Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (fb2)

- Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь [сборник] 2950K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джордж Генти

Джордж Генти
Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)

* * *

Об авторе

Имя плодовитого английского писателя Джорджа Альфреда Генти почти неизвестно современному российскому читателю, а когда-то книги Генти были очень популярны, и не только среди британских и североамериканских читателей. Джордж Генти родился 8 декабря 1832 года в местечке Трампингтон, близ Кембриджа. Он рос болезненным ребенком, много времени вынужден был проводить в постели и поэтому пристрастился к чтению, предпочитая исторические романы и приключенческую литературу. Будущий писатель окончил Вестминстерскую школу в Лондоне и поступил в Кембриджский университет. В студенческие годы он начал увлекаться спортом. Университетского курса Генти не закончил, поскольку началась Крымская война. Кембриджский студент поступил вольноопределяющимся в армейскую медицинскую службу. Его направили в Крым; там санитар-доброволец ужаснулся условиям, в которых воевали его соотечественники. Своими впечатлениями молодой человек делился с отцом. Письма сына отец отсылал в газету «Морнинг Адвертайзер», и они регулярно публиковались. Так началась журналистская карьера Джорджа Альфреда.

Выйдя в отставку в звании капитана (1859), Генти женился на Элизабет Финьюкейн, родившей ему четверых детей, но рано ушедшей из жизни (1865). В год смерти жены Дж. А. Генти начал работать в газете «Стандард» в качестве специального военного корреспондента. Начинающий спецкор быстро завоевал популярность своими очерками о войне Сардинского королевства с Австрийской империей. В дальнейшем удачливый журналист наблюдал за британской карательной экспедицией в Абиссинии, писал репортажи о Франко-прусской войне, рассказывал жителям Туманного Альбиона о войне с государством Ашанти на западе Африки, о мятеже карлистов в Испании, о Сербском национальном восстании 1876 года, об открытии Суэцкого канала; впоследствии работал в России, Индии, Палестине. Надо сказать, что Генти был убежденным глашатаем Британской империи и в своих сочинениях пропагандировал ее большие и малые успехи, что не раз ставили ему в вину критики. Из пишущей братии на творчество писателя больше всего повлиял историк Томас Карлейль (1795–1881), с его пропагандой культа героев.

Литературная слава пришла к Генти после публикации в конце 1870 года написанной двумя годами ранее книги «Вон из пампасов». Эту книгу Генти создал на основе историй, которые по вечерам рассказывал своим собственным детям. В дальнейшем писатель работал в двух главных направлениях. Во-первых, он рассказывал о странах, которые посетил по заданиям редакции в качестве корреспондента. Таковы «Отчаянный храбрец. Рассказ о войне Ашанти» (1884), «Молодые франтирёры и их приключения во время Франко-прусской войны» (1872) и многие другие. В этих книгах Генти обильно использовал личные впечатления, а также наблюдения, собранные во время поездок по свету. Надо сказать, что в некоторых книгах, помимо пропаганды колониальной империи, встречаются и откровенно расистские выпады, за что писателю не раз доставалось от либеральных политиков и прогрессивной критики. Другим направлением литературного творчества Генти было историческое. Здесь Генти проявил себя очень аккуратным исследователем. Прежде чем приступить к работе над книгой, он внимательно изучал источники, причем старался не замыкаться на одной-единственной точке зрения. Как правило, писатель выбирал в герои молодых людей: деятельных, энергичных, мужественных, честных, исповедующих высокие моральные ценности.

Генти оказал влияние на многих британских авторов приключенческой литературы. Появилось даже определение «роман в традициях Генти». Эти «традиции» поддерживались в англоязычной литературе до середины 1930-х годов. Исторические приключенческие повести Генти охватывают огромный период мировой истории: от времен Древнего Египта до вооруженных конфликтов первой половины XIX века. Одной из лучших книг исторического жанра по праву считается «Вульф Саксонец» (1895), действие которого происходит во времена норманнских завоеваний. К историческому циклу относится и роман «Лев Святого Марка», переносящий читателя в блестящую для Венеции эпоху XIV века. В историческом цикле Генти есть и книга, освещающая один из ключевых моментов истории нашего отечества: «Через российские снега: повесть об отступлении Наполеона из Москвы» (1896). Часто можно слышать, что перу Генти принадлежат 122 книги. Это не совсем так, потому что не менее половины этих книг являются перепечатками самостоятельных эпизодов из более крупных произведений. Умер Джордж Альфред Генти 16 ноября 1902 года на борту своей яхты, заякоренной у берегов графства Дорсет. Он оставил неоконченной повесть о великом флотоводце Горацио Нельсоне («Умением и смелостью»). Эту повесть дописал и издал в 1905 году сын писателя капитан С.Г. Генти.

Анатолий Москвин

Лев Святого Марка

Предисловие

В истории найдется не много периодов, более интересных и удивительных, чем история возникновения и расцвета Венеции. Основанная в V столетии на нескольких песчаных островах в мелководной лагуне Адриатического моря беглецами из Италии, искавшими себе здесь убежища, Венеция с течением времени превратилась из маленькой общины в одно из самых могущественных государств Европы. Она властвовала над океаном, покорила немало земель на побережье Адриатического моря, положила предел все возраставшему могуществу Турции, подчинила себе Константинополь, победоносно отразила все попытки соперников сокрушить ее силу и явилась средоточием всемирной торговли, почти такой же обширной, какую ведет Англия в наши дни.

Венецианская республика управлялась так называемым Великим Советом, верховным правительственным учреждением, во главе которого стоял дож, верховный правитель Венеции, избиравшийся пожизненно.

Рассказ, который мы предлагаем вниманию наших читателей, относится не ко времени полного расцвета Венецианской республики, а к эпохе самой тяжелой ее борьбы за существование, когда ей приходилось одновременно обороняться против соединенных сил Генуи, Падуи и Венгрии. Зато в эти тяжкие для нее годы с особенным блеском проявились лучшие качества, отличавшие граждан Венецианской республики, – мужество, любовь к родине и самоотречение, не отступающее ни перед какими жертвами.

В настоящее время Венеция входит в состав Итальянского королевства. Это чрезвычайно красивый и своеобразный город, в котором путешественник с удивлением видит вместо улиц каналы, а вместо экипажей – лодки (гондолы). В тихих лагунах отражаются великолепные фасады домов, из которых многие сохранились еще с тех времен, когда Венеция была самостоятельным государством.

Глава I. Венеция

– Едва ли у вас на вашем окутанном туманами острове удается наслаждаться такими восхитительными ночами, как эта ночь, Фрэнсис?

– Ты ошибаешься, – заступился за свое отечество тот, к кому был обращен этот вопрос, – у нас на Темзе мне не раз случалось любоваться подобными же чудными ночами. Часто, стоя на ступенях лондонского собора Святого Павла, я следил за отражением в водах Темзы луны и огней из освещенных домов да скользящих по реке лодок, совершенно так, как мы это делаем в настоящую минуту. Должен, однако, сознаться, – прибавил он, – что такие тихие, прекрасные ночи, как здесь, у вас в Венеции, у нас все-таки – редкость, но зато и у вас бывают туманы, которые стелятся на поверхности воды, совершенно так, как у нас.

– Поэтому-то, вероятно, тебе так нравится здесь; ты ведь очень доволен, не правда ли, что отец твой переселился в Венецию?

Фрэнсис Хэммонд помолчал некоторое время, прежде чем ответил:

– Да, я доволен тем, что имел случай увидать многое, чего дома не удалось бы мне видеть; я рад также, что выучился вашему языку. Но все-таки мне больше нравится мое отечество. Здесь все как-то иначе. У нас дома было веселее. У моего отца было двое-трое учеников, с которыми я развлекался, когда закрывали нашу лавку; разумеется, нам иногда попадало за наши шалости, но наказания бывали не строгие. Случалось, что затевались сражения между молодыми подмастерьями различных кварталов города. Тогда все хватались за палки и дубинки и дрались до тех пор, пока не являлась городская стража. Иной раз затевалась стрельба в цель; устраивались представления и другие развлечения. Да, наша молодежь умеет веселее проводить время, чем здешняя; наши юноши развязнее и свободнее, чем ваши. Вообще нам живется лучше. Если кто-нибудь совершит у нас какой-либо проступок, то ему дают возможность оправдаться. У нас нет этого страха перед тайными судилищами, как у вас; нет тайных доносов. Начать уже с того, что у нас нет вашей «Львиной пасти»^[1] и вашего «Совета Десяти»^[2].

– Фрэнсис! – в страхе воскликнул его собеседник, схватив юношу за руку, – ни слова против Совета! Нас могут подслушать! – Он бросил тревожный взгляд вокруг себя, с целью убедиться, не подслушали ли их разговор.

– Вот видишь! В том-то и дело! – сказал его собеседник. – У нас в Англии нечего опасаться человеку, у которого совесть чиста, а здесь никто не может поручиться за то, что завтра же он, совершенно безвинно, не очутился в тюрьме Святого Марка.

– Тише, тише, Фрэнсис! – с беспокойством прервал его Маттео, – поговорим лучше о чем-нибудь другом. Все, что ты говоришь, может быть, совершенно справедливо, но у нас благоразумнее не высказывать этого. Без сомнения, многое могло бы быть иначе у нас, но нельзя же иметь всего, а у нас есть многое, чем мы можем по справедливости гордиться.

– Да, вы вправе гордиться, – согласился с ним Хэммонд. – Вы владычествуете над морями, и все государства Европы стремятся стать вашими союзниками. Не будь я англичанином, я, конечно, желал бы быть венецианцем.

Оба юноши стояли у канала против дворца Святого Марка. На площади, позади них, волновалась шумная толпа. Тут рассуждали о последних новостях из Константинополя, говорили о событиях, происшедших в Генуе – ненавистной сопернице Венеции; обсуждали письмо, которое епископ Тревильский передал Совету по поручению Папы.

Месяц ярко сиял и отражался в водах лагун, по которым пробегало бесчисленное множество легких волн от сотен двигавшихся взад и вперед гондол. На ступенях набережной, находившейся очень близко к тому месту, где стояли оба приятеля, шла беспрерывная суматоха от причаливания и отчаливания лодок.

Фрэнсис Хэммонд был сыном купца из Лондона, торговавшего заморскими товарами. Отец его уже много лет тому назад прекратил свои дела на родине и завел новое дело в Венеции, надеясь в скором времени добиться и богатства, и власти в процветавшем городе. Успех превзошел все его ожидания. В те времена часто можно было за бесценок приобрести различные весьма ценные предметы торговли, в особенности когда продавались товары с захваченных генуэзских кораблей или груз с кораблей морских разбойников. Случалось, конечно, Хэммонду терпеть и убытки, так как иногда венецианские корабли в свою очередь попадали в руки генуэзских или мавританских пиратов. Благодаря своей купеческой аккуратности и опытности, мистер Хэммонд в скором времени добился видного положения в Венеции. В то время республика переживала эпоху быстрого роста. Если временами ее и тревожило вмешательство в итальянские дела Франции, Германии, Австрии и Венгрии, зато мирные торговые сношения с Германией, Англией и Францией доставляли ей несомненные выгоды. Из всех итальянских городов первенствующее место занимала Венеция. Ее местоположение у открытого моря давало ей возможность развить свой великолепный флот, с которым мог бы сравняться разве только флот генуэзский. Своему быстрому расцвету она не в меньшей степени была обязана также способностям и характеру своих граждан. Венецианцы были во многом сходны с римлянами. Удары судьбы не приводили их в отчаяние. Неудачи рождали в них только еще большую смелость, и после каждого поражения они становились даже как бы сильнее прежнего. От каких-либо народных смут или восстаний, игравших столь важную роль в истории различных соперничавших с нею итальянских государств, Венеция тоже была избавлена. Таким образом, все свои силы она могла всецело посвятить делам торговли. Всегда готовая стать на защиту слабого от притеснений сильного и оказать поддержку деньгами и войском тому государству, которому приходилось воевать с каким-либо честолюбивым соседом, Венеция попеременно становилась то на сторону Падуи против Вероны, то на сторону Вероны против Падуи; или же на сторону обеих вместе, когда им грозила опасность со стороны возраставшего в то время могущества миланцев. И почти из всех сражений Венеция выходила обогащенная и большей славой, и новыми владениями. Эта постоянная забота о чужих интересах привела, однако, к тому, что внутри страны возникли некоторые неурядицы. Бдительность, с которой Совет Десяти старался подавлять заговоры, породила ненавистную систему шпионажа. Город был переполнен шпионами; всякое малейшее проявление какого-либо неудовольствия со стороны граждан подвергалось строгому наказанию. Убийства тогда бывали почти заурядным явлением, и если жертвой оказывалось лицо мало влиятельное, то никто не придавал значения тому, что труп внезапно исчезнувшего человека выбрасывался волною лагун на берег. Такие преступления в большинстве случаев оставались безнаказанными, и если даже обнаруживали убийцу, но у него оказывались власть имущие друзья, то самым тяжким наказанием для него, и то лишь в редких случаях, была только временная ссылка.

Оба приятеля, которых мы покинули на площади, оставались там еще некоторое время, а потом смешались с толпой. В толпе теснились разодетые в шелк и бархат дворяне, бедные рыбаки с лагун, жители морских берегов и островов, подчинившиеся владычеству Венеции, греки из Константинополя, татарские купцы из Крыма, торговцы из Тира и жители Эгейских островов. Среди этой тесноты торговцы предлагали покупателям фрукты и цветы, воду и разные прохладительные напитки.

Спутник нашего юного англичанина, Маттео Джустиниани, принадлежал к одной из знатных венецианских фамилий и мог поэтому назвать по имени многих из попадавшихся им навстречу дворян и знатных лиц.

– Вот это Пизани, – сказал он, – ты уже знаешь его: славный, веселый товарищ! Матросы готовы на все для него; он будет, говорят, командовать первой эскадрой, которая выйдет в море. Как я желал бы отправиться вместе с ним! Вот, воображаю, жаркое сражение будет, когда он повстречается в море с генуэзцами. Его отец был одним из самых знаменитых наших адмиралов. Позади Пизани стоит дворянин Фиофио Дандоло, он принадлежит к одной из выдающихся венецианских фамилий. Желал бы я видеть его предка, старого знатного дожа, который взял приступом стены Константинополя и поделил восточную империю между рыцарями, принимавшими участие в Крестовых походах. Да, это был герой! Но кто же этот молодой дворянин в зеленой бархатной мантии? Ах, да! Я знаю его, это – Руджиеро Мочениго; он был сослан на два года в Константинополь за то, что убил Паоло Морозини; он-то сам утверждает, что убил его в открытом бою, но никто не верит этому. За несколько дней перед убийством они затеяли спор о том, чей род древнее. Скоро после того на ступенях церкви Святого Павла был найден труп Морозини. Находившиеся невдалеке люди услыхали чей-то крик, прибежали на этот крик и видели, как Мочениго поспешно вскочил в свою гондолу. Он уже стал отчаливать от берега, но городская стража, проходившая случайно близ его лодки, задержала Руджиеро, но так как у семейства Мочениго были в Совете большие связи, то поверили показаниям ложного свидетеля и сначала оправдали Мочениго; все, однако, были настроены против него, так что Совет был вынужден присудить Руджиеро к двухгодичной ссылке. Теперь этот срок кончился, и Мочениго только что вернулся из Константинополя. Еще до этого случая про него ходила дурная молва, впрочем, у него такие влиятельные связи, что, я думаю, он опять будет принят в обществе, как будто ничего дурного не совершил. Много у нас найдется таких молодых людей, которые не только не лучше его, но, пожалуй, еще хуже.

– Но ведь это неслыханное дело, – горячился Фрэнсис, – чтобы людям, у которых есть влиятельные связи, дозволяли совершать почти безнаказанно такие дела, за которые простого смертного повесили бы; закон должен быть одинаков как в отношении бедных, так и богатых.

– У нас и не делают различий, когда дело касается блага республики, – возразил его собеседник. – Если, например, кто-либо восстанет против правительства, то тут уже не разбирают, будет ли то знатный человек, или простой рыбак; кто бы ни был заговорщик, он подвергается заточению в наши подземные темницы.

Фрэнсис охотно еще побеседовал бы со своим приятелем, но ему надо было спешить домой, так как отец держал его строго и не позволял слоняться по улицам до поздней ночи.

Окно его комнаты выходило на один из бесчисленных маленьких каналов, впадавших в Большой канал. Освещенные фонарями и факелами гондолы скользили под окном взад и вперед, а когда он высовывался из окна, то мог различать огни лодок, плававших по Большому каналу. До его слуха доносились отрывочные слова песен, звуки гитары и веселый смех. Воздух был мягкий и теплый; вечер был такой чудный, что Фрэнсис не мог заснуть. Он мысленно переживал испытанные им вечерние впечатления и задумался о воинственных героях, о которых ему рассказывал его приятель; к тому же у него не выходила из головы молва о новых предстоящих войнах республики. Его обуяло одно страстное желание: «Если бы я был постарше, – мечтал он, – то стал бы сражаться вместе с другими». Еще живя в Лондоне, он усердно упражнялся в рыцарских играх и не изменял своим привычкам и здесь, в Венеции. По его настоятельной просьбе отец позволил ему посещать школу фехтования, где сыновья дворян и зажиточных венецианцев упражнялись в фехтовании, в бросании метательного копья и в умении владеть секирой. Он отличался силой и ловкостью, что, впрочем, признавали решительно все его товарищи. Часто он отправлялся на какой-нибудь уединенный остров и там упражнялся, стреляя из лука в цель. Он прилагал особое усердие к тому, чтобы добиться ловкости в обращении с веслом. Он скоро научился отлично управлять гондолой, и самым большим для него удовольствием было, катаясь в гондоле вместе с Джузеппе, сыном гондольера его отца, грести самому. Молодежь знатных венецианских семейств не занималась греблей и считала это занятие даже унизительным, так что Фрэнсис решался браться за весла только под покровом вечерней темноты или где-нибудь в отдаленных каналах, где не было большого движения гондол.

Утром, на другой день после свидания молодых приятелей, Фрэнсис подошел к ступенькам, где гондольеры Беппо и Джузеппе в своих черных одеяниях, опоясанные красными кушаками, стояли у гондолы, поджидая мистера Хэммонда, который хотел ехать в Маламокко для осмотра груза, прибывшего накануне из Азова. Увидя Фрэнсиса, Джузеппе выскочил на берег.

– Я узнал тут об одной гондоле, синьор Фрэнсис, которая как раз будет подходящая для вас; вы можете купить ее за сущий пустяк.

– Неужели! Где же я могу посмотреть на нее, Джузеппе?

– Гондола принадлежит одному человеку из Лидо. Два года тому назад владелец построил ее для гонок, но потом заболел и не мог пользоваться ею; теперь он охотно продал бы гондолу, так как она слишком легка для обыкновенной работы; уж так легка, как ореховая скорлупа. Она обошлась ему в четыре дуката, но он охотно уступит за два, она теперь совсем ему не нужна.

– Что же, это очень выгодно для меня, Джузеппе. Я давно подыскиваю себе подходящую лодку. Твоя гондола вполне годится для моего отца, а для меня она слишком тяжела. Сегодня же вечером мы прокатимся в Лидо и осмотрим гондолу, про которую ты говоришь.

Беппо и его сын сняли куртки и в своих белоснежных рубашках и черных шароварах, с красными шарфами и лентами вокруг шляп, заняли свои места, – один у носа гондолы, а другой – у руля. Хэммонд опустился на подушки посредине лодки, и гондола плавно и бесшумно поплыла по каналу. Фрэнсис очень сожалел о том, что не мог сопровождать отца, так как по утрам он должен был посещать школу, в которой преподавались главным образом иностранные языки; в те времена в школах вообще мало обращали внимания на другие предметы. В этой школе он сталкивался с сыновьями знатных венецианских семейств, там же он впервые встретился с Маттео Джустиниани, который был теперь лучшим его другом. Маттео, как и все венецианские дворяне, стремился к тому, чтобы отличиться в искусстве владеть оружием. Он восторгался силой и ловкостью Фрэнсиса, но у самого Маттео не хватало выдержки, чтобы проделывать те упражнения, благодаря которым его друг добился своего искусства. Частенько они толковали и даже спорили о любви молодого англичанина к гребле.

– Не подобает молодому дворянину, Фрэнсис, – уверял итальянец, – трудиться так, как работает простой гондольер; ведь этим людям платят за их труд; и что же это за удовольствие – грести до полнейшего изнеможения сил; этого я не понимаю. Я ничего не имею против того, когда ты увлекаешься в школе фехтования, где обучают владеть оружием, так как, не умея владеть мечом и кинжалом, нельзя сделаться героем; ну а умение грести для этого вовсе не требуется.

– Но мне это доставляет большое удовольствие, Маттео; видишь, какие у меня крепкие мускулы. И ты мог бы сделаться таким же сильным, если бы решился работать веслом. Ты представить себе не можешь, какое удовольствие испытываешь, когда гондола послушно повинуется каждому движению твоей руки.

– Ну, я охотно предоставляю это дело рукам других!

Вечером Фрэнсис поехал с Джузеппе к лагунам, чтобы осмотреть там лодку, и пришел в восторг, когда увидал гондолу. Она была легка, как скорлупа; дерево в ней было чрезвычайно тонкое, и при этом сразу видно было, что она крепко и прочно построена.

– Я неохотно расстаюсь с ней, – сказал молодой рыбак, хозяин лодки. – Я испытывал ее два или три раза; она летит как стрела, но у меня лихорадка, и я уже не могу участвовать в гонках. А времена теперь плохие, приходится поневоле расстаться с ней.

Фрэнсис и Джузеппе испытали лодку и пришли в такой восторг от ее легкости и быстроты, с какой она мчалась по воде, что Фрэнсис тотчас же уплатил требуемую за нее сумму. Приобретение лодки доставило ему, кроме того, еще другую радость, так как отец разрешил ему теперь подольше оставаться вне дома и предпринимать более дальние поездки. Теперь не проходило почти ни одного вечера без того, чтобы Фрэнсис не катался по лагунам в своей гондоле, и матросы, мимо которых часто даже ночью скользила его маленькая ладья, дружелюбно кивали англичанину головой.

Глава II. Заговор

– Кто эти дамы, Маттео? – спросил Фрэнсис однажды вечером своего друга, когда они в сопровождении Джузеппе катались по Большому каналу и молодой венецианец поклонился двум девушкам, проплывавшим мимо них в гондоле.

– Это мои родственницы, Мария и Джулия Полани; они только недавно возвратились с Корфу. Их отец один из богатейших купцов в нашем городе; последние три года он провел на Корфу, где находятся главные его торговые склады. Род Полани очень древний, и из него даже избирались дожи. Молодые девушки считаются одними из богатейших наследниц в Венеции, так как братьев у них нет. Мать их умерла вскоре после того, как родилась Джулия.

– Они выглядят еще очень молодыми, – заметил Фрэнсис.

– Марии только что минуло шестнадцать, а сестра моложе ее на два года.

– А кто же пожилая дама, сидевшая рядом с ними?

– Эта особа, – отвечал небрежно Маттео, – состоит при них еще с самого их детства и пользуется большим доверием самого Полани. – Однако действительно твоя гондола замечательная, – прервал венецианец самого себя, – она так и мчится.

– Не правда ли? Как стрела! Ты приходи как-нибудь вечером, Маттео, когда мы вдвоем с Джузеппе сядем на весла и будем грести.

– Да, хорошо иметь такую быстроходную лодку, – заметил Маттео задумчиво. – Представь себе, если ты, например, попадешь в какую-нибудь неприятную историю и за тобой будет гнаться по пятам лодка городской стражи!

– Надеюсь, что я никогда не подам повода к тому, чтобы меня преследовала городская стража. Ну, а если бы мне пришлось удирать, то вряд ли кому удастся нагнать мою гондолу, будь у него даже двое гребцов против меня одного. Впрочем, ты прав, никогда наперед нельзя знать, что может случиться.

Спустя несколько дней после этого разговора Фрэнсис поздно вечером возвращался домой по безлюдному каналу, как вдруг кто-то окликнул его с берега.

– Может, подвезем этого человека, синьор Фрэнсис? – спросил Джузеппе, так как уже не раз им случалось оказывать подобные услуги какому-либо запоздалому незнакомцу.

Фрэнсис греб, как и Джузеппе, в одной рубашке, без верхнего платья, и в темноте его часто принимали за простого гондольера. Такие похождения доставляли ему большое развлечение. Когда им случалось подвозить в гондоле кого-либо к условленному месту, Фрэнсис, разглядывая ночного пассажира, часто размышлял о том, кто такой этот незнакомец и куда он спешит, не игрок ли он, который отыскивает своих сотоварищей в глухом кабачке. Впрочем, ему было безразлично, куда бы ни пожелал проехать пассажир, а для Джузеппе приманкой служила награда за его труды.

Фрэнсис отвечал на вопрос Джузеппе утвердительным кивком головы, и они направили лодку к берегу.

– Вы, должно быть, не торопитесь на боковую? – сказал человек, подозвавший их к себе.

– Если нам платят хорошо, то нам ничего не стоит не поспать час-другой, – отвечал Джузеппе, который всегда в таких случаях вел разговор.

– Знаете ли вы, где остров Сан-Николо?

– Да, дорогу-то мы знаем, но это далековато отсюда.

– Вам придется там подождать меня час или два; а я вам заплачу за это полдуката.

– Что же, мы согласны, – пробормотал Фрэнсис.

Сан-Николо был маленьким песчаным клочком суши, расположенным в стороне от группы других островов. На нем жило несколько бедных рыбаков, и у Фрэнсиса явилось сильное желание узнать, за каким делом мог человек, по разговору и одежде, очевидно, принадлежащий к знатному роду, ехать в такой поздний час на этот остров; во всяком случае, тут было что-то таинственное. Когда незнакомец уселся в лодке, Фрэнсис при сиянии звезд заметил, что на нем была маска. В гондоле воцарилась тишина. Когда же путники уже почти приблизились к своей цели, незнакомец прервал молчание.

– Вы прекрасно гребете, – молвил он. – Если вы согласны, то в скором времени я опять найму вас.

– Мы всегда готовы зарабатывать деньги, – пробормотал Фрэнсис преднамеренно измененным голосом.

– Хорошо, когда мы поедем обратно, я вам скажу, когда вы мне опять будете нужны. Надеюсь, что вы сумеете держать язык за зубами, если это понадобится?

– На этот счет будьте спокойны, – отвечал Джузеппе. – Заткнете наши глотки серебром, так мы уж будем молчать.

Несколько минут спустя нос гондолы со скрипом врезался в песчаный берег острова. Незнакомец выскочил из лодки и, сказав: «Может быть, я вернусь не ранее, как часа через два», – быстро удалился.

– Скажите, ради Бога, как же это вы, сеньор Фрэнсис, согласились на поездку в эту глухую местность? – вскричал Джузеппе, как только их пассажир исчез из виду. – Мне самому очень приятно заработать полдуката, который мне поможет обзавестись к будущему празднику новой курткой с серебряными пуговицами, а все-таки ехать в такую даль слишком рискованно, ведь будет очень поздно, прежде чем мы доберемся до дому. Если ваш отец проведает об этом, он очень рассердится.

– Разумеется, если я согласился, то не ради твоей куртки с серебряными пуговицами. Я согласился потому, что эта поездка обещает какое-нибудь приключение. Что-нибудь тут да кроется! Дворянин, – а по всему видно, что наш незнакомец дворянин, – никогда бы не поехал в такую позднюю пору на остров Сан-Николо без какой-либо особой причины. Вероятно, там происходит какое-нибудь тайное сборище; я заметил сегодня в лагунах несколько лодок, которые плыли в этом же направлении. Мне хочется непременно дознаться, в чем тут дело и что тут творится.

– Лучше не делать этого, сударь, – предупредил его серьезным тоном Джузеппе. – Если там затевается какой-нибудь заговор, то всего лучше нам не вмешиваться. Мы еще можем пострадать за это. Мне сдается, что всего лучше нам убраться отсюда подобру-поздорову.

– Нет, мне хотелось бы все-таки узнать, что там происходит, Джузеппе. Чем же мы рискуем? Я полагаю, что пока мы на воде, так нам никакие преследователи не страшны. Ты останься здесь, Джузеппе, а я последую за незнакомцем и постараюсь разведать, в чем там дело. Ты спустишь лодку на воду и будешь поджидать меня. В случае чего я смогу прибежать сюда, вскочить в лодку, и мы умчимся.

Фрэнсис со всевозможными предосторожностями тихо подкрался к рыбачьим хижинам, стоявшим разбросанно на острове, но ни в одной из них он не мог заметить даже и признака жизни; нигде не слышно было ни одного голоса. Он знал, что в глубине острова есть еще несколько домиков, но так как было темно, а с местностью он не был знаком, то решил, что благоразумнее вернуться назад к своей лодке.

– Я не мог отыскать и следов нашего незнакомца, Джузеппе.

– Тем лучше, синьор Фрэнсис! Скажу вам откровенно, что я от души рад, что вы вернулись назад. Я постараюсь часочек поспать и вам советую сделать то же самое.

Но Фрэнсис не думал о сне; он сел на свое место в гондолу и стал думать, стоит ли ему заниматься дальнейшим расследованием этого дела. Джузеппе скорчился на дне лодки, и через несколько минут его равномерное дыхание доказывало, что он крепко заснул. Прошло совсем немного времени, и Фрэнсис, услыхав приближавшиеся к лодке шаги, тихонько толкнул его. Англичанин медленно приподнялся со своего места и стал потягиваться, делая вид, что только что пробудился после крепкого сна.

– Доставьте меня обратно на то место, откуда я вас позвал, – сказал незнакомец, садясь в лодку, и прислонился к подушкам.

Молодые люди опустили весла в воду, и гондола поплыла назад в город. Когда они добрались до устья Большого канала и собирались свернуть в сторону, из-под моста, навстречу им, выступила шестивесельная гондола, с которой раздался громкий голос:

– Стой! Именем Республики! Кто вы такие?

– Вперед! – вскричал незнакомец, быстро привстав со своего сиденья, – гребите скорее! Десять дукатов, если мы скроемся от них!

Фрэнсис двумя ударами весел повернул лодку так, что преследователи очутились сзади, и тогда он и Джузеппе изо всей мочи налегли на весла. Как стрела, понеслась лодка по воде. Галера нагоняла их. Офицер, начальник галеры, громким голосом подбадривал своих гребцов. Фрэнсис понял, что их гондоле не уйти от преследователей и, когда галера была от них уже на расстоянии нескольких ударов весел, быстро свернул в маленький боковой канал. Галера, захваченная врасплох этим внезапным поворотом гондолы, проскочила мимо бокового канала и отстала.

– Сейчас в первый канал направо, – шепнул Фрэнсис и опять быстрым поворотом направил гондолу вперед. Несколько минут спустя они наконец потеряли из виду своих преследователей и теперь могли спокойно ехать к назначенному месту.

– К собору Святого Павла! – приказал незнакомец. – Однако отличились же вы, – прибавил он. – Видно, что вы мастера своего дела, вы гребли с такой быстротой, что задали-таки работенку этим лентяям на галере. Хотя у меня нет причин опасаться их погони, но нет и желания подвергать себя их допросам.

Он отдал Джузеппе обещанные деньги и сказал:

– В четверг! К половине одиннадцатого.

Джузеппе немного замешкался с ответом.

– Знаете что, синьор, это опасная служба, – сказал он. – Офицеры республики не любят, чтобы с ними шутили и не повиновались их приказаниям. В следующий раз нам, может быть, не удастся так счастливо отделаться от них!

– Но если вам платят так хорошо, то и вы можете быть посмелее, – сказал незнакомец, отворачиваясь от них, как бы желая прервать всякие дальнейшие объяснения. – К тому же в следующий раз мы можем и не встретить их.

Так они расстались. В промежуток времени до дня, назначенного для следующей встречи, Фрэнсис серьезно обдумывал вопрос, стоит ли продолжать эти приключения; наконец он решил до поры до времени не прерывать их, так как никакой серьезной опасностью эти ночные плавания пока ему не угрожали. С своей стороны Джузеппе размышлял о том же, но он не особенно долго колебался, так как полученные им десять дукатов представляли большой соблазн для бедняка-гондольера. Еще одна такая получка, думал он, и ему удастся купить себе гондолу, жениться и обзавестись собственным хозяйством. Но еще прежде, чем истек установленный срок, Фрэнсис узнал от Маттео Джустиниани такие новости, которые сильно заинтересовали его.

– Помнишь ли ты мою кузину Марию Полани, которую мы недавно вечером встретили на Большом канале?

– Конечно, помню, Маттео, а что же с ней?

– Представь себе только! Руджиеро Мочениго, которого я тебе показал тогда на Пиацце^[3], человек, который по подозрению в убийстве был два года в ссылке, вздумал свататься и просить ее руки!

– Но ему, конечно, отказали? – спросил негодующе Фрэнсис.

– Да, конечно. Отец Марии сказал ему, что согласится скорей видеть свою дочь мертвой, нежели женой убийцы. Произошла очень бурная сцена, как мне говорили, и Руджиеро удалился, поклявшись, что Полани придется еще раскаиваться в своем обидном отказе.

– Но твой родственник не очень-то испугался этой угрозы?

– Я полагаю, что нет, – отвечал Маттео, но у Руджиеро есть влиятельные связи, так что он легко может отомстить ему; не говоря уже о том, что он может за деньги найти человека, который в один прекрасный день заколет Полани своим кинжалом. Мой отец советовал ему быть настороже, выходя ночью из дома. Этот негодяй Руджиеро опаснейший враг. С него станется, он способен поджечь дом Полани, даже увести силой Марию из дома.

Наконец наступил условленный день, и гондола ждала в назначенный час на заранее указанном месте. Фрэнсис очень хорошо предвидел, что незнакомец может задать им несколько вопросов о том, например, где они живут, где обыкновенно можно их нанять, вообще постарается по их ответам сообразить, вполне ли он может на них положиться, так как догадается, что они со своей стороны заподозрят, не замешан ли он в какое-либо опасное дело. Джузеппе был в этих случаях очень осторожен, и Фрэнсис знал, что ему нет надобности входить в лишние объяснения с хитрым итальянцем, который всегда сумеет выдумать какую-нибудь более или менее правдоподобную басню, чтобы выпутаться из затруднительных обстоятельств.

Незнакомец появился у гондолы несколькими минутами позже назначенного времени.

– Однако вы не заставляете себя ждать, – сказал он. – Я этим очень доволен; ваш брат гондольер вообще народ не особенно-то аккуратный.

Фрэнсис отвел весла к носу лодки и повернулся спиной к пассажиру, так что вопросы незнакомца поневоле должны были относиться не к нему, а к Джузеппе, стоявшему ближе к незнакомцу: случилось именно так, как ожидал Фрэнсис. Незнакомец обернулся к Джузеппе и начал беседовать с ним.

– Я не могу разглядеть ваши лица, но, судя по вашему виду, вы должно быть еще очень молодые люди.

– Мне двадцать два года, – сказал Джузеппе, – а мой брат на год моложе меня.

– А как вас зовут?

– Джованни и Беппо Морани.

– А лодка эта ваша собственная?

– Да, сударь. Наш отец умер три года тому назад и оставил нам ее в наследство.

– А где вы обыкновенно стоите с гондолой?

– Везде сударь, где придется! Иной раз бывает выгоднее одно место, другой раз другое.

– Где же вы живете?

– Можно сказать, сударь, что мы нигде не живем. Когда наступит ночь и у нас не предвидится работы, то мы привяжем лодку к какому-нибудь колу, завернемся в наши плащи и спокойно спим в лодке. Денег за это не надо платить, и мы чувствуем себя отлично.

– Значит, вы копите деньжата?

– Да, откладываем понемногу. В один прекрасный день мы, вероятно, женимся, и тогда нам нужны будут деньги, чтобы прокормить наших жен. Кроме того, случается, что мы ленимся и на время бросаем работу. Надо же когда-нибудь и нам доставить себе развлечение.

– Не согласились бы вы наняться к кому-либо в услужение?

– Нет, сударь. Мы хотим быть сами себе господами: захотим, повезем пассажира, не захотим, не повезем – делаем то, что нам хочется.

– Значит, у вас нет определенного места стоянки, где бы я мог всегда найти вас?

– Нет, сударь, но мы всегда можем вас встретить на условленном заранее месте, если вы дадите нам знать вовремя.

– Как же я могу дать вам знать, – сказал с досадой пассажир, – когда я не знаю, где вас можно найти?

Джузеппе замолчал, как будто обдумывая что-то.

– Если бы ваша милость написали цифрами час, в который мы вам нужны, на подножие колонны дворца на углу Пиаццы, то мы почаще ходили бы туда днем и посматривали, нет ли там какой-либо заметки.

– Вы, значит, умеете читать и писать? – спросил пассажир.

– Нет, сударь, мы только цифры разбираем. Цифры нам необходимо знать, а то как же мы будем узнавать часы? Мы разбираем цифры на солнечных часах, а уметь читать и писать вовсе и не требуется таким беднякам, как мы.

Пассажир, по-видимому, удовлетворился этим ответом. Во всяком случае, они знали цифры на солнечных часах, и этого было достаточно, чтобы он мог условливаться с гондольерами.

– Хорошо, – сказал он, – когда я вас отпущу, то я, вероятно, назначу час, в который вы мне будете опять нужны, в случае же какой-нибудь перемены, я напишу вам на условленной колонне тот час, в который вы должны будете поджидать меня на условленном месте.

Больше они не проронили ни слова до тех пор, пока гондола не причалила к тому месту, где они останавливались ранее.

– Я опять пробуду здесь столько же времени, как в прошлый раз, – сказал незнакомец, вылезая из гондолы.

Фрэнсис не мог устоять против искушения осторожно последовать за ним. Предположения англичанина оправдались: незнакомец направился не к селению, но прошел недалеко от берега по краю острова. Вдруг Фрэнсис услыхал плеск весел, и вскоре в песок врезалась гондола как раз между ним и незнакомцем. Фрэнсис приник на землю, чтобы его не могли увидать. Из гондолы вышли двое мужчин и пошли по тому же направлению, куда направился незнакомец. Фрэнсис осторожно сделал маленький обход в сторону из опасения, чтобы его не приметили поджидавшие своих пассажиров гондольеры, а затем поспешил за тремя едва видными в темноте мужчинами. Прошагав около четверти часа по окраине острова, они свернули в сторону от берега и остановились перед мрачным строением. Фрэнсис слышал, как они постучались, потом до слуха его долетел какой-то шепот, как будто кто-то обменивался вопросами и ответами. Затем все вошли в хижину, и дверь захлопнулась.

Фрэнсис, выждав несколько минут, приблизился к развалившейся лачуге, ютившейся между двух песчаных бугров. Окна ее были закрыты ставнями, и изнутри не проникало даже луча света.

Фрэнсис осторожно обошел вокруг хижины, присел на корточки за углом возле двери и стал выжидать.

Вскоре он опять услыхал приближавшиеся шаги; какая-то темная фигура трижды постучалась в дверь, и на этот стук откликнулся изнутри чей-то голос.

– Кто там?

– Старый друг!

– Пароль?

– Месть врагу!

Фрэнсис услыхал шум, как будто отодвигали задвижку, дверь открылась и тотчас же опять закрылась за вошедшим.

Один за другим явились еще четыре новых лица, и каждый раз из хижины задавались те же вопросы, на которые следовали те же ответы, а потом опять все затихало. Фрэнсис растянулся на песке и своим кинжалом начал сверлить дыру в деревянной стене хижины; бревна ее были такие ветхие, что легко поддавались его усилиям.

Приложившись глазом к проделанному отверстию, он увидел около двенадцати сидящих за столом мужчин.

Из числа сидевших, лица которых были обращены в его сторону, он знал только троих или четверых; все они были из знатных семейств. Двое из них были членами Совета, но не принадлежали к Совету Десяти. Один мужчина, сидевший во главе, что-то говорил, но как ни старался Фрэнсис, он не мог расслышать ни одного слова.

Англичанин осторожно привстал, сгреб в кучу песок, чтобы скрыть сделанное им в стене отверстие, замел свои следы на песке и прошел на другую сторону хижины, где опять просверлил дыру. Теперь он мог разглядеть лица тех, которые раньше сидели к нему спиной, и тотчас же он признал в одном из них Руджиеро Мочениго. Сидевший с ним рядом человек был незнаком Фрэнсису, но по одеянию его можно было принять за венгра, а другие трое были, по-видимому, не из дворян. Прошел уже почти час, так что англичанин счел за лучшее вернуться на побережье. Стараясь скрыть всякие следы своего пребывания, Фрэнсис поспешно направился к гондоле.

– Слава Богу! Наконец-то вы вернулись, – вскричал Джузеппе. – Меня даже лихорадка стала трясти, пока вы пропадали. Добились ли вы чего-нибудь?

– Как сказать! Я узнал только то, что они затевают там какой-то заговор. Некоторых из участников я знаю, но о чем они говорят, не знаю – я не мог разобрать ни одного слова.

– Я думаю, что в другой раз вы не согласитесь ехать сюда, синьор: вы знаете, что иметь дело с заговорщиками опасно. Кто дорожит своей жизнью, тот не должен наживать себе врагов в Венеции.

– Да, это я знаю отлично, Джузеппе, и мне надо все хорошенько обдумать.

Не прошло и четверти часа, как вернулся их пассажир. Фрэнсис был очень рад, что не оставался дольше на опасном посту около хижины. На этот раз они сделали большой крюк на обратном пути и, въехав в город по одному из многочисленных каналов, благополучно добрались до места без всяких помех. Незнакомец вручил Джузеппе деньги и сказал:

– Я не знаю, когда вы опять понадобитесь мне, но я напишу час на колонне, как мы уговорились. Не пропускайте ни одного дня; даже если там ничего не будет обозначено, то всегда ждите меня здесь в половине одиннадцатого. Может так случиться, что вы вдруг мне понадобитесь.

Прежде чем заснуть в эту ночь, Фрэнсис, обдумывая все случившееся, пришел к заключению, что лучше ему отказаться от всякого дальнейшего участия в этом деле. Конечно, проще всего было бы сплавать на остров днем, незаметно вынуть там доску с задней стены хижины или проделать большое отверстие, чтобы можно было одинаково хорошо видеть и слышать, что там творится; но если бы оказалось, что там происходит заговор врагов Венеции, например граждан Падуи и Венгрии, то что же ему оставалось предпринять в этом случае? Даже в самом благоприятном случае; если бы по его указанию удалось арестовать заговорщиков, он сам все-таки очутился бы в очень незавидном положении. Несомненно, что республика была бы ему обязана за его услугу, но он не нуждался ни в какой награде. С другой стороны, несомненно и то, что он нажил бы себе много врагов из самых знатных венецианских семейств и жизнь его была бы в вечной опасности. До сих пор его участие в этом деле можно было бы только назвать порывом, мимолетной вспышкою юношеского любопытства. Но теперь, когда он убедился, что затеянное дело настолько серьезное, что может повлечь за собой печальные последствия и даже, может быть, угрожать жизни некоторых лиц, он решил вовсе прекратить свои встречи с таинственным незнакомцем.

Глава III. На Большом канале

На другое утро Джузеппе был очень обрадован, когда Фрэнсис передал ему о своем решении отказаться от всяких дальнейших попыток расследовать дело о заговоре на острове Сан-Николо. Уже несколько ночей он плохо спал и очень тревожился не столько даже за себя, сколько за участь своего господина, так как был уверен, что месть заговорщиков обрушится скорее на Фрэнсиса, а не на него, бедняка-гондольера, который только исполняет приказания своего господина. Понятно поэтому, что он почувствовал необыкновенное облегчение, когда узнал, что Фрэнсис решил больше не ездить на Сан-Николо.

В течение нескольких последующих дней Фрэнсис чаще обыкновенного отправлялся на площадь Святого Марка. Там среди толпы он встречал лиц, которых видел в хижине, и через своих знакомых разузнавал имена их и фамилии. Фрэнсис был очень доволен сведениями, которые ему удалось раздобыть, полагая, что они могут ему со временем пригодиться. В целях предосторожности он написал точный отчет обо всем, происходившем в лагуне в течение этих двух ночей, перечислив имена присутствовавших в хижине; затем он спрятал отчет в своей комнате и обо всем этом рассказал Джузеппе.

– Я думаю, нам нечего опасаться, чтобы нас могли узнать, Джузеппе; тогда было слишком темно, и незнакомец не мог разглядеть наши лица. Но осторожность никогда не вредит, и если когда-нибудь со мной приключится какая-нибудь беда, если я, например, внезапно исчезну и не вернусь домой до утра, то ты должен взять бумагу из моего ящика и бросить ее в Львиную пасть. Если же тебя потом будут о чем-либо допрашивать, то расскажи все, как было.

– Но мне никогда не поверят, синьор Фрэнсис, – сказал Джузеппе.

– Поверят, потому что все, что ты скажешь им, будет только подтверждением изложенного мною в моем отчете. Я уверен, впрочем, что мы ничего больше не услышим о нашем участии в этом приключении.

– Отчего вы не хотите теперь же донести обо всем случившемся, только скрыв свое имя? – спросил Джузеппе. – Тогда они могли бы настигнуть заговорщиков на месте и сами убедились бы, что вы написали правду.

– Я уже думал об этом, Джузеппе, но в тайном доносе такого рода кроется всегда что-то похожее на предательство. Эти люди не сделали мне никакого зла, и мне, как иностранцу, вовсе не следовало бы вмешиваться в их политические замыслы. Мне было бы очень прискорбно сознавать, что по моей вине двенадцать человек будут заточены в тюрьму или даже осуждены на смерть.

– Очень жаль, что вы вообще вмешались в это дело, синьор.

– Да, пожалуй, ты прав, Джузеппе, но я никогда не думал, что тут затевается такое серьезное дело; конечно, я очень раскаиваюсь теперь, что ездил на остров. Может быть, настанет день, когда мы еще услышим о последствиях этого заговора, в особенности, если цель заговора состояла в том, чтобы образовать партию противников войны Венеции с Падуей и Генуей.

В течение нескольких последующих дней Фрэнсис удерживался от своих ночных прогулок в гондоле. Трудно было предположить, чтобы незнакомец мог узнать его или Джузеппе, если бы они повстречались с ним, но предосторожность никогда не мешает, и теперь Фрэнсис, предпринимая поездку, садился в гондолу на подушки, а веслами правил Джузеппе, полагая этим ввести в заблуждение своего пассажира, который стал бы искать четырехвесельную гондолу.

Действительно, спустя неделю Джузеппе узнал, что кто-то наводил справки о гондоле, принадлежащей двум братьям гондольерам Джиованни и Беппо, и что справлявшийся о них человек предлагал пять дукатов тому, кто сообщит ему какие-нибудь сведения о них. Но никто не мог дать удовлетворительного ответа, так как в списке гондольеров, которым разрешалось возить пассажиров за плату, таких двух братьев не было.

Однажды вечером Фрэнсис вместе с Маттео слонялся по Пиацце и оставался там дольше обыкновенного. Затем Фрэнсис уселся в свою гондолу и на вопрос Джузеппе о том, куда направить путь, отвечал, что ему хотелось бы еще прокатиться по Большому каналу, так как было очень душно. Луна в эту ночь не светила, так что кругом царила темнота, и большинство гондол освещались факелами. В то время, когда их лодка тихо скользила по каналу, вдруг мимо них пронеслась четырехвесельная гондола на таком близком расстоянии, что Фрэнсис при свете горевшего факела признал в сидевших в ней дамах Марию и Джулию Полани с их гувернанткой. Сзади их сидели двое вооруженных слуг. Фрэнсис подумал, что они, по всей вероятности, возвращаются домой после проведенного ими вечера в гостях. Когда гондола Полани опередила их уже на значительное расстояние, Фрэнсис вдруг услыхал возгласы: «Берегись, смотри, куда едешь!» Потом раздался ужасный треск, как бы от столкновения двух гондол, а вслед за тем крики о помощи и, как показалось Фрэнсису, даже бряцание обнаженных клинков.

– Скорей, скорей, Джузеппе! – вскричал он, вскочив со своего места и схватив в руки другое весло. – Дочерям Полани угрожает опасность!

Сильными и быстрыми ударами весел направили они лодку к месту происшествия. Было очевидно, что здесь совершалось нападение на лодку Полани. Рядом с их гондолой стояла четырехвесельная гондола, и гондольеры с веслами в руках, а слуги с обнаженными мечами отчаянно отбивались от каких-то вооруженных людей.

Один из слуг Полани лежал уже на дне лодки, сраженный ударом сабли, тогда как один из гондольеров был сброшен через борт лодки ударом весла. Обе молодые девушки в полном отчаянии громко взывали о помощи.

– Скорее, спасайтесь, в мою лодку! – вскричал Фрэнсис и, перегнувшись через борт, стал перетаскивать одну за другой обеих девушек в свою лодку; как раз в это время был убит их последний защитник.

С яростными криками и проклятиями предводитель нападавших готовился уже вскочить в гондолу Фрэнсиса, но англичанин, быстро перехватив весло, ударил противника с такой силой по голове, что тот упал в воду.

Раздались крики ужаса; Фрэнсис изо всех сил приналег вдвоем с Джузеппе на весла, и их гондола, как птица, помчалась по каналу.

– Успокойтесь, прошу вас! – обратился Фрэнсис к молодым девушкам. – Теперь нам нечего опасаться преследования: они заняты спасением человека, которого я сбросил в канал, и мы пока в полной безопасности.

– Но как же наша бедная синьора гувернантка? Что же с ней будет? – сказала старшая из молодых девушек, уже несколько оправившись от испуга.

– Будьте спокойны; ей не причинят никакого вреда, – сказал Фрэнсис, – очевидно, они замышляли похитить вас, а так как им это не удалось, то синьору они оставят в покое. Она, кажется, совсем растерялась от испуга; в то время, как я переносил вас в свою лодку, она с такой силой вцепилась в ваше платье, что, наверно, у нее остались в руках клочья материи.

– Вы знаете, куда нас везти? Я вижу, что вы направляетесь к нашему дому, – с удивлением заметила молодая девушка.

– Да, ко дворцу Полани, – отвечал Фрэнсис. – Я имею честь быть другом вашего двоюродного брата, Маттео Джустиниани, который назвал мне ваши имена, когда мы однажды вместе с ним случайно встретили вас.

– Вы – друг Маттео! – удивленно повторила молодая девушка. – Простите меня, синьор, но я приняла вас за простых гондольеров, случайно проезжавших мимо нас; было так темно, что я не могла вас разглядеть. Так редко случается видеть, чтобы веслами работал не простой гондольер.

– Я – англичанин, синьора, а так как англичане любят вообще всякие физические упражнения, то в вечернюю пору, когда меня никто не видит, я часто гребу сам.

– Благодарю вас от всего сердца за услугу, которую вы оказали мне и моей сестре! Я даже не могу ясно представить себе, что с нами случилось; мне и теперь все это кажется каким-то сном. Мы не спеша возвращались к своему дому; вдруг из бокового канала показалась большая гондола, наскочила прямо на нашу лодку и чуть-чуть ее не опрокинула. Наш гондольер крикнул, чтобы предостеречь встречное судно, но тут какие-то люди вскочили на борт нашей гондолы, и произошла ужасная стычка. Беппо был сброшен через борт, и я видела, как упал старый Николини; и вот как раз в ту минуту, когда я думала, что мы уже погибли, подъехали вы и перенесли нас в свою лодку прежде, чем я успела опомниться.

– Я, может быть, напугал вас резкостью своего обращения, синьора, но тут, знаете, было не до церемоний. А вот и ваш палаццо^[4].

Лодку причалили к ступеням набережной. Фрэнсис выскочил на берег и позвонил в дверной колокольчик. Двери открылись, и двое слуг явились с зажженными факелами в руках.

– Я позволю себе зайти к вам завтра, чтобы узнать о вашем здоровье после такого ужасного приключения, синьорина.

– Нет, нет, – отвечала младшая девушка, – вы должны сейчас же пройти вместе с нами к нашему отцу. Мы расскажем ему все то, что с нами произошло, и он никогда не простит нам, если мы позволим вам удалиться, лишив его возможности лично выразить свою благодарность за оказанную нам услугу.

Фрэнсис низко поклонился и последовал за девушками вверх по лестнице. Они вошли в большую, великолепно убранную комнату, в которой сидел представительный мужчина, занятый чтением.

– Что случилось? – спросил он, идя им навстречу. – Отчего вы так взволнованы? Где синьора Кастальди? И кто этот молодой человек?

– Представь себе, отец, на нас напали какие-то люди, когда мы возвращались домой! – воскликнули обе девушки разом.

– Напали! – повторил синьор Полани. – Да кто же мог решиться на такой дерзкий поступок?

– Мы сами этого не знаем, отец, – отвечала Мария, – какая-то большая гондола внезапно налетела на нас. Мы думали, что это произошло нечаянно, как вдруг несколько человек с обнаженными мечами в руках вскочили на борт нашей гондолы. Тогда наши слуги обнажили клинки, чтобы защитить нас, а Беппо и Джакомо храбро отбивались своими веслами; Беппо был сброшен в воду, а Николини и Франций убиты. Казалось, еще одна минута – и мы будем схвачены, но как раз в это время подъехал к нам этот молодой человек и перенес нас в свою гондолу. Мы были так озадачены и перепуганы, что не понимали, что с нами творится. Один из нападавших, по-видимому, их предводитель, пытался вскочить в нашу гондолу, но этот синьор ударил его веслом по голове. Негодяй свалился в воду, а затем мы стали быстро удаляться, и больше эти разбойники не преследовали нас.

– Какая неслыханная дерзость! Я обращусь в Совет за правосудием. Вы, молодой человек, оказали мне услугу, которую я никогда не забуду. Вы спасли моих дочерей от величайшего несчастия. Позвольте же мне узнать имя того, кому я столь многим обязан?

– Мое имя – Фрэнсис Хэммонд; мой отец английский купец, поселившийся здесь уже несколько лет тому назад.

– Как же! Я слыхал о вашем отце, – сказал Полани, – и надеюсь ближе познакомиться с ним. А где же синьора Кастальди? – обратился он к дочерям.

– Она осталась там, в нашей гондоле; она так испугалась, что не могла двинуться с места.

Синьор Полани позвал слугу.

– Велите сейчас же снарядить гондолу; шестеро из вас, взяв с собою оружие, должны отправиться на поиски нашей лодки; пошлите кого-нибудь за лекарем, так как там есть раненные очень серьезно и даже убитые.

Однако, прежде чем успели выполнить это приказание, к ступеням палаццо подплыла гондола, управляемая оставшимся в живых гондольером. Сначала помогли сойти на берег громко рыдавшей синьоре, а затем вынули тела двух слуг. Один был уже мертв, а другой скончался вскоре после того как его вынесли из лодки.

– Не заметила ли ты, Мария, или ты, Джулия, каких-нибудь особых примет на гондоле, в которой находились нападавшие на вас?

– Нет, отец, никаких знаков и никакого герба я на ней не заметила. Впрочем, я так была перепугана, что ничего не могла разглядеть.

– Насколько я мог заметить, это была самая обыкновенная гондола, обитая черным сукном, – прибавил Фрэнсис.

– Скажите, молодой человек, каким образом вы-то вмешались в эту стычку? Немногие из наших молодых людей решились бы на это, очень хорошо сознавая, как опасно вмешиваться в чужие ссоры.

– Я счел бы, во всяком случае, своей обязанностью явиться на помощь, услыхав крики женщин, но я узнал синьорин, когда они проезжали мимо меня в гондоле, так как мне на них указал мой друг Маттео Джустиниани. А теперь, синьор, если позволите, я прощусь с вами, – сказал Фрэнсис, – становится поздно, и синьоринам необходим отдых.

– Я увижусь с вами завтра же, сударь. Утром я буду иметь честь посетить вашего отца.

– Верно, это судьба наша такая, что с нами постоянно случаются приключения, Джузеппе, – сказал Фрэнсис, садясь в гондолу.

– Да, и этим, пожалуй, еще не кончились наши приключения, синьор Фрэнсис. Многие узнают о вашем участии в этом деле, и я думаю, что было бы благоразумнее прекратить на время наши вечерние прогулки, а то, не ровен час, попадем еще в худшую беду.

– Нет, я не согласен на это, Джузеппе. Мы ездим без зажженных факелов, так что встречные могут и не узнать нас. В темноте все гондолы похожи одна на другую и, сколько бы у меня ни явилось врагов, я все-таки не побоюсь кататься по каналам.

На другое утро за завтраком Фрэнсис рассказал своему отцу о случившемся накануне:

– Очень неблагоразумно вмешиваться в ссоры, которые тебя вовсе не касаются, – сказал мистер Хэммонд, – на этот раз, однако, твое участие в данном происшествии может даже принести тебе пользу. Синьор Полани один из самых влиятельных купцов в Венеции; его имя известно повсюду на Востоке и дружба с таким человеком может быть чрезвычайно выгодна и для меня самого. Но, с другой стороны, благодаря тому, что ты помешал выполнить какому-то сумасбродному молодому дворянину его дерзкое намерение, ты, вероятно, нажил себе врага, а для тех, кто имеет врагов среди влиятельных лиц, пребывание в Венеции становится уже не безопасным; как бы то ни было, но тебе следует обуздать свою страсть к приключениям. Ты сын не графа или барона, и добиваться чести и славы с помощью оружия тебе вовсе не подобает. Купец города Лондона должен добиться известности не этим, а честностью и трудолюбием. Уже давно пора отправить тебя на родину, где ты займешь место в конторе и будешь находиться под присмотром моего компаньона; это будет лучше для тебя самого.

Фрэнсис и не подумал, конечно, возражать своему отцу, но сердце его сжалось при мысли, что ему после привольной жизни в Венеции придется засесть в конторе в Лондоне. Вообще ему, как многим пылким юношам, более улыбалась жизнь, полная приключений на военном или ином поприще, нежели однообразная жизнь лондонского купца.

В это же утро у ворот, выходивших на канал, раздался громкий звон колокола, и минуту спустя явился слуга с докладом, что внизу находится синьор Полани и просит свидания. Мистер Хэммонд тотчас же поспешил навстречу гостю, которого он с изысканной любезностью провел в свой дом.

– Вы, конечно, уже слышали обо мне, синьор Хэммонд, как и я имел удовольствие слышать о вас, – сказал венецианец, после того как они обменялись приветствиями. – Ваш сын рассказал вам, вероятно, какую неоценимую услугу он оказал мне вчера, спасая моих дочерей или, вернее, мою старшую дочь, – так как, очевидно, именно на нее покушались злодеи, – от похищения, которое хотел учинить один из самых безнравственных молодых людей нашего города.

– Мне очень приятно, синьор Полани, что мой сын мог быть вам полезен, – отвечал мистер Хэммонд. – Признаюсь вам, что я частенько раскаивался в том, что предоставлял ему много свободы и позволял ему тратить время на военные упражнения, более полезные сыну благородного воина, нежели миролюбивого купца; но ловкость и смелость, которые он выработал в военной школе, очень пригодились ему вчера, так что я нисколько не жалею о времени, потраченном им в школе фехтования.

– Мне кажется, синьор, что умение владеть оружием может всегда пригодиться в наше время как миролюбивому гражданину, так и добивающемуся славы на военном поприще. Нам, купцам, пришлось бы совсем бросить наше занятие торговлей, если бы мы не умели при случае защищать наши суда от морских разбойников. Кроме того, всякий гражданин обязан защищать свою родину от нападения врагов. Наконец, у человека, который хоть сколько-нибудь выделяется из толпы, всегда найдутся личные враги, с которыми приходится считаться. Здесь, в Венеции, мы все воины и моряки, и вашему сыну не только не повредит, но скорее будет полезно его умение владеть мечом и кинжалом. Вот и теперь, – прибавил он, улыбаясь, – у нас налицо доказательство моего мнения. Вовсе не желая хвастаться, скажу вам, мистер Хэммонд, что Николо Полани, когда представится случай, может быть полезен своим друзьям, в числе которых он отныне будет считать вашего храброго сына и, если позволите, и вас самих. Теперь, однако, я вынужден покинуть ваш дом, так как должен спешить в Совет для подачи своей жалобы. Убедительно прошу вас позволить вашему сыну пойти со мной, чтобы он мог изложить перед Советом все, что ему известно по этому делу.

– Это его прямая обязанность, но сознаюсь вам, что вся эта история немало тревожит меня. Мы очень хорошо знаем, как опасно иметь врагов в Венеции, так как никакие связи не могут спасти человека от удара кинжалом из-за угла.

Немного времени спустя Фрэнсис сидел рядом с Полани в его гондоле.

– Сколько вам лет, друг мой? – спросил его негоциант, когда лодка пересекала лабиринты бесчисленных венецианских каналов.

– Мне недавно минуло шестнадцать, синьор.

– Еще только шестнадцать! – воскликнул удивленно Полани. – Я считал вас по крайней мере двумя годами старше. Я только что был в палаццо Джустиниани, и мой молодой родственник, Маттео, сказал мне, что в школе фехтования ни один из наших знатных молодых людей не может сравняться с вами в искусстве владеть рапирой.

– Боюсь только, – скромно отвечал Фрэнсис, – что я на эти военные упражнения тратил времени больше, чем следовало бы мне как сыну купца.

– О нет, – отвечал венецианец. – Нам, купцам, тоже приходится отстаивать свои права и свою свободу, защищать наши товары и корабли точно так же, как дворяне защищают свои дворянские права и свои замки. Сколько раз мне приходилось самому защищать свои корабли от нападения морских разбойников, генуэзцев и других врагов. Я сражался с греками; не раз имел стычки на улицах Константинополя, Александрии и в других портах, даже служил на правительственных галерах. Все торговые люди должны стоять на стороне мира, но вместе с тем они должны быть всегда наготове защищать свое достояние. Однако мы добрались до Пиаццы.

Близ пристани стояла группа дворян. Синьор Полани тотчас же направился к ним и представил им Фрэнсиса как человека, который оказал такую большую услугу его дочерям. Все выражали ему свою признательность и поздравляли его.

– Вы подождете меня у входа? – обратился к нему синьор Полани. – А, вот я вижу Маттео, который идет сюда со своим отцом. У вас, наверное, найдется о чем поговорить с ним, пока я буду в Совете.

Все направились ко входу в Совет, а Маттео поспешил к своему другу, приветствуя его словами:

– Ну, Фрэнсис, поздравляю тебя от всей души, хотя и очень завидую тебе. Я пришел в восторг, когда услыхал, как ты подлетел в своей гондоле, чтобы выручить моих кузин из когтей этого злодея Руджиеро Мочениго.

– Ты разве наверняка знаешь, что это был Руджиеро?

– О, в этом нет никакого сомнения! Ты помнишь, что он просил руки Марии Полани и, когда ему было отказано, он поклялся отомстить за это. А ты знаешь его характер: он способен на всякое низкое дело. Кроме того, говорят, он проигрался в карты в Константинополе и теперь попал в лапы ростовщиков. Если бы ему удалось похитить Марию, то он сделался бы обладателем одной из богатейших наследниц в Венеции. Да тут и тени сомнения не может быть. Уж теперь я больше не буду восставать против твоих скитаний в гондоле, так как твое умение грести привело к тому, что тебе удалось оказать такую громадную услугу Полани. Могу уверить тебя, что нашлось бы немало молодых людей в Венеции, которые согласились бы пожертвовать весьма многим, чтобы совершить то, что совершил ты.

– Я желал бы знать наверняка, был ли это действительно Руджиеро, которого я сбросил в воду, и жив ли он еще или нет? Ты знаешь, у него очень большие связи, Маттео, и если я приобрел себе новых друзей, то нажил также и непримиримых врагов благодаря этому приключению.

– Это правда, – согласился Маттео. – Ради твоей же безопасности я, конечно, желал бы, чтобы Руджиеро был теперь на дне канала. Никто его не любит, и хотя его приятели открыто взяли бы его сторону, но в душе они были бы отчасти довольны тем, что отделались от такого беспокойного товарища. Но если слуги этого негодяя спасли его и привели в чувство, то советую тебе держать ухо востро, так как меньше всего желательно было бы иметь своим врагом Руджиеро. Во всяком случае, будем надеяться на лучшее и желать, чтобы нам не пришлось больше услыхать о его существовании.

– Я не знаю, право, чего лучше желать, – мрачно проговорил Фрэнсис. – Конечно, он будет опаснейшим врагом, если он жив, а с другой стороны, меня будет постоянно угнетать мысль, что я его убил.

– Будь я на твоем месте, я бы не тревожился об этом, – беспечно сказал Маттео. – Если бы ты не убил его, то, поверь, он убил бы тебя.

– Нет, я воспитан в иных понятиях, Маттео. Моему отцу ненавистны всякие насильственные действия за исключением, разумеется, войны в защиту своего отечества, и хотя он прямо не осуждал меня за мое участие в этом происшествии, но я вижу, что это его беспокоит и он серьезно поговаривает о том, чтобы отправить меня обратно в Англию.

– Да неужели? – печально спросил Маттео. – До сих пор мы были большими друзьями, Фрэнсис, но я надеюсь, что в будущем мы еще больше подружимся. Все друзья Полани будут считать тебя своим близким человеком, и я, идя сюда, подумывал, что, может быть, через несколько лет мы вместе могли бы поступить на государственную службу и получить место на военной галере.

– Мой отец пришел бы в ужас от подобной мысли, Маттео, хотя я лично не желал бы для себя лучшего. Но этому не бывать никогда. Признаюсь, мне очень жаль будет покинуть Венецию. Но вот к нам идет один из служащих в Совете.

Служащий подошел к ним и, спросив, кто из них Фрэнсис Хэммонд, пригласил его следовать за собой.

Глава IV. Похищение

Не без чувства смущения и даже невольного страха следовал Фрэнсис Хэммонд за своим проводником в залу Совета. Это была большая и великолепно украшенная комната. Кругом по стенам висели громадные картины, изображавшие различные сцены из войн Венеции, потолки тоже были расписаны живописью. Карнизы были позолоченные, а над окнами и дверями спускались дорогие занавеси из затканных материй.

За столом подковообразной формы заседало десять членов Совета, все в ярко-красных одеяниях с горностаевой отделкой – отличительной одежде венецианских сенаторов. Председателем был дож, сидевший за тем же столом. На голове у каждого была одета черная бархатная плоская шапочка. Синьор Полани и его друзья сидели в креслах против стола. В то время, когда в зал вошел Фрэнсис, какой-то гондольер давал свои показания. Когда он закончил, ему задали несколько вопросов, а затем велели удалиться. Тогда пристав вывел вперед Фрэнсиса.

– Мое имя Фрэнсис Хэммонд, – сказал он в ответ на заданный ему вопрос.

– Расскажите нам, что вам известно по настоящему делу, – обратился к нему дож.

Фрэнсис рассказал сцену нападения на гондолу.

– Как это случилось, что вы, такой молодой человек и притом еще иностранец, вмещались в такого рода приключение? – спросил его один из членов.

– Я услыхал крики женщин, призывавших на помощь, и, разумеется, счел своим долгом поспешить к ним, – отвечал он спокойным тоном.

– А вы знали, кто были эти дамы?

– Я знал их в лицо. Мне случайно однажды указал на них мой приятель Маттео Джустиниани, сказав, что это дочери синьора Полани. И когда незадолго до происшествия они проезжали мимо меня в гондоле, то я при свете факелов узнал их.

– Могли ли бы вы узнать кого-либо из нападавших, если бы опять увидали их?

– Нет, не мог бы, потому что они все были в масках, – отвечал Фрэнсис.

– Вы говорите, что ударом весла по голове свалили одного из участников нападения в то время, когда он собирался перескочить в вашу гондолу. Как это случилось, что весло было в руках у вас, а не у вашего гондольера?

– Я сам умею грести, – отвечал Фрэнсис. – У нас в Лондоне все молодые люди, катаясь на лодках садятся на весла ради своего удовольствия и очень любят это занятие. В тот вечер, однако, когда синьорины проезжали мимо меня, я не греб, но схватил весло, когда услыхал их крики, чтобы скорее доехать до места происшествия. Вот почему весло оказалось в моих руках, когда незнакомец намеревался перескочить в нашу гондолу.

– Итак, у вас не имеется никаких данных, чтобы подозревать кого-либо, как зачинщика этого нападения?

– Нет, никаких, – отвечал Фрэнсис. – Ни в их гондоле, ни в одежде нападавших я не заметил никаких особенных примет.

– Во всяком случае, молодой человек, – обратился к нему дож, – вы проявили такую стремительность, такое присутствие духа и храбрость, которые присущи только людям уже более зрелого возраста, и я от имени республики благодарю вас за то, что своим вмешательством вы предупредили тяжкое преступление. Я попрошу вас остаться еще некоторое время здесь. Возможно, что когда предстанет перед нами лицо, обвиняемое в этом преступлении, вы признаете его.

Какое-то странное чувство овладело Фрэнсисом, когда, спустя минуту или две, пристав объявил о приходе Руджиеро Мочениго.

– Введите его сюда, – сказал дож.

Занавесь у дверей раздвинулась, и в зал с надменным видом вошел Руджиеро. Он поклонился членам Совета и остановился, как бы выжидая, чтобы его начали допрашивать.

– Вы, Руджиеро Мочениго, – сказал дож, – обвиняетесь в том, что принимали участие в попытке похищения дочерей синьора Полани и в убийстве трех слуг этого господина.

– Какие же имеются основания для такого обвинения? – спросил Руджиеро высокомерным тоном.

– Одним из оснований служит то обстоятельство, что вам было отказано в руке старшей дочери и что вы, получив отказ, угрожали отомстить ее отцу, у которого, насколько ему известно, нет других врагов, кроме вас.

– Это слишком шаткие основания для столь тяжкого обвинения, – сказал Руджиеро презрительно.

– Но не забывайте, – обратился к нему дож, – что ваше прошлое поведение уже может служить достаточным основанием к тому, чтобы подозрение падало на вас. Вы уже были однажды высланы из Венеции за убийство, и полученные нами отзывы о вашем поведении во время пребывания в Константинополе говорят далеко не в вашу пользу.

– Во всяком случае, – отвечал Руджиеро, – мне очень легко будет доказать, что я не принимал никакого участия в похищении дочерей синьора Полани прошлой ночью, так как именно этот вечер я провел у себя с моими друзьями, играя с ними до трех часов утра в карты.

– Кто же именно из ваших друзей был у вас в этот вечер?

Руджиеро назвал имена шестерых молодых людей, родственников его семьи, которым тотчас же разослали приказание явиться немедленно в Совет.

– А пока, Фрэнсис Хэммонд, скажите нам, узнаете ли вы в обвиняемом одного из нападавших прошлой ночью лиц.

– Нет, не признаю, ваша светлость, – отвечал Фрэнсис. – Могу сказать наверное, что этот господин не был вожаком, которого я ударил веслом по голове. Удар пришелся ему как раз в висок, так что на голове должен был бы остаться след от удара.

В то время, пока Фрэнсис давал это показание, Руджиеро смотрел на него враждебным взором, несмотря на то, что его показание служило в пользу Руджиеро. Этот полный ненависти взгляд невольно заставил вздрогнуть Фрэнсиса, когда он, окончив свое показание, удалился опять на свое место позади синьора Полани.

Около четверти часа царило молчание. Обыкновенно члены Совета во время заседаний переговаривались тихим голосом друг с другом, но теперь никто не проронил ни одного слова до появления первого из приглашенных в Совет молодых людей. Молодые люди по очереди давали свои показания, и все единогласно подтвердили, что они провели вечер вместе с Руджиеро и что он не покидал своей комнаты, начиная с момента его прихода вместе с ними домой до времени их ухода от него, когда уже было два часа ночи.

– Вы выслушали показания моих свидетелей, – сказал Руджиеро, – и я позволю себе спросить вас, господа члены Совета, справедливо ли подвергать молодого человека из хорошего круга общества такому позорному обвинению, основываясь только на одном подозрении?

– Вы выслушали показания, данные свидетелями, синьор Полани, – обратился к этому последнему дож; не отказываетесь ли вы теперь от обвинения синьора Мочениго?

– Хотя Руджиеро Мочениго доказал, – отвечал, вставая, Полани, – что не принимал личного участия в деле, но я позволю себе заметить, что это еще вовсе не может служить доказательством того, что он не был зачинщиком этого покушения. Он хорошо понимал, что первое мое подозрение должно было пасть именно на него и потому, конечно, принял все меры, чтобы это дело было выполнено другими; он принял свои предосторожности, чтобы иметь возможность доказать, – и это ему удалось, – что он лично не присутствовал при совершении нападения.

После краткого совещания членов Совета между собой дож объявил:

– Все присутствующие должны удалиться отсюда, пока Совет займется обсуждением дела. О решении нашем заинтересованные в деле лица будут извещены своевременно.

Выйдя из Совета, синьор Полани и его друзья пошли через Пиаццу, толкуя о происходившем на суде.

– Он выпутается, – сказал Полани, – у него есть близкие родственники в Совете, кроме того, хотя на него падает сильное подозрение, но не имеется прямых доказательств для обвинения. Впрочем, пока не стоит больше толковать об этом. Пойдемте, синьор Фрэнсис, ко мне. Вчера, когда вы были у нас, мои дочери были слишком взволнованы, чтобы отблагодарить вас за оказанную им услугу. Маттео, пойдемте вместе с нами.

Прошло уже три дня, и Совет еще не сообщал о своем решении, когда однажды рано утром Фрэнсис получил приказание явиться в Совет.

«Уж не везут ли меня в тюрьму?», – подумал про себя Фрэнсис, сидя вместе со своим провожатым в гондоле.

Они миновали Пиаццу, не останавливаясь, свернули в канал по направлению к тюрьмам и вскоре причалили к воротам близ моста Вздохов. Фрэнсис вместе со своим проводником вышел на берег. Пройдя два или три коридора, они подошли наконец к дверям, у которых стояла стража. Спутник Фрэнсиса сказал ему какое-то слово, и дверь перед ними отворилась. Комната, в которую они вошли, была со сводами и без всякой мебели; в одном углу ее Фрэнсис заметил небольшое каменное возвышение, на котором лежало что-то, покрытое черным сукном. Тут же находились четыре члена Совета, а несколько поодаль от них стоял Полани, по другую же сторону Фрэнсис увидел Руджиеро с двумя своими товарищами.

– Мы послали за вами, Фрэнсис Хэммонд, – обратился к нему один из членов Совета, – рассчитывая, что вы, может быть, признаете труп, найденный вчера ночью в Большом канале.

Один из служащих выступил вперед и снял покрывало, которым был прикрыт труп еще молодого на вид человека. На левом виске его была рассеченная рана.

– Узнаете ли вы этого человека?

– Лица его я не знаю, – я раньше никогда не встречал его, – отвечал Фрэнсис.

– Полагаете ли вы, что рана, которую вы видите, могла быть причинена ударом вашего весла?

– Этого я не могу сказать достоверно, – отвечал Фрэнсис, – но знаю, что ударил именно в это место человека, который хотел вскочить в мою гондолу.

– На первом допросе вы показали, что нанесли удар именно по левому виску.

– Да, насколько помню, это было так. Я сказал также, что это не мог быть Руджиеро Мочениго, так как, если бы это был он, то, наверное, у него должны были бы остаться следы на голове.

– Не увидите ли вы каких-либо особых примет на платье убитого, по которым вы могли бы признать в нем нападавшего?

– Нападавший был одет в точно такое же черное платье. Был, впрочем, еще один отличительный признак: при свете факела мне бросилась в глаза рукоятка его кинжала, которая, как мне показалось, была украшена драгоценными каменьями; положительно я этого, однако, утверждать не могу.

– Подайте сюда кинжал, найденный на трупе, – сказал один из членов Совета приставу.

Пристав подал кинжал.

– Тот ли это кинжал, о котором вы говорите? – спросил сенатор Фрэнсиса.

– Я не могу утверждать, что это именно тот кинжал, который я видел, – отвечал Фрэнсис, – во всяком случае, он очень схож с ним.

– Итак, вы видели рану на виске и кинжал, найденный на поясе убитого. Установлено, что труп находился в воде в течение лишь нескольких дней; следовательно, вы не сомневаетесь в том, что это и был тот человек, которого вы во время борьбы ударом весла сбили в воду?

– Нет, синьор, я нисколько не сомневаюсь в этом.

– Этого довольно, – сказал член Совета. – Вы можете удалиться.

Фрэнсиса провели к гондоле и доставили его домой. Час спустя прибыл туда и синьор Полани.

– Ну, дело окончено, – сказал он, – но не с благоприятным для меня результатом, так как присужденное Руджиеро наказание совершенно несоразмерно с нанесенным им оскорблением; хорошо, разумеется, уже и то, что Мочениго все-таки не избегнет наказания. Я должен вам сказать, что в найденном трупе признали двоюродного брата Руджиеро Мочениго; они были неразлучны друг с другом с тех пор, как Руджиеро вернулся из Константинополя. После допросов, произведенных в доме отца убитого молодого человека, открылось, что в день нападения он вечером ушел из дома, сказав, что отправляется на материк и возвратится лишь через несколько дней. Затем, как вы уже знаете, найден был его труп. Руджиеро доказывал, что он ни при чем в этом деле и что попытка похищения моей дочери была совершена его двоюродным братом без его ведома. Тогда призвали мою дочь Марию, которая показала, что она даже никогда прежде не видала в лицо этого молодого человека. Большинство членов во время совещания Совета пришло к убеждению, что убитый молодой человек действовал по подстрекательству Руджиеро. Затем председатель объявил: «Хотя соучастие Руджиеро Мочениго и не доказано, однако, принимая во внимание его домогательство руки дочери синьора Полани, его угрозы после отказа в ее руке, прошлое поведение и его тесную дружбу с двоюродным братом, Совет не сомневается, что покушение было совершено по подстрекательству Руджиеро Мочениго, и потому приговаривает его к трехгодичному изгнанию из Венеции и окружных островов».

– Я был бы более доволен, если бы его выслали опять в Константинополь, – сказал мистер Хэммонд. – Если ему позволят жить на материке, то он поселится не более как на расстоянии двух-трех миль отсюда, а такое близкое соседство не может быть очень приятным для тех, кто навлек на себя его ненависть.

– Вы совершенно правы, – согласился синьор Полани, – и я, и все мои друзья негодуют на то, что его не сослали подальше отсюда. Теперь я запретил своим дочерям оставаться вне дома по вечерам, когда становится темно. Нельзя же предположить, чтобы Руджиеро решился силой ворваться в мой дом, хотя от этого человека можно всего ожидать.

– Я тоже запретил моему сыну выходить ночью на улицу. Но я до тех пор не буду за него спокоен, пока не отправлю его обратно в Англию при первой удобной оказии.

– Надеюсь, что такой оказии не представится в скором времени, синьор Хэммонд. Мне было бы очень жаль расставаться с вашим сыном после такого кратковременного знакомства. Впрочем, мы еще потолкуем с вами об этом. Может быть, мы найдем какой-нибудь другой способ, чтобы обеспечить его безопасность.

В течение следовавших за этим двух недель Фрэнсис проводил большую часть своего времени во дворце синьора Полани, который радушно приглашал его бывать как можно чаще в его доме. Обыкновенно, когда приходили Фрэнсис и Маттео Джустиниани, молодежь, сидя на балконе, проводила время в веселых беседах; часто приходил и сам Полани; тут же в сторонке с недовольным видом присутствовала синьора Кастальди, видимо, относившаяся с полным неодобрением к смеху и веселью молодых людей. После обеда обыкновенно все общество отправлялось кататься в четырехвесельной гондоле и возвращалось домой при приближении сумерек.

– Мне вовсе не нравится эта госпожа Кастальди, – сказал однажды Фрэнсис Маттео в то время, когда Джузеппе вез их из палаццо Полани домой.

Маттео улыбнулся.

– Я тебе даже прямо скажу, что просто ненавижу ее и уверен в том, что и она меня тоже недолюбливает. Она следит за мной, как кошка за мышью, – продолжал Фрэнсис.

– Может быть, она не может простить тебе того, что ты, спасая ее воспитанниц, бросил ее на произвол судьбы?

– Этого я не знаю, Маттео, но признаюсь, что ее поведение показалось мне тогда очень подозрительным.

– Уж не думаешь ли ты, что она желала, чтобы нападающим удалось похитить Марию?

– Я никакого права не имею этого утверждать, Маттео, и, конечно, никому об этом не сказал бы ни полслова, но мне сдается, что это было именно так. Мне уже приходило в голову, что у Руджиеро был какой-нибудь соучастник из дома Полани, потому что иначе откуда мог бы он узнать точное время, когда синьорины будут проезжать по Большому каналу.

– Да, все это очень странно, Фрэнсис, но мне как-то не верится, чтобы эта женщина была такой коварной. Она уже много лет у них в доме, и синьор Полани вполне доверяет ей!

– Это-то так, но Руджиеро мог ее подкупить.

– Ах да, вот еще что! Когда ты заговорил об этом, Фрэнсис, то знаешь что я вспомнил: недавно я вздумал подсмеяться над Марией насчет их криков о помощи и сказал: «Воображаю, что за шум вы подняли, когда принялись кричать втроем!» На это Мария ответила: «Как втроем! Мы только вдвоем с Джулией кричали что есть сил, а синьора Кастальди сидела спокойно и выказала такую храбрость, что не издала даже ни единого звука».

– Вот видишь! Я надеюсь, что, когда мне придется покинуть Венецию, ты будешь по возможности зорко следить за ней.

– Я не знаю только, как мне приступить к этому делу, – отвечал, смеясь, Маттео, – во всяком случае, я скажу своим двоюродным сестрам, что Кастальди нам очень не нравится, и посоветую, чтобы они не доверяли ей.

– Ну хорошо. А вот мы уже у нашего дома. Мы еще потолкуем с тобой об этом деле как-нибудь. Повторяю тебе, я убежден, что эта Кастальди – нехорошая женщина; и я надеюсь, что нам удастся доказать это. Завтра мы увидимся с тобой, а до этого нам необходимо решить, следует ли кому-нибудь говорить о наших подозрениях.

В эту ночь Фрэнсис долго не мог заснуть, все время обдумывая, как ему поступить насчет Кастальди. Наконец он решил, что на другой же день переговорит обо всем с синьором Полани, рискуя, что, высказав свои подозрения об особе, которая в течение многих лет пользовалась доверием в семействе, он может огорчить Полани. На другое утро Фрэнсис отправился к Полани.

– Ах, Фрэнсис, – встретил его Полани, – разве вы забыли, что сегодня мои дочери на целый день уехали из дому?

– Нет, синьор, я не забыл, но мне хотелось бы переговорить как раз наедине с вами об одном деле. Может быть, вы будете смеяться надо мной, но надеюсь, что вы не посетуете на мое вмешательство в ваши домашние дела, если я затрону один вопрос, близко вас касающийся? Я хочу говорить с вами о синьоре Кастальди, компаньонке ваших дочерей. Я знаю, что вы питаете к этой особе полное доверие, которое она в ваших глазах заслужила своими попечениями о них в течение уже нескольких лет, но я все-таки считаю своим долгом поделиться с вами моими наблюдениями и подозрениями насчет этой особы.

Затем Фрэнсис рассказал о всех известных ему фактах, а также и про то, что сообщил ему Маттео.

– Может быть, во всем том, что я вам сейчас передал, и нет ничего подозрительного, – закончил он свои объяснения, – но прошу вас верить, что, если я позволил себе выказать мои подозрения, то к этому побудило меня единственно мое участие к вашим дочерям.

– О, в этом я нисколько не сомневаюсь, – сказал Полани, – но мне кажется, что все это несколько преувеличено. Имейте в виду, что синьора Кастальди уже десять лет находится в моем доме и что ее воспитанием моих дочерей, а также и ее заботами о них я очень доволен. Конечно, и у нее найдутся недостатки, но совершенства на свете нет, и я отнюдь не сомневаюсь в ее верности и преданности нашему семейству. Разумеется, она была не совсем права, что позволила тогда моим дочерям оставаться у знакомых дольше обыкновенного, но сделала она это по доброте сердечной, видя, что молодые девушки так веселятся; а если она не кричала, когда на них напали, то это доказывает только, что не все женщины ведут себя одинаково в случаях опасности. Тем не менее, Фрэнсис, я от души благодарю вас за все, что вы мне передали, и хотя остаюсь при своем мнении, но все-таки приму к сведению то, что вы сказали.

Вечером, когда Фрэнсис в своей гондоле направлялся по обыкновению ко дворцу Полани, его нагнала гондола, в которой сидел Маттео. Поравнявшись с лодкой Фрэнсиса, Маттео быстрым прыжком вскочил в его гондолу. Он казался таким взволнованным, что Фрэнсис поспешил спросить его:

– Что с тобой, Маттео, что случилось?

– Ужасная беда, Фрэнсис, Мария и Джулия исчезли!

– Как исчезли! – повторил потрясенный этой новостью Фрэнсис.

– Отец их был сейчас у нас; он чуть с ума не сошел от горя и гнева. Ты знаешь ведь, что они уехали сегодня утром на целый день к Пизани.

– Знаю, знаю; ну и… Говори же скорее!..

– Ну вот, неизвестно почему, но Полани, против своего обыкновения, вздумал сам поехать за ними, чтобы привезти их домой, и когда приехал к Пизани, то ему сказали, что дочери его уже часа два тому назад уехали оттуда. Ты был прав, Фрэнсис, тут, конечно, замешана Кастальди! Она поехала с девушками утром к Пизани, оставила их там и должна была в шесть часов вечера приехать за ними в гондоле. Вместо этого она приехала за ними уже в три часа, сказав, что с их отцом случилось несчастье, что будто бы он упал со ступенек моста, сломал себе ногу и послал за дочерями.

Понятно, они поспешили уехать. Полани уже допросил слуг, которые помогали девушкам садиться в гондолу. Они сказали, что это была чья-то чужая гондола, очевидно, наемная, с наглухо закрытой каютой. Увидев чужую гондолу, девушки были очень удивлены, и Мария даже сказала:

– Да это вовсе не наша гондола!

Но Кастальди возразила на это:

– Нет, нет, не наша; обе наши гондолы были посланы за лекарем, а так как ваш отец хотел, чтобы я привезла вас скорее, то я наняла первую попавшуюся гондолу. Скорее, скорее садитесь, мои милые, отец с нетерпением ждет вас.

Они поспешили сесть, и гондола быстро исчезла из виду. Вот все, что мне известно; кроме того, я узнал, что все, что говорила Кастальди, оказалось ложью, что их отец вовсе и не думал посылать ее за ними и что девушки до сих пор не вернулись домой.

Глава V. Поиски

– Это ужасно, Маттео! – вскричал Фрэнсис, когда его друг окончил свой рассказ. – Что же теперь делать?

– Вот в этом-то весь вопрос, – отвечал Маттео, – что теперь делать? Отец моих кузин уже был в городском управлении, чтобы объявить о случившемся и просить помощи для поисков пропавших девушек. Он хочет, кроме того, вывесить объявления с обещанием выдать тысячу дукатов в награду лицу, которое доставит ему какие-либо сведения, могущие служить к обнаружению следов его дочерей; этого будет достаточно, чтобы заставить всех здешних гондольеров взяться за дело; невозможно предположить, чтобы никто не заметил закрытой гондолы, тем более что в это время года гондолы почти все без верхов. Досадно, что приходится сидеть сложа руки, когда хотелось бы сейчас же броситься на поиски.

– Отправь свою гондолу домой, Маттео. Мы же с тобой подъедем на моей гондоле к лагунам и дорогой переговорим обо всем. Подумать только, что не далее как вчера вечером мы так весело болтали с твоими кузинами и что сегодня они находятся во власти этого негодяя Мочениго, который, наверное, играет в этом деле главную роль. А кстати, – прервал Фрэнсис самого себя, – не знаешь ли ты, где он теперь живет?

– Я слыхал неделю тому назад, что он был в Ботонде, близ Чиоггии, но где он в настоящую минуту – не знаю.

– Мне кажется, следовало бы узнать, где он находится, и проследить за ним. Возможно, впрочем, что он примет меры предосторожности и в течение некоторого времени не будет навещать пленниц, предполагая, что подозрение в их похищении падет, конечно, на него и что за ним будут следить.

– По всей вероятности, Полани уже подумал об этом и примет свои меры; в этом случае он встретит поддержку всех влиятельных лиц в Венеции, за исключением семейства Мочениго и их друзей. Похищение молодых девушек среди бела дня должно считать за обиду, нанесенную каждой семье в Венеции; всякий невольно подумает, что то же самое может угрожать и его сестрам или дочерям.

– Вернемся, домой, Маттео, наши разговоры не приведут ни к чему, пока мы не узнаем, какие меры приняты уже синьором Полани.

По прибытии домой Маттео узнал, что Полани в сопровождении двух членов Совета отправился на материк на одной из самых быстроходных правительственных галер. Было наскоро устроено совещание членов Совета и решено отправить двух лиц из состава Совета в сопровождении официального представителя республики в Ботонду; им было отдано приказание арестовать Руджиеро, если только они его найдут там; в случае же, если они не разыщут его, было приказано послать уведомление по всем городам республики об аресте его и высылке под сильным конвоем в Венецию. Кроме того, тотчас же отрядили несколько галер к различным торговым городкам Венецианской республики с приказанием делать строгий обыск на каждом вновь прибывающем или отбывающем судне и осматривать всех приезжающих или отбывающих на лодках в течение этого же вечера и ночи. Заявление о том, что Полани обещал крупную награду за нахождение его дочерей, должно было тоже быть разглашено повсюду. Известие о похищении молодых девушек быстро распространилось, и весь город пришел в негодование. Матросы порта Маламокко толпой хлынули в Венецию; они считали оскорбление, нанесенное семейству влиятельного коммерсанта, почти за личную обиду. Камни полетели в окна палаццо Мочениго, и толпа готова была разгромить дворец, если бы не вступилась полиция, взяв здание под свою охрану.

– Можно еще утешаться тем, – заметил Джузеппе, – что в эту минуту Мочениго так занят своими собственными делами, что ему некогда думать о вас, синьор Фрэнсис. Я с самой той памятной ночи плохо сплю, мне все снятся тяжелые сны.

– Ты больше беспокоишься обо мне, чем я сам, Джузеппе, но и я тоже был осторожен, имея в виду, что хотя Руджиеро и отсутствует, но друзья его находятся здесь и не дремлют, как это видно по удавшемуся похищению молодых девушек…

– Надеюсь, отец, – сказал Фрэнсис мистеру Хэммонду на следующее утро, – что не случится особенной надобности мне ехать в Англию, прежде чем не обнаружится что-нибудь по делу Полани.

– Скажу тебе откровенно, Фрэнсис, что я несколько изменил свои планы; после того, что сказал мне на днях синьор Полани, я чувствую, что было бы неблагоразумно с моей стороны настаивать на твоем возвращении на родину. При его обширных торговых и деловых связях он может быть тебе чрезвычайно полезен: под его покровительством ты можешь начать свою карьеру при лучших условиях, нежели вступив в мой торговый дом в Лондоне, и потому для тебя будет лучше, если ты пока останешься здесь. Разумеется, в эту минуту Полани так поглощен заботой о своих дочерях, что ни о чем другом не в состоянии думать, но ты, во всяком случае, можешь здесь переждать некоторое время, и тогда он, по всей вероятности, займется тобой.

Фрэнсис в душе был очень доволен решением отца.

Синьор Полани к вечеру уже вернулся в Венецию. Руджиеро Мочениго оказался дома и выразил сильное негодование против взведенного на него, якобы несправедливого, обвинения в том, что он способствовал похищению синьорин Полани. Несмотря на это, его решили держать под арестом до того времени, пока девушек разыщут.

Тотчас по возвращении домой синьор Полани послал свою гондолу за Фрэнсисом.

– Как видите, ваши подозрения были совершенно основательны, – сказал он, когда Фрэнсис вошел в комнату. – Я горько упрекаю себя в том, что тотчас же не принял мер к удалению этой низкой женщины – тогда мои дочери были бы в безопасности! Мне казалось немыслимым, чтобы особа, к которой я относился как к другу нашего семейства в течение стольких лет, могла так коварно злоупотребить моим доверием, однако ваше предостережение не давало мне покоя, и я поэтому сам отправился за дочерьми, но было уже поздно! Я теперь послал за вами, Фрэнсис, сам не отдавая себе отчета в том, зачем я это сделал; отчасти меня к тому побудила мысль, что вы оказались более прозорливым, нежели я, в первом деле и, может быть, и теперь укажете на какой-либо способ действий для поисков моих дочерей. Для меня, во всяком случае, несомненно одно, что это дело затеяно Руджиеро Мочениго.

– К сожалению, синьор, едва ли мне удастся придумать что-либо такое, что уже не было придумано вами. Одно только, по-моему, вероятно, что ваших дочерей увезли отсюда, так как, узнав, что обещана крупная награда за их нахождение, похитители побоятся оставить девушек в Венеции. Кроме того, мне кажется, что Мочениго, наверное, предполагал тотчас же ехать к ним, куда бы их ни поместили, как только ему донесли бы о благополучном исходе затеянного им похищения; теперь же, когда вы, по счастью, узнали о похищении раньше, нежели он мог ожидать, и прямо отправились к нему с приказанием Совета, то этим, по всей вероятности, расстроились все его планы. Возможно даже, что он от вас первого узнал о том, что похищение удалось. Если же вы явились бы к нему двумя-тремя часами позже, то могли бы уже не застать его.

– Я на это только и рассчитывал, Фрэнсис; его сообщники могли располагать только четырьмя часами времени до моего вмешательства в это дело. Между ними, наверное, было условлено, что они ему донесут тотчас же, как только совершится похищение. Между тем я, отправившись прямо к нему на правительственной гондоле, рассчитывал опередить его сообщников. Было уже заполночь, когда я прибыл к нему, но он еще не спал, очевидно, поджидая своих товарищей-негодяев. Я прежде всего распорядился поставить караул вокруг его дома с приказанием задерживать всякого, кто приблизится к палаццо. Никто, однако, не приходил. Но известие о том, что к дому так поздно ночью подъехала правительственная галера, подняло тревогу, и пособники Мочениго должно быть были предупреждены о моем приезде тотчас же после моего прибытия к нему.

– Я полагаю, синьор, что было бы весьма важно поручить нескольким доверенным лицам следить за домом, где арестован Мочениго; теперь главное в том, чтобы не дать ему возможности ускользнуть из-под надзора стражи.

– Да, это верно, Фрэнсис, и я тотчас же воспользуюсь вашим советом. Вы однажды уже спасли моих дочерей, и какое-то предчувствие подсказывает мне, что и на этот раз их спасение будет зависеть от вашего содействия.

– Поверьте, синьор, что я сделаю для этого все, что только будет в моих силах.

Фрэнсис провел почти всю следующую неделю в своей гондоле. Рано утром он отправлялся с Джузеппе на материк и наводил справки по всем деревням и рыбачьим хижинам, но в течение всего этого времени ему не удалось напасть хотя бы на малейший след, который мог бы послужить к обнаружению исчезнувших девушек. Такие же неудачи претерпел и синьор Полани, несмотря на самые деятельные поиски.

Однажды Фрэнсис возвращался домой поздно вечером, утомленный и разочарованный долгими и напрасными усилиями. Только что его гондола проскользнула под мостом Понто Маджиоре, как свет от зажженных на мосту фонарей упал на сидевших в гондоле, плывшей им навстречу; их было двое: мужчина и женщина, закрытая вуалью. Ночь была удушливо жаркая, и женщина, откинула свою вуаль как раз в ту минуту, когда Фрэнсис взглянул в ее сторону. Он тотчас же узнал ее.

– Джузеппе! – вскричал он. – Наконец-то нам посчастливилось! Ты знаешь, кто эта женщина? Синьора Кастальди.

– Что же нам теперь делать, синьор Фрэнсис? – спросил Джузеппе, который почти не менее самого Фрэнсиса был заинтересован в поисках. – На гондоле только один гондольер, да еще один мужчина. Если мы неожиданно нападем, то справимся с ними.

– Это было бы неблагоразумно, Джузеппе; девушек могут тотчас же перевезти в другое место, как только узнают, что Кастальди находится в наших руках. Лучше всего нам незаметно проследить за их гондолой.

Пока они переговаривались, встреченная ими гондола причалила к ступеням одной из пристаней, сидящие в лодке вышли и исчезли в толпе, гондольер же остался на месте, по-видимому, поджидая обратно своих пассажиров. Фрэнсис направил свою гондолу несколько дальше вперед по каналу и остановился, чтобы следить за тем, что произойдет. Прошло не менее часа, прежде чем они заметили какое-то движение близ гондолы. Наконец Фрэнсис услыхал шум шагов и в темноте едва мог разглядеть две фигуры, спускавшиеся к воде; лодка отчалила и двинулась опять к мосту Понто Маджиоре.

– Не теряй гондолу из вида, Джузеппе, – сказал Фрэнсис, направляя свою лодку вперед и держась по возможности ближе к набережной в тени домов, – она скоро может свернуть в один из каналов, и мы тогда потеряем след.

Но гондола продолжала свой путь вперед вдоль канала, пока не остановилась близ большой четырехвесельной лодки; очевидно, начались какие-то переговоры между пассажирами, а затем гондола, за которой они следили, повернула к лагунам.

– Здесь нам будет трудно вести наблюдение без того, чтобы они не приметили нас, – сказал Джузеппе. – И мне сдается, что они по этой причине именно и направились сюда. Возможно даже, что они уже обратили на нас внимание. Следовало бы нам теперь двинуться вперед и перегнать их.

– Что ж, рискнем! – отвечал Фрэнсис.

Они опустили весла в воду, и гондола полетела вперед, но едва они отъехали на некоторое расстояние, как услыхали шум весел вблизи.

– Бери вправо, Джузеппе! – вскричал Фрэнсис, бросая взгляд назад через плечо.

Удар обоими веслами двинул лодку в ту самую минуту, как на них налетела четырехвесельная гондола; им удалось проскользнуть в сторону на расстоянии лишь трех-четырех футов от лодки, которая своим острым железным носом, наверно, проткнула бы легкую гондолу, если бы их не спас ловкий и быстрый поворот в сторону.

Джузеппе разразился целым потоком бранных слов, но Фрэнсис заставил его замолчать.

– Греби скорее, Джузеппе, разве ты не понял, что это было сделано преднамеренно; это ведь та гондола, с которой переговаривались сидящие в лодке, за которой мы следили.

Через секунду преследовавшая их гондола сделала поворот и пустилась вдогонку за ними. Все было ясно: так было, вероятно, условлено между ускользнувшей от них гондолой, в которой сидела Кастальди, и этой, пустившейся вдогонку за ними лодкой, намеревавшейся их затопить.

Занятый преследованием гондолы, в которой сидела Кастальди, Фрэнсис обратил внимание на то, что напавшая на них гондола была очень ходкая и управлялась искусными гребцами; он понял теперь, что она может их скоро нагнать, и велел Джузеппе причалить к ступеням церкви Санта-Мария.

– Как только мы причалим, – распорядился он, – мы выскочим из гондолы, бросим ее и пустимся бежать.

Пристав к берегу, они быстро выскочили из гондолы и бросились вверх по ступеням набережной; в это время на воде раздался треск от натиска гнавшейся за ними лодки, врезавшейся в покинутую ими гондолу. Прошла минута, прежде чем сидевшие в большой гондоле могли выскочить на берег, и Фрэнсис с Джузеппе были уже шагов на пятьдесят от них, пока до их слуха долетел стук о каменные плиты сапог преследователей. Молодые люди были легко одеты и без обуви, так что нисколько не сомневались в том, что успеют ускользнуть от своих преследователей; действительно, в скором времени топот за спиной стих.

– Они, наверное, разбили вдребезги нашу гондолу, – со вздохом сказал Джузенпе, – а эта негодная женщина все-таки скрылась, и мы ничего не узнали!

– Напротив, Джузеппе, мне кажется, что мы узнали все! Я убежден в том, что молодые девушки находятся на острове Сан-Николо, и удивляюсь, что это мне раньше не приходило в голову. Я полагаю так: их отвезли прямо на остров, и Кастальди приезжала сюда, чтобы передать что-либо сообщникам Мочениго; гондола стояла наготове, чтобы препятствовать погоне за нею. Мы сейчас же, несмотря на позднее время, должны отправиться к синьору Полани и расскажем ему обо всем случившемся.

Четверть часа спустя они были у дворца Полани, где все уже спали крепким сном.

Вскоре, однако, показался синьор Полани, и Фрэнсис передал ему все подробности случившегося с ними. Это была хотя и очень важная новость, но, по мнению Полани, она мало продвигала поиски. Фрэнсис, однако, настаивал на своем, что ключ к разгадке тайны у них уже в руках, и тут же рассказал синьору Полани о своем первом приключении на острове Сан-Николо и о таинственном незнакомце.

– Не знаю, как мне раньше не приходило в голову искать ваших дочерей именно на этом острове, но теперь для меня ясно, как день, что Мочениго должен был перевезти их именно туда, как к месту, наиболее доступному и удобному для него.

Синьор Полани несколько раз прерывал Фрэнсиса, выражая свое изумление, и когда молодой человек окончил свой рассказ, то Полани согласился с тем, что пленницы, несомненно, должны находиться именно на острове Сан-Николо.

– Не будем, однако, считать их пребывание там несомненным, синьор; ведь, возможно же наконец, что мы с вами ошибаемся; если мы не найдем ваших дочерей в хижине, то, по всей вероятности, найдем там какую-нибудь нить, которая поведет нас дальше.

Было решено наутро же приступить к осуществлению заранее составленного плана действий, с соблюдением всевозможных предосторожностей, чтобы не поднять лишней тревоги, которая могла только повредить успеху всего дела.

Обсудив все подробности плана действий, синьор Полани приступил к необходимым приготовлениям, Фрэнсис же остался у него до рассвета, чтобы немного отдохнуть после всех испытанных им приключений.

Глава VI. Хижина на острове Сан-Николо

Около семи часов вечера все было готово к отъезду. Синьор Полани покинул дом в своей гондоле один, но по дороге, в условленном месте, к нему пересел Фрэнсис и еще четыре человека. За два часа до своего отъезда синьор Полани послал извещение капитану одного из торговых кораблей, стоявших в гавани, чтобы тот с десятью своими матросами тотчас же садился в большую лодку и направлялся к острову, но, не доезжая полумили до него, должен был бросить якорь. По прибытии туда матросам было велено скрыться на дне лодки, сам же капитан, следуя приказанию Полани, стал зорко наблюдать за тем, не будет ли какое судно подплывать к острову или отплывать от него. Скоро после этого проехала мимо гондола Полани, и тогда капитан тотчас велел поднять якорь, люди взялись за весла, и капитанская лодка поплыла вслед за Полани, держась от него на некотором расстоянии. В скором времени гондола причалила к берегу острова, а за нею прибыла и лодка с капитаном. Выйдя на берег, Фрэнсис пошел по направлению к хижине в сопровождении Полани и четырех людей.

– Теперь мы можем действовать смелее, – сказал Фрэнсис, – расстояние до хижины так невелико, что похитители не успеют увести ваших дочерей, прежде чем мы доберемся до них.

– Чем скорее мы дойдем до хижины, тем лучше, – отвечал Полани. – Эта неизвестность просто терзает меня.

Они бросились вперед.

– Вот этот дом, синьор, – вскричал Фрэнсис, – теперь мы все узнаем!

Они быстро спустились к откосу и окружили хижину.

– Отоприте! – крикнул Полани, стуча рукояткой меча в дверь. Ответа не было.

– Ломайте дверь! – приказал он, и двое матросов своими топорами начали рубить дверь. После нескольких ударов дверь внезапно открылась, и на пороге явились два человека в простых одеждах.

– Зачем вы нападаете на дом честных рыбаков? – спросили они.

– Вяжите их крепче, – крикнул в ответ Полани, врываясь в хижину вместе с Фрэнсисом. Проникнув в хижину, он остановился с криком разочарования – хижина была пуста!

– Если их здесь нет, то они должны быть где-нибудь близко, – сказал Фрэнсис. – Не будем унывать! Обыскав все, мы, может быть, найдем хоть какие-нибудь следы.

Внутренность хижины ничем не отличалась от обыкновенных рыбацких хижин. Посредине стоял большой стол, а у стен было несколько скамеек. По углам были расставлены весла, около них лежали рыбачьи сети.

Вдруг Фрэнсис вскричал:

– Смотрите, здесь дверь!

– Вижу, но эта дверь никуда не ведет, – отвечал Полани, – это ведь наружная стена, и она засыпана песком чуть ли не до крыши.

– Это так, а все-таки там, может быть, найдется какой-нибудь подвал; надо проверить хорошенько.

Фрэнсис сильно толкнул дверь, но она нисколько не подалась, тогда англичанин позвал двух матросов с топорами.

– Ломайте! – приказал он.

После нескольких сильных ударов топора дверь наконец слетела с петель. Полани с мечом в руке, а за ним и Фрэнсис ворвались внутрь.

Оба невольно вскрикнули от неожиданности. Они очутились в помещении, пристроенном с задней стороны хижины. Комната была богато убрана, стены ее покрывали восточные материи. С потолка спускалась зажженная лампа. В углу комнаты стояли, как бы в нерешительном выжидании и держа наготове обнаженные шпаги, двое мужчин; они, очевидно, пытались заслонить собою двух женщин, которые, как только дверь распахнулась, бросились вперед.

– Мария! Джулия! – вскричал Полани и заключил в объятия своих дочерей.

В это время Фрэнсис с матросами приблизился к двум незнакомцам и сказал:

– Бросьте ваше оружие и сдавайтесь! Сопротивляться бесполезно: там у нас еще двенадцать вооруженных людей.

Незнакомцы опустили свое оружие и покорно дали связать себя.

Несколько минут длилось молчание. Молодые девушки рыдали от счастья, а сам Полани был так растроган, что с трудом говорил. Наконец он обратился к дочерям и сказал:

– Милые мои, не меня должны вы благодарить за ваше спасение, а вашего друга Фрэнсиса, который вторично уже выручает вас из беды. Обнимите его, мои дорогие, как родного брата, так как он сделал для вас больше, чем сделал бы брат. А теперь расскажите мне все, что произошло с того времени, как я видел вас в последний раз.

– Ты уже знаешь, отец, – сказала Мария, – что нам прислали известие о том, что с тобою приключилось несчастье и что ты требуешь нас к себе.

– Да, мои дорогие, я об этом узнал очень скоро после вашего отъезда из дома Пизани. В пять часов я поехал за вами и узнал, что вы почему-то уже уехали оттуда.

– Ну, вот, как только мы сели в каюту гондолы, – продолжала старшая дочь, – синьора Кастальди сначала закрыла двери, а потом и ставни у окон. Мы невольно вскрикнули, когда очутились вдруг в темноте, но она строго велела нам замолчать. Мы страшно перепугались, тем более что она никогда раньше не говорила с нами таким тоном; мы хотели открыть ставни или дверь, но они оказались наглухо запертыми. Тогда мы принялись громко кричать, но наших голосов, должно быть, никто не слыхал. В каюте наконец сделалось так душно, что я упала в обморок. Когда же я очнулась, то одно окно было уже открыто; мы в это время находились, вероятно, уже за каналами, так как я ничего не видела, кроме неба. Как только я очнулась, окно закрыли. Гондола долго плыла, и когда она наконец остановилась, синьора Кастальди объявила нам, что она должна завязать нам глаза. Мы воспротивились этому, но она пригрозила, что это все равно сделают насильно. Мы поневоле согласились, и она обернула нам головы большими платками. Потом нас повели на берег, и когда, пройдя некоторое расстояние, мы наконец остановились, то с нас сняли платки, и вот мы очутились здесь, где с тех пор все время находимся.

– Надеюсь, что с вами обращались хорошо, мои дети? – спросил с беспокойством Полани.

– О, да, отец! До сих пор, кроме Кастальди, сюда никто не входил. Дверь постоянно была приотворена, так как окон, как ты видишь, здесь нет. Кастальди уходила иногда и приносила нам еду. Мы видели в той комнате каких-то мужчин, но они разговаривали друг с другом всегда шепотом. Ты можешь представить себе, как мы упрекали Кастальди за ее коварство. Она говорила, что нас никогда не разыщут и что я должна примириться с мыслью сделаться женой Руджиеро Мочениго. Если же я не соглашусь добровольно на это, то они найдут способ принудить меня стать его женой. Я объявила, что готова скорее умереть, но она в ответ только громко хохотала, говоря, что вот сейчас явится священник и, буду ли я согласна или нет, он все-таки нас обвенчает. Но под конец она, кажется, как будто чего-то стала опасаться и раза два отлучалась из дома. Но скажи нам, отец, где мы находимся?

– Вы на острове Сан-Николо.

– На острове! – воскликнула с удивлением Мария. – А как же вы напали на наш след?

– Это я расскажу вам потом, когда мы будем возвращаться домой, Мария.

– Мы с Джулией жаждем подышать свежим воздухом.

– Отправимся лучше скорее домой, мои милые дети.

Матросы и слуги громкими криками радости приветствовали молодых девушек, когда они вышли из хижины.

– Теперь надо произвести здесь тщательный обыск, – сказал Полани. – Капитан Лонтано, прикажите остаться здесь четверым вашим матросам, пока приедет городская стража. Если же кто-либо явится сюда до их приезда, то ваши матросы должны арестовать прибывших. Правительство расследует это дело во всех подробностях.

Только теперь, когда они были уже на открытом воздухе, Полани мог заметить, как сильно отразилось на его детях заточение в темном подвале и пережитые ими душевные тревоги. Полани распорядился, чтобы гондолу причалили ближе к тому месту, где они находились, и затем все вместе направились к берегу. Четверо людей со связанными руками были положены на дно капитанской лодки; туда же посадили Кастальди, и матросам было приказано двигаться вслед за гондолой. По дороге Полани рассказал своим дочерям о том, как Фрэнсису удалось разузнать место их заточения.

– Если бы не он, мои дорогие, то я, вероятно, и не разыскал бы вас, – закончил счастливый отец свой рассказ, – и злодею Мочениго удалось бы осуществить его план.

– Мы до конца дней своих не забудем, что вам мы обязаны своим спасением, Фрэнсис, – сказала растроганная Мария. – День и ночь будем молить Бога за вас, не правда ли, Джулия?

– Да, – отвечала младшая сестра, – мы будем любить вас как родного брата.

– Как же намерены вы поступить с вашими пленными, синьор Полани? – прервал Фрэнсис их слова.

– Я привезу их сперва к себе домой и тотчас же сообщу обо всем в Совет. Оттуда пришлют ко мне стражу, которая отвезет наших пленников в тюрьму. Теперь уже совершенно ясно, какую роль играет в этом деле Мочениго, и даже самые близкие к нему люди не дерзнут защищать его гнусное поведение. Вы себе представить не можете, какое сильное возбуждение в городе произвело похищение моих дочерей. Если бы не вмешалась в дело городская стража, то, кажется, дворец Мочениго был бы разрушен до основания, а друзья Руджиеро не решаются даже показываться на улицах. Когда все это дело кончится, нам надо будет на некоторое время уехать на нашу родину, на Корфу.

– Что касается меня, то я буду очень рада уехать, – сказала Джулия. – Мне на Корфу нравится гораздо больше, чем здесь, там и воздух гораздо мягче и полон аромата, а здесь так жарко и сыро по вечерам.

– А ты, Мария, что скажешь?

– Я тоже буду очень рада уехать, но Венецию я все-таки люблю.

– Но мы поедем ненадолго, дети. Здесь скоро позабудут о нашем приключении, а нескольких недель достаточно будет, чтобы укрепить ваше здоровье.

Гондола приблизилась к ступеням дворца Полани. Их прибытие возбудило общую радость во всем доме. Приготовления к освобождению девушек держались в большой тайне, так как Полани опасался, чтобы в доме не оказался еще какой-нибудь пособник Мочениго. Слуги готовы были разразиться громкими приветствиями, но Полани сделал им знак, чтобы они молчали.

– Синьорины и без того достаточно взволнованы, – сказал он. – Прошу вас отнюдь никому ни одного слова не говорить о нашем возвращении во избежание всяких толков в городе, до тех пор, пока Совет не решит, как поступать дальше.

Девушки поднялись наверх в свои комнаты. Несколько минут спустя подъехала другая лодка с арестованными, которых повели в дом. Увидав синьору Кастальди, закрывшую свое лицо темной вуалью, многие из женщин не утерпели, чтобы не разразиться проклятиями.

– Капитан Лонтано, слуги укажут вам комнату, в которой ваши люди будут стеречь арестованных. Оставайтесь здесь и не пропускайте никого в комнату.

Джузеппе стоял на лестнице, и Фрэнсис, приблизившись к нему, спросил: «Ну, а что же с моей гондолой?»

– Я ее нашел за столбами у ступеней пристани: она вся разбита и залита водой. Вероятно, кто-нибудь оттолкнул ее туда, чтобы она не мешала проезду. На дне у ней несколько дыр, а один бок совсем пробит. Должно быть, наши преследователи со злости пробили ее веслами; я не думаю, чтобы ее можно было починить.

– Ну, делать нечего, Джузеппе! Она все-таки сослужила нам хорошую службу.

– Вам придется идти со мной, Фрэнсис, – сказал подошедший к ним Полани. – В Совете, наверное, захотят допросить вас.

– Я должен буду сказать там, каким образом мне удалось напасть на след ваших дочерей, – обратился Фрэнсис к Полани, когда они сели в гондолу, – а сказать это я могу только если объясню им, как мне удалось раньше подглядеть за сборищем заговорщиков на острове Сан-Николо. Мне не хотелось бы выдавать других лиц, кроме Руджиеро, так как у меня нет никаких доказательств их виновности, да и не желал бы я создавать себе новых врагов.

– Да, это верно, Фрэнсис. Но вы же признали других лиц, кроме Руджиеро, так как же быть?

– Конечно, я ни в коем случае не скрою правды, но лучше, если бы я был избавлен от этой необходимости.

– И я вполне согласен с вами. Но я не вижу иного исхода. Ведь пассажир, которого вы доставляли на остров, был не Руджиеро.

– Может быть, это и был Руджиеро, только утверждать этого я не могу; незнакомец был закутан в плащ и замаскирован, так что я не мог признать его.

– Это очень жаль, Фрэнсис, потому что если бы вы его признали, то достаточно было бы вам объяснить, что вы только из любопытства проследили за ним, не входя ни в какие другие объяснения. Признаюсь вам, Фрэнсис, что мне очень нравится в вас ваше непоколебимое стремление всегда говорить правду, невзирая ни на какие последствия.

– Вы едете теперь прямо в Совет, синьор?

– Нет, нет; мне надо известить суд, что у меня пять арестованных, участвовавших в похищении моих дочерей, и просить, чтобы он распорядился взять их под стражу, а потом я поеду в Совет и потребую суда над Мочениго, для обвинения которого у нас имеются теперь несомненные улики. Я полагаю, что Совет пока удовлетворится моими показаниями и показаниями моих дочерей, а о вас, может быть, мне удастся до поры до времени умолчать. Подождите меня здесь, в гондоле, пока я вернусь обратно.

– Ну, я очень рад, – сказал Полани, после того как вернулся из Совета, – мне удалось-таки умолчать о вашем участии в нашем деле. Уже отдано приказание о снаряжении галеры на материк, чтобы арестовать Мочениго; завтра же должны явиться сюда мои дочери для допроса. Кастальди будет допрошена Советом сегодня же, и я убежден, что она сознается во всем, когда увидит, что все улики против нее находятся в наших руках.

– Я вам очень обязан, синьор, что вы меня избавили от необходимости раскрывать все это дело о заговоре. Теперь мне надо спешить к моему отцу, чтобы успокоить его и рассказать ему все подробности о спасении ваших дочерей. Он, вероятно, с нетерпением ожидает моего возвращения.

– Передайте ему, что я вечером непременно приеду к нему. Мне о многом надо переговорить с ним.

– Я очень рад, что увижу сегодня синьора Полани, – ответил Фрэнсису его отец, услышав обо всем случившемся. – Я буду чрезвычайно доволен, если синьор Полани найдет удобный предлог, чтобы удалить тебя из Венеции, так как для юноши твоих лет такого рода похождения и связанные с ними последствия уж чересчур рискованны.

Свидание двух негоциантов длилось довольно долгое время, и, когда их переговоры уже пришли к концу, послали за Фрэнсисом.

– Фрэнсис, – обратился к нему отец, – синьор Полани был так добр, что удостоил сделать мне чрезвычайно выгодное предложение, касающееся лично тебя.

– О, помилуйте, господин Хэммонд, – перебил его венецианец. – Ваш сын оказал мне неоплатные услуги. По счастью, я занимаю такое положение, что могу быть ему полезным на его жизненном пути. Я предлагаю вам, Фрэнсис, поступить ко мне на службу. Конечно, вам придется употребить несколько лет на изучение дела, но вы будете поставлены при этом в такое же положение, какое занимал бы и мой родной сын.

Ваш отец намеревается вернуться в Англию, поэтому я предложил ему сделаться там моим агентом. Раньше мне не приходилось вести торговлю с Англией, но торговые сношения с Лондоном могут принести мне большие выгоды. Таким образом, дело может устроиться к общей выгоде. Вам, может быть, будет не совсем приятно остаться навсегда в Венеции, но со временем, если бы ваш отец решил удалиться на покой, вы могли бы переселиться и в Лондон, приняв на себя его обязанности.

– Я не знаю, как мне благодарить вас, синьор, за ваше великодушное предложение; поверьте, что я употреблю все усилия, чтобы оправдать ваше доверие ко мне.

– В этом я отнюдь не сомневаюсь, Фрэнсис, – сказал Полани. – Вы уже имели случай проявить свои способности, и я спокойно могу доверить вам ведение важных дел. Я вполне согласен с вашим отцом, что вам необходимо покинуть Венецию как можно скорее; поэтому я решил, с согласия вашего отца, отправить вас сегодня же на корабль «Бонито», который должен отплыть из Венеции завтра утром. Теперь я вас оставлю вдвоем с отцом, а вечером, надеюсь, вы найдете время побывать у меня, чтобы проститься с моими дочерьми.

– Да, твои приключения привели к счастливому исходу, – сказал мистер Хэммонд сыну, когда они остались одни. – Теперь перед тобой открывается такая дорога в жизни, о которой мы, конечно, раньше не могли бы и мечтать. И если ты проявишь такое рвение и такую же проницательность в ведении дел, какие проявил в твоих похождениях, то перед тобой откроется блестящая будущность. Теперь ступай к своим друзьям проститься.

В восторженном состоянии духа Фрэнсис сбежал с лестницы, вскочил в гондолу своего отца и приказал Беппо везти себя ко дворцу Джустиниани. По дороге он рассказал старому гондольеру и его сыну, что завтра он покидает Венецию и поступает на службу к Полани. Услыхав эту новость, Джузеппе опустил свои весла и, бросившись на дно лодки, залился горькими слезами; потом он быстро вскочил на ноги и обратился к Фрэнсису:

– Если вы поедете, то и я поеду, синьор Фрэнсис. Вам нужен верный слуга. Я упрошу синьора Полани, чтобы он позволил мне ехать с вами. Ты ведь отпустишь меня, отец? Я не могу жить без синьора Фрэнсиса; здесь я буду только горевать о нем, а там я ему буду полезен. Возьмите меня с собой, господин Фрэнсис! Неужели вы будете так жестокосерды, что уедете и покинете меня здесь?

– Конечно, я буду очень рад, если ты будешь со мной, Джузеппе, но отпустит ли тебя твой отец? Я знаю, что синьор Полани ничего не будет иметь против этого. Он давно говорил, что хотел бы что-нибудь сделать для тебя, так как и ты подвергался опасности, когда мы в первый раз спасали его дочерей. Я уверен, что он ни в коем случае не будет препятствовать тому, чтобы ты сопровождал меня. А ты что скажешь на это, Беппо?

– Я не хочу становиться поперек дороги моему сыну, господин Фрэнсис, но, видите, теперь он в таких летах, что мог бы быть мне очень полезен. Если Джузеппе уедет, то придется нанять другого работника для гондолы.

– Ну, мы еще переговорим об этом, – сказал Фрэнсис. – Но вот мы уже у пристани палаццо Джустиниани, и сам Маттео спускается к своей гондоле! Еще минут пять, и мы бы разъехались с ним!

Глава VII. На купеческом судне

– Вообрази, Фрэнсис, какая новость! Мария и Джулия спасены! Я только сейчас узнал об этом и собирался идти к тебе, чтобы сообщить эту новость.

– Твоя новость уже устарела, Маттео. Я узнал об этом еще раньше тебя.

– Мне передали, – продолжал Маттео, – что Полани отыскал их в хижине на острове Сан-Николо. Мой отец не может понять, каким образом он узнал, где их прятали; он говорит, что Полани скрывает, откуда он узнал об этом. Отец думает, что ему сообщил это по секрету кто-либо из семейства Руджиеро.

Фрэнсис на минуту задумался; он уже готов был рассказать Маттео о своем участии в спасении девушек, но удержался от своего первого порыва из боязни, чтобы его друг, хотя и умевший хранить тайну, все-таки случайно не проговорился.

– Дело не в том, откуда Полани получил эти сведения, – отвечал Фрэнсис, – главное то, что он нашел своих дочерей здравыми и невредимыми; я слышал также, что он привез с собою и ту женщину, которая обманула его доверие и завела их в западню. Счастье еще, что Полани принялся так быстро за дело и помешал Руджиеро увезти девушек с острова.

– Отец говорит, – продолжал Маттео, – что правительство уже отправило галеру, чтобы захватить Руджиеро и доставить его сюда; многие считают, что, несмотря на его влиятельные связи, Мочениго не избежать строгого наказания. Все так возмущены его поступком, что друзья Руджиеро не рискнут заступиться за него.

– А теперь, Маттео, и у меня есть новость, которой могу с тобою поделиться. Синьор Полани был настолько добр, что предложил мне место у себя, и завтра же я покидаю Венецию на одном из его кораблей, направляющихся на Восток.

– Поздравляю тебя, Фрэнсис, и радуюсь за тебя, так как знаю, что ты охотно примешь это предложение, лишь бы не возвращаться домой в Англию. Но как все это неожиданно случилось! Еще вчера ты ничего не знал о предстоящем путешествии, а завтра уже собираешься уезжать. Как же это так скоро устроилось? Ведь Полани был в отсутствии сегодня с раннего утра и почти весь день провел на Совете в хлопотах о своих дочерях?

– Но я виделся с ним, после того как он вернулся домой, – отвечал Фрэнсис. – К тому же, хотя окончательное решение последовало только сегодня, но Полани уже раньше несколько раз толковал об этом с моим отцом. Мне кажется, они вдвоем решили, что лучше всего для меня будет удалиться отсюда по возможности скорее, из опасения, чтобы друзья Руджиеро не приписали опалу, которой он подвергся, моему вмешательству в его неудавшуюся попытку похищения девушек.

– Одно могу только сказать, Фрэнсис, – ты счастливец. Хотел бы я, чтобы и со мною случилось нечто подобное. Непременно буду просить своего отца, чтобы он уговорил Полани дать мне место на одном из его кораблей. Совершив несколько морских путешествий, я мог бы потом, по достижении совершеннолетия, поступить офицером на государственную галеру. Но куда же ты идешь теперь?

– Я иду сейчас в школу фехтования, чтобы проститься со своими товарищами; затем мне нужно сходить к синьору Полани, чтобы засвидетельствовать свое почтение молодым синьоринам – его дочерям; после этого я вернусь домой и пробуду с отцом уже до самого моего отъезда.

– Ну, так я провожу тебя до школы и до палаццо Полани, – объявил Маттео. – Мне без тебя здесь будет очень скучно, и я употреблю все усилия, чтобы последовать твоему примеру и уехать в плавание. Тебе, вероятно, предстоит испытать всевозможные приключения, так как, говорят, в скором времени у нас будет война с Генуей, и тебе придется зорко остерегаться генуэзских военных галер. Корабли Полани – неплохая добыча, и кто знает, не придется ли тебе еще познакомиться с генуэзской тюрьмой, прежде чем ты вернешься домой!

Пробыв некоторое время в школе фехтования, друзья отправились в гондоле к синьору Полани. Его самого не было дома, но молодых людей тотчас же попросили наверх к молодым синьоринам.

– Милые кузины, – сказал при входе Маттео, – как я счастлив, что вы избавились от всяких бед и благополучно вернулись домой! Вся Венеция только и говорит, что о вашем приключении; вы – героини дня! Вы не можете себе представить, сколько тут было волнений по поводу вашего похищения.

– Чем скорее перестанут нами заниматься, – тем лучше, Маттео, – возразила Мария, – иначе нам придется сидеть затворницами дома до тех пор, пока какое-либо другое событие не отвлечет внимание от нас. Нам, право, вовсе не хочется, чтобы на нас указывали пальцами. Уж если венецианцы так интересуются нами, то им следовало бы прежде всего заняться поисками места, куда нас увезли.

– Но, уверяю вас, Мария, что все усилия были употреблены на это; вас искали везде; нет гондольера, которого не опрашивали бы по несколько раз о том, куда он перевозил пассажиров в этот день. Все рыбачьи острова были под наблюдением. Никогда еще, кажется, не было подобной погони! Но кому же могло прийти в голову, что вы в это время находились на острове Сан-Николо! Что касается меня самого, то я все время проводил в гондоле, пристально всматриваясь в окна каждого дома, мимо которого проезжал, в надежде увидать у окна призывный знак белым платочком. То же делал и Фрэнсис; он не менее других был занят вашими поисками.

– Что касается Фрэнсиса, то это дело другое, – отвечала Мария, не обращая внимания на знаки, которые ей делал молодой человек. – Он, как оказывается, умнее всех наших молодых венецианцев, и если бы не он, то, очень вероятно, мы и до сих пор находились бы в нашем заточении, из которого Бог весть куда увез бы нас Мочениго.

– Фрэнсис?! – вскричал удивленный Маттео. – Как, разве это он указал вашему отцу, где вы находитесь?

– Прости мне, что я тебе не говорил об этом раньше, Маттео, – нехотя подтвердил Фрэнсис, – но синьор Полани, как и отец мой, так настаивали на том, чтобы я молчал о своем участии в этом деле, что я счел за лучшее скрыть истину даже от тебя. Скажу только, что я напал на след синьорин лишь благодаря чистой случайности.

– Нет, нет, – вступилась Мария, – это была не случайность: вы открыли наш след благодаря вашей энергии и уму. Я не знала, Фрэнсис, что вы хотели сохранить это дело в тайне. Мы будем осторожнее в другой раз.

– Но как все это произошло, Фрэнсис? – спросил Маттео. – Теперь, когда я уже узнал главное, то, вероятно, ты расскажешь мне и остальное.

– Все произошло очень просто, – отвечал Фрэнсис и в коротких словах рассказал то, что уже известно нашим читателям.

– Очевидно, умение грести ведет ко всевозможным интересным приключениям, и если бы ты, Фрэнсис, не обладал этим искусством, то едва ли избег бы плачевной участи. Однако прекрасно все-таки ты делаешь, что покидаешь на время Венецию; слуги моего родственника могут передать друзьям Руджиеро о твоем участии в этом деле, а они, наверное, употребят все усилия, чтобы допытаться, каким образом синьор Полани получил сведения о месте пленения его дочерей; следовательно, самое благоразумное с его стороны – услать тебя подальше из Венеции.

– Как?! – вскричали молодые девушки, – разве вы покидаете нас, Фрэнсис?

– Я уезжаю завтра утром на корабле вашего отца, синьорины.

– Но когда же вы вернетесь? – спросила Мария.

– Надеюсь иметь удовольствие увидеть вас довольно скоро, синьорина. Я поступаю на службу к вашему отцу и буду совершать постоянные рейсы с кораблем из Венеции в какой-либо отдаленный порт и обратно.

– Это утешительно, – отвечала Мария, – а то мы бы поссорились с отцом, если бы он позволил вам удалиться навсегда из Венеции после всего, что вы для нас сделали, не правда ли, Джулия?

Но Джулия отошла к окну и, по-видимому, не слышала вопроса.

– Итак, мы будем иметь удовольствие с вами видеться от времени до времени, – продолжала Мария. – Вы будете приезжать сюда через каждые два-три месяца, и я постараюсь каждый раз уговорить отца не торопиться с новой отправкой в путь своего корабля, коль скоро вы будете здесь. Нам будет казаться, что к нам вернулся наш брат; впрочем, мы так и относимся к вам, как к родному брату, Фрэнсис. Я полагаю, что теперь уже нас оставит в покое этот ужасный человек, но если бы я опасалась новых покушений с его стороны, то упросила бы отца удержать вас здесь, хотя бы на время, так как уверена в том, что вы сумеете нас защитить от всяких бед.

– Я убежден, что Мочениго вас не будет больше беспокоить, – отвечал Фрэнсис, – ему придется искупить свою вину продолжительным арестом в тюрьме.

– Я думаю, что это самое меньшее наказание, к которому его следует приговорить, – с негодованием произнесла Мария; – во всяком случае я буду чувствовать себя спокойнее, пока он сидит взаперти.

Спустя некоторое время Фрэнсис и его друг простились с молодыми синьоринами и удалились.

– Ты, однако, родился под счастливой звездой, Фрэнсис, – сказал Маттео, усаживаясь с ним в гондолу. – Прекрасно делает синьор Полани, что удаляет тебя из Венеции, где немало молодых людей, которые будут завидовать отношению к тебе моих кузин.

– Какой вздор! – покраснев с досады, отвечал Фрэнсис. – Удивляюсь, право, Маттео, как ты можешь говорить такие глупости!

– Ну, хорошо, хорошо! Поживем – увидим! – смеясь, отвечал Маттео. – Мария старше тебя; это верно, но Джулия как раз подходит к тебе по годам. Уже теперь, как уверяет Мария, они смотрят на тебя как на брата и защитника, а года через два-три они заговорят другое!

– Все, что ты говоришь, так глупо, – нетерпеливо вскричал Фрэнсис, – что я попрошу тебя лучше замолчать!

Маттео прислонился к подушкам сиденья и начал насвистывать какую-то песенку.

– Ладно, не буду говорить об этом теперь, Фрэнсис, – сказал он после короткого молчания, – но признаюсь откровенно, что я, со своей стороны, был бы очень рад заслужить такое внимание моих прелестных кузин, каким они удостаивают тебя.

Следующее утро Фрэнсис провел со своим отцом в разговорах о предстоящем отъезде и планах на будущее.

– Я надеюсь видеться с тобою время от времени, Фрэнсис, – говорил ему отец. – Полани, наверное, даст тебе возможность заезжать в Англию, куда я в скором времени переезжаю; его корабли ради торговых целей будут приставать к берегам нашей родины. Полани обещает мне относиться к тебе как к сыну, и я уверен, что случись что-либо со мною, он обеспечит твое будущее. Теперь, сын мой, вот тебе мой совет: будь сдержан и не бросайся навстречу рискованным приключениям; помни, что и на торговом судне можно подвергнуться большой опасности. Средиземное море кишит шайками морских разбойников, несмотря на усилия Венеции подавить разбой; если же возникнет война, то даже из самой Венеции и Генуи отплывет в море множество судов, которые мало чем отличаются от кораблей пиратов. Я сильно опасаюсь, что Венеции грозит в будущем большая опасность. Несомненно, что Генуя, Падуя и Венгрия заключили союз против Венецианской республики и, несмотря на все ее могущество, ей придется употребить немало усилий, чтобы выйти из опасности, которая ей угрожает. Венеция обладает великим даром терпения и отвагой; благодаря этим качествам ей удалось завоевать то высокое положение, которым она пользуется во всей Европе. Да, Венеция во многом достойна удивления и, хотя я рад буду вернуться в Англию, но покидаю Венецию с сожалением. Ну а теперь, сын мой, пора тебе отправляться на корабль. Полани сказал, что он отчаливает в десять часов, а теперь уже девять. Я очень рад, что с тобою будет Джузеппе; он честный малый и очень к тебе привязан. Он может быть тебе полезен. Твои вещи уже отправлены, пора и нам идти.

Когда мистер Хэммонд и его сын подошли к кораблю, стоявшему в порту Маламокко, они нашли его почти готовым к отплытию: уже погрузили последние тюки с товарами и матросы приступали к поднятию парусов.

Корабль «Бонито» было громадное судно, приспособленное, главным образом, для перевозки товаров. На нем было две мачты с большими квадратными парусами; он мог, следовательно, при попутном ветре двигаться вперед достаточно быстро; но искусство управлять судном против ветра было в то время еще неизвестно, и при неблагоприятном ветре кораблю приходилось или становиться на якорь, или двигаться с помощью весел, которых было по пятнадцати с каждой стороны. Когда Хэммонды поднялись на палубу, их встретил сам владелец судна, синьор Полани.

– Я пришел, – заявил он, – повидаться с вашим сыном перед его отплытием, мистер Хэммонд, и лично убедиться в том, что все мои приказания относительно его удобств исполнены. Капитан Коргадио, вот тот молодой человек, о котором я уже вам говорил и к которому прошу вас относиться так, как бы вы относились к моему собственному сыну. Научите его всему, что касается морского дела, а также посвятите его в наши торговые предприятия; познакомьте его с лучшими способами купли и продажи и со сравнительными ценами товаров. Вот, Фрэнсис, ваша каюта.

Полани открыл дверь в обширную, прекрасно обставленную каюту у кормы корабля.

– Не знаю, как и благодарить вас, синьор Полани, – проговорил Фрэнсис. – В этом помещении я замечаю единственный недостаток – оно слишком роскошно для меня. Я охотно согласился бы переносить кой-какие неудобства, как это приходится многим другим новичкам.

– В этом нет никакой надобности, Фрэнсис; если представится случай, когда придется вам наравне с другими взяться за тяжелый труд, то я уверен в том, что вы не откажетесь от дела, но так как вам предстоит быть коммерсантом, а не моряком, то вам нет надобности исполнять какие-либо обязанности по корабельной службе. Помните, что вы отправляетесь в путь в качестве представителя моей фирмы. Но я должен вам сообщить неприятную новость, которую я только что узнал. Правительственная галера, которая была послана в погоню за Руджиеро, вернулась без него; оказывается, что накануне отплытия галеры с беглецом, на стражу напала вооруженная шайка людей, как говорят из Падуи, и освободила Руджиеро. Мои матросы пошли на подмогу страже, но силы были не равны, некоторые из них убиты; таким образом, Руджиеро опять на свободе! Это меня очень беспокоит. Негодяй едва ли осмелится вступить на венецианскую землю, но я не буду спокоен до тех пор, пока Мария не выйдет замуж. Однако матросы уже приступили к поднятию якоря и поэтому, господа, пора нам проститься.

После самого трогательного прощания с Фрэнсисом оба коммерсанта отправились к своим гондолам. Они подождали пока подняли якорь и распустили паруса; потом «Бонито» начал медленно направляться к выходу из гавани, и, послав друг другу прощальные приветы, отъезжающие расстались с провожавшими их.

Оглянувшись, Фрэнсис увидал Джузеппе, который стоял тут же, глядя вслед своему отцу.

– А, Джузеппе! Ну, что ты скажешь, дружище, о всем, что видишь вокруг себя?

– Не знаю еще сам, что и сказать, синьор; здесь все такое громадное и все так прочно устроено, что как-то забываешь о том, что плывешь по воде; тут точно находишься в доме, на суше. Этот корабль такой тяжелый, что боишься, сдвинется ли он с места.

– Однако ты увидишь, когда мы выйдем в открытое море, что волны легко понесут наш корабль вперед. Настанет еще, пожалуй, время, когда тебе покажется, что наша быстрая гондола была по сравнению с этим кораблем более прочным судном. А ты разве давно уже здесь на корабле?

– Я причалил сюда часа три тому назад, сударь, на лодке, на которой привезли мебель для вашей каюты. С тех пор я все тут прибирал у вас. Сюда доставлен запас лучших вин и всякая провизия, так что вам нечего опасаться голода во время пути.

– Мне даже досадно, что синьор Полани так заботился обо мне.

Через час «Бонито» уже миновал канал Маламокко и вступил в открытое море. Ветер был несильный, однако настолько порывистый, что раздувал большие паруса. Матросы все были заняты работой: сматыванием канатов, мытьем палубы и приведением всего в порядок.

– Мы начинаем наше путешествие при очень благоприятных условиях, синьор, – сказал подошедший к Хэммонду капитан. – При этом ветре нам удастся обогнуть южный берег Греции и пристать к Кандии, нашей первой стоянке. Я всегда радуюсь легкому ветру при начале путешествия, это дает всем время освоиться с обстановкой и устроиться на корабле, прежде чем мы начнем прыгать по волнам.

– Наш корабль, думаю, не скоро раскачаешь, – отвечал Фрэнсис, разглядывая грузное судно.

Капитан засмеялся.

– О! Он может выделывать разные штуки во время бури, уверяю вас. Уж раз он начнет свою качку, так только держись. Но «Бонито» прекрасное морское судно и может выдержать всякий шторм. Команда моя состоит из людей здоровых, сильных, и в случае нападения разбойничьего судна мы постоим за себя.

– Как велика ваша команда, капитан?

– Она состоит из семидесяти человек. Судно – тридцативесельное, а в случае надобности мы сажаем по два человека на каждое весло; корабль кажется тяжеловатым, но он двигается изрядно быстро, если удвоить число рук и весел. Нам не раз приходилось удирать от врагов, так как у нас строгий приказ до последней крайности не браться за оружие, а спасаться бегством.

– Но, вероятно, вам все-таки приходилось когда-либо браться и за оружие? – спросил Фрэнсис.

– Да, мне приходилось несколько раз в жизни попадать в жестокие переделки, но это было не на «Бонито», ведь это новый корабль, он выстроен только в прошлом году. Однажды на корабле «Лев» нас атаковали три разбойничьих судна. Мы стояли в одном заливе на якоре и ветер дул с моря, когда пираты внезапно напали на нас с берега, так что уже не было никакой возможности пуститься в бегство, и нам пришлось взяться за оружие. Мы сражались целых пять часов, но прогнали-таки разбойников, причем два их судна были окончательно разбиты, а третье сгорело.

Раза три или четыре пираты вскакивали на палубу нашего корабля, но каждый раз нам удавалось их выгонять. В этом деле, однако, мы потеряли убитыми не менее трети нашей команды; остальные все были ранены. Сам я вынужден был по приезде домой лечить месяца три рану в плечо, от которой я едва не лишился левой руки. Тем не менее нам посчастливилось спасти корабль, на котором был весьма ценный груз. Синьор Полани наградил всех участвовавших в этом сражении. Он редкий по щедрости человек, и как бы ни было трудно иной раз собрать хорошую команду, а ему всякий готов служить. Разумеется, в нашем деле бывает всякое – и хорошее, и худое. Несколько лет тому назад я со всей своей командой отсидел шесть месяцев в тюрьме в Азове. Это случилось по милости этих негодяев генуэзцев, которые всегда готовы воспользоваться случаем, чтобы насолить нам даже и в мирное время. Они настроили против нас какого-то местного хана своими наговорами, что мы будто бы занимались контрабандой товаров в другой гавани, и как-то раз неожиданно ночью на мою палубу и на палубу еще двух венецианских кораблей, стоявших в гавани, ворвались солдаты этого хана, завладели кораблями и всех нас заточили в тюрьму. Там мы и оставались до тех пор, пока синьор Полани не узнал о нашей участи и, снарядив новое судно, выслал его с тем, чтобы заплатить за нас требуемый выкуп. Там в тюрьме мы перетерпели всякие невзгоды: тюрьма была тесная, и мы в ней задыхались от жары; пища была отвратительная, так что почти половина пленников перемерла прежде, чем нас освободили. Было еще у нас дело в Константинополе, где генуэзцы возмутили против нас народ, и все матросы принуждены были бороться за свою жизнь.

После трех дней благополучного плавания «Бонито» обогнул берег Мореи и направился дальше к Кандии. Путешествие было весьма приятное для Фрэнсиса. Капитан показал ему список своего груза и сообщил о ценах различных товаров, а также и тех товаров, какие предполагалось закупить в различных гаванях, в которых они должны были останавливаться. Ежедневно в известное время капитан занимался с Фрэнсисом изучением морской карты и знакомил его с различными пометками, на которые следовало обращать внимание при входе в гавани и при отплытии с пристани. Капитан указывал ему на наиболее удобные для спуска якоря места и на те берега материка, где можно было укрыться в случае, если бы их застигли сильные бури.

Когда корабль отъехал от Мореи, погода изменилась, небо покрылось быстро надвигавшимися с юго-запада тучами, и капитан отдал приказание укрепить паруса.

– Собирается буря, – сказал он Фрэнсису. – Не совсем обычное явление в это время года. Вот уже дня два, как я ожидаю перемены погоды, но я надеялся, что мы успеем доехать до Кандии прежде, нежели разразится буря. Мне сдается, что она собьет нас с пути.

К вечеру поднялся сильный ветер, и море начало бушевать. Скоро подтвердилось замечание капитана о способности корабля прыгать по волнам, и матросам пришлось бросить весла, за которые они взялись было после того, как свернули паруса.

– Нам невозможно держаться нашего курса, – объявил капитан, – придется пристать к одному из островов и бросить якорь на подветренной стороне. Советую вам лечь поскорее в койку; вы еще не приучились держаться на ногах во время качки.

Прошло еще несколько времени, прежде чем Фрэнсис спустился в свою каюту. Перед ним разыгрывалось нечто невиданное, и он не мог наглядеться на высокие волны, которые подбрасывали громадный корабль так же легко, как будто бы это была яичная скорлупка. Но когда уже стало совсем темно и Фрэнсис ничего не мог разглядеть, кроме белых гребней волн и морской пены, которая поднималась высоко над корабельным носом каждый раз, как судно ныряло в глубину, он решил последовать совету капитана и удалился в свою каюту. На другое утро рано он уже был на палубе. Над океаном висел спустившийся, точно завеса с неба, серый туман; море было стального цвета; волны с их белыми гребнями подымались еще выше, чем накануне и, казалось, готовы были поглотить «Бонито», но каждый раз корабль выходил победителем из этой борьбы с рассвирепевшей стихией. Капитан стоял у руля, и Фрэнсис кое-как пробрался к нему.

– Как поживаете, капитан? – спросил он. – Где находимся мы в настоящую минуту?

– Двигаемся, двигаемся вперед, синьор Фрэнсис, как сами видите! «Бонито» молодец и поборется с бурей, хотя бы она еще больше разыгралась. Не буря меня страшит, а попадающиеся на пути острова. Будь я в водах Средиземного моря, то поспал бы еще часочек-другой на своей койке, а тут дело другое! Мы окружены островками, а где именно мы находимся – неизвестно. Ветер несколько раз в течение ночи менял направление и гнал нас то в одну сторону, то в другую. Тут собьешься совсем с толку. Я старался, насколько мог, держаться западного направления, но с этим ветром мудрено справиться. По-моему, мы должны быть близ западного берега Митилены. Лишь бы этот туман немного рассеялся, тогда все стало бы для меня ясно; я знаю наизусть очертание каждого острова на Эгейском море. С этой стороны должен бы находиться материк, а тут ничего не разберешь. Возможно, что мы прямо набежим на подводную скалу или сядем на мель у берега.

Перспектива была не особенно приятная, и Фрэнсис начал напрягать свое зрение, чтобы проникнуть взором сквозь густой туман.

– Если я не ошибаюсь в своем предположении, что мы находимся близ Митилен, – сказал капитан, – то на этой стороне острова есть безопасная гавань, и я направлю туда наше судно; эта гавань прекрасно защищена от ветра и притом достаточно глубока.

Прошло еще часа два, и погода внезапно изменилась: облака, как бы по мановению волшебного жезла, рассеялись, и солнце ярко осветило все кругом. Ветер еще не утих, однако уже одна эта перемена просветлевшего неба и моря ободрила упавших духом мореплавателей, но еще больше обрадовались они, увидав перед собою на расстоянии лишь четырех-пяти миль длинную полосу земли.

– Я не ошибся! – вскричал капитан. – Это остров Митилена, и вход в гавань лежит вот в этом направлении!

Команда взялась за весла, и «Бонито» направился в гавань; сам капитан стал у руля. Прошло еще полчаса, и они уже приближались к берегу. Фрэнсис старался разглядеть гавань, о которой говорил капитан, однако ее не было видно, но прошло еще несколько минут, и «Бонито», обогнув берег маленького острова, вступил в защищенную от ветра гавань; она была такая обширная, что, казалось, могла бы вместить в себе всю венецианскую флотилию. Тут немедленно приступили к спуску якоря.

– Просто поразительно, – заметил Фрэнсис, – до какой степени тут тихо и спокойно после свирепого волнения океана! Но, скажите, капитан, кому же принадлежит этот остров?

– Он, собственно, принадлежит Константинополю, но генцуэзцы основали тут торговое поселение и выстроили замок. Противоположный берег острова – плодородный, но эта сторона гористая и неплодородная. Здешние жители не пользуются хорошей славой и, случись нам здесь потерпеть крушение, нас если не убьют, то наверняка ограбят. Взгляните на эти два корабля, причаливших к берегу, близь деревни: это, наверное, разбойничьи суда – остров кишит пиратами. Венецианцы употребляют неимоверные усилия, чтобы обуздать набеги этих бандитов, но, к сожалению, слишком отвлечены раздорами то с генуэзцами, то с голландцами, и им не удается взяться за дело как следует, чтобы окончательно уничтожить эти притоны морских разбойников.

Глава VIII. Нападение морских разбойников

По приказанию капитана была спущена на воду лодка, в которой он поехал к берегу в сопровождении нескольких матросов; все были вооружены с головы до ног. Фрэнсис присоединился к ним. Местные жители встретили вновь прибывших не особенно дружелюбно, но не отказывались вступить с ними в переговоры относительно обмена привезенного сукна на шкуры животных и на вино.

– Нам лучше всего вступить с ними в сделку, – объявил капитан, когда они возвращались к своему кораблю за товарами. – В этой гавани не особенно часто останавливаются корабли с грузом, а дорога внутри острова через горы чрезвычайно затруднительна, поэтому нам, вероятно, удастся совершить обмен товара с обоюдной выгодой.

– Кажется, они не очень-то рады нашему приезду, – заметил Фрэнсис.

– Пожалуй, что и так; дело в том, что генуэзцы здесь устроились как дома и всеми силами стараются подорвать доверие местных жителей к венецианцам: они стараются внушить им, что Венеция намерена при первой возможности завладеть их островом. И вот жители разделились на партии: кто стоит за Венецию, кто – за Геную; Константинополь же нимало им не страшен, хотя они находятся под его владычеством и платят ему тяжелую дань, не получая взамен никакой помощи в случае нападения врагов. Жители острова – греки, но, кроме наречия, у них мало общего с константинопольскими греками; притом же они отлично понимают, что турки завладевают все большей и большей властью, и сознают, что не Константинополь, а Венеция или Генуя спасут их от турецкого ига. Симпатии островитян скорее на стороне Венеции, нежели Генуи, так как венецианское владычество менее деспотичное из двух, но генуэзцы распространяют ложные сведения о нашем деспотизме и нашей жажде к наживе; вот почему одни жители острова принимают нас дружелюбно, другие же относятся к нам с недоверием и ненавистью.

– Как долго полагаете вы оставаться здесь, капитан? – спросил Фрэнсис.

– Это будет зависеть от направления ветра. Он может стихнуть завтра же или может свирепствовать в течение еще нескольких дней, а пока будет дуть такой ветер, как теперь, нам нечего и думать о том, чтобы пробраться до Кандии. Надеюсь, однако, что через день-два нам удастся пуститься в путь; здесь мы только даром тратим время.

На ночь была поставлена на палубе корабля вооруженная стража.

– К чему эти предосторожности, капитан? – осведомился Фрэнсис. – Венеция ведь еще не вступила в войну с Генуей, хотя, без всякого сомнения, мы накануне объявления войны.

– Между Венецией и Генуей никогда не было полного мира, в особенности в этих морях, – отвечал капитан. – В настоящее же время более чем когда-либо нужно быть осмотрительным. На правительственные галеры они не посмеют напасть, но что касается торговых кораблей – вопрос другой! Нет, нет, поверьте моей опытности, синьор Фрэнсис, что в этих восточных морях надо всегда быть настороже и поступать так, как будто бы наша республика вела войну со своими соседями.

На следующее утро Фрэнсис встал рано и на рассвете вышел на палубу.

– Оказывается, что один из стоявших в гавани кораблей уже отплыл, – заметил он капитану, указывая на место стоянки тех двух кораблей, которые, по мнению, выраженному накануне капитаном, должны были принадлежать пиратам.

– Да, правда, корабль снялся с якоря и отплыл, – отвечал капитан, – любопытно, что там такое затевается? Наверное тут что-нибудь да кроется. Ветер на море бушует по-прежнему, и это судно не двинулось бы в море без особенной причины.

Несколько времени спустя капитан приказал спустить лодку и в ней отплыл к маленькому скалистому острову у входа в гавань. Выйдя на берег и взобравшись на вершину скалы, он окинул взором морское пространство. Через полчаса он возвратился на свой корабль.

– Придется нам еще оставаться здесь, – сказал он Фрэнсису, – ветер дует прямо с моря в гавань, и нашему «Бонито» не устоять против него. Другое дело то суденышко, которое, вероятно, воспользовалось ночной темнотой, чтобы удрать отсюда; оно сидит низко в воде, вероятно, они спустили паруса и, имея в распоряжении много рабочих рук, могли проскочить через узкий проход в гавань. Но нашему «Бонито» с его высокими боками и тяжелым грузом нечего и пытаться выбраться отсюда.

– Какие же, по вашему мнению, могут быть намерения у отбывшего судна, капитан?

– Возможно, что оно направилось к одному из близлежащих островов и вернется сюда с целой дюжиной ему подобных разбойничьих кораблей. Известие, что венецианское купеческое судно без провожатых удержано здесь непогодой, заставит их налететь на нас, как налетают пчелы на мед. Вообще плавать здесь без подкрепления весьма рискованно; несколько раз я указывал на это синьору Полани. Другие купцы посылают сразу восемь – десять судов вместе, и тогда им нечего бояться нападения пиратов. Синьор Полани, однако, стоит больше за то, чтобы посылать свои суда в одиночку. Он рассуждает так: одиночное судно всегда будет идти скорее, нежели целая флотилия. Это правда – если идут в плавание несколько кораблей вместе, то понятно, что им приходится приноравливаться к ходу самого слабого из них; сверх того, капитан на одиночном судне более свободен в своих действиях – ему не с кем советоваться и некому подчиняться; он знает, где ему выгоднее приступить к своим торговым операциям, направляется к этому месту и ведет свои сделки самостоятельно. Выходит, что тут многое можно сказать и за, и против его взгляда на это дело. Корабли нашего патрона, идущие в одиночку, подвергаются, конечно, большему риску, но зато, если им удастся благополучно добраться домой, они приносят своему владельцу несравненно больше выгоды, чем владельцам других судов. Что же касается меня самого, то хотя я вообще больше стою за одиночное плавание, но сознаюсь, что в настоящую минуту я предпочел бы ехать в сопровождении полдюжины товарищей.

Трижды в течение этого дня капитан направлялся на выбранный им для наблюдения скалистый остров. Возвратясь из последней отлучки на остров уже поздно ночью, он сказал Фрэнсису:

– Ветер, несомненно, стихает. Надеюсь, завтра же на рассвете нам удастся выйти из западни. Я убежден, что нам тут угрожает опасность.

– Но что же еще возбуждает вашу тревогу, капитан? Ведь не только одно исчезновение судна заставляет вас опасаться чего-либо недоброго?

– Действительно, я подметил еще кое-что, – отвечал капитан. – Во-первых, настроение здешних жителей заметно изменилось; не скажу, чтобы они относились теперь враждебнее к нам, нежели при встрече, но когда я сегодня утром бродил по острову, то заметил среди жителей какое-то сдержанное возбуждение: люди собирались группами и о чем-то оживленно рассуждали. И вот еще что я заметил, когда взошел на высокую гору за деревней, я видел, что туда сбираются какие-то люди и оттуда пристально всматриваются в море, как будто наблюдают за чем-то; мне сдается, что они ожидают приезда пиратов. Я охотно бы пожертвовал своим годовым жалованьем, чтобы только сегодня же к вечеру выбраться отсюда; но так как это невозможно, то поневоле придется остаться здесь до завтрашнего утра. Я решился завтра же утром во что бы то ни стало выбраться отсюда, рискуя даже, что наше судно наткнется на скалы. Во всяком случае, если пираты сделают на нас нападение ночью, то не застанут врасплох.

Капитан отдал приказание, чтобы вся команда была вооружена и готова встретить неприятеля. Так как, по мнению капитана, нельзя было до рассвета ожидать нападения морских разбойников, то Фрэнсис прилег на свою койку, приказав разбудить себя часа за два до восхода солнца. Сон его, однако, был тревожный; он поминутно вставал и выходил наверх, чтобы убедиться, не приближается ли к ним неприятель. Под утро он увидал Джузеппе, который пристально смотрел на вход в гавань.

– Давно ли ты тут стоишь, Джузеппе?

– С тех пор, как вы приходили сюда в последний раз, синьор.

– Не слыхал ли или не видал ли ты чего-либо особенного?

– Я слышал какие-то отдаленные звуки, точно скрип канатов и блоков при опускании парусов. Этот звук повторялся несколько раз на лагунах близь входа в гавань. Я уверен, что там причалило несколько судов. Некоторые из матросов слышали те же звуки, так что я уверен, что не ошибся. Если капитан прикажет, я возьму маленькую лодку и отправлюсь туда, чтобы посмотреть, что там делается.

– Я поговорю об этом с капитаном, Джузеппе.

Узнав об этом предложении, капитан отвечал, что в этом нет никакой надобности.

– Много ли, мало ли их, – заявил он, – а нам все равно надо ждать до утра, так как нечего и думать о выходе из гавани при ночной темноте.

– Но как же в таком случае эти разбойники вошли в гавань? – заметил Фрэнсис.

– Это совсем другое дело; по всей вероятности, их на лодке провел в гавань кто-либо из здешних жителей, или же жители прибрежных деревень указывали им путь условным светом; но, главное, для них ветер был попутный, а для нас он неблагоприятный. Нет, синьор, одно только нам и остается, это – ждать рассвета. Я полагаю так: если их силы невелики, то мы попытаемся пробиться сквозь их суда и пуститься в открытое море; если же на нас нападет множество судов, то мы здесь же в гавани вступим с ними в бой и в таком случае у нас будет побольше людей, способных к защите нашего корабля, тогда как если мы возьмемся за весла, то команда сократится наполовину.

Время до первого проблеска рассвета тянулось в нетерпеливом ожидании; вся команда вышла на палубу и готовилась отразить неприятеля. Прошло еще с полчаса времени и наконец удалось разглядеть темные очертания судов, приютившихся под защитой острова у входа в гавань.

– Так и есть, – заявил капитан. – Вы можете теперь их разглядеть, синьор Фрэнсис; по-моему, у них там с десяток судов, но возможно, что и больше, так как некоторые их суда могут скрываться за мысом острова. Пройдет не более часа, и мы узнаем все.

Фрэнсис удивлялся тому, что капитан не велел команде держать наготове весла, так как это считалось общепринятой мерой предосторожности, при помощи которой можно было не подпускать неприятеля близко к кораблю. Но капитан объяснил ему следующее: во-первых, бока «Бонито» так высоко стоят над водой, что пиратам, во всяком случае, будет очень трудно забраться на палубу, но, главное, надо приберечь весла, а неприятель будет стараться их перебить, если они будут выставлены наружу. «Я долго думал над этим вопросом, – продолжал капитан, – и решил, что лучше иметь наготове только по три-четыре весла с каждой стороны и потихоньку двигать “Бонито” к морю».

Только с наступлением утра им удалось отчетливо разглядеть неприятельские суда. Они были различных размеров, начиная от длинных, низких больших лодок и кончая большими кораблями с огромными парусами и длинными веслами. На всех этих судах было множество людей.

– Ни один из их кораблей не стоит так высоко над водой, как «Бонито», – заметил капитан, – и им нелегко будет пробраться на нашу палубу. Тем не менее, хотя нам угрожает серьезная опасность, но дешево и им не отделаться от нас. Едва ли они рассчитывают на то, что мы так хорошо вооружены и так приготовлены к бою.

И действительно на «Бонито» все было готово к борьбе. Две или три бочки с горючим составом, известным под названием «греческого огня», были поставлены на палубу; были также приготовлены котлы со смолой. Тридцать человек, вооруженных стрелами и луками, стояло на корме; остальная команда разместилась у бортов, держа наготове копья, секиры и сабли.

– Лучше всего нам стать поближе ко входу в гавань, прежде чем вступить в бой, – сказал капитан и скомандовал: – Тащи якорь! – берись за весла по четыре человека с каждой стороны!

Все было исполнено, как приказал капитан, и «Бонито» медленно двинулся ко входу в гавань. Как только весла коснулись воды, тотчас засуетились на разбойничьих судах. Там тоже бросились к веслам, и через две-три минуты пираты уже быстро выступали вперед навстречу «Бонито». Они подняли угрожающие крики, но находящиеся на «Бонито» отвечали молчанием на их угрозы. По команде все люди спрятались за борт корабля; выделялась лишь одна фигура капитана, который поднимал на главную мачту флаг с изображением на нем венецианского льва. Навстречу «Бонито» полетела целая туча стрел, но капитан не отвечал на нападение, пока не приблизился к нападающим настолько, что был на расстоянии пятидесяти шагов от них. Тогда раздалась команда капитана, стрелки вскочили на ноги, и с «Бонито» посыпались стрелы, метко направленные на усыпанные людьми пиратские суда. Снова раздалась команда капитана, и весла были укреплены по бортам судна.

Еще минута, и два самых больших разбойничьих корабля бросились к «Бонито». Их встретили целым потоком горячей смолы, в них полетели котлы, наполненные «греческим огнем». Те из нападающих, которые полезли на борт «Бонито», были встречены копьями или сбиты ударами секир, многие попадали в море, другие же сами бросились в воду, чтобы спастись от «греческого огня».

Огонь быстро охватил корабли, и не прошло пяти минут от начала боя, как два корабля пиратов, пылая в огне, бросились в сторону от «Бонито». В это время, однако, и другие корабли не оставались в бездействии, и целая туча метательных снарядов полетела на «Бонито». Участь, постигшая их товарищей, показала с каким опасным врагом им приходится считаться, и никто из пиратов не отваживался после этого лезть прямо на огонь.

– На весла! – скомандовал капитан, и «Бонито» опять двинулся вперед.

– Одного я боюсь, – заметил Фрэнсис, стоя рядом с капитаном, – что они могут врезаться в наш корабль носами своих судов. «Бонито» крепко построен, но может случиться, что эти разбойники пробьют его борта. Не полагаете ли вы, капитан, что было бы хорошо нам перевесить через борт тюки с сукнами, чтобы ослабить удары, которые они могут нам нанести?

– Эта мысль недурная, – сказал капитан, и с десяток матросов тотчас же по его распоряжению бросились за тюками, обвязали их веревками и уложили вдоль бортов, чтобы при первой же надобности перекинуть их за стены корабля.

Эти приготовления были сделаны как раз вовремя: несколько небольших пиратских лодок отошли в сторону, и вдруг две самые большие из них на огромной скорости помчались к «Бонито» с двух противоположных сторон.

Минуту спустя «Бонито» весь затрясся от страшных ударов двух кораблей по его обоим бокам. Носы кораблей пиратов, казалось врезались в «Бонито», но толстые тюки, спущенные по его бортам, охранили корабль от жестоких ударов, хотя он весь заскрипел, швы его разъехались и вода ворвалась внутрь. Но команда не считала это еще большой бедой и все свое внимание сосредоточивала на метании стрел и бросании горючего материала в неприятеля, который уже начал в беспорядке отступать.

– Теперь двинемся вперед, – сказал капитан и отдал приказание, чтобы вся команда взялась за весла.

Весла в одну минуту были пущены: в ход, и «Бонито» направился к выходу из гавани. Пираты в своих более легких на ходу лодках столпились у выхода, пытаясь заградить дорогу «Бонито» и посылая ему вдогонку стрелы, но не рисковали подходить к нему слишком близко из боязни подвергнуться такой же участи, как и другие их корабли. Как только «Бонито» обогнул островок у входа в гавань, матросы приступили к поднятию парусов. Ветер в течение ночи значительно утих и дул уже с востока, так что «Бонито» мог двинуться вперед по попутному ветру. Теперь можно было уже убрать весла и довериться парусам; матросам было отдано приказание взяться за заклепку пробоин в стенах корабля. Принялись считать раненых, и оказалось, что из команды убыло шесть человек, убитых наповал, и двадцать девять, получивших более или менее тяжкие повреждения от неприятельских стрел. Фрэнсис получил две раны – одну в правую ногу, а другую в бок.

– Напрасно вы так горячились, синьор, – говорил капитан, помогая Джузеппе перевязывать раны молодого человека. – Синьор Полани снарядил вас в путь не для того, чтобы вы служили мишенью для стрел пиратов. Но вы проявили необыкновенную храбрость и находчивость. Удивительно, как это вам пришло на ум защитить бока корабля нашими тюками?

– Очень просто, капитан; я где-то читал рассказ о том, как осажденные однажды защищали стены своих укреплений связками соломы, которая ослабляла силу ударов боевых снарядов. Как только вы начали говорить о том, что пираты постараются пробить бока «Бонито», я и вспомнил об этом случае и подумал, что, за неимением соломы, можно воспользоваться нашими тюками с сукном.

– А все-таки наше дело было очень рискованное, – заметил капитан. – Я нагнулся через борт в момент нападения и заметил, как бока «Бонито» подались от удара; я был уверен, что образуется громадная пробоина. К счастью, наш «Бонито» покрепче кораблей пиратов, и они сами пострадали от ударов больше, чем мы. Но была минута, когда, сознаюсь, у меня душа ушла в пятки.

– А я-то, капитан! – отвечал Фрэнсис. – Я даже почти не почувствовал боли, когда был ранен, до того я был взволнован.

«Бонито» двигался вперед, подгоняемый попутным ветром всю дорогу до самой Кандии; по прибытии туда капитан донес командиру венецианской военной галеры о произведенном на них нападении, и тотчас же был отдан приказ снарядить корабль для преследования всех пиратов, какие только попадутся по пути.

Окончив объезд сирийских портов, «Бонито» пустился далее к северу с целью пройти Дарданеллы и Босфор и направиться далее к Азову. Причалив, однако, к берегу маленького острова Тенедос, близ входа в пролив, капитан узнал такую новость, которая заставила его изменить свое намерение. В Константинополе вспыхнуло восстание, в котором принимала участие Генуя, получившая в награду за свои услуги остров Тенедос.

Эта новость распространилась на острове как раз в то время, когда «Бонито» подходил к его порту. Город был сильно взволнован этим известием.

Народ валил к губернаторскому дому с громкими криками: «Долой Геную!», и губернатор, лишенный всякой поддержки, принужден был уступить народной воле и отказаться от подчинения генуэзцам. Один венецианский богач – давнишний житель острова, еще больше смущал народ своими подстрекательствами, уверяя, что жителям острова нечего надеяться на помощь Греции или Генуи и что только одна Венеция окажет им покровительство. Так как симпатии народа и без того клонились на сторону венецианцев, то он с восторгом склонился на эти увещания, и знамя Святого Марка было торжественно водружено на площади, причем было объявлено, что остров отдает себя во власть Венеции.

Находившаяся в порту генуэзская галера тотчас же отбыла в Константинополь, где начали преследовать живших там венецианцев.

Как только все эти вести дошли до капитана «Бонито», он немедленно стал советоваться с Фрэнсисом.

– Очевидно, синьор, – рассуждал капитан, – что ввиду такого тревожного времени нам придется отказаться от нашего намерения двигаться к северу; если нас не захватят в Константинополе, то мы можем попасться в руки генуэзцев. Остается нам одно – возвратиться в Венецию с тем небольшим грузом, который нам удалось добыть, а по приезде туда мы испросим новых приказаний у синьора Полани. В общем, нельзя сказать, чтобы наше путешествие было неудачным, и лучше нам сохранить хотя бы то, что мы приобрели, нежели рисковать потерять все наше достояние.

Фрэнсис нашел, что капитан был прав, и «Бонито» повернул к югу. Дорогой они несколько раз приставали к встречавшимся на пути островам. Везде, вследствие облетевшего повсюду известия, что Генуя и Венеция находятся накануне войны и что, следовательно, прекратятся всякие торговые сношения, жители спешили запастись у капитана товарами на очень выгодных для него условиях.

Таким образом «Бонито», после почти трехмесячного отсутствия, вернулся в Венецию. Как только был спущен якорь, капитан в сопровождении Фрэнсиса нанял гондолу и направился в город, чтобы отдать синьору Полани отчет об их плавании и вручить ему опись привезенного груза.

Коммерсант встретил их весьма радушно и сказал, обращаясь к Фрэнсису:

– Идите сейчас же к моим дочерям, они с нетерпением ожидают вас, так как весть о прибытии «Бонито» в наш порт дошла до нас еще за час до вашего приезда. Мы слышали также о ваших приключениях с пиратами и о храбрых подвигах экипажа «Бонито». Я уже распорядился, чтобы матросам и всем служащим был выдан в награду месячный оклад. О вашей личной храбрости и находчивости, Фрэнсис, у нас с вами будет особый разговор. А теперь мне нужно заняться с капитаном, так что вы совершенно свободны.

Фрэнсис тотчас же воспользовался разрешением синьора Полани и поспешил к молодым девушкам, которые приветствовали его самым сердечным образом.

– Мы от души обрадовались, Фрэнсис, когда отец объявил нам о входе «Бонито» в порт; уже некоторое время, как мы не имели никаких известий о вас и боялись, что вы прибудете в Константинополь раньше, чем узнаете о смутах, которые там происходят. Там вы легко могли попасть в плен!

– Как видите, мы целы и невредимы, но я, признаться, был очень рад, когда мы повернули «Бонито» обратно к Венеции. Путешествие было очень приятное и полно приключений, но три месяца пути дали себя знать, и я уже начал тосковать по Венеции.

– По одной только Венеции? – лукаво спросила Мария.

Фрэнсис улыбнулся.

– И, разумеется, по вам, – отвечал он, – так как Венеция для меня не была бы так дорога, если бы вы не жили в ней.

– Это мило сказано, – отвечала Мария. – Мне кажется, что вы стали немного любезнее, чем прежде. Но оставим этот разговор, Фрэнсис; мы с нетерпением ждем от вас рассказа обо всех ваших приключениях; мы слышали многое о них, но интереснее будет узнать все подробности от вас самого.

Фрэнсис приступил к подробному рассказу, который очень заинтересовал молодых девушек, тем более что они сами перебывали во многих местах, которые он им описывал. Затем молодые люди заказали себе гондолу и предприняли прогулку по каналам Венеции.

Глава IX. В плену

Узнав от капитана, как усердно Фрэнсис во время плавания занимался своим делом, как исправно он вел корабельные отчеты и ревностно исполнял морскую службу, синьор Полани призвал его к себе и сказал ему:

– Другие молодые люди в ваши годы мечтали бы больше об удовольствиях и развлечениях во время такого путешествия, поэтому меня вдвойне радует, что вы проявили такой горячий интерес к порученному вам делу. Я чрезвычайно доволен результатами вашего путешествия. Впрочем, вероятно, вам не скоро придется опять уехать, так как мне не хотелось бы отправлять в новое плавание «Бонито», прежде чем не выяснится положение дел в Константинополе.

Я очень рад сообщить вам, что с тех пор, как исчез Мочениго, мы о нем ничего не слыхали. Бывшая дуэнья моих дочерей, Кастальди, приговорена к заключению в тюрьму на четыре года, но, по моему ходатайству, она будет освобождена через шесть месяцев, с условием, однако, навсегда удалиться из пределов республики. Ваше имя вовсе не было упомянуто в этом деле, так что вы можете быть теперь совершенно спокойны.

– Я буду очень рад провести в Венеции неделю-другую, – сказал Фрэнсис, – но, если вы снарядите один из ваших кораблей после этого срока, то я с удовольствием готов предпринять новое путешествие. Теперь, когда я прервал свои учебные занятия, я, вероятно, скоро соскучусь без дела. Маттео передал мне, что вы обещали доставить ему случай совершить несколько плаваний на ваших кораблях и что ему предстоит уехать даже в скором времени. Если это дело решенное, то для нас обоих было бы большим удовольствием отправиться в плавание вдвоем с ним.

– Что же, это я могу устроить, Фрэнсис. Это даже было бы очень полезно для Маттео. Он славный малый, но, надо сознаться, несколько легкомысленный человек. Я охотно сам предложил бы вам ехать с ним, но корабль, на котором я рассчитывал отправить его, будет готов к отплытию уже дней через десять, а я полагал, что вы предпочли бы остаться некоторое время в Венеции. Если же вы сами стремитесь уехать в плавание, то я, конечно, устрою, чтобы вы поехали вместе с Маттео. На этот раз я отправлю вас в качестве заведующего погрузкой, так как вы успели вполне ознакомиться с этим делом. Капитан судна, на котором вы поедете, прекрасный моряк и очень отважный человек, но к торговым делам он совершенно неспособен, и мне, во всяком случае, пришлось бы послать с ним человека, опытного в этом отношении; ваше же решение ехать избавит меня от необходимости подыскивать такого человека.

Две недели пролетели очень быстро, и хотя Фрэнсис провел это время чрезвычайно весело в доме Полани, тем не менее он был очень обрадован, когда Полани объявил ему, что корабль начнет грузиться на следующий же день.

– Вам придется рано утром отправиться на корабль, чтоб следить за погрузкой товаров, вести счет тюкам и бочкам и распоряжаться укладкой товаров по местам, – добавил Полани.

– Право, отец, это вовсе не любезно с твоей стороны, что ты отправляешь Фрэнсиса в плавание уже так скоро, – сказала Мария.

– Но Фрэнсис сам выразил желание уехать, и я думаю, что в этом случае скорее виноваты вы, а не я.

– Каким же образом мы можем быть виноваты? – удивились молодые девушки.

– А вот каким образом. Если бы вы старались сделать приятным пребывание его здесь, то, конечно, он не подумал бы покинуть так скоро Венецию; а если он теперь так стремится уехать, то это доказывает, что вы не сумели выполнить как следует роль любезных хозяек.

– О, синьор Полани, ваши дочери были безгранично добры ко мне, но я, признаюсь вам, не особенный любитель всяких собраний и увеселений. Я чувствую себя как-то неуютно среди разряженных кавалеров и дам и совершенно не понимаю, как можно душные комнаты и принужденные разговоры предпочитать прогулке по палубе корабля, не говоря уже о том, что мне очень хотелось бы заняться изучением моего дела, а на это требуется много времени.

– Мне очень приятно видеть в вас такое рвение, Фрэнсис. Однако я еще не сказал вам, куда я намерен отправить «Лидо» – так называется ваш новый корабль. На этот раз вам придется ехать совсем в другую сторону. Весной у нас, наверное, начнется война с Генуей, а так как Падуя и Венгрия, вероятно, тоже примкнут к ней, то мы можем очутиться совершенно отрезанными от материка, и в случае поражения нашего флота нам может угрожать голод. Поэтому я намерен сделать большие запасы зерна в моих складах и с этой целью хочу отправить «Лидо» в Сицилию для закупки. Если же вам там не удастся купить зерно вследствие слишком высоких цен, то вам придется направиться в мавританские порты.

Фрэнсиса одолевало такое страстное желание уехать, что он вовсе не заботился о том, куда именно заблагорассудит послать его Полани, но Маттео, в душе очень довольный тем, что он отправится в плавание вместе со своим другом, был тем не менее очень разочарован, когда узнал, что они поедут только для закупки зерна на остров Сицилию.

– А я-то надеялся, что нам предстоит длинное морское путешествие и что мы побываем в разных интересных местах, – сказал он Фрэнсису.

– Да, действительно, путешествие будет непродолжительно, если, конечно, нам будет благоприятствовать попутный ветер; впрочем, нельзя наперед предвидеть, что может случиться в дороге, – даже короткое путешествие часто бывает сопряжено с различными приключениями.

Переезд до Сицилии они совершили в короткое время. В распоряжении Фрэнсиса и Маттео была прекрасная каюта, и они проводили время очень приятно. Однажды выйдя утром на палубу, юноши были чрезвычайно поражены, увидав перед собой большую конусообразную гору; это был знаменитый вулкан Этна на острове Сицилия, величайший из вулканов Европы. Им не доводилось раньше видеть гор такой высоты, и они долго любовались чудным зрелищем, но любопытство их было еще более возбуждено, когда они увидали легкие облака дыма, поднимавшиеся из кратера.

– Уже только ради того, чтобы посмотреть на эту гору, стоило сюда приехать, – сказал Фрэнсис.

– Какая она громадная и вместе с тем какая правильная по своей форме. Я бы желал взобраться на ее вершину; воображаю, какой чудный вид оттуда! – сказал Маттео.

– Но взобраться туда вовсе не так легко, как вы думаете, – вмешался в разговор капитан. – Глядя на гору отсюда, вы себе представить не можете, как она высока и как трудно добраться до вершины ее.

– Я уверен, что ты не пройдешь и четверти пути, как захочешь скорее вернуться назад, – сказал Фрэнсис. – Помнишь, как ты бывало ворчал, когда тебе приходилось взбираться по лестнице в мою комнату в прежнем доме; ну, а Этна, пожалуй, будет раз в двести выше.

На следующий день они приближались к порту Джирдженти, где рассчитывали запастись грузом. Они смело вошли в гавань, узнав от рыбаков, что в ней нет генуэзских кораблей, и стали на якорь. Фрэнсис, захватив с собой список торговых домов, с которыми обыкновенно вел дела Полани, тотчас же отправился на берег в сопровождении Маттео и Джузеппе. Здесь ему удалось скоро окончить свои дела; урожай в этом году был хороший и хлеба было в изобилии.

На другой день приступили к погрузке закупленного зерна, и дня через четыре корабль был наполнен доверху, Фрэнсис отправился в последний раз на берег, чтобы покончить расчеты, и в то время, как он производил уже последнюю расплату, в контору быстро вбежал Маттео.

– Четыре генуэзских галеры входят в залив, – объявил он.

Фрэнсис тотчас же выбежал из конторы, желая лично убедиться в справедливости сообщения Маттео.

– Теперь нам не избежать встречи с ними, – сказал он. – Не будь наш корабль так нагружен, нам, может быть, удалось бы ускользнуть от них, а при теперешних условиях и думать нечего об этом.

– Что же мы будем делать, Фрэнсис?

– Ты лучше оставайся здесь, Маттео. Я же отправлюсь на корабль и отошлю большую часть людей на берег. Если даже генуэзцы завладеют нашим кораблем, то не захватят, по крайней мере, в плен наших людей.

– Лучше, если бы ты тоже вернулся на берег, Фрэнсис, а корабль поручил бы капитану. Все равно ты ничем не поможешь, если останешься на корабле, а рисковать собой было бы вовсе неблагоразумно.

– Ну, увидим там, что будет, – отвечал Фрэнсис, – но ты-то, во всяком случае, останься здесь.

Вскочив в лодку, он приблизился к «Лидо», стоявшему на расстоянии около ста саженей от берега, и еще на ходу отдал команде приказание спустить шлюпки на воду.

– Капитан, – сказал Фрэнсис, взойдя на палубу, – я не знаю, угрожает ли нам опасность быть захваченными генуэзцами или нет, но, во всяком случае, нам не следует рисковать жизнью людей, и поэтому отправьте команду, кроме трех или четырех человек, на берег. Если генуэзцы явятся сюда, то мы покажем им наши бумаги, из которых они увидят, что мы мирные торговцы, приехавшие за покупкой зерна.

– Надеюсь, однако, синьор Фрэнсис, что вы ни в каком случае не останетесь на корабле? Наш патрон будет чрезвычайно огорчен, если вас захватят в плен. Поэтому я, как капитан корабля, настаиваю на том, чтобы вы удалились на берег, в противном же случае я отправлю вас силой.

– Прибегать к силе вам не придется, капитан, – сказал, улыбаясь, Фрэнсис, – так как я добровольно исполню ваше желание.

Минут пять спустя команда, кроме четырех человек, оставленных капитаном, уже сидела в шлюпке, направляясь к берегу, где их поджидал Маттео.

– Ну, прекрасно ты сделал, что вернулся, Фрэнсис. Как же ты думаешь поступить дальше?

– Мы сейчас же со всей командой уйдем отсюда и направимся все в глубь страны; там по крайней мере мы будем в большей безопасности.

Около пятидесяти человек команды прошли во главе с Фрэнсисом через город и направились в глубь страны.

Едва только генуэзские галеры успели пристать к гавани, как тотчас же их матросы спустили на воду шлюпку и направились к «Лидо», на мачте которого развевался венецианский флаг. Офицер, сопровождаемый шестью матросами, взошел на палубу.

– Вы капитан этого корабля? – обратился он к шедшему ему навстречу капитану «Лидо».

– Да, – отвечал капитан.

– Какой это корабль?

– Корабль называется «Лидо», он принадлежит синьору Полани, венецианскому купцу, и нагружен хлебным зерном…

– Заявляю вам, что вы – наш пленник и корабль ваш – наша законная добыча.

– Но Венецианская республика находится в мирных отношениях с соседними республиками, – отвечал капитан. – Я протестую против подобного хищнического захвата моего корабля.

– Мы получили известие, что несколько наших кораблей захвачены венецианцами, – заявил офицер, – и потому мы в отплату берем в плен ваш корабль. Где ваша команда?

– У меня всего четверо из команды на корабле, – отвечал капитан. – Мы уже окончили погрузку нашего корабля и собирались завтра отплыть, поэтому остальная команда отпущена на берег, и, я думаю, они еще не скоро вернутся сюда.

По приказанию офицера один из его матросов спустил венецианский флаг и на место его водрузил генуэзский. Затем, оставив четырех человек своей команды на корабле «Лидо», офицер направился на берег за инструкциями к своему командиру и в скором времени возвратился уже в большой лодке, наполненной матросами.

– Вы можете с вашей командой отправляться на берег, – сказал он капитану, – но прошу поторопиться, иначе вам придется перебираться на берег вплавь.

Капитан кликнул проезжавшую рыбачью лодку и со своими матросами направился в ней к берегу очень довольный тем, что ему удалось избавиться от генуэзской тюрьмы.

Фрэнсис в это время со своими людьми шел вдоль берега и наконец сделал привал в роще, откуда они могли наблюдать за тем, что происходило на галерах в порту. Матросы развели огонь, и в то время, когда они готовились приступить к еде, их нагнал капитан с четырьмя матросами.

– Я протестовал против захвата корабля, – сказал капитан, усаживаясь рядом с Фрэнсисом, – и, само собою разумеется, Полани, если пожелает, может жаловаться в Совет, но, я думаю, мало надежды на то, чтобы ему удалось когда-нибудь получить обратно «Лидо» или вернуть хотя бы стоимость его груза.

– Я не могу даже представить себе, как я вернусь домой и объявлю, что мы лишились нашего корабля, – сказал Фрэнсис. – Это просто обидно.

– Это верно. Синьор Полани, хотя человек справедливый, но он, понятное дело, не захочет принимать к себе на службу людей, с которыми часто приключаются несчастья, а со мною как раз случилось несчастье уже в последнее мое плавание на его судне.

– А как вы полагаете, капитан, есть ли надежда спасти наш корабль или нет?

– Ни малейшей; допустим, что мы пробрались бы на «Лидо», осилили бы находящихся на нем генуэзцев и затем вывели бы корабль незаметно из гавани, то и в таком случае нам все-таки не удалось бы ускользнуть от их преследования.

– Да, это совершенно верно, – согласился Фрэнсис. – А все-таки я не могу примириться с мыслью о потере «Лидо».

Подкрепившись едой, Фрэнсис предложил Маттео предпринять прогулку по скалам; по обыкновению к ним присоединился и Джузеппе. Они шли до тех пор, пока не обогнули бухту. Перед ними тянулся крутой и извилистый берег. В одной из бухт, у самого берега, поднимался ряд скал.

– Мне хотелось бы осмотреть эти скалы; проберемся к ним, – предложил Фрэнсис.

– Вот удивительный человек! – сказал Маттео. – Какое тебе дело до этих скал? Охота лезть Бог знает куда.

– Вот мы наконец добрались до них, – сказал Фрэнсис, не обращая внимания на воркотню своего друга, и внимательно стал осматриваться по сторонам.

Перед ними была небольшая бухта, перерезанная почти от одного берега до другого рядом довольно высоких скал.

– Как высоко выступают эти скалы из воды, Джузеппе, как ты думаешь?

– Это трудно сказать отсюда, синьор, глядя сверху вниз, но я полагаю, что они будут на десять или двенадцать футов выше воды.

– А я думаю, что даже выше этого, Джузеппе, но мы можем убедиться в этом, если спустимся вниз.

Фрэнсис смотрел вниз на воду; она была так чиста и прозрачна, что был виден каждый камешек на дне залива.

– Здесь, кажется, очень мелко, Джузеппе, как ты полагаешь? – сказал он.

– По-моему, здесь даже и фута глубины, не будет.

– Да, это возможно, Джузеппе, но, может быть, это только так кажется, потому что вода очень прозрачна. Надо это исследовать. Теперь, главным образом, нужно нам найти дорогу, по которой мы могли бы спуститься с откоса берега к этим торчащим из воды скалам. Знаешь, Маттео, что мне пришло в голову? Удрать нам на «Лидо» от генуэзцев нет никакой возможности, но если бы нам удалось вывести его из гавани, привести его сюда и скрыть за этими скалами, то генуэзцы могли бы проехать мимо нас, и им даже в голову не пришло бы, что «Лидо» находится здесь. На некотором расстоянии отсюда со стороны моря эти скалы можно принять за продолжение береговых утесов, и никто не будет подозревать, что здесь есть проход между берегом и этими выступающими из воды скалами.

– Но тут такое мелководье, что судно даже гораздо меньших размеров, чем «Лидо», едва ли пройдет между скалами и берегом.

– Если глядеть на воду с высоты, то легко ошибиться. Давай, прежде чем спустимся вниз, нарежем длинных, крепких жердей, которыми измерим глубину воды в заливе.

Прошло с четверть часа, прежде чем им удалось отыскать место, удобное для спуска с горы. Вскоре они, однако, набрели на такое место, где маленький ручей проточил глубокую ложбину в одной из скал; росшие в расщелине кустарники давали возможность цепляться за них руками, так что не прошло нескольких минут, как они уже стояли у самого берега залива.

– Какое счастье, – сказал Фрэнсис, – что мы напали на эту удобную тропинку. В случае, если генуэзцы откроют местонахождение нашего корабля здесь, мы можем броситься сюда и взобраться на вершины утесов, прежде чем они успеют добраться до берега. Ну, а теперь главное – узнать, какая здесь глубина воды.

Джузеппе вошел в воду, но едва успел сделать несколько шагов, как вода уже стала доходить ему до пояса. Наконец, все трое разделись и пустились вплавь к скалам. Вода становилась все глубже и глубже, так что, проплыв тридцать или сорок ярдов, они уже не доставали жердями до дна. Потом они исследовали глубину в проходах между скалами и убедились, что и там было достаточно глубоко для прохода «Лидо».

– Я никак не рассчитывал, чтобы там было так глубоко, – сказал Фрэнсис, когда они вернулись на берег.

– Но генуэзцы могут увидать наши мачты над скалами; они ведь будут зорко высматривать кругом.

– Мачты придется снять, а если их нельзя будет снять, то придется даже срубить. Пора, однако, нам возвращаться назад, скоро стемнеет. Теперь весь вопрос в том, не отвели ли генуэзцы «Лидо» из гавани и не поставили ли его рядом со своими кораблями. Если они успели это сделать, то наш план окажется невыполнимым, но если они оставили его на том же месте, где он стоял, то мы могли бы попытаться незаметно вывести его ночью, тем более что луны теперь нет.

Поднимаясь по утесу, Фрэнсис внезапно остановился.

– Мы ни за что не найдем опять этого места в темноте, – сказал он. – Ты, Джузеппе, останься здесь, собери побольше сухих сучьев и положи их вот на это место против выступа берега; мы зажжем фонарь, как только нам удастся вывести корабль, и тогда ты тотчас же подожги собранные сучья. Огонь твоего костра будет указывать нам, где находятся эти скалы. Ну, Маттео, надо взбираться на берег – нам нельзя терять ни минуты.

Молодые люди вскарабкались на верхушку утеса и потом быстрыми шагами дошли до леса.

– А мы уж стали подумывать, где это вы пропадаете? – сказал им капитан, когда они приблизились к нему.

– Мы совещались о том, как бы нам отбить «Лидо» у генуэзцев, – сказал Фрэнсис. Капитан недоверчиво улыбнулся.

– Не смейтесь, капитан! Мы подыскали такое место для корабля, что генуэзцы хоть целый месяц будут искать, все-таки не найдут его.

И Фрэнсис описал капитану расположение скал, где корабль будет совершенно скрыт из виду.

– Судя по тому, как вы говорите, это дело кажется возможным, – сказал капитан, – и я, конечно, с своей стороны готов на все, чтобы только вырвать «Лидо» из рук генуэзцев. Я знаю наверняка что «Лидо» еще и теперь стоит на том же месте, где мы бросили якорь. Я полагаю, что они намереваются переправить его только еще завтра утром.

Капитан с Фрэнсисом обсудили все подробности предстоявшей им задачи, сделали нужные приготовления к ее выполнению, и в половине одиннадцатого вечера, когда все жители города мирно спали, отряд снялся со своего бивуака и, не спеша, направился к гавани.

Глава X. Корабль отбит у неприятеля

В то время, как капитан, Фрэнсис, Маттео и команда матросов проходили по городу, все жители еще спали, так что они дошли до гавани, не встретив по дороге ни одной души. Выбрав маленькую лодку, капитан и его спутники сели в нее, захватив с собой двух матросов. Нельзя было предположить, чтобы «Лидо», стоявший недалеко от генуэзских галер, строго охранялся и чтобы на нем было более двух-трех генуэзских матросов. Очертания корабля едва виднелись с берега. Когда все было готово, двое матросов сильным ударом весел оттолкнули лодку. Этого толчка было совершенно достаточно, чтобы лодка медленно поплыла вперед сама собой, пока наконец не приблизилась к самому кораблю. Все сняли с себя обувь и начали, как можно тише, взбираться на судно. Поднявшись на палубу, они стали прислушиваться; очень скоро они услыхали чьи-то голоса на другом конце корабля. Бесшумно подобрались они к тому месту, откуда слышался разговор, и увидали две фигуры, прислонившиеся к борту. Один из матросов вместе с Фрэнсисом потихоньку подкрался к ближайшему из разговаривавших, а Маттео со вторым матросом приблизились к другому, между тем как капитан остановился на месте с обнаженной саблей, чтобы сразить всякого, кто бы ни появился на палубе. Генуэзцы, не оборачиваясь, продолжали разговаривать как ни в чем ни бывало.

По знаку Фрэнсиса оба матроса обхватили их сзади своими могучими руками; Фрэнсис же с помощью Маттео в ту же минуту заткнул им рты, и не успели генуэзцы опомниться, как уже связанные по рукам и ногам лежали на палубе. Тогда венецианцы, тихонько открыв дверь, вошли в каюту, схватили и связали двух спавших там офицеров; после этого взяли фонарь из каюты и, повернувшись к берегу, подняли его. По этому условному сигналу матросы, ждавшие там в лодках, тотчас же поспешили к кораблю. Когда на «Лидо» собралась вся команда, начали привязывать к бокам его шлюпки на случай, если бы им пришлось спасаться с корабля, и затем отрезали якорный канат. Один из матросов уже взобрался на ванты и полил маслом блоки, через которые проходили парусные канаты, чтобы заглушить шум при поднятии парусов. Хотя ветер дул такой слабый, что едва раздувал паруса, но, по счастью, он был попутный, и «Лидо» стал медленно скользить по воде. Долго все хранили молчание, пока наконец Фрэнсис, обращаясь к капитану, шепотом сказал ему: «Несмотря на темноту, я все-таки могу различить корабли генуэзцев».

– И я тоже, – отвечал капитан, – но они не могут видеть нас, так как на нас падает тень с берега, «Лидо» подвигался вперед так медленно, что прошел почти час, прежде чем они обогнули выступ берега у залива и могли взяться за весла.

– Будет лучше, если мы потащим корабль на буксире, – объявил капитан, – сильные взмахи весел могут быть слышны за несколько миль в особенности в такую тихую ночь, как сегодня; двигаясь вперед в лодке, наши люди могут грести совсем бесшумно.

Тогда десять матросов сели в одну из больших лодок, им бросили канат, и они поплыли впереди корабля, таща его за собой.

– Теперь можно спустить паруса, – сказал капитан. – Если мы до сих пор двигались вперед, то скорее благодаря течению, нежели ветру.

Сидевшие в лодке матросы гребли изо всех сил, но буксировать тяжело нагруженное судно было очень трудно.

Вдруг они увидали вспыхнувший на берегу огонь.

– Это костер Джузеппе, – сказал Фрэнсис. – Мы двигаемся быстрее, чем нам казалось.

Людям в лодке было приказано грести прямо на огонь и спустя некоторое время они увидали Джузеппе, подбрасывавшего сучья в костер. Пламя пылало так высоко и светило так ярко, что капитану было нетрудно обогнуть выступ берега и провести корабль за скалы.

– Ну, капитан, – сказал Фрэнсис, – нам предстоит еще много работы до утра, как же нам теперь снять мачты?

– Снять-то их нетрудно, но беда в том, что я не знаю, как мы потом их опять поставим.

– Как так? Мне казалось, что если нетрудно снять мачты, то нетрудно и поставить их опять на прежнее место.

– Да, оно так бы и было при обыкновенных условиях, – отвечал капитан, – но теперь у нас весь трюм наполнен зерном, и как только мы вынем мачты, то пространство, которое они занимали, тотчас же наполнится рассыпанным зерном, и поставить мачты опять в гнездо не удастся иначе, как освободив корабль от груза.

– Теперь я понял, капитан. Но как же помочь беде?

– Мы срубим мачты на шесть футов выше палубы, синьор; тогда, если мы захотим опять натянуть паруса, придется поставить мачты рядом с обрубками и крепко привязать их к ним. Конечно, мачты будут на шесть футов короче, чем прежде, но это не беда.

– Тогда так и сделаем, – сказал Фрэнсис, – и чем скорее, тем лучше.

В это время раздался сильный стук в люке в передней части корабля.

– Я совсем забыл о наших пленных, которых мы заперли там внизу, – смеясь сказал капитан.

– Что же лучше: оставить их там или вытащить сюда и связать? – спросил Маттео.

– Лучше привести их сюда. Я думаю, их не более двадцати человек; безопаснее будет связать их и запереть в трюм.

Все матросы собрались вокруг люка, чтобы посмотреть, как будут выпускать пленных.

– Что вы тут дурачите нас? – вскричал сердито один из генуэзцев, быстро поднимаясь на палубу. – Вы чуть нас не задушили там внизу, закрыв наглухо люк. – Но он тотчас же умолк, увидав при свете фонаря толпу окружавших его вооруженных людей.

– Вы наши пленники, – объявил капитан. – Сопротивляться бесполезно.

– Помогите, спасите, измена! – закричал что есть сил один из генуэзцев.

– Напрасно вы зовете на помощь, – сказал капитан. – Теперь вы за несколько миль от ваших галер, и вас не услышат. Что ж, сдаетесь вы или будете сопротивляться?

Захваченным врасплох и безоружным генуэзцам ничего не оставалось делать, как сдаться. Их связали и заперли в трюм. Затем срубили мачты и не без больших хлопот уложили их на палубе. Капитан распорядился поставить двух караульных на скалах, двух – на палубе, двух приставил к пленным, а остальным матросам приказал лечь спать. На другое утро все были в сборе на палубе и стали выжидать появления генуэзских галер.

– Они скоро должны двинуться, – сказал капитан. – Теперь уже настолько светло, что их стража могла бы заметить исчезновение «Лидо», и они, конечно, сейчас же бросятся в погоню за нами.

– Я опасаюсь только одного, – сказал Фрэнсис, – что, потратив напрасно часа три-четыре на погоню за нами, они, пожалуй, догадаются, что мы спрятались где-нибудь под утесами, вернутся сюда и будут обыскивать каждую бухту.

– Я опасаюсь скорее того, чтобы какой-нибудь крестьянин, случайно подойдя к краю утеса и увидев нас, не донес бы об этом в порт Джирдженти, – возразил капитан.

– Конечно, и это возможно, – сказал Фрэнсис. – Лучше всего, капитан, отправить нам теперь же на берег человек двадцать матросов, чтобы сторожить берег. Джузеппе укажет им дорогу на утес, и пусть они там расположатся на некотором расстоянии друг от друга. Им придется лечь на землю, так как ряд часовых, стоящих наверху утеса, привлек бы, конечно, внимание сторожей на галере.

Спустя четверть часа капитан вместе с Маттео и Фрэнсисом съехали на берег и начали расставлять по местам часовых. В это время все почти в один голос вскрикнули, увидав быстро проплывшую мимо них в открытое море генуэзскую галеру.

– Генуэзцы выслали только одну галеру, – сказал Фрэнсис. – По всей вероятности, они еще одну галеру отправили на запад, а другие пустились на поиски в море по разным направлениям. Какое счастье, что мы не пустились в открытое море; они, наверно, настигли бы нас. Что же, капитан, нельзя ли нам отплыть сегодня же ночью?

– Разумеется, да, – отвечал капитан. – У нас будет все наготове, и, как только галера проедет мимо нас, возвращаясь назад, мы двинемся.

– А что мы будем делать с нашими пленными, капитан?

– Остается только одно: взять их с собой, синьор Фрэнсис. У меня нет, конечно, ни малейшего желания возиться с ними, но отправить их на берег до нашего отъезда невозможно, потому что они через час уже укажут место, где мы находимся, и наутро мы будем захвачены генуэзцами. Да, синьор Фрэнсис, уж будет о чем порассказать, когда мы возвратимся домой! Мы можем похвастать тем, как нам удалось надуть целую генуэзскую флотилию и провести наш корабль у них под носом!

– Теперь, ребята, – обратился капитан к команде, – готовьтесь! Как только галера скроется из вида, принимайтесь за мачты.

Вскоре мачты были поставлены рядом с их обрубками и прикреплены крепкими канатами.

– Я думаю, теперь они уж не найдут нас, – сказал капитан, – однако все-таки лучше обождать еще с четверть часа; матросы пока могут держать наготове лодки, чтобы буксировать корабль по проливу; потом можно поднять лодки на борт, а к тому времени уже стемнеет.

Матросы сели на весла, и «Лидо», несмотря на свой тяжелый груз, двинулась по воде. Как только им удалось выбраться из своего убежища, подул легкий ветерок, и тотчас же были поставлены паруса. Матросы продолжали грести еще некоторое время, но ветер крепчал, и капитан приказал сложить весла. Матросам дали по двойной порции вина, потом был послан для смены караул вниз, а Фрэнсис с Маттео удалились на отдых.

К следующему утру ветер усилился, и «Лидо» поплыл с большей быстротой, так что вечером они уже миновали мыс Спартивенто. Ветер дул беспрерывно до следующего утра, когда они были уже у берегов Тарентского залива. Потом опять наступило затишье, так что прошло две недели, пока они наконец увидели перед собою Венецию.

– Я очень беспокоился о вас, – сказал синьор Полани, когда Фрэнсис явился к нему по возвращении из плавания. – Одна из наших галер привезла известие, что у берегов Сицилии крейсирует генуэзский флот, и я очень опасался, что генуэзцы, невзирая на то, что война еще не объявлена, могут все-таки захватить вас.

– Они и захватили нас, – сказал, улыбаясь, Фрэнсис. – Они поймали нас в гавани Джирдженти и на «Лидо» уже развевался генуэзский флаг.

– Каким же образом вы опять возвратились сюда на «Лидо»? Трудно предположить, чтобы вам удалось уговорить генуэзцев выпустить из рук захваченную ими добычу?

– Конечно, нет, – вмешался капитан. – Мы сделали лучше, синьор, мы перехватили «Лидо» и увели его из-под самого носа генуэзцев.

Тут капитан хотел приступить к подробному рассказу всего случившегося, но синьор Полани пожелал, чтобы и дочери его присутствовали при этом. Все перешли в зал и там, за стаканом доброго кипрского вина, капитан рассказал, как им удалось перехитрить генуэзцев.

Следующее путешествие Фрэнсису пришлось совершить в Яффу; оно обошлось без всяких приключений. По возвращении из этого путешествия он нашел Венецию в сильнейшем волнении: Генуя наконец объявила ей войну, и теперь поспешно снаряжался флот, который был бы в силах бороться с генуэзцами.

Выбор главнокомандующего флотом пал на Виктора Пизани, который был торжественно облечен этой властью в церкви Святого Марка самим дожем. Вручая адмиралу большое знамя Венеции, дож обратился к нему со следующей речью: «Вы предназначаетесь самим Богом защищать нашу республику и отомстить врагам, дерзнувшим нанести ей оскорбление и лишившим ее того спокойствия, которым она пользовалась благодаря доблести ее предков. Вручаем вам это славное знамя, которое вы должны возвратить нам незапятнанным и победоносным!»

Пизани пользовался большой любовью среди венецианцев. Он был близок с семейством Полани и часто посещал их дом. Полани неоднократно рассказывал ему о подвигах Фрэнсиса, о том, как он спас «Бонито» и как удачно вырвал из рук генуэзцев «Лидо», и Пизани так заинтересовался всем слышанным, что предложил Фрэнсису сопутствовать ему на его галере. Сам Полани, однако, не советовал Фрэнсису принять это предложение.

– Если хотите последовать моему совету, то лучше не бросайте пока мирного занятия купца, тем более что вы, как англичанин, не обязаны служить нашему государству. Лет через пять – шесть, если мы снова будем воевать, тогда дело другое. Обыкновенно во время войны я предлагаю государству услуги моих галер, и в таком случае вы могли бы взять на себя командование одной из них; но если бы вы вступили теперь же на военную службу на несколько лет, то упустили бы случай основательно изучить торговое дело. В других странах избирающие для себя военную карьеру так и остаются всю жизнь военными. Но в Венеции – другое дело: здесь мы все мирные граждане и в то же время, в случае надобности, все и солдаты. Мы сражаемся за свободу государства, пока длится война, а потом опять возвращаемся к нашим мирным занятиям. Вот вам, например, Пизани – сегодня он адмирал флота, а через неделю опять простой гражданин. Поэтому, я думаю, было бы неблагоразумно с вашей стороны бросать теперь ваше занятие торговлей, чтобы перейти на военную службу.

– Я совершенно согласен с вашими доводами, синьор, – сказал Фрэнсис, – хотя должен сознаться, что очень желал бы участвовать в славном морском сражении, которое, вероятно, скоро должно произойти.

– И быть убитым в первой же стычке, Фрэнсис. Нет, друг мой, довольствуйтесь занятием торговлей, тем более что вы имели случай убедиться, что и это занятие сопряжено с приключениями, которых вы так жаждете.

Фрэнсис не мог не согласиться с Полани, хотя ему и казалось очень заманчивым участвовать в войне.

На этот раз пребывание Фрэнсиса на суше продолжалось более месяца. Однажды утром Полани позвал за Фрэнсисом: «Вам надо немедленно отправиться в гавань, – сказал он ему. – От Пизани получены известия, что он проплыл почти к самой Генуе, не встретив неприятельского флота. Он просит выслать ему несколько кораблей с оружием и съестными припасами. Корабли эти должны пройти через Мессинский пролив и держаться берегов Италии, пока не встретятся с ним. Я предложил Совету своего «Бонито» и обещал, что он будет готов к отплытию завтра утром, если будут доставлены требуемые припасы сегодня же. Еще трое купцов предоставили свои корабли в распоряжение правительства, но эти корабли могут отплыть не ранее как через день или два. В Совете очень настаивали, чтобы «Бонито» немедля отплыл, так как, кроме провианта, он должен везти запас разного оружия. У вас будет большая команда на корабле, так как необходимо двигаться быстро и, может быть, придется работать веслами до самой встречи с флотом Пизани; команду с «Лидо» я переведу на «Бонито», и тогда число людей увеличится до ста человек. Командиром «Бонито» я назначаю капитана с «Лидо», вы же, Фрэнсис, будете помощником командира и моим представителем. Итак, поспешите сейчас же на корабль, чтобы к утру все было готово к отплытию. Вы можете послать слугу к себе домой за вашими вещами. Маттео тоже отправится с вами в плавание».

Ни минуты не медля, Фрэнсис направился к кораблю. Всю ночь он был занят вплоть до самого момента отплытия. То и дело прибывали военные баржи с оружием, провиантом и иными запасами, и Фрэнсис должен был принимать и записывать все, что доставлялось на корабль. Казалось сначала, что нет никакой возможности успеть приготовить все в назначенный час, но все работали так дружно, что с рассветом все было в полном порядке и готово к отплытию.

Как только стало светать, явился в гавань и сам Полани, выразивший свое удовольствие по поводу исполненной работы, а спустя полчаса был уже поднят якорь. Все уже было готово, когда наконец явился Маттео.

– Однако вы не очень-то спешили сюда, Маттео, – сказал Полани и стал его упрекать, что он не явился на корабль раньше, чтобы принять участие в спешной и трудной работе снаряжения в путь корабля.

Маттео был, конечно, очень смущен этим выговором, но к нему вернулось его хорошее расположение духа, как только Полани покинул корабль. Он объяснил Фрэнсису, что провел вечер очень приятно среди разговоров в кругу приятелей.

– О чем же вы так усердно разговаривали? – спросил Фрэнсис.

– О музыке, о костюмах, о последнем скандале на Пиацце.

– У каждого свой вкус, по-моему, это праздная болтовня. Ну, Маттео, теперь мне хочется немного отдохнуть, и я пойду и посплю часочек-другой.

Фрэнсис удалился в свою каюту и едва успел лечь, как заснул так крепко, что проснулся только тогда, когда его разбудил Джузеппе, сказав, что уже полдень и обед готов.

«Бонито» шел вперед быстрым ходом. Ветер был умеренный, но большею частью попутный, а матросы усердно работали веслами днем и ночью, сменяясь каждые два часа.

Обогнув южную часть Италии, они стали высматривать, не встретится ли им неприятельский флот, но ни одного корабля с генуэзским флагом не попадалось им на пути. Теперь они зорко сторожили галеры Пизани и к вечеру всегда становились на якорь из опасения ночью пройти мимо, не заметив их. Иногда они нагоняли по пути какую-нибудь рыбачью лодку и старались раздобыть какие-либо сведения о двух враждующих эскадрах, но ничего не могли разузнать, кроме того, что несколько дней тому назад виден был генуэзский флот, подвигавшийся по направлению к северу. О флоте же Пизани никто ничего не знал.

Глава XI. Сражение под Антием

– Теперь мы приближаемся к Антию и вступаем, так сказать, в генуэзские воды, – объявил капитан. – Если мы не встретим теперь Пизани, то очутимся в самом неприятном положении, так как легко можем попасться в руки одного из генуэзских крейсеров.

– Да, вы правы, капитан, – согласился Фрэнсис, – но нам дан приказ, чтобы мы плыли к северу, пока не встретимся с Пизани. Если же мы, доплыв почти до самой Генуи, не встретим его, то обязаны пуститься в обратный путь.

– Все это прекрасно, но генуэзцы не допустят нас так близко к их берегу. Они нас увидят с гор и тотчас же пустятся в погоню за нами. Я думаю, лучше всего стать нам сегодня ночью на якорь под прикрытием берега. Если я не ошибаюсь, завтра утром будет шторм. Мне не нравится вид облаков, так что лучше отложить решение о наших дальнейших действиях до завтра.

Наутро, как предсказал капитан, подул сильный ветер, поднялось волнение на море, и они решили плыть, держась близ защищенного от ветра берега. В это время показался какой-то флот, двигавшийся на далеком расстоянии от них.

– По местам! – скомандовал капитан.

– Может быть, это флот Пизани, – сказал Фрэнсис.

– Конечно, возможно, – согласился капитан, – но все-таки нам не следует останавливаться и подвергать себя риску, прежде чем мы не удостоверимся, чей это флот.

Минут десять спустя на «Бонито» раздались радостные возгласы, так как оказалось, что видневшиеся вдали корабли были венецианские.

– Смотрите, – вскричал Фрэнсис, – генуэзцы уже тоже заприметили корабли Пизани и теперь спешат поставить свои паруса, чтобы идти навстречу ему или чтобы скрыться от него. Сколько, по-вашему, кораблей у Пизани, капитан?

– Кажется, только девять, – отвечал капитан, – как раз столько же, сколько и у генуэзцев.

– Тогда генуэзцы, конечно, решатся напасть на них, – сказал Маттео. – Но зачем они в таком случае направляются в море вместо того, чтобы ожидать приближения Пизани?

– Главнокомандующий, очевидно, не желает, чтобы его атаковали в то время, когда его суда стоят на якоре, – отвечал капитан. – Нет, он совершенно прав, выступая в море. Я полагаю, что генуэзцы рассчитывают на то, что мы не решимся напасть на них в такую бурю, но Пизани не посмотрит ни на что, будь хоть самый ужаснейший шторм.

– Чего бы я не дал, чтобы в эту минуту быть на одной из наших военных галер, – сказал Маттео.

– Разве мы не могли бы пробраться к нашим галерам, капитан? – спросил Фрэнсис. – Конечно, не с целью принять участие в сражении, так как у нас всего сотня людей, а на галере их должно быть втрое больше. А все-таки мы были бы вблизи своих, и нам удалось бы видеть сражение, а может быть, даже оказать помощь потерпевшим.

– Что же, я могу на это согласиться, – отвечал капитан, – если вы возьмете на себя ответственность за последствия, но помните, синьор Фрэнсис, что если наши потерпят поражение, то «Бонито» легко может попасть в руки неприятеля.

– Мне кажется маловероятным, чтобы неприятель при равных силах одолел Пизани, – заметил Фрэнсис. – Но даже в случае победы генуэзцев, у них будет много других, более важных дел, чем гнаться за таким небольшим кораблем, как наш.

Как только враждующие эскадры приблизились друг к другу, каждый из кораблей, наметив себе противника, вступил с ним в бой. Это сражение велось совершенно иначе, чем обычные морские сражения тех времен, когда сражающиеся всегда старались сцепиться в рукопашную с врагом и, одолев его, ворваться на борт его судна. При свирепствовавшей буре такой прием не мог удасться, так как корабли разбились бы вдребезги, если бы они рискнули ринуться друг на друга. Целые тучи метательных снарядов летели с одного корабля на другой; громадные машины выбрасывали тяжелые, большие камни, врезавшиеся глубоко в борта кораблей, треск корабельной обшивки смешивался с дикими криками воюющих, с ревом волн и завыванием ветра.

Уже пало немало людей с обеих сторон, но победа все еще не клонилась в чью-либо сторону. Наконец мачта одной из венецианских галер, сбитая тяжелым камнем, пущенным генуэзцами, с треском повалилась набок. Галера сразу выбыла из строя сражающихся, а противник, держась вблизи, осыпал ее тучей метательных снарядов, в то время как волны, накренив галеру на бок, смывали с палубы ее команду в бушующее море. Видя полную беспомощность галеры, противник оставил ее в покое и набросился на отличавшуюся от прочих судов своим флагом на вершине мачты галеру Пизани, которая в это время отбивалась от отчаянного натиска неприятеля. Тут с двух сторон посыпались снаряды на адмиральский корабль, и когда неприятельские галеры убедились в том, что команда Пизани уже значительно ослабела, они приготовились сделать на него окончательное нападение. Если бы им удалось захватить еще и самого Пизани, то победа была бы, несомненно, на стороне генуэзцев. Отчаянные крики ярости и негодования раздались с корабля «Бонито», когда команда увидала, что одна из венецианских галер была уже разбита неприятелем, но негодование их дошло до крайнего предела при виде неравной борьбы между Пизани и генуэзцами.

– Мы должны немедля плыть на помощь адмиралу. Если захватят его судно, то сражение проиграно! – воскликнул капитан. – Пусть лучше погибнет «Бонито», лишь бы только во что бы ни стало спасти Пизани!

И он тотчас же отдал приказание рубить канаты и ставить паруса. Команде роздали оружие, и все приготовились принять участие в бою. Генуэзские галеры уже забросили крючья и зацепили с двух боков галеру Пизани. Генуэзцы с торжествующими криками бросились на ее палубу, но здесь их встретил сам адмирал с оружием в руках и оставшиеся в живых матросы.

В самый разгар битвы подоспел «Бонито». Увидев развевавшийся на ней венецианский флаг, часть генуэзцев оставила в покое галеру Пизани и набросилась на нового противника, на которого стали градом сыпаться неприятельские стрелы; одна из них смертельно ранила капитана; кроме него, было убито неприятельскими стрелами еще десять или двенадцать матросов.

– Держитесь! – скомандовал Фрэнсис. – Бросайте ваши луки, беритесь за секиры и следуйте за мной!

Лишь только «Бонито» подошел близко к одной из генуэзских галер, Фрэнсис вскочил на ее палубу. Рядом с ним был Маттео, а за ними Джузеппе и вся команда. Они бросились на стрелков, скоро одолели их и стали перебираться уже на палубу корабля Пизани; там они напали врасплох в тыл генуэзцев, которые в пылу сражения не заметили ни приближения «Бонито», ни появления его команды на корабле.

Пробиваясь через ряды неприятеля, Фрэнсис наконец присоединился к команде Пизани, которая, видимо, уже начинала падать духом, но теперь, с прибытием неожиданного подкрепления, с ожесточением опять ринулась на врага.

Генуэзцы сражались с отчаянной храбростью, поощряемые примером своего командира, но с прибытием свежих венецианских сил их уверенность в победе поколебалась, и постепенно они были оттеснены нападающими. Уже через короткое время победа оказалась на стороне венецианцев. Многие генуэзцы побросали свое оружие, а их адмирал, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, сдался.

Едва только окончилось сражение, как Пизани, обернувшись к Фрэнсису, который все время сражался рядом с ним, сказал:

– Благодарю вас от своего имени и от имени республики. Откуда и как вы попали сюда – я не знаю. Само небо послало вас, чтобы оказать нам помощь как раз в ту минуту, когда, казалось, все уже было потеряно. Кто вы такой? Лицо ваше как будто мне знакомо.

– Я Фрэнсис Хэммонд. Имел честь встречаться с вами в доме синьора Полани.

– Да, конечно, теперь я припоминаю, – сказал Пизани. – Но как же вы очутились здесь?

Фрэнсис рассказал Пизани о данном ему поручении и представил адмиралу Маттео.

– Как же, я помню и вас, – сказал адмирал, протягивая ему руку. – Я с вами часто встречался в доме вашего отца. Однако, господа, надо приниматься за дело и разнять галеры, а то они разобьют друг друга вдребезги, а потом надо спешить подать помощь нашим раненым товарищам.

И адмирал повернулся в сторону сражения. Но сражение было уже почти окончено. Увидев венецианские флаги, развевающиеся на мачтах адмиральского корабля и других галер, генуэзцы впали в уныние. Пять генуэзских кораблей тотчас же подняли паруса и поспешили удалиться, а другие два корабля, окруженные венецианскими галерами, стали спускать свои флаги. Сражение было жестокое, и на четырех захваченных галерах оставалось в живых не более восьмисот человек.

Всю ночь команда занималась оказанием помощи раненым, и только к утру, изнемогая от усталости, матросы улеглись спать. После полудня Пизани приказал капитанам всех галер собраться на его корабле и здесь, в присутствии всех собравшихся, он выразил Фрэнсису благодарность от имени республики за помощь, которую тот оказал им в самую критическую минуту.

Затем Пизани повел Фрэнсиса в свою каюту.

– Завтра утром я отправлю команду забрать с вашего корабля привезенные вами запасы, а вам я поручаю четыреста человек пленных, которых нужно доставить в Венецию. Остальных четыреста пленных я отправлю в Кандию.

На следующий день корабль перегрузили, перевели туда пленных, и «Бонито» пустился в обратное плавание.

Как только синьор Полани узнал о приближении «Бонито», он тотчас же отправился в гавань встретить корабль, об участи которого сильно беспокоился, так как в Венеции более десяти дней не было никаких известий ни о нем, ни о Пизани.

– Что с вами случилось, Фрэнсис? – обратился к нему Полани, когда лодка его причалила к кораблю. – Отчего это весь борт вашего корабля так исцарапан и потерт, точно вы терлись о скалу?

– Нет, синьор Полани, мы терлись не об скалу, а о генуэзскую галеру.

– Как так? – удивился Полани. – Впрочем, об этом поговорим после, а прежде всего скажите, какие у вас новости о нашем флоте?

Фрэнсис вкратце передал ему о столкновении с генуэзским флотом и о смерти капитана «Бонито».

– Садитесь в мою гондолу и поедем сейчас же в город, – сказал Полани. – Я очень опечален смертью капитана и моих матросов; вы мне потом расскажете все подробно, а теперь нам надо спешить в Совет, чтобы передать донесения Пизани.

По дороге Фрэнсис подробно рассказал Полани про ход сражения и участие, которое он принимал в этом сражении.

– Вы поступили прекрасно! – воскликнул Полани. – Итак, капитан и двадцать семь человек моих матросов убиты! Горячая же, должно быть, схватка была у вас! Ну а Маттео, что с ним, скажите? – вдруг спросил Полани. – Надеюсь, он не убит?

– Он цел и невредим. Он храбро сражался; адмирал на другой день после сражения предложил ему место на своей галере, и Маттео, конечно, принял это предложение.

– А как поживают ваши дочери, синьор? Надеюсь, они здоровы? – спросил Фрэнсис.

– Три дня тому назад они отплыли на Корфу, где пробудут некоторое время, а на будущей неделе я сам собираюсь отправиться к ним.

Они приближались теперь к Пиацце, и Полани всем своим знакомым, встречавшимся им на пути в гондолах, громко сообщал новость, что Пизани одержал блестящую победу и забрал в плен генуэзского адмирала с его четырьмя галерами. Встречные гондолы толпились около лодки Полани, и сидевшие в них расспрашивали о подробностях сражения. Новость эта с быстротой молнии передавалась от одного к другому, и когда гондола Полани причалила к ступеням Пиаццы, то Полани и Фрэнсис были окружены целой толпой народа, так что они с трудом могли пробраться к дверям герцогского дворца. Полани тотчас же провел Фрэнсиса к дожу; Фрэнсис подробно рассказал ему о всех событиях. Немедленно велено было созвать всех членов Совета, чтобы в их присутствии прочитать донесение Пизани. Изложив в своем отчете ход сражения и результаты его, адмирал в заключение сообщал о помощи, оказанной Фрэнсисом Хэммондом.

Когда чтение отчета было окончено, дож первый обратился с речью к Фрэнсису.

– Вы оказали неоценимую услугу республике, господин Хэммонд. То, что сообщает адмирал, синьоры, обратился дож к членам Совета, – является для меня совершенною новостью, так как сам господин Хэммонд, передавая мне о сражении, вовсе умолчал о том участии, которое он принимал в этом деле. Адмирал упоминает, что о всех подробностях мы можем узнать от вас, господин Хэммонд, и мы с благодарностью выслушаем теперь ваше сообщение, в котором вы, конечно, не скроете ни малейшей подробности.

Согласно этому приказанию, Фрэнсис приступил к подробному описанию всех событий и с большой похвалой отозвался о храбрых действиях своей команды, участвовавшей в сражении с генуэзцами. Когда он закончил, дож сказал:

– Благодарим вас за ваш подробный отчет, господин Хэммонд, и за ту великую услугу, которую вы оказали правительству. Я буду просить вас удалиться теперь, так как мы должны приступить к совещанию по поводу привезенных вами известий.

Прежде всего Совет занялся обсуждением вопроса о наградах, причем было решено выдать в награду каждому матросу на «Бонито» по пяти дукатов, вдов же убитых государство должно было взять под свое покровительство. Затем были решены еще другие вопросы. Когда же наконец дошла очередь до вопроса о вознаграждении Фрэнсиса, то члены обратились к Полани, прося его выразить свое мнение о том, каким наиболее целесообразным образом вознаградить молодого человека за оказанные им услуги.

– Прежде всего, синьоры, я должен объяснить вам, что я смотрю на него как на своего приемного сына и как на будущего участника в моих торговых делах; ввиду этого, синьоры, я полагаю, что он в денежной награде не нуждается. Если же вы желаете знать мое мнение, то я считаю, что вы удостоите его наивысшей и наиболее желательной для него награды, если даруете ему права, присвоенные свободному гражданину Венеции, и включите его имя в списки граждан республики, не требуя от него при этом отречения от его отчизны.

– Это действительно будет исключительная награда, – сказал дож, – но и заслуги синьора Хэммонда столь же велики и исключительны. Он спас Венецию от тяжкой гибели. Попрошу вас, синьор, удалиться на некоторое время из зала, и после непродолжительного совещания мы вам объявим наше решение по этому вопросу.

Глава XII. Во власти Мочениго

Прошло не менее часа, прежде чем Полани снова призвали в заседание Совета. Он сразу заметил по возбужденным и недовольным лицам некоторых членов Совета, что прения были бурные. Это его нисколько не удивило, так как он был уверен, что друзья и приверженцы Руджиеро Мочениго сильно восстанут против его предложения. Дож объявил следующее решение: «Совет благодарит вас, синьор Полани, за сделанное вами предложение, и большинством голосов решил удостоить синьора Фрэнсиса Хэммонда великой чести – дарования ему звания гражданина Венеции, не требуя от него присяги в верности республике. Так как подобной чести до сих пор удостаивались только высокопоставленные лица, то это решение Венеции должно служить доказательством особенной признательности, которую республика питает к человеку, оказавшему ей великую услугу. Решение Совета будет обнародовано завтра». Синьор Полани удалился, вполне довольный решением Совета.

Фрэнсис, со своей стороны, был тоже чрезвычайно обрадован оказанной ему честью и едва мог поверить, что удостоился звания гражданина республики.

Решение Совета, а также и донесение Пизани об одержанной победе были обнародованы на другой же день, и восторгам народа, узнавшего о победе, не было пределов.

Вся Венеция пришла в волнение. Дома расцветились флагами, и в церквах шел беспрерывный торжественный звон. Толпа народа осаждала дворец синьора Полани и восторженно приветствовала Фрэнсиса, показавшегося по ее требованию на балконе.

Фрэнсиса, однако, смущали все эти чествования, и он уже на третий день сказал синьору Полани:

– Если вы планируете, синьор, отправить в плавание какое-нибудь судно в скором времени, то я охотно уехал бы отсюда. Вот уже два дня, как я не имею ни минуты покоя. Право, меня заставят, кажется, пожалеть о том, что я оказал помощь адмиралу.

Полани улыбнулся.

– А я, – сказал он, – получил приглашение для вас на сегодняшний вечер у Пизани, уже не говоря о множестве других приглашений на всю будущую неделю.

– Если у вас нет корабля, на котором я мог бы уехать, то мне остается только одно: нанять рыбачью лодку, двоих матросов и с ними удалиться отсюда хоть недельки на две; к концу этого срока венецианцы, наверное, отвлекутся каким-либо новым событием.

– Если уж вы непременно хотите уехать, Фрэнсис, то я могу снарядить вас в путь хоть завтра же утром. Я намеревался послать отсюда небольшое судно с поручением к моему агенту на Корфу, а заодно отправить и письма моим дочерям. Они очень обрадуются вашему приезду; я же со своей стороны буду доволен тем, что вы будете находиться при них до моего приезда. Маленький корабль, который я намерен отправить, отличается быстрым ходом, и вы доедете туда в двое суток.

Фрэнсис охотно принял предложение синьора Полани и на следующее же утро отплыл из Венеции. Когда корабль находился на полпути от Корфу, на море показалась мачта приближавшегося к ним судна, и капитан признал в нем один из кораблей Полани. Когда суда поравнялись друг с другом, капитан встречного корабля узнал Фрэнсиса и остановился.

– Откуда вы? – спросил Фрэнсис.

– С Корфу, вчера выехал оттуда. Я видел там какое-то неизвестное судно без всякого флага, судя по его наружному виду, это мавританский корабль.

– Но мы в самых мирных отношениях с маврами, – заметил Фрэнсис.

– Это совершенно верно, синьор, и я только передаю вам то, о чем говорят на Корфу, – отвечал капитан. – Нужно сказать, что этот корабль действительно менее внушает подозрение, так как он несколько раз пытался приблизиться к берегу. Странно, кроме того, еще и то, что два судна, выехавшие уже некоторое время тому назад из Кипра, до сих пор вовсе не прибыли на Корфу, и говорят, что еще несколько кораблей, ожидавшиеся там же, сильно запоздали. Я не могу утверждать, что эти сведения имеют какое-либо отношение к таинственной галере, но все жители Корфу видят в этом какую-то связь, и мне вручили письма губернатора острова к венецианскому Совету с просьбой немедленно выслать им два или три военных корабля.

– Тут действительно что-то неладно, – отвечал Фрэнсис, – но все-таки я не допускаю, чтобы мавританские пираты решились появиться в венецианских владениях.

– Возможно, однако, синьор, что, узнав о войне между Венецией и Генуей и предположив, что венецианские правительственные галеры все взяты в состав военных флотилий, пираты вздумали воспользоваться этим удобным для них случаем, чтобы попытаться ограбить какое-нибудь торговое судно.

– Но они должны же помнить, что рано или поздно Венеция рассчитается с ними, – возразил Фрэнсис, – и потребует громадное вознаграждение в возмещение тех убытков, которые могут понести ее торговые суда. Однако, капитан, не буду вас задерживать. Передайте синьору Полани о вашей встрече с нами.

На другое утро Фрэнсис был разбужен громко раздававшейся на палубе командой капитана. Еще полусонный и не понимая причины поднятой капитаном тревоги, Фрэнсис поспешил из своей каюты наверх. Утро только что занялось, и небо на восточном горизонте разгоралось.

– Смотрите вот туда, синьор, – сказал капитан, указывая на юг. – Что бы это могло значить?

На расстоянии двух миль от них стояли на близком расстоянии друг от друга два корабля. Один из этих кораблей был, несомненно, торговым судном, а другой оказался длинной галерой, непохожей по своему виду ни на венецианские, ни на генуэзские суда.

– Наверное, это и есть то судно, о котором говорил капитан. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что оно пришло сюда с африканских берегов, но египетский ли это корабль или мавританский – трудно определить.

– Мне кажется, что оно взяло в плен тот корабль, который идет рядом с ним. Вероятно, оно совершило на него нападение вчера поздно вечером и всю ночь занималось грабежом. Можно надеяться, что галера теперь еще так увлечена своим делом, что не обратит на нас внимания.

– Мне сдается, что корабль как будто очень низко сидит в воде, – заметил капитан.

– Да, очень низко и даже как будто ниже, чем несколько минут тому назад.

– Это верно. Корабль, сидел гораздо выше в воде, чем рядом стоящая галера, а теперь оказывается, что уже галера стоит гораздо выше, – заметил один из матросов.

– Смотрите, смотрите, – вскричал капитан, – на галере взялись за весла, и она поворачивает в нашу сторону. Вероятно, завидев нас, они хотят пуститься за нами вдогонку! Приналягте на весла, ребята! Если нас захватят, то быть нам или убитыми, или рабами.

Внезапное восклицание одного из матросов заставило капитана быстро взглянуть опять на галеру: она стояла на прежнем месте, но торговый корабль исчез – его затопили пираты.

– Возьмитесь за руль, синьор, – сказал капитан. – Вся команда должна сесть на весла!

Благодаря усилиям двадцати гребцов корабль быстро стал подвигаться вперед, удаляясь от погони. Прошло около четверти часа, в течение которого никто не проронил ни слова – все работали изо всех сил.

Фрэнсис время от времени оглядывался назад и замечал, что расстояние между ними и галерой постепенно все более и более сокращалось.

– Она, кажется, догоняет нас, – заметил он.

– Да, догоняет, – отвечал капитан, – хотя и не особенно быстро. Гребите, ребята, не падайте духом! Возможно, что они, увидев, как быстро мы продвигаемся вперед, откажутся от погони и махнут на нас рукой.

– Джакопо, – обратился Фрэнсис к старику моряку, который уже, видимо, начал выбиваться из сил, – брось весла и иди сюда к рулю, я заменю тебя.

Прошло около часа, и галера уже была от них на расстоянии всего четверти мили.

– Ничего не поделаешь, надо остановиться, – объявил наконец капитан. – Ясно, что нам не уйти от них и чем дольше будет продолжаться эта погоня, тем больше они только рассвирепеют. Как считаете вы, синьор Фрэнсис?

– Вполне согласен с вами, капитан, – отвечал Фрэнсис. – Мы сделали все, что только от нас зависело.

Матросы перестали грести, весла неподвижно опустились в воду, и несколько минут спустя длинная галера настигла их.

– Задали же вы нам работу, негодяи! – сердито вскричал кто-то с галеры, когда она поравнялась с бортом их корабля. – Если у вас ничего не найдется хорошего, чтобы вознаградить нас за эту погоню, то тем хуже для вас! Кто вы такие и что это за корабль?

– Корабль «Наксос» принадлежит синьору Полани из Венеции; мы держим путь на Корфу и везем с собою письма от нашего патрона к его агенту. С нами нет никакого груза.

– Ваши письма, может быть, стоят дороже всякого груза. Ступайте на палубу к нам, и мы посмотрим, какие новости достопочтенный синьор Полани сообщает своему агенту. Ну двигайтесь живее, не то вам плохо будет…

Сопротивление было бесполезно; капитан, Фрэнсис и вся команда перешли на галеру.

– Осмотреть хорошенько их судно, – приказал капитан галеры одному из своих матросов. – Заберите там, что найдется получше, а потом пробейте дыру в дне, да и дело с концом!

Вступив на палубу галеры, Фрэнсис окинул взглядом команду. Она состояла не из генуэзцев, как он ожидал, а из шайки людей, набранных из различных портов Средиземного моря, что было заметно по их одеждам. Тут были греки, обитатели Смирны, испанцы, но преобладали мавры; их было чуть не более половины всей команды. Затем Фрэнсис перевел глаза на капитана, занятого перелистыванием бумаг, врученных ему капитаном «Наксоса», и невольно вздрогнул от ужаса: перед ним стоял Руджиеро Мочениго.

Пробежав бумаги, адресованные синьором Полани своему агенту, Руджиеро вскрыл письмо к Марии, но, едва пробежав несколько строк, бросил быстрый взгляд на Фрэнсиса и затем приблизился к нему.

– Так вот как, синьор Хэммонд, – со злорадством произнес он. – Почтенный Полани посылает вас на Корфу в качестве охранителя своих дочерей? Вот уж никак не ожидал, когда сегодня утром пустился вдогонку за вашим несчастным суденышком, что нападу на такую добычу, которая для меня дороже самого ценного груза! По вашей милости я теперь изгнанник, вместо того чтобы быть всеми уважаемым зятем богача Полани! Вашим проклятым вмешательством вы навлекли на меня все беды, но, благодарение Небу, час моей мести настал! Ведите всех пленных вниз, – приказал он своим людям, – а этого молодца закуйте в самые тяжелые оковы, какие только у нас найдутся, и прикрепите их железными скобами к полу. – Не полагаете ли вы, – обратился он насмешливо к Фрэнсису, – что я вас велю повесить или бросить в море? Нет, не льстите себя надеждой, что вас ожидает такая легкая смерть: вы должны искупить свою вину предо мною в тысячу раз худшими мучениями, прежде чем наступит ваш конец!

Фрэнсис ни разу не прервал Руджиеро; он все время стоял как вкопанный со спокойным и почти презрительным выражением лица; все нервы и мускулы его были крайне напряжены, и он выжидал только удобной минуты, чтобы броситься на своего врага.

Подоспевшие матросы схватили Фрэнсиса и его товарищей и бросили их в трюм, который уже и без того был переполнен пленными.

Фрэнсису надели тяжелые цепи и укрепили их так близко к полу, что он не мог встать на ноги и принужден был лежать или сидеть.

Капитан «Наксоса» подошел к Фрэнсису, чтобы узнать у него, кто был капитан захватившей их галеры и что за причина такой ужасной ненависти, которую этот человек, очевидно, питает к молодому человеку.

Фрэнсис рассказал ему подробно обо всем, прося запомнить имя Руджиеро и передать его всем подчиненным на тот случай, если кому-либо из них удастся спастись из рук врага и добраться до Венеции, чтобы они сообщили, что Мочениго сделался предводителем пиратов и союзником мавров.

Их разговор был прерван шумом на палубе, где о чем-то яростно спорили; потом послышалось бряцание оружия, затем грузное падение тела и наконец опять все затихло.

– Трудно предположить, чтобы к нам мог подоспеть на выручку один из наших кораблей, – сказал капитан, – так как я не видел ни одного паруса, я нарочно оглядывался вокруг, когда мы покидали наше судно. Любопытно было бы узнать, что там такое произошло?

Дни шли за днями. Временами до слуха пленных доносился шум от движения весел, но большею частью судно шло под парусами. Матросы приносили им пищу и воду утром и вечером. Фрэнсис часто заводил разговоры с другими пленными о возможности совершить нападение на команду галеры, но без оружия сделать это было трудно, а на галере, по-видимому, находилось не менее ста пятидесяти человек команды. Большинство пленных притом были до такой степени удручены своей тяжкой судьбой и неизвестностью относительно ожидающей их участи, что совершенно пали духом и потеряли всякую энергию; оставалось, следовательно, одно – терпеливо выжидать конца путешествия.

Однажды утром они услыхали, что наверху началась какая-то суета, очевидно, спускали якоря. Потом открыли люк и вывели пленных на палубу. Два пирата, явившиеся с молотками в руках, освободили Фрэнсиса из его мучительного положения. Выйдя на палубу, Фрэнсис был сначала так ослеплен светом после долгого заточения в полутемном трюме, что только спустя некоторое время мог разглядеть, что корабль бросил якорь в заливе; на берегу виднелись дома, по виду которых он догадался, что они находятся у берегов Африки или у одного из островов близ африканского материка. Пленных велено было спустить в шлюпки под надзором матросов. Сначала Руджиеро не было видно на палубе, но в то время, когда наступила очередь Фрэнсиса садиться в лодку, он вышел из своей каюты. Одна его рука была на перевязи, а голова была забинтована.

– Следите зорко за этим пленным, – приказал он своим матросам. – Ни под каким видом не снимайте с него оков и приставьте к нему надежную стражу. Скорее я готов лишиться всей захваченной нами добычи, чем допустить, чтобы он вырвался из моих рук!

Когда лодка причалила к берегу и пленные высадились на берег, с них сняли оковы и отвели в какие-то хижины, стоявшие в стороне от деревни.

Фрэнсиса заперли в тесном помещении вместе с пятью товарищами. Наутро этих последних вывели, а молодой человек оставался один в течение целого дня. Вечером товарищи вернулись и сказали ему, что всех узников заставили перетаскивать в большой деревянный амбар добычу, которой был переполнен корабль.

– У них немалая нажива, – сказал один из пленных, оказавшийся капитаном затопленного пиратами корабля. – Я полагаю, что они выбрали себе лучшие партии грузов с доброй дюжины кораблей. Я узнал сегодня, – продолжал он, – о причине ссоры, происшедшей на днях на палубе галеры. Оказывается, Руджиеро Мочениго настаивал на том, чтобы причалить к острову Корфу, прежде нежели приплыть сюда; он намеревался увезти с Корфу каких-то двух женщин, но команда, опасаясь преследования и нападения венецианской галеры, настаивала на том, чтобы сначала довезти на место груз и спрятать его. Руджиеро вышел из себя и уже обнажил меч, но в конце концов принужден был подчиниться требованию большинства команды. Руджиеро был ранен во время стычки и с тех пор лежал в своей каюте. Но он только на время отложил свой замысел и предполагает тотчас же, как они продадут свою добычу и своих пленных, то есть всех нас, отправиться на Корфу и привести в исполнение свой злой умысел. Я узнал также, что мы теперь находимся на острове близ Туниса.

Прошло два дня, и пленных опять вывели из места их заточения; они узнали от стражи, что прибыли купцы, которых ожидали для покупки награбленных товаров. Джузеппе, проявлявший все время необычайную стойкость, пока находился вместе с Фрэнсисом, вдруг точно обезумел от отчаяния, когда узнал, что ему придется расстаться с ним. Он кинулся на землю, плакал и рвал на себе волосы; он умолял стражу не разлучать его с господином, уверяя, что готов разделить участь Фрэнсиса, как бы она ни была тяжка; он грозил, что непременно покончит с собою, если его разлучат с Фрэнсисом. Страже пришлось бы увести его силой, если бы Фрэнсис не уговорил Джузеппе покориться своей участи, обещая, что если только ему самому удастся вырваться из рук врагов, то он не успокоится до тех пор, пока не разыщет и не освободит и его.

Наконец пленных увели, и Фрэнсис, оставшись один, начал размышлять о том, как ему освободиться от оков. Он придумывал всевозможные средства для побега. Прежде всего он пробовал расшатать железные прутья у окна, но убедился, что выломать их не было никакой возможности, так как они были очень крепко вделаны в каменную стену, но впрочем, если бы даже ему удалось выбраться из окна, то тяжесть его оков все равно лишила бы его возможности бежать. Он был скован двумя длинными цепями; одна цепь была прикреплена к правой руке и затем проведена к левой ноге; другая – к левой руке и правой ноге. Он не мог даже стоять выпрямившись, и все движения его были очень стеснены. Известия, переданные ему пленным капитаном, приводили англичанина в отчаяние; он теперь не столько думал уже о своей собственной участи, сколько об участи молодых девушек, которые, наверное, не подозревали об угрожавшей им опасности.

С первого же дня заточения Фрэнсис пытался высвободить руку из железного наручника, но скоро убедился, что это было невозможно; кольцо обхватывало руку так плотно, что даже врезалось в тело. Оставалось только одно средство – распилить цепь, а для этого нужен был какой-нибудь инструмент.

Вдруг его осенила мысль: сторож, приносивший ему пищу, был родом сицилиец, любивший поболтать. У его пояса, кроме большого ножа, всегда находился небольшой кинжал, и Фрэнсису пришло на ум завладеть этим оружием.

Когда сторож по обыкновению вошел к нему и запер за собою дверь, Фрэнсис, ожидавший его прихода, подполз близко к окну и сделал вид, что высматривает что-то, происходящее снаружи.

– Кто эта девица? – спросил он у сторожа. – Какая красавица! Ты ее не знаешь? Вот там, смотри скорее, а то она скроется за деревьями!..

Сторож бросился к окну и просунул лицо между железными прутьями; в этот момент Фрэнсис без всякого труда выхватил у сторожа кинжал и опустил его в карман своих шаровар.

– Ну что, прозевал? – спокойно сказал он. – Она частенько тут проходит.

– Никого тут не увидишь в этом проклятом месте, – возразил сторож.

Когда сторож удалился, Фрэнсис мог рассмотреть свою добычу. Кинжал был стальной и очень хорошо наточен. Довольный Фрэнсис поспешил его зарыть в землю, служившую полом его помещения. Не прошло и часа, как внезапно открылась дверь и появился сторож. Было уже темно, и Фрэнсис сидел спокойно в своем углу.

– Неси огонь, Томасо, – крикнул сторож своему товарищу. – Здесь так темно, что ничего не увидишь.

Явился другой сторож с факелом в руках, и оба принялись обшаривать все кругом.

– Что вы ищете? – спросил Фрэнсис.

– Я где-то обронил свой кинжал, – отвечал сторож. – Понять не могу, как он мог выпасть из ножен.

– А когда же ты его видел в последний раз?

– В самый обед. Я подумал, что не уронил ли его здесь; кинжал не такая игрушка, чтобы его оставлять в руках у пленника.

– Я так крепко скован, – возразил Фрэнсис, – что кинжал в моих руках не может быть опасным оружием.

– Так-то так, – отвечал сторож, – разве что вы могли бы заколоться кинжалом.

– Пожалуй, мне не ухитриться сделать и это.

– И то правда. Скажу одно, что хоть не наше дело осуждать приказания нашего капитана, а все-таки невольно пожалеешь о таком молодце как вы, когда видишь, как вас тут держат на цепи, точно лютого зверя! Если бы ему удалось сцапать самого Пизани – дело другое! Но жаль смотреть на вас. А хуже всего еще то, что нам придется тут стеречь вас до возвращения капитана, а он уезжает недели на три или на месяц – кто его знает!

– Что ты все болтаешь, Филиппо, – проворчал его товарищ. – Держи язык за зубами. Идем же! Что ты всю ночь будешь здесь торчать, что ли? Нет твоего кинжала, да и все тут.

Как только они ушли, Фрэнсис тотчас откопал кинжал, будучи уверен, что больше его не потревожат в этот вечер. Он при первой же попытке убедился в том, что его железные наручники неплохо поддаются острому лезвию кинжала. Поминутно он тщательно осматривал клинок, боясь, чтобы лезвие не испортилось, но он был хорошо закален, так что Фрэнсис стал действовать с большей уверенностью, подстрекаемый надеждой, что при терпеливой работе ему удастся наконец распилить железо наручников и высвободить свои руки.

Через некоторое время он принялся за ножные кандалы; но они были гораздо толще и железо на них было тверже, чем на наручниках. Становилось, однако, так темно. Поневоле пришлось бросить работу, и Фрэнсис, тщательно спрятав кинжал, со спокойным сердцем лег спать.

Глава XIII. Нападение пиратов

На следующий день, едва начало светать, как Фрэнсис снова принялся пилить кандалы. Его предположения вполне оправдались: достаточно было трех-четырех часов работы, чтобы освободиться от наручников, но оковы, охватывавшие его ноги, не поддавались никаким усилиям, и тогда он прекратил дальнейшие попытки из опасения вконец затупить клинок. Более часа придумывал он различные средства помочь беде, и наконец ему пришла в голову мысль, что если тереть железо о камень, то оно будет стачиваться. Он тотчас же принялся осматривать стены своего подвала и оказалось, что стены были сложены из больших каменных глыб.

Тогда Фрэнсис, смочив часть стены водой из своей кружки, приподнял одно звено своей цепи и начал тереть его об угол торчавшего из стены камня. Спустя некоторое время он с радостью заметил на железе блестящую полосу и убедился, что камнем, во всяком случае, можно было распилить железо.

Тщетно, однако, старался он согнуть ногу так, чтобы можно было тереть железные кандалы об стену – необходимо было во чтобы то ни стало добыть осколок камня; долгое время он взрывал своим кинжалом землю, но все его усилия были бесплодны.

Проработав до полудня, он дал себе отдых, предварительно сравняв землю, чтобы уничтожить следы своих напрасных поисков.

После завтрака он снова усердно принялся за поиски и наконец у самой двери нашел то, что искал. Там оказались куски камня. Он набрал несколько обломков, выбирая из них такие, у которых поверхность была более плоская, смочил один из них водой и приступил к работе. Весь день работал он почти без перерыва, обернув камень тряпкой, чтобы заглушить шум от трения. Пальцы его наконец онемели от работы, а дело все-таки подвигалось вперед очень медленно. Когда сторож принес ему обед, он спросил у него, скоро ли отплывет галера?

– Она должна была уехать сегодня, – отвечал сторож, – но наш капитан все еще не может поправиться от лихорадки.

Фрэнсис не решался продолжать работу среди ночной тишины из опасения, чтобы не услышали шум от трения, но проработал еще несколько часов кинжалом над наручниками. На другое утро он снова принялся за заклепки на ножных кандалах. К ночи они уже были стерты так тонко, что небольшого усилия достаточно было, чтобы переломить их надвое. Прежде чем он лег спать, наручники его были тоже совсем почти перепилены.

Он узнал от стражи на следующее утро, что капитану стало лучше и что он уже отдал приказание готовиться к отплытию на рассвете следующего дня.

Около полудня к Фрэнсису явились двое тюремщиков и повели его к дому, где остановился Руджиеро Мочениго. Когда Фрэнсис вошел в комнату, Руджиеро, лежавший на диване, обратился к нему со словами:

– Я послал за вами, чтобы вы не подумали, что я забыл о вас. Я принужден был отсрочить свою месть, но черед для нее еще настанет. Я теперь отправляюсь за дочерьми Полани. До меня дошел слух о том, что вы, отстранив меня, втерлись в их дом и стали там самым близким человеком, что сам Полани относится к вам как к члену их семьи и что дочери его очень благоволят к вам. Теперь я решил привезти сюда дочерей Полани, и когда Мария сделается моей женой, тогда я покажу ей, как обхожусь с теми, которые становятся мне поперек дороги. Это послужит хорошим уроком не только для вас, но и для нее. Скажу вам, что вы тысячи раз будете молить о смерти, прежде нежели я ее дарую вам.

– Я всегда считал вас отъявленным негодяем, Руджиеро Мочениго, – спокойно отвечал Фрэнсис, – но все-таки никак не мог допустить, что человек, в котором течет благородная кровь венецианского гражданина, унизится до того, чтобы сделаться тираном и разбойником. Вы властны, конечно, увезти Марию Полани, но никогда вам не удастся, женившись на ней, воспользоваться хотя бы частицей ее отцовского наследства; я знаю, что она скорее вонзит себе нож в сердце, чем отдастся во власть такому презренному человеку как вы!

Руджиеро схватился было за лежавший около него кинжал, но бросил его опять на прежнее место.

– Дуралей, – презрительно сказал он, – неужели ты не понял, что я увезу обеих сестер и что Мария укротит свой гордый нрав, когда узнает, что, лишив себя жизни, она только заставит меня сделать своей женой ее сестру!

В ушах Фрэнсиса прозвучал торжествующий смех негодяя. Забыв о своих оковах, юноша хотел уже броситься на Руджиеро, чтобы задушить его, но, обессиленный тяжестью своих цепей, упал на пол.

– Стража! – вскрикнул Руджиеро, – убрать этого мерзавца! Зорко наблюдайте за ним; помните, что вы отвечаете за него своей жизнью.

Руджиеро нетерпеливо махнул рукой, и Фрэнсиса увели в прежнее место заточения.

– Только одно и удерживает меня здесь, что я не получил еще до сих пор своей доли захваченной добычи, – ворчал дорогой тюремщик Филиппо, – а то даже и дня не стал бы я служить этому человеку. Когда вернется галера и мы все получим наши доли да ту сумму, которую он обещает, если удастся его замысел, то только он меня и видел! Довольно с меня! Уже и без того обидно, что приходится якшаться с этими проклятыми маврами.

Лишь только Фрэнсис остался один, он тотчас же приступил к осмотру своих кандалов. Достаточно было бы небольшого усилия, чтобы они тотчас же разомкнулись. Фрэнсис, однако, решил подождать до вечера, прежде чем окончательно освободится от оков, так как сторожа легко могли бы заметить, что он снял свои оковы; во всяком же случае, он не решился бы покинуть своего заточения до наступления ночи.

Филиппо на этот раз принес ему обед позже обыкновенного.

– Все ли готово к отплытию корабля? – спросил Фрэнсис, когда вошел тюремщик.

– Да! Команда уже вся в сборе, капитана подвезут к кораблю часам к девяти вечера. Подул попутный ветер, и они скоро уже пустятся в путь.

Фрэнсис обождал наступления сумерек; тогда он просунул конец кинжала под тонкое проточенное место наручника, и достаточно было сильного и ловкого нажатия, чтобы левый наручник раскрылся: рука его была свободна! Еще несколько минут работы, и ножные кандалы тоже лежали на земле. Он поднял цепи, и они громко загремели. В одну минуту сторож уже был у двери.

– Что вы тут затеваете? – спросил Филиппо, быстро входя в комнату.

Фрэнсис уже стоял у самой двери и, едва сторож успел войти, он сразу бросился на него, сбил с ног, уперся коленями в грудь и поднес острие кинжала к самому его глотку!

– Только пикни, – прошептал Фрэнсис, – и я всажу тебе кинжал прямо в горло.

Филиппо чувствовал прикосновение кинжала к своему горлу и лежал не шелохнувшись.

– Я не хочу лишать тебя жизни, Филиппо, – продолжал Фрэнсис. – Ты был добр ко мне, и я желал бы тебя пощадить; подними руки над своей головой и соедини так, чтобы я мог их связать, тогда я позволю тебе встать на ноги.

Филиппо молча исполнил требование Фрэнсиса и позволил ему крепко перевязать его руки заранее приготовленной веревкой из скрученного полотна. Только после этого Фрэнсис разрешил ему встать на ноги.

– Ну, теперь, Филиппо, я должен тебе заткнуть рот, – объявил Фрэнсис, – затем я привяжу твои руки к высокой балке, чтобы ты не мог развязать их зубами, и в таком положении я оставлю тебя здесь до утренней смены.

– Лучше уж покончите со мной разом, синьор, – взмолился Филиппо. – Мой товарищ рассвирепеет, когда узнает, что вы бежали отсюда, ведь ему тоже не уйти от гнева нашего капитана. Тут еще останутся несколько человек из команды, и они меня будут держать под стражей до возвращения капитана, а уж он не пощадит нас. Нет, лучше убейте меня сразу!

– Но как же мне быть, Филиппо? Должен же я прежде всего подумать о своем собственном спасении. Придумай, как мне поступить с тобой, и я постараюсь исполнить твое желание.

– Я готов поклясться, синьор, что не выдам вас. Дайте мне только уйти отсюда, я отправлюсь прямо на берег и успею отплыть далеко, прежде чем кто-либо узнает о вашем побеге.

– Хорошо, Филиппо, так и быть, я доверяюсь твоей честности; клянись мне тем, что для тебя дороже всего на свете, что не выдашь меня.

– Вы можете проследить за мною, синьор; не развязывайте моих рук до тех пор, пока мы не дойдем до берега, и вонзите в меня ваш кинжал, если я попытаюсь поднять тревогу.

– Нет, Филиппо, уж доверять, так доверять вполне! Поклянись же, что ты не изменишь мне!

Филиппо поклялся страшной клятвой, что честно исполнит все как обещал, и тогда Фрэнсис освободил его.

– Итак, Филиппо, – сказал он, – придется тебе лишиться обещанной доли добычи – ведь ты принужден будешь немедленно удалиться отсюда; советую тебе, когда ты доберешься до Туниса, тотчас сесть на первый отплывающий корабль. Если же ты когда-нибудь будешь в Венеции, то разыщи меня, и я обещаю вознаградить тебя за все, что ты потерял по моей вине. Но прежде чем мы расстанемся, надо мне поменяться с тобой одеждой. В Тунисе тебе дадут за мой камзол хорошую цену; придется тебе также поделиться со мною и деньгами, ведь не могу же я уйти отсюда без гроша в кармане.

– Благодарю вас, синьор, – отвечал Филиппо. – Я не знаю, что у вас на уме, но советую вам, уходите отсюда до рассвета! Тут подымут на ноги весь остров и вас скоро разыщут.

– Благодарю тебя за совет, Филиппо, будь уверен, что на рассвете меня здесь уже не будет, но у меня есть неотложное дело, и я не могу идти с тобою.

– Да сохранят вас святые угодники и окажут вам помощь!

Обменявшись одеждой и разделив поровну шесть дукатов, оказавшихся у Филиппо, они оба вышли из места заточения, и Филиппо запер дверь снаружи.

– Как ты полагаешь, Филиппо, – спросил Фрэнсис, – должны ли мы опасаться скорого возвращения твоего товарища? Если он придет сюда и не застанет тебя, прежде чем отчалит корабль, то за нами пустится в погоню вся команда?

– Едва ли он скоро придет сюда, синьор, но осторожность никогда не мешает, и поэтому я останусь здесь у входа до смены. Он должен прийти сюда к двенадцати часам ночи и в темноте не заметит моей одежды; до шести часов утра он будет тут спокойно караулить, а к тому времени, когда я должен буду его сменить, я успею уже удрать с острова.

Фрэнсис простился с Филиппо и дошел беспрепятственно до берега; там он увидал маленькую рыбачью лодку.

– Эй вы, ребята! – крикнул он рыбакам. – Подвезите меня к тому кораблю; он скоро отплывает, и мне давно следовало быть на месте, но я, признаться, выпил немножко и проспал. Беретесь ли вы незаметно доставить меня туда, чтобы я мог потихоньку прокрасться на борт? За ваши труды я вам обещаю целый дукат.

– Это можно, – отвечал один из рыбаков. – Мы только что оттуда, мы там продали весь наш сегодняшний улов. Там идет страшная суматоха: они скупают рыбу у рыбаков. Прыгайте в лодку, мы вас живо доставим туда!

У корабля действительно была такая суета, что Фрэнсису легко удалось, затерявшись в толпе, незаметно проскользнуть в трюм и спрятаться в самом отдаленном углу среди больших бочек, наполненных водой и вином. Устроившись там, он вздохнул свободнее и возблагодарил Бога за свое освобождение.

Время для него тянулось бесконечно долго, но наконец он услыхал скрип канатов и топот ног матросов и догадался, что корабль снялся с якоря. Тогда Фрэнсис улегся как можно удобнее и скоро погрузился в крепкий сон.

Проснувшись на другое утро, он убедился, что люк не был плотно закрыт, так как люди часто спускались туда за водой и провизией. Фрэнсис мог бы без труда утолить свой голод и жажду, так как в трюме было много всяких фруктов и хлеба, но днем он боялся шевельнуться в своей засаде и только к вечеру решился встать, чтобы расправить затекшие члены; он забрал себе один из хлебов, запасся водою и, плотно закусив, опять улегся спать в своем углу.

Так прошло шесть томительных дней. Изредка Фрэнсис выходил на палубу подышать свежим воздухом, будучи в полной уверенности, что в темноте его не заметят. На седьмой день пути он узнал из разговоров матросов, что они приближаются к Корфу; уже видна была земля, и часа через два они должны были пристать к берегу.

Было отдано приказание готовить к спуску шлюпки, и команда должна была держать наготове оружие. Люди знали отлично, что главная цель экспедиции состояла в том, чтобы увезти двух молодых девушек, но вместе с тем команде разрешалось грабить, что бы только ни попалось под руку. Остров был населен богатыми венецианскими негоциантами, и было чем поживиться. За исключением нескольких человек, оставленных на судне, вся команда должна была сойти на берег.

Вокруг капитана, уже оправившегося от болезни, собралась отборная партия подручных; остальные должны были разделиться на отряды и, рассеявшись по острову, нападать на встречавшиеся по пути жилища обывателей и предавать все огню и грабежу. Этим разгромом Руджиеро надеялся нагнать такую панику на жителей, чтобы никто из них не решился заступиться за молодых девушек; к рассвету следующего дня все должны были собраться на пристани у корабля.

Фрэнсис наметил среди сложенного в трюме оружия большой кинжал и меч, которыми он вооружился и, выждав минуту, когда все двинулись наверх, он смешался с толпой людей, занятых спуском лодок, и вместе с ними высадился на берег.

Команда начала строиться под предводительством офицеров, и Фрэнсис воспользовался этой минутой, чтобы незаметно отделиться от нее. Не зная дороги и боясь быть замеченным, он скрылся за береговыми утесами и оттуда, крадучись, последовал за командой. Дорогой Фрэнсис тщательно обдумал план, которому он будет следовать по прибытии на Корфу; не зная, однако, местности, ему оставалось одно – добыть себе проводника, который провел бы его на виллу Полани, и добраться до нее еще до прихода туда банды Мочениго. Так как команда должна была разделиться на партии, то трудно было, следуя за ними, догадаться, которая из них идет по направлению к дому Полани, а терять время было опасно. Он решил поэтому пропустить мимо себя отряды и затем бегом пуститься боковой дорогой. Пробежав около мили, он остановился у хижины, в которой виднелся свет, постучал в дверь и обратился к обитателям хижины с просьбой дать ему проводника до виллы Полани.

Ему объяснили, что до виллы будет еще около трех миль.

– Я заплачу дукат тому, кто сейчас же проводит меня туда, – заявил Фрэнсис.

Хозяин хижины недоверчиво посмотрел на него, и надо сознаться, что Фрэнсис, немытый, в своей грубой одежде, мало внушал к себе доверия.

– Смотрите, – сказал Фрэнсис, вынимая дукат из кармана, – вот деньги; я готов вам сейчас же отдать их, только надо торопиться.

– Идет! – отвечал хозяин хижины. – Руффо! – обратился он к своему сыну. – Ступай сейчас же с синьором!

Фрэнсис ни словом не обмолвился крестьянам о пиратах; он знал, что одно упоминание о разбойниках наведет на них страх и ему трудно будет добыть себе проводника.

Пройдя с Фрэнсисом несколько сот шагов, мальчик круто свернул по боковой тропинке в совершенно противоположную сторону от дороги, по которой они шли, и Фрэнсис понял, что он сделал большой крюк перед тем, как подошел к хижине, и что банда пиратов должна была значительно опередить его, но он не падал духом и молча бежал вперед по тому направлению, на которое указывал его проводник.

Фрэнсис молчал всю дорогу. Только один раз он обратился к мальчику с вопросом: «Далеко ли еще до виллы Полани?» – и получил в ответ: «Еще шагов двести, синьор».

– Смотрите, у них все освещено, – сказал мальчик немного погодя, – они еще не спят, вот и вход, синьор.

Очутившись перед домом, Фрэнсис стал громко стучать в дверь рукояткой своего меча. Кто-то показался у окна верхнего этажа.

– Кто там стучится так громко в столь поздний час? – крикнули из окна.

– Это я, Фрэнсис Хэммонд! Открывайте сию же минуту, синьоринам угрожает опасность! Ваша жизнь висит на волоске!

Слуга узнал голос Фрэнсиса и поспешил вниз, чтобы открыть двери.

– Где синьорины? – вскричал Фрэнсис, вбегая в освещенный зал. – Сейчас же ведите меня к ним!

Дверь отворилась, и на ее пороге показался сам синьор Полани с обеими дочерьми; они только что хотели ложиться спать, но были встревожены шумом. Полани уже успел вооружиться и приготовился защищать своих дочерей, когда узнал голос Фрэнсиса.

– Не теряйте ни минуты, – вскричал Фрэнсис. – Вы должны тотчас бежать отсюда! За мною следом идет сюда Руджиеро Мочениго с целой шайкой пиратов.

Молодые девушки вскрикнули от ужаса, а отец их обратился к Фрэнсису с вопросом:

– Нельзя ли нам защититься в нашем доме, Фрэнсис? У меня здесь восемь слуг, и мы можем держаться до прибытия подкрепления.

– У Руджиеро в шайке более ста человек, а в случае надобности их наберется и гораздо больше, остается только одно – бежать отсюда! Ради Бога, синьор, не медлите ни минуты!

– Идемте! – сказал Полани своим дочерям. – И вы, – обратился он к собравшимся около него слугам, – следуйте за нами! Сопротивление бесполезно; защищая мой дом, вы будете только рисковать своей жизнью. Дай мне твою руку, Мария. Фрэнсис возьмет под свою охрану Джулию. Когда вы все выйдете отсюда, – приказал Полани слугам, – то заприте главный вход и задвиньте засовы; пока они успеют вломиться сюда и убедятся, что мы скрылись, мы выиграем еще несколько минут. По какой же дороге направляются сюда эти мерзавцы, Фрэнсис?

Молодой человек указал на дорогу, по которой он сам прошел к вилле, и все бросились в противоположную сторону.

Не прошло и пяти минут, как громкий стук в двери виллы нарушил ночную тишину.

В это время Полани с семейством уже выходили с противоположной стороны из сада виллы. Негоциант хотел было умерить шаг, полагая, что они уже вне опасности, но Фрэнсис настаивал поторопиться.

Один из слуг оглянулся назад и воскликнул:

– Они подожгли дом! Я вижу пламя в окнах.

– Я этого ожидал, – спокойно отвечал Полани. – Руджиеро поджег дом со злости, что ему не удалась его попытка застигнуть нас врасплох.

– Недалеко отсюда роща, синьор, – сказал один из слуг. – Там нам было бы всего удобнее скрыться от погони.

Углубившись в рощу, они умерили свои шаги и поднялись на возвышение, с которого видны были окрестности.

Вилла Полани представляла из себя уже одно сплошное море пламени, и слуги, глядя на пожарище, пришли в неописанную ярость.

– Не горюйте, – успокаивал их Полани, – дом можно выстроить вновь, и все вы будете вознаграждены за понесенные вами потери. Теперь, Фрэнсис, объясните нам, как случилось, что вы пришли к нам на выручку?

– Прежде чем я начну свой рассказ, синьор, прошу вас ответить на весьма важный вопрос: скажите мне, не стоят ли здесь в гавани какие-либо военные суда и далеко ли отсюда до гавани?

– Гавань отсюда в шести милях; она находится с этой стороны острова, и мы все время шли по направлению к ней, после того как покинули нашу виллу. Смотрите туда, – оборвал он свою речь. – Пламя подымается еще в трех-четырех разных местах; шайки Руджиеро не теряют напрасно времени.

– Но вы мне не ответили про галеры, – прервал его Фрэнсис.

– Да, сюда были посланы из Венеции три корабля, тотчас после того как дошел слух о том, что мавританские пираты крейсируют в этих водах и что они уже захватили несколько судов. По прибытии в Венецию капитан встреченного вами корабля сказал мне, что он предупредил вас о разбоях пиратов. Спустя некоторое время после его приезда прибыло еще другое судно с письмами от моего здешнего агента, который, однако, ни слова не упоминал о вашем прибытии сюда. Это меня так сильно обеспокоило, что я поспешил приехать на одной из военных галер, посланных по требованию здешнего губернатора.

– В таком случае, синьор, – заявил Фрэнсис, – нам нельзя медлить ни минуты. Нужно уведомить губернатора о том, что пираты причалили сюда. Если губернатор тотчас же вышлет галеры, то можно будет отрезать отступление этим грабителям.

– Пойдемте сейчас же к губернатору, – решил Полани. – Мои дочери могут следовать за нами не спеша, под охраной наших слуг.

– Но неужели, отец, – вскричала Мария, – вы захотите увезти Фрэнсиса, прежде чем мы услышим от него подробный рассказ о том, как ему удалось спасти нас из рук Руджиеро? Разве нельзя послать к губернатору одного из наших слуг?

– Нет, милая моя; возможно, что губернатор уже лег спать, и тогда к нему не допустят никого из слуг; мне надо доложить ему обо всем лично. Мы не можем быть спокойны, пока этот негодяй на свободе. Фрэнсис расскажет вам все завтра. Что же касается нашей признательности, то он сам понимает, как глубоко мы благодарны ему за то, что он вырвал тебя из рук твоего преследователя. А теперь двинемся в путь, Фрэнсис. Мы возьмем с собой в качестве проводника одного из наших слуг; остальные останутся здесь с моими дочерьми и проведут их на виллу нашего знакомого Карло Маффене; она находится неподалеку. Надо надеяться, что пираты не проникнут туда, так как, наверное, будут держаться поблизости от своего корабля, чтобы еще до рассвета перетащить туда награбленную добычу и отплыть подальше от преследований.

Глава XIV. Конец похождениям предателя

Синьор Полани пользовался таким уважением в доме губернатора, что, несмотря на ночное время, ему тотчас же поспешили доложить о прибытии позднего посетителя. Узнав от Полани о нападении пиратов на остров, губернатор немедленно распорядился выслать гонца к начальнику галер с приказанием готовиться к погоне. Затем он отдал приказание звонить в большой колокол – сигнал, призывающий жителей к оружию; одному из офицеров было велено выступить во главе собравшихся граждан и напасть на пиратов, чтобы приостановить их грабеж; кроме того, был послан вооруженный отряд с носилками для дочерей Полани, чтобы доставить их в губернаторский дворец. Через короткое время около двухсот вооруженных граждан уже были готовы к выступлению против пиратов. Отдав свои распоряжения начальствующим лицам, губернатор, в сопровождении Полани и Фрэнсиса, сам отплыл к галерам. Там они нашли уже все в полном порядке; оставалось только поставить паруса и выйти в море, воспользовавшись попутным ветром. Не прошло и нескольких минут, как галеры снялись с якоря и удалились от места своей стоянки. Фрэнсиса подробно расспрашивали, где причалил корабль пиратов, но он мог только сказать, что корабль пристал к берегу на расстоянии четырех миль от виллы Полани; точно же указать местность он положительно не мог вследствие того, что вышел на палубу, когда было уже совсем темно.

После общего совещания было решено двинуться к предполагаемому месту стоянки корабля и преградить ему путь к отступлению в море.

Около трех часов утра губернатор поплыл на одной из галер вдоль берега, остальные же две галеры плыли за ним на некотором расстоянии друг от друга, зорко наблюдая кругом, чтобы не упустить из виду корабль пиратов.

Галера двигалась вдоль берега. В нескольких местах были видны огромные пожарища, которые, отражаясь на небосклоне, освещали окружающий мрак. По приказанию капитана на галере соблюдалось общее молчание, глаза всех были зорко устремлены во тьму в надежде увидеть корабль пиратов. Вскоре послышались крики и бряцание оружия с берега на некотором расстоянии от галеры.

– Должно быть, наш отряд, выступивший из города, настиг пиратов, и их шайка отступает к кораблю, – сказал губернатор.

– В таком случае, – заметил капитан, – их судно должно находиться где-нибудь поблизости. На востоке уже брезжит свет, и мы скоро увидим очертания корабля, если только он стоит там на якоре.

Когда они обогнули выступавший берег, перед ними ясно обрисовался корабль пиратов. Крики с берега между тем становились яснее, и не могло быть сомнения в том, что там происходила отчаянная схватка.

– От берега отплывает лодка, – объявил один из матросов.

– На весла! – скомандовал капитан. – Корабль от нас на расстоянии не более полумили, и едва ли он успеет уйти от нас.

Матросы приналегли на весла.

Вид горевших домов возбуждал их негодование до крайней степени, и все рвались навстречу пиратам, чтобы наказать их за дерзость.

Пираты же на трех лодках спешили к своему кораблю. Они уже заметили губернаторскую галеру, и Фрэнсис явственно слышал, как там отдавалась команда скорее садиться на корабль. Подъехав к кораблю, пираты быстро стали взбираться на борт, и команда уже готовилась взяться за весла, когда на них налетела венецианская галера. Она стала бок о бок с кораблем, и матросы бросились с оружием в руках на палубу неприятельского судна. Пираты знали, что им пощады не будет, и с мужеством отчаяния бросились навстречу нападавшим. Впереди всех был Руджиеро Мочениго, который предпочел бы лучше умереть, чем перенести позор быть привезенным в Венецию как пират и изменник отечества. Он вступил в отчаянную рукопашную схватку с командиром венецианской галеры, которая кончилась тем, что Руджиеро вонзил своему противнику кинжал в горло. Венецианцы, уступившие было первому натиску пиратов, бросились с новой силой на палубу корабля. Полани, сгорая от нетерпения сразить человека, от которого он перенес столько оскорблений, находился впереди других; рядом с ним был Фрэнсис.

– Руджиеро Мочениго, – вскричал Полани, – изменник, негодяй, берегись, настал твой смертный час!

Руджиеро был поражен, услыхав свое имя, так как на корабле никто из людей даже не знал его имени и все звали его просто капитаном. Узнав Полани, он ринулся к нему навстречу.

– Еще увидим, – вскричал он, – чей смертный час настал, твой или мой!

Противники яростно схватились друг с другом. Полани был еще бодр и силен, но на стороне его соперника была молодость и ловкость. Казалось, однако, что Полани одержит верх и оттеснит своего врага, как вдруг нога его поскользнулась на обагренной кровью палубе, и он упал: еще минута, и; шпага Руджиеро пронзила бы его насквозь, если бы Фрэнсис, зорко следивший за поединком, не отразил удара шпаги Руджиеро.

– На этот раз мои руки не в цепях, Руджиеро! – вскричал он.

Мочениго, очутившись лицом к лицу со своим заклятым врагом, которого он оставил закованным в цепях, за несколько сот миль отсюда, невольно отшатнулся, но в ту же минуту с криком ринулся на Фрэнсиса. На этот раз, однако, ему пришлось иметь дело с противником, равным ему по силе и ловкости. Несколько мгновений оставалось неизвестным, кто выйдет победителем, как вдруг Руджиеро пошатнулся и упал, пораженный в лоб метко пущенной одним из венецианцев стрелой.

Лишившись своего предводителя, пираты упали духом; они продолжали еще отчаянно сражаться, но уже только ради защиты своей собственной жизни, не прошло и пяти минут после гибели Руджиеро, как последний из пиратов пал под кинжалами венецианцев, которые всегда в подобных случаях действовали без всякой пощады.

Когда подошли другие две галеры, все было уже кончено; приступили к уходу за ранеными; убитых пиратов выбросили за борт, а тела павших венецианцев, и в том числе командира галеры, положили на палубе, чтобы похоронить их на берегу.

К девяти часам эскадра уже приблизилась к гавани, ведя с собой захваченную пиратскую галеру. Как только распространилась весть об их приближении, по всему городу раздался звон колоколов; из окон домов вывесили флаги, и народ гурьбой высыпал на набережную приветствовать победителей.

Фрэнсис по просьбе Полани поспешил в губернаторский дворец, чтобы успокоить синьорин и рассказать обо всем случившемся. Оказалось, что они уже знали о захвате галеры, но очень волновались, не зная, все ли обошлось благополучно с их отцом и Фрэнсисом; поэтому Мария и Джулия, встретившие молодого человека тревожным вопросом: «А где же наш отец?» – были чрезвычайно обрадованы, услышав от Фрэнсиса, что оба они здравы и невредимы. Фрэнсис рассказал о смерти Мочениго, и Мария не могла не выразить радости, что наконец-то она избавилась от своего преследователя.

Их разговор был прерван приходом синьора Полани, который дополнил рассказ Фрэнсиса подробностями о том, как молодой человек спас жизнь его от смертельного удара Мочениго. Молодые девушки слушали рассказ отца с нескрываемым волнением и просили Фрэнсиса наконец рассказать, как ему удалось вырваться из заточения и вовремя предупредить их о нападении пиратов.

– Я не знаю отец, чем мы можем отблагодарить Фрэнсиса? – воскликнула Мария, когда молодой человек окончил свой рассказ. – Остается, кажется, одно – пожелать, чтобы он сам попал в какую-нибудь беду и дал бы Джулии и мне случай выручить его из нее; но в том-то и дело, что он сам без посторонней помощи выпутывается из любой опасности раньше, чем его друзья даже проведают о ней. Это становится просто обидно, наконец.

Фрэнсис от души рассмеялся.

– Не беспокойся, Мария, – вмешался в разговор синьор Полани, – может быть, еще настанет наша очередь, а покуда Фрэнсис удовольствуется тем, что позволит нам оставаться в долгу перед ним. Перейдем, однако, к делу: завтра утром мы с вами пустимся в путь в Венецию; губернатор посылает туда одну из своих галер, мы на ней и поедем.

На следующий день семья Полани и Фрэнсис уехали в Венецию, где вскоре в их доме начались приготовления к свадьбе Марии с Руфино Джустиниани. Свадьбу отпраздновали несколько недель спустя, и Фрэнсис, несмотря на его нерасположение ко всяким светским развлечениям, должен был уступить желанию молодых девушек и их отца и присутствовать на семейном торжестве. Молодому человеку пришлось прожить некоторое время в Венеции в бездействии вследствие осложнившихся внешних обстоятельств. Генуэзский флот все еще господствовал на Адриатическом море, и Пизани никак не удавалось после битвы под Антием заставить неприятеля удалиться. Следствием этого был застой в торговых делах республики, так как купцы не рисковали посылать свои корабли в плавание. Фрэнсису поэтому пришлось поневоле оставаться в Венеции, но синьор Полани, видя его нетерпение пуститься опять в плавание, предложил ему поступить на одну из военных галер, которая должна была отплыть в скором времени для подкрепления флота Пизани; тем более что, по словам Полани, сам Пизани выразил в письме к нему желание иметь Фрэнсиса у себя на службе. На это предложение синьора Полани Фрэнсис отвечал, что был бы очень рад приняться за какое-либо дело, в особенности касающееся морской службы, но что сам же Полани отсоветовал ему поступать на военную службу ввиду того, что ему предстоит посвятить себя торговой деятельности.

– Действительно, в то время, когда я это вам говорил, – возразил Полани, – я держался этого мнения, но при теперешних обстоятельствах, когда в нашей торговле царит такой застой, я советовал бы вам не терять даром времени и послужить на пользу республики.

– В таком случае, с вашего разрешения, синьор, я приму это предложение, – отвечал Фрэнсис. – Разумеется, я предпочел бы поступить на службу в качестве офицера, но в крайнем случае готов послужить и просто добровольцем.

– Об этом вам нечего беспокоиться, Фрэнсис, – с моей рекомендацией и при той известности, которой вы уже пользуетесь в Венеции, вы можете быть уверены, что получите назначение.

Действительно, через день после этого разговора Полани показал Фрэнсису данный Сенатом приказ о назначении его помощником командира на судно «Плутон». Тут же он сообщил ему, что Маттео тоже поедет на одном корабле с ним. Это известие чрезвычайно обрадовало Фрэнсиса; но вместе с тем он вспомнил о своем преданном Джузеппе, своем неизменном спутнике, и пожалел о его отсутствии.

– Я уже разослал приказание своим агентам в Тунисе, – сказал ему в ответ на это Полани, – чтобы они, не жалея расходов, употребили все меры для отыскания следов проданных в рабство людей, находившихся на службе на «Наксосе». Найти Джузеппе нелегко, так как одновременно с взятыми в плен с «Наксоса» было продано много других пленных, купцы же нисколько не заботятся о сохранении за новоприобретенными рабами их имен. Я уполномочил моих агентов скупать всех бывших служащих на «Наксосе», и таким образом мы, вероятно, нападем на след Джузеппе. Очень возможно, что вы по возвращении в Венецию найдете его там.

Маттео был чрезвычайно доволен тем, что он едет под начальством Фрэнсиса.

– Я, разумеется, предпочел бы ехать с тобой в качестве такого же волонтера, как и ты, – возразил на это Фрэнсис. – Мне просто даже смешно, что меня назначают помощником командира, тогда как ты, мой товарищ, не имеешь никакого назначения.

– Это меня нисколько не огорчает и не удивляет, – отвечал Маттео, – ведь у меня нет никакого опыта в морской службе, а ты в течение последних двух лет прошел через разные испытания и каждый раз благополучно выпутывался из них благодаря твоей находчивости и энергии.

Глава XV. Сражение у Полы

Эскадра, состоявшая из четырех галер, отплыла к острову Кипр, где соединилась с флотом Пизани. Венецианец чрезвычайно радушно встретил Фрэнсиса и в присутствии своих офицеров высказал свою радость по поводу того, что республика наконец награждает людей достойных, а не покровительствует, как прежде, только людям, имеющим большие связи или влиятельных родных.

Около двух месяцев флот Пизани крейсировал у берегов Греции, Истрии и Далмации в надежде встретить генуэзские корабли. В ноябре, когда они находились у берегов Истрии, наступила необычайно суровая зима, и начались сильные морозы; тогда Пизани обратился к своему правительству с просьбой о разрешении возвратиться его флоту для зимовки в Венецию. Ему, однако, отказали в этой просьбе из опасения, что генуэзцы, узнав о возвращении венецианского флота, воспользуются этим и завладеют одним из островов, принадлежащих Венеции, и сверх того будут подстрекать жителей Истрии и Далмации, всегда склонных к возмущению, к восстанию против Венеции. Холода в эту зиму стояли необычайные, так что с наступлением весны 1379 года из девятнадцати галер Пизани только шесть в полном составе команды оказались пригодными к плаванию; остальные все сильно пострадали от свирепствовавших зимой бурь; много матросов умерло, а еще большее число их было отправлено по болезни домой. С наступлением более теплого времени к Пизани подошло из Венеции подкрепление из двенадцати судов, большинство которых было снаряжено на средства личных друзей Пизани, а два судна – на средства синьора Полани. С приходом этого подкрепления Пизани опять пустился в море на поиски генуэзского генерала Дориа и его флота.

Три месяца Пизани тщетно разыскивал генуэзский флот. Он проплыл мимо берегов Апулии и уже подходил к гавани Пола, сопровождаемый большим числом купеческих кораблей, нагруженных зерном, когда наконец показался уходивший из этой гавани генуэзский флот, состоявший из двадцати пяти судов. Но как раз Пизани меньше всего стремился вступать в бой. Часть его эскадры под командой Зено находилась в отсутствии, так что Пизани, несмотря на полученное им подкрепление, имел в своем распоряжении только двадцать одно судно. Но адмирал, однако, был не властен поступать так, как ему подсказывали его личные соображения. У венецианцев в те времена существовал вредный по своим последствиям обычай, принятый позднее и Францией, назначать при каждом начальнике военных сил, как морских, так и сухопутных, особых гражданских уполномоченных, проведиторов, как их называли тогда в Венеции, которым давалась власть контролировать распоряжения командиров. Таким образом, когда Пизани созвал военный совет, на котором объяснил, по каким именно причинам он желал бы до возвращения Зено держаться оборонительной тактики, выступили проведиторы, которые не только единогласно высказались за безотлагательное нападение на неприятеля, но даже с некоторым презрением стали подсмеиваться над осторожностью Пизани, намекая при этом на его трусость. Пизани в порыве негодования уже обнажил свою саблю, готовый броситься на проведиторов, но, по счастью, его удержали.

Совет тем не менее все-таки решил вступить в бой, и Пизани, повинуясь долгу службы, вынужден был привести в исполнение это решение. Поднявшись на палубу своей галеры, он обратился к командам окружавших его судов и громким голосом стал говорить:

– Не забывайте, друзья, что враг, с которым вам предстоит сразиться, уже однажды был вами со славой побежден. Пусть не страшит вас слава Лукиано Дориа; судьбу сражения решат не слава командиров, а сердца и руки венецианцев. Все, кто чтит Святого Марка – за мной!

В ответ на эти слова раздались громкие возгласы команды и, как только капитаны вернулись на свои корабли, весь флот двинулся навстречу неприятелю. Сражение было отчаянное, каждая галера, наметив себе одну из вражеских галер, яростно атаковала. Капитан «Плутона» погиб еще, в самом начале сражения, и Фрэнсис заступил на его место. Его галера сцепилась с одним из самых больших генуэзских судов.

Команда этого судна была значительно сильнее по своей численности, так что, как Фрэнсис и Маттео ни старались словом и примером ободрять своих людей, им все-таки не удавалось осилить неприятельские ряды.

Вдруг генуэзцы быстро сняли абордажные крюки, которыми они цеплялись за «Плутона», поставили паруса и стали удаляться от галеры. Фрэнсис удивленно осмотрелся, желая узнать причину такого внезапного маневра, и только теперь заметил, что все генуэзские суда обратились в бегство. Преследовавшие их корабли венецианцев находились на небольшом расстоянии.

Быстро подняв паруса, «Плутон» поспешил присоединиться к своим галерам. Но оказалось, что это бегство было только уловкой со стороны генуэзцев, хотевших этим маневром ввести в заблуждение венецианцев.

Проплыв не более двух миль, генуэзцы круто повернули свои галеры и яростно напали на суда, которые двигались без всякого порядка.

Много венецианских судов удалось им захватить, прежде чем могли подоспеть на помощь остальные корабли. Пизани храбро сражался до тех пор, пока наконец убедился, что все их усилия тщетны; тогда он дал сигнал галерам прекратить сражение и отступать. Со своими шестью судами он смог пробиться сквозь ряды неприятеля.

Все остальные суда были захвачены генуэзцами. От семисот до восьмисот венецианцев погибли в этом сражении; две тысячи четыреста человек попали в плен, двенадцать командиров были убиты, а пятеро попали в плен. Со своей стороны и генуэзцы понесли чувствительные потери, сам Дориа пал, сраженный ударом копья, нанесенным ему командиром одной из галер.

«Плутон» долгое время храбро отбивался от натиска трех генуэзских галер и не раз пытался ускользнуть с места битвы, но генуэзцы крепко вцепились в него, так что Фрэнсис, видя совершенную бесполезность дальнейшего сопротивления, отдал приказ своей теперь уже совсем малочисленной команде сложить оружие и сдался.

– Злополучный сегодня день для венецианцев! – воскликнул Маттео, после того как обезоруженная неприятелем команда была отведена в нижнее отделение корабля.

– Я слышал из разговоров генуэзцев, будто только шесть наших галер спаслись, все же остальные взяты в плен. Остается только одно утешение для нас, что мы сдались последними.

– Постой, Маттео, надо мне прежде перевязать твои раны; у тебя в двух или трех местах из ран сочится кровь.

– А у тебя-то сколько ран! Позволь мне сначала взять на себя роль лекаря.

– Нет, нет, очередь капитана всегда последняя, делай то, что тебе приказывают. Теперь, господа, – обратился Фрэнсис к офицерам, – каждый из нас должен заняться оказанием помощи нашим раненым. В числе их есть такие, которые могут истечь кровью, если мы не поспешим.

По счастью, в трюме корабля, куда поместили пленных, стояло несколько бочек с водой, в которой они так нуждались для промывки ран и для утоления жажды несчастных, на которых генуэзцы не обращали ни малейшего внимания.

Только на следующее утро был отдан приказ, чтобы пленные вышли на палубу. Много раненых за ночь умерло, а некоторые были так слабы, что не могли подняться наверх. Генуэзцы переписали имена всех своих пленных и были немало удивлены, узнав о возрасте юного командира «Плутона».

– Я был сначала помощником капитана, – отвечал Фрэнсис на вопросы генуэзских офицеров. – Капитаном судна был Карл Боттини, убитый еще в самом начале сражения.

– Странно все-таки, что такого молодого человека могли назначить даже вторым командиром. Вы, вероятно, из очень знатного семейства, если вас определили на должность, на которую обыкновенно назначают людей гораздо старше вас?

– Я вовсе не знатного рода, – отвечал Фрэнсис, – мое имя Фрэнсис Хэммонд, и я родом из Англии.

– Уж не служите ли вы наемником? – строго спросил генуэзский капитан.

– О нет, я гражданин Венеции, и мое имя внесено в книги республики, это вам подтвердят и мои сотоварищи.

– Я очень рад, если это так, – сказал генуэзец, – потому что Пьетро Дориа, занявший теперь место командира после смерти своего брата, отдал строгий приказ, чтобы наемники, если таковые окажутся среди пленных, были немедленно казнены.

– Это бесчеловечное приказание, – смело отвечал Фрэнсис. – Наемник, взятый в плен в открытом бою, должен содержаться до выкупа или до обмена пленных наравне со всеми другими пленными.

Генуэзские офицеры сами считали такую зверскую расправу не только неблагоразумной, но прямо позорной мерой, и поэтому смелые слова не вызвали с их стороны никакого возражения, и они только своим строгим видом показали ему, что он не имеет права отзываться дерзко об их начальниках. После переписи пленных офицеров поместили в трюме, в передней части галеры, а команду в трюме у кормы. Некоторое время спустя по движению судна пленные догадались, что на нем были подняты паруса.

– Итак, нас везут в генуэзскую тюрьму, Фрэнсис, – сказал Маттео, вздыхая. – Раньше нам удалось благополучно избежать ее, а на этот раз нам уж не уйти от судьбы!

– На спасение, конечно, нам трудно надеяться, Маттео, но нельзя предсказать заранее, что нет никакой возможности вырваться из рук наших победителей. Уж чего хуже казалось, когда я попался в лапы Руджиеро Мочениго, а все-таки я ухитрился бежать; тогда я был совершенно один и под строгим надзором, а теперь нас здесь почти двести человек, правда, таких же пленных, как и мы с тобой, но на помощь которых мы смело можем рассчитывать. Теперь, конечно, еще слишком рано придумывать какие-либо планы для нашего спасения, но я терять надежды не намерен. Однако у меня так сильно болит голова от нанесенных мне ударов, и я чувствую такую ужасную слабость от потери крови, что, право, ни о чем не в состоянии думать.

– Мои раны тоже побаливают, – заявил Маттео, – и, кроме того, я страшно голоден; ведь хлеб, который нам дали утром, не стали бы есть и собаки.

– Лучше всего, Маттео, вздремнуть часок-другой. Прошлую ночь я глаз не смыкал от боли, а теперь, кажется, я мог бы заснуть.

Несмотря на боль от ран, Фрэнсис, убаюкиваемый мерными покачиваниями судна, скоро крепко заснул и проспал до тех пор, пока наконец его не разбудил упавший на его лицо луч света из открытого люка.

– Вот вам завтрак, – послышался чей-то голос сверху, и на веревке была спущена корзина с хлебом и ведро воды.

– Что же, приступим, господа, к дележу этого роскошного завтрака, который так милостиво нам сюда спустили, – шутливо сказал Фрэнсис.

Находившиеся вместе с ними пленные молодые люди, служившие, как и Маттео, в качестве волонтеров, приободрились и пришли в веселое настроение от шуток Фрэнсиса.

– Теперь, господа, я предложил бы устроить нам военный совет. Первый вопрос, который я хочу предложить на ваше обсуждение, заключается в том, каким путем лучше всего мы могли бы вновь завладеть «Плутоном»?

Вместо ответа на заданный вопрос молодые люди разразились дружным смехом, приняв сначала предложение Фрэнсиса за шутку, так как они считали освобождение «Плутона» делом совершенно несбыточным.

– Вы напрасно думаете, что я шучу, – объяснил Фрэнсис, когда умолк смех. – Я говорю совершенно серьезно. Я полагаю, что нас, венецианцев, здесь, на судне, гораздо больше, чем генуэзцев. Они пострадали в стычке не менее нас, и раненых и убитых у них по крайней мере столько же, сколько и у нас. Очень вероятно, что «Плутон» охраняется не более чем какими-нибудь пятьюдесятью людьми, нас же всех здесь по крайней мере втрое больше.

– Все, что вы сказали, совершенно справедливо, – кивнул Паоло Паруччи, единственный оставшийся в живых офицер «Плутона», – но имейте в виду, что если у них, предположим, всего человек пятьдесят команды, зато эти люди все при оружии, нас же всех пускай и втрое больше, но мы безоружны и, вдобавок, заперты в трюме, а остальная наша команда совершенно отделена от нас, так что мы лишены возможности сообщаться с ними.

Слушатели, очевидно, вполне согласились с возражениями офицера, и среди молодежи раздался одобрительный ропот.

– Я очень хорошо понимаю, что это дело нелегкое, – спокойно отвечал Фрэнсис, – но я утверждаю, что наши силы все-таки настолько велики, что мы были бы в состоянии завладеть судном, если бы, конечно, представился удобный случай. Теперь, господа, я хочу обратиться к вам с вопросом: нет ли у кого-нибудь из вас кинжала или ножа, уцелевшего после обыска генуэзцев?

Общее молчание было ответом.

– Что ж, за неимением каких-либо орудий придется нам довольствоваться тем, что попадется под руку. Как раз я вижу там железные скобы, вбитые в стену; попробуем, нельзя ли их как-нибудь извлечь из бревен.

Скобы, однако, оказались вбитыми так крепко, что, несмотря на все усилия, их никак нельзя было вырвать.

– А не могут ли к чему-нибудь пригодиться железные обручи на ведрах? – спросил Маттео.

– Конечно, могут, если только удастся их снять, – сказал Фрэнсис.

Не прошло и нескольких минут, как обручи были уже сняты.

– Разумеется, кинжалов они заменить не могут, но при умелом обращении они послужат нам вместо пилы, – объявил Фрэнсис. – Отломи-ка кусок обруча в фут длины и выпрями его, а потом оторви кусок от твоей фуфайки и оберни им один конец, чтобы его можно было держать в руках. Вот так. А теперь попробуй пилить им край этого бревна.

– А в самом деле можно пилить! – вскричал Маттео. – Только уж очень медленно.

– Скажи еще спасибо, что они хоть сколько-нибудь действуют, – довольным тоном заметил Фрэнсис. – Спешить нам некуда, у нас по крайней мере еще целая неделя впереди. Давайте, господа, наломаем еще несколько таких брусков из железных обручей, только надо с ними обращаться очень бережно.

– Ну, а дальше-то что же? – нетерпеливо спросили молодые люди.

– Нам надо прежде всего просверлить стену, отделяющую нас от команды, но для того, чтобы пустить в дело наши пилы, надо сначала отыскать какое-либо отверстие в перегородке.

Было слишком темно для того, чтобы на глаз отыскать какое-нибудь отверстие в стене, и все начали его искать ощупью, водя рукой по перегородке; все поиски, однако, оказались тщетными; им не удалось обнаружить хотя бы самой маленькой дырочки.

– Ну что делать, – сказал Фрэнсис, – остается только одно: вытащить все-таки несколько этих железных скобок из бревен. Всех нас двенадцать человек, так что мы возьмемся по четыре человека за каждую скобку и будем попеременно работать над ней. Помните только одно, что тут нужно терпение, а не сила.

Все тотчас же приступили к работе, и хотя вначале дело подвигалось очень туго, и два или три железных бруска были сломаны после чрезмерных усилий, но потом пошло быстрее.

«Плутон» строился очень спешно и при его постройке не делали строгого отбора материала, так что немудрено, что в нем попадалось много сырых бревен. Оказалось, что бревно, над которым они трудились, сравнительно легко поддавалось их усилиям.

Целый день почти беспрерывно шла работа, и после долгих усилий наконец труды увенчались успехом; вынули уже три скобы и тотчас же стали их оттачивать.

– А недурное это все-таки оружие! – сказал Маттео.

– Нам эти скобы послужат лучше всякого оружия, Маттео; но нам нужны по крайней мере эти три штуки, и потому я предложил бы продолжать работу.

– Я готов всю ночь работать, – заявил Маттео. – Вначале я несколько сомневался, что мы чего-то добьемся, ну а теперь, когда удалось раздобыть еще три железных штуки, я готов работать сколько угодно.

Несмотря на то, что все работали очень усердно, дело продвигалось медленно, так как приходилось часто делать перерывы, чтобы отдохнуть.

– А что, нельзя ли нам отдохнуть полчасика, Фрэнсис? У меня руки совсем онемели, – сказал Маттео.

– Если хочешь, можешь отдохнуть даже целый час, Маттео. Скоро нам доставят нашу еду, а после мы можем опять приняться за работу.

Маттео не преминул воспользоваться советом Фрэнсиса, а сам он, захватив с собой железо, пошел опять к перегородке. Он перещупал все доски от нижней до самой верхней.

– Ну что, каковы наши дела? – спросил Маттео Фрэнсиса.

– Очень хороши: оказывается, что доски у потолка и у пола приколочены к бревнам гвоздями не с нашей, а с другой стороны.

– Что же из этого?

– А вот что: так как доски приколочены с той стороны, то достаточно пяти минут работы, чтобы отодрать доску. Стоит только наши инструменты острым концом просунуть между бревнами и досками и действовать ими как рычагом.

Молодые люди шумно вскочили со своих мест, позабыв усталость.

– Тише! – сказал Фрэнсис. – Не забывайте, что рядом кто-нибудь может случайно услыхать нас. Прежде чем начать отдирать доску, надо проделать дыру, через которую мы могли бы подсмотреть, что делается за перегородкой. Во всяком случае, лучше всего обождать, пока нам не пришлют нашу еду.

Глава XVI. Освобождение «Плутона»

Как только был спущен завтрак и закрылся вход в трюм, тотчас же двое пленных, взяв по железной скобе, начали сверлить дыру в перегородке. Работа продвигалась очень медленно, и только спустя часа четыре один из молодых людей, приложив глаз к просверленному отверстию, объявил, что виднеется маленький просвет; через некоторое время им удалось увеличить отверстие настолько, что через него можно было рассмотреть все помещение центрального трюма.

Там было сравнительно светло, так как люки были открыты, и можно было видеть двух матросов, открывавших бочку с какими-то припасами.

– Я думаю, лучше обождать, пока стемнеет, – сказал Фрэнсис. – Самое удобное время начать работу перед наступлением ночи, когда команда освободится от дела и наверху поднимется гул; люди начнут ходить по палубе, разговаривать, петь и этим заглушат шум нашей работы.

После тщательного осмотра выбрали наконец одну доску, над которой решили начать работу. В ожидании ночи некоторые из молодых людей прилегли уснуть, в то время как другие стали беседовать друг с другом.

– Ну, пора теперь начинать, – объявил наконец Фрэнсис. – Вы, Паоло Паруччи, возьмете один брусок, я вооружусь другим, а Маттео – третьим.

Просунуть железные бруски между досками и бревнами оказалось вовсе не так легко, и прошло много времени, прежде чем им удалось справиться с этим делом.

– Готово ли у вас? – спросил Фрэнсис наконец.

– Ого! Доска уже подалась немного, – сказал он через некоторое время. – Оставьте ваши инструменты на тех же местах, где они теперь находятся, а я попробую свое железо просунуть дальше.

После нескольких усилий гвозди подались на целых два вершка, а затем доска уже совсем была вынута и положена на пол. Один из молодых людей хотел было пролезть в отверстие, но Фрэнсис объявил, что придется сначала убрать еще одну доску. Когда сняли и вторую доску, приступили к обсуждению вопроса: что им делать дальше? И было решено немедленно устроить сообщение с их пленными товарищами, от которых они были отделены центральным отсеком, служившим для склада оружия и припасов. Для этой цели разбились на партии: Фрэнсис в сопровождении четырех товарищей осторожно прокрался к складу оружия, который он разглядел в отверстие. Здесь не без труда нашел среди разного оружия кинжал; затем ощупью, ступая как можно осторожнее, он добрался наконец до груды мешков, сложенных у противоположной стены один сверх другого почти до самого потолка трюма.

– Осторожно, не наскочите в темноте на бревна, – предостерег их Фрэнсис. – Малейший шум может выдать нас. Теперь вы стойте смирно, пока я найду место, откуда можно начать работу.

Фрэнсис кинжалом просверлил дыру в стене, и, приложив ухо к отверстию, стал прислушиваться, но из трюма не было слышно ни звука, и тогда он крикнул в отверстие.

– Что вы, спите там что ли все? – и опять стал прислушиваться.

Ответа, однако, не последовало, и тогда Фрэнсис опять закричал:

– Боцман Ринальдо здесь?

– Здесь, – ответил чей-то голос. – Кто там спрашивает меня? Никак это голос господина Хэммонда?

– Да, это я. Мы вынули две доски из перегородки и пробираемся к вам с того конца судна; теперь и вам нужно сделать то же. Мы передадим вам в отверстие несколько кинжалов. Вам придется тоже вынуть с вашей стороны две доски из стены, чтобы можно было пролезть.

Затем Фрэнсис дал подробные указания, как им придется пробивать себе путь, и прибавил, что к утру другого дня у них все уже должно быть готово, а затем они должны не трогаться с места и ждать дальнейших приказаний.

Он сообщил им, что все отобранное оружие свалено рядом с ними в кладовой с провизией и что, когда настанет время, они без труда одолеют генуэзцев и, может быть, благополучно возвратятся на «Плутоне» в Венецию.

Чувство восторга охватило бедных матросов, запертых в тесном помещении, и они с трудом могли удержаться, чтобы не выразить громко свою радость при одной мысли об освобождении из плена.

Убедившись в том, что матросы поняли его объяснения и выполнят работу согласно его приказанию, Фрэнсис отошел от отверстия и стал пробираться обратно к складу оружия, где ощупью нашел два тонких коротких копья, которые он, одно за другим, просунул через отверстие к матросам.

– Ну, мы свою задачу выполнили, – сказал он своим помощникам. – Теперь дело за нашими товарищами, а им будет уже нетрудно просверлить и расширить отверстие.

Вернувшись к остальным товарищам, Фрэнсис распорядился, чтобы они, расширив отверстие, передали матросам пять кинжалов из склада и забрали с их помощью еще несколько кинжалов на всякий случай.

Когда в трюм стали проникать утренние лучи, проснулся Маттео и был очень поражен, увидев, что все товарищи его еще спали. Он тотчас же разбудил Фрэнсиса и спросил его:

– Что же это значит, Фрэнсис? Верно, что-нибудь неладное случилось? Отчего вы нас не разбудили ночью?

– Все идет отлично, Маттео. А не будили мы вас оттого, что для вас там не было работы. Мы уже передали матросам ножи и копья, и теперь они там работают над отверстиями в досках; потом мы соединимся с ними в следующем трюме и нападем на генуэзцев, когда к тому представится удобный случай.

– А долго ли придется матросам работать, чтобы прорезать отверстие в стене?

– Я думаю, теперь у них уже почти все готово, Маттео, а если нет, то сегодня они, наверное, окончат свою работу.

– Скоро, значит, освободимся! – воскликнул радостно Маттео.

– Это еще неизвестно. Нам необходимо выждать, пока представится удобный случай завладеть нашим судном, не дав генуэзцам возможности поднять тревогу и всполошить другие корабли, которые, вероятно, следуют за нами. А теперь я хочу еще заснуть на часок-другой. Между прочим, Маттео, заткни ты чем-нибудь отверстие, которое мы просверлили, а то генуэзцы могут увидеть через него свет и явятся сюда.

В этот день узники были в таком тревожном состоянии, какого не испытывали с того дня, когда были взяты в плен. Они были угнетены до того, что не в состоянии были даже разговаривать друг с другом. Одно сознание, что их флот потерпел поражение, что Венеции грозила опасность и, наконец, их собственная участь – быть заточенными в генуэзские тюрьмы, все это действовало на них удручающим образом.

Позднее же, когда в них стала зарождаться надежда на освобождение, они заметно воспрянули духом. А теперь, когда многие из них убедились, что не все еще потеряно и есть надежда на освобождение, им казалось, что они не в состоянии оставаться дольше в бездействии в своем заточении. Некоторые даже стали убеждать и упрашивать Фрэнсиса совершить попытку к освобождению в эту же ночь, но Фрэнсис не соглашался, настаивая по-прежнему на том, что надо выжидать удобного случая.

– А если такого случая вовсе не представится? – возразил один из молодых людей.

– Все может быть, – согласился Фрэнсис, – но нам нисколько не повредит, если мы подождем еще немного, так как попытаться мы всегда успеем. И хотя я думаю, что наше нападение увенчается успехом, все-таки неблагоразумно было бы рисковать. Вы знаете, что днем люк всегда открыт, и если бы нам удалось соединиться с нашей командой и незаметно пробраться на палубу, то наверняка мы застали бы там всех генуэзцев в полном сборе, готовых дать нам отпор; в таком случае возможно, что они и осилили бы нас. Ночью же, как вы знаете, люк всегда заперт и выбраться нам на палубу нет никакой возможности.

– Но если мы не можем напасть днем из опасения поднять тревогу, синьор Хэммонд, а ночью и подавно, то что же остается нам в таком случае делать?

– Вот этот-то вопрос и надо обсудить, – отвечал Фрэнсис. – Я вот что придумал: надо проделать отверстие в палубе, чтобы пробраться туда незаметно из нашего трюма или из соседнего. Работа эта вовсе не трудная; трудно только сделать ее так, чтобы нас не застали врасплох. К счастью, мы хорошо знаем расположение кают над нами, так что можем начать в таком месте, где труднее всего было бы обнаружить нашу работу. Я уже хорошо обдумал это дело и решил, что лучше всего начать работу под капитанской каютой.

– Но в ней же может находиться капитан, – заметил матрос, которого звали Паруччи.

– Несомненно, но, несмотря на это, все-таки удобнее приступить к работе именно под ней. Вы, Паруччи, знаете, конечно, что Карло Боттини устроил в своей каюте низенькое широкое сиденье вдоль стены; он называл это своим диваном. Если я не ошибаюсь, диван этот отстоял приблизительно на фут от пола и был около четырех футов ширины. Вот я и полагал бы прорезать две доски под этим сиденьем, так, чтобы никто в каюте и не заметил этого. Придется работать, конечно, с большой осторожностью. Выберите кинжалы поострее; только старайтесь как можно меньше шуметь и не отламывать кусков дерева, а прорезать доски так, чтобы они еле-еле держались, пока мы не приступим к нашей попытке прорваться в каюту.

Маттео вдвоем с другим молодым человеком приступили к работе и только к вечеру следующего дня им удалось сделать то, что требовалось.

На другое утро пленники заметили, что был спущен якорь и корабль простоял два дня неизвестно в какой гавани; впрочем, они догадывались, что находятся или у берегов Сицилии, или же на юге Италии. Спустя несколько часов после поднятия парусов они по движению судна поняли, что ветер крепчает; волны с такой силой и таким шумом ударяли о корабль, что внизу пленные с трудом могли переговариваться друг с другом. Они сильно приободрились, когда судно ускорило свой ход, так как теперь удобный случай, которого они с нетерпением ожидали, давался им, так сказать, прямо в руки. При таком сильном ветре суда будут, конечно, держаться в отдалении друг от друга во избежание столкновения, и всякие крики будут заглушены шумом ветра и бушующих волн.

Как только стемнело и люк среднего трюма был закрыт, молодые люди тотчас же отняли доски, прислоненные к стене, и Фрэнсис со своими товарищами принялись перекладывать мешки в отдаленный угол, так что сделанное матросами отверстие совершенно освободилось. Наконец Фрэнсис проник через проход к матросам.

– Все готово, ребята! – объявил он, войдя к команде. – Ты, Ринальдо, наблюдай за тем, чтобы люди проходили по одиночке. При выходе каждому будет дано в руки оружие и указано место, на котором он должен стоять в ожидании дальнейших приказаний. Не забудь, что необходимо соблюдать строжайшую тишину, чтобы не обратить на себя внимания.

Когда все матросы были вооружены и готовы к нападению, Фрэнсис вошел в отделение, в котором Маттео со своими товарищами были заняты подпиливанием досок под диваном верхней каюты. Он вошел как раз в то время, когда работа их была окончена, и они без больших усилий уже успели вынуть две доски. Двое молодых людей приподняли на руках Фрэнсиса настолько, что он мог просунуть голову через сделанное отверстие и оглядеть каюту, в которой, как оказалось, никого не было. Фрэнсис подал условный знак, и его приподняли еще выше, так что половина его туловища просунулась в отверстие; затем он пролез в каюту. Паруччи и Маттео тоже влезли наверх. Вслед за ними появились и остальные, так что в каюте собралось уже около пятидесяти вооруженных людей, теснившихся друг к другу в маленьком помещении.

– Ну, теперь нас здесь набралось достаточно, чтобы напасть на генуэзцев, приняв в соображение, что они не вооружены и не подготовлены к встрече с нами. Мы выступим сначала поодиночке, – распорядился Фрэнсис, – пока не поднимется тревога, и тогда все должны разом ринуться на наших врагов. Бейте всех прямо рукоятками ваших сабель; нет надобности прибегать к кровопролитию, но помните, что у генуэзцев за поясом всегда имеются ножи, и берегитесь, чтобы не попасться врасплох.

Сказав это, Фрэнсис открыл дверь и, пройдя коридор, пробрался через наружную дверь прямо на середину палубы. Ветер дул хотя сильный, но не такой порывистый, как это им казалось, когда они находились в трюме. Ночь была очень темная, но глаза Фрэнсиса, привыкшие к темноте благодаря долгому пребыванию в трюме, легко различали почти каждый предмет на палубе. Тут было всего несколько матросов, большинство же команды находилось в своих помещениях. Офицеры стояли на задней части палубы, облокотившись о борт судна. Один за другим потихоньку пробрались на палубу до тридцати человек пленных. Вдруг один из генуэзских офицеров обернулся и при слабом свете фонаря заметил движение какой-то темной массы людей. Он принял их за своих матросов и крикнул:

– Что вы там делаете? Зачем вы собрались на палубе без приказания?

– Ступайте, Паруччи, – шепотом сказал Фрэнсис, – с вашими людьми вперед; сбейте с ног находящихся на палубе, а потом ворвитесь в помещение матросов и постарайтесь осилить их прежде, чем они успеют схватиться за оружие. Я соберу остальных людей и с ними нападу на офицеров.

С этими словами Фрэнсис бросился к дверям каюты и приказал людям следовать за ним, но когда все люди высыпали на палубу, то офицер, все еще полагавший, что его команда затеяла бунт, крикнул:

– Что у вас там такое? Чего вы там собрались?

Фрэнсис взбежал по лесенке на корму, сопровождаемый своими людьми, и прежде чем офицер успел сообразить, что означало это внезапное нападение, он уже был сбит с ног. Капитан и три офицера, стоявшие у руля, обнажили сабли и хотели броситься вперед, но Фрэнсис громко крикнул им:

– Бросьте оружие! Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно!

Увидев перед собой группу вооруженных людей, офицеры окаменели от изумления и молча опустили свое оружие. Фрэнсис приказал отвести офицеров в капитанскую каюту и приставить к дверям караул, а сам с другими матросами поспешил на помощь Паруччи. Но там уже все было кончено. Генуэзцы, застигнутые врасплох, сразу же сдались, как только ворвались к ним вооруженные матросы. Судно снова было в руках венецианцев.

– Ринальдо, пошли человека наверх, чтобы он потушил огонь в фонаре. А теперь надо незаметно проскользнуть мимо генуэзских судов.

– Я сейчас насчитал там шестнадцать фонарей, – сказал Маттео.

– Это, вероятно, четырнадцать галер, которые вместе с нами были взяты в плен, а два огня на галерах, которые стерегут их.

Затем Фрэнсис отдал приказание, чтобы люди приготовились к бою, и не прошло пяти минут, как Паруччи доложил, что все готово.

– Сеньор Паруччи, отделите пятьдесят человек команды. Я хочу подвести наше судно к ближайшему от нас кораблю и отбить его у генуэзцев; они не заметят нас, пока мы не подойдем совсем близко к ним. Очень вероятно, что там на каждой галере, как и на «Плутоне», не более пятидесяти человек команды, и мы захватим их прежде, чем они соберутся дать нам отпор. Надо полагать, что в трюмах у них тоже содержатся наши пленные. Тотчас после того, как мы завладеем кораблем, я возвращусь сюда, а вас оставлю с вашей командой на отбитом корабле. Вы разместите там взятых в плен генуэзцев и освободите из трюма всех наших пленных. Я буду держаться вблизи, чтобы мы могли переговариваться. Вы мне сообщите, сколько найдете наших пленных.

Постепенно двигаясь вперед, «Плутон» уже совсем приблизился к кораблю, о котором шла речь, и наконец стал рядом с ним. Только тогда было замечено его появление и послышался с корабля оклик: «Куда вас несет? Убирайтесь отсюда, а то бока пробьете. Почему у вас фонарь не зажжен?»

Фрэнсис дал какой-то невнятный ответ, а минуту спустя «Плутон» уже находился у левого борта генуэзского судна. Сразу несколько рук ухватились за снасти и сцепили корабли абордажными крючьями. Затем Фрэнсис вместе со своей командой перелез за борт и вскочил на вражескую палубу. Дело обошлось почти без боя. Генуэзцы были так поражены внезапным появлением вооруженных людей на палубе их корабля, что, будучи совершенно безоружными и вовсе не подготовленными к бою, в смятении отступили, а некоторые беспрекословно сдались, и спустя несколько минут корабль уже находился во власти венецианцев.

– Теперь скорее назад на «Плутон», – скомандовал Фрэнсис, – а то корабли попортят друг другу обшивку. Вы, Паруччи, останьтесь пока здесь.

Быстро сняли абордажные крючья, и «Плутон» отчалил от своей добычи. Вскоре, однако, Ринальдо доложил, что на «Плутоне» от полученных им повреждений открылась течь.

– Пошлите сейчас же вниз плотника, Ринальдо, и нескольких матросов законопатить получше пробоины с внутренней стороны и заставьте команду выкачивать воду.

«Плутон» все время находился поблизости от захваченного судна, и Паруччи в скором времени крикнул, что он освободил двести человек пленных венецианцев.

– Раздайте им оружие! – закричал ему в ответ Фрэнсис. – Потушите ваши огни и, ни минуты не медля, сразу нападайте на корабль, на котором виднеется свет с правого борта от вас; я заберу его с собой в порт. Как только вы завладеете этим кораблем, сейчас же спустите паруса на обоих судах; оставьте только один маленький передний парус.

«Плутон» отошел от захваченного корабля и направился к другому, ближайшему кораблю. Им удалось завладеть так же легко, как и первым, но на этот раз у «Плутона» сорвало ванты-путины^[5], и грот-мачта^[6] с треском завалилась на бок.

На этом корабле оказалась всего сотня пленных венецианцев. Они были вне себя от удивления и восторга, когда узнали, что корабль опять в руках их земляков. Фрэнсис приказал захваченному кораблю в течение ночи держались как можно ближе к его судну, так как, возможно, потребуется их помощь. Некоторое время буря все более и более усиливалась. Когда Фрэнсис со своими судами удалился настолько, что огни генуэзских галер исчезли из вида, он велел поднять фонарь для того, чтобы дать сигнал другим его кораблям.

С наступлением утра буря совсем утихла, и Фрэнсис тотчас же велел команде поднять мачту и приладить ее на место. Задача эта была далеко не из легких, огромные волны сильно качали судно. К полудню, однако, мачта была установлена и можно было ставить паруса.

На грот-мачте «Плутона» взвился флаг с изображением льва Святого Марка и, как только еще несколько таких же флагов были подняты и на других судах, крики восторга команды слились в одно общее ликование.

Глава XVII. Неблагодарная республика

– Вот чудесно, Фрэнсис, – воскликнул Маттео, – что нам удалось отбить у генуэзцев наши суда.

– Это, конечно, прекрасно, но могло бы быть и еще лучше, – возразил Фрэнсис. – Не будь такой бури, мы могли бы забрать и все наши суда; правда, что при таких неблагоприятных условиях мы все-таки сделали все, что только можно было сделать.

– Еще бы! – отвечал Маттео. – Мне никогда не пришло бы в голову, что нам удастся вырвать у генуэзцев «Плутон». Когда ты начал об этом говорить, мне казалось, что ты сошел с ума и бредишь о чем-то несбыточном.

– Стыдно было бы нам, располагая двумя с лишком неделями и отрядом в сто пятьдесят человек, оставаться в плену под охраной всего каких-нибудь пятидесяти воинов. Теперь, Маттео, подай Паруччи сигнал, чтобы он приблизился к нам. Возможно, что мы опять столкнемся с генуэзцами, а так как у Паруччи теперь до двухсот человек на судне, то он может с нами поделиться своими людьми.

Паруччи исполнил это требование; четыре судна поставили паруса и поплыли по направлению к югу.

– Желал бы я сегодня утром видеть выражение лица у адмирала генуэзской эскадры, – начал Маттео, – когда он вдруг узнал, что у него за ночь исчезли целых четыре корабля. Удивляюсь, право, отчего он не распорядился по крайней мере послать свои галеры в погоню за нами?

– Может быть, он и сделал это, – возразил Фрэнсис, – но к утру мы уже успели уйти от него на сто миль, и погоня за нами задержала бы его здесь слишком долгое время.

На обратном пути в Венецию они не встретили больше ни одного вражеского судна. Фрэнсис удержал за собой главное начальствование над маленькой эскадрой, так как капитаны судов и другие высших чинов офицеры остались в плену на другой галере.

Четыре отбитых у генуэзцев судна беспрепятственно вошли с развевавшимися на их мачтах венецианскими флагами в канал Лидо.

Как только они стали на якоре, сейчас же распространилась весть о прибытии четырех галер Пизани, благополучно отбитых у генуэзцев, и жители Венеции пришли в неописуемый восторг.

Множество маленьких лодок окружили прибывших, и торжествующие крики собравшихся приветствовали благополучное возвращение кораблей. На палубах уже теснился народ, разыскивая среди прибывших своих родных и друзей. Свой восторг при встрече с близкими и свою печаль о погибших они выражали с горячностью, присущей только жителям юга.

Одним из первых, поспешивших на встречу прибывшим, был, конечно, Полани; он знал, что среди вошедших в гавань судов находился также «Плутон».

– Каким чудом вы-то возвратились сюда, Фрэнсис? – спросил он, радушно приветствуя молодого человека.

– Чуда тут, положим, никакого нет, синьор Полани. Генуэзцы вообразили, что пятьдесят человек могут устеречь сто пятьдесят венецианцев; ну а мы их проучили – вот и все!

– Вовсе не мы, – вмешался Маттео, здороваясь с Полани. – Мы и по сей час лежали бы в трюме, если бы нас не выручил Фрэнсис. Все это было делом его рук.

– Я, конечно, так и полагал, что вы рано или поздно вырветесь из плена генуэзцев. Расскажите же, как все это случилось.

– Если вы не откажетесь подвезти меня в вашей гондоле до Пиаццы, то дорогой я вам расскажу обо всем. – сказал Фрэнсис. – Как это ни кажется странным, но в настоящую минуту я состою главным командиром прибывшей эскадры и поэтому обязан как командир явиться в Совет, чтобы дать ему во всем отчет. Ну, а как адмирал? Благополучно ли он возвратился и не пострадал ли сам? – продолжал Фрэнсис. – Мы видели, как он на своей галере вместе с пятью другими галерами пробился через строй генуэзских кораблей, но остался ли он сам невредим – этого мы не знаем.

– Он благополучно вернулся в Венецию, – сказал Полани. – Но вы, зная хорошо венецианцев, не будете очень удивлены, если я вам сообщу, что он приговорен к шестимесячному тюремному заключению за то, что проиграл сражение.

– Это возмутительно! – в негодовании воскликнул Фрэнсис. – Он был против того, чтобы сражаться, и вступил в бой только уступая настояниям проведиторов. Это вопиющая несправедливость.

– Да, это очень грустная история, – сказал Полани. – Насколько Пизани популярен в народе, настолько же он мало пользуется любовью венецианских вельмож. Они просто завидуют его славе. Сначала даже хотели приговорить его к лишению жизни, так что он, можно сказать, еще счастливо отделался тюрьмой. Впрочем, его пребывание в тюрьме не может долго продлиться, так как со дня на день ожидают появления здесь генуэзского флота, и тогда, конечно, Пизани пойдет навстречу ему. Когда Венеции будет грозить опасность, сам народ потребует его освобождения.

Тотчас по получении радостного известия о возвращении судов в Совет стали собираться члены его, и когда доложили о приходе Фрэнсиса, он без замедления был приглашен в зал. Вместе с ним вошел туда и Полани.

– Кажется, мы имели случай видеть этого молодого человека раньше, – сказал один из членов Совета.

– Да, синьор, вы совершенно правы. Вы, конечно, припомните, как он отличился в сражении под Антием и какую честь Совет оказал ему, даровав права гражданина Венеции, – отвечал на это Полани.

– Да, мы хорошо помним это, – отвечали некоторые из членов Совета.

– Привез ли он с собой отчет командира эскадры для передачи нам? И почему не явился сюда сам командир?

– Он стоит перед вами, синьор, – заявил Полани. – Фрэнсис Хэммонд является к вам в качестве командира четырех прибывших кораблей и занимает этот пост не только по своим выдающимся способностям, но и потому, что только благодаря его отваге венецианцам удалось вновь завладеть нашими судами, вырвав их из рук генуэзцев. Теперь, синьоры, молодой Хэммонд сам даст вам подробный отчет обо всем случившемся.

Фрэнсис коротко, но деловито объяснил, как ему удалось освободить корабли из рук генуэзцев.

Один из членов Совета, замещавший дожа, обратился с благодарственной речью к Фрэнсису и в заключение сказал:

– Услуги, оказанные вами государству, столь велики, что трудно их оценить по достоинству. Мы в скором времени обсудим вопрос о том, каким образом выразить нашу признательность за ваши выдающиеся заслуги; пока же мы утверждаем вас в занимаемой вами должности командира прибывшей с вами эскадры.

Фрэнсис поблагодарил президента за оказанную ему честь, но отклонил от себя командование эскадрой, заявив, что не желает покидать службу у Полани.

Из Совета Фрэнсис отправился в палаццо Полани, где его с нетерпением ожидали Мария, ее супруг и Джулия. Около Фрэнсиса собрались все его преданные друзья и, перебивая один другого, осаждали его вопросами, желая из его собственных уст узнать подробности радостного события.

– Вероятно, вы очень порадуетесь, – перебил оживленные разговоры присутствовавших синьор Полани, – когда узнаете, что мне удалось наконец разыскать вашего бывшего слугу Джузеппе. Он два дня тому назад прибыл сюда; наверное, он где-нибудь теперь внизу и ждет не дождется, чтобы повидаться с вами.

– Я сейчас же пойду к нему, – сказал Фрэнсис. – Вы меня очень обрадовали этою новостью! – И он стремительно выбежал из комнаты.

Спустя два дня жителям Венеции было объявлено, что ввиду великих заслуг перед государством Совет постановил выдавать гражданину Венеции Фрэнсису Хэммонду пожизненную ренту в триста дукатов ежегодно.

– В деньгах вы, конечно, не нуждаетесь, – сказал Полани Фрэнсису, узнав об этом постановлении, – так как я решил сделать вас пайщиком в моих делах. Не благодарите меня, потому что я все-таки остаюсь вашим неоплатным должником. А так как деньги вам не нужны теперь, то пожертвуйте их в пользу бедных; этим вы приобретете еще большую популярность в Венеции.

– Я очень счастлив, что буду в состоянии сделать доброе дело, – радостно сказал Фрэнсис, – хотя, кажется, популярность в Венеции очень непрочна. Мы видим пример бедного Пизани, которого еще недавно народ встречал восторженными криками и которого, тем не менее, не спасла от немилости и тюрьмы собственная популярность.

– От тюрьмы она его не спасла, это правда, но зато, наверно, спасла его от смертного приговора. Верьте моему слову, что его непременно казнили бы, если бы не боялись этим восстановить народ. Популярность – великая сила; пользуясь ею, можно направить народ на великие деяния, в особенности в таком городе, как Венеция, где люди так склонны к личной вражде и тайной мести.

К счастью для Венеции генуэзцы, после своей победы у Полы, ограничились только завоеванием мелких венецианских владений, а не напали на саму Венецию. Но в конце июля 1379 года у Палестрины появилось 17 генуэзских кораблей. Генуэзцы подожгли стоявшее там купеческое судно; затем они направились в Далмацию.

Неделю спустя показались близ Венеции еще шесть генуэзских галер. Тогда адмирал Джустиниани, теперь уже назначенный главным начальником венецианских морских сил, отплыл с таким же числом судов из Лидо, чтобы сразиться с врагом. На пути они увидели в воде какой-то темный предмет, и когда приблизились к нему, то оказалось, что это был человек. Его тотчас же взяли на корабль, и тогда разъяснилось, что это был венецианец, бывший в плену у генуэзцев. Ему удалось бежать, и он решил плыть до берега, чтобы известить своих соотечественников, что соединенный генуэзский флот в числе семидесяти четырех судов, под командой Пиэтро Дориа, приближается к Венеции. Генуэзцы, выслав вперед только шесть своих кораблей, употребили хитрость, чтобы ввести в заблуждение венецианцев и заставить их начать сражение. Как только Джустиниани узнал об этом, он тотчас же повернул свои корабли обратно к Венеции и едва успел подплыть к гавани, как вдали уже показался соединенный генуэзский флот. Венецианцы благодаря полученному ими вовремя предостережению выиграли время, чтобы приступить к необходимым приготовлениям для встречи врага; таким образом, когда генуэзцы приблизились, то, к своему удивлению, нашли каналы Лидо и Маломокко уже загроможденными потопленными кораблями, частоколами и цепями, так что высадится на берег не было возможности. Тогда они стали удаляться, не теряя, однако, надежды отыскать другой путь, по которому они могли бы подступить к Венеции и завладеть ею. Если бы венецианцы прибегли к такому же средству для заграждения всех других каналов, какие употребили для заграждения каналов Лидо и Маломокко, то, конечно, Венеция могла бы противостоять всяким попыткам завладеть ею. Но, к несчастью, канал у Брандоло не был загражден. Его хотели оставить свободным до последней минуты, чтобы окончательно не запереть выходы торговым судам. Внезапное появление Дориа у Брандоло расстроило все планы венецианцев, и генуэзский флот без труда проник в канал. Малая Чиоггиа – часть города, отделявшаяся от самого города Чиоггиа, лежащего на расстоянии двадцати миль от Венеции, каналом Святой Екатерины, без труда была занята генуэзцами. Зато мост, построенный через канал, был сильно укреплен бастионами и редутами, и именно здесь некий Пиетро Эмо с отрядом в три тысячи пятьсот человек оказал храброе сопротивление генуэзцам.

Венецианцы выставили там свои орудия, и двенадцатого августа генуэзцы открыли сражение. Венецианцы стойко выдерживали нападение врага, и три дня длилась ожесточенная битва. Все, казалось, клонилось в пользу венецианцев; генуэзцы понесли большие потери и не могли причинить особенного вреда тяжелым орудиям, стоявшим при входе на мост. Население Венеции находилось все эти дни в большом волнении, не теряя, однако, надежды отстоять Чиоггию; но если бы эта надежда не оправдалась, то ужасные последствия, которые повлекло бы за собою ее падение, были слишком очевидны для всех. В таком случае генуэзский флот легко мог из Чиоггии двинуться по Большому каналу вплоть до самой Венеции, своими же легкими галерами враги запрудили бы лагуны, отрезали бы всякое сообщение Венеции с материком и этим обрекли бы город на голодание.

Полани не предвидел хорошего исхода из критического положения, в котором они находились.

Много своих драгоценностей он велел зарыть в подвалы под своим дворцом, много вещей было перенесено на один из его кораблей, стоявший в гавани наготове к отплытию; на этом же корабле должны были уехать Мария и Джулия, по желанию самого Полани, под защитой мужа его старшей дочери, в случае, если бы генуэзцам удалось завладеть городом.

Сам Полани отправился вместе с Фрэнсисом в Чиоггию, чтобы удостовериться лично, в каком положении находилось дело.

Фрэнсис часто посещал гавань, чтобы присматривать за кораблями Полани, и там, беседуя с матросами, не раз говорил, что если генуэзцы и падуанцы осмеливаются осаждать Чиоггию, то только потому, что очень хорошо знают, что Пизани больше не командует флотом.

– Я считаю, что бедствие, которое претерпевает в настоящее время Венеция, ниспослано на ее обитателей в наказание за неблагодарность по отношению к храброму адмиралу, – часто повторял он. – Я уверен, что победа склонится на нашу сторону только тогда, когда Пизани опять станет во главе флота. Джустиниани, несомненно, человек способный, но разве можно сравнить его с Пизани? Я готов биться об заклад, что будь командиром Пизани, вся Венеция как один человек поднялась бы, чтобы защищаться от врага, как защищаются рои пчел, когда нападают на их улей. Какие у нас сделаны приготовления? Разве затопленные корабли и прочие запруды могут предохранить Чиоггию от нападения врага? Генуэзцы в своих узких быстроходных лодках все-таки могут проникнуть в наши каналы, а потом, завладев нашими островами, доберутся и до самой Венеции. Разве все эти суда стояли бы так в бездействии, если бы распоряжался Пизани? Передайте вашим товарищам, скажите матросам в гавани, скажите всем и везде распространяйте, что народ требует освобождения из тюрьмы Пизани и назначения его вновь на прежнюю должность начальника флота, иначе Венеции угрожает погибель.

Глава XVIII. Освобождение Пизани

Однажды утром семья Полани сидела за завтраком, как вдруг Мария вскочила со своего места и вскричала:

– Тише! Слушайте! Слушайте!

Все стали прислушиваться и вскоре действительно услыхали какой-то отдаленный торжественный звон колокола.

– Это колокол Кампанильи, – воскликнул Полани, – призывающий всех граждан взяться за оружие! Должно быть, получены какие-либо важные известия.

Он поспешно схватил оружие и направился к площади Святого Марка. Фрэнсис, надев панцирь и стальной шлем, последовал за Полани. На площади перед дворцом теснилась густая толпа; взоры всех собравшихся были устремлены на дворец, как бы ожидая оттуда объяснения этого внезапного призыва к оружию. Все стояли с серьезными и мрачными лицами.

Наконец на балконе дворца появился дож в сопровождении членов Совета. Глубокое молчание сразу воцарилось в толпе, колокольный звон умолк, и все затаили дыхание. К перилам балкона приблизился один из членов Совета и обратился к толпе, так как дож, вследствие своих преклонных лет, не был в состоянии говорить так громко, чтобы его могла услышать толпа.

– Граждане республики! – начал он. – Имейте мужество выслушать печальную весть, которую я должен вам сообщить: Чиоггия пала!

Толпа разразилась криками ярости и скорби, но оратор поднял руку, и все умолкли.

– Это очень грустная весть, но пока нет основания впадать в отчаяние, – продолжал он. – Если только Венеция верит в свои силы, как это было до сих пор, то не сомневайтесь в том, что и на этот раз мы отстраним эту грозу, как удавалось нам отстранять многие другие. Чиоггия пала вопреки всем нашим надеждам! Но мы с гордостью можем сказать, что ее падение нельзя приписывать недостатку мужества нашего храброго войска. Нет! Падение Чиоггии зависело от совершенно непредвиденной случайности. Огонь охватил один из генуэзских кораблей, наши же войска подумали, что горит городской мост. Генуэзцы, с целью произвести смятение, подняли крики: «Пожар, пожар, мост горит!» и в это время стали наступать, так что наши войска принуждены были отступить в сильном беспорядке. У моста Эмо со своими храбрецами пытался оказать сопротивление, но был оттеснен неприятелем. У него уже не было времени, чтобы собрать свои войска; неприятель наступал сильнее, и, наконец, генуэзцы, смешавшись с венецианцами, ворвались в город. Вот как была завоевана Чиоггия. У нас убито до восьмисот шестидесяти человек, а четыре тысячи взяты в плен.

Громкие крики отчаяния раздались среди толпы; у многих были родные и друзья в числе сражавшихся, и для них это известие было тяжелым ударом. Теперь врагу была открыта дорога в Венецию. Уже через несколько часов вражеские суда могли появиться в каналах Венеции. Члены Совета употребляли все усилия, чтобы не дать распространиться унынию среди народа. Дож лично принял выборных от граждан и своим спокойным видом и уверенностью в том, что удастся отстоять Венецию, много способствовал успокоению первых порывов отчаяния, овладевшего народом. Несколько часов спустя в городе стало известно, что к владетелю Падуи и к Дориа отправлены послы с предложением условий мира.

На другое утро был получен ответ. Князь падуанский заявил, что он не отказывается принять предложенные условия, но что окончательное решение вопроса о мире зависит от его союзников. Дориа же со своей стороны, рассчитывая, что он неминуемо завладеет Венецией, решительно отказывался вступать в какие-либо переговоры о мире.

– Нет, господа венецианцы, – воскликнул он язвительно, – не дождаться вам мира ни от Падуи, ни от нас. Что касается пленных, – продолжал он, указав на нескольких высокопоставленных генуэзцев, находившихся в плену у венецианцев и которых они теперь привели с собой, желая умилостивить генуэзцев, – то можете увести их обратно; они мне не нужны. Через несколько дней я сам явлюсь к вам и освобожу из ваших тюрем и их, и всех забранных вами пленных.

По получении этого ответа раздались снова удары колокола Кампанильи, призывавшие народ собраться ко дворцу. Один из членов Совета, Пиетро Мочениго, сообщил от имени дожа о неминуемой опасности, угрожающей Венеции, и заявил, что после такого наглого ответа Дориа остается возложить все надежды единственно только на собственные силы и что всякий, кто хочет защищать отечество и свой очаг, должен тотчас же встать под знамена. В ответ раздались громкие крики:

– К оружию! Вперед, на бой! Лучше умереть на поле битвы, чем сделаться рабом ненавистного врага!

Все способные носить оружие были призваны под знамена. У государства не хватало средств на предстоявшие военные расходы и пришлось обложить население новыми налогами, но, кроме того, еще была открыта добровольная подписка, давшая громадную сумму в 6 294 040 лир. Надо было назначить главнокомандующего, и на этот пост правительство избрало Таддео Джустиниани.

Для укрепления города поспешно возводились валы и оборонительные стены. С целью заградить проход неприятельским судам у Сан-Николо построили две деревянные башни. Народ был готов на всякие жертвы и беспрекословно подчинялся всем распоряжениям. Граждане усердно обучались владеть оружием и усиленно работали над возведением укреплений; но с того момента, как распространилось известие о назначении главнокомандующим Джустиниани, народ стал выказывать чувство неудовольствия. Хотя венецианцы, в сущности, не питали никакой неприязнени к Джустиниани, представителю одного из самых знатных венецианских семейств, но тем не менее каждый прекрасно сознавал, что при таком отчаянном положении Венеции во главе обороны должен был бы находиться более опытный человек. Матросы в гавани первые начали называть имя Пизани. Мало-помалу имя его стали произносить все чаще и чаще, пока наконец не настал день, когда сплотившаяся на Пиацце толпа с угрожающими криками стала прямо требовать освобождения из-под ареста Пизани. Волнение приняло наконец такие размеры, что пришлось поспешно созвать Совет, который после долгих и горячих препирательств уступил в конце концов желанию народа.

Был уже поздний вечер, когда посланные Советом сенаторы, сопровождаемые волнующейся толпой, приближались к тюрьме, чтобы объявить Пизани, что он освобожден и что его ожидают дож и члены Совета.

Пизани выслушал это известие совершенно спокойно и ответил, что предпочел бы провести ночь в своем заточении, чтобы обсудить вопрос о защите Венеции и явиться в Совет только на другое утро.

Рано утром на следующий день снова толпились посланные и народ у ворот тюрьмы. Наконец ворота открылись, и из них вышел Пизани с тем же спокойным и ясным выражением, которое всегда привыкли видеть на его лице.

Громкие крики: «Да здравствует Пизани! Да здравствует Святой Марк!» – приветствовали его появление; несколько матросов подняли его на плечи и торжественно понесли ко дворцу. На лестнице он был встречен дожем и членами Совета. По выходе из Совета его приветствовали громкие крики ликующей толпы, которая на руках понесла своего любимца к его дому в Сан-Фантино.

В скором времени среди народа распространилось известие, что Пизани назначается губернатором Лидо, а главнокомандующим остается все-таки Джустиниани. Известие это привело народ в ярость. Шестьсот человек выборных бросились к Совету и от имени пятидесяти тысяч венецианцев заявили, что ни один из них не ступит ногой на галеру, прежде чем Пизани не сделают главнокомандующим всеми морскими и сухопутными силами страны. Опасаясь нового взрыва народного негодования, Совет Десяти сдался на это требование.

К счастью для венецианцев, враги их не воспользовались четырьмя днями, протекшими со дня завоевания Чиоггии до назначения Пизани главнокомандующим вследствие разногласий, возникших между Дориа и Каррара – властитителем Падуи. Дориа хотел приступить к осаде Венеции и принудить ее голодом к сдаче, Каррара же настаивал на том, чтобы устроить внезапное нападение на город.

Спустя несколько часов после освобождения Пизани к нему явился синьор Полани вместе с Фрэнсисом.

– Добро пожаловать, друзья мои, – встретил их адмирал. – Ну вот, пришлось и мне побывать в тюрьме. Но это уже дело прошлое, а теперь надо думать о будущем.

– Я пришел к вам, адмирал, чтобы отдать в ваше распоряжение все мои корабли для защиты города, – сказал Полани.

– Благодарю вас, друг мой. Конечно, они очень пригодятся нам. Вы, синьор Хэммонд, на днях будете мною назначены на пост командира галеры. Я не смотрю ни на возраст, ни на чины; я забочусь лишь о том, чтобы лучшие люди занимали лучшие места.

– Я, конечно, предпочел бы занять место личного адъютанта при вас, адмирал, – сказал Фрэнсис. – Я еще слишком молод, чтобы занимать ответственную должность командира.

– Что ж, устроим так, если вы этого непременно хотите. Приходите ко мне завтра утром, и мы с вами обсудим это дело, а теперь у меня нет времени.

Пизани прежде всего позаботился о том, чтобы по возможности наилучшим образом защитить город от нападения врагов. В три дня он снарядил двадцать шесть галер. Все население проявило необычайную деятельность: мужчины работали изо всех сил; женщины приносили свои драгоценные украшения, чтобы обменять их на деньги; все как будто старались превзойти друг друга.

Снарядив корабли, Пизани счел необходимым тщательно ознакомиться с оборонительными мерами, предпринятыми до него Джустиниани. Обе деревянные башни он признал совершенно бесполезными, так как неприятель легко мог разрушить их, и распорядился на их месте построить две каменные башни. Когда Джустиниани узнал об этом, он пришел в ярость и вместе со своими приверженцами начал подстрекать рабочих, чтобы они противились распоряжениям Пизани и даже прекратили работу. Как только Пизани проведал об этом, он немедля поспешил к месту постройки. Он не стал тратить время на увещание рабочих, а прямо схватил в руки лопатку и, укрепив камень на место, вскричал:

– Кто чтит Святого Марка, тот последует моему примеру!

Слова эти магически подействовали на толпу, рабочие беспрекословно взялись опять за работу и даже окружавшие их посторонние люди стали помогать таскать камни. Все проявляли такое необычайное усердие, что спустя четыре дня обе башни уже были готовы. Вместо того чтобы подвергнуть Джустиниани взысканию за его поступок, Пизани назначил его командиром трех больших кораблей.

Положение адъютанта, которое занимал Фрэнсис, доставляло ему немало работы вследствие непосредственной его близости к такому деятельному адмиралу. Беспрестанно приходилось ему спешить из одного места в другое, чтобы следить за ходом производившихся работ, и давать об этом отчеты Пизани. Работы производились беспрерывно днем и ночью, и сам Пизани и Фрэнсис в течение целой недели не знали ни сна, ни отдыха.

Упустив восемь дней драгоценного времени, неприятель двадцать четвертого августа наконец выступил вперед. Часть генуэзского флота направилась к Сан-Николо, падуанцы же – к Сан-Спирито и Санта-Марии. Но венецианцы, вполне приготовленные к нападению, дали сильный отпор неприятелю. Дориа был в полной уверенности, что ему удастся под покровом ночи подвигаться вперед, оставаясь незамеченным венецианцами, и был в высшей степени разочарован, когда они отразили его нападение. Каррара тоже был вне себя от гнева и, со своей стороны, тотчас же отозвал свои войска назад. Дориа оставался до начала октября у стен Венеции, но когда наконец убедился, что она была настолько хорошо защищена, что о взятии ее приступом нечего было и думать, он сосредоточил свой флот у Чиоггии, рассчитывая, что в конце концов Венеция все-таки падет жертвой голода.

Действительно, в Венеции царила страшная нужда. Всякое сообщение с материком было совершенно отрезано. Только однажды удалось одному кораблю со съестными припасами проскользнуть мимо генуэзских галер, но что значил груз одного корабля, когда в продовольствии нуждалось все население города? Богатые люди делали с своей стороны все, что могли, чтобы сколько-нибудь уменьшить страшную нужду народа.

Ослабевшим и полуголодным венецианцам было не под силу бороться со своими противниками, ни в чем не терпевшими недостатка; тем не менее, венецианцы еще не теряли надежды на отвоевание Чиоггии, они ждали на подмогу Зено, о скором прибытии которого получили тайные сведения.

До сих пор Зено победоносно подвигался вперед и уже находился у берегов Кандии. Ему был послан приказ, чтобы он поспешил для защиты Венеции от угрожавшего ей неприятеля.

Тем временем правительство снова обратилось с воззванием ко всем гражданам, чтобы собрать возможно большую сумму денег, и благодаря готовности каждого жертвовать всем своим достоянием, лишь бы только отстоять отечество, собрали такую громадную сумму денег, что уже к декабрю были вполне снаряжены шестьдесят кораблей, четыреста лодок различного рода и тридцать четыре военных галеры. Сам дож, несмотря на свой преклонный возраст, объявил, что он принимает на себя общее командование всеми военными силами, а Пизани назначает своим адъютантом и адмиралом.

В это время Фрэнсису редко приходилось посещать семейство Полани, так как служебные обязанности удерживали его около Пизани. Мария возвратилась в дом своего отца, так как ее муж должен был находиться на своем служебном посту. Она поражала всех своим спокойствием и хорошим расположением духа. Вместе со своей сестрой она в редкие посещения Фрэнсиса развлекала молодого человека и поддерживала в своем отце бодрость духа среди общего уныния.

Большинство кораблей Полани находилось на службе у правительства, а некоторые более мелкие суда постоянно крейсировали взад и вперед между берегами Далмации и Венеции, пытаясь провозить провиант через линию генуэзских судов.

Во дворце Полани сохранялась быстроходная гондола Фрэнсиса. Теперь он ее разыскал, привел в порядок и в сопровождении Джузеппе или других искусных гребцов часто ездил на ней по каналам Венеции, развозя по самым отдаленным постам приказы своего адмирала, причем нередко случалось, что неприятель гнался за ним по пятам, но он всегда счастливо ускользал от него. Однажды вечером Пизани призвал к себе Фрэнсиса и сказал ему:

– Ваша лодочка уже не раз сослужила мне службу и вот сегодня ночью вам предстоит новая работа: отправляйтесь на своей гондоле и разузнайте, не переменил ли противник места стоянки своего флота. В особенности мне желательно знать, как велики силы неприятеля у каналов Чиоггия и Брандоло и у Ломбардского залива.

Фрэнсис поспешил сделать необходимые приготовления для поездки.

– Джузеппе, – сказал он, – подыщи мне на сегодняшнюю ночь гондольера родом из Чиоггии, который знал бы ее вдоль и поперек. Нужен человек смышленый и храбрый.

– У меня такой человек есть на примете, синьор.

– Хорошо; тогда приведи его сюда, да найди мне еще двух или трех старых матросов родом из Чиоггии.

– Правда ли, что наш флот завтра снимается с якоря, Фрэнсис? – спросила Мария, когда молодой человек явился к Полани. – Об этом везде говорят.

– Да, совершенно верно!

– А когда же вы возвратитесь?

– Это трудно сказать, – отвечал улыбаясь Фрэнсис. – Может быть, через несколько дней, а может быть, и через несколько месяцев.

– Разве предполагается совершить нападение на генуэзцев?

– Нет, если только можно избежать этого. Они гораздо сильнее нас.

– Так зачем же вы отправляетесь в море?

– Мы хотим их поймать там в ловушку.

– Перестаньте шутить, Фрэнсис. Как это вы поймаете в ловушку генуэзские галеры!

– Пизани хочет запереть все проходы вокруг Чиоггии, так что генуэзцы не только будут лишены возможности напасть на нас, но окажутся совершенно запертыми со всех сторон, и тогда мы поступим с ними так, как они поступили с нами.

– Превосходно, чудесно! – вскричала Мария. – Ваш Пизани великий человек.

– Да, но я еще не уверен в успехе этого предприятия; впрочем, другого исхода нет, и поневоле приходится испытать это средство.

Полани сильно призадумался, когда узнал о поручении, которое было возложено на Фрэнсиса; Джулия вся побледнела, а Мария с раздражением сказала:

– Неужели вам всегда надо пускаться навстречу опасности, Фрэнсис? Вы не венецианец и вовсе не обязаны рисковать своей жизнью для Венеции.

– Я и не напрашивался на это поручение, – возразил Фрэнсис. – Мне оно было дано адмиралом, и если бы я даже и захотел отказаться от исполнения его, то не имел бы права этого сделать. Адмирал знает, что моя гондола самая быстроходная из всех здешних и ни одной генуэзской весельной лодке не угнаться за ней.

Спустя полчаса явился Джузеппе с гондольером, о котором он говорил, и двумя старыми рыбаками из Чиоггии, которые подробно описали Фрэнсису всю местность, и при помощи справок по находившейся у Полани карте Фрэнсис в короткое время прекрасно ознакомился с тем местом, куда ему предстояло ехать. Он сговорился с гондольером насчет ночной поездки, отпустил рыбаков и приказал Джузеппе освободить лодку от излишнего балласта, чтобы сделать ее насколько возможно легкой на ходу.

Глава XIX. Осада Чиоггии

Только уже под вечер Фрэнсис вместе с Джузеппе и Филиппо, гондольером из Чиоггии, сел в свою гондолу, и спустя полтора часа после того они высадились в Палестрине. Там Фрэнсиса знали как адъютанта Пизани и, лишь только стемнело, Руфино Джустиниани, занимавший там должность командира, приказал перенести на руках легкую гондолу через остров к Маламокскому каналу. Тем временем Фрэнсис, сидя в палатке Руфино, передал ему обо всем происходившем в Венеции и сказал, что завтра утром весь флот снимется с якоря.

– Значит, слухи, ходившие среди народа, оказываются справедливыми! – заметил Руфино. – Но о чем же думает адмирал? Неужели он хочет отважиться напасть на Дориа, имея под своим начальством только что набранные и ничему не обученные команды и войско, составленное из разных бродяг? Неужели он рассчитывает на успех при таких условиях?

– Намерения и планы адмирала составляют глубокую тайну, – возразил Фрэнсис, – и в эту тайну посвящены только сам дож и члены Совета Десяти.

– А вам она известна? – спросил улыбаясь Руфино.

– Да, но я обязан свято хранить эту тайну, и ни за что не решусь открыть ее вам.

– Вы правы, Фрэнсис, но, хотя вы умалчиваете о вашей тайне, я уверен, что моя жена и ее сестрица Джулия Полани кое-что знают о ней, – отвечал Руфино.

Фрэнсис в ответ только улыбнулся.

– Они обе смотрят на меня как на родного брата, и я не скрою, что им кое-что известно.

– Да это и весьма понятно, – сказал Руфино. – А! Вот и Маттео. Он расставлял ночные караулы.

В течение уже нескольких недель обоим друзьям не удавалось беседовать друг с другом, хотя они встречались каждый раз, когда Фрэнсис приезжал на остров по своим служебным обязанностям.

– Я сейчас видел, как пронесли мимо твою гондолу, – начал Маттео, войдя в палатку. – Сначала я не мог понять, что бы это значило, но когда увидел Джузеппе, то мне все стало ясно. Ты, собственно, зачем явился сюда? Вероятно, поразведать насчет генуэзцев?

– Да, хочу постараться кое-что разузнать.

– А ведь это блестящая мысль, перенести лодку через остров, чтобы попасть в канал Маламокко!

Разговор их был прерван появлением в палатке солдата, доложившего, что гондола спущена на воду, и Фрэнсис поспешил распрощаться.

– Гребите не торопясь и старайтесь как можно меньше шуметь, – приказал он, усевшись в гондолу.

Легкая лодка бесшумно скользила по воде. Они пересекли главный канал и теперь плыли по одному из многочисленных боковых каналов; недалеко от них уже виднелось в воде отражение огней Чиоггии. Они приостановились и стали прислушиваться, а затем осторожно направились к тому, более глубокому, каналу, где против Чиоггии стояли неприятельские корабли. До их слуха уже доносились людские голоса и глухие звуки шагов генуэзских матросов, ходивших взад и вперед по кораблю.

– Это сторожевые галеры, – сказал Фрэнсис. – Я думаю, что мы проберемся по мелководью, лишь бы нам не наскочить на цепь, преграждающую вход в канал.

– Мы-то проскочим, – отвечал Филиппо, – но тяжелые суда, разумеется, там не пройдут! А уж в случае чего мы можем пройти вброд, а гондолу перенесем через цепь.

Дело обошлось, однако, лучше, чем они ожидали; правда, лодка не раз задевала об дно, но все-таки они двигались вперед.

– Теперь мы опять в глубоком месте, синьор; цепь, протянутая через канал, осталась позади нас. До города всего каких-нибудь сто футов отсюда.

– Значит, мы будем проезжать сейчас мимо генуэзских галер. Гребите медленнее, – сказал Фрэнсис, – и по временам всплескивайте веслами, чтобы они нас приняли за мирных рыбаков и не подумали, что мы пробираемся в канал тайком.

Скоро они увидели перед собой темную массу кораблей с целым лесом высившихся мачт.

В каютах виднелись огни; в тишине ясно раздавались говор, смех и пение матросов.

– Много наловили сегодня? – спросил один из генуэзских матросов, когда лодка Фрэнсиса близко проезжала мимо галеры.

– Нет, сегодня неважно ловили, – отвечал Джузеппе. – Ваши корабли да стрельба распугали всю рыбу.

Когда они миновали уже последний корабль, Филиппо обратился к Фрэнсису.

– Позвольте мне высадиться здесь на берег, синьор; здесь неподалеку живут знакомые люди; я живо добегу до них и поразузнаю, нет ли каких-нибудь новостей!

– Это мысль недурная, Филиппо. Ступай скорее. Мы подождем тебя здесь.

Через двадцать минут гондольер уже возвратился к ним.

– Я видел нескольких знакомых, и все они сказали, что генуэзцы и не думают трогаться с места и никто не помышляет даже, чтобы венецианцы решились выступить в море и напасть на них. Я, конечно, держал язык за зубами.

– Прекрасно, Филиппо, – сказал Фрэнсис. – А теперь мы посмотрим, не стоят ли корабли у входов в каналы.

Несколько пылающих огней указывали на то, что на суше были солдаты, но никаких кораблей близ берега они не видели. После краткого совещания они решили объехать острова и через третий проход, который им предстояло расследовать, проехать между Палестриной и Брандоло.

Лишь только они достигли канала, навстречу им показалась большая весельная лодка и послышался оклик:

– Стой! Весла долой! Чего вы тут шныряете по ночам? Кто вы такие?

– Рыбаки, – отвечал Филиппо, продолжая грести.

– Стой, говорю вам! – вскричал сердито офицер. – Тут и днем не позволяется проезжать по каналу, а ночью и подавно. Слышите вы?

Гондольеры продолжали налегать на весла, пока наконец значительно не обогнали лодку.

– Смотрите, там еще две лодки впереди нас, синьор, – сказал Джузеппе. – Они хотят преградить нам путь. Я думаю, мы не попадем к Палестрине.

– Тогда направляйте лодку на Брандоло.

Гондола изменила свое направление, а стоявшие впереди генуэзские галеры тотчас направились к ней; но, несмотря на большое число весел, все-таки им не удалось угнаться за гондолой, и уже через пять минут галеры начали отставать.

– Ну, теперь мы выбрались из канала, – сказал Филиппо. – Тут скоро будет так мелко, что им вовсе не пройти здесь.

Спустя некоторое время они услыхали какой-то треск и догадались, что одна из гнавшихся за ними галер села на мель.

После нескольких ударов весел гондола уткнулась в берег у Брандоло.

– Это ты, Фрэнсис? – спросил ожидавший их Маттео.

– Если у тебя здесь есть солдаты, то ты можешь пустить их в дело, – сказал Фрэнсис. – Очень близко отсюда застряла на мели генуэзская галера с пятнадцатью гребцами. Им придется немало времени повозиться, чтобы сдвинуть ее с места. Тс-с… тише! Слышишь, как они шумят?

– Да, слышу. Ну, братцы, вперед. Ночь холодная, вода, я думаю, не теплее, но хорошая стычка согреет нам кровь.

Маттео, сопровождаемый командой в сорок человек, прыгнул в воду и пошел вброд по направлению к месту, откуда слышался шум. Не прошло и нескольких минут, как Фрэнсис услыхал крики и бряцание оружия, но это длилось недолго, и вскоре Маттео вернулся со своей командой и захваченными им пленными.

– Как?! Неужели ты ждал меня здесь, Фрэнсис?

– Мне некуда было спешить, Маттео. Кроме того, мне нужна моя лодка, а гондольерам моим было бы тяжело тащить ее.

– Сейчас я тебе дам сколько угодно солдат. Вот, сержант, раздайте эти дукаты команде и дайте им по стакану вина. А вода изрядно-таки холодна, – обратился он к Фрэнсису. – Пойдем в палатку к брату и там выпьем по стакану горячего вина. Я не вижу никакой необходимости возвращаться тебе до завтрашнего утра.

– Особенной необходимости, может быть, и нет, но меня ждет Пизани. Полани и его дочери тоже будут беспокоиться обо мне.

Спустя полчаса явился посланный доложить, что гондола перенесена через остров и спущена на воду. Услышав это, Фрэнсис отправился в обратный путь.

– А я уже начал беспокоиться о вас, – встретил его Пизани, быстро идя навстречу. – По моим расчетам, вы должны были вернуться еще час тому назад. Ну, какие у вас новости?

Фрэнсис подробно рассказал все, что ему удалось узнать.

– Прекрасные новости, друг мой, – сказал Пизани. – Больше я не буду расспрашивать вас ни о чем; уже три часа ночи, а в пять мне надо приниматься за дело. Ложитесь вы теперь спать. Завтра утром вы мне расскажете все подробнее.

Фрэнсис сел в свою гондолу, поджидавшую его у ступеней дома Пизани, и направился к Полани. В передней его палаццо слуга быстро вскочил при входе Фрэнсиса и сказал ему:

– Мне велено тотчас же доложить господам о вашем возвращении.

– Передайте им, что я вернулся благополучно и просил не беспокоить их и не будить.

Однако в это время Полани, услыхавший о возвращении Фрэнсиса, поспешно спускался с лестницы навстречу ему.

– Благодарение небу, что я вижу вас здравым и невредимым. Ну, как у вас дела?

– Дела идут превосходно. Я побывал в Чиоггии и у входов в каналы. Убедился, что там суда преспокойно стоят на своих якорях и никто даже и не догадывается о предстоящем выступлении нашего флота, так что мы можем вполне надеяться на успех.

– Это все прекрасно, но пока я радуюсь тому, что вы-то вернулись благополучно домой. Пора вам отдохнуть.

Когда наутро Фрэнсис спустился вниз, Полани встретил его со словами:

– Знаете ли вы, Фрэнсис, что вся Венеция находится в сильном волнении? Дож объявил, что к двенадцати часам все уже должны быть на своих местах на галерах.

– Тогда и мне надо поторопиться, – сказал Фрэнсис, – уже десять часов.

– Действительно, надо готовиться к выступлению, но времени еще достаточно, так как Пизани по секрету сообщил мне, что он намерен выступить не раньше вечера, когда уже стемнеет.

Действительно, пробило уже восемь часов вечера, прежде чем суда снялись с якоря. Дож, Пизани и другие начальники присутствовали на вечернем богослужении в соборе Святого Марка, и затем все направились к своим галерам.

Ночь была удивительно светлая и тихая, дул легкий попутный ветер, и все жители Венеции собрались, чтобы присутствовать при отплытии флота. Когда флот проходил по каналу Лидо, внезапно спустился сильный туман, который привел в отчаяние Пизани, и он, бегая по палубе, громко кричал:

– Этот туман нас погубит, наверное погубит!

По счастью, туман понемногу рассеялся, и спустя часа два они уже вышли из каналов в море. Тогда Пизани, приказав стать на якорь до наступления утра, высадил на берег у Брандоло отряд из пяти тысяч солдат, который легко одолел находившийся там небольшой генуэзский гарнизон. Это послужило сигналом к началу сражения. Генуэзцы двинулись навстречу венецианцам с такими превосходными по своей численности силами, каких нельзя было ожидать, так что они совсем оттеснили венецианцев, которые в беспорядке бросились к лодкам, потеряв до шестисот человек убитыми и пленными.

Пизани отчасти предугадывал возможность такой неудачи и все-таки не терял из виду свой главный план. В то время как происходило сражение на суше, отряд венецианских матросов успел выдвинуть поперек канала судно, нагруженное камнями, и как только генуэзцы оттеснили венецианцев, они тотчас же бросились к этому кораблю и подожгли его. Этим генуэзцы, однако, только облегчили выполнение задуманного Пизани плана, так как корабль, после того как сгорел, опустился на дно канала вместе с своим тяжелым грузом.

Вскоре затем к этому месту направился со своими нагруженными громадными камнями судами Барбериго, один из венецианских командиров; он затопил свой груз на том же месте, где подожженный генуэзцами корабль запрудил канал.

Генуэзцы все время сильно обстреливали эти неприятельские галеры, причем нанесли венецианским судам значительные повреждения.

Несмотря на это венецианцы все-таки стойко продолжали свое дело.

Когда груда затопленных камней стала настолько высока, что матросы могли стоять на ней, они продолжали закладку камней и наконец скрепили эту каменную запруду железными цепями. Работа эта была очень тяжелая, тем более что холод стоял жестокий; люди плохо питались, и большинство из них было вовсе непривычно к таким тяжелым работам. К тому же приходилось работать все время под градом неприятельских стрел. После тяжкого напряжения сил в течение двух дней и двух ночей команда наконец так истомилась, что больше была не в силах работать. Пизани, работавший наравне с другими, находясь всегда в местах самой большой опасности, старался ободрять своих подчиненных, внушая им, какое великое значение их работа имеет для спасения отечества, и просил дожа поклясться перед ними, что тот не вернется в Венецию, прежде чем не будет отбита у врагов Чиоггия.

Старец дож произнес требуемую клятву, и благодаря этому на короткое время утих ропот недовольных.

В ночь на двадцать четвертое декабря вход в канал Чиоггия был совершенно запружен камнями. В тот же день Корбаро, командиру отряда галер у Брандоло, удалось затопить в этом канале два старых, негодных к плаванию корабля.

Дориа, до сих пор не придававший важного значения тому, что предпринимали венецианцы, только теперь сообразил, в чем состояли планы Пизани, и послал четырнадцать своих галер с целью истребить отряд Корбаро, состоявший всего из четырех галер, но благодаря спешившему к нему на помощь Пизани со своими десятью галерами Корбаро мог спокойно кончить дело блокирования канала Брандоло.

На следующий день такие же работы были окончены на Ломбардском канале, и, таким образом, Пизани удалось в четыре дня выполнить намеченный им план и совершенно отрезать от моря генуэзские галеры.

Грандиозный замысел этот не обошелся, конечно, без тяжких жертв. Солдатам выдавался только половинный паек, что при таком жестоком холоде было для них чувствительным лишением, так как им приходилось работать постоянно в воде, и притом ни днем, ни ночью не имея покоя от нападений неприятеля.

На южном берегу Брандоло были построены укрепления против монастыря, который Дориа обратил теперь в крепость.

Это новое укрепление было названо Лови и здесь установили самые тяжелые орудия из венецианского арсенала. Одно из них заряжалось камнями весом в полтораста фунтов. Но в те времена артиллерийское искусство было еще так мало развито, что требовалось около суток, чтобы зарядить эту пушку.

К 29 декабря венецианцы совсем выбились из сил; даже сам Пизани начал сомневаться в том, что задуманный им план осады неприятеля может быть доведен до благополучного конца, так как его войско, истощенное холодом, голодом и постоянным напряженным состоянием, в котором их держал неприятель, не в состоянии было дольше бороться с врагом, силы которого по численности значительно превосходили силы венецианцев. Однако Пизани всячески старался поднять упавший дух войска, и ему удалось повлиять на него своим личным примером; но солдаты требовали от него ручательства в том, что если к новому году не явится на помощь флот Зено, то осада будет прекращена. Пизани согласился дать это обещание, и борьба продолжалась.

День 30 декабря прошел так же, как и все предшествовавшие дни; были, правда, незначительные стычки между враждующими, но до настоящего сражения дело не доходило, так как генуэзцы от своих пленных узнали, что уже через несколько дней венецианцы будут вынуждены признать свое дело проигранным.

О помощи Зено перестали даже говорить. Уже несколько месяцев о нем в Венецию не доходило никаких известий; можно ли было предполагать, что он явится на выручку именно теперь, в этот последний час?

На рассвете 31 декабря матросы влезли на мачты и зорко осматривали море в надежде увидеть столь нетерпеливо ожидаемые ими суда Зено. Но нет: на море нигде ничего не было видно! Венецианцы имели жалкий вид; они были совершенно изнурены голодом, изнемогали от холода и других лишений. Самые мужественные из них и те начали впадать в уныние и отчаяние.

Завтра они должны уже были возвратиться домой. Если суждено им умереть, то лучше умереть в Венеции, рядом с близкими. И когда наступила ночь, они, голодные и озябшие, ложась спать, благодарили Бога, что это была последняя ночь их страданий.

Все, что бы ни случилось с ними, казалось, будет все-таки лучше того, что они теперь претерпевали.

Наступало утро 1 января, матросы опять уже были на мачтах, и вот с первым проблеском рассвета раздались от одной мачты к другой крики: «Паруса! Виднеются паруса!»

Крик этот был услышан на берегу, и Пизани с Фрэнсисом, вскочив в лодку, подъехали к адмиральской галере и быстро взобрались на мачту.

– Да, корабли! – сказал Пизани и через некоторое время прибавил: – Их всех пятнадцать. Что это за корабли? Дай только Господь, чтобы это был Зено!

Такой же вопрос задавал себе каждый и на кораблях, и на суше, так как всем было известно, что генуэзцы тоже ожидали подкреплений.

– Ветер дует так слабо, что они едва двигаются вперед, – сказал Пизани. – Отправьте скорее к ним сейчас же несколько легких лодок разведать, кто они? Лишь бы только нам скорее узнать, на что мы можем надеяться! Если это Зено, то Венеция спасена! Если же это генуэзцы, то предлагаю всем, кто пожелает, следовать за мной и умереть в бою с оружием в руках!

Несколько минут спустя легкие венецианские лодки отплыли к кораблям, которые были на таком далеком расстоянии, что нельзя было отличить ни их снастей, ни флага. Так как посланные к кораблям лодки могли вернуться нескоро, то Пизани отправился опять на берег и здесь, обходя вместе с дожем войска, ободрял их и уговаривал быть стойкими, а главное – не поддаваться чувству страха, если бы оказалось, что приближавшиеся корабли были неприятельские.

До отплытия лодок было условлено, что как только посланные убедятся, что корабли принадлежат Зено, то они выбросят белые флаги, если же окажется, что это неприятельские суда, то они вовсе не выкинут флага.

Час спустя лодки возвращались уже назад.

– Отправьтесь на галеру, Фрэнсис, – распорядился Пизани. – Я должен остаться здесь, чтобы поддержать мужество среди войска, если вести окажутся дурными. Встаньте на корму галеры, и как только вы вполне убедитесь, что на лодках белые флаги, сейчас же прикажите поднять на главной мачте флаг с изображением льва Святого Марка; это будет служить для нас знаком, что к нам идут корабли Зено; если же окажется, что это неприятельские суда, то велите поднять синий флаг.

Глава XX. Торжество Венеции

Фрэнсис осторожно причалил к галере и, взойдя на палубу, приготовил флаги.

– Ну что, разве еще ничего не видать? – спросил он у матросов, наблюдавших с верхушек мачт.

– Покамест ничего, синьор, – отвечал один из матросов у передней мачты. Другой молчал, но не прошло и нескольких минут, как он вскричал:

– Они еще далеко, но все-таки мне кажется, по крайней мере у двоих из них развевается что-то белое.

Радостное восклицание людей, находившихся на палубе, было ответом на это известие, сообщенное Джакопом Зиппо, славившимся своей дальнозоркостью.

– Смирно! – скомандовал Фрэнсис. – Не кричите и не махайте шляпами прежде, чем мы не убедимся вполне, что идут наши суда. Подумайте, с какой тревогой следят за нами с берега и каково будет отчаяние всех, если мы их введем в заблуждение нашей поспешностью.

Прошло минут десять томительного ожидания, как вдруг Джакопо быстро спустился вниз с мачты и, обнажив голову, вскричал:

– Благодарение Господу, синьор! Теперь я могу сказать наверняка, что на кораблях развеваются белые флаги.

– Благодарение Господу! – повторил и Фрэнсис дрожащим от волнения голосом. – Теперь, братцы, поднимайте нашего «льва».

Флаг прикрепили к подъемной веревке, и Фрэнсис торжественно стал поднимать его. Едва флаг поднялся выше вант, стоявший на берегу Пизани вскричал что только было мочи: «Это флот Зено».

Воздух огласился восторженными кликами, раздававшимися то с берега, то с корабля, и воцарилось общее ликование. Многие бросались на колени и возносили благодарственные молитвы Богу за ниспосланную помощь в такое время, когда все, казалось, уже погибло; другие стояли со сложенными на груди руками, устремляя к небу наполненные слезами глаза. Матросы бросались друг другу в объятия, смеялись, плакали от радости, бросали в воздух свои шапки; всех охватил неудержимый восторг.

Зено, вовсе даже не подозревавший о том безвыходном положении, в каком находились его соотечественники, не спеша направлялся было к Венеции, но на пути туда был остановлен одной из лодок и направился к Брандоло, где стал на якорь вблизи берега. Сев в маленькую лодку, он поспешил на берег, где собрались венецианцы.

С трудом пробираясь сквозь толпы ликующего народа, он поспешил к тому месту, где стоял в ожидании его прибытия сам дож.

Зено отсутствовал в Венеции несколько месяцев и потому должен был прежде всего дать дожу краткий отчет об одержанных им победах, слухи о которых уже раньше доходили до венецианцев. Из рассказа его оказалось, что ему удалось захватить в плен около семидесяти генуэзских судов. Ему приходилось крейсировать продолжительное время у берегов Генуи, нанося тяжелый урон ее торговле и задержав отправку обещанного Дориа подкрепления.

Окончив свои донесения дожу, Зено сейчас же распорядился о высадке своей команды. Провизия, имевшаяся на его кораблях, была выгружена на берег, и запасов ее оказалось достаточно для удовлетворения настоятельной потребности армии в пищевых продуктах.

Несколько дней спустя Зено отплыл со своими галерами к Лоредо и освободил этот город из-под власти падуанцев, принудив удалиться оттуда их войска. Эта победа имела весьма важное значение для венецианцев, открыв им доступ в Ферару, откуда тотчас были высланы запасы провизии для удовлетворения нужд голодающих венецианцев. Осада Брандоло продолжалась до 22 января, когда большая пушка венецианцев, прозванная «Победой», разгромила стены укрепления, под развалинами которых погиб Дориа, предводитель генуэзцев.

Перемена, происшедшая среди венецианской армии в течение последних трех недель, была поразительна; изобилие пищи, удобства помещения быстро восстановили изнуренные силы войска, и в то же время зародившееся в людях сознание, что победа будет за ними, сильно подняло их упавший дух.

Однажды вечером один из кораблей Зено случайно сорвался с якоря близ форта Лова и ветром был отнесен через пролив прямо к неприятельскому флоту, где его встретили градом снарядов. Метко пущенная неприятелем стрела ранила Зено в горло; выдернув ее из раны, он продолжал все-таки отдавать приказания, осыпая упреками матросов, которые, считая свою гибель неминуемой, умоляли его спустить флаг и сдаться неприятелю. Однако, благодаря своей энергии, ему удалось отвести корабль в безопасное место. Будучи в скором времени после того назначен главнокомандующим сухопутной армией, Зено принудил генуэзцев удалить свои войска со всех их позиций на островах Брандоло и Малой Чиоггии, а потом, устроив свою главную квартиру под укреплениями Чиоггии, Зено направил разрушительный огонь на крепость. Генуэзцы принуждены были обратиться в бегство по мосту через канал Святой Екатерины, но при этом бегстве потеряли множество людей, так как мост во время прохождения войск обрушился, не выдержав их тяжести. Генуэзцы бежали с такой поспешностью, что побросали множество оружия, одежды и боевых припасов.

14 мая в Чиоггии распространилась радостная для генуэзцев весть: еще рано утром было замечено приближение эскадры, посланной к ним на подкрепление из Генуи под командой Маттео Маруффи. Долго не удавалось этому адмиралу пробраться к ним, но зато он на своем пути забрал в плен, несмотря на отчаянное сопротивление, пять венецианских галер, находившихся под командой Джустиниани, отбывшего из Венеции в Апулию для закупки зерна.

Генуэзский флот выстроился в боевом порядке, вызывая Пизани на бой, но, несмотря на свое страстное желание отомстить за поражение у Полы, Пизани считал благоразумнее воздерживаться от сражения, зная, что Чиоггия рано или поздно должна неминуемо сдаться. Каждый день Маруффи возобновлял свой вызов, сопровождая его столь обидными для венецианцев издевательствами, что Пизани с трудом удерживал в повиновении своих подчиненных, рвавшихся в бой с генуэзцами. Наконец, уступая общему требованию, Пизани, с разрешения дожа, выступил 25 мая навстречу неприятелю, но перед самым началом боя генуэзскими войсками вдруг овладела такая необъяснимая паника, что они обратились в бегство, не обменявшись даже ни одним выстрелом с неприятелем. Пизани сначала стал их преследовать, но затем вернулся к прежнему месту стоянки. Невозможно описать горе и отчаяние гарнизона Чиоггии, увидавшего отступление их флота; последняя их надежда рушилась. У них уже почти иссяк запас свежей воды, и отпускавшийся солдатам паек был настоль скуден, что уже в первых числах июня солдаты от слабости были не в состоянии взяться за оружие.

15 июня Маруффи, получив новые подкрепления, опять выступил вперед, но Пизани отказался вступить в бой. 21-го числа из Чиоггии явилась к венецианцам депутация от генуэзцев с целью вступить в переговоры о мире, но депутатам отвечали, что венецианцы согласны заключить мир только при одном условии, если генуэзцы согласятся на безусловную сдачу города. Депутаты вернулись в Чиоггию, не добившись цели, и на следующий же день развевавшийся на стенах крепости генуэзский флаг был спущен.

24 июля дож в сопровождении Пизани и Зено торжественно вступили в Чиоггию. Добыча, доставшаяся на долю венецианцев, была громадная, и солдатам было дано разрешение делить в течение трех дней оставленное неприятелем имущество, которого было так много, что на долю некоторых досталось по 500 дукатов.

Казалось, никогда еще в Венеции не царило такого ликования, как в тот день, когда дож в сопровождении Пизани и Зено торжественно вступал в столицу после взятия Чиоггии. Все дома украсились флагами и знаменами; балконы и окна были убраны коврами и драпировкой. Большой канал запестрел гондолами, ради торжественного случая нарушившими постановления закона, запрещавшего венецианцам обивать гондолы какой-либо цветной материей. Теперь все кругом сияло пестротой. Нарядные дамы сидели под роскошными шелковыми и бархатными балдахинами, а гондольеры облеклись в праздничные наряды. Звон церковных колоколов смешивался с оглушительными криками народа, приветствовавшими медленно плывшую по каналу правительственную галеру, в которой сидел дож с двумя командирами.

Венеция заключила мир с Генуей, но ее вражда к Падуе обострилась только несколько лет спустя, в 1404 году, когда венецианцы осадили Падую и вынудили ее голодом к сдаче.

Через два месяца после заключения мира с Генуей Фрэнсис Хэммонд сочетался браком с Джулией Полани. Свадьба была отпразднована очень торжественно, и синьор Полани пожертвовал по этому случаю большие суммы в пользу бедных Венеции.

Фрэнсис Хэммонд устроился со своей молодой женой в Венеции, но часто навещал своего отца в Англии.

Вскоре после брака Фрэнсис был очень опечален известием о смерти адмирала Пизани. Тяжкие невзгоды, которые ему пришлось испытать при осаде Чиоггии, вконец подорвали его здоровье и ускорили его смерть.

После смерти синьора Полани Фрэнсис с семейством переехал в Англию, где он сделался одним из выдающихся негоциантов. Время от времени он ездил в Венецию и проводил там каждый раз по нескольку месяцев. Таким образом он до конца своей жизни сохранил тесную связь с «царицей морей», на гербе которой еще и поныне красуется лев Святого Марка.

Варфоломеевская ночь

Глава I. Изгнанники

В 1567 году почти во всех южных городах Англии можно было встретить значительную колонию французских протестантов. В течение тридцати лет гугеноты подвергались во Франции жестоким преследованиям; более тысячи из них были зверски умерщвлены, и в то же время католиками принимались самые суровые меры, чтобы воспрепятствовать бегству протестантов. Около 50 000 гугенотов успели, однако, бежать за границу, преимущественно в Голландию, Англию и протестантские кантоны Швейцарии. Те из них, которые достигли берегов Англии, терпели в большинстве своем страшную нужду и добывали пропитание работой в портах, где высадились, или вблизи их. Одним из первых эмигрантов в Кентербери был некто Гаспар Вальян, прибывший туда в числе многих других в 1541 году с женой и свояченицей. Гугенотов в городе любили и жалели, удивляясь мужеству, с которым они переносили свои невзгоды. Каждый из них взялся за свое ремесло, а кто никакого ремесла не знал, брал первую попавшуюся работу. То были все трудолюбивые, набожные люди, по мере сил помогавшие друг другу.

Гаспар Вальян до бегства из Франции был крупным помещиком в Пуату, близ Сивре, и состоял в родстве со многими знатными семействами этой области. Он один из первых принял реформацию. В течение нескольких лет ему не мешали исповедовать новое вероучение – первые гонения обрушились почти исключительно на бедных и беззащитных. Но когда все попытки Франциска I уничтожить новую секту не удались, его злоба и преследования обрушились на всех гугенотов без исключения. Тюрьмы быстро переполнились протестантами, в протестантских городах и селах были поставлены на постой солдаты, совершавшие над жителями страшные жестокости. Потеряв надежду на лучшие времена, Гаспар собрал сколько мог денег и направился со своей женой и свояченицей в Ла-Рошель, откуда на парусном судне перебрался в Лондон. Шум большого города был ему, однако, не по душе, и он переселился в Кентербери. Там он встретил несколько бедных соотечественников, также покинувших родину. Один из них, ткач по ремеслу, сильно нуждался, не имея средств обзавестись ткацким станком. Гаспар взял его к себе в компаньоны, вложив в дело все свои средства, и в то время как его компаньон Лекок выделывал ткани, он взял на себя торговую часть предприятия.

Французская колония в Кентербери увеличивалась, и потому нетрудно было найти искусных работников; дело пошло отлично и стало давать большую прибыль, несмотря на то, что несколько подобных же предприятий уже было устроено гугенотами в Лондоне и в других местах.

Свояченица Гаспара, Люси, стала давать уроки французского языка дочерям горожан и мелких дворян, живших близ города, а три года спустя вышла замуж за зажиточного молодого землевладельца, Джона Флетчера, владевшего в двух милях от города фермой в сто акров. Вскоре после рождения первого ребенка мужа ее постигло несчастье: однажды вечером, когда он возвращался домой с рынка, его переехал какой-то пьяный возница, и жизнь его несколько месяцев находилась в опасности; хотя он затем и оправился, но навсегда потерял способность владеть ногами.

С того времени Люси стала заведовать делами фермы, и благодаря ее энергии дела шли весьма удачно. Чистота и порядок в доме служили предметом общего удивления друзей ее мужа, а по делам фермы она пользовалась советами Гаспара Вальяна и применяла французский способ обработки земли, в то время значительно опередивший английский, при этом нанимала в работники своих соотечественников. Мало-помалу она заменила посевы хлебов овощами, которые, благодаря хорошему удобрению и заботливому уходу, достигли такой величины и таких качеств, что приводили в восхищение всех соседей и охотно покупались горожанами. И вместо того, чтобы разориться, как предсказывали друзья Джона Флетчера, Люси стала получать с фермы значительный доход. Управляя домом и фермой, Люси не забывала и своего больного мужа, которого окружала самым заботливым уходом. В это время Люси уже отлично говорила по-английски, а муж ее выучился несколько по-французски. В доме соблюдались обычаи гугенотов, и утром и вечером на ферму Флетчера собирались для молитвы соседи-гугеноты со своими семьями и прислугой.

Когда Джон Флетчер настолько оправился, что мог осмотреть свою ферму, его поразило большое число работников: прежде их было всего четверо, а теперь работало двенадцать.

– Дорогая Люси, – сказал он с беспокойством жене, – я знаю, что ты отличный управляющий, но такая маленькая ферма, как наша, не может оплачивать стольких работников. Это может разорить нас.

– Нет, Джон, я не хочу разорять тебя. Помнишь ли ты, сколько у тебя было денег, когда год тому назад с тобой случилось несчастье?

– Помню: было тридцать три фунта стерлингов.

Люси вышла из комнаты и вернулась с кожаной сумкой.

– Сосчитай, Джон, – сказала она, подавая мужу сумку.

В ней оказалось сорок восемь фунтов. Пятнадцать лишних фунтов составляли в те времена значительную сумму. Джон Флетчер с изумлением взглянул на жену.

– Не может быть, Люси, чтобы все эти деньги были наши. Вероятно, твой зять помог нам!

– Ни одним пенни, – сказала она смеясь. – Деньги твои, и все они выручены с фермы. Для выращивания овощей нужно иметь больше рабочих рук, чем при посеве хлеба, и, как ты сам видишь, мы не в убытке.

Ферма благоденствовала; но хозяин ее выздоравливал медленно. Правда, его иногда носили по имению на ручных носилках, но это случалось редко, потому что такие прогулки утомляли его. Обыкновенно он лежал на кушетке в кухне фермы, откуда мог видеть, что делалось в поле, а в теплые летние дни его выносили на свежий воздух в тень большого вяза, который рос напротив дома.

Между тем подрастал сын его Филипп. Отец научил его читать, а когда настало время, его послали в школу в Кентербери. Сам Джон Флетчер был высокого роста и отличался замечательной физической силой; до своей женитьбы он считался чуть ли не первым борцом в округе. Филипп походил на отца как силой, так и мужеством, и мать его нередко покачивала укоризненно головой, когда он после схватки со школьными товарищами являлся домой с подбитым глазом и в изорванном платье; но в таких случаях отец всегда принимал его сторону.

– Не жури его, Люси, – сказал он однажды. – Мальчику уже одиннадцать лет, пора ему уметь постоять за себя. Научи его любить Бога, быть честным, правдивым, но не мешай ему развивать свои силы. В наше время необходимо всем учиться владеть оружием. Вот и твоим соотечественникам придется скоро взяться за оружие на защиту своей жизни и веры против жестоких притеснителей, и ты сама говорила мне недавно, что многие ваши молодые люди уже собираются вернуться на родину защищать своих братьев. К счастью, наша королева протестантка, и мы можем спокойно молиться Богу по-своему. Но не то у нас было во времена королевы Марии, и может статься, что у нас снова возникнут смуты, если наша королева выйдет замуж за католика. Кроме того, всем известно, что Филипп Испанский хочет подчинить себе Англию, и потому каждый из нас должен быть готовым в любую минуту взяться за оружие для защиты веры и отечества. В Голландии и Франции наши собратья по вере подвергаются жестоким преследованиям, и легко может случиться, что мы пошлем им войска на помощь. Словом, я желаю, чтобы сын мой был не только хорошим христианином, но и храбрым воином. Вот почему я не бранил Филиппа, когда он являлся домой в синяках и в разорванном платье. Если мальчик не отстает от своих сверстников, то и в будущем будет хорошим сотоварищем, и потому я нахожу, что кулачный бой, в котором наши мальчики пробуют свои силы, служит хорошей подготовкой к тем рыцарским упражнениям, которым, как ты мне рассказывала, обучаются французские дворяне. К сожалению, мы, англичане, не учимся владеть оружием, у нас даже не соблюдается закон, предписывающий всем юношам упражняться в стрельбе. Но в Кентербери есть несколько благородных горожан, и среди них мы, наверное, найдем Филиппу хороших наставников.

Люси не стала противоречить мужу, однако решила заручиться содействием Гаспара Вальяна, чтобы уговорить его не воспитывать в мальчике воинственные наклонности. И когда Гаспар, по обыкновению, зашел с женой вечером на ферму, она обратилась к нему с этой просьбой. Но Гаспар оказался вполне согласен с ее мужем.

– Если бы времена были другие, – ответил он ей, – я посоветовал бы воспитать в мальчике будущего фермера; но в наши дни мечом действуют не ради славы, а ради права спокойно молиться Богу. Наверное, протестанты вскоре поднимут оружие на защиту своих прав, потому что преследования против них с каждым годом становятся ожесточеннее. Если бы Господь не призвал к себе Генриха II и Франциска, Франция уже давно сделалась бы ареной братоубийственной резни. В настоящее время в Пуасси созван собор, на котором наши лучшие проповедники в присутствии юного короля, принцев и всего двора обсуждают вопрос о вере вместе с кардиналом Лотарингии и прелатами римской церкви. Возможно, что по окончании собора издан будет указ, разрешающий гугенотам совершать свое богослужение; но это наверняка приведет в бешенство Гизов и всех папистов, подстрекаемых Римом и Филиппом Испанским, и тогда возникнет кровопролитная борьба, в которой нередко отец будет сражаться против сына и брат против брата.

– Но, Гаспар, не будет же война длиться целые годы?

– Она может длиться в течение нескольких поколений, – отвечал мрачно Вальян, – и кончится лишь тогда, когда из Франции совсем изгонят реформаторскую веру, или вся страна будет протестантской. Та же судьба ожидает и Голландию: там или испанцы истребят всех протестантов, или голландцы свергнут с себя владычество Испании. Англия вынуждена будет присоединиться к одной из воюющих сторон, потому что если паписты одержат верх во Франции и Голландии, то Испания и Голландия сообща пойдут на нее войной. Мне кажется, мы находимся накануне долгой, кровопролитной борьбы, и потому я советую воспитывать мальчика так, чтобы он впоследствии умел защищать мечом свои права. Если бы у меня были сыновья, я воспитывал бы их именно в этом духе. Может случиться, что Филиппу никогда не придется взяться за меч; но потраченное на воинские упражнения время все-таки не будет потеряно, потому что они развивают силу, ловкость и энергию. Не забывай, Люси, что в нем течет благородная кровь наших предков, и радуйся тому, что твой муж хочет дать ему такое воспитание, какое не часто дается в Англии молодому человеку.

Таким образом, благодаря отцу и родственникам французам, Филипп Флетчер получил не совсем обычное для английских мальчиков воспитание. У гугенотов он научился быть мужественным, решительным и в то же время скромным. Ростом он был несколько выше среднего и худощав, но зато весь состоял из мускулов и нервов и в борьбе со своими товарищами по школе обнаруживал превосходство. Умением держаться, ловкостью и живостью он напоминал более своих французских предков, а во всем остальном был истым англичанином: волосы его были светло-русые, а глаза синие, блестевшие смелостью и веселостью. Но смеялся он редко; вращаясь постоянно среди гугенотов, находившихся всегда в мрачном настроении, он научился подавлять свои радостные чувства, которые могли бы показаться им неуместными, и оставался степенным и молчаливым слушателем их бесед о несчастной родине. Но когда он находился среди своих школьных товарищей – англичан, то участвовал с ними во всех спорах и играх, а в случае ссоры принимал всегда сторону слабых и обиженных.

Однако большую часть времени он проводил в колонии гугенотов и у своего дяди. Тут у него было также много сверстников, они ходили в свою школу и обучались у пастора своей церкви. Среди этих юношей-французов велись обычно серьезные разговоры. Не проходило недели, чтобы несколько беглецов, проезжавших через Кентербери, не приносили тревожных вестей с родины о страданиях их собратьев, друзей и родственников, и главным предметом разговоров у молодых гугенотов всегда были политические события.

Уступки, сделанные гугенотам после религиозного собрания в Пуасси, привели в ярость католиков, а зверский поступок герцога Франсуа Гиза послужил поводом к войне: проезжая с большим отрядом через город Васси в Шампани, он увидел гугенотов, отправлявших богослужение в овине, и напал на них. Около шестидесяти человек, в том числе множество женщин и детей, были бесчеловечно убиты и более ста ранены. Протестанты требовали, чтобы герцог Гиз был наказан; но на это справедливое требование не обратили внимания. Напротив, въезжая, несмотря на запрещение Екатерины Медичи, в Париж, он был принят народом с королевскими почестями. Кардинал Лотарингии, брат герцога, сам герцог и его сторонники, коннетабль Монморанси и маршал Сент-Андре, заняли в столице такое грозное положение, что Екатерина Медичи вынуждена была уехать из Парижа в Мелен, в надежде с помощью протестантов ослабить власть Гиза в государстве. Оставил Париж и принц Конде с дворянами-гугенотами, и к нему стали стекаться протестанты со всех концов Франции. Адмирал Колиньи, лучший из вождей гугенотов, не решался начать междоусобную войну во Франции; но увещания его благородной жены, братьев и друзей одержали верх над его нерешимостью. Конде вышел из Мо во главе полутора тысяч солдат с целью захватить в плен юного короля; но Гизы предупредили его. Тогда он направился в Орлеан, который сделал своей штаб-квартирой. Число восставших во Франции гугенотов было так велико, что враги их были поражены.

Гугеноты быстро овладели многими важными городами и, благодаря внушениям своих вождей, вели себя как люди, сражающиеся только за право свободного служения Богу. Их можно было обвинить разве в том, что в порыве ненависти к римской церкви, преследовавшей их уже в течение тридцати лет, они уничтожали образа и статуи в католических храмах тех городов, которыми им удавалось овладеть. Этого нельзя было, впрочем, сказать о юго-восточной Франции. Там преследования гугенотов были особенно жестоки, и еще незадолго перед тем войска папы произвели жестокую резню в городе Оранже. Вскоре после того вождь протестантов, Адреш, овладел этим городом и отомстил за гугенотов такой же жестокой резней. Но если первая резня в Оранже доставила вождям католиков радость и заслужила их одобрение, то поступок Адреша вызвал среди протестантов всех классов бурю негодования. Раздраженный Адреш перешел на сторону католиков и позже сражался против гугенотов, дело которых опозорил своим поступком.

Англия также приняла некоторое участие в войне. После долгих колебаний алчная королева Елизавета решилась наконец послать во Францию в помощь протестантам шеститысячное войско для занятия Гавра, Дьеппа и Руана, но с тем условием, чтобы эти три города были уступлены Англии. Напрасно Конде, Колиньи и ее собственные министры просили не ставить Франции такого позорного условия, представляющего и для Англии слишком мало выгод, – королева все-таки настаивала на своем. Немудрено, что вскоре ее стали ненавидеть за ее алчность и коварство не только католики, но и протестанты.

Войска противников встретились 19 декабря 1562 года. Католики располагали шестнадцатью тысячами пехоты, двумя тысячами конницы и двадцатью двумя пушками; у гугенотов было четыре тысячи конницы, восемь тысяч пехоты и пять пушек. Конде быстро разбил швейцарских копейщиков Гизов, а Колиньи рассеял кавалерию коннетабля Монморанси, который при этом был ранен и попал в плен; но пехота католиков одолела пехоту гугенотов, состоявшую большей частью из молодых солдат, присланных германскими князьями; при первом же натиске неприятеля они обратились в бегство. Лошадь Конде была убита, и сам он, в свою очередь, взят в плен. Колиньи вынужден был отступить, хотя вывел с поля битвы как конницу, так и остатки пехоты в полном порядке.

Потеря Конде была тяжелым ударом для гугенотов; но и противники потеряли маршала Сент-Андре, который был убит, и коннетабля Монморанси, попавшего, как сказано, в плен. К Колиньи подходили подкрепления; затем прибыло известие, что герцог Гиз убит каким-то фанатиком. Все это уравнивало шансы противников.

Обе стороны, естественно, желали мира. Начались переговоры, и мир был заключен на следующих условиях: владетельным князьям-протестантам были возвращены их владения и все права; дворянам разрешалось совершать богослужение у себя на дому, а прочим протестантам – в предместьях и в двух местах в стенах каждого из тех городов, которые в момент подписания договора находились в их власти. Последствием этого соглашения было то, что король издал «Амбуазский эдикт», обеспечивший Франции мир на четыре с лишком года.

Глава II. Важное решение

Однажды в июне 1567 года Гаспар Вальян и его жена посетили ферму Флетчера.

– Я пришел, Джон, поговорить с тобой о Филиппе, – сказал Гаспар. – Через несколько месяцев ему исполнится шестнадцать лет, а ростом он уже выше меня. Его учителя Рене и Гюстав сообщили мне, что он не хуже их владеет мечом и рапирой, а оба они, как ты сам знаешь, искусные бойцы. Они уверяют, что Филипп уже может состязаться не только с любым французским дворянином его лет, но даже с несколькими. Пора нам подумать о его будущности.

– Я уже много думал об этом, Гаспар, – ответил Джон. – Хотя мальчик вырос у меня на глазах, я все-таки не всегда понимаю его. Когда он смеется или шутит с кем-нибудь, мне кажется, что я узнаю в нем самого себя, и вспоминаю то время, когда я участвовал с товарищами в играх и брал призы. Когда же он говорит со мной или с матерью или отдает от ее имени приказания рабочим, он слишком серьезен и спокоен и походит скорее на знатного дворянина. Мне кажется, Гаспар, что мы ошиблись, дав ему такое воспитание, и для него было бы лучше, если бы мы сделали из него простого фермера.

– Нет, нет, – прервал Гаспар Вальян, – мы сделали из него хорошего человека, и мне кажется, что он унаследовал лучшие качества англичанина и француза. Но главное, Джон, он хороший христианин и ненавидит всех гонителей Вашей веры, будь они французы или испанцы. Мне кажется, ему следует дать побольше свободы. Недурно было бы послать его к нашим родственникам во Францию; пусть людей посмотрит и себя покажет.

– Того самого желает и Люси, и я уже решил исполнить ее желание.

– Я давно уже собирался высказать тебе свои намерения, – продолжал Гаспар. – Богу не угодно было благословить нас детьми, и потому Филипп, которого мы считаем как бы своим сыном, будет нашим единственным наследником. Несмотря на то, что я много помогал и помогаю моим бедным соотечественникам, я с Божией помощью скопил за последние двадцать лет значительное состояние и, кроме того, купил по соседству два больших участка земли. Правда, Филипп не выказывает желания ехать во Францию; но когда он слушает письма наших друзей или рассказы беглецов, покинувших свои разрушенные жилища, то, как я заметил, краска негодования выступает на его лице, и пальцы его судорожно сжимаются. Очевидно, он готов присоединиться к протестантам против их жестоких притеснителей. Не менее сочувствует он и успехам голландцев в борьбе их с испанцами, в которой принимают участие многие из наших соотечественников. Теперь во Франции перемирие, и Филиппу представляется благоприятный случай посетить своих родных. Как ты знаешь, с нами в родстве известный вождь гугенотов граф де Ла Ну; он приходится Филиппу по матери двоюродным братом, и с его помощью нам, может быть, удастся получить обратно наши земли, конфискованные после нашего бегства. Итак, отпусти его, Джон. Я, со своей стороны, снабжу его достаточными средствами, чтобы он мог не только с честью явиться к своим родственникам, но в случае войны и собрать человек пятьдесят под знамена Конде и протестантов.

– Благодарю тебя, Гаспар, за твое щедрое предложение, но я должен сначала переговорить об этом с Люси. Я, со своей стороны, вполне разделяю твое мнение и охотно отпущу сына сражаться за свободу совести.

Два дня спустя Джон Флетчер имел продолжительный разговор с сыном. Филипп был в восторге от предстоящего путешествия и радовался при мысли, что ему, может быть, придется сражаться за гугенотов под начальством тех славных полководцев, с именами и подвигами которых он был уже давно знаком.

– Мне жаль расстаться с тобой, Филипп, – сказал в заключение отец, – но я, к сожалению, не могу сопровождать тебя. Если во Франции снова вспыхнет война, то сражайся за правое дело и не опозорь имени своих славных предков. Помни это, сын мой. Ступай теперь к своему дяде и поблагодари его за все, что он для тебя делает.

В тот же вечер Джон Флетчер узнал, что жена Гаспара поедет с Филиппом.

– Мария давно желала повидаться с родными, – сказал ему Гаспар. – Графиня де Лаваль, сестра твоей жены и Марии, уже несколько раз приглашала нас навестить ее. Филипп, кстати, проводит туда свою тетку, погостит там и познакомится со своим кузеном Франсуа. Я сам хотел было ехать с ними, но не решаюсь оставить на произвол судьбы фабрику. Филиппу будет лучше выйти в свет вместе с кузеном Франсуа, а в случае войны они могут вместе же поступить под начальство отважного де Ла Ну. Я закажу Филиппу необходимое платье и выпишу из Лондона хорошее оружие. Вчера я уже писал моим корреспондентам в Лондоне и в Саутгемптоне, чтобы они подыскали судно, отправляющееся в Ла-Рошель. В настоящее время протестантам небезопасно путешествовать по Франции без вооруженных провожатых; все дороги кишат распущенными солдатами и разбойниками, а в деревнях происходят постоянные волнения; поэтому я напишу своему клиенту в Ла-Рошели, чтобы он подыскал для Филиппа четырех надежных молодцов и купил бы необходимых для дальнейшего путешествия лошадей.

Шесть недель спустя Филипп Флетчер высадился в Ла-Рошели с теткой и ее служанкой. Когда судно вошло в гавань, приказчик купца, с которым списался Гаспар Вальян, явился на борт и просил госпожу Вальян и ее племянника остановиться в доме его хозяина. Они пошли в сопровождении носильщиков, несших их багаж. Ла-Рошель был вполне протестантский город, жители его с виду мало чем отличались от горожан Кентербери, и путники наши не привлекли к себе особенного внимания, так как Филиппа легко было принять по костюму за джентльмена-гугенота, а его тетку – за богатую купчиху.

Купец встретил наших путников на пороге дома.

– Как я рад видеть вас снова, госпожа Вальян, – сказал он. – Ведь уж двадцать лет прошло с тех пор, как вы с сестрой и своим добрым мужем провели у меня несколько дней, пока вам наконец удалось бежать отсюда на английском судне. Да, плохие были времена, а после наступили и того хуже! Но с тех пор как мы наконец поднялись на наших притеснителей, дела наши пошли лучше, и вот уже за последние пять лет у нас не было ни резни, ни убийств. Вы мало изменились, сударыня, с тех пор как я вас видел в последний раз.

– Я жила спокойно и счастливо, господин Бертрам, и за все это время не испытывала таких ужасов, какие случались здесь с вами. Не понимаю, почему бы католикам и протестантам не жить в мире между собой. Ведь живут же они мирно в Англии.

– Мы ничего лучшего не желали бы, сударыня.

Купец провел гостью в верхний этаж, в большую, прекрасно обставленную комнату и предупредительно снял плащ с госпожи Вальян.

Когда Филипп, рассчитавшись с носильщиками, вошел в комнату, госпожа Вальян представила его хозяину:

– Вот мой племянник, – сказала она. – Муж мой уже писал вам о нем.

– Добро пожаловать, молодой человек, – приветствовал Филиппа купец.

– Удалось вам добыть лошадей и нанять нам четырех провожатых? – спросил его Филипп.

– Да, все готово. Завтра вы можете отправиться в путь. Для вас, сударыня, я достал дамское седло, а служанка ваша может поместиться на одном коне с кем-нибудь из провожатых. А для вас, молодой человек, я купил такого коня, которым вы, надеюсь, останетесь довольны.

– Надежны ли нанятые вами люди?

– О, да! Все они гасконцы и участвовали под начальством Колиньи в последней войне. Мне рекомендовал их мой друг, на виноградниках которого они работали последние два года. Он говорил, что все они честные, расторопные молодцы и покинули его, полагая, что вскоре снова настанет смутное время, и намереваясь поступить к какому-нибудь гугеноту, чтобы выступить с ним в поход. Я нанял их с тем, что в конце месяца вы можете уволить их, если будете недовольны ими, и что они, в свою очередь, могут покинуть службу у вас, если она им не понравится. Оружие у них есть, а коней для них я купил, равно как и лишнюю лошадь для вашего багажа. Для вас же я не нанимал слуги, предоставив вам самим выбрать себе слугу по своему вкусу.

– Пока я обойдусь и без слуги, – ответил Филипп.

– Иметь хорошего слугу очень важно, – заметил купец, – только нелегко найти честного и преданного.

– Кроме того, – заметила госпожа Вальян, – необходимо, чтобы он был протестант самых строгих правил.

– Сударыня, – заметил купец, – желательно, конечно, чтобы он был гугенот и, во всяком случае, не папист; но вашему племяннику нужно прежде всего, чтобы слуга был хорошим поваром и конюхом.

После обеда Бертрам повел Филиппа в конюшню смотреть купленных коней. Когда конюх вывел его коня, Филипп пришел в восторг от прекрасного животного.

Глава III. В замке

Через два дня путники наши благополучно прибыли к замку графини де Лаваль. По дороге все поражало Филиппа своей новизной: архитектура церквей и деревень, костюмы народа, способы обработки земли, – все это сильно отличалось от того, что он привык видеть в Англии. В некоторых селениях, где католики составляли большинство, народ посматривал недружелюбно на маленький отряд; но в других им почтительно кланялись, а когда отряд останавливался, спутников Филиппа осаждали вопросами о новостях, о намерениях двора, о положении Конде, о шансах на продолжительность мира и тому подобном.

С места последней остановки госпожа Вальян послала с одним ратником письмо своей сестре, чтобы предупредить ее о своем прибытии. Раньше она уже писала ей из Ла-Рошели. На пути они встретили посланного графини, выражавшей свою радость по поводу приезда сестриц и сообщавшей, что Франсуа с нетерпением ожидает своего кузена.

Замок Лаваль был расположен на вершине небольшой горы и виден уже издали. Когда наши путники приблизились к нему на расстояние версты, из ворот замка выехал отряд всадников и быстро помчался к ним навстречу. Начальник отряда, быстро подскакав к ним и соскочив с лошади, направился к Филиппу. Филипп также соскочил с коня и помог слезть своей тетке.

– Дорогая тетя, – сказал подъехавший юноша, снимая шляпу, – я явился от имени моей матери приветствовать вас и передать, что она очень рада вашему приезду. Это, разумеется, мой кузен Филипп? Но я себе представлял тебя совсем не таким. Мама говорила мне, что ты на два года моложе меня, и я ожидал увидеть мальчика. Но, честное слово, тебе на вид столько же лет, как и мне. Ты, кажется, даже выше меня и, вероятно, сильнее! Неужели тебе только шестнадцать?

– Да, шестнадцать, Франсуа.

– Но не будем медлить, – снова обратился Франсуа к госпоже Вальян. – Мама приказала мне проводить вас к ней.

Отряд снова сел на коней и направился к замку. На дворе, на крыльце замка, их ожидала графиня, высокая красивая женщина.

Франсуа соскочил с лошади, отдал поводья слуге и помог тетке сойти с седла.

Сестры очутились в объятиях друг у друга.

– Ты, Мария, совсем такая, какой я тебя воображала; видно, что ты прожила за морем спокойно, не испытывая тревог, волновавших нашу несчастную родину, – говорила графиня после первых изъявлений радости. – А этот высокий юноша – мой племянник Филипп? Да он выше Франсуа. Хотя и моложе… Здравствуй, племянник! Не ожидала увидеть такого молодца. В тебе сказывается кровь де Муленов, а рост и силу ты, конечно, наследовал от отца-англичанина.

Филипп почтительно поздоровался с графиней.

– Войдем, – сказала она, обратившись к сестре, – тебе не мешает отдохнуть с дороги, а потом мне надо с тобой переговорить. Ты, Франсуа, позаботься о кузене. Вам накрыт обед в твоих комнатах. А потом покажи Филиппу замок и конюшни.

Франсуа и Филипп поклонились дамам и вышли.

– Надеюсь, ты не рассердишься, – сказал молодой граф Филиппу, – а только, ожидая тебя, я немножко беспокоился; мне почему-то казалось, что англичане грубоваты и неуклюжи, хотя и храбры.

– Ты боялся, что тебе стыдно будет показать меня своим друзьям? – спросил смеясь Филипп. – Неудивительно: молодые англичане так же заблуждаются насчет французов.

– Умеешь ты ездить верхом, Филипп? – спросил Франсуа.

– Я твердо сижу на любой лошади, но более ничему не учился.

– Ну, это не важно, – заметил Франсуа, – но учили ли тебя фехтованию?

– Да, учили.

– Я так и думал. Ты, конечно, тоже умеешь танцевать? Наши гугеноты считают танцы греховной забавой; но меня учили танцам просто как гимнастике.

– Потому же учили и меня. К тому же танцы в почете при английском дворе, и наша королева отлично танцует, а ведь никто не усомнится, что она ревностная протестантка.

– Вижу, что мы будем хорошими друзьями, – сказал Франсуа. – Можно быть твердым в вере и все-таки не бегать от невинных удовольствий. Кажется, и ты так же думаешь; твое лицо серьезно, но глаза смеются.

– Меня учили вести себя серьезно в присутствии старших, – ответил Филипп с улыбкой.

После обеда новые друзья отправились смотреть конюшни.

– Я выбрал для тебя хорошего коня, – говорил Филиппу Франсуа, – но у тебя уже есть превосходный конь. Все же Виктор – так зовут коня – твой. Вторая лошадь не лишняя: пули и стрелы щадят коней так же мало, как и всадников.

Конюшни, только что расширенные ввиду предстоящей войны, содержались в большом порядке. Франсуа подвел Филиппа к прекрасному коню.

– Вот мой скакун, Ролло, – говорил он. – Он доморощенный. Когда я сижу на нем, то чувствую, что у самого короля конь не лучше. Он очень умен и послушен, только что не говорит.

– Прекрасное животное, – согласился Филипп.

Осмотрели других лошадей, и Филиппу особенно понравился подаренный ему Виктор.

– Он не так красив, как Ролло, – заметил Франсуа, – но быстр, смел и добр.

В других стойлах Филипп заметил значительное количество крепких, выносливых коней, хотя и не особенно красивых с виду. На вопрос о них Франсуа ответил:

– Мы завели их для солдат, из которых тридцать человек только что поступили к нам на службу; в случае надобности мама намерена послать их вместе с двадцатью нашими ленниками тотчас в поход. В наших владениях наберется до 300 человек, обязанных идти на войну; но из них почти треть – католики, которых грешно посылать сражаться против их единоверцев; к тому же нужно оставить кого-нибудь для охраны замка. Положим, мы всегда были добры к нашим людям, и они нас любят; но на замок могут напасть и посторонние шайки; вот почему мы наняли еще солдат. Когда я уйду в поход, то младшие сыновья наших ленников будут созваны сюда и составят вместе со слугами гарнизон замка. В наших местах еще хорошо, здесь столько же гугенотов, сколько и католиков, и потому обе партии уважают друг друга. Но в других местах католиков гораздо больше, и многие, отправляющиеся в поход, рискуют при возвращении найти свои семьи убитыми, а дома – сровненными с землей.

Выйдя из конюшен в сад, Филипп всюду замечал следы военных приготовлений.

– С этой стороны дома, – говорил ему Франсуа, – семь лет тому назад из окон открывался прекрасный вид в парк; но, отправляясь на войну, отец приказал как можно поспешнее выстроить эту стену и боковые башни; с других сторон уже были, как видишь, укрепления. Видишь, вон с той стороны вдоль стены – кладовые, прикрытые землей, – они наполнены зерном, и в случае осады нам нечего бояться голода. Во рвах много воды, а позади замка течет ручей, так что и водой мы обеспечены. За валами – парк; завтра мы осмотрим его.

В самом замке Франсуа показал Филиппу большую залу, сплошь увешанную оружием.

– Хотя наши ленники и обязаны являться вооруженными, – заметил он, – но на всякий случай тут оружия на сто человек… В этой зале учатся наши воины. Это ввел года два до войны мой отец, считая неразумным вести в сражение людей, не умеющих владеть оружием. У нас есть для этого два офицера, опытных в воинских построениях. Здесь же и я упражняюсь с моим учителем фехтования и с нашими офицерами Монпесом и Бурдоном. Ах, вот и Шарль, мой учитель. Господин Шарль! Вот мой кузен Филипп; он тоже будет вашим учеником, пока гостит здесь. Не правда ли, Филипп? Да не попытать ли нам теперь же наши силы на рапирах?

Они надели толстые стеганые фуфайки и легкие шлемы с забралами, и борьба началась. Филипп, учившийся как у английских, так и у французских учителей, удивил своим искусством и Франсуа, бравшего уроки у лучших учителей в Париже, и его учителя. Скоро последний вмешался в дело и остановил борьбу.

– Черт возьми! – говорил Франсуа, снимая шлем. – Я не ошибся, говоря, что по фигуре твоей можно быть уверенным, что ты учился фехтованию. Господин Шарль остановил нас, чтобы спасти меня от унижения. Что вы скажете, господин Шарль, кузен моложе меня на два года, а между тем рука его сильнее моей; это я чувствовал каждый раз, когда он отражал мои удары.

– Разве он моложе вас? – спросил в изумлении учитель фехтования. – Я думал, что он старше. Если все юноши в Англии так владеют оружием, – обратился он любезно к Филиппу, – то немудрено, что англичане такие стойкие воины.

Вошел слуга и пригласил молодых людей к графине.

– Вообрази, мама! – воскликнул Франсуа. – Кузен Филипп владеет мечом и рапирой чуть ли не лучше меня!

– Не лучше, тетя, – возразил Филипп. – Франсуа не хуже меня владеет шпагой.

– Филипп слишком скромен, мама, – засмеялся Франсуа. – Учитель Шарль остановил нас вовремя, чтобы спасти меня от поражения. У кузена рука точно железная.

– Для меня это печально, – сказала графиня. – Я гордилась искусством Франсуа. Впрочем, я рада и желаю, чтобы Филипп оправдал славу нашего рода. Ну, Филипп, я узнала, как вы живете в Англии. Теперь расскажи ты нам о себе: вероятно, ты жил не так, как Франсуа, – по словам твоей тети, английские школы многим отличаются от наших.

Филипп описал свою школьную жизнь с ее грубыми играми и забавами.

– Может ли быть, Филипп, – воскликнула в ужасе графиня, – что ты дрался с грубыми уличными мальчишками?

– Конечно. Благодаря этим грубым забавам я окреп. Притом в Англии нет такой розни, как здесь во Франции: там низшие и средние классы более независимы, а высшие – не так высокомерны.

Графиня пожала плечами.

В замке потекли спокойные дни. До завтрака Филипп учился верховой езде под руководством капитана Монпеса и делал быстрые успехи. Потом Франсуа и Филипп учились метать копья сквозь кольца и занимались другими воинскими упражнениями. После завтрака они охотились с соколами или с собаками. В соколиной охоте Филипп был совсем неопытен, и его очень удивило, что она считается необходимой в воспитании всякого джентльмена. Франсуа же изумлялся искусству Филиппа в стрельбе из лука, который как оружие был во Франции почти не известен. Пистолет стал уже тогда необходимым оружием рыцаря, и Филипп выучился хорошо стрелять из него.

– Немецкие всадники, которых много у Гизов, – сообщил Филиппу Франсуа, – все имеют огнестрельное оружие, значит, и нам необходимо иметь его. Однако я желал бы, чтобы все государи запретили такое оружие, потому что с ним даже презренный пеший солдат может одолеть самого храброго рыцаря.

После полудня в замке обыкновенно собирались дворяне-протестанты потолковать о делах и обменяться вестями из Парижа, а вести получали оттуда с каждым днем все печальнее. Привилегии, данные было гугенотам, постепенно отнимались у них. В Голландии протестанты открыто восстали против притеснителей, а в Валери и Шатильоне собрались самые влиятельные гугеноты, где на совещании с принцем Конде и адмиралом Колиньи был поднят вопрос, не взяться ли снова за оружие на защиту своих прав. Но Колиньи счел лучшим повременить, чтобы весь свет убедился, что только безвыходное положение вынуждает гугенотов прибегнуть к оружию. Старики в замке соглашались с мнением адмирала, но молодежь волновалась: «Лучше тысячу раз умереть с мечом в руке, в открытом поле, – говорили они, – чем сложа руки смотреть, как терзают и мучают наших братьев».

Все чувствовали, что скоро должна начаться отчаянная борьба, и, слушая прения старших, Филипп горячо принимал к сердцу дело гугенотов.

Ночью и по утрам в замке происходили богослужения, на которые собирались не только все обитатели замка, но и окрестные фермеры со своими семьями. Графиня получила уже несколько предостережений от католических властей провинции, но не обращала на них внимания, а они не располагали достаточными силами, чтобы принудить ее к повиновению.

Глава IV. Новый слуга

Пробыв шесть недель в замке, Мария Вальян, ввиду близкой войны, решила уехать обратно в Англию.

– Ты, кажется, сделалась здесь еще больше англичанкой, – сказала графиня на прощанье Марии, – мне кажется, что ты слишком увлекаешься этими островитянами. Скажи Люси, что мне грустно было, что она не приехала с вами. Хорошо, что она позволила приехать сюда хоть сыну. Кто придумал это?

– Гаспар. Мы считаем Филиппа своим сыном, и, как я уже говорила тебе, Филипп будет нашим наследником. Хотя Гаспар и не желает, чтобы он остался во Франции, но ему хотелось, чтобы он занял в семье своих родных подобающее ему место и сделался бы храбрым защитником гугенотов, а в будущем занял бы место во главе дворян Кента.

– Наши священники осудили бы эти мирские причины, – сказала графиня, – но хотя я гугенотка, я все-таки остаюсь французской графиней и вполне разделяю мнение Гаспара. А Люси непременно должна в следующий раз приехать с тобой сюда. Надеюсь, смуты у нас скоро кончатся.

Филипп проводил свою тетку до Ла-Рошели с отрядом в двенадцать человек, посадил ее там на судно и вернулся к Бертраму, у которого он с теткой провел двое суток.

– Нашли вы для себя подходящего слугу, господин Филипп? – спросил его Бертрам.

– Нет, нынче все молодые люди спешат принять участие в войне, а таких, которые согласились бы прислуживать, пока еще не нашлось.

– Я спросил об этом потому, – продолжал Бертрам, – что один из моих слуг очень просится к вам на службу. Он случайно видел вас и вбил себе в голову, что вы будете хорошим хозяином.

– А что он за человек?

– Говоря по правде, просто бездельник, – засмеялся купец. – Но надо сознаться, что ему тоже не везло. Отец умер, когда он был еще ребенком, а мать вскоре снова вышла замуж. Без сомнения, с ним дома обращались дурно, и когда ему исполнилось двенадцать лет, он убежал. Его поймали и избили так сильно, что он через несколько часов снова убежал. В конце концов его оставили на произвол судьбы. Надо вам сказать, что нет дела, за которое бы он не брался. Сначала он жил в лесах и считался одним из самых известных во всей местности браконьеров, причем с необычайной ловкостью ускользал от всех преследований. Потом он был некоторое время рыбаком, но скоро бросил это дело и поступил на верфь, а затем служил у меня на посылах, потом – у какого-то священника и так далее. Последние три-четыре месяца он находился у меня при конюшнях, где стоял и ваш конь. Вы, вероятно, видели его там. Его считают дурнем, а я, напротив, думаю, что он сметлив и остер как иголка.

– Да, помню, там был молодец лет двадцати, он подвел мне коня и казался толковым малым. Я дал ему крону за труды. Он был в отрепьях и имел вид человека, не обедавшего целую неделю. Но честен ли он? Не попадался ли он в краже?

– Нет.

– Отчего же он хочет уйти от вас?

– Потому что поссорился с одним из слуг, который, кажется, был не прав. Во всяком случае, вы же не рискнете взять такого шалопая?

– Не знаю. Нужно поговорить с ним. Где он?

– Внизу. Не позвать ли его сюда наверх?

– Я сойду вниз.

Купец покачал головой.

– Помните, господин Филипп, – сказал он, – я его не рекомендую.

Филипп спустился во двор и не мог удержаться от улыбки при виде Пьера, сидевшего на колоде. Лицо его, сначала глупое и грустное, вдруг оживилось, когда он увидел что-то на улице, но через минуту опять приняло прежнее глупое, унылое выражение.

– Пьер! – позвал резко Филипп.

Малый вскочил, как подброшенный вверх мячик, но увидя Филиппа, поклонился.

– Господин Бертрам сказал мне, – обратился к нему Филипп, – что ты желаешь служить мне, но хорошего о тебе сообщил немного. Не скажешь ли ты сам что-нибудь в свою пользу?

– Ничего не могу сказать, – мрачно ответил малый, – хотя я совсем не дурной человек. Что может хорошего сказать о себе тот, у кого нет на свете ни друга, ни родни, и с кем все обращаются несправедливо! А между тем я чувствую, что могу быть верным слугой. Вы, сударь, поговорили со мной ласково в конюшне и дали мне крону; потом я видел, как вы приветливы с вашими людьми, и я сказал себе: вот господин, которому я охотно служил бы, если бы он согласился взять меня. Испытайте меня, и если я не окажусь честным, повесьте меня на первом суку.

Искренность Пьера подействовала на Филиппа, но он колебался.

– Католик ты или гугенот? – спросил он.

– Я и сам не знаю, – ответил Пьер. – Меня никто не учил вере, и я знаю только одно, что милосердый Господь заботился обо мне, иначе я давно бы умер с голоду. Священник, у которого я служил, говаривал, что гугеноты хуже язычников, но я видел, что они страдают и идут в тюрьмы за веру, и не верил священнику. Говорят, вы гугенот, и, поступивши к вам на службу, я, само собой, тоже буду гугенотом.

– Хорошо! – сказал Филипп. – Я возьму тебя на службу, испытаю тебя.

Лицо Пьера вспыхнуло от радости.

– Я буду вам верным слугой, сударь, – сказал он.

Филипп немедля купил новому слуге два костюма, – один для верховой езды из грубой темной материи с высокими сапогами и длинным мечом в кожаных ножнах, другой темно-зеленый, из более дорогой ткани, для дома, с кинжалом вместо меча, затем пару шерстяных рубах и плащ; все это везли обыкновенно в те времена в чемодане, прикрепляемом к седлу. Приобретена была для Пьера также лошадь с седлом.

Филипп отдал костюмы Пьеру и приказал переодеться в конюшне, чтобы люди не видели его в его прежнем оборванном виде.

Несколько времени спустя один из слуг доложил Филиппу, бывшему с Бертрамом наверху, что его новый слуга спрашивает, нет ли для него каких-нибудь приказаний.

– Позовите его сюда, – сказал Филипп.

Минуту спустя вошел Пьер, одетый в темно-зеленое платье. Он был острижен и так переменился, что Филипп едва узнал его.

– Ну, вы совсем преобразили его, – заметил Бертрам.

– Привели тебе лошадь, Пьер? – спросил Филипп.

– Да, сударь.

– Мы выезжаем в шесть часов утра. Приготовься к отъезду! – сказал Филипп.

Пьер поклонился и вышел.

– Мне кажется, я ошибся, отозвавшись о нем неблагоприятно, – сказал Бертрам. – Кажется, он будет хорошим слугой, я едва узнал его.

– Ведь другого случая начать новую жизнь может ему и не представиться, – заметил Филипп. – Боюсь только, как бы он не напроказил в замке. Кажется, он большой проказник, а этого гугеноты не любят.

– Я думаю, его можно смирить приличным числом палочных ударов, – заметил Бертрам.

Филипп засмеялся.

– Не думаю, чтобы мне пришлось прибегнуть к этому средству. У нас в Англии не бьют слуг. Я просто отпущу его, если он окажется негодным… Скажите, что сделано в Ла-Рошели на случай войны.

– С нашей стороны сделаны все приготовления, и как только придет известие, что Конде и адмирал подняли знамя, мы запрем все ворота, выгоним всех, кто будет против нас, и встанем за веру. И я не думаю, чтобы дело затянулось. Я уже вчера послал верного слугу привезти обратно мою дочь и сестру, которые находятся за восемьдесят миль отсюда. В военное время девушкам опасно разъезжать по стране.

Ранним утром следующего дня маленький отряд выступил из Ла-Рошели. Пьер ехал позади Филиппа.

– Ты знаешь здешнюю местность? – спросил его Филипп.

– Каждую пядь земли, – ответил тот. – Нет пруда, в который бы я не забрасывал сетей, ручья, которого бы я не знал, леса, в котором бы я не ночевал, изгороди, у которой я не ставил бы силков на кроликов. Я легко найду тут дорогу даже в самую темную ночь; это вам пригодится, если вы вздумаете послать меня в город, когда Гизы обступят его со своими солдатами.

Филипп пристально посмотрел на него.

– А ты думаешь, что Гизы скоро начнут осаду Ла-Рошели?

– Всякий, у кого есть уши, знает это, – ответил спокойно Пьер. – Я не обращал внимания на эти вещи, мне было все равно, сидят ли в седле гугеноты или католики, но не закрывать же мне своих ушей. А народ при мне говорит не стесняясь: «Пьер, дескать, равнодушен к этим делам: он-де дурачок». Вот я и знаю, что католики думают: они говорят, будто Гизы, королева Екатерина, Филипп Испанский и папа собираются покончить со всеми гугенотами. А от гугенотов я слышал, что они начнут первые и из Ла-Рошели скоро выгонят католиков, а тогда здесь тотчас появится войско католиков.

– А ты думаешь, что католики в Ла-Рошели не примут своих мер?

– Как же! – ответил Пьер презрительно. – Они строили новые стены и укрепляли старые в расчете дать отпор гугенотам, которые осадят их. А гугеноты в городе посмеивались про себя, притворяясь, будто им крайне неприятно строить новые валы, за которыми впоследствии они же сами и будут укрываться от католиков. Видя все это, я собирался было удрать в леса, так как не имел охоты получить пулю в лоб ни от католика, ни от гугенота. Теперь, разумеется, другое дело. Вы гугенот, а значит, и я тоже. В меня будут стрелять католики, и так как никто не желает, чтобы его застрелили, то и я скоро возненавижу католиков и готов буду устроить им всякую пакость, какую только вы пожелаете.

– И ты думаешь, Пьер, что в случае надобности можешь отнести поручение в город, даже если католики окружат его?

Пьер кивнул головой.

– Я никогда не видел осады, – сказал он, – и не знаю, как далеко стоят солдаты от стен города, но думаю, если кролик сможет проскочить мимо них, то и я сумею, а если нельзя будет пробраться по земле, то проберусь как-нибудь водой.

– Но это не входит в твои обязанности, Пьер, ты должен прислуживать мне, а в мое отсутствие заботиться о моих лошадях.

– Понимаю, сударь. Но бывают времена, когда придурковатый с виду парень может сослужить хорошую службу, в особенности когда он слишком дорожит своей шкурой. Если вам что понадобится, только скажите, все будет исполнено.

Через два дня утром отряд подъезжал к замку. Старый сержант, ехавший с двумя из своих людей несколько впереди, остановил коня и подъехал к Филиппу.

– В замке происходит что-то необычное, сударь, – сказал он. – Флаг поднят, а его не поднимали со времени смерти графа. Смотрите, там какие-то всадники снуют в воротах.

– Поедемте скорее, – ответил Филипп, и через десять минут они въезжали во двор замка.

Франсуа выбежал Филиппу навстречу.

– Как я рад, что ты приехал! – сказал он. – Я уже послал верхового к тебе навстречу, чтобы поторопить тебя. Жребий наконец брошен. Вчера было собрание вождей гугенотов в доме адмирала Колиньи, и к моей матери прибыл вестник от моего кузена де Ла Ну. Адмирал и Конде получили известия от одного друга при дворе, что на тайном заседании королевского совета решили заключить принца в темницу, Колиньи казнить, швейцарцев распределить между Парижем, Орлеаном и Пуатье, эдикт о веротерпимости отменить и употребить самые суровые меры, чтобы не допускать гугенотского богослужения. Адмирал все еще стоял за необходимость помедлить; но брат его, д’Андело, доказывал, что если еще будут ждать, то всех вождей гугенотов посадят в тюрьмы, и сопротивление станет невозможным. Со времени последней войны и так уже более трех тысяч гугенотов умерло насильственной смертью, и невозможно допускать, чтобы это число бесконечно увеличивалось. К д’Андело присоединилось большинство, и адмирал вынужден был уступить. Потом последовало совещание, какие меры следует предпринять, и решено поднять восстание сразу по всей Франции 29 сентября. Нашей армии поручено рассеять швейцарцев, захватить в плен кардинала Лотарингского и затем просить короля о восстановлении нарушенных прав гугенотов, об удалении кардинала из королевского совета и о высылке всех иностранных войск из пределов государства. Как видишь, нам остаются только две недели на приготовления. Мы только что послали вестников ко всем нашим друзьям-гугенотам, чтобы в назначенный день они были готовы выступить в поход со своими вассалами.

– Зачем поднят на замке флаг, Франсуа? Это возбуждает внимание, – заметил Филипп.

– Сегодня день моего рождения, и все думают, что флаг поднят в честь этого дня; но на самом деле мы воспользовались этим предлогом и подняли флаг для того, чтобы созвать сегодня в замок всех наших друзей и вассалов. Мы с тобой тоже, разумеется, присоединимся с нашими воинами к отряду де Ла Ну.

В следующие за тем дни в замке происходила необыкновенно оживленная деятельность. В замок то и дело приходили дворяне-гугеноты. Пятидесяти воинам, которым предстояло сопровождать Франсуа, был сделан смотр и выдано оружие, равно как и вассалам и их слугам, приходившим в замок. Хотя все эти люди оставались в неведении насчет предстоящих событий, они чувствовали, что приближается кризис, и суровые лица их выражали удовольствие.

Относительно похода было решено, что отряд Франсуа направится на соединение с адмиралом в Шатильон-сюр-Луан, где должны были собраться с своими отрядами все вожди гугенотов, а вместе с ними и Франсуа де Ла Ну.

Путь этот был бы весьма опасен, если бы католики узнали о готовящемся восстании; но тайна его была так хорошо сохранена, что французский двор, находившийся в то время в Мо, даже не подозревал, что ему грозит опасность. Правда, из Нидерландов дали знать о намерениях гугенотов; но это известие встретили недоверчиво, тем более что шпион, посланный в Шатильон наблюдать за Колиньи, донес, что адмирал усердно занят наблюдением за сбором винограда.

Вечером 26 сентября отряд, состоявший из пятидесяти четырех солдат и телохранителей Франсуа и четырех воинов Филиппа, выстроился во дворе замка в полном вооружении, в кольчугах и шлемах, со знаменем Франсуа. Пастор совершил молебен, испросив у Бога благословение оружию гугенотов, а графиня сказала воинам горячую речь, увещевая их помнить, что они сражаются за право свободно молиться Богу.

Потом она нежно обняла сына и Филиппа, трубы скомандовали «на коней», и отряд выехал из ворот замка.

Молодые предводители вскоре сняли шлемы и отдали их своим слугам, ехавшим за ними.

– Кольчуга, может быть, окажется полезной в битве, – сказал Филипп, – но теперь без нее было бы лучше.

– Согласен, – ответил Франсуа. – И если бы нам нужно было биться только с дворянами, вооруженными мечами, я стал бы сражаться без кольчуги; но против копейщиков приходится защищаться ею. Впрочем, я не чувствую ее тяжести теперь, когда освободишься от шлема, который, правду сказать, весьма тяжел.

– Мне кажется, Франсуа, что кольчуга скоро должна выйти из употребления, потому что не защищает от пуль и ядер и только стесняет свободу движений, – сказал Филипп. – Ведь пока человек в кольчуге соберется нанести мне удар, я дважды успею поразить его…

Глава V. В походе

Отряд из предосторожности ехал только по ночам, днем останавливаясь на отдых где-нибудь в лесу и расставляя часовых, которые обязаны были задерживать всякого, кто вступит в лес.

– Расскажи мне, Франсуа, – сказал Филипп на привале, – о твоем кузене де Ла Ну, под начальством которого нам придется сражаться.

– Моему кузену еще только тридцать шесть лет, – начал с энтузиазмом Франсуа, – и нет человека благороднее его среди французских дворян. Как тебе известно, он принадлежит к бретонскому роду, одному из самых знаменитых в крае, и сродни Шатобрианам и Матиньонам. Уже мальчиком он прославился своими способностями в воинских упражнениях, хотя, как говорят, лениво учился и книг не любил. Когда он, согласно своему происхождению, попал ко двору Генриха II, им овладела страсть к чтению сочинений о войнах, и вскоре под начальством маршала Бриссона он принял участие в войне в Пьемонте. Он очень добр, и это сказалось, например, в следующем: мать его до такой степени увлеклась игрой в карты, проигрывая состояние сына, что король назначил над ней опеку; но сын, воротившись из Пьемонта, попросил у короля как милости, чтобы опека была снята с матери. Вскоре после этого она умерла, и де Ла Ну оставил двор и поселился в своих обширных владениях в Бретани. В это же время д’Андело, брат Колиньи, приехал к своей невесте в Бретань и привез с собой знаменитого проповедника Кормеля. Проповеди этого священника обратили де Ла Ну, которому было тогда двадцать семь лет, и многих других в протестантство, хотя Бретань – самая католическая провинция Франции. Нужно тебе сказать, что кузен был другом Гизов и в числе других дворян назначен был сопровождать Марию Стюарт в Шотландию. В сражении при Дре он очень помог адмиралу Колиньи вывести войско в порядке; но в то же время он горько оплакивал убийство Франсуа и Гиза, а последние четыре года принужден был оставаться в своих бретанских владениях. Он не сторонник войны, но, раз она началась, будет одним из главных предводителей, и я очень счастлив, что буду в отряде такого отважного, образованного дворянина.

После трех дней пути отряд переправился через Луару и, вступив в горную страну, сделал привал.

– Теперь нужно дать коням отдохнуть целые сутки, – сказал Франсуа Филиппу, – до Шатильон-сюр-Луана, вероятно, миль двадцать, не более; но горная дорога чрезвычайно утомительна, а мы и то сделали уже три больших переезда. Приехать на место на измученных конях неудобно, да и спешить некуда, мы и так поспеем раньше других отрядов, без которых адмирал и Конде не могут начать военных действий. Боюсь, что многим отрядам будет нелегко добраться до них, не вызвав тревоги; тогда двор узнает все и успеет из Мо уехать в Париж.

Молодые друзья не догадывались, что то, чего боялся Франсуа, уже совершилось. При дворе узнали, что в милях двадцати от Мо собираются гугеноты. Тотчас же было послано за отрядом швейцарцев, к счастью для двора находившимся недалеко, и по прибытии его двор немедленно направился в Париж. Конде, предвидевший это, захватил было брод через Марну; но бороться с незначительными силами против швейцарцев, вооруженных длинными копьями, было невозможно, и после небольшой схватки Конде вынужден было отступить.

Известия об этих событиях пришли в Шатильон как раз в то время, когда Франсуа и Филипп подъезжали к нему. Ворота замка были открыты, и на дворе возбужденно толпились дворяне-гугеноты.

– Вот мой кузен де Ла Ну! – воскликнул Франсуа, соскакивая с коня. – Какое счастье! Что бы мы стали делать, если бы не застали его здесь! – и он направился к изящному дворянину, разговаривавшему с другими.

– А, Франсуа, это ты? Прибыл благополучно? Господа, вот мой кузен Франсуа де Лаваль… Это твой отряд въезжает в ворота, Франсуа?… Да, да, узнаю ваше знамя. Честное слово, этот отряд вооружен лучше других… А кто этот молодой господин?

– Это мой кузен Филипп Флетчер, сын Люси, сестры моей матери. Я говорил тебе о нем. Он приехал сражаться за нашу веру.

– Весьма рад, что могу приветствовать вас, сэр, – сказал де Ла Ну. – Мы с вами родственники, я кузен Франсуа со стороны отца, а вы – со стороны матери. Прекрасно, что вы приехали помогать нам. Если бы ваша королева стала во главе протестантов, дело наше было бы выиграно.

– Правда ли, кузен, что двор успел бежать в Париж? – спросил Франсуа.

– К сожалению, Конде не располагал ни силами, ни временем, чтобы помешать этому, – ответил де Ла Ну. – Я сам, как ни спешил, только часа два тому назад прибыл сюда. Завтра утром мы все направляемся к принцу. Так как ваш отряд едет со мной, я распоряжусь, чтобы о нем позаботились… А! Капитан Монпес! Это вы командуете отрядом? Я так и думал, что графиня поручит вам начальство над ним. Очень рад… Надо расположить ваших людей вместе с моими. Не слишком ли устали ваши кони?

– К утру они успеют отдохнуть, граф.

– Прекрасно. Необходимо захватить для них достаточно корма, им предстоит снова тяжелый путь.

Де Ла Ну представил Франсуа и Филиппа многим своим друзьям, а затем отвел их к адмиралу. Когда они вошли к адмиралу, то застали там многочисленное общество и только что прибывшего курьера, который, преклонив колени, подал Колиньи письмо с каким-то важным известием. Адмирал поспешно прочитал письмо и отпустил курьера.

Вся внешность Колиньи невольно внушала уважение. То был человек с серьезным, несколько грустным и добрым лицом, высокого роста, с коротко остриженной бородой и усами. Одет он был во все черное, а на плечи был накинут камзол с высоким воротником и широкими висящими рукавами. На голове он носил низкую мягкую шляпу с узкими полями. Несмотря на то что он был один из лучших полководцев своего времени, он более чем кто-либо старался избежать междоусобной войны и страдал от сознания ее необходимости.

Он очень любезно принял Франсуа и его кузена.

– Весьма рад, – сказал он первому, – видеть здесь представителей де Лавалей. Ваш отец был моим другом и пал, сражаясь рядом со мной… Рад видеть представителя и другого древнего рода де Муленов, – обратился он к Филиппу. – Приятно, что, переселясь в Англию, он не перестает любить Францию.

Адмирал поклонился им, как бы отпуская их, и заговорил с графом де Ла Ну, а молодые люди направились в соседний зал, где находились накрытые столы, уставленные блюдами.

Рано утром на другой день де Ла Ну должен был выступить из замка с отрядом в двести человек, и Франсуа получил приказание быть готовым со своими людьми к пяти часам утра.

– Признаюсь, не люблю выступать до рассвета, – заметил Франсуа Филиппу. – Ничто так не портит расположение духа, как езда в темноте; при этом чувствуешь, что и спутники твои так же недовольны, как и ты.

– Да ведь в пять часов уже рассветает, – ответил Филипп. – К тому же завтра первый день нашей походной жизни.

Отряды гугенотов подходили между тем к замку один за другим до поздней ночи. В большом зале замка, при свете факелов, оживленно беседовали гугеноты; в девять часов к ним вышел адмирал с некоторыми дворянами, с которыми он совещался, а четверть часа спустя пастор совершил вечернюю молитву, после чего слуги разостлали вдоль стен солому, на которой все приезжие расположились спать.

В половине пятого утра уже раздались звуки рожка, запылали факелы, и вооруженные дворяне-гугеноты отряда де Ла Ну, подкрепив себя холодными блюдами, поданными в зале, шумной толпой выходили на двор, один за другим садились на коней и строились за воротами. Адмирал был тут же и наблюдал за порядком. По обычаю гугенотов, священник прочел молитву, и отряд с де Ла Ну во главе выступил в путь. Весь отряд состоял из тридцати дворян с их телохранителями и ста пятидесяти конных воинов.

Как только отряд выехал из замка, де Ла Ну вмешался в толпу друзей и всю дорогу весело шутил с ними. Через полтора часа быстрой езды отряд прибыл в Монтаржи. Тут вместо того, чтобы ехать прямо, как ожидало большинство, передовые воины круто свернули посреди города налево.

– Я готовлю вам сюрприз, господа, и за городом сообщу его вам, – сказал с улыбкой де Ла Ну.

Когда они выехали из города, де Ла Ну обратился к отряду:

– Господа! – сказал он. – Теперь я могу сообщить вам, какую великую честь оказал нам адмирал, возложив на нас одно из самых почетных дел. До сих пор оно хранилось в тайне, потому что в Шатильоне мог быть лазутчик Гизов… Нам поручено овладеть Орлеаном!

Это отважное предприятие вызвало крики изумления и сомнения со стороны всего отряда.

– Вам кажется слишком смелым такое дело для двухсот человек? – продолжал улыбаясь де Ла Ну. – Но у нас в городе есть друзья. Д’Андело находится с ними в сношениях последние десять дней. Мы, разумеется, должны ожидать сопротивления; но у меня нет и тени сомнения в успехе, раз мы нападем на город врасплох с таким числом испытанных храбрецов. Мне не нужно объяснять вам, как важен для нас Орлеан, открывающий нам дорогу на юг, и как ободряюще подействует взятие его на всех наших единоверцев. В пяти милях от города нас встретит де Грело и сообщит нам, что сделано там для облегчения входа нашего в город.

– Какое блестящее дело! – восхищался Франсуа.

– А как ты думаешь, – спросил Филипп, – будет ли Конде в состоянии предпринять что-нибудь против Парижа?

– Теперь едва ли. Что могут сделать какие-нибудь полторы тысячи конницы да столько же пехоты против Парижа, с его крепкими стенами и вооруженным населением, не говоря уже о шести тысячах швейцарцев, находящихся там!

В полдень отряд сделал привал. Пообедав и накормив лошадей, большинство воинов расположилось отдохнуть на траве, а остальные собрались в группы и завели оживленный разговор о предстоящем деле.

– Я был уверен, что мы скоро затеем какое-нибудь головоломное дело, – заметил капитан Монпес Франсуа и Филиппу, когда те подошли к нему. – Граф де Ла Ну не такой человек, чтобы дать траве расти у себя под ногами. Я довольно насмотрелся на него в последнем походе, и граф, ваш отец, был очень высокого мнения о его военных способностях. Но мы затеяли слишком трудное дело: Орлеан – большой город, и сколько бы ни было в нем наших друзей, взять его нелегко будет двумстам ратникам.

– Тем больше славы и чести для нас, – заметил весело Франсуа.

В четыре часа отряд снова пустился в путь и час спустя после того, как стемнело, вступил в деревушку, лежавшую милях в пяти к северу от Орлеана.

Тотчас расставили цепь часовых, с приказом не выпускать никого из деревни. Напуганным крестьянам объявили, что кто осмелится выйти из дому, будет убит. Коней привязали среди улицы к кольям, а солдаты разместились в овинах. Де Ла Ну со своими приближенными расположились около костра. В восемь часов двое передовых часовых привели всадника, – то был де Грело. Его встретили с восторгом.

– Ну, как дела в Орлеане? – спросил его де Ла Ну.

– Все готово, – ответил де Грело. – Завтра утром в семь часов отряд из двадцати пяти надежных людей соберется осторожно, поодиночке, у северных ворот, и в ту минуту, когда часовые начнут отворять ворота, они нападут на них. Вся стража состоит только из пятнадцати воинов, и, застигнутые врасплох, они не окажут стойкого сопротивления. Вы с вашим отрядом должны находиться, конечно, поблизости. Как только ворота будут захвачены, вам будет дан сигнал белым флагом, и вы беспрепятственно вступите в город. К вам тотчас присоединятся многие сторонники наши, которым сообщено, что они должны быть готовы во всякое время взяться за оружие и присоединиться к тем, кто явится для их освобождения. В городе находится также много католиков, расположенных к нам. Вообще наше предприятие имеет большие шансы на благополучный исход. Укрыться вам нужно в замке одного из наших друзей вблизи городских ворот; из верхних окон дома вам легко будет увидеть сигнал, и через три-четыре минуты вы можете быть в городе.

– Прекрасно! – сказал граф. – Успех почти обеспечен. Теперь, господа, нам нужно отдохнуть, а в четыре часа мы должны быть уже на конях.

В назначенный час де Грело ввел отряд в ворота замка, владелец которого уже ждал его. Дворяне были приглашены в дом, а солдатам вынесли завтрак во двор. В седьмом часу показались крестьяне, ехавшие к городским воротам, и отряд сел на коней, в то время как хозяин замка, стоя у окна, ожидал сигнала. Ровно в семь часов он крикнул:

– Ворота отворены!…Крестьяне бегут! А вот и белый флаг.

– Вперед! – крикнул де Ла Ну, и отряд во весь опор помчался к городу и ворвался в ворота.

– Рассыпьтесь по улицам и созывайте наших друзей на помощь! – скомандовал де Ла Ну.

Отряд тотчас разделился на четыре части и разъехался в разные стороны. Франсуа и Филипп со своими воинами составили отряд, возглавляемый самим де Ла Ну. В городе уже знали, в чем дело, и в нем поднялась тревога, а когда де Ла Ну со своими спутниками въехал на базарную площадь, навстречу показался отряд всадников неприятеля, по численности равный его отряду.

– За Бога и веру! – вскричал де Ла Ну, командуя атаку.

Неприятель, застигнутый врасплох и не имевший никакого представления о силах нападающих, смешался при бурном натиске гугенотов и обратился в бегство. Пехота, встретившая затем отряд де Ла Ну, оказала более стойкое сопротивление, но при виде других отрядов гугенотов, въезжавших со всех сторон на площадь, побросала оружие и сдалась. Горожане-католики с тревогой смотрели из окон на эту борьбу, но не осмеливались показаться на улице при виде вооруженных гугенотов, которые являлись со всех сторон и обращали в бегство прибывавшие войска католиков.

В течение часа сопротивление было сломлено. Гугеноты овладели Орлеаном, заняли все ворота и сторожевые пункты и разослали патрули по городу. Граф тотчас издал прокламацию, призыв граждан к миру и гарантируя всем личную свободу и защиту имущества, и многие, до того скрывавшие свое сочувствие новой вере, открыто стали на сторону гугенотов. Управление городом было поручено совету из именитых горожан, как католиков, так и гугенотов, а гугеноты, способные носить оружие, обязаны были составить отряды для охраны города, выбрав из своей среды офицеров. Де Ла Ну принял строгие меры для охраны католиков и их храмов, а затем отправил большую часть своего отряда к принцу Конде, оставив в городе только Франсуа и Филиппа с их солдатами и свой собственный отряд в сорок человек.

Глава VI. Битва при Сен-Дени

При взятии Орлеана Франсуа де Лаваль и Филипп сражались рядом с де Ла Ну; но затем, поместившись в доме одного гугенота, они почти не видели графа, занятого распоряжениями по городу. На третий день за ними явился посланный от него.

– Можете ли вы снова выступить в поход? – спросил их де Ла Ну.

– В любую минуту! – ответил Франсуа. – Мы идем к Парижу, осмелюсь спросить?

– Нет, мы едем за подкреплениями – у нас слишком мало людей, – а отчасти и с целью ободрить наших приверженцев. Кроме своих людей я беру с собой еще сотню человек. Нам придется иногда разделяться на маленькие отряды, с тем чтобы внезапно появляться там, где нас менее всего ожидают. На юге гугенотов много, и они могут сами постоять за себя, а потому мы сначала направимся в Бретань. Там я соберу еще человек пятьдесят, и тогда мы кружным путем пройдем к Парижу, где в нас сильно нуждается принц, силы которого весьма невелики.

При этом граф де Ла Ну похвалил Филиппа за его искусство владеть оружием и, узнав, что он моложе Франсуа на два года, сказал ему:

– Вы будете со временем отличным воином, молодой человек. Я видел, как вы в схватке отразили удар одного офицера и сбросили его с коня, ударив его наотмашь мечом… Будьте готовы к шести часам утра выступить в путь с вашим отрядом. Соберитесь на базарной площади. Вас выпустят через западные ворота.

Друзья наши молча откланялись и пошли домой, где их ожидал уже Пьер. Филипп был очень доволен своим новым слугой. Пьер вел себя осмотрительно и спокойно и при случае умел придать себе строгий вид. Оружие он держал всегда в порядке и за столом прислуживал так, как будто ничего другого за всю свою жизнь не делал. Узнав о предстоящем выступлении, он сказал Филиппу:

– Слава Богу! Не люблю я городов; в них только и знаешь, что чистишь оружие да прислуживаешь за столом…

– Не радуйся раньше времени, – заметил ему Филипп, – нам предстоит далекий путь, и мы, вероятно, не часто будем ночевать под кровлей.

– Тем лучше, сударь. Только бы нам не пришлось ночевать в поле в морозы.

В шесть часов утра отряд выступил в поход и направился к западу, чтобы не встретиться на пути с сильными отрядами католиков. Проезжая по западным провинциям Франции, отряд всюду воодушевлял и ободрял гугенотов. В Бретани де Ла Ну успел собрать в помощь к своему отряду пятьдесят человек, и кроме того по пути к нему присоединилось несколько дворян с вооруженными людьми. На пути были взяты два-три города, где гугеноты подвергались преследованиям, причем зачинщики смут были повешены, а с городских властей взысканы контрибуции, под угрозой, в случае неуплаты их, истребления городов огнем. В других городах и местностях де Ла Ну издавал прокламации, воспрещающие всякие насилия над гугенотами под страхом тяжких наказаний.

Франсуа и Филипп принимали самое деятельное участие во всех делах экспедиции. Их крепкие кони позволяли им каждый день быть в седле, тогда как половина их отряда вынуждена была время от времени отдыхать. Их часто посылали с небольшим отрядом в сторону от прямого пути: то с поручениями к друзьям, то для освобождения гугенотов из городских тюрем и для наказания или привода вожаков гонений в лагерь де Ла Ну. В этих случаях они делали привалы чаще под открытым небом, чем в городках и селениях, – граф находил, что так безопаснее и их труднее застать врасплох. А по возвращении из подобных экспедиций они всегда находили готовый обед, вкусно приготовленный Пьером.

Вообще Пьер оказался незаменимым слугой. Всегда веселый, он во время похода часто потешал отряд своими шутками, а в заботах о своем господине не знал устали: устраивал ему удивительные постели из зеленых сучьев и изобретал вкусные блюда из самых скудных припасов.

– Честное слово! – сказал однажды полушутя граф Филиппу. – Ваш слуга – неоценимый малый; самому Конде прислуживают не лучше. Как хотите, а я возьму его от вас и сделаю главным провиантмейстером.

Третьего ноября, месяц спустя после взятия Орлеана, де Ла Ну и его отряд, выросший до трехсот человек, присоединились к принцу Конде у Сен-Дени, близ Парижа.

Граф сильно разочаровался при виде незначительных сил принца: до его прихода у Конде было всего две тысячи конницы да столько же пехоты, при том в большинстве плохо вооруженных. У коннетабля Монморанси в стенах Парижа было значительно больше войска, и гугеноты удивлялись, что он тем не менее не решался вступить в бой. Оказалось, что он ждал графа Аремберга с 1700 всадниками, посланных ему на помощь из Нидерландов герцогом Альбой, что сделало бы силы противников еще более неравномерными.

Девятого ноября были получены известия, что Аремберг приближается, и д’Андело с пятью сотнями всадников и восемью сотнями лучших стрелков выступил ему навстречу, чтобы помешать ему пройти к Парижу. Узнав об этом, коннетабль на следующее утро вышел из Парижа и напал на ослабленные силы гугенотов. В европейских войнах редко сходились столь неравные силы: против тысячи пятисот всадников и тысячи двухсот пеших солдат Конде коннетабль вывел в поле шестнадцать тысяч пехоты, в числе которых находилось шесть тысяч швейцарцев и три тысячи конницы при восемнадцати пушках, которых у Конде не было вовсе.

При виде войска, выходившего из ворот Парижа, гугеноты построились в боевой порядок, распределившись на три части. Де Ла Ну со своим отрядом составил центр, которым командовал лично принц Конде; правым крылом командовал Колиньи, а левым – Ларошфуко, Жанлис и другие.

– Ну, врагов чуть ли не по десять на каждого из нас, – сказал Франсуа Филиппу. – Едва ли Конде и адмирал решатся вступить в бой; я думаю, что нам впору только отступить в порядке. В таком случае неприятель не сможет воспользоваться пехотой, а кавалерия его не настолько превосходит числом нашу, чтобы мы не могли напасть на нее, когда она удалится от пехоты.

Предположения Франсуа, однако, не оправдались. Одушевленные речами своих предводителей, гугеноты вышли из ворот Сен-Дени и бросились в битву. Колиньи первый начал сражение, мужественно напав на левое крыло неприятеля. Пятьсот всадников Конде без колебаний ударили на большую массу пехоты католиков, находившихся против них. К счастью, в этой пехоте были парижане, а не швейцарцы, и они, не выдержав стремительного натиска гугенотов, побросали оружие и обратились в бегство к воротам Парижа.

За пехотой стоял с тысячей всадников коннетабль; но прежде чем этот отряд мог двинуться с места, гугеноты уже напали на него, и началась отчаянная рукопашная схватка. Старый коннетабль находился среди своей конницы. Шотландский дворянин из свиты Конде, Роберт Стюарт, проложил себе дорогу к нему и потребовал, чтобы он сдался. Коннетабль ответил на это ударом меча, едва не выбившим Стюарта из седла, а мгновение спустя пал, пораженный пистолетной пулей. Был ли выстрел сделан Стюартом или кем другим, осталось неизвестным.

Оправившись от первого удара, католики, имевшие численный перевес на своей стороне, напали на гугенотов. Под принцем Конде конь был убит пулей из мушкета и придавил его собой; принц был спасен только благодаря отваге де Ла Ну, который с Франсуа, Филиппом и еще несколькими дворянами бросился вперед и оттеснил от него неприятеля. Центр, а также левое крыло гугенотов, сильно пострадавшие от ружейного и артиллерийского огня, вынуждены были отступить к Сен-Дени, и только правое крыло, предводимое адмиралом Колиньи, удержалось против неприятеля. Бегство большей части парижской пехоты и расстройство, внесенное в кавалерию католиков стремительными нападениями гугенотов, не позволили, однако, маршалу Монморанси, сыну коннетабля, воспользоваться численным превосходством своих войск; и в то время, как гугеноты отступили к Сен-Дени, католики отошли к Парижу, куда уже был увезен раненый коннетабль. Обе стороны потеряли до четырехсот человек, и победа осталась нерешенной. Потери были более чувствительны для гугенотов, у которых большая часть убитых были знатные дворяне. Недешево обошлось сражение и католикам, потерявшим коннетабля, умершего на другой день, замечательного государственного деятеля, умевшего противодействовать честолюбию Гизов…

Несогласия при дворе, вызванные смертью коннетабля, снова позволили принцу Конде, успевшему соединиться с д’Андело, спокойно отступить; но еще прежде он успел прогнать за стены Парижа высланный католиками сильный отряд и сжечь несколько мельниц почти под самыми стенами города.

Вечером, после битвы, де Ла Ну представил своего кузена и Филиппа принцу с лестными отзывами о храбрости, выказанной ими в сражении, и Конде сердечно благодарил их за участие, которое они приняли в спасении его из рук католиков. При этом граф несколько пожурил Франсуа за излишнюю горячность.

– Недостаточно быть храбрым, – говорил он, – нужно быть и осторожным. Ты несколько раз безрассудно бросался навстречу смерти. Как глава древнего рода, ты не имеешь права рисковать так своей жизнью. Твой кузен был благоразумнее, он сражался с хладнокровием испытанного воина.

Перед отступлением гугенотов от Сен-Дени граф де Ла Ну опять позвал к себе молодых людей.

– Мы завтра утром отступаем, – сказал он им. – Здесь мы сделали больше, чем можно было ожидать от столь слабых сил: десять недель мы держали в осаде Париж и удержались против вдесятеро сильнейшей армии, предводимой коннетаблем Франции. Теперь мы направимся на восток, чтобы соединиться с герцогом Казимиром, который ведет к нам на помощь шесть тысяч конницы и три тысячи пехоты с четырьмя пушками. Известие, что мы отступили от Парижа, может привести в уныние наших друзей, и адмирал решил послать известного вам кавалера д’Арбле на юг Франции с полномочиями и поручениями. Я назначаю вас сопровождать его. У него будет свита в восемь человек, да каждый из вас возьмет по четыре ратника; таким образом составится отряд, достаточный, чтобы вы чувствовали себя в безопасности, что делается для вашей же пользы, Франсуа. Приближается зима; поход наш будет труден, и многим из нас, я уверен, суждено пасть жертвой холода и лишений. Я не желаю, чтобы вы, непривычные к таким походам, окончили жизнь таким образом. Если бы нам предстояли битвы, я оставил бы вас при себе. Заметьте, что поручение д’Арбле связано с большими опасностями и требует много энергии и мужества, обнаружить которые вам представится гораздо более случаев с ним, чем в нашем походе.

Хотя друзья наши предпочли бы остаться в армии, но повиновались графу и выразили свое согласие сопутствовать д’Арбле, которого знали и любили. Де Ла Ну тотчас же свел их к д’Арбле в палатку.

– Мой кузен и его родственник охотно поедут с вами и поступят под ваше начальство, д’Арбле. Горячо рекомендую их вам. Хотя они и молоды, но могу поручиться, что они умеют постоять за себя; вы можете на них вполне рассчитывать. При них будет по четыре воина, так что вы в состоянии будете ехать без особенных опасений.

– Очень рад таким спутникам, – любезно ответил д’Арбле. – Надеюсь, что мы не будем скучать.

На следующее утро отряд уже выступил, направившись к югу. Избегая мест, занятых католиками, маленький отряд посетил несколько замков, принадлежащих гугенотам, которым д’Арбле по поручению адмирала сообщил о необходимости собрать такие силы, которые отвлекли бы часть королевских войск на юг и тем облегчили бы поход адмирала на восток.

После короткой остановки в Наварре и совещаний с несколькими главными вождями этого маленького королевства д’Арбле с нашими друзьями направился к востоку. Они вступили в местность, где религиозные раздоры были чрезвычайно жестоки и где было немало людей, сочувствовавших гугенотам, но не решавшихся обнаружить этого из боязни подвергнуться преследованиям. Д’Арбле было поручено войти в сношения с этими людьми. Исполнение этого поручения требовало особой осторожности; они поэтому сходились для совещаний по ночам, причем оставляли воинов всегда позади, милях в двух от себя. Филипп и Франсуа нередко сопровождали д’Арбле в таких случаях.

Д’Арбле находил повсюду горячих сторонников гугенотов, готовых вступить в борьбу за веру, но опасавшихся за судьбу своих семей.

«Пришлите войско, которое было бы в состоянии осадить и взять Тулузу, и каждый из нас выставит в поле возможно больше людей, готовых отдать за наше общее дело последнюю каплю крови и последнее достояние. А пока такого войска не будет, мы вынуждены молчать, иначе всем нам грозит опасность очутиться в тюрьме. Скажите адмиралу, что наши сердца и молитвы с ним и что мы ничего лучшего не желаем, как сражаться под его знаменем; но пока нет надежды, что Тулуза будет взята, мы ничего предпринять не можем».

Таковы были речи, которые приходилось выслушивать в каждом замке и на каждой ферме. Но зато многие гугеноты давали деньги и ценные вещи для уплаты немецким наемникам, подходившим к адмиралу. В этой стране дворяне не были так разорены, как в других местах, где шла открытая борьба, и потому д’Арбле собрал тут значительные суммы.

Глава VII. Освобождение

Д’Арбле и оба его спутника были приглашены дней на десять посетить гугенотов в четырех-пяти милях от Тулузы. В то же время они узнали, что местным властям стало известно об их сношениях с гугенотами. И вот однажды на привале, сделанном, по обыкновению, в лесу, часовой прибежал с известием, что человек сорок или пятьдесят всадников приближаются из города. Весь отряд по команде тотчас сел на лошадей. Отступать было невозможно: лес был небольшой, а кругом – открытая местность, и д’Арбле решил ждать наготове. Между тем городские всадники, приблизившись к лесу, остановились.

– Какой-нибудь шпион выследил нас, – заметил д’Арбле, – но выследить дичь и поймать ее – две вещи разные. Посмотрим, что сделают эти господа. Не сомневаюсь, что им хорошо известно, сколько нас, но если они разделятся, мы дадим им хороший урок.

Католики, очевидно, намеревались разделиться на два отряда. Офицер с половиной всадников направился в обход к другой стороне леса, чтобы отрезать гугенотам путь к отступлению. В каждом отряде наши друзья насчитали по двадцать пять человек.

– Шансы почти равные, – сказал смеясь д’Арбле. – Это не то, что было под Парижем, где приходилось десять на одного. Считая наших слуг, нас двадцать два человека. Пусть только те отъедут подальше, тогда мы поговорим с этими.

По его приказанию маленький отряд придвинулся к лесной опушке, а минуты две спустя д’Арбле скомандовал:

– Вперед! За правого Бог!

Когда отряд тесным строем выехал из леса, в отряде католиков, беспечно стоявших шагах в пятидесяти от опушки, раздались крики ужаса; они, очевидно, не ожидали нападения, намереваясь захватить гугенотов врасплох. Не успели они тронуться с места, как гугеноты уже напали на них. Схватка длилась не долее минуты; половина католиков осталась на месте, остальные бросились в бегство. Из гугенотов пал только один человек.

Д’Арбле не допустил преследовать бежавших.

– Сделана только половина дела, – сказал он, – нам еще нужно справиться с другим отрядом.

На полпути среди леса гугеноты встретили другой отряд католиков, спешивших на выстрелы и уверенных, что гугеноты уже разбиты. Увидев их, однако, наступающими, католики, ободряемые офицером, храбро выдержали натиск. В лесу началась ожесточенная борьба, сражались между деревьями в одиночку, человек с человеком. Но гугеноты были все испытанные воины, католики же умели убивать только безоружных да женщин, и победа, видимо, клонилась в пользу первых. Филипп, сражавшийся вместе с Франсуа рядом с д’Арбле, закончил битву, поразив неприятельского офицера, после чего католики, лишенные предводителя, обратились в бегство, преследуемые гугенотами.

– Мы дали им хороший урок! – сказал д’Арбле нашим друзьям. – Вам, господин Флетчер, мы обязаны быстрым успехом. Не убей вы их офицера, мы не отделались бы от них так скоро.

– Мне жаль его, – ответил Филипп. – Это был, кажется, мужественный дворянин и немногим старше меня.

– Что делать! Он сам виноват в своей судьбе, – возразил д’Арбле. – Нам предстоит теперь кружным путем проехать в Мерлинкур, по ту сторону города, к некоторым из наших друзей, – продолжал д’Арбле, – а затем нужно будет выбираться из этих мест. После такой схватки оставаться здесь нам небезопасно. На будущее время нам следует брать с собой на всякий случай отряд посильнее: а то, чего доброго, нас могут как крыс поймать в ловушку.

Сделав крюк миль в двадцать, отряд в тот же вечер подъезжал к Мерлинкуру и, по обыкновению, сделал привал в лесу. Ночью д’Арбле и Франсуа уехали в сопровождении пяти ратников, которые через час вернулись. Д’Арбле и Франсуа остались ночевать в замке, и за ними должны были на другой день приехать те же пять воинов. По распоряжению д’Арбле, Филипп на день отошел миль на восемь дальше от Тулузы, с тем чтобы к ночи вернуться опять к Мерлинкуру, и остановился в густой заросли на возвышенности.

В полдень один из часовых донес Филиппу, что на равнине показался отряд всадников, человек в двести. Легко было предположить, что он выехал с целью захватить гугенотов.

– Я желал бы, чтобы д’Арбле и граф де Лаваль были с нами, – сказал Филипп. – Конечно, они сумеют устроиться, но предатели везде найдутся.

Весь день он провел в беспокойстве, и как только стемнело, отряд передвинулся на прежнее место к Мерлинкуру. Пять человек тотчас же отправились в замок.

Через некоторое время послышался выстрел.

– На коней! – скомандовал Филипп в беспокойстве. – Должно быть, товарищи наши попали в засаду. Вперед, к опушке, и будьте наготове!

Прошло четверть часа в тяжком ожидании, но ничто кругом не нарушало вечерней тишины.

– Не сходить ли мне в селение узнать, что там случилось? – спросил Пьер. – Я сниму шлем и кольчугу, потому что в железных горшках спасаться бегством неудобно.

Филипп согласился. Пьер поспешно снял вооружение и скрылся. Полчаса спустя он вернулся запыхавшись.

– Дурные вести, сударь, – сказал он, – д’Арбле, господин Франсуа и владелец замка с женой схвачены и отведены в Тулузу сегодня ранним утром. Один из слуг замка оказался шпионом, подосланным из Тулузы, чтобы наблюдать за действиями владельца замка, и как только в замок прибыл господин д’Арбле, он незаметно вышел и послал вестника в Тулузу. Замок скоро был окружен, и всех схватили, раньше чем они успели подумать о сопротивлении. Замеченный нами отряд всадников весь день искал нас и с наступлением ночи вернулся в Мерлинкур, уверенный, что мы придем туда за нашим начальником. На пятерых воинов, посланных вами туда, напали неожиданно, и они все убиты после жестокой борьбы, а затем отряд католиков зарядил ружья и устроил засаду, уверенный, что за теми пятью последуют и остальные.

– Тебя не заметили, Пьер?

– Нет, в деревне было столько народу, что один лишний человек не мог возбудить внимания.

– В таком случае мы спокойно можем остаться здесь еще с полчаса, – сказал Филипп.

Филипп объявил о случившемся всему отряду и приказал им сойти с коней и отдохнуть, пока он придумает что-нибудь.

– Трудное положение, – сказал он Пьеру, отойдя с ним в сторону. – Судьба моего кузена и д’Арбле известна: их сожгут или повесят как еретиков. Нужно подумать, как выручить их вместе с владельцем замка.

Пьер заметил, что их осталось всего двенадцать человек, из которых четверо ранены, и что с такими силами ничего нельзя предпринять.

– Вот что, – сказал после долгого раздумья Филипп, – многие из советников и членов парламента живут, вероятно, вне городских стен, на своих виллах, и если мы дюжину их захватим и пригрозим повесить или расстрелять, то нам, может быть, и удастся выручить друзей.

– Чудесная мысль, сударь! – воскликнул в восторге Пьер.

– В таком случае не будем терять времени.

Отряд немедленно сел на коней и направился к Тулузе. Богатый и густо населенный город был окружен прекрасными виллами и замками высокопоставленных лиц и богатых горожан. Филипп и Пьер с двумя воинами вошли в первый же дом в предместье, оказавшийся домом огородника. Хозяин уже спал. Его разбудили, и он в страхе вышел, думая, что у него в доме разбойники.

– Тебе не причинят никакого зла, если ты исполнишь наши приказания, – сказал ему Филипп, – в противном случае мы с тобой церемониться не будем. Я уверен, что тебе известны дома знатных лиц города, живущих на своих виллах.

– Конечно, господин. Тут живут председатель парламента, три или четыре главных советника, королевский судья и другие.

– Прекрасно! Ты проведешь нас к ним. Никто не узнает, что ты указал нам дорогу. Если же ты вздумаешь бежать или поднимешь шум, то немедленно будешь убит, а если угодишь нам, получишь пару крон.

– Я готов исполнить ваши приказания, – сказал огородник, которому не оставалось никакого выбора. – Да мне не за что и любить этих господ – они очень немилостивы к нам.

Запасшись веревками у того же огородника, маленький отряд отправился к дому председателя. Пьеру было поручено наблюдать с пистолетом в руке за огородником и покончить с ним, если он вздумает бежать.

– Когда мы будем входить в дом, – приказал Филипп своим воинам, – вы оставайтесь снаружи с Пьером и смотрите за первыми четырьмя пленниками, которых мы приведем. Наденете на них петли и затяните их настолько, чтобы они чувствовали себя в вашей власти, а другие концы веревок прикрепите к седлам и предупредите их, что в случае надобности вы пустите лошадей вскачь. Эта угроза заставит их быть спокойными.

Через четверть часа отряд подошел к воротам большой красивой виллы. Филипп приказал двум воинам смотреть за лошадьми, двоих он поставил у бокового входа, двоих – у главного, с приказанием не выпускать никого, потом открыл кинжалом ставень одного из окон и в сопровождении остальных шести солдат проник в дом. Спавшие в зале на полу слуги вскочили с криком при виде вооруженных людей.

– Молчать! – сурово приказал Филипп. – Роже и Жюль, возьмите их за шиворот. Вот так. Теперь приставьте пистолеты к их головам. Ну, молодцы, ведите нас в комнату вашего господина. Эсташ, зажги факел и посвети нам, Генрих, иди и ты с нами, а другие пусть стерегут остальных слуг. Заставьте их сесть. Если кто-нибудь тронется с места, пристрелите его.

В это время послышался сверху гневный повелительный голос.

– Что там за шум?… Погодите, я разделаюсь с вами утром!

Филипп громко рассмеялся. Вслед за тем какой-то человек в широком халате быстро спустился в залу.

– Что это значит, негодяи? – крикнул он, но тотчас остановился в изумлении.

– Если вы сделаете еще шаг, – сказал ему Филипп, направляя на него пистолет, – то умрете!

– Вы с ума сошли! – проговорил президент. – Знаете ли вы, с кем говорите?!

– Знаю, милостивый государь: вы председатель парламента Тулузы, а я офицер-гугенот, и вы мой пленник. Я мог бы поджечь все ваши виллы и перерезать вас всех, но мы, гугеноты, не убиваем во имя Божие и такие дела предоставляем вам. Возьми этого человека, Эсташ, и стереги его. Если он окажет малейшее сопротивление, всади ему кинжал в грудь.

– Дайте мне время хоть одеться, – просил председатель.

– Ни одной минуты, – возразил Филипп. – Ночь теплая, вам и так будет хорошо. Вы же, – продолжал он, обращаясь к слугам, – можете остаться здесь до утра, но если кто-нибудь из вас посмеет выйти из дома, то будет без пощады убит. Уверьте вашу госпожу, что, по всей вероятности, супруг ее завтра раньше полудня вернется жив и здоров. Принесите плащ вашему господину, он, кажется, боится ночного воздуха.

К утру в руках Филиппа находилось уже десять пленников! Отряд отъехал подальше от города и остановился под купой деревьев.

Пленников пригласили сесть. Филипп заметил, что многие из них были уже пожилые люди, и приказал снять с них петли.

– Очень сожалею, господа, – сказал он им, – что принужден обращаться с вами так невежливо. Хорошо, однако, что вы хоть в слабой степени испытали обращение, которое сами применяете к гугенотам. Благодарите судьбу, что вы в руках человека, который не имеет друзей среди убитых вами в тюрьмах Тулузы, иначе вы были бы без пощады повешены в возмездие за ваши злодеяния. Вы взяты мной в качестве заложников: мои друзья, граф де Лаваль и господин д’Арбле, а также оказавший им гостеприимство де Мерувиль и его супруга вчера захвачены вами и отведены в Тулузу. Вы, милостивый государь, – продолжал он, обращаясь к одному из пленников, – по-видимому, старший из всех. С рассветом вас освободят, и вы доставите вашим товарищам в городе весть о том, что вот эти девять человек находятся в плену у меня. Вы объявите, что, если какой-либо отряд приблизится сюда с какой-либо стороны, эти девять человек будут тотчас повешены на этих сучьях. Скажите, что я держу их, как заложников за тех четырех пленников, и что я требую, чтобы те четыре пленника были высланы сюда с их конями и оружием в сопровождении двух невооруженных людей. Эти господа подпишут распоряжение об освобождении названных пленников и дадут письменно торжественное обещание, что господину де Мерувилю с супругой, если они вернутся в свой замок, не будет сделано никакого притеснения. Позволю себе прибавить, что если это обещание будет когда-либо нарушено, я сочту своей обязанностью вернуться сюда и повесить подписавших его на их собственных дверных косяках, а затем дотла выжгу их замки и виллы.

Утром советника посадили на коня и в сопровождении двух воинов доставили к ближайшим воротам города. Филипп объявил, что если к десяти часам его друзья не будут возвращены, то председатель и его советники будут повешены.

Время тянулось медленно. Пленники с беспокойством прохаживались взад и вперед и с нетерпением посматривали все время на дорогу, которая вела к городу; другие молча сидели в мрачном унынии. Воины, напротив, находились в веселом настроении и как бы гордились тем, что участвуют в таком необычайном приключении.

Ровно в девять часов вдали показалась группа всадников. Филипп с нетерпением выехал к ней навстречу и вскоре очутился рядом с Франсуа и д’Арбле.

– Что за чудо! – воскликнул д’Арбле после первых приветствий. – Мы ровно ничего не понимаем. Нас держали в отдельных темницах, и будущее представлялось нам в самом черном цвете. Вдруг входит офицер и два солдата с нашими кольчугами и оружием, нам велят одеться и выводят на тюремный двор, а там уже стоят наши оседланные кони. Потом вот этот угрюмый господин заявляет нам: «Садитесь, господа, я проведу вас к вашим друзьям», и вот мы с вами, вместо того чтобы находиться перед судом. По пути мы все время терялись во всевозможных догадках.

– Сейчас вам все будет ясно, – сказал им Филипп.

Солдаты встретили с восторгом освобожденных начальников, а они с изумлением смотрели на странные фигуры девяти полуодетых людей под стражей солдат. Узнав их, де Мерувиль вскрикнул от изумления.

– Господин де Мерувиль, – сказал Филипп, – я полагаю, что вы знаете этих господ. Но вы, господин д’Арбле и Франсуа, не имеете этого счастья, и потому позвольте представить вам этих высокоуважаемых господ: председатель парламента Тулузы, королевский судья, господа советники парламента, с которыми, к сожалению, я принужден был обойтись не совсем любезно. Господин де Мерувиль, вот торжественное обещание, подписанное этими десятью господами, в котором они заявляют, что вам и вашей супруге будет предоставлено жить в замке без малейших покушений на вашу свободу. Я думаю, что вы без опасения можете вернуться к себе. Теперь, господа, – продолжал Филипп, обращаясь к своим пленным, – вы можете удалиться отсюда. Надеюсь, урок, который мы можем в случае надобности повторить, ослабит ваше усердие в преследовании гугенотов.

Председатель и его товарищи молча удалились. Солдаты засмеялись было им вслед, но Филипп знаком остановил их.

– Не следует глумиться над ними, – заметил он, – они уже и так достаточно унижены.

Узнав все подробности, д’Арбле смеясь заметил Филиппу:

– Ну, сэр Флетчер, плохо вам придется, если вы попадетесь в руки этим почтенным людям. Я не боюсь смерти на поле битвы, но признаюсь, что ужас охватывает меня при мысли, что меня могли бы пытать и сжечь!

Франсуа и д’Арбле заметили отсутствие пяти солдат в отряде и очень пожалели, узнав их печальную судьбу.

– Де Мерувиль, – обратился д’Арбле к владельцу замка, – вы должны теперь же решить, поедете ли вы с нами или положитесь на обещание этих господ. И вам нужно торопиться, иначе можете быть уверены: за нами помчатся с полдюжины эскадронов, как только президент и его друзья доберутся до города, а если нас захватят вторично, наше положение будет незавидное.

Де Мерувиль обратился к Филиппу:

– Как вы думаете, сэр Флетчер, исполнят ли эти господа свое обещание? Если нет, мы должны бежать. Но мы в таком возрасте, когда трудно начинать новую жизнь; имущество наше будет, без сомнения, конфисковано, а без денег нам худо придется на чужбине.

– Я думаю, что ввиду моих угроз жестоко отомстить им они не рискнут нарушить данное обещание. Но если вы хотите принять мой совет, вам следует продать ваше имение, как только найдется подходящий покупатель, и переселиться в Ла-Рошель или даже в Англию. Несомненно, вас будут глубоко ненавидеть здесь.

Пять минут спустя отряд отправился в путь, а де Мерувиль с женой вернулись домой. Д’Арбле решил направиться в Ла-Рошель.

– Только там мы будем чувствовать себя в безопасности, – говорил он. – Председателя парламента, королевских судей и вообще высокопоставленных лиц нельзя безнаказанно стаскивать ночью с постели. К счастью, все они не скоро доберутся до города – им еще нужно переодеться, чтобы не показаться в таком жалком виде там, где они привыкли властвовать, а мы тем временем успеем уйти далеко. Мы много сделали и собрали большие суммы, и нам лучше не рисковать результатами наших трудов и нашей жизнью.

Отряд ехал быстро, останавливаясь только для того, чтобы дать отдохнуть коням, и приехал в Ла-Рошель, не встретив на пути ни одного неприятельского отряда.

Тем временем на театре военных действий происходили очень важные события. Армия Конде и адмирала вступила в Лотарингию и, избежав столкновения с преграждавшими ей путь королевскими войсками, благополучно соединилась с немецким отрядом герцога Казимира, второго сына пфальцграфа. Правда, немцы отказывались идти дальше, пока им не будет выдана условленная плата, но адмирал, войсковая казна которого была пуста, попросил помощи у своих офицеров и солдат, и те охотно отдали ему все, что имели, чтобы удовлетворить немцев.

Соединенная армия направилась на запад, с намерением дать снова католикам битву под стенами Парижа. Но у нее не было ни артиллерии, ни припасов, и адмиралу приходилось брать контрибуцию с попутных католических городов и селений, причем солдат невозможно было удержать от грабежа. В Орлеане силы адмирала возросли.

Между тем двор, вступавший всегда в переговоры, как только гугеноты усиливались, и прекращавший их, когда сила была на его стороне, теперь искал примирения. И когда армия Конде подошла к Шартру и осадила его, католики прислали такие выгодные предложения, что несколько дворян-гугенотов были отправлены в Лонжюмо для переговоров с королевскими комиссарами.

Однако переговоры затянулись. Адмирал и Конде сознавали, что договоры мало приносят пользы и что их тотчас же нарушают. Но само войско гугенотов желало мира. Бремя войны ложилось главным образом на дворян, а они были разорены; их люди не получали жалованья, и земли их не обрабатывались за недостатком рабочих рук. Уже и теперь под Шартром многие без разрешения удалились из армии, и силы гугенотов быстро уменьшались. Принц и адмирал вынуждены были согласиться на мир, и договор, предоставлявший гугенотам те же права, как и в предыдущих подобных соглашениях, был подписан.

Глава VIII. Третья гугенотская война

Гугеноты скоро почувствовали, как непрочен был договор, заключенный ими с Екатериной Медичи и непостоянным королем. Едва вспомогательные немецкие войска выступили из Франции, как договор уже был отменен. В католических церквях начали проповедовать, что договор в Лонжюмо – нечестивое дело, что с гугенотами мира быть не может, и во многих местах повторилась резня беззащитных протестантов – в шесть месяцев их было убито до десяти тысяч человек. Губернаторы отказывались исполнять постановления договора, а король объявил, что они не распространяются на владения его матери и принцев. К гугенотам опять отправили на постой буйных солдат, и их положение становилось хуже, чем было до войны.

– Принц Конде и адмирал были не в своем уме, – говорила возмущенная графиня де Лаваль вернувшимся домой Франсуа и Филиппу, – что позволили себя одурачить. Лучше было совсем не поднимать оружия.

Филипп, собравшийся было ехать домой, решил остаться во Франции, так как было очевидно, что война разгорится снова после жатвы и сбора винограда. Крепость Ла-Рошель отказалась открыть ворота королевским войскам, и во всей стране, прилегающей к этой крепости, гугеноты были многочисленны и сильны. Поэтому собственно в Лавале лето прошло спокойно; но вести о преследованиях гугенотов, приходившие с разных концов Франции, наполняли ужасом и негодованием сердца обитателей замка.

Неистовства, происходившие в Париже, были так велики, что Конде, бывший там, счел лучшим удалиться в Нуайе, небольшой городок в Бургундии. В этот же край, в замок своего брата д’Андело, лежавший в нескольких милях от Нуайе, переселился из Шатильона и адмирал Колиньи, потерявший незадолго перед тем свою мужественную супругу, умершую от болезни, которой она заразилась, ухаживая за ранеными в Орлеане. Сам владелец замка, д’Андело, удалился в Англию, написав Екатерине Медичи протест против нарушения договора и преследований одной части населения, принесших столько бедствий Франции.

Канцлер л’Опиталь и Монморанси пытались было помешать жестокостям, направленным на гугенотов; но в королевском совете заседали сильные противники, и среди них властолюбивый кардинал Лотарингский. Л’Опиталь в отчаянии вышел из совета.

В начале августа 1568 года король разослал приказ взять со всех гугенотов присягу в том, что они никогда не возьмутся за оружие, иначе как по приказанию короля. Гугеноты единодушно отказались присягнуть. Между тем, после выхода канцлера из королевского совета, партия кардинала Лотарингского не встречала уже никакого противодействия. Было решено захватить всех вождей гугенотов, проживающих в своих поместьях. Арестовать Конде и адмирала было поручено Гаспару де Таванну, в распоряжение которого с этою целью было дано по четырнадцать рот пехоты и кавалерии, которые тайно направились в Нуайе.

Конде предупредили. К нему присоединился и адмирал Колиньи с семьей. Несколько соседних дворян с их людьми составили конвой в полтораста человек. Но бегство было невозможно; их сторожили на всех дорогах солдаты Таванна. Враги предполагали, что Конде и адмирал будут искать спасения в Германии, и сторожили эти пути особенно бдительно. Этим решили воспользоваться вожди гугенотов, направившись в противоположную сторону. Перед отъездом Колиньи послал королю красноречивый протест, указывая на кардинала Лотарингского как на главную причину бедствий Франции.

23 августа Колиньи и Конде выехали со своим конвоем из Нуайе и против ожидания нашли брод через Луару без охраны. Они приняли это за особую милость Провидения, тем более что вслед за их переправой пошел сильный дождь, от которого вода в реке поднялась и помешала переправиться тем же бродом преследовавшей их кавалерии Таванна. При наивозможной быстроте передвижения и осторожности им удалось избежать всех опасностей и проехать благополучно всю Францию до Ла-Рошели.

Вечером шестнадцатого сентября часовой на башне замка Лаваль заметил приближающийся большой отряд всадников. Ла-Рошели угрожали королевские войска, которые, конечно, могли послать и против замков гугенотов, и сторожевой колокол забил тревогу, извещая соседей об опасности. Сама графиня с Франсуа и Филиппом появились в башне над воротами. Отряд остановился, и два всадника выступили вперед.

– Франсуа! Да ведь это Конде и адмирал! – вскричал Филипп, всматриваясь во всадников.

Франсуа также узнал их.

Велели опустить подъемный мост и открыть ворота, и сама графиня поспешно спустилась в сопровождении Франсуа и Филиппа во двор навстречу неожиданным посетителям, уже въехавшим в замок по подъемному мосту.

– Графиня! – сказал Конде, почтительно снимая шляпу, – мы беглецы и просим у вас приюта на ночь. Со мной жена и дети, а адмирал тоже со своей семьей. Мы проехали по всей Франции из Нуайе по проселкам и малоизвестным дорогам, преследуемые как дикие звери, и нуждаемся в отдыхе.

– Милости просим! – ответила графиня. – Я принимаю как высокую честь посещение таких гостей, как вы и адмирал Колиньи. Прошу пожаловать. Сын мой встретит принцессу с отрядом.

Через несколько минут отряд принца и адмирала вступил в замок. Теперь в их отряде было уже около четырехсот человек, так как по дороге к нему присоединилось несколько дворян-гугенотов со своими людьми.

Прибывших приняли со всей роскошью, свойственной тому времени. Для солдат приготовили целых быков и баранов и выставили бочки с вином.

– Здесь наша первая спокойная остановка со времени нашего выезда из Нуайе, – говорил Конде, наслаждаясь в саду прохладой вечера. – И вам мы, вероятно, не причиним никакого беспокойства. Если бы против вас и направился гнев короля и католиков, то вы уже столько раз провинились перед ними, что одна лишняя вина не может идти в расчет.

– Я была бы глубоко обижена, если бы вы проехали мимо Лаваля, – сказала графиня. – Что касается опасностей, то я уже двадцать лет живу среди них и в последний год чувствую себя даже более спокойной, зная, что Ла-Рошель за нас. Я отправила туда за последние месяцы много драгоценностей, на случай, если меня принудят выехать отсюда. Но я буду защищать свой замок до последней возможности, тем более что в случае опасности могу предложить убежище всем окрестным гугенотам.

– Опасаюсь, графиня, – заметил адмирал, – что наше прибытие в Ла-Рошель взволнует всю страну. Но бежать ради собственной безопасности в Германию было бы с нашей стороны эгоизмом. Мы не хотели оставить наших братьев, которые возлагают на нас все свои надежды. Из Ла-Рошели мы можем сноситься с Наваррой, Гасконью и, без сомнения, скоро станем во главе новой гугенотской армии, потому что теперь гугеноты знают, что только оружием мы можем добиться своих прав. Уже и теперь, когда двор считает нас простой горстью беглецов, наши братья по всей Франции отозвались на наше воззвание, которое мы издали, уходя из Нуайе. Они уже соединяются и вооружаются, и теперь уже есть немало отрядов, готовых выступить в поход по первому нашему призыву.

На следующее утро принц и адмирал со своим конвоем уехали в Ла-Рошель, куда и прибыли 18 сентября.

Графиня с сотней своих воинов и слуг в течение первого дня пути сопровождала своих гостей и вернулась в замок только на следующий день.

Вести о гугенотских вооружениях обеспокоили двор, и король поторопился издать указ, обещавший королевское покровительство всем гугенотам, которые не восстанут. Но лишь только силы католиков собрались в достаточном количестве, последовала отмена всех эдиктов о веротерпимости и воспрещение всяких обрядов, кроме католических, под страхом смерти и конфискации имущества. Фанатическое население городов очень обрадовалось этому эдикту. В Тулузе и в других местах образовались союзы для искоренения ереси, именовавшие себя «Крестовыми походами». Но и для вождей гугенотов этот эдикт был на руку, так как убедил самых мирных приверженцев новой веры, что им нет другого выхода, как взяться за оружие, а гугенотским агентам при иностранных дворах дал основание утверждать, что французский король намерен искоренить реформатство в своих владениях и что гугеноты вынуждены восстать ради самосохранения. Прибытие адмирала в Ла-Рошель воодушевило всех гугенотов, которые энергично стали готовиться к военным действиям. Замок Лаваль был центром всей местности, в котором и должны были собраться все окрестные гугеноты. Было весьма вероятно, что католики попытаются напасть на него, и потому адмирал отклонил предложение графини послать своего сына с пятьюдесятью воинами для усиления гарнизона Ла-Рошели.

– К тому же я не сомневаюсь, – сказал он, – что королева Наваррская присоединится к нам, и мы скоро перейдем к наступательным действиям.

На третий день после отъезда Конде и адмирала ранним утром в замок прибежал человек из Ниора с известием, что накануне городская чернь избила человек сорок гугенотов, а около двухсот человек заключили в тюрьмы. Появилось опасение, что эта чернь, побуждаемая католическими священниками, произведет избиение в окрестных деревнях.

– Следует попытаться помочь нашим братьям, – сказала графиня. – Франсуа, собери с Филиппом возможно больший отряд и поезжай к Ниору. Попытайся вывести оттуда всех гугенотов, а если встретишь буйствующих католиков, дай им хороший урок. Жаль, что мы не можем защищать наших братьев в городе, но с нашими силами немыслимо предпринять что-нибудь против укрепленного города.

Через четверть часа Франсуа и Филипп выехали из ворот замка в сопровождении шестидесяти всадников. Все знали цель поездки и ехали быстро, насколько позволяли силы лошадей.

– Не разделиться ли нам, Франсуа, на два отряда? – предложил дорогой Филипп. – Ты объедешь город слева и заедешь во все деревни по пути, а я – справа, и за городом мы встретимся. При объезде деревень нам следует захватить всех знатных людей и патеров, поощряющих чернь к резне, а имея их в руках, мы можем проделать то же, что проделали в Тулузе.

– Великолепная мысль, Филипп! – воскликнул Франсуа. – Весьма вероятно, что черни в деревнях помогают знатные лица города, и если нам удастся захватить их, то мы можем многого добиться. Только хватит ли на это наших сил; ведь нужно будет кому-нибудь сторожить пленников.

– Не беспокойся, сил у нас достаточно, – возразил Филипп. – Дюжина хороших солдат разгонит какую угодно толпу негодяев. Условимся еще вот в чем, – продолжал он. – Если один из нас, объехав наполовину город, не встретит другого, то должен спешить навстречу, а может быть, и на выручку.

Приближаясь к Ниору, наши друзья встретили нескольких беглецов, сообщивших им, что чернь еще не вышла из города и что католики в самих деревнях хвалятся покончить с гугенотами. Находясь милях в двух от города, отряд увидел слева зарево пожара.

– Там уж принялись за дело! – воскликнул Франсуа. – Это моя сторона…

И он скомандовал своему отряду следовать за ним, приказав не щадить злодеев, за исключением патеров и предводителей. Филипп направился в другую сторону, отдав те же приказания своим воинам.

В первой же деревне, в которую въехал отряд Филиппа, жители-католики толпились перед запертыми домами гугенотов. При появлении всадников все бросились бежать.

– Гоните их! – крикнул Филипп, – бейте плашмя мечами.

Гугеноты тотчас отворили двери и окна и радостно приветствовали избавителей. Они сообщили Филиппу, что утром в церкви патер призывал католиков присоединиться к горожанам для избиения гугенотов. Патер и мэр тотчас же были арестованы и с петлями на шеях посажены на лошадей. Филипп предложил гугенотам выехать, если желают, в Лаваль, а поселянам-католикам приказал предоставить в распоряжение гугенотов лошадей и повозки для перевозки их имущества в замок.

– Горе вам, – сказал он католикам, – если вы не исполните моего приказания: дома ваши будут сожжены, и всякий, кто попадется нам в руки, будет повешен. Эсташ, останься здесь с двумя всадниками и смотри, чтобы все было исполнено. А если до нашего возвращения у вас случится что-нибудь, ваш патер и мэр будут повешены на колокольне.

В следующих двух деревнях было то же, что и в первой. Четвертая же была полна народа, слышались выстрелы, крики и вопли, а на дороге валялось несколько трупов.

– К бою, друзья! – скомандовал Филипп, и отряд, вскачь ворвавшись в деревню, начал колоть и рубить направо и налево.

Плохо вооруженные католики побросали оружие и бросились бежать. Гугеноты вышли из домов и, в свою очередь, преследовали бегущих.

Посреди деревни Филипп увидел нескольких всадников и вооруженных людей, стоявших вокруг креста, и стремительно напал на них со своим отрядом. Двое или трое из них схватились было за мечи, но, видя, что все католики разбежались, сдались вместе со своими товарищами. Судя по одежде, тут было трое знатных дворян, четверо или пятеро влиятельных горожан, четыре патера и с дюжину церковных служителей с хоругвями и кадильницами.

– Связать им руки! – приказал Филипп.

– Я протестую против такого оскорбления – я дворянин, – сказал один из пленников.

– Если бы вы были принц королевской крови, и я вас застал бы за этой резней, то все равно связал бы и повесил на первом дереве! – ответил Филипп.

– Неужели вы посмеете коснуться слуги Господнего! – воскликнул старший патер.

– Вы не слуга Божий и, должно быть, украли эту одежду!

Сделав такие же распоряжения, как и в предыдущих деревнях, Филипп поехал дальше. В пятую деревню отряд вступил как раз вовремя, чтобы предотвратить бедствие: городская чернь с несколькими всадниками и патерами во главе только что вступила в нее. Чернь тотчас же разогнали, а предводителей захватили в плен.

Отряд уже почти наполовину объехал город и скоро встретился с отрядом Франсуа.

– На моей стороне, – рассказывал Франсуа, – было всего три деревни. В той, где мы видели пожар, католики уже успели наделать бед; но мы хорошо заплатили им, убив более сотни негодяев; во второй сами гугеноты хорошо защищались, и мы им только помогли дать хороший урок городской черни, а в третьей все было спокойно. Мы тоже забрали в плен восьмерых горожан, столько же дворян и десять патеров.

Узнав, что Филипп заставил католиков перевозить в Лаваль имущество гугенотов, Франсуа пожалел, что не сделал того же, и решил опять проехать по тем же деревням, условившись встретиться с Филиппом на большой дороге по ту сторону города.

Возвращаясь, Филипп видел, что в деревнях все идет отлично: никто не осмелился ослушаться его приказаний. Через два часа он вновь соединился с Франсуа.

Составив список пленников, друзья направились с ними к воротам Ниора и подняли на копье белый флаг.

Глава IX. Важное поручение

Просматривая, в ожидании ответа на сигнал, имена пленников, Франсуа увидел среди них членов знатнейших католических родов в Пуату; пять важных лиц было и среди пленных горожан, а всех патеров было тридцать.

Между тем на городской стене над воротами, которые были заперты, взвился также белый флаг и показалось несколько горожан. Наш маленький отряд подвинулся к воротам шагов на двадцать. Один из стоявших на стене обратился к ним…

– Я – Жан де Люк, королевский комиссар в городе, – сказал он, – а вот епископ, вот мэр, а это должностные лица. С кем я говорю?

– Я граф Франсуа де Лаваль, – ответил Франсуа, – представитель тех дворян, которые явились сюда защитить гугенотов и наказать убийц, из которых до трехсот человек уже наказаны смертью, а вот список лиц, находящихся у нас в плену, – и он прочел список. – Объявляю вам, что если в течение часа всем протестантам, заключенным в ваших тюрьмах и находящимся в городе, не будет позволено без всякого затруднения выйти из этих ворот вместе со своим имуществом, то мы повесим всех пленников, разорим все окрестности и осадим город. Даю вам десять минут на размышление.

Совещание на стене длилось недолго. Де Люк опасался навлечь на себя вражду могущественных родов, если не посодействует спасению их родственников, а горожане тоже желали спасти своих сограждан и были напуганы угрозой разорить окрестности и осадить город. До них дошли смутные слухи о прибытии принца и адмирала с большими силами, которые могли свернуть к Ниору, узнав о смутах в городе. Епископ также желал выручить своих патеров, сознавая, что начальство его не похвалит, если их убьют. Словом, все склонялись к принятию условий Франсуа.

– Даете ли вы честное слово французского дворянина, – обратился к нему де Люк, – что при исполнении нами ваших желаний пленники ваши будут отпущены, и над ними не будет совершено никакого насилия?

– Моя честь порукой этому, – ответил Франсуа.

– Мы принимаем ваши условия. Отойдите дальше от стен, и мы отворим ворота.

Отряд отступил. Скоро из ворот появились толпы мужчин, женщин и детей с тяжелыми узлами, составлявшими их имущество. Изредка выезжали нагруженные телеги. От этих людей Франсуа узнал, что его требования были исполнены в городе с точностью. Горожане боялись, что вслед за маленьким отрядом подойдут большие силы гугенотов, которые могут ворваться в город, и потому старались выпроводить поскорее всех их единоверцев. Не прошло и часа, как более пятисот гугенотов были уже за воротами города. Им посоветовали отправиться в Ла-Рошель или, по желанию, воспользоваться гостеприимством в Лавале. Большинство решило направиться в Ла-Рошель. Однако отпустить эту массу людей туда без всякой охраны было не совсем безопасно – в Ниоре могли узнать, как незначителен был отряд, подступавший к городу, и пуститься преследовать гугенотов, направлявшихся в Ла-Рошель. Поэтому было решено, что Филипп проводит беглецов с отрядом в сорок человек.

Опасения молодых друзей оправдались. Часа два спустя по выступлении Филипп увидел у себя в тылу на дороге большой столб пыли. В это время он подходил с ниорскими изгнанникамии к броду, через который можно было переправляться только по четыре человека в ряд; переправа заняла много времени, и преследователи захватили бы не успевших переправиться, если бы их не сопровождал Филипп. Между тем отряд всадников приближался. Видя, что они едут небрежно, порознь, очевидно, уверенные в своей силе, Филипп поспешно построил свой отряд в две шеренги и сразу налетел на них. Усталые от чрезмерно быстрой езды кони католиков не выдержали напора и падали вместе с всадниками, а задние ряды, охваченные паникой, поворотили коней и бросились бежать. Преследовать их Филипп не дозволил.

– Они вчетверо сильнее нас, – сказал он, – и если мы рассеемся, а они опомнятся и нанесут удар, дело наше может принять худой оборот.

Ниорские изгнанники были отправлены вперед, а отряд Филиппа остановился у брода охранять путь, с тем чтобы утром догнать беглецов. Ночь прошла спокойно, а на следующий день поздним вечером наши путники были уже в виду Ла-Рошели. Всякая опасность теперь миновала, и Филипп хотел было отправиться в обратный путь, но было поздно, и он решил ночевать в городе, с тем чтобы заодно узнать последние новости, которых ждали в Лавале.

В городе было замечено большое оживление. По улицам двигались вновь прибывающие дворяне-гугеноты со своими слугами и крестьяне. Множество людей работало на городских стенах; гавань была полна небольшими парусными судами; в город гнали множество скота и везли на телегах съестные припасы из окрестностей.

Достать помещение для отряда Филиппа, очевидно, было делом нелегким; все дома в городе были переполнены прибывшими отовсюду гугенотами. Поэтому решено было ночевать на морском берегу, где уже расположилось множество народа. Когда все было устроено, Филипп в сопровождении Пьера отправился в замок, где жили Конде и Колиньи со своими семьями.

Как оказалось, весть о происшествиях в Ниоре уже дошла до Ла-Рошели, и в приемной Филиппа засыпали вопросами. Но не успел он ответить, как из внутренних покоев показались Конде и адмирал.

– А! Сэр Флетчер! – сказал адмирал. – Вот когда мы услышим правду о деле под Ниором. Граф здесь?

– Он вернулся в Лаваль, адмирал, – ответил Филипп, – с теми, которые пожелали отправиться туда, а мне поручил отвести сюда большинство ниорских выселенцев.

– Но мне донесли, что отряд, прибывший с вами, состоит всего из сорока человек. Говорят, на пути была стычка… Много вы потеряли людей?

– Ни одного, адмирал, – ответил Филипп. – Несколько человек легко ранено.

– Да сколько же вас всех вышло из Лаваля?

– Шестьдесят человек.

– Так кто же разогнал ниорскую чернь, бушевавшую в деревнях, и добился освобождения гугенотов в Ниоре?

– Мы. Нас было шестьдесят человек.

– Удивительно! Расскажите, как все это случилось?

Филипп в общих чертах рассказал обо всем, что ему с Франсуа удалось сделать.

Адмиралу и Конде особенно понравилась мысль забирать в плен знатных и патеров с целью освобождения гугенотов.

– Более восьмисот человек, господа, спасены от мук и смерти благодаря мужеству и предусмотрительности двух молодых людей. Это пример для всех! Каждый из нас мог бы гордиться тем, что сделали они. Недаром наш друг де Ла Ну не раз отзывался с восторгом о молодом графе и его кузене.

– Да я и сам, – сказал принц, – был обязан им жизнью при Сен-Дени. Господин д’Арбле с величайшей похвалой отозвался о них обоих и особенно о сэре Флетчере, который, как он объявил, спас его жизнь и жизнь графа де Лаваля, добившись освобождения их из темницы таким же способом, как и в Ниоре. Ну, а теперь, господа, ужин подан, пойдемте. Сэр Флетчер, садитесь между адмиралом и мной; вы должны рассказать нам все подробности, и потом я еще хотел бы спросить вас о деле под Тулузой.

Обстоятельно расспросив Филиппа во время ужина, адмирал заметил ему:

– Успех в военном деле сильно зависит от мелочей. Вы не теряетесь в самые трудные минуты – это прекрасное качество, и если бы у меня было дело, требующее ума и мужества, я поручил бы его вам, несмотря на вашу молодость… Скажите, где вы остановились?

– Я не нашел помещения в переполненном городе и расположился со своим отрядом на морском берегу, где и намереваюсь провести ночь.

– Так вот что: после ужина сходите и скажите вашим солдатам, чтобы они не ждали вас до утра, а сами вернитесь сюда.

Поздно вечером Филиппа позвали к адмиралу, у которого он застал принца Конде и еще одного вождя.

– Мы хотим, – сказал адмирал Филиппу, – дать вам поручение, если только вы возьметесь его исполнить. Дело это очень опасное, требующее осторожности, находчивости и мужества. Принц думает, что вы, несмотря на вашу молодость, можете выполнить это поручение; дело в том, что вам предстоит отвезти известие королеве Наваррской в Нерак. Ее склоняют ехать в Париж, а втайне собираются захватить ее вместе с сыном. Необходимо предупредить ее, чтобы она не верила обещаниям и ехала бы скорее на север, а также сообщить ей, что мы намерены осадить Ангулэм, Коньяк и Сент и рассчитываем встретить ее на Шаранте. Она просила уведомить ее о наших планах и передвижениях; но мы не решаемся послать ей письмо – оно может попасть в руки католиков; вместо письма я дам вам кольцо, подаренное мне самой королевой, и оно послужит ей доказательством, что вам можно верить. Предупреждаю, на пути вас ждут большие опасности: все дороги и переправы через реки охраняются католиками, и вы пропали, если заподозрят, что вы посланы нами.

– Я всеми силами постараюсь оправдать высокую честь и доверие, оказываемое вами мне, – сказал Филипп, – и завтра же отправлю отряд в Лаваль.

– Это не нужно, – сказал принц. – Вчера в Лаваль послан вестник с приказанием молодому графу выступить послезавтра со всеми силами, которыми он может располагать, на объединение со мной перед Ниором. Мы намерены захватить этот город, лежащий на пути в Париж. Вот большая карта, по ней вы можете изучить путь, который вам предстоит пройти; возьмите ее в соседнюю комнату и изучите внимательно; обратите особенное внимание на реки и переправы. Как вы пойдете – один или в сопровождении нескольких людей, переодетым или нет, – это ваше дело, лишь бы цель была достигнута, и как можно скорее. Мы ждем нескольких городских советников, и если они найдут возможным отправить вас на лодке вдоль берега до устьев Жиронды, то четверть пути будет пройдена и многие препятствия преодолены.

Филипп вышел с картой в соседнюю комнату, а через час его позвали опять к адмиралу. К удивлению своему, он застал у него купца Бертрама.

– Наш добрый друг сообщил мне, – сказал адмирал, – что он уже знаком с вами, сэр Флетчер. Он приютит вас на ночь у себя, а завтра утром доставит небольшое парусное судно. Он берется доставить вам также какие угодно костюмы для вас и для людей, которых вы возьмете с собой, и на всякий случай укажет вам гугенотов-купцов в попутных городах, у которых вы можете найти приют и помощь. Возьмите это кольцо и тщательно скрывайте его, – если у вас найдут его, то поймут, что вы не тот, кем кажетесь. Надеюсь видеть вас дней через десять в Коньяке.

Филипп низко поклонился принцу и адмиралу и вышел вместе с Бертрамом. Встретив Пьера, он сказал ему:

– Мы ночуем у господина Бертрама.

– Очень рад это слышать, – ответил Пьер, – замок битком набит народом.

– В моем доме тоже множество народа, – сказал Бертрам Филиппу, – но вас я помещу у себя – нам нужно о многом поговорить насчет вашего путешествия. Оно опаснее, чем я желал бы, и я постараюсь сделать все возможное, чтобы облегчить его.

Обсудив дело с Бертрамом, Филипп решил взять с собой Пьера и еще двух из своих ратников; последние были из Гаскони и знали хорошо местность, по которой Филиппу предстояло идти. Все четверо, по совету Пьера, должны были одеться крестьянами, желающими поступить на службу к какому-нибудь вождю католиков, и потому должны были иметь стальные шлемы и мечи.

– Они, – говорил Пьер, – выдадут себя за бывших воинов, а мы с вами – за их родственников, желающих стать воинами. Как только мы доберемся до Гаскони, их говор будет как нельзя более кстати, чтобы отвлечь от нас всякое подозрение.

Филипп приказал Пьеру тотчас же привести к себе своих ратников. Объяснив им коротко, в чем дело, он спросил, кто из них желает отправиться с ним.

– Мы все готовы следовать за вами, – ответили они.

– В таком случае бросьте жребий, – сказал Филипп. – А так как вас две пары братьев, которым лучше не разлучаться, то решите жребием, которой паре отправляться со мной.

Жребий выпал Жаку и Роже.

– Если с нами случится беда, – сказал Филипп остающемуся Эсташу, – то отведи моих коней в Лаваль к моему кузену; я уверен, что он примет тебя и Генриха к себе на службу.

Когда Филипп объяснил, как они должны переодеться, то оказалось, что у них уже были такие костюмы и что они перед поступлением к нему на службу оставили свою одежду в Ла-Рошели на хранение. Поэтому Бертраму пришлось позаботиться только о самом Филиппе.

– Лучше будет, – сказал Филипп, – если мы оставим здесь кольчуги; довольно с нас шлемов и мечей. Нам придется идти далеко и долго, и чем меньше у нас будет поклажи, тем лучше.

Глава X. В пути

Рано утром Бертрам отправился в гавань в сопровождении четырех человек, одетых в крестьянское платье; двое из них, имевшие вид бывших солдат, были в стальных шлемах, а другие двое, в низких крестьянских шляпах, несли шлемы на веревках через плечо; все четверо были с мечами. Такие группы, искавшие себе службу у одной из враждующих сторон, встречались в то время во Франции во множестве.

Команда маленького судна, на которое привел путников купец, состояла из трех матросов и одного мальчика.

– Понимаешь, Жан, – сказал Бертрам старшему моряку, – свези их к устью Жиронды, а если к вам станет подходить быстроходное сторожевое судно, высади там, где они захотят. Если же тебя будут преследовать, брось судно и возвращайся пешком.

В два часа пополудни наши путники благополучно высадились на песчаный холмистый берег и поспешили выйти на большую дорогу. К ночи они были уже далеко и ночевали в уединенном месте среди песчаных холмов. Заходить куда-нибудь за съестными припасами им пока надобности не представлялось – Бертрам снабдил их провизией на два дня. На другой день к вечеру они уже подходили к Блэй. Надеясь узнать что-нибудь о передвижениях католических войск, они решили войти в город.

В небольшом трактирчике, где они приютились в уголке, только и разговору было, что о передвижениях войск и о готовящихся событиях. Преобладало мнение, что гугенотов окружат в Ла-Рошели, как волков в западне, и покончат с ними. Филипп чувствовал страстное желание возразить и невольно посматривал на своих спутников, боясь с их стороны какого-нибудь неблагоразумного шага; но Жак и его брат спокойно ели, а Пьер смотрел на говоривших с выражением такого восхищения и сочувствия, что Филипп едва удержался, чтобы не расхохотаться.

– Надо сознаться, – сказал один из присутствующих, – что эти волки сильно кусаются: мы это испытали при Сен-Дени. У меня остался хороший след от зубов их – правая рука вся осталась в схватке, происшедшей около упавшего с лошади принца Конде. Совсем молодой безбородый гугенот отрезал мне ее как прутик.

Филипп поздравил себя с тем, что сидит спиной к говорившему, – он хорошо помнил, как в той схватке отрубил одному католику руку.

– Ну, на этот раз им придется плохо! – сказал другой. – Вот увидите, принц и Колиньи улизнут в Англию, а королева Наваррская с сыном попадутся в наши руки; тогда каждому гугеноту предложат либо католическую обедню, либо виселицу, по выбору. Вот мы завтра выступаем, и я уверен, что нас поставят где-нибудь, чтобы перехватывать гугенотов, направляющихся на юг и в Ла-Рошель.

Когда посетители ушли, хозяин трактира подошел к нашим путникам.

– Куда идете, молодцы? – спросил он.

– Да вот, надоело работать в виноградниках, так идем в Ажан, хотим взяться за наше ремесло у де Бриссака; мы служили у него в Италии.

– Нелегко пробраться туда, – сказал хозяин. – Ведь все мосты и броды охраняются солдатами. Вам бы следовало отправиться на судне в Бордо, с попутным ветром, который вот уж три дня дует с запада; это избавило бы вас от многих миль тяжелой ходьбы.

– Да, конечно, – сказал Жак, – да как это устроить?

– Ну, это нетрудно, – возразил хозяин. – Теперь каждый день идут туда суда с ферм и виноградников. Конечно, нужно заплатить, да ведь у вас, чай, водятся деньжонки. Да вот хоть мой двоюродный брат; он завтра едет в Бордо, и если я замолвлю ему словечко, так он за крону перевезет вас всех.

– Что скажете? Ведь это отличное дело! – подхватил Жак. – Помимо того, что нам не нужно будет шагать миль сорок, мы избавимся от знакомства с солдатами, которые любят осматривать чужие карманы.

Все согласились с ним, а хозяин добавил, что его кузен даже не возьмет с них никакой платы, если они в Бордо согласятся помочь ему перетаскать бочки в кладовые купца; это избавит его от найма рабочих, которые там очень дороги. Как только завтра отопрут городские ворота, кузен будет уже здесь, – он не любит терять времени.

– Этот случай для нас большая удача, – сказал Филипп своим спутникам на сеновале, где хозяин отвел им ночлег.

– Таким образом мы выиграем много времени и минуем большую часть препятствий, – за Бордо остается только одна, и то небольшая река, через которую нам нужно будет переправиться.

На другой день к семи часам кузен хозяина со своими телегами был уже у ворот харчевни. На одном из возов, нагруженных бочками с вином, сидела жена фермера, окруженная корзинами с яйцами, курами, утками и кадушками с маслом. Хозяин переговорил в стороне со своим кузеном и затем тот подошел к нашим путникам.

– Я согласен отвезти вас в Бордо, – сказал он, – с тем чтобы вы помогли нагрузить и выгрузить мое судно. Но только вы не обижайтесь, пожалуйста, кто поручится мне, что вы не уйдете в Бордо, не выгрузив товар?

Жак вынул из кармана деньги.

– Вот крона, – сказал он, – в залог. Если мы не исполним нашей работы, вы наймете рабочих на эти деньги.

– Этого за глаза хватит, – ответил фермер.

Вскоре Филипп со своими спутниками плыли на судне. Они расположились на носу судна и были отделены грудой бочек от фермера с женой и двух гребцов. Спустя часа четыре показались стены и шпицы Бурга, где Дордонь соединяется с Гаронной, образуя реку Жиронду, а в три часа путники были уже у пристани в Бордо.

– Извинитесь и уйдите, сударь, – сказал Филиппу Пьер, – мы и без вас перенесем бочки; для вас эта работа – неподходящее дело.

– Честный труд – всегда и для всех подходящее дело, – ответил Филипп.

Лавка, куда нужно было перенести бочки, оказалась недалеко, по другую сторону широкой набережной, к которой причаливали суда. Не прошло и двух часов, как вся работа была окончена. Фермер возвратил Жаку крону, и Филипп со своими спутниками прошли по многолюдным улицам к южным воротам города, через которые непрерывным потоком въезжали запряженные лошадьми и ослами телеги, на которых крестьяне привозили в город разные продукты.

– Эй, куда вы идете? – вдруг обратился к Жаку и его брату какой-то офицер у ворот.

Жак и брат его, бывшие в шлемах, остановились, между тем как Филипп и Пьер, у которых шлемы были в узлах, не останавливаясь пошли дальше, как было условлено между ними.

– Ну, у нас не было препятствий, – сказал Жак, догнав Филиппа, – только заметили, что нам лучше было бы направиться к Сенту или Коньяку и поступить там на службу, вместо того чтобы идти так далеко.

Путники наши, отдохнув достаточно во время переезда, шли почти до полуночи. Когда они вошли в небольшую деревушку на берегу Сирона, там все уже спали, и они решили перейти реку и расположиться на отдых где-нибудь в лесу. Но подойдя к мосту, они увидели на дороге костер, вокруг которого сидели и лежали несколько человек.

– Солдаты! – воскликнул Филипп. – Нечего и думать пробраться ночью мимо них. Нужно будет ждать до утра.

Они вышли за деревню в виноградник, в котором сбор был уже сделан несколько недель тому назад, и улеглись среди лоз.

– Далеко ли отсюда до места, где можно перебраться через реку, Жак? – спросил Филипп.

– Не знаю, сударь. На Гаронне деревни расположены в десяти – двенадцати милях одна от другой; если мы пойдем по берегу, то наверное найдем где-нибудь переправу.

– Так мы потеряем целый день, а время нам дорого. Утром пойдемте прямо на стражу. Рассказ наш годился до сих пор, почему бы ему не сгодиться и здесь.

И лишь только солнце встало, наши путники вошли в деревенскую харчевню и спросили себе вина и хлеба.

– Раненько вы идете, – сказал им хозяин.

– Нам далеко идти, хотелось бы до завтрака пройти несколько миль.

– Что говорить, время горячее, люди толпами идут по всем дорогам. Содержателям харчевен на это жаловаться не приходится, а все бы лучше, если бы был мир. Война разоряет всех; ничего нельзя послать на рынок, потому что иные отряды солдат хуже разбойников. Да вот у нас в деревне стоят теперь три десятка их, и мы не дождемся, когда они уйдут; их начальник ведет себя так, как будто только что взял нашу деревню штурмом. И с чего это французы вцепились в горло друг другу! Вы тоже, чай, собираетесь поступить на службу к какому-нибудь рыцарю?

– Судя по вашему рассказу, нам, кажется, не избежать хлопот на мосту с солдатами, – сказал Филипп трактирщику.

– Кто их знает! – ответил тот. – Только они постоянно притесняют мирных прохожих: на днях они захватили несколько человек и отослали к начальству за то, что у них был подозрительный вид, а одного убили два дня тому назад за то, что он не стерпел от них оскорбления. Мы хотели было на них пожаловаться, да им наверняка ничего не будет, а они нас за это начнут притеснять еще хуже.

– А что, не знаете ли брода, по которому мы могли бы перейти, не сделав большого крюка? – спросил Жак у хозяина.

Трактирщик подумал.

– Есть два-три места, где можно переправиться вброд при низкой воде, а теперь уже несколько недель не было дождя и вода стоит низко. Идите вверх по реке; мили так за четыре увидите группу ив на этом берегу, а на том, несколько выше, груду камней; как раз от ив к камням наискось и пролегает брод. Там вы и перейдете.

Часа два спустя путники без затруднений перешли реку в брод и свернули на дорогу, которая вела в Нерак. Теперь на их пути не было ни больших городов, ни рек, и единственная опасность, которую они могли встретить, это конные отряды, сторожившие дорогу. И действительно, один из таких отрядов не замедлил показаться. Местность была плоская, и скрыться не было никакой возможности.

– Нужно идти спокойно вперед, – сказал Филипп. – Будем надеяться, что они не остановят нас.

Между тем отряд подъехал к ним; он состоял из двадцати воинов под начальством двух дворян.

– Откуда и куда идете? – обратился к путникам один из начальников.

Жак повторил свой обычный рассказ.

– Вы гасконцы, судя по вашему выговору?

– Да, сударь, – ответил Жак. – Потому-то мы и идем на юг, лучше служить в полку земляков, чем с чужими.

– Стоит ли терять время, Рауль, – вмешался нетерпеливо другой дворянин. – Ведь это, очевидно, не дворяне-гугеноты, которых мы должны задерживать. Едем.

Отряд отъехал.

– Ты напрасно так нетерпелив, Луи, – сказал расспрашивавший Жака дворянин. – Положим, двое, очевидно, говорят правду, что они бывшие солдаты, но один из молодых людей очень подозрителен; быть может, это дворянин-гугенот, пробирающийся в Нерак.

– Хотя бы и так, Рауль, ведь он не увеличит собой до опасных размеров армию королевы. Я очень доволен, что мы его не расспрашивали: он, как и все гугеноты, смело сказал бы, что он гугенот, и нам пришлось бы убить его. Я хороший католик, надеюсь, но я презираю это убийство беззащитных людей только за то, что они молятся по-своему.

– Опасные мысли, Луи.

– Отчего? Мы были с тобой в Пуасси на религиозном споре и сами слышали, что кардинал Лотарингский и епископы не умели опровергнуть доводов гугенотского священника Безы. Значит, ничего такого ужасного нет в учении гугенотов, чтобы их убивать. Будь они враги Франции, другое дело. А то ведь немало лучших и умнейших французов на стороне их. Из-за чего же Франция залита кровью с одного конца до другого? Все это идет на пользу Филиппу, королю испанскому, да папе.

– Опасные мысли, Луи! – сказал с нетерпением другой, – с ними ты рискуешь не только своими владениями, но и головой.

Глава XI. Королева Наваррская

– Удачно мы отделались, – говорил на пути Филипп Жаку. – Спроси они, не гугеноты ли мы, – дело было бы нехорошее.

– Я тоже ожидал этого вопроса, – ответил Жак, – и думал, что бы я мог сказать по совести. Я даже под страхом смерти не отказался бы от своей веры, но думаю, что нам следует придумать что-нибудь, чтобы напрасно не рисковать нашей жизнью.

– Да что ж тут можно придумать?

– А вот видите ли, сударь, спроси они, гугеноты ли мы, я бы спокойно ответил «нет», зная, что вы англичанин, и хоть веры такой же, как наша, но все-таки не гугенот. Ну, а Пьер еще не решил, кто он такой. Значит, мы не гугеноты. Но если бы он спросил, католики ли мы, мне пришлось бы ответить тоже «нет».

– Ну, это вопрос щекотливый, – сказал Филипп. – Будем молить Бога, чтобы нам не пришлось отвечать, кто мы такие.

В этот день путники наши прошли миль десять и в восемь часов вечера, совершенно измученные, остановились на ночлег в лесу, в десяти милях от Нерака; подкрепившись хлебом и вином, купленным в небольшой деревеньке на пути, они улеглись спать. На другой день с рассветом они снова уже шагали по дороге и пришли к воротам Нерака раньше, чем их открыли. Как только опустили подъемный мост, они вошли в город вместе с толпой крестьян, дожидавшихся перед воротами.

Нерак имел вполне воинственный вид, на всех стенах стояли часовые. Можно было заметить, что большинство горожан были гугеноты. Узнать, где жила королева, было нетрудно. У дверей ее дома стояло несколько дворян-гугенотов, вооруженных с ног до головы. Филипп подошел к ним, оставив своих спутников на некотором расстоянии.

– Я имею важное поручение к королеве, – сказал он одному из дворян. – Вот перстень как доказательство этого; прошу вас послать его Ее Величеству.

Дворянин внимательно осмотрел драгоценность.

– Да, на нем герб королевы, – сказал он. – Ее Величество уже пробудилась ото сна, я сейчас отправлю этот перстень к ней.

Через минуту из дома вышел другой дворянин.

– Ее Величество желает видеть гонца, передавшего ей перстень, – сказал он.

И Филипп последовал за ним в дом. Его ввели в комнату, где сидела дама, в которой он, по описаниям, узнал королеву Наваррскую. Рядом с ней стоял юноша пятнадцати лет.

– Вы от адмирала? – спросила она. – Есть у вас письмо для меня?

– Письмо зашито в моем сапоге, Ваше Величество, его мне прочли несколько раз на случай, если бы оно испортилось от воды или от чего-либо другого. Сначала адмирал хотел дать мне только словесное поручение, но потом написал письмо на случай, если бы со мной случилось что-нибудь; тогда один из сопровождавших меня людей принес бы его Вашему Величеству.

– Я слышала, что адмирал благополучно достиг Ла-Рошели с небольшим отрядом? – спросила королева.

– У него и у принца было более пятисот человек, когда они вступили в Ла-Рошель, и теперь ежедневно приходят к ним новые отряды. В тот день, когда я вышел из города, они намеревались взять Ниор и затем двинуться на юг. Поручение, которое я должен исполнить, это передать Вашему Величеству следующие слова: «вы найдете меня или в Коньяке, или около него».

– Хорошие вести, они очень облегчают мое положение, – сказала королева. – А кто же вы, сударь, которого адмирал почтил таким важным поручением?

Филипп объяснил свое происхождение и родство с французскими вельможами. Потом он попросил позволения выпороть письмо из сапога и вручил его королеве. В письме стояли слова:

«Все хорошо. Надеюсь видеть Вас. Вы найдете меня в Коньяке или около него».

Подписи не было.

– Вы оказали нашему делу большую услугу, сэр Флетчер, – сказала королева. – Как удалось вам пробраться до Нерака, когда все мосты и броды охраняются католиками?

Филипп вкратце рассказал о своем путешествии.

– Вы прекрасно оправдали доверие адмирала, – сказала королева. – Что же вам приказано дальше?

– Сопровождать Ваше Величество на север, если вы разрешите мне ехать в вашем отряде.

– Охотно. Моему сыну доставит большое удовольствие услышать от вас рассказ о ваших приключениях.

– Вы поедете рядом со мной, сэр Флетчер, – сказал молодой принц.

Принц был высокого для своих лет роста, энергичен и силен. Мать воспитывала его как сына простого крестьянина. Сама королева чувствовала отвращение к испорченности нравов французских придворных и старалась привить своему сыну простые наклонности и вкусы и сделать его смелым и сильным; в детстве он бегал босиком, а когда подрос, проводил много времени в горах на охоте.

– Нужно вам сказать, сэр Флетчер, – обратилась королева к Филиппу, – что сегодня вечером я выступаю из Нерака с моими приверженцами-дворянами, – я вас представлю им. Их пока немного, но мы имеем от многих известия, что они присоединятся к нам по пути. У католиков здесь, как мне известно, до четырех тысяч войска, но они разбросаны по окрестностям, и нам нетрудно будет одолеть небольшие отряды, которые могут преградить нам путь, а как только мы перейдем Гаронну, то на время будем в безопасности.

Выйдя от королевы, Филипп вместе со своими спутниками поспешил переодеться и вооружиться. Когда он спустя час явился снова в дом, занимаемый королевой, ему сообщили, что королева занята со своими советниками, но что принц Генрих спрашивал о нем. Его провели в комнату, где принц завтракал.

– Вот и прекрасно, – сказал принц. – Я уже полчаса жду вас, чтобы позавтракать вместе. Садитесь сюда. Держу пари, что в Нераке вы были так заняты, что еще не успели и подумать о еде.

И принц настоял, чтобы Филипп сел с ним завтракать, сказав, что на это он имеет разрешение матери.

После завтрака Филипп рассказал принцу о своем путешествии из Ла-Рошели, об освобождении гугенотов из Ниора и о битвах, в которых участвовал.

– Вы были в битве при Сен-Дени! Какой вы счастливчик! – говорил принц. – Надеюсь, что и я буду участвовать в войне и буду великим полководцем, подобным адмиралу; но я хотел бы, чтобы это была война против испанцев, а не против французов.

Вошла королева. Филипп поспешил встать.

– Пожалуйста, без церемоний, сядьте, – сказала королева. – Я рада, что нахожу вас здесь. Вы можете оказать нам новую услугу. Сенешаль д’Арманьяк ожидает меня близ Тоннена с отрядом конницы и полком пехоты, чтобы соединиться со мной завтра утром. Если об этом узнают католики, то губернатор Ажана пошлет против него войско или же преградит мне путь к нему. Так вот, вы должны ехать в Ажан, остановиться в какой-нибудь гостинице и поторопиться узнать, какие были или будут передвижения войск, и предупредить меня, если мне будет грозить опасность; мы будем переправляться через реку около полуночи. Теперь через Ажан проезжает множество всадников для присоединения к католическому войску, и на вас с вашими путниками не обратят особенного внимания. Если все будет спокойно, вы присоединитесь ко мне на пути или же проедете прямо к сенешалю. Я уже приказала оседлать четырех коней.

Филипп с радостью взялся исполнить это поручение.

– Перстень я оставлю у себя и сама возвращу его адмиралу, – сказала Филиппу королева, – а вы носите вот этот на память о той, для кого вы рисковали жизнью.

И она передала ему дорогой перстень с бриллиантами.

– А от меня прошу принять вот этот кинжал, – сказал принц, снимая небольшой кинжал великолепной стали толедской работы.

Выразив благодарность королеве и принцу, Филипп вышел. На дворе он нашел уже Пьера и обоих своих ратников на сильных конях, а один из слуг королевы подвел и ему прекрасного коня.

– Ее величество просит вас, сударь, – сказал он Филиппу, – принять этих коней как знак ее благоволения к вам.

Через пять минут Филипп со своими людьми уже выезжал из Нерака.

На этот недалекий путь наши путники употребили почти три часа, так как Филипп не хотел, чтобы на конях были следы быстрой езды, тем более что спешить было некуда. Подъезжая к городу, Филипп сказал Пьеру:

– Следуй за мной издали, чтобы только не потерять меня из виду, а Жак с братом пусть отстанут от тебя настолько же. Если со мной что-нибудь случится, вы не должны вмешиваться в дело; а разузнав, как я вам объяснил, от солдат или в толпе о передвижениях войск, поезжайте вместе или порознь, как найдете лучшим, предупредить королеву. Если передвижений войск не будет, то вернитесь в Коньяк и сообщите кузену моему обо мне.

Те же приказания он повторил и ратникам.

– Неужели нам нельзя вступиться за вас, если вы попадете в беду? – говорили они. – Мы бы охотнее разделили с вами вашу участь.

– Силой мы ничего не возьмем, – ответил Филипп, – и поручение будет не выполнено. Заботьтесь больше всего о безопасности королевы.

Потом он подозвал к себе Пьера и передал ему перстень и кинжал.

– Если я попаду в руки католиков, – сказал он, – то могу лишиться этих подарков. Храни их у себя, пока будет надежда на мое спасение, а потом отдай моему кузену и попроси от моего имени возвратить кольцо королеве, а кинжал – принцу.

– Не нравятся мне эти предосторожности, – ворчал про себя Пьер. – Главное – ни к чему; были случаи куда опаснее, а обходились без них.

Филипп проехал на главную площадь города, отыскал гостиницу, отдал на дворе конюху своего коня, сказав, что до полудня он ему не понадобится, и вошел в общую комнату, откуда раздавались шумные разговоры. Пьер и оба ратника, заметив, где остановился их господин, проехали мимо. Филипп спросил себе обед и начал внимательно вслушиваться, что говорили за соседним столом четыре дворянина, последний из которых только что вошел.

– Ну, узнали вы что-нибудь новое? – спросил один из них вошедшего.

– Плохие вести! – ответил тот. – Конде и адмирал не зевают, они взяли не только Ниор, но и Партенэ.

– Черт возьми! Действительно, плохие вести. И как это дали им ускользнуть в Бургундию?

– Да, и здесь повторяют ту же ошибку, – заметил другой. – Жанна Наваррская не менее опасна, почему бы не захватить и не отвезти ее с ее щенком в Париж?

– Да, ведь с ней ведутся переговоры. Лучше будет, если она поедет в Париж добровольно. В таком случае она как будто отказывается от солидарности с гугенотами, и это будет для них ужасным ударом, а насилие над ней, напротив, побудит взяться за оружие и тех, кто расположен оставаться спокойным. Да и как посмотрят на это за границей. А ведь ей все равно не уйти из Нерака, реки слишком хорошо охраняются.

– Ну, я ничему не удивлюсь после того, как ускользнули Конде и адмирал. Эти проклятые гугеноты везде имеют друзей, которые предупреждают их об опасности и помогают им пробираться такими дорогами, которые не охраняются.

– Кроме того, – продолжал новоприбывший, – получены сведения о восстании гугенотов по всей Гиени^[7]. Сегодня ночью разнесся даже слух, что сенешаль д’Арманьяк собрал там значительные силы. Эти гугеноты растут как грибы по всей Франции.

– Я слышал, – сказал один из присутствующих, – что через несколько часов королева волей-неволей будет на пути в Париж, а сенешаля после турнут как следует. Опасно только одно, как бы королева не вздумала улизнуть обратно к себе в Наварру, а там ее не захватишь среди гор и обожающих ее горцев. Следовало бы ее захватить, и прибудет же наконец приказ двора насчет этого. Хорошо, что она не мужчина, иначе она была бы таким же опасным врагом, как и адмирал. Но хотя она и гугенотка, ее нельзя не уважать. Муж ее был жалок в сравнении с ней…

Филипп вышел на площадь вполне довольный. Вести были прекрасные. Никаких передвижений войск не предполагалось; приказа о захвате королевы еще не было, его только ожидали через несколько часов, а королева тем временем успеет покинуть Нерак. Ни у кого, очевидно, и мысли не было, что королева попытается соединиться с сенешалем. Это показалось Филиппу странным. «Быть может, губернатор догадывается об этом? – подумал он. – И втайне послал уже войско, чтобы помешать этому?» Филипп решил еще потолкаться в народе, чтобы узнать побольше. Три часа бродил он, останавливаясь около винных лавок, прислушиваясь к разговорам солдат и дворян. Нового, однако, он ничего не узнал. Пьер следовал за ним издали, ратников же не было видно, – они, как он им приказал, очевидно, добывали вести от солдат в винных лавках.

Убедившись, что приказов о каких-либо передвижениях войск еще не было, Филипп уселся перед одной из винных лавок и спросил себе бутылку хорошего вина. Почти тотчас же пятеро дворян заняли соседний столик. Взглянув на них, Филипп едва овладел собой: один из дворян, называвшийся Раулем, был тот самый, который разговаривал с Жаком около Базаса, и теперь он пристально смотрел на Филиппа. Уйти тотчас же – значило навлечь на себя прямое подозрение, и Филипп продолжал спокойно сидеть, обдумывая, как поступить, если Рауль обратится к нему, а Рауль между тем говорил о нем с сидевшим с ним рядом кузеном.

– Знаешь ты этого молодого дворянина, Луи? – спрашивал он. – Мне почему-то очень знакомо это лицо. Среди соседних дворян ведь нет такого?

– Не могу сказать, Рауль. Только и мне лицо это знакомо; к тому же оно из таких, которые не скоро забываются.

Рауль присоединился к общему разговору, но вдруг схватил кузена за руку.

– Знаю, где видел это лицо, – это один из тех, которых мы остановили два дня тому назад близ Базаса.

– Не может быть, Рауль! Те были… – и он вдруг остановился.

– Сам видишь, Луи. Это и есть тот высокий, стройный, красивый юноша с серыми глазами… Я еще тогда обратил внимание на этот цвет лица и светло-русые волосы, и приписывал это английской крови, которой немало в Гиени…

– Сходство действительно есть, но вряд ли это тот самый. Зачем было бы дворянину одеваться крестьянином?

– Вот это-то я и хотел бы знать. Быть может, это гугенот из свиты королевы, исполнявший тогда какое-нибудь поручение, да и теперь делающий то же. Он расплачивается… Я пойду за ним. Тут есть что-то таинственное. Не пойдешь ли и ты со мной? Господин д’Эстанж, у меня к вам дело.

И Рауль в сопровождении двух товарищей последовал за Филиппом.

Глава XII. Бегство

Филипп видел, что Рауль и два его товарища встали, когда он уходил, и с беспечным видом через некоторое время свернул в боковую улицу. За ним все время слышались шаги, а затем кто-то крикнул:

– Стойте, молодой человек! Мне нужно поговорить с вами.

Филипп обернулся с выражением изумления.

– Это вы мне кричите, милостивый государь? – спросил он. – Предупреждаю вас, что со мной нельзя безнаказанно говорить таким тоном.

Рауль засмеялся.

– Так же ли вы строги в крестьянском платье?

– Я не привык к загадкам, милостивый государь, – сказал надменно Филипп. – Я вижу, что вам угодно ссориться со мной, хотя я, кажется, не оскорблял вас. Вы, должно быть, из тех, которые щеголяют своей храбростью, когда думают, что могут делать это безнаказанно. В данном случае вы ошиблись. Я здесь чужой и потому прошу одного из господ быть моим секундантом.

– Это недоразумение, Рауль, – сказал Луи, кладя свою руку на плечо кузену. Но тот гневно сбросил ее.

– Он вызвал меня на дуэль, так пусть она состоится, – сказал он.

Луи попытался было успокоить своего кузена, но вспыливший Рауль не хотел ничего слушать.

– Лучше нам не терять времени в пустых разговорах, – сказал холодно Филипп, – отыщем подходящее место и покончим с этим.

– Я думаю, что молодой человек прав, – заметил серьезно д’Эстанж, – дело зашло слишком далеко. Я могу только сказать, что ваш противник, имени которого я не знаю, вел себя прекрасно, и так как ваш кузен, разумеется, будет вашим секундантом, то я почту за честь предоставить себя в распоряжение этого незнакомого дворянина.

– Нужно выйти из города, – сказал Рауль, возвращаясь на главную улицу.

– Благодарю вас, милостивый государь. Вы согласились оказать услугу человеку, которого даже и имя вам было неизвестно, – сказал Филипп д’Эстанжу. – Однако вам следует знать его. Меня зовут Филипп Флетчер; со стороны отца я англичанин, со стороны матери – француз; я двоюродный брат графа Франсуа де Лаваль и по матери внук графа де Мулена.

– Две известные фамилии Пуату, – вежливо заметил д’Эстанж. – Я очень сожалею, что вышла такая неприятная история. Рауль де Фонтэн был не прав, позволив себе окликнуть вас так грубо; но для вас было бы благоразумнее не обратить на это внимания. Или… – д’Эстанж улыбнулся, – господин Рауль был прав, заподозрив, что вы здесь по важному делу и предпочтете дать убить себя, чем выдать что-либо?

– Я не могу подтвердить ваших предположений, – сказал Филипп, – но скажу, что всегда предпочел бы самую неравную дуэль и смерть долгому заключению и допросам, могущим окончиться смертью на костре.

Д’Эстанж не сказал на это ни слова. Несмотря на свои родственные отношения с Гизами, он, подобно многим другим дворянам-католикам, осуждал преследование гугенотов.

Выйдя из городских ворот, они спустились к берегу реки и прошли подальше в сторону от дороги. Там противники молча сняли с себя верхнее платье и куртки.

– Господа! – сказал д’Эстанж, – я убежден, что дуэль не так уж необходима. Если господин де Фонтэн выразит сожаление, что он не с должным уважением говорил с моим доверителем, то последний, я уверен, с радостью примет его извинение.

– Я такого же мнения, – сказал Луи де Фонтэн, – и я уже сообщил это моему кузену.

– А я уже сказал, что не желаю извиняться, – возразил Рауль. – Я хочу биться не за себя, а за короля, и убежден, что этот молодой человек, кто бы он ни был, дворянин ли или крестьянин, каким я его видел недавно, злоумышляет против его величества.

– В таком случае нечего терять время, – сказал серьезно д’Эстанж. – Со своей стороны мы сделали все, чтобы предотвратить эту в высшей степени неравную борьбу.

Раздраженный замечанием о неравной борьбе и втайне презирая своего противника, Рауль с ожесточением напал на него, уверенный в быстром исходе схватки. Однако выражение его лица быстро изменилось, когда Филипп с ловкостью и силой отразил удар, которым Рауль намеревался сразу окончить борьбу. В продолжение нескольких минут ни один из противников не получал перевеса. Рауль выходил из себя и нанес наконец своему противнику такой удар, который, казалось, должен был сразу завершить дуэль. Но Филипп искусно отразил его и с быстротой молнии вонзил свой меч по самую рукоятку в грудь врага. Рауль пал мертвым.

– Кто бы подумал, – воскликнул д’Эстанж, – что знаменитый дуэлянт Рауль де Фонтэн получит смертельный удар от руки юноши!

Между тем к месту дуэли подъезжал с отрядом граф Дарбуа, губернатор Ажана. Он ужаснулся, увидев мертвым Рауля де Фонтэна;

– Какое несчастье! И в такую минуту! Кто же оказал такую плохую услугу его величеству; не вы ли, господин д’Эстанж?

Узнав подробности происшествия и расспросив Филиппа о его происхождении и религии, губернатор, несмотря на настояния д’Эстанжа, приказал арестовать его.

Двое солдат с обнаженными мечами повели Филиппа в город. На пути он заметил Пьера, спокойно смотревшего на него. Его отвели в замок и заключили в камеру в башне, окна которой были снабжены железными решетками и выходили на реку.

Невеселой представлялась будущность Филиппу. Бегство королевы Наваррской придаст подозрениям против него характер достоверности, и судьба его будет решена. Он был уверен, что Пьер сделает все возможное, чтобы спасти его, но едва ли это удастся, несмотря на всю изобретательность юноши. «А все-таки я попробую дать ему знать, где я заключен, – думал про себя Филипп. – Можно поручиться, что он узнает мою шляпу с ее тремя длинными перьями, если я выставлю ее из окна». Он взял шляпу и просунул ее сквозь решетку. Целых два часа стоял он таким образом со шляпой в руке, пристально наблюдая за каждой лодкой, проезжавшей по реке. Наконец он увидел лодку с двумя гребцами и человеком, сидящим на корме, в которых узнал Пьера и двух своих солдат. Он увидел, как Пьер, смотревший на замок, вдруг хлопнул в ладоши и что-то сказал гребцам. Уверенный теперь, что сигнал его замечен, Филипп втащил шляпу в камеру, продолжая смотреть за удалявшейся лодкой.

– Больше мне нечего делать, – сказал он, – теперь все в руках Пьера.

Некоторое время он прислушивался к шагам часового, ходившего взад и вперед перед его дверью, а затем заснул и проснулся, только когда услышал, как отодвинулся засов его двери, и ключ повернулся в замке. Вошел человек в сопровождении двух солдат и поставил на стол цыпленка, бутылку вина и хлеб.

– Господин д’Эстанж кланяется вам и посылает это, – сказал он. Затем Филипп снова остался один.

Часа два спустя после наступления ночи он услышал шум во дворе замка, как бы от движения конницы. Ему пришла мысль, что получено приказание от двора захватить королеву и что отряд всадников выступает для исполнения этого. «Успеют ли предупредить королеву, – думал Филипп. – Можно с ума сойти, сидя в заключении, когда знаешь, что успех всего дела висит на волоске».

Между тем часовой проявлял признаки утомления и нетерпения, то прислонялся к стене, то топал ногами. Он стоял тут уже часа четыре. «Если выступает большой отряд, то о нем могли позабыть», – подумал Филипп. Прошло еще с полчаса. Но вот на каменной лестнице послышались шаги, и часовой сердито крикнул:

– Черт возьми! Я уже думал, что все ушли с отрядом, а обо мне забыли. Ну, инструкции следующие: «Не позволять никому приближаться, отказывать даже офицерам в посещении пленника без особого разрешения губернатора». Вот и все. До свидания!

Часовой ушел. Человек, сменивший его, ходил быстро взад и вперед перед дверью. Минуты через две или три он остановился, и затем Филипп, к изумлению своему, услышал громкий шепот в замочную скважину:

– Сударь, вы спите? Это я!

– Как, Пьер! – воскликнул Филипп. – Как попал ты сюда?

– После, сударь. Теперь надо торопиться. Нам нужно осторожно отпилить личину замка, чтобы отворить дверь. Но она дубовая и крепкая, как железо. Надо, чтобы не услышали внизу.

Пьер принялся за работу. Через час он сказал Филиппу:

– Будьте готовы взять выпиленный кусок, сударь, иначе он упадет и наделает столько шуму, что поднимет тревогу во всем замке.

Вскоре дверь была отперта. Филипп схватил Пьера за руку.

– Мой славный Пьер! – сказал он. – Ты сделал невозможное! Что же нам теперь делать?

– Снимите с меня веревку, которой я опутан. Хорошо, что я худощав; она не сделала меня подозрительно толстым. Она не толста, но прочная, и через каждые два фута на ней узлы. Роже ожидает нас внизу с лодкой.

– А Жак?

– Жак уехал. Накануне вечером он узнал, что даны приказы собраться войскам, и решил идти за ними пешком, чтобы узнать, куда они направляются, и, в случае надобности, вернется, сядет на коня и предупредит королеву. Всех наших четырех коней он вывел за город и оставил у одного фермера.

– Ох, какая тяжесть свалилась с моего сердца! – сказал Филипп.

Тем временем веревка была размотана. Филипп и Пьер, поднявшись по лестнице на стену, привязали один конец к зубцу стены.

– Я спущусь первым, сударь, я легче и потом подержу веревку снизу.

Две-три минуты спустя Филипп почувствовал, что веревка натянута, и тотчас спустился по ней прямо в лодку, которую Пьер придерживал багром на месте. Через несколько минут лодка быстро скользила по реке к противоположному берегу, откуда вскоре послышался голос Жака:

– Ну что? Все хорошо? Господин Филипп с вами?

– Все прекрасно, Жак! – воскликнул Филипп. Присутствие здесь Жака показывало, что войска направились туда, где не могли грозить королеве никакой опасностью.

Лодку оттолкнули от берега, чтобы скрыть место высадки, и отправились к ферме, где стояли лошади. По дороге Филиппу рассказали, каким образом удалось его спасти. Пьер видел, как Филиппа вели в замок и как затем четыре солдата пронесли тело убитого на дуэли офицера, видел губернатора, проехавшего в город, и понял, что произошло. Терять времени нельзя было, освободить Филиппа можно только тотчас же. Обсудив дело с Жаком и Роже, решили было прежде всего вывести коней в безопасное место. Пьер отправился в гостиницу, где был конь Филиппа, и взял его, заявив, что он слуга господина, оставившего коня. Поместив коней у фермера, Пьер осмотрел замок. Всего важнее было узнать, где заключен Филипп; он надеялся, что Филипп даст какой-нибудь сигнал, и, осматривая с лодки замок, увидел в окне его шляпу. Затем, запасшись веревкой, он проник в замок и, воспользовавшись суматохой, поднявшейся при выходе из замка отрядов конницы, смело поднялся по лестнице; таким образом он счастливо очутился у камеры, в которой был заключен Филипп. Часовой даже не взглянул на него и, к своему счастью, ничего не спросил, потому что Пьер запасся ножом, чтобы не дать ему и пикнуть. Остальное Филиппу было известно.

– Великолепно, Пьер, – сказал Филипп, выслушав рассказ. – А я уже совсем отчаялся в своем освобождении. Но достанем ли мы коней наших? Фермер может принять нас за шайку разбойников.

– Они стоят в открытом сарае, – сказал Жак. – Я сказал фермеру, что вы не можете выехать раньше, чем запрут ворота, и выйдете потаенным ходом, почему и выслали коней из города.

Кони действительно были выведены без препятствий, и, вооружившись, друзья наши отправились в путь. Дорога в Вильнев д’Анженуа шла холмистой местностью, неудобной для быстрой езды среди темноты, и наши путники скоро свернули с большой дороги и остановились в лесу.

– Не развести ли костер? – сказал Пьер.

– Не нужно, – ответил Филипп. – Теперь уже около полуночи, и, как только будет светлее, нам следует поспешить дальше; ведь меня скоро хватятся в замке, и рано утром может быть погоня.

Утром, после двухчасовой быстрой езды, они уже подъезжали к Вильневу. Улицы города были полны войск. У дверей гостиницы, к которой подъехал Филипп, стояли трое дворян, и как только он спешился, один из них обратился к нему:

– Кто вы, милостивый государь?

Филипп назвал себя, прибавив, что он приехал по приказу ее величества королевы Наваррской.

– Королева прибыла сюда уже часа три тому назад и спрашивала, приехали ли вы.

– Я встретил бы ее у переправы близ Тоннена, но был арестован ажанским губернатором и спасся только благодаря вот этим молодцам.

– Мы через час выступаем, сэр Флетчер, и, как только королева встанет, ей будет доложено о вашем прибытии. А пока позвольте представиться вам: – Гастон де Ребер. Мы собирались завтракать, когда вы приехали, – просим разделить с нами трапезу. Это мои товарищи, господа Дювивье, Гаркур и Пароль.

Затем он позвал сержанта и сказал ему:

– Позаботьтесь накормить хорошенько слугу и спутников сэра Флетчера.

– Благодарю вас, – сказал Филипп, – они в этом очень нуждаются. Я сам поужинал вчера хорошо только благодаря любезности господина д’Эстанжа.

– Вы знаете господина д’Эстанжа? – спросил любезно Гастон де Ребер. – Это очень известный человек, и хотя он родственник Гизов, но, как говорят, совсем не сочувствует их крестовому походу против нас.

Филипп рассказал, как он с ним познакомился. Пришлось говорить и о дуэли. Слушатели были крайне изумлены, узнав, что молодой человек сражался с Раулем де Фонтэном, одним из самых знаменитых борцов того времени, и победил его.

– Но каким же образом удалось вам вырваться из замка? – спрашивали слушатели, узнав об аресте Филиппа губернатором. Филипп рассказал.

– Черт возьми! Вы счастливый человек, что у вас такой слуга. Я желал бы, чтобы у меня был такой же ловкий… – говорил Гастон де Ребер. – Но вот трубят. Я тотчас проведу вас к королеве, она, вероятно, садится на коня.

Глава XIII. В Лавале

Королева стояла с принцем на крыльце.

– Вот наш друг, мама! – воскликнул принц, направляясь к Филиппу. – Здравствуйте, сэр Флетчер. А мы опасались, не случилось ли с вами чего-нибудь.

– У сэра Флетчера было много приключений, принц, – заметил Гастон де Ребер.

– Вы должны рассказать мне все по дороге, – сказал принц.

– Рада видеть вас, сэр Флетчер, – сказала королева, когда Филипп подошел к ней. – Не найдя вас здесь, я опасалась за вас.

Рядом с королевой стоял сенешаль, который чрезвычайно удивился, узнав, что Филипп победил знаменитого дуэлянта Рауля де Фонтэна, жестокого преследователя гугенотов, и очень заинтересовался юношей.

– Я рад буду еще поговорить с вами, сэр, – сказал он. – А теперь, государыня, – обратился он к королеве, – пора на коней! Господин де Ребер, ведите пехоту, мы догоним вас, а потом я вышлю передовой конный отряд, который будет наблюдать, свободен ли путь.

Королева с принцем и сенешалем выступили во главе двухсот пятидесяти всадников. За ними следовали владетельные князья и дворяне, а Филипп, не знавший почти никого, ехал позади. Но некоторое время спустя к нему подъехал один дворянин из свиты принца.

– Сэр Флетчер, – сказал он, – принц просит вас проехать к нему вперед.

Филипп съехал с дороги и догнал принца, который, придержав коня, поехал с ним рядом.

– Ну, сэр Флетчер, теперь вы должны рассказать мне так же подробно все ваши приключения, как вы рассказали мне о вашем путешествии в Нерак.

И принц с большим вниманием выслушал рассказ Филиппа.

В течение дня к небольшому войску сенешаля и королевы в заранее назначенных местах то и дело присоединялись отряды дворян-гугенотов с их людьми, и тайна распоряжений об этом была так хорошо сохранена, что католики и не подозревали возможности чего-либо подобного. Пройдя двадцать миль, войско, увеличившееся в течение дня до тысячи двухсот человек, сделало привал у подножия невысоких гор. Королева с сыном приютились кое-как в небольшой деревеньке; вблизи нее расположились и ее приближенные.

В полночь триста всадников и двести человек пехоты выступили к Бержераку, с целью захватить мост через Дордонь; к ним присоединились триста дворян из Перигора, собравшиеся со своими слугами невдалеке по другую сторону реки. И когда с рассветом выступило остальное войско, мост был взят без сопротивления, а отряд католиков в двести человек, находившийся в городе, был захвачен врасплох и взят в плен.

Королева отдала строжайший приказ не проливать напрасно крови. Католики-солдаты были только обезоружены, в пользу плохо вооруженных гугенотов, а потом им предоставлено было идти на все четыре стороны, исключая пятнадцать дворян, оставленных в плену.

Заняв Бержерак, сенешаль поставил стражу на всех путях, ведущих на север, и через день, усиленный новыми отрядами гугенотов, неожиданно появился перед большим и важным городом Перигё. Сопротивление бывших там войск было быстро сломлено, большая часть католических солдат бежала в замок, куда скрылся и губернатор области, за два дня перед тем писавший двору, что благодаря принятым им мерам ни один гугенот в его провинции не может взяться за оружие. Главные силы сенешаля прошли между тем через город и переправились на другой день утром через реку. Теперь путь был свободен перед войском сенешаля, которое возросло уже до двух тысяч человек, и четыре дня спустя оно уже подходило к Коньяку. Навстречу ему выехали заранее предупрежденные принц и адмирал.

– Мы очень беспокоились о Вашем Величестве, – сказал между прочим адмирал королеве. – По последним вестям от вас вы находились еще в Нераке, а между тем мы перехватили депешу, из которой узнали, что от двора послан приказ немедленно захватить вас.

– Да, губернатор Ажана вышел с большими силами из города с этой целью; но в то же время и мы выступили в поход, – ответила королева.

Адмирал был очень доволен, узнав, что Филипп благополучно добрался до Нерака.

– Он оказал нам большие услуги, – сказала королева. – Генрих так привязался к нему, что все время едет рядом с ним.

Коньяк до сих пор противился принцу и адмиралу, но с прибытием королевы и свежих войск отворил ворота…

В лагере гугенотов Филипп нашел Франсуа, который черезвычайно ему обрадовался.

– Кто бы подумал, – говорил он, – что мы расстались в Ниоре на такое продолжительное время. Я был очень удивлен, узнав от адмирала о поручении, данном тебе, и хочу знать все, что с тобой было с тех пор… А мы, как видишь, добрались сюда, хотя в иных местах католики сражались весьма храбро. Теперь мы с часу на час ждем де Ла Ну из Бретани, с собранными там и в Нормандии войсками. Слышно, что в Лангедоке тоже собираются большие силы, чтобы идти на соединение с нами. Но, однако, пойдем ко мне.

И Филипп с Франсуа вошли в палатку.

Вступив в Коньяк, королева пробыла лишь несколько часов при армии. После совещания с принцем, адмиралом и другими вождями она под сильным конвоем отправилась в Ла-Рошель, а принц Генрих, как ближайший родственник королевской фамилии, объявлен был главнокомандующим всей армии; благодаря этому война гугенотов, особенно перед иноземными государями, не являлась только восстанием властолюбивых и буйных дворян, как пытался представить двор.

– Я просил мою мать назначить вас, сэр Флетчер, в мою свиту, – сказал принц Филиппу, встретив его после отъезда королевы, – но она и адмирал отказали, чтобы не вызвать пререканий и зависти к вам, иностранцу, когда в лагере столько дворян французов. Когда я буду вполне самостоятелен, я приближу вас к себе.

– Я очень счастлив одним желанием Вашего Высочества приблизить меня к себе, – ответил Филипп. – Но думаю, что доводы Ее Величества и адмирала вполне основательны.

Гугеноты вскоре овладели Ангулемом, Сентом, Понсом и Блэ, и таким образом в их руках были все города вокруг Ла-Рошели. К тому времени силы их возросли до трех тысяч конницы и двадцати тысяч пехоты. Между тем к Пуатье приближалась армия принца Анжу, соединившаяся с силами, собранными Гизами.

Время года было позднее, наступала зима, и обе армии избегали сражения. Католические вожди хорошо помнили храбрость, выказанную гугенотами при Сен-Дени, и не хотели оставлять занятых ими выгодных позиций, а гугеноты также не желали покидать своих позиций, и после нескольких аванпостных стычек враждующие стороны вернулись на зимние квартиры.

Де Ла Ну, присоединившись к армии адмирала после сурового похода, посоветовал Франсуа и Филиппу уйти со своими людьми на зиму в Лаваль.

– Во-первых, – говорил он, – в замке будет дешевле содержать людей, чем здесь, а во-вторых, из армии Анжу могут быть предприняты набеги, а так как Лаваль – ближайший к Пуатье замок, то они и могут сделать набег прежде всего на него; там вы будете очень кстати.

Графиня с радостью встретила наших героев, хотя ее очень огорчило, что лето прошло без сражения.

Опасность нападения на Лаваль была так очевидна, что приходилось подумать о том, чтобы неприятель не застал врасплох жителей замка и окрестностей. Всего вероятнее неприятель мог появиться из-за гряды холмов, простиравшихся в трех милях от замка на восток, и Филипп придумал следующий план. В деревне, лежащей милях в семи за холмами, решено было устроить постоянный наблюдательный пункт за дорогой. Там поставили часового, который обязан был при появлении католических войск зажечь устроенный в старой башне маяк. На вершине одного из холмов другой часовой должен был дать такой же сигнал и выстрел из ружья, а на каждой ферме должны были сторожить день и ночь, не покажется ли на горе сигнальный огонь, а в случае тревоги все должны были спешить в замок, захватив с собой сколько возможно имущества и скота. Съестные же припасы и корм для скота предположено было перевезти в замок заблаговременно. Исполнение этого плана не откладывалось в долгий ящик, и все распоряжения были сделаны тотчас же. Соседние дворяне-гугеноты, со своей стороны, взялись содержать стражу, которая, наблюдая за сигнальными огнями, могла бы вовремя предупредить местное население и дать ему возможность скрыться в замке. При этом дворяне сговорились помогать друг другу.

Целый месяц прошел спокойно. Но вот однажды в конце января, часов в восемь вечера, со сторожевой башни Лаваля раздались звуки набата. Филипп и Франсуа бросились наверх. Вдали пылал сигнальный маяк.

– На коней, молодцы! – закричал Франсуа, перегнувшись со стены. – Зажигайте маяк! Бейте сильнее в набат!

Солдат тотчас разослали по фермам, чтобы помочь жителям собраться в замок. Со сторожевой башни замка между тем можно было видеть в разных местах сторожевые огни, доказывавшие, что стража нигде не дремала и что весть о нашествии врагов уже распространилась всюду. Франсуа и Филипп сели на коней и помчались к хижине на вершине холма, где горел сигнальный огонь. Подъезжая к ней, они встретили солдат, спускавшихся с холма.

– Надеюсь, вы не ошиблись? – спросил Франсуа.

– Нет, граф, маяк горел на башне, теперь он уже потух.

Когда Франсуа и Филипп вернулись к замку, в ворота его толпами входил народ. Женщины сгибались под тяжестью узлов, которые несли на спинах, около них бежали плачущие дети, а мужчины вели и гнали скот. Слуги водворяли некоторый порядок, указывая места для скота в саду, а во дворе складывая имущество жителей. Тем временем вдоль стен в комнатах разостлали сено и приготовили место для женщин и детей. Среди прибывших было несколько дворян, дома которых не могли бы выдержать осады; их жены с детьми поместились в покоях графини. Во дворе пылали костры, а сигнальный огонь потушили, чтобы не возбудить подозрения у неприятеля; набатный колокол затих, но рев потревоженного не вовремя скота, лай собак и плач напуганных детей производили оглушительный шум. На стенах расставили часовых и осмотрели потайные двери, засовы и замки.

Еще при первых ударах набата двух молодых ловких солдат тотчас послали на холм, через который шла дорога, чтобы высмотрели, как велик неприятельский отряд. Они скоро вернулись вместе с солдатами, сторожившими дорогу, и донесли, что на замок идет более трех сотен конницы и тысяча четыреста пехотинцев. Филипп бросился к Роже, стоявшему невдалеке с оседланной лошадью.

– Скачи во весь опор в Ла-Рошель, – сказал он ему, – сообщи адмиралу число наших врагов и проси от имени графини – как можно скорее спешить к нам на помощь.

Роже вскочил в седло и скрылся за воротами.

При входе народа в замок стоявший в воротах человек отмечал прибывавших по заранее составленному списку. Теперь Филипп мог убедиться, что вне стен никого не осталось – все вошли в замок. Потому немедленно был поднят подъемный мост и ворота заперты. У каждого окна и каждой бойницы в замке и на стенах стояли наготове люди. Начальство на стенах и у ворот взял на себя Франсуа, а в замке – Филипп.

Прошло полчаса томительного ожидания. Но вот послышался глухой и отдаленный шум, как бы от тысячи шагов, и бряцание оружия. Он усиливался и приближался, но вдруг затих. Какая-то фигура осторожно приблизилась ко рву, окружавшему стены замка, в котором царила мертвая тишина, и тотчас удалилась.

– Его послали узнать, не спущен ли подъемный мост, – шепнул Франсуа Филиппу. – Посмотрим, что они теперь предпримут.

Минут десять было совсем тихо, потом показалось множество людей, осторожно приближавшихся к замку.

– Несут, очевидно, доски, чтобы положить через ров, – сказал Филипп.

– Мы дадим им подойти шагов на двадцать, – ответил Франсуа, – а потом удивим их.

Наступающие были уверены, что в замке все спят, что нет даже человека на стенах. И вдруг из всех зубцов стены грянули ружейные выстрелы, и даже с дюжину ядер посыпалось на них. В толпе поднялись крики изумления, ярости и боли, вместе с командой офицеров, поощрявших солдат идти на приступ. Но минуту спустя католики бежали, оставив на земле много темных фигур, показывавших, как смертелен был огонь осажденных.

– Они, очевидно, думали застать нас врасплох, – сказал один из дворян. – Теперь они поневоле подождут до утра, чтобы осмотреться, да кроме того, им нужен отдых – они пришли издалека.

– Верно, – сказал Франсуа. – Поэтому, господа, вам здесь нечего оставаться, пожалуйте в зал ужинать, а потом отдохните в приготовленных для вас комнатах, а я со своими людьми буду стоять на страже, и, если понадобится, рог мой соберет вас снова.

Поужинав, Филипп опять поднялся на стены.

– Ну что, Франсуа? Пока все спокойно?

– Вероятно, они утомлены и спят, как убитые, – ответил Франсуа. – Очевидно, в течение ночи нам нечего опасаться.

Глава XIV. Штурм замка

Едва взошло солнце, как послышались звуки труб, и перед воротами замка появились два рыцаря в сопровождении оруженосца, на копье которого развевался белый флаг. К ним на стены вышла сама графиня.

– Именем его величества, – закричал один из рыцарей, – приглашаю вас, графиня Амелия де Лаваль, сдаться. В своем милосердии его величество дарует жизнь и свободу всем находящимся в замке, за исключением вас и сына вашего; вас отвезут в Париж и будут судить за восстание против короля.

– В таком случае, – ответила графиня громко, – вам не следовало бы пытаться овладеть замком в полночь, подобно шайке разбойников, и, я думаю, мы не много услышали бы о милосердии короля, если бы вам удалось напасть на нас врасплох.

Рыцари уехали. Они были убеждены, что графиня решила защищать замок, и предложили ей сдаться только для проформы.

– Едва ли нам следовало предпринимать этот поход, де Бриссак, – говорил один из них другому по пути. – Нас уверили, что замок слабо укреплен и плохо охраняем и что нам нетрудно будет дать хороший урок гугенотам всей этой местности, а между тем мы уже потерпели неудачу.

– Пустяки! – ответил другой. – Гарнизон, как нам известно, состоит всего из пятидесяти человек солдат да двух десятков слуг и конюхов, положим, даже, вдвое больше, так ведь с нашими силами мы в полчаса возьмем замок, пусть только устроят лестницы да нанесут досок с ферм.

Когда они вернулись в лагерь, к ним подъехал один из дворян.

– Ну, что хорошего, де Вильетт?

– Плохие вести, – ответил тот. – Де Бовуар просил меня передать вам, что фермы пусты, а скот и лошади куда-то исчезли вместе с жителями.

– Черт возьми! Собаки гугеноты, должно быть, спали с открытыми глазами и заранее приняли меры. Впрочем, – прибавил говоривший хвастливо, – раз они все в замке, значит избавили нас от труда загонять их туда.

Тем временем осажденные с раннего утра усиливали средства защиты. Нижние окна замка, не защищенные стеной, но укрепленные железными решетками, представляли довольно основательную твердыню, и при них поставили только нескольких солдат; потайная же дверь была завалена камнями и тяжелой мебелью, а в окнах следующего и верхних этажей поставили множество солдат. Филипп занял место на первом этаже, на который должен был прежде всего устремиться неприятель с помощью лестниц. В комнатах везде кипятили воду, и всюду стояли наготове мальчики с ведрами, чтобы подавать кипяток для обливания осаждающих. Такие же котлы кипели и на дворе для защиты стен.

Если бы у осаждающих были пушки, защита не могла бы длиться долго – стены не устояли бы против ядер; но пушки в те времена были редки и слишком неудобны для перевозки, чтобы сопровождать легкие отряды, и потому защитники спокойно ждали нападения.

Атака началась часов в десять. Неприятель приближался отрядами, которые одновременно устремлялись к разным частям замка. Перед каждой колонной несли лестницы и длинные доски. Подпустив их на известное расстояние, осажденные, только головы которых во время выстрелов были открыты неприятелю, осыпали их стрелами и пулями. Побуждаемые офицерами, осаждающие тщетно старались перебросить доски через рвы и подняться по лестницам на стены или в замок. Их всюду сталкивали, поражали, обливали кипятком. Фермеры, видя вдали свои пылающие жилища, с ожесточением соперничали с солдатами. Два часа продолжался жестокий штурм. Наконец де Бриссак, видя безуспешность усилий, несмотря на страшные потери, приказал дать сигнал к отступлению.

Вожди католиков собрались тотчас на совет.

– Нам невозможно вернуться в Пуатье, после того как мы потеряли двести человек, – говорил де Бриссак. – Мы взялись перебить здесь всех гугенотов и пригнать в лагерь массу скота для армии, а вместо этого сожгли только несколько деревушек. С другой стороны, у нас нет времени строить стенобитные машины. Осажденные, оказавшие нам такую неожиданную встречу, наверное успели послать за помощью в Ла-Рошель, и завтра, самое позднее к полудню, перед нами появится адмирал. Атаки на стены не удаются. Поэтому нам следует попробовать сжечь большие ворота и потайные двери. Нужно послать людей набрать побольше дров и хвороста и затем тотчас начать атаку. Мы должны к ночи покончить с осадой замка, иначе будет поздно.

С этим все согласились.

Между тем в замке с башни зорко наблюдали за действиями неприятеля и тотчас угадали его намерения.

– Что нам делать? – говорил Франсуа Филиппу. – Положим, мы их перестреляем множество, но при решимости они добьются цели и ворвутся в замок, как только сгорят ворота, а нам кроме ворот нужно защищать и стены.

– Да, это наше больное место, – заметил Филипп. – В узких потайных дверях сорок человек удержат целую армию, даже большие ворота защитить можно, но одновременно защищать стены и ворота будет нелегко, – он остановился и задумался. – Стой, Франсуа, я нашел средство, – сказал он с живостью. – Надо убить несколько быков и коров и туши их нагромоздить в дверях и в воротах. Пусть они сожгут двери и ворота, но с тяжелыми тушами они ничего не поделают. Тогда ста человек будет вполне достаточно для охраны ворот и потайных дверей, а сто останется для защиты стен и дома.

– Великолепная мысль, Филипп! За дело! Не будем терять времени.

Позвали людей, закипела работа. Филипп приказал снять с животных шкуры и прикрыть ими каждый ряд мясных туш внутренней стороной наружу, а к верхнему ряду прибить шкуры гвоздями, чтобы их не стащили.

– По этой скользкой поверхности никто не сможет взобраться к нам, – оказал он Франсуа, – в особенности, если мы еще польем ее кровью.

– Превосходно! – восхищался Франсуа, когда мясные баррикады были устроены. – Теперь тут двадцать человек могут удержать целое войско!

Едва осажденные окончили работу, как три неприятельские колонны приблизились к замку с фашинами и множеством мешков.

– Что это у них в мешках? – спросил Филипп у одного из дворян.

– Я думаю, земля, – ответил тот.

– Земля! – повторил Филипп с беспокойством. – Для чего им она?

– Вероятно, чтобы покрыть ею доски, которые в противном случае могут сгореть и упасть в воду раньше, чем огонь сделает свое дело в воротах.

– Да, это так, – согласился Филипп, – я не подумал об этом.

Подпустив неприятеля шагов на сто, осажденные начали стрелять из ружей и луков. Но из рядов католиков беглым шагом отделились четыре сотни, быстро подбежали ко рву и открыли такой сильный огонь против защитников, что они должны были искать спасения за прикрытиями; тем не менее они успели уже нанести неприятелю большой урон.

Филипп поднялся на небольшую башенку и стал оттуда следить за нападающими, которые в это время перекинули смоченные водой доски через ров, положили на них толстый слой земли и полили ее водой. Несмотря на выстрелы осажденных, они нагромоздили фашины у дверей и ворот, бросили в них пылающие факелы и поспешно отступили, потерпев большой урон во время этой работы. Защитники пытались было потушить фашины, но носить воду со двора было далеко, и огонь успел разгореться. Филипп и Франсуа решили остаться при главных воротах со своим отрядом, более привычным к рукопашной схватке, а стены и дом предоставили защищать фермерам и слугам под командой Монпеса и одного дворянина. Обойдя затем все укрепления, они убедились, к своему удовольствию, что все в порядке и что люди уверены в успехе защиты.

Но вот большие ворота сгорели и рухнули с шумом и в рядах католиков раздался крик торжества, на который гугеноты ответили также вызывающим криком. Осаждающие построились и бросились тремя колоннами к воротам и дверям, а четыре отряда устремились на стены, несмотря на осыпавшие их выстрелы. Католики шли на приступ с громкими криками, считая замок уже взятым. Самый сильный отряд направился к главным, еще дымящимся воротам. Ворвавшись в них, он, наткнулся на баррикаду. Она показалась им неопасной, и, предводимые несколькими дворянами, они бросились на нее. Добежав до нее, передние ряды остановились, но, теснимые задними, стали делать тщетные попытки взобраться наверх. Тем временем защитники сверху с ожесточением стреляли, кололи их копьями и рубили мечами.

Целых полчаса продолжалась борьба, и скоро перед грудами бычьих туш нагромоздились груды тел нападающих, перед которыми все еще находилась все та же непреоборимая скользкая стена. Потерпев полное поражение, католики наконец отступили. Не больше успеха имели они и у потайных дверей. Что касается атаки на стены и окна, то она была предпринята, главным образом, для отвлечения защитников от ворот и не отличалась настойчивостью, почему и не имела серьезных результатов. При этом втором приступе нападающие потеряли до четырех сотен человек, из которых более полутораста полегло у главных ворот.

Как только неприятель отступил, Франсуа и Филипп распорядились сбросить доски с землей в ров, наполовину наполненный водой; и это было кстати, потому что ко рву уже неслась вражеская конница, которая своими длинными копьями могла бы оттеснить защитников от баррикады и перескочить через нее. Но видя, что мосты через ров уничтожены, всадники ускакали обратно.

– Я думаю, что после того, как мы отбили два таких штурма, католики уже не предпримут нового нападения, – сказал Франсуа Филиппу.

Действительно, часом позже все католическое войско двинулось обратно по тому же пути, по которому пришло. В замке тотчас было отслужено благодарственное молебствие, после чего многие из фермеров хотели немедленно воротиться на свои фермы, но Франсуа оставил их до утра в замке.

– Пожар на ваших фермах уже показал вам, что вас там ожидает, – сказал он. – Днем вы лучше осмотритесь, и если найдете сараи или какие-либо помещения для ваших семей, то придите за ними, а пока оставьте их в замке до приискания или устройства убежищ. Притом ведь здесь еще многое надо сделать. Мертвых надо похоронить, а раненых ввести в сарай, который мы превратим в лазарет.

– Прежде всего надо выловить доски из рва и сделать новый подъемный мост, – заметил Филипп. – Да нужно еще послать Эсташа и Жака вслед за католиками, чтобы посмотреть, куда они пойдут; ведь они могут вернуться и напасть на нас врасплох, если мы не будем настороже.

Раненных пулями и стрелами, обваренных кипятком и искалеченных оказалось сто тридцать человек. Раненых дворян внесли в замок, а солдат – в лазарет, устроенный в сарае. При свете факела графиня с хирургом и со своими служанками ухаживала за ними, перевязывала им раны и ободряла их.

Было уже около полуночи, когда вдали послышался топот большого числа всадников, приближавшихся к замку. Все схватились за оружие. Франсуа взбежал на стену.

– Кто едет? – закричал он. – Отвечайте, или мы будем стрелять!

Всадники остановились, и один из них крикнул:

– Это ты, Франсуа?

– Да, де Ла Ну! – ответил с радостью Франсуа.

– Где же неприятель? – спросил хорошо знакомый голос адмирала.

– Он отступил вечером, оставив около семисот человек ранеными и убитыми.

Из отряда послышались восклицания одобрения.

– Факелов к мосту! – приказал Франсуа. – Адмирал приехал к нам на помощь.

Минуту спустя отряд адмирала переправился через временный мост. Франсуа сбежал вниз и встретил гостей в воротах.

– Как! – сказал адмирал. – Они сожгли ваш подъемный мост и ворота? Как же им не удалось взять замок? А, вижу – вы устроили баррикаду… Что это – свежие бычьи туши?

Франсуа объяснил, из чего устроена была баррикада.

– Счастливая мысль! – воскликнул адмирал. – Ваши кузены, де Ла Ну, молодцы. Самые опытные воины не придумали бы ничего лучшего! И вы говорите, Лаваль, что неприятель потерял семьсот человек?

– Да.

– Сколько же было сил у вас?

Филипп объяснил. В это время графиня показалась на крыльце, чтобы встретить гостей.

– Примите мою горячую благодарность за быструю помощь, – сказала она. – Мы не могли ожидать вас раньше утра.

– Да, мы очень спешили, – ответил адмирал. – Ваш гонец прибыл к нам с рассветом; лошадь его пала в пути, и последние пять миль он шел пешком. Я, не медля ни минуты, выехал с четырьмя сотнями всадников и помчался сюда. Мы сделали остановку только на три часа днем, чтобы дать вздохнуть нашим коням, да всего один час вечером. И то мы боялись, что застанем замок в огне.

Графиня пригласила гостей в дом и предложила им ужин. Часть быков, оказавших столь важную услугу осажденным, разрезали и зажарили над большими кострами, пылавшими во дворе.

– Не знаете ли вы, где теперь католики? – спросил адмирал.

– Они остановились в деревне, в семи милях отсюда, – ответил Франсуа. – Мы послали двух верховых за ними, чтобы убедиться, что они не замышляют вернуться и захватить нас ночью врасплох.

– А что, де Ла Ну, – воскликнул адмирал, – не ударить ли нам на них ночью? Вероятно, после сегодняшней схватки они спят крепко и не ожидают нас.

– Превосходно, адмирал! Только вынесут ли новый переход наши измученные кони?

– У нас есть двести коней, адмирал, – вмешался Франсуа, – пятьдесят моего отряда и полтораста пригнанных фермерами. Можно оседлать их для вас. Хотя мы и сильно побили католиков, наши фермеры все-таки не забыли, что их фермы сожжены, а потому с радостью последуют за вами вместе с моими солдатами.

– Хорошо, – сказал адмирал. – Пусть сто пятьдесят дворян, прибывших со мной, поедут с вашим отрядом, а остальные пойдут с фермерами. В силах ли вы сделать это, господа, после нашей утомительной скачки?

Все изъявили согласие.

– Итак, после ужина, адмирал? – спросил де Ла Ну.

– Конечно, после ужина, – согласился с улыбкой Колиньи. – Час не составит никакой разницы. Они наверняка не двинутся дальше раньше утра, и если мы выступим даже в три часа, все-таки успеем вовремя.

Филипп тотчас вышел и приказал ратникам и слугам прилечь на два часа, объявив им, что адмирал намерен вести их вдогонку за католиками.

Весть эта была принята с бурной радостью.

В три часа все были готовы к выступлению. Де Ла Ну взял на себя командование двумя сотнями всадников, а адмирал стал во главе трехсот человек пехоты; для защиты замка остался небольшой отряд.

Католиков застали врасплох. Триста из них поплатились жизнью; двести вместе с начальником своим, де Бриссаком, были взяты в плен, а остальные шестьсот человек спаслись бегством, оставив в руках победителей все свое оружие и лошадей.

– Ну, де Бриссак, – говорил граф де Ла Ну на обратном пути в Лаваль, – времена очень переменились с тех пор, как мы с вами сражались под начальством вашего отца в Италии. Думали ли вы тогда, что нам придется биться друг против друга?

– Нет, я никогда не ожидал сделаться вашим пленником, де Ла Ну, – грустно ответил де Бриссак. – Нас встретили жестоко в замке, а мы-то думали застать его врасплох и воротиться в Пуатье по крайней мере с тысячей голов скота. Теперь мы пленники, лошадей наших отобрали, и из отряда в тысячу восемьсот человек едва шестьсот спаслось чуть не голыми. Герцог Анжуйский будет в отчаянии, когда узнает обо всем этом. Да скажите мне, де Ла Ну, разве в замке были такие опытные начальники?

– Нет, там находился только молодой граф да его кузен, вон тот, что едет рядом с ним. Ему и принадлежит мысль о бычьих баррикадах, помешавших вам ворваться в замок.

Глава XV. Сражение при Жарнаке

Расположив войска на зимние квартиры, враждующие стороны стали прилагать все старания, чтобы привлечь на свою сторону иностранных государей. Папа и Филипп Испанский обещали помочь Гизам, а герцог Цвайбрюкенский готовился вести войско из протестантских государств Германии на помощь гугенотам. Кардинал Шатильон, находившийся в то время в Англии, красноречиво поддерживал просьбу королевы Наваррской к Елизавете об отправке военных припасов и войска, а главное – денег для расплаты с немецкими наемниками. Елизавета вела себя, по обыкновению, двулично: просьбы гугенотов она принимала благосклонно, а французскому двору давала торжественные заверения, что далека от мысли помогать гугенотам, на которых смотрит как на бунтовщиков. Королю Наваррскому она дала в долг семь тысяч фунтов стерлингов, но взяла у него в залог драгоценностей на эту сумму. Адмиралу Винтеру она приказала отвезти в Ла-Рошель шесть пушек и триста бочек с порохом, а когда французский двор протестовал против ее помощи врагам короля, она объяснила, что адмиралу Винтеру приказано только конвоировать несколько судов с товарами. Французский двор, занятый борьбой с гугенотами, конечно, не желал открытого раздора с Елизаветой и потому делал вид, что верит ее объяснениям.

Положение гугенотов в течение зимы ухудшилось: много людей умерло от лишений и болезней, несколько больших дворянских и городских отрядов разошлись по домам за полным истощением средств. Армия герцога Анжуйского, конечно, тоже терпела от болезней, но не расходилась, так как солдаты получали жалование из королевской казны. Напротив, к ней присоединились две тысячи двести немецких всадников, присланных католическими князьями Германии, а граф де Танд привел три тысячи солдат с юга Франции. Таким образом, все складывалось не в пользу гугенотов.

Ранней весной обе армии стали готовиться к военным действиям. План принца Конде и адмирала заключался в том, чтобы соединиться сначала с южными вождями гугенотов, виконтами, оставшимися в Гиени для защиты местных гугенотских областей, и затем идти навстречу герцогу Цвайбрюкенскому. Поэтому они направились сначала к Коньяку, куда шел и герцог Анжуйский. Обе армии одновременно пришли к противоположным берегам Шаранты. Католики захватили город Шато-Неф, на полпути между Жарнаком и Коньяком, и начали исправлять мост, разрушенный гугенотами. Главная армия их пошла на Коньяк и готовилась атаковать город. Силы гугенотов были еще разделены, и потому адмирал, не желая подвергать армию опасности, просил Конде отступить. Но принц, командовавший авангардом, стоявшим в виду Шато-Нефа, отказался последовать этому совету и со своей обычной отвагой гордо заявил, что Бурбоны никогда не бегут от врагов. В этой армии, в конном отряде графа де Ла Ну, находился и Франсуа де Лаваль со своими людьми.

В ночь на 12 марта герцог Анжуйский неожиданно перешел реку, и передовые отряды гугенотов не заметили этого. Узнав об этом, адмирал разослал приказ разбросанным отрядам сосредоточиться. Но дисциплина не была сильна в армии гугенотов, и многие начальники заняли не указанные им позиции, а более, по их мнению, удобные. К полудню 12-го числа ближайшие к реке отряды успел, однако, сойтись, и адмирал решил отступить к позиции, занимаемой принцем Конде; но не успели гугеноты начать отступление, как вся армия католиков обрушилась на них. Адмирал вынужден был принять сражение и остановился в Бассаке, небольшой деревне с аббатством, располагая только отрядом конницы под начальством де Ла Ну и небольшим отрядом пехоты.

Коннице де Ла Ну пришлось вынести первый натиск врагов. Тесной массой напал де Ла Ну на наступавшую на деревню кавалерию католиков, значительно превосходившую его числом, и глубоко врезался в ее ряды; этим воспользовались католики и отрезали ему путь к отступлению. Однако коннице де Ла Ну удалось пробиться сквозь плотные вражеские ряды и ускакать. Деревня Бассак и аббатство были потеряны. В это время явился на выручку д’Андело. Он выгнал католиков из деревни и укрепился там. Но на него наступала целая армия, и успех его мог быть только временный. После отчаянной борьбы деревня снова перешла в руки католиков. Отступавшим по шоссе гугенотам грозило полное поражение от фланговых атак католиков, когда на поле битвы появился с тремястами всадниками принц Конде, извещенный генералом об опасности. С рукой, раздробленной пушечным ядром, и ногой, искалеченной копытами коня, Конде тем не менее сам повел свой отряд на врага. Закипела отчаянная битва. Гугеноты совершали чудеса храбрости. Но католики получали все новые подкрепления, и отряд Конде таял. Многие гугеноты попали в плен, лошадь Конде была убита под ним и упала, придавив его собой. Конде поднял забрало и сдался двум рыцарям, узнавшим его. Они почтительно подняли его, но подъехавший капитан королевской гвардии Монтескье убил его наповал из пистолета выстрелом в голову. Несколько других гугенотов, сдавшихся в плен, были так же изменнически убиты.

Блестящая атака Конде не осталась, однако, без результата – только благодаря ей адмирал мог удалиться с поля битвы без особых потерь. Пехота гугенотов совсем не участвовала в сражении, за исключением небольшого отряда; но конница потеряла около четырех сот человек убитыми и пленными; в числе последних находились лучшие представители дворян-гугенотов – де Ла Ну, Субиз, ла Лу и множество других.

Среди католиков не только Франции, но и всей Европы смерть Конде и победа герцога Анжуйского, сильно им преувеличенная, вызвали великую радость, и дело гугенотов считалось погибшим.

Армия гугенотов отступила в Коньяк, где в то время находилась мужественная королева Наваррская. Сын ее, молодой принц Генрих, был объявлен, после смерти Конде, главнокомандующим армией, а молодой Конде, его ровесник, – состоящим при нем.

Опьяненный своей победой, герцог Анжуйский опозорил себя гнусным поступком: он приказал отвезти обнаженное тело Конде на осле в Жарнак и выставил его на четыре дня перед занимаемым им домом. Затем он разослал тщеславные депеши ко всем католическим государям Европы о победе над гугенотами и двинулся на Коньяк. Однако стоявшие там семь тысяч рекрутов Колиньи приняли королевскую армию с такой решимостью, что не только все атаки на стены были отбиты с тяжелыми для католиков потерями, далеко превышавшими понесенные ими в битве при Жарнаке, но этот урон еще сильно увеличился благодаря удачным вылазкам гарнизона. Простояв с месяц перед городом, герцог отступил. Так же безуспешны были его осады Сень-Жан д’Анжели, но Мюсидан был взят. Штурм его стоил жизни одному из лучших католических офицеров, де Бриассаку, за что герцог отомстил гнусным истреблением всего гарнизона, сдавшегося на условии пощады жизни и имущества сражавшихся.

Радость гугенотов по поводу успехов была омрачена смертью доблестного д’Андело, брата адмирала; смерть его приписывали яду, который будто бы дан был ему человеком, подосланным Екатериной Медичи.

Франсуа де Лаваль и Филипп Флетчер были оба серьезно ранены в битве при Жарнаке, где потеряли двадцать человек из своего отряда. Они были, однако, в состоянии добраться верхом до Коньяка. Адмирал посетил их. Он видел их небольшой отряд, прикрывавший общее отступление во время атаки Конде, и как только они оправились немного, посвятил их в рыцари, а затем отослал в Ла-Рошель для отдыха и излечения.

Молодой принц Наваррский, находившийся в Коньяке, сильно привязался к Филиппу и часто навещал его. Он снова просил Колиньи назначить Филиппа в число приближенных к нему рыцарей, но адмирал отказал, повторив ему те же доводы.

– Есть много молодых французов, принц, – сказал он в заключение. – Почему вы не приблизите к себе графа де Лаваля? Вы еще вчера говорили, что любите его.

– Да, он похож на своего кузена, и если нельзя назначить Филиппа, то я хотел бы иметь при себе его.

Франсуа с радостью согласился на это назначение и тотчас сообщил Филиппу, какой великой чести он удостоился, и в то же время высказал сожаление, что ему придется расстаться с кузеном.

– Не думай об этом, Франсуа, – оказал Филипп. – Генрих Наваррский, вероятно, будет королем Франции, и каждый французский дворянин должен считать своим нравственным долгом служить ему.

Поэтому друзья отправились в Ла-Рошель только на самое короткое время, чтобы отдохнуть и подышать морским воздухом; затем Франсуа собирался передать начальство над своими людьми Филиппу, а сам должен был сопровождать принца Наваррского. О своем посвящении в рыцари и назначении в свиту принца Франсуа тотчас уведомил графиню и в Ла-Рошели нашел уже ответ, в котором она выражала свою радость.

«Радуюсь тому также, – писала она между прочим, – что при твоем новом положении тебе придется реже участвовать в бою. Я не колеблюсь рисковать твоей жизнью для нашего дела, но все-таки ты мой единственный сын, и если тебя убьют, я останусь одна на свете».

В Ла-Рошели молодые рыцари поселились у Бертрама и были сердечно приняты им и его дочерью. Они часто предпринимали пешком прогулки за город и посетили все живописные места в окрестностях.

Филипп аккуратно писал своим родным в Англию и получал от отца и матери, а также от дяди и тетки письма. Отец был черезвычайно доволен успехами сына, хотя и тревожился о нем.

«Я не говорю, – писал он, – чтобы ты берег себя; но все мы были бы в большом горе, если бы с тобой случилось что-нибудь».

Письма его матери и тетки были совершенно другого рода – они говорили более всего о святом деле, которому он, Филипп, служит, и обе очень радовались, что он спас в Ниоре стольких гугенотов. Дядя, напротив, отличался в письмах чисто светскими интересами.

«Твоя тетя пишет нам, что тебя очень хвалят. Она говорит, что ты отличаешься, обратил на себя внимание принца Конде и адмирала, оказал услугу королеве Наваррской и ее сыну и получил от них знаки их благоволения, что тебя весьма уважает граф де Ла Ну, лучший из дворян Франции; он говорит, что ты, вероятно, будешь скоро посвящен в рыцари. Не следует презирать светские почести, Филипп, в особенности если они даются за заслуги, хотя к ним и относятся с пренебрежением наши единоверцы. Мне доставляет удовольствие мысль, что приобретенное мной состояние перейдет к моему племяннику, которым я могу гордиться, и который в этой стране займет со временем такое же видное положение, какое его предки со стороны матери занимали на моей родине. Поэтому меня очень порадует весть, что ты заслужил рыцарские шпоры и к тому же получил их из рук такого великого полководца и достойного человека, как адмирал Колиньи. Когда я получу весть об этом, то устрою пир для всех бедных в Кентербери».

Вернувшись в лагерь, Филипп сильно заскучал в одиночестве и бездействии: об отряде заботился Монпес, граф де Ла Ну находился в плену, а Франсуа – с принцем. Но вот как-то к нему явился паж с приглашением от Колиньи.

– Мы завтра выступаем, сэр Флетчер, – сказал ему адмирал. – Идем на соединение с виконтами, а потом направимся на соединение с герцогом Цвайбрюкенским, идущим, как слышно, к нам. Мне нужно послать ему письмо, и я не знаю никого, на чью храбрость, такт и осмотрительность я бы мог положиться в такой же мере, как на ваши. Поручение это, как вы понимаете, очень опасное. Возьметесь ли вы за него?

Филипп поблагодарил за честь и доверие.

– Нужно спешить, – продолжал адмирал. – Возьмите сколько хотите людей и хороших коней и поезжайте с Богом как можно скорее. Письма будут готовы к десяти часам вечера.

Обдумав поручение и посоветовавшись с Пьером, Филипп решил взять с собой только его и двух своих ратников, Эсташа и Роже. Маленький отряд мог проехать незаметнее и легче достать для себя все необходимое. Решено было также снарядиться как можно легче и не обременять себя ни чемоданами, ни кольчугами, а запастись только на первое время съестными припасами.

Навестив двух других своих ратников, Генриха и Жака, раненных при Жарнаке и теперь лежавших в госпитале, Филипп зашел в дом, занимаемый принцем. Там он застал Франсуа в гостиной в обществе двух или трех приближенных принца.

– Я слышал, ты опять уезжаешь, – сказал Франсуа, – и позавидовал тебе, но мы завтра тоже выступаем.

– Кто тебе сказал, что я уезжаю? – спросил Филипп.

– Мне сказал принц полчаса тому назад, а он слышал это от адмирала. Он говорит, что желал бы лучше ехать с тобой, чем с войском, так как жаждет приключений, и приказал привести тебя к нему, если ты зайдешь сюда. Пойдем.

Когда они вошли, принц читал книгу.

– А, сэр Флетчер! – сказал он. – Вы, как настоящий странствующий рыцарь, опять едете за новыми приключениями!

– Нет, Ваше Высочество, – ответил Филипп, – мне, напротив, необходимо теперь избегать всяких приключений.

– И все-таки вам их не миновать… Черт возьми, нехорошо родиться принцем!

– Но это имеет и свои преимущества, – ответил с улыбкой Филипп.

Принц весело засмеялся.

– Вероятно, но до сих пор я их еще не вижу. Может быть, увижу в будущем, а теперь в этом нет для меня ничего приятного. Всегда делаешь не то, что хочешь, а чего требует то этикет, то политика; приходится вежливо слушать глупости, терпеливо сносить надоедливых людей и прочее и прочее… Гораздо интереснее охотиться за дикими козами в Наварре, чем изображать из себя главнокомандующего армией, лишенного, однако, всякой возможности поступать по своему разумению… Ну, сэр Флетчер, надеюсь, что, вернувшись, вы расскажете мне много интересного.

К десяти часам Филипп был готов выступить в путь. Передавая ему письма, адмирал познакомил его с позициями католических войск герцогов Омальского и Немурского, чтобы он не натолкнулся на них.

– Есть и другие враги, – прибавил адмирал. – Из Парижа нам сообщают, что герцогу Альбе и Мансфельду, губернатору Люксембурга, предписано преградить путь герцогу Цвайбрюкенскому. Но у Альбы, кажется, полно хлопот в Нидерландах… Письмо вы зашейте в сапог, я написал его на тонкой, мягкой бумаге, чтобы оно не шуршало. Поезжайте, каким хотите путем. Итак, счастливого пути, молодой человек. Помните, что вы окажете этим важную услугу нашему делу и что очень многое зависит от того, передадите ли вы письмо герцогу Цвайбрюкенскому.

Путь Филиппа пролегал через Лаваль, и на другой день он уже передал письмо от Франсуа своей тетке, которая радостно встретила его. За Лавалем он вступил во враждебную гугенотам местность, и надо было ехать с большими предосторожностями, сберегая силы лошадей на непредвиденный случай. На ночь Филипп остановился в деревне. Он вообще намеревался ехать днем, чтобы ранним приездом в гостиницы не возбуждать внимания и толков. Все три спутника его отлично усвоили рассказ, который должны были повторять в гостиницах: господина их зовут де Вибур, владения его близ того места, где они останавливались накануне, едет он в следующий город, чтобы навестить друзей. Если зайдет речь о вере и политике, они должны были говорить, что господин их держится в стороне от всего этого, хотя считает напрасными насилия над гугенотами и уверен, что они могут быть хорошими гражданами, если их оставить в покое. Так день за днем ехали наши путники, избегая больших городов. На четвертый день, когда они, по обыкновению, сделали остановку, чтобы пообедать и дать коням отдохнуть, перед гостиницей послышался конский топот, и, подойдя к окну, Филипп увидел, что подъехали двое дворян в одежде королевских цветов, в сопровождении восьми ленников. В ту же минуту Пьер вошел в комнату.

– Я сказал Эсташу и Роже, чтобы они скорее окончили обед и осторожно вывели оседланных коней на окраину деревни, недалеко отсюда. В случае чего, нам стоит только выпрыгнуть из окна, и мы тотчас будем на конях.

– Хорошо сделал, Пьер, – сказал Филипп, снова усаживаясь за стол, между тем как Пьер стал за его стулом, как бы прислуживая ему.

Дверь отворилась, и два дворянина вошли. Не сняв, как принято, шляп, они уселись за стол и громко заговорили. Вдруг один шепнул что-то другому, а потом повернулся на стуле и дерзко посмотрел на Филиппа, который продолжал спокойно обедать.

– Кто вы, молодой человек? – спросил он поднимаясь.

– Я не имею обыкновения отвечать на вопросы незнакомых людей, – отвечал Филипп спокойно.

– Черт возьми, имеете ли вы обыкновение или нет, это мне безразлично, но вы должны отвечать. Теперь не такое время, когда можно ходить, не опасаясь расспросов. На вашем платье нет королевских цветов, и я хочу знать, кто вы?

– Так как я еду не в королевскую армию, а просто путешествую по своим делам, то не вижу основания надевать другое платье.

– Вы не отвечаете на мой вопрос. Кто вы?

– И не намерен отвечать: мое имя касается только меня.

– Ах ты, щенок! – вскричал, вспылив, дворянин. – Да я тебе уши надеру!

Филипп поднялся, удивив своего противника, принявшего его за юношу, своим высоким ростом и телосложением.

– Я не хочу с вами разговаривать, – сказал он, – ешьте ваш обед и дайте мне есть свой, потому что если дело дойдет до ушей, то вам надерут их раньше.

Дворянин схватился за меч, но Филипп быстро подскочил к нему и с такой силой ударил его в лицо, что тот как сноп свалился на пол. Товарищ его вскочил и выхватил пистолет из-за пояса, но Пьер изо всей силы так метко бросил в него тарелку, что она ему разрезала губы и выбила несколько передних зубов. В ту же минуту раздался выстрел, и пуля ударилась в стену. Когда ошеломленные неожиданностью и болью дворяне пришли в себя, Филипп и Пьер, успевшие тем временем выскочить в открытое окно, были уже на конце деревни.

Глава XVI. Богослужение в лесу

– Ты метко швырнул тарелку, Пьер, – сказал Филипп, когда они бежали по улице, – и, вероятно, спас мне жизнь.

– Я привык бросать метко, сударь; обед мой часто зависел от того, попаду ли я метко камнем в птицу… Ну и поднимут же они тревогу в гостинице!

– У нас еще довольно времени, – сказал Филипп. – Пока они еще ошеломлены, а потом им ведь надо вывести лошадей из конюшни.

– И тогда у них явится новая забота, – прибавил Пьер смеясь, – я велел Эсташу подрезать у их коней все уздечки у самых колец. Хороши они будут, когда сядут в седло! Ты подрезал у коней уздечки? – спросил он у Эсташа, когда они подбежали к своим лошадям.

– Как же! Да и ремни от стремян тоже.

– Великолепно! – воскликнул Филипп. – Они долго провозятся с этим, а мы тем временем будем далеко; только нужно ехать скорее. Потом мы можем свернуть на какую-нибудь проселочную дорогу.

Проехав с милю, путники наши оглянулись и на окраине деревни заметили несколько выезжавших верховых.

– Долгонько же они возились, пока исправили ремни!

– А кони их, кажется, и поесть не успели, – прибавил Филипп, – нам не стоит беспокоиться из-за этих господ, но все-таки лучше будет, если они потеряют наш след.

Доехав до леса, они поехали по тропинке, чтобы скрыть свой след. Там они наткнулись на ручеек, проехали по нему более мили, перерезав при этом дорогу, и затем выехали из леса.

– Если они и найдут наш след, – заметил Филипп, – то во всяком случае потеряют много времени, а быть может, и совсем бросят преследовать нас.

– Тем более, – прибавил Эсташ, – что знают, какие у нас хорошие кони. Один из них очень любовался ими.

– Как бы то ни было, а я думаю, что они будут нас преследовать, – сказал Пьер. – Это не такие люди, чтобы вынести и забыть такое оскорбление. Они употребят все меры, чтобы отыскать нас, и будут наводить справки в деревнях и гостиницах.

– И ничего не узнают, – ответил Филипп, – потому что мы будем избегать деревень. Ночью мы будем спать в лесу, благо погода теплая.

Проехав еще миль пять, путники наши остановились в лесу. Они всегда имели при себе немного пищи и вина, а также и корм для лошадей на всякий случай и могли избегать деревень.

Предоставив Пьеру расседлать и накормить коней, Филипп прошел к другому концу леса и осмотрелся. Он знал, что они недалеко от ла-Шатра, и не удивился, увидев внизу в долине город, в одной миле от леса. Вблизи из-за группы деревьев поднимались башни укрепленного замка. Местность была богатая и хорошо обработанная, все дышало здесь миром и благоденствием. «Ужасно, – подумал Филипп, – что в такой прекрасной стране люди не могут ужиться и режут друг друга Бог знает из-за чего!»

Наступили уже сумерки, когда Филипп вернулся к своим спутникам; те уже успели накормить коней и снова оседлать их. Из осторожности они не развели огня и, поужинав, завернулись в плащи и улеглись спать. Но только что Филипп успел заснуть, как Пьер осторожно разбудил его. Филипп вскочил в испуге.

– В лесу люди, – прошептал Пьер.

Филипп стал прислушиваться, и до слуха его донеслось из леса пение.

– Это гимн гугенотов! – сказал он. – Несомненно, они пришли сюда из города совершать богослужение. Пойдем посмотрим; только тише, иначе мы их испугаем.

Пройдя шагов триста, они очутились перед лужайкой, на которой собралось человек семьдесят или восемьдесят. На стволе лежавшего на земле дерева стоял священник и говорил им:

– Братья мои, мы в последний раз встречаемся здесь. Нас уже заподозрили, что мы собираемся здесь для молитвы, и наша жизнь находится в опасности. За мной уже следят в течение нескольких дней. И хотя я всегда готов жертвовать жизнью за дело Господне, но теперь не желаю подвергать вашу жизнь опасности. Если бы будущее было для нас безнадежно, я предложил бы вам остаться здесь до конца; но небо проясняется, и может случиться, что в скором времени по всей Франции будет объявлена свобода веры и богослужения. Поэтому лучше будет, если мы на некоторое время воздержимся от собраний. Даже теперь, быть может, мы в опасности!..

– Пьер, – прошептал Филипп, – сходи вот в ту сторону к опушке леса, и если увидишь что-нибудь тревожное, то скорее приведи сюда наших товарищей и коней.

– Не лучше ли сначала сходить за ними, и пусть они со мной идут на лесную опушку; иначе я рискую их долго искать.

– Хорошо, Пьер. Если ты услышишь шум, спеши сюда, а я пойду к тебе навстречу. Католики могут явиться не со стороны города, предполагая, что там гугеноты поставили стражу; поэтому, если заметишь, что кто-нибудь идет сюда, крикни громко – это предостережет этих людей, и они успеют разбежаться.

Целый час беседовал проповедник со своими слушателями, убеждая их быть твердыми в вере и с терпением ожидать лучших дней.

Филипп стоял от них шагах в двадцати и при лунном свете ясно видел лица собравшихся тут людей, исключая проповедника, который стоял к нему спиной. Судя по одежде, большинство гугенотов принадлежало к бедному классу, хотя трое или четверо были, очевидно, состоятельные горожане. На бревне, на котором стоял проповедник, сидела молодая девушка, лицо которой поразило Филиппа своей замечательной красотой. Она с благоговением слушала проповедь. Рядом с ней стояла молодая женщина, а шагах в двух за ней – мужчина в стальном шлеме и с мечом за поясом. Окончив проповедь, священник запел гимн, который тотчас подхватили все присутствующие. В это время Филипп услышал треск сучьев, но не с той стороны, куда послал Пьера. Громкое пение не позволяло ничего слышать. Вдруг раздался крик, и пение прекратилось.

– Я друг ваш! – закричал Пьер. – На вас идут люди из города.

– Разойдитесь, братья, – сказал священник спокойно, – но прежде я благословлю вас… Теперь пойдемте через лес и пройдем к городу с другой стороны. Госпожа Клара, я провожу вас в замок.

В эту минуту Филипп услышал невдалеке конский топот.

– Сюда, Пьер! – закричал он и побежал к нему навстречу. – Эй, молодцы, на коней! Готовьте оружие! – крикнул он своим спутникам, вскочив в седло.

В это время с другой стороны лужайки раздался крик: «Смерть собакам гугенотам! Бей их!» – и толпа вооруженных людей, предводимая двумя всадниками, выбежала на поляну и бросилась на безоружных гугенотов, еще не успевших скрыться. Гугеноты молча, без криков, без воплей, становились на колени, готовясь умереть без сопротивления, и лишь некоторые скрывались между деревьями. Священник громко запел гимн: «Врата небес отверзты», и к нему тотчас присоединились другие голоса. С дикими криками и яростным ревом набросились на них католики.

Филипп пришпорил коня и выскочил на поляну навстречу нападающим. Он тотчас убедился, что против такого числа врагов ни он, ни его трое спутников ничего не могут сделать, но он был в отчаянии при виде убийства беззащитных людей. Хотя такие сцены были в те времена весьма обычны во Франции, но Филипп теперь впервые присутствовал на подобном избиении гугенотов. Один из всадников, в котором Филипп тотчас узнал дворянина, в которого Пьер бросил тарелкой, поскакал к молящейся девушке. Стоявший за ней вооруженный воин встал между ней и всадником, но был тотчас же убит, и всадник поднял уже меч над головой девушки, как вдруг сам упал с лошади с простреленной головой. Другой всадник, очевидно, узнавший Филиппа, с криком бросился на него.

– Наконец-то я нашел тебя! – яростно вскричал он.

– Не торжествуйте раньше времени, – возразил Филипп, нанося удар, но меч его только скользнул по кольчуге противника. Однако Филишп улучил мгновение и нанес врагу такой сильный удар в шею, что тот упал с лошади с отрубленной наполовину головой. Тем временем Пьер и его спутники отогнали толпу черни, успевшей уже убить многих гугенотов.

– Дайте мне руку, сударыня, поставьте вашу ногу на мою и садитесь ко мне на коня, – сказал Филипп девушке, стоявшей около него. Пьеру он приказал посадить за собой женщину, сопровождавшую девушку, и затем они все четверо пробились сквозь толпу нападающих.

– Нам нужно ехать тем же путем, которым мы сюда приехали, – сказал Пьер Филиппу, – с той стороны идет другая толпа, чтобы отрезать беглецам путь.

Через минуту они уже выехали из лесу и увидели толпу черни, бежавшей через поля.

– Теперь нам нужно ехать назад, в ла-Шатр, – сказал Филипп. – Мы проедем теперь и мост и город – без препятствий, потому что те, которые могли бы помешать нам, останутся позади нас.

Так и случилось. Выехав из города, Филипп поехал тише.

– Сударыня! – сказал он девушке. – Я не имею чести знать вас, но позвольте вам представиться: я Филипп Флетчер, английский дворянин, сражаюсь за дело гугенотов под начальством адмирала Колиньи.

И он объяснил ей, какие обстоятельства привели его со спутниками в лес, где собрались гугеноты.

Рыдавшая почти все время девушка между тем несколько успокоилась.

– Мое имя, милостивый государь, – ответила она Филиппу, – Клара де Валькур. Отец мой находится при адмирале Колиньи. Он будет вам глубоко благодарен за спасение своей дочери.

– Я имею честь знать графа де Валькура; он находится при принце Наваррском, который удостаивает меня своим благоволением. Скажите, чего вы желаете? Отвезти ли мне вас обратно в замок?

– Я буду там беззащитна, милостивый государь, – ответила девушка. – Там теперь находится только небольшой отряд, который не может оказать долгого сопротивления. Посмотрите, теперь уже и поздно.

Филипп оглянулся и увидел огромное зарево, подымавшееся из-за рощи, окружавшей замок. У него вырвалось восклицание негодования.

– Я ожидала этого, – заметила спокойно Клара. – Наши владения находятся в Провансе; но отец мой думал, что здесь мне будет безопаснее, нежели там. Мы все время находились в хороших отношениях с горожанами, и они не преследовали наших единоверцев в последнюю войну. Но теперь здесь появились подстрекатели, а недавно несколько странствующих монахов проповедовали на базарной площади поход против гугенотов, упрекая народ в равнодушии к своей вере. Месяц тому назад один из преследуемых гугенотских священников пришел ночью в замок и там скрывался. Так как других священников здесь не было, то о нем было тайно сообщено всем гугенотам в городе, и в лесу начались собрания по два раза в неделю. Чем это кончилось, вы знаете.

У девушки не было в окрестностях ни родных, ни знакомых, у которых она могла бы найти приют…

– Я понимаю, милостивый государь, – говорила она, – что стесняю вас, но мы можем укрыться у какого-нибудь крестьянина, переоденемся крестьянками и попытаемся пробраться в Ла-Рошель. К тому же я хорошо езжу верхом и могла бы пробраться туда на коне.

– Об этом нечего и думать, – возразил Филипп. – Мы остановимся там, под той группой деревьев и обсудим этот вопрос.

Сойдя с коня, Филипп разостлал на земле свой плащ и предложил Кларе отдохнуть на нем со своей служанкой.

– Мы будем недалеко от вас, и двое из нас будут стоять на часах; значит, вы можете спать спокойно, – сказал он.

Вопрос о том, что делать с девушкой и ее служанкой, которые не могли бы перенести быстрого путешествия и вместе с тем мешали исполнению его поручения, сильно беспокоил Филиппа, который посоветовался об этом с Пьером.

– Я вижу только два исхода, – говорил он. – Первый – это отправить их в Ла-Рошель под охраной твоей и Эсташа. Второй же вот какой: ты должен сейчас же ехать, чтобы рано утром быть в Сент-Амбуазе. Там ты оставишь своего коня в гостинице, попросишь приготовить комнаты для своего господина, едущего в армию с отрядом, а затем в разговоре с конюхами и людьми разузнаешь, нет ли где поблизости замка гугенота или гугенотки. Тебе на это понадобится часа три. Будет ли успех или нет, но, разузнав об этом, ты затем скажешь, что едешь встретить господина и приведешь его в гостиницу. Дай хозяину крону в залог за помещение и за обед, который ты закажешь, и потом выезжай к нам навстречу. Мы выедем отсюда с рассветом. Удастся тебе узнать что-нибудь, мы свезем женщин в безопасное место, если нет – ты и Эсташ отправитесь с ними в Ла-Рошель. Не забудь достать пару холодных каплунов, бутылку хорошего вина и белого хлеба.

– Какого коня взять мне?

– Возьми Робина: он выносливее Виктора.

Робин уже кончил свою умеренную порцию овса и, когда Пьер подтягивал ему подпругу, посматривал кротко кругом, как бы удивляясь, что его снова хотят заставить работать.

– У тебя зато будет хороший корм в Сент-Амбуазе! – говорил Пьер, потрепав его по шее.

На другой день Филипп рассказал Кларе о поручении, данном Пьеру.

– Прекрасный план, – сказала она. – Мне следует скрыться где-нибудь, прежде чем вы отправитесь дальше.

Четыре часа спустя наши путники были уже в трех милях от Сент-Амбуаза в лесу близ дороги, чтобы не пропустить Пьера, который вскоре действительно показался вдали на дороге.

– Ну, Пьер, узнал что-нибудь? – спросил Филипп, выезжая к нему навстречу.

– Я нашел место, где госпожа де Валькур будет в безопасности. Это небольшой, но крепкий замок де-Ландр, в пяти милях отсюда в лесу, вдали от городов и больших селений. Сам граф де Ландр теперь в армии адмирала на западе, но супруга его здесь и при ней сорок человек для защиты замка.

– Отлично, Пьер! Графиня де Ландр, конечно, почтет себя счастливой принять госпожу де Валькур, отец которой теперь в той же армии, где и муж графини.

Не теряя времени, они направились к замку де-Ландр и, с трудом отыскивая путь, часа через четыре прибыли туда. Когда они выехали из лесу на поляну, посреди которой стоял замок, из замка послышался звук трубы, и мост подняли. Оставив спутников, Филипп один поехал ко рву. На зубчатой стене над воротами появилась дама, а бруствер заняли солдаты с копьями и ружьями.

Филипп снял шляпу.

– Милостивая государыня, – сказал он, – я из войска принца Наваррского, послан адмиралом Колиньи с важными поручениями. Мне нужно спешить. Между тем я имел счастье на своем пути спасти дочь графа де Валькура от смерти при избиении гугенотов около Шатра. Умоляю вас принять под свою защиту эту девушку.

– Я очень счастлива принять дочь графа де Валькура, о котором мне говорили много хорошего. Милости просим.

Графиня де Ландр встретила гостей в воротах замка. Она нежно обняла Клару де Валькур и настояла, чтобы Филипп со своими спутниками отдохнули в замке хоть полчаса. Немалую радость доставила ей весть, что гугенотская армия должна будет пройти близ замка для соединения с герцогом Цвайбрюкенским.

– Милосердый Бог послал вас мне на помощь как бы чудом, – сказала Клара на прощание Филиппу, – и пусть он защитит вас на вашем опасном пути. Мой отец поблагодарит вас при встрече с вами за мое спасение, а что я чувствую, того не выразить словами.

Ночевать путники остановились в небольшой деревне. Когда Филипп ужинал, вошел Пьер.

– Я думаю, сударь, – сказал он, – что для нас было бы лучше проехать дальше несколько миль.

– Зачем?

– На нас и хозяин гостиницы и все встречные смотрели слишком внимательно, поэтому я сказал Эсташу и Роже, чтобы они не снимали седел с коней; затем я осторожно проскользнул к открытому кухонному окну послушать, что там говорят; вот что сказал вошедший в кухню хозяин: «Жена, это и есть те люди, которых здесь искали три часа тому назад. Нужно дать знать в Шатр, а то, чего доброго, солдаты на самом деле сожгут наш дом, да и меня самого повесят, как угрожали. Жаль молодого человека, хотя он и убил двух дворян, но, вероятно, за дело; да ведь если не мы, так другие выдадут их, – ведь многим объявлено, что первому, кто известит об этих гугенотах, будет дана золотая крона». – «Посылай, если хочешь, – ответила жена, – а только я не хотела бы, чтобы у нас в доме проливали кровь, да и гугеноты нам ничего не сделали!» Вот я и решил сообщить вам обо всем, чтобы нам подобру-поздорову убраться из этой ловушки.

Глава XVII. Битва при Монконтуре

Филипп продолжал ужинать. Спешить было некуда, потому что до Невера было двенадцать миль, и оттуда не могли вернуться раньше, чем через четыре часа. Хозяйка гостиницы сама принесла следующее блюдо. Поставив его на стол, она серьезно посмотрела на Филиппа и сказала:

– Вы хотите ночевать здесь, сударь, но наше помещение очень бедно и неудобно. Послушайтесь моего совета и поезжайте дальше… Сегодня сюда приходили из города люди, разыскивавшие каких-то путешественников, очень похожих на вас, и они обещали награду тому, кто известит, где вы находитесь. Мне кажется, они замышляют зло.

– Спасибо вам за совет, и я последую ему, – ответил Филипп.

– Не говорите моему мужу о том, что я вам сказала, – продолжала хозяйка. – Он честный человек, но труслив, а в наши дни лучше не вмешиваться в такие дела, которые нас не касаются.

Часа два спустя Филипп приказал седлать коней и послал за хозяином.

– Я раздумал, хозяин, – сказал он, – и поеду дальше. Подайте мне счет. Вы можете приписать и за ночлег, потому что постель, вероятно, уже приготовлена для меня.

Филипп заметил, что хозяин обрадовался, хотя и не показывал виду. Через несколько минут лошади были готовы, по счету уплачено, и наши путники выехали на дорогу. Проехав мили две, они свернули в сторону и расположились на ночлег в лесу. Через два часа Эсташ, стоявший на часах, услышал на дороге конский топот, а минуту спустя несколько всадников галопом промчались мимо него по дороге от деревни.

Через несколько дней наши путники без особых приключений вступили в лагерь герцога Цвайбрюкенского, расположенный близ Везуля.

Филипп, отыскав офицера, говорившего по-французски, сообщил ему, что привез депеши от адмирала Колиньи, и его тотчас отвели к герцогу.

– Наконец-то я получу достоверные сведения, – сказал герцог. – А то, по разнообразным слухам, доходившим до меня, нельзя было даже понять, бежал ли адмирал или стоит во главе большой армии. Скажите, за сколько дней проехали вы ко мне через всю Францию?

– Сегодня десятый день, как я выехал из Ла-Рошели.

– И вы проехали весь путь на одних и тех же конях?

– Так точно, государь.

– Хорошие же у вас кони!

Герцог стал читать депеши.

– Адмирал очень высокого мнения о вас, молодой человек, – сказал он Филиппу. – Он говорит, что сам посвятил вас в рыцари за ваши подвиги в битве при Жарнаке. Да ведь он и не мог дать столь важного поручения человеку, который не пользовался бы его полным доверием. Расскажите же мне, как вы сюда доехали и какие новости вы узнали в пути о королевских войсках. Это будет хорошим дополнением к депешам адмирала.

Филипп дал полный отчет о своем путешествии, о состоянии дорог, о числе рогатого скота в местностях, через которые он проехал, о силах, собранных в городах, и о мерах, принятых к преграждению пути через реки Бургундии.

– Адмирал рекомендует мне этот же путь, свободный от войск французских герцогов; его же указывают и проводники, присоединившиеся недавно ко мне с принцем Оранским. Надеюсь, сударь, что вы поедете с моими друзьями; я познакомлю вас с ними сегодня за ужином.

Войско герцога доходило до пятнадцати тысяч человек, в числе которых было семь тысяч конницы из южно-немецких государств, шесть тысяч пехоты из верхней Германии и около тысячи французских и фламандских дворян, присоединившихся к нему с принцем Оранским. Армии французских герцогов были значительно сильнее армии герцога Цвайбрюкенского, но каждая из них в отдельности не была настолько сильна, чтобы атаковать его, а взаимная зависть предводителей мешала им действовать сообща. Поэтому германская армия беспрепятственно прошла через Бургундию и быстро спустилась к Луаре. Все мосты через нее были заняты войсками католиков, но один из офицеров-французов – гугенот, знакомый с местностью, указал брод, через который перешла часть армии, осадившая и взявшая город ла-Шарите и овладевшая таким образом мостом для переправы всего войска через Луару.

По ту сторону Луары перед герцогом находился сильный неприятель, и потому он повернул на юго-запад, послав нескольких вестников к Колиньи, с назначением нового пункта соединения. Через несколько дней армия была уже всего на расстоянии одного дня пути от Лиможа, и этот поход в пятьсот миль через неприятельскую землю принадлежит к самым замечательным в военной истории.

Вечером того же дня адмирал, армия которого уже была в Лиможе, приехал со свитой в лагерь. Но он застал герцога на смертном одре и уже в беспамятстве. Утром герцог скончался от лихорадки, оставив командование армией графу Мансфельду, и в тот же день армии соединились.

Армия герцога Анжуйского, зорко следившего за Колиньи, была сильнее соединенных армий гугенотов, состоявших из двадцати пяти тысяч человек, в то время как к герцогу еще недавно пришли на помощь пять тысяч папских войск и двенадцать конных сотен флорентийцев. Однако часть его войска, стоявшая под начальством генерала Строцци у ла-Рош-Абейль, потерпела поражение от гугенотов: четыреста человек были убиты, и многие, в числе их и сам генерал Строцци, попали в плен.

Тогда двор, нуждавшийся в отсрочке, вступил снова в переговоры с адмиралом, и гугеноты, вообще склонные к миру, задержали военные действия на целый месяц.

После взятия ла-Шарите немецкие войска прошли всего в нескольких милях от замка де-Ландр, и Филипп воспользовался этим случаем, чтобы съездить туда. Клара встретила его с большой радостью.

– Мы очень мало знали о том, что происходило за стенами замка, сэр Флетчер, – сказала графиня де Ландр после первых приветствий, – хотя слухов доходило к нам очень много. То говорили, что армия герцога разбита наголову королевскими войсками, то оказывалось, что она еще идет вперед, но ей грозит опасность быть разбитой, – так что мы под конец уже ничему не верили. Но мы были поражены, узнав, что сильный немецкий отряд перешел Луару вброд и осадил ла-Шарите в то время, как войско находилось еще на другом берегу. Нам говорили, что в ла-Шарите оставлен сильный гарнизон.

– Это верно, графиня, – ответил Филипп. – Захват этого города даст нам возможность в любое время перейти Луару. К тому же в городе находится много гугенотов, и потому его легко защищать от королевских войск.

– Это хорошая весть для гугенотов нашей местности, – сказала графиня. – До сих пор для нас существовал только выбор между смертью в наших домах и бегством в леса, где мы также не были бы в безопасности. Теперь ла-Шарите сделается здесь тем же, чем является Ла-Рошель на западе.

Графиня и Клара передали Филиппу письма к графам де Ландру и де Валькуру, которых Филипп должен был встретить в армии Колиньи.

– Я послала уже гонца в нашу армию в тот же день, когда вы уехали от нас, но не знаю, доехал ли он благополучно; ответа я не получила.

Когда адмирал Колиньи приехал в лагерь герцога Цвайбрюкенского, граф де Валькур находился в его свите. Филипп встретил его перед палаткой герцога.

– А, сэр Флетчер! Очень рад вас видеть! – воскликнул граф. – Благополучно возвратились? Принц Наваррский часто вспоминал вас.

– Позвольте передать вам, граф, письмо, которое я имел честь получить из рук вашей дочери, – сказал Филипп.

Граф быстро отступил на шаг.

– Как! От моей дочери? Возможно ли это, сударь? Давно ли вы видели ее? – воскликнул граф в изумлении.

– Около трех недель тому назад…

– Слава Богу! – произнес с облегчением граф, сняв шляпу и поднимая глаза к небу. – Бог был милостив ко мне, но эта милость превосходит все мои ожидания. Уже два месяца я оплакиваю мою дочь как мертвую. Один из моих слуг принес мне известие, что она была в лесу на молитве гугенотов, которые все были убиты чернью ла-Шатра, а мой замок сожжен и разрушен.

– Ваша дочь спаслась, граф, и находится в замке графини де Ландр.

Не успел граф прочитать письма, как бросился обнимать Филиппа.

– Так это вы спасли мою дочь, мое единственное дитя! – воскликнул он. – Я уже думал, что мне остается в жизни исполнить только свой долг перед Богом и Его делом и потом умереть. А теперь!.. Клара жива!.. Позвольте дочитать письмо… Я хочу побыть один и поблагодарить Бога за его великое милосердие.

Через полчаса граф вышел из палатки и позвал Филиппа.

– Теперь расскажите мне, пожалуйста, все, – сказал он. – Она пишет, что я от вас узнаю все подробности.

Филипп рассказал все, начиная от ссоры с двумя дворянами в гостинице и до той минуты, когда Клара вошла в замок графини де Ландр.

– Рука Господня привела вас в лес, – сказал граф. – Молодой принц говорил, что у вас наверное будут приключения, которые вы должны будете рассказать ему; не ожидал я, что одно из них будет так близко касаться меня… Да, Кларе лучше всего остаться там, пока я не найду возможность привезти ее в Ла-Рошель, единственное место, где она будет в совершенной безопасности.

Франсуа де Лаваля не было в армии Колиньи; он остался с принцем близ Ла-Рошели. Тем с большей радостью встретил Филипп графа де Ла Ну, которого возвратили из плена в обмен на важного королевского офицера.

– А вы все отличаетесь, сэр Филипп, как я слышал от адмирала и от де Валькура. Вас с моим кузеном и в рыцари уж посвятили. Честное слово, я не берусь сказать, чего вы достигнете, если будете так продолжать. Я горжусь вами как моим, хотя и дальним, родственником.

Двор не имел серьезных намерений делать какие-либо уступки гугенотам. Через месяц переговоры прекратились и гугеноты начали военные действия. Они взяли две или три мощные крепости, а на юг был отправлен отряд под начальством графа Монтгомери, который, соединившись с армией виконтов, выгнал королевские войска из Беарна, владений королевы Наваррской.

Между вождями гугенотов состоялся военный совет. Адмирал предлагал идти на север и осадить Сомюр, который открыл бы им путь через нижнюю Луару на север Франции, как взятие ла-Шарите открыло им дорогу на запад. Но большинство вождей предпочитало осадить Пуатье, один из богатейших и важнейших городов Франции. К несчастью, их мнение одержало верх, и Пуатье, начальником которого был граф де Люд, был осажден. Но раньше прибытия туда гугенотского войска в город поспешил герцог Генрих Гиз со своим братом герцогом Майенским и многими дворянами и организовал там отчаянную защиту. Все штурмы гугенотов были отбиты с огромными потерями. Затем осажденные сделали плотину поперек реки, поднявшиеся воды которой затопили лагерь гугенотов; в довершение несчастья потери их сильно увеличились от разных болезней и вылазок осажденных. Прошло семь недель; герцог Анжуйский осадил ла-Шарите, и адмирал, бросив осаду Пуатье, стоившую ему двух тысяч человек, поспешил туда на помощь.

Неудача при Пуатье служила до известной степени противовесом такой же неудаче семи тысяч католиков при ла-Шарите: и здесь город четыре недели с успехом отбивал все штурмы, так что наконец осаждавшие были принуждены отступить… Между тем избиение гугенотов продолжалось и в Париже и в других городах. В Орлеане в один день было казнено двести восемьдесят человек. Парижский парламент опозорил себя, заочно приговорив адмирала за измену к казни через повешение, назначив при этом пятнадцать тысяч крон тому, кто убьет его.

Между тем враждующие стороны готовились к решительному сражению. Герцог Анжуйский получил новые подкрепления, и численность его войска доходила уже до девяти тысяч конницы и восемнадцати тысяч пехоты. Армия Колиньи, напротив, была ослаблена потерями под Пуатье и уходом многих дворян, у которых истощились средства содержать свои отряды; у него оставалось теперь только одиннадцать тысяч пехоты и шесть тысяч конницы. Поэтому адмирал избегал принять сражение, пока с ним не соединится Монтгомери со своими шестью тысячами войска, расположенными у Беарна. Но южные войска Монтгомери были недовольны долгим бездействием, а немцы грозили дезертировать, если им не уплатят жалованья и не поведут против неприятеля. Де Ла Ну, командовавший авангардом, взял город Монконтур, и адмирал, не предполагавший близости неприятеля, направился туда же.

Во время движения по болотам на арьергард гугенотов напал сильный неприятельский отряд. Де Муи, командовавший арьергардом, мужественно задерживал врагов, пока остальные гугеноты не перешли болота и не скрылись в городе. Адмирал хотел было отступить дальше, но немцы опять возмутились. Воспользовавшись замешательством в рядах гугенотов, армия католиков обошла Монконтур и настигла их недалеко от города. Адмирал, командовавший левым крылом гугенотской армии, и граф Людвиг Нассауский первые встретили врагов: конница их напала на кавалерию католиков, которой командовал немецкий Рейнграф. Последний находился во главе своего отряда, как и Колиньи во главе конницы гугенотов, и вожди встретились. Бой их был короток: Колиньи был сильно ранен, а Рейнграф убит. Вслед за тем в бой вступила пехота. Бой между пехотой гугенотов и швейцарцами длился долго. Католики начали наконец отступать, несмотря на свое численное превосходство, как вдруг на поле битвы со свежими силами появился маршал Коссэ; тогда гугеноты, в свою очередь, отступили. Несмотря на храбрость своего предводителя, Людвига Нассауского, немецкая конница гугенотов смешалась и обратилась в бегство, расстроив ряды своей немецкой пехоты, в которую с ожесточением ворвалась пехота швейцарцев. Началось жестокое истребление побежденных, большая часть которых побросала оружие и умоляла о пощаде; другие защищались до последних сил; но ни самозащита, ни мольба не смягчали свирепых победителей, и из четырех тысяч немецкой пехоты спаслось только двести человек. Три тысячи пехоты, состоявшей из гугенотов, подверглись в то же время нападению кавалерии герцога Анжуйского, и тысяча человек были убиты, а остальных пощадили по приказанию герцога. В общем гугеноты потеряли две тысячи пехоты и триста всадников, не считая немецкой пехоты, в то время как потери католиков были всего пятьсот человек с небольшим.

Во время этой битвы де Ла Ну снова попал в плен. Перед битвой он настоятельно просил Филиппа присоединиться к его кузену в конвой принцев Наваррского и Конде. Когда началось поражение гугенотов, наши друзья, пробившись сквозь отряд католической конницы, появившейся в тылу, увезли принцев в Партенэ, куда был доставлен и тяжело раненный Колиньи.

Когда адмирала уносили с поля битвы, он был в отчаянии от ужасного поражения, понесенного гугенотами. Носилки его очутились рядом с другими, на которых лежал дворянин-гугенот Этранж, тоже тяжело раненный. Видя отчаяние, в котором находился адмирал, он протянул ему руку и сказал:

– Бог еще не без милости и теперь, адмирал.

Эти слова, бывшие основой всей жизни адмирала, утешили его. Лицо его просияло, и он воскликнул:

– Спасибо, товарищ! Правда, Бог милосерд, возложим на Него наши надежды!

Адмирал приказал офицерам собрать рассеянные войска, а затем очистить Партенэ и отступить к Ниору.

При вести о тяжком поражении гугенотов в Шор поспешила из Ла-Рошели и королева Наваррская. Ее присутствие вскоре опять ободрило гугенотов. Обходя войска и обращаясь как к офицерам, так и к солдатам, она воодушевляла всех верой в победу.

– Мы еще ничего не потеряли, – говорила она. – Немцы виноваты в этом поражении, а в вашем мужестве никто не усомнится. Бог даст, скоро все поправим!

Католики не воспользовались своей победой и дали гугенотам время настолько собрать войска, что те были в состоянии дать новое сражение.

Оставив гарнизон в Ниоре, Колиньи двинулся с частью своей армии к Сенту. Южные же войска, беспокоившиеся о своих домах и друзьях, ушли без его разрешения, ссылаясь на то, что поражение при Монконтуре может явиться сигналом для новых преследований и убийств гугенотов на юге.

Тем временем католики осадили Ниор. Храбрый де Муи, назначенный начальником города, защищался стойко. Но мужество его было роковым для него. Один католик, соблазненный обещанной наградой в пятнадцать тысяч крон за убийство Колиньи, притворно перешел в лагерь протестантов, заявив, что он обижен католиками, но, не имея случая убить адмирала, застрелил де Муи, к которому сумел войти в полное доверие. Убийца был награжден от короля орденом, а от города Парижа – деньгами. Лишившись предводителя, гарнизон Ниора сдался, а вскоре сдались и другие крепости, находившиеся в руках гугенотов. Две недели спустя после сражения при Монконтуре Колиньи располагал только шестью тысячами человек, из которых половина были конные. Тем не менее он решил действовать. План его был черезвычайно смел: прежде всего он хотел достать денег для уплаты немецкой коннице, завладев каким-нибудь богатым католическим городом; потом соединиться с армией Монтгомери, идти навстречу южным войскам и направиться с ними на север за немцами, которых набирал для него Вильгельм Оранский, а затем двинуться на Париж и окончить войну под его стенами.

Королева Наваррская должна была остаться в Ла-Рошели, а молодые принцы – сопровождать армию, чтобы, командуя небольшими отрядами, они могли приучиться к тяжестям войны и приобрести любовь солдат.

Франсуа со своими солдатами уехал после сражения к своему замку, чтобы по совету адмирала отвезти свою мать в Ла-Рошель, так как замок Лаваль, в отместку за отпор, данный католикам, должен был ждать теперь осады. Графиня предложила своим фермерам сопровождать ее в город, и на другой же день все жители замка и его окрестностей были на пути в Ла-Рошель со своим имуществом и скотом.

Филипп был прикомандирован к молодому офицеру де Пилю, с которым он подружился и который был назначен начальником Сен-Жан-д’Анжели, небольшой крепости перед Ла-Рошелью, единственной, не взятой обратно католиками. Она могла с трудом защищаться, и адмирал не очищал ее только в надежде, что герцог Анжуйский, вместо того чтобы преследовать его, со всей своей армией займется ее осадой. И он не ошибся в расчете. Большинство католических вождей находили, что следует прежде всего взять Ла-Рошель, твердыню гугенотов на западе, а чтобы сделать это, нужно было сначала захватить Сен-Жан-д’Анжели. И как еще недавно осада Пуатье оказалась роковой для гугенотов, так и осада Сен-Жан-д’Анжели почти уничтожила все преимущества, добытые католиками победой при Монконтуре.

Едва успел де Пиль принять начальство над крепостью, как армия герцога Анжуйского появилась перед ее стенами и тотчас открыла огонь. Гарнизон крепости был ничтожен, но ему помогали жители, ревностные гугеноты. Все штурмы отбивались, а повреждения в стенах, сделанные пушками днем, исправлялись в течение ночи. Даже женщины и дети таскали камни и заделывали стены. После двухнедельной осады сам король прибыл в католическую армию и предложил крепости сдаться. Де Пиль ответил, что хотя он признает авторитет короля, но все-таки не может сдать крепость, потому что получил приказание защищать этот город от принца Наваррского, королевского губернатора Гиени, и может сдаться только с его позволения. Осада началась снова. Стены были так повреждены, что после одного отчаянного штурма де Пиль сомневался в возможности отбить следующий штурм и решил даже сделать брешь в стене с другой стороны города, чтобы дать гарнизону и жителям возможность покинуть город. К тому же и военные запасы его приходили к концу.

– Как вы думаете, Флетчер? – сказал он мрачно Филиппу. – Хорошо бы нам продержаться еще дней десять; в это время адмирал успел бы уйти так далеко, что его не могли бы нагнать. Но я чувствую, что завтра с нами покончат.

– Можно выиграть время, заключив перемирие, – ответил Филипп. – Они, вероятно, не знают, до какой крайности мы доведены, и, может быть, дадут нам несколько дней отсрочки.

– Во всяком случае следует попытаться предложить им перемирие, – согласился де Пиль.

И час спустя Филипп ехал с белым флагом к королевскому лагерю. Там его привели к герцогу Анжуйскому.

– Я явился с предложением от коменданта, – сказал Филипп, – он не может сдать город без согласия принца Наваррского. Если вы согласитесь на двухнедельное перемирие, он пошлет гонца к принцу, и если не будет ни ответа, ни помощи, то по окончании перемирия сдастся на условии, чтобы гарнизону позволено было удалиться с конями и оружием, а всем жителям дарована религиозная свобода.

Герцог посоветовался со своими военачальниками. Потери его при штурмах были настолько значительны, а от болезней погибло столько людей, что, к удивлению и радости Филиппа, условия перемирия были приняты, но только с заменой двухнедельного срока на десятидневный. Перемирие состоялось, и с обеих сторон было дано по шесть заложников.

На девятый день сквозь неприятельские ряды прорвался Сен-Сюрен с сорока всадниками и въехал в город, освободив таким образом де-Пиля от необходимости сдаться. Заложники были выменены, и осада началась снова.

Штурм за штурмом были отбиты с большими потерями для осаждающих. Много храбрых королевских офицеров, и в числе их губернатор Бретани, были убиты. Город храбро защищался до 2 декабря, когда де Пиль, потерявший надежду на помощь и удовлетворенный тем, что задержал всю королевскую армию в течение целых семи недель, заставив ее потерять шесть тысяч человек на штурмах и от болезней, сдался на тех же условиях, которые были приняты раньше, но с обязательством для всех защитников города больше не служить во время этой войны.

Маленький отряд защитников вышел из крепости с распущенными знаменами. Герцог Омальский и другие королевские офицеры пытались защитить отряд, чтобы он, согласно условиям сдачи, беспрепятственно прошел через ряды католиков. Но солдаты, увидев, что такой маленький отряд причинил им столько бедствий, напали на него. Около ста человек, то есть столько, сколько погибло в продолжение всей осады, было убито, а с остальными де Пиль успел пробиться при содействии некоторых католических вождей. Из Ангулема де Пиль послал письмо, требуя строгого наказания виновных, а когда на его требование не обратили внимания, послал гонца к королю с заявлением, что, вследствие нарушения королевскими войсками условий сдачи Сен-Жан-д’Анжели, он и его солдаты считают себя свободными от обязательства не поднимать оружия в течение этой войны. Затем он со всем своим отрядом присоединился к адмиралу.

Между тем королевская армия постепенно распадалась. Так как наступала зима и начинать осаду Ла-Рошели уже было поздно, то Филипп Испанский и папа отозвали свои войска под предлогом, что победой при Монконтуре, о которой им дали преувеличенные сведения, война в сущности кончилась. Немецкие и швейцарские войска были отпущены, а дворянам с их солдатами позволено разъехаться по домам до весны. Таким образом геройской защитой Сен-Жан-д’Анжели уничтожены были все плоды победы при Монконтуре.

Между тем силы адмирала на юге увеличивались. Он соединился с графом Монтгомери и прошел с ним в Монтобан, гугенотскую твердыню на юге, где получил много подкреплений. В армии его теперь было до двадцати одной тысячи человек, из которых шесть тысяч конницы. В конце января эта армия направилась к городу Тулузе, который считался центром преследования гугенотов в южной Франции. Город этот был слишком сильно укреплен, и потому его нельзя было взять штурмом, но всю местность вокруг него опустошили и разрушили все замки местных членов парламента. Затем Колиньи повел свои войска на запад, рассылая на пути отряды во владения католиков с целью реквизиций, а также отправил сильный отряд в Испанию в отместку за то, что король помогал католикам. Начальником этого отряда был де-Пиль, присоединившийся к адмиралу в Монтобане. Затем Колиньи повернул на север и, преодолев все препятствия, представляемые горами и реками, появился в Бургундии в конце мая.

Двор ужаснулся при вести об успехах гугенотов, которых считали уничтоженными, и в Сент-Этьенне к адмиралу прибыли королевские послы, но в это время адмирал опасно захворал, и король тотчас прервал переговоры. Однако адмирал скоро выздоровел и близ города Арнеде-Дюк столкнулся с королевской армией под начальством маршала Коссэ. Вследствие тяжелого похода армия Колиньи уменьшилась к тому времени до двух тысяч конницы и двух с половиной тысяч ружейных стрелков; пушек у него не было.

У Коссэ было десять тысяч пехоты, из них четыре тысячи швейцарцев, три тысячи конницы и двенадцать пушек. Армии расположились на противоположных возвышенностях, у подножия которых протекала речка. Королевские войска начали сражение, но после упорного семичасового боя были принуждены отступить с большим уроном. Затем католики послали свежий отряд против окопов, воздвигнутых гугенотами; но и здесь упорный бой окончился поражением католиков. На следующее утро обе армии выстроились в боевом порядке; но ни та, ни другая не желала начинать наступления, потому что холмистая местность давала большие преимущества обороняющимся. Наконец адмирал, не желавший начать сражения до получения подкреплений, отступил к ла-Шарите и, заключив перемирие на десять дней, занялся устройством своих войск. Тем временем переговоры о мире начались снова, и он, расположив войска по соседству с Монтаржи, перенес свою главную квартиру в свой замок Шатильон-сюр-Луан.

Глава XVIII. На родине

В то время как Колиньи совершал свой замечательный поход по Франции, де Ла Ну, вымененный на Строцци, отправился в Ла-Рошель, слабо осажденный католиками. Там он принудил их отступить, затем разбил их близ Лукона и взял обратно Фонтенэ, Шор, Ильделерон, Бруаж и Сент. К несчастью, храбрый вождь гугенотов при Фонтенэ сломал левую руку и должен был лишиться ее.

Эти неудачи и страшное обеднение страны от войны, сильно уменьшившее королевские доходы, вынуждали Карла IX желать мира, вопреки Екатерине Медичи и Гизам, – последних он не любил и боялся. Он не мог не чувствовать, что его обманывают; сколько раз его уверяли, что война окончена и гугеноты уничтожены, а между тем гугенотские армии появлялись снова, города, отнятые у них с такими усилиями, опять переходили в их руки, и самому Парижу грозила опасность. Немецкие государи также советовали ему заключить мир.

И мир был заключен на условиях, соответствовавших надеждам гугенотов, и они смирились бы вновь со своим положением, если бы могли положиться на искренность двора. Объявлена была всеобщая амнистия, и волей короля воспрещено оскорблять гугенотов и преследовать их за веру. Высшему дворянству предоставлено было назначить места в своих владениях, в которых должно совершаться гугенотское богослужение. Вообще дворянам позволено было совершать у себя богослужение, с ограничением числа присутствующих при нем до двенадцати. Двадцать четыре города, по два в каждой из главных провинций, и также все города, которыми владели гугеноты при подписании мира, получили привилегию публичного протестантского богослужения. Четыре города: Ла-Рошель, Монтобан, Коньяк и ла-Шарите были оставлены в руках гугенотов в качестве их крепостей.

В то время король, без сомнения, искренне желал мира. Он отдал парламенту приказ уничтожить постановление, лишавшее кардинала Шатильона, брата адмирала, его епархии, и когда парламент медлил, приказал принести к себе книгу протоколов и собственноручно вырвал те страницы, на которых было написано это постановление.

Филипп решил воспользоваться мирным временем и побывать дома в Англии.

– Напрасно ты едешь, – говорил ему Франсуа, – можешь быть уверен, что мир этот так же непрочен, как и прежние.

– Если война опять начнется, я тотчас же приеду. И во всяком случае я не останусь долго в Англии. Что мне там делать? Хотя дядя Гаспар и купил для меня большие поместья, но я слишком молод, чтобы играть там роль дворянина-помещика; мои же друзья по школе засмеют меня. А здесь я и рыцарь, и в свите Колиньи, и приближен к королеве и принцу Наваррским. Я скоро вернусь. Если во Франции будет все спокойно, то, вероятно, будет война с Испанией. Говорят, король Филипп вне себя от гнева, что гугенотам сделаны уступки. Если не будет войны с Испанией, то я присоединюсь к голландцам в их борьбе против испанцев. Принц Людвиг Нассауский говорил мне, что очень желал бы видеть меня в своей свите, и принц Оранский, которому адмирал меня представил, отнесся ко мне также очень благосклонно. Они также сражаются за новую веру и свободу богослужения, и как ни жестоки были преследования, которым подвергались французы-гугеноты, они ничто в сравнении с теми жестокими казнями, которым герцог Альба подвергает голландцев.

Филипп благополучно проехал на север Франции и переправился со своими конями через пролив в Дувр. Его сопровождал Пьер, который был так сильно огорчен, узнав о предполагаемом отъезде своего господина, что Филипп решил не расставаться с ним. Двух ратников, служивших у Филиппа, зачислили в отряд Франсуа, с обещанием в случае возвращения Филиппа во Францию принять их опять к нему на службу вместе с товарищами, бывшими теперь в Лавале. Из Дувра Филипп проехал в Кентербери. На улицах города он встретил немало знакомых лиц, и среди них несколько прежних друзей по школе, и удивился, что они мало переменились, в то время как он так возмужал, что никто не узнавал его.

Он остановился перед большим домом Гаспара Вальяна и, бросив поводья Пьеру, вбежал прямо через магазин в контору. Гаспар, удивленный входом к нему без доклада какого-то господина, пристально посмотрел на него и, воскликнув «Филипп!» – бросился обнимать его.

– Просто не верится, что это ты! – сказал он, отступая на шаг, чтобы лучше разглядеть его. – Как ты вырос! Точь-в-точь такой же молодец, каким был твой отец, когда я познакомился с ним. К тому же ты теперь рыцарь! Я никогда так не радовался, как в тот день, когда получил известие об этом. Я отпустил тогда рабочих на целый день, и у нас был пир на весь мир… Ну, теперь тебе нужно ехать к родителям. Беги наверх, поцелуй тетю Марию, да и с Богом. А мы через час тоже будем у вас.

Через минуту Филипп снова сбежал вниз.

– Черт возьми! У тебя великолепные кони, Филипп, – говорил Гаспар, когда тот вскочил в седло. – Это те кони, о которых ты писал нам? А это Пьер, спасший тебе жизнь, когда ты попал в капкан к католикам?…

– Да, дядя. Он не раз выручал меня, хотя бы уже тем, что всегда успевал добыть жирную курицу, когда нам приходилось чуть не умирать с голоду, и я всегда боялся, что рано или поздно в одно прекрасное утро найду его болтающимся на дереве!… Так через час, дядя!

И Филипп помчался на ферму.

Нельзя описать радости родителей Филиппа. Он заметил, однако, тотчас же, что чувства, волновавшие их, были не одинаковы. Его мать была глубоко благодарна Богу за спасение сына от опасностей и за то, что он мог служить гугенотам, веру которых она разделяла, и не придавала особенного значения тому, что он заслужил доверие высокопоставленных лиц и был посвящен в рыцари самим Колиньи. Иначе смотрел на дело его отец. Он очень гордился, что сын его оказался достойным потомком воинственной Кентской ветви и выказал во многих битвах мужество и благоразумие, какие его предки выказывали при Кресси, Пуатье и Ажанкуре.

– Хорошая кровь говорит сама за себя, сын мой, – сказал он Филиппу. – Жаль только, что ты получил рыцарство не в Англии, хотя я согласен, что во всей Европе нет предводителя способнее адмирала Колиньи. Вот будет война с Испанией, и у нас найдутся люди. Могу тебе сказать, что тут в Кентербери много было разговоров о тебе. Проезжавшие через город беглецы из Франции говорили, что слышали твое имя в числе имен дворян, бывших в свите адмирала и храброго де Ла Ну. Здесь поселились две семьи, бежавшие из Ниора; они рассказывали нам, как ты и твой кузен спасли их из рук католиков. Ручаюсь, что они часто повторяют этот рассказ с тех пор, как прибыли сюда, и он производит много шуму в Кентербери. Не проходит недели, чтобы кто-нибудь из твоих прежних друзей по школе не прибегал к нам осведомиться о тебе и послушать, что делается во Франции, и мне доставляло большое удовольствие читать им твои письма и видеть, как они удивлялись тому, что королева Наваррская, ее сын и принц Конде благоволят к тебе.

Пьеру тоже все обрадовались. Он сидел на почетном месте в кухне и удивлял французскую прислугу рассказами о приключениях своего господина, к которым прибавлял немало вымышленных историй.

Гаспар Вальян пришел только через три часа, не желая мешать свиданию Филиппа с родителями.

– Что, Джон, – говорил он, – не правда ли, мой план отлично удался? Чем бы он был, если бы оставался дома.

– Он был бы, брат, тем же, что он теперь, – джентльменом, – сказала с достоинством Люси.

– Ну, все же это не то… – заметил Гаспар. – А что, Филипп, едва ли ты захочешь остаться с нами после такой кипучей жизни, какую ты вел эти три года?

Филипп сообщил свои планы, о которых он говорил кузену Франсуа. Дядя и отец горячо одобрили их, хотя мать скрестила руки и печально покачала головой.

– Молодец прав, Люси, – сказал Гаспар. – Хотя он теперь владелец Голфордских имений, но я разделяю его мнение, что он еще слишком молод, чтобы вести однообразную жизнь землевладельца.

Известие о возвращении Филиппа быстро облетело Кентербери, и на следующий день к нему явилось множество школьных товарищей. Сначала происшедшая в нем перемена побудила некоторых к церемонному обращению с ним, но веселый смех, которым он встретил выражения почтения к нему, показал им, что он все тот же старый школьный товарищ, и скоро все они непринужденно беседовали с ним.

– Помнишь, Филипп, – сказал один из них, – как мы, бывало, под твоим начальством дрались с уличными мальчишками. Не думали мы тогда, что ты так скоро будешь на самом деле сражаться во Франции и в три года сделаешься рыцарем.

– Мне и самому никогда не снилось ничего подобного, Арчер. Вы всегда называли меня французиком, а я даже не знал, увижу ли когда-нибудь Францию.

В Англии зорко следили за ходом борьбы гугенотов; все подвиги Филиппа были известны, и даже английский посланник в Париже слышал о нем от самого де Ла Ну и говорил в одной из депеш об исполнении им двух опасных поручений и возведении его в рыцари адмиралом Колиньи. Через несколько дней по приезде Филипп, как человек, приобретший репутацию, которая делала честь всей провинции, получил приглашение от многих местных дворян, даже и вовсе не знакомых с его отцом, посетить их. В этом новом кругу Филипп скоро занял почетное положение благодаря своему утонченному светскому обращению.

Филипп гостил уже почти шесть месяцев у своих родных, когда пришло письмо от Франсуа с настоятельной просьбой вернуться во Францию.

«Весна начинается, – писал Франсуа, – а все спокойно, и король, кажется, решил сохранить мир. Коннетабль Монморанси, много содействовавший примирению, все еще в большой милости, а Гизы злятся, проживая в своих владениях. Дворяне-гугеноты хорошо приняты при дворе, и множество их едет в Париж, чтобы уверить короля в своей преданности. Я также был там с матерью; король принял нас очень благосклонно и поздравил меня с тем, что я посвящен в рыцари самим Колиньи. Мы присутствовали при венчании короля с дочерью немецкого императора. Зрелище было великолепное. Ходят слухи, что король хочет положить конец всем беспорядкам в будущем и связать узами дружбы обе партии. С этой целью он предложил сочетать браком свою сестру Маргариту с Генрихом Наваррским. Мы все надеемся, что брак этот состоится и будет иметь большое значение для всех нас, исповедующих реформаторскую веру. Говорят, что королева Наваррская не сочувствует этому браку и опасается, что Генрих забудет в Париже те скромные обычаи, в которых он воспитан, и под влиянием Маргариты и двора перейдет в католичество. Трудно сказать, насколько справедливы эти опасения, но Генрих может сделаться королем Франции, и вопрос о вере должен тревожить его.

– В одном я уверен, – сказал он мне однажды, – если Карл и его два брата умрут без потомства, Франция не пожелает иметь короля-гугенота. Гизы, духовенство, папа и Испания не допустят этого.

– Это правда, принц, – ответил я, – по моему мнению, вам лучше остаться королем Наваррским, чем сделаться королем Франции.

Я думаю, Филипп, что когда он будет королем Наваррским, Гизы найдут в нем соперника более опасного, чем в лице теперешних вождей гугенотов. Сначала я думал, что он прост и откровенен, и такого же мнения о нем все приближенные, но из частых разговоров с ним я убедился, что ошибаюсь. Под веселой, беспечной внешностью кроется много ума, а также расчета и честолюбия; он втайне изучает людей и умеет приспособляться к ним. Я уверен, что он будет со временем великим вождем. Королева Наваррская принимала в Ла-Рошели многих графинь и в том числе мою мать. Она пригласила маму посетить ее в Беарне, а принц настоятельно требовал, чтобы я приехал с ней. Если ты приедешь, то, конечно, поедешь с нами и будешь с радостью принят Генрихом. Мы отлично поохотимся и хорошо проведем время, тем более что при дворе у них все так же просто, как и у нас в Лавале».

Это письмо ускорило отъезд Филиппа. Предстоящая охота в горах Наварры очень улыбалась ему. Он любил молодого принца и давно уже был убежден в его уме и проницательности.

Он пошел с письмом к своему дяде Гаспару и прочел ему его. Гаспар задумался.

– Это для меня ново, – сказал он наконец. – Я, как и все другие, думал, что Генрих Наваррский простодушный, беспечный юноша, который любит охоту и, подобно своей матери, не терпит придворных церемоний; но если то правда, что пишет Франсуа, – а ты, кажется, также того же мнения, то в судьбе Франции наступит большая перемена. До сих пор несчастные гугеноты постоянно попадались в ловушку; но если Генрих Наваррский будет мудрым политиком, он сумеет бить врагов их же собственным оружием и добьется для гугенотов того, чего они никогда не достигнут мечом. Но помни, что гугеноты наверняка не поблагодарят его за это. Моя жена и твоя мать ужаснулись бы, если бы я сказал им, что Генрих, сделавшись католиком, может лучше залечить открытые раны Франции и обеспечить свободу вероисповедания гугенотам, чем если он будет протестантским королем. И я совершенно согласен с ним, что если он останется гугенотом, то никогда не вступит на французский престол.

– Неужели вы думаете, дядя, – воскликнул Филипп с негодованием, – что он способен переменить веру?

– Я не знаю его, Филипп, но высказываю свое мнение о нем только по тем данным, которые слышал от тебя и твоего кузена. Гугеноты смотрят на дело различно: одни готовы лучше умереть на костре, чем отступить на один шаг от своей веры; другие сознают, что протестантство лучше и чище католицизма, но готовы сделать некоторые уступки в интересах мира. Ты сам знаешь, что принцы и принцессы, вступая в брак с коронованными особами, обязаны принять их веру, и недавно еще, когда наша королева Елизавета хотела вступить в брак с принцем Анжуйским, то поставила условие, чтобы он принял протестантскую веру, и это требование не казалось чем-нибудь необычным. Настанет, быть может, время, когда Генрих Наваррский будет считать французский престол, свободу вероисповедания и всеобщий мир недорого купленными ценой исполнения желаний большей части народа. Если он это сделает, гугеноты, конечно, будут очень огорчены, но для них это будет лучше.

Три дня спустя Филипп и Пьер находились уже в Лондоне, чтобы оттуда переехать в Ла-Рошель. Дядя щедро снабдил его деньгами, отец также настоял, чтобы он взял и от него крупную сумму.

– Ты не должен стесняться в средствах и до сих пор слишком скромно расходовал свои деньги.

Корабль быстро перевез их в Ла-Рошель, а на другой день Филипп был уже в Лавале. Он уже знал, что после битвы при Монконтуре замок был сожжен королевскими войсками, но тем не менее его поразила страшная картина разрушения: только центральная часть замка не была вконец разрушена, и потому графиня поселилась там.

– Да, многое переменилось здесь, Филипп, – говорила графиня. – У меня большие средства, скопленные долголетней жизнью в деревне, и я могла бы исправить все это, но стоит ли? Если разгорится война, то она сосредоточится около Ла-Рошели, и замок будет снова разрушен.

Франсуа был в восторге от приезда Филиппа.

– Как раз вовремя! – говорил он. – Мы в конце этой недели едем в Беарн, и хотя ты мог бы приехать и один следом за нами, а все же лучше ехать вместе. Люди твои здесь; тебе достаточно двоих, которые были ранены, но еще не совсем оправились.

Три дня спустя графиня с сыном и Филиппом выехали из замка в сопровождении шести вооруженных ратников, так как дороги были небезопасны от разбоя, которому предалось множество распущенных солдат. Графиня ехала верхом, а ее служанка – позади одного из всадников. Переезды делались небольшие; останавливались они в гостиницах в городах или же чаще в попутных замках знакомых дворян. Правда, на пути они нередко встречали подозрительные группы людей, но те с мрачным видом сторонились вооруженных солдат, и путники благополучно достигли Беарна.

Замок короля Наваррского оказался не столь величественным, каким был Лаваль до его разрушения. Он лежал вблизи города, где наши путники и оставили своих ратников. Принц Генрих выбежал к ним в простой одежде горожанина.

– Добро пожаловать! – говорил он, помогая графине сойти с лошади и вводя ее в дом.

Минуту спустя он снова вышел к Франсуа и Филиппу.

– Вот теперь, когда я передал графиню маме, я ваш, – сказал он сердечно. – Очень рад видеть вас обоих.

– Мой кузен настаивал, чтобы я ехал сюда с ним, принц, – сказал Филипп, – и уверял меня, что вы не будете недовольны. Остановлюсь я, конечно, в городе.

– Нет, этого вы не сделаете, – возразил принц. – Правда, мы здесь бедны, но не настолько, чтобы отказать себе в удовольствии принимать гостей. Вам уже приготовлена комната.

Филипп удивился.

– А вы думали, – сказал, смеясь, принц, – что по нашему королевству можно ездить инкогнито! Мы слабы и потому должны быть настороже. Половина всех путешественников приезжает сюда обыкновенно с каким-нибудь злым умыслом, подосланные королем Филиппом Испанским или Гизами, и если только они не едут очень быстро, то нас извещают о них за двадцать четыре часа до их прибытия. Если же нам нужно, чтобы они прибыли позднее, их всегда задержит что-нибудь в пути: или лошадь раскуется, или затеряется часть багажа, или пропадет какая-нибудь важная бумага… и такие вещи случаются нередко. Затем, приехав, они узнают, что я уехал на охоту на две недели в горы, а мама – в Нерак. Мы узнали вчера утром, что вы переехали границу и что с графиней едут сын и высокий молодой англичанин. Кто этот англичанин – угадать было нетрудно.

– Но мы ничего не потеряли в дороге, Ваше Высочество! – сказал Франсуа, улыбаясь.

– Это случается не всегда и не со всеми, – ответил, смеясь, принц.

Принц провел своих гостей в дом, где их радушно приветствовала королева.

На другой день наши друзья уехали с принцем в горы на охоту за кабанами, волками и дикими козами. Вместе с ними поехали двое ловчих и трое слуг. В тот же день собаки подняли в лесу огромного оленя, который бросился искать спасения в бегстве. С громким лаем понеслись вслед за ним собаки, и охотники едва успевали следовать за ними на своих прекрасных конях. После часовой бешеной скачки им удалось наконец нагнать оленя, который, спасаясь от собак, бросился в небольшой пруд, из которого охотники с трудом выгнали его с помощью жердей. Выскочив из воды, олень снова пустился бежать, но убедившись, что ему не уйти от своих преследователей, он вдруг обернулся и, грозно наклонив рога, стал ожидать своих врагов. Рассвирепевшие собаки яростно набросились на него, но в следующее мгновение две из них взлетели на воздух с распоротыми животами. Остальные собаки обступили животное с громким лаем, но не решались подойти близко. Принц соскочил с коня и, подойдя к животному из-за дуба, ловким ударом охотничьего ножа подрезал ему подколенные сухожилия, – олень тотчас упал на землю.

Охотники пробыли в горах три недели и ночевали в пастушьих хижинах, а иногда под открытым небом.

– Что вы скажете о браке, который устраивают мне? – спросил однажды неожиданно принц, когда они сидели вокруг большого костра в лесу.

– Это будет великой выгодой для нашей веры, если только Ваше Величество изъявите свое согласие, – ответил осторожно Франсуа.

– Политичный ответ, господин Лаваль… А вы что скажете, сэр Филипп?

– Это вопрос слишком сложный, чтобы я мог составить свое мнение. Много можно сказать и за и против этого брака. Например… вы рыболов, Ваше Высочество?

– Неважный… Но какое это имеет отношение к моему вопросу?

– Я хотел сказать, что когда рыбак поймает очень большую рыбу, то рискует, что она его самого втащит в воду.

Принц засмеялся.

– Верно, сэр Филипп. Таково же и мое мнение об этом браке. Маргарита де Валуа слишком большая рыба в сравнении с беарнским принцем, и не только она одна будет тащить его, но другие большие рыбы потащат и ее вместе с ним. Моя добрая мама опасается, как бы я не погубил тела и души, испытав развлечения французского двора: но есть нечто другое, что меня тревожит больше всяких развлечений – это король, находящийся под влиянием Екатерины Медичи, герцог Анжуйский, выставивший на позор тело моего дяди Конде; а там еще Лорран, Гизы, папа и буйная парижская чернь. Мне кажется, я буду не рыбаком, а маленькой рыбкой, попавшей в крепкие сети…

И принц задумчиво устремил глаза на огонь.

– Теперь король на нашей стороне, – прибавил он, – но надолго ли…

– Зато на вашей стороне будет принцесса, и в качестве зятя короля вы будете в безопасности, – заметил Франсуа.

– Ну, король не очень-то любит даже своих собственных братьев, – сказал Генрих, – хотя я не думаю, чтобы он осмелился поднять на меня руку, пригласив меня ко двору для брака со своей сестрой: он боится также мнения Европы. Я знаю, что гугеноты ждут от этого брака больше, чем от самой большой победы, а я сомневаюсь! Я очень рад, что решение зависит не от меня. Я просто пойду по течению, пока не буду достаточно силен, чтобы плыть против него… Во всяком случае, если я поеду в Париж венчаться с Маргаритой Валуа, то желаю, чтобы вы оба ехали со мной.

Глава XIX. В сетях

Вернувшись с охоты, друзья наши пробыли еще недели две в Беарне; затем графиня и Франсуа отправились домой, а Филипп, согласно обещанию, поехал к графу де Валькуру в его замок в Дофинэ. Там он прожил целый месяц. Граф принял его очень ласково и ввел в дома всех своих друзей как спасителя своей дочери. Клара очень выросла с тех пор, как он ее видел в последний раз, когда год тому назад ездил с ее отцом в Ландр. Теперь ей было почти шестнадцать лет, и она казалась уже взрослой девушкой. Оттуда Филипп вернулся в Лаваль.

– У меня есть важные новости для тебя, – сказал Франсуа. – Король пригласил адмирала посетить его. Многие из друзей отговаривают его; но он считает необходимым в интересах нашей веры принять это приглашение и на будущей неделе поедет в Блуа, где находится в настоящее время двор. Он отлично сознает, что подвергает себя большой опасности, и потому отклонил предложения многих дворян сопровождать его; с ним поедут только трое или четверо его близких друзей. Два дня тому назад я виделся с ним и просил его взять меня в свою свиту; но он решительно отказал мне в этом. «Друзья, которые будут сопровождать меня, – сказал он, – уже сделали все в жизни, что могли. Но у тех, кто молод, есть еще будущее. И если что-нибудь случится, то удар не поразит тех, кто может сделаться вождем грядущего поколения».

Гугеноты на западе Франции с беспокойством ожидали известий о том, будет ли принят адмирал Колиньи королем. Наконец пришла радостная весть, что король принял его очень любезно, обнял и сказал, что считает день его возвращения ко двору одним из самых счастливых в своей жизни, потому что он предвещает конец смут и вражды. Даже Екатерина Медичи приняла адмирала любезно. Король подарил ему из своего собственного капитала сто тысяч фунтов, чтобы вознаградить за все потери, понесенные им во время войны, и приказал выдать ему годовой доход его брата кардинала, незадолго перед тем скончавшегося. Озлобленные этим, Гизы уехали в свои поместья. Выехал из Парижа и испанский посол, раздраженный тем, что по совету Колиньи король помог нидерландским протестантам в борьбе с герцогом Альбой. Следствием всего этого было наступление полного спокойствия во Франции. Преследования прекратились, и гугеноты в первый раз после многих лет вздохнули спокойно.

Между тем переговоры о браке принца Наваррского с Маргаритой Валуа продолжались. Принцу было теперь восемнадцать с половиной лет, а Маргарите – двадцать. Брак этот был уже пятнадцать лет тому назад предложен Генрихом II, но во время гугенотских войн мысль эта была оставлена. Теперь к королеве Наваррской, находившейся в Ла-Рошели, был послан маршал Бирон с формальным предложением от короля. Королева благодарила за честь, но просила времени на размышление и совещание со священниками своего вероисповедания.

Вести об этих переговорах, равно как о переговорах о браке Елизаветы Английской с герцогом Алансонским взволновали весь католический мир. Папа послал к Карлу легата с протестом. Португальский король, отказавшийся перед тем от брака с Маргаритой, прислал теперь просить ее руки. Филипп Испанский, со своей стороны, применял все меры, чтобы помешать браку Генриха с Маргаритой, а гугенотские священники, ввиду предполагаемой пользы делу их веры, объявили, что по закону нет препятствий для брака гугенота с католичкой. Все это наконец склонило королеву Наваррскую повести серьезно переговоры, и с этой целью она поехала в Блуа.

Главным препятствием к браку явились мелкие несогласия религиозно-обрядового характера, но наконец все препятствия были устранены. Двор отказался от требования, чтобы Маргарита имела католическую церковь в Беарне, а королева Наваррская, со своей стороны, согласилась, чтобы венчание происходило в Париже. Волнения, испытанные ею за все это время, тяжело отразились на ее здоровье: через несколько дней по приезде в Париж она заболела лихорадкой и умерла, оставив по себе добрую память и горькие сожаления среди гугенотов. Подозревали, что королева, одна из благороднейших женщин своего времени, заболела и умерла от яда, данного ей одним из агентов Екатерины Медичи.

Адмирал не присутствовал при переговорах в Блуа. После трехнедельного пребывания при дворе он удалился в свои поместья в Шатильоне и принялся вновь отстраивать свой разрушенный замок. Графиня де Лаваль сопровождала королеву в Блуа и Париж и находилась при ней до ее кончины. При выезде из Блуа, она вызвала к себе Франсуа и Филиппа, послав им при письме охранный лист, подписанный королем. На пути они узнали о смерти королевы Наваррской, и весть эта была для них обоих тяжелым ударом: они очень любили королеву.

Между тем король стал не доверять своим советникам и просил письмом Колиньи приехать к нему в Париж, чтобы подать ему совет. Но вместе с тем адмирал получил множество писем от своих друзей, которые умоляли его не ехать в Париж, где ему грозит опасность быть отравленным так же, как были отравлены его братья и, по всеобщему убеждению, королева Наваррская. Но адмирал не поколебался и тотчас принял приглашение.

На одно из таких писем он мужественно ответил: «Как королевский офицер, я не могу, не теряя чести, отказаться подчиниться королевскому приглашению. Я поручаю себя воле Того, Кто управляет сердцами королей и принцев».

Дело, по которому король особенно желал посоветоваться с Колиньи, заключалось в том, чтобы начать борьбу против опасного могущества Испании и помочь протестантам в Голландии. С этой целью он тайно позволил Людвигу Нассаускому набрать во Франции пятьсот всадников и тысячу пехоты. С этим войском Людвиг двинулся в Нидерланды и взял 24 мая Монс. Вожди гугенотов после этой победы убеждали короля объявить войну Испании; но Елизавета Английская, со своим обычным двоедушием, в самую решительную минуту отказалась дать обещанную помощь, хотя вначале и подбивала короля к войне. Карл убедился, что Елизавета одурачила его как в вопросе о войне с Испанией, так и в переговорах о браке ее с одним из его братьев. Между тем Монс был осажден и взят герцогом Альбой, а направлявшееся на помощь к этой крепости гугенотское войско в три тысячи человек было застигнуто врасплох и совершенно разбито: тысяча двести человек погибли в битве, тысяча девятьсот бежавших с поля сражения были истреблены крестьянами, и только около ста человек достигли Монса.

Таким образом, обстоятельства складывались весьма неблагоприятно для Карла IX, и так как затруднения эти возникли по совету гугенотских вождей, то партия Гизов и герцога Анжуйского воспользовалась этим, чтобы подорвать к ним доверие короля. Екатерине Медичи стало, между прочим, известно через шпионов, что Колиньи предостерегал короля против влияния ее и герцога Анжуйского, и она еще больше возненавидела адмирала.

Вся в слезах пришла она однажды к королю и, сказав ему, что он только ее советам и помощи был обязан своими успехами в войнах против гугенотов, жаловалась, что они-то теперь и пользуются всеми преимуществами, и он по их совету ведет напрасные войны и подвергает опасности свой престол, вызывая гнев Испании и полагаясь на пустые обещания двоедушной королевы английской. Эти слезы и мольбы убедили нерешительного короля, и он снова подчинился пагубному влиянию Екатерины Медичи.

Пока подготовлялась таким образом перемена в симпатиях короля, гугенотам не было причины опасаться чего-либо, и Франсуа и Филипп, проводив графиню после смерти королевы Наваррской в Лаваль, вернулись в Париж тем охотнее, что вскоре должна была состояться свадьба короля Наваррского, на которой должны были присутствовать многие гугеноты. Они наняли квартиру близ дома адмирала. Де Ла Ну в то время не было в Париже; он находился в Монсе с Людвигом Нассауским и попал в плен к герцогу Альбе.

Адмирал представил Франсуа и Филиппа королю. Карл принял их любезно и, узнав, что они жили в Беарне с принцем Наваррским, представил их своей сестре Маргарите.

– Эти господа, Марго, друзья короля Наваррского и могут тебе рассказать о нем больше, чем серьезные политики, – сказал он ей.

Принцесса, одна из самых прекрасных женщин своего века, много расспрашивала их о своем будущем супруге, которого почти не видела с самого детства. Когда они затем являлись с адмиралом ко двору, она всегда выказывала им свою благосклонность.

День свадьбы приближался, и в то же время король все более стал чуждаться Колиньи, особенно когда его мать доставила ему случай убедиться в двуличности английской королевы и уверила его, что он погубит себя, если, вняв советам Колиньи, объявит войну Испании. Перемена в короле была так заметна, что католики уже не скрывали своей радости, а находившиеся в Париже гугеноты встревожились.

– Что ты делаешь, Пьер? – сказал однажды Филипп, увидев, что его слуга занимается чисткой двух тяжелых пистолетов, которые они возили с собой в кобурах.

– Готовлю их в дело, сударь. Я всегда находил, что гугеноты поступают не умно, когда кладут свои головы в волчью пасть…

– Кажется, пока не о чем беспокоиться, Пьер; не захочет же король расстроить свадьбу своей сестры…

– Дай Бог, сударь, чтобы все сошло хорошо, но только с тех пор, как я недавно увидел лицо короля, я ему больше не верю… На всякий случай позвольте мне приготовиться к худшему и прежде вычистить пистолеты.

Хотя Филипп смеялся над опасениями Пьера, но они произвели и на него впечатление; он привык полагаться на наблюдательность своего слуги. Когда он вечером посетил графа де Валькура, прибывшего с адмиралом в Париж, то заметил, что все его гости также находятся в тревожном состоянии.

Только с Кларой происходило что-то необычное. Она казалась веселее и говорила больше, чем обыкновенно; но Филипп заметил, что это принужденно. Очевидно, случилось что-то неладное. Когда он проходил мимо нее, она предложила ему сесть на диван рядом с ней.

– Хотите, я сообщу вам новость, сэр Флетчер?

– Пожалуйста, графиня, – сказал Филипп.

– Мне хотелось, чтобы вы от меня первой узнали это. Мой отец объявил мне сегодня, что я должна выйти замуж за господина де Паскаля.

Филипп не мог скрыть своего волнения. Он никогда не признавался даже самому себе в любви к Кларе де Валькур и сознавал, что отец ее никогда не допустит, чтобы его единственная дочь, богатая наследница и представительница древнейшего рода в Дофинэ, вышла замуж за простого английского дворянина.

Видя, что он молчит, девушка снова заговорила:

– Это было не мое желание, сэр Филипп. Во Франции девушки не сами выбирают себе мужей. Мой отец высказал мне свое желание по этому поводу три месяца тому назад в Дофинэ; но я попросила немного времени на размышление, а теперь он объявил мне свое окончательное решение. Отец мудр и добр, и я ничего не имею против монсиньора Паскаля, которого знаю с самого детства. Одно могу сказать только, что я не люблю его. Я сказала это моему отцу, но он ответил, что молодая девушка и не должна любить до замужества.

– И вы дали свое согласие? – спросил Филипп.

– Дала, – ответила она просто. – Дочь обязана повиноваться отцу, в особенности если он такой хороший и добрый… Вот он зовет меня.

И, поднявшись, она пошла к отцу, который находился в соседней комнате.

Через несколько минут Филипп незаметно удалился, а час спустя к нему зашел Франсуа.

– Я не видел, Филипп, как ты ушел от графа. Слышал ли ты новость? Граф сообщил ее всем вскоре после твоего ухода.

– Его дочь сама сообщила мне ее, – ответил Филипп.

– Жаль, Филипп, я думал… Но теперь уж не стоит об этом говорить.

Филипп заговорил о предстоящей свадьбе короля Наваррского и выразил надежду, что все обойдется благополучно.

– Конечно, – сказал Франсуа. – Что может помешать этому? Венчание будет такое, каких не видывали в Париже. Мне говорили, что с Генрихом приедут семьсот гугенотов-дворян, да здесь, в Париже, присоединятся к нему еще сотня с адмиралом. Зрелище будет великолепное.

– Я бы хотел, чтобы все было уже кончено.

– Что с тобой, Филипп? Ты просто расстроен… Или ты слышал что-нибудь?

– Нет, но Пьер каркает, и хотя я не вижу основания к опасениям, а все-таки беспокоюсь.

– Ну, чего же бояться? – сказал, смеясь, Франсуа. – Не парижской же черни… Я уверен, что она не посмеет ослушаться короля и помешать венчанию беспорядками; а если бы и посмела, так мне кажется, что восемьсот наших, с Колиньи во главе, пробьют себе дорогу через какую угодно толпу.

Въезд короля Наваррского в Париж был действительно величественный. Колиньи со своей свитой присоединился к нему еще за городом и ехал по одну сторону молодого короля, а принц Конде – по другую. Тут же находились и герцоги Анжуйский и Алансонский со своими пышными свитами, выехавшие приветствовать Генриха от имени короля и ввести его в город. Гугеноты были все еще в трауре по королеве Наваррской, но на них были золотые цепи и другие украшения, придававшие им необыкновенно изящный вид.

Помолвка происходила в Лувре 17 августа, а затем дан был роскошный ужин и бал. После бала Маргариту, как принцессу, два ее брата с большой свитой по обычаю проводили во дворец епископа, примыкавший к собору; там она должна была ночевать перед венчанием. Церемония следующего дня была великолепна. Король, его два брата, Генрих Наваррский и принц Конде были одеты в светло-желтые атласные костюмы, вышитые серебром и украшенные драгоценными каменьями; на Маргарите было фиолетовое бархатное платье, с вышитыми лилиями, а на голове – корона, сверкавшая драгоценными каменьями; королева и Екатерина Медичи были одеты в платья, вышитые золотом.

На возвышении перед собором Богоматери Генрих Наваррский со свитой дворян-гугенотов ожидал невесту, которую сопровождал король и все члены его двора. Церемония была совершена, при стечении громадной толпы народа, кардиналом Бурбоном, по обряду, на который предварительно согласились обе стороны. Генрих ввел невесту в собор и удалился с протестантами в епископский дворец, так как в соборе совершалась обедня. По окончании богослужения в том же дворце состоялся официальный обед. Вечером в Лувре был дан обед парижской знати и потом бал. Три дня продолжались празднества, и все это время король был любезен с адмиралом и гугенотами.

Тем временем план избиения гугенотов в ночь святого Варфоломея был уже решен, но кем и как, вопрос спорный, однако несомненно, при ближайшем участии Екатерины Медичи, опасавшейся влияния гугенотов на короля. К участию в этом злодействе привлекли Гизов, герцога Анжуйского и Омальского, а также герцогиню Немурскую.

Несмотря на небольшое число заговорщиков и их осторожность, темные слухи об опасности дошли до гугенотов, и некоторые из них поспешили оставить Париж. Большинство гугенотов, однако, решило дождаться выезда из Парижа Колиньи.

Франсуа должен был, по желанию Генриха Наваррского, переехать в Лувр.

Между тем Пьер становился с каждым днем сумрачнее.

– Что ты хмуришься, Пьер, чем ты недоволен? – заметил ему Филипп в пятницу утром, не то шутя, не то серьезно. – Ведь на будущей неделе мы выедем из Парижа и поедем на юг.

– Надо надеяться, сударь, что мы выедем. Я желаю этого всем сердцем; но у меня такое чувство, какое, бывало, я испытывал мальчишкой в лесу, когда грозовая туча висела над моей головой. Я бы очень хотел сейчас же уехать отсюда.

– Нельзя, Пьер. У меня нет поместий, где требовалось бы мое присутствие, и вообще нет никаких оснований для отъезда. Я приехал сюда с моим кузеном и уеду вместе с ним.

– Ну, нельзя так нельзя.

– Да чего же ты трусишь, Пьер?

– Если находишься, сударь, в одном городе с Екатериной Медичи, ее сыном герцогом Анжуйским и Гизами, то всегда есть чего трусить.

– Но в городе войска, Пьер, и король жестоко наказал бы всякого, кто оскорбил бы его гостей.

– Король очень переменчив, сегодня он с адмиралом, а завтра – с Гизами. Во всяком случае, я принял свои меры предосторожности. При явной опасности вы соберетесь вокруг адмирала и пробьете себе дорогу из Парижа. Но если опасность явится неожиданно, для этого не будет времени. А ведь ежеминутно можно ждать, что толпа пойдет по улицам, как бывало прежде, с криками: «Смерть гугенотам!», и тогда, сударь, борьба будет невозможна. Вам нельзя будет присоединиться к друзьям и придется заботиться лишь о своем спасении. Я осмотрел дом и нашел, что из верхнего окна можно выйти на крышу, а с нее добраться через окно на крыше или в квартиру графа де Валькура, в десятом доме отсюда, – там, во всяком случае, соберутся некоторые из ваших друзей, – или выйти незаметно на улицу через какой-нибудь дом. Я купил для себя лохмотья, какие носит низший класс народа, а для вас – монашескую одежду и клобук и спрятал все это за трубу на нашей крыше. На всякий случай я также купил, сударь, – глаза Пьера блеснули при этих словах, – женское крестьянское платье, думая, что, быть может, найдется дама, которую вы пожелаете спасти.

– Ты пугаешь меня, Пьер, своими крышами и костюмами, – сказал Филипп, взглянув с удивлением на своего слугу. – Это кошмар какой-то, ты бредишь!

– Может быть, сударь. Если и кошмар, так ведь я ничего худого не сделал, напротив, истратил только несколько крон; но если это не кошмар, то вы уже будете наготове, и эти несколько крон спасут нам жизнь.

Филипп прошелся несколько раз молча по комнате.

– Ты поступил разумно, Пьер. Хотя я и не верю твоему кошмару, но знаю, что ты не трус и не из таких людей, которые фантазируют. Ну, допустим, что все это сбудется, и что ты, я и… и одна дама, будучи переодетыми, очутимся в буйной толпе. Что мы будем делать? Куда пойдем? Мне кажется, что ты выбрал для меня неудачный наряд. Как могу я, монах, идти с тобой, нищим, и с женщиной?

– Покупая вам рясу, я еще не думал о женщине, сударь. Но ваше замечание верно, я должен достать вам другой костюм. Вам надо одеться мясником или кузнецом.

– Лучше кузнецом, Пьер, это безопаснее. Я запачкаю себе лицо сажей, да и руки у меня будут грязны от лазанья по крышам, Ну, а что мы дальше будем делать, когда очутимся в толпе?

– Это будет зависеть от того, сударь, последует ли войско за Гизами и примет ли участие в мятеже. Если да, то весь Париж, с одного конца до другого, будет в волнении, и все улицы заперты. Я обдумывал все это несколько раз и часто слонялся по Парижу в то время, как вы были на празднествах. Если мятеж случится ночью, то, по-моему, лучше всего идти к реке, взять лодку и спуститься по течению или же пробраться к городской стене и спуститься с нее по веревке. Если же несчастье случится днем, то нам нельзя будет выбраться таким способом; тогда мы скроемся в пустой лачужке, которую я нашел близ городских ворот, и обождем там до ночи.

– Ты наконец заставишь меня поверить всему, Пьер, – сказал сурово Филипп, нетерпеливо прохаживаясь по комнате. – Если бы у тебя было хоть какое-нибудь основание для подобных опасений, то я тотчас пошел бы к адмиралу. Но как могу я прийти к нему и сказать: «Мой слуга, честный малый, вбил себе в голову, что нам грозит опасность нападения со стороны черни». – Как ты думаешь, что ответил бы мне адмирал?.. Он ответил бы, что таких людей, которые действуют только под влиянием бреда и фантазий, сажают в дом умалишенных.

Дверь отворилась, и Франсуа де Лаваль быстро вошел, бледный и взволнованный.

– Что с тобой, Франсуа? – воскликнул Филипп.

– Ты не слышал новость? В адмирала стреляли…

Филипп остановился в испуге.

– Стреляли два раза из окна одного дома, – продолжал Франсуа, – первая пуля оторвала адмиралу палец на правой руке, а другая попала в левую руку. Он шел с несколькими дворянами от короля; двое из них увели адмирала домой, а другие ворвались в дом, из которого стреляли, но нашли там только женщину да слугу, – убийца скрылся через заднюю часть дома, где его ожидала лошадь. Говорят, что дом этот принадлежит старой герцогине Гиз. Полчаса тому назад об этом узнали во дворце, и ты можешь вообразить себе, как все ужаснулись. Король заперся в своей комнате, принцы Наваррский и Конде – в глубоком горе; они любят адмирала, как отца, а остальные наши единоверцы вне себя от негодования. Говорят, что человек, ускакавший от дома, из которого стреляли в адмирала, был тот самый негодяй Морвель, который изменнически убил де Муи и был за это награжден королем. Говорят также, что, пока убийца находился в доме, лошадь его держал лакей в ливрее Гизов. Принцы Наваррский и Конде отправились к Колиньи, которому хирург короля перевязывает раны…

Глава XX. Набат

Филипп наскоро вооружился и вышел вместе с Франсуа.

– Я должен вернуться в Лувр, – сказал Франсуа, – мое место при Генрихе Наваррском. Он пошел к французскому королю просить позволения тотчас выехать из Парижа. Конде и Ларошфуко сделают то же, вернувшись от адмирала, потому что здесь, очевидно, всем грозит опасность.

Филипп поспешил к дому адмирала. Многие гугеноты-дворяне, вооружившись, спешили туда же, взволнованные горем и полные негодования. Во дворе и в приемной адмирала скоро собралось около трехсот дворян. Одни молча и серьезно ходили, другие, собравшись в группы, горячо обсуждали происшедшее. Все придерживались мнения, что это было покушение не на одного адмирала, а на всех гугенотов вообще, и приписывали это злодеяние Гизам, смертельным врагам реформаторской веры, главным виновникам всех гонений на гугенотов и ответственных за потоки крови, пролитой в междоусобных войнах. Было очевидно, что все должны скорее покинуть Париж и приготовиться к новой войне; но это станет возможным только, когда адмирал поправится настолько, что будет в состоянии уехать.

– Он ужасно страдает, – рассказывал один из дворян. – Хирург не принес инструментов и отрезал палец в три приема кинжалом. Мерлен, его духовник, был при нем с несколькими ближайшими друзьями. Все мы плакали; но адмирал обернулся к нам и сказал: «Друзья мои, о чем вы плачете? Я счастлив, что страдаю за веру». Потом он сказал, что искренно прощает виновного и его подстрекателей.

Через час пришел Франсуа.

– Принц видел короля, Филипп. Король страшно разгневан и поклялся, что подвергнет самому жестокому наказанию всех, кто виновен в этом преступлении. Нам не стоит тут оставаться, Филипп, мы все равно не увидим адмирала.

На улице их догнал граф де Валькур.

– Я только что от адмирала, – сказал он, – ему лучше. Хирург надеется, что на следующей неделе он будет уже в состоянии путешествовать на носилках.

– Хорошие вести, – сказал Франсуа. – Чем скорее мы выберемся из Парижа, тем лучше.

– Без сомнения, – согласился граф, – лишь бы адмирал поправился. Ему теперь грозит яд, и если бы даже сам король просил его остаться в Лувре до выздоровления, я не советовал бы ему принимать приглашение; но пока мы подождем. Король возмущен, он велел запереть все улицы Парижа, кроме двух, и требовать паспорт у каждого входящего и выходящего из Парижа.

Тем временем они подошли к дому графа.

– Войдите, господа, – сказал он, – моя дочь очень встревожена нападением на адмирала, к которому она питает глубокое уважение.

– Как он себя чувствует? – спросила поспешно Клара, когда они вошли в комнату.

– Ему лучше, Клара.

– Слава Богу! – сказала она с облегчением. – А что король?

– Он возмущен, как и мы, и намерен строго наказать убийцу и его подстрекателей. Он был у адмирала.

– Я хотела бы уехать в Дофинэ, папа. Этот город с его жестокостью мне ненавистен.

– Мы скоро уедем, дорогая. Доктор надеется, что через неделю адмирал сможет путешествовать на носилках, и мы все последуем за ним.

– О, как долго, папа! За неделю многое может случиться.

– Бояться нечего, Клара. Никто не посмеет сделать чего-нибудь из опасения гнева короля. Как вы думаете, монсеньор де Лаваль?

– Я согласен с вами, граф.

– А вы, сэр Филипп?

– Я не вижу основания к опасениям, граф, но думаю, что следовало бы принять некоторые предосторожности. Откровенно говоря, я заразился страхом от моего слуги, веселого малого, который теперь мрачен как туча; он боится восстания черни, подстрекаемой Гизами.

– Это не похоже на вас, побывавшего в стольких битвах и опасностях, – сказал граф с улыбкой. – Но какие же предосторожности мы могли бы предпринять?

– Я не думал об этом, – сказал Филипп. – Но, если бы от меня зависело, я предложил бы, чтобы одна треть нас – гугенотов, вооружившись, охраняла день и ночь наши квартиры; затем, чтобы было назначено место, например дом адмирала, куда все могли бы собраться в случае тревоги.

– Первое едва ли возможно, – заметил серьезно граф, – это показалось бы недоверием к обещаниям короля. У нас достаточно врагов при короле, которые сумеют истолковать ему наши действия в дурную сторону.

Вошли еще трое гугенотов, и разговор зашел о положении дел. Клара подошла к Филиппу, стоявшему в стороне.

– Вы действительно верите в опасность, сэр Филипп?

– Верю, графиня. Население ненавидит нас, и в Париже нередко бывали избиения гугенотов. Без сомнения, Гизы виновны в нападении на адмирала; парижская чернь обожает их, и им стоит сказать только слово, чтобы поднять на нас весь город.

– Значит, опасность действительно существует. Не посоветуете ли вы мне что-нибудь?

– Выходите на улицу как можно реже, а спать ложитесь в платье, чтобы быть готовой встать в любую минуту.

– Я исполню это. И только?

– Я ничего не знаю, – сказал Филипп, – пока советую сделать хоть это.

Вернувшись домой, Филипп, к своему великому удивлению, не нашел Пьера, который явился только на другое утро.

– Где ты был всю ночь? – спросил сурово Филипп. – Кажется, теперь не время для удовольствий.

– Я уходил из города, сударь, – сказал Пьер.

– Зачем?

– Я слышал, сударь, как граф де Лаваль рассказывал о покушении на жизнь адмирала. Мне кажется, это подтверждает все то, что я вам говорил. Вы ушли, а я не успел переговорить с вами и осмелился действовать на свой страх.

– Что же ты сделал?

– Я вывел двух лошадей в деревню в двух милях отсюда и оставил их в конюшне при гостинице, обещав конюху крону, если он побережет коней. Возвращаясь, я нашел ворота Парижа запертыми. Тогда я купил в Сен-Дени длинную веревку и железный крюк и в два часа ночи, когда, по моим соображениям, часовые спали, взобрался на один из бастионов около лачужки, о которой я вам говорил, ночевал в ней, а утром пошел домой. Вот и все. В случае чего, лошади за городом нам пригодятся.

– Все это хорошо, Пьер. Но здесь никто не верит в опасность, и мне стыдно, что я один тревожусь.

– Умный человек тревожится, когда глупые спят, – сказал Пьер. – Если бы принц Конде тревожился ночью при Жарнаке, он не лишился бы жизни, а мы не проиграли бы сражения. Я ведь ничего худого не сделал. Но если появится опасность, то мы будем готовы к ней.

– Ты прав, Пьер. Во всяком случае, надо быть готовым ко всему.

Пьер пробормотал что-то себе под нос.

– Что ты там бормочешь, Пьер?

– Я хочу сказать, сударь, что был бы совсем спокоен, если бы нам нужно было думать только о себе. Но знаю, что в случае тревоги вы будете думать не только о своей безопасности.

– Графиня де Валькур – невеста монсеньора де Паскаля, – сказал внушительно Филипп.

– Я это слышал от слуги графа, но от чаши до уст далеко, и в такие дни многие помолвки не кончаются браком. В ту ночь, когда вы спасли жизнь графине Кларе, я тотчас догадался, чем все это кончится, а когда мы гостили в Валькуре, думал, что все будет решено.

– Ну, значит, ты зашел слишком далеко в своих догадках. Графиня де Валькур – богатая наследница, а граф, конечно, выдаст ее замуж только за равного.

Пьер незаметно пожал плечами.

– Конечно, вы правы, сударь, – возразил он скромно. – И так как у нее есть защитники, ее отец и господин де Паскаль, то нам и не следовало бы заботиться о костюмах, спрятанных на крыше; нам следует, значит, думать только о своем спасении, и это очень облегчает нам дело.

– Ты просто смешон, Пьер, – сказал нетерпеливо Филипп, – и я был глуп, что слушал тебя. Иди, готовь завтрак, иначе ты выведешь меня из терпения.

В этот день состоялось несколько совещаний между гугенотскими вождями. Никто не подозревал, что покушение на адмирала составляло только часть заговора против всех гугенотов; все думали, что оно было последствием злобы Гизов и Екатерины Медичи на человека, который так долго боролся с ними и теперь вполне завладел доверием короля.

Филипп провел бóльшую часть дня в Лувре с Генрихом Наваррским, Франсуа де Лавалем и некоторыми приближенными молодого короля. Все они, лучше его знавшие Францию и Париж, а также положение дел, не выказывали и тени беспокойства.

Слушая их разговоры об увеселениях двора, Филипп перестал тревожиться и злился на себя за то, что слушал зловещие пророчества Пьера. Он вернулся домой только в одиннадцатом часу ночи в самом веселом расположении духа.

– Ну, пророк, – сказал он Пьеру, – какие новые заговоры открыл ты? Расскажи, чтобы я мог посмеяться.

– Смеяться после будете, сударь, – сказал Пьер, – а теперь позвольте просить вас пройти со мной ко входной двери.

– Изволь, если это доставит тебе удовольствие.

Они спустились по лестнице к дверям на улицу.

– Видите вы это, сударь?

– Вижу, Пьер.

– Как вы думаете, что это такое?

– Еще не так темно, чтобы не видеть: это белый крестик, нарисованный каким-нибудь шалуном.

– Не угодно ли вам пройти немного дальше, сударь. На этой двери есть крест, на той нет, на следующей тоже нет, здесь опять крест, а там опять нет. Что, сударь, это не возбуждает в вас любопытства?

– Не знаю, Пьер. Верно, шалуны-мальчишки, проходя мимо, нарисовали эти кресты на одних дверях и пропускали другие.

– Так, сударь, но вот что любопытно. Я проходил по нескольким улицам и везде видел то же самое: на каждом доме, где живет гугенот, есть на двери белый крест; где нет их, нет и креста.

Филипп был поражен этим открытием и сумрачным видом, с которым говорил Пьер.

– Ты уверен в том, что говоришь? – спросил он.

– Совершенно уверен, сударь.

Филипп прошелся по улице и убедился, что Пьер говорил правду. Возвращаясь домой, он стер крест на дверях графа де Валькура, а на своих дверях оставил, но шедший за ним Пьер незаметно стер его рукавом.

Филипп сел и задумался.

– Мне не нравятся эти знаки, Пьер, – сказал он. – Я не могу отрицать, что они поставлены с определенным намерением, которого я не знаю. Что ты об этом думаешь?

– Я думаю, сударь, что они хотят взять в плен всех дворян-гугенотов, попавших в эту ловушку.

– Не могу поверить, Пьер, чтобы они могли решиться на такую гнусную измену, которая опозорила бы короля.

– Может быть, это не его рук дело, сударь, а Гизов; быть может, они хотят избить нас, как это было в Руане и не раз случалось в Париже и в других местах.

– Трудно поверить этому. Во всяком случае, будем настороже эту ночь. Теперь слишком поздно, чтобы предпринять что-нибудь.

Отворив окно, Филипп сел на него.

– Ложись спать, Пьер; через два часа я разбужу тебя, и ты займешь мое место.

Раньше чем лечь, Пьер снова тихо вышел на улицу, тщательно стер с двери знак мокрой тряпкой и затем, положив подле себя меч и пистолеты, улегся на своей койке. В час Филипп разбудил его.

– На улице происходит что-то необычайное, Пьер: я вижу свет множества факелов и слышу шум, похожий на людской говор. Пойдем, посмотрим, что это значит.

Сунув пистолеты за пояс и захватив меч, он завернулся в плащ и вышел на улицу в сопровождении Пьера. Скоро они встретили двух прохожих, и один из них при свете фонаря окликнул Филиппа.

– Это вы, сэр Флетчер?

– Да, де Паскаль. Я вышел посмотреть, что значат эти огни.

– Я тоже вышел ради этого. Душно, я не мог заснуть, открыл окно и увидел эти огни. Мне показалось, что они по соседству с домом адмирала, и я решил посмотреть, в чем дело.

Они вскоре встретили группы людей с зажженными факелами и увидели, что такие группы бродят по всем улицам.

– Что это затевается? – спросил де Паскаль у одной группы.

– В Лувре будет ночной маскарад и шуточное сражение, – ответили ему.

– Странно! – сказал Филипп, когда они пошли дальше. – Я был у короля Наваррского до десяти часов и ничего не слыхал об этом.

К ним присоединились еще несколько дворян-гугенотов, привлеченных необычайным светом и говором на улицах. Все они направились к Лувру. Перед дворцом собралось множество народа с факелами и стояли отряды солдат.

Вдруг толпа заколыхалась с криком и шумом, и несколько гугенотов, отделившись от нее, бросились бежать, как бы спасаясь от преследования. Они бежали навстречу к группе людей, шедших с Филиппом к площади.

– Что такое, де Винь? – спросил Паскаль первого подбежавшего к ним.

– Ничего не понимаю, – ответил де Винь. – Полчаса тому назад я проснулся от шума и света и вышел с де ла Ривьером, Морена, Кастелоном и де Вигором посмотреть в чем дело. Когда мы подошли к солдатам, они начали нагло глумиться над нами. Мы, конечно, отвечали и грозили пожаловаться их офицерам, как вдруг эти дерзкие негодяи бросились на нас. Морена, как видите, ранен алебардой, и так как мы пятеро не могли биться с целой толпой солдат и собравшейся там чернью, то убежали от них. Я буду жаловаться и доведу дело до короля.

– Нам сказали, – говорил де Паскаль, – что эти люди с факелами должны участвовать в шуточной атаке на какой-нибудь замок или что-то в этом роде, для увеселения короля. Без сомнения, с этой же целью собраны и солдаты. Нам следует, я думаю, пойти домой и подождать до утра.

– А вы не допускаете возможности всеобщего нападения на нас? – спросил Филипп.

– Что? Нападение? Подготовленное у Лувра, на глазах у короля? Вам это приснилось, Флетчер?

– У меня есть основание подозревать это, – заметил спокойно Филипп и рассказал о крестах на дверях.

Ему никто не верил. Все возвратились в свои квартиры.

– Что мы будем теперь делать, Пьер? – спросил Филипп.

– По-моему, следует обождать и посмотреть, что будет дальше, сударь. Если готовится что-нибудь дурное, вся парижская чернь будет в движении. Пойдемте к ратуше; там всегда был центр зла. Если там все спокойно, то, может быть, вся эта комедия и вправду устроена для увеселения двора. Непонятно только то, почему улицы около дома адмирала освещены.

– Правда, это непонятно, Пьер.

Навстречу им прошла молча еще более многочисленная толпа с факелами.

– Заметили ли вы, сударь, что у каждого из этих людей на руке белая повязка, как и у всех, кого мы встречали до сих пор. Если есть опасность, то нам легче будет узнать о ней, имея такой же знак.

– Хорошая мысль, Пьер.

Филипп вынул свой платок, разорвал его пополам и сделал повязки себе и Пьеру. Затем они нагнали несколько групп с факелами, которые шли в одном направлении с ними. У всех были белые повязки на руках. Филипп встревожился еще больше.

Площадь перед ратушей была слабо освещена несколькими факелами и большим фонарем, висевшим перед гостиницей. Света, однако, было достаточно, чтобы видеть огромную толпу народа на площади и красноватые отблески огней на шлемах, копьях и секирах.

– Что вы теперь скажете, сударь? Тут собралось до десяти тысяч человек; кажется, все городское войско со всеми офицерами.

Когда они остановились, к ним почтительно подошел офицер.

– Все в порядке, ваше сиятельство, – доложил он Филиппу. – Все люди на своих местах. Полагаю, что приказ не будет отменен?

– Нет, – ответил коротко Филипп, видя, что его принимают за кого-то другого.

– И набат будет сигналом начинать?

– В этом будет некоторая перемена, – сказал Филипп, – но об этом вы узнаете потом. Я пришел только узнать, все ли готово.

– Все исполнено, как приказано вашим сиятельством. Ворота заперты и будут открыты только королевскому гонцу, когда он покажет королевскую печать. Все лодки и суда уведены от набережной далеко. Ни один еретик не спасется.

Филипп с трудом подавил в себе сильное желание приколоть этого человека на месте, но, овладев собой, сказал только:

– Хорошо. Ваше усердие не будет забыто.

Он повернулся и пошел поспешно обратно; но не успели они пройти нескольких шагов, как за ними раздался пистолетный выстрел.

– Слишком поздно! – воскликнул с горечью Филипп. – Скорее, Пьер!

И они бросились бежать. Из соседних улиц то и дело выбегали вооруженные группы людей, чтобы задержать их, но Филипп повелительно кричал им:

– Дорогу! Я спешу по важному поручению герцога Анжуйского и Гизов!

При этих словах все расступались и давали ему дорогу.

– Прежде всего поспешим к адмиралу! – сказал Филипп Пьеру.

Но когда они подбежали к дому адмирала, то увидели множество людей, выбегавших из дома адмирала с факелами и обнаженными мечами. Филипп узнал среди них Генриха Гиза и Генриха Валуа с их свитами и солдатами.

– Мы опоздали, Пьер. Адмирал уже убит.

Действительно, Колиньи уже перешел в лучший мир. В эту роковую ночь в доме находился только его духовник Мерлен, королевский хирург, трое дворян и несколько слуг, а во дворе стояли на страже пять швейцарских гвардейцев короля Наваррского. Возраставший на улице шум разбудил адмирала, а затем он услышал стук в ворота и требование отворить двери именем короля. Адмирал послал одного из дворян, ле Бонна, отворить их; но едва успел последний сделать это, как в ворота ворвался Коссэйн, офицер стражи принца Анжуйского, с пятьюдесятью солдатами и заколол ле Бонна на месте. Верные швейцарцы защищали внутреннюю дверь, а когда их оттеснили от нее, то они наскоро устроили на лестнице баррикаду и защищались за ней.

Один из гугенотов-дворян вбежал в комнату известить адмирала о грозящей ему опасности; но адмирал спокойно ответил:

– Я уже давно приготовился к смерти. Спасайтесь сами, если можете. Меня вы все равно не спасете.

По его приказанию все находившиеся при нем, исключая немецкого переводчика, убежали на крышу и спрятались. Баррикада была сломана, и один из свиты герцога Гиза ворвался в комнату, где адмирал спокойно сидел в кресле. Убийца нанес ему мечом два удара, прекративших мгновенно жизнь адмирала.

Герцог Гиз ждал во дворе. Когда ему доложили, что адмирал убит, он приказал выкинуть его тело в окно и с ненавистью толкнул его ногой, а один из его свиты отрубил адмиралу голову.

Затем Гиз позвал солдат и сказал им:

– Начало положено, теперь к другим – это приказ короля!

Когда Филипп подходил к дому адмирала, на колокольне церкви Сен-Жермен л’Оксерруа зазвонили в набат, и вслед за тем со всех сторон раздались оглушительные крики: «Смерть гугенотам!» На улице, в которой он жил, Филипп увидел множество солдат, с криком разбивавших двери в домах; кругом валялись трупы убитых гугенотов. Филипп прошел спокойно мимо них, и его не тронули. Пройдя мимо своей двери, он направился к дому графа де Валькура. Там он увидел де Паскаля, храбро защищавшегося против толпы врагов. С мечом в руках бросился он к нему на помощь; но раздался выстрел, и де Паскаль упал, пораженный насмерть. Филипп поспешно удалился.

– Домой, Пьер, – сказал он своему слуге, все время следовавшему за ним, – здесь нам делать нечего.

Около их дома не было никого. Они незаметно вошли в дом, поднялись наверх и затем по крышам добрались до дома де Валькура.

Войдя через окно в дом, они сбежали вниз по лестнице. В доме уже была тревога. Из одной двери падал свет. Филипп вбежал туда, Клара де Валькур стояла там, опираясь рукой о стол, бледная, но спокойная.

– Где ваш отец? – спросил Филипп.

– Он внизу со слугами защищает лестницу.

– Я пойду к нему, – сказал Филипп. – Пьер позаботится о вас, он знает, что делать. Мы с вашим отцом последуем за вами. Скорее, ради спасения вашего отца и вас самой!

– Я не могу оставить его.

– Вы ему не поможете, а промедление может стоить всем нам жизни. Послушайтесь моего совета, иначе я должен буду унести вас.

– Хорошо, я пойду, – согласилась она. – Вы однажды уже спасли меня, и я доверяюсь вам.

– Доверьтесь Пьеру, как вы доверились бы мне, – сказал Филипп.

Снизу раздавались крики и ругательства вместе со стуком мечей, и Филипп побежал вниз. На нижней площадке граф и четверо слуг защищались от нападения толпы вооруженных солдат и черни.

– А, это вы, сэр Флетчер? – сказал граф, когда Филипп подбежал к нему и одним ударом поразил солдата, ожесточенно нападавшего на графа.

– Я, граф. Наш дом не потревожили, и я отослал туда по крышам вашу дочь с моим слугой. Мы последуем за ними, как только прогоним этих негодяев.

– Скоро должны прибыть королевские войска, – сказал граф.

– Вы ошибаетесь, граф; ведь это и есть королевские солдаты, которые теперь нападают на нас, – сказал Филипп. – Весь Париж вдруг вооружился против нас, и адмирал убит.

Граф дико вскрикнул и яростно бросился на нападавших. Его товарищи последовали его примеру, и минут через пять толпу оттеснили на несколько ступенек вниз.

Тогда из толпы раздались крики: «Стреляйте в них!», и через несколько мгновений грянули три-четыре выстрела, поразившие графа и его двух слуг. Толпа торжествующе заревела и стала подниматься наверх. Некоторое время Филипп отчаянно бился, но раздался снова выстрел, и он почувствовал острую боль в щеке. Убедившись, что ему не справиться с разъяренной толпой, он повернулся и в несколько прыжков очутился наверху; там он остановился на мгновение, выстрелил в предводителей нападавших, а затем запер дверь в комнату графа, оставив коридор в темноте, и побежал на чердак, всюду запирая за собой двери. Оттуда он быстро добрался по крышам до своего дома, где у себя в комнате застал Клару и Пьера. Увидев, что Филипп возвращается один, девушка вскрикнула от недоброго предчувствия.

– Мой отец? – простонала она.

– Он перешел в лучший мир, подобно многим другим, которых постигла такая же участь. Он умер без страданий, от выстрела в упор.

Клара опустилась на стул и закрыла лицо руками.

– Да будет воля Твоя! – сказала она после минутного молчания тихим, но твердым голосом. – Мы все в руках Творца, умрем за Него! Скоро ли явятся наши палачи?

– Надеюсь, что не скоро! – ответил Филипп. – Они пойдут следом за нами по крышам, но вряд ли узнают, в какой дом мы вошли.

– Я останусь здесь, – сказала она.

– Тогда вы пожертвуете не только своей, но и нашею жизнью, потому что мы не оставим вас. До сих пор нам удалось избежать смерти, и если вы последуете моему совету, мы, может быть, все спасемся. Но мы можем и умереть все вместе, если вы этого хотите.

– Что надо делать? – спросила Клара решительным голосом.

Пьер подал Филиппу узел с платьем.

– Вот костюм, – сказал Филипп. – Умоляю вас сейчас же одеть его. Мы тоже переоденемся.

Глава XXI. Спасение

– Ужасно! Ужасно! – повторял Филипп, поспешно переодеваясь в одежду кузнеца.

На улице действительно происходило что-то ужасное. С громкими звуками набата сливались шум битвы, удары молотов и топоров в двери домов, ружейные и пистолетные выстрелы, крики мужчин, вопли женщин и детей. Пьер выглянул в окно. К солдатам теперь присоединилась толпа черни, появившаяся как бы по волшебству, в надежде участвовать в грабеже.

– Как ты думаешь, Пьер, можем ли мы выйти? – спросил Филипп, когда Пьер отошел от окна.

– Я посмотрю, сударь. Тут стояла стража, но солдаты, наверно, ушли грабить. Вы в таком наряде – настоящий кузнец, но только вам нужно выпачкать себе лицо и руки.

Когда Филипп вошел к Кларе, она вскочила.

– Идемте, идемте! – торопила она. – Лучше умереть, чем слышать эти ужасные крики.

Пьер скоро вернулся и доложил, что выйти можно.

– Одну минуту, сэр Флетчер, – сказала Клара, – сначала помолимся.

И она опустилась на колени.

– Я готова, – сказала она, окончив молитву.

– Вам так идти нельзя, сударыня, – заметил почтительно Пьер. – Ваше лицо выдаст вас тотчас даже в темной улице. Растреплите волосы и закройтесь капюшоном как можно плотнее.

– Мне бы хотелось, Пьер, взять с собой меч, – сказал Филипп.

– Возьмите, сударь. Если кто-нибудь заметит его, то посмейтесь и скажите, что полчаса тому назад он принадлежал гугеноту. Я понесу свой под мышкой. Болтайте побольше, говорите грубо, а то догадаются, что вы не кузнец. За нас я не боюсь, мы можем постоять за себя или бежать. Я боюсь вот за графиню.

– Бог защитит ее, Пьер. А! Стучат в дверь, и служанки, пожалуй, отворят им.

– О, нет, они не отворят дверей, можете быть уверены: они полумертвы от страха, и ни одна из них не показалась с тех пор, как началась тревога. Хозяин же и его два сына, без сомнения, находятся в толпе черни.

– Они-то, вероятно, и привели сюда толпу, иначе чернь не стала бы ломать дверь, на которой нет креста.

Они спустились к другой двери, выходившей в переулок. Филипп нес на плече тяжелый молот, а у Пьера за поясом снаружи торчал большой нож мясника; он был без шапки, и смоченные водой волосы падали ему на выпачканное, черное лицо.

Начинало уже рассветать, когда они вышли на улицу, освещенную факелами.

– Идите рядом со мной, – сказал Филипп Кларе, – и старайтесь не показывать вида, что вы боитесь.

– Я не боюсь, – ответила она. – Бог уже спас меня однажды от такой же большой опасности и спасет снова, если на то будет Его святая воля.

– Не обращайте внимания на то, что происходит вокруг нас.

– Я буду молиться, – просто ответила она.

Шумевшая на улице толпа вдруг расступилась перед герцогом Гизом, ехавшим со свитой.

– Смерть гугенотам! – кричал он. – Таков приказ короля!

– Этот приказ ты и твои друзья вложили ему в уста, негодяй! – пробормотал Филипп.

Толпа, состоявшая из солдат и подонков парижского населения, сочувственно ревела. Некоторые плясали над телами гугенотов, валявшимися на улице, и гнусно издевались над ними. Здесь злодейство было уже почти окончено. Лишь некоторые из гугенотов оказывали сопротивление; но большинство, застигнутое врасплох, сознавая, что всякое сопротивление безнадежно, бросали оружие, умоляя о пощаде, или спокойно умирали. Но пощады не давали никому; убивали всех без разбора, и даже женщин и детей.

Солдаты ходили по улицам со списками домов, в которых жили гугеноты, и проверяли, не остался ли кто-нибудь из них в живых. Многие из толпы нарядились в костюмы, добытые грабежом, – оборванные нищие щеголяли в бархатных шапках или шляпах с перьями. Многие уже напились. Женщины, сопровождавшие толпы черни, были жестоки и беспощадны не менее мужчин.

– Ну-ка, друг, разбей-ка нам вот эту дверь, – остановил Филиппа офицер со списком в руках; с ним было несколько солдат.

Отказ или даже промедление были бы гибельны для беглецов и отсрочили бы смерть гугенотов на какие-нибудь две минуты. Дюжина ударов тяжелым молотом сделала свое дело. Вдруг из окна грянул выстрел, и офицер, стоявший рядом с Филиппом, упал мертвый. Солдаты дали залп в окно и бросились в рухнувшую дверь. Филипп подошел к Кларе и Пьеру, ждавшим его в нескольких шагах, и они пошли дальше.

Когда они входили на одну из улиц, какой-то человек схватил его за руку.

– Куда, приятель? Для твоего молота и здесь много работы, – сказал он.

– У меня работа в другом месте, – ответил сурово Филипп.

– Ну, у меня выгодная работа. Вот этой рукой я прикончил пятерых, и мне досталось пять туго набитых кошельков, – говорил он с грубым хохотом. – Ого, что это за девица с тобой? – и он грубо схватил Клару.

Долго сдерживаемое бешенство Филиппа давно искало себе исхода. Он схватил этого человека за горло и оттолкнул его с такой силой к стене, что тот замертво упал на землю.

– Что тут такое? – подбегая к месту происшествия, кричала толпа в шесть человек.

– Переодетый гугенот! – сказал Филипп. – Карманы его полны золотом.

Они бросились с дракой и руганью на упавшего человека, а беглецы наши тем временем удалились.

Не прошли они и двухсот шагов, как Клара пошатнулась и упала бы, если бы Филипп не поддержал ее. Она была в обмороке. Ее посадили на первое попавшееся крыльцо, и Филипп поддерживал ее. Пьер стоял подле них.

Мимо проходила небольшая толпа.

– Что такое с ней? – спросил один из них, останавливаясь.

– А черт бы побрал этих баб! – грубо сказал Пьер. – Вот увязалась за нами, драгоценностей захотелось, да в толкотне и в жару и упала в обморок! Тащи ее теперь домой!

Толпа прошла.

– Я понесу ее, Пьер, она ведь легкая, – сказал Филипп.

– Лучше подождать несколько минут, сударь. Пока мы тут, довольно нашего рассказа, а если понесем ее, встречные заинтересуются нами больше.

Прошло еще несколько минут, а Клара все была без чувств. Филипп взял ее на плечи.

– Нужно рискнуть, Пьер, – сказал он. – Если мы встретимся с двумя или тремя любопытными, так сумеем справиться с ними, а в случае встречи с толпой мы свернем в какой-нибудь переулок или посадим ее снова. Медлить нам нельзя.

Скоро Клара пришла в себя, а через час беглецы достигли уже лачужки, которую Пьер выбрал для убежища. Из-под кучи мусора в углу он вытащил большой узел с платьем, бутылку вина и холодное жаркое.

– Вот тут наши плащи и другие костюмы для всех нас, – сказал он. – За городом в теперешних наших одеждах путешествовать невозможно. Мы здесь в безопасности до ночи, но сначала надо вам поесть и выпить по стакану вина.

Филипп приготовил между тем из плащей и других платьев нечто вроде постели.

– Вам нужно сначала подкрепить свои силы и затем отдохнуть, – сказал он Кларе, – а Пьер отправится в город на разведку.

От пищи Клара отказалась.

– Я не могу ничего есть, – сказала она.

Но Пьер уже откупорил бутылку с вином, и Филипп настоял, чтобы она выпила глоток.

– Вам понадобятся все ваши силы, – сказал он, – нам предстоит далекий путь.

Она выпила несколько глотков.

– Не уходите, – сказала она Филиппу, – мне надо поговорить с вами.

Филипп кивнул головой Пьеру, и тот тотчас вышел. Клара молчала несколько минут.

– Я много думала, сэр Филипп, – сказала она наконец, – и пришла к тому заключению, что мне, как невесте де Паскаля, не следует оставаться с вами. Проводите меня в Лувр, там я буду просить защиты у короля и королевы Наваррской… Вы поймете меня и не сочтете неблагодарной.

– Я вполне понимаю вас, – ответил Филипп. – Но дело в том, что ужасное избиение происходило, вероятно, и в Лувре, и, быть может, король Наваррский вместе с гугенотами своей свиты подверглись общей участи. Пьер разузнает все, и если моя помощь окажется напрасной, мы исполним ваше желание. Что касается де Паскаля, то он погиб, как и отец ваш.

– Что вы слышали о де Паскале? – спросила Клара, устремив на Филиппа пытливый взгляд.

– Я видел, как он упал, пораженный выстрелом в борьбе против толпы черни, – и Филипп рассказал ей об обстоятельствах смерти де Паскаля, а в заключение прибавил: – Его благородная, но несчастная попытка защитить вашего отца и вас погубила его. Я стер рукавом белый крест на вашей двери, которым всюду руководствовались солдаты, и если бы де Паскаль своим присутствием не возбудил подозрений, быть может, и граф вместе с нами мог бы спастись по крышам.

Клара слушала его, закрыв лицо руками, и наконец горько заплакала. Филипп оставил ее одну, зная, что слезы облегчат ее горе. Через час Клара позвала его…

– Мне теперь легче, – сказала она, – но я не могу без ужаса вспомнить, что погиб мой дорогой отец. Что касается де Паскаля, то я жалею в нем храброго воина, но и только; вы уже знаете, что сердце мое ему не принадлежало.

В это время вернулся Пьер.

– Ну, какие новости? – спросил его Филипп.

– Плохие, сударь. Избиение произошло с согласия короля, и даже в Лувре все дворяне-гугеноты убиты, и некоторые, как говорят, на глазах молодой королевы Наваррской, которая со слезами тщетно молила пощадить их. Король Наваррский и его кузен Конде арестованы; говорят, что и их убьют, если они не перейдут в католичество. Убийства происходили во всех частях города, гугенотов повсюду вытаскивали из домов и убивали, с их женами и детьми. Даже сам король, увлекшись происходившими на улицах кровавыми сценами, в каком-то опьянении схватил аркебузу и начал стрелять из окна Лувра в бегущих мимо гугенотов. Говорят, что тела адмирала и других вождей гугенотов притащили во дворец и что король, королева-мать, придворные дамы и дворяне ходили смотреть на них и издевались над ними. Париж с ума сошел, сударь, и говорят, что по всей Франции разосланы приказы избивать гугенотов.

Филипп сделал Пьеру знак выйти.

– Вы видите, – сказал он Кларе, – что в Лувре вы не найдете защиты, если не откажетесь от своей веры.

– После смерти де Паскаля мне нечего делать в Лувре, – ответила она. – Теперь король может принять меня, как сироту, под свою опеку и отдать все мои поместья кому-нибудь из своих любимцев, но я должна смириться с этим.

– При настоящем положении дел вам следует ехать с нами переодетой.

Клара задумалась.

– Но это так странно, так несвойственно девушке, – застенчиво прошептала она.

– В таком случае, графиня, – сказал Филипп, схватив ее руку, – вы должны дать мне право защищать вас. Странно говорить о любви в такое время, но вы ведь знаете, что я люблю вас. Вы были богатой наследницей и по положению стояли выше меня, и я никогда не сказал бы вам того, что говорю теперь, но общая опасность уравнивает наше положение. Я люблю вас всем сердцем, и мне кажется, что сам Господь свел меня с вами.

– Это так, Филипп, – сказала она. – Сам Бог послал вас дважды спасти мне жизнь. Я не буду говорить вам о своих чувствах, но у меня нет никого на свете, кроме вас. И я уверена, что если бы отец мой видел теперь мое положение, он одобрил бы меня. Отныне я ваша невеста и последую за вами всюду.

Филипп нагнулся и тихо поцеловал ее.

– Я позову Пьера сюда, – сказал он. – Если его заметят у дверей, мы привлечем к себе внимание.

И он отворил дверь и позвал Пьера.

– Пьер, – сказал он, – графиня де Валькур моя невеста.

– Давно бы так, сударь, – сказал Пьер. Он подошел к Кларе, протянувшей ему руку, и почтительно прикоснулся к ней губами.

– Сударыня! – сказал он. – С этого дня моя жизнь принадлежит и вам. Может быть, нам грозит еще много опасностей, но я надеюсь, что мы счастливо избежим их.

Когда настала ночь, беглецы наши переоделись в свои обычные платья и осторожно прошли к лестнице, примыкавшей к крепостной стене; прикрепив к брустверу веревку, они один за другим перебрались через стену и после трехчасовой ходьбы прибыли в деревню, где Пьер оставил лошадей. Филипп устроил из своего плаща сиденье для Клары за своим седлом, и скоро беглецы уже мчались по большой дороге на юг. Избегая больших городов, они останавливались только в деревнях, где религиозная вражда была гораздо слабее, и скоро убедились, что вести о парижских событиях еще не дошли до деревень.

Пьера много расспрашивали о свадебных торжествах в Париже, и все радовались союзу, который обещал Франции прочный мир. Клару всюду принимали за сестру Филиппа, и хозяйки старались угодить этой бедной грустной девушке. Из опасения встречи с солдатами, сторожившими мосты, наши путники избегали их и переправлялись через реки или на пароме, или вброд.

Через неделю они прибыли наконец в замок Лаваль, проехав больше двухсот миль.

В воротах замка Филиппа весело приветствовали четыре воина.

– Графиня дома? – спросил он, слезая с лошади.

– Да, сударь, она вчера вернулась из Ла-Рошели. Говорят, в Пуатье и в Ниоре католики опять напали на гугенотов. Хотя графиня и не верит этому, а мы все-таки поставили у ворот стражу и подняли мост.

– Боюсь, что рассказывают правду, – ответил им Филипп.

Графиня встретила его в зале.

– Тетя, – сказал он, подводя к ней Клару, – позвольте поручить вашему вниманию и любви графиню Клару де Валькур, мою невесту. Я приехал с очень недобрыми вестями, но умоляю вас прежде всего отвести ей комнату, – она в большом горе и очень утомлена.

– Боже мой!.. Франсуа умер? – тихо воскликнула графиня, побледнев от ужаса.

– Надеюсь, что нет, тетя.

– Я останусь здесь, Филипп, с позволения графини, – сказала Клара. – Не оставляйте ее в неизвестности ради меня.

– Благодарю вас, Клара, – сказала графиня, усаживая ее на диван. – Ну, Филипп, говори мне все самое худшее, не скрывая ничего.

Филипп рассказал о зверском избиении гугенотов в Париже. Графиня не верила своим ушам.

– Невероятно! – воскликнула она. – Чтобы французский король запятнал себя клятвопреступлением, нарушил свои же собственные охранные грамоты и погубил своих гостей!.. Ты говоришь, что Франсуа был в Лувре с королем Наваррским и Конде и что гугенотов там также избили? Больше ты ничего не знаешь?

– Это только слухи, собранные Пьером в городе; за верность их я не ручаюсь. Во всяком случае, Франсуа был предупрежден и, слыша набат и тревогу в городе, мог принять меры к своему спасению.

Графиня гордо поднялась.

– Не допускаю, – сказала она, – чтобы мой сын, один из самых приближенных к королю Наваррскому, уронил честь своего имени заботой о собственном спасении, а не спасении короля.

Филипп хорошо сознавал правильность слов графини и был почти уверен в том, что Франсуа погиб.

– Какой несчастный день для Франции! – горестно воскликнула графиня после минутного молчания. – Адмирал, наш вождь, убит в постели, безоружный, больной! И как много погибло других лучших людей Франции! Ты говоришь, что по всей стране разосланы приказы избивать гугенотов!.. Но я забываю обязанности хозяйки дома. Милая Клара, мы обе с вами в трауре, вы – по вашему благородному отцу, я – по моему милому сыну, и обе мы оплакиваем нашу несчастную родину. Тем радушнее приветствую я вас в Лавале. Но вам предстоят в будущем светлые дни. Мой племянник – благородный человек, и с ним вы найдете новую родину вдали от нашей несчастной страны. Если Франсуа умер, Филипп будет моим сыном, и я с радостью приветствую в вас его жену. Теперь пойдемте. Филипп, позаботься о приготовлениях к отъезду в Ла-Рошель, прикажи звонить в набат, чтобы фермеры поспешили собраться сюда.

Через минуту раздались громкие звуки набата. Солдаты замка выбегали, вооружаясь на ходу, и восклицания ужаса и гнева раздались среди них, когда Филипп в коротких словах сообщил им о королевском приказе избивать гугенотов во всей Франции и об избиении их в Париже тотчас после свадьбы короля Наваррского. Затем он отдал приказ приготовиться на следующее утро к отъезду в Ла-Рошель и послал нескольких всадников предупредить соседних дворян-гугенотов.

Через некоторое время во двор стали сбегаться фермеры. Узнав о причине набата и о парижских убийствах, они не жалели о предстоящей потере большей части своего имущества, а горевали о гибели адмирала Колиньи и стольких отважных гугенотов. Одни плакали, другие в бессильном гневе сжимали оружие, третьи призывали гнев неба на короля, и все были убиты горем.

– Еще не все потеряно, друзья мои, – ободрял их Филипп, – Бог пошлет нам других вождей. Справедливый гнев ваш воодушевит всех, и у нас скоро будут новые армии. Конечно, первый удар католики направят на Ла-Рошель; там мы встретимся лицом к лицу с убийцами и докажем им, что гугеноты по-прежнему могут стоять за свои права. Но теперь мы уже не будем верить ложным клятвам и обещаниям и не позволим вторично обмануть себя.

На следующий день все жители замка и окрестные фермеры выступили в Ла-Рошель. На пути к огромному обозу примыкали крестьяне со своими семьями и имуществом, и на пятый день все прибыли к месту назначения. В Ла-Рошели уже знали о парижских событиях от беглецов, случайно бывших в ночь святого Варфоломея близ Парижа.

Графиня и Клара поместились в доме Бертрама, а Филипп нашел себе квартиру поблизости. Жители соперничали друг перед другом в радушном приеме беглецов. Клара заболела от всех испытанных потрясений, и дочь Бертрама ухаживала за ней. Через неделю она оправилась. Графиня приняла деятельное участие в защите города: заседала в городском совете, ходила на крепостные стены и ободряла рабочих, собирала пожертвования на защиту веры и первая подала в этом отношении пример, отдав на святое дело все, что выручила от продажи своих драгоценностей и продажи лошадей. Она отдалась этой деятельности с лихорадочной энергией, как бы стараясь найти в этом забвение. О Франсуа по-прежнему не было никаких вестей. Между прочим, в Ла-Рошели стало известно, что короля Наваррского и принца Конде принудили под угрозой смерти отказаться от протестантства, и графиня была уверена, что ее сын не захотел бы купить себе жизнь этой ценой.

Филипп любил Франсуа как родного брата и сильно томился неизвестностью о его судьбе. Уже на второй день по приезде в Ла-Рошель он позвал Пьера и сказал ему:

– Пьер, я хочу знать, что сталось с Франсуа.

– Я вижу это, сударь, – ответил тот. – Вот уже два дня, как вы почти ничего не едите и не спите, и я все время жду, что вы наконец скажете мне: «Пьер, поедем в Париж».

– Ты поедешь со мной?

– Об этом не может быть вопроса! – возмутился Пьер. – Само собой разумеется, что если вы поедете, поеду и я. Теперь это не особенно опасно. Да если бы и было опасно, так что ж из этого? Ведь мы уже не раз удачно изворачивались из беды. Если мы найдем господина Франсуа, то привезем его сюда. Молодой граф не похож на вас, сударь. Он храбрый и благородный рыцарь, но не умеет изворачиваться, как вы, в опасных случаях и сам никогда не выберется оттуда, если мы не выручим его.

В тот же день Филипп попросил председателя городового совета дать ему для вида поручение, сообщив ему цель своей поездки, а на следующий день он с Пьером был уже на пути в Париж.

Глава XXII. Найден

На пятый день Филипп с Пьером без особых приключений прибыли в Версаль.

– Вашим коням нужен отдых, сударь, – сказал Филиппу хозяин гостиницы, в которой они остановились.

– Да, мы скоро ехали. У меня дело в Париже на несколько дней, поэтому я оставлю у вас лошадей. Можете ли вы отвезти нас на своих лошадях в Сен-Клу?

– Конечно, сударь, а за вашими мы здесь присмотрим.

Рано утром Филипп с Пьером прибыли уже в Сен-Клу. Отпустив кучера с лошадьми, они перешли Сену, вошли в лес и переоделись крестьянами, спрятав прежнюю одежду в кусты. В Париже они остановились в небольшой гостинице и во время обеда прислушивались к разговорам. Но, очевидно, здесь они не могли узнать ничего; если тут и произносились имена убитых гугенотов, то только известных вождей. Поэтому после обеда они пошли к Лувру. Филипп не составил еще никакого плана, а Пьер советовал не спешить.

– Мне нужно достать какую-нибудь ливрею, – сказал он. – Да это и не трудно; вероятно, убийцы во множестве напродавали в лавки такого платья; тогда я познакомлюсь с каким-нибудь придворным лакеем и точно узнаю все, что происходило в Лувре.

В это время мимо них прошел какой-то дворянин.

– Вот граф Людвиг де Фонтэн, двоюродный брат убитого мной на дуэли. Он честный человек, я поговорю с ним. Жди меня тут.

Пьер хотел было возразить, но Филипп уже пошел за графом. Когда они дошли до тихого, безлюдного места, он догнал графа.

– Граф Людвиг де Фонтэн! – сказал он.

Тот очень удивился, увидев, что какой-то высокий крестьянин обращается к нему.

– Мы немного знакомы, граф, – продолжал Филипп, – я имел несчастье поссориться с графом Раулем…

– Как! – прервал его граф. – Это вы дрались с ним на дуэли и потом убежали из замка?

– Именно, граф. Я приехал сюда в Париж затем, чтобы узнать судьбу моего кузена, Франсуа де Лаваля, который в ужасную ночь святого Варфоломея находился при короле Наваррском. Я не могу достать списка убитых и, увидев вас, решил прибегнуть к вашему великодушию и благородству, в надежде, что вы дадите мне необходимые сведения. Я отойду от вас теперь, чтобы не возбудить любопытства прохожих, но умоляю вас уделить мне несколько минут разговора в каком-нибудь уединенном месте.

– Моя квартира на следующей улице. Идите за мной, мы переговорим в моем кабинете… Вы не ошиблись, – сказал граф, когда они вошли в его дом, – я никогда не обману оказанного мне доверия… Я не могу одобрять действий, позорящих Францию в глазах всей Европы, и сделаю для вас все, что могу. Извините, я не имею удовольствия знать ваше имя…

– Я рыцарь Филипп Флетчер, по отцу англичанин, по матери родственник графов де Лавалей.

– Я уже слышал о вас, милостивый государь, ваше имя упоминается в числе храбрейших дворян, находившихся в свите адмирала Колиньи… Судьба вашего кузена достоверно неизвестна. Говорят, на него напали наемные негодяи Гизов и затем ушли искать новых жертв; но тела его не нашли. Полагают, что он очнулся и скрылся куда-нибудь, или его спрятал в самом дворце кто-нибудь, например, прислуга, расположение которой он успел снискать себе. На другой день весь дворец был обыскан в предположении, что в нем могли укрыться гугеноты, но вашего кузена там не нашли. Возможно также, что он как-нибудь выбрался на улицу, был убит и тело его брошено в Сену, как тела многих других; последнего предположения я, впрочем, не разделяю. К сожалению, это все, что я знаю.

– Благодарю вас, граф, вы подаете мне некоторую надежду… Мне не приходилось быть в его комнате, – не можете ли сказать мне, в какой стороне дворца она находилась?

– У реки, близ комнаты короля Наваррского.

– Глубоко благодарен вам, граф, за эти сведения, – сказал Филипп.

Филипп вышел и вернулся к Лувру, где его с нетерпением ожидал Пьер.

– А я боялся за вас, сударь, и пошел за вами, – говорил он, когда Филипп подошел к нему. – Но увидев, как вы мирно говорили с ним и потом спокойно пошли за ним, я успокоился. Ну, что, узнали что-нибудь?

Филипп передал свой разговор с графом.

– В таком случае я готов побиться об заклад, что он спрятан во дворце прислугой; он такой любезный и веселый, и, вероятно, какая-нибудь женщина пожалела его. Но как узнать, кто она?

– Почему же женщина? Может быть, то был мужчина, – сказал Филипп.

– Нет, – возразил уверенно Пьер, – наверняка женщина. Мужчина не рискнул бы; для этого нужно нежное женское сердце.

– В таком случае у нас нет надежды найти его, – произнес уныло Филипп.

– Правда, дело трудное, но не совсем безнадежное, – возразил Пьер. – Если позволите, я возьму это дело на себя. Я выдам себя за рабочего без работы, – их теперь много, – вон там вход для прислуги, я буду наблюдать за каждой выходящей оттуда женщиной.

Со следующего утра Пьер занял позицию около ворот. Первые три дня прошли безуспешно, но на четвертый день он вернулся с сияющим лицом.

– Хорошие вести, сударь, – сказал он. – Граф жив, я нашел его.

Филипп вскочил и схватил своего слугу за руку.

– Слава Богу! А я перестал уже надеяться. Как же ты его нашел?

– Да так, как и ожидал, сударь. Три дня следил я за всеми выходившими и входившими туда женщинами, но все они казались мне не стоящими внимания: одни хлопотали о нарядах, другие бегали по лавкам, третьи шли на свидания с кавалерами. Но сегодня после обеда вышла молодая женщина с бледным лицом. Она перешла через улицу и тревожно озиралась, как бы опасаясь, не следит ли за ней кто-нибудь. «Вот ее-то мне и нужно», – подумал я и пошел издали за ней. Скоро она повернула в переулок, раза два остановилась, заглянула в окна двух-трех лавок и нерешительно пошла дальше. Я, конечно, заметил эти лавки и нисколько не был удивлен, убедившись, что каждый раз она останавливалась перед аптекарскими магазинами. Наконец, осмотревшись боязливо, она вошла в такой магазин. Я тоже вошел вслед за ней. Увидев меня, она вздрогнула. Я попросил дать мне мази для ран, и продавец дал мне из банки, которую он только что поставил на прилавок.

Заплатив деньги, я ушел, а через несколько минут и она вышла. Она шла не торопясь, как бы прогуливаясь, и по временам озиралась украдкой. Очевидно, она получила то, что ей нужно было, и не хотела привлекать к себе внимание скорым возвращением во дворец. Я догнал ее в безлюдном месте. «Сударыня, – сказал я, снимая шляпу, – я друг того господина, для которого вы купили мазь и другие снадобья». Она побледнела как полотно, но решительно ответила: «Я не понимаю, о чем вы говорите, сударь; если вы будете приставать к скромной женщине, я позову полицию». – «Повторяю, – сказал я, – что я друг господина, для ран которого вы только что купили лекарства. Я слуга его двоюродного брата, рыцаря Флетчера, а вашего больного зовут граф Франсуа де Лаваль». – Она взглянула на меня с изумлением и пробормотала: «Откуда вы это знаете?» – «Не все ли равно вам! – ответил я. – Достаточно того, что я это знаю. Мой господин и я приехали в Париж именно затем, чтобы отыскать графа и спасти его. Доверьтесь мне; только тогда мы и можем выручить его». – «А как зовут вашего господина?» – спросила она, как бы все еще сомневаясь. – «Филипп», – сказал я. – «Слава Богу! – воскликнула она, всплеснув руками. – Когда он был очень болен, то в бреду все говорил о Филиппе. Сам Бог послал вас ко мне. Мне было ужасно трудно скрывать эту тайну». – «Пойдемте куда-нибудь в глухое место, – сказал я, – здесь проходит много народу, и на нас могут обратить внимание».

Через несколько минут мы свернули в глухой переулок и она рассказала мне следующее:

– Я служу горничной во дворце, и мне поручено было убирать комнату графа де Лаваля. Раза два он видел меня и говорил со мной очень любезно, и я думала: «Какой добрый господин, и как жалко, что он еретик». Когда наступила та ужасная ночь, нас всех разбудили стоны, крики и звон мечей. Некоторые служанки в страхе побежали узнать, что такое происходит; в их числе была и я. Проходя мимо комнаты графа де Лаваля, я увидела дверь отворенной и заглянула в нее. Трое убитых солдат лежали на полу, а рядом с ними граф без признаков жизни. Я бросилась к нему, подняла его голову и брызнула в лицо водой из бутылки, стоявшей на столе. Он открыл глаза и попытался было подняться. «Что случилось, сударь?» – спросила я. «Убийство гугенотов, – сказал он слабым голосом. – Разве вы не слышите набата на улице и шума во дворце? Они вернутся и доконают меня. Благодарю вас за то, что вы сделали для меня, но все это бесполезно». – Я подумала с минуту и спросила его: «А можете вы идти, сударь?» – «С трудом», – ответил он. – «Обопритесь на мое плечо», – сказала я и с большим трудом повела его по лестнице, по которой почти никто не ходил на самый верх. Он несколько раз повторял: «бесполезно, я ранен смертельно», но тем не менее продолжал идти. Я спала в маленькой комнате под крышей с двумя другими служанками, а в конце коридора находился большой чулан, заставленный старой мебелью. В этот чулан я и отвела его и нагромоздила перед ним много тяжелой мебели, на случай, если бы его стали искать. Там я сделала ему постель и перевязала, как умела, его раны. Раза два-три в день мне удавалось забегать к нему и приносить ему воду и пишу. Одно время я думала, что он умрет, потому что он целых четыре дня не узнавал меня, а в бреду все звал какого-то Филиппа на помощь. К счастью, он был так слаб, что говорил шепотом. На другой день дворец весь обыскали, но помещения прислуг осмотрели невнимательно, заметив, что мы спим по три, по четыре в комнате и что спрятать там кого-нибудь невозможно, чтобы другие не знали об этом. Заглядывали и в чулан, но я привела там все в такой беспорядок и так тесно заставила тяжелыми вещами, что обыскивавшим и в голову не пришло посмотреть дальше. Когда они искали в чулане, я находилась в своей комнате, и сердце мое замирало от страха, пока они не вышли оттуда, не найдя ничего. В последующие десять дней граф немножко поправился, но все четыре раны его и до сих пор ужасны и болезненны, хотя уже начинают заживать. Он может уже немного ходить, хотя с трудом. Его легко было бы вывести из дворца в ливрее, через вход для прислуги; но для дальней дороги он еще очень слаб; раны его могут открыться, а одна из них около сердца».

Вот что рассказала мне девушка…

– Но что же нам теперь делать, Пьер? – спросил с беспокойством Филипп.

– Завтра вечером, сударь, когда стемнеет, эта женщина выйдет из дворца с господином Франсуа. У нас еще достаточно времени, чтобы найти квартиру, где можно было бы поместить его. Мы должны привести его тайно, так, чтобы никто не знал, что в квартире есть кто-нибудь, кроме нас двоих. Когда он поправится, мы достанем для него такой же костюм, как у нас, и увезем его.

Найти квартиру в две комнаты на тихой безлюдной улице не представляло затруднений. Дворцовая ливрея была куплена и передана девушке, и Филипп обратился к ней:

– Добрая девушка, не могу выразить вам словами своей благодарности. Вы рисковали своей жизнью. Ваше доброе дело не останется без награды.

– Мне не нужно никакой награды, – ответила она, – я об этом совсем не думала.

– Знаю, – ответил Филипп, – но вы должны позволить нам высказать нашу благодарность. Скажите, как вас зовут?

– Анна Риоль, сударь.

– Так вот, Анна, в этом кошельке пятьдесят крон. Это все, что я могу дать вам теперь. Но будьте уверены, что графиня де Лаваль при первой возможности пошлет вам сумму, которая будет для вас хорошим приданым, когда вы найдете себе жениха. Вы откуда родом?

– Из Пуатье, сударь. Мои родители живут на небольшой ферме, в двух милях от города.

– Ну, Анна, так лучше всего вам бросить вашу теперешнюю службу и ехать домой. Там вы скоро услышите о нас.

– Я послушаюсь вашего совета, сударь. Мне никогда не нравилась эта жизнь, а после той ужасной ночи я не могу совсем спать. Сегодня вечером я отведу графа к выходной двери и, чтобы на него ее обратили внимания, буду разговаривать с ним, как со старым знакомым; но выйти мне не позволят сегодня.

В назначенное время Филипп и Пьер стояли в нескольких шагах от подъезда дворцовой прислуги, и вскоре в дверях показались мужчина и девушка, весело разговаривавшая с ним; затем девушка смеясь простилась и ушла обратно во дворец, а мужчина вышел один на площадь. Он сделал несколько торопливых шагов и споткнулся, но Филипп вовремя подбежал к нему и схватил его под руку.

– Ты подоспел вовремя, Филипп, – сказал Франсуа, слабо улыбнувшись. – Я слабее, чем думал, и свежий воздух слишком сильно подействовал на меня. Какая хорошая девушка! Я обязан ей жизнью. Хорошо, что ты приехал за мной, Филипп; ты всегда выручал меня из беды! Благодарю и тебя, Пьер. Но далеко ли нам идти? Предупреждаю, что у меня совсем нет сил.

Несмотря на то что Франсуа дали для подкрепления хорошего вина и вели его всю дорогу под руки, он дошел до квартиры совсем обессиленный. Раны его перевязали более искусным образом, и затем были приняты все меры к восстановлению его здоровья. Через неделю Филипп решился ехать обратно с Франсуа. Переодетые крестьянами, они вышли незаметно из ворот дома, где жили. В лесу Филипп и Пьер нашли свою одежду нетронутой, помогли Франсуа также надеть другой костюм, а затем, оставив его, пошли в гостиницу за своими лошадьми. Купив у хозяина еще одну лошадь, они вернулись к Франсуа. Сначала они ехали медленно, увеличивая постепенно переезды по мере восстановления сил молодого графа, и стали торопиться только под конец, чтобы поспеть в Ла-Рошель раньше, чем город будет осажден маршалом Бироном. Они приехали в Ла-Рошель вечером и тотчас отправились в дом Бертрама. Филипп пошел наверх, уговорив Франсуа подниматься не торопясь, чтобы успеть предупредить графиню. Графиня и Клара, обе в глубоком трауре, сидели в гостиной с дочерью Бертрама. Филипп нежно и радостно поздоровался с ними.

– Мы с Кларой не очень беспокоились о тебе, Филипп, – сказала графиня. – Нам кажется, что твоя жизнь заколдована. Успешно ли исполнил ты поручение?

– Да, тетя, так успешно, как я и не надеялся. Но я должен просить у вас прощения за то, что обманул вас.

– Обманул меня, Филипп! Как же?

– Мое поручение было только предлогом, а на самом деле мы с Пьером побывали в Париже.

Графиня вскрикнула от радости.

– В Париже! И ты говоришь, что поручение исполнил успешно… Что же ты узнал?

– Я нашел его, тетя.

– Хвала Творцу! Он милостив ко мне! – воскликнула графиня и, рыдая, бросилась на грудь Филиппу.

То были первые ее слезы после известия о Варфоломеевской ночи.

– Ободритесь, тетя, – шепнул Филипп и кивнул Кларе головой по направлению к двери.

Клара поняла его и отворила дверь. В комнату тихо вошел Франсуа.

– Мама! – произнес он через силу, и в следующую минуту графиня бросилась с криком радости в его объятия.

На следующий же день королевская армия прибыла к городу и тотчас началась осада. С маршалом Бироном прибыли герцоги Анжуйский и Алансонский; короля Наваррского и принца Конде также заставили сопровождать его. Осада шла вяло. Укрепления были сильны, и гугеноты не только отражали все приступы, но и наносили большие потери осаждавшим своими смелыми вылазками.

К удивлению осажденных, в лагерь католиков приехал граф де Ла Ну с поручением от короля. После сдачи Монса он находился в плену у герцога Альбы и благодаря этому избежал гибели в ночь святого Варфоломея. Во Францию его отпустили под честное слово, с тем чтобы он доставил назначенный за него выкуп. Король, мучимый угрызениями совести, предложил ему ехать в Ла-Рошель и постараться прекратить военные действия; при этом он уполномочил его сделать гугенотам большие уступки и назначил его губернатором города. Де Ла Ну волей-неволей принял это поручение, но с тем условием, чтобы, его не обязывали убеждать гугенотов к сдаче города, пока им не будут даны верные гарантии мира и безопасности, которые они признают достаточными.

Действия де Ла Ну приняли в Ла-Рошели как измену делу гугенотов, и ему не дозволили даже войти в город. После некоторых переговоров власти Ла-Рошели согласились на свидание с ним вне города, но оно не привело ни к чему. Однако переговоры возобновились через несколько дней. Граф говорил, что у гугенотов нет надежды одолеть силы целой Франции и что лучше самим согласиться на мир, чем быть к нему принужденным; но горожане не считали возможным удовольствоваться только теми гарантиями, на которые граф имел полномочия от короля. Убедившись, что де-Ла-Ну по-прежнему верен их делу, граждане приняли его как королевского губернатора Ла-Рошели с условием, чтобы с ним не входили королевские войска.

Но и после этого переговоры не привели к желательному концу, осада возобновилась, но теперь во главе защитников стал опытный вождь де Ла Ну.

Многие в католической армии сражались только по чувству долга и были глубоко возмущены событиями Варфоломеевской ночи. И когда Морвель, убийца де Муи, покушавшийся также на убийство адмирала, приехал в лагерь с герцогом Анжуйским, то с ним никто не хотел ни говорить, ни даже идти или стоять рядом, так что герцог вынужден был дать ему назначение в отдаленное приморское укрепление. Поэтому хотя битвы между осажденными и осаждающими и не прекращались, но все указывало на ненормальное положение в католической армии. Герцог Алансонский, совершенно не сочувствовавший событиям Варфоломеевской ночи и завидовавший герцогу Анжуйскому, задумывал перейти на сторону гугенотов. Король Наваррский, принц Конде и все бывшие с ними также стремились уйти из лагеря, и их приходилось внимательно стеречь. Тем временем де Ла Ну, начальник осажденных, свободно посещал враждебный лагерь и старался склонить воюющих к соглашению.

Де Ла Ну очень обрадовался, найдя Франсуа и Филиппа в Ла-Рошели, – он их считал погибшими в Варфоломеевскую ночь. В королевском лагере он узнал, что погибшей вместе с отцом считалась и девица де Валькур и что поместья ее уже подарены королем одному из его любимцев.

– Если наше дело восторжествует, – говорил он, – то король возвратит ей часть поместий, но в этом случае он пожелает распорядиться ее замужеством.

– Ни я, ни она не заботимся об этих поместьях, – ответил Филипп. – Мы скоро обвенчаемся и уедем в Англию, хотя бы пришлось пробираться через весь королевский флот, блокирующий город.

Тем не менее де Ла Ну послал королю извещение, что дочь графа де Валькура жива и находится в Ла-Рошели. При этом он заявил также, что пока гугеноты будут в состоянии ставить условия, они будут требовать возвращения всех конфискованных у них земель, и просил короля, во имя справедливости, вытребовать от владельца поместьями де Валькур приличную сумму за формальный отказ наследницы от них в его пользу. Через месяц был получен ответ, что для девицы де Валькур передана королю сумма в десять тысяч ливров, если она согласна формально отказаться от прав на поместья ее отца.

Де Ла Ну не сообщал Филиппу об этих переговорах, но без его ведома достал от Клары необходимую подпись и однажды вечером, возвратясь из королевского лагеря, явился к ним с двумя слугами, которые несли за ним небольшой, но тяжелый пакет.

– Я очень счастлив, – сказал он Кларе, – что могу передать вам вот это… Филипп, графиня де Валькур уже не бесприданница; это и не подобало бы для дочери старинного благородного французского рода.

Через неделю состоялось венчание сэра Филиппа Флетчера с графиней де Валькур в соборе Ла-Рошели. Граф де Ла Ну, как друг и боевой товарищ отца Клары, был ее посаженным отцом, и все дворяне-гугеноты, находившиеся в городе, присутствовали на этой свадьбе.

Три недели спустя осажденные отбили жестокий приступ на бастион Евангелия, и после этого осада затянулась надолго вследствие громадных потерь осаждающих. Тем временем из Англии прибыл в Ла-Рошель с подкреплениями граф Монтгомери. Де Ла Ну передал ему командование и покинул город. Вслед за тем принц Анжуйский получил польскую корону и уехал из лагеря со множеством дворян в свое королевство. Оставшаяся перед городом королевская армия была так слаба, что осада на деле уже почти совсем прекратилась, и так как королевский флот, блокировавший город, тоже ушел, то Филипп с женой, в сопровождении Пьера, сели на корабль, направлявшийся в Англию.

– Быть может, и мне с Франсуа придется переехать к вам в Англию, – говорила графиня, – но я это сделаю тогда, когда наше дело будет проиграно окончательно. Я еще не теряю надежды, что мы добьемся свободы нашей веры; ходят слухи, что король сошел с ума, герцог Анжуйский царит в Польше, а герцог Алансонский бездетен. Все это подает надежду, что королем Франции будет Генрих Наваррский, а если это случится, во Франции настанут наконец мир и веротерпимость.

Предупрежденный дядей, Филипп проехал с женой прямо в свои новые поместья, где его встретили все родные и Пьер, уехавший вперед из гавани, чтобы известить о прибытии своего господина.

Все дворяне округа были заранее приглашены Вальяном в замок Филиппа на праздник по случаю его приезда; таким образом Филипп сразу завязал дружеские отношения с соседями.

– Наш замок – маленький домик в сравнении с замком Валькур, Клара, – сказал Филипп, когда они подъезжали к дому.

– Очень красивый замок, Филипп, – ответила она. – Да я была бы довольна, если бы он был просто хижиной. Какое счастье знать, что для нас окончились все ужасы войны и что мы можем свободно и открыто исповедовать нашу веру!

Приданое Клары пошло на увеличение поместий, и Филипп сделался одним из самых богатых землевладельцев округа. Он не участвовал более в войнах, за исключением той, когда испанская армада угрожала свободе и религии Англии. Тогда он поступил волонтером на один из кораблей Дрэйка и участвовал в ожесточенной битве, которая навсегда освободила Англию от ига Рима и немало способствовала независимости протестантской Голландии, а также утверждению Генриха Наваррского на престоле Франции.

Графиня де Лаваль и ее сын приезжали в Англию два-три раза, чтобы посетить Филиппа и родных. Франсуа сражался при Иври и участвовал во многих других сражениях, происходивших перед восшествием Генриха Наваррского на трон Франции, и остался навсегда при дворе.

Вскоре после приезда Франсуа в Ла-Рошель графиня послала спасшей его девушке такую сумму денег, благодаря которой та сделалась одной из самых богатых невест в Париже и вышла замуж за состоятельного фермера.

Филипп назначил пенсию четырем ратникам, разделявшим с ним его походы и опасности, и они поселились в своей родной Гаскони.

Пьер навсегда остался на службе у Филиппа.

Он сделался любимцем детей Филиппа и Клары, которые никогда не уставали слушать его рассказы о приключениях, пережитых им и их отцом с матерью во время религиозных войн во Франции.

Примечания

1

На площади Дожей в Венеции находится еще и теперь изваяние львиной головы. В ее пасть в былые времена опускались безымянные письма и доносы.

(обратно)

2

Совет Десяти состоял из облеченных неограниченной властью членов Великого Совета Венецианской республики.

(обратно)

3

Площадь (итал.).

(обратно)

4

Дворец (итал.).

(обратно)

5

Смоляные канаты, держащие мачту с боков.

(обратно)

6

Средняя мачта.

(обратно)

7

Гиень, или Гюйен (Guyenne) – историческая область на юго-западе Франции. До XIII века называлась преимущественно Аквитанией. В 1154–1453 годах находилась в основном под властью Англии; в 1453 году воссоединена с Францией. До 1790 года имела статус провинции (Гиень и Гасконь).

(обратно)

Флибуста

Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (fb2)

Джордж Генти Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)

* * *

Об авторе

Лев Святого Марка

Предисловие

Глава I. Венеция

Глава II. Заговор

Глава III. На Большом канале

Глава IV. Похищение

Глава V. Поиски

Глава VI. Хижина на острове Сан-Николо

Глава VII. На купеческом судне

Глава VIII. Нападение морских разбойников

Глава IX. В плену

Глава X. Корабль отбит у неприятеля

Глава XI. Сражение под Антием

Глава XII. Во власти Мочениго

Глава XIII. Нападение пиратов

Глава XIV. Конец похождениям предателя

Глава XV. Сражение у Полы

Глава XVI. Освобождение «Плутона»

Глава XVII. Неблагодарная республика

Глава XVIII. Освобождение Пизани

Глава XIX. Осада Чиоггии

Глава XX. Торжество Венеции

Варфоломеевская ночь

Глава I. Изгнанники

Глава II. Важное решение

Глава III. В замке

Глава IV. Новый слуга

Глава V. В походе

Глава VI. Битва при Сен-Дени

Глава VII. Освобождение

Глава VIII. Третья гугенотская война

Глава IX. Важное поручение

Глава X. В пути

Глава XI. Королева Наваррская

Глава XII. Бегство

Глава XIII. В Лавале

Глава XIV. Штурм замка

Глава XV. Сражение при Жарнаке

Глава XVI. Богослужение в лесу

Глава XVII. Битва при Монконтуре

Глава XVIII. На родине

Глава XIX. В сетях

Глава XX. Набат

Глава XXI. Спасение

Глава XXII. Найден

Примечания

1

2

3

4

5

6

7

Оглавление

Джордж Генти
Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь (сборник)