бровями, выпучил на меня водянистые глаза и ни с того ни с сего завел разговор на тему, ничем не связанную с предыдущей.

– Завтра – день летнего солнцестояния, – доверительно промолвил он. – Сохранившиеся обряды, приуроченные к этому времени у многих современных народов, – это следы более древней культуры, более древних верований. Несколько тысяч лет назад в нашей местности появились прародители большей части нынешних народов Евразии. Для них это было особое время, когда могли происходить различные чудеса. Это было время великого ритуала!

– Игорь Семенович, но я-то здесь при чем?

Профессор смутился и продолжил несколько смущенным голосом:

– Не знаю… Я просто посмотрел на выражение вашего лица, и мне показалось, что. Я только хотел спросить, не ощущаете ли вы особое напряжение, разлитое в воздухе? Мне, например, просто не по себе!

Вритрин улыбнулся, хищно оскалив зубы, и мне тоже стало не по себе. Все-таки пьян.

– По-моему, все нормально, – ответил я.

Казалось, профессор сомневался. Он некоторое время изучал меня взглядом, который, если мне не померещилось, стал мерцать, будто кошачий в темноте, а затем вздохнул и отвернулся.

– Жаль, – проронил он. – Тогда извините, что задержал.

Вздохнув не менее горько, чем Вритрин, я стал собирать вещи. Препод, почесывая бороду, мычал что-то о циклической природе времени и возвращении космоса в изначальное состояние. А когда я выходил, стрельнул в меня пугающим звериным взглядом и сделал жест, как будто бы хотел избавиться от назойливого насекомого, обитающего под одеждой.

Узрев такое, я скоренько хлопнул дверью и заспешил прочь. «Плохи дела, – подумал я. – Как бы наш философ не чокнулся. С ними такое, говорят, бывает».

Об экзамене думать не хотелось, и я решил прибегнуть к испытанному способу снятия стрессов – поесть. Кафе находилось прямо в здании факультета, на первом этаже. В полутемном коридорчике у самой двери я неожиданно наткнулся на Таню. Я остановился, она тоже, но недостаточно проворно, в результате чего прядь ее густых светлых волос на миг коснулась моего лица. Мы обескураженно глядели друг на друга, не пытаясь отстраниться. Секунды текли, а я молчал. Не подумайте ничего плохого: не из-за гордыни. Я просто любовался ее красотой. Психоаналитики предположили, что в подсознании каждого самца есть свой собственный архетип желанной самки, к которому он безотчетно стремится всю жизнь. Так вот, мой архетип стоял передо мной во плоти, так близко, что я мог чувствовать ее дыхание, и Танины феромоны через беззащитные рецепторы лупили прямо в мой воспаленный мозг.

Если бы я в этот миг меньше рефлексировал, а просто схватил ее в охапку, впился в губы и наговорил бы ей разных приятностей, всего, что последовало дальше, могло и не быть. Но судьба распорядилась иначе. На лестнице внизу послышались чьи-то шаги. Мигом позже в дверях появился Саня Юдин, с интересом окинул нас взглядом, отпустил в наш адрес не очень корректную шутку и попробовал протиснуться в кафе. Зрачки Татьяны блеснули, она парировала его фразу собственной едкой тирадой и с надменным видом скрылась внизу как раз тогда, когда я был готов осуществить свой план. Проклятье!

Если раньше у меня было просто скверное настроение, то теперь оно завалилось куда-то в Марианский желоб. Внутренний голос изощрялся в самокритике, распиная и анафематствуя меня на все лады.

Момент упущен. Догонять ее теперь было глупо. Я прошаркал внутрь; нащупав в полутемном зале Юдина, уже пожирающего обед, присоединился к нему. Он как раз разделывался с одним из пирожков, количество которых у него на тарелке могло шокировать неподготовленного наблюдателя. Кроме того, на столе красовалась початая бутылка пива. Подходит. Я решил, что Саня не обидится, если я его немного ограблю.

Он не протестовал, когда я вяло похитил один пирожок и принялся сосредоточенно жевать, изредка отбирая у него бутылку, чтобы отхлебнуть.

– Ты что, разбогател? – спросил я, намекая на обильную снедь.

Он отмахнулся и промычал что-то с набитым ртом, затем вытер жирные пальцы, залез в карман и потряс находившимися там монетами.

– Звенит?

– Звенит.

– Вот именно. А должно хрустеть и шелестеть. Тогда я бы согласился с тем, что разбогател. Однако, хоть и мелочь… а все равно приятно!

Я не разделил его веселья по поводу каламбура и с траурным видом принялся за второй пирожок. Вокруг стола весело резвилась парочка мух. Кроме нас, посетителей не было. За стойкой тоже никого не наблюдалось.

Александр доел остатки, использовал еще одну салфетку и пожал мне руку.

– Теперь привет, – сказал он. – Ты выглядишь словно сама смерть. У тебя что-то болит?

Я кивнул:

– Угу. Душа.

Саня мой ответ не оценил.

– Душа – это несерьезно, – фыркнул он. – Не забивай себе голову… мозгами, и все будет о’кей. Тебе повезло, что рядом есть такой крутой психолог, как я. Выкладывай, что у тебя за беда.

– Когда в следующий раз со мной захочет познакомиться девушка, – процедил я, скорчив скорбно-презрительную мину, – я уже не буду столь наивен. Я сразу же скажу ей: леди, не теряйте время зря. Мир в достаточной степени познан нами обоими, чтобы понимать, кто и чего в конечном счете ищет. Вам, женщинам, нужны от мужчин деньги, мужчинам от вас – плоть. Но я – предупреждаю сразу – опасный философ. Мне эти правила не по душе, мне нужно либо больше этого, либо не нужно вообще ничего. Так что лучше сразу же прекратить всякие поползновения в сторону установления каких-либо отношений. Одиночество и воздержание – первые в ряду добродетелей.

Саня удивленно почесал затылок, и это вызвало у него всплеск мозговой активности.

– А, понятно, – заговорщически подмигнул он. – Любовь. Как бишь ее? Энигма. Опять тебя баба бросила. Еще бы, как только можно встречаться с таким занудой.

Надо пояснить, что Энигмой, то есть в переводе Загадкой, прозвали у нас в группе Татьяну, за ее непостижимый нрав. Парней она бесила, так как за исключением Юдина, наверное, каждый пытался за ней ухаживать и был отвергнут. Саня любил цитировать Ницше, утверждавшего, что вся загадочность женщин исчезает вместе с беременностью. Поэтому в своей амурной стратегии он загадки не приветствовал.

– Отстань, – буркнул я, наблюдая за активностью мух.

– Тебе, наверное, нравится над собой измываться. Либо уж вправь ей мозги, либо забудь. Это, конечно, твое дело, но ты должен брать в расчет то, что окружающим противно глядеть на твою кислую физиономию. Короче, завязывай со своими гормональными переживаниями, давай займемся чем-нибудь стоящим.

Он поднялся со стула, я – вслед за ним. Когда мы вышли наружу, я встряхнул головой, расправил плечи и решил следовать его рекомендациям. Действительно, нужно взять себя в руки.

– Чего там на консультации?

– Ты думаешь, я помню? Мне так худо было, что я ничего даже не записывал. Профессор, кажись, умом тронулся. Вопросы вообще не по программе давал. В основном по мифологии. Кстати, он о тебе спрашивал. Почему, мол, Юдин занятия пропускает. А я и не в курсе. Сам тебя уже двое суток не видел.

– Относительно экзамена: ночь впереди, учебники есть. Относительно того, где я был: о, это было чудесно! Вчера ж был день рождения Женьки. Ну, ты же знаешь наш актив, после таких мероприятий выживших не бывает. Я тоже хорошенько причастился, но, по крайней мере, все соображал и мог нормально передвигаться.

Юдин пропадал часто, надолго, и его истории, рассказываемые по возвращении, были полны различных леденящих душу, веселящих или просто любопытных подробностей. И хотя все его приключения заканчивались хорошо, меня всегда беспокоило, а где, собственно говоря, Санек в данный момент обретается?

– Ночью, когда возвращались с набережной, забрели в какие-то трущобы и долго там плутали. Когда все разошлись по домам, я интуитивно заглянул в кафе на Университетском. С девчонками познакомился. В итоге попал к одной из них домой. Клялась, что разбудит вовремя. Короче говоря, когда я ее растолкал, она вообще с трудом вчерашнее стала припоминать. В общем, идти на остаток консультации не имело смысла, и я предпочел сходить в общежитие и принять душ.

– У тебя ни дня без приключений не обходится, – позавидовал я.

– А ты их просто не заслуживаешь.

– Это почему же?

– Под лежачий камень и вода не затекает, – пояснил Саня. – Ты чересчур осторожный, правильный.

Я хотел в отместку привести ему историю о древнегреческом философе, который на упреки в чрезмерной осторожности отвечал, что именно осторожность и уберегает его от ошибок, но передумал. Меня-то моя осторожность от ошибок отнюдь не спасала.

– И как зовут твою новую подружку? – осведомился я.

Саня пришел в замешательство.

– Забыл, – сознался он. – Надо будет как-нибудь тактично это выяснить. Между прочим, Серега, у нее очень симпатичная приятельница. Если хочешь, я вас сегодня познакомлю.

– Не надо, Сань.

– Как хочешь. А что, надеешься помириться со своей крыской?

– Она не крыска. Надеюсь, только попозже. Сейчас я не в форме.

– Что-то я тоже, – обеспокоенно произнес Саня. – Наверное, вчера все-таки хватил лишнего. Так ведь выспался же, душ принял, поел. Чего еще нужно?

– У меня это со вчерашнего дня, – признался я. – Что-то с нервами, наверное. Ни с того ни с сего Таньке нагрубил, потом почти не спал, сегодня хожу, дергаюсь весь, а на лекции всякая чушь в голову лезла.

– Что-то подобное, – согласился Саня. – Нам надо отдохнуть.

И мы отправились отдыхать. Солнце, стоявшее над зданием факультета, пекло все сильнее. У входа в общежитие, до которого мы добирались битый час, расположилась группа студентов, оживленно обсуждавших перспективу похода на пляж. Из здания вывалила толпа девушек, которых Саня долго изучал внимательным взглядом.

«Интересно, – подумал я, – хоть иногда у него бывают мысли о других вещах?»

– Ну и тип! – воскликнул Саня весело.

Я тоже обернулся. Оказывается, Юдин интересовался не студентками, а кем-то другим. Я едва успел заметить коренастую фигуру незнакомца в явно ненормальной одежде. Детально рассмотреть его не удалось, так как он быстро скрылся за углом. Его вид показался мне ужасно нелепым, но на остальных его появление не произвело никакого впечатления. Кто бы это мог быть? И чего ему здесь нужно? Мы поднялись на наш этаж, и я порылся в карманах в поисках ключа. Его не было.

– Вот дьявол! – расстроился я. – Что сегодня за день? Я ключ потерял.

Саня обреченно махнул рукой, показывая, что другого от меня и не ожидал. Он достал свой ключ и сунул его в скважину, но дверь от нажима внезапно открылась сама.

– Ну и дела! – сказал Саня. – Похоже, кому-то понадобились наши конспекты.

Он вошел. За ним шагнул я и прикрыл дверь. С первого взгляда показалось, что все на своем месте. На стенах – плакаты наших любимых групп, груда учебников на столе и подоконнике, одежда, разбросанная по всей комнате. Самая ценная часть нашего имущества – компьютер и около сотни дисков – была не тронута. На месте были несколько томиков моих любимых авторов и занимательный хлам, копившийся в комнате длительное время. Саня был здесь последним, и я вопросительно посмотрел на него.

– Ну?

– Кажется, переодеваясь, я клал одежду по-другому. Но, может, я ошибаюсь. Я спешил.

Он полез в заначку, где хранились наши скромные финансы. Деньги были нетронуты. В шкафу ничего не исчезло. Я не мог понять, что еще могло понадобиться ворам. К тому же замок не был взломан.

– Ты давал кому-нибудь ключ? – спросил я.

Юдин начал злиться.

– Раззява! Это твой ключ нашли. Придется замок менять.

– М-да, – сказал я и сел на кровать. – Наверное, так. Хорошо, что ничего не унесли.

Я полез за сигаретами, потом ощупал карманы на предмет обнаружения зажигалки. Мое внимание привлек тот факт, что ее тоже не было, хотя я клал ее туда всего десять минут назад. Я проверил внутренности карманов пальцем и нащупал в одном из них крохотное отверстие. Провел руками вниз, добрался до кроссовок и в ущелье между носком, штаниной и верхней частью обуви обнаружил сначала зажигалку, а затем и ключ. Извлеченные предметы я продемонстрировал Юдину. Настала моя очередь злорадствовать.

– Так кто из нас раззява? Похоже, кто-то забыл запереть дверь, когда уходил.

– Не может быть, – запротестовал Саня, – я точно помню…

– Ты не помнишь даже имя той, с кем провел ночь.

– Ой, ну хватит! – обиделся он. – С кем не бывает. Сегодня мозги совершенно не работают.

– Особенно после дня рождения, – хихикнул я.

Юдин меня поддержал, и, странное дело, мы хохотали до упаду. Саня первым успокоился и принес шахматы. Я поджег сигарету и, вытирая проступившие слезы, заявил:

– Когда Солодовникова меня полюбит, брошу курить.

– В который раз по счету? – фыркнул Саня. – Ты уже побил рекорд Марка Твена.

– В последний. Это точно.

Юдин с сомнением покачал головой, расставляя свои фигуры. Партия началась. Саня играл весьма хорошо, и мне стоило немалых усилий сыграть с ним хотя бы вничью. Выигрыши были и вовсе редки. Его стиль был основан на штампах и стандартных, зато беспроигрышных ситуациях, из-за чего начало игры было похоже на все предыдущие. Я же всегда экспериментировал, стараясь найти новое удачное решение, но мои успехи на этом поприще оставались весьма скромными.

Ходов через десять стало ясно, что позиция моего противника сильнее. Вскоре я совершил ряд ошибок и последовательно потерял несколько пешек.

– Я вижу, Солодовникова у тебя совсем мышление расстроила, – сказал Саня. – Ты, похоже, отдашь мне ферзя.

Я вздохнул, не считая нужным отвечать. Он всегда злил меня, чтобы заставить волноваться и сбить с толку. Вместо этого я хорошенько поломал голову, нашел выход и отделался от почти неминуемой потери равноценным разменом.

– Не все потеряно, – обрадовался я. – Сегодня я тебя обыграю.

– Из этой позиции тебе не выиграть никогда. Спорим, что победа моя?

– На что?

– На желание.

– Годится, – решился я.

Юдин имел весомое преимущество. Он наседал со всех сторон, шаховал, но мат поставить не мог. Я как мог защищался, стараясь провести свою проходную пешку на его сторону. Саня самонадеянно не обращал на эти попытки никакого внимания, пытаясь поскорее со мной разделаться. Казалось, цель его близка, но моя пешка, улучив момент между его шахами, медленно продвигалась вперед.

– Верни-ка моего ферзя! – повеселел я, ставя пешку на поле Н8.

– Надо же! – процедил Саня. – Тебе это удалось. А я не верил.

– Я тоже, – сказал я.

Теперь мои дела пошли на поправку, но и Юдин отступать не собирался. В итоге партия завершилась вничью.

– Как быть с призовым фондом? – осведомился я. – Никто никому не должен?

– Наоборот. Ты исполняешь мое желание, а я – твое.

– Ладно. Будь по-твоему.

Я убрал фигуры. Делать ничего не хотелось, а уж готовиться к экзамену – тем более.

– Мое здоровье резко пошатнулось, – гробовым голосом заметил Саня. – Я буду жаловаться на работников кафе. Чего они в пирожки натолкали?

– По-моему, дело не в еде, – горестно сказал я. – У тебя абстинентный синдром.

– Может быть. Если дело в этом, нужно выпить. Хочешь?

– Не-а.

– Зануда. Выставляешь меня алкоголиком.

– Экзамен ведь. Да и с Танюхой нужно поговорить.

– А, ну да. Валяй. Горячий, цветной, ароматизированный привет ей.

– Угу.

Я с трудом поднялся и, шаркая, подался на другой конец общежития. Спустившись на первый этаж, пошлепал в соседний корпус. Почудилось, что у входа за мной наблюдает бородатый субъект с длинными всклокоченными волосами, одетый в хипповские лохмотья. Я хмыкнул и позабыл о нем. Меня волновало другое. Нужно было найти слова, чтобы пронять Татьяну, а в голове был полный вакуум.

Я постучал в дверь комнаты, где жила Таня. Открыла одна из ее подруг, то ли Оля, то ли Люся.

– Привет. Таня здесь?

Девушка смутилась.

– Ее нет, – прошелестела она. – Таня как-то странно себя вела, потом собралась и ушла куда-то. Я спросила, куда это она, не на свидание ли, а она грубо ответила, что да, мол, на свидание. А потом.

Кровь прилила мне в голову, сердце забилось, словно курица, которой оттяпали голову.

– Извини, – сказал я. – Пока.

Я поплелся назад, даже не прислушиваясь к ее словам, хотя она окликнула меня и что-то тараторила вслед, эмоционально размахивая утюгом. Мои движения были похожи на конвульсивные шаги зомби из фильма ужасов.

Орава первокурсников, переносившая кровати из одной комнаты в другую, едва не сшибла меня с ног, но я этого даже не заметил. С маниакальной целеустремленностью я направлялся в свою комнату. Я мог бы, правда, совершенно таким же образом шествовать в любое другое место, и это не имело бы для меня никакого значения. Разница в тот момент для меня не существовала. Я шел туда, куда меня несли ноги, словно подчиняясь заданной кем-то программе, и мой собственный мозг в совершаемых мной действиях, в общем-то, не участвовал.

«На свидание», – вертелось у меня в голове.

Когда я вполз, Юдин сидел за столом, задумчиво воззрившись на бутылку, стоявшую посреди натюрморта из сосиски, помидора и открытой банки майонеза. Саня мельком взглянул на меня и вернулся к своим размышлениям.

– Так-то, – сказал я. – Поделом мне, придурку.

– Самокритично, – отозвался Саня.

– Потерял я ее. Окончательно. Навсегда.

– Печально, – изрек Саня. – Всякое в жизни случается. Вот я уже пять минут смотрю на это и не могу припомнить, откуда оно у нас взялось.

– Иди ты к дьяволу. Все пропало.

Он пощупал карманы в поисках сигарет. Поиски увенчались успехом.

– Неправда. Не все, – философски заметил Саня, закуривая. – Сигареты на месте. Общежитие тоже. И, судя по всему, континент Евразия тоже никуда не делся. У нас в наличии даже кое-что лишнее. То, что не пропало, а, наоборот, появилось. Причем для меня загадка, каким путем.

– О чем ты думаешь? У нее кто-то уже есть, понимаешь!

Саня наконец понял, что мне и впрямь плохо.

– Шустрая девка, – оценил Саня. – Время зря не теряет. Пару раз сходила с тобой в кафе, мозги запудрила и тут же бросила.

Я мычал, глядя в пол и погрузив пальцы в волосы. Саня похлопал меня по плечу:

– Слушай, Гордюков. Вот что я тебе скажу. Ты слишком серьезно относишься к женскому полу. А это не прощается. Бери пример с меня. Ты когда-нибудь видел, чтобы я страдал по плоти так, как ты? Никогда. Я всегда остаюсь в форме и о дурном не думаю. Девушки есть девушки, что с них взять? Как там о них сказано у… э… Ну их к черту, короче. Хотел процитировать и забыл. Вот увидишь, облегчение наступит уже завтра. Да какой завтра! Сегодня! Сейчас! Вот решим один вопросец, и все нормализуется.

Глупец. Он думал меня успокоить своими речами, не подозревая, что творится у меня в душе. В таких натурах, как я, погибающая любовь производит больше разрушений, чем пуля.

– Забудь этот инцидент. Вычеркни эту страницу из жизни, – резюмировал Юдин. – Женщины – зло. Я тебя сегодня же познакомлю с одной симпатичной особой, и все твои душевные колики как рукой снимет. А пока встряхнись и помоги мне выяснить одну крайне важную вещь. Как по-твоему, что это? – показал он на бутылку.

Я взял ее, вынул пробку и понюхал.

– Спиртное. Самогон, наверное. Или настойка какая-то.

Он кивнул:

– Мне тоже так кажется. А ты не помнишь, откуда он у нас?

– Не-а. Может, с выходных остался? Андрей с Виталиком что-то приносили с собой.

– Ага, после них останется, – скривился Саня. – По-моему, все допили.

– Может, мы покупали?

– Самогон?

Действительно, это было глупое предположение. Дверь неожиданно стала приоткрываться, и Саня с ловкостью фокусника спрятал бутылку.

– Юдин, к вам можно? – донеслось снаружи.

– Конечно. Заходите.

В комнату по-звериному, точно крадучись, проник профессор Игорь Семенович Вритрин. Он внимательно изучил нас горящими зелеными глазами. От этого мне стало совсем плохо, и я испугался, что меня вырвет.

– Что с вами? – спросил Вритрин, обращаясь ко мне.

– Отравился, – отпарировал Саня, подмигивая. – Сегодня в кафе пирожки дрянные.

– Проклятье! – прохрипел профессор. – Вы что, в комнате курите?

– Гостей не ждали, – сказал Саня, странно изгибаясь всем телом. Похоже, ему тоже стало не слаще моего.

– Курят, пьют! – почти прорычал профессор, вращая головой странным образом. – Что это вам дает?

– Это помогает снимать внутренние экзистенциальные противоречия, – объяснил Юдин, подлизываясь к преподавателю. – К тому же среда засасывает. В систему ценностей западной цивилизации входят комфорт, покой и удовольствия. Нет бы продать все имущество, отправиться куда-нибудь в Тибет, заняться медитацией, у-шу, жрать тростник. Абсолютно здоровый образ жизни. Но никто не променяет на это свой диван, телевизор и кружку пива. Вот ты, Серый, отправился бы в Тибет?

– Издеваешься? – едва простонал я.

– Видите, профессор, что с ним сотворила среда. А ведь…

– Замолчи! Кали-юга ниррити шушна! – гаркнул Вритрин, оборвав вдохновенный словесный понос Юдина, после чего широкими скачками помчался по коридору.

– Чего-чего? – прошептал я.

– Не разобрал. Как я его, а? Интересно, чего он хотел?

Я начал смеяться, неожиданно для самого себя. Смех был каким-то истеричным, даже перешел в завывания, но я никак не мог остановиться и замолчал только тогда, когда Саня ткнул меня локтем в ребра.

– Хватит ржать, дурак! – приказал он. – Сейчас весь этаж сбежится. Неврастеник, тебе лечиться нужно. То у него депрессия, то хохочет как дурень.

Я замолчал, перевел дух и, перефразируя профессора, заметил:

– В воздухе какое-то напряжение. Тебе не кажется?

– Это у тебя в мозгах напряжение! – взбесился Саня. – Черт, что за день такой сегодня!

Потом он успокоился, сел и произнес:

– Хотя, знаешь, ты, пожалуй, прав насчет напряжения. Тьфу, слово-то какое-то неудачное. На самом деле чувствуется совсем другое.

– Ох… – только и сказал я.

Мне вдруг очень важным показалось припомнить детали тягучего ночного кошмара, который мучил меня в течение тех немногих часов, которые я провел в постели. Серая лесная мгла, лица странных людей, звериные морды, смутные силуэты непонятных построек. Исполинское дерево, возвышающееся над ночной долиной, окаймленной на горизонте горной цепью. Клубящиеся черные тени на вершине дерева. Потом. Что же было потом? Осталось только лицо Татьяны. И еще что-то. Просто взгляд, присутствие. Помню, когда я его увидел, меня переполняли два ощущения: усталость и удовлетворение. Безграничная усталость и безграничное удовлетворение, как будто мне удалось сделать нечто, важнее чего в жизни ничего не может быть. Больше я ничего не помнил.

– Давай выпьем, – предложил Саня.

– А мы от этого не помрем?

– Значит, суждено.

Честное слово, в любой другой ситуации я бы не согласился. Но мне было так плохо, во всех смыслах, что я сдался.

– Ну, давай.

Саня нашел стаканы, взял бутылку и набулькал по полстакана сначала мне, потом себе.

– Выпьем за победу. За то, чтобы никогда не терять голову, особенно из-за женщин, – произнес он, наставительно жестикулируя указательным пальцем.

Ну уж нет. Хоть я и кивнул в знак солидарности, на самом деле я пил за любовь.

– Прощай, Танюша. Прощай, любимая, – всхлипнул я и заплакал.

– Ты чего? – испугался Юдин.

– Не знаю. Мне дерьмово.

– Так пей быстрее.

Я последовал его совету и осушил стакан. Саня опередил меня на долю секунды и поэтому уже чавкал помидором.

– Ну, как?

– Что-то странное. Спирт тут есть, но его мало. Больше какого-то другого ингредиента с привкусом, напоминающим.

Я не успел сосредоточиться и вспомнить, что же именно мне показалось знакомым. От напитка меня бросило в такой жар, что я решил приоткрыть окно. Пошатываясь, я встал, но не успел добраться до подоконника, как Саня трагично охнул.

– Я вспомнил, – промямлил он. – Когда перед уходом я заглядывал в холодильник, никакой бутылки там не было. Нам ее подсунули, пока никого не было!

– Кто?

– Не знаю! Но, похоже, они своего добились.

– Спасибо за угощение. Черт меня дернул согласиться. – прохрипел я испуганно.

Пугаться было чего. Потому что теперь стало так паршиво, что все предыдущие муки по сравнению с нынешними показались мне просто детскими шалостями. Саня барахтался на кровати, кое-как стал на четвереньки и сделал попытку слезть. Не знаю, где закончился его путь. Мне было не до него. Я как парализованный рухнул через кровать на стол и, цепляясь за него, попробовал подтащить свое тело к подоконнику, в последней надежде позвать на помощь. Как я ненавидел себя за то, что в беспорядке бросил конспекты на стол! Теперь они мешали ослабевшим пальцам дотянуться до края окна. Только бы доползти до окна и крикнуть «помогите!».

Руки перестали меня слушаться, когда я был почти у цели. Я оцепенел, лежа головой на подоконнике, грудью на столе и ногами на кровати. Живот, словно шлагбаум, провис в воздухе. Тетрадь сорвалась со стола и начала свой путь вниз, однако ее падение и не думало заканчиваться.

Ткань реальности расползалась клочьями медно-красного марева, а само мое тело стало похожим на полупрозрачное сплетение светящихся нитей. Я хотел зажмуриться, но не смог. Мне показалось, что материя расступилась и неведомая сила потащила меня прочь. Проход разверзся, словно пасть матери хаоса, Тиамат. Я проваливался в невообразимую бездну.

«Ну и слава богу, – пронеслось у меня в голове, прежде чем я полностью отключился. – И ладненько».

Внезапно все кончилось. Все. Красочные фантасмагорические картинки исчезли, и утомительно долгое падение прекратилось.

Дым, птичий гомон, трава щекочет кожу. Я лежу на земле. Где я?

Мне вдруг живо представилось, что, пока я находился без сознания, меня ограбили, раздели, избили до полусмерти и выбросили в окно, а над моим телом, измазанным кровью, собралась толпа зевак. Брр! Впрочем, я чувствовал себя вполне сносно, поэтому открыл глаза и рывком сел, готовясь, если понадобится, защищать свою жизнь.

Картина, представшая моему взору, была чересчур уж фантастична, чтобы я мог поверить своим органам чувств.

Насколько можно было судить, я находился на самой высокой точке небольшого плато. За спиной, где солнце уже проделало большую часть пути по небосклону, сколько хватало взора, простирался лес. Обзор передо мной закрывали заросли, но дальше деревьев становилось поменьше. Маленькие рощицы были разбросаны по степи, где-то серо-зеленой, где-то уже совершенно желтой. Ниже плато лежала холмистая равнина, отрезанная зеркальной гладью реки от скалистого кряжа, который тянулся до горизонта, справа вырастая до настоящих гор, обрывающихся в морскую лагуну.

Самым странным было отсутствие в обозримых окрестностях всяких следов цивилизации. Я не смог разглядеть ни одного строения, дороги, линии электропередач, ровно ничего, напоминающего о деятельности человека. Природа этих мест была девственно-чиста и нетронута воздействием технического прогресса. И все бы ничего, если бы не еще одно пугающее обстоятельство: у костра спиной ко мне сидел на корточках заросший седыми космами старик, облаченный в звериные шкуры. Он с аппетитом обгладывал мясо с кости. На прутьях жарилась какая-то снедь. Повсюду были горы золы.

Присутствие постороннего человека привело к тому, что мои кисти непроизвольно прикрыли низ живота, и только после этого приступа стыдливости заработал мой мозг.

Было отчего растеряться: я не знал ни кто этот старик, ни что это за местность, ни как я тут очутился. В голове был вакуум. Но в том, что происходит нечто невероятное, я не сомневался.

Хотелось есть. Значит, с момента моей отключки прошло много времени. Пользуясь моей беспомощностью, какие-то люди или обстоятельства перенесли меня сюда. Но кому и зачем это могло понадобиться, оставалось неизвестным.

Мое сознание сфокусировалось на чавкающем старике. Похоже, он был единственным источником, способным предоставить мне какие-либо разъяснения.

Интересно, кто он? Лесник, егерь, охотник? А почему так странно одет? Слегка смахивает на лешего. Леший. Откуда в нашей округе такие леса? Я почувствовал себя еще неуютней, так как сообразил, что, по всем признакам, мой дом отсюда далече.

Я оценил свою мускулатуру и пришел к выводу, что мне следовало почаще посещать тренажерный зал. Под кожей дедули перекатывались мощные узлы, практически лишавшие меня шансов. В случае чего придется уносить ноги.

Пока я размышлял, случайность взяла мою судьбу в свои руки. Старик прикончил ножку, неумело подавил отрыжку и, не заботясь об экологии, швырнул обглоданную кость через плечо. Конец траектории ее полета предположительно совпадал с областью моего паха, и я, опасаясь за свое здоровье, машинально поймал ее. Дед в шкурах протянул было руку за новой порцией мяса, но, не услышав звука падения, насторожился и повернулся в мою сторону. Мелькнула шальная мысль шмыгнуть в заросли и скрыться, но я понятия не имел, как попасть отсюда в знакомую местность, к тому же показываться на глаза в таком виде рискованно. Будь что будет, но я обязан, во всяком случае, поговорить с такой колоритной личностью. Я подавил свербеж в пятках, сжал кость покрепче и стал рассматривать таинственного старика. Седые всклокоченные пряди волос, жесткая борода, грубая загорелая кожа. Зато в глазах не было признаков агрессивности. В них светилась мужественность, сила и неожиданная мягкость. Я исподволь почувствовал к нему приязнь.

Старик улыбнулся, показав желтые, но крепкие зубы, и поприветствовал меня кивком. Вопреки моим ожиданиям, он вернулся к своему занятию и, взяв кусок мяса, продолжил невозмутимо жевать, жестом пригласив меня разделить с ним трапезу.

Немедленной угрозы не последовало, и я немного успокоился. Подобравшись поближе, я присел рядом с ним на колени и принялся наблюдать за его действиями.

Порция мяса была тщательно пережевана и отправлена в желудок. После этого дед соизволил обратиться ко мне.

– Гандхарва, – произнес он. – Месламптаэ Ирий Яррита?

Слова произвели на меня неизгладимое впечатление. Язык, с одной стороны, был мне незнаком, с другой стороны, чему-то внутри меня показался очень близок. Я погрузился в размышления, почему он кажется мне знакомым, и внезапно обнаружил полную неспособность произносить в голове слова. Я застыл с открытым ртом, в панике чувствуя, что мой мозг раздувает изнутри, словно мыльный пузырь, и он вот-вот лопнет.

Метаморфозы, происходившие со мной, казалось, сильно напугали деда. Он что-то спрашивал у меня, но я не мог его понять, только хватал ртом воздух и старался не потерять сознание снова. Старик нахмурился и отошел прочь. Я упал на траву с полной уверенностью, что умираю, досадуя, что не могу позвать на помощь. Но он не собирался меня бросать, как оказалось. Когда я начал закатывать глаза, мне почудилось, будто он подобрался ко мне, держа в ладонях пляшущие языки пламени, зачерпнутые из костра. Он поднес огонь к моему лицу и дунул, отчего струи пламени потянулись ко мне и, казалось, вошли в кожу через поры.

Я заорал от страха и вскочил, но внезапно понял, что никакой боли нет. Все мои недомогания как рукой сняло. Стайки рваных мыслей снова понеслись по закоулкам моего сознания, и черт меня возьми, если я не думал теперь на двух языках одновременно!

Мы наблюдали друг за другом. Я – совсем ошалевший от переизбытка новых ощущений, он – слегка разочарованный.

– Слабый воин, – заметил старик. – Я думал, ты вообще не очнешься. Жаль, что ты не тот, кого я ждал. Впрочем, ритуал есть ритуал. Я все равно рад твоему появлению.

Я молчал, переваривая услышанное, поражаясь своим вновь обретенным способностям. Тогда старик продолжил:

– Как долго я ждал? Прошло так много времени… Не счесть… Я так долго был один, что стал сомневаться в том, что мои услуги еще кому-нибудь понадобятся. Наконец, боги сжалились надо мной.

Вид у старика был грустный и усталый. Казалось, он забыл обо мне. Пока я не понимал смысла его фраз, но он по-прежнему оставался моей единственной надеждой на получение необходимых сведений, и я предпочитал сидеть на месте и слушать, время от времени содрогаясь от только что пережитого.

Дед тем временем продолжал, обращаясь как бы не ко мне, а к некоему невидимому собеседнику:

– Что же случилось? Почему юноши яритов больше не проходят испытание? Племени не нужны мужчины? Позор. Я не верю в это. Объясни же мне, наконец!

Последняя фраза явно предназначалась для меня, но я сам жаждал разъяснений, поэтому, чтобы не злить незнакомца, решил помалкивать.

Старец вытер жирные пальцы о траву и продолжил речь, на этот раз повернувшись ко мне лицом.

– Да простят меня боги, но молчать я не могу! – распинался он. – Ты же совершенно не готов к испытанию! Это просто смех! Я вижу, что твои ступни не огрубели от ходьбы. Твоя кожа нежна, как у детей. Может быть, ты был болен, никогда не выходил за пределы деревни и пролежал всю жизнь в землянке у очага? А волосы. О, великий Дий, они укоротили твои волосы! Где твоя ритуальная раскраска, священные татуировки? Ты жил среди яритов, словно иноплеменник. Да поразит Род ваших старейшин и жрецов, пренебрегающих обязанностями! Вы забыли все обряды. Ну-ка, покажи ладонь.

Я, слегка одуревший от его речей, протянул ему руку. Несколько слов из его полного упреков обращения смутно напомнили мне имена то ли славянских, то ли индийских божеств. Я слегка заинтересовался данным обстоятельством, но старик все еще сказал слишком мало, чтобы я начал что-нибудь соображать.

Он бегло осмотрел мою кисть и почти выронил ее, глядя на меня с настоящим ужасом. Потом он обреченно махнул рукой и произнес, сокрушенно вздохнув:

– Так и есть. У тебя женские руки, не знающие ни копья, ни дубины. Даже хуже, чем женские. Не знаю даже, на что надеялись старейшины, отправляя тебя сюда.

От его слов у меня в голове все окончательно перемешалось. Я не выдержал и решил внести хоть какую-то ясность.

– Послушайте, – не совсем уверенно проговорил я. – Мне не понятны ваши претензии. Я не знаю, о каких копьях и дубинах вы ведете речь. Где моя одежда? Верните по-хорошему. Да, еще мне неясно, почему я должен иметь длинные волосы, быть измазан красками и татуирован, как уголовник? Я никогда не слыхал о подобных идиотских обрядах и, уж конечно, не желаю принимать в них участие. Не имею представления, кто такие яриты и что собой представляет испытание. И вообще, я не помню, как сюда попал. Так что, если моя одежда у вас, я хочу получить ее назад, а если нет, дайте мне что-нибудь надеть, так как появляться в таком виде перед людьми мне стыдно. А потом, если вас не затруднит, покажите дорогу в город и сообщите название организации, которая занимается незаконным принуждением граждан к участию в подобных дурацких ритуалах. Надеюсь, правоохранительные органы смогут пресечь подобные попытки в будущем.

Во время моего монолога выражение лица у старика несколько раз менялось. Очевидно, половину произнесенного он не понял, но то, что понял, возмутило его до глубины души. Он вскочил с легкостью, какой я не ожидал даже от такого крепкого старикашки, как он. Выпученные глаза придавали ему сходство с рыбой.

– Что ты несешь? – завопил он. – Как это не знаешь? Яриты мужского пола, достигнув нужного возраста, исполняют ритуал и попадают сюда, чтобы пройти свое испытание! Юноши готовятся к нему с детства!

«Определенно, кто-то из нас сумасшедший. Либо он, либо я. Скорее всего, он. Или наоборот? Что за чепуха творится?» – подумал я.

Старик подскочил ко мне и нервно принялся осматривать, ощупывать и обнюхивать мое тело. Мое беспокойство усилилось. Действия этого дедушки были пугающими и непонятными.

Постепенно я стал догадываться, в чем дело. Нет, все-таки я не сумасшедший. Все объясняется проще: то, что я сейчас переживаю, вызвано сильными галлюцинациями. Саня, кажется, сказал, что эту чертову бутылку нам подсунули. Наверное, вместо самогона мы и впрямь приняли какое-то зелье. Вот и мерещится всякий бред. Но воздействие токсинов скоро закончится, я очнусь на столе, с тошнотой и головной болью. Впредь будет наука. Ну а пока. Придется терпеть игры своего мозга. Последние лекции по истории и философии не прошли даром. Кажется, я витаю в мире, населенном предками этих… протоиндоевропейцев. Мне даже запомнились их божества. Дий – это воплощение дня, света. А Род, кажется, покровитель культа предков. Яриты. Это слово тоже было смутно знакомо, будило какие-то ассоциации. Арии-ярии. Есть ли между этими словами какая-то связь?

Цепь моих размышлений была прервана стариком в шкурах. Он завершил беглый осмотр и остался удовлетворен.

– Незнание обычаев не освобождает ярита от их действия. Таков бгутрита. Выполни ритуал или умри, – изрек он.

– Я не ярит, – невозмутимо заявил я.

Старик малость опешил. Казалось, в его душу закралось сомнение.

– Нет, – решил он после некоторого раздумья. – Этого просто не может быть. Сюда не могут попасть атманы иноплеменников, даже если они вкусят сомы. Наш род – самый древний. Мы говорили с богами и заключили с ними завет еще в те времена, когда не гнушались мяса соплеменников, а духи, демоны и Сошедшие с небес жили бок о бок с людьми. Нам завещано проводить Испытание. Среди соседних племен не нашлось достойных, и боги выбрали нас.

Религиозный фанатизм был одним из немногих человеческих качеств, с которыми я не мог спокойно мириться. Я вскипел:

– Что бы вы там ни говорили, а я все равно не ярит!

– Не спорь! Я-то знаю, о чем говорю.

– У вас нет доказательств.

– Есть, – засуетился старик. – Сейчас докажу.

Он вынул откуда-то из складок своей одежды изящный нож, может, из обсидиана или кремня – я не настолько разбираюсь в минералах – с очень тонким и острым лезвием. Он был так тщательно обработан, что казался почти отполированным.

Я попятился назад, решив, что этот тип вознамерился своей искусной поделкой прикончить меня за строптивость, но, вспомнив, что происходящее нереально, успокоился.

Старик, однако, не собирался меня убивать. Бережно взяв мою кисть, он слегка рассек ее у основания большого пальца левой руки. Из ранки выступило несколько капель крови. Это было неожиданно больно и чертовски реально, так что я едва сдержался, чтобы не вскрикнуть. Неужели окружающее – всего лишь плод моего одурманенного подсознания? Могут ли галлюцинации так долго имитировать реальность?

Старик, собрав в ладони, сложенной лодочкой, несколько капель моей крови, завертелся вокруг своей оси, бормоча себе под нос какие-то слова. Завершая свою шутовскую выходку, он присел, резко подпрыгнул из этого положения и метнул кровь в костер. Над пламенем возникли необычные световые эффекты, потом искры и шипение, после чего костер выплюнул мою кровь, и она в сопровождении вышеперечисленных атрибутов вонзилась в свежую ранку на моей руке. Обжигающий комок заметался по моим венам и затих где-то в солнечном сплетении. Чудеса продолжались. От пореза не осталось и следа.

Дед расслабился, почти ехидно захихикал и, вытерев остатки моей крови об амулет, висящий у него на шее, произнес:

– Хотел обмануть Хранителя Священного очага? Не выйдет. Огонь нашего рода знает тебя. Выходит, как ни крути, а ты ярит.

Мне стало по-настоящему худо.

– Сурья, Дий, Род и прочие! – взвыл я. – Может, я и впрямь ярит, но я не знаю, кто они такие! Я ни разу не слышал о них до сегодняшнего дня!

– Плохо дело, – произнес дед. – Похоже, ты не врешь. Чересчур ты странный. Связь миров прервалась давно, и ты – просто случайный гость. Это случилось так давно, что реки не раз меняли свое русло, а мое жилище рушилось от ветхости, и приходилось строить новое. Я ждал, но юноши яритов перестали проходить испытание. Я терпелив, я могу ждать очень долго. Но со временем я утратил даже надежду. Сначала я думал, что племя уничтожили соседи, потом – что его прикончила болезнь. Только дело, похоже, не в этом. Потомки рода продолжают существовать, и ты – подтверждение этому. Прародители племени скрывают от меня истинную причину прекращения испытания, а может, и сами не знают. Но я не могу пойти и спросить у них. Мое место здесь. Я – страж Святилища Огня и не могу покинуть его. Пока горит огонь, я жив, стоит ему погаснуть, и я перестану существовать. Мы поддерживаем друг друга.

– Чем это вы так повязаны?

– Древняя магия.

– А. Ну да, – сказал я, ничего не уразумев. – А эти прародители не могут сами почтить вас посещением? Это же нечестно и жестоко – оставить вас сидеть тут в одиночестве на таких условиях.

– Не мне судить предков. Праотцы, как и боги, любят неявное. – Он сделал слабую попытку улыбнуться. – Но ты ярит, даже если не подозреваешь об этом. Почему ты обращаешься ко мне, как будто меня много? И вообще, шибко странно ты говоришь.

– У нас так принято. Так я выражаю уважение к собеседнику.

– Непривычно. Так никогда раньше не было.

– Странно. Но если это неприятно, я перейду на «ты». Тогда будем знакомы. Меня зовут Сергей, а тебя?

Старик расправил плечи и гордо произнес:

– Я – Варья, внук прародителя яритов Ману, страж Святилища Огня. Я провожаю приходящих ко мне в долину Испытания. С моей помощью они проходят последнее посвящение, перед тем как погибнуть или остаться жить.

Я пожал плечами. Галлюцинации начинали меня утомлять.

– Если тебе не трудно, можешь рассказать мне что-нибудь о себе и обо всем этом? – попросил я, немного погодя. – Мне интересно, где я и что тут делаю. Если хочешь, конечно.

– О чем я могу тебе поведать? Почти вся моя долгая жизнь проведена здесь. Только во времена моей молодости, в начале, было славное время, о котором стоит говорить.

– В начале чего?

– В начале времен. Когда после великой скорби люди с помощью богов снова стали размножаться на земле.

– Стоп, стоп, Варья. Это ты загнул. Ты не можешь так говорить, словно ты – очевидец. Это доступно разве что бессмертным – помнить о такой древности.

– Я бессмертен.

Меня его слова развеселили:

– Серьезно?

– Да. Я ведь в свое время прошел испытание. И когда умер в Яви, получил бессмертное тело здесь, в Нави. Правда, я не могу надолго покидать это место. Я его страж и вынужден поддерживать огонь.

– Это невозможно. Если твой костер горит вечно, горы золы давно покрыли бы все это плато! Кстати, тебе пора заготовить дрова, а то огонь потухнет и тебя уволят.

Варья недоуменно хохотнул.

– Этому пламени не нужны дрова. В нем – дух рода. Дрова я кладу в огонь только потому, что от них мясо имеет лучший вкус. Он напоминает мне мою юность и пиры после удачной охоты. А огонь не гасит ветер и не заливает дождь. Он живет, пока рядом кровь яритов, которая течет во мне. Так заведено.

Старик глядел на меня очень серьезно, и у меня не было причин ему не верить. Хотя с точки зрения здравого смысла этот странный симбиоз существовать не может. Интересно, а с точки зрения магии может?

– Очаг у тебя – что надо, – заметил я. – Не пойму, правда, как ты дошел до такого святотатства, чтобы жарить в святилище мясо. Вот уж воистину помрачение кумиров. Но, положим, ты и вправду бессмертен. Я жажду услышать твою историю.

Смотритель вечного огня или просто Дед, как я его мысленно окрестил, уселся поудобнее, сделал соответствующее выражение лица и, сверля меня глазами, начал свой рассказ:

– Тогда не было ни сущего, ни не-сущего, ни неба, ни земли, ни воздуха, ни воды, ни огня, и только Семя праотца мира носилось по бурлящим волнам потока Хаоса – Дана.

Хранитель Священного очага поведал мне красивую историю о боге-творце, который создал огненный зародыш мироздания, из которого появилось все сущее. Якобы отец живых существ был незряч. Когда пришло время дать людям знания, он спустил на Землю глыбу белоснежного льда, в котором содержалось отражение его самого. Но древний змей Вритра, также обитавший в потоке Дана, из зависти хотел вырвать вместилище истины из рук Творца. Во время их борьбы это огромное зеркало выскользнуло из их рук и, ударившись о землю, разбилось на тысячи мелких осколков, рассеявшихся по всему миру. С тех пор каждый ищущий мудрость, находя такой осколок, видит в нем кусочек Творца и частицу отразившегося в момент битвы змея Вритры, но видит их сквозь отражение собственного лица. Он думает, что узнал правду, но на самом деле это только малая часть целого, да и то едва видимая за его собственным отражением. Нет героя, которому удалось бы из получившейся мозаики собрать вместилище истины заново, и потому людям так и не дано познать до конца ни Творца, ни мир, ни самих себя. Но яриты верили, что однажды появится человек из их рода, Гандхарва, которому прозревший отец жизни откроет свое лицо снова.

Очевидно, у Варьи были зачатки гипнотических способностей, потому что, когда рассказ закончился, я почувствовал себя настоящим яритом, явившимся на испытание. Выбравшись из области мифов, Варья слегка коснулся настоящей истории своего народа. Исходя из того, что я понял, яриты, или ярии, были некогда многочисленным союзом родов, обитавшим где-то в Причерноморье. Страж Святилища Огня вспоминал о той эпохе с нескрываемой ностальгией. Для него это был своеобразный Золотой век. Не знаю уж, в самом ли деле все обстояло так замечательно, или старик был склонен идеализировать молодость. Смущение у меня вызывали, пожалуй, его постоянные соскоки в область, далекую от реальности: какие-то «боги», спустившиеся с небес, сказочные существа и прочее в том же духе. Впрочем, в свете того, что сейчас творилось со мной, это выглядело не так уж и смешно.

– Вот так, – сказал дед. – С тех пор я всегда нахожусь здесь. У Священного очага я принимал юношей, и вместе мы начинали испытание. Прошедший его достоин жить и называть себя человеком. На Землю он возвращался обновившимся, настоящим воином, сильным, мудрым, справедливым. Всех недостойных пожирал демон Харутугшав, из чрева которого есть путь только в ничто. Таков был закон, и он будет таким всегда, несмотря на то что обряд испытания прекратился.

Тут я запротестовал:

– Это уж слишком! На Земле даже за убийство не всегда дают смертный приговор, а тут можно окочуриться из-за того, что природа не наделила тебя умом или силой. Зачем же сразу в ничто! Надо дать парням потренироваться, и пусть пробуют снова. Тут предки явно перегибают палку.

Хранитель задумался.

– Не знаю, может, ты и прав, – изрек он наконец. – Но я не властен над этим. У меня своя задача, а остальное – забота праотцов, и на их совести.

Я пожал плечами. Передо мной в который раз встала дилемма: как ко всему этому относиться? А может, здесь есть какой-либо третий вариант выхода? Лазейка в здравый смысл, способ все объяснить и примирить противоречия?

– Мир предков, – проронил я в замешательстве, – так это не Земля? Я, грешным делом, сначала подумал, что. – Тут я вспомнил, что как раз и помыслил, будто отправился к праотцам, поэтому сознательно закончил иначе: – Умер.

– Нет, что ты, пока нет, – успокоил он меня.

– Что значит «пока»? – всполошился я, холодея.

– Твое тело там, где ты оставил его, приняв сому. В мое время тела охраняли жрецы в ритуальных хижинах, чтобы покой испытуемых не тревожили. Но твоя сущность, атман, попав сюда, временно облеклась в новую плотскую оболочку. Оттого ты наг.

– И как же это возможно?

– Магия.

– Значит, все вокруг – ненастоящее, не существует?

– Отчего же? Тело твое спит, но атман бодрствует. Он тоже реален. И если здесь ты умрешь, то окончательно, вместе с телом, которое оставил там. Уйдешь к демонам возмездия.

– Господи! Неужто все это правда?

– Истина, – подтвердил Варья. – Кстати, каким богам ты поклоняешься?

– Да никаким особо, – признался я.

– У вас что, все такие?

– Большинство. Не чтят ни богов, ни предков.

– Плохо, – расстроился старик. – У нас тоже такие были. Уходили к другим племенам, которые тогда еще ели друг друга, забывая законы рода. Атманы таких яритов после смерти тела слабеют и тоже умирают, отчаявшись найти дорогу в свой мир. Как чужие. А сущность прошедших испытание после смерти перерождается в бессмертное тело. Мы называем его вирадж – сияющее. И я таков, только ты пока не можешь это увидеть.

В сложившихся обстоятельствах мне было не до религии. Здравый смысл подсказывал, что я вот-вот очнусь, но галлюцинации такой длительности и связности – это, согласитесь, уже перебор. Что же мне, поверить деду? Я, конечно, не столь просвещен в науке и философии, но представить себе какую-то новую форму бытия, равно как и разместить ее у себя в голове, не получалось.

Тем не менее, независимо от того, как все обстоит на самом деле, я решил ничего не менять в своем обычном поведении, а, учитывая слова Варьи о вероятной гибели, по возможности уклоняться от всех возникающих опасностей. Невероятная история старика в каком-то смысле была продолжением цепочки, начавшей выстраиваться еще на Земле: намеки профессора Вритрина на напряжение в воздухе, древних индоевропейцев и возможность чудес, ссора с Таней, дерьмовое самочувствие, наконец, возлияние, закончившееся так плачевно. Складывалось впечатление, будто воздействие внешних факторов подозрительно «удачно» наложилось на внутренние проблемы, короче – что все это подстроено. Но кем?

Если не отбрасывать эту возможность, то мы с Саней случайно, или повинуясь чьим-то козням, действительно стали участниками забытого ритуала. Кстати, где же он тогда? Я решил выяснить, где Саня и кто над нами мог так пошутить. А также поподробнее узнать о сущности ритуала, раз уж я невольно оказался в роли его участника. Хотя подвизаться на свершение подвигов у меня не было никакой охоты.

– Слушай, можно я тебя буду дедом называть?

– Как хочешь, – буркнул Варья.

– Тогда, дед, если ты не врешь, где-то здесь должен быть мой друг. А его нет, хотя пили мы вместе.

– Не обязательно, – сказал Варья. – Он может и не быть яритом.

– А чем ты занимался тут все это время?

– Скучал. Но без дела не сижу. Охочусь, благо дичи полно. Грибы есть, рыба. Вечером фигурки вырезаю из кости. Гляди, – показал он пару заготовок, на мой взгляд, довольно симпатичных. – Оружие мастерю, уже целая груда. Спешить некуда, вот и стараюсь, чтобы было надежнее да красивее. А вообще – тоскливо до смерти. Ночью лежу, смотрю на небо, с богами говорю. Тяжко. Живого человека рядом нет. Старейшины бывают редко.

– Охотишься в долине?

– Нет, на плато. Внизу опасно. Местность до самого горизонта – для испытания. Это будто.

– Полигон, – подсказал я, удивляясь, как рождаются и странно звучат современные понятия на этом древнем языке.

– Точно. Я опытный воин, но лишний раз соваться туда не хочу. Ведь прошли тысячи лет. И голодный Харутугшав все ревет по ночам.

– Тот самый демон? А где его логово?

– Видишь две самые близкие горы? Между той, что повыше, и той, что справа, узкая пропасть. На склоне высокой – его пещера.

– Понятно. Далековато отсюда. Наверное, всю ночь идти.

– Где-то так.

Мы поговорили еще немного, и он поведал мне немало интересного. Я тоже поделился с ним своей жизнью, рассказал о городах, технике, войнах и современных нравах. Он оказался неожиданно понятливым и то и дело впадал в печаль или, наоборот, веселость.

– Да ну! – только и восклицал он. – Эка куда вас занесло!

Видно было, что впервые за эти тысячи лет он, избавившись от постоянного одиночества и обретя хоть одного собеседника, искренне возлюбил его всем сердцем. Он угостил меня мясом, грибами и даже раскошелился на кусок соли, которую берег как зеницу ока.

Мы по очереди пользовались ею вприкуску, вприлизку… Не знаю, как обозвать способ, которым мы ее потребляли.

Наконец, мы выговорились, и наступила тишина. Варья, словно опомнившись, сник и стал мрачен как туча. Я неожиданно почуял тревогу.

– С некоторых пор я ожидал твоего появления, – сказал старик. – Но оно оказалось не таким, как я себе представлял.

– Не понял, – насторожился я. – Ты что имеешь в виду?

Он взглянул на меня исподлобья.

– Недавно случилось нечто, что я расценил как предзнаменование. Была очень душная ночь. В горах была гроза. Я не спал, мучимый тоской. Внезапно снаружи моего жилища раздался звук, похожий на гром, но это был не гром, а скорее какой-то гул. Я выскочил наружу. В этот момент хлынул ливень. Струи дождя и ветви мешали что-либо рассмотреть, но вспышки молний осветили что-то. Будто в небо поднялось тускло светящееся облако. Я решил, что это спросонья, и забыл об увиденном. Потом уснул, но вскоре очнулся от неясного страха. Когда я открыл глаза, увидел, что у входа сидит связник с миром духов, огромная сова. Готов поклясться духом рода, что она очень четко произнесла: «Жди. Твое служение подходит к концу. Он придет». Но, похоже, боги посмеялись надо мной. Ты всего лишь случайный гость. А из твоего рассказа следует, что другие за тобой не придут.

Тоска, звучащая в словах Хранителя очага, передалась и мне. Щемящее чувство, возникшее где-то в солнечном сплетении, сжало сердце, и я засобирался домой.

– Ну, мне пора, – сказал я. – Приятно было познакомиться и поболтать. Ты классный мужик, и я при случае навещу тебя с выпивкой. Где тут выход домой?

– Выход? – прищурился дед. – На другом конце пещеры Харутугшава.

Мое окаменевшее сердце выпало из груди и разбилось о внутренности.

– Как? – замер я. – А другого что, нет?

– Нет. Не предусмотрено. В конце обряда юноша должен принести жертву Харутугшаву, чтобы он пропустил его назад, – криво улыбнулся старик.

Я присвистнул:

– А если я, скажем, не захочу рыскать по полигону и тем более видеться с этим пресловутым демоном? Если я просто-напросто никуда не уйду отсюда? Что тогда?

– Боги рассказали мне одну притчу, – взялся за бороду дед. – У них было что-то, что обладало силой: вещь, испускающая жгучий свет. И еще было что-то, прозрачное как воздух, но твердое. Бог при мне направил свой свет на это, и луч прошел насквозь, не причинив никакого вреда. Потом он испачкал его. На нем появилось маленькое пятнышко грязи. Когда луч попал на пятнышко, – старик развел руками в стороны, – все разлетелось вдребезги. Это я веду к тому, что если за ночь ты не очистишься и твой дух не доведет тебя до цели вовремя, то твое временное тело сожжет первый луч солнца, который на тебя попадет. Рассвет погубит тебя, если к этому времени ты не покинешь пещеру.

– Замечательно, – сплюнул я. – Лучше некуда.

Я поглядел на солнце. Где-то четверть дня еще была в запасе. Плюс ночь. Получается, меньше суток, бах – и конец! Это в том случае, если испытание я не пройду. А помирать мне не очень-то хотелось, пусть и в галлюцинациях. В памяти хорошо отпечаталась боль, нанесенная ритуальным кинжалом Варьи. Представляю, каково будет издыхать!

– Предупреждать надо! – рыкнул я на старика. – Не мог, что ли, сразу сказать? Старый пень!

– А зачем? – вздохнул он. – Ты все равно не продержишься и до полуночи. Я не хотел тебя пугать.

– Не хотел пу… Ой, кошмар! Варья, ты должен как-то это остановить. Я не хочу оставить здесь свои вторые кости. В конце концов, я же случайно здесь, я абсолютно не готов!

Я бегал вокруг костра и яростно жестикулировал, время от времени хватаясь за голову. Хранитель очага смиренно сидел, потупив взгляд.

– Я бы рад, да помочь ничем не могу.

– Ну, придумай что-нибудь, дед! Отведи меня к Харутугшаву и скажи, пусть пропустит без жертвы. Я ему потом в десять раз больше дам. Пожалуйста, дед!

Варья упрямо покачал головой:

– Не имею права. Да и не выпустит он тебя просто так. Кто я ему, родственник, чтобы он меня послушал?

– Проклятие! Ну, Саня, ну, спасибо за угощеньице! Тьфу, черт!..

Очевидно, железа, вырабатывающая адреналин, пошла вразнос, так как вместо страха мной начала овладевать холодная решимость, обильно сдобренная яростью. Холодно не было, но волосы на спине встопорщились. Ноздри мои раздулись и с шумом втянули воздух, а крепко сжатые губы и ходящие желваки придавали мне, наверное, весьма свирепый вид.

– Похоже, что выбора у меня нет, – проворчал я. – Валяй инструктируй. Не будем зря терять время, его и так в обрез.

Варья подскочил как ужаленный:

– Мои уши не обманывают меня? Ты всерьез решил пройти испытание?

– А что делать? Уж больно жить охота. А сидя тут я лишаюсь даже надежды.

– Пойдем скорей, – сказал Варья. – Я снабжу тебя всем необходимым.

Мы спустились по склону холма и прошагали немного вдоль ручья, пока не остановились возле строения, сооруженного рядом с источником.

Варья скрылся внутри. Я нервно прохаживался рядом, ожидая, что будет дальше. Вскоре он появился, облаченный в украшенный всякой всячиной меховой балахон и головной убор, изготовленный из черепа какого-то животного. В руках он держал охапку предметов, характерных для эпохи начала человеческой истории.

– Оденься, – скомандовал он и сунул мне добротную теплую и прочную накидку из шкур. Она была немного велика, а потому бесформенно обвисла на мне, но ночью можно было ожидать прохлады, поэтому я согласен был скорее на такой наряд, чем на отсутствие всякого. – Хоть какое-нибудь оружие знакомо тебе? – спросил Варья, раскладывая копья и дубины, пока я одевался.

– Видел в кино, да толку мало. Впрочем, с топором как-нибудь управлюсь, как и с ножиком. Ну а дубиной, по-моему, любой дурак может пользоваться.

– Хм. Так уж и дурак. Лук?

– При случае стрельну, но меткости не гарантирую.

Лук и пучок стрел оказались пристроены к моему одеянию. После дед выбрал из кучи две дубинки – одну увесистую, другую поменьше. Когда я взял большую в руки, она под действием силы тяжести тут же уткнулась в почву, так как удерживать ее я мог, только напрягая все силы.

Варья крякнул с досады и всучил мне вторую.

– Детская, – сказал он.

Потом я подвязался кожаным ремнем, закрепил за ним два ножа, топор и короткий дротик, которым сразу едва не выколол себе глаз. Пришлось переместить его за спину. Варья, снаряжая меня, суетился вокруг, словно боксерский тренер над своим подопечным в перерывах между раундами.

– А обуви нет? – спросил я, переминаясь босыми ступнями.

– Я сам босой, – отпарировал старик. – Не бойся, не отвалятся твои ноги.

Он оглядел меня, и, казалось, остался удовлетворен.

– Хватит, – сказал он. – Лишнее будет только мешать.

Я хотел было выяснить, что он подразумевает под лишним, но Варья не дал мне заговорить.

– Страх придаст тебе силы, – похлопал он меня по спине. – Главное – береги рассудок и не впадай в панику. Это верная гибель. Терять тебе нечего, так что в любой ситуации не отступай и стремись только к победе. Используй для ее достижения все, что сможешь употребить. Тут не ваши нравы, второго раза не будет.

Я кивнул, мотая советы на ус, а он тем временем потащил меня обратно к очагу, продолжая инструктаж:

– Все, кого ты встретишь, – магические существа. Они вечны, но тебе достаточно провести или прикончить их однажды, чтобы они тебе больше не досаждали. Слабости есть у всех, и ты должен уяснить, что их вполне можно одолеть. С чем бы ни столкнулся – никому и ничему не доверяй и всего опасайся. Помни: любая мелочь, которую ты недооценишь, может стать для тебя последней. Главное – не позволяй собой управлять. Верь в себя. Испытание для того и задумано, чтобы, используя все, что в тебе есть, достичь полного совершенства и свободы, в общем, переродиться.

– Понятно. Кстати, а когда все это кончится?

Во мне, как ни странно, оказалось столько самоуверенности, что я даже надеялся на благополучный исход предстоящей затеи. Это мне понравилось.

– Когда ты выберешься из пещеры демона, – сказал старик. – Но помни: не успеешь до рассвета – считай себя покойником.

И Варья сделал жест, означающий стопроцентное прекращение жизнедеятельности.

– Недурно, – процедил я.

Солнце, наверное, чем-то зацепилось за небо, так как его перемещения по небосклону не было заметно. Мы подошли так вплотную к огню, что пламя почти лизало мне ступни.

– Меня учили, – произнес Хранитель Священного очага, – что человек есть то, чем он может и хочет стать, а потому он – самое великое создание Творца. Но не всякий достает из себя все, что в нем спрятано. Сначала нужно открыть, разбудить в себе это. Вот зачем нужно испытание на самом деле. Мы как будто спим наполовину, из-за того, что в нас осталось от мирового змея Вритры. Всяческая гадость, от которой нужно избавиться. Уж не знаю, как это происходит, но за эту ночь ты точно узнаешь и свои слабости, и свои возможности. Ты поймешь, на что способно твое тело, где пределы силы и выносливости. Испытаешь свое мужество: сможешь ли ты побороть страх. Ты также выяснишь, можешь ли доверять своему чутью, способен ли ты любить и ради чего ты можешь собой пожертвовать. Измеришь свою честность, но вместе с тем изведаешь, как велика в тебе ревность, коварство, мстительность и злоба. Тебе откроется мера прощения, заложенная внутри, и то, сможешь ли ты найти смысл там, где и надежда умерла. Ты проснешься по-настоящему. Или нет. В ночь испытания каждый выбирает, стоит ли ему жить дальше. Сам.

Уж чего-чего, а таких философско-поэтических выкладок я от Варьи не ждал. Ну, дает мужик!

– Боишься огня?

Я кивнул.

– А ты попробуй, полюби его. Увидишь, что будет.

Я вспомнил, как однажды один из моих друзей таким же образом учил меня справляться с холодом, приобщая к закаливанию, и вспомнил соответствующее умонастроение, которым и постарался проникнуться. Знакомое ощущение прозрачности перед стихией наполнило меня. Неожиданно я обнаружил, что Варья исчез. Вместо него ко мне обратился огненный вихрь:

– Потомок рода яритов Сергей! Войди в пламя!

Я с опаской исполнил его приказание и сильно удивился, что не было ни боли, ни жара при соприкосновении с огнем. Я так и не понял, то ли Варья стал Святилищем, то ли оно поглотило его, так как вокруг меня танцевал вихрь холодного огня, снаружи которого ничего не было видно.

– Готов ли ты приступить к испытанию?

– Ага, как пионер, – съязвил я.

В этот момент меня всего скрючило от боли, но лишь на миг. Видимо, шутки в данной ситуации неуместны.

– Вспомни, кто ты и зачем здесь. Так ты обретешь нужное состояние духа.

Меня не нужно было просить дважды. Я и так занемог от нетерпения.

– Ну? – спросил огонь.

– Я готов, – прошептал я, почувствовав, что теперь действительно готов на все, что угодно.

– Ты решился умереть или стать сильнее?

– Да.

– Погибнуть или обрести мудрость?

– Да.

– Если ты не постигнешь высшую справедливость и смысл, полигон уничтожит тебя. Если утратишь любовь ко всему, что тебя окружает, то будто бы и не существовал никогда. Ты готов проверить себя, ярит?

– Да, я готов.

– Да будут боги, предки и те, кто был до людей, милостивы к тебе и откроют тебе твою память и силу. Да будут звери, камни и деревья союзниками на твоем пути. Приступай, – пророкотал огонь и обратился в Варью.

Я поспешно выскочил из очага, который наконец-то обрел полагающуюся температуру.

– Что теперь? – спросил я.

– Пора идти. Будь осторожен. Не знаю, что Доля приготовила для тебя. Помни, что данный обет для тебя важнее всего. И что бы ни случилось с миром, ты должен дойти. Дойти и вернуться. Иначе все это напрасно. Все, больше я ничего не могу для тебя сделать.

Я кивнул:

– Ничего. Сам во всем виноват.

– Это судьба. Боги дали мне знамение, и явился ты. Кто знает, может, ты – тот самый и тебе удастся все вернуть? Поэтому ты должен выжить. Обязан, ради потерянных поколений и ради будущих. Но не возгордись чрезмерно и не жалей себя. Ты ничем не заслужил право жить. Пока. Видишь тропу? Она сама выведет тебя куда нужно. А потом поймешь, как тебе поступать. Ну, ступай и будь настороже. Давай, вперед.

Я двинулся по тропе, но Варья догнал меня и заставил остановиться.

– У меня плохие предчувствия, – изрек он. – Ты умный, здоровый, должен все преодолеть, но. Что-то в этом мире неладно. Какое-то зло – причина разлада в стане предков, прекращения испытания, моего одиночества. Сейчас оно владеет долиной. Я боюсь за тебя, как ни за кого не боялся.

– Спасибочки. Теперь я буду совершенно спокоен.

– Прости. Так для тебя же лучше. Зло в маске опаснее обычного. Не знаю, правильно ли я делаю. Держи.

Хранитель очага снял ожерелье с диковинным амулетом и напялил на меня.

– Той ночью, – сказал он едва слышно, – это осталось на месте, где сидела сова. Может, оно предназначено для тебя? Месламптаэ Ирий Яррита, Гандхарва.

В глазах старика сверкнули слезы и безумный огонь надежды. Только сейчас только я понял, как он переживал. Дед легонько подтолкнул меня, и я начал свой путь. Смысл загадочной последней фразы все не доходил до меня, и я оглянулся, чтобы спросить Варью, но он будто растворился. Вздохнув, я, бряцая первобытной амуницией, перешел ручей вброд, выбрался вверх по склону низенького овражка и зашагал вперед по тропе, готовясь, неизвестно к чему. Деревья, сомкнувшись у меня за спиной, скрыли от меня и Святилище Огня, и жилище его Хранителя.

Возвышенность, на которой располагался Священный очаг, осталась позади. Мой энтузиазм быстро улетучился, уступив место мелким мучениям души и тела. Несмотря на все разъяснения Варьи, мне так и осталось непонятно, куда я, собственно, направляюсь и что я должен там делать. Одиночество тяготило безмерно, да и позывы страха время от времени давали о себе знать. Но больше всего страдали мои ступни. Каждый шаг являлся для меня героическим подвигом до тех пор, пока пятки не онемели и не потеряли чувствительность.

Устав проклинать Саню, я постарался отбросить мысли о будущем и сосредоточился на текущем моменте и подстерегающих меня на пути неминуемых опасностях. Тропа вилась по ровному полю, поросшему какими-то дикими злаками и цветками. Вдали паслось стадо животных, вероятно копытных. Присмотревшись, я обнаружил, что это простые лошади. Они держались от меня в отдалении, но я на всякий случай ускорил шаг. Ничто по близости не предвещало опасности, в этом я был совершенно уверен, так как понижение местности все еще продолжалось, и я мог хорошо просматривать все предметы.

Спустя какое-то время откуда-то сверху донесся сиплый клекот. Подняв глаза, я долго не мог понять, что могло быть его источником, но вскоре обнаружил в небе черную точку, несомненно движущуюся по моим следам. Точка стала медленно описывать надо мной круги. Орнитология была для меня абсолютно далекой наукой, но было очевидно, что это какой-то хищник. Не думаю, что он собирался на меня напасть, но его присутствие действовало на меня угнетающе. Идти вперед в полном боевом снаряжении, поминутно задирая голову, весьма утомительно, поэтому когда я добрался до маленькой рощицы, встретившейся на пути, и юркнул в ее спасительную тень, то испытал большое облегчение. Собрав лицом несколько паучьих сетей вместе с их обитателями, я замедлил ход, с удовольствием ступая по мягкому мху и траве. Где-то потрескивали ветки, но меня это не насторожило, так как я был занят лавированием между колеблющимися липкими паутинами.

Ни с того ни с сего мне стало вдруг душно, да так, что я начал задыхаться. Испуганный этими симптомами, я быстро прислонился грудью к стволу могучего дерева, чтобы перевести дыхание. В тот же миг послышался свист, резкий щелчок, и дуновение ветерка над головой взъерошило мои волосы. Так же внезапно, как и появилось, удушье бесследно исчезло. Удивленный, я стал выпрямляться и уткнулся головой во что-то тонкое и упругое, торчащее из ствола. Миг назад его там не было, а теперь вдруг.

Заросли слева снова затрещали, и, оглянувшись, я с удивлением обнаружил, что кто-то улепетывает от меня, не разбирая дороги. Он быстро скрылся, и я обратил, наконец, внимание на предмет, появившийся в нескольких дюймах от меня. Это была стрела. Почти такая же, как мои, но с другим оперением. Ее, несомненно, выпустил незнакомец, так поспешно ретировавшийся после промаха. Я полностью выпрямился и встал чуть в стороне, рассматривая стрелу. Оказывается, не пригнись я вовремя, она проткнула бы меня аккурат ниже шеи. Оставалось только благодарить небеса за приступ недомогания и за то, что незнакомый снайпер не прицелился еще раз. Вероятно, он испугался, что я выстрелю в ответ, и решил спрятаться.

– Началось. – нервно процедил я и внимательно огляделся кругом, стараясь рассмотреть все недоброе, прячущееся между стволов и просветов листвы. Нет уж, увольте, испытание испытанием, но стрелять в спину – это подлость. Мое внимание привлекла пара свежих ветвей, торчащих из почвы под неестественным углом. Они были тщательно прикрыты листвой, но ветер обнажил следы срезов на их поверхности. У ствола дерева, склонившегося над тропой метрах в пятнадцати впереди, трава была подозрительно вялой и примятой. Как будто там что-то спрятано.

Мне на помощь пришли старые вестерны, изобилующие примерами зловещих индейских способов убийства. Взвесив дубинку в руке, я резко запустил ею, стараясь попасть в место, где веревка пересекала тропу. Рука меня не подвела. Я угодил в нужное место, и система, хитроумно задуманная и исполненная, молниеносно пришла в действие. Откуда-то снизу, разбрасывая комья земли и кустики папоротника, выросла смертоносная рогатина и со свистом исполнила свою задачу. Но, к счастью, несостоявшаяся жертва находилась в безопасности, прижавшись к дереву поодаль. Я подумал, что если бы и не выстрел лучника, то эта штуковина стопроцентно прикончила бы меня.

Я с тоской представил себе дальнейший путь, усеянный хитроумными приспособлениями для умерщвления, заботливо подготовленными живодерами-предками. Кто знает, сколько еще метров я пройду, оставаясь живым? Тысячу? Сто? А может, пять? Не остаться ли тут на всю ночь, наслаждаясь прохладой и безопасностью? Если, конечно, не явится еще пара снайперов. А утром? Мысль о том, что утром я окочурюсь, была невыносима. Я присел на корточки и, не сдерживаясь, горько, но беззвучно заревел. И за что же мне такое наказание-то, а? Что же мне делать?

К счастью, оглашать окрестности воплями о помощи я не стал. Они не только не помогли бы, но, наоборот, усугубили бы мое положение, собрав со всей округи шайки карателей, которые с радостью, я думаю, покончили бы с маленькой проблемой в лице меня.

Успокоившись, я тщательно высморкался, утер слезы и обиженно двинулся дальше, разглядывая мельчайшие детали, казавшиеся мне подозрительными.

Мне удалось без происшествий пройти почти всю рощу, если не считать происшествием то, что меня едва не придавило рухнувшим деревом, до этого преспокойно стоявшим в окружении других. Как и в случае с лучником, меня спасла нехватка воздуха. Я после этого уверовал в свою способность предчувствовать и истово надеялся, что она не покинет меня и впредь.

Когда я шел по роще, мне довелось лицезреть скелет несчастного в давно истлевших шкурах. Он висел на разлапистой сосне с удавкой на шее. Несомненно, вешаться он не собирался. Его повесили предки с помощью ловушек. Интересно, сколько времени он служит тут украшением?

Я уже почти выбрался из злополучной рощи, когда сердце забилось спокойнее, ноги сами понесли быстрее, и я вдруг вспомнил, что случается, когда теряешь бдительность, и остановился. Как оказалось, весьма кстати. Во время ходьбы я не замечал, но, затормозив, все же уловил неясную фальшь в структуре лежащего впереди участка тропы. Дело в том, что его поверхность имела мелкие нарушения, отличавшие его от прилегавших отрезков тропы. К тому же он казался более свежим.

– Прошу меня извинить, милые пращуры, но на ваши штучки я больше не покупаюсь, – сказал я, осторожно разгребая пальцами землю. Мало-помалу я обнаружил свитые крест-накрест ивовые прутья, раздвинув которые можно было рассмотреть внизу объемную полость. Теперь без опаски я снял плетенку, и мне открылась западня, устроенная для прохожих. Сама яма была, бесспорно, очень древней, ее края обрушились и размылись дождями, но недавно вбитые колья и свежий маскировочный настил говорили о том, что ее реставрировали совсем недавно, быть может, несколько часов назад. На дне покоился еще один бедняга. Его череп порос мхом и был полон земли. Кости рук, как плети, тянулись вверх в немом порыве выбраться из бесчеловечной ловушки.

Лучник, свежие засеки, рогатины и все прочее навели меня на мысль, что моего появления ждали. Ведь если испытание не проводится в течение нескольких тысяч лет, то все должно было прийти в упадок. Между тем наблюдалось совсем другое. Да и останки несчастных жертв показались мне не слишком старыми. Может быть, им несколько лет, пусть даже несколько десятков лет, но Варья вел речь о тысячелетиях. Очень странные находки усилили мою подозрительность.

Хотя кто их знает, предков? Может, они каждый год производят капитальный ремонт всех своих «угодий»? Вот только вздернутое тело. Определенно, бедняги погибли совсем не так давно.

Остаток рощи я предпочел преодолеть, вообще сойдя с тропы, что и проделал с успехом. Потом, правда, до меня дошло, что вне тропы могло быть то же самое, даже хуже, но, когда эта мысль пришла мне в голову, роща осталась далеко позади, а переживать задним числом мне почему-то не хотелось.

Степную растительность легонько трепал ветер. От свежих трав и цветов поднимался густой теплый аромат. Солнце спустилось еще ниже, стремясь скрыться за горной цепью. Я ускорил продвижение, стараясь до вечера спуститься с плато. Ближайшей точкой, где можно было спуститься, являлись ступенчатые уступы, расположенные рядом с маленьким водопадом, который сам пока не был виден, но его можно было вычислить по шуму. Как мне кажется, раньше река несла свои воды именно в том месте, где сейчас находились каменные плиты, служившие лестницей. Вода просто сняла с них грунт и слегка отполировала, выбрав себе позже новое русло.

Зеленые холмы постепенно сменились сухотравьем. Тень птицы, парившей надо мной, снова появилась и стала описывать концентрические окружности, в центре которых был я. Взглянув в небо, я с раздражением отметил, что ястреб, или кто он там, преследовавший меня до рощи, вернулся. Чего же тебе, тварь, нужно?

Ястреб покружился немного, гаркнул что-то и скрылся вдали. И тут мне снова стало нехорошо. Правда, не так, как при первых приступах, но тоже достаточно худо. Я почувствовал острую тревогу, от которой в груди началось странное жжение. Эти проявления неведомого недуга сильно меня смущали. Дело в том, что раньше я ничего подобного не испытывал.

Впереди маячили несколько куп деревьев. В их тени вполне мог прятаться кто угодно. Если мои приступы предупреждали меня об опасности, то, скорее всего, она должна исходить оттуда. Я залег в траву, и ковыль скрыл меня, как я надеялся, от посторонних глаз. Медленно двигаясь, пополз к деревьям, тщательно выискивая глазами чьи-либо неосторожные движения или подозрительно отбрасываемую тень. Солнце слепило глаза. Мне даже стало казаться, что оно подожгло мои одежды и они стали дымиться. Я, конечно, знал, что это бред, но ощущение было очень сильным. Я отметил, что и впрямь явственно чувствуется запах гари.

Я огляделся в поисках источника огня и обомлел: сзади и с боков на меня несло клубы дыма. Уже не заботясь о маскировке, я вскочил и смог оценить масштабы степного пожара: степь пылала по всей протяженности, охватывая меня полукольцом бушующего огня. Со стороны обрыва, правда, огня не было, но меня это не обрадовало: пока я туда добегу, огонь настигнет меня, если к тому времени я не задохнусь от дыма.

В таких случаях могут помочь спички: поджигаешь траву под ногами, и пламя очищает для тебя пятачок выжженной земли, покрытой пеплом. После этого достаточно лечь на землю и уткнуться лицом в мокрую тряпку. Но так как у меня не было ни спичек, ни воды, я помчался к деревьям, надеясь найти убежище в их кронах.

Одновременно со мной от пожара спасался табун диких лошадей. Вожак вел его прямо на меня, очевидно собираясь прорваться к реке. По моим следам мчалась полусотня разгоряченных коней, и я быстро сообразил, что если не сверну или не доберусь первым до спасительного дерева, меня вдавят в почву копытами.

И я рванул что есть мочи, невзирая на груз амуниции и едкий дым, от которого слезились глаза и першило в горле. Я бежал очень быстро, так, как никогда до этого не бегал, но эти «мустанги» имели по четыре ноги, приспособленные исключительно для бега, и очень развитую сердечно-сосудистую систему, которую не так легко, как человеческую, вывести из строя. Расстояние между нами быстро сокращалось. Я чувствовал, как вибрирует почва от их галопа.

Кашель не давал дышать, клубы дыма застилали глаза, и я даже не мог разглядеть, сколько метров осталось до дерева. К тому же, споткнувшись, я разбил большой палец левой ступни, а под ногами, как назло, попадалось все больше колючек.

Но зато я сумел оглянуться и, узрев взмыленные морды лошадей, позабыл про все невзгоды. Слова Варьи подтверждались: страх действительно придает силы, да еще и какие! Теперь я бежал, едва касаясь земли; мои ноги мелькали так часто, словно спицы в велосипедном колесе.

Довольно трудно передать ощущения, которые испытываешь в момент, когда твое тело сжигает калории, точно паровозная топка, а мозг оглушен потоками сильнодействующих гормонов. По-моему, сознание в такие минуты вообще не работает. Я помню, что вожак смрадно дышал мне в спину и, кажется, дал пинка копытом. Вероятно, это длилось десятую долю секунды, но для меня растянулось на вечность.

А потом клочья дыма рассеялись, и над моей головой появилась благословенная ветвь ясеня. Впрочем, может, я ошибаюсь, и это был не ясень, а, скажем, дуб. Но чувство, которое я испытал, созерцая эту ветвь, несомненно было самым сильным положительным переживанием за всю мою предыдущую жизнь.

Я подпрыгнул, легко ухватился за эту ветвь, хотя она, возможно, находилась на высоте более трех метров. Подтянув ноги, я зацепился за нее всеми конечностями и дальше пребывал в своеобразном ступоре, наблюдая, как подо мной гнедой лавиной проносятся потные спины спасающихся лошадей.

Я склонен считать, что ветвь была сухой. Свежая, такого же диаметра, скорее всего, выдержала бы меня. А эта предательски затрещала и сломалась. Я почувствовал, что лечу вниз. Разжав руки, я выпустил бесполезный обломок надежды на спасение и приготовился к смерти.

Сознание покинуло меня, но хватательный рефлекс был на месте, и очнулся я уже на спине одной из старых кобыл, несшихся позади других. У нее почти не было гривы, поэтому я вынужден был судорожно обхватить ее за шею. Мое нежданное хиловатое такси только всхрапнуло, не реагируя на неожиданную тяжесть, навалившуюся на круп сверху. Кобыла легко могла бы избавиться от меня, но близкий огонь и густой горячий дым беспокоили ее гораздо сильнее, и она была занята решением другой задачи. Обернувшись, я с оттенком мистического страха отметил, что деревья, на которые я возлагал такие надежды, объяты огнем. Оказывается, мне несказанно повезло. Не рухни я на спину этой кляче, сейчас уже начал бы румяниться, превращаясь в аппетитную копченость. Сгореть, я думаю, не сгорел бы, но получил бы такие ожоги, с которыми без медицинской помощи и в живых едва ли остался бы надолго, не говоря уже о том, что дальнейшее движение к цели было бы бессмысленной агонией обреченного.

Я так надышался дымом, что меня начало тошнить, причем, синхронизируя свои усилия с движениями лошади, я добился в этом некоторых тактических успехов. Верхом, подскакивая на костлявом хребте кобылки, этот незамысловатый физиологический акт тяжело было выполнить не запачкавшись. Честно признаться, это была моя первая верховая прогулка, но то, что я смог удержаться без седла, узды и стремян, страдая к тому же от рвоты, свидетельствует о том, что во мне таились способности выдающегося жокея.

Когда мне полегчало и я оглянулся еще раз, тихая радость наполнила мою душу: пожар перемещался дальше к востоку, ветер гнал огонь прочь от реки, серебрящаяся гладь которой находилась теперь совсем рядом. Свершилось чудо. Я спасся.

Лошадь, безропотно сносившая мои выходки во время бегства, теперь вспомнила обо мне и, взбрыкнув задом, сбросила меня вниз. Кувыркнувшись через голову и пару раз перекатившись по земле, я поднял чугунную от дыма голову. Кони пили воду из реки. Быстрое течение омывало их натруженные ноги. Мелкое неширокое русло вспенивалось, огибая голыши, которыми был усыпан берег. Чувствуя себя копченой рыбой, я встал и встряхнулся. В голове гудело. Потом я понял, что шумит вода, падающая вниз с высоты плато. Водопад был теперь совсем рядом.

Я умылся, попил мутной воды со взвесью песка и поспешно ретировался, не дожидаясь, пока косые взгляды, бросаемые вожаком табуна, не перейдут в прямую агрессию.

Когда усталость немного стихла, я осмотрел свое вооружение. Оказалось, что лук сломан, как и большая часть стрел. Пришлось их выбросить. Дротик чудом уцелел. Один из ножей я где-то посеял, но второй был при мне. Кроме того, у меня оставались топор и дубина. Вполне достаточно для обороны.

Убедившись, что все в порядке, я начал спуск. Ширина речки в устье не превышала нескольких метров, но, падая с высоты, вода производила довольно большой шум. Внизу, под водопадом, плескалось озерцо. Вернее, это была просто котловина, вырытая водой за многие годы существования водопада. Успокаивая течение, поток снова бежал вдаль, где-то среди лесов соединяясь с большой рекой, лежащей посреди долины.

Удобнее всего было перепрыгивать с плиты на плиту вплотную с водопадом. Долина, лежащая внизу, представлялась взору неким полосатым серо-зеленым полотном. От чащи веяло холодным достоинством и неприступностью. И этот дремучий лес я должен преодолеть за ночь? Я сильно сомневался, что смогу это совершить, тем более если там для меня припасено столько же ловушек, сколько предки заготовили в роще. Правда, до пещеры Харутугшава теперь оставалось, предположительно, полпути, но дорога обещала быть адски трудной. Заблудиться в ночном лесу представлялось мне проще простого.

Охваченный сомнениями и беспокойством, я утратил бдительность и заметил подвох только тогда, когда было уже поздно. Каменная плита, на которую я ступил, была, оказывается, подкопана снизу и едва держалась на весу за счет распорок. Как только я сделал шаг, плоский валун начал крениться, грозя сбросить меня вниз, на рубленые грани скальных выступов, торчащие из осыпавшегося склона. Ухватиться было не за что; до края предыдущей ступени я не успел бы дотянуться. Я взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие, но понял, что так меня через секунду накроет перевернувшейся глыбой.

Судорожно сжавшись всем телом, я в странном оцепенении следил, как глыба сбрасывает меня на камни.

«Изо всех сил прыгай влево, там вода!» – сказал мне внутренний голос, и я послушался.

Я спускался уже достаточно долго, но прыгать все же было слишком опасно. С высоты трехэтажного дома, перевернувшись в воздухе, я рухнул вниз сквозь облако брызг и вошел в воду под очень неудачным углом. Боль была так невыносима, что я с трудом удержался от крика. Совсем рядом промелькнули скользкие, отполированные струями водопада каменные островки, едва возвышающиеся над поверхностью котловины.

Вода бурлила. Быстрые струи, хаотично сталкивающиеся и перемешивающиеся, увлекали меня в разные стороны. Разглядеть что-либо не было никакой возможности: мешала мутная взвесь пузырьков воздуха, мелких камешков, донного мусора. Чтобы выплыть, нужны были силы и воздух, но при ударе я лишился и того и другого. У меня была только боль в «потрохах», как сказал бы Саня. Оттолкнувшись от дна, я кое-как стал подниматься, но очень медленно, рискуя быть втянутым воронкой под тяжелую массу воды, обрушивающейся сверху. Сердце бешено гоняло кровь, но живительного кислорода все не было и не было.

Наконец мне удалось освободиться от хватки водоворота и удалиться от него на достаточное расстояние. Но мочи выбраться на берег уже не оставалось. Из последних сил я устремился вверх, отталкиваясь от тугой и плотной воды, но почувствовал, что в глазах сгущается тьма.

Очнулся я уже в сумерках, лежа в неестественной позе, наполовину погруженный в воду. Глаза терзала острая резь, в горле саднило, наверное, от сильного кашля. Измазанный илом, засыпанный галькой, на фоне бурого мха среди крупных влажных валунов, я был совершенно недоступен для посторонних взглядов. Господи, мне опять дико повезло, но только для чего? Чтобы меня грохнули на опушке леса? Ночь впереди, и нет разницы, раньше это случится или позже.

Очистив рот от всякой гадости, я устроился поудобнее. Ох, прав был один мой товарищ, любивший повторять присловье: «Жизнь тяжела, но, к счастью, коротка». Я слишком утомился. Мне даже начали чудиться голоса. По-пластунски, волоча тело, словно чужое, я прополз немного вперед и выглянул из-за валуна. Низко над водой кружил старый знакомый – пернатый хищник, по пятам следовавший за мной в степи. Сделав несколько кругов, словно высматривая что-то, птица скрылась за диковинной статуей, высеченной из камня. Грубо намеченное свирепое лицо, когтистые лапы, угадывающиеся за плечами перепончатые крылья. Это кто, вожак местного пантеона? Демон? Животное? На уродливой громаде головы стояли трое мужчин в хорошо скроенных накидках из шкур. Незнакомцы оживленно спорили, энергично жестикулируя, а потом, без видимых тому причин, внезапно исчезли. Я протер глаза: так и есть, мужиков как не бывало. Да уж, странные дела творятся под солнцем.

Интересно, кто это был: предки-колдуны или результат кислородного голодания моего мозга? Или под воздействием все того же проклятого зелья такие штуки в порядке вещей? А птичка? Мерзкая тварь, он с ними явно связан, но как именно? Сто пудов, он следил за мной. Похоже, здесь они искали мое тело, и, судя по тому, что я жив, не нашли. Теперь они гадают, помер я аль нет. Распорки могли и сами собой рухнуть, а я вполне мог затихнуть в пепле посреди поля. Поди найди! Я очень надеялся, что эти назойливые провожатые с манерами террористов наконец отвяжутся и оставят меня в покое. Теперь я был точно уверен, что лучник, западни, пожар и подкоп на спуске – составляющие их мерзкого замысла. Но ассоциировать эти козни с Испытанием, как его описывал Варья, – в конце концов, там четкие правила игры с намеком на благородство даже смерть выставляли не в таком обидном свете, – мне не хотелось.

То, что, даже барахтаясь под водой, я не бросил оружие, дало мне повод проникнуться к себе уважением. Теперь я могу идти дальше, и я обязательно пойду. Испытание либо убьет меня, либо сделает сильнее. Ведь это же и есть верный способ рассуждать в этом мире, не так ли, господа предки? Так знайте, я ныне не тот, что давеча, покрепче буду, и к тому же теперь я шибко зол на вас!

Я прошествовал мимо каменного истукана и, сопровождаемый трелями сверчков, ступил под своды самого сказочного леса, о котором мне когда-либо в жизни доводилось слышать.

Предки, если это они стояли за моими неприятностями, были самыми настоящими беспринципными мерзавцами. И я почувствовал, что мной движет отныне не просто желание выжить, но и стремление раздолбать эту ненормальную сложившуюся здесь ситуацию, во что бы то ни стало, вне зависимости от того, на самом деле это происходит или только в моей отдельно взятой, но тоже ставшей ненормальной голове.

Глава 2
Деяния впотьмах

Человек, который промочил ноги, перестает обращать внимание на лужи.

Из наблюдений автора

Идти по ночному лесу – адски тяжелое занятие. Тем более для человека, который впервые в жизни попал в такой переплет.

Маршрут, ясное дело, был совершенно мне незнаком. Лес обострил мои чувства до предела. Зрачки привыкли к темноте, и, несмотря на дефицит освещения, контуры деревьев и рельеф дороги я различал довольно сносно. Всякий раз, когда ступня опускалась на обломки сучьев или цеплялась за грубую поверхность выступающих из почвы корней, я скрипел зубами, опасаясь выдать себя вскриком. Тропы дробились на рукава и расходились в стороны, или, наоборот, сливались с другими; поминутно передо мной стояла задача выбора направления. Стараясь ориентироваться по положению луны над темнеющими на горизонте пологими отрогами гор, я пробирался вперед, царапая ноги о редкий подлесок и стараясь не обращать внимания на бесчисленные нападения комарья.

Вскоре лес поредел, и я шагал теперь среди россыпей деревьев, покрывающих обширное пространство шириной в несколько километров. Запас рукотворных ловушек у предков явно иссяк, но их теперь и не требовалось: усталость делала свое дело, стремясь доконать меня постепенно. Двигаясь по равнине, я боролся с ней до тех пор, пока не добрался почти вплотную к скалистым холмам. Мой путь лежал через пустую котловину, посреди которой возвышались островки из нагромождений отполированных каменных глыб и сыпучего ракушечника. Очевидно, раньше здесь плескался небольшой пруд, но потом вода почему-то ушла, оставив открытым дно, усеянное плоскими камнями и нагромождением белесых пятен. Вблизи пятна оказались обглоданным добела остовом какого-то крупного животного. Шея и позвоночник давно рассыпались. Матово отсвечивали в лунном свете только ребра и кости конечностей. Череп поблескивал в отдалении. Мне стало не по себе, и я поспешил побыстрее убраться. Теперь я оказался на лужайке, заросшей по периметру густым кустарником. Здесь я сдался, решив немного перевести дух. Ломота в суставах и мышцах уже собиралась отправить меня на травку, но тут я заметил в кустах две крупные желтые точки. Когда я вперился в них взглядом, они быстро погасли.

«Наверное, светлячки», – пронеслось у меня в голове. Однако спокойствия это объяснение не принесло. Я напряженно вглядывался в кусты. «Светлячки» больше не появлялись. Но желание отдохнуть исчезло, и принимать горизонтальное положение я не решился.

Выпрямившись, я ощупал пальцами уцелевшее боевое снаряжение. Прислушиваясь к неясным шорохам в кустах, я чувствовал, как усталость покидает мое тело со всех ног, а волоски по всему телу неестественно шевелятся. Ничего не было заметно, и постепенно мне стало казаться, что все мои подозрения беспочвенны, что никого там нет и не было. Я сделал глубокий вдох, и тут мои ноздри уловили странный запах. Он не был мне знаком. Большую часть сознательной жизни проведя в городе, в отрыве от природы, я никак не мог сообразить, кому или чему он принадлежит.

В леденящем пространстве моего неописуемого ужаса две желтые точки вспыхнули снова. На этот раз – чтобы напасть. За секунду или меньше до того, как все это произошло, меня бросило в знакомый жар, и я, не отдавая себе отчета в происходящем, с воплем рухнул на траву. Наверное, это меня и спасло, так как в следующий миг кусты размело в стороны, в воздухе порхнула тень и одним прыжком перемахнула через меня. Я откатился подальше от кошмарного существа, умудрившись встать на одно колено.

Зверь, или кто он там, тут же развернулся мордой ко мне, словно у него не было костей – настолько свободно и быстро ему удалось это проделать. Я благодарил судьбу за то, что приступ малодушия избавил меня от столкновения с тушей этой твари, и за то, что она сиганула слишком сильно и оказалась сейчас довольно далеко от меня.

Хищник приземлился удачно для меня: освещение луны позволило мельком его разглядеть. Бегло выхватив глазами наиболее яркие и характерные детали, я усомнился, что чудовище является зверем, то есть относится к классу млекопитающих. Если такие экземпляры и водились на матушке-земле, то, пожалуй, в те времена, когда человечества еще не было и в проекте.

Тело существа покрывала редкая, как у свиньи, щетина. Грубая черная кожа блестела от выступившего пота и жира. Когти на массивных лапах не втягивались внутрь. Морда чуда-юда была залатана мелкими роговыми наростами. Язык непрерывно двигался, вытесняя слюну, стекающую с крупных стилетообразных зубов. От реликтового звероящера исходило острое зловоние. Хвоста заметно не было.

«Это бред, бред! Безумие! Такого животного нет в природе!» – лихорадочно доказывал я себе. Но тут, невесть откуда, у меня объявился вдруг второй внутренний голос, который здраво рассудил: «Существует или нет – какая разница. Это же не помешает ему сожрать тебя, если ты не пошевелишься!»

Тварь, видимо, размышляла, как меня прикончить с наименьшими трудозатратами. Пока я соображал, какую тактику избрать для защиты, хищник уже сгруппировался для нового броска. Не зная, что предпринять, я замер в стойке вратаря перед пенальти. Только цели у нас с вратарем были диаметрально противоположными: вратарь стремится любой ценой встретить мяч и поймать его, а я готов был бежать от этого «мяча» куда глаза глядят. Поэтому, когда зверь устремился ко мне, я вновь нырнул под него и чуть в сторону, стараясь закончить движение как можно быстрее. В воздухе он дернулся, чтобы достать меня; его челюсти сомкнулись чуть выше моей шеи, но они просто глухо лязгнули. Звук подействовал на меня как ушат холодной воды: еще бы, прояви хищник чуточку больше желания, я отправился бы к «демонам возмездия». Но, хвала тому, от кого проистекают все блага, этого не произошло, и я попытался мобилизовать все свои способности, чтобы этого не произошло и впредь.

Не успев приземлиться, я уже развернулся вполоборота, вынимая из-за перевязи дубину. Зверь тоже, не теряя времени, ринулся ко мне без промедления. Я ожидал от него прыжка, но тварь его так и не совершила, предпочтя «перелетам» пешую прогулку. Семеня всеми четырьмя лапищами, роняя на траву зловонную слюну, пакость быстро неслась ко мне. Только теперь я заметил, что существо, позарившееся на меня, обладает еще и коротким мясистым хвостом, который держит неподвижно. Зубастая сухопутная торпеда.

Не придумав ничего более умного, я изо всей силы нанес удар дубиной, которая попала ему аккурат между зубов, в правую часть пасти. Насколько я могу судить, удар был силен. Человек после такого уже не поднялся бы. Послышался хруст, полетели осколки зубов и ошметки десен вперемешку с кровью. Но ужасное животное это остановило лишь на миг. Только разозлило. С тяжким вздохом я потянулся за ножом, но не успел его выхватить, так как зверюга в ярости вновь поднялась в воздух. Я отшатнулся, но это помогло лишь отчасти. Его лапы ударили меня в плечо и грудь, едва не вышибив дыхание. У меня затмило глаза, и я грохнулся на спину, в то время как хищник по инерции проскочил дальше, умудрившись задней лапой свезти с моего черепа, за ухом, лоскут кожи вместе с волосами. Боль и слабость сковали меня; я едва заставил себя сделать вдох. Волна смертельного ужаса уберегла от потери сознания и спасла от неминуемой гибели.

Зачинщик драки по неясной причине замешкался, быть может, тоже от боли. Это дало мне немного времени. Собрав волю в кулак, я перевернулся на живот и встал на четвереньки. Из борозд, оставленных когтями на груди, сбегали темные капли крови, за ухом и выше виска засела жгучая пульсирующая боль, шея и часть спины стали влажными.

Отерев глаз от сбегающей крови, я поискал взглядом противника. Мои вялые движения стали для него откровением. Он-то, видимо, решил, что я уже сдался, поэтому не очень спешил. Я подобрал части своего сломанного копья, выпавшие из-за перевязи, и приготовился к новому раунду.

Хищник снова взметнулся в воздух. Я инстинктивно почувствовал, что на этот раз он точно не промахнется. Реликт намеревался приземлиться на меня сверху, сбить с ног и прижать к почве, чтобы раз и навсегда решить исход схватки. Я с его планами был не согласен и страстно желал избежать такого исхода. И, претворяя свое желание в жизнь, направил копье в его сторону. Когда он был надо мной, наконечником я изо всех сил постарался оттолкнуть его, упираясь в грудину, и одновременно пытался убраться с места, где он рассчитывал меня накрыть.

Наконечник неожиданно соскользнул с кости, и мой обидчик в полете неслабо распорол брюхо о зазубренную кромку лезвия. Обломок копья остался где-то во внутренностях животного, а меня вынесло всего на полметра из-под туши приземлившегося зверя.

Моя выходка вывела существо из себя. В ярости от боли и злости, оно быстро развернулось, пытаясь не дать мне улизнуть, и тут из его брюха стали выпадать кишки. Пасть его была обезображена, с нижней челюсти свисали клочья плоти, из верхней торчал обломок кости. Это поработала моя дубина. Но я находился слишком близко. Сообразив, что мне не уйти, я вынул-таки оставшийся нож и вонзил каменное лезвие неуемной твари в мякоть между шеей и ключицей. Фонтан крови обрызгал меня, а следом за этим, как бы в отместку за раны, огромная лапа гвозданула меня по голове. Я отлетел в заросли, испугавшись, что окосел на один глаз. Перед вторым оком обильно вились светящиеся мошки.

Как бы то ни было, это был в худшем случае нокдаун, но все же не нокаут, поэтому я, пошатываясь, поднялся, нашаривая за поясом топор. Это единственное оружие, которое у меня оставалось. Высморкавшись кровью и обнаружив, что повреждения от когтей на этот раз незначительны, я попытался навести резкость, чтобы оценить состояние врага.

Чудищу, столь усердно домогавшемуся моей гибели, приходилось туго. Дыхание стало тяжелым и частым. Мерзавец терял много крови. Заметив, что я поднялся, зверь захрипел и рванулся в мою сторону, но я вовремя отскочил. Задние лапы уже с трудом ему повиновались, но он все же поднялся и попытался достать меня в прыжке как раз тогда, когда я собирался остановить его мучения ударом топора. Каменное лезвие раскроило ему череп, и он попытался увернуться от следующего удара. Ему это удалось, а заодно удалось также придавить мне ноги своей задней частью и брюхом. За это я отплатил ему, перебив хребет.

Чуя, что конец близок, хищник глухо и тоскливо рычал, но его рычание постепенно сошло на хрип. Я все никак не мог выбраться из-под него, так как приходилось отбиваться от его лапы, которая, даже будучи раздробленной, внушала мне ужас.

Наконец лужа крови растеклась вокруг его туловища, и он затих, уронив в нее неестественно изогнутую голову. Тусклый взгляд мертвого животного вогнал меня в ступор. Религиозное сознание в человеке старается найти быстрый способ избавиться от таких состояний. Я воспользовался древним приемом изменения фокусировки внимания: истово перекрестился.

Потом до меня стало доходить, что мои колени елозят под скользкими потрохами твари, что я чуть жив от усталости, изранен, с ног до головы запачкан своей и чужой кровью. Когда я вынимал из раны зверя нож, показалось, что мои внутренности хотят меня покинуть. Я стал обтирать оружие, а перед глазами все еще стоял взгляд умирающего, в ушах звучал его предсмертный хрип. От отвращения и какой-то безумной вины перед убитым меня все-таки снова вырвало.

Сегодня нас свела здесь судьба. Инстинкт, или программа, вели эту животину и руководили ее действиями. Мной руководило желание уцелеть. Один из нас должен был закончить свои дни на этом месте. Мне повезло больше, и я выжил. Могло быть иначе. Но, по крайней мере, это был честный поединок. Не в «предковом» стиле.

Я покинул лужайку, не в силах выносить красочную картину побоища. По дороге подобрал и дубину. Без сил я волочил ее по земле, стараясь не рухнуть. Пиррова победа.

Вскоре я набрел на мелкий, всего по пояс, пруд, и прямо в накидке плюхнулся туда. Ноги вязли в глинистом иле у бережка. Я забрался подальше, чтобы смыть корку из крови и пыли, покрывавшую тело. Почувствовав облегчение, выполз на берег. За день воздух достаточно хорошо прогрелся, но меня ощутимо морозило, пока я слегка не обсох. Атаки мерзких комаров стали невыносимы. Их, по-видимому, влажное тело манило больше, нежели сухое. Мне пришло в голову обработать свои повреждения, и я использовал для этой цели клочья изодранной на груди накидки, скорее отпилив, чем отрезав их от шкуры с помощью ножа. Приложив к ране на голове листья подорожника, я зафиксировал их импровизированным бинтом. Следы от когтей на груди досаждали меньше, и я оставил их без внимания. Что касается заплывшего глаза, то с ним я поделать ничего не мог, а потому и не пытался. Вздумай я позаботиться обо всех мелких повреждениях, мне пришлось бы извести на перевязочный материал всю свою одежду, так как большая часть моего тела кровоточила, болела или, по крайней мере, чесалась.

Пока мне сопутствовала удача, да и сам я, следуя заветам Варьи, использовал для победы все силы. В груди появилось робкая надежда на благополучный исход испытания. Эх, видела бы меня сейчас Танюшка!

Я поднял топор и потряс им, угрожая абстрактным врагам в сторону гор. Одновременно я стукнул себя кулаком в грудь.

– Я дойду, дерьмовые пращуры! – негромко бросил я в темноту.

Так всегда: преодолевая какой-либо рубеж, словно получаешь от победы новые силы. Чем больше можешь – тем больше входишь во вкус, обретаешь уверенность, и вероятность нового успеха сразу возрастает.

Я начал взбираться по каменистому склону, усеянному валунами. Моим пяткам неслабо доставалось от острых каменных щепок. Уровень местности явно повышался. Валуны становились крупнее. Ветер ощущался сильнее. Когда меня совсем скукожило, я решил развести у разбитого молнией дерева костер. Обычно под рукой были спички или зажигалка, но при их отсутствии добыть пламя представлялось неразрешимой проблемой. Тем не менее я взялся за эту задачу, мобилизовав сведения, почерпнутые из книг и популярных телесериалов о жизни примитивных племен в дикой природе.

Я заготовил смесь из горсти сухих травинок, мелких веточек, кусочков коры. По идее, первобытный способ получения огня требовал наличия именно такого топлива. После я постарался использовать подручные камни и оружие для высечения искр. Несколько минут я пытался произвести пожар, но тщетно. Особых искр не получалось, а от тех, что были, толку было мало. Я ушиб ноготь, расцарапал обе руки, но результата так и не добился. В обиде на создателей передач о туземных обычаях, я бросил свою задумку и побрел дальше.

Я хмуро улыбнулся своим мыслям. Выходит, я полностью поверил версии Хранителя Священного очага. А какие теории у меня есть в запасе? Сон? Галлюцинации? Глупо. Сейчас-то я как раз чересчур живой и с ясным сознанием. С болью, голодом, усталостью и тревогой. И любовью. Или уже нет? Злюсь ли на свою зазнобу за то, что, страдая по ее милости, попал сюда? Я поежился и взглянул на небо. Луна сместилась немного вправо. Очертания гор будто бы стали ближе.

Спустя какое-то время я учуял запах дыма и сбавил шаг, на всякий случай приготовив обломок копья. За густой порослью деревьев вился след дыма от очагов. Оттуда доносились какие-то звуки и странная музыка. Колебался я недолго. Огонь – это люди. С ними все же приятнее иметь дело, чем с хищниками. В конце концов, не обязательно же они, кто бы там ни был, собираются меня прикончить. Не спеша, но уверенно, я приблизился и, подойдя вплотную, остановился.

Право же, мне встретилась нескучная компания. На опушке восседало на бревнах, пнях и просто на траве с полдюжины писаных красавиц. Некоторые из них кусками вычиненной кожи, закрепленной на поясах, скрывали только бедра. Гардероб других включал в себя распахнутые короткие жилетки, оставляющие открытым живот. Одна была облачена в подобие длинной рубахи или сарафана с вырезом. Все девушки имели длинные волосы, разделенные спереди ровным прямым пробором. Лица были умело раскрашены, с расчетом подчеркнуть и без того приятные черты. На шее, груди, животе у многих виднелись в свете костров причудливые цветные татуировки не совсем приличного содержания. Чудные дивы носили что-то вроде мокасин.

Я позавидовал существу, которое красотки вовсю ублажали пением и эротичными танцами. Хозяин этого гарема представлял собой причудливый человекозверомикс. Рыльце кабана, обвисшие собачьи уши, хвост и копытца – словом, отпрыск сатира и хавроньи, сильно смахивающий на образ черта, бытующий в народном фольклоре и столь красочно описанный Гоголем. Девушки были вооружены флейтами, свирелями и рожками, а сам предводитель оркестра забаррикадировался тамтамами, барабанами и держал в руках бубен. Все сборище живо наяривало на инструментах незамысловатую мелодию, иногда включая в нее текст приблизительно следующего содержания:

«Приди, ласковый и смелый герой, отдохни в нашем кругу, насладись нашим гостеприимством и ступай на подвиги. Не пренебрегай нашим угощением, ведь ты так устал. Посмотри на наши стройные станы, и поймешь, что таких ты раньше не видал…»

Рекламная песенка мне понравилась. Тем более что шлягер, по-видимому, предназначался для проходящих испытание. Особый шарм произведению придавал ритм, над которым самозабвенно изощрялся всеми конечностями свинопесиголовец. Я оказался вежливым слушателем и, не тревожа народ, простоял до конца композиции, кивая головой в ритм и притопывая носком ноги.

Меня, конечно, давно заметили, но это не заставило музыкантов прервать свое занятие. Напротив, они заиграли с новым жаром, умудряясь сдабривать вокальную партию элементами стриптиза. Удивительный свиночеловек иногда вторил девушкам, вклиниваясь своим баском. Я сначала обиделся, что меня игнорируют, но тут же сообразил, что стараются они ни для кого иного, как для меня. Тут следовало ожидать подвоха. Все действия совершаются людьми с определенною целью. Глупо предполагать, что этот концерт бескорыстно затеян специально для развлечения одиноких путников. Но искушение погреться у очага было слишком сильным.

Я огляделся. Отделения снайперов, засевших в ближайших кустах, вроде не наблюдалось. Что касалось существа, лихо управляющегося с барабанами, то я был уверен, что смогу с ним справиться. Девчонок я в расчет вообще не брал, а потому смело устроился у огня, всем видом выказывая дружелюбие.

Концерт продолжался еще некоторое время, потом виртуозы умаялись и устроили антракт. Уставшие и разгоряченные, они расположились вокруг меня, глядя с интересом и ожиданием. Жирный барабанщик ронял со лба пот на свое волосатое пузо.

– Развлекаетесь? – осведомился я, изобразив улыбку.

– Репетируем, – отдуваясь, ответило существо. – Я Намухри, бывший шаман. Тут нахожусь в, своего рода, ссылке. Предки наказали за прелюбодеяния. Теперь вот музицирую на досуге.

Представляться я пока не собирался. Намухри был смешон, и я не мог сохранять серьезный вид, глядя на его физиономию. Да уж, кого только не встретишь на этом полигоне. Контингент подбирался предками с изрядной долей веселой фантазии.

– У вас неплохо получается, – заверил я его. – Но, учитывая, что для репетиций у вас есть целая вечность, репертуар можно было бы подготовить и получше.

Намухри прянул ушами, прихрюкнул и скривил рыльце:

– По-твоему, у нас других забот нет? А пропитание? А поддержание огня? Хозяйство, опять же. Голову приклонить некогда.

– Ну и порядки тут, – недовольно заметил я. – Как говаривал один мой друг, неоплаченный труд – это рабство. Хоть о снабжении пищей предки могли бы позаботиться.

– От них дождешься, – буркнул Намухри. – Зато норовят за все дань наложить.

– Жаль, некогда мне заниматься местным политическим устройством. Я бы живо заставил начальство сменить социальную политику. Профсоюз, забастовка, социализм.

– Чего?

– Долго объяснять. Суть в том, что вы бросаете работу, пока власти не выполнят ваши требования. По большому счету, по предкам трибунал плачет. За геноцид в отношении тех, кто проходит испытание. Судить их нужно, вот что.

Намухри ничего не понял или сделал вид, но испугался.

– Тише ты, – цыкнул он. – Ночь все слышит. А предки знают мысли ночи.

– В таком случае они слышат и мои мысли. А я все равно это подумал, так что нет никакой разницы, произнес я это вслух или промолчал.

Моя логика смутила запуганного Намухри, и он поспешил перевести разговор на другую тему.

– Оставим высшие силы в покое, – предложил он. – Мы всегда рады путникам и готовы разделить с тобой скромный ужин и тепло очага. Надеюсь, ты не откажешься от нашего угощения.

Еда и тепло – это как раз то, в чем я отчаянно нуждался. Перекушу слегка, а там видно будет. Главное – держать ушки на макушке.

Я благосклонно кивнул. Намухри обрадовался как ребенок и хлопнул в ладоши. Девицы живо бросились выполнять его указания, и в считаные минуты предо мной возникли самые разнообразные кушанья и напитки. Аппетитные куски жареной дичи, грибы, яйца пришлись очень кстати. Из темноты девичьи руки подавали полые тыквы, в которых плескались молоко, кислое пиво и что-то невнятное, но явно «с градусом». На широких листьях в изобилии красовались плоды, ягоды и прочая снедь. Надо сказать, что особое оживление у меня вызвали несколько кусков соли, покоившиеся среди угощений. Да уж, на добычу такого пропитания ежедневно нужно немало времени. Но заключение у прелюбодея все равно веселое. В голову пришла аналогия с современными тюрьмами, где, несмотря на строгий режим, можно достать все, что угодно, вплоть до наркотиков и оружия.

Может, меня хотят отравить? Какое-то время этот вопрос терзал меня, но никаких неприятных предчувствий не возникало, да и приютившие меня девушки с таким аппетитом уписывали снедь, что сомнения насчет доброкачественности пищи сами собой отпали, и я принял участие в трапезе.

О, какое удовольствие поглощать натуральную пищу, приготовленную на костре, пропитанную дымом и лесными ароматами! Блики пламени, мерцание звезд, болтовня Намухри, успевавшего за разговором обильно уничтожать пищу, блаженное тепло, разливающееся по телу от выпитого спиртного и сочного горячего мяса, доставляли непередаваемое удовольствие. Комары исчезли, выкуренные дымом, под моими чреслами оказалась медвежья шкура, а плечи от холода укрыла пушистая накидка из беличьих шкурок. Парочка девушек, которые показались мне наиболее симпатичными, словно по наитию прижались ко мне с обеих сторон и оказывали всяческое содействие, подавая еду и сосуды с питьем, на которые я указывал. Остальные устроились рядышком и, взяв свои инструменты, завели тихий медленный напев, который объединял покой ночи и танец огня в одно умиротворяющее безбрежное море уюта. Намухри приволок бубен. Управляясь с ним, он продолжал есть, не забывая поддерживать отвлеченную беседу.

Я давно насытился, но никак не мог себя остановить. Вот этот кусочек мяса. Пару грибков. И еще кусочек. А теперь, пожалуй, глоток пива.

Близость девичьих тел возбуждает. Они прижимаются все теснее и уже не ограничиваются только кулинарным обслуживанием. Приятный расслабляющий массаж, легкие объятия, все более смелые ласки. Чьи-то губы шепчут что-то нежное. А вот они уже касаются щеки, шеи, спускаются ниже.

Не могу ответить с полной уверенностью, кем я себя в тот момент чувствовал. Возможно, монархом какой-либо восточной династии, а быть может, самим Иеговой, восседающим в раю в окружении праведников и благосклонно внимающим их хвалебным песнопениям. Я отобрал у одной из девушек тыкву с напитком, наиболее, на мой вкус, напоминающим вино, и, поднявшись, заставил Намухри сделать то же самое, всучив ему другой сосуд. Тот поднялся, недоумевая, чего я от него хочу. Музыка стихла.

– А теперь предлагаю тост за успешное окончание моего испытания! – с чувством произнес я, про себя отметив, что в достаточной степени трезв. Правда, мне не хотелось, чтобы они об этом догадывались.

– Ах вон оно что, – расслабился ссыльный гибрид. – Разве нельзя выпить сидя?

– За это, – наставительно поднял я палец, – выпьем стоя!

Наши тыквы встретились, хлюпнув, после чего я выбулькал содержимое своей до дна, выбросив пустую емкость в кусты. Потом проконтролировал, чтобы этот хряк тоже все допил. Ему не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.

После мной овладела беспричинная веселость и желание поразмяться.

– Хватит с нас лирики! – возгласил я, освобождаясь из плетива девичьих рук. – Давайте танцевать!

Мое предложение было встречено с пониманием и поддержкой. Намухри, как и полагается заправскому шаману, подхватил бубен и понесся с ним вокруг костра, сопровождая свою пляску поклонами, приседаниями, вычурными конвульсиями и визгливым похрюкиванием. Девушки разделились: одна группа обеспечивала музыкальное сопровождение, покачиваясь в такт музыке, вторая устроила вокруг меня хоровод. Танцевали они, без сомнения, красиво, но меня раздражало, что повторить их сложные движения и изощренные ужимки не получалось.

– Э, нет, – расстроился я. – Так дело не пойдет. Ну-ка, дай-ка сюда бубен.

Намухри послушался, и я, получив требуемое, забрался в центр импровизированной ударной установки. Попробовав звуки, издаваемые каждым «инструментом», я задал вполне клубный ритм, потряхивая бубном.

– Сейчас на земле в моде этот стиль, – сообщил я. – Сможешь так?

Намухри заверил меня, что сумеет, и я уступил ему место. Попробовав, он вошел во вкус, и ко мне вернулось благодушие. Я растолковал девушкам, что от них требуется, и, взяв на себя функции преподавателя танцев, быстро добился нужного результата.

Тут-то я на славу повеселился. Глядя на то, что я вытворяю, команда сначала замерла, раскрыв рот, но вскоре по-обезьяньи начала повторять мои движения точь-в-точь. По крайней мере, мне, уже слегка охмелевшему, так казалось.

В самый разгар веселья я оказался лицом к лицу с одной из танцовщиц. Ее звали Жра. У нее были светлые мягкие волосы и темные бездонные глаза, нырнув в которые я уже не мог вырваться обратно. Блики от костра плясали на белках ее глаз, жилетка была расстегнута, обнажая настоящие произведения искусства из плоти и крови. Тело девушки явно тяготело к моему, и я, поддавшись взаимному порыву, притянул его к себе. Она была гибкая и податливая, как язык пламени, пульсирующий в ритме музыки. Мы вились друг около друга, прижимаясь ближе и ближе. В определенный момент я понял, что это уже не совсем танец. Окружающее перестало существовать, растворившись в этой дикой первобытной ночи. Остался только ритм, внутренний жар и ее глаза. Я находился в состоянии гипноза или ритмического транса, которому подвержены камлающие шаманы. Я двигался, чувствуя ее прикосновения, а звезды хаотично плясали в черном небе.

Бум, бум, бум, – обливается потом Намухри.

Тум, тум, тум, – бешено стучит в груди сердце. По-змеиному переплетаются наши руки, и мы уже не в состоянии разорвать эту связь. Я и не заметил, как музыка вновь изменилась, стала той, первобытной, спрятанной в подкорке мозга, в африканских ритуалах, приправленных дразнящими углями звезд и очагов, звуками ночи, движениями борьбы и продолжения рода. Она подчинила меня себе, и я перестал быть мыслящей личностью. Я перевоплотился в пляшущую вязь мышц, ведомую инстинктом, извечный архетип воина-самца. Древняя звериная основа проснулась и стряхнула все лишнее прочь.

Я думаю, эта банда добилась бы своего. Способ, которым они меня поймали, был так прост и эффективен, что не действовал только на святых и стариков. Как я мог повестись на такую неприкрытую наживку? Наверное, просто мне этого хотелось. Скорее всего, все было срежиссировано предками с самого начала и до мельчайших деталей. План их был безупречен, но кое-чего они не учли.

Вероятно, я так и плясал бы, поддавшись силам Эроса, пока, совершенно истощившись, не стал бы их легкой добычей. Или увяз бы во всеобщей оргии, потеряв остатки разума. А возможно, будь я еще более глуп, напился бы как свинья и в похмелье очнулся бы, когда солнце уже поедало его плоть. В любом случае я вышел бы из игры и уже никогда не вернулся бы домой, если бы не.

Несмотря на агрессию против моей психики, какая-то часть моего сознания все же не вышла из строя. Я все пялился в глаза Жра, стремясь овладеть ею, и уже не помнил ни кто я, ни где нахожусь. В определенный момент девушка пластично изогнулась всем телом, встряхнула волосами и, соблазнительно приоткрыв рот, подмигнула. Так, как будто бы это.

«Совсем как Таня. – пронеслось у меня в голове. – Таня…»

Это слово что-то для меня значило. Но что? В голове что-то перевернулось, и до меня дошло, что глаза девушки, обвившейся вокруг меня, полыхают тем же желтым пламенем, что и у того хищника, что давеча моими стараниями простился с жизнью.

«Это тебе не Таня», – мучительно родилась мысль.

«Это не ночной клуб».

«Перед тобою враг, – сказал внутренний голос. – Очнись, наконец, дурак!»

Девушка потянулась ко мне губами.

– Нет! – зарычал я, отталкивая ее. На землю мы упали одновременно. Слабость сковала меня, и я едва мог пошевелиться. Сердце гулкими очередями посылало в голову порции крови, вокруг все плыло.

Я стоял на коленях, а они все – вокруг меня. Больше не было никакой музыки, и только мое тяжелое дыхание нарушало тишину.

– Приятно было провести время, – пробормотал я, облизывая губы. – Я, пожалуй, пойду.

Только сейчас я с ужасом осознал, что теряю столь драгоценные время и силы. Отдышавшись, с трудом поднялся и обнаружил, что расступиться и пропустить меня никто не намерен.

– Дайте пройти! – сдавленно прохрипел я.

– Ты никуда не должен идти! – повелительно взвизгнул Намухри.

– Живо, пропустите меня!

– В твоем состоянии глупо на что-то надеяться. К тому же ты уже опоздал.

– Посмотрим.

– Дурак, – сказал свиночеловек. – Ты погибнешь. Ты ничего не сможешь поделать с тем, что тебя ждет. Я предлагаю вариант получше: жизнь до рассвета, полная удовольствий и наслаждений. Тут тебе нечего бояться до самого утра. Это же лучше, чем издохнуть в муках через полсотни шагов отсюда!

– Не нужен мне рай для приговоренного, – сплюнул я вязкую слюну.

– Я дам тебе то, чего ты никогда еще не испытывал. Ты же хочешь остаться со мной, ну, признайся! Не делай того, о чем будешь горько жалеть.

Ее глаза снова излучали нежность и желание.

Я почувствовал, что вполне оклемался, и двинулся вперед. Намухри стоял как вкопанный, прядая собачьими ушами. Я собрался протиснуться между ним и Жра, когда вся свора накинулась на меня сзади. Ожидая подобной развязки, я не дал себя повалить и быстро освободился от груза девичьих тел. Намухри повис на моей шее мертвой хваткой; мне пришлось вывихнуть ему руку, чтобы сбросить с себя. На земле образовалась куча-мала, вершиной которой был пятачок Намухри, визжащего от боли. Метнувшись, я молниеносно сгреб в охапку оружие, беличью накидку и тыкву с водой. Только я собирался дать деру, как передо мной выросла фигура моей соблазнительницы. Она резво схватилась за мое ожерелье и потянула к себе. Топор был у меня в руке, но портить такую красоту я не мог себе позволить, поэтому просто схватил девушку за волосы и дернул на себя и вниз, разбив коленом чувственные губы. Посягательство на подарок Варьи не увенчалось успехом. Некоторое время мы сверлили друг друга свирепыми взглядами, но потом она улыбнулась окровавленным ртом и, сверкнув зрачками, вкрадчиво произнесла:

– Все равно ты умрешь, красавчик. Так надо.

Она лежала на земле в беззащитной открытой позе, и я отметил про себя, что для существа из плоти и крови она чересчур хороша. Настоящий демон секса. Но образ стеснительной Татьяны был мне почему-то ближе и приятнее.

– Не дождешься! – бросил я. Стараясь не придавать значения ее фразе, я перемахнул через распростертое тело и помчался по тропе. Меня снова била нервная дрожь. С горечью я подумал, что они, возможно, правы и я совершаю глупость. Утешало только то, что я настоял на своем.

* * *

От гостеприимных, очаровательных, но коварных созданий я сбежал со всей возможной прытью. Я опасался, что меня станут преследовать, но ошибся. Намухри и демонические девушки бросились было вслед, но уже через несколько метров я перестал слышать их топот и обернулся. Все сборище собралось на краю поляны и в ярости бесновалось, на все лады шипя, воя и визжа. Только тут я заметил, что над поляной, словно купол, мерцает воздух. «Стена», – подумалось мне. Существа остервенело бросались на прозрачный барьер, но тут же с визгом отшатывались назад, словно получив разряд электричества. Намухри оскалил зубы и с лютой ненавистью слал мне проклятия. Эдакий декоративный Люцифер в окружении ведьм. Только Жра улыбалась по-прежнему, манила пальцем и поглаживала свои прелести, словно в последней надежде соблазнить меня.

С облегчением вздохнув, я помахал на прощание топором и поплелся дальше. Шел я достаточно долго, пока не уткнулся носом в заросли камыша, оккупировавшего берега речушки. Продираться через виднеющуюся вдали полосу леса мне все еще не хотелось, и я прошелся вдоль берега, в надежде обнаружить какую-либо переправу или, на худой конец, место, где река поуже. Теперь мне везде чудилась опасность.

На мост не было и намека; я спустился к воде в месте, где камыш редел. На берегу валялось трухлявое бревно, одним концом увязшее в речном иле, другим – в зарослях камыша. На нем я устроился, намереваясь закрепить оружие на спине, чтобы не мешало плыть. Я слегка расслабился и, когда усталость отступила, почувствовал на груди зуд и жжение. Я взглянул туда, но не нашел ничего, что могло бы вызвать неприятности. Кроме амулета на ожерелье, подаренном Варьей, ничего не было. Я коснулся его пальцами и обнаружил, что он горячий. В месте, где он прилегал к груди, виднелся точный его отпечаток. Это был ожог!

Анализируя ощущения, я вспомнил, что на груди у меня стало теплеть во время беседы со свиночеловеком, а потом, не переставая, пекло все сильнее и сильнее, особенно во время танцев. Значит, причиной жжения был амулет, а я-то был уверен, что это от выпитого и от перевозбуждения.

Внезапно вещица резко охладела. Еще одна загадка. Я начал припоминать, что и в роще, нашпигованной ловушками, и во время пожара, да и потом, позже, перед каждой подстерегающей угрозой в этом же месте ощущалась обжигающая пульсация. Но тогда мне было не до мелочей, а после все прекращалось само собой, и я обо всех своих ощущениях забывал.

Понемногу дело стало проясняться. Я вспомнил, с каким многозначительным видом Варья надевал на меня ожерелье. Выходит, это своеобразный индикатор опасности. Не зря Варья надеялся, что он сможет мне помочь. Интересно, сам дед догадывался, что артефакт, принесенный совой, обладает такими свойствами? Вряд ли, иначе предупредил бы меня. Я решил, что, если впредь почувствую, как подарок нагревается, тут же приведу себя в полную боеготовность.

Я внимательно осмотрел амулет. Из темного непрозрачного самоцвета было вырезано рельефное изображение: на лицевой стороне – солнце, на обратной – луна. Лики светил представляли собой удачную стилизацию под мужское и женское лица. На сухожилии были нанизаны двенадцать фигурок, в каждой из них без труда можно было узнать животное, напоминающее расположение группы звезд. Первобытный календарь с функциями магического индикатора? Радостный от своего открытия, я тут же полез в воду.

«Скрытая опасность», – сказал внутренний голос.

Это повергло меня в изумление. С чего я взял, что в реке прячется что-то враждебное? В нерешительности я повесил ожерелье на шею, вернулся к бревну и задумался. Что-то было не так. Аксоны в моем мозге соединялись и разъединялись в немыслимых вариациях и сочетаниях, пытаясь найти удовлетворительное объяснение происходящим феноменам. Я вспомнил, что внутренний голос давал мне предупреждения и команды и раньше. Он заставил меня принять бой с ужасным животным, сигануть в водопад, вспомнить о любимой, когда меня охмуряли первобытные куртизанки. Я стал сомневаться, что этот дар предвидения принадлежит мне. А вдруг это тоже амулет?

Как же это выяснить?

Немного стесняясь своих догадок, я зажал фигурку в кулаке и тихо, но стараясь быть убедительным, спросил:

– Это ты говоришь во мне?

Ничего не случилось. Я повторил попытку:

– Кто бы ты ни был, отвечай. Это ты подсказывал мне все время?

С ленцой, как бы нехотя, ответ все же пришел. Как и прежде, слышал я его в голове. Примерно так же, как мысли, которые мы проговариваем про себя, только четче. Не оставалось сомнений, что голос пришел извне:

«Да».

– Ты живое существо? – развивал я инициативу. – Может, ты дух или демон?

«И да и нет».

– Что именно?

«Будем считать, что я – самообучающееся заклинание. Магический прибор. Это по-простому. По-научному ты не поймешь».

Я обалдевал.

– Откуда ты? Кто тебя создал?

Голос молчал, и я, решив, что собеседник посчитал данный вопрос некорректным, продолжил допрос осторожнее:

– Что ты умеешь делать?

«Пусть это тебя не волнует».

– Ты будешь и дальше обо мне заботиться?

«Если сочту нужным».

– Что меня ждет в будущем?

«Откуда я знаю?»

– Я имею в виду, в ближайшее время.

«Тебе грозит смерть».

– Это понятно. Мне нужно поконкретнее. Опасность в реке?

«Небольшая».

– А где большая? Мне нужно знать!

«Люди», – сказал голос после непродолжительной паузы.

– Люди? – спросил я быстро, не желая терять установившийся контакт. Словно испугавшись, что собеседник выдохнется раньше, чем я выясню все, что меня интересует. – Кто они, что собираются делать? Что им от меня нужно?

Голос молчал.

– Отзовись, пожалуйста, это для меня очень важно!

Тишина. Я отогнал мысли, что сошел с ума и беседу вел сам с собой. Тем не менее «самообучающееся заклинание» не хотело или не могло отвечать. Жаль. Я надеялся вытянуть из него больше информации. Но спасибо и на том.

Оставив амулет в покое, я собрался продолжить путь. Раздосадованный поведением обитателя подарка Варьи, я подобрал булыжник и запустил его в реку. Вслед за первым, хилым всплеском последовал второй, более мощный, и в ноздри мне ударила болотная вонь. Из реки с бульканьем и стонами показалось нечто огромное и несуразное: клешни, щупальца, выпученные глаза. Брр!

Я поспешил ретироваться, а существо, побеспокоенное броском камня, полезло к берегу, что-то ворча. Таинственный голос из амулета был прав: опасность оказалась не слишком велика. Речное чудище было слишком неповоротливым. Объявись оно передо мной, я так улепетывал бы, что, несомненно, побил бы все плавательные рекорды.

Внезапно слух заставил меня насторожиться. Я уловил какой-то странный звук. Так и есть: человеческая брань! Отборный поток ругательств, похоже выпущенный сильно раздраженным человеком, всполошил лесную живность где-то вдали, на том берегу.

Значит, я не один прохожу испытание? Лексика свидетельствовала, что сквернослов определенно побывал в нашем веке. Тембр голоса показался знакомым, но в том-то и дело, что только показался. Определить, кто матерится, я не мог.

Я вслушивался в лесную разноголосицу минуту или больше, но, кроме трелей сверчков, уханья сов и редких вскриков каких-то незнакомых птиц, ничего не было слышно. Я прихлопнул наглого комара. Мужик, видимо, успокоился. Кто знает, может, и навсегда. Думать об этом было крайне неприятно, поэтому я легонько побежал вдоль берега, борясь со страхом, желанием спать и остатками хмеля.

Проклятые предки! Для махинаций со стороны этих мерзавцев, по моему мнению, здесь открывалось широчайшее поприще. Я подумал, что за ночь, при желании, одного кандидата на возвращение можно погубить сотню раз, в то же время перед другим простелив ковровые дорожки. Исходя из каких-то своих интересов, корыстный предок преспокойно может уладить дела таким образом, что его протеже на пути к Харутугшаву и муха не обидит. А неугодных можно так затравить, что они стопроцентно полягут на полигоне при всех своих достоинствах. Ведь никто не контролирует, как проходит испытание. Я, конечно же, не знаю, каким образом обстояли дела в прошлом, когда испытание проводилось регулярно. Но за последние часы этичность этого испытания стала вызывать у меня большие вопросы. Если коррупция в среде предков действительно имела место, вполне закономерно, что в один прекрасный день парни яритов отказались хлебать эту дурацкую сому. На земле-то не скроешь, кто трус и негодяй, а кто – достойный человек. И если не раз обнаруживалось, что первые в счастливом расположении духа приходили в себя, а последних уносили хоронить, то это, естественно, не могло долго продолжаться. Старейшин, небось, перерезали, а сому уничтожили. Лично я, думаю, стал бы одним из зачинщиков бунта. Не вижу причин, почему коррупция, ставшая обыденной частью нашего мира, начисто отсутствует в этом. Люди, они ведь везде одинаковы. Хоть в Яви, хоть в Нави. А коли так, видал я всех предков и все ритуалы в известном месте.

Когда веки на ходу стали слипаться, я спустился по скользкому глинистому обрыву к воде и умылся. Амулет не давал никаких предостережений, и я безбоязненно плеснул в лицо воды. В голове прояснилось, и я повторил эту процедуру несколько раз.

«Не теряй времени», – предупредил амулет, напугав меня, и снова умолк, сколько я его ни пытал. Пришлось бросить эту затею и податься дальше.

Речка становилась все уже, а ее берега теперь можно было именовать таковыми лишь с определенной долей условности. Русло лежало в низменной ложбине с сырой почвой, изобилующей пробивающимися на поверхность ключами. Ступни стали чавкать в какой-то глинистой жиже. Исток брал начало из болота. Это открытие меня не обрадовало, и я по собственным следам возвратился немного назад, до места, где все-таки решился одолеть водоем вплавь. На мою жизнь никто не позарился, и я, отжав намокшую одежду, нашел тропу в нужном мне направлении. Этот берег был покрыт лесом почти в шахматном порядке: группа деревьев – полянка, еще группа – еще прогалина. Ветер стих. Я брел все дальше и дальше, стараясь по возможности держаться в тени. До гор, казалось, рукой подать. Пора было подумать и о жертве, которую я должен добыть для Харутугшава. На этот счет Варья ничего толком не объяснил: то ли не захотел, то ли забыл. А теперь расхлебывай тут. Хоть бы кто-нибудь растолковал, что к чему!.. Одиноко.

– Амулет, – позвал я. – Слышишь? Где искать жертву для демона?

Я спрашивал безо всякой надежды, но самообучающееся заклинание неожиданно нарушило обет молчания:

«Не беспокойся. В свое время все узнаешь. Будь бдителен».

Заклинание не стало вдаваться в подробности, но я слегка насторожился. Мне показалось, что мой невидимый собеседник возбужден. Что-то учуял? Посмотрим.

Я спрятался за деревом и прислушался. Среди фонового шума ночного леса нарастал слабый треск. Создавалось впечатление, что кто-то в сильнейшем раздражении продирается сквозь кустарник. Поросли вокруг было достаточно, но ее вполне можно было обойти стороной. Напролом лезет только существо, выбитое из душевного равновесия. Или пофигист, как, например, человек, промочивший ноги. Лужи и дождь становятся ему нипочем.

Я вжался в теплый шершавый ствол и продолжал наблюдать. Шум прекратился, так как путник выбрался из зарослей. Явственно слышались его шаги и возбужденное сопение. Возможно, меня ждал новый раунд схватки за жизнь. Кто знает, быть может, последний. Я бросил взгляд в небо, вспомнил теплую улыбку Танечки, погладил ладонями кору дерева. Воздух показался особенно сладким. Прощайте все, кого я знал, на всякий случай. Я переместил дубину в правую руку, приготовил топор, спрятал тыкву в складках одежды. Готов.

Лунный свет неравномерно падал на полянку. Противоположная сторона была скрыта тенью, моя же, к несчастью, освещалась неплохо. Перемещаться вглубь деревьев было поздно: незнакомец почуял бы шум. Он был совсем рядом. Оценив обстановку, я решил, что внезапно брошусь на него сбоку, не дожидаясь, пока он меня обнаружит. Я напрягся и мысленно пожелал себе удачи.

Пришелец, а это, несомненно, был человек, выбрался на середину поляны и остановился, словно в нерешительности. Он обвел местность пытливым взглядом и развернулся ко мне левой стороной. «Ищет меня», – подумал я. Намереваясь обойти его сзади, я начал медленное плавное перемещение.

В мужчине было что-то знакомое. Он был одет в плотные широкие шаровары и такую же куртку из выделанных шкур. На ногах – лапти, в руках – плетеный щит и короткий тяжелый палаш из какого-то темного минерала. «Профессионал, – оценил я. – В прямом поединке с моим вооружением нечего и надеяться на успех».

Человек не спешил ничего предпринимать. Мой обходной маневр был почти завершен, но по закону подлого невезения под ногой захрустела сухая веточка, и в установившейся тишине этот звук прогремел, словно выстрел. Человек встрепенулся, словно это его впрямь напугало, и стал нервно вертеть головой, держа палаш наперевес. Медлить было нельзя. Сейчас он меня заметит, и мне не спастись.

– Провались ты пропадом! – ругнулся я, врываясь на полянку. Вот невезуха!

Фигура, полуприсев, будто от испуга, обернулась в мою сторону и приготовилась нанести удар. Я на бегу занес дубину выше головы. Ну, была не была!

Произошло, однако, то, чего я никак не ожидал. Незнакомец опустил оружие и сдавленно выругался. Я остановился, силясь понять, чей это голос и что мне делать. Амулет взбесился, то обжигая, то мгновенно холодея. Так, будто сам не мог сообразить, опасна встреча или нет. Все прояснилось, когда силуэт сделал шаг в сторону, подставляя лицо лунному свету, врубил палаш ударной поверхностью в землю и неуверенно воскликнул:

– Серый?

Амулет успокоился. Я тоже. Бог мой, какое облегчение!

– Саня, – сказал я. – Где ты научился так материться?

Глава 3
Тропой войны и скорби

Делай что должен – свершится, чему суждено.

Марк Аврелий

Очевидно, амплитуда стрессовых переживаний превысила допустимый порог воздействия на мою психику. Силы разом покинули меня, и я бухнулся задом на траву, даже не пытаясь совладать с приступом немощности, сковавшим мои члены. Саня, волоча ноги, подобрался ко мне вплотную и сел рядом, скрестив руки на груди. Теперь я мог повнимательнее рассмотреть его облачение. Удобная, прочная, теплая одежда. Насекомые Сане не досаждали. Ветки и сучки тоже. В отличие от моих грязных, израненных и потерявших чувствительность от холода ступней, его пяткам было вполне комфортно. Зависть несколько оживила меня, и я изыскал возможность устроиться поудобнее. Говорить не хотелось. Я понимал, что в данный момент ничего, кроме порции упреков, не смогу ему сообщить. Он чувствовал это, поэтому тоже молчал, но наконец не выдержал и заговорил первым:

– Хвала предкам, ты жив и мы встретились.

Я криво усмехнулся:

– У меня к предкам несколько менее благодарные чувства.

Он кивнул, виновато опустил голову и почесал затылок.

– Понимаю.

Я почему-то сомневался, что он может это понять, но смолчал.

– Подумать только, еще чуть-чуть – и мы бы друг друга поубивали.

– Мы могли бы и не попасть сюда, если бы не твоя дурацкая идея напиться. «Давай выпьем! За победу!» – передразнил я его.

– У тебя своя голова на плечах. Мог бы и отказаться.

– И отказался бы… в другое время. Ты ведь видел, в каком я был состоянии.

– И вижу, в каком сейчас. Мне жаль, что все так вышло, но к чему теперь винить друг друга. Все равно легче не станет.

– Ясное дело, – буркнул я. – Неприятно, когда на тебя бочку катят.

– Да нет, дело не в этом. Просто мы здесь ни при чем, ни я, ни ты.

– Ладно. Как говорится, как опилки не пили, толку никакого.

– Вот именно. Займемся текущими проблемами.

Он вынул из-за пазухи плоскую деревянную флягу, напился и подал мне. Внутри плескалось молоко. Какая прелесть!

– Откуда это у тебя? – поинтересовался я, отхлебнув.

– Дал посланец предков.

– Это еще кто?

– Помнишь того мужика, который следил за нами возле общаги?

– Угу. Так это он все подстроил?

– Точно. «Самогон» – его рук дело.

– А одежда от лучших кутюрье мира предков тоже от него?

– Угадал. И оружие.

В руке его блеснуло обсидиановое лезвие. У Варьи была похожая штука.

– Даю ноготь на отсечение, ты их ни разу не пустил в дело.

– Верно. Они пока не понадобились.

– Воистину, хвала предкам. О тебе они проявляют завидную заботу. Вот только ума не приложу, как это существование некоего Сергея Гордюкова укрылось от их всеведущего родительского ока? Хотя, может быть, мне собираются присвоить статус великомученика.

Юдин смутился. Он открыл рот, закрыл его, особо рьяно поскреб затылок, после чего все же сообщил:

– Видишь ли, ты, оказывается, не входил в планы предков. Они не рассчитывали, что на полигоне появятся двое.

Я чуть не подскочил на месте.

– Вот как. Я, видите ли, не входил в планы их величеств. Отрадное известие. Спасибо, Саня, за информацию.

Разочарование мое было так велико, что я совсем потерял присутствие духа. Я, оказывается, на фиг никому здесь не нужен. А я-то, после напутствий Хранителя Священного очага, возомнил себя чуть ли не мессией, спасителем человеческих атманов, проводником между мирами. Неужто Варья действительно ничего не знал о планах предков? Врать он вряд ли стал бы, мне кажется. Значит, он и впрямь не общался со своим начальством черт знает сколько времени.

Я уже привык к перепадам температур, которые производил амулет. Вот и теперь он, похоже, раскусил степень исходящей откуда-то опасности и стал чуть теплее обычного. Что бы это могло значить?

– Так-так. Раз в моей скромной персоне не нуждаются, я тем более буду платить той же монетой. Ну, рассказывай по порядку, как провел время, что узнал.

– Думаешь, я много знаю? Отнюдь.

– Но я-то не знаю вообще ничего.

– Короче говоря, потерял я сознание. Лежу – чувствую, что на лоб положили что-то мокрое, холодное. Очнулся – рядом тот мужик. Весь в украшениях, хорошо вооружен. Ну, думаю, белая горячка, наверно, раз чушь всякая мерещится. Потом, мало-помалу, он меня убедил, что он настоящий, и объяснил, что к чему.

– Это было у Священного очага?

– Какого очага? Костров я не видел.

– Понятно. Значит, это точно был не Варья. Продолжай.

– Ну так вот, он меня одел, вооружил, дал еды и питья, потом стал инструктировать. Растолковал, что это – мир предков, мы находимся в местности, предназначенной для испытания. Но кроме испытания в древности здесь время от времени проводился еще и некий священный ритуал, нечто особенное, чуть ли не космического значения. Однако, после каких-то событий, о которых он умолчал, как и о сути самого ритуала, связь между мирами была утеряна, и ни ежегодные испытания, ни ритуал больше не проводились. Предки долго не могли прийти к согласию насчет того, что делать дальше, даже воевали. А когда, наконец, стали способны на конструктивные действия, оказалось, что об их существовании давно забыли, а без участия людей, живущих по ту сторону, то есть с нашей Земли, производить какие-либо серьезные изменения статус-кво не так уж и просто. Они искали способы взаимодействия, но ничего не получалось. Так было до самого последнего времени, пока они не инспирировали мое проникновение сюда. Вернее, наше, – поправился он.

Я вспомнил останки несчастных в роще и подумал, что Сане навешали на уши лапшу. Не своих же они там затравили. Впрочем, с выводами в любом деле спешить не стоит.

– О том, что я тоже здесь, никому не известно?

– Я, вообще-то, сказал, что ты, возможно, шастаешь где-то поблизости, но посланец только отмахнулся и ответил, что тебя не стоит брать в расчет.

– Как мило.

Либо врал Саня, либо этот посланец, либо оба говорили только то, что считали нужным. Однако вопрос в любом случае не снимается. Полигон полигоном, но плато, насколько мне известно, к полигону не относится, и то, что меня без всякой магии, реликтов и уродов предки пытались устранить до самого водопада, было непреложным фактом.

– Предки, естественно, в курсе того, что на Земле никто к испытаниям не готовится, и без их помощи остаться в живых исключено, – продолжал Саня. – Сложность в том, что полигон создан неизвестно кем и когда, и существовать он продолжает по своим законам. Теоретически, отключить стражей и ловушки на этой территории, даже на время, невозможно. На практике же такое иногда происходило, хотя и требовало массированной магической поддержки. Проще говоря – энергозатрат. Возможно, из-за этих вмешательств что-то в механизме полигона полетело к чертям, и теперь он, похоже, вообще никому не подконтролен.

Я удовлетворенно кивнул. Моя догадка о нечистоплотности методов, которыми пользуются предки, подтвердилась. Из сказанного следовало, что, заполучив в помощники могущественного дядю из мира предков, можно было на все сто рассчитывать на благополучное возвращение. И напротив, неугодный отрок мог рассчитывать только на свои силенки. Кто знает, может, предки не гнушались и личной расправой над такими. Из этого предположения и следует плясать, гадая, отчего связь миров прервалась. Вообще, с такого рода играми в общение с загробным миром ни в какое сравнение не идет то, что мы можем наблюдать в истории впоследствии – спиритизм, некромантия и прочее. Масштабец не тот.

– Что же дальше?

– Дальше он объяснил, что, пользуясь его поддержкой, я должен пройти по намеченному им временно безопасному маршруту, поучаствовать в ритуале, добыть жертву для Харутугшава – надеюсь, о нем ты знаешь, – и вернуться на Землю, чтобы тем самым восстановить связь. Сегодня как раз день летнего солнцестояния совпал с полнолунием. Энергия бурлит и ждет, когда ключ разбудит сердце бога!

– Действительно, полнолуние кстати. Светло, – сказал я, ничего не уразумев из его последних фраз. – А как ты находишь дорогу?

– Вот план местности.

Это оказался кусок выделанной кожи, на котором схематично изображались поджидающие ловушки, которые маршрут, небрежно нанесенный красной охрой, предусмотрительно огибал. Я внимательно изучил примитивную карту. Священный очаг показан не был. То ли он располагался ниже, то ли картограф не посчитал нужным его отметить. Зато я нашел полянку Намухри и болото, в котором мой путь, скорее всего, и завершился бы, не переправься я вовремя через реку. Река на плане пересекала полигон, разделяя его на две равные части. Юдину плыть не пришлось. Его «высадка» произошла на верхней половине карты, куда я добрался совсем недавно. Весь лес по берегам реки был испещрен предупреждающими значками, и Саня не спеша обходил их, двигаясь вдоль берега и не очень утомляясь. Я удивился тому, что мне, отчего-то, повезло миновать большинство из них. Уж не знаю, случайность это или забота моего спутника, теплящегося на шее. В правом верхнем углу линия завершалась жирным крестиком (может, это был плохо скрытый намек?) – пещерой демона Харутугшава. Если Варья был стражем точки «входа», то демон – стражем точки «выхода». Интересно, почему же мы появились в разных местах? Ответ напрашивался сам собой: предки не хотели иметь дело с Варьей.

Я хихикнул. Карта напомнила мне компьютерную игру, над которой еще первокурсником просиживал ночи напролет, терзая компьютер приятеля. Управляешь мышкой, и фигурки на экране обходят препятствия или сражаются, чтобы достичь цели. Только игрок забыл обо мне, ушел, а программа дала сбой, и мне пришлось самому выбирать свой путь и бороться за право выжить и вернуться. Теперь не спрашивайте, что я думаю о богах и предках. Бумага хоть и терпит все, но ни в чем не виновата.

– Ты сказал «временно безопасный маршрут». Почему временно?

– Не все, но большинство препятствий меняют свою дислокацию. В их передвижении подмечены определенные циклы. И в некоторые фазы цикла опасность сводится до минимума.

– Ясно. Все просчитано до мелочей.

– Ну, не все. На меня тоже пытались напасть.

– Пытались?

– Да, – рассмеялся Юдин. – Цветок за ягодицу грызнул слегка. Но в общем все обошлось без драк. Зато ты разукрашен по полной программе. Словно только что с креста сняли.

Я посмеялся вместе с ним, но мне было не очень смешно, и я вовремя замолчал, чтобы моя горечь не пробилась наружу.

Одно вызывало у меня интерес: тот факт, что Намухри со своей сворой не смог меня преследовать. Я спросил об этом Саню, и он объяснил, что «райская полянка», очевидно, находится в первом круге, или поясе. Ответ меня не удовлетворил, и я попросил конкретики. Тогда Саня сообщил, что, хотя он в этом и не уверен окончательно, но полигон, по его понятиям, представляет собой олицетворение понятия «пуп земли». Вернее, не земли, а Нави. Если Земля, по представлениям предков – Явь, то этот мир, стало быть, – Навь, мир мертвых. Есть и еще мир, Правь, но об этом Саня ничего не знал, а фантазировать не стал. Так вот, возле сердцевины Нави кругами расположены концентрические пространства, или пояса. Всего их три. Степень мощи магических препятствий, соответственно, возрастает ближе к центру.

Это было важно. Значит, в первом круге жизнедеятельность нечисти ограничена минимальной площадью, а чем ближе к цели, тем… ну чему тут порадуешься?

– А что там, в самом центре, ты, случайно, не в курсе?

– Ашваттха.

– Чего? Это новое ругательство? Ладно, повторять не надо, лучше объясни популярно.

– Если бы я знал! Можно было поспрашивать, конечно, но мне было не до того.

– А что тут еще интересненького есть?

– Алтарь.

– То есть?

– Ну, жертвенный стол там, капище, всякие идолы, небось, и прочие заморочки. Там же, наверное, и жертва для демона.

– Странно. Обычно жертвы на алтарь возлагают, а не наоборот. Откуда ж она там возьмется?

– Это ж мир мертвых, так? Значит, он в чем-то – обратная проекция нашего. И если на Земле жертвы возлагают, то здесь они проецируются, чтобы их низлагали, то бишь забирали. В данном случае это сделаем мы.

– Ты уверен?

– Я ни в чем не уверен. Имею я право строить предположения?

– И ты считаешь правдоподобным, что на Земле кто-то жертвует на нужды почивших яритов?

– Как ты меня забодал своим скептицизмом! Не веришь – не надо. Неймется тебе – пойди в храм, поплюй в образа, оскорби прихожан, скажи им, что материя первична. Кому ты что докажешь? Точно так же и здесь, только еще непонятней. Ты просто не в той ситуации сейчас, чтобы объяснять все с точки зрения науки и здравого смысла.

– Но вдруг там не будет жертвы?

– Посланец предков сказал, что бгутрита о жертве позаботится.

– Опять отмазки страшными словами. А как жертва выглядит?

– Не знаю! Ничего я не знаю. Это дело предков. В конце концов, это же им нужно восстановить между мирами связь, вот пусть и беспокоятся. А мне все едино, лишь бы убраться отсюда живым и здоровым.

– А если он тебя обманул?

– И что ты предлагаешь? Иди назад, спрашивай у своего Варьи. Думаешь, если мне повезло в чем-то, то я от всего застрахован? Я же вижу, ты мне завидуешь и злишься, за то что я цел и дошел без приключений, да еще выбор пал не на тебя, хоть я тут и ни при чем.

– Больно нужно. Ничуть я не завидую, – сказал я, отметив про себя, что на самом деле он прав.

Я решил не раздражать его больше. В это время амулет стал донимать меня слабыми горячими уколами. Я попытался мысленно позвать его, но упрямец молчал.

– Успокойся, я тебя ни в чем не виню. Просто, сам понимаешь, досталось мне.

– Да вижу. Хреново, конечно. Но я ничем не мог тебе помочь. Просто обстоятельства сложились по-дурацки.

В этом он был прав. Предъявлять претензии нужно было не ему, а тем, кто без спроса втянул нас в это гиблое дело.

У Юдина – о чудо! – оказалась початая пачка сигарет и зажигалка. Предки позаботились и об этом. Мы закурили, и Саня со сдержанным интересом стал расспрашивать о моих злоключениях. Я поведал ему, чем занимался в последние несколько часов. Особое внимание Саня проявил, когда я дошел в рассказе до описания салона увеселений «Намухри и Компания». Как он признался, ему до смерти захотелось самому расслабиться подобным образом. Я не возражал. Пусть бы себе тешился, только «до смерти», учитывая наше положение, – это не правильно подобранная фраза.

Об амулете и его загадочных свойствах я умолчал, так как получил такую порцию жара от его обитателя, что чуть не задымился. Пришлось прикусить язык. Саня, однако, сам заинтересовался им.

– Что это у тебя за побрякушка? – спросил он, взяв его в ладонь. Амулет, насколько я успел почувствовать, за миг до этого обрел нормальную температуру.

– Так, нашел.

– Ну и?

– Ничего, просто красиво.

– Хитрая штучка. Великие бог и богиня друидов. Еще раньше они были Яром и Ладой, Ахурамаздой и Ариманом, а на Востоке выродились до инь и ян. Дуальная пара – выражение древнейшей идеалистической философской концепции. Причем в окружении зверушек. Это, насколько я могу судить, прототипы нынешних зодиакальных созвездий. И заодно олицетворение космических тел в Солнечной системе. Гм.

– А почему тел двенадцать?

– Древние считали, что двенадцать.

Хмурый Саня нехотя отпустил амулет.

«Магический артефакт» тут же наградил меня серией обжигающих пульсаций. Я обеспокоенно огляделся, выискивая в темноте угрозу, однако вокруг все было в норме. Значит, дело в моем друге?

– Что там? – насторожился он.

– Почудилось, – буркнул я.

– А.

– Тебе не нравится мое ожерелье?

– Как тебе сказать, – задумался он. – Посланец что-то говорил о каком-то талисмане смены Юг и исходящей от его слуг угрозе, но я пропустил это мимо ушей. А сейчас подумал: вдруг это он и есть и тебе небезопасно его носить?

– Не думаю.

– Как знаешь.

– По-моему, нам пора, – сказал я, возвращая карту. – Надеюсь, ты не против, если я присоединюсь к тебе и тоже пойду «временно безопасной» дорогой?

– Конечно, нет, – как-то вяло протянул Юдин.

Я почуял, как висящая у меня на груди штуковина снова потеплела, после чего резко остыла и больше не дергалась.

О чем она мне сигнализирует? Может, Саня лжет? Черт его знает. Тяжело работать в условиях, когда сообщения разведки так неконкретны. Научиться бы точно расшифровывать эти послания. Но, к несчастью, размытость – это беда всех гороскопов, предсказаний оракулов, рекомендаций психологов и прогнозов погоды. Такая помощь больше сбивает с толку.

– Сань, ты видел, на карте маршрут делает петлю, а знаков ловушек нет. Что мы обходим? Можно добраться быстрее.

– Как начертили, так и пойдем, – мрачно ответил Юдин. – Так спокойнее. Думаю, нам указали лучшую дорогу.

– Понимаю. Но у меня предчувствие, что нас там ждет еще какое-то дело. Ты ничего не забыл?

– Нет.

– Странно. Я бы тот кусок все-таки срезал.

– Инициатива наказуема, – процедил Саня, – впрочем твое дело. Я тебя не держу.

– Будь по-твоему, – подчинился я. И внезапно понял, отчего ощущаю душевный дискомфорт. Я просто перестал доверять другу. Похоже, что с ним происходило то же самое. Так уж получилось, что у каждого в голове была теперь своя шкала «хорошо и плохо», которой приходилось придерживаться. Следовательно, и прежним отношениям пришел конец, к чему нужно привыкнуть и постараться адаптироваться. А что, ведь предупреждал же страж Святилища Огня, что мне нужно остерегаться всех без исключения. Чего мне ждать от тебя, Саня?

Вот те раз! Я уже не мог определить, что же лучше: одиночество или попутчик, у которого на уме свои мысли. Правда, у меня есть амулет, но откуда я знаю, способен ли он обезопасить меня от всех возможных неприятностей и захочет ли он вообще сотрудничать со мной дальше? Одни вопросы.

Мы поднялись и пошли по предначертанной дороге, бок о бок, вглядываясь в первобытную темень. Звезды мерцали, лес жил своей жизнью, впереди лежала еще треть пути. Мы молчали, а в ногах наливалась тяжесть, и в груди было тяжело и горячо. Не определишь, сигналит ли это амулет или сердце само предчувствует новые испытания.

Как только дела начинают идти на лад и ты с облегчением переводишь дух, как на тебя, словно гром среди ясного неба, обрушиваются новые испытания. Впрочем, все по порядку.

Не имею понятия, сколько времени мы пробирались сквозь редколесье, перебрасываясь приглушенными короткими фразами. Наконец мы спустились в заболоченную балку, где достаточно густые заросли деревьев поднимались прямо из трясины. Среди кувшинок и осоки лягушки напрягали голосовые связки, или что там у них взамен. Тропа была едва заметна, но через несколько десятков шагов наши ступни зашлепали по каменным плитам. Многие из них просели, раскололись, иных не хватало вовсе. Но и такая дорога была значительно приятней холодной чавкающей почвы этого места. Кроны склонившихся над тропой деревьев так плотно заслоняли небо, что нам без преувеличения пришлось передвигаться ощупью.

Тут-то я и заметил их.

Наверное, у всех тварей на этом полигоне глаза в темноте светятся одинаково. Красный придавал бы этим существам еще больше демонизма, но и тот огненно-желтый, которым они обладали, повергал меня в животный ужас.

На этот раз я увидел сразу несколько пар по обеим сторонам от дороги. И в панике, сразу же решил, что это те самые хищники, с одним из которых я успел уже близко познакомиться.

Я упреждающе зарычал, потрясая топором в сторону глаз. В ответ раздалось дружное верещание. Саня, шедший впереди, подпрыгнул и обернулся ко мне, но потом сам заметил причину моей паники и приготовил оружие. Мы прижались спина к спине, а визжащие и хохочущие твари медленно двинулись к нам, окружая.

– Черти! – сказал я, раздумывая: плохо или хорошо, что это не те хищники, которые мне были уже знакомы.

– Дриады! – уточнил Саня. – Или лешие!

Повод классифицировать неприятеля нам дало то, что парочка самых резвых экземпляров выскочила на тропу сзади нас. Удалось рассмотреть, что они низкорослы, покрыты шерстью и лицами напоминают озлобленных обезьян, уродливо похожих на человека.

Впереди было свободно, и, пока нас не окружили полностью, Юдин рванулся вперед:

– Не отставай!

Пробежать удалось не много. Лешие, вооруженные обломками сучьев и камнями, настигли нас и заставили вступить в бой. Узловатые руки с остервенением посылали в нашу сторону снаряд за снарядом, многие из которых попали в цель. Увернуться было тяжело – маловато места для маневра. Я получил несколько ударов в живот, плечи, ноги. Вскрики говорили, что Юдину приходится не слаще моего. Я пригнулся, спасая голову, и услышал, как немаленькое поленце хрястнуло о Санину спину.

– Ух, нечисть! – отозвался он.

После короткого деморализующего артобстрела древесная рать со своими дрючками полезла врукопашную. Я решил, что дубина будет более эффективна, и успел приготовить ее вместо топора.

Душераздирающий вопль известил о том, что Юдин прикончил одну особь, подобравшуюся совсем близко. Через миг я отбросил прочь вторую, покалечив ей плечевой сустав, но тут же получил по первое число от ее товарок. Впрочем, техника фехтования у меня оказалась лучше, и наседающие дриады, с потерями, быстро отступили, не решаясь лезть на рожон. Но хруст ветвей и чавканье десятков пар ног не оставляли сомнения, что им на подмогу спешат новые вояки.

– Это называется «временно безопасный маршрут»? – съязвил я.

– Заболтались, видно. Они вошли в активную фазу.

– Что делать будем?

– Не знаю. Но там, впереди, темнеет какое-то сооружение. Пробьемся к нему – может, уцелеем.

– Ну, с богом!

Саня пробивал путь палашом, я пятился задом, отбиваясь от наседающих дриад.

Пара существ напала на Саню с двух флангов одновременно и, ухватив за одежду, разодрала ее надвое. Один мерзавец жестоко поплатился, получив удар кинжалом, другой безнаказанно удрал. В какой-то момент, спасаясь от Юдина, который с яростью берсеркера крушил все в зоне досягаемости, лешие отступили, приноравливаясь для нового нападения.

– Свободно! – рявкнул он и пулей помчался к заветной постройке.

Мне не оставалось ничего другого, как присоединиться, хотя на моем участке фронта, наоборот, как раз царило оживление. Одна палица припечаталась к моей спине, другая оцарапала плечо. Какой-то леший лягнул меня под зад волосатой лапой. Лесная мерзость бросилась преследовать нас, но мы набрали такую скорость, что за нами не угнался бы и кандидат в мастера спорта. Позорное бегство прекратилось, только когда мы приблизились к загадочному сооружению вплотную.

Вы видели Стоунхендж вблизи? Я – нет. Но при осмотре каменной громады у меня возникли ассоциации именно с этой археологической достопримечательностью.

Перед нами высилась гигантская мегалитическая постройка. Тропа уходила вглубь освещенной факелами галереи из дольменов – П-образно установленных каменных перекрытий. Над галереей в форме пирамиды были нагромождены еще более крупные плиты из камня, весом, быть может, во многие сотни тонн. Похоже, слева и справа симметрично располагались галереи, подобные той, у которой стояли в замешательстве мы. Вершиной всего комплекса являлся обработанный под сужающийся конус каменный столб, расположенный в самом центре.

– Опля, – сказал Саня, всматриваясь в темноту. – Ее не обойдешь.

Он был прав. Оба крыла громадины скрывала гуща деревьев. Обилие гнусного комарья и лягушачье кваканье ясно давали понять, что рискни мы предпринять обходной маневр, как сразу же увязнем в болоте. Саня опасливо оглянулся и развернул свиток с картой. На его лице отражалось недоумение.

– Сань, что это?

– Похоже на ротонду. Это такие обсерватории – святилища. Видишь этот столб в центре? По его оси в период солнцестояния всходит солнышко. Та же схема, что и в усыпальнице фараона Рамзеса. Кроме того, впоследствии такие сооружения использовались в качестве усыпальниц для всякого рода вождей. И если посланец предков меня не надул, это гробница самого бога Индры, змиеборца, который палицей расколол некое вместилище Валы, итогом чего стало появление видимой Вселенной или, по крайней мере, Солнечной системы.

– А если бы не расколол?

– Мы бы здесь не стояли.

– Надо же, нашелся богатырь. А вся тварь поныне стенает и мучается.

– Это из другой оперы.

– А мне все равно. Чушь какая-то.

Саня только хмыкнул.

– И что нам делать?

– Не знаю. На карте показано, что мы проходим мимо, а на местности – кукиш.

– Погано. Полезем через верх?

– Я не альпинист.

– Тогда пошли осквернять прах змиеборца. Кстати, а кто за этой гробницей ухаживает?

– Штат дворников и слесарей.

Мы вошли в эту своеобразную цитадель. Галерея вела вглубь земли. Похоже, ход был проделан в цельной каменной платформе огромного размера. Факелы чадили, некоторые представляли из себя потухшие обугленные огрызки. Колебания воздуха от нашего движения заставили плясать на стенах коридора трепещущие тени. Рассмотреть барельефы с изображением мифологических сцен было невозможно. Ступени кончились, стало заметно темнее. Коридор раздвоился. Мы двинулись налево, но через несколько шагов появилось еще одно ответвление.

– Как бы не заблудиться в этих катакомбах, – прошептал я.

– Разделимся?

– Ну его. Давай лучше проверим каждый ход по очереди.

– Тогда давай сюда. В центре коридоры должны соединяться.

Мы пригнулись и вошли под своды нового коридора. Запахло дымом, послышались странные звуки. Тишину прорезал утробный нечленораздельный крик, после чего последовала незамысловатая барабанная дробь.

Я вжался в стену, Юдин рядом.

– Кажется, я понял систему ходов, – проговорил он. – Но придется прокрасться мимо той дыры, откуда шумят.

– Как думаешь, кто там, охрана?

– Не должно тут никого быть. Это гости.

– Может, попробуем другой ход?

– Давай.

Вернувшись назад, мы добрались до разветвления, немного прошли и остановились перед осколками разбитой каменной двери. Дверь вела в склеп.

Юдин шагнул внутрь, следом в усыпальницу проник и я.

– Ну и ну! – сказал Саня.

От увиденного у меня на языке вертелось нечто подобное. Я не беру в расчет пару уцелевших ламп дневного света, питающихся невесть откуда, пластиковые детали интерьера и все прочее в том же духе. Наибольший эффект вызывала мумия великана, покоящегося в раскрытом металлическом саркофаге, инкрустированном драгоценными камнями. В одной из его шести рук покоился неизвестный предмет, смахивающий на оружие, остальные высохшие кисти были сжаты в кулаки. Челюсти плотно сомкнуты, глаза закрыты. Неизвестным мародером с усопшего была снята обувь, которая валялась на полу.

– Не желаешь себе ботиночки? – прыснул Саня.

– Великоваты.

– Шестирукий Индра – змиеборец. Слушай, он наверняка пришелец.

– Наверное.

– Значит, про его подвиги тоже все правда?

– С поправкой на людскую фантазию.

– Гляди, это, наверное, его палица.

Саня потянулся к предмету, но в руки взять не смог.

– Что-то не пущает, – пояснил он в ответ на мое удивление.

– Иначе уже сперли бы.

– Интересно, чего его сюда занесло?

– Знаешь, мне всегда казалось, что наш биологический вид – продукт эксперимента какой-либо суперцивилизации, добравшейся до высот, которые нам и не снились. В нашем понимании они стали богами.

– И зачем мы им нужны?

– Кто его знает. Но мне кажется, они так и не поняли, в чем смысл существования. Зачем все это нужно. Вот они и наблюдают за людишками, глядишь, мы до чего докопаемся.

– Круто ты загнул. Пойдем, здесь все равно тупик.

Саня вышел. Я наклонился к саркофагу, чтобы еще раз взглянуть в лицо Индре. Ничего выдающегося. Почти человеческое. Взгляд мой мало-помалу переполз на инкрустацию «гробика», потом на убранство покойного. На шее висел предмет, напоминающий калькулятор, у изголовья лежал шлем, снабженный различными приспособлениями, назначение которых осталось для меня тайной. Я последовательно пытался дотронуться до этих предметов, но рука вязла в каком-то защитном поле, не достигая поверхности. Амулет реагировал на мои действия приливами жара. Несмотря на исполинский рост, пальцы Индры были тонкими и изящными, усеянными перстнями. Я, не сдаваясь в своем упорстве, методично проверил доступность украшений, хотя амулет явно указывал, что мои действия ему не по душе.

В следующем поступке мне стыдно признаться.

Защита в одном месте почему-то не срабатывала, и одно из приглянувшихся мне колечек я решил взять на память. Надеюсь, по законам инопланетян это не рассматривается как осквернение могил. Амулет на этот раз просто обиделся и выразился коротко:

«Упрямый баран!» – после чего отключился.

Я догнал Юдина у той самой дыры, откуда несло дымом. Под приглушенный барабанный бой грубый голос тянул тревожный тоскливый мотив. По коже пробежали мурашки. Кто-то гулко захохотал. В ответ другой голос рассерженно что-то проревел.

– Господи, – вымолвил Саня. – Что это за заведение?

– Местный филиал ада, – сплюнул я. – Чуешь, грешников жарят!

– Свихнуться можно.

– Но нежелательно. Дай-ка взглянуть.

У входа возвышались статуи демонов; надписи, покрытые жиром и копотью, украшали притолоку. Амулет болезненно запульсировал, и я удвоил осторожность. Поверхность резного деревянного обрамления входа была скользкой, и я едва не шлепнулся на пороге. Я всмотрелся в плетиво тонких резных линий: свитые тела деревянных змей были измазаны загустевшей кровью. Право же, преддверие ада по моим архетипическим представлениям должно было выглядеть примерно так же.

Внутри был шум, и вонь, и возня живых тел. Я заглянул туда.

На ад это, конечно, не тянуло, но и с раем не имело ничего общего. Внутри выдолбленной в камне залы дымило два очага. На одном кипел котел, в котором булькало жирное неаппетитное варево, на другом жарилось освежеванное копытное животное, в котором нетрудно было угадать лошадь. Куча дров почти перегораживала помещение. В углу были свалены какие-то барабаны. Было очень жарко, вентиляция, если она имелась в наличии, никуда не годилась. Увешанные черепами и шкурами зверей стены почернели от гари и сажи. Не знаю, как в такой атмосфере могут существовать живые организмы, но они здесь были. Их свежий воздух, похоже, не привлекал.

И что это были за существа! Не люди и не звери, так, нечто среднее. Полдюжины мускулистых бестий, по сравнению с которыми современные атлеты сошли бы разве за неперспективных новичков. Мизерные лбы, свирепо выпуклые челюсти, мощные зубы. Лопатообразные ручищи, сдобренные когтями, свиные глазки – в общем, обезьяно-антропы. Осмысленности в их мордах было не больше, чем в дверце шкафа.

Зверолюди готовились к продолжительной и обильной трапезе. И пусть бы кушали, мне все равно. Не так уж я был голоден, чтобы претендовать на их пищу. Но я увидел внутри их логова нечто, моментально вырвавшее меня из состояния трусливого созерцания. Я дернулся вперед, позабыв про зубы, бицепсы и кулаки зверолюдей, не обращая внимания на их дубины, рогатые палицы и не сулящую ничего доброго символику.

Я рванулся к этому нечто, но вмешательство неведомой силы с некоторым трудом вернуло меня назад. После короткой, но ожесточенной борьбы я сдался и повернулся, чтобы определить, что или кто меня удерживает. Это был мой спутник.

– Пусти, – неуверенно попросил я.

– Ни за что.

Я попытался освободиться, но мне это не удалось.

– Что же мне теперь делать с душевнобольным? – испуганно пробормотал Юдин, оттаскивая меня подальше от входа.

– Я в норме.

– Как бы не так. Ты совсем сдурел. Ты осознаешь, куда лезешь?

– Осознаю.

– Это ж верная смерть.

Я призадумался. Определенно мой друг был прав. Но ведь.

– Но ведь там же Таня! – простонал я.

Саню передернуло:

– А говорил, что нормален!

– Серьезно. Посмотри сам.

Саня, казалось, был весьма озадачен.

– Обещай, что не будешь больше так делать, – сощурился он, – тогда посмотрю.

Я кивнул. Мы осторожно заглянули внутрь, и Сане пришлось смириться с фактом: на черном резном ритуальном столбе безжизненно обвисло тело девушки, которую я так хорошо знал. Таня была полностью нага, измазана жиром, сажей и кровью, дай бог, чтобы чужой. Веревка крепко привязывала ее руки к короткой перекладине с другой стороны столба, отчего локти девушки неестественно торчали вверх. Голова безвольно поникла, беспорядочно спутанные волосы скрывали грудь. Таня была без сознания. Да и не мудрено, ведь даже, стоя у входа, мы едва сдерживались, чтобы не закашляться.

Зверолюди принялись делить снятую с очага тушу, и мы спешно убрали головы из поля видимости. Внутри началась легкая потасовка. Кого-то доставшиеся куски добычи не удовлетворяли.

Юдин отошел подальше, присел на корточки и обхватил голову руками. С губ на его помрачневшем отстраненном лице срывались невнятные бормотания. Его терзали какие-то тяжелые мысли, делиться которыми со мной он не считал нужным. Пока он раздумывал, я пытался наладить контакт с амулетом, донимая его своими вопросами до тех пор, пока он не разозлился. Мой спутник, висящий на ожерелье, обжег меня, назвал нудным и посоветовал беспокоиться о своей шкуре. Я удивился и потребовал объяснений, но безрезультатно.

Зато Саня, находясь в прострации, пролепетал такое, что мое недоверие к нему усилилось стократно. Жестами помогая течению своих мыслей, Саня излагал в бессвязной форме свои суждения о моральном облике предков и невзначай произнес фразу, на которой резко сфокусировалось мое внимание:

– Ну, это еще ладно, но откуда же я мог знать, что это будет именно она, да еще и Серый.

Словно очнувшись, он настороженно оглядел меня, но я был всецело поглощен своим ножом, и по моему виду нельзя было заподозрить, что мне интересен его монолог. Это его успокоило. Ну что же, не хочет раскрывать карты – ничего не поделаешь. Но теперь у меня появились опасения считать, что появление на полигоне девушки было заранее спланировано. Черт, как все запутано, а я люблю простоту и ясность!

– Зачем ты теребишь нож? – поинтересовался Саня.

– Готовлюсь к бою.

– Я всегда сомневался в твоих умственных способностях.

– Придумай-ка что-нибудь получше.

– Да уж придется.

Саня побрел назад, вышел в боковой туннель, потом скрылся с другой стороны «Стоунхенджа». Я повторил его маршрут и тоже выбрался на поверхность. После затхлого, душного и дымного подземелья свежий ночной воздух действовал как душ, освежая восприятие и проясняя мозги. Мы забрались на вторую ступень из каменных блоков и закурили. У обоих почему-то дрожали пальцы.

Дым уплывал в лежащую перед нашим взором долину, сизыми струйками устремляясь вслед за порывами ветерка. Туда же, вниз, отправлялись и наши нервные плевки. Я то опасливо оборачивался, с замиранием сердца готовясь узреть нависшую надо мной небритую харю эволюционного предшественника, то жадно впитывал глазами звезды, леса, холмы и скалы, простертые пред моим взором. С той стороны, откуда мы пришли, небо медленно затягивали дождевые облака. Становилось холоднее. Не нужно быть опытным синоптиком, чтобы предсказать близкую грозу. Природа почему-то часто живет в унисон с нашими чувствами.

Я поежился и затянулся глубже, разглядывая окурок. Часто размышляя над тем, отчего курение столь притягательно, я все никак не мог решить, какая же из причин главная. В тот момент у меня появилась еще одна версия. Огонек сигареты – звено, связующее современность с глубокой древностью. С той, седой глубиной веков, в которой единственной действенной защитой от окружающего ночного мира, кишащего опасностью, служило пламя костра. Может быть, здесь и отразилась тяга людей к близкому общению с огнем, стремление уйти от одиночества и страха перед дикой первобытной природой. Однако эта теория не являлась той задачей, над которой бился мой мозг. Таня. Как ее выручить?

– По-твоему, это каннибалы? – спросил я. – Они хотят ее съесть?

– Возможно, – отозвался Саня, – но может, и нет. Я недавно одну интересную теорию узнал. Будто бы на заре человеческой истории народ питался сугубо падалью, остающейся от хищников. А потом наступил экологический кризис, падаль кончилась, и в поисках новой экологической ниши часть наших предков стала утилизировать соплеменников. Это дало палеоантропам такой мощный стресс, что они развили в себе вторую сигнальную систему – речь и разбрелись по планете, ведомые ужасом перед себе подобными. Разные языки – способ непониманием защититься от суггестивного воздействия этого человеческого подвида, на котором эволюцию постигло короткое замыкание, вылившееся во внутривидовую агрессию. Так что люди, возможно, вообще семейство из нескольких разных видов.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Гм.

– О господи, черт возьми.

Я заметил, что эмоции, испытываемые при призывании, как владыки света, так и его антипода, в ситуациях, когда нам плохо или необходима помощь, абсолютно идентичны.

– Тихо, не мешай!

Саня прекратил чесать затылок, выбросил окурок, спрыгнул с глыбы и резво спустился вниз.

– Я гений! – тихо воскликнул он и помчался внутрь. Что бы это могло значить?

Я решил проследить за его действиями, спустился вслед за ним и крадучись двинулся по коридору. Сани возле логова зверолюдей не было. Снаружи послышались тяжелые шаги. В ужасе я метнулся к гробнице Индры, но юркнуть туда не успел и несколько секунд, пока еще один челове-козверь входил к соплеменникам с бурдюком какого-то пойла, изображал деревянную статую у стены, наименее освещенной факелами. Потом утер холодный пот, кое-как справился с дрожью в коленях и в поисках Юдина направился к склепу. В дверях мы столкнулись нос к носу.

– Что это? – спросил я, осматривая его ношу.

– Сома.

– Попонятнее, пожалуйста.

– Помнишь самогон? Вернее было бы назвать его сомагон. Или просто сома. Это напиток, который позволяет атману прогуляться в Навь.

– Но это же просто мох!

– Из него, родимого, сомагон и делается. Я должен был раньше догадаться, но именно дымящаяся сигарета натолкнула меня на мысль. Посланец предков, кстати, я тебе его не представил, его звали Ибаз, демонстрировал мне этот мох, чтобы до меня лучше дошло, как я тут очутился. Я хотел выяснить, нельзя ли эту штуку заварить и хлебнуть, чтобы назад вернуться, но он объяснил, что в мире предков она действует просто как снотворное, а точка перехода лишь одна, в пещере Харутугшава, и основано возвращение на принципиально иных механизмах. Самое главное, я подметил, что сома рассыпана вокруг разбитых горшков в усыпальнице. Осталось доставить ее в очаг этим верзилам и дожидаться, пока подействует.

– А если оно подействует слишком поздно?

Саня закусил губу.

– Но в противном случае, сунься мы туда нахрапом, мы и ей не поможем, и сами станем трупами. По мне, так три покойника – хуже, чем один. Давай попробуем все же мой способ.

Довольно цинично, но глупо было отрицать, что он полностью прав.

Я рассмотрел состав измельченной сомы. Скорее всего, это была высушенная смесь мха, грибов и трав. И этот состав должен вывести из строя тех ужасных гигантов?

– Ты уверен, что подействует?

– Должно. Видишь ли, я просто не люблю насилия. Это ты при случае бряцаешь своими каменюками, а я предпочитаю работать головой.

Потом нам пришлось приложить титанические усилия, чтобы соорудить из лопухов кульки для сомы, найти длинный прочный прут и приспособить боеголовку к носителю. Для этой цели пришлось пожертвовать мой импровизированный бинт, которым я перевязывал лоб и висок. Узрев ранки, оставленные на моем челе зверюгой, Саня скривился и сокрушенно покачал головой.

Доставив приспособление на подготовительный плацдарм, мы слегка поспорили. Саня пытался всучить прут мне, доверяя опасную миссию пылкому влюбленному.

– Твоя скромность подкупает, – заметил я.

– Странно, а не ты ли пять минут назад намеревался искромсать мужичков своим каменным ножиком?

– Мало ли что я делаю, когда в опасности объект моей несчастной любви. Например, хлещу с тобой всякую гадость.

– Давай не будем об этом.

– Вот именно. Пусть решит жребий.

Я нашел камешек и, спрятав руки за спину, зажал его в одной из ладоней. Камешек достался Юдину, и ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться и, затаившись у входа, ждать удобного момента.

Зверолюди доедали тушу. По рукам пошел бурдюк с пойлом. Кто-то задержал питье, чем вызвал неудовольствие соседа. Возникла небольшая ссора, и внимание похитителей моей девушки на время оказалось поглощено улаживанием конфликта.

Саня перекрестился и по-пластунски, пользуясь идолами, кучами костей, среди которых попадались и человеческие черепа, дровами и коптящим очагом как прикрытиями, максимально быстро, но тихо и незаметно, дотянулся до огня и высыпал сому в него. Потом его осенило, и остатки зелья он для верности булькнул в похлебку. Пока Юдин выполнял этот в высшей степени рискованный маневр, я, скрепя сердце, наблюдал за Таней, очень жалея, что не могу просто схватить и унести ее.

Когда первая фаза освободительной операции была завершена, нам не оставалось ничего, кроме пассивного ожидания и беспокойства.

Меня буквально трясло оттого, что ей приходится находиться в таком жутком воздухе. Тем более что наш мох начинал потихоньку действовать. Лучше было бы подняться наверх, чтобы не подвергаться воздействию сомы, запах которой распространился по подземелью, но я боялся пропустить момент, когда можно будет наконец добраться до любимой и избавить ее от пут этих чудовищных звероподобных мужиков. Юдин размышлял о каких-то своих проблемах. Время тянулось медленнее, чем когда-либо. Сколько осталось до рассвета? Испытание из бредовой галлюцинации превратилось для меня сначала в священный ритуал, потом в подло подстроенный тест на выживание, потом в разочарование. Я был лишним. Саню, в своем роде, наняли, разве что без предупреждения. А вот Таня. Откуда она здесь взялась? Нас уже трое. Что нас ожидает через час? Дойдем ли мы? Успеем ли до рассвета?

Я нервничал. Обрывал заусенцы на пальцах. Обгрызал загрубевшую на ладонях кожу. Ожидаемый от сомы эффект все не наступал. Движения зверолюдей немного замедлились, энтузиазма в поглощении пищи поубавилось, но отправляться баиньки они явно не собирались. Как-никак, а инстинкт поглощения пищи создается программной средой древнейших, самых надежных отделов мозга. Да и здоровьица у ребят хоть отбавляй. Зато я поймал себя на мысли, что у меня слипаются глаза. Саня вообще клевал носом. Я толкнул его в бок:

– Не спать! Мы сами тут поляжем скорее, чем эти гады.

Саня встряхнул головой и подвинулся ближе, чтобы заглянуть внутрь. Внезапно он напрягся и отполз, пятясь в зону потемнее. Еще через миг глухо ругнулся.

Я быстро бросил взгляд через его голову, оценивая обстановку.

Зверолюди принимали какое-то решение. Один из них стоял над Таней и указывал пальцем на нее. Его поддерживало еще трое верзил. Другие же громкими возгласами изъявляли желание сперва отведать похлебки. Самый импульсивный мерзавец подскочил и отвесил нетерпеливому затрещину. Обиженный схватился за топор. Мои пальцы ухватили Саню за шкуру на спине. Чем больше на морде зверочеловека отражалось желание пустить оружие в ход, тем сильнее стискивались мои пальцы. Остальная братва неодобрительно загалдела. Кто-то принялся растягивать петухов в стороны. Остальные зачерпывали в миски похлебку и с аппетитом принимались за еду. Очевидно, наша приправа не вызвала у ребят никаких подозрений.

Оставшись в одиночестве, негодяй, домогавшийся Татьяны, смирился, погладил ее ручищей и последовал примеру остальных.

Моя рука разжалась и безжизненно повисла на плече друга. Лбом я прислонился к холодному камню, чтобы унять пульсацию крови.

Наконец наши надежды начали сбываться. Отведав варева, большинство каннибалов стали зевать. То один, то другой монстр клевал носом. Самый хилый уже захрапел, не позаботившись даже вынуть изо рта обглоданную кость. Все усиливающаяся вялость и сонливость, видимо, не казались гигантам странной, так как через пару минут и остальные почили в самых разнообразных позах, не прекратив жевательных движений до самой отключки. Настал желанный миг победы. Я хлопнул Саню по подставленной ладони, выражая одобрение и восторг. Мы проникли внутрь и принялись за дело.

Я подскочил к Тане и приложил ухо к ее груди. Она была жива, хоть и слишком слаба. Дыхание было прерывистым и поверхностным. Нам тоже приходилось туго, поэтому я нашел воду, намочил кусок шкуры и старался дышать сквозь него. Остатки воды я вылил Танюше в рот и побрызгал ей лицо и грудь. Вдвоем с Юдиным мы мучились с узлами, пока он не додумался разрезать их своим острым кинжалом. Я обратил внимание, что созерцание прелестей Татьяны вызывает у моего друга живейший интерес, поэтому поспешил обернуть ее моей беличьей накидкой. Саня помог мне вынести девушку вон из этого пекла, оставив на сквозняке.

– Нам нужна еда и вода, – сказал Саня.

– Ты прав, – одобрил я.

Мы вернулись. Гигантские костры захирели, так как некому было подкармливать их дровами. На туше, обглоданной каннибалами, оставалось немного мякоти, и я, орудуя ножом как тупой пилой, принялся ее срезать. Мясо было плохо прожаренное, но не резиновое. Впрочем, я был уверен, что этой ночью сожру что угодно, ибо чувство голода еще никогда не донимало меня с такой остротой. Глаза слезились, и я стремился закончить как можно скорее.

Тем временем Саня, которому вменялось в обязанность найти воду и следить за обстановкой, обнаружив тыкву, полную воды, и спрятав ее за пазухой, праздно шатался по подземелью, прихлебывая из людоедского бурдюка с брагой и осматривая все, привлекающее внимание.

– Обожаю ударные инструменты! – услышал я его возглас.

Смысл сказанного испугал меня. Я даже поранил палец. Оказалось, я не ошибся: он действительно собрался немного побарабанить. Вычурная дробь в относительной тишине подземелья резанула по ушам, и я чертыхнулся.

– Прекрати! – сказал я. – Хватай мясо и пошли отсюда.

Прежде чем послушаться, он завершил свою композицию, явно недовольный моей ворчливостью.

– Ты думаешь, нам что-нибудь угрожает? – поинтересовался он, принимая у меня вырезку. – Видишь, мальчики мертвецки спят.

Неожиданно нам на глаза упала тень, а под сводами сооружения раздалось глухое ворчание, напоминающее работу тракторного двигателя. Мы в ужасе обернулись и сквозь поднимающиеся клубы дыма заметили фигуру еще более мускулистого зверочеловека, чем те, которые валялись в трапезной. Дядя появился из узкого лаза за кучей дров, который мы вообще не заметили.

Дым, словно в кино, рассеялся, сделав очертания монстра более четкими. Дебиловатая физиономия мужичка выражала недоумение. Судя по внешности, это был предводитель, вождь или конунг остальных каннибалов. Мохнатую голову украшал рогатый череп, выполняющий функции шлема и короны одновременно. На шее красовалось ожерелье из клыков и когтей. Его одежда состояла из набедренной повязки и жилетки из шкур с неровно сшитыми рукавами. Волосатые ручищи сжимали зловещий деревянный молот, ударные поверхности которого были окованы металлом. Я проникся глубоким убеждением, что одного удара этим пугалом будет достаточно, чтобы стены покрылись каплями моего мозга.

Вождь довольно быстро разобрался в ситуации; думаю, у него не осталось сомнений в том, что причина странного состояния соплеменников кроется в нас. Он поднял свою колотушку и угрожающе зарычал, откровенно заявляя о своих намерениях относительно нас. Оставалось неясным, планировал ли он по собственной инициативе появиться в это время в этом месте или его оторвали от важных дел музыкальные упражнения Юдина, но он, похоже, всерьез возжелал разделаться с нами. Я подумал, что автор теории, которую поведал мне Саня, возможно, и прав. Внешность у людоедов может быть разной, но людоедское выражение хари ни с чем другим не спутаешь. Не раз встречал я в жизни людей подобного типа, и почти всегда начинались проблемы. Признаюсь, завидев экземпляр этого «хищного подвида», я каждый раз боролся с желанием, подобно нашим далеким предкам, сбежать от родственничка на край света.

Саня окаменел, и мне стало ясно, что от него не будет никакого проку.

– Спасай Таньку, я задержу! – гаркнул я, занося над головой свою дубинку.

Дважды повторять не пришлось. Он промычал что-то нечленораздельное и, не выпуская мясо из рук, понесся прочь от меня. Каннибал же, кражей мяса оскорбленный в своих лучших чувствах, напротив, устремился в мою сторону, причем его приближение не сулило мне ничего хорошего.

Я едва успел увернуться, прежде чем он превратил деревянную конструкцию, напоминающую стол, в груду щепок и обломков. Когда я представил себя на месте стола, меня наполнила необычайная легкость, и я с энтузиазмом, присущим разве что преследуемой леопардом антилопе, проскакал вдоль разъяренного молотобойца в другой конец логова. Он остался недоволен одиночеством и снова решил составить мне компанию. Ему было совершенно наплевать, что я отнюдь не в восторге от его общества.

Следующий удар пришелся точно в то место стены, напротив которого долю секунды назад находилась моя голова. Мощь, вложенная в это движение, была столь велика, что стены в буквальном смысле задрожали, а с потолка посыпался мусор. Зверочеловек, наверное, и сам не ожидал такого эффекта, ибо с восхищением погладил оружие и оскалился в хищной ухмылке.

Наступая, он оставил мне всего два пути: прыгать в костер или позволить загнать себя в угол. Я выбрал третий вариант: собрался с духом и подставил свою дубину, отводя его следующий удар.

Впечатление было такое, что меня лишили рук, но у меня не было времени рефлексировать по поводу подобных мелочей, поэтому я со всей возможной прытью попытался скрыться. Мой противник на долю секунды опередил меня и загородил выход. Пришлось снова уворачиваться, каждый миг рискуя остаться без головы.

Так мы и сражались, петляя между костров, почивающих каннибалов, снуя из одного конца помещения в другой. Я изо всех сил желал смыться от навязчивого геркулеса, но он всегда оказывался проворнее, и громыхание его проклятого молота продолжало преследовать меня по пятам, отставая всего на пядь. Очередная вибрация стен после его промаха сообщала мне о том, что я все еще жив. Страх мешал мне разработать толковый план спасения. Воображение живо рисовало лишь видение моего оседающего тела с черепом, превращенным в кровавое месиво. Это поддерживало у меня в организме высокий тонус, но не более того.

Зверочеловек стремительно настиг меня у кучи дров, но с близкой дистанции не сумел сделать замах и применить свое оружие. Я в мгновение ока стал карабкаться на дровяную пирамиду. Гигант лез следом. Он попытался ухватить меня за ногу, но в этот момент верхний слой дров не выдержал моего веса и с грохотом пополз вниз, обрушившись на каннибала. Я же, пробуксовав несколько секунд на одном месте, вкупе с сучковатой лавиной съехал назад и был погребен дровами совсем рядом с противником. В следующий миг древесину разметало по углам, словно внутри сработало взрывное устройство. Как оказалось, это вождь зверолюдей высвободил руку с молотом. Не дожидаясь, пока он перейдет к расправе, я выбрался из кучи и отполз подальше. Гигант освободился секундой позже.

Мне было тяжело дышать – все еще действовал дым сомы. Я боялся свалиться без чувств в самый неподходящий момент. Исполину тоже приходилось тяжело: в дурманящем воздухе он совершенно одурел и с трудом вращал глазами. Мы оба снизили темп.

Вождь встряхнул рогатой головой, и в его взгляде вновь появилось осмысленное выражение. Он двинулся ко мне. Я ждал, пока он замахнется, чтобы ударить, – это давало мне возможность нырнуть ему под руку, угадать направление удара и увернуться, в общем, так или иначе спастись от гибели. Однако он изменил тактику. Зверочеловек держал колотушку наперевес и просто шагал вперед, все больше оттесняя меня в угол.

Он ждал, когда у меня сдадут нервы и я брошусь в сторону. Тогда он ударит на опережение и обязательно попадет. Не может не попасть. Собственно говоря, он перенял мою схему защиты с точностью до наоборот.

Это было совсем уж опасно. Возможности маневра значительно сократились из-за кучи дров, завалившей теперь почти весь проход. Драться бесполезно, отступать дальше некуда. Что же предпринять?

Истошно завопив, я швырнул дубинку ему в область паха, и, пока он справлялся с возникшими проблемами, мне удалось проскочить мимо и удалиться от него шага на три. Но его замешательство длилось недолго. Он быстро догнал меня и занес молот для удара. Мне нужно было увернуться, но передо мной возник чан с похлебкой, пузырящейся на слабых язычках огня, и я, воспользовавшись невесть откуда взявшейся прыгучестью, машинально перемахнул через него. Приземлился я на одно из повсюду разбросанных поленьев и, совершив в воздухе нелепый пируэт, грохнулся спиной на камень. Вождь каннибалов удовлетворенно причмокнул и, хрипло бормоча, потряс своим молотом, демонстрируя, как он собирается со мной покончить. В его маленьких глазках сверкнуло умиротворение.

Тогда я, поддавшись неосознанному рефлексу, пяткой пнул чан с кипящими остатками похлебки и закрыл руками голову. Как ни странно, вместо молниеносной боли я ощутил лишь брызги кипятка да услышал рев моего врага.

Я поднялся на ноги и обнаружил зверочеловека корчащимся в луже жирной смеси. Ему было очень больно.

В порыве ярости я схватил чан за ручки и обрушил его на голову исполина вместе с остатками содержимого. Не глядя на результат, я метнулся к выходу из этого ада, на ходу срывая одежду, чтобы дать испекшемуся телу больше прохладного воздуха.

Царство асимметричных форм долго не хотело отпускать меня, но наконец лес вокруг перестал вращаться, звезды и облака заняли на небе свои места, и бешеное сердцебиение успокоилось. Пока я отдыхал, Саня успел поджарить вырезку – то есть обуглил мясо сверху и слегка прокоптил, оставив внутри сырым. Меня била дрожь, и я ел это мясо трясущимися руками, едва не роняя на землю. Саня в сравнении со мной выглядел неплохо, но его, признаться честно, последнее происшествие не так уж сильно и затронуло. Таня оставалась по-прежнему невозмутимой, так и не придя в себя. Ее вырвало, дышать она стала ровнее и теперь только слегка постанывала. Беспамятство, похоже, перешло в обычный сон.

Когда все это началось, Юдин в ужасе умчался с ней на руках куда глаза глядят, причем достаточно быстро, учитывая его ношу. По его собственному признанию, дважды он спотыкался и бился оземь, но, к счастью, ни он, ни Таня не пострадали. Я набрел на его костер минут через пять после того, как поверженный мной гигант перестал представлять опасность. Впрочем, мы и сейчас настороженно оглядывались в сторону ротонды с мумией Индры, но все было спокойно.

Таня лежала чуть дальше от огня, чем мы, укрытая нежной беличьей накидкой. На свежем воздухе бледность с ее лица постепенно исчезала. Теперь в ее чертах все больше проступала та самая красота, что неизменно сводила меня с ума. И о чем бы я ни пытался думать, мысли неумолимо возвращались к ней, такой близкой, такой беспомощной.

Юдин наблюдал за мной со смесью восхищения, зависти и странного раздражения. Мой рассказ его ошеломил и обрадовал одновременно: он ведь не чаял уже узреть меня живым. А я появился, причем – победителем, и это, мне кажется, не так уж его и обрадовало. Воздействия амулета ясно указывали на то, что парня мучают какие-то темные переживания.

– Отсядь от Танюхи, а то так и не перестанешь дрожать.

Я ожидал любой реакции со своей стороны, но совершенно неожиданно рассмеялся. Дрожь куда-то пропала. Организм в который раз перемолол все невзгоды, и ко мне вернулось присутствие духа.

– Тебя это тревожит?

– Да нет.

– Тогда отстань. Я сейчас нервный и шуток не понимаю.

Саня игнорировал мою просьбу и продолжил разговор о Тане.

– И что ты будешь делать, когда она очнется?

– Гм. Постараюсь выяснить, как она… ну, в смысле, ее атман попал сюда.

– Хочешь мою гипотезу?

– Валяй.

Юдин приосанился, напустил на себя солидный вид и, копируя жесты и тон горячо нами любимого… кхм… профессора Вритрина, забубнил:

– Суть лежит в том, что благодаря твоему дурацкому поведению Таня тоже впала в депрессию и решила сама проявить инициативу. Однако из-за немотивированного упрямства и чрезмерно раздутых с обеих сторон амбиций, шанс просто и быстро решить проблему оказался упущен. Что, кстати, не с лучшей стороны характеризует ваши отношения. Любовь ли это, вообще, или невроз? В итоге мадам Солодовникова, как и ты, выбрала для изгнания печали легкий способ ухода от реальности – выпивку. Но в лекарство от плохого настроения оказалась подмешана.

– Постой, – прервал я его. – Во-первых, она не пьет самогон.

– Из-за тебя можно один разик сделать исключение.

– Дурень ты. Я-то ее знаю, не стала бы она. Да и сома у нее в сумочке не валяется, спрятанная в тюбике крема.

– Сам дурень. Понятно, почему зачет по логике с третьего раза сдал. Во-первых, другого способа перемещения в Навь нам не известно. Если не считать самоубийства, да и то очень сомнительно. А во-вторых, насчет пьет – не пьет, разве ты сам не пример того, что разум порой отключается, а в его седло запрыгивает какой-то хрен и творит невесть что, о чем мы задним числом жалеем?

– Раздвоением личности не страдаю.

– Правильно, этим надо наслаждаться. Оно у нас у всех, только в разной форме. Утром маемся и каемся, днем живем, вечером пьем, и так – без конца в разных вариациях. Во мне столько разных людей – и все это я. В тебе – еще больше. А в женщинах! Воистину, целый легион сидит. Ладно, это отклонение от темы. Сознание человека – словно проститутка, им легко можно манипулировать. Вот, когда я тебе предложил нарезаться, ты не сумел отбиться, хотя и хотел. Да я сам не могу понять, отчего меня потянуло пить эту гадость. Только пару часов назад до меня дошло, что последние двое суток мозги были свернуты набекрень. Вспомни, ты же сам твердил о каком-то странном напряжении в воздухе. Не так ли?

– Вообще-то так.

– Твои аргументы? Как ты объяснишь, что с тобой это могло быть, а с ней – нет?

– Таня – другое дело.

– Чушь. Ты защищаешь не ее, а свой идеал. Ты своим воображением вознес ее до небес и не хочешь признать, что она – обычная девчонка. А до нее ты страдал по Наташе Величко, а еще раньше. Мне не хватит пальцев загибать. И что стало с их светлой памятью и твоими клятвами любить до смерти, несмотря ни на что?

– Эх, Саня, ты не поэт, тебе не понять. То было совсем другое.

– Какой же ты тупой! Ты отказываешься воспринимать все факты, которые не соответствуют твоей модели вселенной.

– Это байки твои, а не факты, и они у меня в голове не укладываются.

– Интересно, чего это в твоей голове стало так тесно?

Меня это начало бесить. Саня давно нервно топтался напротив меня, теперь же не усидел и я.

– Потому, дорогой, то, что ты хочешь туда запихнуть, ни в какую другую голову, кроме твоей, чугунной, не влезет! – выпалил я, вскакивая.

– Не оскорбляй меня, и вообще не ори, – заявил Юдин, впиваясь ногтями себе в голову. – Серый, ты привлекаешь внимание местной нечисти.

– Ну и черт с ней! Пусть приходят, мне наплевать. Что я, мало их в кустах за ночь оставил?

– Гляди, герой нашелся! Собачонку запинал, поросенка какого-то вокруг носа обвел, безмозглого дикаря обшкварил. Супермен, ничего не скажешь!

– А как же! Зато ты от этого безмозглого улепетывал так, что полкилометра по пересеченной местности на одном дыхании отмахал.

– Я спасал Таньку.

– Да? Сдается мне, что ты в первую очередь спасал свою шкуру.

– За что ты меня упрекаешь? За то, что я придумал, как ее освободить, а потом унес подальше от гнезда питекантропов? Ты ссору создал из своего пустого упрямства, и я теперь даже не знаю, как сказать тебе важную вещь.

Внезапно Таня застонала громче обычного и слабо шевельнулась. Глаза оставались закрыты, но губы двигались так, словно она что-то шептала. Я был настолько рад, что ей лучше, что мгновенно забыл о перепалке. Пригнувшись как можно ниже, я приблизил ухо к ее губам.

– Пить. – скорее угадал, чем разобрал я.

– Сейчас, милая, – пробормотал я и опрометью бросился к Сане: – Дай свою тыкву.

Он молча передал мне сосуд, и я медленно, по капле стал вливать воду ей в рот, устроившись у изголовья на коленях и поддерживая ей голову ладонью. Она все еще не пришла в себя, но воду понемногу глотала. Когда Таня утолила жажду, я обмакнул в воду несколько листьев и приложил к ее лбу. Тем самым получился импровизированный холодный компресс.

Прикосновения пробудили в груди теплое щемящее чувство. Оно было очень приятным, и мне было этого достаточно.

Юдин подсел ближе.

– Из тебя получится хорошая сиделка.

Я молчал, стараясь уложить девушку поудобнее.

– Ты действительно по-настоящему любишь ее?

Я ничего не имел против Сани, но никак не мог понять, куда он клонит, и это выводило меня из себя.

– Какая тебе разница?

– Ответь, пожалуйста, это важно.

– Да, да и да, – протянул я.

– Зачем ты повторяешься?

– Я просто последовательно отвечаю на твой вопрос. Да, люблю, да, действительно, да, по-настоящему. Что-нибудь еще?

Саня, казалось, был очень расстроен моими словами. Ревнует, что ли?

– Тогда ситуация еще более щекотлива, чем я думал.

– Не темни, выкладывай, что за важность ты хотел сообщить.

– Я должен подобрать слова, – вымолвил Саня.

Потом, после раздумья, продолжил:

– Будь проклят тот день, когда в маразматических мозгах предков родился этот замысел, и будь прокляты обстоятельства, ввергнувшие нас в самый центр этой катавасии. Предки изрядно попортили нам кровь, и теперь, дела складываются так, что наши отношения могут сильно испортиться.

Я напрягся, предчувствуя новый удар судьбы. Не догадываясь, о чем он заговорит, я интуитивно почувствовал, что это будет нечто кошмарное. А Юдин тем временем подбирался к сути.

– Сначала я не особо переживал. Хоть в эту кутерьму ты попал заодно со мной и оказался абсолютно лишним, мы, слава богу, встретились с тобой, и я надеялся, что мы сможем выкрутиться и все будет нормально.

Но когда объявилась Таня, мой покой улетучился как дым. Я не хотел говорить раньше, предчувствуя твою реакцию, но дальше тянуть некуда. Короче говоря, ритуал, исполнителем которого меня назначили, имеет одну специфическую особенность. Не знаю, как тебе сказать, но. В общем, в эту ночь в определенной точке этого мира должно произойти… э-э-э… символическое совокупление посвященного с девственницей.

Я все понял и наперед знал, что он скажет дальше. Я по-прежнему спокойно и внимательно слушал монолог Сани, а он, в смущении от сказанного, в душевном волнении не замечая, что я не двигаюсь, не мигаю, не дышу, продолжал бурить словами скважину в моей душе. Я превратился в статую с бьющимся сердцем, бешено гоняющим кровь по сосудам. Оно словно решило своей деятельностью восполнить неподвижность остального тела.

– До нашей встречи, – сокрушался Юдин, – мне было все равно. В конце концов, раз уж меня сделали мифическим героем, я собирался выполнять свои обязанности на совесть. Не все ли равно, с кем и какие церемонии проводить, когда речь идет о собственной жизни. Но – Таня! Откуда же я мог предположить, что для этой цели будет выбрана она! Черт бы побрал этих праотцов и всю Навь, вместе взятых! И почему бы им не приволочь сюда людей из разных полушарий. Серега, ты понимаешь, у меня на нее никаких притязаний, я ни в коей мере ее не. Я бы плюнул на все это, но иначе нас не выпустят отсюда. Им же на нас начихать, лишь бы работа была сделана. Самое печальное, но, если ты сунешься к алтарю, тебя тут же прикончат. Так их курьер, Ибаз, говорил. Тут никак не вывернешься. Не думай, мне не больше чем сдохнуть хочется влезать между вами. Сергей, не глупи! Эй, ты что? Успокойся! Да пойми же ты. Ай, блин!

На этом месте Сане, взволнованному переменами в моем лице, пришлось прервать оправдательный монолог. Ко мне вернулась способность двигаться, вернулись силы, причем сторицею! Я схватил Саню за его одежки и слегка встряхнул, словно разминаясь. Он совершил такие телодвижения, будто его ударило тяжелой морской волной.

– Похоже, я зря тратил время на речь, – обеспокоенно промямлил посвященный.

– Ах ты. – прогремел я и швырнул его в узловатый древесный ствол, – подлец! – закончил я, когда тело Юдина завершило полет и возвестило о своих страданиях, вызванных падением, громким воплем. – Такого я от тебя не ожидал! – признался я, продолжая экзекуцию. В ход пошли руки, ноги и даже зубы, когда его тело оказывалось так близко, чтобы его можно было ухватить челюстями. Саня быстро сообразил, что, пока я в таком настроении, живым он вряд ли протянет долго, поэтому решил срочно предпринять меры самозащиты.

Это выразилось в том, что он умудрился под моим яростным напором вытащить из-за перевязи палаш и перейти в наступление. Я ушел от двух его опасных замахов и ретировался ближе к огню, где среди хвороста находились и крупные куски древесины, пригодные для обороны. С лихорадочной скоростью я виртуозно выхватывал из кучи все новые и новые палки, а Саня, словно заправский лесоруб, крушил их в щепки каменным палашом. Запас оружия в куче иссяк, и я понял, что пофехтовать не получилось. Мне не оставалось ничего, кроме как незащищенной ладонью зачерпнуть горсть раскаленных углей и бросить ему в лицо. Несколько выигранных секунд позволили вырвать палаш из его руки, но удержать его я не сумел. Он угодил в костер, и, пока мы боролись, его рукоятка занялась пламенем.

Под рукой очень кстати оказались подходящие дрючки и коряги. Когда они очутились у нас в руках, это примерно уравняло наши силы. Схватка с ожесточением продолжилась.

Саня сосредоточенно парировал мои выпады, на контратаках добавляя мне ударов в разные места тела. От боли рассудок начал проясняться, и я рад был бы закончить этот нелепый поединок, но отчетливо сознавал, что Саня, уверенный в моем безумии, прекращать бой в одностороннем порядке не собирается. Это заставило меня вступить в переговоры.

– Хорош, порезвились, и будет, – прерывающимся голосом произнес я, проводя серию не достигающих цели ударов.

– Чего?

– Хватит, говорю, пока не покалечились!

– Ты нашел приемлемый компромисс?

– К черту ритуал.

– А демон?

– Угрохаем.

– Это нам не по зубам.

– Посмотрим.

– Ты слишком самоуверен. Лично я предпочитаю уйти отсюда живым и, по возможности, непомятым.

После очередного ударного контакта мы расступились, не предпринимая больше агрессивных выпадов, а только кружа друг против друга с дубьем наготове.

– В этом мы солидарны. Но ты, вдобавок, хочешь еще и переспать с девушкой, которую я люблю.

– Не корысти ради, а по принуждению. Слушай, вы ведь даже не встречаетесь уже!

– Не имеет значения. Пусть все катится к чертям, но ты ее не тронешь.

– Серый, так остаются шансы спастись у всех. А своим упрямством ты ставишь под удар и себя и нас.

– Я займу твое место.

– Дурень, кто ж тебе позволит! Там ждут меня, а тебя убьют.

– Давай договоримся с ними.

– Поздно. Церемония посвящения в Гандхарву проводится на закате.

– В кого?

– В местного спасителя.

– Варья думает, что это как раз я.

– У алтаря будет не Варья, а Ибаз, Уту, Сухур-а-лаль и прочие лютые пращуры. А быть может, и главари. Они очень обрадуются возможности на халяву принести жертву в довесок к церемонии. Для пущего эффекта. Короче, дохлый номер. Из того, что ты предлагаешь, ничего не выйдет. Если б ты вел себя шустрее и переспал бы с Танькой раньше, ее бы забраковали, и, кто знает, может, и нас бы тут не было.

– Нам мешало странное напряжение в воздухе. И не надейся, ты ее не получишь.

– А ты ее спросил? Может, она согласна.

– Что? Ну, держись!

Я вознамерился было гвоздануть Саню по голове, но услышал слабый, полный ужаса протест незаметно оклемавшейся Тани, и рука моя сама собой опустилась.

– Прекратите сейчас же! – хрипло выговорила она и закашлялась. – Совсем озверели. Вот дети, блин. Детский сад «Козюлькино»…

Мы виновато попрятали дубье за спину и переглянулись. Никто из нас не знал, что делать дальше. Меня мучила ревность, Юдина заботило выполнение задания начальства, гипотетически сулившее благополучное возвращение всем троим, а что творилось в голове у Татьяны, нельзя было себе и представить. Тупиковая ситуация.

Таня ждала объяснений, но мы молчали, и она, избавившись от жуткого приступа кашля, решила все выяснить самостоятельно. Она плотнее закуталась в накидку и, сев на колени, уставилась на нас все еще мутными глазами.

– Что вы со мной делали? – спросила она.

Саня бросил на меня вопросительный взгляд, но у меня словно язык отнялся, и он, со вздохом, ответил сам:

– Ничего плохого. Разве что оказали посильную медпомощь.

У Тани стучали зубы, к тому же ее, словно опьяневшую, слегка покачивало. Некоторое время она таращилась в пустоту, словно прислушиваясь к своим ощущениям, потом снова повернулась к нам.

– Быть может, – сказала она. – Но тогда у меня к вам, молодые люди, пара вопросиков. Почему я в таком, как бы это сказать, неодетом виде, с симптомами жестокого похмелья, и какого хрена вы, в таком случае, дрались?

– Мы просто дурачились, – неуверенно проговорил Саня, толкая меня локтем в бок. – А твои неприятные ощущения – следствие отравления дымом и прочей дрянью.

– Не надо фантазировать. Ну, признайтесь, спорили о порядке очередности, пока я была в отключке?

Саня отрицательно замотал головой.

Таня задумалась:

– Но я же явственно слышала крики, займу твое место… переспал бы с ней раньше… ты ее не получишь… она согласна. Может, мне почудилось?

– Вероятно.

– Откуда вы взялись? Последнее, что я помню, – это хари варваров. Ну, атлеты такие, вломились в хижину, схватили меня, связали, куда-то потащили… я от страха и отрубилась.

– Перед попаданием сюда ты пила что-нибудь? – осторожно спросил Саня, косясь в мою сторону.

Таня бросила на меня быстрый взгляд, полный жгучей обиды.

– Да. Я зашла к вам в комнату, чтобы с ним… не важно. Было незаперто. Увидела вас напившимися до невменяемого состояния, расстроилась и отпила немного… сама не знаю зачем.

– А потом?

– Хм. Потом мне стало плохо, а очнулась я уже здесь. – Таня наморщила лобик, сжала губы и продолжила, глядя куда-то в сторону: – Я пришла в себя без одежды, в рубленой деревянной избушке.

– На курьих ножках?

– Не издевайся, Сашка! Там было тепло, и на столе была вкусная пища. Но сколько я ни звала, никто так и не отзывался, прямо как в той сказке про аленький цветочек. Тлела лучинка. А под статуэткой какого-то дьяволообразного существа лежал свиток, летопись. Я ее немножко почитала и кое-что начала понимать.

– Прочла? На русском?

– На арийском. Вернее, на ярийском.

– Ну да!

– Не знаю, в чем тут дело, но, когда на письмена упал свет от лучины, они стали понятными.

– Ага, ясно. Меня тоже настраивали на здешнюю речь огнем духа рода. Хижина была на берегу, между четырех огромных ив? – спросил Саня, всматриваясь в свою карту. Вид у него становился все более важный и деловитый.

– Точно, только не хижина, а изба, землянка.

– Не важно, – кивнул Саня. – Я понял, где это. В получасе ходу от цитадели каннибалов.

– Ой, не вспоминай про них! Вот уж мерзость! Я их как увидела, думала, мне конец. Слушайте, а куда ж они делись?

– Пусть это тебя больше не волнует.

– Так вы спасли меня?

– Лично вынес на руках, – заявил Юдин, отодвигаясь от меня подальше.

Таня наградила его благодарной улыбкой.

– Послушай, Тань. – начал я и запнулся.

– Ой, не хочу я с тобой разговаривать! – фыркнула она. – Я видела, ты Юдина чуть не убил только что, придурок.

– Нам надо торопиться, – мягко сказал Саня, отдавая Татьяне свою обувь. – С полночи уже позади, солнце спешит, чтобы погубить нас, как вампиров. Мы должны прежде, чем рассветет, добраться до точки перехода в Явь.

– Знаю, читала, – сказала она. – Пойдем.

И они пошли по тропе, спускаясь еще ниже в долину. Саня поддерживал Татьяну под руку и что-то ей рассказывал. Но, услышав звуки моих шагов, Юдин вместе со своей спутницей остановился, вздохнул, окинул меня взглядом, полным и вины и раздражения.

– Сереж, давай бросай детство. Хватит играться. Позволь мне, наконец, сделать дело. Главное – вернуться, любой ценой. Следуй за нами и не отставай, я все улажу.

Я не трогался с места.

– Ну же, пошли! Серый, я ж всем хочу добра! – торопил он меня.

Не дождавшись моей реакции, Саня обхватил мою девушку за талию и повлек за собой, удаляясь быстрыми шагами. Таня ошарашенно оглянулась, провожая меня взглядом. На ее лице отражалась борьба эмоций. Казалось, ей хочется остаться или что-то сказать, но она, не сопротивляясь, последовала за Юдиным, немного нелепая в своем коротком меховом убранстве.

Они удалялись все дальше и дальше, пока их силуэты полностью не растворились во тьме. Они ушли, друг и любимая, бросив меня, растоптав дружбу, любовь, надежду – самое святое в душе, – проявив полное безразличие к моим чувствам и желаниям.

Я снова остался одинок, одинок настолько, что не мог передать это никакими средствами, доступными человеку. Языки пламени в потухающем костре исполняли танец умирающего огня, освещая небольшую прогалину. Я огляделся. Позади была хмурая стена леса с возвышающейся громадиной «Стоунхенджа», впереди простиралась долина, полная неизвестных опасностей, за ней зиял черный провал ущелья, над которым возвышались уродливые массивы низких лесистых скал. Чернильная темнота грозовых туч постепенно заволакивала купол неба, пожирая звезды одну за другой. Мир погружался во мрак.

И душа моя, словно маленькая сияющая искра из костра, словно мерцающая звездочка в разверстой бездне небес, будто лучинка на ветру, устав бороться и рассеивать темноту, сдалась и впустила вселенскую тьму в себя.

Я должен был догнать их, но позабыл об этом. Горло сковал спазм, и я с трудом дышал. Слезы душили меня, лились по окаменевшему лицу, а я не осознавал, что со мной.

Перегрузка была слишком велика. Над психикой невозможно издеваться долго без последствий. Наш мозг, коллоидный биоэлектрический компьютер, как и всякое сложное устройство, порою выходит из строя. На миг, на час, а порой и навсегда.

Сложно устроен человек в той своей составляющей, которая не из плоти и крови, не из эмоций и даже не из химических элементов. Сколько света в невообразимой тайне его духа, столько же, если не больше, мрачной и смертоносной мощи хаоса.

Откуда-то из подспудных глубин моей сущности стали один за другим выползать темные видения и образы. Постепенно они вытеснили все остальное, и я один на один остался с той частью самого себя, которой каждый человек подсознательно побаивается и сторонится.

Ощущение наступающей физической гибели перестало пугать, напротив, вызывая приветствие у вывернутой наизнанку души. Мне показалось, что некая злобная чуждая сила сминает меня и вдавливает в невообразимо малый объем. Я оказался в самом глубоком, холодном и лишенном всяких проявлений жизни колодце, над которым стоял сам сатана в облике Намухри, смеялся и порывался захлопнуть крышку окончательности и беспросветности. Раскаты его ядовитого смеха и далекий гром слились у меня в голове в один непостижимый разрушительный гул.

Гудящая кромешная тьма вокруг: танцующая стихия, разрывающая все связи!

Удар грома смел кокон безмолвия с моего «Я» и из моего горла вырвался неимоверный крик страдания и боли, неистовый хриплый клекот последнего живого человека. Я вынырнул снаружи человеческого естества, отдаваясь бурлящему потоку своего безумия. Мне казалось, что я покрываюсь перьями и чешуей, выбрасываю когти, словно змея, сбрасываю кожу, выпускаю щупальца и ложноножки. Во мне боролись, срастаясь и разрывая друг друга в клочья, метафизические полюса сущего. На трудноопределимый период времени я стал тем единым видоизменяющимся живым существом, которое, меняя формы, размеры, пол, существует с древней архейской эры, сквозь эпохи и до наших дней, живым организмом, низведенным до самой низшей точки влачения груза жизни, живой, сознательной волной энергии, бьющейся между молотом и наковальней бесконечного процесса перехода бытия в небытие.

Говорят, таким образом генетическая память, хранящаяся в ДНК, напрямую разговаривает с нашим сознанием. Я не знаю.

Я пронзительно кричал, выплескивая свой страх, свое отчаяние, обиду и смертельную тоску. И далекое эхо вернуло мне мою боль.

Сова, устроившаяся в кроне разлапистой сосны, испуганно взмахнула крыльями, ухнула и справила нужду мне на плечо. Но я не придавал этому значения. Воздев руки к небу, тряс сжатыми кулаками; обратив перекошенное лицо вверх, истекал слезами. Голосовые связки вышли из строя, и мой крик выродился в сиплое беспомощное рычание. Когда силы и ярость иссякли, я побрел, не разбирая дороги, сталкиваясь с деревьями и раздирая ноги в кровь о колючий кустарник.

Ночь. Духота. Вспышки далеких молний. На плато начался ливень.

Дальнейшее помню смутно. Здравый рассудок покинул меня, и я уподобился кораблю, лишенному управления. Меня носило по долине бесцельно, и в памяти остались только неясные размытые пейзажи и образы диковинных существ. Не имею понятия, как я себя вел и почему остался в живых. Очевидно, мне везло. Сколько прошло времени, не знаю, но мои блуждания в конце концов завели меня в местечко, откуда я не смог выбраться.

Место было лабиринтом, диковинным образом сочетающим шедевры творчества природы и творения рук человека. В какую бы сторону я ни подался, везде меня встречал окаменелый лес, бревна и колонны кристаллического кварца с вкраплениями полудрагоценных самоцветов – аметиста, яшмы, оникса, сердолика. Некоторые, особенно крупные камни, величиной с человеческую голову, раздробленные, валялись под ногами. Петляя, я натолкнулся на скелет человека, погребенный в груде добытых драгоценностей. Рядом валялась его голова. Бедняга, наверное, умер от голода, не сумев унести отсюда свой абсолютно бесполезный груз. Впрочем, может быть, это был обычный ярит, позарившийся на эти безделушки из отчаяния, от невозможности вырваться на свободу и продолжить испытание. Я оставил его наедине со своей тайной и отправился дальше, ощупывая руками гладко отполированные древесные стволы, каменную мозаику из разноцветных булыжников, причудливые резные орнаменты на деревянных идолах. Пригибая голову, я пробирался под каменными арками, украшенными выпуклыми изящными барельефами; спотыкаясь и на четвереньках преодолевая завалы разрушенных стен, я натыкался на диковинные предметы, испещренные замысловатыми значками: зеркала, украшения, оружие, лепные фигурки неизвестных божеств, ритуальную посуду и символику власти. От разнообразия цветистого великолепия у меня закружилась голова, я присел на корточки, прислонившись спиной к деревянной плите, изображающей демона, пожирающего человека, и так просидел долгое время, балансируя на грани грез и бодрствования. Несколько раз, поддавшись неясным побуждениям, пытался лезть наверх, но срывался и снова терял нить сознания.

Мало-помалу мне стало чудиться, будто со мной кто-то говорит. Спокойный, но с властными нотками голос что-то доказывал мне. Я сосредоточился: голос появлялся изнутри меня.

«Очнись! Ну же!»

Ни единого движения чувства или мысли эти слова во мне не пробудили.

«Сергей, очнись, ты не должен здесь находиться!» – сказал голос.

Для меня ничего не имело значения. Плести ткань жизни не было сил. Но голос настаивал:

«Ты должен выбраться отсюда. Это место заколдовано. Оно отбирает жизненные силы».

Что-то шевельнулось у меня внутри. Это было раздражение. Сейчас я жаждал только покоя.

«Не спи! Ты погибнешь!»

– Оставь меня, – с трудом прошептал я. Впрочем, мне могло и показаться, что я говорю вслух. Но подумал я это точно.

«Все не так плохо, как ты себя убедил».

– Не важно. Мне ничего не надо.

«Тебе нужно выполнить свое предназначение. Ты обязан!»

– Никому я ничего не должен. Прошу, оставь меня, не тревожь.

«Вспомни о Тане. Ей плохо. Они оба нуждаются в твоей помощи».

– Какое мне до них дело? Меня все предали. Всем на меня наплевать.

«Не говори так. Ты просто устал. Таня любит тебя».

– Нет. Не верю.

«А ты поверь. Я твой друг, и знаю больше».

Растущее раздражение понемногу рассеяло туман, застилающий глаза. Я огляделся кругом, с трудом приподняв отяжелевшую голову. Все по-прежнему: те же стены, надписи, идолы. Никого. Я решил, что брежу, и, поддавшись приятной расслабленности, откинул голову назад. Надо мной был кусочек черного неба. В разрыве между плотными тучами мерцала крохотная одинокая звездочка.

«Это не бред, Сергей, это говорю я».

– Кто ты?

«Амулет. То, что висит у тебя на шее. Я оберегаю тебя».

– Ах да. Встроенное заклинание. – Я слабо улыбнулся. – Самообучающееся. Все кончено, братец. Все было напрасным. Я тут лишний. Предкам я не нужен, другу тоже. О ней. Не хочу думать сейчас. Водки бы. Слушай, не донимай меня перед смертью, мне сейчас так хорошо.

«Забудь о смерти. Забудь о предках. Есть куда более мощные силы».

– Кто же? Ты, что ли?

«Не важно. Как бы эти силы ни назывались, они существуют. Следят за ходом игры. Битва продолжается, и скоро они примут в ней участие».

Я хрипло захохотал:

– Следят! Да нету над нами ни хрена! Все чертовски материально.

«Согласен, материально. Боги сами стоят на позициях материализма. Даже экзистенциализма».

– Ха-ха! Я одного видел. Мертвого шестирукого.

«Понятие бога не надо делать сверхъестественным. Природа сущего сложна, но, вместе с тем, доступна для постижения. Люди замурованы в застенках своего восприятия и потому не осознают все величие и гениальность мироустройства».

– Философия. Какое мне до нее дело, если скоро меня не станет?

«Ты рассуждаешь слишком ограниченно. Ведь с позиции абстрактной вечности тебя будто бы и не существовало. Но в непрерывном потоке времени в пространственно-временном континууме ты существуешь вечно, вечно производишь свои важные действия, каждый миг вписываешь своими шагами и поступками новые строки в книгах истории и жизни. А миссия у тебя – самая что ни на есть великая».

Согласен, может, я повелся на демагогию чистой воды, но обитатель амулета, наверное, слишком хорошо меня изучил, чтобы понять: если меня и можно расшевелить, то только отсылками к великим свершениям и подобным вещам из этой же категории. Почему-то, хоть мне уже было на себя и наплевать, эти струнки в душе оставались живыми, и он смог меня за них зацепить. Только позже, значительно позже я стал задумываться, насколько мало порой нужно человеку, чтобы подобно легендарной птице феникс возродиться из пепла и вновь заставить себя жить. Слова амулета заронили во мне зерно интереса, надежды, и эти зерна, упав в благодатную почву непокоренной гордыни, тут же пустили ростки. Вспомнилось чье-то изречение: даже когда уже ничего не можешь сделать, живи им назло. А почему бы и нет? Зря предки списали меня со счетов. Чего бы это мне ни стоило, я выполню то, что должен.

После этих размышлений тщеславного эгоиста я окреп настолько, что решил начать переговоры. И, чтобы не привлекать к себе внимания, обратился к амулету мысленно:

«Раз ты такой информированный, а Сергей Гордюков так важен, я готов милостиво выслушать твои сказки. Но это еще не означает, что я пойду и стану делать все, что тебе хочется».

«Уже лучше. Во-первых, выберись отсюда, а потом будем разговаривать. Иначе это дьявольское местечко высосет из тебя всю энергию».

Поразмыслив, я решил, что в любом случае ничего не теряю, и решил подчиниться. Решить – не сделать, а выполнить это на самом деле оказалось весьма проблематично. Ноги подгибались и не желали слушаться, спина отказывалась выпрямляться, сердце не желало снабжать голову кровью в должном объеме. Учащенно дыша, руками стараясь ухватиться за воздух, я старался встать, но мои конечности изрядно закоченели.

Все же мне удалось подняться, и в глазах немного прояснилось.

«Куда идти?»

«Влево. Теперь прямо и снова налево. Пройди немного. Так, теперь…»

Цепь указаний оказалась длинной и, на первый взгляд, не принесла никакой пользы. Я уперся носом в стену.

«Тупик», – сообщил я.

«Вперед», – приказал амулет.

«Тут же стена!»

«Давай, давай».

Хмыкнув, я шагнул вперед и обнаружил, что рука свободно погружается в каменную кладку между двух деревянных столбов. В этом месте стена оказалась не более чем миражом. Я протиснулся сквозь узкую щель и оказался на свободе. Лабиринт остался позади.

«Вот те на! – обрадовался я. – Во всяком случае, на воле гораздо приятнее встретить последние минуты».

На самом деле мне, конечно же, перехотелось помирать, на что и обратил внимание амулет.

«Не ври мне, – сказал он. – Не забывай, что я читаю твои мысли».

«А если я тебя выброшу?» – спросил я, мысленно показав ясновидцу язык.

«Пеняй на себя. Лишишься помощника».

«Так ты мне служишь?»

«Лучше назвать меня помощником. Или связником. По Библии – ангелом».

Я проглотил сравнение, почти не удивляясь. От них, амулетов, всего можно ожидать.

«Раньше ты довольно редко вспоминал обо мне. Только волдыри на груди от твоей заботы».

«Я стараюсь не вмешиваться. Разве что в самых критических ситуациях».

«И на том спасибо».

«Для таких созданий, как я, благодарность – пустой звук. Раз я тебя опекаю, мне важна твоя эффективность в работе, которую ты выполняешь. Ты совершил большую ошибку, когда не последовал за Энигмой и Александром. Сейчас твое присутствие там просто необходимо».

«Знаешь, по-моему, они не расстроились, когда я отстал. И вообще, мне не очень хочется быть свидетелем того, как они со страстью предаются исполнению обряда».

«Гм. Ты не хочешь вмешаться?»

«Зачем? Они справятся и без меня».

«Ты же любишь ее?»

«Но она-то меня – нет».

«Эгоист. Будь уверен, она испытывает к тебе глубокое ответное чувство».

«Откуда ты знаешь?»

«Я принимал волны ее эмоций, касающихся тебя. Она просто не понимает тебя, не уверена в тебе».

«Правда?»

«К чему мне обманывать тебя?»

«Но тогда, какого черта она так себя ведет!» – воскликнул я в душевном смятении.

«А ты не пытался анализировать свое поведение? Ты выбрался из водопада, совершил тяжелый переход через незнакомую местность, убил хищника, справился с каннибалом – можно сказать, совершил подвиг, достойный героя. Зато в отношении этой девушки ты ведешь себя будто застенчивый подросток: молчишь, стесняешься, капризничаешь. А ведь ты должен показать ей, как ты хорош, как ты любишь ее, сделать первый шаг. Вместо этого ты устраиваешь истерики, бродишь по лесу и пугаешь зверье».

«Может, ты и прав, – задумался я. – Но Саню я вообще не понимаю».

«Юдин – особый разговор. Игры – его стихия. Он старается все просчитать, и он очень боится сделать неправильный ход. Боится он и тебя. Не забывай, его хорошенько обработали предки. Он идеально подходит для их планов. Но они не учли твоего появления. Тебя считали усопшим, а ты все еще жив, невероятно везуч и чертовски эффективен. Хотя и слеп, как новорожденный котенок. К несчастью, я не могу раскусить твоего друга полностью. На его атмане висит легкое, но надежное заклятие. Как это объяснить. Ну, как вирус, программа в компьютере. Не разобрать, когда и как она сработает. И что у него в голове. В основном то, что я говорю о нем, основано просто на психологическом анализе его слов, жестов и так далее. Поэтому есть все основания ожидать от него какой-либо выходки. Это не совсем тот Саня, что был раньше».

Постепенно амулету удалось не только убедить меня скорректировать поведение, но и добавить мне боевого духа. Поразительно, но я был готов к действиям.

«Ладно, – заявил я. – Будем считать, что я все понял и исправился. Одно мне неясно: в чем состоит моя так называемая миссия?»

«Вот этого не знаю, – признался амулет. – Возможно, на тебя рассчитывает кто-то могущественный».

«Ты хочешь сказать, что и мое появление было запланировано?» – изумился я.

«Это, конечно, нечестно, но в мире почти не происходит ничего случайного».

«Слушай, эту игру я не понимаю».

«И не обязательно. Тут много неизвестных фигур. Пока ты – пешка, но можешь стать ферзем. Саня тоже пешка, но я сравнил бы его с конем. Троянским».

«А Таня? Королева?»

«Ты забыл, что ферзь и королева – одно и то же. И ферзем, надеюсь, удастся стать тебе. Я ничего не могу сказать в отношении Тани. Я давно не посещал этот мир, и вернулся только ради выполнения своей задачи, о которой тебе знать не обязательно. Кстати, кто такие эти „боги“ и откуда взялись, тоже понятия не имею, тут все изменилось. Чую, что до настоящих богов им далеко. И мне кажется, сейчас здесь происходит что-то очень странное».

Сколь удивительно мне было это слышать, столь же и радостно. Как ни крути, а ощущение собственной необходимости – не самое последнее чувство в ряду приятных. Даже если тебя используют.

«Ты хоть скажи, кто прав-то, боги или предки?»

«Кто его знает, – ответил амулет после длительного раздумья. – Тут не разберешь. Иногда правы одни, иногда – другие. Вообще, ты слишком много болтаешь на отвлеченные темы. А время идет».

«Точно. Вот только знать бы, куда идти теперь».

«Это не проблема. Ты почти у цели. Ступай себе прямо, – сказал амулет, и я почти физически ощутил что-то, эквивалентное людскому зевку. – Пока ты был невменяем, – добавил он, – я немного подправлял твое движение с помощью простых раздражителей. Как только ноги несли тебя в нужную сторону, я слегка повышал свою температуру, и ты живо ускорял шаг. Так-то».

Больше он не проронил ни слова. Я нуждался в его поддержке и готов был продолжать эту беседу сколь угодно долгое время, но чувствовал в ответ на все свои попытки восстановить связь молчаливое сопротивление, отчего в голове возникали неприятные эффекты. На другом конце провода не желали брать трубку.

Я выбрался на сносную тропу, ведущую сквозь редкие купы деревьев к некой слабо мерцающей вдалеке точке. «Это он, алтарь, и есть», – подумалось мне. Я интуитивно почуял, что неизбежная развязка этой бредовой истории близка, и мою грудь, в который раз, наполнило тревожное томление.

– Господи, или кто там есть наверху! – взмолился я. – Только бы все это оказалось просто кошмарным сном!

Но небеса молчали, как всегда не желая прислушиваться к мольбам перстных существ, и я, со вздохом, ускорил шаг.

– На Бога и не надейся – сам не плошай! – пробурчал я, перефразируя известную поговорку.

В ответ на богохульство Всевышний мстительно наградил меня острым сучком, вонзившимся в пятку.

Глава 4
Ритуал

Как бы ни была длинна ночь, она не может длиться вечно.

Китайская пословица

Ливень неспешно продвигался по моим следам, заливая плато, оставшееся позади, косыми стрелами падающей воды. Постепенно он захватил и край леса за рекой, посылая мне вдогонку свежесть и прохладу. Я поежился под лохмотьями, в которые превратилась моя одежда. Мне до спазмов в горле захотелось домой, под горячий душ, а потом под теплое одеяло. И чтобы рядом, на стуле, стоял чай с печеньем, а на экране мелькали клипы. Чтобы вырваться подальше отсюда, от ощущения постоянной опасности, от назойливых недругов, от неразрешенной ссоры и беззаботно счастливо побездельничать, наслаждаясь простыми человеческими радостями. Просто проснуться, а все уже кончилось, а лучше, чтобы его и вообще не было. М-да, мечты остаются мечтами, а реальность. Это – реальность? Ну вот, дожился уже до того, что родной мир стал казаться иллюзорным. Эдак, чего доброго, забуду, как меня зовут.

О том, что я пересек границу очередного сакрального пояса, концентрически охватывающего святая святых полигона, алтарь, известило свечение, исходившее буквально из всего. Земля под ногами фосфоресцировала, хотя я был уверен, что данный химический элемент здесь абсолютно ни при чем; листва мерцала изнутри, завораживая зрелищем скелетиков-прожилок, разбегающихся и мельчающих в каждом листике; стволы деревьев казались сотканными из слоев студня почти фигурными вазами, внутри которых спрятан фонарик. Амулет молчал. Постепенно свечение сошло на нет, стало темно, как и прежде, даже еще темнее, из-за скрытой облаками луны. Приноравливаясь к новому режиму освещенности, я ступил в расширяющийся просвет между деревьями и остановился, высматривая на открывшейся полянке возможную угрозу.

Если я не сошел в тот момент с ума, то только потому, что здравость моего рассудка и так давно уже была под вопросом. В душной тишине, установившейся на малое время среди голосов ворчащего грозового неба, вдруг раздался явственный смешок, перешедший в вежливое покашливание. Вот это-то покашливание и вбило клин в мои мозги, и без того вяло расползающиеся, словно очумевшие от хлорофоса колорадские жуки из банки. Манера привлекать к себе внимание кашлем, сам тембр голоса были мне удивительно знакомы. Настолько, что сознание тут же перенесло меня в обстановку, где этот набор звуков был бы вполне уместен. Три или четыре секунды я находился в стенах родного университета, в аудитории номер сорок два, рядом вел конспект лекции Юдин, на доске красовалась надпись мелом «ФилГиск – всем факам фак!», а профессор Вритрин, поправляя очки, прокашливался, отвечая на вопрос Тани, сидящей за первым столом. Воображение дорисовало, как Игорь Семенович выходит из-за кафедры, садится на свое место и делает какие-то пометки. Картинка была так реальна, что меня стало, образно выражаясь, распирать от облегчения, словно воздушный шар теплым гелием. Я почувствовал себя Сизифом, которому сообщили об амнистии и вмиг предложили душ, кресло и бокал вина. «Наконец-то! – подумалось мне, – все это просто приснилось, я задремал на лекции!»

Не тут-то было. Материала, чтобы продолжать воспринимать стандартную, многократно виденную ситуацию, не было, иллюзия, вызванная моим огромным желанием, быстро потускнела и осыпалась, а сознание нехотя вернулось в суровую реальность. Видение благословенной аудитории в альма-матер исчезло, уступив место треклятому миру предков. Исчезло, да не совсем. Как ни странно, чувство облегчения осталось, а немного в стороне от тропы в сумраке полянки действительно находилось вполне материальное подобие стола, за которым восседал Вритрин собственной персоной. Профессор, в точности следуя своим обычным ужимкам и повадкам, деловито производил какие-то манипуляции. Я, для того чтобы рассеять сомнения, помассировал лицо и часто заморгал, стараясь прогнать наваждение. Так и есть – он. Правда, и Семеныч, и стол были пародиями на настоящих. Профессор был лохмат, бородат круче обычного, одет в нелепую помесь рясы с туникой и, что характерно, бос. Очки у него на носу довершали парад нелепостей и фальши. Составляющие стола также были необычны, но зато незатейливы: на двух пнях, спиленных относительно параллельно земле, покоилась каменная плита с плоской рабочей поверхностью, но совсем необработанными боковинами. Освещение создавал плавающий в жиру фитиль, дополняли натюрморт несколько мелких, трудно различимых предметов. Сам мой знакомец устроился на толстом цилиндрическом полене. Он некоторое время занимался своими делами, а потом все отложил, поставил локти на стол, сцепил кисти в замок и направил взгляд на меня.

– Да, да, Гордюков, это не обман зрения, я настоящий, – приветливо проговорил он. Очевидно, глаза у меня слишком вылезли из орбит, а челюсть сильно отвисла, раз он счел необходимым меня успокоить. Профессор достал откуда-то из своих закромов тыкву с водой и передал ее мне. Я залпом осушил половину и сразу почувствовал себя значительно уверенней.

– Похоже на правду, – сказал я, возвращая ему сосуд.

– Небось, не ожидал такой встречи?

Я пожал плечами и неопределенно улыбнулся. Просто я устал удивляться. Хватит с меня. Волны моих эмоций долго с остервенением накатывались на гранитную скалу таинственности происходящего, но все время беспомощно возвращались назад, рассеиваясь на тучи мелких брызг недоумения. Самостоятельно раскусить природу того бедлама, в который я попал, не получалось. Мне требовалась полная и объективная информация извне, но кто поручится, что те сказки, которыми меня здесь потчуют, не есть, ну сказки и есть. Но я – это я, моя жизнь – это моя жизнь, и я дал себе зарок тянуть как можно дольше, не отчаиваться, не сдаваться, и всегда исходить из своих собственных интересов. Правда, их здесь было не так-то легко и определить, но я пообещал себе стараться решать все проблемы с выгодой прежде всего для себя, в меру своих способностей и разумения. А профессор. Ну подумаешь! Теперь, даже если у меня вырастет хвост, я останусь спокоен и невозмутим, как в добрые старые времена.

– Как самочувствие? – поинтересовался он.

– Да так себе. То лучше, то хуже. Адаптируюсь потихоньку.

– Значит, уже прогресс.

– Точно. Знаете ли, я спешу, но чувствую, что раз вы у меня на пути появились, то у вас ко мне какое-то дело. Так что лучше сразу приступим, а о погоде и урожае потолкуем в другой раз.

Эта фраза заставила его изменить выражение лица и наклонить голову, так, будто он хотел рассмотреть меня под другим углом. Так вот ты какой, говорили его глаза. Почувствовав к себе уважение, я приосанился и скрестил руки на груди.

– Боги не ошиблись, – спокойно констатировал Вритрин, очевидно подтверждая то, что наша встреча не случайна. Он снял очки, и я понял, почему вначале он предпочел находиться в них. Глазки-то выдавали в нем не-человека. Или не совсем обычного человека. Зрачки блистали тем самым дьявольским огоньком, которым обладали все существа на полигоне. Хотя и не совсем идентичным, но очень похожим. Тут мне сразу припомнилась наша последняя беседа, когда с Игорем Семеновичем стали происходить странности, его непонятные выходки и пронзительный животный пожар в глазах. Профессор подался вперед, и я с трудом не запаниковал, сдержавшись только потому, что сжал покрепче рукоять своего орудия. И правильно, так как набрасываться на меня он не собирался. Наоборот, разговор пошел в русле, которое после намеков амулета интересовало меня больше всего.

– Значит, это все-таки ты. Я пытался прощупать тебя еще на Земле, в Яви. Все признаки указывали на то, что избранничество принадлежит тебе и Татьяне. Однако ты ввел меня в заблуждение, и я решил, что ошибся. В итоге ты навредил сам себе, вывалился здесь без еды, оружия, информации. Но я вижу, ты и сам неплохо справляешься.

– Не совсем, – перебил я его. – Мне здорово помог Варья, и амулету тоже спасибо.

Казалось, упоминание об этом сильно смутило или даже испугало профессора. Но почувствовал я это необычным способом: так, будто во мне, в местах, которые обычно называют чакрами, что-то приоткрылось, и эти эмоции испытал я сам. Я уж было решил, что развил в себе сверхъестественные способности к восприятию, но вскоре сообразил, что это просто новый вид сигнала, подаваемый амулетом. Правда, транслировал чужие эмоции он с помехами, но постепенно уровень и чистота приема стали вполне сносными. Настроился. Мне показалось даже, что сверху на волны эмоций накладывается еще один сигнал – будто сквозь густой равномерный шум пробиваются мысли профессора. Однако они были такими тяжелыми и вязкими, будто вибрация бас-гитары прямо у меня в голове. Мне стало плоховато, и амулет, среагировав на мое состояние, быстро отключил всю «экстрасенсорику». Тут я впервые ощутил странные подозрения насчет амулета, но, вспомнив о его возможностях, постарался не оформлять догадки в связные мысли и поскорее закопать их поглубже, так, чтобы я сам не натыкался на них ненароком. И наверное, может, потому, что амулет был занят, мне это удалось. Впрочем, я не боялся его, а просто хотел сделать ему сюрприз. Дабы показать, что и я на что-то годен.

– В каком смысле спасибо амулету? – неестественно незаинтересованным тоном спросил профессор.

– Ну, чисто символически, – вполне невинно улыбнулся я, почувствовав, что мой ангел-хранитель в опасности. – Варья обещал, что он принесет мне счастье и удачу. А так, как я все еще жив, то он, видно, не обманул. Работает!

В следующий миг мы оба облегченно вздохнули. Профессор, вероятно, от того, что я развеял его страхи, а я от. Короче говоря, если бы мужчины благодарили друг друга импульсами такого же ощущения, как я получил от амулета, потребность в женщинах могла бы серьезно обесцениться.

– Значит, старый Хранитель по-прежнему на месте.

– Угу. Заброшенный всеми.

– Варья очень консервативен. Придерживается сугубо нейтральной позиции. В те времена, когда нужно было выбирать, на чьей ты стороне, он так и не поменял старых убеждений. За что и находится сейчас, фактически, в ссылке. Боги надеялись, что тысячелетнее одиночество сломит его упорство. Значит, он помог тебе? А мог бы и не делать этого, памятуя о случившемся.

– Зря с ним так, – сказал я, лихорадочно пытаясь сообразить, что амулет и Вритрин подразумевают под словом «боги». – Он очень порядочный мужик, предан своему делу. А вводить меня в курс дела и инструктировать – его прямая обязанность.

– Да ну? – Я почувствовал в его голосе нотку удивления и интереса. – Он много рассказал тебе?

– Достаточно, – ответил я, поразмыслив. – Думаю, что прошел бы испытание без проблем. Даже не встретив Юдина или вас. Правда, во все тонкости я не был посвящен, но психологически я себя чувствовал даже комфортнее.

– Испытание. Да, может быть, может быть. Но это не сошлось бы с планами богов.

– Гм. Но и предков, наверное, тоже.

Он попытался проникнуть взглядом мне в душу. Видимо, мои слова заставили его предположить во мне игрока, которого изначально недооценили и который, после тщательного изучения и переоценки, вновь выскользнул из отведенных ему рамок.

– Кстати, о предках. Юдин – агент пращуров. Какие у вас отношения? Ты ему доверяешь?

– Мы же друзья, – сказал я. – А что касается доверия, то оно было раньше… на Земле. Тут все по-другому, и приходится во все вносить коррективы.

– Хорошо, что ты это понял. Скорректируй свои действия еще больше. Я не сомневаюсь, что ему даны соответствующие указания на твой счет. Так что будь начеку. Ставки слишком высоки и… лучше всего было бы просто устранить его. Но, зная о том, что вас связывает, придется идти на риск и попробовать обойтись без крови. Ты не сможешь склонить его на нашу сторону?

«Ого, запросики!» – подумал я, но вслух произнес другое:

– Тогда придется раскрыть ему все карты. И то, он может не послушать.

– Ладно, пусть все идет своим чередом.

Он взглянул на часы. Это был бесподобный прибор: два тыквенных сосуда, притороченных один сверху другого. Через крохотное отверстие вода стекала в нижнюю тыкву, причем величина капель и скорость их падения оставались постоянными. Когда вода иссякала, профессор, очевидно, менял сосуды местами, и цикл повторялся сначала. Рядом с анахронометром лежали крупные и мелкие камешки, предположительно служившие для подсчета часов и суток.

– Врут, – сообщил он беспечно. – Но думаю, что пара часов в твоем распоряжении еще осталась.

– Довольно примитивный прибор, – насмешливо произнес я. – У богов не нашлось ничего получше?

Профессор закашлялся и выпил воды.

– Сфера их деятельности, в отличие от усилий человечества, лежит далеко от практической утилитарной области. Впрочем, это место ждет нашего Гандхарву уже несколько сотен лет, и тут практически ничего не менялось. Твоим предшественникам смотреть на это было привычнее.

– А что с ними стало? – холодея, спросил я. Таинственное, незнакомое слово, которым меня здесь, с незначительными вариациями, обзывают все кому не лень. Что же оно означает?

– Им, увы, не повезло. Но к делу. Тянуть нечего.

– Минутку, – бросил я обеспокоенно. – Я еще не давал письменного согласия на то, что буду споспешествовать кому бы то ни было во всех его начинаниях. С меня довольно просто выбраться отсюда побыстрее, и в вашей помощи я не нуждаюсь. Это притом, что я уже не упоминаю о моральном и физическом ущербе, который я понес по вине забросивших меня сюда. Так что, если хотите, чтобы я работал на вас, вам придется мне заплатить.

– Ты имеешь в виду деньги? – не удивился профессор.

– На кой они мне здесь?

– Твои условия?

– Информация. Как можно более полная.

Он задумался, но решение принял быстро:

– Ладно. Кое-что я могу сказать. Но что касается морального ущерба, нашей вины здесь нет никакой.

– Я думаю иначе.

– Разве тебя истязали или силком поили сомой?

– Нет. Но я уверен, что нас с Таней, как, впрочем, и Саню, подтолкнули к этому специально.

– И как, по-твоему?

– Я не могу утверждать, но предполагаю, что на нашу психику чем-то воздействовали.

Профессор Вритрин делано рассмеялся:

– Я понял, на что ты намекаешь, но никакого воздействия не было. Просто стечение обстоятельств и ваша добрая воля. А что касается дискомфорта, который вы ощущали, то потомки яритов всегда, когда подходит ключевое время, испытывают нечто подобное. В определенное время ему подвержен даже я. Это заложено генетически. И это уже начало моего рассказа. Хотя нет, я лучше вернусь к нему позже, когда будет понятна предыстория. Итак, тебя интересует политика?

– Скорее, естествознание.

Профессор вопросительно поднял брови.

– Мой мир рухнул несколько часов назад, – пояснил я. – Многое, во что я верил, оказалось далеким от истины. Поэтому я хочу иметь новую модель мироздания, более соответствующую реальности. А также почерпнуть немного исторических сведений.

– Будь по-твоему. Вообще-то, ты и так знаешь столь много, что мне нечем расплачиваться. Для начала я хочу помочь тебе в главном. Сейчас, я понял, ты воюешь сам с собой, пытаясь цепляться за устоявшиеся схемы восприятия. Без этого тебе не уютно. Как ты выразился, миры рушатся. Это с тобой шутит разум. Постарайся проникнуться другой установкой. Разум – это не ты.

– Значит, личность – это чувства?

– Ты знаешь, что такое «личность»?

– Вроде бы. Объяснить затрудняюсь, но внутри понимаю.

– На самом деле это просто слово, которым принято называть нечто, что никто не может понять на самом деле. Нет, чувства – это не личность. А личность – это не ты. Видишь ли, в человеке столько всего намешано. Психологи разных школ дадут тебе бесчисленное множество толкований. Разложат тебя на Эго, Я, Суперэго, назовут то, что в тебе происходит, психикой, чувствами, импринтированными программами или предложат еще более эффектную заумь. Философы подойдут с другой стороны, религиозные учителя будут судить со своей колокольни. И, между прочим, все по-своему будут правы. Но никто не объяснит тебе, кто ты и что ты в этом мире делаешь.

– А вы можете?

– Увы, только отрицанием. Ты – это не твой разум, не твои чувства, и даже не твоя личность. Более того, ты – это не совсем и ты.

– Я только еще больше запутался. Мне бы попроще.

– Попробую. Скажи, вечером, когда ты, веселый и оптимистичный, засыпаешь с твердым намерением бросить курить и начать бегать трусцой, и утром, когда ты, мрачный и неуверенный в себе, закуриваешь и заливаешься кофе, в надежде, что после этого сподобишься хотя бы дойти до факультета, ты одна и та же личность?

Я молчал. А что сказать-то? Как выражается Юдин, все мозги разбил на части, все извилины заплел!

– А представь-ка все возможные оттенки своих состояний. Смену систем убеждений. Ты же был христианином? И к буддизму вроде склонялся? Потом стал агностиком. И это только за время учебы. Когда же ты был собой? А во что ты будешь верить на смертном одре?

– Да уж. Это все сложно, конечно. Но я ведь не компьютер, который действует по одной программе.

– Хе-хе! Не компьютер, говоришь? Ты в половом смысле, насколько я понимаю, ориентирован нормально. А лягушки или фекалии тебя не возбуждают? И захочешь, так программу не изменишь. Или взять, например, общение. Сколько вариантов ты используешь, когда здороваешься или отвечаешь на телефонный звонок? Два? Восемь? Не думаю, что больше. Модели поведения у тебя тоже стандартные, для разных ситуаций. Так что не спеши отмежевываться от машин.

– Но я же все-таки существую! И я – это не Саня и не газ какой-нибудь! Я в любом из этих состояний остаюсь собой.

– Даже когда спишь? А ты вообще существуешь во сне или как?

– А что, нет?

– Хм. Вот по земным понятиям, ты сейчас мертв. А ты жив, все чувствуешь, мыслишь. Там тебя нет, здесь ты есть. Но ты этого никому не докажешь. А когда ты вернешься, все будет наоборот.

– Так кто я, черт возьми? И когда я жив, а когда нет?

Профессор пожал плечами.

– И как же мне в таком подвешенном состоянии существовать?

– Вот к этому я тебя и подвожу. Существуй просто так, не зацикливаясь на этих вопросах. В тебе множество личностей, и все это – ты. Ты протяжен во времени, все твои осколки связывает память. Ты в разных состояниях, в разных мирах. И это только то, что ты знаешь о себе. Боги используют максимальное количество и качество самих себя. И постоянно прогрессируют. Это и есть свобода. Настоящая.

– Значит, богов много?

Профессор презрительно скривился. Он явно рисовался передо мной, но мне было интересно то, о чем он говорил.

– А кто сказал, что монотеизм предпочтительнее многобожия? Это у вас в Яви все помешаны на едином Боге-Творце. Но Вселенная безлична и равнодушна. Этому «богу» все наши проблемы неинтересны. Я думаю, что его, заботливого создателя, попросту нет, иначе он давно дал бы о себе знать.

Не знаю, в чем было дело, но после последних тирад Вритрина в сердце мне закралась какая-то смутная неприязнь к нему. Очень уж все это звучало, не по-человечески. Поэтому я возразил:

– По-моему, если уж предполагать наличие высшего начала, то логично оставить за ним право давать о себе знать или не давать. Но мы отвлеклись. Ладно, бог с ними, с богами. Как это все вообще появилось? Эти Явь, Навь. И что тут происходит? Зачем я вам нужен?

Вритрин был в затруднении.

– Как же объяснить тебе такие сложные вещи человеческим языком? Упрощая, можно сказать, что эти планеты создали выходцы из других звездных систем.

– И как, интересно? И сказал инопланетянин: да будет свет, и стало так.

– О, мой мальчик! Что ты знаешь об их технологиях! Это знания и мощь, помноженные на миллионы лет развития. Для тебя будет иметь смысл что-то вроде. Например: создать шаблон «обычная планета». Скопировать файл «Байкал» с расширением «озеро» в директорию «Сибирь». Теперь включить функцию «автоформат». Потом функцию «быстрый просмотр». Ага, здесь что-то не очень гармонично получилось, внести изменения в файл по следующим параметрам. И так, пока не останешься доволен содеянным. Впрочем, кое-где явно халтурная работка. Я бы спроектировал получше.

Мне было нехорошо. Я представлял себе разные страсти. Скопировать кишки в брюхо. Так, теперь вставить печень. Свойства. Калибр. Цвет. Структура.

– Здесь изначально предполагалось появление жизни, – продолжал профессор, – поэтому в этой точке сущего создана такая себе локальная поливселенная. На самом деле и Земля, Явь, и мир предков, Навь, – всего лишь копии еще одного мира – Прави. Есть программка. До чего все-таки эти слова далеки от сути! Так вот, есть программа, связывающая все три планеты воедино. Не могу даже подобрать подходящих понятий, чтобы объяснить, как это все работает, умещаясь одно в другом. Материальное воплощение этой связи – древо жизни, Мировое древо. Оно позволяет перемещаться туда-сюда и обеспечивает функционирование запасных точек перехода. Самим древом сейчас пользоваться небезопасно, так что мы предпочитаем эти резервные. Очаг Варьи – одна из них. В Правь попасть сейчас невозможно. Она… закодирована, что ли. Пароль нужно выяснить, или взломать, а для этого нужно проделать пару сложных и рискованных операций. Но это не важно. Так вот, с Мировым древом не все в порядке. Что-то, аналогичное компьютерному вирусу. Связь никудышная. Можно тут нырнуть и нигде не вынырнуть.

Я при этих словах ощутил, как противный червяк страха решил подзакусить моими внутренностями.

– И что, весь этот курорт создан специально под человечество?

– Ну, не совсем. Тут до людей были другие обитатели, но они исчезли. Исчерпали себя, вымерли.

– Что, совсем? Все до единого?

– Не знаю, может, и остался кто, мигрировал куда-то. Я не интересовался этим вопросом. Нету, и все тут. Люди – это уже вторая попытка. Кстати, генетически выведены от высших приматов. С помощью операций над ДНК. Так сказать, рабочий вариант, созданный впопыхах.

Профессор явно ерничал, стараясь при этом подчеркнуть, что он – некое существо более высшего порядка, нежели потомки обезьян.

– Кстати, а ДНК кто придумал? Боги, что ли, на досуге? – мстительно спросил я.

– Наверное, – зевнул профессор. – Я не уточнял.

Проекция ощущений амулета зашевелилась у меня внутри. Я почувствовал злость и раздражение его обитателя. Похоже, Вритрина он не переваривал.

– Так что там со связью миров? Отчего неполадки?

– Коррупция среди предков. Начались всяческие непотребства, и сработала защита. Тут моральный облик пользователей системой тоже на многое влияет.

Это укладывалось в мою гипотезу, и расположение к собеседнику стало понемногу возвращаться. Приятно ощущать себя догадливым прозорливцем.

– Раньше планеты появлялись в одном пространстве. Древние их видели и поклонялись. В стандартном пространстве-времени для перемещения материальных предметов используется меньше энергозатрат. В смысле, с теми свойствами, как у твоего тела. Атманы, в принципе, и так могут перемещаться. Но теперь планеты – как скрытые файлы. Можно, конечно, раз в тысячелетие позволить себе пару командировок. Но это чревато, да и ресурсов кучу жрет. Потом энергию копить заново.

– А как же быть с «солнцестоянием»? Я думал, это каждый год можно проворачивать.

– Если бы каждый год! Я бы уж давно. – Тут профессор осекся, неприязненно окинул меня взглядом и сменил тему: – Ладно, время-то идет. Давай еще пару вопросов, самое важное, и попрощаемся.

– Я хочу полный ответ на последний вопрос.

Вритрин мялся неожиданно долго. Амулет включил монитор его нейропроцессов, чтобы я сделал кое-какие выводы. Препод решал, как бы мне красиво солгать, но, ничего путного не придумав, убедил себя, что раскрывать мне тайну безопасно.

– Тут где-то на орбите корабль хозяев комплекса. Скорее всего, автоматический, как всегда. Авторы проекта иногда заявляются сюда, проверить, как идут дела. Система чуткая, при приближении этих ревизоров ослабляет блокировку до самого необходимого минимума. Только и хватает, чтобы всякие ментальные экстремалы, вроде Гильгамеша или Моисея, не проваливались прямо сюда только оттого, что на ночь переели жирного и им снились плохие сны.

– А что такое магия? Как у всех здешних хлопцев так здорово получается выделывать совершенно немыслимые штуки?

– Ничего сверхъестественного. Это способность использовать энергию, как инструмент действия, непосредственно с помощью мозга. Без посредников в виде молотка, автомобиля или даже мускулов.

– То есть?

– Надо чего-то – подумал и сделал. Мозг сам черпает энергию, преобразует ее и использует по назначению. Иными словами, мысль становится равносильна действию. Все, со временем совсем плохо. В общем, смотри, твоя задача простая: защиту снять и связь возобновить.

– Каким образом?

– Все просто. Не зря для ритуала нужна пара – мужчина и девственница. В общем, сегодня ночью ты должен сделать ее женщиной. Причем прямо на алтаре. Но перед этим обязательно съешь вот это. На, держи мешочек. От его воздействия в тебе выделится особая энергия, которая и разбудит алтарь. Предки называют его сердцем бога. На самом деле, это что-то вроде замка, куда нужно просто вставить нужный ключ. Вот Таня и будет этим ключом. С тобой в нагрузку. Но упаси тебя господь показать мешочек Юдину или ей! Все провалишь! Ни в коем случае не посвящай их в это, и что бы ни рассказывал тебе Александр, делай то, что сказал я. После этого ты сможешь добыть амриту, сок Мирового дерева, оно же Ашваттха, Иггдрасиль, древо жизни. И отдать его мне. Все, твоя миссия на этом выполнена. После этого уберешься отсюда побыстрее. Правила Испытания никто не отменял.

Я разглядывал мешочек. Амулет яростно пульсировал. На ткани был вышит странный узор: сердце, проколотое ножом. Профессор заметил мой интерес.

– Это символ ритуала, – пояснил он. – Замок, Сердце бога – открывается.

– Ясно. Мне неясно другое: с какой стати я должен все это проделывать? Какая нам в этом выгода?

– Вам? Спасете свои шкуры! Обещаю, я вас потом доставлю до самой пещеры без приключений и очень быстро, так что солнышко вас поджарить не успеет. Ведь без возвращения, хотя бы одного из вас, назад все усилия насмарку: причинно-следственный цикл в поливселенных без информационного обмена между мирами не срабатывает так, как в обычной реальности. Окочурьтесь вы здесь разом – и все равно что я посмотрел о ритуале красивый фильм. Это почти то же самое, что и в случае с квантовым котом Шредингера, только еще проще. Если в опыте с котом он пребывает в положении «может быть мертв, может быть жив», пока не посмотришь в камеру и не убедишься, то в нашем случае, если событие такого масштаба локализуется только в одном из миров, то причинно-следственные связи на остальные миры не распространяются. То есть, по той же аналогии с котом, его, как будто бы, и вовсе травить не собирались. Как видишь, ты мне нужен живым, и я кровно заинтересован в том, чтобы ты целехонек вернулся к родителям.

– Я имею в виду не конкретно меня или Таню. Всем людям вообще, какой от этого прок?

Профессор снова замялся.

– Тебе это знать не обязательно.

– А мне не обязательно участвовать в этом идиотском обряде. Я с Танюхой в ссоре, вот пусть Саня и старается.

Профессор ухмыльнулся с победным видом:

– Пожалуйста, воля твоя. Только потом, когда будет поздно, не говори, что я тебя не предупреждал.

– Говорите прямо, зачем богам, и предкам тоже, нужны именно люди? И почему Саня на этом поприще вам не подходит?

– Прижал ты меня к стенке. Увы, и боги не всесильны. Порой нуждаются в помощи. Вы, люди, – особенные существа. Уникальные во Вселенной, правда, пока не подозревающие, какими возможностями обладающие. А насчет Александра и глобальных интересов человечества. Обладание амритой дает доступ к операциям на Мировом древе. Если его получают боги, они живо наводят здесь порядок, и все становится на свои места. Если же предки – пиши пропало. Знаешь, как их еще называют? Дважды мертвые. По моим сведениям, они готовят вторжение на Землю. Представь себе шизанутых бессмертных вояк, дорывающихся до материальных благ вашей цивилизации и избавляющихся от беспомощных потомков, которые им в этом мешают. Не думаю, что твои соплеменники выстоят против их агрессии.

– Ого! Ставки действительно крупные.

– Не хотел тебя пугать, но ты сам напросился. Зато будешь знать, за какую идею сражаешься. Ощущать, так сказать, свою эпичность и героизм.

– А если я миссию провалю?

– Баланс сил качнется в сторону предков, только и всего. В любом случае, это еще не конец игры.

– Значит, сами боги справиться с ними не могут?

– Сейчас – нет. Предки находятся под защитой. Как и боги. В некотором смысле – паритет. При любом раскладе хуже всего придется человечеству.

– Это хороший стимул. Хотя героизм, оно, конечно, хорошо. Но Харутугшаву-то еще и жертву надо искать. Вы, случаем, не в курсе, чего ему надобно?

– Известно чего. Демону сырое свежее мясо подавай.

– Так мне еще и поохотиться надо?

Мой собеседник ухмыльнулся загадочной и недоброй улыбкой:

– Дело твое. Можешь и поохотиться, если желание имеешь.

Я ничего не понял, но уточнить ничего не удалось. Существо, которое беседовало со мной в личине профессора, начало таять в воздухе, становясь все более похожим на призрак или водяную фигуру, колышущуюся на ветру. Только огонь в глазах не тускнел, а разгорался. Да уж, профессором Вритриным его теперь можно было назвать с сильной натяжкой.

– Заболтался я, – пояснило существо свои метаморфозы, разводя руками. – «Батарейки» сели. Успеха тебе. Возьми у меня в столе кой-какие причиндалы. Мало ли, пригодятся.

– Еще вопросик напоследок, – попросил я. – Вы – бог?

Чеширские губы «профессора» на миг перестали таять.

– Пока нет, – очень серьезно и с достоинством прозвучал ответ. – Но я нахожусь на полпути к этому. Так сказать, в процессе созревания. С твоей помощью, надеюсь, сдам экзамены быстрее. – Обаятельная улыбка. – Да и тебе дорога открыта. Захочешь – останешься потом у нас. Научишься всему, магии там, другим штукам, и все дела. Но сначала – выполни свою часть договора. Пока.

– Спасибо, я лучше вернусь домой и буду жить по старинке, – сказал я новоиспеченному Мефистофелю. Впрочем, его к окончанию фразы уже и след простыл.

– Вы появляетесь или исчезаете? – пробубнил я, снова вспомнив Чеширского кота. – Обалдеть, что тут все вытворяют. Амулетик, ты не желаешь поболтать?

«Ежели силенок хватит. Совсем меня поганый полубог умучил. Черт, он так забронирован от всех внешних воздействий, что почти не пробьешься. Я столько энергии за несколько тысяч лет не тратил, сколько за эти минуты. Почти исчерпал весь запас, не знаю, протяну еще хоть сутки аль нет. Надо же, я ради таких вот моментов, может, и экономил, а поди ж ты, когда понадобилось, почувствовал себя абсолютно беспомощным. Ничего не попишешь, прогресс-то идет вперед. Пора в утиль».

«Ты чего мелешь?»

«Это я так, расчувствовался. Короче говоря, я почти ничего путного из него не выудил. Есть, правда, некоторые зацепки, но по ним еще нужно восстанавливать полную картину. Одно скажу однозначно: тип этот абсолютно аморален, даже я сказал бы, безморален. Врет на каждом шагу и не кривится. Очень амбициозен, хочет побыстрее „дозреть“. Психоматрицу профессора перенял на Земле, когда вселялся в его сознание. Раньше такие приемчики знающие люди называли одержимостью. Меня, правда, его нравственные качества интересуют в последнюю очередь. Тут главное – проверить, где он говорит правду, а где гонит дезинформацию. Иначе прогорим. Есть две вещи, которые я знаю точно. Алтарь и Сердце бога – разные понятия. Что означает последнее, я не знаю. Но подозреваю, что с ритуалом он что-то намудрил, потому что никакой дополнительной энергии из тебя выжимать не требуется. Смело можешь то зелье, которое он тебе всучил, выбросить. И второе. Он не уточнил, что предшественники людей, которые, кстати, изначально существовали здесь, в Нави, вымерли не по своей воле. Их уничтожили. Ах да, я тут обнаружил еще одно противоречие, насчет ДНК. Кто бы они ни были, напрасно они приписывают ее создание себе. Не сдюжат они такого».

Пока на амулет напало красноречие, я проверял, что мне оставила личинка «бога». Обувка, что-то вроде мокасин, сосуд под амриту. Поблескивал бронзовый топор, нож, нашлись также кусок мяса в лепешке, что-то вроде кожаного комбинезона, какая-то мазь, видимо для моих ран. Хорошо, но лучше бы ружье.

«Зачем ему амрита, тоже непонятно, – продолжал амулет, пока я облачался в новый наряд. – А насчет наведения порядка и вторжения предков на Землю – это очень серьезно. Но в его благие намерения я верю с трудом. Надо разбираться. В общем, давай действуй, а там по ходу дела сориентируемся. Теперь не отвлекай меня, надо подумать».

«Спасибо, буду иметь в виду. Только мешочек я оставлю, на всякий случай. Вдруг пригодится».

Я смазал свои повреждения мазью. Немного сильней стало саднить, но потом почти сразу стало легче. Ступни я тоже обильно намазал, после чего с превеликим удовольствием натянул мокасины. Мой новый внешний вид мне нравился куда больше. Все, что я принес с собой и на себе, я аккуратно сложил на стол, потом огляделся и напоследок, желая оставить свой след в этом первозданном месте, выбросил «часы» в кусты. Все, кончилась старая эпоха, за дело взялся Сергей Гордюков, и скоро все изменится.

Еда немного сняла мою нервозность. Я осмотрелся, выбирая путь. Вдали мерцал алтарь, и я бесшумной трусцой поспешил к нему, в одной руке сжимая удобную рукоять топора, а в другой бутерброд. Остальное я распихал за пазуху и заткнул за пояс. Вот уж я попал так попал! Тут тебе и боги, и пришельцы, и магия – полный набор прелестей. А я теперь, оказывается, спаситель человечества. В проекте, конечно. Тут самому остаться бы живу.

* * *

Темнота была такой густой и плотной, что когда я неожиданно выбрался к реке, то чуть было не рухнул вниз с высокого глинистого обрыва. Поспешно уцепившись за свисающие над водой ветви, я избежал этой участи, зато едва не лишился глаз.

Затаившись, я вслушался в ночь. Алтарь был совсем рядом, и там что-то происходило. Голоса. Женский и несколько мужских. Там Таня и Сашка. Кто же еще с ними? Несмотря на присутствие чужих, я почувствовал облегчение: значит, свои живы, и то, чему я намеревался помешать, еще не свершилось. Я вовремя.

И что прикажете мне делать? Я никогда не отличался природной свирепостью и силой, не любил фильмы про разведчиков и, оказавшись в ситуации, где от меня требовалось провернуть нечто, противное моему существу, совсем растерялся. Выходить к ним с зеленой веткой и вести переговоры бессмысленно. Если мой консультант, без пяти минут бог, прав, слушать меня никто не станет. Скорее всего, прихлопнут. Собственно говоря, об этом же меня предупреждал и Саня. Выходит, нужно самому использовать насилие. Но я не так крут, чтобы справиться в одиночку. Тут все зависит от Юдина, но захочет ли он мне помочь – под бо-о-льшим вопросом. Ну, выскочу я из кустов с диким гиком, ну, потрясу топором, а дальше? Применять сверхсекретный прием карате – изматывание противника бегом? А принимать решение надо, и очень быстро, а то, пока я жую сопли, с того берега на мироздание начнет распространяться его «конец».

Река была неширока – всего метров пятнадцать – двадцать. Потом я сообразил, что передо мной, на самом деле, большой остров. Не нужно было много ума, чтобы понять: раз мне так хорошо слышен шум с того берега, значит, вздумай я форсировать водное препятствие вплавь, на берегу меня будут ждать. Без хлюпанья можно обойтись только не высовываясь наружу.

Я срезал тростник, прочистил его, как смог, продул. Хватит – не хватит такой длины? Кто его знает. В реку я полез в одежде. Присел, приноровился к дыхательному аппарату, потом опустил голову и полез по дну, постепенно распрямляясь. Говорят, казаки изумляли турок внезапностью своих набегов, применяя именно этот прием. Пробуя рукой уровень воды, я медленно передвигался, осторожно извлекая ноги из вязкого, засасывающего ила и ощупью обходя коряги. На мое счастье, было неглубоко. Однако ближе к противоположному берегу мне все же довелось испить речной водицы, прилагая героические усилия, чтобы не всплыть. На четвереньках я приблизился к острову по мелководью; плечи, шея и голова были облеплены противными нитями водорослей и прибрежной тиной. Здесь сход в воду был не столь крут, но мне это только мешало. Струйки воды, стекающие с одежды, видимо, и выдали меня. К счастью, я уловил приближение неизвестного и успел должным образом среагировать. Набрав полную грудь воздуха, я вжался всем туловищем и правой щекой в прибрежный ил. Изредка дышать было можно, но водяная рябь, периодически накатываясь и заливая мне открытое ухо, сильно раздражала. Терпеть не могу воду в ушах.

Пришелец потоптался где-то в стороне от меня несколько минут, очевидно всматриваясь в противоположный берег. Потом кто-то позвал его и он убрался. Мысленно чертыхаясь и благодаря свою счастливую звезду, я поднялся, вылез из шумных одежд, обобрал пиявок, где нашел, и вытряс из ушей воду и грязь. Вот с лица отирать ил мне не стоило. Я только измазался еще больше, и к тому же засорил глаза. Но времени на приведение себя в порядок не было, и я, стесняясь своей наготы, спешно укрылся в кустах. С местными нравами можно очень быстро стать нудистом: постоянно остаешься в костюме Адама. Я невесело поздравил себя: с горем пополам первая стадия моей непродуманной авантюры завершилась успешно.

Теперь я весь обратился в слух. А послушать, право же, было что.

– Вас побери, сколько можно тянуть?! Ты знал условия раньше?

– Ну.

– Чего теперь выпендриваешься?

– Ну, не могу я ее… против воли. Я от своих обещаний не отказываюсь, но Таню сами убеждайте. Я не насильник какой-нибудь.

– Ты же Гандхарва! Так выполняй свой долг!

– Не называйте меня этим дурацким именем!

– Это не имя, это должность.

– Все равно. Раз Гандхарва, так что, все позволено? Цель оправдывает средства?

– Смотря какая цель и какие средства. Это звучит у тебя почти как верх низости, но на самом деле все правильно. Ради того, чтобы сохранить равновесие сил, я пошел бы и не на такие пустячные жертвы, если бы мог. И ты, девушка, тоже должна выбросить из головы свои мелочные желания. К тому же смотри, каков наш добрый молодец Гандхарва: умен, благороден, красив, силен. Чем тебе он не по нраву?

Татьяна гордо хранила молчание.

– Она Гордюкова любит, – нехотя ответил за нее Юдин.

– Замолчи! Не произноси имя этого демона, не оскорбляй святое место.

«Ого, куда меня зачислили! – возмутился я мысленно. – Что же я учинил такого лихого, что демоном нарекли?»

Почуяв, что конфликт близится к точке наивысшей эскалации, я, справедливо полагая, что увлеченные эмоциями и важностью момента предки утратили отчасти бдительность, крадучись, словно лесной Пан, стал перемещаться поближе. «Итак, что мы имеем? – размышлял я. – Таня, именуемая Энигмой, отказывается участвовать в безобразии, а Саня, воспользовавшись ее несговорчивостью, умывает руки. Не соблаговолит ли он поэтому помочь мне разделаться с охальными обидчиками? Если совесть в первом классе за пирожок не променял, наверное, должен. Исходя из этого, и будем действовать».

Алтарь представлял собой исполинский, гладкий, лучащийся изнутри самоцвет каплевидной формы. С одного бока над ним склонилось несколько древних ив. Засады вроде быть не должно. Силуэты беседующих белели в отдалении с другой стороны, и я, улучив момент, спрятался в тени густых древесных крон. Отсюда было лучше слышно. Памятуя, что любой звук может все испортить, я скинул мокрые мокасины и, выжидая, устроился в готовом к бою положении. Если в кустах не засело подкрепление, пращуров всего трое. А если Всевышний с нами, то нас даже больше.

– Скоро взойдет Сурья, – донесся стариковский, но твердый голос.

– Жаль будет, если юные глупцы испортят то, чего мы ждали так долго. Кто знает, когда в следующий раз будет знамение богов. Печалится моя душа. Утешаюсь лишь, что демонам тоже не удастся достичь своего, – промолвил второй предок.

– Даст ли нам Земля более достойных детей, когда придет то время?

– Если кто-нибудь еще останется там, – вмешался третий после паузы. – Мощь демонов растет. Я… боюсь…

Все умолкли. Таня с привздохом всхлипнула. Я сам едва не прослезился: слишком уж много боли было в словах дедов. Похоже, они сами верили в то, что говорят. Я почувствовал, что в который раз задаю себе вопрос: а не дурак ли я? Кто тут прав, кто виноват – не разберешь. И есть ли тут вообще кто-то, кто однозначно прав?

– Я согласна, – раздался тихий, но решительный голос Тани.

Амулет запульсировал. Сердце у меня екнуло и забилось еще чаще, чем прежде. Я не спорю, так давить на чувства – любой может сломаться. Но как же я? Примирить глобальное и личное я не умел. А она, выходит, смогла? Но ведь предки – мерзавцы. Или нет? Боже, что же делать?

– Ну, раз такое дело, я сейчас вернусь, – послышался голос Юдина. Чувствовалось, что он сильно утомлен долгими уговорами и вообще всем, что на него навалилось.

– Вот и славно, дети мои, – сказал предок. – Мы не станем вам мешать.

Послышались шаги. Я напрягся, приготовившись укокошить первого, кто сунется ко мне, но это был Саня. Как выяснилось, ему нужно было справить нужду. Ну что, дружище, все у тебя будет в порядке с потенцией? Или чужую девчонку под присмотром старичков иметь слабо? Я глядел, как он мочится на алтарь, и мучительно размышлял, как мне поступить. Сейчас они начнут, а я буду все это слышать! Все мои члены отнялись, и я с ужасом понял, что не способен уже ни на какие действия. К стыду своему, предполагал, что мог бы просидеть в этом убежище так и не решившись ничего предпринять. Если бы.

Если бы Саня меня не заметил.

Неоднократно проверял: прямой взгляд действительно выдает наблюдателя. Он может даже разбудить спящего. Делается как-то неспокойно, неуютно, появляется необоснованная тревога, оборачиваешься и видишь – кто-то рассматривает тебя в упор. То же самое, наверное, почувствовал и Юдин. Медленно, точно боясь убедиться в самом ужасном, он повернулся в мою сторону и встретился взглядом с моими глазами.

На его белках, казавшихся ослепительными, играли блики теней. Он затравленно огляделся, закусил губу, молитвенно поднял голову вверх. Потом снова поглядел на меня, как-то просительно и виновато. Казалось, он забыл, зачем сюда пришел. Так мы и стояли: Саня, освещенный самоцветом, и я, вжавшись в ствол. Чего только не передумали за эту минуту. Вспомнили эпизоды, прожитые вместе, все разделенные горести и радости. В каждом происходила нелегкая борьба, и малейшее движение чувств находило отражение на лицах.

А потом он ушел. Я почувствовал, что он на что-то решился, но на что? Как он поступит? Секунды текли, а я молился странной молитвой, составленной из обрывков ругательств и безадресных просьб, сдобренных богохульным хныканьем и парадоксальной надеждой неизвестно на какое чудо. Иллюзию безвременья разрушил торжественный голос одного из предков:

– Во имя рода яритов, во имя всех богов, во имя жизни и смерти, да проснется в эту ночь Сердце бога! Да будет благословен Гандхарва и невеста его! Месламптаэа Ирий Яррита! Начинайте, дети мои.

Слышно было, что кто-то подошел к алтарю. Саня, как я понял, помогал Татьяне взобраться на «брачное ложе».

Кисть, сжимающая топор, побелела оттого, что кровь не могла нормально циркулировать. Кого я хотел в тот момент убить? Его? Ее? Предков? Даже и не знаю. Наверное, если бы я сумел удавить себя руками или отрубить голову топором сам себе, я бы сделал это, только бы избавиться от гремучей смеси мучительной ревности, ярости и бессилия.

– Давай, Сашка. Я думаю, он поймет. Иначе мы все умрем ведь, да?

Гром ли это. Может, голоса богов? Сон. Все нереально. Кошмарные грезы. Я находился на грани безумия и ничего не мог поделать с собой.

– Не медли, Гандхарва! Сурья спешит.

Тут что-то произошло, и я понял, что вижу происходящее с той стороны. Амулет как-то ухитрился показать мне ситуацию глазами Тани. Она на корточках сидела на алтаре и сжимала руками колени. Юдин, смурной и измученный, стоял внизу, погруженный в свои мысли.

Потом он поднял искаженное гримасой гнева лицо и обернулся к предкам, стоявшим поодаль в ритуальных леопардовых балахонах с длинными полами.

– Ну… ты провались! Будь что будет!

Блеск обсидианового лезвия в руке товарища мигом внес в ход дела ясность, которой мне так не хватало. Следующий ход был за мной. Ситуация была не та, чтобы стесняться. Голый, свирепый и готовый на все, с угрожающим нечленораздельным кличем я выскочил из ивового убежища, словно черт из табакерки. Ликом черен и ужасен, густо измазан подсохшим илом, я вызвал у предков, а равно и у Тани, испуганное оцепенение. Однако пращуры попались не робкого десятка, сориентировались быстро.

– Демон, ты явился помешать! – воскликнул главарь.

– Ты предал нас! – завопил второй, обращаясь к Юдину.

Дальше все происходило так быстро, что я не совсем понял, почему случилось именно так, а не иначе. Старцы всем скопом бросились почему-то не на меня, а на Саню. Первый ткнул в него посохом-копьем, но Саня отвел удар в сторону. Дед по инерции последовал вслед за древком и проскочил мимо, едва не потеряв равновесие. Второй замахивался обсидиановым кинжалом, намереваясь прикончить Юдина сверху. Тому, однако, удалось быстро перехватить руку предка и сдержать его напор. Однако со стороны уже набегал третий жрец странного яритского культа, вооруженный чем-то вроде скипетра, инкрустированного драгоценными камнями. Саня скрипнул зубами и свободной рукой вонзил оружие второму жрецу под ребра. Бедняга обмяк и стал клониться к земле. Я бежал, чтобы предотвратить нападение первого, который вознамерился повалить Юдина сзади, однако моего участия, в общем, и не понадобилось. Увидев, что произошло с их коллегой, оба нападающих остановились в суеверном ужасе.

– Ибаз? – неуверенно произнес обладатель скипетра.

– Убийца. Предатель. – просипел Ибаз, оседая.

– Не бывать по-вашему! – заявил нападавший и, круто изменив направление, бросился к Татьяне.

Я метнулся ему наперерез, но поскользнулся на траве и обидно растянулся в трех шагах от алтаря. Саня в этот момент сцепился с оставшимся жрецом, напавшим со спины. Судя по звукам, они катались по земле, силясь друг друга побороть.

– Убей ее, Уту! – посоветовал негодяй, наваливаясь на него сверху.

Посох он при падении сломал, а Санин нож торчал в Ибазе. Юдин, защищая глаза, пытался душить нападавшего, так что ему было не до разговоров.

Танюша при приближении жреца взвизгнула, вскочила и попыталась отбиваться ногами. Служитель культа, однако, оказался более проворен. Поймав девушку за ногу, он, не смущаясь, стянул ее с алтаря. Я был уже на ногах, но сообразил, что ничего не успею сделать, так как Уту уже заносил свою ритуальную булаву.

– На! – выдохнул я, запуская топор в предка. Топоры бросать меня никто не учил, поэтому эффект от попадания был далек от моего ожидания. Обухом ему зарядило в грудную клетку пониже ключицы, а рукоять, совершив оборот, припечаталась ко лбу.

– Проклятый демон! – простонал Уту.

Таня извернулась и грызнула его за запястье, ухватив сухожилия. Пращур заголосил от боли, отпустил ногу, и несостоявшаяся «невеста Гандхарвы» резво откатилась в сторону, так что удар скипетра только рассек воздух.

– Все пропало. Уходите. Зовите помощь, – прохрипел раненый.

Уту отскочил от алтаря подальше; выронив оружие, он, кривясь от боли, сжимал укушенную руку. Предок, боровшийся с Юдиным, тоже прекратил попытки, но Саня не собирался его отпускать и не давал подняться. Уту помчался помогать соплеменнику, я – его противнику. Но я был с ножом, а дед безоружен. Видимо, это обстоятельство заставило его передумать.

Он остановился, внимательно поглядел на меня, напевно завыл какую-то речовку, и, выполнив короткую, но сложную последовательность движений… исчез! Мы все только рот разинули от неожиданности. Это позволило противнику Сани освободиться, отбежать в сторону и повторить фокус. В воздухе мигнула вспышка, похожая на тот визуальный эффект, который возникает на экране телевизора в момент отключения. И – все: ни человека, ни одежды, будто и не было никого. Я припомнил, что вечером, когда предки шли по моим следам и искали меня вблизи водопада, они исчезли таким же способом. Раненый пытался встать, но, уразумев тщетность своих попыток, сдался и откинулся навзничь, зажимая рану, откуда толчками хлестала кровь. Мы ошарашенно подошли ближе и склонились над ним.

– Что ты наделал? – делая над собой усилие, обратился он к Юдину. – Зачем предал род?

Саня угрюмо молчал. Таня утирала слезы. Амулет неожиданно включился:

«Спровадь-ка их на время. Что-то тут не так. Давай выясним».

Что ж, согласен.

– Там, на берегу, моя одежда, – скомандовал я вслух. – В свертке – бинты. Мокрые, но черт с ним. Давайте их сюда, живо.

Мои спутники неожиданно признали во мне лидера и молчаливо послушались. Быть может, их коробило лицезреть умирающего.

– Демон, зачем я тебе? – спросил предок, когда мы остались одни. Глаза он держал закрытыми и вообще старался отодвинуться от меня подальше.

– Я не демон, я человек.

– Не важно, ты служишь им.

– Во-первых, они называют себя богами, если мы говорим об одном и том же. Во-вторых, не служу, а помогаю. Что в этом плохого?

– Издеваешься. Делай зло скорее. Оно сожрет и тебя, не сомневайся.

– Правда, я не знаю ничего об этом! И вообще, я согласился с ними сотрудничать, только когда почти добрался сюда. Так что зря вы меня травили, как зверя какого-то. Я ничего плохого не сделал.

– Ты здесь, чтобы помешать ритуалу. Ты добился этого, ликуй.

Мешочек с зельем был у меня на шее. Я снял его и сунул старику под нос:

– Головой надо было думать, когда Гандхарву выбирали. Или девушку другую найти. Ну ничего, я и сам смогу справиться, если надо. Варья меня посвящал в очаге. А теперь вот и корешки нужные у меня есть.

Предок разлепил веки.

– Лжец. Ты знаешь, что они заставят тебя убить ее на алтаре.

– Чего? – протянул я. – Убить Таню?

– Как будто ты решишься сделать это по своей воле.

Я с состраданием и недоверием взглянул на поверженного врага. Врет, чтобы помешать моим планам? Но ведь и амулет дал понять, что мешочек нужно выбросить. Тогда выходит. Со стороны «полубога» это чудовищная подлость.

«Старец говорит правду», – сказал мой странный невидимый помощник, отвечая на роящиеся в голове мысли. Так, так. Доверие – признак недостатка ума, Серега. Пора бы уже запомнить.

– Я не знал этого, – судорожно сглотнув, произнес я. – Простите… за то, что мы с вами так. Но вам не следовало заставлять Таню спать с Сашей. Она нравится мне. Нехорошо так ссорить друзей.

На побледневшем, искаженном страданием лице раненого мелькнула искра интереса. Он захотел повернуть голову ко мне, но сам не мог справиться, и я помог ему, поддерживая затылок ладонью.

– Значит, он твой друг?

– Да.

– А Варья все еще жив?

– Куда он денется? Жив, курилка. Служит, пост не бросает.

Ибаз приоткрыл веки.

– Что он говорил о нас?

– Он вас ни в чем не обвиняет. Хотя ему там очень одиноко. Еще он сказал, что ему было знамение: свет и сова. Он и решил поэтому, что избранник – это я.

Раненый задышал чаще; казалось, в нем происходит душевная борьба.

– Если не врешь, то прости и ты нас, – сказал дед наконец. – Но твой друг должен был совершить это. Совет старейшин просил его совершить ритуал. Он согласился и был посвящен. Не вини его. Было мало времени во всем разбираться. А законы племени велят действовать именно так. Мы хотели подарить вам целый мир.

– Меня ваши законы и миры не интересуют, – сказал я. – Мне бы домой побыстрее. Вы не имели права решать за нас.

Старик потянулся к моей шее.

«Совсем шальной дедуган! – возмутился я про себя. – Самому на том свете прогулы ставят, а он душить меня удумал!»

Дедушка холодеющими пальцами коснулся амулета. На его обескровленных губах заиграла недобрая усмешка.

– Кала-талисман… – прошептал он чуть слышно, а потом обратился ко мне: – Не ваши, а наши общие!

– Чего?

– Ты ведь тоже наш! Ты потомок рода. Я умру спокойно, если. Обещай мне. Выбрось это и соверши ритуал. Месламптаэа Ирий Яррита!

– Я ничего не понял. Объясните, пожалуйста.

Старика наша беседа лишила остатков сил. Он только, нелепо кривляясь, шевелил губами, вымудривая пальцами замысловатые дули. Что за странная фраза, которую мне все долдонят? Странный холодок пробежал у меня по спине, а в сознании стали происходить недоступные объяснению пертурбации. Тут, хоть и с опозданием, сработала моя «сигнализация», прочистив мозги своим обычным неприятным, но эффективным способом. Резкость мыслительного фокуса вернулась. По ворчливому бормотанию амулета я понял, что он пресек магическую попытку моего зомбирования.

Подоспели Саня с Таней. Притащили не только перевязочный материал, но и все, что я оставил на берегу.

– По-моему, поздно, – сказала Таня.

Юдин молчал, подозрительно косясь в мою сторону.

– Надо вынуть нож и остановить кровь, – сказал я.

Танюша попыталась следовать моим указаниям.

– Слишком больно и страшно, – простонал Ибаз. – Добейте меня. Ну же, смелее.

Мы переглянулись.

– Ну что, слабо прихлопнуть предка? – странно ухмыляясь, спросил меня Саня.

– Человек все-таки. Давай, давай, перевязывай. И еще, нужно огонь развести, а то он закоченеет.

Дед, похоже, говорить уже не мог, поэтому молча страдал и не вмешивался.

– Слушайте, а ведь он же помер бог знает как давно! – задумалась Таня. – Его ж на Земле давным-давно похоронили! Это мертвец!

– М-да. Вот тебе и загробная жизнь, – отозвался Юдин.

– Мертвец, говоришь? Только крови с него, как с кабана. Вот так… осторожнее вынимай. Не жалей мазь, всю вываливай. Хорошо. И к тому же, если он и мертвый, то я-то живой. Мне муторно смотреть. Да, потуже перематывай.

Юдин возился с костром. Когда пламя стало лизать скудные дровишки, присоединился к нам.

– Что первично, что вторично не разберешь, – пробурчал он. – То ли жертва, то ли жрец.

– Вот тебе пример единства и борьбы противоположностей: жрец в роли жертвы! – выдала Таня.

Сегодня ее явно тянуло на философские парадоксы. На основании этого я сделал вывод, что она близка к истерике.

Мы перенесли жреца поближе к огню. Дыхание раненого стало поверхностным; окружающее, по всем признакам, он уже не воспринимал. Жаль старика. И ведь как глупо получилось. Стоило нам поговорить, и все были бы здоровы. Может быть.

– Ну, теперь хана мне. Да и всем нам, – сказал Юдин. – Полная.

Разговаривать с ним мне не хотелось. Пророк нашелся. Я нагло и надменно разглядывал его, стараясь спровоцировать покаяние или что-то близкое. Но он был далек от извинений. Тогда я вспомнил, в каком виде нахожусь, и поспешил одеться. Мокро, холодно, зато прилично. Танюшкино красноречие кончилось, и она молча грелась. «Я согласна, – вспомнилось мне. – Он поймет». Боюсь, что опоздай я, то не понял бы. Я плохой? Наверное. Интересно, как бы на его месте вел себя я? В смысле, с его девушкой?

– Что делать-то? – раскачиваясь и обхватив подбородок, Саня изображал из себя Чернышевского.

– Домой. А там видно будет, – просто сказала Таня.

– Дуля с маком! – показал кукиш Юдин. – Ни фига мы не успеем – это раз, через час тут будет взвод первобытного спецназа – это два. И, даже если мы вырвемся живыми, нас теперь и на Земле очень быстро достанут бесы. Впрочем, как и всех остальных.

– Какие бесы? – спросил я, недоумевая.

Саня пытливо посмотрел мне в глаза и быстро отвел взгляд. Казалось, он чего-то от меня ждал. Мне нечего было сказать; я сам жаждал объяснений.

– И все из-за тебя, блин, – зло бросил Саня, глядя на Таню исподлобья.

Мы разом возмутились:

– Да пошел ты!

Саня в гневе подскочил, хлопнул себя руками по бедрам и, брызгая слюной, ощерился на нас:

– Идиоты самовлюбленные! Эгоисты безмозглые! Вы всю Землю подставили, понимаете? Всю! Одна – дальтоничка, цветов, кроме двух, не различает: все ей разложи на плохо и хорошо. Другой – Отелло засушенный, носится со своей ревностью, как дитя с соплей на палочке! Вот когда ваших родителей демоны мочить будут, вы совсем по-другому запоете и меня еще добрым словом помянете!

– Ишь ты, голубиная душа! – не выдержал я. – Вали отсюда, борец за идею!

Он только отвернулся и обреченно махнул рукой. Ладно, набить ему морду я всегда успею. Я взял Таню за руку и поднялся.

– Нам нужно поговорить.

Она молча кивнула и послушно встала. Надо же, как шелковая! Вот что делают с людьми первобытные нравы.

Мы отошли в сторону, сели на траву у тех самых ив, что служили мне убежищем. Я приобнял ее. Запустил руку в пряди волос, прижал к своей щеке. Что там с миром, говорят, конец приходит? Какое мне дело! Мы с любимой снова оказались рядом, и больше для меня не существовало ничего важного. Танечка моя, как я переживал, как я соскучился! Как я рад тебя видеть!

Она пахла чем-то очень приятным, возбуждающим, нежным. Как ночная фиалка или акация, только еще лучше. Я заметил, что ее кожа покрыта ритуальными рисунками. В волосы вплетены лесные цветы, на шее монисто из янтаря и разноцветных кристаллов. Как в ночь на Ивана Купалу. Невеста Гандхарвы…

– Прости меня за все, – попросила она. – Во всем я виновата. Там, дома, я вела себя неправильно.

– Я тоже хорош.

– Ты на меня не обижаешься?

Как я мог на нее обижаться? После таких-то слов?

– Конечно нет. С чего ты взяла?

– Просто. Только не сердись на меня, ладно?

– Не буду.

– Знаешь, по-моему, Сашка прав.

И снова ножом по сердцу! В чем это он прав? Таня почувствовала, как я напрягся:

– Тише, Сереж! Послушай, он знает что-то важное, чего нам не говорит. С этим ритуалом. Наверное, он правда нужен. Нет-нет! Не думай, я не о том! Только все эти фразы про демонов меня очень пугают. А что, если правда, и они собираются напасть на Землю?

– Сколько жили, никто ни на кого не нападал, а тут вдруг сподобились. Чушь это все. Ничего у них не выйдет. Это Юдин со своими сообщниками выдумал, чтобы голову нам заморочить.

– Зря ты так. Он меня не обижал. Чуть не плакал, когда я не соглашалась.

– Это может быть. Я бы тоже плакал, если бы мне такая девушка отказала.

– Дурачок, – засмеялась Таня. – Я серьезно.

– И я.

Таня прижалась тесней и чмокнула меня в щеку.

– А ты почему с нами не пошел? Обиделся, да?

– Как, по-твоему?

– Мы слышали, как ты кричал. Так жутко стало, аж мороз по коже. Думали, тебя убили.

– Юдин, наверное, был рад.

Таня промолчала. Некоторое время мы безмятежно целовались.

«Тук-тук!» – ни с того ни с сего влез амулет. Я даже дернулся от неожиданности: забыл, что я не один, и не сразу сообразил, что слышу его только я. Однако прерваться не получилось: Танюша явно не собиралась отпускать меня так быстро.

«Не подглядывай, маньяк!» – мысленно послал я сообщение, одновременно пытаясь залезть девушке рукой под одежду.

«Полно вам! Врачей и встроенных заклинаний нечего срамиться. Ладно, к делу. С нежностями-то не затягивай. Великие свершения, как говорится, ждут».

«Отстань! – чуть не произнес я вслух. Танюша в этот момент как раз шептала мне какие-то нежности. – Дай нам побыть вдвоем!» – И голосом:

– Я тоже тебя люблю, милая.

«Бунт на корабле, – констатировал амулет. – Знаешь, я тебя не пугаю и ни на чем не настаиваю. Но учти, что звездолетик хозяев на орбите, и неизвестно, когда улетит. Может, они в эту минуту уже включают свои транс-гипер-супер-не-знаю-какие двигатели и намечают курс на родину. А вы, пока ритуал не сработал, находитесь тут на птичьих правах. Тебе же известно, что шастать туда-сюда без воздействия их техники с орбиты – чревато. Еще расщепит на составляющие. Вдобавок, вами живо интересуются. Предки, как оказывается, вовсе здесь и не бессмертны. Ритуалом они собираются вернуть себе утраченную опцию выбора тела-сияния, вираджа, а на десерт – вздуть богов и возобновить испытание. Чтобы не скучно жилось. Боги, они же – демоны, возможно, нацелились захватить Правь и заодно – Землю. Опять же, это как-то открывает им перспективу бессмертия, иначе они так не суетились бы. Все спешат, новых адептов еще нужно найти и подготовить. Интересов замешана куча, так что покоя вам не будет. Эй, ты меня воспринимаешь?»

«Ес-с!» – прошептал я, одновременно отвечая амулету и высказывая одобрение действиям Татьяны.

«Безобразник…» – пришло от амулета.

– Сережка. – прошептала Таня.

«Мне наплевать на всю эту политику, – обратился я к амулету. – Тем более что, по словам Сани, жизнь нам предстоит короткая и неприятная. Хоть оторвусь напоследок».

Амулет вздохнул.

– Слушай, что это у тебя? – спросила Таня, взяв амулет в ладонь и пытаясь рассмотреть в темноте.

– Так, безделушка.

Глаза девушки блеснули в темноте. Потом она застыла на несколько секунд. Амулет сдавленно хихикнул. Видимо, что-то задумал. В голове мелькнуло подозрение, что просьба предка – не бред умирающего и не попытка последний раз перед смертью нагадить врагу покруче, а действительно искренний добрый совет. Может, его и вправду вышвырнуть куда подальше?

– Занятная вещица, – произнесла она после паузы. Я почувствовал что-то неладное. Но через мгновение Таня снова улыбнулась: – Какой ты свин! Пойдем искупаемся.

Она легко вскочила и помчалась к берегу. Мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ней.

Гром уже давно стих, небо большей частью прояснилось. Воздух был напоен свежестью, от воды исходило тепло. Луна, женское божество, покровительница магов и ночных сновидений, взирала свысока на долину, отражаясь в ртутном зеркале реки перистой рябью золота.

Моя любимая стояла на берегу, сбросив одежду. Медленно и грациозно она вошла в воду, расправила плечи и запрокинула голову с копной светлых волос. Потом закружилась, изгибая туловище в чудесном танце, который предназначался только для меня. Речная нимфа, упоенная своей красотой и первозданной свободой. Праздничный цветок юной жизни, распустившийся в ночи и озаряющий своим священным великолепием все вокруг. В глубине моего естества возникла и стала нарастать райская музыка, наполнившая мир неизъяснимой радостью и безграничным неизреченным желанием.

Нимфа поманила меня пальцем. Одежда соскользнула с моих плеч. Зов жег изнутри, словно ее жест зацепил во мне какие-то струны. Он разливался по жилам, сладкой ломотой истязая оттаявшие и налившиеся силой мускулы.

Мы обнялись; лаская друг друга, забрели поглубже. Таня, заливаясь своим звонким смехом, обрызгала меня. Я погнался за ней, поймал, снова упустил. Потом мы плескались, дурачились, веселились как дети, словно и не висел над нами дамоклов меч неминуемого рассвета, словно и не маячил где-то в небесах остов корабля чужой непонятной цивилизации, будто и не стонал у огня раненый, а друг не кусал над ним губы, томясь своими тяжкими думами. Я испытывал дивное, почти забытое ощущение легкости, как когда-то давно, стоя под горным водопадом. Казалось, как и тогда, что нет в мире и никогда не было ни зла, ни боли, ни разочарований. Я проваливался куда-то в сферы животного бессознательного, в ощущения Адама до грехопадения. Я был счастлив.

– Хочешь меня? – обольстительно заговорщически прищурилась Татьяна.

– Безумно! – прошептал я.

Она прыснула, склонив голову набок, приглашая меня следовать за ней. Губы приоткрыты, грудь вздымается часто и возбужденно. Пальцы оказались в моей ладони, жадные, властные, чуткие. Ощущение чувственного опьянения поглотило меня. Амулет полетел на берег. Ленивая река, луна, звезды, облака, склонившиеся над водой ивы и сама ночь отдали нам взаймы всю свою нежность, но ее все было мало. А потом стало так хорошо, как бывает только в такую ночь и только между двумя огненными сердцами. За седьмые небеса, выше и выше, туда, где уже нет ни одиночества, ни разделенности.

– А знаешь, ты совершенно не умеешь обращаться с женщинами, – сказала она. – Вот возьми Сашку, например. Он особенно не церемонится. Но знает, как сделать приятно. Назовет как-нибудь ласково. Солнышко там, кися, золотце.

– Думаешь, он это искренне? Ну, я не знаю, конечно. Но что я могу поделать, если ты для меня не кися и не рыба, а Танечка, любимая, которую просто не с чем сравнить?

– Правда?

– Конечно.

Мы лежали на Таниной накидке под едва шевелящимися от ветерка ветвями ивы, слегка замерзшие, уставшие, но бесконечно счастливые. Она распласталась у меня на груди, я перебирал пальцами ее волосы.

– А ты правда убил того каннибала?

– Угу. Хотя нет, не убил, а только ошпарил. Но это у него отбило охоту похищать девушек.

– Слушай, странно, ты здесь такие вещи вытворяешь, прямо как супермен. А дома все из себя тихоню строишь.

– А ты – холодную циничную… ну ладно, опустим.

Таня почему-то избегала называть вещи по-здешнему. Земля была для нее – «дома», а Навь – «здесь». Хотя мне так даже больше нравилось.

Я пошарил под единственной уцелевшей повязкой на своем многострадальном теле. Борозды над виском снова стали кровоточить. Из-под ткани я извлек вещь, о которой, в общем-то, успел забыть.

– Держи. Это тебе от меня подарок.

Я надел ей на палец перстень, позаимствованный в саркофаге Индры, и получил взамен порцию благодарностей.

Естественно, я счел лучшим не распространяться, как он оказался в моем распоряжении.

– Сереж, а ты все это делал сегодня ради меня?

– А то ради кого же? Хотя и для себя тоже. Но о тебе я всегда помнил.

– Даже когда тебя свиноголовая девушка искушала?

Мне захотелось просочиться в почву. Нашел, козел, кому этот эпизод рассказывать! Никакого секрета нельзя доверить, друг называется.

– Она с нормальной головой была. Это ее хозяин был похож на Пятачка. Но ничего из их затеи не вышло. Те барышни тебе не конкурентки. Ты гораздо лучше. И как ты только могла подумать, что я на них повелся?

Энигма ехидно усмехнулась. Не поверила. Где там мой амулет? Я взял его в руку и едва не отбросил снова – такой он был горячий.

«Фу! – сказал он. – С твоей стороны крайне неосмотрительно было со мной так поступать. Мало ли что могло случиться, а меня рядом нет, подсказать, оберечь некому. В общем, считай, что я обиделся».

«На обиженных воду возят. – Я отложил его в сторону, чтобы не умничал. – Заклятие на мою голову.».

– А чем я тебе больше всего нравлюсь? – спросила Татьяна.

Неуемное женское желание нравиться! Даже если жить осталось с гулькин нос. Впрочем, возможно, эта перспектива женщин радует даже больше, чем гарантированная старость со всеми присущими ей изменениями в облике.

– Честно?

– А как же!

– Тем, что у тебя внешность красивой стервы, а внутри ты совсем не такая.

Молчание.

– Знаешь, это, наверное, лучший комплимент, который я слышала в своей жизни, – сказала Таня после раздумья.

Я решил ее слова не комментировать. Энигма есть Энигма. Впрочем, в дураках окажется тот, кто будет утверждать, что разгадал все женские загадки.

– Интересно, а почему мы дома так по-глупому себя ведем?

– Правда, хочешь послушать?

– Да.

– Обещаешь не обижаться?

– Честное слово, не буду.

И я затянул свой длинный нравоучительный монолог:

– Во-первых, меня донимают твои постоянные рассказы о том, как на тебя кто-то посмотрел и что он при этом сказал, с явными намеками на то, что я, мол, такая раскрасавица, у меня куча поклонников, так что сиди и не вякай, если чем недоволен. Мне для того, чтобы чувствовать, что я чего-то стою, не обязательно так самоутверждаться за счет другого человека. А уж будь уверена, мне тоже можно было бы немало тебе попортить нервы пересказами всяких эпизодов. Во-вторых, бесят твои взгляды на жизнь. На эти проклятые деньги, которых всегда нет. Раздражают твои подруги, которые суют свой нос туда, куда их не просят, по-черному завидуют тебе за глаза либо вслух жалеют, если тебе не везет, на самом деле испытывая удовольствие. Советы твоих родителей. Которые сами никогда не были счастливы, но хотят, чтобы их дети жили точно так же, как они. Чтобы все как у людей. Неужели ты и вправду этого хочешь? Жить и умереть, как все?

Я ждал ответа. Еще двое суток назад она нашла бы кучу возражений. Просто из противоречия. Но сейчас она молчала, как будто позабыв все свои веские доводы.

– А в-третьих? – не выдержала она.

– В-третьих. Иногда я рычу на тебя только потому, что мне кажется, будто я для тебя – пустое место, через которое ты переступишь и пойдешь дальше даже не оглянувшись.

Таня обвила мою шею своими воздушными руками и прошептала на ухо:

– Я больше не буду.

«Еще бы, – подумал я. – На выпендреж у тебя просто не осталось времени. Ни у кого из нас не осталось».

– А знаешь, что мне докучает в тебе? – спросила Таня.

– Говори.

Но узнать всю свою подлую подноготную в тот момент не вышло. Наше внимание привлекли песнопения существа, которого Господь обидел слухом, голосом и, видимо, умом. Это вопил Саня, вкладывая в голос всю недюжинную молодецкую мощь и смертную печаль:

– Ах, зачем я на свет появи-и-лся! Эх, зачем меня мать р-родила! – ревел Юдин.

– Сашке плохо, – озабоченно сказала Таня и, поднявшись, выдернула из-под меня свою одежду. – Пойдем, а то он там совсем один.

Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться. Пришлось одеваться и снова цеплять своего спутника, который решил, очевидно, со мной не разговаривать.

Мы застали Юдина восседающим на алтаре. Он болтал свешенными ногами и часто отхлебывал из жреческого бурдючка какое-то пойло. Но сильно пьян не был. В глазах его светилась тоска абсолютно трезвого человека, мучимого раздумьями об извечной трагичности человеческого бытия. И как я ни был на него зол, почувствовал к Сане невольное уважение: видно было, что он страдает совершенно искренне, как человек, который держал в руках полмира, но упустил удачу и остался без малейшей надежды на лучшее. Что бы там Саня от нас ни скрывал, чем бы ни был вызван его душевный гнет, горевал он вполне серьезно.

– А вот и новобрачные, – сказал Юдин тоном, в котором было больше констатации, чем иронии. – Как говорится, кто-то рождается, кто-то умирает, а жизнь продолжается.

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что Саня имеет в виду. Мы бросились к тлеющим угольям костра, у которого покоилось тело престарелого Ибаза.

– И зачем так спешить-то? – вздохнул Саня нам вдогон.

Действительно, спешить было уже не к кому. Предок умер, скорее всего, от потери крови и физической дряхлости. Странная нелепая смерть. Человек ожидал этой ночи большую часть своей долгой и пустой жизни, однако его надеждам так и не суждено было сбыться. Но на губах его застыла умиротворенная усмешка. Он выполнил обещание: умер спокойно, и причина этого лежала почему-то в талисмане, который он узрел у меня на шее. Видимо, он надеялся, что его предсмертное заклинание подействует. Я прикрыл ему веки и отвернулся. Господи ты боже мой, из-за меня убили человека, а я веду себя так, как будто. Будто что? До чего же я запутался в своих чувствах! Нельзя даже утверждать, что в своих. Мне стало казаться, что тот Некто, который сегодня беседовал со мной в облике профессора, был прав: я – это не одна личность, а что-то полиморфное, множественное, неуловимое и неопределимое. Сразу вспомнился отрывок из Евангелия об одержимом бесами, которые впоследствии утопли в каком-то водоеме, поселившись в телах свиней. Аналогия меня напугала. Нет, я нормальный, просто попал в ненормальные условия, в которых из меня лезет все, что раньше скрывалось под спудом. Но деда мои самокопания не вернут. Впрочем, скоро мы его догоним, если, конечно, нам не удастся как-то выкрутиться.

– Вселенная убивает все, что порождает. – Саня сделал большой глоток. – Ради вас я лишил жизни человека. Бедный мужик дважды через смерть прошел. И во имя чего, спрашивается? Чем ваши жалкие человеческие страстишки важнее его жизни? Какая человечеству польза от вашей любви? Вы хоть знаете, что если бы мне удалось выполнить свой долг, мы вернулись бы на Землю, как спасители? Мы бы смогли восстановить связь миров и вернули бы обряд испытания. Представляете, тот, кто справляется, живет здесь сколько влезет. Вторая жизнь в нетронутом цивилизацией мире! И все сорвалось. Черт возьми, лучше бы я ничего этого не знал, чем теперь мучаюсь от бессилия.

– Где-то эту обувь я уже видела, – протянула Татьяна, глядя на Юдина.

– Да ну? – сощурился он.

– Точно такие же были на покойном. А теперь их нет.

– Это они самые и есть. Они ж ему больше не нужны.

– У тебя замашки мародера!

– Не судите, да не судимы будете. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, – процитировал Юдин. – А живые должны чувствовать себя комфортно. Пока живые, – поправился он.

Тут сквозь гормональный шторм, учиненный в организме выходками Татьяны, пробился мощный алармовый сигнал. Рассвет! Серьезность угрозы до поры до времени не осознавалась в полной мере и вдруг всей мощью вломилась в нервную систему, сбивая сердечный ритм, переворачивая внутренности и вытесняя все мелкие мысли. Похоже, подобный шок испытала и Таня, так как, сжавшись в комочек, прильнула ко мне, заглядывая в глаза. А что я мог ей ответить?

– Слушай, Сань, а может, как-то… мы попробуем? Я тут виделся с одним товарищем. Не знаю, кто это, но выглядел как профессор Вритрин, один в один. Обещал, если ритуал совершу я, доставить нас прямо к пещере Харутугшава. И вообще, он очень плохого мнения о предках. Сказал, что они готовят вторжение на Землю. Так что мы все правильно сделали.

Юдин воззрился на меня с плохо скрываемым презрением.

– Тупой идиот, – покачал он головой, вероятно имея в виду меня. – Что им там делать?

– Захватывать нас.

– С дубинами?

Я и сам стал понимать, что концы с концами не сходятся. Бессмертный воин может и с дубиной бороться против современной армии. Но Ибаз умер, своей смертью поправ все россказни полубога.

– Ну что, понял?

– Кажись, понял.

– Это демоны собираются вторгаться на Землю. Они, после того как завладеют амритой, будут неуязвимы, как здесь, так и на Земле. Это им нужны новые пространства и биоматериал. Знаешь, как они копят магическую силу? Запускают сюда человека и охотятся на него, а потом ритуально убивают. Его энергия переходит к ним. Вот так вот, Серый.

Я «прозревал». Обвели вокруг пальца. И чуть было не использовали, как местный аналог антихриста. Ехидная сила! Как это естественно для человека: искренне желать добра и творить зло! Если, конечно, не врет Юдин. Такого со мной никогда не было: всегда хоть кто-то надежный находился рядом, а тут вдруг я перестал доверять даже сам себе. Так вот кто повинен в злодеяниях, с жертвами которых я столкнулся в роще. А я-то, грешным делом, о предках худо думал. Они же, считая меня пособником демонов, в свою очередь, стремились обезвредить опасный дубликат посвященного для ритуальной церемонии. Слишком поздно выясняется правда. Но, может быть, все еще можно уладить?

– Н-ну, хорошо, – неуверенно сказал я. – Давай, по-вашему, по-предковски.

– Я ж тебе говорю: ты не посвящен. Не выйдет ничего. Думаешь, я на твою девку позарился? Да за кого ты меня принимаешь? У меня просто не было другого выхода. Проклятие, надо было делать свое дело, и точка. Ты бы, наверное, так и сидел там голый, не сунулся бы ты один против троих.

Я дернулся к нему с кулаками, но Таня удержала меня.

– Ребята, не сейчас, – сказала она. – Обо мне подумайте.

– Ладно, – выдавил я. – Все равно нужно попробовать. Со мной Варья вытворял какие-то процедуры. Должно быть, то, что надо.

Саня прыснул и показал на Таню пальцем:

– Поздно спохватились. Она уже не годится.

Таня покраснела:

– С чего ты взял?

– За дурачка меня держите?

Я крепко призадумался. Надо было искать выход. Я начал понимать, отчего Саня распевал столь грустные песни. Конец стал казаться неотвратимым и очень близким. Эх, было бы больше времени!

– Тогда нужно дергать отсюда, и чем быстрей, тем лучше. Глядишь, еще успеем.

Саня гомерически расхохотался и, пародируя движения фокусника, извлек из-за пазухи тряпочку, в которой был замотан, червяк.

– Это ночной червь, – сказал он, демонстрируя его поближе. – Служит своеобразным лакмусом, индикатором опасности. – Он, как и атман человека, погибает, если не скроется от луча рассвета. Какого он цвета?

Червь почти во всю длину имел буровато-красный оттенок и лишь с одного кончика, там, где его держали пальцы Юдина, сохранял прозрачность.

– Спасайся, брат, – сказал Саня и уронил его наземь. Извивающееся существо тут же стало углубляться в грунт.

– Когда он окончательно покраснеет – пиши пропало. Понимаешь, сколько нам осталось?

Таня села на корточки, запустила пальцы в волосы, заныла. Ее била мелкая дрожь.

– Ой, елки-палки. – только и сказал я.

Юдин, удовлетворенный произведенным эффектом, вернулся к уничтожению содержимого бурдюка. Упреждая мои действия, он нашел нужным добавить:

– Можете не надеяться, не поделюсь. В наказание за блуд подыхайте трезвыми. – И, порядочно отхлебнув, завел новую покойницкую: – Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной.

Я готов был орать и жрать землю. Но что толку? Умереть достойно – вот и все, что остается.

– Чу! Прислушайтесь к звукам приближающейся смерти! – театральная эффектность друга уместной мне никак не казалась. Но, к своему ужасу, я стал слышать то же, что и он. И от звуков этих волосы у меня на голове стали шевелиться, словно какие-то суверенные существа.

Это были барабаны. В диапазон доступный уху они врывались один за другим, пока их число не достигло нескольких десятков.

– Это вам не жрецы, – растягивая слова, проговорил Юдин. – Это карательный отряд воинов, которые всю свою долгую жизнь посвятили искусству убивать. Так что можете начинать молиться. Скажите друг другу все, что не успели.

Черт! В сердцах я треснул кулаком по алтарю, так как просто не знал, чем еще выразить свою досаду. И тут началось такое.

Сначала я прилип к нему, как к магниту. Но это чепуха по сравнению с тем, что стало происходить мигом позже. Пока я безуспешно пытался оторваться, из глубин самоцвета в небо ударил луч света, ослепительный, словно огромная сварочная искра. Больно не было, но и приятно тоже. Мне было не до удивления, и я, обеспокоенный своим странным пленением, жмурясь, отдирал от алтаря руку. При этом имел неосторожность попробовать оттолкнуться второй рукой и тоже прилип. Тут лучи стали зажигаться один за другим, превратив ту сторону алтаря, подле которой корячился я, в подобие светящегося дикобраза.

– Сработало! – завопил Юдин. – Сердце бога открывается!

– Да помогите же! – возмутился я.

Танюша бросилась меня отдирать.

– Стоп! – перехватил ее Саня. – Корешки жрал?

– Какие корешки?

– Ритуальные, которые тебе твой всемогущий препод дал!

– Нет!

– Где они?

– В кармане! Тьфу, за пазухой!

– Не подходи к нему! – предупредил Саня девушку и нагло полез шарить мне под одежду. Таня послушалась, глядя на происходящее выпученными глазами.

– Не щекоти! Не раздевай! – брыкался я.

Саня с трудом извлек злополучный мешочек и запустил его как можно дальше. Потом поскреб затылок и, не реагируя на мои вопли, стал перекидывать мои ноги наверх. Я сопротивлялся, но он был неумолим.

– Ну, хоть сейчас не кочевряжься! – попросил он. – Повиси так.

Я смирился и повис вниз головой, кривясь от боли в неестественно вывернутых руках. Саня приступил к выполнению следующей части только ему известного плана. Для этого ему потребовалась Татьяна.

– Ай, пусти! Что ты хочешь?

Юдин, несмотря на ее трепыхания, подхватил Таню на руки и буквально закинул на алтарь.

– Мама! – заголосила Таня, когда после контакта с самоцветом ее насквозь стали прошивать голубые вьющиеся молнии. Я готов был оставить кожу ладоней на поверхности алтаря, только чтобы добраться до любимой и помочь ей. Оказалось, что в этом неведомые силы мне не препятствуют. Я, с усилием скользя руками, взобрался наверх. Камень стал прогибаться, податливо принимая форму моего тела. Таня тоже стала погружаться в противную массу алтаря, которая ходила под ней, словно надувной матрац с огромным раскаленным вольфрамовым сердечником посредине.

– За руки, за руки беритесь! – едва донесся до меня голос прыгающего вокруг алтаря Юдина.

– Ну уж нет! – просипел я, предчувствуя новый подвох.

Однако Таня была более восприимчива к его указаниям и устремилась ко мне. Как только она дотянулась и ухватила меня под коленку, расплавившийся внезапно алтарь расступился, и мы провалились внутрь.

Меня проглотила ужасающая стиральная машинка, снабженная атомным реактором. Потом я понял, что рядом со мной, еще ярче, чем окружающая нас огненная сфера, пылает солнечный протуберанец, имеющий любимые черты. И угрожающая враждебность окружающей среды куда-то вдруг улетучилась, как и то, что я привык считать своим «Я». Больше не было отдельных «Я» и «Она», а только единое целое.

А потом я понял, что наблюдаю землю с какой-то неимоверной высоты. Мы одновременно находились в сердце алтаря, поднимались из него пучком ослепительно-великолепных молний и парили в вышине, в окружении грозовых облаков, пылающим диковинным символом. Ни тел, ни человеческих ощущений, ни мыслей. Я улавливал только чистую любовь моей спутницы, которая была, по сути, моей собственной любовью, да невнятные реплики амулета, который восхищенно ругался внизу, потрясенный невиданным зрелищем.

Купаясь в ласковом море восхитительных эмоций, которые дарила мне обретенная вторая половинка, я не сразу различил нечто, приближающееся к нам издалека. Это была крупная светящаяся точка, возникшая где-то на линии горизонта, над очертаниями незнакомого материка, растянувшегося на полнеба ломаным лоскутом рельефной ткани. Она неспешно двигалась к нам над насыщенно-синим пятном океана. За ней тянулся шлейф струящихся нитей розового свечения, то поглощающий группу звезд, то оставляющий их позади осиротевшими островками огня среди космической пустоты. А с другой стороны, навстречу странному НЛО, медленно, словно наступающий ледник, но неотвратимо ползла заря.

– Месламптаэа Ирий Яррита! – произнес у алтаря формулу молитвы-заклинания жрец. Ах да, не жрец, а просто мой друг. Но сила в его словах имелась. И какая сила! Теперь смысл загадочной фразы, наконец, ожил во мне. «Рай возвернувший яриям», – уяснил я, снова уплотняясь. «Сердце бога разбужено», – стрелой мчался за мной вниз второй уровень смысла. «Связь миров готова к восстановлению», – пришло понимание, когда мы с Таней снова стали отдельными людьми.

– Работа сделана, – сказал Юдин, когда все световые эффекты прекратились и мы обнаружили себя рядом с алтарем, держащимися за руки.

Барабаны звучали гораздо ближе, охватывая остров полукольцом. Саня утер пот со лба и устало оперся о ставший холодным и тусклым алтарь.

– Ну вы даете! – сказал он, покачав головой. – Такого фейерверка я в жизни не видел. И наверное, уже больше никогда не увижу. Не знаю, как так вышло, но все получилось. Правда, последствия я предугадывать не берусь, так как это противоречило всем правилам. Но, по крайней мере. В общем, не знаю, кому от этого станет легче, но что-то мы сотворили.

– Сердце бога – не алтарь, – пояснил я.

– Вот как? Надеюсь, ты понял то, что для меня пока недоступно. Хотя это порождает новые вопросы.

– Как мы дальше-то? – спросил я, сглатывая слюну.

Юдин пожал плечами. Таня наклонилась ко мне и прошептала:

– Ты спроси у своего дружка. По-моему, он знает.

И как я о нем забыл! А Татьяна, видимо, теперь была в курсе того, что за троянский конь висел у меня на шее. Воспринимала, что он бормотал. Действительно, что-то давно его не было слышно. Я тут, значит, погибаю, а он… выбросив из головы былые подозрения, я решил восстановить контакт с моим нежданным выручальщиком.

«Амулетик, – позвал я мысленно. – Ты не подскажешь, что нам теперь делать?»

«Не подлизывайся. Как жареным запахло, так сразу нужен стал».

«Ну, прости! Сам понимаешь, такое дело…»

«Так уж и быть, уважу. Будь больше времени, я бы тебе отомстил за причиненный моральный ущерб, но на сей раз прощаю. Повторять мне некогда – еле жив, все, что можно, от ваших фокусов полетело, буду приводить себя в порядок. Запоминай: сейчас вам нужно добраться до нулевого сектора этого мира…»

«Чего?»

«Это, конечно, черная профанация серьезных понятий, но я выражаюсь на твоем языке. Как на жестком диске есть область системных файлов, без которых информацию на него не запишешь, так и при творении миров сначала создается кусочек особо глубокой реальности, под который потом подгоняется все остальное. Здесь, в этом первичном секторе, расположено одно местечко, которое может вам помочь. Бегом давайте по бережку до начала песчаной отмели. Там найдете плот, припасенный предками для переправы. Что есть мочи гребите на соседний островок, он почти рядом. Боевики яритов туда не доберутся, либо соорудят что-то, либо попробуют вплавь. В любом случае, пока суд да дело, вы выиграете время…»

Амулет продолжал, а я уже махнул рукой спутникам, призывая их следовать за мной, и помчался к забрезжившему спасению. Они послушались, Таня повеселев, Саня недоумевая.

«Его ты узнаешь сразу. Вытесанная из камня двойная шеренга колонн. Под ней – каменный грот, пещера. Нужно туда спуститься. Это вход в настоящую Навь, Аид, или ад, если хочешь. Харон вас перевезет, куда положено. Не шалите там, вам не время развлекаться. Сразу к Харону. Как ты понимаешь, лучи солнца в ад не попадают, там совсем другие свойства бытия. А значит, вы в безопасности до вечера. Отсидитесь, отдохнете. Только не влезьте там никуда, а то вас оттуда до конца дней никто не достанет. А дальше я подлатаюсь и сообщу план действий. Идет?»

– Заметано! – выдохнул я на бегу, уже высмотрев плот. – В ад – значит в ад! И не на это пойдешь, лишь бы дубу не дать!

Обогнавший меня Юдин подозрительно покосился назад. Видимо, решил, что от переживания я стал разговаривать сам с собой. Хотя, кто поручится, что это не так?

Связанные в плот бревна были совсем свежими. Видимо, мои злополучные споспешники переправлялись на остров на нем же, так как с ходу нашли спрятанные в кустах весла и живо помогли мне столкнуть плот в воду.

– Что ты задумал? – спросил Саня.

– Увидишь.

– Мы убегаем? – осведомилась Таня.

– Прячемся.

– Куда?

– Сначала надо найти это убежище.

Угроза заставила нас работать молча, дружно и слаженно. Река в этом месте была значительно шире, чем в том месте, где мне пришлось перебираться на первый остров. Но расстояние до спасительного берега сокращалось достаточно быстро. Я почему-то вспомнил гомеровский эпос, то ли «Илиаду», то ли «Одиссею». Как там было-то. «Смерти боясь, изо всей они мочи ударили в весла»? «Сели и вспенили дружно веслами бурное море»? Кажется, как-то иначе. В разных переводах – по-своему. Главное, что в точности по Гомеру «радостно в море корабль побежал от нависших утесов». На этом «корабле» мы собирались уйти от погони.

Я быстро взмок, но отдыхать было некогда. Впрочем, когда плот причалил и мы выбрались на берег, мысль об отдыхе и в голову никому не пришла. Отбросив весла и оттолкнув плот, чтобы не осталось следов нашего прибытия, мы помчались вглубь островка, не разбирая дороги и поминутно чертыхаясь. Раздвигая заросли, не обращая внимания на царапины, мы неслись, будто за нами гнались черти. Я скакал впереди, Саня с Татьяной – чуть приотстав. Пятьдесят шагов. Сто. Сто пятьдесят. Заросли остались позади, и пред нами предстала величественная колоннада. Добрались.

Шум барабанов вдали затих. Что бы это значило: преследователи отстали или уже пустились вплавь по нашим следам?

– Нам сюда.

– Этого на карте нет, – недовольно промямлил Юдин. Утрата лидерства его явно задела.

Мы остановились там, где у основания храма, или чем бы там ни было это сооружение, топорщились рваные края глубоких ран, проделанных мощными источниками, чьи потоки с шумом скрывались в недрах. Из одного клубами валили густые вонючие испарения, из другого доносились какие-то стоны, бульканье, аханье. Средний грот, самый широкий, хранил молчание и оттого казался даже более жутким, чем соседние.

«Это он», – донесся до меня, словно издалека, сигнал амулета. Надо полагать, он служил руководством к действию.

Я медленно прошелся по холодному и шершавому фундаменту строения, легко касаясь пальцами изъеденных ветром и временем столпов, вросших вершинами в небо. Вспомнились картинки из первого школьного учебника древней истории. Греция, Рим, Акрополь, Колизей. Всколыхнулось внутри что-то, похожее на грусть. Из всего многообразия архитектурных форм колонны привлекали меня больше всего, вызывая стойкие ассоциации с вечностью, временем и хрупкостью всего, за что мы цепляемся, лелеем, к чему привязываемся. Возможно, зодчий этого памятника обладал сходным мироощущением и оставил эти колонны как каменный символ тленности сущего, напоминающий тем, кто здесь оказался, о неизменном и неумолимом финале. Чтобы предстоящая дорога в преисподнюю не казалась им столь зловещей, как раньше.

Страх понемногу прошел, колебания тоже. Я застыл на краю раздающегося вширь и вглубь разлома, вглядываясь в зияющую тьму его разверстого зева. Никакого намека на то, что может ждать внутри.

– Мы должны туда спуститься? – спросила Таня, бесшумно подкравшись сзади и положив подбородок мне на плечо.

– Должны.

– И что это значит? – насторожился Саня.

Я постоял еще немного, собираясь с духом. Потом оглянулся, оскалил зубы в подобии ухмылки, призванной подбодрить друзей и скрыть мое собственное замешательство. И понял, что назад пути уже нет.

– Сошествие в ад сынов человеческих.

Сказав так, я шагнул вперед, на первую ступень, вырубленную в основании тоннеля, потому что шестым чувством уловил, что ярые колоски солнечных лучей уже тянутся из-за горизонта, исполняя танец смертного приговора нашей троице. И в следующий миг почувствовал на своем затылке живое дыхание спутников.

Глава 5
Пристанище в аду

На том свете отдохнем.

Русская народная поговорка

Густая безграничная мгла расступалась предо мной. Крутые ступени вели вниз; угол наклона был слишком опасен: одно неловкое движение – и я мог кубарем покатиться нон-стопом прямо в преисподнюю. Поэтому, ощупывая пространство перед собою одной рукой, другой я предусмотрительно сдерживал пыл моих спутников. Подгоняемые страхом, они готовы были ринуться вперед и сбить меня с ног.

Спустя несколько минут гул тяжелых липких капель, срывавшихся сверху, остался позади. Лед ступеней проникал сквозь мои промокшие мокасины прямо в кости. Мелкие мышцы стоп пыталась исковеркать судорога.

– Очень холодно, – шепнула Татьяна. – Может, дальше не пойдем?

– Здесь они нас достанут.

– Серый, а серьезно, куда мы идем?

– Это спуск в Аид.

– Ладно тебе юморить!

– Мне не до шуток. Говорю, что сам узнал.

Юдин промолчал. Спустя бесконечное множество ступеней (непривычные мышцы ног уже едва сгибались) появилось движение воздуха. Вскоре ветерок принес запах речной сырости. Наклон бесконечной лестницы делался все более пологим, идти стало легче, и мы прибавили ходу. Юдин даже обогнал меня. «Не лезь вперед батьки в пекло», – вспомнил я пословицу и усмехнулся. Ступени кончились, мы ступили на горизонтально уложенные каменные плиты. Тьма была по-прежнему непроницаемой, и мы взялись за руки, чтобы не потеряться. Где-то поблизости поплескивали волны. Отправившись на звук, мы обнаружили такое же необозримое, как и обступившая нас темень, пространство воды. Дно излучало легкое свечение, которое рассеивалось тут же, у поверхности водоема. Не могу описать то, что в этом месте было над головой: ни потолка, ни звезд, ни пустоты – ровно ничего. От воды веяло теплом. Саня попробовал глубину. Мелко. Хаотично хлюпались о плиты «набережной» мелюз-говые волны. Мы стояли, разглядывая рисунок камней на дне да бурые лохматые водоросли.

– Погреюсь, – сказал Саня и спрыгнул вниз, выше щиколотки погрузившись в прозрачные воды Ахерона. Стиксом река быть не могла, так как, по мифологическим воззрениям древних греков, а уж это область, где я себя считал докой, Стикс должна быть пронзительно-леденящей. А по выражению лица моего друга было ясно, что вода теплая, как в пруду-охладителе атомной электростанции.

Мы присоединились и, хлюпая ногами, побрели куда глаза глядят. Глубина росла очень медленно. Мы распугали стайку пиявок с плавниками; я наступил на что-то скользкое и извивающееся, стремглав удравшее прочь. Саня поднял на поверхность лапоть мха, приросшего к рассеянным повсюду голышам. Он светился в руке, и его свечение, казалось, проницает и кожу, делая ладонь прозрачной.

Внезапно все разом встрепенулись, уловив приближение неопределенной пока опасности. В следующий миг выяснилась причина беспокойства: мы стояли на месте, а хлюпанье продолжалось. Более того, оно стало явственнее и приближалось. Не успел я определить, что может быть источником этого периодического шума, как источник сам заявился к нам в гости.

Из тьмы, нежно розовеющей над поверхностью воды, появилась огромная неподвижная голова дракона на черной кольчатой дуге шеи. Дракон почти бесшумно двигался в нашу сторону.

Таня неистово и проникновенно заверещала, присев за моей спиной и уцепившись ногтями, частью уже сломанными, мне в ягодицы. Мы с Юдиным похватались за оружие.

– Живые не должны тревожить покой мертвых, – донесся до слуха приятный бархатный мужской баритон.

Мы замерли: голова дракона надвигалась на нас, хищно раздув ноздри, однако голос исходил явно не из его пасти.

– Деревянный, – догадался Саня. Тут и я уже сообразил, что хлюпанье – это удары веслом о воду, а чудовище – всего-навсего стилизованный под дракона нос приземистой, черной как смоль ладьи.

Дракон подплыл ближе, отвернулся от нас, и ладья, в последний раз скрипнув уключиной, замерла.

Отраженным светом блеснули две точки. Словно месячный серп, на глазах распухающий в полный диск луны, края белков медленно и плавно раздались до размеров бездонных, словно сама вечность, внимательных глаз. Могу поклясться, что этот эффект произвел не поворот головы, а точно рассчитанное вращение ладьи, которая замерла именно в той точке, где лицо вновь прибывшего остановилось параллельно нашим. Фигура незнакомца в серебристосером плаще контрастно выделялась на фоне темноты. Сложив руки на рукояти вынутого весла, он разглядывал нас, не выражая никаких эмоций и намерений.

Это был ангел – если кто-нибудь видел, как выглядят ангелы. Только это слово подходит для описания нечеловечески прекрасных черт лица, идеальных пропорций тела и флюидов дивного обаяния, которые физически ощущались в непосредственной близости от существа, прибывшего из недр Аида. Степень нажатия Таниных ногтей заметно ослабла.

Раздалось глухое низкое ворчание, а отраженные блики теней выдали у ног незнакомца беспокойное шевеление.

– Спокойно, Цербер, не пугай смертных, – ровным тоном произнес «ангел». – Сначала узнаем, чего они хотят.

Установилась тишина. Слышно было, как сбегающие с весла капельки воды, набирая силу, разбухали и вытягивались на краю, а затем, устремляясь вниз, пробивали рябящую воду под покачивающейся ладьей.

Я немного пришел в себя, несколько раз глубоко вздохнул, унял дрожь в пальцах. Юдин и Таня молчали, очевидно полагая, будто я осведомлен, что делать дальше. Молчал и хозяин ладьи, не пытаясь познакомиться ближе, не проявляя никаких признаков заинтересованности в дальнейшем диалоге, но не отводя от нашей троицы своих внимательных немигающих глаз. Этот пронзительный, отрешенно мудрый взгляд и пламенная юность лица вступали между собой в противоречие. В чертах и пластике незнакомца было что-то от изображений фараона в древнеегипетских гробницах.

– Ты – Харон? – спросил я наконец, с трудом избавляясь от слизи в голосовых связках.

«Ангел» не принял предложенного ритма беседы и ответил неожиданно быстро:

– Это совсем не важно. Можете называть меня как угодно. Хотя я предпочитаю называть себя Адским Аскетом или, еще лучше, Отшельником вечности.

Ответ сбил меня с толку, и в воздухе снова повисла неловкая пауза, но на этот раз ее прервал уже Адский Аскет. Он вежливо кашлянул и учтиво, словно высокопоставленный дипломат, спросил:

– А вы, я понимаю, намереваетесь переправиться на территорию властителей сна и смерти, невзирая на то, что пока находитесь в промежуточной стадии процесса умирания?

Таня прижалась щекой к моей пояснице и стала медленно тереться о нее, похоже, не осознавая своих движений.

– Нам нужно спрятаться, – сказал я. – Переждать день в надежном месте, где нас не достанут предки с поверхности.

– Здесь отличное место для убежища, – поспешил успокоить Харон, отчего-то стеснявшийся своего имени. – Но я повторяю: это территория божеств смерти.

– Что это значит?

– Я перевожу только в одну сторону.

– А назад?

– Смертным положено в одну сторону. Да и желающих обратно на моей памяти не было.

Далеко сзади послышался гомон голосов. Предки шли за нами. Я беспомощно огляделся, поднял Таню, прижал к себе.

– Договаривайся, договаривайся скорее, – ткнул меня в бок Юдин. – Черт!

– One way ticket, – протянул я. – Отшельник, может, сделаешь исключение и вернешь нас потом назад?

– Я не делаю исключений, – сказал перевозчик мягко. Слова его не звучали ни холодно, ни жестоко, но носили оттенок железной непререкаемости.

Шум на лестнице, где-то далеко за спиной, усилился. Послышались резкие выкрики. Что-то мелькнуло мимо нас, всколыхнув Танины волосы. Движение воздуха, словно от легкого выдоха, – и стрела, на излете, тупо щелкнула по ладье и упала в воду.

Я готов был уже в панике тащить за собою Татьяну хоть куда-нибудь, чтобы скрыться от смертоносных гостинцев далеких пращуров, но несколько мгновений моей выдержки спасли нашу миссию.

Адский Аскет внезапно нахмурил лоб и, почему-то обращаясь в мою сторону, как-то почтительно сдвинул брови. В следующий миг он медленно опустил голову в легком поклоне:

– Ты? Нежданная встреча. Я приветствую тебя после вечности разлуки, Тотх.

Я вполоборота оглядел своих спутников, пытаясь прочесть на их лицах ответ на поведение Харона, но они сами недоуменно хлопали ресницами, открыв рот: их тоже шокировала резкая перемена в моем статусе. Я понял, что происходит, только тогда, когда амулет характерным для себя способом выдал странную последовательность температурных импульсов. Амулет отвечал перевозчику. Вон оно что! Какой такой Тотх притаился у меня на шее? Ладно, потом разберусь. Надо решать проблемы по мере их возникновения, а сейчас перед нами стояла более насущная задача. И я немедленно решил воспользоваться открывшейся перспективой:

– Мы согласны.

Адский Аскет с ангельской внешностью перевел взгляд с амулета на меня. Он думал.

– Что ж, смертные, пожалуйте в ладью.

Саня с сомнением поглядел на меня. Я и сам не был уверен в том, что делаю, но деваться было некуда: во тьме рябили светящиеся бутончики факелов, и несколько гостинцев, прибывших с той стороны, прочно засели наконечниками в деревянной драконьей шее. Получить такой подарок в спину не очень-то хотелось, и Саня с ворчанием полез в спасительный ковчег. Потом я помог взобраться Тане, и сам опустил на лавку чресла, косясь на трехголового пса Цербера. Он, однако, мало интересовался чужаками. Положив головы на лапы, он уснул, и только тройка змей, живым воротником шевелившихся у него на шее, пристально оглядывала нас.

Харон без спешки и лишних движений привел в порядок суденышко, вынув стрелы. При этом его нимало не смущало, что пара их сестер в это время прошмыгнула у него над головой. Управившись, он с достоинством принялся грести одной рукой, другой корректируя положение рулевого весла. Я оглядел его руку, лежащую на рукояти: ни когтей, ни перепонок, обычные человеческие пальцы. На существо из ада он походил так же мало, как я, скажем, на крокодила.

Мелководье, видимо, кончилось, так как ладью стало покачивать сильнее. Отдав суденце силе течения, Харон бросил грести и отныне управлял только рулем. Скорость мы развили немалую, и вскоре голоса преследователей сошли на нет.

– Грехов много, – произнес Адский Аскет без особой интонации и ни к кому, в общем, не обращаясь.

– Что? – спросил я.

– Грехов у вас много, тяжких, глупых.

– С чего вы взяли? – Я от смущения позабыл решение обращаться на «ты».

– Ладья глубоко просела! – ответил перевозчик и залился каким-то ласковым смехом. Надо же, он еще и с чувством юмора.

Мы проплыли мимо мшистых каменных утесов, под склонившимися над водой кронами незнакомых деревьев. Быстрая речная стремнина, которая нас несла, вдруг затихла, и вскоре мы пристали к открытому песчаному плесу, клином врезающемуся в воду из зарослей камыша в два человеческих роста. В этой местности и на небе присутствовало подобие света, но в сочно-свинцовой акварельной палитре того недоразумения, которое я по привычке ассоциировал с небосводом, нельзя было различить, от чего он исходит.

– Прибыли, – улыбнулся Харон, широким жестом приглашая нас на берег.

Мы, поспешно, перебрались на сушу.

– Пока, – с надеждой сказал я вслед удаляющемуся силуэту. Харон не счел нужным тратить силы на ответ.

– Интересно, куда он поплыл? – достаточно громко спросил Саня.

Харон услышал.

– Там много людей с факелами, – пояснил он издали. – Проверю, не хотят ли они переправиться.

– Эй, не надо их переправлять! Постой, Отшельник! – хором возопили мы.

– А почему, собственно? Я ни для кого не делаю исключений, смертные.

Ладья скрылась в темноте. Затих и плеск весла. Мы помолчали немного, свыкаясь с новыми реалиями.

– И что нам делать теперь? – спросил Юдин.

Я уклончиво помалкивал.

– Что тут за чертовщина творится! – не выдержала Таня. – Одного мира мертвых не доставало, так теперь еще этот Аид, откуда ни возьмись, появился!

– На орбите звездолет пришельцев завис, – добавил я.

– И не один, а два, – возразила Таня. – Я два видела.

Юдин тоже высказался, почесывая затылок:

– Черт знает что здесь происходит! Я подозреваю, что братья по разуму не зря наездами шастают в этом закутке Вселенной.

– Поливселенной, – сумничал я.

– Да, именно. Насчет инопланетян: их тут, по моим подсчетам, цивилизации три наберется. Сегодня, похоже, они тут все скопом собрались!

«Хитрый Юдин, конечно же, знает не меньше моего, – отметил я, – только держит это при себе. Интересно, с чего бы это предки были с ним так подельчивы в плане информации?»

– Мне только что откровение было, – покровительственным тоном продолжил Саня. – Нам надобно еще одно плавучее средство соорудить, типа плота. Этот Адский Отшельник, или как там его, будь он неладен, вернется, а нас – ку-ку! Сами потом выберемся назад.

– А ты найдешь дорогу?

– Методом проб и ошибок.

– Эдак мы отсюда только в Судный день выберемся, – скептически заметил я, вспомнив указания амулета. Предки, если не идиоты, сюда не сунутся, а мы, если заплутаем, пропадем. Знать бы только, когда солнце зайдет.

– Аскет-то… Бесит меня эта кличка! Возвращать же он нас не хочет, негодяй! Плотик все равно нужен.

Татьяна поддержала эту идею, томно накручивая на палец прядь волос. Взгляд ее блуждал. По обыкновению своему, она впала в пятиминутную влюбленность, которые посещали ее постоянно. Я с ужасом подумал, что на сей раз объектом ее поклонения стал адский перевозчик.

Пригодный для сооружения плавучего средства материал могла дать рощица, оккупировавшая склон холма в отдалении. Местность выглядела мирно и уютно, ничто не предвещало угрозы для жизни. Мы приблизились к деревьям, оглядывая этот мысок, который при здешнем освещении казался не совсем реальным, словно зыбкое отражение предметов на поверхности мыльного пузыря. Саня сложил свои пожитки наземь и вяло выполнил несколько гимнастических упражнений, разминая уставшие мышцы. Таня старалась скрепить полы своей накидки так, чтобы она не распахивалась ежеминутно, приоткрывая окружающим ее прелести. Я, наконец, обнаружил, что давно уже желаю ненадолго уединиться.

– Ну, начинайте, а я вернусь через минуту, – буркнул я и углубился в заросли. Продравшись сквозь густой подлесок, быстро миновал несколько рядов клена и остановился в замешательстве: «лесополоса» осталась за плечами, холм круто обрывался, под ногами зияла трещина оврага, а еще дальше простиралось бескрайнее поле, покрытое цветами. Недолго думая, я спустился вниз и засел среди бледных благоухающих тюльпанов. Тыл прикрывали несколько кустов, с виду напоминающих малину.

Бестолковая возня цветовых пятен наверху порождала бесконечное многообразие блуждающих теней внизу. Тени переползали с цветка на цветок, ниспадали со стеблей на землю и взбирались по листьям, перетекая по моим рукам и коленям, окрашивая тело то в багровый, то в тускло-фиолетовый цвет. Рябь тюльпанов и теней, сливаясь с цветовым хаосом потолка, который язык не поворачивался обозвать небом, наполнила меня мистическим трепетом и тревогой. И эти ощущения, чего греха таить, здорово помогали моему занятию. Отчасти оглушенный безобразными небесными гаммами, отчасти истосковавшийся по прекрасному, я потупил взор и разглядывал тюльпаны. Аромат, поднимавшийся от них, приятно щекотал ноздри, лишь отдаленно напоминая запах земных тюльпанов. Повинуясь мгновенному порыву, я сорвал одно растение и понюхал.

По нервам пробежалась неприятная дрожь, напоминающая воздействие гальванического разряда. Пока я оглядывался, выискивая причину новой напасти, мир вокруг меня, или мое восприятие – не стану утверждать наверняка, – снова неуловимо изменился. Адекватнее всего перемену можно передать, как смещение акцентов. В тех отделах мозга, которые отвечают за интерпретацию поступающей сенсорной информации, щелкнул тумблер, и передача смысла пошла с негативным знаком.

Я сфокусировал свое внимание на цветке и в следующий миг со сдавленным возгласом отвращения отбросил его прочь. Раздавленный тюльпан был полон гадкой вонючей субстанции, слизкого кровавого кала. Я обнаружил, что нахожусь в отвратительном месиве, выдавленном из стеблей и лепестков затоптанных мной цветов. Охваченный накатившей брезгливостью, подхватился и обернулся, чтобы ретироваться с этого неэстетичного поля. Шаг, второй. Я замер на месте, пораженный пугающим открытием: кустиков не было! Леса тоже не было, а вместо холма, напротив, появилась глубокая балка. Я снова, почти в прыжке, развернулся вокруг своей оси и в ужасе стал пятиться назад; волосы на затылке зажили своей жизнью: встопорщились, как загривок у напуганной кошки. Еще бы: тюльпаны на всем пространстве до горизонта зловеще покачивались в ломаном ритме, хотя ветра не было. По полю ползла мгла, почти живое облако, словно каракатица с сотней чернильных резервуаров, выбрасывающая перед собой струи мрака. Спасаясь от кошмаров, я зарекся ходить в туалет без сопровождающих и стремглав ринулся в балку, прямо с осыпающейся кромки обрыва спрыгнув в невесть откуда взявшийся ручей.

Снова начались метаморфозы. Меня будто бы протащили сквозь кривую призму, или комбинацию не выверенных увеличительных стекол. Закричал я еще в воздухе, так как заметил, что вместо русла ручья приземлился в подобие гигантской полуразложившейся язвы, или зева уродливой гнилой пасти. Ноги по колено вошли в зловонное месиво: меня с ног до головы покрыло жирными брызгами. Почти воя от тошнотворного запаха, опротивевший сам себе, я стал взбираться назад по склону, с трудом высвобождая ноги, вязнущие в омерзительной жиже. Вонзая скрюченные пальцы в кровавые струпья земли, я пытался выползти из этой гиблой пакости, но между пальцев с чавкающим звуком просачивались лохмотья тухлого мяса, которые легко отваливались, не давая мне возможности удержаться. Углядев свисающий корень, что есть сил потянулся к нему, но он оказался гадостным червеобразным нарывом, который выплюнул в меня свое содержимое. Я сорвался и полетел на дно, борясь с потоками собственной рвоты. И в этот миг понял, что проломился сквозь новую призму восприятия.

Теперь я обнаружил себя лежащим на спине среди злополучных тюльпанов. С них стекала мутная кровавая роса. Капли, срываясь, орошали мое лицо. Рывком подняв туловище, увидел знакомые кустики ягод и ринулся к ним со всей возможной прытью. Но не тут-то было. Я почувствовал, что снова прошиб лбом кривое зеркало реальности и сорвался с низкой скалы в гулкое и тесное пространство какой-то подземной реки. Здесь кишмя кишели комья света, сигающие из стороны в сторону без намека на осмысленное движение. Комья были вполне материальны и иногда с чавкающим звуком влеплялись в меня. Я висел над бездонным потоком, обхватив каменный карниз локтями и подбородком. Ноги шарили внизу, выискивая точку опоры. Нащупав в щербатой поверхности камня углубление, я замер, бросая пугливые взгляды в бурлящую пропасть под ногами.

Что ж за страсти? Куда я влез? Передышка дала мне возможность использовать разум, опрометчиво вытесненный страхом в неприметный дальний уголок сознания. Общим во всех этих кошмарных грезах было то, что изменения наступали в тот миг, когда я, поддавшись очередной волне ужаса, пытался сбежать, выпрыгнуть, выворотиться наизнанку, только чтобы оказаться в другом месте. Интересно, что будет, если я стану производить свои действия более обдуманно, без лишней торопливости и безумных порывов? Я стал помаленьку выкарабкиваться на уступ, даровавший мне спасение. Вскоре мне это удалось. Я выпрямился, утирая со лба испарину. Пощупал «потолок», но к бородам из паутиноподобного вещества, свисающим бесформенными клочьями, прикасаться поостерегся, памятуя печальный опыт с тюльпаном.

Следующее потрясение произошло в крохотный промежуток времени между опусканием и поднятием век. Словно смена слайдов в проекторе. Поле. Тюльпаны. Клубящиеся контрастные тени, более яркие, чем сами предметы. Я инстинктивно повернул голову в поисках кустиков и в следующий миг уже бился, захлебываясь, в ледяных струях Стикса. Течение сносило меня, вынуждая совершать неприятные акробатические трюки и ловить воздух, необходимый для борьбы с жесточайшим холодом, стиснувшим тело в своих неласковых объятиях. Обдирая плоть с костей, я тормозил пальцами по обледеневшему берегу и, нащупав зацепку, напряг все силы, чтобы оказаться на берегу.

Мгновение ока, вспышка радужного блеска от разлетающихся брызг реальности, и я, корчась от боли, лежу в обжигающем песке под термоядерным шаром солнца, впивающегося лучами-спицами в мою спину. Едва переводя дух, я постарался окровавленными пальцами освободить глаза от песчинок. Резь в ослепших от солнца, засоренных глазах настолько невыносима, что слезы, не переставая, катятся по щекам. Я сел на корточки и постарался хоть как-то привести себя в порядок.

В глазах прояснилось, и я обнаружил себя сидящим в прежней позе среди тюльпанов, вид и запах которых теперь не имел ничего общего с той квинтэссенцией омерзения, что раньше.

«Господи, – подумалось мне, – да за такие глюки знакомые наркоманы отдали бы половину пальцев на руках. Но мне-то за что такое счастье?!»

Мысль о пальцах подвигла меня оценить повреждения. Руки были в порядке, в том смысле, что новых повреждений, с момента драки с Саней, не прибавилось. Память меня обманывала. Но кожа, не успевшая адаптироваться к изменению температуры, по-прежнему была в мелких пупырышках, словно все пережитое было настоящим. Скосив глаза, я заметил, что растоптал свое произведение. Новая неприятность дала мне некий толчок, от которого я пережил что-то вроде озарения. Я быстро поднял руки и сдернул с себя что-то невесомо-призрачное, все это время гнездившееся у меня на макушке. Чувство было такое, будто с висков убрали клеммы слабого источника тока.

Существо, избравшее аэродромом мою шевелюру, взмахнуло крыльями и, совершив пару витков, приземлилось на соседний тюльпан. Я решил, что видения не закончились, когда разглядел существо получше. Вообще, то, что происходило со мной в Аиде, настолько переплюнуло по интенсивности переживаний обычные безобидные галлюцинации, что я, кажется, на всю оставшуюся жизнь утратил способность отличать реальность от миража.

На расстоянии локтя от моего лица шевелила крыльями очень крупная бабочка. От настоящего насекомого ее существенно отличало миниатюрное сморщенное человеческое личико с аномально тонкими чертами.

Бабочка напряженно рассматривала меня умными глазами. Казалось, они проникают под кожу, вбуравливаются в кости черепа и щекочут внутри мозга, перебирая сплетения аксонных нитей. Кто знает, может, так и было на самом деле.

– Тебе понравились мои сны? – прошелестела бабочка.

Мне захотелось растоптать это существо с голосом ангельского колокольчика, но оно, словно уловив мои эмоции, сбросило крылышки и, обернувшись кольчатой гусеницей, усеянной блестящими бусинками на серых стерженьках-струнах, поползло прочь, то выгибая спину, то распрямляясь.

– Бог иллюзий обиделся на тебя, смертный, – сказала она, обернувшись. Крылья таяли в воздухе. Наглость загадочной твари раздражала меня все больше и больше. Я наконец поднялся, привел себя в порядок и, не решившись преследовать стремительно регрессирующую в размерах бабочку, с легким сердцем отправился к друзьям, раздвинув руками кусты.

Лучше бы я туда не совался. Между деревьями меня поджидало кошмарное чудовище, воссоздать которое, на мой взгляд, не в силах было даже творцам фильмов ужасов. Вне себя от страха, я ринулся назад, поскакал по полю, преследуемый стонами гибнущих под ногами тюльпанов. Как я понял, животина должна была быть Ламией, одной из самых отталкивающих тварей в греческой мифологии. Ламия топотала по пятам, ощерив пасть, оснащенную акульими челюстями. Я почти летел, не разбирая дороги и покрывая за секунду невероятные расстояния. Недовольное ворчание прекратилось, и топот затих, но я по инерции бежал еще некоторое время, постепенно сбавляя темп. Однако перевести дух мне так и не удалось.

Я выскочил на полянку и едва не налетел на двух демонических существ, в предельно непристойной позе занимавшихся «любовью» прямо на траве. Они ненадолго отвлеклись от своего занятия, чтобы рассмотреть непрошеного гостя, который им помешал. Демон-самец обладал исполинскими перепончатыми крыльями, от которых веяло арктическим холодом. Взгляд его, казалось, без труда мог исторгнуть душу из любого живого существа. Демоница удостоила меня вниманием двух голов: с короткими рыжими и длинными черными волосами. Третья голова предпочитала не прерывать своего богомерзкого похотливого действа. Демон угрожающе встопорщил крылья, а рыжая голова нагло заржала, запрокинув подбородок и вибрируя в воздухе раздвоенным языком.

Холодея, я догадался, что это, должно быть, бог смерти Танатос и богиня колдовства Геката. Оружие я оставил перед отлучкой, да и насчет его эффективности в отношении адских существ я сомневался. Потовые железы, подстегнутые выбросом адреналина, в который раз за ночь выдавили из себя порядочную порцию противного липкого пота, кишки скрутило судорогой, и я поспешил скрыться от парочки столь высокопоставленных иерархов демонологии. Но последние, вероятно, не привыкли оставлять в живых свидетелей своих бесовских игрищ. Пока одна голова закатывалась от смеха, а вторая ублажала смертоносного Танатоса, третья голова, внимательно наблюдавшая за моим беспорядочным отступлением, презрительно скривила губы:

– Фас!

Изящная рука с когтями сорвала с груди ожерелье с нанизанными черепушками каких-то мелких животных и швырнула их мне вслед. Я, уже улепетывая, оглянулся и увидел, что черепа медленно набухают, одеваются мышцами и шерстью, принимая форму полукрыс-полусобак величиной с теленка. «Стигийские псы!» – подумал я, отдавая дань мифотворцам древней Эллады, будь они неладны.

Песики раздавались в плечах и разминали лапы, дожидаясь своих собратьев. В уши вонзился хриплый многоголосый лай. Стая начала преследование, собираясь нагнать меня и порвать на куски.

Завидев каменную лестницу с обрушенными перилами, я скатился по ступеням и юркнул в проход между стенами, выложенными из крупного булыжника у основания холма. Перепрыгивая через обломки колонн, я помчался дальше и остановился только у входа в скалу, выполненного в виде арки. Его охраняли сфинксы с головами ящериц. Я влип в обитую металлом дверь и, скуля от ужаса, повернулся к преследователям, понимая, что попал в ловушку, из которой мне не вырваться.

Псы, однако, легко преодолев расстояние до сфинксов, притормозили и, виновато покружившись рядом, невозмутимо рассыпались в прах. Не веря в свое спасение, я шагнул было от дверей, но тут коврик из пыли оформился в собачью пасть. Вздыбив загривок и оскалив клыки, полуиспеченный слуга Гекаты угрожающе зарычал.

Тут мне все стало ясно. Меня уже затравили, пригнали куда нужно, но лакомиться мной будет кто-то другой.

Изнутри каменного склепа дохнуло сквозняком, и двери со скрежетом отворились. Мне не оставалось ничего другого, как войти, полагаясь лишь на то, что все происходящее – продолжающийся кошмар в стиле художника Валледжо, нарезавшегося галлюциногенов.

Я шел по коридору, освещенному коптящими факелами. Главной достопримечательностью коридора была настенная роспись. У самого входа стены пестрели изображениями небрежно начертанных человеческих фигурок с луками и копьями. Иногда это были сценки охоты, когда фигурки забивали лошадь или бизона. Но чаще в центре круга, очерченного остриями копий, находилась другая человеческая фигурка. На смену этим зловещим памятникам увековеченной внутривидовой агрессии пришли нарисованные углем дородные грудастые телеса женщин-праматерей. В отличие от известных мне образцов культуры матриархата эти «мамаши» пробавлялись тем, что методично изничтожали свое потомство, то посредством харакири убивая плод, то предавая уже подросших чад расчленению и огню. Характер картинок оставил мне незабываемые впечатления. Меня стал пробирать легкий озноб от догадки о том, куда я попал.

Эстафету приняли хвостатые и крестчатые свастики, завитушные орнаменты-лабиринты, абрисы рун и пентаграмм. Я одурело разглядывал клинописные имена крылатых божков-демонов из Междуречья, клювастых и зверомордых божеств Египта, поданных разным кеглем, в зависимости от статуса в иерархии пагубности, который им был присвоен, концентрические круги алфавитной мешанины без знаков препинания и пробелов, сопровождающие изображения странных людей в необычных одеяниях и головных уборах. Китайские загогулистые иероглифы и плетиво санскрита сопровождали профили многоруких антропоморфных существ и славные морды разнокалиберных драконов. По мере углубления в лоно земли на стенах зарябили пестрые орнаменты и перистые раскоряченные фигуры индейских божеств, сопровождаемые таинственными витиеватыми символами в рамочках. Венцом искусства континента, открытого викингами, здесь была, естественно, сцена извлечения сердца из груди девушки с обнаженной полной грудью и тугими косами.

Потом я узнавал на стенах греческий, латынь, угадывал славянские «черты и ризы», клубящуюся арабскую вязь и строгость готических шрифтов. Надписи перемежались щедрыми россыпями христианских и сатанинских знаков, а в византийском многоцветии камня и росписях икон были запечатлены далеко не святые лики. Я миновал каменные «витражи», испещренные чернушной рыцарской геральдикой, достиг «стендов» с атрибутикой тайных обществ Нового времени, и к концу галереи, «смакуя» превзошедшие все прежнее по количеству крови и танатофилии описания сложных, насквозь промрачневших церемоний неведомых магических практик, погрузился уже в глубочайший невроз. Похоже, я был первым представителем своего поколения, который получил допуск в эту уникальную концентрированную энциклопедию античеловеческой культуры, проиллюстрированную отборными образцами, не доступными ни единому специалисту, музею или институту. Зачем хозяева этого места устроили эту галерею психических пыток, я так и не понял, зато с гордостью отметил, что обладаю кучей бесполезных на практике, но занимательных познаний.

Тем не менее моя эрудиция ничем не помогла мне, когда коридор кончился и предо мной предстали три двери, с виду совершенно одинаковые. И, как полагается по закону сказочного жанра, на подобающем месте красовался трухлявый шест с полуистлевшим указателем. Гласил он следующее:

«Налево пойдешь – смерть быструю найдешь,

Но будут недолгими муки твои и стенанья.

Направо пойдешь – подольше проживешь,

Но также продлишь и жестоки страданья.

А прямо пойдешь – покой обретешь,

Уютнее места нигде не найдешь!»

Пригвожденный непрерывным потоком дерьма, лившегося на мою голову с того момента, как я пошел по нужде, я совсем позабыл об амулете. Но теперь, когда я хватился своего покровителя, на шее его не было. Видимо, где-то я его посеял, во время своих злоключений. Расстроившись и обругав себя растяпой, я стал решать, что делать дальше. Назад, в зубы собак, возвращаться не было смысла. Ждать здесь у моря погоды, без еды, питья, без человеческого общества и всякой надежды, нравилось мне еще меньше. Оставалось избрать одну из дверей и пройти через все, что может за ней оказаться. Куда же пойти? Глупый вопрос.

Иногда уходят не для того, чтобы куда-то попасть, а для того, чтобы откуда-то убраться. Я собирался в поход за надеждой. Хотя, какая тут надежда? Оставь ее, родимую, всяк, сюда входящий.

Я приложил ухо к правой двери и быстро отскочил, получив колоссальный стресс. За дверью на одной пронзительной, выходящей за пределы человеческих возможностей восприятия, ноте, был слышен неистовый крик страдающей живой плоти, вопль безнадежности, одиночества и непреходящего ужаса. К левой двери я попросту побоялся подходить. И так все ясно. Оставался один вариант. Ничего не скажешь, очень демократичная система, потрясающий спектр возможностей. Кстати, а кто поручится, что надписи не лгут? Измученный мультивиртуальностью окружающего мира, мой организм не дал себе труда оценить такую вероятность, и меня понесло на новые приключения.

– На долю свою уповаю, – прошептал я, держась за ручку двери. – Есть ли там, на небесах, или не знаю уж где, хоть кто-то, кто за нас, а не против нас? И если есть, то нужен ли я тебе? Верю, что если ты не гад, то убережешь меня и спасешь, а если тебя нет или ты гад, то и мне жить не стоит.

Вознеся это недоразумение, как молитву, я открыл дверь и, трусливо пригибаясь, вошел. Темень, непроглядный мрак, ни огонька. Приступ малодушия погнал было меня назад, но пальцы ухватили только воздух. Снова законы Вселенной, словно резвясь, сыграли со мной злую шутку. Я понял, что если уж сделал шаг в выбранном направлении, то нужно идти до конца, не останавливаясь и не обсасывая гипотетические упущенные возможности, отсеченные оккамовой бритвой принятого решения. И я побрел куда глаза глядят, то бишь во тьму, и по мере того, как мои шаги в никуда становились все тверже, пространство вокруг меня забрезжило светом.

Я свернул в боковое ответвление и выбрался в пещеру, где навстречу друг другу росли, словно оплавленные конусообразные свечи, бесчисленные нагромождения сталактитов и сталагмитов. В вибрирующих от мириад падающих капель, в замысловатых сырых недрах огромной пустой ниши, отвоеванной водой и временем у монолитной массы известняка, я увидел человеческое лицо, замурованное под коркой солевых напластований. Так и есть: кто-то, словно муха в янтаре, был заключен внутри сталагмита. Разум говорил, что зримое очами – абсурд, но иррациональное стремление вызволить перстное существо, душу живую из беды победило.

Под белесыми наплывами полупрозрачной массы, похожей на сахарную глазурь, зияли две пропасти боли, два невыносимо живых зрачка, моливших о помощи. Это не походило на оптический эффект, они действительно были наполнены биением жизни. Пленник пещеры обездвижил под панцирем многолетних отложений взвеси, содержащейся в жидкости, скапливавшейся под сводами пещеры и стекавшей вниз. Как такое могло быть возможно? Я не задавался таким вопросом, когда первым попавшимся под руку булыжником попытался сбить с головы «скульптуры» мучнистую глазурь.

Камень соскальзывал с гладкой мокрой поверхности; прочный налет не желал поддаваться. Мое рубило сорвалось с виска изваяния, миг – и удар в плечо начисто отшиб руку. Хлынула кровь; внутри трепыхались пульсирующие артерии и сокращающиеся от неукротимой боли обрывки мышц. Тягучей каплей клейстера повис кончик костного мозга.

В могучем припадке гемофобии я отпрянул от человека и отбросил камень. Булыжник угодил прямо в заиндевевшее солью лицо. Отвалилась левая часть нижней скулы, и из освобожденной утробы пленника вырвался душераздирающий вой. С остальной части лица соль, сначала покрывшаяся паутинной сеткой трещин, от крика осыпалась. Я узнал это лицо. Под каркасом известковых отложений был замурован Александр Юдин.

– Жя ште-е-е?! – орал он. Он спрашивал, за что я причинил ему новые страдания, но недостача части ротовой полости не позволяла ему передавать слова чисто. Кровь вперемешку со слюной с клокотанием и свистом вырывалась из покалеченного рта при каждом выдохе.

Когда я понял, что совершил, под сводами пещеры раздался еще один вопль, не менее страшный. Я попытался приставить руку на место, но от моих прикосновений Саня развалился на кровоточащие куски и рассыпался по полу. Только в месиве кишок, из которого шел пар, нелепо дергался остов позвоночника.

Не переставая кричать, я бросился вон из пещеры в кромешную темноту, спотыкаясь, падая, стряхивая налипшие на окровавленные руки пыль и камешки. «Это, наверное, сон», – утешала меня часть психики, не успевшая свихнуться. Я немного успокоился и, совершенно изможденный, поплелся дальше. На сетчатке глаз упорно держался образ умирающего Сани. Впереди туннеля был свет, позади – тьма. Куда бы я ни повернул голову, впереди всегда оказывался свет, а сзади сочная темнота. И в направлении взгляда всегда был открытый путь. Даже если миг назад руки ощущали сбоку шершавость стен, стоило мне повернуть голову, как я понимал, что туннель на самом деле ведет именно сюда. И свет манил.

Устав от бессильных и бесплодных попыток привести мир в нормальное состояние, я рухнул на колени и принялся молотить кулаками по холодному безответному камню. Когда я выдохся и поднял глаза, передо мной была ниша, высеченная в скале, а в нише, припорошенная пылью, в побитой молью и временем плащанице, оплетенная паучьими сетями, стояла фигура с лицом, скрытым серыми пеленами. Дрожа, я потянулся к ней и словно завороженный, давясь от панического ужаса и зловония, принялся разматывать бинты, заранее зная, что вряд ли выживу, когда открою лицо.

Мало-помалу я сорвал большую часть тряпок, пропитанных погребальным составом, и отступил с трясущимися коленками, дергающимся от спазмов животом и остекленевшими выпученными глазами. Мумия приподняла веки и задорно подмигнула. Старушечье лицо, тронутое тлением, все в морщинах и миазмах, принадлежало Тане. Только глаза, незабываемые голубые глаза сияли по-прежнему молодо.

Пальцы Татьяны, постаревшей лет на двести, томно убрали назад прядь грязно-седых жестких волос. Сморщенные, впалые из-за отсутствия зубов губы приоткрылись и игриво прошамкали:

– Хочешь меня?

Шок поверг меня на пол. Отталкиваясь локтями и ногами от ледяного камня, я попятился назад. Лицо мое сковала гримаса высочайшего отвращения. Как назло, я неосторожно задел мумию, и она рухнула на меня, накрыв высохшими кистями плечи, а ртом впившись в щеку. Голубой глаз был так близко, что я свободно мог пощекотать его своими ресницами.

– Сережка. – ворковали губы. – А ты все это делал ради меня? А чем я тебе больше всего нравлюсь?

Я отбросил от себя полуистлевший труп и на четвереньках пополз прочь. Голова старухи шмякнулась о стену, глаза выпали и покатились по полу. Один я разлущил рукою, пытаясь подняться.

– Мы убегаем? – осведомилась мумия и попыталась удержать мою ногу.

Она была легкой, и я без труда волочил тело за собой. Потом все же освободился от цепкой хватки и вновь побежал, задыхаясь от усталости и эмоционального истощения. Кажется, меня снова тошнило. Я долго бежал по нескончаемому туннелю, наедине со своим одиночеством и буйным безумием. Безумие ждало, когда я перестану сопротивляться его напору, открою кингстоны и впущу на просторы тонущего корабля сознания, как океанскую воду.

Смертельная усталость снова свалила меня с ног спустя некоторое время. Я очнулся в новом участке подземного лабиринта. Здесь стены выглядели так, словно были прорыты в земле гигантскими червями. Мигающий свет исходил из подвешенных у потолка плошек с жиром. Фитили чадили и распространяли кругом себя длинные чешуйчатые струйки черного смрада. Я обхватил руками колени, отдышался, дождался, пока уймется нервная дрожь, выбросил из головы мысли о немедленном самоубийстве, разбив лоб о стену. Огляделся. Теперь идти можно было куда хочешь. Или никуда не идти. Я выбрал первое. Мне казалось, что я куда-то опаздываю, и потому жутко спешил, несмотря на неописуемую усталость. Ужас отступил, деревянные мышцы лица размякли, и кровь снова стала согревать мои застывшие щеки. Тяжелей всего было справиться с неизбывной, больше похожей на боль тоскливой тревогой. Я боялся не только умереть, но и сойти с ума, причинить себе вред, остаться здесь навеки наедине со своей тревогой. Но резервы душевных сил находились, и я продолжал бороться.

– Прямо пойдешь – покой обретешь, уютнее места нигде не найдешь, – бесчисленное количество раз бубнил я, как будто эта фраза была магической формулой близкого и полного избавления от всех напастей. При этом выбирал из возможных ответвлений всегда боковые. Да уж, хорошее место для покоя и отдыха. Уютный ад.

Время остановилось, так как не происходило никаких изменений, пространство сжалось до размеров бесконечно похожего на все прочие отрезка подземелья, материя стала зыбкой и ненадежной, как отражение луны в колодце. Ад потихоньку просачивался в меня, и его создания бесплотными фантомами носились над водами моего опустошенного мозга.

Пасмурное марево извилистых нор лабиринта вычитало из моей жизни минуту за минутой, час за часом, шаг за шагом. Мертвенный свет лампад высекал из меня тени одну за другой. Когда я, тупо сверля взглядом утрамбованную землю, проходил под очередной плошкой, из меня рождалась чахлая коротенькая тень. По мере того как я, стиснув зубы и сжав руки за спиной в замок, удалялся, меряя туннель широкими шагами отчаяния, тень росла, крепла, удлинялась, постепенно светлела и, отжив свое, умирала, рассеиваясь в вечных подземных сумерках. Так я отразил бессчетное количество поколений теней, еще менее долговечных, чем бабочки-однодневки. Иногда я обращал внимание на четкие следы, идущие мне навстречу. Быть может, это были мои следы, а может, и нет. Чаще я ступал по девственно-нетронутой, рыхлой, словно пограничная контрольно-следовая полоса, земле туннеля. В голову лезли всякие картинки, не то чтобы всегда мрачные, но безнадежно нелепые и бессмысленные. Крутились в ушах застрявшие и не переваренные мозгом обрывки диалогов, интонации, бесполезные сведения. Я хотел спать, безумно. Властный зов тела, истосковавшегося по благотворному забвению сна, был, казалось, неукротим, но недремлющий страж, беспокойно ворочающийся в клубке измочаленных, чувствительных, словно сигнальная проволока нервов, не дал бы мне этого сделать ни при каких условиях. Этот страж был страхом параноика. Я давал себе ясный, отредактированный этим страхом отчет, что если я усну хоть ненадолго, то никогда уже не смогу собрать воедино лоскуты своего искромсанного «Я», не смогу сохранить свою личность и уберечься от сумасшествия. Я еще держался, не поглощенный одиночеством и безнадежностью до конца, но ведь прошло только несколько часов этой пытки, и я не питал иллюзий насчет того, что смогу протянуть достаточно долго. Кто-то из великих как-то заметил, что суть философской концепции – Дао – есть результат вычитания вселенной из самой себя. И в этом чертовом муравейнике, который я исходил вдоль и поперек, чтобы не сойти с ума, я впервые по-настоящему задумался над утверждением богопрофессора Вритрина, или воплощения демона Вритры, если угодно, о том, что Я и «Я» – вещи похожие, но не идентичные. Сколько времени прошло с момента, когда Юдин провозгласил свой злополучный тост, а из меня все вычитают, вычитают. Когда же останется голый каркас, неделимый остаток, который я смело смогу назвать собой? Стоит ли что-то за этими речевыми фигурами, или же вся эта словесная требуха существует только в языке, бесконечных семантических переливаниях из пустого в порожнее? Инстинкт самосохранения требовал верить, что верно первое. Должен во мне быть стержень, на котором держится все прочее. Я захотел отыскать его, но потом испуганно оставил эту затею. Я испугался, что тогда та невидимая вездесущая мразь, которая надо мной без конца измывается, обнаружив точку опоры, вдруг разом навалится на этот рычаг и вывернет мои корни из бытия, как ненужный сорняк. Лучше пусть все и дальше пребывает в тумане, неопределенное, неназванное, непознанное. Так проще поддерживать иллюзию безопасности. Поэтому лучше не спать. А то вдруг во сне похитят мою ось, и я распадусь, как колесо, лишенное самого главного, на бесполезные спицы и обод.

И тут все мои страхи персонифицировались. Увлеченный собственными мыслями, я и не заметил, что уже довольно долго высекаю две тени. Одна всегда была короче и ползла все время слева от основной. В панике от открытия, что меня сопровождает некто посторонний, я даже подпрыгнул и перевернул на себя плошку с жиром, но хода не остановил. Степень моего испуга может понять только тот, кто знает, насколько более угнетающе, чем полная тьма, действуют тени в плохо освещенном пространстве.

Я скосил глаз влево. Совсем рядом – протяни руку и потрогай – семенил маленькими ножками уродливый карлик с серым лицом и пепельными кудрями. Одет он был в средневековый камзол с фалдами и панталоны. Ступни в миниатюрных туфельках были непропорционально малы, и я непроизвольно подумал, что такие тонкие и волосатые ноги, по идее, непременно должны заканчиваться копытами. Хвоста, правда, не наблюдалось, но и того, что наличествовало, было вполне достаточно для того, чтобы мой мочевой пузырь испуганно сжался.

Карлик деловито сопровождал меня, делая два шажка за один мой. Он в точности копировал все мои ужимки: согбенную спину, сложенные сзади руки, нахмуренный лоб. Бьюсь об заклад, он специально кривлялся, чтобы поизгаляться надо мной. Нехорошо, правда, преувеличивать, но, хоть я и остался жив, ужас, который я пережил, был просто смертельным, будто ничего страшнее мне и в жизни не встречалось.

Карлик приятельски подмигнул:

– Ну что, родимый, может, хватит бегать от самого себя, а? От себя, знаешь ли, не убежишь.

Я остановился и, прислушиваясь к трепыханиям сердца, разделившегося и блуждающего по телу, прислонился к стене, словно ища у земли опору и защиту.

Карлик остановился напротив, смерил меня взглядом снизу вверх. Своей позой напомнил мне офицера, стоящего перед отделением на строевой подготовке. Он улыбался.

Стена была теплой и гладкой. Я мог бы поклясться, что она дышала. Но страшнее, чем есть, мне быть уже не могло, я был почти парализован, будто меня прибили гвоздями, поэтому не мог даже сдвинуться с места. Я почувствовал, как уперлись мне в спину твердые соски упругой груди, как обвили тело душистые волосы, припали к шее нежные губы, а руки мягко и ненавязчиво стали прижимать меня к ожившей стене все плотнее. Оглянувшись, уловил знакомые черты матери, теплую улыбку, заботливые глаза. Не успел я понять, что происходит, как что-то в голове у меня перевернулось, и вестибулярный аппарат сообщил мне, что я лежу на спине, а карлик, по-прежнему улыбаясь, возвышается надо мной. Кожей ощущая теплую сырость и дурманящий запах, исходящий от земли, я осознал, холодея, что земля, постепенно расступаясь, под видом материнских ласк пытается поглубже упрятать меня в свое лоно. Я почувствовал себя младенцем, дрыгающим ногами на невообразимой гипертрофированной женщине. Лоно засасывало меня глубже и глубже, а я, словно зачарованный, следил за происходящим. Мне казалось, что я смутно припоминаю похожий эпизод. Только тогда, был яркий свет, и я. Я рождался! А теперь, видимо, вовлечен в обратный процесс. Мне это не понравилось, и я стал сопротивляться.

Карлик произносил какие-то премудрости, сопровождая их красивыми жестами:

– Когда ты вошел в это древнее сооружение, ты хотел отдохнуть. Ты хотел покоя. Тело стремится к покою и безопасности. Оно знает, что совершенный покой, абсолютная безопасность – это смерть. Не противься зову праматери-земли. Ты уже на полпути.

Карлик нависал надо мной, сверля холодным, насмешливым взглядом.

– Приидите ко мне, все утруждающиеся и обремененные! – напевно возгласил он насыщенным церковным тенором.

– Это не из той оперы! – возразил я, усиливая попытки освободиться от назойливой праматушки. – Слова адресованы живым, а не мертвым. Там дальше сказано: Я пришел, чтобы имели жизнь, и с избытком. Ненавидящие меня любят смерть,

– Молчать! – яростно и хрипло рявкнул карлик.

В его пронзительном голосе слышались нотки профессионального палача. На ум мне пришла «святая» инквизиция, зверства гестапо и НКВД.

– Мне плевать на эту демагогию! – продолжал карлик. – Этой книгой можно доказать любое дьявольское утверждение!

– А можно опровергнуть, – почти спокойно произнес я, отплевывая грязь. Во мне проснулось настроение мученика за правое дело, и я, как это ни поразительно, ощутил, что, несмотря на свое жутковатое положение, почти не боюсь. Возможно, именно поэтому я стал делать успехи в схватке с землицей, по собственной инициативе решившей, что я страдаю Эдиповым комплексом.

– Про любовь и добродетель – это все чушь! – почти по слогам произнес карлик. Я заметил, что под стать моим спонтанным ассоциациям он и впрямь предстал теперь облаченным в мундир и кирзовые сапоги. – Сентиментальная чушь! – с ленинскими нотками добавил он, брызжа слюной.

Полковничья фуражка преобразилась вдруг в головной убор священника, мундир в мгновение ока стал иерейским одеянием – ризой, стихарем, епитрахилью.

– А я говорю – смерть есть избавление от зла! Смерть – это настоящий мессия. Жизнь есть непрерывное страдание, а страдание – зло. Следовательно, умирая, мы очищаемся от скверны, от многоликой скверны жизни.

Тон проповедника смягчился, но свои истины, утешительные, словно вбиваемые в шпалу железнодорожные костыли, он продолжал развивать:

– И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, – процитировал карлик Экклезиаста. – А блаженнее всех те, кто вовсе не существовал. Суета и томление духа! Но возвращается прах в землю, чем он и был.

Карлик молитвенно сложил ладони. Они были подозрительно волосаты. Объятия земли-матушки стали крепче.

– Договаривай, – с натугой подхватил я. – А дух возвратится к Богу, который дал его. И о жизни у того же автора есть более оптимистичные высказывания: все соделал Бог прекрасным в свое время и вложил мир в сердце человеков.

– Бог? – с привкусом цинизма уточнил карлик, облекаясь в судейскую мантию. – Не криви душой. Ты сам прекрасно знаешь, что тот, кого ты называешь Богом, – и есть главный преступник. Это он заварил эту кашу, он! По его вине свершаются все обманы, убийства, войны! Примеры? Пожалуйста. «Господь сказал Иисусу Навину: не бойся и не ужасайся; возьми с собою весь народ, способный к войне, и, встав, пойди к Гаю; вот, Я предаю в руки твои царя Гайского и народ его, город его и землю его; сделай с Гаем и царем его то же, что сделал ты с Иерихоном и царем его, только добычу его и скот его разделите себе». Доволен? Знаешь, что сделал Иисус Навин дальше? Как он по повелению своего Бога предавал заклятию все дышащее в городах? Молчишь?

– Я не знаю, кто диктовал это на ухо иудейскому жрецу, но меня древний племенной этос не слишком интересует. Зато я знаю, что сказал другой Иисус. «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими». И еще он говорил, что вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Так поступали и племена евреев, вторгаясь в Палестину. А пастырь добрый полагает жизнь свою за овец.

– Хватит, – прервал меня суровый судия. – Твой добрый пастырь придумал ад!

– Не знаю. Но в Евангелии от Иоанна ад ни разу не упоминается. Ведь он был простой рыбак. А Матфей, сборщик податей, козыряет адом направо и налево. Может, потому, что его ведомство просто привыкло мыслить категориями насилия? Тогда ад родился только в человеческой голове.

– А это, по-твоему, кто создал? – Карлик взмахнул руками, стены пали и перед моим взором предстало клубящееся огненное море.

– Это что, солнце? – робко предположил я.

– Геенна огненная. – смутился карлик, явно обескураженный моим настроем.

– Знаешь, к Христу у меня нет претензий. Я говорил о добром пастыре, так вот, он был в нашей, человеческой шкуре, прожил жизнь, никому не содеяв зла, и взошел на крест. Так что если он и проявляет жестокость, то равно и к себе. А мне нравятся одинаковые правила игры.

Мне все же удалось отделаться от разнузданной земли и привстать над разверзшимся слизистым зевом. Карлик отскочил.

– Устраивают правила игры? О чем ты? Тебе нравится быть потным вонючим животным, жрущим, жиреющим, испражняющимся? Выделяющим сопли и слюни? Испытывающим боль и страх, зимою недовольным холодом, а летом жарой? Этого барахла тебе надо с избытком? Этой жизни?

– Кроме соплей и слюней, у меня есть друзья и любимая и возможность заниматься тем, чем нравится, делать свое дело.

Карлик расхохотался:

– Ты убил друга, попавшего в беду, и бросил свою любимую, которая перестала быть для тебя привлекательной!

Молния прострелила мне мозг. Да, я сделал это. Впрочем, в том, что все это было на самом деле, я сомневался. Не знаю, может быть, в этот момент мои бастионы начали шататься, но я продолжал бороться уже просто из противности:

– Мне дали возможность жить, и я не променяю этот дар ни на какие пироги.

– И что толку? Все равно в итоге сдохнешь.

Меня наполнил какой-то радостный озноб, святая ярость.

– Не сдохну. Он обещал. Иисус воскрес, поэтому и я не сдохну!

– Ты веришь в эти сказки?

– Я верю в то, что он умер за свои слова, за свои убеждения. По-моему, это что-нибудь да значит. А, собственно говоря, почему я не могу верить?

Я окончательно выбрался из ямы и, восстанавливая дыхание, наблюдал за игрою клубящихся огненных смерчей. Створки моей несостоявшейся могилы с противным звуком схлопнулись. Видение «геенны» исчезло.

– Я понял, на что ты уповаешь, – сказал карлик, укоризненно покачивая пальцем. – Но ты этого недостоин. Чтобы ты не обольщался на свой счет, придется устроить тебе страшный суд.

Карлик рассыпался на легион мелких лилипутов, обсевших какие-то трибуны, словно куры насесты. Я недоуменно рассматривал их миниатюрные мордочки, и волей-неволей мне вспомнилась легенда, рассказанная Варьей. Мне показалось, что я смотрюсь в осколки того самого вместилища истины, разбившегося во время борьбы демиурга с мировым змеем. В каждом лилипуте я угадывал слегка изуродованную копию себя самого.

– Мы – это ты, – хором изрекло скопище служителей адской фемиды. – Мы все знаем о тебе. О том, как ты в детских играх мнил себя жестоким диктатором и властителем душ всей земли, как ты крал книги из библиотеки, как, возвращаясь домой среди ночи через бандитские кварталы, от страха втайне мечтал остаться на земле один. Пришло время расплаты. Смотри и мучайся от сознания собственной мерзости!

– Я не желаю ничего смотреть! – крикнул я, словно защищаясь, выставив перед собой ладонь.

– А придется, – удовлетворенно протянули лилипуты. И тут началось.

Я уже давно заметил, что до появления кинематографа писатели строили свои произведения совсем иначе, чем теперь. Потом голографические очки настолько усовершенствовали эффект присутствия зрителя в действии, что кино стало почти идентичным реальности. Компьютерные технологии смешали реальность обыденную с переживаниями из сновидений. Но то, что произошло со мной, было похоже на настоящее погружение в прожитое, в мое прошлое, в ожившую память многих людей, которых я никогда не знал или успел основательно забыть. Но над моим путешествием постоянно довлело чье-то чужое, недружелюбное присутствие.

В первом эпизоде я провалился в мозаику кадров собственного шестнадцатилетия. Я заново перепросматривал поблекшие картины минувшего, обретшие неожиданную остроту и яркость, испытывал прежние эмоции, участвовал в принятии мучительных решений, подавлении или активации волевых импульсов, словом, переживал тот день заново. И тем не менее продолжал видеть и хари лилипутов, и мрачный интерьер подземелья. Самое удивительное, что моя нервная система не испытывала при этом особых затруднений. Но постепенно я стал персонифицировать себя с тем, прежним Серегой Гордюковым, едущим в скором поезде покорять мир.

Заснеженные поля, лежащие за окнами тамбура, уступают место черным холмистым прогалинам. В эти места весна пришла раньше. Желтеют сосны, то и дело попадающиеся на пути следования. Мы уже два часа в пути.

Мы – это четверо друзей, толпящихся в тамбуре. Мимо пробегают какие-то хмурые постройки, незначительные поселения, где наш поезд не делает остановок. Все уже выкурили порядочное количество сигарет, однако, с чувством некой обреченности, мы распределяем между собой еще по одной. На стыках трясет особенно сильно. Пашка, щедро сдабривая речь ненормативной лексикой, высказывает вслух свое мнение о работниках железной дороги:

– На фига тогда места писать в билетах, если они все равно заняты!

– Это все проводники, – говорит Серега. – Тут же в глуши безвластие. Они подбирают на станциях «левых», сажают их, а тем, кто купил билеты в кассе, ничего не достается. И не докажешь.

– Когда рейсы сокращают, всегда так, – философски замечает Юрик.

– Ничего, станций через пять половина встанет, – обнадеживает Серега, – вот тогда надо быстренько садиться.

– А до этого что делать? – говорю я. – Я уже забодался тут. И вымазался весь.

– Не знаю.

Меня осеняет:

– Предлагаю продолжить праздник. Встретить шестнадцать лет в поезде – это круто!

«Заметь, это предложил ты! – строго сказал голос наблюдателя моего трансового путешествия. – Ты во всем виновен!» Я вздрогнул от неожиданности.

– Здесь пить? – Юрик морщится.

– Зачем тут? В вагоне-ресторане.

– Точно, – говорит Серега. – Там и места есть. Поедем, как белые люди.

Сопровождая поход колкими солеными шутками, компания отправляется в вагон-ресторан и занимает столик. Все довольны, только Юра, кажется, скрывает раздражение. Я вспоминаю, что вчера он и Серый, который приходится ему старшим братом, торжественно клялись друг другу завязать с алкоголем. Я благодарен ему за то, что он не высказывает свое недовольство вслух. Мне действительно хочется продолжить пирушку, прерванную родителями накануне. Они-то, бедняги, уверены, что мы едем устраиваться на работу, а нам охота просто попутешествовать. Только Сергей, он самый старший из нас, действительно нашел себе заработок в крупном городе.

– Пить много не будем, – говорит он. – Так, просто посидим, время убьем.

Нам приносят первую бутылку водки и хилую закусь. Стук пластмассовых рюмок.

– Ну, за твои шестнадцать!

– Чтобы поездка удалась!

Юрик оставляет в рюмке половину содержимого.

Мы рассчитываемся за третью бутылку. Я с некоторым удивлением, но полон пьяной беззаботности, откладываю несколько крупных купюр. Предполагалось, что денег хватит надолго, но такими темпами они кончатся гораздо раньше. За окнами темнеет. Пашка и Серега громко спорят и выходят из вагона.

Мы с Юрой понимаем, что праздник себя исчерпал, и решаем проверить, освободились ли места. Старушки с узлами, женщина с тремя маленькими дочками испуганно вглядываются в наши хмельные физиономии. Остальные пассажиры, плохо скрывая презрение, медленнее, чем следовало бы, убирают ноги, освобождая нам проход. Свободны только две верхние полки. Мы взбираемся на них прямо в туфлях. На них грязно, в беспорядке навален хлам вроде подушек и матрацев. Мы кое-как устраиваемся. Юра подкладывает под голову куртку и пытается уснуть. Я добываю из сумки фантастический роман и пытаюсь читать в почти сумеречном освещении.

Я вижу мир глазами Юрика. Ему не спится. Он беспокоится о брате. Спрыгивает, пробирается из вагона в вагон, пьет невкусную воду из бака с краником. В поезд набилось еще больше народа. Люди на корточках сидят в тамбуре, тесно прижавшись друг к другу и своей поклаже. Наших друзей нигде нет. Наконец, он видит Пашку, угрожающим тоном беседующего с каким-то хлипким подростком. У Пашки блестящие глаза и раскованные, но неверные движения.

– Где живешь? – сурово вопрошает он.

Парень что-то бурчит.

– Города рядом, приеду – найду! – говорит Пашка, обращает внимание на Юрика и отпускает жертву.

– Где брат?

– За бутылкой пошел.

– Хватит вам пить.

– Да ладно!

Наблюдатель снова меняется. Теперь это неизвестная женщина, возвращающаяся из туалета. Она замечает двух неудержимо хохочущих молодых людей, стоящих в тамбуре. Между ними сидит невменяемо пьяный мужчина в шапке из ценного меха; склонив голову на колени, он спит. Еще недавно он пил с ними. Парни ломают язык, пытаясь придать произносимой абракадабре кавказское звучание. Их пальцы шустрят в шапке сидящего. «Алкашня», – думает женщина, проходя мимо.

Теперь я в теле Пашки. Он едва держится на ногах. Поезд стоит на глухой станции, где никто не выходит и не входит. Пьяного мужчину Пашка старается вытолкнуть на перрон. Его захлестывает беспричинная злость. Тело с ругательствами шлепается на бетонные плиты. Шапка в руках у Сереги, стоящего сзади с помутневшим взором.

Я лежу не третьей полке и в который раз перечитываю один и тот же абзац. Сосредоточиться тяжело. Поезд трогается. Мелькают за стеклом огни железнодорожных фонарей. Ко мне приближается какой-то шум. Это Пашка и Серега с шапкой, початой бутылкой водки и железной кружкой с обрывком веревки продвигаются по вагону. Кружка еще недавно была привязана к резервуару с водой.

Пашка, беспричинно веселый, торжественно вручает мне шапку.

– От этого зависит наша судьба! – едва выговаривает он. – Спрячь!

Я ловлю на себе взгляды всех пассажиров, и мне становится неуютно. Я понимаю, что это пахнет чем-то нехорошим.

Руки Юрика заталкивают шапку в мусорный бачок в туалете.

Руки Пашки методично избивают мужчину, который здоровее его раза в полтора. Звон стекла, по руке Пашки стекает кровь. Он матерится.

Сосед со второй полки напротив подзывает меня жестом. Я свисаю вниз, поближе.

– Там твоего друга менты повели, – громко и отчетливо говорит он.

Я готов просочиться сквозь пол прямо на рельсы.

…– Мы как соучастники получаемся! – доказываю я Юрику в тамбуре.

– Они не знают про шапку, они их из-за стекла взяли, – возражает он.

Пьяного мужчину с разбитой головой забирает с перрона «скорая помощь».

– У него сотрясение мозга, – констатирует фельдшер.

Пашку и Серегу обрабатывают дубинками на вокзале. Мои кореша сопротивляются. В глазах у Пашки темнеет; он теряет сознание от сильного удара в область почки.

Мы с Юрой препираемся с проводницей. Ей не нравится мой билет. В нем, будто бы, не совпадает номер моего студенческого. Среди ночи по пустой станции я бегу покупать новый билет. Денег остается очень мало. Я отсчитываю их дрожащими пальцами, не понимая, куда мог их деть. Поезд вот-вот отправится.

Рассвет мы с Юрой встречаем, сидя на каком-то ящике возле туалета. Мерно постукивают колеса. На заре нового дня меня жестоко терзает головная боль и угрызения совести. Юрик молчит.

«Одного этого достаточно для пожизненного заключения в аду!» – хлестко бьет по нервам голос судьи. Я пытаюсь возразить, но меня снова окунают в прошлое, и мой протест захлебывается. Мощная струя встречного времени заглушает настоящее, и я снова перепросматриваю не очень приятный эпизод своей жизни. Кадры воспоминаний, словно мины, рвутся в мозге. Чужая память сливается с собственной.

Мне восемнадцать с половиной. Я на последнем курсе техникума. Ноябрь порывом ветра заметает в подъезд отсыревшие разноцветные листья. Я стою, опершись на перила, и отрешенно наблюдаю за огоньком сигареты. Лена, моя первая девушка, отвернувшись и сложив руки на груди, стоит двумя ступенями ниже. Она прикусила губу, в тусклом свете подъездной лампы на ее щеке сверкает крупная слезинка. Я испытываю к девушке жалость, смешанную с виной и странной брезгливостью. Она не знает причины перемены в моих чувствах, не подозревает, что я все ЗНАЮ, но я не собираюсь ничего объяснять ей. Это претит моей гордости. Да и какая теперь разница? Проще солгать.

– Ты все придумал. Не может человек так быстро меняться. Тебе точно кто-то что-то нарассказывал.

– Гм.

Кажется, она начинает понимать, что я не настроен обращать все в шутку.

– Значит, ты никогда меня не любил?

– Нет, – лгу я, уже начиная жалеть, что затеял эту сцену.

– Правда?

Я молчу.

– Даже в ту ночь на Дону?

– Угу.

Следует затянувшаяся пауза. С раскрасневшимся от гнева, совсем некрасивым лицом, она оборачивается, едва сдерживая готовое разразиться рыдание:

– Какой же ты козел, оказывается! Да дерьмо ты собачье, брехливое!

Лена выскакивает наружу, и шаги ее вскоре стихают. За порогом моросит дождь. В запоздалом порыве раскаяния я бросаюсь следом, но сразу передумываю.

«Так правильно, – успокаиваю я себя. – Дело сделано. Ничего, я и она это переживем».

Я выбрасываю окурок и иду доделывать курсовой. «За кадром» слышится убийственный хохот моих судей.

У Лены истерика. На автобусной остановке она с подругой трудится над бутылкой кагора. Подруга участливо поддакивает, но Лена начинает подозревать, что в ее бедах виновата именно ее склонность к сплетням. Лене неприятно здесь оставаться. Уже в изрядном подпитии, она прощается и уходит, лелея план мести. Снова начинается дождь. Лена стоит у придорожного кафе одна, без зонта. Судьба находит ее в виде подержанной иномарки. Лена с растущим опасением все же садится в машину.

Меня протаскивают сквозь сцену грязного и грубого секса. Я чувствую, что Лена на грани отчаяния и готова с криком о помощи выбираться из машины. «Я же сама этого хотела», – сдерживается она. За стеклами автомобиля идет дождь. Лена взирает на уличный фонарь, запрокинув голову за край сиденья. По ее лицу беззвучно бегут слезы.

Лена в постели с молодым мужчиной. Объятия, ласки, поцелуи. Жена мужчины в роддоме. Лена думает обо мне. Новый партнер – очередная «жертва» ее «мести». Впрочем, это уже не месть, а что-то привычное. Лена вдруг осознает, что ей почти все равно, с кем она.

Лена встречается со мной в коридоре техникума. Она смотрит с вызовом, полагая, что я должен испытывать раскаяние и запоздалую любовь, которую теперь она отвергнет. Но я занят уже совсем другими мыслями и проблемами, поэтому просто приветливо улыбаюсь. Я ничего не знаю о ее новой жизни. Моя реакция разочаровывает ее. Что ж, ей довольно и иллюзорного переживания мести. Она уже почти презирает себя за то, что когда-то могла быть влюблена в такого козла, как я.

Я в гостях у сокурсника. Он возбужден. Двери комнаты закрыты, чтобы «посторонние» родители не подслушивали. Он приглушенно, но с жаром доказывает:

– Да точно тебе говорю, это она меня заразила!

– Не может быть!

– Я после нее ни с кем не был.

– Ну и что? Это ничего не доказывает.

– Больше некому. С ней уже половина моих знакомых. Шлюха она.

Я обескуражен такими заявлениями. В груди что-то щемит. Однако мужская солидарность побеждает, и я сочувственно киваю. Недоверие отступает. Я чувствую облегчение оттого, что в свое время решил прекратить с Леной отношения.

– Хорошо хоть, я не влип, – говорю я.

Разгар семейной драмы. Молодой человек, которого я видел в постели с Леной, отрешенно выслушивает попреки разъяренной супруги. Она оскорблена в лучших чувствах. Кажется, я знаю их – это семья Кораблевых, с которыми дружит Юдин.

– У, какой ты подлец оказался, а! Пока я с сыном в больнице, а ты в это время в нашей постели с какими-то… барахтался! Знала бы, что ты такая тварь, ни за что бы за тебя не вышла, ни денег твоих не надо, ничего!

– Лиза, милая.

– Убирайся из дома, видеть тебя не могу!

– Ну, погоди, я все объясню, – перекрикивая, пытается вставить хоть слово муж. – Я тебя люблю!

– И сифилис тебе дарю. Собирай шмотки. Ребенка ты не увидишь.

Молодой человек в ванной комнате в квартире матери. Женщина у соседки смотрит за чаем вечерний сериал. Молодой человек старательно выводит слова на бумаге, потом откладывает лист и ручку на пол, тщательно намыливает петлю и, поколебавшись, накидывает тонкую синтетическую веревку на шею.

«Скорая помощь» увозит двоих. На глазах у столпившихся возле подъезда жильцов по очереди выносят сначала носилки с сыном, затем с матерью. У нее было больное сердце.

…– Помнишь Лизу? – спрашивает у меня Саня Юдин. Мы шагаем по улице.

– А-а, с поселка? Помню. Как они там, с мужем?

– Муж повесился в феврале.

Я останавливаюсь и недоверчиво смотрю на друга, пытаясь уловить улыбку.

– Правда, правда, – говорит он. – Видел ее вчера, с коляской. Поболтали. Ужас, да?

Я возобновляю ход, но уже медленнее, чем прежде. Сказанное не укладывается у меня в голове.

И снова меня выдернули из колодца видений лишь на краткий миг. Для того только, чтобы сказать:

– Ну как, умник, все еще мнишь себя достойным вечной жизни? Да за это тебе и землю бы топтать не стоило. Вот тебе еще, на десерт!

И страшный суд продолжился.

Я увидел свои руки в промокших от масла и эмульсионной жидкости рукавицах. Гудят станки, трещит сварка, по пролету цеха перемещается кран-балка. На стропах повис извлеченный из недр шахты насос. Я от техникума прохожу практику на заводе, ремонтирующем шахтное оборудование.

Наблюдая за работой стропальщиков и слушая вопли крановщиц, выполняю нехитрую, давно уже ставшую автоматической последовательность операций: выбираю вышедший из строя клапанный блок, потрошу его начинку, чищу корпус, проверяю резьбы многочисленных отверстий. Потом вставляю новые клапаны, тщательно завинчиваю крышки, подключаю рукава, ведущие к испытательному стенду, и нажатием педали нагнетаю в блок давление до тех пор, пока оно не достигнет величины, необходимой по инструкции. Если блок выдерживает нагрузку, сохраняя герметичность, я ставлю его в контейнер с готовыми. Если струя эмульсии через специальные отверстия ударяет мне в глаз или в ухо, я повторяю цикл сначала. Девять блоков из десяти не нуждаются в проверке. Но иногда находится дефект, из-за которого приходится делать двойную работу.

Я занимаюсь этим делом четвертый час подряд, с самого перерыва. Я устал, но это привычная усталость, ее воспринимаешь как норму. Мои напарник и бригадир уже моются в душевой, хотя на часах только пятнадцать ноль пять. Впереди еще прорва рабочего времени, но, согласно заведенному в цехе порядку, все смываются домой раньше. Можно оставить работу и закончить ее завтра, но лучше разделаться с ней сегодня, чтобы завтра, получив чистые рукавицы, слоняться без дела. Этим и объясняется мое упорство.

Я ставлю на испытательный стенд десяток блоков, которым поменял потроха еще до перерыва. Они вымыты соляркой и выглядят как новенькие.

Привинчиваю блок, нажимаю педаль. Давление не держится, хотя блок с виду в порядке. Я осматриваю стенд. Так и есть: эмульсия разъела резиновое кольцо-уплотнение. Пока я размышляю, стоит ли забираться в маленькое болотце, образовавшееся на месте аварии, и с дюжиной ключей и прочих инструментов полчаса бороться с неподатливыми рукавами, словно Лаокоон со змеями, на участок прибегает Юдин, свежий и чистый после душа. Глядя на мою чумазую физиономию, он качает головой:

– Мы выбрали не ту дорогу в жизни.

Я нехотя принимаюсь за ремонт.

– Бросай это гиблое дело, – говорит мой приятель. – Забыл, что ли? У Дениса день рождения. Иди мойся быстрее.

Я с сомнением гляжу на часы, на приготовленные к испытанию блоки. Я могу управиться со всем этим как раз к концу смены.

– Да рано еще.

– Я тебя ждать не собираюсь.

Клапаны совсем новые. Их, должно быть, неоднократно проверял ОТК. Повреждений на корпусах нет. Должны работать как миленькие. Чего с ними завтра голову морочить? А со стендом пусть бригадир возится.

Махнув рукой, я быстро складываю блоки в контейнер с надписью мелом «ГОТОВЫЕ», собираю инструмент и вскоре устремляюсь в заветную душевую.

В теле шахтера, ползущего во мраке горной выработки, я перемещаюсь вслед за его мозолистыми руками. Невообразимый шум создает комбайн, крушащий угольный пласт. Гремят цепи, рычит двигатель, рабочие головки резцами буравят окаменевшие остатки растений карбонового периода. Четвертая смена, «час быка». По статистике, больше всего аварий и несчастных случаев происходит именно в это время.

Одна из секций гидравлической мехкрепи вышла из строя. Из-под крышки блочного клапана тугой струей хлещет эмульсия. Слесарь выключает подающую маслостанцию и ползет назад, уже с новым блоком. Он на чем свет стоит клянет нерадивых ремонтников. В полумраке, наполненном взвесью мельчайших частиц угля и породы, он садится в грязную жижу и начинает менять блок.

Что-то начинает происходить. Вибрируют механические стойки, дрожит земля. Шахтер не реагирует, всецело поглощенный своим занятием.

Гул работающего комбайна стихает. Внезапно гаснет освещение, и шахтер, чертыхаясь, включает собственную лампу, закрепленную на каске. Он слышит крики рабочих смены, замечает удаляющиеся огоньки.

– Васильич, быстрей, кровля садится! – Голос звеньевого слышен где-то близко.

– Щас иду! – отвечает Васильич и, бросая ключи, ползет на голос, слыша за спиной скрежет сдавливаемых невообразимым давлением стоек.

Многотонная плита породы вдруг рушится на верхняк секции и без труда выдавливает из разгерметизированной секции всю эмульсию. Рукава чвиркают, выплевывая жидкость, шток мгновенно вдавливается в плунжер, а плунжер в цилиндр. Завалившаяся на один бок секция защемляет шахтеру край рабочей спецовки между каких-то железяк. Ругаясь, он лихорадочно принимается стаскивать ее с себя, однако уже поздно. Лаву засыпает полностью, и дорога к штреку оказывается отрезанной. Куски породы, разлетаясь, бьют горняка по каске. Он едва успевает отклонить туловище в более безопасную зону. И понимает, что оказался заживо похоронен в прикованном состоянии. Наступило томительное одиночество, нарушаемое только биением сердца да скрежещущей вибрацией металла, медленно, но неуклонно сминаемого невообразимой массой. Шахтер понимает вдруг, что в окружающей его темноте осталось не так уж много кислорода.

Когда пытка переживанием чужого удушья прекратилась, я уже не мог сдерживать рыданий.

– Оставьте меня в покое! – простонал я. – Отцепитесь!

– Ты мешок дерьма, – изрекла стайка лилипутов в судейских мантиях. Кисточки их нелепых квадратных головных уборов мелко тряслись, когда они хихикали. Я заливался слезами.

– Повинен смерти!

– Я не виноват… я… не знал… не хотел…

– Думать надо было. Затем человеку и голова дана, чтобы думать о последствиях своих поступков. Ты предаешь, мараешь и уничтожаешь все, чему сам же придаешь ценность. Все: дружбу, любовь, порядочность, труд. Ты ничтожество. Истлевай.

Приговор послужил сигналом. Щупальца взвились из земли и повлекли меня вниз. Могила вновь разверзлась у меня под ногами. Но я хотел жить, изо всех сил желал продолжать существовать несмотря ни на что.

– Что ж, я грешен, – сказал я, перестав всхлипывать. – Я не спорю. Но история знала людей, которые совершили куда больше злодеяний, чем я, причем намеренно. И все равно Бог прощал их. Савл, например, ставший потом апостолом Павлом, или разбойник, распятый вместе с Христом. В этом-то и смысл его жертвы. Мы грешны, а Христос праведен.

Инстинктивно я почувствовал, что выжить мне позволит сейчас только вера в бога христиан. Из обломков всех религий и верований, которые грудами лежали на заброшенных складах моей души, перед лицом гибели проклюнулось то самое зернышко вселенской истины, тот самый беззащитный подснежник веры, что был погребен под плесневелыми сугробами ритуалов, анекдотов, суеверий, умствований и прочей никому не нужной требухи. Мне кажется, я начал прозревать и вылезать из утлой ракушки, прокрустова панциря своего закоснелого агностицизма.

– Я хочу сказать, – продолжал я, – что и мешок дерьма достоин жить. Солнце одинаково светит и негодяям, и праведникам. Я получил эту жизнь в подарок и хочу прожить ее. Пока жив, я всегда могу исправиться.

Щупальца засохли, превратились в прах и бессильно осыпались.

Лилипуты поднялись в воздух стайкой мух и слились в единое целое, ставшее прежним карликом. Он был весь в белом, в докторской шапочке и резиновых перчатках. Словно оставляя укрепленный плацдарм неприятелю, он отступил на пядь.

– Зачем мешку с дерьмом влачить свои жалкие мощи? Ради чего? Чтобы попасть сюда?

Я задумался. Действительно, зачем?

– Я не знаю, почему, но мне кажется, что в небытии смысла куда меньше, чем в существовании. Жить хорошо. Отпусти меня домой, а? Мне тут совсем хреново. Сущий ад!

– Тебе здесь нехорошо? Загробный мир кажется тебе адом? Нет, друг мой, настоящий ад – это земля. Небытие и есть истинная жизнь, со всеми присущими ей замечательными свойствами и атрибутами. В нем нет смерти, нет боли, нет страданий. Это полная противоположность земной житухе. Вспомни, как вы лжете, гадите, ненавидите, убиваете. Согласись, ваши души, слишком привязанные к химии тела, насквозь червивы. Пропусти через себя весь этот смрад, впитай его, а потом уразумей, что можешь сейчас же навсегда избавить себя от этого!

Карлик махнул рукой, и на меня обрушился водопад воспоминаний, впечатлений, переживаний. Вся боль моей прежней жизни, весь опыт страданий, тоски, страха и мук.

Я вспомнил, как в детстве, впервые в жизни, понял, что когда-нибудь умру, и закатил жуткую безутешную истерику; как собака Кукла прыгала по двору, словно кенгуренок, потому что ей отрезало передние лапы поездом, а я смотрел на ее жалкие зализанные культи и с ужасом представлял себя на ее месте; как один из моих лучших друзей, когда я навещал его в реанимации, где он лежал вторую неделю, назвал свою палату адом, потому что там постоянно умирали люди, и как он сам потом умер, обхитрив нас, врачей и саму судьбу, а мы рыли ему могилу, могилу своему другу, потому что его семья была слишком бедна, чтобы нанять могильщиков. Мои глаза наполнились влагой, когда вспомнил, как плакала над гробом девушка моего сокурсника, которого в шахте раздавило многотонным куском породы, и не было силы, способной ее утешить, потому что через месяц они собирались пожениться. Я вспоминал бесчисленные тела собак и кошек, разорванных и раздавленных колесами машин, и меня пробирало могильным холодом, веявшим из их мутных остекленевших глаз. Я содрогался всем телом, вспоминая кадры кинохроники и художественных фильмов, где рушились мосты и здания, рвались бомбы и впивались пули, вываливались кишки и отлетали руки, ноги и головы. Меня выворачивало наизнанку, когда меня проносило сквозь наполненные скелетоподобными узниками концлагеря и толпы погибающих от голода чернокожих детей. Меня заново избивали наркоманы, а здания Хиросимы снова сметало ядерным ветром. Все смешалось, превратившись в какой-то извращенный видеоклип, состоящий из нарезки наиболее мучительных и противных человеческому существу кадров чужих и моих воспоминаний. В конце концов я непередаваемым способом увидел, что океан – это раствор бесчисленных поколений морских созданий, содержащий информацию о всех их страданиях, а земля – это большая братская могила, из живых существ состоящая и их болью и смертями напоенная. А карлику было все мало и мало, он продолжал нагонять на меня сонмы все новых душераздирающих видений.

Одна какая-то деталь, которую все время хотел вспомнить, почему-то ускользала от моего внимания. Я натыкался на нее, но повелитель моих адских грез не желал, чтобы я акцентировал на нее внимание. И все же она, как поплавок, пробилась на поверхность и заполнила все пространство моего сознания грустным, но светлым и обнадеживающим умиротворением. Я увидел силуэт страдающего Бога на кресте, и все прочее постепенно потускнело. Так, словно бы неизвестная величина в трудном уравнении была, наконец, найдена, и между его составляющими, казавшимися до того непримиримыми неравенствами, смело можно было поставить две горизонтальные черточки. Поток мучительных терзаний иссяк.

– Все не так мрачно, – надломленным голосом сказал я. – Хорошего всегда больше.

Карлик рассмеялся, хлопая в ладоши, и покачал головой. Весь вид его будто бы говорил: ну и молодчина же передо мной, экий матерый гомо сапиенс! Но в смехе его мне почудились нотки хорошо спрятанного разочарования.

– Ты, я вижу, уперт как баран. Впрочем, ты ведь по гороскопу Овен, ха-ха, агнец. Это хорошо, что ты такой.

Стан карлика вытянулся, лицо облагородилось, сам он облекся в белоснежные одежды. Загадочное существо все так и сияло.

– Друг мой, скорее пойдем прочь из этой душной тюрьмы.

Он взял меня под руку и повлек за собою. От взмаха его руки настежь распахнулись двери, и мы вошли в просторные светлые покои, наполненные блистающим великолепием.

– Ты не поверишь, какие муки испытываешь, подвергая вновь прибывших этому последнему в их жизни и, без сомнения, самому трудному экзамену. Но все позади, мой друг, все позади.

Мы прошествовали мимо оранжереи, восьмого чуда света, в котором были собраны, наверное, все пятнадцать тысяч видов орхидей, не считая всех прочих существующих в мире цветов. Бесконечный коридор был выложен плитами из полированного белого мрамора. Изящные дорические колонны поддерживали своды потолка, украшенного разноцветными лепными барельефами. Противоположная стена, в которую то и дело уходили новые коридоры, была покрыта фресками пикантных сцен из мифологических сюжетов.

– Где мы? Что это за помещения?

– В этом доме обителей много, – сказал мой спутник, широким жестом приглашая меня войти в одну из представших передо мной комнат.

Я всегда мечтал о такой. Казалось, ее обставил человек, вкус которого был на сто процентов идентичен моему. Широкая жесткая кровать, несколько удобных кресел, высокий письменный стол, пара журнальных столиков, стеллажи с литературой, яркие фотопейзажи. На полу ворсистый ковер в светлых тонах, в углу парила какая-то призма, которая выглядела одинаково выпуклой и объемной из любой точки комнаты.

– Это очень совершенная помесь компьютера, телевизора и прочей бытовой техники, – сказал мой провожатый, предвосхищая вопрос. – Присаживайся, твои мытарства закончились.

Меня заинтересовала еще одна дверь, и я, исследуя новое жизненное пространство, открыл ее. За дверью плескалась прозрачная вода в бассейне, воздух был напоен приятными искусственными ароматами. Всю перспективу занимало густо-голубое небо с закатным солнцем, песчаный пляж, скалы, пальмы и чайки, кружащие над лагуной.

– Все это – твое, – услышал я шепот возле левого уха.

Я, по старинке, предпочитал называть его карликом, хотя шерсть на руках вроде бы не просвечивала сквозь его блистающее одеяние.

– Да садись же, отдыхай!

Я с тоской оглядел себя: совсем, бедненький, грязен, замучен, изранен. Наверное, я брал энергию в кредит из будущего, – собственных сил вряд ли хватило бы на то, чтобы поддерживать себя в вертикальном положении, – но в таком виде я не решался пачкать такую чистоту. Потом все же сел, так как решил, что веду себя неучтиво по отношению к хозяину.

– Не переживай из-за кресла, – кивнул бывший карлик, понимая мое смущение. – Оно останется чистым. А ты скоро отвыкнешь от предрассудков своего старого тела. Ты освоишься, все поймешь, и тебе, наконец, станет легко и хорошо.

Не совсем ясно представляя себе, о чем он говорит, я попросил растолковать его слова, выражаясь немного конкретнее. Лик ангелоподобного существа посерьезнел. Он присел напротив, постукивая пальцами по поверхности столика.

– Настало время открыть тебе величайшую тайну. Ты выдержал все испытания, с честью преодолел все преграды, искушения и теперь удостоен вечности в раю.

– Что? Это рай?

– Это – рай, – кивнул он. – Самый настоящий.

– Выходит, я отдал концы?

– Выходит, отдал. Ты испытываешь какие-то неудобства?

Несмотря на жуткую усталость, я почувствовал некоторое разочарование. Вот так живешь, трепещешь от мысли о том, что это когда-нибудь случится, размышляешь, что да как при этом чувствуешь. А потом – бах! – это происходит нежданно-негаданно, и выглядит, оказывается, банальнее некуда.

– Н-нет, не то чтобы неудобства, – ответил я, все еще с недоверием косясь на своего недавнего мучителя. – Просто… неуютно как-то. Все в голове перевернулось.

– Ничего, пройдет. Как ты теперь понимаешь, бутылка в холодильнике все же содержала яд. Сейчас уже не важно, как она там оказалась. Ты отравился, умер и прошел через своеобразное чистилище.

– Я не Гандхарва?

– Нет. До арийского спасителя тебе далеко. Ты обычный смертный, которому пришлось немного тяжелее, чем многим другим. Наконец, настало время отдохнуть. Ты теперь дембель. Ты долго боролся сам с собой, никак не хотел смириться с переходом в новое состояние. Боялся расстаться с бренною плотью и получить взамен новую обитель своего духа и целый новый мир. Но отныне это место станет твоим счастливым вечным домом. Не понравится комната – выбери другую или смоделируй новую, по вкусу. Я научу.

– А мои предки тоже здесь?

– В основном. Ты сможешь увидеть потом всех, хоть Сократа с Архимедом, если захочешь.

– А где.

– Да, да, да, я понял, что тебя беспокоит. Сейчас я найду Сашу и Танюшу. Они здесь немножко раньше, чем ты. Решили прогуляться, осмотреть достопримечательности. Мы скоро вернемся, а ты пока осваивайся, приводи себя в порядок. Кстати, ящик показывает все, в том числе все земные каналы. Хочешь – развлекись.

Он кликнул кнопкой дистанционного пульта и вышел. Призма ожила и настроилась на прием какого-то сигнала. Как раз закончился очередной сюжет, и камера показала студию. Я мгновенно узнал Светлану, диктора местной программы новостей.

«И еще одно сообщение на криминальную тему, – произнесла ведущая, глядя в телетекст. – Трагически оборвались жизни трех студентов государственного университета. По заключению медиков, причиной смерти двух молодых людей и девушки стало отравление суррогатным алкоголем…»

Сменяя друг друга, шли кадры: наша с Юдиным комната в общаге, фасад факультета, врачи, полицейский автомобиль, толпящиеся студенты. Вереница скорбных лиц. По ходу сюжета я приподнимался из кресла, позабыв про отвисшую челюсть.

«.Источник в правоохранительных органах сообщил, что происхождение смертельной жидкости пока не установлено. По данному факту заведено уголовное дело».

– Твою душу! – не выдержал я и рухнул обратно в кресло. За брань извергать меня из рая, похоже, не собирались. – Неужели, неужели это правда? – твердил я, кусая пальцы.

Все происходящее выглядело чересчур уж подозрительным. Обидно, что, вкусив плода познания, человечество так и не научилось отличать добро от зла, истину ото лжи, иллюзию от реальности. Только этим вроде бы и занимаемся всю историю, а результатов никаких. И органов соответствующих у нас до сих пор не выработалось.

Меня охватило беспричинное волнение. Я перебрал десяток других каналов, но ничто не привлекло моего внимания; выключив телевизор, я изучил содержимое книжных полок, но, несмотря на обилие всегда интересовавших меня изданий, не притронулся ни к одному. Сбросив лохмотья, я нырнул в теплый бассейн и смыл с себя кровь, пот и грязь, пользуясь душистым мылом из удобно вмонтированного в стену шкафчика. Легче не стало. Словно бы меня намазали чистотой сверху, а под ней оставались все те же заскорузлые кровавые корки и бурый налет грязи.

Обмотавшись полотенцем с изображением крокодильчика, поглощающего оранжевый шарик, то ли апельсин, то ли солнце, я разлегся на кровати. Сон не шел, несмотря на то что еще недавно я умирал от желания завалиться и продрыхнуть полвечности. Плохо дело. Интересно, возможна ли в раю неврастения? Я поднялся, не в силах противостоять беспокойству и дискомфорту. Мне было смертельно одиноко и хотелось домой.

По моему заказу щель в призме исторгла из себя скатерть-самобранку. Райская кухня решила попотчевать меня ломтями хлеба, сливочным маслом, красной икрой, несколькими кружками кровяной колбасы, как ее готовили родственники, державшие свиней, зеленью и стаканом крепкого вермута. Я отметил про себя, что всю сознательную жизнь мечтал вволю питаться чем-то подобным. Однако, сделав бутерброд и надкусив, я отложил его в сторону, едва прожевав маленький кусочек. Следом я отверг колбасу и вино. С кривой ухмылкой, обычно предвещающей у меня тихую истерику, я выплеснул содержимое на ковер и стал ходить по комнате из конца в конец. Здесь мне было не уютнее, чем в проклятом подземелье. Хоть бы карлик пришел, что ли. Где он там запропастился?

Я добыл себе свежую одежду и, размышляя, вышел в сад. Там царил вечный май. Цвели и зеленели каштаны, яблони, сирень. Босыми ногами я ступал по пестрому ковру лесных цветов, все убыстряя шаг. Я почти бежал. Как одинока и тосклива, оказывается, вечность! Значит, этот мещанский рай и есть то, чего не видело око и не слышало ухо человеческое?

Я остановился на склоне живописного ручья. Глядя на журчащую воду, постарался выудить в своих недрах то интуитивное сакральное знание, которое билось во мне, точно птица в клетке, и никак не могло выпорхнуть. Повинуясь какому-то неуловимому движению души, я сначала сел на корточки, потом устроился, подогнув под себя ноги. Достигнув удобного положения, я устремил взгляд в себя.

Казалось, внутри меня царила гулкая пустота, хотя все, что я пережил и накопил в себе за годы жизни, открылось передо мной, словно разложенное по полочкам. Не было чего-то очень важного, не было связующей, смыслоисточающей силы, что придавала цельность и устойчивость жалкому нагромождению фикций, которое зовется человеком. Я не ощущал некоего привычного незримого фонового присутствия, позволявшего мне жить раньше.

Не было Бога.

Стоя на коленях, я с растущим отчаянием обратил глаза к небу и почувствовал, что в неведомом доселе, даже мне самому, источнике, во мне, бурлило нечто неистовое, мощное и прекрасное. Я понял, что нужно делать, и поднял руки вверх.

– Боже! – крикнул я. – Отзовись!

Небо, словно из ракетного сопла, внезапно разродилось каскадами свинцовых туч. Грянул далекий гром. Молнии вспороли воздух в непосредственной близости от меня. Ручей иссяк, сад завял, многоголосое птичье пение смолкло. Неописуемое лучезарное сияние пробилось сквозь пелену туч, отвоевав у мрака клочок первозданной лазури неба.

Багровая туча, словно кишку, выплюнула из себя маленький смерч. Изменяясь, будто кувшин в руках гончара, он принял форму существа, которое привело меня сюда. Лик его поблек, а белизна одежд, казалось, отливала блеском угля-антрацита.

– Что ты делаешь? – протянуло оно ко мне дрожащие руки. Его лицо выражало мировую скорбь. – К кому ты обращаешься? Остановись, не разрушай свою веру!

– Боже! – воззвал я из глубин ада. – Ты создал мертвое и научил его жить, ты научил живое мыслить, а разум – творить. Тебе удалось из камня высечь любовь. Ради всего творения, ради великого замысла твоего, помоги мне!

– Прекрати! – верещало существо, быстро деградирующее в прежнюю форму карлика. – Бог – это я, я! Я лишу тебя вечного блаженства! Я низвергну тебя в ад!

– Мой бог, дай мне силы! Хоть на миг покажи мне настоящую реальность!

Карлик орал проклятия, бушевал шквальный ветер, лил дождь. Через все мои засоренные фибры просочилась долгожданная живительная благодать, и я вдруг увидел, что нет никакого сада, нет никакого рая вокруг, что я по горло сижу в колдобине с жирной маслянистой грязью, такая же грязь потоками льется на меня с потолка и ее излишки стекают в Коцит, или в Ахеронт, или как бы там ни называлась эта гадкая река. Гром, ливень и шаровые молнии метались по этому тесному пространству в нарушение всех законов природы. Единственной новой деталью, притом самой отталкивающей в этом неласковом пейзаже, была телепризма. Она показывала Танатоса и Гекату, которые все так же, сплетясь в соитии, наблюдали за мной.

Харя карлика была обезображена гримасой неописуемой ненависти.

– Упрямый безумец, – прошипел он сквозь зубы, – твоя реальность – это смерть! Все кончено. Прокляни все, что существует, и подохни!

Мне вспомнился многострадальный Иов, которому досталось не меньше моего. Он, однако, на провокации супруги, предлагавшей ему похулить Бога и гикнуться, не поддался.

– Нет уж! – заявил я, отплевываясь. – Умирать раньше надо было. А теперь надо жить, и жить на полную катушку.

– Жажда жизни тебя и погубит, – сказал он и рассмеялся.

С содроганием я понял, что в его мертвом взгляде отражены бесчисленные легионы демонов, желающих мне погибели. И хор их голосов, где ведущим басом был сам Сатана, осмеивал меня с шумом, подобным низвергающемуся горному водопаду.

Дьявол сделал выпад, намереваясь утопить меня, наступив на голову, но я успел хапнуть грудью воздуха, нырнул, оттолкнулся от берега и отдался потоку. Холодные плотные струи понесли меня прочь. На поверхность я вынырнул только тогда, когда недостаток воздуха грозил отключить меня. Мне пришлось бороться с бушующей водной стихией, несущей меня в бурлящий котел, место средоточия всех трех адских рек. Здесь разные по температуре и консистенции Стикс, Коцит и Ахеронт сливались. Гигантская воронка была все ближе. Я приготовился погибнуть, но меня, внезапно, подхватило водяным торнадо и выбросило куда-то наверх. Задыхаясь, я тряхнул головой и очнулся, барахтаясь на берегу лужи среди растоптанных тюльпанов-асфоделов.

Надо мной хохотала бабочка, бог сновидений с лицом карлика. Ее смех напоминал дребезжание кипящей кастрюли.

– Тварь мерзкая! – выдохнул я, в броске собираясь раздавить ее тельце. Мои пальцы схватили воздух. Не было никого.

Я встал и, едва держась на ногах, побрел назад к деревьям. Все-таки порядком я от них удалился.

Ничего не менялось вокруг, никто меня не тревожил. Обтекая грязью, я медленно приходил в себя. Слава богу, я выжил!

В неглубоком овражке журчал ключ. Я подумал, что негоже было бы возвращаться к Татьяне в таком виде, и решил помыться. К тому же меня терзала прямо-таки адская жажда.

Сбежав по склону, я остановился перед бьющей из-под каменного выступа струйкой воды и присел на замшелые от постоянной сырости камни. Набирая влагу в ладони, я умылся, освежил шею, руки, грудь. Хотелось залезть под ключ целиком, но фонтанчик был слишком немощным. На камне, кажется по-гречески, была выбита какая-то надпись. Ее значения я не понял, поэтому, омывая натруженные стопы, стал изучать окружающее. Под обрывом были неглубокие пещерки, промытые сочащейся водой. Глина осыпалась, уносилась ручьем, все больше обнажая метельчатые корни уцепившегося за край оврага дерева. Его собрат, лишившийся опоры, невесть когда рухнул поперек русла, выворотив могучие корни из земли. Еще одно молодое деревце склонилось над оврагом под таким острым углом, что с натяжкой могло служить турником. Кора на нем, покуда могли достать руки, отсутствовала.

Я закончил мытье, еще раз сполоснул руки и сделал несколько жадных глотков. Потом сел на поваленный ствол, болтая ногами, и больше никуда не захотел идти. На лице у меня блуждала блаженная улыбка. Я был счастлив. Теплая вода Леты, источника забвения, журчала подо мной, щекоча огрубевшие пятки.

Я забыл все, даже то, кто я такой. Самое забавное, что меня это ничуть не беспокоило.

…Пребывая в безмятежном покое, я не сразу заметил, как огромные тяжелые тени, покружившись над источником, медленно спланировали вниз. Странные существа с любопытством разглядывали меня некоторое время, потом трехголовая женщина звонко рассмеялась.

– Гандхарва канул в Лету, мой черный господин.

– Да. Он в счастливом забвении, моя богиня.

Мужчина тоже засмеялся, гулко, отрывисто, как крупнокалиберный пулемет.

Тени взмыли в воздух; боги зла и смерти скрылись из виду. Я болтал ногами. Мне было хорошо.

…Меня несло по волнам ласковых грез. Мне чудились прикосновения нежных рук, плеск воды, чьи-то голоса, то встревоженные, то успокаивающие. Однажды мне показалось, что я узнал эти голоса. Они настойчиво просили, умоляли, чтобы я их узнал. Я постарался. Нет, я не помнил, кто эти люди. Молодой парень, с короткой стрижкой и нагловатым выражением лица, тормошил меня за плечи, шлепал по щекам, водил пальцем перед глазами. Я улыбался. Юная девушка, светловолосая, с голубыми миндалевидными глазами и запахом акации, прижимала меня к себе. На ее аккуратном носике переливались радугой несколько маленьких капелек влаги. Мне захотелось их лизнуть, и я сделал это. Они были слегка солоноваты. Девушку мой поступок обрадовал. Но потом я увлекся крохотными светляками, разбросанными там и сям по волнистому темному куполу наверху, и она, оставив меня, затряслась, закрыв руками лицо. Я хотел лизнуть и те светляки, но язык их не доставал. Если смогу дотянуться языком до носа, то дотянусь и до этого черного купола, который так манил и притягивал. Я стал тренироваться.

Потом меня подняли и повели под руки. Я не сопротивлялся. Правда, таращиться вверх было неудобно, и я стал изучать трещинки, вившиеся по тропинке, стебельки трав, щекочущие голени, форму камешков и веточек, разбросанных по пути. Мне все было внове, все меня занимало.

Потом тропинка кончилась, и я увидел большую-пребольшую воду, гораздо больше, чем ручей, у которого я был сначала. Мне стало немного жутко, но и очень интересно. Свой восторг я выразил бурным «у-у-у!». Те, кто привел меня сюда, не порадовались вместе со мной.

А потом меня посадили в большой деревянный предмет. Он был не такой шершавый, как ствол, на котором я сидел сначала, зато раскачивался гораздо сильнее. Я лег, рассматривая светляки наверху, и стал прислушиваться к голосам. Каждый из них звучал по-своему. Один напоминал мне журчание моего ручья, другой был громче и отрывистее, словно хлопанье крыльев двух летучих существ, которые посещали меня, третий глуше и вкрадчивее, словно шелест листвы. Голоса спорили. С моей груди поднимался жар.

– Господин Отшельник, сжальтесь! Пожалуйста, отвезите нас назад!

– Вы самые докучные смертные на моей памяти. Я не вожу назад, ясно?

– Ну, тогда везите вперед, нам все равно, лишь бы попасть в верхнюю Навь.

– Обмануть самого себя? Ха-ха, потрясающий парадокс. Змея, кусающая свой хвост. Река, движущаяся по кругу. Что ж, можно устроить. Вот и Тотх настаивает на том, чтобы я вам помог. Только вы, будьте добры, определитесь, где хотите остаться. А то перемещаетесь туда-сюда без всякого смысла. Даже Орфей не был таким наглым.

– Обязательно определимся. Обещаем вас не беспокоить больше. В жизни – никогда.

– Остроумно. А что с вашим спутником, который удостоен чести носить моего старого друга?

– Мы не знаем. У него полная амнезия. Он как будто бы впал в глубокое детство.

– Понятно. Это симптом отравления водой Леты, источника забвения. Могу предложить рецепт исцеления.

– Какой же?

– Неподалеку от Мирового древа, в ущелье, где в верхнюю Навь ведут Врата восхождения, спрятаны два других источника с необычными свойствами. Один из них – Нимиру – дает знание и мудрость. Другой – Кипящий котел – восстанавливает утраченную память. Они, правда, хорошо охраняются, но для вашего невменяемого Гандхарвы Доля-судьба, возможно, сделает исключение, и вы уцелеете.

– Спасибо, господин Адский Аскет.

– Ну, добро, смертные. К закату довезу вас до Врат.

– Спасибо, господин Отшельник.

Если бы я умел считать, я бы отметил, что небо девять раз менялось. Звездную высь вытеснило странное небо, напоминающее древесную кору, изъеденную бороздами, а его, в свою очередь, сменила провисшая барханами вниз песчаная зыбь. Иногда над головой кронами вниз росли дремучие леса, иногда остроконечные скалы, увенчанные ослепительными шапками ледников. Очень красиво выглядело грандиозное море, плещущееся вверх тормашками. Все это казалось мне нормальным. Потом я, конечно, привык к обычному порядку вселенной, но во снах меня до сих пор посещают незабываемые ландшафты неба Аида из моего недолгого второго младенчества.

Плеск весла убаюкивал, и я заснул. Когда я проснулся, я сидел на берегу, завернутый в накидку из мягких беличьих шкурок. Я впервые видел такую приятную для осязания штуку, и она привела меня в исступленный восторг.

– Гу-у! – протянул я, неловко хлопая в ладоши. Мне было тепло и уютно.

– Счастливо тебе, Харон! – прозвенел голос, похожий на ручей.

Ответом было мерное удаляющееся хлюпанье.

– Было бы удивительно, если бы он попрощался, – сказал другой голос. – Он не был бы перевозчиком душ, если бы мог себе это позволить. На его место отбор, наверное, жестче, чем в разведчики и космонавты.

Парень с девушкой повернулись и подошли ко мне. Я понял, что горячо люблю их, и протянул руки.

– И что нам делать с этим дитятей?

– Будем нянчить.

Глава 6
Мессия на вторых ролях

Шестое поприще прошел он – темнота густа, не видно света, ни вперед, ни назад нельзя ему видеть.

Эпос о Гильгамеше

Память возвращалась глотками, если можно так выразиться. У младенца есть сосательный рефлекс, самый важный для млекопитающих на первом этапе жизни. Когда в меня насильно стали вливать какую-то жутко соленую, похожую на рассол жидкость, счастливая безмятежность запредельного забвения стала рассеиваться. Я, правда, с трудом могу быть классифицирован как младенец с моими метр восемьдесят роста и семьюдесятью килограммами веса. Но все ресурсы взрослого человека, в том числе память о социальных условностях, навыки, необходимые для выживания, из-за воздействия адской водицы некоторое время были для меня недоступны.

Представляю, каким святотатством кажутся мои россказни профессиональным химикам, но пойла из источников Леты и Кипящего котла повлияли на меня самым непостижимым образом. Не могу даже предполагать, что входило в состав чудесных напитков, но эффект от их употребления был сногсшибательным: если первая вогнала меня в эйфорическое беспамятство, то вторая ошпарила жгучей трезвостью, накатившей, пока я давился требовательно вливаемой в меня гадостью.

Честно признаться, лучше бы я и дальше пребывал в забытьи. На меня разом обрушились последствия всех тягот, перенесенных за сутки. Загудели налитые ртутью ноги, засаднила израненная кожа, зачесались вздутые места комариных укусов, заныли простуженные суставы, и так – что ни возьми. В каком-то смысле мне стало даже хуже, чем до пребывания в аду. Тогда, по крайней мере, стремительность, с которой приходили неприятности, не давала мне передышки, чтобы по-настоящему ощутить, как мне плохо. Теперь же короткий отдых позволил всем негативным симптомам угнездиться в теле и качать свои права. Так что, едва очнувшись, я почти впал в новый шок.

Я вспоминал.

В сознание из каких-то резервных источников загрузились воспоминания раннего детства, школы, события не столь отдаленного прошлого. На десерт с ясностью июльского утра выплыли вчерашние приключения.

Я молниеносно вспомнил, как поссорился с Таней, как расстроился, когда решил, что она нашла другого, как с горя решил составить компанию Юдину и выпить с ним, и как растреклятый напиток забросил меня куда-то в другой мир; как я познакомился с Варьей и он убедил меня, что окружающее – не плод моего одурманенного воображения, а мне стало так страшно, что я в панике согласился принять участие в дурацкой авантюре, которую Хранитель Священного очага благоразумно закамуфлировал под словом «испытание». В единый миг вернулись восстановленные эпизоды, в которых я принял посвящение, верхом спасся от степного пожара и избежал подстроенных предками подлых ловушек, вышел победителем из противоборства с опасными и коварными тварями из Первого круга полигона, открыл в подарке Варьи удивительные способности, встретил Саню и вместе с ним вырвал свою девушку из лап местных троглодитов. Наконец, ко мне вернулась и память о том, как я оказался втянут в грязные политические игры на стороне противников моего друга, как планы и «богов» и предков провалились из-за нашей самодеятельности, как я невольно стал мифическим героем и на пару с Танюхой поучаствовал в грандиозном ритуале; как по совету амулета наша троица скрылась в подземном мире мертвых от разгневанных пращуров, а поход по нужде вылился для меня извращенным изнасилованием психики, и так – до самого момента, когда я, расслабившись, утолил жажду из Леты, источника забвения.

Существо, ласково, но настойчиво сдаивавшее мне в рот «рассол» из вонючего кожаного бурдючка, перестало меня поить, вздохнуло и, оставив в покое, возвратилось к постреливающему углями костру, разведенному на песке.

Это был человек, это была молодая стройная светловолосая девушка, это была Татьяна Солодовникова. Энигма вернулась в компанию к моему славному корешу Сане Юдину. Похоже, они трапезничали чем бог послал, а Господь послал им на поздний ужин какую-то дичь, которую они и уплетали, с аппетитом, но с кислыми физиономиями. Товарищи по несчастью и я вместе с ними восседали на песчаной полосе между лесом и очень спокойным морским заливчиком. Мне почему-то пришло на ум, что местность похожа на устье Дона, впадающего в Азовское море, за исключением одной детали: берег был покрыт высокими, прозрачнокронными соснами.

Я понял, что оказался в той чудной местности, которая приковала мой взор в момент пробуждения у Священного очага. Горы были совсем рядом, рукой подать, как в курортных городах у Черного моря, лишь более лысые. Увы, но припомнить дорогу сюда я не смог. Видимо, когда мы выбирались из Аида, активные компоненты воды из Леты добрались даже до устройств моей кратковременной памяти.

Мои спутники разговаривали.

– Ну, как?

– Ничего. Никаких изменений. Наверное, Аскет надул нас.

– Ты хочешь сказать, что я зря таскался за этой поганой водой?

– Давай подождем. Может, еще подействует.

– Ох, черт, сколько я из-за него натерпелся! Хорошо еще, что эта тварь, которая охраняет источники, дюже медлительная. До сих пор не могу успокоиться: будь он не такой сонный, я бы от него не ушел, нет, не ушел бы. Ты ешь, ешь кролика.

– Спасибо, я что-то уже не хочу. Знаешь, я каждый раз, когда ем мясо или рыбу, начинаю чувствовать, будто это мертвое существо начинает жить во мне. И потом мне начинает казаться, что я сама как дохлая рыба.

– Ну, не мертвечиной питаются только комары, вши и прочие вампиры да паразиты.

– Все равно мне больше растительная пища нравится. Полезнее.

Саня пожал плечами, пережевывая кусок крольчатины. Я решил, что пора возвращаться в наш крохотный социум, если я хочу поучаствовать в пиршестве.

– Приятного аппетита, – сказал я.

От звука собственного голоса я едва не скончался. Интересно, посещало ли кого-нибудь ощущение, что ты простираешься за пределы собственного тела? Так вот, мне показалось, что я – нечто огромное и громоздкое, растекшееся вокруг, как гора расплавленного металла, и внутри этой оболочки болтается, как пустая жестянка, мерзкое страдающее тело. Спустя несколько секунд я настолько оклемался, что жуткие симптомы поутихли и существование перестало угнетать меня своей бесконечной враждебностью. Тем более что прийти в себя мне помогла Танюша.

– Сережка, милый! Ты очнулся! – С этими словами она ринулась ко мне, прижалась всем телом, обвила шею и звонко поцеловала измазанными жиром губами. – Слава богу!

– Ну наконец-то! Очухался, гад! – отозвался Саня. – А я уж думал сдать тебя в психушку.

– Не дождетесь! – буркнул я, принимая от любимой знаки внимания.

– С тебя магарыч, – сказал Саня. – Мне, пока я добывал тебе снадобье, дракон чуть задницу не оторвал.

– Премного благодарен за заботу. Но я вас просто подкалывал.

– Что-что?

– Шутка. Спасибо, родимые.

– То-то же. Милости просим к нашему столу.

– Уже ползу.

Я встал на четвереньки, а потом, поддерживаемый Таней, похромал к очагу. Устроившись поудобнее, я взял из Таниной руки кусочек мяса и принялся жевать, возвращаясь к жизни. Таня сидела возле моих колен с услужливым видом, готовая делать что угодно, в зависимости от того, что для меня потребуется. Мне это понравилось.

– Ну, рассказывай, путешественник, – сказал Юдин с ехидной улыбкой, – как дошел до жизни такой? Пошел облегчиться и пропал на полчаса. А потом еще и ум отобрало. Если бы мы тебя не пошли искать, так бы и окочурился там на бревне.

Полчаса? Что за чепуха, я же в этом подземелье, наверное, не меньше суток пробыл!

– Сколько я отсутствовал?

– Да минут двадцать – тридцать, не больше. Потом я стала переживать – не случилось ли с тобой что-нибудь плохое, и уговорила Сашу пойти тебя поискать. Он сначала не хотел, говорил, что нужно «пахать», а не заниматься глупостями. Но потом решил, что ты отлыниваешь от работы, и согласился тебя поторопить. Нашли мы тебя быстро, но не поняли, что с тобой стряслось. Ты, похоже, катался в луже и сминал тюльпаны. Там целая колея на земле и месиво из поломанных цветов. Отошел-то от нас всего ничего, но следов оставил – будто с тобой кто-то боролся. Что с тобой было-то, а?

Я не знал, что ответить.

– А вы ничего не слышали?

Они настороженно переглянулись:

– А что мы должны были слышать?

Я помолчал. Действительно, что?

– Бабочка там была?

– Какая еще бабочка?

Я занервничал:

– Ну, гусеница такая, здоровенная. То гусеница, то бабочка говорящая. И два демона на траве.

Я осекся под взглядом двух пар глаз. «Таки чокнулся», – читалось в них. До меня дошло, что если не хочу, чтобы всю оставшуюся жизнь меня считали психом, то мне лучше замолчать. Я опустил глаза и погрузился в себя.

– Не обращайте внимания, – сказал я чуть погодя. – Мне это все привиделось. Просто все было так реалистично, что я до сих пор не отошел. Ничего, это пройдет скоро. Ешьте, и будем двигать. Лучше уж вы расскажите, как умудрились Аскета уболтать?

Таня с готовностью приняла такое объяснение и вздохнула с облегчением и ноткой озорства:

– А я ему понравилась! – и добавила смущенно и разочарованно: – Чуть-чуть.

Но Юдина мое объяснение не удовлетворило. На лице товарища читалось явное недоверие к здравости моего рассудка.

– А что тебе еще привиделось?

– Да не приставай ты к нему! Видишь, он переутомился, – вступилась за меня Таня.

– Что ему, трудно рассказать?

Я сосредоточенно жевал, не вмешиваясь в их спор. Мне хватало и тех переживаний, которые происходили у меня в голове. Пройдя через приключения в Аиде, я чувствовал себя в каком-то смысле мертвым. И к тому же упреки проклятого карлика слишком глубоко запали мне в душу. Не важно, наяву ли это происходило, во сне ли, но после всего пережитого я понял, что всю жизнь хотел видеть себя чистым и добродетельным, хотя по сути оставался совершенным негодяем, причем во многих отношениях гораздо порочнее некоторых окружающих, которых втайне, наверное, презирал. Оказывается, раньше меня никогда не заботили последствия совершаемых мной поступков. Либо я их действительно не понимал, либо умело скрывал от самого себя, что, впрочем, не суть важно. Эпизоды же, показанные мне карликом, заставили меня взглянуть на все, что я делал, со стороны. И то, что я стал испытывать, я назвал бы не иначе, чем раскаянием.

– Знаете, я вам когда-нибудь все расскажу, если мы вернемся в Явь, конечно. Не сейчас. Но то, что я пережил, я никому не пожелал бы испытать. Этого никому бы мало не показалось.

Я посмурнел и потерял интерес к пище, оставив кусок недоеденным. У Тани началась легкая истерика.

– Ну, Сереж, ну что с тобой было, – заныла она, теребя мои плечи.

Я спокойно и как-то равнодушно отстранился, продолжая свою мысль.

– Я очень многое понял, – сказал я, обращаясь к Юдину, но, по сути, в пустоту. – Помнишь мою первую, Ленку? Это ведь из-за меня она по рукам пошла.

Таня даже рот приоткрыла от неожиданности.

– И муж Вики из-за меня повесился.

У Юдина глаза медленно, но неуклонно полезли наверх.

– Ошибки юности, ценою в чью-то жизнь, я страшный человек, друзья. Вы просто не подозреваете, с кем рядом находитесь.

– Эй, Серый, ты чего гонишь? Какой муж. – запротестовал Саня, пытаясь овладеть моим вниманием, пробившись через устремленные сквозь него зрачки. Но я напрочь проигнорировал его возмущенные тирады, продолжая гнуть свою линию, словно смертельно заболевший в исповедальне или расколовшийся убийца на суде.

– А ту аварию в шахте помнишь, где мужа твоей соседки привалило? К ней тоже я руки приложил. Подумать только, я и не подозревал, что творил.

Тут Юдин не выдержал, подорвался с места и хорошенько меня встряхнул.

– Прекрати, а не то я тебя свяжу. Вот что бывает, если вовремя не помочиться.

– Напрасно остришь. Я, конечно, не собираюсь распространяться по поводу того, когда и при каких обстоятельствах стал негодяем, но точно тебе скажу: если бы не божественное вмешательство, не сидеть бы мне сейчас с вами, не едать жаркое насущное.

Саня и Таня наперебой принялись практиковаться в психотерапии, предлагая мне глубоко подышать, выпить воды и попробовать еще несколько простых и доступных способов, которые, по их мнению, могли бы мне помочь прийти в себя.

– Да оставьте вы меня! – раздраженно отмахивался я от них. – Раз я говорю что-то, значит, это имеет основания. И не надо меня лечить, с головой у меня полный порядок.

– Известный факт, что двинутые рассудком не хотят признавать себя больными.

– Я здоров, и это мне тоже хорошо известно.

– Хорошо. Докажи. Откуда ты взял убежденность в том, что ты кого-то там убивал, и откуда чувство вины за поступки, которых, как мне известно, ты никогда не совершал?

Меня эта настойчивость вывела из себя.

– Ладно. Заказывали дерьмо – получите полной мерой. Про то, что у Лизы муж вешался, разве не ты мне рассказывал?

– Муж? Какой муж?

– Леха, какой же еще!

– Извини, Серый, но она замужем за Денисом.

Таня быстро-быстро закивала, жалобно вглядываясь в мое лицо. Гром и молнии! Ведь она действительно за Денисом! Я обнаружил в памяти второй слой воспоминаний, слегка затертый, тусклый, но зато вполне реальный. Пусть не такой яркий, как видения, показанные карликом, но наши настоящие воспоминания никогда и не бывают такими же подробными, как текущие жизненные переживания. Далеко не всегда мы можем вспомнить даже лица людей, с которыми были знакомы, большинство деталей и событий никогда не попадают в поле нашего зрения, а если и оказываются в нашем распоряжении, то быстро отсеиваются невидимым цензором – временем, – и исчезают, чтобы не возвратиться уже никогда. Я попытался разграничить обрывки воспоминаний, которые вступали между собой в вопиющее противоречие, и обнаружил, что относительно упомянутого выше эпизода обладаю, по меньшей мере, двумя альтернативными жизненными сценариями.

Это мне не понравилось, и я попытался внести ясность относительно других воспоминаний, которые «любезно» предоставил мне карлик, или дьявол, или бог сновидений – не знаю, кто он был на самом деле, и был ли вообще. Я задавал вопросы, и мои спутники, насколько владели информацией, подтверждали мою версию или горячо опровергали ее. Выяснилось, что некоторые событийные цепочки в моей памяти были повреждены или нарушены, некоторые отсутствовали вообще, другие обладали параллельными, часто значительно отличающимися, дубликатами. Короче говоря, было четко видно, что в голове у меня кто-то основательно покопался и вложил туда несколько чужеродных объектов, которые я стал воспринимать как подлинные воспоминания. Постепенно стало ясно, что, хотя девушка по имени Лена и была в моей жизни, но совсем в другом городе и гораздо раньше. К тому же все было совсем наоборот: не я бросил ее, а она меня. Причем это закончилось тем, что Володя, один из знакомых музыкантов, отнимал у меня на кухне ножи, которыми я спьяну безуспешно пытался вскрыть вены. Естественно, никакой связи между Леной и семьей Кораблевых не обнаружилось. Дальше – больше. Юдин убедил меня в том, что аварии, которую я весьма красочно описал, никогда не было и не могло быть по определению. В отличие от меня практику он проходил в шахте и соображал в этом больше моего. По его словам, случаев, который я описал, у нас в городе на его памяти не было, да и сомневается он, чтобы в жизни бывали такие фантастические стечения обстоятельств. Все гораздо глупее происходит: кто-то лазит под незакрепленным участком, нарушая технику безопасности, кто-то, будучи нетрезв, схватится рукой за какие-нибудь токопроводящие части. Но чтобы так. Нет, он решительно не помнит.

Наконец, мы добрались до железнодорожного путешествия. Оно имело место в действительности, но, как сам я рассказывал Сане раньше, закончилось вполне благополучно, без крови, тюремных заключений и прочего в том же духе. В остальном эпизоды в моей памяти вполне состыковывались и не вызывали подозрений, однако мы провели еще несколько тестов, после чего я вполне убедился, что нормален и обладаю адекватной картиной прошлого. По ходу дела Таня выяснила кое-какие подробности из моей жизни, которые я, в общем-то, собирался оставить при себе. Многие из них оказались для нее настоящим откровением, иногда – неприятным. Своими мыслями она вслух не делилась, но по моторике ее лицевых мышц было понятно, что вскрывшиеся факты из моей жизни произвели на нее глубокое впечатление и ввергли в уныние и глубокую задумчивость. Как мне кажется, львиную долю ее эмоций в тот момент составляла иррациональная ревность.

Когда я убедился, что, согласно каноническому пониманию добродетелей, не являюсь совершенно потерянным человеком, настроение мое заметно улучшилось. Я снова научился улыбаться, меня начали радовать прикосновения Танечки, а вкус откровенно плохо приготовленного мяса стал казаться божественным. Я крепко сжал в объятиях свою девушку так, что она даже недовольно пискнула, потряс в благодарность за помощь руку Юдина, догрыз свое мясо и почувствовал ощутимый прилив сил.

– Объясни-ка мне теперь, пожалуйста, подробно, откуда ты набрался этого хлама? – поинтересовался Саня. – За полчаса в тебе произошла такая разительная перемена, что я не знаю, что и думать.

– Точно, точно. – проворчала Таня.

– Верите ли – сам до сих пор не пойму. Сижу я, значица, никого не трогаю. Цветок сорвал, понюхал. Тут-то все и началось. Словно меня какими-нибудь глючными таблетками накачали. Вижу – бабочка сидит на голове. С человеческим лицом. Представляете, она, треклятая, разговаривала со мной. Представилась, как бог сновидений. После этого мне что только не мерещилось: все самые «прелестные» персонажи древнегреческой мифологии меня пытались затравить, меня мочили в ледяных адских реках и жарили в песке, окунали в дерьмо, а земля меня хотела сожрать. За мной гонялись крысы-псы, я несколько суток блуждал в подземном лабиринте, а потом ко мне пришло ужасное существо, карлик, который меня судил. Это он прокрутил мне несколько фильмов о моем прошлом, которые должны были показать мне, что я полный козел. Не знаю, может, он меня загипнотизировал, но я смотрел эти эпизоды так, будто они были настоящими, и ни разу даже не подумал, что это какая-то ерунда.

Юдин и Таня многозначительно молчали. Я воспринял это, как намек продолжать.

– Но я так и не повелся, хотя он убеждал меня, что жить мне не стоит ни по каким соображениям. Вот серьезно говорю: чувствовал, что, если он меня убедит, я в ту же секунду подохну. Страшно было не столько оттого, что мне угрожало что-то внешнее, сколько оттого, что я не верил сам себе. Мне казалось, что у меня внутри сидит «пятая колонна», предатель, который меня подведет и сдастся. Но страх не дал мне расслабиться, и я выжил. А потом я снова куда-то попал. Карлик все время менялся, на этот раз он стал корчить из себя бога и показал мне рай. Но в моем представлении такой рай в чем-то еще хуже ада. Я почувствовал, что задыхаюсь там, начал молиться, и все развеялось как дым, а я оказался в холодной и грязной колдобине. При этом я несколько раз по ходу дела возвращался на то же место среди тюльпанов, где был в самом начале. Такое впечатление, что во сне ты просыпаешься, и тебе снится, что ты спал, но проснулся во сне, и так без конца, пока «крыша» окончательно не съедет. Ну а в конце я пошел помыться, попил водички и. В общем, вы дальше знаете.

– Да-а… – протянул Саня. – Эка тебя галюнило!

– Нужно исследовать свойства этих тюльпанов, – сказала Таня. – Может, в них какие-то сильнодействующие вещества содержатся?

Я скептически ухмыльнулся:

– Вот вы мне не верите. Все по науке хотите. А если бы вы это пережили, то поняли, что это было по-настоящему. Даже круче, чем по-настоящему.

– Ты не прав. Мы тебе верим. Мы же верим, что ЗДЕСЬ – все настоящее. Иначе какой смысл трепыхаться, что-то делать, пытаться выжить.

Это был хороший довод. Я, оказывается, настолько освоился в Нави, что мир предков стал мне родным домом. Ну, это я преувеличиваю, конечно. Просто я столько натерпелся от вращения в тонких реальностях, что голоса друзей, тепло костра и твердая земля под ногами в знакомом, пусть относительно, месте была для меня столь же отрадной, сколь для них – возвращение в Явь.

– Теперь представьте, насколько я должен был верить, что все происходящее – правда, – сказал я. – Наперекор себе верил. Потому что стоило мне хоть на миг схалявить, я помер бы внутри своего сознания и начал вонять к тому времени, как вы меня нашли.

– Красавчик, – буркнул Юдин.

Таня предпочла не высказываться. Она вообще стала очень молчаливой, часто зевала и никак не могла справиться с холодом. Я понял, что она переутомилась и скоро силы окончательно покинут ее. Нужно было выбираться отсюда как можно скорей.

«Вот именно, – раздался во мне голос амулета. – Move’d your as, приятель, иначе ее поджарит здешнее негостеприимное солнышко».

От неожиданности я издал радостный сдавленный возглас и зажал амулет в кулаке: мой неожиданный ангел-хранитель, ютящийся в древнем талисмане, снова был со мной. Последний раз, когда я вспомнил о нем, его не было на шее, и я подумал, что потерял его. Все адское путешествие, которое началось с невинного похода по нужде, я пребывал в полном одиночестве.

Я прикрыл глаза и наклонил голову, чтобы моя мысленная беседа не отражалась эмоциями на лице. Дело в том, что если Таня быстро смекнула, что происходит, то лицо Юдина выражало полное недоумение. Видимо, моя подружка по сию пору сохраняла режим конспирации, хотя лично я об этом ее не просил.

«Привет, дружище!» – обратился я к встроенному заклинанию.

«Здоров, коль не шутишь».

«Где ты был? Мне так тебя не хватало».

«Ну, еще бы. Что касается вопроса, где я находился, то ответить мне трудно. Настолько же трудно, насколько тяжело объяснить, где был ты».

«А я где-то был?»

«А то нет?»

«Не знаю».

«Ну и не забивай себе голову. Относись к этому, как к еще одному испытанию, которое ты выдержал».

«Не много ли на мою отдельно взятую душу населения?»

«Живой?»

«Вроде бы».

«Значит, в самый раз. Хватит жаловаться, я перестаю тебя уважать. Даже не верится, что ты все это выдержал. Мужчина как мужчина, но иногда такой нытик».

«Кому же тут еще пожалуешься? Перед Танькой стыдно, перед Юдиным и подавно».

«Все правильно, а я, стало быть, должен безропотно сносить этот моральный террор».

«Ну, прости. Лучше ответь, какое отношение ты имеешь к религии Древнего Египта?»

«А откуда ты это взял?»

«Аскет назвал тебя Тотхом. Я хоть и припил водицы из Леты, но этот момент я вспомнил».

«Хм, действительно называл. Ишь, какой наблюдательный».

«Расскажешь?»

«Обещаю, расскажу, и очень скоро. Но сейчас пора двигать».

«Да у нас же теперь полночи впереди. Успеем. Мы вообще должны были это расстояние за одну ночь осилить».

«Я бы на твоем месте не стал с такой уверенностью смотреть в будущее. Пусть кажется, что времени много, но лучше иметь в запасе хоть несколько минут. Это для меня прописная истина, выстраданная на собственной шкуре».

Амулет начинал мне все больше нравиться. Так кто же он такой, черт его дери?

«В каком смысле выстраданная?»

«Однажды мне было поручено судьбой очень важное дело. Оно было настолько серьезным, что мне не с чем даже сравнить, чтобы ты понял. И я не справился. Теперь, когда у меня была уйма времени для того, чтобы подумать над тем, как все обернулось, я начинаю понимать, что не виноват, что сделал все возможное и вряд ли итог мог быть другим. Но я всегда помню, что мне, для того чтобы осуществить задуманное, не хватило ровно сорок пять секунд. Я раз за разом перебираю последовательность своих действий и не нахожу в них изъяна. Я действовал как автомат, выбирая наиболее правильные варианты, как поступить. Но иногда, когда я очень честен сам с собой, мне кажется, что кое на чем я мог сэкономить эти мгновения».

«И что тогда было бы?»

«Ну, я бы сейчас с тобой не трепался».

«Тогда хорошо, что ты не экономил».

«Если ты еще раз скажешь что-нибудь подобное, я тебя убью».

«Извини, но я не понял, что к чему».

«Когда-нибудь поймешь. А сейчас вам пора».

Саня подсел рядом и поводил пальцем у меня перед носом:

– Эй, очнись. О чем задумался?

Я посмотрел ему в глаза, потянулся, возвращая затекшим мышцам эластичность, и поднялся на ноги. Меньше всего мне хотелось куда-то идти, но ослушаться совета Тот-ха я не смел.

– Нам пора продолжить путь, – сказал я.

Саня пожал плечами:

– Ну, пора так пора. После того, во что мы превратили ритуал, я уже не вижу смысла что-то предпринимать. Я не верю, что нас оставят в покое милые пращуры, заветы которых я предал, и не желаю играть на стороне демонов, помогая тебе выполнить твою миссию. Так что, не лучше ли вернуться в ад?

– Не-е! – сказал я, прислушиваясь к новым инструкциям амулета. – Теперь мы отправимся в Эдем. Вперед, за амритой к Мировому древу!

Я приобнял Таню, стараясь ее мало-мальски согреть, и, определив комплектность своего снаряжения, повлек ее по берегу, мимо сосен и ритмически набегающей морской ряби, прочь от преследующих нас вторые сутки грозовых облаков в сторону гор.

Саня некоторое время помедлил, потом забросал костер песком и отправился вслед за нами.

Наш путь к цели занял не меньше двух часов. К цели, о которой ни мне, ни амулету, ни Юдину, если ему верить, практически ничего не было известно. Правда, у меня имелись отрывочные и насквозь метафоричные сведения, полученные от существа, выдававшего себя за богопрофессора Вритрина, но я уже однажды обжегся, поверив ему, и принимать их за чистую монету теперь не собирался. Неожиданно нас выручила Таня, которая не то чтобы относилась к учебе серьезнее, но иногда от скуки и из стремления не выглядеть совсем темной читала, что попадется под руку. Она, немного путано, объяснила, что Мировое древо, к которому лежал наш путь – древнейший мифологический архетип, упоминания о котором есть практически у всех народов, по крайней мере у европейских. Скандинавы почитали его, как ясень Иггдрасиль, предки индоарийцев – как Ашваттху. Что оно из себя представляет, она ответить затруднилась. И немудрено. Попробуй истолкуй, что значит «растет с третьего неба кроной вниз». Одно было известно более-менее точно: оно как-то связано со всеми видами живых существ. И одновременно является своеобразной осью, соединяющей миры, подобные тем, в которых блуждали мы. Таня припомнила, что под корнями древа должен находиться второй источник, упомянутый Хароном, – Нимиру, дающий знание и мудрость. А Юдин, насмотревшийся фильмов о викингах, брякнул, что на Иггдрасиле висел их верховный бог Один, причем висел до тех пор, пока у него не зашел ум за разум и ему не открылись начертания и тайный смысл рун. Все это было занимательно, но нисколько не помогло понять, что нам делать.

Чтобы облегчить путь, мы решили держаться берега. Кое-где поэтому пришлось двигаться по колено, а то и по пояс в воде: заросли подходили слишком близко к кромке воды, нависая над ней. Было свежо; зарницы полыхали далеко позади нас, но так и не приближались, словно не могли решить, в какую сторону им нести грозу. Не везде берег был песчаным: кое-где отступившая вода обнажала вязкие глинистые отмели, покрытые водорослями, иногда деревья корнями удерживали над поверхностью залива полуосыпавшиеся выступы суши, покрытые травой. Говорили мы мало – сказывалась усталость и недостаток сна. Больше общались междометиями и жестами. Я, как мог, ободрял Таню. Саня глухо насвистывал тоскливые наборы нот. Потом, следуя карте, имевшейся у Юдина, мы вынуждены были покинуть побережье и передвигаться по склону высоченного холма, который словно клин вдавался в долину, лежащую между отрогов гор. Камни, слежавшаяся пыль под ногами, редкие купы деревьев. Мы сбивали ноги, выбирая дорогу между острогранных несимметричных скалистых обломков. Потом облаков стало меньше, и в ярком лунном свете идти стало легче. Наконец, после исчерпанного запаса проклятий и жалоб, мы прошли большую часть пути по изогнутому, словно турецкий ятаган гребню холма. Из-за вершины, лежащей справа, нам открылся тупик долины, «пуп земли», цель нашего похода. На лесистом отроге покатой горы, той, что хранила и логово Харутугшава, высилось над кронами обычных деревьев Мировое древо. Разглядеть детали не удавалось: было еще достаточно далеко. Издали казалось, что там пульсирует, как сердце живого существа, огромный древовидный спрут. Всем стало не по себе, и, чтобы скрыть накатившую робость, мы мало-помалу развязали новую дискуссию.

– Уф, – сказала Таня, отдышавшись и снова возобновив шаг. – Я раньше никогда не была так долго в темноте. Забыла уже, какой он, день. Хорошо, что эта штуковина светится, а то совсем было тоскливо.

– А по мне, лучше бы не светилась, – сказал Саня. – Чересчур напрягает своей необычностью.

– Зато так мы ее быстрее найдем.

– Логично.

Чертовски хотелось передохнуть, но мы знали, что времени очень мало. Мы вынуждены были бодрствовать, понимая, что каждая минута может оказаться последней. Это как-то мобилизовало нас, придавало всем словам и поступкам смысл, силу и глубину. Если бы всем пришлось пережить наш опыт, может, человечество очнулось бы от сна и стало жить по-настоящему. Сплошная ночь, которой стала история, закончилась бы, и вернулся золотой век.

– Серый, ты хоть представляешь, что мы должны делать? – спросил Юдин.

– Честно – не совсем. Знаю только, что после того, как ритуал мы, как смогли, выполнили, амрита должна прийти нам в руки. Как это произойдет – увидим.

– Ох уж мне эти древние. Понавыдумали себе всякой чепухи, а нам расхлебывать.

– Вряд ли они это по своей воле придумали. Жизнь заставила.

– Хреновая у них жизнь была.

– А с чего ей быть хорошей? Сам посуди: у них боги как демоны, обряды один ужаснее другого.

– Например? – спросила Таня.

– С наскока и не вспомнишь. Ну, у одного племени, забыл название, до сих пор сохранился обычай: друзья жениха пять дней до свадьбы забавляются с невестой на все лады.

– Ого.

– А в другом племени, чтобы мальчика признали мужчиной, он должен проползти под всеми женщинами, сидящими в ряд на корточках, а они будут на него… того…

– Господи!

– И я о том же.

– Но я все равно не понимаю, зачем они все это проделывают? Какой в этом смысл?

– А они не понимают, какой смысл, к примеру, в том, что цивилизованные люди за пачку резаной бумаги согласны восемь часов в день протирать штаны в конторе.

– Чтобы хорошо жить.

– Значит, у нас понятия о том, что такое хорошо жить, различаются. Ведь у некоторых народов вообще нет этических кодексов. Они, например, не могут понять, что такое рай.

– Можно подумать, ты понимаешь.

– Конечно.

– Ну и что это? Сад, где непрерывно поют праведники? Субпространственный вневременной континуум? Или еще круче?

– Зачем же? Меня вполне устроил бы обычный мир, в котором. Ну, скажем так, не нужны менты, военные, врачи и гробовщики. Кстати, я склоняюсь к мысли, что вечная жизнь не так уж и невозможна.

– Ну-ка, поделись.

– Вритрин, который явился мне вчера, рассказывал, что наш участок космоса создан могущественной цивилизацией, уровень технологического развития которой опережает человеческий на много-много порядков. И способы работы с информацией и материей, которыми они владеют, как раз в компьютерных терминах и можно объяснить. Только в глобальном масштабе. Я представил себе, что на неком непостижимом устройстве можно записать всю информацию не только о мертвой природе, но и о живом существе. Целый мир, закодированный на флешке!

– Вся Вселенная! – подхватила Таня.

Саня не разделил энтузиазма:

– Ты хочешь сказать, что каждый мой или твой шаг где-то фиксируется, чтобы потом, снова все прокрутить?

– А почему бы и нет?

– Не нравится мне эта идея. Ну, скажи, вот оживят тебя, не стыдно тебе будет потом общаться с друзьями, когда они смогут посмотреть, как ты онанировал в школьном туалете, как ты каждый день в туалет ходишь, как тебя рвало с перепоя, как ты кого-то обманул, или струсил, или еще что-нибудь эдакое?

– Фу, как грубо! – поморщилась Таня.

Я смутился:

– С этой стороны я не думал. Ну, значит, нужно не делать ничего, за что будет стыдно.

– А если уже сделал?

– По-моему, вечная жизнь все равно того стоит. Да и не обязательно ты сможешь узнать о других всякие гадости.

Саня пожал плечами, и разговор сам собой иссяк. Мы спустились с холма, прошли немного, продираясь сквозь густые заросли, а потом неожиданно выбрались на тропу, которая вела в нужном нам направлении.

– Хотела бы я знать, кто их протоптал, – произнесла Таня через некоторое время.

– Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей, – процитировал я и запнулся: деревья расступились, и мы уперлись в насквозь протрухлый плетень или частокол, который преграждал путь. О том, что соваться за него не следует, недвусмысленно говорило обилие черепов на колышках. Тропа, однако, вела вдоль забора несколько метров, а затем исчезала в проходе, заваленном остатками ворот, давно рухнувших с петель. Дорожка, вымощенная плоскими камнями, вела через широкий двор к бревенчатой избе, крытой соломой. Над стояками, прежде служившими опорами для створок, сохранилась надпись на яритском:

«ВОИНЫ ВХОДЯТ В ОДИНОЧЕСТВЕ».

– Заходи, не бойся, выходи, не плачь, – сказал Юдин.

– Может, ну его, а? – предложила Таня.

Я проследил взглядом, куда тянется плетень. Не обойдешь. Как специально.

– За время испытания я четко уяснил, что все, что попадается на пути, служит какой-нибудь цели. И отступать тут бессмысленно. Нужно либо преодолевать это, либо сдаваться. Ноготь даю на отсечение, тут нас тоже ожидает сюрприз. Но другого пути нет.

– Вопрос в том, послушаемся мы совета или нет. – Саня отколупал от хлипкого стояка щепку и размял ее между пальцами. – Я думаю, не послушаемся.

Приготовив оружие, мы осторожно двинулись вперед. Стрекотание ночных насекомых резко прекратилось, и в наступившей полной тишине троекратно прогудел филин. Потом он взлетел откуда-то с крыши, и от хлопанья его крыльев в лицо повеяло легким дуновением воздуха. В окне я заметил тлеющую лучину. Пока я всматривался в полумрак избы, дыхание моих спутников почему-то стихло. Я огляделся по сторонам и обнаружил, что они исчезли.

– Эй, вы где? – позвал я, холодея.

Тишина. Постепенно трели сверчков вновь заполнили ночной эфир. Филин поменял дислокацию, перемахнув на одно из деревьев в аккурат за избой. Я встретился взглядом с его немигающими зрачками и почувствовал, что от страха не могу даже как следует выругаться. Оглянувшись назад в надежде, что они вернулись за частокол, я понял, холодея, что прохода больше не существует. Колья, ивовые прутья, черепа – и ни следа от ветхих останков ворот. Липкая холодная испарина покрыла мое чело, уды сковала немощь, сердце зачастило, хотя пульс стал едва слышным. Я боялся уже не столько догадки, что все это может значить, сколько одиночества и собственной паранойи. С большим трудом я сохранил остатки присутствия духа после того, как изгнал мысль, что все еще нахожусь среди тюльпанов в царстве Аида.

Протяжно заскрипела дверь, и моя едва различимая тень, как часовая стрелка, проделала путь в девяносто градусов. Медленно, словно взятый на мушку, я повернулся навстречу неизвестному.

На пороге, под карнизом, увитым плющом, освещаемая желтым огоньком лучинки стояла женщина в свободно ниспадающем темном платье. Рыжие прямые волосы стягивал обруч. Глаза внимательные, лицо спокойное и задумчивое. Одну из босых ног она, слегка согнув, отставила назад, что придавало ее позе несколько вызывающий вид. Жестом руки она пригласила меня войти и, ступая изящно, вернулась в избу сама. Амулет отмалчивался, несмотря на мои яростные призывы. «Это только для тебя», – сказал он и затих.

– Где они? – спросил я, сглатывая комок в горле.

– Войди в дом, воин, – произнесла она, не оборачиваясь.

Поколебавшись, я отправился следом, стараясь побороть нервный озноб.

Интерьер избы был скуп: только несколько глиняных сосудов, высушенные растения на почерневших стенах да лучина на полу, среди травяной подстилки. Женщина опустилась на колени рядом с ней и стала перебирать стебли, плавно водя руками. Я обратил внимание на ее пальцы, которые имели на редкость совершенные формы. Неуверенно, словно крадучись, я переступил порог и, помявшись, приземлился напротив, оставив между нами порядочное расстояние. Небрежным, но изящным, как и все ее существо, взмахом кисти она заставила дверь закрыться. По крайней мере, мне так показалось: ведь не могла же она захлопнуться сама по себе.

Она оставила растения и обратилась ко мне:

– Рада видеть тебя, воин.

Я помолчал, не зная, как себя вести.

– Привет, – пробормотал я.

Ее глаза блуждали по мне, словно изучая. Ничто не выдавало ее намерений.

– Я был не один, – сказал я, так как молчание в полутемной, благоухающей травяным духом избе угнетало меня.

– Я знаю, – произнесла она. Совершенно бесшумно черный как смоль кот выбрался из-за горшков у стены и пристроился на коленях незнакомки. – Не волнуйся ни о чем. Ты же знал, что сюда можно войти только одному. Таков обычай.

Страх понемногу прошел, но неловкость и напряжение остались. Я не знал, куда себя деть. Встречаться с женщиной взглядом мне не хотелось. От нее не исходило агрессии или враждебности, только сила и властность, но воздействие этих невидимых флюидов никак не придавало мне уверенности.

– Успокойся, – вкрадчиво приказала она. – В этом месте нельзя находиться с растревоженной душой. Владычица судеб не любит бурлящую воду. Будь смирен и сосредоточен.

Я промолчал, пытаясь научиться выносить ее присутствие не проявляя внешних признаков волнения. Интересно, чего она хочет добиться? Усыпить мое внимание? Я вспомнил фокус с дверью и подумал, что, если бы у нее возникла необходимость причинить мне вред, столь сложных ухищрений ей не понадобилось бы. Женщина улыбнулась, словно читая мои мысли, а потом подалась ко мне ближе, уперев ладони в пол.

– Знаешь, кто я?

Неожиданно она оказалась так близко, что я инстинктивно отшатнулся. Незнакомка пахла травами, дыхание ее было теплым и безмятежным, как у спящего человека. В облике женщины угадывался возраст, но ни отсутствие морщин, ни блеск молодой кожи не давали к этому повода. Странная древность, даже вечность, сквозила из повадок хозяйки обители.

– Я служительница Доли, – сказала она, не дождавшись моей заинтересованности.

– Очень приятно, – буркнул я.

– Доля позволила тебе добраться до меня. Ты изначально предназначен был для этого. Не важно, как ты представлял свою судьбу. У судьбы на тебя всегда были свои планы. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я кивнул.

– Планы могут быть разные. Может быть, тебе предназначено стать свирелью для ветра и чашей для дождя, как для тех, кто украшает ограду.

Меня передернуло.

– А может, ты добудешь амриту и станешь бессмертным.

У меня свербели пятки – так хотелось сбежать.

– Но ты никогда не знал, что тебе уготовано в следующий миг. Первое или второе. Или что-то совсем иное. Обычно Доля не делится своими намерениями с людьми. Но иногда бывают исключения.

Кот потянулся, изгибая спину, и направился ко мне. Обнюхав, он примостился бочком к моему бедру и замурчал.

– Например, сегодня – подарок для тебя.

Жрица Доли отодвинулась, выжав из меня последние капли самообладания, и занялась растениями.

– Но не все сразу. В моем храме спешка ни к чему.

Ее пальцы стали плести веночек. Словно позабыв о моем присутствии, женщина, чуть шевеля губами, затянула незатейливую мелодию. Потекли минуты. Наблюдая за ее ловкой работой, прислушиваясь к приятному голосу, я мало-помалу успокоился. Удивительные метаморфозы происходили с растениями в ее руках. Они словно оживали, наливаясь свежестью. Клевер, ночные фиалки, ковыльные колоски. Спустя какое-то время венок был готов. Жрица удовлетворенно оглядела его и с улыбкой водрузила мне на голову. Я не сопротивлялся. Потом она извлекла из-за спины чашу, наполнила чем-то, по запаху – несомненно, вином, и подала мне, предварительно сделав несколько долгих глотков. Я решил, что этим она показывает, что не желает отравить гостя, однако ее объяснение было другим:

– Так ты сможешь через меня узнать начертания судьбы.

Я отпил и поставил чашу на пол. Вкус показался мне на редкость изысканным.

– Давай сыграем, – предложила жрица, добыв из-под одежды колоду крупных карт из грубой кожи и тщательно перемешав их.

Очистив от травы пространство на полу, она положила колоду в центр освободившейся площадки и снова придвинулась, так что мы оказались совсем близко. Несмотря на всю нетривиальность ситуации и мистическую атмосферу, я почувствовал достаточно интенсивный позыв желания.

– Не отвлекайся, – сказала она, словно я в этом признался.

Я смутился и перевел тему:

– Не знаю правил.

– Все просто. Возьмем по очереди столько карт, сколько ты посчитаешь нужным. Ты первый.

– Хм.

Я поскреб затылок и взял одну сверху. Карта была необычной. Наверное, что-то вроде прототипа Таро. На ней были изображены мужчина и женщина, слившиеся в соитии, над которыми вились птица и летучая мышь. Карта имела золотистый цвет, и на ней было несколько чисел, переданных штрихами и закорючками. Я, естественно, не понял, какое карта могла иметь значение, но этого, похоже, от меня и не требовалось. Следующую взяла жрица, потом снова я. На этот раз карта была серой, сюжет на ней – еще загадочней, чем на прежней: младенец в колыбельке, плывущей по волнам какого-то потока; на изголовье – сидящая бабочка, у ног – свернувшаяся колечком змея. «Точно Моисей среди нильских тростников», – подумалось мне.

Я взял по очереди еще несколько карт, уже не так пристально присматриваясь к тому, что на них было. Соперница по «игре» терпеливо дожидалась, пока я посмотрю на мой выбор, затем брала себе. Каждый раз на ее лице появлялись новые эмоции: то умиление, то тревога, то улыбка. Так, словно она вслушивалась в сложную симфоническую музыку, насыщенную страстями и тонкой эстетикой. На руках у меня оказалось пять карт. «Мало», – решил я и довел их число до семи. Потом решил, что восемь, пожалуй, лучше. Наконец, остановился на двенадцати, как оптимальном варианте – число апостолов, число месяцев в году и так далее. Но они с трудом умещались в руках, и я, чтобы не мучиться, без разбора вернул часть в колоду, не заботясь о реакции хозяйки. Этот поступок был принят жрицей как должное, без протестов, комментариев или советов.

– По-моему, хватит, – произнес я, ожидая, что последует дальше.

– Как скажешь. Теперь можешь отдать их мне.

– Не понял? А играть?

– В другой раз.

– А зачем тогда вам… тебе карты?

Она улыбнулась:

– А низачем!

– У-у, как все сложно.

Я отдал карты жрице, приготовившись слушать пророчества. Однако предсказания о грядущем, которое меня ожидает, не полились медовым потоком в мои доверчивые уши. Женщина ознакомилась с тем, что я ей всучил, удивленно наморщила лоб, затем встала, спрятала карты, взбила сенцо на полу и, укутавшись в покрывало, приготовилась потушить лучину.

– Стоп, – сказал я. – Ты оракул или нет? Танька с Саней куда-то исчезли, я столько времени тут убил, вместо того чтобы их искать, в придачу еще и ты шарлатанкой оказалась.

Жрица недоуменно обернулась, словно уже не ожидала увидеть меня.

– Тебе здесь нечего делать, Гандхарва. Ступай.

«И эта туда же», – подумал я. А вслух разочарованно проронил:

– Сама звала.

Она одарила меня новой порцией недоумения:

– Разве я могла помочь ТЕБЕ? Ты знаешь все не хуже меня.

Настала моя очередь удивляться:

– Что знаю? Ничего я не знаю. Ровным счетом. Будущего – тем более.

Жрица заговорщически подмигнула:

– Ты хочешь поиграть? Проверить меня? Или чего-то еще? Я готова послужить тебе.

Я взорвался:

– Да никого я не собираюсь проверять! Не хочешь говорить – не надо. А если гадать не умеешь, так нечего выпендриваться было!

Она оставила приготовления ко сну и снова принялась меня осматривать.

– Нет, ошибки быть не могло, – задумчиво промолвила она. – Но ты и впрямь какой-то неправильный Гандхарва. Хотя знаки Доли прямо указывают, кто ты.

– Так кто я? И что меня ждет?

На этот раз ее раздумье длилось долго. Жрица вглядывалась мне в глаза, трогала мои руки, пила вино, вертела в пальцах травинки, глядя в потолок, наконец, заново перебрала так и не перетасованные карты и сказала:

– Ага, поняла.

После этой загадочной фразы она снова вознамерилась уснуть, но я все не уходил, и она почти раздраженно уставилась на меня:

– Ну?

– Что поняла?

Неожиданно она сквозь дремоту звонко рассмеялась и сказала:

– Иди. Скоро сам поймешь. Уже недолго осталось.

Тут я вышел из себя:

– Ну неужели трудно сказать мне что-то определенное?!

– Куда уж определеннее!

Я погрозил ей топором, и она, давясь смехом, выдала:

– Ты спасешь сокровенное, приобретешь до времени сокрытое, потеряешь себя, но тела твоего земля не вкусит.

Мне стало ясно, что она надо мной откровенно издевается, и я, махнув рукой, вышел из жилища, хлопнув дверью со злости. Пошел по тропе вглубь сада, раскинувшегося за избой, и некоторое время меня преследовал ее звонкий смех. Но когда я оглянулся назад, избы и след простыл. Мне не оставалось ничего другого, как пожать плечами и идти дальше.

– Чертовщина какая-то творится! – сказал я.

«Точно», – сказал амулет.

«У тебя дурацкое обыкновение появляться тогда, когда самое веселое заканчивается».

«Работа такая».

«Пробей по своим каналам, где Юдин и Таня».

«Известно, где. Проходят через аналогичную процедуру».

«У этой дуры, что ли?»

«Это не знаю. Дура или умная, человеку ведь в голову не заглянешь».

«Ты тоже вздумал надо мной издеваться?»

«Прости. Я просто волнуюсь».

«Ты? Волнуешься? А причина?»

«Знаешь, у меня к тебе есть одна очень щекотливая просьба».

«Валяй».

«Все не так просто. Я даже не решил пока, могу ли сообщать тебе такое».

«Ну, тогда думай».

И амулет добросовестно думал всю дорогу от соблазнительной пифии до самого Мирового древа. А дорога эта, надо признать, представляла собой весьма мрачное зрелище. Черепа, кости, остатки оружия, большущие драгоценные камни и прочая требуха, очевидно, магического назначения – эти следы поверженной человеческой алчности и гордыни щедро удобряли подходы к оси миров, причем, с приближением к нему, «удобрений» становилось все больше. И хотя я теоретически был защищен от пагубы своими подвигами, оптимизма зрелище мне не добавляло: memento more!

Иггдрасиль при ближайшем рассмотрении имел вполне «древесный» вид, был он не высокий, не шибко ветвистый и не дюже широкий в обхвате. Только слабо флюоресцирующий. Решив, что такие свойства в природе мировых деревьев, я оставил попытки его классифицировать и, осторожно придвинувшись, коснулся теплой коры. Мне стало очень приятно: как-то спокойно и беззаботно было стоять, прислонившись к стволу под неподвижными ветвями Ашваттхи. На ощупь Древо казалось живым. Я прижался лицом к дереву, и мне открылась потрясающая воображение вещь: ствол был прозрачен и очень медленно дышал. А когда я в суеверном ужасе рефлекторно отшатнулся от чудесного артефакта и упал на колени, во мне открылась способность видеть его насквозь. Внутри ствола, перевитые, как двойная спираль ДНК, поднимались наверх две гибкие трубки, похожие на гигантские кровеносные сосуды. Под шершавой корой пульсировала живая плоть, состоящая из элементов, подобных тем, из которых состоит мозг. До меня, наконец, дошло, что ветви Древа шевелятся вовсе не от ветра, а повинуясь своему собственному непостижимому ритму.

Когда я освоился с переполняющим меня ужасом и благоговением, мне пришло в голову, что пришел сюда не на поклонение, а для конкретного дела, и мне еще предстоит выяснить, как справиться с задачей. Я поднялся с колен и принялся описывать вокруг Древа круги, наблюдая, как по древесным артериям медленно струится бесцветная жидкость. Сомнений не было: амритой являлся именно сок Иггдрасиля, но способ, которым его можно было бы добыть, пришел мне на ум всего один. Я приготовил нож и шагнул к Древу ближе. В глаза мне бросился чужеродный предмет, который на поверку оказался здоровенным, насквозь проржавевшим наконечником копья с остатками древка. Я слегка подпрыгнул, но его было не достать. Задумавшись, откуда бы ему здесь взяться, я вспомнил легенду об Одине, рассказанную Саней. Неужели этот миф действительно имел реальную подоплеку? Быть может, когда-то давно верховный бог германцев действительно провел тут небольшой отрезок своей жизни, затем попавший в устные предания, кочующие по умам из поколения в поколение. Это допущение понесло мою фантазию дальше.

«Тогда выходит, – размышлял я, – наследие древних не совсем вздорный вымысел, а сохранившиеся в форме мифов воспоминания о вполне реальных событиях, которые к тому же имели для человечества и смысл и ценность. Почему же мы воспринимаем их как нечто невозможное? Потому что в нашем мире эти события не происходят. Например, этот отдельно взятый эпизод мифа явно имел место именно здесь. Если раньше связь между мирами была более прочной, информация о произошедшем не являлась для людей чем-то завиральным. А потом все более и более переходила в разряд сказок».

Ход мыслей вернул меня обратно к созерцанию копья. На широком плоском лезвии до сих пор сохранился остаток окровавленной ткани. Еще один бог, пригвожденный к Древу. Только на этот раз собственным копьем, да не по собственной воле. Оказывается, истории о самоубийствах и самоистязании богов являются достаточно модным сюжетом в религиях. Видимо, страдания человечества неизменно повергали бессмертных в уныние, и от отчаяния и чувства вины они нередко помышляли даже о суициде.

В миг, когда я поднес нож к стволу и приготовился сделать надрез, по дереву, словно в предчувствии близкой боли, пробежала мощная судорога. Его не устраивал мой варварский способ приобретения амриты. Мне стало жаль бедняжку, и я отказался от своего первоначального замысла. И так в нем торчит ржавая железяка, так теперь еще я буду его калечить! Я пристроил нож на прежнее место, сел на корточки и задумался. В голову ничего путного не приходило. Лезла всякая чепуха, например, подумалось, что если бы я сам себя тут приколотил к Древу топором, то, возможно, тоже попал бы в историю. Я достаточно долго ломал голову, потом отчаялся и подошел к Ашваттхе.

– Надеюсь, ты меня понимаешь, – обратился я к растению с самым серьезным видом.

От звука моего голоса шевеление ветвей и листвы прекратилось. Я воспринял это как добрый знак и продолжил:

– Я не хочу причинять тебе боль и вред. Но мне очень нужна амрита. Я точно не уверен, но, возможно, я – Гандхарва. Ты знаешь, что это значит? Я – не совсем. Но не важно. Не знаю, как ты на это смотришь, но мне обещали помочь выжить и вернуться домой в обмен на твою кровь. Поэтому потерпи уж немного, если будет больно.

Я вздохнул и достал тыковку, в которую намеревался собрать сок. В этот момент на меня что-то капнуло. Дождь? Гроза утихла и ворчала над плато далеко позади. Кромка плотных, темных, словно гребни гор, туч неподвижно повисла над горизонтом. Я поднял глаза кверху и увидел, что над моей головой склонились несколько ветвей Древа, которые, слабо шевеля листьями, интенсивно выделяли из себя жидкость, похожую на росу.

– Вот и умница, – обрадовался я, стряхивая с поблескивающих листов благословенную жидкость.

Древо нельзя было назвать скупым: его дар был так обилен, что я не только в считаные минуты заполнил сосуд, но и сам весь омылся амритой.

– Хватит, хватит! Мне больше не нужно!

Мировое древо прекратило орошать меня и вернуло ветви в исходное положение.

– Благодарю, – сказал я, закупорил добытую амриту и присел, прислонившись спиной к стволу.

«Слушай, амулет, ответь мне на один вопрос».

«Да знаю я, о чем ты хочешь спросить, – со вздохом отозвался он. – Зачем мы пришли грабить Ашваттху, если могли прямым ходом отправиться домой. Я же читаю твои мысли».

«Верно, я и забыл. Итак?»

«Сам-то как думаешь?»

«Это входит в твои планы».

«Угадал».

«Слушай, зачем ты все это время морочил мне голову? Ведь никакой ты не амулет и вовсе не встроенное заклинание. Ведь ты же живое существо. Просто общаешься со мной через какой-то очень сложный и многофункциональный прибор. А талисман Шеши – это же только бутафория, для отвода глаз».

«Почти правильно».

«Ты не из тех, кто на орбите?»

«Нет. Я сам по себе».

«Так не бывает».

«Бывает. Ты даже представить себе не можешь, насколько я сам по себе. Хотя, лучше бы ты был прав. В Яви, на планете, которая впоследствии стала известна, как Земля, первые цивилизации Ближнего Востока едва достигли зрелости, когда я остался в полном одиночестве. И с тех пор коротаю свой век отшельником».

«У тебя были, сородичи?»

«Да. Достаточно развитая культурная раса, только не в технологическом смысле».

«Вы общались с землянами?»

«Некоторые, которым это было интересно».

«Ты точно был в их числе. Папирусы хранят твое имя».

«Был. Это меня и спасло в свое время. Правда, я скорее не рад тому, что остался».

«Почему?»

«Поживи с мое, и поймешь».

«А что с вами стало?»

«Я говорил тебе, что первых обитателей Нави уничтожили».

«Помню. Но ты не уточнял, кто».

«Долгое время я и сам не знал. Но потом кое-что разнюхал. Как выяснилось, к гибели цивилизации моих братьев приложили руку наставнички яритских предков и псевдобогов, облюбовавшие этот гостеприимный край для своих нужд. А предки и „боги“, наши соседи, просто предали нас, поддавшись на соблазны гостей из глубин космоса».

«Так они что, заодно?»

«Одна шайка. Погрызлись они позже, все не могли поделить сферы влияния. Теперь у них разлад. Каждый хочет хапнуть весь обещанный куш себе. Дело в том, что за разведывательной экспедицией, которой удалось лихо разделаться с народом, населявшим Навь, должны были прийти основные транспорты. Но так и не пришли. По-моему, их давно уничтожили другие расы. Нельзя же безнаказанно творить то, что они сделали. А Вритрин сотоварищи, и яритское старичье все надеются и ждут, когда же прибудут щедрые дяди и заплатят коллаборационистам их тридцать сребреников».

«Тотх, – я впервые назвал его истинным именем, – здесь вроде ни радиации, никаких следов сражений нет. Как же они могли уничтожить все население?»

«Войны такого масштаба ведутся по другим принципам». «Объясни».

«Ты сегодня уже немало пофилософствовал на тему того, что мир можно представить, как совокупность информации, и где-то эту информацию сохранить. Теперь посмотри с другого конца, и поймешь, что мир можно сконструировать в соответствии с таким проектом, как сделали создатели этой поливселенной. Наконец, можно мир уничтожить, или переписать любой из его параметров, если внести изменения в сам проект. Например, можно изменить в настройках продолжительность жизни. Или внести поправки в географические параметры, влияющие на климат. А можно просто представить дело так, что Иванова Ивана Ивановича никогда не существовало в природе. Как и всех его сограждан…»

«Вот это да!»

«Что эти мерзавцы и провернули. Если знаешь, что, как и в какой последовательности делать, то стереть цивилизацию с лица земли не представляет особого труда. В составе экспедиции был такой специалист. Навыками глубинной инфокоррекции во всей Вселенной обладает не так уж много народа, не больше дюжины, по моим последним сведениям. Для некоторых рас естественным ограничением является просто долголетие. Современному человеку нельзя овладеть огромным массивом знаний, необходимых для инфокоррекции, потому что только начальный этап обучения составляет восемь сотен лет».

«Ого! Ты не вешаешь мне лапшу на уши?»

«Правдив, как никогда».

«Продолжай».

«Так вот. Не знаю, откуда у агрессоров был специалист в этой отрасли – может, доморощенный, – но использовали они его очень эффективно. Предки нахимичили с блокировкой полигона, облегчив ему проникновение к Мировому древу, а „боги“ подло убили наших наблюдателей, которые дежурили на этом важнейшем объекте. Пока суд да дело, этот умелец. Левша проклятый… взломал код и без особых проблем всех порешил, сука!»

Когда я услышал, как Тотх грязно ругается, понял, что за пять тысяч лет его возмущение и боль так и не улеглись. Кто знает, может, только желание отомстить и мотивировало его бороться дальше.

«Так-то, Серега. И не стало никого моих-то. А я как раз собирался семью завести. Родители еще живы были. У меня было блестящее образование, специализировался я по ксеноконтактам. Карьера удавалась в структуре, отвечающей за безопасность. А тут – как гром среди ясного неба. Бах – и конец света…»

Я, видимо, так сопереживал своему помощнику, к которому успел привыкнуть, что он, чувствуя мои эмоции, успокоился сам и поспешил успокоить меня:

«Не горюй ты так. Сердце не рви, этим моему горю не поможешь».

«Хорошо, Тотх. А как же ты уцелел?»

«Земля потому и называлась Явью, что реальность на ней имеет более устойчивую природу. Помнишь, этот черный маг, явившийся тебе в образе Вритрина, рассказывал о причинах, почему он заинтересован, чтобы кто-то из вас вернулся на Землю? Чтобы состыковать причинно-следственные связи и закрепить состоявшиеся изменения, как бы ратифицировать их. В этих-то локальных взаимосвязях между мирами вся суть и заключается. Когда диверсант из глубин Вселенной переписывал историю, он имел на руках не совсем точные сведения. В частности, что все представители моего… вида, что ли, находятся в Нави. И коррективы он вносил в соответствии с этими данными. А я. Выпал из расчетов. Оказался вне истории. В итоге установленная создателями нашего комплекса реальности защитная система распознала все произошедшее как опасный сбой, и связь миров оказалась заблокирована. А предки и боги до сих пор маются над решением этой проблемы, отрабатывая заказ».

«Неужели из-за одного человека, который оказался в определенный момент не на своем месте, так много могло зависеть?»

«Представляешь, сколько прочих бесчисленных мелочей, которые могли выдать вмешательство посторонних в программу, эта инопланетная сволочь учла? Но судьба сберегла меня. Не знаю, может, я ошибаюсь, но иногда мне кажется, что смысл моего существования только в том, чтобы хранить надежду, что все можно исправить».

Мы помолчали, думая каждый о своем. Амулет заговорил первым:

«Как ни крути, а настал, видимо, решающий час. И я вынужден сказать то, что должен. Прежде чем изложу суть дела, хочу, чтобы ты знал: помощь, которую я тебе по мере сил оказывал, – это не попытка тебя подкупить, а просто жест доброй воли. Я старался не вмешиваться в испытание, которое ты сегодня проходишь в соответствии с древней и благородной традицией, но иногда мои услуги были тебе полезны. Как бы то ни было, это не должно влиять на решение, которое ты примешь. Этот древний амулет был настроен на эмоции человека, подобного тебе, и был активирован сразу, как только ты появился в мире предков. Я помог бы тебе до конца пройти испытание, даже если бы ты оказался обычным воином. Но ты, велением Доли, исполнил ритуал и получил доступ к Древу Жизни, приготовив связь миров к восстановлению. Теперь я вижу, что ты и есть тот самый Гандхарва. Герой, которого ждали многие поколения яритов в надежде, что он вновь откроет им дорогу в мир, где живут их предки, продавшиеся за неполученные барыши и прогневившие создателей этого мира. И я, Тотх из рода защитников, ныне прошу тебя, Сергей, о помощи…»

Представьте себе, что вы мысленно обзываете собеседника свиньей, а он это слышит. Что вы лжете ему в глаза, а он это видит. Неловко? То-то же. Сходные чувства испытывал и я, понимая, что Тотх наблюдает за каждым движением моих мыслей, что он будет знать подноготную всех поводов, по которым я могу ему отказать, что он понимает, что я знаю о его осведомленности и испытываю поэтому вину перед ним, будто что-то ему должен, что он знает, что от этого мне хочется сорвать с себя амулет и отбросить подальше, чтобы не заниматься душевным эксгибиционизмом, но я никогда не сделаю этого, чтобы не подать виду, будто могу быть слабым, но буду при этом чувствовать себя несвободным и потому не способным принять решение.

В общем, несколько секунд я вращался по кругам внутреннего ада, не зная толком, что Тотх от меня хочет, но испытывая все виды возможных душевных затруднений. И страшно и интересно, и лень и помочь хочется. Так и не решив, что сказать, я позвал его:

«Тотх».

Никакой реакции.

«Эй, встроенное заклинание!»

Эффект тот же. Попытки выйти на связь с моей стороны продолжались минуты три, и я уже пережил несколько параноидальных страхов по поводу неведомых угроз, которые добрались и до амулета, когда он заговорил:

«Да здесь я, здесь. Я отключался, чтобы не мешать тебе принимать решение».

«Но ты же еще ни о чем меня не попросил».

«Да, но борьба в тебе уже началась».

«Хм, действительно. Давай начистоту: я – трус».

«Знаю».

«Я слабый и ни хрена толком не умею».

«Это не секрет».

«В общем-то, в особом альтруизме по отношению к ближним Гордюков ранее замечен не был».

«Об этом я тоже догадываюсь».

«Так с чего ты взял, что я смогу тебе помочь и, вообще, захочу?»

«Ты же Гандхарва. В своем роде мессия, если считать, что каждый на своем месте – мессия».

«А у твоих соплеменников что, не было своих предсказаний о мессии, конце света и так далее?»

«Да были. Была у нас очень красивая и интересная эсхатология, но она не сбылась».

Не удержавшись, я усмехнулся:

«Так и знал, что предсказаниям верить нельзя. И что ты мне предлагаешь?»

«Выполнить работу, которая не удалась твоему предшественнику».

«А кто он был?»

«Не скажу».

«Ну, скажи!»

Амулет замялся:

«Вспомни, я сегодня говорил тебе, что как-то опоздал на сорок пять секунд».

«Да, было дело».

«Так вот, это время, которого мне не хватило, чтобы спасти свой мир. Когда поступил сигнал о проникновении на терминал Книги жизни, ты его знаешь как Мировое древо, я, следуя инструкции, отправился решать возможные проблемы. Вернулся в свой мир и едва не сошел с ума: в нем все замерло, и нигде не было никаких следов цветущей цивилизации. Естественно, я понял, что случилось самое страшное. Нельзя было терять ни минуты, но я, честно говоря, растерялся и не мог сообразить, что предпринять. Было неизвестно, насколько необратимым было вмешательство. Обычно, если в момент операции над причинноследственными цепями происходит сбой в системе, она предлагает время для отмены решения и последовательность формальных действий, подтверждающих изменения. Когда формальности выполнены, программа сохраняет в особом формате резервный вариант, удаляемого файла, что ли. На случай, если инфокорректор передумает. Копию тоже можно уничтожить, но по протоколу должно пройти достаточное время. Вопрос был, сколько его осталось у меня. В результате той глобальной диверсии я не мог добраться на место побыстрее. Пришлось проделать весь путь пешком. Как тебе. Я шел к цели, преодолевая препятствия, а эта сволочь шестирукая старалась довести свое черное дело до конца. Когда я вломился в святая святых, бункер управления, с копьем в руке – ничего другого в моем арсенале не оказалось, – он как раз собирался подтвердить последний запрос на сохранение изменений. Естественно, я убил мерзавца. Повесил тут же, на Древе. Он, конечно, сопротивлялся, у него скафандр был с мощной защитой. Но супротив копья не попрешь. А потом мне пришлось пожалеть: как все вернуть назад – не знаю. Единственное, на что меня хватило, – это дождаться, пока система по умолчанию заархивирует все… до второго пришествия, если можно так выразиться. Я оборонял бункер, пока не убедился, что копия создана. Потом все заблокировал и отправился восвояси».

«Куда?»

«Странствовать, учиться. Мне не оставалось ничего другого, как удрать отсюда, где за мной не охотился только ленивый, и попутешествовать по другим планетам. На это ушла не одна тысяча лет. Потом мне повезло. Я освоил практики, позволяющие вести бестелесное существование, и нашел инфокорректора, одного из лучших мастеров своего дела, у которого долго учился этому сложному ремеслу. Не так давно я вернулся на родину, и вернулся не с пустыми руками. Теперь я знаю, как вернуть тот мир, который едва не канул в небытие. Но не могу справиться без посторонней помощи. После моего побега здесь побывали создатели, хозяева Яви, Нави и Прави. Видимо, им не понравилось то, что они обнаружили. И они сменили защитную систему. Не знаю, собираются ли они наводить порядок сами. Каковы бы ни были их планы, я намерен сделать это самостоятельно. Имею я право вернуть к жизни все, что мне дорого?»

«Естественно! Но я тут при чем?»

«Мой ключ доступа больше не активен. Они заблокировали систему и поменяли ключи. Все было зря. Но, если я не ошибаюсь, Гандхарве дается право доступа. А ты, после того как совершил ритуал, по всем статьям, получается, местный мессия. То есть можешь снять защиту и помочь мне».

Сдается мне, что история с мумией «Индры», по совместительству Одином, пригвожденным копьем к Мировому древу, которого пришиб бестелесный сотрудник спецслужбы исчезнувшей цивилизации, сдавший экзамены по переформированию реальности для хозяйственных нужд и прочая, и прочая, привела к окончательной атрофии участка моего мозга, отвечавшего за способность удивляться. Смешно, наверное, было бы видеть меня со стороны, ободранного и грязного, с венком на голове, кривляющегося в ноту со своими невидимыми мыслями и время от времени бросающего странные фразы, предназначенные неизвестно кому. Пребывание мое в этом загадочном мире затянулось, и при этом меня самого затянуло в дебри переплетенных интересов, разнонаправленных сил и непостижимых тайн. Но только теперь начал рассеиваться туман, клубившийся у меня в голове от оттенков лжи, полуправды и истины, которыми меня пичкали с самого момента моего «приземления» у Священного очага разные доброхоты, проходимцы и союзники. Эта вавилонская мозаика, наконец, стала складываться в более-менее четкую картину, словно осколки льда в финале легенды, рассказанной Варьей. И предо мной во всей своей сложности, хаосе и бессмысленности предстало наше космическое захолустье, заброшенное создателями и хозяевами, отданное на откуп жестоким игрокам, деградировавшим во всем, кроме коварства и низости, напрочь не подозревающее, как все на самом деле и насколько хрупок мир, который нам кажется незыблемым.

Наверное, до того момента я не согласился бы уважить просьбу Тотха. Не знаю, не стану утверждать наверняка. Но то, что я, единственный из людей, получил такие потрясающие знания, внесло немалую лепту в мое согласие. Да, даже не спросив, что от меня потребуется, я дал согласие.

«Хорошо, я помогу тебе, если сумею».

«Я знал, что ты согласишься».

«Брехня. Я сам этого до сего момента не знал».

«Ладно. Я верил, что ты поможешь».

Я поднялся и окинул взглядом все вокруг так, словно видел это в последний раз. Страха почти не было. С тех пор как я принял посвящение Варьи, я столько перенес, что новое испытание, которое мне, возможно, предстояло, пугало меня не больше, чем сама жизнь.

«Работа опасная?»

«Весьма».

«Чем это мне грозит?»

«Признаться, я и сам не знаю, чем это для тебя закончится. У тебя есть атман – физическая проекция тела. Оно – необходимое условие для выполнения нужных действий. С другой стороны, это дополнительный риск. Как оператор, ты будешь обработан системой и станешь на время частью ее. Если совершишь ошибку и сделаешь что-то неверно, она просто обсчитает заново всю последовательность событий, которые привели к твоему появлению здесь, и выбросит все чужеродное из бытия. В том числе и атманы твоих спутников, которые тоже „местной прописки" не имеют».

«У тебя скромная просьба».

«Я не могу тебя заставить. Только прошу».

«А почему я должен тебе верить? Может, это повредит человечеству?»

«Признаться, у меня нет аргументов, чтобы тебя убедить».

«Понятно. Ну, назвался груздем – полезай в кузов. Что мне предстоит делать?»

«Позволь мне объяснить…»

Набрав полную грудь воздуха, я медленно выпустил его изо рта, размял плечи и шею, растер ладонями лицо. После продолжительных попыток успокоиться и войти в безмятежное состояние духа мне это, кажется, удалось. Долгое время я никак не мог справиться с ощущением, что мне морочат голову или ставят надо мной дурацкий и глупый эксперимент. То, что мне предстояло делать, казалось мне настолько же абсурдным, как, например, доказывать теорему языком пчелиных танцев. Я протестовал, пока Тотх, общавшийся со мной через амулет, инструктировал меня. Потом он отключился, оставив меня наедине с задачей, но чувство протеста в душе все не желало уходить, и я несколько раз срывался, посылая все к чертям. Показывать свой праведный гнев, однако, было некому: Тотх больше не выходил на связь. Наконец я послал к чертям уже свои предубеждения, и дело стало двигаться на лад.

Уподобившись Будде, я уселся рядом с Древом и, устремив взгляд в его узловатые корни, стал визуализировать перед собой цветок. Не удивляйтесь: оказалось, что вход в бункер управления был закодирован с помощью неких эстетических символов и, чтобы его открыть, мне нужно было мобилизовать все свое воображение и творческие способности.

Сначала я пытался выудить из памяти какой-либо обобщенный образ цветка. Эффект был нулевой. Что-то выплывало, но удерживать образ в памяти не было никакой возможности: как только я пытался сосредоточить внимание на своем произведении, оно расплывалось и исчезало или претерпевало различные метаморфозы. Я выкорчевывал из сознания появляющееся от неудач раздражение и пробовал снова и снова. Мало-помалу я вошел в новое состояние восприятия. Мириады виданных мной цветов перестали хаотично осаждать воображение, страстное желание побыстрее с этим покончить иссякло. Тело отключилось, память не мешала; мозг заработал автономно, концентрируясь уже не на вымученных ассоциациях, а на собственных сиюминутных произведениях. В какой-то момент меня посетило странное ощущение, что я нахожусь не в теле или что само тело не является локализованным в какой-то точке пространства, а разбросано странной светящейся паутиной по всей Вселенной, отчего она, Вселенная, утратила свою грандиозную необъятность. Где-то мои нити пересеклись с каким-то каналом или пучком волн и вступили с ним в контакт. Это было так, словно в темноте нечаянно задеваешь струну. Только вибрация этой струны заполнила меня без остатка абсолютно новой информацией, свежей, яркой и ни с чем не сравнимой. Я стал черпать образы из этого неведомого источника, и мое творение начало наконец обрастать деталями.

На первых порах это был вовсе не цветок. Сложно объяснить, что из меня рождалось, но никакого сходства с цветами оно не имело. Оно обладало формой, но формой, чуждой земной эстетике, имело цветовую гамму, но в незнакомых сочетаниях тонов и красок. Но оно было пронзительно-живым. С замершим дыханием я следил, как это создание затрепетало собственной жизнью, проявляясь уже вне зависимости от моей воли. Тогда я вернул контроль над процессом и облек цветок в более привычный вид. Моя сосредоточенность нарастала, и в конце концов я стал различать, как движется сок по крохотным прожилкам лепестков, как нервно подрагивают микроскопические капельки влаги на тоненьких волосках, покрывающих стебель, а поры на поверхности листьев раскрываются, подчиняясь невидимым импульсам. Ноздри защекотал тонкий пряный запах, и я понял, что материализация первого объекта условного кода состоялась. Я вышел из «нирваны» и удостоверился, что цветок, склонив закрытый бутон, действительно находится там, куда я его поместил. Господи! Неужто получилось? На мой взгляд, то, что произошло, ничем не отличалось от настоящего волшебства.

Но для достижения цели мне требовалось действовать дальше.

Теперь у меня не оставалось сомнений: все, что втолковывал мне Тотх, имело смысл и, более того, действовало. К следующему этапу я приступил, уже будучи уверен не то в собственном всемогуществе, не то в том, что законы, по которым существует природа, отменены. И я не замедлил воспользоваться новым положением вещей.

Мне пришлось петь.

Я прикрыл глаза и медленно, плавно раскачиваясь из стороны в сторону, затянул литанию, состоящую из полузаконченных, мало связанных по смыслу и рифмой фраз. Постепенно на смену тексту пришли просто сочетания гласных, которые сменялись вслед за мотивом, сплетаясь в не всегда гармоничные, но наполненные чувством нотные гармонии. Голос мой окреп – стесняться было некого, звуки исходили сперва из гортани, потом из груди, а затем, когда я впал в своеобразный транс, их источник уже нельзя было определить. Снова, как и в случае с цветком, я набрел, блуждая в ирреальных пространствах, на некий информационный поток и, пропуская его через себя, перестал узнавать собственный голос. В неповторимой симфонии, которая лишь однажды пролилась созвучиями в мир, было что-то и от непередаваемой тоски, навеянной русскими суровыми просторами, и от сдержанной мощи варяжских боевых песнопений, и от щемящей грудь таинственности культовых кельтских гимнов. Я пел, и голос мой дрожал от напряжения и силы, покуда я не ощутил, что дрожь возвращается ко мне уже из окружающего мира, усиленная резонансом природы. Тогда я открыл глаза и увидел, что листья Мирового древа слабо трепещут, травы волнуются, а ветер гуляет порывами в ритм песни, лаская прикосновениями мое чело. Цветок выпрямил стебель, бутон стыдливо приоткрыл лепестки, и в его чувственных недрах, мельтеша миниатюрными крылышками, орудовала птичка, колибри, размером чуть больше шмеля. Она принесла в клювике пыльцу, оставила ее внутри, а потом исчезла. Я откупорил амриту и аккуратно пролил на росток несколько капель. Потом опять закрыл глаза и сидел, раскачиваясь до тех пор, пока что-то не защекотало мне ступню. Выяснилось, что это хомячок. Рыжий упитанный зверек извлек из-за щеки семечко вычурной формы и протянул мне своими лапками, похожими на человеческие руки в миниатюре. Я со смирением и благодарностью принял подношение, и хомяк также удалился.

Я лег на прохладную землю и не спеша пристроил семя под камешек, выступающий из земли, и прикрыл его былинками и хвоей. Мне оставалось только ждать, свершится ли обещанное чудо, и я терпеливо ждал, не открывая глаз, вдыхая влажный аромат почвы.

Чудо не замедлило свершиться. До моего слуха донеслось сначала совсем тоненькое, потом все увереннее и громче, журчание ручья. Из-под камешка забил ключ. Струйка воды устремилась вперед, весело обежала меня, вернулась к корням Древа и, найдя заветное место, стала просачиваться вглубь. Там была полость, так как образовалась маленькая воронка, которая все расширялась и расширялась.

Я отполз дальше, пристально глядя, как вода уносит грунт, обнажая каменные ступени и узкий ход под землю. Под корнями Иггдрасиля находилось помещение. Это был бункер управления, в который мне предстояло войти, что я и проделал, когда просвет стал достаточно широким, чтобы пропустить меня. И, когда я спускался, у меня появилась всего одна мысль: придумать такой способ открывания дверей мог только сумасшедший или бог. Обычный человек предпочел бы связку ключей, технический гений – устройство, реагирующее на отпечатки пальцев или голос. Но то, что только что проделал я, не могло прийти в голову нормальному Homo Sapiens.

Ручеек, выполнив свою миссию, иссяк; вода, освободив проход, ушла под землю. Сразу начались неожиданности: ступени оказались не обычными, а с подогревом, чему мои измученные ноги в заскорузлых лаптях были несказанно рады. Когда ступени закончились, я уперся носом в двустворчатые металлопластиковые двери вполне современного, если не сказать больше, дизайна. Следуя инструкции, я слегка побрызгал на них амритой, и створки почти бесшумно отворились. Видимо, во вселенной ничто не могло отказать этой чудесной жидкости в услуге.

Как только я сделал шаг вперед, помещение, в которое я попал, с нарастающей интенсивностью стал наполнять свет из нескольких источников. Через пару секунд в большой подземной зале стало светло, как на пляже в июльский день. Мое внимание привлекла цепочка бурых пятен на полу. Кровь того самого «Индры»? Кровавый след вел к центру залы, на небольшое возвышение, где располагалось троноподобное сиденье. Поскольку отлынивать от задания на этом этапе было уже поздно, я поборол робость и осторожно направился к нему. Сел, положил руки на подлокотники, устроился поудобнее. Очевидно, в нем были встроены специальные датчики, реагирующие на телодвижения, так как кресло, словно прислушавшись к пожеланиям моего тела, постепенно приняло форму, максимально удобную для моего телосложения и привычки сидеть. Я вновь выполнил ряд дыхательных упражнений, чтобы успокоиться. Потом, как советовал амулет, просто отдал мысленное распоряжение начинать, поскольку был готов. С потолка почти беззвучно опустилась прозрачная матовая призма, затем в течение нескольких секунд выделялся незнакомый газ.

Я занервничал. Чувство, что ты теряешь сознание, всегда страшило меня и было таким неприятным, что я стремился прийти в себя во что бы то ни стало. На сей же раз мне нужно было отключиться по собственной воле. Отключиться так, чтобы, не утрачивая сознания, оставаться активным. Помочь мне в этой задаче были призваны регулятор температуры, создавший в моем добровольном заточении тепловой режим «потери тела», воздействие газа, от которого ощущение бестелесности усиливалось, и так называемый фрактальный (это слово я узнал потом) пейзаж, на котором я должен был сосредотачивать внимание. Термин хотя и пугающий, но за ним стояли очень приятные голографические «живые» картинки: извилистая береговая линия в приглушенных сумеречных тонах, закат, окрасивший узкую полосу моря и облаков в багровый цвет, теплота песчаного побережья, глубина небес. Для эффекта полной натуральности звуковой синтезатор добавил далекие отстраненные крики чаек, тихий плеск спокойного прибоя, шипение откатывающихся волн. Запахло морской солью, йодом выброшенных на берег водорослей, меня стал обдувать ветерок. Вскоре и «трон», который я окрестил про себя релаксатором, перестал напоминать о себе моим тактильным окончаниям. Беспокойство исчезло; обман чувств был настолько совершенен, что память забросила меня в прошлое, в безмятежный закат провинциального курортного городка на Черном море, где я не один вечер сиживал с девушкой, которую считал любимой, во времена, когда о существовании Тани я еще, естественно, и не подозревал. О, тени прошлого, вызванные насыщением глаз! Сколько невыразимой печали и счастья таит ваше вторжение, сколь сладостно и невыносимо ваше присутствие! С некоторым трудом вернулся я к выполнению своей миссии, но к тому времени от подземелья уже и след простыл: я вполне отчетливо ощущал, как просачивается сквозь мои пальцы сухой песок, а влажное дыхание моря освежает мои легкие. Теперь мне требовалась еще более глубокая концентрация. Мой взор блуждал по переливающейся ряби отраженного солнца, прыгал с волны на волну. Я стал невесомым, словно былинка, и позволял дуновению ветра покачивать меня в такт трепетанию воды. Появилось желание парить над поверхностью моря словно чайка, струиться, словно луч заката в зеркальной глубине.

Я подался вперед, во мне напряглись какие-то неощутимые струны. Пришла дрожь из глубин естества, свет, внутреннее безмолвие – и мое намерение осуществилось: я разрешился от оков бренной плоти, покинув тело и воспарив над самим собой. Не успев свыкнуться с новизной переживаний, «я» ринулся по солнечной дорожке к горизонту, прошиб какую-то стену и вынырнул снаружи измерений в новом слое бытия, где интенсивность вибрации энергии – танца частиц мироздания – отличалась от привычной настолько, что эпитетов, позволяющих описать пережитый опыт, просто не находится в моем семантическом наборе. Как их не было и на то, чтобы передать, что чувствуешь, выбравшись «за пределы организма». И когда оставшееся от меня, ошалев от передозировки информации, впитывало в себя то, что очи, уши и персты человека доселе не испытывали, появился Тотх.

Сказать так было бы не корректно. Появился не сам обитатель амулета, а ощущение его присутствия. Но на сей раз мы были на равных: от меня здесь осталось с гулькин нос, тоже не более чем присутствие чистого сознания. Но появление моего невидимого спутника здорово отрезвило меня; думаю, замедли он еще хоть на миг, я утратил бы контроль и растворился в бесконечности, не сумев сохранить целостность своей личности. Но, как я уже сказал, этого не произошло. Амулет (так мне привычнее его называть) не дал мне ни секунды на восхищенный лепет и сразу приступил к делу:

«Ты справился. Поздравляю и спасибо. Слушай внимательно и выполняй беспрекословно, если, конечно, хочешь вернуться назад и снова облачиться в ветхую биологическую одежонку на углеродистой основе. Ни на чем не фиксируй внимание, представь простую вещь из обыденной реальности и удерживай фокус на ней. Ты сейчас – все равно что облачко пара. Не будешь собирать себя воедино усилием воли – распадешься на части. Ты не готов полноценно воспринимать этот уровень структуры Вселенной. Давай, быстро!»

«Подлец, ты меня не предупреждал, что это так опасно!»

«А что было делать? Иначе ты никогда бы не согласился. Не паникуй, делай, что я сказал!»

Наверное, не нужно объяснять, что наше общение, не ограниченное больше превратностями «аналоговых» нейронных связей, происходило в течение одного мига. К тому же теперь я приобрел способность без проблем читать мысли самого Тотха.

Я не мог задействовать что-либо, чтобы помочь себе справиться, потому что просто не знал, что именно и как делать. Я живо представил свою кончину, как облако табачного дыма, медленно рассеивающегося в пространстве, но не мог найти в себе и намека на волю, только ужас и растерянность. Я был готов к тому, что произойдет нечто подобное: воля часто подводила меня. Именно поэтому я и боялся самого себя больше чем чего-либо другого. Однако один способ спасения от страха у меня в арсенале все же имелся, и я не замедлил им воспользоваться. В пространстве этого заастралья с ориентацией и визуализацией было туго, но в поле моего присутствия без особых усилий возник эфемерный образ из прошлой ночи: плавный изгиб Танюхиной спины, изящная талия, мягкая гладкая выпуклость ниже.

«Умница! – с эмоцией смеха обратился ко мне Тотх. – Так держать! Сила Эроса поистине безгранична!»

И я «держал» силой воображения этот соблазнительный образ, а заодно собирал воедино и себя самого, одновременно стесняясь амулета и опасаясь найти что-нибудь поприличнее, чтобы в процессе поиска не распылиться. Это длилось до тех пор, пока параллельно с проявлениями физики, недоступными современной науке, не проявился самый, что ни на есть, обычный мир. Теперь миры совоспринимались, и я понемногу успокоился, уразумев, что непостижимым образом нахожусь внутри Мирового древа, где-то в узлах его энергетических волокон, а снаружи Ашваттхи все остается по-прежнему, разве что накрапывает дождик. Мое открытие принесло мне бешеное облегчение, сил прибавилось, и способность воображать тоже возросла, что немедленно отразилось на реалистичности воссозданного мной образа.

«Все, хватит. Можешь перестать визуализировать этот зад, ты уже закрепился. Признаюсь, я и не надеялся, что ты так хорошо справишься. Думал, выкинет тебя назад в материальный пласт».

«Козел».

«Не обижайся. Я немного преувеличил опасность, чтобы ты мобилизовался и все сделал как следует. Немножко неприятно, зато теперь хоть знаешь, как оно там, „в астрале-ментале-эфире“. Я бы на твоем месте только спасибо сказал за такой опыт».

«Ничего себе, преувеличил! Я чуть не того…»

«Не ври. Обделаться ты не мог, больше ничего страшного с тобой не могло произойти. Ты провел меня по каналу доступа в оперативную область. Система распознала тебя, как своего, а я проскочил в роли собачки на привязи. Теперь можешь порезвиться, пока я разделаюсь с работой. Хочешь – понаблюдай, как я применяю на практике полученные у лучших мастеров космоса знания, хочешь – полюбуйся своей оболочкой. Можешь даже поглядеть другие миры или побывать в шкуре любого живого существа, только не мешай теперь, пожалуйста, и сам никуда не влезь. Ну, с богом!»

«Ты веришь в бога?»

«Конечно!»

«А как же все твои истории про инопланетян?»

«Одно другому не противоречит».

«Но ведь…»

«Все потом. Давай, развлекись, пока я буду делать плохим дядям каку, возвращая к жизни все, что они хотели уничтожить».

И Тотх принялся за работу. В общем-то, при этом ничего не происходило, ничего не менялось вокруг и видимого результата его деятельности тоже не наблюдалось. Я могу, конечно, сказать, что он вошел в центральную пару энергетических пучков Древа и принялся вводить многочисленные пароли и коды через интерфейс операционной оболочки инфогенератора, но это никому ничего не объяснит. Я даже свое нахождение в этом непостижимом устройстве могу передать только метафорами. Например, что я – нематериальный перископ подводной лодки, который наблюдает за тем, что происходит на поверхности, в то время как сама лодка – мое тело – находится под водой, то есть на «троне» в «бункере управления». Вернее, на троне – атман моего тела. В то время как настоящее повисло между столом и подоконником в общаге. Впрочем, может быть, настоящее вообще спит дома в кровати и видит сны. Или наматывает круги ада в аттракционе серого карлика из Аида. Или агонизирует, отравленное Намухри. Может, я вообще давно умер и уже прижился в мире предков? В новом состоянии осознания меня эти вопросы не заботили. Я не стал мешать последнему из могикан исчезнувшей цивилизации и решил погулять, пока он будет свершать главный поступок в своей жизни.

Вокруг меня вертелось множество вихрей информации, различавшихся размерами, аурой и интенсивностью свечения. Они составляли определенную структуру, достаточно сложную, чтобы я мог в ней разобраться. Концентрируя внимание то на одном, то на другом, можно было перемещаться между ними, так как они как-то соотносились между собой. Но свободно двигаться можно было далеко не везде – мешали силовые поля, которые защищали огромные массивы информации, хранящиеся внутри, словно разрозненные пчелиные соты. Как, в общем-то, и все на этом уровне восприятия, они представляли собой скорее абстракцию, чем физический объект. Понять, о чем идет речь, можно, если представить себе электрон, вращающийся вокруг атомного ядра. Огромная скорость делает бессмысленным заявление о том, что он находится в той или иной точке пространства-времени. Но бессмысленным только с точки зрения человеческого восприятия: ведь где-то же он находится и его можно зафиксировать, просто пока не существует достаточно приспособленных для этого приборов. Примерно то же самое можно сказать и про «объектность» этих аккумуляторов информации: они абстрактны, но только для человека. Но его «душа» воспринимает их, как некие трудноописуемые феномены.

Я сунулся к одной из таких матриц, состыковался с ней через устройство обмена и некоторое время воспринимал какие-то сигналы, которые вначале распознавал просто как шум. Потом до меня дошло, что на самом деле меня знакомят с системой восприятия какого-то животного, причем для этого мне «показали» «фильм», кусочек из его жизни, возможно переживаемый им в текущий момент. Возможно, хотя я и не уверен, глазами змеи я наблюдал, как «тепловое тело» мыши перемещается по полю среди стеблей ковыля. Я испытал голод рептилии, напряжение кольцевых мускулов длинного туловища, холод окружающей среды и агрессивные рефлексы охотника. Я познал ее безграничное терпение и такую же безграничную концентрацию, позволяющую в один точно рассчитанный бросок вложить нужную для умерщвления жертвы мощь.

Методика обучения, практикуемая людьми, не идет ни в какое сравнение с кратким курсом «полевой практики», который я прошел там. После жонглирования словами и прочими символами в ученике мало что остается, да и то, что в него удалось вдолбить, носит опосредованный характер. Цивилизация людей так и не смогла продвинуться дальше создания опосредованных вещей. Мы греемся посредством одежды, передвигаемся посредством транспорта, излагаем мысли, общаемся посредством бумаги или более сложных изобретений, вместо того чтобы культивировать непосредственное знание и способности самого организма. Находясь же в Мировом древе, я за несколько минут получил огромный объем внутреннего знания, которое в своей полноте настолько позволило мне отождествить себя с изучаемым объектом, что целые поколения серпентологов могли бы учиться у меня таким дисциплинам, как змеиная психология, например. Только я ничему не смог бы научить их, ведь я в буквальном смысле побывал в шкуре змеи, а для них мои переживания остались бы не более чем сказками.

Я подозреваю, что обычный человек просто испугался бы и быстро прекратил «просмотр». Я же после такого сеанса едва не получил настоящее психическое расстройство. Дело в том, что отсутствие тела поначалу делает вас беспомощным и подверженным внешним влияниям, поэтому любая деталь, которая увлекает внимание, может поглотить вас без остатка и навсегда привязать к себе. Чтобы вырваться из жуткого змеиного мира, мне пришлось приложить все силы, имеющиеся в моем распоряжении. На самом деле я просто не знал, как освободиться, поэтому и паниковал. Рывок дал мне такую инерцию, что я тут же «влип» в новую кладовую информации. На сей раз она содержала «кластеры», касающиеся не конкретного живого существа, а каких-то глобальных процессов – не то тектонической активности какого-то участка поверхности планеты, не то статистические карты вероятностного распределения геологических составляющих планетной коры. Разобраться было невозможно: в отличие от принятых людьми способов работы с информацией, существа, спроектировавшие нашу поливселенную, не пользовались для этих целей математикой и техническими приспособлениями. Адекватнее всего суть их информационного продукта можно выразить термином «идея», почти в Платоновском, что ли, понимании этого слова. Дело в том, что эти «айдосы» не были подобием алгоритмов, используемых программистами для создания математических моделей предмета или понятия. Не являлись они также и его аналоговой копией, которую представляет из себя, например, скульптура человека. Представьте себе, больше всего эта «Книга жизни» напоминала собрание замыслов художника или режиссера – предельно точных, емких, саморазвивающихся, нигде не существующих реально, но являющихся абсолютно необходимыми для того, чтобы воплотилось и жило само творение. Кто, как и зачем все сие произвел на свет божий – тайна, которая по сей день остается для меня за семью печатями.

В самый разгар моего знакомства с начинкой грандиозного устройства по переделыванию вселенных со мной связался Тотх.

«Двигай ко мне, начинается самое интересное».

Я выбрался из очередного информационного узла и мысленно шмыгнул к нему. Тотх орудовал над финальной частью «реабилитационной» программы.

«Сейчас, – сказал он. – Еще пару минут».

Перед нами вспыхивали и гасли с невообразимой скоростью различные образы и символы. Инфокорректор посылал мысленные команды, реагируя на изменения «интерфейса», успевая при этом использовать дополнительные сведения, которые в резвом темпе предлагал «компьютер» в режиме обмена запросами.

Два переживания из того момента запомнились мне больше всего. Сперва я УВИДЕЛ энергетическое тело Тотха – очертания почти человеческой фигуры, сотканной из белесых, лучащихся пушистым игольчатым светом волокон тоньше паутины. Я понял, что теперь знаю об этом создании все: о том, что он собой представлял, когда имел тело, что чувствовал, о чем мечтал. Мне была доступна его память, жизненный опыт, текущие в его сознании мысли. Если бы я захотел, я мог бы выудить из этих пылающих бледным огнем волокон даже текущие импульсы, с помощью которых он руководил процессом возрождения своего родного мира. Постепенно я начал визуализировать и самого себя. Как оказалось, мы с ним почти ничем не отличаемся.

Не успел я опомниться от своего чудесного открытия, как пространство перед нами взорвалось каскадом безумствующих эманаций тьмы. Из зияющего разрыва в ткани реальности появилось величественное лицо соколоподобного существа, сочащееся силой, властью и угнетающей психику мудростью. Я в испуге сжался в пучок трепещущих струн пламени. Тотх, как я понял, выполнил нечто, эквивалентное поклону, выражающее всемерное почтение и покорность. Словно грохот падающего водопада, словно пронзительный плач волынки, сладострастный, как стон возбужденной женщины, и повелительный, как рык льва, мою сущность разорвал голос явившейся сущности:

«Ты уверен в своем решении, Человек-из-ниоткуда?»

«Уверен, Владыка», – ответствовал Тотх.

«Чего ты хочешь достичь?»

«Справедливости, Великий».

«Если Создатель сущего сочтет, что ты не прав, ты будешь вычеркнут из Книги Жизни».

«Моя жизнь – мизерная цена за то, что стоит на кону. Но это все, что у меня есть, и я принимаю условия Всевышнего, уповая на его суд и благость».

Демон, архангел, или кто бы он ни был, помедлил только краткий миг.

«Хранители этого мира не против. Да свершится воля Творца».

«Да свершится его воля», – еще раз «поклонился» Тотх.

Архангел взмахнул крылом, из которого брызнули звезды, и померк, рассеяв вокруг нас тьму. Мы парили над планетой легко и свободно; точка нашего средоточия находилась где-то в средних слоях атмосферы. Было холодно и пусто – именно так можно описать то, что я почувствовал, лишившись среды Мирового древа, уютной, как лоно матери.

«Это был посланник тех, кто спроектировал Явь, Навь и Правь, – сказал Тотх. – Суровый дядька. Я был уверен в том, что они наблюдают за тем, что тут происходит последние несколько суток. Что же, раз они не против, значит, собирались учинить что-то похожее. Или, ведая предначертания Доли, просто дожидались, пока мы появимся, чтобы не вмешиваться самим. Это в их духе. Я за время учебы немало узнал про обыкновения высших сущностей такого порядка. Держись около меня, сейчас система закончит обсчет данных и загрузит резервный файл, в который я внес небольшие изменения».

«Это какие же?»

«Знаешь, у меня было достаточно много досужего времени, чтобы ознакомиться с догматикой различных верований, в том числе и земных. Мне очень понравились кое-какие моменты, особенно про воскрешение всех мертвых. Как я уже говорил, наше учение о конце света не сбылось. Тогда я подумал: а почему бы и нет, в конце концов? Вот ты бы на моем месте хотел воскресить всех, кто когда-либо существовал в роде человеческом?»

«Не знаю. Это же большая ответственность. Мало ли, может, надо не всех. И опять же, если они воскреснут, что потом их ждет? Может, некоторые вообще против того, чтобы их воскрешали. Вон Юдин, например, против».

«А я, ты знаешь, решил рискнуть. Будь что будет: если моя задумка Создателю угодна, все получится, как я мечтал, а если неугодна – ну что ж, мне уже, признаться, порядком поднадоело жить, когда жить не для кого. И это все равно будет достойный итог живота моего».

«Как знаешь, дело твое».

«Смотри, Серега, если ничего не получится и я погибну, попробуй сконцентрироваться на телесных ощущениях, возвращайся назад и выходи из бункера наружу. Саша и Таня уже ждут тебя там, только не решаются войти в подземелье. Надеюсь, ты не в обиде на меня. Конечно, если хочешь, можешь вернуться и сейчас, но в эту минуту мне хочется, чтобы рядом был кто-нибудь близкий. А я, честно говоря, так к тебе привязался, так хорошо тебя узнал, что никого роднее за всю мою жизнь у меня и не было».

«Спасибо».

«Кажется, начинается. Ну, прощай, на всякий случай, и не поминай лихом».

Тотх замолчал, наблюдая за разворачивающейся картиной. Я почувствовал, как он напряжен и взволнован – еще бы, важность момента трудно было переоценить.

В следующий миг меня растворила в себе накатившая волна безличного и безмолвного восторга. Как и во время выполнения яритского ритуала, я слился с окружающим всеединством и погрузился в экстатическое созерцание.

…Я увидел небо, укрытое бесконечными вереницами облаков. Казалось, они расходятся радиально от некой точки за горизонтом, но на самом деле их полотна не имели ни начала ни конца. Прорехи между ними выглядели как маленькие впалые воронки с припухлостями по краям. Кое-где между ними проступали кляксы туч, а кое-где – пронзительная синь небес. Во мгновение ока хлынул ливень. Запахло озоном, свежестью. Резко громыхнув, грозовые раскаты смели белоснежное великолепие с небес, и над половиной планеты воссиял лучезарный день. Свет пожирал тьму пядь за пядью, вытесняя ее с захваченных плацдармов, заставляя в панике отступать все дальше и дальше, пока, вопреки всем законам природы, сумерки не исчезли вовсе. Только над яритским полигоном по-прежнему расплывалось свинцовое пятно ночи, огражденное силовым полем. Так, словно это была резервация для нелюдей или заповедник для опасных животных, от которых нужно оберегаться.

Мой взор понесся над зеленеющими лугами, вспугивая стаи пчел и бабочек, над водами, обгоняя птиц. Я ловил сочный аромат свежескошенной травы и отборного сена, запах цветущего винограда и майских садов, пыльный дух полевых цветов и масляную влагу осенних грибов. Казалось, что смешались все климатические пояса и времена года, но на самом деле я просто перемещался между ними со скоростью мысли, проникая сквозь все преграды, легко касаясь всего, что попадалось на пути, и тут же уносясь в новые просторы.

А затем, расплавляя воздух, в небо стали взмывать монументальные величественные сооружения и небольшие, но аккуратные и ухоженные домики, окаймленные возделанными участками. Арки, колонны, портики, большие и малые, строгого стиля или причудливых форм. Храмы. Университеты. Дороги.

…Я услышал стоны мириад душ, роящихся над землей сонмами огненных клубков, почувствовал их извечную тоску по ветру, бьющему наотмашь, по шуму листвы и плеску волн, прохладе воды в летний зной и счастливой усталости после тяжкого труда. Я почувствовал, что они хотят вернуть свои тела. И в следующий миг их чаяния сбылись.

…Горсть праха под копытцем газели спиральным пылевым смерчем поднялась над лесной тропой и стала сгущаться, становясь все более плотной и приобретая зримые очертания человеческого тела. Яркое пятно рыжего света юркнуло в свою воздвигнутую из персти юдоль, и в тело влилась жизнь. Ликующий трубный звук затопил все вокруг. И увидел я, как дряхлая и немощная плоть ожившей старухи превращается в тело юной девушки со станом богини; как исчезла седина, а ветер заиграл копной волнистых каштановых волос; как удивленно взмахнули густые длинные ресницы и радостно задрожали губы, прославляя происходящие метаморфозы; как кожа и мускулы налились желанием и жизненными соками, чтобы никогда больше не испытывать скорбей и болей, несчастий и разочарований, раздражения и зависти.

Это происходило по всей Нави. И смерть, и ад отдали своих мертвецов, и возвращался дух к телу, которое у него отобрали, и тленное облекалось в нетление и бессмертие, и было счастье, и было утро, день первый.

А потом начали сбываться мечты.

Тотх парил над родным селением, наблюдая за грандиозностью глобальных процессов, которые он разбудил своей волей через века самоотверженного труда и одиночества.

«Скоро моя очередь, – сказал он. – Пора и мне становиться человеком. Вот и подошли к концу мои мытарства, начинается новая жизнь».

Как ни странно, но ни триумфа, ни глубокого удовлетворения в его пока еще бесплотных эмоциях я не уловил. Неужели за время скитаний он полностью утратил способность испытывать чувства, щекочущие эгоизм и самолюбие? Остался ли он тем же молодым честолюбивым специалистом по ксеноконтактам, мечтающим о семейном счастье и продвижении по службе, или тысячелетия, проведенные среди чужих рас, без крова, близких, родины и даже без тела так переменили его, что он стал чем-то кардинально отличным от своих соплеменников?

«Ну и каково оно – дожить до исполнения своей мечты, которую лелеял пять тысяч лет?» – спросил я.

Мой бесплотный спутник, казалось, пребывал в затруднении.

«Я, Сергей, сам пока не понял. Глупо, но я, кажется, ничего не ощущаю. Если бы у меня было лицо, я скривил бы губы в горькой и циничной ухмылке. Меня слегка мучает зависть к сородичам, которые получили такой подарок, в то время как я один бился над тем, чтобы их спасти. Наверное, время слишком покалечило меня. Впрочем, это пройдет. Я просто до сих пор не могу поверить в то, что мне это удалось».

«Понимаю. Ладно, мне пора».

«Верно. Счастливо, и еще раз спасибо. Как видишь, нам это удалось».

«Прощай, Тотх».

«Не спеши прощаться. Я навещу тебя, как только разделаюсь с некоторыми делами. Постараюсь отблагодарить».

«Это хорошо. Интуиция подсказывает, что твоя помощь мне еще понадобится».

«Пока, брат».

«Пока».

Со всех сторон к Тотху, однажды решившему избавить себя от обузы плоти, слетались мелкие частицы праха, которые тут же пускались в пляс в нелепом хороводе. Моему спутнику пора было надевать оболочку, и я не стал мешать ему в столь интимном действе.

Глава 7
Мытарства бессмертных

Цель оправдывают средствами.

Экспромт автора

Створки дверей бесшумно схлопнулись за моей спиной, выдохнув порцию озонированного воздуха подземелья.

Я вновь оказался в мрачном туннеле, расположенном под корнями Мирового древа, в ненавистном царстве материальных объектов, где теперь, после моего последнего опыта, я чувствовал себя чем-то сродни протухшему трупу, в котором по недоразумению оказалась искра жизни, которая чудом все еще теплится. Глаза не сразу среагировали на изменение освещенности, однако я все же успел заметить, как мелькнула в просвете выхода чья-то тень. Настороже, стараясь не шаркать лаптями по ступеням, я стал подниматься наверх. Саня, если это он, скорее всего, спрятался за углом и дожидается, пока неизвестный выйдет на свет. Притаился, чтобы укокошить его, в случае если он окажется опасным, или драпануть куда глаза глядят, если враг окажется не по зубам. На всякий случай я приготовился блокировать удар и потому нес оружие наперевес. Не то чтобы не доверял друзьям, просто не хочется, чтобы тебя зашибли сгоряча, не признав в темноте.

Я остановился, когда до выхода оставалось еще несколько ступеней. Устало прислонился к влажной стене норы. Похолодало. Снаружи ветер играл ветвями, и тени, в свете луны, как бешеные метались по траве.

– Санек, слышишь меня?

Где-то, совсем рядом, послышались шорохи.

– Секиру опусти, ладно? Это не бука, это я, Серега, твой друг.

– Докажи.

– Даю ноготь на отсечение.

– Верю. Это твое присловье.

Проход заслонила фигура Юдина. Он подал мне руку, когда я поднимался, и мы обнялись.

– Живой, – сказал он.

– И ты.

Верный своему обыкновению, Саня везде разводил костры. На сей раз он поджег хворост почти вплотную к Ашваттхе, и Древо недовольно изогнуло ствол, стараясь держаться от языков пламени подальше. У огня, скукожившись, сидела Таня в Саниной куртке. Ее трясло от холода, и, судя по всему, любимой было не до меня. Она только слабо улыбнулась и снова скрючилась над костром, придвинувшись к нему так близко, что края шкур едва не загорались. Я и сам начал чувствовать озноб.

Юдин бросил тискать меня, поднял охапку сучков и вывалил их рядом с Таней. Парочка деревяшек тут же отправилась в огонь.

– Задолбало все, – сказал он, присаживаясь.

Я только кивнул, соглашаясь с его суждением. Плод моего первого в жизни магического эксперимента, ключ-цветок, кто-то затоптал. Жаль. Я хотел его подарить Тане. Разочарованный, я сел к ним. Юдину приходилось туго. Я попытался отдать ему свою одежду, но он меня остановил.

– Да ладно, – сказал он. – Лучше расскажи, как твои дела. Что ты там делал?

Рассказывать было лень, и я отделался несколькими ничего не выражающими фразами. Саня все понял, но настаивать не стал. Тогда я снял лапти и принялся их сушить.

– Ну как, тебе что-нибудь нагадали? – спросил Саня, шмыгнув носом. Похоже, у него начинался насморк. – Меня угораздило попасть в гости к трем старым, седым, беззубым девам. Представляешь, меня ждет незавидная участь. Я приму смерть от руки друга.

Саня издал какой-то истерический смешок.

– Мне тоже гадали, – включилась Таня. – Я, правда, ничего толком не поняла, но мне теперь страшно.

– Тоже старухи?

– Не-а. Какая-то вещая птица Гамаюн.

– Нормально. И что она тебе нарекла?

– Я не уверена, но мне кажется, что мы никогда не вернемся назад, а Земля погибнет.

– Что?

Таня смутилась и замолчала.

– Ты ее дальше, дальше спрашивай, – подзуживал Юдин. – Спроси про потомство.

– Какое потомство?

Таня подняла голову и тоном, будто бы сообщала о смерти близких, вымолвила:

– Я дам начало новому человеческому роду.

– А новым Адамом будет. – интригующе протянул Саня.

– Человек, в руке которого смерть друга, – закончила Таня и закрыла голову руками.

Воцарилась неловкая тишина.

– Пожалуй, я не женюсь на тебе, – сказал я неестественно веселым тоном, но мои спутники даже не улыбнулись. Прошло несколько минут. Надо было как-то развеять неприятное впечатление от всего сказанного, и Саня незаинтересованно спросил:

– Так что, тебе предсказывали будущее?

Я невесело кивнул.

– А то как же. Похоже, меня ждет крематорий. Немолодая, но очень сексапильная ведьма прорекла мне, что моего тела не вкусит земля.

Саня ухмыльнулся:

– Везунчик. Тебе даже способ погребения предсказывают красивые бабы.

– Ага, везет как утопленнику.

Я попытался устроиться поудобнее, и сосуд с амритой едва не выскользнул у меня из-за пазухи в огонь.

– Дай хлебнуть, – сказал Саня. – Вода?

– Нет. Это, в общем-то, не предназначено для питья.

– Не мочу же ты на груди греешь.

– На самом деле это амрита.

– Ух ты! Как это ты ухитрился добыть?

– Не поверишь. Попросил, и Иггдрасиль поделился.

– Ну-ка, дай сюда.

Я с неохотой протянул ему тыкву.

Юдин откупорил ее и понюхал.

– Пахнет как вино, только лучше. Что, пьем?

– По-моему, не стоит. Напиток бессмертия все-таки. Как же его так просто, того.

– Бессмертие – это как раз очень актуально. В свете последних пророчеств просто необходимо выпить чего-нибудь эдакого.

– Не знаю, как хотите, но я против.

Юдин посмотрел на Таню:

– Голосуем или как?

Таня пожала плечами:

– Неплохо бы согреться. Если там есть спирт, я – за.

– Ева-искусительница, – буркнул я. – Не нравится мне эта демократия. Какая-то форма узаконенного насилия над меньшинством. Вон, когда Иерусалим решал, кого распять, тоже все голосованием решилось. Бандит остался в живых, а мессию определили на крест.

– Таков был план Божий. Слушай, Серый, тебе что, жалко? Такие примеры для сравнения приводишь. Совсем неуместные.

– Если на Страшном суде спросят, почему я согласился, то отвечу, что подчинился воле большинства.

– Ну вылитый Пилат! Не бойся, на Суде я возьму всю вину на себя.

Юдин запрокинул сосуд, сделал несколько жадных глотков, удовлетворенно крякнул и утер губы.

– Вкусно! – Он передал амриту Тане. – Я бы с удовольствием выпивал стаканчик такого зелья каждый ужин.

Таня тоже осталась довольна вкусовыми качествами напитка, как-то быстро повеселела и перестала дрожать. Мне не оставалось ничего другого, как присоединиться и тоже отведать чудесной жидкости. Штрейкбрехером себя чувствовать не хотел. Амрита оказалась в меру сладкой, слегка тягучей и напоминала млечно-винный коктейль. Неплохо для напитка бессмертия. Я передал тыкву по кругу, и мы сделали еще по несколько глотков. Свою порцию я не допил и на всякий случай спрятал остатки обратно за пазуху. Ничего особенного, кроме легкого головокружения и разлившегося по телу тепла, не почувствовал. Впрочем, эффект допинга определенно наблюдался: сил прибавилось.

– До чего все глупо вышло, – вздохнула Таня, перебравшись ко мне. – Вроде мир спасали, а сами сидим тут теперь, мерзнем и не знаем, что делать. Амриту вот выпили. Герои.

– Спасли ли? – хмыкнул я.

– Мы старались, – сказал Саня. – Делали что могли и как могли. Как считали правильным, так и поступали. Теперь осталась одна задача: выбраться отсюда и вернуться к нормальной жизни. Хотя мне кажется, что этого-то я теперь сделать и не смогу: жить как все.

– Представьте себе эпитафию: «Он старался». Все бессмысленно.

– Не все. Теперь мы вернемся в Явь, на Землю, и предупредим всех о грозящей опасности.

– Кто нам поверит? Скорее, в психушку упекут. Какой-нибудь психиатр сделает карьеру на наших случаях.

– Да пусть как хотят. Мы сделали все от нас зависящее. Вторжение на Землю сорвали. Пока, по крайней мере. Теперь пусть эти сонливцы сами о себе позаботятся. Нечего все время прятаться за чужими спинами.

Амрита подействовала на Юдина самым неожиданным и банальным образом.

– Пойду-ка я прогуляюсь в окрестные кусты, – сказал он и скрылся из виду. Мы остались вдвоем.

Таня нежно погладила меня по щеке:

– Я люблю тебя, солнышко.

– Я тоже тебя люблю, милая.

Некоторое время мы целовались. Чтобы было удобнее, я поднялся, увлекая девушку за собой. Ветер шевелил ее волосы, мои руки крепко прижимали ее тело к моему. Так было теплее, и огромная черная дыра в душе на время перестала беспокоить меня. Таня была прекрасна, смерть – иллюзорна, ночь – союзница. Несколько эфемерных минут счастья, в расчете на которые мы и влачим существование.

Не знаю, как это получилось, но Таня сделала неловкое движение ногой и ударилась пальцем о выступающий корень Мирового древа.

– Ой, как больно, – сдавленно взвизгнула она и неожиданно громко расплакалась. Видимо, мера ее страданий переполнила чашу. Она всхлипывала не переставая, а я старался ее утешить, сразу даже не сообразив, в чем дело. Внутри меня как будто что-то оборвалось. Я подумал, что то самое, невидимое враждебное присутствие, которое я уловил своими фибрами, достало ее неведомым образом.

С моей помощью она добралась до ствола Ашваттхи, взялась рукой за одну из ветвей и подняла стопу, чтобы рассмотреть, насколько сильно она травмирована.

– Ничего страшного, – сказала она, успокоившись, – все уже прошло.

Это были ее последние слова в мире предков. Меня словно ударило током и отбросило прямо в костер. Волоски на ногах обгорели, я потратил несколько секунд, чтобы отскочить и отделить уголья от моих шипящих пяток, но картина, свидетелем которой я стал, заставила меня забыть об ожогах, боли и развороченном костре.

Ветвь, за которую она держалась, превратилась в извивающуюся струю расплавленного металла. Из перстня «Индры», который я подарил ей на память о нашей первой «брачной ночи», растекалось золотое свечение, обволакивая мою девушку прозрачным огненным коконом. Таня, видимо, пыталась кричать, но наружу проникало только едва слышимое мычание, причем скорее удивленное, чем испуганное или исполненное боли. Я бросился к ней, попытался оторвать от Древа, но меня всякий раз с силой отшвыривало назад, обжигая. Мои ладони покрылись дымящейся кровью, а тело едва не разбил паралич. Рыдая от бессилия, я подполз к ней настолько близко, насколько мог, и наблюдал, как зловещие силы заботливо пеленают ее в пылающий саван. Похоже, девушка перестала замечать меня и все, что творится вокруг. Лицо Тани приняло умиротворенное выражение, а затем, я готов поклясться, на нем проступила улыбка.

Черты милой растворились в огне, смерч света закружил мое любимое существо, живая змеящаяся молния выскользнула из кокона и, секунду порезвившись в воздухе, шмыгнула в крону Древа. Остатки смерча взорвались снопом светящихся искр и осыпали меня золотой пыльцой. От Тани не осталось и следа. Я стоял на коленях и навзрыд плакал, омывая горючими слезами волдыри на руках. За этим меня и застал Юдин.

– Что вы тут делаете? Что за вопли? – с тревогой в голосе спросил он, приближаясь.

Что дело не ладно, он понял сразу, но догадки у него сработали совсем не в ту сторону.

– Дерьмо! – проревел он. – Ты что с ней сделал? Где Танька?

Я ничего не мог ему ответить, и он, безнаказанно схватив за волосы, принялся избивать меня. Я почти не сопротивлялся, только старался закрыть лицо руками.

– Решил-таки выполнить наказ своих хозяев, да? Принес ее в жертву? Отвечай, скотина!

– Перестань, дурак. Ты ничего не понял, – наконец очнулся я.

Он, вне себя от гнева, отбросил меня наземь. До него наконец дошло, что я сам, скорее, похож на жертву. Он рассмотрел ожоги на ногах, потом догадался, что кровь на ладонях – моя собственная.

– Что произошло? – срывающимся голосом произнес он.

– Я. Я не знаю. Ее что-то забрало. Древо забрало. Огонь унес ее, она просто исчезла.

– Что ты несешь? Какой огонь, куда забрал?

С умоляющим взором, сбивчиво и путано, я попытался объяснить ему, что произошло. Вспышка гнева сменилась недоумением и растерянностью. Он сел на землю и тупо переводил взгляд то на меня, то на костер, то на Иггдрасиль. Зато гнев пробудился во мне. Я стал молотить кулаками по земле, потом поднялся и, словно калека, доковыляв до Мирового древа, принялся методично избивать ствол. Под кожей дерева недовольно покатились судороги. Когда силы иссякли, я просто обхватил руками ствол и, стоя так, продолжил рыдать. Наконец и закрома слез опустели. Повернувшись спиной к стволу, я обратил свой взор к небу и с немым укором слал проклятия всему сущему. Край моей одежды все еще тлел. Жестокая вселенная, словно желая без помех понаблюдать за моей скорбью, уняла ветер. Иногда она любит театральные эффекты.

Не уверен, что Саня что-то понял, но, кажется, он поверил в мою непричастность к исчезновению Тани и искренность моих эмоций. Он добыл из заначки сигареты, зажег их и передал мне одну. Как нельзя кстати. Затягиваясь дымом, я обнаружил, что ступни сильно пострадали и я, пожалуй, вряд ли смогу сносно передвигаться. На руки тоже страшно было смотреть: кровь запеклась на содранных волдырях, а там, где не было ожогов, кровоточили новые ранки, возникшие, когда я сдуру дубасил Ашваттху. Почти инвалид.

Юдин быстро расправился с сигаретой и зажег еще одну, последнюю. Ее мы докурили пополам, попеременно передавая друг другу. На смену буре переживаний пришла боль, слабость и апатия.

– Не знаю, что теперь предпринять, – сказал Саня, – но нужно двигать к пещере. Время не резиновое, и нужно хоть самим спастись.

Я вяло выдал порцию трехэтажного мата, смысл которой сводился к тому, что мне теперь все равно и никуда уходить я не собираюсь.

– Не дури, – сказал он. – Надо жить. Надо шевелиться. Я уверен, что она не умерла. Здесь так не умирают. Случилось что-то, чего мы не можем понять, но мы должны принять и это. Возможно, разгадка ждет нас впереди. Значит, нужно изо всех сил пытаться добраться до нее. Вставай.

– Подожди, Сань. Дай прийти в себя.

– Жду. Но не бесконечно.

Тишину ночи прорезал звук боевого рога. Кто-то двигался в нашу сторону, и явно с недобрыми намерениями. Юдин весь подобрался и повернулся ко мне. Весь вид его говорил о том, что промедление он считает преступным.

– Знаешь, что странно? – проговорил я. – Она улыбнулась. Перед тем как исчезнуть – улыбнулась. Ей было хорошо.

Юдин поднялся и стал забрасывать костер. Неожиданно на груди у меня потеплело. Я решил, что там еще один очаг тления, однако понял, что это ожил казавшийся теперь бесполезным амулет.

– Тук-тук, – сказал он, и я понял, что на этот раз звук реален и исходит из самого амулета.

Саня встрепенулся и мгновенно привел топор в полную боеготовность.

– Можно к вам?

– Заходи. Будешь гостем на поминках.

Из амулета выплыла проекция Тотха. Он весь сиял и лучился, еще пуще, чем когда я видел его за работой.

– Извини, не стану хвастаться новым телом, – губы энергетического тела шевелились, но «динамик» висел у меня на груди. – Слишком много хлопот, чтобы его сюда перенести. О, приятель, на полчаса оставишь тебя одного, и ты сразу же вляпаешься в неприятности! Что это с тобой? Саня поколотил?

Ошарашенный, Юдин нелепо вертел головой, стараясь понять, что происходит. Очевидно, для его глаз Тотх был невидим.

– Таню куда-то унесло. А я обжегся.

– Поясни.

Я объяснил, как мог, коротко, стараясь не вкладывать в слова весь ужас, который пережил.

Тотх задумался на несколько секунд.

– Сильно не переживай. Возможен и такой феномен. Мировое древо – это же лифт между мирами. При определенном стечении обстоятельств оно может выполнить волю живого существа и перебросить его, куда оно пожелает. Золотая ветвь как раз за это и отвечает. Солодовникова взялась за нее рукой и очень-очень захотела очутиться дома. Но как Древо ее послушалось – ума не приложу. Она у вас не экстрасенс?

– Да нет, – повеселел я. – Вроде не замечал.

– Есть еще и искусственные приборы, позволяющие передать Древу сигнал. Но у нее-то они откуда? Было у нее что-либо такое?

– Вроде нет.

Стыдясь сам себя, я мысленно начал рассказывать Тот-ху, что подарил ей перстень из гробницы и что именно из него появилось свечение, но амулет, к счастью тоже мысленно, прервал мои излияния:

«Как же, помню. Своровал ты эту инопланетную штучку. А казалась безобидной. Вот она, видно, и сработала».

А вслух произнес:

– Не суть важно. Танюха, хлопцы, на Земле.

– Ты уверен? Правда?

– Уже небось чаек попивает. Даст бог, свидитесь еще. Серый, у меня для тебя сюрприз. Кое-кто, кто тоже очень тебя любит и очень в тебя верит, хочет сказать тебе пару слов.

И амулет разродился еще одним сверкающим фантомом. Я даже вспомнил, как это называл Варья: вирадж. Тем более что это был вирадж самого Варьи.

– Здравствуй, Гандхарва, мальчик мой! – пророкотал он. – Как я рад, что ты жив!

И от звука этого голоса я понял, что и сам несказанно рад данному обстоятельству. Варья, мой добрый и мудрый наставник! Если бы его консистенция позволяла, я, не раздумывая, стиснул бы Хранителя Священного очага в объятиях.

– Здравствуй, дед.

– Я скучал по тебе. Сердце подсказало мне, что ты – тот самый. Я верил, что ты выдержишь.

– Спасибо тебе за все.

Саня понял, что оружие бесполезно, и опустил его. Однако происходящее продолжало его неслабо пугать. К моему разговору с невидимыми собеседниками он прислушивался с нескрываемым недоверием и, похоже, не мог понять, что ему делать: бежать от приближающихся предков, ждать развязки разговора или попытаться прогнать наваждение.

– У меня мало времени, – сказал Варья. – Огонь ждет. Я очень благодарен Тотху, который предоставил мне возможность увидеться с тобой. Пока не знаю, что это все значит, но тобою весь прошлый день интересовались разные люди и силы. Сначала явился один из отступников нашего рода, променявших родство за ряд способностей и объявивших себя богами. Сказал, что он – твой друг, а ты, скорее всего, погиб. Хотел выяснить, можем ли мы благодаря амулету найти тебя и похоронить. Однако огонь дал мне ясное знамение, что ты жив, и я почуял подвох в его словах. Я не стал с ним разговаривать, и он попытался мне угрожать.

– Вот как?

– Мы повздорили, он понял, что со мной – шутки плохи, и убрался. Это правда, что ты согласился ему помогать?

– Увы. Я не знал, что он врет.

– Мне рассказал Тотх. Пока ты был в аду, он являлся ко мне, и мы о многом поговорили.

– Вот как?

Тотх почел нужным вмешаться и прояснить для меня некоторые детали:

– Лично мы знакомы не были, но мой коллега в свое время активно общался со стражем Святилища огня по долгу службы. Так что найти общий язык нам не составило большого труда.

Варья продолжил свою историю:

– Почти сразу вслед за ним прибыли двое яритских старейшин, весьма обозленных на вашу троицу. Они выспрашивали, что я рассказывал тебе, откуда вы знаете, как на самом деле нужно совершать ритуал, что за амулет на тебе и тому подобное. Я ни разу не солгал им, однако мне не поверили. Думали, что я вожу их за нос и веду свою игру. Но я не игрок, я воин, и у меня есть долг. Мне не понравилось, как со мной обращались, и я, пользуясь своей магической мощью, решил проследить за их дальнейшими действиями. То, что я увидел, потрясло и оскорбило меня до глубины души. Даже не потрудившись удалиться на достаточное расстояние или защитить себя заклинанием невидимости, они вели какие-то переговоры с демоном!

– Он имеет в виду твоего псевдопрофессора, – сказал Тотх.

– Да я понял. И что это значит?

– Мне кажется, они о чем-то сговорились, и теперь вам угрожает опасность.

– Да она нам все время угрожает.

– Если они заодно – все очень плохо. Они всеми способами постараются погубить вас. Ни в коем случае не верьте им.

– Договорились.

– Мне пора. Прощай или до встречи. Я не могу на больший срок бросить Огонь.

– До встречи?

– Если у тебя все получится, увидеть меня не будет для тебя проблемой. Я исчезаю.

– Понял. Ну, счастливо!

– Мне тоже пора, – произнес Тотх. – Там отставные покойнички никак не могут прийти в себя: больно неожиданно свалилась на них новая жизнь. Я там сейчас очень нужен. Думаю, что я тебе помог.

– Конечно. Спасибо. Будь достойным мессией.

– Я помчался. Бывай.

Оба фантома растаяли, голос прекратился, а я все в той же позе сидел, прижимаясь спиной к Мировому древу. А Юдин водил глазами из стороны в сторону, пытаясь определить источник звука.

– И что это было? – поинтересовался он.

– Так, знакомые.

– А я уж решил было, что в тебе открылись способности чревовещателя.

– Вот теперь я, пожалуй, соглашусь, что нам пора двигать.

– Ну, вставай. Помочь? Идти сам можешь?

– Сейчас проверю.

Мне вдруг стало неспокойно на душе. Видимо, опыт бестелесного существования пробудил во мне какие-то новые способности, так как я почувствовал чье-то чужое присутствие. Неуловимые признаки указывали на то, что за нами наблюдают. Тем не менее я поостерегся сообщать о своем открытии, ибо расценил свои ощущения как нарождающуюся паранойю на фоне непрерывных стрессов.

Кряхтя, я принял вертикальное положение, стараясь ставить стопы боком. Однако идти никуда не пришлось. Внезапно, словно из ниоткуда, среди ветвей появился факел, и фигура незнакомого человека, вынырнув из темноты, направилась к нам. На шее гостя болтался рог. Оставалось только догадываться, то ли это авангард, за которым последуют другие, то ли человек пришел один, заранее известив о своем приближении с помощью сего нехитрого инструмента. Как бы то ни было, мы с Юдиным, как смогли, мобилизовались, ибо детина был дюж, свиреп на вид и агрессивно настроен. Само собой, было понятно, что его появление не случайно и ему зачем-то понадобились именно мы.

Детина остановился шагах в пяти от нас, так и не войдя в зону, освещенную костром. Его зрачки угрожающе поблескивали в тени.

– Я Гандхарва, – без долгих предисловий заявил он.

Мы переглянулись. Юдин в ответ на мой немой вопрос пожал плечами.

– Я первочеловек, прародитель яритов, сущий от сотворения, – продолжал тип. – Обо мне свидетельствовали знамения и гадания, мне было предначертано не только породить яритов, но и спасти их в конце времен. Вы, безрассудные юнцы, впали в заблуждение, обольстились речами духов супостатных, пренебрегли знаками Доли и поверили в то, что вам Род доверит столь важное дело. Вы внесли хаос в игру сил, правящих миром, и заслуживаете всемерного осуждения.

Одна бровь Юдина вопросительно изогнулась, на губах появился намек на сдерживаемую едкую усмешку. Весь вид его будто говорил: ишь, нашелся умник, а не дать ли ему по роже?! Мне вообще было не до речей мужика. Я едва сдерживался, чтобы не зашипеть от боли, и изо всех сил старался показать, что со мной все в порядке. Мне крайне не хотелось, чтобы кто-либо был в курсе того, насколько плачевно мое состояние на самом деле. Тем более когда мне предъявляют претензии чужие и явно недобрые люди.

Тон «Гандхарвы» немного смягчился.

– Но старейшины согласны милостиво простить вас, – сказал он, растягивая губы в резиновой улыбке. – При условии, что вы будете послушны и, покаявшись, в знак покорности Роду, возвернете напиток бессмертия тем, для кого он предназначен. Давайте мне амриту и можете уби-ра… отправляться домой.

Юдин медленно прошелся по дуге вокруг костра. Проходя мимо меня, замедлил ход на несколько секунд и прошептал:

– Мы с теми, кто меня нанял, клялись Огнем Рода, что я не отступлю от цели, а если отступлю – они меня прикончат. С чего бы им нарушать клятву?

Я кивнул, соглашаясь. Им нужна амрита, только и всего. Они хотят получить ее без лишних хлопот.

– Я очень уважаю моих любимых предков, – сказал Юдин громко, обращаясь к засланцу. – Я и не думал предавать род яритов. Но, боюсь, ничем не могу помочь.

– Юнец, лучше тебе не искушать судьбу. Я даю тебе возможность добровольно подчиниться. Используй ее.

Саня после всего перенесенного уже не мог спокойно воспринимать такой тон.

– Слушай, мужик, ты достал! Вон дерево стоит, бери себе амриты сколько влезет! Мы тут старались, добывали, а ты хочешь на халяву проскочить. Все, разговор окончен!

Лже-Гандхарва даже опешил от такой наглости. У него нервно дернулась мышца на скуле.

– Ну, как знаешь, щенок! Стоит мне дунуть в этот рог – и прямо здесь возникнет сотня воинов! Держитесь, посмотрим, какие вы храбрецы!

Он зажал рог в кулаке и приготовился вызывать подмогу.

Юдин сделал вид, что вглядывается в пространство позади пришельца:

– Эти, что ли?

Мужик повелся на этот дешевый трюк и оглянулся. В этот миг Юдин напал на него и попытался отобрать рог. Дядька был могуч, и у Сани, естественно, ничего не получилось. Однако он остервенело боролся за жизнь, и через миг они уже катались по земле, вырывая друг у друга заветный артефакт. Лучше было бы предку сосредоточиться не на отъеме своего имущества, а на убиении Юдина, так как я, не будь дурак, дошкандыбал до них и огрел обидчика обухом топора. Но попал не по затылку, а только по спине, отчего детина только крякнул и, бросив Саню, обратил внимание на меня. Пока он отвлекся, Саня пару раз успел смазать ему кулаком по челюсти. Однако эффект был значительно меньше желаемого. Псевдоспаситель вонзил пятерню ему в лицо, а второй рукой попытался дотянуться до меня. Я махнул топором, он отдернул руку и попытался сделать мне подножку. Удачно. Я упал, кривясь от боли, а предок ударом кулака в нос отключил Саню и рванулся ко мне. Сжать древко в ладони с нужной силой стоило всех остатков воли, но я все же успел с размаху вогнать топор ему в ступню.

Ударная поверхность рассекла плоть между большим и соседним пальцами ноги. Предок взревел от боли, другой ногой с силой наступил на мою руку, лежавшую на земле, и в предплечье что-то хрустнуло. Дыхание свело, я весь обмяк и покрылся холодным липким потом. Бич Господень в виде этого человека высвободил свою раненую конечность, поднял меня за волосы и принялся избивать. С каждым ударом сознание покидало меня на доли секунды. Видимо, продолжать экзекуцию одной рукой предку показалось неправильным. Перехватив меня за одежду, он, хромая, донес мое бессильно болтающееся тело до Ашваттхи и там принялся мочалить со всей мощью, время от времени приподнимая вверх, когда я сползал. В очередной раз схватив меня за складки одежды, он обнаружил цель своего прихода – бутыль с амритой. Победно ругнувшись, он вытащил ее и с силой отшвырнул меня. Ударившись головой о ствол, я снова сполз вниз и закатывающимися глазами успел уловить, как его физиономия медленно, словно во сне, стала приближаться, заслонив собой весь мир…

Очнулся я от дикой боли в сломанной руке. Саня стянул с меня тяжелую тушу предка, отдышался и привалился стеной к Древу. Скуля от непомерного страдания, я встал на колени, осторожно придерживая поврежденное предплечье. Бросилось в глаза, что из неподвижного тела торчит рукоять кинжала. Юдин успел. Вторая смерть на душу. Доколе? Во что нас превратило это испытание? Чего еще ждать и что от нас останется?

На Саню было страшно смотреть. Вместо лица – сплошное месиво. А предок-то даже не успел к нему как следует приложиться. Я облизал разбитые губы, недосчитавшись нескольких зубов. Полный рот крови. Нос, видимо, тоже сломан, как и у моего друга. Затылок разбит, волосы сзади липкие. Ничего, это не так страшно, главное – рука. И еще – я почти не мог ходить.

Юдин поднялся и, хрипло дыша, стал что-то искать. Как выяснилось, решил изготовить лубки. Вынув топор, он принялся стесывать кору с одного из поблизости находящихся деревьев. Когда все было готово, мы с горем пополам приладили руку между них. Легче не стало. Хотя перелом и был закрытым, но несколько сосудов, очевидно, были повреждены, так как рука была холодной, кисть еле двигалась, а в месте перелома под кожей набухла огромная гематома.

Шок прошел, и боль взялась за меня всерьез. Говорить не было сил, и я отвечал на вопросы односложно, стиснув зубы, время от времени вытирая слезы, которые не мог сдержать. Видимо, сказывалась кровопотеря, так как от озноба я не мог избавиться, даже сидя вплотную с костром. Саня фиксировал руку ошметками одежды, время от времени потягивая носом. На меня упала крупная капля его крови. Я уставился на нее, как загипнотизированный. Что-то мерзкое пожирало мои внутренности изнутри. Страх смерти. Хотелось обхватить голову руками и кричать, но даже этого я не мог себе позволить из-за боли и еще большего страха.

Когда все было закончено, Саня поднял с земли тыкву с амритой и протянул ее мне. Мы встретились глазами. Вот, теперь мы остались одни в этом чертовом мире давно умерших, которые не давали покоя живым, мы были беззащитны, опустошены, но хотели жить. Жить, несмотря ни на что. Я взял сосуд, обладание которым далось столь дорогой ценой, и взвесил его в руке. Несколько капель странной жидкости, которые ничем нам не помогли, но из-за которых затеяна вся игра с нашим участием. Бред.

Страх выполз наружу, обрел имя и выкристаллизовался в образе профессора Вритрина. Гнетущее постороннее присутствие, преследовавшее меня, наконец проявило себя. Его глаза за стеклами очков наблюдали за нами бесстрастно и холодно. Так, словно это был не живой человек, а бездушный прибор. Кто знает, так ли далек я был от истины? Что он отдал взамен за сверхчеловеческие способности? Тотх умудрился пронести жар жизни через тысячелетия, но даже во время нашей последней встречи в нем искрилась свежесть восприятия и теплота человека. В профессоре не было ни того ни другого. Мой обостренный внутренний взор теперь распознал в нем только звериную алчность и импотенцию жить, граничащую с усталостью мертвеца. Да, демон, теперь я понимаю твое стремление заполучить амриту и власть над мирами. Ты надеешься вернуть утраченное. Только я тебе в этом не помощник. Мертвецу бессмертие ни к чему.

Вритрин мягко перетек с прежнего места поближе к нам. На сей раз он был облачен уже не в шкуры, а в черную шерстяную тогу. Вокруг его головы розовел призрачный нимб. Ни дать ни взять – вылитый апостол с иконы. Но физическое сходство было более чем обманчивым. Он опустил голову, казалось рассматривая свои стопы в сандалиях, поэтому я не сразу даже и понял, что разлившийся бархатистый голос, исполненный грусти, принадлежит ему.

– Я не спрашиваю, почему ты нарушил условия договора, – промолвил он. – Или ты не справился с моей просьбой, так как задача оказалась тебе не по зубам, или не захотел мне помочь сознательно. Судя по всему, верно второе предположение, но это не меняет сути дела. Ты не сдержал слова, нарушил условия сделки, чем вызвал необратимые изменения во всей структуре окружающего мира. Возможно, я сделал ошибку, поставив на тебя. Ты оказался слабее, чем я думал. Что ж. Теперь поздно сожалеть. Какими бы негативными ни были последствия твоего отступничества, я прощаю тебя.

Самое удивительное, что осознание своего предательства действительно жило во мне и добавляло немножко гадливости к собственной персоне. Да, было дело, я согласился сотрудничать с этим существом добровольно и, несмотря на свою новую систему убеждений, вполне отдавал себе отчет, что в какой-то мере виновен перед ним.

– Спасибо.

Вритрин поднял глаза, и они блеснули неожиданно живо, с печатью смирения и страдания.

– Однако я намерен выполнить свои обязательства до конца. Часть договора можешь выполнить и ты. Итак, предложение остается в силе: я получаю амриту, а взамен отправляю вас домой. Быстро и с комфортом. Решай.

Я сглотнул вязкую слюну. Юдин нервно сжимал и разжимал пальцы. Присутствие «бога» действовало на него угнетающе. Эх, нет со мной верного амулета! Вот бы кто подсказал, верить профессору сейчас или нет. Как же поступить? Возможно, не будь рядом Сани, я согласился бы. Но, поскольку он наблюдал за моей реакцией, во мне заиграл дух противоречия.

– Сожалею, но вынужден отказаться. Мы как-нибудь своим ходом, пешочком.

– Ты собрался успеть до рассвета? Ты же не способен передвигаться!

Я мрачно промолчал. Он был чертовски прав.

Неожиданно вмешался Саня:

– Не надо нас уговаривать. Я все про тебя знаю. Мы все знаем.

Вритрин скривился:

– Удивил! Ну и что это меняет? Ничего. А я все знаю о твоих бывших нанимателях. Которых ты предал. Уверяю тебя, они вовсе не такие святые, как хотят показаться.

– Это я тоже знаю.

– Но это не давало тебе право нарушать клятву, которую ты дал. Откуда вы такие взялись? Мы не ладили с твоими партнерами, но, будь я на твоем месте, я скорее умер бы, чем нарушил данное слово. У вас же – ни чести, ни достоинства, ни гордости – ничего стоящего.

– Ничего такого, на чем можно было бы сыграть таким, как ты.

– Ты столько времени здесь и до сих пор воспринимаешь все как игру?

– Просто я сам за себя. Я никому не верю.

– Я тоже сам за себя. Но я верю, что слово надо держать, и потому все еще предлагаю вам помощь.

– Нет.

– Хорошо. Знаете ли, мне стало известно содержание переговоров тех сущностей, что сейчас наблюдают за происходящим с орбиты. Они готовятся к отлету. Они не намерены ждать, пока вы соизволите добраться до пещеры. Им теперь не до вас, есть дела поважней. Кто знает, сколько времени им понадобится, чтобы сняться с места и упорхнуть в просторы Вселенной? Все будет заблокировано, и вы останетесь коротать свою недолгую и мучительную жизнь здесь.

– Я тебе не верю.

– Это ваше право. Но я знаю больше. Как вы думаете, где сейчас девушка, которая была вместе с вами?

– У вас не получится шантажировать нас Таней, – сказал я. – Она на Земле, перенеслась в Явь с помощью Иггдрасиля.

– Наивные! После того, что вы тут своевольно наворотили, все регистрируемые перемещения контролируются лично теми, наверху. Не исключено, что теперь она у них. И теперь вы вряд ли увидитесь.

– Это ложь!

– Без комментариев. Заметьте, эту информацию я даю вам бесплатно. От щедрот моих. Мне с ней все равно делать нечего. Так же как и вам с амритой.

Я по-новому взглянул на сосуд, лежавший на ладони. Ведь верно, на что он мне? Он вовсе не воспрепятствовал мне превратиться в калеку, не сделал меня сильным, здоровым и уверенным в себе, не дал ответы на мучающие теперь с еще большей силой вопросы.

– Позволь спросить, демон, а на что она тебе нужна? Землю покорить?

Как и на «тыканье», «демон» не обиделся и вполне спокойно произнес:

– На кой мне ваша Явь? Клевещут завистники. Было бы бессмертие, а применение ему найдется. Ну что, лады?

Я колебался. Искушение было слишком велико. Не вязался облик профессора с демоническим существом, возжелавшим повоевать с людьми. А вот собственные перспективы на ближайшие часы, которые могут оказаться вообще последними, оч-чень волновали. Хотя с другой стороны. Внезапно оказалось, что мне, в общем-то, незачем бояться рассвета. Больше ничто не обладало мной, я ни за что не цеплялся, и свое собственное существование, внезапно, предстало для меня досадной проблемой, имеющей скорое и легкое разрешение. Я так отстраненно подумал об этом, что даже сам немного испугался. Неужто и инстинкт сохранения меня уже подводит? Эх. Но игра продолжается, ставки сделаны. Остается только доиграть последний акт и не навонять напоследок.

– Я тоже вступаю в ряды неверующих, – решился я. – Я тоже больше никому и ничему не верю, мне все надоело, мне ничего не надо. Единственное, что я еще хочу, – так это продолжить одну славную традицию, начало которой мы положили не так давно. Раз уж, несмотря ни на какие происки друзей, мы упорно отстаивали тут свою политику, я рискну принять еще одно самостоятельное решение, нравится оно кому-нибудь или нет.

Я вынул уцелевшими зубами затычку из тыквы и, подмигнув Сане, вылил остатки содержимого на землю.

– Будь что будет. Дойдем, не дойдем – какая разница. Я подумал, что раз вы не можете просто взять амриту, значит, вам это не позволено. Стало быть, не отдам ее и я. Придется вам дозревать в бога естественным путем.

Тыква полетела в кусты, а по телу профессора пробежала судорога. С холодной яростью он следил, как земля впитывает пролитую жидкость. Потом похлопал в ладоши и с обреченностью в голосе усмехнулся:

– Ну вы и идиоты. Или самоубийцы. К чему эта бессмысленная эскапада? Что вы доказали? Зато я склонен считать данный акт настоящим оскорблением. А потому – прощайте. Удачи не желаю.

Его одеяние, оказывается, имело капюшон. Это выяснилось в тот миг, когда он набросил его на голову, подскочил к мертвецу, перевернул его на спину и, зачерпнув рукой горсть пропитанного амритой грунта, стал разрисовывать на лбу покойного грязевые узоры. Из утробы Вритрина вырвались несколько монотонных зловещих звуков, после чего он нагнулся и поцеловал труп. Впрочем, как стало ясно позже, это был не акт некрофилии и не попытка сделать искусственное дыхание, а самый натуральный акт черной магии. Демон обернулся к нам. Под капюшоном уже не было видно лица, только клубок тумана, напоминающий студень медузы, просвеченный ультрафиолетом, да горящие угли желтых зрачков.

– А это мой прощальный сюрприз. На память. Прости, ученичок, но ты сделал выбор.

Он отвернулся, ветер качнул края капюшона, и мои глаза перестали различать очертания профессора, фигура которого еще миг назад восседала над трупом. Казалось, что он просто-напросто слился с тенями, растворился в темноте, исчезнув без следа. Саня присвистнул: да уж, если в Нави показывают фокусы, то только экстра-класса. И фокус, похоже, еще не закончился, так как мертвец пошевелился. Он подтянул свою выпростанную руку к груди и скрючил пальцы.

– Чтоб меня, – испуганно пробормотал Юдин. – Он из него зомби сделал!

Я, превозмогая боль, поднялся с колен и, обмотав обожженную ладонь лоскутом шкуры, зажал топор в кулаке. Живым не дамся. Я был почти согласен окончить свои дни от луча безжалостного солнца – красивая смерть. Но отправляться в небытие, унося в гаснущем сознании образ нежити страхолюдной, которая перегрызает тебе глотку, – это уж увольте.

Оживший труп подобрал под себя вторую руку. Дыхание у бедняги так и не восстановилось, поэтому «воскресение» происходило без угрожающих фраз и рычания. Зато я явственно расслышал, как он заскрежетал зубами. Казалось, что они вот-вот рассыплются в порошок. Зомби с натугой оторвал верхнюю часть туловища от земли и сфокусировал мутные зрачки на мне. К остекленевшей роговице прилипли мелкие кусочки земли, с губы свисали несколько травинок, но эти мелочи ничего не значили для покойного. Его вечный сон прервали для единственной цели – погубить нас, и ничто не отвлекало это существо от своей задачи.

Движения ожившей твари понемногу набирали темп. Стало совершенно очевидно, что у нас остались считаные мгновения на размышления.

– Бежим?

– Поздно.

Лже-Гандхарва рывком поднялся на четвереньки, а затем удивительно резво прыгнул на меня. Мой топор встретил его в воздухе и раскроил череп, однако это вовсе не помешало зомби свалить меня с ног и мертвой хваткой сжать пальцы на шее. Силушка в нем проснулась явно нечеловеческая, как у какого-нибудь берсерка. Мышцы сжались с такой мощью, что казалось, будто сухожилия скорее отслоятся от суставов и порвутся, нежели ослабнут хоть на миг. Я уперся ему в грудь локтем, а целой рукой старался спасти горло, но мои усилия были тщетны. Подоспел Саня и стал кромсать туловище трупа, однако это причиняло больше проблем мне, чем ему, так как каждый удар больно отдавался в моей плоти через окаменевшие руки душителя. Мне немного нужно было, чтобы отключиться, и я даже начал закатывать глаза, когда Юдин догадался отрубить зомби одну из конечностей. Когда она удивленно ослабла, лишившись направляющей воли, я, получив глоток воздуха, отшвырнул ее подальше, и вдвоем мы кое-как оттеснили зомбака в сторону. Он получил еще несколько ударов по голове, отчего лишился большей ее части. Но выяснилось, что она не так уж необходима для его нормального функционирования. Поднявшись на ноги, он ощупью двинулся к нам. Сногсшибательная деталь привлекла мое внимание: отрубленная рука, изгибаясь, словно гусеница, тоже ползла в нашу сторону, упираясь плечевым суставом в землю и используя попадающиеся неровности почвы как вспомогательные опоры. Наконец проняло Юдина, и он вырвал остатки трапезы на траву. Я присоединился к нему, когда понял, что странный привкус во рту – не что иное, как мозг зомби. В процессе отступления, сопровождающегося позывами, до меня дошло, что валяющийся в стороне глаз чудовища внимательно наблюдает за нашим бегством и что каким-то непостижимым образом разбушевавшийся покойник принимает от него сигналы, куда идти.

– Саня, нам конец! Он нас видит!

– Как? Б-е-е…

– Глаз!

– Понял.

– Помоги, он меня догоняет!

Юдин подхватил меня одной рукой, и вместе мы обогнули Мировое древо, стараясь убраться из зоны видимости глаза. Не тут-то было. Проклятая тварь подобрала свою недостающую запчасть и, неся ее перед собой, словно фонарик, продолжила нас преследовать. Я едва мог двигаться, и зомби догнал нас в несколько прыжков. Тогда Юдин оставил меня и, подхватив факел, помчался к костру. Этим оружием он стал отбиваться от назойливого упыря, стараясь попасть концом факела в глаз. Это ему удалось, и глаз, сморщившись, перестал выполнять свои функции. Но обезглавленное тело, на миг замешкавшись, снова двинулось вслед за мной. Юдин, похоже, остался полностью деморализован тщетностью наших действий. Я, опираясь на колени и обожженный кулак уцелевшей руки, поспешил прочь. Так было немного быстрее, чем в случае, если использовать только нижние конечности. Но через пару секунд я понял, что мои сроки вышли, так как тень зомби поравнялась с моей.

Пока я оборачивался, чтобы видеть, как меня будут убивать, мой мозг словно молнией прострелила догадка, что тот маленький окровавленный комок плоти, который болтался на нижней веточке Ашваттхи, – второй глаз покойника.

– Саня, глаз на ветке! – завопил я, с нарастающим ужасом наблюдая, как зомби отводит кулак назад.

От удара в область нижних ребер диафрагма испуганно сжалась, выдавив из легких весь воздух, а позвоночник, по моим ощущениям, распался на позвонки. «Сломано ребро, а то и два», – определил я, стараясь усилием воли разогнать кровавую пелену в глазах.

«Ну все, крышка».

В следующий миг я пережил одну из самых грандиозных атак на мои органы чувств. Я как раз лежал на боку, вперившись в темнеющий на фоне неба силуэт врага, когда услышал стук топора, вонзившегося в Мировое древо. Небо вдруг от горизонта до горизонта покрылось густой паутиной молний, ринувшихся на землю сплошным водопадом. Гром врезался в уши с запредельной мощью, сравнимой, наверное, только с ударной волной от многокилотонного ядерного взрыва. Несколько молний, толстыми сверкающими загогулинами протянувшихся от самого неба до земли, поразили мертвеца, и его обугленный остов, рухнувший наземь рядом со мной, стал последним звуком перед наступившей на несколько секунд тишиной. Мне показалось, что в солнечном сплетении у меня образовалась странная воронка, куда засосало все мысли, силы, нервы и которая, переварив мои внутренности, извергла в кровь на сей раз не порцию адреналина, а какой-то жуткий яд, который растекся по жилам.

– Что это было? – спросил я у чудом выжившего под открытым небом Сани.

Он с расширившимися от ужаса глазами подошел ко мне, помог подняться и почесал затылок.

– Я метнул топор, – пояснил он. – Хотел попасть в глаз. Я его снял, но бросок был слишком сильный.

В следующий миг мы оба оказались сбитыми с ног. Земля прогнулась, потом мелко завибрировала и, несколько раз нас подбросив, дала напоследок такой толчок, что показалось, будто снизу по мне с размаху врезал ковш экскаватора. Толчки продолжались, но уже менее сильные. Я услышал, как рушатся перекрытия в подземном бункере управления. Нависшее над глинистым краем небольшого овражка дерево с треском стало крениться вниз, увлекая за собой большой массив земли.

– Боже! Кажется, наступает конец света.

– Ага.

– Пошли быстрее. Может, успеем.

Я повис на плече Сани, и он потащил меня по тропе, спотыкаясь, чертыхаясь и поминутно роняя мое все меньше трепыхающееся тело. Местность была неровная, приходилось часто взбираться по осыпающимся склонам, почти лишенным травы, а я не мог даже помочь себе, ухватившись за ствол дерева, так как единственная работоспособная рука была занята.

С гор доносился неясный гул. Поднялся ветер. Кроны волновались, тесно прилегавшие друг к другу ветви, качаясь, скрипели. Грозовые тучи, набирая скорость, катились по небосводу, угрожающе рыча.

Саня выдыхался, стараясь помогать мне взбираться. Иногда он залезал наверх и, упираясь во что-нибудь ногами, просто втаскивал меня за руку. Когда хлынул дождь, его усилия утроились, хотя эффект от них стал гораздо скромнее. Иногда нам приходилось буквально ползти по-пластунски, превозмогая боль, отплевываясь от потоков воды и грязи, из последних сил отталкиваясь закоченевшими ногами от чахлых пучков травы и узловатых корней. Разум отупел, в голове крутилась, словно заезженная пластинка, только одна мысль: мне плохо, я скоро умру, никто не может мне помочь. Обида на все и вся тщилась вырваться наружу, но закрома слез были пусты, и только бесконечная судорога в горле да непрерывная дрожь страдающего тела говорили Вселенной о том, что я ненавижу ее и проклял день своего рождения.

Насквозь промокшие одежды налились свинцовой тяжестью, но давали хоть иллюзию тепла. Несмотря на мое мычание, выражающее протест, Саня сорвал их с меня, чтобы облегчить себе ношу. Дыхание его стало прерывающимся, со лба катился пот, перемешиваясь с дождем, который он поминутно смахивал рукой. Глаза Юдина потеряли осмысленное выражение, в них читался только животный страх и жажда жизни. Но это была не паника, а, напротив, движение воли, собранной в кулак, брошенной на алтарь борьбы последней надежды, подвига духа и тела. Я – голый, бессильный, словно ворох веревок, холодный, как мертвец, – болтался у него на плече, понимая: не брось он меня, мы оба погибнем. Но воли крикнуть ему: «Оставь меня, иди сам!» – не было. Я трусил сделать этот благородный жест. Как знать, а вдруг он согласится? Мысль о том, что я останусь подыхать на склоне под проливным дождем, так близко от вожделенной пещеры, была невыносима. Нет! Вот еще усилие, мое изможденное тело поможет тебе, друг, спасать его. Что там я думал час назад? Я не боюсь рассвета? Лгун. Позер. Устроил театр в собственной голове. Да, я боюсь смерти, каких бы глубин страдания ни достиг! Устал, дружище? Ну, отдохни секунду, отдохни больше, только неси меня дальше, не оставляй! Слышишь, не бросай меня!

Мы выбрались на гребень небольшой скалы. Редкие сосны, сверкающие в сполохах молний струи ливня. Снова подземные толчки. Скользкие камни, кажется, пытаются сорваться с насиженных мест и покатиться вниз. Накрыть нас собой, наглухо запечатать под землей своей вечной печатью, скрыть от ветра, света, дождя. Под них не течет вода.

Начинающийся бред прогнала пощечина:

– Эй, очнись же!

Зрачки снова навели резкость. Искаженная усталостью физиономия Юдина выплыла из тумана. Он держал мою голову в руках.

Напрягшись изо всех сил, Юдин взвалил меня на спину и потащил. Онемевшие от холода члены уже не подчинялись моему мозгу, а обескровленное тело почти утратило всякую чувствительность. Глаза бессмысленно воспринимали набор оттенков тьмы, кружащейся в бесконечном круговороте.

Подъемы, падения, грязь, дождь, тупая боль. Так продолжалось еще какое-то время, может, полчаса или больше. Пока Юдин на горной тропе не поскользнулся и мы не скатились кубарем в какую-то яму, подобие склепа, наполовину заполненную жидкой грязью и оборванными ветвями. Юдин, побарахтавшись немного, подполз ко мне и помог освободить голову из жижи. Он взглянул наверх, и глубокие складки, возникшие от напряжения, сложились у него на лбу в новый рисунок. Я понял все. Даже при огромном желании он не сможет вытащить меня наверх из этой западни. Для этого ему нужно как минимум альпинистское снаряжение. А у него нет ничего, кроме клубка изможденных сухожилий. Но сам он, если поднатужится, вполне способен оказаться наверху. И он это сделает, потому что не захочет подыхать здесь со мной просто из чувства солидарности.

Саня понял, что долгих объяснений не потребуется. Молча он снял с себя остатки одежды и положил на валун рядом со мной. Миг поколебавшись, он вложил мне в руку топор.

– Если хочешь – можешь убить меня сейчас.

Он терпеливо ждал несколько секунд. Не знаю, был ли его поступок искренним движением души или он просто очень хорошо меня знал, чтобы понимать, что ничем не рискует. Впрочем, в тот момент я сам не мог бы поручиться, что не использую оружие по назначению. Мои пальцы несколько раз сжимались, поддавшись неясным внутренним импульсам. Я понимал, что не имею никакого морального права просить его остаться, но жгучая зависть к нему за то, что он еще может идти, за то, что у него есть шанс добраться и выжить, снедала меня. Однако моя рука не шелохнулась.

– Спасибо, – хрипло сказал Саня. – Что же, твоя участь легче. Значит, смерть друга в моей руке. Вот и верь после этого пророчествам. Не беспокойся, за Таней я присмотрю. Мы будем тебя помнить. Прощай, Сережка. И прости меня. Ты же должен мне желание? Вот мое желание: прости меня.

Он коснулся ладонью моей щеки, тоскливо посмотрел в глаза и стал карабкаться наверх. Через минуту я перестал слышать его шаги наверху. Вода прибывала. Я вполз на камень, укутался в оставленную Юдиным одежду и стал смотреть наверх. Ужас от осознания приближающейся смерти был настолько невыносим, что хотелось разбить голову о камни – лишь бы избавиться от него. Только слепая надежда продолжала питать жизнь во мне.

Через полчаса я понял, что он не вернется. Только после этого пришел настоящий страх.

Глава 8
Благовест для Иова

Через пропасть нельзя перепрыгнуть в два прыжка.

Народная мудрость

Чем-то, я точно даже не знаю, жизнеописания святых и основателей различных религий неуловимо напоминают мне тщательно спланированные и поставленные рекламные кампании. Как правило, сии великие мужи прозябали в числе отпетых грешников или ничем не примечательных личностей, но вдруг, как по мановению волшебной палочки, их осеняла благодать, в которой они спешили видеть милость высших сил. Либо их, невзирая на прошлые заслуги или отсутствие таковых, божество почему-то избирало из числа всех прочих перстных существ для осуществления своих замыслов. Порою с ними приключалось еще что-нибудь эдакое, столь же захватывающее и поучительное, и обязательно с претензией на общечеловеческую значимость. Иначе у них не было бы никаких шансов на то, чтобы запудрить соплеменникам голову и таким образом дать им пинка, чтобы они заползли еще на одну ступень цивилизации.

Вот только история с ветхозаветным Иовом всегда представлялась мне стоящей в их ряду особняком и вызывала странную смесь недоумения и возмущения. Мне почему-то верилось, что прототип этого страдальца действительно существовал в незапамятные времена на Ближнем Востоке. Не менее очевидным казалось, что дошедшая до нас редакция его истории, мягко говоря, не совсем соответствует тому, что произошло с ним на самом деле, а если выражаться яснее, носит несколько «заказной» характер.

Суть в том, что проблема, очевидность которой открылась Иову, так и осталась нерешенной в тексте. Этот человек требовал если и не суда Господа над некоторыми его собственными поступками, то хотя бы диалога, выраженного в человеческих категориях. Укор в несправедливости мирообустройства так и повис в воздухе, когда после всех мытарств, выпавших на долю бедняги, Иов все же услышал Голос из бури. Голос не стал вдаваться в объяснения, почему он попустил своему оппоненту проделывать с мучеником все эти садистские процедуры. Напротив, он, словно какой-нибудь криминальный авторитет, стал давить на него своей силой, ведением, возможностями и былыми свершениями. И Иов, – а что же ему еще остается? – под таким напором, естественно, признает, что в сравнении с мощью подобного масштаба он, конечно, не такой красавчик, поэтому роптать более не станет, будет помалкивать в тряпочку, признавая право сильного делать все, что угодно. И за такое, скорее, вынужденное смирение Голос смягчается и милостиво позволяет Иову снова вкусить радостей нормальной человеческой жизни.

Скептицизм – это еще самое безобидное из букета чувств, которые возникали в моем сердце, когда я задумывался над фундаментальной несправедливостью, как мне казалось, не только этой истории, но и всего сущего. Сколько себя помню, я всегда напускал на себя вид не то Мефистофеля, не то Онегина и со скорбью в голосе спорил с различными проповедниками, неизменно сажая их своими доводами на заднее место. На самом же деле моя душа страдала от таких споров ничуть не меньше этих христиан-буквоедов. И требовала настоятельного ответа на вопрос: а что же на самом деле испытал прототип Иова, когда впервые со всей горечью проникся ощущением тотальной безысходности и несправедливости жизни, которое в те времена припирало разум к стенке еще похлеще, чем ныне. Потому что от подхалимского финала его истории меня тошнило.

Меня очень мало занимали мысли о моих близких, о делах, которые я довел или не довел до конца в жизни, как и об их практической ценности; меня не тревожило, хорошую или не очень я оставил по себе память, и даже вспомнит ли обо мне любимая, судьба которой к тому же оставалась для меня покрыта мраком. Как ни крути, а все выходило в соответствии со словами одного моего товарища, который как-то заметил, что если вдруг случится что-то подобное, мои жизненные приоритеты независимо от желания мгновенно изменятся. Он уверил меня, что вначале я забуду о шахматах, потом о любимых блюдах, а затем и о том, что мы привыкли называть любовью.

Смерть все не приходила за мной, но ее близость стала не абстрактной и гипотетичной, а очень ощутимой. Долгие минуты стекали по мне с жесткими струями дождя и пронзали простудой мои потроха, ледяные валуны доставали своими невидимыми щупальцами до сердца, но после очередной неудачной попытки выбраться из ямы трезвость все же посрамила инстинкт самосохранения, и я прекратил попусту расходовать силы.

Рассвет чудился мне в сполохах молний и в отблесках капель. За смерть я принимал приступы слабости и головокружения. Я прошел через чувства всех приговоренных из сартровской «Стены» и через некоторые индивидуальные оттенки ощущений, присущие только мне. И тогда мне пришло в голову, что настоящий Иов подох, видимо, от своих язв со скребком в руках или покончил с собой по совету жены, похулив не только Бога, но и все, чему он знал название. А нелепая концовка его истории придумана кем-то если и не как изощренная издевка, то как признание несостоятельности человеческого ума объяснить, почему и за что вереницу поколений Иовов от начала времен проворачивает между зубчатыми колесами «жизни». И эта мысль подсказывала мне только два возможных варианта: либо над нами ровным счетом НИЧЕГО нет и все истории о добрых божествах придуманы только для того, чтобы попытаться кого-то утешить, либо Бог и в самом деле такой же безнравственный, как сами люди. Я почему-то так любил образ Христа, что совсем не хотел вмешивать его в такие расклады. А стало быть, выводы я не стал додумывать в деталях, ибо следствия из них представлялись одинаковыми – насмешка над разумом, от осознания которой более предпочтительным кажется животное состояние.

Поэтому меня, в общем-то, занимал только один вопрос: умру я окончательно или нет. За последние сорок часов я стал свидетелем стольких удивительных и непостижимых для разума вещей, что даже от относительной уверенности по поводу любого мало-мальски важного мировозренческого вопроса не осталось и следа. Откровения пациентов доктора Моуди и в подметки не годились тем переживаниям, которые испытал я. Все происходящее можно было обозначить размытым термином «внетелесный опыт», если бы он хоть что-нибудь объяснял. Ибо с одной стороны, он, опыт, как бы начался еще с момента «принятия на грудь» в общаге. Но с другой стороны, не давая ни малейшей передышки, он непрерывно толкал меня в еще более глубокие и зловеще-непонятные пласты реальности, чем окончательно переворошил все мои представления. И я не поставил бы на кон и копейки, если бы взялся утверждать однозначно, было ли все со мной на самом деле или чудилось. Потому что аристотелевские понятия об истинном и ложном никак не подходили к моей ситуации, где у самой всамделишности обнаружились слои, оттенки, насыщенность и вариативность. А главное, я так и не узнал, перешел ли тот рубеж, за которым нет ничего, где уже нет ни действия, ни сознания; я не знал, существует ли вообще такой рубеж, и не мог даже предполагать, каково небытие на вкус.

Так что, несмотря на все чудеса, которым я вроде бы стал свидетелем, в голове ютились, наседая на голову друг дружке, какие-то глупые идеи, которые я почерпнул еще в школе. Например, о том, что в Тибете есть какие-то таинственные монахи, которые могут вытворять что угодно, в том числе и не помирать окончательно. Но они, думал я, всю жизнь кладут на алтарь этому служению смерти, поэтому и успехи такие. А я? На что я годен, особенно в своем нынешнем состоянии? Вот то-то же и оно.

Потом меня молнией прострелила мысль, что на самом деле я давно уже умер и все мое ночное путешествие есть не что иное, как пребывание в аду. Возмездие за грехи. Может, здесь, в этой холодной яме, мне и уготованы муки, сродни Танталовым, только вместо голода и жажды меня будет терзать страх смерти, одиночество и отчаяние. Или мне, подобно Прометею, вечно суждено бороться с болью в испоганенном истерзанном теле. О, нет, тогда уж лучше выключить опостылевший телевизор сознания и погрузиться навеки в бесконечную гулкую ночь. Какой там, прости господи, внетелесный опыт, какой ад! Разве может ад сравниться с жизнью! Я жив, черт меня дери, и именно потому мне так страшно, больно и обидно. Лучше умереть.

Умереть сейчас. Топор. Убить себя.

Так, Серый, настала пора проявить принципиальность. Покрепче зажми эту полезную вещь в кулаке и дерябни-ка себя изо всей мочи, размозжив свою безмозглую несчастную головушку.

Почему-то пришло в голову, что во снах, когда мне приходилось защищаться или, напротив, на кого-нибудь нападать, единственным видом оружия, который оказывался в моем распоряжении, был топор. Не нож, не пистолет, а топор. Интересный случай для дядюшки Фрейда.

Так, ну сколько же можно медлить? Хоть в этом последнем решении нужно быть последовательным. Зажмурься, если испытываешь какие-нибудь неудобства. Это же ненадолго. Надеюсь.

Нет!

Нет, не могу. Жить. Хочу жить, так же жадно и неистово, как в самый счастливый момент моей жизни.

О, зачем я не отдал Вритрину амриту! Ради чего, ради кого я пожертвовал своим шансом на спасение? Что я оценил дороже своей жизни? Шлюх, наркоманов, террористов, политиков? Их я возжелал благородно спасти от гипотетического вторжения? А какая мне польза, если они продолжат так же возюкаться в своих бессмысленных жизнях, если моя прекратится? Даже благодарности с их стороны мне не увидеть, да и вряд ли они способны благодарить кого-то искренне хоть пять минут. Они ведь даже никогда не узнают, что некий сгусток праха, Серега Гордюков, вообще топтал землю. И вообще, все они все равно подохнут, пусть даже немножко позже. Потому что Вселенная убивает все, что порождает. И эти правила не мной придуманы.

Я заскрежетал зубами от прилива ярости, неизвестной дотоле самому себе. Похоже, что я раскаивался в своем добром поступке.

Раскаивался потому, что дядя Дарвин сказал, что выживает наиболее приспособленная к жизни особь. Не самая благородная, честная и способная на самопожертвование, а наиболее сильная, наглая и хитрая из своих собратьев. Когда нужно для выживания – подлая. Когда голодно – пожирающая стариков и молодь. Когда подсказывает стратегия выживания – предающая друзей и учителей, а иногда и попросту уничтожая в печах всех конкурентов за пищу и территорию. Э-во-лю-ци-я. Так это называется по-научному.

Как в притче: нет Бога, сказал безумец, в сердце своем ожесточась. Нет.

Ведь если он есть, то для чего он есть? Чтобы числиться таковым в туманной недосягаемости? Что он для меня значит, если я для него ничего не значу? Какие такие важные проблемы отвлекают его там наверху, если я, моя боль, мой страх, моя беда его не занимают? Может, он просто садист?

Или я все это заслужил? Все заслужили? Есть ли хоть кто-то, кто мог бы сказать, что счастлив, положа руку на сердце? Довольно для каждой твари своих страданий. Но почему бы не простить нам наши грехи вместо того, чтобы безучастно наблюдать, как мы стенаем и вопием? Очищают ли страдания душу? Не уверен.

Нет, я просто чего-то важного не понимаю. А кто понимает? Найдутся ли такие? «Я тебя не понимаю! – говорил он вверх, а с небес далеким эхом раздавался смех…» Похоже, не так уж я одинок в своем непонимании, раз народ сочиняет такие песенки. «На все вопросы рассмеюсь я тихо, на все вопросы не будет ответа…»

Никогда раньше мне столько не размышлялось о таких абстрактных для обывателя вещах, как Бог, жизнь, смерть. Да и с чего бы вдруг я стал думать об этом, когда все мое внимание раньше было занято поисками пропитания и удовольствий. Как сказал бы Волк Ларсен, я был куском закваски. И вот, впервые в жизни я оказался обезоружен осознанием того сурового факта, что от меня ровным счетом ничего не зависит. Впервые я не мог даже пытаться что-либо предпринимать самостоятельно. У меня не было ничего, что помогает обычному человеку, кроме разума, осознающего всю тщетность и безнадежность собственного положения.

Еще были боль, страх, одиночество. Была пустота разверстой черноты небес, обволакивающая своими холодными цепкими объятиями. Какая-то зловещая тишина овладела мной изнутри так, что я не мог понять, бушует ли еще ветер, перестал ли дождь, гуляют ли в небе хороводы молний. Казалось, что они умаялись сверкать, ветер унялся, небо очистилось. У меня уже давно не было сил поддерживать тело в вертикальном положении над прибывающей грязью, и я сполз чуть вниз, привалившись спиной к холодному камню, почти по грудь в скопившейся смеси грязи, древесных частиц и дождевой воды. Я отстраненно отметил, что мое тело уже ни по цвету, ни по температуре не отличается от окружающей среды, и только дурацкое субъективное заблуждение, будто бы обескровленное тело непутевого студента на дне ямы – живой человек, еще держит меня на плаву. Если дождь возобновится, вполне возможно, что мое тело занесет грязью, веточками, листвой, и оно даже не послужит добычей для падальщиков. Какая разница, тогда оно поддержит жизнедеятельность червей и микроорганизмов. Круговорот веществ в природе.

Рассветобоязнь приобрела черты паранойи. Наверное, тот, кто написал программу моей жизни, очень гордится финалом своего творения. Я всегда так любил рассвет, что добить меня таким оригинальным способом, наверное, можно считать высшим шиком. Впрочем, в тот момент так умно описывать свои ощущения я вряд ли смог бы. Ведь собака, которой автомобиль перебил хребет и которая, скуля, додыхает на обочине, вряд ли смогла бы это сделать. А если разобраться, велика ли между нами разница? Теперь я просто стал понимать, каково ей.

Смерть упорно не забирала меня. Напротив, мне стало даже ненамного легче, ровно настолько, чтобы я смог прочувствовать всю глубину своего страдания до мельчайших деталей. И тоска моя, не разделенная с тем существом, в котором я сейчас так нуждался, заполнила все мое существо без остатка, перейдя в какое-то новое, совершенно безумное качество, превратившись в дрожь закланного ягненка, в невротическую веселость приговоренного, лихорадочный оптимизм смертельно больного. Днище моей души прохудилось уже давно, но теперь она окончательно стала тонуть. И все мелкие бесы, населявшие ее, как и полагается корабельным крысам, побросав пожитки, спешно ретировались во тьму внешнюю изо всех пор.

– Спаси меня. – прошептал или подумал я, отпуская на волю последнюю надежду вместе с порядочным куском гордыни. А потом перестал думать вообще, целиком погрузившись в удивительный мир предсмертных ощущений.

Зубы перестали стучать, гром, словно стесняясь, утих, предоставив моему отчаянию столько тишины и сосредоточенности, сколько бывает достаточно, чтобы родить безумие. И тут послышался странный звук, словно сквозь капли, сочащиеся с неба, пронесся горящий факел или одинокий порыв ветра. Затем, почти сразу, я различил плеск или хлюпанье ног в лужицах скопившейся воды и почти сразу – шорох осыпающихся комьев земли где-то совсем рядом. Я, превозмогая боль в закоченевших мышцах, поднял голову и увидел силуэт человека. Он поправил плащ, откинул капюшон балахона из грубой ткани, и я рассмотрел очертания его лица. Строгий подбородок, окаймленный бородой, пряди длинных темных волос. Блестящие белки глаз внимательно наблюдали за мной. Рефлекторно моя рука сжала древко топора. Гримаса боли и непомерного напряжения исказила мое лицо, когда я постарался подняться. Как ни жалко выглядели мои попытки показать готовность достойной встречи любому, кто посягнет на оставшиеся в моем распоряжении минуты жизни, но я свято старался сделать все так, как предписывали годы воспитания, фильмов, книг, исторических параллелей, примеров старших товарищей и ожиданий наших подруг.

Я готовился попытаться размозжить ему голову, если вдруг чего. Это вместо того-то, чтобы попросить его о помощи, что выглядело бы логичней. К счастью, я едва мог пошевелиться, а потому меня хватило только на то, чтобы кое-как встать на колени.

Незнакомец извлек руки из складок одежды в останавливающем жесте. Топор выпал у меня из ослабевшей ладони. Я сам едва не ушел с головой в грязную жижу, но порыв ветра поддержал меня.

– Как это типично для человека, – укоризненно покачал головой пришелец. – Подберись к твоей западне волк, еще не факт, что твоя реакция была бы столь однозначной. Но, по крайней мере, в тебе нет лукавства. – Он, улыбнувшись, продолжил: – Кажется, я вовремя, еще немного, и ты бы привык к новой среде.

– Кто вы? Как вы меня нашли? – просипел я, с трудом ворочая одеревеневшим языком.

– На «вы» называют только посторонних, но никак не друзей и братьев. А найти тебя не трудно. Твоя измочаленная душа сочится страданием, словно жестоко обрезанная ветвь виноградной лозы. Посмотри, все вокруг видит, как тебе тяжело, и пришло тебя поддержать. А ты никого не поприветствовал.

Все поплыло у меня перед глазами, и я внезапно понял, что он имеет в виду. Из натруженных пучков нервов в моем солнечном сплетении исходил мягкий свет, как от притушенного ночника, а все окружающее на миг вдруг ожило, и я увидел, как светящиеся нити, протянутые от деревьев, мягко касаются меня, стараясь утешить; как такие же нити тянутся снизу, из воды, из земли, обволакивая мои раны трогательной заботой. И я почувствовал свой страх, раздражение, злобу, отчаяние, которые отталкивают этих сердобольных утешителей, не давая им помочь мне.

Уже через миг «ясновидение» упорхнуло прочь, спугнутое каким-то моим эмоциональным оттенком, видимо не самым лучшим. Впечатление от того, что мне открылось, обозначается более экспрессивной лексикой, чем я могу себе позволить здесь привести, поэтому я употреблю его субститут, что-то вроде «я обалдел».

Обалдел я еще и от того, что до меня дошло: при том освещении, которое было в данный момент, «он» никак не мог быть видим мной столь отчетливо. Вывод напрашивался только один: свет исходил от него самого.

Необычное существо, посетившее мою уединенную тюрьму, чуть не ставшую склепом, присело на корточки и потянулось ко мне рукой, второй держась за ствол тонкого деревца, ютящегося на краю ямы. Сомнительно, чтобы я все еще оставался в здравом уме, поэтому я не стану утверждать наверняка, какое из двух объяснений верно: то ли мое зрение перестало адекватно воспринимать перспективу, то ли у незнакомца была аномально пластичная рука, способная растягиваться сколь угодно долго. Он оставался где и раньше, наверху, но ладонь приближалась. Пальцы поманили меня. Взглянув в глаза незнакомцу, я неожиданно почувствовал к нему доверие и симпатию. Моя рука, дрогнув, потянулась навстречу. Я словно плыл в плотном, как морская вода, но более прозрачном мареве, но вот очертания приобрели относительную резкость, и я обнаружил, что он уже крепко держит меня за руку. Сон, бред, мечта? Рука теплая, упругая, такая же, как присуща и большинству из нас. Очень человеческая. Мне показалось, что с ее теплом в меня вливается сама жизнь. Однако оказаться наверху было не так уж просто. Я напрягался изо всех сил, но ничего не получалось.

– Все, что от тебя требуется, – это воля. Давай же, я тебя вытащу, но для этого нужно, чтобы ты сам этого хотел, чтобы помогал мне. Иначе, когда я отпущу руку, ты снова упадешь. И, кто знает, сможешь ли выбраться снова.

Воля. Что есть воля? Разве она может срастить кость или заменить мышцы? В тот момент для меня его слова были еще лишены вложенного в них смысла. Я подумал, что он слишком слаб, чтобы тащить меня в одиночку, и хочет, чтобы я помог ему, цепляясь ногами за выступы поверхности. Но сил не было. Откуда взять их человеку, который почти мертв?

Рука стала тверже. Я снова встретился с ним глазами, и мне показалось, что он тащит меня наверх. Не рукой, а именно взглядом. И тут что-то забытое, почти вытесненное из сознания, стало горячими, словно волны крови в онемевшую руку, порциями наполнять мое естество. Дерзкое подозрение ошеломило разум, а память услужливо подыскала в своих закромах подтверждения безумной, но такой привлекательной версии.

Рывок – и я наверху, валюсь от бессилия наземь, он поддерживает меня, срывает мокрую одежду и укрывает своим плащом. Бережно, словно наперечет зная все мои раны, растирает закоченевшие мышцы, угощает вином, которого, даю голову на отсечение, у него не было при себе изначально. В его действиях, таких простых и естественных, заключалось столько целебной мощи, что я буквально в течение нескольких минут пришел в себя, согрелся и стал способен мыслить сколько-нибудь здраво. Я буквально не верил произошедшему, мое спасение казалось мне невозможным, а значит, и нереальным. Надо же, ведь я уже почти врос своими чреслами в черную муть ямы, уже почти слился с ней плотью, и смерть уже начала осыпать меня своими леденящими поцелуями, как вдруг в этой глуши появился человек, чудесным образом узнавший о моей беде и пришедший на помощь.

Мы присели на протрухлом древесном стволе, лишенном коры. Я с удивлением обнаружил рядом топор. Под мышку я его прихватил, что ли? Незнакомец, похлопывая по плечу, смотрел мне в глаза и улыбался. Похоже, он был отчего-то просто счастлив, лишь где-то в уголках глаз я заметил то ли оттенок вины, то ли глубоко запрятанную печаль. Я не выдержал этой живительной улыбки и усмехнулся в ответ. Я был жив и был безмерно благодарен тому, кто подал мне руку, когда у меня не оставалось уже никакой надежды.

– Бедолага. Ох и досталось же тебе давеча.

Он оглядывал меня с интересом. Так, словно я был чем-то редкостным и уникальным. Но это был не восторг собирателя бабочек, внезапно обнаружившего неизвестный экземпляр, а, скорее, какая-то детская радость тренера, подопечный которого, доселе не подававший особых надежд, вдруг завоевал золотую медаль. Я выпил еще глоток вина и почувствовал, что к моим нижним конечностям возвращается чувствительность, и это меня не очень обрадовало, так как одновременно пропал эффект анестезии и вся палитра болей тоже возвращалась.

– Когда я увидел, что происходит, то решил, что обязательно должен вмешаться. Тем более что ты хоть и молодец, но без моей помощи, скорее всего, не выдержал бы. Слишком много всякого зла ополчилось на тебя вдруг. А ты же не святой, но обычный человек. Конечно, тяжело.

Окружающее зарябило вокруг меня, волны головокружения едва вновь не уволокли в беспамятство. Я отчего-то утратил связь событий, взбрело в голову, что я заблудился в горах на курорте. Как я там очутился и как объяснить все, что случилось, меня не волновало.

– Ты – спасатель? – спросил я, чувствуя, как голосовым связкам возвращается эластичность.

– Можно и так сказать. Смысл слов почти одинаковый, – улыбнулся он шире. – Ах, как ты истощился. Ничего, сейчас будет полегче.

Он положил руки на некоторые особо болезненные части моего многострадального тела, и смятенно бродившие в нем остатки энергии вдруг без видимых причин стали вновь упорядоченно циркулировать.

– Ты сильный, тебе от Отца много дано, – сказал он тоном, будто утешал ребенка. – Выдержишь, уже чуть-чуть осталось. Гляди сам.

Он помог мне подняться и, держа под локоть, вывел на открытое пространство. Деревья прикрывали нам спину, а впереди простирался почти отвесный горный склон с широким уступом, приютившим даже несколько деревьев. Внезапные резкие порывы ветра трепали их кроны, словно собака, которой досталась в поругание тряпичная кукла. Мы стояли на обрыве, и от края этого уступа, такого близкого, нас отделяло не больше пятнадцати метров пропасти.

– Выход рядом, – сказал спасатель. – Видишь? То самое темное пятно – это и есть вход в пещеру.

Он снова поглядел мне в глаза, проникновенно и грустно.

– Выход всегда рядом, – сказал он, слегка наклонив голову и печально наморщив лоб. – А твой друг решил найти обходной путь. Но для тебя никогда не поздно показать ему, где находится настоящий выход.

Я опасливо подобрался к самому краю. Не высоко, метров сто – сто двадцать. Но не спуститься. Круто, и рваных огрызков скал, утыкавших своими громадами склон, хоть отбавляй. Господи, ну с чего это я взял, что нахожусь на Кавказе! Я же в Нави, будь она неладна! И рядом не спасатель. Так кто же он? Недоумевая, я повернулся к нему. Его лицо приобрело прежний оттенок безмятежности.

– До встречи, Сергей, – сказал он.

– Я не совсем понимаю, – замямлил я, испугавшись, что он может сейчас вот так просто уйти и снова оставить меня одного. – Ты меня знаешь? Мы что, знакомы?

– Еще бы. Обрати внимание на часть неба между теми дальними деревьями.

Я послушался. Там во всей своей красе сияла ослепительно-яркая сверхновая звезда чудовищных размеров и в ослепительном обрамлении лепестков-протуберанцев, образовавшихся при взрыве. Очевидно, звезда была где-то совсем близко, и сейчас как раз текли первые секунды ее существования, когда после миллиардолетнего плена ее энергия и творческая мощь, наконец, вырвались на свободу. Я невольно попятился, хотя прекрасно осознавал, что ее тяжелое излучение может добраться сюда очень не скоро. Все равно жутковато. Эффект не портило даже то, что небо стало сереть.

– Как же мне не знать тебя, если эта звезда зажглась в твою честь, – услышал я голос почти возле уха. – Впрочем, я знаю всех, но Отец, как ни жаль, дает мне только часть. Это вина вас самих. А ведь нужно только захотеть.

Пазлы мозаики в моей голове совершали непрерывное броуновское движение. Казалось, я стою на пороге разгадки, но боюсь его переступить. Слишком уж смелой была мысль. Если так, то. А что я теряю, в конце концов?

Незнакомец помахал мне рукой и сделал пару шагов.

– Постой! – крикнул я, позабыв об уместной в таких случаях субординации. – Кто ты?

Он обернулся и слегка нахмурился, скорее театрально, чем на самом деле.

– Я столько времени был с тобой, а ты до сих пор не знаешь меня? Сердце бога не в камне, брат. Оно в груди, в человеке. Запомни это!

Он мог бы и не произносить этого вслух. Кажется, я стал догадываться, что происходит, и это выразилось, прежде всего, в том, что я интуитивно стал понимать, что означали слова, которые мне довелось услышать в этом странном мире. И все равно я не мог отпустить его так просто. Ведь это.

Значит, ОН такой? Неужели он все же услышал? Или я выдаю желаемое за действительное? Все так буднично, просто. Ни тебе громов и молний, ни трубных гласов, ни горящих-говорящих кустов.

– Погоди! – почти крикнул я.

Он обернулся, и мы встретились взглядами.

– Чем еще я могу послужить тебе сейчас?

Я, стесняясь своих слов, казавшихся глупыми и неуместными, прошептал, так до конца и не уверенный в том, что мой вопрос придется по адресу:

– Всегда хотел спросить, а почему Бог оставил нас такими… почему не сделал совершенными, как он сам?

– А чем же он, по-твоему, все время занимается? – улыбнулся незнакомец.

Я не удержался и тоже улыбнулся. Теперь я знал, что падать ниц и бить поклоны точно не нужно.

– Я не Гандхарва, да?

Он сделал удивленное выражение лица:

– А кто это?

И тут же снова улыбнулся, давая понять, что он, конечно, в курсе всего, и на то, что меня волнует, он, естественно, тоже знает ответ.

– Этот мир однажды уйдет, и все, что в нем было, тоже. И это слово забудут, как и многое из того, за что когда-то лили кровь и разбивали судьбы.

– Понятно. Хотя, признаться, даже немного жаль. Я всегда хотел. Ну, достичь просветления, что ли… сделать что-то такое, из ряда вон выходящее.

– Это не важно. Главное – не впасть в промрачнение. А то есть целые ордена промрачневших. Далеко не тайные. Они у всех на виду и наперебой утверждают, что знают обо мне все. Иногда я даже не могу определить, наивность это или наглость. Ты же не из их числа?

– Стараюсь.

– Я знаю.

– Ты уходишь? Спешишь, да?

– Еще бы.

И, упреждая мой следующий вопрос, будто прочитав мысли, рассмеялся:

– От обезьяны – не от обезьяны. Можно ненароком подумать, что от обезьяны людям вести родословную выгоднее, чтобы оправдывать свои пороки животными предками. А насчет воскресения мертвых… я сейчас вплотную занимаюсь этим вопросом. Вот ты, например, за малым не мертвец был!

– Спасибо! – сказал я.

– Доброго тебе!

Не знаю, на что отвлеклось мое внимание, но он как-то неприметно, без всяких эффектов исчез, попросту растворился в трех шагах от меня. А я остался в недоумении: мираж это был или реальность, плод моего затуманенного страданиями мозга или что-то еще. Впрочем, меня эти тонкости напрочь перестали волновать. Я подумал, что похожую растерянность, наверное, чувствовал Моисей после разговора с ангелом, говорящим из пламенеющего терна, а еще, наверное, ученики Христа, когда тело умершего вроде бы Учителя явилось в их деморализованное утратой утро живым, говорило с ними, учило их, утешало, поглощая на равных с ними рыбу и мед. Люди по-разному реагируют на подобные вторжения в их жизнь. Кто-то, как Иона, навеки войдет в историю, притчею во языцех, а кто-то станет выдающимся пророком или апостолом. Тайна касалась их судеб, вынуждая учиться жить дальше с тем откровением, которое они получили. Каждый решал для себя эту проблему по-своему. Вот и мне, видимо, придется.

Пока я обалдело глядел в след истаявшему призраку, внезапно вспомнил, что так и не спросил, как именно туда, на ту сторону, перебраться. Родина была почти рядом, но пропасть сводила эту близость на нет. Походкой инвалида я прошаркал к самому краешку, где в замешательстве остановился, глядя вниз. И чуть было не отправился на самое дно, так как чудом уцепившийся за склон ствол дерева, о который я опирался, особо сильным порывом ветра все-таки вывернуло, и он стал крениться как раз в сторону пропасти. Я с максимальной резвостью, на которую был способен, отскочил, а мощная сосна, которая настолько радикально укрепилась на склоне, что разрушила корнями собственное гнездовище, рухнула. Корни древнего дерева обнажились, вытряхивая в провал пропасти камни и грунт, скрежет разрезал предутреннюю нестойкую тишину, а крона описала полукруг и, ударившись о противоположный склон, несколько раз спружинила. С открытым от изумления ртом я следил, как ее раз за разом подбрасывало в воздух. Амплитуда движений становилась все меньше, но, к сожалению, с каждым подскоком корни дерева все дальше съезжали в пропасть.

Наконец, все устаканилось, ствол, провисший над пропастью, перестало лихорадить, а ветер, словно убедившись, что дело сделано, окончательно удалился из этого участка.

Я с опаской подобрался к вывороченным корням и попытался оценить, насколько надежно сосна закрепилась на склонах в качестве моста. В принципе, никто не поручился бы, что исполин останется висеть точно так же в течение обозримой вечности, но никто не стал бы утверждать и обратное. Все зависело от капризов Эолова хозяйства и случайности. Ну а мне было понятно и еще кое-что: то, что произошло, – одновременно и знак, и подарок для меня, которым грех не воспользоваться, потому как другого шанса у меня просто не будет. Небо не так уж часто идет нам навстречу, поэтому в данном случае упрекать его в недостаточной лояльности было бы не только не корректно, но и опасно для жизни.

Я осторожно, так, словно это не древесина, а какой-то студень, попробовал корень рукой. Материальный. Оценил толщину ствола и его устойчивость. Спокойно можно пройти. Да, вполне спокойно, если бы он лежал на земле, а не провис в воздухе над пропастью глубиной в сотню метров. Если использовать специфический юмор одного из моих приятелей, то лучше всего мои ощущения выразила бы его тирада о болезненно сжавшемся сфинктере. Ну, боюсь я высоты, боюсь. Что я, один такой? Парадокс бревна, вот как это называется. Явление, изученное наукой.

Я постоял немного в нерешительности, обливаясь липким потом. Затем возмущение и злость от собственной трусости и немощи стали столь велики, что, взяв топор в зубы, я, покряхтывая от боли, вцепился в дерево, обхватил ствол ногами и, подтягиваясь одной рукой, пополз.

Определяющим шагом к освобождению от условностей телесного существования во время инициации или мистерии является преодоление некоторого порога, за которым все окружающее, все происходящее, а в конечном счете и себя самого, со всеми болями и радостями, начинаешь воспринимать отстраненно. Цели, к которым стремился ранее со всей наличной неистовостью души, сметаются как мусор куда-то на задний двор сознания. Исчезает прежняя истеричность в принятии решений, в оценках людей и событий. Появляется чувство глубокой «параллельности» всего сущего данному моменту, который растягивается и вмещает в себя все Время. Не то чтобы пропадали эмоции или желание жить. Напротив, существование обретает некий новый вкус и цвет. Только его конечность перестает восприниматься как трагедия, а несбывшиеся мечты и непрерывная цепь страданий становятся банальней, понятней, и как-то ближе, роднее, чем прежде. Вскоре обычные люди перестают понимать тебя. Они привыкли к тому, что точка отсчета может находиться либо в них самих, либо в предметах, которым они поклоняются. А так как твоя точка отсчета при ближнем сканировании не обнаруживается, это нарушает их устоявшуюся систему координат. Они пытаются заставить тебя кружиться по общепринятой орбите, словно Юпитер астероиды. Но поздно. Ты в недоступной их тяготению плоскости, и только ты сам видишь тот Центр, вокруг которого одиноко вращаешься. Только потом ты начинаешь видеть, что на самом деле ты не так уж одинок, что рядом с тобой рукописи древних веков, камни, запах полевых цветов, журчание ручьев и множество людей, которых ты никогда не знал, но очень близких тебе по духу. Но до наступления этого момента еще далеко, и начало новой жизни предстает в сумрачных тонах.

Для меня таким порогом стало это бревно, раскинувшееся над пропастью. О, я многое постиг в природе и предназначении сосен! Например, что культи опавших ветвей, обильно натыканные на стволе, точно на средневековом орудии пыток, предназначены сугубо для того, чтобы терзать измученные тела ползунов, таких как я, и всячески затруднять их движение к цели, цепляясь за одежду. Кора сосен не подарок для человеческой кожи. Она имеет свойство оставлять лоскутки эпителия с бедер, живота и груди себе на память. Это, конечно, в том случае, если по стволу перемещается однорукий калека. Калека тоже мог бы причинять себе меньше неудобств, если бы держал определенную дистанцию между собою и сосной. Но когда он висит над жадно разинутой бездной, населенной исключительно острыми обломками скал, между которых едва различимо змеится горный ручеек, то старается прижаться к стволу как можно теснее. Особенно если ствол ни с того ни с сего начинает ходить под ним ходуном. Очень забавно наблюдать за гримасничанием такого незадачливого покорителя препятствий, когда при попытке в очередной раз подтянуться, он понимает, что безнадежно прикован одеянием к какому-то рыболовному крюку, выращенному сосной на своем стволе. Он делает рывок, чтобы освободиться, и начинает съезжать в пропасть. Тогда к сломанной руке временно возвращается дееспособность, и он орудует ею достаточно эффективно, предотвращая падение. А потом, закусив зубами кусок коры, скулит тихонько, ожидая, когда, наконец, багровые тучи в глазах рассеются и ледники слез, упрятанные там же, перестанут таять. Чуть позже ползун возобновляет движение, наблюдая за тем, как его одеяние, развеваясь по ветру, планирует вниз. Ему не хочется последовать за своей одежкой, поэтому он, сглотнув слезы и жалость к себе, волочит свое тело дальше и дальше, словно гусеница, которая вознамерилась выползти из чехла собственной кожи, избрав для этого столь экстравагантный способ. Судорожные рывки напоминают движения совокупляющегося человека, однако сосна – крайне неподходящий партнер для секса, так как при каждом удобном случае старается урвать себе часть вторичных половых признаков любовника. И человеку, наверное, более предпочтительной кажется мотивация к смерти, чем к дальнейшему движению. Но нет, с ним что-то происходит, что дает ему потенцию преодолевать пядь за пядью этот короткий, но столь мучительный маршрут.

Кажется, что ты выбрался из собственной оболочки, оседлал ее верхом и сам в шоке оттого, что это стало возможным, наблюдаешь, как оболочка под твоим руководством, а может и вовсе автоматически, упорно лезет дальше.

Я даже понукал свое тело, как лошадь:

– Ну же, кляча! Ну, давай, вперед!

Мои трепыхания не прошли для дерева даром. Его крона на несколько градусов сместилась вправо, отчего ствол стал вибрировать менее часто, зато с большим размахом. По мере моего приближения ветви все больше прогибались, так что ползти пришлось уже по наклонной вниз. Досаждала еще одна неприятная деталь – истончение ствола. Удержать равновесие становилось все труднее. Под конец пути выяснилось, что можно немного повисеть даже снизу ствола, чтобы нащупать ногами скалу. Энтузиазма в этом занятии добавило тонкое наблюдение: крона смещалась все дальше вправо. Причем этот процесс ускорялся.

Когда я кое-как закрепился на тверди земной, дерево окончательно потеряло равновесие и, отхлестав меня на прощание игольчатыми ветками, юркнуло в пропасть, трогая корнями, словно щупальцами, уступы скалы. Я машинально перекрестился, отвернулся и, помогая себе рукой, вскарабкался на тропу. Тело сотрясала дрожь, будто бы сквозь него пропускали разряд электричества. Ни думать, ни вспоминать о только что прожитых минутах не хотелось. Хотелось тепла. Мысль о том, что наг вышел я из чрева матери моей, наг и ласты отброшу, мне не хотелось в тот момент пускать в сознание. Помирать у порога земли обетованной было бы очень обидно.

И я решил не помирать. Я побрел к пещере.

Иногда уединиться бывает настоящей проблемой. Думаю, плотность населения на единицу площади в Нави была минимальной, однако различные существа непрерывно встречались мне на пути, словно у каждого из них было запланировано со мной рандеву. На сей раз пришел черед общения с пернатыми. Исполинская сова напугала меня хлопаньем крыльев, буквально бросившись наперерез. Ее тушка грузно примостилась на ветке сосны. Блюдца глаз несколько раз открылись и закрылись, разглядывая меня, после чего птица отвернулась, при этом обратившись ко мне старушечьим голосом:

– Ну что, касатик, добралси?

– Добралси, – огрызнулся я.

Сова почесала лапкой за ухом.

– Ну конечно, а как же иначе, – буркнула она. – Не обессудь, мне тут велено передать, что через пещеру Харутугшава сможет пройти только один.

– А я и не собираюсь ни с кем толкаться.

– Мудрость в том, чтобы никогда не делать поспешных выводов. Но если подумать, то все выводы поспешны. Поэтому лучше не делать выводов вообще. Как говорила моя мама, никогда не узнаешь, какова мышь на вкус, пока не попробуешь. Ну, дерзай, ясный сокол.

И философски настроенная сова улизнула куда-то в сторону Иггдрасиля. Ну вот, жди очередной подлянки, это уж как пить дать. Наивный, я решил сбежать от начертаний судьбы и поспешил к обложенному отесанными глыбами входу в пещеру.

Мне оставалось пройти не больше дюжины шагов, когда уши донесли шум камней, скатывающихся в пропасть.

Худо дело. Кто-то спешил мне наперерез из-за ближайшей гряды камней. Вот так всегда, на самом интересном месте.

Судя по контуру, это был человек, но с головой у него было не все в порядке. В том смысле, что вокруг нее вились какие-то крылатые тени. Два маленьких демоненка. Завидев меня, они отстали и скрылись с глаз. Оставив наедине с Юдиным, который, запыхавшись, пробирался по склону среди камней. Я так устал, что даже оставил без должных комментариев тот факт, что стал духовидцем. Вот это встреча! Впрочем, лучше уж выяснить отношения здесь, чем на Земле. Я представил себе, как глупо разборки будут выглядеть, скажем, на аллее у факультета.

Узрев голого Гордюкова в метре от себя, Саня остановился как вкопанный.

– Ты? – полувопросительно воскликнул он, невольно отступив от калеки, которым я стал.

Я молчал, улыбаясь, стараясь разглядеть его зрачки.

– Нет. Призрак?

– От меня так мало осталось, что даже и не знаю.

– Серый, прости. Я просто хотел… поступить рационально.

«До семи ли раз прощать? Не говорю до семи, но до семижды семидесяти раз». А как же высшая справедливость? А сожженный Содом? Увы, это вне сферы моей компетенции. У меня есть сердце, оно наполнено страстями и эмоциями, поэтому я сам знаю, как поступать. Я пожал плечами:

– Да ладно тебе. Я давно тебя простил. Это так естественно для человека: желать добра и поступать наоборот. Пора нам завязывать со всей этой ерундой. Время бежит. – Я взглянул на восток. – Не долго осталось мучиться.

Спонтанно я пошевелил рукой, в которой был зажат злополучный топор. Жест не ускользнул от внимания Юдина.

– Понимаю, – криво усмехнулся он с бесовской искрой во взгляде и сделал шаг назад.

– Боюсь, что не совсем.

– Справедливость должна восторжествовать во что бы то ни стало, – пробормотал он. – Пусть рушится мир.

– Какая в задницу справедливость, что ты несешь?

Я сунул оружие под мышку, поднял руку для рукопожатия и двинулся к нему:

– Стой, дурак! Эй, Саша!

– Не надо, я сам! – Юдин сделал предостерегающий жест руками. Он судорожно вздохнул, оглянувшись. Битва чувств в нем, видимо, прекратилась, и на лице проявилось неестественное умиротворение. Саня сделал второй шаг назад и стал съезжать вниз.

Я метнулся к нему, как можно быстро, но было поздно. Инстинктивно он, конечно, ухватился за край скалы, но сила его хватки к моменту, когда я сжал его руку в своей, уже угасала. Остальные конечности Юдина беспомощно скребли гладкую поверхность скалы, не находя опоры. Я рухнул на живот, стараясь подбородком, коленями, локтями зацепиться за уступ.

– Ты ничего не понял.

– Ошибаешься. Я же не кретин. Только как мне жить дальше?

– Вспомни, ты ж тоже мне желание должен! Я хочу, чтобы ты жил!

Но Саня не дал мне шанса.

– Хоть полетаю напоследок, – сказал он, зажмурившись, и разжал пальцы. И его запястье мгновенно выскользнуло из моей ослабшей ладони. Он беззвучно и очень быстро закувыркался, ударяясь о склон, а секунду спустя полетел уже свободно.

…Лежа на холодном шершавом камне, я боролся с приступами рыданий и хохота еще долго после того, как где-то внизу раздался мягкий шлепок. Впрочем, я не уверен, может, это был просто звук от порыва ветра. Вот ведь как в жизни бывает! Да сбудется реченное через пророка. Сбылось предсказание, сбылось. Как всегда, сбылось совсем иначе, чем можно было предположить. Думал, мне пророчат быть убийцей, а вышло по-другому. Господи, а я-то расслабился. Казалось, что после того, как из ямы меня вынул кто-то, по всем параметрам похожий на Христа, мне и бояться нечего. Не тут-то было. Передышка – не отдых, жизнь – не Царствие Небесное. С Саней вышло безумно глупо. Что, Иона, сильно огорчился? Да, просто до смерти. Я потерял лучшего друга, остававшегося, как ни крути, даже после его последней выходки, самым близким мне человеком. Нет теперь ни его, ни Таньки, ни амулета. Ничего у меня нет. Я себя-то едва помню. Каким же я вернусь назад, если мне все-таки повезет? Наверное, такими приходят с войны. Впрочем, мы – хилое поколение, для древних всякая экстремятина была обыденной. Наверное.

И все-таки, несмотря ни на что, я добрался сюда и заветная пещера теперь прямо передо мной. Вот он, мой Клондайк и Грааль, вот предел моих устремлений. И – что?

Я изо всех сил напряг мускулы и, поднявшись, дошел до низкого каменного возвышения перед входом. В его центре была круглая выемка в форме чаши, полная воды. Зеркало. Я всматривался в свои туманные черты, продолжая ронять слезы. Они возмущали гладкую поверхность, отчего мое отражение слегка рябило. Батюшки-светы, ну и рожа! На кого же я похож! Да уж, прав был кто-то, изрекший, что человек – всегда нечто большее, чем сумма всех своих составляющих. Вопрос только в том, с каким знаком остается этот несгораемый остаток? Словно в ответ на собственный вопрос я испил из чаши водицы, а затем, может, со злости за все, что пришлось пережить, справил туда же нужду. Потом вернулся к краю пропасти. Тела Юдина в темноте видно не было. Эх, бытие – небытие. Одна херня. Усталость, боль и тоска зашкаливали сверх всякой меры. Может, фьють вниз, вслед за Юдиным? Ну нет уж! Если это был экзамен, то глупо рвать зачетку, когда ответил уже на все вопросы. На все ли?

Елы-палы, а жертва?!

Последнее время мне было не до того, чтобы заботиться о таких мелочах, как обратный билет. И что делать? Переночевать на вокзале до следующего поезда? Не пройдет номер. Нужно мобилизоваться и срочно что-то придумать.

И тут я вспомнил, что уже какое-то продолжительное время небо сереет. Цейтнот. Как я только жив еще. Эх, вечно у меня в жизни все в последний момент. Придется как-то выкручиваться.

– Шевелись, кляча, – сказал я себе, и тело пересекло границу плотного сумрака пещеры.

Почти твердым шагом я вошел внутрь. Как по мановению волшебной палочки за моей спиной рядами по одному с каждой стороны стали вспыхивать факелы. Я был освещен словно на параде, зато во тьме могло скрываться все, что угодно. Только я успел забеспокоиться на этот счет, как в тот же миг с наскоку наткнулся на тушу Харутугшава. Если быть точным – на морду, поскольку аморфные очертания его туловища расплывались во мраке. Факелы потухли, и пещеру теперь освещали только белки его светящихся вампирских глаз. Мои зрачки приноровились к уровню освещенности, и я понял, что передо мной огромная летучая мышь с крупом гиппопотама, свиной кожей и рылом законченного бульдога-алкоголика, снабженной моржовыми клыками. На харе демона застыло напряженное ожидание: ну-ка, какой мы произвели на парня эффект. Демон почти перекрывал собой весь коридор, на конце которого серело пятнышко света. Выход. На всякий случай я отступил от нетопыря на порядочное расстояние. «Лучше помолчать», – решил я, рассудив, что незнаком со стандартной формулой приветствия, принятой при процедуре возвращения. Но все вышло проще, чем я предполагал. И мрачнее.

– Очень рад тебя видеть, Гандхарва, – обратился ко мне Харутугшав. – Раз ты здесь, я не сомневаюсь, что ты хорошо потрудился. Ты настоящий воин. Для меня большая честь принять от тебя жертву.

Вежливое начало вселило в меня надежду. Я на ходу сочинял легенду, которая помогла бы мне уйти непомятым.

– Для меня встреча с тобой тоже знаменательное событие. Очень наслышан. Воин я… да, крутой. Всех уделал. Только вот. – постарался улыбнуться как можно более обезоруживающе, – в общем, я не Гандхарва, и в качестве жертвы мне нечего тебе предложить, поскольку… я ее потерял. Она там, в пропасти. Можешь поискать, а я пока пойду, а то уже солнышко… того…

Харутугшав, видимо, воспринял мои слова как шутку, поскольку его глотка стала издавать какие-то хлюпо-хрипло-хрюко-булькающие звуки, которые я интерпретировал как смех.

– Веселый Гандхарва, – сказал Харутугшав, потягиваясь и разминая перепончатые конечности. – Ты готов? Давай, наверное, приступать, а то и впрямь светило с минуты на минуту покажется из-за хребта.

Тут до меня дошло, что подтверждаются наиболее худшие из моих опасений. Но роль звена в пищевой цепи меня не устраивала.

– К чему приступать? – процедил я, обнаружив неожиданно для себя, что вместо страха испытываю только холодную ярость.

– К жертве. Тело воина – лучшая жертва, которая установлена изначально.

Ну, тут уж и святой бы заматерился. Я почему-то подумал, что коэффициент святости зависит не от выбираемых выражений, а от испытываемых в момент их произнесения эмоций. Тем не менее я сдержался:

– Прошу меня извинить. Не знаю, как на моем месте должен бы был поступить Гандхарва. Но я – не он, и у меня, как ни странно, есть планы пожить еще. Подозреваю – вечно. Так что иди ты на фиг, а жрать себя я не дам!

– Как так? – опешив, встрепенулся Харутугшав, подпрыгнув под самый свод пещеры.

– А вот так! – выдохнул я, запустив свой чертов топор чудищу в нос.

Слоновий вопль наполнил гулкое пространство пещеры. Пока демон парил у потолка, зажмурив глаза от боли, я прошмыгнул под ним и помчался по коридору, словно по родовым путям, к выходу наружу. Тело расходовало силы, наверное отложенные про запас на старость. Сзади, едва контролируя затекшее тело, переваливаясь с крыла на крыло, за мной гнался демон, призывая одуматься:

– Оно же тебе все равно уже не нужно, воин! – почти жалобно орал он.

Как будто бы это непререкаемо веский аргумент!

«Эх, старость не радость, а такая вечность – не жизнь…» – подумалось мне в связи с одышкой, которой страдал сторож точки перехода.

А потом я оступился куда-то, словно упал со ступеньки, и передо мной раскрылось предутреннее небо в узорах из клочьев розовых облаков, горный хребет далеко-далеко и бездонная свобода под ногами. Такая вот финальная подлость. Я подумал, что раз так, то я, возможно, зря не послушался Харутугшава. Может, про пещеру Варья выражался фигурально, чтобы не оскорбить мой слух. А по-настоящему, выход в Явь – через пищевой тракт этого хрюнделя.

Харутугшав совершил финальный прыжок, намереваясь настичь меня. Даже не знаю, удалось ему это или нет. Потому что ощущение тела я потерял напрочь. То ли от невесомости, то ли оттого, что его, тела, уже не было. Не было ни боли, ни усталости. Только восторг полета.

В падении мне снова вспомнились строки одного из переводов Гомера:

«Встала из мрака младая, с перстами пурпурными, Эос…»

Потому что во вселенной разразилась такая заря, которой не дано повториться на земле дважды. Я понял, что такой восход солнца дозволено увидеть только окончательно освободившемуся от всего человеку, и только один раз. Такие виды на конвейере не производят. Если бы не познания в астрономии, я уверился бы, что солнце вращается вокруг земли, причем невысоко, над вершинами гор, и некоторые птицы сгорают, по неосторожности приближаясь к нему слишком близко. Не знаю, может быть, это Сурья и сжег мою плоть, как предупреждал Варья. Я, возможно, знал бы больше о судьбе своей второй оболочки, но как раз в этот момент мне показалось, что я и окружающее – суть одно, а со всех сторон на меня смотрит недремлющее живое Око, принадлежащее тому, кто, презрев прочие дела, явился, чтобы вызволить меня из лап смерти. И я улыбнулся, чтобы дать ему понять, что я все понял.

Я парил, летел, невесомый и счастливый, словно родившийся вновь, только в ином облике. Так что чувство птичьей легкости – последнее, что отпечаталось у меня в сознании.

Фантомные боли – это когда ампутировали конечность, а боль в пальцах периодами все же беспокоит. При пробуждении у меня тоже были фантомные ощущения, причем какого-то сдвоенного характера. Во-первых, я ощущал боль в сломанной руке, разбитой голове, в неисчислимом количестве мест на шкуре. Во-вторых, я ощущал кроме обычного тела еще парочку «духовных». Только в неактивированном состоянии. Второй комплекс сенсорных иллюзий, видимо, не столь прочно укоренился в моей психике, поэтому исчез буквально через несколько секунд после того, как я пришел в себя. Первый же угнездился основательно, поэтому я невольно застонал, напрягая трицепсы, чтобы оторваться от подоконника. По инерции, в убеждении, что нахожусь на грани конца, я добрался до койки и рухнул на спину. Стонать больше не хотелось. Более того, кроме тяжелой головы все остальные симптомы оказались выдуманными, в буквальном смысле, взятыми из головы, так как только в ней и помнилась цепь событий, вызвавшая их к жизни.

Вот так приснилось! Точно какими-то химикатами самогон начинили. Я взглянул на соседнюю кровать. Юдина не было. Не было и остатков чудо-напитка в бутылке. Саня опохмелился? Совсем сдурел. Кстати, я на него еще со сна злой. Рациональный, блин. Вот точно, так и на самом деле бы, небось, поступил.

Ах да. С Танюхой-то у меня все по-старому. То есть никак.

Лучше бы мне и не пробуждаться.

Но что это у меня на груди болтается? Это же амулет! Может, я и не просыпался? Я повертел вещичку в руках: он самый, с ожерельем, все совпадает. Что я, родил его во сне? Или пошутил кто?

Мир, только было начавший укладываться в рамки нормальности, снова растекся по внутренним стенкам моего черепа бесформенной массой. Я рывком выпрямился на кровати. Ответы на возникшие вопросы можно было получить только у двух людей, но их, как назло, не было. И я отправился их искать, не позаботившись ни о своем внешнем виде, ни о том, чтобы закрыть комнату.

Пока не вышел из общежития, меня одолевало страстное желание спросить у кого-нибудь, какое на дворе число и день недели. Ручные часы перестали служить для меня надежным аргументом. Нужны были свидетельства человека, но я подумал, что могу попасть в неловкое положение, и потому решил повременить. Меня беспокоило, что я помнил события в течение полутора суток, проведенных во сне или без сознания. Реально же, если верить прибору, прошло несколько часов. Вечерело. Над завтрашним днем все еще довлел экзамен.

Хоть тело после сна вроде бы не пострадало, психика так и осталась перегруженной. И я, чтобы развеяться, решил прогуляться по мосту. В городе ничего не изменилось. Движение, толчея, суета, смог. Я воспользовался переполненным подземным переходом, чтобы попасть на другую сторону проспекта, по которому намеревался добраться до набережной. И на выходе встретился с Танюшей. Я, по привычке, как скорбящий от неразделенной любви поклонник, скорчил мрачную физиономию. И зря. Таня лучезарно улыбалась, словно встретила свою мечту. Нестыковочка с моей версией.

Без лишних разговоров она подошла ко мне, и мне не оставалось ничего другого, кроме как заключить ее в объятиях.

– Глянь, что я решила взять с собой, – сказала она, когда прохожие оттеснили нас с прохода.

Ее пакет был набит кремами от загара и для оного, репеллентами против комаров, походным набором провизии и еще кое-какими вещами, крайне необходимыми для отдыха.

– Ты что, на море собралась? – удивился я.

Таня поморщилась:

– Какое море? Лучше. И не одна, а с тобой.

– А. А экзамен?

– Пересдадим, – категорично заявила она. – Слушай, ты прикидываешься или правда ничего не знаешь?

– А что я должен знать?

Таня с довольным видом ткнула меня пальцем в живот:

– Помнишь пророчество, которое я получила? Так вот, мы теперь с тобой как Адам и Ева.

– Ребро мне уже удалили?

– Не перебивай. Я там пару местечек присмотрела, нужно будет придумать, как их обустроить получше.

– ГДЕ – ТАМ?

Таня расстроилась:

– Да в Прави же!

Я чуть не сел на асфальт.

– Так это правда было?

Таня вздохнула с напускным раздражением:

– Ну конечно! – Потом снова обняла меня и нежно прошептала: – Все в тебе хорошо, но порой ты такой нудный. Вот возьму и уйду от тебя к Юдину.

– Кстати, а где он?

– За пивом побежал, обещал проставиться. Говорит, что сильно виноват перед тобой. Такая шишка на лбу: когда очнулся – с кровати упал.

Тут уж я не выдержал и рассмеялся:

– До пола метров сто было! Слава богу, живой!

Настал черед Тане удивляться:

– Чего?

– Шучу. Слушай, а почему Правь? Расскажи мне все, я только-только оклемался.

– Да Правь – это пока. Я хотела ее переназвать, например, из частей наших имен. Но выходило что-то типа Серня или Татьгей. Не подходит. Ну, короче, дотронулась я до той ветки, а она, оказывается, заколдованная. Она между миров переносит. А кольцо, которое ты мне подарил, в этом помогает, кстати, как и твоя бирюлька на шее. Я, когда поняла, сразу домой не захотела. Решила сначала попутешествовать. Вот и посмотрела на Правь. Знаешь, отличное место, в меру дикое, абсолютно экологически чистое и безлюдное. Правда, с мебелью и электричеством там напряг, но если надоест, всегда можно сюда вернуться. Но мне это не надоест еще лет двести! Представляешь, целая планета – наша навсегда, делай что хочешь!

– Мы столько не проживем, – оптимистично заявил я.

– Очнись! А амрита! Мы теперь теоретически можем жить вечно. И ни предки, ни черти нам теперь уже ничего не сделают. К тому же нам этот курорт подарили.

– Кто?

– А как ты думаешь? Ладно, потом, пошли быстрее, я так устала, а нам еще по магазинам.

И я поволочил свое теоретически бессмертное тело к супермаркету, так как Таня всучила мне пакет и, взяв под руку, рванула к нему. Сбылась мечта романтика. И что, разве я этого хотел? А чего же еще хотеть? Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке, и я подумал, что жизнь, в целом, не такая уж плохая штука, хотя и не без недостатков.

Проходя мимо урны, я вдруг заметил мелькнувшую среди скомканных бумаг яркую мясистую бабочку со сморщенным человеческим личиком. Я бросился туда, откуда раздавался ее дребезжащий смех, но ее там уже не было. И я подумал: а что, если я снова сейчас проснусь?

Так я и простоял у входа, всматриваясь в лица людей, даже не подозревающих, КАК все обстоит на самом деле, пока моя любовь не выплыла с ворохом покупок.

– Это шампуры, – сказала Таня, вручая мне железные прутики. – Мясо замочим в кефире.

– Я предпочитаю по старинке, в уксусе.

– Уксус вреден для здоровья.

– Что, пререкаться будем?

– Не сегодня. За вечность еще успеем.

Флибуста

Ритуал (fb2)

Сергей Остапенко
Ритуал

Глава 1
Неволя пуще охоты

Глава 2
Деяния впотьмах

* * *

Глава 3
Тропой войны и скорби

Глава 4
Ритуал

* * *

Глава 5
Пристанище в аду

Глава 6
Мессия на вторых ролях

Глава 7
Мытарства бессмертных

Глава 8
Благовест для Иова

Оглавление

Флибуста

Ритуал (fb2)

Сергей Остапенко Ритуал

Глава 1 Неволя пуще охоты

Глава 2 Деяния впотьмах

* * *

Глава 3 Тропой войны и скорби

Глава 4 Ритуал

* * *

Глава 5 Пристанище в аду

Глава 6 Мессия на вторых ролях

Глава 7 Мытарства бессмертных

Глава 8 Благовест для Иова

Оглавление

Сергей Остапенко
Ритуал

Глава 1
Неволя пуще охоты

Глава 2
Деяния впотьмах

Глава 3
Тропой войны и скорби

Глава 4
Ритуал

Глава 5
Пристанище в аду

Глава 6
Мессия на вторых ролях

Глава 7
Мытарства бессмертных

Глава 8
Благовест для Иова