Второй удар гонга. Врата судьбы (fb2)

- Второй удар гонга. Врата судьбы (пер. Татьяна Николаевна Чернышева,Андрей Сергеевич Петухов) 1679K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Агата Кристи
ВТОРОЙ УДАР ГОНГА
ВРАТА СУДЬБЫ

ВТОРОЙ УДАР ГОНГА

Сервиз «Арлекин»

Мистер Саттерсвейт от досады дважды издал звук, похожий на кудахтанье. Так это или нет, но он все больше склонялся к мысли, что старые автомобили куда надежнее новых. Доверять можно только тому, что прошло испытание временем. Старые автомобили, они тоже с капризами, но все их капризы известны, понятны, и, если за машиной следить, ничего особенного не случится. А вот новые! Сколько штучек, окошки с форточками, сверкающая панель, которая выглядит-то замечательно, но непривычная и неудобная, рука тянется не туда, куда надо, и не сразу находит, где включаются дворники, где ближний свет и так далее. Почему-то все это на ней находится там, где меньше всего ожидаешь найти. А уж если вдруг ваше новое блестящее чудо забарахлит, механики в гараже с удивительным постоянством начинают твердить все одно и то же: «Зубки-то еще не прорезались. Отличная машина, сэр, просто супер. Последнее слово техники. Но вот зубки еще не прорезались. Ха-ха-ха». Будто машина — это какой-нибудь вам младенец.

Мистер же Саттерсвейт, человек лет уже весьма преклонных, на этот счет придерживался другого мнения: любой автомобиль просто обязан быть как минимум совершеннолетним. Обязан быть испытан, проверен и избавлен от младенческих недугов еще до того, как попадет в руки к владельцу.

В тот день мистер Саттерсвейт ехал к своим друзьям за город, где намеревался провести выходные. Но не успели они отъехать от Лондона, как его новый автомобиль принялся капризничать, а теперь стоял в гараже, ожидая диагноза, а мистер Саттерсвейт понятия не имел, сколько это еще продлится. Шофер в тот момент как раз беседовал с механиком. Мистер Саттерсвейт старался сидеть спокойно, взывая к Господу, чтобы тот ниспослал ему терпения. Накануне, позвонив своему приятелю по телефону, мистер Саттерсвейт обещал успеть к чаю. Да, он будет в Довертон-Кингсбурне, пообещал тогда мистер Саттерсвейт, немногим позднее трех.

При мысли об этом он снова кудахтнул, после чего решил переключиться на что-нибудь более приятное. Глупо сердито взглядывать на часы и все время при этом кудахтать — мистер Саттерсвейт прекрасно отдавал себе в этом отчет, — будто курица, гордая тем, что снесла яйцо.

Да. На что-нибудь более приятное. Что-то такое ведь было, что-то попалось на глаза, когда они ехали уже за городом. Совсем недавно, только что. Что-то такое, от чего на душе сразу же потеплело. Только он не успел понять, в чем дело, автомобиль расчихался, и поиск ближайшей станции обслуживания стал неизбежен.

Что же это было? Это было не слева, нет, справа. Конечно, справа и, конечно, уже в деревне, когда машина ехала медленно. Возле почты. Да, вот именно, возле почты. Потому что когда он увидел почту, то решил было позвонить Аддисонам и предупредить, что опоздает. Почта. Деревенская почта. А это «что-то» мелькнуло рядом… да, конечно, рядом, в соседнем доме или в крайнем случае через дом. Что-то такое, что всколыхнуло старые воспоминания, от чего захотелось… Но чего захотелось? Бог ты мой, сейчас, сейчас. Яркое пятно. Яркие краски. Конечно, яркие разноцветные краски. Какое-то слово. Какое-то слово, которое отозвалось в памяти, всколыхнуло что-то приятное, что-то хорошее, яркое. Воспоминания не о себе… о том, что когда-то он видел. Нет, не видел, он в этом участвовал. Участвовал в чем, когда и где? Везде. Неожиданно быстро ответил он на последний вопрос. Везде.

На каком-то острове? На Корсике? В Монте-Карло, когда стоял рядом с крупье, а тот раскручивал колесо рулетки? В загородном доме? Везде, Везде, где бы он ни оказался, он был там с кем-то. Да, вот именно, с кем-то. В том-то и дело. Наконец он нащупал нить. Вот только… В эту минуту из гаражного окна выглянули шофер и механик и прервали ход мыслей мистера Саттерсвейта.

— Осталось немного, сэр, — бодро произнес шофер. — Минут на десять. Не больше.

— Пустячное дело, — подтвердил механик хрипловатым, низким голосом жителя загорода. — Просто, так сказать, зубки.

Но на этот раз мистер Саттерсвейт не закудахтал. Он скрипнул зубами. Возможно, привычка скрипеть зубами, о которой он некогда лишь читал, а на старости лет сам усвоил, в его случае объяснялась тем, что верхняя челюсть сидела немного свободней, чем нужно. Ох уж эти зубки! Зубная боль. Зубовный скрежет. Зубной протез. «Все вертится вокруг зубов», — подумал он.

— До Довертон-Кингсбурна осталось всего несколько миль, — сказал шофер. — Здесь можно взять такси. Если хотите, сэр, поезжайте, а я потом пригоню машину.

— Нет! — сказал мистер Саттерсвейт.

Он сказал это столь решительно, что шофер и механик уставились на него в полном недоумении. Глаза у мистера Саттерсвейта заблестели. Голос стал ясный и твердый. Он все вспомнил.

— Пойду пройдусь. Когда справитесь, поезжайте дорогой, по которой мы приехали. Заберете меня в кафе… кажется, кафе «Арлекин».

— Вряд ли это подходящее для вас место, — заикнулся механик.

— Я буду там, — объявил мистер Саттерсвейт тоном, не терпящим возражений.

Он торопливо ушел. Двое мужчин озадаченно смотрели ему вслед.

— Не знаю, что это на него нашло, — сказал шофер. — Никогда его таким не видел.

Деревушка Кингсбурн-Двор жила в полном несоответствии со своим пышным названием. Одна улица. Горстка домов. Магазинчики были где попало, что свидетельствовало о том, что их то открывали в обычных жилых домах, то ввиду отсутствия покупателей снова закрывали.

Дома здесь были обыкновенные, не очень старые, не очень красивые. Невзрачные и обыкновенные. Возможно, именно потому, подумал мистер Саттерсвейт, яркое цветное пятно так и бросилось ему в глаза. А вот и здание почты. Обыкновенная почта с почтовым ящиком перед дверью, с витриной, где выставлены газеты и почтовые открытки, и рядом — да, рядом, в соседнем доме — над дверью красуется табличка.

Кафе «Арлекин». Неожиданно мистер Саттерсвейт и сам пришел в недоумение. Похоже, он выжил из ума. Старческие капризы. С какой стати одно слово вдруг вызвало такую бурю в душе? Кафе «Арлекин».

Механик со станции обслуживания прав. Вряд ли здесь можно поесть. Разве что перекусить. Или выпить чашечку кофе. Почему он сюда пришел? И тотчас мистер Саттерсвейт понял почему. Кафе — или, вернее, дом, где разместилось кафе, — было разделено на две части. В одной стояли столы и стулья, поджидавшие проголодавшихся. А в другой был крохотный магазинчик, где продавался фарфор. Не антиквариат. Ни стеклянных ваз, ни старинных кружек. На полках стояли вполне обычные современные чашки, но витрина сверкала всеми цветами радуги. Это был пестрый чайный сервиз. Синий, красный, желтый, зеленый, розовый, фиолетовый. «Поистине праздник красок», — подумал про себя мистер Саттерсвейт. Неудивительно, что он невольно обратил на него внимание, когда они медленно ехали по деревенской улице, отыскивая глазами гараж или станцию техобслуживания. У сервиза стояла табличка: «Чайный сервиз „Арлекин“».

Конечно, именно это слово, «Арлекин», застряло в голове, всколыхнув какие-то воспоминания, воспоминания, запрятанные так глубоко, что сразу и не извлечь. Пестрые краски. Костюм арлекина. И тут он решил, он подумал… мелькнула нелепая, тревожная мысль, будто каким-то образом сервиз имеет к нему отношение. Поставлен здесь для него. Может быть, в Кингсбурн-Двор заезжал выпить кофе или купить себе чашку его старый друг мистер Харли Кин и попросил выставить его в витрине? Сколько же лет они не виделись? Много, ох много. В последний раз, кажется, распрощавшись, мистер Кин повернулся и пошел прочь по деревенской улочке, которую они прозвали аллеей Влюбленных. Тогда мистер Саттерсвейт думал, что они непременно будут встречаться по крайней мере раз в год. Или хотя бы в два. Тем не менее нет. Вышло совсем иначе.

Ему в голову пришла удивительная, замечательная мысль: а что, если здесь, в этой крохотной маленькой деревушке, он снова увидится с мистером Харли Кином?

— Что за глупости, — сказал сам себе мистер Саттерсвейт. — Что за глупости. Вот уж выживший из ума старик.

Он скучал по мистеру Кину. За все последние годы ни один человек на свете не взволновал, не взбудоражил его так, как некогда волновал и будоражил мистер Кин. Тот умел появляться неожиданно, и если появлялся, следом происходило всегда что-нибудь необыкновенное. С ним, с мистером Саттерсвейтом. Впрочем, не совсем так. Не с ним, а с помощью мистера Саттерсвейта. Это было прекрасно. Да, именно так и сказал бы мистер Кин, именно это слово. Слова, слова. Мистер Кин что-нибудь рассказал бы, мистер Саттерсвейт что-нибудь бы придумал. Что-то заметил бы, что-то сообразил, что-то понял бы. Над чем-то задумался бы. А мистер Кин сидел бы тем временем перед ним за столом и, конечно, одобрительно бы улыбался. Одно какое-нибудь его слово, и в голове вихрем завертелись бы мысли, и он, мистер Саттерсвейт, стал бы снова деятельным и молодым. Он, мистер Саттерсвейт, человек, у которого столько друзей. Человек, в друзьях у которого герцогини и даже один епископ, то есть люди весьма значительные. Значительные, уточнил он про себя, в общественном смысле. Это потому, что, в конце концов, он, мистер Саттерсвейт, всегда был снобом. Ему нравилось дружить с герцогинями, нравилось быть другом семейств, которые значились в королевских списках в течение многих столетий. Правда, еще у него все же были и другие друзья, которые ему тоже нравились, хотя с точки зрения общественной они были не всегда примечательны. Они были совсем другие, молодые, попавшие в беду, влюбленные, невезучие и нуждавшиеся в его помощи. Раньше, благодаря мистеру Кину, он, мистер Саттерсвейт, мог бывать кому-то полезным.

Потому он теперь и стоит, как дурак, на пороге невзрачного сельского магазинчика, где продаются обычный фарфор, чайный сервиз и кастрюльки.

— Так или иначе, — сказал сам себе мистер Саттерсвейт, — нужно зайти. Глупо сразу тащиться обратно и даже не зайти… на всякий случай. С машиной, насколько я понимаю, они все равно провозятся дольше, чем говорят. Какие там десять минут. Я зайду просто на всякий случай, вдруг что-нибудь любопытное.

Он еще раз взглянул на витрину с сервизом. И неожиданно понял, что фарфор этот очень хорош. Хорошего качества. Отличный современный фарфор. Он напряг память, пытаясь что-то припомнить. Ах да, герцогиня Лейтская, сообразил он. Замечательная была старая леди. Как добра она была к своей горничной во время сильного шторма, когда корабль шел на Корсику, а та слегла от морской болезни. Герцогиня ухаживала за ней с заботливостью и терпением кроткого ангела и лишь на следующий день вновь показала характер, против чего в те годы никто из слуг, кажется, ничего не имел против, во всяком случае, не проявлял никаких признаков возмущения.

Мария. Да, герцогиню звали Марией. Милая старая Мария Лейтская. Она умерла несколько лет назад. Это у нее был утренний чайный сервиз «Арлекин», вспомнил мистер Саттерсвейт. Да, у нее. Большие разноцветные чашки. Одна была черная. Одна желтая, третья красная, а потом еще одна удивительно неприятного красновато-кирпичного цвета. Кажется, этот цвет, подумал мистер Саттерсвейт, был любимый у герцогини. Он вспомнил ее рокингемский сервиз, тоже красно-кирпичный, украшенный позолотой.

«Ах, — вздохнул мистер Саттерсвейт, — хорошее было время. Но, кажется, все-таки пора зайти. Выпить чашку кофе или что-нибудь вроде. Наверняка молока в нем больше, чем кофе, и наверняка он с сахаром. Тем не менее нужно же как-то убить время».

Мистер Саттерсвейт переступил порог. В кафе было почти пусто. Время чая, подумал он, пожалуй, еще не наступило. Кроме того, сейчас вообще мало кто пьет чай. Разве что дома, и то главным образом старики. Возле дальнего окна за столиком сидели молодые влюбленные, а напротив возле стены сплетничали две женщины.

— Я сказала, — говорила одна из них, — я сказала ей, что так нельзя. Так нельзя, и я не намерена это терпеть, я так и Генри сказала, и он со мной согласился.

У этого Генри, должно быть, нелегкая жизнь, мелькнуло в голове у мистера Саттерсвейта, и он давно, конечно, усвоил, что с ней легче согласиться, о чем бы ни шла речь. В высшей степени неприятная женщина и в высшей степени неприятная у нее подруга. Мистер Саттерсвейт отвел взгляд в сторону и сказал продавщице:

— Нельзя ли взглянуть, что тут у вас?

За прилавком стояла симпатичная женщина.

— О да, сэр, конечно. Мы только что получили новый хороший товар, — ответила она.

Мистер Саттерсвейт поглазел на разноцветные чашки, подержал парочку в руках, рассмотрел со всех сторон молочник, подержал в руках фарфоровую зебру, подумал и потрогал, разглядывая весьма симпатичные пепельницы. Услышав, как за спиной задвигались стулья, он оглянулся и увидел, что обе женщины, расплатившись, направляются к выходу. Навстречу им в кафе вошел высокий человек в темном костюме. Он сел за только что освободившийся столик спиной к мистеру Саттерсвейту. Мистер Саттерсвейт решил, что со спины вид у него вполне симпатичный: спина у незнакомца была сухощавая, крепкая и мускулистая. Тем не менее, может быть, оттого, что в кафе было слишком сумрачно, что-то в ней было мрачное, почти зловещее. Мистер Саттерсвейт вновь отвернулся к пепельницам.

«Нужно купить одну, чтобы не огорчить хозяйку», — решил про себя мистер Саттерсвейт.

Так он и сделал, и, пока расплачивался с продавщицей, выглянуло солнце.

Мистер Саттерсвейт прежде и не сообразил, что в кафе темно, потому что хмуро на улице. Небо почти сплошь было в тучах. «Набежали они, — вспомнил мистер Саттерсвейт, — пока мы искали станцию». Но теперь вдруг снова выглянуло солнце. Лучи его заиграли в пестрых вазах, на чашках, пробились в кафе сквозь похожий на церковный витраж, который, подумал мистер Саттерсвейт, остался здесь, наверное, от викторианских времен. Осветили мрачноватый зальчик. Добежали до нового посетителя. Оставили на черной угрюмой спине синие, красные, желтые пятна. И вдруг мистер Саттерсвейт понял, что перед ним сидит именно тот, кого он, мистер Саттерсвейт, хотел здесь встретить. Интуиция не подвела. Вдруг понял, кто это вошел и сел у стены за столик. Понял с такой отчетливостью, что не нужно было даже ждать, когда тот повернется лицом. Мистер Саттерсвейт забыл про фарфор, перешел в кафе, обогнул круглый стол и сел напротив.

— Здравствуйте, мистер Кин, — сказал мистер Саттерсвейт. — Почему-то я так и знал, что сегодня увижусь с вами.

Мистер Кин улыбнулся.

— Вы всегда все знаете, — сказал он.

— Как же давно мы не виделись, — сказал мистер Саттерсвейт.

— Разве время имеет значение? — сказал мистер Кин.

— Возможно, и нет. Возможно, вы правы. Но, возможно, и нет.

— Позвольте вам что-нибудь взять.

— Неужели здесь можно есть? — с сомнением спросил мистер Саттерсвейт. — А ведь, кажется, вы зашли сюда именно для этого.

— Никто не знает наверняка, для чего кто-то что-то делает, не так ли? — сказал мистер Кин.

— Я очень вам рад, — сказал мистер Саттерсвейт. — Я, знаете ли, успел вас почти забыть. То есть забыть, как вы говорите и что рассказываете. И как вам удается заставить меня думать и действовать.

— Я… заставляю вас действовать? Нет, вы к себе несправедливы. Вы всегда сами прекрасно знали, что делать и почему, и прекрасно знали зачем.

— Но без вас я ничего этого не знаю.

— О нет, — сказал мистер Кин. — Я тут совершенно ни при чем. Я всего лишь — и я говорил это не раз, — я всего лишь случайный прохожий. Не более того.

— И сегодня вы случайно оказались в этой деревушке.

— А вы разве нет? Наверняка вы собирались куда-то совсем в другое место. Или я ошибаюсь?

— Я собрался в гости к старому другу. Другу, с которым не виделся много лет. Он постарел. Стал чуть ли не инвалидом. У него был удар. Сейчас он вроде бы оправился, но ведь никогда не знаешь…

— Он живет один?

— Нет, теперь нет, и я очень рад. Семья его вернулась из-за границы, то есть то, что осталось от семьи. Вот уже несколько месяцев они живут все вместе. Я рад, что наконец можно приехать и увидеть их всех. Тех, кого я, так сказать, уже видел, и тех, кого еще нет.

— Вы имеете в виду детей?

— Детей и внуков. — Мистер Саттерсвейт вздохнул. На мгновение ему стало грустно оттого, что у него самого ни детей, ни внуков, ни правнуков. Жалел он об этом далеко не всегда.

— Здесь прекрасно варят кофе по-турецки, — сказал мистер Кин. — Очень хороший кофе. Остальное, как вы и сами изволили догадаться, малосъедобно. Тем не менее глоток кофе никогда не помешает, не так ли? Давайте-ка выпьем по чашечке, ибо, насколько я понимаю, вы вот-вот продолжите свой поход по местам воспоминаний или там чего-то еще.

На пороге появилась черная собачонка. Она подошла и села возле стола, глядя на мистера Кина.

— Это ваша собака? — сказал мистер Саттерсвейт.

— Да. Разрешите представить, Гермес. — И он потрепал собачонку по голове и сказал: — Кофе. Пойди попроси Али.

Гермес поднялся и скрылся в открытой двери, которая вела в заднюю половину. Донесся резкий, отрывистый лай. Вскоре пес снова появился, и следом за ним шел молодой человек, очень смуглый, в ярко-зеленом пуловере.

— Кофе, Али, — сказал мистер Кин. — Два кофе.

— Кофе по-турецки. Так ведь, а, сэр? — Али улыбнулся и исчез.

Пес снова сел возле стола.

— Расскажите же, — сказал мистер Саттерсвейт, — расскажите, где вы были, что делали и почему не показывались так долго.

— Я ведь уже сказал, для меня время мало что значит. Я прекрасно помню — и, надеюсь, вы тоже, — по какому случаю мы виделись в последний раз.

— Очень был трагический случай, — сказал мистер Саттерсвейт, — не люблю о нем вспоминать.

— Вы называете трагедией смерть? Но смерть не всегда трагедия. Мы как-то об этом уже говорили с вами.

— Да, — согласился мистер Саттерсвейт, — возможно, та смерть — та, о которой мы тогда говорили, — и не была трагедией. Тем не менее…

— Тем не менее самое важное в жизни — это сама жизнь. Разумеется, вы правы, — сказал мистер Кин. — Разумеется. Сама жизнь. Хочется, чтобы человек, молодой, счастливый или который мог бы стать счастливым, жил. Конечно, всем нам этого хочется. И потому, если потребуется, мы обязаны спасти жизнь.

— А не могли бы вы потребовать что-нибудь такое от меня?

— Я? Разве я могу что-то от вас требовать? — Длинное печальное лицо мистера Харли Кина озарилось светлой улыбкой. — Никогда не стал бы от вас ничего требовать, мистер Саттерсвейт. Никогда. Вы и сами все знаете, все видите, знаете, что нужно сделать, и делаете. Я тут совершенно ни при чем.

— О нет, при чем, — сказал мистер Саттерсвейт. — И вы меня не переубедите. Но все-таки расскажите, где вы были все эти годы, которые, по-вашему, имеют так мало значения, что их и временем не назовешь.

— Везде понемножку. В разных странах, на разных широтах, в разных историях. Но почти везде, как всегда, я был случайный прохожий. Так что, по-моему, было бы куда правильнее, если бы рассказывать стали вы, и не о том, что сделали, а о том, что собирались. Вернее, куда собирались, с кем хотите увидеться? Какие они, ваши друзья?

— Разумеется, расскажу. С удовольствием. Я и сам хотел. Вы, кажется, знакомы. Знаете, всегда, если много лет не встречал человека, если потерял его из виду, а потом хочешь восстановить старую дружбу, то нервничаешь перед первой встречей.

— Вы правы, — сказал мистер Кин.

В маленьких чашках с восточным узором Али принес кофе по-турецки. С улыбкой он поставил их перед гостями и удалился. Мистер Саттерсвейт сделал небольшой глоток и остался доволен.

— «Сладкий, как любовь, черный, как ночь, и горячий, как адский огонь». Кажется, это сказал какой-то арабский поэт, не так ли?

Харли Кин улыбнулся и кивнул.

— Да, — сказал мистер Саттерсвейт, — я расскажу, куда еду, что собираюсь сделать, хотя все, что я делаю, в высшей степени малозначительно. Я хочу увидеть старого друга и познакомиться с новыми — новая молодая ветвь старой семьи. Как я уже говорил, Том Аддисон мой старый друг. Мы были большие приятели в молодости, но, как это часто случается, жизнь потом нас развела. Том поступил на службу в дипломатический корпус, уехал за границу и довольно высоко поднялся по служебной лестнице. Иногда мы виделись, когда я ездил к нему, иногда мы виделись здесь, когда он приезжал в Англию. Первое назначение у него было в Испанию. Там он женился — на очень красивой, смуглой девушке по имени Пилар. Он очень ее любил.

— У них были дети?

— Две дочери. Одна была светленькая, как отец, ее назвали Лили, а вторая вышла вся в мать, ее назвали Марией. Я был крестный Лили. Разумеется, виделись мы нечасто. Всего раза два-три в год, когда я либо устраивал для Лили обед, либо ездил к ней в школу. Она была очень милая и славная девочка. Очень любила отца, а он ее. Но жизнь шла не всегда гладко, времена были непростые. Вы и сами это знаете не хуже меня. В годы войны трудно было ездить в гости через границы. Лили вышла замуж за военного летчика. Он был летчик-истребитель. Только позавчера я вспомнил, как его зовут. Симон Жийа. Командир эскадрильи Жийа.

— Он погиб?

— Нет, нет. Нет. Он остался жив. После войны ушел из армии и увез Лили в Кению, куда в то время уезжали многие. Они там неплохо устроились и жили счастливо. У них родился сын Роланд. Он учился в Англии, и я видел его раза два. В последний раз ему было, по-моему, лет двенадцать. Славный был мальчик. Рыжий, как отец. Потом мы много лет не встречались, и теперь мне не терпится его увидеть. Сейчас ему исполнилось, наверное, года двадцать три — двадцать четыре. Время летит быстро.

— Он женат?

— Нет. Пока не женат.

— Понимаю. Но собирается жениться?

— Э-э… кое-что я об этом знаю. Из писем. Том как-то написал, что у Роланда появилась девушка. Его двоюродная сестра. Мария, младшая дочь Аддисона, вышла замуж за сельского врача. Мы никогда не были с ней дружны. Очень печально. Она умерла при родах. Девочку назвали Инес. Семейное имя, выбрала его бабушка Инес со стороны отца. Так случилось, что впервые мы встретились с Инес, когда она уже выросла. Она смуглая, похожа на свою испанскую родню, и больше всего на бабушку. Но, наверное, я вас уже утомил.

— Нисколько. Рассказывайте дальше. Все это очень любопытно.

— Интересно почему? — сказал мистер Саттерсвейт.

Неожиданно ему в голову пришла какая-то мысль, и он несколько подозрительно взглянул на мистера Кина.

— Вам нужны подробности жизни этой семьи. Зачем?

— Наверное, затем, чтобы лучше себе их представить.

— Ну хорошо. Поместье, куда я еду, называется Довертон-Кингсбурн. Там старый красивый дом. Впрочем, не настолько, чтобы приглашать по выходным туристов или превращать в музей. Это просто тихий английский дом, куда может вернуться человек, хорошо послуживший своей стране, и жить там спокойно. Том всегда любил жить в деревне. Любил рыбалку. Был отличный стрелок, мы в юности провели здесь немало счастливых деньков. Я приезжал на каникулы. И воспоминания об этом сохранил на всю жизнь. Второго такого дома, как Довертон-Кингсбурн, нет. И нет второго такого места, к которому я был бы так же привязан. Всякий раз, когда я проезжал где-нибудь в этих местах, я делал крюк, сворачивал сюда — наверное, для того только, чтобы снова увидеть среди деревьев сверкающую гладь реки, возле которой мы рыбачили, увидеть аллею, которая ведет к дому, увидеть сам старый дом. И вспомнить все, что делали вместе. Том всегда был человек действия. Всегда был способен на поступок. А я… я на всю жизнь так и остался просто старым холостяком.

— Вы не просто старый холостяк, — сказал мистер Кин. — Вы человек, который умеет находить друзей, беречь их и хранить верность.

— Ах, если бы я только мог с вами согласиться. По-моему, вы ко мне слишком добры.

— Вовсе нет. Кроме того, вы прекрасный собеседник. Вы много знаете, многое видели и хорошо рассказываете. У вас в жизни было много интересного. Вы могли бы написать целую книгу, — сказал мистер Кин.

— Вас я сделал бы главным героем.

— Нет, — сказал мистер Кин, — я не герой, я просто случайный прохожий. Только и всего. Но рассказывайте же дальше. Я хочу знать все поподробнее.

— Хорошо, но ведь это всего лишь история семьи. Как я уже говорил, иногда мы долго не виделись, не виделись годами. И все-таки мы были друзья. До тех пор, пока не умерла Пилар — а она, к сожалению, умерла совсем молодой, — мы дружили и с ней, и с Томом, и с моей крестницей Лили, и я помню Инес, тихую, спокойную девочку, которая и сейчас живет с отцом в деревне, где он работает врачом…

— Сколько ей лет?

— Кажется, двадцать или девятнадцать. Я хотел бы с ней подружиться.

— Значит, это, в сущности, счастливая история?

— Не совсем. Моя крестница Лили — та самая, которая уехала с мужем в Кению, — погибла в автомобильной катастрофе. Роланду в то время было меньше года. Симон очень горевал. Они были необыкновенно удачная пара. Потом, слава богу, ему повезло, и он женился во второй раз. На молодой вдове своего друга, который во время войны тоже, как и Симон, командовал эскадрильей, у нее тоже был ребенок. На два, на три месяца то ли младше, то ли старше Роланда. Я никогда не видел вторую жену Симона, они остались жить в Кении, но, кажется, брак у них получился тоже удачный. Мальчики росли вместе и стали как братья. Учились они в Англии, в одной и той же школе, ездили на каникулах в Кению. Но, конечно, я их давно не видел. Потом в Кении произошло то, что всем известно. Кто-то там потом остался. Кто-то нет, кто-то из моих друзей перебрался на запад Австралии, они удачно там обосновались и живут неплохо. Кто-то вернулся в Англию.

Симону Жийа с женой и двумя детьми пришлось уехать. Дела у них шли не всегда гладко, и потому они наконец приняли приглашение, которое делал им каждый год Том Аддисон. Сейчас все они собрались там — Симон, его вторая жена и двое их детей, уже взрослые мальчики, почти молодые люди. А еще Инес Хортон, дочь испанского врача, которая, как я уже сказал, живет в деревне с отцом, но, насколько я знаю, приезжает часто и довольно много времени проводит у Тома, он очень к ней привязан. Кажется, всем им там хорошо. Том уже несколько раз приглашал меня в гости. Увидеться с ними со всеми. И я принял приглашение. Проведу там конец недели. Грустно, что Том постарел и сгорбился, и жить ему, кажется, недолго, но он бодр и весел, как прежде. Кроме всего прочего, хочется наконец увидеть и старый дом. Милый Довертон-Кингсбурн. Вся моя юность. Если жизнь была не очень богата событиями, если все в ней шло ровно и гладко — а в моем случае это именно так и есть, — тогда единственное, что остается тебе в старости, — это друзья, дома и воспоминания о том, что сделал в детстве, юности, молодости. Меня беспокоит только одно.

— На первый взгляд вам не о чем беспокоиться. Что вас тревожит?

— То, что я… я боюсь разочароваться. Ведь дом, который остался в памяти, который хотелось увидеть, может оказаться совсем не таким, каким его себе рисовал. Там вполне могли давно уже сделать новую пристройку, новый цветник в саду… да все, что угодно. Ведь я был там давно, действительно очень давно.

— Так или иначе, ваши воспоминания останутся с вами, — сказал мистер Кин. — И я рад, что вы наконец едете.

— Мне пришла в голову одна мысль, — сказал мистер Саттерсвейт. — Едемте со мной. Едемте со мной сейчас же. Вам там будут рады. Том Аддисон один из самых гостеприимных людей на свете. Моих друзей он считает своими. Едемте. Не отказывайтесь. Я просто настаиваю.

Взволнованно взмахнув рукой, мистер Саттерсвейт едва не смахнул чашку на пол. И еле успел подхватить.

В эту минуту звякнул старинный колокольчик, и дверь распахнулась. В кафе вошла женщина. Она запыхалась и раскраснелась. Она была средних лет, но все еще хороша собой, с золотистыми волосами, в которых едва проглядывала седина. Кожа у нее была нежная, розовая, какая нередко встречается у обладательниц голубых глаз и рыжеватых волос, фигура же сохранилась отлично. Женщина бросила взгляд в кафе и повернулась к посудной лавке.

— О! — воскликнула она. — Сервиз «Арлекин». Все еще есть.

— Да, миссис Жийа, вчера мы получили новый.

— Ах, как я рада! Я очень волновалась. И очень торопилась. Я даже взяла у сына мопед. Мальчики мои куда-то ушли, их не найти. Но нужно было что-то делать. Утром разбились несколько чашек, а мы ждем гостей. Я куплю голубую, зеленую и еще, наверное, красную. С этими пестрыми сервизами всегда так, кошмар, правда?

— Понимаю. Конечно, трудно найти замену, и это очень неудобно.

Мистер Саттерсвейт, поглядывая через плечо, с любопытством наблюдал за этой сценой. Продавщица сказала «миссис Жийа». Ну конечно. Он догадался. Конечно, это… Поколебавшись, мистер Саттерсвейт поднялся и сделал несколько шагов к дверям лавки.

— Прошу прощения, — сказал он. — Вы ведь миссис Жийа из Довертон-Кингсбурна?

— Да, я Берил Жийа. А вы… Вы не…

Слегка нахмурив бровки, женщина взглянула ему в лицо. «Какая привлекательная особа, — подумал про себя мистер Саттерсвейт. — Лицо умное, хотя, может быть, несколько тяжеловатое. Стало быть, это и есть вторая жена Симона. Не такая красавица, как Лили, но все же очень привлекательная дама, приятная и деловитая». Неожиданно лицо миссис Жийа осветилось улыбкой.

— Видимо… да, конечно. Конечно, вы и есть тот самый гость, которого сегодня у нас ждут к чаю, я вас вспомнила по фотографии. Вы, должно быть, мистер Саттерсвейт.

— Совершенно верно, — сказал мистер Саттерсвейт. — Это я и есть. Должен извиниться перед вами за то, что не сдержал обещания и опаздываю. К несчастью, по дороге у меня сломалась машина. Сейчас ее ремонтируют в здешнем гараже.

— Ах, как вам не повезло! Но за что же извиняться? Для чая еще и сейчас рановато. Не беспокойтесь. В крайнем случае сядем за стол чуть позже. К тому же вы, вероятно, слышали, мне пришлось приехать сюда за чашками, потому что утром у нас их случайно смахнули со стола. Когда ждешь гостей, всегда что-нибудь да случится.

— Пожалуйста, миссис Жийа, — сказала продавщица. — Хотите, я вам их заверну? Или, может быть, уложить в коробку?

— Нет, нет, спасибо. Просто заверните и кладите вот сюда в сумку. Этого достаточно.

— Если вы едете сразу обратно, — сказал мистер Саттерсвейт, — я могу вас подвезти. Моя машина будет здесь с минуты на минуту.

— Вы очень любезны. С удовольствием согласилась бы, но мне еще нужно вернуть на место мопед. Иначе мальчики огорчатся. Они собрались сегодня куда-то ехать.

— Позвольте представить вам моего старого друга, — сказал мистер Саттерсвейт. — Мистер Харли Кин. Мы встретились здесь совершенно случайно. И я как раз старался зазвать его к вам. Как вы полагаете, не огорчится ли Том, получив вместо одного гостя двоих?

— Безусловно, нет, — сказала Берил Жийа. — Безусловно, он будет только рад встретиться с вашим другом. Вдруг они тоже друзья.

— Нет, мадам, — сказал мистер Кин. — Я никогда не видел мистера Аддисона, хотя много слышал о нем от мистера Саттерсвейта.

— Тогда примите это предложение. Вам у нас понравится.

— Прошу прощения, — сказал мистер Кин. — К сожалению, у меня сегодня другая встреча. В самом деле, — он взглянул на часы, — мне пора. Я уже и так опаздываю — заболтался со старым другом.

— Пожалуйста, миссис Жийа, — сказала продавщица. — По-моему, получилось надежно.

Берил Жийа аккуратно подставила сумку, куда продавщица положила сверток, и повернулась к мистеру Саттерсвейту:

— Ну что же, до скорой встречи. За стол раньше чем в четверть шестого мы не сядем, так что не беспокойтесь. Очень рада, что наконец мы познакомились, я столько слышала о вас и от Симона, и от свекра.

Она торопливо попрощалась с мистером Кином и вышла.

— Какая быстрая, правда? — сказала продавщица. — Она всегда такая. Наверное, дел у нее невпроворот.

На улице затарахтел мопед.

— Дама, кажется, с характером, — сказал мистер Саттерсвейт.

— Да, действительно, — сказал мистер Кин.

— И мне не удастся вас уговорить?

— Я случайно прошел здесь мимо, — сказал мистер Кин.

— И когда же мы с вами увидимся, хотел бы я знать?

— Думаю, скоро, — сказал мистер Кин. — Надеюсь, вы опять меня узнаете.

— Как, и вы ничего… больше ничего не скажете? Вы не хотите ничего объяснить?

— Что объяснить?

— Почему мы сегодня встретились.

— Вы человек образованный, — сказал мистер Кин. — Думаю, вам для того, чтобы все понять, достаточно одного слова. Может быть, оно окажется для вас полезным.

— Что за слово?

— Дальтонизм, — сказал мистер Кин. И улыбнулся.

— Не понимаю. — Мистер Саттерсвейт на мгновение сдвинул брови. — Да, да, я знаю, что это такое, только никак не припомню…

— Всего хорошего, — сказал мистер Кин. — А вот и ваша машина.

В эту минуту к дверям почты и впрямь подъехал автомобиль. Мистер Саттерсвейт вышел на порог. Он не хотел заставлять хозяев ждать себя еще дольше и потому заторопился. Но, расставаясь с мистером Кином, мистер Саттерсвейт опечалился.

— Неужели я совершенно ничем не могу быть вам полезен? — горько спросил мистер Саттерсвейт.

— Нет, ничем.

— А кому-нибудь из ваших знакомых?

— Не думаю, нет. Никому.

— Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

— Я очень высокого мнения о вас, — сказал мистер Кин. — Вы много знаете. Очень быстро вникаете в суть дела. Уверяю вас, вы не изменились.

Рука его на мгновение задержалась на плече мистера Саттерсвейта, потом он вышел и быстро зашагал по деревенской улице в сторону, противоположную Довертон-Кингсбурну. Мистер Саттерсвейт сел в машину.

— Надеюсь, больше ничего не случится, — сказал он.

Шофер кивнул.

— Тут ехать-то всего ничего, сэр. Три-четыре мили, а движок теперь работает отлично.

Автомобиль проехал по маленькой улочке и вывернул на дорогу.

Шофер снова сказал:

— Всего-то мили три-четыре.

Мистер Саттерсвейт снова сказал:

— Дальтонизм.

Он не понял, для чего оно сказано, но знал, что неспроста, с каким-то тайным смыслом. Когда-то они уже говорили с кем-то о дальтонизме.

— Довертон-Кингсбурн, — сказал мистер Саттерсвейт.

Сказал еле слышно. У этих слов, «Довертон» и «Кингсбурн», смысл был тот же, что и всегда. Они означали место, которому радовалось его сердце, но куда он так долго не мог попасть. Место, где он собирался опять насладиться жизнью, пусть теперь там нет многих из тех, с кем он был когда-то знаком. Зато там ждет его Том Аддисон. Старый добрый друг Том Аддисон, и мистер Саттерсвейт вновь вспомнил зеленую траву, озеро, реку и далекие дни юности.

Чай был накрыт на лужайке. По одну сторону от стола вниз, к песчаному, отливавшему медью берегу, от фасада с французскими окнами вела широкая лестница; по другую, дополняя полуденную картину, высился ливанский кедр. В сторонке на зеленой траве стояли еще два белых, украшенных росписью и резьбой стола, садовые стулья и кресла. На стульях лежали разноцветные подушечки, кресла были полотняные, удобные, в каких хорошо вытянуться и вздремнуть. Одни были с козырьками от солнца, другие без.

Полдень склонился к вечеру, и трава приобрела темный густой оттенок. Золотой свет лился на песчаный берег, и сквозь ветви стройного кедра просвечивало розово-золотистое небо.

Том Аддисон ждал гостя, вытянувшись в плетеном кресле, и мистер Саттерсвейт с умилением отметил, что ноги его, немного отекшие, как и прежде, обуты в комнатные уютные шлепанцы, правда, выглядят шлепанцы странно. Один красный, один зеленый. Милый старый Том, подумал мистер Саттерсвейт, он нисколько не переменился. Тот же, что и всегда. И тут же подумал: «Какой же я болван. Конечно, я знаю, при чем здесь дальтонизм. И почему это я сразу не догадался?»

— Думал, ты уже никогда до нас не доедешь, старый ты черт, — сказал Том Аддисон.

Он был все еще красив, этот крепкий, широкоплечий, широколицый старик с глубоко посаженными серыми блестящими глазами. Каждая черточка в его лице свидетельствовала о характере добром, приветливом и смешливом. «Он не изменился», — подумал мистер Саттерсвейт.

— Не могу встать тебе навстречу, — сказал Том Аддисон. — Теперь, чтобы заставить меня подняться, нужны двое крепких мужчин да еще и палка в придачу. Ну как, ты уже познакомился с моей семейкой или нет? С Симоном-то вы, конечно, встречались.

— Конечно. Давненько, но вы почти не изменились.

Командир эскадрильи Симон Жийа был красивый, худой, рыжеволосый человек.

— Очень жаль, что вы так ни разу и не приехали в Кению, — сказал он. — Вам бы у нас понравилось. Там я многое вам показал бы. Да уж, никогда не знаешь, что тебя ждет. Я-то думал, там меня и похоронят.

— У нас здесь вполне приличное кладбище, — сказал Том Аддисон. — Церковь не реставрировали, потому она осталась целехонька, новых построек всего раз-два и обчелся, так что места на кладбище хватает. Кстати, этих новомодных надгробий у нас тоже нет.

— Что за мрачная тема, — сказала с улыбкой Берил Жийа. — А вот и наши мальчики. Но вы ведь знакомы с ними, мистер Саттерсвейт, не так ли?

— Не уверен. Взрослыми я их еще не видел, — сказал мистер Саттерсвейт.

В последний раз он видел их детьми, в тот день, когда их привезли из приготовительной школы. Родители у них были разные, но их частенько принимали за братьев. Оба почти одинакового роста, оба рыжеволосые. Роланд в отца, а Тимоти, наверное, в свою золотоволосую мать. Кроме того, они, казалось, очень любили друг друга. Но если присмотреться, подумал мистер Саттерсвейт, на самом деле не очень они похожи. И теперь, когда, по его подсчетам, мальчикам исполнилось года двадцать два — двадцать пять, различие это резче бросалось в глаза. Роланд не походил не только на деда, но даже, если не считать рыжих волос, и на отца.

Когда-то мистер Саттерсвейт думал, что мальчик, наверное, будет похож на покойную мать. Но и с ней сходство было небольшое. Почти ничего общего. Тимоти больше походил на сына Лили. Та же нежная кожа, тот же высокий лоб, та же узкая кость.

— Меня зовут Инес, — прозвучал рядом с мистером Саттерсвейтом мягкий глубокий голос. — Вряд ли вы меня помните. Мы с вами виделись очень давно.

«Очень красивая девушка, — только и подумал мистер Саттерсвейт. — Южный тип». Ему вспомнились дни, когда он был самым желанным гостем у только что поженившихся Пилар и Тома. В Пилар, подумал он, та же посадка головы, та же изысканная и надменная южная красота. За спиной Инес стоял ее отец, доктор Хортон. За те годы, что они не виделись, доктор постарел. «Очень славный и добрый человек. Отличный врач, он не честолюбив, но надежен и предан дочери», — подумал мистер Саттерсвейт. Доктор Хортон явно гордился своей Инес.

Мистер Саттерсвейт понял, что наконец обрел счастье. Пусть он еще незнаком как следует с этими людьми, подумал он, но они напоминают ему о тех, кого он знал и любил. Эта темноволосая красавица, эти два рыжих юноши, да и Берил Жийа, которая суетливо расставляет сейчас на подносе чайные чашки и кричит горничной, чтобы та несла из дома тарелки с пирожными и бутербродами. Как здесь хорошо! Стулья были расставлены вокруг стола так, чтобы всем удобно было дотянуться до угощения. Мальчики сели за стол и пригласили мистера Саттерсвейта занять место между ними.

Он почувствовал себя польщенным. Он и сам хотел в первую очередь познакомиться именно с ними и понять, похожи ли они на Тома в юности. Он вспомнил о Лили. «Как было бы хорошо, если бы сейчас здесь была Лили. Я вернулся, — подумал мистер Саттерсвейт, — вернулся не только сюда, я вернулся в юность». Здесь его принимали мать и отец Тома, его тетка — кажется, тетка, — двоюродный дед и кузины. И сейчас, пусть почти никого не осталось, все равно это та же семья. Том в своих комнатных шлепанцах, в зеленом и красном, постаревший, но веселый и счастливый. Счастливый тем, что он среди близких. И Довертон тот же или почти тот же, каким и был. Может быть, кое-что следовало бы немного привести в порядок, но лужайка великолепна. Внизу за деревьями сверкает та же река. Да, деревья, пожалуй, подросли. Дом, быть может, нужно кое-где подкрасить, но лишь кое-где, лишь местами. В конце концов, Том человек не бедный. Настолько не бедный, что неплохо управляется с большим поместьем. Человек нетребовательный, он тратит деньги только на поддержание хозяйства, и все. Сейчас он почти не выезжает, почти не путешествует, ему нравится жить в деревне. Никаких больших приемов, приезжают только друзья. Друзья, которые гостят день-другой и уезжают, друзья, которые напоминают ему о прошлом. Дружелюбный дом.

Отодвинувшись от стола, мистер Саттерсвейт немного развернулся вместе со стулом, так чтобы лучше было смотреть на реку. Возле реки, конечно, стояла мельница, а на другом берегу шли поля. Он обрадовался, заметив на одном из них пугало, на голове у которого красовалось птичье гнездо. «Очень похоже на мистера Харли Кина, — мелькнуло у него в голове. — А вдруг это и есть мой друг мистер Кин», — подумал мистер Саттерсвейт. Мысль была абсурдна, и кроме того, если кто-то и попытался бы придать пугалу сходство с мистером Кином, едва ли он сумел бы придать ему изысканность позы, свойственную мистеру Кину и совершенно несвойственную пугалам.

— Любуетесь пугалом? — сказал Тимоти. — А мы, знаете ли, даже имя ему дали. Мы его зовем мистер Харли Барли.

— Неужели, — сказал мистер Саттерсвейт. — Боже мой, до чего интересно.

— Разве? — с любопытством спросил Роли.

— Э-э, оно чем-то напоминает одного моего знакомого, которого зовут тоже Харли.

Молодые люди запели:

— Бутерброд с огурцом, мистер Саттерсвейт? — сказала Берил. — Или с домашним паштетом?

Мистер Саттерсвейт взял с домашним паштетом. Она поставила перед ним чашку цвета черепицы, точно такую же, как та, которую он разглядывал в магазине. До чего мило этот сервиз смотрится на столе. Желто-красно-сине-зеленый. «Если бы предложили выбирать цвет, — подумал мистер Саттерсвейт, — Тимоти, наверное, захотел бы взять красную, а Роланд желтую». Возле чашки Тимоти лежал какой-то предмет, мистер Саттерсвейт не сразу понял, что это такое. Потом сообразил, что это пенковая трубка. Много лет мистер Саттерсвейт не видел пенковых трубок. Роланд, заметив его интерес, сказал:

— Тим привез ее из Германии. И все время курит, докурится до рака легких.

— А ты не куришь, Роланд?

— Нет. Не люблю. Ни сигарет, ни табака.

Подошла Инес и села за стол против Роланда. Молодые люди разом придвинули ей тарелки. Вечерело. Они завели разговор.

В юной компании мистер Саттерсвейт снова почувствовал себя счастливым. Не то чтобы они обращались к нему чаще, чем этого требовала учтивость. Но ему было приятно просто слушать. Приятно угадывать характеры. Для себя он решил, и был почти уверен, что юноши оба влюблены в Инес. Впрочем, ничего удивительного. В юности такое случается, особенно если видятся часто. Все они приехали к деду. Девушка, двоюродная сестра Роланда, очень красива и живет тут же, при доме. Мистер Саттерсвейт повернул голову. За деревьями возле дороги, у самых въездных ворот, стоял маленький домик, в котором доктор Хортон жил и семь или восемь лет тому назад, когда мистер Саттерсвейт навещал их здесь последний раз.

Мистер Саттерсвейт посмотрел на Инес. Хотел бы он понять, предпочла ли она одного из них или же отдала свое сердце кому-то другому. Совершенно необязательно, чтобы из всех представителей сильного пола Инес непременно выбрала одного из этих двоих.

Наевшись — нужно ему было немного, — мистер Саттерсвейт развернулся вместе со стулом так, чтобы лучше было все видно.

Миссис Жийа все еще продолжала хлопотать и суетиться. «Очень заботлива, — подумал мистер Саттерсвейт, — впрочем, кажется, суеты от нее больше, чем проку». То и дело она передвигала тарелки, предлагая всем пробовать пирожные, требовала чашки и подливала в них свежий чай. «Было бы куда спокойнее и приятнее, — подумал мистер Саттерсвейт, — если бы она оставила всех в покое. Пожалуй, заботлива, но чересчур».

Он перевел взгляд на Тома Аддисона, который лежал, вытянувшись, в своем шезлонге. Том тоже следил глазами за Берил. «Она ему не нравится, — подумал мистер Саттерсвейт. — Да. Не нравится. Что ж, наверное, иначе и быть не могло. В конце концов, Берил заняла место Лили. Красавицы Лили», — подумал мистер Саттерсвейт и вдруг удивился, поймав себя на том, что постоянно ощущает ее присутствие, хотя на первый взгляд вроде бы о ней не напоминало ничто и никто. Тем не менее Лили словно незримо сидела вместе с ними за одним столом.

«Наверное, это и есть старость, — сказал себе мистер Саттерсвейт. — Хотя, в конце концов, почему бы ей и не взглянуть на сына».

Он ласково посмотрел на Тимоти и вдруг неожиданно для себя понял, что должен был бы посмотреть на другого. Сын Лили Роланд. А Тимоти — сын Берил.

«Кажется, Лили почувствовала, что я приехал. Кажется, она хочет мне что-то сказать, — подумал про себя мистер Саттерсвейт. — Господи боже мой, что за глупости лезут в голову».

Зачем-то он снова взглянул на пугало. На этот раз оно показалось ему совершенно не похожим на пугало и похожим на мистера Харли Кина. Видимо, из-за игры света, из-за искажавших цвет бликов закатного солнца. К тому же на поле появилась черная, похожая на Гермеса собака, которая охотилась на ворон.

«Дело в сеете и цвете, — подумал про себя мистер Саттерсвейт и снова перевел взгляд на стол, на разноцветный сервиз и на молодых людей. — Почему я здесь? Зачем? И что я здесь должен сделать? Без причин…»

У него появилось отчетливое ощущение, будто что-то здесь происходит или вот-вот произойдет — с ними со всеми или с кем-то одним из них. Берил Жийа, миссис Жийа. Она все время отчего-то нервничает. Словно вот-вот взорвется. Из-за Тома? Но с Томом все в порядке. Счастливый человек — вся эта красота, Довертон, принадлежит ему и перейдет после его смерти к внуку, перейдет к Роланду. Все будет принадлежать Роланду. Одобряет ли Том влюбленность Роланда в Инес? Или боится близкого родственного брака? «Ничего, на протяжении всей истории, — подумал мистер Саттерсвейт, — двоюродные братья женились на двоюродных сестрах, и все у них было в порядке. Ничего здесь не произойдет, — сказал себе мистер Саттерсвейт. — Ничего не произойдет. Я должен это предотвратить.

Да я просто сумасшедший, — подумал про себя мистер Саттерсвейт. — Все спокойно пьют чай». Сервиз. Разноцветные чашки. Он взглянул на белую пенковую трубку, которая осталась лежать возле красной чашки. Берил что-то сказала Тимоти. Тимоти кивнул, поднялся и направился к дому. Берил убрала со стола пустые тарелки, передвинула, равняя, стулья, что-то сказала на этот раз Роланду, и тот предложил доктору Хортону мороженое.

Мистер Саттерсвейт следил за Берил. Не мог отвести глаз. Проходя близко от стола, миссис Жийа взмахнула рукой и рукавом задела красную чашку. Чашка упала и разбилась, стукнувшись о металлическую ножку садового стула. Миссис Жийа ахнула, нагнулась, чтобы поднять осколки. Отошла, взяла с подноса голубую чашку и блюдце и поставила их на стол. Переложила пенковую трубку, придвинула поближе к блюдцу. Взяла чайник, налила чаю и отошла.

Теперь за столом никого не было. Инес тоже давно ушла. Она разговаривала с дедом.

«Ничего не понимаю, — сказал себе мистер Саттерсвейт. — Что-то здесь должно произойти. Но что здесь должно произойти?»

Стол с разноцветными чашками и… конечно, Тимоти с его блестевшими на солнце рыжими волосами. Волосами того же оттенка, такими же волнистыми, как у Симона Жийа. Тимоти вернулся, постоял, нерешительно глядя на стол, и направился к стулу, перед которым рядом с пенковой трубкой стояла голубая чашка.

Вернулась Инес. Она неожиданно рассмеялась и сказала:

— Тимоти, ты взял не ту чашку. Голубая моя. А твоя красная.

— Не говори глупостей, Инес. Я прекрасно знаю, какая чашка моя. Ты пьешь без сахара, а у меня с сахаром. Чепуха. Это моя чашка. Да вот и трубка на месте, — отозвался Тимоти.

Мистер Саттерсвейт вздрогнул от неожиданности. Его будто пронзило. Не сошел ли он и впрямь с ума? Разыгралось воображение? Что здесь и впрямь происходит?

Он поднялся. Быстро направился к столу и, едва Тимоти поднес чашку к губам, крикнул:

— Не пей! Не пей, тебе говорят!

Тимоти с изумленным лицом оглянулся. Мистер Саттерсвейт опустил глаза. Поднялся и подошел испуганный доктор Хортон.

— В чем дело, мистер Саттерсвейт?

— Что-то с чашкой. Тут что-то не так, — сказал ему мистер Саттерсвейт. — Не позволяйте молодому человеку из нее пить.

Доктор Хортон воззрился на чашку.

— Но, дорогой мой…

— Я знаю, что говорю. У него была красная, — проговорил мистер Саттерсвейт, — но она упала и разбилась. Ему поставили вот эту, голубую. А он не различает синее и красное, не так ли?

Доктор Хортон озадачился.

— Не хотите ли вы сказать… Не хотите ли… Так же, как Том?

— Как Том. Том не различает цвета. Вы ведь знаете об этом, не так ли?

— Конечно, знаю. Об этом все знают. Сегодня он опять в разных шлепанцах. Том не видит, где красное, где зеленое.

— Молодой человек тоже.

— Но… Но это невозможно. Роланд… Роланд прекрасно различает цвета.

— Немного странно, не так ли? — сказал мистер Саттерсвейт. — Кажется, я правильно понял: дальтонизм. Ведь это так называется?

— Да, именно так.

— Женщины, как правило, не страдают дальтонизмом, но передается он именно по женской линии. Значит, хотя Лили прекрасно различала цвета, ее сын, скорее всего, должен был бы унаследовать этот недостаток.

— Но, дорогой мой Саттерсвейт, Тимоти — сын Берил, а не Лили. Сын Лили — это Роланд. Я понимаю, они довольно похожи. Рост, цвет волос и все такое… Возможно, вы просто их спутали.

— Нет, — сказал мистер Саттерсвейт. — Ничего я не спутал. Я все понял. И вижу сходство. Роланд — сын Берил. Ведь, когда Симон женился во второй раз, дети были еще совсем маленькие, не так ли? Женщине, на попечение которой оставлены два младенца, поменять их местами нетрудно, особенно если оба рыжеволосые. Сын Лили Тимоти, а Роланд — сын Берил. Берил и Кристофера Эдена. Иначе от кого бы мальчик унаследовал дальтонизм? Я все понял. Уверяю вас, так оно и есть.

Доктор Хортон перевел взгляд на Тимоти, который, не слыша их разговора, все еще стоял, изумленный, с голубой чашкой в руках.

— Я видел, как она покупала эти чашки, — продолжал мистер Саттерсвейт. — Выслушайте меня, доктор. Вы должны меня выслушать. Мы знакомы с вами много лет. И вы знаете, что коли уж я решился на чем-то настаивать, значит, так оно и есть.

— Святая правда. Не помню даже, чтобы вы хоть раз ошиблись.

— Заберите у него эту чашку, — сказал мистер Саттерсвейт. — Проверьте ее сами или отнесите на анализ какому-нибудь химику, проверьте, что в ней. Я видел, как ее сегодня купила миссис Жийа. В магазине в деревне. Она знала, что красная разобьется и тогда она заменит ее голубой и что Тимоти этого не заметит.

— По-моему, Саттерсвейт, вы сошли с ума. Но хорошо, я сделаю то, что вы просите.

Он приблизился к столу и потянулся за чашкой.

— Позволь-ка взглянуть на твою чашку, — сказал доктор Хортон.

— Пожалуйста, — ответил Тимоти. Вид у него был недоуменный.

— Кажется, она с трещиной, вот посмотри. Любопытно.

На лужайке показалась Берил. Быстрым шагом она направилась к ним.

— Что вы делаете? В чем дело? Что происходит?

— Ничего, — беспечно отозвался доктор Хортон. — Я лишь хочу проделать для молодых людей один небольшой опыт с чашкой чая.

Он посмотрел ей в лицо и заметил отразившиеся в нем сначала страх, потом ужас. Не пропустил этого и мистер Саттерсвейт.

— Не хотите ли и вы поучаствовать, Саттерсвейт? Давайте, знаете ли, проведем небольшой эксперимент. Испытаем новый фарфор. С недавних пор его делают новым методом.

Спокойно переговариваясь, все двинулись по дорожке. Первым шел доктор, за ним мистер Саттерсвейт, за мистером Саттерсвейтом Роланд и Тимоти.

— Как по-твоему, что задумал наш док? — сказал Тимоти.

— Понятия не имею, — сказал Роланд. — Похоже, у него новая потрясающая идея. Ах, да потом узнаем. Поехали лучше пока покатаемся на велосипеде.

Берил Жийа резко остановилась. Она повернулась и быстро зашагала к дому. Том крикнул ей вслед:

— Что-нибудь случилось, Берил?

— Я вспомнила, что должна еще кое-что сделать. Только и всего, — сказала Берил Жийа.

Том Аддисон вопросительно взглянул на Симона.

— У твоей жены неприятности?

— У Берил? Насколько мне известно, ничего подобного. Вероятно, она просто опять вспомнила про очередную мелочь. Тебе помочь, Берил? — крикнул он.

— Нет, нет. Сейчас я вернусь. — Она повернула голову в сторону Тома, который лежал, вытянувшись, в своем кресле. И сказала вдруг неожиданно резко: — Ах вы старый болван. Вы опять надели разные шлепанцы. Они же разные. Вы что, не видите, что один красный, другой зеленый?

— Неужели я опять перепутал? — сказал Том Аддисон. — По мне, знаете ли, они совершенно одинаковые. Может быть, это и странно, но для меня это так.

Миновав Тома, Берил ускорила шаг.

Тем временем мистер Саттерсвейт и доктор Хортон подошли к домику у въездных ворот. Мимо промелькнул велосипед.

— Сбежала, — сказал доктор Хортон. — Из-за вот этого. Наверное, нам следовало ее задержать. Как вы думаете, она вернется?

— Думаю, нет, — сказал мистер Саттерсвейт. — Наверное, это наилучшее решение вопроса, — задумчиво добавил он.

— Что вы этим хотите сказать?

— Довертон старинный дом, — сказал мистер Саттерсвейт. — Старинный дом, старинное имя. Хорошее имя. Его носили много хороших людей. Им не нужен скандал, но, если правда выйдет наружу, скандала не миновать. По-моему, пусть лучше едет.

— Тому она сразу не понравилась, — сказал доктор Хортон. — Сразу. Он был очень мил с ней и вежлив, но она ему не понравилась.

— Кроме того, нужно подумать и о мальчике, — сказал мистер Саттерсвейт.

— О мальчике? Вы имеете в виду…

— Роланда. Не стоит ему сообщать о том, что собиралась сделать его мать.

— Но зачем она это сделала? Для чего?

— Вы больше не сомневаетесь? — сказал мистер Саттерсвейт.

— Нет. Нисколько. Я, Саттерсвейт, видел, как она переменилась в лице. Я сразу понял, что вы не ошиблись. Но зачем?

— Наверное, из жадности, — сказал мистер Саттерсвейт. — Своих денег, насколько я понимаю, у нее нет. Первый ее муж, Кристофер Эден, был наверняка славный малый, но едва ли он что-то после себя ей оставил. Внук Тома Аддисона унаследует немалую сумму. Очень даже немалую. Это поместье стоит огромных денег. И львиную долю наследства Том наверняка завещает внуку. Наверное, она хотела, чтобы это досталось ее сыну, а значит, и ей. Она жадная женщина.

Неожиданно мистер Саттерсвейт оглянулся.

— Что-то горит, — сказал он.

— Бог ты мой, действительно горит. Ах, да это же пугало. Мальчишки, наверное, подожгли. Ничего страшного. Там поблизости ни стогов, ни амбаров. Прогорит, и все.

— Да, действительно, — сказал мистер Саттерсвейт. — Ну что же, доктор, пожалуй, я пойду. Вам ведь не понадобится моя помощь?

— Я уже и так знаю, что найду здесь. Конечно, я не уверен, что именно, но теперь у меня, как и у вас, нет ни малейшего сомнения в том, что в этой голубой чашке смертельное зелье.

Мистер Саттерсвейт вернулся по дорожке через ворота. И пошел дальше вниз к реке, где на другом берегу полыхало пугало. Еще дальше, за пугалом, полыхал закат. Прекрасный закат. Краски его играли, высвечивая полнеба и горевшее пугало.

— Значит, это и есть твой путь, — сказал мистер Саттерсвейт.

Он слегка вздрогнул, увидев возникший вдруг в отблесках пламени силуэт стройной высокой женщины. На женщине было светлое, с перламутровым отливом платье. Она двигалась навстречу. Мистер Саттерсвейт замер и не мог отвести глаз.

— Лили, — сказал он. — Лили.

Теперь он видел ее совершенно отчетливо. Это действительно была Лили. Она шла еще слишком далеко, и лица было не разглядеть, но он все равно ее узнал. На мгновение он подумал: интересно, видят ли ее все или только он. Потом негромко, почти шепотом, произнес:

— Все в порядке, Лили, твоему сыну больше ничего не грозит.

Она остановилась. Поднесла к губам руку. Мистер Саттерсвейт не видел, но понял, что она улыбнулась. Лили коснулась пальцами губ и послала ему воздушный поцелуй, а потом повернулась и пошла обратно. Она шла к тому самому полю, где догорало пугало.

«Вот она и снова уходит, — сказал себе мистер Саттерсвейт. — На этот раз вместе с ним. Что ж, они принадлежат одному миру. И появляются — такие уж это люди, — появляются только тогда, когда их зовет любовь или смерть».

Он не знал, увидит ли он когда-нибудь еще Лили, но на встречу с мистером Харли Кином рассчитывал весьма и весьма. Потом он наконец повернулся и пошел через лужайку обратно — к чайному столу, к разноцветным чашкам и к своему старому другу Тому Аддисону. Берил больше сюда не вернется. Довертон-Кингсбурну ничего не грозит.

На лужайку выбежал черный пес. Свесив язык и виляя хвостом, он остановился перед мистером Саттерсвейтом. За ошейником белела свернутая бумажка. Мистер Саттерсвейт наклонился, достал, расправил и прочел написанное разноцветными буквами послание: «Поздравляю. До встречи. X. К.».

— Спасибо, Гермес, — сказал мистер Саттерсвейт вслед псу, мчавшемуся со всех ног по лугу, чтобы скорее присоединиться к двум темным фигурам, которые все еще были рядом, но уже исчезли из виду.

Второй удар гонга

Джоан Эшби вышла из спальни и, колеблясь, встала у своей двери. Потом все же решила вернуться к себе, но в ту же минуту внизу — как ей тогда показалось — раздался удар гонга. Джоан стремглав метнулась к ступенькам. Она так заторопилась, что едва не сбила с ног появившегося из коридора молодого человека.

— Привет, Джоан! Куда это ты так летишь?

— Прости, Гарри. Не заметила.

— Да уж догадался, — сухо произнес Гарри Дейлхауз. — Но все же куда это ты так?

— Был гонг.

— Знаю. Первый гонг.

— Нет, второй.

— Первый.

— Второй.

Не переставая спорить, молодые люди спустились вниз. Внизу в холле к ним с важным видом направился дворецкий, только что положивший молоточек гонга на место, исполненный чувства собственного достоинства.

— Первый, — настойчиво повторил Гарри. — Я не мог пропустить. Но погоди-ка, сколько сейчас времени?

И с этими словами молодой человек по имени Гарри Дейлхауз перевел взгляд на большие напольные часы, которые стояли в холле.

— Восемь двенадцать, — произнес он. — Кажется, ты права, Джоан, и все-таки я слышал только один удар. Дигби, — обратился он к дворецкому, — это был первый удар гонга или второй?

— Первый, сэр.

— В двенадцать минут девятого? Дигби, кто-то рискует потерять работу!

На губах дворецкого мелькнула улыбка.

— Сегодня обед задержан на десять минут, сэр. По распоряжению сэра Литчема Роша.

— Потрясающе! — воскликнул Гарри Дейлхауз. — Ну и ну. Помяните мое слово, нас ждут неприятности. Чудеса! Что случилось с моим драгоценным дядюшкой?

— Семичасовой поезд опаздывает, сэр, на полчаса, а так как… — Дворецкий не договорил, потому что в ту же секунду послышался резкий звук, напоминавший удар хлыста.

— Что за… — произнес Гарри. — Кажется, выстрел.

Слева, из двери гостиной, появился молодой человек, темноволосый, красивый, лет тридцати пяти.

— Что это было? — спросил он. — Похоже на выстрел.

— Вероятно, выхлопная труба, сэр, — сказал дворецкий. — Дорога близко, а наверху открыты окна.

— Может быть, — с сомнением произнесла Джоан. — Но тогда звук, шел бы вон оттуда. — Она показала вправо. — А мне он показался оттуда. — И она показала в сторону гостиной.

Темноволосый мужчина отрицательно покачал головой.

— Ну нет. Я сидел в гостиной. Я оттуда и вышел, потому что мне показалось, будто грохнуло вон там. — И он махнул головой в сторону входной двери, возле которой стоял гонг.

— Один показывает на запад, другая на восток, третий на юг, — подытожил Гарри. — Кин, могу дополнить картинку. Я — за север. Мне-то показалось, будто этот хлопок раздался у меня за спиной. Какие будут предположения?

— Опять кто-то кого-то убил, — улыбнулся Джеффри Кин. — Прошу прощения, мисс Эшби.

— Ерунда, — сказала Джоан. — Пустяки. Вот так вы и скажете в своей речи над моей могилкой.

— Убийство… Было бы замечательно, — мечтательно произнес Гарри. — Но увы! Все живы, и все здоровы. Боюсь, твое умозаключение ошибочно.

— Как ни печально, ты, кажется, прав, — согласился Джеффри. — Хотя, по-моему, грохнуло где-то в доме. Что ж, идемте в гостиную.

— Слава богу, мы не опоздали, — горячо сказала Джоан. — Я едва не скатилась по лестнице, думала, второй гонг.

Все рассмеялись и так, смеясь, и вошли в большую гостиную.

Литчем-Клоз считался одним из самых древних знаменитых домов в Англии. А владелец его, сэр Хьюберт, был последним отпрыском рода Литчем Рош, и его родственники из боковых ветвей семейства не упускали случая отпустить в его адрес что-нибудь вроде: «Пора, знаете ли, назначить старому Хьюберту опекуна. Совсем бедняга выжил из ума».

Даже если принять во внимание некоторую склонность всех двоюродных братьев, сестер, племянников и племянниц к преувеличениям, правда в этих словах была. Хьюберт Литчем Рош прослыл человеком в высшей степени эксцентричным. Прекрасный музыкант, он, кроме легкого музыкального дара, обладал скверным, тяжелым нравом и превосходившим всякую меру сознанием собственной важности. Если кто-нибудь из гостей не оказывал хозяйским причудам должного уважения, двери Литчем-Клоз перед ним закрывались навсегда.

Одной из причуд сэра Хьюберта было его музицирование. Когда ему приходила охота вечером поиграть гостям — а приходила она довольно часто, — то в гостиной должна была стоять полная тишина. Стоило кому-нибудь сделать шепотом замечание, зашелестеть платьем или просто едва шелохнуться, хозяин одаривал гостя гневным взглядом и… прощай надежда попасть сюда еще раз.

Второй причудой была невыносимая пунктуальность, с какой в доме приступали к обеденной трапезе. К завтраку гости спускались хоть в полдень, кто и когда захочет — на это никто не обращал внимания. К ланчу тоже, ланч накрывали простой — холодное мясо и консервированные фрукты. Но к обеду… Обед — это был ритуал, праздник, пир, подготовленный первоклассным поваром, которого Питчем Рош переманил некогда к себе из большого отеля, соблазнив баснословными деньгами.

Первый гонг давали всегда в пять минут девятого. Второй через десять минут, после чего немедленно открывалась дверь, дворецкий провозглашал начало трапезы, и гости торжественной чередой переходили из гостиной в столовую. Всякий, кто бы ни посмел явиться позже, бывал отлучен от дома и никогда больше не переступал этого порога.

Потому так испугалась Джоан Эшби, потому, услыхав, что обед отложен на десять минут, изумился Гарри Дейлхауз. Гарри, хотя и не слишком дружил с дядюшкой, часто бывал в Литчем-Клоз и прекрасно знал его странности.

Не меньше Гарри удивился и секретарь Литчема Роша Джеффри Кин.

— Удивительно, — сказал он. — В жизни не подумал бы, что такое возможно. Ты не ошибся?

— Так сказал Дигби.

— Он сказал, будто это из-за поезда, — произнесла Джоан Эшби. — Во всяком случае, я поняла так.

— Странно, — задумчиво проговорил Кин. — Скоро мы все узнаем. Тем не менее очень странно.

Мужчины замолчали и молча следили глазами за Джоан. С золотистыми волосами, с озорным взглядом голубых глаз, девушка была прелестна. В Литчем-Клоз, куда ее пригласили по просьбе Гарри, она оказалась впервые.

Дверь открылась, и в комнату вошла Диана Кливз, приемная дочь Литчема Роша.

Насмешливая и грациозная, Диана поражала воображение необычной, колдовской красотой. В Диану влюблялись почти все мужчины, и она не раз забавлялась, глядя, как они наперебой стараются добиться ее благосклонности. Ни на кого не похожая, она влекла к себе загадочным и манящим взглядом темных прекрасных глаз — будто обещая любовь и нежность, но сама оставалась всегда холодна.

— Хоть раз опередили старика, — сказала она. — В последние полгода он всякий раз спускался первым и метался тут, глядя на часы, как тигр перед кормежкой.

При виде ее оба молодых человека вскочили с мест. Диана обворожительно улыбнулась обоим и повернулась к Гарри. Джеффри Кин снова опустился в кресло, и смуглые его щеки вспыхнули темным румянцем.

Впрочем, к тому времени, когда через минуту в комнату вошла миссис Литчем Рош, он вполне успел справиться с собой. Миссис Литчем Рош была высокая темноволосая женщина, нерешительная, на вид даже робкая, в свободном зеленом платье необычного оттенка. Вместе с ней появился Грегори Барлинг, человек средних лет, с крепким подбородком и большим, торчавшим, как клюв, носом. Мистер Барлинг был известен в финансовом мире, происходил по линии матери из хорошей семьи и вот уже несколько лет считался близким другом Хьюберта Литчема Роша.

Бамм!

Торжественно прозвучал гонг. Едва его медный гул стих, дверь распахнулась, и Дигби провозгласил:

— Обед подан.

И даже Дигби, несмотря на всю свою невозмутимость и выучку, не сумел скрыть изумления. Впервые на его памяти в эту минуту в гостиной не оказалось хозяина дома!

То же изумление возникло на лицах у всех. Миссис Литчем нерешительно улыбнулась:

— Удивительно. В самом деле… Не знаю, как и поступить.

Растерялась не только она. Незыблемые традиции Литчем-Клоз рушились на глазах. Это было невероятно! Разговор сам собой оборвался. Повисла напряженная тишина.

Наконец дверь снова открылась. Домашние и гости вздохнули с облегчением, к которому, однако, мгновенно добавилась неловкость, ибо никто не знал, как себя повести. Вряд ли кто-то из них решился бы указать Литчему Рошу на недопустимый промах.

Однако в гостиную вошел отнюдь не Литчем Рош. Вместо бородатого, крупного, похожего на викинга сэра Хьюберта на пороге появился лысый маленький человечек, на вид иностранец, с закрученными усами, в безупречном вечернем костюме.

Весело сверкнув зелеными глазами, он повернулся к миссис Литчем Рош.

— Приношу свои извинения, мадам, — сказал он. — Боюсь, я опоздал на несколько минут.

— Ах что вы, что вы, — машинально ответила миссис Литчем Рош. — Ничего страшного, мистер…

Она замолчала.

— Пуаро, мадам. Эркюль Пуаро, — сказал незнакомец, и кто-то из женщин тихонько ахнул. Так тихонько, что это больше походило на вздох. Пуаро почувствовал себя польщенным.

— Вас ведь предупредили о моем визите, мадам? — вежливо поинтересовался он. — N'est-ce pas?^[1] Наверняка ваш муж рассказывал обо мне.

— О-о… да, конечно, — окончательно растерялась миссис Литчем Рош. — Думаю, да, предупредил. Я чрезвычайно рассеянна, месье Пуаро. Я всегда все путаю. По счастью, у нас есть Дигби, который обо всем помнит.

— К сожалению, поезд мой опоздал, — сказал Пуаро. — Что-то случилось на дороге как раз перед нами.

— Ах! — воскликнула Джоан. — Так вот почему он распорядился задержать обед!

Пуаро бросил на нее проницательный, острый взгляд.

— Это что, очень необычно?

— Даже не знаю, как и сказать… — начала было миссис Литчем Рош и умолкла. — Я имею в виду… — сконфуженно добавила она. — Все это в высшей степени странно. Хьюберт никогда…

Пуаро окинул их взглядом.

— Месье Литчем Рош еще наверху?

— Да, и это тоже очень странно… — Миссис Литчем Рош умоляюще посмотрела на Джеффри Кина.

— Мистер Литчем Рош чрезвычайно пунктуальный человек, — пояснил Кин. — К обеду он не опаздывает никогда… Впрочем, не знаю, опаздывает ли он вообще куда-нибудь.

На лицах собравшихся читались такие волнение и тревога, что удивился бы любой незнакомый с обычаями дома.

— Знаю, что делать! — сообразила вдруг миссис Литчем Рош. — Нужно позвонить Дигби.

И немедленно дополнила слово делом.

Дворецкий появился тотчас.

— Дигби, — сказала миссис Литчем Рош, — ваш хозяин, он…

Миссис Литчем Рош по обыкновению не договорила. Однако дворецкий, судя по всему, этого от нее не ждал. Он мгновенно все понял и не заставил ждать с ответом:

— Мистер Литчем Рош спустился к себе в кабинет без пяти восемь, мадам.

— О! — она снова умолкла. — А вам не кажется… Я имею в виду… Вы уверены, что он услышал гонг?

— Наверняка услышал, мадам. Кабинет находится рядом.

— Да, конечно, конечно, — произнесла миссис Литчем Рош еще более рассеянно.

— Не прикажете ли начинать, мадам?

— О, благодарю вас, Дигби. Да, разумеется… да, конечно.

— Не понимаю, — сказала миссис Литчем Рош, обращаясь ко всем сразу, когда дворецкий удалился, — что бы я делала без Дигби.

Никто ей не ответил.

Дигби вновь появился в гостиной. На сей раз дышал он чаще, чем полагается хорошему дворецкому.

— Прошу прощения, мадам… Дверь в кабинет заперта.

Эркюль Пуаро решил взять бразды правления в свои руки.

— Не кажется ли вам, — сказал он, — что пора выяснить, в чем дело?

Он вышел из гостиной, остальные потянулись следом. Никому и в голову не пришло оспаривать предложение, исходившее от забавного иностранца. Судя по всему, гость был неглуп и понимал, что делает.

Пуаро прошел через холл, мимо лестницы, мимо огромных напольных часов, мимо ниши, где стоял гонг. Кабинет был напротив ниши.

Пуаро постучал — сначала осторожно, затем погромче. За дверью никто не отозвался. Очень медленно Пуаро опустился на колени и приник глазом к замочной скважине. Потом поднялся и оглядел остальных.

— Господа, — сказал он, — дверь необходимо взломать. И как можно скорее.

И опять никто и не подумал спорить. Джеффри Кин и Грегори Барлинг были плотнее и крепче других. Они и принялись ломать дверь, Пуаро командовал и давал указания. Дело оказалось нелегким. Двери в Литчем-Клоз были не как в новых домах. Пришлось хорошенько потрудиться, прежде чем наконец она поддалась и рухнула.

И тогда все остолбенели. Они увидели то, чего все уже ждали, но боялись думать. В комнате напротив двери находилось окно. Слева от окна стоял большой письменный стол. Перед окном в кресле, приставленном сбоку к столу, согнувшись, полусидел-полулежал человек. Он был к ним спиной, но по самой его позе все стало сразу понятно. Правая рука беспомощно повисла, на ковре под рукой лежал блестящий маленький пистолет.

Пуаро повернулся к Грегори Барлингу и громко сказал:

— Уведите миссис Литчем Рош… Уведите дам.

Мистер Барлинг понимающе кивнул. Он коснулся руки хозяйки, отчего та вздрогнула.

— Застрелился, — пробормотала она. — Ужас!

Передернув плечами словно от озноба, она позволила себя увести. Вместе с ней удалились и девушки.

Пуаро, а следом за ним двое молодых людей вошли в кабинет.

Жестом приказав не подходить слишком близко, Пуаро приблизился к телу и опустился возле него на колени.

С правой стороны на виске было пулевое отверстие. Пуля пробила голову насквозь и, по-видимому, попала в зеркало на левой стене. Зеркало пошло трещинами. На письменном столе лежал лист бумаги, где нетвердой рукой было выведено только одно слово: «Прости».

Пуаро быстро взглянул на дверь.

— Ключа в замке нет, — сказал он. — Любопытно…

Он пошарил в кармане покойного.

— Вот он, — произнес Пуаро. — По крайней мере, похож. Будьте любезны, господа, проверьте.

Джеффри Кин взял ключ и вставил в замочную скважину.

— Да, это он.

— Что с окном?

Гарри Дейлхауз подошел к окну.

— Закрыто.

— Позвольте-ка. — Пуаро быстро вскочил на ноги и подошел сам. Окно было французское, доходившее почти до пола. Пуаро распахнул створки, с минуту постоял, разглядывая газон, потом снова закрыл.

— Друзья мои, — сказал он, — мы должны позвонить в полицию. И до тех пор, пока они не приедут и не убедятся, что действительно имело место самоубийство, здесь ничего нельзя трогать. Смерть наступила не более четверти часа назад.

— Знаю, — осипшим голосом сказал Гарри. — Мы слышали выстрел.

— Comment?^[2] Что вы сказали?

Наперебой Гарри и Джеффри Кин рассказали, как было дело. Едва они умолкли, вернулся Барлинг.

Пуаро повторил ему то, что только что сказал молодым людям, и попросил, пока Кин вызывает полицию, ответить на несколько вопросов.

Гарри отправился к дамам, а они прошли в скромную утреннюю столовую, возле двери которой на страже встал Дигби.

— Насколько я успел понять, вы были близким другом месье Литчема Роша, — начал Пуаро. — Именно по этой причине я обращаюсь к вам первому. По правилам, разумеется, сначала следовало бы поговорить с мадам, но, кажется, на сей раз более pratique начать с вас.

Пуаро помолчал.

— Видите ли, я оказался в несколько щекотливом положении. Скажу прямо: я частный детектив.

Финансист позволил себе улыбнуться:

— Об этом нет нужды говорить, месье Пуаро. Ваше имя известно.

— Месье очень великодушен, — Пуаро отвесил поклон. — Тогда перейдем к делу. Несколько дней назад я получил на свой лондонский адрес письмо за подписью месье Литчема Роша. В письме говорилось, что в последнее время у него стали пропадать крупные суммы. В интересах семьи — месье написал именно так — он не желал обращаться в полицию и попросил меня выяснить, что происходит. Я принял его предложение. Правда, не в тот же день, как это хотелось месье… Но в конце концов, у меня есть и другие дела, а месье все же не король Англии, хотя он, похоже, думал о себе нечто подобное.

Барлинг сухо улыбнулся.

— Пожалуй, вы правы.

— Вот именно. Письмо, видите ли… явно свидетельствует о том, что месье был человек, так сказать, неуравновешенный. И теперь я хотел бы понять, был ли он болен или же попросту эксцентричен, n’est-ce pas?

— То, что он сделал, говорит само за себя.

— Но, месье, самоубийство совершают не только психически нездоровые люди. На дознании коронер нередко называет самоубийцу больным лишь по той причине, чтобы пощадить чувства членов семьи.

— Хьюберт был давно не в себе, — твердо сказал Барлинг. — Он страдал приступами ярости, свихнулся на фамильной чести — странностей у него хватало. И тем не менее он был человек далеко не глупый.

— Безусловно. Хватило же ему ума понять, что кто-то его обворовывает.

— Разве люди совершают самоубийство оттого, что их обворовали?

— Вы попали в точку, месье, Абсурд, И значит, не будем торопиться с выводами. В письме он говорил об «интересах семьи». Вы, месье, человек светский и, должно быть, знаете, в каком случае человек совершает самоубийство «в интересах семьи».

— Вы хотите сказать?..

— На первый взгляд дело выглядит так, будто ce pauvre месье сам узнал, кто именно украл деньги, и не смог этого перенести. Но у меня перед ним осталось обязательство. Я согласился на его условия и получил аванс, «В интересах семьи» месье не хотел, чтобы имя вора узнала полиция. Придется действовать быстро. Я должен успеть все выяснить до начала официального следствия.

— А потом?

— Потом… я поступлю по своему усмотрению. Но долг выполнить я обязан.

— Понимаю, — ответил Барлинг. Несколько минут он молча курил, потом произнес: — Так или иначе, я ничем не могу быть вам полезен. Хьюберт не делился со мной секретами. Мне ничего не известно.

— Подумайте, месье, подумайте, у кого, по вашему мнению, была возможность украсть деньги.

— Трудно сказать. Может быть, у его агента по недвижимости. Он новый здесь человек.

— Агент?

— Да. Маршалл. Капитан Маршалл. Очень приятный молодой человек, однорукий, руку он потерял на войне. В Литчем-Клоз приехал примерно год назад. Тем не менее Хьюберт ему доверял, это-то я знаю.

— А если бы капитан Маршалл обманул его доверие, стал бы месье «в интересах семьи» скрывать этот факт от полиции?

— Н-нет.

Неуверенность, с какой ответил Барлинг, не ускользнула от внимания Пуаро.

— Поясните, месье. Прошу вас, расскажите мне все как есть.

— Это, видите ли, всего-навсего сплетни.

— Тем не менее.

— Хорошо, я скажу. Не заметили ли вы в гостиной очень красивую молодую женщину?

— Я заметил там двух очень красивых молодых женщин.

— О да, конечно. Мисс Эшби. Прелестная девушка. В Литчем-Клоз она впервые. Миссис Литчем Рош пригласила ее по просьбе Гарри Дейлхауза. Нет, я-то имел в виду Диану, ту, что с темными волосами.

— Разумеется, я обратил на нее внимание, — сказал Пуаро. — Не заметить такую женщину невозможно.

— Ведьма, — Барлинг вдруг утратил любезность. — На сто миль вокруг не найдется человека, с которым бы она не пококетничала. Однажды кто-нибудь ее убьет.

Барлинг отер платком лоб, не замечая, с каким интересом выслушал эту тираду Пуаро.

— Юная леди…

— Она приемная дочь Литчема Роша. Роши оба очень огорчались, что у них нет детей. Потому и удочерили Диану… Она им какая-то родня. Хьюберт был к ней чрезвычайно привязан, только что не боготворил.

— И он, разумеется, хотел, чтобы она не спешила выходить замуж.

— Захотел бы, если бы нашлась подходящая партия.

— Подходящая… Вы не себя ли имеете в виду, месье?

Барлинг вздрогнул и покраснел.

— Я не говорил ничего…

— Mais non, mais non!^[3] Конечно, конечно, месье. Но ведь вы именно это имели в виду, не правда ли?

— Я в нее влюбился… Да, влюбился. Литчем Рош очень обрадовался. Я был для нее как раз та партия, о какой он мечтал.

— А как отнеслась к вашему предложению мадемуазель?

— Говорят вам, ведьма.

— Понимаю. У нее оказались собственные представления о счастье, не так ли? А капитан Маршалл, не оказался ли он более удачлив?

— Э-э, видятся-то они часто. Всякое говорят. Не думаю, чтобы у них было что-то серьезное. Скорее всего, ей попросту захотелось повесить на пояс еще один скальп.

Пуаро кивнул.

— Но предположим, в слухах все-таки есть доля правды — это объяснило бы причину, почему мистер Литчем Рош не хотел огласки?

— Вы же не можете не понимать, что сам Маршалл не мог украсть деньги.

— О, parfaitement, parfaitement!^[4] Ему могли передать, например, фальшивый чек, скажем, кто-нибудь из домашних. Кстати, а что за человек Гарри Дейлхауз, кто он такой?

— Племянник.

— Он что-то наследует после смерти Литчема Роша?

— Он сын сестры Хьюберта. И в первую очередь получает, конечно, имя. Хьюберт был последний из Литчемов Рошей.

— Понимаю.

— Литчем-Клоз не майорат, но в течение нескольких столетий переходил только от отца к сыну. Я-то считал, что Хьюберт должен был завещать дом жене, а потом, после ее смерти, скажем, Диане, при условии, что Диана выйдет замуж за достойного человека. Тогда имя перешло бы к ее мужу.

— Понимаю, — сказал Пуаро. — Вы очень любезны и очень мне помогли, месье. Не могли бы вы сделать еще одно одолжение? Передайте мадам Литчем Рош, о чем я вам сейчас рассказал, а также просьбу уделить мне одну минуту.

Не успел Пуаро как следует обдумать все, что услышал от Барлинга, как в гостиную вошла миссис Литчем Рош. Она медленно подошла к креслу.

— Мистер Барлинг все мне объяснил, — сказала она. — Разумеется, нам не нужен скандал. Хотя от судьбы не уйдешь, не так ли? Я говорю про зеркало.

— Comment, зеркало?

— Едва я его увидела, то поняла: это знак. Знак Хьюберта. Знак проклятия. Видимо, чем древнее род, тем вероятнее, что на нем лежит проклятие. Хьюберт всегда был странный. Но в последнее время он стал совершенно невыносим.

— Простите меня за бестактность, мадам, но не испытывали ли вы в последнее время нужду в деньгах?

— В деньгах? Я никогда даже не думала о деньгах.

— Разве вам не знакома поговорка, мадам? Кто не думает о деньгах, у того их и не будет.

Пуаро позволил себе тихо рассмеяться. Но миссис Литчем Рош этого не заметила. Мысли ее блуждали далеко.

— Благодарю вас, мадам, — сказал Пуаро, и на этом беседа закончилась.

Пуаро позвонил в звонок, и вскоре на пороге появился дворецкий.

— Вынужден просить вас ответить мне на несколько вопросов, — сказал Пуаро. — Я частный детектив, которого пригласил ваш хозяин.

— Детектив? — ахнул дворецкий. — Но с какой стати?

— Будьте любезны, ответьте на мой вопрос. Меня интересует выстрел.

Дигби рассказал все, что запомнил.

— Значит, в холле вы были вчетвером?

— Да, сэр. Мистер Дейлхауз, мисс Эшби и я, а мистер Кин вышел из гостиной сразу, как только мы услышали грохот.

— Где в это время были остальные?

— Остальные, сэр?

— Да, миссис Литчем Рош, мисс Кливз и мистер Барлинг.

— Миссис Литчем Рош и мистер Барлинг спустились вниз позже, сэр.

— А мисс Кливз?

— Кажется, когда они пришли, мисс Кливз была уже в гостиной, сэр.

Пуаро задал еще несколько вопросов и отпустил дворецкого, попросив пригласить мисс Кливз.

Мисс Кливз не заставила себя ждать. Глядя на нее, Пуаро пытался соотнести то, что услышал от Барлинга, с тем, что видел. Девушка, в белом атласном платье, с приколотой к плечу розой, была невероятно красива.

Пуаро принялся объяснять, для чего прибыл в Литчем-Клоз, и при этом внимательно смотрел ей в лицо, чтобы не упустить ни малейшей в нем перемены, однако мисс Кливз ничуть не смутилась этой новостью и лишь пришла в некоторое недоумение. О Маршалле она отозвалась хорошо, но говорила о нем спокойно и даже несколько равнодушно. Зато вспыхнула при имени Барлинга.

— Барлинг мошенник, — резко сказала девушка. — Я не раз говорила об этом старику, но он и слышать ничего не хотел и продолжал вкладывать деньги в его дурацкие концерны.

— Вы огорчены смертью вашего… вашего отца, мадемуазель?

Диана с изумлением взглянула на Пуаро.

— Разумеется. Я современный человек, месье Пуаро. И не стану рыдать и заламывать руки. Но я любила его. Хотя так, наверное, для него лучше.

— Лучше?

— Да. Иначе скоро его заперли бы в больнице. Он всерьез начал верить в то, что он, последний из Литчемов Рошей, всемогущ и всесилен.

Пуаро задумчиво кивнул головой.

— Понимаю, понимаю… явный признак душевного заболевания. Кстати, мисс Кливз, не позволите ли вы мне рассмотреть вашу сумочку? Очаровательно, эти шелковые розочки просто прелестны. Простите, так о чем бишь я? Ах да, конечно, вы тоже услышали выстрел?

— Разумеется. Правда, я подумала, что это либо машина, либо какой-нибудь браконьер в лесу, либо что-нибудь в этом роде.

— В тот момент вы были в гостиной?

— Нет. В саду.

— Понимаю. Благодарю вас, мадемуазель. А теперь, если позволите, я хотел бы встретиться с мистером Кином.

— С Джеффри? Сейчас я его найду.

Когда вошел Джеффри Кин, на лице у него читались одновременно любопытство и настороженность.

— Мистер Барлинг уже поставил меня в известность, для чего вы сюда приехали. Я не знаю ничего такого, о чем следовало бы сообщить вам, но в случае если…

— От вас мне нужно только одно, месье Кин, — перебил Пуаро. — Час назад, когда все мы, выйдя из гостиной, направились в кабинет, вы наклонились и подняли с пола какой-то предмет. Мне нужно знать, что это был за предмет?

— Я… — от неожиданности Кин едва не подпрыгнул, но тотчас взял себя в руки. — Не понимаю, о чем вы, — спокойно ответил он.

— Думаю, понимаете. В тот момент, насколько я помню, я был к вам спиной, но кое-кто из моих друзей считает, что у меня глаза и на затылке. Вы что-то подняли и положили в правый нижний карман пиджака.

Пуаро замолчал. На красивом лице Джеффри Кина отразилось сомнение. Наконец он решился.

— Вы правы, месье Пуаро, — сказал он и, подавшись вперед, вывернул на стол содержимое кармана. На стол легли носовой платок, портсигар, крохотная шелковая розочка и золотой спичечный коробок.

После минутного молчания Кин сказал:

— Я поднял с пола вот это. — Он поднял спичечный коробок. — Уронил я его немного раньше.

— Думаю, вы говорите неправду, — сказал Пуаро.

— Что вы хотите сказать?

— То, что и сказал. Я, месье, человек аккуратный, методичный и ценю порядок. Спичечный коробок на полу я увидел бы и поднял, а уж такой, уверяю вас, заметил бы непременно. Нет, месье, думаю, вы подобрали нечто поменьше… Может быть, это. — Он взял со стола шелковую розочку. — Кажется, она от сумочки мисс Кливз?

Кин помолчал, потом рассмеялся и сказал:

— Сдаюсь. Ее… мне вчера подарила мисс Кливз.

— Понимаю, — сказал Пуаро.

В это мгновение дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий светловолосый человек в дорогом костюме.

— Кин, что все это значит? Литчем Рош застрелился? Не могу поверить, приятель. Невероятно.

— Позволь представить тебя месье Эркюлю Пуаро, — сказал Кин. Вошедший при этом имени вздрогнул. — Месье Пуаро сам тебе все объяснит.

С этими словами Кин вышел из комнаты, хлопнув дверью.

— Ужасно рад с вами познакомиться, месье Пуаро, — Джон Маршалл был едва ли не счастлив. — Как хорошо, что вы здесь. Литчем Рош никого не предупредил о вашем приезде. Но я, сэр, всегда был вашим горячим поклонником.

«Очень приятный молодой человек, — подумал про себя Пуаро. — Однако он не так молод — на висках седина, на лбу морщины. Молодые у него голос и манера держаться».

— Полиция…

— Полиция уже здесь, сэр. Я прибыл вместе с ними… Потому что узнал, что произошло. Кажется, никто особенно не удивился. Старик спятил, конечно, но все равно…

— Но вы-то, вы ведь удивились, узнав, что он покончил с собой?

— Честно говоря, да. Никогда не подумал бы, что… ну, что Литчем Рош способен бросить сей мир на произвол судьбы.

— Если я не ошибаюсь, у него в последнее время были денежные затруднения?

Маршалл кивнул:

— Он играл на бирже. По совету Барлинга. Рискованная была игра.

Спокойным голосом Пуаро сказал:

— Не хочу ходить вокруг да около. Скажите: не показалось ли вам, будто мистер Литчем Рош подозревает вас в подделке счетов?

Маршалл воззрился на Пуаро с таким откровенным изумлением, что Пуаро невольно улыбнулся.

— Кажется, мой вопрос поставил вас в тупик, капитан Маршалл.

— Да уж. Что за странная мысль?

— Отлично. Следующий вопрос. Не заподозрил ли он вас в том, что вы способны лишить его приемной дочери?

— Ого, вы уже успели узнать!

Маршалл смущенно рассмеялся.

— Значит, дело обстоит именно так?

Маршалл кивнул в знак согласия, но сказал:

— Старик ничего не знал. Ди не велела говорить. Думаю, она была права. Он взрывался… как ящик с гранатами. Я мгновенно вылетел бы с работы, вот и все.

— И что же вы намеревались делать?

— Честное слово, сэр, и сам толком не знаю. Я решил слушаться Ди. Она сказала, что все устроит. На самом-то деле я уже начал подыскивать себе другую работу. А как только нашел бы, сразу бы отсюда ушел.

— И тогда мадемуазель вышла бы за вас замуж? Но в таком случае мистер Литчем Рош мог оставить ее без содержания. А мадемуазель Диана, на мой взгляд, бедности не любит.

Маршалл заерзал.

— Я заработал бы ей на жизнь, сэр.

В комнату вошел Джеффри Кин.

— Здесь полицейские, месье Пуаро, они хотят с вами увидеться.

— Merci^[5]. Сейчас иду.

В кабинете Литчема Роша находились полицейский врач и инспектор.

— Мистер Пуаро? — спросил инспектор. — Наслышаны о вас, сэр. А я инспектор Ривз.

— Очень приятно, — сказал Пуаро, пожимая протянутую ему руку. — Моя помощь нужна вам или нет? — Он позволил себе коротко рассмеяться.

— На этот раз нет, сэр. Дело ясное.

— Самоубийство? — спросил Пуаро.

Безусловно. Дверь и окно были заперты, ключ от замка лежал у него в кармане. Вел он себя в последнее время странно. Какие тут могут быть сомнения?

— И вы не заметили ничего… необычного?

Врач кивнул.

— Разве что сидел он в чертовски нелепой позе, иначе как бы пуля попала в зеркало? Впрочем, самоубийцы все делают не по-людски.

— Пулю нашли?

— Да, вот она. — Врач протянул пулю Пуаро. — Возле стены под зеркалом. Пистолет его собственный. Хранился в ящике в этом столе. Здесь, конечно, есть какая-то тайна, но, осмелюсь предположить, мы ее никогда не узнаем.

Пуаро кивнул.

Тело перенесли в спальню. Полицейские уехали. Пуаро, который вышел было их проводить, задержался у двери. Вдруг он услышал за спиной шорох и обернулся. Рядом стоял Гарри Дейлхауз.

— Не найдется ли у вас, случайно, хорошего фонаря, друг мой? — спросил Пуаро.

— Разумеется, сейчас принесу.

Вернулся он вместе с Джоан Эшби.

— Если хотите, можете составить мне компанию, — великодушно предложил Пуаро.

Он пошел вдоль дома вправо и остановился под окнами кабинета. Там между стеной и дорожкой был разбит газон шириной футов в шесть. Пуаро нагнулся и посветил в траву. Потом выпрямился и покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Не здесь.

Он замолчал, поднял фонарь и вдруг замер. Со всех четырех сторон газон обрамляла цветочная клумба, где росли астры и георгины. Луч фонаря осветил землю перед цветами. Влажная почва здесь еще сохранила отпечатки следов.

— Четыре, — пробормотал себе под нос Пуаро. — Два к окну и два обратно.

— Наверное, садовник, — предположила Джоан.

— Нет, мадемуазель, нет. Посмотрите внимательно. Это следы от туфель маленьких, легких, на каблуках, то есть от женских. Мадемуазель Диана сказала, что вечером выходила в сад. А не вспомните ли вы, мадемуазель, она спустилась вниз раньше вас или нет?

Джоан покачала головой.

— Не помню. Когда я услышала гонг, то заторопилась… Я ведь решила, что это уже второй. Я пробежала мимо ее спальни бегом. Кажется, дверь была открыта, но не уверена. А вот у миссис Литчем Рош дверь была закрыта, это точно.

— Понимаю, — сказал Пуаро.

Что-то в его голосе заставило Гарри насторожиться, но Пуаро лишь задумчиво молча нахмурил брови.

В дверях они столкнулись с Дианой Кливз.

— Полицейские уехали, — сообщила она. — Все… закончилось. — Она вздохнула.

— Нельзя ли попросить вас на два слова, мадемуазель?

Она первая вошла в утреннюю столовую, Пуаро прикрыл за собой дверь.

— Слушаю вас, — сказала она с недоумением.

— Всего один вопрос, мадемуазель. Не подходили ли вы сегодня вечером к клумбе под окнами кабинета?

— Подходила. — Диана кивнула. — Сначала около семи, потом перед самым обедом.

— Не понимаю, — сказал Пуаро.

— Не вижу, чего тут, как вы выразились, «понимать», — холодно сказала она. — Я срезала цветы. Я всегда срезаю к обеду свежий букет. Это было около семи.

— А потом, во второй раз?

— Потом! Потом мне нужно было уложить волосы, и я капнула на платье маслом для укладки, вот сюда, на плечо. Я была уже одета. Времени переодеваться не было. Я вспомнила, что на клумбе есть еще одна роза. Сбегала вниз, срезала и приколола. Сюда, смотрите… — Диана подошла ближе, приподняла цветок, и Пуаро увидел маленькое жирное пятно. Диана подошла близко, едва не коснувшись его плечом.

— В котором часу это было?

— Кажется, примерно в десять минут девятого.

— А вы… вы, случайно, не попытались вернуться через окно?

— Конечно, попыталась. Так ближе. Но окно оказалось заперто.

— Понимаю. — Пуаро тяжело вздохнул. — А когда раздался выстрел? — сказал он. — Где вы находились, когда раздался выстрел? Стояли возле клумбы?

— Нет. Выстрел я услышала, когда вошла в дом через боковую дверь, через несколько минут.

— Вам знакомо вот это, мадемуазель?

Пуаро протянул руку и разжал ладонь, в которой лежала крошечная шелковая розочка. Диана взглянула на нее спокойно.

— Похоже, с моей вечерней сумочки. Где вы ее нашли?

— В кармане мистера Кина, — сухо ответил Пуаро. — Это вы ему подарили?

— Он вам так сказал?

Пуаро улыбнулся.

— Когда вы ее подарили?

— Вчера вечером.

— Мистер Кин сам попросил вас так сказать, мадемуазель?

— Что вы имеете в виду? — гневно спросила Диана.

Но Пуаро не ответил. Он повернулся и отправился в гостиную. Там сидели Барлинг, Кин и Маршалл. Пуаро подошел к ним.

— Господа, — сурово сказал он — будьте любезны, пройдемте со мной в кабинет.

В холле Пуаро увидел Гарри и Джоан и пригласил их присоединиться.

— Прошу вас, идемте с нами. И не будет ли кто-нибудь любезен пригласить мадам? Благодарю вас. Ага! Вот и ваш замечательный Дигби. Дигби, я хочу задать вам маленький вопрос, очень важный и очень маленький. Скажите, мисс Кливз и раньше срезала цветы к обеду?

Дворецкий растерялся.

— Да, сэр, конечно.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен, сэр.

— Très bien^[6]. А теперь прошу вас всех сюда.

В кабинете он повернулся так, чтобы видеть всех.

— Я пригласил вас сюда по очень серьезной причине. Дело закрыто, полиция приехала и уехала. По общему мнению, мистер Литчем Рош застрелился. Вот и все. — Пуаро сделал паузу. — Но я, Эркюль Пуаро, утверждаю: нет, это не все.

Изумления не смог скрыть никто. В эту минуту в комнату вошла миссис Литчем Рош.

— Мадам, я только что сообщил всем, что следствие еще не закончено. Все забыли о психологии. Мистер Литчем Рош страдал manie de grandeur^[7] и считал себя властелином мира. Такие не стреляются. Нет и нет. Даже если бы он окончательно сошел с ума, он и тогда не застрелился бы. Он и не застрелился. — Пуаро снова сделал паузу. — Его убили.

— Убили? — Маршалл коротко рассмеялся. — В пустой комнате с запертыми окном и дверью?

— Да, — твердо сказал Пуаро, — его убили.

— После чего он поднялся и запер за убийцей окно или дверь? — насмешливо спросила Диана.

— Хочу вам кое-что показать, — сказал Пуаро, направляясь к окну.

Он повернул ручку и осторожно толкнул створку.

— Видите, открыто. А теперь я окно закрыл, но ручку не повернул. Теперь оно закрыто, правда, не на задвижку. А теперь… — Он ударил ладонью по раме, и задвижка опустилась на место.

— Видите? — тихо спросил Пуаро. — Здесь все давным-давно разболталось. Так что закрыть на задвижку его легко и снаружи.

Он повернулся к слушателям.

— В двенадцать минут девятого, когда раздался выстрел, четверо из вас были в холле. Так что алиби есть у четверых. Но где были остальные? Вы, мадам? У себя в комнате? Вы, месье Барлинг. Были ли вы тоже в комнате?

— Да.

— А вы, мадемуазель, вы были в саду. Вы сами это признали.

— Я не понимаю… — начала было Диана.

— Погодите. — Пуаро повернулся к миссис Литчем Рош. — Скажите, мадам, нет ли у вас каких-нибудь соображений в отношении того, каким образом ваш муж собирался распорядиться деньгами?

— Хьюберт прочел мне завещание. Он считал, я должна это знать. Мне он завещал процент с недвижимости — три тысячи фунтов в год, а еще либо часть этого дома, либо целиком городской, какой мне больше захочется. Остальное должно было достаться Диане при условии, что она выйдет замуж и ее муж согласится принять имя Литчем Рош.

— Вот как?

— Но так было раньше, а несколько недель назад он сделал дополнительное распоряжение.

— Какое же, мадам?

— Теперь Диана получит свою часть наследства при условии, что выйдет замуж за мистера Барлинга. Если же она выйдет замуж за кого-нибудь другого, все получит Гарри Дейлхауз, племянник Хьюберта.

— И он сделал это распоряжение всего несколько недель назад, — пробормотал Пуаро. — Мадемуазель могла и не знать. — Он повернулся к Диане и холодно произнес: — За кого вы собрались выйти замуж, мадемуазель, за капитана Маршалла? Или за Джеффри Кина?

Диана подошла к Маршаллу и взяла его крепкую руку в свою.

— Продолжайте, — сказала она.

— Против вас легко можно было бы выстроить обвинение, мадемуазель. Вы влюблены в капитана Маршалла. Но вы и деньги любите не меньше. Вы знали, что мистер Литчем Рош никогда не согласится на ваш брак, и считали, что в случае его смерти обеспечены до конца дней. Потому вы, прихватив с собой пистолет, который заранее взяли у него в ящике, вышли из дому, подошли к открытому окну. Вы входите к нему через окно, мило беседуете. Стреляете. Протираете пистолет, прижимаете пальцы жертвы к рукоятке и бросаете пистолет на пол. Снова выходите в сад и закрываете окно — каким образом, я показал. А потом возвращаетесь в дом. Так? Так это было? Я вас спрашиваю, мадемуазель!

— Нет! — воскликнула Диана. — Нет, нет!

Пуаро взглянул на нее с улыбкой.

— Конечно, нет, — сказал он. — Все было совсем не так. Не могло быть так… Картина, которую я сейчас нарисовал, вполне правдоподобна, вполне вероятна… и тем не менее этого не могло быть. По двум причинам. Первая заключается в том, что астры вы срезали ровно в семь, а вторую нам подсказала мадемуазель. — Пуаро повернулся к Джоан, которая уставилась на него в полном недоумении. Пуаро ободряюще ей кивнул.

— Да, мадемуазель, именно вы. Ведь это вы сказали, что заторопились вниз, потому что решили, будто услышали второй удар, а это значит, что один уже был.

Пуаро быстро оглядел присутствующих.

— Неужели вы не понимаете, что это означает? — воскликнул он. — Неужели? Смотрите! Смотрите! — Он подскочил к креслу, в котором вечером сидел Литчем Рош. — Помните положение тела? Сэр Хьюберт сидел к столу не лицом, а боком и лицом к окну. Сядет ли так человек, решивший совершить самоубийство? Jamais, jamais!^[8] Нет. Он сел бы за стол, написал бы последнее «Прости», наклонился бы, открыл ящик, достал пистолет, приставил к виску и выстрелил. Вот как стреляются! А теперь представьте себе, что это не самоубийство. Литчем Рош сидит у стола, убийца стоит с ним рядом, они беседуют. И так, не прекращая беседы, убийца стреляет. Куда в таком случае летит пуля? — Пуаро сделал паузу. — Она пробивает Литчему Рошу голову, вылетает в открытую дверь и попадает прямехонько в гонг.

Ну как, начинаете понимать? Это и был первый удар, который услышала только мадемуазель, потому что ее комната расположена ближе всех к лестнице.

Что же делает убийца дальше? Запирает дверь, опускает ключ в карман убитого, разворачивает кресло и, чтобы завершить картину, разбивает зеркало. Иначе говоря, инсценирует самоубийство. Потом выходит через окно, закрывает его и уходит, но не по траве, на которой могут остаться следы, а по клумбе. Потом в двенадцать минут девятого возвращается в дом через окно гостиной, где никого нет, стреляет из револьвера в сад, в воздух, и выходит в холл. Вы ведь сделали все именно так, мистер Джеффри Кин, не правда ли?

Секретарь воззрился на Пуаро, который при последних словах подошел к нему почти вплотную. Из горла у него вырвался клокочущий нечленораздельный звук, и Джеффри Кин упал без чувств.

— Вот вам и ответ, — сказал Пуаро. — Капитан Маршалл, не будете ли вы любезны позвонить в полицию? — Он склонился над бесчувственным Кином. — Интересно, пролежит ли он так до их приезда?

— Джеффри Кин, — пробормотала Диана. — Не понимаю. Почему?

— Видимо, как секретарь, он имел доступ к бумагам, к счетам и чекам, чем и воспользовался. В какой-то момент мистер Литчем Рош его заподозрил. И вызвал меня.

— Почему же вас, а не полицию?

— Полагаю, мадемуазель, вы и сами в состоянии ответить на этот вопрос. Ваш приемный отец решил, будто вы неравнодушны к его секретарю. Ведь, стараясь скрыть свое отношение к капитану Маршаллу, вы подчеркнуто флиртовали с мистером Кином. Да-да, и не пытайтесь отрицать! Мистер же Кин, узнав о моем намечающемся приезде, был вынужден действовать быстро. Его план строился на том, чтобы дело представить так, будто преступление совершено в восемь двенадцать, то есть в тот момент, на который он подготовил себе алиби. Единственной уликой могла бы стать пуля, оставшаяся лежать на полу где-то около гонга, так как у него не было времени ее искать. Но пулю мистер Кин подобрал, когда мы отправились в кабинет. Он решил, что все слишком взволнованы и никто не заметит, как он наклонится. Но я заметил! Эркюль Пуаро замечает все. Позже я задал ему вопрос: что он такое поднял? Мистер Кин поотнекивался, попытался ломать комедию. Сказал, будто нагнулся, чтобы поднять вашу розочку, хотел разыграть молодого влюбленного, который пытается защитить возлюбленную. Умно, и не скажи вы, что срезали астры…

— Не понимаю, при чем тут астры.

— Неужели? Послушайте! Ночью на клумбе я нашел четыре следа от ваших туфель, а ведь вы срезали цветы, их должно было остаться больше. Значит, кто-то разровнял землю — после того, как вы срезали букет, но до того, как вернулись за розой. И конечно же, это был не садовник — ни один садовник не возьмется за грабли позже семи. Нет, землю разровнял кто-то другой, тот, кто хотел скрыть свои следы, это сделал убийца, который совершил преступление раньше, чем в доме услышали второй выстрел.

— Но почему же никто не услышал первого? — спросил Гарри.

— Потому что револьвер был с глушителем. Глушитель еще найдут. Где-нибудь в кустах. И глушитель, и револьвер.

— Он страшно рисковал!

— Почему же? Все ушли наверх переодеваться к обеду. Момент был выбран удачно. Единственная сложность заключалась в том, чтобы вовремя избавиться от пули, но и с этой задачей он, как ему показалось, справился.

Пуаро взял со стола пулю и повертел в руках.

— Кин подбросил ее к стене под зеркало, пока мы с мистером Дейлхаузом осматривали окно.

— О, Джон, — Диана повернулась к Маршаллу. — Давай скорее поженимся, и скорее увези меня отсюда.

Барлинг кашлянул.

— Дорогая Диана, учитывая условия завещания, которое оставил мой друг…

— Мне ничего не нужно! — воскликнула девушка. — Лучше я наймусь расклейщицей объявлений.

— Тебе не придется этого делать, — сказал Гарри. — Поделим все пополам, Ди. Не хочется пользоваться тем, что у дядюшки с головой было не все в порядке.

Неожиданно миссис Литчем Рош вскрикнула и вскочила с кресла.

— Месье Пуаро, но ведь это… ведь это означает… он… он разбил зеркало нарочно!

— Конечно, мадам.

— О! — Она посмотрела на Пуаро. — Но разбить зеркало — к несчастью!

— Вы правы, мистеру Джеффри Кину действительно не повезло, — бодро ответил ей Пуаро.

Дело о любви

Мистер Саттерсвейт задумчиво смотрел на хозяина дома, который сидел напротив него за столом. Тот был полной его противоположностью, даже странно, что они подружились. Полковник больше всего на свете любил деревню и лошадей. И если и приезжал в Лондон, то на неделю, на две, да и то не по своей воле. Мистер Саттерсвейт был горожанин до мозга костей. Он прекрасно разбирался в тонкостях французской кухни, в дамских нарядах, знал про все городские скандалы. Обожал изучать на практике тонкости человеческой натуры, никогда при этом не отступая от однажды взятого правила: оставаться в роли стороннего наблюдателя.

Полковник же понятия не имел, что происходит в доме у ближайших соседей, приходил в ужас от любого проявления чувств, и со стороны, конечно, могло показаться, будто между этими двумя людьми нет ничего общего. Дружили они давно и главным образом потому, что дружили еще их отцы. А еще потому, что оба принадлежали к одному и тому же кругу, где придерживались строгих взглядов относительно нуворишей.

Было почти половина восьмого. Гость и хозяин сидели в уютном кабинете, и Мелроуз с жаром истинного знатока рассказывал о зимних скачках прошлого года. Мистер Саттерсвейт, чьи знания о лошадях были получены в основном во время тех, освященных традицией, утренних воскресных прогулок к конюшням, которые еще оставались в старых поместьях, слушал его со своей неизменной вежливостью.

Сию интересную беседу прервал резкий телефонный звонок. Мелроуз подошел к столу и поднял трубку.

— Алло, да, это полковник Мелроуз… Что? — Выражение лица его переменилось и приняло холодное официальное выражение. Следовательно, звонок был из магистрата, и говорили не о лошадях.

Несколько минут полковник молча слушал, потом коротко ответил:

— Хорошо, Куртис. Сейчас приеду. — Он положил трубку и повернулся к гостю: — Убит сэр Джеймс Дуайтон, тело найдено в библиотеке.

— Как?!

Потрясенный, мистер Саттерсвейт от неожиданности вздрогнул.

— Мне нужно немедленно ехать в Олдер-уэй. Хотите со мной?

Мистер Саттерсвейт вспомнил, что полковник сейчас является главным констеблем графства.

— Если я не помешаю… — мистер Саттерсвейт заколебался.

— Нет, конечно, не помешаете. Звонил инспектор Куртис. Честный, хороший парень, но совершенный болван. Буду рад, если вы присоединитесь, Саттерсвейт. На мой взгляд, вы могли бы оказаться очень даже полезны.

— Убийцу поймали?

— Нет, — отрезал полковник.

Опытный слух мистера Саттерсвейта тотчас уловил скрытый смысл, таившийся в этой краткости. И попытался припомнить все, что знал о Дуайтонах.

Последний Дуайтон был старый сэр Джеймс, человек чванливый и грубый. То есть как раз такой, что легко мог обзавестись врагами. Седой, краснолицый, он и в свои шестьдесят сохранил репутацию забияки и драчуна.

Потом мысленно мистер Саттерсвейт перешел к жене сэра Джеймса, леди Дуайтон. Перед ним ясно встал ее образ, образ молодой стройной женщины с золотистыми волосами. Он припомнил ходившие о ней слухи и сплетни. Так вот в чем причина, вот почему так встревожен Мелроуз. Мистер Саттерсвейт тряхнул головой и заставил себя вернуться к реальности.

Пять минут спустя они уже неслись по ночной дороге в двухместном, последней модели, спортивном автомобиле полковника.

Полковник был человек неразговорчивый. Первый раз он раскрыл рот мили через полторы.

— Вы ведь были с ними знакомы? — отрывисто спросил он.

— С Дуайтонами? Разумеется. Я знаю о них все. — Кого только не знал мистер Саттерсвейт? — С ней я встречался всего, кажется, один раз, но с ее отцом был знаком неплохо.

— Миловидная женщина, — сказал Мелроуз.

— Красавица! — проговорил мистер Саттерсвейт.

— Вы так думаете?

— Чистейший тип Возрождения, — проговорил мистер Саттерсвейт, радуясь поводу заговорить на приятную тему. — Прошлой весной я видел ее в спектаклях… В этих, знаете ли, любительских благотворительных. Она была потрясающа. Настоящая красавица былых времен, ни намека на нынешнюю моду. Ее легко представить себе во дворце какого-нибудь дожа или в роли Лукреции Борджиа.

Полковник слегка крутнул руль, что-то объезжая, а мистер Саттерсвейт неожиданно замолчал. Странно, что на ум вдруг пришло имя Борджиа. При нынешних обстоятельствах…

— Дуайтона, случайно, не отравили? — торопливо спросил он.

Мелроуз искоса бросил на него любопытствующий взгляд.

— Почему вы об этом спросили, вот что хотел бы я знать, — сказал он.

— О… Сам не понимаю. — Мистер Саттерсвейт неожиданно заволновался. — Просто пришло на ум.

— Нет, не отравили, — мрачно сказал Мелроуз. — Если хотите знать, ему раскроили череп.

— Тупым предметом, — проговорил мистер Саттерсвейт, глубокомысленно покачав головой.

— Прекратите разговаривать так, будто вы начитались дурацких детективов, Саттерсвейт. Его ударили бронзовой статуэткой.

— О! — сказал мистер Саттерсвейт и надолго замолчал.

— А не знаете ли вы парня по имени Поль Деланж? — через несколько минут снова спросил Мелроуз.

— Знаю. Очень приятный молодой человек.

— Ну женщины-то наверняка именно так и считают, — фыркнул полковник.

— Он вам не нравится?

— Да, не нравится.

— А мне казалось, должно было быть наоборот. Он ведь хороший наездник.

— Скачет, будто какой-то иностранец на показательных выступлениях. Сплошные обезьяньи трюки.

Мистер Саттерсвейт с трудом подавил улыбку. Бедняга Мелроуз — британец до мозга костей. Себя мистер Саттерсвейт считал космополитом и старался смотреть на жизнь шире.

— Разве Деланж сейчас в Англии? — спросил он.

— Он как раз только что гостил у Дуайтонов в Олдеруэе. Но неделю назад старик, говорят, выгнал его из дому.

— За что?

— Наверное, застал в постели жены. Что за черт…

Машина резко вильнула, раздался скрежет.

— Самый опасный перекресток в Англии, — сказал Мелроуз. — Но это он должен был дать сигнал. Мы-то ехали по главной дороге… Похоже, ему досталось больше, чем нам.

Он хлопнул дверцей. Человек, который сидел в столкнувшейся с ними машине, тоже вышел и подошел к полковнику. До мистера Саттерсвейта донеслись обрывки разговора.

— Боюсь, виноваты только мы, — сказал незнакомец. — Я плохо знаю здешние дороги, указателей никаких, я не заметил, что мы выехали на главную.

Полковник, сразу смягчившись, что-то вежливо возразил. Оба они склонились над машиной, которую уже осматривал шофер. Разговор принял сугубо технический характер.

— Боюсь, мы застряли на полчаса, не меньше, — сказал незнакомец. — Но не смею задерживать. Рад, что ваша машина не пострадала.

— Собственно говоря… — начал было полковник и не договорил.

Мистер Саттерсвейт выпорхнул из машины этакой пташкой и схватил в восторге незнакомца за руку.

— Конечно! То-то голос мне показался знакомым! — взволнованно воскликнул он. — Невероятно. Совершенно невероятно!

— Э-э? — вопросил полковник Мелроуз.

— Мистер Харли Кин. Наверняка я вам рассказывал о нем раз сто, не меньше.

Судя по всему, полковник не мог припомнить, чтобы слышал о мистере Харли Кине хотя бы раз, но он вежливо промолчал, а мистер Саттерсвейт продолжал ликовать.

— Сколько же мы не виделись… Дайте-ка припомнить…

— С того самого вечера в «Шутах и бубенцах», — спокойно отозвался мистер Кин.

— В «Шутах и бубенцах»? Это еще что? — спросил полковник.

— Гостиница, — пояснил мистер Саттерсвейт.

— Что за странное название.

— Старое, а не странное, — сказал мистер Кин. — Позвольте напомнить, в прежние времена и те, и другие были в Англии вовсе не редкость.

— Думаю, да. Вы, разумеется, правы, — рассеянно согласился полковник. И мигнул от удивления. Видимо, из-за странной игры света мистер Кин, стоявший в белых лучах фар одной машины возле красных задних огней другой, показался вдруг ему облаченным в пестрый шутовской наряд. Но, конечно, это была игра света.

— Не можем же мы бросить вас здесь вот так, на дороге, — сказал мистер Саттерсвейт. — Поедемте с нами. У нас хватит места для троих, не так ли, Мелроуз?

— Безусловно, — отозвался полковник, но несколько неуверенно. — Однако мы ведь едем по делу, — добавил он после паузы. — Что вы об этом думаете, Саттерсвейт?

Мистер Саттерсвейт на минуту замер. Мысли в голове замелькали со стремительной быстротой. Наконец лицо его просветлело.

— Конечно! — восторженно вскричал он. — Конечно! Мне следовало сразу понять. В жизни не помню случая, чтобы вы появились не вовремя, мистер Кин. Так что мы столкнулись на перекрестке не случайно.

Полковник Мелроуз изумленно взглянул на друга. Мистер Саттерсвейт взял его за руку.

— Помните, я рассказывал вам о нашем приятеле Дереке Кэпеле? Никто не понял, с какой стати он мог бы покончить с собой. А вот мистер Кин сразу догадался, в чем дело. Мистер Кин умеет увидеть то, чего не заметит никто, хотя оно у всех перед носом. В этом ему нет равных.

— Вы заставляете меня краснеть, дорогой Саттерсвейт, — улыбнулся мистер Кин. — Насколько я помню, в тот раз обо всем догадались вы, а вовсе не я.

— Но догадался-то я благодаря вам, — убежденно сказал мистер Саттерсвейт.

— Хорошо, — смущенно прокашлявшись, сдался полковник. — У нас мало времени. Едемте.

Полковник сел за руль. Он был далеко не в восторге от того, что Саттерсвейт навязал ему незнакомого человека, но не знал, как отказаться, и, кроме того, времени на споры не было: в Олдеруэе их действительно уже ждали.

Мистер Саттерсвейт усадил мистера Кина посредине, а сам сел с краю. Машина у полковника была мощная и, несмотря на то что пассажиров прибавилось, легко сорвалась с места.

— Значит, вы тоже интересуетесь преступлениями, мистер Кин? — сказал Мелроуз, изо всех сил стараясь быть приветливым.

— Не совсем преступлениями.

— Тогда чем же?

Мистер Кин улыбнулся.

— Спросите у мистера Саттерсвейта. Он очень проницательный человек.

— На мой взгляд, — медленно проговорил мистер Саттерсвейт, — может быть, я ошибаюсь, но, на мой взгляд, больше всего вас, мистер Кин, интересует… любовь.

Произнеся это последнее слово, которое ни один англичанин не в состоянии сказать вслух без чувства неловкости, мистер Саттерсвейт покраснел. Проговорил он его извиняющимся тоном, словно поставив в кавычки.

— Бог ты мой, — промолвил полковник, пожал плечами и замолчал.

Про себя он подумал, что это, должно быть, самый странный из всех приятелей Саттерсвейта. Искоса он постарался рассмотреть случайного попутчика. С виду тот выглядел совершенно нормально — обыкновенный молодой человек. Правда, смуглый и темноволосый, но на иностранца не похож.

— А теперь, — с важностью произнес мистер Саттерсвейт, — пора рассказать вам, в чем дело.

Говорил он минут десять. Сидя в темноте, в машине, которая мчалась через ночь, он ощутил вдруг пьянящее чувство власти над жизнью. Что из того, что он всего-навсего обыкновенный сторонний наблюдатель? Он чувствовал силу слов, он умел с ними обращаться и сейчас создавал живой образ — образ Лауры Дуайтон, белокожей и рыжеволосой, женщины небывалой красоты, какая встречалась лишь прежде, во времена Возрождения, а когда ему это удалось, создал еще один, темный, — образ красавца Поля Деланжа.

Они ожили у него на фоне пейзажей Олдеруэя, который стоит неизменный со времен Генриха VII, хотя некоторые считают, что еще дольше. Олдеруэя, английского до последнего камня, с его тисовыми аллеями, со старым сараем, со старым прудом, где когда-то монахи ловили к пятнице карпов.

Несколькими искусными мазками он нарисовал и портрет сэра Джеймса, истинного потомка де Уиттонов, которые когда-то давным-давно продали свои земли, а деньги спрятали в сундуках, пережив таким образом черные дни и сохранив Олдеруэй.

Наконец мистер Саттерсвейт замолчал. Он понял, что хорошо справился со своей задачей, понял по молчанию слушателей. Он ждал заслуженной похвалы. И его похвалили.

— Мистер Саттерсвейт, вы художник.

— Я… я лишь старался описать все как есть.

Скромный маленький человечек, он вдруг почувствовал себя неловко.

Через несколько минут они уже въезжали во въездные ворота. Автомобиль остановился возле главного входа, где навстречу им по ступенькам торопливо сбежал констебль.

— Добрый вечер, сэр. Инспектор Куртис ждет вас в библиотеке.

— Ясно.

Мелроуз, а за ним следом оба его спутника поднялись по лестнице. Когда они проходили через обширный холл, из дверей выглянуло встревоженное лицо старого дворецкого.

Мелроуз кивнул:

— Добрый вечер, Майлз. А вечерок-то печальный, а?

— И не говорите, — дрожащим голосом отозвался тот. — Все еще не верится, сэр, честное слово, не верится. Подумать только, взять и пристукнуть хозяина.

— Да уж, — коротко откликнулся Мелроуз. — Ну, с вами мы еще поговорим.

Он прошел прямо в библиотеку. В библиотеке его приветствовал почтительным поклоном грузный, с военной выправкой человек. Это был инспектор Куртис.

— Скверное дело, сэр. Я все оставил как было. На орудии никаких отпечатков. Кто бы ни был убийца, он свое дело знает.

Мистер Саттерсвейт взглянул на фигуру человека в кресле, который лежал, уткнувшись лицом в большой письменный стол, и торопливо отвел глаза. Убили его ударом сзади, раскроив череп. Зрелище было не из приятных.

Орудие убийства лежало рядом на полу, бронзовая статуэтка фута в два высотой, с основанием еще влажным и красным от крови. Мистер Саттерсвейт склонился над ней с любопытством.

— Венера, — тихо сказал он. — Надо же, его сгубила Венера.

Сколько пищи для романтических размышлений!

— Окна, — сказал инспектор, — были закрыты и заперты. — Он многозначительно замолчал.

— Следовательно, убийца не посторонний, — нехотя сделал вывод главный констебль. — Что ж… Что ж, посмотрим.

Убитый был одет в костюм для гольфа, а возле большого, обитого кожей дивана стола сумка с клюшками.

— Он как раз только что вернулся, — сказал инспектор, проследив за взглядом полковника. — В пять пятнадцать. Стол для чая дворецкий накрыл ему здесь. Лакею он велел принести домашние туфли. И, насколько нам известно, лакей этот и есть последний, кто видел сэра Джеймса живым.

Мелроуз кивнул и оглядел письменный стол.

Почти все на нем было разбито и перевернуто. Первыми бросались в глаза большие эмалевые часы, лежавшие на боку посередине.

Инспектор откашлялся.

— Хоть тут нам немного повезло, сэр, — сказал он. — Видите, часы-то остановились. Остановились в половине седьмого. Значит, это и есть время убийства. Просто подарок для нас, да и только.

Полковник внимательно осмотрел часы.

— Да, действительно, будто для нас, — сказал он и помолчал. — Как вы изволили заметить, инспектор, действительно будто подарок. Черт побери! Не нравится мне это.

Он перевел взгляд на своих спутников, На мистера Кина он взглянул с надеждой.

— Черт побери! — сказал он. — Все как-то слишком удачно складывается. Вы же меня понимаете. На самом деле так не бывает.

— Вы хотите сказать… — начал мистер Кин и тоже помолчал. Потом закончил фразу: — …что часы на самом деле так не падают?

Мелроуз молча взглянул на него, на часы, лежавшие на столе с видом жалким и трогательным, какой появляется у вещей, утративших вдруг неожиданно для себя чувство собственного достоинства. Полковник почтительно и осторожно вернул часы в подобающее им положение. И вдруг с силой ударил по столу. Часы подпрыгнули, но остались стоять. Мелроуз ударил снова, и на этот раз медленно, будто нехотя, часы повалились навзничь.

— Во сколько обнаружили тело? — резко спросил полковник.

— Около семи, сэр.

— Кто обнаружил?

— Дворецкий.

— Пригласите его, — сказал Мелроуз. — Нужно с ним поговорить. А где, кстати, леди Дуайтон?

— Леди вынуждена была лечь в постель, сэр. Горничная говорит, она не в себе и не желает никого видеть.

Мелроуз понимающе кивнул. Инспектор отправился на поиски дворецкого. Мистер Кин задумчиво смотрел на огонь в камине. Мистер Саттерсвейт пристроился рядом. Несколько минут он, мигая, смотрел на мерцающие поленья, но вдруг внимание его привлек небольшой предмет на решетке. Мистер Саттерсвейт наклонился и поднял маленький гнутый осколок.

— Вы меня звали, сэр?

Голос у дворецкого вновь неуверенно дрогнул. Мистер Саттерсвейт сунул осколок в карман жилета и оглянулся.

Старый дворецкий стоял на пороге комнаты.

— Присядьте, — мягко сказал ему полковник. — Вы все еще дрожите. Конечно, для вас это был страшный удар.

— Да, сэр.

— Что ж, разговор у нас будет недолгий. Насколько мне известно, сэр Джеймс вернулся домой вскоре после пяти, так?

— Да, сэр. Он попросил принести ему чай сюда. Потом, когда я пришел за подносом, велел прислать Дженнингса… Дженнингс — его лакей, сэр.

— В какое время это было?

— Примерно в десять минут седьмого, сэр.

— Понятно. А потом?

— Потом я послал за Дженнингсом, сэр. А в семь часов снова зашел, чтобы закрыть окна и опустить шторы, и тогда и увидел…

Мелроуз его перебил:

— Нет, нет, подробности не обязательны. Вы ведь не трогали тело? Ничего не трогали?

— О нет, сэр! Я сразу побежал к телефону и позвонил в полицию.

— А потом?

— Потом нашел Джейн… то есть горничную хозяйки… и велел передать все ее сиятельству.

— Вы видели ее вечером?

Полковник Мелроуз задал этот вопрос спокойно, но мистер Саттерсвейт заметил прозвучавшую в голосе тревожную нотку.

— Только издали, сэр. Когда ее сиятельство узнали о том, что произошло, и поднимались к себе.

— До того вы ее не видели?

Этот вопрос Мелроуз задал резко, и все в комнате заметили, как заколебался дворецкий.

— Я… Я видел ее мельком, сэр, когда миледи спускались вниз.

— Она заходила сюда?

Мистер Саттерсвейт затаил дыхание.

— Я… Кажется, нет, сэр.

— В котором часу это было?

В библиотеке стояла такая тишина, что если бы на пол упала иголка, это услышали бы. Понимает ли старый дворецкий, подумал мистер Саттерсвейт, истинный смысл последнего вопроса?

— Примерно в половине седьмого, сэр.

Полковник Мелроуз тяжело вздохнул.

— Все, благодарю вас. Пришлите, пожалуйста, ко мне Дженнингса.

Дженнингс не заставил себя ждать. Это был узколицый человек, ступавший осторожно, как кошка. Взгляд у него был лукавый и плутоватый.

«Такой, — подумал про себя мистер Саттерсвейт, — зная, что сойдет с рук, прикончил бы не задумываясь».

Мистер Саттерсвейт внимательно прислушивался к их разговору с полковником. Но в ответах лакея не к чему было придраться: принес домашние туфли, забрал ботинки.

— Что вы сделали потом, Дженнингс?

— Потом я сразу отправился в комнату для слуг, сэр.

— В котором часу вы вышли из библиотеки?

— Кажется, в четверть седьмого, сэр.

— Где вы были в половине седьмого?

— В комнате для слуг, сэр.

Кивком полковник велел ему удалиться. И вопросительно взглянул на инспектора.

— Он говорит правду, сэр, я проверил. С шести двадцати и до семи он действительно находился в комнате для слуг.

— Значит, Дженнингса придется исключить, — с некоторым сожалением проговорил главный констебль. — Кроме того, у него нет мотива.

Все трое переглянулись.

Тут в дверь постучали.

— Войдите, — сказал полковник.

На пороге появилась испуганная горничная леди Дуайтон.

— Прошу прощения, ее сиятельство узнали, что здесь находится полковник Мелроуз, и хотели бы с ним поговорить.

— Прекрасно, — сказал полковник. — Я сейчас поднимусь. Проводите меня, будьте любезны.

Но тут чья-то рука отодвинула горничную в сторону. На пороге появилась удивительной красоты женщина, совсем другая, ничем не похожая на горничную. Лаура Дуайтон была словно гостья из иного мира.

Платье тусклого синего цвета плотно облегало фигуру. Золотистые волосы были уложены на старинный манер в простой узел. Прекрасно зная свой стиль, леди Дуайтон никогда не стригла волос. Руки были обнажены.

Чтобы скрыть слабость, одной рукой она взялась за дверной косяк, в другой была книга. «Как она похожа на мадонну, — подумал мистер Саттерсвейт, — мадонну с полотен ранних итальянцев».

Леди Дуайтон слегка покачнулась. Полковник Мелроуз ринулся к ней на помощь.

— Я пришла сказать… пришла сказать…

У нее был низкий глубокий голос. Мистер Саттерсвейт так увлекся драматической сценой, что едва не забыл, где и зачем находится.

— Прошу вас, леди Дуайтон.

Поддерживая ее за талию, полковник Мелроуз провел леди Дуайтон через вестибюль в крохотную гостиную, где стены были обиты светлым шелком. Мистер Саттерсвейт и мистер Кин последовали за ними. Леди Дуайтон опустилась на низкий диванчик, откинулась на кирпичного цвета шелковые подушки и прикрыла глаза. Очень спокойно она проговорила:

— Это я его убила. Потому и пришла. Я его убила.

В комнате повисла тяжелая тишина. Мистер Саттерсвейт услышал даже, как стучит сердце.

— Леди Дуайтон, — сказал полковник Мелроуз. — У вас шок… Вы не в себе. По-моему, вы не отдаете себе отчета в том, что говорите.

Откажется ли она от своих слов, пока… пока ей предлагают эту возможность?

— Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что говорю. Его убила я.

Двое из четверых находившихся в комнате мужчин ахнули, двое других не произнесли ни звука. Лаура Дуайтон выпрямилась.

— Вы что, не понимаете? Я вошла к нему в кабинет и выстрелила. Я сознаюсь в своем преступлении.

Книга, которую она держала, выскользнула из рук. Из нее выпал разрезальный нож, тонкий, похожий на кинжал, с рукояткой, украшенной бриллиантами. Мистер Саттерсвейт машинально поднял его и положил на стол. Опасная игрушка, подумал он, ею легко можно убить человека.

— Ну? — нетерпеливо произнесла Лаура Дуайтон. — И что вы намерены со мной делать? Арестовать? Увезти?

— Леди Дуайтон, то, что вы сказали, очень серьезно, — с трудом выдавил полковник Мелроуз. — Вынужден просить вас подняться к себе и оставаться в комнате до тех пор… э-э… до тех пор, пока я не сделаю соответствующих распоряжений.

Леди Дуайтон кивнула и поднялась. Она вполне овладела собой и стояла, спокойная и холодная.

Она уже направилась было к двери, когда мистер Кин спросил в спину:

— А что вы сделали с револьвером, леди Дуайтон?

В лице ее на мгновение мелькнула растерянность.

— Я… Я где-то его выронила. Нет, я выбросила его в окно… Ах, не помню! Какое это имеет значение? Едва ли я понимала, что делаю. Но ведь это неважно, не так ли?

— Да, — ответил мистер Кин. — На мой взгляд, неважно.

Она посмотрела на него с недоумением и с затаенной тревогой. Потом, гордо выпрямившись, вышла. Мистер Саттерсвейт торопливо последовал за ней. «Она в любую минуту может упасть в обморок», — думал он. Но леди Дуайтон уже поднималась по лестнице, и на лице у нее не было ни следа недавней слабости. Под лестницей, возле ступеней, стояла испуганная горничная.

— Позаботьтесь о своей хозяйке, — повелительно сказал ей мистер Саттерсвейт.

— Конечно, сэр. — Девушка повернулась, чтобы последовать за синим платьем, как вдруг остановилась. — Ах, пожалуйста, сэр, вы ведь не думаете, будто это он, правда? — шепотом вновь обратилась она к мистеру Саттерсвейту.

— Кто?

— Дженнингс, сэр. Ах, на самом деле, сэр, он ведь и мухи не обидит.

— Дженнингс? Нет, конечно, нет. Ступайте и позаботьтесь о миледи.

— Да, сэр.

Девушка бегом взлетела наверх. Мистер Саттерсвейт возвратился в комнату.

— Ну и дела, — произнес в это время полковник. — Чего-то я не понимаю. Однако… Однако леди вела здесь себя будто какая-нибудь героиня дурацкого романа.

— Удивительно, — согласился с ним мистер Саттерсвейт. — Будто на сцене.

Мистер Кин тоже кивнул:

— Да, но ведь вы любите театр, не так ли? И способны оценить хорошую игру.

Мистер Саттерсвейт задумчиво взглянул на друга.

В наступившей тишине раздался отдаленный хлопок.

— Похоже на выстрел, — сказал полковник Мелроуз. — Наверное, сторож. Так вот что она услышала. Видимо, она спустилась вниз, просто чтобы взглянуть, в чем дело. К телу она, конечно, не подошла. Она сразу решила, будто…

— Мистер Деланж, сэр, — сказал от дверей появившийся вдруг дворецкий.

— А? — сказал Мелроуз. — Что «мистер Деланж»?

— Мистер Деланж здесь, сэр, и хотел бы с вами поговорить.

Полковник Мелроуз откинулся в кресле.

— Пригласите его сюда, — мрачно распорядился он.

Мгновение спустя на пороге показался Поль Деланж. Как и сказал полковник, Деланж, с его легкими изысканными движениями, красивым смуглым лицом и близко посаженными глазами, был не похож на англичанина. Глядя на него, все невольно вспоминали портреты работы мастеров Возрождения. Он и Лаура Дуайтон, оба были словно окутаны одной дымкой.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал Деланж.

И несколько театрально поклонился.

— Не знаю, зачем я вам понадобился, мистер Деланж, — резко сказал полковник, — если это не имеет отношения к тому, что здесь сегодня…

Деланж рассмеялся.

— Напротив, более чем имеет.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, — спокойно произнес Деланж, — что намерен сознаться в убийстве сэра Джеймса Дуайтона.

— Вы соображаете, что говорите? — мрачно вопросил полковник.

— Разумеется.

Деланж неотрывно глядел на стол.

— Не понимаю…

— Почему я решил сознаться? Можете назвать это угрызениями совести… Назовите как хотите. С вас хватит и того, что я пришел сказать: его зарезал я. — Деланж кивнул в сторону стола. — Орудие вы, насколько я понимаю, нашли. Прелестная игрушка. Леди Дуайтон держала это вместо закладки, забывала где попало, я и подобрал.

— Минуточку, — сказал полковник Мелроуз. — Правильно ли я понял? Вы признаетесь в том, что зарезали сэра Джеймса вот этим самым ножом? — Полковник взял в руки нож.

— Совершенно верно. Видите ли, мне удалось проникнуть в дом через окно. Он сидел спиной. Все оказалось очень просто. Ушел я тем же путем.

— Через окно?

— Конечно.

— Во сколько это произошло?

Деланж заколебался.

— Дайте подумать. Я разговаривал со сторожем, это было в четверть седьмого. Я слышал часы на церкви. Значит, все произошло примерно в половине.

На губах полковника заиграла хмурая ухмылка.

— Совершенно верно, молодой человек, — сказал он. — Все произошло действительно в половине седьмого. Вполне вероятно, кто-то успел вам об этом сказать. Но до чего странное убийство.

— Что же в нем странного?

— Слишком много убийц, — сказал полковник Мелроуз.

Деланж затаил дыхание.

— Разве кто-то еще сознался? — спросил он заметно дрогнувшим голосом.

— Да, леди Дуайтон.

Резко вздернув голову, Деланж натянуто рассмеялся.

— Леди Дуайтон подвержена экзальтации, — беспечно сказал он. — На вашем месте я не стал бы обращать внимание на ее слова.

— Я и не стану, — сказал полковник. — Но дело не только в ней.

— В чем же еще?

— Дело в том, — сказал Мелроуз, — что несколько минут назад леди Дуайтон призналась, будто она застрелила сэра Джеймса, а теперь вы. Вы утверждаете, будто зарезали его. К счастью для вас обоих, сэра Джеймса и не зарезали, и не застрелили. Его убили ударом по голове.

— Боже мой! — воскликнул Деланж. — Но женщина не в состоянии…

Он прикусил губу.

Мелроуз кивнул с усмешкой.

— Читал не раз, — проговорил он. — Но вижу впервые.

— Вы о чем?

— О том, как двое молодых идиотов пытаются взять вину на себя, чтобы выгородить друг друга, — ответил Мелроуз. — Зато нам теперь придется все начинать сначала.

— Лакей! — воскликнул мистер Саттерсвейт. — Эта девушка, горничная… Я сначала не обратил внимания на ее слова. — Он помолчал, пытаясь собраться с мыслями. — Горничная испугалась, что его подозревают. Значит, мотив, о котором ничего не известно нам, зато известно ей, наверняка есть.

Полковник Мелроуз нахмурился и позвонил в колокольчик.

— Если леди Дуайтон стало полегче, попросите ее еще раз спуститься вниз, — сказал он появившемуся дворецкому.

Ее прихода они дожидались молча. При виде Деланжа Лаура Дуайтон пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась за косяк. Полковник Мелроуз поспешил ей на помощь.

— Все в порядке, леди Дуайтон. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь.

— Не понимаю. Что здесь делает мистер Деланж?

Деланж подошел к ней.

— Лаура… Лаура, зачем ты это сделала?

— Ты о чем?

— Я понял. Ты сделала это ради меня, потому что подумала, будто… В конце концов, это естественно. Но… Ты ангел.

Полковник Мелроуз откашлялся. Больше всего на свете он не любил чувств и сцен.

— Леди Дуайтон, если позволите так выразиться, сегодня и вам, и мистеру Деланжу очень повезло. Только что мистер Деланж тоже попытался сделать признание… О, только не волнуйтесь, ему это не удалось! Однако мы хотим слышать правду. Хватит, поиграли. Ваш дворецкий сказал, будто в половине седьмого вы входили в библиотеку. Так ли это?

Лаура взглянула на Деланжа. Тот кивнул.

— Говори правду, Лаура, — сказал он. — Правда нужна нам всем.

Лаура глубоко вздохнула:

— Хорошо, я все скажу.

Она опустилась в кресло, которое ей подвинул мистер Саттерсвейт.

— Я действительно спустилась вниз. Я открыла дверь и увидела…

Она судорожно проглотила комок в горле.

Мистер Саттерсвейт подался вперед и отечески потрепал ее по руке.

— Ну, ну, — сказал он. — Что вы увидели?

— Муж лежал лицом вниз, уткнувшись головой в стол. Я увидела его голову, кровь… О-о!..

Она закрыла лицо руками. Полковник Мелроуз склонился к ней.

— Простите, леди Дуайтон. Почему вы подумали, будто вашего мужа застрелил мистер Деланж?

Она кивнула.

— Прости меня, Поль, — проговорила она. — Но ты сказал… Ты сказал…

— Что я пристрелю его, как собаку, — мрачно закончил Деланж. — Да, действительно. Это было в тот самый день, когда я узнал, как он с тобой обошелся.

Но полковник не пожелал отклоняться от темы.

— Тогда, насколько я понимаю, вы, леди Дуайтон, поднялись наверх и… э-э… ничего никому не сказали. Не станем вдаваться в причины. Вы не трогали тело и не подошли близко к письменному столу?

Ее передернуло.

— Нет, я сразу пошла к себе.

— Понятно, понятно. Сколько было времени. Вы не заметили?

— Когда я поднялась к себе, было половина седьмого.

— Тогда, значит, в шесть двадцать пять сэр Джеймс был уже мертв. — Полковник оглядел присутствующих. — Время на часах перевели нарочно, а? Так мы и подумали. Нет ничего проще, чем передвинуть стрелки и поставить так, как нужно, однако преступник совершил ошибку, положив часы набок. Что ж, круг подозреваемых сузился. Это либо дворецкий, либо лакей, но сдается мне, что не дворецкий. Скажите, леди Дуайтон, не было ли у Дженнингса причин затаить обиду на вашего мужа?

Лаура отняла руки от лица.

— Вряд ли это можно назвать обидой, но… Дело в том, что как раз сегодня утром Джеймс сказал, будто поймал его на воровстве и потому хочет уволить.

— Ах так! Уже кое-что. Если бы ваш муж уволил Дженнингса, то тому пришлось бы уйти без рекомендации. Для него это очень серьезная причина.

— Вы что-то сказали про часы, — проговорила Лаура. — Если вы хотите точно узнать время убийства, можно попытаться. Джеймс наверняка брал с собой брегет… он всегда брал его на площадку. Хотя, наверное, и брегет разбился, ведь Джеймс упал грудью.

— Замечательная мысль, — медленно произнес полковник. — Но боюсь… Куртис!

Инспектор, быстро сообразив, что от него требуется, кивнул и вышел. Через минуту он вернулся. В руке он держал серебряные часы — в форме мяча для гольфа, какие делают для заядлых игроков, чтобы носить в сумке вместе с мячами.

— Вот они, сэр, — сказал Куртис. — Только боюсь, проку будет немного. Корпус прочный.

Полковник взял часы и поднес к уху.

— Похоже, все-таки остановились, — произнес он.

Он нажал пальцем на язычок, крышка открылась. Стекло на часах треснуло.

— Ага! — воскликнул Мелроуз.

Стрелки показывали четверть седьмого.

— Отличный портвейн, полковник, — сказал мистер Кин.

Было половина десятого, и они уже успели закончить прерванный обед в доме Мелроуза. Мистер Саттерсвейт сиял от счастья.

— Я оказался прав, — со смешком проговорил он. — И вы, мистер Кин, не станете этого отрицать. Сегодня вы попались нам именно для того, чтобы спасти две глупых головы, которым так не терпелось оказаться на плахе.

— Разве? — сказал мистер Кин. — Разумеется, стану. Я не сделал для них ничего.

— То, что ваша помощь не понадобилась, случайность, — согласился с ним мистер Саттерсвейт. — Но ведь могла. Все висело на волоске. Никогда не забуду, как леди Дуайтон сказала: «Это я его убила». В театре и вполовину не чувствуешь подобного напряжения.

— Совершенно с вами согласен, — сказал мистер Кин.

— Даже не верится, что такое могло произойти не в книжке, а в жизни, — кажется, в двадцатый раз за вечер произнес полковник.

— Разве? — отозвался мистер Кин.

Полковник вытаращил глаза.

— Но, черт побери, это же произошло!

— Леди Дуайтон была сегодня великолепна, — вставил мистер Саттерсвейт, откидываясь на спинку и потягивая портвейн. — Совершено великолепна. Она допустила одну ошибку. Она поторопилась с выводом, будто ее мужа застрелили. Не менее глупо было со стороны Деланжа решить, будто убийство совершено ножом, и только на том основании, что нож случайно оказался на столе. В конце концов, то, что леди Дуайтон взяла его с собой в библиотеку, всего-навсего совпадение.

— Неужели? — спросил мистер Кин.

— Но ведь если они оба сознались в совершении преступления, не зная при этом, каким образом оно было совершено, — продолжал мистер Саттерсвейт, — то что из этого следует?

— То, что им наверняка поверят, — со странной улыбкой произнес мистер Кин.

— И то, что все это ужасно напоминает роман, — вновь произнес полковник.

— Полагаю, именно благодаря романам они все это и придумали, — сказал мистер Кин.

— Возможно, — согласился мистер Саттерсвейт. — Иногда прочитанное самым неожиданным образом сливается с жизнью. — Он взглянул на мистера Кина. — Разумеется, — сказал он, — часы с самого начала выглядели крайне подозрительно. И действительно, легче легкого перевести стрелки вперед или назад.

Мистер Кин кивнул.

— Вперед, — сказал он и помолчал. — Или назад.

Голос его при этом прозвучал весьма загадочно. И он не сводил своих темных блестящих глаз с лица мистера Саттерсвейта.

— Эти стрелки были передвинуты вперед, — сказал мистер Саттерсвейт. — И нам это известно.

— Разве? — спросил мистер Кин.

Мистер Саттерсвейт с недоумением воззрился на друга.

— Вы хотите сказать, — медленно проговорил он, — что их передвинули назад? Чушь. Это невозможно.

— Отнюдь не невозможно, — проговорил мистер Кин.

— Чепуха. Кому бы это могло понадобиться?

— Только тому, насколько я полагаю, у кого есть алиби именно на это время.

— Черт побери! — вскричал полковник. — Именно в это время молодой Деланж беседовал со сторожем.

— Да, именно так он и сказал, — произнес мистер Саттерсвейт.

Мистер Саттерсвейт и полковник беспомощно переглянулись. Почва уходила из-под ног, и ощущение это было не из приятных. Факты вдруг завертелись, повернувшись совершенно неожиданной стороной. В центре этого мельтешения оставалось спокойное улыбающееся лицо мистера Кина.

— Но в таком случае… — произнес полковник Мелроуз. — В таком случае…

Фразу закончил мистер Саттерсвейт.

— Дело принимает совершенно другой оборот. Улика действительно сфабрикована, но с другой целью — с целью обвинить лакея. Не может быть! Это невозможно. Зачем же они тогда сознавались в убийстве!

— Затем, — сказал мистер Кин, — что вы в первую очередь заподозрили бы кого-то из них. Разве не так? — Голос его звучал мечтательно и умиротворенно. — Все, как вы и заметили, полковник, произошло будто в романе. Из романа они и почерпнули идею. Именно так поступают невиновные. Потому и вы сразу решили, будто они невиновны. Ничего не поделаешь, сила традиции. А вам, мистер Саттерсвейт, то и дело приходил на ум спектакль. Вы оба не ошиблись. Это была не настоящая драма. И вы оба пусть неосознанно, но это почувствовали. Они поставили свой спектакль чересчур хорошо, так хорошо, что в него трудно поверить.

Мистер Саттерсвейт и полковник вновь обменялись взглядами.

— Это было бы слишком умно с их стороны, — медленно произнес мистер Саттерсвейт. — Дьявольски умно. Но и я вспомнил еще кое о чем. Помните, дворецкий сказал, будто в семь часов зашел в библиотеку закрыть окна, а это значит, он считал, что они открыты.

— Именно через окно и вошел Деланж, — сказал мистер Кин. — Он ударил сэра Джеймса, а потом вместе с леди Дуайтон они сделали все, что задумали…

Он взглянул на мистера Саттерсвейта, словно приглашая его самостоятельно восстановить картину убийства. Мистер Саттерсвейт заколебался.

— Они разбили часы и перевернули их набок, — наконец медленно начал он. — Потом разбили брегет. Потом Деланж вышел в сад, а леди Дуайтон закрыла окно. Но кое-чего я все же не понимаю: зачем им понадобился брегет? Почему было просто не перевести стрелки на часах?

— Часы — ненадежная улика, — сказал мистер Кин. — Вряд ли кто-нибудь бы ей поверил.

— Брегет — это уже слишком. Сами подумайте, мы ведь о нем и вспомнили-то совершенно случайно.

— Вот уж нет, — отозвался мистер Кин. — Взглянуть на него предложила леди.

Мистер Саттерсвейт взволнованно посмотрел на друга.

— Я ужасно ошибся, — смиренно признал он. — Я решил, что вы появились для того, чтобы спасти влюбленных.

— Именно это я и хочу сделать, — сказал мистер Кин. — О нет, не этих двоих. Однако вспомните горничную. На ней не было синего платья, она не умеет играть. Но она прелестная девушка и, кажется, очень влюблена в человека по имени Дженнингс. Надеюсь, вдвоем вам удастся спасти ее избранника от петли.

— У нас нет доказательств, — угрюмо произнес Мелроуз.

— Есть, — улыбнулся мистер Кин. — Оно у мистера Саттерсвейта.

Мистер Саттерсвейт не знал, что сказать.

— У вас есть доказательство того, — продолжал мистер Кин, — что брегет разбился отнюдь не в кармане сэра Джеймса. Если крышка закрыта, стекло разбить невозможно. Попробуйте и убедитесь. Потому кто-то из них вынул брегет из кармана, разбил стекло, закрыл крышку и положил на место. И никто из них не заметил, что один небольшой осколок упал за решетку.

— Ах вот оно что! — вскричал мистер Саттерсвейт.

Рука его сама потянулась к карману жилета.

Он достал крохотный осколок стекла.

Час справедливости пробил.

— Теперь, — внушительно произнес мистер Саттерсвейт, — невиновный будет спасен.

Желтые ирисы

Эркюль Пуаро сидел, вытянув ноги к электрическому камину. Аккуратность красных горячих линий радовала его ум, приученный к точности.

— Когда топили углем, — промурлыкал Пуаро себе под нос, — речи не было о симметрии. Огонь бесформен и хаотичен.

Именно в эту минуту раздался телефонный звонок. Пуаро поднялся, посмотрел на часы. Было почти половина двенадцатого. Странно, кто же звонит в такой час. Хотя вполне вероятно, просто ошиблись номером.

— Но может быть, — пошутил сам с собой Пуаро, — известный владелец крупной газеты убит у себя в загородном доме и найден в библиотеке, с пятнистой орхидеей в руке и с приколотым к груди рецептом, вырванным из кулинарной книги. Довольный созданной им картиной, Пуаро поднял трубку.

В трубке послышался голос — мягкий, слегка хрипловатый и явно испуганный женский голос.

— Месье Эркюль Пуаро?.. Это месье Эркюль Пуаро?

— Да, Эркюль Пуаро слушает.

— Месье Пуаро, не могли бы вы приехать… Как можно быстрее… Мне грозит опасность, очень серьезная… Я уверена… Пуаро резко перебил:

— Кто вы? Откуда вы звоните?

Голос заговорил глуше и еще взволнованнее:

— Как можно быстрее… Моя жизнь в опасности… Я в «Jardin des Cygnes»…^[9] Как можно быстрее… Столик с желтыми ирисами…

Голос умолк, Пуаро услышал судорожный вздох, и связь оборвалась.

Пуаро повесил трубку. Брови недоуменно приподнялись. Пуаро подумал и процедил:

— Здесь что-то не так.

В «Jardin des Cygnes», едва Пуаро показался на пороге, навстречу ему заспешил толстый Луиджи.

— Buona sera, месье Пуаро. Желаете столик, а?

— Нет, дорогой Луиджи, спасибо. Меня ждут знакомые. Если они уже здесь. Ну-ка, ну-ка, кажется, вон они, там, за столиком с желтыми ирисами… Кстати, не могли бы вы ответить на один небольшой вопрос, если, конечно, не сочтете его неуместным? Почему на всех столах тюльпаны, причем только розовые тюльпаны, а там желтые ирисы?

Луиджи, привыкший жестикулировать, выразительно пожал плечами.

— Такое распоряжение, месье. Просьба гостя. Наверное, любимые цветы одной из дам. Столик заказал мистер Бартон Рассел… Это американец, немыслимо богатый.

— Что ж, женские капризы нужно исполнять, не так ли, Луиджи?

— Ну, коли вы так считаете, месье, — сказал Луиджи.

— Та-ак. Кажется, один из моих знакомых прибыл. Пойду с ним поговорю.

Деликатно, стараясь никого не задеть, Пуаро обогнул танцевальную площадку. Упомянутый им только что столик был накрыт на шестерых, но сидел за ним лишь один молодой человек и с видом рассеянным и меланхоличным тянул шампанское.

Именно этого человека Пуаро ожидал встретить здесь меньше всего. В кругу, в котором вращался Тони Чепелл, сама мысль о том, что кому-то может грозить опасность, казалась невозможной.

Пуаро подошел к столику, из деликатности оставшись стоять.

— Какая приятная встреча, неужели мой старый знакомый Энтони Чепелл?

— Вот это да! Пуаро, легавый! — воскликнул молодой человек. — Только почему Энтони, приятель? Для своих я Тони. — Тони выдвинул стул. — Присядьте, посидите со мной. Давайте порассуждаем на тему преступности. Даже лучше давайте выпьем за преступность. — Тони налил в бокалы шампанского. — Но скажите, дорогой вы мой Пуаро, что вас привело в эту юдоль развлечений? Ведь труп-то здесь не подадут ни в коем случае.

Пуаро пригубил шампанское.

— Что-то вы не очень веселы сегодня, mon cher^[10].

— Не очень весел? Да я сегодня самый несчастный человек на белом свете и вот-вот потону в океане скорбей. Ну-ка… слышите, какую песню играют? Узнаете?

Пуаро осмелился робко предположить:

— Что-то про малышку, которая кого-то покинула?

— Неплохо, — одобрил молодой человек. — Хотя все-таки вы ошиблись. Это «Одна любовь приносит нам печали». Вот как она называется.

— Гм-м.

— Моя любимая песня, — скорбно произнес Тони Чепелл. — Любимая песня, любимый ресторан, любимый оркестрик… и под мою любимую песню моя любимая девушка танцует с другим.

— Так вот откуда печаль? — сказал Пуаро.

— Именно. Сегодня мы с Паулиной — назовем это по-простому — разругались. Я успел сказать ей пять слов, а она мне девяносто пять. Я сказал только: «Но, дорогая, я все объясню», а она сказала все остальное, и мы до сих пор так и не помирились. Видимо, — печально добавил Тони, — самое время мне отравиться.

— Вы с Паулиной? — неуверенно повторил Пуаро.

— С Паулиной Везерби. Свояченица Бартона Рассела. Юная, очаровательная и богатая до безобразия. Бартон Рассел — это тот, кто нас сюда пригласил. Не знакомы? Большой человек, этакий чистенько выбритый обаяшечка, в котором энергия так и бьет ключом. Его жена была сестрой Паулины.

— И кого же еще он пригласил?

— Сейчас закончится танец, и познакомитесь. Про Лолу Вальдес вы наверняка слышали — латиноамериканка, танцовщица, выступает сейчас в новом шоу в «Метрополе», и еще здесь Картер. Вы знакомы со Стивеном Картером? Он из дипломатической службы. Оч-чень секретный. Его все так и называют — Немой Стивен. Только и говорит: «Не вправе обсуждать…» — ну и так далее. А вот и они. Привет!

Пуаро поднялся. Тони представил его всей компании: Бартону Расселу, Стивену Картеру, смуглой и яркой красавице сеньоре Лоле Вальдес и Паулине Везерби, очень юной, голубоглазой и светловолосой.

Бартон Рассел сказал:

— Как, неужто сам великий Пуаро? Сэр, я просто счастлив нашему знакомству! Не хотите ли присоединиться к нам? Конечно, если вы не…

Тони перебил его:

— Насколько я понимаю, сэр, Пуаро либо спешит на свидание с трупом, либо ищет какого-нибудь протратившегося финансиста или гигантский пропавший рубин раджи Боррибуладжи, не так ли?

— Ах, друг мой, неужели вы полагаете, я выхожу из дому только по делам? Разве и я не могу позволить себе разок отдохнуть?

— Нет. Тогда у вас, наверное, секретное свидание с Картером. По последним данным Организации Объединенных Наций, ситуация резко обострилась. Нужно срочно найти украденные документы, иначе завтра начнется война!

Его резко перебила Паулина Везерби:

— Ты что, совсем законченный болван, Тони?

— Прошу прощения.

Тони беспомощно замолчал.

— Вы очень суровы, мадемуазель.

— Терпеть не могу, когда из себя строят идиотов!

— Понимаю, постараюсь быть поосторожнее. Постараюсь в беседе с вами придерживаться исключительно серьезных тем.

— О нет, месье Пуаро. Я имела в виду не вас. — Она подняла на него смеющиеся глаза и спросила: — А вы действительно владеете дедуктивным методом не хуже Шерлока Холмса?

— Применить дедуктивный метод на практике отнюдь не просто. Но если хотите, я могу попытаться. Итак, делаем вывод: ваши любимые цветы — желтые ирисы, я не ошибся?

— Ошиблись, месье Пуаро. Мои любимые цветы — ландыши и розы.

Пуаро вздохнул:

— Не получилось. Попытаемся еще раз. Вечером, совсем недавно, вы звонили по телефону.

Паулина засмеялась и захлопала в ладоши.

— Замечательно!

— Вы позвонили сразу, как только приехали.

— Опять замечательно! Я позвонила, едва мы вошли в ресторан.

— A-а, вот как… Это уже хуже. Значит, вы позвонили до того, как прошли в зал?

— Да.

— Совсем плохо.

— О нет. По-моему, замечательно, и как вы только догадались! Откуда вы знаете, что я звонила?

— Мадемуазель, это великая тайна. А вот кому вы звонили?.. Вероятно, имя этого человека начинается с буквы П или Э, я не ошибся?

Паулина засмеялась.

— Ошиблись. Я звонила горничной, чтобы та отправила кое-какие мои ужасно важные письма, про которые я совершенно забыла. А горничную зовут Луиза.

— Посрамлен, окончательно посрамлен, мадемуазель.

Оркестр снова заиграл.

— Как насчет того, чтобы потанцевать? — спросил Тони.

— Неужели нужно танцевать все подряд, Тони?

— Что в этом плохого? — печально вопросил Тони, обращаясь ко всему свету.

Пуаро повернулся лицом к Лоле Вальдес, которая стояла с ним рядом.

— Не смею просить вас, сеньора. Я для вас слишком стар.

— A-а, какая глупость, что вы говорите! Вы еще молодой, ваши волос еще совсем черный, — сказала Лола Вальдес.

Пуаро непроизвольно вздрогнул.

— Паулина, как твой родственник и опекун, — твердым тоном сказал Бартон Рассел, — я настаиваю на том, чтобы ты танцевала все подряд! К тому же сейчас в первый раз заиграли вальс, а я больше ничего не умею.

— Разумеется, Бартон, идем.

— Что за умница! Ты хорошая девочка, Паулина.

Они поднялись и ушли. Тони пощупал спинку своего стула. Потом обратился к Стивену Картеру.

— Разговорчивый ты человек, Картер, а? — произнес он. — Ты ведь умеешь скрасить вечерок ненавязчивой болтовней, а, я прав?

— Чепелл, я не понимаю, о чем ты.

— О, разумеется, ты не понимаешь, — передразнивая Картера, Тони состроил такую же гримасу.

— Дорогой мой друг…

— Выпей со мной, старик. Если уж тебе нечего сказать, то хоть выпей.

— Спасибо, не хочу.

— А я выпью.

Стивен Картер пожал плечами.

— Прошу прощения, я заметил там одного знакомого, мне нужно с ним поговорить. Мы вместе учились в Итоне.

Стивен Картер поднялся и подошел к молодому человеку, который сидел от них через несколько столиков.

Тони сказал мрачно:

— Этого итонца нужно было утопить при рождении.

А Пуаро все еще разговаривал с темноволосой красавицей.

— Простите, нельзя ли мне поинтересоваться, какие у вас любимые цветы, мадемуазель?

— Э-э, а зачем вам? — игриво спросила Лола.

— Мадемуазель, если я хочу послать даме цветы, я должен быть уверен в том, что выбрал те, какие она любит.

— Очень любезно с вашей стороны, месье Пуаро. Я буду сказать обожаю большие гвоздики, темные красные гвоздики. Или красные розы, и тоже темные.

— Прекрасно! Да, прекрасно! Значит, вам вряд ли понравились бы желтые ирисы.

— Желтый цветок? О нет, он не мой темперамент.

— Очень мудро… А скажите, мадемуазель, сегодня, когда вы приехали в ресторан, вы никому не звонили по телефону?

— Я? По телефону? Нет. Какой странный вопрос!

— Возможно, но я вообще странный человек.

— Похоже на то. — Она стрельнула в его сторону своими темными глазами. — И очень опасный.

— Нет-нет, не опасный, а полезный… для того, кому грозит опасность. Вы поняли меня?

Лола хихикнула, показав белые ровные зубки.

— Нет-нет, — засмеялась она. — Вы опасный.

Эркюль Пуаро вздохнул:

— Вижу, вы ничего не поняли. Все это очень странно.

Тони вдруг очнулся от своих печальных размышлений и сказал:

— Как насчет того, чтобы немножко размяться, Лола? Пошли?

— Пошли. Да. Месье Пуаро не очень храбрец.

Тони взял ее под руку и, двинувшись к танцевальной площадке, на ходу бросил через плечо Пуаро:

— А вы тут пока поразмышляйте о природе преступности, старик.

— Очень полезный совет. Вот именно, очень полезный, — сказал в ответ Пуаро.

Несколько минут он посидел в задумчивости, потом поднял палец. К нему немедленно подошел Луиджи, и по его итальянскому широкому лицу от улыбки разбежались морщинки.

— Mon vieux^[11], — сказал Пуаро. — Мне нужно кое-что выяснить.

— Всегда к вашим услугам, месье.

— Узнайте, пожалуйста, кто из приглашенных за этим столиком сегодня звонил по телефону.

— Это я и сам могу вам сказать, месье. Молодая леди в белом платье звонила сразу, как только вошла в ресторан. Потом она отправилась в гардеробную, а вторая леди вышла навстречу и тоже пошла в кабинку.

— Значит, сеньора все же звонила! До того, как она вошла в зал и увидела столик?

— Да, месье.

— А кто еще?

— Больше никто, месье.

— Значит, придется мне поломать голову, Луиджи.

— Если, месье, я могу чем-то…

Пуаро сделал знак рукой. Луиджи мгновенно удалился. К столу возвращался Стивен Картер.

— Все нас бросили, мистер Картер, — сказал Пуаро.

— О… Да, конечно, — отозвался тот.

— Вы хорошо знакомы с мистером Бартоном Расселом?

— Да, мы довольно долго…

— Его свояченица, мисс Везерби, просто очаровательна.

— Да, прелестная девушка.

— Вы и с ней хорошо знакомы?

— Вполне.

— Н-да, вполне, вполне, — повторил за ним Пуаро.

Картер поднял недоуменный взгляд.

Музыка смолкла, и все вернулись к столу.

Бартон Рассел подозвал официанта:

— Еще бутылку шампанского, и побыстрее.

Потом поднял бокал.

— Послушайте все. Я хочу сказать тост. Честно говоря, я все думал о сегодняшнем вечере. Как вам известно, я заказал стол на шестерых. Нас же за ним было пятеро. Один стул оставался пустой. Потом, по очень странному совпадению, здесь оказался месье Эркюль Пуаро, и я пригласил его составить нам компанию.

Вы и представить себе не можете, до какой степени это странное совпадение. Пустовавшее место я оставил для леди — той самой леди, в память которой я и устроил обед. И устроил я его, леди и джентльмены, в память моей жены Ирис, умершей именно в этот день четыре года назад!

Все, кто сидел за столом, невольно вздрогнули от неожиданности. Бартон Рассел невозмутимо поднял бокал.

— Прошу всех вас выпить в память об Ирис.

— Ирис? — быстро переспросил Пуаро.

И посмотрел на цветы. Бартон Рассел, перехватив его взгляд, спокойно кивнул.

— Ирис… Ирис… — зашептались гости.

Всем стало не по себе.

Бартон Рассел заговорил снова, медленно и тяжело, по-американски монотонно растягивая слова:

— Вам, должно быть, кажется странным, что день смерти жены я решил отметить обедом в модном ресторане. Но у меня на то есть причина… Да, вот именно, есть причина. И коли уж здесь присутствует месье Пуаро, то я хочу объяснить, в чем дело.

Он повернулся лицом к Пуаро.

— Четыре года назад, месье Пуаро, я устроил такой же обед, только не здесь, а в Нью-Йорке. На нем были мы с женой, был мистер Стивен Картер, служивший в то время в посольстве в Вашингтоне, был мистер Энтони Чепелл, приехавший к нам погостить на несколько недель, и сеньора Вальдес, успевшая очаровать тогда своим танцем весь Нью-Йорк. Но главным украшением вечера была малышка Паулина, — он похлопал свояченицу по плечу, — хотя тогда ей едва стукнуло шестнадцать. Помнишь, Паулина?

— Да… Помню, — голос Паулины слегка дрогнул.

— В тот вечер, месье Пуаро, произошла трагедия. Дело было так: раздалась барабанная дробь, началось выступление варьете. Погас свет, и остался лишь один освещенный круг посреди танцевальной площадки. А когда свет снова зажегся, моя жена лежала, уткнувшись в стол лицом. Она умерла, месье Пуаро, умерла. Потом в ее бокале нашли цианистый калий, а в сумочке пакетик с остатками яда.

— Она покончила с собой? — спросил Пуаро.

— Именно к такому заключению пришла полиция… И я не оправился от удара до сих пор, месье Пуаро. Конечно, у нее могли быть причины… Так решила полиция. И я согласился.

Неожиданно он ударил по столу.

— Но не поверил… Нет, четыре года я вспоминал, думал над тем, что произошло, и не поверил! Ирис не могла покончить с собой. Ее убили, месье Пуаро, убил кто-то из тех, кто находится здесь. Я знаю.

— Послушайте, сэр…

Тони Чепелл хотел было вскочить.

— Успокойся, Тони, — сказал Рассел. — Я еще не закончил. Ее убил кто-то из вас, теперь я уверен. Кто-то, воспользовавшись темнотой, подбросил ей в сумку пакет с остатками цианистого калия. Мне кажется, я знаю, кто это. И намерен сегодня вывести на чистую воду…

Речь Рассела перебил звонкий голос Лолы:

— Вы сумасшедший, вы псих, кому бы в голову пришло поднять на нее руку? Вы сошли с ума. Я не хочу тут сидеть…

Конец фразы заглушила барабанная дробь.

— Варьете, — сказал Бартон Рассел. — Посмотрим и потом продолжим. Оставайтесь на месте все! Мне нужно успеть к танцовщицам. Мы для вас кое-что приготовили.

Он поднялся и вышел из-за стола.

— Потрясающе, — произнес Картер. — Бартон сошел с ума.

— Псих, — сказала Лола.

Медленно погас свет.

— С меня хватит, я ухожу, — сказал Тони.

— Нет, останься! — резко вскинулась Паулина. И тихо пробормотала: — О господи… о, господи…

— В чем дело, мадемуазель? — так же тихо спросил Пуаро.

Паулина ответила едва не шепотом:

— Все это ужасно! Точь-в-точь как в тот вечер…

— Ш-ш-ш! — зашикали на них из-за соседних столиков.

Пуаро еще больше понизил голос.

— Позвольте сказать вам кое-что на ухо, — шепнул он, осторожно коснувшись рукой плеча девушки. — Все будет хорошо.

— Господи, вы только послушайте! — воскликнула Лола.

— В чем дело, сеньора?

— Это та же самая песня! Та, которую играли в тот раз в Нью-Йорке. Бартон Рассел помнит все мелочи. Мне это не нравится.

— Наберитесь мужества…

На них снова зашикали.

На середину площадки вышла девушка с черным как уголь лицом, на котором сверкали белки больших круглых глаз и белоснежные зубы. Низким, чуть хрипловатым голосом, трогавшим за душу, она запела:

Рыдания музыки и лившийся, будто теплое золото, негритянский голос околдовали зал. Голос притягивал, очаровывал. Заслушались даже официанты. Затаив дыхание, не отводя глаз, все смотрели на площадку и на певицу, завороженные чистым глубоким чувством.

К столику подошел официант и обошел кругом, шепотом предлагая шампанское, но внимание всех приковано было к сияющему кругу света, где чернокожая женщина, чьи предки приплыли из Африки, пела низким глубоким голосом:

Тишина взорвалась овациями. Снова зажегся свет. Вернулся и сел на место Бартон Рассел.

— Потрясающая певица!.. — воскликнул Тони.

Но не успел он закончить фразы, как Лола тихо вскрикнула:

— Смотрите… смотрите…

И тогда все посмотрели туда, куда она показала. Паулина Везерби лежала, уткнувшись в скатерть лицом.

— Она умерла… Как Ирис… Как Ирис в Нью-Йорке! — закричала Лола.

Пуаро вскочил на ноги, жестом приказав остальным оставаться на месте. Он склонился над Паулиной, осторожно взял за руку и нащупал пульс.

Лицо его было бледно и сурово. Все смотрели на него молча, не в силах произнести ни слова. Смотрели будто во сне, будто их парализовало от шока.

Медленно Пуаро склонил голову:

— Да, она действительно мертва… la pauvre petite^[12]. И я сидел рядом. Что ж, пусть убийца и не надеется от меня уйти.

Бартон Рассел посеревшими губами пробормотал:

— Как тогда Ирис… Значит, она все же что-то заметила… Паулина что-то заметила в тот вечер… Правда, она была не уверена. Она мне сказала, что не уверена… Нужно вызвать полицию… О господи, Паулина, малышка…

— Где ее бокал? — сказал Пуаро. Он взял бокал и поднес к носу. — Так и есть, цианистый калий. Запах горького миндаля. Метод тот же, яд тот же…

Он взял в руки сумочку Паулины.

— Посмотрим, что тут.

— Но вы ведь не верите в самоубийство? Она не могла этого сделать! — вскричал Бартон Рассел.

— Погодите, — остановил его Пуаро. — Нет, в сумочке ничего нет. Знаете ли, свет зажгли очень быстро, времени у убийцы не было. Он еще не успел избавиться от яда.

— Она, — сказал Картер.

И перевел взгляд на Лолу Вальдес.

Лола вспыхнула:

— Что вы хотите?.. Что вы сказали? Что я ее убила? Неправда… Неправда. Зачем мне ее убивать!

— Тогда в Нью-Йорке у вас был роман с Бартоном Расселом. Об этом все говорили, я слышал. Красавицы в Аргентине ревнивы.

— Вранье. И я не из Аргентины, Я из Перу. A-а! Плевать мне на вас. Я… — Лола перешла на испанский.

— Успокойтесь! — прикрикнул на них Пуаро. — Говорить буду я.

Бартон Рассел тяжело произнес:

— Нужно всех обыскать.

Пуаро спокойно произнес:

— Non, non^[13], в этом нет необходимости.

— Как это нет необходимости?

— Эркюль Пуаро и так все знает. Я вижу насквозь. И говорить буду я. Мистер Картер, не соизволите ли вы достать пакетик, который лежит у вас в нагрудном карман?

— У меня нет никакого пакетика. Какого черта…

— Тони, друг мой, я был бы вам очень обязан.

— Какого черта!.. — воскликнул Картер.

Но прежде чем Картер успел прикрыть карман рукой, Тони аккуратно, двумя пальцами, извлек оттуда бумажный пакетик.

— Прошу, месье Пуаро, вот, как вы и сказали.

— Черт возьми, это клевета, — прорычал Картер.

Пуаро взял пакетик в руки и прочел надпись на этикетке:

— «Цианистый калий». Все, дело закончено.

— Картер! Я так и думал! — загремел Бартон Рассел. — Ирис любила тебя. И хотела к тебе уйти. Но ты не хотел скандала и потому ради своей драгоценной карьеры решил от нее избавиться. А теперь тебя вздернут, мерзавец.

— Успокойтесь! — твердо и властно произнес Пуаро. — Это еще не конец. И я, Эркюль Пуаро, намерен кое-что сказать. Мой друг Тони Чепелл, представляя меня вам, пошутил, будто я оказался здесь, чтобы раскрыть преступление. Отчасти он оказался прав. Я действительно рассчитывал найти преступника, потому и пришел сюда, но не раскрыть, а предотвратить преступление. И я его предотвратил. План был великолепный, лишь мое присутствие помешало привести его в исполнение. Убийце пришлось на ходу перестраиваться, а я, когда погас свет, успел кое-что быстренько шепнуть на ухо мадемуазель. Мадемуазель Паулина умна и схватывает мгновенно и прекрасно справилась со своей ролью. Мадемуазель, не будете ли вы любезны — поднимите голову и покажите всем, что вы остаетесь в добром здравии.

Паулина выпрямилась и неуверенно рассмеялась.

— Воскресение Паулины, — сказала она.

— Паулина… Дорогая…

— Тони!

— Дорогая моя!

— Ангел мой!

— Я… Я ничего не понимаю, — еле выговорил Бартон Рассел.

— Я вам помогу, мистер Бартон Рассел. Ваш план не удался.

— Мой план?

— Вот именно, ваш план. Вы единственный человек, у которого на тот момент, когда погас свет, есть алиби. Вы единственный вышли из-за стола, мистер Бартон Рассел. Однако в темноте вы вернулись, обошли с бутылкой шампанского стол, подсыпали Паулине яд, а потом, нагнувшись над бокалом Картера, сунули ему в карман пакетик. Да-да, сыграть роль официанта в темноте, к тому же когда внимание всех обращено к сцене, несложно. Это и есть истинная причина, по которой вы сегодня даете обед. Лучшее место для убийства, чем людный зал ресторана, трудно придумать.

— Что за… Какого черта я стал бы убивать Паулину?

— Вполне вероятно, из-за денег. Ведь после смерти жены опекун Паулины вы. Вы сами напомнили сегодня об этом. Сейчас Паулине двадцать. Через год или, может быть, раньше, случись ей вскоре выйти замуж, вам пришлось бы представить отчет о выполнении своих обязанностей. Смею предположить, что для вас это связано с неприятностями. Вероятно, вы растратили ее деньги. Не могу судить, мистер Бартон Рассел, убили ли вы таким же способом свою жену или это было действительно самоубийство, которое лишь подсказало вам план, но вот что вы предприняли попытку убийства сегодня вечером здесь, это я знаю наверняка. Будете ли вы отданы под суд или нет, решать мисс Паулине.

— Нет, не будет, — сказала Паулина. — Пусть убирается с глаз долой, пусть вообще убирается подальше из Англии. Мне не нужен скандал.

— Советую вам последовать ее совету, и как можно скорее, мистер Бартон Рассел, а впредь будьте поосторожнее.

С перекошенным от гнева лицом Бартон Рассел поднялся из-за стола.

— Черт бы тебя побрал, бельгийский выскочка!

Вне себя от злости, он направился к выходу.

— Вы были великолепны, месье Пуаро…

— Это вы, мадемуазель, вы были великолепны. Так небрежно опрокинуть шампанское и притвориться мертвой!

— Фу, — Паулина передернула плечами. — У меня до сих пор мороз по коже.

Пуаро мягко сказал:

— Признайтесь, ведь это вы позвонили мне по телефону, не так ли?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Что-то было не так… Я чего-то боялась, не знала чего, но мне все равно было страшно. Бартон сказал, что намерен дать обед в память Ирис. Я видела, что он что-то задумал, только не понимала что. Он… он вел себя так странно и так волновался, будто что-то непременно должно было произойти, что-то ужасное… Хотя, конечно, мне и в голову не пришло, что он решил отправить меня на тот свет.

— Что же дальше, мадемуазель?

— Потом я вспомнила о вас. И подумала, вдруг ваше присутствие нарушит его планы. Я решила позвонить и… коли вы… э-э… иностранец… решила притвориться, будто мне грозит опасность, напустить таинственности, и тогда, может быть, наверное…

— Вы решили, будто я люблю мелодраму? Именно это и привело меня в недоумение. По телефону вы говорили чересчур театрально, но в голосе все же слышна была настоящая тревога. Тем не менее, когда я приехал, вы наотрез отказались признаться, что звонили.

— Ничего другого мне не оставалось. Я не хотела, чтобы вы догадались, что это была я.

— Ах вот как! Тем не менее я догадался. Хотя и не сразу. Но очень скоро, как только понял, что заранее узнать о том, какие цветы будут на столе, могли только два человека — мистер Бартон Рассел и вы.

Паулина согласно кивнула.

— Я слышала, как он велел поставить в вазу желтые ирисы, — сказала она. — Именно из-за цветов, а еще потому, что стол он заказал на шестерых, а приглашенных вместе с ним было пятеро, я и заподозрила… — Паулина осеклась и прикусила губу.

— Заподозрили что, мадемуазель?

Медленно Паулина произнесла:

— Я боялась… Я думала, он что-то готовит для мистера Картера.

Стивен Картер закашлялся. Потом медленно, но решительно он поднялся из-за стола.

— Э-э… гм… вынужден… гм… благодарю вас, месье Пуаро. Очень вам обязан. Уверен, если я вас покину, меня поймут. Сегодняшний обед был… несколько утомителен.

Глядя вслед его удаляющейся спине, Паулина с горечью произнесла:

— Я его ненавижу. Я так и думала, что все из-за него… Из-за него Ирис покончила с собой. Или это Бартон убил ее из-за него. Ах, как все отвратительно…

Пуаро ласково сказал:

— Забудьте о них, мадемуазель, забудьте. Оставьте прошлое в прошлом. Думайте о настоящем.

— Да, конечно, вы правы… — пробормотала Паулина.

Пуаро повернулся к Лоле Вальдес:

— Сеньора, за этот вечер я успел осмелеть. Не согласитесь ли вы со мной потанцевать?

— О, с удовольствием. Вы… сегодня вы победитель, месье Пуаро. Я непременно иду с вами танцевать.

— Вы очень любезны, сеньора.

Тони с Паулиной остались вдвоем. Они потянулись друг к другу через стол.

— Паулина, дорогая.

— Ах, Тони, сегодня весь день я вела себя как отвратительная злючая кусачая кошка. Неужели ты меня простишь?

— Ангел мой! Слышишь, опять «Наш вечер». Идем потанцуем.

И они закружились в танце, улыбаясь друг другу и негромко в такт подпевая:

Цветок магнолии

1

Винсент Истон стоял на вокзале Виктория под часами и ждал. То и дело он поднимал голову и взглядывал на стрелки.

— Сколько раз здесь мужчина ждал женщину, которая так и не пришла?

Его пронзила вдруг острая боль. Что, если Тео действительно не придет, что, если она передумала? Женщины часто меняют решение. Уверен ли он в ней, был ли он вообще в ней уверен? Что он о ней знает? Она с самого начала казалась ему загадкой. В ней словно было две женщины: одна — звонкая, обаятельная, жена Ричарда Даррелла, и другая — тихая, загадочная, та, с которой он гулял в саду в Хеймер-Клоз. Эта была похожа на цветок магнолии — в голову Винсенту пришло только такое сравнение; может быть, оттого, что именно под магнолией он ощутил ее первый восхитительный, незабываемый поцелуй. Магнолия цвела, воздух был полон сладким ароматом, и два благоуханных, бархатных лепестка медленно слетели вниз и коснулись ее запрокинутого лица, такого же светлого, нежного и безмолвного, как лепестки. Цветок магнолии — удивительный, загадочный и благоуханный.

Это случилось две недели назад, через два дня после того, как он впервые ее увидел. А теперь он стоял и ждал, чтобы она пришла навсегда. Снова он ощутил укол сомнения. Она не придет. Как он мог на это надеяться? Ей пришлось бы потерять слишком многое. Прекрасная миссис Даррелл не может себе позволить взять и сбежать от мужа. Разразился бы страшный скандал, какой не забылся бы никогда. Есть куда более простые и более приемлемые способы добиться того же самого, например спокойно развестись.

Но тогда они не подумали о разводе, во всяком случае, он не подумал. Интересно, пришла ли эта мысль в голову ей? Он и понятия не имел, о чем она думает. Тогда он робко попросил ее уехать с ним, очень робко — в конце концов, кто он такой? Никто, просто выращиватель апельсинов, каких в Трансильвании тысячи. Что за жизнь он может предложить ей, ей, привыкшей блистать в Лондоне! Но ему захотелось этого так отчаянно, что он все же решился.

Она согласилась спокойно, без колебаний, без возражений, будто он предлагал ей сделать самую простую на свете вещь.

— Завтра? — сказал он, потрясенный, едва веря ушам.

И она пообещала уехать с ним завтра тем тихим надтреснутым голосом, какого он ни разу не слышал на светских приемах, где она выговаривала слова всегда очень звонко и весело. Увидев ее впервые, он сравнил ее с бриллиантом, вспыхивавшим огнем, отраженным сотнями граней. Но после их первого поцелуя и первого объятия она удивительно переменилась, обретя жемчужную нежность, нежность светлого, кремового лепестка.

Пообещала. А теперь он стоял и ждал, чтобы она исполнила то, что пообещала.

Винсент снова взглянул на часы. Если сейчас она не появится, то они опоздают на поезд.

Его охватило отчаяние. Она не придет! Конечно, не придет. Какой же он дурак, что поверил! Что такое обещание? Он вернется в гостиницу и найдет там письмо с объяснениями, с возмущениями и со всеми теми словами, которые говорят все женщины, когда ищут себе оправдание.

Он почувствовал гнев, гнев и горечь разочарования.

И тут он увидел, что она идет по платформе и на губах у нее улыбка. Она шла спокойно, не торопясь, как человек, у которого впереди целая вечность. Она была в черном, мягко облегающем фигуру платье, в маленькой черной шляпке, которая так удивительно шла к ее бледному, нежному лицу.

Он невольно схватил ее за руку, глупо забормотал:

— Значит, ты все же пришла, все же пришла.

— Конечно.

Как спокойно прозвучал ее голос! Как спокойно!

— Я подумал, ты не придешь, — сказал он, тяжело дыша и отпуская ее руку.

Глаза ее широко открылись — большие прекрасные глаза. В них было удивление, удивление ребенка.

— Почему?

Он ничего не ответил. Он поискал глазами и подозвал проходившего мимо носильщика. Оставалось очень мало времени. Он засуетился, захлопотал. Потом они сели в свое купе, и мимо поплыли серые здания южных окраин.

2

Перед ним напротив сидела Теодора Даррелл. Она принадлежала ему. Теперь он понял, до какой степени не верил в это, не верил до самой последней минуты. Не смел. В ней было нечто ускользающее, волшебное, и это его пугало. Быть не могло, чтобы такая женщина стала вдруг принадлежать ему.

Но страхи остались позади. Безвозвратный шаг был сделан. Винсент снова на нее посмотрел. Она сидела в углу, откинувшись на спинку. На губах бродила легкая улыбка, веки были опущены, черные длинные ресницы отбрасывали на нежные щеки темные полукруги теней.

Винсент подумал:

«Где она сейчас? О чем думает? Обо мне? О муже? Что вообще она думает о своем муже? Вспомнила ли о нем хоть раз? Любила ли хоть когда-нибудь? Ненавидит его или он ей безразличен? — И с горечью понял: — Не знаю. И никогда не узнаю. Я ее люблю и ничего не знаю — ни о чем она думает, ни что чувствует».

Мысли его то и дело возвращались к Ричарду Дарреллу. Винсент знал немало замужних женщин, которые только и ждали повода, чтобы заговорить о мужьях, о том, как их не понимают, не ценят. Мелькнула циничная фраза: это самый удобный гамбит.

Но Теодора ни разу не заговорила о муже, разве что случайно и вскользь. Сам Истон знал о Даррелле не больше всех остальных. Даррелл был человек известный, красивый, обаятельный и беспечный. Его все любили. На первый взгляд у него с женой были прекрасные отношения. «Но это еще ни о чем не говорит, — подумал про себя Винсент. — Тео слишком хорошо воспитана, на людях она не покажет виду, даже если ей что-то не по душе».

Между ними не было произнесено ни слова. С того самого вечера, когда они впервые встретились и вместе молча гуляли в саду, касаясь друг друга плечами, и он вдруг почувствовал, как вздрогнула у нее рука от его прикосновения. Они не разговаривали, не объяснялись. Она молча ответила на поцелуй, трепещущая, онемевшая, отбросившая тот сверкающий блеск, которым восхищался весь Лондон, нежная и прекрасная. И потом она ни разу не заговорила о муже. И Винсент был ей лишь благодарен. Она не пыталась оправдать ни себя, ни его, и он этому только радовался.

Но теперь ему стало тревожно. И снова почувствовал страх, оттого что ничего не знает об этой странной женщине, которая так легко согласилась соединить свою жизнь с его. Теперь он испугался.

Чтобы успокоиться, в невольном порыве он подался вперед и положил ладонь на обтянутое черной тканью колено. И вновь ощутил мгновенно охвативший ее трепет, и взял ее руку в свою. Склонившись над ней, он долго целовал вздрагивавшие в ответ пальцы. Поднял глаза, встретился взглядом с ней, и страх пропал.

Он откинулся на спинку сиденья. Больше ему не нужно ничего на свете. Она рядом. Она принадлежит ему. И он смог спокойно сказать, спокойно, почти весело:

— Почему ты все время молчишь?

— Разве?

— Да. — Он помолчал и добавил серьезно: — Ты уверена, что… не жалеешь?

Ее глаза широко раскрылись.

— Нет! Нет, конечно.

Он не усомнился в ответе. Он услышал в нем искренность.

— О чем ты думаешь? Мне хочется знать.

Тихо она сказала:

— Я думаю о том, что мне страшно.

— Страшно? Чего ты боишься?

— Счастья.

Он пересел к ней, обнял и поцеловал нежное лицо и шею.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я люблю тебя, люблю.

Она ответила на его поцелуй и прижалась.

Он вернулся на свое место. Взял журнал, и она тоже. Но то и дело оба вскидывали глаза, и их взгляды встречались поверх страниц. Потом оба они улыбнулись.

Поезд прибыл в Дувр в начале шестого. Они должны были переночевать в гостинице и на следующий день пароходом отправиться на континент. Они вошли в номер. В руках у него были вечерние газеты, и он небрежно бросил их на столик. Двое носильщиков внесли багаж и удалились.

Тео, стоявшая возле окна, повернулась. И в ту же секунду оказалась в его объятиях. В дверь осторожно постучали, и они разошлись в разные стороны.

— Черт побери, — сказал Винсент, — кажется, нас никогда не оставят в покое.

Тео улыбнулась.

— Да, похоже, — тихо сказала она.

Она опустилась на диван и открыла газету.

В дверь стучал официант, который принес чай. Он накрыл столик, придвинул ближе к дивану, где сидела Тео, окинул комнату взглядом, проверяя, все ли он сделал, и удалился.

Винсент, выходивший на минутку в соседнюю комнату, вернулся в гостиную.

— А теперь мы выпьем чаю, — весело начал было он, но вдруг замер посреди комнаты. — Что случилось? — спросил он.

Тео сидела не шелохнувшись. Она сидела прямая, глядя перед собой невидящими глазами, и в лице не было ни кровинки.

Винсент бросился к ней.

— В чем дело, милая моя?

Вместо ответа она развернула перед ним газетный лист и ткнула пальцем в заголовок.

Винсент взял газету.

— «Крах компании „Хобсон, Джекилл и Лукас“», — прочел он.

Он смутно вспомнил, что где-то ему уже попадалось это название, но не помнил где. Он вопросительно взглянул на Тео.

— «Хобсон, Джекилл и Лукас» — это Ричард, — объяснила она.

— Твой муж?

— Да.

Винсент снова принялся читать и между строк прочел все, о чем автор пока не решался сказать. Понял, что означают фразы: «неожиданный крах», «должны последовать разоблачения».

Услышав ее движение, Винсент вскинул глаза. Тео стояла перед зеркалом и надевала свою маленькую черную шляпку. Он шагнул к ней, она обернулась. Глаза ее смотрели прямо.

— Винсент, я должна вернуться.

Он попытался ее обнять.

— Тео… не делай глупости.

Без выражения она лишь повторила:

— Я должна вернуться.

— Но…

Она показала на упавшую на пол газету.

— Это банкротство. Чтобы сбежать, из всех дней я выбрала именно этот, я не могу.

— Но когда ты уезжала, ты ничего не знала. Будь же благоразумной.

Она печально покачала головой:

— Ты не понимаешь. Я не могу.

Он попытался ее переубедить. Странно, как эта женщина, такая нежная, такая податливая, могла оказаться вдруг неколебимой. Она не спорила, не возражала. Он сказал ей все, что хотел. Он ее обнял, пытаясь воззвать к страсти, но и встретив нежные затрепетавшие в ответ губы, ощутил ту твердость, сломить которую оказался не в силах.

Наконец, измученный и разбитый, он ее отпустил. Умолял и сетовал, упрекал в бессердечии. Она слушала молча, без возражений, глядя печально и тихо. Наконец его охватила ярость, и он высказал в это безмолвное тихое лицо все злые слова, какие только смог придумать, с одним лишь желанием сделать ей больно и заставить упасть на колени.

Наконец поток слов иссяк, сказать было больше нечего. Он сел, обхватил голову руками, тупо глядя на красный ковер. Возле двери Теодора оглянулась, черная тень с мертвенно-бледным лицом.

Все было кончено.

Она сказала спокойно:

— Прощай, Винсент.

Он ничего не ответил.

Дверь открылась и снова захлопнулась.

3

Дарреллы жили в Челси, в старом красивом доме, окруженном маленьким садом. На лужайке перед фасадом росла магнолия, черная, закопченная, но все же магнолия.

Три часа спустя после прощания в Дувре Тео остановилась возле дверей дома и посмотрела на дерево. Неожиданно на губах ее заиграла слабая улыбка.

Она поднялась прямиком в кабинет, который был в задней части дома. Ричард Даррелл, красивый молодой человек, ходил по комнате, меряя ее шагами, и лицо его было искажено отчаянием.

Увидев Тео, он с облегчением воскликнул:

— Слава богу, Тео, ты вернулась! А мне сказали, ты собрала вещи и уехала.

— Я прочла новости и вернулась.

Ричард Даррелл обнял ее за талию и привлек рядом с собой на диван. Они посидели обнявшись. Наконец Тео просто, как ни в чем не бывало, освободилась от его руки.

— Плохи ли у нас дела, Ричард? — спокойно спросила она.

— Хуже не бывает, так что сама понимаешь.

— Рассказывай.

Он встал и снова принялся ходить по комнате. Тео молча следила за ним глазами. Ему и в голову не могло прийти, что то и дело кабинет расплывался перед ее взором, голос мужа глох, отдалялся, и Тео видела перед собой другую комнату и другое лицо.

Все же ей удалось заставить себя выслушать мужа и понять, что же произошло. Ричард снова подошел и сел рядом.

— К счастью, — закончил он, — все, что принадлежит тебе по брачному договору, не подлежит аресту. Дом тоже.

Тео задумчиво кивнула головой.

— Значит, в любом случае это у нас останется, — сказала она. — Значит, все не так плохо. Ты начнешь все сначала, только-то и всего.

— Н-да. Совершенно верно. Да.

— Это все, Ричард? — мягко спросила она. — Это все?

На мгновение он было заколебался, потом сказал:

— Что же еще? Что может быть еще хуже?

— Не знаю, — сказала Тео.

— Все будет хорошо, — сказал Ричард так, словно старался успокоить не столько жену, сколько себя. — Разумеется, все будет хорошо.

Неожиданно он ее обнял.

— Я рад, что ты вернулась, — сказал он. — Теперь, когда ты со мной, все и впрямь будет хорошо. Что бы ни случилось, у меня есть ты, правда?

Тихо она сказала:

— Да, у тебя есть я.

И на этот раз не отвела его руки.

Он поцеловал, притянул ее к себе, как будто близость жены придавала ему сил.

— У меня есть ты, Тео, — вдруг повторил он, и она, как и в первый раз, ответила:

— Да, Ричард.

Он соскользнул с дивана на пол к ее ногам.

— Я устал, — пробормотал он. — Господи, что за день! Кошмар! Я не знал, что делать, если ты не вернешься. В конце концов, жена — это жена, ведь так?

Она ничего не сказала, только молча кивнула в знак согласия.

Он положил голову к ней на колени. И вздохнул, будто измучившийся ребенок.

Тео снова подумала: «Он рассказал не все. Что же он утаил, что это может быть?»

Машинально она погладила его черные гладкие волосы — как мать, которая утешает ребенка.

Ричард тихо пробормотал:

— Теперь, когда ты со мной, все будет хорошо. Ты меня не оставишь.

Дыхание его стало ровнее. Ричард уснул. Тео сидела молча, и рука ее все еще гладила его волосы.

А глаза смотрели прямо перед собой в темноту, ничего не видя.

— Ричард, тебе не кажется, — сказала Теодора, — что было бы лучше рассказать все?

Это было три дня спустя. Перед обедом они сидели в гостиной.

Ричард вздрогнул и покраснел.

— Не понимаю, о чем ты, — отозвался он.

— Разве?

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Разумеется, я не посвящал тебя… в детали.

— Но не кажется ли тебе, если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, что мне следует знать все до конца?

Он ответил ей странным взглядом.

— С какой стати ты решила, будто я нуждаюсь в твоей помощи?

Теодора удивилась:

— Дорогой мой Ричард, я твоя жена.

Он улыбнулся неожиданно прежней обаятельной, беспечной улыбкой.

— Да, Тео, ты моя жена. Очень красивая, между прочим, жена. Терпеть не могу некрасивых женщин.

Он заходил по комнате, она знала эту его привычку и знала, так он ходит только тогда, когда его что-то тревожит.

— Не стану отрицать, ты права, — неожиданно сказал Ричард. — Есть, действительно есть кое-что еще.

Он умолк.

— Я слушаю тебя.

— Черт побери, с женщинами так трудно разговаривать! Вы всегда все переиначите. Странно, правда, а?

Тео не ответила.

— Видишь ли, — сказал Ричард, — закон есть закон, а жизнь есть жизнь. Вполне возможно, что я совершил… э-э… поступок, с точки зрения нравственности честный и правильный, но с точки зрения закона, скажем так, недопустимый. В девяти случаях из десяти это идет как по маслу, но на десятый… я оказался на крючке.

Тео поняла. «Странно, я не удивилась, — подумала она. — Неужели я давно знаю, что Ричард нечестен?»

Ричард продолжал. Объяснял он пространно. В длинных, цветистых фразах Тео едва улавливала смысл. Она поняла, что речь идет о земельных участках в Южной Африке. Но кого и как он обманул, Ричард так и не сказал. С точки зрения нравственности, заверил он, все в порядке и даже более чем, но с точки зрения закона, да, не будем закрывать глаза, здесь есть к чему придраться, и потому ее мужу теперь грозит судебное преследование.

Продолжая говорить, он то и дело бросал на жену быстрые взгляды. Он нервничал и суетился. И подыскивал оправдания, словно не замечая того, что заметил бы и ребенок. Наконец, оборвав себя на полуслове, он вдруг неожиданно замолчал. Может быть, причиной тому была печаль на лице Тео. Он упал в кресло возле камина и закрыл руками лицо.

— Это и в самом деле все, Тео, — сдавленно проговорил он. — Что ты теперь сделаешь?

Поколебавшись мгновение, она подошла, опустилась перед ним на колени и заглянула в глаза.

— Что тут сделаешь, Ричард? Что сделаешь?

Он привлек ее к себе.

— Ты все поняла? Ты меня не оставишь?

— Нет, конечно, дорогой. Нет, конечно.

Невольно, тронутый искренностью ее слов, Ричард сказал:

— Я вор, Тео. Если называть вещи своими именами, я вор.

— Значит, я жена вора. И мы либо утонем, либо выплывем вместе.

Они помолчали. Вдруг Ричард с прежней беспечностью произнес:

— Знаешь, Тео, я кое-что придумал, но об этом поговорим позже. За обедом. Пора идти переодеться. Надень, пожалуйста, то кремовое платье, ну ты знаешь, от Кейло.

Тео вопросительно подняла брови:

— Дома?

— Да, да, я все понимаю. Но оно мне нравится. Будь хорошей девочкой, надень его для меня. Мне так приятно видеть тебя в нем.

Тео спустилась к обеду в платье от Кейло. Это было прозрачное платье кремового, с золотой нитью шелка, на светлой розоватой подкладке, придававшей ему теплоту. Низкое декольте глубоко открывало спину, подчеркивая красоту и белизну шеи и плеч Теодоры. В этом платье она и впрямь напоминала цветок магнолии.

Ричард одобрительно посмотрел на жену.

— Славная девочка. Знаешь, Тео, в этом платье ты выглядишь просто потрясающе.

Они сели за стол. Весь обед Ричард нервничал и, что в последнее время было на него не похоже, шутил, и по любому поводу смеялся, словно пытаясь отвлечься от снедавших его мыслей. Несколько раз Тео пробовала вернуться к дневному разговору, но муж упорно менял тему.

Потом вдруг, когда уже было она поднялась, чтобы отправиться спать, он неожиданно перешел к самому главному:

— Погоди. Мне нужно тебе кое-что сказать. Это как раз о том, о чем ты спрашивала.

Тео снова села.

Он быстро заговорил. Если только им чуть-чуть повезет, все можно уладить. Он отлично спрятал концы в воду. Но вот одни бумаги… если они попадут в руки… Ричард многозначительно замолчал.

— Бумаги? — недоуменно переспросила Тео. — Ты хочешь сказать, их нужно уничтожить?

Ричард скривился.

— Я, конечно, уничтожил бы их, если бы они были у меня. В том-то и дело, черт побери!

— У кого же они?

— У человека, с которым мы знакомы оба. У Винсента Истона.

Тео едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Она вовремя взяла себя в руки, но это не ускользнуло от внимания Ричарда.

— Я заподозрил, что они попали к нему. Потому и обхаживал его тут. Помнишь, я просил тебя быть с ним любезной?

— Помню, — сказала Тео.

— Подружиться с ним все же мне не удалось. Не знаю почему. Но ты-то ему понравилась. По-моему, даже очень.

— Да, это так, — очень ясным голосом сказала Тео.

— Отлично! — весело подхватил Ричард. — Очень хорошо. Теперь ты понимаешь, к чему я веду? Я уверен, если к Истону отправишься ты, если ты попросишь его отдать бумаги, он не сумеет отказать. Красивой женщине, видишь ли, отказать трудно.

— Я не могу, — быстро сказала Тео.

— Вздор.

— Об этом не может быть и речи.

Лицо мужа пошло пятнами. Он разозлился.

— Дорогая моя девочка… По-моему, ты не отдаешь себе отчета в том, до какой степени это важно. Меня, может быть, посадят в тюрьму. Понимаешь, крах, позор…

— Винсент Истон не станет использовать документы против тебя. Я уверена.

— Дело не в этом. Сам он вряд ли осознаёт, что у него в руках улика против меня. Но если кто-нибудь соотнесет эти бумаги с последними сделками… Там цифры. Ах, не будем вдаваться в подробности! Достаточно знать, что пока он не понимает, в чем дело, он может погубить меня невольно.

— Съезди к нему сам. Напиши ему, наконец.

— Ну вот как с тобой разговаривать! Нет, Тео, у нас только один выход. Только одна надежда. Ты. Ты мой козырь. Ты моя жена. Ты обязана мне помочь. Поезжай к Истону. Немедленно…

Тео не удержалась от вскрика:

— Не сейчас. Может быть, завтра.

— Господи, Тео, неужели ты не в состоянии смотреть правде в глаза? Завтра может быть уже слишком поздно. Если ты отправишься сейчас… немедленно… к Истону. — Он заметил, как она вздрогнула, и сказал примирительно: — Я понимаю, девочка моя, все понимаю. Все так отвратительно. Но это вопрос жизни и смерти. Тео, ты ведь не хочешь меня погубить? Ты сказала, ты сделаешь все, чтобы помочь…

Словно со стороны, Тео услышала свой ровный безжизненный голос:

— Но не это. У меня есть причины.

— Вопрос жизни и смерти, Тео. Я не шучу. Смотри.

Он выдвинул ящик письменного стола и достал револьвер. Если в жесте его и было нечто театральное, Тео не заметила.

— Или ты едешь, или я застрелюсь. Я не вынесу позора. Если ты не выполнишь мою просьбу, утром найдешь меня мертвым. Клянусь, это святая правда.

Тео тихо вскрикнула:

— Нет, Ричард, только не это!

— Тогда помоги мне.

Он швырнул револьвер на стол, подошел к ней и встал на колени.

— Тео, радость моя, если ты любишь меня, если ты любила меня хоть когда-нибудь, сделай это. Ты моя жена, и мне некого больше просить о помощи.

Он говорил и говорил, упрашивал, умолял. Наконец, снова словно со стороны, Тео услышала себя:

— Хорошо, я поеду.

Ричард вышел с ней за порог и усадил в такси.

4

— Тео!

От неожиданности Винсент Истон в восторге вскочил с места. Она осталась стоять на пороге. На плечах у нее была накидка белого горностая. Никогда, подумал Истон, никогда она еще не была так красива.

— Ты все-таки пришла!

Она подняла руку, остановив его жестом.

— Нет, Винсент, это не то, что ты думаешь, — тихо и быстро проговорила она. — Меня прислал муж. Он думает, у тебя есть какие-то документы, которые могут его погубить. Я пришла за ними.

Винсент спокойно взглянул ей в лицо. Потом коротко рассмеялся.

— Так вот оно в чем дело! Позавчера мне сразу показалось, будто я слышал где-то это название, «Хобсон, Джекилл и Лукас», но тогда я не вспомнил где. Кроме того, я не знал, что твой муж имеет какое-то отношение к этой фирме. Меня действительно просили здесь кое-что выяснить. Но я решил, что проворовался кто-то из мелких служащих. Мне в голову не пришло заподозрить человека с таким положением.

Тео промолчала. Винсент вопросительно взглянул на нее.

— Но это ничего не меняет, не так ли? — спросил он. — Тебя не останавливает то, что твой муж… э-э… мошенник?

Она покачала головой.

— Не понимаю, — сказал Винсент. Потом спокойно добавил: — Будь любезна, подожди немного. Я принесу бумаги.

Тео села в кресло. Винсент прошел в соседнюю комнату. Быстро вернулся и принес небольшой пакет.

— Спасибо, — сказала Тео. — У тебя есть спички?

Он протянул ей коробок. Тео опустилась на корточки возле камина. Когда бумаги превратились в кучку пепла, она поднялась.

— Спасибо, — еще раз сказала она.

— Не за что, — вежливо отозвался Винсент. — Позволь проводить тебя до такси.

Он усадил ее в машину, и Тео уехала. Короткая, странная, холодная встреча. Они едва осмелились взглянуть друг другу в лицо. Что ж, значит, теперь действительно конец. Он уедет далеко, за границу, и постарается все забыть.

Тео смотрела в окно, потом повернулась к водителю. Сразу вернуться в Челси было выше ее сил. Нужно было прийти в себя. Снова увидеть Винсента было невыносимо. Если бы, если бы… Но она взяла себя в руки. Мужа она не любит, но свой долг помнит. Он повержен, и его нельзя бросить. Что бы он там ни сделал, он любит жену, и если он и совершил преступление перед обществом, то перед ней он чист.

Такси колесило по широким улицам Хэмпстеда. Выехав на пустырь, Тео попросила остановиться и вместе с водителем вышла и долго стояла, вдыхая свежий, прохладный воздух. Наконец она пришла в себя. Такси быстро вернулось в Челси.

Ричард встретил ее в холле.

— Ну и долго же тебя не было, — недовольным тоном произнес он.

— Разве?

— Да… Чересчур. Ты… Ты в порядке?

Он пошел следом за ней, и в глазах его светилось любопытство. Руки дрожали.

— Ты… ты в порядке, а? — снова спросил он.

— Я их сожгла сама.

— О!

Она прошла в кабинет и села в глубокое кресло. Лицо ее было мертвенно-бледное, плечи ссутулились. «Если бы можно было сейчас уснуть и никогда, никогда больше не проснуться!» — подумала она.

Ричард наблюдал за женой. И то и дело смущенно отводил глаза. Тео ничего не замечала. Ей было не до него.

— Все прошло как надо?

— Я уже сказала.

— Ты уверена, что это были именно те бумаги? Ты проверила?

— Нет.

— Но…

— Говорят тебе, это были те бумаги. Оставь меня в покое, Ричард. На сегодня хватит.

Ричард нервно заерзал.

— Конечно, конечно. Я понимаю.

Он забегал по комнате. Вдруг подошел к жене, положил руку ей на плечо. Она вздрогнула и стряхнула ее.

— Не трогай меня. — Она попыталась рассмеяться. — Прости, Ричард. Нервы на пределе. Я не могу, не трогай.

— Понимаю.

Он снова забегал по комнате.

— Тео! — вдруг воскликнул он. — Прости меня.

— О чем ты? — Она подняла глаза, чего-то неожиданно испугавшись.

— Мне не следовало отпускать тебя одну почти ночью. Я не подумал, что ты… что ты можешь подвергнуться…

— Подвергнуться? Чему? — Она рассмеялась. Слово показалось ей забавным. — Ты ничего не знаешь! Ничего не знаешь, Ричард!

— Чего я не знаю?

Строго, глядя перед собой, Тео произнесла:

— Не знаешь, чего мне стоила эта ночь.

— Господи! Тео! Я не хотел… Ты… ты сделала это ради меня? Свинья! Тео… Тео… Я не знал. Даже не предполагал. Господи!

Он опустился перед ней на колени, обнял, и она снова взглянула на него с легким удивлением, словно наконец начала понимать, о чем он говорит.

— Я… Я не хотел…

— Чего ты не хотел, Ричард?

От ее тона он вздрогнул.

— Скажи. Скажи, чего ты не хотел?

— Тео, давай больше не будем об этом. Не хочу ничего знать. Не хочу даже думать.

Наконец очнувшись, она внимательно посмотрела на мужа. Четко и сухо сказала:

— Ты не хотел… А что, по-твоему, произошло?

— Ничего не произошло, Тео. Будем считать, ничего не произошло.

Она сидела не двигаясь, пока смысл слов, сказанных мужем, не дошел до нее окончательно.

— Ты решил, будто…

— Я не хочу…

Она перебила:

— Ты решил, будто Винсент Истон запросил за свои бумаги определенную цену? И решил, будто я… расплатилась?

Тихо и неуверенно Ричард проговорил:

— Мне и в голову не пришло, что он окажется из таких.

5

— Разве? — Тео испытующе взглянула на мужа. Он опустил глаза. — Почему же тогда ты попросил меня надеть сегодня это платье? Почему отправил меня так поздно одну? Ты догадался, что я ему нравлюсь. Ты решил спасти свою шкуру, спасти любой ценой, даже ценой моей чести.

Она поднялась.

— Теперь-то я поняла. Ты с самого начала думал именно об этом. Во всяком случае, не исключил такой возможности, но это тебя не остановило.

— Тео…

— Не отрицай, Ричард. Все эти годы я думала, будто знаю тебя. Став твоей женой, я быстро поняла, что ты далеко не так честен, как думают. Но надеялась, что ты честен хотя бы по отношению ко мне.

— Тео…

— Можешь ли ты, глядя мне в глаза, сказать, что я не права?

Он не смог ответить ни слова.

— Послушай, Ричард. Я хочу тебе кое-что рассказать. Три дня назад, в тот самый день, когда на тебя обрушились все эти неприятности, слуги сказали тебе, будто я уехала. Это была только часть правды. Я действительно уехала, но вместе с Истоном.

Ричард промямлил что-то нечленораздельное. Она не дала себя перебить.

— Погоди. Мы уже были в Дувре. Случайно я прочла газету и поняла, что произошло. И, насколько тебе известно, вернулась.

У нее перехватило горло.

Ричард схватил Тео за руку. Впился глазами в лицо жены.

— Ты вернулась… на время?

Она горько, коротко рассмеялась.

— Я вернулась, как ты сказал тогда, вовремя, Ричард.

Он выпустил ее руку. Он встал у камина, вскинул голову. Он был красив и на вид даже благороден.

— В таком случае, — сказал он, — я прощаю тебя.

— А я нет.

Три слова упали сухо. В тихой комнате они прозвучали, как взрыв бомбы. Ричард рванулся вперед, вытаращив глаза, челюсть отвисла, отчего красивое его лицо приобрело нелепое выражение.

— Ты… э-э… Что ты сказала, Тео?

— Я сказала, что не прощу тебя! Оставив тебя ради другого мужчины, я тоже согрешила. Пусть не на деле, а в мыслях, но это то же самое… Если я и согрешила, то сделала это ради любви. Ты и сам не всегда был мне верен. Да, я все знаю. Я прощала тебя, потому что думала, будто ты все равно меня любишь. Но то, что ты сделал сегодня, это ни на что не похоже. Это отвратительно, Ричард. Ни одна женщина не смогла бы тебя простить. Ты отдал меня, свою собственную жену, чтобы избегнуть неприятностей.

Она подобрала накидку и направилась к двери.

— Тео, — промямлил он, — куда ты собралась?

Она оглянулась через плечо.

— За все в жизни нужно платить, Ричард. Я за грех заплачу одиночеством. А ты… Что ж, ты играл всем, что любишь, и проиграл.

— Куда ты? Зачем?

Она вздохнула.

— Я свободна. Здесь меня ничто больше не держит.

Он услышал, как хлопнула дверь. Прошли несколько минут или вечность? Что-то мелькнуло в окнах — это закружились последние лепестки магнолии, нежные и благоуханные.

Случай в Поллензе

Сойдя в Пальме на берег с борта парохода Барселона — Майорка, мистер Паркер Пайн тут же натолкнулся на первое препятствие. В гостиницах не было мест. Единственное, что смогли для него сделать в гостинице, расположенной в самом центре города, это подыскать ему душный, похожий на кладовку номер с окнами во двор. Мистер Паркер Пайн остался все равно недоволен. Владелец гостиницы к недовольству привык.

— А что вы хотите? — сказал он, пожав плечами.

Пальма — популярный курорт. Выгодный валютный курс. Англичане и американцы все теперь зимой рвутся на Майорку. Гостиницы переполнены. Вряд ли господин из Англии найдет себе что-нибудь лучше, разве что в Форменторе, где цены такие, что пугают даже иностранцев.

Мистер Паркер Пайн съел в одиночестве булочку, выпил кофе, а потом отправился осматривать здешний собор и прочие архитектурные достопримечательности, но настроение было испорчено.

Тогда он завел разговор с любезным на вид таксистом, который с большим трудом, мешая родной испанский с ломаным французским, сумел все-таки рассказать о достоинствах и недостатках проживания в Соллере, Алькудии, Поллензе и Форменторе, где гостиницы тоже есть, но дорогие безумно.

Мистер Паркер Пайн захотел уяснить, что такое «безумно».

Говорят, ответил таксист, цены на гостиницы выросли там так, что это уже просто глупость, это просто нелепость — не знают они, что ли, что иностранцы и рвутся к нам только из-за дешевизны, из-за чего же еще?

Мистер Паркер Пайн сказал, разумеется, из-за дешевизны, но тем не менее сколько стоит номер в Форменторе?

Не поверите!

Вероятно. И все же — сколько он стоит?

Наконец водитель внял просьбам и произнес цифру. Мистеру Паркеру Пайну, который только недавно вернулся из путешествия в Иерусалим и Египет, потратив там целое состояние, она не показалась такой уж безумной.

Решение было принято. Чемоданы быстро перекочевали в багажник, и через несколько минут мистер Паркер Пайн уже ехал по дороге в Форментор, заглядывая, правда, во все попадавшиеся по пути гостиницы подешевле.

Впрочем, в новый приют плутократии мистер Паркер Пайн так и не попал, потому что, едва осталась позади Полленза с ее узкими улочками и такси выехало на вилявшую вдоль берега дорогу, он увидел на самом берегу крохотную гостиничку «Отель Пино д’Оро», откуда открывался изумительной красоты вид на море, походившее в утренней дымке на влажную японскую акварель. Мистер Паркер Пайн тотчас понял, что искал он это, именно это место. Он сказал водителю остановиться и, распахнув крашенную масляной краской калитку, вошел во дворик, от души надеясь найти тут себе пристанище.

Хозяева, пожилые супруги, ни по-французски, ни по-английски не объяснялись. Тем не менее все быстро уладилось. Мистер Паркер Пайн получил комнату с видом на море, чемоданы перекочевали из такси в номер, водитель поздравил своего пассажира, избегнувшего «ужасов этих новых отелей», с удачной сделкой, получил плату и удалился, взмахнув на прощанье рукой в бодром испанском салюте.

Мистер Паркер Пайн посмотрел на часы, увидел, что времени, несмотря ни на что, всего лишь без четверти десять, вышел на крохотную, запитую ярким солнечным светом террасу и во второй раз за утро заказал себе кофе и булочки.

На террасе было четыре столика — первый, за который сел он сам, второй пустой, откуда убирали остатки завтрака, и еще два возле перил. За ближним сидела семья немцев — отец, мать и две взрослые дочери. За другим, подальше в углу, сидели явно англичане, судя по виду, мать и сын.

Женщине было лет сорок пять. С красивой прической, с проседью, она была одета в хороший, но недорогой твидовый костюм и держалась с той приятной невозмутимостью, какая свойственна всем приличным английским дамам, привыкшим к путешествиям.

Сын сидел напротив. Было ему, вероятно, лет двадцать пять, и выглядел он как самый обыкновенный молодой человек его круга и возраста. Не урод, не красавец, не верзила, не коротышка. Судя по всему, между ним и матерью отношения были прекрасные — оба весело шутили, и сын охотно передавал ей то солонку, то воду.

За разговором мать случайно подняла глаза и встретилась взглядом с мистером Паркером Пайном. Как дама благовоспитанная, она тотчас невозмутимо перевела их на что-то другое, но мистер Паркер Пайн сразу понял, что оценен и признан.

Признан как англичанин, и вскоре она непременно обратится к нему с какой-нибудь обыденной, ничего не значащей фразой.

Мистер Паркер Пайн не имел ничего против. За границей соотечественники обычно нагоняли на него скуку, однако легкое, ни к чему не обязывающее знакомство не помешает. К тому же в гостинице маленькой, как «Пино д’Оро», знакомства не избежать в любом случае. Дама же, сидевшая за столиком, мистер Паркер Пайн готов был за это поручиться, прекрасно знала «правила проживания в гостинице за границей» в том смысле, в каком понимал их он сам.

Молодой человек поднялся из-за стола, смеясь что-то сказал матери и скрылся в дверях. Дама собрала письма, взяла сумочку и уселась в кресле лицом к морю. Спокойно развернула газету — «Континентал дейли мейл». С места мистера Паркера Пайна видно было одну только спину.

Однако, когда мистер Паркер Пайн, сделав последний глоток, бросил взгляд в ее сторону, он мгновенно насторожился. В голове мелькнула тревожная мысль, что пропал прекрасный мирный отпуск. Спина была чересчур выразительна. Ему пришлось повидать таких спин немало. Вытянута в струнку, плечи приподняты — даже не видя лица, мистер Паркер Пайн уже знал, что в глазах у нее стоят слезы и дама с трудом удерживается от рыданий.

Осторожно, словно за ним повели охоту, мистер Паркер Пайн вышел из-за стола и удалился. Через полчаса его пригласили расписаться в журнале, который лежал, открытый, на хозяйском столе. Мистер Паркер Пайн аккуратно вывел: «Мистер К. Паркер Пайн, Лондон».

Он скользнул по странице взглядом и двумя строчками выше увидел другую запись: «Миссис Р. Честер, мистер Бэзил Честер, Хольм-парк, Девон».

Крепко сжав в руке ручку, мистер Паркер Пайн поспешно и потому не очень разборчиво приписал сверху: «Кристофер Пайн».

Если миссис Р. Честер привезла с собой в «Пино д’Оро» свои жизненные невзгоды, то добиться консультации мистера Паркера Пайна ей будет непросто.

Ему не раз уже портили отпуск самые неожиданные происшествия, от попытки шантажа до убийства. Теперь, на Майорке, он желал только отдыха. Однако опыт подсказывал, что печальная дама являет собой реальную угрозу его планам.

Мистер Паркер Пайн устроился в «Пино д’Оро» прекрасно. Неподалеку стояла гостиница покрупнее под названием «Марипоза», где оказалось немало соотечественников, пожелавших провести зиму без английских туманов. Рядом обосновалась целая небольшая колония художников. В двух шагах от «Пино д’Оро» у моря была рыбацкая деревушка с коктейль-баром и парочкой магазинов. Жизнь здесь шла спокойно и мирно. По берегу гуляли девушки в брюках и ярких расписных платках, накинутых на плечи. Длинноволосые молодые люди в беретах в баре «У Мака» обсуждали достоинства пластмасс и абстрактных искусств.

На следующий день после приезда мистера Паркера Пайна миссис Честер заговорила с ним, сказав несколько самых обыкновенных фраз о том, что вид из отеля прекрасен, и о том, что погода в ближайшие дни обещает быть неплохой. Потом коротко поболтала о модных вязках с матерью немецкого семейства и очень мило порассуждала на тему возможных прискорбных последствий последних политических событий с двумя господами из Дании, которые проводили время в прогулках часов по одиннадцать в день и обычно уходили из гостиницы на рассвете.

Бэзил Честер оказался молодым человеком, в высшей степени приятным. Он называл мистера Паркера Пайна «сэром» и выслушивал все, что бы тот ни говорил, с чрезвычайной вежливостью. Вечером после обеда они втроем, с Бэзилом и его матерью, вместе пили кофе. На третий день, поболтав минут десять, Бэзил поднялся, оставив таким образом мистера Паркера Пайна наедине с миссис Честер.

Они побеседовали о цветах и о цветоводстве, о печальном состоянии английского фунта, о нынешней дороговизне во Франции и о том, до чего англичанину трудно найти за границей место, где после обеда можно было бы выпить хорошего чая.

Через несколько дней мистер Паркер Пайн заметил, что всякий раз, когда сын уходит, губы миссис Честер начинают дрожать, но она пусть с трудом, но тотчас берет себя в руки и продолжает вести разговор на одну из вышеупомянутых тем.

Через какое-то время миссис Честер понемногу начала рассказывать и о сыне — как он хорошо учился, «он, знаете ли, был первый ученик в классе», как его любят друзья, как гордился бы им отец, если бы не умер, как благодарна ему миссис Честер за то, что Бэзил никогда не был «трудным» ребенком.

— Я просто настаиваю на том, чтобы он больше общался со сверстниками, но, кажется, Бэзил предпочитает проводить время со мной.

И по тону, которым она произнесла эти слова, мистер Паркер Пайн догадался, насколько ей важно внимание сына.

Однажды мистер Паркер Пайн, несколько дней отделывавшийся в подобных случаях вежливой фразой, не удержался и ответил:

— По-моему, здесь немало его сверстников… Не в гостинице, конечно, но неподалеку.

И тут же заметил, как напряглась миссис Честер. О, сказала она, здесь очень много художников. Возможно, она чересчур старомодна, настоящее искусство — это конечно, но здешние молодые люди никакие не художники, а просто малюют бог знает что, пытаясь лишь оправдывать тем самым собственное безделье, а девушки чересчур много пьют.

На следующий день Бэзил Честер сказал мистеру Паркеру Пайну:

— Я так рад знакомству с вами, сэр… из-за матери. Ей приятно беседовать с вами по вечерам.

— А чем вы занимались без меня?

— Собственно говоря, ничем. Играли в пике.

— Понятно.

— Пике, конечно, быстро надоедает. Собственно говоря, у меня здесь появились приятели… ужасно хорошие ребята. Но мама, кажется, от них не в восторге… — Он рассмеялся так, словно видел в этих словах нечто забавное. — Я хочу сказать, мама у меня несколько старомодна… Если девушка носит брюки, это ее приводит в ужас!

— Разумеется, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Я всегда говорил: нужно идти в ногу со временем… Дома у нас все девушки скучные до смерти…

— Понятно, — сказал мистер Паркер Пайн.

Он в высшей степени оживился. Перед ним приоткрывалась крошечная драма, в которой он, мистер Паркер Пайн, был наконец не участник, а зритель.

Однако через несколько дней произошло событие, худшее из всех, что, с точки зрения мистера Паркера Пайна, могли с ним произойти. В «Марипозе», причем в присутствии миссис Честер, он столкнулся со своей старой знакомой, дамой бурной и энергичной.

— Как! Кого я вижу! Мистер Паркер Пайн! Единственный и неповторимый мистер Паркер Пайн! И Адела Честер! Вы не знакомы? Ах, уже познакомились? В одном отеле? Это единственный в своем роде, неповторимый человек, Адела, настоящий волшебник и гений нашего времени! Если есть неприятности, обратись к мистеру Паркеру Пайну, и от них не останется и следа. Ты не знала? Не может быть, наверняка ты о нем слышала. Неужели тебе не встречалось в газетах: «Попали в беду? Обратитесь с мистеру Паркеру Пайну»? Он все может, ему все под силу. Если муж рассорился с женой так, что оба готовы вцепиться друг другу в глотку, мистер Паркер Пайн их помирит. А если кому-нибудь вдруг надоест жить, мистер Паркер Пайн найдет занятие, чтобы избавить его от скуки. Говорят же тебе, этот человек настоящий волшебник!

И она еще долго продолжала в таком же духе, а мистер Паркер Пайн едва успевал иногда вставить словечко, пытаясь остановить град похвал и восторгов, посыпавшихся на голову. Ему очень не понравился взгляд, который бросила в его сторону миссис Честер. Не понравилось, что возвращалась она в гостиницу вместе с новоприбывшей, которая и по дороге продолжала петь ему дифирамбы.

Развязка наступила быстрее, чем он ожидал. В тот же самый вечер, после кофе, миссис Честер сказала без обиняков:

— Не могли бы вы прийти в малую гостиную, мистер Пайн? Я должна кое-что вам сказать.

Мистер Пайну ничего не оставалось, как поклониться и повиноваться.

Видимо, нервы у миссис Честер давно были на пределе, и едва захлопнулась дверь гостиной, как от ее самообладания не осталось и следа. Миссис Честер опустилась в кресло и заплакала.

— Мой мальчик, мистер Паркер Пайн! Вы просто обязаны его спасти. Мы оба должны его спасти. Он разбил мне сердце.

— Но, дорогая моя миссис Честер, я всего лишь сторонний наблюдатель…

— Нина Уичерли сказала, вы всегда можете найти выход. Она сказала, вам можно довериться совершенно. Она посоветовала рассказать все как есть, все… а потом вы что-нибудь да придумаете.

Мистер Паркер Пайн мысленно призвал проклятия на голову миссис Уичерли, столь бесцеремонно вторгшейся в его счастливую жизнь.

Но потом все же сдался и произнес:

— Хорошо, давайте поговорим. Полагаю, все дело в девушке?

— Он уже сказал о ней?

— Намекнул.

Слова полились из миссис Честер потоком:

— Девица ужасная. Пьет, ругается, носит такое… слов нет. Она здесь вместе с сестрой и сестриным мужем-голландцем. Бог знает, что за порядки у них в колонии. Половина живет вместе с девушками, и не женаты. Бэзил так изменился! Он всегда был такой тихий, такой серьезный, интересовался только серьезными вещами. А одно время подумывал заняться археологией…

— Судя по всему, — заметил мистер Паркер Пайн, — теперь природа взяла свое.

— Что вы хотите сказать?

— Молодому человеку его лет не следует интересоваться только серьезными вещами. Наверняка ему было неловко за себя в присутствии девушек, и он чувствовал себя полным болваном.

— Прошу вас, мистер Пайн, я говорю серьезно!

— Я тоже совершенно серьезен. Кстати, не та ли это юная леди, которая вчера была с вами за чаем?

Эту девушку он заметил — брюки из серой фланели, алый, свободно повязанный на груди платок, ярко-красные губы, а на столе перед ней вместо чашки чая бокал с коктейлем.

— Вы видели? Ужасная, правда? Раньше Бэзилу никогда не нравились такие девицы!

— Вряд ли раньше у него была возможность подыскать себе девушку по вкусу.

— Почему?

— Почти все время он проводил с вами! Ничего хорошего для него в этом не было. Однако, осмелюсь предположить, ваш сын и сам в состоянии разобраться в себе… если вы не решите вмешаться и ускорить события.

— Вы не понимаете! Мой сын собрался жениться… На этой Бетти Грегг… Они уже помолвлены.

— Стало быть, дело зашло далеко.

— Да, мистер Пайн. Сделайте что-нибудь. Спасите моего мальчика от этого чудовищного брака. Это его погубит.

— Нельзя погубить человека, пока он сам этого не пожелает.

— Бэзил погибнет, — с уверенностью сказала мать.

— Меня беспокоит не Бэзил.

— Не хотите же вы сказать… Вас беспокоит девица?

— Нет, меня беспокоите вы. Вы напрасно растрачиваете свою жизнь.

Миссис Честер взглянула на него в недоумении.

— Подумайте, как человек живет лет с двадцати и до сорока? Его то и дело захлестывают чувства, одолевают заботы. Так и должно быть. Это и есть жизнь. А потом начинается другой этап. Потом у нас наконец появляется возможность остановиться, задуматься, что-то понять, разобраться и в себе, и в жизни. Тогда-то и начинаешь постигать ее истинный смысл и значение. Научаешься видеть жизнь всю целиком. Не только ту часть, где исполняешь роль как актер. Нет такого человека, будь то мужчина или женщина, которому удалось бы найти себя раньше, чем лет в сорок пять. Только в этом возрасте человек и становится личностью.

Миссис Честер сказала:

— Я свою жизнь посвятила Бэзилу. Он для меня все.

— И напрасно. Именно за это вы теперь и расплачиваетесь. Любите сына сколько хотите, но не забывайте: вы Адела Честер, вы самостоятельная личность, не только мать Бэзила.

— Если Бэзил погибнет, мое сердце будет разбито, — сказала мать Бэзила.

Мистер Паркер Пайн внимательно посмотрел на ее красивое лицо, на печально опущенные уголки губ. Она хорошая женщина. Мистер Паркер Пайн не решился причинить ей боль. И потому сказал:

— Посмотрим, может быть, тут можно что-то придумать.

Бэзил Честер не только не отказался от разговора, а, наоборот, словно ждал, чтобы ему дали выговориться.

— Все ужасно. Мать безнадежна… Предрассудки и косность. Она попросту не желает понять, до чего Бетти славная девушка.

— А Бетти?

Он вздохнул.

— Бетти чертовски упряма! Ну почему бы ей было не пойти навстречу… Например, взяла бы и не стала разок мазать губы помадой… Все стало бы по-другому. Похоже, при матери она забывает про свои рассуждения о широте кругозора… м-м-м… современного человека.

Мистер Паркер Пайн улыбнулся.

— Мать и Бетти самые дорогие для меня на свете люди, и мне очень хотелось бы, чтобы в конце концов они все же поладили.

— Вам и самому следует многому еще научиться, молодой человек, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Хотите пойти в гости к Бетти — там и поговорим?

Мистер Паркер Пайн принял приглашение немедленно.

Бетти вместе с сестрой и ее мужем жили в маленьком ветхом домишке недалеко от моря. Жили они очень просто. Из мебели в домике было три стула, стол и кровати. В стене встроенный буфет, где стояло ровно столько тарелок и чашек, сколько требовалось для троих. Ганс был восторженный молодой человек, со светлыми волосами, которые стояли над головой пушистым нимбом. Говорил он по-английски плохо, зато очень быстро и при этом то и дело расхаживал по комнате. Его жена Стелла, сестра Бетти, была маленькая и русоволосая. А сама Бетти Грегг — рыженькая, вся в веснушках, с веселыми озорными глазами. Ни помады, ни другой краски на лице, как днем раньше в отеле, мистер Паркер Пайн не обнаружил.

Бетти поставила перед ним коктейль, и глаза ее весело сверкнули:

— Вы уже в курсе дела?

Мистер Паркер Пайн кивнул головой.

— И на чьей же вы стороне, старик? На стороне юных влюбленных или благовоспитанной дамы?

— Позвольте сначала задать вам один вопрос.

— Пожалуйста.

— Тактично ли вы вели себя по отношению к даме?

— Не совсем, — честно призналась Бетти Грегг. — Но эта старая кошка то и дело норовит меня оцарапать. — Она бросила в сторону быстрый взгляд, проверяя, не слышит ли Бэзил. — Она сводит меня с ума. Всю жизнь она продержала Бэзила на коротком поводке… Любой в таком положении выглядит полным дураком. Но Бэзил далеко не дурак. А потом, она жутко pukka sahib.

— В этом нет ничего дурного. Это означает лишь «старомодная», причем с вашей точки зрения.

Глаза Бетти Грегг неожиданно блеснули:

— Хотите сказать, будто это то же самое, что чиппендейловское кресло среди викторианской мебели? Через сколько-то лет их, может быть, вернут из кладовки, да еще скажут при этом: «До чего же они прекрасны»?

— Примерно так я и хотел сказать.

Бетти Грегг задумалась.

— Может быть, вы и правы. Постараюсь быть с вами честной. Бэзил сам виноват… уж до того ему хочется, чтобы я произвела на его маменьку хорошее впечатление. Из себя выводит… Так что, если маменька постарается хорошенько, она запросто может нас разлучить.

— Может, — согласился мистер Паркер Пайн. — Если все сделает правильно.

— И вы решили научить ее как? Самой-то ей не догадаться. Пока она только и делает, что меня все время ругает, а этим ничего не добьешься. Но если за дело возьметесь вы…

Она прикусила губу и подняла на него честные голубые глаза.

— Я о вас слышала, мистер Паркер Пайн. Говорят, вы отлично разбираетесь в людях. Как по-вашему, могли бы мы с Бэзилом стать хорошей парой… или нет?

— Для этого мне придется задать еще несколько вопросов.

— Хотите провести тест на совместимость? Пожалуйста.

— Закрываете ли вы окно на ночь или спите с открытым?

— С открытым. Я люблю свежий воздух.

— Какую вы любите кухню, ту же, что Бэзил, или нет?

— Ту же, что Бэзил.

— Вы ложитесь спать рано или поздно?

— Рано. Я как цветочек. В половине десятого уже зеваю… И если по секрету, то по утрам я ужасно голодная, только неловко в этом признаваться.

— Думаю, вы хорошо подошли бы друг другу, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Довольно странный тест.

— Вовсе нет. Я знавал несколько супружеских пар, которым пришлось расстаться только оттого, что муж любил засидеться за полночь, а жена ложилась спать в половине десятого, или наоборот.

— Жаль, что в нашем случае нельзя, чтобы стали счастливы сразу все, — сказала Бетти. — И Бэзил, и я, и его мать… Если бы только она дала согласие на наш брак!

Мистер Паркер Пайн кашлянул.

— По-моему, — сказал он, — я в состоянии это устроить.

Она взглянула на него с сомнением.

— Вы, кажется, хотите меня успокоить?

Лицо мистера Паркера Пайна осталось непроницаемым.

В гостинице он успокоил миссис Честер, не сказав при этом ничего определенного. Помолвка еще не свадьба. Сейчас ему необходимо на недельку уехать в Соллер. Лучше бы отказаться на время от демонстративного неодобрения новых взглядов. Проявить гибкость.

Неделю в Соллере он провел прекрасно.

Вернувшись обратно, мистер Паркер Пайн застал совершенно другую картину.

Первое, что он увидел, едва войдя в гостиницу, это была миссис Честер, которая пила чай в компании Бетти Грегг. Бэзила с ними не было. На лице у миссис Честер явно читалась тревога. У Бетти тоже. Она была не накрашена, глаза распухли и покраснели так, будто она только что плакала.

Поздоровались они с мистером Паркером Пайном весьма дружелюбно, но о Бэзиле не сказали ни слова.

Мистер Паркер Пайн присел вместе с ними за стол, они поболтали, но вскоре Бетти вдруг тихо охнула и скривилась, словно от боли. Мистер Паркер Пайн оглянулся. На ступеньках, поднимавшихся на берег от пляжа, появился Бэзил Честер. С ним под руку показалась девушка такой красоты, что при виде ее все обмерли. Черные волосы, прекрасная фигура. Она была в легком платье из голубого крепа. Необычную, экзотическую ее красоту подчеркивали пудра цвета охры и почти оранжевая помада. Бэзил, похоже, не в силах был оторвать нее глаз.

— Ты опоздал, Бэзил, — сказала миссис Честер. — Вам с Бетти давно пора к «Маку».

— Это я виновата, — сказала прекрасная незнакомка. — Мы классно там побултыхались. — И она повернулась к Бэзилу: — Детка, а не принес бы ты мне что-нибудь позабористей?

Она скинула туфлю и вытянула перед собой ногу с ногтями, накрашенными зеленым лаком.

Не обращая на женщин никакого внимания, она повернулась к мистеру Паркеру Пайну.

— Кошмар, а не остров, — сказала она. — Пока мне не попался Бэзил, я тут просто дохла от скуки. Бэзил такой лапочка.

— Мистер Паркер Пайн, мисс Рамона, — представила их друг другу миссис Честер.

Девушка в ответ только лениво улыбнулась.

— Пожалуй, лучше я буду называть вас Паркером, — мурлыкнула она. — А вы меня зовите Долорес.

Вернулся Бэзил с бокалами. И мисс Рамона завела разговор (впрочем, больше взглядами, а не словами) с ним и с мистером Паркером Пайном. Женщин она по-прежнему не замечала. Раз или два Бетти попыталась было вставить словечко, но мисс Рамона лишь равнодушно взглянула в ее сторону и зевнула.

Неожиданно она поднялась.

— Мне пора. Я живу по соседству в другом отеле. Проводит меня кто-нибудь или нет?

Бэзил вскочил на ноги.

— Бэзил, дорогой… — произнесла миссис Честер.

— Я скоро вернусь, мама.

— Маменькин сынок, да и только, — сказала мисс Рамона, обращаясь в пространство. — Ты всегда держишься за ее юбку?

Бэзил смутился и покраснел. Когда мисс Рамона, отвесив небрежный кивок в сторону миссис Честер, ушла в сопровождении Бэзила, в глазах мистера Паркера Пайна промелькнула улыбка.

На террасе повисла напряженная тишина. Мистер Паркер Пайн молчал потому, что не хотел заговаривать первым. Бетти Грегг, ломая пальцы, смотрела на море. Миссис Честер, покрасневшая от гнева, пыталась взять себя в руки.

Наконец тишину нарушила Бетти.

— Ну и как вам наше новое приобретение? — сказала она. Голос при этом у нее слегка дрогнул.

Мистер Паркер Пайн ответил осторожно:

— Э-э… несколько… э-э… экзотичная особа.

— Экзотичная? — Бетти разразилась смешком, коротким и невеселым.

Миссис Честер сказала:

— Эта девица ужасна… Ужасна. Бэзил, наверное, сошел с ума.

Бетти резко откликнулась:

— С головой у него как раз все в порядке.

— А какой лак на ногах! — Миссис Честер передернуло.

Бетти неожиданно поднялась.

— Кажется, миссис Честер, мне лучше уйти. Я на обед не останусь.

— Но, дорогая моя, Бэзил огорчится…

— Неужели? — Бетти снова коротко рассмеялась. — Впрочем, вполне возможно, — добавила она. — Ничего не поделаешь, у меня разболелась голова.

Она улыбнулась им обоим на прощание и удалилась. Миссис Честер повернулась к мистеру Паркеру Пайну:

— Лучше бы мы сюда не приезжали, лучше бы не приезжали!

Мистер Паркер Пайн печально покачал головой.

— Вам нельзя было уезжать, — сказала миссис Честер. — Если бы вы не уехали, ничего бы этого не произошло.

— Дорогая моя миссис Честер, там, где речь заходит о женщинах, молодых и прекрасных, я бессилен. Похоже, сын у вас очень впечатлительный молодой человек.

— Раньше он что-то никогда не был очень впечатлительным, — плаксиво отозвалась миссис Честер.

— Зато, — сказал мистер Паркер Пайн, — кажется, его новая знакомая совершенно разрушила чары мисс Грегг. Этим-то вы должны быть довольны.

— Не понимаю, что вы такое говорите, — сказала миссис Честер. — Бетти милая девочка, она предана Бэзилу. И в нынешней ситуации ведет себя в высшей степени достойно. По-моему, мой сын сошел с ума.

Мистер Паркер Пайн нисколько не удивился столь разительной перемене во мнении. Ему уже не раз доводилось столкнуться с женским непостоянством. Он лишь позволил себе вежливо возразить:

— Нет, мадам, ваш сын не сошел с ума, просто он очарован.

— Но эта девица испанка! Она невероятно невоспитанна.

— Зато так же невероятно красива.

Миссис Честер фыркнула. На лестнице со стороны моря появился Бэзил.

— Привет, мать, вот и я. Где Бетти?

— Бетти ушла, у нее разболелась голова. Ничего удивительного.

— Ты хочешь сказать, она на меня окрысилась?

— Я хочу сказать, Бэзил, что, на мой взгляд, ты ведешь себя с Бетти крайне нелюбезно.

— Ради бога, мама, не пили меня. Если Бетти будет так злиться всякий раз, когда мне захочется поболтать с девушкой, вряд ли мы уживемся.

— Вы помолвлены!

— Да, помолвлены. Но это не означает, что у нас у каждого не может быть личных друзей. Современный человек должен жить полной жизнью и не ревновать по пустякам. — Он задумался. — Знаешь, если Бетти все равно с нами не обедает, пожалуй, вернусь-ка я в «Марипозу». Меня пригласили…

— Бэзил!..

Сын лишь раздраженно взглянул на мать и сбежал вниз по ступенькам.

— Видите? — сказала миссис Честер.

Мистер Паркер Пайн все видел.

Через несколько дней события стали развиваться с нарастающей быстротой. В тот день Бэзил и Бетти условились взять корзинку с едой и уйти гулять на весь день. Но когда Бетти появилась утром в «Пино д'Оро», оказалось, что ее жених обо всем забыл и уже отбыл в Форментор в компании сеньориты Долорес.

Бетти бровью не повела, лишь плотнее сжала губы. Но вскоре поднялась из-за стола и подошла к миссис Честер (кроме них, на террасе никого не было).

— Ничего страшного не произошло, — сказала она. — Пустяки. Но по-моему… Тем не менее… Пора все расставить по своим местам.

Она сняла с пальца колечко с печаткой, подарок Бэзила, который собирался преподнести ей настоящее кольцо к помолвке по возвращении в Англию.

— Не будете ли вы любезны, миссис Честер, вернуть Бэзилу? И передайте, что ничего страшного, пусть не беспокоится…

— Бетти, нет! Он действительно вас любит.

— Ему прекрасно удается это скрывать, — с коротким смешком проговорила Бетти. — Во мне все же есть некоторое чувство собственного достоинства. Передайте ему, что ничего страшного и что я… я желаю ему счастья.

Гроза разразилась вечером, когда Бэзил вернулся в гостиницу.

При виде кольца он слегка покраснел.

— Кончилась ее любовь, так? Что ж, наверное, все к лучшему.

— Бэзил!

— Честно говоря, мама, в последнее время мы с Бетти не слишком ладили.

— А кто виноват?

— Не думаю, чтобы я был в чем-то так уж и виноват. Ревность отвратительна, но я не понимаю, с какой стати ты-то недовольна. Ты сама уговаривала меня забыть про Бетти.

— Тогда я еще ее не знала! Бэзил… дорогой мой, сынок, ты ведь не собираешься жениться на этой… испанке?

Бэзил ответил решительно:

— Я женился бы сию же секунду, стоит ей только пожелать. Но… боюсь, не свистнет ни за что.

Миссис Честер похолодела. Она обвела глазами террасу и увидела мистера Паркера Пайна, который мирно устроился в тени почитать.

— Вы непременно должны что-то придумать. Обязаны! Будущее моего сына под угрозой.

Мистер Паркер Пайн успел несколько утомиться от роли спасителя Бэзила Честера.

— Ничего не поделаешь, — сказал он.

— Вот как! Пойдите к ней и поговорите. Если понадобится, дайте денег, только пусть оставит моего сына в покое.

— Вам это может дорого стоить.

— Не имеет значения.

— Тем не менее. Впрочем, вряд ли ее интересуют только деньги.

Миссис Честер вопрошающе подняла брови. Мистер Паркер Пайн покачал головой:

— Ничего не хочу обещать, но… Хорошо, я попытаюсь. Мне уже случалось иметь дело с подобными девушками. Только ни слова Бэзилу, так мы все испортим.

— Разумеется!

Из «Марипозы» мистер Паркер Пайн вернулся за полночь. Миссис Честер ждала его на террасе.

— Ну и как? — затаив дыхание спросила она.

Глаза мистера Паркера Пайна озорно сверкнули:

— Сеньорита Долорес Рамона уедет из Поллензы завтра утром и завтра вечером будет уже в Испании.

— Мистер Паркер Пайн! Как вам это удалось?

— Не потратил ни единого пенса, — сказал мистер Паркер Пайн, и глаза его снова сверкнули. — Просто я вдруг понял, каким образом можно на нее повлиять.

— Вы потрясающи. Нина Уичерли была абсолютно права. Дайте мне знать… О, ваш гонорар…

Мистер Паркер Пайн поднял вверх ухоженную руку.

— Какой может быть гонорар. Я сделал это ради собственного спокойствия. Надеюсь, теперь все уладится. Разумеется, когда ваш сын узнает о том, что она уехала и не оставила адреса, он огорчится. Но дайте ему недели две, и он придет в себя.

— Только бы Бетти его простила…

— Простит. Они замечательная пара. Между прочим, я тоже уезжаю завтра.

— Ах, мистер Паркер Пайн, как нам будет вас не хватать! Может быть, вы задержитесь?

— Нет, нет, хочу успеть покинуть вас прежде, чем кто-нибудь очарует Бэзила в третий раз.

Стоя на палубе парохода, опершись о перила, мистер Паркер Пайн смотрел на огни Пальмы. Подле него стояла Долорес Рамона.

— Замечательная работа, Мадлен. Какое счастье, что я догадался вызвать вас телеграммой. Но до чего странно на вас смотреть, когда вы опять такая тихая, такая домашняя девочка.

Мадлен де Сара, бывшая Долорес Рамона, бывшая Мэгги Сейере и много кто еще, ответила скромно:

— А для меня счастье доставить вам удовольствие, мистер Паркер Пайн. Мне это было совсем нетрудно, просто приятное развлечение. Но я хочу спуститься, хочу уснуть, пока мы не отошли от берега. Я плохо переношу качку.

Мистер Паркер Пайн остался в одиночестве. Через несколько минут на плечо его легла чья-то рука. Он оглянулся и увидел Бэзила Честера.

— Приехал с вами попрощаться, мистер Паркер Пайн, и сказать, что мы с Бетти очень вам благодарны и очень вас полюбили. Теперь мама от Бетти в восторге. Нехорошо, конечно, обманывать старушку, но она это заслужила. И в конце концов все закончилось хорошо. Осталось только мне пострадать денька два, и все. Мы с Бетти бесконечно вам благодарны, мистер Паркер Пайн.

— Спасибо.

Наступило молчание, потом Бэзил с напускным равнодушием сказал:

— А мисс… мисс де Сара… Она едет этим же пароходом? Я хотел бы поблагодарить и ее.

Мистер Паркер Пайн сочувственно взглянул на молодого человека.

— Боюсь, она уже легла спать, — сказал он.

— Очень жаль… Что ж, возможно, мы еще как-нибудь встретимся в Лондоне.

— К сожалению, на днях она уезжает по одному моему делу в Америку.

— Вот как! — глухо произнес Бэзил. — Понятно, — помолчав, добавил он. — Что ж, будем жить дальше.

Мистер Паркер Пайн улыбнулся. По пути в каюту он постучался к Мадлен:

— Ну, как вы устроились? Все в порядке? Наш юный друг сказал, что намерен жить дальше. Одним мадленистом больше. Конечно, он через день-два придет в себя, но вы и впрямь, однако, опасны, моя дорогая.

Вместе с собакой

В отделе регистрации женщина с видом важной леди откашлялась и впилась взглядом в девушку.

— Значит, вы отказываетесь от этой вакансии? Заявку прислали сегодня утром. Очень милый, по-моему, уголок Италии, вдовец, ребенок трех лет и еще престарелая леди, мать или тетка. Джойс Ламберт покачала головой.

— Я не могу уехать из Англии, — устало сказала она. — У меня на это есть причины. Не могли бы вы поискать мне просто дневную работу здесь?

Голос у нее еле заметно дрогнул. Почти незаметно. Она изо всех сил старалась его контролировать. Синие глаза умоляюще посмотрели на женщину.

— Это совсем не просто, миссис Ламберт. Любая дневная работа требует квалификации. У вас ее нет никакой. А у меня здесь сотни карточек, буквально сотни. — Женщина помолчала. — У вас кто-то есть, кого вы не можете оставить?

Джойс кивнула.

— Ребенок?

— Нет, не ребенок.

По важному лицу пробежала тень улыбки.

— Что ж, очень жаль. Я, разумеется, сделаю все, что в моих силах, но…

Разговор был явно окончен. Джойс поднялась. Она прикусила губу, чтобы не расплакаться, и вышла из душной конторы на улицу.

— Не смей, — сурово одернула она себя. — Не смей хныкать, как идиотка. Нельзя впадать в панику, а ты только и делаешь, что впадаешь в панику. В слезах никакого толку, глупо, и все. День только начался, еще много что может произойти. В крайнем случае можно недели две пожить у тети Мэри. Вперед, дорогая, вперед, не заставляй счастливый случай ждать тебя.

Она пошла по Эджуэар-роуд, через парк, по Виктория-стрит, свернула к Военно-морскому универмагу. Вошла в вестибюль, села и взглянула на часы. Было ровно половина второго. Минут через пять рядом с ней на стул опустилась немолодая дама, нагруженная свертками и пакетами.

— Ах, ты уже здесь. Боюсь, я на пять минут опоздала. Обслуживание тут стало ужасное, хуже, чем когда здесь была закусочная. Ты, конечно, уже тоже поела?

На мгновение Джойс было заколебалась, потом спокойно ответила:

— Да, спасибо.

— Я всегда ем в половине первого, — сказала тетя Мэри, поудобнее пристраивая пакеты. — Меньше суеты и вообще спокойнее. Яйца под кэрри здесь готовят превосходно.

— Вот как, — слабо отозвалась Джойс.

Даже думать о яйцах было невыносимо… от яиц поднимается горячий парок… какой запах! Она заставила себя переключиться.

— Что-то ты осунулась, детка, — проговорила тетя Мэри, удобней устраивая пакеты. — Не увлекайся ты этой глупой модой не есть мяса. Подумать только. Хороший кусочек прожаренного мяса еще никому не вредил.

Джойс едва удержалась, чтобы не сказать: «Он мне и сейчас не повредил бы». Лучше бы она говорила о чем-то другом! Пробудить надежду, пригласить в половине второго, а потом сидеть и говорить про яйца под кэрри и жареный ростбиф… как же это жестоко… жестоко.

— Да, моя дорогая, — сказала тетя Мэри. — Я получила твое письмо. Очень мило, что ты сразу поймала меня на слове. Да, я сказала, что всегда была и буду рада тебя видеть, но так уж случилось, что именно сейчас мне предложили сдать дом на очень и очень выгодных условиях. Таких выгодных, что никак нельзя упустить, у них своя посуда, свои постельные принадлежности. Просят на пять месяцев. Въезжают в четверг, а я отправлюсь в Хэрроугейт. Что-то в последнее время меня ревматизм замучил.

— Понимаю, — сказала Джойс. — Очень жаль.

— Так что как-нибудь в другой раз. Всегда рада тебя видеть, моя дорогая.

— Спасибо, тетя.

— Что-то ты и впрямь осунулась, — сказала тетя Мэри, внимательно разглядывая племянницу. — И похудела, кожа да кости. И куда подевался твой цвет лица? У тебя всегда был прекрасный цвет лица. Нужно себя поберечь, дорогая.

— Сегодня это вряд ли удастся, — мрачно сказала Джойс. Она поднялась. — Простите, тетя Мэри, мне пора.

Снова назад. На этот раз через Сент-Джеймс-парк, через площадь Беркли, по Оксфорд-стрит мимо Прэд-стрит до Эджуэр-роуд и по Эджуэр-роуд в тот самый ее конец, где она уже сама на себя не похожа. А потом вбок через несколько грязных маленьких улиц к старому обшарпанному домишке.

Джойс повернула в замке ключ и вошла в тесный и душный вестибюль. Бегом поднялась на самый верх. И оказалась перед дверью, из-за которой слышалось веселое повизгивание.

— Да, Терри, да, дорогой, вернулась твоя хозяйка.

Джойс распахнула дверь, и навстречу тотчас выскочил старый белый терьер с жесткой кудрявой шерстью и подозрительно мутными глазами. Джойс сгребла пса в охапку и села на пол.

— Терри, милый. Милый мой, милый Терри. Ну-ка покажи, как ты любишь свою хозяйку. Ну-ка покажи.

Пес не заставил себя ждать и тут же, отчаянно виляя хвостом, облизал Джойс лицо, уши и шею.

— Терри, милый Терри, что же нам теперь делать? Что с нами будет? Ах, Терри, как же я устала.

— Может быть, — прозвучал у нее за спиной ехидный голос, — мисс перестанет обнимать, целовать этого пса и выпьет чашку горячего чая?

— Ах, миссис Барнс, как вы ко мне добры.

Джойс вскочила на ноги. Миссис Барнс была крупная, мрачного вида женщина. Но за устрашающей внешностью скрывались нежное сердце и добрая душа.

— Чашка горячего чая никому еще не повредила, — сказала миссис Барнс, выразив твердое мнение, принятое в ее кругу.

Джойс с благодарностью отхлебнула горячего напитка. Домовладелица незаметно окинула ее взглядом.

— Ну как, удачный день, мисс… Или вас следует называть «мадам»?

Джойс покачала головой, лицо ее омрачилось.

— Ох, — вздохнула миссис Барнс. — Что-то не похоже, чтобы он вообще у кого-то был сегодня удачный.

Джойс вскинула голову.

— О, миссис Барнс… Не хотите же вы сказать…

Миссис Барнс мрачно кивнула головой:

— Да, вот именно. Барнс. Опять выгнали с работы. Ну и что теперь делать?.. Чего не знаю, того не знаю.

— О, миссис Барнс… Мне нужно… Я хочу сказать, вам нужны…

— Не волнуйтесь, моя дорогая. Врать не буду, я бы рада была, если бы вам удалось что-то найти, но… нет так нет. Ну, допили чай? Дайте-ка я заберу чашку.

— Я еще не допила.

— Ага, — сердито сказала миссис Барнс. — Вы хотите отдать чай этому паршивому псу. Знаю я вас.

— Пожалуйста, миссис Барнс. Одну капельку. Вы ведь не станете возражать, правда?

— Что толку-то от моих возражений. Вы души не чаете в своем скандалисте. Чуть не укусил меня сегодня утром, чуть не укусил.

— Не может быть, миссис Барнс. Терри не кусается.

— Рычал да скалился. А я только и хотела посмотреть, можно ли починить ваши туфли.

— Он не любит, когда трогают мои вещи. Он думает, что должен их охранять.

— Скажите пожалуйста, думает! Не собачье это дело, думать. Ему место во дворе, на веревке, пусть бы охранял дом от бродяг. Вам бы отдать его, мисс, вот что я скажу.

— Нет, нет, нет. Никогда. Никогда!

— Ну, как хотите, — сказала миссис Барнс. Она взяла чашку, подняла с пола блюдце, из которого Терри успел вылизать остатки чая, и удалилась.

— Терри, — сказала Джойс. — Иди поговори со мной. Что же нам делать, солнышко мое?

Она взяла пса на руки и села в колченогое кресло. Бросила шляпку на стол и вытянулась. Положила собачьи лапы себе на плечи и нежно поцеловала черный нос и лохматый лоб. И тихо, лаская пса, заговорила:

— Что нам делать с миссис Барнс, Терри? Мы и так задолжали ей за четыре недели. Она славная, Терри, такая славная. Она нас не выгонит. Но ведь нельзя злоупотреблять тем, что у нее доброе сердце. Нельзя, Терри, нет. И почему этот Барнс не хочет работать? Вот кого я ненавижу. Только и делает, что пьет… И конечно, его выгоняют. Но ведь я-то не пью, Терри, но все равно никак не могу найти работу.

Я тебя не брошу. Не брошу. Никто не будет тебя любить так, как я. Ты старый, Терри, тебе двенадцать лет, а кому нужна старая собака, к тому же почти слепая, к тому же чуть-чуть глухая, к тому же еще с дурным… то есть, прости, с не очень, самую капельку не очень хорошим характером. Для меня ты самый замечательный, но только для меня, не для всех, понимаешь? На других ты рычишь. Это потому, что ты знаешь, что они тебя не любят. Но мы-то друг друга любим, правда, дорогой?

Пес нежно лизнул ее в щеку.

— Поговори со мной.

Терри издал тихий, протяжный, похожий на вздох звук и ткнулся носом ей за ухо.

— Ты ведь веришь мне, правда, мой ангел? Ты ведь знаешь, что я никогда тебя не покину. Но что же делать? Самое время придумать что-нибудь, Терри.

Она глубже устроилась в кресле, прикрыла глаза.

— Помнишь, Терри, как мы были счастливы? Мы с тобой, и с Майклом, и с папой. Ах Майкл, Майкл! Это был его первый отпуск, а перед тем как вернуться во Францию, он решил сделать мне подарок. Я еще сказала ему, чтобы не выдумывал. Мы тогда жили за городом, и все вышло так неожиданно. Он велел мне выглянуть в окно, а там был ты и прыгал на длинном поводке. Тебя держал такой маленький человечек, от которого пахло собаками. Как он смешно разговаривал: «Он сокровище. Только посмотрите, мадам, ну разве он не картинка? Я так и знал, что как леди и джентльмен только его увидят, то сами скажут: „Он просто сокровище!“».

Он все время приговаривал: «Сокровище», и потом первое время мы так и называли тебя, Сокровище. Ах, Терри, какой ты был славный щенок — крохотная головка, нелепый хвостик. Потом Майкл вернулся во Францию, а я осталась с тобой, и ты был у меня самой лучшей собакой на свете. Помнишь, как мы вместе читали письма от Майкла? Ты их нюхал, а я говорила тебе: «Это от хозяина», и ты все понимал. Мы были такие счастливые, такие счастливые. Ты, я и Майкл. А теперь Майкла нет, ты стал старый, а я… я так устала, что у меня нет сил быть храброй.

Терри лизнул ее в щеку.

— Ты был со мной, когда пришла телеграмма. Если бы не ты, Терри… Если бы у меня не было тебя…

Она замолчала.

— Мы с тобой всегда были вместе… Все удачи, все неудачи мы всегда делили… Неудач у нас было больше. А теперь это уже даже не неудача. У нас никого, только тетушки Майкла, но они-то думают, будто у меня все в порядке. Они не знают, что Майкл все проиграл. И мы никому не скажем. Мне все равно, почему он это сделал. Не бывает людей, которые не совершают ошибок. Нас с тобой он любил, Терри, и это самое главное. Его родственники все время на него сердились и все время за что-то ругали. Не дадим им нового повода. Но как же мне хочется, чтобы и у меня были родственники. Совсем без них очень плохо.

Терри, я ужасно устала… И очень хочется есть. Невозможно поверить, что мне всего двадцать девять… Кажется, будто все шестьдесят девять. И я совсем не храбрая, я только делаю вид. И в голову лезут ужасные мысли. Вчера я прошла пешком до Илинга, хотела зайти к кузине Шарлотте. Подумала, если прийти в половине первого, она оставит меня на обед. Но когда я уже дошла до дома, я почувствовала себя такой попрошайкой. И не смогла зайти. Я повернулась и ушла. Ужасная глупость. Нужно либо попрошайничать до конца, либо даже не пробовать. У меня, кажется, нет характера.

Терри снова вздохнул и ткнулся черным носом ей в глаз.

— У тебя все такой же славный носик, Терри, холодный, как мороженое. Ах, как же я тебя люблю! Я не в силах расстаться с тобой. Не в силах тебя отдать. Не могу, не могу, не могу…

Теплый язык снова лизнул ее в щеку.

— Ты все понимаешь, солнышко. Ты сделал бы все на свете, чтобы помочь хозяйке, правда?

Терри сполз с колен и заковылял в угол. Он взял в зубы щербатую миску и принес Джойс.

Джойс не знала, то ли плакать, то ли смеяться.

— Ты сделал единственное, что мог. Единственное, чем мог помочь хозяйке. Ах, Терри, Терри, никто нас не разлучит! Я должна что-то сделать. Должна? Все сначала что-то обещают, а потом оказывается, что на самом деле все совсем не так, все совсем не так. Что же делать?

Она села на пол рядом с собакой.

— Видишь ли, Терри, дело вот в чем. Ни няньке, ни гувернантке, ни компаньонке у старой леди не положено иметь собаку. Только замужняя женщина может себе это позволить — держать лохматую, маленькую, дорогую собачку, ходить с ней по магазинам… Ну а если ей больше нравится старый слепой терьер, ради бога, почему бы и нет?

Она перестала хмуриться, и тут в дверь дважды постучали.

— Почтальон. Пойду посмотрю.

Она вскочила, сбежала вниз и вернулась с письмом в руках.

— Это может быть… если…

Она разорвала конверт.

«Уважаемая мадам!

Мы провели экспертизу и пришли к мнению, что Ваша картина не является подлинником и потому цена ее весьма незначительна.

С искренним почтением

Слоун & Райдер».

Джойс застыла на месте. И когда потом снова заговорила, голос у нее изменился.

— Вот и все, — сказала она. — Это была последняя надежда. Но мы не расстанемся, Терри. Я знаю, что делать… Нет, больше я не стану попрошайничать. Терри, дорогой, мне нужно уйти. Я скоро вернусь.

Джойс торопливо спустилась на первый этаж, где в темном углу стоял телефонный аппарат. Она набрала номер. Трубку снял мужчина, голос которого сразу же повеселел, едва он понял, с кем говорит.

— Джойс, девочка моя. Приходи, пообедаем и потанцуем.

— Не могу, — просто ответила Джойс. — Мне нечего надеть.

И она хмуро улыбнулась, вспомнив покоробившийся шкаф и пустые вешалки.

— Тогда как ты посмотришь на то, что я сам к тебе заеду? Где ты живешь? Господи, это еще где? Кажется, у тебя неприятности, я угадал?

— Совершенно верно.

— Что же, по крайней мере, ты со мной откровенна. До скорого.

Меньше чем через час перед домом остановилась машина, из которой вышел Артур Хэллидей. Миссис Барнс, исполнившись благоговейного трепета, провела его наверх.

— Девочка моя, что за дыра! Что тебя сюда привело?

— Гордыня и еще кое-какие малодостойные чувства.

Она сказала это просто, насмешливо глядя в лицо человеку, который стоял перед ней.

Артура Хэллидея многие считали красавцем. Это был крепкий, высокий, светловолосый человек с очень светлыми голубыми небольшими глазами и мощным подбородком.

Она показала на колченогое кресло, и он сел.

— Н-да, — задумчиво сказал он. — Жестокий урок. Послушай… А этот паршивец не укусит?

— Нет, нет, не волнуйся. Он у меня просто сторож.

Хэллидей оглядел ее с головы до ног.

— Пошла на попятную, Джойс, — тихо проговорил он. — Я тебя правильно понял?

Джойс кивнула.

— Говорил я тебе, девочка моя. Я всегда получаю то, что хочу. Я знал, что в конце концов ты одумаешься и поймешь, с какой стороны хлеб мажут маслом.

— К счастью, ты не передумал, — сказала Джойс.

Он взглянул на нее с недоверием. Всякий раз, когда он с ней разговаривал, он никогда не мог толком понять, о чем она думает.

— Так ты выйдешь за меня?

Она кивнула:

— Когда захочешь.

— Чем быстрее, тем лучше.

Он засмеялся и окинул комнату взглядом. Джойс покраснела.

— Между прочим, у меня есть одно условие.

— Условие? — К нему снова вернулась подозрительность.

— Моя собака. Ее я возьму с собой.

— Это старое пугало? Да я любую тебе куплю. Денег не жалко.

— Мне нужен Терри.

— Ах вот как! Пожалуйста, ради бога.

Джойс внимательно посмотрела ему в лицо.

— Но ты знаешь — ведь знаешь? — я не люблю тебя. Не люблю.

— Это мне все равно. Я человек крепкий. Но про шуры-муры забудь, девочка моя. Если выйдешь за меня замуж, играть придется по-честному.

Джойс покраснела.

— Я отработаю твои деньги, — сказала она.

— Как насчет поцелуя сейчас?

Он приблизился. Джойс улыбнулась. Он ее обнял, поцеловал. Глаза, потом щеки и шею. Джойс не обмерла, не отодвинулась. Наконец он ее отпустил.

— Я еду за кольцом, — сказал он. — Какое ты хочешь, с жемчугом или с бриллиантами?

— С рубином, — сказала Джойс. — С самым большим рубином, какой только сможешь найти, цвета крови.

— Странный выбор.

— Я хочу, чтобы оно ничем не было похоже на то, из мелкого жемчуга, которое мне подарил Майкл.

— Чтобы на этот раз больше повезло, а?

— Ты умеешь вкладывать деньги, Артур.

Хэллидей хохотнул и ушел.

— Терри, — сказала Джойс. — Иди оближи… Лицо и шею, особенно шею.

Терри лизнул ее влажным языком.

— Я думала только об этом, только об этом, — медленно проговорила она. — Никогда не угадаешь, о чем я думала, — о варенье, варенье на прилавке. И все время себе повторяла. Земляничное, смородиновое, малиновое, терновое. В конце концов, может быть, я быстро ему надоем. Я очень на это надеюсь, а ты? Говорят, после свадьбы такое бывает. Правда, Майклу я не надоела бы никогда… Никогда… Ах, Майкл!..

На следующее утро Джойс проснулась с тяжелым сердцем. Она тихо вздохнула, и Терри, который спал с ней вместе на одной постели, тотчас поднял голову и нежно ее лизнул.

— Ах ты, мой милый, милый! Что ж, придется через это пройти. Но вдруг что-то еще случится. Терри, милый, помоги же своей хозяйке. Ах, ты помог бы, если бы мог, я знаю.

Миссис Барнс принесла чай и бутерброды и от души радовалась за Джойс.

— Подумать только, мадам, выйти замуж за такого джентльмена. Приехал-то на «Роллсе». Честное слово, Барнс даже протрезвел, когда до него дошло, что возле нашего дома настоящий «Роллс». С чего это, скажите на милость, этот пес все время лезет на подоконник?

— Он любит посидеть на солнце, — сказала Джойс. — Но это действительно опасно. Терри, вниз!

— Будь я на вашем месте, — сказала миссис Барнс, — избавилась бы от этого несчастного и попросила своего джентльмена купить собачку, такую вот, толстенькую, которых леди носят на руках.

Джойс улыбнулась и еще раз окликнула Терри. Пес неуклюже поднялся, но именно в этот момент внизу послышался шум собачьей драки. Терри повернул голову и тоже хрипло залаял. Подоконник был старый и сгнивший. Доска подалась, и Терри, слишком старый и неповоротливый, не удержался и упал.

Вскрикнув, Джойс бросилась вниз на улицу. Не прошло и минуты, как она уже стояла рядом с ним на коленях. Пес жалобно скулил, и по тому, как он неподвижно лежал, Джойс поняла, что дело плохо. Она наклонилась.

— Терри… Терри, милый… Милый мой, милый…

Он попытался вильнуть хвостом.

— Терри, малыш… Я помогу тебе, потерпи… Ах ты малыш…

Вокруг собралась толпа, состоявшая в основном из мальчишек.

— Из окна шлепнулся, ага.

— Здорово хрястнулся.

— Ей-богу, спину сломал.

Джойс не обращала на них внимания.

— Миссис Барнс, есть ли тут где-нибудь ветеринар?

— Есть, это Джоблин, на Миар-стрит… Только как вы его донесете?

— Довезу на такси.

— Позвольте мне.

Приятный голос, произнесший эту фразу, принадлежал пожилому человеку, который только что вышел из такси. Он опустился возле Терри на колени, приподнял верхнюю губу и провел рукой по боку и спине.

— Боюсь, у него внутреннее кровотечение, — сказал он. — Кости, кажется, целы. Его нужно срочно к ветеринару.

Вдвоем с ним Джойс подняла Терри. Пес жалобно заскулил от боли и укусил Джойс за руку.

— Все в порядке, малыш, все в порядке.

Они опустили пса на сиденье, и такси двинулось с места. Механически Джойс обвязала ранку на руке носовым платком. Терри попытался ее лизнуть.

— Понимаю, милый, я все понимаю. Ты не хотел сделать больно. Все в порядке, малыш.

Человек, сидевший на переднем сиденье, оглянулся на них, но ничего не сказал.

Такси доехало быстро, и вскоре они уже входили к ветеринару. Ветеринаром оказался человек с красным лицом и неприятной хваткой.

Без всякой нежности он осматривал пса, а Джойс стояла рядом и страдала вместе с собакой. По лицу ее текли слезы. Тихо продолжала она твердить, успокаивая Терри:

— Все в порядке, дорогой. Все в порядке…

Ветеринар выпрямился.

— Ничего вам пока не скажу. Мне нужно сделать анализы. Оставьте его здесь.

— Это невозможно.

— Боюсь, придется. Его нужно осмотреть как следует, Я позвоню… может, через полчасика.

С тяжелым сердцем Джойс согласилась. Она поцеловала Терри. И, ничего не видя от слез, спустилась по ступенькам. Человек, который ей помог, все еще стоял на улице. Джойс совсем забыла о нем.

— Такси ждет. Позвольте отвезти вас домой.

Она покачала головой.

— Мне лучше пройтись.

— Тогда я вас провожу.

Он расплатился с таксистом. Он шел рядом молча, и Джойс снова о нем забыла. Возле дома миссис Барнс он сказал:

— Ваша рука. Ее нужно обработать.

Джойс взглянула на руку.

— Ах нет, с рукой у меня все в порядке.

— Ранку нужно промыть и перевязать как положено. Разрешите, я войду.

Вместе с ней он поднялся по лестнице. Она позволила промыть себе руку и перевязать чистым носовым платком. Сказала она только одно:

— Терри этого не хотел. Он никогда, никогда меня не укусил бы. Он просто не понимал, что делает. Ему, наверное, было ужасно больно.

— Боюсь, вы правы.

— Может быть, ему и сейчас делают больно, как вы думаете?

— Уверен, что сейчас для него делают все возможное. Дождитесь звонка, а потом пойдите и посидите возле него.

— Конечно, я так и сделаю.

Человек помолчал, потом направился к двери.

— Надеюсь, все будет в порядке, — неловко сказал он. — До свидания.

— До свидания.

Несколько минут спустя Джойс вдруг поняла, что забыла его даже поблагодарить, а он был так добр и заботлив.

На пороге появилась миссис Барнс с чашкой чая в руках.

— Бедная моя девочка, выпейте чашку чая. На вас лица нет, уж я-то вижу.

— Спасибо, миссис Барнс, не сейчас.

— Выпейте, вам станет лучше. Не убивайтесь так. Выздоровеет ваш пес, а потом ваш джентльмен купит вам нового хорошенького щеночка…

— Не нужно, миссис Барнс. Не нужно. Прошу вас, если можно, позвольте мне побыть одной.

— Э-э, я не хотела… Телефон!

Джойс стремглав бросилась к телефону. Подняла трубку. Миссис Барнс дышала ей в спину.

— Да… Это я. Что? О! О! Да. Да, спасибо.

Она положила трубку. Когда она повернулась, миссис Барнс испугалась, увидев выражение ее лица. В нем не было ни кровинки.

— Терри умер, миссис Барнс, — сказала она. — Умер один, без меня.

Она поднялась наверх, вошла в комнату и очень осторожно закрыла за собой дверь.

— Э-э, я не хотела… — сказала миссис Барнс, обращаясь к стенным обоям.

Минут пять спустя она заглянула в комнату. Джойс неподвижно сидела на стуле. Она не плакала.

— Тут ваш джентльмен, мисс. Можно ему подняться?

Неожиданно глаза Джойс вспыхнули.

— Да, пожалуйста. Я хочу его видеть.

Хэллидей вошел шумно.

— А вот и я. Я зря времени не теряю. Я уже все подготовил и хочу немедленно забрать тебя из этой дыры. Тебе нельзя здесь оставаться. Давай, дорогая, собирайся.

— Больше нет нужды, Артур.

— Нет нужды? Что ты имеешь в виду?

— Терри умер. Больше у меня нет нужды выходить за тебя замуж.

— О чем ты говоришь?

— О моей собаке, о Терри. Он умер. Я хотела выйти за тебя замуж, только чтобы не расстаться с ним.

Хэллидей молча воззрился на Джойс, и лицо его стало медленно наливаться краской.

— Ты сошла с ума.

— Возможно. Одни только сумасшедшие любят собак.

— Ты хочешь меня уверить, будто решила выйти за меня замуж, чтобы не… О господи, что за вздор!

— А с какой бы иначе стати, как по-твоему, я могла решить это сделать? Ты ведь знал, что я тебя ненавижу.

— Ты решила так сделать, потому что знаешь: я могу дать тебе все и дам.

— На мой вкус, — сказала Джойс, — это куда менее веская причина. Как бы то ни было, причин больше нет. Я за тебя не выйду.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что поступаешь со мной отвратительно?

Она спокойно посмотрела ему в лицо, но глаза ее при этом сверкнули таким огнем, что Хэллидей отшатнулся.

— Не думаю, — сказала она. — Я слышала, как ты однажды говорил, что из жизни нужно вытрясти все. Потому ты и добивался меня, и моя нелюбовь тебя только раззадоривала. Ты знал, что я тебя ненавижу, но тебе это нравилось. Ты был разочарован, когда я позволила себя поцеловать и при этом не заплакала и не вздрогнула. Ты жестокий человек, Артур, тебе нравится причинять боль… Вряд ли кому-то удастся поступить с тобой отвратительно настолько, насколько ты этого заслуживаешь. А теперь будь любезен, выйди из моей комнаты. Я остаюсь здесь.

Он немного помедлил.

— Э-э… Но что ты будешь делать? Ты совсем без денег.

— Это тебя не касается. Пожалуйста, уходи.

— Ты, маленькая чертовка… Ты чертовски сводишь меня с ума. От меня так легко не отделаешься.

Джойс засмеялась.

И смех этот его доконал. Слишком он прозвучал неожиданно. Хэллидей неуклюже спустился по лестнице и уехал.

Джойс подавила вздох. Надела потрепанную шляпку из черного фетра и вышла следом. Она двигалась вдоль по улице, как автомат без мыслей и чувств. Где-то на дне души затаилась боль, боль, которая потом еще даст себя знать, но пока она утихла и свернулась в клубок в ожидании своего часа.

Джойс прошла мимо здания отдела регистрации и вдруг заколебалась.

— Нужно что-то делать. Есть, конечно, река. Сколько раз я о ней вспоминала. Просто взять и покончить разом со всем. Но в реке слишком мокро и холодно. И вряд ли я такая храбрая. На самом деле я совсем не храбрая.

Она вошла в здание.

— Доброе утро, миссис Ламберт. Боюсь, заявок на дневную работы у нас пока нет.

— Ничего страшного, — сказала Джойс. — Теперь я согласна на любую. Мой друг, с которым я жила, умер.

— Значит, теперь вы можете уехать?

Джойс кивнула:

— Да, и как можно дальше.

— Случайно мистер Эллэби как раз сейчас здесь, он беседует с кандидатками. Я отведу вас прямо к нему.

Через несколько минут она уже сидела в кабинке и отвечала на вопросы. Лицо человека, сидевшего перед ней, показалось Джойс знакомым, но она никак не могла сообразить, где его видела. Что-то знакомое почудилось ей и в голосе, когда он задал последний, несколько необычный вопрос.

— Умеете ли вы ладить с пожилыми леди? — спросил мистер Эллэби.

Джойс невольно улыбнулась:

— Думаю, да.

— Видите ли, мы живем вместе с тетей, а с ней бывает непросто. Тетя меня очень любит, у нее золотое сердце, но, боюсь, временами она чересчур требовательна к молодым женщинам.

— Кажется, я и терпелива, и нетребовательна, — сказала Джойс. — Я всегда умела ладить со стариками.

— Вам придется заботиться не только о ней, но и, для разнообразия, о моем трехлетием сынишке. Год назад его мать умерла.

— Понимаю.

Они помолчали.

— Ну, если вы не передумали, будем считать, что вопрос улажен. Уезжаем мы через неделю. Точную дату я сообщу. Надеюсь, вы не откажетесь принять небольшой задаток, чтобы у вас была возможность собраться в дорогу.

— Благодарю вас. С удовольствием.

Они оба поднялись. Неожиданно мистер Эллэби неловко сказал:

— Терпеть не могу вмешиваться, но… Я хотел сказать, мне… Мне хотелось бы знать… Я хотел спросить, как ваша собака, все ли с ней в порядке?

В первый раз Джойс подняла голову. Она вспыхнула, глаза потемнели. Она взглянула ему в лицо. Накануне он показался ей чуть ли не стариком, но оказался вовсе не стар. Волосы с проседью, приятное загорелое лицо, сутуловатые плечи, темные застенчивые, как у собаки, глаза. «Он немного похож на собаку», — подумала Джойс.

— Ах, это вы, — сказала она. — Я потом вспомнила, что так вас и не поблагодарила.

— Не за что. Я и не ждал. Я понимаю, что вы тогда чувствовали. Так как же ваш старичок?

Из глаз у Джойс полились слезы. Они потекли рекой. И казалось, будут литься всю жизнь.

— Он умер.

— Вот как!

Больше он не сказал ничего, но в этом его возгласе Джойс услышала все то, что нельзя передать словами.

Помолчав, он заговорил прерывающимся голосом:

— Между прочим, у меня тоже была собака. Умерла два года назад. Все только плечами пожимали, с какой стати так убиваться. Несладко, когда еще нужно делать вид, будто ничего особенного не произошло.

Джойс кивнула.

— Я-то это знаю, — сказал мистер Эллэби.

Он взял ее за руку, пожал, осторожно отпустил. И вышел из кабинки. Через несколько минут Джойс вышла следом и отправилась улаживать детали к женщине с видом леди. Вернувшись домой, в дверях она столкнулась с миссис Барнс, которая, как принято в ее кругу, любила погоревать и потому поджидала Джойс на пороге.

— Прислали вашего бедняжку, — сообщила она. — Отнесли к вам в комнату. Я Барнсу уже сказала, он выроет могилку у нас в саду…

Таинственное происшествие во время регаты

Мистер Исаак Пойнтц вынул изо рта сигару и одобрительно произнес:

— Очень миленькое местечко.

Он сказал это так, будто поставил на гавани Дартмута пробу, после чего снова зажал сигару в зубах и огляделся с видом человека, совершенно довольного собой, своим костюмом, своим окружением и вообще всей своей жизнью.

Если описывать мистера Пойнтца, то это был человек пятидесяти восьми лет, крепкий, здоровый, страдавший разве что склонностью к полноте. Он был не толстый, но круглый, уютный, в данный момент одет в костюм яхтсмена, наряд, не слишком подходящий для немолодого человека его комплекции. Загорелый до почти восточной смуглости, он весело улыбался из-под длинного козырька яхтсменской кепки, аккуратной, как и новенькие, отутюженные брюки и куртка. Если же описывать окружение мистера Пойнтца, то в этот день его составляли деловой партнер мистера Пойнтца мистер Лео Штейн, его знакомый по деловому миру мистер Сэмюэль Литерн, приехавший из Соединенных Штатов в Дартмут вместе с дочерью-школьницей по имени Эва, сэр Джордж и леди Мэрроуэй, миссис Растингтон и Эван Ллевеллин.

Все они только что сошли на берег с борта яхты «Веселая дева», владельцем которой был мистер Исаак Пойнтц. Проведя все утро в море, где экипаж проверял ее ход, теперь они решили немного развлечься на ярмарке — поглазеть на ряженых, покататься на карусели. Едва ли стоит сомневаться в том, что развлечения эти более всего влекли Эву Литерн. И потому, когда мистер Пойнтц предложил отправиться на обед в «Ройал Джордж», запротестовала она одна.

— Ах, мистер Пойнтц, мне так хочется еще забежать в фургон к Настоящей Цыганке, она предсказывает судьбу.

В душе мистер Пойнтц испытывал весьма серьезные подозрения относительно происхождения Настоящей Цыганки, тем не менее он снисходительно кивнул в знак согласия.

— Эве здесь так нравится, — извиняющимся тоном произнес мистер Литерн. — Однако если нужно ехать, то ничего страшного, подождет до другого раза.

— Мы никуда не торопимся, — великодушно объявил мистер Пойнтц. — Пусть юная леди спокойно наслаждается жизнью. А мы с Лео пойдем побросаем дротики.

— За двадцать пять и больше полагается приз, — высоким гнусавым голосом сообщил человек, подававший дротики.

— Спорим на пять пенсов, я тебя обыграю, — сказал Пойнтц.

— Идет, — весело произнес Штейн.

Оба рьяно взялись за игру.

— Не только Эва у нас здесь ребенок, — сказала, обращаясь к Эвану Ллевеллину, леди Мэрроуэй.

Ллевеллин рассеянно улыбнулся.

Рассеян он был весь этот день. И раз или два отвечал совсем невпопад, явно теряя нить разговора.

Памела Мэрроуэй повернулась к мужу и произнесла:

— Наш молодой человек сегодня явно не в себе.

— Да уж, — неопределенно отозвался сэр Джордж.

И мельком взглянул на Дженет Растингтон.

Леди слегка нахмурилась. Это была высокая, холеная, со вкусом одетая женщина. Яркий розовый лак на ногтях прекрасно подходил к коралловым серьгам. Темные глаза смотрели внимательно, все подмечая. Ее муж, сэр Джордж Мэрроуэй, на вид казался попроще, обычный «легкомысленный джентльмен» но взгляд его голубых глаз был не менее цепкий, чем у жены.

Исаак Пойнтц и Лео Штейн были поставщиками бриллиантов для «Хаттон-Гарден». Но сэр Джордж и леди Мэрроуэй принадлежали совсем иному миру — миру антибских курортов, площадок для гольфа в Сен-Жан-де-Люс и зимних пляжей под скалами Мадеры.

На сторонний взгляд, люди, принадлежащие этому кругу, не трудятся, «не ткут и не жнут». Тем не менее это не совсем так. Трудиться можно по-разному, даже если не ткать и не жать.

— Малышка вернулась, — сказал Эван Ллевеллин, обращаясь к миссис Растингтон.

Это был высокий темноволосый молодой человек, иногда напоминавший выражением лица голодного волка, что, по мнению многих женщин, делало его неотразимым.

Разделяла ли это мнение миссис Растингтон, сказать было трудно. Миссис Растингтон не любила выдавать своих чувств. Вышла замуж она очень рано, но меньше чем через год брак окончился неудачей. С тех пор она научилась вести себя со всеми одинаково ровно и сдержанно.

Приплясывая и встряхивая длинными растрепавшимися волосами, к ним подбежала Эва Литерн. Пятнадцатилетняя девочка, она все еще была неуклюжим, неловким, полным радости жизни ребенком.

— Я выйду замуж в шестнадцать лет, — задыхаясь от восторга, проговорила она. — За очень богатого человека, и у нас будет шестеро детей, а вторник и пятница мои счастливые дни, и носить мне нужно голубое или зеленое, а мой камень — изумруд, и…

— Что ж, детка, думаю, нам пора, — остановил ее отец.

Мистер Литерн был высокий светловолосый человек с несколько печальным выражением лица, которое наводило на мысль о несварении желудка.

Вернулись и наигравшиеся в дротики мистер Пойнтц с мистером Штейном. Мистер Пойнтц весело похохатывал, а мистер Штейн шел печальный и удрученный.

— В конце концов, тут дело просто в удаче, — подходя, произнес он.

Мистер Пойнтц довольно похлопал себя по карману:

— Я заработал на тебе пять пенсов. Дело в навыке, мальчик мой, в навыке. Отец у меня в этих играх был непревзойденный умелец. Ну, господа, вот теперь нам действительно пора. Узнала все про свое будущее, Эва? Ну и как, тебе велели остерегаться темноволосого мужчины?

— Темноволосой женщины, — поправила Эва. — У нее дурной глаз, и, если представится случай, она сможет мне навредить. А в шестнадцать лет я выйду замуж…

Эва продолжала щебетать всю дорогу, пока они шли пешком к ресторану «Ройал Джордж».

Предусмотрительный мистер Пойнтц заказал обед заранее, и официант, согнувшийся при виде его в поклоне, провел всех на второй этаж. Стол был накрыт. Большое окно в эркере, сквозь которое видно было гавань и площадь, стояло нараспашку. С площади доносился шум ярмарочной толпы и отчаянный, на разные лады, скрип трех каруселей.

— Если мы хотим слышать еще и себя, окно лучше закрыть, — с легким смешком сказал мистер Пойнтц и дополнил слово делом.

Все расселись вокруг стола, и мистер Пойнтц со счастливой улыбкой смотрел на своих гостей. Гости были довольны, а он любил, когда все довольны. Он переводил взгляд с одного лица на другое. Леди Мэрроуэй — прекрасная женщина; не слишком, конечно, полезная, это понятно, и конечно, не имеет ни малейшего отношения к кругу, который зовется creme de la creme, но в том кругу вряд ли даже подозревают о существовании мистера Пойнтца. А леди Мэрроуэй чертовски приятная женщина, и он, мистер Пойнтц, не обиделся бы на нее, даже вздумай она сжульничать в бридж. Сэр Джордж менее симпатичный. Рыбьи глаза. Бесцветные и нахальные. Но пользы и ему от Исаака Пойнтца почти никакой. И сам он прекрасно это понимает.

Старый Литерн малый неплохой — болтун, конечно, как и все американцы, и обожает рассказывать нудные длинные истории. А еще у него пренеприятная манера выяснять детали. Например, какое население в Дартмуте. В каком году построили здание Морского колледжа. И тому подобное. Будто бы он, мистер Пойнтц, какой-нибудь ходячий Бедекер. Эва — милая, веселая девочка, ее забавно поддразнивать. Голос не слишком приятный, но девочка умненькая. Славная девочка.

Молодой Ллевеллин… что-то он сегодня притих. Вид такой, будто что-то его беспокоит. Может быть, неприятности с деньгами. У этих писателей всегда с деньгами беда. Или же он влюбился в Дженет Растингтон. Прелестная женщина, умница и красавица. Тоже пишет, но никому никогда не тычет это в нос. На вид даже и не подумаешь, а сама она об этом молчит — замечательный человек. А старый Лео! Чем старше, тем толще. Тут мистер Пойнтц, нисколько не подозревая, что именно в эту минуту его старый партнер подумал о нем то же самое, довольный собой и жизнью, поправил мистера Литерна, сказавшего, будто сардинами знаменит Корнуэлл, а не Девон, и приготовился вкусить гастрономических радостей.

— Мистер Пойнтц, — обратилась к нему Эва, когда официанты, поставив перед гостями тарелки с горячей макрелью, удалились из комнаты.

— Слушаю вас, моя милая леди.

— А большой бриллиант у вас с собой? Тот, который вы показали нам вчера вечером и еще сказали, что он у вас всегда с собой?

Мистер Пойнтц хмыкнул:

— Конечно. Это мой талисман. Да, он у меня с собой.

— По-моему, это очень опасно. В толпе на ярмарке кто-нибудь может его отобрать.

— Вот уж нет, — сказал мистер Пойнтц. — Я достаточно осторожен.

— И все-таки, — настойчиво повторила Эва. — Разве в Англии нет гангстеров?

— Есть они или нет, «Утренней звезды» им не видать как своих ушей, — сказал мистер Пойнтц. — Во-первых, камень лежит в специальном внутреннем кармане. А во-вторых, старый Пойнтц знает, что делает. Никто его не украдет.

Эва рассмеялась:

— Ха-ха. Спорим, что я могла бы.

— Спорим, нет. — Глаза мистера Пойнтца озорно блеснули.

— А вот спорим, да. Вчера я легла спать и все время об этом думала. Вчера, после того, как вы пустили его по кругу за столом, чтобы мы все рассмотрели. И придумала, как это сделать.

— Ну и как же?

Эва склонила головку набок, взволнованно тряхнув длинной выбившейся прядью.

— Не скажу. Сейчас не скажу. А на что спорим?

Мистер Пойнтц припомнил пору своей юности.

— На полдюжины пар перчаток, — предложил он.

— Перчаток! — с негодованием воскликнула Эва. — Кто теперь носит перчатки!

— Э-э… А как насчет нейлоновых чулок? Носите ли вы нейлоновые чулки?

— Конечно. И как раз сегодня самые лучшие у меня порвались.

— Вот и хорошо. Тогда на полдюжины пар лучших нейлоновых чулок.

— А-ах, — с восторгом сказала Эва. — А на что спорите вы?

— Э-э… На новый кисет.

— Отлично. Договорились. Не видать вам нового кисета. А сейчас я скажу, что вы должны сделать. Вы должны снова пустить бриллиант по кругу, как вчера…

Подошло время переменить блюда, и в комнату вошли два официанта. Эва умолкла. Когда принялись за цыпленка, мистер Пойнтц сказал:

— Запомните, милая леди, если вы намерены совершить настоящую кражу, я пошлю за полицией, и вас обыщут.

— Не испугали. Но полиция — это все-таки чересчур. Обыскать меня могут леди Мэрроуэй или миссис Растингтон.

— Согласен, — сказал мистер Пойнтц. — Но кем вы собираетесь стать, когда вырастете? Специалистом по краже бриллиантов?

— Неплохая работа. Между прочим, отлично оплачивается.

— Если бы вам удалось украсть «Утреннюю звезду», вы и впрямь неплохо бы заработали. Этот камень, даже если его распилить, стоит не меньше тридцати тысячи фунтов.

— Ого! — удивилась Эва. — А сколько это в долларах?

Леди Мэрроуэй ахнула.

— И вы носите его с собой? — с упреком сказала она. — Тридцать тысяч фунтов.

Накрашенные ее веки дрогнули.

— Деньги очень большие, — тихо произнесла миссис Растингтон. — Но этот камень притягателен и сам по себе. Он прекрасен.

— Подумаешь, просто кусок углерода, — сказал Эван Ллевеллин.

— Я всегда считал, что для воров драгоценностей самая сложная задача найти скупщика, — сказал сэр Джордж. — И скупщик получает львиную долю, не так ли?

— Давайте, давайте! — воскликнула Эва. — Начинаем. Достаньте бриллиант, мистер Пойнтц, и скажите то, что вы сказали вчера вечером.

— Прошу прощения за свою дочь, — своим тихим печальным голосом произнес мистер Литерн. — При такой поддержке…

— Ну хватит, пап, — сказала Эва. — Давайте же, мистер Пойнтц.

Мистер Пойнтц с улыбкой пошарил во внутреннем кармане. Нащупал, достал. Раскрыл ладонь, и камень заиграл на свету тысячами огней.

— Бриллиант…

Не совсем точно, но мистер Пойнтц повторил все то, что произнес накануне на борту «Веселой девы».

— Дамы и господа, не хотите ли взглянуть на бриллиант? Этот камень поистине прекрасен. Я назвал его «Утренней звездой», он стал моим талисманом и всегда при мне. Не хотите ли взглянуть?

Мистер Пойнтц передал камень леди Мэрроуэй, та подержала, поахала, вновь потрясенная необыкновенным блеском, и передала мистеру Литерну, который сказал немного, пожалуй, натянуто: «Замечательно. Да, замечательно» — и тотчас протянул Ллевеллину.

В этот момент в игре произошла небольшая заминка: в комнату снова вошли официанты. Дождавшись их ухода, Эван сказал: «Прекрасный камень» — и с этими словами передал Лео Штейну, который молча тут же отдал его Эве.

— Какой он красивый! — воскликнула Эва. — Ах! — в ужасе вскрикнула она и, раскрыв ладонь, отпустила бриллиант. — Я его уронила!

Она отодвинула стул, сползла вниз и принялась шарить по ковру. Сэр Джордж, который сидел от нее справа, тоже заглянул под стол. Кто-то в суматохе смахнул на пол стакан. Помогать принялись Штейн, Ллевеллин, миссис Растингтон. И наконец леди Мэрроуэй.

Один только мистер Пойнтц не принял никакого участия в поисках. Он сидел, потягивая вино и насмешливо улыбаясь.

— О боже! — несколько переигрывая, воскликнула Эва. — Какой ужас! Куда же он мог закатиться? Я его потеряла.

Один за другим гости поднимались на ноги.

— Он действительно исчез, Пойнтц, — с улыбкой сказал сэр Джордж.

— Ловко, — одобрительно кивнув, сказал мистер Пойнтц. — Из вас, Эва, выйдет отличная актриса. Остается выяснить, спрятали вы его под столом или на себе.

— Можете меня обыскать, — с чувством произнесла Эва.

Мистер Пойнтц взглянул на большую ширму, которая стояла в углу.

Кивком показав на нее, он повернулся к леди Мэрроуэй и миссис Растингтон.

— Леди, не откажите в любезности…

— Разумеется, — с улыбкой сказала леди Мэрроуэй.

Обе дамы поднялись.

— Не волнуйтесь, мистер Пойнтц, — добавила леди Мэрроуэй, — мы найдем вашу собственность.

Втроем они скрылись за ширмой.

В комнате было душно. Эван Ллевеллин открыл окно. Под окном проходил разносчик газет. Эван бросил монетку, и в окно влетела газета.

Ллевеллин взглянул на первую страницу.

— В Венгрии опять неприятности, — сказал он.

— Что пишут о нас? — спросил сэр Джордж. — Меня интересует одна лошадь, сегодня она бежит в Хэлдоне, Щеголь.

— Лео, — сказал мистер Пойнтц, — запри дверь. Не хватало еще, чтобы сейчас сюда сунулись эти чертовы официанты.

— Щеголь выиграл три к одному, — сказал Эван.

— Черт побери, — сказал сэр Джордж.

— В основном новости регаты, — сказал Эван, пробежав глазами по страницам.

Три дамы вышли из-за ширмы.

— Ничего нет, — сказала миссис Растингтон.

— Как хотите, но камня при ней нет, — сказала леди Мэрроуэй.

Мистер Пойнтц понял, что именно этого он и ждал. Услышав в голосе обеих леди насмешку, он не усомнился в тщательности проведенного обыска.

— Скажи, Эва, а не проглотила ли ты его? — встревоженно спросил мистер Литерн. — Это вредно для желудка.

— Я не заметил, чтобы она что-то глотала, — спокойно сказал Лео Штейн. — Я смотрел на нее все время. В рот она ничего не положила.

— Я не могу проглотить камень такого размера, — сказала Эва. Она поставила руки в боки и взглянула на мистера Пойнтца: — Ну как, что скажете, приятель?

— Стойте на месте и не двигайтесь, — отозвался достопочтенный джентльмен.

Мужчины освободили стол и перевернули его вверх ногами. Мистер Пойнтц осмотрел каждый дюйм. Потом переключился на стул, на котором сидела Эва, потом на соседние.

Осмотр был произведен тщательней некуда. Гости помогали. Эва Литерн стояла возле стены рядом с ширмой и весело смеялась.

Минут через пять мистер Пойнтц с тихим кряхтеньем поднялся с колен и печально отряхнул брюки. Безупречность костюма была нарушена.

— Эва, — сказал он, — снимаю шляпу. Вы самый изобретательный похититель драгоценностей, с которым мне довелось встретиться. То, что вы сделали, потрясающе. Насколько я понимаю, раз бриллиант не при вас, он должен быть спрятан где-то в комнате. Я сдаюсь.

— Чулки мои?

— Ваши, ваши, милая леди.

— Эва, дитя мое, все же куда ты его спрятала? — с любопытством спросила миссис Растингтон.

Эва рванулась с места.

— Сейчас покажу. Глазам не поверите.

Она подбежала к столику, где лежали вещи. Взяла свою черную вечернюю сумочку…

— Прямо на ваших глазах. Прямо…

Голос ее, веселый и торжествующий, неожиданно дрогнул.

— Ой, — сказала она. — Ой…

— Что случилось, детка? — спросил отец.

— Он исчез… Он исчез, — шепотом произнесла она.

— Что это значит? — Мистер Пойнтц подался вперед.

Эва порывисто повернулась к нему.

— Дело было так. Вот на этой сумочке, на застежке, у меня был большой камень. Вчера он отклеился, а когда я увидела бриллиант, то заметила, что он почти того же размера. И ночью подумала, что ваш камень легко можно было бы украсть, если бы взять и прилепить пластилином на место выпавшего. Никто не нашел бы. Я сама придумала. Я его уронила, потом с сумочкой полезла под стол, прилепила пластилином, который взяла заранее, потом положила сумку на столик и сделала вид, будто его ищу. Я думала, это будет как в игре с похищением письма… ну, вы знаете — когда письмо лежит у всех под носом… его просто приняли бы за обычный кусочек горного хрусталя. И я хорошо придумала, никто ведь не догадался.

— Хотелось бы верить, — сказал мистер Штейн.

— Что вы сказали?

Мистер Пойнтц взял сумочку, осмотрел пустую выемку, где остались следы пластилина, и медленно проговорил:

— Может быть, он попросту выпал. Давайте-ка еще раз все осмотрим.

Они заново обследовали пол, но теперь никто не смеялся. В комнате повисла напряженная тишина.

Наконец осмотр был закончен. Все поднялись, переглядываясь.

— Камня нет, — сказал Штейн.

— Но ведь никто не выходил, — задумчиво сказал сэр Джордж.

Наступило молчание. Эва заплакала.

Отец потрепал ее по плечу.

— Тише, тише, — неловко попытался он ее успокоить.

Сэр Джордж повернулся к Штейну.

— Мистер Штейн, — сказал он, — только что вы кое-что пробормотали себе под нос. Я попросил вас повторить громче, вы этого не сделали. Но я все равно расслышал. Мисс Эва сказала, что никто не заметил, куда она спрятала бриллиант. А вы сказали: «Хотелось бы верить». Сейчас мы оказались лицом к лицу перед тем фактом, что кое-кто все же заметил, и этот кое-кто находится среди нас. Я считаю, единственный честный и достойный выход — это позволить себя обыскать. Пока бриллиант находится здесь.

Когда сэр Джордж входил в роль добропорядочного джентльмена, сравниться с ним в благородстве не мог никто. Голос его звенел искренне и негодующе.

— Как это все неприятно, — с несчастным видом произнес мистер Пойнтц.

— Это я виновата, — прорыдала Эва. — Но я не думала…

— Успокойся, детка, — мягко остановил ее мистер Пойнтц. — Никто тебя не обвиняет.

— Что же, надеюсь, предложение, которое высказал сэр Джордж, встретит полное одобрение в каждом из нас. Пусть согласятся все, и я первый, — медленно, монотонно проговорил мистер Литерн.

— Согласен, — сказал Эван Ллевеллин.

Миссис Растингтон посмотрела в сторону леди Мэрроуэй, и та коротко кивнула. Обе дамы и следом за ними продолжавшая рыдать Эва скрылись за ширмой.

В дверь постучал официант, но ему велели удалиться.

Пять минут спустя все восемь находившихся в комнате человек с недоумением воззрились друг на друга.

Бриллиант, известный под названием «Утренняя звезда», растворился в пространстве.

Мистер Паркер Пайн задумчиво смотрел на смуглое лицо молодого человека, который сидел за столом напротив.

— Конечно, — сказал он. — Вы ведь валлиец, не так ли, мистер Ллевеллин?

— Ну и что из этого следует?

Мистер Паркер Пайн махнул своей пухлой, ухоженной ручкой.

— Абсолютно ничего, совершенно с вами согласен. Я лишь пытаюсь классифицировать эмоциональные реакции представителей разных национальностей. Вот и все. Но вернемся к вашей проблеме.

— Я и сам толком не понимаю, зачем я пришел, — сказал Эван Ллевеллин. Руки его нервно подрагивали, темные глаза запали от напряжения последних дней. Он старался не смотреть в лицо собеседнику и, похоже, чувствовал себя от его дотошных вопросов неуютно. — Сам не знаю, зачем я к вам пришел, — повторил он. — Но куда, черт возьми, мне было идти? Что, черт возьми, я должен был делать? Беспомощность — это… Мне попалось ваше объявление, и я вспомнил, как однажды вас хвалил один мой приятель… И… Да! Потому-то я и пришел. Может быть, это дурацкая затея. В такой ситуации, наверное, вообще невозможно что-нибудь сделать.

— Не думаю, — сказал мистер Паркер Пайн. — Я именно тот человек, к которому следует обращаться в подобных случаях. Я специалист по несчастьям. Это происшествие, видимо, причинило вам немало страданий. Вы уверены, что точно изложили ход событий?

— По-моему, я ничего не упустил. Пойнтц достал бриллиант, пустил его по кругу, чертова девчонка приклеила его к своей дурацкой сумке, но, когда взяла ее, камень уже исчез. Мы обыскали всех, даже Пойнтца — он сам настоял на этом, — и в комнате никого больше, клянусь, никого больше не было. И никто не выходил!

— Даже официанты? — спросил мистер Паркер Пайн.

Ллевеллин покачал головой.

— Они вышли раньше, прежде чем Эва провернула этот свой фокус, а потом мистер Пойнтц запер дверь, именно чтобы никто не вошел. Нет, камень взял кто-то из нас.

— Да, похоже, что так, — задумчиво сказал мистер Паркер Пайн.

— Да еще эта чертова газета, — печально сказал Эван Ллевеллин. — Я видел, что они подумали… Это была единственная возможность.

— Расскажите подробнее.

— Все очень просто. Я открыл окно, свистнул разносчику, бросил ему вниз монету, и он закинул газету в окно. Понимаете, получается, это была единственная возможность вынести бриллиант из комнаты, то есть я единственный мог бы бросить его сообщнику, который ждал под окном.

— Нет, должна была быть и другая, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Что вы имеете в виду?

— Если вы не выбросили бриллиант в окно, то другая возможность должна была быть.

— Вот оно что, понимаю. Я-то было решил, будто вы уже что-то поняли. Что ж, лично я могу сказать только одно: я не выбрасывал бриллиант. Едва ли стоило ожидать, что вы мне поверите… Что мне вообще кто-то поверит.

— Я вам верю, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Неужели? И почему же?

— Вы не похожи на преступника, — сказал мистер Паркер Пайн. — Не похожи на человека, который в состоянии украсть. Возможно, вы могли бы совершить какое-нибудь другое преступление, но не будем об этом. Так или иначе лично я уверен, что к пропаже «Утренней звезды» вы не имеете ни малейшего отношения.

— Зато все остальные думают именно так, — с горечью сказал Эван Ллевеллин.

— Понимаю, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Они так тогда на меня посмотрели. Мэрроуэй просто поднял с пола газету и выглянул в окно. Он ничего не сказал. Но Пойнтц сразу сообразил. И я понял, о чем они подумали. Они ничего не сказали, но все равно подумали.

Мистер Паркер Пайн сочувственно кивнул головой.

— Это самое неприятное, — сказал он.

— Да. Когда тебя подозревают. Ко мне приходил один парень, задавал вопросы… Он сказал: обычная проверка. Наверное, полицейский в штатском. Очень тактичный, никаких намеков. Просто спросил, не было ли у меня случайно денежных затруднений, из которых мне вдруг удалось выпутаться.

— А они были?

— Были, но потом я удачно поставил на двух лошадей. К сожалению, я сделал ставки на скаковом кругу, так что мне нечем подтвердить, откуда деньги. Никто этого, конечно, не в состоянии опровергнуть, но ведь если бы кто-то решил солгать, чтобы скрыть, откуда у него деньги, он так и сказал бы.

— Согласен. Впрочем, для того, чтобы предъявить вам обвинение, этого недостаточно.

— О! Я не боюсь ни обвинения, ни ареста. В каком-то смысле это было бы даже проще. Я ведь знаю, украл я камень или нет. Беда в том, что все они все равно думают, будто его взял я.

— Они или она?

— Что вы имеете в виду?

— Ничего особенного, лишь позволил себе сделать предположение, не более того. — Мистер Паркер Пайн снова взмахнул своей мягкой ручкой. — Но ведь в вашей компании был один человек, чье мнение вам особенно важно. Например, миссис Растингтон.

Смуглые щеки Эвана Ллевеллина зажглись румянцем.

— Почему именно она?

— Ах, дорогой мой. Там, разумеется, присутствовал человек, чьим мнением вы дорожите, и, скорее всего, это дама. И кто бы это мог быть? Девочка-американка? Леди Мэрроуэй? Но если бы вы на самом деле украли камень, то скорее поднялись бы в ее глазах, чем упали. Мы с ней немного знакомы. Так что совершенно очевидно, что это миссис Растингтон.

С трудом Ллевеллин произнес:

— Она… Один раз ей уже не слишком повезло. Муж у нее оказался отъявленный подонок. И теперь она никому не доверяет. Она… Если она решит…

Ллевеллин замолчал.

— Разумеется, — сказал мистер Паркер Пайн. — Понимаю, дело очень важное. Найти вора необходимо.

Эван коротко рассмеялся.

— Легко сказать.

— Сделать тоже несложно, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Вы так думаете?

— О да, задача мне понятна. Мы можем исключить почти всякую возможность вынести камень. Значит, решение должно быть очень простым. Кажется, у меня есть одна идея…

Не смея поверить своему счастью, Ллевеллин смотрел на него во все глаза.

Мистер Паркер Пайн вынул блокнот и ручку.

— Пожалуйста, будьте любезны, коротко опишите здесь все, что произошло в тот вечер.

— Но ведь я только что это сделал.

— Я хочу знать, кто как выглядел, цвет волос и прочие подробности.

— Но зачем, мистер Паркер Пайн, что это даст?

— Очень многое, молодой человек, очень многое. Для моей классификации.

Недоверчиво Эван взял ручку и принялся описывать внешность каждого из приглашенных.

Мистер Паркер Пайн прочел, отпустил парочку замечаний, убрал блокнот и сказал:

— Отлично. Между прочим, вы, кажется, говорили, будто кто-то разбил бокал?

Эван снова взглянул на него с недоумением.

— Да, бокал упал, и потом кто-то на него наступил.

— Осколки — пренеприятная вещь, — сказал мистер Паркер Пайн. — А чей это был бокал?

— Кажется, Эвы.

— Ах вот как! А кто сидел с ней рядом?

— Сэр Джордж Мэрроуэй.

— Вы не заметили, кто именно смахнул бокал со стола?

— Боюсь, нет. Неужели это важно?

— Не очень. Нет. Скорее просто пустое любопытство. Ну что ж, — мистер Паркер Пайн поднялся, — всего хорошего, мистер Ллевеллин. Приезжайте дня через три. Думаю, к тому времени все прояснится.

— Вы не шутите, мистер Паркер Пайн?

— Дорогой сэр, когда речь идет о делах, я не шучу. Это может оттолкнуть клиентов. Пятница, одиннадцать тридцать, вас устроит? Благодарю.

Утром в пятницу Эван вошел в кабинет мистера Паркера Пайна в полном смятении чувств. Надежды сменялись отчаянием.

С сияющей улыбкой мистер Паркер Пайн поднялся навстречу.

— Доброе утро, мистер Ллевеллин. Садитесь. Не хотите ли сигарету?

Ллевеллин отвел рукой предложенную коробку.

— Ну как? — спросил он.

— Все в порядке, — сказал мистер Паркер Пайн. — Вчера вечером полиция арестовала эту банду.

— Банду? Какую банду?

— Банду Амальфи. Я о них вспомнил сразу, как только вы рассказали свою историю. Я узнал их методы, а после того, как вы описали внешность приглашенных, то и сомнений не осталось.

— Что же это за банда?

— Сам Амальфи, его сын и невестка, Пьетро и Мария, если они действительно муж и жена, хотя, впрочем, вряд ли.

— Не понимаю, при чем здесь итальянская банда.

— Все очень просто. Имя у них итальянское, происхождение, конечно, тоже, но уже старый Амальфи родился в Америке. Действует он всегда одинаково. Приезжает в Европу, знакомится с известным в деловых кругах человеком, который занимается драгоценностями, представляясь при этом настоящим именем какого-нибудь американского бизнесмена, и выкидывает очередной фокус. На этот раз он приехал затем, чтобы похитить «Утреннюю звезду». Чудачества Пойнтца хорошо известны. Роль дочери Литерна сыграла Мария Амальфи — удивительное создание, ей по меньшей мере лет двадцать семь, а до сих пор почти всегда играет шестнадцатилетнюю девочку.

— Эва! — ахнул Ллевеллин.

— Вот именно. Третий же член банды исполнил роль официанта. День, если помните, был праздничный, дополнительные руки в ресторане были нужны. Впрочем, эти люди могли и заставить кого-нибудь не выйти на работу. Таким образом, они подготовились. Эва вызвала старого Пойнтца на спор, и он сделал то, что и накануне. Пустил бриллиант по кругу, а когда тот попал к Литерну, Литерн подержал его у себя до тех пор, пока официанты не вышли. А когда они вышли, вместе с ними исчез и камень, который Пьетро приклеил жевательной резинкой к тарелке. Очень просто!

— Но я видел камень после их ухода.

— Нет, вы видели стекляшку, подделку, правда, хорошую. Достаточно хорошую, чтобы при беглом взгляде она могла сойти за драгоценный камень. Вы ведь сами сказали, что Штейн едва на него взглянул. Потом Эва бросила камень на пол, столкнула бокал и разом раздавила ногой и бокал, и подделку. И для всех остальных бриллиант исчез самым непостижимым образом. Разумеется, и она, и Амальфи — оба легко согласились на обыск.

— Э-э… Я… — Эван лишь покачал головой, не в силах произнести ни слова. Потом спросил: — Вы сказали, будто узнали их по описанию внешности. Неужели они уже проделывали такой фокус?

— Не совсем такой, но похожий. Больше всего меня сразу заинтересовала девочка, Эва.

— Но почему? Я ее ни на секунду не заподозрил. И никто не заподозрил. Она выглядела… таким ребенком.

— В этом и состоит главный талант Марии Амальфи. Она больше похожа на ребенка, чем настоящий ребенок. А потом, пластилин! Спор возник, казалось бы, неожиданно, и тем не менее пластилин оказался у малышки с собой. Что уже похоже на умысел. Потому, услышав о пластилине, я лишь укрепился в своих подозрениях.

Ллевеллин поднялся.

— Мистер Паркер Пайн, я вам бесконечно обязан.

— Моей классификации, — промурлыкал мистер Паркер Пайн. — Моей классификации преступных типов, это очень интересно.

— Сообщите мне, сколько я вам должен… э-э…

— Счет будет весьма умеренный, — сказал мистер Паркер Пайн. — И проделает не слишком большую дыру в ваших сбережениях, добытых… честным трудом на скачках. Но знаете ли, молодой человек, на мой взгляд, в будущем вам лучше было бы оставить игру. Лошадь, знаете ли, очень ненадежное животное.

— Что верно, то верно, — сказал Эван.

Он пожал мистеру Паркеру Пайну руку и вышел из кабинета.

Взял такси и назвал адрес Дженет Растингтон.

Жизнь снова была прекрасна.

ВРАТА СУДЬБЫ

Ганнибалу и его хозяину

Четыре входа в городе Дамаске…

Врата Судьбы, Врата Пустыни,

Пещера Бед, Форт Страха…

О караван, страшись пройти под ними,

Страшись нарушить их молчанье песней.

Молчанье там, где умерли все птицы,

И все же кто-то свищет, словно птица.

Из стихотворения Джеймса Элроя Флекера «Врата Дамаска»[14]

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1
В основном о книгах

Просто достали! — произнесла Таппенс.

В ее голосе ясно слышалось плохо скрываемое недовольство.

— Что ты сказала? — уточнил Томми.

Таппенс бросила на него взгляд через всю комнату.

— Я сказала, что эти книги меня достали, — ответила она.

— Понятно, — произнес Томас Бересфорд.

Перед Таппенс стояли три большие коробки. Рядом с ними лежали извлеченные из них книги. Но большая их часть все еще оставалась нераспакованной.

— Это просто невероятно, — продолжила Таппенс.

— Это ты о том, сколько места они занимают?

— Вот именно.

— Ты что, хочешь все их расставить по полкам?

— Я сама не знаю, чего хочу, — ответила Таппенс. — И в этом вся проблема. Человек вообще редко знает, чего хочет достичь своими действиями. О боже, — вздохнула она.

— Знаешь, — сказал ее муж, — я всегда думал, что к тебе это не относится. Я всегда считал, что ты-то как раз слишком хорошо знаешь, чего хочешь достичь.

— Я просто хочу сказать, — пояснила Таппенс, — что вот мы сидим здесь, потихоньку старея, и наши суставы начинают давать о себе знать, особенно когда мы тянемся или наклоняемся — например, для того, чтобы поставить книгу, или снять ее с полки, или посмотреть, что стоит на нижних полках, а потом чувствуем, что распрямиться для нас становится все более проблематично…

— Да, да, — согласился Томми. — Это довольно точное описание наших теперешних хворей. Так ты именно это хотела сказать?

— Нет, не это. Я хотела сказать, нам здорово повезло, что мы купили этот новый дом, причем такой, о котором всегда мечтали… правда, он нуждается в некоторых переделках.

— Ну да — надо только соединить пару комнат, разрушив несколько стен, — заметил Томми. — А потом добавить к этому то, что ты называешь верандой, твой архитектор — крытой галереей, а я назвал бы галереей с аркадой…

— Это будет очень мило смотреться, — заметила Таппенс твердым голосом.

— То есть когда ты все это закончишь, то это будет совершенно незаметно? Ты это хочешь сказать? — поинтересовался Томми.

— Вовсе нет. Я хочу сказать, что когда все будет закончено, ты придешь в восторг и скажешь, что твоя умница-жена — настоящая артистическая натура.

— Отлично, — согласился Томми. — Теперь я знаю, что мне надо будет сказать.

— Это совершенно ни к чему запоминать, — заметила Таппенс. — Слова сами придут тебе на ум.

— А какое это имеет отношение к книгам? — поинтересовался Томми.

— Две или три коробки с книгами мы привезли с собой. То есть те книги, которые нас не очень интересовали, мы продали, и привезли сюда те, с которыми действительно не могли расстаться. Кроме того, здесь остались… не могу сообразить, как это точно называется… те люди, которые продали нам этот дом, не горели желанием забирать всё с собой и сказали, что если мы серьезно думаем о покупке, то они оставят кое-какие вещи, включая книги; и когда мы приехали и посмотрели на них…

— То решили кое-что оставить, — продолжил ее муж.

— Ну да. Правда, не так много, как этого хотелось бы прошлым хозяевам. Мебель и декор в некоторых случаях оказались просто ужасными. К счастью, мы не были обязаны их оставлять. А вот когда я приехала и взглянула на книги, — там, в гостиной, были и детские, пара-тройка из тех, что мы любили в детстве; надеюсь, что они все еще там лежат. Они действительно когда-то были моими любимыми, поэтому я решила, что будет здорово, если они останутся у нас. Знаешь, эта история об Андрокле и Льве, — продолжала Таппенс. — Помню, я читала ее, когда мне было восемь лет. Ее написал Эндрю Лэнг^[15].

— Скажи, Таппенс, а ты что, уже самостоятельно читала в восемь лет?

— Да, — ответила она. — Вообще-то я начала читать в пять лет. В мои годы это было обычным делом. Обычно кто-то читал тебе вслух, а тебе так нравилась история, что ты запоминал, где эта книжка стоит на полке, и потом доставал ее уже в одиночестве — и вот ты уже читаешь ее, хотя еще понятия не имеешь, как что пишется и всякое такое. Кстати, в будущем это сыграло со мной злую шутку, — заметила женщина. — Я так и не научилась правильно писать. Если б кому-то пришла в голову мысль начать учить меня этому в четыре года, это было бы здорово. А вместо этого папа учил меня складывать, вычитать и умножать; он вообще считал, что таблица умножения — это самая полезная вещь в мире. Тогда же я выучила письменное деление столбиком.

— Твой отец, должно быть, был умнейшим человеком.

— Не думаю, что он отличался большим умом, — заметила Таппенс, — но он был очень и очень мил.

— А не слишком ли мы удалились от темы нашего разговора?

— Ты прав, — согласилась Таппенс. — Так вот, мне пришло в голову, что неплохо будет перечитать «Андрокл и Лев» — мне кажется, что это один из рассказов из книги о животных, написанной Эндрю Лэнгом; в детстве я его обожала. А потом был еще рассказ об одном дне из жизни итонца^[16], сочиненный мальчиком, который там учился. Не знаю, почему мне тогда захотелось его прочитать, но факт остается фактом. Он стал одной из моих любимых книг. А потом там было несколько классических детских книг и творения миссис Моулсворт^[17] — «Часы с кукушкой», «Ферма на четырех ветрах»…

— Думаю, достаточно, — заметил Томми. — Совсем необязательно давать мне полный список твоих детских побед в области чтения.

— Я просто хочу сказать, — не унималась Таппенс, — что сейчас такие книги уже не найдешь. То есть иногда их перепечатывают, но текст может быть изменен, и иллюстрации совсем не те, что были раньше. Честно, пару дней назад я не смогла узнать «Алису в Стране чудес», когда наткнулась на книгу в магазине. Она так странно выглядела… А здесь я вижу книги моего детства. Миссис Моулсворт, несколько сборников сказок — «Розовый», «Голубой» и «Желтый», не говоря о многих других, которые я любила в детстве. Например, Стэнли Уэйман^[18] и другие. Они их оставили очень много.

— Понятно, — сказал Томми. — Ты растаяла от воспоминаний молодости и решила сказать «до свидания»…

— Ну да. По крайней мере… А что значит это твое «до свидания»?

— Это значит, что ты попрощалась со всеми сомнениями и решила их купить, — ответил муж.

— А я решила, что тебе стало скучно и ты уходишь…

— Совсем нет, — ответил Томми. — Наоборот — мне очень интересно. В любом случае решение оказалось правильным.

— Я уже говорила, что купила их просто по дешевке. И вот теперь они лежат здесь, среди наших собственных книг… Правда, теперь их оказалось так много, что, боюсь, нам не хватит полок, которые мы здесь установили. А как твое личное убежище? Там не найдется места для книг?

— Нет, не найдется, — ответил Томми. — Там его и для меня мало.

— Боже, боже, — произнесла Таппенс. — Как это на нас похоже… А может быть, нам пристроить еще одну комнату?

— Нет, — ответил Томми. — Мы же решили экономить. Сама так сказала позавчера. Или уже забыла?

— Но это было позавчера, — заметила Таппенс. — А времена меняются. Наверное, сейчас я расставлю на этих полках все те книги, без которых не смогу жить. А потом посмотрим, что из этого получится — может быть, где-нибудь рядом есть детская больница или другое место, где могут понадобиться детские книги…

— Или просто продадим лишнее, — предложил Томми.

— Не думаю, чтобы эти книги заинтересовали многих. Среди них нет никаких библиографических ценностей или чего-то в этом роде.

— Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — заметил Томми. — Будем надеяться, что кто-то отыщет среди них книги своей мечты.

— Ну, а пока, — заявила Таппенс, — мы должны расставить их по полкам и внимательно просмотреть каждую, дабы убедиться, что это именно те книги, которые я помню и хочу иметь в доме. И я постараюсь грубо — ты меня понимаешь — рассортировать их. Приключения, сказки, истории о детях и истории о школах, в которых, как я помню, всегда учились только очень богатые дети — кажется, их писала Л.Т. Мид… Кроме того, некоторые из тех книжек, которые мы читали Деборе, когда та была маленькой. Помнишь, как мы все были влюблены в Винни-Пуха? Еще была «Серая курочка», но она мне никогда особо не нравилась.

— Мне кажется, что ты слишком увлеклась, — заметил Томми. — Может быть, тебе стоит прерваться на какое-то время?

— Может быть, я так и сделаю, — согласилась Таппенс. — Просто мне кажется, что если удастся разобраться с этой половиной комнаты и расставить все эти книги…

— Давай я тебе помогу, — предложил Томми.

Он подошел, поставил коробку набок, так что книги из нее вывалились на пол, набрал их полные руки и, подойдя к полкам, стал рассовывать по местам.

— Я расставляю их по размерам — так гораздо аккуратнее, — заметил он.

— Я бы не назвала это сортировкой, — засомневалась Таппенс.

— На первое время сойдет. Потом мы сможем вернуться к этому и привести все в порядок. Знаешь, в какой-нибудь дождливый день, когда нам больше нечем будет заняться.

— Вся проблема состоит в том, что нам всегда есть чем заняться.

— Так… вот еще семь штук засунул. Теперь остался только этот верхний угол. Подвинь сюда вон тот деревянный стул. Как думаешь, он меня выдержит? С него я смогу дотянуться до верхней полки.

Томми осторожно взобрался на стул. Таппенс подала ему стопку книг. Он сумел разместить их почти все на верхней полке. Беда случилась с последними тремя, которые свалились на пол, задев Таппенс.

— Ой! — воскликнула она. — Больно!

— Я здесь ни при чем. Стопка была слишком большой.

— Совсем неплохо смотрится, — оценила Таппенс, сделав шаг назад. — А теперь если б ты смог поставить эти на вторую полку снизу — там есть место, — то на этом можно было бы и закончить. Просто здорово. Теперь я смогу заняться хозяйскими книгами — в них может быть масса интересного.

— Уверен в этом, — согласился Томми.

— И мы в них обязательно что-нибудь найдем. Я в этом просто уверена. Что-то, что будет стоить огромных денег.

— И что мы с этим сделаем? Продадим?

— Думаю, что нам придется это сделать, — сказала Таппенс. — Хотя можно будет оставить это себе и показывать знакомым. Не хвастаться напрямую, а просто говорить: «Знаете, а вот здесь у нас есть парочка интересных находок. Уверена, что мы найдем что-то интересное».

— А что именно? Одну из твоих любимых книг, о которой ты забыла упомянуть?

— Не совсем так. Я имею в виду что-нибудь удивительное и потрясающее. Что полностью изменит нашу жизнь.

— Послушай, Таппенс, — произнес Томми, — у тебя просто удивительное воображение. Боюсь, что здесь гораздо более вероятно найти что-то ужасное.

— Глупости, — отмахнулась от него жена. — Надо жить надеждой. Это самое главное в жизни. Надежда! Запомнил? Вот я, например, всегда полна надежд.

— Знаю, — вздохнул Томми. — И мне часто приходилось сожалеть об этом.

Глава 2
«Черная стрела»

Миссис Томас Бересфорд поставила «Часы с кукушкой» миссис Моулсворт на третью полку снизу. Теперь все творения этого автора находились в одном месте. Таппенс вытащила «Комнату, украшенную гобеленами» и задумчиво подержала ее в руках. А может быть, лучше перечитать «Ферму на четырех ветрах»? Она не так хорошо ее помнила, как «Часы с кукушкой» и «Комнату, украшенную гобеленами». Таппенс не знала, на что решиться… а ведь скоро вернется Томми.

Работа по приведению книг в порядок продвигалась. И продвигалась совсем неплохо. Если б она только не отрывалась на чтение любимых детских книг… Все это очень интересно, но занимает массу времени. Поэтому, когда Томми, вернувшись домой вечером, спросил ее: «Как продвигаются твои дела?», а она ответила ему: «Совсем неплохо», ей пришлось призвать на помощь весь свой ум и хитрость, чтобы не допустить его на второй этаж, где находились полки с книгами. Времени на них уходило очень много. Переезд в новый дом всегда более хлопотен, чем предполагается в самом начале. Да к тому же еще встречаешься с таким количеством раздражающих тебя людей… Например, эти электрики, которым совсем не понравилось все то, что они сделали во время своего предыдущего визита. Поэтому они опять разобрали почти весь пол и с улыбками счастья на лицах создали множество новых ловушек для несчастной домохозяйки, из которых сами же потом ее и спасали.

— Иногда, — сказала как-то Таппенс, — я сожалею, что мы уехали из Бартонс-Эйкр.

— А ты вспомни ту столовую, — напомнил ей Томми, — вспомни чердаки и то, что случилось в гараже. Ты же знаешь, что машина чудом не превратилась в хлам.

— Думаю, что гараж мы смогли бы отремонтировать, — ответила ему Таппенс.

— Нет, — возразил ей муж. — Ты прекрасно знаешь, что нам надо было или заново отстраивать развалившееся здание, или переезжать. А из этого дома скоро получится настоящая конфетка. Я в этом просто уверен. По крайней мере, здесь найдется место для всего.

— Говоря «для всего», — предположила Таппенс, — ты имеешь в виду весь тот хлам, который мы хотим сохранить?

— Я знаю, что люди с трудом расстаются с барахлом, — сказал Томми. — Здесь я с тобой полностью согласен.

В тот момент Таппенс задумалась о том, будут ли они делать с этим домом что-нибудь помимо того, что просто переедут в него. В тот момент все виделось совсем простым — но оказалось сложным. Например, из-за этих книг.

— Если б я была обыкновенным ребенком нынешнего времени, — размышляла Таппенс, — я бы никогда не выучилась читать так рано. Нынешние четырех-, пяти- и шестилетки научатся читать только годам к десяти-одиннадцати. Не понимаю, почему мы начинали так рано. Мы ведь все умели читать. И я, и соседский Мартин, и Дженнифер, которая жила ниже по улице, и Сирил, и Уинифред. Абсолютно все. То есть я не хочу сказать, что мы могли читать все что заблагорассудится. И я не понимаю, как мы учились читать. Наверное, просто задавали вопросы. Вопросы про висящие на улице плакаты и рекламу «таблеток Картера от печени». Мы ведь всё узнавали про них, пока поезд подъезжал к Лондону. Как это было здорово! Они меня всегда ужасно интересовали… Боже, мне надо быть повнимательнее.

Таппенс переставила еще несколько книг. Следующие три четверти часа она провела за изучением сначала «Алисы в Зазеркалье», а потом «Неизвестных историй» Шарлотты Янг. Пальцы Таппенс машинально перелистывали страницы толстенной «Цепи маргариток». «Это надо обязательно перечитать, — подумала она. — Только подумать, сколько лет прошло с тех пор, как я прочитала это в первый раз… Как же это тогда было интересно! Особенно эта интрига относительно того, подтвердятся ли показания Нормана. И Этель в… как же называлось то место?.. что-то вроде Коксвелла; и Флора, которая была такой мирской женщиной… Интересно, почему все в те времена были „мирскими“? И почему о людях, которые любили мирские блага, в те времена так плохо думали? Интересно, а какие мы сейчас? Все еще мирские или нет?»

— Простите, мадам?

— Нет, ничего, — ответила Таппенс, оборачиваясь и натыкаясь взглядом на своего верного оруженосца Альберта, который только что вошел в комнату. Она и не заметила, что говорит вслух.

— Мне показалось, что вам что-то понадобилось, мадам. Вы ведь звонили в звонок?

— Не совсем так, — ответила Таппенс. — Я просто случайно нажала на него, когда взбиралась на стул, пытаясь достать книгу.

— Могу ли я вам помочь?

— Было бы неплохо, — согласилась Таппенс. — Я все время падаю с этих стульев. То они слишком шаткие, то слишком скользкие…

— Вас интересует определенная книга?

— Я еще не просмотрела третью полку. Третью, если считать сверху. Не знаю, что за книги там стоят.

Альберт взобрался на стул и, тщательно вытирая пыль, которая скопилась на корешках, стал передавать книги вниз. Таппенс с восторгом брала их у него.

— Ты только посмотри на все эти сокровища! Я и вправду многие из них забыла. Вот «Амулет» и «Псамаяд», а вот «Новые охотники за сокровищами»… Просто обожаю. Нет, Альберт, не убирай их на полки. Думаю, что сначала я их перечитаю. Ну, не все, а парочку. Дай-ка посмотреть… «Красная кокарда»… Ах да, это что-то историческое. Когда-то мне понравилось. А вот и «Под красным плащом». Очень много Стэнли Уэймана. Очень, очень много. Конечно, я все их прочитала, когда мне было лет десять-одиннадцать. Не удивлюсь, если обнаружу здесь «Узника Зенды»… — Вспомнив об этой книге, Таппенс испустила восторженный вздох. — «Узник Зенды»! Мое первое романтическое произведение, Любовь принцессы Флавии. Король Руритании. Рудольф Рассендил, или что-то в этом роде, который являлся мне в сновидениях.

Альберт протянул ей новую стопку.

— Ну вот. Это еще лучше. Тоже один из моих первых романов. Все первое надо будет поставить вместе. Посмотрим, что у нас здесь? «Остров сокровищ»… Здорово, но я его уже не раз перечитывала, а потом видела два фильма по этой книге. Фильмы мне не понравились — чего-то в них не хватает… А вот и «Похищенный»^[19]. Вот это мне всегда нравилось.

Альберт набрал еще книг, не удержал, и одна из них, «Катриона», свалилась Таппенс прямо на голову.

— Простите, мадам. Мне очень жаль.

— Ничего страшного, — ответила она. — «Катриона»… А там есть еще Стивенсон?

Теперь Альберт передавал книги гораздо осторожнее.

— Ты только подумай! — закричала от восторга Таппенс. — «Черная стрела»! Да это же одна из самых первых книг, которые я прочла самостоятельно. Не думаю, что ты ее читал, Альберт. То есть я хочу сказать, что ты тогда вряд ли родился. Дай-ка подумать… «Черная стрела». Ну да, там еще на стене висела картина, сквозь глаза которой можно было подглядывать… Потрясающе. Тогда мне было так страшно… Милая «Черная стрела». Как там говорилось? Что-то про кошку? Или собаку? Ах, нет: «Кошка, крыса и Ловелл-пес правили Англией под Кабаном». Вот как. А Кабан — это, естественно, Ричард Третий. Хотя нынче все пишут о том, каким он был хорошим. И совсем не злодей. Но я в это не верю. Так же, как не верил Шекспир. Ведь именно он начинает пьесу фразой Ричарда: «Я проклял наши праздные забавы — и бросился в злодейские дела…»^[20] Вот так. «Черная стрела»…

— Еще книги, мадам?

— Спасибо, достаточно, Альберт. Мне кажется, я слишком устала, чтобы продолжать.

— Хорошо. Кстати, звонил хозяин и сообщил, что задержится на полчаса.

— Хорошо, — ответила Таппенс.

Она уселась в кресло, открыла «Черную стрелу» и погрузилась в чтение. Наконец произнесла:

— Боже, как прекрасно… Я забыла достаточно, чтобы получить удовольствие от чтения. Как это интересно…

В комнате повисла тишина. Альберт вернулся на кухню. Таппенс откинулась в кресле. Время шло. Свернувшись в довольно потертом кресле, миссис Томас Бересфорд наслаждалась прошлым, полностью погрузившись в изучение «Черной стрелы» Роберта Льюиса Стивенсона.

На кухне время тоже бежало. Альберт занимался приготовлением обеда. Подъехала машина. Слуга подошел к боковой двери.

— Поставить машину в гараж, сэр?

— Нет, — ответил Томми. — Я сам все сделаю. Ты ведь занят обедом? Я очень опоздал?

— Да нет, сэр. Точно как вы и говорили. Даже чуть раньше.

— Ах вот как, — Томми поставил машину в гараж и, потирая руки, вошел на кухню. — Сегодня прохладно. А где Таппенс?

— Хозяйка наверху, занимается книгами.

— Что, все еще эти несчастные книги?

— Да. Сегодня она очень много сделала и большую часть времени провела за чтением.

— О боже, — сказал Томми. — Ну хорошо, Альберт. Что у нас сегодня на обед?

— Филе камбалы, сэр. Через минуту все будет готово.

— Отлично. Подавай минут через пятнадцать. Я хочу сначала вымыться.

Таппенс наверху, свернувшаяся в потрепанном кресле, все еще была погружена в «Черную стрелу». На лбу у нее появились чуть заметные морщинки. Миссис Бересфорд столкнулась со странным феноменом — иначе, чем интерференцией, назвать его она не могла. На той странице, на которой она остановилась — то ли на 64-й, то ли на 65-й, точно она не видела, — некоторые слова казались подчеркнутыми. Последнюю четверть часа Таппенс изучала этот феномен. Она не понимала, по какому принципу их подчеркнули. Они шли не по порядку, и это не была цитата. Казалось, что их сначала выбрали, а потом подчеркнули красными чернилами. Про себя она прочитала: Мэтчем тихонько вскрикнул. Даже Дик вздрогнул и выронил крючок. Но людей, сидевших на поляне, стрела эта не испугала; для них она была условным сигналом, которого они давно ждали. Все разом вскочили на ноги, затягивая пояса, проверяя тетивы, вытаскивая из ножен мечи и кинжалы… Эллис поднял руку; лицо его озарилось неукротимой энергией, белки глаз ярко засверкали на загорелом лице.

— Ребята, — сказал он, — вы все знаете…

Тут Таппенс затрясла головой. Во всем этом нет смысла. Никакого.

Она подошла к письменному столу и нашла несколько листков бумаги, которые им недавно прислали продавцы писчей бумаги; хозяева должны были выбрать ту, на которой будет красоваться название их нового поместья — «Лавры». Странное название, подумала Таппенс. Правда, если каждый владелец начнет менять имена по своему усмотрению, то письма вообще перестанут доходить.

Она тщательно переписала подчеркнутые слова и заметила то, на что сначала не обратила внимания.

— Так вот в чем вся разница, — произнесла Таппенс, разыскивая буквы на странице.

— Вот ты где, — внезапно раздался голос Томми. — Обед практически готов. Как продвигаются твои дела с книгами?

— Все это очень загадочно, — ответила Таппенс. — Чертовски таинственно.

— Что именно?

— Вот «Черная стрела» Стивенсона. Мне захотелось ее перечитать. Сначала все было в порядке, как вдруг… страницы стали выглядеть довольно странно, потому что многие слова оказались подчеркнуты красными чернилами.

— Действительно странно, — согласился Томми. — И я вижу, что не все слова выделены красным. Я хочу сказать, что кто-то специально выбирал эти слова для подчеркивания. Знаешь, как когда хочешь выделить цитату, или что-то в этом роде. Ну, ты меня понимаешь.

— Я тебя понимаю, — согласилась Таппенс, — но все это не так. Главное здесь — буквы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А вот подойди сюда.

Томми подошел, уселся на подлокотник и стал читать:

— «Мэтчем вскрикнул даже вздрогнул выронил людей на полянке не испугала мечи руку, — этого я не могу прочитать, — лицо озарилось сверкали…» Бред какой-то, — заключил он.

— Вот именно, — согласилась Таппенс. — Я сначала тоже так подумала. Это выглядит как настоящий бред — но это не так, Томми.

Снизу раздался звук гонга.

— Обед готов.

— Не обращай внимания, — отмахнулась Таппенс. — Сначала я тебе все расскажу. Обсудить мы это можем и позже, но все это совершенно невероятно. Я просто должна тебе немедленно все рассказать.

— Ну, хорошо. Одно из твоих ничем не вызванных подозрений?

— Вовсе нет. Понимаешь — я обратила внимание только на буквы. Вот здесь, на этом листочке, — вот подчеркнутая буква М, а после нее буква Э. После этого идет еще несколько слов, в книге никак не связанных. Эти слова просто выбрали и подчеркнули в них буквы, потому что тот, кто это делал, искал необходимые ему буквы. Вот буквы Р и И, подчеркнутые в слове вскрикнул, а потом буквы Д и Ж в слове даже. И так далее и тому подобное.

— Умоляю тебя, — сказал Томми, — не надо продолжать.

— Подожди, — возразила Таппенс. — Я должна понять. Теперь, когда я выписала эти буквы, ты видишь, что из них получается? То есть если их выписать по порядку на листке бумаги, то первое слово получается М-Э-Р-И. Вот первые четыре подчеркнутые буквы.

— И что из этого?

— Это женское имя — Мэри.

— Ну, хорошо, — согласился Томми, — женское имя Мэри. То есть какую-то женщину зовут Мэри. Скорее всего, это девочка с живым воображением, которая таким образом пытается сообщить всему свету, что книжка принадлежит ей. Люди всегда пишут на книгах свои имена и все такое.

— Вот видишь — Мэри, — продолжила Таппенс. — А следующее слово, которое складывается из подчеркнутых букв, — Джордан.

— Вот видишь. Мэри Джордан, — повторил Томми. — Все очень просто. Владелицу книги звали Мэри Джордан.

— А вот и нет. В самом начале на ней написано совсем детским почерком, что она принадлежит Александру. Александру Паркинсону, если не ошибаюсь.

— Ну и что? Разве это так важно?

— Конечно важно, — ответила Таппенс.

— Пошли уже, я проголодался, — сказал Томми.

— Потерпи, — твердо сказала она. — Я только прочитаю тебе то, что написано подчеркнутыми буквами в этой книге. По крайней мере, на следующих четырех страницах. Буквы выбирались откуда угодно, поэтому сами слова нам ничего не скажут. Еще раз: важны здесь только буквы. Итак: у нас уже есть М-э-р-и Д-ж-о-р-д-а-н. Хочешь знать следующие четыре слова? Н-е у-м-е-р-л-а с-в-о-е-й с-м-е-р-т-ю. Мягкий знак пропущен, но, может быть, писавший не знал, что здесь он необходим. И что же мы получаем? Мэри Джордан не умерла своей смертью. Вот так. — Голос Таппенс звучал торжествующе. — Дальше идут фразы — Это должен быть один из нас. Думаю, я знаю кто. Вот и все. Больше я ничего не смогла найти. Но и это уже интересно, не так ли?

— Послушай, Таппенс, — сказал Томми, — ты ведь не собираешься заняться всей этой ерундой?

— Что ты имеешь в виду под «ерундой»?

— Эту якобы загадку.

— Но для меня это самая настоящая загадка, — заметила Таппенс. — Мэри Джордан не умерла своей смертью. Это должен быть один из нас. Думаю, я знаю кто. Томми, ну согласись, что это звучит уж-ж-жасно интригующе.

Глава 3
Визит на кладбище

— Таппенс! — позвал Томми, вернувшись домой.

Ему никто не ответил. Слегка расстроившись, он взбежал по лестнице и прошел по коридору второго этажа. Идя по нему, чуть не попал в зияющее отверстие в полу и выругался.

— Опять один из этих идиотов-электриков…

Данная проблема возникла несколько дней назад. Электрики, полные энтузиазма, появились у них в доме и приступили к работе.

— Теперь все уже почти готово, осталась самая малость, — сказали они. — После ланча мы вернемся.

Но после ланча они не появились; правда, Томми это не сильно удивило. Он уже успел привыкнуть к стандартам, существующим в среде строителей, газовщиков и электриков. Они появлялись, демонстрировали свой профессионализм, делали оптимистичные замечания и уходили, чтобы что-то принести. И больше не возвращались. Когда им начинали звонить, все телефонные номера почему-то оказывались неправильными. А если и были правильными, то именно этот человек уже не работал по данной специальности. Поэтому оставалось только быть очень внимательным и стараться не сломать колено, не провалиться в какую-нибудь дыру и не причинить еще какой-нибудь вред своему здоровью. И в этом отношении Томми гораздо больше беспокоила Таппенс, чем он сам. У него на этот счет опыта было побольше. А вот Таппенс, размышлял он на ходу, гораздо больше подвержена травмам от чайников и плит, чем он… Но куда же она делась? Он позвал еще раз.

— Таппенс! Таппенс!

Томми действительно беспокоился о ней. Она принадлежала к той породе людей, о которых нельзя не беспокоиться. Каждый раз, покидая дом, ему приходится вкладывать в ее голову житейскую мудрость, и каждый раз она обещала ему строго выполнять его заветы: не выходить одной, разве что только за маслом — ведь в этом трудно усмотреть какую-то опасность, правда?

— Опасным это может стать только в том случае, если это сделаешь ты.

— Послушай, — отвечала в этом случае Таппенс, — не будь идиотом.

— А я не идиот, — отвечал ей Томми. — Я просто мудрый и осторожный муж, который охраняет одно из своих самых дорогих приобретений. Уж не знаю почему…

— Потому, — отвечала обычно Таппенс, — что я такая очаровательная и такая хорошенькая. А кроме того, я прекрасный спутник жизни и очень тебя люблю.

Так где же она теперь?

Чертовка, подумал Томми. Наверняка куда-то ушла.

Он направился в ту комнату, где нашел ее накануне. Наверное, погружена в какую-то детскую книжку, предположил Томми. И опять волнуется из-за каких-нибудь глупых слов, которые очередной глупый ребенок подчеркнул в ней красными чернилами. Размышляет о Мэри Джордан, кем бы та ни была. О той самой Мэри Джордан, которая умерла не своей смертью. Томми тоже думал об этом. Наверное, это было очень давно, ведь люди, которые продали им этот дом, носили фамилию Джонс. И жили они в этом доме не так уж долго — года три, максимум четыре. Так что ребенок, которому принадлежала книга Стивенсона, должен был жить здесь гораздо раньше… В любом случае в этой комнате Таппенс тоже не оказалось. И нигде не было видно никаких книг, которыми интересовались бы в последнее время.

— Где же, черт побери, она может быть? — в очередной раз спросил себя Томми. Он спустился вниз и громко позвал ее еще пару раз. Никакого ответа. Бересфорд осмотрел одну из вешалок в холле. Никаких признаков макинтоша Таппенс. Значит, она все-таки вышла. И куда пошла? И где Ганнибал? Томми решил сменить подход и громко позвал его.

— Ганнибал! Ганнибал! Эй, парень! Давай выходи.

Ганнибал тоже не появился.

Ну что же, значит, он вместе с Таппенс, подумал Томми.

Он никак не мог решить, было ли то, что Ганнибал сопровождал Таппенс, плюсом или минусом. С одной стороны — Ганнибал ни за что не позволит, чтобы Таппенс причинили вред. Вопрос заключался в том, может ли сам Ганнибал причинить вред другим людям. Он всегда с удовольствием ходил в гости, но вот люди, которые приходили в гости к нему, в те дома, где он жил, мгновенно попадали у него под подозрение. Поэтому Ганнибал всегда был готов лаять или кусаться в случае, если таковая необходимость возникнет… Да куда же все подевались, в самом деле?

Томми прогулялся по улице, но не увидел ни небольшой черной собаки, ни среднего роста женщины в ярко-красном макинтоше. Наконец, сильно разозлившись, он вернулся в дом.

Здесь Томми почувствовал очень аппетитный запах и немедленно прошел на кухню. И там увидел Таппенс, которая, улыбаясь, приветствовала его.

— Ты здорово опоздал, — заметила она. — Это сборная солянка. Пахнет вполне себе ничего — как думаешь? На этот раз я положила в нее несколько необычных ингредиентов. В саду растет несколько кулинарных трав — так я, по крайней мере, надеюсь…

— А если это не так, — заметил Томми, — то, скорее всего, это были сонная одурь или листья наперстянки пурпурной^[21], притворяющиеся чем угодно, но только не тем, чем они являются на самом деле… Где, ради всего святого, ты была?

— Выгуливала Ганнибала.

В этот момент Ганнибал решил все-таки показаться. Он набросился на Томми с такой радостью, что чуть не сбил его с ног. Ганнибал был небольшой черной собакой с очень блестящей шерстью и интересными подпалинами на спине и на брылах. Он принадлежал к чистокровным манчестерским терьерам и считал себя большим аристократом и умницей, чем любая другая собака, с которой ему приходилось встречаться.

— Боже, я выходил, но вас нигде не было. Где вы пропадали? Погода не располагает к прогулкам.

— Ты совершенно прав. Сплошной туман и дымка. Я… я здорово устала.

— А куда вы ходили? За покупками?

— Нет. И вообще магазины сегодня закрыты. Нет… я ходила на кладбище.

— Звучит довольно мрачно, — заметил Томми. — А зачем ты туда ходила?

— Чтобы посмотреть на могилы.

— И все равно, выглядит все это довольно мрачно. А Ганнибалу понравилось?

— Мне пришлось держать его на поводке. Из церкви периодически появлялся какой-то служитель, и мне показалось, что Ганнибал ему не очень понравится. Тот тоже вполне мог его невзлюбить, а мне не хотелось настраивать кого-либо против нас в самый первый визит.

— А что ты искала на кладбище?

— Мне просто хотелось посмотреть, кого там хоронят. Могил там просто тьма. Должна сказать, что кладбище абсолютно заполнено. Думаю, что оно очень старое. Никак не моложе восемнадцатого века, а некоторые могилы выглядят гораздо старше — просто камни, да такие древние, что на них ничего не прочитаешь.

— И все-таки я не могу понять, что тебе там понадобилось?

— Я провожу свое расследование, — ответила Таппенс.

— Какое расследование?

— Хотела узнать, не похоронен ли там кто-нибудь из Джорданов.

— Господь и все святые угодники! — воскликнул Томми. — Тебя это все еще интересует? Ты что, искала…

— Послушай, Мэри Джордан умерла. Мы это знаем. И знаем это, потому как в книге написано, что умерла она не своей смертью. При этом ее где-то должны были похоронить, не так ли?

— Без сомнения, — согласился Томми. — Если только ее не закопали в этом саду.

— Думаю, это маловероятно, — заметила Таппенс. — Потому что только этот ребенок — то ли мальчик, то ли девочка (хотя я считаю, что это был мальчик, которого звали Александр) — считал, что знает, что умерла она не своей смертью. Но если он был единственным, кто это знал, или умудрился выяснить это, то никто больше об этом ничего не знал, правильно? То есть она умерла, ее похоронили, и никому в голову не пришло…

— Никому в голову не пришло, что здесь может иметь место какая-то грязная игра, — закончил за нее Томми.

— Вроде того. Ее могли отравить, ударить по голове, столкнуть со скалы, задавить машиной — да мало ли вариантов существует?

— Уверен, что немало, — сказал Томми. — У тебя есть одно достоинство, Таппенс, — доброе сердце. Ты никогда не рассматриваешь убийства ради удовольствия.

— Но на кладбище не оказалось никакой Мэри Джордан. Там вообще не было Джорданов.

— Ты, наверное, разочаровалась, — заметил Томми. — Как думаешь — эта штука, которую ты готовишь, уже готова? Я здорово голоден, а пахнет она божественно.

— Она уже полностью дошла, — ответила Таппенс. — Так что мой руки — и за стол.

Глава 4
Кругом одни Паркинсоны

— Очень много Паркинсонов, — продолжила свой рассказ Таппенс за едой. — Хоронят их здесь довольно давно, и количество могил просто поражает. Старые, молодые и женатые. Кладбище ими просто забито. Есть Кейпы, Гриффины, Андервуды и Овервуды. Странно, что есть и те, и другие, правда?^[22]

— У меня был друг, которого звали Джордж Андервуд, — заметил Томми.

— Я тоже знавала несколько Андервудов. Но Овервуды…

— Мужчин или женщин? — спросил Томми с некоторой заинтересованностью.

— Кажется, это была девушка. Роуз Андервуд.

— Роуз Андервуд, — повторил Томми, как бы пробуя слова на вкус. — Не знаю почему, но мне кажется, что звучит просто здорово… Надо будет позвонить этим электрикам после ланча, — добавил он. — Будь очень внимательна, Таппенс, а то провалишься на лестничной площадке.

— Тогда это будет или естественная, или неестественная смерть — одно из двух.

— Это будет смерть от любопытства, — заметил Томми. — Любопытство сгубило кошку…

— А ты разве совсем нелюбопытен? — поинтересовалась Таппенс.

— А я не вижу никаких причин для любопытства. Что у нас сегодня вместо пудинга?

— Пирог с патокой.

— Что ж, Таппенс, должен признать, что ланч просто великолепен.

— Рада, что тебе понравилось, — ответила миссис Бересфорд.

— А что это за коробка стоит у задней двери? Это что, вино, которое мы заказали?

— Нет, это луковицы, — объяснила Таппенс.

— Ах, луковицы, — повторил Томми.

— Луковицы тюльпанов, — закончила она свою мысль. — Надо будет поговорить о них со стариной Исааком.

— А где ты собираешься их высаживать?

— Думаю, вдоль центральной дорожки в саду.

— Этот старик, он выглядит так, будто может умереть в любую минуту, — заметил Томми.

— Вовсе нет, — возразила Таппенс. — Исаак невероятно крепок. Знаешь, я заметила, что это относится ко всем садовникам. Если это хорошие садовники, то они входят в настоящую силу уже после восьмидесяти, а вот если крепкий, дюжий мужик тридцати пяти лет говорит, что всегда мечтал работать в саду, можешь быть уверен, что он ни на что не годен. Будет просто время от времени сметать упавшие листья, а когда попросишь его что-то сделать, то начнет объяснять, что «не тот сезон». А так как мало кто что знает про эти «сезоны» — я, по крайней мере, не знаю, — то заставить их работать просто невозможно. А Исаак — просто прелесть. Он знает абсолютно все, — добавила Таппенс. — Я еще крокусы заказывала. Интересно, их тоже прислали? Пойду взгляну. Сегодня Исаак должен работать у нас, и он все мне расскажет.

— Хорошо, — согласился Томми. — Я присоединюсь к вам попозже.

Таппенс с удовольствием встретилась с Исааком. Луковицы были распакованы, и они обсудили, где их лучше всего высадить для достижения максимального эффекта. Сначала ранние сорта, которые должны показаться в конце февраля; потом они не забыли про махровые попугайные тюльпаны^[23], и тюльпаны, которые, насколько помнила Таппенс, назывались viridiflora^[24] и должны были особенно эффектно смотреться на своих длинных стеблях в мае — начале июня. Так как они были необычного зеленого цвета с пастельным оттенком, то их решено было высадить отдельным островком в тихой части сада, где их можно будет срезать для цветочных аранжировок в гостиной. Хотя при входе в дом через передние ворота они тоже смотрелись бы очень неплохо, вызывая ревность и зависть входящих. Может быть, им даже удалось бы вызвать прилив артистизма у приказчиков, привозивших мясные туши и коробки с бакалеей…

К четырем часам дня Таппенс приготовила на кухне большой коричневый чайник с крепким английским чаем, поставила рядом с ним наполненную пиленым сахаром сахарницу и молочник и предложила Исааку слегка освежиться перед уходом. Сама она отправилась на поиски Томми. Скорее всего, он где-то дрыхнет, размышляла Таппенс, переходя из комнаты в комнату.

Вид торчащей из-под пола головы на лестничной площадке доставил ей удовольствие.

— Теперь уже все в порядке, мэм, — сказал электрик, — вы можете спокойно ходить. Все надежно закреплено. — И он добавил, что на следующее утро собирается заняться другой частью дома.

— Надеюсь, — сказала Таппенс, — что вы действительно появитесь завтра. А вы, случайно, не видели мистера Бересфорда? — добавила она.

— Это вы про своего мужа? Мне кажется, что он на верхнем этаже. Он там что-то ронял. И, судя по звуку, что-то тяжелое. Скорее всего — книги.

— Книги? — удивилась Таппенс. — Ни за что бы не подумала.

Электрик исчез в своем персональном подземелье в коридоре, а Таппенс направилась в мезонин, где они устроили дополнительную комнату для детских книг.

Томми сидел на стремянке. На полу вокруг него лежали несколько книг, а на полках зияли пустоты.

— Ах, вот ты где, — сказала Таппенс. — И это после того, как убеждал меня, что тебя ничего не интересует… А ты много книжек просмотрел, это правда. И порушил весь мой порядок.

— Извини, — покаялся Томми, — но, знаешь, я решил немного осмотреться.

— И что, нашел другие книги, в которых что-то подчеркнуто красными чернилами?

— Нет. Никаких следов.

— Какое разочарование…

— Думаю, что это все шуточки мастера^[25] Александра Паркинсона, — решил Томми.

— Правильно, — согласилась Таппенс. — Одного из многочисленных Паркинсонов.

— Знаешь, мне кажется, что он был довольно ленивым мальчиком, хотя — и это очевидно — в подчеркивании этих букв в книге не было ничего увлекательного. А вот никакой информации о Джордан больше нет.

— Я спросила о ней Исаака. Он знает массу людей в окрестностях. И не помнит никого по фамилии Джордан.

— А что ты собираешься делать с медной лампой, которая стоит у входной двери? — спросил Томми, когда они спустились вниз.

— Собираюсь отвезти ее на благотворительный базар, — ответила Таппенс.

— С чего это вдруг?

— С самого начала она была просто ужасна. Мы ведь купили ее где-то за границей, нет?

— Да, и мне кажется, что у нас был момент краткого умопомрачения. Тебе она никогда не нравилась. Ты даже говорила, что ненавидишь ее. И я с этим согласен. А кроме того, она очень тяжелая, просто чертовски тяжелая.

— А вот мисс Сандерсон была счастлива, когда я сказала ей, что привезу эту лампу. Она даже хотела прислать за ней кого-нибудь, но я сказала, что привезу ее на машине. Так что сегодня этот день наступил.

— Если хочешь, ее отвезу я.

— Нет, мне хочется сделать это самой.

— Хорошо, — согласился Томми. — Тогда я просто поеду с тобой и помогу тебе выгрузить ее.

— Думаю, что помощника найти будет несложно, — ответила ему Таппенс.

— Может, да, а может, и нет. Самой тебе напрягаться ни в коем случае нельзя.

— Хорошо, — сдалась Таппенс.

— У тебя что, есть еще какие-то причины поехать туда самой?

— Я просто подумала, что смогу порасспросить людей, — объяснила она.

— Я никогда не знаю, что ты собираешься делать, Таппенс, но хорошо знаю этот твой взгляд, когда ты действительно собираешься что-то сделать.

— Выгуляй лучше Ганнибала, — предложила миссис Бересфорд. — С собой я его взять не смогу. Совсем не хочу стать участницей собачьих боев.

— Хорошо. Гулять пойдешь, Ганнибал?

Пес, по укоренившейся привычке, ответил утвердительно. А его согласие или несогласие не заметить было просто невозможно. Он изогнулся всем телом, замахал хвостом, поднял лапу, потом опять поставил ее на пол и сильно потерся головой о ногу Томми. «Ну конечно, — говорил он всем своим видом. — Ведь именно для этого ты и существуешь, мой дорогой слуга. И сейчас мы с тобой прогуляемся по улице. Надеюсь, что там будет много ароматов».

— Тогда пошли, — сказал Томми. — Я возьму с собой поводок; и не вздумай выбегать на проезжую часть, как в последний раз. Еще немного, и один из этих «длинных транспортов»^[26] тебя прикончил бы.

На морде Ганнибала было написано: «Я очень хорошая собака и всегда делаю то, что мне говорят». И хотя это и было ложью от начала до конца, данное выражение часто вводило в заблуждение даже тех людей, которые хорошо знали Ганнибала.

Томми загрузил медную лампу в машину, еще раз отметив, что она очень тяжелая, и Таппенс уехала. Проследив, как она завернула за угол, Томми застегнул поводок на шее собаки и вышел с ним на улицу. Там он свернул в переулок, ведущий к церкви, и отстегнул поводок, потому что здесь транспорта практически не было. Ганнибал поблагодарил его, громко фыркнув, и приник носом к клочкам травы, которые были разбросаны у стены, идущей вдоль переулка. Если б он умел говорить, то сказал бы следующее: «Изумительно. Какие богатые запахи. Здесь проходила большая собака. Скорее всего, эта ужасная немецкая овчарка. Здесь раздавалось низкое рычание. Терпеть не могу немецких овчарок. Если опять встречу ту, что укусила меня тогда, то цапну ее в ответ. Боже, как это восхитительно!.. Здесь пробежала маленькая сучка. Да, да — мне бы хотелось с ней встретиться. Она, скорее всего, из этого дома… Сейчас проверим».

— Немедленно выйди из ворот, — приказал Томми. — И не заходи не на свои участки.

Пес притворился, что ничего не слышит.

— Ганнибал!

Тот во всю прыть бросился к углу дома, за которым скрывалась кухня.

— Ганнибал! — закричал Томми. — Ты слышишь, что я говорю?!

«Слышу ли я вас, хозяин? — ответил Ганнибал. — А вы разве что-то сказали?.. Ах, ну да, конечно».

Услышав резкий лай, доносившийся из кухни, он стремглав присоединился к хозяину и теперь бежал в нескольких дюймах от ног Томми.

— Хороший мальчик, — сказал хозяин.

«Конечно, хороший, а как же еще? Как только тебе потребуется моя помощь — я тут, рядом, всего в одном фуге».

Они подошли к боковым воротам, которые вели на кладбище. Ганнибал, который совершенно непостижимым образом умел менять свои размеры в зависимости от желания — вместо того чтобы остаться широкоплечей и немного полноватой собакой, он в любой момент мог вытянуться просто в черную нитку, — без всяких усилий пролез между их прутьями.

— Вернись, Ганнибал, — велел ему Томми. — Тебе нельзя на кладбище.

На это Ганнибал мог бы, если б захотел, ответить: «А я уже на кладбище, хозяин». Он носился по кладбищу с видом собаки, которую выпустили погулять в особенный очаровательный садик.

— Ты очень плохая собака! — произнес Томми.

Он открыл ворота, вошел и стал ловить Ганнибала с поводком в руке. Последний как раз находился у самой церкви и всем своим видом показывал, что собирается воспользоваться слегка приоткрытой дверью и проникнуть внутрь. Однако Томми успел догнать его и взять на поводок. Ганнибал взглянул на него так, как будто хотел этого с самого начала.

«Берешь на поводок? — как бы произнес он. — Ну конечно. Я знаю, что это престижно. Это доказывает, насколько я ценная собака». И завилял хвостом.

Так как никто вокруг не возражал против того, чтобы Ганнибал гулял по кладбищу, находясь на поводке у своего хозяина, Томми стал разглядывать могилы, как бы проверяя еще раз ту информацию, которую Таппенс собрала накануне. Сначала он осмотрел древний каменный памятник, который располагался совсем рядом с небольшой дверью, которая вела в церковь. Этот памятник был, пожалуй, самым древним на кладбище. Там их размещалось несколько, и на большинстве стояли даты, относившиеся к XVIII веку. Однако именно этот заинтересовал Томми больше всего.

— Странно, — сказал он себе под нос. — Чертовски странно.

Подняв голову, Ганнибал посмотрел на своего хозяина. Он не понял, что тот сказал. Для него, как для собаки, в памятнике не было ничего интересного. Поэтому пес уселся на задние лапы и вопросительно уставился на хозяина.

Глава 5
Благотворительный базар «Белый слон»^[27]

I

Таппенс была приятно удивлена, когда лампа, к которой они с Томми относились с такой антипатией, была принята устроителями столь тепло и благодарно.

— Как мило с вашей стороны, миссис Бересфорд, привезти нам такую очаровательную вещицу. Очень, очень интересно… Наверно, вы купили ее где-то за границей, во время ваших путешествий?

— Да, — ответила Таппенс. — Мы купили ее в Египте.

В этом она сильно сомневалась, потому что с момента покупки прошло лет восемь-десять. Они могли купить ее в Дамаске, подумала Таппенс, или в Багдаде, а может быть, и в Тегеране. Но Египет показался ей более интересным, потому что в последнее время не сходил с первых страниц газет. А кроме того, лампа действительно выглядела вполне «египетской». И даже если она купила ее в какой-то другой стране, все равно лампа относилась к тому периоду, когда копировать египетские мотивы было модно.

— Понимаете, — пояснила Таппенс, — для нашего дома она великовата, и я подумала…

— Уверена, что мы должны разыграть ее в лотерею, — сказала мисс Литтл.

Мисс Литтл в некотором роде отвечала за организацию базара. У нее было прозвище Приходской Звонарь, в основном потому, что она была в курсе всех событий, происходивших в округе. Фамилия ее могла ввести в заблуждение^[28], так как на самом деле она была крупной, дородной женщиной соответствующих пропорций. Звали ее Дороти, но все предпочитали называть ее «Дотти».

— Надеюсь, вы появитесь на базаре, миссис Бересфорд?

Таппенс заверила ее, что обязательно будет.

— Мне так не терпится что-нибудь купить… — произнесла она тоном завзятой болтушки.

— Очень рада, что у вас такой настрой.

— Мне кажется, что это прекрасная идея, — продолжила Таппенс. — Я имею в виду благотворительный базар. Потому что это… ведь это же так, правда? Для кого-то — ненужная обуза, а для кого-то — настоящая драгоценность.

— И мы обязательно должны донести это до викария, — заметила мисс Прайс-Ридли, угловатая женщина с большим количеством зубов. — Я просто уверена, что он будет в восторге.

— Например, вот эта емкость из папье-маше, — продолжила Таппенс, поднимая свой трофей.

— И вы думаете, что кто-нибудь это купит?

— Я сама ее куплю, если она будет продаваться, когда я приеду завтра, — ответила Таппенс.

— Но ведь теперь есть такие миленькие пластмассовые емкости для мытья…

— Я не большая поклонница всяких пластмасс, — пояснила Таппенс. — А вот это действительно отличная емкость из папье-маше. Я хочу сказать, что если сложить в нее посуду — например, фарфор, — то она не разобьется. А еще я вижу старинную открывашку для консервов. Такую, как эта, с головой быка, нынче днем с огнем не сыщешь.

— Но ведь открывать банки руками так тяжело… Разве вам не кажется, что электрические открывашки гораздо удобнее?

Это обсуждение продолжалось какое-то время, а потом Таппенс спросила, не может ли она чем-то помочь организаторам.

— Может быть, миссис Бересфорд, вы займетесь организацией стенда? Уверена, что у вас очень артистическая натура.

— Совсем наоборот, — ответила Таппенс. — Но, тем не менее, я с удовольствием займусь этим. Только сразу же скажите, если я буду делать что-то не так, — добавила она.

— Как мило, что у нас появилась еще одна помощница! Мы так рады, что вы к нам переехали… Надеюсь, что вы уже почти устроились.

— Я тоже на это надеялась, — ответила Таппенс, — но мне кажется, что это произойдет еще не скоро. Эти электрики, строители и другие — просто ужасные люди. Они постоянно что-то не доделывают до конца.

Возник небольшой диспут, в результате которого люди, окружавшие Таппенс, полностью поддержали ее претензии к электрикам и газовщикам.

— Газовщики — это полный ужас, — твердым голосом произнесла мисс Литтл. — Ведь они, понимаете ли, добираются сюда от самого Нижнего Стэмфорда. А электрики приезжают из Уэлбанка.

Появление викария, который пришел для того, чтобы поддержать организаторов и поприветствовать помощников, заставило их сменить тему разговора. Викарий также отметил, что чрезвычайно рад познакомиться со своей новой прихожанкой, миссис Бересфорд.

— Мы всё про вас знаем, — сказал он. — Поверьте. Про вас и вашего мужа. Как раз пару дней назад у меня был очень интересный разговор по вашему поводу. У вас, должно быть, была очень насыщенная жизнь… Но об этом говорить нельзя, поэтому я лучше помолчу. Я имею в виду последнюю войну. Вы с мужем вели себя просто великолепно.

— Расскажите, викарий, — попросила одна из дам, отвлекаясь от витрины, на которой она расставляла банки с разными джемами.

— Мне самому рассказали это под большим секретом, — ответил викарий. — Мне показалось, что вчера я видел, как вы гуляли по кладбищу, миссис Бересфорд.

— Да, — подтвердила Таппенс. — Но сначала я заглянула в церковь. У вас есть пара интересных витражных окон.

— Да, да. Они относятся к четырнадцатому веку. То есть то, которое расположено в северном приделе. Но большинство из них относится к Викторианской эпохе^[29].

— Когда я гуляла по кладбищу, — заметила Таппенс, — то мне показалось, что на нем похоронено очень много Паркинсонов.

— Вы совершенно правы. Здесь, в этой части Англии, всегда проживало много Паркинсонов, хотя сам я их не помню. А вот вы помните, не так ли, миссис Луптон?

Было видно, что миссис Луптон, пожилая женщина на костылях, польщена.

— Да, да, — подтвердила она, — я помню, когда еще жива была миссис Паркинсон — я имею в виду старую миссис Паркинсон. Ту самую миссис Паркинсон, которая жила в Мэнор-хаус. Она была очаровательная старая леди. Совершенно очаровательная.

— И, кроме того, я заметила, что здесь жили и Сомерсы, и Чаттертоны.

— Вижу, что вы хорошо познакомились с прошлым нашего местечка.

— Мне кажется, что я также слышала что-то о Джорданах — то ли об Энни, то ли о Мэри…

Таппенс вопросительно посмотрела на окружающих. Однако имя Джордан не вызвало никакого интереса.

— Мне кажется, миссис Бересфорд, у кого-то была повариха по фамилии Джордан. Кажется, Сьюзан Джордан. Но проработала она месяцев шесть, не больше. Что-то там не сложилось.

— А давно это было?

— Да нет. Лет восемь-десять назад, мне кажется. Не больше.

— А сейчас здесь живет много Паркинсонов?

— Нет. Они все уехали много лет назад. Помню, что один из них женился на своей кузине и уехал жить в Кению.

— Скажите, — Таппенс обратилась к миссис Луптон, которая, как она знала, имела какое-то отношение к детской больнице, — а вам не нужны детские книги? Только имейте в виду — они все читаные. Мне они достались как бесплатная добавка к мебели, которую мы покупали у бывших хозяев нашего дома.

— Несомненно, это очень мило с вашей стороны, миссис Бересфорд. У нас, естественно, есть очень хорошие книги. Всякие специальные издания. Вполне современные. Смотришь на них и жалеешь тех детишек, которым приходится читать старые издания…

— Вы так считаете? — спросила Таппенс. — А мне нравятся книги, которые у меня были в детстве. Некоторые из них мне подарила моя бабушка. Никогда не забуду, как впервые прочитала «Остров сокровищ», «Ферму на четырех ветрах» миссис Моулсворт и некоторые из книг Стэнли Уэймана…

Она еще раз вопросительно осмотрела всех присутствовавших, а потом ретировалась, взглянув на часы и воскликнув с удивлением: «Уже так поздно!»

II

Вернувшись домой, Таппенс поставила машину в гараж и, обойдя вокруг дома, подошла к главному входу. Дверь была открыта, и она вошла внутрь. Из задних комнат появился Альберт и с поклоном поприветствовал ее.

— Чаю, мадам? Вы, должно быть, здорово устали.

— Да вроде нет, — ответила Таппенс. — Но чаю я выпью. Меня сегодня уже угощали чаем. Отличный пирог, но булочки ужасные.

— Булочки готовить трудно. Почти так же трудно, как пончики, — Альберт вздохнул. — Какие пончики готовила Эми…

— Знаю. Никто не мог с ней сравниться, — ответила Таппенс.

Эми была женой Альберта, умершей несколько лет назад. По мнению миссис Бересфорд, она прекрасно готовила пирог с патокой, но пончики ей никогда не удавались.

— Я думаю, что пончики — это очень сложно, — заметила Таппенс. — У самой меня они никогда не получались.

— Для этого нужен талант.

— А где мистер Бересфорд? Он вышел?

— Нет, он наверху. В той комнате. Ну, вы понимаете — в комнате для книг, или как вы ее там называете… Сам я никак не могу отвыкнуть и по-прежнему называю ее мезонином.

— А что он там делает? — слегка удивилась Таппенс.

— Все еще просматривает книги, мне кажется. Думаю, что он расставляет их по порядку. Как говорится, наводит лоск.

— Просто удивительно, — заметила Таппенс. — Он ведь здорово злился на нас из-за этих книг.

— Что ж, — заметил Альберт, — джентльмены всегда таковы, не правда ли? Вы же знаете, что им в основном нравятся толстые книги. Что-то такое научное, во что можно было бы погрузиться с головой.

— Пойду-ка вытащу его оттуда, — сказала Таппенс. — А где Ганнибал?

— Мне кажется, вместе с хозяином.

В этот момент Ганнибал проявил себя. Яростно залаяв, что, по его мнению, должна была сделать хорошая охранная собака, он быстренько сообразил, что речь идет о его любимой хозяйке, а не о ком-то, кто явился воровать ложки или нападать на его хозяев. Поэтому, извиваясь всем телом, пес спустился по лестнице, высунув розовый язычок и виляя хвостиком.

— Ну, что? — спросила Таппенс. — Рад видеть свою мамочку?

Всем своим видом Ганнибал подтвердил, что рад видеть «свою мамочку». Он прыгнул на нее с такой силой, что чуть не сбил с ног.

— Тише, — сказала Таппенс. — Осторожнее. Ты же не хочешь меня убить, а?

Ганнибал постарался убедить ее, что больше всего на свете он хочет ее съесть, потому что очень любит ее.

— Где хозяин? Где твой папочка? Он что, наверху?

Ганнибал все понял. Взбежав на лестничную площадку, он остановился и подождал, пока Таппенс к нему не присоединится.

— Никогда бы не подумала, — сказала миссис Бересфорд, слегка задыхаясь, когда вошла в комнату и увидела Томми, стоявшего на стремянке и перекладывавшего книги. — Чем ты занимаешься? Я думала, что ты гуляешь с собакой.

— Мы с ним гуляли, — ответил Томми. — Дошли до кладбища.

— А зачем, ряди всего святого, ты потащил Ганнибала на кладбище? Уверена, что собак там не приветствуют.

— Он был на поводке, — попытался оправдаться Томми. — Да и потом, это не я потащил его на кладбище, а он — меня. Мне кажется, ему там понравилось.

— Дай бог, чтобы ты оказался не прав, — сказала Таппенс. — Ты же знаешь Ганнибала — он обожает все превращать в рутину. Если у него войдет в привычку каждый день ходить на кладбище, то у нас возникнут проблемы.

— Должен сказать, что вел он себя как настоящий интеллигент, — заметил Томми.

— Для тебя интеллигентный и своенравный — это одно и то же, — сказала Таппенс.

Ганнибал повернулся, подошел к хозяйке и потерся носом о ее бедро.

— Он хочет сказать тебе, — перевел Томми, — что он очень умная собака. Умнее нас с тобой, вместе взятых.

— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовалась Таппенс.

— Как ты съездила? — поменял тему Бересфорд.

— Наверное, неплохо, — ответила она. — Люди были очень милы и добры со мной, и я надеюсь, что скоро перестану путать их так, как путала сегодня. На первых порах это очень трудно, потому что, понимаешь, они выглядят как-то одинаково и одеты похоже, поэтому трудно сориентироваться, кто есть кто. Если только кто-то не чрезвычайно красив или не феноменально уродлив. А таких людей в стране не так уж и много, правда?

— Я хочу сказать тебе, — прервал ее Томми, — что мы с Ганнибалом вели себя очень умно.

— А мне показалось, что сначала речь шла только о Ганнибале…

Томми протянул руку и достал с полки книгу.

— «Похищенный», — произнес он. — Еще один Роберт Льюис Стивенсон. Здесь кто-то был явным его поклонником. «Черная стрела», «Похищенный», «Катриона» и еще два названия. Все подарены Александру Паркинсону любящей бабушкой, а одна из них — щедрой тетушкой.

— Ну и, — заинтересовалась Таппенс, — что из этого следует?

— Просто я нашел его могилу.

— Ты нашел ЧТО?

— То есть нашел Ганнибал. В углу, как раз напротив маленькой дверцы, которая ведет в церковь. Мне кажется, что это второй вход в ризницу или что-то в этом роде. Памятник сильно обшарпан и не очень ухожен, но, тем не менее, это он. Ему было четырнадцать, когда он умер. Александр Ричард Паркинсон. Ганнибал его как раз обнюхивал. Я оттащил его и смог прочитать надпись, хотя она и была здорово затерта.

— Четырнадцать, — повторила Таппенс. — Бедный мальчик…

— Да, — согласился Томми. — Очень печально и…

— Ты о чем-то думаешь, — заметила она. — Не могу понять о чем…

— Вот о чем… Мне кажется, Таппенс, что я от тебя заразился. Это твоя худшая черта. Когда тебе что-то приходит в голову, ты не оставляешь это про себя. Тебе обязательно надо заинтересовать этим еще кого-то.

— Не понимаю, о чем ты… — сказала Таппенс.

— Я задумался, нет ли здесь причинно-следственной связи…

— О чем ты, Томми?

— Я просто задумался об Александре Паркинсоне, который потратил массу времени — хотя, наверное, ему самому это было очень интересно, — чтобы оставить в книге закодированную надпись: Мэри Джордан не умерла своей смертью. Предположим, что это правда. Предположим, Мэри Джордан, кем бы она ни была, умерла смертью насильственной. Тогда не кажется ли тебе, что следующим должен был умереть сам Александр Паркинсон?

— Не хочешь ли ты сказать… Уж не думаешь ли ты…

— Я просто размышляю, — ответил Томми. — Меня заставил задуматься его возраст — четырнадцать лет. Нигде не было написано, отчего он скончался. Хотя на памятнике этого и не могло быть. Там был простой текст: В сени крыл Твоих укрой меня… Что-то в этом роде. Но ведь он мог умереть и потому, что его знания представляли для кого-то опасность. И именно поэтому он… умер.

— Ты хочешь сказать, что его убили? Мне кажется, что ты выдумываешь, — сказала Таппенс.

— Ты сама все это начала. Своими выдумками или размышлениями. В сущности, это ведь одно и то же, нет?

— Думаю, что мы должны продолжить наши размышления, — решила Таппенс. — Правда, выяснить что-нибудь будет невозможно, потому что все произошло много-много лет назад…

Они посмотрели друг на друга.

— С этого же началось наше расследование дела Джейн Финн^[30], — заметил Томми.

Они снова посмотрели друг на друга, но их мысли уже витали далеко в прошлом.

Глава 6
Проблемы

I

Переезд в новый дом обычно рассматривается переезжающими как некое приключение, которое доставит им массу удовольствия, но очень редко оказывается таковым. Приходится устанавливать или возобновлять контакты с электриками, строителями, плотниками, малярами, клейщиками обоев; поставщиками холодильников, газовых плит и домашних приборов; теми, кто шьет и развешивает занавеси и делает чехлы; с теми, кто кладет линолеум, и с теми, кто поставляет ковры. Каждый день происходят не только заранее запланированные события, но и появляется десять-двенадцать посетителей из тех, кого уже давно ждут, или тех, о ком уже давно успели забыть.

Однако все чаще случались моменты, когда Таппенс с облегчением в голосе объявляла о завершении работ на том или ином направлении.

— Кажется, наша кухня почти безукоризненна, — сказала она, — вот только никак не могу найти подходящую емкость для муки.

— А что, это так важно? — поинтересовался Томми.

— И даже очень. Я хочу сказать, что мука очень часто продается в трехфунтовых мешках, и поместить ее в контейнеры, подобные вот этим, просто невозможно — они все слишком хрупкие и изысканные. Как видишь, на одном из них изображена роза, на другом — подсолнух, и вмещают они не больше фунта. Так глупо…

Иногда у Таппенс мысли прыгали с одной на другую.

— «Лавры», — сказала она однажды. — Мне кажется, это глупое название для дома. Не понимаю, почему он называется «Лавры». Вокруг ведь нет никаких лавров. Лучше бы его назвали «Платаны». Я люблю платаны.

— Мне говорили, что до «Лавров» дом назывался «Длинный Скофилд», — заметил Томми.

— Кто такой Скофилд и кто жил в доме в то время?

— Кажется, Уоддингтоны.

— Все это так путает, — пожаловалась Таппенс. — Уоддингтоны, а потом Джонсы — те, кто продал дом нам. А перед тем — Блэкморы? А когда-то, как я понимаю, Паркинсоны… Целый выводок Паркинсонов. Мне все время попадаются все новые и новые Паркинсоны.

— В каком смысле?

— В том смысле, что я о них все время спрашиваю, — ответила Таппенс. — Ведь если мы что-то узнаем о Паркинсонах, это поможет нам с решением нашей… нашей проблемы.

— Так сейчас называют все на свете. Проблемы Мэри Джордан, правильно?

— И не только это. Помимо проблемы Мэри Джордан, существует проблема Паркинсонов и масса, как я полагаю, других проблем. Мэри Джордан не умерла своей смертью, — а потом в послании шло «это должен быть один из нас». Имелся в виду один из Паркинсонов или же один из тех, кто жил в этом доме? Скажем, здесь жили два-три Паркинсона, и еще несколько пожилых Паркинсонов, и еще люди не с этой фамилией, но племянники и племянницы Паркинсонов, а кроме этого, горничная, служанка, повариха и, возможно, гувернантка вместе с девушкой au pair^[31] — хотя au pair тогда еще не было, — то есть «один из нас» может относиться ко всем чадам и домочадцам. Тогда домочадцев в домах было гораздо больше, чем сейчас. Так что Мэри Джордан вполне могла быть горничной, или служанкой, или даже поварихой. И кому нужна была ее смерть, да еще и насильственная? То есть, по-видимому, кто-то желал ее смерти, иначе б она умерла своей смертью — правильно? Послезавтра у меня еще одно «кофейное утро»^[32], — все это Таппенс произнесла почти не останавливаясь.

— Ты, кажется, становишься завсегдатаем подобных мероприятий.

— Знаешь, это прекрасный способ узнать соседей и тех, кто живет в твоей деревне. Ведь наша деревня не так уж и велика. И люди постоянно вспоминают своих старых тетушек или тех, кого они когда-то знали… Начну-ка я, пожалуй, с миссис Гриффин, которая имеет здесь статус легендарной личности. Могу сказать, что она управляла здесь всем железной рукой. Третировала и викария, и местного доктора, и районную фельдшерицу, да и всех остальных.

— А эта районная фельдшерица ничем не сможет помочь?

— Маловероятно. Она уже умерла. То есть я хочу сказать, что умерла та, что работала здесь во времена Паркинсонов, а та, которая работает здесь сейчас, совсем еще новичок. И это место ее вовсе не интересует. Думаю, что она и Паркинсона-то в своей жизни вряд ли встречала.

— Хотелось бы… — в голосе Томми слышалось отчаяние, — как бы мне хотелось позабыть об всех этих Паркинсонах.

— Ты что, думаешь, тогда проблемы исчезнут сами собой?

— Боже мой! — воскликнул Томми. — Опять эти проблемы!

— Это все Беатрис.

— Что Беатрис?

— Все проблемы от нее. Или нет — от Элизабет. От уборщицы, которая была у нас до Беатрис. Она вечно приходила ко мне со словами: «Мадам, вы не уделите мне минутку? Понимаете, у меня возникла проблема…» А когда по четвергам стала приходить Беатрис, то она заразилась от нее — так мне кажется.

Поэтому у нее тоже проблемы. Это просто способ начать разговор — его всегда начинают с какой-то проблемы.

— Ну, хорошо, — сказал Томми. — Давай согласимся с этим — и закончим. У тебя есть проблема — у меня есть проблема — у всех нас есть проблемы.

Он вздохнул и вышел.

Таппенс, покачивая головой, медленно спустилась по лестнице. Ганнибал, с надеждой помахивая хвостиком, подбежал к ней. Он явно надеялся на лучшее.

— Нет, Ганнибал, — разочаровала его Таппенс. — Ты уже гулял. Тебя выводили утром.

Пес намекнул, что она ошибается и никакой прогулки не было.

— Ты самый большой лгунишка среди всех собак, которых я когда-либо знала, — заметила Таппенс. — Ты уже гулял с папочкой.

Ганнибал повторил попытку, на сей раз намекая на то, что вторая прогулка полностью зависит от отношения к собаке ее хозяина.

Потерпев неудачу, он спустился на первый этаж, громко залаял и стал притворяться, что сейчас укусит девушку со спутанными волосами, которая возилась с пылесосом. Он вообще не любил пылесосов и возражал против продолжительной беседы Таппенс с Беатрис.

— Только скажите, чтобы он не кусался, — попросила Беатрис.

— Он тебя не укусит, — ответила Таппенс. — Это он только притворяется.

— А мне кажется, что в один прекрасный день он это сделает, — сказала Беатрис. — Кстати, мадам, не найдется ли у вас для меня минутки?

— Ах вот как, — произнесла Таппенс. — Ты хочешь сказать…

— Понимаете, мадам, у меня тут возникла проблема…

— Я так и думала, — сказала Таппенс. — И что же это за проблема? Кстати, ты никогда не слышала о семье — или о ком-то — по фамилии Джордан, живших или в этом доме, или где-то по соседству?

— Вы сказали «Джордан»?.. Не могу припомнить. Вот Джонсоны здесь жили, а еще — ну точно, фамилия одного из констеблей была Джонсон. И одного из почтальонов. Джордж Джонсон его звали. Он был моим дружком. — Девушка хихикнула.

— А ты никогда не слышала о Мэри Джордан, которая умерла?

Беатрис выглядела сбитой с толку. Она покачала головой и вернулась к своей проблеме.

— Так вот эта проблема, мадам…

— Ах да. Твоя проблема.

— Вы не будете против, мадам, если я задам вам вопрос? А то я оказалась в странной ситуации, а я, понимаете ли, не люблю…

— Только не тяни резину, — попросила Таппенс. — А то мне пора на встречу.

— Ах, ну конечно. У миссис Барбер, правильно?

— Правильно, — согласилась Таппенс. — Так что за проблема?

— Пальто, знаете ли. И очень миленькое. Оно висело в «Симмондз», и я его примерила, и оно здорово подошло мне. Там было крохотное пятнышко на подоле, прямо рядом с кантом, но для меня это совершенно неважно. В любом случае это объяснило…

— Объяснило что именно? — поторопила ее Таппенс.

— Объяснило мне, почему пальто было таким дешевым. И я его купила. Все было в порядке. Но когда я пришла домой, то обнаружила на нем еще один ценник. И вместо трех семидесяти на нем стояло шесть фунтов. Понимаете, мэм, я никогда еще не попадала в такую ситуацию и не знала, как поступить. Поэтому я вернулась в магазин, захватив с собой пальто… Я подумала, что лучше взять его с собой и объяснить все продавщице. Понимаете, я не хотела заполучить его таким образом, и еще, понимаете, девушка, которая мне его продала, была такая любезная — очень приятная девушка по имени Глэдис — я не знаю ее фамилии, — но она так сильно расстроилась, и я сказала: «Все в порядке, я доплачу сколько надо». А она сказала: «Нет, так нельзя, потому что покупка уже занесена в книгу». Понимаете… вы же понимаете, о чем я?

— Кажется, понимаю, — ответила Таппенс.

— Она сказала: «Так делать нельзя. У меня будут проблемы».

— А она объяснила тебе, почему они у нее будут?

— Понимаете, мне так показалось… То есть я хочу сказать, ну, она продала его мне дешевле, чем было надо, и вот, понимаете, я его принесла назад и никак не могла понять, почему у нее должны быть проблемы. И она объяснила, что за подобную небрежность, то есть за то, что она не заметила правильного ценника и взяла с меня не ту цену, ее вполне могут уволить.

— Не думаю, что такое может случиться, — засомневалась Таппенс. — И мне кажется, что ты поступила абсолютно правильно. Больше ты ничего не могла сделать.

— Но все-таки, понимаете… Она подняла такой шум, чуть не расплакалась и все такое, что я забрала пальто, а теперь вот мучаюсь — обманула я магазин или нет? И я опять не знаю, что мне делать.

— Ну что же, — ответила ей Таппенс. — Думаю, я слишком стара, чтобы знать, что с этим делать в нынешнее время, потому что в магазинах сейчас все изменилось. Цены перемешались, и все стало так непросто… Но на твоем месте, если б я хотела доплатить, то отдала бы деньги этой самой Глэдис Как-ее-там. Она сможет внести деньги в кассу, или что там еще нужно.

— Знаете, мне это не очень нравится, ведь она может взять деньги себе, понимаете? То есть я хочу сказать, что если она оставит их, то получится — а ведь это совсем просто, — что это я вроде как украла деньги, и в то же время вроде как не украла их… Ведь тогда их украдет уже Глэдис, правильно? И вот я не знаю, могу ли настолько довериться ей… Боже мой!

— Да, — произнесла Таппенс. — Жизнь — это сложная штука, правда? Очень жаль, Беатрис, но мне кажется, что здесь ты сама должна принять решение. Если ты веришь своей подруге…

— Да никакая она мне не подруга. Просто я иногда покупаю там вещи. И с ней интересно болтать. Но я хочу сказать, что она мне вовсе не подруга, вы меня понимаете? Мне кажется, что на предыдущей работе у нее уже были какие-то проблемы. Вроде как она не вернула деньги за проданную вещь…

— А в этом случае, — сказала слегка одуревшая Таппенс, — я бы не стала делать вообще ничего.

Она произнесла это таким твердым голосом, что Ганнибал решил, что ему пора вмешаться в беседу. Он громко залаял на Беатрис и обежал вокруг пылесоса, который считал своим самым главным врагом. «Я не доверяю этому пылесосу, — звучало в его лае. — И хочу его укусить».

— Успокойся Ганнибал. И прекрати этот лай. И не смей никого и ничего кусать, — сказала Таппенс. — Я уже здорово опаздываю.

С этими словами она выбежала из дома.

II

Проблемы, повторила про себя Таппенс, спускаясь с холма по Садовой улице. Идя по ней, она, как и всегда, размышляла, был ли когда-нибудь хотя бы у одного дома на этой улице фруктовый сад. Сейчас это казалось маловероятным.

Миссис Барбер была рада ее приходу. Она поставила перед Таппенс тарелку с эклерами очень заманчивого вида.

— Какая прелесть, — прощебетала Таппенс. — Вы покупаете их у Баттерби?

Баттерби был местным кондитером.

— Нет, их готовит моя тетушка. Она — просто прелесть. И готовит прелестные вещи.

— Готовить эклеры — это большое искусство, — заметила Таппенс. — Мне это никогда не удавалось.

— Все дело в том, что здесь необходима специальная мука. Мне кажется, что весь секрет именно в этом.

Дамы пили кофе и обсуждали некоторые особенности приготовления домашних сладостей.

— Вчера о вас говорила мисс Болланд, миссис Бересфорд.

— Неужели? — удивилась Таппенс. — Сама мисс Болланд?

— Она живет рядом с церковью. Ее семья обитает там с незапамятных времен. Она рассказывала, как ребенком приезжала сюда погостить. И как всегда ждала этого. Говорила, что в те времена в саду рос великолепный крыжовник. И слива-венгерка. Сейчас ее практически не сыщешь. Только не настоящую венгерку. Можно найти нечто называющееся венгерским черносливом, но вкус совершенно другой.

И дамы обсудили некоторые фрукты, вкус которых был нынче совсем не таким, как раньше, в детстве.

— У моего двоюродного дедушки когда-то росла слива-венгерка, — заметила Таппенс.

— Ах да… Это не у того, который был каноником в Анчестере? Помню, что там жил, по-моему, каноник Хендерсон с сестрой. Грустная история, доложу я вам. В один прекрасный день сестра ела пирог с ягодами, и одна из косточек попала не туда, знаете ли. Что-то в этом роде. Она все пыталась откашляться, но так и умерла от удушья. Боже, как печально, правда? — сказала миссис Барбер. — Просто очень печально. Одна из моих кузин тоже умерла от удушья. Поперхнулась куском баранины. В этом нет ничего сложного; а есть еще люди, которые умирают от икоты, потому что не могут остановиться. Они просто не знают старого наговора: «Икота, икота, уйди на болото; три раза икнешь, из чашки отхлебнешь, откроешь ворота — прости-прощай, икота…» И когда говоришь это, то надо обязательно задержать дыхание.

Глава 7
Новые проблемы

— Вы не уделите мне минутку, мадам?

— О боже, — вздохнула Таппенс. — Еще какие-то проблемы?

Она спускалась по лестнице из библиотеки, стряхивая с себя пыль, потому что была одета в свою лучшую блузку и юбку, которые собиралась дополнить шляпкой с пером. В таком виде миссис Бересфорд направлялась на чай, на который ее пригласила новая подруга, представленная ей на благотворительном базаре «Белый слон», — и чувствовала, что не в состоянии больше выслушивать проблемы Беатрис.

— Нет, это не совсем проблема, но мне казалось, что вам это будет интересно…

— Ах вот как, — сказала Таппенс, не в состоянии избавиться от ощущения, что речь идет еще об одной, но на этот раз замаскированной, проблеме. Она осторожно преодолела последние ступеньки. — Я сильно тороплюсь, потому что приглашена на чай.

— Понимаете, это касается того, о чем вы меня сами спрашивали. Вы же спрашивали о Мэри Джордан, правильно? Хотя, может быть, все думали, что речь идет о Мэри Джонсон… Знаете, довольно давно на почте работала Белинда Джонсон.

— Знаю, — ответила Таппенс. — А еще был полицейский по имени Джонсон, как мне кто-то рассказывал.

— Правильно, хотя сейчас не об этом. Эта моя подруга — ее зовут Гвенда, — да вы знаете магазин, в котором она работает: с одной стороны почта, с другой — магазин со всякими конвертами и неприличными картинками и кое-каким фарфором перед Рождеством; так вот, понимаете…

— Я знаю, — ответила Таппенс. — Кажется, его называют магазином миссис Гаррисон или что-то в этом роде.

— Правильно, но сейчас он уже не принадлежит Гаррисонам. У владельца совсем другое имя. В любом случае эта моя подруга — Гвенда, — она решила, что вам может быть интересно, потому что она слышала о Мэри Джордан, которая жила здесь давным-давно. Очень давно. Жила здесь, именно в этом доме, я хочу сказать.

— Жила в «Лаврах»?

— Нет. В те времена у дома было другое название. Так вот, она говорит, что кое-что о ней слышала. И поэтому подумала, что вам это может быть интересно. Там, знаете, была какая-то грустная история. То ли несчастный случай, то ли что… В общем, она умерла.

— Ты хочешь сказать, что она умерла, когда жила в этом доме? Она что, была членом семьи?

— Нет. Кажется, семья именовалась Паркеры или что-то в этом роде. Здесь тогда жила масса Паркеров… Или Паркинсонов — не помню точно. Мне кажется, что она просто здесь жила. Думаю, что миссис Гриффин знает об этом побольше моего. А вы знаете миссис Гриффин?

— Совсем немного, — ответила Таппенс. — По правде говоря, именно к ней я и иду сегодня на чай. Я разговорилась с ней позавчера на благотворительном базаре. До этого я с ней не встречалась.

— Она очень старая. А выглядит моложе, чем на самом деле. И у нее очень хорошая память. Мне кажется, что один из мальчиков Паркинсонов был ее крестным.

— А как его звали?

— Кажется, Алек… Что-то в этом роде. То ли Алек, то ли Алекс.

— И что с ним случилось? Он что, вырос и уехал отсюда? Стал солдатом, или моряком, или кем-то в этом роде?

— Совсем нет. Он умер, Ну да, его даже здесь похоронили. Это была такая штука, о которой людям мало известно. Название напоминает человеческое имя.

— Ты имеешь в виду, какая-то болезнь?

— То ли Ходжкина, то ли еще что-то… Хотя нет, это точно было какое-то христианское имя. Точно не знаю, но говорили, что при ней кровь меняет свой цвет на неправильный — что-то вроде этого. Нынче-то они берут эту плохую кровь и вливают тебе новую, хорошую. Хотя все равно от этого рано или поздно умирают. У миссис Баттерби — кондитерши, вы ее знаете — от этого умерла маленькая девочка. Ей было всего семь. Говорят, она забирает совсем молодых.

— Лейкемия?

— Вот это да, и вы уже слышали! Точно, именно так ее и называли. Сейчас, правда, говорят, знаете ли, что скоро откроют лекарство. Так же, как нынче вам делают прививки и всякое такое, чтобы не было тифа, или как там это называется.

— Очень интересно, — сказала Таппенс. — Бедный мальчик…

— Ну, он-то как раз не был таким уж маленьким. — Служанка помолчала, затем продолжила: — Ему было лет тринадцать-четырнадцать.

— Все это очень грустно… — задумчиво отреагировала миссис Бересфорд. — Боже, я опять опаздываю! Мне надо поторапливаться.

— Уверена, что миссис Гриффин сможет вам кое-что рассказать. То есть не те вещи, которые про нее саму, но она выросла здесь и, еще будучи ребенком, очень много слыхала. Так что рассказывает о тех семьях, которые жили здесь раньше. Некоторые из них — это просто ходячие скандалы. Знаете, все эти распутства и все такое прочее… И все это они называют эпохой то ли Эдварда, то ли Виктории… Не помню точно. Мне так кажется, что Виктории, потому что старая королева была еще жива. А значит, точно Виктории. Хотя они все-таки называют ее эпохой Эдварда, а еще говорят про хозяйство Мальборо^[33]. Это они что, про «высшее общество», так?

— Да, — ответила Таппенс. — Именно про высшее общество.

— И про распутство, — добавила Беатрис с энтузиазмом.

— И про распутство тоже, — согласилась Таппенс.

— Тогда молодые девушки делали все эти неподобающие вещи, — Беатрис не хотелось расставаться с хозяйкой в самый интересный, по ее мнению, момент беседы.

— Нет, — ответила Таппенс. — Я-то как раз считаю, что девушки вели очень правильную и скромную жизнь и рано выходили замуж — часто для того, чтобы попасть в высшее общество.

— О боже! — воскликнула Беатриса. — Как это, должно быть, здорово — все эти красивые одежды, встречи на скачках, танцы и бальные залы…

— Именно что бальные залы, — сказала Таппенс.

— У меня однажды была знакомая; так вот, ее бабушка была горничной в одном из этих шикарных домов, вы меня понимаете. Так вот, туда однажды приехал принц Уэльский — тогда он еще был принцем Уэльским, вы понимаете, это потом уже он стал Эдвардом Седьмым… Так вот, он еще был принцем и приехал в тот дом — и, знаете, она говорила, что он был очень мил. Очень мил и со слугами, и со всеми остальными. Когда она уволилась, то захватила с собой кусочек мыла, которым он мыл руки, — она его буквально из рук не выпускала. Однажды даже показала его нам, детям.

— Как вам повезло, — заметила Таппенс. — Вы, должно быть, были очень взволнованы. А может быть, он останавливался здесь, у нас в «Лаврах»?

— Нет. Не думаю, чтобы об этом кто-то говорил, — я бы наверняка услышала. Нет, здесь были только Паркинсоны. Не графини, не маркизы, не лорды и не леди. По-моему, Паркинсоны были торговцами. Очень богатыми, знаете ли, и все такое, но в торговле нет ничего возбуждающего, ведь правда?

— Это как посмотреть, — ответила Таппенс и добавила: — Мне кажется, уже…

— Да вам уже пора идти, мэм.

— Да. Что ж, спасибо тебе большое. Думаю, что мне лучше надеть шляпу. Волосы у меня в ужасном беспорядке.

— Вы, знаете ли, где-то прислонились головой к паутине. В следующий раз я смахну ее с вас.

Таппенс сбежала по ступенькам.

— Здесь же бегал Александр, — сказала она самой себе. — И, наверное, не один раз. И он знал, что это был из них. Интересно. И с каждым мгновением становится все интереснее…

Глава 8
Беседа с миссис Гриффин

— Я так рада, что вы с мужем переехали сюда жить, миссис Бересфорд, — сказала миссис Гриффин, разливая чай. — Молоко? Сахар?

Она придвинула к Таппенс тарелку с сэндвичами, и та отдала им должное.

— Вы знаете, в деревне очень большое значение имеют соседи — чтобы они были приятными людьми, с которыми у вас есть что-то общее… Вы бывали в наших краях прежде?

— Нет, — ответила Таппенс. — Никогда. Знаете, мы смотрели множество домов — их описания нам присылали агенты по недвижимости. Естественно, что большинство из этих описаний очень часто нас просто пугало. Один из них, например, был изображен как «полный очарования прошлых веков»…

— Знаю, — согласилась миссис Гриффин. — Все знаю. «Очарование прошлого» обычно означает, что дому нужна новая крыша и стоит он в очень влажном месте. А вот что такое «тщательно модернизирован», известно, я думаю, всем — масса всякой современной ерунды, которая никому не нужна, и отвратительный вид из окон действительно уродливого дома. Однако «Лавры» просто очаровательны. Хотя, я полагаю, вам пришлось повозиться с домом… Но такова судьба всех новых хозяев.

— Мне показалось, что в доме жила масса разных людей, — заметила Таппенс.

— Вы правы. В наши дни никто долго не сидит на одном месте, не так ли? В нем жили Катбертсоны, Редленды, а до них — Сеймуры. А после них — Джонсы.

— Нам не совсем понятно, почему дом назвали «Лавры».

— Знаете, в свое время это было довольно популярное название для домов. А если обратиться к совсем давним временам, к временам Паркинсонов, то там действительно были лавры. Наверное, они росли вдоль подъездной аллеи, и среди них водились даже серебристые. Мне самой серебристые лавры никогда не нравились.

— Мне тоже, — согласилась Таппенс. — Здесь я с вами полностью согласна. Создается впечатление, что в этом доме проживало множество Паркинсонов, — добавила она.

— О да. Мне кажется, что они жили в этом доме дольше всех остальных.

— Никто ничего не может мне о них рассказать.

— Понимаете, милочка, все это было очень давно. А после… после, как бы это сказать… после произошедшего у них остался сильный осадок, и неудивительно, что они решили продать дом.

— У него что, плохая репутация? — рискнула Таппенс. — Вы хотите сказать, что дом нечист или как?

— Нет, нет, речь не о доме. Дело, как вы понимаете, в людях. Конечно, в нем произошло нечто… нечто позорное — это случилось во время первой войны^[34]. В это тогда никто не мог поверить. Моя бабушка много об этом рассказывала — она говорила, что это было как-то связано с морскими секретами, что-то касающееся новой подводной лодки. У Паркинсонов жила девушка, которая, как говорили, была во всем этом замешана.

— Не Мэри Джордан, случайно? — спросила Таппенс.

— Да. Да, вы абсолютно правы. Потом говорили, что это не было ее настоящее имя. Мне кажется, что ее какое-то время подозревали. Подозревал мальчик — его звали Александр. Очень милый мальчик. И большой умница.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава 1
Давным-давно

Таппенс выбирала поздравительные открытки. На улице стояла дождливая погода, и на почте почти никого не было. Люди на ходу опускали письма в ящик, висевший перед входом, и только изредка заскакивали, чтобы купить марки. Все они торопились домой. День был совсем не торговый, и Таппенс считала, что время она выбрала просто идеальное.

Г венда, которую миссис Бересфорд легко узнала благодаря описанию Беатрис, была рада помочь ей в выборе. Девушка отвечала за хозяйственную часть магазина, расположенного в помещении почты, тогда как пожилая женщина с седыми волосами представляла государственные интересы почты Ее Величества. Гвенда была болтушкой, которую интересовали все новички, приезжавшие в деревню. Она прекрасно чувствовала себя среди рождественских и поздравительных открыток, валентинок, юмористических картинок, нотной и писчей бумаги, а также всяких шоколадок и различного фарфора, предназначенного для домашнего использования. Они с Таппенс уже успели подружиться.

— Я так рада, что в доме снова появились жильцы. Я имею в виду «Коттедж принца».

— А я думала, что он всегда назывался «Лавры»…

— Совсем нет. Мне кажется, что так его никогда раньше не называли. Здесь дома часто переименовывают. Знаете, людям нравится давать домам новые имена.

— Вы, по-видимому, правы, — задумчиво произнесла Таппенс. — Даже мы уже успели придумать парочку новых имен. Кстати, Беатрис говорила мне, что вы знали кого-то по имени Мэри Джордан, которая жила в нашем доме.

— Сама я ее не знала, но слышала о ней. Это было во время войны, но не последней. Во время той, давнишней, когда еще использовали цеппелины^[35].

— Помню, я о них что-то слышала, — сказала Таппенс.

— В пятнадцатом-шестнадцатом году они висели над Лондоном.

— Я помню, как мы с моей старой тетушкой находились в одном из армейских магазинов, когда объявили воздушную тревогу.

— Они ведь прилетали обычно ночью, не так ли? По мне, так это, наверное, было довольно страшно.

— Я так не думаю, — ответила Таппенс. — Хотя люди обычно здорово волновались. Но это было не так страшно, как бомбардировщики во время последней войны, У меня всегда было ощущение, как будто они следят за мной. Словно крадутся за тобой по улице или что-то вроде этого.

— Вы, наверное, все время проводили в бомбоубежище? У меня есть подружка в Лондоне, так она все ночи проводила в метро. Станция, по-моему, называлась «Уоррен-стрит». Ведь у каждого была своя определенная станция.

— Меня в то время не было в Лондоне, — пояснила Таппенс. — Но не думаю, что мне понравилось бы проводить все ночи в метро.

— Знаете, эта моя подружка — ее зовут Дженни, — она просто обожала метро. Говорила, что это было просто здорово. Знаете, там за каждым было закреплено его постоянное место. И оно всегда ждало вас — там вы спали, туда приносили свои сэндвичи и другие вещи, и там же все вместе развлекались и разговаривали. И жизнь там не замирала ни на минуту. Просто здорово! И поезда ходили до самого утра. Она даже говорила, что, когда война закончилась и ей пришлось вернуться домой, все вокруг казалось ей невероятно скучным, вы меня понимаете?

— В любом случае, — Таппенс постаралась вернуться к теме разговора, — в то время, в четырнадцатом году, бомбардировщиков не было, а были только цеппелины.

Но цеппелины Гвенду явно не интересовали.

— Я спрашивала о девушке, которую звали Мэри Джордан, — напомнила ей Таппенс. — Беатрис говорила, что вы о ней что-то знаете.

— Не совсем так. Я слышала, как ее имя упоминалось пару раз, но это было очень давно. Она была немкой — одна из этих фройлен^[36], как их тогда называли. Присматривала за детьми — вроде как няня. Жила где-то в Шотландии с семьей моряка — так, кажется. А потом переехала сюда. В семью… то ли Перкс, то ли Перкинс… Каждую неделю у нее был один выходной день, и она ехала в этот день в Лондон и отвозила туда вещи.

— Что за вещи? — заинтересовалась Таппенс.

— Не знаю, об этом никто не говорил. Ворованные, скорее всего.

— А ее что, поймали на воровстве?

— Нет. Не думаю. Ее начали было подозревать, но она заболела и умерла.

— А отчего она умерла? Она умерла прямо здесь или в больнице?

— Нет. Я не думаю, что в те времена здесь имелись больницы. Ведь тогда не было никакой программы медицинского обслуживания. Кто-то говорил, что все произошло из-за глупейшей ошибки поварихи. Она случайно принесла в дом листья наперстянки — перепутала их то ли со шпинатом, то ли с салатом… Хотя нет, кто-то говорил, что это был паслен. Все равно я в это ни на секунду не поверила. Понимаете, все слишком хорошо знают про этот смертельный паслен, да? И ведь там ягоды, а не листья. Так вот, как я понимаю, листья наперстянки принесли по ошибке. А наперстянка — это ведь дигоксо… или что-то похожее на дигит… В общем, в ней есть что-то очень опасное. Доктор приехал и сделал все, что смог, но, мне кажется, было уже слишком поздно.

— А в доме было много людей, когда это произошло?

— Ну да, мне кажется, вполне достаточно. Там ведь всегда жили какие-то люди, как мне говорили, — и дети, и гувернантка, и няня, и всякие приезжавшие на уик-энд. А кроме того, все эти вечеринки… Только имейте в виду — все это рассказала мне моя бабушка. Да еще время от времени откровенничает мистер Бодликотт. Знаете этого старого садовника, который работает здесь время от времени? Он всегда был здесь садовником, и сначала именно его обвинили в том, что он сорвал не те листья, но он этого совсем не делал. Это был кто-то, кто вышел из дома и, намереваясь помочь, нарвал листьев в огороде и отнес их кухарке. Знаете, всякий там шпинат, салат и все такое прочее и… мне кажется, что этот человек просто ошибся, так как не слишком хорошо разбирался в этом деле. Кажется, во время предварительного расследования, или как там это называется, сказали, что такую ошибку мог совершить кто угодно, потому что шпинат и щавель росли совсем рядом с этой диги… тали-как-ее-там… Так что человек просто нарвал две горсти листьев и соединил их все вместе. В любом случае все это было очень печально, потому как бабушка говорила, что Мэри была очень хорошенькая, с золотистыми волосами и все такое, вы меня понимаете?

— И она каждую неделю ездила в Лондон? Конечно, для этого ей был необходим выходной.

— Ну да. Она еще говорила, что у нее друзья в Лондоне. Иностранка — и бабушка говорила, как слышала, что кто-то назвал ее немецкой шпионкой.

— И она действительно была немецкой шпионкой?

— Не думаю. Хотя джентльменам она очевидно нравилась. Знаете, морским офицерам и этим, из военного лагеря в Шелтоне. У нее там была даже парочка друзей. В этом военном лагере.

— Так, значит, она была шпионкой.

— Не думаю. Бабушка говорила, что так говорили люди. И это не было во время последней войны. Все это было давным-давно.

— Удивительно, — заметила Таппенс, — как легко люди путаются с этими войнами. Я знавала одного старика, друг которого принимал участие в битве при Ватерлоо.

— Подумать только. Задолго до девятьсот четырнадцатого года… В те времена было модно иметь иностранных нянь. Люди называли их или мадмазель, или фройлен, что бы это ни значило. А она умела обращаться с детьми, как говорила мне бабушка. Все были ею довольны и очень ее любили.

— И это все было тогда, когда она жила здесь, в «Лаврах»?

— Тогда дом так не называли — по крайней мере, я так думаю. Она жила то ли у Паркинсонов, то ли у Перкинсов — что-то в этом роде, — ответила Гвенда. — В наше время таких называют au pair. Она приехала из города, в котором делают такие пироги — продаются у нас в «Фортнуме и Мейсоне», может, слыхали, — дорогие пироги для всяких приемов… Кто-то говорил, что город наполовину немецкий, наполовину французский.

— Страсбург? — предположила Таппенс.

— Именно так^[37]. Она еще рисовала портреты. И сделала портрет моей старой двоюродной тетушки. Та выглядела на нем совсем старой — так всегда говорила тетя Фанни. А еще она написала портрет одного из мальчиков Паркинсонов. Он все еще у старой миссис Гриффин. Мальчик Паркинсонов что-то узнал про Мэри — по-моему, тот, чей портрет она нарисовала. Мне кажется, что он был крестным миссис Гриффин.

— Вы имеете в виду Александра Паркинсона?

— Именно его. Того, кого похоронили рядом с церковью.

Глава 2
Знакомство с Матильдой, Любимой и Кэй-Кэй

На следующее утро Таппенс отправилась на поиски хорошо известной в округе личности, которую все знали под именем старого Исаака, или, если кто-то помнил его официальное имя, мистера Бодликотта. Исаак Бодликотт был одной из местных достопримечательностей. Прежде всего из-за его возраста — он говорил, что ему девяносто (правда, мало кто ему верил), — и из-за его способности чинить всякие вещи. Если вы не могли дозвониться до водопроводчика, то шли к старине Исааку. Мистер Бодликотт — хотя никто не знал, есть ли у него соответствующая квалификация на проведение ремонта, — за долгие годы усвоил все о возможных поломках канализации, нагревателей воды, кранов и вдобавок различных электрических приборов. Его цены приятно отличались от цен, которые выставлял квалифицированный сантехник, а результаты работы удивляли своей эффективностью. Он был плотником, мог врезать замок, вешал картины — хотя иногда это получалось у него довольно криво — и разбирался в реликтовых пружинах старых кресел. Основным недостатком мистера Бодликотта была его неискоренимая привычка постоянно рассказывать что-то во время работы; отрицательный эффект от его болтовни усугублялся плохо подогнанными вставными челюстями. Его знания о тех, кто населял окрестности в прошлом, казались поистине бездонными. Правда, было не совсем понятно, насколько можно этим воспоминаниям доверять. Мистер Бодликотт был не тем человеком, который был готов ограничивать себя при рассказе какой-нибудь любопытной истории из прошлого. И полеты его фантазии, которые он обычно называл «потоком воспоминаний», выглядели, как правило, следующим образом:

— Вы не поверите, точно не поверите, если я расскажу вам действительно все, что знаю об этом дельце. Это точно. Понимаете, все считают, что все о нем знают, но они ошибаются. Точно ошибаются. Знаете, это все старшая сестра. Уж поверьте мне. Казалась такой приятной девочкой. А на улики как раз напала собака мясника. Она проследила ее до дома. Да. Только это был не ее собственный дом, как вы могли подумать. Ладно, могу сказать еще больше. Там еще была старая миссис Аткинс. Никто не знал, что у нее в доме хранится револьвер. Никто, кроме меня. А я узнал, когда меня вызвали починить ее верзилу. Ведь именно так называют эти высокие шкафы? Да. Так вот, верзила. Именно так. И она там была, это в свои-то семьдесят пять, и в ящике — я имею в виду ящик верзилы, который меня попросили починить — там было что-то с дверными петлями и с замком, — так вот, в ящике этого верзилы лежал револьвер. Он был завернут вместе с парой женских туфель. Третьего размера. Хотя не уверен — может быть, и второго. Из белого шелка. Для таких крошечных ножек. Она сказала, что это были свадебные туфельки ее прабабки. Может быть. Правда, кто-то говорил, что она купила их в лавке древностей, но я этого не знаю. И вместе с ними был завернут револьвер. Вот так-то. Говорят, что его привез ее сын. Из Восточной Африки. Он охотился там на слонов или что-то вроде этого. А когда вернулся, то привез с собой револьвер. И знаете, что делала эта старая дама? Она садилась у окна своей гостиной и следила за улицей. А когда люди показывались на подъездной аллее, то брала револьвер и стреляла в них, но так, чтобы не попасть. Пугала их до смерти, и они убегали. Говорила, что не хочет, чтобы беспокоили ее птичек. Не думайте, она в жизни не убила ни одной птички. Просто не хотела. А потом начались все эти истории с миссис Летерби. Ее чуть не посадили. За кражи в магазинах. Говорят, она делала все очень умно. И при этом была богаче многих…

Договариваясь с мистером Бодликоттом о починке стеклянного светового люка в потолке ванной, Таппенс размышляла, не приведет ли подобный поток воспоминаний ее и Томми к обнаружению какого-нибудь клада или секрета, скрытых в их доме, о которых они даже не подозревают. Старина Исаак Бодликотт не стал ломаться и согласился помочь новым жильцам дома. Для него в жизни самым большим удовольствием было встречать как можно больше новых людей. Появление в доме, где никто еще не слышал его потрясающих воспоминаний и мемуаров, было для него настоящим событием. Те, кто их хорошо знал, обычно не горели желанием выслушать их еще раз. Но вот новая аудитория!.. Такие встречи были всегда приятны. Кроме того, Исаак любил демонстрировать свои многочисленные умения, которые с удовольствием использовал на благо окружающего его общества. Поэтому он охотно начал беседу:

— Счастье, что ваш муженек не порезался. Мог бы распороть себе всю физиономию.

— Да, действительно.

— Здесь на полу валяются еще осколки, хозяйка.

— Я знаю, — ответила Таппенс. — У нас просто не было времени…

— Со стеклом лучше не рисковать. Вы же знаете, что это такое. Крошечный кусочек может причинить вам массу хлопот. Даже убить вас, ежели попадет вам в кровь. Помню мисс Лавинию Шотакомб. Так вы не поверите…

Мисс Шотакомб Таппенс совсем не интересовала. Она слышала, как о ней говорили как о еще одной известной личности в округе. Ей было где-то между семьюдесятью и восемьюдесятью, и она была глуха и слепа.

— Мне кажется, — Таппенс постаралась вклиниться в разговор до того, как начнутся воспоминания о Лавинии Шотакомб, — что вы должны многое помнить о людях, которые здесь жили, и о тех необычных вещах, случавшихся с ними в прошлом.

— Ну, знаете, я уже не так молод. Мне уже больше восьмидесяти пяти. Ближе к девяноста. Правда, памятью меня бог не обидел. Есть такие вещи, знаете ли, которые не забудешь. Никогда. Сколько бы времени ни прошло, но достаточно какой-нибудь мелочи, вы меня понимаете, чтобы все вспомнить. Вы не поверите тому, что я мог бы порассказать…

— Просто потрясающе, — продолжила Таппенс, — когда начинаешь думать о том, что вы знаете об этих удивительных людях.

— Да уж. В людях нелегко разобраться. Иногда они совсем не такие, какими кажутся, и делают такие вещи, в которые трудно поверить.

— Иногда они оказываются шпионами, — гнула свое Таппенс, — или преступниками.

Она с надеждой взглянула на своего собеседника. Старина Исаак наклонился и поднял осколок стекла.

— Вот еще, — произнес он. — Как вам понравится, если такая штука вопьется вам в пятку?

Таппенс стала уже сомневаться, что починка стеклянной крыши сможет вызвать у старины Исаака поток воспоминаний о прошлом. Тогда она обратила его внимание на маленькую теплицу, притулившуюся рядом со стеной столовой, и попыталась переключить внимание мастера с осколков на целое стекло: лучше будет отремонтировать ее или же совсем разобрать? Исаак с удовольствием занялся этой новой проблемой. Они спустились вниз, вышли из дома и пошли вокруг него, пока не уперлись в означенную конструкцию.

— Так вы вот это имеете в виду?

Таппенс подтвердила, что именно это.

— Кэй-Кэй, — сказал Исаак.

Таппенс посмотрела на него. Эти две буквы алфавита, КК, ничего для нее не значили.

— Что вы сказали?

— Кэй-Кэй. Именно так это называли во времена старушки Лотти Джонс.

— Ах вот как… А почему?

— Не знаю. Это было… наверное, это было название, которое они приберегали для подобных мест. Оно всегда было маленьким. В домах побольше обычно всегда есть нормальная оранжерея. В которой, знаете ли, растут папоротники в горшках.

— Правильно, — согласилась Таппенс, легко вспомнив подобные вещи из своего детства.

— Вот тогда это можно назвать зимним садом. А вот это старая миссис Лотти Джонс называла обычно Кэй-Кэй.

— А в ней были папоротники?

— Нет, это строение никогда не использовали как теплицу. В основном дети хранили в ней свои игрушки. Говоря об игрушках, я думаю, что они все еще там, если, конечно, их никто не вытащил. Видите — строение разваливается. Они только слегка подперли его с боков и немного подлатали крышу, но я не думаю, что его можно использовать. Обычно в него складывали сломанные игрушки, мебель и всякое такое. Вон, видите, там видна лошадь-качалка и Любимая в самом дальнем углу.

— А мы сможем попасть туда? — спросила Таппенс, стараясь выбрать кусочек окна почище. — Там, наверное, есть масса любопытных вещей.

— Вообще-то должен быть ключ, — заметил Исаак. — Он должен висеть на том же месте.

— А где это «то же место»?

— За углом должен быть сарай.

Они обогнули дом. Сооружение с трудом можно было назвать сараем. Исаак распахнул дверь, отодвинул в сторону остатки веток, отбросил несколько гнилых яблок и, приподняв старый коврик, висевший на стене, показал Таппенс три или четыре ржавых ключа, висевших на гвозде.

— Это ключи Линдопа, — пояснил он. — Он был здесь предпоследним садовником. Вообще-то он был корзинщиком на покое, ни на что путное не годился… Если вы хотите заглянуть в Кэй-Кэй…

— Ну конечно, — с надеждой произнесла Таппенс. — А как это пишется?

— Как пишется — что?

— Я имею в виду КК^[38]. Это что, просто две буквы?

— Нет, мне кажется, что это что-то другое. Всегда думал, что это два иностранных слова. Мне кажется, что я помню К-Э-Й, а потом еще одно К-Э-Й, Кэй-Кэй — почти как Кей-Кей. Так они это произносили. Мне кажется, что это что-то японское.

— Ах вот как, — сказала Таппенс. — А здесь когда-нибудь жили японцы?

— Никогда в жизни. Нет. Здесь вообще не было иностранцев.

Небольшое количество масла, появившегося в руках Исаака, произвело блестящий эффект на самый ржавый из ключей, который, после того как его вставили в скважину, повернулся и позволил открыть дверь. Таппенс и ее гид вошли внутрь.

— Ну вот, смотрите. — Казалось, что Исаак не испытывал никакой гордости от того, что располагалось внутри. — Ничего, кроме хлама, верно?

— Какая милая лошадка, — сказала Таппенс.

— Это Макилд, — сказал Исаак.

— Мак — илд? — с сомнением переспросила Таппенс.

— Ну да. Это какое-то женское имя. Она была какой-то королевой. Кто-то говорил мне, что так звали жену Вильгельма Завоевателя^[39], но я думаю, что это была шутка. Лошадка из Америки. Один из крестных привез для кого-то из детей.

— Для кого-то?..

— Ну да, для кого-то из детей Бессингтонов. Они жили здесь еще раньше. Не знаю… По мне, так она немного испачкалась.

Даже в этом почтенном возрасте Матильда выглядела совсем неплохо. По длине она почти не отличалась от любой настоящей живой лошади. От ее когда-то роскошной гривы осталось всего несколько волосков. Одно ухо было отломано. Когда-то оно было серым. Расстояние между передними ногами лошади расширялось перед корпусом, а между задними — позади него. Хвост был еле виден.

— Она не похожа ни на одну лошадь-качалку, которую я видела в своей жизни, — заинтересованно произнесла Таппенс.

— Верно, правда? — согласился Исаак. — Они все поднимаются и опускаются — вверх-вниз, вверх-вниз, от головы к хвосту. А эта — она, как бы это сказать, скачет вперед. Сначала двигаются передние ноги, потом задние. Получается очень здорово. Сейчас попробую забраться на нее и показать…

— Осторожнее, — попросила Таппенс. — Там могут быть… могут быть гвозди или что-то еще, что может в вас впиться. Или вы упадете.

— Да ладно. Я уже катался на Матильде — было это лет пять или шесть назад, но я все помню. Она все еще довольно крепкая. Даже не собирается разваливаться.

И неожиданным, каким-то акробатическим движением, он взлетел на Матильду. Лошадь прыгнула вперед, а потом назад.

— Видите, еще работает.

— Действительно работает, — согласилась Таппенс.

— Она им, то есть детям, знаете ли, очень нравилась. Мисс Дженни скакала на ней каждый день.

— А кто такая эта мисс Дженни?

— Ну как же, она была самая старшая. Это ее крестный прислал лошадку. И Любимую тоже, — добавил старик.

Таппенс вопросительно посмотрела на него. Это слово никак не подходило для описания чего-либо, что сейчас находилось в Кэй-Кэй.

— Они так ее прозвали. Вон ту тележку в углу. Мисс Памела спускалась на ней с холма. Она вообще была очень серьезная, эта мисс Памела. Взбиралась с этой тележкой на самый верх, ставила ноги вон туда — там должны быть педали, но они не работают — и начинала спускаться вниз. А когда надо было тормозить, то делала это ногами. Правда, очень часто врезалась в араукарию.

— Звучит не очень привлекательно, — заметила Таппенс. — Я имею в виду, врезаться в араукарию.

— Знаете, ей всегда удавалось остановиться в нескольких сантиметрах от нее. Очень уж она была серьезная, эта Памела. Могла заниматься этим часами — однажды я наблюдал за ней часа четыре или пять. Я часто делал украшения из роз к Рождеству. Розы и кортадерия^[40]. Вот и наблюдал за ней. Но никогда не говорил с ней, потому что ей это не нравилось. Она просто хотела заниматься тем, чем занималась, или тем, чем, как ей казалось, она занимается.

— Чем ей казалось, что она занимается? — переспросила Таппенс, которую мисс Памела стала интересовать гораздо больше, чем мисс Дженни.

— Ну, я не знаю… Иногда она говорила, что она принцесса, которая от кого-то убегает. А иногда называла себя Мэри, королевой черт-знает-чего — то ли Ирландии, то ли Шотландии…

— Марией Стюарт, королевой шотландцев, — предположила Таппенс.

— Вот именно. Она то пряталась, то спасалась. А потом скрывалась в зáмке. Называла его Лок^[41] — что-то-там-еще. Только это не про замок, а про озеро. Вот так вот.

— Теперь понятно. Памела считала себя Марией, королевой шотландцев, которая пряталась от своих врагов.

— Вот именно. Говорила, что собирается в Англию, чтобы сдаться на милость королевы Елизаветы. Так она говорила, но я не слыхал, чтобы королева Елизавета была особо милосердна.

— Что ж, — сказала Таппенс, пытаясь скрыть свое разочарование. — Я уверена, что все это очень интересно. Еще раз — как звали этих людей?

— Листеры. Именно Листеры, ваша милость.

— А вы когда-нибудь знали Мэри Джордан?

— Я знаю, кого вы имеете в виду. Нет, это было еще до меня. Вы же имеете в виду немецкую шпионку, правильно?

— Мне кажется, что все здесь о ней знают, — сказала Таппенс.

— Ну конечно. Ее называли как-то типа фрау-лэйн или вроде того. Похоже на железную дорогу^[42], правда?

— Действительно, похоже, — согласилась Таппенс.

Неожиданно Исаак расхохотался.

— Только жизнь у нее была не такая прямая, как рельса. Совсем не прямая, — и он опять засмеялся.

— Отличная шутка, — подбодрила его Таппенс.

Смех старика повторился.

— Вам давно пора задуматься о посадке овощей, — заговорил он. — Если хотите получить урожай бобов, то их пора сажать — и уже готовиться к гороху. А как насчет раннего салата? «Пальчики Тома»^[43], например? Прекрасный салат — листья небольшие, но очень хрустящие.

— Думаю, что вы здесь много работаете как садовник. Я не имею в виду именно этот дом, но вообще всю округу.

— Ну да. Я вообще занимаюсь всякой работой. Бываю практически во всех домах. Некоторые из садовников, которые в них работают, ни на что не годны, поэтому приходится время от времени помогать им. Слыхали, здесь однажды произошел несчастный случай. Перепутали растения. Но это было еще до меня.

— Что-то насчет листьев наперстянки, правильно? — сказала Таппенс.

— Ну, вот видите, и вы уже слыхали… Это было очень давно. Несколько человек заболели. А один даже умер. Так я слыхал. Но мой старый приятель сказал мне, что все это ерунда.

— А я слышала, что умерла именно фройлен, — заметила Таппенс.

— Что? Разве фрау-лэйн умерла? Никогда об этом не слышал.

— Ну, может быть, я ошибаюсь, — согласилась миссис Бересфорд. — А что, если вы возьмете Любимую, или как там она называется, и отнесете ее в то место, откуда девочка Памела начинала свой спуск с холма? Если только этот холм все еще на месте.

— Конечно, на месте; куда он денется, как вы думаете? Он все еще покрыт травой, так что поосторожнее там. Не знаю, насколько проржавела эта Любимая… Может быть, мне лучше сперва почистить ее?

— Да нет, все в порядке, — ответила Таппенс. — А потом можете подумать о списке овощей, которые нам понадобятся.

— Хорошо, и постараюсь, чтобы шпинат и наперстянка не росли рядом друг с другом. Не хотелось бы, чтобы с вами что-то случилось сразу же после того, как вы переехали в новый дом. Отличное местечко, особенно если у вас есть немного денег на потратить.

— Большое вам спасибо, — сказала Таппенс.

— Я только взгляну, чтобы Любимая не развалилась под вами. Она очень старая, но иногда старые вещи могут удивить. Вот совсем недавно мой двоюродный брат вытащил на свет божий старый велосипед. Глядя на него, ни за что не поверишь, что он может ехать, — на нем никто не катался лет сорок. Так вот — чуть-чуть масла, и все в порядке. Просто не верится, что может сделать капелька масла.

Глава 3
Шесть невозможных вещей до завтрака^[44]

I

— Какого черта… — начал было Томми.

Он уже привык к тому, что Таппенс можно было встретить в самых неожиданных местах, но сейчас был удивлен больше обычного.

В доме ее не было видно, хотя на улице накрапывал дождь. Томми пришло в голову, что она может работать где-то в саду, и он отправился проверить свою теорию. И именно тогда Бересфорд и произнес: «Какого черта…»

— Привет, Томми, — сказала Таппенс, — ты сегодня вернулся раньше, чем я ожидала.

— Это что еще такое?

— Ты имеешь в виду Любимую?

— Как ты сказала?

— Я сказала «Любимая», — ответила Таппенс. — Это называется именно так.

— Ты что, хочешь на ней прокатиться? А не слишком ли она для тебя мала?

— Естественно. Это ведь детская игрушка — у тебя, наверное, тоже была такая же перед трехколесным велосипедом, или что там было у тебя в детстве?

— Но ведь это само не двигается? — спросил Томми.

— Не совсем так. Если оттащить ее на вершину холма, то… тогда колеса начинают вращаться сами собой, потому что дорога идет под уклон. Понимаешь?

— И в конце спуска эта колымага во что-то врезается… И этим ты занимаешься все утро?

— Совсем нет, — ответила Таппенс. — Ты можешь тормозить ногами. Хочешь, покажу как?

— Не думаю, — ответил Томми. — Дождь идет все сильней. Просто хотелось бы знать… зачем ты это делаешь? То есть мне кажется, что большого удовольствия это доставить не может.

— Более того, — вставила Таппенс, — это довольно страшно. Но понимаешь… я просто хотела и…

— И решила спросить вот у этого дерева? Кстати, а оно как называется? Обезьянья Ловушка?

— Ты прав, — согласилась Таппенс. — Какой ты все-таки умный.

— Сейчас не об этом. У него есть еще какое-то название.

— Я знаю, — ответила Таппенс.

Они посмотрели друг на друга.

— Оно вылетело у меня из головы, — сказал Томми. — Что-то вроде арти…

— Что-то очень похожее, — поддакнула Таппенс. — Давай больше не будем об этом.

— Так что же ты делаешь с этой рухлядью?

— Дело в том, что когда спускаешься до самого низа, если в этот момент не затормозить, можно вполне врезаться в арти… или как там оно называется.

— Разве я сказал «арти»?.. А как насчет уртикарии?.. Нет, это крапивница…^[45] Ладно, — закончил Томми. — Каждый сходит с ума по-своему.

— Я просто проверяла кое-что связанное с последней проблемой.

— Твоей или моей? Или нашей?

— Не знаю. Наверное, общей, — ответила Таппенс.

— Но не с проблемами Беатрис или с чем-нибудь в этом роде?

— Конечно нет. Я просто решила выяснить, что еще может быть спрятано в этом доме, и в результате нашла множество игрушек, которые, по-видимому, были заброшены в старой теплице много-много лет назад. Там же была и вот эта тележка, и Матильда — скачущая лошадь с дыркой в животе.

— С дыркой в животе?

— Ну да. Мне кажется, что жильцы складывали в теплице ненужные вещи. Дети делали это для развлечения, но там есть и масса опавших листьев, и странные фланелевые тряпки вместе с масляными тряпками, которыми что-то протирали…

— Слушай, пойдем лучше домой, — предложил Томми.

II

— Итак, Томми, — начала Таппенс, с удовольствием вытягивая ноги в сторону горящих в камине дров, которые она зажгла в ожидании возвращения мужа, — давай начнем с тебя. Ты был в «Ритц-Карлтоне» на шоу?

— Нет. По правде говоря, мне не хватило времени.

— Что значит «не хватило времени»? Я думала, что ты поехал специально для этого.

— Знаешь, не всегда удается сделать то, ради чего едешь.

— Но ведь где-то ты был и что-то ты делал? — настаивала Таппенс.

— Я нашел новую парковку для машины.

— Это всегда пригодится, — сказала Таппенс. — И где же?

— Рядом с Хонслоу.

— А почему тебя занесло в это Хонслоу, ради всего святого?

— Дело в том, что я не был в самом Хонслоу. Я просто оставил там машину, а дальше поехал на метро.

— Что? На метро в Лондон?

— Ну да. Мне показалось, что так будет проще всего.

— Какой-то у тебя уж больно виноватый вид, — заметила Таппенс. — Только не говори мне, что моя соперница живет в Хонслоу.

— Не скажу, — согласился Томми. — И вообще, тебе должно понравиться то, что я делал.

— Ах вот как… Ты что, покупал мне подарок?

— Нет, нет, — ответил Томми. — Боюсь, что нет. Кстати, я никогда не знаю, что тебе подарить.

— Иногда твои догадки бывают очень приятны, — сказала Таппенс с надеждой в голосе. — Так что же ты действительно делал и почему мне это должно понравиться?

— Потому что я тоже занимался исследованиями, — ответил Томми.

— Все в наше время занимаются исследованиями, — заявила Таппенс. — Как ни послушаешь — племянницы, и племянники, и двоюродные братья, а также дети знакомых — все как один занимаются исследованиями. Не знаю, правда, что все они исследуют, но потом они никогда к этому, чем бы оно ни было, не возвращаются. Они просто исследуют, получают от этого удовольствие, а потом… потом я не знаю, что происходит.

— Наша приемная дочь Бетти уехала в Восточную Африку, — сказал Томми. — Она тебе что-нибудь пишет?

— Да. Пишет, что ей там очень нравится, что она с удовольствием общается с местным населением и пишет об этом статьи.

— И ты думаешь, местным это по душе? — поинтересовался Томми.

— Не думаю, — ответила Таппенс. — Помню, в отцовском приходе все ненавидели прихожанок, которые посещали больных. Про них говорили, что они везде суют свой нос.

— А в этом что-то есть, — сказал Томми. — Ты ясно указываешь на трудности, которые ждут меня впереди.

— Так что же ты исследуешь? Надеюсь, не газонокосилки?

— А почему ты вдруг заговорила о газонокосилках?

— Да потому что ты просматриваешь все посвященные им каталоги. Ты с ума сходишь от желания купить газонокосилку.

— В этом нашем новом доме мы проводим исторические изыскания. Расследуем преступления и тому подобное, что произошло не менее чем шестьдесят-семьдесят лет назад.

— Ну, так расскажи же мне о своих успехах, Томми.

— Я съездил в Лондон и дал ход кое-чему.

— Ах вот как, — сказала Таппенс. — Ты дал ход расследованию. И теперь мы наблюдаем сам процесс. В какой-то степени я занималась тем же самым, только методы у нас с тобой разные. Да и предметы моего исследования, как ты видел, очень древние.

— Ты хочешь сказать, что тебя тоже заинтересовала загадка Мэри Джордан? Так вот каким образом такие вещи в наши дни попадают в повестку дня, — сказал Томми. — И она уже сложилась у тебя в голове? Я имею в виду эту загадку или тайну.

— И обрати внимание, какое простое имя. Оно не может быть настоящим, если эта Джордан была немкой, — заметила Таппенс. — А ведь все говорят о ней как о немецкой шпионке или ком-то в этом роде, хотя она вполне могла быть англичанкой.

— Мне кажется, эта история про Германию — просто легенда. Так продолжай, Томми. Ты пока еще ничего не рассказал.

— Понимаешь, я привел в действие некоторые… некоторые-некоторые…

— Не повторяй ты это слово до бесконечности, — прервала его Таппенс. — Я ничего не могу понять.

— Иногда очень сложно объяснить некоторые вещи, — пожаловался Томми. — Но я хочу сказать, что существует несколько способов проводить расследование.

— Ты имеешь в виду давно прошедшие времена?

— Вот именно. Я хочу сказать, что есть доступная информация — и места, где ее можно получить. И для этого совсем необязательно кататься на старых игрушках, задавать вопросы пожилым леди и подвергать перекрестному допросу старого садовника, который, скорее всего, все перепутает. Ни к чему также ходить на почту и нарушать ее работу, расспрашивая девушек о том, что им когда-то рассказывали их древние тетушки.

— Но все это приносит хоть и маленькие, но результаты, — возразила Таппенс.

— Мои методы тоже их принесут.

— Ты тоже занимался расспросами? И кому же ты их задавал?

— Ну, не совсем так. Ты не должна забывать, Таппенс, что твой муж какое-то время вращался в среде людей, которые знают, где и как задавать вопросы. Знаешь, существуют такие субъекты, которым можно заплатить деньги, а они взамен дадут тебе информацию из надежных источников, на которую можно положиться.

— И что же это за информация? И из каких источников?

— Их множество. Для начала можно изучить справки о смерти, рождении и свадьбах.

— Так ты, видимо, послал этих людей в Сомерсет-хаус?^[46]А что, там, помимо сведений о свадьбах, можно получить и информацию о смертях?

— И о рождениях тоже. Потом, самому ходить туда совсем необязательно — можно послать профессионала. И он узнает, когда кто-то умер, и получит доступ к его завещанию. А также проверит записи о заключении браков в церковных книгах и свидетельства о рождении. Всю эту информацию можно получить.

— И много ты заплатил за это? — поинтересовалась Таппенс. — Мы вроде бы решили экономить после всего того, что нам пришлось заплатить за переезд.

— Ну принимая во внимание, насколько тебя заинтересовала эта загадка, я считаю, что деньги были потрачены не зря.

— И ты что-нибудь выяснил?

— Не так быстро. Нам придется подождать, пока закончатся все эти изыскания. А потом, если ответы тебя удовлетворят…

— Ты хочешь сказать, что к нам придет некто и расскажет, что женщина по имени Мэри Джордан родилась в Шеффилде-на-Уолде или что-то в этом роде, и после этого ты поедешь и начнешь копать там? Ты это имеешь в виду?

— Не совсем. Ведь есть еще результаты переписей, заключения о смерти с указанием причины оной — так что можно выяснить массу вещей.

— Что ж, — заметила Таппенс, — звучит любопытно, а это уже неплохо. Хотя мне все это кажется невозможным.

— Можно еще заняться изучением газетных подшивок.

— Ты имеешь в виду заметки об убийствах или судебных слушаниях?

— Не только об этом. Просто надо время от времени поддерживать контакты с нужными людьми. С теми, кто обладает информацией, — с ними всегда можно встретиться, задать пару вопросов, возобновить отношения… Не забыла еще, как мы были частными детективами в Лондоне? Думаю, что есть люди, которые смогут поделиться с нами информацией или подсказать, где ее искать. Согласись, что иногда важно знать нужных людей.

— С этим не поспоришь, — согласилась Таппенс. — Я убедилась в этом на собственном опыте.

— У нас с тобой разные методы, — заметил Томми, — но я думаю, что твои ничуть не хуже моих. Никогда не забуду тот день, когда я появился в этом пансионате… как там его… «Сан-Суси». Первое, что я там увидел, — тебя за вязанием, носящую имя миссис Бленкенсоп^[47].

— И все потому, что я не стала заниматься расследованием или просить кого-то сделать это за меня, — ответила Таппенс.

— Вот именно, — кивнул Томми. — Ты просто залезла в шкаф рядом с комнатой, в которой со мной беседовали в довольно-таки интересной манере, и поэтому точно знала, куда я направляюсь и что собираюсь делать. И добралась до места первая. Это не что иное, как подслушивание. И это занятие трудно назвать благородным.

— Зато оно достаточно эффективно.

— Согласен, — сказал Томми. — У тебя определенно нюх на все, что может принести результат. Ты просто притягиваешь такие вещи.

— Ну что ж. Когда-нибудь мы узнаем все, что здесь произошло, — правда, произошло это много-много лет назад. Я постоянно думаю о том, что где-то здесь спрятано что-то действительно важное, или что кто-то им обладает. И что все это имеет отношение к нашему новому дому и людям, которые в нем когда-то жили. Никак не могу поверить, что такое возможно. Но я уже знаю, что нам надо сделать просто немедленно.

— Что именно? — спросил Томми.

— Конечно, набраться терпения, — ответила Таппенс. — Сейчас без четверти одиннадцать, и я хочу поспать. Я очень устала. И здорово вывозилась в грязи благодаря этим старым и пыльным игрушкам и вещам. Думаю, что мы еще немало любопытного найдем в этом месте, которое… кстати, а почему оно называется Кэй-Кэй?

— Не знаю. А это как-то пишется?

— Не знаю; кажется, К-Э-Й. Но только не просто две буквы КК.

— Что, так звучит более таинственно?

— Это звучит по-японски, — в голосе Таппенс слышалось сомнение.

— Не понимаю, почему ты так считаешь. Я ничего японского в этом не вижу. Мне это напоминает название какого-то блюда. Например, из риса.

— Я в ванну — вымыться и избавиться от всей этой паутины, — сказала Таппенс.

— И помни — надо набраться терпения.

— Думаю, что у меня его больше, чем у тебя, — заметила миссис Бересфорд.

— Иногда ты бываешь совершенно непредсказуема, — возразил ей Томми.

— Ты бываешь прав чаще, чем я, — сказала Таппенс. — И меня это иногда раздражает. Но все это — испытания, посланные нам свыше. Не помнишь, чьи слова?

— Не важно, — ответил Томми. — Иди и смой с себя прах давно минувших лет. А Исаак действительно хороший садовник?

— Он считает себя таковым. Надо будет проверить…

— К сожалению, мы с тобой ничего в этом не смыслим. Так что это еще одна проблема.

Глава 4
Поездка на Любимой; Оксфорд и Кембридж

I

— Надо набраться терпения, — как заклинание повторяла Таппенс, допивая чашку кофе и разглядывая тарелку с яичницей-глазуньей, стоявшую на буфете; по обеим сторонам от яйца лежали две аппетитного вида почки. — Плотный завтрак гораздо полезнее размышлений о всяких невозможных вещах. Это Томми любитель заниматься невозможными вещами. Тоже мне — расследование… Боюсь, что у него ничего не получится.

И она принялась за яйцо с почками, заметив:

— Как приятно иногда изменить своему обычному завтраку.

Уже долгое время Таппенс умудрялась по утрам ограничиваться чашкой кофе, апельсиновым соком или грейпфрутом. И хотя это помогало сохранить фигуру, удовольствия от подобного завтрака она не получала. А вот горячие блюда, стоящие на буфете, вызывали у нее, по контрасту, обильное слюноотделение.

Наверное, продолжала размышлять Таппенс, Паркинсоны тоже ели это на завтрак. Яичницу или сваренные в мешочек яйца, и еще бекон… Она стала вспоминать, что читала о завтраках в старых романах. А может быть… ну конечно, они ели холодного тетерева. Вкуснятина! От одной мысли слюнки текут. Наверное, на детей они обращали так мало внимания, что тем доставались одни ножки. Ножки дичи — это просто здорово, ведь их можно обгладывать…

Она вдруг замерла, не успев проглотить последний кусочек почки.

За дверью раздавались очень странные звуки.

— Интересно, — вслух произнесла Таппенс. — Похоже на какой-то испорченный оркестр.

Она сидела с куском тоста в руке, когда Альберт вошел в комнату, и подняла на него глаза.

— Что происходит, Альберт? — спросила она. — Только не говори мне, что наши рабочие занялись музицированием. Это что, гармоника или что-то в этом роде?

— Это джентльмен, который пришел насчет пианино.

— И что он собирается с ним делать?

— Настроить. Вы же сами говорили, чтобы я вызвал настройщика.

— Боже мой! — воскликнула Таппенс. — И ты его уже пригласил? Ты просто прелесть, Альберт.

По лицу слуги было видно, что он доволен. Однако Альберт и без этого знал: то, насколько быстро он выполняет странные просьбы то Таппенс, то Томми, является его несомненным достоинством.

— Настройщик говорит, что пианино в ужасном состоянии, — сказал он.

— Меня это не удивляет, — заметила Таппенс.

Она выпила полчашки кофе и прошла в гостиную. Возле пианино, выставившего напоказ большую часть своих внутренностей, возился молодой человек.

— Доброе утро, мадам, — поздоровался он.

— Доброе утро, — ответила Таппенс. — Я так рада, что вы смогли прийти.

— Да, настройка ему совсем не помешает.

— Я знаю, — согласилась миссис Бересфорд. — Знаете, мы только что переехали, а инструменты не любят, когда их перевозят с места на место. Да и настраивали его в последний раз довольно давно.

— Это видно, — сказал молодой человек.

Он поочередно взял несколько аккордов — несколько бравурных в мажоре, а потом несколько очень меланхоличных в ля-миноре.

— Прекрасный инструмент, мадам, если хотите знать мое мнение.

— Да, — согласилась Таппенс. — Это Эрар^[48].

— Такое пианино в наши дни нечасто встретишь.

— Оно побывало в нескольких переделках, — продолжила Таппенс. — Попало под бомбежку в Лондоне. Бомба угодила в наш дом. К счастью, нас не было дома, а у него пострадал в основном внешний корпус.

— Да, но корпус пока еще крепок. С ним ничего не надо делать.

Приятная беседа продолжилась. Молодой человек сыграл несколько начальных звуков прелюдии Шопена, а потом перешел на обработку «Голубого Дуная»^[49]. Наконец он объявил, что закончил свою работу.

— Я бы не оставляя пианино надолго, — сказал настройщик. — Мне хотелось бы прийти и посмотреть его еще раз, прежде чем пройдет слишком много времени. После того как оно — не знаю, как это сказать — немного осядет. Знаете, иногда после этого проявляются некоторые мелочи, которые с первого раза и не заметишь.

Они обменялись восторженными замечаниями о музыке вообще и о фортепьянной в частности — и вежливо попрощались, как два человека, чьи взгляды на ту радость, которую музыка привносит в повседневную жизнь, во многом совпадают.

— С этим домом приходится повозиться, — заметил молодой человек, оглядываясь вокруг.

— Мне кажется, что до нас здесь какое-то время никто не жил.

— Да. Этот дом сменил много хозяев.

— И хранит множество историй, — сказала Таппенс. — Я имею в виду о своих прошлых хозяевах и о тех странных вещах, которые здесь происходили.

— Вы, наверное, говорите о том, что происходило здесь давным-давно… Даже не знаю, во время последней войны или предыдущей.

— Там было что-то связанное с морскими секретами, — сказала Таппенс с надеждой в голосе.

— Вполне возможно. Мне рассказывали, что в то время об этом много говорили, но сам я об этом ничего не знаю.

— Это было задолго до вашего рождения, — заметила Таппенс, с завистью глядя на его свежее лицо.

Когда он ушел, она села за инструмент.

— Сыграю-ка я «Дождь на крыше»^[50], — сказала себе Таппенс, которая вспомнила мелодию из-за того, что настройщик сыграл другую прелюдию Шопена. Однако потом пальцы сами собой перешли на аккомпанемент к песенке, которую женщина стала тихонько напевать себе под нос:

— Играю я явно не в той тональности, — заметила Таппенс, — но в любом случае пианино в полном порядке. Как здорово, что можно опять посидеть за инструментом…

«Где мой любимый блуждает… — задумчиво подумала она. — Любимый… Это, наверное, какое-то предзнаменование свыше. Может быть, мне стоит еще раз заняться Любимой»?

Надев ботинки на толстой подошве и пуловер, Таппенс вышла в сад. Любимую убрали, но не в КК, а в пустующее стойло. Таппенс вытащила тележку, оттащила ее вверх по травянистому склону и тщательно протерла тряпкой, которую принесла из дома, чтобы убрать паутину, все еще висевшую во многих местах. Затем она уселась в Любимую, поставила ноги на педали и слегка оттолкнулась, чтобы дать ей возможность продемонстрировать свою прыть.

— Итак, Любимая, — произнесла Таппенс, — давай спускаться, только не очень быстро.

Она убрала ноги с педалей и поставила их таким образом, чтобы иметь возможность в любой момент затормозить.

Любимая и не собиралась двигаться слишком быстро, хотя и имела преимущество, потому что двигалась только под собственной тяжестью. Однако неожиданно склон стал гораздо круче. Любимая поехала быстрее, Таппенс стала тормозить резче, чем собиралась, и они оказались в гораздо более неприятной близости к Обезьяньей Ловушке, чем это происходило раньше.

— Больно, — произнесла Таппенс, поднимаясь.

Выбравшись из колючек Обезьяньей Ловушки, женщина привела себя в порядок и осмотрелась. Она оказалась в густых кустарниках, взбиравшихся по склону противоположного холма. Здесь росли рододендроны и гортензии. Таппенс подумала, что чуть позже это место будет выглядеть просто восхитительно. Пока же в нем не было ничего красивого — обыкновенные заросли. Однако ей удалось заметить, что когда-то здесь проходила тропинка, которая извивалась между различными цветами и кустарниками. Сейчас их ветви здорово переплелись, но направление тропинки можно было вычислить. Сломав пару веток, Таппенс проложила себе дорогу сквозь первую полосу кустов и двинулась по холму. Тропа, извиваясь, шла по его склону. Было ясно, что ею не пользовались уже многие годы.

— Интересно, куда она ведет, — пробормотала Таппенс. — Ведь зачем-то ее проложили…

Зачем-то проложили, подумала она, следуя по тропинке, которая вдруг резко разветвилась в противоположные стороны. Теперь Таппенс точно знала, что имела в виду Алиса, когда говорила, что тропинка «неожиданно взбадривается и меняет направление». Кустов стало меньше, зато появились лавры, которые, возможно, и дали название усадьбе. И сложная каменистая тропка пошла между ними. Неожиданно она уперлась в четыре покрытые мхом ступени, ведущие к нише, изначально сделанной из металла, который позднее был заменен бутылками. Это было похоже на ковчег с пьедесталом посередине, на котором возвышалась каменная фигура, почти рассыпавшаяся от старости. Это была фигура мальчика с корзинкой на голове. Какие-то воспоминания шевельнулись в голове у Таппенс.

— По этой штуке можно определить возраст этого места, — сказала она. — Она очень похожа на ту, что стояла в саду у тети Сары. И лавров у нее тоже было много.

Таппенс мысленно вернулась к тете Саре, к которой иногда приезжала, будучи ребенком. Она вспомнила, что играла тогда в Речных Лошадей. Для этого нужен был обруч. Тогда Таппенс было около шести лет. В ее воображении обруч превращался в белоснежных лошадей с пышными гривами и развевающимися хвостами. На них она проезжала по покрытой травой лужайке, огибала клумбу, заросшую кортадерией, которая кивала ей на ветру своими разноцветными метелками, и по тропинке, напоминающей нынешнюю и бегущей среди берез, оказывалась в похожем гроте с фигурой и корзинкой. Когда она ехала туда на своих «призовых лошадках», Таппенс всегда захватывала с собой подарок, который потом клала в корзинку на голове мальчика. Считалось, что это подношение, и, сделав его, можно было загадать желание. Таппенс хорошо помнила, что желания почти всегда сбывались.

— Но это потому, — сказала она, неожиданно садясь на верхнюю ступеньку, — что я тогда слегка жульничала. И желала я только то, что почти наверняка должно было случиться, а когда желание исполнялось, то я смотрела на это как на волшебство. Это было подношение древнему богу. Хотя и не богу как таковому, а полноватому мальчику. Как здорово — все эти штуки, которые мы выдумывали и в которые играли в детстве…

Она вздохнула, вернулась по тропинке и опять подошла к таинственной КК.

В ней ничего не изменилось. Матильда все еще выглядела позабытой и позаброшенной, но внимание Таппенс привлекли два новых предмета. Они были сделаны из фаянса — табуреты, вокруг которых обвивались лебеди. Один был темно-синий, а другой светло-синий.

— Ну конечно, — вслух сказала Таппенс. — Такие штуки я видела в детстве. Ну да, их обычно ставили на верандах. Они, кажется, были у одной из моих теток. Мы называли их Оксфорд и Кембридж. Почти точно такие же. И обвивали их утки… нет, лебеди. У них тоже было это странное отверстие в сиденье, похожее на букву S. В него можно было что-нибудь просунуть. Надо будет попросить Исаака вытащить их отсюда и хорошенько вымыть. И тогда мы сможем поставить их на крытой галерее, как нравится называть ее Томми, хотя мне кажется, что «веранда» здесь подходит больше. Мы поставим их туда и будем наслаждаться ими в теплую погоду.

Она повернулась и направилась к двери. В этот момент одна ее нога зацепилась за выставленное вперед колено Матильды…

— Боже! — воскликнула Таппенс. — Что же я натворила?

А натворила она следующее: ее нога зацепилась за темно-синий табурет, тот свалился на пол и раскололся на две части.

— Ой-ой-ой! Думаю, что Оксфорд потерян для нас навсегда. Придется ограничиться Кембриджем. Оксфорд уже не склеишь — разломы слишком сложные.

Таппенс вздохнула и подумала, что сейчас может делать Томми.

II

А Томми предавался воспоминаниям в кругу старых друзей.

— Мы живем сейчас в странном мире, — произнес полковник Аткинсон. — Я слышал, что ты со своей Пруденс^[51] — хотя у нее есть какое-то прозвище… ах да, Таппенс — переехали в сельскую местность. Где-то в районе Холлоуквэй. Интересно, почему вас туда занесло. Какие-то особые причины?

— Дом оказался сравнительно дешев, — ответил Томми.

— Ну, это всегда приятно, не так ли? Как называется ваша усадьба? Ты должен дать мне свой адрес.

— Мы думаем назвать ее «Кедровая сторожка» — там растут прекрасные кедры. Правда, сейчас она называется просто «Лавры», но это отдает каким-то викторианством, нет?

— «Лавры». «Лавры», Холлоуквэй… Признавайся, что ты надумал? Что у тебя там за дела?

Томми посмотрел на пожилое лицо с торчащими белоснежными усами.

— Ведь ты же явно что-то задумал, нет? — сказал полковник Аткинсон. — Ты что, опять на службе у своей страны?

— Для этого я слишком стар, — ответил Томми. — Я уже давно вышел из подобных игр.

— С трудом верится. Это ты просто так говоришь. Или тебе велели так говорить. Ты же знаешь, что о том деле многого так и не узнали.

— О каком деле? — заинтересовался Томми.

— Думаю, что ты или слышал, или читал о нем. Кардингтонский скандал. Он произошел сразу же после другой истории — с этими чертовыми письмами и с подводной лодкой Эмлина Джонсона.

— Ах это, — вздохнул Томми. — Что-то смутно припоминаю…

— Дело, в общем-то, было не в подводной лодке, но из-за нее история привлекла к себе внимание. А потом, понимаешь ли, там были эти письма… И вся история приобрела политическую окраску. Да. Письма. Если б они до них добрались, то многое поменялось бы. Они привлекли бы внимание общества к нескольким наиболее уважаемым людям в правительстве. Просто удивительно, как иногда случаются подобные вещи. Подумать только! Предатели в самой гуще — всегда пользующиеся полным доверием, всегда отличные парни, которых никто не мог бы заподозрить… и все это время… Многое из этого так и не выплыло наружу, — полковник подмигнул. — Может быть, тебя послали туда на рекогносцировку, мой мальчик?

— На какую рекогносцировку? — спросил Томми.

— Ну этот твой дом… Как ты сказал — «Лавры»? Помню, про «Лавры» были какие-то глупые шутки… Не забывай, что сотрудники секретных служб все там перерыли. Они думали, что где-то в доме спрятаны важные улики. Кто-то считал, что их увезли за границу; называли Италию — еще до того, как кого-то стали подозревать. А другие были уверены, что они надежно спрятаны где-то в той местности. Ты же знаешь, что в домах есть и подвалы, и полы из плит, и другие вещи… Знаешь, Томми, мой мальчик, я чувствую, что ты опять вышел на охотничью тропу.

— Уверяю вас, что я больше не занимаюсь подобными делами.

— Тогда о тебе тоже никто так не думал. Помнишь? В начале прошлой войны. Когда ты встретился с этим гансом. С ним и с женщиной с книгой детских стишков в руках…^[52] Да. То была блестящая работа. Так, может быть, теперь тебя направили по новому следу?

— Глупости, — возмутился Томми. — Выбросьте все эти идеи из головы. Я уже давно на покое.

— Ты старый лис, Томми. Могу поспорить, что ты гораздо лучше, чем многие молодые. Да. Ты сидишь здесь передо мной с невинным видом, и, я полагаю, тебе не стоит задавать никаких вопросов. Я же не могу заставить тебя выдать государственные секреты… В любом случае присматривай за женой. Ты сам знаешь, что она всегда слишком высовывается. Последний раз еле-еле спаслась…

— Знаете, — ответил Томми, — мне кажется, что Таппенс просто интересует история этого места. Кто там жил и когда. Портреты бывших владельцев и все такое. А потом, она занимается садом; кроме этого, ее ничего не интересует. Сад, цветочные луковицы и все, что с этим связано.

— Может быть, я и поверю тебе, если вы проживете там годик-другой и ничего не произойдет. Но я знаю тебя, Бересфорд, и я знаю нашу миссис Бересфорд. Вместе вы та еще парочка, и готов поспорить, что у вас есть что-то на уме. Хочу предупредить, что если эти бумаги выплывут на свет божий, то произведут фурор в политической жизни, а некоторым людям это совсем не понравится. Правда-правда. А эти люди, которым все это не понравится, сейчас являются незыблемыми столпами моральных устоев! Правда, некоторые другие люди считают их очень опасными. Не забывай об этом. Они действительно опасны, а те, кто не опасен, находятся в постоянной связи с теми, кто опасен. Так что будь осторожен, и пусть твоя женушка тоже побережется.

— Честное слово, — заметил Томми, — эти ваши идеи здорово меня разволновали.

— Волнуйся сколько угодно, но присматривай за миссис Таппенс. Мне она очень нравится. Милая девочка — всегда ею была и будет.

— Только уже не девочка.

— Никогда так не говори о своей жене. Не приобретай такой привычки. Она — единственная из тысячи. Мне просто жаль того, за кем она сейчас охотится. Она ведь тоже на охотничьей тропе?

— Сомневаюсь. Скорее всего, пьет чай с какой-нибудь пожилой дамой.

— Ну, что ж… Пожилые дамы тоже иногда располагают интересной информацией. Пожилые леди и дети до пяти лет. Иногда правду сообщают люди, от которых ее меньше всего ожидаешь. Я мог бы рассказать…

— Я в этом уверен, полковник.

— Правильно, не стоит выбалтывать секреты, — покачал головой Аткинсон.

III

По дороге домой Томми наблюдал из окна поезда за деревенскими пейзажами, проносившимися мимо.

«Интересно, — говорил он сам себе, — действительно интересно. Этот человек всегда много знал. Обо всем. Но что там может быть такого, что имело бы значение именно сейчас? Ведь все уже в прошлом — я хочу сказать, что от той войны уже не осталось никаких тайн. По крайней мере, в наши дни…»

Но потом он крепко задумался. В мире возобладали новые идеи — идеи Общего рынка. Где-то на периферии своего сознания Томми размышлял о внуках и племянниках, о новом поколении — о молодых членах известных семей, которые сейчас оказывались на ключевых позициях, на властных позициях по праву своего рождения. Что, если они вдруг оказались бы нелояльны, если б на них можно было оказать давление, если б у них появились новые символы веры или возрожденные старые — что больше здесь подходит? Англия сейчас находится в странном положении. Ситуация сильно отличается от прошлого. Или она всегда была такой? Или всегда под этой внешне гладкой поверхностью бурлила черная грязь? Никакой речи о кристально-чистой воде под их островом нет и в помине. И в то же время что-то находится в постоянном движении — что-то скользкое двигалось там, где его приходится постоянно подавлять. Но, конечно же, не в такой глубокой провинции, как Холлоуквэй. Ее слава осталась в прошлом, если она вообще существовала. Сначала это была рыбацкая деревушка, которая с течением времени превратилась в Английскую Ривьеру. А теперь Холлоуквэй превратилась в обычный морской курорт, который в августе заполняется отдыхающими. Впрочем, большинство предпочитает поездки за рубеж на условиях «все включено».

IV

— Итак, — произнесла Таппенс, вставая из-за обеденного стола и переходя в другую комнату, чтобы выпить чашечку кофе. — Это было полезно или не очень? Как поживают твои старые друзья?

— Они действительно постарели, — ответил Томми. — А как твоя бабулька?

— Знаешь, пришел настройщик пианино, — начала свой рассказ Таппенс, — а после полудня пошел дождь, так что я с ней не встретилась. И очень жаль, потому что она вполне могла бы рассказать что-нибудь интересное.

— А вот мой старый приятель рассказал, — заметил Томми. — Я был здорово удивлен. Скажи, Таппенс, что ты на самом деле думаешь об этом месте?

— Ты имеешь в виду дом?

— Нет, не дом. Я сейчас говорю о Холлоуквэй.

— Милое местечко.

— А что ты подразумеваешь под словом «милое»?

— Мне кажется, это довольно точное слово. Слово, от которого обычно хотят избавиться, но я не вижу причин этому. Мне кажется, что «милым» называют место, где никогда ничего не происходит, — и не хочется, чтобы что-то там происходило. Где ты ощущаешь радость от спокойствия, которое тебя окружает.

— Ах вот как… Думаю, это связано с нашим возрастом.

— Нет. Я такой связи не вижу. Мне кажется, это все оттого, что приятно знать: есть места, где ничего не происходит. Хотя, должна сказать, сегодня кое-что чуть не произошло.

— Что ты имеешь в виду? Чуть не произошло? Ты опять занималась какими-то глупостями, Таппенс?

— Нет, конечно нет.

— Тогда что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что одна из стеклянных панелей на крыше оранжереи вчера слегка дрожала. Знаешь, как будто ее кто-то дергал. А сегодня она упала практически мне на голову. Вполне могла разрезать меня на мелкие кусочки.

— Но этого не произошло, — заметил Томми, пристально оглядывая жену.

— Нет. Мне повезло. Однако я все-таки здорово испугалась.

— Придется нам пригласить нашу старую папочку-выручалочку. Этого мастера на все руки — как там его зовут? Исаак, правильно? Надо, чтобы он проверил остальные панели; мы же не хотим, чтобы они в один прекрасный день пришибли тебя, Таппенс.

— Мне кажется, что когда покупаешь старый дом, в нем всегда отыщутся какие-то проблемы.

— А ты что, думаешь, с этим домом что-то не так, Таппенс?

— Что, ради всего святого, может быть не так с этим домом?

— Ну, понимаешь, я сегодня слышал о нем довольно странные вещи…

— Странные вещи об этом доме?

— Вот именно.

— Послушай, Томми, это невозможно, — сказала Таппенс.

— Почему же невозможно? Потому что он выглядит таким милым и невинным? Хорошо покрашенным и ухоженным?

— Нет. И хорошо покрашен, и ухожен он только благодаря нам. И невинен тоже. Когда мы его покупали, он выглядел довольно ветхим и запущенным.

— Правильно, отсюда и низкая цена.

— У тебя странный вид, Томми, — сказала Таппенс. — Что произошло?

— Ты же знаешь, что сегодня я встречался со Старым Усачом.

— Ах да, ну конечно же! Он передал мне привет?

— Конечно, передал. И посоветовал тебе побольше беспокоиться о себе, а мне — о тебе.

— Он всегда это говорит. Хотя почему я должна беспокоиться о себе в этом месте, не представляю.

— Кажется, что это и в самом деле место, где надо вести себя повнимательнее.

— На что ты намекаешь, Томми?

Таппенс, а как бы ты посмотрела на то, что он предположил или намекнул — как тебе больше нравится, — что мы находимся здесь не как вышедшие в отставку пенсионеры, а как люди, находящиеся на действительной службе? И что опять, как и во времена дела «Икс или игрек?», находимся здесь на боевом дежурстве? Что нас послала сюда секретная служба для того, чтобы мы что-то выяснили? Чтобы мы выяснили, что не так с этим местом.

— Я не знаю, кто из вас бредил — то ли ты, то ли Старый Усач, если это было его предположение.

— Его. Мне показалось, он абсолютно уверен, что мы выполняем здесь какую-то секретную миссию. Что мы должны здесь что-то разыскать.

— Разыскать? А что именно?

— Что-то, что может быть спрятано в доме.

— Спрятано в доме? Томми, кто из вас сошел с ума — ты или он?

— Тогда я подумал, что он, но теперь не уверен в этом.

— Что же можно найти в этом доме?

— Наверное, что-то, что было здесь спрятано.

— Ты говоришь о кладе? О сокровищах российской короны, которые спрятали в подвале? Да?

— Нет. Я имею в виду не клад. Что-то, что может представлять собой опасность для кое-кого.

— Очень странно.

— Почему? Ты что-то нашла?

— Нет. Ничего я не нашла. Но мне кажется, что это место связано со скандалом, который произошел бог знает сколько лет назад. То есть никто о нем точно ничего не помнит — это то, о чем могла бы рассказывать бабушка или судачить слуги. Например, у Беатрис есть подружка, которая, кажется, об этом что-то слышала. И в нем была замешана Мэри Джордан. И весь скандал был окружен тайной.

— Ну что ты выдумываешь, Таппенс? Ты что, решила вернуться к блестящим дням нашей юности, к тому, что кто-то передал девушке на борту тонущей «Лузитании» какие-то секретные бумаги, и к тем приключениям, которые произошли с нами, когда мы охотились за таинственным мистером Брауном?^[53]

— Боже, это было так давно, Томми… Тогда мы называли себя «Молодыми авантюристами». Теперь все это кажется сказкой, правда?

— Нет. Совсем не кажется. Все это случилось в реальности. Множество вещей могут быть вполне реальными, хотя тебе и трудно в это поверить. То, что случилось в этом доме, произошло лет шестьдесят-семьдесят назад. А может быть, и еще раньше.

— Так о чем же говорил Усач?

— О каких-то письмах или бумагах, — ответил Томми. — О чем-то, что могло привести — или привело — к серьезной политической нестабильности. О ком-то, кто занимал ключевой пост, хотя не должен был его занимать, и о каких-то письмах и бумагах, которые точно прикончили бы его, если б в то время выплыли на поверхность. Масса интриг, и все они происходили годы и годы назад.

— Во времена Мэри Джордан? Звучит очень маловероятно, — усомнилась Таппенс. — Томми, ты, должно быть, заснул в поезде по пути домой и все это тебе приснилось.

— Может быть, и так, — согласился ее муж. — Звучит все это действительно невероятно.

— Знаешь, я думаю, что осмотреться не помешает, — сказала Таппенс, — уж коли мы здесь поселились… — Она оглядела комнату. — Мне кажется, что здесь ничего не спрячешь, а тебе, Томми?

— Дом вообще не похож на место, где можно что-то спрятать. Да и с тех пор тут перебывала масса людей.

— Ну да. Насколько я понимаю, одну семью сменяла другая. Если что-то и спрятали, то или в мезонине, или в подвале. Или под полом веранды… Да где угодно.

— В любом случае это будет здорово, — продолжила Таппенс. — Знаешь, когда нам нечем будет заняться, а спины станут разламываться после высадки цветочных луковиц, мы займемся этими поисками. Серьезно, начиная, как и положено, с вопроса: «Если б это был я, то куда решил бы их спрятать, чтобы никто не смог бы обнаружить?..»

— Не думаю, чтобы здесь было нечто, что еще никто не обнаружил, — сказал Томми. — Со всеми этими садовниками, перестройками и разными семьями, которые здесь жили… Да еще вспомни про агентов по недвижимости и всех остальных.

— Знаешь, никогда ничего нельзя знать наперед. Они могут быть спрятаны в каком-нибудь чайнике.

Таппенс поднялась, подошла к камину, встала на стул и взяла фаянсовый чайник. Сняв крышку, заглянула внутрь и объявила:

— Здесь ничего нет.

— Самое неподходящее место, — сказал Томми.

— Ты что, думаешь, — сказала Таппенс голосом, в котором было больше надежды, чем уныния, — что кто-то попытался избавиться от меня и ослабил панель в потолке теплицы, чтобы та упала прямо мне на голову?

— Маловероятно, — ответил Томми. — Скорее уж это было направлено против старины Исаака.

— Ты меня разочаровал, — произнесла Таппенс. — Мне хотелось бы думать, что я была на волосок от смерти.

— Но все равно, давай-ка поосторожнее. И я тоже постараюсь не выпускать тебя из виду.

— Вечно ты меня оберегаешь, — заметила Таппенс.

— И это замечательно. Ты должна быть счастлива, что твой муж так о тебе беспокоится.

— А в тебя в поезде никто не стрелял? Никто не пытался взорвать рельсы? Нет? — поинтересовалась Таппенс.

— Нет, — ответил Томми. — Но в следующий раз, когда соберемся поехать куда-нибудь, надо будет обратить внимание на тормоза… Нет, все это не лезет ни в какие ворота, — добавил он.

— Конечно, не лезет, — согласилась Таппенс. — И тем не менее…

— Что «тем не менее»?

— Мне даже нравится поразмышлять об этом в таком ключе.

— О том, что Александра убили, потому что ему было что-то известно? — спросил Томми.

— Он действительно знал что-то о том, кто убил Мэри Джордан. Это один из нас… — Внезапно лицо Таппенс осветилось. — Из нас… — повторила она с ударением. — Нам необходимо узнать все «о них». О тех, кто жил в этом доме в прошлом. Мы с тобой должны раскрыть убийство. Окунуться в прошлое и раскрыть его. Узнать, где и почему оно произошло. Мы ведь еще не пытались посмотреть на это дело под таким углом.

Глава 5
Методы расследования

— Где, черт возьми, тебя носило, Таппенс? — потребовал ответа муж, вернувшись в дом на следующий день.

— Как раз перед твоим приходом я была в подвале, — ответила женщина.

— Это я вижу, — заметил Томми. — Очень хорошо вижу. Ты знаешь, что твои волосы все в паутине?

— В этом нет ничего удивительного. В подвале полно паутины. Больше там ничего не оказалось, — сказала Таппенс. — Если не считать нескольких флаконов лавровишневой воды^[54].

— Лавровишневой воды? — переспросил Томми. — Это интересно.

— Правда? А ее что, пьют? По-моему, это вряд ли.

— Нет, — ответил Томми. — Ее не пьют. Люди мажут ею волосы. Мужчины, а не женщины.

— Думаю, что ты прав, — согласилась Таппенс. — Помню, мой дядя… да, я помню, как он пользовался лавровишневой водой. Обычно ее привозил ему его друг из Америки.

— Да неужели? Очень интересно.

— Мне это совсем не кажется интересным, — ответила Таппенс. — И нам это никак не поможет. То есть я хочу сказать, что во флаконе с лавровишневой водой ничего не спрячешь.

— Ах вот, значит, чем ты занималась, — поисками.

— Надо же было с чего-то начинать, — пояснила Таппенс. — Если то, что твой приятель сказал тебе, — правда, в доме действительно может быть что-то спрятано, хотя представить себе, что или где, довольно затруднительно, потому что когда ты выезжаешь из дома или умираешь в нем, его после тебя чистят. Понятно? Я хочу сказать, что любой, кто унаследует этот дом, вынесет и продаст всю мебель, а если что-то оставит, то это продадут уже следующие жильцы. Поэтому все, что есть сейчас в доме, принадлежит максимум предпоследним его жильцам. И ни в коем случае не более ранним.

— Тогда почему кто-то хотел нанести тебе рану и заставить нас выехать из этого дома? Если, как ты говоришь, здесь нет ничего, что мы могли бы найти?

— Это твоя идея, — заявила Таппенс. — И она необязательно правильная. В любом случае сегодняшний день не потерян полностью. Кое-что я все-таки нашла.

— Что-то связанное с Мэри Джордан?

— Не совсем. Как я уже сказала, на подвал надежды мало. Там лежит какое-то старье, связанное, на мой взгляд, с фотографированием. Знаешь, лампы для проявки или чем там они пользовались в старые времена, с красным стеклом, и эти флаконы с лавровишневой водой. Но ни одна из плит на полу не выглядела так, что ее можно приподнять и что-то отыскать под ней. Несколько полуразвалившихся чемоданов, несколько жестяных емкостей, но в них уже ничего нельзя спрятать. Если до них дотронуться, то они просто превратятся в пыль. Так что — полная неудача.

— Мне очень жаль, — сказал Томми. — Никакого удовлетворения.

— Зато некоторые другие вещи оказались интересными. А сейчас я, пожалуй, пройду наверх и избавлюсь от этой чертовой паутины. С ней я совершенно не могу говорить.

— Думаю, что ты права, — сказал Томми. — Уверен, что, покончив с ней, ты будешь выглядеть гораздо лучше.

— Если ты хочешь, чтобы мы с тобой были настоящей любящей супружеской парой, — сказала Таппенс, — то, глядя на меня, ты всегда должен думать о том, что твоя жена — настоящая красавица, несмотря на возраст.

— Таппенс, моя дорогая, — заявил Томми, — для меня ты всегда самая красивая. А сейчас у тебя с левого уха свешивается комок паутины, который делает тебя вообще неотразимой. Как локон императрицы Евгении^[55], с которым ее иногда изображают в кино. Знаешь, тот, что спускается до середины ее шеи. А в твоем, кажется, есть еще и паук.

— Вот это мне совсем не нравится! — воскликнула Таппенс.

Рукой она смахнула паутину, после этого поднялась наверх и присоединилась к Томми позже. Ее ожидал бокал, на который она посмотрела с сомнением.

— Ты же не налил мне лавровишневую воду, а?

— Нет. Мне самому тоже почему-то не хочется ее пить.

— Ну что ж, — сказала Таппенс, — тогда позволь мне продолжить…

— Ну конечно. Ты это и так сделаешь, но хочется думать, что это я подвиг тебя на сие повествование.

— Так вот, тогда я сказала себе: «Где бы я спрятала здесь вещи, которые никто не должен найти?»

— Что ж, — заметил Томми, — очень логично.

— И тогда я стала мысленно перебирать места, подходящие для этого. Первое, что пришло мне в голову, были внутренности Матильды.

— Прости, не понял.

— Внутренности Матильды. Игрушечной лошади. Я же тебе о ней рассказывала. Она из Америки.

— Здесь действительно много вещей из Америки, — заметил Томми. — Лавровишневая вода ведь тоже оттуда.

— Так вот, старина Исаак рассказал мне, что у лошади есть дыра в животе — так это и оказалось, и она была полна странными обрывками бумаги. Но ничего интересного. Хотя это именно то место, где можно было бы легко спрятать что угодно.

— Согласен.

— Ну и, конечно, Любимая. Я еще раз ее осмотрела. У нее достаточно старое сиденье, покрытое выцветшей материей, но под ним тоже ничего не оказалось. Чьих-либо личных вещей тоже не наблюдалось. Поэтому я опять задумалась. Ведь у нас еще оставались книжные полки и книги. А люди иногда что-то прячут в книгах. А ведь мы еще не кончили разбирать книги в комнате наверху, правильно?

— А я думал, что мы закончили, — с надеждой в голосе сказал Томми.

— Не совсем. Осталась еще нижняя полка.

— Ах, эта… ну это совсем просто. Там же не надо ставить стремянку, чтобы до нее дотянуться.

— Правильно. Поэтому я поднялась в ту комнату, уселась на полу и просмотрела книги на нижней полке. Большинство из них оказались проповедями. Чьи-то древние проповеди, записанные методистским священником. Они были совсем неинтересные, поэтому я их все вывалила на пол. И вот тут я совершила открытие. В самом низу кто-то когда-то проделал сквозное отверстие и напихал туда всякой ерунды. В основном порванных книг. Одна из них, в коричневом переплете, была довольно увесистая, и я вытащила ее, чтобы получше рассмотреть. Ведь никогда не знаешь наверняка, что это может быть. И знаешь, что я нашла?

— Не имею ни малейшего представления. Наверное, первое издание «Робинзона Крузо» или что-то не менее ценное?

— Нет. Это оказался именинный альбом.

— Это еще что такое?

— Раньше они были популярны. Во времена Паркинсонов. Или еще раньше. В любом случае он оказался рваным и потертым, совсем недостойным того, чтобы его хранили, — я еще подумала, что он никому не нужен. Но вещь это старая, и в ней можно найти что-нибудь интересное, подумала я.

— Понятно. Ты подумала, что нечто могли спрятать между листами этого альбома.

— Вот именно. Хотя это и оказалось не так. Все не столь просто, но я все еще очень внимательно изучаю его. Я еще не просмотрела его весь. Понимаешь, в нем могут быть какие-нибудь интересные имена или что-то в этом роде.

— Возможно. — Голос Томми был полон скепсиса.

— И больше ничего. Это единственное, что я смогла разыскать среди книг. Больше на нижней полке ничего не было. Теперь нам осталось просмотреть все шкафы.

— А это мысль, — заинтересовался Томми. — В мебели обычно хранится множество секретов — например, тайные ящики…

— Нет, Томми, ты опять ошибаешься. Я хочу сказать, что вся мебель в доме принадлежит Мы переехали в пустой дом и привезли ее с собой. Единственное, что здесь относится к старым временам, так это бардак в месте, которое называют Кэй-Кэй, который состоит из старых игрушек и садовых скамеек. То есть в самом доме не осталось никакой антикварной мебели. Тот, кто жил здесь перед нами, или увез ее с собой, или продал. Со времен Паркинсонов здесь перебывала целая куча жильцов, поэтому вещей самих Паркинсонов здесь точно не осталось. Но кое-что я все-таки нашла. Может быть, это нам как-то поможет.

— Что именно?

— Фарфоровые стойки для меню.

— Фарфоровые стойки для меню?

— Именно. В том старом шкафу, в который мы никак не могли попасть. В том, что стоит под лестницей. А в старой коробке — которая, кстати, стояла именно в Кэй-Кэй, — я нашла ключ. Смазала его маслом и смогла открыть дверь шкафа. Он был пуст. Просто грязный шкаф с осколками разбитого фарфора. Думаю, что он остался от последних жильцов. А вот на верхней полке оказались эти фарфоровые стойки Викторианской эпохи, которые люди использовали во время торжественных обедов. Потрясающе, что они ели на этих обедах, — блюда просто восхитительные. Я зачитаю тебе после обеда. Совершенно восхитительно. Два супа — один бульон и один настоящий суп; помимо этого, два сорта рыбы и две перемены закусок; а уже потом салат или что-то в этом роде. А уже после этого следовало мясо и… я не знаю, что после него. Наверное, сорбет — это ведь вариант мороженого, правильно? И вот после всего этого подавался салат с лобстерами! Ты можешь себе это представить?

— Хватит, Таппенс, — взмолился Томми. — Боюсь, что больше я не выдержу.

— Знаешь, это показалось мне интересным. Относится к прошлому и все такое… Мне кажется, этим стойкам очень много лет.

— И что ты ждешь от всех этих открытий?

— Я думаю, самым перспективным является этот именинный альбом. Я увидела в нем имя Уинифред Моррисон.

— И что из этого?

— Понимаешь, мне кажется, что Уинифред Моррисон — это девичья фамилия старой миссис Гриффин. Той, с которой я пила чай несколько дней назад. Она здесь одна из старейшин и поэтому помнит или знает массу вещей о том, что происходило еще до нее. Надеюсь, что она помнит некоторые имена из этого альбома или слышала о них. Это может дать нам что-то новенькое.

— Может быть… — Было видно, что Томми все еще сомневается. — Но я все еще думаю…

— И о чем же ты думаешь? — поинтересовалась Таппенс.

— Не знаю, что и думать, — ответил Бересфорд. — Давай ляжем в постель и хорошенько выспимся. Как ты думаешь, может быть, нам вообще отказаться от всей этой истории? Зачем нам знать, кто убил Мэри Джордан?

— А разве тебе это неинтересно?

— Нет, — ответил Томми. — По крайней мере… ладно, сдаюсь. Ты меня здорово этим заинтересовала, признаюсь.

— Ну а что удалось выяснить тебе? — спросила Таппенс.

— Сегодня для этого у меня не было времени. Но я получил еще несколько источников информации. И поручил этой женщине, о которой тебе говорил — ну той, что хорошо умеет работать с информацией, — я дал ей несколько поручений.

— Ах вот как, — заметила Таппенс. — То есть мы продолжаем надеяться на лучшее. Все это глупости, но глупости забавные.

— Только не уверен, что в конце концов это окажется столь же забавно, как тебе этого хотелось бы, — предупредил Томми.

— Ну и что? — спросила Таппенс. — Не важно, мы все равно сделаем все, что в наших силах.

— Только не пытайся заниматься этим сама, — попросил Томми. — Это волнует меня больше всего, когда меня нет рядом.

Глава 6
Мистер Робинсон

I

— Интересно, чем сейчас занимается Таппенс, — сказал Томми, глубоко вздохнув. — Простите, я не расслышал, что вы сказали.

Он повернул голову и внимательно посмотрел на мисс Коллодон. Она выглядела худой и измученной. Ее седые волосы находились в процессе восстановления от нещадного использования перекиси водорода, что должно было сделать ее моложе (и чего не произошло). Теперь же она экспериментировала с различными оттенками серого: пепельным, стальным и так далее, которые могли подойти даме в возрасте между шестьюдесятью и шестьюдесятью пятью, посвятившей себя исследованиям. На ее лице было выражение аскетического превосходства и непоколебимой веры в свои собственные достоинства.

— Простите, мисс Коллодон, — сказал Томми. — Я просто… просто задумался, знаете ли. Просто думал.

Так чем же она занимается, продолжал размышлять Томми, стараясь не произносить это вслух. Готов спорить, какими-то глупостями. Например, продолжает съезжать в этой идиотской детской тележке с холма, пока та не развалится на куски и что-нибудь ей не сломает. Сейчас модно говорить о сломанных бедрах, хотя непонятно, почему бедра более уязвимы, чем другие кости. Наверняка она сейчас занимается какими-нибудь глупостями, продолжал он свои размышления, а если это не глупости, то наверняка что-то крайне опасное. Именно опасное. Ему всегда было трудно держать Таппенс подальше от опасности. Томми лениво вспоминал различные происшествия, которые случались с ней в прошлом. Неожиданно он вспомнил цитату и произнес ее вслух:

Мисс Коллодон среагировала настолько быстро, что Томми был шокирован.

— Флекер, — сказала она. — Флекер. Там еще были Врата Пустыни, Пещера Бед, Форт Страха…

Томми уставился на нее недоумевающим взглядом, а потом понял, что мисс Коллодон решила, что он хочет попросить ее исследовать поэтическую проблему, а именно: откуда эта цитата и перу какого поэта она принадлежит. Проблема с мисс Коллодон состояла в том, что ее знания были поистине энциклопедическими.

— Я задумался о жене, — пояснил Томми извиняющимся голосом.

— А-а-а, — ответила мисс Коллодон.

В глазах ее появилось новое выражение. Скорее всего, какая-то домашняя проблема, связанная с супругой, подумалось ей. Надо будет предложить ему адрес конторы, которая занимается семейными проблемами, — они смогут помочь ему в налаживании его семейной жизни.

— Вам удалось сделать что-нибудь относительно того вопроса, о котором мы говорили с вами пару дней назад? — поспешно спросил Томми.

— Конечно. В этом не было ничего сложного. Очень помог Сомерсет-хаус. Не думаю, чтобы вас интересовало там что-то особенное, но у меня есть данные по целому ряду смертей, свадеб и рождений.

— И что, все они касаются Мэри Джордан?

— Джордан — да. Что же касается Мэри, то могу предложить на выбор Марию и Полли Джордан. А также Молли Джордан. Я просто не знаю, какая из них может вам подойти. Вот, возьмите.

Она протянула Томми напечатанный на машинке листок бумаги.

— Благодарю вас, большое спасибо.

— Там есть также несколько адресов. Тех, о которых вы меня спрашивали. К сожалению, я не смогла выяснить адрес майора Далримпла. В наше дни люди часто переезжают с места на место. Однако я полагаю, что через пару дней у меня появится эта информация. А вот адрес доктора Хезелтайна. В настоящее время он проживает в Сербитоне.

— Большое спасибо, — вновь поблагодарил Томми. — Думаю, что с него я и начну.

— Что-то еще?

— Да. У меня к вам шесть вопросов — вот список. Некоторые из них могут выходить за рамки вашей компетенции.

— Ну, что же, — сказала мисс Коллодон с абсолютной уверенностью в голосе. — Вы знаете, что у меня своя метода. Сначала надо узнать места, где вы можете задать свои вопросы. Но этого, как правило, еще недостаточно. Помню — это было уже много лет назад, — только начиная заниматься подобными исследованиями, я выяснила, что большую помощь в этом может оказать справочная Селфриджа^[56]. Им можно было задать любые вопросы о самых невероятных вещах, и они всегда умудрялись дать какой-то ответ или подсказать, где можно быстро получить данную информацию. Правда, сейчас они уже этим не занимаются. В наше время большинство задаваемых вопросов касаются, например, наилучших способов самоубийства или чего-то в этом роде. Самаритяне^[57], знаете ли. А потом, естественно, масса вопросов, касающихся составления завещаний и охраны авторских прав. Работа за границей и иммиграционное законодательство. Да, у меня очень широкий круг интересов.

— Я в этом уверен, — поддакнул Томми.

— Лечение алкоголизма, например. Сейчас этим занимается множество организаций — некоторые из них лучше, другие хуже. У меня есть целый список, достаточно всеобъемлющий, в который входят наиболее надежные…

— Я это запомню. Но только если пойду по этой дорожке. Что во многом будет зависеть от того, что мне удастся сделать сегодня.

— Ну что вы, мистер Бересфорд, я не вижу у вас никаких признаков алкоголизма.

— Нос еще не покраснел? — спросил Томми.

— Хуже всего женский алкоголизм, — поделилась с ним мисс Коллодон. — Им гораздо сложнее бросить, если можно так сказать. У мужчин тоже случаются рецидивы, но у них они не такие тяжелые. А вот женщины… многие из них, знаете ли, выглядят вполне здоровыми и в больших количествах поглощают лимонад, а потом, в один прекрасный вечер, во время какого-нибудь мероприятия, все начинается сначала.

Теперь пришла ее очередь посмотреть на часы.

— Боже, у меня же скоро следующая встреча! А мне еще добираться до Аппер-Гросвенор-стрит…

— Благодарю вас за то, что вы уже сделали, — поблагодарил Томми.

Он вежливо открыл дверь, помог мисс Коллодон надеть пальто и, вернувшись в комнату, сказал:

— Надо будет не забыть сказать Таппенс сегодня вечером, что мои вопросы заставили моего агента поверить, что моя жена алкоголичка и что из-за этого наша семейная жизнь на грани распада. Боже мой, что же будет дальше?

II

А дальше была встреча в недорогом ресторане по соседству с Тоттенхэм-Корт-роуд.

— Не верю своим глазам! — воскликнул мужчина средних лет, вскакивая с места, на котором ждал кого-то. — Да ведь это же Рыжий Том собственной персоной… Ни за что тебя не узнал бы!

— Возможно, и так, — ответил Томми. — Рыжины совсем не осталось. Так что теперь я Седой Том.

— Ну, в этом ты не одинок… Как здоровье?

— Да как у всех. Сам знаешь. Постепенно ухудшается.

— Сколько же лет мы не виделись? Два года? Восемь? Одиннадцать?

— Ну, это ты загнул, — заметил Томми. — Мы встречались на обеде по поводу выставки мальтийских кошек в прошлом году. Ты что, не помнишь?

— Ах да, теперь вспомнил… Жалко, что мы тогда так и не поговорили. Прекрасное место и жуткая еда. Так чем же ты теперь занимаешься, старина? Все еще шпионишь потихоньку?

— Нет, — ответил Томми. — Со шпионажем покончено.

— Боже мой… Какое разбазаривание твоих навыков.

— А как ты, Отбивная?

— Я уже слишком стар, чтобы таким образом служить Родине.

— Так что же, со шпионажем покончено?

— Думаю, что нет. Но теперь этим занимаются светлые головы. Те, кто закончил университеты и срочно нуждался в работе. Ты где теперь живешь? В прошлом году я посылал тебе открытку на Рождество. Правда, каюсь, я послал ее только в январе, но она вернулась со штампом «Адресат неизвестен».

— Правильно. Мы теперь переехали в деревню. Рядом с морем. В Холлоуквэй.

— Холлоуквэй. Холлоуквэй… Звучит знакомо. Там было когда-то что-то по твоей части.

— Нет, не по моей, — возразил Томми. — Хотя я и слышу об этом постоянно, с того момента как мы переехали. Легенды прошлого. Все происходило не менее шестидесяти лет назад.

— Что-то связанное с подводной лодкой, правильно? С чертежами подводной лодки, которые кому-то продали… Я уже успел позабыть, кому что тогда продавали. Может быть, японцам, а может быть, русским. А может быть, еще доброму десятку стран… Обычно с вражескими агентами встречались возле Риджентс-парк или где-нибудь в этом роде. Встречались с каким-нибудь третьим секретарем посольства. И в помине не было такого количества красивых шпионок, как об этом пишут в романах.

— Я бы хотел спросить тебя кое о чем, Отбивная.

— Ах вот так? Ну что ж, попробуй. Моя жизнь сейчас течет безо всяких происшествий. Марджери… а ты помнишь Марджери?

— Ну конечно, помню. Я ведь тогда чуть не попал на ваше венчание.

— Знаю. Но не попал — поскольку то ли не смог, то ли перепутал поезда, как-то так… Сел в поезд, который ехал в Шотландию вместо Саутхолла. Но, в общем-то, это и хорошо. Ничего путного из этого не получилось.

— Ты что, так и не женился?

— Да нет, жениться-то я женился. Но почему-то у нас не склеилось. Так что через полтора года мы разбежались. Она опять вышла замуж, я — нет, но на жизнь не жалуюсь. Живу в Литтл-Поллон. Вполне сносное поле для гольфа. Со мной живет моя сестрица. Она вдова с довольно приличным наследством, так что у нас все в порядке. Правда, слегка глуховата и не слышит, что я ей говорю, так что приходится разрабатывать легкие.

— Ты сказал, что что-то слышал о Холлоуквэй. Там действительно происходило что-то связанное со шпионажем?

— Знаешь, сказать по правде, старина, это было так давно, что я плохо помню. Но в то время шум был большой. Блестящий молодой морской офицер, абсолютно вне подозрений, на девяносто процентов чистокровный британец, надежный на все сто пять процентов, — и в результате все оказалось фикцией. Был на содержании… черт, не помню уже, кто ему платил. Скорее всего, немцы. Это было еще до войны четырнадцатого года. Думаю, что так.

— Насколько я понимаю, во всем этом была замешана какая-то женщина, — намекнул Томми.

— Помню, что слышал о какой-то Мэри Джордан… кажется, так ее звали. Не забывай, что я не совсем уверен во всем этом. Информация тогда просочилась в газеты… кажется, он был женат. Я имею в виду этого моряка вне подозрений. Так вот, его жена вошла в контакт с русскими… хотя нет, что-то похожее произошло позже. Все эти дела на одно лицо — их так легко перепутать… Жена считала, что у него маленькая зарплата, что в переводе на нормальный язык значило, что ей не хватало денег. И вот… послушай, а зачем тебе надо все это старье? И какое оно имеет отношение непосредственно к тебе? Я знаю, что когда-то ты имел отношение то ли к спасшимся с «Лузитании», то ли к утонувшим на ней, правильно? Если уж ударяться в воспоминания… То ли ты, то ли твоя жена были с этим связаны.

— Мы оба, — ответил Томми. — И все это было так давно, что я уже ничего про это не помню.

— Там ведь тоже была замешана какая-то женщина. Звали ее то ли Джейн Фиш, то ли Джейн Уэйл…

— Джейн Финн, — подсказал Томми.

— И где она теперь?

— Она вышла замуж за американца.

— Понял… Что ж, очень здорово. Когда встречаешься со старым приятелем, разговор невольно переходит на старых друзей и на то, кто чем теперь занимается. И вот тогда-то и выясняется, что некоторые из старых друзей умерли, что сильно тебя удивляет, поскольку они казались бессмертными. Эх и в сложном же мире мы живем…

Томми согласился, что мир действительно сложен, и как раз в этот момент подошел официант. Что господа пожелают?.. После этого беседа носила исключительно гастрономический характер.

III

После ланча у Томми было назначена еще одна встреча — на этот раз с мрачным серым человеком, который сидел в офисе и совершенно явно сожалел о том времени, которое тратит на Томми.

— Ничего точно я сказать не могу. Конечно, я в общих чертах знаю, о чем вы говорите, — в то время это дело активно обсуждалось, оно даже привело к серьезным политическим последствиям, — но никакой точной информацией не располагаю, понимаете? Она быстро вылетает из головы, после того как газеты переключаются на какой-нибудь новенький скандал.

Он немного порассуждал о некоторых событиях в своей жизни, когда неожиданно случалось что-то, чего он совершенно не ожидал, или когда его подозрения обострялись из-за какого-то пустякового события.

— У меня есть человек, который мог бы вам помочь, — сказал он. — Вот его адрес. Я с ним уже договорился. Он хороший парень и все знает. Можете быть уверены, что лучше его никого нет. Абсолютно. Одна из моих дочерей — его крестная. Поэтому-то он так любезен со мной и всегда, если может, выручает меня. Вот я и попросил его встретиться С вами. Сказал ему, что вас интересует последняя информация по некоторым вопросам, и отрекомендовал вас соответствующим образом. Он уже, оказывается, слышал о вас, так что согласился вас принять. В три сорок пять. Вот адрес. Его офис расположен в Сити. Вы с ним когда-нибудь встречались?

— Не думаю, — сказал Томми, глядя на карточку с именем и адресом. — Нет.

— Глядя на него, никогда не подумаешь, что он может что-то знать. Такой большой и желтый…

— Большой и желтый, — повторил Томми.

Эта информация мало что ему дала.

— Он лучший, — повторил серый знакомый Томми. — Самый лучший. Сходите к нему. У него наверняка есть что вам рассказать. Успехов, старина.

IV

Томми, который благополучно разыскал в Сити требуемый офис, был принят мужчиной лет 35–40, который смотрел на него глазами человека, готового на все. Бересфорд почувствовал, что его подозревают во многих грехах — в том, что он пронес бомбу в незаметном контейнере, в том, что он собирается что-то угнать, или захватить заложников, или, на худой конец, взять всех присутствовавших на мушку. Это заставило его сильно разнервничаться.

— У вас назначена встреча с мистером Робинсоном? Во сколько, как вы сказали?.. Ага, в три сорок пять. — Мужчина посмотрел в расписание. — Мистер Томас Бересфорд, правильно?

— Да, — ответил Томми.

— Понятно. Напишите вот здесь ваше имя.

Томми расписался там, где ему указали.

— Джонсон.

Молодой человек, лет двадцати трех, был похож на призрак, поднявшийся из-за стола, разделенного стеклом.

— Слушаю вас, сэр.

— Проводите мистера Бересфорда на четвертый этаж в кабинет мистера Робинсона.

— Будет сделано, сэр.

Он провел Томми в лифт, который, как и большинство лифтов, имел свое собственное представление о том, как обращаться со своими пассажирами. Двери раздвинулись, Томми вошел, и двери чуть не прихлопнули его, закрывшись менее чем в дюйме за его спиной.

— Сегодня прохладно, — Джонсон показал свое расположение к человеку, который был допущен к самому великому из всех великих.

— Да, — согласился Томми. — После полудня еще прохладно.

— Кто-то говорит, что это из-за загрязнения окружающей среды, а кто-то — из-за того, что в Северном море добывают природный газ.

— Об этом я еще не слышал, — поддержал разговор Томми.

— Но мне с трудом в это верится, — заключил мистер Джонсон.

Они проехали мимо второго и третьего этажей и остановились на четвертом. Джонсон вывел Томми, которого опять чуть не прихлопнули двери, в коридор, приведший их к двери. Затем постучал, подождал, пока его не пригласили войти, открыл дверь, подтолкнул Томми через порог и объявил:

— Мистер Бересфорд, сэр. По договоренности.

Выйдя из комнаты, он закрыл за собой дверь. Томми прошел вперед. Казалось, что всю комнату занимает письменный стол невероятных размеров. За столом сидел довольно крупный мужчина, высокий и грузный. У него было, как Томми уже слышал от своего знакомого, крупное и желтое лицо. Томми не мог понять, к какой национальности он принадлежит. Этот человек мог быть кем угодно, но Томми он почему-то показался иностранцем. Может быть, немец? Или австриец? А может, японец… Или абсолютный англичанин.

— Мистер Бересфорд, — произнес он, вставая и пожимая Томми руку.

— Прошу прощения, что отрываю вас от дел, — произнес Томми.

У него было ощущение, что он уже встречался с мистером Робинсоном или что кто-то его ему показывал. Это была случайная встреча, и тогда мистер Робинсон был очень важной фигурой. Что-то подсказывало Томми (или он это сразу почувствовал), что мистер Робинсон все еще остается очень важной фигурой.

— Я полагаю, что вам нужна какая-то информация. Ваш знакомый — не помню, как его зовут, — вкратце рассказал мне об этом.

— Я не знаю… то есть я хочу сказать, что, может быть, мне не стоило вас беспокоить… Мне кажется, что это не очень важно. Скорее это просто… просто…

— Просто идея?

— В какой-то степени это идея моей жены.

— Я слышал о вашей жене. И о вас тоже. Дайте-ка подумать. Последний раз это было дело «Икс или игрек?», не так ли? Или наоборот? М-м-м… Да, я помню. Помню все факты и обстоятельства. Вы тогда вышли на этого коммандера^[58]. Он служил в нашем флоте, но на поверку оказался очень важным Гансом. Видите, я все еще иногда называю их Гансами… Конечно, я понимаю, что сейчас времена изменились и все мы члены Общего рынка; можно сказать, все ходим в один и тот же детский садик… Знаю, что вы тогда проделали отличную работу. Просто великолепную. И ваша супруга тоже. Можете мне поверить. Все эти детские книги… Я помню. Гуси, гуси, га-га-га — ведь именно это, кажется, позволило раскрыть всю операцию. Есть хотите — да-да-да…

— Странно, что вы это запомнили, — с большим уважением заметил Томми.

— Знаю. То, что кто-то что-то еще помнит, всегда вызывает удивление. А это пришло мне в голову только сейчас. Глупо, знаете ли, но никто ничего не мог заподозрить, правда?

— Да. Маскировка была прекрасная.

— Ну а какие проблемы у вас сейчас? Что произошло?

— Знаете, в общем-то, ничего, — сказал Томми. — Все это просто…

— Да ладно вам. Просто расскажите своими словами. И не надо ничего себе придумывать. Просто расскажите мне всю историю. Присаживайтесь. Дайте отдохнуть ногам. Вы же знаете — или скоро узнаете, когда станете постарше, — что очень важно давать ногам отдохнуть.

— Думаю, что для этого знания я уже достаточно стар, — ответил Томми. — И впереди меня уже мало что ждет, кроме гроба в предначертанный мне день.

— Я бы так не сказал. Уверяю вас, после того как достигаешь определенного возраста, можно продолжать жить практически вечно. Так в чем же дело?

— Если коротко, — начал Томми, — то мы с женой переехали в новый дом, так что пришлось пройти через все проблемы, связанные с переездом…

— Я это знаю, — заметил мистер Робинсон. — Да, все это мне знакомо. Электрики, ползающие под полом. Дырки, которые они в нем проделывают и в которые вы проваливаетесь, и…

— Те люди, которые продали нам дом, хотели избавиться от некоторых книг. Детских книг и всякого такого. Знаете, Хенти и ему подобные.

— Знаю. Хенти я помню еще по своей юности.

— И вот в одной книге, которую перечитывала моя жена, мы обнаружили подчеркнутые слова. То есть скорее были подчеркнуты буквы, которые, если выписать их отдельно, складывались в предложение. И вот… то, что я собираюсь вам сказать, прозвучит достаточно глупо…

— Это уже кое-что, — вставил мистер Робинсон. — Если вещь звучит глупо, то я обязательно должен услышать ее.

— Так вот, там было написано: Мэри Джордан не умерла своей смертью. Это должен быть один из нас.

— Очень, очень интересно, — заинтересовался мистер Робинсон. — Никогда в жизни не встречал подобного. Именно так и написано? Мэри Джордан не умерла своей смертью? И кто же это написал? Это вы выяснили?

— Скорее всего, мальчик школьного возраста. По фамилии Паркинсон. Мы полагаем, что он был один из тех Паркинсонов, которые когда-то жили в доме. По крайней мере, он похоронен на церковной земле.

— Паркинсон, — произнес мистер Робинсон. — Подождите минутку… Дайте подумать. Паркинсон — да, такое имя звучало в связи с какими-то делами, но иногда трудно бывает вспомнить, кто, что и почему…

— И нам очень захотелось узнать, кто же такая эта Мэри Джордан.

— Потому что она умерла не своей смертью? Да, думаю, что это очень похоже на вас. Выглядит все очень странно… Так что же вы о ней узнали?

— Абсолютно ничего, — ответил Томми. — Кажется, что ее никто не помнит и ничего о ней не рассказывает. Правда, кто-то все-таки сказал, что она была, как это теперь называется, компаньонкой или гувернанткой. Что-то похожее на это. Больше никто ничего не помнит. То ли мадмазель, то ли фройлен — так нам сказали. Понимаете, все это очень сложно.

— И она умерла — а от чего она умерла?

— Кто-то вместе со шпинатом принес из огорода листья наперстянки — принес случайно, — и они их съели. Заметьте, что такая смерть вряд ли вызвала бы какие-то подозрения.

— Согласен, — подтвердил мистер Робинсон. — Доза слишком мала. Но если после этого поместить сильную дозу алкалоида дигиталиса в кофе, а потом убедиться, что Мэри Джордан этот кофе выпила, или поместить то же вещество в коктейль перед обедом, то все будет выглядеть как случайное отравление. Несчастный случай. Но Александра Паркера, или как там звали этого мальчика, провести не удалось? У него были другие объяснения, правильно? Что-то еще, Бересфорд? Когда это случилось? Во время Первой или Второй мировой войны или еще до этого?

— До этого. Среди старого населения нашей деревни бытует мнение, что она была немецкой шпионкой.

— Я помню тот случай — это была большая сенсация. Любой немец, который работал в Англии до тысяча девятьсот четырнадцатого года, априори считался немецким шпионом. Замешанный в это английский офицер был «вне всяких подозрений». Я всегда с подозрением отношусь к людям «вне всяких подозрений». Все это было так давно… Никто и не вспоминал об этом в последние годы. То есть я имею в виду, не так, как теперь иногда бывает — какие-то тайны раскрываются на потеху публике.

— Понятно, но все эти сведения довольно фрагментарны.

— Да. Именно так. То дело всегда связывали с тайной информацией о субмаринах, которая была похищена приблизительно в то же время. Что-то там еще было связано с авиационными секретами. Именно это и вызвало у публики повышенный интерес, как вы можете догадаться. Но там было еще много всего. Важная политическая составляющая, знаете ли. В это дело были замешаны многие известные политики. Знаете, о которых люди обычно говорят: «В этом парне есть настоящая чистота». «Настоящая чистота» для политика так же опасна, как «вне подозрений» для военного. Настоящая чистота, как же, — продолжал мистер Робинсон свой рассказ. — Хорошо помню это по последней войне. Некоторым как раз совсем не хватало той чистоты, которую им приписывали. Помню, один из них жил здесь неподалеку. И, по-моему, у него был дом на побережье. Собрал множество последователей, знаете ли, и все они как один превозносили Гитлера. Говорили, что наш единственный шанс — это договориться с ним. Этот парень производил впечатление благородного человека, и некоторые из его идей были не так плохи. Был сдвинут на желании покончить с бедностью, несправедливостью и другими трудностями. Вот так. Дул в фашистскую трубу и не называл это фашизмом. Так же было и в Испании, знаете ли. С Франко и со всеми остальными. Ну и, конечно, со стариной Муссолини. Да. Перед войной всегда возникает масса подводных течений. Но они никогда не выходили на поверхность, и поэтому мало кто об этом знает.

— А вы, мне кажется, знаете все, — вставил Томми. — Прошу прощения, может быть, это звучит грубовато, но меня потрясает то, что мне удалось встретиться с человеком, который знает все обо всем.

— Ну, я всегда держал ушки на макушке, как говорится. Знаете, надо всегда держаться немного в стороне или на заднем фоне. Тогда можно многое услышать. Кроме того, многое могут рассказать старые приятели, которые сами были в деле и многое знают. Думаю, что именно с них вы и начали?

— Да, — признался Томми, — совершенно верно. Я встретился со старыми друзьями, которые, в свою очередь, встречались со своими старыми друзьями, и выяснилось, что все мы знаем довольно много. Просто раньше я не задумывался над тем, что слышал от них, а это были довольно интересные вещи.

— Правильно, — сказал мистер Робинсон. — Я вижу, куда вы клоните. Куда, так сказать, целитесь. Интересно, что на это наткнулись именно вы.

— Проблема в том, — заметил Томми, — что… я не знаю, может быть, мы вели себя слишком глупо. То есть купили этот дом для того, чтобы жить в нем, — он нам просто понравился. Мы переделали его так, как нам этого хотелось, и теперь пытаемся привести в порядок сад. Но я хочу сказать, что мне совсем не хочется возвращаться к старому. С нашей стороны это простое любопытство. Что-то произошло давным-давно, и оно не отпускает, заставляя постоянно думать о себе. Но смысла в этом никакого нет. И никому это ничего не принесет.

— Я понимаю. Вам просто хочется знать. Именно так и создан человек. Именно это заставляет нас исследовать мир, летать на Луну, спускаться на морское дно, искать природный газ в Северном море и выяснять, что основным источником кислорода на планете является океан, а не деревья и леса. Каждую минуту совершается масса открытий. И все из-за любопытства. Думаю, что без него человек превратится в черепаху. А ведь у той очень приятная жизнь. Засыпает на всю зиму и не ест ничего, кроме травы, насколько я знаю, в течение лета. Жизнь не слишком интересная, но вполне мирная. А с другой стороны…

— С другой стороны, можно сказать, что человек больше похож на мангуста.

— Отлично. Вы тоже читаете Киплинга. Я очень рад. К сожалению, Киплинга так и не оценили по достоинству. А он был прекрасным парнем. И читать его в наши дни — одно удовольствие. Его короткие рассказы — это действительно нечто. Думаю, что их так и не поняли до конца.

— Я не хочу выглядеть дураком, — прервал его Томми. — Не хочу связываться с делами, которые не имеют ко мне никакого отношения. Не хочу вообще ни с чем и ни с кем связываться — так будет вернее.

— А вот это сложно предугадать, — заметил мистер Робинсон.

— Но я действительно так думаю, — продолжил Томми, который ощущал колоссальную вину за то, что отвлек от дел очень важного человека. — Еще раз — я просто хочу узнать.

— Думаю, что вы хотите узнать это ради вашей супруги. Я много о ней слышал, но никогда не имел чести встречать, знаете ли. Исключительная женщина, не так ли?

— Мне тоже так кажется.

— Рад это слышать. Мне нравятся люди, которые держатся вместе и наслаждаются совместной жизнью.

— Знаете, мне кажется, что я похож на черепаху. То есть мы похожи. Старые и уставшие… И хотя мы для нашего возраста прекрасно себя чувствуем, мы не хотим ни с чем связываться. Мы не хотим ни во что влипать. Мы просто…

— Знаю, знаю, — сказал мистер Робинсон. — И не надо за это извиняться. Вы хотите знать. Как мангусты — вы хотите знать. Вы и миссис Бересфорд. Более того, все, что я о ней слышал, говорит за то, что она-таки узнает.

— Вы думаете, что у нее больше шансов на успех?

— Знаете, мне кажется, что ваши способности узнавать что-то не так хороши, как ее, но вы имеете такие же шансы на успех, как и она. Просто потому, что умеете работать с источниками. А в наше время сложно найти источники информации о том, что произошло так давно.

— Именно поэтому я чувствую себя ужасно, потому что пришел и побеспокоил вас. Но сам бы я на это никогда не решился. Это все из-за Отбивной. То есть я хочу…

— Я знаю, о ком вы. У него были кудрявые, как баранья шерсть, бакенбарды — отсюда и прозвище. Хороший парень. В свое время хорошо работал. Да. Он послал вас ко мне потому, что знает: меня интересуют такие дела. Знаете, я начал довольно рано. Я имею в виду собирать информацию и совать свой нос во все щели.

— И теперь, — заметил Томми, — вы самый лучший.

— Кто вам такое сказал? — поинтересовался мистер Робинсон. — Все это глупости.

— Я так не думаю, — возразил Бересфорд.

— Ну что ж, — сказал желтолицый толстяк. — Кто-то карабкается наверх, а кого-то туда выталкивает. Думаю, что последнее более или менее подходит ко мне. Мне просто пришлось столкнуться с несколькими невероятно интересными делами.

— Вы имеете в виду дело, связанное с… Франкфуртом, кажется?

— Так вы тоже слыхали об этом? Я уже давно забыл об этих слухах. Они не так широко известны. И не думайте, что я начну ругать вас за то, что вы пришли ко мне и стали задавать вопросы. Может быть, на некоторые из них я смогу ответить. И если я говорю, что в прошлом произошло нечто, что может вызвать определенный интерес в наши дни, то это можно рассматривать как информацию, которая подтверждает важность произошедшего. Хотя не очень понимаю, что я могу предложить вам в настоящий момент. Здесь все зависит от вашего желания, от того, как вы будете слушать рассказы о том времени, от того, что вы сможете узнать о тех стародавних временах. И если вам что-нибудь удастся узнать, то не сочтите за труд сообщить мне. Знаете ли, мы можем даже придумать кодовые слова. Так, чтобы было интереснее, чтобы снова почувствовать себя в деле. Например, «джем из диких яблок» — как вам? Вы звоните и говорите, что ваша жена приготовила джем из диких яблок и не хочу ли я взять себе баночку. И я сразу понимаю, о чем вы.

— Вы считаете, что я… что мне удастся что-то узнать про Мэри Джордан? А мне кажется, что смысла продолжать поиски нет. Ведь она давно умерла.

— Да. Умерла. Но… знаете ли, у людей иногда возникает превратное мнение о людях из-за того, что им о них рассказали. Или написали.

— Вы хотите сказать, что у нас неправильное мнение о Мэри Джордан?

— Да. И она может играть очень важную роль. — Мистер Робинсон взглянул на часы. — Мне пора избавляться от вас. Через десять минут ко мне придет посетитель. Жуткий зануда, но важная шишка в правительстве, а вы сами знаете, какова нынешняя жизнь. Правительство, правительство — только и слышишь на каждом углу. В офисе, дома, в супермаркете, по телевизору… Частная жизнь — вот что нам нужно в нынешние времена. Все эти делишки, которыми вы занимаетесь с женой, относятся к вашей частной жизни, поэтому вы и можете изучать их именно как частные лица. Кто знает, может быть, вам и удастся что-то узнать. Что-то интересное… Да. Может быть, да, а может быть, и нет.

Больше я ничего не могу вам сообщить. Я знаю некоторые факты, которые вам больше никто не расскажет, и в надлежащее время я смогу предоставить их вам. Но поскольку речь идет о мертвых людях и о давно прошедших временах, я не вижу в этом большого смысла.

Однако одну вещь, которая, может быть, поможет вам в вашем расследовании, я вам скажу. Вы же читали о суде над этим коммандером Как-его-там — все время забываю его имя — и знаете, что его судили за шпионаж и приговорили. Свой приговор он полностью заслужил. Он был предателем — ни больше ни меньше. А вот Мэри Джордан…

— Слушаю вас.

— О ней вам надо кое-что знать. Скажу одну вещь, которая, как я уже сказал, может вам помочь. Вы можете назвать ее шпионкой, но она не была немецкой шпионкой. Она не шпионила в пользу врага. Послушайте меня, мой мальчик. Думаю, что могу вас так называть…

Мистер Робинсон понизил голос и подался над столом:

— Она была одной из нас.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава 1
Мэри Джордан

— Но ведь это все меняет, — сказала Таппенс.

— Да, — согласился Томми. — Да. Я был в полном шоке. — А почему он рассказал тебе об этом?

— Не знаю, — честно признался Бересфорд. — Думаю, тому было несколько причин.

— А он… как он выглядит, Томми? Ты мне так и не рассказал. — Знаешь, он желтого цвета, — ответил муж. — Желтый, крупный, жирный и очень, очень обычный. Но в то же время — если ты понимаешь, о чем я, — совсем необычный. Он… он именно такой, каким описал его мой знакомый, — он лучший.

— Это звучит так, как будто ты говоришь о каком-то поп-певце. — К этой терминологии быстро привыкаешь.

— Да, но почему? Мне кажется, что он раскрыл тебе то, что совершенно не должен был раскрывать.

— Все это произошло давным-давно. И все уже закончено, — попытался объяснить Томми. — Понимаешь, мне кажется, что сейчас это все уже не так важно. Ты только посмотри на все те вещи, с которых сейчас снимают вуаль секретности. Ведь сейчас уже ничего не замалчивают. Открыто говорят обо всем. Кто что сказал, кто что написал… И если о каком-то событии никто ничего не знает, стало быть, информация о нем была убрана по не известным никому причинам.

— Ты меня здорово путаешь, — пожаловалась Таппенс, — когда говоришь подобные вещи. Значит, все было неправильно.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Что мы неправильно оценивали произошедшее. Я хочу сказать… а что я хочу сказать?

— Продолжай, — попросил Томми. — Я должен понять, что ты хочешь сказать.

— Ну, то, что я сказала. Я хочу сказать, что мы нашли эти буквы в «Черной стреле» и с ними все было понятно. Кто-то отметил их в книге — вполне возможно, мальчик по имени Александр, — и это значило, что кто-то — один из них; он же написал «один из нас»… я хочу сказать, что он так написал, но в действительности это выглядело так, как будто кто-то из членов семьи, или из жителей дома, или еще кто-то организовал убийство Мэри Джордан, о которой мы в то время ничего не знали и что в то время нас здорово запутало.

— Видит бог, именно запутало, — подтвердил Томми.

— Тебя это запутало меньше, чем меня. А меня это запутало очень сильно. Мне так и не удалось ничего о ней выяснить. По крайней мере…

— Ты смогла лишь выяснить, что она, возможно, была немецкой шпионкой, — ты это хочешь сказать? Ты это выяснила?

— Да, так о ней говорили, и в тот момент я в это поверила. Только вот теперь…

— Да, — согласился Томми. — Только вот теперь мы узнали, что это неправда. Она не была немецкой шпионкой — совсем наоборот.

— Она была кем-то вроде английской шпионки.

— Она была сотрудницей английских спецслужб, или как там это сейчас называется. И сюда приехала для того, чтобы что-то выяснить. Что-то выяснить о… о… как его там звали… Хорошо бы моя память на имена была покрепче. Я имею в виду морского или армейского офицера, или кем там он был. Того, кто продал документы о секретной субмарине или о чем-то в этом роде. Мне кажется, что в те времена здесь располагалась большая группа немецких агентов, вроде как в деле «Икс или игрек?», которые занимались подготовкой…

— Готова с тобой согласиться.

— И сюда ее прислали, по-видимому, чтобы она все об этом узнала.

— Понятно.

— Поэтому «один из нас» значит совсем не то, что мы подумали вначале. «Один из нас» должно обозначать кого-то из соседей. Или кого-то, кто имел отношение к этому дому или находился в нем по какой-то причине. Поэтому, когда она умерла, ее смерть была насильственной — поскольку кто-то узнал, чем она здесь занималась. И Александр узнал об этом.

— Может быть, она выдавала себя за шпионку? — предположила Таппенс. — За немецкую шпионку. И завела шашни с коммандером, кем бы тот ни был.

— Давай называть его Коммандер Икс, — предложил Томми. — Коль уж мы не можем запомнить его имени.

— Хорошо, хорошо. Пусть будет Коммандер Икс. Так вот, она с ним сблизилась…

— Но здесь же находился и настоящий шпион, — заметил Томми. — Он руководил большой сетью и жил в каком-нибудь коттедже возле залива — так мне кажется. Он писал много пропагандистских статей, в которых говорил, что для нас самый лучший выход — это подружиться и договориться с Германией и все такое прочее.

— Все это жутко запутано, — сказала Таппенс. — Все эти вещи — чертежи и секретные документы, и заговоры, и шпионская деятельность… Жутко запутано. Ясно лишь одно — мы искали не там.

— Не думаю, — сказал Томми.

— А почему ты так не думаешь?

— Потому что, если она, Мэри Джордан, приехала сюда с целью что-то выяснить и если ей это удалось, тогда «эти люди» — я имею в виду Коммандера Икс или других людей… Здесь же должен был быть кто-то еще из этой сети. Так вот, когда эти люди узнали о том, что она что-то выяснила…

— Слушай, не надо меня опять запутывать, — попросила Таппенс. — Когда ты говоришь такие вещи, они меня сильно путают … Хорошо, продолжай.

— Так вот. Когда они узнали, что ей многое известно, то им пришлось…

— Заставить ее замолчать.

— Прямо как у Филипса Оппенхайма^[59], — заметил Томми. — А он точно жил до четырнадцатого года.

— Не мешай. Так вот, им надо было заставить Мэри замолчать прежде, чем она доложит о том, что узнала.

— Возможно, что дело было не только в этом, предположил Томми. — Ей в руки могло попасть что-то важное. Бумаги или письменные документы. Письма, которые могли послать или передать кому-либо.

— Да. Я тебя понимаю. Нам придется изучить массу людей. Но если она умерла из-за этой ошибки с овощами, то я не очень понимаю, почему Александр употребил слова «один из нас». Ведь это наверняка не был член его семьи.

— А может быть, — предположил Томми, — все произошло так: это необязательно должен был быть кто-то из живших в доме. Сорвать нужные листья и принести их в кухню достаточно просто — но мне кажется, что это не могло привести к смерти. Правда. Просто люди, участвовавшие в трапезе, заболели бы, и пришлось бы послать за доктором, а тот сделал бы анализ и обнаружил, что кто-то ошибся с этими листьями. Никому и в голову не пришло бы, что это было сделано намеренно.

— Но тогда все, кто сидел за столом, должны были умереть, — сказала Таппенс. — Или все заболели бы, но не умерли.

— Необязательно, — ответил Томми. — Предположим, кто-то хотел, чтобы некто — Мэри Дж. — умер. Ей дали дозу яда — например, в коктейле перед обедом или ланчем, бог знает когда это было, — или добавили его в кофе, который она выпила после еды. Надо было добавить чистый дигиталис, или аконит, или что там содержится в листьях наперстянки…

— Насколько я помню, аконит содержится в борце, — прервала мужа Таппенс.

— Не демонстрируй свою эрудицию. Все дело в том, что все сидящие за столом из-за ошибки получили небольшую дозу, поэтому все и заболели, а вот один человек умер. Ну как ты не понимаешь: если большинство людей после этого то ли ланча, то ли обеда — бог его знает — заболевают и анализы показывают, что они приняли яд по ошибке, то смерть одного из них будет рассматриваться как несчастный случай. Ты же знаешь: иногда вместо съедобных грибов люди съедают поганки; дети иногда глотают смертельно опасные ягоды паслена только потому, что те выглядят как настоящие ягоды. Простая ошибка — и люди заболевают, но обычно до смерти не доходит. Умирают только некоторые, обладающие особой аллергией на этот продукт, или что-то там еще. Именно поэтому она умерла, а другие — нет. Понимаешь, это действительно выглядело бы как несчастный случай, и людям даже в голову не пришло бы подумать что-то другое…

— Может быть, она даже сначала слегка заболела, как все другие, а настоящую дозу ей подмешали в утренний чай, — предположила Таппенс.

— Не сомневался, что у тебя по этому поводу будет множество идей.

— Если говорить об этой части истории, то да, — согласилась миссис Бересфорд. — Но как быть со всем остальным? Я имею в виду: кто, почему и как? Кто этот «один из нас» или лучше сказать «один из них»? У кого была такая возможность? Кто-то, кто остановился в доме? Может быть, друг каких-то друзей? Кто-то, кто пришел с рекомендательным письмом — возможно, подделанным, — в котором говорилось: «Будьте поласковее с моим другом, мистер и миссис Мюррей Уилсон (или кто здесь тогда жил?), он так хочет полюбоваться вашим садом», или что-то в этом роде? Все это было не очень сложно провернуть.

— Думаю, что ты права.

— А в этом случае, — продолжила Таппенс, — в доме вполне может еще находиться нечто, что объяснит произошедшее со мной сегодня и вчера.

— А что произошло с тобой вчера, Таппенс?

— У этой чертовой тележки отвалились колеса, когда я спускалась вниз по холму. Поэтому я здорово грохнулась прямо в эту Обезьянью Ловушку. Еще чуть-чуть, и я попала бы в серьезную переделку. Этот старый дурак Исаак должен был проверить колеса. И он сказал, что сделал это. И прежде чем я поехала, он заверил меня, что это безопасно.

— А это оказалось не так?

— Вот именно. После он сказал мне, что ему кажется, что кто-то «поработал» над этими колесами, что-то сотворил с ними, и они развалились.

— Таппенс, — произнес Томми, — а тебе не пришло в голову, что это случается с нами уже второй или третий раз? Помнишь, как что-то пришлось мне точно по голове в библиотеке?

— Ты хочешь сказать, что кто-то пытается от нас избавиться? Но это значит…

— Это значит, — продолжил за нее Томми, — что во всем этом что-то есть. И в этом доме тоже есть что-то.

Он посмотрел на Таппенс, а та посмотрела на него. На какое-то время они задумались. Несколько раз миссис Бересфорд открывала рот, но сдерживала себя, хотя хмурилась все больше и больше. Первым заговорил Томми:

— И что он думает? Что он говорит по поводу Любимой? Я имею в виду этого Исаака.

— Что этого следовало ожидать, потому что она здорово прогнила.

— Но он же сказал, что кто-то что-то сделал с ней?

— Да, — подтвердила Таппенс. — И сказал очень уверенно. Этот молодняк, сказал он, приложил к ней руки. Мартышкам нравится отвинчивать колеса. Хотя я никого в округе не видела. Правда, они должны были позаботиться о том, чтобы я их не засекла. Думаю, что они специально выжидали, когда я уйду из дома. А потом я спросила его, не было ли это злонамеренной пакостью.

— И что он на это ответил? — уточнил Томми.

— Он явно не знал, что ответить.

— Это вполне могло быть сделано злонамеренно, — заметил Томми. — Знаешь, люди иногда так поступают.

— Ты что, хочешь сказать, кто-то хотел, чтобы я продолжала дурачиться с тележкой до тех пор, пока у нее не отвалятся колеса и она не рассыплется на куски? Но это же глупость, Томми.

— На первый взгляд — да, — ответил Бересфорд. — Но если задуматься, то совсем нет. Все зависит от того, где, когда и почему это должно было произойти.

— Не понимаю, о каком «почему» идет речь.

— Можно попробовать догадаться. Это же очевидно, — сказал Томми.

— Что очевидно?

— Что какие-то люди хотят, чтобы мы отсюда убрались.

— Зачем? Если кому-то нравится этот дом, то почему они не сделают нам предложение?

— Может быть, они так и поступят.

— Странно… Насколько мы с тобой знаем, этот дом никого не интересовал. То есть, я хочу сказать, никто не рассматривал его одновременно с нами. И как мы поняли, этот дом появился на рынке за такую низкую цену только потому, что он уже старый и им надо серьезно заниматься.

— Не могу себе представить, почему кому-то понадобилось от нас избавиться. Разве потому, что ты стала везде совать свой нос и задавать слишком много вопросов, после того как сделала свою выписку из этой книги.

— То есть ты хочешь сказать, что я копаюсь в вещах, в которых не надо копаться?

— Что-то в этом роде, — согласился Томми. — А это значит: если мы внезапно почувствуем, что нам здесь не нравится, выставим дом на продажу и уедем отсюда, то это будет вполне приемлемо. Их это вполне удовлетворит. Не думаю, чтобы они…

— А кто они, эти «они»?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил Томми. — О «них» мы поговорим позже. Сейчас есть «мы» и «они». И не надо смешивать эти понятия.

— Так что насчет Исаака?

— А что насчет Исаака?

— Не знаю, — ответила Таппенс. — Просто подумала: а вдруг он в этом замешан?

— Он стар, давно здесь живет и кое-что знает. Если б кто-нибудь заплатил ему пять фунтов, он взялся бы за колеса Любимой, как ты думаешь?

— Не думаю, — ответила Таппенс. — Для этого нужны мозги.

— Мозгов для этого как раз не нужно, — возразил Томми. — Они понадобились бы лишь для того, чтобы взять деньги и выкрутить пару шурупов. Или сломать пару деревяшек, так чтобы все развалилось, когда ты в следующий раз поедешь с холма.

— Мне кажется, что все эти твои предположения — полная ерунда, — сказала Таппенс.

— Ну, тебе тоже приходили в голову кое-какие глупости.

— Да, но они подходили к общей картине, — заметила миссис Бересфорд. — Они совпадали с тем, что нам говорили.

— А ты знаешь, что одним из результатов моих расспросов или исследований — не знаю, как ты их называешь, — стало то, что я понял: мы искали не совсем там.

— То есть ты соглашаешься с тем, что я только что сказала: что все полностью меняется. Теперь мы знаем, что Мэри Джордан была не вражеским, а британским агентом. И находилась здесь с определенной целью. И вполне вероятно, что своей цели она достигла.

— Хорошо, — согласился Томми. — Тогда давай расставим все по местам, принимая во внимание эту последнюю информацию. Ее целью было что-то выяснить.

— Скорее всего, что-то связанное с Коммандером Икс, — добавила Таппенс. — Кстати, тебе надо обязательно выяснить, как его звали, а то как-то скучно постоянно говорить о нем как о Коммандере Икс.

— Хорошо, хорошо. Но ведь ты знаешь, как это иногда бывает непросто.

— И она все выяснила и доложила о том, что выяснила. Скорее всего, кто-то вскрыл письмо.

— Какое письмо? — спросил Томми.

— Письмо, которое она написала своему связному.

— Понятно.

— Как ты думаешь, он был ее отцом, или крестным, или еще каким-нибудь родственником?

— Я так вовсе не думаю, — сказал Томми. — Сомневаюсь, чтобы все было организовано именно таким образом. Вполне возможно, что Джордан было ее псевдонимом — и весьма подходящим, потому что ни с чем не было связано и звучало так, будто в ней есть немецкая кровь. А может быть, это имя было связано с какой-то другой работой, которую она выполняла для нас, а не для них.

— Для нас, а не для них, — согласилась Таппенс. — За границей.

— Так в качестве кого она здесь появилась?

— Не знаю, — ответила миссис Бересфорд. — Мне кажется, что все это придется выяснять по новой… Короче: она приехала сюда и что-то выяснила, а потом передала эту информацию… или не передала. Я хочу сказать, что это необязательно должно было быть письмо. Она могла поехать в Лондон и там с кем-то встретиться. Например, возле Риджентс-парка.

— Обычно все происходит с точностью до наоборот, нет? — уточнил Томми. — То есть обычно около Риджентс-парка встречаются с представителями посольств держав, с которыми существует тайный сговор, и…

— И секретные документы прячутся в дупле дерева. Ты в это действительно веришь? Все это кажется маловероятным. Скорее уж в дупле будут прятать любовные записочки.

— Можно предположить, что то, что пряталось в дупле, вполне могло иметь форму любовных записок, содержавших кодированное послание.

— Блестящая идея, — сказала Таппенс. — Только я думаю, что они… Боже, ведь все это было так давно! Выяснить что-то просто невозможно. То есть чем больше узнаешь, тем больше все запутывается. Но мы же не остановимся, Томми, правда?

— Сейчас это кажется мне маловероятным, — вздохнул мистер Бересфорд.

— А тебе бы этого хотелось? — поинтересовалась жена.

— Почти. Насколько я понимаю…

— Что ж, — прервала его Таппенс, — пока я не вижу, как ты можешь бросить этот след. И меня с этого следа уже не собьешь. Я все равно продолжу об этом думать, и это будет меня волновать. Более того, мне теперь кусок в горло не полезет.

— Дело в том, — сказал Томми, — что мы приблизительно знаем, с чего все началось. Со шпионажа. Со шпионажа в пользу противника, который оказался частично успешным. Хотя что-то могло и не получиться. Но мы не знаем… мы не знаем, кто был в этом замешан. Со стороны противника. То есть я хочу сказать, что здесь, вероятно, были люди, которые, возможно, относились к службам безопасности. Люди, которые оказались предателями, хотя их главной заботой была охрана секретов государства.

— Согласна, — сказала Таппенс. — С этим я вполне могу согласиться. Звучит очень правдоподобно.

— И задачей Мэри Джордан было войти с ними в контакт.

— То есть войти в контакт с Коммандером Икс.

— Думаю, что да. Или с его друзьями — и получить у них какую-то информацию. Для нее, видимо, было важно появиться здесь лично, чтобы получить ее.

— Так ты что, думаешь, что Паркинсоны — смотри-ка, мы опять вернулись к этим Паркинсонам — тоже были в этом замешаны? Что они находились на стороне врага?

— А вот это кажется мне маловероятным, — ответил Томми.

— Тогда я отказываюсь понимать, что все это значит.

— Может быть, это как-то связано с самим домом? — предположил Томми.

— С домом? Но ведь после этого в нем жило еще много людей, не так ли?

— Правильно. Но они, мне кажется, были… были не очень похожи на тебя, Таппенс.

— Что это значит — не похожи на меня?

— Им не нужны были чужие книги, они не любили в них рыться и что-то выискивать. То есть они не были настоящими мангустами. Просто приезжали и жили здесь. Скорее всего, верхние комнаты — те, где сейчас книги, — были комнатами прислуги. Так что туда никто не поднимался. Может быть, в этом доме действительно что-то спрятано. И спрятано, возможно, самой Мэри Джордан. В таком месте, где это было легко передать кому-то, кто за этим придет, или откуда она могла достать это, когда в очередной раз соберется в Лондон или куда-нибудь еще по какой-либо выдуманной причине. Например, к дантисту. Или на встречу со старой подругой. Это ведь достаточно просто. У нее было что-то, что попало ей в руки или что она смогла узнать, — и она спрятала это в доме.

— Не хочешь же ты сказать, что это что-то все еще здесь?

— Нет, — ответил Томми. — Я так не говорил. Но кто знает… Какие-то люди боятся, что мы можем это найти или уже нашли, и поэтому хотят, чтобы мы убрались из этого дома. А может быть, они хотят заполучить то, что так и не смогли найти, хотя и искали многие годы, и на что мы, по их мнению, наткнулись чисто случайно. А они уже было решили, что это спрятано где-то еще…

— Ох, Томми, — сказала Таппенс, — тогда это становится вдвойне интересней, правда?

— Но это только наши рассуждения, — заметил ее муж.

— Слушай, не будь таким занудой. Я обыщу все и внутри, и снаружи.

— И перекопаешь огород?

— Нет, — ответила Таппенс. — Но я перерою все ящики, чердак и все такое. Кто знает… Ох, Томми!

— Ох, Таппенс! — ответил ей муж. — И это тогда, когда мы решили, что наконец-то заслужили мирную и спокойную старость…

— Нет мира для пенсионеров, — весело произнесла миссис Бересфорд. — Кстати, неплохая идея.

— Какая именно?

— Я должна побеседовать со старыми пенсионерами в их клубе. Раньше это не приходило мне в голову.

— Ради всего святого, будь осторожнее, — попросил Томми. — Думаю, что мне лучше остаться дома и присматривать за тобой. Но завтра я обязательно должен быть в Лондоне.

— Что ж, а я пока поищу здесь, — сказала Таппенс.

Глава 2
Таппенс ведет поиск

— Надеюсь, я не помешала вам своим вторжением, — сказала Таппенс. — Сначала я хотела позвонить и выяснить, дома ли вы и не заняты ли. Но ничего страшного — если вы заняты, то я сразу же уйду. То есть я хочу сказать, что совершенно не обижусь.

— Ну что вы. Я рада видеть вас, миссис Бересфорд, — сказала миссис Гриффин.

Она подвинулась в своем кресле на несколько дюймов так, чтобы было удобнее спине, и с выражением явного удовольствия посмотрела на несколько взволнованное лицо Таппенс.

— Знаете, очень приятно, когда в нашей деревне появляются новые жители. Мы уже так привыкли к соседям, что каждое новое лицо — или лица — является для нас подарком. Настоящим подарком! Надеюсь, что вы с мужем как-нибудь придете ко мне на обед. Не знаю, когда он у вас возвращается домой… Ведь он очень часто ездит в Лондон, не так ли?

— Да, — ответил Таппенс. — Очень мило, что вы нас пригласили. Надеюсь, что вы тоже заглянете к нам, когда эта морока с домом будет более-менее завершена. Я все время надеюсь, что это вот-вот произойдет, но это все не происходит.

— С домами всегда так, — заметила миссис Гриффин.

По сведениям Таппенс, которые она черпала из разных источников — таких, как уборщицы, старый Исаак, Гвенда с почты и многие другие, — ей было девяносто четыре года. Миссис Гриффин предпочитала сидеть абсолютно прямо, поскольку это облегчало ее ревматические боли в спине, а кроме того, помогало ей выглядеть моложе. Несмотря на морщины на лице и торчащие белые волосы, покрытые кружевным платком, она смутно напоминала Таппенс парочку ее двоюродных тетушек, которых та знала в стародавние времена. Женщина носила бифокальные очки и слуховой аппарат, которым, по наблюдениям Таппенс, редко пользовалась. Она всегда выглядела настороже и вполне могла дожить до ста, а то и до ста десяти лет.

— И чем же вы в нем занимаетесь в последнее время? — спросила миссис Гриффин. — Я слышала, что от электриков вы уже избавились. Так сказала мне Дороти… ну, миссис Роджерс, вы ее знаете. Она была моей горничной, а теперь убирается у меня пару раз в неделю.

— Да, слава богу, — ответила Таппенс. — Я все время проваливалась в дыры, которые они делали в полу… Однако я пришла не просто так. Это может показаться вам глупым, но вы уж не обессудьте. Намедни я перебирала всякое старье — в основном книжные полки со старыми книгами. Мы кое-что купили у прежних владельцев — в основном детские книги, которым уже много-много лет, но среди которых оказалось несколько моих любимых…

— Ну конечно, милочка, — сказала миссис Гриффин. — Как я вас понимаю… Насколько приятно бывает перечитать свои старые любимые книги! Например, «Пленника Зенды». Мне кажется, эту книгу читала еще моя бабушка. И, по-моему, я тоже однажды прочитала ее. Первая книга про любовь, которую мне позволили прочесть… Это было очень интересно. Очень романтично, знаете ли. Мои бабушка и мама не приветствовали чтение романов по утрам. Они называли их историями. По утрам полагалось читать историю или что-то не менее серьезное, а вот романы — чтение для удовольствия — разрешались только по вечерам.

— Я знаю, — сказала Таппенс. — Так вот, я нашла там массу интересных книг, которые хотела бы перечитать. Например, романы миссис Моулсворт.

— «Комната, украшенная гобеленами»? — немедленно среагировала миссис Гриффин.

— Да. Это одна из моих самых любимых.

— А мне всегда больше нравилась «Ферма на четырех ветрах».

— Она тоже там была. И несколько других. Очень много разных авторов. Так вот, когда я добралась до нижней полки, то подумала, что с ней что-то произошло. Кто-то сильно ее попортил — скорее всего, когда двигал мебель. В ней образовалась большая дыра, из которой я вытащила массу всякого мусора. В основном рваных книг, но среди них было и вот это.

И Таппенс достала что-то, небрежно завернутое в коричневую бумагу.

— Это именинный альбом, — пояснила она. — Старый именинный альбом. И в нем я наткнулась на ваше имя. Я помню, вы как-то сказали, что в девичестве вас звали Уинифред Моррисон, правильно?

— Да, милочка. Абсолютно правильно.

— Так вот, оно было написано в этом именинном альбоме. Так что я подумала, а вдруг вам понравится, если я принесу его вам. Наверное, там упоминаются многие ваши старые друзья и другие имена и вещи, которые могут доставить вам удовольствие…

— Как это любезно с вашей стороны, милочка. Я с удовольствием посмотрю его. Знаете, эти вещи из прошлого — старым людям всегда так приятно посмотреть на них… Вы очень внимательны.

— Он довольно потерт и сильно выцвел, — предупредила Таппенс, протягивая свою находку.

— Так, так, — произнесла миссис Гриффин. — Да, вы знаете, в те дни у каждого был свой именинный альбом. А вот после того, как я выросла, они куда-то исчезли. Должно быть, это один из последних. У всех девочек в моей школе были такие альбомы. Надо было написать свое имя в альбоме твоей подружки, а она писала свое в твоем, Ну, и так далее.

Старушка взяла альбом из рук Таппенс и стала читать.

— Боже, боже, — пробормотала она. — Я прямо-таки вернулась в детство. Да, ну конечно. Хелен Гилберт. Ну конечно. И Дейзи Шерфилд. Я ее помню. Она носила на зубах эту штуку — кажется, ее называли скобкой… Говорила, что не переносит ее. И Эди Краун с Маргарет Диксон… У большинства из них был очень красивый почерк. Лучше, чем у нынешней молодежи. Я, например, просто не могу читать письма своих племянников. Как будто они пишут иероглифами. Приходится догадываться, что они там поначеркали… Молли Шорт. Ну да, она заикалась — все опять возвращается…

— Наверное, многие из них… то есть я хотела сказать… — Таппенс замолчала, поняв, что чуть не ляпнула бестактность.

— Вероятно, вы хотели сказать, что большинство из них умерли, милочка? Что ж, вы правы. Большинство уже умерли. Но не все. Нет. Живо еще достаточно людей, с которыми я, как говорится, ходила в девочках. Но не здесь. Многие повыходили замуж и разъехались. Или за границу, если их мужья были военными, или совсем в другие города. Две из моих самых старых подруг живут в Нортумберленде. Да, да, все это исключительно интересно.

— В то время, я полагаю, здесь уже не было Паркинсонов? — спросила Таппенс. — Их имя нигде не упоминается.

— Нет, нет, это было уже после них. А вы что, хотите узнать что-то о Паркинсонах, милочка?

— Да, — призналась Таппенс. — Это просто любопытство и ничего более. Дело в том, что, разбирая книги, я заинтересовалась одним мальчиком, Александром Паркинсоном. А потом, гуляя в церковном дворе, заметила, что он умер очень молодым и его могила расположена прямо рядом с церковью, так что это подогрело мой интерес к нему.

— Да, он умер молодым, — сказала миссис Гриффин. — Все полагали, что все это очень грустно. Он был очень умным мальчиком, и все прочили ему блестящее будущее. Это была не болезнь — он отравился во время пикника, если я правильно помню. Так мне рассказывала миссис Хендерсон. Она много что помнит о Паркинсонах.

— Миссис Хендерсон? — Таппенс подняла глаза.

— А вы что, ничего о ней не знаете? Она находится в одном из этих домов для престарелых, знаете ли. Он называется «Луга». Миль двенадцать-пятнадцать отсюда. Вы должны съездить и повидать ее. Она, уверена, сможет многое рассказать вам о том доме, в котором вы живете. В те времена его называли «Ласточкиным гнездом», а сейчас как-то переименовали, так?

— В «Лавры».

— Миссис Хендерсон старше меня, хотя была самой молодой в своей большой семье. Она даже, насколько я помню, была сиделкой-компаньонкой миссис Беддингфилд, которой в те времена принадлежало «Ласточкино гнездо»… то есть я хотела сказать — «Лавры». Она обожает вспоминать былое. Думаю, вам стоит с ней встретиться.

— Но ей может не понравиться…

— Милочка, я уверена, что ей понравится. Поезжайте и встретьтесь с ней. Скажите ей, что это я вас послала. Она помнит и меня, и мою сестру Розмари, и я изредка ее посещаю. Правда, не в последнее время, потому что мне все труднее двигаться. А кроме нее, вам стоит встретиться с миссис Хендли, которая живет в… дай бог памяти… в «Яблочной сторожке» — так, кажется. Там живут в основном совсем старые пенсионеры. Уровень, конечно, пониже, но все равно хороший уход и масса возможностей посплетничать! Уверена, что обе будут вам рады. Вы понимаете — все, что угодно, чтобы избавиться от монотонности жития.

Глава 3
Томми и Таппенс обмениваются результатами

I

— Ты выглядишь усталой, Таппенс, — сказал Томми после того, как они закончили обед и перешли в гостиную, где миссис Бересфорд с тяжелым вздохом опустилась в кресло.

— Усталой? Да я вымотана до последней степени, — ответила Таппенс.

— Чем же ты занималась? Надеюсь, что не садом.

— Физически я себя не перетруждала, — холодно проговорила Таппенс. — Я последовала твоему примеру и занялась умственным анализом.

— Это тоже изматывает, тут я с тобой согласен, — сказал Томми. — И как? Мне кажется, что от визита к миссис Гриффин пару дней назад ты не получила того, что ожидала.

— И тем не менее он был, на мой взгляд, полезен. Ее первая рекомендация мне мало что дала. А вот второй визит, как мне показалось, не был совершенно бесполезен.

Открыв сумочку, она нашла в ней блокнот довольно пугающих размеров и извлекла его на свет божий.

— Во время каждой встречи я делаю разные заметки. Например, с той встречи я взяла китайское меню.

— Правда? И что тебе это дало?

— Понимаешь, я не записываю имен говоривших, а только то, что они мне рассказывают. Это меню произвело на них большое впечатление, потому что тогда имел место один особенный обед, который всем хорошо запомнился, — они наслаждались едой, которую редко ели до этого, и впервые в жизни попробовали салат с лобстером. Они слышали, что его подают после мясного блюда в самых богатых и изысканных домах, но никогда до этого его не пробовали.

— Да уж, — съязвил Томми, — из этого много не высосешь.

— Ты не прав, потому что они навсегда запомнили тот вечер. И я спросила, чем же он им так запомнился, а они ответили, что в тот день здесь проходила перепись.

— Что ты сказала — перепись?

— Ну да. Ты ведь наверняка знаешь, что это такое, Томми? У нас она была то ли в прошлом году, то ли годом ранее. Там еще надо было отвечать на вопросы или где-то подписываться и сообщать подробности… Например, назвать всех, кто спал под твоей крышей в определенную ночь. И другую подобную ерунду. «Вы ночевали в собственном доме в ночь на пятнадцатое ноября?» И это надо записать или кто-то должен под этим подписаться — я уже позабыла, что именно. В любом случае в тот день у них была перепись, поэтому каждый должен был рассказать, кто живет у него под крышей, и многие из присутствовавших на обеде обсуждали все это. Они говорили, что все это было нечестно и очень глупо и все они продолжают считать, что подобные переписи — вещь позорная, потому что там надо говорить, есть ли у вас дети, и про свое семейное положение, и другие подобные вещи. Надо сообщать очень много подробностей, а в этом нет ничего хорошего. Особенно в наше время. Поэтому все это их очень расстроило. То есть расстроила их не сама перепись, потому что против нее никто ничего не имел. Ну, случилось и случилось…

— Перепись может помочь, если есть точная дата ее проведения, — сказал Томми.

— Ты хочешь сказать, что сможешь получить ее данные?

— Ну конечно. Если знать нужных людей, то это, я думаю, не составит большого труда.

— И все они вспомнили Мэри Джордан, о которой много говорили. Все говорили о том, какой приятной девушкой она казалась и как все ее любили. И что они никогда бы не поверили — знаешь, как это бывает? А еще они сказали: «Ну, она же была наполовину немка, так что с ней с самого начала нужно было быть поосторожнее».

II

Таппенс поставила на стол пустую кофейную чашку и откинулась на спинку кресла.

— Что-нибудь еще? — спросил Томми.

— Не уверена, хотя может быть. В любом случае эти старики знали и говорили о том деле. Большинство слышали о нем от своих пожилых родственников или вроде того. А потом было множество рассуждений, где можно спрятать вещи и где их можно найти. Была там одна история о завещании, спрятанном в фарфоровой вазе. А также про Оксфорд и Кембридж, хотя я не могу понять, откуда взялась идея о том, что что-то можно спрятать в Оксфорде или Кембридже. Мне кажется это очень маловероятным.

— Может быть, речь шла о чьем-то молодом родственнике, который что-то увез с собой в Оксфорд или Кембридж? — предположил Томми.

— Возможно, но мне кажется, ты ошибаешься.

— А о самой Мэри Джордан кто-нибудь говорил?

— Только слухи пересказывали — никто точно не знает, что она была немецкой шпионкой, но все слышали об этом от своих бабушек, двоюродных тетушек, двоюродных сестер матушек или от приятеля дядюшки Джона, который служил во флоте и знал это наверняка.

— А они не говорили о том, как умерла Мэри?

— Все они связывали ее смерть с эпизодом с листьями наперстянки и шпината. Все выздоровели, кроме нее.

— Очень интересно, — заметил Томми. — Обстановка другая, а рассказ все тот же.

— И они высказали массу всяких идей, — продолжила Таппенс. — Дама, которую звали Бесси, сказала: «Знаете ли, со мной об этом говорила только моя бабушка, но все произошло задолго до нее, так что многие детали она вполне могла перепутать. Я уверена, что она это часто делала». Знаешь, Томми, когда все начинают говорить одновременно, то это здорово все путает. Все разом говорили о шпионах, пикниках, ядах и о прочей ерунде. Я так и не смогла выяснить точные подробности, потому что никто, естественно, не помнит, когда именно им это рассказала их бабушка. Если та говорит, что в тот момент ей было только шестнадцать и рассказ произвел на нее колоссальное впечатление, то надо прежде всего понять, сколько же этой бабушке сейчас, когда она сама это рассказывает. Она может сказать, что ей девяносто, потому что в таком возрасте люди любят прибавлять себе лишние годы после того, как им исполняется восемьдесят, а если ей где-то около семидесяти, то она вполне может сказать, что ей пятьдесят два.

— Мэри Джордан, — задумчиво процитировал Томми, — не умерла своей смертью. У него были подозрения. Интересно, рассказал ли он о них полицейским.

— Ты говоришь об Александре?

— Да. И может быть, именно из-за этих подозрений Паркинсон слишком много говорил. Он просто обязан был умереть.

— Здесь многое зависит от Александра, правда?

— Мы знаем точно, когда он умер, благодаря дате на его памятнике. А вот Мэри Джордан… мы так и не знаем, когда и от чего, Но в конце концов мы это выясним, — сказал Томми. — Надо просто составить несколько списков имен, дат и того, что ты слышала. Знаешь, ты будешь сильно удивлена. Удивлена тем, что можно выяснить, проверив несколько случайно произнесенных слов.

— Мне кажется, что у тебя масса полезных друзей, — с завистью сказала Таппенс.

— У тебя тоже.

— Ты не прав, — ответила миссис Бересфорд.

— Нет, прав. А кроме того, ты умеешь заставлять людей шевелиться, — заверил ее муж. — Вот ты пришла к старушке с именинным альбомом — и почти сразу же начинаешь общаться с массой людей в этом доме для престарелых, или как он там называется. И они рассказывают тебе о том, что происходило во времена двоюродных тетушек, прабабушек, дядюшек Джонов, крестных и, возможно, во времена того самого морского адмирала, который и начал рассказывать эти шпионские истории. Как только мы сможем привязаться к каким-нибудь датам и продолжить наши расспросы, то вполне сможем получить… какой-то результат. Кто знает.

— Интересно, кто были эти молодые люди из Оксфорда и Кембриджа, о которых говорили, что они что-то спрятали?

— Они мало похожи на шпионов, — сказал Томми.

— Да, ты прав, — согласилась Таппенс.

— Не забывай о врачах и старых священниках, — напомнил Бересфорд. — С ними, наверное, тоже стоит поговорить, но я не знаю, что это может нам дать. Все это случилось слишком давно. Мы крайне далеки от разгадки. Мы даже не знаем… С тобой никто больше не пытался шутить, Таппенс?

— Ты хочешь спросить, не покушался ли кто-нибудь на мою жизнь за последние два дня? Нет, никто. Никто не приглашал меня на пикник, с тормозами в машине все в порядке, в сарайчике для инвентаря стоит банка с гербицидом, но ее пока никто не открывал.

— Думаю, что Исаак хранит ее там на тот случай, если ты однажды появишься на улице с сэндвичем в руках.

— Бедный Исаак, — заметила Таппенс. — Ты не должен говорить о нем плохо. Он стал одним из моих самых лучших друзей. Знаешь, это напомнило мне…

— И о чем же это тебе напомнило?

— Не могу вспомнить, — ответила Таппенс, хлопая ресницами. — Когда ты заговорил об Исааке, это мне о чем-то напомнило.

— Боже! — произнес Томми с глубоким вздохом.

— Про одну старушку, — продолжила Таппенс. — Говорили, что каждый вечер она прятала драгоценности в свои митенки^[60]. Кажется, сережки. Это была та, которая думала, что все хотят ее отравить. А кто-то помнит кого-то, кто складывал вещи в коробку для сбора милостыни. А еще рассказывают о фаянсовой штуке… знаешь, бывают такие для сбора денег в пользу беспризорников, о чем на ней и было написано. Так вот, одна женщина складывала в нее пятифунтовые бумажки, с тем чтобы всегда иметь под рукой кое-какие сбережения, а когда кружка наполнялась, то покупала такую же новую, а старую разбивала.

— И, я думаю, сама тратила эти денежки, — предположил Томми.

— Думаю, что в этом и была вся суть. Моя кузина Эмлин часто говорила, — тут Таппенс постаралась привести точную цитату: — «Никому никогда не придет в голову грабить беспризорных или миссионеров». И если кто-то попытается разбить емкость для добровольных пожертвований, то это сразу же заметят, верно?

— А ты, случайно, не находила каких-нибудь религиозных книг или скучных проповедей во время своих поисков в книгах?

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Я просто подумал, что в них хорошо прятать вещи. Знаешь, какая-нибудь невероятно скучная книга по теологии. Старая потертая книга с вырезанными внутри страницами.

— Ничего подобного мне не попадалось, — сказала Таппенс. — Я бы наверняка запомнила.

— И что, ты стала бы ее читать?

— Конечно нет.

— Ну, вот видишь, — сказал Томми. — Ты не стала бы ее читать, а просто выбросила бы на помойку.

— «Венец успеха» — вот эту книгу я помню, — вспомнила вдруг Таппенс. — Она была в двух экземплярах. Что ж, будем надеяться, что успех увенчает наши усилия.

— Мне кажется это сомнительным. Кто Мэри Джордан? Вот название книги, которую мы с тобой когда-нибудь напишем. Согласна?

— Если только мы это когда-нибудь узнаем, — мрачно согласилась Таппенс.

Глава 4
Вскрытие Матильды

— И что ты собираешься делать сегодня, Таппенс? Продолжишь помогать мне с этими списками имен, дат и высказываний?

— Не думаю, — ответила миссис Бересфорд. — Мне это уже надоело. Записывать все на бумагу — это совершенно мучительное занятие. К тому же время от времени я все путаю, правильно?

— Не буду отрицать, несколько ошибок ты сделала.

— Хотела бы я, чтобы ты не был таким аккуратистом, Томми. Иногда это выводит из себя.

— Так чем же ты займешься?

— Я бы не отказалась вздремнуть. Но не волнуйся, я не собираюсь расслабляться, — ответила Таппенс. — Думаю, что я выпотрошу Матильду.

— Прости, что ты сказала, Таппенс?

— Я сказала, что собираюсь выпотрошить Матильду.

— Что с тобой случилось? Кажется, ты серьезно настроена на насилие.

— Матильда стоит в Кэй-Кэй.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Ну, в том месте, где скопился весь хлам. Матильда — это лошадь-качалка, та, у которой дыра в животе.

— Так ты хочешь посмотреть, что у нее в животе?

— Именно так, — подтвердила Таппенс. — Хочешь пойти со мной?

— Не очень.

— Не соблаговолите ли вы, сударь, пойти со мной и помочь? — попробовала Таппенс еще раз.

— Услышав такое, — глубоко вздохнул Томми, — я не смогу отказать. В любом случае хуже, чем составление списков, ничего не может быть. А Исаака поблизости нет?

— Нет. Мне кажется, что у него сегодня выходной день. Но нам он и не нужен. Думаю, что я уже получила от него все, что было можно.

— Он многое знает, — задумчиво сказал Томми. — Я узнал об этом пару дней назад, когда Исаак стал рассказывать мне о прошлом. О вещах, в которых сам он участвовать не мог.

— Ему уже лет восемьдесят, — заметила Таппенс. — Я в этом уверена.

— Я знаю, но уж о больно древних вещах он говорил.

— Люди всегда что-то слышат, — сказала миссис Бересфорд. — И никогда не знаешь, правильно ли они расслышали или нет. Так что пошли потрошить Матильду. Только сначала я переоденусь — Кэй-Кэй жутко грязная и вся затянута паутиной, а нам придется проникнуть в самую ее глубь.

— Может быть, стоит позвать Исаака, если он где-то поблизости, чтобы перевернул ее и облегчил нам доступ к ее животу?

— Ты говоришь так, как будто в своей предыдущей жизни был хирургом.

— Может быть, и так. Сейчас мы с тобой собираемся удалить посторонний предмет из желудка Матильды, который может угрожать ее жизни, если его там оставить. А потом мы покрасим ее, и дети Деборы, возможно, будут на ней кататься, когда приедут к нам в следующий раз.

— У наших внуков и так хватает подарков и игрушек, хотя это не так важно, — заметила Таппенс. — Детей мало интересуют дорогие игрушки. Они будут с удовольствием играть с кусочком веревки, или тряпичной куклой, или с чем-то, что будут называть медвежонком, хотя сделан он будет из дерюжки, скрепленной двумя черными пуговицами, которые будут служить ему глазами.

— Ну пошли, — сказал Томми. — Вперед, к Матильде. В операционный театр.

Оказалось, не так-то просто развернуть Матильду должным образом, чтобы можно было успешно провести необходимую операцию. Весила она довольно прилично — и, кроме того, была вся утыкана гвоздями, которые неожиданно меняли свое положение и впивались в руки. Таппенс уже несколько раз стирала кровь с пальцев, а Томми разразился проклятиями, когда его пуловер зацепился за гвоздь и безнадежно порвался.

— Черт бы побрал эту лошадь, — сказал он.

— Ее надо было сжечь много лет назад, — согласилась Таппенс.

Именно в этот момент к ним неожиданно присоединился старина Исаак.

— Ничего себе, — с удивлением произнес он. — И что же вы двое здесь делаете? Чего вам надо от этой дряхлой лошадки? Может быть, я могу чем-то помочь? Что вы хотите с ней сделать? Вынести ее отсюда?

— Необязательно, — ответила Таппенс. — Мы хотим перевернуть ее вверх ногами так, чтобы можно было добраться до этой дыры и очистить ее живот.

— То есть вы хотите все из нее вынуть, если позволите? И кто подал вам такую идею?

— Да, — сказала Таппенс. — Именно этого мы и хотим.

— Что же вы думаете там найти?

— Ничего, кроме мусора, полагаю, — вмешался в беседу Томми. — Но с другой стороны, — продолжил он с сомнением в голосе, — будет неплохо избавиться кое от какого мусора, знаете ли. Может быть, мы захотим поставить сюда что-то другое… Знаете, всякие там игры. Набор для крокета или что-нибудь в этом роде…

— Когда-то здесь была лужайка для крокета. Давно это было. Еще во времена миссис Фолкнер. Да. Там, где сейчас розарий. Правда, она была не полноразмерная.

— И когда это было?

— Вы о крикетной площадке? Это было еще до меня. Всегда найдутся люди, которые готовы рассказать, что здесь происходило раньше и о чем раньше не говорили. И почему и кто не хотел говорить об этом. Масса историй, некоторые из которых — ложь, а какие-то вполне могут быть правдой.

— Вы такой умный, Исаак, — заговорила Таппенс. — Кажется, что вы знаете обо всем на свете. Откуда же вы узнали об этой крокетной площадке?

— Здесь была коробка с принадлежностями для крокета. Стояла здесь многие годы. Боюсь, от нее мало что осталось.

Таппенс отошла от Матильды и прошла в угол, где стояла длинная деревянная коробка. Под крышкой, которая от времени с трудом открывалась, она увидела в ней красный и синий мячи, а также сломанный и перекрученный крокетный молоток. Остальное пространство было затянуто паутиной.

— Вполне могло остаться со времен миссис Фолкнер, — сказал Исаак. — Говорят, что она даже выступала в соревнованиях.

— В Уимблдоне? — недоверчиво уточнила Таппенс.

— Ну, не совсем в Уимблдоне — думаю, такого не было. Нет. Во всяких местных турнирах. Раньше они здесь часто проходили. У фотографа я даже видел фотографии…

— У фотографа?

— Ну да. В деревне. У Дарренса. Вы же его знаете, правда?

— Дарренс? — В голосе Таппенс послышалось сомнение. — А, ну да. Он торгует фотопленками и всякой подобной мелочью, не так ли?

— Так точно. Только не забывайте, что теперь там заправляет не старый Дарренс. Это его внук. Или правнук, точно не знаю. В основном он продает всякие открытки — рождественские, поздравительные и так далее. А еще он фотографирует людей. У него хранится масса этих фотографий. Однажды появилась одна женщина и потребовала фотографию своей прабабушки. Сказала, что она у нее была, но то ли разбилась, то ли сгорела, то ли потерялась или что-то еще. Вот и стали искать негатив. Хотя, по-моему, так и не нашли. Однако где-то у него хранится множество альбомов.

— Альбомы, — задумчиво произнесла Таппенс.

— Могу что-то еще для вас сделать? — спросил Исаак.

— Помогите нам немного с Джейн, или как там ее зовут.

— Не Джейн, а Мотильда. Хотя даже и не Мотильда, как было бы правильно, а именно что Матильда. Уж не знаю почему. Наверное, по-французски.

— По-французски или по-американски. Матильда. Луиза. Как-то так, — задумчиво сказал Томми.

— А здесь очень удобно что-нибудь прятать, — заметила Таппенс, засовывая руку в дырку на животе Матильды.

Она вытащила оттуда изношенный каучуковый мяч, который когда-то был красно-желтым, а теперь состоял практически из одних дыр.

— Детский, скорее всего, — предположила Таппенс. — Они любят прятать вещи в таких местах.

— Это точно. Как только увидят какое-то отверстие, — согласился Исаак. — А однажды здесь жил молодой человек, который оставлял в ней свои любовные записочки, так я слыхал. Вроде как в почтовом ящике.

— Письма? А кому он их писал?

— Наверное, какой-то молодой девушке. Я так думаю. Но это было еще до меня, — закончил Исаак разговор своей традиционной фразой.

— Все вещи случались здесь задолго до Исаака, — сняв пиджак, заметил Томми после того, как садовник, поставив Матильду в удобное положение, оставил их, сказав, что ему надо прикрыть фрамуги.

— Просто невероятно, — сказала слегка задыхающаяся Таппенс, вытаскивая грязную руку из внутренностей Матильды, — что кто-то умудрился засунуть туда так много вещей или, по крайней мере, попытался это сделать, даже не удосужившись вычистить из нее мусор.

— А зачем кому-то надо было ее чистить? Кому это могло прийти в голову?

— Это верно, — согласилась Таппенс. — Хотя мы как раз этим сейчас и занимаемся, правда?

— Только потому, что нам нечем больше заняться. Не думаю, чтобы из этого что-то получилось… Ого!

— Что случилось? — спросила Таппенс.

— Мне кажется, что я оцарапался или что-то в этом роде. — Томми вынул руку из живота, слегка развернул ее и засунул снова. Наградой ему был вязаный шарф. Когда-то он явно был обиталищем моли, а после этого, наверное, опустился еще ниже по социальной лестнице.

— Отвратительно, — произнес Томми.

Таппенс слегка отодвинула его и засунула в живот свою руку, облокотившись на Матильду, пока ворошила ее внутренности.

— Побереги ногти, — сказал Томми.

— А это что такое? — спросила Таппенс.

Она вытащила свою находку на свет божий. Оказалось, что это колесо от автобуса, или тележки, или какой-то другой детской игрушки.

— Мне кажется, — сказала она, — что мы зря теряем время.

— И тем не менее мы должны довести это дело до конца, — заметил Томми.

— О боже, по моей руке ползут три паука. Через минуту мы можем докопаться до червей, а я их ненавижу.

— Не думаю, чтобы в Матильде водились черви. Я хочу сказать, что они предпочитают жить под землей. Поэтому Матильда в качестве места проживания вряд ли их заинтересует, как ты думаешь?

— Думаю, что ее живот пустеет, так мне кажется, — ответила Таппенс. — А это что такое?.. Боже, да это же набор иголок. Странно, что мы нашли его здесь. В нем даже еще есть иголки, но все они проржавели.

— Наверное, их спрятала какая-то девочка, которая не любила шить, — предположил Томми.

— Хорошая идея.

— А сейчас я касаюсь чего-то, что напоминает книгу, — сказал Бересфорд.

— Что ж, это может нам чем-то помочь. А в какой именно части Матильды?

— То ли в аппендиксе, то ли в печени, — заявил Томми профессиональным тоном. — С правой стороны. Наверное, придется прибегнуть к операции!

— Хорошо, господин хирург. Вытаскивайте, что бы это ни было.

Книга, с трудом походившая на таковую, оказалась очень древней. Некоторые ее страницы еле держались и были в каких-то пятнах, а переплет разваливался на куски.

— Кажется, это какая-то инструкция на французском языке, — сказал Томми. — «Pour les enfants. Le Petit Precepteur»^[61].

— Понятно, — сказала Таппенс. — И мне пришла в голову та же мысль, что и тебе. Детка не хотела учить французский, поэтому специально запихнула учебник в брюхо Матильде. Старой доброй Матильде.

— Если та стояла левым боком, то запихивать такие вещи ей в брюхо было совсем непросто.

— Но не для ребенка, — сказала Таппенс. — Наверняка детка была подходящего роста и так далее. Я хочу сказать, что она вполне могла наклониться и забраться под лошадь, А сейчас я нащупала что-то скользкое. На ощупь похоже на шкуру животного.

— Какая гадость, — сказал Томми. — Ты думаешь, что это мертвый кролик или что-то в этом духе?

— Понимаешь, оно не пушистое. Мне оно не очень нравится… Боже, еще один гвоздь. Кажется, оно на нем висит. Здесь какой-то обрывок веревки или шнура. Странно, что он еще не сгнил, правда?

Она осторожно вытащила свою находку.

— Это какой-то бумажник. Да. И из очень хорошей кожи, как мне кажется. Отличная кожа.

— Давай посмотрим, что внутри, если там вообще что-то есть, — предложил Томми.

— Что-то есть, — ответила Таппенс. — А вдруг он набит пятифунтовыми банкнотами? — добавила она с надеждой.

— Не думаю, что их можно будет использовать. Бумага должна сгнить, не так ли?

— Не знаю, — ответила Таппенс. — Иногда случаются совершенно удивительные вещи. Мне кажется, что когда-то пятифунтовые бумажки делали из отличной бумаги. Тонкой, но очень долговечной.

— А вдруг это двадцатифунтовые бумажки? Это нас здорово выручило бы.

— Что? Эти деньги наверняка попали сюда еще до Исаака, иначе он их наверняка разыскал бы. Ладно. Но только подумай — ведь это могут быть и стофунтовые банкноты! А лучше пусть это будут золотые соверены. Соверены всегда держат в кошельках. У моей двоюродной тетки Марии был кошелек, полный золотых соверенов. Она часто показывала его нам — детям. Это был ее неприкосновенный запас на тот случай, если придут французы. Думаю, что она имела в виду именно французов. В любом случае энзэ хранился на случай опасности или чего-то из ряда вон выходящего. Такие милые, толстенькие золотые соверены. Я всегда считала, что это очень умно, и думала о том, как здорово будет вырасти взрослой и заиметь свой кошелек с золотыми соверенами.

— Да кто тебе его дал бы?

— А я и не думала о том, что кто-то должен мне его дать, — ответила Таппенс. — Я думала о нем как о вещи, которая начинает принадлежать тебе по праву, как только ты становишься взрослым. Знаешь, как говорили: настоящие взрослые женщины носят манто. Или что-то в этом роде. Манто с меховым воротником вокруг шеи и шляпка. И большой толстый кошелек, полный золотых соверенов; и каждый раз, когда у любимого внука начинается учебный год, ты даешь ему один в качестве подарка.

— А что с девочками? С внучками?

— Не думаю, что они тоже должны получать по соверену, — сказала Таппенс. — Тетя иногда посылала мне половину пятифунтовой бумажки.

— Половину пятифунтовой бумажки? Но это же никому не нужно.

— А вот и нет. Она разрывала банкноту пополам и присылала мне половинку. А вторую присылала попозже. Делалось это для того, чтобы никому не пришло в голову украсть деньги.

— Боже, на какие только ухищрения не идут люди…

— Ты прав, — согласилась Таппенс. — А это что еще такое? — Она рылась в бумажнике.

— Давай выйдем отсюда на пару минут и глотнем свежего воздуха, — предложил Томми.

Они выбрались на улицу, где смогли получше разглядеть свой трофей. Это действительно был толстый кожаный бумажник хорошего качества. Со временем он утратил свою мягкость, но в остальном полностью сохранился.

— Думаю, что влага не добралась до него внутри Матильды, — предположила Таппенс. — Томми, знаешь, что это такое?

— Нет. Что? Это точно не деньги, но очень похоже на письма. Не знаю, сможем ли мы их прочесть. Они все такие старые и выцветшие…

Томми очень осторожно сложил пожелтевшие листки, отделяя их друг от друга там, где это было возможно. Буквы, очень крупные, когда-то были написаны темно-синими чернилами.

— Место встречи изменилось, — прочитал он. — Кен-Гарденз возле Питера Пэна. Среда, 25-го в 3.30 после полудня. Джоанна.

— Мне кажется, — сказала Таппенс, — что мы наконец-то нашли нечто.

— Ты хочешь сказать, что кому-то, кто собирался в Лондон, сообщалось, что он должен в определенный день встретиться с кем-то в Кенсингтонском саду и принести с собой бумаги, планы или что еще там было? Тогда кто, по-твоему, должен был вынуть это из Матильды и кто это туда положил?

— Это мог быть даже ребенок, — сказала Таппенс. — Положил их туда кто-то, кто жил в доме и имел возможность передвигаться по нему, не вызывая подозрения. Он получал бумаги от морского офицера и передавал их в Лондон.

Она замотала старый кожаный бумажник в шарф, который был у нее на шее, и вместе с Томми вернулась в дом.

— Там могут быть еще бумаги, — предположила она. — Но мне кажется, что большинство из них пришло в негодность и превратится в пыль, как только до них дотронутся… А это что еще?

На столике в холле лежал объемистый пакет. Из столовой вышел Альберт.

— Это принес курьер, — сказал он. — Сегодня утром для вас, мадам.

— Интересно, что бы это могло быть, — сказала Таппенс, беря пакет в руки.

Вместе с Томми они прошли в гостиную. Таппенс развязала бечевку и сняла коричневую упаковочную бумагу.

— Похоже на альбом, — сообщила она. — Так мне кажется. А вот и записка. От миссис Гриффин.

Дорогая миссис Бересфорд!

С Вашей стороны было очень любезно принести мне именинный альбом. Мне доставило громадное удовольствие просмотреть его и вспомнить о многих людях, которых я знала в молодости. Человеческая память так коротка… Иногда мы помним только имена людей, а не их фамилии, а иногда — все наоборот. Недавно я наткнулась на этот альбом. Это не мой альбом — я думаю, что он когда-то принадлежал моей бабушке. Но в нем достаточно фотографий, и среди них, как я полагаю, есть парочка фото Паркинсонов, потому что моя бабушка их хорошо знала. Я подумала, что Вы захотите на них посмотреть, так как Вас так интересует история Вашего нынешнего дома и те, кто в нем когда-то жил. Мне альбом возвращать не надо, так как лично для меня, уверяю Вас, он не представляет никакой ценности.

В домах у людей обычно скапливается слишком много вещей, которые принадлежали их тетушкам и бабушкам. Например, недавно я нашла в ящике шкафа, который стоит в мезонине, несколько наборов иголок, которым уже много-много лет. Я смутно вспоминаю, что не моя бабушка, а бабушка моей бабушки имела привычку дарить горничным на Рождество наборы иголок, и я думаю, что она купила их на какой-то распродаже с прицелом на следующий год. Теперь они совершенно бесполезны. Иногда становится грустно, как подумаешь, сколько бесполезных потерь переживает человек.

— Фотоальбом, — сказала Таппенс. — Это может быть интересно. Садись рядом, давай смотреть.

Они уселись на софе. Альбом был типичным для давно ушедших дней. Большинство фотографий выцвели, но время от времени Таппенс узнавала места, которые соответствовали их нынешнему дому.

— Смотри — вот эта Обезьянья Ловушка. И — смотри-смотри — под ней стоит Любимая. А вот глициния и кортадерия. Мне кажется, что это какое-то чаепитие или что-то в этом роде. Смотри, сколько людей сидит вокруг стола в саду… И под ними подписаны их имена. Мейбл. Совсем страшненькая. А это кто?

— Чарльз, — прочитал Томми. — Чарльз и Эдмунд. Кажется, они играли в теннис — у них в руках теннисные ракетки довольно странного вида. А вот Уильям, кем бы он ни был, и майор Коутс.

— А здесь… Томми, посмотри же, ведь это Мэри.

— Точно. Мэри Джордан. И это же написано под изображением.

— Интересно, кто их фотографировал?

— Может быть, тот фотограф, о котором говорил Исаак. Тот, что из местной деревни. Наверное, у него сохранились старые негативы… Надо будет как-нибудь наведаться к нему.

Томми отодвинул от себя альбом и стал распечатывать письмо, которое пришло с дневной почтой.

— Что-нибудь важное? — поинтересовалась Таппенс. — Здесь три письма. Два — это счета, и так понятно. А вот это, то, которое у тебя, оно выглядит совсем по-другому. Так оно важное? — повторила она свой вопрос.

— Может быть, — ответил Томми. — Завтра мне опять придется поехать в Лондон.

— В свои обычные комитеты?

— Не совсем, — сказал Бересфорд. — Мне надо кое с кем встретиться. И даже не в Лондоне, а под Лондоном. Кажется, где-то в направлении Харроу.

— Что? — переспросила Таппенс. — Ты ничего мне об этом не рассказывал.

— Я должен встретиться с человеком, которого зовут полковник Пайкэвей^[62].

— Ну и имечко, — заметила Таппенс.

— Да уж, немного необычное.

— А я его уже слышала? — спросила миссис Бересфорд.

— Возможно, что я пару раз упоминал его в твоем присутствии. Он живет в атмосфере постоянного дыма. У тебя, случайно, нет пастилок от кашля?

— Пастилок от кашля? Не знаю. Кажется, есть. У меня осталась пачка с прошлой зимы. Но ведь у тебя нет кашля — я, по крайней мере, его не заметила.

— Правильно, но если я встречусь с Пайкэвеем, то он появится. Насколько я помню, достаточно пару раз вдохнуть воздух у него в кабинете, и кашель тут как тут. Ты можешь сколько угодно с надеждой смотреть на окна, но Пайкэвей не понимает таких намеков.

— А почему он хочет с тобой встретиться?

— Не имею ни малейшего понятия, но он упоминает Робинсона.

— Что? Того желтолицего? С толстой физиономией и окруженного тайнами?

— Именно его, — подтвердил Томми.

— Ладно, — согласилась Таппенс. — Может быть, то, чем мы сейчас занимаемся, — это тоже тайна.

— Маловероятно, принимая во внимание, когда это все произошло — не важно, что именно. Годы и годы назад — даже Исаак не может ничего вспомнить.

— «У новых грехов длинные тени», — сказала Таппенс, — я имею в виду поговорку. Хотя, по-моему, я опять ошиблась: «У новых грехов старые тени»? Или все-таки: «Ничто на земле не проходит бесследно»?

— Не помню, но мне кажется, что ни одна не подходит, — ответил Томми.

— Вечером я схожу и поговорю с фотографом. Хочешь со мной?

— Нет, — ответил Томми. — Я думаю пойти искупаться.

— Искупаться? На улице дико холодно.

— Ничего страшного. Я чувствую, что мне необходимо немного охладиться, встряхнуться и избавиться от ощущения этой паутины, остатки которой, как мне кажется, опутывают меня с ног до головы.

— Да, работка нам сегодня досталась грязноватая, — согласилась Таппенс. — Ну, что ж, а я поговорю с мистером Даррелом, или Дюррансом, или как его там зовут. Вот еще одно письмо, Томми, которое ты не открыл.

— Да? А я не заметил… Вот в нем может быть что-то действительно интересное.

— А от кого оно?

— От моего исследователя, — сообщил Томми торжественным голосом. — От той, которая мотается по всей Англии и не покидает Соммерсет-хаус, изучая сертификаты о свадьбах, смертях и рождениях, а также просматривает газетные подшивки и результаты переписей. Она очень старательная.

— Старательная и красивая?

— Не такая уж красивая, чтобы ты обратила на нее внимание, — ответил Томми.

— Это меня радует, — сказала Таппенс. — Знаешь, Томми, теперь, когда ты становишься старше и старше, у тебя могут появиться опасные идеи относительно хорошеньких помощниц.

— Ты совершенно не в состоянии оценить верного мужа, который находится у тебя прямо под носом, — возразил Бересфорд.

— Все мои подруги твердят, что с мужем легко ошибиться, — заметила Таппенс.

— У тебя неправильные подруги, — заключил Томми.

Глава 5
Беседа с полковником Пайкэвеем

Томми проехал через Риджентс-парк, а потом свернул на дороги, по которым не ездил уже целую вечность. Когда-то у них с Таппенс была квартира рядом с Белсайз-парк, и он помнил прогулки по Хэмпстед-Хит^[63] с собакой, которая их обожала. Собака была исключительно своенравным существом. Выходя из квартиры, пес всегда хотел повернуть налево — на дорогу, ведущую к Хэмпстед-Хит. Никакие усилия Таппенс и Томми заставить его повернуть направо и пойти в торговый район обычно не приносили успеха. Джеймс, силихем-терьер, не поддающийся уговорам, ложился своим толстым, похожим на сосиску телом на тротуар, вываливал язык изо рта и притворялся собакой, измученной чрезмерными физическими нагрузками, которые его заставляли выполнять хозяева.

Обычно проходящие мимо пешеходы не могли воздержаться от комментариев вроде: «Ты только посмотри на эту милую собачку. На вот эту, с белой шерсткой, — она похожа на сосиску, правда? Как тяжело она дышит, бедняжка… Эти ее хозяева не позволяют ей идти туда, куда ей хочется, и она выглядит просто измученной». В такие минуты Томми брал у Таппенс поводок и твердой рукой тянул Джеймса в направлении, противоположном тому, в котором тот хотел идти.

— Боже, — говорила обычно Таппенс, — а ты не можешь взять его на руки, Томми?

— Что? Взять Джеймса на руки? Он слишком много весит…

В этот момент Джеймс, совершив тонкий маневр, разворачивал свое напоминающее сосиску тело в ту сторону, куда хотел направиться.

— Ты только посмотри на бедняжку. Мне кажется, он хочет домой.

Джеймс твердо тянул за поводок.

— Ну хорошо, — говорила в таких случаях Таппенс. — В магазины сходим позже. Придется разрешить ему идти туда, куда он хочет. Он настолько тяжел, что больше с ним ничего не сделаешь.

Джеймс поднимал на нее глаза и начинал вилять хвостом. «Я совершенно с тобой согласен, — говорил его хвост. — Наконец-то ты все поняла правильно. Пойдем. Пойдем в Хэмпстед-Хит».

И они шли в Хэмпстед-Хит.

По дороге Томми погрузился в размышления. У него был адрес того места, куда он направлялся. Последний раз Бересфорд встречался с полковником Пайкэвеем в Блумсбери, в небольшой убогой комнатке, полной табачного дыма. Здесь же, когда он приехал по адресу, оказался крохотный неприметный дом, расположившийся на пустоши недалеко от дома, в котором родился Китс^[64]. В доме не было ничего интересного и романтичного.

Томми позвонил. Дверь открыла старуха, которая выглядела абсолютно так, как Томми представлял в своем воображении ведьму, — с острым носом крючком и таким же подбородком, которые чуть ли не соединялись друг с другом. Женщина стояла на пороге с очень агрессивным видом.

— Могу я видеть полковника Пайкэвея?

— Не уверена, — ответила ведьма. — А кто вы такой?

— Меня зовут Бересфорд.

— Понятно… Да, он мне что-то про вас говорил.

— Я могу оставить машину на улице?

— Если только ненадолго. По этой улице ходит не так много блюстителей закона. Да и желтых линий вдоль тротуара незаметно. Только заприте ее, сэр. А то мало ли что…

Томми выполнил полученные указания и прошел вслед за женщиной в дом.

— Поднимитесь на один этаж, — велела она. — Но не выше.

Уже на лестнице ощущался сильный запах табака. Женщина-ведьма постучала в дверь и, засунув в нее голову, сказала:

— Это, наверное, тот джентльмен, которого вы хотели видеть. Говорит, что вы его ожидаете.

Она сделала шаг в сторону, и Томми вошел в облако дыма, которое заставило его немедленно закашляться и начать хватать воздух ртом. Бересфорд сомневался, что помнил о полковнике Пайкэвее что-нибудь помимо облаков дыма и запаха никотина. В кресле — в потертом кресле с дырами на подлокотниках — полулежал глубокий старик. Задумчиво посмотрев на вошедшего Томми, он сказал:

— Закройте дверь, миссис Копс. Мы же не хотим, чтобы сюда проник холодный воздух.

Томми считал как раз наоборот, но его мнение, по-видимому, никого не интересовало, так что он решил, что ему остается только вдыхать эту отраву и умереть в отведенное ему богом время.

— Томас Бересфорд, — задумчиво произнес полковник Пайкэвей. — Это сколько же лет мы с вами не виделись?

Томми не успел сделать никаких подсчетов.

— Давненько, — продолжил полковник. — Вы же приходили ко мне с этим, как его там, правильно?.. Ну, не важно, это имя ничуть не хуже любого другого. Роза, каким именем ее ни назови, будет благоухать все так же. Это, по-моему, сказала Джульетта, нет?.. Иногда Шекспир заставлял их говорить престранные вещи. Конечно, он не мог поступать иначе, ведь он был поэтом. Самому мне «Ромео и Джульетта» никогда не нравилась. Все эти самоубийства во имя любви… А ведь такое случается сплошь и рядом, не забывайте. Ну, присаживайтесь, мой мальчик, присаживайтесь.

Томми был слегка удивлен, что его вновь назвали «мой мальчик», но подчинился приглашению.

— Вы не будете возражать, сэр? — спросил он, взяв с единственно приличного стула в комнате пачку книг.

— Конечно нет. Положите их на пол. Я просто пытался кое-что найти… Ну что же, я рад снова видеть вас. Выглядите вы немного старше, но вполне здоровым. Сердечных приступов не было?

— Никогда, — ответил Томми.

— Отлично! В наше время слишком многие страдают от сердца, высокого давления и прочей ерунды. А все потому, что слишком много суетятся. Только поэтому. Все время бегают туда-сюда, рассказывают, как они заняты и что мир без них перестанет вращаться, и о том, как они необходимы, и всякое такое прочее… Вы себя так же ощущаете? Думаю, что да.

— Нет, — ответил Томми. — Я не ощущаю себя слишком важным. Наоборот, чувствую, что пришло время насладиться покоем.

— Отличная мысль, — согласился полковник Пайкэвей. — Одна проблема — вокруг слишком много людей, которые не дают вам расслабиться. Посему вы переехали в то место, где теперь живете… забыл, как оно называется. Напомните, пожалуйста.

Томми сообщил свой адрес.

— Ах, ну да, ну да… На конверте я написал все правильно.

— Да, я получил ваше письмо.

— Как я понимаю, вы встречались с Робинсоном. Жив курилка… Все такой же толстый и желтый, как всегда? И все такой же богатый или даже богаче. И все обо всем знает. То есть, я хочу сказать, знает все о деньгах. А что заставило вас пойти к нему, мой мальчик?

— Понимаете, мы купили новый дом, и один из моих друзей предположил, что мистер Робинсон поможет нам разобраться в загадке, с которой мы — я и моя жена — столкнулись. Она связана с далеким прошлым.

— Теперь я вспоминаю… Не думаю, что я встречался с вашей женой, но она у вас умница, не так ли? Когда-то проделала отличную работу в этом… как его там? Ах да, в деле «Икс или игрек?», правильно?

— Да, — подтвердил Томми.

— И теперь происходит то же самое? Копаетесь во всяких делах? У вас появились какие-то подозрения?

— Все совсем не так, — возразил Томми. — Мы переехали только потому, что устали от нашей прошлой квартиры, а хозяева постоянно повышали арендную плату.

— Ужасно, — заметил полковник Пайкэвей. — Ужасно, что творят эти владельцы недвижимости в наши дни. Они вечно недовольны. Если уж вспоминать о дочерях кровопийцы^[65], то его сыновья ничуть не лучше… Итак, вы переехали. Il faut cultiver son jardin^[66], — неожиданно произнес полковник. — Пытаюсь восстановить свой французский, — пояснил он. — Мы же теперь в Общем рынке, так ведь, кажется? Там, кстати, происходят всякие забавные вещи. За кулисами, знаете ли. На поверхности этого не видно. Так вы переехали в «Ласточкино гнездо»… А что вас привело туда, хотел бы я знать?

— Дом, который мы купили… теперь это место называют «Лавры», — пояснил Томми.

— Глупое название, — заметил полковник Пайкэвей. — Хотя одно время оно было очень популярно. Помню, когда я был мальчиком, все наши соседи — те, у которых были эти широкие подъезды к дому в викторианском стиле — засыпали их тоннами гальки и высаживали по бокам лавры. Иногда лавры были с гладкими зелеными листьями, а иногда — с пестрыми. Это считалось верхом изысканности. Думаю, что кто-то из живших в этих домах людей однажды назвал его так, и название прилипло. Как вы думаете?

— Согласен с вами, — ответил Томми. — Хотя при предыдущих хозяевах место называлось «Катманду»^[67] или каким-то еще иностранным словом, потому что они когда-то там жили и им понравилось.

— Понятно. «Ласточкино гнездо» было очень давно. Но иногда приходится возвращаться к прошлому. И именно об этом я и собирался с вами поговорить. О прошлом.

— А вы там когда-нибудь бывали, сэр?

— Где? В «Ласточкином гнезде», ныне называемом «Лаврами»? Нет, там я никогда не был. Но кое-что о нем знаю. Оно связано с некоторыми периодами в прошлом. С людьми, которые жили в тот период. Период мучительных тревог для этой страны… Как я понимаю, вы нашли какую-то информацию о некоей женщине по имени Мэри Джордан. Или известной под этим именем. Так, по крайней мере, сказал нам мистер Робинсон. Хотите посмотреть, как она выглядела? Подойдите к камину. С левой стороны стоит фотография.

Томми встал, подошел к камину и взял фото в руки. Это был старомодный снимок: девушка в большой нарядной шляпке склонилась головой к букету роз.

— Выглядит по-дурацки, не так ли? — спросил полковник Пайкэвей. — Однако, на мой вкус, она была симпатичной девушкой. Но несчастливой. Умерла совсем молодой. Это была настоящая трагедия.

— Я ничего о ней не знаю, — признался Томми.

— Думаю, вы правы, — согласился полковник. — В наше время о ней никто не знает.

— Местные жители считают, что она была немецкой шпионкой, — добавил Томми. — Но мистер Робинсон сказал, что это не так.

— Именно так. Она была на нашей стороне. И отлично на нас поработала. Однако кто-то ее раскрыл.

— Это произошло тогда, когда в доме жили люди по фамилии Паркинсоны, — предположил Томми.

— Может быть, может быть… Я не знаю деталей. Да сейчас их никто не знает. Сам я во всем этом не участвовал, знаете ли. А с тех пор все здорово запуталось. И знаете почему? Да потому, что мир погружен в проблемы. Они везде, во всех странах. И сейчас ими охвачен весь мир, и уже не в первый раз. Да. Если посмотреть, что происходило сто лет назад, то мы опять столкнемся с проблемами. Вспомните крестовые походы — половина населения рвалась из Англии, чтобы завоевать Иерусалим, а вторая половина принимала участие в разного рода восстаниях. Уот Тайлер^[68] и все остальные. Тут, там, везде и всегда присутствуют проблемы.

— Вы хотите сказать, что сейчас мы столкнулись с какой-то особой проблемой?

— Ну конечно. Я же говорю, проблемы возникают постоянно.

— И что же это за проблема?

— Этого мы не знаем, — признался полковник Пайкэвей. — Вот они и приходят — даже к такому старику, как я, — и просят меня поделиться информацией или вспомнить о некоторых людях, которых я знавал в прошлом… Помню я не так много, но знаю имена парочки людей. Иногда приходится возвращаться в прошлое. Надо знать, что происходило в то время. Какие у людей были секреты, какую информацию они скрывали, что прятали от нескромных глаз, в чем притворялись и что реально делали. В свое время вы отлично поработали — вы и ваша женушка. Хотите снова помочь нам?

— Не знаю, — ответил Томми. — Если… а вы что, искренне считаете, что я могу помочь? Я ведь уже не молод.

— На вид вы выглядите здоровее многих людей вашего возраста. И здоровее многих молодых. А что касается вашей жены, то она всегда отлично умела вынюхивать всякие вещи, не так ли? Не хуже дрессированной собаки.

Томми не смог удержаться от улыбки.

— Но в чем будет состоять моя помощь? — поинтересовался он. — Я, конечно, готов на все… если вы… если вы считаете, что я могу на что-то сгодиться. Но я не знаю. Мне никто ничего не рассказывал.

— Думаю, что и не расскажут, — сказал полковник. — И не думаю, что они хотят, чтобы я вам что-то рассказал. Мистер Робинсон, полагаю, тоже был немногословен — этот великан умеет держать язык за зубами. Но тем не менее я выложу вам лишь голые факты. Вы же знаете, что происходит в нашем мире, — везде одно и то же: обман, жажда наживы, недовольство молодежи, любовь к физическому насилию с изрядной долей садизма, почти как во времена, когда начинал Гитлер. Ну и все остальное. Знаете, не так-то просто понять, в чем проблемы не только этой страны, но и всего мира. Так что хорошо, что появился Общий рынок. Это то, что нам давно уже было нужно, и то, чего мы всегда хотели. И это надо очень хорошо понимать. Это приведет к объединению Европы. Создастся союз цивилизованных государств, с цивилизованной идеологией, цивилизованной верой и принципами. Когда где-то возникает проблема, то прежде всего надо понять ее истоки, и в этом нет равных нашему желтому киту.

— Вы имеете в виду мистера Робинсона?

— Да, я имею в виду мистера Робинсона. Знаете, его хотели сделать пэром^[69], но он отказался. И вы прекрасно понимаете, что именно он защищает.

— Думаю, — сказал Томми, — вы хотите сказать, что он защищает деньги.

— Вот именно. Он не жаждет наживы, но о деньгах знает все. Откуда они берутся, и куда и почему исчезают, и кто за всем этим стоит; кто стоит за банками, за крупными индустриальными проектами. Он знает, кто несет ответственность за состояния, сделанные на торговле наркотиками, за то, что те расползлись по всему миру, за то, что в мире теперь правят одни только деньги. Деньги нужны не только для того, чтобы купить себе два «Роллс-Ройса» и большой дом. Они нужны для того, чтобы делать еще большие деньги, хороня под ними былые идеалы — идеалы чести и честной торговли. Вам же не нужно, чтобы все в мире были равны? Вам нужно, чтобы сильные помогали слабым. Вы хотите, чтобы богатые платили за бедных. И вы хотите, чтобы люди превозносили честь и достоинство. Финансы! Мы в наши дни все время возвращаемся к финансам! Что они делают, куда поступают, что поддерживают, насколько все это секретно… Есть люди, которых вы сейчас хорошо знаете. А в прошлом были люди, которым хватило ума и власти, чтобы обеспечить этим, нынешним людям средства и возможности, и некоторые из их деяний были совершенно секретными, но мы обязаны эти секреты раскрыть. Мы должны выяснить, кому они передали свои секреты, кто владеет ими и кто сейчас продолжает их дело. В «Ласточкином гнезде» находилось некое подобие штаб-квартиры того, что я назвал бы мировым злом. Чуть позже в Холлоуквэй появилось еще кое-что… Вы помните Джонатана Кейна?

— Только имя, — ответил Томми. — Я ничего не знаю о нем лично.

— Можно сказать, что одно время он был кумиром — а позже превратился в фашиста. Это было еще до того, как мы поняли, во что может превратиться Гитлер и его приспешники, — в те времена, когда мы считали фашизм отличной идеей, которая поможет реформировать окружающий мир. У этого парня, Джонатана Кейна, были последователи. Очень много последователей. Молодых, пожилых — разных. У него были свои планы, у него имелись источники власти, и он многое знал о людях. Власть ему давало именно это знание. Как всегда, не обошлось без шантажа. Так вот, мы хотим знать то, что знал он, мы хотим знать, что ему удалось сделать, — потому что я считаю, что он мог оставить свои планы своим последователям. Тем молодым людям, которые поддались его идеям и все еще являются их поклонниками. Вы понимаете, что у него были секреты — они всегда сопровождают большие деньги. Но я не говорю вам ничего конкретного, потому что ничего конкретного не знаю. Моя проблема заключается в том, что никто ничего не знает наверняка. Мы думаем, что знаем все, основываясь на том, что нам пришлось пережить. Войны, бедствия, мир, новые формы правления… мы думаем, что знаем все. Но так ли это на самом деле? Например, знаем ли мы что-то о бактериологической войне? Все ли мы знаем об отравляющих веществах или способах отравить атмосферу Земли? У всех есть свои секреты — у химиков, моряков, летчиков… И это не современные секреты, многие из них берут начало в прошлом. А некоторые из них были уже на грани претворения в жизнь, но этого не произошло. Просто времени не хватило. Однако они были разработаны, положены на бумагу и переданы определенным людям, а у этих людей были дети, а у этих детей — свои дети, и, может быть, часть из этих секретов перешла к ним. В завещаниях, в документах, через юристов, которые должны были сообщить их в определенное время…

Некоторые из этих людей не поняли, что попало им в руки, некоторые из них уничтожили секреты, как ненужную чепуху. Но нам надо знать больше, чем мы знаем, поскольку что-то постоянно происходит. В разных странах, в разных местах: во Вьетнаме, во время партизанских войн, в Иордании, в Израиле и даже в нейтральных странах — таких, как Швеция и Швейцария. Везде. Это происходит, и мы хотим знать почему. Есть мнение, что разгадки надо искать в прошлом. Но туда попасть невозможно. Нельзя прийти к врачу и сказать: «Загипнотизируйте меня так, чтобы я смог увидеть, что происходило в тысяча девятьсот четырнадцатом году, или восемнадцатом, или даже раньше — например, в девяностых годах прошлого столетия»^[70]. Что-то планировалось, но не было доведено до конца. Идеи! Вы только посмотрите: в Средние века люди уже думали о полетах по воздуху. У древних египтян, уверен, тоже были определенные идеи, хоть они и никогда не претворились в жизнь. Но когда идеи попадают в руки тех, у кого есть возможности и мозги для того, чтобы их развить, может произойти все что угодно — как хорошее, так и плохое. У нас есть ощущение, что за последнее время произошли некоторые изменения — например, разработка бактериологического оружия. Это трудно объяснить чем-нибудь, кроме осуществления каких-то секретных планов, которые казались неважными тогда, но оказались очень перспективными сейчас. Кто-то, кому в руки попались эти разработки, внес в них кое-какие изменения, которые могут привести к пугающим результатам. Получены вещества, которые могут изменить характер человека, превратить доброго малого в негодяя, — и все это происходит по одной и той же причине. Из-за денег. Из-за денег и из-за того, что они могут дать, что они могут купить. И из-за той власти, которую они могут обеспечить. Итак, молодой Бересфорд, что вы на все это скажете?

— Мне кажется, это пугающие перспективы, — ответил Томми.

— Это правильно. Но у вас нет ощущения, что я говорю ерунду?

— Нет, сэр. Мне кажется, что вы человек, обладающий информацией. Вы всегда таким были.

— Гм… Наверное, поэтому я им и нужен, не так ли? Они пришли сюда, начали жаловаться на дым, сказали, что он их душит, но… вы знаете, что бывают некоторые моменты в жизни, — как, например, в случае с Франкфуртской ячейкой, когда нам удалось одержать верх. И потому только, что мы добрались до тех, кто стоял за всем этим. Так вот, за всем этим тоже кто-то стоит — причем он не один, а, скорее всего, их несколько. Может быть, мы сможем узнать их имена, а если нет, то хотя бы их ближайшие планы.

— Понимаю, — сказал Томми. — Почти понимаю.

— Правда? И вы не считаете это чепухой? Глупыми фантазиями?

— Я вообще не считаю, что в жизни может происходить что-то совершенно невероятное, — сказал Томми. — Я понял это, прожив долгую жизнь. Самые фантастические вещи оказываются правдой, а вещи, в которые вы не могли поверить, случаются сплошь и рядом. Но я хочу, чтобы вы поняли: у меня нет соответствующей подготовки. У меня нет научных знаний. Я всю жизнь занимался безопасностью.

— Но, — заметил полковник Пайкэвей, — вы — именно тот человек, который умеет докапываться до истины. Вы и еще один человек — ваша жена. Говорю вам, она умеет это делать. Она любит раскапывать вещи, о которых вы ей рассказываете. Женщины умеют раскапывать секреты. Когда они молоды и красивы — это происходит само собой. Когда они становятся старше… могу сказать, что у меня у самого была двоюродная тетушка, и не было такой тайны, которую она не могла бы раскрыть, и правды, до которой она не могла бы докопаться. Конечно, здесь есть и денежная составляющая, но ею занимается Робинсон. Он знает о деньгах все. Он знает, куда они идут, почему, откуда и для чего. И все остальное тоже. Он о них все знает. Как доктор, который щупает ваш пульс. Так вот, он чувствует этот финансовый пульс. Знает, где штаб-квартира денег. Кто использует их, как и почему. Вас я хочу привлечь к этому потому, что вы оказались в нужном месте. Оказались там совершенно случайно, а вовсе не по тем причинам, которые могут кому-то прийти в голову. Вы — просто пожилая пара, ушедшая на пенсию, в поисках приятного домика, в котором можно будет провести остаток своих дней; любите всюду совать свой нос и общаться с разными людьми. И, может быть, в один прекрасный день вы услышите что-то стоящее. Вот чего я от вас жду. Порыскайте по округе — и выясните, какие легенды рассказывают о давно прошедших временах, как хороших, так и плохих.

— Скандал в ВМФ, чертежи подводной лодки или еще что-то, о чем продолжают вспоминать, — вставил Томми. — Некоторые люди все еще об этом говорят. Но никто, кажется, точно об этом ничего не знает.

— Но у вас есть с чего начать. Понимаете, Джонатан Кейн жил недалеко от вас приблизительно в это же время. У него был коттедж на берегу моря, и именно оттуда он руководил своей пропагандистской кампанией. И у него были последователи, которые преклонялись перед ним. Перед Джонатаном К-Е-Й-Н-О-М. А я бы написал по-другому. Я бы написал К-А-И-Н-О-М. Это ему больше подходит. Он был помешан на разрушении и различных методах разрушения. Он бежал из Англии. Говорят, что через Италию он смог добраться до дальних стран — до России, до Исландии и даже до Американского континента. Но куда он исчез, чем потом занимался, кто исчез вместе с ним и кто был его последователем потом — всего этого мы не знаем. Однако, как нам кажется, он что-то знал о том, что здесь происходило; он был популярной личностью, соседи приглашали его к себе, а он их — к себе. Но вот о чем я хочу вас предупредить; будьте осторожны. Постарайтесь узнать как можно больше, но, ради Всевышнего, будьте осторожны. Оба. И внимательно следите за… как там ее зовут? Пруденс?

— Никто в жизни так ее не называет. Таппенс, — поправил Томми.

— Вот именно. Берегите Таппенс и скажите ей, чтобы она берегла вас. Внимательно следите за тем, что вы едите и пьете, и за теми, кто, без всяких видимых причин, пытается завязать с вами дружбу. Информация всегда поступает частями, иногда странными и непонятными. Это может быть история из прошлого, которая что-то значит. А иногда — потомок или родственник тех людей, которые жили здесь в прошлом.

— Сделаю все, что смогу, — пообещал Томми. — Мы оба сделаем. Но боюсь, что у нас ничего не получится. Мы слишком стары и слишком мало знаем.

— Но у вас есть идеи…

— Разумеется, у Таппенс они есть. Например, она думает, что в нашем доме что-то может быть спрятано.

— Не исключено. Это же приходило в голову и другим людям. Пока этого никто не нашел, но ведь никто и не искал этого с необходимой уверенностью. Дома и жители — они могут меняться. Дома продают, и в них въезжают новые люди. Лестрейнджи, или Мортимеры, или Паркинсоны. В Паркинсонах не было ничего особенного, кроме одного из их сыновей.

— Александра?

— Так вы уже знаете о нем? Каким образом?

— Он оставил послание будущим жильцам в одной из книг Роберта Льюиса Стивенсона. Мэри Джордан умерла не своей смертью. Мы его прочитали.

— Судьба каждого человека зависит только от длины его шеи — так, кажется, говорят? Ну что же, продолжайте. Пройдите сквозь эти Врата Судьбы.

Глава 6
Врата Судьбы

Магазин мистера Дюрранса находился в середине деревни и располагался в угловом доме. В его окнах было выставлено несколько фотографий: парочка свадебных фото, изображение голого малыша, дрыгающего ногами на ковре, и одна или две фотографии бородатых молодых людей с их девушками. Снимки были не очень хорошими, а некоторые из них уже успели выцвести от времени. В самом помещении было множество открыток: поздравительных и специальных, которые были по категориям разложены на нескольких полках: «Моему Мужу», «Моей Супруге» и т. д. Там же были фото плескавшихся в море групп. Здесь же лежали дешевые бумажники и кошельки, рядом с писчей бумагой и конвертами, украшенными цветочным орнаментом. Виднелись коробочки с небольшими квадратными листками, на которых было написано: «Для заметок».

Какое-то время Таппенс рассматривала все это богатство, время от времени беря что-то в руки и ожидая, пока закончится обсуждение фотографий, полученных с помощью какой-то камеры. Наконец они были окончательно раскритикованы, и по ним были даны определенные рекомендации.

Пожилая женщина с седыми волосами и тусклыми глазами занималась обычными покупателями. Довольно высокий молодой человек с длинными вьющимися волосами и торчащей бородкой был здесь, по-видимому, главной фигурой. Он подошел к Таппенс и вопросительно посмотрел на нее.

— Чем я могу вам помочь?

— Знаете, — ответила Таппенс, — я бы хотела узнать про альбомы. Фотоальбомы, знаете ли.

— А, это те, в которые вклеиваются фотографии? У нас есть парочка, но в наши дни их не так легко найти. Люди сейчас больше предпочитают прозрачные файлы.

— Я понимаю, — сказала Таппенс, — но, понимаете, я их собираю. Я собираю старые альбомы. Похожие вот на этот.

И она с видом заправского фокусника достала свой альбом.

— Видно, что он очень старый, да? — заметил мистер Дюрранс. — Никак не моложе пятидесяти лет. В те времена их выпускалось действительно много, согласны? У каждого был свой альбом.

— Были еще и именинные альбомы, — добавила Таппенс.

— Именинные альбомы?.. Ах да, помню, мне про них что-то говорили. У моей бабушки был именинный альбом. И люди должны были записывать в него свои имена. А у нас здесь есть поздравительные открытки «С днем рождения», но покупают их не очень охотно. Больше всякие валентинки и рождественские.

— Так вот, нет ли у вас старых альбомов? Знаете, таких, которые больше никому не нужны, но могут заинтересовать меня как коллекционера… Мне чем больше, тем лучше.

— Действительно, в наши дни каждый что-то коллекционирует, — сказал Дюрранс. — Вы даже представить себе не можете, какие бывают коллекции. Не думаю, чтобы у меня были такие старые, как этот, но я посмотрю…

Он зашел за прилавок и, открыв дверь шкафа, произнес:

— Здесь лежит масса всякой ерунды. Я все собираюсь с ней разобраться, но не знаю, смогу ли ее как-то пристроить. Масса свадебных фотографий — но они важны только в день свадьбы. Мало кто возвращается и смотрит на фотографии давно прошедших свадеб.

— Вы хотите сказать, что никто не приходит к вам и не говорит: «Мои бабушка с дедушкой поженились здесь; интересно, не осталось ли у вас их свадебных фотографий»?

— Не помню, чтобы меня кто-то об этом спрашивал, — ответил Дюрранс. — Хотя — кто знает… Иногда спрашивают о совершенно удивительных вещах. Например, кто-то приходит и начинает выяснять, сохранился ли у меня негатив фотографии его ребенка. Вы же сами знаете, какими бывают матери. Всем хочется иметь фото своих детей в младенческом возрасте, хотя фото по большей части получаются просто ужасными. А иногда у нас даже появляется полиция. Знаете, когда им надо кого-то идентифицировать. Кого-то, кто жил здесь мальчиком, и они хотят знать, как он выглядит или, лучше сказать, как выглядел в те времена. И не похож ли он на человека, которого они разыскивают, потому что он обвиняется в убийстве или мошенничестве. Должен сказать, что это вносит некоторое разнообразие в нашу жизнь. — Лицо Дюрранса осветила счастливая улыбка.

— Вижу, что вы любите преступления, — заметила Таппенс.

— Знаете, о них приходится читать почти каждый день: «почему этот мужчина шесть месяцев назад убил свою жену» и тому подобное. Я хочу сказать, что это довольно интересно. Поскольку потом выясняется: некоторые считают, что она все еще жива. А другие говорят, что он где-то зарыл ее, и никто не может найти где… Всякие такие истории. И в этом случае фото может оказаться полезным.

— Наверное, — согласилась Таппенс, чувствуя, что хотя у нее установились добрые отношения с мистером Дюррансом, пользы от этого никакой. — Не думаю, что у вас есть фотографии некоей женщины по имени Мэри Джордан? Или что-то в этом роде. Это было очень давно. Лет шестьдесят назад. Мне кажется, она умерла здесь.

— Ну, это было задолго до меня, — заметил Дюрранс. — Мой отец хранил довольно много фотографий. Знаете, он был один из, как их иногда называют, старьевщиков. Никогда ничего не выбрасывал. И мог узнать любого, с кем когда-либо встречался, особенно если с этим человеком была связана какая-то история. Мэри Джордан… Кажется, я что-то о ней слышал. Что-то связанное с флотом и подводными лодками. Говорят, что она была шпионкой, правильно? И что она была наполовину иностранка. Мать у нее была то ли русская, то ли немка, а может быть, и вовсе японка…

— Вроде этого. Так у вас не осталось ее фотографий?

— Не думаю. Я поищу, когда у меня будет время. Дам вам знать, если что-то найду. А вы, случайно, не писательница? — спросил он с надеждой в голосе.

— Знаете, — ответила Таппенс, — я не занимаюсь этим постоянно, но подумываю о том, чтобы написать небольшую книжку. Хочу описать в ней разные события, начиная с тех, что случились сто лет назад, и до наших дней. Все любопытное, что здесь происходило, включая преступления и разные приключения. Поэтому и интересуюсь старыми фотографиями, которые могут отлично украсить такое издание.

— Обещаю сделать все, чтобы вам помочь. Ваша работа, должно быть, очень интересная. Хочу сказать, что ею, должно быть, интересно заниматься.

— А еще здесь жила семья Паркинсон, — продолжила Таппенс, — и жили они в нашем доме.

— А, так вы из этого дома на холме, не так ли? То ли из «Лавров», то ли из «Катманду»… не помню, как он теперь называется. А когда-то его называли «Ласточкиным гнездом», правильно? Только не могу понять почему.

— Думаю, что под крышей было много ласточкиных гнезд, — предположила Таппенс. — Они и сейчас там есть.

— Может быть, вы и правы, но мне кажется, что для дома это странное название.

Почувствовав, что отношения успешно установлены, и не рассчитывая на то, что с этого будет какой-то прок, Таппенс купила несколько открыток и листов писчей бумаги с цветочным орнаментом. Затем попрощалась с мистером Дюррансом, дошла до своих ворот и стала подниматься по подъездной аллее. Дойдя до дома, обошла его сбоку, чтобы еще раз взглянуть на Кэй-Кэй. Почти подойдя к двери, она внезапно остановилась, а потом продолжила свой путь. Ей показалось, что рядом с дверью лежит куча старого тряпья. Наверное, они вытащили его из Матильды, да так и не удосужились осмотреть, подумала Таппенс.

Она ускорила шаги и почти перешла на бег, но, подойдя к двери совсем близко, остановилась как вкопанная. Это не было просто кучей старого тряпья. Одежда была достаточно старой, так же как и тело, которое было в нее одето. Таппенс наклонилась над ним, а потом выпрямилась, опершись о дверь.

— Исаак! — воскликнула она. — Бедняга Исаак. Мне кажется… мне кажется, что он мертв.

На ее крик из дома кто-то появился и теперь шел в ее направлении.

— Альберт, Альберт! Случилось ужасное. Исаак, старина Исаак, — он лежит совсем мертвый, и мне кажется… я думаю, что его кто-то убил.

Глава 7
Досудебное расследование

Сначала были представлены результаты медицинской экспертизы. Потом дали свои показания двое прохожих. Потом опросили членов семьи относительно состояния здоровья убитого и наличия у него врагов (к ним можно было отнести двух подростков, которых он время от времени гонял). Подростков попросили помочь полиции, подтвердив, таким образом, их невиновность. Выступили также работодатели убитого, включая самых последних — миссис Пруденс Бересфорд и ее мужа мистера Томаса Бересфорда. Все необходимое было сделано, после чего был вынесен вердикт: «Намеренное убийство, совершенное неизвестным или неизвестными».

Таппенс вышла из помещения, где проходило расследование, и Томми обнял ее, пока они проходили мимо группы людей, стоявших снаружи.

— Ты молодец, Таппенс, — похвалил он ее, когда они прошли через свои ворота и направились к дому. — Держалась прекрасно, гораздо лучше, чем многие остальные. Говорила четко, и тебя было хорошо слышно. Мне показалось, что коронер^[71] тобой очень доволен.

— А мне не нужно, чтобы кто-то был мной доволен, — ответила Таппенс. — Мне совсем не нравится, что старому Исааку заехали по голове и убили его.

— Наверное, кто-то что-то имел против него, — предположил Томми.

— С какой стати?

— Не знаю.

— И я тоже не знаю. Но меня интересует, не имеет ли это какое-то отношение к нам.

— Ты хочешь сказать… А что ты хочешь сказать этим, Таппенс?

— Ты все прекрасно понимаешь, — сказала миссис Бересфорд. — Это все… все это место. Наш дом. Наш милый новый дом. Сад и все остальное. Как будто… как будто это место не про нас. А ведь мы считали обратное.

— Я и сейчас так считаю, — заметил Томми.

— Ну да, — согласилась Таппенс. — Я думаю, что у тебя еще сохранилась надежда, в отличие от меня. А я никак не отделаюсь от неприятного чувства, что с этим домом что-то не так.

— Только не надо это произносить, — сказал Томми.

— Произносить что? — поинтересовалась Таппенс.

— Эти два слова.

Таппенс приблизилась к мужу, понизила голос и произнесла ему почти в ухо:

— Мэри Джордан?

— Ну да. Именно о ней я и подумал.

— Думаю, что я тоже. Но, хочу спросить, какое отношение все это имеет к сегодняшнему дню? При чем здесь это прошлое? — настаивала миссис Бересфорд. — Оно не может иметь никакого отношения к настоящему.

— Ты хочешь сказать, что прошлое не имеет никакого отношения к настоящему? — переспросил Томми. — Но это же не так. Имеет, и иногда совсем не таким образом, как это может показаться с первого раза. Я хочу сказать, что иногда мы даже не предполагаем, что может произойти.

— В смысле, все, что происходит в настоящем, как-то связано с прошлым?

— Да. Это ведь длинная цепочка событий. Она похожа на ожерелье из камней, некоторые из которых потеряны.

— Джейн Финн и все такое… Совсем как в истории с Джейн Финн. Тогда мы были молоды и сами искали приключений.

— И у нас они были, — сказал Томми. — Иногда я вспоминаю об этом и удивляюсь, как это мы с тобой умудрились остаться в живых.

— А все остальные наши дела — тогда, когда мы стали партнерами и стали выдавать себя за частных детективов?

— Да, это было здорово, — согласился Томми. — А помнишь, как мы…

— Нет, — ответила Таппенс. — И не хочу ничего вспоминать. Не хочу вспоминать прошлое, если только оно не поможет разрешить настоящее. Не хочу. Хотя все это тогда дало нам необходимую практику, правда? А потом было следующее дело…

— Ты имеешь в виду дело миссис Бленкенсоп? — уточнил Томми.

Таппенс рассмеялась.

— Ну да, миссис Бленкенсоп. Я никогда не забуду, как вошла в ту комнату и увидела в ней тебя.

— Как только тебе хватило нервов сделать то, что ты сделала, Таппенс… Отодвинуть тот шкаф, или что это было, и подслушать мой разговор с этим… как его там. А потом…

— А потом эта миссис Бленкенсоп, — смеясь, продолжила Таппенс. — И «Икс или игрек», и «Гуси, гуси, га-га-га»…

— Но ведь ты же не хочешь сказать, что все те события были только, как ты выражаешься, ступеньками к этому? — В голосе Томми слышалась неуверенность.

— Знаешь, в какой-то степени — да, — ответила Таппенс. — То есть я хочу сказать, что мистер Робинсон не сказал бы тебе того, что сказал, если б у тебя не было такого прошлого. И у меня тоже.

— В основном речь о тебе.

— Но теперь, — сказала Таппенс, — все поменялось. Я имею в виду эту смерть. Исаак убит ударом по голове. Прямо в нашем саду.

— Ты же не думаешь, что это как-то связано с…

— Об этом невозможно не думать. И именно это я и имею в виду. Мы больше не занимаемся расследованием какой-то абстрактной тайны. И не выясняем, что там произошло в прошлом, и почему кто-то тогда умер, и все такое прочее. Теперь это стало нашим личным делом. Очень личным. Я имею в виду смерть бедняги Исаака.

— Он был очень стар, и это тоже может иметь значение.

— Не после того, что сегодня утром сообщили патологоанатомы. Кто-то хотел его убить. За что?

— Но почему тогда никто не попытался убить нас, если ты считаешь, что это как-то связано с нами? — спросил Томми.

— Вполне возможно, что это еще впереди. А может быть, он сказал что-то лишнее. Или собирался сказать. А может быть, даже угрожал кому-то, что расскажет нам про девушку или одного из Паркинсонов. Или обо всей этой шпионской истории времен четырнадцатого года. Про секреты, которые были проданы. И тогда его надо было заставить замолчать. Но если б мы с тобой не приехали сюда жить и не стали задавать вопросов, то ничего этого не произошло бы.

— Не заводись так сильно.

— Да я и так уже заведена. И больше не собираюсь заниматься здесь всякой ерундой. Теперь мы занимаемся совсем другим, Томми. Мы разыскиваем убийцу. Кто это? Пока мы этого не знаем, но узнаем обязательно. Речь не о прошлом, а о настоящем. Речь о том, что произошло всего-то шесть дней назад. Это самое что ни на есть настоящее. Оно здесь, и оно непосредственно связано с нами и с этим домом. Нам надо раскрыть это преступление, и мы его раскроем. Еще не знаю как, но мы обязаны собрать все улики и отследить все возможные варианты. Я чувствую себя как гончая, идущая по следу, — и я его не оставлю. А тебе надо превратиться в разыскную собаку. Рыскай везде, так же как ты делаешь это сейчас. Выясняй, откуда что берется. Продолжай свои — как ты их называешь — исследования. Должны быть люди, которые что-то знают. Не потому, что присутствовали при этом сами, но потому, что что-то слышали. Рассказы. Слухи. Сплетни.

— Таппенс, но не можешь же ты верить, что у нас есть хоть какой-то шанс…

— А я верю, — ответила миссис Бересфорд. — Не знаю, каким образом, но я верю, что если ты безусловно убежден в том, что произошло какое-то черное, плохое и злое дело, а удар по голове Исаака был именно таким делом… — Таппенс остановилась.

— Мы опять можем поменять название дома, — сказал вдруг Томми.

— Что ты хочешь этим сказать? Опять назвать его «Ласточкиным гнездом»?

Тут над головами у них пролетела стайка птиц. Таппенс повернулась и посмотрела на ворота в сад.

— Когда-то он действительно назывался «Ласточкиным гнездом»… Как там было в той цитате? В той, которую привела твоя помощница? Врата Смерти, так кажется?

— Нет. Врата Судьбы.

— Судьбы… Отличное описание того, что произошло с Исааком. Врата Судьбы… наши ворота в сад.

— Да не волнуйся ты так, Таппенс.

— Я не знаю почему, — сказала миссис Бересфорд, — но сейчас именно это пришло мне в голову.

Томми бросил на нее недоуменный взгляд и покачал головой.

— Вообще-то, «Ласточкино гнездо» — совсем неплохое название, — заметила она. — Или могло бы им стать. И возможно, станет в один прекрасный день.

— У тебя иногда появляются совершенно экстравагантные идеи, Таппенс.

— …и все же кто-то свищет, словно птица… Так заканчивалась та цитата. Может быть, так все и закончится в один прекрасный день.

Уже подходя к дому, Бересфорды заметили женщину, которая стояла на пороге.

— Кто бы это мог быть? — заинтересовался Томми.

— Я ее где-то уже видела, — сказала Таппенс. — Но не могу сейчас вспомнить, кто это. Мне кажется, что это кто-то из семьи Исаака. Ты же знаешь, что все они живут в одном доме. Три или четыре мальчика, эта женщина и еще одна девочка. Хотя я могу и ошибаться.

Женщина на пороге повернулась и пошла им навстречу.

— Миссис Бересфорд, правильно? — спросила она.

— Да, — ответила Таппенс.

— А я… думаю, что вы меня не знаете. Я невестка Исаака, понимаете? Была женой его сына Стефана. Стефан — он погиб в аварии. Один из этих грузовиков; знаете, такие длинные, для междугородных перевозок… Это произошло на одной из федеральных дорог. Кажется, на Эм-один. Или на Эм-пять… Нет, Эм-пять была до этого. Это могла быть Эм-четыре. В любом случае это случилось лет пять-шесть назад. Я… я просто хотела поговорить с вами. С вами и с вашим мужем. — Она посмотрела на Томми. — Ведь это вы прислали цветы на похороны? Исаак работал у вас здесь в саду, правильно?

— Да, — ответила Таппенс. — Он у нас работал. Как ужасно все произошедшее…

— Я пришла поблагодарить вас. Это были прекрасные цветы. Просто отличные. Такие шикарные… И такой большой букет…

— Мы считали, что обязаны были это сделать, — сказала Таппенс. — Исаак нам очень сильно помогал. Помогал с этим переездом. Рассказывал нам обо всем, потому что мы не знали даже, где что стоит. Вообще ничего не знали о доме. А еще он нам очень многое объяснил о посадках в саду и о подобных вещах.

— Да, можно сказать, мой тесть знал, что делал. Слишком много работать он не мог из-за своего возраста, и ему очень не нравилось, что приходилось ходить согнувшись. У него было люмбаго, и он не мог работать столько, сколько ему хотелось бы.

— Он был очень милый и отличный помощник, — твердо повторила Таппенс. — И многое рассказал нам об этих местах и о людях, которые здесь живут.

— Да. Он действительно много знал. Многие из его семьи работали здесь до него, знаете ли. А они знали многое из того, что происходило здесь давным-давно. Конечно, сами они не принимали в этом участия, но многое слышали… Ну, хорошо, мэм, не буду вас больше задерживать. Я просто пришла перекинуться парой слов и еще раз сказать, как я вам обязана.

— Очень мило с вашей стороны, — поблагодарила Таппенс. — Большое спасибо.

— Думаю, вам придется искать нового работника в сад.

— Видимо, да, — согласилась Таппенс. — Сами мы мало что в этом понимаем. А вы… может быть, вы… — она заколебалась, боясь сказать что-то неподходящее для данного момента, — может быть, вы знаете кого-то, кто согласился бы у нас поработать?

— Ну, сразу так мне сложно сказать, но я буду иметь это в виду. Кто знает… Я пришлю к вам Генри — это мой второй сын, знаете ли, — я пришлю его и сообщу, если что-то узнаю. А теперь — всего вам хорошего.

— А как звали Исаака? Не могу вспомнить, — сказал Томми, когда они вошли в дом. — Я имею в виду его фамилию.

— По-моему, Исаак Бодликотт.

— Так это была миссис Бодликотт?

— Ну да. Мне кажется, что у нее есть несколько сыновей, мальчиков, и одна дочь, и все они живут в одном доме. В коттедже где-то там, на Марштон-роуд. Как ты думаешь, она знает, кто его убил? — спросила Таппенс.

— Не думаю, — ответил Томми. — По крайней мере, по ней этого не скажешь.

— Не знаю, как бы ты выглядел в такой ситуации, — заметила Таппенс. — Очень трудно сказать, правда?

— Мне кажется, что она просто пришла поблагодарить за цветы. И еще мне кажется, что она не выглядела как какой-то… мститель. Думаю, что она сказала бы, если б знала.

— Может быть. А может быть, и нет, — ответила Таппенс и с задумчивым видом прошла в дом.

Глава 8
Воспоминания о дядюшке

I

На следующее утро беседа Таппенс с электриком — тот появился для того, чтобы устранить мелкие недоделки, которые они обнаружили в его работе, — была прервана.

— Там у дверей мальчик, — сказал Альберт. — Он хочет поговорить с вами, мадам.

— Вот как? А как его зовут?

— Я не стал спрашивать. Он ждет на улице.

Таппенс взяла свою шляпу, надела ее и спустилась по ступенькам.

За дверями стоял мальчуган лет двенадцати-тринадцати, который здорово нервничал и постоянно переступал с ноги на ногу.

— Думаю, вы на меня не рассердитесь… — сказал он.

— Дай-ка подумать, — сказала Таппенс. — Ты ведь Генри Бодликотт, правильно?

— Правильно. Он был мне, как бы это сказать, навроде дяди. То есть я говорю о том, по которому вчера было досудебное расследование. Никогда раньше там не был, ага.

Таппенс с трудом удержалась, чтобы не спросить: «И тебе понравилось?» У Генри был вид человека, который собирается поведать о каком-то удовольствии.

— Ужасная трагедия, правда? — произнесла миссис Бересфорд. — Так печально…

— Ну, он уже был старый, — сказал Генри. — Так что много он не прожил бы, ага. Иногда по осени жутко кашлял, будил весь дом… Я пришел узнать, не надо ли вам чего-нибудь здесь поделать. Как я понял — да и Ma мне так сказала, — вам надо проредить салат, и я подумал: может, вы хотите, чтоб это сделал я? Я знаю, где он растет, потому что иногда приходил поговорить со стариной Иззи, когда он здесь работал. Так что могу помочь.

— Как мило с твоей стороны, — сказала Таппенс. — Пойдем, покажешь.

Они вдвоем вышли в сад и дошли до огородных грядок.

— Вот, видите? Его посадили слишком часто, так что надо немного проредить и пересадить вот сюда, где есть большие проплешины.

— А я ничего не знаю про салаты, — призналась Таппенс. — Вот про цветы кое-что знаю. А вот горох, брюссельская капуста, салаты и другие овощи — это совсем не мое. Думаю, что ты не ищешь постоянной работы в саду, правильно?

— Конечно нет. Я ведь еще учусь, ага. Иногда разношу письма, а летом помогаю собирать фрукты, ага.

— Понятно, — сказала Таппенс. — Ну что ж, если услышишь, что кто-то ищет, — дай мне знать. Я буду очень благодарна.

— Да, обязательно. Ну, тогда всего хорошего, мэм.

— Только покажи мне, что ты будешь делать с салатом. Я хочу научиться. — Таппенс встала рядом, наблюдая за манипуляциями Генри Бодликотта.

— Ну вот, теперь все в порядке. Отличная зелень, ага. Это ведь «Превосходный Уэбба»^[72], правда? Он будет расти очень долго.

— «Пальчики Тома» мы уже съели, — сказала Таппенс.

— Ну правильно. Это ведь ранний сорт, ага. Хрустящий и сладкий.

— Что ж, спасибо тебе большое, — поблагодарила Таппенс мальчика.

Она повернулась и направилась к дому. Неожиданно заметив, что ее шарф куда-то пропал, повернула назад. Генри Бодликотт, тоже направившийся было домой, остановился и подошел к ней.

— Я потеряла шкаф, — пояснила Таппенс. — Ах, вот он, на кусте.

Мальчик протянул шарф хозяйке, переступив с ноги на ногу. Он выглядел таким обеспокоенным и взволнованным, что Таппенс испугалась, не случилось ли чего.

— Ты что-то хочешь сказать? — спросила она.

Генри переступил с ноги на ногу, посмотрел на нее, еще раз переступил с ноги на ногу, вытер нос, почесал свое левое ухо, а потом выбил ногами нечто похожее на чечетку.

— Да это… то есть я… а вы не рассердитесь, ежели я спрошу?

— Что именно? — спросила Таппенс. Она остановилась и вопросительно посмотрела на мальчика.

Генри покраснел как рак, продолжая переступать с ноги на ногу.

— Вощем, я не хотел… то есть я не люблю выспрашивать, но… я хочу сказать, что люди говорят… то есть я хочу сказать, что слыхал, как они говорили…

— Ну, я слушаю тебя, — сказала Таппенс, не зная, что могло так расстроить мальчугана и что он мог такого услышать о жизни мистера и миссис Бересфорд, новых владельцев «Лавров». — И что же ты слышал?

— Да вощем-то — о том, что вы та самая леди, которая поймала шпионов в последнюю войну или что-то в этом роде. То есть вы и ваш джентльмен, ага. Вы занимались этим и обнаружили немецкого шпиона, который притворялся кем-то еще. И вы его нашли, и у вас было много приключений, а в конце концов все кончилось хорошо. То есть я хочу сказать, что вы были — я не знаю, как это называется, — вроде как одним из наших секретных агентов. Так вот, все говорят, что вы это сделали и что это было классно. Конечно, время уже прошло, но говорят, что это было как-то связано с детским стишком.

— Совершенно верно, — подтвердила Таппенс. — Имеется в виду «Гуси, гуси, га-га-га».

— «Гуси, гуси, га-га-га»!.. Я это помню. Сколько же лет прошло… «Есть хотите?..»

— Правильно, — сказала Таппенс. — «Так летите…» А потом там еще появился серый волк под горой, который не хотел пускать их домой. Так мне кажется, хотя, может быть, я думаю о совсем другой считалочке…

— Я… я ни за что бы… — сказал Генри. — То есть я хочу сказать, что это просто классно, что вы живете здесь, как простые люди, правда? Но я не пойму, при чем здесь была детская считалка.

— Это было кодом, вроде шифра, — пояснила миссис Бересфорд.

— И это что, надо было прочитать и все такое? — спросил Генри.

— Что-то в этом роде, — сказала Таппенс. — Но в конце все раскрылось.

— Не, ну как же здорово, — восхитился мальчуган. — Вы не против, ежели я расскажу все это своему другу? Его зовут Кларенс, и он мой закадычный приятель, ага. Глупое имя, я знаю. Мы все над ним смеемся. Но он классный парень, это точно, и он будет в восторге от того, что вы живете среди нас, ага. — Мальчик посмотрел на Таппенс с восторгом влюбленного спаниеля. — Просто классно! — повторил он еще раз.

— Ну, это было слишком давно, — заметила миссис Бересфорд. — В сороковых годах.

— А это было интересно или вы больше боялись?

— Думаю, и то и другое, хотя, честно говоря, больше боялась, — призналась Таппенс.

— Честно сказать, я тоже так думал. Только странно, что когда вы сюда переехали, тоже попали в историю. Это же про этого моряка, правильно? То есть я хочу сказать, что он называл себя Коммандером, но не был им. Он был немцем. Так, по крайней мере, говорит Кларенс, ага.

— Да, что-то вроде этого, — согласилась Таппенс.

— Так, может, вы из-за этого сюда приехали? Потому что, знаете ли, у нас здесь кое-что случилось — хоть и очень-очень давно, — но надо же согласиться, что случилось. Он был офицером-подводником и продавал чертежи подлодок. Тока имейте в виду, все это я услыхал от других людей.

— Я понимаю, — сказала Таппенс. — Да. Но мы приехали сюда вовсе не из-за этого. Мы приехали сюда потому, что нам нравится этот дом. Я тоже слышала всякие слухи — правда, так и не поняла, что же произошло в действительности…

— Я как-нибудь вам расскажу. Правда, никогда не знаешь, что верно, а что нет, так что некоторые вещи могут быть неправильными.

— А как твоему другу Кларенсу удалось так много об этом узнать?

— Он услышал это от Мика, ага. Мик какое-то время жил наверху, там, где раньше жил кузнец. Самого кузнеца уже давно нет, но люди продолжают разговаривать. Ну, и потом, наш дядя, Исаак, он тоже много чего знал, ага. А иногда кое-что рассказывал нам.

— То есть он много чего знал об это деле? — уточнила Таппенс.

— Ну да. Поэтому-то, когда несколько дней назад ему заехали по голове, я и подумал, а не связано ли это с тем делом. Может, он знал чуть больше, чем надо, и выложил это все вам? Поэтому-то они его и прибили… Они сейчас так всегда поступают. Просто прибивают людей, знаете ли, тех, кто слишком много о чем-то знает. О том, что может столкнуть их с полицией и так далее.

— И ты думаешь, что твой дядя Исаак… ты считаешь, что он многое об этом знал?

— Думаю, что ему что-то рассказывали, ага. Он много чего слышал то тут, то там. Вот говорил он об этом немного, но все ж таки иногда кое-что рассказывал. По вечерам, ага, после того, как выкурит трубку или услышит мои разговоры с Кларри или с моим вторым дружком, Томом Гиллинхэмом. Тот тоже хотел что-нибудь узнать, и дядюшка Иззи рассказывал нам о том о сем и обо всем. Конечно, мы не могли знать, выдумывает он или нет. Но я думаю, что ему удавалось находить кое-какие вещи, а про другие он знал, где они находятся. И он еще говорил, ага, что если другие люди об этом узнают, то может получиться кое-что интересненькое.

— Правда? — переспросила Таппенс. — Думаю, что для нас это тоже может быть очень интересно. Ты должен постараться и вспомнить, что и когда он говорил, потому что, видишь ли, это может помочь найти его убийцу. Потому что его убили. Ты ведь не считаешь это несчастным случаем, а?

— Сначала мы так подумали. Знаете ли, у него было что-то с сердцем или что-то в этом роде, и он часто падал, или у него кружилась голова, или начинались приступы. Но теперь — я же был на расследовании, ага — кажется, что это было намеренное убийство.

— Да, — согласилась Таппенс. — Я тоже думаю, что это было сделано намеренно.

— А вы не знаете почему? — спросил Генри.

Какое-то время миссис Бересфорд смотрела на мальчика. Ей почудилось, что на какой-то момент она и Генри оказались полицейскими собаками, идущими по одному и тому же следу.

— Я думаю, что это было сделано намеренно, — повторила она. — И я думаю, что ты, как его родственник, и я тоже, мы хотели бы узнать, кто совершил такую злую и жестокую вещь. Но, может быть, ты это уже знаешь, Генри? Или у тебя есть по этому поводу какие-то соображения?

— Нет у меня никаких идей, — ответил мальчуган. — Кругом одни слухи. Правда, я знаю людей, о которых дядюшка Иззи говорил, что у них против него что-то есть, потому как он слишком много знает о них и о том, что им известно, и о том, что здесь происходило, ага. Но это те люди, которые уже давно померли, так что никто ничего толком не знает или не помнит.

— Что ж, — сказала Таппенс. — Я думаю, придется тебе помочь нам, Генри.

— Вы хотите сказать, что вроде как примете меня к себе? Чтобы я помог вам в этих ваших розысках?

— Да, — подтвердила Таппенс. — Только если ты будешь держать язык за зубами по поводу своих находок. То есть об этом надо рассказывать мне, но не своим друзьям, потому что иначе об этих вещах узнают все кому не лень.

— Понимаю. И тогда об этом услышат убийцы и придут за вами и мистером Бересфордом, правильно?

— Вполне возможно, — согласилась Таппенс. — А мне этого не хотелось бы.

— Ну, это-то понятно, — сказал Генри. — Знаете что, если я что-то найду или услышу, то приду сюда, как будто хочу немного подработать. Как вам такой вариант? Тогда я смогу рассказать вам все, что знаю, и никто нас не услышит. Но сейчас я просто ничего не знаю. Однако у меня есть друзья. — Мальчуган неожиданно выпрямился и напустил на себя вид, который наверняка подсмотрел по телевизору. — И я много чего знаю. А люди об этом не догадываются. Они не в курсе, что я умею слушать, и не думают, что я могу что-то запомнить, но кое-что я все-таки знаю, ага. Они сначала говорят, а потом начинают думать, кто еще мог это услышать, так что если вести себя тихо, ага, то можно много чего разузнать. А я думаю, что все это очень важно, правильно?

— Абсолютно, — согласилась Таппенс. — Я тоже думаю, что это важно. Но ты должен быть очень осторожен, Генри, понимаешь?

— Ну да. Конечно, понимаю. Надо быть таким осторожным, просто не знаю каким… А он много знал об этих местах, ага, — продолжил Генри. Я имею в виду дядюшку Исаака.

— Ты имеешь в виду дом или сад?

— И то и другое. Он знал немало историй, знаете ли. Куда люди ходили, и что они делали с вещами, и с кем они встречались. Где здесь были тайники и всякое такое. И иногда он любил поболтать, да. Конечно, Ma его не очень слушала. Она думает, что все это ерунда. Джонни — мой старший брат — тоже считает это чепухой и не хочет об этом слышать. А вот я слушал, и Кларенсу такие вещи тоже нравились. Он любит всякие приключенческие фильмы и все такое, ага. Он еще говорил мне: «Цыпа, да это просто настоящее кино!» Мы с ним часто это все обсуждали.

— А ты никогда не слышал, чтобы говорили о женщине по имени Мэри Джордан?

— Ну конечно, слышал. Она была немецкой шпионкой, верно же? Выпытывала морские секреты у морских офицеров, правильно?

— Кажется, похоже на это, — сказала Таппенс, считая, что лучше придерживаться старой версии и мысленно принося Мэри Джордан свои извинения.

— Наверное, она была хорошенькая, да? Очень красивая?

— Не знаю, — призналась Таппенс. — Просто когда она умерла, мне было всего года три.

— Ну конечно, так и должно было быть, да? О ней тоже иногда говорят.

II

— Ты задыхаешься и сильно возбуждена, Таппенс, — сказал Томми, когда его жена в рабочей одежде вошла, слегка запыхавшись, через боковую дверь.

— Может быть, ты и прав, — согласилась она с мужем.

— Но ты не переработала в саду?

— Нет. Я вообще там ничего не делала. Просто стояла возле грядок с салатом и общалась — или, если тебе так больше нравится, то общались со мной…

— И с кем же ты общалась?

— С мальчиком, — ответила Таппенс. — С простым мальчишкой.

— Он что, предложил свою помощь в саду?

— Не совсем так, — сказала миссис Бересфорд. — Хотя это тоже не помешало бы… Нет. На самом деле он выражал свое восхищение.

— Садом?

— Нет, мной.

— Тобой?

— Не притворяйся, что тебя это удивило, — заметила Таппенс. — И не говори таким удивленным голосом. Должна признаться, что подобные bonnes bouches^[73] иногда можно услышать в такие моменты, когда их меньше всего ожидаешь.

— Ах вот как! И что же вызвало его восхищение — твоя красота или изящество твоего рабочего костюмчика?

— Мое прошлое, — ответила Таппенс.

— Твое прошлое?

— Да. Он был потрясен тем, что я — та самая леди, которая, как он это описал, сорвала маску с германского шпиона во время последней войны. С ушедшего в отставку фальшивого коммандера, который вовсе им не был.

— Боже всемогущий, — взмолился Томми. — Опять «Икс или игрек?»… Неужели мы так никогда от этого не отвяжемся?

— А я вовсе не уверена, что хочу этого, — заметила Таппенс. — То есть — а с какой стати? Если б мы были известными актерами, то не стали бы выступать против того, чтобы нам об этом напоминали.

— Я тебя понял, — ответил Томми.

— А если подумать о том, чем мы сейчас занимаемся, то это идет нам только на пользу.

— Если это мальчик, то сколько ему, по-твоему, лет?

— Думаю, где-то между десятью и двенадцатью. Выглядит он на десять, но я думаю, что ему ближе к двенадцати. А еще он сказал, что у него есть друг, которого зовут Кларенс.

— И при чем здесь его друг?

— В настоящий момент ни при чем, — ответила Таппенс. — Но они с Кларенсом союзники и, как я понимаю, очень хотели бы присоединиться к нашим розыскам. Чтобы что-то выяснять и рассказывать нам.

— Но если им по десять-двенадцать, то как они могут знать или помнить о делах, которые нас интересуют? — спросил Томми. — О чем он вообще говорил?

— Большинство его предложений были очень краткими, — пояснила Таппенс. — В основном они состояли из слова «ага», которым начиналось или заканчивалось практически каждое из этих предложений.

— И речь в них шла о вещах, совершенно тебе неизвестных…

— В основном это были попытки рассказать о том, о чем ему приходилось слышать.

— Слышать от кого?

— Не от непосредственных участников, как ты бы их назвал. Я бы даже не сказала, что из вторых рук. Думаю, что информация доходила до него через десятые, четырнадцатые, а иногда даже через шестнадцатые руки. Туда же входило то, что слышали Кларенс и его друг Алджернон, а также Джимми…

— Прервись на секунду, — попросил Томми. — Думаю, что этого достаточно. И что же они все слышали?

— Вот с этим сложнее, — пожаловалась Таппенс. — Но, думаю, рано или поздно мы это выясним. Они слышали, как упоминались некоторые места, и имели возможность подслушать некоторые истории. И все просто сгорают от желания присоединиться к нам, чтобы принять участие в трудной работе, ради которой, по их убеждению, мы сюда и приехали.

— А поточнее?

— Разыскать что-то важное. Что-то, что, как всем известно, здесь спрятано.

— Ах вот как, — сказал Томми. — Спрятано… Где, кем и когда?

— По этому поводу существует множество мнений, — ответила Таппенс. — Но согласись, Томми, это просто восхитительно.

Бересфорд задумчиво согласился.

— И все это связано со старым Исааком, — добавила Таппенс. — Мне все больше кажется, что тот знал о многом и собирался рассказать нам об этом.

— И ты думаешь, что Кларенс и… черт, как зовут второго мальчишку?

— Я вспомню через минуту, — успокоила его Таппенс. — Меня совершенно запутали все эти люди, от которых он слышал эти рассказы. У кого-то из них громкие имена, вроде Алджернона, а у кого-то совсем простенькие, вроде Джонни, Джимми и Майка… Цыпа, — неожиданно произнесла Таппенс после короткого молчания.

— Цыпленок? — спросил Томми.

— Да я не о самом цыпленке. Мне просто кажется, что это прозвище мальчика. Цыпа.

— Очень странное прозвище.

— Его настоящее имя — Генри, но, мне кажется, друзья называют его Цыпой.

— Это вроде как: «Цыпа, вот и ласка!»^[74]

— Там было: «Хлоп, вот и ласка!»

— Да знаю я. Но «Цыпа, вот и ласка!» звучит почти так же.

— Знаешь Томми, я хочу сказать, что теперь пути назад у нас нет. Особенно сейчас. И скажу почему. Это все из-за Исаака. Кто-то его убил. Убил — или убили, — потому что он что-то знал. Знал что-то, что представляло собой опасность для кого-то. И мы должны найти человека, для которого это представляло опасность.

— А ты не думаешь, — спросил Томми, — что это одно из… из обычных уличных происшествий? Ну, хулиганство, или как это сейчас называют. Сама знаешь, что некоторые сейчас выходят на улицу с желанием сорвать на ком-то свое зло. И их не волнует на ком — лишь бы был возрастом постарше да телом послабее.

— Об этом я тоже подумала, — сказала Таппенс. — Но — нет. Я думаю, что за этим стоит что-то… не знаю, правильно ли назвать это «скрытым», — но за этим что-то есть. Нечто, каким-то образом связанное с тем, что произошло в далеком прошлом; нечто, оставленное здесь кем-то, или спрятанное, или переданное кому-то, кто давно умер или спрятал это нечто в каком-то тайнике. Но этот кто-то не хочет, чтобы это было найдено. Исаак об этом знал, и они боялись, что он все расскажет нам, поскольку нас, как я понимаю, тоже широко обсуждают. Мы же известные борцы со шпионами или что-то вроде этого. У нас с тобой такая репутация. И каким-то образом она связана с Мэри Джордан и всем остальным.

— Мэри Джордан, — произнес Томми, — не умерла своей смертью.

— Вот именно, — кивнула Таппенс. — А потом убили старого Исаака. Мы просто обязаны узнать, кто и почему его убил. Иначе…

— Тебе надо быть очень осторожной, — предупредил жену Томми. — Надо беречь себя, Таппенс. Если кто-то убил Исаака только из-за того, что тот мог заговорить о событиях в прошлом, о которых что-то слышал, то этот кто-то с удовольствием в один прекрасный вечер дождется тебя в темном уголке и сделает то же самое. И они не испугаются возможного шума, ибо рассчитывают, что люди просто скажут: «Ну вот, опять».

— И это о пожилых леди, которых убивают ударами по голове? — сказала Таппенс. — Наверное, так. Это последствие седых волос и артритной походки. Конечно, для кого-то я могу оказаться легкой добычей. Но я буду осторожна. Думаешь, мне стоит носить с собой маленький пистолет?

— Нет, — ответил Томми. — Ни в коем случае.

— Почему? Ты боишься, что с ним я наделаю глупостей?

— Я боюсь, что ты можешь споткнуться о корень или корягу. Ты же все время падаешь. И тогда ты вполне сможешь застрелить саму себя, вместо того чтобы использовать пистолет для самозащиты.

— Но ведь ты же не думаешь, что я способна на такую глупость, правда?

— Думаю, — ответил Томми. — Уверен, что ты на нее вполне способна.

— Тогда, может быть, выкидной нож? — предложила Таппенс.

— На твоем месте я вообще ничего не брал бы, — посоветовал муж. — Просто ходи как ни в чем не бывало и рассуждай о садоводстве. Или говори так: мы не совсем уверены, что дом нам подходит, и планируем поискать что-то в другой части Англии. Вот мой тебе совет.

— И кому я это должна говорить?

— Да кому угодно, — сказал Бересфорд. — Потом твои слова распространятся сами собой.

— Такие вещи вообще быстро распространяются, — заметила Таппенс. — А здесь самое место для подобного рода разговоров. Ты тоже будешь говорить это, Томми?

— В общем, да. Может быть, добавлю, что дом нам теперь нравится не так, как в самом начале.

— Но ведь ты тоже настроен продолжать расследование? — спросила Таппенс.

— Да, — подтвердил Томми. — Ты уже втянула меня в это дело.

— А ты уже придумал, что будешь делать?

— Продолжать то же, что я делаю сейчас. А ты, Таппенс? Есть какие-нибудь планы?

— Пока нет, — ответила миссис Бересфорд. — Но несколько идей имеется. Надо попробовать узнать побольше от этого… как его там звали?

— Генри. И его друга Кларенса.

Глава 9
Молодежная команда

Проводив Томми в Лондон, Таппенс принялась бесцельно бродить по дому, стараясь определить для себя действия, которые могли бы привести ее к успеху. Однако с утра ей в голову не приходило ничего путного.

Ощущая себя человеком, который возвращается к истокам, миссис Бересфорд забралась в библиотеку и стала бродить по ней, равнодушно поглядывая на корешки томов. Детские книги, множество детских книг, но с ними все и так уже ясно. Она сделала все, что было в ее силах. Сейчас Таппенс была почти уверена, что просмотрела каждую книгу в этой комнате — Александр Паркинсон не оставил здесь больше никаких секретов.

Она стояла, запустив пальцы в волосы, хмурясь и постукивая ногой по нижней полке с книгами по теологии, корешки которых от старости уже отваливались, когда в комнату вошел Альберт.

— С вами хотят встретиться, мадам, — произнес он.

— Что значит «хотят»? — спросила Таппенс. — Это кто-то, кого я знаю?

— Не знаю. Но не думаю. В основном это мальчишки. Мальчишки и пара девчонок в придачу. Наверное, хотят, чтобы вы на что-нибудь подписались или что-то в этом роде.

— Вот в чем дело… А они не назвались? Ничего не сказали?

— Один из них. Он сказал, что его зовут Кларенс и что вы все о нем знаете.

— Вот как, — задумчиво произнесла Таппенс, задумавшись. Может быть, это результаты ее вчерашней беседы? В любом случае большого вреда от этой встречи не будет. — А второй мальчик тоже там? Тот, с которым я вчера разговаривала в саду?

— Не знаю. Они все на одно лицо. Довольно грязные и все такое.

— Ну что ж, — решилась Таппенс. — Я сейчас спущусь.

Спустившись на первый этаж, она вопросительно посмотрела на своего сопровождающего.

— Я не позволил им войти в дом, — пояснил Альберт. — Подумал, что так будет спокойнее. В наши дни никогда не знаешь, что может произойти в следующий момент. Они в саду; просили передать вам, что будут около золотой жилы.

— Где они будут? — переспросила Таппенс.

— Около золотой жилы.

— А где это?

Альберт указал направление.

— Все, — сказала Таппенс. — Кажется, я знаю. Надо идти вдоль розария, а потом направо, по тропинке, обсаженной георгинами. Да… Там еще будет какой-то водный резервуар. Не знаю, то ли это ручей, то ли канал, то ли пруд, в котором когда-то плавали золотые рыбки… В любом случае подай мне мои резиновые сапоги, и я, пожалуй, захвачу макинтош, на случай, если кто-то столкнет меня в воду.

— Я думаю, вам лучше надеть его, мадам. Боюсь, что сейчас пойдет дождь.

— Боже мой, — сказала Таппенс. — Дождь, дождь… Сплошной дождь.

Она довольно быстро добралась до группы детей, дожидавшихся ее; группа эта походила на внушительную депутацию. Их было человек десять-двенадцать, разного возраста и в основном мальчиков, среди которых виднелась пара девочек. Детвора выглядела взволнованной.

— Идет! Вон она. Кто же будет говорить? Давай ты, Джордж. У тебя лучше получается. И ты у нас всегда говоришь за всех.

— А сегодня этого не будет. Говорить буду я, — заявил Кларенс.

— Заткнись, Кларри. Ты же знаешь, у тебя слабый голос. И ты кашляешь, когда говоришь.

— Послушай, это мой день. Я…

— Доброго утра всем вам, — вмешалась Таппенс. — Вы хотите со мной о чем-то поговорить, правильно? И о чем же?

— У нас кое-что есть для вас, — ответил Кларенс. — Информация. Ведь вы же ее все время ищете, нет?

— Все зависит от того, — ответила Таппенс, — какого она рода.

— Эта информация не про наше время, а про давние времена.

— Историческая информация, — сказала одна из девочек, которая была, видимо, интеллектуальным вожаком группы. — Она очень интересна для тех, кто изучает прошлое.

— Понятно, — сказала Таппенс, стараясь не показать, что ничего не поняла. — А что это такое, вот здесь?

— Это золотая жила.

— Вот как? И что, в ней есть золото? — Таппенс оглянулась вокруг.

— В действительности это пруд с золотыми рыбками, — объяснил один из мальчиков. — То есть когда-то был им, вы меня понимаете? Рыбки здесь были специальные, из Японии, со множеством хвостов. Вот это была красотища… И было это во времена миссис Форрестер. Лет, наверное, десять назад.

— Двадцать четыре года назад, — уточнила одна из девочек.

— Шестьдесят лет назад, — пропищал тоненький голосок. — И никак не меньше. Здесь было много золотых рыбок. Очень много. Говорят, они все были очень ценные. А иногда они умирали. Или сжирали друг друга, или просто переворачивались вверх брюхом и всплывали на поверхность. Вы знаете, как это бывает.

— И зачем же вы мне про них рассказываете? — спросила Таппенс. — Сейчас их здесь не видно.

— Нет. Это просто информация, — сказала умная девочка.

Тут все заговорили одновременно.

— Стоп, — подняла руку Таппенс. — Не все разом. По одному, максимум по двое. Так в чем же дело?

— Вы, наверное, хотели бы знать, где когда-то спрятали вещи. Спрятали и сказали, что это очень важно.

— А вы откуда об этом узнали? — поинтересовалась Таппенс.

Это вызвало целый хор ответов. Понять их было довольно сложно.

— От Дженни, — сказал один голос.

— От Бена, дяди Дженни, — уточнил второй.

— Нет, не так. Это был Генри… Точно, Генри. Кузен Генри Том… Он гораздо моложе. Это ему рассказала его бабушка, а его бабушке рассказал Джош. Да. Я, правда, не знаю, кто такой был этот Джош. Думаю, что он был ее мужем… Нет, он был не мужем, а дядей.

— Боже мой, — простонала Таппенс; затем, вглядевшись в эту жестикулирующую толпу, выбрала из нее одного. — Кларенс… ты ведь Кларенс, правильно? Твой друг рассказал мне о тебе. Ты… так что ты знаешь и о чем вообще разговор?

— Если вы хотите все узнать, то вам надо в ДКП.

— Куда? — переспросила Таппенс.

— В ДКП.

— А что это такое?

— Это Дворец-клуб пенсионеров.

— Боже! Звучит очень впечатляюще, — произнесла Таппенс.

— Ничего там впечатляющего нет, — сказал мальчуган лет девяти. — Вообще ничего. Там есть только старики-пенсионеры, которые собираются вместе и разговаривают. Некоторые рассказывают небылицы о тех вещах, о которых еще помнят. Знаете, они помнят последнюю войну и то, что было сразу после нее. И рассказывают всякую ерунду.

— И где же находится этот ДКП?

— На другом конце деревни. На полдороге к Мортон-Кросс. Если вы пенсионер, то вам дают билет, и вы можете пойти туда. Там есть бинго^[75] и всякие другие развлечения. В принципе, довольно весело. Правда, некоторые из этих пенсионеров совсем старые, уже ничего не слышат и не видят, и все такое. Но все они… понимаете, им нравится собираться всем вместе.

— Я бы хотела туда попасть, — сказала Таппенс. — Очень. А туда нужно приходить в какое-то определенное время?

— Кажется, в любое, но лучше всего было бы пойти во второй половине дня, вы меня понимаете? Тогда они могут сказать, что к ним придет друг, а если он к ним приходит, то им дают всякие дополнительные штучки к чаю, знаете? Иногда бисквиты, посыпанные сахаром, а иногда чипсы. Ну, вы сами знаете… Что ты сказал, Фред?

Фред вышел вперед и помпезно поклонился Таппенс.

— Я буду очень рад, — произнес он, — сопроводить вас. Вас устроит в три тридцать сегодня днем?

— Послушай, не выпендривайся, — сказал Кларенс, — и не говори таким языком.

— Я буду счастлива составить вам компанию, — сказала Таппенс и с сожалением посмотрела на воду. — Мне очень жаль, что здесь больше нет золотых рыбок.

— Вам бы надо было посмотреть на тех, с пятью хвостами. Они были просто классные. А однажды туда свалилась чья-то собака. Кажется, миссис Фаггетт.

Кто-то тут же возразил говорившему:

— Нет, не миссис Фаггетт. Это была чья-то другая. И звали хозяйку Фоллио, а не Фагот…

— Это была Фоллиат, и писалась она с маленькой буквы, а не с большой.

— Не будь дураком. Все было совсем не так. Собака была мисс Френч, и произносилось это имя с двумя «ф»…

— Так собака утонула? — поинтересовалась Таппенс.

— Нет, не утонула. Это был просто маленький щенок, а его мама расстроилась и стала тянуть мисс Френч за платье. Мисс Изабель собирала яблоки во фруктовом саду, а собака-мама стала тянуть ее за платье, и мисс Изабель пошла посмотреть, что случилось. А когда увидела, что щенок тонет, то прыгнула в воду прямо в платье и вытащила его. Она вся промокла, и платье пришло в полную негодность.

— О боже, — сказала Таппенс, — как же много всего здесь происходило… Ну хорошо, я буду готова к половине четвертого. Двое или трое из вас могут прийти за мной, и мы пойдем с ними в Дворец-клуб пенсионеров. Кто эти трое? Кто пойдет со мной?

Немедленно начался хаос.

— Я пойду… Нет, я… Нет, Бетти. Нет, Бетти не пойдет. Она ходила недавно. То есть я хочу сказать, что позавчера она была на вечере в кино. Так что пойти снова она уже не сможет.

— Решите сами, — предложила Таппенс, — и приходите в половине четвертого.

— Надеюсь, что вам там будет интересно, — сказал Кларенс.

— Это будет интересно с исторической точки зрения, — торжественно произнесла умная девочка.

— Заткнись, Джанет, — велел Кларенс и повернулся к Таппенс: — Она всегда такая, эта Джанет. А все потому, что ходит в частную школу. Вот и хвастается, понимаете? Простая общеобразовательная не подошла ни ей, ни ее родителям, так что они устроили по этому поводу шум, и теперь она ходит в частную. Именно поэтому она так себя и ведет.

II

Заканчивая ланч, Таппенс размышляла, получит ли утренний визит какое-то продолжение. Придет ли кто-нибудь, чтобы сопроводить ее в ДКП? Существует ли ДКП в реальности или это просто прозвище, которое придумали дети? В любом случае, решила Таппенс, интересно, что из всего этого получится.

Однако ее сопровождающие были точны как часы. Ровно в половине четвертого раздался звонок в дверь, Таппенс встала со своего места у камина, надела шляпу из каучука, потому что решила, что может пойти дождь, — и в этот момент появился Альберт, чтобы проводить ее к двери.

— Я вам не позволю идти с кем попало, — сказал он ей на ухо.

— Послушай, Альберт, — прошептала в ответ Таппенс, — а здесь действительно есть ДКП?

— Мне кажется, это имеет какое-то отношение к визитным карточкам^[76], — сказал слуга, считавший себя обязанным демонстрировать свою подкованность в отношении всех особенностей социальной жизни. — Кажется, это оставляется, когда уходишь или когда приходишь, — точно не помню.

— А мне кажется, что это имеет отношение к пенсионерам.

— А, ну да… Есть здесь такое место, точно. Его построили два-три года назад, кажется. Это сразу же после дома приходского священника — там надо свернуть направо, и сразу увидите. Довольно уродливое здание, но старикам нравится в нем встречаться. У них там есть настольные игры и все такое, а кроме того, туда приходит в качестве помощниц масса женщин. Устраивают там всякие концерты, вроде как… знаете, очень похоже на Женский институт^[77], только для пожилых людей. Они действительно очень, очень старые, и большинство из них ничего не слышит.

— Да, да, — согласилась Таппенс, — похоже на то.

Передняя дверь открылась. На ступеньках крыльца первой, как самая умная, стояла Джанет. За ней размещался Кларенс, а за ним виднелся высокий мальчик с косыми глазами, который откликался на имя Берт.

— Добрый день, миссис Бересфорд, — произнесла Джанет. — Все так рады, что вы придете… Думаю, вам лучше взять зонтик, а то прогноз на сегодня не самый хороший.

— Мне тоже надо в ту сторону, — сказал Альберт. — Так что я пройдусь с вами.

Ну конечно, подумала Таппенс, Альберт всегда настороже. Может быть, это и к лучшему, но маловероятно, чтобы Джанет, Кларенс или Берт представляли для нее какую-нибудь опасность.

Шли они около двадцати минут. Достигнув здания из красного кирпича, прошли в ворота, и около двери их встретила согбенная женщина лет семидесяти.

— Так у нас сегодня гости… Милочка, как я рада, что вы пришли, — она похлопала Таппенс по плечу. — Спасибо тебе большое, Джанет. Да. Сюда, пожалуйста. Любой из вас может не ждать конца, если только сам не захочет.

— Думаю, что мальчики сильно расстроятся, если не услышат, что все это значит, — заметила Джанет.

— Здесь нас, знаете ли, не так много. Я подумала, что для миссис Бересфорд будет спокойнее, если людей окажется не так много… Джанет, девочка, сходи на кухню и скажи Молли, что она уже может подавать сюда чай.

Вообще-то Таппенс пришла не для того, чтобы гонять чаи, но сказать об этом она не решилась. Чай подали довольно быстро. Он был очень слабым, и вместе с ним подали бисквиты и сэндвичи, покрытые какой-то пастой с резким рыбным привкусом. Все расселись и замерли, как бы в недоумении.

Мужчина с бородой, которому, на взгляд миссис Бересфорд, было никак не менее ста лет, подошел и уселся возле нее.

— Думаю, миледи, я должен переговорить с вами первым, — сказал он, одной фразой поднимая социальный уровень Таппенс до уровня пэрства^[78]. — Это потому, что я здесь самый старый и слышал больше историй о былых временах, чем все остальные из присутствующих. У этого места богатая история, знаете ли. Здесь происходила масса событий, хотя мы и не можем обсудить их все, не так ли? Но все мы, абсолютно все, слышали кое-что о том, что здесь происходило.

— Думаю, — поторопилась вмешаться Таппенс, чтобы наметить тему беседы, прежде чем с ней заговорят о чем-то абсолютно ей не интересном, — что здесь случилась масса интересных вещей. И не столько во время последней войны, сколько во время предыдущей или даже перед ней. Не думаю, чтобы вы сами помнили столь далекие времена, но, может быть, вы помните что-то из рассказов ваших родственников?

— Это так, — ответил мужчина, — это так. Я много чего слышал от моего дяди Лена. Да, он был классным парнем, этот дядя Лен. Он много чего знал. Например, о том, что происходило в доме возле залива перед последней войной. Да, тогда здесь творились нехорошие дела. Один из этих факистов…

— Фашистов, — поправила его одна из пожилых дам довольно надменного вида с седыми волосами и кружевным жабо на шее, уродливее которого Таппенс ничего в своей жизни не видела.

— Хорошо, пусть будет фашистов, только какое это имеет значение? Ну, так вот, он был одним из них. Да. Такой же, как этот парень из Италии. Того звали, кажется, Муссолини. Так вот, у этого тоже была какая-то рыбья фамилия. Напоминала то ли моллюсков, то ли что-то в этом роде. Да, так он натворил здесь много бед, знаете ли. Много всего. И все это начал человек по имени Мосли^[79].

— Но во время первой войны здесь жила девушка, которую звали Мэри Джордан, — прервала его Таппенс, неуверенная, что поступает так, как надо.

— А, ну да. Говорят, знаете ли, что она была красотка. Да. Выясняла всякие секреты у моряков и солдат.

Очень старая леди вдруг запела тоненьким голоском:

В ответ на это старик запел свою собственную песню:

— Достаточно, Бенни. Совершенно достаточно, — сказала женщина грозного вида, которая была то ли его женой, то ли дочерью.

Раздался дребезжащий голос еще одной дамы:

— Заткнись, Моди, эта песня нам уже надоела. Дай же леди послушать, — сказал дядя Бен. — Пусть она хоть что-то послушает. Она же для этого пришла сюда. Она же пришла, чтобы услышать, где спрятаны те вещи, из-за которых разгорелся весь этот сыр-бор. И все другие подробности. Правильно?

— Это очень интересно, — ответила Таппенс, воспрянув духом. — А что, что-то действительно спрятали?

— Ну да. Только это было задолго до меня, но я все об этом слышал. Да. Это было еще до четырнадцатого года. И вести об этом передавались из уст в уста. Никто точно не знал, с чем было связано все это волнение.

— Это было как-то связано с гонками на лодках, — сказала старая леди. — Знаете, теми самыми — Оксфорд против Кембриджа^[81]. Меня однажды туда тоже возили. И я видела гонку под лондонскими мостами и все остальное. То был прекрасный день. Оксфорд обогнал Кембридж на корпус.

— Ты говоришь массу глупостей, — заметила пожилая женщина мрачного вида с отливающими сталью седыми волосами. — Ты вообще ничего об этом не знаешь. Абсолютно. А я знаю больше вас всех, хотя это и случилось задолго до того, как я родилась. Мне все рассказала моя двоюродная тетя Матильда, а ей это рассказала ее тетушка Лу. Все это произошло лет за сорок до них. Люди много говорили об этом — и все чего-то искали. Некоторые, знаете ли, думали, что речь идет о золотой жиле. Или о золотом слитке, который привезли из Австралии… Что-то в этом роде.

— Абсолютная ерунда, — сказал старик, который курил трубку с видом полного пренебрежения ко всем остальным. — Они все перепутали с золотыми рыбками. Совершенно некультурные люди.

— Что бы это ни было, но стоило оно больших денег, иначе это не стали бы прятать, — добавил кто-то из присутствовавших. — Сюда приезжало много людей из правительства и из полиции. Долго искали, да так ничего и не нашли.

— Это потому, что у них не было нужных следов. А следы всегда есть, если только знать, где их искать, — со знанием дела покивала еще одна старушка. — Следы всегда остаются.

— Как интересно, — заметила Таппенс. — А где? Где остались эти следы? В самой деревне или где-то рядом с ней?..

Это был опрометчивый вопрос, потому что на него она получила сразу шесть различных ответов, произнесенных хором.

— На болотах, под Западной Башней, — сказал один.

— Нет, это за Литтл-Кенни. Совсем рядом с ним, — не согласился другой.

— И вовсе нет; это в пещере. В пещере на берегу. За Лысой Головой. Знаете, там, где красные скалы. Вот там. Там есть старинная пещера контрабандистов. Наверное, очень интересная. Так вот, люди говорят, что оно все еще там.

— Где-то я слышал историю об Испанском Мэйне… Давным-давно, еще во времена Армады^[82]. Там затонул испанский корабль, полный дублонов^[83].

Глава 10
Нападение на Таппенс

I

— Боже мой! — воскликнул Томми, когда вернулся домой тем вечером. — Ты выглядишь очень усталой, Таппенс. Чем ты занималась весь день? Вид у тебя совершенно измученный.

— А я действительно измучена, — ответила миссис Бересфорд. — Не уверена, что мне когда-нибудь удастся восстановиться… О господи!

— Так что же ты все-таки делала? Надеюсь, никуда не забиралась и не искала новые книги?

— Ну уж нет, — ответила Таппенс. — На книги я больше не могу смотреть. Наелась.

— Тогда в чем же дело? Чем ты занималась?

— А ты знаешь, что такое ДКП?

— Нет, — ответил Томми. — То есть… мне кажется, что это… — Он замолчал.

— Альберт тоже так думал, — сказала Таппенс, — но ничего подобного. Так вот, через минуту я все тебе расскажу, но сначала тебе надо что-нибудь выпить. Коктейль, или виски, или что-нибудь еще. И я тоже выпью с тобой.

После этого она ввела Томми в курс событий прошедшего дня. Бересфорд еще раз произнес «Боже мой!» и добавил:

— Да, тебе не позавидуешь, Таппенс. А польза от этого хоть какая-то была?

— Не знаю, — призналась его жена. — Когда шесть человек начинают говорить одновременно и большинство из них имеют проблемы с дикцией, при этом все говорят разные вещи — понимаешь, в этом случае трудно понять, о чем идет речь. Но могу сказать, что мне в голову пришло несколько идей относительно того, что нам делать дальше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Насколько я понимаю, здесь, в округе, существует множество легенд о чем-то, что было здесь спрятано, и о каком-то секрете, относящемся к четырнадцатому году или даже раньше.

— Но это мы и так знали, не так ли? — заметил Томми. — Я хочу сказать, что это нам рассказали вполне официально.

— Правильно. Но по деревне все еще ходит несколько древних сказаний. И все, что об этом сейчас думают здешние жители, было заложено им в голову рассказами их тетушек Марий или дядюшек Бенов, а их тетушки Марии, в свою очередь, узнали все это от своих дядюшек Стефанов, тетушек Руфей или бабушек Как-их-там-зовут. Эти легенды передаются уже многие и многие годы. И одна из них вполне может оказаться правдивой.

— Одна среди всех? — спросил Томми. — Затерянная, вроде иголки в стоге сена?

— Я собираюсь остановиться на нескольких, как я их назвала бы, многообещающих вариантах. На тех людях, кто способен рассказать то, что они действительно слышали. Потом я изолирую их от всех остальных — по крайней мере, на короткое время — и заставлю рассказать мне, что же в точности им поведали их тетушка Агата, или Бетти, или дядюшка Джеймс. Потом перейду к следующему — и так до тех пор, пока кто-то из них не даст мне следующий намек. Ты же понимаешь, что где-то что-то должно быть.

— Что ж, — одобрил Томми. — Мне тоже так кажется, только мы не знаем, что это.

— Но именно это мы и собираемся выяснить, я не права?

— Права. Но вообще-то, для того чтобы искать что-то, надо иметь представление, как оно выглядит.

— Я не думаю, что это золотые самородки на корабле Испанской армады, — сказала Таппенс, — и не думаю, что это нечто спрятано в пещере контрабандистов.

— А может быть, там спрятан суперконьяк из Франции, — предположил Бересфорд с надеждой в голосе.

— Возможно, — сказала Таппенс, — но ведь это не то, что мы ищем в действительности, правильно?

— Не знаю, — ответил Томми. — Думаю, что рано или поздно я это выясню. В любом случае буду рад, когда найду это. Вполне возможно, что это какое-нибудь письмо или что-то в этом роде. Знаешь ли, такое фривольное письмецо, которым лет шестьдесят назад можно было кого-то шантажировать… Правда, сейчас, я думаю, пользы от него никакой не будет. А ты?

— Согласна. Рано или поздно мы это поймем. Как думаешь, Томми, мы все-таки выясним хоть что-то?

— Не знаю. Но сегодня я получил кое-какую информацию.

— Правда? И о чем?

— О переписи.

— О чем, о чем?

— О переписи. Тогда действительно проходила перепись населения — точный год у меня записан, — и в то время в доме у Паркинсонов находилось довольно много людей.

— Как, черт возьми, тебе удалось все это выяснить?

— Разными исследовательскими методами, которые использует моя мисс Коллодон.

— Я начинаю ревновать тебя к ней.

— Расслабься. Она неудержима в работе и много чего находит для меня, но красавицей ее никак не назовешь.

— Ну, тогда ладно, — ответила Таппенс. — Однако какое отношение ко всему этому имеет перепись населения?

— Понимаешь, когда Александр написал «это должен быть один из нас», он мог иметь в виду кого-то, кто в этот момент находился в доме, и поэтому их имена должны были быть занесены в лист переписи. Каждого, кто провел ночь под крышей этого дома. Вот я и подумал: вдруг эти следы остались в окончательных списках переписи? А если знать нужных людей — я не хочу сказать, что знаю их, но могу выйти на них через тех, кого знаю я, — то, мне кажется, мы можем получить шорт-лист подозреваемых.

— Должна сказать, — похвалила его Таппенс, — что иногда тебе тоже приходят в голову неплохие идеи. Ради всего святого, давай что-нибудь поедим — и, может быть, после этого я почувствую себя получше и не такой измученной, как после прослушивания шестнадцати ужасных голосов, говорящих одновременно.

II

Альберт приготовил вполне сносную еду. Вообще его готовка была очень неровной, но иногда она бывала отличной — как, например, в тот вечер, когда он подал то, что назвал сырным пудингом и что Таппенс с Томми приняли за сырное суфле. Альберт указал им на их ошибку.

— Сырное суфле совсем другое, — сказал он. — В нем гораздо больше взбитого яичного белка, чем здесь.

— Не важно, — сказала миссис Бересфорд. — Вышло просто отлично; и не важно, суфле это или пудинг.

И Таппенс, и Томми были полностью поглощены едой и поэтому не обменивались информацией за столом. Однако, когда они выпили по паре чашек крепкого кофе, Таппенс откинулась в кресле, глубоко вздохнула и произнесла:

— Теперь я чувствую себя самой собой. Почти. Ты, по-моему, так и не помылся перед обедом, Томми?

— У меня на это не было времени, — ответил ее муж. — А потом, с тобой не угадаешь. Вдруг ты заставишь меня пойти в библиотеку, залезть на лестницу и рыться в полках с книгами?

— Но я же не зверь какой-нибудь, — ответила Таппенс. — Итак, на чем мы стоим?

— Ты или мы?

— Скорее, на чем стою я, — согласилась Таппенс. — Ведь это единственная вещь, в которой я уверена, правда? Ты знаешь, на чем стоишь ты, а я знаю, на чем стою я. То есть хотелось бы на это надеяться.

— Надеяться никогда не вредно, — заметил Томми.

— Подай мне мою сумочку, если только я не забыла ее в столовой, — попросила Таппенс.

— Обычно это именно так и бывает, но не на этот раз. Она под ножкой твоего кресла. Нет-нет, с другой стороны.

Таппенс подняла сумочку.

— Это был отличный подарок, — заметила она. — Настоящая крокодиловая кожа, кажется. Хотя иногда в нее сложновато класть вещи.

— И доставать их — тоже, — заметил Томми.

Таппенс продолжила возиться с сумочкой.

— Из таких всегда очень трудно доставать вещи, — сказала она, слегка задыхаясь. — Плетеные сумочки гораздо удобнее. Они растягиваются как угодно, и вещи в них можно перемешивать, как кашу… Наконец-то! Кажется, нашла.

— А что это такое? Похоже на счет из прачечной.

— Нет, это просто маленькая записная книжка. Сначала я действительно записывала сюда вещи, касающиеся прачечной. Знаешь, на что надо пожаловаться — разорванная наволочка и всякое такое. А потом подумала, что могу еще как-то ее использовать, потому что на эти замечания ушло всего три-четыре страницы. Так что теперь я записываю сюда то, что мы слышали. Многое не имеет никакого отношения к нашему делу, но вот послушай: здесь, например, есть запись о переписи. Я внесла ее, когда ты впервые о ней упомянул. В тот момент я не знала, что это значит и что ты этим хочешь сказать, но я все-таки ее добавила.

— Отлично, — заметил Томми.

— И еще я записала миссис Хендерсон и кого-то по имени Додо.

— Кто такая эта миссис Хендерсон?

— Не думаю, чтобы ты это помнил, а мне сейчас ни к чему к этому возвращаться, но это те два имени, которые упомянула эта — как ее там, ты ее знаешь, — миссис Гриффин. А вот еще одна заметка — что-то связанное с Оксфордом и Кембриджем. И еще я обнаружила кое-что в одной из старых книг.

— А при чем здесь Оксфорд и Кембридж? Ты что, имела в виду студента?

— Не уверена, что таковой вообще существовал; мне кажется, что это как-то связано со ставкой на лодочной гонке.

— Да, это больше похоже на правду, — сказал Томми. — Хотя нам это ничем не может помочь.

— Кто знает… Так вот: миссис Хендерсон жила в «Яблочной сторожке». А вот нечто, что я нашла на грязном обрывке бумаги, который обнаружила наверху. Не помню в какой книге — то ли в «Катрионе», то ли в книге под названием «Тень трона».

— Это про французскую революцию. Я читал ее, когда был еще мальчиком, — сказал Томми.

— Не понимаю, это-то тут при чем? В любом случае я скопировала записку.

— И что же там было написано?

— Три слова, написанные карандашом. Улыбка — у-л-ы-б-к-а, затем курица — к-у-р-и-ц-а, и, наконец, По — Л-о^[84]. Л — заглавное.

— Дай-ка подумать, — сказал Томми. — Улыбка Чеширского кота — это первое. Второе — Хенни-Пенни, есть такая детская сказка про курицу. А вот Ло…

— Ага, — сказала Таппенс, — тоже застрял.

— «Вот те на!» Но это полная бессмыслица, — предположил Томми.

Таппенс быстро заговорила:

— В «Яблочной сторожке» жила миссис Хендерсон — я еще ее не видела, потому что она теперь живет в «Лугах». Дальше что? Миссис Гриффин, Оксфорд и Кембридж, ставка на гонках, перепись населения, Чеширский кот, Хенни-Пенни — сказка о том, как курица добралась до Доврефелла, кажется, Ганса Андерсена. А «вот те на» она, наверное, сказала, когда туда добралась. То есть добралась в Доврефелл. Больше я здесь ничего не вижу. Кроме гонок Оксфорд — Кембридж и ставки на тотализаторе.

— Мне кажется, что со стороны мы выглядим полными дураками. Но если мы останемся ими достаточно долгое время, то из этого может что-то получиться. Например, мы сможем случайно найти дорогущий драгоценный камень, спрятанный где-то среди мусора. Примерно так же, как смогли случайно найти одну, но самую важную книгу среди всех томов наверху.

— Оксфорд и Кембридж, — задумчиво произнесла Таппенс. — О чем-то это мне напоминает. Что бы это такое могло быть?

— О Матильде?

— Нет, не о Матильде, но…

— О Любимой, — предположил Томми и улыбнулся во весь рот. — Любимая. Где я могу найти твою любовь?

— Прекрати насмехаться, обезьяна, — сказала Таппенс. — Лучше напряги мозги. Улыбка — курица — вот те на. Глупость какая-то. И тем не менее у меня такое чувство… Черт!

— Что это значит?

— Томми, у меня идея. Ну конечно!

— Что «ну конечно»?

— Ло! — сказала Таппенс. — Ло. Мне пришло это в голову из-за Улыбки. Ты улыбаешься, как Чеширский кот. Улыбка — курица — вот те на. Ну конечно. Так это и должно быть.

— О чем ты, черт побери?

— О гонках Оксфорд — Кембридж.

— А какое отношение к этому имеет улыбка — курица — вот-те-на?

— А ты попробуй догадаться с трех раз, — предложила Таппенс.

— Да я сразу сдаюсь, поскольку не верю, что в этом может быть какой-нибудь смысл.

— А вот и есть.

— Это имеет какое-то отношение к гонкам?

— Ни к каким не гонкам, а к цвету. То есть к цветам^[85].

— Что ты хочешь этим сказать, Таппенс?

— Улыбка — курица — вот-те-на. Мы все неправильно читали. Надо читать наоборот.

— Что это значит? Как ни читай, все равно никакого смысла.

— Послушай, просто возьми эти три слова и проделай с ними то же, что мы делали с посланием Александра в книге. Просто прочитай их в обратном порядке. Получается Ло-эн-грин^[86].

Томми сердито нахмурился.

— Все еще не понял? — спросила Таппенс. — Конечно, Лоэнгрин. Лебедь. Опера. Ну, «Лоэнгрин»^[87] Вагнера.

— Но ведь лебедей здесь никаких нет.

— Нет есть. Два фаянсовых садовых стула, которые мы нашли. Помнишь? Один был темно-синим, а другой — голубым, и кто-то… мне кажется, что это был старина Исаак, сказал: «Видите — вот это Оксфорд, а это — Кембридж».

— А потом мы расколотили Оксфорд, правильно?

— Да. Но Кембридж все еще там. Голубой. Ну как же ты не понимаешь! Лоэнгрин. Что-то было спрятано в одном из этих лебедей. Томми, нам срочно надо посмотреть на этот Кембридж. На голубой. Он все еще в Кэй-Кэй. Пойдем сходим?

— Что? В одиннадцать часов ночи? Нет.

— Хорошо, тогда сходим завтра. Тебе завтра не надо в Лондон?

— Нет.

— Значит, сходим завтра и посмотрим.

III

— Не знаю, что вы собираетесь делать с огородом, — сказал Альберт. — Я провел там однажды какое-то время, но я мало что понимаю в овощах. Кстати, ваша милость, пришел мальчик, который хочет с вами поговорить.

— Мальчик? — переспросила Таппенс. — Ты имеешь в виду такого рыжеватого?

— Нет. Другого. У которого по плечам лежат нечесаные светлые волосы. С довольно дурацким именем. Вроде как у отеля. Знаете — «Роял Кларенс»? Вот и его так же зовут. Кларенс.

— Правильно, Кларенс, но не «Роял Кларенс».

— Вы правы, — согласился Альберт. — Он ждет на пороге. Говорит, что может вам в чем-то помочь, ваша милость.

Таппенс нашла Кларенса сидящим в старом плетеном кресле на веранде или на лоджии, как кому больше понравится. Он, казалось, наслаждался поздним завтраком, состоявшим из картофельных чипсов и палочки шоколада, которую держал в руке.

— Доброе утро, ваша милость, — сказал мальчуган. — Пришел узнать, не нужна ли моя помощь.

— Ну что же, — ответила Таппенс, — помощь по саду никогда не помешает. Мне кажется, что раньше ты помогал Исааку.

— Да, время от времени. Хотя я не так уж и много умею. Как и сам Исаак. Он всегда очень много болтал, рассказывал о том, какой он хороший работник. И как хорошо было людям, которые его нанимали. Он даже говорил, что был старшим садовником у мистера Болинго. Он, знаете ли, раньше жил дальше по реке. Такой большой дом. Теперь его превратили в школу. Так вот, он говорил, что был там старшим садовником. Но моя бабушка говорит, что это все вранье от начала и до конца.

— Это не важно, — заметила Таппенс. — Знаешь, я хочу вытащить кое-какие вещи из маленькой теплицы.

— Вы имеете в виду сарай? Стеклянный сарай? Кэй-Кэй, правильно?

— Совершенно правильно, — подтвердила Таппенс. — Странно, что ты знаешь его правильное название.

— Да его всё время так называли. Все. Говорят, это по-японски. Не знаю только, правда ли.

— Хорошо, — сказала Таппенс, — тогда пошли.

Процессия состояла из Томми, Таппенс, пса Ганнибала и Альберта, который, оставив мытье посуды ради более интересного занятия, замыкал строй. Ганнибал был на седьмом небе от счастья, после того как насладился густыми запахами округи. Он опять присоединился к ним около Кэй-Кэй и с интересом принюхался.

— Привет, Ганнибал, — сказала Таппенс. — Тоже хочешь нам помочь? Ну, расскажи нам что-нибудь.

— А что это за порода? — спросил Кларенс. — Кто-то говорил мне, что такие собаки охотятся на крыс. Это правда?

— Абсолютная правда, — ответил Томми. — Он у нас манчестерский терьер классического окраса — черный с рыжими подпалинами.

Ганнибал, понимая, что речь идет именно о нем, повернул голову, потянулся и с энтузиазмом замахал хвостом. А затем с гордым видом уселся на землю.

— Он кусачий? — уточнил Кларенс. — Все так говорят.

— Он очень хорошая охранная собака, — пояснила Таппенс. — Он меня охраняет.

— Да, — вмешался в разговор Томми. — И когда меня нет, то Ганнибал становится твоим защитником.

— Почтальон рассказывал, что четыре дня назад тот его чуть не искусал.

— Почтальоны собакам никогда не нравились, — заметила Таппенс. — А ты не знаешь, где ключ от двери?

— Знаю, — ответил Кларенс. — Он висит в сарае. В том, где хранятся цветочные горшки.

Он убежал и вскоре вернулся с одним, когда-то очень ржавым, а нынче более-менее смазанным ключом.

— Наверное, Исаак смазывал этот ключ, — сказал он.

— Да, раньше его практически нельзя было повернуть, — согласилась Таппенс.

Дверь открылась.

Фаянсовый табурет Кембридж, вокруг которого извивался лебедь, выглядел совсем неплохо. По-видимому, Исаак оттер и вымыл его в предвкушении того дня, когда погода позволит установить его на веранде.

— Здесь еще должен быть синий, — сказал Кларенс. — Обычно Исаак называл их Оксфорд и Кембридж.

— Правда?

— Ну да. Оксфорд был синим, а Кембридж — голубым.

— Да, почти как лодочные команды.

— Кстати, с этой лошадью-качалкой что-то случилось, правда? Вокруг нее масса какого-то мусора.

— Правильно.

— Смешное имя Матильда, правда?

— Да. Она перенесла операцию, — объяснила Таппенс.

Почему-то это показалось Кларенсу очень забавным. Мальчуган рассмеялся.

— Мою двоюродную тетю Эдит тоже оперировали, — сказал он. — Вырезали у нее что-то внутри, и она поправилась. — В голосе его послышалось разочарование.

— Мне кажется, что внутрь этих табуретов забраться невозможно, — заметила Таппенс.

— Думаю, что этот мы можем расколоть так же, как и синий.

— Правильно. Другого варианта я не вижу, а?

— Интересно, что это за S-образные прорези по периметру сиденья? — спросил Кларенс. — Кажется, в них можно засовывать разные вещи, как в почтовый ящик.

— Да, — согласился Томми. — Вполне можно. Интересная идея. Очень интересная, Кларенс.

Было видно, что парень рад этой похвале.

— Знаете, а ведь его можно развинтить, — сказал он.

— Развинтить? — переспросила Таппенс. — А ты откуда это знаешь?

— Мне Исаак говорил. Я сам видел, как он это делает. Его надо перевернуть, а потом можно начинать откручивать верхушку. Иногда она застревает; тогда надо смазать вокруг маслом, и когда оно впитается, можно попробовать еще раз.

— Ах вот как…

— Проще всего это делать, когда табурет перевернут.

— Кажется, что все на свете надо переворачивать с ног на голову, чтобы заставить заработать, — заметила Таппенс. — Матильду тоже пришлось переворачивать перед операцией.

Какое-то время Кембридж отчаянно сопротивлялся, а потом совершенно неожиданно фаянсовое сиденье поддалось их усилиям. После этого они быстро отвинтили его и подняли.

— Наверное, там скопилась масса всякой ерунды, — предположил Кларенс.

Ганнибал пришел им на помощь. Он вообще был псом, который любил принимать активное участие во всем происходящем. Ничто, по его разумению, нельзя было считать завершенным, если он не приложил к этому свою руку, или, вернее, лапу. Правда, в таких случаях, как нынешний, речь обычно шла о его носе. Он засунул его внутрь, негромко зарычал, отступил, на несколько дюймов и уселся на землю.

— Ему это не очень нравится, правда? — заметила Таппенс и тоже взглянула на неприятного вида мусор внутри табурета.

— Ой, — сказал Кларенс.

— Что случилось?

— Я поцарапался. Здесь внутри что-то висит сбоку на гвозде. То есть я не знаю, то ли это гвоздь, то ли еще что-то.

— Гав-гав, — произнес Ганнибал, присоединяясь к мальчику.

— Прямо внутри здесь что-то свисает… Вот, достал. Ой нет, выпало из рук… Да-да, вот теперь держу.

Кларенс вытащил сверток, упакованный в брезент.

Ганнибал подошел к Таппенс, уселся у ее ног и зарычал.

— В чем дело, Ганнибал? — спросила миссис Бересфорд.

Пес опять зарычал. Таппенс наклонилась и погладила его по голове и ушам.

— В чем дело? — повторила она свой вопрос. — Ты что, хотел, чтобы победил Оксфорд, а выиграл все-таки Кембридж?.. Ты помнишь, — Таппенс обернулась к Томми, — как мы однажды разрешили ему посмотреть гонку по телевизору?

— Помню, — ответил Томми. — К концу он здорово разозлился и разлаялся так, что мы не слышали комментатора.

— Но видеть-то нам никто не мешал, — заметила Таппенс. — Это было нечто. Но если ты помнишь, ему не понравилось, что Кембридж победил.

— По-видимому, — пошутил Томми, — он окончил Оксфордский университет для собак.

Ганнибал оставил Таппенс и, подойдя к хозяину, благодарно замахал хвостом.

— Ему понравилось то, что ты сказал, — сказала Таппенс, — так что это вполне может быть правдой. Но я лично, — добавила она, — считаю, что он учился в Открытом университете для собак.

— И чему же он там учился? — поинтересовался Томми с улыбкой.

— Основным предметом там было обращение с костями.

— А ты его хорошо знаешь.

— Конечно, — ответила Таппенс. — Знаешь, однажды Альберт, хоть это и было Не очень умно с его стороны, дал ему целую бедренную кость барана. Сначала я обнаружила его в гостиной, где он пытался запихнуть ее под подушку, так что мне пришлось выгнать его в сад и закрыть за ним дверь. А когда я посмотрела в окно, то он уже приближался к клумбе, на которой у меня росли гладиолусы. Так что кость он аккуратно захоронил именно там. Знаешь, он всегда очень аккуратно обращается с костями. Никогда не пытается их съесть и откладывает на черный день.

— А он когда-нибудь выкапывает их снова? — спросил Кларенс, заинтересованный этим рассказом.

— Думаю, что да, — ответила Таппенс. — Причем делает это тогда, когда они успевают протухнуть, так что лучше им было бы оставаться в земле.

— А наша собака не любит собачьи бисквиты, — рассказал в свою очередь Кларенс.

— Он, наверное, оставляет их на тарелке, — решила Таппенс, — съев предварительно все мясо.

— A вот человеческий бисквитный торт — это наш пес просто обожает, — продолжил Кларенс.

Ганнибал принюхался к трофею, который только что достали из недр Кембриджа. Неожиданно он развернулся и громко залаял.

— Надо посмотреть, кто это там снаружи, — сказала Таппенс. — Может быть, садовник? Кто-то не так давно говорил мне — кажется, это была миссис Херринг, — что знает пожилого мужчину, который в свое время был очень хорошим садовником, а сейчас берется за временную работу.

Томми открыл дверь и вышел на улицу. Ганнибал проследовал за ним.

— Здесь никого нет! — крикнул Томми.

Пес залаял. Сначала он рычал, а потом стал лаять все громче и громче.

— Он думает, что в зарослях кортадерии кто-то или что-то прячется, — решил Томми. — Может быть, кто-то откапывает одну из его костей. А может быть, он почуял кролика… Ганнибал полный дурак во всем, что касается кроликов. Его надо долго науськивать, прежде чем он бросится в погоню. Создается впечатление, что он испытывает к ним слабость. А вот на голубей и больших птиц охотится с удовольствием. К счастью, ему никогда не удается их поймать.

Теперь Ганнибал обнюхивал заросли травы. Он опять сначала зарычал, а потом громко залаял. В промежутках между лаем пес поворачивал голову в сторону Томми.

— Скорее всего, там кошка, — решил тот. — Мы знаем, как он ведет себя, если думает, что где-то неподалеку появилась кошка. Сюда иногда приходит большая черная кошка в сопровождении совсем маленькой. Ее мы называем просто Киской.

— Это та, которая вечно лезет в дом, — заметила Таппенс. — Она, кажется, может проникнуть в самое маленькое отверстие… Прекрати, Ганнибал. Иди сюда.

Ганнибал услышал хозяйку и повернул голову, демонстрируя всем своим видом, что находится в ярости. Он посмотрел на Таппенс, отступил на несколько шагов и, вновь повернувшись к зарослям кортадерии, яростно залаял.

— Что-то его беспокоит, — сказал Томми. — Ко мне, Ганнибал!

Пес отряхнулся, покачал головой, посмотрел сначала на Томми, потом на Таппенс и с яростным лаем бросился в заросли кортадерии.

Неожиданно оттуда раздались два выстрела.

— Черт возьми! — воскликнула миссис Бересфорд. — Кто-то охотится на кроликов!

— Назад. Все назад в Кэй-Кэй! Скорее, Таппенс, — велел Томми.

Что-то просвистело рядом с его ухом. Ганнибал, теперь уже не на шутку встревоженный, кругами носился в зарослях травы. Томми бросился за ним, крикнув:

— Он за кем-то гонится! За кем-то, кто бежит вниз по холму. Бежит как сумасшедший!

— И кто это? Или что? — спросила Таппенс.

— С тобой всё в порядке, Таппенс?

— Нет, не всё, — ответила женщина. — Что-то… что-то ударило меня вот сюда, чуть ниже плеча. Что… что это было?

— В нас кто-то стрелял. Кто-то, кто прятался в гуще кортадерии.

— Кто-то, кто следил за тем, что мы делали, — предположила Таппенс. — Наверное, именно так, как ты думаешь?

— Наверное, это ирландцы, — с надеждой в голосе предположил Кларенс. — ИРА, знаете ли. Они хотели взорвать это место к чертовой матери.

— Мне кажется, что в политическом смысле эта деревня ничего из себя не представляет, — решила Таппенс.

— В, дом, — приказал Томми. — Скорее. Пошли, Кларенс. Тебе лучше пойти с нами.

— А вы уверены, что ваша собака меня не укусит? — неуверенно спросил парень.

— Уверен, — ответил Томми. — Мне кажется, что сейчас он занят совсем другим.

Они только повернули за угол и направились к боковой двери, когда перед ними неожиданно возник Ганнибал. Он мчался вверх по холму, поэтому сильно задыхался. Пес заговорил с Томми на своем собачьем языке. Он подошел к нему, встряхнулся, дотронулся лапой до его брюк и попытался потащить его в том направлении, откуда только что прибежал.

— Он хочет, чтобы я пошел с ним за тем человеком, кто бы он ни был, — пояснил Томми.

— Никуда ты не пойдешь, — твердо заявила Таппенс. — Если там находится человек с винтовкой, пистолетом или каким-нибудь другим оружием, я не позволю ему застрелить тебя. Ты уже не в том возрасте. А кто будет смотреть за мной, если с тобой что-то случится? Так что пошли внутрь.

Там Томми сразу прошел к телефону.

— Ты что делаешь? — спросила Таппенс.

— Звоню в полицию, — ответил Бересфорд. — Не могу же я оставить это как есть. Если мы поторопимся, то они смогут кого-нибудь задержать.

— Мне кажется, — сказала Таппенс, — что мое плечо надо забинтовать. Кровь течет прямо на мой лучший джемпер.

— Да бог с ним, с твоим джемпером.

В этот момент появился Альберт с аптечкой первой помощи.

— Подумать только, — сказал он. — Так, значит, какой-то негодяй стрелял в ее милость? Не понимаю, куда мы все катимся.

— Ты уверена, что тебе не надо в больницу, а, Таппенс?

— Уверена, — ответила она. — Со мной все в порядке, но я хочу, чтобы вот сюда мне наклеили пластырь или что-то в этом роде. Но сначала надо смазать монастырским бальзамом.

— У меня есть йод.

— Никакого йода. Он сильно пачкается. Кроме того, врачи сейчас говорят, что им нельзя мазать раны.

— А мне казалось, что монастырский бальзам — это что-то, что надо вдыхать через ингалятор, — с надеждой заметил Альберт.

— Это одно из применений, — объяснила Таппенс. — А еще им очень хорошо смазывать порезы или царапины, если, например, поранятся дети или что-то в этом роде. Ты не забыл захватить эту штуку?

— Какую штуку? О чем ты, Таппенс?

— Ту, которую мы только что извлекли из кембриджского Лоэнгрина. Ту, которая там висела. Знаешь, может быть, это важно? Они нас видели. И если попытались убить — и заполучить ЭТО, — значит, в этом действительно что-то есть!

Глава 11
Ганнибал показывает зубы

I

Томми сидел в кабинете полицейского инспектора. Инспектор Норрис мягко кивал.

— Думаю, если нам немного повезет, мистер Бересфорд, мы получим результаты, — сказал он. — Вы говорите, что доктор Кроссфилд сейчас у вашей жены?

— Да, — ответил Томми. — Там ничего серьезного. Просто царапина от пули, которая сильно кровит, но с Таппенс все будет в порядке, я в этом уверен. Доктор Кроссфилд сказал, что никакой опасности нет.

— Хотя, — заметил полицейский, — она не так молода, я полагаю.

— Ей за семьдесят, — ответил Томми. — Мы оба не молодеем, знаете ли.

— Да, да, именно так, — согласился инспектор Норрис. — В округе о ней очень много говорят, знаете ли, с тех пор, как вы переехали сюда жить. Жителям она очень нравится. Мы слышали о ее прошлых делах. И о ваших тоже.

— Боже мой, — произнес Томми.

— От своего прошлого не избавишься, и не важно, хорошее оно или плохое, — заметил инспектор Норрис мягким голосом. — Оно останется с вами навсегда, были вы преступником или героем. Я хочу заверить вас в одном: мы сделаем все, что в наших силах. Полагаю, что описать этого человека вы не сможете?

— Нет, — ответил Томми. — Когда я увидел его, он бежал, преследуемый нашей собакой. Могу только сказать, что он не стар. То есть бежал достаточно легко.

— В четырнадцать-пятнадцать и позже наступает сложный возраст.

— Ему было явно больше.

— А вам не звонили или не присылали писем с требованием денег или что-нибудь в этом роде? — спросил инспектор. — Или, может быть, требовали убраться из дома?

— Нет. Ничего подобного не было.

— И как долго вы живете здесь?

Томми ответил.

— Хм-м-м… не так уж и долго. Большинство дней вы проводите в Лондоне, по-видимому?

— Да, — ответил Томми. — Если вам нужны подробности…

— Нет, — сказал инспектор Норрис. — Спасибо. Подробности мне не нужны. Единственное, что я могу вам посоветовать, — это не уезжать слишком часто. Если вы сможете остаться дома и лично приглядывать за миссис Бересфорд…

— Я уже и сам подумал об этом, — заметил Томми. — Мне кажется, что это хорошая причина не появляться на тех многочисленных встречах, которые у меня назначены в Лондоне.

— Со своей стороны, мы тоже постараемся контролировать ситуацию и, если удастся, арестовать…

— А вы думаете — хотя, может быть, мне не следует об этом спрашивать, — что уже знаете, кто это мог сделать? — поинтересовался Томми. — Уже знаете его имя или мотив?

— Знаете, мы достаточно много знаем о тех людях, которые здесь живут. Очень часто — даже больше, чем они сами могут предположить. Иногда мы просто этого не показываем, потому что так до них легче добраться. В этом случае мы можем проследить за кругом их общения, платят ли им за то, что они делают, или это им самим приходит в голову. Но мне кажется… я думаю, что это работа не местная, если можно так сказать.

— А почему вы так думаете? — спросил Томми.

— Понимаете ли, земля слухами полнится… И информация к нам поступает из множества источников.

Томми и инспектор посмотрели друг на друга. Минут пять они сидели молча и просто смотрели.

— Ну что ж, — прервал молчание Томми. — Я… мне кажется, я понимаю.

— Если позволите… — сказал инспектор.

— Я вас слушаю, — на лице у Томми было написано сомнение.

— Это о вашем саде. Как я понимаю, вы ищете помощника по саду.

— Вы, вероятно, слышали, что нашего садовника убили.

— Да, я хорошо это знаю. Это был старый Исаак Бодликотт, так, кажется? Славный старик. Время от времени любил рассказывать бесконечные истории о том, какие отличные вещи он делал в прошлом. Известная личность, которой можно было абсолютно доверять.

— Не могу понять, кто и за что его убил, — сказал Томми. — И, по-моему, этого никто не знает и никого так и не нашли.

— Вы хотите сказать, что полиция никого не нашла. Знаете, на такие дела требуется какое-то время. Обычно это не случается во время досудебного расследования, когда коронер выносит вердикт: умышленное убийство, совершенное неизвестным лицом. Очень часто это только начало. Так вот что я хотел вам сказать: вполне возможно, что к вам придет некто и предложит свои услуги по уходу за садом. Он скажет, что готов работать два-три дня в неделю, а может быть, и больше. И скажет, что вы можете справиться о нем у мистера Соломона, у которого он проработал несколько лет. Вы сможете запомнить это имя, да?

— Мистер Соломон, — повторил Томми.

На мгновение в глазах инспектора Норриса вспыхнул огонек.

— Он мертв. Я имею в виду мистера Соломона. Но он действительно жил здесь, и у него действительно работали несколько садовников. Я не уверен, каким именем назовется этот человек, — я не совсем его запомнил. Имен может быть несколько — например, Криспин, в возрасте от тридцати до пятидесяти, работал на мистера Соломона. Если кто-то придет и предложит вам свои услуги, не упомянув мистера Соломона, то на вашем месте я не стал бы доверять этому человеку. Это просто небольшое предупреждение.

— Понятно, — произнес Томми. — Все понятно. Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.

— И это самое главное, — сказал инспектор Норрис. — А вы быстро соображаете, мистер Бересфорд. Думаю, что в прошлом вы были отличным оперативником. Что-нибудь еще вы хотите узнать?

— Кажется, нет, — ответил Томми. — Я даже не знаю, о чем еще спросить.

— Мы продолжим наводить справки, и, как вы понимаете, не только здесь. Возможно, мне придется выехать в Лондон или в другие районы. Мы все примем участие в розыске. Это понятно?

— Я хочу попытаться оградить Таппенс — мою жену — от того, чтобы она не попала в какую-нибудь историю… но это довольно сложно.

— С женщинами всегда непросто, — согласился инспектор Норрис.

Эту сентенцию Томми повторил позже, когда сидел возле постели Таппенс и наблюдал, как она ест виноград.

— А ты что, никогда не вытаскиваешь косточки?

— Обычно нет, — ответила Таппенс. — На это уходит слишком много времени, правда? Не думаю, что они могут причинить какой-то вред.

— Ну, если до сих пор с тобой ничего не случилось, а ты делаешь это всю жизнь, то я не думаю, что тебе что-то грозит, — сказал Томми.

— Что тебе сказали в полиции?

— Именно то, что мы и ожидали услышать.

— У них уже есть подозреваемые?

— Они говорят, что это работа не местных.

— А с кем ты там встречался? Кажется, его зовут инспектор Уотсон, правильно?

— Нет. На этот раз был инспектор Норрис.

— Вот как! Этого я не знаю… Что еще он говорил?

— Он сказал, что женщин очень трудно держать в узде.

— Да неужели? — произнесла Таппенс. — Как ты думаешь, он ожидал, что ты мне это расскажешь?

— Может быть, и нет, — ответил Томми, вставая. — Я должен сделать пару звонков в Лондон. Я не появлюсь там пару дней.

— Ты спокойно можешь ехать. Я здесь в полной безопасности. За мной присмотрит Альберт и все остальные. Доктор Кроссфилд оказался очень мил и теперь наблюдает за мной, как курица-наседка за своими цыплятами.

— Мне надо купить продукты для Альберта. Тебе что-нибудь захватить?

— Да, — ответила Таппенс. — Купи мне дыню. Что-то мне все время хочется фруктов. Ничего, кроме фруктов.

— Хорошо, — пообещал ее муж.

II

Томми набрал лондонский номер телефона.

— Полковник Пайкэвей?

— Да, слушаю вас. Томас Бересфорд, правильно?

— Так вы узнали мой голос! Я хотел сообщить, что…

— Что-то насчет Таппенс. Я уже обо всем слышал, — сказал полковник Пайкэвей. — Так что ничего не говорите. И оставайтесь на месте день, два, а то и неделю. Не приезжайте в Лондон. И сообщайте обо всем, что будет с вами происходить.

— Думаю, что нам надо кое-что привезти вам…

— Пусть оно пока побудет у вас. И пусть Таппенс припрячет его получше.

— Это она умеет. Совсем как наш пес. Он прячет кости в саду.

— Я слышал, что он преследовал человека, который стрелял в вас, и изгнал его с вашего участка…

— Очевидно, что вы знаете об этом абсолютно все.

— А мы всегда все знаем, — ответил полковник Пайкэвей.

— Нашему псу удалось его ухватить, и он вернулся с клочком брюк в зубах.

Глава 12
Оксфорд, Кембридж и Лоэнгрин

— Приветствую, — произнес полковник Пайкэвей, выдыхая клубы дыма. — Прошу прощения за столь неожиданный вызов, но я решил, что лучше встретиться с вами лично.

— Как я полагаю, вы знаете, что в последнее время у нас происходили неожиданные вещи, — сказал Томми.

— Вот как! А почему вы думаете, что мне об этом известно?

— Потому что вам все всегда известно.

Полковник Пайкэвей засмеялся.

— Ха! Цитируете меня в моем же присутствии? Да, я действительно так говорил. Мы действительно знаем все. Для этого мы здесь и сидим. Она действительно еле-еле спаслась? Я о вашей жене, как вы понимаете.

— Ничего подобного, но все действительно могло кончиться довольно плачевно. Думаю, что вы уже знаете все детали; или хотите, чтобы я рассказал вам?

— Если хотите, то вкратце. Кое о чем я еще не слышал, — сказал полковник Пайкэвей. — А именно — о Лоэнгрине. Улыбка — курица — вот те на. А ваша жена, знаете ли, большая умница. Сразу все поняла. Звучит совершенно по-идиотски, но смысл во всем этом есть.

— Сегодня я привез вам результаты, — пояснил Томми. — Мы прятали их в жестянке для муки до того, как я отправился к вам на встречу. Я не хотел доверять их почте.

— И правильно.

— Они в жестяной коробке — хотя это не жесть, а металл получше, — и лежали в Лоэнгрине. В голубом Лоэнгрине. В Кембридже — садовом фаянсовом табурете Викторианской эпохи.

— Я сам помню такие. У меня в деревне жила тетушка, у которой было два таких.

— Содержимое тайника очень хорошо сохранилось — было зашито в брезент. Внутри, скорее всего, письма. Наверное, они успели здорово разрушиться, но, полагаю, специалисты…

— Уверен; что с этим мы успешно справимся.

— Вот эта коробка, — сказал Томми. — Кроме того, у меня для вас список тех вещей, которые мы сочли необходимым записать. Таппенс и я. Об этих вещах или упоминалось в разговорах, или нам о них специально рассказывали.

— Имена?

— Три или четыре. Сами Оксфорд и Кембридж, а также упоминание о том, что их выпускники останавливались в доме — правда, я не думаю, чтобы это было важным, потому что основным во всем этом было привлечь внимание к фаянсовым табуретам.

— Да-да-да, Но мне кажется, что здесь есть еще парочка интересных вещей.

— После того как в нас стреляли, — продолжил Томми, — я немедленно сообщил об этом в полицию.

— И правильно сделали.

— На следующий день меня пригласили в участок, где я встретился с инспектором Норрисом. Раньше я с ним никогда не встречался. По-видимому, это новый работник.

— Да. И, возможно, выполняющий специальное задание, — заметил полковник Пайкэвей и пустил кольцо дыма.

Томми закашлялся.

— Думаю, что вы сами о нем все знаете.

— Я о нем знаю, — подтвердил полковник. — Мы здесь все знаем. С ним всё в порядке. Инспектор отвечает за это расследование. Местные, скорее всего, смогут определить, кто за вами следил и расспрашивал про вас. А вы не думаете, Бересфорд, что вам лучше уехать из дома на какое-то время и захватить с собой жену?

— Не думаю, что мне это удастся.

— Вы хотите сказать, что она не согласится? — переспросил полковник.

— Еще раз, если позволите, — сказал Томми. — Вы действительно знаете все. Я не думаю, что Таппенс можно оторвать от всего этого. Не забывайте, что рана ее не опасна, она хорошо себя чувствует и теперь понимает, что мы… мы вышли на что-то реальное. Правда, мы не знаем ни что это такое, ни что мы в конце концов можем найти, ни что нам делать дальше.

— Продолжайте идти по следу, — посоветовал Пайкэвей. — Это единственное, что возможно сделать в создавшейся ситуации. — Он постучал ногтем по металлической коробке: — Эта маленькая штучка хоть что-то да расскажет. Из того, что нам всегда хотелось узнать. Кто много-много лет назад запустил весь этот механизм и кто выполнял грязную закулисную работу.

— Но ведь…

— Я знаю, что вы хотите мне сказать. Вы хотите сказать, что, кто бы это ни был, он уже давно мертв. Это верно. Но, тем не менее, мы узнаем, что происходило в то время, кто был вдохновителем, а кто — помощником, кто унаследовал дело или же продолжал заниматься тем же самым все эти годы. Это могут быть люди, которые на первый взгляд мало что собой представляют, но на поверку оказываются более могущественными, чем мы о них думаем. Кроме того, мы можем узнать имена людей, которые контактировали с этой группировкой — у нас теперь везде одни группировки, — в которую сейчас могут входить совсем другие личности, но сохранившие ту же идеологию, ту же любовь к жестокости и насилию и которые продолжают поддерживать контакты с другими группировками. Некоторые из последних вполне безобидны, а вот другие гораздо опаснее именно потому, что это группировки. Это, знаете ли, неизбежно. Мы выучили это за последние пятьдесят — сто лет. Выучили, что когда люди сходятся вместе и образуют сплоченную банду, они могут достичь такого, что и в голову иногда не придет. Кроме того, они способны заставлять других людей работать на себя.

— А можно вопрос?

— Спрашивать может каждый, — ответил полковник Пайкэвей. — Мы все знаем, но не всегда отвечаем на вопросы. Это вы тоже должны знать.

— Имя Соломон вам что-то говорит?

— А-а-а, мистер Соломон, — повторил полковник. — А где вы о нем слышали?

— Мне назвал его инспектор Норрис.

— Понятно. Замечу, что если вы будете выполнять указания Норриса, то с вами все будет в порядке. В этом можете быть уверены. Могу также сказать, что лично с Соломоном вы никогда не встретитесь — он мертв.

— Это я тоже знаю, — вставил Томми.

— Знаете, да не совсем, — продолжил полковник. — Мы иногда используем это имя. Полезно, знаете ли, иметь имя, которое можешь свободно использовать. Имя реального человека, которого уже нет с нами, но который все еще пользуется заслуженным уважением соседей. В «Лавры» вы попали по чистой случайности, но у нас появились серьезные надежды на то, что с вашей помощью нам может повезти. Однако я не хочу ставить под угрозу вас или вашу супругу. Так что подозревайте всех и вся. Это единственно правильная линия поведения.

— Я доверяю только двоим. Один из них — Альберт, который служит у нас не одно десятилетие…

— Да, я помню Альберта. Такой рыжеватый мальчик, правильно?

— Он давно уже не мальчик…

— А кто второй?

— Мой пес Ганнибал.

— Хм-м-м, в этом что-то есть. Кто там — кажется, доктор Уоттс? — написал гимн, который начинается со слов: «Собаки любят кусаться и лаять — такими их создал Бог…» У вас какая порода — немецкая овчарка?

— Нет, манчестерский терьер.

— Ах, эта традиционная расцветка, черная с рыжими подпалинами… Не такая большая, как доберман-пинчер, но серьезная собака, которая знает свое дело.

Глава 13
Визит мисс Маллинз

Прогуливаясь по тропинке в саду, Таппенс столкнулась с Альбертом, который быстро шел от дома.

— Там какая-то женщина хочет вас видеть, — доложил он.

— Женщина? Какая женщина?

— Она сказала, что ее зовут мисс Маллинз. И что одна из дам в деревне рекомендовала ей обратиться к вам.

— Ах да, ну конечно, — поняла Таппенс. — Это насчет сада, правильно?

— Да, она что-то говорила про сад.

— Наверное, будет лучше, если вы проведете ее прямо сюда, — попросила Таппенс.

— Хорошо, мадам, — сказал Альберт, играя свою роль опытного дворецкого.

Он вернулся в дом и через несколько минут привел с собой женщину мужеподобного вида в твидовых брюках и свитере с острова Фэйр^[88].

— Ветер сегодня довольно прохладный, — сказала женщина. У нее был глубокий и немного хриплый голос. — Я — Айрис Маллинз. К вам мне посоветовала обратиться миссис Гриффин. Говорят, вы ищете помощника по саду. Это верно?

— Доброе утро, — поздоровалась Таппенс, протягивая женщине руку. — Очень рада вас видеть. Да, помощник нам нужен.

— Вы что, только переехали?

— А кажется, что уже давным-давно, — призналась Таппенс, — потому что мы только что закончили со всеми работами в доме.

— Да, — сказала мисс Маллинз, издав низкий и хриплый смешок. — Я хорошо знаю, что такое жить в доме, полном рабочих. Но вы были абсолютно правы, приехав сюда и не оставив их одних в доме. Ничего никогда не закончится, пока хозяин не переедет, и даже после этого их приходится возвращать, чтобы они исправляли свои огрехи. У вас хороший сад; правда, выглядит он слегка запущенным.

— Да, боюсь, что последние хозяева не слишком беспокоились о том, как он выглядит.

— Их, кажется, звали Джонсы или что-то в этом роде? Боюсь, что я их не знаю. Большую часть своей жизни в этом городишке я провела на другом его конце, со стороны болот. Там я регулярно работаю в двух домах. В одном — два дня в неделю, а в другом — один. Хотя один день — это очень мало, чтобы содержать дом в чистоте. У вас ведь здесь работал старый Исаак, не так ли? Хороший был старик. Жаль, что его убили эти несчастные обезьяны, которые вечно ищут, кого бы им отколотить… Расследование было около недели назад? Слышала, что пока еще никого не нашли. Эти подонки обычно ходят небольшими стаями. Просто ужас. И зачастую чем они моложе, тем ужаснее… А вот это хорошая магнолия. Это же Soulangeana^[89], так? Для сада лучше нет. Люди часто выбирают экзотические сорта, но если речь идет о магнолиях, то по мне, так лучше придерживаться старых верных друзей.

— Нас больше интересует помощь в огороде.

— Так вы что, хотите вырастить хороший огород для кухонных нужд? Кажется, раньше здесь никто не уделял ему никакого внимания. Люди разленились и думают, что гораздо проще все покупать, чем выращивать самим.

— А мне всегда хотелось вырастить молодую картошку и горошек, — призналась Таппенс. — А еще фасоль, потому что тогда все это можно есть прямо с грядки.

— Это правильно. Еще можно добавить турецкие бобы. Многие садовники настолько гордятся своими турецкими бобами, что позволяют им вырастать длиной в целых полтора фута. Только тогда, как они считают, это настоящие бобы. Такие получают призы на всех местных выставках. Но вы правы — молодые овощи достойны того, чтобы ими наслаждаться.

Неожиданно появился Альберт.

— Вам звонит миссис Рэдклифф, мадам, — доложил он. — Хочет узнать, не придете ли вы завтра на ланч.

— Скажите ей, что мне очень жаль, — сказала Таппенс, — но боюсь, что завтра нам придется ехать в Лондон… Минуточку, Альберт. Подождите, пока я напишу пару строк.

Она достала из сумочки небольшой блокнот, написала на листке несколько слов и протянула листок Альберту со словами:

— Передайте мистеру Бересфорду, что к нам пришла мисс Маллинз и мы сейчас с ней в саду. Я забыла сделать то, о чем он меня просил, поэтому передайте ему имя и адрес человека, которому он собирается писать. Я указала его здесь…

— Обязательно, мадам, — сказал Альберт и исчез.

Таппенс вернулась к теме овощей.

— Мне кажется, — сказала она, — что вы должны быть довольно заняты. Вы же уже работаете три дня в неделю.

— Да — и как я уже сказала, на другом конце города. Где и живу. У меня там небольшой коттедж.

В этот момент из дома вышел Томми. Ганнибал, сопровождавший его, широкими кругами обегая сад, первым добрался до Таппенс. На секунду он замер, уперся всеми четырьмя лапами в землю, а потом бросился на мисс Маллинз, захлебываясь лаем. В волнении женщина отступила на пару шагов.

— А это наша ужасная собака, — объяснила Таппенс. — Обычно она не кусается. Или, по крайней мере, делает это чрезвычайно редко. Обычно так она реагирует на почтальонов.

— Все собаки кусают почтальонов или пытаются это сделать, — сказала мисс Маллинз.

— Ганнибал — очень хорошая охранная собака, — заметила Таппенс. — Он манчестерский терьер, а они обычно хорошие охранники. Дом он охраняет просто великолепно. Никого к нему не подпускает и очень внимательно следит за тем, что происходит со мной. По-видимому, он считает меня своей главной ответственностью в жизни.

— Что ж, мне кажется, что это совсем нелишне в наши дни.

— Я тоже так думаю, — согласилась Таппенс. — Очень многих наших друзей, знаете ли, обворовывали. Некоторых даже посреди белого дня и самыми экзотическими способами. Воры пользуются приставными лестницами и вынимают оконные переплеты или притворяются мойщиками окон — в общем, придумывают массу трюков. Поэтому, на мой взгляд, хорошо, когда люди знают, что в доме находится злая собака.

— Думаю, что вы абсолютно правы.

— А вот и мой муж, — сказала Таппенс. — Томми, это мисс Маллинз. Миссис Гриффин была так любезна, что рассказала ей о том, что мы ищем помощника по саду.

— Может быть, для вас это будет слишком тяжело, мисс Маллинз?

— Конечно нет, — ответила женщина своим глубоким голосом. — Я легко могу вскопать все что угодно. Ведь речь идет не только о сладком горошке — весь огород нуждается, чтобы его постоянно вскапывали и удобряли. Надо всегда тщательно готовить землю, тогда и результат будет соответствующий.

Ганнибал продолжал лаять не останавливаясь.

— Знаешь, Томми, — сказала Таппенс, — тебе лучше отвести его в дом. Сегодня с утра он настроен слишком решительно.

— Хорошо, — согласился Бересфорд.

— Давайте и мы пройдем в дом, — предложила Таппенс мисс Маллинз, — и что-нибудь выпьем. Утро сегодня жаркое, и я думаю, нам это не помешает, а вы? Тогда и обсудим наши планы.

Ганнибала заперли на кухне, а мисс Маллинз согласилась выпить бокал шерри. Они кое-что обсудили, а потом гостья посмотрела на часы и сказала, что ей уже пора.

— У меня назначена встреча, — объяснила она. — И на нее нельзя опаздывать.

Женщина быстро попрощалась со всеми и ушла.

— Кажется, с ней все в порядке, — заметила Таппенс.

— Знаю, — ответил Томми, — но уверенным быть нельзя…

— Могут возникнуть вопросы? — с сомнением спросила Таппенс.

— Ты, должно быть, здорово устала от этих разговоров о саде. Давай перенесем нашу дневную поездку на другой день. Тебе ведь прописали отдых.

Глава 14
Садовая интрига

I

— Ты меня понимаешь, Альберт? — спросил Томми.

Он вместе с Альбертом находился в посудомоечной, где слуга мыл чайные принадлежности, которые только что принес из спальни Таппенс.

— Да, сэр, — ответил тот. — Я все понимаю.

— Думаю, если что, Ганнибал предупредит тебя заранее.

— Пес он неплохой, — согласился Альберт, — и не липнет ко всем подряд.

— Конечно нет, — сказал Томми. — У него в жизни совсем другие задачи. Он не из тех собак, которые приветствуют грабителей и машут хвостом перед незнакомцами. Ганнибал кое-что понимает в этой жизни. А тебе я, кажется, объяснил все предельно понятно, не так ли?

— Да. Только не понимаю, что я должен делать, если их милость… то есть я должен делать то, что скажет она, или рассказать ей то, что сказали мне вы… Или…

— Думаю, вам придется применить свои дипломатические способности, — сказал Томми. — Сегодня я уговорил ее милость остаться в постели и оставляю ее полностью на ваше попечение.

Альберт открыл переднюю дверь перед молодо выглядящим мужчиной в твидовом костюме и с сомнением посмотрел на Томми. Посетитель вошел в дверь с дружеской улыбкой на лице.

— Мистер Бересфорд? Я слыхал, что вы ищете помощника по саду. Вы ведь недавно переехали, не так ли? Поднимаясь по дороге, я обратил внимание, что сад довольно сильно зарос. Я работал в этих местах пару лет назад, у мистера Соломона, не слыхали о таком?

— Мистер Соломон? Да, кто-то говорил о нем при мне.

— Меня зовут Криспин. Ангус Криспин. Может быть, взглянем на фронт работ?

II

— С этим садом уже давно пора что-то делать, — сказал мистер Криспин, после того как Томми устроил ему экскурсию по клумбам и огороду.

— Вот здесь они выращивали шпинат рядом с тропинкой, которая ведет к кухне. А за ней были теплицы. Они и дыни здесь выращивали.

— Кажется, что вы очень хорошо все это знаете.

— Вы же знаете — слухами земля полнится. Старые леди рассказывают о клумбах, а Александр Паркинсон успел многое рассказать своим приятелям о листьях красавки.

— Он, по-видимому, был довольно необычным мальчиком.

— Да, котелок у него варил неплохо, и он был помешан на всяких преступлениях. В одной из книг Стивенсона, в «Черной стреле», оставил закодированное послание.

— Неплохая книга, правда? Я сам прочитал ее лет пять назад. До этого я дальше «Похищенного» так и не продвинулся. Когда я работал на… — Криспин заколебался.

— На мистера Соломона, — подсказал Томми.

— Да, да. Именно так его звали. Я кое-что слышал. Слышал от старого Исаака. И если это только не ложные слухи, то Исааку было около ста лет, но он работал у вас.

— Правильно, — сказал Томми. — И отлично выглядел для своего возраста. И тоже рассказывал нам множество историй. О вещах, которым он сам никак не мог быть свидетелем.

— Правильно, но он любил сплетни о прошлых временах. У него здесь остались родственники, знаете ли, которые слушали эти истории и проверяли, насколько те верны. Думаю, что вы здесь тоже много чего наслушались.

— До сих пор, — сказал Томми, — все, что касается имен, совпадало. Все эти имена относятся к прошлому, поэтому для меня ничего не значат. Да и не могут значить.

— Вы считаете, что все это пустая болтовня?

— В большинстве своем. Моя жена слышала гораздо больше подобных историй и приготовила кое-какие списки. Не знаю, могут ли они иметь какое-то значение… Я тоже получил один список. Как ни странно, именно вчера.

— Правда? И что это за список?

— Перепись, — ответил Томми. — Знаете ли, здесь проходила перепись населения — тонная дата у меня записана, так что я вам ее сообщу, — короче, это список людей, которые были внесены в перепись, потому что провели в этом доме ночь. Здесь имел место большой прием с обедом.

— То есть вы знаете, кто находился здесь в определенную дату, и, наверное, очень любопытную дату?

— Именно, — подтвердил Томми.

— Это может быть важно. Очень важно. Вы ведь только что сюда переехали, не так ли?

— Да, — сказал Томми, — но вполне возможно, что мы скоро отсюда съедем.

— Вам что, здесь не нравится? Хороший дом, а сад… из такого сада можно сделать просто конфетку. У вас прекрасные кустарники, их надо просто слегка почистить — убрать лишние деревья и те кусты, которые не цветут и уже никогда не зацветут, если судить по их внешнему виду… Непонятно, почему вы хотите сменить этот дом.

— Здесь возникают не очень приятные ассоциации с прошлым, — пояснил Томми.

— Прошлое, — произнес мистер Криспин. — А каким образом оно связано с настоящим?

— Некоторые считают, что оно не важно, так как осталось далеко позади. Но всегда, знаете ли, кто-то остается. То есть я не имею в виду какие-то призраки, но кто-то, кто оживает в рассказах, которые вы слышите. А вы действительно готовы немного…

— Поработать в саду? Конечно. Это даже интересно. Вы знаете, это… это, можно сказать, мое хобби — работа в саду.

— Вчера сюда приходила мисс Маллинз.

— Маллинз? Маллинз… Она что, садовник?

— Вроде того. Кажется, моей жене о ней говорила миссис Гриффин, которая и прислала ее к нам.

— Вы с ней договорились или нет?

— Неокончательно, — ответил Томми. — Дело в том, что у нас здесь есть охранник — большой энтузиаст своего дела. Манчестерский терьер.

— Да, они могут быть отличными охранниками. Думаю, что он считает вашу жену главным объектом в своей жизни и никуда ее от себя не отпускает. Куда бы она ни пошла, он всегда рядом.

— Именно так, — согласился Томми. — И готов разорвать в клочки любого, кто только посмеет до нее дотронуться.

— Отличная порода. Очень ласковая, верная, своенравная и с очень острыми зубами. Думаю, что мне надо быть поосторожнее.

— Сейчас беспокоиться не о чем. Он в доме.

— Мисс Маллинз, — задумчиво повторил Криспин. — Очень, очень интересно…

— Что же в этом такого интересного?

— Дело в том, что я… я, естественно, не знал ее имени. Ей где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью?

— Да. Вся из себя такая твидовая и деревенская.

— Ну да. У нее есть кое-какие связи в деревне. Я думал, что Исаак вам о ней рассказывал. Я слышал, что она опять вернулась в эти места. Кстати, тоже не так давно. Постепенно все складывается…

— Наверное, вы знаете об этом месте множество такого, что мне совершенно неизвестно, — предположил Томми.

— Не думаю. Ведь Исаак вам тоже много чего рассказал. Он многое знал. Как вы сказали, все это были старые истории, но память у него была хорошая. А истории эти все время были у него на слуху. Знаете, в этих своих клубах старики постоянно их мусолят. Все эти длинные истории. Что-то в них — абсолютная ложь, а некоторые основаны на реальных событиях… Да, все это очень интересно. Мне кажется, что он знал слишком много.

— Все, что произошло с Исааком, просто ужасно, — заявил Томми. — Я хотел бы лично отомстить тем, кто сотворил с ним такое. Он был отличный старик, хорошо к нам относился и изо всех сил старался нам помочь… Но давайте продолжим осмотр.

Глава 15
Ганнибал вместе с мистером Криспином приступают к службе

I

Альберт постучал и, услышав в ответ «войдите», засунул голову в дверь спальни Таппенс.

— Там вчерашняя дама, — объявил он. — Мисс Маллинз. Пришла и хочет поговорить пару минут. Я так понял — обсудить сад. Я сказал, что вы в постели и я не уверен, что вы принимаете.

— Будь повежливее, Альберт, — сказала Таппенс. — Хорошо. Передай, что я ее приму.

— Но я же как раз собирался принести вам утренний кофе…

— Так принеси еще одну чашку. Вот и все. Надеюсь, что ты приготовил его в количестве, достаточном для двоих.

— Ну конечно, мадам.

— Тогда все в порядке. Принеси кофе, поставь его вон на тот стол, а потом пригласи сюда мисс Маллинз.

— А как быть с Ганнибалом? — спросил Альберт. — Отвести его вниз и запереть на кухне?

— Он не любит, когда его запирают на кухне. Не надо. Просто запихни его в ванную, а потом закрой дверь.

Ганнибал, с трудом перенеся обиду, которую ему нанесли, позволил Альберту затолкать его в ванную комнату и прикрыть дверь. В процессе борьбы он несколько раз яростно гавкнул.

— Замолчи! — крикнула ему Таппенс. — Немедленно прекрати!

Ганнибал согласился прекратить лай. Он улегся головой на лапы, уперся носом в щель под дверью и издал длинное, неприветливое рычание.

— Миссис Бересфорд! — воскликнула мисс Маллинз. — Боюсь, что я нарушаю ваш покой, но мне показалась, что вам будет интересно взглянуть на вот эту книгу по садоводству. Здесь предложения по посадкам как раз в данное время года. Очень редкие и интересные кустарники, которые прекрасно приживаются на нашей почве, хотя некоторые и утверждают обратное… Боже, нет. Нет, нет — вы слишком добры. Да, я бы выпила чашечку кофе. Позвольте, я налью вам, это так трудно делать, находясь в постели… Может быть… — Тут мисс Маллинз посмотрела на Альберта, который покорно придвинул ей стул.

— Так вам будет удобно, мисс? — поинтересовался он.

— О да, большое спасибо. Что это, еще один звонок внизу?

— Наверное, молочник, — предположил Альберт. — Или бакалейщик — сегодня его день. Прошу прощения.

Альберт вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Ганнибал опять зарычал.

— Это мой пес, — пояснила Таппенс. — Он недоволен, что его не пригласили, но Ганнибал создает слишком много шума.

— Вам с сахаром, миссис Бересфорд?

— Один кусочек, — ответила Таппенс.

Мисс Маллинз налила кофе в чашку.

— Без молока, — предупредила хозяйка.

Мисс Маллинз поставила чашку возле кровати Таппенс и отошла к столу, чтобы налить кофе себе. Неожиданно она споткнулась, оперлась на стоявший у нее на пути столик и испуганно вскрикнула.

— Вы не ушиблись? — спросила Таппенс.

— Нет, нет, не волнуйтесь. Но, боюсь, я разбила вашу вазу. Я за что-то зацепилась ногой — как неловко с моей стороны! — и ваша прекрасная ваза разбилась… Милая миссис Бересфорд, что вы теперь будете обо мне думать? Уверяю вас, все произошло случайно!

— Ну конечно, — голос Таппенс звучал успокаивающе. — Дайте я взгляну… Могло бы быть гораздо хуже. Она раскололась на две половинки, так что ее легко будет склеить. Уверена, что место склейки будет едва заметно.

— И все равно, я буду чувствовать себя неловко, — сообщила мисс Маллинз. — Я знаю, что вы, наверное, не очень хорошо себя чувствуете и мне не надо было приходить сегодня, но я хотела рассказать вам…

Ганнибал опять залаял.

— Бедная несчастная собачка, — сказала мисс Маллинз. — Может быть, мне его выпустить?

— Лучше не надо, — ответила Таппенс. — Иногда с ним бывает довольно трудно.

— Боже, внизу еще какой-то звонок…

— Не волнуйтесь, — сказала Таппенс. — Альберт на него ответит. Если надо будет, он поднимется и все мне передаст.

Однако на телефонный звонок ответил Томми.

— Алло, — сказал он, — слушаю вас. Понятно. Кто? Понимаю. Вот как… Враг — определенно, враг. Да, хорошо. Мы предприняли контрмеры. Да. Спасибо большое.

Он положил трубку и посмотрел на мистера Криспина.

— Предупреждение? — спросил тот.

— Да, — ответил Томми, не отрываясь глядя на мистера Криспина.

— В этом всегда трудно разобраться, правда? Я имею в виду, кто ваш истинный друг, а кто враг.

— Иногда об этом узнаешь слишком поздно. Врата Судьбы, Пещера Бед… — процитировал Томми.

Криспин с удивлением посмотрел на него.

— Прошу прощения, — извинился Томми. — Почему-то в этом доме мы привыкли цитировать поэтические произведения.

— Это, кажется, Флекер, правильно? «Ворота Багдада» или «Ворота Дамаска»…

— Давайте поднимемся, хорошо? — предложил Бересфорд. — Таппенс просто отдыхает. Она не больна, и с ней все в порядке. У нее нет даже легкого насморка.

— Я отнес наверх кофе, — сообщил внезапно появившийся Альберт. — И чашку для мисс Маллинз, которая прошла наверх с книгой по садоводству или с чем-то в этом роде.

— Понятно, — сказал Томми. — Отлично, пока все складывается удачно. А где Ганнибал?

— Я запер его в ванной комнате.

— Но ты же не стал запирать дверь до конца? Ему это может не понравиться.

— Нет, сэр. Я все сделал так, как вы велели.

Томми пошел наверх. Мистер Криспин следовал за ним. Бересфорд негромко постучал в дверь, и они вошли в спальню. За дверью ванной комнаты Ганнибал еще раз вызывающе гавкнул, а потом бросился на дверь изнутри. Замок поддался; пес влетел в комнату и, бросив быстрый взгляд на мистера Криспина, со всей силы, с угрожающим рычанием, набросился на мисс Маллинз.

— Боже! — воскликнула Таппенс. — Боже мой!

— Умница, старина, — похвалил Томми собаку. — Молодец. А вы не согласны? — С этими словами он посмотрел на Криспина.

— Знает своих врагов, правда? И ваших тоже.

— Боже, — сказала Таппенс. — Уж не укусил ли вас Ганнибал?

— Тяпнул, и очень неприятно, — сказала мисс Маллинз, вставая и глядя на собаку злыми глазами.

— И уже не первый раз, не так ли? — поинтересовался Томми. — В зарослях кортадерии он вас все-таки догнал, я угадал?

— Он свое дело знает, — повторил мистер Криспин. — Не так ли, Додо, милая? Давно мы с вами не виделись, не так ли?

Мисс Маллинз встала и по очереди посмотрела на Таппенс, Томми и Криспина.

— Я хотел сказать, Маллинз, — исправился Криспин. — Прошу прощения, но я слегка не в курсе. Это имя вашего мужа или вы теперь всем так представляетесь?

— Я Айрис Маллинз и всегда ею была.

— А я полагал, что вы — Додо… Для меня вы всегда будете Додо. Что ж, дорогая, рад вас видеть, но нам лучше убраться отсюда побыстрее. Допивайте ваш кофе. Думаю, вы не будете возражать, миссис Бересфорд? Рад с вами познакомиться. А вот вам пить кофе я не советую.

— Боже, позвольте мне убрать эту чашку…

Мисс Маллинз сделала шаг вперед, но Криспин мгновенно занял позицию между ней и Таппенс.

— На вашем месте, Додо, милочка, я бы этого не делал, — сказал он. — Лучше будет, если ее заберу я. Чашка принадлежит хозяевам этого дома, знаете ли, и будет очень интересно провести анализ того, что в ней сейчас находится. Вы ведь, наверное, захватили с собой небольшую дозу, не так ли? Ее так легко положить в чашку, когда передаешь кофе инвалиду или мнимому инвалиду…

— Уверяю вас, что ничего подобно я не делала. И отзовите вы, наконец, вашу собаку!

Ганнибал демонстрировал неукротимое желание спустить женщину с лестницы.

— Он хочет, чтобы вы отсюда убрались, — объяснил Томми. — И настроен очень решительно. Ему нравится кусать людей, выходящих через переднюю дверь. А вот и ты, Альберт… Мне кажется, ты должен был стоять за другой дверью. Так тебе удалось увидеть, что здесь произошло?

Альберт кивнул в сторону двери гардеробной на другой стороне комнаты.

— Я все прекрасно видел. Через трещину в филенке. Да. Она положила что-то в чашку мадам. Точно. И очень аккуратно. Справилась с этим, как заправский фокусник.

— Я не понимаю, о чем вы, — сказала мисс Маллинз. — Я… Боже мой, мне давно пора идти. У меня назначена встреча. И очень важная.

Она выскочила из комнаты и бросилась вниз по ступенькам. Ганнибал бросился за ней. Криспин не стал так торопиться, но тоже вышел вслед за ними.

— Надеюсь, что она быстро бегает, — сказала Таппенс. — Если нет, то Ганнибал ее догонит. Послушай, он отличная сторожевая собака, правда?

— Таппенс, это был мистер Криспин, которого прислал мистер Соломон, Пришел как раз вовремя, правда? Думаю, он выжидал, чтобы посмотреть, что же здесь произойдет. Не разбей эту чашку и ничего из нее не выливай, пока мы не перельем все содержимое в бутылку. Его проанализируют, и тогда мы узнаем, что же тебе подсыпали. А теперь надень свое лучшее платье и приходи в гостиную. Сегодня перед ланчем мы немного выпьем.

II

— Ну что ж, — сказала Таппенс, — полагаю, мы так и не узнаем, что все это значило и для чего все это.

Она раздосадовано покачала головой и, встав с кресла, подошла к камину.

— Ты что, хочешь зажечь огонь? — спросил Томми. — Позволь я сам это сделаю. Тебе не велено много двигаться.

— С моей рукой все в абсолютном порядке, — заметила Таппенс. — Можно было бы подумать, что я ее сломала или что-то в этом роде, но это простая царапина.

— Никакая это не царапина, — сказал Томми. — Это огнестрельная рана. Тебя ранили в бою.

— Кажется, это действительно был бой, — согласилась Таппенс. — Настоящий, без дураков!

— Все в порядке, — сказал Томми. — Мне кажется, что мы очень удачно разобрались с этой Маллинз.

— Ганнибал, — заметила Таппенс, — вел себя просто прекрасно.

— Да, — согласился Томми. — Он нам все рассказал. И успел нас предупредить. Ведь это он бросился в заросли кортадерии. Носом почуял опасность. У него прекрасный нюх.

— А вот меня мой нюх ни о чем не предупредил, — пожаловалась Таппенс. — И мне показалось, что ее появление было Божьим даром в ответ на мои молитвы о помощнике. Правда, я совсем забыла, что нанимать мы можем только того, кто работал у мистера Соломона… Мистер Криспин тебе еще что-нибудь говорил? Хотя, скорее всего, его имя не Криспин…

— Вполне возможно, — согласился Томми.

— Он что, тоже прибыл для того, чтобы что-то вынюхивать? Тогда нас чересчур много здесь собралось.

— Нет, — ответил Томми. — Не думаю, что он что-то здесь вынюхивал. Его, скорее всего, послали сюда для охраны. Охранять тебя.

— Охранять меня, — повторила Таппенс. — И тебя, наверное. А где же он теперь?

— Думаю, что разбирается с мисс Маллинз.

— Наверное… Удивительно, как после таких волнений хочется есть. Я бы сказала, просто смертельно. Знаешь, мне кажется, что с самым большим удовольствием я бы съела сейчас горячего краба с соусом из сметаны и чуточкой карри.

— Ты поправилась, — заключил Томми. — Мне всегда приятно, когда ты вот так говоришь о еде.

— А я никогда и не болела. Я была ранена, а это совсем другое дело.

— В любом случае, — сказал Томми, — ты, как и я, должна была догадаться, что когда Ганнибал предупредил нас, что враг совсем рядом, в гуще кортадерии, то это была сама мисс Маллинз, переодетая в мужской костюм. Именно она в тебя и стреляла.

— Но ведь тогда мы решили, что она сделает еще одну попытку, — напомнила Таппенс. — Меня с моей раной уложили в постель, и мы все подготовили. Не так ли, Томми?

— Именно так, — согласился ее муж. — Именно так. Мне казалось, что она не будет откладывать вторую попытку в долгий ящик, особенно когда узнает, что одна из пуль все-таки задела тебя и ты «прикована» к кровати.

— И тогда она пришла ко мне, полная женского сочувствия, — сказала Таппенс.

— И все наши приготовления, мне кажется, сработали. Альберт был на страже, наблюдая за каждым ее шагом, за каждым движением…

— А еще он, — напомнила Таппенс, — принес мне поднос с кофе, поставив на него лишнюю чашку для посетительницы.

— А ты видела, как Маллинз — или Додо, как называет ее Криспин — положила яд в твою чашку?

— Нет, — призналась Таппенс. — Моя вина, но я ничего не видела. Понимаешь, мне показалось, что она за что-то задела и перевернула столик с нашей прекрасной вазой, а потом рассыпалась в извинениях, и я, естественно, стала смотреть на вазу и думать, можно ли ее склеить. Так что я не видела, что она делала в тот момент.

— Зато Альберт видел, — заметил Томми. — Видел через щель в филенке, которую он расковырял так, чтобы сквозь нее можно было смотреть.

— А еще ты здорово придумал поместить Ганнибала в ванную и не закрывать замок. Мы же знаем, как ловко он умеет открывать двери. Не тогда, конечно, когда они полностью заперты, а тогда, когда они выглядят запертыми или закрыты только наполовину. В этих случаях он изо всех сил прыгает на них и появляется, как… как настоящий бенгальский тигр.

— Прекрасное сравнение, — заметил Томми.

— Я думаю, что мистер Криспин — или как там его зовут на самом деле — уже закончил свой допрос, хотя никак не могу понять, каким образом мисс Маллинз может быть связана с Мэри Джордан или с таким опасным человеком, как Джонатан Кейн, который жил так давно…

— Мне кажется, что он жил не только в прошлом, и сейчас вполне можно отыскать его новое воплощение. Реинкарнацию, так сказать. Сейчас многие молодые люди любят насилие, насилие любой ценой — вот они-то и составляют это общество жизнерадостных громил, если его можно так назвать. А еще ведь есть суперфашисты, которые оплакивают падение Гитлера и его веселенького режима…

— Я только что читала «Графа Ганнибала» Стенли Уэймана, — сказала Таппенс. — Одна из лучших его книг. Нашла наверху, среди книг Александра.

— И что?

— Я просто подумала, что в наши дни мало что изменилось. И, наверное, не изменится. Все эти несчастные, которые отправились в Крестовый поход детей^[90], полные радости, удовольствия и тщеславия, бедняжки… Они считали себя избранными Богом для завоевания Иерусалима и полагали, что море расступится перед ними, как перед Моисеем в Библии. А теперь мы видим этих хорошеньких девушек и молодых людей, которые предстают перед судом, потому что избили какого-то разваливающегося пенсионера или пожилого человека, у которого, на его несчастье, оказалось немного денег… А эта бойня в День святого Варфоломея!^[91] И, понимаешь, все эти вещи повторяются вновь. Не так давно о неофашистах упоминали в связи с очень уважаемым университетом. Хотя я уверена, что нам никогда ничего не расскажут. Ты думаешь, что мистеру Криспину удастся узнать о возможном тайнике больше, чем о нем узнали до сих пор?.. Цистерны. Знаешь, когда грабят банк, то грабители часто помещают награбленное в цистерны. Мне всегда казалось, что там слишком сыро, чтобы что-нибудь прятать. Как ты думаешь, после того, как он закончит свои изыскания — или как там это еще называется, — он придет к нам и продолжит охранять меня — и тебя, Томми?

— Мне не нужно, чтобы меня кто-то охранял, — сказал Бересфорд.

— Это все твоя заносчивость, — заметила Таппенс.

— Думаю, что он может зайти попрощаться, — предположил Томми.

— Ну конечно, у него же такие прекрасные манеры, правда?

— Он просто захочет убедиться, что с тобой все в порядке.

— Но я ведь только ранена и нахожусь под врачебным присмотром…

— А он ведь действительно разбирается в садоводстве, — заметил Томми. — И действительно работал садовником у своего друга, которого звали мистер Соломон и который умер несколько лет назад. Мне кажется, что это совсем неплохая крыша, потому что он может об этом говорить, а люди об этом уже знают. Так что она вполне bona fide^[92].

— Да, — заметила Таппенс, — думаю, что такие вещи приходится тщательно продумывать.

Раздался звонок в дверь, и Ганнибал, как тигр, вылетел из комнаты, готовый порвать на куски любого, кто позволит себе покуситься на священное место, находящееся под его охраной. Томми вернулся с конвертом в руках.

— Это приглашение нам с тобой, — сказал он. — Открыть?

— Конечно, — ответила Таппенс, и Томми повиновался.

— Что ж, — сказал он, — это позволяет с оптимизмом смотреть в будущее.

— Что там?

— Приглашение от мистера Робинсона. Тебе и мне. Пообедать с ним через две недели, когда ты полностью выздоровеешь и снова будешь самой собой. Он приглашает нас в свой загородный дом. По-моему, где-то в Сассексе.

— И ты думаешь, что там он нам что-то расскажет? — спросила Таппенс.

— Вполне возможно.

— А мне надо брать с собой мой список? Правда, теперь я знаю его наизусть, — и Таппенс быстро протараторила: — «Черная стрела», Александр Паркинсон, фаянсовые табуреты Оксфорд и Кембридж, «улыбка — курица — вот те на», Кэй-Кэй, желудок Матильды, Каин и Авель, Любимая…

— Достаточно, — остановил ее Томми. — Это звучит как полный бред.

— А это и есть бред, до самой последней точки. А кто-нибудь еще у мистера Робинсона будет?

— Возможно, полковник Пайкэвей.

— Тогда мне лучше захватить с собой пастилки против кашля, — решила Таппенс. — В любом случае мне очень хочется увидеть мистера Робинсона. Посмотреть, действительно ли он такой толстый и желтый, как ты рассказываешь, — я просто не могу в это поверить… Боже, Томми, но ведь через неделю к нам приедут Дебора с детьми!

— Нет, — поправил ее Томми. — Это произойдет на следующей неделе.

— Слава тебе, господи, тогда все в порядке, — выдохнула Таппенс.

Глава 16
Птицы летят на юг

— Это что, машина?

Таппенс вышла из дверей и с любопытством смотрела на подъездную дорогу, ожидая приезда своей дочери Деборы и троих ее детей.

Из боковой двери появился Альберт.

— Они еще не могут подъехать. Это был бакалейщик, мадам. Вы не поверите, но яйца опять подорожали. Никогда больше не буду голосовать за это правительство. Ни за что. Надо дать шанс либералам.

— Может быть, мне приготовить на сегодня фруктовое пюре со взбитыми сливками из ревеня и клубники?

— Не волнуйтесь, мадам. Я столько раз видел, как вы это делаете, что вполне справлюсь сам.

— К тому моменту, когда закончишь у нас работать, ты превратишься в повара экстра-класса, — сказала Таппенс. — Это любимое лакомство Джанет.

— А еще я приготовил пирог с патокой — мастер Эндрю очень его любит.

— Комнаты готовы?

— Да. Миссис Шеклбери пришла сегодня пораньше. В комнату мисс Деборы я положил сандаловое мыло «Герлен». Я знаю, это ее любимый запах.

Таппенс вздохнула с облегчением, понимая, что к приезду ее семьи все готово.

Через несколько минут раздался звук автомобильного сигнала, и к дому подъехала машина с Томми за рулем, а уже через мгновение гости оказались на крыльце — дочь Дебора, все еще красивая женщина лет сорока, Эндрю — пятнадцати лет, Джанет — одиннадцати и Розали — семи.

— Привет, бабушка! — закричал Эндрю.

— А где Ганнибал? — с порога спросила Джанет.

— Я хочу чаю, — на лице Розали было такое выражение, как будто она вот-вот расплачется.

Все обменялись приветствиями. Альберт проследил за разгрузкой семейного багажа, который, помимо всего прочего, включал в себя волнистых попугайчиков, аквариум с рыбками и хомяка в клетке.

— Так вот какой этот новый дом, — сказала Дебора, обнимая мать. — Он мне нравится. Очень нравится.

— Можно мы пойдем в сад? — спросила Джанет.

— После чая, — ответил Томми.

— Я хочу чаю, — повторила Розали, и на ее лице было написано: начинать надо с главного.

Они прошли в столовую, где чай был накрыт и выпит с большим удовольствием.

— Что это я слышала про тебя, мама? — спросила строгим голосом Дебора, после того как они выпили чай и вышли на свежий воздух. Дети мгновенно убежали, чтобы насладиться прелестями сада. Томми и Ганнибал тоже направились вслед за ними, чтобы принять участие в празднике.

Дебора придерживалась жесткой линии в отношениях с матерью, за которой, как она считала, был нужен глаз да глаз, поэтому она повторила вопрос:

— Так чем же ты здесь занималась?

— Знаешь, мы совсем недавно закончили устраиваться, — ответила Таппенс.

Но эти слова не убедили Дебору.

— Ты занималась другими вещами, ведь правда, папа?

Томми как раз в этот момент возвращался с Розали, которая сидела у него на закорках. Джанет оглядывала новую территорию, а Эндрю взирал на все это с видом совсем взрослого человека.

— Ты опять занималась другими вещами, — вернулась к теме разговора Дебора. — Опять играла в миссис Бленкенсоп. Вся проблема с тобой в том, что тебя невозможно удержать — ты все время возвращаешься к ситуации «икс или игрек». Дерек кое-что услышал и написал мне об этом.

— Дерек… а что он может знать? — возмутилась Таппенс.

— Дерек всегда все знает. А ты тоже хорош, папа, — продолжила Дебора, поворачиваясь к отцу. — Тоже во что-то ввязался. Я-то думала, что вы оба приедете сюда, чтобы пожить спокойно, наслаждаясь каждым днем…

— Именно так мы и думали, — вмешался Томми. — Но Судьба распорядилась иначе.

— Врата Судьбы, — процитировала Таппенс. — Пещера Бед, Форт Страха…

— Флекер, — сказал Эндрю, сознательно демонстрируя свою эрудицию. Он был фанатиком поэзии и надеялся сам стать поэтом в один прекрасный день, поэтому продолжил цитату:

— А это что за птички, бабуля? — спросила Джанет.

— Это ласточки полетели на юг, — объяснила Таппенс.

— И они никогда больше не вернутся?

— Вернутся следующим летом.

— И пролетят сквозь Врата Судьбы, — с удовольствием произнес Эндрю.

— Раньше этот дом назывался «Ласточкиным гнездом», — заметила Таппенс.

— Но ведь вы же не собираетесь поселиться здесь надолго, я правильно поняла? — уточнила Дебора. — Папа писал, что вы подыскиваете себе новый дом.

— Почему? — спросила Джанет, которая в семье играла роль Розы Дартл^[93]. — Мне этот нравится.

— Я назову несколько причин, — предложил Томми, доставая из кармана лист бумаги и начиная читать вслух: — «Черная стрела», Александр Паркинсон, «Мэри Джордан умерла не своей смертью», викторианские фаянсовые табуреты Оксфорд и Кембридж, «улыбка — курица — вот те на», Кэй-Кэй, желудок Матильды, Каин и Авель, Любимая.

— Замолчи, Томми, это мой список! К тебе он не имеет никакого отношения! — воскликнула Таппенс.

— А что он значит? — продолжила свой допрос Джанет.

— Похоже на список улик из детективного романа, — предположил Эндрю, который в свободное от поэзии время активно пользовал этот вид литературы.

— Это и есть список улик. А также — причина, по которой мы ищем другой дом, — сказал Томми.

— Но мне нравится здесь, — повторила Джанет. — Здесь очень мило.

— Хороший дом, — согласилась Розали. — И шоколадные бисквиты, — добавила она, не в силах забыть недавний чай.

— Мне здесь тоже нравится, — сказал Эндрю в аристократической манере, в которой мог бы говорить русский царь.

— А почему он вам не нравится, бабуля? — спросила Джанет.

— Мне он нравится, — ответила Таппенс с неожиданным энтузиазмом. — И я хочу здесь жить. Продолжать здесь жить.

— Врата Судьбы, — произнес Эндрю. — И название вроде неплохое.

— Раньше он назывался «Ласточкиным гнездом», — напомнила Таппенс, — так что мы вполне можем вновь…

— Все эти улики, — заметил Эндрю. — Вы вполне можете сочинить историю — или даже целую книгу…

— Слишком много имен, получится очень запутанно, — сказала Дебора. — Кто ее будет читать?

— Ты не поверишь, — сказал Томми, — что только не читают люди и от чего только они не получают наслаждение. — Пожилые супруги переглянулись.

— А можно мне завтра получить немного краски? — спросил Эндрю. — Или пусть Альберт купит ее и поможет мне. Я хочу написать на воротах новое название.

— И тогда ласточки поймут, что их ждут здесь на следующее лето, — сказала Джанет и взглянула на мать.

— Совсем неплохая идея, — сказала Дебора.

— La Reine le veult^[94], — подвел итог Томми и поклонился дочери, которая всегда считала, что вносить чуточку аристократизма в семейную жизнь — это ее привилегия.

Глава 17
Заключение: обед у мистера Робинсона

— Великолепный обед, — сказала Таппенс, глядя на окружающую ее компанию.

Они вышли из-за стола, и теперь все расположились в библиотеке вокруг кофе. Мистер Робинсон, еще более желтый и толстый, чем его представляла себе Таппенс, улыбался из-за великолепного кофейника эпохи Георга II. Рядом с ним сидел мистер Криспин, который теперь отзывался на имя Хоршам. Полковник Пайкэвей разместился рядом с Томми, который с большим сомнением протянул ему одну из своих сигарет.

— Я никогда не курю после обеда, — отказался полковник с удивленным видом.

— Неужели, полковник Пайкэвей? Как интересно, — произнесла мисс Коллодон, которую Таппенс посчитала достаточно опасной. — Какая у вас послушная собака, миссис Бересфорд!

Ганнибал, который лежал под столом, положив голову на ногу Таппенс, посмотрел на нее своим лукавым взглядом и слегка помахал хвостом.

— Но, как я понимаю, он может быть и очень злобной собакой, — заметил мистер Робинсон, с восторгом глядя на Таппенс.

— Его надо видеть в действии, — сказал мистер Криспин по фамилии Хоршам.

— Когда его приглашают к столу, он ведет себя соответственно, — пояснила Таппенс. — Ему это очень нравится. Он чувствует себя высокопоставленной собакой, которую пригласили в высшее общество. С вашей стороны очень-очень мило, что вы и ему направили приглашение и приготовили для него целую миску печенки, — обратилась она к мистеру Робинсону.

— Все собаки обожают печень, — сказал мистер Робинсон. — Как я понимаю… — тут он посмотрел на Криспина-Хоршама, — если я захочу посетить мистера и миссис Бересфорд в их собственном доме, то меня разорвут на куски.

— Ганнибал серьезно относится к своим обязанностям, — подтвердил Криспин. — Он охранная собака отличных кровей и никогда об этом не забывает.

— И как человек, занимающийся охраной, вы, конечно, хорошо его понимаете, — сказал мистер Робинсон; его глаза сверкнули. — Вы с вашим мужем отлично выполнили свою работу, миссис Бересфорд. Мы у вас в неоплатном долгу. Полковник Пайкэвей говорил мне, что именно вы были инициатором этого расследования.

— Просто так случилось, — смущенно ответила Таппенс. — Мне… мне стало очень любопытно. И захотелось узнать… о некоторых вещах…

— Да, я могу в это поверить. Теперь, полагаю, вы испытываете столь же естественное любопытство и хотите знать, что же все это такое?

Таппенс смутилась еще больше, и ее речь стала немного бессвязной.

— Ну… ну конечно… То есть… я понимаю, что все это большой секрет… и что нам не надо задавать вопросы, потому что вы все равно не сможете рассказать всего… Я все это прекрасно понимаю.

— Напротив, это я хочу задать вам вопрос. И если вы сообщите мне интересующую меня информацию, то мне будет очень приятно.

Таппенс уставилась на него широко открытыми глазами.

— Я не могу себе представить… — Она замолчала.

— У вас есть какой-то список. Так, по крайней мере, сообщил мне ваш муж. Он не стал рассказывать, что это за список, — и был абсолютно прав. Список — это ваша личная тайна. Но я тоже не чужд любопытства.

И вновь его глаза блеснули. Неожиданно Таппенс поняла, что мистер Робинсон ей очень нравится.

Несколько мгновений она молчала, а потом откашлялась и стала рыться в своей вечерней сумочке.

— Все это очень глупо, — сказала миссис Бересфорд. — Даже не глупо — это настоящее сумасшествие.

— Сумасшествие, сумасшествие, — совершенно неожиданно отреагировал мистер Робинсон. — «Да, в наше время весь мир сошел с ума». Так говорит Ганс Закс, сидя под старым деревом в моей любимой опере «Мейстерзингеры»^[95]. И как же он прав!

Он взял в руки листок бумаги, который ему протянула Таппенс.

— Если хотите, можете зачитать вслух, — сказала она. — Я не возражаю.

Мистер Робинсон взглянул на листок, а потом протянул его Криспину.

— Ангус, у вас более звонкий голос, чем у меня.

Мистер Криспин взял бумагу и вполне приличным тенором с четкими интонациями зачитал:

— «Черная стрела», Александр Паркинсон, «Мэри Джордан умерла не своей смертью», викторианские фаянсовые табуреты Оксфорд и Кембридж, «улыбка — курица — вот те на», Кэй-Кэй, желудок Матильды, Каин и Авель, Любимая.

Он замолчал и посмотрел на хозяина вечера, который повернулся к Таппенс.

— Дорогая моя, — произнес мистер Робинсон. — Позвольте мне вас поздравить — у вас удивительный ум. То, что от этих улик вы смогли добраться до ваших окончательных открытий, совершенно невероятно.

— Томми мне тоже серьезно помог, — напомнила Таппенс.

— Ты же сама меня во все это втянула, — заметил Бересфорд.

— Он провел прекрасные исследования, — с уважением заметил полковник Пайкэвей. — Дата переписи была для меня крайне полезна.

— Вдвоем вы отличная пара. — Мистер Робинсон еще раз взглянул на Таппенс и улыбнулся. — И все-таки — хотя вы и не проявили никакого нескромного любопытства, — я полагаю, что вы хотите знать, в чем же тут было дело.

— Боже, — воскликнула Таппенс, — неужели вы нам расскажете? Как это мило!

— Что-то из всего этого, как вы сами догадываетесь, началось с Паркинсонов, — начал мистер Робинсон. — И в далеком-далеком прошлом. Моя собственная прабабушка была из семьи Паркинсонов, и кое-что я узнал непосредственно от нее…

Девушка, известная под именем Мэри Джордан, работала на нас. У нее были связи на флоте — мать ее была из Австрии, и она свободно говорила по-немецки.

Может быть, вы слышали, а уж ваш муж знает наверняка, что скоро будут опубликованы некоторые документы. Сейчас в политике преобладает тенденция, согласно которой секретность, которая, несомненно, необходима в некоторых случаях, не должна превращаться в фетиш. Поэтому считается, что определенные сведения, которые содержатся в секретных документах, должны быть опубликованы как часть нашей национальной истории. В течение ближайших двух лет увидят свет три или четыре тома этих сведений, подтвержденных документальными фактами. И туда, естественно, будет включена история о том, что происходило по соседству с «Ласточкиным гнездом» — так тогда назывался ваш нынешний дом.

Естественно, были утечки, которые всегда бывают во время войны или в период подготовки к ней. Были политики, обладавшие непоколебимой репутацией, о которых все были очень высокого мнения. Два или три ведущих журналиста, обладавших колоссальным влиянием на аудиторию и использовавших его не по назначению. Даже перед Первой мировой войной были люди, которые интриговали против своей собственной страны.

А после той войны появились молодые люди, выпускники университетов, которые отчаянно верили в коммунизм, а иногда даже были активными, но тайными членами компартии. Но еще более опасным было то, что фашизм становился все более популярным, а вместе с ним становилась все популярнее политика союза с Гитлером, которого рисовали борцом за мир во всем мире, способным быстро закончить войну… Ну, и так далее. Бесконечная закулисная борьба. Такое уже случалось в истории — и, несомненно, будет случаться вновь: пятая колонна и активна, и опасна, потому что ею управляют люди, верящие в свою цель, хотя среди них встречаются и те, кто преследует шкурные интересы, и те, кто рассчитывает в будущем получить неограниченную власть. Некоторые из этих документов невероятно интересны. Вы только подумайте, сколько раз люди с чистой совестью удивлялись: «Старина Б.? Предатель? Да не может такого быть. Последний человек в мире, на которого можно подумать! Ему можно абсолютно доверять!»

Идеальный случай «абсолютного доверия». Старо как мир. И всегда одно и то же. В мире бизнеса, в армии, в политической жизни. Везде есть люди с открытыми честными лицами — которых вы не можете не любить и которым не можете не доверять. Выше всяких подозрений. «Последний человек в мире». И так далее и тому подобное… Тот, кто чувствует себя во всей этой грязи как рыба в воде, как те люди, которые способны продать вам возле гостиницы «Ритц» крашеный кирпич, выдав его за золотой слиток.

И вот ваша нынешняя деревня, миссис Бересфорд, стала штаб-квартирой определенной группы людей как раз накануне Первой мировой войны. Это была такая милая патриархальная деревушка, в которой всегда жили милые люди — сплошь патриоты, работающие в различных военных учреждениях. Удобный для флота залив, симпатичный молодой морской коммандер из хорошей семьи — его отец был адмиралом. Здесь же работал милый доктор, которого обожали все его пациенты — они любили обсуждать с ним свои проблемы. Врач общей практики — вряд ли кто-то догадывался, что он был специалистом по ведению химической войны, а еще точнее — по отравляющим газам.

А позже, уже перед Второй мировой войной, в уединенном коттедже на берегу залива поселился мистер Кейн, у которого были специфические политические взгляды. Но не фашист — боже упаси. Все просто: сначала — мир, а потом уже все остальное для спасения человечества. Это учение становилось все популярнее на континенте и во многих других странах мира.

Думаю, что все это вам, миссис Бересфорд, знать совсем не обязательно — просто вы должны понимать тогдашнюю обстановку, которую очень искусно культивировали. И вот в это место и была направлена Мэри Джордан с заданием выяснить все, что возможно, о происходящем.

Она была старше меня. Когда я услышал о ней, я был восхищен той работой, которую она для нас выполнила, — мне захотелось узнать ее поближе, потому что она явно была необычной женщиной с сильным характером. Ее имя было Мэри, но все знали ее как Молли. Она отлично работала. И это настоящая трагедия, что она умерла такой молодой.

Таппенс смотрела на картину на стене, которая показалась ей знакомой. На ней был набросок головы мальчика.

— А это, случайно, не…

— Да, — ответил мистер Робинсон. — Это мальчик по имени Александр Паркинсон. Тогда ему было всего одиннадцать. Он был внуком моей двоюродной тетки. Именно так Молли попала в дом Паркинсонов в качестве няни-гувернантки. Тогда казалось, что это отличный наблюдательный пост. И никому и в голову не могло прийти… — он на секунду замолчал, — что из всего этого получится.

— Но это… это не был один из Паркинсонов? — спросила Таппенс.

— Нет, моя дорогая. Как я понимаю, Паркинсоны не имели к этому никакого отношения. Но были другие — друзья и гости, — которые оставались в доме в ту ночь. Именно ваш муж выяснил, что тот самый вечер, о котором идет речь, был вечером дня, когда происходила перепись населения, поэтому имена всех, кто спал в доме в ту ночь, должны были быть внесены в списки как имена его постоянных жителей. И одно из этих имен совпало. Дочь того врача, о котором я вам уже рассказывал, приехала в этот день навестить своего отца, как делала это регулярно. С ней были двое ее друзей. С этими друзьями все было в порядке, но позже выяснилось, что ее отец принимал активное участие во всем, что происходило в этой деревне в то время. Сама она, кажется, помогала Паркинсонам с садом за несколько недель до этого и была ответственна за то, что шпинат и наперстянка были высажены совсем рядом друг с другом. Она же принесла на кухню перемешанные листья в тот злосчастный день. Болезнь участников той еды была объяснена трагической ошибкой, которые иногда случаются. Доктор объяснил, что и раньше слыхал о подобных вещах. Его свидетельские показания во время расследования привели к тому, что был вынесен вердикт: «Несчастный случай». А тот факт, что со стола упал бокал для коктейля и разбился вдребезги, не привлек ничьего внимания.

Возможно, миссис Бересфорд, вам будет интересно узнать, что и на этот раз история повторилась. В вас стреляли из зарослей, а позже дама, которая называет себя мисс Маллинз, попыталась подсыпать яд в вашу чашку с кофе. Так вот, насколько я понимаю, она или правнучка, или внучатая племянница того самого врача-преступника, а перед Второй мировой войной являлась сторонницей Джонатана Кейна. Именно тогда Криспин и узнал о ней. Вашей собаке она тоже явно не понравилась, и пес незамедлительно принял меры. Теперь мы также знаем, что именно она убила старика Исаака.

А теперь мы можем поговорить о еще более мрачной личности. Милый, обожаемый всеми доктор был, скорее всего, убийцей Мэри Джордан, хотя в то время в это никто не поверил бы. У него были обширные научные интересы, он являлся экспертом в области ядов и участвовал в передовых исследованиях по бактериологии. Прошло шестьдесят лет, прежде чем истинные факты всплыли наружу. И только Александр Паркинсон, в то время еще школьник, начал что-то подозревать.

— Мэри Джордан умерла не своей смертью, — негромко процитировала Таппенс. — Это должен быть один из нас… Это доктор выяснил, чем в действительности занималась Мэри?

— Нет. Доктор ничего не подозревал. Это был кто-то другой. До того момента она действовала вполне успешно. Коммандер работал с ней, как и планировалось. Информация, которую она ему передавала, была достоверной. Он не понимал, что все это ничего не значащая ерунда, выдаваемая за данные большой ценности. А так называемые морские планы и секреты, которые он передавал ей, она, в свою очередь, передавала кому следует, в соответствии с инструкциями, во время визитов в Лондон в свои выходные дни. О месте и времени передачи ей сообщали дополнительно. Чаще всего это происходило в саду Королевы Мэри в Риджентс-парке или — насколько я помню — возле статуи Питера Пэна в Кенсингтонском саду. Во время этих встреч мы многое узнали о незаметных клерках из соответствующих посольств.

— Но все это происходило в прошлом, миссис Бересфорд, в далеком-далеком прошлом, — кашлянув, неожиданно продолжил рассказ полковник Пайкэвей. — История повторяется, и рано или поздно это становится ясно каждому. Ядро организации вновь собралось в Холлоуквэй. Те, кто знал о прошлом, вновь стали действовать. Может быть, именно поэтому вернулась мисс Маллинз. Вновь были задействованы некоторые тайники. Произошло несколько тайных встреч. И вновь важную роль стали играть деньги — откуда они приходят и куда уходят. Поэтому мы и прибегли к услугам мистера Робинсона. А потом вдруг появился наш старый друг Бересфорд и стал делиться со мной очень интересной информацией. Она хорошо совпадала с тем, что мы и так уже подозревали. В ожидании событий за кулисами воздвигались декорации. Все шло к тому, что в будущем страну должна будет контролировать одна известная политическая фигура, человек с определенной репутацией, число сторонников и последователей которого растет изо дня в день. И опять включился фактор «абсолютного доверия». Человек выдающихся качеств, борец за мир; о фашизме даже речи не идет, ни в коем случае! Просто это на него немножко похоже: мир для всех и материальное вознаграждение тем, кто готов сотрудничать.

— То есть вы хотите сказать, что ничего еще не закончилось? — Глаза Таппенс были широко распахнуты.

— Знаете ли, сейчас мы знаем практически все, что нам необходимо на данном этапе. И во многом это произошло благодаря вам двоим — особенно информативной оказалась хирургическая операция на желудке лошади-качалки.

— Матильды! — воскликнула Таппенс. — Я очень рада! С трудом могу в это поверить. Желудок Матильды!

— Лошади вообще удивительные существа, — заметил полковник. — Никогда не знаешь, чего от них ждать, — начиная еще с Троянского коня.

— Надеюсь, что Любимая тоже оказалась полезной, — сказала Таппенс. — Но если ничего еще не закончилось… А у нас дети…

— Не закончилось, — сказал мистер Криспин, — но вам не о чем беспокоиться. Ваша часть Англии стерильна. Осиное гнездо обезврежено. У нас есть основания предполагать, что они перебрались в район Бёри-Сент-Эдмундс. А за вами мы будем продолжать присматривать, так что не стоит беспокоиться.

Таппенс вздохнула с облегчением.

— Хорошо, что вы мне об этом сказали. Понимаете, иногда моя дочь Дебора приезжает к нам погостить и привозит троих своих детей…

— Вам не стоит волноваться, — сказал мистер Робинсон. — Кстати, после дела «Икс или игрек?» что произошло с ребенком, которому принадлежала книжка со стишками «Гуси-гуси…» и так далее? Вы его усыновили?

— Бетти? — уточнила Таппенс. — Да. Она отлично окончила университет и теперь в Африке — проводит исследование образа жизни тамошних людей, что-то в этом роде. Многие молодые люди сейчас этим интересуются. Она лапочка и очень счастлива.

Мистер Робинсон прочистил горло и встал.

— Я хочу предложить тост за мистера и миссис Бересфорд — в знак благодарности за ту услугу, которую они оказали Отечеству.

Все с энтузиазмом выпили.

— И, если позволите, еще один — за Ганнибала.

— Вот видишь, Ганнибал, — сказала Таппенс, гладя собаку по голове. — За тебя тоже выпили. Это все равно что стать рыцарем или получить медаль. Только пару дней назад я читала «Графа Ганнибала» Стенли Уэймана…

— Помню, читал в детстве, — сказал мистер Робинсон. — «Тот, кто тронет моего брата, будет иметь дело с Таванной», если я не ошибаюсь… Вы не помните, Пайкэвей? Ганнибал, можно похлопать вас по плечу?

Пес сделал шаг в его сторону, мужественно перенес похлопывание по плечу и слегка вильнул хвостом.

— Сим посвящаю тебя в графы этого Королевства.

— Граф Ганнибал. Ну разве это не очаровательно? — воскликнула Таппенс. — Ты должен этим очень гордиться!

Примечания

1

Не так ли? (фр.).

(обратно)

2

Как? (фр.).

(обратно)

3

Нет, нет (фр.).

(обратно)

4

О, конечно, конечно! (фр.).

(обратно)

5

Спасибо (фр.).

(обратно)

6

Прекрасно (фр.).

(обратно)

7

Мания величия (фр.).

(обратно)

8

Никогда (фр.).

(обратно)

9

«Сад лебедей» (фр.).

(обратно)

10

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

11

Старина (фр.).

(обратно)

12

Бедная малышка (фр.).

(обратно)

13

Нет, нет (фр.).

(обратно)

14

Джеймс Элрой Флекер (1884–1915) — английский поэт, представитель Парнасской школы. Это стихотворение — одно из самых любимых у Агаты Кристи; она цитирует его в целом ряде своих произведений. (Пер. Г.В. Державина).

(обратно)

15

Эндрю Лэнг (1844–1912) — британский (шотландский) писатель, переводчик, историк и этнограф; занимался собиранием детских волшебных сказок.

(обратно)

16

Итон — одна из самых известных частных школ в Англии.

(обратно)

17

Моулсворт Мэри-Луиза (1839–1921) — британская (шотландская) детская писательница, которая в 1875 г. издала книгу под названием «Расскажи мне сказку».

(обратно)

18

Стэнли Джон Уэйман (1855–1928) — английский писатель, автор исторических романов, которого часто называли Романтическим Принцем.

(обратно)

19

«Остров сокровищ», «Похищенный», «Катриона», «Черная стрела» — знаменитые романы Р.Л. Стивенсона.

(обратно)

20

У. Шекспир. «Ричард III». Пер. А.В. Дружинина.

(обратно)

21

Наперстянка пурпурная — многолетнее травянистое растение, иногда используемое в украшении сада; содержит дигиталис, вещество, при передозировке являющееся смертельным ядом.

(обратно)

22

Игра слов. Андервуды (Underwoods) можно перевести с английского как «живущие под сенью леса», а Овервуды (Overwoods) — как «живущие над лесом».

(обратно)

23

Листочки околоцветника могут иметь любую форму, кроме нормальной: резную, скрученную винтом, волнистую и т. д.

(обратно)

24

Зеленоцветные тюльпаны.

(обратно)

25

Мастер — традиционное вежливое обращение слуг к сыну-подростку хозяев.

(обратно)

26

Так бывает написано на фурах для междугородных перевозок (англ. LONG VECHILE).

(обратно)

27

В переносном смысле используется для обозначения «обременительного, никому не нужного имущества».

(обратно)

28

По-английски Литтл значит «маленький».

(обратно)

29

Викторианская эпоха — период правления королевы Виктории (1837–1901); считается временем наивысшего расцвета Великобритании.

(обратно)

30

Дело Джейн Финн описывается в романе А. Кристи «Таинственный противник».

(обратно)

31

Au pair (фр. обоюдный) — термин, применяемый для обозначения молодых людей, живущих в чужой стране или чужом регионе в принявшей их семье и делающих определенную работу (чаще всего присматривающих за детьми). В качестве компенсации они получают питание, помещение (комнату) для проживания и карманные деньги на расходы, а также возможность выучить язык данной страны.

(обратно)

32

Социальное мероприятие, во время которого домохозяйки обсуждают последние сплетни и вопросы благотворительности.

(обратно)

33

Герцоги Мальборо являются одними из самых титулованных представителей высшего света Великобритании. Некоторые представители этой семьи известны своим распутным поведением.

(обратно)

34

Имеется в виду Первая мировая война.

(обратно)

35

Дирижабли времен Первой мировой войны, состоявшие на вооружении германского флота и армии. Всего за период 1899–1937 гг. было построено 119 цеппелинов.

(обратно)

36

Фройлен — вежливое обращение к девушке в Германии.

(обратно)

37

Имеется в виду «страсбургский пирог» — паштет из гусиной печени с различными добавками.

(обратно)

38

Буква английского алфавита К произносится как «кей».

(обратно)

39

Жену Вильгельма Завоевателя действительно звали Матильда Фландрская.

(обратно)

40

Многолетнее травянистое декоративное растение.

(обратно)

41

Исаак путает два слова: Лок — зáмок (англ.) и Лох — озеро (шотл.).

(обратно)

42

Lаne (англ.) — железнодорожная ветка. Произносится как «лэйн».

(обратно)

43

Сорт салата.

(обратно)

44

В «Алисе в Зазеркалье» Белая Королева, споря с Алисой, говорит, что поверить в невозможные вещи легко — ей самой «иногда удавалось поверить в шесть невозможных вещей утром до завтрака».

(обратно)

45

Имеется в виду араукария. Уртикария — латинское название крапивницы, кожного заболевания.

(обратно)

46

В этом здании находится Центральный архив Великобритании.

(обратно)

47

Об этом рассказывается в романе А. Кристи «Икс или игрек?».

(обратно)

48

Эрар Себастьен (1752–1831) — французский мастер по изготовлению музыкальных инструментов.

(обратно)

49

Один из самых известных классических вальсов Иоганна Штрауса-сына, написанный в 1866 г.

(обратно)

50

Имеется в виду прелюдия Шопена «Капли дождя»; в ней повторяется один и тот же звук, воспринимаемый многими слушателями как капли дождя, стучащие по крыше.

(обратно)

51

Настоящее имя Таппенс; в переводе с англ. «благоразумие».

(обратно)

52

См. роман «Икс или игрек?».

(обратно)

53

См. роман А. Кристи «Таинственный противник».

(обратно)

54

Лосьон для волос.

(обратно)

55

Императрица Евгения (урожд. Эухения Палафокс, 1826–1920) — последняя императрица Франции, супруга Наполеона III. Славилась красотой и была законодательницей мод для всей Европы.

(обратно)

56

Один из крупнейших универмагов Лондона.

(обратно)

57

В соответствии с библейской притчей, добрый самаритянин — образец милосердия, всегда готовый оказать бескорыстную помощь попавшему в беду человеку.

(обратно)

58

Соответствует чину капитана 2-го ранга.

(обратно)

59

Оппенхайм Эдвард Филипс (1866–1946) — английский романист, писавший в жанре триллера.

(обратно)

60

Перчатки без пальцев.

(обратно)

61

«Для детей. Краткий репетитор» (фр.).

(обратно)

62

Этот персонаж ранее встречался в романах А. Кристи «Кошка среди голубей» и «Пассажир из Франкфурта».

(обратно)

63

Хэмпстед-Хит — лесопарковая зона на севере Лондона.

(обратно)

64

Китс Джон (1795–1821) — выдающийся поэт младшего поколения английских романтиков.

(обратно)

65

Имеются в виду дочери Каина. Согласно Библии, они вечно говорили «еще, еще» и никогда не были удовлетворены.

(обратно)

66

Чтобы культивировать свой сад (фр.).

(обратно)

67

Столица Непала.

(обратно)

68

Тайлер Уолтер (Уот) (1341–1381) — предводитель крупнейшего в средневековой Англии крестьянского восстания, которое произошло в 1381 г.

(обратно)

69

Пэр — представитель высшего дворянства страны, пользующийся особыми политическими привилегиями.

(обратно)

70

Речь идет о XIX в.

(обратно)

71

Официальное лицо, которое проводит досудебное расследование любого случая насильственной смерти.

(обратно)

72

Имеется в виду сорт салата.

(обратно)

73

Комплименты (фр.).

(обратно)

74

Имеется в виду английская детская считалочка.

(обратно)

75

Настольная игра, разновидность лото.

(обратно)

76

На английском языке ДКП пишется как — по светскому протоколу, эти буквы писались на визитной карточке, которую оставляли в приемной, если не заставали хозяев дома.

(обратно)

77

Женская общественная организация в Англии, основной целью которой являлось изменение роли женщины в современном обществе.

(обратно)

78

Миледи — официальное обращение к женщине, обладающей наследственным дворянством.

(обратно)

79

Имеется в виду Освальд Мосли (1896–1980), британский политик, баронет, основатель Британского союза фашистов.

(обратно)

80

Перевод Е.К. Кистеровой.

(обратно)

81

Имеется в виду гонка по Темзе между командами гребных клубов Оксфордского и Кембриджского университетов. Является старейшим и престижнейшим соревнованием по академической гребле. Проводится с 1829 г.

(обратно)

82

Имеется в виду Непобедимая армада — крупный военный флот (130 кораблей), собранный Испанией в 1586–1588 гг. для войны с Англией.

(обратно)

83

Старинная испанская золотая монета.

(обратно)

84

Грин — от английского Grin — «улыбка». Эн — от английского Hen — «курица» (в некоторых случаях первая буква не произносится). Ло — от английского Lo — «вот те на».

(обратно)

85

Цвет Кембриджского гребного клуба — голубой, Оксфордского — синий.

(обратно)

86

Имеются в виду английские слова Lo (вот те на); hen (курица) и grin (улыбка) — Lohengrin — имя главного героя оперы Р. Вагнера «Лоэнгрин».

(обратно)

87

Лоэнгрин впервые появляется на сцене в ладье, запряженной лебедем.

(обратно)

88

Вязаные свитера, выполненные в традиционной шотландской манере (пестрые цвета и горизонтальные полосы).

(обратно)

89

Один из видов магнолии.

(обратно)

90

Принятое в историографии название народного движения 1212 г.

(обратно)

91

Резня в Париже, в которой католики уничтожали гугенотов, произошла в ночь с 23 на 24 сентября 1572 г.; известна под названием Варфоломеевской ночи.

(обратно)

92

Добросовестная, надежная (лат.).

(обратно)

93

Одна из героинь романа Ч. Диккенса «Давид Копперфильд», весьма мстительная и вспыльчивая по натуре особа.

(обратно)

94

По велению королевы (фр.).

(обратно)

95

Опера Р. Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры» (1867), которая считается вершиной творчества композитора.

(обратно)

Оглавление

ВТОРОЙ УДАР ГОНГА

  Сервиз «Арлекин»

  Второй удар гонга

  Дело о любви

  Желтые ирисы

  Цветок магнолии

  Случай в Поллензе

  Вместе с собакой

  Таинственное происшествие во время регаты

ВРАТА СУДЬБЫ

  КНИГА ПЕРВАЯ

    Глава 1 В основном о книгах

    Глава 2 «Черная стрела»

    Глава 3 Визит на кладбище

    Глава 4 Кругом одни Паркинсоны

    Глава 5 Благотворительный базар «Белый слон»[27]

    Глава 6 Проблемы

    Глава 7 Новые проблемы

    Глава 8 Беседа с миссис Гриффин

  КНИГА ВТОРАЯ

    Глава 1 Давным-давно

    Глава 2 Знакомство с Матильдой, Любимой и Кэй-Кэй

    Глава 3 Шесть невозможных вещей до завтрака[44]

    Глава 4 Поездка на Любимой; Оксфорд и Кембридж

    Глава 5 Методы расследования

    Глава 6 Мистер Робинсон

  КНИГА ТРЕТЬЯ

    Глава 1 Мэри Джордан

    Глава 2 Таппенс ведет поиск

    Глава 3 Томми и Таппенс обмениваются результатами

    Глава 4 Вскрытие Матильды

    Глава 5 Беседа с полковником Пайкэвеем

    Глава 6 Врата Судьбы

    Глава 7 Досудебное расследование

    Глава 8 Воспоминания о дядюшке

    Глава 9 Молодежная команда

    Глава 10 Нападение на Таппенс

    Глава 11 Ганнибал показывает зубы

    Глава 12 Оксфорд, Кембридж и Лоэнгрин

    Глава 13 Визит мисс Маллинз

    Глава 14 Садовая интрига

    Глава 15 Ганнибал вместе с мистером Криспином приступают к службе

    Глава 16 Птицы летят на юг

    Глава 17 Заключение: обед у мистера Робинсона